Ковры под псевдонимом [Яков Фроимович Шестопал] (fb2) читать онлайн

Ковры под псевдонимом

К ЧИТАТЕЛЯМ

Предлагаемые читателю записки — не плод художественного вымысла. Они созданы по материалам судебных дел, имеют под собой документальную основу и рассказывают о процессах над расхитителями социалистической собственности, взяточниками, корыстолюбцами, рвачами, теми, кто занимался приписками, прикрывая ими свою беспомощность и бесхозяйственность. Одним словом, над любителями нетрудовых доходов.

Авторы сочли необходимым изменить некоторые фамилии, а в отдельных случаях — место и время действия. Тем более что речь подчас идет и о свидетелях, очевидцах — людях, которые могли бы предотвратить преступление, но не сделали этого — одни из-за гражданской пассивности, другие из-за трусости, третьи были лично заинтересованы в преступных деяниях, скажем, своих подчиненных по службе и т. д.

ВИРУС НАЖИВЫ

…Весело трепетала на ветру туго натянутая алая ленточка. Сводный оркестр, составленный из лучших музыкантов нескольких колхозов и совхозов Брянской области, непрерывно исполнял бравурные марши. В ожидании начала торжественной церемонии открытия движения по новой автомобильной дороге замерли на почетной трибуне руководители хозяйств, гости, прибывшие из разных районов, деревни и поселки которых отныне будут связаны сдающимся в эксплуатацию шоссе. Пусть оно не относится к первоклассным транспортным артериям, покрытым бетоном или специальными плитами, пусть это покрытие всего лишь щебеночное, — неважно. Главное, что после почти пятилетней работы дорога вступает в строй действующих. Вот почему всем так приятно и весело, вот почему так радостно выдувают музыканты попурри на тему «Дороги, пути-дороги», вот почему с таким нетерпением клацает ножницами один из председателей колхозов, которому поручили перерезать алую ленточку.

Когда открывают митинг, нет отбоя от желающих выступить. Каждая речь напоминает своеобразные мемуары, восстанавливающие картину самоотверженного труда строителей дороги, особенно отличившихся передовиков. Рассказывается об упорном соревновании среди них, о передаче передового опыта, о показателях, процентах выработки, производительности труда, освоенных средствах. Отмечаются наиболее отличившиеся, которых награждают именными подарками и грамотами. Называются их фамилии: Д. Д. Данелян, В. В. Рогачев, Т. И. Ламазян, Г. А. Маркарян, А. А. Аветисян и другие, и после упоминания каждой из них исполняется, как это принято, туш.

С широко открытыми ножницами спускается с трибуны…

Стоп! Нет, нет, это не команда режиссера, снимающего фильм, а все, изложенное выше, не выдержка из сценария. Это, пусть простит нас читатель, маленькая авторская мистификация. Потому что на самом деле не было никакого открытия дороги, не было митинга и музыки, не было вручения подарков перечисленным лицам. Напротив, их не награждали, а осудили. Строили они не дорогу, а собственное благополучие, да не честным трудом. И загребали солидные суммы нетрудовых доходов.

Начать хотя бы с того, что все названные «строители», за исключением Рогачева и Аветисяна, никакого отношения к Брянской области не имеют, ибо прописаны в городах и весях Грузинской ССР, где постоянным местом службы себя не обременяли. Их визит в Российскую Федерацию носил, так сказать, специфический характер. В том смысле, что они задумали грандиозную прибыльную операцию и с этой целью явились с предложением своих услуг в некоторые колхозы и совхозы области, страдающие от бездорожья. Вот по этому-то недостатку деляги и решили «ударить».

План их был прост, как строение одноклеточного, и был рассчитан на рвачей, зевак, простофиль и на людей, не склонных беречь общественную копейку. И еще на таких, кто не прочь прославиться, сделать что-нибудь этакое «великое», не прикладывая собственных рук.

Жители кавказской республики, в головах которых зародились столь «смелые» по размаху и по возможным прибылям прожекты, поначалу не очень-то и надеялись на успех. Потому что никакой такой строительной специальностью не обладали и обладать не желали, а умели разве что доставать или проталкивать кое-что и именно на этом старались как можно больше заработать. Короче, это были типичные тунеядцы. Тунеядцы, если можно так выразиться, с детства, ибо с младенческих лет не хотели обременять себя хоть мало-мальским трудом, о чем свидетельствуют данные о полученном ими образовании, амплитуда которого колеблется от четырех до максимум восьми классов. Так что брянская их авантюра была лишь продолжением жизни, единственным вдохновляющим обстоятельством которой они считали деньги. Им они суеверно поклонялись, им предпочитали все другие радости и увлечения. Ради них заводили знакомства с нужными людьми (других они не знали и знать не хотели), ради них шли на риск, подставляя под удар не только себя, но своих родных и близких.

Кстати, в Брянскую область на «заработки» они тоже прибыли в надежде на «нужного человека», коим, по дошедшим до них слухам, мог оказаться и некто Рогачев, работавший начальником участка комплектации производственно-вспомогательными материалами управления производственно-технологической комплектации (УПТК) Брянского объединения «Облмежколхозстрой». Для задуманного ими дела такой человек, как он, с его должностью и связями, мог пригодиться, если, конечно, то, что говорят о нем, подтвердится…

Они действовали в основном в Стародубском и Ново-зыбковском районах области, и «сферы влияния» между ними были распределены примерно так же, как между героями «Золотого теленка», правда, без применения строгих карательных мер за нарушение конвенции, поскольку их интересы постоянно скрещивались и не укладывались в принципы установившихся территориальных делений. Им было где развернуться, а тем, кто нуждался в дорогах, было еще куда вкладывать деньги. И не удивительно, что заезжие представители были встречены с необходимым пониманием. Удивительны лишь условия, на которых лжедорожникам была предоставлена возможность «строить».

В орбиту «интересов» Данеляна и других было втянуто несколько колхозов и совхозов, руководители которых буквально распростерли им свои объятия. Правда, поначалу договаривающиеся стороны не сразу приходили к согласию. Потому что на предложение построить дорогу представители хозяйств отвечали скептической улыбкой:

— Э, батенька, — говорили они приезжим, — дело, конечно, хорошее, кому не нужны добротные пути… Только вот чем их укладывать? Бетон не получишь, плиты или там прочее — тоже. Все материалы фондовые.

— А мы предлагаем со щебеночным покрытием, — солидно ответствовали гости.

— Так ведь и щебенка в округе не валяется, где ее возьмешь? — не без основания возражали хозяева и безнадежно вздыхали.

— Щебенку достанем! Это нам сущий пустяк, — с уверенностью в голосе твердили Данелян и его друзья. — Тут у нас один ход имеется. Только очень уж он сложный, вернее — денежный. Не будете скупиться — договоримся. А нет — к соседям вашим пойдем, там народ сообразительный, мы уже с ними предварительно толковали.

Тонкая дипломатическая угроза переключиться на соседа действовала магически. Тем более если после соответствующего телефонного звонка оказывалось, что такое предложение и вправду было сделано. И собеседники вызывали к себе бухгалтеров. Вскоре договоры на… строительство дорог уже лежали в карманах дельцов. Да, на строительство, хотя на самом деле они вовсе не собирались выходить на большак с кирками и лопатами или садиться за рычаги бульдозеров. Этим предстояло заняться другим — подлинным специалистам. Функция же деляг заключалась в ином — доставании щебня. А поскольку в документ такое не впишешь, договор заключался именно на строительство. Причем на таких льготных условиях, что при знакомстве с ними любой крепконервный ревизор неминуемо упал бы в обморок. Впрочем, о ревизорах потом, сейчас остановимся на условиях.

Если заглянуть в Единые нормы строительства дорог, то в графе о стоимости устройства одного квадратного метра дорожной одежды такого типа, что по-научному значит устройство корыта, песчаного подстилающего слоя и щебеночного покрытия, можно вычитать: 20 копеек. А теперь переключим наше внимание с этого нормативного документа на заключенный договор и увидим, что написано в нем — 2 рубля 40 копеек за квадратный метр! Если произвести небольшой расчет в пределах арифметики для первого класса, то нетрудно установить, что предложенная «дорожникам» сумма в 12 раз превосходит ту, которая положена по закону!..

Заполучив такие «льготные» условия, да еще зафиксированные в честь по чести оформленных договорах, заезжая компания кинулась искать «нужного человечка», который подсобил бы в главном — получении вожделенной щебенки. О том, что есть некий покладистый начальник участка в системе Облмежколхозстроя по фамилии Рогачев, они уже были наслышаны. Кто поведал им об этом «добром» человеке, уже потом и вспомнить не могли. Думается все же, что распространителем сведений о Рогачеве был, по всей вероятности, Аветисян: ведь он житель местный, новозыбковский. Промышлял в колхозах и совхозах договорной работой, которая, судя по всему, не очень его утруждала, но заработки приносила отменные. В этом районе он знал многих и многие знали его.

Но главное не это. Главное состояло в том, что стоустая молва не врала, и слухи не оказались напрасными. Рогачев и вправду отличался «сговорчивостью», но не такой, которая идет от доброй души, от широты натуры, от любви к мающемуся ближнему. Из всех ближних Владимир Васильевич больше всего обожал самого себя и пекся только о собственном благополучии.

Словом, Данелян и остальные приходили на поклон к Рогачеву, располагая полным досье о его склонностях, вкусах, характере, о том, в каких случаях он отдает предпочтение деньгам, в каких — вещам. «Деловые люди», до того глубоко павшие, что дальше и некуда, они быстро нашли общий язык и пришли к соглашению. Благо, Рогачеву, занимавшему удобный для махинаций пост, не так уже и трудно было решать щебеночный вопрос — сырье-то нефондовое. Поладили они на том, что одна договаривающаяся сторона платит из рук в руки по сорок копеек за кубометр щебня, а другая — обеспечивает бесперебойные поставки его в требуемое место и в требуемых количествах. При этом Рогачев получает от ряда колхозов и совхозов соответствующие письма с ходатайствами об отпуске им этого строительного материала, а те в свою очередь расплачиваются за него с грузоотправителями в строго установленном порядке и по твердым государственным ценам. Таким образом, сорок копеек за кубометр — это плата Рогачеву за услугу, а остальное — расчеты по закону, то есть через госбанк.

Не надо думать, что Рогачев вел переговоры со всей компанией, сидя, как говорится, за круглым столом. Ничего подобного! Человек осторожный, он предпочитал беседы не всем скопом, а с каждым с глазу на глаз. Да и сами деляги передавали своего контрагента один другому, словно эстафетную палочку, как только узнавали друг от друга о его существовании.

Короче говоря, «дело» закипело. Вооруженный ходатайствами, Рогачев приступил к поставкам. Щебень отгружался им в основном с Новокриворожского горно-обогатительного комбината, где он считался побочной продукцией, годной лишь на вспомогательные строения, а поэтому полностью не фондировался. К тому же как отказать в помощи селам, которым, конечно же, в наше время без дорог не обойтись. И пошли вагоны со щебнем по адресам, указанным в слезных письмах со всеми подписями, печатями и номерами расчетных счетов в банке. Колхозы и совхозы исправно оплачивали комбинату стоимость сырья, а комбинаторам — обусловленные суммы за квадратные метры дороги. Проводились они через сфальсифицированные ведомости на зарплату. Получая деньги, дельцы в свою очередь не забывали о своем «долге» Рогачеву.

Если учесть, что строительство длилось не день и не месяц, а несколько лет, то нетрудно представить, как опустошались колхозные кассы. Только за пять месяцев одного года Данелян и Хачатрян получили в колхозе имени В. И. Ленина Стародубского района 90 546 рублей и (какая точность!) 36 копеек «зарплаты». В совхозе «Воронокский» того же района Данелян за два года выудил более 73 тысяч. Хачатрян в совхозе «Стародубский» Стародубского района ежемесячно расписывался то в получении какой-нибудь одной тысячи, то сразу — двадцати. Не правда ли, разительная кривая «производительности труда» для посвященных означала только одно: рост зарплаты шел благодаря Рогачеву за счет увеличения им поставок щебня. Разумеется, соответственно поднимались и доходы его самого. Все упомянутые деляги, не только Данелян и Хачатрян, регулярно приходили к Рогачеву то ли на дом, то ли в другое обусловленное место и приносили в зависимости от количества добытого им сырья 1000, 1500, а то и 13 тысяч рублей.

Видя такую обязательность «друзей» и хорошо понимая, что они — у него в руках, Рогачев стал понемногу увеличивать цену: сперва вместо сорока копеек за кубометр потребовал пятьдесят, потом шестьдесят, затем — и целый рубль. Обозвав его про себя и меж собой «форменным грабителем», компаньоны тем не менее отнеслись к его требованию с пониманием: в конце концов они, хотя и несли некоторые убытки, в целом тоже не прогадывали. Следствие и суд в точности подсчитали сумму, незаконно полученную этими частными предпринимателями. За неполных пять лет она оказалась огромной, с многими нулями. За то же время к мздоимцу Рогачеву купюрами и ценными вещами «приплыло» 83 тысячи 229 рублей 82 копейки.

В общем, следственные органы и суд провели колоссальную работу по изобличению преступников, нанесших серьезный ущерб государству, колхозным и совхозным хозяйствам. Правда, часть средств, добытых неправедным трудом, конфискована и пошла на покрытие ущерба. К сожалению, только часть. И скажем прямо, она не идет ни в какое сравнение с теми деньгами, которыми незаконно обогатились деляги. Так что тут еще непочатый край работы. Конечно, суд воздал им должное, каждый приговорен к длительному лишению свободы, каждый будет иметь достаточно времени поразмыслить над своей никчемной жизнью, ставшей таковой из-за жадности, желания урвать у общества побольше и отдать ему поменьше. Люди, лишенные элементарных моральных устоев, поклоняющиеся одному только божеству наживы, предпочитающие любым человеческим отношениям — денежные, они сами приговорили себя к такому концу, растоптали свое будущее. Время покажет, сумеют ли они извлечь урок из всего случившегося.

Однако и нам пора сделать кое-какие выводы из этого процесса. Перво-наперво напрашивается вопрос: как могла безнаказанно и нагло действовать столь длительное время эта шайка? Ведь орудовала она в открытую, опираясь не только на собственные силы и изворотливость. Ведь не сами участники «дела» выписывали себе договора и зарплату, не сами писали ходатайства на щебень и не сами заверяли документы (заметим, подлинные, а не поддельные) печатями и штампами. Кругом они опирались на конкретных должностных лиц, которые очень охотно не только одобряли планы кучки махинаторов, но и подводили под них солидную материальную и документальную базу.

К строительству автомобильных дорог оказался причастным ряд колхозов и совхозов области. Но как случилось, что к этому действительно полезному, крайне важному начинанию примазались жулики, примазались с согласия и доброго напутствия самих руководителей хозяйств?

Да, сооружение дорог не всегда проходит гладко, без трудностей и перебоев, особенно если оно проводится таким вот почти что самодеятельным способом. Тут редко бывают плановые централизованные поставки необходимых материалов, редко находится солидный исполнитель работ, тут, чего греха таить, приходится многое, как говорится, выбивать, пробивать в инстанциях, добиваясь нужных виз и подписей, подыскивая подрядчиков или делая все собственными силами. Трудно? Трудно! Но умеющие точно и логически доказывать свою правоту, приводить убедительные доводы, настойчивые и по-советски предприимчивые руководители (а их подавляющее большинство) находят в конце концов понимание, поддержку, помощь. Законную, а не в обход закона…

Ссылки тех или иных директоров совхозов и председателей колхозов, а равно и их главных, старших и прочих бухгалтеров на всякого рода объективные причины и производственную целесообразность, якобы побудившие их пойти по кривой дорожке, не состоятельны, как не состоятельны и ссылки на незнание закона. Допустим, не знали, хотя уже многие годы в газетах, журналах, по телевидению, радио сотни раз разъяснялось, что незнание закона не освобождает от ответственности при нарушении его.

Разве надо быть доктором юридических наук, чтобы уразуметь простую истину: нельзя за работу, которая согласно государством установленным нормам стоит двадцать копеек, платить в десять-двенадцать раз больше? Нельзя ни при каких условиях. Так кто же позволил заключать с дельцами столь кабальные для хозяйств договоры? Ведь не согласились бы эти должностные лица платить такие баснословные суммы из личного кошелька? А вот из денег общественных — не жалко. Дескать, сдадим дорогу, а победителей не судят.

Самое примечательное — то, что и в самом деле не судили, а если и судили, то лишь фигурально, для порядку — уж коль имелись представления следственных органов и частное определение суда. Пожалуй, при таком мягкосердечии мало кто побоится совершить подобную операцию вдругорядь.

Удалось установить, что и тогдашний начальник Криворожского отделения Приднепровской железной дороги, дававший разрешения на отправку щебня до станции Брянск, делал это не из любви к ликвидации бездорожья. Ведь известно, как трудно бывает иной раз получить вагоны. Одних газетных статей поэтому, как говорится, вагон и маленькая тележка, а тут, пожалуйста, — бери. Так чем же столь понравился начальнику Рогачев? А тем, что тот по принципу «я — тебе, ты — мне» отгружал отделению дороги из фондов организаций Облмежколхозстроя облицовочную плитку и другие весьма дефицитные стройматериалы.

Но куда в таком случае глядели руководители Облмежколхозстроя, в частности председатель его правления А. Н. Черноиваненко и начальник управления производственно-технологической комплектации И. З. Урицкий? Может, они ничего не ведали и ничего не видели? Знали и видели. Ибо, как выяснилось, и им кое-что перепадало с жульнического стола. Потому-то и не препятствовали они «деятельности» Рогачева, а, напротив, всячески покровительствовали ему. Более того, они как могли радели «родному человечку». Потребовались, например, квартиры для сына и дочери Рогачева — пожалуйста вам отдельные гнездышки, неважно, что ордера на них выписаны с грубым нарушением жилищного законодательства. Зато и взятки от Рогачева исчислялись тысячами. Правда, вышли они боком: пришлось Черноиваненко отправиться в места не столь отдаленные на 12 лет, а Урицкому — на 10. Конфисковано их имущество.

И лжестроители и Рогачев со своими покровителями получили по заслугам. Почему же их преступная деятельность стала возможной? Не только потому, что им удалось повязать друг друга взятками и общими махинациями; но и по ряду других причин, например, из-за грубых нарушений финансовой дисциплины в колхозах и совхозах, плохой работы контрольно-ревизионных служб районного звена.

Вирус наживы имеет множество разновидностей и способен проникать повсюду. Он поражает любителей «длинного» рубля, которые так и норовят заработать, не ударив палец о палец. Не удивительно поэтому, что за тысячи километров от мест, где орудовали Данелян, Рогачев и прочие, у них нашлись последователи. Не могут не липнуть к хозяйствам, где плохо берегут копейку, разного рода дельцы и махинаторы. То они мастера по части заготовки леса, то умельцы добывать дефицит, то непревзойденные специалисты по возведению всевозможных сельскохозяйственных объектов. Представляются они руководителям хозяйств людьми всюду вхожими, перед которыми открываются двери любых кабинетов, даже тех, куда иному руководителю и не попасть.

Словом, заявляется такой благодетель земли колхозной и начинает ставить свои приманки. Глядишь, и уж готов председатель выложить любую сумму, не считая. В других случаях семь раз примеривает, как бы не просчитаться. А едва объявится услужливый прохиндей, неизвестно на что способный, как рачительный хозяин теряет всю свою рассудительность, дает обвести себя вокруг пальца. И уже начинает проходимец вовсю орудовать. Под его строительные прожекты, основанные чаще всего на песке, отводятся изрядные суммы: на материалы, на оплату труда строителей, на бог весть что еще. И так реально видятся председателю далекие от реальности объекты, так захватывает дух воображение, что он не в силах думать ни о финансовой дисциплине, ни о моральных и юридических аспектах сделки. Скорее, скорее подписать все требуемые бумаги — и, как у грибоедовского героя, с плеч долой.

Примерно по такой схеме и произошло явление Казачка в колхозе «Первомайский» отдаленного от Ростова Ремонтненского района. Трудно сказать, чем руководствовался он, выбирая именно этот район? Скорее всего — географическим положением: чем дальше от центра, тем безопаснее. А то начнут звонить начальству в город, советоваться, изучать его биографию. Казачку такая перспектива была ни к чему. Вот он и выбрал колхоз подальше. Начал с разведки.

— Николай Алексеевич Казачок, — отрекомендовался он председателю, — инженер-строитель. Могу организовать сооружение разных объектов, причем своими материалами и своей рабочей силой.

Такое деловое предложение молодого симпатичного человека, конечно, было встречено самым благоприятным образом. В каком же хозяйстве не строятся? И в каком хозяйстве не встречаются на этом пути трудности? Ударили по рукам, и вскоре он прибыл в колхоз с бригадой, члены которой едва имели представление о том, для чего их собрали и привезли, и вовсе ничего не смыслили в строительных работах. Разве что видели, как другие строят. Их Казачок «мобилизовал» на улицах Ростова, посулив манну небесную при одном непременном условии — беспрекословно слушаться его, «шефа». И чтобы никакой самодеятельности! Иначе все они шиш получат, а не куш. Еще оговорил себе право распоряжаться их паспортами по собственному усмотрению. «Вольные строители» согласились.

Дальше все пошло у Казачка по задуманному им сценарию. Представив кое-кого из членов стройгруппы председателю, от имени всех написал заявление о приеме на работу в колхоз. Чтобы излишне не утруждать соратников, сам и подписался за каждого. Подделка чужих подписей его не смущала и казалась формальной «мелочью». По сравнению с желанной целью это выглядело и вправду пустяком. На правах руководителя Казачок заключил с председателем правления колхоза сначала один, а потом и второй договоры на строительство выгульных дворов для овец. На роли бригадиров сгодились для составленного им проекта договора некие Попов и Тумасов — наиболее близкие ему и наиболее послушные дружки.

После подписания всех необходимых документов наступила пора деятельности группы, которая с самого начала протекала ни шатко ни валко. Семь раз почесав в голове, каждый из «работяг» один раз в день втыкал лопату в землю или взмахивал топором. Так пролетело все лето.

Уже невооруженным глазом было видно, чего стоят «строители». Подсчитав объем выполненных ими работ, нужно было насторожиться: он составил всего-навсего 350 рублей на всех членов бригады. Но никого в колхозе это не смущало, как не смущало и то, что руководитель строителей сам мало находился на стройке, а пребывал постоянно в разъездах. Куда и зачем ездил, никто не выяснял. Но зато, когда после одной из отлучек он подкатил к стройке на грузовике, груженном строительными материалами, чуть ли не все правление колхоза прибежало порадоваться дефициту. Он был неплохим психологом, Казачок, и знал, чем порадовать начальство, проявлявшее уже беспокойство в связи с беспросветностью в делах стройки. Как и предполагал, один вид строительных материалов, в числе которых были трубы, металлические уголки и прочий дефицит, поднял его авторитет до невиданных высот.

Подумать только, какой молодчага, сумел-таки без всяких там ходатайств, согласований, разнарядок раздобыть такое богатство. «Значит, не ошибся в нем, — подумал председатель, — не врал, значит, о связях». О том, законным путем или незаконным добыты материалы и не придется ли отвечать, думать не стал. А зря! Ведь не с неба же все это упало? И не представитель же Госснаба взялся им ни с того ни с сего помогать. Заметим, что руководители колхоза «Первомайский» оказались совсем не оригинальными в своих рассуждениях. Примерно так же мыслили и другие, которых Казачок возрадовал добытыми им строго фондируемыми строительными материалами.

Тем временем Казачок, эффектно снявший психологическое напряжение с председателя колхоза «Первомайский», уже чуть не усомнившегося в организаторско-строительных способностях шабашника, приступил к осуществлению второго действия своей авантюрной пьесы, по ходу которого предусматривалось получение вожделенного аванса для всей группы.

Конечно, прежде чем положительно решить вопрос, руководители колхоза обязаны были оценить выполненную работу и в зависимости от сделанного определить — полагается ли давать деньги и в каком количестве. Наверное, сделай они это, то не видать шабашникам и нескольких рублей на обед. Но всех ослепил грузовик со стройматериалами, столь своевременно очутившийся здесь. Правда, для солидности председатель колхоза Усатов стал кивать на главного бухгалтера Спасенко, от которого, мол, все зависит. Однако охранитель колхозных финансов и не думал их охранять. Он тоже не устоял. В результате на бригадиров Попова и Тумасова выписали более восьми с половиной тысячи рублей. Оставив пятьсот себе, «доверенные» лица остальное передали своему руководителю: знал Казачок, кого подбирать себе в помощники…

Получив деньги, он, как и было им заранее задумано, немедленно исчез из колхоза, оставив руководителей правления с носом. И уже вскоре очутился в другом месте. Уточним — в кармане у него было не восемь тысяч — тридцать одна. Дело в том, что еще летом, в разгар работ в колхозе «Первомайский», он во время одной из своих отлучек нанес визит в колхоз им. М. Горького Аксайского района, что совсем недалеко от его дома, и, используя паспорта членов бригады, уже апробированным методом заключил договор на строительство откормочной площадки с правлением этого колхоза. Сюда тоже завез стройматериалы, покорил начальство дефицитом и тоже получил аванс. Тут не стали мелочиться и выдали на радостях двадцать шесть тысяч рублей, из которых двадцать три он оставил себе.

Окрыленный безнаказанностью и легкостью, с которой руководители хозяйств платили за несделанную работу, Казачок с еще большей энергией стал выкачивать деньги у других доверчивых руководителей: в колхозе «Родина» и совхозе «Степной маяк» Кашарского района.

Но тут стал иссякать источник приобретения стройматериалов. Потребовались новые знакомства. Нужный человек нашелся — заведующая складом специализированного управления № 1 треста «Ростовгражданстрой» Валентина Андреевна Ткаченко. Должно быть, на нее подействовали обходительность, молодцеватый вид махинатора, виды на соответствующую мзду. Она без особого сопротивления позволила уговорить себя оказать посильную помощь селу, в частности совхозу «Северный» Чертковского района, которому нужны были прежде всего трубы.

— Есть тут у меня какие-то. На балансе эти трубы не значатся, следовательно, исчезновения их никто не заметит, — объяснила она Казачку. — Могу пожертвовать, если за ценой не постоишь.

Сошлись на том, что две с половиной тысячи погонных метров труб стоимостью свыше шестнадцати тысяч рублей перейдут во владение Казачка, а Ткаченко за это перепадут две с половиной тысячи рублей. Ни служебный долг, обязывающий ее беречь материальные ценности, ни совесть, ни страх перед законом не остановили заведующую складом, не предотвратили хищения. Впрочем, о долге и совести у нее были свои представления. Она уже давно руководствовалась ими. Иначе как оказалось неучтенным такое большое количество труб? А очень просто. Ткаченко с помощью разных махинаций искусственно создала излишки дефицитных материалов, заранее готовясь незаконно реализовать их, разумеется, не без пользы для себя. И напрасно она пыталась объяснить следователям и судьям, будто трубы эти лежали где-то за забором и вовсе не принадлежали складу СУ № 1. Она была изобличена в обмане.

Получив обещанные деньги, Ткаченко спокойно разрешила Казачку вывезти трубы. Машины вскоре повезли похищенное в колхоз им. Жданова и совхоз «Северный». Их руководители, ни минуты не колеблясь и не мучаясь совестью, щедро расплатились с «доставалой», который посчитал свою «работу» в хозяйствах Ростовской области на этом законченной.

Пора было перебираться в другие места, где поле деятельности представлялось ему ничуть не меньшим. И вот он уже «изымает» почти четыре тысячи рублей у колхозов «Память Ленина» и им. Калинина в Веселовском районе Запорожской области, а спустя два месяца появляется в Тамбовской. Правда, не под своей фамилией. Здесь он — Лебедев.

Давно известно: нет ничего более легкого, чем убедить человека в том, в чем он хочет быть убежденным. Казачок хорошо этим пользуется. Уже самый первый обмен мнениями с председателями правлений колхозов Ржаксинского района «Красный Путиловец» Егоровым и «Красный Выборжец» Сильчевым показал, что те просто мечтают, чтобы их уговорили. Он так и сделал — нарисовал им яркие картины сооружения в кратчайшие сроки зернохранилищ, мастерских, ангаров и других объектов без необходимости выбивать в инстанциях стройматериалы. Для него это сущий пустяк. Отбросив в сторону всякие опасения, те немедленно заключили с бригадиром фиктивной бригады необходимые соглашения. И уже спустя несколько дней в колхоз «Красный Выборжец» прибыла автомашина со строительными материалами.

Все повторяется сначала: психологическая атака, несколько тысяч рублей и побег.

Тем временем мошенника уже разыскивает Ростовская милиция. Там ведется следствие. Наверное, достаточно было тамбовским деятелям внимательно вглядеться в паспорт, не принадлежащий Казачку, в справки с последнего места работы или, наконец, в трудовую книжку, чтобы он был изобличен. Но легковерных руководителей на его пути оказалось больше, чем бдительных.

Только в двух местах (в колхозах «Серп и Молот» и «Журавский» Воронежской области) у Казачка получилась осечка. Нашлись все же двое, к сожалению, только два председателя, которые действительно по-хозяйски подошли к делу. Несмотря на завезенные строительные материалы и клятвенные заверения Казачка, что как только бригада получит аванс, то в ближайшее время построит ангары для хранения техники, на посулы не поддались. «Нет работы — нет и аванса», — сказали они. В конце концов, видя такую непреклонность, отступил и он. Но отступил для того, чтобы зайти с другой стороны. Под предлогом необходимости приобрести для хозяйств материалы, Казачок попросил у них не заполненные, но заверенные печатями и штампами бланки доверенностей. Тут бы и насторожиться руководителям: зачем незаполненные бланки — документы строгой отчетности — подозрительному лицу? Но рассудили иначе: доверенность не деньги, а материалы (авось достанет) в хозяйстве пригодятся.

Заполнив бланки доверенностей колхоза «Журавский» на фамилию Лебедев, Казачок взял машину и поехал на Богучаровский маслозавод. Здесь он без особого труда по фиктивным документам получил тонну растительного масла, лишний раз убедившись, что ротозеи водятся не только в совхозах и колхозах. Окрыленный первой удачей, он заполнил доверенность от колхоза «Серп и Молот» на имя Фоменко и вторично явился на маслозавод. И снова, не спросив документов, ему выдали больше тонны масла. Сыграли тут роль штампы и печати колхозов. Они, по объяснению работников завода, — самое главное в документе. А кто получает продукцию, жулик или честный человек, их не касается, это пусть выясняют колхозные руководители. У Казачка не было необходимости '«беспокоить» руководителей, выдавших ему документы. Все полученное масло он продал, а вырученные деньги — около четырех тысяч спокойно положил в карман. Затем отбыл в неизвестном для обоих председателей направлении, предоставив им возможность самим рассчитываться с маслозаводом.

Кто знает, сколько бы еще колхозов и совхозов облапошил этот проходимец, не задержи его милиция. К тому времени он успел немало набедокурить: обманом заполучил почти девяносто восемь тысяч рублей, организовал похищение строительных материалов почти на тридцать пять тысяч рублей, присвоил более двух тысяч рублей, принадлежавших членам бригад, которые доверили ему ведение своих денежных дел.

Любопытно, однако, что, несмотря на материальный и моральный ущерб, который понесли колхозы, совхозы и предприятия, никто из руководителей не спешил обратиться за помощью в органы милиции для задержания преступника. Они промолчали, надеясь на чудо, и тем только укрепили в Казачке веру в свою везучесть и безнаказанность. Он шел на новые авантюры, и они удавались ему. Лишь случайно обнаружилось хищение труб со склада Ткаченко, в котором он принимал активное участие.

На суде большинство руководителей хозяйств выступали в роли свидетелей — рассказывали о том, как все произошло. Невольно пришлось раскрыть и то, почему у них не было особого желания кричать об обмане и разыскивать мошенника; они сами нарушили закон, рассчитывая построить объекты недозволенным путем. А ведь хорошо знали, что всякое привлечение к строительству сторонних граждан должно производиться на основании соответствующих нормативных актов, регулирующих труд колхозников-отходников и других граждан. Но сплошь и рядом было отступление от них. Достаточно сказать, что никто не попросил у людей полагающихся в таких случаях документов. Договоры заключались не с каждым в отдельности, а скопом — с бригадой, бригадирами. Бригадирам же в некоторых хозяйствах выдавались и деньги для распределения в бригаде, хотя полагается это делать индивидуально и через кассу.

А как же главные бухгалтеры? Чем они объясняют свои незаконные действия, плохо поставленный бухгалтерский контроль, необоснованные выплаты колхозных денег и списание их на производство? Что-то мямлили насчет интересов производства, о которых они, дескать, пеклись. Ничего себе забота — тысячи рублей за работу с нулевым результатом!

* * *

И тут невольно напрашивается история о том, как можно провести прополку… на бумаге.

Слов нет, прополка сахарной свеклы — работа нелегкая. Если выполнять ее не халтурно, а добросовестно, со всей положенной тщательностью, к концу дня спины не разогнешь, десятью потами обольешься, тем более что речь не о крошечном приусадебном участке, а об огромном поле более чем в полторы сотни гектаров. В иных хозяйствах постоянно не хватает рабочих рук. Да и сроки поджимают. Тут невольно зачешешь в затылке, начнешь искать любой благопристойный выход из трудного положения. Лишь бы поспеть, лишь бы не угробить урожай на корню.

