Не торопись… [Матвей Алексеевич Елисеев] (fb2) читать постранично, страница - 3

радости, а от привычки улыбаться за застольем. Отец учтиво властвует над всем съестным, разливая напитки и передавая еду с одного края стола на другой. Мама рассказывает о чём-то с непритворным интересом, а бабушка внимательно её слушает.

Что же до меня, то я просто тихо-смирно попиваю кружку пива, сидя в своём кресле, и наслаждаюсь до восхищения живыми беседами членов моей семьи. Хмель приятно разливается по всему телу, делая мысли запутаннее и пространнее, а чувства более глубинными и туманными.

Я так давно не слышал их голосов! Потерявшись в потоке дел, как кот в клубке из ниток, я очень долго не мог позволить себе не думать о том, что у меня есть ещё дела на вечер. Каждый день работа официальная сменялась работой личной, исходящей из моих надежд и амбиций. И как же глуп я и все мне подобные, если мы всерьёз считаем, что это разные вещи, ведь целью этих “необязательных” занятий мы ставим не карьерный, а личный рост. А когда наступает ночь, мы засыпаем не с тем ощущением, что сегодня сделали нечто большее, чем просто должное, а с той усталостью, которая не знает границ между работой по нужде и по желанию.

От моих мыслей меня оторвала мама:

– Сынок, ну вот зря ты тот репортаж написал всё же.

– Какой? – без капли притворства удивляюсь я.

– Ну тот, о похоронах…

– Согласен, это было неправильно, – влез в разговор отец.

– Нет, это, конечно, было не совсем… этично с моей стороны, но, – на мгновение я теряюсь в мыслях: выпитое пиво даёт о себе знать, – но я так рассудил, когда уже написал его: смерть забирает у нас самое главное. Ну жизнь, то есть. Так почему мы должны в довесок ещё и бояться её, как-то обходить стороной, будто она пугало какое-то. Мы с вами – люди – птицы высокого полёта. Видим смерть – летим прямо ей в голову! – резюмировал я, на что ответом мне был дружный смех.

Отхлебнув ещё немного пива, я продолжил тему, так как уж больно она меня задела:

– Вы поймите меня, ну разве не имеем мы права, данного нам от рождения, говорить о смерти честно и открыто? – сказал сурово я и окинул взглядом всех присутствующих.

– Имеем, конечно, – дали мне нерешительный ответ.

– Ну вот и всё!

Через несколько мгновений все увлеклись новым разговором, кажется, о политической ситуации в стране, и только бабушка тихо, как будто невзначай, сказала мне:

– А мне твой репортаж понравился. Добрый, сострадательный такой. Читаешь его и чувствуешь – он бы плакал со всеми, если бы только мог.

– Я бы хотел, чтобы все так думали. И обо мне тоже…

Через пол часа через порог преступил ещё один долгожданный гость – мой дядя. Сбросив с себя одежду на ходу, он стремительными и уверенными движениями обнял бабушку, пожал руку всем, до кого смог дотянуться, сел за стол и выпил водки. Прыть и целеустремлённость – красота русского человека!

С алкоголем через весь стол полились и бесконечные беседы. Отец с дядей, мама с бабушкой. Только я и дедушка тихо сидели и пристально следили за происходящим вокруг.

Среди прочих, не на что не претендующих разговоров, мне запомнился один:

– Вот слушаю я тебя и понять никак не могу, – сквозь смех сказал отец, обращаясь к дяде.

Подумав пару секунд, почесав затылок несколько раз, тот ответил следующим образом:

– Боюсь, водку тебе не понять, Володя. Её можно только выпить, – и этим всё сказано.

Думаю, будь в этой комнате человек покультурнее, он бы возмутился происходящим. И правда: здесь душа народа встала из-за стола и вскрыла себе брюхо, не то, чтобы ради запугивания, но хотя бы ради увеселения. Однако, как сказал мой дядя: “А мне казалось, Димас, что снобизм твой теперь тебе как хвост стал”, на что я ответил: “Нет такого хвоста, которого было бы нельзя отрезать по пьяни!”

Шутка ли, но и я, человек, презирающий распутство, чревоугодие и прочие грехи, оказавшись с ними лицом к лицу, охотно принял их в дружеские объятия и сел с ними за один стол. На дистанции мы видим некоторую вульгарность подобных мероприятий более отчётливо и реалистично, чем в близи, и всё же – если бы в природу человека не входила слабость к таким наслаждениям, то отчего они вообще существуют?

Из всего того немногого, что я сказал за эти пару часов, я выделю, пожалуй, лишь одну фразу:

– Пожалуйста, простите, что так редко звоню. Я правда вас всех люблю, помню, но… слаб я волей, короче, да и сердцем тоже. Простите меня, – сказав это, я чуть не прослезился.

Застолье близилось к концу. Бокалы пустели на глазах, а у меня вид пива начал вызывать ленивое отторжение. Предел выпитого алкоголя был достигнут, а порог эмоциональности – давно сокрушён.

Я сижу и смотрю на своего дедушку. Старый, уставший старик. Пусть он и выглядит довольным, но мой намётанный болью других людей глаз видит, что за этим вечно улыбчивым лицом скрывается какая-то ещё не постигнутая мной тоска. Как медленно и грустно тухнет свеча, отыграв свой главный и ярчайший спектакль, так и человек на старости лет печально тускнеет. В его глазах гаснет искра жизни, его тело делается куда менее