Батарейцы [Николай Петрович Варягов] (fb2) читать онлайн

Батарейцы

Герой Советского Союза генерал-майор Н. П. Варягов

Славным боевым друзьям — истребителям танков — посвящаю.

Автор

НА ДОРОГАХ КАВКАЗА

Шла вторая военная осень. Трудная на всем советско-германском фронте, а на южном участке еще и жаркая. Часам к одиннадцати воздух накалялся, и люди оказывались словно в дышащей жаром печи. Заскорузлые гимнастерки липли к разгоряченным телам, пот катился по давно небритым щекам, разъедал потрескавшиеся губы, солоноватым привкусом отдавался во рту. Перед глазами вставали причудливые миражи озер, заливных лугов, каскады бегущей меж извилистых берегов голубоватой воды, узоры гор, лесов и строений. Каждому виделось свое, затаенное, что держал в цепкой памяти воспаленный жарой мозг. Но проходили дальше, степь раздвигалась, и вместо маячивших вдали озер до самого горизонта беловатым отливом по-прежнему стлался ковыль. И так — километр за километром, час за часом.

— Но-но, милые, — разносились по колонне хриплые голоса ездовых. — Пошевеливайтесь, родные!

Лошади устало тянули орудия, повозки с боеприпасами и разным военным скарбом. Номера расчетов шли пешком. Придерживали на спусках пушки, на подъемах помогали выбившимся из сил коням, на все лады кляли фашистов и всю эту кутерьму, в которой оказались волей войны.

Войска отходили. Дороги были забиты колоннами пехоты, кавалерии, артиллерией, частями специального назначения, беженцами. Надсадно гудели машины, скрипели повозки, санитарные фургоны и арбы. Разбуженная степь, на сколько хватал глаз, курилась красноватыми разводами пыли.

Ритм потока войск и гражданского населения то и дело нарушала вражеская авиация. «Мессершмитты» пикировали на потрепанные колонны и с тяжелым надрывным воем, от которого холодело сердце, сбрасывали свой груз. Округа сотрясалась от разрывов бомб, оглашалась свистом осколков, людскими криками, стонами, конским ржанием. Не успевала отвалить одна волна самолетов — появлялась другая. В небе еще хозяйничала авиация противника, и винтовочно-пулеметный огонь не особенно ее беспокоил.

Этот край со времен гражданской войны не видел такого людского скопления. Надвигавшийся фронтовой вал сорвал с обжитых мест и бросил в водоворот отходящих войск семьи с домашним скарбом и всякой живностью. Беженцы, стада коров и овец, табуны лошадей добавили хлопот дорожно-комендантской службе. На перекрестках дорог, у мостов возникали пробки, завязывались перебранки.

— Що, нимцю оставляты? — напирала на пожилого красноармейца-регулировщика дородная казачка у переправы через реку Пшиш — приток Кубани. — Да ни в жисть! Приказ товарища Сталина знаешь? Ни грамма хлеба не оставлять ворогу! А тут — мясо. — Она кивнула на стадо коров и продолжала: — Бачишь, чого творишь? А ну пущай, тоби говорят!

— Войскам мешаете, — стоял на своем регулировщик. — У меня приказ прежде всего войска пропускать.

— А у меня що? Не приказ? Повидна я сберегти стадо чи ни? — И сама себе отвечала: — Повидна!

Красноармеец был непреклонен. Со своими помощниками он начал торопить растянувшуюся чуть ли не на полкилометра пешую колонну войск, в хвосте которой находился артвзвод. Казачка не отступала. Сменив напористый тон на просительный, причитала:

— Ну куды я их дину, ридный ты мий? Воны ж не мои, дорогый! С колгоспу! От и довидка вид головы колгоспу! Ни держи ты нас!

— Подождите, сейчас пропустим. Пройдет колонна. Тогда и вы…

Женщина метнулась к стоявшим неподалеку погонщикам-подросткам и начала что-то быстро им говорить. Они в ответ кивали согласно.

— Наших кровей баба! — довольно крякнул сержант Гапоненко. — Кремень, своего добьется.

Гапоненко — высокий, смуглолицый, с глубоко посаженными глазами сумчанин. По-крестьянски медлительный, любит порядок, или, как он сам выражается, толк в любом деле, обладает той хозяйственной жилкой, без которой трудно в суровом фронтовом быту. У него всегда про запас солдатские пожитки начиная от портянок, куска мыла и кончая пуговицами, иглами с нитками, хотя на первый взгляд кажется, что он не бережет их, делится последним с товарищами. Потому и уважают его во взводе ребята, идут за советом и помощью. А еще он нравится знанием дела, открытым характером.

Гапоненко чуть ли не вдвое старше каждого из бойцов. В тридцатых годах отслужил срочную. Вернулся домой, женился, обзавелся хозяйством. Несколько лет кряду бригадирствовал в колхозе. В первые же дни войны ушел добровольцем в армию.

— Не мог я иначе поступить, хотя и жена была на сносях, — как-то разоткровенничался он. — Горе пришло к нам в дом, а кто его может отворотить? Да мы сами, больше никто. Прослушал я речь товарища Сталина и подался в военкомат. А там ни в какую. Уборка хлебов на носу. Нужно разрешение райкома партии. Побежал туда. Правда, без охоты, но отпустили. Наказали быть политбойцом. Мол, спросим, когда возвратишься. По старой специальности зачислили в артиллерию. Так и оказался тут, во взводе горных пушек. Политбойцом и командиром орудия.

В армии Гапоненко довольно быстро освоился с обязанностью командира орудия. Временно исполнял даже должность командира взвода. Приход младшего лейтенанта Николая Васнецова — худенького восемнадцатилетнего парнишки — воспринял с радостью. Помог разобраться в людях. За возраст, знание жизни Васнецов величал его по имени-отчеству — Виктор Гаврилович, а Гапоненко, несмотря на то, что на петлицах взводного было всего по одному «кубарю», называл его лейтенантом.

…Взвод двигался в самом хвосте пешей колонны. Ландшафт постепенно менялся. Все чаще попадались поросшие смешанным лесом холмы, перепадки с высокой, чуть ли не по пояс травой, дикими яблонями и грушами. В один из дней, извиваясь змеей, колонна сползла в глубокий распадок и на глазах начала растворяться в подступившем к обочине дороги густом березняке. Наконец-то появилась возможность укрыться от фашистских самолетов! Ребята повеселели, На обожженных кавказским солнцем лицах появились улыбки. Послышались шутки, смех.

К вечеру на горизонте обозначились очертания гор. Березы, дубы, ясени уступили место темно-зеленым соснам и елям, пирамидальным тополям. Копыта лошадей застучали по камню.

Глубокой ночью на перевале встретился воинам старик-чабан. Опираясь на посох, он стоял у края лощинки, в которой, тесно прижавшись друг к другу, лежали овцы. Колонна остановилась, командиры подошли к чабану.

— Мне бы, сынки, справку от вас, — обрадованно заговорил дед. — Для отчета председателю колхоза. Не оставлять же добро врагу. Выбился из сил, не дойду. Да и овечки устали.

Гапоненко соскочил с передка упряжки, протиснулся к чабану, расправил усы и попросил:

— Отец, а нас овечкой не снабдишь?

— Смотри, какой быстрый! — Один из командиров тронул сержанта за плечо.

— Выбирай. Выбирайте, сынки, — продолжал дед. — Всем хватит. Бумагу вот только…

— Будет бумага. — Гапоненко поскреб затылок и тяжело вздохнул. — Без печати, правда. От штаба отбились мы, батя.

Старик в раздумье махнул рукой:

— Что с вами поделаешь. Люди мы свои, советские. Поверю и без печати.

— Товарищ лейтенант! — подбежал к Васнецову Гапоненко. — Отец овечку нам выделяет. Расписка ему нужна.

Спешившись, Васнецов подошел к чабану, написал на тетрадном листе расписку. Тем временем Гапоненко отобрал в стаде годовалого валушка. Связав животину, красноармейцы взвалили ее на передок.

— Ну вот и ладно, — довольно пробасил Гапоненко. — Которую неделю рыба в томатном соусе да вобла. Осточертело уж!

Взвод отходил из-под Кубани, где гитлеровцам удалось расчленить оборону отдельного пулеметно-артиллерийского батальона. Дрались в полуокружении, пока под вечер от комбата не прибыл мотоциклист с приказом на отход. К этому времени прикрывавшие артиллеристов пехотинцы и пулеметчики в большинстве погибли, а те немногие, что остались в живых, скатились в небольшой овражек и ушли к реке.

Сниматься с огневой пришлось под вражеским огнем. К счастью, все обошлось: взвод не потерял ни одного человека. Повезло и с переправой: едва проскочили мост, как он от прямого попадания бомбы взлетел на воздух.

— Видно, в рубашках родились, товарищ лейтенант, — отер шершавой ладонью лицо Гапоненко. — Выскочили из захлопывающегося капкана.

На противоположном берегу Васнецов попробовал разыскать штаб батальона. Но разве в кутерьме откатывающихся войск фронта легко его найти! Однако надежды младший лейтенант не терял. Вглядывался в лица командиров, когда догонял отходящее колонны. Возмущался, негодовал, подчас поругивал начальство за всю эту кутерьму, казнил себя за то, что оторвался от батальона и плутает в отходящем потоке войск, как песчинка в бурной реке. Недоумевал, почему не предпринимает мер командование батальона укрепленного района, ведь оно наравне с ним отвечает за сохранность подразделений и части в целом. «Куда все девались? — размышлял Васнецов. — Неужели в этой суматохе забыли обо мне, о взводе? — И сам себе отвечал: — Нет, этого не может быть. Так не бывает. Тут что-то другое».

Николай хорошо знал требования уставов, держал в памяти лекции и советы преподавателей училища: командир обязан принять все меры к тому, чтобы не терять связи со старшим начальником. Одного не ведал Васнецов — обстоятельств того боя. Спустя два десятка лет он разыщет на архивных полках донесения и по скупым строкам восстановит события. Пулеметно-артиллерийские батальоны укрепленного района попали под клин танкового удара врага. Несколько часов кряду они сдерживали фашистскую бронированную лавину. Четыре десятка танков и самоходок горело перед позициями советских воинов, пока фашистам не удалось вклиниться в оборону. Автоматчики противника начали обходить КНП батальона. Комбат, хорошо знавший перипетии фронтовой жизни (от вольноопределяющегося до поручика прошел он дорогами первой мировой войны, в годы гражданской служил в Красной Армии), понял надвинувшуюся опасность, послал в роты мотоциклиста с приказом на отход, со штабными подразделениями продолжал приковывать к себе фашистов.

Успев сообщить об отходе лишь Васнецову, связной по пути к пулеметчикам был убит. А спустя десять минут фашистские танки утюжили окопы батальонного района обороны, в упор расстреливали пулеметные гнезда. В звериной злобе фашисты стирали с лица земли все живое. Истекая кровью, комбат встал перед надвигающимся на него танком и со словами: «Прощай, Родина, умираю за тебя!» — бросил под гусеницу машины гранаты. Так погиб этот храбрый русский человек капитан Петренко Иван Трофимович.

Из всего батальона военное счастье сопутствовало лишь взводу Васнецова. На его направлении противник, потеряв несколько танков, отошел. Видимо, гитлеровцы посчитали, что здесь не пройти, и сосредоточили усилия на соседях.

Чем дальше уходил взвод от места боя, тем сильнее давила ответственность на неокрепшие командирские плечи младшего лейтенанта Васнецова. Нужно было самому принимать решения, что раньше доводилось делать редко Был ротный, командир батальона они все и решали. Теперь самому нужно было обдумывать ситуацию. Нелегко это в тылу, а на передовой, да еще во время отхода войск трудно вдвойне. Обращаться к незнакомым командирам он не решался, все надеялся разыскать своих, не ведая о том, что из той мясорубки удалось выбраться мало кому не только из батальона, но даже из всего укрепрайона.

Под Васнецовым был выносливый дончак рыжей масти. Конем Николай обзавелся в одном из племенных ростовских совхозов. Взвод там делал привал. Только расположились перекусить — невдалеке послышалась стрельба. В конюшне заржала лошадь. Васнецов заскочил туда. В опустевшем помещении держал под уздцы храпевшего скакуна конюх. Увидев командира, он предложил ему коня.

— Берегите дончака, товарищ командир, — заговорил конюх. — Чистых кровей! Цены ему нет! С табуном отправить в тыл не решались. Приболел он, а дело-то оно вон как обернулось. Придут фашисты — заберут! Уж лучше пусть служит родной армии. Вы уж берегите его.

Дончак привык к Васнецову быстро. Поджарый, статный конь вызывал у окружающих восхищение. Ну а младший лейтенант души в нем не чаял. «Вот бы проскакать на этом красавце по родной деревне!» — не раз приходила ему в голову шальная мысль, а вслед за ней наплывали воспоминания детства.

* * *

Родословная семьи Васнецовых на Смоленщине начинается с деда Павла и бабушки Матрены. На рубеже второй половины прошлого века облюбовали они хуторок возле озера Пеньковое. Кругом леса, места, богатые дичью, грибами, ягодой. Речушка Жереспея изобиловала дичью и рыбой. Молодые, охочие до работы, поставили дом и постепенно начали обживаться.

Доход семье давала выделка кож. Дед по этой части был мастером на всю округу. Круглый год из дома не выветривался кислый запах овчины, пота и пара. Вначале кожи держали в квашнях, затем мяли, растягивали на самодельных станинах, дубили, красили И все это большей частью в помещении.

— Ты бы хоть передых нам давал, — ворчала Матрена Ерофеевна, — внуков чахотошными сделаешь. Зимой и летом кислая вонь.

— Выдюжат, — басил в ответ дед. — Было бы брюхо полным.

В хлеву стояла корова, бегали овцы, свиньи, гуси, другая мелкая живность. На низменных смоленских землях семья снимала неплохие урожаи ячменя, проса. Сеяли лен и коноплю. Все было в хозяйстве нужно.

Семья разрасталась. Пришла пора отделять сыновей. Начали ладить новый дом. Взрослые ходили веселые, улыбчивые, особенно мать Николая — Екатерина Андреевна: дом строился для них.

— Петя, Петр, — звала она мужа певучим голосом, — подь сюда. — И начинала в который раз обговаривать: — Тут полати для ребят поставим, здесь нашу кровать, в этом углу — печь, там настил для телка с ягнятами.

— Ладно, ладно, Катюша. Будет по-твоему. Дай под крышу дом подвести.

Отец Николая был мягким и добрым, по-крестьянски рассудительным человеком. Прежде чем на что-то решиться, вспоминал пословицу: «Семь раз отмерь, один отрежь», в противоположность жене-говорунье слыл молчуном. Не торопился он и тут. Однако перечить не хотел, на Катеринины слова обычно застенчиво улыбался, утешал: мол, после разберемся.

Жила большая семья дружно. По праздникам, а то и в долгие зимние вечера бабушка за прялкой запевала песню, ее подхватывали отец с матерью, подключались и младшие. И билась в стекла раздольная, вылетала на улицу на зависть соседям песня.

Но, как говорят, не было бы конца счастью, да несчастье подошло. Деду переломило бревном ноги. Он слег, да так и не поднялся. Недаром народная мудрость гласит: «Пришла беда — открывай ворота». Надорвавшись на работе, умерла мать. После окопов первой мировой войны пошатнулось здоровье отца. Вскоре не стало и его. И пришел в упадок васнецовский двор.

Непоседа по натуре, упорная по характеру бабушка Матрена Ерофеевна сопротивлялась надвигающейся нужде. Как могли, пособляли бабушке внуки. Работали на огороде, выходили в поле сеять и убирать хлеб. Рассчитывать приходилось на себя. Лошадь еще в гражданскую реквизировали белогвардейцы.

Правда, блеснула было и Васнецовым радость: за пуд жита Матрена Ерофеевна выменяла у проезжих цыган жеребенка. Назвали его Васькой. Жеребенок на радость семье рос быстро. Ребята чистили, холили его, по очереди выходили на выпас.

В один из воскресных июльских дней хуторяне выгнали скотину на луг. Погода стояла жаркая. Ближе к полудню мальчишки, оставив на Кольку скотину, побежали к реке. Залюбовавшись осколком цветного стекла на солнце, он обернулся на шорох в кустарнике. Огромная серая собака подкрадывалась к жеребенку. Колька закричал что было мочи. Собака метнулась в гущу кустов. На голос прибежали ребята. Серая гостья прыгнула в реку и поплыла. И тут кто-то из мальчишек не выдержал:

— Да ведь это волк!

— Волк, волк! Держи серого! Ату его! Ату! Лови его, лови!

Волк переплыл реку и скрылся в Завгаровом лесу. Не разжился серый на этот раз добычей. И все-таки жеребенка Ваську он подкараулил. «Бог дал, бог и взял», — в ответ на слезы ребятишек вздохнула бабушка.

Пятеро внуков остались на руках Матрены Ерофеевны. В неурожайные годы хлеба едва хватало до конца зимы. Николаю и Сергею приходилось брать сумки и отправляться на мельницу: помогали сельчанам насыпать муку в мешки, за это получали одну-другую пригоршню смолотого жита. После таких походов три — четыре дня на столе были лепешки. Затем — все снова.

Осенью тридцать первого года Николаю предстояло идти в школу. Бабушка из холста сшила новые штаны и рубашку. Книги, тетради, пенал, карандаши с ручкой прислал брат Дмитрий — студент Дорогобужского сельскохозяйственного техникума.

Радостны и тревожны были сборы. И вот настал долгожданный день. В сопровождении бабушки Николай пошел в школу.

У ворот повстречали учителя.

— Здравствуй, Ерофеевна! Нового питомца мне привела? Рад, очень рад! Хорошие у тебя ребята.

— Да уж стараюсь, Александр Григорьевич. — Бабушка смахнула платком набежавшую слезу. — Как могу, стараюсь. Без отца с матерью растут. Мне же годков ого сколько!

— Знаю, знаю, Ерофеевна. Как дела у Димы-то?

— Хорошо, батюшка, хорошо учится.

— Ну я побежал, Ерофеевна. Дела.

Немченков поспешил к крыльцу. Бабушка обернулась к Николаю:

— Слушайся его, Колюшка. Александр Григорьевич научит хорошему. Сиди смирно, все запоминай, внучек.

Учеба давалась Николаю легко. Первую четверть окончил на хорошо и отлично. Школьный совет премировал ботинками. За успехи получил подарок и в конце года. Начальную школу окончил с похвальным листом.

— Светлая ты моя головушка, — обняла Николая бабушка. — Спасибо, соколик ты мой, порадовал меня, старую.

Лицо Матрены Ерофеевны при этом расправилось от морщин и как-то сразу помолодело. Она долго смотрела на бумагу с печатью, где красными чернилами были выведены оценки, и чему-то своему улыбалась. Наконец оторвала от листа взгляд и заторопилась к чулану.

— И у меня тоже есть подарочек. Лапотки новые купила. Вечор мужик сельский проезжал. Он и продал за четверть самогонки.

В пятый класс надо было ходить за пять километров. Тем временем в жизни Николая произошли перемены. Год оказался неурожайным. Колхоз с сельчанами расплачивался картошкой, но и ее было мало. Коля поделился грустными мыслями с классным руководителем Ивановым. Учитель посоветовал пойти в районо и попроситься в детдом. Бабушка поддержала учителя, со слезами на глазах обронила:

— Не протянем мы, Колюшка, придется идти.

Из дома Колька вышел ранним утром. По дороге его подхватил мужик на повозку. К вечеру были в Смоленске. Город удивил: дома кирпичные, крытые железом. Улицы широкие, мощенные камнем. Паренек остановился и засмотрелся на катившиеся по рельсам вагоны. Что это еще за диковина! «Трамвай, — вспомнил картинку в книге. — Ну да, он! Вот это да, здорово!»

Не без приключений на второй день получил направление и к вечеру уехал поездом в Ярцево, оттуда добрался до деревни Воронино, где находился детдом. После небольших формальностей по устройству дежурный воспитатель показал кровать, тумбочку. Николая поразили чистота помещений, вкусный, сытный ужин.

В первые дни пришлось испытать немало волнений. Воспитанники Пуренков, Молотков не бросали замашек беспризорников — привыкли брать верх угрозой, а то и силой, заставляли младших по возрасту ребят заправлять за них кровати, убирать помещения.

В один из предновогодних вечеров Молотков через дружков приказал Кольке Васнецову пойти к директору и украсть папиросы.

— Ишь чего захотел! Ну и гусь! — возмутился Николай. — У нас в семье воров не было.

Минут через пятнадцать Молотков подошел, смерил Николая косым взглядом и покривил губами.

— Будем драться. Кто верх одержит, тот и будет тут командовать.

— Зачем нам командовать? Для этого есть директор, воспитатели, совет.

— Поговори еще, деревня! — угрюмо отрубил Молотков. — Ишь какой принц выискался. Не дери нос, сопли утри, не то зенки повыколю.

Вечером воспитанники собрались к месту «схватки». Еще бы, «голова» будет учить новенького! Васнецов с Молотковым сошлись в круге и начали бороться. Бывшему беспризорнику одолеть крепкого деревенского мальчишку никак не удавалось, несмотря на все уловки. В какой-то миг Молотков расслабился. Этого было достаточно, чтобы «голова» оказался на земле. В кругу мальчишек послышался вздох.

— Никак, самого «голову» одолел. Не фунт тебе изюму. Вот это да! — пропищал Кешка Самойлов.

Под общий гул одобрительных голосов Васнецов встал, отряхнул рубашку, обернулся к распластавшемуся на земле Молоткову.

— Чего лежишь? Поднимайся, начнем снова.

Молотков встал и с перекошенным злостью лицом, забыв все и вся, бросился на Николая. Однако ярость плохой помощник. Воспользовавшись очередной оплошностью Молоткова, Васнецов схватил его за руки, упал на спину, перебросил через себя и тут же оказался на нем. «Голова» начал было кусаться, за что получил пару оплеух. И лишь тогда сквозь зубы процедил: «Твоя взяла». Детдомовская братия порадовалась победе Васнецова.

Дня через три Молотков сбежал. Васнецов быстро вошел в коллективную жизнь. В конце третьей четверти был избран в детсовет.

Детдомовцы учились, работали, занимались физкультурой, участвовали в художественной самодеятельности. Словом, делали то, что и положено детям.

Время летело незаметно. После окончания седьмого класса в числе четырех воспитанников Николай получил направление в Краснинский детдом для продолжения учебы в средней школе. Другие ребята и девчата пополнили классы школ фабрично-заводского обучения, влились в рабочие коллективы.

В первый день нового учебного года состоялся митинг. Настроение было приподнятое. Ребята в свежих рубашках, отутюженных брюках, у большинства повязаны пионерские галстуки. Девочки в новой форме. В школу шли под пионерским флагом, под медь оркестра.

Васнецова вновь без остатка захватила учеба. Время было бурное, горячее. Страна строилась, покоряла землю, реки, небо… Днепрогэс, Сталинградский тракторный, Комсомольск-на-Амуре… Ребята и девчата до хрипоты спорили, обсуждая важнейшие события, мечтали быстрее стать взрослыми, хозяевами войти в жизнь. Омрачало лишь то, что над Европой нависла тень коричневой свастики. Фашисты оккупировали Польшу, Чехословакию, Францию…

На границе было неспокойно. Клич комсомола «Молодежь, учись военному делу!» набатом пронесся по стране. Ребята-детдомовцы все чаще стали говорить о военных училищах. Не дожидаясь окончания средней школы, писали заявления. Не раздумывал и Николай, тем более что братья Александр, Сергей и Алексей, курсанты Смоленского артиллерийского училища, в письмах советовали поступать туда и ему.

Подал документы. Сдал экзамены. Вызвали на мандатную комиссию, Высокий, плотный майор, окинув его улыбчивым взглядом, обернулся к членам комиссии:

— Теперь у нас почти полный орудийный расчет из Васнецовых. Каково, товарищи? Семейные династии идут укреплять нашу армию! Это же здорово!

Братья ждали Кольку у двери, за которой заседала комиссия. Встретили радушно. Так Николай перевернул еще одну страницу пока неведомой жизни. Братья поздравили его и взяли над ним шефство.

В середине июня сорок первого старшие Васнецовы сдали государственные экзамены, а двадцать четвертого училище провожало выпускной курс на фронт. Торжественного ритуала не было. В тревожном молчании замерли курсантские шеренги. Начальник училища — немногословный пожилой полковник — чеканил слова:

— Родина в опасности. Фашисты бросили против нас армаду самолетов, танков, мотопехоты. Они хотят уничтожить советский строй, а это значит — нас с вами. Сапог гитлеровского солдата топчет землю Отечества. Будем стойки и мужественны! Дадим отпор агрессору!

Потом началось прощание.

— Будь здоров, Николай, — обнял младшего брата Александр.

— Счастливо оставаться, — пожал руку Алексей.

— Если доведется, — стиснул в объятиях Сергей, — поклонись от нас бабушке Матрене. Скажи ей, солдатской чести не уроним. До встречи, братишка!

Труба сыграла сбор. Мимо курсантского строя печатали шаг выпускники. Они шли в пекло войны, шли с огромным желанием возмездия, уверенностью в победе. Николай поискал глазами братьев. И когда уже не надеялся найти их в общем строю, обернулся Алексей. Он поднял руку.

— До встречи, Колюха! — донеслись слова.

— До встречи, Алеша!

Война изменила жизнь училища. Курсанты сразу посерьезнели, еще внимательнее стали относиться к занятиям, тренировкам. Все с тревогой вслушивались в сводки Совинформбюро. Отмечали на картах оставленные советскими войсками города.

Вскоре дыхание фронта приблизилось и к Смоленску. Начались налеты вражеской авиации. После одной из бомбежек загорелся склад вещевого имущества училища. Курсантов стали привлекать к дежурствам по гарнизону, розыску диверсантов. Совместно со стрелковыми частями училище принимало участие в уничтожении фашистского десанта.

В один из дней был получен приказ об эвакуации училища, Быстро погрузили в вагоны учебно-материальную часть, продукты. Эшелон двинулся в путь. Застучали колеса на стыках рельсов. В окна и двери теплушек врывался упругий ветер. Курсанты с тоской покидали знакомые места.

На остановках — разудалые переборы гармошек, песни, женский плач. Шел призыв в армию. Курсанты спешили к репродукторам и с затаенным дыханием слушали сводки.

В двадцатых числах июля училище прибыло на станцию Ирбит. Здесь, в небольшом таежном городке, курсанты приступили к учебе. Время было тревожное. Советская Армия под натиском превосходящих сил врага отходила на восток. «Когда же? — спрашивали курсанты друг друга. — Когда наши погонят гитлеровцев?»

— Остановим, обязательно остановим, — говорил комиссар дивизиона старший политрук Пашнин. — Нужно время. Видели, какие силы двигались навстречу нам? И все туда, на фронт. Наша с вами задача, товарищу, учиться, осваивать артиллерийскую науку. И чем скорее освоим, тем лучше. Этого требует Родина. Ни на день нельзя допускать послабления, упрощения.

Пашнин прибыл к ним в начале октября. Пожилой, сутуловатый человек, на котором еще нескладно сидела военная форма, по натуре простой, душевный, бывший преподаватель истории, он как-то сразу стал дорог всем.

— Советская Армия не только остановит, но и погонит вражескую нечисть из-под Москвы, — говорил комиссар. — Так было не раз, так будет и теперь! Россия никогда не стояла на коленях. Тем более сейчас, когда ее народы познали свободу, равенство, братство. Повернуть вспять историю человечества невозможно!

Таким был комиссар дивизиона.

Занимались по десять — двенадцать часов. В классах, в поле при пятидесятиградусных морозах. Все торопились: преподаватели — больше передать, а курсанты — взять знаний. Вести с фронтов по-прежнему приходили нерадостные. В октябре враг прорвался в Крым, в ноябре фашисты овладели Ростовом-на-Дону. Тяжелые бои шли под Москвой и Ленинградом.

В Ирбит начали прибывать эшелоны с ранеными. Здесь, в глубоком тылу, их окружали заботой и вниманием. Как-то погожим морозным днем курсанты отправились в госпиталь. Разошлись по палатам. К Васнецову подбежал Ваня Савин.

— Колька, куда ты запропастился? Пляши! Знаешь, кого я встретил? Александра, брата твоего!

— Да ну?!

— Вот тебе и ну! Лежит через две палаты. Заходим, представляемся. Один из раненых улыбается и спрашивает: «Из смоленского, значит, ребята? Я тоже из него. Этого года выпуска. У меня братишка там остался. Васнецов Николай. Случаем, не знаете?» — «Как же, — говорю, — в одном взводе с ним». И сюда бегом.

Васнецов поспешил вслед за Савиным. В палате действительно был Александр.

— Колюха, вот радость-то! Садись, да садись же ты!

Александр подвинулся, освобождая край кровати. На табурет предложил сесть Савину. Начал расспрашивать о житье-бытье, о знакомых преподавателях, вперемежку рассказал о своих фронтовых перипетиях.

— Фашисты сильны, — говорил Александр, — но бить их можно. Да еще как бить! За милую душу! Жаль, что у нас пока не хватает сил встречать, как положено. Но будет и на нашей улице праздник! Обязательно будет, ребята! Что же касается разных там слухов о непобедимости фашистов… Враки это. Сам видел, как драпают фрицы. Под Тихвином мы им так всыпали, что в одних исподниках бежали. Так-то вот!

Постепенно палата наполнялась курсантами. Видно, Савин успел сообщать об Александре не только Николаю. Ребятам хотелось послушать рассказ фронтовика. Саша заинтересованно взглянул на это, размял папиросу, чиркнул спичкой, прикурил и продолжил:

— Наверное, ждете рассказа о самом-самом важном на фронте? — Он выдержал паузу. — Все главное. Да, да, все необходимое. Знание материальной части, основ и правил стрельбы, умение быстро ориентироваться, реагировать на изменение обстановки, командовать людьми, приказывать, не теряться в сложных ситуациях, когда счет жизни пошел на секунды.

Александр затянулся дымком, улыбаясь чему-то своему, отдышался. По его бледному лицу побежали струйки пота. Видно было, что разговор его утомил.

— Подробнее поговорим об этом, ребята, в училище. Думаю, что командование предоставит мне возможность выступить перед вами. Но практический совет дам.

На соседней койке заворочался раненый. Он тихо, с хрипотцой произнес:

— Саш, напомни ребятам о стволе. Им знать об этом нужно. Очень нужно.

— Да, расскажу. У нас, противотанкистов, говорят: «Ствол длинный — жизнь короткая!» В этом фронтовом изречении заложен определенный смысл. Находимся в боевых порядках пехоты. Ну и, естественно, фрицы сосредоточивают основную массу артиллерийско-минометного и пулеметного огня на нас. Так вот, чтобы жизнь оказалась длиннее, оборудование огневых позиций нужно начинать с ровика для укрытия личного состава. Иначе орудия останутся без людей. Вы поняли меня? Берегите бойцов. Они ваша опора, главная сила в бою, ребята!

В палату вошла медсестра.

— Батюшки! Что тут еще за сборище! — всплеснула она руками.

— Свои люди сошлись! — обернулся на ее голос Александр. — Так сказать, однокашники. Из одного училища мы, сестричка!

— Ну и что из этого? Духотища в палате-то какая, не продохнуть! Время посещения окончилось.

Курсанты потянулись к выходу. Николай задержался у постели брата.

— Саш, Алексея с Сергеем не встречал?

— Нет, не видел я их, Коля. По разным фронтам нас разбросало. — По лицу Александра пробежала тень. Он тяжело вздохнул и глухо произнес: — Ничего, встретимся, обязательно встретимся, Никола! Не может быть, чтобы война всех нас под корень извела.

Николай с Александром виделись еще много раз. Выписавшись из госпиталя, Саша побывал в училище. Выступил перед курсантами. Там братья и простились.

В феврале сорок второго Васнецов сдал экзамены и убыл в распоряжение командующего войсками Северо-Кавказского военного округа. Попал в укрепрайон. Принял взвод горных пушек. Такое назначение его не устраивало. Мечтал о фронте. Написал рапорт с просьбой отправить на фронт. Пришлось от командира батальона выслушать немало упреков. На этом все и кончилось.

…Во второй половине июля гитлеровцы достигли рубежа обороны укрепрайона. Наши войска заранее оборудовали местность в инженерном отношении, вымерили расстояния до ориентиров, перекрестков дорог, отдельных построек, установили минные поля, проволочные заграждения.

С приближением противника усилили боевое охранение, выслали вперед дозоры, удвоили посты наблюдения. Выдвижение фашистов обнаружили своевременно.

…Вражеский дозор остановился у проволочного заграждения, гитлеровцы сошли с мотоциклов. В бинокль хорошо были видны их лица. Офицер в фуражке с высокой тульей отдавал распоряжение. Солдаты в серо-зеленых мундирах с засученными по локоть рукавами, встав навытяжку, слушали его. Некоторые срывались с места, бежали к мотоциклам, что-то брали из люлек и становились в строй.

Тем временем подошли основные силы противника. С передних бронетранспортеров стали соскакивать солдаты. Рассыпавшись, дозор двинулся к проволочному заграждению.

— Ишь вы, гуси лапчатые, — не выдержал наводчик орудия Сидоров. — Точно хозяева какие идут, даже не пригибаются.

— Чего медлим? — подал голос сержант Гапоненко.

Нервничает. Да и всем как-то не по себе. Первая встреча с фашистами. Васнецов оборачивается к Гапоненко.

— Зачем торопиться? Противник нас пока не обнаружил. Пусть побольше скопится фрицев, тогда и ударим.

— Так-то оно так! Да как бы хуже не было, когда гитлеровцы порежут проволоку.

Разговор обрывает долгожданная команда. Васнецов дублирует ее во весь голос.

— Огонь! — разносится по позиции. — Огонь! Огонь!

Орудийные выстрелы и треск пулеметных очередей разрывают тишину. В расположении противника рвутся снаряды.

Фашисты заметались, частью попадали, а частью побежали к спасительной рощице. Вспыхнул бронетранспортер, за ним второй, перевернулся вражеский мотоцикл.

— Не нравится, — подает голос Гапоненко. — Ишь, сволочи, побежали.

Вражеские солдаты скатились к рощице и растворились среди деревьев. На месте боя продолжали чадить бронетранспортеры и мотоциклы. Около двух часов потребовалось противнику, чтобы прийти в себя. Теперь он организовал наступление по всем правилам: минут сорок его артиллерия долбила нашу оборону. Вот появились танки, а за ними — пехота. Вслед за первой двигалась вторая волна гитлеровцев.

Нервы красноармейцев и командиров напряжены до предела. Еще бы: первая встреча с вражескими танками! У стрелков и пулеметчиков надежда на артиллеристов. Видно, как они то и дело оглядываются на орудия.

С каждой минутой танки все ближе и ближе. Их огонь становится точнее. Вражеский снаряд попал в пулеметное гнездо, «максим» подпрыгнул и на глазах развалился. Не минули снаряды и пехотинцев. Раненый боец приполз на огневую артиллеристов.

— Что же вы, братцы? Немец нас крошит, а вы молчите. Лейтенанта в клочья, ребят…

Пехотинец потерял сознание. Зазвонил телефон. Командир пулеметно-артиллерийского батальона распорядился:

— Огонь по вражеской нечисти!

Васнецов подал команду. Грохнули выстрелы. Снаряды легких пушек лишь высекли искры на броне гитлеровских танков.

— Не берут, — с горечью произнес Васнецов.

— Прут и прут, — сокрушенно проговорил стоявший рядом Гапоненко.

— По гусеницам наводить! — во весь голос закричал Васнецов. — По гусеницам…

Гапоненко понял командира взвода, бросился к орудию, оттолкнул наводчика от панорамы и проворно заработал механизмами наводки. Рядом разорвался снаряд. Взрывной волной сержанта и молодого заряжающего отшвырнуло от орудия. «Все, конец ребятам!» — тревожно сжалось сердце у Васнецова, Николай побежал к орудию. И тут увидел: Гапоненко силится встать. Подхватил его за плечи.

Сержант сел и, раскачивая головой, выдавил с трудом:

— Ух и саданул фашист. Из глаз искры сыпятся. Не вижу ничего, командир.

— Пройдет, скоро пройдет. Сиди.

Младший лейтенант плеснул водой из фляги в лицо сержанта. Рядом застонал, поднимаясь, заряжающей. Выстрел соседнего орудия заставил Васнецова оглянуться. Расчет бросал вверх пилотки. Николай перевел взгляд на фашистские танки. Над одной из вражеских машин полыхало пламя. «Берут! Берут наши снаряды крупповскую сталь!» — возликовал младший лейтенант. Васнецову хотелось обнять ребят. Но этого сейчас сделать нельзя — противник продолжает атаку. Николай скорректировал прицел и подал команду.

Бой продолжался. В один из перерывов наши стрелки привели пленных немецких танкистов. Фашисты держали себя нагло. Рыжий унтер-офицер с рваным шрамом во всю щеку хвастал по принципу: «Ростов возьмем с бомбежкой, Кавказ — с гармошкой». В его документах оказалось с десяток фотографий, на которых он был запечатлен за неблаговидными делами на оккупированной территории. Младший лейтенант взял одну фотографию. Фашист держал в руках гуся и, улыбаясь, наблюдал за конвульсиями повешенного человека. Николай положил фото в полевую сумку. Пленных отправили в штаб.

Сосредоточив внимание на отражении атаки фашистов в своем секторе, Васнецов не обратил внимания на то, что бой ширился и вскоре загремел по всему району обороны батальона. Противник бросал в атаки все больше и больше танков и мотопехоты. Под вечер ему наконец удалось вклиниться в нашу оборону и рассечь ее.

В памяти Васнецова надолго остался первый бой. Тревожный и горький. Он много раз приходил в коротких снах, вновь и вновь заставлял переживать мгновения опасности. Дальше будут схватки с врагом намного труднее, но он воспримет их как должное. Этот же бой — первый в жизни — останется с ним навсегда.

С него и начались мытарства взвода Васнецова. Песчинкой, затерявшейся среди отходящего потока войск, он делил вместе с ними все невзгоды. Взводу пришлось прикрывать отход, драться врукопашную с фашистской пехотой, вместе со всеми испытывать налеты авиации противника. И все время младший лейтенант искал свой батальон.

…С каждым переходом ощутимее становилось дыхание моря. Яблоневые сады сменялись посадками виноградника, табака высотой до полутора метров, кукурузы. Красноармейцы ломали початки, с удовольствием ели.

На одном из привалов Гапоненко протянул Васнецову пригоршню крупных плодов.

— Погрызите, товарищ лейтенант.

На недоуменный взгляд командира Гапоненко ответил, указывая на ветвистые деревья:

— Грецкие орехи, товарищ лейтенант.

Васнецов разгрыз орех. Ядро оказалось вкусным. Он с удовольствием начал собирать плоды, вспоминая мелкие орешки родных смоленских мест.

К вечеру артиллеристы увидели впереди черную, уходящую к самому горизонту полосу. В лица ударил влажный воздух. Васнецов поднялся на скакуне на невысокий холмик и начал смотреть в бинокль на переливающуюся на солнце синюю воду. Почуяв влагу, конь ударил о землю копытом и тревожно заржал.

По колонне разнеслись зычные голоса: «Увеличить дистанцию! Рассредоточиться!» Стрелки бежали под деревья, стоявшие вблизи. Туда же сворачивали санитарные упряжки, повозки, двуколки. Дорога заметно опустела. И только тогда на горизонте Васнецов заметал фашистские самолеты и поспешил к орудиям.

Ездовые стегнули лошадей. Упряжки понеслись к небольшой дубовой роще, находящейся метрах в двухстах. Только успели скрыться, как вражеские самолеты начали пикировать. Раздались взрывы бомб. Вспарывая воздух, засвистели осколки, застучали очереди крупнокалиберных пулеметов. Спустя минуты две самолеты вновь прошлись над рассыпавшейся по обочине дороги колонне войск. А после улетели.

— Пронесло! — с облегчением проговорил Гапоненко, обернувшись к Васнецову. — Вовремя сориентировались, товарищ лейтенант. Не успей мы укрыться, фашисты прошлись бы по нам. Да еще как!

— Вовремя, Виктор Гаврилович. Мы все делаем вовремя. Только вот шлепаем которую сотню километров и никак не можем найти своих.

— Да разве же в этой кутерьме разыщешь, товарищ лейтенант?

— Надо, Гаврилыч, надо.

Дальше двигались без происшествий. Ночью прошли Туапсе. Затемненные улицы прифронтового городка были пустынны. Регулировщики торопили, предупреждали: не скапливаться. Городок небольшой, задержаться в нем до рассвета — значит стать мишенью для вражеской авиации.

Подошли к Лазаревской. Пристанционная площадь оказалась забитой пехотинцами, саперами, моряками. С железнодорожных платформ бойцы сгружали орудия, санитарные фургоны, армейские повозки. Лучи прожекторов кинжалами пронизывали небо, скользили по морю. Вода отсвечивала глянцем и казалась диковинной. Невдалеке ревели двигатели. Поговаривали, что там аэродром бомбардировочной авиации.

Васнецов с трудом разыскал коменданта гарнизона. Лейтенант-моряк поднял на него уставшее, с красными от бессонницы глазами лицо и переспросил:

— Сто пятьдесят восьмой укрепрайон, пулеметно-артиллерийский батальон? Ну ты, младшой, даешь. Сколько топаете — не нашли, а тут, браток, и говорить нечего. За последние дни кого только видеть не довелось. И все, как правило, своих ищут. Спросил бы чего полегче.

Наверное, вид у Васнецова был слишком удрученный. Комендант не выдержал, потянулся к обшей тетради. Пробежал несколько страниц и огорченно вздохнул.

— Нет, артиллерист, не попадался моим ребятам никто из твоей части. — Лейтенант потер висок и в раздумье закончил: — Вот что, давай-ка в Ново-Алексеевскую. Там штаб армии. Дуй туда со своим хозяйством. Может, кого и разыщешь.

Комендант не ошибся. Штаб армии находился в Ново-Алексеевской.

— Наконец-то нашел!

Начальник патруля недоуменно посмотрел на Васнецова.

— Кого нашел, младший лейтенант?

— Начальство, известно кого. Которую неделю как неприкаянный со взводом болтаюсь.

— А-а-а, — улыбнулся лейтенант, — из скитальцев, значит. Ты не первый. Тут пару часов назад майор полк привел. Аж в пляс пустился от радости, что нашел своих. Иди докладывай. Твои артиллеристы вон в том флигеле.

Оставив личный состав на околице, Васнецов поспешил в штаб. Начальник штаба артиллерии армии — невысокий подполковник в начищенных до блеска сапогах со шпорами — выслушал доклад, поинтересовался материальной частью.

— Орудия в исправности, личный состав полностью.

— Молодец, младший лейтенант.

Подполковник подошел к окну, глянул во двор и присвистнул.

— Ух ты! Чей же это иноходец чистых кровей? Уж не твой ли, младший лейтенант?

— Мой, товарищ подполковник, — ответил Васнецов.

— Да ну! — Подполковник окинул Васнецова оценивающим взглядом и как бы про себя обронил: — На вид вроде и щупловат ты, а какого иноходца отхватал! Не каждый командир полка имеет такого красавца. — И чуть помедлив: — Куда же тебя пристроить? Вот что, пойдешь командовать огневым взводом в пятьсот тридцатый истребительный противотанковый артиллерийский полк.

— А как же мой взвод? Куда его?

— Передашь другому. Подберем на твое хозяйство старичка. Под стать материальной части.

Васнецов посмотрел на подполковника расширенными от удивления глазами. Начальник штаба артиллерии, видимо, понял состояние Васнецова.

— Жаль расставаться с людьми?

— Такточно, жаль. Привык к ним, сколько километров вместе оттопали. Да и ребята ко мне привыкли…

— Понимаю тебя. Но твои горные пушки вряд ли много будем использовать в предстоящих боях. Устарели они. К тому же маловато их у нас в армии. Ты же парень совсем молодой, нужно расти. В пятьсот тридцатом орудия современные. Брать же с собой личный состав не резон. Расчеты знают материальную часть. Найдем им тут дело. Как, согласен?

Подполковник ответить не дал.

— Ну вот и хорошо. Значит, договорились. Попрощайся с людьми и отправляйся в помещение запасной роты. Там уже несколько командиров вашего полка ждут оказии. Да, взвод доставь сюда, коня сдашь штабному ординарцу. Тебе он там ни к чему. Матчасть на мехтяге.

Васнецов, огорошенный свалившейся новостью и огорченный предстоящим расставанием с товарищами, вышел из штаба. Дончак, заслышав его шаги, повернул голову и радостно заржал. Николай подошел, потрепал его по холке, сунул в ласковые губы коня кусок сахару, вскочил в седло и подумал: «Вот она, военная жизнь. Не думал не гадал час назад, как круто распорядится судьба. Что людям скажу? Поймут ли они меня?»

С тяжелым сердцем ехал младший лейтенант Васнецов прощаться со взводом.

ЗА НОВОРОССИЙСК

Запасная армейская рота располагалась в одноэтажном каменном сельском доме, утопавшем в зелени. Стены дома и пристройки к нему оплетал хмель, а ограду и деревянный каркас над дорожкой — виноградные лозы. С посыльным дежурного по штабу артиллерии армии — пожилым красноармейцем с длинными украинскими усами — Васнецов оказался в зеленом гроте. Боец снял с плеча винтовку, отер потное лицо и кивнул на застекленную веранду:

— Вот здесь она и находится, товарищ младший лейтенант. Хотя, смекаю, какая там рота. Одно название. Больше десяти командиров никогда не бывает.

— Куда же они деваются?

— Как куда? Убывают на укомплектование частей. Вы тоже не сегодня-завтра получите назначение. Недаром наши ребята окрестили ее пересыльным пунктом.

Красноармеец замедлил шаг и попросил разрешения идти. Васнецов поблагодарил его за помощь и, поднявшись по деревянным ступенькам на крыльцо, постучал в дверь.

— Не заперто! — услышал в ответ. — Входите.

Васнецов толкнул дверь, она легко подалась. Николай шагнул через порог в просторное помещение, огляделся. В сторонке за круглым столом сидело пятеро командиров. Рядом, скрестив на груди руки, стояла пожилая женщина с мягкими чертами смуглого лица и певучим голосом говорила:

— Ды вы, сынки, не стесняйтесь, ешьте виноград. Вон его сколько! Куда девать? Была большая семья, и нет ее. Муж ушел на фронт еще в июне, а вслед за ним — и сыновья…

При появлении младшего лейтенанта хозяйка умолкла, и все с интересом посмотрели на вошедшего.

— Никак, братцы, нашего полку прибыло? — первым нарушил молчание лейтенант с пшеничными усами. — Откуда, младшой?

— Из-под Ростова.

— Далече топаешь! — удивленно вскинул правую бровь лейтенант и чуть тише со вздохом продолжил: — Откуда только нынче наш брат не прибывает. Будем знакомы — лейтенант Чигрин. — И протянул руку.

— Младший лейтенант Васнецов, — представился Николай.

— Постой, постой! — встал со стула его сосед. — Кажется, знакомая личность. Сразу тебя и не узнать. Кожа да кости. Крепенько, приятель, тебя помотало, крепенько. Что так удивленно смотришь? Не признаешь, что ли?

— Тепляков! — вырвалось у Васнецова. — Борис Афанасьевич?!

— Наконец-то узнал! Да, брат, дела!

Борис Афанасьевич обернулся к соседу.

— А ты что молчишь, Шепелев, признал Васнецова?

— Как же, вспомнил! Вместе были на формировании укрепрайона. — Лицо Шепелева расплылось в улыбке.

Васнецов тут же оказался в крепких объятиях сослуживцев. Они что-то говорили, улыбаясь, а Николай, переполненный радостью встречи, твердил свое:

— Разыскал вас, черти! Разыскал! От самой Кубани иду и все ищу! Где вы пропадали?

— Там же, где и ты! — пророкотал баском Тепляков. — Вместе со всеми топали.

Волнение немного улеглось, и Николай продолжил знакомство с командирами. В ответ на свое рукопожатие слышал: «Лейтенант Малахов!», «Младший лейтенант Ямпольский!», «Младший лейтенант Ласкин!», «Лейтенант Костенко!»

— К столу, товарищу, к столу, — приглашал Чигрин. — Не будем обижать хозяйку.

Усевшись рядом с Тепляковым, Васнецов взял кисть винограда и бросил в рот ягоду, сочную и вкусную. Николаю не доводилось пробовать такое лакомство, и теперь он от удовольствия невольно прищурил глаза. Это не укрылось от радушной хозяйки.

— Вкусный ныне виноград-то, сынок! Ох сладкий, прямо мед! Ты ешь, вон как дорога тебя вымотала. — Хозяйка краем платка смахнула слезу.

— Были бы кости, Серафима Васильевна, — произнес Тепляков, — а они у него молодые, мясо нарастет.

— Так-то оно так. И все же нам, матерям, жалко вас. Оторвали от родных гнезд, маетесь по военным дорогам. Вот и мой тоже, ни слуху, ни духу. Где они, родные, мыкаются?..

Хозяйка вновь вытерла слезу, повернулась и поспешила во двор. Почти тут же вновь распахнулась дверь. В комнату шагнул посыльный.

— Товарищу командиры, вас вызывают в штаб!

В отделе кадров всем выдали предписания в пятьсот тридцатый истребительный противотанковый артиллерийский полк. Майор из штаба артиллерии армии ознакомил командиров с обстановкой на фронте. Советская Армия вела оборонительные бои у стен Сталинграда, на перевалах Главного Кавказского хребта, Таманском полуострове, в районах Темрюка, Анапы и станицы Крымской. Продолжалась наступательная операция по прорыву блокады Ленинграда. Ожесточенные бои развернулись на Среднем Дону.

— Войска нашей армии, — сказал майор, — совершенствуют рубежи в полосе обороны, на отдельных направлениях продолжают отражать контратаки противника. Фашисты стремятся любой ценой захватить господствующее перевалы, высоты и узлы дорог. Бои местного значения идут по всему фронту.

Майор показал на карте место расположения полка — горное село Шаумян.

Затем командиров принял начальник политотдела штаба армии. Он кратко ознакомил с задачами, стоящими перед войсками армии: в оборонительных боях надо было измотать и обескровить врага, а в последующем — уничтожить его. Напомнил о партийно-политической работе с личным составом, подчеркнул, что опираться необходимо на коммунистов и комсомольцев.

— Время работает на нас, товарищи командиры, — подчеркнул начальник политотдела. — Каждый день передышки дает возможность закрепиться на рубежах обороны, накопить силы и ударить по врагу…

Обстановка в штабе армии Васнецову понравилась: не было суеты, нервозности, никто не повышал при разговоре голоса. Это действовало успокаивающе, вселяло уверенность.

Часа через два полуторка везла командиров по изуродованному бомбежками приморскому шоссе. Водитель попался опытный, умело объезжал деревья, груды битого кирпича от придорожных строений. Море штормило. Волны с шумом разбивались о прибрежные скалы и, взметая шапки пены, отходили. Залюбовавшись необычной картиной, Васнецов не сразу обратил внимание на то, что кто-то толкает в бок. Потом услышал голос Теплякова:

— Ну как, пришел в себя, Николай? Или еще нет?

— Прихожу, Борис Афанасьевич. Кажется, закончились наши мытарства.

— Не скажи, может, только начинаются. Война, брат, штука серьезная. Уравнение со многими неизвестными. Думаешь, уходишь от огня, ан нет — попадаешь в полымя. Ко всему должен быть готов.

Слово за слово разговорились. Вспомнили друзей и знакомых по укрепленному району, налеты фашистской авиации на пути отхода. Выходило, что с Борисом Афанасьевичем часто оказывались в одних и тех же местах и в одно и то же время, но вот встретиться не довелось.

Со стороны моря тем временем доносилась канонада. В безоблачном небе вспыхивали воздушные бои наших «ястребков» с фашистскими стервятниками.