Пожалуй, наименее хлопотным и наиболее часто применяемым способом стало обращение селян за помощью к городским шефам или близлежащим производственным коллективам. Те бы рады отказать, да как можно, коли уже и разнарядка им спущена — в какие дни, в каком количестве посылать людей. И попробуй не пошли — хлопот и неприятностей не оберешься.

Всегда ли такое шефство экономически оправдано? Насколько четко определены правовой статус горожан, взаимные права и обязанности «хозяев» и «гостёй»? Впрочем, это уже другая тема и для другого разговора.

Однако есть у колхозов и совхозов еще один способ восполнить дефицит рабочей силы — нанять по трудовому соглашению людей со стороны — тех, кто располагает свободным временем и желает, если говорить прямо, хорошо заработать. Ничего плохого в этом нет: честно заработанного рубля стыдиться нечего. Партия сказала об этом откровенно.

Конечно, нет-нет да и попадаются люди, которых в народе за желание при минимальной трудовой отдаче урвать денег побольше называют шабашниками. В основном же предлагают селу свои услуги работники честные, готовые добросовестно трудиться в поле от зари до зари, естественно, за приличный заработок. В конце концов они приехали сюда в свой отпуск и взяли в руки тяпки вместо того, чтобы загорать на пляже, бродить по лесу или плавать на байдарках. Так что этих людей можно попять, как и тех, кто их нанимает.

В совхозе «Раево» Тепло-Огаревского района Тульской области в самый июньский зной обнаружился настоящий тришкин кафтан — «брешь». Работы невпроворот, люди требуются то на один участок, то на другой, а где их взять — никто не знает. Ясно, как божий день, что собственными силами с прополкой корнеплодов не справиться. Да вдобавок директор В. И. Глухов запоздал с заявкой на шефскую помощь. Не ровен час погибнет сахарная свекла.

Будто всесильный угадал невеселые мысли директора: с совершенно неожиданной стороны подоспела подмога. Из неблизкого города Мелитополя заявился в совхоз столяр одной из школ Г. С. Синчук, который, судя по всему, проводил здесь с ребятами школьные каникулы. Он обладал уймой свободного времени, прибыл не один, а с целой бригадой таких же сноровистых и умелых работяг.

Директор совхоза на радостях чуть не прослезился и без всяких там бюрократических проволочек быстро заключил с заезжими молодцами трудовое соглашение на прополку двадцати гектаров сахарной свеклы. От такой удачи даже пришел в радостно-приподнятое настроение.

Если читатель ожидает в этом месте рассказ о том, как Синчук со товарищи беспардонно надул бедных тружеников полей, получив деньги и ничего не сделав, то он ошибается. Напротив, мелитопольцы работали «без дураков», задание свое выполнили хорошо и в полном соответствии с трудовым соглашением, составленным, кстати, юридически грамотно, получили законные 5595 рублей и 69 копеек. За девять дней работы на каждого пришлось по 310 рублей. На радостях от честно заработанной прибавки к основной зарплате никто из них не обратил внимания на то, что в ведомости числилась несколько меньшая сумма. Быть может, лишние пятнадцать рублей девять копеек показались им чем-то вроде надбавки за трудоемкость, которую бригадир выделил им из личных накоплений. Так или иначе, но жаловаться на переплату помощникам не хотелось.

Бригада уже собралась было двинуться дальше, как директор пригласил их шефа на конфиденциальные переговоры в свой кабинет. Содержание беседы ни Синчук, ни Глухов не обнародовали, пресс-конференции по этому поводу не созывали, а посему мелитопольцы оставались в полном неведении. Вскоре они зачем-то понадобились следователю. И лишь тогда пролился свет на итоги двусторонней встречи, к которой оказались причастными и другие заинтересованные лица.

…Итак, Глухов по-дружески, любезно предложив Синчуку стул не напротив себя, а рядом, без всяких обиняков спросил:

— Вы хотели бы еще подзаработать?

— Моя бригада, если есть новое задание… — начал Синчук.

— Не бригада, а вы лично, — перебил его директор.

— Я лично? А на чем? — вполне естественно поинтересовался бригадир.

— На сущей ерунде. Во всяком случае так потеть, как вы потели на прополке, не придется. Мы с вами сейчас составим еще одно трудовое соглашение на обработку новых тридцати гектаров сахарной свеклы. Еще тридцать к тем двадцати. Получится примерно по 440 рублей на брата. Только полоть будете не всамделишно, а на бумаге, то есть по ведомости. Потом мы эти денежки поделим с другими: агрономом, бригадиром, экономистом, заместителем главного бухгалтера. Им ведь тоже хочется заработать. Да и не обойтись без них — их подписи требуются.

— А как же подписи моих ребят? — замямлил Синчук.

— Экий вы пентюх недогадливый! — в сердцах воскликнул директор. — Надо что-то сообразить, придумать, скумекать.

Тут следует заметить, что школьный столяр вовсе не был таким бестолковым, каковым посчитал его Глухов. Дело в том, что лет за восемнадцать до этого разговора Синчук уже однажды вступал в конфликт с законом, за что был приговорен к пяти годам лишения свободы. Так что кое-какие университеты прошел. Что такое хорошо, что такое плохо — знал. И сколько дают за «плохо» — тоже знал. Правда, не вступи он снова в сделку с совестью, не соверши новое преступление, возможно, никто бы о его прошлом и не вспомнил. В том числе и авторы этих строк.

Но Синчука, видать, прошлое ничему не научило.

И если он так долго держался, то, судя по всему, отнюдь не из-за того, что во время пребывания в местах исправления действительно перековался, осознал. Нет, просто не подворачивалось подходящего дельца. Не было стоящего соблазна. А тут и соблазн и соблазнитель — вот он, перед тобой, и не шантрапа какая-то, а сам директор совхоза, человек при солидной должности. Опять же с ним, видать, заодно и другие специалисты совхоза. Так почему бы не попробовать?

Словом, со скоростью, равной скорости обработки квадратного метра сахарной свеклы, заместитель главного бухгалтера совхоза самолично напечатал все необходимые документы, бригадир, экономист, главный агроном своими подписями удостоверили, будто бригада Синчука прополола 30 гектаров свеклы. Директор Глухов письменно распорядился выплатить ей 8372 рубля и 73 копейки. Синчук, уже сообразивший, что от него требуется, не мудрствуя лукаво, против фамилии каждого из членов ничего не подозревавшей бригады поставил нечто вроде подписи. На этом первая часть сделки была завершена. На языке юристов она именуется хищением государственных средств.

Вторая часть представляла собой дележку уворованного. Здесь не было уравниловки. Каждый получал, так сказать, соответственно занимаемой должности. Поэтому директору Глухову досталось 3500 рублей, совхозному бригадиру — 1200, заместителю главного бухгалтера и экономисту — по 1000 рублей, а агроному — 700. С помощью несложного сложения, а затем вычитания легко узнать, сколько получил Синчук. Так тесно сплоченная компания морально нечистоплотных людей, ни минуты не колеблясь, не мучаясь угрызениями совести, преспокойно залезла в государственный карман. Причем дирижером этого воровского оркестра и автором всего исполненного был лично директор совхоза, человек, сама должность которогообязывала его как зеницу ока беречь народное добро. В роли первого помощника был заместитель главного бухгалтера — страж и хранитель финансов, в чьи функции входит пресекать любые нарушения финансовой дисциплины.

Потом, на следствии, в суде, от их былой сплоченности не останется и следа. Каждый будет изо всех сил выгораживать себя и все валить на Глухова. Каждый постарается сыграть роль если не невинно пострадавшего, то по крайней мере кем-то в чем-то обманутого. Бригадир уверял, что подпись свою поставил по прямому указанию директора. Он, дескать, деспот и тиран, возражений не терпит, того гляди, с работы прогонит, если не послушаешься. Вот и сдался — исключительно из боязни остаться без места. Агроном сетовал и валил все на Синчука, который якобы обманул его, заявив, что документы на 30 гектаров составлены взамен бумаг на 20 гектаров, а приписка показалась ему пустяковиной, не стоившей внимания. Заместитель главного бухгалтера и экономист, — что понятия не имели о фиктивности трудового соглашения и акта на обработку свеклы. Ну, а Глухов рвал и метал по поводу такой измены, но тоже виновным себя не признавал. Не жалея бумаги, слал жалобы в разные инстанции. Один только Синчук решил чистосердечно признать свою вину.

Уж коль скоро речь зашла об упорстве директора и его бесчисленных жалобах на необоснованные обвинения, то следует заметить, что он, мягко говоря, кривил душой. Ибо история сговора с Синчуком оказалась лишь одним из эпизодов в ряду других совершенных им преступлений.

Во время следствия и затем суда вскрылась любопытная «деталь», о которой Глухов в своих жалобах, разумеется, не упоминал. Оказывается, при наличии в совхозе под сахарной свеклой 164,4 гектара посевных площадей совхоз отчитался перед государством за посадку и обработку этих корнеплодов на 180 гектарах. Отчет в ЦСУ подписал… Глухов. Но этим искажением (припиской) не исчерпывается список того, что содеял директор.

Вообще он чувствовал себя в совхозе скорее хозяйчиком, нежели руководителем. И соответствующим образом вел себя. Принцип один — что хочу, то и ворочу. Но воротил хитро, изворотливо, применяя всякие обходные маневры, чтобы не всем в глаза бросалось. На людях спекулировал всем нам дорогими лозунгами, держал речи о верности долгу, об обязательствах, планах, производительности труда. Создал о себе неплохое общественное мнение. Не ведавшие о его махинациях сельчане даже избрали его депутатом Крюковского сельского Совета. И между прочим, заместителя главного бухгалтера тоже. Так и жили эти люди двуликими — говорили одно, делали совершенно другое.

Как-то совхоз «Раево» закупил у населения три с половиной тонны картофеля. Часть его с помощью совхозной техники была вывезена и посажена на приусадебном участке директора. И конечно же, бесплатно. Ни за картошку, ни за технику он не платил. Глухов считал, что в качестве «главы хозяйства» он может себе такое позволить. Никто не возразит, от его «доброй воли» зависят благополучие и самочувствие стольких людей!

Завел круговую поруку, втягивая в махинации кого только мог. Связанный по рукам и ногам подчиненный перечить не смел. И молчали, и боялись, и безропотно подчинялись. Поэтому ничего не стоило Глухову зачислять на разные должности людей, никогда эту работу не исполнявших. В табелях против их фамилий проставлялись отработанные дни, в ведомостях на зарплату — положенные суммы. Сотни рублей шли в карман преступников.

Таким же образом «платились» деньги якобы за проживание механизаторов в домах селян. Мелочь, а вот поди ж ты — позарились. Сочинялись фиктивные акты о закупке семян овощных культур, затем — о гибели посевов. Между тем ничего не закупалось и ничего не сеялось. Приобретали, скажем, у одного из приближенных Глухова свинью весом в 130 килограммов, забивали ее. Мясо на складе не приходовали, а везли в столовую и по приказу директора бесплатно раздавали его знакомым. Размах подвыпившего купчины. Так ведь тот широкие жесты за свой счет делал, а за ухарство Глухова расплачивался совхоз. Его слово — закон. Ему не перечь! Прямо удельный князь.

И оставался бы им еще долго, не попадись с поличным. Обидно, что не схватили его за руку раньше. Ведь не всех же он развратил подачками, не всех втянул в орбиту своих преступлений, не всех запугал. Оставалось много людей, знавших о художествах Глухова, немало натерпевшихся от его самодурства. Почему молчали? Почему заняли позицию невмешательства, критиковали начальство только шепотом, только в кругу семьи? Такая бесхребетность, равнодушие позволяют глуховым оставаться вне контролируемой зоны, вне общественного внимания.

Говорят, были сигналы в различные районные организации, но они казались кому-то не вполне аргументированными, построенными скорее на эмоциях, нежели на фактах. Видать, крепка была практика ограждения ответственных руководителей от критики снизу, от контроля за их деятельностью. Даже о вопиющих фактах предпочитали умалчивать.

Уже и следствие началось, а двигалось медленно, со скрипом. Никак не удавалось решить вопрос о лишении преступников депутатской неприкосновенности. Будто дается она не для того, чтобы избранник народа мог лучше выполнить свои обязанности перед ним, а для того, чтобы уберечь его от ответственности за нарушение закона. И лишь решительное вмешательство прокуратуры задало ему необходимое ускорение. Дело завершилось судебным приговором, по которому Глухов получил 10 лет лишения свободы, остальные соучастники — по шесть-семь лет.

* * *

Итак, три судебных процесса, уроки которых достаточно поучительны. Они показывают, что может происходить, когда недостаточно перекрыты каналы хищений, приписок, злоупотреблений служебным положением, когда плохо работают хозяйственные руководители районного и областного звена, контрольный аппарат, те, кто призван беречь народное добро, стоять на страже государственных интересов.

«НАВАР» НА ДЕФИЦИТЕ И «ЛИПЕ»

Прошнякову было еще только сорок, а он уже успел трижды побывать под судом. Отсиживал срок, выходил на свободу, по за ум не брался. Все искал легкой жизни, чтобы, значит, работой особенно себя не утруждать, а денег иметь много. Понятное дело, совместить эти два желания можно только в одном-единственном случае — если жить нечестно.

Поэтому, едва освободившись из последнего места заключения, Прошняков тут же бросился на ловлю «счастья». Человек с виду весьма представительный, не шаромыжник какой-нибудь, не пьянчужка, ищущий компанию «на троих», он умел производить приятное впечатление. К тому же специалист со средним образованием, в меру начитан, а что не в меру самоуверен, так это даже помогало ему. Старался выглядеть человеком сдержанным, деловым, в чье слово можно безоговорочно верить. Был и неплохим психологом — знал, как к кому подступиться, чем подкупить, когда польстить, а когда и воздержаться от лишних комплиментов. И еще умел разными путями узнавать, кто в чем нуждается. Причем не только в личном плане, но и, так сказать, в общественном. Обладал, если можно так выразиться, узкой специализацией. Точнее говоря, промышлял главным образом на ниве сельскохозяйственной — в колхозах и совхозах. Любимое занятие — заключать договоры на производство работ, поставку дефицитных материалов либо на то и другое одновременно. Знал, проходимец, острую нужду сельских хозяйств в материалах, сырье и пользовался этим.

Надо сказать, активность проявлял безмерную. Будь он даже начальником крупного строительного треста и по совместительству главой какой-нибудь «фирмы» материально-технического снабжения, имеющим под своим началом множество помощников, то и тогда вряд ли справился бы с тем объемом работ, который вызывался выполнять более чем в десяти колхозах и совхозах Новосибирской области. И всего за два года. Впрочем, может быть, и брался-то за все, рассчитывая на длительные сроки, на возможность потянуть, да только арест помешал.

Предлагаем читателю самому судить о размахе прошняковской инициативы по приводимым ниже фактам. Но предупреждаем, что среди названных хозяйств далеко не все из тех, которые он собирался «облагодетельствовать».

…Ноябрь. Заключен договор с совхозом «Осиновский» Куйбышевского района Новосибирской области на строительство гаража. Аванс — 1800 рублей. Гараж остался в воображении директора, но мрачную картину скрасила поставка совхозу 5232 погонных метров труб.

…Июнь следующего года. Договор с колхозом имени Ленина Купинского района на строительство откормочного пункта для молодняка. Аванс — 1500 рублей. Работа не выполнена, но был поставлен один вагон пиломатериалов.

…Девять месяцев спустя совхоз «Маяк» Чановского района заключил договор на изготовление 11 металлических ферм и поставку трех тысяч погонных метров труб. Аванс — 1263 рубля, результат — нулевой.

…Еще год спустя колхоз «Знамя коммунизма» Чановского района выдал махинатору аванс 867 рублей и напрасно ждал обещанных труб.

…Через десять месяцев после предыдущей сделки — новая. Правда, никакого письменного договора нет. Есть «слово джентльмена» достать три вагона пиломатериалов совхозу «Убинский» Убинского района; 500 рублей аванса и ни дощечки. В это же время — точно такие же обещания даны совхозу «Гандичевский» этого же района. Результат — тот же.

…В совхозе «Чаинский» Купинского района мечтали построить водопровод. В карманы Прошнякова «накапало» 2400 рублей, но люди сидят без воды. Зато «высоко-договаривающейся стороной» сюда доставлено 2,7 тонны электродов.

Наверное, хватит перечислений. Достаточно теперь только сказать, что за весьма короткий срок строитель-снабженец, получив с пятнадцати хозяйств около 21 тысячи рублей, лишь шести из них организовал поставку стройматериалов, а остальным и не собирался. Деньги, разумеется, он не думал возвращать. Да и зачем, если никто не торопился предъявить ему иск. Никто не требовал, чтобы он отчитался за полученный аванс.

Уже находясь под следствием, Прошняков, несмотря на явные улики, вел себя высокомерно, ибо полагал, что некоторые хозяйства вроде совхозов «Чаинский», «Красносельский», «Стеклянский», «Мироновский», «Баганский» и колхоза имени Ленина Купинского района не имеют права от него что-либо требовать. Ведь он им «достал» кое-какой дефицит, а они обязались платить деньги лично ему (по рублю за погонный метр труб, по рублю — за килограмм электродов и по десятке — за кубометр древесины). Так что с их стороны просто-таки неприлично ожидать возврата полученного им аванса, он, дескать, честно заработал свои комиссионные.

«Заработал…» Но позвольте, каким образом? Ведь Прошняков с момента освобождения из мест не столь отдаленных нигде в штате не числился. Как ему вообще удавались те далеко не мелкие поставки, которые он умудрялся сделать? Где доставал дефицитные материалы и кто их ему выписывал?

Поначалу Прошняков на такого рода вопросы не отвечал и преступником признать себя ни за что не хотел. Более того, почитал себя человеком честным, чья полезная деятельность не завершилась строгим выполнением взятых обязательств лишь только потому, что она была прервана арестом. В противном случае, как он уверял, ни перед кем не был бы в долгу.

Потом, по мере предъявления следствием все новых и новых свидетельств его виновности, сделал одно примечательное признание. На своем снабженческом поприще ждал помощи от некоторых «нужных людей», с которыми поддерживал доброе знакомство. Они занимают важные посты и многое могут. Фамилии? Назвать их он категорически отказался, продолжал играть роль делового, до конца твердого человека, чья высокая принципиальность не позволяет ему подводить друзей.

Долго, однако, Прошняков не продержался. Улик против него прибавлялось, некоторые фамилии должностных и не должностных лиц всплыли и без его помощи. И тогда он заговорил.

Первым возник в его показаниях некто Котов, житель Новосибирска, с высшим образованием, но не имеющий определенного места работы. Постоянным службам он предпочитал временный наем. Так удобнее заниматься посредничеством между людьми, желающими что-то незаконным способом приобрести, и людьми, согласными отпустить товар за соответствующую мзду. Сами понимаете: при такой хлопотливой «работе» постоянное место, трудовая дисциплина, труд «от» и «до», уход только по разрешению явно мешали бы Котову развернуться во всю ширь своих способностей. А ему хотелось простора, разворота, масштабов.

Кто кого нашел — Котов Прошнякова или Прошняков Котова — неважно. Главное, что они друг на друга вышли. Люди, до мозга костей зараженные микробом частного предпринимательства, жаждущие наживы, жизни на широкую ногу, они умели среди десятков знакомых обнаруживать одного-двух себе подобных, в отличие от Котовых — Прошняковых, занимающих посты если не важные, то по крайней мере заметные. Это они решают выписать или не выписать наряд на дефицит, отпустить или не отпустить фондируемые материалы, даже если на это есть распоряжение свыше. Они могут мгновенно наложить нужную резолюцию или затянуть решение вопроса, как говорится, до греческих календ. Их интересует только «приварок», который приносит занимаемая должность.

Конечно, в глубине души их, возможно, и мучает страх перед грядущим наказанием. Но вместе с тем не теряют надежду и на то, что авось пронесет. Потому что на предприятиях, где работают такие люди, не без их попустительства царит обстановка бесконтрольности, бесхозяйственности, неразбериха в системе учета и снабжения. Это и порождает благоприятные условия для любых махинаций.

Вот на таких-то людей и возлагали надежды Прошняков и Котов, столь смело предлагавшие свои услуги руководителям хозяйств, которые в свою очередь с потрясающей поспешностью готовы были выписать любую сумму любому проходимцу, лишь бы тот не скупился на обещания. Такие готовы пойти на подлог, дать взятку должностным лицам за получение нужных материалов. Наши «герои» действительно делали это, что нашло полное подтверждение на предварительном следствии и в суде. Ничуть не смущаясь, они потом объясняли, что, дескать, руководствовались интересами, вверенных им хозяйств, производственной или иной необходимостью, как будто противозаконные деяния можно оправдать целесообразностью.

К делу оказались причастными должностные лица многих совхозов и колхозов Новосибирской области, организаций города Новосибирска и соседнего Алтайского края. Одни были на грани нарушения закона, другие его нарушили, третьи так или иначе вступали с ним в конфликт, действовали в обход существующих правил и инструкций, норовили урвать для своих хозяйств поблажки, льготы, материалы любым, даже негодным путем.

Директор совхоза «Утянский» и прораб, директор совхоза «Травинский» и его прораб, например, сами толкали нужных им людей на получение взятки. Так они обхаживали жителя села Утянка заместителя начальника снабжения одного из новосибирских заводов некоего Купченко, чтобы тот помог получить стройматериалы. Разумеется, небезвозмездно. Точнее говоря, ему без всяких обиняков предлагали взятку.

Купченко не возмутился, не пригрозил землякам уголовным кодексом, не перестал с ними здороваться, на худой конец. Нет, он воспринял предложение вполне спокойно, как должное, и не только взял «на лапу», но и вызвался стать посредником между дающими и готовыми «взять». И, надо отдать ему должное, весьма скоро «завербовал» в сообщники заместителя директора Новосибирского левобережного лесоповалочного комбината Косова, тоже не брезгующего «подношениями». Брал Косов за «услугу» крупно. Позже, во время обыска на рабочем месте, у него была изъята тысяча рублей в банковской упаковке. Он эти деньги получил от Купченко.

А еще четыре тысячи, тоже в нетронутой упаковке, Косов уже выдал как бы добровольно. На всякий случай они хранились в селе Утянка, у его брата.

Одним словом, обнажилась одна из важных цепочек в преступлении Прошняков — Котов — Косов, а за ней потянулся и ряд других. Картина содеянного прояснилась в достаточной степени — картина бесхозяйственности, бесконтрольности, на фоне которой только и могли развернуться всякого рода проходимцы, мошенники, нечистые на руку людишки, до поры до времени ходившие в добропорядочных руководителях.

О некоторых из них уже шла речь, о других тоже стоит поговорить.

Вот, к примеру, Доленко, главный инженер управления производственно-технической комплектации треста «Востокбурвод». Коммунист и один из руководителей, он не раз призывал коллектив к бережливости, к борьбе с бесхозяйственностью, к месту и не к месту говорил о совести, о высоком моральном облике, которым должны обладать подчиненные. Говорил горячо, казалось, искренне. На поверку сам оказался нечистоплотен. Сотни и тысячи погонных метров труб, немало шифера, листовой стали, железного уголка было незаконно отпущено им для разных колхозов и совхозов за взятки.* Брал у Котова, Прошнякова, брал у некоего Муцольгова, человека без определенных места работы и жительства, ранее судимого и исполнявшего, как Прошняков и Котов, роль всемогущего доставалы.

Не лучше выглядят и другие: заместитель директора строившегося водоканализационного хозяйства Курин, начальник отдела снабжения треста «Бердскпромстрой» Трубицына, тоже лихо распределявшие материалы по совхозам и колхозам области и тоже без нарядов — за мзду. Порой она как бы приобретала официальный характер. Делалось это очень просто. Понадобились совхозу «Утянский» кое-какие материалы. Законным путем получить их не удавалось. Тогда прибегают к обходным маневрам. Прораб совхоза, словно некий змей-искуситель, «подъезжает» с заманчивыми предложениями к Трубицыной. Уж неизвестно, что произошло: то ли прораб не внушил ей доверия, то ли она отдала предпочтение другому способу, но Трубицына от наличных отказалась. Другое показалось ей более безопасным, как бы там ни было, но дело было сделано к обоюдному удовлетворению. Совхоз получил из треста «Бердскпромстрой» два вагона желанного кирпича, а Трубицыну в благодарность за «помощь» директор совхоза зачислил на должность… ветеринарного фельдшера с окладом в 133 рубля помесячно. Понятно, обязанности эти она выполняла лишь символично, ибо не только не разбиралась в них, но и не знала даже, где находится совхоз «Утянский». Зато «зарплату» исправно получала по почте.

И еще один «служащий на расстоянии» всплыл в ходе разбирательства — заместитель генерального директора управления топливной промышленности Орешков. По показаниям Котова, этот руководитель получил за «услуги» сначала одну тысячу. Дальше — больше. Выясняется, что, не покидая Новосибирска, Орещков умудрился в течение тринадцати месяцев пребывать в должности в совхозе «Речной». Эти два поста он занимал в одно и то же время. Плюс командировочные, плюс подотчетные тысячи, за которые так и не отчитался, — их списали на… удорожание стройматериалов. Деликатная форма взятки, не правда ли? И все потому, что был «благодетелем» совхозов, помогал им раздобыть материалы, запчасти к тракторам и так далее. Любопытно, что запчасти Орешков «поставлял» с различных заводов. Удавалось получать строго фондируемые запасные части благодаря связям и добрым отношениям.

Злоупотребляли служебным положением также работники Сибсельмаша, Сиблитмаша, Новосибирского завода металлоконструкций, ТЭЦ-2, ремонтно-эксплуатационного участка Новосибирскэнерго, треста «Химэлектромонтаж», Облмежколхозстройобъединения. К сожалению, этим список не исчерпывается. И просто диву даешься, как это взяточники умудрялись сбывать на сторону многое из того, что, казалось бы, невозможно сбыть. Ведь существуют такие понятия, как «фонды», «лимит», «особый учёт» и так далее. Любой снабженец знает, насколько трудно получить наряды на металл, трубы, лесоматериалы и прочее сырье. Иной раз десятки кабинетов приходится обойти, чтобы все это получить. А тут, — пожалуйста, бери, вези куда хочешь. И если кое-кому боязно совершить прямую сделку, махинаторы-взяточники сами найдут удобный выход из положения, чтобы запутать следы, скрыть содеянное.

Работники завода металлоконструкций, скажем, чтобы передать колхозу «Маяк» Купинского района более 68 тонн металла, два сварочных трансформатора и 200 килограммов электродов, провели чуть ли не детективную операцию. Все эти материалы прошли через несколько предприятий, через несколько переадресовок, оплачивались по нескольким счетам, пока не попали в совхоз «Осиновский», откуда уже известный нам Прошняков вывез их в колхоз «Маяк». Путь довольно сложный — через семь промышленных и сельскохозяйственных предприятий, через руки десятков рядовых исполнителей, больших и малых начальников, — и нигде не прозвучало грозное: «Стоп — нарушение закона!» Никто не пресек преступление. А ведь это по меньшей мере плохое исполнение служебных обязанностей, помноженное на равнодушие и сознательную сделку с совестью.

А что происходило в колхозах и совхозах, руководители которых, ничуть не дорожа народной копейкой, преспокойно выписывали самозваным снабженцам большие суммы на взятки? Там искали подходящую форму списания этих денег. Потом эти ответственные лица будут утверждать, что ничего не знали о назначении выданных средств, не думали и не гадали, что они идут на взятки, и в мыслях такое не держали. Но будут беспощадно изобличены документами, показаниями обвиняемых и свидетелей.

Между тем некоторые директора совхозов и председатели колхозов, прибегавшие к даче взяток, состояли депутатами сельских и районных Советов, и следствию пришлось приложить большие усилия, чтобы убедить Советы и их исполкомы дать согласие на привлечение этих руководителей к уголовной ответственности. Потребовалось несколько представлений, вмешательство прокурора области, других организаций. Для некоторых ответственных товарищей желание «порадеть родному человечку» оказалось выше интересов общества, выше справедливости.

Суд внимательно и беспристрастно разобрался во всех этих делах, порой неимоверно запутанных. Были изучены сотни документов, допрошены десятки свидетелей, выслушаны показания всех подсудимых, многие из которых, так до конца и не раскаявшись, пытались исказить очевидное, представить положение в выгодном для себя свете. Истина и справедливость, однако, восторжествовали. Никто из преступников не ушел от приговора, вынесенного, разумеется, с учетом содеянного и личности каждого. Некоторые приговорены к длительным срокам лишения свободы.

Суд не только определил меру виновности каждого из подсудимых, но и установил, почему стали возможными такие преступления, что способствовало им.

В самом деле, почему некоторые легко манипулировали дефицитными фондами? Ведь множество раз говорено, что они находятся под строгим контролем. Но достаточно ли строгим, если их можно разбазаривать? Что-то, значит, неблагополучно с учетом лимитного сырья и материалов, с их распределением и расходованием. Видать, учет этот плохо поставлен не только на самих предприятиях, но и в вышестоящих организациях, призванных решительно и сурово пресекать любое головотяпство, любую бесхозяйственность.

Подумать только: руководители разных рангов жалуются на нехватку металла, леса, труб, порой именно этим объясняют они срыв выполнения государственных планов, и вот такой пример разбазаривания. Может, слишком большие запасы хранятся на предприятиях, если можно раздавать материалы палево и направо, ибо трудно предположить, что заводы делают это в ущерб себе. Тогда, может быть, министерствам и ведомствам совместно с органами Госснаба СССР надо досконально проверять «закрома» подчиненных им предприятий, оставив только необходимое, только то количество запасов, которое соответствует установленным нормативам. Да заодно и нормы пересмотреть — не слишком ли они завышены? По данному делу некоторые из руководителей среднего, так сказать, звена сурово наказаны. Но не меньшая вина здесь и других лиц — вышестоящих руководителей. Как же так случилось, что у них на глазах совершалось нечто из ряда вон выходящее, бесконтрольно расхищалось государственное имущество? По причине ротозейства? Попустительства? Излишней доверчивости? Ну, а как будет дальше? Не случится ли повторения, если не будет гласного контроля?

Теперь насчет руководителей совхозов и колхозов, прибегнувших ко взяткам ради получения нужных для хозяйства материалов. Конечно, планы у хозяйств напряженные. Их выполнение требует безотказной работы сельхозтехники, расширения и строительства новых производственных помещений, благоустройства животноводческих ферм, складов, наконец, сооружения жилищ и так далее и тому подобное. Без материалов, специальной техники и аппаратуры не обойтись.

Что делать, если, как ни бейся, не удается получить централизованным порядком лес, металл, трубы, электроды? Одни прибегают к шефам, которые и сами порой идут на сделку с совестью, чтобы помочь селу. Другие, отчаявшись, сидят и ждут у моря погоды. Третьи, по малодушию ли, в надежде ли, что победителей не судят, игнорируют и нормы морали, и нормы закона, ищут и находят лазейки, а потом дорого расплачиваются за свои грехи и чужие. Да, да, и за чужие. Потому что если предприятия живут столь вольготно, что могут, без ущерба для себя (иначе исчезновение дефицита сразу стало бы заметным) отдавать на сторону тонны ценного материала, то, выходит, не везде благополучно с планированием снабжения.

Конечно, случается и реальная нехватка. И никто этого не скрывает. Но иногда дефицит — только — кажущийся, он создан искусственно, как правило, делягами, жаждущими на этом наживиться. Вот тут-то и нужен тщательный контроль за учетом, планированием и распределением сырья и материалов, за работой органов планирования и снабжения. Очень важно также привести материально-техническое снабжение в соответствие с планами. Искоренить в этом деле недостатки, упущения — значит, устранить лазейки для злоупотреблений, перекрыть каналы хищений, лишить нечистоплотных людей возможностей обделывать свои делишки, получать навар на дефиците.

А случается навар и на «липе». Да, да, «липе», только не той, что растет красивым деревом, а той, что разрастается на бумаге до неимоверного количества тонн, процентов, рублей.

…С некоторого времени продавцы магазинов одного областного города, торговавшего молочными продуктами, стали обращать внимание на мужчину средних лет, который регулярно, изо дня в день, покупал по шесть или семь литров разливного молока. Получив его, он торопливо выходил на улицу, переливал в большую посудину и мчал свою машину дальше. Торопился он потому, что предстояло объехать еще с десяток магазинов, прежде чем емкость наполнится до краев. После этого странный покупатель давал газ и на хорошей скорости выезжал из города.

Вскоре закупленное молоко уже принималось на приемном пункте близлежащего села, который принадлежал межрайонному племенному объединению, имевшему как раз задачей скупать излишки этого продукта у тружеников села, владельцев личного скота.

Село — не город. Здесь уже не было секретом, кто привозит на пункт солидные бидоны. Все знали — сам председатель исполкома сельского Совета народных депутатов Лавров. А принимала у него продукцию Дуброва, которой именно председатель внушил, что таким образом лучше всего выполнять и перевыполнять план по сдаче молока.

Сдаваемое Лавровым, оно направлялось на молокозавод областного центра, где перерабатывалось и вновь шло в магазины, откуда снова заполнял свои обширные бидоны Лавров. Сказка про белого бычка несколько трансформировалась в отчетах о количестве молока, принимаемого будто бы от населения. Цифры в них с каждым разом все увеличивались. Буквально за каких-нибудь два месяца Лавров успевал несколько раз скупить и сдать около шести тонн молока, лишь однажды полученного на фермах.

Он объяснял свою «кипучую» деятельность тем, что стремился улучшить показатели по сельсовету. Но это объяснение больше скрывало истинные мотивы его действий, чем подтверждало их. Здесь был не столько бескорыстный «энтузиазм», призванный приукрасить положение дел, сколько корыстный расчет. Ведь составляя фиктивные ведомости о принятом от населения молоке, приемщица получала за это определенные суммы и передавала большую их часть Лаврову.

