Сумерки в полдень [Даниил Федорович Краминов] (fb2) читать постранично

Сумерки в полдень

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

Поезд Москва — Негорелое, которым уезжал Антон Карзанов, уходил под вечер, когда москвичи, проведя погожий день в окрестностях столицы, начали возвращаться в город и переполненные электрички подходили к вокзалу. Утомленные, но довольные люди валили из дверей вагонов, поднимая над головами пышные букеты осенних цветов — белые, розовые и красные астры и георгины или яркие, оранжево-пурпурные веники кленовых и осиновых веток. Громко разговаривая и смеясь, дачники двигались тесной толпой по платформе, зажатой с обеих сторон поездами, лишь изредка бросая равнодушные взгляды на окна длинного состава и его последнего — международного — вагона. Им было все равно, кого, куда и зачем увезет этот вагон, вернутся ли его пассажиры в скором времени в Москву или навсегда оставят ее. Москвичи торопились миновать платформу и вокзальную арку, выбраться на городскую площадь, все еще дышавшую теплом солнечного дня, чтобы разъехаться или разойтись по своим улицам и домам и закончить воскресенье неторопливым ужином и ранним сном: завтра их ждали новые заботы и новые радости.

Антон стоял у открытого окна своего вагона, смотрел на идущих мимо людей и завидовал им, с горечью вспоминая, что еще вчера был одним из них. Каждое утро, просыпаясь от звонкого позвякивания «Аннушки», бегущей вдоль бульвара, он вскакивал с узкого, служившего ему кроватью дивана и бросался к окну, чтобы захлопнуть его створки, а затем снова блаженно вытягивался на диване, пряча голову под подушку, чтобы спастись от яркого света и продлить короткий летний сон часа на два или прислушиваться в полусне к шорохам за дощатой перегородкой, где хозяйка, собирая в детский сад своих шестилетних девочек-двойняшек, ласково им что-то нашептывала. Ему, Антону Карзанову, стоявшему у окна международного вагона, уже не придется больше бриться перед зеркалом платяного шкафа, а потом завтракать, расхаживая по комнате с хлебом и куском колбасы в одной руке, стаканом кофе — в другой. А позавтракав, он не выйдет тихим переулком к бульвару, не купит в киоске на углу газету и не сядет на большую, еще прохладную скамью перед памятником аскетически строгого Тимирязева, чтобы пробежать последние новости — все более печальные из Испании, где республиканская армия, истекая кровью, сдавала врагу город за городом, тревожные из Праги, обеспокоенной угрозой германского нападения, — и не пойдет вниз по улице Герцена к университету. Такого утра, к какому Антон привык, заранее зная его во всех деталях и не пытаясь их изменить — прославленные ученые отличались пунктуальностью и постоянством, — такого утра у него больше не будет.

Свое новое утро Антон встретит далеко от Москвы, скорее всего на границе. Там он простится с родной землей и к ночи будет в Берлине, оттуда вскоре отправится через Брюссель в Лондон. Там-то ему предстоит работать и жить. Жить не недели, не месяцы, а годы. Годы!

Горечь расставания с Москвой наполнила его сердце тоской, которая становилась с каждой минутой все сильнее, переходя почти в физическую боль. Антону вдруг захотелось схватить свой чемодан, выскочить из вагона и влиться в веселый поток москвичей, текущий под вокзальную арку на площадь. Он любил этот шумный, торопливый и гостеприимный город, который восемь лет назад радушно принял его, дал крышу над головой, кормил, поил, учил уму-разуму. Под звездным московским небом он познал острые восторги первых увлечений и благотворную горечь молодых разочарований, тут он вступил в пору возмужания, открывшую перед ним ровную, ясную на многие годы вперед дорогу…

Но Антон остался стоять у окна вагона: отступать было поздно. Да и некуда! Он добровольно согласился поехать в Англию и взяться за новое для него дело. На справедливое, хотя и язвительное, замечание профессора Дубравина — дело, за которое берется Карзанов, ему не по плечу, — Антон ответил неожиданной грубостью. Вспыльчивый Георгий Матвеевич рассердился, а когда Антон заговорил было о Кате, резко оборвал его и в конце концов выгнал. Двери факультета для Антона закрылись. Да и что сказал бы он Щавелеву, благодаря настойчивости и стараниям которого Антон ехал за границу. Щавелев вызвал его к себе, в ЦК, и, уговаривая перейти на дипломатическую работу, предупредил, чтобы молодой человек подумал как следует, прежде чем окончательно согласиться: ведь речь шла о серьезной перемене в его жизни. Антон не посмел бы заявиться к Щавелеву и сказать: «Извините, я передумал…» К великому удовольствию Игоря Ватуева! «Вот видите, — Антон представил, как Ватуев высокомерно улыбнется, — я же говорил, что Карзанов страдает, нерешительностью. Он робок в мыслях и в действиях: быть