Через час с лишним свернули в горы. Началась извилистая грунтовая дорога. Двигатель машины взял высшую ноту, скорость упала, и затрясло. На одном из ухабов Васнецов чуть было не вылетел из грузовика — Тепляков успел за ноги схватить.

— Да ты, брат Коля, прямо парашютист…

Хохот заглушил слова Бориса Афанасьевича.

Прибыли в село Шаумян. Привели себя в порядок, представились командиру полка.

— Давно вас ждем, товарищу командиры, — радушно сказал подполковник Воеводский. Обернулся к стоявшему рядом комиссару полка Синельникову и поднял вверх срезанный осколком большой палец правой руки. — Живем! Каковы орлы! Почти у всех боевой опыт. Это много значит, очень много, дорогой мой комиссар.

— Конечно, Иван Николаевич, живем, — в тон ему ответил комиссар полка. — В батареях оставалось по одному — два командира. Пополнение как нельзя кстати.

Батальонный комиссар окинул прибывших добрым взглядом и, представившись, сказал:

— Прошу любить и жаловать. Не стесняйтесь обращаться с любыми вопросами.

Синельников улыбнулся. Васнецов обратил внимание на его глаза — синие-синие. Невольно вспомнилось где-то прочитанное: синие глаза только у молодых душой, очень хороших людей. Синельников и впрямь оказался справедливым, знающем политработником.

После знакомства командир полка объявил назначения. Чигрин принял вторую батарею, Васнецов стал командовать в ней первым огневым взводом.

Герой Советского Союза Г. М. Чигрин.

— Задерживать вас не стану, — поздравив с назначением, произнес Воеводский. — Узна́ю в боях. Принимайте хозяйства — и сразу за учебу. Время тревожное. Не сегодня-завтра вступим в соприкосновение с противником.

Батарея занимала огневые позиции на окраине села. В сопровождении лейтенанта — помощника дежурного по полку — Чигрин и Васнецов отправились туда. Доро́гой лейтенант вводил в курс дела: батареей временно командует политрук Галкин. На должностях командиров взводов — сержанты, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— Обрадуется политрук вашему прибытию. Ох как обрадуется, — заверил лейтенант.

Помощник дежурного по полку оказался прав.

— Наконец-то! — облегченно вздохнул Галкин. — Мне только что сообщили о вас. Хотел встретить, да задержало орудие первого взвода. Никак не можем поворотный механизм отладить, будь он неладен. — Галкин окинул взглядом командиров и повеселевшим голосом продолжил: — Нет, теперь нас не скрутишь! Трое — не один. Как я ждал! Берите пушки, командуйте, а мне оставьте души тех, кто стреляет.

Политрук собрал батарею. Началось знакомство с новым коллективом. Младшие командиры и красноармейцы были людьми обстрелянными. Правда, в расчетах вместо полного штата по три — четыре человека. «Но это дело поправимое, — заметил начальник штаба полка майор Крюков, — скоро прибудет пополнение, и все станет на свои места.

Первым орудием во взводе Васнецова командовал сержант Поляков. Немногословный, степенный. За отличие в боях Николай награжден орденом Красного Знамени; столь высокой награды в сорок втором удостаивались не многие. Поляков пользовался уважением в батарее. Хорошее впечатление произвел командир второго орудия сержант Фадеев. Небольшого роста, не в пример Полякову говорун, он прекрасно знал подчиненных и, как выяснилось, отлично владел всеми боевыми специальностями расчета, обладал мгновенной реакцией, что для противотанкиста немаловажно.

Под стать младшим командирам оказался и личный состав расчетов. Почти все номера орудий имели боевой опыт. На занятиях по огневой подготовке расчеты показали прекрасную выучку. Николая Васнецова это очень обрадовало. «С таким народом, — подумал он после проверки слаженности расчетов, — в бой идти можно. Не подведет».

Своим назначением Васнецов был доволен, хотя и часто вспоминал ребят из прежнего взвода. В один из дней, будучи помощником дежурного по полку, связался со штабом артиллерии армии. Однако узнать о своих бывших подчиненных удалось немного. Ответили однозначно: пристроены. В это время на расположение полка налетела фашистская авиация. Стало не до расспросов.

Немецкие самолеты навещали огневые полка в день два, а то и три раза. В обязанности наряда входил контроль за соблюдением маскировки, а с появлением вражеской авиации подача сигнала тревоги. Вопросы оповещения в полку были отработаны неплохо: раньше часть была зенитной, прежние порядок и традиции все старались поддерживать. К предстоящем боям готовились напряженно, по двенадцать часов в сутки. На это были причины. Дыхание фронта ощущалось ежедневно, со стороны Лазаревской и особенно Туапсе доносился гул. В любую минуту полк могли бросить в бой.

В начале сентября подполковника Воеводского и комиссара полка Синельникова вызвали в штаб армии. Вернувшись, они вызвали старших лейтенантов Дзюбу и Карташова и лейтенанта Чигрина. Что-то явно назревало.

Галкин и Васнецов организовали занятия по огневой подготовке. Федор Семенович предложил провести соревнования между расчетами. Идея Николаю понравилась. Бойцы, младшие командиры занимались увлеченно. Никому из номеров расчетов не хотелось ударить лицом в грязь! На позиции их и застал посыльный из штаба полка с распоряжением готовиться к выступлению. Батареям предстояло организовать противотанковую оборону на окраине Новороссийска.

Коротки солдатские сборы. Спустя несколько минут батарея Чигрина вытянулась под высокими пирамидальными тополями. С прибытием лейтенанта дополучили боеприпасы, продовольствие.

Выехали на шоссе. Небо хмурилось, накрапывал дождь. «Этого только не хватало. Все дни стояла ясная погода, и на тебе».

— Не тревожьтесь, товарищ младший лейтенант, — угадал мысли Васнецова сержант Поляков. — Может, дождь и к лучшему. Фашистские самолеты меньше будут беспокоить.

— Может, и меньше, — машинально обронил Николай.

— Будет вам, — обернулся к Васнецову Чигрин. — Нашли о чем говорить. Послушайте лучше голос передовой.

Со стороны Новороссийска накатывалась канонада.

— Веселей гляди, ребята! — заметил лейтенант Чигрин. — На доброе дело идем, а вы хмуритесь. Знаете ли, братцы-кролики, как шли ратники Дмитрия Донского против монголо-татар? С улыбкой. Говорят, это и смутило войско Мамая, привыкшего видеть страх и растерянность при своем появлении. Так ли это было или нет, но они выдержали таранный удар врага. Выдержали, разгромили и погнали вспять.

Обстановка с каждым десятком километров менялась. На обочинах дороги все чаще попадались сгоревшие автомобили, повозки, воронки — следы налетов авиации противника. На морском побережье велись инженерные работы. Красноармейцы и краснофлотцы, мужчины и женщины в гражданской одежде рыли окопы, устанавливали проволочные заграждения.

Бойцы обменивались впечатлениями от увиденного на переднем крае. Взводный агитатор Иван Рябов, скосив на Васнецова глаза из-под кустистых бровей, поинтересовался:

— Новороссийск красивый город, товарищ младший лейтенант?

— Новороссийск? Читать читал, а бывать в нем не доводилось.

— Жаль, хотелось бы узнать побольше. Как-никак оборонять будем.

Васнецов наморщил лоб, стараясь вспомнить, что доводилось читать о городе на Черном море. Возникшее в XIX веке на берегу Цемесской бухты укрепление вскоре было названо Новороссийском. Был заложен порт. Бурный рост города вызван открытием мергеля — основного сырья для производства цемента.

— И все же, товарищ младший лейтенант, — не отставал Рябов.

Васнецов рассказал то, что знал, подчеркнул:

— Новороссийск — город больших революционных традиций, героических дел в годы гражданской войны. Здесь закончили свой бесславный путь многие царские генералы и офицеры, вожаки контрреволюционного отребья. Теперь вот нам выпала честь защищать Новороссийск от гитлеровцев.

Со стороны моря накатывался гул артиллерийской стрельбы. Разноголосое эхо замирало в отрогах лесистых гор. Батарейцы настороженно, с тревогой посматривали на перекаты волн.

Немецко-фашистское командование хорошо понимало значение Новороссийска в битве за Кавказ, стремилось во что бы то ни стало овладеть им. Фашисты бомбили и обстреливали из тяжелых орудий порт, несколько раз пытались прорваться к городу. Как стало известно несколько позже, гитлеровцы для этой цели даже сняли часть сил с туапсинского направления.

В начале сентября 1942 года гитлеровцы вышли к северной окраине города Новороссийска. После упорных боев им удалось захватить железнодорожный вокзал, элеватор и порт. Положение до крайности осложнилось.

Батарея Чигрина повзводно заняла огневые позиции на северо-западной окраине города. Начавшийся с утра дождь около полудня прекратился. Выглянуло солнце. Легкий ветерок принес с моря приятную свежесть. Терпкие запахи южных растений потекли над раскаленной землей. Осень едва коснулась здешних мест. В обильной зелени нет-нет да и проглядывали ярко-красные листья кленов и каштанов.

Взводы батареи были поставлены на танкоопасных направлениях с задачей не пропустить противника в направлении кладбища.

— Остановка «Живые и мертвые», — обронил взводный балагур красноармеец Веснушкин. — Тут мы, братцы, значит, встретим супостата. Ничего, местечко подходящее. Покойнички рядом. Вот только церквушки не видно да и попа…

— Не хватит ли молоть языком? — оборвал его Поляков. — Нашел время…

— Конечно, хватит, товарищ сержант. Это я так, для разрядки. Уж больно хмурые все какие-то. А язык он тово — без костей.

— Держи, разговорчивый. — Поляков протянул Веснушкину лом. — И впрягайся в работу, Миша.

— Любимый город может спать спокойно, — подхватил лом Веснушкин. — И видеть сны, и зеленеть среди весны, то бишь осени.

— Вот неугомонный, — улыбнулся сержант. — Ну что с ним поделаешь?

— Может, это и хорошо, — заметил Васнецов. — Не всё же хмуриться.

Поляков неопределенно пожал плечами, кивнул в сторону Цемесской бухты, откуда доносились раскаты артиллерийской стрельбы:

— Неотчего, товарищ младший лейтенант, да и недосуг веселиться нам.

Огневые позиции готовили на небольшом пригорке метрах в четырехстах от утопающих в садах домов. Красноармейцы споро орудовали шанцевым инструментом. Сухой суглинок крошился под ударами ломов и лопат. Торопились: километрах в четырех шел бой.

Управившись с первоочередными делами, Васнецов поднес к глазам бинокль. В объективах хорошо виднелся залив, за ним — корпуса заводов, над которыми стлались дым и черно-белая пыль, полыхал огромный пожар; очевидно, там проходила передовая. Младший лейтенант попытался разглядеть подступы к нашему переднему краю. Поросшее кустарником поле заканчивалось непросматриваемой лощиной. Ближе шел ровный, как стол, участок местности, на котором виднелись холмики свежевыброшенной земли. Там занимали оборону морские пехотинцы. Взводу предстояло действовать вместе с ними. С минуты на минуту Васнецов ждал их командира для организации взаимодействия. Посыльный от него побывал на огневой, доложил: ночью рота заняла оборону, вот-вот прибудет лейтенант.

Батарейцы готовились к встрече с противником. Авиация гитлеровцев проявляла относительно высокую активность: перед заходом солнца фашистские самолеты зависли над огневыми.

Пренеприятная штука лежать под бомбежкой. Земля ходит ходуном, скрипит, стонет, а ты, стиснув зубы, молчишь. В ровике Васнецов оказался рядом с Поляковым. Фашистский стервятник спикировал на огневую. Бомбы отрывались от самолетов и, казалось, летели прямо на них, двоих.

— Все! — резюмировал сержант, вжимаясь в землю. — Накрыл!

— Мимо! — успокоил Васнецов. — Мимо!

Рвануло буквально в десятке метров от ровика. Просвистели осколки, расчет обсыпало комьями песчаника. Не прошло и минуты, как самолеты вернулись и спикировали вновь. Прогремело несколько взрывов. Бомбы вновь миновали ровик, где укрылись люди. Самолеты улетели, и наступила тишина.

— Выкусил, сволота! — подал голос Веснушкин. — Мазила!

Бойцы улыбались. У Васнецова теплело в груди: люди побороли страх, это уже хорошо, даже здорово! Да еще как здорово!

— Славяне, подъем! — услышали голос Чигрина. — Так недолго и фрица проморгать!

Командир батареи находился на огневой второго взвода, метрах в четырехстах отсюда. Васнецов удивился, но вскочил по привычке и тут же встретился с насмешливым взглядом Чигрина.

— Вместе со всеми труса празднуешь, Васнецов?

— Да нет, — зарделся Николай, — вроде не…

— Это бывает! Ничего, обойдется. Здорово они, стервецы, у нас поработали. Не дождавшись, пока улетят, рванул к тебе. Но, вижу, хоть и колошматили здорово, все нормально.

— Обошлось, никого даже не царапнуло.

Огневой не узнать: дымящиеся ямы, тлеющий кустарник, обожженный, изрытый грунт. Сосенки начисто срезаны осколками, а то и выдернуты с корнями. К счастью, орудия и расчеты не пострадали. Ребята отряхиваются, с удивлением рассматривают воронки.

— Да, да, — роняет красноармеец Рябов. — Угоди такая штучка в ровик — и поминай как звали.

— На то он и ровик — убежище бойца, что в него трудно угодить снаряду, — оборачивается Чигрин. — И роют его первым делом, Рябов.

Чигрин дает указания о ликвидации последствий бомбежки, уточняет с Васнецовым ориентиры и возвращается на огневую второго взвода: там нет командира.

С наступлением темноты отсветы пожаров как бы приблизились, стали ярче и шире. Огонь полыхал в городе и на его окраинах. Усилилась канонада. Правда, перед рассветом она немного стихла, но с восходом солнца вновь стала набирать силу. Чигрин передал: «С утра возможно появление противника».

Во взводе давно никто не спал. Соблюдая маскировку, готовили к стрельбе боеприпасы, счищали с орудий оставшуюся от вчерашнего налета землю. Васнецов подошел к наблюдателю. Красноармеец обернулся.

— Что нового, товарищ Рябов?

— Ничего, товарищ младший лейтенант. Минут сорок назад отговорил пулемет боевого охранения морских пехотинцев. С тех пор тихо. На других направлениях, видать, фриц прет. Слышите, как грохочет?

Вставало солнце. Его лучи багрянцем окрашивали верхушки деревьев Вдруг справа и слева застучали пулеметы морских пехотинцев.

Вчера поздним вечером на огневой побывал командир роты морских пехотинцев — выше среднего роста, кряжистый, с косыми баками лейтенант.

— Надо познакомиться, с кем вместе будем фашистов лупить, — начал он баском. — Посыльный донес, твоя фамилия Васнецов.

— Да, младший лейтенант Васнецов.

— Викторов, — назвался лейтенант и, окидывая взглядом устланный травой небольшой окопчик, довольно произнес: — Вижу, артиллеристы неплохо устроились. — Поглядев на изрядно закоптившуюся гильзу из-под снаряда, усмехнулся: — Да у тебя, никак, десятилинейная «лампа»? Не хватает только стекла, а то чадит, словно паровоз.

— Ничего не поделаешь, чем богаты, тем и рады.

— Ужинал? — спросил Викторов.

— Нет еще.

— Тогда перекусим вместе. Заодно и обговорим вопросы взаимодействия.

Лейтенант кивнул сопровождавшему его матросу. Почти тут же на ящике из-под снарядов, заменившем стол, появились галеты, банка тушенки. Викторов достал флягу.

— Нет, нет, — отказался Васнецов.

— Ну и верно. Тоже не люблю этого зелья. Захватил, так сказать, для знакомства.

За нехитрой трапезой разговорились. Лейтенант в сорок первом окончил военно-морское училище. Попал на тральщик. В море сходил всего раз: фашисты потопили корабль. Направили в морскую пехоту. Командовал взводом, теперь ротой. Васнецов коротко поведал свою эпопею.

— Значит, и ты через край хлебнул лиха, — проговорил моряк. — Теперь вместе будем колотить гадов. Ну мне пора. Завтра, полагаю, денек будет для нас жарким.

Предположение его подтвердилось. На краю поля, за лощиной, появилась вражеская цепь. Фашисты шли в атаку без артподготовки.

Васнецов собрался было подать команду на открытие огня, но тут позвонил моряк:

— Слушай, младшой, фрицы идут прощупать нас. Всего до роты. Не торопись открывать огонь. Выползут танки — дело другое, а с пехотой сами управимся.

Цепь противника скатилась в лощину и на некоторое время пропала из поля зрения. Зато в бинокль хорошо было видно, как командир морских пехотинцев проворно стянул гимнастерку и остался в тельняшке. Находившийся рядом краснофлотец развязал вещмешок и протянул командиру фуражку.

В дальнейшем события развивались так. Морские пехотинцы встретили цепь гитлеровцев на выходе из лощины дружным огнем. И все же противнику удалось ворваться в траншею. Бойцы заработали штыками, прикладами, ножами. Минуты через две несколько немецких солдат выскочили из траншеи и побежали назад. Морские пехотинцы догоняли, били врага, пока не были остановлены плотным огнем неприятеля на противоположном выходе из лощины.

Минут через двадцать рота возвратилась в траншею. Принесли раненых и убитых. Снова позвонил лейтенант:

— Видел, Васнецов?

— Как не видеть — видел.

— На этом гитлеровцы не успокоятся, двинут бо́льшими силами. Я их тактику знаю. Да, мы тут взяли в плен фельдфебеля. Бормочет: «Панцер, панцер». Танки у них на подходе, скоро и тебе будет работа. Понял меня, артиллерист? Не подведи.

Однако вторую атаку враг не начинал. То ли морские пехотинцы порядком потрепали его, то ли еще не подошло подкрепление, но лишь к вечеру гитлеровцы двинулись в атаку. Предварительно около часа фашистская артиллерия долбила наш передний край. Фашисты решили стереть с лица земли морских пехотинцев, не ведая того, что командир роты отвел своих людей в заранее подготовленные укрытия; в первой траншее остались лишь наблюдатели и дежурные расчеты пулеметов.

Лейтенант Викторов перебрался к артиллеристам и, глядя на дыбившуюся землю, обронил:

— Вот дают дрозда, гады! Вот дают! Ты только посмотри, младшой, что делают стервецы. Никак, решили нас похоронить. Ни хрена у них не выйдет!

Затем начала ковырять уже несколько раз перепаханную снарядами землю авиация. Самолеты врага прошлись не только по укрытиям морских пехотинцев, огневым позициям артиллеристов, но и дальше, в глубину. Несколько бомб угодило в цель: второй расчет потерял двух человек, у Полякова было трое легкораненых.

— Во взводе управления тоже потери, — рассказал прибывший на огневую политрук Галкин.

Федор Семенович передал приказ командира батареи: подпускать фашистские танки как можно ближе и бить наверняка. Ни шагу назад!

— Не беспокойтесь, встретим врага, как положено, — ответил Васнецов.

Галкин выждал, когда очередная группа фашистских самолетов улетела, и заторопился:

— Николай Петрович, я побежал во второй взвод. Там сержант командует.

— Удачи вам!

Не успел Федор Семенович скрыться, как фашисты вновь открыли по артиллеристам бешеный огонь. Затем вдалеке появились вражеские танки. Вскоре стала видна жавшаяся к ним пехота. Морские пехотинцы начали выдвигаться в первую траншею. Прежде чем убыть на свой КНП, командир роты уточнил:

— Значит, целеуказание — очередь трассирующих пуль. Ну а вообще, как и договорились, подпускаешь к двум березкам на выходе из лощины. Дальше не медли.

Немецкие танки увеличиваются в размерах. Видны кресты, отполированные траки. Заманчивые цели. Васнецов не выдерживает, тем более что орудия — на запасных позициях. Как только танки скроются в лощине, артиллеристы выдвинут их на основные.

— По танкам! — во весь голос командует младший лейтенант, — бронебойным, угломер тридцать-ноль, прицел… Огонь!

Номера орудийных расчетов работают споро. Лязгают клинья затворов. Сержанты подают команды: «Огонь! Огонь!» До Васнецова доносятся доклады номеров. Трассы снарядов синим отсветом чертят по крупповской стали полосы. «Торопятся ребята, — отмечает про себя младший лейтенант и решает: — Нужно по гусеницам, по гусеницам бить».

Противник усиливает огонь. Фашистские снаряды то не долетают, то перелетают. Очевидно, немецкие танкисты чувствуют себя не в свой тарелке, нервничают. Появление артиллерии на этом участке явилось для них неожиданностью. Звонит телефон. Васнецов берет трубку.

— Слушай, младшой, — узнает он командира роты морских пехотинцев, — мы же договорились… Зачем раньше времени себя выдаешь?

— С запасных ударил. Больно уж заманчивые цели. Идут нахалы, как на параде. Теперь, видишь, маневрировать стали. Да один, по-моему, свое уже получил. Стоит!

— Не просто стоит — горит! — Викторов помолчал, затем в раздумье произнес: — А я-то грешным делом подумал, нервишки не выдержали. Ошибся, значит. Хорошо. И все же уходи с запасных. Немцы пристреляются — худо будет.

Минут через десять противник приблизился на ружейный выстрел. Морские пехотинцы открыли огонь по вражеской пехоте из пулеметов и винтовок.

Расчет командования полка на то, что фашисты пойдут в наступление в направлении кладбища, оправдался. Бой набирал силу. Вражеские танки вскоре скатились в лощину и на время пропали из глаз, а вслед за ними исчезла поредевшая цепь пехоты. Васнецов перебросил орудия на основные позиции.

Из лощины, в нескольких десятках метров от траншеи морских пехотинцев, выдвинулись танки врага. Теперь они как на ладони.

— Огонь! — крикнул Васнецов в полную силу легких. — Огонь!

Почти одновременно ухнули орудия сержантов Николая Полякова и Ильи Фадеева. Снаряды, рассекая упругий воздух, со звенящим свистом понеслись навстречу боевым машинам врага. Средний танк закрутился на месте. Видно, гусеница перебита. Теплая волна радости захлестнула Васнецова. Он не выдержал, закричал:

— Готов, гад!

Но тут огневая вздыбилась фонтанами разрывов. Качнулась под ногами земля. Засвистели осколки. В глазах Васнецова поплыли радужные круги. Кислый запах пироксилина ударил в ноздри, запершило в горле. И все померкло. Очнулся он оттого, что кто-то тряс за плечи, а по лицу текла вода. Голова разламывалась от боли. Сквозь шум в ушах услышал чей-то глухой голос:

— Наконец-то! Говорил, контузило командира, а вы нет — каюк. Жив он, жив!

Васнецов открыл глаза и увидел перед собой сержанта Полякова. В руке у него была фляга. Младший лейтенант потянулся к ней, сержант отдал, сказав весело:

— Ну вот и ожили. Смотрим, руки, ноги целы, на теле вроде ни царапины, а без сознания. Прямо робость взяла. Куда это годится? Рано к праотцам!

Васнецов делает пару глотков и встает с помощью Полякова. В висках ломит, в ушах разносится перезвон. Николай глядит кругом: расчеты ведут огонь.

Справа и слева тоже идет бой. Фашисты наступают на широком фронте. В залпы орудий вплетаются пулеметные очереди, с левого фланга скороговоркой отзываются зенитки. Там, метрах в восьмистах от огневой взвода Васнецова, зенитчики с вечера заняли позиции. Самолетов в воздухе не видно, и теперь бойцы ведут огонь по наземным целям.

Главное же происходит впереди, у морских пехотинцев. Ворвавшись в их оборону, фашистские танки утюжат траншеи, ходы сообщения, окопы, стирают с лица земли ячейки для стрельбы, огневые позиции пулеметчиков. В бессильной ярости оттого, что не удается сломить моряков, враг уничтожает все, что попадает в прицелы орудий, пулеметов и под гусеницы боевых машин. Но это им не помогает. Из полузасыпанных своих укрытий встают воины в бескозырках, бросают под гусеницы танков гранаты, разят немецкую пехоту из автоматов, пулеметов и винтовок.

Два танка, свернув вправо, двигаются к позициям второго взвода. Ведут по ним огонь и штурмовые орудия врага.

— Еще горит! — доносится до командира взвода голос сержанта Фадеева.

Васнецов краем глаза замечает: на позиции морских пехотинцев вспыхнул новый факел. В эти секунды расчеты были заняты танками, свернувшими в сторону соседей. «Почему враг не идет на нас? — старается разгадать замысел фашистов младший лейтенант. — Ведь мы ближе к нему. Не заметил? Или уже крест на нас поставил? Нет, шалишь! — непроизвольно вырывается у него. — Второе исключено. Один танк мы остановили. Видимо, тут другое».

В бою иногда случается — дальние цели замечаешь быстрее, нежели те, что совсем рядом. Загадку эту трудно разгадать, если вообще возможно. Видимо, фашисты обнаружили соседей, свернули к ним.

— Поляков, Фадеев! Танки — справа! Огонь! — подает команду Васнецов.

Командиры орудий дублируют ее. Расчеты работают в полную силу. Мысленно младший лейтенант торопит подчиненных: «Быстрее, быстрее! Уж очень заманчивая цель». Танки повернуты к орудиям бортами. То впереди, то позади них встают факелы над землей; расчеты второго взвода бьют по врагу. Снаряды пока ложатся неточно. Видимо, волнуются ребята.

— Готово! — наконец докладывают сержанты Поляков и Фадеев.

И снова звучит команда.

Одновременно гремят выстрелы. Зеленоватые трассы снарядов проходят буквально перед вражескими боевыми машинами. Мимо…

— Огонь! Поляков и Фадеев уточняют наводку. Еще выстрел. Один танк, словно наткнувшись на что-то, останавливается. Младший лейтенант сосредоточивает на нем огонь, пока танк не окутывается дымом. От выстрелов орудий второго взвода на поле боя вскоре загорается и вторая вражеская машина.

— Есть успех! — шепчет младший лейтенант. — Шалишь, фриц, не так-то просто нас взять.

Нужно переносить огонь по танкам, утюжащим морских пехотинцев.

Но тут доносится рев фашистской авиации. Самолеты пикируют на огневую, бьют из пушек и пулеметов. Очередь разрывных пуль ложится в полутора — двух метрах от расчетов. Второй заход — и вновь пушечно-пулеметный огонь.

Напоровшись на плотный заслон в направлении кладбища, гитлеровцы начали обходить нашу оборону. Бой ширился, набирал силу справа и слева. На огневой второго взвода события развивались драматически. Залп тяжелых минометов противника вывел из строя половину четвертого расчета, перевернул орудие. Сержант Петрищев — высокий кряжистый курянин — остался без двух пальцев левой руки. Харкая кровью, Алексей на чем свет ругал фрицев, пытался с земляком — красноармейцем Полянским поставить орудие на место и вновь попал под взрыв. К нему бросился Чигрин. Сержант попытался встать, но не смог — силы покинули его. Лейтенант подхватил командира орудия, отнес в сторонку.

— Ничего, Леша, обойдется.

— Нет, не обойдется, товарищ лейтенант. Внутри огнем жжет. Дышать тяжело.

На губах Петрищева появилась кровавая пена.

— Все, командир, отвоевался. Жаль, мало успел сделать…

В полуокружении оказалась третья батарея старшего лейтенанта Ивана Дзюбы. Несколько раз здесь дело доходило до рукопашной схватки. Фашисты лезли напролом, не считаясь со своими потерями. Батарейцы разили их снарядами, из личного оружия, забрасывали гранатами, дрались с врагом прикладами, армейскими ножами.

Расчет сержанта Николая Смирнова занимал огневую позицию на улице Новикова. Ранило заряжающего Перемитина, прави́льного Соленко, убило подносчика Томашенко. Взрывом снаряда разбита панорама, сорван щит. Но расчет продолжал вести огонь по фашистам, наводя стволы на цели.

Кончились снаряды. Расчет был отрезан от основных сил. Николай Смирнов, собрав раненых, принял решение выдвинуться в район рыбозавода — к месту общего сбора.

А бой продолжался. После отражения одной из атак на огневую Васнецова прибежал связной от морских пехотинцев.

— Товарищ младший лейтенант, неподалеку от нас располагались минометчики. В ходе последней вражеской контратаки все они погибли. Минометы и боеприпасы остались. Командир послал: мол, нельзя ли их приспособить для стрельбы по фрицам. Пробовали сами это сделать, да ничего не получилось.

К этому времени снарядов осталось совсем мало. Рассчитывать, что подвезут, не приходилось. Не до этого сейчас: фашисты напирали со всех сторон. «Предложение не такое уж и заманчивое, — размышлял Васнецов, — но рациональное зерно в нем есть. В училище знакомили с устройством миномета, боевой работой расчетов. Попробую разобраться, может, что и получится».

— Добро, пойдем посмотрим, что гам за минометы. Пойдешь со мной, — приказал Васнецов водителю Ивану Чернову.

На исковерканной взрывами огневой позиции минометчиков поджидал младшего лейтенанта Васнецова командир роты морской пехоты. Лейтенант кивнул в сторону стоявших неподалеку восьмидесятидвухмиллиметровых минометов.

— Осиротели стволы. Какие ребята погибли! Золото! Давали перцу фрицам. Четыре атаки помогли отразить. Засек противник. Советовал я капитану переменить огневые позиции. Он все подбирал лучшее место. Налетела авиация, ну и покрошила вдрызг. Из девяти минометов осталось четыре, людей — подчистую. Снесли в братскую могилу. Документы командира роты, взводного, нескольких красноармейцев и сержантов — вот все, что удалось собрать, с нарочным в штаб отправил. Пусть разбираются. Толком не успел ознакомиться с ними. Вчера в двадцать три часа прибыли минометчики на усиление. Капитан говорил — с марша, а сегодня с утра кутерьма эта началась. — Лейтенант тяжело вздохнул и в раздумье продолжил: — Вот она, наша военная судьба, Васнецов. А жить нужно, бить фрицев, как бешеных собак, надо, пока ходим по этой политой кровью земле. Наверное, в курсе, зачем тебя пригласил. Помоги разобраться с этой штуковиной. — Он снова посмотрел на минометы. — Пробовал приспособить их для стрельбы — не вышло. Боеприпасов навалом, а толку никакого…

Васнецов разобрался с боевой работой минометов. Командир роты Викторов сформировал два расчета из морских пехотинцев, но в последнюю минуту передумал.

— Знаешь что, бери все минометы себе. У меня люди не обучены. Возьми, не пожалеешь. Мин неизрасходованных вон сколько! Будешь пулять по фрицам. Лады?

— Хорошо, попробуем.

Так на вооружении взвода нежданно-негаданно появились новые стволы. Это было подспорье, да еще какое, как оказалось впоследствии. Младший лейтенант распорядился перенести минометы поближе к своим орудиям. Морские пехотинцы помогли перебросить боеприпасы.

Оборудовали под «самовары» (так на фронте окрестили минометы) огневые позиции. Произвели пристрелку. Работая, артиллеристы шутили, отпускали колкости по поводу «переквалификации». Однако спустя немного времени, когда пришлось прибегнуть к помощи минометов для отражения атаки гитлеровцев, скептики приутихли. Прибывший на огневую позицию политрук Галкин, глядя на результаты минометного огня, не выдержал:

— Молодцы! Сколько положили гадов! Сегодня в политдонесении отражу ваши действия. — Федор Семенович обнял и расцеловал Васнецова: — Спасибо, Коля! Вот придумал, так придумал!

— Не я — командир роты морских пехотинцев лейтенант Викторов.

— Все равно молодец! Спасибо тебе!

Фашистам не удалось прорваться через боевые порядки артиллеристов. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Словом, минометы очень пригодились.

…Между тем солнце прошло зенит и покатилось к закату. В сумерках противник ослабил нажим. На огневой позиции взвода появился старик — сухонький, сморщенный, с аккуратной седой бородой клинышком. Цепким взглядом колючих глаз окинул округу, посмотрел на минометы, на перепаханную вражескими снарядами землю.

— Ого! Изрядно поработала немчура. Вы уж меня извините, ребятки. Комендор я, конечно, бывший комендор. Не могу на артиллеристов смотреть равнодушно. Вот, значит, и не выдержал. Ну и женщины просили к вам сходить.

— Проходи, дедуля, — отер вспотевшее лицо сержант Поляков. — Гостем будешь.

— Где командир-то ваш? — пригладил старик седые усы.

— Вон, дедушка, в том окопе, наш младший лейтенант. Там его перевязывает санинструктор. Задело немного во время налета авиации.

Старик подошел, протянул Васнецову сухую, жилистую руку, отрекомендовался:

— Иван Арсентьевич, товарищ командир. Прибыл к вам по поручению наших женщин. Хозяйки приглашают на ужин. Самим-то вам, видим, некогда готовить. Фашист прет. Ну и, значит, из любопытства зашел сюда. Раньше имел отношение к артиллерии. Комендор с корабля. Эскадра наша почти вся тут, в Черном море, покоится. Читал, небось, про гибель эскадры в восемнадцатом? Так и осел тут.

— С радостью придем, отец, — поблагодарил Васнецов. — Горячего со вчерашнего дня во рту не держали. Некогда было перекусить. Видели, небось, что тут творилось у нас.

— Спасибо, от всех нас, местных жителей, спасибо.

— За что, отец?

— Как за что? За то, что супостата не пускаете. За стойкость вашу, мил человек. Эвон сколько нахлопали германца-то! — Старый матрос, кивнув в сторону почерневших остовов вражеских танков, продолжил: — Значит, товарищ командир, ждем вас? Наш дом крайний. Вон тот серый, с белыми наличниками на окнах.

— Придем, батя! Немного попозже и нагрянем. Фрицы свое получили, утихомирились. Теперь до утра не полезут.

С наступлением темноты артиллеристы группами наведались в дом старика. Женщины угощали воинов разваристой картошкой, солеными огурцами, чаем. Просили не оставлять их под фрицем.

Васнецов смотрел на этих радушных людей, и доброе чувство рождалось к ним. Старик держался с достоинством, редко вставлял в разговор фразу-другую, как сведущей в военном деле человек.

— Пока не израсходованы все возможности и не будет приказа командования, стойте, сынки.

На прощание старый матрос пожал руку Васнецову, сказав:

— Берегите честь русского воина.

Утром обстановка осложнилась. Фашисты бросали в бой все новые и новые силы. В батареях кончились снаряды. Гитлеровцы начали обтекать оборону полка, перерезали дороги в тылу. Вечером командование часта приняло решение вывести из строя орудия, тягачи, автомашины и с боем прорываться к заливу в направлении рыбозавода. Там артиллеристов должны были встретить катера и переправить в Геленджик или Голубую Бухту.

Трудно было расставаться с техникой. Васнецов все тянул с подрывом орудий. Ожидал, что, возможно, отменят распоряжение.

На огневую взвода прибежал Чигрин:

— Ты что, Васнецов! Фашистам орудия и тягачи хочешь оставить? Фрицы еще днем отрезали нам все пути-дороги, рассекли оборону в нескольких местах и теперь ждут рассвета, чтобы с нами разделаться.

— Жалко. Сам знаешь, не густо у нас пока с артиллерией.

— Не хуже тебя знаю, — глухо обронил Чигрин. — Но пойми, не прорвемся мы с техникой. Принято решение, есть приказ.

В полночь на огневой прогремели взрывы. В ответ фашисты резанули из всех видов оружия. Минут пятнадцать нельзя было даже головы поднять. Чигрин со вздохом обронил:

— Психуют фрицы. Снарядов бы нам! Эх и показали бы, Николай, немчуре, где раки зимуют! Как морские пехотинцы? Им тоже приказ есть на отход?

— Жаль ребят, многие погибли,лейтенант их тяжело ранен…

Поздним вечером во взвод принесли командира роты морских пехотинцев. В крови, одна нога выше щиколотки оторвана. Лейтенант открыл глаза, отыскал Васнецова: «Баста, младшой, — зашептал он, — почти вся рота полегла. Останешься жив, передай нашим — дрались до последнего».

Викторов заскрипел зубами, вытянулся и затих. Его лицо как-то сразу заострилось. Разбросав большие жилистые руки, он лежал на не успевшей еще остыть земле. На лице ни боли, ни тени страха — лишь спокойствие и удовлетворение. Словно отдыхал после трудного пути. Николай смотрел на этого не унывавшего в жизни лейтенанта, и гордость переполняла его. Каким мужеством должен обладать человек, чтобы выдержать весь этот нахлынувший ад! Видеть превосходство противника, гибель товарищей и не терять самообладания. Такое по плечу только сильному духом, герою.

— Документы есть у него? Нужно передать по назначению.

— Ничего у него не оказалось. Знаю, звать Дмитрием. И всё…

— Да, геройский мужик, — глухо проговорил Чигрин. — Дрался до последнего. — Григорий Матвеевич взглянул на циферблат часов. — Пора поднимать людей, майор Крюков ждет.

Начальник штаба полка Василий Иванович Крюков координировал действия батарей. После выполнения задачи ожидал воинов на месте сбора — в неглубокой балке за кладбищем.

Противник на некоторое время ослабил огонь. Чигрин подал команду на выступление взводов. Унося с собой раненых, двинулись к месту сбора.

Километра через полтора Васнецов со своими бойцами присоединился к основным силам батареи. Вместе двинулись на прорыв. Молча, без единого выстрела они, словно призраки, возникли перед гитлеровцами, пустили в ход штыки, приклады, ножи.

От противника оторвались благополучно. Вскоре десантные катера подобрали артиллеристов и доставили к месту назначения.

В третьей десятидневке сентября полк совершил марш и сосредоточился в районе поселка Приморского. Здесь несколько дней батареи полка поддерживали огнем 383-ю стрелковую дивизию генерал-майора Провалова.

Остается добавить, что на мемориальной стеле в городе-герое Новороссийске среди частей, оборонявших город, выбито наименование 530-го истребительного противотанкового артиллерийского полка.

В начале октября полк сосредоточился на двести восемнадцатом километре шоссе Туапсе — Сочи. Артиллеристы начали приводить себя в порядок, ремонтировать технику. Восполнить потери в технике в прифронтовой обстановке оказалось делом трудным. Да и личному составу требовался отдых. Командование приняло решение отвести полк на укомплектование в Закавказье. В середине ноября прибыл посыльный с приказом. В один из дней полк двинулся в путь. Зачарованно смотрели на роскошную растительность, величавые горы. Васнецову прежде не доводилось видеть таких красот. В садах созрели мандарины. С удовольствием ими лакомились. Из Сухуми эшелоном прибыли в Вазиани, Оттуда маршем в Тбилиси.

НА ПРАВОМ КРЫЛЕ ФРОНТА

Каждый город имеет свое лицо. Воспетую поэтами, композиторами, певцами древнюю и вечно молодую столицу Грузии разделяет красавица-Кура. Река несет свои бирюзовые воды среди гористых берегов. Островерхие башни, напоминающее о седой старине, строения из тесаного камня, гранитные памятники древности соседствуют в Тбилиси с небольшими, увитыми виноградником и плющом теснящимися на крутых террасах современными домами. На окраинах города узкие кривые улочки, в центре — широкие мостовые. На базарах и базарчиках — горы винограда, абрикосов, груш, яблок, различных трав, зеленого лука и чеснока. Запахи шашлыка, чебуреков, острых восточных кушаний висят в воздухе.

Мужчины, вплоть до преклонного возраста, в кителях и брюках полувоенного покроя, разных тонов и расцветок, в сапогах, в бурках, непременно с кинжалами на ремнях. Большинство женщин — в черном одеянии, лица до самых глаз прикрыты платками.

Грузины — народ гостеприимный. К людям в военной форме питают уважение. Радушно приглашают отведать фруктов, вина, обижаются, если не заходят во двор. А еще они — гордые и веселые, любят песню.

По вечерам после душного дня горожане собираются по берегам бурной Куры подышать прохладным воздухом, полюбоваться снежными вершинами гор в голубой дымке. Но падают сумерки, набережная и улицы пустеют. Город замирает. В домах — ни огонька: строго соблюдается светомаскировка. Это и понятно — время военное.

Таким встретил артиллеристов Тбилиси. Полк расквартировался на окраине города. Приводили себя в порядок. Бойцы и командиры помылись в бане, постирали и подлатали поистрепавшееся в боях обмундирование, подстриглись, отоспались в жарко натопленных домах и как-то сразу преобразились. На лицах пожилых разгладились морщины. В осанке появились подтянутость, опрятность, даже молодцеватость и щеголеватость. Молодежь и вовсе стало не узнать: стерильной белизны подворотнички, до блеска начищенные сапоги, у многих взводных невесть откуда взялись фуражки.

Отдохнули. Теперь часто можно было слышать шутки, смех и песню. Под гармонику сержанта Николая Полякова вечерами пели «Священную войну», «В землянке», «Тройку». Словно течение большой широкой реки, плавно катилась русская песня над грузинскими кварталами — то заунывная, как посвист вьюги, то раздольная, как простор матушки-Волги, то торжественная, как журавлиный клич на утренней зорьке. Старики слушали молча, женщины перешептывались, украдкой вытирали слезы, а вездесущее ребятишки нередко подпевали.

В свободное от занятий время артиллеристы знакомились с достопримечательностями города, помогали рабочим местных предприятий. Как-то их пригласили на встречу труженики одного из заводов. Был воскресный день. Воины прибыли при полном параде. Парторг и представители профсоюза предложили пройти по цехам. Рабочие оказались на своих местах.

— Война заставила отказаться от выходных, — пояснил парторг, — как и от нормированного рабочего дня. Обстановка требует. Мины фронту нужны.

Прошли в литейный цех. Над формовкой колдовал белый, как лунь, рабочий. Рядом с ним стояли три черноглазых подростка.

— Принимай гостей, Вано Милхазович!

— Гостей? — обернулся рабочий и заулыбался. — Дорогие наши фронтовики! Милости прошу! Милости прошу!

По теплым ноткам в голосе нетрудно было догадаться, что Вано Милхазович обрадовался гостям. Он охотно ознакомил воинов с процессом работы, поведал о том, что в сорок первом собрался было уходить на пенсию. Шестьдесят пять стукнуло, да и здоровьишко начало сдавать: сказалась царская каторга. А тут война. Остался на заводе.

— Проводил на фронт сыновей, — рассказывал Вано Милхазович. — Старуха моя умерла. Перешел жить в цех. С разрешения директора поставили мне в подсобке топчан. Прикорну пару часов, и опять за дело. План выполняю на двести процентов, готовлю подростков к самостоятельной работе. Жду Победы!

Победа! Это дорогое для каждого слово артиллеристам довелось на заводе слышать много раз. О ней говорили на митинге-встрече с передовиками производства. Во имя Победы люди недоедали, недосыпали, сутками не покидали рабочих мест. Вот оно, единство фронта и тыла, та сила, которую врагу не одолеть. До этого Васнецов не задумывался о таком единении. Да и некогда было размышлять. То отходили, то отбивались от наседавшего врага. И только теперь по-особому почувствовал его, сердцем и разумом воспринял.

Вскоре стало поступать пополнение. Прибывали в основном ребята из закавказских республик: грузины, армяне, азербайджанцы — вчерашние школьники, студенты, рабочие, колхозники. Народ молодой, грамотный, жаждущей схватки с врагом. Воинское становление, не в пример мирному времени, шло быстро. Спустя десяток дней новички уже выполняли свои обязанности. Воспитанию молодежи во многом способствовали фронтовики. Рассказы о поединках с врагом, в которых на первое место ставились не только храбрость, но и умение, помогали новичкам делать выводы о том, что без хорошего владения оружием об успехе в бою нечего мечтать.

Как-то поздним вечером Васнецов увидел такую картину: сбившись в кружок, красноармейцы с интересом слушают туляка Николая Полякова.

— Остались мы вдвоем, а танк прет на огневую, — рассказывает тот. — По спине мурашки. Еще пару минут — и раздавит он нас с орудием. Кусаю в кровь губы, а сам шепчу: «Нет, шалишь, фриц, рано нам по ту сторону земли». Открыл затвор, заряжающей дослал в казенник снаряд. Работаю механизмами наводки, пот глаза застилает, а заряжающей торопит: «Быстрее, быстрее — сомнет гад». Под ногами уже земля ходуном ходит. «Пошел ты!..» — выплескиваю злость и нажимаю на спуск. Орудие отскакивает назад. Падая, успеваю заметить, как снаряд рванул фашистский танк.

Герой Советского Союза В. А. Левонян.

Невысокий черноглазый паренек проводит рукой по стриженной под нулевку голове:

— Как это рванул, товарищ сержант?

— А вот так. Снаряд угодил, Левонян, в боезапас. Своротило башню танка.

— За это вас и наградили орденом?

— Не только. Пять часов кряду мы держали оборону. Вышли снаряды — стали отбиваться гранатами. Я тогда павшего в бою командира взвода заменил. Отошли только по приказу.

Левонян — любознательный паренек. В чем не разберется, спрашивает, пока не уяснит. Да и не только он. Все новички из последнего пополнения — занимаются с энтузиазмом. Обступят орудие, а в глазах такой интерес, что забывают о перерывах.

Из госпиталей приходили в полк опытные воины. Обстрелянных, тем более знающих специальности назначали на командирские должности.

В начале ноября 1942 года полк получил новую материальную часть. Пушки и бронированные тягачи по своим тактико-техническим данным значительно превосходили имевшиеся технику и вооружение.

— Ничего не скажешь, хороша! — окидывая оценивающим взглядом пушку, произнес Чигрин. — Вес меньше, скорострельность выше, бронепробиваемость больше! — Григорий Матвеевич задержал взгляд на тягаче. — А его разве сравнишь с трактором? Не сравнишь! Игрушка!

О такой технике артиллеристы мечтали, особенно когда стало известно о принятии ее на вооружение. Командующий артиллерией после боев за Новороссийск обещал заменить материальную часть на новую. И вот теперь мечта сбылась. Радость до краев переполняла сердца. Несколько дней только и разговоров было, что о новой технике. Первое время не хватало учебных пособий. В основу обучения легли практические занятия на материальной части. Приходилось проводить дополнительные тренировки, уплотнять и без того напряженные занятия.

Все, от красноармейцев до командира полка, знали, что в любое время могут потребоваться на фронте: обстановка там по-прежнему была трудной.

Люди уставали, особенно выматывались недавно влившиеся в полк красноармейцы. Вечерами они в изнеможении валились с ног. Однако никто не жаловался на трудности. Номера расчетов Василий Аветисян, Мурад Мирзоян, Петр Кевлишвили овладели не только своими специальностями, но и смежными.

Для определения готовности к выполнению задач выехали на полигон, где в условиях, приближенных к боевым, состоялись итоговые занятия по сколачиванию расчетов, взводов, батарей. На фоне тактической обстановки провели стрельбы. Результаты превзошли ожидания. Многие батареи получили хорошие оценки, но Чигрина — на балл выше. На подведении итогов командир полка объявил его подразделению благодарность.

530-й полк усиленно готовился к выезду на фронт. Задачи решали с учетом горного рельефа местности. Занимались, как любил говорить Чигрин, стахановским методом. Комбат был весел, доволен. На то были причины: на последнем совещании в штабе полка батарею вновь отметили за хорошую организацию учебного процесса.

Командир батареи — человек открытого характера. Радовался вместе со всеми успехам, огорчался неудачам. Темпераментный, подвижный, Григорий Матвеевич всецело был поглощен подготовкой людей и техники к предстоящим боям, не терпел проволочек.

— Люди должны быть заняты, — любил говорить он командирам. — Учиться, учиться и учиться — вот первейшая задача.

Григорий Матвеевич оставался верен своим словам. Даже в свободное от занятий время он находил дело. То организовывал выступления лучших специалистов, которые тут же обменивались опытом, то устраивал тренировки. В один из выходных дней провел соревнования между расчетами по знанию материальной части орудия и боевой работе.

— Молодцы! — похвалил за инициативу заглянувший к чигринцам подполковник Воеводский. — Нужно во всех батареях провести такие соревнования, ну а потом — на первенство полка.

В хлопотах Васнецов не заметил, как деревья обронили багряную листву, а с остроглавых вершин снег скатился к подошвам гор. Чаще стали наползать тучи, моросить холодные дожди. Осень уступала место зиме.

Дела во взводе Васнецова шли успешно. Младшего лейтенанта радовала сколоченность орудийных расчетов, хорошая подготовка связистов, разведчиков, водителей тягачей. Новички быстро вошли в коллектив, стали неплохими специалистами. Особенно нравилось командиру взвода их желание совершенствовать знания и навыки, стремление до тонкостей изучить свои специальности.

Все больше Васнецов узнавал людей в полку. В один из дней открыл для себя агитатора части майора Николая Васильевича Сычева. Пожилой, на первый взгляд простоватый да и не особенно речистый. Таким Васнецов встретил его под Новороссийском. Но, выступая перед воинами, майор преображался: взгляд светился огнем, голос звенел. Слова агитатора доходили до самого сердца. Сычев умел верно выбрать тему разговора. Как-то бойцы слушали рассказ Николая Васильевича о зверствах фашистов в Сталинграде. Казалось, кровь закипает в жилах — так напряженны были лица людей.

— «В захваченных кварталах, — читал агитатор выдержку из газеты «Красная звезда», — гитлеровцы чинят расправу над теми немногими жителями Сталинграда, которые не успели эвакуироваться. Вешают отказывающихся работать — строить баррикады в городском саду для оккупантов. Они расстреляли двух девушек за «недоброжелательное отношение к германской армии». Трупы расстрелянных лежат прямо на улице. «За каждого убитого солдата будут расстреляны сорок русских, за каждого убитого немецкого офицера — семьдесят русских» — гласят расклеенные фашистским командованием приказы». Какая жестокость! — звенел голос майора. — Вдумайтесь в это, товарищу! Варвары двадцатого века! — Политработник обвел взглядом слушателей, помолчал и, немного успокоившись, продолжил: — В начале ноября, товарищу, опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об образовании Чрезвычайной Государственной Комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причиненного ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям на территории СССР». В звериной злобе фашистские изверги не щадят наших с вами отцов, матерей, жен, детей, братьев, сестер, уничтожают или увозят в Германию народное достояние. За все это они ответят сполна. Мы с вами должны отомстить им за содеянное, в предстоящих боях не щадить врага.

Не только Николай Васильевич Сычев в эти дни стал для Васнецова роднее. Появились новые товарищи, друзья. Он близко сошелся с командиром четвертой батареи Николаем Шепелевым, душевным человеком, интересным собеседником, храбрым командиром. Шепелев не раз бывал в таких переделках, откуда не все возвращаются. Фронтовые перипетии, кровь, смерть, казалось бы, должны сказаться на характере человека, ожесточить его. Однако Шепелев не очерствел душой. Как сокровенное, личное воспринимал радость и боль окружающих. Мечтал после войны окончить институт.

— Сколько работы нам, Николай, предстоит после войны. Для фашистов нет ничего святого: стирают с лица земли города, поселки, села, деревни… Видел снимки в газетах? Что они сделали со Сталинградом!.. Все это нужно будет восстанавливать. И не кому-либо, а нам. Вот этими руками.

Шепелев показал на огрубевшие от ветра, окопных работ руки. И вздохнул. Такой он был — философ, мечтатель, в прошлом строитель, ныне воин.

Ближе становились младшему лейтенанту и бойцы взвода, всей батареи. Они уже не были для Васнецова безликими, почти неизвестными парнями, которых свела вместе фронтовая судьба. Раскрывался характер каждого, интересы, наклонности.

Тихий, застенчивый красноармеец Селедцов, оказывается, страстно любил художественную литературу. В его вещмешке вместе с нехитрыми солдатскими пожитками хранился томик стихов Пушкина. Как-то остановились на привал. Красноармеец Петр Бурик посмотрел на Селедцова:

— Давай, Ваня. Дуй стихи.

Селедцов вытащил из вещмешка книгу. Товарищу, окружив Ивана, смотрели на него.

— Про Полтавский бой… — напомнил Семен Мальцев. — До него в прошлый раз дошли.

— Знаю, с него и начну.

Селедцов открыл книгу и начал читать:

Он читал негромко, но мягко и выразительно. Прямо-таки заворожил всех.

— Подъем! — прервала короткий отдых команда.