Начав с небольшого вроде бы нарушения служебного долга, председатель сельисполкома вошел во вкус. Та легкость, с которой он обманывал государство, породила в нем ощущение безнаказанности и вседозволенности. Вскоре денег, получаемых за перекупленный продукт, оказалось ему мало. Возникло желание урвать за счет общества побольше.

Ясно, что на одном молоке да с помощью одной Дубровой далеко не поедешь. Нужны иные масштабы и иные сообщники. Давно известно: кто ищет, тот находит. Нашел и Лавров — старшего бухгалтера вышеупомянутого молокозавода Ивченко. Та уже давно занималась приписками и присвоением средств, пользуясь слабым контролем и недостатками в организации учета на предприятии. Столковались они быстро и столь же быстро распределили роли. Договорились, что Лаврову нет смысла, заниматься трудоемкой работой по скупке молока в магазинах и сдаче его на приемный пункт. Гораздо проще и больше денег можно положить в карман, если увеличивать в ведомостях и накладных количество сдаваемого молока и приемным пунктом и молокозаводом. Деньги же, полагающиеся сдатчикам, получать самим и делить. «А уж как оформить это «липовое» молоко, я знаю», — заверила Ивченко. Сговор состоялся. Оставалось только заинтересовать масштабами «дела» Дуброву — и молоко от «бумажных» коров польется рекой. Дуброва, понятное дело, позволила без труда уговорить себя.

В документах приемного пункта и молокозавода запестрели двух- и трехзначные цифры, а председатель исполкома Лавров по горло утонул в составлении фиктивных ведомостей, придумывании фамилий сдатчиков и в манипуляциях с данными о тех, кто действительно его сдавал. Самое удивительное, что никто из должностных лиц не обратил внимания, что руководитель исполкома стал заниматься несвойственными ему делами, идущими вразрез с законом. Может быть, и можно было бы предотвратить тяжкие последствия. Ан нет! Никто и пальцем не пошевелил, хотя «деятельность» Лаврова была отнюдь не засекречена, и жизнь он вел явно не по средствам. За относительно короткий срок вместе с Ивченко прикарманил около 30 тысяч рублей.

Лавров с каждым днем наглел и терял осторожность. Наверно, это было связано с тем, что хотя Ивченко от него и скрывала, но он узнал об операциях, которые она проводила совместно с его коллегой из соседнего города заместителем председателя исполкома городского Совета Удицким. Тот, в отличие от Лаврова, сразу же начал с того, что вступил в сговор с бухгалтером молокозавода Ивченко. Удицкий повел дело с размахом, вовлек в преступные приписки работниц приемных пунктов молока в нескольких селах.

Сначала «пририсовывали» по сто, двести литров, но потом, чувствуя безнаказанность, довели до двух и более тысяч. Соответственно возросли и суммы присваемых денег. Приемщица Воронова вручила Удицкому свыше 7 тысяч рублей, Манюк — 4 тысячи, Маслова — около 2 тысяч рублей. Получал он и деньги, начисленные приемщицами в качестве заработной платы за прирост молока. Делился с Ивченко. Свыше 54 тысяч литров «липового» молока было показано в документах. А при активном участии второго руководящего деятеля в документах оказалось около 170 тысяч литров взятого из потолочных данных молока, за которое махинаторы положили в свои карманы свыше 40 тысяч рублей.

Но если причиненный ими материальный ущерб можно определить довольно точно, то едва ли можно измерить вред моральный и то разлагающее влияние, которое они оказывали на многих работников сферы сельскохозяйственного производства — руководящих и рядовых. Недобрый пример тех, кто обязан был по своему положению вести борьбу со всякими нарушениями законности, создал превратное мнение о вседозволенности, породил в некотором роде цепную реакцию, в которую были вовлечены десятки людей, в том числе и руководители предприятий двух районов области.

Конечно, корыстный интерес был главной движущей целью их афер. Но был и другой интерес — любой ценой покрасоваться в сводках, прослыть передовиком, рачительным руководителем. Это ведь тоже капитал — моральный. Он возвышает в глазах общественного мнения. Прослышав, что с помощью Ивченко, если не поскупиться, можно многого добиться, поехали к ней на поклон главный ветеринарный врач одного из совхозов Бируля и главный зоотехник Гонт. Узнали, что мадам мечтает о некоем холодильнике. Главные специалисты бросились выяснять, где таковой имеется. Оказалось, на складе. В срочном порядке агрегат выписали якобы для совхозной фермы и прямым ходом доставили eго на квартиру Ивченко. Подарком, который на языке закона именуется взяткой, она осталась довольна. Вскоре количество сданного совхозом молока резко возросло. Разумеется, опять-таки «липового». Только за 10 месяцев Ивченко приписала совхозу более 200 тысяч килограммов якобы сданной продукции. В совхозе тоже закипела, работа по подделке отчетных документов о будто бы надоенном и сданном. В нее были вовлечены десятки работников ферм.

Слухами, как известно, земля полнится. О «благодетельнице» Ивченко прознали еще в двух-трех хозяйствах, главные специалисты которых желали славы. Короче говоря, за три года в результате приписок и искажений в отчетности, злоупотребления служебным положением в государственную статистику было необоснованно включено свыше 600 тонн молока, что нанесло государству ущерб почти на 150 тысяч рублей.

Обычно возникает вопрос, как доходят люди до такой степени морального падения, деградируют как личности и руководители? Думается, в глубине души они давно созрели для этого. Вирус наживы, стяжательства, карьеризма сидел в них, дожидаясь своего часа. Предрасположение у наших «героев» было, а толчком послужила обстановка парадности, бесконтрольности и безответственности, царившая в то время в области и районе.

Лавров и Удицкий, скорее всего, надеялись на то, что в случае чего их выручит депутатская неприкосновенность. Не секрет, что кое-где она действительно выручала, например когда нарушение закона прикрывалось радением об интересах общества, показухой, имитацией бурной деятельности.

Все надежды их, однако, рухнули. По представлению прокуратуры было получено согласие на арест и привлечение к уголовной ответственности, была проявлена должная принципиальность, в результате которой они лишились депутатской неприкосновенности. Лишились потому, что никто не может прикрываться депутатским удостоверением, когда речь идет об ответственности за беззаконие, ибо депутат — лицо, которому избиратели и поручили защищать их законные интересы, интересы государства.

Можно предположить, что у преступников теплилась надежда и на крайнюю запутанность документации, что помешает изобличить особо крупные размеры хищения и поможет свести все к небольшим суммам. Полагали, что тем, кто будет проверять — ревизорам, инспекторам, следователям — не осилить всей кучи бумаг. Не случайно в период следствия на вопрос, признают ли себя виновными, Удицкий и Лавров отвечали: «частично». «Частично» потому, что полученные за приписанное молоко деньги они присваивали не все, большую часть будто передавали Ивченко. Но зря крутили преступники. Каждый факт удалось выяснить, установить степень виновности, размер причиненного ущерба и количество похищенных средств. Только одних свидетелей было около 400. Судебно-бухгалтерская и почерковедческая экспертизы помогли следствию установить правду.

Одним словом, случившееся дает повод для серьезных размышлений. Можно и нужно, не прибегая к неправомерным обобщениям, крайностям, перегибам и шараханиям, сделать должные выводы: не порхать по поверхности явления, а копнуть глубже, добраться до причин преступления и разработать действенные меры предупреждения их. К этому призывают нас решения партии, требования сегодняшнего дня. Незаконным сделкам необходимо поставить надежный заслон, правовой, экономический, моральный. Бесхозяйственность и разбазаривание народного добра не могут быть терпимы.

ПРОХОДИМЦЫ НА КОЛХОЗНЫХ ПРОМЫСЛАХ

История, представшая перед судьями, не являла собой такой уж запутанный детектив. Обыкновенное дело, каких, к сожалению, бывает немало. Простой, как говорится, сюжет. Несколько проходимцев в течение длительного времени на глазах у многих и с ведома представителей местных органов власти безнаказанно обирали колхозные кассы. Они выдавали себя за всесильных добытчиков дефицита, за людей, повсюду уважаемых и почитаемых, за бескорыстных радетелей колхозного крестьянства, только и мечтающих облегчить его нелегкий труд и украсить быт. Заявляясь невесть откуда, небрежно бросали на стол мандаты и удостоверения, отпечатанные на глянцевой бумаге бланки, на которых, словно знаки непреходящей надежности, красовались печати и штампы. И выглядели при этом как сама респектабельность, представительность, само благородство. Их, упаси боже, нельзя было даже заподозрить в мелочности или там в меркантильности.

Конечно, проявляя готовность помочь, они должны потратиться, а денежки любят счет. Труды праведные и всякие там командировки, беседы с нужными людьми и не за пустым столом требуют расходов. Но это лишь самая малость по сравнению с теми большими выгодами, которые получают колхозы.

Некоторые из председателей колхозов в подобных ситуациях почему-то вдруг теряются, превращаются в простаков и легко дают обвести себя вокруг пальца. Их немного таких, безбрежно доверчивых, но они есть, и без тени сомнения открывают «залетным птицам» доступ к колхозным счетам и кассе.

В данном случае хищения происходили в колхозах Воронежской области, хотя задуманы были людьми, живущими за тридевять земель, в другой республике. Впрочем, место действия не имеет значения, ибо эти люди готовы были осуществить преступный план на любой другой территории, лишь бы нашлись охотники им посодействовать. А поскольку связи и желающие помочь нашлись именно на воронежской земле, то деляги обосновались для осуществления своей миссии они не увольнялись с работы, не брали длительного отпуска за свой счет, поскольку Наджария и Кабидзе вообще нигде не трудились. Обоим было уже далеко за сорок, оба обладали дипломами об окончании вузов, но ни тот, ни другой не спешили приносить обществу пользу по избранной им специальности. Трутни по природе и убеждениям, они со свойственным этой категории людей презрением смотрели на тех, кто честно отрабатывал заработную плату, вел порядочный, законопослушный образ жизни. Укладываться в рамки трудового семейного бюджета, стеснять себя в желаниях Наджария и Кабидзе не хотели. Они стремились к роскоши, богатству. Хотелось жить так, чтобы, к примеру, небрежно оставить официанту на чай крупную купюру, слетать в Москву и провести время с не очень разборчивой женщиной. Мечтали иметь, как каждый уважающий себя делец, собственную «Волгу», для шику украшенную хромированными цацками. Ну, еще дачка, гараж. Дальше фантазия, несмотря на высшее образование и даже некоторую начитанность, не простиралась.

Слоняясь без дела, они и задумали операцию, ради которой ринулись в Воронежскую область. Кабидзе поначалу слегка испугался — не попасть бы на скамью подсудимых. Но Наджария поднял будущего компаньона на смех: какой же он после этого мужчина, если боится не сумы (сумой Наджария называл жизнь на одну зарплату), а тюрьмы. И минутное колебание Кабидзе исчезло. Его причиной была не совесть, а элементарная трусость, которая старается себя не показывать перед сообщниками, а, наоборот, моментально превращается в свою противоположность. И вот уже трус хорохорится, пытается выпячивать грудь, держится этаким смельчаком, выдает прежнюю стыдную боязнь за продуманную осторожность.

Словом, сговор состоялся, и каждый из новоявленных «фирмачей», как они себя называли, внес в задуманный бизнес свою долю пая: ведь им предстояло создать нечто вроде частного предприятия и пустить для этого в оборот определенную сумму, тем более что нужно было еще понести некоторые орграсходы на «полезных людей».

Весьма для них полезным в Воронеже оказался Горенко, преподаватель местного лесотехнического института, — личность, примечательная во всех отношениях. Кандидат экономических наук, отец семейства, он почти всю сознательную жизнь, а особенно в последние пять-шесть лет играл две роли. На людях и даже дома — он человек в науке, для которого все кроме книг, ученых записок и кафедральных дел — пыль, суета сует. С такими, как он сам, — это свой в доску парень, готовый помочь ближнему, посодействовать, отнюдь не жулик и не прохвост. А то, что оказался в компании жуликов и прохвостов, так не потому, будто он им ровня, а исключительно из человеколюбия. Таков у него характер — приносить пользу, спешить на выручку всем без разбора.

Ему, наверное же, приходило в голову, что, в сущности, он не кто иной, как стяжатель, старающийся любым способом «зашибить деньгу», обыватель с дипломом. Так что еще одно его грехопадение было естественным и закономерным.

«Представитель науки» до того, как оказал неоценимую услугу фирме Наджария — Кабидзе, занимался взяточничеством. Неоднократно подстрекал некоторых ищущих в науке легкого пути к даче взяток якобы для должностных лиц Воронежского сельскохозяйственного института. За что? За то, что брался с их помощью раздобыть фиктивные удостоверения о сдаче кандидатского минимума. Разумеется, по установленной им же таксе, которая менялась в зависимости от финансового положения соискателя. А уж на это у Горенко был наметанный глаз. Этот глаз и углядел блестящие возможности Наджария и Кабидзе. Горенко без колебаний взялся за хлопоты, которые на этот раз сводились к подысканию нужных им людей, в распоряжении которых находятся материальные ценности.

Перелистав записную книжку, Горенко нашел в ней фамилию председателя колхоза «Донской» Подгоренского района и вскоре представил товарищу Засядько новообретенных друзей — инициативных и толковых ребят, с которыми можно иметь «дело». Уже самый первый обмен мнениями между председателем и инициативными ребятами показал, что у них имеются устраивающие обе стороны «идеи».

Нарисованная яркими красками перспектива скорого создания в колхозе предприятия, которое будет давать солидную прибыль, не предусмотренную доселе ниодним планом, настолько захватила председателя, что, отбросив в сторону все соображения морального и юридического порядка, он быстро дал себя уговорить. Меньше всего его волновал вопрос, что собой представляют благодетели. Одно лишь обстоятельство обеспокоило было председателя: колхоз, хотя и выращивает фрукты, но не в таком количестве, чтобы обеспечить широкий фронт работ открывающемуся цеху. Где же брать сырье? Возник вопрос: откуда взять оборудование, в том числе фондовое, кадры? Но Наджария и Кабидзе успокоили председателя, объяснив, что все заботы берут на себя и обязуются даже в случае какой-либо неудачи возместить колхозу убытки. Это устранило закравшиеся было сомнения, придало силы убедить правление колхоза, а также кое-кого в районе.

После того, как «ударили по рукам», то есть был подписан договор, «деловые люди» стали действовать, исходя из принципа: время — деньги. С помощью колхозных бланков доверенностей, которыми их щедро снабдил Засядько, а также расчетного счета колхоза в отделении Госбанка, в Дигомском учхозе Грузии были закуплены два погрузчика бочек, а на базах тогдашней Сельхозтехники Воронежской области — 8 емкостей для хранения продукции и другое нужное для «предприятия» оборудование. Впечатляет не только сказочная быстрота приобретения оборудования, по и сооружение самого предприятия.

На берегу Дона появился примитивный цех, предназначенный перерабатывать фрукты, главным образом яблоки, на сок, буквально через несколько недель. Оставалось найти, куда сбывать продукцию, которую дельцы собирались выпускать. Кабидзе возвел себя в ранг начальника цеха и, взяв бланк доверенности, поехал на Россошанский пищекомбинат. Здесь он встретил благожелательное отношение к своему предложению поставить комбинату две тысячи тонн «сброженных яблочных соков».

Все эти сомнительные операции должны были насторожить председателя колхоза. Закон предусматривал возможность создания такого цеха как подсобного предприятия колхоза, но только в том случае, если на нем будут трудиться сами колхозники, свободные от сельскохозяйственных работ. Засядько же смело пошел на отступление от закона. Он и раньше позволял себе кое-что, и «ничего страшного» не последовало. Все списывалось за счет производственной целесообразности. Да и откуда ему было знать, что другая договаривающаяся сторона скрыла от него именно те статьи соглашения, в которых заключалась вся «гениальность идеи».

Приступая к закупке и переработке фруктов на сок, Наджария и Кабидзе решили зарабатывать деньги, манипулируя подотчетными суммами. Но для полного завершения «дела» нужны были еще две операций: заключить договор с Подгоренской районной заготконторой на поставку в цех фруктов и оформить туда своих людей. Директор заготконторы Смирнов быстро понял, что к чему, и сразу пошел навстречу комбинаторам. Соратники по перекачиванию государственных и общественных средств в свои карманы заработали вовсю. Заготовители Акопян, Платонов и Большаков производили закупку фруктов и сдавали их в соковый цех. Приемкой их занимался тоже свой человек — Комиссаров.

Действия их были простыми, как песочные часы. Одни во главе с Наджария закупали у населения фрукты, а другие во главе с Кабидзе принимали их, выдавали соответствующие документы и производили переработку «даров природы». Фокус состоял в том, что и заготовители и производители могли действовать бесконтрольно и проставлять в бумагах любое количество якобы закупленных фруктов. Скажем, получали Платонов или Наджария в заготконторе по полторы-две тысячи рублей под отчет. Что первым делом предпринимали? А то, что процентов двадцать из них сразу брали себе на мелкие расходы. Покупали яблоки на оставшиеся деньги, а авансовые отчеты и ведомости составляли на всю полученную ими сумму. Тютелька в тютельку, что и удостоверялось составленными лично Кабидзе накладными. Ему, начальнику созданного им же цеха, колхоз как материально ответственному лицу выдал доверенность на право приемки фруктов от заготовительной конторы. Вот он и принимал от своих сообщников столько, сколько бог на душу положит. Точнее, не бог, а бухгалтерия райзаготконторы, которая выписывала Наджария и компании деньги.

Неискушенный, но знающий таблицу умножения читатель сообразит: в бумагах можно, конечно, записать все что угодно, однако количество готовой продукции, в данном случае соков, должно соответствовать количеству закупленных фруктов. А если яблок приобретено только на пятьсот рублей, то откуда возьмутся соки на две тысячи? Вот в этом-то и заключалась суть скрытой от Засядько статьи договора — посредничество, за которое фирма «Кабидзе — Наджария» отвалила Горенко некую сумму. Дело в том, что частные предприниматели не собирались выпускать доброкачественные соки. Они с самого начала задумали разбавлять их водой. Так что не настоящим было все: и документы о заготовке фруктов, и документы об их приемке, и сам производимый продукт.

Неискушенный читатель недоуменно спросит: позвольте, но вода есть вода, как можно выдать ее за яблочный или вишневый сок? Конечно, трудно! Но при одном условии — отсутствии регулярной, постоянной проверки готовой продукции — можно. А «фирма» действовала бесконтрольно. Она имела кругом «своих»: начальник цеха — Кабидзе, заготовители — Наджария и иже с ним, главный технолог (специалист по выпуску соков-суррогатов) — Дулидзе, рабочие (поставщики других компонентов) — Аракелян и Чиян.

Другие компоненты — это как раз то, что позволяло дельцам сводить концы с концами, иначе говоря, выдавать неполноценный продукт за полноценный. В полученный от незначительного количества фруктов сок добавлялись значительные количества воды, а в нужных случаях лимонной кислоты и сахара.

«Переработка… фруктов произведена, — констатирует приговор суда, — настойным способом: яблоки дробились, помещались в чаны и заливались водой, настаивались несколько часов, затем образованный сок с водой процеживался и закачивался в емкости. Эти же измельченные яблоки вновь заливались водой и настаивались и т. д.». Все расчеты делал Кабидзе. Он устанавливал, сколько добавлять в натуральный сок воды, сахара и лимонной кислоты. Химико-технологическая экспертиза продукции колхоза «Донской» неопровержимо показала, что в яблочных соках неимоверно много воды, а в вишневых — в семь-восемь больше, чем положено, лимонной кислоты.

Махинации вскоре перекинулись за пределы Подгоренского района. Когда председателю колхоза «Большевик» Сиренькову предложили открыть цех по переработке фруктов, он воспринял это как шутку, ибо его колхоз вовсе не имел своих фруктов и, разумеется, оборудования для цеха. Но убежденный «аргументами» — обещанием договориться о поставке фруктов с другими колхозами и, самое главное, в случае неудачи возместить убытки, — председатель сдался. В договоре на всякий случай указывалось, что цех будет производить соки из фруктов, выросших в колхозном саду. Для нового «производства» выделили помещение зерносклада и двенадцать емкостей. Ну, а остальное было приобретено дельцами. Из плодосовхоза «Щигровский» и совхоза «Озерки» Курской области, что за триста и более километров, в колхоз «Большевик» потянулись грузовые автомашины с полными кузовами яблок. Цех заработал. Никому не было дела до того, что в самый разгар уборки урожая десяток автомашин, предназначенных для перевозки зерна, совершает столь дальние рейсы.

Еще один подобный цех начал действовать при Латнинском винзаводе Семилукского района. Договор с администрацией винзавода был заключен уже от имени бригады, которая оговорила себе в условиях право контроля за строительством сокового цеха, технологическим процессом, за качеством и количеством продукции. Она брала на себя обязанность оплачивать все виды погрузо-разгрузочных работ, связанных с переработкой фруктов, и других, разумеется, чтобы и на этом погреть руки. Опять с фантастической быстротой было приобретено фондовое оборудование для цеха: моечные машины, емкости для хранения сока, насос, прессы и другое. Так же быстро нашли помещение, расставили на местах доверенных людей.

Естественно, в сферу деятельности мошенников попала и райзаготконтора. И всюду действовали люди Кабидзе. Действовали нагло, напористо. Главарь с подручным руководил таким образом уже четырьмя преступными группами, тесно спаянными между собой общим стремлением к наживе. Когда кончался сезон сбора свежих фруктов, они переключались на сушеные, которые якобы нужны для омолаживания яблочных соков.

Понятное дело, вся частнопредпринимательская деятельность, весь «производственный цикл» строились по одной схеме и по одной «технологии». Для производства большого количества соков требовалось много лимонной кислоты. И главари шайки организуют «добычу» этого сырья сотнями килограммов.

Нашелся некий Писаренко, сумевший с помощью посул и взяток получить доверенности на сырье с Белгородского завода лимонной кислоты. От каких организаций? Да любых! Лишь бы был у них человек, готовый состряпать соответствующие документы. И почему-то никого не заинтересовало, зачем это, скажем, шахтоуправлению «Буровская» объединения «Макеевуголь» или шахтоуправлению «Колосниковская-2» понадобилось выписывать себе лимонную кислоту. Для каких надобностей? Не для обогащения же угля. Тем не менее Писаренко, а вместе с ним и несколько других деляг преспокойно брали ее то непосредственно на заводе, то в Углегорской ГРЭС, грузили на автомашину и спешили доставить в исправно действующие цеха махинаторов. Из бумаг следовало, будто кислота получена складами шахт, а на самом деле там ее и в глаза не видели.

Интересно, что при этом одни жулики обманывали других. При розничной цене в 12 рублей 50 копеек за килограмм «фирма» платила «поставщикам» три рубля. Иногда, если какой-либо клиент упорствовал, что грозило «предприятию» простоем, соглашалась на несколько большую цену. И все равно дельцы не оставались в накладе. Что касается сахара, то тут дело обстояло просто. В магазинах его предостаточно. Ничего не стоило покупать его в разных торговых точках (чтобы не бросалось в глаза), а затем оптом, по нескольку сот килограммов, на собственных машинах доставлять в соковые Цехи. Только в магазинах Хохольского района для цехов было приобретено 16 тонн сахара.

«Анализ… конкретных показателей яблочного сброженного сока, выработанного в… колхозе «Донской» Подгоренского района в количестве 453,8 тысячи литров, позволяет заключить, что большинство партий этого сока относится к некондиционным по заниженному содержанию спирта и остаточного сахара», — отметил суд.

Возникает закономерный вопрос: а как же принимали эту жидкость пищевой комбинат и винный завод? Там ведь есть лаборатории, могли бы вывести фальсификаторов на чистую воду. Да, могли бы, но не сделали этого. И здесь оказались люди, которые поддержали комбинаторов. Подделку сока обнаружили сразу, но меры были приняты неожиданные. Россошанский пищекомбинат, например, тут же взял на себя обязанность довести весь поставленный сок «до кондиции». Как установлено судом, на это было Израсходовано более четырех тысяч литров спирта-ректификата крепости 96 градусов.

«Добрые» люди из Хохольского пищекомбината истратили на эти же цели тысячу сто семьдесят литров спирта-ректификата стоимостью около двадцати тысяч рублей. Латнинский винзавод внес более «скромную» лепту — на сумму двенадцать тысяч рублей.

Итак, вместо разоблачения и привлечения к ответственности махинаторов, производивших негодную продукцию, им со всех сторон оказывали помощь. Жулики между тем до того распоясались, до того уверовали в безнаказанность, что потеряли всякую осторожность, орудовали чуть ли не на виду у многих.

«Вина подсудимых в хищении… подтверждается, а их показания опровергаются, — заключил суд, — справкой исполкома Борисоглебского районного Совета народных депутатов об отсутствии в районе населенного пункта Кувшино, населенного пункта Кулиновка… справкой исполкома Павловского районного Совета о том, что села Белая Казинка на территории района нет… справками исполкомов сельских Советов о непроживании на их территориях сдатчиков, указанных в закупочных ведомостях».

Трудно поверить, что в состряпанных делягами закупочных ведомостях значились не только вымышленные люди, но и вымышленные… населенные пункты, где якобы производилась заготовка фруктов. Допустим, есть человек по фамилии Митрохин или нет такого, сразу не установить. Однако же вряд ли все люди столь географически неосведомленные, что в пределах собственного района не знают названий сел. Быть такого не может! Не знает руководитель райзаготконторы — знает главный бухгалтер, кассир. Ведь филькины грамоты фирмы «Кабидзе — Наджария» проходили через десятки рук, их должны были внимательно читать, сверять. Но получилось так, что никто не сказал: «Стоп!»

Невероятные факты… Что за ними? Равнодушие? Безответственность? Преступная халатность? Почти два года продолжалась частнопредпринимательская деятельность группы махровых ворюг и расхитителей. Она обошлась государству, как упоминалось в определении суда, в десятки тысяч рублей. Из них малая толика составила, так сказать, накладные и производственные расходы, а остальные — чистый барыш.

Сказать, что о творящихся делах районные власти ничего на знали, нельзя. Знали, что Засядько и Сирень-ков организовали в колхозе цехи по переработке фруктов с привлечением «шабашников». Знали, что там «зашибают хорошую деньгу», но приходилось делать вид, что ничего плохого нет. Ведь сами санкционировали незаконные решения правлений колхозов, закрывали глаза на Примерный Устав колхоза и постановление Совета Министров СССР «О развитии подсобных предприятий и промыслов в сельском хозяйстве».

Тогдашние управления сельского хозяйства Подгоренского и Хохольского райисполкомов визировали и утверждали незаконные договоры об оплате труда, хотя нормы и расценки, указанные в них, как говорится, «ни в какие ворота не лезли». За одну тонну вырабатываемого сока (доброкачественного, высокой кондиции) полагается платить 9 рублей 32 копейки, а колхоз «Донской» по договору стал выплачивать 40 рублей, «Большевик» — 25 рублей. Такие завышенные расценки, а также «дотации» от самозваных «руководителей» обеспечивали людям, работающим в цехах, заработки до 600 рублей в месяц. Если учесть, что все они являлись знакомыми или родственниками «заправил» преступной группы, то это многое объясняет.

Деньги текли в загребущие руки барышников, и хотя они в расчетах с «мелкотой» стремились демонстрировать широту натуры и щедрость, между собой и у них ладу не наблюдалась. Между собой они грызлись за каждую сотню и строго следили не только за своим казначеем Швили, который вел учет и распределял между участниками группы похищенные суммы, но и за главарями, за каждым в отдельности. Дележка должна была производиться в строгом соответствии с «рангом» и «заслугами». И, не дай бог, если кто-то брал «не по чину»… Начиналась такая несусветная ссора, что «шефам» приходилось прибегать к весьма крутым мерам, дабы утихомирить разбушевавшихся сообщников.

Швили аккуратно «приходовал» поступавшие суммы, вел графу расходов. Записи делал на грузинском языке, наивно полагая, что такого рода шифровка поможет скрыть махинации. Она не помогла даже ему самому. Потому что, как только группа была поймана с поличным, тот же Наджария сразу рассказал о распределении обязанностей между соучастниками преступления и особенно о роли «казначея». Правда, потом, в суде, он начал всячески отказываться от показаний, данных на предварительном следствии, заявив, будто они были неправдивыми. Однако такое вещественное доказательство, как блокнот Швили с «сальдо-бульдо» на грузинском языке, наглядно подтвердило, что Наджария пытается обмануть именно суд, а на следствии он не лгал.

Лжи и выкрутас со стороны группы преступников было предостаточно и на следствии и на суде. Кабидзе и его сообщники сперва давали показания, более или менее соответствующие действительности. Иначе нельзя было: органы правосудия располагали множеством улик, от которых никуда не денешься. Запирательство и отрицание мало что им давали. Но после нескольких месяцев следствия обвиняемые, ошибочно полагая, будто проволочками можно что-либо выиграть, заявили вдруг, что ужасно плохо понимают по-русски и потребовали переводчика.

Но и языковый «тайм-аут» не помог. Следствие, а затем и суд проделали колоссальную работу, чтобы до конца разобраться в преступлении. Было допрошено более тысячи свидетелей. Проведено множество очных ставок, 36 почерковедческих, 4 химических, 3 баллистических, 5 судебно-психиатрических экспертиз, судебно-медицинская, судебно-бухгалтерская, 3 криминалистических исследования документов.

Подсудимые вели себя непоследовательно. Они то играли в чистосердечное раскаяние, то начисто все отрицали. Пытаясь запутать суд, они порой запутывались сами. Особенно беспардонным был Наджария. Упорный в запирательствах, он в свои сорок пять лет уже имел опыт в таких делах. Ему не впервой лгать, валить все на других. И он старался вовсю, удивляя и потрясая даже сообщников шкурничеством, двуличием, бессовестностью. А ведь прежде он казался им таким порядочным, правдивым.

Недавно друзья и компаньоны, увидев такое, тоже поспешили принять тактику «спасайся кто может», по известному принципу «своя рубашка ближе к телу». Надо было видеть и слышать, как они ссорились на скамье подсудимых, как каждый выгораживал себя, порой не считаясь с фактами, с прежними показаниями.

Перед судом прошли люди, страницы жизни которых отмечены одним только черным цветом. Ничего светлого, достойного!. Их мечты не простирались дальше обывательского благополучия.

Когда судьи спросили Кабидзе, почему он не пошел работать, тот цинично ответил:

— Пусть на зарплату дураки живут!

Такие же «умные» взгляды изложили в суде и его сообщники. Циничные, до мозга костей пропитанные стремлением к стяжательству, к нетрудовым доходам, они как бы отравляли этим ядом слабых, неустойчивых людей, соприкасавшихся с ними. Конечно, ни Наджария, ни Горенко и никто другой из подсудимых не искали себе сообщников, помощников или потатчиков среди честных и чистых людей. Но все же… Завербовать столь много людей, готовых если не к преступлению, то к примирению с преступлением — не следствие ли это плохой кадровой политики, слабой воспитательной работы и недостаточной правовой пропаганды?

Почему-то не идет из головы свидетельница Гримайлова, работавшая в цехе, где создавались так называемые соки. Это она и еще два-три человека добавляли в них воду, лимонную кислоту и сахар. Добавляли, зная, что совершают преступление. Ее спросили:

— Скажите, пожалуйста, вы понимали, что происходит?

— Да, — она виновато опустила голову.

— Но в таком случае почему молчали, не заявили куда следует?

— Я человек маленкий. Мне Кабидзе велел, я и делала. И потом… — Она секунду-другую запинается, точно думая, сказать или не сказать. Затем все же решается: — Хорошая оплата была. Как-никак шестьсот рублей я имела… Боялась потерять работу.

Потерять совесть она не побоялась, а такую, с позволения сказать, работу… Вот она, логика обывателя, чья хата всегда с краю, а своя рубаха — всегда ближе к телу.

Суд правильно оценил и тех, кто потворствовал шайке, сквозь пальцы смотрел на ее преступную деятельность, ничего не сделал, чтобы перекрыть каналы для хищений. Вынесены частные определения в адрес организаций и учреждений, где царили бесконтрольность и халатность, беспринципность, позволившие кучке злоумышленников творить свои черные дела. Время покажет, какие будут сделаны выводы, какой будет извлечен урок.

Что касается подсудимых, то они наказаны по всей строгости закона. Кабидзе, Наджария, Швили и остальные деятели «фирмы», а также их помощники лишены свободы. У них конфисковано имущество, обнаруженные деньги — наличные и на сберегательных книжках — обращены в доход государства.

ИСКУШЕНИЕ РУБЛЕМ

С чего обычно начинает хороший, толковый руководитель, только что назначенный на новое место? Со знакомства с положением дел, с людьми, которые отныне поступают в его подчинение. Как правило, внимательно изучает вверенное ему хозяйство, достоинства и недостатки стиля и методов руководства своего предшественника, ищет неиспользованные резервы для улучшения работы. Но особенно тщательно присматривается к кадрам: ведь без активной поддержки коллектива, без творческого энтузиазма людей ничего, решительно ничего нельзя добиться. Вот почему хороший администратор не жалеет времени на беседы с людьми, стараясь вызвать их на откровенность.

Стремится узнать, каков их настрой, прикидывает потенциальные возможности каждого, его отношение к своим обязанностям. Пытается понять, на что и куда направлены помыслы работника — в будущее или прошлое. Словом, берет на учет деловые и человеческие качества. Это позволит, в случае необходимости, одних в интересах дела переставить на другой участок, других — выдвинуть на повышение, третьих — понизить в должности. Глядишь, и дела пошли в гору.

