Не торопись… [Матвей Алексеевич Елисеев] (fb2) читать постранично, страница - 4

похожим на человеческое, чем самый жуткий манекен, а в его мыслях… есть ли в них что-то настолько радостное, что он забывает о смерти?

Глядя на своего старика, камин моей детской души, у меня холодеет в груди. Сердце сжимается так, будто у него уже нет сил биться, и всё чего оно хочет – это просто остановиться и немного отдохнуть.

На ум приходят воспоминания из ранних лет. Поездки в торговые центры, где мне покупали сладкую вату, когда мы покидали зал с игровыми автоматами; утомительные занятия по географии, от которых меня так сильно воротило, что я был готов крикнуть: “Да сколько можно уже?”, а затем смотрел на дедушку и становилось как-то стыдно. Ещё помню новогодние праздники, игру в мяч, стихотворения Есенина… Много всего помню, да вспоминаю редко.

Бабушка вместе с мамой пошли на кухню за чаем, а отец с дядей ушли в соседнюю комнату, чтобы обсудить какие-то дела. Остались мы вдвоём: я и дедушка. Мы сидим, с ожиданием чего-то смотрим друг на друга. Интересно, он думает обо мне или…

Я встаю с кресла и присаживаюсь рядом с ним. Он улыбается и спрашивает:

– Ну, что расскажешь?

Он смотрит на меня единственным видящим глазом, а я смотрю на него… и так мне плохо становится. Я перевариваю в себе эту боль и говорю:

– Дедушка, вот смотрю я на тебя и думаю: вот есть у тебя, наверное, лишь два главных желания… – я останавливаюсь, перевожу дух и продолжаю, – либо… издохнуть поскорее, либо… встать с этого пожелтевшего дивана, вдохнуть до края лёгких запаха жизни, и побежать куда-нибудь по полю, под сосенками, спотыкаясь об упавшие шишки… бежать, пока не услышишь чей-то окрик, пока не повернёшься, пока не улыбнёшься.

Мне кажется, что его взгляд нисколько не изменился после моих слов. Он всё также слегка глупо смотрит на меня, закрываясь своей привычной улыбкой. Через несколько секунд молчания, он, будто только что проснувшись, спрашивает меня:

– Ещё раз? Прости, я не расслышал.

Я делаю глубокий вдох, и на выдохе произношу:

– Говорю, люблю тебя, дед.

– Ааа, я тебя тоже, внучок, – сказав это, он положил мне плечо свою старческую ладонь и сжал её, что есть сил. Было совсем, как объятия подушки.

Так стремительно пролетел этот вечер. Мы пили, мы ели, даже немного пели, чем я, признаюсь, совсем не горжусь: ценители хорошего вокала, должно быть, сочли бы наше исполнение чем-то вроде богохульства. Но всё же… и всё же пришло время прощаться. Сегодня я уезжаю вместе с родителями: завтра рано утром у меня встреча со старыми друзьями, а сразу после – самолёт до Москвы.

Мы стоим в коридоре, одеваемся. Все ненадолго замолчали: постепенно приходит горькое чувство завершённости праздника. Застегнув пальто, я бросаю в коридор свой прощальный взгляд. Стены всё также молчат, но я и не требую от них взаимности. Такая вот у нас странная любовь!

– Ещё увидимся, – в мыслях говорю я им.

Все вышли на улицу. Обнимаются, целуются. Вкратце обсуждают вечер, делятся планами. Иными словами – растягивают момент. Люди, как же я вас понимаю! Что до меня, то я стою поодаль и пишу коллеге, что буду в городе послезавтра. В этот миг ко мне сзади подходит дедушка и говорит:

– Были б костыли поудобнее, я б побежал…

В ту минуту я не понял о чём он говорит, и только в машине, слегка протрезвев, до меня дошло. В этот раз я заплакал.