Батарейцы потянулись к поставленному в козлы оружию. Сержант Фадеев задержался возле Васнецова:

— Вот и мы, товарищ младший лейтенант, так дойдем до самого Берлина.

— Дойдем, Илья, обязательно дойдем, — сказал командир взвода.

Беседа была недолгой, однако усталости как ни бывало. После занятия назначили Селедцова агитатором.

В декабре в Тбилиси вошла в свои права зима. Не такая, как в Центральной части России — с трескучими морозами, глубоким снегом, вьюгами, — а мягкая, теплая. Днем часто выглядывало солнышко. Температура нередко поднималась выше нуля. Воины продолжали ходить налегке, без шинелей.

Пребывание в тылу начало тяготить артиллеристов. В разговорах все чаще вспоминали бои, передовую… Наконец в середине месяца поступил долгожданный приказ — на фронт. Настала пора прощаться с гостеприимным Тбилиси.

Мелькают по сторонам телеграфные столбы, приветливо глядят зелеными глазами семафоры на станциях и полустанках. В окна и двери теплушек врывается декабрьский ветер. На дворе морозец. Несмотря на старания наряда, в вагоне прохладно. Может быть, после тепла Тбилиси? Но так или иначе, а пришлось надеть теплое белье.

Настроение приподнятое. Да и каким ему быть: на славу отдохнули, вести с фронтов хорошие.

На одной из остановок командиров вызвали в штабной вагон. Майор Синельников повел речь о последних фронтовых событиях. Газеты и радио в эти дни много внимания уделяли развернувшемуся сражению на Волге. Естественно, не обошел его и замполит полка. Он подробно рассказал о боевых действиях под Сталинградом, а под конец сообщал:

— Скоро мы с вами станем свидетелями разгрома крупнейшей группировки противника. Не только под Сталинградом, но и на других направлениях фашисты повернули вспять. Будем бить и гнать их, гнать и бить до самого логова, где окончательно поставим точку в борьбе с гитлеризмом. — Сергей Осипович Синельников обвел взглядом командиров и продолжил: — Нельзя победить наш народ, ведь фронт и тыл стали единым лагерем. Партия, правительство принимают все меры для разгрома врага.

Майор напомнил об оснащении полка новой техникой, посоветовал в оставшиеся дни основное внимание сосредоточить на моральной подготовке красноармейцев и младших командиров к предстоящим боям.

В пути во время передислокации создались благоприятные условия для ведения партийно-политической работы. Прошли собрания, беседы.

Позади остались Баку, Махачкала, Гудермес, Червленная. Горы вскоре сменились припорошенными снегом холмами, началась равнина. Бойцы смотрели на проплывавшие в зимней дымке селения, говорили о родных краях.

Все ощутимее становилось дыхание фронта. Часто встречались эшелоны с ранеными, с вышедшей из строя техникой. На станциях и полустанках — полная светомаскировка. По обеим сторонам железнодорожного полотна все чаще появлялись пешие колонны. Шла артиллерия, пехота, кавалерия. В воздухе нередко появлялись вражеские самолеты.

Полк разгружался на станции Наурская. Пристанционные площадь и постройки были разрушены, у самой колеи железнодорожного полотна лежали искореженные остовы вагонов, обуглившиеся цистерны с рваными боками — результат вражеской бомбежки.

Со стороны Ищерской доносился глухой гул. Порой он прерывался, но вновь набирал силу, и можно было различить разрывы снарядов, бомб. В пасмурном небе кружил фашистский самолет-разведчик. Замполит батареи Галкин, прищурясь, кинул взгляд на «Юнкерс-89» и обронил:

— Пожаловал, мерзавец! Как бы не навел сюда гостей.

— Всякое может быть, Федор Семенович.

Галкин одобрительно посмотрел на Васнецова. В это время особенно отчетливо донеслись раскаты разрывов.

— Передовая-то совсем рядом, Николай!

— Десятка полтора километров, не больше.

Батарейцы прислушивались к звукам с переднего края, на ходу обменивались мнениями. Так уж устроен человек: не может не реагировать на изменения обстановки в предчувствии опасности. Тем более что за время отдыха все отвыкли от гула самолетов, грохота бомб, снарядов, визга осколков, свиста пуль — всего, что связано с боем. Людей тянуло переброситься друг с другом словцом, обменяться мнениями.

Галкин это понимал, старался быть среди бойцов.

— Перекур! — разнесся зычный голос дежурного.

— Товарищу, поближе сюда! — позвал батарейцев Галкин.

Бойцы и командиры придвинулись к Федору Семеновичу. Он угостил стоявших рядом папиросами, затянулся дымком и врастяжку произнес:

— Вижу, кое-кто нервничает. Так, генацвале? — с улыбкой посмотрел Федор Семенович на красноармейца Кевлишвили. — Это бывает. Особенно перед первой встречей с врагом. Ничего, все обойдется. Говорят, не так страшен черт, как его малюют. Берите пример с наших орденоносцев. Между прочим, кое-кто из них тоже раньше робел перед первым боем. Помнишь, Николай Евдокимович?

— Как не помнить? — улыбнулся в ответ сержант Поляков. — Хорошо помню. Артиллерийский обстрел закончился, а я — в канаве. Так и лежал, пока командир взвода не тронул за плечо: «Вставай, так недолго и фрицев проглядеть».

Бойцы заулыбались. Слово за слово, настроение у людей переломилось: послышались шутки, смех.

— Николай Петрович, — теперь Галкин обернулся к Васнецову, — помнишь Новороссийск? Авиация улетела, а ты никак не поднимешь ребят. Жмутся к земле, и всё тут.

— Конечно же помню.

— Зато вскоре освоились с обстановкой и за милую душу жгли фашистские танки.

Часа через полтора начался марш. В пути следования стало известно: полк вошел в состав конно-механизированной группы под командованием генерал-лейтенанта Н. Я. Кириченко. Этому предшествовал разговор в штабе фронта. На заключительном этапе подготовки наступательной операции, когда, как говорят, почти все точки над и были поставлены, командующей фронтом генерал армии Тюленев вызвал к себе генерала Кириченко. Промозглая сырая ночь была на исходе. Невысокий, плотный, моложавый командующей фронтом еще не ложился отдыхать.

— Давненько, давненько, Николай Яковлевич, поджидаю тебя, — встретил Кириченко командующий. — Адъютант уже несколько раз подогревал чай.

— Виноват, товарищ командующий. Погода подвела. Авиаторы не решились взлетать, пришлось на своем транспорте.

— Знаю, Николай Яковлевич. Проходи. Пока ребята готовят перекусить (небось, проголодался в дороге-то), займемся делом.

Командующей фронтом пригласил Кириченко к широкому крестьянскому столу, на котором была разостлана карта. Генерал армии бросил взгляд на красные стрелы, уходящее глубоко в оборону противника, чему-то своему улыбнулся:

— Да-а-а…

Кириченко удивленно посмотрел на командующего.

— Прошлое вспомнил, Николай Яковлевич. Весной противник прорвал нашу оборону. И пошли его танки гулять по нашим тылам. Ох и наворочали они тогда, пока мы сдерживали основную массу войск с фронта. — И чуть врастяжку: — Мне от твоей группы нынче нужно одно — громить в тылу гарнизоны фашистов, да так, чтобы пух от них летел. — Посмотрим, как будет реагировать генерал-фельдмаршал — командующей группой армий, мой старый противник. Тогда он держал в руках инициативу.

Генерал армии помял папиросу, закурил.

— Вот так-то, Николай Яковлевич. Теперь, как говорят, козыри в наших руках. И вызвал я тебя, чтобы еще раз разобрать один из вариантов предстоящего наступления.

Они склонились над картой. Снова и снова обговаривали возможные ситуации в ходе рейда конно-механизированной группы по вражеским тылам, искали лучшие выходы из них. Не заметили, что за окнами посинела чернота ночи и наступило утро.

— Ого, — глянул на часы командующей фронтом. — Восемь пятнадцать, в девять у меня совещание с командармами, а мы еще и чая не попили.

Генерал армии обернулся к прикорнувшему на стуле адъютанту:

— Васильев, что там у тебя? Неси. Перекусим.

Адъютант вышел. Командующей посмотрел на Кириченко:

— Вопросы, Николай Яковлевич, есть ко мне?

— Просьба есть, товарищ командующий. Хотелось бы иметь проходимую по дорогам в это время года артиллерию.

— Резонно! — подхватил мысль Кириченко генерал армии. — Без артиллерии, не отстающей от конников, трудно будет вам. Васильев, вызови ко мне начальника оперативного управления.

Так решилась судьба полка в этой фронтовой операции.

В состав конно-механизированной группы, готовящейся к вводу в прорыв вражеской обороны, вошли 4-й Кубанский, 5-й Донской гвардейские кавалерийские корпуса, танковые соединения, а также 530-й артиллерийский противотанковый полк.

На марше в полк прибыл представитель из штаба 4-го Кубанского кавкорпуса.

— Командиров батарей в голову эшелона! — последовала команда.

— Васнецов, останешься за меня. — И Григорий Чигрин заспешил к паровозу.

Накануне Чигрину было присвоено звание старшего лейтенанта. Подчиненные поздравили командира, пожелали ему успехов и, естественно, подняли в честь этого события фронтовые сто граммов. «Хотя я и неверующий, — пошутил при этом лейтенант Михаил Титов, — но, как говорят, дай всевышний тебе, Гриша, не последнюю звезду».

Командир батареи вернулся через несколько минут озабоченный:

— Торопят нас, Николай. Маршрут изменили. Приказ — к рассвету быть на месте. Иначе маскировку, мол, нарушим. Так-то!

— Понятно, передовая рядом, — ответил Васнецов.

Минут через сорок полк форсированным маршем двинулся по краснодарской земле в направлении станции Ищерской. Гул передовой доносился все отчетливее. Время от времени впереди вспыхивали сполохи, километров через пять стали видны взмывавшие вверх тусклые ракеты. В небе горели светящие бомбы, или, как их называли, «фонари».

Перед рассветом колонна свернула с дороги. Передний тягач остановился. За ним второй, третий… Послышался голос начальника штаба полка:

— Чигрин, разворачивайся вправо. Занимай огневую у кустов.

Не успели артиллеристы оборудовать огневые позиции, как начали поступать боеприпасы. Дел прибавилось. На каждую батарею выдали дополнительно свыше одного боекомплекта снарядов, гранат и патронов. Старшины получили сухой паек на личный состав.

Перед рассветом пошел снег, да такой густой, что в двух шагах ничего не стало видно.

— Хорошо, — довольно потирал руки Чигрин. — Сама природа заботится о нашей маскировке.

Снег надежно укрыл позиции. С рассветом в полк вновь прибыли представители штаба конно-механизированной группы. Вместе с полковником Воеводским они обошли батареи, ознакомились с личным составом, настроением солдат и офицеров, затем вместе с командованием полка уединились в штабе.

Поздним вечером в штабной землянке собрались командиры батарей и начальники служб. Глядя на озабоченные лица полковника Воеводского и майора Крюкова, нетрудно было догадаться: разговор пойдет серьезный. На походном столе лежала испещренная вдоль и поперек цветными карандашами карта. Командир полка попросил офицеров придвинуться к столу.

— Ну вот, товарищи, закончилось наше ожидание. Сегодня выступаем.

Остро отточенным карандашом Воеводский показал на карте район, где надлежало сосредоточиться полку. В обычной манере, суховато и четко, полковник отдал приказ на марш.

— На позиции оставить макеты, — сказал он. — Противник наверняка нас засек. Пусть думает, что батареи на месте.

Накануне выдался погожий день. Около двенадцати часов прилетел фашистский самолет-разведчик и стал кружить над позициями, пока его не заставили убраться «ястребки». Тем не менее он успел произвести аэрофотосъемку (из сообщения разведотдела штаба группы об этом стало известно командованию полка).

Перемещение произошло организованно. К утру полк сосредоточился на новом участке. Батареи приступили к оборудованию огневых позиций. Часов в десять прибыл генерал-лейтенант Кириченко. Высокий, статный, он легко соскочил с коня, поздоровался с командиром полка, работниками штаба и довольным баском проговорил:

— Молодцы, замаскировались неплохо. Мне докладывали о вашей материальной части. Она у вас прекрасная. Думаю, не подведете нас, конников.

Кириченко вместе с Воеводским, Крюковым и Синельниковым прошли в штабную землянку. Туда же вскоре были вызваны командиры батарей. Генерал-лейтенант ознакомил с обстановкой.

— Конно-механизированная группа будет введена в прорыв, — подчеркнул он. — Пойдем быстро, как говорят у нас в кавалерии — полным аллюром. Ваша задача — не отстать. По данным разведки, на всю глубину обороны, да и в тылу участок, занимаемый противником, насыщен танками, штурмовыми орудиями. У фашистов, доносят авиаторы, много артиллерии. Так что на вас, товарищу, большая надежда. Огневой поддержки в тылу врага конникам ждать неоткуда, кроме как от вас. — Генерал немного помедлил, позволяя окружающем в полной мере осознать сложность задачи, и продолжил: — Мы дали указания в дивизии оказывать вам всяческую помощь. Но поддержка поддержкой, а рассчитывайте прежде всего на себя.

Утром 1 января 1943 года после трехчасовой артиллерийской подготовки войска фронта прорвали оборону противника. Под вечер конно-механизированная группа была введена в прорыв. Сеял мелкий снежок. Впереди и на флангах ухали орудия, стучали пулеметы.

— Вперед! — взмахнул рукой Воеводский.

Взревели моторы. Колонна двинулась вперед.

Батарея Чигрина была придана кавполку.

Первым на пути было село Горькая Балка. Противник встретил конников плотным огнем. Однако кавалеристам удалось ворваться в населенный пункт. Завязался бой. Фашисты отсекли передовой эскадрон конников.

В сумерках на взмыленных лошадях перед колонной артиллеристов выросли всадники.

— Командира, — прохрипел передний. — Где командир?

— Я командир, — спрыгнул на свежий снег старший лейтенант Чигрин.

— Капитан Коваленко, — назвался кавалерист. — Наши лежат у Горькой Балки. Один эскадрон в селе. Срочно нужна ваша помощь, боги войны.

— Ясно, — кивнул Чигрин. — Вперед!

Колонна ускорила движение. Вскоре их глазам открылось горящее на пригорке село. Темное небо бороздили каскады ракет, очереди трассирующих пуль полосовали округу.

Батарейцы развернулись на западной окраине села и с ходу открыли огонь. Из кавполка прибыл лейтенант — был он настолько юн, что походил на девушку. Неокрепшим баском лейтенант называл Чигрину во время вспышек ракет обнаруженные цели.

— Вдарьте по углу села, товарищ старший лейтенант. Там у фрицев минометная батарея. Она мешает подняться в атаку эскадронам.

Чигрин перенес огонь на новую цель. Орудия били по минометам и пулеметам врага, уничтожали другие его огневые точки. Конники тем временем обходили село слева.

Опустилась на землю ночь. И вдруг вверх опять взлетели каскады ракет. Почти тут же округу огласило громкое «Ура!». Оно гремело в селе, за селом, на флангах Горькой Балки. Атака была дружной. Фашисты не выдержали, начали отходить к западной части села.

Рейд продолжался. Фашистские гарнизоны оказывали ожесточенное сопротивление. Приходилось развертываться и вступать в схватки с врагом. Много их было, этих схваток, больших и малых, требовавших умения, сноровки, выучки.

На подступах к селу Ульяновка ощетинились огнем высотки. Фашисты приспособили их к обороне. Врагу удалось положить передовые эскадроны кавалерийского полка. Особенно досаждали расположенные на обратных скатах высоток минометные батареи. На гребнях высот находились наблюдательные пункты противника. Фашистские минометчики сорвали уже не одну атаку.

Пошел густой снег. Белая пелена повисла непроницаемой завесой.

— А что, если вон тем леском проскочить и ударить по огневым позициям фрицев? — предложил Чигрин прибывшему от кавалеристов майору. — Мы оттуда, а вы отсюда, наверняка не выдержат гитлеровцы.

— Не напоретесь в лесу на противника, старший лейтенант?

— Только что мои ребята донесли: фашистов там нет. Здесь вместо нас останутся соседи. Время от времени они будут вести огонь, отвлекать внимание врага.

— Добро! — согласился майор. — Откроете огонь, тогда мы двинем в атаку.

Батарея лесом вышла во фланг противника. На опушке пришлось оставить тягачи. Дальше батарейцы на руках выдвинули орудия почти к самой позиции противника.

Снег на время прекратился. Как на ладони стали видны огневые вражеских минометчиков. Фашисты приняли батарейцев за своих, продолжали боевую работу. Какой-то немец даже помахал рукой, мол, подкрепление прибыло.

Командиры орудий доложили о готовности к стрельбе.

— Огонь! — скомандовал Чигрин.

Командиры взводов и расчетов продублировали команду. Орудия ударили почти одновременно. Снаряды, рассекая воздух, понеслись к высоте. На позициях противника встали фонтаны разрывов. Фашистские минометчики на время оторопели, а потом, бросая материальную часть, кинулись с огневой позиции врассыпную.

Номера расчетов, проворно работая у орудий, не скрывали нахлынувших чувств.

Чигрин, не теряя времени, перенес огонь на соседнюю батарею. С первого залпа накрыли и ее.

Огневики не видели, как поднялись в атаку кавалеристы, до них донеслось только дружное «Ура!». Вскоре на гребнях высоток появились бегущее гитлеровцы. Фашисты скатывались в лощинки, но и там оказывались под орудийным огнем.

Мало кому из гитлеровцев удалось достичь окраины села. Васнецову впервые довелось видеть спины врагов, брошенную на обочинах дорог технику различного назначения, растерянные лица вражеских солдат и офицеров, впервые ощутить ни с чем не сравнимую радость превосходства над врагом.

В один из переходов полк догнал колонну противника: пятьдесят подвод и две автомашины с боеприпасами. Обоз был разгромлен. Батарейцы захватили большое количество боеприпасов и продовольствия. Трофеи пришлись как нельзя кстати. Хозяйственники пополнили запасы продовольствия, да и боеприпасы пригодились. У некоторых бойцов в ходе рейда появилось трофейное оружие, а заботливые старшины на случай даже запаслись пулеметами.

Противник стремился во что бы то ни стало задержать соединения корпуса. С каждым днем схватки становились ожесточеннее. Продвижение замедлялось. В узлах сопротивления враг сосредоточил технику, боеприпасы. Фашистам на руку была и погода. После обильного снегопада началась оттепель. Наши тылы отстали. Приходилось экономить снаряды, горючее, продовольствие.

Батареи придавались кавалерийским полкам и эскадронам, нередко уходили от основного маршрута на несколько суток в рейд. Возвращаясь, солдаты и офицеры буквально валились с ног от усталости. Но едва ремонтники успевали устранить неисправности, как вновь приходилось собираться в путь.

С боями брали Александровское, Кагульту, Красную Поляну, Песчаноокопское, Егорлык, Октябрьское, Федоровку и другие населенные пункты. Фашисты с подготовленных заранее позиций нередко контратаковали. Завязывались короткие встречные схватки с врагом. Противник не выдерживал натиска и поворачивал вспять.

И так — день за днем, бои, бои, бои… Жестокие, кровавые, не на жизнь, а на смерть.

В один из дней подошли к хутору Новая Поляна на Ставропольщине. Командир головного эскадрона выслал вперед разведку и стал ожидать подхода основных сил. Пока разведчики в пешем строю выдвигались к хутору, фашисты пришли в себя и открыли по ним огонь. Момент внезапности был упущен. Завязался огневой бой.

Расчет сержанта Смирнова на северо-западной окраине хутора вступил в дуэль с контратакующими танками и пехотой противника. Вторым выстрелом огневики перебили гусеницу вражеской машины. Танк развернулся. Это и нужно было наводчику Углову; следующей снаряд угодил в борт. Пламя окутало машину. Но тут у самой огневой разорвался снаряд. Взрывная волна накрыла воинов расчетов. Застонал красноармеец Григорий Семердяев. Орудие смолкло.

Первым пришел в себя Углов.

— Ребята, живы?

— Вроде, — отозвался казах Абдулаев.

Отплевываясь кровью, поднялся Углов. Встал заряжающей Шеквердян. Лишь Семердяев продолжал лежать. Шеквердян перевернул его.

— Гриша, что с тобой, Гриша?..

Семердяев открыл глаза.

— Все кончено. Грудь болит… Сердце… Ножом реж…

Семердяев захрипел и затих.

— Ребята, вон он, гад! — Сержант Смирнов ткнул рукой на двигающейся танк.

Бойцы бросились к орудию, лязгнул клин затвора.

— Получай, фашист, за Гришу! — нажал на спуск Углов.

Орудие дернулось. Снаряд высек на башне танка синюю полосу. Но «тигр» продолжал двигаться.

— Ниже, ниже давай!..

Ствол вражеского танка стал поворачиваться в сторону орудия. Смирнов понял надвигающуюся опасность, заторопил наводчика:

— Быстрее, Углов, быстрее!

В то время когда Углов уточнял наводку, фашистский снаряд пронесся буквально в нескольких сантиметрах над щитом орудия. Это и спасло расчет.

— Готово! — доложил наводчик.

Но было уже поздно. Вражеская машина скрылась в лощине. Смирнов вытер с лица испарину и посмотрел в сторону Углова. Наводчик опустил глаза.

— Второй раз такого счастья нам не выпадет.

— Ясное дело, товарищ сержант, не выпадет.

Неся потери, фашисты пошли в обход левого фланга обороны. Тут их поджидали другие орудия. Попытки смять наши подразделения успехом не увенчались.

Минут через сорок пехота противника при поддержке танков и бронетранспортеров пошла в атаку на соседей. Теперь основной удар гитлеровцев пришелся на батарею старшего лейтенанта Бабаяна. На главном направлении атаки врага оказалось орудие младшего сержанта Николаева. Расчет не открывал огня, выжидал. Наводчик красноармеец Останин с нетерпением посматривал на командира орудия.

— Не торопись, будем бить наверняка.

Грохот танков накатывался, давил на людей, а визг осколков, свист пуль прижимал к подрагивавшей земле.

— Пора, чего ждем? — не выдержал заряжающий. — Раздавит!

— Огонь! — наконец выдохнул Николаев.

Снаряд со звоном рванулся вперед. Фашистский танк дернулся, замедлил движение, потом и вовсе остановился. Корму машины окутал дым.

— Никак, готов? — обронил Останин.

— Горит вражина! — пробасил над его ухом Николаев. — Лови левого. Быстрее, засек нас гад!

Рядом взметнулся столб огня. Бойцов обдало упругим жаром. Кто-то застонал. Младший сержант Николаев обернулся на голос. Подносчик снарядов зажимал ладонями лицо. Сквозь пальцы сочилась алая кровь. Срывая голос, Николаев закричал:

— Скоро ты, Останин?

— Готово! — прохрипел наводчик.

— Огонь!

В воздухе хлестко ударил выстрел. Трасса снаряда прошла совсем рядом с «тигром».

Останин, не отрываясь от панорамы, проворно орудовал механизмами наводки. Лязгнул клин затвора.

— Готово! — доложил заряжающей.

Выстрел. Вторым снарядом удалось остановить танк противника. Расчет перенес огонь на вражеский пулемет.

Атака врага продолжалась. На поле боя горело уже два фашистских танка, несколько бронетранспортеров. Однако несли потери и конники, и батареи полка. Взрывной волной сорвало щит орудия, разбросало расчет старшего сержанта Репина. Командир взвода Николай Васнецов поспешил на огневую орудия. На дышавшей гарью и дымом земле офицер отыскал лежавшего ничком командира орудия. Перевернул его на спину: брови Репина были удивленно вскинуты, глаза открыты. Старший сержант губами силился что-то сказать. Васнецов склонился над раненым. Младший лейтенант с трудом разобрал слова: «Мы их, гадов, всех… Мы их… Пускай… Вот только жжет…» И Репин замолк.

Рядом, неестественно разбросав руки, лежал командир отделения радиосвязи Михаил Морус. Младший лейтенант закрыл ему глаза.

— Есть ли кто живой? — спросил офицер. — Отзовись!

Зашевелился наводчик. Остальные номера расчета молчали.

Противнику не удалось их потеснить. Когда же по флангу врага нанес удар подошедший эскадрон, фашисты и вовсе отошли. На поле боя виднелась исковерканная техника, трупы десятков вражеских солдат и офицеров, лежали раненые. Обычная картина: оставшиеся в живых гитлеровцы позаботились лишь о том, чтобы самим унести ноги.

К вечеру потянул ветер, пошел густой снег. Командование решило не давать противнику отдыха. Коноводы подали в пешие цепи лошадей, и кавалеристы исчезли в снежной пыли. Вслед за ними снялись и артиллеристы.

На марше батарейцев встретил офицер связи кавдивизии с приказом, которым предусматривалось вместе с кавалеристами перерезать железную дорогу Ростов-на-Дону — Таганрог у Семерников. Командир третьей батареи старший лейтенант Лысенко, взглянув на карту, обронил:

— Да, задачка не из простых. Две реки форсировать.

— Какая там река? Донец — старица! — усмехнулся Галкин.

— Не скажи, Федор Семенович. Иная старица хуже реки. Берега заболочены.

— Да ведь зима, — не сдавался Галкин. — Все льдом сковано.

— Посмотрим, посмотрим.

Берег реки, к счастью, оказался пологим. Приступили к форсированию водной преграды. Тягачи без особых усилий выскакивали на лед и шли к противоположному берегу. Лед трещал, прогибался, но держал. Первой проскочила батарея Зайкова. Вслед за нейдвинулись остальные. Вдруг тягач взвода лейтенанта Юрия Цвирко, почти достигнув противоположного берега, осел. Механик-водитель чудом сумел вывести машину, однако шедшее на прицепе орудие отцепилось и провалилось в воду. Оставлять его здесь ни в коем случае было нельзя. Цвирко начал вытаскивать орудие. Вытащил-таки!

Обходя полынью, батареи 530-то полка продолжали форсирование.

У Семерников советские воины появились настолько внезапно, что боевое охранение противника не оказало сопротивления. До взвода гитлеровцев было истреблено без единого выстрела — клинками конников. Эскадроны кавалерийского полка двинулись к околице села. До первых домов оставалось около двухсот метров, когда из садов хлестнули выстрелы. Однако остановить кавалеристов фашистам не удалось. Два эскадрона прорвались к крайним дворам и завязали ближний огневой бой с противником.

Батарея Чигрина с ходу развернулась на высотке и начала стрельбу по врагу. Видимость была плохая. Огонь вели, ориентируясь по огненным всплескам от выстрелов, гулу двигателей, пулеметным очередям. Заранее убрав тягачи в небольшую разделенную пологим оврагом рощу, перемещали орудия вручную.

Враг упорствовал. Бой принимал затяжной характер.

Семерники вытянулись вдоль небольшой речушки километра на два, а то и больше. Десятка полтора домов правой окраины села были в руках советских воинов, остальные — у противника.

Фашистские танки и бронетранспортеры стояли за домами, сараями, плетнями, выскакивали из-за укрытий, производили несколько выстрелов и вновь уходили в укрытия.

Вскоре стало известно: гитлеровцы подтягивают свежие силы. Огонь с их стороны становился все плотнее и плотнее. Бой набирал силу.

Через огневую потянулись раненые кавалеристы. Одни шли сами, опираясь на карабины, другие с помощью товарищей, третьих несли на плащ-палатках и носилках санитары.

Батарейцы работали в полную силу. Номера орудийных расчетов, побросав шинели и полушубки, благо была нулевая температура, остались в гимнастерках.

— Побольше огоньку, братцы! — просили проходившие раненые. — Бейте их, сволочей! Не щадите!

Говорят, военное счастье изменчиво. Что ж, возможно, и так, но одно доподлинно точно, успех приходит к тому, кто ищет слабые стороны в боевом порядке противника, использует его малейшую оплошность. Трудно сказать, сколько бы времени чигринцы вели бой за Семерники, не ворвись на левую окраину села батарея Сыроежкина.

В предыдущих боях старший лейтенант отличался дерзостью, иногда граничащей с рисковостью, за что на разборах не раз получал замечания от старших начальников, Решительный в бою, он быстро ориентировался в обстановке, реагировал на ее малейшие изменения. Форсировав реку несколько позже батареи Чигрина, Анатолий со своим подразделением появился у Семерников в разгар боя. Заметив, что гитлеровцы перебрасывают силы на правую сторону села, связался со штабом кавалерийского полка и получил добро на маневр.

Фашисты не заметали появления батареи в своем тылу. Когда же орудия Сыроежкина открыли по ним огонь, уже было поздно. Старший лейтенант выдвинул вперед взвод управления для прикрытия огневиков. Разведчики, связисты из личного оружия уничтожали вражеских солдат и офицеров. В это время в селе вспыхнуло несколько построек. Пожары осветили округу. Расчеты Сыроежкина били врага на выбор.

Командир орудия Николай Кирюхин увидел, как из-за находившегося впереди приземистого сарая появился немецкий танк. Сержант тронул за плечо наводчика. Красноармеец Иванов понял командира, отрывисто заработал механизмами наводки. Ствол орудия быстро перемещался в сторону танка. Спустя считанные секунды прозвучал выстрел. Расчет тут же послал в танк еще снаряд. «Тигр», разматывая гусеницу, начал разворачиваться на месте и вспыхнул. Откинулись люки, из них на землю стали соскакивать гитлеровцы.

— Уйдут! — сказал сержант Кирюхин подбежавшему командиру взвода лейтенанту Николаю Чистогану.

— Нет, не уйдут! Отсекай фрицев от домов, отсекай!

Фашисты попадали в снег, но вынуждены были встать, бросить оружие и поднять руки.

— Куда их, товарищ лейтенант?

— Как куда? К нашему комбату, Кирюхин.

— Да у меня и людей нет, чтоб сопровождать фрицев.

— Бери подносчика, вместе отведете к старшему лейтенанту.

Огонь артиллерийских батарей, действия кавалеристов вынудили фашистские танки и пехоту попятиться. Вспыхнуло еще несколько пятнистых бронированных машин. Гитлеровцы боялись темноты, от страха бежали на свет пожаров. Прижимая к животам автоматы, ошалело стреляли куда попало и тут же падали от нашего огня. Особенно метко разили врага бойцы Сыроежкина.

Фашисты залегли под кинжальным огнем конников и батарейцев, а затем начали отходить в сторону дороги.

Во второй половине ночи Семерники были взяты. На улице села, особенно на просторной площади перед сельсоветом, серели в темноте трупы фашистских солдат и офицеров, а по широкому выгону виднелись остовы танков и бронетранспортеров.

В селе горели около десятка домов, амбары, сараи со скотиной. Бойцы бросились тушить постройки. Появились жители, вышедшие из подвалов, погребов и ям. Медленно брела по притоптанной дороге седая старуха, вызволенная из горящей избы. Едва успели вывести ее, как рухнула кровля, чуть не похоронив под собой и спасителя старухи комсорга взвода Алексея Насонова.

— Спасибо, сынки, — твердила старая женщина. — Не подоспей вы — беда. Остались живы — и то хорошо. Господь с ним, с домом. Наживем еще. — Она подняла высохшую от времени руку и сжатым кулаком погрозила в сторону отошедших гитлеровцев. — Бейте их, сынки, извергов этих! Старика мово надысь повесили, над внучкой издевались. Нет им пощады, проклятущим! — Селянка посмотрела на бойцов: глаза ее были полны слез. — Догоните их, сынки, уничтожьте! Будь прокляты матери, выродившие этих извергов.

Старушка зашлась в истошном плаче и упала на снег. Пробегавшая мимо санинструктор Мария Кузьменко наклонилась над женщиной, стала приводить ее в чувство.

Много бед наделали в селе фашисты. Они вешали активистов, грабили жителей. Помещение школы превратили в конюшню, сожгли правление колхоза. У большинства сельчан реквизировали коров, среднюю и мелкую живность уничтожали ради забавы или спьяну.

— Хлебнули горюшка семерничане, — вздохнул старшина батареи старший сержант Плиц. — Хлеб, какой спрятать не успели, подчистую подмели, а перед нашим приходом запалили амбар. Вот сволочи! Никак в толк не возьму, откуда такое изуверство…

— Фашистская идеология, товарищ Плиц, — произнес подошедший капитан Галкин. — Который год втолковывает им геббельсовская пропаганда — немцы высшая раса, она имеет на все право, остальные народы нужно уничтожать. Способы для этого разные — оружие, концентрационные лагеря, непосильный, каторжный труд, голод.

Федор Семенович недавно убыл из подразделения Чигрина: коммунисты полка избрали его парторгом. Но он не забывал батарейцев. Редкий день не заглядывал к ним. Вот и теперь бойцы расступились, освобождая на скамье место. К парторгу потянулись с кисетами, угощали махоркой. Галкин свернул цигарку и, затянувшись дымком, продолжил:

— Со многим еще придется встретиться на фронтовых дорогах. Гитлеровцы натворили такого, что порой трудно поддается пониманию в наш двадцатый век.

Воины слушали политработника, и сердца их полнились еще большей ненавистью к врагу. Да иначе и быть не могло. Жестокость порождает гнев и священную месть.

Дальше Семерников продвинуться не удалось. Противник вел артиллерийско-минометный огонь с железнодорожной насыпи и со стороны станции Хапры. Один из снарядов, видимо, угодил в укрытых в садах коней. Послышался истошный крик. Удивительно, какая осмысленная, почти человеческая мука слышится в лошадином ржании!

— Как человек зовет, аж дрожь берет. Пойти прикончить, что ли? — вздохнул старшина батареи.

Но тут в саду прогремел винтовочный выстрел.

— Поздно, Плиц. Кто-то уже успел облегчить коняге муки.

Над селом висела ночь. В небе тускло блестели звезды. Батарейцы находились у орудий, готовые открыть огонь. Изрядно промерзли. Чутко прислушивались к ружейно-пулеметной стрельбе со стороны железной дороги. Там кавалеристы искали брешь в боевых порядках противника.

К рассвету Чигрин разрешил по очереди греться в близлежащей избе. Прибежал посыльный. Командира батареи вызвали в штаб кавполка. Меж тем хозяйка поставила на стол исходящую паром картошку, принесла из погреба огурцы домашнего посола, капусту. Старшина батареи раскрыл мясные консервы, нарезал хлеб.

— Жаль уходить, — поднялся из-за стола Чигрин, с хрустом разгрызая не потерявший упругости огурец. И уже на ходу: — Оставьте картошки, после доем.

— Я еще поставила, — обернулась к нему хозяйка.

Васнецов, продолжая есть, обсуждал фронтовые дела. Посмотрел на часы: время менять смену. Только собрался отдать распоряжение, как распахнулась дверь и через порог шагнул Чигрин. Шапка сдвинута на затылок — верная примета, что получена задача.

— Уходим, братцы-кролики. Конники нащупали брешь в обороне фрицев. Снимаются. Мы — за ними. Утром железная дорога должна быть перехвачена. — Григорий Матвеевич посмотрел на командира взвода. — Васнецов, поднимай людей.

И, натянув поглубже ушанку, Чигрин вместе с Васнецовым вышел на крыльцо.

Уже взошла луна, разбросав вокруг желтоватые блики. «К морозу», — вспомнилась Васнецову примета. В сторону кладбища, расположенного на правой стороне села, за которым начиналась горловина оврага, двигались кавалеристы. Лошадей вели под уздцы. От мороза шерсть коней покрылась инеем, оттого все они казались булаными. Снег поскрипывал под копытами.

Васнецов шагнул с крыльца, заторопился к стоявшим возле сараев бронетранспортерам, у которых копошились водители.

— Чернов! — по фигуре узнал младший лейтенант водителя.

— Я!

Иван Чернов — опытный водитель, бесстрашный боец. Сколько раз под огнем противника подвозил боеприпасы, проскакивал там, где другим и не мечталось.

— Выступаем. Бронетранспортеры на огневую!

— Слушаюсь. — Чернов посмотрел в сторону водителей бронетранспортеров. — Братва, заводи! Идем на огневую.

Спустя некоторое время Семерники огласил гул двигателей. За селом колонна свернула к поросшему кустарником и камышами оврагу. Гарь стала ощущаться сильнее, теперь к ней примешивался запах прошлогодней травы с плесенью перегноя.

Чем дальше шли, тем круче становился подъем. Моторы взяли высшие ноты. Расчетам пришлось соскочить на грунт, прийти на помощь машинам.

Надо было обязательно выбраться из оврага затемно. Застань их рассвет на ровном месте — наверняка немецкая авиация обнаружит. Умоешься тогда кровавой юшкой, как любил выражаться командир батареи. Люди старались изо всех сил. Звучали команды, слышалось крепкое словцо в адрес матушки-природы, кавалеристов, затянувших сюда.

— Им што, — хрипловато ворчал пожилой боец Халилунов, — завели, а сами в седла, ищи ветра в поле. А тут тянись из последних сил.

— Хватит, Адут.

— Поторапливайся, ребята, — раздались позади голоса — это поспешали соседи.

Минут через сорок вышли наконец из оврага.

Наступало морозное, светлое, как стекло, утро. На глазах стыл и мерк месяц. Впереди завиднелось железнодорожное полотно. Справа в дымке протянулись очертания строений Хапров. Внезапно оттуда донеслось громовое эхо артиллерийского раската. Затем еще и еще.

— Вот это калибрик! — присвистнул Чигрин. — Почитай, около двухсот. Как считаешь, Васнецов?

— Не меньше!

Фашисты вели огонь по ту сторону железнодорожного полотна. Воздух сотрясали гулкие разрывы, эхо которых перекатывалось и замирало в низине.

— Конников кромсают?

— Их, товарищ старший лейтенант, кого же еще!

— Не завидую ребятам, — продолжал Чигрин. — Не желал бы оказаться на их месте.

Ошалелые кони вынесли всадников. От крупов лошадей исходил пар. Средний, в черной бурке, остановил храпевшего скакуна у выстроившейся колонны.

— Где командир полка? — пробасил он.

— Там! — показал командир батареи в хвост колонны.

Кавалькада галопом проскакала к штабу полка.

Тем временем стрельба разрасталась справа и слева от железнодорожной станции. В звуки орудийных выстрелов, разрывов мин вплетался перестук пулеметных и автоматных очередей. Противник перешел к решительным действиям.

Спустя десять минут в сопровождении кавалерийских разведчиков батареи начали выдвигаться на огневые позиции. Канонада нарастала. Со стороны железнодорожной станции продолжали вести огонь фашистские орудия. Бойцы посерьезнели, не слышно стало обычных шуток. Даже весельчак красноармеец Миша Зебров приумолк. Лишь когда прокатился по небу сильный грохот, озабоченно обронил:

— Ишь подлюка, кусается!

На подходе к огневым стали известны подробности напряженного боя. Оказалось, ночью кавалеристы, прорвав заслон гитлеровцев, обогнули поселок Хапры справа и подошли к железнодорожной станции с тыла. На станционных путях находился вражеский бронепоезд, в населенном пункте сосредоточены фашистские танки и мотопехота. Противник был начеку, открыл по боевым порядкам кавполка плотный огонь.

Конникам пришлось спешиться. Эскадроны залегли в чистом поле и начали окапываться. Противник освещал местность ракетами, продолжая вести огонь, а на рассвете перешел в контратаку. Против превосходящих сил врага устоять со стрелковым оружием и с легкой полевой артиллерией было нелегко. Однако кавалеристы выдержали напор гитлеровцев.

Наступило утро. Фашисты продолжали атаки то в одном, то в другом направлении. Трудный и кровавый бой за Хапры распался на несколько отдельных схваток. Нелегко было определить, где решалась его судьба, не было в нем той сжатой пружины, которая, расправляясь, ударяет по врагу и приносит желаемый результат. Конники оказались разрозненными на довольно широком участке. Противник не хотел уступать инициативы, наносил удары, не давал возможности кавполку собраться в единый кулак.

530-й полк был выдвинут к месту схваток. Первая батарея осталась по левую сторону железнодорожного полотна. Командир батареи старший лейтенант Сыроежкин был ранен и находился в медсанбате. Батарею возглавлял его заместитель Михаил Чернышев. Теперь подразделение вело огневую дуэль с танками противника, контратакующими кавалеристов.

Батарея Чигрина с ходу вступила в бой. Перевес в огневых средствах на этом участке был у советских воинов. Враг понял это и вскоре отошел. На развороченном взрывами поле догорали два немецких бронетранспортера и танк.

— Кажись, поджали хвосты гитлерюги, товарищ младший лейтенант, — пробасил командир расчета Иван Максимов. Лицо его в разводах от пороховой гари было радостным, большие карие глаза блестели.

— Думаю, Ваня, фашисты отошли временно, — ответил Васнецов. — Соберутся с силами и опять пожалуют. Поселок и железнодорожную станцию, по всему видно, противник сдавать не намерен.

— Товарищ младший лейтенант, смотрите, никак, бронепоезд! — встрепенулся старший сержант Максимов.

Васнецов вскинул бинокль к глазам. Из-за деревьев, скрывающих железнодорожную станцию, выползал вражеский бронепоезд. Медленно, словно на ощупь, двигался по рельсам. Вслед за паровозом выплывали платформы с жерлами орудий крупного калибра. «Вот чей грохот нас сопровождал», — мелькнула у Васнецова мысль.

Пройдя с полкилометра, бронепоезд замедлил ход и остановился. Земля вздрогнула от залпа. Фашисты вели огонь справа от железнодорожного полотна.

— Завалить бы! — обронил сержант Фадеев.

— Неплохо бы, как ты выражаешься, Илья, завалить. Но как подобраться? Вот в чем вопрос.

Очевидно, не только они думали об этом. Ближе других к железной дороге находилась первая батарея.

Старший лейтенант Чернышев развернул орудия на заманчивую цель и открыл огонь. Недолет.

— Далековато! — резюмировал Чигрин. — Метров на семьсот поближе бы.

Бронепоезд произвел несколько залпов и скрылся в сторону станции. На огонь батарейцев фашисты не обратили внимания. Очевидно, знали возможности орудий. Вскоре немцы вновь предприняли атаку. Пока батарейцы отбивали натиск наземного врага, налетела авиация. Самолеты сбросили бомбы неточно. Едва они улетели, два расчета на руках поволокли орудия к железнодорожной насыпи, а другие оставались на месте в готовности поддержать ушедших огнем.

— Молодцы! — не удержался старший лейтенант Чигрин. — Решили потягаться с бронепоездом. Нужно помочь, Васнецов. Давай-ка на огневую Чернышева.

Взвод занял позицию первой батареи и временно принял на себя огонь танков, артиллерии и минометов врага. Схватка продолжалась минут сорок, затем противник отошел.

Развязка произошла во второй половине дня. Сначала фашисты не обнаружили замаскированные орудия первой батареи. Когда же спохватились — было поздно. Один из снарядов угодил в паровоз. Взорвался котел. Стальные платформы на время потонули в клубах пара. Многотонная махина подпрыгнула, накренилась и поползла с насыпи.

Бойцов, наблюдавших за этой картиной, захлестнула радость. Они бросали вверх шапки, рукавицы, кричали сипловато: «Молодцы! Так их, чернышевцы! Бей, души фашистских извергов!»

Даже гитлеровцы прекратили огонь: видимо, необычное зрелище их потрясло. Батарея Чернышева продолжала интенсивный огонь, сосредоточив основное внимание на непораженных платформах. Вскоре одна из них занялась огнем.

С платформ по чернышевцам ударили орудия и пулеметы. Батарея начала нести потери. Был ранен командир первого орудия. Его заменил наводчик Вайк Левонян. Место наводчика в соседнем расчете занял красноармеец Андрей Путылин.

Чернышевцы продолжали единоборство, пока остальные платформы не охватило огнем.

С вражеским бронепоездом было покончено. Безусловно, по своей огневой мощи враг во много раз превосходил чернышевцев. И все же фашисты потерпели поражение. Инициатива сметка, дерзость комбата, храбрость и выучка его подчиненных сделали свое дело. Воистину: в тот день пробил звездный час Михаила Чернышева.

Под вечер пошел снег, началась поземка. Фашисты ослабили напор. К батарейцам прибыл заместитель командира полка майор Синельников.

Явно чем-то озабоченный, Сергей Осипович подошел к Чернышеву.

— Готовь, старший лейтенант, дырочку для ордена. Но вначале разведай, что творится по ту сторону Хапров. Давно не слышу голосов батарей Зайкова и Лысенко.

Действительно, из-за Хапров не доносилось орудийных выстрелов. Поначалу не обратили на это внимания: своих дел было по горло. И только теперь прислушались. Но, кроме свиста ветра, ничего не услышали.

Чернышев на бронетранспортере убыл на задание. Обогнув Хапры, он разыскал огневые позиции батарей, по которым вели огонь фашистские танки. Батареи не отвечали.

«Что же у них случилось? — раздумывал офицер. — Почему молчат? Вышли боеприпасы или все погибли? Не может быть! Кто-то должен остаться. Да и фрицы ведут огонь. Какой резон обстреливать пустое место. Тут что-то неладно».

Чернышев связался по рации с командиром полка, доложил обстановку.

— Разрешите обойти и ударить по фашистам с фланга, — запросил он. — Драпанут фрицы, наверняка. Тогда выявим, почему молчат Зайков и Лысенко.

— Проскочишь незаметно? — спросил Ивановский. — Не один бронетранспортер — батарею придется вести.

— Проскочу.

— Хорошо, действуй!

Взревели двигатели. Артиллерийская колонна пришла в движение и вскоре скрылась в снежной круговерти. Чернышеву удалось незаметно зайти во фланг противнику. Батарея развернулась и открыла по фашистским танкам огонь. Подожгла две машины врага. Третий танк и пехота отошли к железнодорожной насыпи.

Чернышев не упускал из виду огневые позиции батарей Зайкова и Лысенко. Поднося к глазам бинокль, все время видел одну и ту же картину: исковерканные орудия, исклеванную снарядами землю. «Неужто никто не уцелел? Нет, не может быть», — вновь и вновь гнал он от себя тревожные мысли.

Переводя окуляры бинокля, остановился на рощице метрах в трехстах от огневых позиций. И — о радость! — между деревьями увидел бойца. За ним второго: в полушубке и шапке-ушанке, из-под которой виднелись льняные волосы. «Постой, постой, да ведь это же Аня! Аня Ладченко! Санинструктор четвертой… Значит, живы, бродяги! Живы, живы!..»

Аня Ладченко прибыла в полк в конце года. Это была статная девушка, кареглазая, с красивыми гладко зачесанными волосами. Конопушки, разбросанные там и сям, придавали округлому лицу ее особую прелесть. Золотая Аня — так в полку окрестили Ладченко.

В первом же бою под огнем противника Аня вынесла несколько раненых красноармейцев. Когда же гитлеровцы пошли в атаку, заняла место в окопе и разила врага из трофейного пулемета, за что батарейцы ласково называли ее Анкой-пулеметчицей.

Аня обладала твердым характером, презирала слабость. Стонавшему раненому обычно говорила мягко: «Потерпи, миленький, ты же мужчина». Но при случае могла повысить голос.

Золотая Аня перевязывала раненых, когда старший лейтенант Чернышев появился в роще.

— Братцы, живы! Ищу, ищу вас, бродяги, а вы вот где!

— Не все живы, — сморщившись, привстал с плащ-палатки Дмитрий Зайков.

— Дима, успокойся, — обернулась к Зайкову Аня, — нельзя тебе волноваться, контужен ты. — И, чуть помолчав, со вздохом продолжала: — Нет больше и майора Крюкова.

— Как? И Крюков? Не может быть! Нет…

— Все может быть, Миша. Бой на то и есть бой. Снаряды, осколки и пули никого не щадят.

Аня тяжело вздохнула и вновь склонилась над раненым.

Перед боем командир полка принял решение разослать офицеров штаба по батареям. Так было не раз. Майор Василий Иванович Крюков прибыл в четвертую батарею во время налета авиации противника. Фашистские самолеты сбрасывали бомбы, решетили огневую позицию пушечно-пулеметным огнем.

— Торопятся фрицы, — кивнул на небо Крюков. — Понять не могу, почему. Может, наши пилоты в воздухе?

Командир батареи Лысенко в ответ пожал плечами, мол, тоже не имею понятия.

— Товарищ майор! — взволнованно заговорил Лысенко. — Посмотрите на высотку.

— Вот оно что, — пробасил Василий Иванович. — Теперь понятно: спешат обработать, подготовить, так сказать, почву для своих.

На гребень высотки выкатились два танка. Вплотную к ним шла густая цепь пехоты.

— Комбат, кто у тебя левым орудием командует? Фалько?

— Так точно. Он там с наводчиком Бородиным.

— Понятно. Позиция у них хорошая. Сейчас танки начнут обходить овражек. Не упустить бы момент, ударить по врагу. Ну я к Фалько!

— Товарищ майор, там…

— Чему бывать, того не миновать. Главное — не бояться.

Василий Иванович Крюков в свои двадцать пять лет успел многое повидать в армейской жизни. Участвовал в финской кампании, освободительном походе Красной Армии по Западной Украине, в сорок первом испил до дна горькую чашу отступления; мок под дождем, мерз под снегом, лежал в канавах во время бомбежек, водил людей, изможденных во время вынужденного отхода, в штыковые атаки. Терял друзей-товарищей, а сам не получил и царапины, хотя, как он выражался, привык топать по острию ножа.

Майор рывком бросился к огневой позиции орудия Фалько. Впереди разорвался снаряд. Василий Иванович, опережая взрыв, упал на землю. Не успели просвистеть осколки, как он вскочил вновь и метнулся к орудию. Вслед за ним, взяв автомат на изготовку, бежал ординарец. Через несколько минут они появились у огневой.

— Пронесло! — облегченно вздохнул ординарец. — Думал, каюк.

— Раньше смерти не помрешь, — обернулся на его голос майор.

На огневой Крюков увидел довольно мрачную картину. Один солдат лежал с оторванной ногой, без шапки. Майор нагнулся, прикрыл бойцу глаза.

Подошел Фалько, обернулся к склонившемуся у панорамы Бородину, сказал хрипло:

— Пора, Ваня.

Хлестко ударил выстрел. Снаряд прочертил на лобовой броне машины огненную дугу. Крюков поморщился.

— В борт его, стервеца! В борт! — И бросился к орудию: — Дай-ка тряхну стариной.

Крюков встал на колено и начал быстро работать подъемным и поворотным механизмами. Навыки, полученные когда-то, пригодились. В перекрестие попали отполированные траки гусениц, борт. Секундами раньше Фалько доложил о готовности. Пора! Крюков нажал на спуск. Орудие дернулось. Одновременно с этим в затылок майору ударил сжатый воздух, а спину резануло чем-то тяжелым и грузным. Фашистский снаряд, разорвавшись у самого края огневой, выбросив грунт, полоснул осколками, высекая на щите орудия искры.

Опускаясь на побуревший от гари снег, Крюков успел заметить, как вздрогнул вражеский танк. «Попал», — подумал майор и потерял сознание. Очнулся оттого, что кто-то тряс его за плечо. В глазах мелькали красные радужные круги. Першило в горле. Звенело в ушах. Фалько что-то говорил.

— Товарищ майор, ранены? — наконец донесся до Крюкова глухой голос командира орудия.

— Танк как?

— Там! — кивнул на поле боя Фалько. — Горит. Пехота залегла.

Но тут перед ними вновь вздрогнула и вздыбилась от взрыва земля. Неведомая сила подняла Василия Ивановича вверх и бросила в небытие.

Батареи продолжали отражать атаки превосходящего противника. Кончились снаряды, бойцы отбивались от фашистов из личного оружия, гранатами. Когда же закончились патроны, оставшиеся в живых батарейцы, сняв с орудий панорамы и замки, перебрались в рощицу. Здесь и разыскал их Чернышев. Он переправил орудия и личный состав к штабу полка.

Ночью Хапры были взяты. Уходя, гитлеровцы подожгли деревянные дома, а кирпичные здания подорвали. Бойцы сразу же бросились тушить жилые дома, спасать из пылающих хлевов скотину. Так уж воспитан советский человек: близко к сердцу, как свое, принимает он людское горе.