Но бывает и по-другому, если вновь пришедшее начальство смотрит на свою должность как на высокий пьедестал, позволяющий ему возвышаться над всеми, источник собственного благополучия и тихого существования «па уровне». Такие люди, не успев еще освоиться на новом месте, оглядеться, узнать поближе и получше коллектив, начинают выявлять людей строптивых, неуступчивых, проще говоря, принципиальных, чтобы при случае от них избавиться. Неважно, что они хорошо трудятся, пользуются уважением в коллективе, честны, преданны делу. Они мешают, привлекают излишнее внимание к недостаткам, а значит, и к персоне начальника. Из-за них, того гляди, пойдут проверки, комиссии, потребуются объяснения… Нет, нет, лучше от таких подальше. И строптивьм создается режим наименьшего благоприятствования, находится формальный повод к увольнению, либо они уходят «по собственному желанию». Путь расчищен, места свободны, можно заполнять вакансии «подходящими» кандидатурами.

Именно таким руководителем и оказался директор элитно-семеноводческого хозяйства Примаченко. Правда, на первых порах он сумел многих обмануть, надев на себя маску крепкого, самостоятельного человека, готового принимать ответственные решения. Но очень скоро выяснилось, что он вовсе не волевой, а своевольный, не хозяин положения, а лишь временщик, корыстные помыслы которого можно разглядеть и невооруженным глазом. Волнуют его не дела хозяйства, а свои личные. Нажитый искусной игрой авторитет начал таять, как ледяная сосулька на весеннем солнышке.

План в совхозе постоянно не выполнялся, но директор думал не о том, как исправить положение, а о том, как придумать уважительные причины отставания, скрасить отчетность и уйти от ответственности. К мнению специалистов не прислушивался, оскорбительно игнорировал его, норовил все вопросы финансово-хозяйственной деятельности решать единолично. Нашлись люди, несогласные с такими методами руководства. Их уволили. На освободившиеся места директор назначил «своих» людей, готовых во всем ему потакать. К ним он благоволил, незаконно предоставлял совхозные дома, отдавал предпочтение при продаже легковых автомобилей.

Особенно стало директору легко и привольно, когда заведовать складом начал Петров — угодливый, нечистый на руку человек, склонный к подлогу и обману. Подошли на должности весовщиков и Щербак с Осиповым, с которыми Примаченко и Петров обращались с откровенной бесцеремонностью, ибо знали, уверены были, что те не посмеют и единого слова наперекор сказать. Еще положил Примаченко глаз на водителя Мазура, механизатора Ершова, пилота гражданской авиации Пушкаренко. О последнем будет особый разговор, но заметим, что каждый из тех, кто проходил по этому уголовному делу, прямо или косвенно испытывал растлевающее влияние Примаченко. Вероятно, эти люди — не жертвы случайного грехопадения. Скорее всего, они давно были подготовлены к нему и не совершили его раньше только потому, что не представился подходящий случай, не попался такой организатор махинаций, каким оказался директор совхоза.

Итак, убрав возможных критиков, окружив себя угодливо послушными, готовыми на рискованные операции работниками, Примаченко почувствовал себя хозяином положения, этаким всесильным руководителем, которому все нипочем, все доступно. Самое главное ему виделось в том, чтобы хитроумнее завуалировать преступные комбинации и держать в уздечке их участников, дабы никто не проболтался. Пусть все, повязанные одной веревочкой, и думать не думают каким-нибудь путем отойти от «дела».

Дело же заключалось в том, чтобы побольше похитить и спрятать концы в воду. Это не представляло особого труда, если учесть какую-то летаргическую бездеятельность бухгалтерии, попустительство председателя и членов профкома семенного совхоза, созерцательное равнодушие многих и многих работников. Взрослые люди, специалисты, хорошо знающие свое дело, они, конечно, видели, что творится, но не хотели перечить начальству. Зачем? Только испортишь себе жизнь. Такая вот философия.

Так, по сути, без особых преград Примаченко и другие получили, как сказали бы военные, оперативный простор для удовлетворения корыстных интересов. Прежде всего неправильно, вопреки существующий инструкциям велся учет. Скажем, все зерновые культуры приходовались как зерноотходы, зернофураж, неважно, идет ли речь о полноценной пшенице, горохе, овсе, ячмене. Все это списывалось на хозяйственные нужды, корм, натуроплату, реализацию рабочим. Между тем каждый вид продукции полагалось приходовать отдельно и так же отдельно списывать. Но преступную группу это, естественно, не устраивало, мешало выдавать со склада любое зерно под видом зерноотходов или зернофуража.

Подобную же путаницу устроили и с оформлением документов строгой отчетности. Те, которые был обязан подписывать директор, почему-то подписывались кассиром, а материально ответственные лица, вроде того же Петрова, бесконтрольно сдавали в бухгалтерию недостоверные отчеты. Словом, царила такая документальная анархия, которая и позволяла творить преступления.

Как установило следствие, а затем и суд, бесконтрольность и игнорирование нормативных правил отчета, учета и хранения продукции привели к тому, что на складе были созданы излишки зерна, гороха, подсолнечника. Теперь делягам ничего не стоило сбывать их на сторону. В этих операциях первую скрипку сыграли Петров, шофер Мазур и механизатор Ершов.

К упомянутым преступникам примкнули заведующая магазином № 28 Кленовского совхозрабкоопа Подольского райпотребсоюза Московской области Аникеева и заведующая магазином № 27 Дачнянского совхозрабкоопа Беляевского райпотребсоюза Одесской области Огурцова. Далеко не безвозмездно они стали принимать сотни килограммов левой продукции, оформляя ее по фиктивным приемным накладным и кассовом ордерам. В одних случаях похищенное записывалось на вымышленных лиц, как якобы сданное ими в магазин, в других — приписывалось людям, действительно заработавшим и продавшим зерно государству через торговые точки. Деньги за принятую у расхитителей сельскохозяйственную продукцию, понятное дело, изымались из кассы и передавались делягам.

То была, если можно так выразиться, оптовая продажа государственного имущества, закамуфлированная под индивидуальную. Но это не исключало продажи «излишков» и конкретным лицам. Работала в совхозе бригада наемных строителей, всего восемь человек. По договоренности часть заработка выплачивалась натурой, точнее говоря — пшеницей. Каждому из них причиталось по три тонны зерна. Фактически (и это отражено в накладных) им выдали лишь по 1600 килограммов. За остальное они заплатили по розничной цене, но, конечно, без необходимого в таких случаях документального оформления. В результате Примаченко и Петров получили около двух с половиной тысяч рублей и поделили их между собой.

Не постеснялись они запустить руку даже в фонд материальной помощи рабочим и служащим. Перед следствием и судом прошла большая группа работников совхоза, которым якобы помощь была оказана. Одни об этом… не подозревали, так как вовсе не просили ее. С удивлением рассматривали документы с поддельными подписями. Другие действительно расписывались, но денег так и не увидели, поскольку они тут же изымались Примаченко… для его собственных нужд.

Представ перед судом, он лепетал что-то о том, как трудно ему приходилось, когда в совхоз наезжали различные делегации и надо было устраивать достойные приемы, а поскольку средств на это не выделяют, приходится выкручиваться. Он лгал. Потому что все махинации не имели никакого отношения к приезду гостей. И вовсе не на их угощение ушли присвоенные денежки, а на попойки и увеселения директорского окружения. Да еще кое-что оседало в их кошельках.

Забота о собственном благополучии была для этой компании главной движущей силой, смыслом их существования. Совесть, порядочность, элементарное чувство долга, стыд, наконец, были им неведомы. Они пользовались совсем другими критериями оценки человека, признавали только свои правила общежития. Эти люди ни в грош не ставили тех, кто не способен был лгать, кто скорее готов был дать руку на отсечение, нежели украсть, кто не умел ловчить. Таких они презирали, высмеивали, считали наивными, несовременными «лопухами», которых остается лишь объегоривать. Другое дело — мужики «понятливые», «сообразительные».

Наверное, таким показался директору совхоза летчик Пушкаренко. Получал неплохо, был в коллективе на хорошем счету, слыл человеком добропорядочным, и вдруг — на скамье подсудимых. Может, человек слаб, может, трудно ему противостоять напору матерых преступников? А если не нашлось сил отказать как раз потому, что беспроигрышный соблазн оказался сильнее возможного наказания? Мы вовсе не хотим оправдывать Пушкаренко: он виноват; он должен понести наказание и понес его. Мы только хотим показать, насколько вредны и опасны такие, как Примаченко и Петров, способные влезть в душу человека и испоганить в ней доброе, разумное. Такое не сбрасывается со счетов, ибо нельзя забывать о социальной опасности преступного влияния одних людей на других.

Знал ли Пушкаренко о том, что приписки — зло, что заниматься ими противозаконно? Безусловно. Грамотный и эрудированный человек, он читал об этом в газетах, слышал по радио и телевидению, но, думалось, что все это очень далеко и никогда не будет иметь к нему отношения.

Когда ему предложили приписать энное количество гектаров полей, якобы химически обработанных с воздуха, Пушкаренко поначалу даже не понял, кому и зачем это понадобилось. И лишь после прозрачного намека, что таким путем можно получить много бензина и сбыть его по сходной цене, летчик понял, на какой жизненный вираж его хотят вывести ухмыляющиеся собеседники. Те, заметив испуг в его глазах, принялись торопливо успокаивать Пушкаренко: дескать, ничего тут страшного нет, нечто подобное делалось и раньше, обошлось без неприятностей. Так что дело — верное, ну а лишняя верная копейка никогда не помешает. Ему было боязно, но он позволил себя уговорить, надеясь, что больше никогда не придется принимать таких опасных предложений. Ему еще неведома была засасывающая сила соблазна, когда, безнаказанно совершив преступление однажды, уже невозможно бывает остановиться.

Заполучив таким бесхитростным образом более девяти с половиной тонн бензина, директор распорядился, чтобы заведующая складом горюче-смазочных масел Чернова не оприходовала их, а выдавала лишь по его личному распоряжению — устному либо письменному. Примаченко почувствовал себя нефтяным магнатом, который может обеспечить горючим любого нужного ему человека. И действительно, заезжали к Черновой какие-то владельцы «Волг» и «Жигулей», наполняли до отказа баки машин и, не сказав «спасибо», мчались дальше. Никто не задумался, не подсчитал, во сколько обошлась государству «невинная приписка», сделанная Пушкаренко по уговору с расхитителями.

Можно было бы многое рассказать и о других художествах Примаченко. Например, взять ремонт списанной из-за аварии автомашины, который он затеял на средства фонда материальной помощи ради того, чтобы угодить вышестоящему начальству. А совхозные домики он распределял исключительно по собственному хотению. Но дело не в списке преступлений, а в анализе их причин и последствий.

Чем объяснить поведение людей, получавших денежную помощь, вовсе им не нужную, и безропотно отдававших ее директору? Это желание угодить начальству, слепая вера в то, что деньги действительно пойдут на полезное дело, или трусость? Наверное, было все. Но главное зло — гражданская пассивность, составными частями которой можно считать и угодничество, и слеповерие, и равнодушие, и трусость.

Да, конечно, эти люди проходили в суде как свидетели и в этом качестве по-своему помогли правосудию. Попробуй их упрекни! Но они ведь носят высочайшее звание граждан своей страны. Не зря из глубины сердца вырвал великий Некрасов эти обжигающие строки: «А гражданином быть обязан». Гражданство — это обязанность. Почетная, важная, потому что она означает — быть хозяином страны, стражем ее покоя, богатства. И нельзя оставаться равнодушным, если кто-то пытается ее обворовывать, обманывать. Ведь обворовывают и нас с вами, каждого в отдельности и всех вместе!

Залезая в фонд материальной помощи рабочим и служащим, Примаченко лишал ее тех, кто просит. А просить-то, ой, как нелегко! И вот какой-то жулик отнимает у членов коллектива им и только им принадлежащее. Почему же люди молчат, боятся проходимцев, более того, — идут у них на поводу, способствуют созданию в совхозе обстановки социальной несправедливости? Подлинному гражданину всегда был чужд обывательский лозунг «Моя хата с краю».

Возмущает поведение бывших должностных лиц совхоза, в чью обязанность входило бережное отношение к государственному рублю. Взять хотя бы работников бухгалтерии: они-то уж видели, чем занимается руководство семсовхоза, не слухами пользовались — документами. Но и главный бухгалтер Ровина, и сменившая ее к моменту разоблачения Примаченко Билина работали, словно зашоренные. Им сдают документы, где должна быть подпись директора, а ее нет. Ничего, сходит. Кассовые ордера на получение материальной помощи датированы намного раньше поданного заявления и принятого рабочкомом решения, — но тоже сходит. На складе завелось лишнее горючее — ничего страшного! Все спокойно взирают, как неверно оформляются зерно, горох и прочие сельхозпродукты, — и тоже сходит.

Нельзя, чтобы такие безответственные работники отделывались лишь легким испугом, выговором, внушением. Закон обязывает потребовать от них хоть частичного возмещения ущерба, чтобы впредь не закрывали глаза на совершающееся преступление, даже на маленькое безобразие. Маленькое, оно ведь при попустительстве может обернуться большим. Большим ущербом.

Конечно, преступники наказаны судом. У них будет достаточно времени поразмыслить над случившимся, подумать над своей судьбой, которую они собственными руками и сотворили. Но надо и нам с вами сделать выводы. Как жить дальше, чтобы никто на наше добро не покушался? Как заставить людей ответственных отвечать за свой участок работы, отвечать сполна, по-настоящему? Как уберечь чистоту наших помыслов? Чем лучше и честнее будем мы работать, чем тщательнее беречь народное достояние, тем богаче будем жить. Никто нам со стороны ничего не даст. Все мы зарабатываем себе сами. Своим трудом. Нам и беречь. В этом и заключается высшая социальная справедливость нашего общества. Та самая справедливость, за которую надо бороться: всегда открыто, без компромиссов и исключений для кого бы то ни было.

БАТОНЫ ДЛЯ БУРЕНОК

Прямо как у Чацкого из «Горе от ума»: и слушаю — не понимаю.

Читаем дело и тоже не понимаем. Отказываемся понимать: и умом, и тем более сердцем. Чтобы хлебороб, председатель колхоза да еще кандидат сельскохозяйственных наук отважился на такое!.. Нет, «отважился» — не то слово. Покусился на святая святых земледельцев. Что-то тут не так! Может быть, какая-то ошибка вышла, перепутали его с другим человеком…

Не перепутали, не ошиблись… Тяжелая, неопровержимая правда как бы ложится на чашу судейских весов, и ему, Сороке Петру Кирилловичу, нечего положить на другую чашу, чтобы хоть как-то уравновесить свои поступки, облегчить свою вину. Тогда это делает за него адвокат, кладя на другую чашу былые заслуги подзащитного и четыре его ордена, но и они, эти былые заслуги, не в силах перетянуть чашу весов, где тяжкой гирей лежит преступление, которому нет ни оправдания, ни прощения.

Отрываемся на минуту от дела, чтобы припомнить 1943 год, Воронежскую область, где шли бои, а затем ежедневную изнуряющую бомбежку, которая оставила только остовы от кирпичных зданий да черные обгоревшие поля. На краю одного из них лежит раненый, пожилой, как казалось нам, молодым, солдат, Иван Ступин и, не стесняясь однополчан, навзрыд плачет — со всхлипыванием, изредка вытирая кулаком глаза. Не принято среди солдат пускать слезу. Никогда прежде не видели мы этого тихого, казалось бы, лишенного всяких эмоций человека в таком состоянии.

— Болит? — сочувственно спросил его кто-то. И желая успокоить, добавил: — Потерпи маленько, сейчас медицина придет, уже кликнули.

— Не помогут они, — сквозь слезы говорит Ступин. — Ты глянь, как горит. Пшеница горит… Хлебушко… Что деется, что деется? — Он с отчаянием поглядывает на товарищей, надеясь увидеть в их глазах понимание. Так смотрят дети на взрослых, ища у них защиты от вопиющей несправедливости.

И все поняли: не от ран, не от физической боли страдает солдат, а от боли душевной. Недавний колхозник Иван Ступин плачет от вида почти сгоревшего хлебного поля. И не было для него более сильного потрясения, чем это. Даже ранение не причиняло таких страданий.

Не знаем, где он сейчас, наш друг, жив ли, здоров. Но если жив, то, должно быть, ему сейчас чуть больше лет, чем председателю колхоза Сороке, хотя, убейте, не можем сейчас представить Ступина на месте Сороки. Потому что он, Иван Ступин, имел совсем иную закваску, иные представления о земле, о хлеборобской чести и совести, иными глазами смотрел на хлеб, который, по его понятиям, не имел цены, как не имеют цены шедевры мировой художественной культуры. Знал: хлеб — это жизнь.

В отличие от него для Сороки хлеб оказался всего лишь изделием пекарни стоимостью в тринадцать или более копеек, с которым вольно обращаться, как заблагорассудится, не очень-то терзаясь душевными муками и не думая о нравственных последствиях. Это он, руководитель колхоза, земледелец-практик, чей вроде бы богатый опыт подтвержден ученой степенью, распорядился и провел свое распоряжение через правление колхоза — закупить хлеб непосредственно на хлебозаводе или в магазине и скармливать его… скоту. И не только хлеб, а и крупу тоже. Пожалуй, невозможно себе представить состав правления, члены которого, наряду с обсуждением таких вопросов, как подготовка к уборке урожая, обеспечение мер по его сохранности, итоги социалистического соревнования, строительство фермы, со спокойной деловитостью, будто речь идет о чем-то обыкновенном, естественном, во все времена принятом, решают кормить буренок свежеиспеченными буханками и батонами, цена на которые так ничтожно мала. Но, как это ни дико, а именно подобный пункт значился в повестке дня того колхозного правления. Заслушивался, так сказать, доклад председателя по существу вопроса, разворачивались прения, текли мерные, рассудительные (рассудительные ли?) речи, давались какие-то обоснования, принималось решение: кто — за, кто — против, кто воздержался? Среди присутствующих царило полное единодушие — никто не воздерживался, а тем более не голосовал против.

Читатель может предположить, что был Сорока этаким самодержцем в правлении колхоза, руководителем упрямым и своевольным, которому, не дай бог, поперек слово сказать, тем более свою точку зрения отстаивать? Петр Кириллович действительно человек волевой, с характером, любил, чтобы его слушались, но гайки (надо отдать ему справедливость) до отказа не завинчивал, критику воспринимал более или менее спокойно, дельные предложения учитывал. Но когда обсуждали вопрос, чем кормить птицу и скот, других дельных предложений не поступило, и сама идея об использовании для этих целей магазинного или заводского хлеба никого не возмутила, никого не подняла на хотя бы слабое противоборство. Не нашлось среди людей «от сохи» такого, кто бы встал и с тихим (пусть тихим) проникновением проговорил: «Вы что же это, белены объелись — коров да хохлаток булками кормить? Не согласен я! И вам не позволю!»

Но, может быть, создалась в то время жуткая бескормица, целыми днями рвал душу рев голодного скота? Или, может быть, в районе выпекали больше хлеба, чем требовалось населению, и он, не проданный и не переработанный, все равно бы пропал? Нет, не было ни того, ни другого. Правда, некоторая нехватка кормов ощущалась, однако не до такой степени, чтобы стоило прибегать к мерам противоправного и безнравственного характера.

Подумать только, каждому известно — закон предусматривает наказание тех, кто использует хлеб на корм скоту, и тем не менее целый колхоз за неполных четыре года скупил у хлебозавода и в продовольственном магазине села 309 тысяч буханок общим весом в 232 тонны 900 килограммов, а плюс к этому почти 6,5 тонны разной крупы и скормил все это скоту и птице. И знали об этом не только члены правления, но и бухгалтеры, кладовщики, операторы ферм, птичницы, ездовые, ветеринары — словом, все колхозники. Ни у кого не дрогнуло сердце, не возмутились душа и совесть! Больше того, когда началось следствие, многие, в основном, правда, должностные лица колхоза, бросились на выручку Сороке, и это понятно, потому что они сами в определенной мере оказались причастными к «хлебным операциям» и защищали уже не столько председателя, сколько себя.

Ивашев, Бурик, Сорма, Бровский, Батов изо всех сил пытались убедить суд, будто на корм скоту шел только хлеб черствый (?!), деформированный, недопеченный и бог весть еще какой, ни на что больше не пригодный. Но эксперты, специалисты хлебопекарного дела утверждали: если в хлебной продукции имеются изъяны, то она подлежит переработке, скармливать и эту продукцию скоту —недопустимо.

Кстати, версия об употреблении на корм только ни на что больше не годного хлеба родилась в голове самого Сороки с самого начала следствия. Он сумел навязать ее даже некоторым свидетелям. Как? А очень просто: во время следствия председатель продолжал оставаться на свободе и выполнять свои обязанности. Сам этот факт оказывал немалое психологическое воздействие на тех, кого вызывали в качестве свидетелей: кто его знает, чем все это закончится? Скажешь правду, а потом будешь не рад. Пригрозил же председатель Сокову, заведующему производством хлебозавода, когда тот осмелился обратить внимание на его незаконные действия. А мастеру того же завода Ткачу, отказавшемуся как-то отпустить подводу хлеба, недвусмысленно посулил служебные неприятности, вплоть до увольнения с работы. Он-де, «влиятельный человек в районе и может все»!

И люди боялись перечить Сороке. Мастер, чтобы не связываться, ушел в цех, но видел, как экспедитор удовлетворил просьбу председателя колхоза и тот уехал, загрузив подводу доброкачественным хлебом.

Не удивительно, что этот «влиятельный» человек умел обрабатывать людей. Бухгалтер колхоза Ковалева на суде прямо заявила об этом. Больше того, она призналась, что прежде, боясь неприятных для себя последствий, давала ложные показания, будто хозяйство приобретало одни только отходы, так называемые огарки, ценой пять копеек за килограмм. На самом же деле колхоз скупал хорошую продукцию, но председатель приказал говорить иначе не только ей, а и другим тоже.

Впрочем, попытки лжесвидетельства этим не исчерпываются. Порадеть «родному человечку» поспешили и ответственные работники районного звена. Едва началось следствие, как они сразу же постарались запутать его. Нимало не смущаясь, прислали официальную справку, будто приобретенная в розницу крупа скармливалась птице по… указанию руководства районного совета колхозов. Более того, эту ложь даже подтвердили в своих показаниях.

Эти люди долго стояли на своем, пока до них не дошло, чем может обернуться лжесвидетельство: ведь предупреждения об ответственности за дачу ложных показаний — не пустая формальность, а вполне осязаемая возможность попасть на скамью подсудимых. Тут-то все свидетели и сделали крутой поворот. В суде они опровергли все, что еще так недавно утверждали. Конечно же, Сороке не поступало из района никаких указаний использовать пищевые продукты в рационе скота и птицы. Конечно же, делать это — возмутительное безобразие. Сорока, самолично внесший такое предложение, кругом виноват и заслуживает сурового наказания.

Но прозрение, наверное, произошло все же не только потому, что свидетели осознали неминуемость наказания за лжесвидетельство. Тут примешалось, видимо, еще одно обстоятельство, на котором остановимся позже.

Пока же хотим обратить внимание на то, к чему привела противозаконная «предприимчивость» Сороки. Накормив хлебом скот, он создал заметные трудности в снабжении им населения. Несколько продавцов продовольственных магазинов из близлежащих сел, а также председатель исполкома сельского Совета народных депутатов показывали на суде, что в течение трех лет, когда Сорока внедрял свою «рационализацию», жители сел плохо обеспечивались хлебом, его доставляли с завода с перебоями. Люди жаловались, писали письма, требовали разобраться. С хлебозавода, как по-заведенному, отвечали: отпущенные на данный месяц фонды муки использованы. И точка!

Кем использованы, на что? Неужели фонды эти столь ограничены, что не могут обеспечивать потребности населения района? Задать бы руководителям местных органов власти, наделенных большими полномочиями, эти вопросы директору предприятия да провести хотя бы небольшую проверку, как все стало бы ясно. Но их удовлетворяли стандартные его объяснения, которые безоговорочно принимались на веру. Так преступно созданный дефицит был чуть ли не официально оправдан.

Невольно приходишь к мысли, что деяния Сороки вообще ни для кого в районе не были секретом. Многим руководящим и должностным лицам просто удобно было играть роль незнаек. В хозяйствах ощущалась нехватка кормов для скота и птицы, нехватка, в причинах которой надо было разобраться и принять решительные меры: кому-то подсказать что делать, с кого-то строго спросить за бездеятельность или вовсе сделать организационные выводы. Но для этого надо было знать фактическое положение на местах, отказаться от привычного стиля и метода работы, от не менее привычного манипулирования цифрами, от парадности и искусственно созданной благополучной отчетности.

Выяснилось, что Сорока не только злоупотреблял служебным положением, но и использовал его в корыстных целях, действуя как расхититель. Одной репутации «рачительного» хозяина, сумевшего в трудных условиях нехватки кормов прямо-таки чудодейственным способом прокормить скот, показалось ему мало. Он, как говорится, жаждал не только славы, но и денег.

Если в «операциях» с хлебом он нет-нет да и проявлял свое личное участие, то в хищениях старался оставаться в тени, не выпячиваться. Большинство незаконных указаний давалось им устно. И деньги в собственные руки от «чужих» не принимал — только через «своего человека» — Кишкову. Только она вручала требуемую сумму начальству. Это была тонкая тактика, чтобы в случае чего можно было оправдаться, уйти от ответственности и уж по крайней мере не выглядеть руководителем преступной группы. Успеха эта тактика не возымела и была довольно быстро разоблачена следователем, а затем судом.

Колхоз обладает большим и хорошо плодоносящим садом. Когда наступает пора уборки яблок, здесь всегда не хватает рабочих рук. Сорока привык решать эту проблему с помощью наемных бригад. Потом, в суде, он будет юлить, изворачиваться, доказывать, будто просто предоставлял приезжим возможность заработать. А в действительности благодаря запутанности учета собираемой продукции лично обогащался. Тем более что с заезжими молодцами махинации было легче делать, нежели с местными жителями.

Из года в год приезжали для оказания колхозу «помощи» в сборе яблок в основном одни и те же люди. Условия труда для них были прямо-таки царские. Можно подумать, что не колхоз хозяин сада, а Сорока, который волен распоряжаться общественным достоянием, как своим собственным. Он, например, завел порядок, по которому пришельцы, получая обычную плату за труд, могли по очень льготной цене купить у колхоза до пяти процентов яблок от общего количества собранных каждым. Если учесть, что яблоки обходились помощникам примерно в 25 копеек килограмм, а на рынках ближайших областей, не говоря уже об отдаленных, цена на них удваивалась или даже утраивалась, то нетрудно понять интерес приезжих к данному промыслу. Тем более что яблоки, да еще самолично бригадой отобранные, упакованные в дармовые колхозные ящики (при таком остром дефиците на тару!), вывозились отнюдь не на соседние рынки, а туда, где они стоят подороже.

Откуда почерпнул Сорока эти установленные им пять процентов, он так и не смог объяснить. Тем не менее «такса», к удовольствию гостей, несколько лет подряд оставалась неизменной.

Как вдруг… В подобных историях появление сакраментального «вдруг» так же неминуемо, как появление работников милиции, но в данном случае оно связано не с ней, а с Сорокой. Так вот вдруг, когда бригада из шести человек управилась осенью со сбором урожая и по заведенному обычаю уже тщательно отсортировала по 500–600 килограммов яблок на каждого (всего более ста ящиков), председатель колхоза приказал ввести иную систему поощрения. Сославшись на указания вышестоящих организаций, Сорока заявил, что члены бригады могут купить не более чем по 200 килограммов.

В рядах приезжих «тружеников» возникло недовольство. Как это бывает, одни, что называется, примирились, понуро опустили головы, другие — заворчали, а самые сметливые принялись тихо действовать. Через председателя. Возглавлявшая бригаду жена подсудимого П. Харь-ко, Екатерина, в течение нескольких дней обивала пороги его кабинета, упрекая руководителя хозяйства в обмане — не предупредили, дескать, заранее об изменении порядка продажи яблок. Ехали в надежде на пятипроцентную норму, а тут надувают! Сорока клялся, что не может преступить руководящих указаний свыше, тяжело вздыхал и разводил руками. Даже сочувствовал, и у людей создавалось впечатление, что он хочет им помочь, но то ли не решается, то ли чего-то ждет. Как выяснилось, он действительно выжидал… когда «клиент созреет» и тогда уже без тени смущения и неловкости согласился… «сделать одолжение» — пусть сборщики оплатят положенное через кассу, а за остальное — две тысячи ему в карман. Заодно предложил каждому еще сто ящиков яблок самого ценного сорта «рихард», разумеется, на таких же условиях.

Чуть позже, когда Е. Харько прибыла домой с грузом, жительница соседнего села Чубчик тоже захотела приобрести яблоки в том колхозе и просила у Е. Харько содействия. Та сказала, что дело, мол, невыгодное — Сорока «содрал с них, будь здоров, какую сумму». Но Чубчик и такие условия сделки устраивали. Вскоре супруги Чубчик вместе с супругами Харько прибыли на переговоры с Сорокой. Сделка состоялась быстро и без помех. Но на сей раз осторожность изменила Сороке, он принял две с половиной тысячи рублей у мужа Харько из рук в руки, а не через Кишкову, как в предыдущие разы.

Та осень оказалась для дельца весьма доходной. По предварительному сговору между Сорокой, Кишковой и Песковым, исполнявшим обязанности кладовщика, ими было реализовано около семи тонн яблок, за которые только руководитель хозяйства положил в карман без малого шесть тысяч рублей. Радуясь полученному доходу, Сорока расщедрился, разрешил сборщикам, приехавшим из разных мест страны, отправить домой груз колхозным транспортом и в колхозных ящиках (378 штук), за что, конечно, в кассу колхоза никто не внес ни копейки.

Суд, рассмотрев дело, воздал каждому из его участников по заслугам. Сороке, в частности, пришлось покинуть уютное гнездышко — двухэтажный особняк, оцененный более чем в 28 тысяч рублей, чтобы провести в менее теплых краях восемь лет. Автомашина ГАЗ-24, денежный вклад на 36 тысяч рублей и домашнее имущество у него конфискованы. Кроме того, он лишен государственных наград — орденов Октябрьской Революции, Трудового Красного Знамени, двух орденов «Знак Почета» и медали.

Кажется невероятным, недостижимым: награды и статьи уголовного кодекса. Что же, выходит, незаслуженно награждали? Нет. Были времена, когда Сорока трудился в полную меру своих сил и способностей и колхоз шел в гору. Но в последние годы — то в одном месте прорыв, то в другом. В хозяйстве перестали заботиться о развитии кормовой базы. Тогда председателя и осенило — залатать дыры магазинным хлебом.

Но неужели, спросит читатель, никто из работников органов правосудия в районе не замечал, что не все ладно в хозяйстве? Замечали. Районный прокурор предъявлял Сороке и другим специалистам иск о возмещении ущерба, причиненного хозяйству падежом скота и птицы. Решением народного суда с него было взыскано 300 рублей.

«Это мелочь!» — решило руководство района, вспомнив о проводившихся именно в этом колхозе показательных семинарах, совещаниях, о визитах всевозможных делегаций, шикарных приемах и обильных угощениях. Никаких выводов в отношении Сороки сделано не было. Деньги на угощения выделялись решением правления, а если не хватало, пускали шапку по кругу. Что касается шапки, бог с ней, а вот по какой статье расходов уплывали частенько до 400 рублей из кассы хозяйства — неясно. Участники застолья разных рангов подобными пустяками, к сожалению, не интересовались.

В колхозе, было дело, скормили скоту восемь с половиной тонн отличной моркови. Объяснили так: коровам тоже нужны витамины. Районный прокурор предъявил иск о взыскании с Сороки и других специалистов 1530 рублей. Народный суд в иске отказал. Допустим, судебными, правовыми средствами в тот раз нельзя было Сороку наказать. Но ведь можно было воздействовать на него иными средствами — дисциплинарными, скажем. Ведь как ни суди, ни ряди, а с морковью форменное безобразие вышло. Это все понимали, но Сороку даже не пожурили.

Безнаказанность развязывала руки председателю колхоза, подталкивала его к новым правонарушениям, и он уверовал в свою «непотопляемость». Но не спасли его ни «заступники» сверху, ни былые заслуги.

Председатель колхоза и его сообщники понесли заслуженное наказание. А мы думаем о тех, с чьего молчаливого согласия творятся порой преступления, — о людях, которые тяжким трудом выращивают хлеб, но равнодушно смотрят, как оскверняется дело их рук. И вспоминаем плачущего у горящей нивы солдата Ивана Ступина, которому было больно не от ран, а от вида полыхающей пшеницы. Разве мог бы он допустить, чтобы хлеб скармливали скоту?

Почему же таких истинных хлебопашцев, людей высокой нравственности и гражданского мужества не оказалось в руководимом Сорокой колхозе?

ЗАМОК СО МНОЖЕСТВОМ КЛЮЧЕЙ

Вам не приходилось задумываться, почему расхитителям и прочим жуликам еще удается порой сравнительно легко заниматься своими темными делами? Причем, как говорится, средь бела дня, на виду у всего честного народа. Казалось бы, и выверенная система учета действует, и регулирующих должностных инструкций предостаточно, и недостатка в проверяющих органах нет. А человек, ходивший прежде в честных, не раз с хорошими результатами отчитывавшийся перед непосредственным начальством, демонстрировавший ревизорам полный ажур в делах, вдруг оказывается в действительности махровым преступником.