После короткого отдыха кавалеристы, а вслед за ними артполк двинулись в сторону Матвеева Кургана. Противник особого сопротивления не оказывал. Продвигались наши воины споро. Не отставали и новички — бойцы из последнего пополнения. В полковую семью влились Яков Дробин, Владимир Логачев, Андрей Путылин и Вениамин Федоров. Родом все они были из села Средний Егорлык. В армию пришли добровольцами, испытав на себе так называемый «новый порядок» во время трехмесячной вражеской оккупации. Не раз были биты полицаями. Злости у них на врага накопилось много. Как только советские войска освободили село, изъявили желание бить врага.

Новичков направили в батареи старших лейтенантов Сыроежкина и Зайкова. Через несколько дней в боях за Обуховку, Синявку и особенно за Семерники и Хапры все они проявили мужество и отвагу, были представлены к наградам.

К Матвееву Кургану подошли в полдень. Немного прояснилось. Сквозь низкие тучи выглянуло долгожданное солнце. Батарея развернулась на небольшом взгорке. Вскинув к глазам бинокль, комвзвода Васнецов увидел утопающие в садах одноэтажные домики, водокачку из красного кирпича и около десятка двухэтажных домов. Дальше простерлась широкая пойма реки Миус.

Николай принялся обстоятельно рассматривать поселок. На узких улочках сугробы посеревшего снега. Люди в мундирах суетились, шарахались от разрывов. В одном из садов пылал сарай. Дым струился сквозь ветки деревьев и медленно полз по-над землей. В районе железнодорожной станции клубился черный, жирный и тягучий дым. Видно, горели нефтепродукты.

У одного из сараев Васнецов заметил штурмовое орудие, а неподалеку танк.

— Ого! — невольно вырвалось у Николая. — Да тут фрицы приготовили нам достойненькую встречу.

— Ты это о чем, Коля? — послышался сзади голос Чигрина. — Что интересного увидел? Фашиста недобитого?

— А ты посмотри. — Васнецов передал бинокль Чигрину. — Крайний дом, крытый железом. У сарая — штурмовое орудие, а справа — танк. Замаскирован под копенку с сеном.

— Надо же! — присвистнул Григорий Чигрин. — Я и не заметил. Коля, у соседнего дома — тоже танк, а вот еще, еще…

Матвеев Курган стоит на высоком берегу реки. С него открывается широкая панорама. Нелегко выбить отсюда фашистов.

И СНОВА В БОЙ

В начале февраля влажные азовские ветры принесли в низовья Дона тучи. Мокрый снег сменялся без конца моросящими дождями, зачастили туманы. Потемнели поймы речушек, лугов, придорожные кюветы, обнажились бугры, почернела выброшенная армейскими лопатами и тротилом земля. «Сиротская зима», — говорили меж собой батарейцы. «Гнилой сезон, — отвечали им сельчане. — Ох и много с ним горюшка: то хлябь, то мороз. Нынче проедешь, завтра застрянешь. Такой он у нас, февраль».

Бесцветная, тусклая стояла погода. По утрам на крышах домов, деревьях, обрывках проводов высыпала белесая изморозь. Но проходил час, другой — и она превращалась в прозрачные капли. Вновь наплывали тучи, сыпал мелкий дождь. А кому по душе день с серым небом и чудными холодными каплями… Бойцы на все лады кляли небесную канцелярию.

Распутица принесла немало хлопот. Бронетранспортеры застревали на разбитых дорогах, глохли во вспучившихся ручьях и заболоченных низинах. Их приходилось толкать, а то и выносить на руках. Кавалеристы сочувственно глядели на артиллеристов — мокрых, облепленных с ног до головы грязью. Подчас спешивались и впрягались вместе с ними в работу.

В Матвееве Кургане противник закрепился прочно, успел подтянуть сюда крупные силы.

Радостью тех февральских дней были встречи в освобожденных хуторах и станицах. Старики-казаки, казачки наперебой приглашали в дома. Угощали соленьями, вареной картошкой, иногда молоком, сметаной, а то невесть как сохранившимся салом — всем, что осталось после вражеского нашествия. Угощали щедро, от чистого сердца.

Сельчане с горечью рассказывали о своей жизни под немцем, при фашистском «новом порядке», когда царил повальный грабеж, расстрелы. По спинам стариков пошли нагайки. Вернулось канувшее в Лету время свинца и розги. Фашисты уничтожали коммунистов, комсомольцев, активистов. Случалось, ради прихоти выведут кого-либо и полоснут из автомата. Человеческая жизнь дешево ценилась во время оккупации.

В Койсуге в 530-й влились три паренька. Они были настолько истощены, что начальник штаба полка усомнился в том, что они совершеннолетние.

— Уж больно вы, хлопцы неказисто выглядите. Может, повременим с армией? Обрастите на домашних харчах мясом, окрепните.

— Нам нельзя ждать, — шагнул вперед Богданенко, невысокий черноглазый парнишка. — Не имеем права. Зачислите нас, товарищ майор, в полк. Не подведем.

Голос Богданенко звучал так искренне, что начальник штаба не выдержал.

— Хорошо, доложу о вашей просьбе командиру полка.

Герой Советского Союза В. А. Богданенко.

Минут через двадцать в штаб пришли старики и стали просить за ребят.

— Больше у нас ничего не осталось, — поклонился командиру полка белый как лунь старик. — Отдаем вам наших внуков. Правда, пока мелковаты, но ничего, окрепнут. Злости у них на фашистов много. Не посрамят нас, а вас в бою не подведут.

Командование пошло навстречу сельчанам. Через райвоенкомат хлопцев зачислили на все виды полкового довольствия. Зубков, Чумаков, Богданенко попали в батарею старшего лейтенанта Сыроежкина. Ребята старательно осваивали боевые специальности.

— Ненавидят гитлеровцев люто, — говорил о новичках Сыроежкин. — Только и твердят: «Мстить, мстить, мстить»… Как бы не сорвались.

Старший лейтенант как в воду смотрел. В одном из боев на батарею вышла группа гитлеровцев. Немцы пришли сдаваться в плен. И тут случился казус. Богданенко ударом приклада карабина свалил с ног здоровенного рыжего детину, тут же оказался верхом на фрице и продолжал колотить его кулаками.

— Вот тебе за все, за все! — приговаривал Богданенко, пока командир батареи не оторвал его от гитлеровца.

— Дайте я, прикончу его, гада! — рвался из рук Сыроежкина Виктор. — Дайте, товарищ старший лейтенант.

— Богданенко, прекратите! Он шел сдаваться к нам в плен. Понимаете? Сдаваться! А пленных… Да вы что делаете?

— Они… Они со мной что сделали?

Из глаз красноармейца брызнули слезы. Он сбросил полушубок, приподнял гимнастерку. Спина Виктора была в синих рубцах.

— Ремнями они приручали меня к «новому порядку». Да я их, гадов, зубами готов грызть, а вы о пощаде…

Сыроежкин изменился в лице, глухо сказал в ответ:

— Опусти гимнастерку и прекрати, мальчишка! Мы будем мстить, но мстить на поле боя.

Несколько часов кряду конники штурмовали стоявшее на взгорье небольшое село Синявку. Гитлеровцы яростно сопротивлялись. Даже когда кавалеристы обошли село, фашисты продолжали упорствовать. Они еще жили мечтой о непобедимости германской армии, захвате богатых земель, обещанной райской жизни. Сломить упорство врага удалось лишь под утро, после того как выдвинули в залегшую цепь орудия и уничтожили около десятка огневых точек.

Бои местного значения продолжались. Тем временем установилась хорошая погода. И начала досаждать авиация противника. Почти все светлое время суток немецкие самолеты висели в небе. Пренеприятная это штука — лежать под бомбежкой: грохот взрывов, свист осколков. Сколько бы раз ни попадал человек в такую переделку, каждый раз вой приближающейся бомбы рождал ощущение опасности, которое пронизывало все существо. И если кто из фронтовиков бравировал, мол, мне и сам черт не страшен, не то что бомбежка, большинству не верилось в это. Человеку присуще чувство страха. Главное — сдерживать его, не поддаваться минутной слабости.

В эти дни заметно прибавилось работы медикам. Санинструктор старшина медицинской службы Чудов перевязывал, выносил с поля боя раненых. Многие батарейцы были обязаны ему своей жизнью.

Дмитрий Петрович, пожилой, степенный, рассудительный человек, пользовался у батарейцев авторитетом. К нему шли бойцы за советом и помощью. Командир — старший лейтенант Чигрин называл Чудова не иначе как по имени и отчеству, а это при его строгости значило многое.

В один из последних налетов фашистской авиации старшина перевязывал раненого. Рядом упала бомба. Взрывной волной Чудова швырнуло в сторону. Он потерял сознание, а когда пришел в себя, увидел — нет ноги. Бойцы бросились искать жгут, он слабеющем голосом позвал командира батареи. Чигрин склонился над старшиной.

— Не уберегся я, командир, прости. — И чуть тише добавил: — Война еще впереди. Вы уж тут за меня…

— Да ты что, Петрович?

Старшина закрыл глаза. Его лицо побледнело, длинные тяжелые руки плетьми упали вдоль носилок.

— В медпункт! — распорядился Чигрин.

Бойцы подхватили носилки. По дороге Дмитрий Петрович Чудов скончался. Весть об этом горечью полоснула по сердцам товарищей. Ничего не поделаешь — война. На фронтовой дороге вырос еще один холмик с каской и пятиконечной звездой.

Взятию Матвеева Кургана способствовало общее наступление войск фронта. Ломая сопротивление врага, они местами продвинулись более чем на сто километров. Теперь уже немецко-фашистскому командованию пришлось искать выход, снимать с одних участков силы и бросать на угрожающее направления. Но и это помогло им мало.

Дальше Матвеева Кургана полк не продвинулся. Несколько дней передний край взрывался артиллерийско-минометными залпами. Брешь в боевых порядках обороны противника найти не удалось. Войска перешли к обороне на реке Миус и приступили к инженерному оборудованию местности. Здесь их догнали другие части и соединения фронта.

Батареи заняли огневые позиции на окраине Матвеева Кургана. Обустраивались прочно, по-хозяйски: стены окопов, траншеи ходов сообщения обкладывали бревнами, возводили блиндажи в два-три наката, готовили укрытия для бронетранспортеров.

Инженерные работы в основном велись ночью. К утру передний край замирал — основная масса людей после ночных работ отдыхала. Бодрствовали лишь наблюдатели, дежурные связисты да работники штаба полка и тыловых служб. Все — от красноармейцев до командира полка — соблюдали строжайшую маскировку.

В светлое время суток в воздухе по-прежнему висела вражеская авиация. Зенитного прикрытия батарейцам недоставало. Фашисты вскоре поняли это и закружили буквально над головами.

— Нахалюги! — злились бойцы. — Наказать бы сволочей. Жаль, мало зениток!

Не раз заходил разговор о борьбе с низко летящими самолетами противника на совещаниях офицеров, на партийных и комсомольских собраниях. Исходя из создавшихся условий искали выход. Кавалеристы отгоняли фашистских стервятников залповым огнем. Для стрельбы приспособили пулеметы и противотанковые ружья, не раз выручавшие в борьбе с танками.

В один из налетов, после штурмовки траншей конников, три гитлеровских самолета на бреющем пошли не позиции батарейцев. Фашистские пилоты вели машины настолько низко, что виднелись их лица. В свистящем гуле авиационных двигателей, визге бомб, треске пулеметных очередей не было слышно выстрелов артиллеристов. Но вдруг за одним самолетом потянулся шлейф дыма.

— Никак, подожгли! — разнесся чей-то голос в затихающем гуле. — Горит! Горит!..

Громовый удар заглушил голоса. Над местом падения самолета всплеснулся столб дыма.

Полетели вверх каски, шапки. Бойцы обнимали друг друга. Не так часто удавалось сбить стервятника. Одно дело танки, орудия, пулеметы, вражеские доты. К ним уже привыкли, а тут самолет!

— Братцы, кто сбил-то? — воскликнул старшина батареи Плиц.

В батареях, взводах, расчетах, отделениях люди задавали подобные вопросы. И все пожимали плечами. Возможно, и дальше так продолжалось бы, не обернись командир батареи к красноармейцу Суслову, перезаряжавшему противотанковое ружье:

— Ты, что ли?

— Не знаю, — смущенно ответил водитель бронетранспортера.

— Стрелял?

— А как же, ударил с упреждением. Как учили.

Начали уточнять по батареям, кто еще вел огонь. В конце концов выяснили, что это работа Суслова.

На следующий день водитель бронетранспортера красноармеец Петросян повторил успех Суслова. Радости не было предела. Суслов и Петросян были награждены орденом Отечественной войны II степени.

Постепенно фронт стабилизировался. Появилась возможность почитать газеты, послушать радио. Все тогда жили под впечатлением только что закончившейся Сталинградской битвы. Разогромлено свыше тридцати дивизий врага, капитулировала целая фашистская армия вместе с командующем — фельдмаршалом Паулюсом! Такого поражения гитлеровская Германия еще не знала.

— Получили фашисты по заслугам, — сказал Чигрин. — Еще не то будет!..

— Определенно будет. Наполеон тоже мечтал покорить Россию, — в ответ произнес Васнецов, — но так получил, что до самого Парижа бежал.

— О чем разговор, товарищу? — подошел заместитель командира полка по политической части майор Синельников.

— Да вот Васнецов Наполеона вспомнил, — заметил кто-то.

— Радуемся успеху под Сталинградом, — весело посмотрел на замполита Чигрин. — Правда, товарищ майор, что по случаю нашей победы под Сталинградом в Германии был объявлен траур, а Гитлер, сказывают, чуть в ящик не сыграл?

— Насчет ящика не знаю, в фашистской ставке быть не довелось. Относительно траура — верно. Вместо бравурных маршей по всей Германии иная музыка неслась из репродукторов. Что ж, давно известно: кто посеет ветер, тот пожнет бурю! Нам с вами назначено вершить расплату с врагом. Бить и гнать фашистскую нечисть с родной земли, как говорили наши предки, не щадя живота своего. — Сергей Осипович окинул всех взглядом, его смугловатое лицо осветилось радостью. И уже совсем мягко, задумчиво добавил: — Поняли, хлопцы, какая нам миссия предстоит? Трудная, тяжелая, но почетная.

Конечно, все понимали, что до окончательного разгрома врага далеко. Фашистская армия еще сильна, и предстоят трудные бои.

Шел на убыль февраль. Появились первые вестники весны — грачи. Все чаще стало выглядывать солнце. Птицы важно прохаживались по талым взгоркам. В свободное время бойцы собирались группами и, любуясь обновляющейся природой, вели неторопливые разговоры — о доме, семье, о прошлой жизни. Это и понятно. Люди истосковались по любимому, мирному труду, от которого оторвала их война. Делились друг с другом радостями и горестями, читали письма из родных мест…

23 февраля в полку огласили приказ Верховного Главнокомандующего, в котором подводились итоги за двадцать месяцев борьбы советского народа против немецко-фашистских захватчиков. В приказе ставилась задача полного изгнания врага с территории нашей Родины.

Чуть позже награждали орденами отличившихся в боях солдат и офицеров части. День выдался теплый, солнечный. Противник не беспокоил. Замолкли даже кочующее орудия и пулеметы. Награжденные собрались близ штабной землянки — веселые, радостные, чисто выбритые, в начищенных до блеска сапогах. Многие при орденах и медалях.

— Любо-дорого посмотреть сегодня на вас, товарищу, — шагнул на середину строя член Военного совета 44-й армии генерал-майор Уранов. — Выглядите прекрасно. Воюете тоже на славу. Направляя меня сюда, командующей просил передать вам благодарность.

В ответ прозвучало дружное «Ура!». Член Военного совета обернулся к заместителю командира полка майору Синельникову:

— Читайте, Сергей Осипович.

Майор Синельников начал перечислять фамилии награжденных. Генерал-майор вручил ордена Красного Знамени секретарю партбюро полка капитану Галкину, командирам батарей старшим лейтенантам Сыроежкину, Лысенко, командиру взвода младшему лейтенанту Абрамову, сержантам Чистотину, Лукошкину, красноармейцу Гуськову… Дойдя до своей фамилии, Синельников остановился.

— Сергей Осипович! — громко сказал генерал-майор. — Сердечно поздравляю вас как политработника и смелого воина.

Член Военного совета армии обнял майора Синельникова и под аплодисменты присутствующих расцеловал.

Политработник Сергей Осипович Синельников в полной мере обладал и командирскими качествами: прекрасно знал технику, в бою был решителен, инициативен. После ухода полковника Воеводского на повышение возглавил полк. Его уважали за смелость, требовательность, справедливость. Солдаты и офицеры искренне радовались тому, что он удостоился столь высокой награды.

В конце марта трава прикрыла раны земли. Лишь разбитая техника да воронки от бомб и снарядов, артиллерийские дуэли, ружейно-пулеметные перестрелки, бои за улучшение позиций напоминали о фронтовой обстановке. Появлялись первые, робкие листочки в рощах,щебетали птицы. Пернатые певцы настроили на лирический лад батарейцев. Ребята стали следить за своей внешностью. Бойцы постарше усердно брились, до блеска чистили сапоги. Кое-кто из молодежи отрастил для солидности усы, обзавелся щегольскими бакенбардами.

Полковые девчата вносили тепло в суровый фронтовой быт.

Девушки-санинструкторы Аня Ладченко, Антонина Масленникова, Люба Голубева, Мария Кузьменко прямо-таки расцвели.

Девчата держали себя с парнями строго, хотя, безусловно, у каждой был тот единственный, о ком мечталось и грезилось.

Среди парней многие вздыхали по Тоне Масленниковой. Едва она появилась в полку, сердцеед лейтенант Вася Дикарев разволновался:

— Откуда такая птаха? Бывает же на свете подобная красота! Прямо Венера Милосская! В такую грех не влюбиться.

— А ты попробуй, — толкнул его в бок старший лейтенант Чернышев. — Может, и сумеешь. Или кишка тонка, Вася?

— Отчего не попробовать. Попробую, Миша! У меня не сорвется.

— Посмотрим, поглядим, Василек!

Тоня — среднего роста, с большими голубыми глазами и точеным, словно из слоновой кости, правильным носиком. Военная форма на ней сидела так, что это невольно вызывало у окружающих восхищение. Чуть ли не все молодые офицеры полка поклонялись ей, но она не отличала никого, относилась ко всем ровно. Усилия Васи Дикарева ни к чему не привели. Некоторое время он обходил Чернышева стороной, на вопросы отвечал невпопад, а однажды развел руками:

— Не по зубам орешек — пас, братцы. И на старуху, говорят, бывает она самая… проруха!

Красота Антонины взволновала и Васнецова. До армии он не дружил с девчатами. При встрече с Тоней начал теряться, краснеть. Девушка вскоре поняла причины его робости, дружески шутила с ним.

В Тоне сочеталась природная красота с храбростью. В трудные минуты боев она появлялась на огневых позициях. Перевязывала раненых, выносила их из-под огня. Васнецов тогда еще не знал, что скоро, под Большой Лепетихой, Тоня будет тащить на плащ-палатке под разрывами мин и его.

— Коля, терпи, милый, терпи, родной. Еще чуть-чуть, еще немного, — будет просить она.

Рядом плеснет взрыв, за ним второй, третий…

— Оставь меня, Тоня, уходи. Накроют… — скажет он Масленниковой.

— Да ты что! Не в моем характере, — возмутится Тоня.

По возвращении из госпиталя он узнает: Тоня стала женой командира полка Григория Митрофановича Данильченко, сменившего в этой должности майора Ивановского.

— Не надо, Коля, — говорила ему. — Не поддавайся чувствам, и все пройдет, как с белых яблонь дым.

Войска фронта развернули наступление на Таманском полуострове. Командование заранее стягивало туда силы. Убыли на Тамань и воины 530-го полка. Естественно, о подготовке к операции солдаты и офицеры не знали. Поступил приказ из штаба армии: снять две батареи и направить в распоряжение командования Н-ской части. Обычное дело на фронте. Зато возвращение батарей вылилось в праздник. Командиры капитан Иван Бодренко и старший лейтенант Михаил Чернышев привезли благодарственные письма командира стрелкового полка, которому они были приданы во время операции.

В полку только и разговоров было о том, как в станице Кущевской захватили эшелон с четырьмя десятками боевых машин противника.

— Врываемся мы в Кущевскую, — рассказывал Бодренко. — Откуда ни возьмись пехотинец на мотоцикле: «Братцы, на железнодорожной станции эшелон с танками. Паровоз под парами. Уйдет, как пить дать, уйдет». Раздумывать некогда. Командую: «Вперед!» На полном газу несемся к вокзалу. Выскакиваем на площадь. На глазах у ошалевших гитлеровцев разворачиваемся. Дорога каждая секунда. Люди работают как черта. Подаю команду. В это время по щиту первого орудия стучит очередь. За ней вторая, третья… Очухались фрицы. Но командиры орудий уже докладывают о готовности к открытию огня. Снаряды ложатся точно. Паровоз окутывается паром. Дернувшийся было эшелон останавливается. Рассредоточиваю огонь. И бегут фрицы!

Многие за тот бой получили награды.

В апреле истекал срок кандидатского стажа Васнецова. В один из дней секретарь партийного бюро полка Галкин завел разговор об этом.

— Все думал, сам заглянешь ко мне, Николай, — начал Федор Семенович. — А тебе недосуг. Стесняешься, что ли?

— Нет.

— Тогда в чем же дело? Воюешь ты хорошо. Командир батареи хвалит. Кандидат на повышение. Лейтенанта недавно получил, а заявления твоего в партию не вижу. Может, какая причина есть?

— Причины нет, Федор Семенович, — покраснел до самых корней волос Васнецов. — А вдруг…

— Вот чудак, кого же тогда принимать в партию! Мы тебя знаем. Считай, одна рекомендация за мной, вторую командир батареи даст, третью у кого-либо из коммунистов взвода возьмешь. Надеюсь, не откажут, Николай. Как мыслишь?

— Думаю, что не откажут.

Написал заявление. Спустя несколько дней состоялось партийное собрание батареи. Коммунисты приняли лейтенанта Васнецова в свои ряды.

Вскоре начальник политотдела дивизии вручил лейтенанту Васнецову партийный билет. Николай держал в руках партбилет, и радость переполняла его. Еще бы! Он — коммунист! К этому его вели предшествующее годы, исторические события, которые перевернули миллионы судеб людей молодой Страны Советов. Какая бы участь ждала его, сироту из крестьянской семьи, не будь Советской власти? Кнут пастуха, беспросветное нищенское существование.

Отшумел теплыми дождями, птичьим гомоном и соловьиными трелями май. В буйном разнотравье отошел июнь. В 530-м противотанковом полку было без перемен, если не считать того, что несколько офицеров убыли из полка, их заменили новые товарищу. Секретарем комсомольского бюро части стал Марк Спитковский. Подвижный, веселого нрава лейтенант всем пришелся по душе острым словцом, шуткой, песней. А в пляске и вовсе не было ему равных в полку. Такие коленца выделывал, что все только ахали.

Тем временем на огромных просторах Среднерусской возвышенности развернулась Курская битва. По сводкам Совинформбюро нетрудно было сделать вывод: в ней участвовали огромные массы войск — слишком велики были потери фашистов в первые дни боев. Очевидно, гитлеровское командование делало ставку на поворот в войне. Эти догадки подтвердил прибывший по делам в 530-й истребительный противотанковый полк после начавшегося наступления Советской Армии на Курской дуге представитель штаба фронта. Полковник подробно информировал об ожесточенных боях под Понырями, в районе Ольховатки и других местах. Рассказал о массовом применении артиллерии, танков, самолетов и другой техники.

В августе 530-й артполк составил противотанковый резерв 130-й стрелковой дивизии 44-й армии. Воины полка участвовали в прорыве вражеской обороны юго-западнее Матвеева Кургана. После часовой артиллерийской подготовки стрелковые батальоны пошли в атаку. Оборона врага была прорвана. Противник начал отход. Части дивизии овладели населенными пунктами Ряжное и Большая Никитовка.

У деревни Дарьевка фашисты приостановили продвижение советских войск. В огневом бою были уничтожены артиллерийская и минометная батареи и восемь пулеметов противника. После этого стрелки возобновили атаку. Дарьевка была взята.

Стрелков вскоре сменили кавалеристы. К исходу первой половины сентября конники достигли юго-восточной окраины населенного пункта Октоберфельд, но здесь были остановлены плотным огнем противника. Попытки обойти и овладеть селом с флангов успеха не имели. Подразделения везде наталкивались на упорное сопротивление врага.

Гитлеровцы укрепили подступы к Октоберфельду. Перед передним краем установили минные поля в несколько рядов, проволочные заграждения. За ними шли траншеи полного профиля с ячейками для стрельбы из автоматов, пулеметными площадками, ходами сообщения. Сюда стянули танки, штурмовые орудия, артиллерию, минометы и пулеметы. По данным разведки, гитлеровцы подготовили к круговой обороне и постройки Октоберфельда.

— Крепкий орешек этот поселок! — заметил командир полка майор Ивановский. — Задаст фриц нам мороки.

Вскоре Ивановский убыл в штаб кавалерийской дивизии. Возвратившись, Тимофей Иванович собрал офицеров штаба, командиров батарей и поставил задачу: ночью выдвинуться к переднему краю и с рассветом поддержать атаку кавалеристов.

Однако бой развернулся иначе, чем предполагалось. Рано утром фашисты предприняли артналет. Снаряды легли в расположении конников. Батареи полка, выделенные для сопровождения подразделений кавдивизии, находились на запасных позициях, а входящие в противотанковый резерв по приказу майора Ивановского ночью оставили место сосредоточения; так что, ударив по огневым, гитлеровцы сработали впустую.

Кавалеристы понесли большие потери. Пока усиливали передовые эскадроны, фашисты крупными силами перешли в контратаку.

Нужно было остановить и отбросить врага. В бой постепенно втянулись все батареи 530-го артполка.

Октоберфельд — необычное для русской стороны название. Здесь жили немецкие колонисты. Покинувшие Германию в поисках работы, они осели в разных местах России. Первая мировая война сдвинула со своих мест миллионы людей из разных концов планеты. Новая волна немцев — пленные, а затем их семьи — осталась в местах, некогда облюбованных земляками. Переняв обычаи народов России, переселенцы ревностно берегли и свои. Вокруг усадеб — изгороди. Бомба, снаряд, мина, попадая в кирпичные строения, взметали вверх желтую пыль.

Жителей в Октоберфельде, по сведениям разведки, было мало. Основная часть еще до подхода фашистских войск эвакуировалась в глубь страны, почти все, кто остались, разбрелись во время оккупации; немногочисленные же гитлеровские прихвостни разбежались при подходе советских войск: понимали, что за содеянное придется отвечать полной мерой.

Бой за село продолжался несколько суток. Стволы орудий иногда нагревались так, что до них нельзя было дотронуться. Сутками висела над землей пыль от разрывов мин и снарядов.

Противник старался овладеть инициативой, пробовал контратаковать в разных местах, несмотря на значительные потери.

В один из дней гитлеровцы особенно бесновались. Четыре контратаки подряд отразил кавалерийский эскадрон, который поддерживали артиллеристы. Комэск, худощавый капитан лет сорока пяти, пришел на батарею Чигрина под вечер и, глядя на горящие вдали бронетранспортеры, проговорил глухо:

— Лизуть напролом, як будто билыны объилысь, собачьи диты. Сотни тры ныни положилы в зэмлю…

Капитан до войны бригадирствовал в одном из украинских колхозов, на словцо был резок.

— Престиж держат, — задумчиво ответил Чигрин. — Небось, наговорили землякам о своей непобедимости, а теперь драпать приходится. Спесь-то она у гитлеровцев еще не выветрилась. Ну и приказ.

— Да-а-а, прыказ. — Капитан разгладил усы и с болью в голосе произнес: — Хлопцив моих жалко. Ныни сорок чоловик загубыв. Мисця соби нэ нахожу. Пройдэ з наших полив вийна, а хто орать, сиять будэ, стоять у станка, працювать в шахти?

Видно, наболело у человека, требовалась разрядка.

В ходе боев мало говорят об инициативе. Сама обстановка заставляет людей проявлять смекалку, находчивость, или, как любил выражаться старшина Капшуков, думать головой.

Правда, несколько атак сорвали фашистские танки. Обыкновенно они появлялись, как только советские подразделения поднимались из траншей. Бронированные машины врага занимали заранее подготовленные позиции и били из пулеметов и орудий в упор.

— Жалуются на нас кавалеристы, — вызвал к себе старшего лейтенанта Андрея Борисенко командир полка. — Докуда нам обедню будут портить фашистские танки? Или не способны мы ничего сделать?

Командир батареи вздохнул:

— Далековато до них.

— На то мы поставлены, чтобы и черта перехитрить, и фрицев бить. Завтра в шесть конники атакуют, дорога для них должна быть расчищена. Поняли меня, товарищ старший лейтенант?

— Так точно, понял.

— Вот и хорошо.

Ночью Борисенко выдвинул вперед расчет старшего сержанта Девисилова чуть ли не к самому переднему краю. Номера замаскировали орудия. Как и ожидалось, фашистские танкисты завязали дуэль с открывшей по ним огонь батареей. Этим и воспользовался Девисилов. Пока немцы поняли, откуда грозит опасность, старший сержант успел поджечь танк. Командир орудия знал: в его распоряжении считанные секунды.

— Вася! — обернулся он к наводчику. — Лупи левого.

Лукошкин навел орудие на двигающейся танк, взял упреждение.

— Огонь!

Снаряд угодил в гусеницу. Танк начал разворачиваться на месте. Вторым выстрелом расчет поджег его.

Фашисты открыли огонь по орудию Девисилова. Это позволило эскадрону зацепиться за несколько домов. Затем захватили еще. К вечеру противник вынужден был оставить село. В Октоберфельде был захвачен обоз с боеприпасами и продовольствием.

Дальше продвижение пошло сравнительно успешно. В эти дни, в бою за небольшой хутор, Васнецов временно вступил в командование шестой батареей. Конники сосредоточивались для атаки. По боевым порядкам вела огонь артиллерия противника, в воздухе висела вражеская авиация.

— Надеюсь на тебя, Васнецов, — пожал на прощание лейтенанту руку командир полка. — Знаю, нелегко придется. Взводные — сержанты. Держись. После боя разберемся, утрясем штаты. — И майор Ивановский заторопился в штаб.

Кавалеристы атаковали противника в пешем строю. Батарея повзводно двигалась в их боевых порядках, расчеты уничтожали выявленные в ходе атаки цели. Хутор был взят.

Однако утряска штатов, о которой говорил Ивановский, затянулась чуть ли не на две недели. Не до того было. Шли упорные бои. На подходе к реке Молочной на должность командира батареи прибыл старший лейтенант Чернышев.

Васнецов был доволен его назначением. Михаил Чернышев в полку пользовался авторитетом. Его боевые дела под Семерниками, в станице Кущевской являлись лучшей аттестацией. Продолжительное время он исполнял обязанности командира батареи. Словом, Васнецов не дал волю самолюбию, рассудил верно: Чернышев подготовленнее.

Естественный рубеж — реку Молочную немецко-фашистское командование подготовило к обороне. Попытки воинов полка форсировать водную преграду с ходу, хотя ее ширина в иных местах достигала не больше десяти метров, не увенчалась успехом. Фашисты не только имели разветвленную сеть инженерных сооружений, но и превосходили советских воинов в живой силе и огневых средствах. В часть поступил приказ: временно перейти к обороне. Требовалось пополнение, усиление, а где их возьмешь, когда идет операция в масштабе фронта, а ты действуешь на второстепенном направлении. Безусловно, и конникам, и артиллеристам обидно было топтаться на месте.

— Мы как тараканы возимся, — ворчал старший лейтенант Чернышев, разглядывая в бинокль передний край противника. — Люди города берут, а тут что ни сутки, то докладываешь: уничтожил пулемет, наблюдательный пункт.

— Да ведь курочка по зернышку клюет, — обронил подошедший незаметно помощник начальника штаба полка старший лейтенант Борис Тепляков. — Вот и мы. Уничтожаем фрицев, но главное — сдерживаем их на нашем направлении, сковываем силы врага. Все участки фронта не могут быть сильными. На то и существует, товарищ Чернышев, военное искусство. — Тепляков помолчал, закурил папиросу и задумчиво закончил: — Сетовать не нужно. Ни к чему это. Следует бить врага там, где находишься.

Михаил Петрович покраснел и, чтобы как-то сгладить минутную вспышку недовольства, обронил:

— Нечаянно выскочило, товарищ старший лейтенант.

— Не должно этого быть. Мы — командиры, на нас подчиненные смотрят, пример берут.

Хороший урок преподнес офицерам Тепляков. Они не только сами выбросили из головы хандру, но и старались отвлечь от этого подчиненных. Продолжали разведку целей противника, совершенствовали оборону.

Между тем к конникам прибыло пополнение, части усиления.

С большими потерями наконец овладели плацдармом на берегу реки Молочной, темп наступления несколько увеличился. В поселке Октябрьский кавалеристов сменила 417-я стрелковая дивизия.

Поступил приказ командарма: вместе с пехотинцами выдвинуться к Каховке. Подобную задачу получили и другие армейские соединения и части. Советские войска отсекали крымскую группировку противника от его основных сил.

В полку царил подъем. Еще бы! Впереди Каховка! С этим городом связана одна из блистательных побед молодой Красной Армии в годы гражданской войны. Нередко можно было слышать слова знаменитой песни:

Поговаривали: в случае успеха частям будет присвоено почетное наименование «Каховская». Что и говорить, заманчиво было удостоиться такой чести. «Даешь Каховку!» — этот лозунг можно было прочесть в боевых листках, листовках-молниях, услышать в беседах. Полковой художник вывел его аршинными буквами на кумачовом полотнище.

Боевой настрой был и в других частях и соединениях. Сбивая сопротивление фашистов, войска форсированным маршем двигались вперед. Дороги позволяли развивать высокую скорость. Пехота не отставала, шла следом. Передовые батальоны дивизии двигались на автомобилях.

Противник спешно откатывался. Фашисты почти без боя оставили Каховку. И хотя мечте воинов 530-го полка о почетном наименовании не суждено было сбыться, это не особенно огорчило. Главное — еще один советский город был освобожден!

В двадцатых числах ноября соединения армии вышли на берег Днепра. С ходу форсировать реку не удалось. Фашисты встретили передовые подразделения плотным огнем. С подходом главных сил форсирование возобновилось. В бою полк понес потери и был выведен в резерв на доукомплектование.

С неделю отдыхали. Получили пополнение, отремонтировали технику, привели себя в порядок. Затем выдвинулись к переднему краю в районе Большой Лепетихи. Осень уже уступала права зиме. Выпал снег, ударили морозы. После теплых деревенских хат окопы и блиндажи показались неуютными.

На этом участке гитлеровцы сосредоточили большое количество артиллерии, тяжелых минометов. Передний край врага был оборудован траншеями в полный профиль. Перед ними были установлены минные поля, проволочные заграждения. Днем над полем боя висела вражеская авиация.

После артиллерийской и авиационной подготовки под прикрытием танков фашисты пошли в атаку. Основной удар пришелся по боевым порядкам батальонов, поддерживаемых второй и пятой батареями. На взвод лейтенанта Васнецова двигались два танка и бронетранспортеры. За ними — густая цепь пехоты. Вражеские боевые машины приблизились метров на четыреста к первой траншее.

Нервы у всех были напряжены. Телефонист протянул трубку Васнецову.

— Николай! — Васнецов узнал командира стрелковой роты. — Что медлишь? Огонь! Говорю, открывай огонь.

— Не торопись, Гвоздев, потерпи, — ответил Васнецов.

Танки подошли к проселочной дороге.

— Огонь! — обернулся лейтенант к расчетам.

Орудийные выстрелы прогремели один за другим. На башне передней машины высветилась синяя полоса.

— Максимов, ниже наводить!

Старший сержант Иван Максимов уточняет наводчику Ганохову точку наводки. Но в это время возле огневой разрывается снаряд. Наводчик падает замертво. Командир орудия бросается к панораме. Проходят считанные секунды, и гремит выстрел. На этот раз снаряд попадает в цель.

Расчет старшего сержанта Георгия Захарченко тоже останавливает танк. Чуть позже на поле боя загорается бронетранспортер.

Фашистская пехота залегла, а потом начала откатываться к придорожной посадке.

Попытка врага улучшить свое положение не увенчалась успехом. Огонь на переднем крае постепенно утих. Но ясно было: ненадолго.

Наступала ночь. Тихая, ясная. Купол небосвода засветился мириадами звезд. Взошла луна. Передний край затих. Однако все знали: тишина эта обманчива, в любую минуту она может взорваться. На всякий случай в каждом взводе держали по дежурному расчету.

Около полуночи Васнецов задремал. Старший сержант Иван Максимов вышел проверить несение службы нарядом. Спустя несколько минут в землянку вбежал наблюдатель.

— Товарищ лейтенант! — дотронулся он до плеча Васнецова. — Товарищ лейтенант!

Николай вскочил быстро.

— Что случилось?

— Там того… Старшего сержанта Максимова…

— Ранило?

— Нет, совсем.

— Как это случилось?

— Максимов подошел к орудию, взялся за щит, глянул в сторону противника и упал. Пулей прямо в лоб.

В ту же ночь погиб и помощник командира взвода управления старший сержант Владимир Павлов.

Стало ясно: на этом участке начали действовать снайперы врага. Ночью за двести — триста метров нелегко попасть в человека, а тут разят без промаха.

Была усилена бдительность.

В последний день уходящего 1943 года небо очистилось. Выглянуло солнце. Снег заискрился, да так, что на белый саван было трудно смотреть. Все вышли из блиндажей и с удовольствием вдыхали свежий воздух.

— Эх, братцы! — радостно сказал младший сержант Николай Кузнецов. — Прежде, бывало, под Новый год принесешь елку, установишь. Дети ее украшают, жена хлопочет у печи, мастерица она у меня, Полина. На душе спокойно. Ждешь гостей.

— Ныне они тоже жалуют, — вздохнул Семен Мальцев, — незваные только гости-то.

Невольно обернулись на далекий звук и в синеватой небесной лазури увидели приближающееся точки. Шли самолеты противника.

— По местам! — распорядился комбат Чернышев.

Расчеты бросились к огневым позициям орудий. Заняли свои места разведчики. Фашистские самолеты нанесли бомбовый удар по переднему краю и, развернувшись, ушли назад. Почти тут же заговорила артиллерия противника. Минут сорок враг молотил передний край. Несколько снарядов упало на позицию батареи, не причинив, правда, ей никакого вреда. Но вот артобстрел прекратился. В наступившей паузе с вражеской стороны послышался гул. Вскоре показалась пехота: она шла под прикрытием танков, штурмовых орудий и бронетранспортеров.

Перевес врага в огневых средствах и живой силе на этот раз был велик. Однако подразделения артиллеристов успели зарыться в землю и до подхода фашистов к первой траншее подожгли несколько боевых машин. Атака врага была сорвана.

Минут через сорок вновь начался массированный обстрел переднего края, теперь к орудиям прибавились шестиствольные минометы. Один из снарядов лег на огневую позицию батареи. Взрывом разнесло орудие взвода Васнецова. Самого офицера волной швырнуло в сторону. Он потерял сознание. Командира батареи старшего лейтенанта Чернышева вместе с телефонистом засыпало землей в блиндаже.

Артналет принес немало беды. Васнецов оказался в госпитале. Чернышев с несколькими бойцами — в медсанбате.

Закончился сорок третий год. Напряженным и радостным был он для советского народа. Бойцы не сомневались, что новый, 1944 год принесет более значительные победы.

Личный состав 530-го полка вел активные боевые действия. Схватки носили подчас драматический характер.

В один из январских дней танкам врага удалось смять стрелков. Они двинулись на огневую позицию взвода лейтенанта Владимира Железнякова. Офицеру раздробило руку, старший сержант Лебедев был убит, номер орудийного расчета красноармеец Петр Ржевский — тяжело ранен.

Тяжело раненный Железняков увидел, что фашистский танк, маневрируя в складках местности, двигается в направлении подбитого орудия взвода. Владимир собрал последние силы, прополз вперед, приподнялся, бросил противотанковую гранату под гусеницу и упал, перерезанный пулеметной очередью.

Пехота противника достигла огневых позиций батарей лейтенанта Ивана Портянова и старшего лейтенанта Николая Соловаря, Завязалась рукопашная схватка. Артиллеристы разили гитлеровцев огнем из автоматов, забрасывали гранатами, глушили прикладами, секли саперными лопатами. Позиции удалось отстоять ценой больших потерь. Из строя выбыли многие бойцы: Александр Бабунист, Петр Кевлишвили, Семен Мальцев, Василий Осипов, Петр Нестулей, Сергей Близинский и другие.

В начале февраля Большая Лепетиха была взята. Полк получил боевую задачу выдвинуться в направлении Перекопского перешейка и поступить в распоряжение командующего 51-й армией 4-го Украинского фронта. Шла подготовка к прорыву обороны противника.

Полк занял район севернее Перекопа и приступил к инженерному оборудованию местности. В течение месяца офицеры изучали передний край, систему огня противника, пристреливали цели, а красноармейцы и младшие командиры совершенствовали оборону.

В постоянных заботах воины не заметили, как пришла весна на смену зиме. Таял снег, с гор бежали ручьи.

В эти ясные погожие дни Васнецов прибыл из госпиталя, представился недавно назначенному командиру полка майору Данильченко.

— Значит, подремонтировался? — радостно пожал руку Николаю Григорий Митрофанович. — Это хорошо! Дела предстоят горячие. Вот-вот начнем прорыв. — Командир полка вызвал начальника штаба. — Васнецов прибыл. У нас нет командира взвода управления полка. Как твое мнение?

— Обеими руками за. Но согласится ли он? Огневики они, сами знаете, ребята с норовом.

Данильченко обернулся к Васнецову:

— Николай Петрович, согласен? Дело интересное, боевое. По твоему характеру. Соглашайся, не пожалеешь.

— Согласен, товарищ майор.

— Вот и хорошо. Принимай взвод. Люди там неплохие. Готовься к прорыву.

Удержанию Крыма немецко-фашистское командование придавало большое военно-политическое значение. Внушительные силы Советской Армии сковывались находившимися там войсками. Оккупация Крыма использовалась Германией для давления на Турцию и удержания в агрессивном блоке Румынии и Болгарии. Противник создал в Крыму развитую систему оборонительных сооружений. Перекопский перешеек перехватывался тремя оборонительными полосами. Перед передним краем устанавливались минные поля и проволочные заграждения.

Советские войска долго готовились к прорыву вражеской обороны. В начале апреля к переднему краю была подтянута артиллерия, танки. Тысячи орудий различных калибров нацелились на врага. Артиллерийская подготовка длилась четыре часа. Потом заработала авиация. Батареи полка уничтожали фашистские огневые точки прямой наводкой. Проиграли свою песню «катюши», и советские войска ринулись вперед. Вслед за стрелками двинулись и противотанкисты.

Оборона противника была прорвана. Однако дальнейшее продвижение замедлилось. На подступах к селу Ново-Михайловское фашисты остановили стрелковые батальоны. Населенный пункт обороняли танки, штурмовые орудия и большая группа пехоты. Пехотинцы залегли под перекрестным огнем. К месту боя подошли батареи полка. Они с ходу развернулись и вступили в огневую дуэль с гитлеровцами.

С прибытием подкрепления атаки возобновились. Ново-Михайловское было очищено от противника, путь на Джанкой — открыт.

В середине апреля полк вышел на подступы к Севастополю, где получил новую боевую задачу.

НА ЗАПАД

Под мерный перестук колес в теплушке обсуждают бойцы фронтовые события, радуются последним сводкам Совинформбюро. На импровизированном столе — школьная карта с извилистой линией советско-германского фронта. Ежедневно на ней отмечается продвижение наших войск.

— Братцы! — басит старший сержант Ищенко. — На очереди Севастополь! Вот это здорово, ребята!

Иван Ищенко, невысокого роста, кряжистый, с круглым добродушным лицом, показывает на карте продвижение войск 4-го Украинского фронта.

— Так-то оно так, — задумчиво роняет комсорг взвода Петр Бурик и добродушно, во все свое широкоскулое лицо улыбается. — Жаль, что пока черепашьим шагом тянемся. Так недолго и к шапошному разбору угодить.

— Хватит дел и нам, — оборачивается Васнецов к Бурику. — Гитлеровцев предстоит выгнать с территории нашей страны, Европу освободить. Не оставлять же ее фашистам, да и коричневую чуму уничтожить в собственном логове.

Ребята с интересом смотрят на Васнецова. Ожидают продолжения разговора. До этого во взводе еще не заходила речь об освободительной миссии Советской Армии. Свои дела нужно было решить, отвести беду от родного дома. Теперь успехи на фронтах позволили заглянуть и вперед. Поэтому, наверное, и появилась у Васнецова эта мысль.

— Да, да, готовьтесь, хлопцы, освобождать другие народы.

Бойцы улыбаются, довольны. Расчет с врагом далеко еще не окончен. Слишком много бед принесли фашисты советской Родине. Все содеянное ими требует отмщения.

Эшелон подолгу стоит на станциях и полустанках. Пропускает составы с фронта и на фронт.

Двери теплушки распахнуты настежь. Веет мягким ветерком. По обочине железнодорожной колеи мелькают столбы, фруктовые деревья. Из соседнего вагона доносятся переборы гармоники, кто-то сочным голосом напевает:

— Давайте-ка, братцы, плясовую! — слышится голос старшего лейтенанта Марка Спитковского.

Гармонист рванул русский перепляс. Зазвенела дробь каблуков. Не иначе, Спитковский пошел.

— И-и-их! — разнесся возглас Марка. — Шире круг, хлопцы!

Напев гармоники тонет в топотке, припевках сильных молодых голосов огневиков первой батареи:

Тут же послышался голос санинструктора Ани Ладченко:

— Анка пошла, — тепло обронил сержант Панов. — Даст сейчас дрозда!

Что спеть, что сплясать — нет равной Ане в полку. Да и за словом она в карман не полезет. Аннушка не раз повергала в уныние острословов, любителей пустить девчатам пыль в глаза. «Так отбреет, что хоть сквозь землю провались», — сокрушались местные сердцееды. С ней было интересно, суровая жизнь становилась радостнее и разнообразнее.

— Вот черти! — вырывается у Васнецова. — Разошлись-то как! Ненароком еще и вагон развалят.

— Нет, товарищ лейтенант, не развалят, — улыбается в ответ разведчик Зебров. — Зато от всей души дробят ребята.

В ноздри бьет пьянящей аромат весенних цветов. На душе радостно. Изнутри, от самого сердца, просится песня. «А мы что, хуже? Да нисколько!» — думает Васнецов. Как бы в ответ на его мысли кто-то из бойцов запевает «Землянку», ее тут же подхватывает весь взвод. Поют вдохновенно, прочувствованно.

На остановке к ним перескочил Спитковский. Марк возбужден, еще живет бешеным ритмом пляски. Поправив выбившиеся из-под пилотки пряди черных волос, интересуется:

— Как, гуси-лебеди, живете-можете? Веселитесь?!

— Как все, — протянул ему руку Васнецов. — Не хуже других.

Комсорг тепло ответил на рукопожатие, окинул улыбчивым взглядом продолжающих песню ребят.

— Может, сесть предложите? Притомился у соседей.

— Понятно, — улыбается Петр Бурик, придвигая Спитковскому чурбачок. — Плясать у них, а у нас отдыхать.

— Не совсем так. Дело у меня к вам, полковые глаза и уши. — И чуть помедлив: — Скоро выйдет третий Государственный заем, Мы на бюро вопрос обсудили. Решили, что комсомольцы первыми в полку должны проявить инициативу в заеме государству личных сбережений. Члены полкового комсомольского бюро подписываются не менее как на три месячных денежного содержания. Думаю, вы нас поддержите.

— Конечно, — встает Бурик. — Деньги пойдут на разгром врага. Какой может быть разговор. Так, ребята?

— Верно, правильно! — разносятся голоса. — Не подведем! Мы — за!

— Иначе и не думал, товарищу. Доложу заместителю командира полка по политической части: комсомольцы взвода управления единодушно поддержали мнение полкового комсомольского бюро. — Спитковский оборачивается к Васнецову: — Николай, слышал, у вас гитара есть. И настроена, говорят?

— Все есть, и притом в самом лучшем виде, товарищ комсомольский вожак. Ребята, где наш инструмент?

Почти тут же из дальнего угла теплушки с гитарой в руках появляется сержант Фадеев. Спитковский берет в руки инструмент, трогает струны и говорит:

— Тогда песню, друзья! Без песни на фронте, как сказал поэт, нет полной жизни!

Под переборы гитары ребята запели о Родине, ее необъятных просторах. Вдохновенно, с молодым задором выводили куплеты о красоте русской природы и с тоской — что оторваны от любимого дела. Раздольный, широкий напев вырывался из дверей теплушки и замирал в грохоте вагонных колес.

В пути следования проводили собрания, читали газеты, слушали радио. Время летело незаметно. Позади остались Мелитополь, Запорожье, Харьков, Курск, Орел, Москва, Смоленск… За окном тянулись знаменитые белорусские леса. По сторонам железнодорожного полотна деревья вырублены. У мостов, переездов, на разъездах — разрушенные доты, дзоты, площадки для стрельбы из пулеметов, траншеи с ходами сообщения в полный профиль, окопы. На месте многих поселков и хуторов почерневшие печные трубы. Даже зелень не может скрыть страшных следов войны.

Из газет, сообщений радио воины знали о борьбе белорусских партизан, переросшей во всенародную войну. На территории республики действовали подпольные обкомы, горкомы, райкомы партии. В целых районах была восстановлена Советская власть. Имена партизанских вожаков В. Е. Лобанка, Ф. Ф. Капусты, Р. Н. Мачульского и других были известны всей стране.

Врагу не приносили успеха ни карательные рейды против партизан, ни тюрьмы и концентрационные лагеря, ни расстрелы мирного населения. В глубоком тылу фашисты не были хозяевами положения. Каждый мост, железнодорожный переезд, не говоря уже о станциях, им приходилось охранять. Однако и это не помогало. Эшелоны продолжали лететь под откос. Тогда гитлеровцы начали вырубать леса вдоль железных дорог, стирать с лица земли населенные пункты.

Но одно дело читать, слышать по радио о событиях в Белоруссии, другое — видеть деле рук фашистов. Горько становилось при виде опустошения и запустения некогда людных мест.

Чем ближе к фронту, тем чаще эшелон останавливался. На станциях и полустанках народу мало: женщины, старики, дети. Одежонка ветхая и серая, безликая. На ногах — лапти, опорки, подвязанные веревками старые галоши. Солдаты тяжело вздыхали, делились с ребятишками хлебом, сахаром, а то и крупой. Обезлюдел, обветшал и обнищал за время фашистской оккупации белорусский край…

После разгрузки сосредоточились в лесу у города Новозыбков. Отсюда предстояло выйти к болоту в районе деревень Гороховище и Корма, там оборудовать огневые позиции. Дороги не было, рубили лес и кустарник, вязали маты, гатили болото. К строительству колонного пути вскоре подключились прибывшие минометчики. Дело пошло быстрее, хотя и не обошлось без неурядиц. Нет-нет да и попадал кто-либо в болотную жижу. С головой окунуться пришлось и Васнецову. Пренеприятная это штука. Николай оказался с ног до головы в грязи, под смех окружающих побежал к костру — болото еще не прогрелось. Санинструктор Маша Кузьменко налила Николаю из фляги сто граммов, сказала, смеясь:

— Хорош, сейчас бы тебя в село — за черта бы сошел. Вот бы бабы похохотали.

Подошел сержант Попов. Развязал вещмешок, протянул сверток.

— Переоденьтесь, товарищ лейтенант. Застудиться недолго.

С благодарностью принял Васнецов обмундирование.

Через несколько суток переправа была готова. Батареи форсировали болото и приступили к инженерному оборудованию местности. В тылу занимал огневые позиции минометный полк. В эти дни стало известно, что из резерва Ставки полк вошел в состав 28-й армии генерал-лейтенанта А. А. Лучинского.

Воины части совершенствовали оборону, изучали передний край. Естественно, в замыслы командования их не посвящали. Лишь позднее, после войны, им стало понятным и ясным многое из тех насыщенных до предела подготовкой к операции событий. Они узнали, что Белорусская операция — «Багратион» — явилась одной из блестящих стратегических операций советских войск. Ее замысел предусматривал одновременный прорыв обороны врага на шести участках, окружение и уничтожение фланговых группировок противника в районах Витебска и Бобруйска, разгром оршанской и могилевской группировок. Затем сходящимися ударами трех Белорусских фронтов в общем направлении на Минск предстояло окружить и уничтожить основные силы группы армий «Центр». В дальнейшем, расширяя фронт наступления, планировалось выйти к западной границе Советского Союза. В операции участвовали четыре фронта, Днепровская военная флотилия, соединения авиации дальнего действия.

28-й армии в составе 1-го Белорусского фронта предстояло участвовать в Бобруйской операции, замысел которой сводился к нанесению ударов по противнику из районов севернее Рогачева и южнее Паричи в общем направлении на Бобруйск.

Больше месяца готовились воины к прорыву обороны противника, возводили инженерные сооружения. Разведчики за передним краем врага выявляли его силы, огневые средства, наносили их на схемы и карты.

Работа не прекращалась ни днем ни ночью. Погода выдалась жаркая. Воздух стал плотным и вязким, напоенным терпкостью зелени. Появились комары.

— Вот бисовы души, — ворчал водитель Чернов, — ни днем ни ночью нет от них покоя. Поедом едят. Ну и места!

— Кругом болота, топи, — вздыхал сержант Попов.

— Спасу нет от кровососов. Мало того что нудят — уродуют. Нынче глянул в зеркало и не узнал физиономию.

Медики во главе с капитаном Константином Начинкиным с ног сбились, однако облегчить участь воинов мало чем могли. Комары продолжали истязать людей.

И все же воины радовались весне. Как-то с вечера на березовом взгорке завел песню соловей. Из уходящего к изгибу небольшой речушки ивового распадка ему ответил второй. Когда же у КП начала выводить свою песнь третья птаха, округа замерла. Затаив дыхание, слушали певунов. Не так-то уж и часто в грохоте боев можно оказаться на «поединке» пернатых. Разведчик-наблюдатель Миша Зебров покачал головой и зашептал:

— Вот это выводят коленца, товарищ лейтенант! Голоса, голосища-то какие! Ну прямо курские певуны!

Зебров вздохнул и после очередного колена соловьиной песни продолжил:

— Точно дома побывал! В глазах двор, усадьба, мать… Как она там справляется? Давно что-то писем нет.

— Живет, Миша, ждет тебя. А насчет весточки — работы по горло. Весна!

— Это-то я знаю, что ждет не дождется. Собрались перед войной крышу новую в доме сладить, да не успели. Теперь разве до нее матери…

Голова Зеброва дернулась. Недавно Михаил был ранен. Пуля задела нерв. Врачи сказали, отойдет, рекомендовали побыть в тылу. Но Михаил отказался наотрез.

Слушая соловьев, ребята охали и ахали от избытка чувств.

«Концерт» длился часа полтора, пока соловьев не спугнули выдвинувшиеся к переднему краю стрелки. Затем над головой загудели ночные бомбардировщики. Низко, почти над самыми верхушками деревьев, шли По-2. Чуть позже из глубины вражеской обороны донеслись глухие взрывы. И так уже не первую ночь: советские пилоты наносили бомбовые удары по врагу.

Наконец на передовой установилось относительное затишье. Инженерные работы были в основном закончены. Появилось время подумать, мысленно обозреть прошлое, взглянуть на товарищей, с которыми идешь фронтовыми дорогами. Теперь это подлинные мастера своего дела.

Академия войны строга и беспощадна. Ошибка здесь стоит дорого, иногда — целой жизни. И тот, кто прошел фронтовыми путями-дорогами сотни километров, хорошо усвоил ее кровавые уроки, научился даже на первый взгляд в слепом стечении обстоятельств боев видеть логику развертывающихся событий, а порою и влиять на них. Происходило это незаметно для самого человека. Может, потому, что, находясь на оселке жизни и смерти, он отбрасывал все наносное. Взять хотя бы Васнецова. Это был уже не тот по-детски наивный младший лейтенант сорок второго года. Николай познал тонкости профессии офицера-противотанкиста, людские характеры раскрылись ему в сложной боевой обстановке. На его глазах умирали и в одно мгновение седели люди, ковались цельные характеры у восемнадцатилетних парней, принявших на свои еще не окрепшие плечи тяготы войны. Лейтенант радовался мастерству подчиненных, хладнокровию в схватках с врагом. О себе Николай думал мало. Все как-то недосуг было. Исправно, как повелевали долг и совесть, делал порученное дело. Да вот хотя бы поединок с «тиграми». Два тупомордых пятнистых, в желто-оранжевых разводах тяжелых фашистских танка, дав последние выстрелы, медленно ушли за небольшую высотку. С наглой пунктуальностью ровно в семнадцать часов, ни минутой раньше, ни минутой позже, вот уже третий день подряд выползали они на эту высотку на переднем крае своей обороны и методично обстреливали наши боевые порядки. Пытались дивизионные артиллеристы накрыть их огнем, но безрезультатно. Не обращая внимания на, казалось бы, точный огонь, фашистские танки вели стрельбу ровно пятнадцать минут и не спеша, будто демонстрируя свою неуязвимость, уходили к себе в тыл.

Стрелять по этим танкам прямой наводкой на таком расстоянии было бессмысленно, можно выдать расположение своих орудий, а этого противник наверняка и добивался.

— Издеваются, гады! — вздыхал Васнецов, лежа за укрытием из дерна. — Хозяйничают, точно у себя дома.

Да, тут, в белорусских болотах, все было непривычным, все было иначе, чем в Крыму, где еще недавно воевал их полк. Ничейная полоса была шириной километр-полтора, а то и больше. С рассветом жизнь на переднем крае замирала: ни солдата, ни машины. Лениво постреливала артиллерия — то с одной стороны, то с другой. Кругом кочки да болотца, болотца да кочки, кое-где небольшие песчаные высотки, поросшие березняком и мелкой сосной. Даже окоп нельзя вырыть: копнешь пару раз — вот тебе и вода; ни лощинки или овражка подходящего, где бы тягачи укрыть. Словом, позади трясина, спереди трясина и с боков она.

Так и стоит в этих местах 530-й истребительный противотанковый артиллерийский полк. Зарылся, где в песок, а где и в грязь, и ждет своего часа. Все цели давно засечены, расстояния измерены. Живет и кормит, как говорят полковые остряки, комаров.

Лейтенанта Васнецова разбирает зло, так и хочется открыть огонь по фашистским танкам, но нельзя, никак нельзя. Это знает и сам Васнецов, ивесь орудийный расчет, на позиции которого прибыл лейтенант. Бойцы нервничают, ругаются. А тут еще соседи — матушка-пехота жару поддает.

— Что, кишка тонка?! Истребители танков, истребители танков… Форсу много, а стрельнуть боитесь, — издеваются пехотинцы. — Фрицы плюют на вас, а вы молчите.

— Стрельнуть! Стрельнуть!.. Что вы понимаете, пехота! Ну стрельнем, ну попадем, а что ему на таком расстоянии сделаешь! Это же «тигры»…

— Сами видим, что там «тигры», а тут котята, — задирают соседи, хоть в драку лезь…

Лейтенант подносит бинокль к глазам и в который уж раз подробно изучает участок местности между огневой позицией взвода и песчаной высотой, на которой появились фашистские танки. Высота небольшая, поросшая редким мелким соснячком и можжевельником. Песчаные осыпи желтыми клиньями сползли вниз и уперлись в болото, которое уходило далеко на север и там, в туманном мареве, терялось в синих перелесках и блюдцах озер. Болото подходило и к самым позициям взвода. Прямо перед орудиями зеленели островки болотной травы, чередуясь с провалами черной, покрытой ржавыми пятнами гнилой жижи.

«Гиблое место», — в который уж раз думал Васнецов, продолжая внимательно рассматривать местность, лежащую перед ним.

Середину болота занимала узенькая полоска тверди. Бугорки, чахлые кустики можжевельника да разбросанные тут и там копны сена, а дальше опять болото и болото… Бинокль лейтенанта медленно пополз назад и остановился на клочке твердой земли. Васнецов внимательно вглядывался в старые, слежавшиеся копенки сена, и смутно мелькнувшая мысль становилась все яснее и яснее. «А что, если?..» — обрадовался Николай, и позвал командира орудия:

— Фадеев, ползи сюда!

— Под копенку орудие замаскируешь? — спросил он у старшего сержанта, когда тот прилег рядом.

Фадеев долго разглядывал островок в болоте. Вместо ответа спросил у Васнецова:

— А туда как?

— Это уже другой вопрос. Ты мне скажи, орудие замаскируешь так, чтобы фрицы его не обнаружили?

— Что ж, это можно… Это можно, — медленно начал командир орудия, видимо, еще не совсем понимая, чего хочет от него Васнецов. Наконец, поняв замысел лейтенанта и сам заразившись его возбуждением, горячо и убежденно закончил: — Товарищ лейтенант, все сделаем, как в сказке. Замаскируем — хоть неделю смотреть будут, ничего не заметят. Это проще пареной репы. Уберем в сторону сенцо, отроем окопчик, в него орудие и этой же прошлогодней травкой замаскируем. Да так, что комар носа не подточит.

— Ну тогда пошли к расчету. Там поговорим подробнее…

У орудия царило возбуждение. Васнецов подробно объяснил свой план — рискованный, предельно дерзкий. Нужно было переправить ночью орудие по болоту на островок с копнами. Замаскировать орудие, укрыв его под копной сена. Потом замаскироваться самим и ждать выхода фашистских танков. Как только танки выйдут на высотку, внезапным огнем уничтожить оба сразу.

— Дальность метров четыреста, так что мы их, как орешки, щелкнем — это раз… Бить по бортам — это два… Ну а три — мазать нельзя. Нам дано право на два выстрела. По снаряду на танк… Успеешь? — в упор спросил Васнецов у наводчика.

— Успею, товарищ лейтенант! Еще как успею!

Долго еще у орудия шел разговор. Взвешивали все до мелочей: и как лыжи для орудия сделать, чтобы в болоте не увязли, и как тропу проложить, чтобы немцы ее не засекли даже с воздуха, и еще много-много разных вопросов было обговорено. Когда споры умолкли и все было решено, лейтенант пошел к командиру батареи.

Старший лейтенант Портянов выслушал Васнецова. Долго смотрел на него. Затем, покачав головой, сказал:

— Не чуди, Коля! Ни расчета, ни орудия после первого выстрела не будет. Фашисты вас живьем сожрут и пикнуть не дадут. Да и от Бати влетит. Тебя он прислал к нам изучать противника. А тут…

— Минута нужна. Одна минута! Два выстрела, а там уйдем. Фрицы к нам не сунутся, они болота боятся, — уговаривал Васнецов командира батареи.

— Ну ладно, иди готовь все, а я свяжусь с командиром полка. Если разрешит, сам к тебе приду, — сдался в конце концов старший лейтенант…

В заботах, тревогах и подготовке к этой маленькой, но отчаянной вылазке время летело быстро. Васнецов не заметил, как подошла пора начинать задуманное.

Короткая летняя ночь опустилась на болота и перелески нейтральной полосы. Над темными провалами гнилой воды, над зарослями осоки стлался густой туман. Очертания кустов расплывались в пелене и принимали причудливые формы, заставляя вздрагивать и настороженно вглядываться в мягкую серую мглу. Голоса стали глуше. Высоко-высоко в небе просматривались звезды, но тут над болотом густыми волнами плыл и плыл туман.

Васнецов и Фадеев осторожно двигались впереди орудия, прощупывая тропу длинными жердями. Казалось, тропа была хорошо знакома — дважды прошли по ней артиллеристы. Но то было вчера, а сегодня ночью все представлялось другим, новым.

Эти пятьсот метров прошлой ночью были тщательно подготовлены артиллеристами и соседями-пехотинцами. В особо трудных местах сделали настил из жердей, немного утопив его в болоте, чтоб не просматривался. Неприметными вехами обозначили маршрут. На сухом участке подготовили огневую позицию, а рядом капонир — для укрытия пушки. Немного в стороне накануне ночью вырыли окопчики для расчетов. Замаскировав все, усталые, вымокшие, вернулись в расположение взвода.

— Ну, черти болотные, сушиться и спать! — скомандовал Васнецов и, доложив командиру батареи о проделанной работе, тоже попробовал было уснуть.

Сон не приходил, одолевала тревога. Все ли хорошо сделали, не заметят ли чего фашисты? На рассвете лейтенант долго наблюдал за поведением противника, придирчиво всматривался в знакомую картину нейтральной полосы. Постепенно тревога отступала — все было спокойно.

— Ни черта фрицы не заметили, — успокоил Николая командир стрелкового взвода.

К вечеру на огневую позицию пришел командир батареи Портянов.

— В случае чего огоньком поддержим. Командир полка договорился с начальником артиллерии дивизии. У них там все пристреляно, — обрадовал он Васнецова.

Времени еще оставалось много, и они несколько раз разбирали с орудийным расчетом подробности предстоящего поединка. Ждали ночи…

И вот они уже на болоте.

Тихие сполохи осветительных ракет и редкие пулеметные очереди были привычны и, казалось, совсем не нарушали спокойствия тихой летней ночи. Небольшая группа людей медленно двигалась по болоту. И только когда осветительная ракета повисла вверху, лейтенант скомандовал:

— Ложись!

И все замирало: орудие, по самый лафет утонувшее в болотной жиже; люди, тянувшие его. И тогда даже им, Васнецову и Фадееву, трудно было различить в этих бесформенных темных пятнах своих товарищей.

Гасла ракета, и опять звучала тихая команда «Вперед!», поднимавшая артиллеристов. Натягивались лямки, и на солдатские плечи наваливалось орудие. Под ногами чавкала жижа, неохотно выпуская из своих тисков орудие и людей. То и дело слышались неясные всплески — значит, оступился кто-то, шагнул в болото по пояс, а то и по самую шею…

К двум часам ночи подтянули орудие к нужному месту.

— Ни пуха!.. — сказал сержант-пехотинец, и соседи ушли, пропали в тумане.

Артиллеристы остались одни.

— Орудие к бою! — тихо скомандовал Васнецов и сам бросился помогать расчету.

Работа спорилась. Переговаривались шепотом.

— Заряжать? — опять прозвучал тихий вопрос, и тут же заряжающему в темноте передали снаряд.

Готовое к выстрелу орудие осторожно накрыли сеном, стараясь укладывать его слежавшимися пластами. Васнецов отошел в сторону, подождал, пока вспышка осветительной ракеты хоть немного пробила туман, и внимательно осмотрелся. Копна как копна, вроде бы все хорошо. Расчет занял свои места в окопах.

Васнецов еще раз обошел всех, проверил маскировку и спрыгнул в свой окопчик. Поправляя маскировку, бросил радисту:

— Передавай три семерки. Пора начальству докладывать.

Время тянулось мучительно долго, в мокром обмундировании становилось холодно, одолевало комарье. Но вот небо на востоке начало розоветь, потянул свежий ветерок. Густой туман из серого превратился в светло-сиреневый, потом порозовел, начал понемногу подниматься над болотом и таять в золотистых лучах солнца.

Васнецов хорошо просматривал передний край обороны противника. Вот из молодого березнячка, пригибаясь, вышли три немца. За спиной автоматы, в руках котелки. Осторожно перебежали открытое место и опять исчезли в кустах у бугорка. Минут через пять оттуда же в обратный путь тронулись двое.

— Ага, огневая точка! Наверняка пулемет, — машинально зафиксировал лейтенант, продолжая наблюдать.

Еще в нескольких местах Васнецов заметил движение солдат. Цепочка гитлеровцев потянулась в тыл к небольшой рощице.

«Кухня пришла!» — понял лейтенант и сам невольно полез в карман за сухарем.

Жизнь на переднем крае шла своим чередом. Было тихо и спокойно, как может быть тихо на участке фронта, где линия обороны установилась давно и никто не наступал да и вряд ли наступать будет по топям да болотам.

Начало припекать солнце. Обмундирование подсохло. Пригретый солнцем, убаюканный тишиной, Васнецов крепко уснул. Когда проснулся — было уже пятнадцать минут восьмого.

«Теперь недолго», — подумал и тихо перекликнулся с номерами орудийного расчета, поговорил с каждым. Еще раз напомнил каждому план действий. Связался с командиром батареи и доложил, что группа готова к выполнению задачи.

Медленно тянулись последние минуты. Наконец Васнецов услышал гул двигателей, а затем увидел танки. Они выползли на высотку, остановились, повертели башнями туда-сюда и открыли огонь.

Отсюда хорошо виднелся борт ближнего танка. Второго танка лейтенант не видел: просматривался лишь ствол танковой пушки и чуть-чуть передняя часть. Неприятный холодок пробежал по спине — танки стали в створе, открывать огонь при таком их расположении нельзя.

Подставленный под выстрел борт ближнего «тигра», малое расстояние и точный глаз наводчика Левоняна давали полную гарантию удачных действий. Но второй танк закрыт. Удастся ли поразить его?

«Что делать? Что делать?» — мучительно думал Васнецов.

— Лейтенант, второй танк не вижу! — тревожился наводчик.

Долго раздумывать некогда. Минутная растерянность прошла, мысли опять обрели ясность.

— Тихо! Слушайте меня. Танки стали в створе. Дальний закрыт. Стрелять нельзя. Всем ждать! Будем бить при отходе! — чеканит лейтенант.

Медленно бегут минуты. Вот где-то слева со знакомым шорохом проносятся снаряды, и почти сразу высотка с танками окутывается дымом. Это советская артиллерия с закрытых огневых позиций бьет по фашистским танкам, но они стоят как вкопанные и посылают вперед снаряд за снарядом…

Пятнадцатая минута подходит к концу.

— Приготовиться! — почему-то тихо командует Васнецов и, сняв бинокль, кладет его на бруствер окопа.

Вот один из танков, тот, что был подальше и не просматривался, тронулся с места и, пятясь, стал уходить, подставляя огню левый борт.

— К бою! — крикнул Васнецов.

Больше он уже не командовал, а только цепким взглядом старался уловить общую картину начавшегося поединка.

Гитлеровцы еще ничего не заметили, а если и заметили, то не разобрались в сложившейся обстановке. Номера расчета уточняли наводку. Ствол орудия двигался за фашистским танком, несколько обгоняя его. Вот он замер — наводчик ждал, когда в перекрестии прицела появится борт танка. И тут же орудие выплеснуло столб огня.

— Есть! — крикнул Васнецов, увидев, как рвануло танк, легкий дымок показался над корпусом.

— По второму! — скомандовал лейтенант, хотя хорошо знал, что наводчик и без команды уже ловил в прицел вторую фашистскую машину.

Башня второго танка начинает разворачиваться в сторону орудия. Засекли его и с огневых точек, расположенных на переднем крае немецкой обороны. Пулеметные очереди хлещут вовсю, но не достигают цели: люди, за исключением Левоняна и Васнецова, в укрытии.

«Спокойно, спокойно…» — шепчет лейтенант сам себе и с облегчением видит резкое движение руки наводчика, нажимающего на спусковой рычаг. Языки пламени и клубы черного дыма поднимаются над вторым танком.

Пулеметный огонь фашистов становится яростнее. Прикрываясь щитом, артиллеристы проворно толкают орудие к укрытию.

Лейтенант Васнецов видит, как на станину пушки валится наводчик, и бросается к нему. На правом плече раненого быстро расплывается красное пятно.

— Лейтенант, танк уходит! Танк!.. — слышит Николай голос командира орудия и видит, как первый подбитый «тигр» начинает уходить за высоту.

Одним прыжком Васнецов вырывается к прицелу. Руки привычно ложатся на маховики подъемного и поворотного механизмов.

— Все в укрытие! Фадеев, заряжай! — командует лейтенант, а сам ловит танк в перекрестие прицела.

По щиту орудия щелкают пули и, рикошетя, уходят в небо.

— Огонь! — командует лейтенант и делает выстрел.

Орудие подпрыгивает и чуточку отъезжает назад. Пороховой дым и облако пыли на доли секунды закрывают фашистский танк и всю высотку, но Васнецов знает, чувствует всем существом своим, что выстрел удачный.

Когда дым рассеялся, орудие и весь расчет уже были в укрытии.

Над островком забушевали разрывы снарядов. Несколько немецких пулеметов длинными очередями били по нему. Мины ложились все ближе и ближе.

«Где же наши? Что молчат?» — тревожно думал лейтенант.

Как бы в ответ на его мысли передний край немецкой обороны накрыли разрывы — заработала советская артиллерия. Гитлеровские пулеметы потихоньку замолкли. Высоко в небе пронеслись тяжелые снаряды, и где-то далеко прогремели глухие разрывы. Минометный обстрел закончился. Установилась напряженная тишина.

— Все живы? — крикнул Васнецов.

— Живы, живы! — донеслось из соседних окопов.

— Левонян, как дела? Раненая рука сильно болит?

— Ничего, терпеть можно.

Прошло совсем немного времени, и гитлеровцы опять начали интенсивный обстрел. Затрещали пулеметные очереди, стали рваться мины и снаряды. И все это — против одного орудийного расчета.

Ответный огонь советской артиллерии на время вынудил фашистов замолчать. Короткая передышка — и опять все сначала.

Казалось, огненным схваткам не будет конца. Так, в налетах артиллерии, в пулеметных очередях, в свисте пуль и снарядов прошел вечер. Наступила ночь. Но Васнецов не спал. Гитлеровцы время от времени с различным интервалом вели артиллерийский огонь по отдельным участкам болота, надеясь накрыть артиллеристов. В предутренней мгле вывел лейтенант своих артиллеристов в расположение батареи…

Уже вечером, когда Васнецов, хорошо выспавшись, пил у комбата чай, Портянов спросил у него:

— А ты, Коля, знаешь, сколько времени вел бой станками?

— Нет… Не засекал. Не до того было, — чистосердечно признался.

— Полторы минуты, Коля. А ведь обещал за одну минуту управиться.

— В следующий раз, Ваня, управлюсь за минуту.

— Добро. Слушай, Батя вначале хотел взгреть тебя за идею, мол, не своим делом занимаешься, да и меня сбиваешь, но вступился начальник штаба полка. Он в тебе души не чает. Говорит Бате: «Григорий Митрофанович, как чирьи на энном месте, эти танки у нас. Васнецов дело предлагает». А теперь награда тебе выходит.

— Брось, Ваня, какая тут награда. Для дела нашего общего старался.

— Нет, нет. И не говори. Буду ходатайствовать.

Отзвенел соловьиными трелями май, отшумел метелью цвет тополя. Вступило в свои права лето. Воины догадывались: вот-вот фронт двинется вперед; у пехотинцев произошла смена — первый признак предстоящих боевых действий; на соседнем участке обороны проведена разведка боем.

Командир полка был в приподнятом настроении.

— Ну вот, товарища, пробил и наш звездный час, — говорил подполковник. — Сегодня получена боевая задача.

Данильченко поэтапно ознакомил офицеров с планом действий стрелковой дивизии, которую полк будет поддерживать в предстоящем прорыве обороны противника, обратил внимание на систему прикрытия танкоопасных направлений.

— Конкретно задача будет поставлена в приказе, — произнес Данильченко. — Начальник штаба над ним работает. Как будет готов, сразу же доведем до вас.

После совещания командир полка пошел на огневые. Расспрашивал командиров орудий, наводчиков, номеров расчета о целях, которые предстояло уничтожить в ходе прорыва.

Утром 24 июня 1944 года гулкий залп возвестил о начале артиллерийской подготовки. Радостно было ощущать возросшую мощь армии. Огневой смерч вздыбился над позициями противника. В радиусе двух километров сотрясалась земля. Артподготовка закончилась массированным залпом гвардейских минометов. Стрелковые подразделения поднялись в атаку.

— Пошла-поехала царица полей, — пробасил сержант Попов. — Скоро двинем и мы, товарищ лейтенант.

— Скоро, Ваня, скоро, — подтвердил Васнецов.

Батареи полка, поддерживавшие стрелковые батальоны, спустя десять минут снялись с огневых позиций и перекатами стали перемешаться вслед за пехотой. Важно было не дать противнику опомниться. Грохот орудий, минометов, рев двигателей машин слились в сплошной гул. Активно работала наша авиация.

Лесисто-болотистая местность сдерживала продвижение. К вечеру, несмотря на то что противник особого упорства не проявлял, удалось продвинуться не более чем на пять километров. Противник подготовил к обороне выгодные рубежи. Приходилось сосредоточивать артиллерию, танки и прорубать огнем путь пехоте.

Стрелковая цепь миновала разрушенные инженерные сооружения врага. Вскоре сюда подошел второй эшелон полка в предбоевом порядке. И тут по колонне стеганула очередь из бронеколпака. Стрелковые роты оказались как на ладони. Пулемет противника в какую-то минуту прижал бойцов к земле.

Возможно, огневая точка врага наделала бы и больше бед, не окажись неподалеку батарея старшего лейтенанта Павла Волкова. Офицер поставил два орудия на прямую наводку. Расчеты повели огонь по бронеколпаку. Потребовалось четыре выстрела, чтобы заставить вражеский пулемет замолчать.

Пехотинцы бросились к разрушенной огневой точке. Вслед за ними последовал и Волков. Когда подбежали, увидели неприглядную картину. Прикованный цепью к стене колпака пулеметчик лежал ничком.

— Смертник! — невольно произнес один боец.

— Ну и зверюги! — добавил другой. — Что с человеком сделали!

Герой Советского Союза П. С. Волков.

На второй день наступления 530-й артполк влился в конно-механизированную группу генерал-лейтенанта И. А. Плиева. Дозаправили бронетранспортеры горючим, получили боеприпасы и убыли в район сосредоточения. Конно-механизированная группа была введена в прорыв на стыке 65-й и 28-й армий. С воздуха ее надежно прикрывала авиация. Продвижение шло успешно. Там, где противник оказывал сопротивление, вступали в дело батареи полка — огнем прямой наводки прокладывали дорогу конникам. Через сутки, 26 июня, вышли к реке Птичь в районе поселка Глуска. Не теряя времени, приступили к форсированию реки. Кавалеристы преодолевали водную преграду вброд, танкисты и артиллеристы — по наведенному саперами мосту. Фашисты стремились помешать переправе, но ничего у них из этого не вышло. Передовой отряд конников, преодолев реку, ударил во фланг противнику. Гитлеровцы, боясь окружения, отошли.

На ближних подступах к Глуску с подготовленных заранее позиций гитлеровцы повели плотный ружейно-пулеметный огонь. Конники вынуждены были спешиться и залечь в невысоком березняке. С подходом батарей 530-го полка атака возобновилась. Но продвинуться удалось метров на сто пятьдесят, не больше; противник начисто скосил первую цепь, новую атаку пришлось начинать при поддержке бронетранспортеров. Видя, что советских воинов не остановить, враг в злобе поджег город. Деревянные дома вспыхнули, словно порох. Горько было смотреть на пожарище. Конники рванулись навстречу свинцовой метели. Сдержать их натиск было невозможно. Пощады вражеским факельщикам не было ни в населенном пункте, ни за его пределами.

И вновь — марш. Проселочные и лесные дороги завалены фашистской техникой; по обочинам автомобили, бронетранспортеры, орудия различных систем и калибров… Васнецов смотрел на все это и вспоминал сорок второй, отход к Черному морю. «Труден он был, но мы не бросали оружие и технику, — с гордостью думал Николай, — берегли как могли».

Путь пролегал через леса и болота, по берегам речушек и озер. Передовой отряд сопровождали партизаны. В голове полка шла батарея Ивана Портянова. Это опытный офицер, не раз меченный свинцом, умелый командир. Потому его подразделению и доверено идти первым; местность лесисто-болотистая, всякое можно ожидать, хотя впереди только что прошли кавалеристы.

Преследование врага, да еще такое стремительное, всегда таит неожиданности, как ни стараешься все предусмотреть.

Дорога петляет меж сосен и елей, высоток и холмов, то уходя в распадки березняка и осинника с зарослями камыша, то вновь взбираясь на взгорок. По сторонам мелькают озера и лесные заводи.

Портянов нагибается к водителю бронетранспортера Чернову.

— Ваня, прибавь обороты, скорость не выдерживаем.

Двигатель бронетранспортера взял высшую ноту. Впереди небольшой подъем, у самого подножия которого валун. Водитель начал объезжать его, и тут прогремел мощный взрыв. Машину подбросило. Бронетранспортер завалился на бок. К счастью, Чернов остался жив.

Двигавшаяся следом машина остановилась. Командир расчета старший сержант Фадеев открыл дверцу и спрыгнул на землю. Вслед за ним — Петр Кириченко, Владимир Григорьян и Павел Комлев. Бойцы бросились к месту взрыва. Глазам их открылась огромная дымящаяся воронка с рваными краями. Рядом лежал бронетранспортер с дырой в днище. Орудие взрывной волной отбросило метров на десять назад. Двигатель машины охватило огнем.

— Командир! — первым пришел в себя старший сержант Фадеев. — Ребята, Портянов там…

Фадеев рванул дверцу кабины раз, второй — не подалась.

— Заклинило, — прохрипел Илья. — Лом нужен.

Подбежали разведчики, кто-то поддел ножом замок, и он не выдержал. Дверца подалась. Фадеев и Кириченко подняли Портянова с сиденья и отнесли в сторону. И тут взорвался бак с горючим, машину охватило огнем.

— Не задело никого? — обвел подчиненных взглядом Фадеев.

Он склонился над Портяновым. Щеку офицера наискось перебороздила рваная рана, из нее пульсировала алая кровь.

— Товарищ старший лейтенант, товарищ старший лейтенант…

Портянов молчал. Сержант рванул ворот его гимнастерки и приник ухом к груди. Биения сердца не услышал. Донесся пронзительный женский крик:

— Ваня… Ваня!

Это подбежала санинструктор батареи Люба Голубева.

Девушка оттолкнула Фадеева и распластала руки на груди Портянова.

— Нет, не может быть, Ваня… Нет, нет… Ваня, Ванечка… Очнись же… очнись, родной ты мой!

Они встретились на фронте. В двадцать лет любовь приходит, несмотря на голоса орудий. Не обошла она и Любу с Иваном. Хотя они и скрывали свои чувства от окружающих, все поговаривали, что вот-вот поженятся. Некоторые осуждали их: мол, не время думать о женитьбе. Но люди постарше улыбались. «Жизнь есть жизнь!» — говорили они. Да, любовь не подвластна ни боям, ни смерти. Это может развести людей, но не в силах погасить возникшего пламени сердец.

Люба упала на грудь Ивану и зашлась в рыданиях. Батарейцы, потупясь, смотрели в землю, словно были виноваты в смерти командира.

Никто не решался успокаивать Любу. Рассудили: «Пусть выплачется, выплеснет свою боль». Подъехал Данильченко, опустился на колено рядом с девушкой, тяжело вздохнул, дотронулся до ее плеча и произнес глухо:

— Люба!

Она подняла на Данильченко невидящее, в слезах глаза.

— Как же мне теперь быть, Батя? Как? Я ведь Ивана…

— Знаю, что любила, дочка. Война…

— Не могу я! Не могу, Батя! Пусть бы и меня вместе с ним…

— Да как ты смеешь такое говорить, Люба? — Данильченко приподнял девушку за трясущееся от рыданий плечи. — Не смей и думать об этом! Не смей, слышишь? Нам жить, жить нужно, чтобы эту вот погань, которая убила твоего Ивана, гнать с родной земли.

…Портянова похоронили вместе с павшими бойцами. Прогремел прощальный салют. Люба задержалась на могиле. Командир попка оставил ей свой вездеход и охрану во главе со старшиной батареи Плицем, предупредив бойцов:

— Смотрите в оба. Бродят разбежавшиеся по лесам фашисты, наскочат ненароком. Ее не беспокойте.

В тот же день Васнецов вступил в должность командира батареи.

Рейд конно-механизированной группы продолжался. В ходе него войскам помогали партизаны: показывали дорогу, участвовали в боях. Маршрут пролегал по чудесным местам. Девственные леса, озера, реки.

После воссоединения западных областей Белоруссии с БССР край преобразился. В прошлом уездный город, Барановичи стали областным центром; здесь появились новые учреждения, крупные предприятия. Война прервала мирную жизнь. Вскоре эти земли оказались под пятой врага. Мужественный народ не склонил головы перед гитлеровскими захватчиками, повел против врага свою войну — партизанскую.

Гитлеровцы цеплялись за естественные рубежи. То и дело приходилось разворачиваться и помогать огнем конникам, Особенно возросло сопротивление противника на ближних подступах к Барановичам. Это и понятно, С потерей этого города враг лишался узла железных и шоссейных дорог. Фашисты обрушили на советских воинов снаряды, мины, не говоря уже о плотном ружейно-пулеметном огне. Расчеты на руках выкатывали орудия в цепи конников, в упор уничтожали огневые средства противника. Грохот стоял такой, что закладывало уши. Враг не хотел без боя уступать и пяди земли. И чем ближе продвигались к городу, тем сильнее становился натиск фашистов.

При подходе к железной дороге из-за насыпи появились немецкие танки и открыли по наступающем огонь. Эскадрон залег. Дорога была каждая минута. Ближе других оказался к танкам взвод лейтенанта Косицына. Иван не растерялся, подал команду: «К бою!». Счет пошел на секунды. Кто первым выстрелит — фашистские танкисты или расчеты взвода?

— Быстрее, быстрее, — кусал лейтенант губы. Холодок озноба полз по спине.

Выучка и нервы советских солдат оказались крепче. Из стволов орудий почти одновременно плеснуло пламя. Один из немецких танков дернулся и боком пополз в канаву.

— Готов! — выдохнул Косицын.

Тугая волна бросила Ивана на землю, в уши ударило тяжелым и жарким. Немного погодя Косицын начал подниматься и тогда услышал голос младшего сержанта Ивана Рюмина:

— Товарищ лейтенант, смотрите. — Командир отделения связи показывал рукой в сторону железнодорожного переезда, из-за которого выкатились бронетранспортеры.

Косицын повернулся к ближнему орудию.

— Васев, по танку! По танку — огонь!

Лейтенант тут же метнулся к другому расчету и опять скомандовал:

— Второе орудие — по бронетранспортерам!

Ухнуло первое орудие. Мимо! Второе — тоже…

— Черт!.. — выругался Васев. — Ребята, ну что же вы?!

Лишь после третьего выстрела танк загорелся. Незадолго до этого осколком фашистского снаряда были ранены заряжающей и подносчик снарядов.

Косицын отер ладонью лицо, разбитое в кровь во время падения, позвал:

— Васев, давай по бронетранспортерам.

Вражеская пехота к этому времени успела соскочить с машин и сближалась с поредевшей цепью конников.

— Огонь! Огонь! — яростно командовал лейтенант.

Снаряды ложились точно, вырывая из вражеской цепи сразу по нескольку человек. Но опьяненные угаром атаки фашисты продолжали сближаться. Казалось, еще две-три минуты — и дойдет до рукопашной. Вдруг гитлеровцы остановились и повернули назад. Только тут Косицын заметил подоспевшую густую цепь конников. «Вот почему попятился враг», — улыбнулся лейтенант. Земля вдруг качнулась у него под ногами: давала себя знать контузия, но он усилием воли удержался на ногах.

Не менее ожесточенные схватки с врагом происходили и на других участках. На счету батарей Григория Чигрина, Василия Дикарева числилось немало уничтоженных целей противника. Отличились и разведчики. Они своевременно предупредили батареи о контратаке танков противника.

Кольцо вокруг Барановичей сжималось все туже и туже. Соединения конно-механизированной группы и подошедшие стрелковые дивизии продолжали теснить противника. Следуя в боевых порядках конников, 530-й артиллерийский на плечах отходящего противника ворвался в город.

Приказом Верховного Главнокомандующего личному составу полка была объявлена благодарность. Состоялся митинг. Его открыл заместитель командира полка по политической части подполковник Синельников. Отметив героизм солдат и офицеров, он предоставил слово командиру полка.

— Наши боевые дела оценены высоко, — начал Григорий Митрофанович. — Это большая честь. Спасибо вам, друзья! Спасибо, родные!..

Подполковник передохнул, окинул всех взором и продолжил:

— Не могу не поделиться с вами еще одной вестью. Получена телеграмма. Командование представило полк к почетному наименованию «Барановичский».

Голос командира полка потонул в радостных криках «Ура!», «Даешь Белоруссию!», «Смерть фашистским оккупантам!» Секретарь партийного бюро полка майор Федор Галкин, старшие сержанты Илья Фадеев и Вайк Левонян в ответ на благодарность Верховного Главнокомандующего призвали однополчан сильнее бить врага.

Разворачивалась Люблин-Брестская операция, перегруппировывались войска. Полк вновь вошел в состав 28-й армии генерал-лейтенанта Лучинского. В один из дней в полк прибыл командующей артиллерией армии. Генерал-майор поздравил личный состав с успехами, передал благодарность от командарма за отличные боевые действия в боях.

— Генерал Плиев не хотел вас отпускать. Уж больно вы ему пришлись по сердцу. Особенно в последних боях. — Генерал обернулся к Данильченко: — Григорий Митрофанович, подготовьте наградные на всех отличившихся в боях за Барановичи. Плиев приказал.

Поддерживая огнем 162-й стрелковый полк 54-й стрелковой дивизии, гвардейцы достигли рубежа Парасьяны — Обуж, где противник заранее подготовил оборону. После получасовой артподготовки вражеская пехота пошла в атаку, однако вскоре вынуждена была залечь. Батареи 530-го полка выдвинулись в боевые порядки стрелков. Началась огневая дуэль. С открытых позиций расчеты уничтожали доты и дзоты противника, пулеметные площадки, позиции минометчиков. Упорство гитлеровцев было сломлено. Советские войска устремились на Свислочь и Пружаны.

В эти дни Военный совет обратился к личному составу армии: «Скорее очистить от оккупантов Советскую Белоруссию, восстановить границу СССР, разгромить фашистского зверя и добить в его собственной берлоге!» Впереди был Западный Буг, на правом берегу которого раскинулся один из древних городов нашей Родины — Брест.

Воины знали, что Брест принял первый удар фашистов. Однако им еще не было известно о многодневной самоотверженной борьбе его защитников. Спустя годы весь мир поразится несгибаемому мужеству бойцов и командиров 42-й и 6-й стрелковых дивизий, вместе с пограничниками встретивших натиск превосходящих сил противника. Люди с гордостью назовут майора П. М. Гаврилова, капитана И. Н. Зубачева, полкового комиссара Е. М. Фомина и других героев.

Оборона Брестской крепости — пример стойкости и мужества советских воинов. Они свершили поистине легендарный подвиг во имя Родины, отдали за нее жизнь.

О героях Брестской крепости сложены песни, написаны книги. В 1965 году крепости присвоено почетное звание «Крепость-герой».

А тогда, в сорок четвертом, предстояло отбить у врага город-крепость. Настроение у всех было приподнятое. Еще бы! За Брестом — Западный Буг, граница! В траншеях и землянках, на фронтовых дорогах мечтали о дне, когда враг будет выброшен за пределы родной земли. Сбывалась заветная мечта.

Во время короткой передышки перед штурмом города на огневую позицию прибыл боец стрелкового полка, который поддерживали артиллеристы.

— Ребята, радость-то какая! — начал невысокий паренек в перепачканном землей обмундировании. — Выбрасываем фрицев из моей Белоруссии! Попили гады родной кровушки.

Боец передохнул. Лицо его посуровело…

— Батьку они моего, маму, сестер порешили. — И заскрипел зубами. В голубых глазах появились едва заметные на солнце слезинки. — Пришла расплата.

— Крепись, мы — солдаты, — встал комсорг полка Марк Спитковский. — Даешь Брест!

— Даешь, даешь! — разнеслось по лесной поляне. — Вперед, на Брест! Выбросим фашистскую нечисть за пределы Родины! Уничтожим врага!

Люблин-Брестская операция длилась недолго, но по своему накалу была одной из самых ожесточенных. Фашисты дрались фанатично, цеплялись за каждый клочок земли. Сутками не смолкала канонада. Гарь разъедала глаза, трудно было дышать. Однако батарейцы держались. Единственным желанием каждого было — скорее освободить Белоруссию. На щитах, на снарядах выделялись надписи: «Даешь Брест!», «Даешь Белоруссию!» В боевых листках призывы: «Воин! Выбросим врага за пределы Родины!»

Во время кровопролитной схватки с врагом на батарее старшего лейтенанта Василия Дикарева кончились боеприпасы. Фашисты обошли огневую с трех сторон. Расчеты отбивались от контратаковавшего противника, ведя огонь из орудия, гранатами. К батарее оставался один путь — по не проверенной саперами лощине.

— Нельзя ждать, товарищ старший лейтенант, — сказал водитель бронетранспортера. — Там ребята кровью истекают. Проскочу!

Солдат доставил боеприпасы на огневую. Недалеко от крепости из железобетонного укрытия фашисты ружейно-пулеметным огнем прижали к земле стрелковую цепь. На руках расчеты взвода лейтенанта Ивана Косицына выкатили орудия и в упор расстреляли огневую точку противника. Путь пехоте был расчищен.

Фашисты поняли, что город не удержать, и приступили к эвакуации — вначале тыловых учреждений, а потом и войск. На фронте они пока продолжали драться отчаянно. Тем не менее судьба города-крепости была решена. Брест был взят.

В руки советских войск попали богатые трофеи. Разведчики разыскали больше десяти бронетранспортеров «Скаут-кар». Такие же были и в полку.

— Братцы, что же это! — развел руками шофер взвода управления полка красноармеец Владимир Товстюк. — Откуда у фрицев машины наших союзников?

— Откуда? Слышал, небось, союзников фашисты поколотили во Франции. Вот и прихватили себе «Скаут-кары».

Все обернулись на голос. Неподалеку стоял подполковник Синельников.

— Видно, туго у Гитлера, раз трофеи начал применять на фронте.

Батареи полка подошли к реке. С противоположного берега фашисты вели огонь. Пехота уже приступила к форсированию водной преграды. Развернувшись к бою, открыли огонь по фашистам.

Тем временем офицер разведки полка Юрий Садовский с разведчиками Тишкиным и Исаченко вплавь преодолели Западный Буг. На противоположном берегу группа столкнулась с гитлеровцами. Завязалась перестрелка. Разведчикам удалось прорваться через заслон. Садовский выяснил обстановку, нанес ее на карту и вернулся назад.

В этот же день 530-й полк поступил в оперативное подчинение 20-го стрелкового корпуса, выдвинулся в район Челеево и приступил к форсированию водной преграды.

За рекой оказалось немало окруженных фашистских войск. Гитлеровцы стремились вырваться. Советские войска мешали этому. Батареи полка занимали боевой порядок попарно. Это давало возможность хорошо взаимодействовать между собой при уничтожении танков и пехоты противника.

В середине августа полк занял огневые позиции на западной окраине села Вулька-Сулейовска с задачей с утра сопровождать огнем наступающее танки и пехоту. Однако с рассветом, используя сильный туман, противник предпринял контратаку. Стрелковые полки дивизии не выдержали и начали отходить. На выручку им поспешили артиллеристы. Общими усилиями остановили фашистов. Стрелки били по автоматчикам, артиллеристы — по танкам и штурмовым орудиям. Гитлеровцы не выдержали плотного огня, отошли. Вскоре к месту боя подоспели танкисты. После короткой артподготовки советская пехота при поддержке танков двинулась в атаку. Населенный пункт был очищен от захватчиков.

В донесениях заместителя командира полка по политчасти подполковника Синельникова отмечалось:

«В бою по прорыву обороны немцев в районе села Вулька-Сулейовска расчет командира орудия сержанта Милашина Константина Ивановича, наводчика младшего сержанта Задорожного Ивана Тимофеевича ночью подкатил пушку к переднему краю на 150 метров и завязал бой со штурмовым орудием «фердинанд». В этой дуэли победителем вышел расчет Милашина…»

«Расчеты орудий коммунистов старших сержантов Васева Семена Кирилловича и Фадеева Ильи Константиновича огнем прямой наводки с первых выстрелов уничтожили две противотанковые пушки противника с прислугой, три станковых пулемета с расчетами, рассеяли и уничтожили до 40 немцев…»

На войне не обходится без потерь. Многие были ранены и в тех боях: старший лейтенант Волков, номера орудийных расчетов красноармейцы Лысун, Павлов, Якупов и Андрющенко.

Наступая, полк вышел к реке Нарев. Здесь был получен приказ: совершить марш и сосредоточиться в районе деревни Хуцки, севернее Кобрина.

Герой Советского Союза И. Т. Задорожный.

Накануне состоялось вручение орденов и медалей. Старшие сержанты Василий Лукошкин и Сергей Гуськов удостоились ордена Красного Знамени, капитан Григорий Чигрин и старший лейтенант Николай Васнецов — ордена Отечественной войны II степени, командир пятой батареи старший лейтенант Андрей Борисенко — ордена Красной Звезды. Награды получили и другие герои минувших боев.

ВОСТОЧНАЯ ПРУССИЯ

В предместье Варшавы — Праге 530-й полк простоял несколько дней. После многодневных боев воины с удовольствием помылись в бане, постирали обмундирование, подремонтировали материальную часть. На чистых простынях, не тревожимые бомбежкой и орудийным грохотом, отоспались. На дворе стояла осень. Деревья оделись в пурпурный наряд, но пока было по-летнему тепло, мягко светало солнце. Местные жители рассказывали, что такой хорошей погоды давно не выдавалось. Бойцы смотрели на осенние краски, вспоминали родные края.

— О таком времени в наших местах говорят: день — год кормит, — глядя на поляков, свозивших сохранившиеся остатки урожая, говорил старший сержант Илья Фадеев. — Бывало, работаешь в поле, и ни сон, ни усталость тебя не берут. А как же иначе? — И со вздохом: — Как там теперь жена с детишками управляется? Скорее бы уж кончить войну.

— Скорее бы, — в тон вторил ему старший сержант Иван Веремеевский. — И по домам! Заждались нас, ох заждались!

В один из дней солдатский телеграф принес весть о предстоящей передислокации. Пошли разговоры, расспросы: что да куда? Толком никто ничего сказать не мог. Были лишь предположения и догадки. Начальник штаба подполковник Николай Михайлович Иванов держал карты нового района в сейфе, но недаром говорят, шила в мешке не утаишь. Разговоры о скором перемещении в Восточную Пруссию не сходили с уст.

В начале октября 1944 года был получен приказ: форсированным маршем двигаться в литовский поселок Иодуппе. Теперь все знали точно: предстояло действовать в Восточной Пруссии.

Восточная Пруссия — форпост германского милитаризма. Отсюда осуществлялись планы захвата и порабощения соседних народов. Не раз эта земля использовалась в качестве плацдарма агрессии против Польши и России. Из Восточной Пруссии в первую мировую кайзеровские войска двинулись на Прибалтику, а в 1918 году — против молодой Советской республики.

Из политдонесений, сообщений газет и радио было известно: за годы второй мировой войны на территории Восточней Пруссии фашисты создали сеть концентрационных лагерей, в которых томились сотни тысяч ни в чем неповинных людей разных национальностей.

К тому времени значение Восточной Пруссии как военно-промышленного района и основной продовольственной базы Германии возросло. Теснимые советскими войсками из оккупированных стран Европы, гитлеровцы потеряли многие источники сырья. Нацистская верхушка намеревалась сохранить восточно-прусские земли с находившимися на них машиностроительными предприятиями, заводами, производящими военную технику. Было ясно: за Восточную Пруссию предстоят трудные бои. Передислоцировалась вся армия. Она входила теперь в состав 3-го Белорусского фронта, командовал которым генерал армии И. Д. Черняховский.

Погожим октябрьским днем двинулись в путь. С первых километров держали приличную скорость. Дороги были хотя и разрушены частично, но в основном асфальтированы. Приятно освежал теплый ветерок. То и дело попадались польские крестьяне, свозившие солому, картошку, свеклу. Обстановка и время позволяли бойцам окинуть взглядом здешние места, сравнить их с родными краями.

— Не тот коленкор, — обронил водитель Чернов. — Не нашенский.

Понять его было нетрудно. Даже пожилые бойцы привыкли видеть обширные колхозные и совхозные поля, успели забыть единоличные наделы.

— Бывало, выйдешь в поле, глянешь на колосящейся клин, а он до самого горизонта, — разговорился на одном из привалов наводчик орудия ефрейтор Семен Мальцев. — Сердце застучит от радости. Вот оно, счастье, твое счастье! В колхозе — полные амбары зерна, на скотном дворе разная живность, в доме — достаток. Живи себе в довольстве!

Литва встретила батарейцев моросящем дождем. Похолодало. Пришлось надеть шинели.

Перед воинами открывались непривычные взору картины. Хутора, поселки, небольшие городки — почти все целы. На лугах пасутся коровы, овцы; на озерах и прудах много гусей и уток. Раньше все больше попадались пожарища. Видно, война обошла эти места стороной.

В конце октября батареи старшего лейтенанта Василия Дикарева и капитана Григория Чигрина заняли огневые позиции в районе Хорнбрун; старшего лейтенанта Васнецова и капитана Павла Волкова — юго-западнее Юдена; старшего лейтенанта Андрея Борисенко — западнее Петляушкен; старшего лейтенанта Николая Соловаря — в районе Майцкунен. Штаб полка расположился в небольшом, утопающем в зелени населенном пункте Юден.

Приступили к инженерному оборудованию местности: оборудовали блиндажи, траншеи и ходысообщения, укрытая. Работали в темное время суток. Днем передний край замирал. В полку соблюдалась строжайшая маскировка.

После ночных работ обычно часа четыре отдыхали, приводили себя в порядок и приступали к занятиям. Офицеры изучали передний край противника, продумывали взаимодействие со стрелковыми подразделениями, солдаты осваивали материальную часть, отрабатывали систему ведения огня. В батареях и взводах проводились беседы, коллективные читки газет, прослушивания радиопередач.

В свободное время обсуждали фронтовые новости, писали письма родным и близким. Человек всегда человек. Дома он оставляет частичку сердца.

Как-то старший лейтенант Васнецов (теперь комбат) зашел в землянку взвода управления. Бойцы приводили себя в порядок: одни брились, другие умывались, третьи чинили обмундирование. Слышались шутки, смех, подначки. Вниманием товарищей завладел недюжинной силы человек Адут Халилунов. (Он на спор под одобрительные возгласы батарейцев вытащил из окопа орудие.)

Адут Лукманович — москвич. По своей первой профессии он был извозчик. Наперечет знал улицы и переулки столицы и сотни связанных с ними историй, былей и небылиц.

— Это о нас, извозчиках, поет Утесов, — с гордостью говорил он и обыкновенно мягко произносил слова известной песни:

Халилунов часами мог рассказывать о родном доме. Вот и теперь, проворно орудуя иглой (ночью, перетаскивая орудия на новую позицию, разорвал бриджи), он вспомнил мирную жизнь.

— Бывало, в воскресенье разбегутся ребятишки гулять. Зейнаб придет из кухни — разрумянившаяся, довольная. Начинает рассказывать о соседях. А я как бы про себя говорю: «Не пойти ли мне в город? Пивком побалуюсь, да и мужик я вроде в силе». Вижу, жена шасть за шкаф и тянет грудным голосом: «Когда ты, ирод, насытишься, боров окаянный?»

Взрыв хохота заглушил слова Халилунова.

— Ну и дает! — крутанул головой старший сержант Васев. — Тонко подошел!

А Халилунов как ни в чем не бывало:

— Ну, значит, потом Зейнаб приносит загодя припасенную бутылку пива. После идем семьей в город. Чего еще нужно мужику в моем возрасте?