Может, впечатление и ошибочное, но такие вот «вдруг» особенно часто случаются в сфере закупок и заготовок, хотя немало их и в других отраслях — там, где нарушители закона из-за бесконтрольности чувствуют себя в относительной безопасности.

Однако на сей раз хочется поговорить именно о заготовителях. По ряду причин как раз их деятельность неоднократно становилась предметом судебного разбирательства.

Представьте себе, читатель, этакого современного купца, ничуть не похожего на знакомого нам из литературы, который ходит по деревням и хуторам при честь по чести оформленных полномочиях, бланках, квитанций, ведомостях и предлагает местным жителям закупить у них для нужд государства шерсть, мясо, шкурки, фрукты или даже домашний скот. При этом дену предлагает подходящую, расписаться в документах дает. Так что вся операция никак не выглядит предосудительной, тем более что создает людям определенные удобства — не надо искать попутных машин, чтобы добраться до рынка, часами околачиваться там за прилавком, воевать с нечистоплотными перекупщиками — все прямо на дому делается. Красота!..

Довольный земледелец с благодарной улыбкой провожает услужливого, сладкоречивого заготовителя до самой калитки, приглашает заглянуть в свою хату и в будущем году, заранее обещая продать только ему все возможные излишки. Бывает, что тот и вправду приходит, снова корпит в горнице над мудреной ведомостью, выписывает квитанции и тут же, без всякой волокиты выкладывает на стол денежки. Обе стороны с миром расходятся, весьма довольные друг другом.

Но случается и иное, скажем, неожиданно для себя крестьянин получает повестку с просьбой явиться в таком-то часу к следователю. Он мучительно думает, чего же такого натворил, чем провинился. Засыпает, абсолютно уверенный в своей честности, но все-таки спит плохо, тяжело ворочается в постели, и всякий поймет его нервозность: в конце концов вызов в такие органы не сравнить с приглашением на именины или на правление колхоза для получения грамоты.

Человек приходит в точно назначенное время, ему показывают ведомости и квитанции с его подписью, которую он, конечно же, не может не признать, ибо она действительно сделана его рукой, а вот количество купленного у него скота или там яблок никак не соответствует действительности. Память у него пока еще крепкая, жаловаться на нее грех, и в ней точно зафиксировано, что заготовитель купил сто килограммов яблок, а не вчетверо больше. И он держится этой линии не только на следствии, но и потом в суде, ибо она — единственная его правда. Это подтверждает и экспертиза, из заключения которой явствует, что заготовитель-покупатель сделал в документах кое-какие подчистки, которые позволили ему украсть у государства и положить в собственный карман изрядную сумму.

Бывает и так, что конкретный Петров или Сидоров вообще лишь однажды продал заготовителю излишки, а числится в бумагах многоразовым продавцом. Даже подпись имеется, да вот не очень-то похожая на его. Он чистосердечно от нее отказывается, и его правота тоже подтверждается экспертизой. Но случается, что такого Петрова или Сидорова в данной местности вообще не существует, его выдумал сам заготовитель и внес в соответствующие документы, чтобы присвоить энные суммы. Словом, заготовитель, выглядевший когда-то благодетелем, оказывается обыкновеннейшим мошенником, расхитителем, действовавшим нагло и бессовестно. Чудеса, да и только!..

Впрочем, чудеса такие обычно заканчиваются суровым приговором, а вместе с ним — частным определением, в котором детально разобраны причины и условия, приведшие к преступлению, и которое обязывает конкретную организацию принять конкретные меры, дабы подобное не повторилось, и сообщить об этом суду. Свидетель уходит, удовлетворенный свершившимся правосудием, уверенный, что отныне пути к таким махинациям напрочь перерезаны и заготовки впредь будут проводиться в полном соответствии с теми нормативными документами, на которые ссылались судьи и государственный обвинитель. Он ведь, бывший свидетель, за время процесса поднаторел не только в заготовительном деле, но и в определенных юридических тонкостях.

Как же удивляется потом этот знаток, читая в местной газете судебный очерк или фельетон, где описывается аналогичное деяние, совершенное другими заготовителями той же организации, которой когда-то адресовалось частное определение. Неужели ничему не научились? А тут, как назло, и центральная печать публикует хронику об осуждении одного или нескольких заготовителей, закупочный «почерк» которых до мелочей сходен с «почерком» тех, по чьему делу он выступал свидетелем.

Спору нет, при виде часто повторяющегося преступления, схема которого не отличается особой изобретательностью, человек вправе удивиться, даже ужаснуться и задать вопрос: как же это так, братцы? Мы тоже удивляемся, хотя отнюдь не ставим под сомнение силу частных определений. Не сомневаемся и в инструкциях, определяющих работу заготовительных органов, несмотря на то что видим в них некоторые изъяны, как раз и открывающие перед преступниками те или иные лазейки для злоупотреблений и бесцеремонного набивания собственных карманов за счет общества. Право слово, отдельные нормативные акты, призванные регулировать и контролировать операции по заготовкам, в силу своего несовершенства напоминают замок, который открывается множеством ключей.

Так вот именно о лазейках хочется поговорить несколько подробнее и, чтобы разговор не показался отвлеченным, сошлемся всего на два примера из судебной практики. Не потому, что они исчерпывающе убедительны и ничего другого уже не требуется, а потому, что преступления, совершённые в разных концах страны — одно в Красноярском крае, другое в Калмыцкой АССР, — по методике содеянного весьма и весьма похожи. Преступления совершены людьми, ничего друг о друге не знавшими, принадлежащими к разным социальным слоям населения, к разным возрастным группам, но объединяет их род занятий.

Дело первое. Слушалось оно в Волгограде, по месту обнаружения преступления, хотя диапазон действий подсудимых простирался далеко за пределы приволжской области, где орудовала большая часть из них. Ведущим был некто Читайлов, заведующий шерстяным складом в Малодербетовской заготовительной конторе Калмыцкой АССР, человек с двумя ничему его не научившими судимостями за плечами. Потому что, едва освободившись из мест заключения, стал искать новую «доходную» службу, «теплое местечко», где можно было бы хорошенько погреть руки и зажить, ни в чем себе не отказывая. Идеал виделся ему в коврах, дорогом хрустале, «шикарной» мебели, автомобиле и, конечно же, в различных драгоценностях.

Когда удалось окопаться на шерстяном складе — месте, вполне подходящем для задуманных им планов, стал первым делом подыскивать себе подручных, таких же не чистых на руку, каким был сам. Надо ему отдать должное, психологией заманивания неустойчивых, охочих поживиться за чужой счет или за счет государства он владел совсем неплохо. Наиболее податливых вовлекал в свои аферы сразу, без лишних намеков и блужданий вокруг да около. Знал: этот в обработке не нуждается. Других «привораживал» крупной подачкой, будучи уверенным, что, вкусив однажды, человек вдругорядь уже не в силах будет противостоять соблазну. Третьих покупал подачками мелкими, подчас грошовыми — иного, с его точки зрения, они не заслуживали.

Он плел сети, точно паук, методично, терпеливо, не жалея времени. Если человек не поддавался и Читайлов видел, что ошибся в ставке на него, немедленно отступал и прикидывался незадачливым шутником или безопасным прожектером. Но стоило ему заметить в ком-то слабину, готовность клюнуть на приманку, пусть хотя бы угоститься в ресторане, так тотчас же оплетал возможного союзника густой паутиной всяких обязательств. А поскольку Читайлов вылавливал себе в подручные людей с не очень «исправными» моральными тормозами и с не вполне здоровой совестью, то, понятно, отпора не встречал. Так что корыстолюбцев и стяжателей втягивал в свою группу почти без промаха. Заготовители Гиляев, Даковев, Юсупов, Китаев (племянник Читайлова), сдатчик Динмухаров и другие не колеблясь согласились на «сотрудничество» с ним.

Дело было поставлено с размахом, при такой координаций действий всех сообщников, которая должна была исключить промах, особенно в условиях царивших вокруг них бесконтрольности и попустительства. Принимая от совхозов и колхозов шерсть низших сортов, Читайлов сортировал ее, выбирая отдельно тонкую мериносовую и кусковую шерсть. Затем занижал так называемый таксат — процент содержания в сырье чистой шерсти — и показатели ее состояния. В приемные акты рунная шерсть записывалась кусковой, отчего образовывался некий резерв. На него оформлялись фиктивные акты.

Естественно, в них значились фамилии заготовителей-сообщников. Те в свою очередь сочиняли квитанции, которые удостоверяли, будто сырье закуплено у населения. А поскольку заготовители по существовавшей практике (о ней еще пойдет разговор) всегда имели с собой достаточно крупные суммы подотчетных денег для расчетов с трудящимися, то «заработок» таким образом делился между Читайловым и его компаньонами.

Если сырье поступало от заготовителей, не состоящих с ним в сговоре, то он действовал с не меньшим нахальством: занижал вес, таксат и все другие показатели сырья, чем тоже создавал его резерв как в стоимостном, так и количественном выражении. Опять в ход шли поддельные квитанции, и опять наступала дележка барыша.

Драгоценное сырье Читайловым и компанией без обмана, обвеса или мошенничества с качественными показателями почти не принималось. Обжуливали кого только могли. Вот почему хищения к моменту раскрытия преступления достигли сотен тысяч рублей.

Богатство, нажитое грязным обманом, Читайлов дома не держал. Зачем развешивать вожделенные ковры и приобретать машину, выставлять напоказ импортный хрусталь и золотые изделия? Прятал «нажитое» в тайниках, которые были приготовлены в доме тещи, жившей в Моздоке. Там и были обнаружены без малого 134 тысячи рублей, 353 золотых кольца и прочие ценности. Читайлов слезно уверял, будто все это досталось ему по наследству от умершего в 1950 году отца. Не составило, однако, труда доказать, что никакое это не наследство, все куплено Читайловым в магазинах.

Выявилось, кстати, еще одно обстоятельство. При обыске у сообщников нашли… специальное приспособление для плавки золота. Нет, они не превращали драгоценный металл в слитки. Дело делалось гораздо проще. Читайлов (по профессии зубной техник) приноровился «прирабатывать» еще и изготовлением золотых коронок, для чего и обзавелся необходимым оборудованием. Стоит ли говорить, что и этот вид его «деятельности» носил противозаконный характер? Как для него, так и для всех его сообщников прибыльный «бизнес» закончился приговором суда, по которому каждый получил длительные сроки лишения свободы.

Дело второе. Слушалось оно в другом конце страны — в Красноярском крае и мало чем отличалось от дела Читайлова и его группы. Разница — в объекте закупки и количестве участвующих в ней лиц. Заготовитель Хатангско-го районного рыболовецкого союза потребительских обществ Мужицкий закупал в побелке Сындасском не шерсть, а мясо.

Мужицкий получал в рабкоопе крупные подотчетные суммы денег и распоряжался ими по своему усмотрению, поскольку был уверен в полной бесконтрольности. Никто из его непосредственных руководителей, никто из ревизоров никогда не интересовался, как идут дела у заготовителя, правильно ли расходует средства, оформляет документы. Словом, можно было «зарабатывать левые» деньги. И Мужицкий, как и склонный к стяжательству Читайлов, пустился в авантюрные махинации.

Следует заметить, что он не обладал особой изобретательностью. Он просто воспользовался несовершенством самой системы заготовок и расчетов с населением. Скупая у населения мясо домашних оленей, Мужицкий выписывал подложные квитанции и подложные расходные кассовые ордера, в которых нередко сам и расписывался. Количеством закупленного мяса манипулировал по своему усмотрению, как, впрочем, ценами и сортностью.

Удивленный читатель спросит, как удавался обман, ведь, покупая, заготовитель должен куда-то купленное сдать. Мужицкий без особого труда нашел выход.

Соль заключается в том, что списание денег с подотчета заготовителя производится, исходя из фактического расходования средств по закупочным ценам; тонна мяса высшей упитанности стоит 4446 рублей, средней — 3838, ниже средней — 3046 рублей. Заготовленное же им мясо учитывается на подотчете в розничных ценах: 1 рубль 90 копеек или 1 рубль 21 копейка в зависимости от его категории. При недостачах мяса деньги с заготовителя взыскиваются тоже по розничным ценам.

На этом и строил Мужицкий свое мошенничество. Это было тем более легко сделать, что он пустил в ход так называемые бестоварные накладные, по которым мясо числилось будто бы сданным непосредственно в магазин поселка. Сплавив мифическое количество мифического продукта по розничной цене и оформив его по подотчету в ценах закупочных, он, подсчитав разницу, клал деньги в карман. Заметим, что и эта операция противозаконна, ибо мясо в магазины по существующему положению поступает лишь по разнарядкам рабкоопа. Так что бесконтрольность сработала и здесь на пользу жулику, которому удалось похитить более 17 тысяч рублей.

Восемь лет лишения свободы с конфискацией всего принадлежащего ему имущества и запрещение в течение пяти лет занимать материально ответственные должности — таков итог бесшабашной деятельности Мужицкого на заготовительном поприще.

На этом можно было бы поставить точку, если бы рассматриваемые в различных судах и в течение достаточного количества лет дела о злоупотреблениях заготовителей при всем кажущемся различии ситуаций и предмета заготовок не оказались настолько схожи между собой. Даже частные определения, вынесенные судами вместе с приговорами, тоже сходны. Они требуют от тех или иных органов и организаций, в системе которых орудовали преступники, принять меры к устранению условий, способствующих злоупотреблению. Точнее говоря, речь идет об усилении контроля в заготовительных органах, улучшении отчетности…

Судите сами. Чем пользовались упоминавшиеся здесь подсудимые? Тем, что заготовители были предоставлены сами себе. Подотчетных денег у них невпроворот, операции с ними с трудом поддаются учету и проверке. Несовершенны система цен и система определения качества закупаемого у населения продукта или сырья.

Обратимся к Волгоградскому процессу. Как выяснилось в ходе разбирательства дела, только тонкая мериносовая шерсть подразделяется на три класса. Первый и второй классы имеют по два подкласса. Цены на тонкую мериносовую шерсть первого класса первого подкласса колеблются от 1 рубля 13 копеек до 9 рублей 46 копеек за килограмм. При таком диапазоне заготовитель волен обращаться со сдатчиками, как его левой ноге захочется. Аналогичные возможности имеет и заведующий складом.

Точно такие же манипуляции можно производить, занижая или завышая таксат. Благодаря этому создаются значительные излишки шерсти, а значит, и возможности нажиться на этом.

Далее. Тонкая мериносовая и немериносовая шерсть подразделяется ГОСТом на рунную и кусковую. Поэтому предусматривается их раздельная упаковка. Существует порядок, по которому можно недостающие виды шерсти при сдаче компенсировать другими, скажем, тонкорунную тонкой кусковой. Однако в бухгалтерском учете не установлено отдельной позиции для кусковой шерсти. Она засчитывается вместе с рунной.

Этим и воспользовались расхитители. Ведь тонкорунная шерсть почти вдвое дороже кусковой, а кусковая — в три и более раза дороже шерсти низших сортов. Доля кусковой шерсти в общей массе тонкой рунной, сдающейся в промышленную обработку колхозами и совхозами, не превышает 3–5 процентов. У Читайлова она значилась в большом количестве. Он умудрялся при оформлении приемных актов часть рунной шерсти указывать как кусковую. Тем самым на складе искусственно создавались излишки руна и соответственно недостача кусковой шерсти. Как она покрывалась? За счет выборки куска из тонкой шерсти низших сортов, поступавшей в больших количествах от колхозов и совхозов, а также за счет неполного отражения в приемных актах кусковой шерсти, принимаемой от заготовителей. Низшие сорта на складе восполнялись их сдачей заготовителями, но без документов.

Следственными экспериментами было установлено, что в шерсти низших сортов содержалось до 50 процентов кусковой. А что же происходило с излишком рунной шерсти? На них склад выписывал фиктивные приемные акты, а заготовители — соответственно фиктивные приемные квитанции. Вот уж поистине золотое руно.

Может быть, следует подумать о том, чтобы запретить заготовительным организациям принимать от колхозов и совхозов шерсть низших сортов на свои склады и поручить это предприятиям первичной ее обработки. Надо также упорядочить систему учета различных видов шерсти для исключения возможности замены одного сорта другим, а следовательно, и возможности манипуляций. Тут может помочь применение физических и химических методов анализа качества принимаемого сырья.

И наконец, несколько слов о контроле. Очень давно, еще в январе 1962 года, Центросоюз специальной инструкцией узаконил порядок проведения инвентаризаций, который предусматривал полную зачистку складов и выверку расчетов с получателями. Это должно было обеспечить правильность учета. Однако формальное проведение инвентаризаций в начале или конце срока заготовки сырья позволяло расхитителям готовиться к ним заранее. Ясно, что нужны строгий контроль за точным и неуклонным соблюдением инструкции, нелицеприятная, бескомпромиссная борьба с формализмом и поверхностностью в инвентаризационном деле.

Заготовка сельскохозяйственной продукции — дело большой государственной важности. Нельзя допустить, чтобы из-за несовершенства отдельных звеньев этого сложного механизма допускались потери, а тем более хищения. От того, как налажены учет закупок, система отчетности и контроля, насколько эффективно перекрыты каналы хищений, зависит снабжение населения продуктами сельскохозяйственного производства, а промышленности — сырьем. Пора отбросить все устаревшее, отрешиться от инерции мышления, смелее внедрять в работу научные и экономические методы управления и контроля, перестроить деятельность заготовительных организаций на современной основе.

ПОДСУДИМЫЕ И СВИДЕТЕЛИ

Заместитель директора по экономическим вопросам одного из машиностроительных заводов на Дальнем Востоке Владимир Николаевич Листовкин выразил пожелание получить ко дню рождения в подарок цветной телевизор. Будь оно высказано в тесном семейном кругу, никто не осудил бы его. В конце концов, может быть, у Листовкиных так принято.

Но дело в том, что подарочный демарш был сделан им не жене и не детям, не родителям, а своей подчиненной — заместителю начальника отдела труда и заработной платы Раисе Ивановне Жирковой. И Жиркова не возмутилась столь бесцеремонным вымогательством, а приняла заказ и бросилась немедленно его выполнять. Если вы подумали, что она пошла с подписным листом по друзьям Листовкина и наиболее близким к нему сослуживцам, то глубоко ошиблись. Такое действие, конечно, с точки зрения закона или даже морали чистым не назовешь, но оно все-таки не наносит ущерб государству.

Раиса Ивановна решила финансовую проблему по-своему. Так, как решала ее до этого уже много раз: составила фиктивный аккордный наряд на якобы выполненную работу, включила в него наиболее доверенных трех человек, оценив «труд» каждого в четыреста рублей. Те честь по чести расписались в соответствующем платежном документе, получили деньги и тут же вручили их Жирковой. Благо, заранее были уведомлены о целевом назначении отпущенных сумм.

Не дрогнувшей рукой заместитель директора лично утвердил к оплате лихо сработанный наряд, а Жиркова, взяв машину, ринулась по магазинам в поисках презента. Цветных телевизоров в продаже к тому моменту не оказалось. Поначалу Раиса Ивановна чуть не пришла в отчаяние, но, трезво поразмыслив, нашла подходящий эквивалент — не по цене, так по престижности. В ювелирном магазине под витриной сверкали золотые запонки. Чем не подарок? Выложив четыреста рублей, она приобрела их, а затем вместе с другими присутствовавшими на торжестве руководителями экономических служб завода вручила имениннику непосредственно за праздничным столом.

Замена огорчила руководящее лицо. Видимо, поэтому он после дня рождения не раз напоминал подчиненной о своих несбывшихся надеждах и остатке неиспользованной суммы. Но Жиркова недаром слыла толковым экономистом. Наведя справки, она отправилась в Хабаровск, где купила все-таки цветной телевизор стоимостью в 790 рублей, каковой был незамедлительно доставлен Владимиру Николаевичу на дом. «Подарок» настолько обрадовал Листовкина, что ему и в голову не пришло справиться у Жирковой, сумела ли она уложиться в смету: ведь четыреста рублей уже ушли на запонки. А тут еще дорожные расходы, погрузка, выгрузка, доставка…

Впрочем, заместитель директора прекрасно знал, что его подчиненная не осталась в накладе. Ведь незадолго до «служебной» командировки в Хабаровск она состряпала, а он утвердил очередной липовый наряд на 850 рублей. Так что, произведя в уме несложные вычисления, Листовкин быстро сообразил: Жиркова на этой операции с двумя нарядами, одним телевизором и одними запонками «заработала» чистых 860 рублей. Но, будучи человеком широкой натуры, не стал мелочиться. Не из его же кармана произошла финансовая утечка — из государственного, с которым он не привык церемониться.

Началось это давно, с тех пор как он нашел казавшийся ему бездонным и почти неподдающимся контролю источник обогащения, а также сообщников, количество которых постепенно росло и в конечном счете составило шестнадцать человек. Каждый из них так или иначе имел отношение к выплате средств на предприятии и мог доступными ему способами запутать любую ревизию, сбить с толку самых придирчивых экспертов ради того, чтобы урвать лишний рубль, за чужой счет построить свое мещанское благополучие.

Листовкин имел наметанный глаз на людей слабых, морально неустойчивых, ущербных, уже заранее готовых пойти на любую подлость сразу после некоторой обработки, нажима. Он был хитрым ловцом душ, когда надо — добреньким, мягким, а когда и достаточно жестким, даже беспощадным. Где нахрапом, где исподволь он из их среды вербовал себе сообщников, преимущественно среди тех, кто имел касательство к денежным выплатам и чья жадность, иногда вопреки их воле, проявлялась, как проявляется порой замытое на видном месте пятно. Так со временем созрел сговор группы начальников разных рангов — от старшего инженера-социолога отдела труда и заработной платы А. Н. Фонова до заместителя директора завода по общим вопросам Н. В. Макова. Во главе стоял Листовкин, числившийся на предприятии, так сказать, в двух ипостасях. Об одной уже шла речь. По другой он длительное время ходил еще и заместителем председателя профкома.

Среди ближайших доверенных были Ю. А. Ликин — начальник лаборатории научной организации труда и управления производством, дважды судимый Ж. Я. Кушка, ведавший автоматической системой управления производством (АСУП), уже упоминавшаяся Р. И. Жиркова, С. И. Евкин — начальник ЭВМ отдела АСУП, А. И. Овинков — начальник отдела труда и заработной платы, Л. Г. Гатчик — начальник бюро нормативов в этом отделе. Были и другие, они действовали как бы во втором эшелоне, и, в зависимости от обстоятельств, выдвигались Листовкиным то на первые роли, то на роли типа «кушать подано».

Это уголовное дело к разряду лихо закрученных детективов с головоломными комбинациями не отнесешь. Напротив, оно скучно и однообразно, как может показаться скучным и однообразным бухгалтерский отчет, скажем, учителю пения. Тем более что в нем действительно преобладала бухгалтерия, но та, которая делается негодными средствами. И строилась она по одному «скучному», раз и навсегда открытому преступниками шаблону — составлялись фиктивные наряды, платежки и иные документы, по которым Листовкин и другие получали (иногда сами, иногда на подставных лиц) определенные суммы и присваивали их. Месяц за месяцем — в течение нескольких лет. Часть документов постепенно уничтожалась, часть подменялась, подчищалась, маскировалась, пудрилась, дабы случайный контроль не обнаружил аферы. Впрочем, проверки бывали настолько поверхностными и деликатными, что почти никогда ничего не вскрывали.

Может быть, на первых порах, когда Листовкин только начал запускать руки в государственный карман и по неопытности делал это без той филигранности, которую он отработал позже, его и можно было схватить за руки, разоблачить, но никто к этому, похоже, не стремился. Те, кому по штату положено было контролировать расходование средств на оплату труда, выдачу премий и других видов материального поощрения, особую дальнозоркость и служебную прыть не проявляли — то ли по халатности, то ли из нежелания наступить на мозоль первого на предприятии специалиста по экономике. Приходящие со стороны ревизоры придирчивости тоже не проявляли. Вероятно, чувствовали себя в гостях, где, как принято в приличном обществе, негоже быть чересчур въедливым. А может, хозяева оказались очень гостеприимными, неудобно было платить им черной неблагодарностью.

Рассказывают, однажды поднялась паника в связи с приездом какой-то комиссии из Всесоюзного промышленного объединения «Союзлитмаш». Зачем? По какому вопросу? На всякий случай поручили начальнику отдела кадров Г. Г. Патину состряпать очередной фиктивный наряд. Состряпал. Получилась кругленькая сумма в 1500 рублей. Остались ли гости довольными, прошел ли прием в теплой и дружеской обстановке, до конца и не выяснено. Но точно известно, что никаких непорядков на заводе и на сей раз не обнаружили. Ну, нет их, и все тут. Прямо-таки полный ажур.

Ясно, что упущенное в самом начале уже не могло стать достоянием гласности позже, когда Листовкин оброс сообщниками, заматерел, стал действовать хитрее, обдуманней, нашел средства и методы маскировки преступления. Правда, эти средства и методы не были такими уж сокрытыми, чтобы их невозможно было обнаружить. Для специалистов, добросовестно относящихся к своим обязанностям, тут не было особых трудностей. Смогли же пять следователей Комсомольска-на-Амуре и Хабаровска даже спустя годы распутать все ниточки, найти концы и всех причастных к хищениям.

Ущерб, нанесенный государству группой Листовкина, составил несколько десятков тысяч рублей. К счастью, не безвозвратный. Потому что благодаря своевременным мерам, принятым работниками правоохранительных органов, его удалось почти полностью возместить за счет конфискации у подсудимых вкладов на сберегательных книжках, наличных сумм и ценностей, принадлежащего им имущества. Остальное им придется погашать, работая в исправительно-трудовых учреждениях, куда они направлены на длительные сроки по приговору суда.

Когда заходит речь о сроках, читатель, возможно, сетует на авторов за то, что они не называют всех прошедших по делу лиц и не указывают точное количество лет, которое им придется быть вне общества. Но, право же, есть ли надобность приводить иной раз весьма длинные списки осужденных. Главное не в этом — в неотвратимости наказания. Неотвратимости! В этом социальный и политический смысл правосудия.

По совести говоря, речь об этом зашла не столько для того, чтобы избежать возможных упреков со стороны читателей, сколько для того, чтобы отвлечься на время от преступников из группы Листовкина и перенести акцент на нечто другое, от чего тоже зависело ее своевременное разоблачение. На наш взгляд, это «нечто» настолько важно и настолько принципиально, что без него все здесь рассказанное будет выглядеть документом с зачеркнутыми строчками: смысл его в общем и целом ясен, а вот определенные частности, не менее существенные, затерялись. Да и многое осталось невыясненным.

Начнем с того, что Листовкин и его приближенные сочиняли аккордные и иные наряды не только (добавим и не столько) на самих себя, сколько на подставных лиц, которые, расписавшись в ведомостях, смиренно возвращали полученные деньги либо заместителю директора по экономическим вопросам, либо кому-нибудь из его шайки. Таких, как ни прискорбно, было немало. То и дело мелькают фамилии людей, оказывавших услуги «фирме». Безвозмездно, из желания угодить, порадеть начальству.

По делу опрошено более трехсот свидетелей, и каждый из них — каждый! — мог своевременно разоблачить преступников. Мог, но не торопился. На вопрос, почему молчали, беспомощно разводили руками, либо ссылались на то, что мы, дескать, «люди маленькие»,«нам вступать в борьбу трудно, того и гляди съедят». Такая, понимаете, «философия», обывательская, негражданственная, трусливая.

Правда, так поступали не все. Зоя Алексеевна Головко, преподавательница местного политехнического института, в течение трех месяцев проходила стажировку в плановоэкономическом отделе Амурлитмаша. По месту работы за ней, разумеется, сохранялась заработная плата. Но то ли от широты души, то ли в надежде, что Головко может ему пригодиться в будущем, Листовкин повелел начислять ей зарплату и на заводе. Сумма за три месяца собралась солидная — почти 600 рублей. К удивлению людей, привыкших измерять порядочность в деньгах, Зоя Алексеевна от неположенных денег отказалась. И твердо стояла на своем.

Что ж, проверку на честность она прошла. Но прошла, мы бы сказали, наполовину. Ей осталось, казалось бы, сделать еще один шаг — поставить кого следует в известность о попытке за счет государства проверить ее на чистоплотность. Зоя Алексеевна, повторяем, сама ничем не позволила себя запятнать, и тут мы не можем предъявлять к ней никаких претензий. Тут она чиста. Но чиста ли она в том, что побоялась или не решилась (не хотела руки марать, считала такой поступок недостойным) просигнализировать о непорядке… Чего тут больше: наивности или гражданской инфантильности, бесхребетности или равнодушного отношения к охране народного достояния?

Но как быть с другими, с теми, кто совсем не противился злу. И не только не противился, но своим непротивлением способствовал преступлению. Скажем, Анатолий Яковлевич Заков — специалист, отвечающий за выполнявшуюся во внеурочное время работу по заданию двух институтов Москвы и Волгограда. Трудилось под его началом девятнадцать человек, которых он знал наперечет, ибо постоянно сталкивался с ними по службе, выяснял какие-то детали, спорил, ругался, заставлял переделывать неправильно или плохо сделанное. Словом, досконально и точно ведал, кому и что причитается. Однако в ведомость каким-то образом попали Листовкин и Овин-ков. Что же Заков? Возмутился, поднял шум? Ведь суммы бездельники отхватили немалые — почти по 700 рублей. Нет, Закову подобная несправедливость не показалась дикой. Он с ней молча согласился. Из каких побуждений — не смог объяснить ни следователям, ни суду.

Допустим, что Заков, получив за свои труды положенные ему деньги, в силу пассивного отношения ко всему, что делается вокруг него, не стал докапываться до истины или не заметил подлога. Но работники Ленинградского отделения института «Гипростанок» Зинаида Алексеевна Усова, Валентина Ивановна Розова, Николай Николаевич Ляев, Владимир Дмитриевич Туз и Михаил Павлович Кратьев пребывали за многие тысячи километров от Комсомольска-на-Амуре и не могли не сознавать, что с такого расстояния работать на Амурлитмаше можно разве только в научно-фантастических романах, авторы которых уже научились создавать человеческие аналоги и поселять их одновременно в разных населенных пунктах. Почему же их не смутили деньги, полученные за работу, которую они выполняли в Ленинграде в силу служебных обязанностей и за которую им исправно платили в родном городе? Ведь макет модельного цеха для ВДНХ выполнялся на договорной основе при наличии специальной сметы, включавшей в себя и пункт о заработной плате. Тогда в чем дело?

А дело в том, что на заводе отвечал за свой участок Ликин и, желая показать перед Минстанкопромом СССР свое рвение и обеспечить заказ как можно скорее, он решил «стимулировать» ленинградских исполнителей дополнительным заработком, для чего зачислил названных граждан в штат завода… художниками. Обошлось это предприятию свыше трех тысяч рублей, которые без тени смущения и получили ленинградские специалисты. Получили, считая такое в порядке вещей, ни минуты не поколебавшись. Совесть при этом не то что не заговорила, но даже не зашептала. Она осталась глухонемой.

Помалкивала и совесть работников отдела АСУП Александра Николаевича Панова и Владимира Павловича Тюгова, когда они, выполняя по договору не входившую в их служебные обязанности работу по ремонту клавиатуры ЭВМ, расписались за 1222 рубля и 917 рублей с копейками. Соблюдая джентльменский уговор, они отсчитали себе обусловленную сумму, а остальные деньги вручили Евкину. Наверно, при этом считали себя людьми слова, людьми чести. Как же, не обманули старших, не подвели, не отказались отдать разницу… А могли… Кто бы осмелился протестовать, требовать?

Тюгов, так тот был очень доволен. Он платил алименты, и начислили их не с какой-нибудь сотни, а с целых девяти. Значит, и о детишках позаботился. Заметим кстати, что Листовкин и компания неоднократно включали в свои лиловые наряды алиментщиков. Почему не проявить щедрость, коли денежки плыли не из своего кармана — из государственного.

Плыли еще и из общественного. Родственники подсудимых, друзья, сообщники, их друзья, друзья их друзей катались на средства из общественных фондов по заповедным и историческим местам, по столицам союзных республик, на побережья Балтийского и Черного морей независимо от того, работали они на заводе или вовсе бездельничали. Профсоюзная организация от этого не обеднеет, полагал Листовкин. Да и чего теряться, ежели сам Листовкин был заместителем председателя профкома, а председатель профкома Ю. А. Нилов входил в число шестнадцати избранных. Пусть кто-нибудь попробует возразить, пожаловаться — мигом съедят, косточек не соберешь.

Разумеется, ездили в курортные места и подсудимые. И тоже по льготным, а то и бесплатным путевкам. Поправляли здоровье, отдыхали душой и телом. Бывало, наезжали в Москву. Тот же Листовкин, Маков или подсудимый П. А. Саргин — бывший начальник отдела капитального строительства, заместитель директора завода по капитальному строительству, а с 1980 года — старший инженер отдела капитального строительства.

Наезды в Москву носили любопытный характер. То ли боялись быть на виду, то ли прельщал законный квартирный рубль в день, но факт остается фактом: поселяться все они предпочитали на частной квартире. Через некую Тамару Филипповну Атову снимали квартиру у ее родственника. Но расплачивались за нее, как это было принято у Листовкина сотоварищи, из государственной кассы. Москвичка Атова была зачислена… в Комсомольске-на-Амуре секретарем-машинисткой отдела капитального строительства завода, в качестве которой дистанционно пребывала более трех лет. Неизвестно, умеет ли она печатать хотя бы одним пальцем, но зато точно известно, что перебоев в получении ею зарплаты, причем с учетом районного коэффициента, не наблюдалось. В 4730 рублей обошлась обществу машинистка-портье, но, как и остальным получателям незаконных денег, ей и в голову не пришло если не сообщить в милицию сразу, то хотя бы раскаяться попозже.