Шутки, конечно, все это. Но без них тяжелей был бы лихой солдатский быт. Да и хмурый, угрюмый боец — не боец.

Противник заранее готовил Восточную Пруссию к обороне, особенно в последние месяцы, когда гитлеровская верхушка поняла, что крах в войне неминуем. Начались интенсивные работы по совершенствованию системы долговременных укреплений. Местность была очень удобная для этого: многочисленные холмы и озера, болота и реки, каналы и лесные массивы позволяли надежно прикрывать промышленный район.

Из разведданных было известно: с осени противник модернизировал старые укрепления, создал полевую оборону, в систему которой вошли Ильменхорстский, Летценский, Алленштейнский, Хейльсбергский и Торуньский укрепрайоны, а также старинные крепости. Использовались прочные каменные строения многочисленных фольварков и крупных населенных пунктов, связанных между собой хорошо развитой сетью шоссейных и железных дорог. Говорили, что в городах Шталлупенен, Гумбиннен, Инстербург, Беляу, Фридлянд, Прейсиш-Эйлау, Кёнигсберг и других даже подвалы были подготовлены для стрельбы из орудий и пулеметов.

Населению Восточной Пруссии внушалось: русские будут уничтожать всех или ссылать в Сибирь. Старики и подростки, способные носить оружие, зачислялись в фольксштурм. Геббельсовская пропаганда твердила: если все население станет на защиту своих земель, проявит присущую нации стойкость, русские не прорвутся.

Понимая сложность предстоящей задачи, советские воины продолжали изучать передний край противника, совершенствовали огневую выучку, сколачивали подразделения. В эта дни в полк часто приезжали представители штаба артиллерии, политического отдела 28-й армии. Почти ежедневно бывали в батареях командир полка подполковник Данильченко, его заместитель по политической части подполковник Синельников, начальник штаба полка подполковник Иванов, офицеры штаба Зайков, Спитковский, Тепляков. Они помогали готовить личный состав к предстоящем боям.

В предновогодний вечер на огневую позицию батареи Васнецова прибыли подполковник Данильченко и старший лейтенант Спитковский. Днем выпал снежок. Командир и комсорг полка, любуясь обновленной природой, долго вслушивались в тишину переднего края.

— Николай Петрович, молчат фрицы, — повернулся к Васнецову подполковник Данильченко.

— Затаились, товарищ подполковник. Побросали ракеты и угомонились. Даже дежурные пулеметы не подают голосов.

— Надеются, что мы их не побеспокоим. Устал немец, устал. Однако будь начеку. Как с елкой для ребят?

— Есть, товарищ подполковник, елка, в батарейном блиндаже установили.

— Собери туда всех свободных от несения боевого дежурства.

Зашли в батарейный блиндаж. Пахло хвоей — разведчики выложили пол сосновыми и еловыми ветками. На походном столе разместилась аккуратная елочка. И хоть не было на ней игрушек, золотой и серебряной мишуры, она да еще невесть откуда взявшиеся свечи придавали помещению праздничный вид.

— Уютно! — похвалил командир полка.

— Чем богаты, товарищ подполковник…

— Ничего, расколотим фрицев — и заживем. По-настоящему заживем!

— Скорее бы…

— Понимаю тебя, Васнецов. Хорошо понимаю. Но ведь недаром говорится: каждому овощу свой срок. Сам видишь — идет подготовка, командование уточняет свои планы. Наше с тобой дело их выполнять. Вижу, что и бойцы все хорошо понимают. Оборудовали четыре огневые для стрельбы прямой наводкой, три — с закрытых позиций. Все сделано на славу!

Командир полка посмотрел на Спитковского.

— Комсорг, надо, чтобы все в полку знали о делах третьей батареи. Люди этого достойны.

— Будут знать, товарищ подполковник. Выпустим листок-молнию, расскажем о них на собраниях.

— Вот и добро! Дерзай, комсомолия!

В блиндаж вошел старшина батареи старший сержант Плиц, попросил разрешения у командира полка обратиться к Васнецову.

— Товарищ старший лейтенант, свободный от дежурства личный состав прибыл.

— Приглашай, Васнецов, хлопцев, — пробасил Данильченко. — Посмотрим, как вы тут подготовились к Новому году.

Батарейцы начали заполнять блиндаж и рассаживаться на пустых ящиках из-под снарядов. Взгляды солдат, сержантов и офицеров то и дело останавливались на елочке, по лицам пробегали едва заметные тени: то ли улыбка, то ли грусть. Воспоминания, ну да, конечно! Зеленая елочка навевала мысли об отчем доме, полузабытых на фронте мирных днях, когда собирались за праздничным столом. Григорий Митрофанович Данильченко улыбнулся чему-то своему и сказал, нарушив затянувшуюся паузу:

— Друзья мои! Чудесный сегодня вечер. Волею судеб мы оказались вдалеке от дома. Знаю, ваши мысли там, в родных краях, но у нас с вами есть и вторая семья — армейская. От ее имени, боевые товарищу, поздравляю вас с наступающем Новым годом!

Все зааплодировали. Григорий Митрофанович выждал, пока батарейцы успокоились, и продолжил:

— Предстоящей тысяча девятьсот сорок пятый год будет особым. Близок час нашей Победы! Путь к ней долог и труден. Гибель товарищей, друзей… Разрушенные города, сожженные села, слезы матерей, отцов, сестер и младших братьев…

Григорий Митрофанович вспомнил вехи пути, пройденного полком, схватки с врагом у Новороссийска, Сальска, Кущевской, под Ростовом, у Матвеева Кургана, на реках Миус и Молочная, под Большой Лепетихой, на Перекопском перешейке, под Барановичами, Брестом и Варшавой… Говорил просто, но каждое его слово западало в душу.

— Теперь стоим на пороге Восточной Пруссии, — продолжал Данильченко. — Перед нами задача — прорвать оборону врага. Фашисты долго готовили ее: мобилизовали имеющееся ресурсы, местное население для восстановления и постройки инженерных сооружений. Понастроено много и прочно. — Данильченко помолчал немного. — Знаю, нелегко будет нам. Но разве прежде было легко? Да никогда! Всегда мы, противотанкисты, находились на линии огня, в пекле боя.

Васнецов смотрел на взволнованные лица товарищей, и гордостью и радостью наполнялось все его существо. Гордостью за то, что прошли по трудным дорогам войны, радостью — что выпало счастье добивать врага в его берлоге.

Первые дни нового года прошли спокойно. Правда, время от времени передний край заполнялся канонадой. Артиллерия вела огонь по заранее намеченным целям или поддерживала действия разведчиков. Порой разгоралась контрбатарейная стрельба.

На огневых позициях было сосредоточено до полутора, а затем по два с половиной боекомплекта снарядов. Прибывало пополнение — в основном белорусы. Многие имели боевой партизанский опыт. Это, конечно, радовало.

В ожидании прорыва минула первая десятидневка. Состоялось делегатское комсомольское собрание с участием представителей стрелковой дивизии прорыва, которую 530-му полку надлежало поддерживать. Разговор шел очень конкретный, с учетом местности и решаемых стрелковыми частями задач. Всем, наверное, запомнились слова сержанта Константина Милашина. Он доложил о готовности расчета к выполнению боевой задачи, а в заключение заверил: «Добьем врага в его собственном логове!» Призыв горячо подхватили собравшиеся.

Под вечер 13 января был получен приказ на наступление. Батареям, предназначенным для уничтожения огневых точек противника, в ходе артиллерийской подготовки предстояло выдвинуть орудия на основные позиции.

В Прибалтике погода изменчива. Ночью ветер пригнал тучи и пошел дождь — мелкий, холодный. Снег начал покрываться наледью.

— Вот черт, — поскользнувшись, обронил лейтенант Федор Ренгач. — Как бы небесная канцелярия обедню нам не испортила.

— Все может быть, — в тон ему произнес Иван Косицын. — Но, думаю, что до гололеда дело не дойдет. Под теплым ветерком наледь растает.

— Твоими устами, Ваня, мед бы пить, — невесело улыбнулся Ренгач.

— Можно и квас.

— Довольно, ребята, препираться. Давайте лучше подумаем, как орудия на передовую доставить.

От запасных огневых позиций до основных — около полутора километров. Об использовании тягачей не могло быть и речи; привлечешь внимание противника — жди тогда артналета. Предстояло на своих плечах перемещать орудия по глубокому снегу. Дело это хотя и привычное, однако нелегкое — не раз придется умываться соленым потом.

— Выдюжим, впервой, что ли, — отозвался Ренгач. — Рассчитывать тут не на кого, кроме как на самих себя.

— Тогда приступим к делу, — сказал Васнецов.

Батарея начала выдвижение. На руках тащили орудия. Колеса вязли в глубоком снегу чуть ли не по самые ступицы. Но люди делали свое трудное дело. Каждый понимал: от него зависит успех завтрашнего боя. Сознание важности цепи удесятеряло силы, сплачивало всех.

Орудие Семена Васева провалилось в запорошенную снегом воронку из-под авиабомбы. Начали его вытаскивать. Наличных сил явно не хватало, хотя в расчетах подобрались ребята один к одному.

— Эх, Халилунова бы сюда!

— Кто там меня вспоминает? — послышался из темноты голос Халилунова.

Адут, пробегая мимо, услышал свою фамилию и поспешил на выручку.

— А ну, братцы, взяли! — приглушенным баском начал он, упираясь ногами в скос земли.

Бойцы поднатужились, орудие качнулось и на солдатских плечах и руках поползло к краю воронки. Халилунов продолжал:

— Еще, ребятки! Еще немного, еще чуть-чуть! Пошла, поехала, милая!

Общими усилиями орудие вытащили. Вытирая вспотевшие лица, номера расчета с наслаждением вдыхали ночной воздух. Командир орудия Васев положил руку на плечо Халилунова:

— Спасибо тебе, браток, выручил! Наши сегодняшние фронтовые считай своими.

— Ну вас, — отмахнулся Халилунов и, набросив на плечи полушубок, побежал догонять своих.

К рассвету батареи благополучно выдвинулись к переднему краю. Плотная пелена тумана по-прежнему укрывала округу. Все ждали начала артподготовки, но ее не было, хотя и миновало назначенное время. Напряжение достигло предела.

— Всегда так, — донесся до Васнецова из ячейки голос командира взвода управления лейтенанта Ивана Акасимова. — После покоя, тишины жди подвоха.

— Ты это о чем, Иван Николаевич?

— Да все о том же. Удалось скрытно и без потерь выдвинуться. Теперь вот туман мешает.

Наконец началась артподготовка. Советские орудия обрушили на позиции противника сотни тонн металла. С каждой минутой огонь усиливался. В дело включилась артиллерия армии, корпусов, дивизий, полков. Настал черед и орудий прямой наводки.

— Огонь! — продублировал команду телефонист.

Земля раскалывалась от разрывов. Вражеские позиции закрыло всплесками огня и клубами дыма. Над ними взлетали бревна, комья земли и снега. Снаряды разных калибров кромсали инженерные сооружения гитлеровцев. От грохота заломило в ушах.

— Несладко фрицам приходится. Ох несладко!

Обернувшись, Васнецов увидел Акасимова, согласно кивнул ему. Он и не предполагал, что такое количество артиллерии стянуто к месту прорыва. Даже здесь, чуть ли не в километре от первой немецкой траншеи, под ногами вздрагивала земля, а каково было фашистам там, где все рушилось и горело. В этом огненном смерче трудно было уцелеть.

В дело включались все новые силы артиллерии. Последние минуты обработки переднего края гитлеровцев были особенно напряженными. По фашистам наносили удар гвардейские минометы.

Еще не смолкли залпы «катюш», а над обороной гитлеровцев зависла советская авиация. Двигаясь волнами, штурмовики сбрасывали боевой груз на позиции противника. Затем артиллерия принялась долбить врага в глубине его обороны.

В ходе артподготовки неплохо работали орудия прямой наводки батарей полка. Расчет старшего сержанта Ильи Фадеева уничтожил закопанный танк и бронетранспортер, старшего сержанта Давида Хайткина — противотанковую пушку врага.

Успех сопутствовал всем подразделениям полка.

Под грохот канонады поднялись в атаку стрелковые батальоны. Ответных выстрелов не последовало. Передний край гитлеровцев оказался настолько перепаханным снарядами и бомбами, что живого места на нем не было.

Вскоре в тыл потянулись группы пленных. Немолодой унтер-офицер, обхватив голову руками, причитал: «Капут… Капут… Капут…» Старший лейтенант Васнецов, провожая его взглядом, невольно вспомнил первые бои, в которых ему довелось участвовать, довольные лица фашистов, их похвальбу о скорой победе.

Противник попытался оказать сопротивление в глубине обороны.

На одном из направлений стрелковой роте преградило путь штурмовое орудие противника. Расчет сержанта Василия Галая вступил с ним в единоборство. Снаряд угодил в боеукладку немецкого штурмового орудия. На воздух взлетели ящики, куски железа. Пехотинцы, ликуя, двинулись вперед.

Тем временем бойцы расчета соседнего орудия заставили замолчать вражеский пулемет. Геройски действовал наводчик сержант Константин Милашин. Он не раз отличался в боях смелостью, находчивостью, сноровкой. Товарищу учились у него поражать цель с первого выстрела.

Накануне прорыва Милашина приняли в партию. Коммунисты батареи немало хорошего сказали о нем. Взял слово и Константин.

— Скоро мы пойдем в бой. Ваше доверие оправдаю. Буду бить фашистскую нечисть, не щадя жизни. Пусть знают — нет им пощады.

В бою с первого выстрела Милашин уничтожил мешавший продвижению пехоты станковый пулемет врага.

Наступая, артиллеристы шли мимо безлюдных фольварков, казалось, вымерших поселков. Входили в населенный пункт, а в нем ни души. В хлевах убитые коровы, лошади, свиньи, овцы. Редко примечали мелкую живность. Горько становилось на сердце при виде этой адовой картины. Бойцы, конечно, слышали, что многие жители Восточной Пруссии, поддавшись геббельсовской пропаганде, в панике бежали в центральные районы Германии. Но слышать одно, а видеть — другое, да еще такое…

— Какое варварство! — глухо сказал командир взвода лейтенант Иван Косицын. — Ничего не пощадили, даже собак умертвили.

Батарейцы вышли из усадьбы и остановились посреди небольшого городка. Кругом двухэтажные домики под черепичными крышами. Через дорогу напротив — распахнутая настежь дверь кафе, по правую сторону — пивной бар с выбитыми окнами. Январский ветер скрипел воротами и поломанными изгородями.

— Жуткая тишина, — подошла санинструктор Маша Кузьменко, — мертвый город.

— Понагадили, теперь возмездия боятся, — произнес старшина батареи старший сержант Плиц.

— Фашизм есть фашизм!

— И я о том. Они у нас без разбора убивали, это внушали своим, сволочи!

— Хватит, ребята, — прервала парней Маша. — Господи, когда же она окончится, эта война? Чего только не увидишь? Прямо реветь хочется.

— Ну вот, и сама туда же…

Кузьменко махнула рукой:

— Не упрекай, Коля, я — женщина! — И чуть врастяжку: — Дожить бы…

— До свадьбы, Маша?

— Хоть бы и так, Коля. Эх, какая она будет, жизнь!..

Разговор сделал крутой поворот, на время увел от мрачной реальности. Так уж устроен человек — ему свойственно мечтать. Мечтой жила и Маша Кузьменко.

Чем глубже советские войска втягивались в промышленные районы, тем сильнее упорствовал враг. Штурмом пришлось овладевать Шталлупененом. Яростное сопротивление противника встретили и под Гумбинненом. Противнику удалось смять стрелков, наступающих на одном из участков. Фашистские танки и мотопехота двинулись по тылам.

Командование срочно сняло несколько батарей с прежних позиций и бросило наперерез прорвавшемуся противнику. С ходу развертывались к бою. Сеял мокрый снег. Бойцы работали по колено в воде.

— Торопись, ребята! — с тревогой посматривал в сторону приближающегося гула майор Зайков. — Вот-вот фрицы пожалуют.

Как бы в подтверждение его слов, из рощицы появился танк, за ним самоходка, бронетранспортеры.

— Огонь! Огонь! Огонь! — на разные голоса прозвучала команда.

В какую-то минуту на широкой поляне вспыхнуло несколько танков, бронетранспортеров и штурмовое орудие. Прорвавшийся противник был остановлен.

Бой в предместьях Гумбиннена длился несколько часов кряду. Лишь во второй половине дня гитлеровцы начали отходить. К вечеру 21 января город очистили от фашистов.

Впереди был Инстербург. К объятым пожарами окраинным городским домам подошли под вечер. Противник встретил плотным артиллерийско-пулеметным огнем из окаймляющих кварталы траншей, приспособленных для обороны зданий. Фашисты стреляли из подвалов, узких оконных проемов этажей, чердаков. Стрелковые цепи залегли.

Лежать на снегу, даже в полушубках и ватниках под шинелями, неприятно, несмотря на слабый морозец. Васнецову было понятно нетерпение прибывшего на огневую майора Зайкова.

— Старшой, огонька! Не можем роты поднять. Люди гибнут.

Вместе с майором выдвинулись к командиру одной из стрелковых рот. Бойцы лежали в небольшой лощине под кинжальным ружейно-пулеметным огнем, который гитлеровцы вели из массивного двухэтажного здания.

— Казарма, будь она проклята, — вздохнул ротный, — стены метровой толщины. Пулеметные гнезда — начиная с подвала, кончая чердаком.

Как бы в ответ на его слова из чердачных окон ударили пулеметы. Очереди легли буквально в метре от них.

— Засекли гады! — скрипнул зубами майор. — Нужно уходить.

Пришлось отползти за кирпичную стену забора.

— Вот так, артиллерист! — обернулся к Васнецову майор Зайков. — Давай свои пушки. Иначе несдобровать тут.

Расчеты на руках выкатили орудия на прямую наводку. Требовалась ювелирная точность в стрельбе. Поставили на места наводчиков командиров взводов — лейтенантов Косицына, Ренгача и командиров орудий — старших сержантов Фадеева и Васева.

Фашисты сосредоточили огонь на расчетах батареи. Очередь крупнокалиберного пулемета пробороздила щит первого орудия. С головы лейтенанта Косицына слетела каска, ему обожгло щеку. Офицер еще быстрее заработал поворотным и подъемным механизмами.

Лязгнул затвор. Номера расчета доложили о готовности. Лейтенант нажал на спусковой рычаг. Орудие вздрогнуло. Снаряд угодил в узкий проем окна, из которого бил пулемет. Разрыва слышно не было, но очередь оборвалась.

— Готов! — довольно проговорил офицер.

Тем временем открыли огонь другие расчеты батареи. Минут через двадцать часть огневых точек противника была уничтожена. Стрелковая рота пошла на штурм здания. Около взвода бойцов скрылось в дверном проеме. Вскоре в казарме послышались выстрелы, а через некоторое время начали появляться пленные с поднятыми руками.

— Спасибо, бог войны! — подошел к Васнецову командир роты. — Александров моя фамилия, может, еще встретимся, старший лейтенант.

Войска армии сжимали кольцо вокруг города. Дым пожаров застилал небо. Горели газовый завод, мясокомбинат, цистерны с горючим на железнодорожной станции, склады. Артиллерия продолжала наносить удары по врагу. В тылах и на флангах нарастал гул двигателей танков, бронетранспортеров, машин. Командование армии вводило в бой свежие силы.

Инстербург взяли ночью. Фашистам не помогли ни железобетонные укрепления, ни тотальная мобилизация населения, ни отряды фольксштурма. Все сокрушали на своем пути советские войска.

Враг откатывался. На отдельных рубежах фашисты оказывали упорное сопротивление. Жестокие бои завязались восточнее города Прейсиш-Эйлау. Гитлеровцы непрерывно контратаковали наступающее советские части, и 2 февраля пехота противника при поддержке танков нанесла сильный удар.

Противник все ближе и ближе. Уже невооруженным глазом видны лица гитлеровцев. На правом фланге, примерно в полутора километрах, тоже появилась вражеская цепь, а слева донеслась канонада.

— Всерьез взялись фрицы за нас, — вздохнул Васнецов.

И почти тут же послышался приближающейся свист снаряда. Старший лейтенант инстинктивно прыгнул в окоп, а в следующей миг раздался взрыв, за ним второй. Усилием воли Николай заставил себя приподняться и посмотрел на огневые: орудие старшего сержанта Фадеева повалилось на бок.

— Каюк ребятам! — послышался голос разведчика Зеброва. — Прямо перед стволом садануло.

— Не совсем каюк, Миша. Видишь, кто-то жив.

— Верно, товарищ старший лейтенант. Кажется, Фадеев людей оттаскивает.

— Вот что, Зебров, дуй к стрелкам, пусть фашистскую пехоту причесывают, а мы танки на себя возьмем. — И тут же во все легкие Васнецов прокричал: — По танкам, угломер тридцать ноль-ноль, прицел!

Орудия почти одновременно открыли огонь.

Бьет по вражеским машинам и батарея Волкова. Снаряды ложатся точно, но, как ни странно, танки продолжают идти. Наконец останавливается один, вспыхивает второй…

Увлекшись поединком с танками, артиллеристы не заметили, как стрелки вступили в рукопашную с пехотой фашистов. Большой группе гитлеровцев удалось прорваться через боевые порядки стрелкового батальона. Вскоре фашисты появились перед огневой позицией батареи. Расчеты сержантов Николая Снежко и Петра Кириченко, разведчик-наблюдатель Михаил Зебров, командир отделения связи Михаил Панов взялись за оружие, а затем вступили в рукопашную с гитлеровцами. Пошла работа штыков, прикладов, ножей.

Зеброва окружили три вражеских солдата. Первого прыгнувшего на него немца Михаил встретил прикладом карабина, второго — штыком. Третий сбил с ног Зеброва. Падая, боец успел ножом ударить фашиста. Они покатились на перепаханный разрывами грунт. Били, грызли зубами друг друга, пока пробегавший мимо телефонист Гершингорин не оглушил гитлеровца носком сапога.

Батарейцы бились с врагом зло, неистово. Бились, несмотря на многократное превосходство противника. Ярость прибавляла сил, уверенности в себе. На старшего сержанта Дюкарева набросились двое. Одного он успел оглушить прикладом карабина, но второй выбил из рук Андрея оружие, Дюкарев рванулся навстречу гитлеровцу. Тот вскинул автомат, нажал на спуск. Раздался одиночный выстрел: то ли патроны кончились, то ли автомат заело. Пуля обожгла бок, но не смогла остановить старшего сержанта. Он схватил гитлеровца, приподнял его над собой и обрушил на подбежавшего к месту схватки второго немца.

Храбр в бою советский воин. Ну а когда дело доходит до рукопашной, он становится поистине богатырем. Казалось бы, иной и фигурой щупловат, а крушит врага по-былинному. Нет ему преграды!

В критическую минуту не дрогнул перед окружившими его гитлеровцами и красноармеец Самарин. Одного сразил огнем из автомата, другого — прикладом.

Васнецов находился во взводе управления. Кончились в магазине автомата патроны — отстреливался из пистолета. Только свалил гитлеровца, как почти у самого уха пролетела граната. И тут услышал голос лейтенанта Акасимова:

— Получайте, гады!

Иван Николаевич на лету схватил вражескую гранату за длинную ручку и метнул ее под ноги пробегавшим гитлеровцам. Раздался взрыв, фашисты попадали.

Как нельзя кстати подоспели пехотинцы, помогли расправиться с прорвавшимся врагом. И лишь когда стих огонь, Васнецов уловил в облике командира стрелковой роты что-то знакомое.

— Александров! — сорвалось у него с языка.

— А, это ты, артиллерист! Видишь, недавно ты меня выручил, теперь я тебя.

— Спасибо! Не окажись вас здесь, туго бы нам пришлось.

— Долг платежом красен! Так, кажется, говорят? Надеюсь, еще встретимся, бывай, Васнецов!

Больше фашисты не контратаковали. Ночью наблюдатели доложили: враг начал отступать. Теперь главное — не дать противнику оторваться. Вместе со стрелковыми подразделениями батареи полка начали преследование.

9 февраля достигли окраины Прейсиш-Эйлау. После артиллерийской подготовки соединения и части армии пошли на штурм города с востока, юга и севера. Сопротивление врага было сломлено.

Наступление продолжалось. Теперь полк с боями продвигался в направлении Цинтена. У этого города артиллеристы впервые встретились с подростками из гитлерюгенда. В небольшой рощице разведчики Юрия Садовского взяли в плен нескольких юнцов. Бойцы привели их в расположение штаба полка. Грязные, в шинелях и френчах с чужого плеча, они выглядели жалко.

Герой Советского Союза Ю. В. Садовский.

— Ух ты, вот это войско! — невольно вырвалось у старшего сержанта Капшукова. — Откуда же вы, новоявленные вояки? Чего молчите?

Грозный вид старшего сержанта и впрямь напугал ребят. Белобрысый подросток вдруг затрясся в рыданиях. Его товарищ грязным кулаком начал размазывать слезы по еще ни разу не бритой щеке и запричитал: «Мутер, мутер…»

Подошел начальник штаба подполковник Иванов:

— Это еще что за детский сад?

— Пленные, товарищ подполковник, — бойко доложил конвоир. — Капитан Садовский приказал привести. Просил записать на наш счет.

— Кого, этих сопляков? Да вы что! Слышишь, он мать зовет, а ты его вознамерился пленным оприходовать?

— Звать-то зовет, — упорствовал конвоир, — а до последнего патрона дрался. Двоих наших ранили эти самые сопляки.

— Ладно, запишем, — махнул рукой подполковник. — Выпороть бы их и по домам отправить. Молоко на губах, а они за оружие. Пусть к матерям топают. Отпустите их.

Подросткам разъяснили: если еще вздумают взяться за оружие, поступят с ними по законам военного времени. После всех отпустили. Мальчишки врассыпную бросились по домам.

В те дни много работы выпало на долю тыловиков. Дороги оказались забитыми войсками. Артвооруженцы старшего техника-лейтенанта Губенко под огнем врага восстанавливали поврежденные орудия. В боевых порядках заправляли горючим автотранспорт подчиненные старшего лейтенанта Петра Бурова. Работники боепитания во главе со старшим лейтенантом Николаем Дованковым в достатке снабжали боеприпасами. Героически трудились и медики майора Константина Начинкина, другие работники тыловых служб.

18 февраля передовые части 28-й армии достигли северо-восточной окраины Цинтена. Подступы к городу были изрыты траншеями, ходами сообщения, позициями для артиллерии, минометов. Основу огневой системы составляли закопанные танки, артиллерийские и минометные батареи. Передний край прикрывался минными полями и проволочными заграждениями.

Потеря Цинтенского узла сопротивления многое значила для противника. Город стоял на пути к центру вражеской обороны на этом направлении. Отсюда советские войска выходили к заливу Фришес-Хафф, тем самым отрезая путь фашистам к морю.

Передовые советские части противник встретил мощным огнем. О наступлении с ходу нечего было и думать. Командование подтягивало к переднему краю артиллерию, танки, пополняло поредевшие в боях стрелковые полки, батальоны и роты. Батареи 530-го полка, находясь в боевых порядках, вели огневую дуэль с противником.

Следующей день начался с плотной артподготовки. Батарея Васнецова в ходе нее уничтожала выявленные огневые точки противника. Дело для них было привычное. Огневики вошли в азарт, отменно справлялись с задачами. Командир батальона прислал связного с благодарностью за помощь в подавлении трех станковых пулеметов гитлеровцев.

В это время на огневой позиции появился комсорг полка Спитковский.

— Несолоно приходится фрицам, Николай, — тронул он за плечо Васнецова.

— Это точно. Ты чего притопал?

— Как чего? У меня здесь комсомольцы. Находитесь на самом оселке. Где же мне быть, как не в гуще масс?

— Добро. Значит, вместе.

— Выходит, так. — Марк глянул на конверт в руке Васнецова. — Что это у тебя за депеша?

— Письмо от командира батальона. Благодарит за помощь.

— Ну-ка, ну-ка!..

Марк пробежал глазами строчки.

— Что же ты молчишь, чертушка? Об этом должны знать не только в твоей батарее — все в полку.

— Некогда было говорить. Только что доставили.

Спитковский вынул из полевей сумки бланк и принялся писать листок-молнию.

Тем временем артиллерия перенесла огонь в глубь обороны противника. Стрелки поднялись в атаку. Противник молчал. Вскоре пехота достигла вражеской траншеи и перемахнула через нее.

— Комсорг, не пора ли и нам? — обернулся к Спитковскому Васнецов.

— Пора, Коля.

Батареи вместе с пехотинцами ворвались на северную окраину Цинтена и приступили к форсированию реки Штрадик с целью захвата плацдарма на западном берегу. Гитлеровцы обрушили на переправу огонь минометов, орудий. По боевым порядкам пехоты стреляли из зенитных пушек. Однако остановить продвижение наступающих гитлеровцам не удалось. Плацдарм был захвачен, а затем и расширен.

Ночью батареи 530-го полка были переброшены на северо-западную окраину Цинтена. Не теряя времени, принялись оборудовать огневые. На рассвете противник начал обстрел наших позиций, около семи часов гитлеровская авиация нанесла удар по боевым порядкам. Затем фашисты перешли в атаку.

На острие танкового удара оказалось подразделение старшего лейтенанта Андрея Борисенко. Оно не спешило действовать, выжидало. Народ в расчетах подобрался опытный, не раз с честью выходил из поединков с врагом, хорошо знал цену победы, солдатской крови, как и первого меткого выстрела. Приказ офицера не открывать огонь без команды, бить наверняка был воспринят как дело само собой разумеющееся.

Противник все ближе и ближе. Подрагивала промерзшая земля. Разведчик Зебров скосил глаз на наводчика Задорожного:

— Иван, бери переднего!

Задорожный понимающе кивнул. До танка метров четыреста. Наводчик взял упреждение и почти тут же услышал голос командира батареи Борисенко:

— Огонь!

Выстрел! Орудие качнулось назад. Одновременно прогремели выстрелы соседей. Снаряды легли точно.

— Есть! — выдохнул Задорожный, переводя орудие на другую цель.

Вспыхнул второй танк, чуть позже загорелся бронетранспортер противника.

— Огонь! Огонь! — хрипло кричал Борисенко.

Гитлеровцы не ожидали такого напора. Танки попятились, пехота залегла.

Атака врага начала ослабевать и захлебнулась. Однако фашисты не успокоились, сосредоточили усилия на другом направлении. Минут пятнадцать артиллерия противника кромсала огневые Васнецова.

Вражеским пехотинцам удалось ворваться на позицию взвода лейтенанта Ивана Косицына, находившегося на некотором удалении от батареи. Завязалась рукопашная. В конце концов враг был разбит.

Взвод лейтенанта Семена Кириченко прикрывал развилку дорог. Из-за сосновой рощицы появились фашистские танки. Орудия оказались перед ними как на ладони. Счет времени пошел на секунды: кто опередит в открытии огня?

— Королев, бери левого, — махнул рукой офицер в сторону танка.

Командир орудия старшина Королев склонился к наводчику Егору Кабышеву. В это время из танка выстрелили. Снаряд, едва не задев щит орудия, разорвался позади огневой. Кабышев сплюнул сгусток крови: взрывной волной его ударило о щит, он рассек губу, но не оторвал руки от механизмов наводки. Подвел перекрестие к середине борта танка, взял упреждение.

— Получай! — И Кабышев нажал на спусковой рычаг.

Выстрел был точен. Боевая машина, пройдя несколько метров, остановилась.

Соседний расчет подбил второй танк, но два других укрылись в рощице.

Контратаки фашистов продолжались. Отбивая натиск врага, советские воины уничтожали его живую силу и огневые средства. Но и сами несли потери. Погибли красноармейцы Иван Жихарев, Иван Виновец, Аюп Акупов, Джагибас Ожанов и младший сержант Василий Шаманин. Серьезные ранения получили старший сержант Сергей Гуськов, командиры орудий старшина Серафим Королев, старший сержант Николай Булычев и другие воины.

Настала ночь. Сеял мокрый снег. Враг выдохся и прекратил атаки. Воины полка тоже устали до предела, попадали у орудий. Бодрствовали лишь дежурные расчеты.

На следующей день установилось относительное затишье. Артиллеристы приступили к разведке обороны противника: засекали цели, наносили на схемы и карты огневые точки и инженерные сооружения. В батареях анализировали результаты прошедших боев по прорыву вражеской обороны.

Противник, имея плотные боевые порядки, большое количество артиллерии и танков, несколько раз контратаковал. На отдельных участках ценой больших потерь он добился некоторого улучшения своих позиций.

Как-то под вечер огневой смерч минут сорок гулял по окопам, траншеям, ходам сообщения, блиндажам артиллеристов. Васнецов с командиром взвода Ренгачом только собрались было перекусить, как начался огневой налет. Федор не выдержал:

— Вот, гады, неймется им!

— Ты же позавчера говорил: мол, зачем землю долбаем? Все равно не нынче — завтра пойдем дальше.

— Ошибочка вышла, товарищ старший лейтенант.

— Кровью пришлось бы заплатить за твою ошибочку. Понял меня?

— Как не понять, понял.

Несмотря на возражения (мол, устали), Васнецову пришлось настоять на оборудовании огневой. Теперь Ренгач был благодарен командиру батареи.

Рано утром 23 февраля противник снова обрушил шквал артиллерийского и минометного огня по батарейцам, а затем перешел в атаку довольно крупными силами. Вначале из перелеска выкатились танки, затем — бронетранспортеры, после них показалась пехота.

— По всем правилам, — оторвал от глаз бинокль лейтенант Акасимов. — Немецкая пунктуальность.

И приказал расчетам подготовить противотанковые гранаты, автоматы.

Противник все ближе: триста, двести пятьдесят метров от первой траншеи советских воинов. Орудия по команде одновременно открывают огонь. Хорошо видно, как снаряды высекают искры из крупповской стали. «Не берут», — досадует Васнецов. Но тут останавливается один танк. Два других, ведя огонь, начинают утюжить траншею.

— В борт! В борт цельтесь! — кричит Васнецов.

Взрывной волной Николая бросает на землю. Усилием воли он встает и видит, как за танком бежит красноармеец; взмах руки — и на корме машины всплеск огня. «Молодец», — успевает подумать Васнецов.

Второй танк, очевидно, попав в воронку, разворачивается бортом. По нему бьют орудия. Но, как назло, снаряды летят мимо или рикошетируют.

— Ниже надо целиться, — волнуясь, говорит Васнецов.

Выстрел — и загорается еще один танк. Местность заволакивает дымом. Когда он немного рассеялся, Васнецов увидел, что танки и бронетранспортеры все еще объяты пламенем. Густая цепь фашистской пехоты словно испарилась.

— Вот это саданули! — донесся голос Косицына. — Отлично сработали «катюши». Три залпа дали! Ничего не скажешь — моща!

— Да, чистая работа!

Атака врага захлебнулась. Наступила передышка. Бойцы подправляли окопы, траншеи, готовясь к новой встрече с противником. На огневой позиции старшего сержанта Семена Васева сошлись лейтенанты Иван Косицын и Федор Ренгач. Обсуждая удар «катюш», сели перекусить, но тут засвистел приближающейся снаряд, за ним прогремел взрыв. Офицеров и Васева отнесло в стороны. Когда же все смолкло, Васев приподнялся, огляделся, и сердце у него защемило от боли: оба офицера были сражены осколками насмерть.

После гибели лейтенанта Косицына взвод временно принял старший сержант Илья Фадеев. Вторым взводом стал командовать младший лейтенант Петр Приставка. Произошли в полку и другие перестановки. Отделение связи принял младший сержант Семенихин, сержант Нуратдин Самедов — расчет старшего сержанта Семена Васева, а сержант Николай Снежко — расчет старшего сержанта Ильи Фадеева.

Бои в Восточной Пруссии продолжались, батарейцы успешно громили врага.

В один из дней капитанам Григорию Чигрину и Павлу Волкову были вручены ордена Отечественной войны I степени, а старшему лейтенанту Николаю Васнецову — Отечественной войны II степени. Приятно получать награды, да еще такие, как эти!

В последний день февраля полк выдвинулся в район фольварка Лешкюнен, северо-западнее Цинтена. Батареи приступили к оборудованию огневых позиций. Под вечер пришла газета с обращением Военного совета фронта. Экземпляры газеты тут же доставили в подразделения. С интересом все читали призыв разгромить врага в цитадели пруссачества, рассматривали помешенную в номере газеты карту Восточной Пруссии.

— Смотрите-ка, братцы, — пробасил старший сержант Иван Веремеевский, — Балтика рядом. Еще напор — и баста!

— Что — баста? — переспросил кто-то.

— Столкнем пруссаков в море. Похлебают водички, глядишь, станут умнее.

— Не торопись, — степенно произнес старшина Иван Болтушкин. — Видишь, фриц упирается. Как бы самим штаны не порвать.

Поздним вечером в батарею заглянул заместитель командира полка по политической части подполковник Синельников, рассказал об обстановке в Восточной Пруссии. К этому времени она заметно осложнилась. Группировка немецко-фашистских войск была рассечена. Четыре дивизии оказались прижатыми к морю на Земландском полуострове. Но пять дивизий нашли убежище в окруженном и блокированном Кёнигсберге, около двадцати дивизий оказались в кольце советских войск южнее и юго-западнее города.

Обороне Кёнигсберга немецко-фашистское командование уделяло особое внимание. Гитлеровская верхушка заверяла свою армию и население, что город будет сохранен во что бы то ни стало. Сто тридцать тысяч отборных войск составляли гарнизон города. Оборонительные позиции с крепостными фортами, доты, проволочные заграждения, противотанковые рвы опоясывали крепость со всех сторон. Готовясь к обороне, гитлеровцы взорвали шлюзы на реке Прегель, затопили долину на подступах к городу.

Кёнигсберг имел телеграфно-телефонную связь с Берлином, сообщение с портом Пиллау и Земландской группировкой. На площадях города имелись посадочные площадки для самолетов. Склады и подземные заводы обеспечивали войска боеприпасами и продовольствием.

Советское командование, предвидя трудность борьбы за Кёнигсберг, нацелило на него несколько армий — генералов Белобородова, Озерова, Галицкого, Людникова. 28-я армия генерала Лучинского продолжала наступать в направлении Хейлигенбёйля.

На собрании представителей батарей 9 марта было зачитано обращение Военного совета фронта. Парторг подразделения старший сержант Андриан Козырев от имени всех своих товарищей сказал:

— Обращение Военного совета фронта для нас — боевой клич. Важная, ответственная задача стоит перед нами. Чем быстрее добьем немецко-фашистские войска здесь, в Восточной Пруссии, тем скорее создадим условия для штурма фашистского логова — Берлина.

Затем слово взял кандидат в члены партии старший сержант Левонян.

— Я воюю уже на первый год, а теперь вот командиром орудия, — сказал Вайк. — За время боев я ни разу не видел, чтобы фашисты сопротивлялись так яростно, как в Восточной Пруссии. Гитлеровцы чувствуют свою неминуемую гибель. Нам необходимо наращивать силу ударов, бить врага наверняка. Наше орудие стоит на прямой наводке. Мы обнаружили перед собой четыре цели. Заверяю командование полка, что, как только будет дан приказ, цели уничтожим без промедления.

Батарейцы продолжали готовиться к боевым действиям. Настрой у людей был хороший. Как и всегда перед наступлением, увеличилось количество заявлений о приеме в партию. На собраниях коммунисты принимали в свои ряды лучших из лучших. Среди них — командир орудия, комсомолец, агитатор пятой батареи Лукошкин. Только в последних боях он подбил два немецких танка, подавил несколько огневых точек. Василий был награжден орденами Красного Знамени и Славы III степени. Наводчик орудия сержант Иван Задорожный имел четыре государственные награды, в том числе ордена Отечественной войны I и II степеней. Сержант Василий Галай удостоился ордена Богдана Хмельницкого III степени и двух медалей «За отвагу». Сержант Петр Котов и старший сержант Виталий Медведев тоже не раз отличались в боях. Все эти воины были приняты в партию.

Перед прорывом обороны противника прошло комсомольское собрание в батарее Васнецова.

В архиве сохранился волнующей документ — донесение в штаб армии заместителя командира полка по политчасти подполковника Синельникова:

«Комсомольское хозяйство находится в образцовом состоянии. Комсомольские мероприятия проводятся в любых условиях боевой обстановки на высоком уровне. Вся комсомольская работа в батарее тесно связывается с решаемыми задачами батареи.

Комсорг Алексей Насонов умело руководит комсомольской организацией, привлекает всех комсомольцев к активной работе с молодыми бойцами, вовлекая их в комсомол.Комсомольская организация батареи выросла с четырех до тринадцати человек. С молодыми воинами и комсомольцами организует изучение Устава ВЛКСМ, руководящих партийных документов, знакомит их с текущей политикой в стране и за границей, а также последними известиями с фронтов Великой Отечественной войны и действиями наших союзников. Дает поручения, тщательно подбирая материал для бесед, и контролирует их выполнение. Для комсомольцев, готовящихся в партию, организует изучение Устава ВКП(б) и краткого курса Истории ВКП(б).

В батарее регулярно проводится читка газет. Комсорг систематически инструктирует чтецов и агитаторов, руководит их работой. Практикует посылку писем на родину комсомольцев и молодых воинов, отличившихся в бою.

В комсомольской организации нет случаев нарушения воинской дисциплины. Ни один комсомолец не имеет взысканий.

Комсорг Насонов 10 марта 1945 года награжден Грамотой Центрального Комитета Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи».

Продолжалась подготовка к прорыву. Разведчики Михаил Зебров, Иван Веремеевский круглые сутки следили за обороной противника. Батареи пристреливали цели. Ежедневно уточнялось расположение огневых точек в обороне врага.

Наступление началось 13 марта. День выдался теплый. Более получаса артиллерия долбила позиции противника. Орудия прямой наводки уничтожали выявленные и пристрелянные цели, расчищали путь пехоте и танкам.

Не успела артиллерия перенести огонь в глубь обороны, как пошли в атаку стрелки. Минут через сорок стрелковые батальоны овладели первой и второй траншеями противника, хотя двигаться приходилось по непролазной грязи, да еще и в тумане.

Погода постепенно наладилась. Над полем боя появились советские самолеты — штурмовики и бомбардировщики. Авиация нанесла удар по опорным пунктам и скоплению живой силы и техники противника. Усилили натиск на врага наземные войска. Темп наступления возрос.

Спустя несколько дней враг оказался на прибрежной полосе, которая простреливалась советской артиллерией на всю глубину. Фашисты заметались между сушей и морем. Надежда на спасение у них оставалась ничтожно малой.

Закрепившись близ фольварка Шенраде, 15 марта батареи оборудовали огневые позиции на танкоопасных направлениях. Однако ни в тот день, ни в последующие противник не решился контратаковать. Не до этого фашистам было, думали об одном: выжить в этом огненном аду. Подразделения, а то и целые части гитлеровцев метались по узкой прибрежной полосе, несмотря на приказы держаться до последнего. Надежды фашистов остаться в живых, кроме как сдаться в плен, с каждым днем таяли. Все больше и больше вражеских вояк бросали оружие.

У воинов полка появилась возможность осмотреть округу. Кирпичные строения хутора терялись среди сосен, елей и берез. Добротный жилой дом, хозяйственные постройки свидетельствовали о том, что бюргер жил на широкую ногу.

К усадьбе примыкал пруд. Старшина батареи Плиц со своей «хозяйственной командой» накормил товарищей отменной ухой.

Поступило пополнение. Его сразу же распределили по батареям. Большинство сержантов и красноармейцев участвовало в боях, имело опыт борьбы с танками и пехотой противника. Это радовало.

Девятого апреля пал Кёнигсберг. Через четыре дня возобновилось наступление на Земландском полуострове.

ПОЛПРЕДЫ СТРАНЫ СОВЕТОВ

Весна сорок пятого! Радостная и тревожная… Наконец-то сбывается долгожданная мечта! Война возвращается туда, откуда она пришла.

По Европе вместе с обновлением природы идет Мир, о котором мечтали миллионы и миллионы уставших от страшной истребительной войны людей. И несет его великий труженик, взваливший основное бремя этой войны на свои плечи, — советский Солдат.

И в те апрельские дни в Восточной Пруссии набухали почки на деревьях. Коричнево-зеленые сережки манили к себе, вызывали затаенную грусть и печаль по дому. Солдаты сравнивали эти места с родными краями, прикидывали, сообразуясь с погодой, виды на урожай. Да и как же иначе? Человек есть человек, и во фронтовой обстановке ему вспоминается прежнее житье-бытье.

28-я армия А. А. Лучинского вышла из боев. Куда теперь бросят? Разнотолков было немало. Естественно, каждому хотелось попасть в Берлин, поставить личную точку в войне.

Как-то Васнецов заглянул во взвод управления лейтенанта Ивана Акасимова. Под развесистым дубом, греясь на солнышке, тесным кружком сидели разведчики. Пуская кольцами дым, батарейный весельчак и балагур Петр Бурик, прищурив глаз, говорил:

— Выпало бы нам счастье войти, братцы, в Берлин! Ну, конечно, врезали бы напоследок по фрицам наши батареи. А там, глядишь, и попал бы мне какой-либо фюрерчик. Много их там, слышал, развелось. Я не имею в виду Гитлера с его сворой. На них разведчики фронтового масштаба нацелены будут. Говорю о тех, кто помельче. Взял бы, значит, одного такого за шиворот, повернул миром и сказал: посмотри мне в глаза, мерзавец. Сколько горя принес ты людям, как тебя матушка-земля еще держит. Интересно, что бы он ответил?

— Да-а-а, — почесал затылок сержант Григорян, — действительно интересно.

— Старую песню затянул, — вступил в разговор ефрейтор Самарин. — На моей памяти еще не встречался пленный немец, который хотя бы на словах не казнил себя.

— Это-то так, — подал голос незаметно подошедший старшина батареи Плиц. — Совесть вроде чиста, мол, подневольные были. Но все же интересно было бы спросить: кто ответит, например, за гибель моей семьи? В чем она виновата? Да ни в чем!

— Не надо травить себя, старшина! Да и всех немцев тоже нельзя под одну гребенку причесывать. Не все одобряли и одобряют политику нацизма. Нужно помнить: есть Германия Карла Либкнехта, Розы Люксембург, Тельмана, к которой, кстати, относится большинство рабочего класса.

— Что-то, товарищ старший лейтенант, я не встречал интернационалистов, — в ответ обронил Плиц. — Дерутся до последнего, а попали в плен — вспоминают про интернационализм: я рабочий, я крестьянин.

— Фома ты неверующий, Плиц. Встретишь. Обязательно встретишь. Мы пока о Германии мало знаем.

В ожидании приказа воины приводили себя в порядок, смывали пороховую гарь после многодневных боев. Приятно чувствовать себя во фронтовом тылу. Не слышно визга осколков и пуль, не висят над головой самолеты. Можно подольше поспать или, как любит выражаться санинструктор старший сержант Козырев, «прибросить на глаз минут сорок».

Андриан Лаврентьевич Козырев до войны жил на Орловщине. Работал ветеринарным фельдшером. После курсов санинструкторов прибыл в 530-й. Второй день не отходит он от командира батареи с просьбой — дать указание приступить к стирке обмундирования.

— Люди ходят замызганные, товарищ старший лейтенант, — настаивает Козырев.

— Пусть вначале отдохнут, Андриан Лаврентьевич.

— Отдохнут, куда они денутся, а то как бы того… насекомые не завелись. Прошу дать команду.

— Ладно, дам.

Но в спешке Васнецов позабыл о своем обещании. Вечером его пригласил полковой врач.

— Послушай, старший лейтенант, — начал майор медицинской службы Константин Начинкин. — Сегодня в обед был на твоей батарее. Скажу честно, не понравились мне люди. Вид у них затрапезный. Передовая батарея называется. Куда это годится?

— Ясно, товарищ майор. Козырев, наверное, доложил?

— Какое это имеет значение, товарищ старший лейтенант? Побольше надо заботиться о людях.

Полковой врач Начинкин слыл педантом до мозга костей. Не терпел отступлений от норм армейской жизни. Кое-кому это, возможно, не нравилось. Но подчиняться, хочешь не хочешь, приходилось всем.

Константин Никифорович был человеком щедрой души, храброго сердца. При прорыве обороны в районе Цинтена гитлеровцы предприняли контратаку на позиции полка. Старший сержант Гуськов получил ранение в левую руку, у него были раздроблены кости плечевого сустава. Начинкин на поле боя провел операцию: извлек осколки из руки, сделал перевязку и отправил раненого в госпиталь. Спустя полтора месяца Гуськов в составе полка продолжал громить врага.

Люди в белых халатах! Вспоминается бой за населенный пункт Ромиттен. В батареях многие были ранены. Их срочно требовалось эвакуировать в тыл. На огневых находился весь полковой медицинский персонал. Санинструкторы Маша Кузьменко, Люба Голубева под обстрелом врага вынесли с поля боя Семена Мальцева, Махсула Асаева, Дениса Тетиевского, Семена Мартьянова и других воинов.

Осколком мины был ранен санинструктор Козырев.

— В медпункт, Андриан Лаврентьевич, — распорядился Васнецов.

— Не могу, не имею права. — Козырев кивнул в сторону раненых. — Куда они без меня? Помогите мне перебинтовать руку, товарищ старший лейтенант.

Получив ранение, Козырев остался на огневой батареи, оказал первую помощь старшему сержанту Илье Фадееву и другим раненым.

Воины отдыхали, приводили себя в порядок, готовили технику к предстоящим боям. В этом огневикам помогали ремонтники — отчаянные ребята! В районе Ландердорфа снаряд противника угодил в колесо орудия старшего сержанта Семена Васева. Старший техник-лейтенант Ростислав Губенко с орудийными мастерами прибыл на огневую позицию. Не теряя времени, взялись за дело. Едва успели сменить колесо, как потребовались на соседней огневой: осколок вражеского снаряда повредил противооткатное приспособление у одного из орудий. Запасного у ремонтников не оказалось. Старшие сержанты Подлесный, Колесников и младший сержант Лях начали искать выход.

Неподалеку стояла подбитая СУ-76.

— Ребята! — обернулся к подчиненным Губенко. — В самоходке такое же противооткатное приспособление, как и в наших орудиях.

— Но ведь туда еще добраться нужно, а фрицы простреливают каждый метр земли, — возразил Лях.

— Необходимо добраться, — отрезал Губенко. — Добраться и вернуться. Одному не управиться. Пойдете со мной.

На рассвете они, держа в руках инструмент, приблизились к самоходке. Фашисты заметили воинов и открыли огонь. Под многоголосье арторудий Губенко и Лях сняли противооткатное приспособление и короткими перебежками устремились на огневую. Неподалеку разорвался снаряд. Лях охнул.

— Ранен?

— Задело немного.

Офицер потянулся за индивидуальным пакетом.

— Не нужно, потерплю. Товарищи нас ждут.

Стиснув зубы, Лях рванулся вперед. За ним последовал Губенко.

Не раз проявлял бесстрашие командир паркового взвода старший техник-лейтенант Павел Савельевич Буров. Как-то в третьей батарее осколками снарядов были выведены из строя бронетранспортеры водителей Алексея Насонова и Николая Бутенко. Буров и его помощник сержант Мишустин вытащили их из-под огня противника, к утру восстановили и доставили в батарею.

Обстановка на фронтах менялась с калейдоскопической быстротой. Радио и газеты приносили добрые вести. Войска 2-го и 1-го Белорусских фронтов успешно завершили Восточно-Померанскую наступательную операцию, в результате которой прекратила свое существование группа армий «Висла». Войска 3-го Украинского фронта при содействии войск 2-го Украинского фронта 13 апреля взяли столицу Австрии Вену. Завершилось освобождение Венгрии.