Можно было бы назвать еще десятки работников завода, ставших добровольными получателями денег по фиктивным нарядам, по фиктивным ведомостям на премии и фиктивному оказанию материальной помощи (практиковалась и такая система хищения средств) и также добровольно возвращавших деньги Листовкину или его людям. Можно было бы рассказать о том, как эта группа бесцеремонно присваивала ценные подарки, предназначенные для премирования передовиков производства, как тащила по домам целые и разукомплектованные импортные сервизы, женские украшения, драгоценности. Деляги опошляли наши праздники и будни, произнося громкие речи о труде и трудолюбии, о порядочности, рабочей чести, а сами извращали все, что дорого рабочему человеку. Стяжатели, рвачи шли напролом, никого и ничего не боясь, потому что ощущали полную безнаказанность — никто не встал им поперек дороги.

Есть в этом деле одна «тонкость», про которую и говорить-то неловко, но надо. Иначе не до конца раскроется молчаливое равнодушие к интересам общества, к народному добру, столь длительное время сковывавшее многих работников Амурлитмаша. Да, к сожалению, многих.

Когда мы хотим противопоставить хороших людей плохим, то по привычке оперируем понятием «большинство», «подавляющее большинство», как бы отделяя от массы то ничтожное меньшинство, которое позорит его своим поведением, поступками или противоправными деяниями. Такой подход успокаивает и, если хотите, усыпляет: стоит ли волноваться, коль у нас так много честных, порядочных, законопослушных? Уж как-нибудь с остальными справимся, перевоспитаем. Но пока до этого доходит дело, «остальные» способствуют преступлениям. А потом оказываются в роли свидетелей.

Но… свидетель свидетелю — рознь. Тот, кто стал очевидцем чего-то плохого, противозаконного и своими показаниями помог устранить или разоблачить зло, — тот, конечно же, заслуживает похвалы. Но свидетель, все видевший, все понимавший и ничего не сделавший для предотвращения преступления, — фактически потворствовал ему. Он, несомненно, заслуживает порицания. Он обязан был как советский гражданин — это его конституционный долг — предупредить противоправные действия.

Судебный процесс показал, что некоторые члены заводского коллектива поставили свои интересы выше интересов общества, ориентировались вовсе не на те ценности и нормы, которые нашему обществу присущи. Дело не только в Листовкине и его компании, которые растлевали души людей, растлевали с особой изощренностью. Дело еще и в тех, кого включали в ведомости на получение денег и у кого эти деньги потоки отбирались для нужд преступной компании. Небольшие деньги оставлялись доброхотам для уплаты ими членских взносов — профсоюзных-, партийных. Жулики боялись, что не получившие компенсации и вынужденные выкладывать взносы из собственного кармана, они возропщут или, что еще хуже, — донесут. В чем, в чем, а в психологии, вернее в потемках человеческой души, преступники разбирались. Вот почему не скупились на жалкие гроши, когда сами получали тысячи по липовым ведомостям.

Так, собственно говоря, махинаторы и приобщили множество людей к своим ценностным ориентирам, вовлекли их в махинации, наносившие вред обществу, заводскому коллективу. По сути, образовалось как бы два коллектива: один жил и работал во имя государственных интересов, другой, состоявший из преступников и их потатчиков, действовал во вред им.

Что касается нравственных качеств осужденных, то тут все ясно. Но как быть с людьми, аккуратно платившими взносы из расчета краденого? Ведь они, выходит, руководствовались моралью, никак не приемлемой для общества. И она, эта мораль, опасна не только тем, что не пресекает зло, но и тем, что совсем недалека от перехода на позицию зла. Разве это не так? Столько пароду получало незаконные средства, отпустив себе грехи добропорядочным исполнением финансовых обязанностей, предусмотренных уставами общественных организаций. Дескать, что положено, я внес, а до всего остального мне дела нет. Страшная, дикая логика, ничего общего не имеющая с коллективизмом.

Можно ли мириться с этим? Безусловно, нет! Вот почему мы сочли нужным так много внимания уделить свидетелям. Воспитанием осужденных стяжателей, вернее перевоспитанием, начнут заниматься в исправительных учреждениях. Одни поймут и раскаятся, начнут со временем новую жизнь, может быть, всю сначала, с красной строки, трудом смоют прошлый позор. Другие, возможно, не поддадутся исправлению. А свидетель, неважно какой, покидает зал судебного заседания, отделавшись легким испугом. Судили не его — других. Вот те — преступники, а он… содействовал отправлению правосудия.

Думается, именно поэтому после вынесения приговора поставить точку, забыть о случившемся как о неприятном, кошмарном сне и, не оглядываясь, перейти к текущим делам ни в коем случае нельзя. Следует извлечь из суда серьезный урок. Он заключается прежде всего в осознании всеми необходимости так поставить воспитательную работу в каждом трудовом коллективе, создать такую обстановку, при которой стали бы невозможны беспринципность, равнодушие, непорядок в подборе и расстановке кадров. Нельзя забывать, что относительное благополучие с планом еще не предопределяет благополучия с моральным климатом в коллективе, с бережным отношением к народному добру. Контроль и работа с людьми — вот что крайне важно. Безнаказанность и всепрощенчество мстят за себя.

КРАЖИ В ПУТИ

В классическом варианте многие детективные истории начинаются «Однажды под покровом ночи…». И наша тоже.

Итак, осенней ночью в линейном отделении милиции станции Винница Юго-Западной железной дороги, что на Украине, раздался телефонный звонок. Торопливый, буквально захлебывающийся голос сообщил: на грузовом дворе станции Гнивань кто-то похищает сахар. Сигнал был принят. На место происшествия немедленно выехала группа работников милиции.

Когда оперативные работники прибыли на место, там никого не оказалось. Нет, они не проявили никакой медлительности. Напротив, уложились в рекордное время. То ли преступников кто-то напугал, то ли звонок в милицию раздался, когда те уже завершали свою «операцию». Тем не менее факт хищения был установлен с неопровержимой очевидностью. Он, этот факт, существовал в виде шести мешков сахара в заводской упаковке, найденных под откосом неподалеку от железнодорожного полотна. Судя по всему, они составляли остаток гораздо большего количества мешков, уже утащенных в неизвестном направлении. И, как показало следствие, было именно так.

Теперь — маленькая информация. Винницкую область, богатую плантациями сахарной свеклы, издавна и лестно для местных жителей называют «сахарным Донбассом Украины». Действительно, ее доля в республиканском производстве этого сладкого продукта весьма велика. Не менее велика ее доля в поставках сахара в другие республики, в том числе и Российскую Федерацию. Во многие ее города приходит этот ценный груз, чтобы попасть потом на прилавки магазинов, предприятия кондитерской промышленности и на другие производства. Что же касается упомянутого Гниваня, то он славен сахарным заводом, работающим, если продолжать сравнение с угольным бассейном, с таким же успехом, как, скажем, мощная донецкая шахта.

И надо же такому случиться, чтобы именно тут, в Гнивани, к белому вкусному потоку потянулись грязные руки расхитителей, чья примитивная логика сводилась к одному: раз сахара много, то периодического исчезновения нескольких мешков никто не заметит. Действовала довольно устойчивая преступная группа. Не день и не два, не месяцы, а целых шесть лет обворовывала она вагоны и контейнеры, умыкая сперва сахар, а потом, когда пристрастились, вошли в раж, когда убедились, что все сходит с рук, — другие товары. На счету этой группы — 120 краж, материальный ущерб от которых составляет тысячи и тысячи рублей.

Та ночь, когда позвонили в линейное отделение милиции, стала для нее финишной. Шесть мешков сахара под откосом явились не только уликой, но и той нитью, которая навела на след преступников. Проведенная утром проверка одного из вагонов показала, что из него похищено не шесть, а семнадцать мешков продукции сахарного завода, адресованной торгово-закупочной базе УРСа «Воркутауголь».

Расследование привело к раскрытию состава действующих лиц. Это — составитель поездов Буряк, осмотрщики вагонов Бульба, Пасичный, Коваль, Валов, Кондратьев, слесарь по ремонту вагонов Петров, дежурный по грузовому парку станции Добрик и другие — составители поездов и водители машин, слесари и плотники. Они не «специализировались» на сахаре. Брали что попало: крупу, спирт, костюмы, куртки, зонтики, мебель, посуду. Сколько могли, оставляли себе, остальное продавали — соседям, знакомым и незнакомым. Более ста свидетелей давали потом показания следствию и суду, из которых явствовало, что расхитители, орудовавшие, кстати, не только ночью, но и днем, особенно не таились. Одного поймали с краденым в Ульяновске. Но большую часть вещей продавали дома. Никто не хватал их за руку.

В самом деле, когда они сбывали за бесценок костюм или зонтик иностранного производства, разве не ясно было, что Буряк, Бульба или кто-нибудь другой из шайки привезли это отнюдь не из загранкомандировки? Когда реализовывали отечественную крупу или местного изготовления сахар, разве сомневался кто, что это взято не из сэкономленного дома? Когда предлагали шапки или женские платья, разве пришло бы кому в голову, что Петров или Кондратьев шили их в свободное от работы время? Конечно же, нет! Как говорится, даже ежу было понятно, что дело тут нечистое. Но речь об этом пошла только на следствии, а потом в суде, когда свидетель обязывался говорить только правду и ставился в известность об ответственности за дачу ложных показаний.

Гнивань — не из крупных населенных пунктов. Значит, люди здесь на виду; их добрые поступки и неблаговидные не могут не быть не замеченными. А вот поди ты, целых шесть лет взламывались вагоны и контейнеры, шесть лет шла бойкая торговля товарами, большинство из которых никогда не появлялись на прилавках гниваньских магазинов. Люди преспокойно платили за них кровные, честно заработанные деньги, заведомо зная, что покупают ворованное. И лишь только один из многих решился, наконец, позвонить в милицию. Ночью. Анонимно.

Ну ладно, молчала совесть у перекупщиков краденого (есть ли она вообще у такой категории людей?), но ведь должны были поднять тревогу хотя бы грузополучатели! Уж кто-кто, а они-то сразу обнаруживали недостачу. Но не святым же или дьявольским духом исчезали из вагонов промышленные и продовольственные товары! Стоило сообщить об этом в милицию, прокуратуру, как даже поверхностным осмотром вагонов и контейнеров было бы установлено, что виноваты не отправители грузов, чего-то недоложившие, а обыкновенные расхитители в пути следования. В таких случаях возбуждается уголовное дело, и, будьте уверены, преступника или преступников обезвредили бы. Не через шесть лет с начала их «деятельности», а значительно раньше. Так нет же, работники железнодорожных станций предпочитали этому составление фиктивных коммерческих актов на якобы обнаруженную недостачу. Не воровство, а, видите ли, недостача.

Перед нами другие уголовные дела, связанные с хищениями на железнодорожном транспорте. Их немало, и поражают они унылым однообразием способов, к которым прибегали преступники, чтобы очистить вагон. Все они сводятся в основном к взлому то ли пола, то ли стенки, то ли потолка при непременном сохранении пломбы и закруток. Впрочем, попадаются и такие воры, которым пломбы и закрутки не служили помехой. Они убирали их, ставили новые или вовсе не ставили, но при этом сообщали куда следует о якобы замеченных ими нарушениях, предварительно поживившись в вагоне.

Дело, однако, не в «методике» хищений — она, как уже говорилось, никаким хитроумием не отличается, а в том, что в большинстве случаев к ним причастны железнодорожники, люди, службой своей обязанные как раз беречь вверенный им груз. Подчеркиваем, в большинстве случаев, потому что среди охочих до чужого добра есть и немало таких, что по роду занятий никак с транспортом не связаны, разве только выступают в роли пассажиров. Но сейчас мы ведем речь о хищениях, совершенных работниками дорог, ибо это обстоятельство вызывает особую тревогу: их удельный вес среди раскрытых преступлений весьма высок, велик и ущерб, который наносится людьми, на попечение и сохранность которым отдаются ценнейшие грузы страны.

Вот только некоторые факты.

…86 хищений имущества зарегистрировано на станции Шкиратава Рижского отделения Прибалтийской железной дороги. К уголовной ответственности привлечено 6 тысяч человек — осмотрщики вагонов.

…60 краж совершено группой из 23 работников Лиховской дистанции пути Юго-Восточной железной дороги. Преступники открывали грузовые составы на станции Предугольная, срезали ножницами закрутки и пломбы с дверей вагонов, вскрывали контейнеры. Любопытные штрихи: в большинстве случаев получатели грузов взыскивали стоимость уворованного через арбитраж с… поставщиков. Двое из шайки были взяты на месте преступления, но к уголовной ответственности не привлекались, а были переданы… в товарищеский суд.

…Свыше 100 хищений — на счету 34 составителей поездов, их помощников, приемосдатчиков, стрелочников и маневровых машинистов станции Каховка Одесской железной дороги. Преступники во время маневровых работ вытягивали вагоны с ценным грузом на отдаленные пути и там делали свое черное дело. И снова за ущерб расплачивался отправитель.

…Свыше 100 краж произошло на станции Ниская Западно-Сибирской железной дороги. Опять группа: машинист, помощники машинистов, стрелочники и другие. В пути следования останавливался состав или замедлялся его ход. Помощник машиниста вскрывал вагон или контейнер, выбрасывал содержимое и прятал неподалеку. Потом все это делилось между преступниками. Крали из вагонов и контейнеров, находившихся на отстое в железнодорожном парке. Благо, никакой охраны. О кражах знали многие работники станции, покупавшие похищенное, но помалкивали. Как водится, составы здесь снабжены специальными скоростемерными лентами, которые отражают все остановки и задержки, но аналитическая группа депо их не проверяла и причинами остановок поездов не интересовалась. Вопреки существующим правилам, документы на грузы передавались машинистам неопечатанными, так что преступники знали, какой вагон надо потрошить.

Впрочем, хватит примеров — их можно взять почти на каждой дороге. Заметим только, что расхитители безнаказанно орудовали по нескольку лет и нанесли государству колоссальный ущерб, который за счет пойманных и осужденных возмещен лишь чуть больше чем наполовину.

Особо стоит сказать о транспортировке автомобилей и сельскохозяйственных машин. Их в пути разукомплектовывают так, что пользоваться ими уже нельзя. Представьте себе, что только в течение одного года на станцию Тебол Целинной железной дороги прибыло 474 комбайна, 930 тракторов и другой техники, многие детали и узлы которых были расхищены. Только за четыре дня сюда поступила 191 машина. С них исчезли в пути аккумуляторы, запасные колеса, инструменты и прочие детали. А ведь вся эта техника прислана в разгар лета на уборочную и, следовательно, не смогла быть использована в уборке урожая. Каково терпеть такое колхозам и совхозам, которые по милости воров оказываются в положении безлошадных. Ведь за один год обнаружилось столько разукомплектованных и поврежденных машин, что стоимость недостающих частей и деталей составила более двух миллионов рублей. Заводам одного лишь ведомства пришлось за полтора года дополнительно произвести и поставить взамен украденного на 86 тысяч рублей одних аккумуляторов, на 560 тысяч рублей — запасных частей и инструментов, на 284 тысячи — различных деталей.

В чем причины, почему так вольготно живется ворам, орудующим на железнодорожных путях? Этих причин немало. Прежде всего, хищению грузов способствует то обстоятельство, что им сплошь и рядом не обеспечена надежная сохранность. Скажем, давно существуют хорошо зарекомендовавшие себя технические средства охраны. Однако очень мало объектов грузового хозяйства, которые ими оборудованы. Такая беспечность, если не сказать бесхозяйственность, открывает доступ к народному добру любому проходимцу, желающему поживиться за счет государства. А отсутствие пропускного режима там, где ему полагается быть? Разве это не лазейка для воров? Не такая уж редкость случаи, когда грузовые дворы и другие места, где сосредоточиваются большие ценности, не имеют даже элементарного ограждения. Оставляют желать лучшего конструкции запорных устройств и пломбировочных систем вагонов и контейнеров. Уже несколько лет, как в нашей стране изобретена пломба, которая напрочь перекрывает возможности для хищений. Она даже запатентована за границей, но до сих пор не производится у нас. На ее пути встали косность, бюрократизм, инертность.

Следует сказать о недостатках в самой организации перевозочного процесса. Разве это нормально, что многие ценные грузы, особенно автотракторная и сельскохозяйственная техника, следуют не крупными партиями по целевым маршрутам, а мелкими, к тому же без надлежащей охраны? И разве не создаются условия для хищений тем обстоятельством, что составы с автомашинами длительное время простаивают на сортировочных и промежуточных станциях, разъездах? А ведь значительное количество краж здесь и происходит. Не налажена четкая, постоянная проверка сохранности грузов в пунктах передачи их с дороги на дорогу.

И наконец, о трудовой и технологической дисциплине на железной дороге. Нарушения нередко приводят к преступлениям. Не секрет, и это установлено рядом судебных процессов, что на некоторых предприятиях транспорта сложилась круговая порука, не создана обстановка нетерпимости к антиобщественным поступкам. Порой закрывают глаза на мелкие хищения товарищеские суды, не борется с правонарушителями общественность. Кстати, мелкие хищения, если оценивать их во всей совокупности, оказываются не такими уж мелкими. Может быть, какая-то одна деталь от автомашины или трактора стоит от силы рубль-два, но кража большого их количества оборачивается громадным ущербом для народного хозяйства. И не только в денежном выражении. Без этой детали выходят из строя сотни автомобилей и тракторов, что наносит серьезный вред нашему общему делу увеличения промышленного и сельскохозяйственного производства.

Мелкому расхитителю, замахнувшемуся сперва на малую-малость и вовремя не остановленному, начинает казаться, что он застрахован от наказания, и он идет на новое преступление — теперь уже более крупное. Одно, другое… Если же отделы грузовой службы управлений дорог в нарушение существующего положения не заботятся об оперативном направлении материалов о кражах в органы транспортной милиции, то вор и вовсе чувствует себя в безопасности. Нередко грузовые и иные службы учитывают не все факты хищений, чтобы создать видимость благополучия с сохранностью грузов. Такое не чем иным, как очковтирательством, бесхозяйственностью, не назовешь.

Некоторые расхитители орудуют чуть ли не в комфортных условиях, как говорится, с доставкой краденого на дом. Как-то в Новосибирске судили группу воров, в которую входили составители поездов и их помощники, машинисты маневровых локомотивов, приемосдатчики грузов и так далее. Преступники много раз доставляли краденое к дому одного из своих сообщников… на тепловозе. Повторяем, много раз. И никто из должностных лиц не поинтересовался, по какому поводу, по чьему распоряжению локомотив используется, словно собственная телега. Разгружали тепловоз на виду у рядом живущих людей. И что же? Опять молчок, опять «моя хата с краю».

Любопытно, что большая часть этих хищений даже не находила на Западно-Сибирской дороге отражения и потому не была известна органам внутренних дел. Это обстоятельство серьезно затруднило следствие, помешало установить точный объем нанесенного ущерба, когда преступники были пойманы и предстали перед судом.

Большинство из свидетелей знали, или слышали, или подозревали, чем занимаются подсудимые. Во всяком случае так они утверждали в своих показаниях. Правдивые и точные, они помогли правосудию. Но показывает-то свидетель после того, как милиция, следствие, суд уже обнаружили преступников. А ведь гражданский долг повелевает нам делать это сразу.

Слова о том, что мы в ответе за все происходящее вокруг нас, — не пустая фраза. Потому что расхититель крадет не просто у государства, хозяевами которого мы все вместе являемся, а у каждого из нас в отдельности. Исчезающие из вагонов мешки с сахаром, крупой, ящики с консервами не попадают на прилавки магазинов. Украденные на станции мебель, телевизоры, одежда не доходят до покупателя и становятся дефицитом.

Конечно, нехватка и дефицит возникают не только по причине хищений. Но хищения — одна из причин образования дефицита. И этого забывать нельзя. Ни должностному лицу, ни рядовому труженику, даже если он не имеет к железной дороге прямого отношения. Все мы — хозяева нашей страны, вместе и каждый в отдельности. А хозяин должен быть рачительным. Он не имеет права быть бесстрастным, равнодушным наблюдателем в своем доме, тем более — беспечным зевакой.

КОВРЫ ПОД ПСЕВДОНИМОМ

Честность и порядочность человека лучше всего проверяются не в спокойных жизненных буднях, а различного рода соблазнами, «клюнуть» на которые может показаться и не очень зазорным. Один прельстился новой моделью телефонного аппарата и унес домой, заменив его в служебном кабинете своим домашним, стареньким. Другой, отпустив моральные тормоза, обскакал при благоприятно сложившейся ситуации товарища в очереди на квартиру. Третий, доселе ни в чем таком не замеченный, вдруг позарился на государственные средства или имущество, — подумалось, никто не заметит.

Потом все вокруг разводят руками — как же, таким добросовестным выглядел, хорошую репутацию имел, и вот на тебе… Уму непостижимо!.. Да и сам виновник непрестанно оправдывается, жалость к себе вызывает ссылками на попутавшего его беса. И редко кто задумывается, почему этот самый бес, который, вероятно, тыкался ко многим, так легко нашел лазейку в душе именно того человека. Многие устояли, а он впал в грех.

Думается, не с бухты-барахты это происходит и не по вине потусторонних сил. На подготовленную почву падает соблазн — почву моральной неустойчивости, дремавшего корыстолюбия, неудовлетворенных страстишек. И вот тут-то вся показная положительность, в отличие от глубинной, начинает опадать, как плохо положенная штукатурка.

Наверно, именно такие метаморфозы, для окружающих нежданно-негаданные, а для этих людей — вполне естественные, произошли с некоторыми подсудимыми по делу, о котором, собственно, и пойдет речь.

Все началось с визита неких дельцов к директору Черниговской фабрики «Индтрикотаж» системы бытового обслуживания населения Косюку и его заместителю по коммерческим вопросам Петину. К ним заявились с гнусным предложением москвичи Король и Троицкий и житель Днепропетровска Кисин. Оно сводилось к тому, чтобы организовать на предприятии участок по производству ковров из нетканого полотна методом трафаретной печати.

Фабрике, призванной оказывать населению услуги по заказам, ни к чему поточное изготовление подобного рода продукции. Оно ей скорее противопоказано, нежели полезно. Уже это должно было вызвать у Косюка и Петина резко отрицательное отношение к тому, что предлагали заезжие «инициаторы». И сам факт приезда незваных гостей в Чернигов должен был насторожить. С какой стати эти люди, живущие за сотни километров отсюда, вдруг озаботились удовлетворением потребностей граждан чуждого им города и области в коврах? Они что, представители министерства, планирующих органов или приглашенные кем-то крупные специалисты по этим видам изделий? Нет, нет и нет! Просто вольные граждане без определенных занятий, ищущие, как бы отхватить куш пожирнее, да чтобы без особой огласки, и это ясно было с первых произнесенных ими фраз. Тем более что к эзоповому языку они не прибегали, перспективу производства «нарисовали» весьма ярко. Был представлен и образец ковра, призванный, так сказать, наглядно проиллюстрировать ожидаемый шедевр.

Заметим объективности ради, что Косюк не сразу клюнул на наживку: то ли его испугал размах задуманного, то ли просто колебался между желанием согрешить и нежеланием отвечать за возможные последствия греха. Но факт остается фактом — он от предложения сперва отмахнулся.

Прибывшие «деятели» коврового производства уже было приуныли. Их явно преследовали неудачи. Ведь первый заезд они совершили в другой город — к директору райбыткомбината Дмитриеву, который, несмотря на уговоры с глазу на глаз, а также по телефону, устоял, но заметил, что есть на свете и иные райбыткомбинаты, есть, наконец, фабрика «Индтрикотаж». Словом, не поддавшись соблазну, он тем не менее оказал делягам добрую услугу советом и конкретным адресом. Мы еще попробуем оценить действия Дмитриева, а пока двинемся дальше по следам московско-днепропетровских гостей.

Они, эти следы., приведут нас дальше к директору Репнинского райбытобъединения Чубчику и его заместителю Сенчук. Первый находился в больнице, куда приезжие не преминули нанести визит. С заместителем было легче — она оказалась на месте. Переговоры проходили успешно. Во всяком случае оба руководителя в принципе согласились на открытие цеха или участка, но попросили согласовать вопрос с руководством облбытуправления. Как на грех, в один из очередных приездов «ковроделателей» в объединении оказалась начальник производственнотехнического отдела облбытуправления Драч, которая решительно высказалась против заманчивой идеи.

К этому эпизоду мы тоже еще вернемся, но чуточку позже. А сейчас еще раз встретимся с Косюком и другими. Мы его, если помните, оставили в состоянии нерешительности. Но длилось оно недолго, особенно после того, как роль уговаривающего взял на себя Петин. Чем он прельщал своего директора, какие доводы приводил, вероятно, навсегда останется тайной. Ни на допросах у следователя, ни потом в суде никто из них в подробности такого рода вдаваться не желал.

Итак, Косюк предложение гостей принял. Более того, стал одним из активнейших поборников его внедрения. Теоретически и практически они вместе с Петиным развили бурную деятельность по подысканию помещения под ковровый участок, его ремонту, проталкиванию необходимой документации через вышестоящие инстанции и так далее.

Кстати, о документации. На художественный совет облбытуправления был представлен образец ковра, без технической документации. Она почему-то согласовывалась с конструкторско-техническим бюро (КТБ) отдельно, но готовилась не там, а на фабрике. Любопытно, что когда толкачи обратились в КТБ, то его главный инженер сразу раскусил их. Он позвонил в производственно-технический отдел Драч и без всяких дипломатических околичностей сказал, что этих людей «надо гнать в шею».

И тем не менее… в облбытуправлении все было улажено: утверждены образец, техническое описание, план, норма времени и расценка на изготовление, цена. Хотя с точки зрения экономической и юридической не все выглядело, мягко говоря, безупречно, никто не сказал: «Стоп!» Кто-то лишь возразил насчет того, что цену следовало бы установить не на изделия, а на услугу — как-никак фабрика входит в систему бытового обслуживания и призвана отнюдь не выпускать готовую продукцию, а оказывать услуги населению.

Между прочим, в связи с этим вызвало сомнение само слово «ковер». Кое-кто, испугавшись, что оно может привлечь нежелательное внимание, предложил псевдоним — «накидка на диван». Затем возник вопрос о какой-то опытной партии, якобы предназначенной для изучения спроса, но оказалось, что типового положения на этот случай нет. В облбытуправлении при всем критическом взгляде на затею и затейников никто не выставил перед ними шлагбаума; там лишь поворчали для порядка, все уладили и чем могли помогли.

Но бумаги бумагами, не они служат материалом для выработки ковров. Да и оборудование ими не заменишь. И поскольку новая продукция свалилась на фабрику то ли как снег на голову, то ли как манна небесная, то, естественно, у той не нашлось ни нетканого полотна, ни нужных станков.

Тут «на высоте» оказался Король, а может, и Кисин. Сами понимаете, никто из них приоритета на суде не оспаривал, скорее от него отказывались. Да и не важно это, кто именно вспомнил, что в областной фирме бытовых услуг был когда-то цех шелкографии, за ненадобностью закрытый, но кое-какое оборудование и некоторое количество нетканого полотна уцелело. Нет ничего проще заполучить все это. Следует только написать соответствующее письмо, оплатить «покупку» по безналичному расчету и доставить ее по месту назначения. Тут уже в дело активно включились Косюк и Петин.

И вот станки с машинами доставлены в бывшую баню, переоборудованную, вопреки запрету санэпидстанции, под цех. Вслед за ними явился сюда некий Вольский — человек, как записано в судебном деле, «без определенного места жительства», но прописанный где-то под Тулой, который должен был отныне возглавить участок по производству ковров. Косюк зачислил его на фабрику приемщиком-сдатчиком на правах бригадира с полной материальной ответственностью. В этой должности он вместе с курянином Чарским и прибывшим из Москвы Королем сначала принял участие в пуско-наладочных работах, а затем представил Косюку самолично подобранных им земляков — «специалистов» по ковроделанию Птицкого и Дюгова. Позже по его же протекции к ним присоединился Сицкий.

Целью производства ковров, или, если хотите, накидок для диванов, было вовсе не удовлетворение покупательского спроса, а нажива на этом спросе. Вступившие в сговор преступники всю свою энергию, всю недобрую изобретательность направили на то, чтобы побольше урвать. На чем? На неучтенной продукции. Как? За счет искусственного завышения норм времени на изготовление ковров, заработной платы и цены, что позволило в свою очередь занизить и план выпуска. И сразу же из 138 ковров 92 оказались «лишними» и были проданы, а вырученные деньги присвоены.

Первый «навар» оказался, если сосчитать количество участников сделки, негустым и чреватым неприятностями — нависала вполне реальная угроза разоблачения. Чтобы ее устранить, Король, Троицкий, Вольский, Петин и Кисин задумали хитроумный план добывания нетканого полотна за наличный расчет: ведь разница между его продажной стоимостью и ценой на ковер была значительной и это сулило немалую прибыль. К тому же, покупая сырье, так сказать, в складчину, можно было производить сколько угодно никем не учитываемых ковров.

Устроили так, что по состряпанному письму Московский городской производственный комбинат по переработке вторсырья поставил Черниговской конторе «Укрторгстройматериалы» солидное количество погонных метров нетканого полотна. По безналичному расчету, конечно. Затем в Чернигове товар по договоренности попал в один из магазинов, где его и приобрели за наличные.

Короче, ковры производились сотнями и сотнями же продавались, а денежки частично шли на текущий счет фабрики, а остальные — в бездонные карманы жуликов. На этой стадии группе потребовались свежие кадры реализаторов продукции, которые тут же на месте и были завербованы: Лиско — приемщик-сдатчик фабрики «Индтрикотаж» и Азова — контролер ОТК одного из ателье фабрики.

Обе женщины, сопровождаемые кем-нибудь из закоперщиков «фирмы», с фиктивными накладными разъезжали на специально нанятом транспорте по городам и селам области. Новоявленные коробейники развертывали бойкую торговлю диванным товаром не только на Черниговщине. Видели их и в Российской Федерации, например в Туле, Новгороде. Чего стеснять себя при таком размахе подпольного производства?

Однажды чуть было насмерть не испугались, когда по пути в Новгород их задержали работники ГАИ и потребовали вернуться обратно. Дрожа от страха, Лиско скорее позвонила Петину. Тот в свою очередь тоже куда-то позвонил и при повторном звонке успокоил всех: мол, все в порядке и можно ехать дальше торговать.

Больше тысячи ковров было распродано, десятки тысяч рублей поделены между «компаньонами». «Дело» набирало обороты, а дельцы легко, можно сказать, играючи преодолевали возникавшие трудности. Надеялся Косюк и его сообщники, что удастся включить ковры в план по кооперации и через нее же их продать. Не получилось ни в конце текущего года, ни в первом квартале следующего. Облбытуправление отчего-то заупрямилось и записало эти изделия в план по быту. Неужели там что-то заподозрили? Да нет, незаконную операцию по выработке ковров решили провести по менее опасной графе. Это был косвенный намек, как реализовывать продукцию. И деляги схватили его на лету. Приемщица-сдатчица Лиско, продавая неходовой трикотаж, заодно предлагала покупателям и ковры.

В другой раз чуть было не дунул суровый ветер с иной стороны. Главный бухгалтер Птицына, которой по должности сам бог велел быть в курсе всех дел предприятия, по крайней мере тех, которые касались финансирования, случайно узнала о предстоящем выпуске новой продукции. Она пошла к Косюку и предупредила, что с этим могут быть неприятности. Тот, как показывала потом Птицына в качестве свидетеля, успокоил ее: если что-нибудь будет не так, то участок можно закрыть, а набранных «специалистов» уволить. С чувством исполненного долга главный бухгалтер вернулась к своему рабочему столу.

Но тут она узнает, что Лиско бойко продает ковры, причем не только на местных, но и на других рынках, даже в соседней республике. Позвольте, а как же с накладными? Ведь получая товар для реализации, Лиско обязана подписывать их и у руководства фабрики, и у главного бухгалтера. Но та и не подумала. Она не только получала у Вольского готовую продукцию для продажи без соответствующих актов на ее изготовление, но и порядок сдачи выручки нахально нарушала…

Птицына наносит новый визит директору. Если вы думаете, что главный страж финансовой дисциплины подняла шум, решительно запротестовала или погрозила сообщить куда надо, то ошибаетесь. Она пошла за очередной порцией успокоительного и получила ее: Косюк заверил, что ковры… не пользуются спросом. Да и Лиско заявилась в бухгалтерию с жалобой, мол, диванные накидки никто не берет и они пребывают в остатке. Заведомую ложь Птицына восприняла с облегчением: очень уж хотелось в нее поверить.

А что с накладными?.. Они тоже не простое препятствие на пути деляг: все-таки подписи должностных лиц, печати, штампы. Ничего, преодолели! Благо, не перевелись вокруг доброжелательные ротозеи. Например, две «замечательные» женщины — секретари-машинистки фабрики, они же (одна постоянно, другая периодически) — хранительницы круглой печати предприятия и большого углового штампа. Хранили не где-нибудь, а в сейфе. Но стоило Лиско попросить их о небольшой услуге — поставить печать или штамп на чистые бланки накладных и других документов (она, видите ли, торопится, а руководство, словно на грех, куда-то исчезло), — как обе с готовностью (и не один раз) освежили штемпельную подушечку.

Пошли навстречу махинаторам и в объединении «Химчистка». Дело в том, что приобретенное в Москве нетканое полотно серо-белого цвета и стоило два восемьдесят метр. То, которое привезли из другого города, — чистобелое, и его цена девять рублей двадцать копеек. Разница в цене сырья породила разницу в качестве продукции. Это заметили и работницы бухгалтерии фабрики, которые видели ковры в продаже и не преминули посудачить по семуповоду.

Видимо, слухи дошли до производителей ковров, они решили кое-что предпринять. Узнав, что в объединении «Химчистка» имеется чисто-белое полотно, туда направился Вольский, его гостеприимно встретили, выделив для нужд коврового цеха три рулона по 25 погонных метров в каждом. Чем отблагодарил Вольский ее работников? Это осталось их тайной.

Впрочем, хватит о ротозеях, благодетелях, угодниках. Если читатель помнит, было обещано вернуться к некоторым действующим в грязной истории лицам, а вернее бездействующим.

Первым в списке мы поставили бы директора райбыткомбината Дмитриева, к которому поначалу явились приезжие комбинаторы. Он отказался принять их предложение, но дал адресок «Индтрикотажа». Спору нет, Дмитриев поступил правильно, не дав втянуть себя в аферу. Что дело нечистое, он, человек опытный, понял сразу. Мараться не захотел. Нацелил мошенников на другое предприятие.

Но его позиция не была истинно гражданской. Надо иметь мужество предупредить преступление, если знаешь, что оно готовится другими. Что помешало ему снять трубку и позвонить в милицию, прокуратуру: дескать, заявились подозрительные типы с подозрительным предложением. Ан нет. Верх взяла позиция «моя хата с краю».

Директор Репнинского райбытобъединения Чубчик и его заместитель Сенчук чуть было не сговорились с посетителями, но по какой-то причине (боязнь неприятностей? желание заручиться поддержкой сверху?) пошли на попятную. И тоже, если подходить формально, вроде бы поступили честно. Но, как и Дмитриев, дальше этого не пошли.

Почему не забила тревогу, почему молчала, заняла позицию стороннего наблюдателя руководитель производственно-технической службы облбытуправления Драч? Это потом, вызванная как свидетель, она возмущалась, говорила, будто что-то подозревала, убедительно доказывала всю пагубность и противоправность совершенного. А где же раньше-то была?

Этот же вопрос можно обратить и к главному инженеру КТБ, разгадавшему аферу сразу. Но и он своих рук пачкать не захотел, а потому оказался, как и другие, в малопривлекательной роли потатчика.

Уголовное дело, о котором идет речь, дает основание говорить не только о непростительной пассивности отдельных людей, об их равнодушии к общественному достоянию, к нарушениям норм нашей жизни, но и о той обстановке, которая способствует совершению преступления, незаконному обогащению, — бесхозяйственность, бесконтрольность, полное игнорирование нормативных документов, регулирующих деятельность ряда предприятий и организаций бытового обслуживания.

Посмотрите, как легко проходило в областном управлении бытового обслуживания согласование бумаг на организацию производства ковров фабрикой «Индтрикотаж». Где-то подозревали, что дело грязное. Кто-то кому-то намекал, что следовало бы воздержаться, свериться с законом. Но все благие намерения повисали в воздухе, не получали практического воплощения. Обломовщина, да и только, мы бы сказали, с преступно-халатным оттенком.

Те же бесконтрольность и бесхозяйственность, помноженные на всеобщее благолепие, взаимную вседозволенность, имели место и на фабрике «Индтрикотаж».

Вместо того чтобы остановить зло, пресечь его, вместо того чтобы забить тревогу, здесь лояльно отнеслись к людям, желающим жить не по средствам и получать не по труду. Такая антиобщественная линия поведения на руку расхитителям, стяжателям, нарушителям законности и порядка.

Только активная жизненная позиция человека, которому до всего есть дело, заслуживает уважения и поддержки. Ибо она служит благу общества, благу каждого из нас. «Государство — это мы» — не просто громкие слова. Это суть нашего социалистического бытия, нашего общественного сознания. Национальное богатство — наше богатство. Из него мы черпаем средства на социальное обеспечение и жилищное строительство, на новые дома отдыха и детские сады, на больницы и школы, на другие блага. Оно позволяет нам повышать заработную плату и пенсии. Так можно ли относиться к нему как к чужому, можно ли позволять распоряжаться им не чистым на руку людям?

БЕЗОТВЕТСТВЕННОСТЬ В РУКОВОДЯЩЕМ КРЕСЛЕ

Руководящих работников принято еще называть ответственными. Не знаем, как с точки зрения служебной терминологии, но с точки зрения здравого смысла второе наименование выглядит нелогичным. Хотя бы потому, что безответственных работников — будь они директорами или рядовыми, скажем, сапожниками — не должно быть.

Заведующий холодильным складом заготконторы райпотребсоюза Степан Степанович Черепица относил себя к категории ответственных работников и действительно числился в ней в масштабах, так сказать, районной номенклатуры. В последние годы постоянно был в числе руководящих и уже настолько привык, что вообще не мыслил себя в иной роли: как это, ему — и не командовать, не заправлять. Заправлял хлебозаводом, но оказался директором настолько слабым, что пришлось его отстранить, и он пережил несколько драматических для его самолюбия дней в ожидании другого назначения. Вдруг не дадут нового портфеля? Мысль об этом лишала сна, терзала душу и, занятый собственными переживаниями, он то ли подзабыл, за что конкретно лишился должности, то ли не придавал значения самой причине. А она крылась именно в безответственности, о чем без всяких обиняков и было ему сказано вышестоящим начальством.

Перед ним Черепица каялся, клялся, что все понял и исправится, — пусть только поверят и доверят новое дело, а дома, наедине с собой, злился, видел одни козни, чью-то месть и слова о безответственности, хотя и подкрепленные полным перечнем того, в чем он виноват, воспринимал как к нему не относящиеся, совершенно абстрактные и, значит, вовсе не существующие.

Когда последовал приказ о назначении заведующим холодильником, немедленно успокоился и приступил к работе, напрочь выбросив из головы хлебозаводской горький опыт. Решил, что все изменения в стиле и методе руководства должны касаться только стиля отношений с вышестоящими. Побольше угодливости, поддакивания — и все будет хорошо. Оно и было хорошо, ибо выбранный Черепицей курс пришелся по душе как директору заготконторы Чухно, так и председателю райпотребсоюза Семенову.

Впрочем, дело было не столько в беспрекословном послушании подчиненного, в умении на лету схватывать любые пожелания старших по должности, сколько в безотказном удовлетворении этих желаний. Потребуется кому-нибудь из них свежее, высшего качества мясо, — пожалуйста, стоит только дать указание водителю автомобиля, и тот, махнув на склад, немедленно получит от Степана Степановича то что надо. Пройдет несколько лет, и два шофера, в разное время работавшие на служебной машине Семенова, в один голос подтвердят следователю и на суде, как приезжали к Черепице за мясом и получали его в изрядных количествах без всяких накладных и оплаты. Заведующий холодильником распоряжался государственным добром словно своим личным, щедрость его в данном случае имела дальний прицел весьма определенного личного свойства: я ублажу кого надо, а тот и меня подстрахует от неприятностей.

О том, чтобы старательно работать, Черепица и не думал. Человек инертный, бездеятельный, помыслы которого сосредоточены только на том, чтобы удержаться в должности, он, по сути, уклонялся от исполнения своих служебных обязанностей. Что делалось на холодильнике, в каком состоянии находились продукты, заведующего не интересовало. Да и не могло интересовать, ибо в течение всего рабочего дня, а по показаниям собственной жены, и вечером пребывал в том блаженно-заторможенном состоянии, в которое человека обычно приводит спиртное.

Если сказать, что Черепица всего лишь отбывал рабочее время, — значит ничего не сказать. В конце концов есть категория бездельников, которая хотя бы не мешает работать другим, не наносит прямого и слишком заметного материального ущерба производству. Разве лишь моральный, что тоже далеко не безобидно. Впрочем, кто возьмется рассудить, какое из этих двух зол предпочтительней?

Черепица ведал холодильником, в котором хранится столь же пока еще дефицитный продукт, сколь и деликатный. Он не выносит равнодушия, пренебрежительного отношения к себе, требует особого обхождения. Для того и создаются сложные устройства, нужный температурный режим, для того и ухаживают за продуктом специально приставленные работники, чтобы сберечь его, сохранить на долгое время. Иначе пойдет насмарку труд многих и многих тысяч людей, в неимоверных трудностях выращивавших скот, заготавливавших корм для него, оберегавших его от природных напастей и хворей, ночей недосыпавших, чтобы другие люди могли купить в магазинах хорошего качества мясо, колбасу, пельмени, прочую мясную гастрономию.

Страшно выглядит человек, чье бездействие, небрежение долгом сводит на нет работу и надежду многих. Процесс созидания требует значительно большего приложения сил, ума, старательности, нежели процесс разрушения. Черепица оказался человеком, который без всякой на то надобности, без специального задания, а лишь по собственной халатности и недобросовестности сотворял вред. Не день это длилось, не два, а несколько лет.

Между тем, как об этом коротко и несколько суховато сказано в документах, его служебный долг состоял именно в том, чтобы избежать малейшего ущерба. Он должен был в соответствии с действующими инструкциями и ГОСТами принимать поступающие на холодильник грузы, своевременно и правильно оформлять приходные документы на мясо и мясопродукты, правильно охлаждать и замораживать их, придерживаться технологии закладки мяса в камеры, соблюдать нормы загрузки, следить за сроками хранения каждой партии, исходя из температурного режима. И еще систематически вместе с дежурным компрессорщиком осматривать камеры холодильника и фиксировать температуру в них, а также обнаруженные неисправности и через администрацию заготконторы принимать меры к их устранению.

Пусть простит читатель этот длинный перечень, но без него не обойтись. Это — круг обязанностей Черепицы, которые только на первый взгляд кажутся слишком сложными. На самом деле они просты и могут быть изложены, если иметь в виду их суть, буквально одной строчкой — соблюдать трудовую и технологическую дисциплину согласно служебным инструкциям и иным нормативным актам. Иначе говоря, с мясом следовало обращаться так, как положено обращаться со скоропортящимися продуктами. Словом, не такая уж это хитрая штука при наличии квалифицированного штата технических и иных специалистов.

Но в том-то и дело, что Черепица не исполнял своего долга ни по одному из перечисленных пунктов. Более того, как это явствует из материалов дела, мешал нормально трудиться другим, скрывал истинное положение вещей на холодильнике. Как ни странно, это ему удавалось, ибо одни предпочитали соблюдать декорум в отношениях с заведующим и не перечить ему, не сигнализировать о безобразиях, другие, кому положено было контролировать его, не только не делали этого, но и старательно избегали любых тревожных слухов.

Смешно сказать, но у своего вышестоящего руководства, в частности у Чухно и Семенова, Черепица слыл прямо-таки незаменимым, «горящим на работе». Он настолько «горел», что в течение нескольких лет не уходил в отпуск не в интересах дела, а ради того, чтобы избежать передачи материальных ценностей другому лицу. Будь это сделано хоть раз — тут же вскрылась бы ужасающая картина бесхозяйственности и хищения, чего заведующий, естественно, боялся.

В райпотребсоюзе поощряли лишь простые инвентаризации, при которых Черепица имел полную возможность ночью тайком перемещать по своему усмотрению мясо из камер, где уже закончилась проверка, в камеры, где ее еще предстояло проводить. Не важно, если он вскрывал при этом контрольные замки, после чего приходилось подделывать на контрольках подписи членов инвентаризационных комиссий. А они, кстати, всегда состояли из одних и тех же лиц. Стоит ли удивляться, что они так охотно записывали все данные о наличии мясопродуктов со слов Черепицы, не утруждая себя кропотливыми проверками непосредственно в камерах?

Будь члены комиссии по-настоящему требовательными, соблюдай они существующие правила инвентаризации, вся преступная деятельность заведующего холодильником давно просветилась бы, как просвечивается на рентгене грудная клетка. Но в том-то и дело, что проверки носили формальный, поверхностный характер, проводились скорее для «галочки», нежели для выяснения истинного положения дел, и, по сути, помогали Черепице длительное время скрывать то, что в действительности происходило в холодильнике.

Черепица не указывал в приходных документах на мясо и мясопродукты, в каком они поступали состоянии — парном, остывшем, охлажденном, замороженном или после оттаивания. Температура их не измерялась и в документах не фиксировалась. Замораживание мяса для длительного хранения производилось с грубыми нарушениями температурного режима. Термическая обработка тоже не производилась, а если и производилась, то тоже с нарушением существующих правил…

Был еще целый ряд отступлений, перечень которых мог бы занять не одну страницу, но мы на этом прервемся, чтобы не утомлять читателя технологическими подробностями. Заметим только, что список не сделанного полностью соответствует списку того, что Черепица обязан был сделать по должностной инструкции. Причем в делах неположенных он был весьма активен, даже инициативен, в то время как положенное ему дело вызывало у него аллергию, апатию, энергичное сопротивление.

Тут достаточным доказательством могут служить показания нескольких компрессорщиков — Ткаченко, Симко, Сирого и других, которые в один голос утверждали, что в течение очень длительного времени они по указанию заведующего убойным пунктом Погорельского прекратили обычные, положенные по инструкциям ежедневные проверки работы компрессоров. Все необходимые показатели, в том числе и температурные, стали записываться ими в специальный журнал… со слов Степана Степановича Черепицы. Этакое невинное, по их мнению, самоустранение от дел, и вдруг такие тяжелые последствия, о которых они якобы и не догадывались.

Да догадывались же, догадывались! Даже ребенку ясно, что при одной температуре мясо может храниться долго, при другой — быстро прийти в негодность. Но как можно было молчать, не забить тревогу во все инстанции, узнав, что на холодильнике сознательно, иначе не скажешь, гноят ценнейший продукт? Неужели сработала рабская философия: мы люди маленькие, не ответственные, наша хата с краю? Так ведь и люди не маленькие, и хата не с краю, и вполне ответственные, несмотря на рядовую должность. Работа камер и температурный режим — на их совести, к этому они приставлены.

Как может труженик, будь он рядовой рабочий или руководящий служащий, без возмущения наблюдать за порчей не килограмма, а десятков тонн мяса? Завтра он придет за ним в магазин, а продавец только разведет руками, дескать, не завезли. А не завезли потому, что из-за твоего ротозейства, недисциплинированности, гражданской пассивности оно оказалось не в магазине, а на помойке. И, возможно, кто-то уже закрывает образовавшуюся брешь в снабжении, ищет новые фонды, может быть, даже за счет других.

Заметим, что Черепица не только портил народное добро, но и создал на холодильнике обстановку, способствовавшую прямому разбазариванию его, разворовыванию. И тоже на десятки тысяч рублей.

В течение нескольких лет он чувствовал себя здесь этаким хозяйчиком с широкой натурой, вольным распоряжаться всем имеющимся добром по личному усмотрению. И конечно же, в первую очередь в свою пользу. По свидетельству жены, в мясе и мясопродуктах они нужды не испытывали и в магазин за ними не ходили. «Хозяин» всегда «прихватывал» все с работы. Бесплатно. Подсчитано, что он присвоил себе без малого 800 килограммов мяса.

Не забывал ублажить и должностных лиц заготконторы, райпотребсоюза, убойного пункта, а также своих друзей и их знакомых. На эти нужды ушло около трех тонн продукта. Одни работники «системы» получали мясо бесплатно, другие — за символическую плату. Были, правда, и такие, кто платил полностью.

Как происходило это отоваривание, как оно оформлялось — дело техники. А ею Черепица владел прилично. Кое в чем ему помогали кассир заготконторы Надежда Васильевна Радько, очутившаяся вместе с ним на скамье подсудимых, а также другие сослуживцы по «фирме».

Очень любил Черепица давать обеды коллегам во время проведения различного рода масштабных мероприятий. Разумеется, за казенный счет. Блюда из похищенного мяса и других продуктов сотрапезниками очень хвалились, они не забывали, конечно, поднять рюмку-другую за здоровье кормильца. Обеды проходили в теплой и дружественной обстановке. Ни у кого не портился аппетит от сознания того, что он ест ворованное. Такой уж тут царил «моральный климат», созданный не без помощи тогдашнего директора заготконторы Чухно. Ему-то Черепица платил не только натурой, но и наличными, для чего устраивал манипуляции с фиктивными накладными на прием мяса от вымышленных лиц.

Но пришел конец преступной деятельности Черепицы, мнившего себя ответственным работником, каковым никогда не был. Ему казалось, что кресло, пусть даже то невысокое, что он занимал, освобождает его от необходимости отвечать за свои поступки, соблюдать должностные инструкции, трудовую, технологическую, государственную дисциплину. Эту иллюзию, к сожалению, поддерживали в нем те, кто сидел выше. Ее поддерживали и те, кто хотя и находился на ступеньку ниже, числился в подчиненных, но обязан был в силу служебного и гражданского долга остановить Черепицу любыми законными средствами. А их у честного, по-государственному мыслящего человека предостаточно.

Сработали равнодушие, инертность, элементарная недисциплинированность. Люди день за днем с невозмутимым хладнокровием, флегматичной бесстрастностью наблюдали вопиющую картину бесхозяйственности и расхитительства. Только так можно объяснить столь долго длившееся преступление. Его и раскрыли-то лишь потому, что после ареста Чухно и Семенова была назначена инвентаризация с передачей материальных ценностей, в ходе которой и вылезло шило из мешка. Не могло не вылезти.

Но Черепица и тут остался верным себе — пытался помешать проверке, все еще на что-то надеясь. Не помогло. Следствие, а затем и суд детально разобрались в содеянном. Он приговорен к длительному сроку лишения свободы с конфискацией имущества.

По представлению следственных органов был рассмотрен вопрос об устранении причин и условий, способствовавших преступлению. Ряд работников, виновных в несоблюдении своих прямых служебных обязанностей, наказаны в дисциплинарном и партийном порядке.

К сожалению, в работе по заготовке и хранению продуктов далеко не все благополучно. Есть еще немало брешей, немало мест, где хозяйничают черепицы — люди из руководящей «обоймы», чьи способности и достоинства вряд ли дают им основания пребывать на этих постах. Поэтому предстоит добиваться, чтобы дисциплина труда, точное и неукоснительное соблюдение служебных обязанностей стали насущной потребностью, устойчивой, осознанной привычкой каждого трудиться с полной отдачей, инициативно. Нужна постоянная организаторская и воспитательная работа. Все плохое, как и все хорошее, начинается с дисциплины. Дисциплина — это наш страховочный инструмент, который не только предупреждает недостатки в работе и преступления, но и ведет к успеху.

АВТОМОБИЛЬ С «ДОПЛАТОЙ»

В этот день в зале заседаний районного народного суда с утра было многолюдно. Нечасто случается, когда здесь заседает судебная коллегия по уголовным делам областного суда. Люди знали: должны судить не кого-нибудь, а Тембокова — первого заместителя председателя исполкома районного Совета народных депутатов, теперь уже бывшего. За что — ведали немногие.

И вот он перед нами — бывший руководитель, обвиняемый в вымогательстве взятки. Несколько растерянно, словно не понимая, зачем все это, он тихим голосом (в суде все становятся тихими) дает объяснения, отвечает на вопросы.

— Да, виновным себя в предъявленном обвинении признаю. Да, виноват. — И начинает вымученно рассказывать о том, что так неожиданно и круто повернуло всю его жизнь, что превратило уважаемого ранее человека в подсудимого. Знать бы, что все так кончится.

А начало было неплохим. Почти четверть века назад, после окончания школы, он сразу стал секретарем исполкома сельского Совета народных депутатов, затем учеба в сельскохозяйственном институте, работа — все на глазах у людей. Сначала агроном отделения, а спустя полгода — главный агроном совхоза. Его глубокие знания, желание работать, общественную активность вскоре замечают и оценивают: через четыре года он — уже директор совхоза, руководитель крупного хозяйства. Видимо, и здесь оказался человек на своем месте, потому что целых четырнадцать лет — срок немалый — совхоз преуспевал. И неоднократно избирался его директор депутатом районного Совета, председателем одной из его постоянных комиссий.

Постепенно Тембоков привык сидеть в президиумах различных собраний, совещаний, слушать о себе хвалебные речи. Его не обходили и наградами: сначала была медаль, потом — орден. Все это приятно щекотало самолюбие, возвышало в собственных глазах. Конечно, без трудового коллектива он ничего бы не сделал, но немалая заслуга и в умении сплотить этот коллектив, направить к цели.

Спустя некоторое время Тембоков становится одним из руководителей района — первым заместителем председателя исполкома районного Совета народных депутатов. Впереди — перспектива стать председателем. А почему бы и нет? У нас дорога открыта перед всеми.

Неплохо складывались дела и дома. Семья… Жили хорошо, уютно. Дочь поступила в институт. Чего же еще? Все это проносится сейчас в голове как невероятно далекие воспоминания. Они обрываются новым вопросом:

— Подсудимый, расскажите об обстоятельствах совершенного вами преступления.

Он отвечает неохотно, мучительно запинаясь, не знает, куда деть дрожащие от страха руки.

…Пожалуй, все началось с того момента, когда он вдруг уверовал в свою значительность. Показалось, что отныне может делать все что угодно, не интересуясь мнением людей, не считаясь с общепринятыми моральными устоями, даже законом. Когда это произошло? Пожалуй, уже когда поработал несколько лет директором совхоза. Право распоряжаться людьми, материальными ценностями, предоставленное занимаемой должностью, все больше и больше давало ему повод думать об исключительности своего положения. Еще больше это укрепилось после перехода в исполком райсовета, где на него возложили новые обязанности, в частности руководителя комиссии по распределению автомашин и тяжелых мотоциклов для продажи гражданам.

Следует заметить, что существовавший тогда порядок работы позволял согласовать решение о выделении тому или иному гражданину автомобиля с руководителем этой комиссии просто по телефону. И чем больше было звонков-согласований, тем выше становился он в своих глазах: «Кому захочу, тому и выделю». И вот в один из таких моментов, когда он особенно ощущал свою силу, к нему обратился начальник дорожно-эксплуатационного управления Кожин: нельзя ли выделить «Жигули» рабочему Родневу, который давно числится в списках?

— Почему не помочь? — ответил Тембоков. — Оформляй документы. Кстати, нельзя ли прислать заодно и электросварщика отремонтировать железные ворота в ограде моего дома?

Электросварщик был послан, им оказался сам соискатель машины. А странного тут ничего не было, потому что, посылая его в рабочее время домой к заместителю председателя исполкома. Кожин прямо, без обиняков, намекнул:

— Познакомишься, поговоришь с ним насчет своего дела. Он тебя поближе узнает, ты — его, глядишь, все и решится. Соображай…

Так и произошло. Починив ворота, Роднев завел разговор с хозяином дома о выделении ему машины и получил заверение, что все будет в порядке. Тембоков как бы мимоходом поинтересовался, не сможет ли мастер дать ему из своего личного хозяйства парочку песцов для развода, а заодно сделать для них клетку. О плате ничего не говорилось.

— Хочу, понимаешь, тоже развести зверюшек, говорят, дело выгодное, — с улыбкой проговорил хозяин, хорошо понимая, что не сможет Роднев отказать ему в просьбе.

Расчет был правильным. Роднев не смог, не посмел, пообещал доставить зверюшек… прямо в клетке. На том и расстались. Роднев сделал первый шаг к заветной мечте, его собеседник — к падению, к моральной нечистоплотности. Пока моральной…

Спустя несколько дней в исполком райсовета поступило ходатайство с просьбой выделить Родневу для приобретения за наличный расчет легковую автомашину. Казалось, дело решенное. Однако…

После распределения первой партии автомашин Родневу сообщили, что для него будет машина в следующей. Трудно сейчас сказать о действительной причине отказа. Не исключено, Тембоков посчитал то, что сделал для него Роднев, малозначительным. Ему хотелось чего-то большего. Во всяком случае у него созрел план. Поэтому, когда Роднев вторично поинтересовался автомобилем, то услышал новую просьбу-поручение. Она не отличалась оригинальностью, но свидетельствовала о некоторой простоте нравов руководителя исполкома райсовета — сбегать за бутылкой коньяку. Дескать, обмыть разрешение на приобретение автомашины.

Роднев бросился исполнять пожелание. На мотоцикле помчался было в магазин, но спохватился, что у него мало денег. Выручил встретившийся товарищ по работе. Короче, коньяк был доставлен в исполком райсовета в кабинет Тембокова. Случайно или неслучайно, но здесь оказался и начальник Роднева Кожин. Содержимое бутылки было распито без участия Роднева — не чокаться же начальству со всякой мелкой сошкой. За рюмкой горячительного оба руководителя повеселели. Коньяк ли подействовал, или еще что, но Тембоков решил, что пора приступать к главному.

Недвусмысленно дал он понять Родневу, что коньяк — это только прелюдия. За решение комиссии о выделении автомашины он должен дать ему и Кожину тысячу рублей — по пятьсот на каждого. И не видать ему заветной бумаги, если не даст денег. Рабочий прямо сказал Кожину, что такими суммами не располагает, и тот от своей доли неожиданно отказался. Сошлись на том, что деньги получит только Тембоков и после этого подпишет документ на машину.

Взятку в пятьсот рублей первый заместитель председателя исполкома районного Совета народных депутатов небрежно засунул в задний карман брюк. Вышел, чтобы отдать инспектору распоряжение подготовить необходимые документы. Спустя несколько дней «Жигули» уже стояли во дворе Роднева. Но вопрос с песцами Тембоков оставил пока для себя открытым: видимо, еще не решил, кто будет за ними ухаживать.

Как говорят, шила в мешке не утаишь, и тайное рано или поздно становится явным. Словом, сначала в партийные органы, а затем и в прокуратуру стали поступать сигналы о недостойном поведении одного из руководителей исполкома райсовета, о вымогательстве им взятки. Начались проверки. И тогда Тембоков принялся заметать следы. Первым делом вызвал к себе в кабинет Роднева и предложил ему срочно написать в партийные органы, будто никакой взятки тот не давал, машину получил в порядке очереди. И опять при этом присутствовал Кожин.

— Надо помочь товарищу, — сказал он, выразительно глядя на Роднева. — Он тебе помог, теперь ты его выручи.

— Деньги тебе я возвращу, — пообещал Тембоков, — только напиши заявление.

Не напрасно он рассчитывал на его порядочность. Роднев согласился. Конечно, денег обратно не получил. Тембоков решил — обойдется, рассчитывал, что проверка на этом закончится, факт не подтвердится. Но получилось по-иному.

Материалы поступили в прокуратуру области, и все началось снова. Обиженный Роднев не стал врать и дал подробное объяснение, как все произошло. Узнав об этом, Тембоков послал за ним машину, возвратил пятьсот рублей и попросил написать новое заявление: деньги заместителю председателя исполкома давал вроде бы в долг. На той же машине Тембоков привез Роднева в областной центр, повел в ресторан и там чуть ли не плача стал умолять изменить показания в прокуратуре, чтобы замять дело.

До последнего момента надеялся на безнаказанность, на то, что все обойдется. Надеялся до самого ареста. И между прочим, не зря. Он видел, как благожелательно относятся к нему районные руководители: несмотря на совершенное им тяжкое преступление, его не исключили из партии, а ограничились наложением партийного взыскания. Освободив от должности заместителя председателя исполкома, ему тут же снова предлагают руководящий пост. Даже после возбуждения уголовного дела Тембокова направляют в соседнюю область, где он становится заместителем директора совхоза. «Следствие, мол, следствием, а он пусть пока работает: вдруг дело закроют».

Не вышло — и дело не «закрыли», и его разыскали, привезли под конвоем в суд. Правосудию пришлось немало потрудиться, чтобы преодолеть сопротивление друзей и покровителей Тембокова. Надо было добиться лишения его депутатской неприкосновенности, что оказалось не так просто сделать.

Когда прокурор области обратился в исполком районного Совета за согласием на привлечение Тембокова к уголовной ответственности, исполком встал на его защиту. Здесь, видно, забыли, что спрос с ответственного работника, с депутата, не оправдавшего доверия народа, должен быть двойным. Преступил закон — отвечай! Такое решение только повысило бы авторитет районного Совета.

Исполком решил отказать прокурору в согласии на привлечение депутата к ответственности. Чем же он руководствовался, какими мотивами? Тем, что автомашину Роднев все равно, мол, получил, а бывший заместитель председателя допустил не вымогательство взятки, как это установило следствие, а всего-навсего — «злоупотребление служебным, положением с целью получения денег взаймы»… Тем самым доказали: когда хотят увести своего человека от ответственности, тут уж не брезгуют ничем, даже подтасовкой фактов. Это же додуматься надо — назвать взятку займом!

Ошибку исправили после обращения прокурора области в исполком областного Совета народных депутатов. Признав себя на суде «в общем виновным», Тембоков поначалу не хотел, однако, признавать вины в получении взятки. Коньяк в кабинет, дескать, Роднев принес по своей инициативе, деньги взял только взаймы, песцов ему Роднев сам предлагал в знак признательности. Однако суд, тщательно исследуя доказательства, выяснил, что подсудимый вымогал взятку, используя должностное положение, — и получил ее.

Вертясь и заметая следы, под тяжестью улик сознаваясь в содеянном, Тембоков не был до конца искренним. В последнем слове его прозвучало нечто вроде раскаяния, но такое неубедительное, что в него трудно было поверить.

— Находясь на посту заместителя председателя исполкома, — заявил он, — я старался отдавать работе всю энергию, опыт. Но так получилось, — развел Тембоков руками и тихо добавил: — В содеянном глубоко раскаиваюсь.

И вот приговор: за получение взятки, связанное с ее вымогательством, бывший заместитель председателя исполкома районного Совета народных депутатов Тембоков приговорен к восьми годам лишения свободы с отбыванием в исправительно-трудовой колонии усиленного режима.

Казалось бы, дана точная оценка противоправным действиям Тембокова, определена мера ответственности. Все попытки уклониться от нее провалились. Понял ли виновный аморальность своего поведения, его несовместимость с миссией избранника народа, высоким званием депутата Совета? К сожалению, так и не понял. Используя право обжаловать приговор, он вновь начал кривить душой, отказываться от публично признанной вины и возвращаться к показаниям, лживость которых судом непреложно доказана. Поэтому вышестоящие судебные инстанции были единодушны в том, что приговор областного суда «вынесен в соответствии с материалами дела и законом, обоснован, оснований для его отмены или изменения не имеется».

Тревожит другое: суд как-то ушел от выяснения того, почему преступление стало возможным, что способствовало ему? Ведь достаточно было копнуть глубже, чтобы увидеть, насколько в исполкоме неблагополучны дела с подбором руководящих кадров и организацией контроля за их деятельностью. Уже и раньше фиксировались факты получения взяток за выделение автомашин. За аналогичное преступление, к примеру, был осужден ответственный работник исполкома Саков. Будучи инспектором по торговле и одновременно секретарем комиссии по распределению автомашин для продажи трудящимся, он, пользуясь бесконтрольностью, за взятки оформлял по своему усмотрению распоряжения о выделении автомобилей. Систематически подделывая документы и подписи в них, совместно с соучастником совершил пять преступных операций, беззастенчиво обирая граждан, пожелавших приобрести машины. Как установили затем следствие и суд, приговоривший взяточника к пяти годам лишения свободы, работа комиссии, по существу, была пущена на самотек.

Давайте говорить прямо: какое впечатление о работниках исполкома создавалось у населения? Самое неблагоприятное, говорили в открытую, что без взятки автомашину через райисполком не получишь.

Ну, а что с Кожиным, спросит читатель? Дана ли должная оценка поведению этого депутата городского Совета? К началу судебного процесса над зампредом он не только не понес никакой ответственности, но даже пошел на повышение — из начальников дорожно-строительного управления в заместители управляющего дорожно-строительным трестом, избран заместителем секретаря его парторганизации. Спрашивается, за какие заслуги?

Не поощряется ли таким образом некритическое отношение к поступкам руководителей, беспринципность подчиненных, их равнодушие? Это не может быть терпимо, когда речь идет об авторитете власти, о чистом облике партийца, о соблюдении принципов социальной справедливости, борьбе с нетрудовыми доходами.

СЕМЕЙНАЯ «ЧАЙКА»

На заседании исполкома, где решался вопрос о лишении В. Корытова депутатской неприкосновенности, прокурор области давал подробные пояснения о фактах противозаконной его деятельности, установленных следствием. Речь шла о преступлениях, совершенных им во время пребывания на посту начальника управления бытового обслуживания. Уже в начальной стадии следствия, несмотря на все старания запутать его, были установлены неопровержимые факты хищения, взяточничества и злоупотребления служебным положением. Приведенные прокурором факты оказались настолько серьезными, что исполком Совета народных депутатов Хакасской автономной области своим решением дал согласие на арест и привлечение депутата Корытова к ответственности.

Когда необходимо выяснить, что же привело человека к преступлению, разобраться, откуда у него появилось пренебрежение к советским законам и правилам социалистического общежития, обращаются обычно к истокам события. Действительно, с чего же началось падение Корытова? Может, с того, что, вступив в должность руководителя управления бытового обслуживания населения, он первым делом назначил свою жену директором Абаканского дома быта, то есть сделал ее своей подчиненной? А может быть, с того, что стал устраивать двадцатилетнего сына, имеющего среднее образование, директором сначала Красно-Абаканской, а затем Сокачевской школ. Директор из Корытова-младшего не получился, и после перемены еще нескольких должностей стал он учителем физики. Должно быть, обладал большими способностями, если назначили педагогом? Правда, поставили условие, что он должен учиться, хотя бы заочно, в институте и получить диплом. И опять не понравилась работа, ибо прорезались у него способности иного плана, отнюдь не связанные с педагогическим поприщем. Что же касается учебы в Абаканском педагогическом институте, то оттуда его очень скоро исключили за неуспеваемость. Зато проявил себя как верный и активный помощник отца почти во всех его противозаконных действиях.