Успехи советских войск радовали, рождали гордость. Большую радость вызвало известие о том, что армия убывает в распоряжение командующего 1-м Украинским фронтом Маршала Советского Союза И. С. Конева. Это значило многое. 1-й Украинский после завершения Верхне-Силезской операции и ликвидации крупной группировки противника юго-западнее города Оппельна вышел в верховье реки Одер, левым флангом оказался на линии Штреленд, Нейсе, Ратибор. С этих рубежей до Берлина было совсем недалеко, рукой подать.

В один из вечеров в штабе полка состоялось совещание. На нем шел разговор о готовности к маршу. Командир полка отметил отличившихся в подготовительных работах старших лейтенантов Ростислава Губенко и Петра Бурова. Заканчивая совещание, Данильченко напомнил:

— Товарищи, обстановка сейчас меняется быстро, в любое время может прийти приказ на выступление. Так что будьте в состоянии боевой готовности. Вопросы есть?

— Товарищ подполковник, — встал командир первой батареи Василий Дикарев, — говорят, на Берлин пойдем. Правда ли?

— Пока официального приказа нет. Однако не скрою, вчера в штабе артиллерии армии меня ориентировали на Первый Украинский. Но предупредили: пока неофициально.

— Вот здорово, Николай! — толкнул Васнецова в бок Григорий Чигрин. — Военной судьбе угодно испытать нас в решающем деле. Фронт-то на самое фашистское логово нацелен.

— Тихо, товарищу офицеры, — прервал их разговор командир полка. — Оставим эмоции на будущее. Всякое еще может случиться. Не первый месяц на фронте.

Данильченко предоставил слово подполковнику Синельникову. Заместитель командира полка по политической части повел речь об отношении к местному населению.

— Нужно помнить, — говорил Сергей Осипович, — мы — полпреды Страны Советов. За каждым нашим шагом следят напуганные геббельсовской пропагандой немцы. Каких только небылиц фашисты не наплели о нас с вами: красный террор, поголовное истребление немецкой нации, грабежи. Вот еще один пасквиль. — Синельников показал фашистскую листовку. — Гитлеровцы призывают всех немцев браться за оружие. Не то, мол, погибнет нация; у русских якобы некому работать в Сибири, там, значит, и найдут немцы свой конец. Дешевая фальшивка. Но тем но менее многие немцы еще верят такой стряпне. Вы сами свидетели: берутся за оружие старики, дети. Наша с вами задача переубедить их своим поведением, отношением к мирному населению развеять ложь, геббельсовские наветы. — Сергей Осипович посмотрел на майора Галкина. — Что по данному вопросу скажет партийный секретарь?

— В батареях уже запланированы собрания, — встал майор Галкин. — С докладами выступят офицеры управления полка. Думаю, разговор будет конкретный, серьезный.

— Ну что ж, добро.

На следующей день из штаба артиллерии армии прибыл подполковник с приказом. Полку предстояло совершить марш протяженностью свыше пятисот километров и сосредоточиться в районе небольшого населенного пункта Клайн Бадемейзель на реке Нейсе. Изучив маршрут, нетрудно было понять: это — в полосе действий 1-го Украинского фронта.

Представитель штаба армии информировал о местности, по которой намечалось преследовать, о состоянии дорог. Последнее немаловажно: талая вода только начала сходить с лугов, еще поблескивала в поймах многочисленных рек и речушек.

— Дороги прекрасные. На мостах, взорванных отходящем противником или разбитых авиацией, саперы навели переправы. На всем пути следования работает комендантская служба. Воздушное прикрытие тоже будет обеспечено.

— Это же здорово! — не выдержал командир батареи Павел Волков. — Наконец-то зашагаем, как по канонам устава!

— А ты как думал, — обернулся к нему капитан Чигрин. — Не сорок первый и даже не сорок третий год. Теперь мы диктуем условия. На нашей улице праздник, Паша!

Спустя сутки полк двумя колоннами двинулся в путь. Погода выдалась прекрасная, под стать настроению: теплая, солнечная, тихая. Не нужно было особенно соблюдать маскировку, опасаясь наземного и воздушного противника: ему сейчас было не до того.

Шли с музыкой, песнями. На привалах собирались в круг, и, как правило, начинался перепляс. Под трофейные аккордеоны и гармоники солдаты, сержанты, офицеры выделывали такие фигуры, что зрители только ахали. Лучших плясунов тут же одаривали аплодисментами, награждали зажигалками, портсигарами. В соревновании победили подчиненные старших лейтенантов Андрея Борисенко и Николая Соловаря — главным образом из-за припевок, да и плясуны у них были отменные. Лихо кружились в хороводе Тоня Масленникова, Маша Кузьменко. Впервые после смерти старшего лейтенанта Ивана Портянова улыбалась Люба Голубева. Молодость брала свое, к тому же верно говорят: время — лучший доктор.

Батареи полка шли мимо аккуратных, утопавших в садах населенных пунктов, красивых домиков под черепичными крышами; война мало коснулась этих мест. Ребята смотрели на них, хмурились, вздыхали. То ли вспоминали родные края, то ли размышляли о том, ка́к в этих ухоженных усадьбах и домах зародилась война. Подъезжая к Ландсбергу, водитель красноармеец Иван Чернов не выдержал:

— Не пойму я, товарищ старший лейтенант, ничего. Смотрите, как все ухожено. Трудолюбивый народ немцы. Откуда же у них страсть к чужому, жестокость к соседним народам?

— Обманули немецкий народ, запугали его фашисты, — ответил Васнецов. — Слышал, небось, о революции в Германии, о Веймарской республике?

— Нет, не слышал.

— Жаль. В восемнадцатом году немецкий пролетариат совершил революцию, в результате которой была образована Веймарская буржуазно-демократическая республика. К сожалению, ее плодами воспользовалась буржуазия. Она зверски расправилась с Карлом Либкнехтом, Розой Люксембург и другими вождями рабочего класса. Позже к власти пришли фашисты. Как на дрожжах стал расти национал-социализм. Цвет рабочего класса оказался в тюрьмах и концлагерях. Гитлер и его клика сыграли на безработице. Видишь, сколько дорог понастроено руками простого народа? Капиталисты получали барыш, народ — слепую веру в фюрера, фашисты — авторитет. Потом начался захват чужих территорий. Чехословакия, Польша, Франция… Как тут было не вскружиться головам людей, оболваненных ядом шовинизма! Смерть, огонь, разрушения Гитлер и его клика рекламировали как рыцарство. Всячески поощряли жестокость и насилие. Мол, это в крови немецкой нации, так сказать, традиция. Отсюда все корни, Иван Матвеевич, отсюда.

— Да, — водитель затянулся папиросным дымком. — Не так все просто…

Колонна двигалась городскими улицами. Груды битого кирпича, окна без стекол, обгоревшие черепичные крыши проплывали мимо, оставаясь позади.

— Теперь-то они понимают и, конечно, знают свою вину, — глухо обронил Чернов.

— Не все. У одних дурман еще не выветрился из головы, другим деваться некуда. Слишком много понатворили бед.

Позади остались Хайльсберг, Алленштейн, Остероде, Калиш. В Плешуве артиллеристы задержались на несколько дней. Осмотрели технику, оружие, перевели автомашины и бронетранспортеры на режим весенне-летней эксплуатации. Получили летнее обмундирование.

Нельзя было не отдать должное тыловикам, особенно капитану Андрею Баранову, человеку неугомонному. Поражали его работоспособность, огромная энергия. Ночь-полночь — а он у полевых кухонь, на складе или в штабе. Чуть свет — вновь на ногах. Какая бы ни была обстановка, Баранов со своим немногочисленным штатом успевал накормить, одеть и обуть людей.

В районе Цинтена была разбита автомашина с кухней. Андрей Григорьевич вместе с подчиненным добрался под артиллерийско-минометным огнем противника до огневых позиций батарей и накормил горячей пищей личный состав.

Баранов всегда приносил радость людям. Вот и теперь новое обмундирование преобразило бойцов. Солдаты, сержанты и офицеры полка помолодели. Наряднее выглядели и девчата.

…20 апреля полк прибыл в населенный пункт Циссендорф. Из штаба армии был получен приказ поступить в распоряжение командира 128-го стрелкового корпуса. Вечером форсировали реку Нейсе, батареи заняли противотанковую оборону у местечка Клайн Бадемейзель.

Упала на землю ночь, тихая, теплая. Батарея Васнецова зарывалась в землю вдоль асфальтированного шоссе. Наутро предполагалась атака противника.

— А может, ее вовсе и не будет? — рассуждал недавно прибывший в подразделение боец Комлев. — Может, зря все это?

— Что зря? — отер вспотевшее лицо сержант Николай Снежко.

— Ну роем.

— Ты вот что, Петр, забудь это слово. У нас его нет и быть не может. Делаем для себя. Мы — противотанкисты. Рассчитываем на себя, на свое умение и на эту вот землю. В них наша победа, наше спасение. Уразумел?

— Так точно.

— Вот и хорошо. Бери больше, кидай дальше. Но кидай с умом. Фашисты не должны заметить. Не то и в землице не усидишь.

Васнецов, невольно услышавший этот разговор, порадовался за Снежко.

Старший лейтенант поспешил на командно-наблюдательный пункт. Взвод управления заканчивал свою работу. Лейтенант Иван Акасимов стоял у бруствера траншеи и напоминал подчиненным:

— О маскировочке не забывайте, заметят фрицы — по первое число всыпят.

Ребята старались вовсю. Ячейку наблюдения, вынесенную на гребень высотки, укрыли плотным слоем дерна. Акасимов посоветовал подбросить прошлогодней травы: мол, зеленый островок будет бросаться в глаза.

В сумерках на КНП собрались командиры взводов: опытный, не раз меченный пулей лейтенант Иван Акасимов, младший лейтенант Петр Приставка и старший сержант Илья Фадеев.

Иван Николаевич Акасимов — среднего роста, русый, крепкого телосложения, немногословен, вдумчив, аккуратен в работе, хладнокровен. Награжден орденами Отечественной войны II степени и Красной Звезды.

Петр Иванович Приставка — худощавый, подвижный. Прибыл на батарею в марте 1945 года. А вообще за годы войны прошел путь от красноармейца до офицера.

Фадеев в полку со дня его формирования. Вырос с номера орудийного расчета до командира огневого взвода. Не один танк нашел конец от выпущенных им снарядов. Илья — мастер бить врага прямой наводкой. «У нас в Туле блоху подковали, а с танками мы, туляки, и подавно управимся», — говорил Фадеев.

Как не уважать таких людей, не гордиться ими!

Васнецов уточнил рубежи открытия огня, назначил ориентиры, проверил исходные данные для стрельбы и только потом прилег отдохнуть. Был почти час ночи, а впереди — трудный день.

На рассвете Николая разбудил птичий гомон. В рощице затеяли перепалку дрозды, застрекотала сорока. Старший лейтенант вышел из окопа.

— Может, кто в лесу есть? — задумчиво произнес связист красноармеец Михаил Панов.

— Вряд ли. Молчали бы птицы. Вот только сорока… Та чуть что — крик поднимает. А вообще перед восходом солнца балуют птахи.

— Зебров, — подозвал Васнецов разведчика-наблюдателя. — Ничего не заметил?

— Во втором часу слышался гул. — Михаил указал на поросший молодыми березками горбатый курганчик. — Сменщик мне об этом докладывал. Да вот и запись в журнале. С часу двадцати до без четверти двух.

— Будь бдительнее. Даром на переднем крае ничего не бывает.

— Ясно, товарищ старший лейтенант, не впервой.

— Городнов, вода у нас есть? — обернулся Васнецов к стоявшему рядом старшему сержанту.

— Пара котелков, как всегда.

— Тащи сюда один. Ополосну лицо. Прихвати и сумку — она на ящике из-под снарядов. Бритва там у меня, зубной порошок, щетка. Приведу себя в порядок.

Старший сержант принес котелок. Васнецов сбросил гимнастерку, и Городнов начал сливать ему в пригоршню. Вода не успела еще нагреться, приятно покалывала ладони, лицо.

— Товарищ старший лейтенант! Фрицы зашевелились, — послышался голос разведчика.

В утренней тишине глухо перекатывались звуки танкового двигателя. Вскоре к нему присоединился второй, третий, потом вдруг все смолкло. А через минуту — вновь рокот.

— Никак, моторы опробуют? — обронил разведчик Зебров.

— Похоже, Миша, похоже.

— Знаешь что, — обернулся Васнецов к связисту Михаилу Панову, — поднимай командиров взводов.

Вскоре пришли лейтенант Иван Акасимов, младший лейтенант Петр Приставка и старший сержант Илья Фадеев. Отдохнувшие, свежевыбритые, в начищенных до блеска сапогах. Любо-дорого было глядеть на них.

В это время появился и старшина батареи со своими помощниками. За плечами у бойцов термосы, в руках — буханки хлеба.

— Завтрак прибыл, перекусим, товарищи, — предложил Васнецов командирам.

Все охотно согласились. Тем временем к термосам с котелками потянулись представители взводов. Как всегда, с шутками да с прибаутками.

Неторопливо разговаривали.

— Эх, братцы, рыба сейчас у нас пошла, — вздохнул Акасимов. — Выйдешь, бывало, на зорьке, тишина, туман плывет. Клев отменный. Оголодала рыбешка за зиму.

Иван Николаевич родом из Марийской АССР. Вырос на реке. Окончил речной техникум. Готовился к первой путине, да война помешала. Добровольцем ушел на фронт.

— Доложите комбату, — донесся до Васнецова голос помощника командира взвода управления старшего сержанта Веремеевского, — со стороны противника вновь гул танковых двигателей.

Васнецов обернулся к телефонисту и, не торопясь, произнес:

— Передай, чтобы во взводах ускорили прием пищи.

Зазвонил телефон. Из штаба полка последовало распоряжение: «Подготовиться к отражению атаки!»

Тем временем гул двигателей вражеских танков наплывал, заполняя рощицы и низины округи. С каждой минутой он становился сильнее и сильнее.

На огневой все замерло. Редко промелькнет каска связного или запоздалого посыльного. Десятки пар глаз обшаривают местность в ожидании противника. По-разному ведут себя люди в такой обстановке. Переживают все — и командиры, и подчиненные. Одни курят, другие кусают губы до крови. Старший сержант Илья Фадеев любит рассказывать о последней весточке из дома. Неважно, слушает его кто или нет. Говорит очень серьезно, с комментариями, короткими штрихами к портретам знакомых. Особенно часто рассказывает про деда — деревенского чудака, любившего вставлять во всякий разговор: «Корень дела…»

Тогда, наверно, никто из парней не придал значения двум этим словам. И напрасно. В толковом словаре живого великорусского языка Владимира Ивановича Даля сказано: «Корень дела — начало, основание, источник». Мудро изъясняется народ!

Наводчик орудия Курило, невысокий крепыш, если позволяла обстановка, то и дело грыз что-либо — сухари, сахар, корку хлеба. Не было ничего съестного — перетирал зубами древесный сучок. Этим он успокаивал себя, а после приникал к панораме, хладнокровно работал подъемным и поворотным механизмами.

— Михайлов, ты опять?! — услышал Васнецов голос Снежко.

— Мигом, товарищ сержант.

— Давай, давай, Володя, раз приспичило.

Васнецов невольно улыбнулся, вспомнил рассказ сержанта Снежко. Вначале никто еще не понимал, появятся немецкие танки или нет. Все затаились в ожидании. А Михайлов шмыг за куст. Через минуту-другую как ни в чем не бывало появляется. Потом узнали — по-легкому, значит… У каждого свое.

Но все переживания, муки — до первого выстрела. В бою некогда отвлекаться, вздыхать — нужно работать. Работать сноровисто, горячо. Борьба идет не на жизнь — на смерть. Упредил врага — твоя взяла, промазал — получай свою долю. Роптать не приходится.

Фашисты появились внезапно. Вначале с правой стороны кургана возник силуэт одного танка, потом второго. Вслед за ними показались штурмовые орудия. Последние замедлили ход и начали вести огонь по переднему краю из-под крон ракит.

— Вот заразы! — не выдержал разведчик-наблюдатель Зебров. — Далековато, сразу и не возьмешь.

Фашисты вели стрельбу по батарее капитана Чигрина. Первый снаряд разорвался на огневой, второй взметнул над землей ящики — очевидно, угодил в погребок с боеприпасами.

— Возьмем! — невольно вырвалось у Васнецова. — Еще как возьмем!

Васнецов сосредоточил огонь батареи по штурмовым орудиям. Казалось, разрывы легли рядом с целью, но гитлеровцы продолжали вести огонь. Второй залп тоже не принес результата. Видимо, оплошность не ускользнула от тех, кто наблюдал за происходящем с КП полка. Раздался звонок. Телефонист протянул трубку командиру батареи, и Николай услышал глуховатый голос подполковника Иванова:

— Долго мазать будешь, Васнецов? — И чуть тише: — Что там у тебя? Успокойся сам и людей успокой. Не первый же раз в подобной ситуации.

— Есть, успокоиться!

Укор подхлестнул Васнецова. Скорректировав огонь, он подал команду на его открытие. На этот раз снаряды легли точно. Одно штурмовое орудие, объятое огнем, закрутилось на месте.

Вновь зазвенел телефон. У аппарата был командир полка.

— Ну вот, значит, можете метко бить! — довольно произнес подполковник.

Тем временем из-за левой стороны холма появились танки противника. Батарее Васнецова вести огонь было несподручно. По ним ударили орудия старшего лейтенанта Николая Соловаря. И тут из березняка высыпала гитлеровская пехота. В артиллерийскую стрельбу вплелись пулеметные и автоматные очереди. Отменно били по врагу батарейцы.

Бой длился недолго. Минут пятнадцать — двадцать работали орудия, пулеметы, автоматы и винтовки. Два фашистских танка загорелись, остальные начали оттягиваться назад, за ними и штурмовые орудия. Оставшиеся в живых вражеские пехотинцы бросились к спасительному березняку.

— Не выдержали, гады! — приговаривая, толкал снаряд в казенник младший сержант Виктор Мазин. — Кишка тонка.

Это был перелом боя. Встали и с криком «Ура!» рванулись вперед стрелковые батальоны. Батареи продолжали обстреливать склоны холма, пока туда не подошли цепи наших пехотинцев.

Прозвучала команда сниматься с огневых и перекатами поддерживать пехоту. Началось преследование противника. Часам к шестнадцати батареи полка вместе со стрелками ворвались в Требендорф. На узких улочках — брошенные гитлеровцами мотоциклы, повозки с впряженными битюгами, машины с имуществом, тягачи с орудиями и тяжелыми минометами на прицепах.

Не останавливаясь, пехотинцы, а за ними и артиллеристы полка проследовали через населенный пункт. Главное было — не дать противнику опомниться. И все же, как ни стремительно действовали подразделения, фашисты сумели организовать сопротивление у небольшого фольварка. На огневую Васнецова прибыл заместитель командира полка.

— Быстрее кончайте с гитлеровцами здесь, — торопил он Николая. — Нужно успеть еще к Наубаутену.

— Пехота наша лежит, товарищ майор. Совсем в землю вжалась.

— Прибавь огонька, и царица полей встанет. Собьете заслон гитлеровцев и пойдете дальше.

Майор развернул карту.

— Смотри, Николай. Городишко небольшой, однако на перекрестке дорог. Фашисты наверняка будут драться за Наубаутен упорно. Следовательно, надо не дать им возможности осмотреться, ворваться на плечах отступающих в город. Иначе будут излишние потери. — Майор посмотрел на Васнецова. — Так что, Николай, разделывайтесь с фольварком и аллюром к Наубаутену. С командиром стрелкового батальона уже об этом говорил. Действуй.

Васнецов выдвинул орудия к самой цепи пехотинцев. После третьего залпа батарейцев стрелки атаковали фольварк. Под огнем противника пехотинцы ворвались в дом.

В Наубаутене пришлось намного тяжелее. Пехота залегла. Огнем прямой наводки артиллеристы уничтожили несколько дзотов. Однако противник упорствовал.

Наступила ночь. Несколько раз стрелковый батальон поднимался в атаку, но продвинуться никак не удавалось. Пехотинцы перешли к обороне.

Под утро стрельба немного стихла. Трое суток люди не выходили из боя. Наконец-то они смогли немного отдохнуть.

Утром город был взят. Отходя, фашисты взорвали несколько крупных зданий, добили почти всех своих раненых.

— Какая бесчеловечность, какая жестокость! — всплеснула руками санинструктор Маша Кузьменко, войдя в помещение госпиталя: на койках лежали мертвые гитлеровцы — солдаты и офицеры.

— Изверги, дочка, что и говорить, — тронул ее за плечо красноармеец Филиппов.

Кузьменко — маленькая, полненькая, с острым носиком — так и не приобрела той лихости, которой любили щеголять в армии девушки. Да и форма военная Маше не особенно шла. Было в ней что-то домашнее, доброта, казалось, так и струилась из ее глаз. «Наша Кнопочка», — ласково называли санинструктора батарейцы. Чужое горе всегда становилось ее горем, чужая беда — ее бедой. А ведь и своего горя, своих бед у нее хватало: всех близких унесла война. Оставшись одна, уходила девчонка от фашистов. Обезумев от ужаса, металась по берегу Днепра под немецкими бомбами, гоняли ее по степям Украины гитлеровские асы, охотившиеся за беззащитными беженцами. Измученная, голодная, в рваном платьишке, прибилась она к группе колхозников, гнавших скот на восток. Эти добрые люди накормили и напоили девушку, к делу пристроили. С ними и добралась она до Сталинградской области.

Бои под Новороссийском стали для нее школой военной выучки. Много потом их было, и каждый по-своему сложен, каждый нес смерть и кровь. Но война так и не смогла ожесточить ее душу, казалось даже — наоборот, сделала ее более чуткой, более восприимчивой.

Был в полку сержант Селивестров, чудесный рассказчик. Бывало, выпадет свободное время на формировке или привале, соберутся все — и к нему:

— А ну-ка, сержант, выдай для души!

Сержант не заставлял себя упрашивать, начинал без раскачки. Маша старалась не пропустить ни одного его слова, устраивалась поудобнее и вся превращалась в слух.

— Судите меня, судьи, военный трибунал!.. — начинает Селивестров и дальше ведет свой рассказ о большой, красивой любви красного командира к сельской учительнице: — Выкроит командир часок, прискачет на горячем коне к любимой. Посидят на крылечке, по роще пройдутся. Споет она ему песню его любимую: «Позарастали стежки-дорожки…» И опять командир на коне, опять в погоню за бандой. Уходит банда от красных конников, каким-то чудом уходит. Жгут бандиты села, убивают активистов и бесследно исчезают. «Кто предупреждает? Кто предатель?» — думают-гадают бойцы. И вот тайна открыта: учительница — правая рука атамана, шпионка. По знакомой дорожке ведет арестованную бандитку командир с предписанием сдать ее в военный трибунал, а она вдруг поворачивается и с насмешливой улыбкой запевает: «Позарастали стежки-дорожки, где проходили милого ножки. Позарастали мохом-травою, где мы гуляли, Степа, с тобою…» Не выдержало командирское сердце, выхватил он наган и вогнал все семь пуль в свою светлую мечту, в свою большую любовь.

В этом месте рассказчик театральным жестом выхватывал пистолет. Маша всегда слушала, затаив дыхание, слезы тихонько катились по ее щекам, и тихая печаль лежала на ее простеньком, почти детском личике. Вот и теперь она не выдержала, глядя на мертвых немцев.

У городка Газель противник начал теснить советские стрелковые подразделения. Батарея старшего лейтенанта Николая Соловаря подоспела к месту схватки. Развернувшись, она с ходу ударила по наседавшим фашистам.

Противник был остановлен. Вскоре подошло подкрепление. После короткой передышки наступление возобновилось.

Враг откатывался к железнодорожной станции Луккау. Полк побатарейно свернулся в колонну и вслед за походными порядками мотострелков начал преследовать гитлеровцев. Батарея старшего лейтенанта Василия Дикарева действовала с передовым батальоном. На подходе к станции разведчики доложили: у обочины дороги закопанные танки. Вместе с командиром батальона Дикарев выдвинулся вперед.

— Один, два… четыре… — считали они, рассматривая в бинокль невысокий холмик.

— Что будем делать, бог войны? Обходить?

— Ударю по ним, авось и вся система обороны вскроется.

— Давай.

На залп батареи противник не ответил. Еще залп. Молчит, хотя одна вражеская машина и вспыхнула.

— Что бы это значило, старший лейтенант? Пусть-ка разведчики посмотрят.

Через несколько минут разведчики доложили — в боевых машинах никого не обнаружено. Четыре танка с полным комплектом боеприпасов, но без горючего достались без боя. Один сгорел.

24 апреля к исходу дня батареи полка сосредоточились в районе Гросс-Махнов и заняли боевой порядок на северо-западной окраине небольшого городка Миттенвальде с задачей не пропустить пехоту и танки противника.

Вскоре начался бой. Гитлеровцам удалось поджечь два бронетранспортера.

Часа через полтора подошел стрелковый батальон. Комбат, невысокого роста, худощавый, с покрасневшими от бессонницы глазами майор, по-вологодски окая, рассказал о приключениях, случившихся в пути. Оказалось, батальон попал в засаду.

— Ну и нас накрыли, — тихо сказал майор. — Вот и провозились, черт бы их подрал. Людей много потеряли.

Майор аж зубами скрипнул от отчаяния.

— А нам-то сказали, что по пути фрицев нет, — заметил Васнецов.

— Мне тоже, — буркнул майор, — но, как оказалось, выходила группа из окружения. Хорошо, что танкисты прошли, рассекли фашистов, большей частью уничтожили.

Стрелковый батальон при огневой поддержке двух батарей атаковал противника. Однако атака успеха не имела. Гитлеровцы прочно удерживали оборону.

К вечеру из штаба прибыло распоряжение на сосредоточение батарей. Люди устали. Командование армии решило дать отдых полку.

…Идет по немецкой земле советский солдат. Полон ненависти к фашизму, породившему жесточайшую войну. Величественна поступь солдата: он несет освобождение немецкому народу. Идет воин — полномочный представитель народа, девиз которого — мир, труд, равенство и братство всех людей на планете.

ПОСЛЕДНИЙ БОЙ, ОН ТРУДНЫЙ САМЫЙ…

Батарейцы готовили участок обороны. Пот пробил выцветшие гимнастерки, и бурыми наплывами обозначились плечи бойцов, орудовавших ломами, кирками, большими саперными лопатами. Работали без перекуров. Торопились. Окруженная франкфуртско-губенская группировка противника пробила брешь в истощенных предыдущими схватками с врагом боевых порядках 50-й гвардейской дивизии. Командарм генерал-лейтенант Лучинский бросил 530-й полк, последний резерв, навстречу врагу.

Маршрут полка пролег по местам, где несколько дней назад прошли танкисты генерала Рыбалко. На обочинах дорог, полях, лесных полянах — повозки, орудия, автомобили и бронетранспортеры, подбитые танки и штурмовые орудия врага. Артиллеристы смотрели на дело рук гвардейцев-танкистов, хмурились, когда среди вражеских машин попадались обуглившиеся остовы тридцатьчетверок, самоходок, автомобилей и мотоциклов. Воины понимали — это последние километры на фронтовом пути. И по-особому остро переживали гибель товарищей.

Оборону полк занял в районе Барута, запиравшего пути выхода фашистов из большого, протянувшегося на несколько километров леса. Оседлали основные дороги и приступили к инженерному оборудованию местности. Первая, четвертая и шестая батареи зарывались в землю у деревушки Куммерсдорф, вторая и третья — у озера Менниг-зее, пятая — на юго-восточной окраине местечка Шенефельд. Из уст в уста передавалось решение делегатского полкового партийного собрания — не пропустить врага. «Причиной выхода из боя, — говорилось в нем, — может быть только одно — смерть».

Солнце, покинув зенит, клонилось к западу. Заканчивался последний апрельский день, напоенный терпкими запахами цветущей черемухи и разросшегося разнотравья. Надолго тот день остался в памяти.

Время от времени, утирая заскорузлыми руками на обветренных лицах пот, смотрели бойцы в бирюзовое небо. К столице фашистского рейха шли группы советских истребителей и бомбардировщиков. Со стороны Берлина доносился глухой надрывный гул боя. Порой он рос, ширился, наплывал, набирая высшую ноту, затем удалялся, но не замирал ни на минуту.

— Интересно, как чувствует себя сейчас Гитлер со своей сворой? — укладывая дерн на бровку бруствера при оборудовании командно-наблюдательного пункта, обернулся к Васнецову старший сержант Веремеевский.

— Гитлер где-либо в убежище отсиживается. Ему-то что, а вот десяткам тысяч обманутых нацистской пропагандой немцев приходится расплачиваться жизнями. Проклятый фюрер, как и вся его свора, понимает — пощады не будет. Слишком много они пролили людской крови…

С падением Берлина каждый советский воин связывал мечту о конце войны, о той почти забытой довоенной жизни, которая теперь казалась прекрасным временем, хотя, конечно, было в нем и хорошее и плохое, но трудности и невзгоды как-то отодвинулись, отошли на второй план, осталась лишь память о добром, светившем маяком надежды и будущего счастья.

Время, отведенное на оборудование огневых позиций, подходило к концу. Вот-вот должен был появиться кто-либо из штабных офицеров. В полку было принято начинать проверку готовности инженерного оборудования местности с КНП батареи.

Командир батареи — дирижер огня. У противотанкистов во время боя он непосредственно находился на огневой позиции.

Известно, что командир обязан знать больше, чем подчиненные, видеть дальше. В полку установился обычай: как бы ни было трудно со временем, командиры батарей старались хорошо изучить местность, что позволяло уяснить план предстоящего боя, определить объем инженерных работ и многое другое.

Так было и в тот апрельский день. Батарея Васнецова оседлала шоссейную дорогу с правой стороны озера Менниг-зее. Впереди, метрах в трехстах, проходила железная дорога, справа и слева простирался сосновый лес.

— Твоя, Васнецов, задача, — указал Данильченко на видневшийся под железнодорожной линией тоннель, — не пропустить противника по шоссе. Встречай его на выходе из тоннеля и уничтожай. Вряд ли фашисты полезут вдоль насыпи. Не до этого им сейчас. Попрут прямо по шоссе. — Командир полка чуть помолчал и в раздумье продолжил: — Однако на всякий случай не упускай из виду железной дороги, особенно с началом боя, когда образуется пробка. Ну вот и все. Ты не новичок. Решай сам, как расставить людей, орудия. Но помни: стоять до последнего.

Данильченко пожал Васнецову руку и убыл в штаб.

Вместе с командирами взводов Иваном Акасимовым, Петром Приставкой и Ильей Фадеевым командир батареи выбрал огневые позиции. С левой стороны от шоссе поставил орудия старшего сержанта Георгия Центерадзе и сержанта Николая Снежко, выдвинув их несколько вперед. Командиры расчетов и наводчики орудий — опытные ребята. Тот же Снежко, спокойный, рассудительный, не раз с честью выходил из трудных положений.

Под Цинтеном залегла вражеская пехота. Фашисты не давали головы поднять советским воинам. В разгар боя к огневикам приполз раненый красноармеец и, сплевывая кровь, прохрипел:

— Ребята, там рота гибнет. Помогите, братцы, помогите!..

Свои огневые точки фашисты укрыли в кустарнике. Нужно было выкатить орудие вперед метров на пятьдесят. Риск большой, с первых шагов окажешься мишенью для противника. Командир взвода Приставка без слов посмотрел на сержантов. Снежко понял младшего лейтенанта, попросил:

— В случае чего поддержите огоньком.

Через несколько минут расчет, прикрываясь щитом, толкал орудие вперед. Больше половины пути было пройдено, когда гитлеровцы заметили выдвижение орудия и открыли по нему огонь. Рядом с орудием разорвался снаряд. Расчет обдало взрывнойволной. Охнув, склонился к земле подносчик. Зажимая низ живота, повалился снарядный Мельников.

— Стой, разворачивай! Быстро, ребята, быстро!

Снежко приник к панораме. Пот заливал глаза, горечью отдавался во рту. Спустя считанные секунды последовала команда на открытие огня. Орудие заряжено. Снежко нажал на спусковой рычаг. Выстрел! Снаряд впился в пулеметное гнездо.

— Как в копеечку! — отозвался заряжающей.

Левее застучал еще один пулемет. Командир взвода скорректировал по нему огонь. Сержант подвел перекрестие к новой цели и снова нажал на рычаг. Выстрела не последовало. Он оглянулся. У станины лежал заряжающий. Обливаясь кровью, подносчик вытаскивал из ровика снаряд. Снежко поспешил на помощь. Взял снаряд — и назад. По щиту, высекая искры, застучала пулеметная очередь. Снежко зарядил орудие и опять приник к панораме. Рядом прогремел взрыв. Тугая волна воздуха ударила по глазам, он на мгновение зажмурился, удерживая перекрестие на цели, и нажал на спуск. Орудие дернулось. Он тут же повернулся к возившемуся у снарядного ящика номеру орудийного расчета:

— Быстрее, Петя!

— К-ко-н-тужен! Руки не держ-а-а-т, — выдохнул младший сержант Мазин.

Снежко метнулся к ящику, схватил снаряд. Он вел из орудия огонь до тех пор, пока советская пехота не поднялась в атаку и не захватила высоту.

Васнецов с командиром взвода верили в Снежко, как в самих себя. Потому и выдвинули его вперед. С правой стороны дороги уступом поставили орудия младшего сержанта Григория Воробьева и сержанта Петра Кириченко.

Изучив местность, командир батареи решил заминировать выход из тоннеля, но так, чтобы фашисты заметили это. Враг вынужден будет остановиться для разминирования, а это батарейцам на руку.

— Идея! — поддержал командира батареи Акасимов. — Туда же выдвинем Зеброва с разведчиками. Пусть оборудуют позиции для ведения огня.

— Командира батареи к телефону! — донесся из траншеи голос связиста.

Старший лейтенант поспешил к телефону. На проводе был командир полка.

— Васнецов! Чигрин доложил о появлении противника. Вот-вот немцы пожалуют к тебе. Будь готов к отражению атаки.

В это время слева ударило орудие, за ним второе, третье, донесся перестук пулеметных и автоматных очередей. Чигринцы вступили в бой.

Батарея, охватывая выходы противника из леса, развернулась на протяженном участке. Первый взвод занял огневую на опушке березовой рощицы, второй перехватил выходящую из сосняка лощину. Взвод управления лейтенанта Маркомана Шангина облюбовал господствующую высотку, с которой неплохо просматривались подступы к огневым позициям. Наверху, у кривой сосны, устроил свой КНП Чигрин.

Григорий Матвеевич, обходя участок обороны, порадовался погожему дню, вспомнил станицу Стеблевскую, что привольно раскинулась на Кубани. Виделась комбату скорая встреча с родными, близкими, станишниками.

На позиции взвода управления капитан Чигрин задержался. Бойцы завершали маскировку траншеи, стрелковых ячеек, пулеметных гнезд и капониров для бронетранспортеров; на каждом БТР имелись крупнокалиберный и два ручных пулемета.

Чигрин обернулся к Шангину:

— Скорее всего, фашисты пройдут просекой. Им нет резона появляться на шоссе, наша авиация сразу засечет. Они за нами следом выйдут на шоссе. Пошли-ка двоих на опушку леса. Пусть не спускают с нее глаз. Однако не забывай о шоссе. Чем черт не шутит! Наша задача — обнаружить противника прежде, чем он выкатится из леса.

Капитан прошел к огневым взвода старшего лейтенанта Чайкина. В успехе расчетов он был уверен: не раз схватывались они с превосходящем противником.

К огневой позиции орудия старшего сержанта Давида Хайткина комбат подошел, когда бойцы готовились ужинать.

— Садитесь с нами вечерять, товарищ капитан, — пригласил Чигрина старший сержант.

На плащ-палатке стояло несколько котелков с макаронами и мясом. Рядом — фляга с чаем. Бойцы вытаскивали из вещмешков кружки, ложки, или, как между собой называли, подсобный инструмент.

— Не откажусь. Хайткин, позвоните ординарцу, пусть сюда в общий котел тащит мой ужин.

Григорий Матвеевич подошел к раскидистому кусту, в тени ветвей которого стояла канистра с водой, и, услышав за спиной шаги, обернулся. К нему спешил наводчик орудия Филиппов, один из старших по возрасту солдат батареи, степенный, уравновешенный, во всем любящей порядок и аккуратность.

— Давайте полью, товарищ капитан.

— Спасибо, Гордей Иванович.

Герой Советского Союза Г. И. Филиппов.

Чигрин сбросил гимнастерку, подставил ладони под холодную струю и, крякнув от удовольствия, плеснул воду на разгоряченное лицо.

— Хорошо, Иваныч! На шею, на шею лей. Ух как здорово! Аж кости ломит.

Командир батареи взял полотенце и начал растирать шею, грудь, охал от наслаждения, приговаривал, мол, водица не хуже ключевой, только после нее чувствуешь себя человеком.

На первый взгляд рядовой эпизод из обыденной жизни армейского быта. Однако в батарее было правилом: как бы трудно ни складывалась обстановка, люди не приступали к еде, не умывшись. И командир в этом показывал пример.

Насвистывая нехитрую мелодию, капитан вместе со всеми уселся на плащ-палатку. И тут лейтенант Шангин доложил о появлении противника.

— Вот и повечеряли, — сожалея, вздохнул Филиппов и засунул ложку за голенище сапога.

— После войны, Гордей Иванович, наверстаем все, — посмотрел на него Чигрин, быстро встал и скомандовал: — Приготовиться к бою!

Команду тут же продублировали наблюдатели. Приникли к окулярам панорамы наводчики, в готовности к приему снарядов замерли заряжающие, бросились к ящикам подносчики. К стрелковым и пулеметным площадкам, бронетранспортерам побежали бойцы взвода управления. Качнулись стволы орудий. Десятки пар глаз скрестили взгляды на дороге и просеках, уходящих в лес.

— Без команды огня не открывать! — распорядился Чигрин и, обернувшись к посыльному, добавил: — Быстро к Шангину. Пусть отводит разведчиков и наблюдателей с высотки в траншею.

В томительном ожидании прошло несколько минут. Наконец на опушке леса появилась вражеская колонна. Немцы скатывались в лощинку без охранения. Колонну замыкали радийная машина и два бронетранспортера. «Больше батальона», — отметил про себя капитан.

Чигрину не раз приходилось встречаться на поле боя с превосходящими силами противника. Прикрывавшие батарею стрелки обычно брали на себя немецкую пехоту, а он — танки, орудия, бронетранспортеры. В этот раз привычный порядок был нарушен: прикрытия не было. Предстояло обходиться наличными силами. Чигрин принял решение закопать бронетранспортеры. На каждом из них находился крупнокалиберный пулемет и два ручных — внушительная огневая поддержка для батареи.

Григорию Матвеевичу почему-то вспомнился недавний разговор со старшим лейтенантом Чайкиным.

— Часы вот остановились, — глянул на циферблат старший лейтенант. — Вроде и аккуратно ношу. Не к добру это.

— Суеверный нашелся. Штамповку, небось, носишь-то?

— Ну да, ее самую.

— Дрянь это. Выброси. Мои кировские третий год шлепают. Ни сырость их не берет, ни жара.

«Фу, черт! — сплюнул Чигрин. — Придет же в голову такое». Он вскинул к самым глазам бинокль. Из просеки появилась новая колонна. «Еще сотня человек, не меньше», — отметил про себя командир батареи.

До первой колонны оставалось метров четыреста, когда она приостановилась: то ли гитлеровцы заметили опасность, то ли еще что их насторожило. Медлить было нельзя.

— Огонь! — скомандовал капитан.

Голос комбата потонул в грохоте орудийных выстрелов. Взрывы снарядов, перестук двенадцати пулеметов, автоматные очереди, посылаемые бойцами взвода управления, прорубили коридор в фашистской колонне. На глазах батарейцев она начала разваливаться. Оставшиеся в живых гитлеровцы повернули назад, задние ряды смешались, хотя по инерции шли вперед, перешагивая через раненых и убитых. Офицеры пытались остановить начавшийся хаос, однако под перекрестным огнем сделать это не смогли.

Изрядно поредевший противник залег. Осколочные снаряды и очереди пулеметов продолжали выхватывать из его рядов по нескольку человек; немцы еще не успели рассредоточиться, лежали чуть ли не сплошной массой. Короткими автоматными очередями били по врагу бойцы Шангина. Сам лейтенант полосовал по фашистам из пулемета.

Минут двадцать продолжалась кровавая сеча, пока остатки гитлеровцев не отползли за кустарник и не скрылись в лесу. На фланге второй колонне удалось вплотную приблизиться к огневой, занимаемой взводом старшего лейтенанта Чайкина. Гитлеровцы окружили расположенную несколько на отшибе огневую позицию орудия сержанта Ивана Рожкова. Посыльный, докладывая Чигрину обстановку, от себя добавил:

— Трудно им там, фрицев тьма-тьмущая!

— Так уж и тьмущая! — улыбнулся Чигрин, глядя в побледневшее лицо молодого солдата. — Не заливаешь с испуга?

— Никак нет, товарищ капитан.

— Раз нет, попробуем помочь.

Чигрин взял автомат и обернулся к появившемуся на командно-наблюдательном пункте Шангину:

— Остаешься старшим на батарее, я — к Рожкову. Разведчиков сюда — Фролова, Малышко: со мной пойдут.

Командир батареи повел группу по заросшей можжевельником выемке к озеру Менниг-зее. Путь был окольным, зато позволял незаметно подойти к огневой Рожкова. Расчет комбата оправдался. Фашисты не обнаружили группу.

— Товарищ капитан, — встретил Чигрина сержант Рожков. — Спасибо за выручку! Фрицы лезут и лезут. Бьем из орудия, автоматов и карабинов и глушим гранатами, а они, гады, как очумелые. Вдруг слышим: стрельба в их тылу! Значит, думаем, идет нам подмога! Вот уж спасибо! Ну а мы по команде жахнули во фрицев наш последний ручной боезапас.

— Благодарить будешь потом. Вижу, трое вас осталось, немного для фланга. Пару человек добавлю, боеприпасов подброшу.

Командир батареи оставил красноармейцев Ивана Малышко и Нестора Фролова в расчете.

— Сколько еще имеете снарядов?

— Десять осколочных и два ящика бронебойных.

— Ящик ручных гранат и патронов подброшу. Держись тут. Чего бы ни стоило, держись. Фашисты на должны пройти. Связи не теряй. Держи ракетницу и патроны к ней. В трудную минуту сигнал — две красные ракеты.

— Будем стоять, товарищ капитан, — заверил Рожков.

— Думаю, что фрицы не дадут вам большой передышки. Ожидайте «гостей».

Чигрин поспешил на КНП. Минут через тридцать фашисты предприняли новую атаку, пытаясь прорваться через боевой порядок батареи. Но снова, понеся потери, вынуждены были отойти. Около сотни уничтоженных солдат и унтер-офицеров противника, два с половиной десятка пленных — таков итог этой схватки.

Чигрин позвонил в штаб полка. Трубку взял подполковник Данильченко.

— Говоришь, отбили две атаки? — переспросил командир полка. — Спасибо! Рад за вас! Волков, Дикарев, Соловарь тоже дерутся. Слышишь, небось?

— Да, слышу.

Батарея капитана Волкова не успела полностью замаскировать свою позицию, когда появился противник. Комбат, за плечами которого был путь от предгорий Кавказа, повидавший в своей фронтовой жизни всякое, не уходя от трудностей, стремился решать боевые задачи без потерь. Волков в критических ситуациях держался ровно, понимал: малейшая неуверенность в себе, растерянность тут же сказывается на подчиненных. «Стоит, — говорил капитан, — холодку тревоги заползти в сердце солдата, как он уж не боец на поле брани».

Комбат оставался верен себе и теперь. Противник приближался. Но капитан был спокоен. Хладнокровие командира батареи передалось бойцам. Огневики, разведчики, связисты повели стрельбу по врагу. Первую атаку батарея отбила за полчаса. Два бронетранспортера, четыре автомашины, десять повозок горели перед позицией артиллеристов, а между ними, впереди и сзади до самой кромки леса, лежали убитые — солдаты и офицеры противника. В лощинках, воронках, кустах стонали раненые.

Разведчики взвода управления лейтенанта Сергея Шапара сумели отсечь группу немцев, пытавшихся обойти позиции с фланга. Фашистам ничего не оставалось, как поднять руки.

— Не так уж и плохо, — рассуждал Волков, обходя сбившихся в группу пленных.

Все они — худые, грязные, с лицами, заросшими щетиной, оборванные. У одних в глазах отчаяние, тупое безразличие, у других — злоба и страх. Волков смотрел на них, вспоминал сытых, нахальных фашистов первых лет войны. Тогда они кричали: «Хайль Гитлер!» Теперь молчат, трусят. Капитан подошел к пожилому обер-лейтенанту с перевязанной рукой, спросил о численности прорывающейся группировки.

— Идут колонны, много, — ответил офицер на ломаном русском языке. И опустил глаза, поморщился от боли. На щеках проступили желваки. Немного помедлив, он продолжил: — Вижу, пехотного прикрытия у вас нет, капитан. Плохо будет.

— Так уж и плохо? Посмотрим. У нас говорят: цыплят по осени считают.

Павел Семенович обернулся к стоявшему рядом старшине Кулишенко.

— Иван Демьянович, подбери пару человек, пусть отконвоируют пленных в штаб полка.

— Людей нет, товарищ капитан.

— Куда же нам их девать? — Волков кивнул на пленных. — Легкораненых подберите для сопровождения. Выполняйте приказание.

Капитан обернулся к прибывшим с докладами лейтенантам Семену Кириченко и Сергею Шапару.

— Слышали, ребята? Обер, по-моему, не врет. Ему сейчас все равно. Нам нужно готовиться к отражению атак.

Волков вытащил пачку папирос и протянул лейтенантам. Сам тоже взял папиросу, щелкнул зажигалкой и, затянувшись дымком, спросил:

— Потери большие?

— У меня три человека, — ответил Кириченко.

— Я потерял четырех, — доложил Шапар.

— Раненые есть?

— Тяжелых нет, — отозвался Кириченко.

— У меня тоже, — поспешил с ответом Шапар.

— Это уже неплохо. Выделить по одному легко раненному красноармейцу в распоряжение Кулишенко! — приказал капитан. — Дайте людям передохнуть. С дорог и троп глаз не спускать. Неплохо бы людей накормить. — Волков поискал глазами старшину. — Кулишенко, как с ужином?

— Готовим, — отозвался тот.

— Поторапливайтесь!

— Отправлю пленных, и захарчимся.

Офицеры разошлись по местам. Со стороны леса время от времени взлетали ракеты, доносились автоматные очереди.

Упала ночь. На участке обороны полка то и дело завязывались схватки с врагом. Под утро капитан Волков доложил в штаб части:

— Слышен гул двигателей танков.

Начальник штаба подполковник Иванов, выслушав его, произнес:

— Держись, Паша. Мы тут только что отбили атаку гитлеровцев. Спасибо, Чигрин и Васнецов помогли, а то бы вовсе худо пришлось.

Волков понял: рассчитывать на помощь нельзя.

С началом боя штаб полка жил напряженной жизнью. Из разбросанных на десяток с лишним километров позиций стекались данные о ходе схваток с гитлеровцами, подавала голос радиостанция разведчиков капитана Садовского.

Суммируя донесения, полученные из батарей и от разведчиков, командир и начальник штаба пришли к выводу: обстановка с каждым часом осложняется, становится похожей на скручивающуюся пружину.

— Товарищ старший лейтенант, фашисты близко, — обернулся к Васнецову шофер Иван Чернов. — Зебров с железнодорожной насыпи машет пилоткой.

Наблюдатель в ответ поднял флажок. Зебров скатался вниз и побежал к заранее подготовленному укрытию.

Спустя несколько минут из тоннеля выкатался танк противника. Вначале боевая машина шла быстро, затем сбавила скорость, очевидно, опасаясь мин. Рядом с танками появился бронетранспортер и тоже остановился. Из него выскочили солдаты и направились прямо к минному полю.

Танк начал разворачиваться. К панораме первого орудия встал сержант Центерадзе.

Сержант принял доклады номеров о готовности, поймал в перекрестие борт фашистского танка и нажал на спусковой рычаг. Громыхнул выстрел. Снаряд впился в борт вражеской машины. Почти тут же откинулись люки. Экипаж начал спешно выбираться из танка.

Сержант Снежко тем временем поджег бронетранспортер.

Застучали автоматы Зеброва и Панова. «Молодцы ребята», — невольно отметал командир батареи.

Не успели покончить с противником здесь, как до роты гитлеровцев появилось на железнодорожном полотне, еще один бронетранспортер вынырнул из тоннеля.

Взвод лейтенанта Акасимова ударил по пехоте, орудие Снежко — по бронетранспортеру. Не многим гитлеровцам удалось скататься с насыпи и залечь. По ним открыли огонь пулеметы бронетранспортеров.

В сумерках с противником было покончено. Больше фашисты батарейцев не беспокоили. То ли поняли, что здесь не прорваться, то ли собирались с силами.

Напряженность этой схватки спустя годы опишет Маршал Советского Союза Иван Степанович Конев:

«Десятки раз гитлеровцы пытались прорваться через позиции 530-го истребительно-противотанкового полка 28-й армии. Иногда им удавалось достичь орудий, и тогда у наших артиллеристов в ход шло все, вплоть до армейских ножей. Артиллеристы показали исключительную стойкость и мужество».

Фашисты беспрестанно таранили оборону полка. Откатываясь, они искали обходы и вновь наваливались на заслоны.

Во второй половине ночи в штаб полка вбежал солдат из боевого охранения:

— Немцы!

— Где? — обернулся к нему подполковник Иванов. — Ты что? Откуда им тут взяться?

— Движутся по дороге. Целая колонна!

Иванов зашел в соседнюю комнату. У стола, подперев рукой лоб, над картой склонился командир полка.

— Григорий Митрофанович, фашисты! Со стороны Куммерсдорфа.

— Связь с батареями есть?

— С Соловарем прервалась минут пятнадцать назад. Последний раз он докладывал: дерется в окружении. С остальными телефонную связь поддерживаем.

— Подобрать группу для посылки Соловарю.

Голос Данильченко заглушили пулеметные и автоматные очереди, взрывы гранат.

Данильченко посмотрел на Иванова:

— Вот что, Николай Михайлович, поднимай штабных.

В помещение вбежал запыхавшийся помощник начальника штаба капитан Борис Тепляков.

— Я оттуда, — кивнул он в сторону усиливающейся стрельбы. — Немцев около батальона: с танками, артиллерией.

— Сам видел? — спросил Данильченко.

— Так точно, товарищ подполковник.

— Иванов, свяжись с Васнецовым, взводу из его батареи прибыть сюда. — Командир полка бросил взгляд на телефониста. — Свяжите меня с Чигриным.

— Товарищ старший лейтенант, — тронул Васнецова за плечо телефонист красноармеец Бурик. — Вас Второй к телефону. У них там что-то неладно, — добавил он.

У Васнецова сжалось сердце: неужто фашисты в тылу полка? Взяв трубку, услышал взволнованный голос начальника штаба:

— Васнецов, тут фашистская колонна объявилась. Ведем бой. Нужна помощь. Бери взвод и сюда на всех парах. Немедленно.

Треск в трубке заглушил голос Иванова.

Оставив за себя лейтенанта Акасимова, старший лейтенант с двумя расчетами убыл в Барут.

Бронетранспортеры набрали скорость. А Васнецов торопил водителя Чернова:

— Быстрее, быстрее!

— И так на всю железку жмем, товарищ старший лейтенант.

— Люди гибнут, люди!.

Двигатель взял высшую ноту. Стрелка спидометра перескочила за «70». Следом, не отставая, двигалась машина Алексея Насонова.

У небольшой рощицы, метрах в шестистах от нее, где находился штаб полка, бронетранспортеры остановились. Расчеты соскочили на землю, выдвинулись на опушку.

Охватив горящий фольварк и прилегающие к нему поляны с редко растущим кустарником, гитлеровцы, очевидно, готовились к очередной атаке. До роты пехоты короткими перебежками продвигались к танкам, ведущим огонь.