Когда В. Корытова назначили на должность начальника управления бытового обслуживания в порядке передвижения с прежней должности заведующего отделом торговли исполкома Хакасского областного Совета народных депутатов, от него не скрыли, что, положение дел на новом месте далеко не блестяще. Заодно выразили надежду, что он сумеет должным образом перестроить работу и навести порядок. Он в свою очередь заверил, что оправдает доверие, не подведет и так далее.

По-разному смотрят на свои задачи руководители, вступающие в новую должность. Одни стремятся детально проанализировать деятельность вверенных им учреждений, предприятий, организаций, чтобы изыскать новые резервы для ее улучшения, рациональнее расставить кадры, максимально мобилизовать коллектив на повышение эффективности работы. Корытов же в числе наиважнейших мероприятий на первое место поставил срочное приобретение автомобиля «Чайка». Отсутствие этой машины в системе бытового обслуживания он почему-то воспринял как серьезное упущение в деятельности предыдущего руководства.

— Организация свадебных выездов именно на «Чайке», — доказывал Корытов в исполкоме облсовета, — поднимет авторитет учреждения и будет с самого начала способствовать укреплению молодой семьи. Да и доходы от ее использования предполагаются немалые.

Аргумент произвел сильное впечатление, идея получила поддержку. Осталось преодолеть трудности, так сказать, организационного порядка — добиться выделения автомашины этой марки для Абаканского управления бытового обслуживания. В столицу немедленно командируется работник управления с заданием познакомиться с директором автобазы, где имеются «Чайки», и выяснить возможности, а также порядок получения машины. Директор автобазы Кострик оказался человеком деловым.

— Да, — сказал он многозначительно, — дело нелегкое, но возможное. Звоните. Если поладим, будет вам и «Чайка», и даже запасные части к ней.

Договорившись, стороны приступили к операции. Абакану выделяется автомобиль из тех, что подлежат списанию, а директор автобазы получит в благодарность дубленки для жены и дочери и норковую шапку для себя.

Первым делом Корытов вызвал к себе начальника Бейского районного производственного управления бытового обслуживания и распорядился как можно быстрее изготовить дубленку из овчины и передать ее в ателье «Новинка» для отделки мехом норки. Поручение Корытова незамедлительно выполнили, и дубленка стоимостью почти в 600 рублей была доставлена начальству. Вместе с ней и подготовленным по его настоянию письмом-ходатайством председателя Хакасского облисполкома о выделении «Чайки» Корытов сам выезжает в столицу.

Он разместился в прекрасном номере гостиницы «Минск», где и состоялась его теплая встреча с Костриком. Подношение было принято, а спустя несколько дней появилось и распоряжение о выделении автомобиля «Чайка». Но бумажка — не автомобиль. Требовалось еще осуществить написанное в ней, и чем быстрее, тем лучше.

Поскольку дело все же продвигалось не так споро, Корытов решил, что Кострику требуется дополнительное «стимулирование». По его распоряжению срочно изготавливается вторая дубленка с воротником шалькой и опушкой подола и манжет из длинноворсовой овчины. Сшили ее в производственном объединении «Хакоблобувьбыт», оформив заказ для сокрытия хищения на имя выдуманного Петрова. Но теперь в Москву командируется никакого отношения к службе быта не имеющий преподаватель физики Корытов-младший. Перед ним поставлена простая задача — встретиться с «нужным человеком» и вручить ему новый «сувенир», правда, на сей раз не бесплатно, а за 157 рублей. Хотя цена вещи не менее 370 рублей.

Чтобы скрыть недостачу меха, затраченного на изготовление дубленок, заведующая ателье произвела его списание, якобы он сильно подмочен и поэтому пришел в полную негодность. Вскоре гонец из далекой Хакасии мчится к начальнику автобазы с очередным подарком — обещанной норковой шапкой. Гонец — опять сын Корытова. Шапку, как и вторую дубленку, изготовили в минимальные сроки на Черногорской фабрике ремонта и пошива одежды. Цена ее — 454 рубля, а Корытов уплатил за нее, как значилось в квитанции, только 108.

Итак, хакасская сторона условия «контракта» выполнила. Московская тоже не ударила лицом в грязь — Корытов-младший радостно принял желанную «Чайку». Вместе с шофером Днепровым они погнали ее в Абакан своим ходом. Далековато? Да, но зато сколько ликования, блеску, какой случай пустить пыль в глаза!

Дело в том, что идея-то с «Чайкой» родилась на почве безудержного желания Корытовых безраздельно обладать престижной машиной. По прибытии в Абакан она формально была передана в ведение горбыткомбината, но фактически ею распоряжалась семья начальника управления. Чаще всего жители Абакана видели за ее рулем молодого учителя физики. В некоторых случаях он даже обслуживал свадьбы в качестве водителя.

При обыске нашли фотографии. На всех — Ю. Корытов и автомобиль «Чайка».

В письме, подписанном председателем исполкома Совета народных депутатов Хакасской автономной области, необходимость в «Чайке» мотивировалась 50-летием Хакасии, строительством крупнейшей в мире Саяно-Шушенской ГЭС, обслуживанием зарубежных гостей, прибывающих познакомиться с памятными местами. Были и другие аргументы. Но никто в исполкоме, в том числе и председатель, даже не вспоминали о мотивировках своего слезного прошения. Никого не смущало, что в конечном счете все свелось к интересам семьи начальника.

Преступления, совершенные Корытовыми с целью приобретения «Чайки» (теперь мы можем с полным основанием говорить об отце и сыне), явились, по существу, лишь началом целой цепи правонарушений. Ведь практика борьбы с должностными преступлениями показывает: кто дает взятки — тот не считает предосудительным и принимать их от других. Так было и здесь.

Еще за год до назначения на столь высокую должность В. Корытов добился разрешения на участок земли в 0,25 гектара в селе Чапаево Усть-Абаканского района для строительства жилища. В том самом районе, где он раньше работал. Исполком Калининского сельского Совета не устоял под напором и вынес решение о выделении участка… сыну Корытова. Отгрохали дом, надворные постройки для скота. Поселили в дом тещу старшего Корытова и поручили ей вести все хозяйство.

Большое хозяйство требовало приложения больших сил. Корытовым этопоказалось в тягость. Стали подумывать о сторонней помощи. Как-то к главе семьи обратился руководитель пригородного хозяйства с просьбой побыстрее сшить в ателье «Новинка» две дамские дубленки. «Надвигается зима, — объяснил он, — и хотелось бы обеспечить дочку и жену теплой одеждой». Корытов, внимательно выслушав гостя, пожаловался и на свои трудности: есть у него, дескать, неподалеку личное хозяйство — огород и разная животина, а поухаживать за ней, поработать на участке некому. Нельзя ли чем помочь?

Они быстро поняли друг друга. Дубленки были сшиты без очереди, а в хозяйстве Корытова всю осень и зиму трудились двое работников. Они рубили дрова, выкапывали картофель, убирали овощи, складывали их в погреба, ухаживали за коровами, овцами.

Не обременяя себя мыслями о противоправности всех этих действий, В. Корытов идет все дальше. В другой хозяйственной организации он похищает, по существу, целый «уазик». На Ачинской фабрике меховых изделий «заимствует» 50 шубных овчин. Затем «добывает» запчасти к автомобилю и т. д. и т. п. К этому списку преступлений добавилось еще одно: отец и сын Корытовы незаконно приобрели огнестрельное оружие — два карабина и револьвер системы «наган». Тренировались в стрельбе. Для чего? Вразумительно ответить никто не смог.

Когда началось следствие, В. Корытов и его сообщники бросились заметать следы. В Москву мчится главный инженер управления. Ему поручено оформить документ на оплату Костриком дубленок. Задним числом тот пишет записку, будто посылает деньги за дубленки.

Перед самым обыском В. Корытов поручает подчиненным угнать от дома незаконно приобретенную им автомашину УАЗ, разобрать ее, часть деталей выбросить, часть спрятать. И этот фокус не удается — поймали с поличным. Попытались укрыть и незаконно приобретенное оружие. В то время когда Корытов-младший делал отчаянные попытки увести следователя от того места, где было спрятано оружие, его отец координировал показания своих сообщников, подсказывал, что и как говорить. Но несмотря на все ухищрения, следственная бригада сумела провести всестороннее и объективное расследование всех преступлений.

Суд Хакасской автономной области, рассмотрев дело с участием общественных обвинителей, один из которых был выдвинут коллективом управления бытового обслуживания населения, признал В. Корытова виновным в хищении государственного имущества в особо крупных размерах, даче и получении взяток, злоупотреблении служебным положением, должностном подлоге, подделке документов, незаконном хранении огнестрельного оружия и приговорил его к лишению свободы в исправительно-трудовой колонии усиленного режима сроком на 15 лет.

За посредничество во взяточничестве, хищения, подлог документов и незаконное хранение оружия к 10 годам лишения свободы (с конфискацией имущества) осужден его сын. С Корытовых взыскан причиненный государству ущерб. На 8 лет лишения свободы за взяточничество осужден бывший директор автобазы Кострик. Получили свое и другие участники преступлений.

Разоблачение и осуждение Корытовых многие тогдашние руководители Хакасии пытались представить как неожиданность. Но Корытовы целых три года орудовали у всех на виду. В преступления оказались втянутыми многие работники системы бытового обслуживания. Достаточно сказать, что в грязных делах участвовало более десяти человек, в том числе несколько руководящих работников этой системы. Многие выступали в качестве свидетелей. Значит, видели, знали. Почему молчали?

Нельзя сказать, что не было сигналов о неблагополучном положении дел с сохранностью социалистической собственности на предприятиях управления бытового обслуживания населения. Тут бы работникам исполкомов Советов народных депутатов области и города насторожиться, но все свелось к формальным проверкам. Отчеты Корытова по вопросам хозяйственно-финансовой деятельности дважды (за два года) слушались на исполкоме Совета народных депутатов автономной области.

И что же? Было отмечено, что на ряде предприятий слабо осуществляются учет и контроль за поступлением выручки, плохо обеспечивается сохранность имущества. Но ни причинами происходящего, ни ролью во всем этом самого руководителя никто, по существу, не поинтересовался. В результате родилось дежурное решение: обязать Корытова добиться коренного улучшения бухгалтерского учета и сохранности социалистической собственности на подведомственных управлению предприятиях. Кого обязали? Главного расхитителя государственного имущества и взяточника, организовавшего ряд преступлений. Обязали, но не проверили. А преступления все продолжались.

В выступлении на суде общественный обвинитель сказал, что Корытов, ослепленный ложным авторитетом, уверовал в свою непогрешимость и безнаказанность. Он оказался вне критики, этот депутат областного Совета. Ни общественные организации, ни исполком не разобрались в его моральных и деловых качествах. И случайность ли сам факт, что Корытов оказался кандидатом в депутаты, которого выдвинул коллектив той самой Черногорской фабрики индивидуального ремонта и пошива одежды, где была изготовлена бесплатно норковая шапка — взятка за «Чайку». Здесь такие махинации считались безобидными.

История с Корытовым свидетельствует о том, что в Хакасии допускались нарушения ленинских принципов подбора и расстановки кадров. На руководящую работу не всегда выдвигались люди достойные, а должного контроля за деятельностью предприятий бытового обслуживания не было.

ПОЕДИНОК

…Он еще не родился, когда девятнадцатилетняя Аня Кострикина впервые в своей жизни вышла на работу… Стоял непереносимо тяжкий сорок первый год. Сжав кулаки, с винтовкой наперевес Москва поднималась навстречу врагу.

Аня попала не в медсанбат, не в зенитчицы, не в партизаны, как многие ее сверстницы, а на швейную фабрику «Большевичка». Здесь тоже работали на войну, и она, с детства приученная к исполнительности и дисциплине, восприняла свои новые обязанности как долг перед страной. Такой же, как воинский. Только не сопряженный с опасностью. И значит, не было у нее права работать вполсилы. Девушка вложила в работу все, что могла — энергию, изобретательность, горячее сердце. Никогда не смотрела на часы в ожидании конца смены, никогда не довольствовалась вчерашним успехом.

Жилось трудно, бывало голодно и холодно, но, вслушиваясь в горестно-тревожные сводки Совинформбюро, Аня уже не думала о своих бедах. Сцепив зубы, она еще яростней приникала к швейной машинке, и стрекот ее казался ей пулеметной очередью по врагу. И шли, шли из-под рук Ани солдатские гимнастерки: десятками, сотнями. Ее хвалили, ставили в пример, она только смущенно улыбалась: а как же иначе?

…Когда он родился, в послевоенные месяцы сорок пятого, у нее за плечами уже был солидный трудовой стаж, медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». И стаж невзгод и лишений, о которых не любила вспоминать. Ведь такое пережила не одна она — миллионы.

Потом Кострикина много лет работала в скромной должности чертежницы в Гидропроекте. Должность-то скромная, но люди из проектных организаций отлично знают, как много зависит от чертежницы. Стоит ей чуть замешкаться с заданием — и «горит» план, где-то тормозятся строительные работы.

Именно к ней в трудные минуты обращались за содействием, знали, что не откажет, не будет оговаривать ни дополнительной платы, ни отгулов, ни других льгот. Надо так надо. Сделает быстро', весело, а главное — качественно. В ней была такая органическая потребность — помогать людям, не ожидая ответной услуги.

Незаметная и тихая работа чертежницы так же незаметно сказывается на здоровье. Вроде бы никаких физических усилий (не шахта ведь, не лесопилка, не горячий цех), а поди ж ты. Почувствовала Анна Степановна после многих лет труда, что неладно у нее со зрением. Сдают глаза. И как ни привыкла она к коллективу, как ни хотелось бросать привычное дело, но пришлось. Врачи сказали твердо и непреклонно: меняйте род занятий, чтобы не так напрягались органы зрения.

И вот стала Кострикина кассиром в ювелирном магазине «Рубин». Работала не каждый день, и можно было уделить больше внимания семье, как-никак у нее двое сыновей, за сорванцами нужен глаз да глаз, иначе беды не оберешься. Конечно, муж, Николай Венедиктович, помогал. И ребята росли добрыми, работящими, прилежными — в мать и отца.

…Он уже тоже рос, Павел Дзубан, рождения 1945 года, 12 ноября. Запомним это число. Потому что через тридцать четыре, года, на следующий день после именин, скрестятся пути Дзубана и Кострикиной. Скрестятся, чтобы… Впрочем, о том попозже. А пока еще мальчик Павел из Донецкой области просто ходит в школу, получает отметки за знания и поведение, не очень высокие, но и не такие уж низкие. Так себе, средние.

Он несколько, мрачноват и замкнут, почти ни с кем из сверстников не играет, не шаловлив, не задирист, не злоблив. Только вот чужие успехи словно как бы огорчают его, наводят на него грусть. Он мгновенно вздыбливается, весь превращается в туго сжатую пружину, готовую к действию. Он может вдруг больно щелкнуть по лбу товарища, радующегося только что полученной пятерке, а может с остервенением засесть за учебник и назавтра тоже «отхватить» отличную отметку. Он вообще упорен, в нем чувствуется сила воли. Уж если чего надумал, ни с чем не посчитается, пока своего не добьется. Про таких говорят: с характером парень. И характер этот не только в детстве, но и в отрочестве ни на что плохое не был нацелен.

Потом Дзубан окончит восемь классов, пойдет в училище, приобретет специальность электрослесаря. И снова не проявит себя ничем хорошим. Все время будет недовольным. Поработает на шахте и махнет из Донбасса в Севастополь. Поступит на завод, но и там окажется в середняках, с обидой считая, что люди не замечают его исключительности.

Его снедают мелкое честолюбие и огромное самолюбие. Они заполняют его душу, становятся главным и единственным двигателем его жизни.

Честолюбие, если оно заставляет честно и упорно трудиться, никого не отталкивая, не оскорбляя, и идет на пользу обществу, если оно не замешано на яде корыстолюбия и эгоизма, может дать хорошие плоды. Оно может помочь человеку полнее раскрыть его способности и направить их на служение доброму делу. Тогда ты растешь сам и содействуешь росту других.

Но беда, если это «честолюбие» без чести и берегов. Именно таким оно было у Дзубана. Он даже учился не столько для того, чтобы обрести знания, профессию, сколько для того, чтобы выдвинуться, богато жить, ни в чем себе не отказывать. И план его был таков: десятилетка — университет, поступление в который облегчалось наличием рабочего стажа, аспирантура, защита диссертации, а далее «стрижка купонов».

Всю жизнь жаловавшийся на невезение, он не заметил, насколько ему повезло с поступлением на философский факультет МГУ. Подумать только: десятки, сотни юношей и девушек, успешнее его сдавшие вступительные экзамены, не были приняты, а он со своим крохотным шахтным и заводским стажем и еще меньшим производственным вкладом сразу стал студентом. Как же — рабочий класс! И трудовая книжка есть. А что не больно утруждал себя, искал, где легче работать и больше «зашибать», из записей не проступало.

В университете все так же напролом шел к цели. Если общественные поручения мешали — по боку поручения. Надо было зацепиться в столице — женился на москвичке, причем не отличался верностью и предпочитал оправдываться кулаком. Но промахнулся. Потому что для дальнейшего продвижения к аспирантуре ему следовало, по его мнению, обязательно вступить в партию. Но в тот самый момент, когда приблизилось заседание партийного бюро, некоторые подробности его семейного «быта» стали известны, и коммунисты вполне справедливо сочли, что ему не место в их рядах.

Любопытная вещь: после окончания МГУ Дзубан за шесть лет сменил четыре места работы и три раза место жительства; он сделал еще одну попытку проникнуть в партию и снова получил отказ. Знающий свое дело социолог, он был инертным во всем, что касалось этого дела. Предпочитал оставаться в тени и в общественной работе. Был нелюдим, неконтактен. Держался особняком. На деловых совещаниях о работе других говорил высокомерно, с оттенком презрения. Критику в отношении себя отметал, считая ее необоснованной придиркой. Становился все подозрительней, со скрежетом в зубах воспринимал чей-то успех, повышение по службе и даже небольшое увеличение зарплаты. Так было во ВНИИ синтетических жирозаменителей, так было на одном из сталепрокатных заводов, во ВНИИ охраны труда в сельском хозяйстве, так было и в сельской школе, куда он ушел преподавать историю и обществоведение.

…Анна Степановна Кострикина с места на место не бегала. Сидела в своем «Рубине» и аккуратно вела кассу, не лезла вперед, не красовалась, а добросовестно выполняла свое дело изо дня в день. И стоило ей заболеть, как всем товарищам по работе становилось неуютно.

Много радостей доставляли сыновья. Серьезно относились к учебе, как могли помогали родителям по дому.

Когда Анну Степановну выдвинули на работу в магазин самого высокого разряда — «Малахитовую шкатулку» на Калининском проспекте, где и зарплата повыше и почету побольше, коллектив «Рубина» устроил ей торжественные проводы. Даже всплакнули на прощание.

Шел 1976 год…

…Примерно в это самое время Дзубан в заводском общежитии нашел, по его словам, под матрасом револьвер системы «наган» с пятью патронами. Инженер-социолог Дзубан не опешил, не кинулся в милицию. Он бросил сверток в урну, прикрыв сверху мусором, чтобы никто другой не заметил, и ушел на работу. Чуть позже вернулся за ним, в ближнем лесу осмотрел наган, смазал его, аккуратно завернул в целлофан и зарыл в приметном месте.

Без малого три часа провели мы во время предварительного следствия с Дзубаном. Но так и не получили внятного ответа на вопрос, зачем ему понадобился револьвер.

— Вы знали, что незаконное хранение и ношение оружия — уголовно наказуемое деяние?

— Знал… Но сдать боялся. Начнут спрашивать, интересоваться, неприятностей не оберешься.

— Допустим… Но вы могли бы его просто выбросить куда-нибудь, кинуть в речку, наконец, чтобы соблазна не было.

— Кто же выбрасывает такую вещь? — вполне искренне восклицает Дзубан и, вопреки привычке мало говорить, начинает пространно обосновывать свою точку зрения: — Нас ведь с детства влекут военные игры. Мальчикам покупают игрушечные пистолеты, автоматы, танки. А тут не игрушка, а настоящее оружие. Какой нормальный мужчина, — он так и сказал, с ударением на слове «нормальный», — выбросит его?

Потом он почти точь-в-точь повторит это в суде. Вторая его бывшая жена в свидетельских показаниях отметит, что он любил стрелять, при каждом удобном случае забегал в тир и с упоением бил по мишеням. Бил метко.

Почему, спросите, вторая жена и тоже бывшая? Потому, что женился вторично, а через пять лет оставил и эту семью, где рос сын, которого, как уверяет Дзубан, он безумно любит. Почему? Плохая жена?

Идут объяснения столь же путаные, сколь и нелепые. Видите ли, при его способностях они жили очень скромно. Он чувствовал себя неудачником: зарплата — средняя, должность маленькая, тогда как некоторые его однокурсники (следует пренебрежительная мина) — давно защитились. А он, такой толковый, умный, знающий, несколько раз пытался, не оценили по достоинству.

По его мнению, кругом все худо. Прямо безысходность сплошная. Ему не дают того, что он заслуживает. Разве это жизнь — триста с чем-то рублей на троих? Коль так, то и семья не нужна. Зачем неудачнику жена, ребенок?

Заметьте, молодой, неплохо устроенный специалист Дзубан именует себя неудачником. Государство учило его, что недешево обошлось обществу, он же еще ничего для государства не сделал. Зато получать хочет. Причем (пусть простят мне юридическую терминологию, она в данном случае будет уместной) в особо крупных размерах. И наиболее короткий путь к этому он видел через аспирантуру, неважно какую и где — в институте социологических исследований, управления или сельского хозяйства. Дзубан легко менял профиль своих научных интересов, особой приверженностью к определенной теме не отличался. Да и не было у него любимой темы, кроме денежной. Наверно, поэтому за два года только один раз прислал «любящий отец» сыну сто рублей.

Честолюбие и корыстолюбие продолжают его глодать, истачивают душу, порождают метастазы в совести. Он еще больше замыкается, смотрит на всех исподлобья.

Работая в сельской школе, он жил в учительском доме одиноким волком. Ни с кем не общающийся учитель — это не только противоестественно, это страшно. Ибо нельзя предвидеть, что такой человек может натворить. Дзубан и «творит»: то по собственному усмотрению, вопреки приказу, закрывает пионерский лагерь, то, как гласит официальная характеристика, «совершает действия, наносящие урон охране здоровья и жизни детей», то поражает всех очередным антипедагогическим поступком.

В суде выступали люди, знавшие его по учебе, работе, общежитию. Давали показания бывшая жена, двоюродный брат, из квартиры которого он уходил на задуманное «дело». Адвокат в полном соответствии с законом и с возложенными на него обязанностями старался своими вопросами к свидетелям высветить хорошие черты в характере, облике подзащитного. Люди мало знали о нем хорошего — он перед ними почти ничем не раскрылся. Ну, любит сына. Начитан. Имеет силу воли, даже огромную. Знает немецкий — читает в подлинниках. И все.

При ближайшем рассмотрении кое-что из этого оказывается позой, игрой на публику. В том числе и любовь к сыну. Сила воли, как говорят математики, — с отрицательным значением. Да, читал специальную литературу, но не бескорыстно. Предпочитал детективы, в том числе и на немецком языке. При обыске изъяли последнюю книгу, которую он читал: «Убийство без мотивов». Как заявил в суде, — пересмотрел почти все детективные фильмы. Последний «Похищение «Савойи» — примерно за час до совершения преступления.

Читал и смотрел не как все, а словно ученик, который штудировал пособие по криминальным делам. Старательно подмечал и анализировал ошибки взломщиков, убийц, грабителей. Мысленно называл их последними дураками за то, что попадались на пустяках.

…Анна Степановна Кострикина воспринимала такие вещи по-иному. Старший кассир ювелирного магазина «Малахитовая шкатулка» Зинаида Трофимовна Никоненкова вспоминала на страницах газеты «Советская торговля»: «И вот что еще не могу я забыть. Однажды в обеденный перерыв заговорили мы об одном телевизионном детективе, в котором кассиршу грабят. Стали обсуждать, как бы мы повели себя в подобной ситуации, шутили, конечно. А Анна Степановна вдруг тихо так и совсем серьезно говорит: «А я, девочки, ни под какой угрозой деньги казенные не отдала бы».

Этот разговор имел свое продолжение в доме Кострикиных. И там она точь-в-точь повторила слова, сказанные своим коллегам. Человек цельный, честный, она везде и со всеми оставалась сама собой.

…За несколько дней до дня своего рождения Дзубан еще раз не прошел в аспирантуру и опять винил тех, кто не признавал в нем гения. Был мрачен, зол на весь мир, кому-то из знакомых даже ляпнул, мол, все кончено для него. Тридцать четыре года — и ничего не сделано для бессмертия, а главное — для обогащения. Позер и любитель играть чужие роли, на этот раз он изображал человека, готового к самоубийству.

Естественно, он не радовался, как это бывает в день рождения, а вспоминал свои «неудачи». Поскольку не имел друзей и приятелей, пребывал в одиночестве. Всячески взвинчивал себя и еще больше сатанел. Он всегда тяжело переносил дни именин. Вот достиг бы чего, имел деньги, собрал бы гостей…

И тут в его голове возникла мысль «взять» кассу ювелирного магазина.

…Тем же вечером одна из работниц «Малахитовой шкатулки» позвонила заболевшей накануне Кострикиной, справилась о ее здоровье. Среди прочих новостей сообщила, что одну из кассирш увезли неожиданно в больницу. Значит, завтра некому работать. Конечно, никому и в голову не приходило, чтобы именно Анна Степановна заменила ее — ведь она тоже нездорова. Но она сама решила: «Выйду завтра на работу. В конце концов чувствую себя получше, надо подсобить».

Между прочим, она была далеко не здорова. Ведь Кострикина (об этом знали только самые близкие) не случайно два года пребывала на инвалидности. И вот уже доработала до пенсии. Решила еще два месяца потрудиться в своем коллективе.

Тринадцатого ноября она отправила утром своих ребят на учебу, накормила мужа и поехала на Калининский проспект. Ей, палочке-выручалочке, конечно же, были рады и очень благодарны.

…В то утро он извлек из чемодана наган и зарядил его пятью патронами. Специальный чехол для хранения оружия, сшитый им весьма изобретательно, он оставил на квартире у двоюродного брата, где обитал в последнее время. Взял кусок бельевой веревки, один ее конец привязал к кольцу рукоятки нагана, другой — к брючному ремню. Сунул револьвер за пояс, вышел из дома и направился по заранее продуманному маршруту. Это он потом будет уверять следствие и суд, будто ничего заранее не намечал, никакого умысла не имел.

Сначала Дзубан погулял, настраивая нервы. Впрочем, они у него не шалили. Встал в очередь за мандаринами.

В два часа дня он сидел в кинотеатре «Пламя», в темноте наслаждался мандаринами. Всласть, в полное свое удовольствие. Он их очень любит. После сеанса зашел в кафе, прихватив с собой четвертинку, плотно пообедал. Заказал еще полстакана джина. Наверно, все-таки внутреннее напряжение сказывалось, потому что опьянения не почувствовал: на ногах стоял твердо.

В семнадцать сорок пять Дзубан в солнцезащитных очках, в перчатках, с черной хозяйственной сумкой в руке пересек улицу по подземному переходу и вошел в магазин «Малахитовая шкатулка». Народу было порядочно.

Примерно в восемнадцать он поднялся на второй этаж. Старший продавец Валентина Иванюгина была в нескольких шагах от кассы, где сидела Кострикина. Она обратила внимание на человека в темных очках, проследила за ним взглядом и увидела, как он подошел к кассе и что-то сказал Анне Степановне. В руке у Дзубана блеснуло оружие. Он крикнул: «Буду стрелять! Давай деньги!..»

— Вы что, шутите? — чуть отстранилась Кострикина. Но грабитель не шутил. Изо всех сил он рванул тонкое полистироловое ограждение кассы и громко повторил: «Давай деньги, иначе стреляю! — И, направив револьвер в сторону растерявшихся покупателей, несколько раз повел им по лицам застывших от ужаса людей. Еще скомандовал: — Стоять всем на месте!»

Валентина хотела было броситься в дверь, что была за ее спиной, но Дзубан, разгадав ее намерение, повернул к ней пистолет: «Стоять!»

Все остальное длилось не более трех минут. В напряженной тишине Анна Степановна успела закрыть кассовый аппарат с деньгами, отбросила кинутую ей черную сумочку и, чуть отстранившись от упершегося ей в бок нагана, нажала кнопку тревоги. Раздался резкий сигнал, и тотчас же Дзубан дважды нажал спусковой крючок. Выстрелы показались Вале не более чем ударами хлопушки, однако, увидев, как оседает Анна Степановна, все поняла.

Дежуривший в магазине старший сержант милиций Владимир Барсков принял сигнал и опрометью бросился в торговый зал на первом этаже. Там (он в мгновенье оценил обстановку) было все спокойно. Секунда — и Володя на лестнице, ведущей на второй этаж. К ней бросился и Дзубан. Они шли навстречу друг другу, два молодых человека, почти ровесники, — бандит и милиционер. Держа пистолет в руке и не рискуя выстрелить, чтобы случайно не попасть в людей или не подставить их под встречный огонь грабителя, Барсков побежал зигзагом. Он чувствовал, что сейчас последует выстрел, и таким маневром хотел избежать попадания. Дзубан действительно выстрелил — раз, другой. Но Володя выбил у него из рук оружие. Пришедшие в себя покупатели бросились к нему на помощь, а Дзубан все еще остервенело боролся, пытаясь дотянуться до нагана.

Тут, наверно, самый момент сказать о бельевой веревке, привязанной к оружию. Помните о ней? Дзубан предусмотрел возможность борьбы в магазине: если пистолет выбьют из рук, он не укатится далеко, а повиснет на веревке. Раз — и ты снова при оружии. Однако веревку успели оборвать. Грабитель был задержан.

«Скорая» примчалась с невероятной быстротой, но Анне Степановне уже не удалось помочь. Она скончалась на месте, выбрав единственно возможный для себя шаг — не отступить перед угрозой смерти.

…Только потом Барсков с удивлением заметил на своей груди кровь. Ранен, а он и не почувствовал. К счастью, пуля не причинила серьезных повреждений. Через три недели он покинул больницу.

Родина высоко оценила подвиг Анны Степановны Кострикиной. Она посмертно награждена орденом «Знак Почета». Ордена Красной Звезды был удостоен сержант милиции Владимир Барсков.

…Павел Дзубан в те дни давал показания в следственном изоляторе. Отнюдь не чистосердечные. Не раскаивался в том, что убил кассира и ранил милиционера. Рисовался до конца. На следствии и в суде он играл роль человека, якобы стремящегося только к истинному восстановлению хода событий. К истинному — в его понимании. Он продолжал твердить, что не собирался никого убивать. А что касается денег, то ему, видите ли, и нужно-то было всего пять тысяч, чтобы… поступить в аспирантуру. Он и эту свою мечту опоганил. Шел к ней преступным путем: ведь и взятка — уголовное дело.

— Я не хотел убивать, хотел только попугать оружием, — твердил Дзубан как заученный урок.

— Но тогда не стоило заряжать наган пулями.

Молчание. Потом новая версия:

— Все равно не хотел убивать, — только вывести из строя, чтобы убежать.

— Зачем же было стрелять. Вы слышали сигнал тревоги. Можно было бежать, не открывая огня.

И на вопросы следователей и судей — умные, толковые, прямые — он отвечает изворотливо, путано. Ищет лазейки, чтобы избежать сурового наказания.

…После трехдневного судебного разбирательства Дзубан приговаривается к исключительной мере наказания. Людей полон зал. Они ждали именно этого. Но выходили все удрученные, подавленные. Почему?

Великий педагог Василий Александрович Сухомлинский не случайно писал, что нравственное начало, которое надо утверждать в каждом человеке, — это прежде всего способность относиться к человеческой жизни как к величайшему богатству, способность беречь и оберегать чужую жизнь.

Дзубан ни в грош не ставил чужую жизнь в силу своей нравственной убогости. Он никогда не научился бы ценить ее и беречь. И поплатился именно за это.

Оглавление

К ЧИТАТЕЛЯМ

ВИРУС НАЖИВЫ

«НАВАР» НА ДЕФИЦИТЕ И «ЛИПЕ»

ПРОХОДИМЦЫ НА КОЛХОЗНЫХ ПРОМЫСЛАХ

ИСКУШЕНИЕ РУБЛЕМ

БАТОНЫ ДЛЯ БУРЕНОК

ЗАМОК СО МНОЖЕСТВОМ КЛЮЧЕЙ

ПОДСУДИМЫЕ И СВИДЕТЕЛИ

КРАЖИ В ПУТИ

КОВРЫ ПОД ПСЕВДОНИМОМ

БЕЗОТВЕТСТВЕННОСТЬ В РУКОВОДЯЩЕМ КРЕСЛЕ

АВТОМОБИЛЬ С «ДОПЛАТОЙ»

СЕМЕЙНАЯ «ЧАЙКА»

ПОЕДИНОК