Из окон двухэтажного особняка и чердаков построек по ним стреляли из автоматов и пулеметов. Очереди трассирующих пуль полосовали округу разноцветной россыпью. Взлетали к небу ракеты.

Рядом с Васнецовым остановились Фадеев и Снежко.

— Видите, какая обстановка? — начал старший лейтенант. — Не будем терять времени. Сначала ударим по танкам, затем примемся за пехоту. Фадеев, твой танк левый, Снежко — правый. Веремеевский со старшиной Болтушкиным, ударите по пехоте из крупнокалиберных пулеметов.

Расчеты на руках выдвинули орудия и по команде открыли огонь. Один вражеский танк вспыхнул сразу, второй успел скрыться за каменным сараем. Артиллеристы, пулеметчики и автоматчики отлично сделали свое дело. Фашисты, сказавшись в огневом мешке, в замешательстве бросились в разные стороны. Однако спасения себе не находили. В это время с противоположной стороны по ним открыли огонь другие противотанковые орудия. По звуку нетрудно было определить: к штабу подоспело свежее подкрепление. Это были, как вскоре стало известно, чигринцы.

На батарею Чигрина сносили убитых, здесь перевязывали раненых, приводили в порядок огневые позиции, траншеи, ходы сообщения, когда раздался тревожный звонок из штаба. Григорий Матвеевич в это время инструктировал наблюдателей. Голос телефониста оторвал его от инструктажа. Чигрин поспешил к телефону. По дороге связист делился новостями:

— Там у них такое творится, такое!..

— Говорите конкретно, Малышко.

— К штабу прорвалась колонна гитлеровцев.

«Помощь нужна», — мгновенно подумал Чигрин и посмотрел на солдата:

— Вот что — срочно к старшему лейтенанту Чайкину и лейтенанту Левашову. Пусть готовят по орудию к маршу. Лейтенанту Шангину передайте: пять человек выделить в мое распоряжение.

Чигрин поднес трубку к уху и сквозь треск ружейно-пулеметной стрельбы услышал голос подполковника Данильченко:

— Где же ты пропадаешь, комбат? Нас тут фрицы зажали.

— Выезжаю с двумя орудиями.

Немного не доезжая до города, Чигрин услышал орудийные выстрелы. «Никак, кто-то уже подоспел», — подумал он, вытер рукой вспотевшее от напряжения лицо и облегченно вздохнул.

Штаб полка оказался в весьма трудном положении. И не будь опыта у командира полка и начальника штаба, у других офицеров, фашисты, возможно, и опрокинули бы, а то и уничтожили малочисленный заслон на своем пути.

По тревоге офицеры, сержанты и красноармейцы заняли оборону. Вооружены были все по-разному: от автомата, карабина, пистолета, трофейного оружия до чудом сохранившегося в артиллерийной мастерской противотанкового ружья.

Красноармеец Селедцов и старший сержант Приходько приспособили трофейный пулемет на крыше двухэтажного дома. К ним с карабином присоединился Прохоров.

— Ну, машинен гевер, — похлопал по рубчатой рубашке пулемета ружейный мастер Приходько, — служил ты фашистам, послужи теперь нам, дорогуша! И хорошо послужи! — Он обернулся к напарнику: — Как с боеприпасами, Ваня?

— Четыре коробки, — ответил Селедцов.

— Добро. На первое время хватит.

Владимир Приходько внимательным, изучающим взглядом обвел округу. В сумеречном свете едва просматривался поворот дороги. «Вот тут-то мы вас и встретим», — решил старший сержант, передергивая рукоятку затвора.

Собственно, Приходько с Селедцовым и определили начало схватки. Подпустив колонну, они стеганули по ее флангу шквальной очередью. В первое мгновение фашисты даже не поняли опасности, продолжали вышагивать торопливо. Лишь некоторые повернулись навстречу клокочущему свинцом огню. Вот уже гитлеровцы начали падать на не успевший отдать тепло асфальт. Какой-то офицер, узнав по «говору» МГ, видимо, решил, что произошла ошибка, выскочил вперед, замахал руками и вовсю закричал:

— Нихт шиссен! Нихт шиссен! Нихт!.. — Не стрелять!

Селедцов ударил по офицеру короткой автоматной очередью. Гитлеровец переломился надвое и повалился на землю.

Подполковник Данильченко устроился с десятью солдатами на втором этаже здания штаба и бил оттуда по врагу. Подполковник Иванов с бойцами из взвода управления встречал врага огнем на подступах к зданию. Старшина Туркин и с ним несколько красноармейцев зашли во фланг фашистам и внезапно ударили по ним из автоматов и карабинов. Бойцы взвода управления Василий Вдовин и Федор Лях забрасывали противника гранатами.

Фашисты отхлынули. Однако через несколько минут под прикрытием бронетранспортеров вновь пошли на штурм. К месту боя вскоре выдвинулись танки, замыкавшие колонну противника.

Возможно, врагу удалось бы смять горстку советских воинов, не подоспей к месту схватки помощь из батарей. Попав под перекрестный огонь, гитлеровцы, бросая технику, убитых и раненых, начали разбегаться.

Помогли и разведчики. В разгар схватки из темноты ночи выскочил фашистский танк. Расчеты скрестили прицелы на нем, но вдруг, к удивлению бойцов, из танка повели огонь по гитлеровцам. Выстрел, второй, третий…

— Во дают! — не удержался сержант Снежко. — По своим лупят! Очумел экипаж, что ли?

— Постой! — отмахнулся Васнецов от него. — Тут что-то не так.

Танк продолжал вести огонь. Спустя несколько минут все прояснилось: на трофейном танке в расположение штаба прибыла группа капитана Садовского. Разведчики подоспели в разгар схватки и чуть было не угодили под огонь своих же. Спасла всех находчивость Садовского. Он вовремя приказал открыть огонь по фашистам. Ну а о том, как разведчики оказались в трофейной машине, рассказ впереди.

Немало тревожных минут пришлось пережить офицерам, сержантам, и солдатам штаба. Дрались с врагом они яростно. Писари, оружейники, медики во главе со старшим военврачом майором медицинской службы Константином Начинкиным, не говоря уж об охране, умело отражали натиск противника.

Общими усилиями фашисты были рассеяны. Командир полка поблагодарил Чигрина и Васнецова за то, что пришли на подмогу, выручили из беды.

Капитан Чигрин возвратился на огневую. Вскоре гитлеровцы при поддержке штурмовых орудий вновь пошли на прорыв. Фашистский снаряд угодил в ствол сосны и начисто срезал верхушку дерева. Осколки с визгом разлетелись в стороны. Один просвистел у самого уха Григория Матвеевича, врезался в брус перекрытия, отколов щепку. Комбат, качнув головой, обронил:

— Никак, засек, сволочь!

— Вряд ли, товарищ капитан, — возразил Шангин, затягивая ремешок каски. — Они, думаю, никак не опомнятся после нашего угощения, вот и злобствуют.

— Ну что ж, пусть будет так. Передай Чайкину и Левашову: подпускать гитлеровцев ближе, бить наверняка. Своих предупреди — им надлежит отсекать пехоту.

Эта схватка батарейцев с врагом затянулась на несколько часов. Артиллеристы Чигрина бились с гитлеровцами в кольце и в полном окружении, но позиций своих не оставили.

…Перед огневой позицией старшего сержанта Василия Гулого горело несколько бронетранспортеров и штурмовое орудие. Помощник наводчика и подносчик были ранены. В строю остались командир и наводчик младший сержант Машкауцан. А фашисты снова пошли в атаку.

— Бери танк! — скомандовал наводчику командир орудия, досылая снаряд в казенник. — Я по пехоте ударю.

Наводчик согласно кивнул, ловя в перекрестие прицела срез корпуса и башни танка. Старший сержант метнулся к ивняку, откуда открывался хороший обзор местности, и стегнул очередью по гитлеровцам. Ухнуло орудие. Гулый кинул взор на вражескую машину: танк, весь в дыму, разворачивался на месте.

— Готов! — обернулся Василий к Машкауцану. — Добавь еще для верности.

Нелегко пришлось и расчету соседнего орудия. В ходе многочисленных схваток с превосходящими силами противника в живых остался лишь наводчик Филиппов. Огнем прямой наводки Гордей Иванович уничтожил танк, штурмовое орудие противника. В течение часа Филиппов один удерживал участок обороны.

Герой Советского Союза Ш. М. Машкауцан.

Несколько раз в критические минуты Чигрину приходилось заменять выбывших из строя номеров расчетов, драться врукопашную. Во время последней схватки у комбата кончились в пистолете патроны. Фашисты, полукольцом огибая огневую позицию орудия, двинулись в полный рост. Кругом гремело, грохотало, рушилось, горело… Трудно было определить, где свои, а где чужие. Капитан, прислушиваясь к звукам орудий Машкауцана и Филиппова, радовался: «Молодцы ребята, держатся!»

Гитлеровцы все ближе и ближе. Сколько раз за последние часы враг пытался прорваться, а Чигрин со своей батареей стоял. «Теперь, пожалуй, не уйти от фашистов», — билась в голове мысль. Он стоял и спокойно смотрел на врага, а ветер шевелил его непокорные волосы.

Враг в пятнадцати, десяти метрах. Цепь гитлеровцев начала смыкаться. Пора. Чигрин коротким взмахом вскинул над головой руку с зажатой в ней гранатой и с возгласом: «Взяли!..» — бросил ее под ноги гитлеровцам. Тугая волна взрыва и осколки смели фашистов.

До конца пришлось испить чашу солдатской судьбы и батарее старшего лейтенанта Николая Соловаря. Шесть часов кряду фашисты штурмовали рубеж ее обороны. Шесть часов, оглохшие, в пламени разрывов, при непрекращающемся визге осколков и пуль, дрались артиллеристы — до тех пор, пока руки держали оружие, пока бились сердца. Взвод управления отсекал вражескую пехоту от бронетранспортеров, огневики разили фашистские боевые машины.

На подступах к батарее горели два бронетранспортера и шесть автомашин гитлеровцев, когда из рощи появились штурмовые орудия.

— Снаряд! — оборачиваясь к красноармейцу Михаилу Гидулянову, прохрипел сержант Моисеенко; остальные номера расчета уже вышли из строя. Сраженный фашистским осколком боец лежал у орудия.

Моисеенко метнулся к ровику. Выхватил из ящика бронебойный снаряд, подбежал к орудию, зарядил и приник к панораме прицела. Немецкое штурмовое орудие подходило к рубежу 400 метров. Отчетливо виднелись не только свастика, но и блестящее в лучах утреннего солнца отполированные траки гусениц.

Сержант выжидал: когда орудие хотя бы немного изменит направление движения, можно будет ударить в борт (лобовую броню снаряды не всегда брали).

Экипаж штурмового орудия видел, как по огневой позиции метался красноармеец (не придал значения опасности или берег боеприпасы, решив гусеницами раздавить орудие, а вместе с ним и солдата).

Метрах в ста пятидесяти на какие-то секунды механик-водитель подставил борт, но этого времени было достаточно сержанту Александру Моисеенко. Прогремел выстрел. Машина вздрогнула, остановилась и окуталась дымом.

Фашисты наседали. Батарея продолжала нести потери. На огневой позиции оставалось все меньше и меньше людей: вышли из строя старший сержант Роман Пикус, младший сержант Иван Бабий, красноармейцы Василий Шеремет и Сергей Близинский. На огневой правофлангового взвода командир батареи Соловарь застал в живых лишь лейтенанта Иосифа Зеленюка.

Командир взвода ловил в перекрестие панорамы вынырнувший из соснового леса бронетранспортер. Очередь вражеского пулемета вмиг застучала по щиту.

— Получай, гад! — процедил сквозь зубы Зеленюк и нажал на спусковой рычаг.

Герой Советского Союза И. П. Зеленюк.

Бронетранспортер подпрыгнул и завалился в канаву. Следовавшие за ним немецкие автоматчики залегли.

— Иосиф… — дотронулся до плеча Зеленюка старший лейтенант Соловарь.

— Комбат, ты?! — обернулся лейтенант. — Видишь, один я остался, как перст один. Какие ребята… Исаенко, Шеремет…

В налитых кровью глазах Зеленюка было столько тоски и горя, что Соловарь не выдержал.

— Терпи, Ося! Нам нужно продержаться. Обязательно! Подмога подойдет. Должна прийти, вот увидишь!

— Да я им, гадам, вовек не прощу гибели земляков! Буду, как бешеных собак, бить.

Лейтенант шершавой ладонью стер со щеки пот и скосил глаза на грудь, где отсвечивались ордена Отечественной войны I степени и Красной Звезды.

— Слушай, Коля! Всякое может случиться. Может, захватишь? Жена, дети у меня на Киевщине… — Зеленюк потянулся рукой к наградам.

— Не надо, Ося! Я не уйду с огневой. Не имею права. Понимаешь? Не имею.

В это время смолкли выстрелы во взводе младшего лейтенанта Дудника.

— Старшой, — обернулся к Соловарю Зеленюк. — Соседи… Я тут сам.

— Понял тебя. Иду.

И старший лейтенант поспешил к Дуднику.

Через несколько минут фашисты, предприняв атаку, окружили лейтенанта Зеленюка. Советский офицер поднял над головой противотанковую гранату и ударил ею о станину орудия. Раздался взрыв, а вслед — предсмертные крики немецких солдат.

Спустя несколько дней командир полка в представлении к присвоению звания Героя Советского Союза лейтенанта Зеленюка Иосифа Павловича напишет:

«В бою у населенного пункта Куммерсдорф 30 апреля 1945 года, командуя взводом, огнем прямой наводки уничтожил три бронетранспортера, штурмовое орудие, легковую автомашину, до 120 солдат и офицеров противника. Оставшись один у орудия, в течение часа удерживал рубеж. В критическую минуту атаки противника израсходовал все снаряды и патроны, взорвал себя вместе с 12 гитлеровцами…»

Батарея держалась до конца. Лишь лейтенанту Виктору Волкову и младшему лейтенанту Иллариону Дуднику с несколькими бойцами удалось пробиться через вражеское кольцо окружения и чудом остаться в живых. Они да еще архивные документы поведали о том бое.

Фашисты продолжали атаковать огневые позиции батареи капитана Волкова. Взвод лейтенанта Семена Кириченко уничтожил штурмовое орудие врага. Боевая машина перегородила шоссе. Вторая отошла назад и повела огонь по обороне батареи. Снаряды дыбили землю то впереди, то сзади огневых позиций. Гитлеровцы явно нервничали.

Волков поднес к глазам бинокль. Окуляры приблизили передний край противника. Видно было, как с левой стороны дороги в небольшой лощине скапливались пехотинцы противника. Павел Семенович понимал: противник с отчаянием обреченного будет таранить оборону, пока не пробьет брешь. А этого допустить нельзя. Не имеет он на это права. Не имеет…

— Свяжи меня с лейтенантом Шапаром, — приказал Волков командиру отделения связи старшему сержанту Ефиму Железняку.

— Лейтенант Шапар на проводе, — спустя минуту протянул трубку связист.

— Лейтенант, срочно на запасную позицию, — приказал Волков. — Огонь по скоплению противника в лощине.

Вскоре в гуще немцев начали рваться снаряды. Замысел противника был сорван.

На узком участке пригорода германской столицы в смертельной схватке сошлись горстка советских бойцов и чуть ли не в пятнадцать раз превосходящие силы противника. Это был тяжелый бой. Несколько раз фашисты атаковали батарею Волкова и каждый раз вынуждены были отходить под спасительную кромку леса. В короткие минуты затишья батарейцы подправляли огневые позиции, траншеи, ходы сообщения, сносили убитых, перевязывали раненых. Как и положено, делали свое солдатское дело. В одну из таких пауз Волков решил заскочить в блиндаж к раненым. У входа встретил санинструктора.

— Как тут у вас?

— Нормально, товарищ капитан, — ответил старшина Каким Ахметов и, чуть помедлив, добавил: — Ребята, кто полегче ранен, рвутся на огневые, в траншеи.

— Да ведь не в тыл же они просятся, а на передовую, хотя имеют полное право отправиться в санбат, — улыбнулся капитан. — Герои!

— Вот-вот, — приподнялся сержант Иван Зубок. — Мы и говорим, исходя из обстановки: наше место там. Всё лишнего фашиста кокнем.

Зубок держал в руках гранату.

— А это зачем? — взглянул на нее Волков.

— Мало ли что в нашем положении может случиться… Авось сослужит последнюю службу.

Рядом с Зубком зашевелился укутанный в бинт боец. Опершись на руки и приподняв голову, он позвал командира батареи:

— Товарищ капитан! Товарищ капитан!..

— Кабышев? Как ты тут, Егор Демьянович? — Волков склонился над красноармейцем.

— Вы за нас не беспокойтесь, товарищ капитан. Лучше скажите, как там у вас?

— Нормально. Держимся.

— Вот это хорошо. Связь с полком восстановили? Старший сержант Железняк вернулся?

— Пока нет.

Два часа назад, когда наводчик Кабышев находился в строю, фашисты начали обтекать батарею. Была прервана телефонная связь со штабом полка. Волков направил по линии командира отделения связи старшего сержанта Ефима Железняка. Прошло минут сорок — телефон по-прежнему молчал. Капитан послал еще двух связистов — старшего сержанта Евгения Самарина и красноармейца Василия Ермака. И они как в воду канули. Узнав о гибели, не винил себя, понимал: иначе поступить не мог. Это было нужно во имя живых, во имя святого дела — Победы! Напоминание Кабышева словно ножом полоснуло по сердцу, и капитан обронил глухо:

— Нет пока связи с полком. Не появились и связисты.

— Пить, пить, — донесся слабый голос из угла блиндажа. — Водицы…

— Кто это, Ахметов?

— Быстров, наводчик это, товарищ капитан. В живот его ранило, осколком. Мучает жажда, а воды ему нельзя.

Ахметов склонился над Быстровым:

— Потерпи немного. Скоро в медсанбат, там врачи, — говорил Каким, смачивая водой из фляги бинт. Обтирая припухшие губы раненого, продолжал: — Нельзя тебе воды, нельзя.

— Спасибо и за это, Каким, — заговорил слабым голосом Быстров. — Кваску бы сейчас, холодного, со льдом.

— Идите, товарищ капитан, — вновь дал знать о себе Иван Зубок. — Там вы нужнее, идите.

— Иду, Иван Терентьевич. Иду!

Волков позвал Ахметова. Тот подошел, по привычке вытянул руки по швам. Губы его подрагивали, хотя лицо и было спокойным.

— Держись тут, Каким. Опирайся на Ивана Терентьевича. Он человек надежный.

Капитан вышел из блиндажа и заспешил к орудиям.

На правом фланге в полный голос частил ручной пулемет. Рядом ухнуло орудие. «Опять немцы пошли», — понял Волков и прибавил шагу.

Батарея сражалась с врагом. Но все туже стягивалось кольцо окружения. Переползая от взвода к взводу, от группы к группе, Волков всматривался в лица солдат, вслушивался в их голоса и радовался за них. На лицах не было заметно растерянности, страха.

— Товарищ капитан, — подошел командир орудия младший сержант Николай Фролов. — Вы поосторожней, фриц засел совсем рядом. Двоих наших ранил. Вот по этой лощинке идите. Кончится она, сверните направо. Там и будет орудие Закутского.

С рассветом противник усилил натиск. В рукопашной схватке погибли командир взвода управления лейтенант Сергей Шапар и старшина батареи Иван Кулишенко. Не стало и лейтенанта Семена Кириченко.

Фашисты наседали. Редела семья батарейцев. Настали минуты, когда Волков остался вдвоем со старшим сержантом Ефимом Железняком. Гитлеровцы предложили им прекратить сопротивление, сдаться или уйти с их пути.

— Ишь чего захотели, Ефим! — обернулся капитан к Железняку. — Пропустить? Шалишь, фашист! Слишком ты много задолжал нам.

— Товарищ капитан, уходите, я прикрою, — обернулся к командиру батареи Железняк.

— Куда уходить, Ефим Зиновьевич? Батарею бросить? Раненых? Да ни за что!

Рядом разорвалась граната. Осколки полоснули по брустверу. Старший сержант застонал и сполз на дно окопа. «Взять живым! — крикнули по-немецки. — Этот офицер нам нужен». По лицу Волкова, понявшего смысл слов, пробежала горькая улыбка. Павел Семенович поморщился от ноющей раны на голове.

— Ничего у вас не выйдет, гады! — выдохнул он. — Живым в руки не дамся!

Прыгнувшего из-за кустов гитлеровца Волков свалил рукояткой пистолета. И тут же мелькнула мысль: «В окопе скрутят». Капитан выскочил на бруствер, в упор начал стрелять по фашистам, но что-то жаркое толкнуло его в грудь и живот. Боли не почувствовал; лишь когда ударился головой о развороченную взрывом землю, захотел вспомнить что-то ясное, чистое, синее, но не мог, как ни напрягал мозг.

Подбежавшие гитлеровцы столпились вокруг смотревшего в весеннее небо советского офицера, продолжавшего улыбаться. Кто знает, что видел комбат в эти последние мгновения своей жизни? Может, вспомнил родной край, село Ново-Еловку, что привольно раскинулось в лесных просторах Красноярского края, школу, жену Татьяну… А может, улыбался, сознавая, что до конца исполнил свой воинский долг… Гитлеровский офицер повел было автоматом к лицу капитана, но вдруг опустил оружие, обернулся к солдатам и выдохнул:

— Форвертс!.. — Вперед!..

Заместитель командира полка по политической части в донесении в этот день запишет:

«Смертью храбрых погиб кандидат в члены ВКП(б), командир батареи Павел Семенович Волков. Вокруг места его гибели после боя были обнаружены трупы сорока немецких солдат».

Перед батареей старшего лейтенанта Андрея Борисенко фашисты появились утром. Колонна шла по шоссе темно-зеленой массой, заполняя не только проезжую часть, но и обочины. Впереди двигались офицер с поднятым белым флагом и два солдата.

— Никак, идут сдаваться? — тронул комбата за плечо комсорг капитан Марк Спитковский.

Борисенко продолжал рассматривать в бинокль врага, с ответом не торопился. Что-то настораживало его: то ли непрекращающийся гул боя на рубежах соседних батарей, то ли рокот двигателей боевых машин, замыкавших выползавшую из лесу колонну.

— Кто знает, — размышлял вслух офицер, — что у гитлеровцев на уме.

— Да ты не сомневайся, Андрей, — нетерпеливо продолжал Спитковский. — Дай-ка лучше пару солдат, и пойду принимать капитуляцию. Эх, фотоаппарат не прихватил. Хорошая память осталась бы о конце войны.

— Не рано ли, комсорг, размечтался?

— Да ну тебя. Смотри, сколько немцев. Почитай, свыше полутысячи. И без единого выстрела сопроводим в штаб. Вот увидишь.

— Хорошо, — немного поколебавшись, согласился комбат. — Выделю ребят, однако будь осторожен. В случае чего действуй по обстановке. Да и мы рядом, прикроем.

Борисенко посмотрел на стоявшего в траншее командира взвода управления старшего лейтенанта Кровицкого:

— Боря, выдели двоих в распоряжение Спитковского. Да попроворнее. Пойдут капитуляцию принимать.

Вскоре разведчик и связист вместе с комсоргом полка, провожаемые молчаливыми взглядами товарищей, двинулись навстречу вражеской колонне. Шли посредине дороги. Твердо, уверенно, как и подобает советскому солдату, хотя тревожный холодок сжимал сердце.

Гитлеровцы все ближе и ближе. Уже видны их лица — худые, озлобленные.

— Кажется, пронесло, — облегченно вздохнул Спитковский.

Но тут неожиданно гитлеровский офицер опустил белый флаг.

Колонна на глазах начала рассыпаться. Застучали выстрелы, в воздухе засвистели пули.

— Ложись! — крикнул Спитковский.

Парламентеры бросились к придорожным кустам. Пули, сбивая с кустарника листву и сучья, ложились все ближе и ближе. Спитковский упал в канаву, ушиб колено, но даже не поморщился от боли. И тут же обернулся к бойцам:

— Не задело, ребята?

— Нет, — послышалось в ответ.

— Тогда к бою.

«Попали, как кур во щи, — досадовал Марк. — Недаром предупреждал нас Андрей. Ничего, выдюжим. Оружие есть. Да и наши в обиду не дадут».

Как бы в ответ на его мысли по фашистам ударили орудия батареи, со стороны боевого охранения застучали пулеметы и автоматы, отсекая путь фашистам, бросившимся навстречу группе.

— По пехоте!.. Осколочным, — командовал старший сержант Владимир Фалько, — огонь!

— Получайте! — изо всех сил нажимал на спусковой рычаг наводчик орудия красноармеец Василий Карпенко.

Рядом вело огонь орудие старшего сержанта Владимира Сенатского. Наводчик орудия красноармеец Иван Задорожный, посылая по гитлеровцам снаряд за снарядом, приговаривал:

— Это вам за подлость, за наших ребят, сволочи!

Борисенко беспокоило положение группы капитана Спитковского. Фашисты все ближе и ближе подбирались к месту, где она залегла. У ребят вот-вот кончатся патроны — пошли-то налегке.

Комбат окликнул старшего лейтенанта Кровицкого.

— Боря, остаешься за меня. Я — к Спитковскому. Прикрой нас.

По пути к парламентерам комбат взял разведчиков из взвода управления, двух номеров из расчета старшего сержанта Сенатского. К месту схватки прибыли, когда гитлеровцы обходили группу Спитковского с флангов, намереваясь взять всех в плен.

— Шалишь, гад! — полоснул Борисенко очередью по скапливающемся в небольшой выемке гитлеровцам.

Рядом стучали автоматы Задорожного и других бойцов. Под натиском группы Борисенко немцы отхлынули к небольшой рощице.

— Живы, бродяги? — устроился рядом со Спитковским Борисенко.

— Живы! — обернулся к нему комсорг. — Спасибо, вовремя подоспел. Патроны были на исходе, а фашисты лезли и лезли.

Короткими перебежками Борисенко и Спитковский начали отводить людей назад, к батарее. В это время со стороны пересечения железнодорожного полотна и грунтовой дороги донеслась пулеметная очередь. К ней тут же присоединилась автоматная дробь.

«Трубицын! — мелькнула мысль у комбата. — Он там с ребятами».

Борисенко обернулся к Спитковскому:

— Я туда, к ним.

— Хорошо, Андрей, давай!

Борисенко и солдаты поспешили туда, к месту боя.

Несколько раз гитлеровцы пытались отбросить группу советских воинов. Однако гвардейцы под натиском превосходящего противника держались стойко. Их поддерживали огнем пулеметов из закопанных на взгорке бронетранспортеров. Большой кровью досталась в том бою победа: погибли сержант Алексей Трубицын, Адут Даутов, был тяжело ранен сержант Иосиф Усатов.

Но гитлеровцы не унимались. Вскоре появилась новая колонна, с западной стороны Шенефельда. Противник таранил оборону, не считаясь с тем, что нес большие потери.

Началась рукопашная у огневой позиции орудия старшего сержанта Сенатского. Номера расчета отбивались от наседавших гитлеровцев гранатами, прикладами, армейскими ножами. На помощь товарищам пришли сержанты Иван Ищенко, Николай Андрусенко и красноармеец Прокопий Бирюк во главе с командиром взвода лейтенантом Василием Хоменко. Враг был отброшен.

Над смертельно раненным лейтенантом Василием Хоменко склонились оставшиеся в живых товарищи-огневики.

— Держитесь, ребята, — слабеющим голосом прошептал Хоменко. — Война кончается. Отомстите…

И лейтенант затих.

На огневой позиции орудия старшего сержанта Константина Милашина остались двое: сам командир и наводчик Никулин. Милашин и Никулин вели огонь из трофейных автоматов, у своих ППШ кончились патроны.

— За Хоменко! — полосовал по приближающемся врагам Милашин.

— За Трубицына! — посылал по фашистам пули Никулин.

Пришло время, когда автоматы начали замолкать: заканчивались боеприпасы. Гитлеровцы поняли это и пошли во весь рост. И вот, перерезанный очередью, упал наводчик.

— Врешь, не возьмешь! — занес над головой гранату Милашин и бросил ее под ноги наседавшим врагам. Раздался взрыв, гитлеровцев разметало по сторонам. Острая боль резанула по животу старшего сержанта. Он потерял сознание. Очнувшись, увидел, что к огневой позиции приближается новая группа гитлеровцев.

Рядом оказался немецкий карабин. Милашин дотянулся до него, передернул затвор, прицелился и нажал на спусковой крючок. Передний гитлеровец уткнулся в землю. Второй выстрел — еще один упал. Потом еще и еще…

— Что, взяли? — в полузабытьи шептал старший сержант. — Большевики не сдаются!

Три месяца назад Константин Милашин в заявлении в батарейную партийную организацию, обращаясь с просьбой принять его кандидатом в члены ВКП(б), писал:

«Пока жив, пока в груди бьется сердце, до последней капли крови буду бить фашистских извергов, приближая Победу».

На другой день наводчик Милашин уничтожил штурмовое орудие врага. За проявленную храбрость в ходе наступления его наградили орденом Отечественной войны II степени, а вскоре отважного наводчика назначили командиром расчета. И вот — этот бой.

К истекающему кровью старшему сержанту Милашину прорвался командир батареи с группой бойцов. Офицер нагнулся над раненым. Константин открыл глаза, улыбка скользнула по его осунувшемуся лицу. Он вздохнул глубоко, прошептал:

— Ваше приказание выполнено, товарищ старший лейтенант. — И потерял сознание.

Борисенко рванул из полевой сумки индивидуальный пакет и вместе с подбежавшим сюда разведчиком начал бинтовать рану старшего сержанта.

Спустя сутки командир полка подполковник Григорий Данильченко в представлении к званию Героя Советского Союза старшего сержанта Милашина Константина Ивановича напишет:

«…В ожесточенном бою в районе Шенефельда, отбивая атаки противника, ведя бой в полном окружении, огнем своего орудия уничтожил автомашину, штурмовое орудие и до 40 немецких солдат. Отразил двенадцать яростных атак.

Когда весь расчет вышел из строя, один в течение получаса огнем из автомата и гранатами удерживал рубеж. Был тяжело ранен, потерял сознание, но когда пришел в себя, продолжал бой до подхода подкрепления…»

Батарея старшего лейтенанта Василия Дикарева занимала оборону у деревни Куммерсдорф. Артиллеристы заканчивали оборудование рубежа на перекрестке лесных дорог. Упали апрельские сумерки, но батарейцы продолжали напряженно работать. Прошедшие в войну трудными дорогами Украины, Белоруссии, Польши, Восточной Пруссии, они хорошо знали цену земли в бою.

— Благодать-то какая! — в ответ на донесшуюся из цветущей черемухи соловьиную трель обронил ростовчанин Виктор Богданенко. — Как в былое время, дома.

Расчет прекратил работу. Бойцы молча слушали бередящее сердце трели. Богданенко продолжил:

— Бывало, выйдешь на Дон — и замрешь. У нас они голосистые, соловьи-то. Такие коленца выделывают, аж сердце наисподь выворачивает.

— Будет у нас еще все, ребята, — прервал незапланированную паузу командир орудия. — Вволю наслушаемся зорями птах и девичьих песен.

Часа в три появился противник. Батарейцы встретили его огнем. Завязался бой. Четыре атаки подряд выдержали артиллеристы. В рукопашной схватке погиб расчет старшего сержанта Сидора Орлова. Героически отбивался от наседавших гитлеровцев парторг батареи старший сержант Сергей Гуськов, прикрывавший с группой бойцов тыл. Фашисты несколько раз предлагали сдаться. Скупой на слова Гуськов отвечал:

— Не в нашем характере отворачивать в сторону. Хлопцы, готовь оружие! Сейчас вновь пойдут!..

Группа удерживала позицию до последнего патрона, до последнего вздоха.

В шесть часов утра фашисты предприняли новый натиск. На этот раз с фронта двинули танки, штурмовые орудия, бронетранспортеры, с флангов и тыла поднялась в атаку пехота. Старший лейтенант Дикарев предвидел такой вариант. В батарее заранее были подготовлены огневые позиции на случай круговой обороны. Оставшиеся в живых артиллеристы встретили противника дружным огнем.

На лесной просеке загорелся танк, от прямого попадания снаряда взорвался бронетранспортер, вслед за ним вспыхнул второй. Все это — работа героического расчета старшего сержанта Вайка Левоняна и наводчика соседнего орудия сержанта Виктора Богданенко.

Фашисты наседали. Оборона батареи тонула в грохоте выстрелов, разрывов. Пороховая гарь, чад горевших боевых машин, дым вспыхнувшего леса разъедали глаза, тисками сдавливали горло, мешая дышать. Лица бойцов покрылись темными разводьями.

«Тигру» удалось ворваться на огневую взвода младшего лейтенанта Карлова. Под гусеницами хрустнуло раздавленное орудие, вражеская машина шла ко второму. Помешал ей в этом Богданенко. Оставшись в расчете один, наводчик продолжал вести огонь.

В разгар боя в тыл батареи прорвалась группа гитлеровцев. Они почти вплотную подошли к блиндажу с ранеными. Немцев заметил находившийся у входа молоденький боец.

— Окружают! — закричал он.

— Прекрати, — обернулась в его сторону санинструктор Кузьменко. — Душа в пятки ушла!

Мария перевязывала тяжело раненного водителя Анатолия Курносова. Руки и гимнастерка девушки были в крови. Привычным движением она затянула бинт, взяла лежавший рядом автомат.

— Ребята, кто может держать оружие, за мной! — крикнула Мария.

Бойцы потянулись к выходу, проверяя автоматы, карабины, гранаты.

— Занимаем круговую оборону здесь! — И Мария указала под кроны деревьев.

Едва успели рассредоточиться, как появились гитлеровцы.

— Огонь! — прозвенел в тишине девичий голос.

Ударил дружный залп. Фашисты прижались к земле и открыли ответный огонь. Перестрелка длилась минут пятнадцать.

Наконец фашисты не выдержали, начали отходить. Маша придвинулась к бойцу.

— А ты говорил, окружают. Еще поглядим, кто кого.

Голос Маши потонул в грохоте разрыва гранаты. Просвистели осколки, наступила тишина. Боец приподнял голову. Рядом, уткнувшись лицом в траву, лежала Кузьменко.

— Маша, Маша!.. — в отчаянии звал боец.

Девушка не отвечала. Смертельно раненная, она потеряла сознание. Спустя несколько минут Мария скончалась.

На батарее Дикарева иссякли снаряды. Патроны и гранаты были на исходе. Связи с полком никакой, а фашисты продолжали наседать. Командир батареи принял решение — прорываться.

Неподалеку дралась батарея Григория Чигрина. «Соединившись, будем держать оборону вместе, — решил Дикарев. — Одним нам без боеприпасов не выстоять».

Без выстрела полтора десятка израненных, измученных многочасовым боем воинов внезапно возникли перед противником из ночной темени и обрушили на него приклады, малые саперные лопаты — все, что только могли держать в руках и чем можно было свалить врага.

Фашисты не ожидали такого поворота событий, шарахнулись в сторону. На несколько минут оказалась разорванной цепь окружения. Этого батарейцам было достаточно, чтобы проскочить в образовавшуюся брешь, унося с собой личное оружие и затворы от орудий. Когда же фашисты опомнились, было поздно: артиллеристы исчезли в ночи. Бросившись вслед им, гитлеровцы напоролись на огонь группы прикрытия.

Картина боя была бы неполной без показа действий полковых разведчиков. Бесстрашные ребята! В ходе боев они выполняли самые сложные задачи, нередко с большим риском корректировали огонь батарей из стрелковой цепи.

Командовал разведчиками человек редкого мужества и самообладания капитан Юрий Садовский. Немало сделал он со своими подчиненными для общего успеха и в том бою.

На подходе к Баруту командир полка поставил перед разведчиками задачу: выявить численность гитлеровцев, определить пути их движения, цели. Садовский довел задачу до подчиненных, уточнил маршрут.

Не теряя времени, разведчики двинулись в путь. На возвышенных участках местности капитан останавливал бронетранспортер, поднимал к глазам бинокль, изучал местность. Два основных шоссе, которые вели в тыл к гитлеровцам, имели множество ответвлений, что позволяло разведчикам маневрировать, переходить с дороги на дорогу.

Через каждый час Садовский докладывал в штаб полка обстановку. А после снова в путь, снова дороги, выяснение сил и намерений врага. Лес укрывал разведчиков, но он же и таил в себе неожиданность. Во время одной из вылазок бронетранспортер наткнулся на немецкие танки.

— Володя, тормози, заднюю скорость и в просеку! — распорядился Садовский.

Водитель понял капитана, затормозил, дал заднюю, но было поздно — фашисты открыли огонь. Под колесами машины разорвался снаряд. Бронетранспортер подпрыгнул и завалился в кювет. Сидевшие на шутках разведчики горохом попадали с машины. Танки, не останавливаясь, пронеслись мимо. Из всей группы в живых остались командир и старшина Шалунов.

Танки ушли по одной дороге, капитану и старшине надо было пробираться по другой.

— Пошли, Шалунов! — И Садовский первый шагнул на просеку.

Они проверили патроны в пистолетах (теперь это было их единственное оружие) и двинулись назад, к своим, где шел бой. Разведчики вышли к огневым позициям батареи Волкова.

Им открылась тягостная картина. Остовы сгоревших вражеских машин, разбитые наши орудия и тела, тела погибших… У двух оставшихся в строю орудий маячили фигуры бойцов. Среди них Садовский увидел Волкова. Орудия, не переставая, вели огонь. Разведчики подошли ближе.

— Юрка, живой! — радостно заулыбался Павел и тут же с грустью в голосе: — А у меня… — Волков обвел вокруг рукой: — Вот все, что осталось от батареи.

Садовский понимающе кивнул.

Атака только что была отбита. Они присели на вывороченную с корнем сосну и закурили. Только повели разговор о случившемся, как противник вновь пошел в атаку.

У одного орудия встал Волков с двумя бойцами, у другого — Садовский со старшиной. Юрий Владимирович увидел, как передний танк развернулся вполоборота к позициям. В это мгновение до него донесся выстрел. Танк дернулся. Вскоре из его моторной часта повалил черный дым.

Фашисты открыли ответный огонь. Снаряды противника рвались вокруг орудий. В дыму разрывов Садовский на время потерял из виду орудие Волкова, зато отчетливо видел немецкий танк, который шел на них с Шалуновым, увеличиваясь в размерах.

— Тряхнем стариной, — подмигнул капитан Шалунову и приник к окуляру панорамы — стал наводить орудие, ловя черный крест на брюхе танка.

— Огонь! — сам себе скомандовал офицер и нажал на спусковой рычаг.

— Есть, товарищ капитан! Готов!

Неподалеку прогремел взрыв. Садовский сначала почувствовал, а уж потом увидел, что орудию Волкова пришел конец: фашистский снаряд угодил под колеса. И тут показался чудом уцелевший Павел. Гитлеровцы бежали ему навстречу. Волков поднялся во весь рост с гранатой в руке.

— Прощай, Юрка! — донеслось до Садовского. — За Родину!..

В этот миг Юрия подхватила какая-то неведомая сила и швырнула в сторону. Для него сразу все стихло, он погрузился во тьму.

Очнувшись, Юрий долго не мог понять, что с ним и где он. Щека упиралась в какую-то деревяшку, ноги завалило досками и ветками. Юрий приподнялся на локтях. В ушах звенело. Пошевелил ногой, с трудом вытащил ее из-под кучи деревянных обломков. Другая нога поддалась легче. «Ноги, кажется, целы, — подумал он. — А руки?» Вытянул руки, сжал пальцы и ощутил легкое покалывание. Приподнялся, встал на колени, с трудом сел. Лишь тогда понял, что находится на дне развороченного окопа. «Шалунов… — мелькнула мысль. — Где Шалунов?» И тут же увидел перед собой старшину. Приложил ухо к груди Шалунова, услышал стук сердца: «Жив!» Отцепив флягу и отвернув колпачок, Садовский поднес ее к губам старшины и влил ему несколько глотков водки. Шалунов открыл глаза, посмотрел на капитана.

— Андрей, родной ты мой! — обрадовался Садовский.

Шалунов зашевелился и, опершись на руки, постанывая, сел.

— Вроде жив! Башка страшно трещит.

Они посидели минут пятнадцать, пока не полегчало.

— Надо пробиваться к своим, — произнес капитан.

Они двинулись вперед. Немного погодя услышали немецкую речь. Повернули левее и опять наткнулись на фашистов.

— Так мы не выйдем, — с сомнением произнес Шалунов. — Кругом фрицы, черт бы их побрал.

— Что-нибудь придумаем. Найдем прореху, обязательно найдем.

Они вышли к небольшой поляне, которую пересекало шоссе. Затаились, прислушались, разглядывая местность. На поляне стоял дом лесника, возле него — немецкий танк.

— Товарищ капитан, — прошептал Шалунов, — это как раз то, что надо. Я же танкист.

— Вижу. Не торопись.

У танка возились двое.

Разведчики подкрались к дому, заглянули в освещенное окно. За столом сидел унтер-офицер и с аппетитом уплетал картошку. «Спокоен, — отметил Садовский. — Видимо, считает, что, кроме них, никого тут нет».

— Андрей, я беру на себя этих гавриков и танк, ты караулишь дверь дома. Следи за мной. Шума не поднимаем. В случае чего — в окно гранату и уходим в лес. Понял?

Шалунов кивнул и устроился между окном и дверью. Садовский отступил за деревья и осторожно, кустиками, двинулся к «тигру».

Один гитлеровец влез в танк, другой стал подавать ему какие-то ящики. Садовский выждал, когда немец скрылся в люке, а второй нагнулся к ящику. Затем Юрий подкрался к танку и замер. Первый немец высунулся из люка и, переняв у напарника ящик, снова скрылся из виду.

Садовский мгновенно подскочил к наклонившемуся над ящиком фашисту и ударил его ножом в спину. Танкист ткнулся носом в землю. Подхватив валявшийся ломик, Юрий вскочил на танк. Как только из башни показался второй фриц, Садовский ударил и его. Гитлеровец повалился вниз.

В мгновение ока Шалунов оказался возле танка и, нырнув а люк, занял место механика-водителя. Садовский влез следом за ним, сел к пушке.

Шалунов завел двигатель.

— Разворачивай на шоссе. Двинем к штабу, — скомандовал Садовский.

Шалунов развернул машину и дал полный газ. Спустя час они оказались у штаба. Бой там кипел вовсю.

Прорваться через позиции полка фашистам не удалось. Наконец 2 мая противник прекратил огонь и начал сдаваться в плен. Гитлеровцы шли поодиночке, группами, а то и целыми колоннами. Молча бросали к ногам советских воинов оружие и понуро брели дальше.

Часов в семнадцать к огневой третьей батареи подошла группа гитлеровцев — с полсотни, а то и больше. Впереди шел высокий лейтенант — без пилотки, с лицом, обросшим рыжей щетиной. Весенний ветер шевелил его белесые волосы. Поравнявшись в Васнецовым, он не поднял от земли глаз. Николай скользнул было по его фигуре взглядом — мало ли прошло в тот день фрицев мимо, — но в последний миг что-то насторожило его.

Он силился понять, что, но никак не мог. И вдруг вспомнил: косой шрам.

— Сержант, — еще не зная почему, окликнул Васнецов конвоира. — Останови-ка лейтенанта.

Сержант обернулся.

«Да, да! Кажется, знакомца встретил!» — понял Васнецов.

Конвоир подошел к пленному, тронул его за плечо. Лейтенант оторвал глаза от земли.

— Старший лейтенант зовет, — показал сержант на Васнецова.

Николай шел к нему медленно, тяжело, точно на ногах у него были пудовые сапоги. Его лицо было сосредоточенно, брови сошлись к переносице. Метрах в трех от пленного Васнецов остановился, еще раз посмотрел на него, спросил:

— На Северном Кавказе были?

Лейтенант насторожился, опустил глаза и глухо, словно про себя, произнес:

— Нет, не был.

— Были. Унтер-офицером. Не помните нашу встречу? Или не хотите вспоминать?..

— Нет, нет, — твердил пленный. — Не был.

— Хорошо, я напомню.

Васнецов расстегнул полевую сумку и вытащил из нее помятую на сгибах, пожелтевшую от фронтовых передряг фотографию, трофей одного из боев. Именно В документах пленного унтер-офицера с косым рваным шрамом на правой щеке оказалась пачка фотографий. Снимки рассказывали о жестокостях матерого фашиста на советской земле.

Фотография кочевала с Николаем с фронта на фронт. Давно выброшен пришедший в негодность планшет. Но фотоснимок — свидетельство жестокости нациста — выбросить не решался. «Пусть лежит», — не раз говорил он себе, перебирая свои нехитрые фронтовые бумаги.

И вот теперь эта встреча…

— Вы на снимке? — шагнул к пленному Васнецов.

При взгляде на снимок лейтенант съежился, задрожал, силясь что-то сказать, но лишь скривил нервные тонкие губы и выдавил из себя:

— Гитлер капут!

— Да не тряситесь вы так. Трогать вас никто не собирается.

Старший лейтенант снова показал гитлеровцу фотографию. На ней была запечатлена повешенная девушка.

— О боже! — лепетал фашист. — Нет, это не я…

— О боге вспомнили? Раньше нужно было помнить, когда людей безвинных убивали.

— В чем дело, товарищ старший лейтенант? — спросил Васнецова подошедший капитан.

— Вот «знакомого» встретил, — обернулся на голос Николай. — Не признается только. Смотрите.

Васнецов подал капитану фотографию.

— Интересно, интересно…

Капитан несколько раз сравнил пленного лейтенанта с унтер-офицером на снимке.

— Разберемся, старшой, — перевел он взгляд на Николая. — Спасибо тебе.

Капитан положил фото в карман и посмотрел на конвоира.

— Смотрите за ним зорко, не ровен час, еще удерет.

В штабе полка готовились к похоронам погибших. Данильченко распорядился о том, чтобы братскую могилу вырыли на скате, поросшем молоденькими березками, о высылке бронетранспортеров и машины для перевозки павших.

Григорию Митрофановичу довелось пережить больше, чем кому-либо в полку. В трудную пору кровавых схваток подполковник Данильченко всегда находился на огневых. Его присутствие вселяло уверенность в людей.

Каждую весть о гибели подчиненных Данильченко воспринимал сердцем, хотя окружающем старался не показывать этого. Лишь морщинки у глаз да крупные желваки на скулах, глубоко запавшие глаза выдавали его боль.

Данильченко решил посмотреть оборону батарей. Возможно, подполковнику захотелось еще раз увидеть поле боя, на котором его части пришлось выдержать самый трудный бой. А может быть, он решил собраться с мыслями перед разговором с оставшимися в живых воинами.

Бронетранспортер вез Данильченко мимо обезображенного взрывами, иссеченного осколками ельника, вывороченных с корнем берез. Не доезжая до перекрестка лесных дорог, Григорий Митрофанович дотронулся до плеча водителя:

— К Волкову.

И тут же сознание обожгла мысль: «Волкова-то нет в живых, а я его по-прежнему числю…»

Он свернул на огневую позицию четвертой батареи. Ведь совсем недавно, под утро, был там.

Бронетранспортер выехал на огневую. Данильченко вышел из машины. Теперь картина схватки открылась ему широкой панорамой. Перепаханная вдоль и поперек взрывами, начисто лишенная зелени огневая позиция, разбитые орудия, обвалившиеся траншеи, невдалеке сгоревшие остовы бронетранспортеров, танков, самоходки, покалеченные грузовики, перевернутые повозки… Среди них, группами и вразброс, лежали убитые. В гимнастерках — реже, в серо-зеленых мундирах — гуще.

Подполковник подошел к искореженному, обглоданному пулями и осколками орудию. Опершись спиной о щит, уронив голову на грудь, сидел воин. По волнистым волосам, по фигуре Данильченко узнал старшего сержанта Ивана Закутского. Один из лучших в полку командиров орудий. С затылка к уху — засохшая полоска крови. Значит, дрался до последнего. Подполковник узнавал среди погибших командиров орудий, разведчиков, связистов, водителей… С одними был хорошо знаком по боевым делам, вручал им награды, других видел не раз и запомнил в лицо.

Данильченко прошел дальше и среди лежавших на земле увидел Волкова. Лицо — в запекшейся крови, правая рука перебита в локте и неестественно отброшена за спину.

— Ах, Паша, Паша, как же это ты? Кто будет учить детей в твоей деревне? Родной ты мой, боевой товарищ Прости, что не уберег…

Командир полка опустился на иссеченное осколками дерево и обхватил голову руками. В глазах Данильченко было столько горя, что ординарец не выдержал, заговорил:

— Товарищ подполковник! Григорий Митрофанович, довольно казнить себя. Ребятам легче не будет…

— Обожди, дай посидеть.

У огневой позиции батареи старшего лейтенанта Николая Соловаря Данильченко немного успокоился. Среди разбитых орудий, траншей, ходов сообщения, на выжженной земле он увидел группу людей. Подполковник повеселел. «Есть, есть живые!» — мелькнула радостная мысль.

— Быстрее! — поторопил он водителя. — Видишь, ребята! — И тут же обмяк. Узнал однофамильца командира четвертой батареи лейтенанта Виктора Волкова, младшего лейтенанта Иллариона Дудника и двух бойцов. Они переносили тела убитых.

Тяжелым шагом Данильченко подошел поближе. На разостланных плащ-палатках лежали лейтенант Иосиф Зеленюк, сержант Александр Моисеенко, красноармейцы Михаил Гидулянов, Василий Шеремет, Сергей Близинский…

— В живых никого не обнаружили?

— Нет, — глухо обронил Волков. — Всех подчистую.

— Жаль…

Он смотрел на них затуманенными болью, слезами глазами. Знал, что все это стечение обстоятельств. Он и сам мог лежать здесь, на этом поле. Но судьба распорядилась иначе, по своей власти. Данильченко смотрел на ребят и корил себя как командир, облеченный доверием, властью, задавал себе один и тот же вопрос: «Всели сделал, чтобы уберечь товарищей?»

Даже спустя годы, когда осядет пыль фронтовых дорог, зарубцуются раны земли, его будут будить тревожные видения, обнажая боль разума и сердца. Вновь и вновь он будет всматриваться в окровавленные тела боевых друзей-товарищей, искать у себя промахи и казнить, казнить себя, хотя и вины его в том страшном бою никакой не было…

Хоронили ребят в полдень. Ослепительно светило майское солнце. Ветерок нес терпкие запахи свежих цветов и зелени.

На траурном митинге взял слово командир полка Данильченко. Он говорил не о подвиге и славе павших; каждый из собравшихся знал о заслугах товарищей. Подполковник сказал о другом, более значимом для живых.

— Фронтовая память нетленна, она останется с нами на всю последующую жизнь. И в будни, и в праздники мы будем помнить о тех, кому обязаны своей жизнью. Поведаем о пережитом детям, внукам и правнукам. Пусть знают они о людях, спасших человечество от фашистского мрака.

В широкой братской могиле на обрамленных зелеными ветвями плащ-палатках лежали павшие в боях воины — солдаты и офицеры. Лежали согласно своим боевым расчетам. Проходили мимо фронтовые товарищи, по русскому обычаю бросали в могилу горсть земли. На сердце было печально.

А майский день пел, не переставая, свою песню. Из березовой рощи доносились соловьиные трели. Жизнь продолжалась.

Родина высоко оценила подвиг батарейцев в последнем бою. Все они награждены орденами и медалями, одиннадцать человек удостоились высшего отличия — звания Героя Советского Союза.

Оглавление

НА ДОРОГАХ КАВКАЗА

ЗА НОВОРОССИЙСК

НА ПРАВОМ КРЫЛЕ ФРОНТА

И СНОВА В БОЙ

НА ЗАПАД

ВОСТОЧНАЯ ПРУССИЯ

ПОЛПРЕДЫ СТРАНЫ СОВЕТОВ

ПОСЛЕДНИЙ БОЙ, ОН ТРУДНЫЙ САМЫЙ…