Удары шпагой.О Георгии Владимове [Лев Александрович Аннинский] (doc) читать постранично

Опубликовано в журнале:
«Знамя» 2004, №2
непрошедшее
Лев Аннинский
Удары шпагой: о Георгии Владимове
Воспоминания. Переписка

Все, что я хотел сказать о его книгах, я успел сказать ему самому. И сказать, и написать, и напечатать. Повторяться незачем: литературной стороны я касаться не буду. Сосредоточусь на стороне человеческой: тут тоже хватает и унисонов, и контрапунктов.
— Однако же вы не такие люди, которые позволяют безнаказанно наносить себе удары шпагой, — возразил кардинал.
А. Дюма (отец).
Три мушкетера. Ч. III, гл. XIII.
Тот, кто добивается...
Впервые я увидел его в коридоре “Литературной газеты” в конце 50-х годов. Кажется, в 1959-м. Тогда запахло очередной оттепелью, и газета отреагировала: с поста главного редактора ушел мрачно-насмешливый Всеволод Кочетов (давно, впрочем, числившийся лишь номинально), а в дверях кабинета появился новый редактор — Сергей Сергеевич Смирнов, с широкой улыбкой встречавший сотрудников и с каждым знакомившийся за руку.
Стиль работы начал меняться. В отделе современной русской литературы — основном отделе редакции — появились новые сотрудники.
К одному из них — молодому критику Владимову — у меня были основания приглядеться. Дело в том, что я помнил появившуюся лет пять назад его статью, наделавшую шума в литературных и театральных кругах. Статья была посвящена пьесе Алексея Арбузова, называлась “К спорам о Ведерникове” и появилась в журнале “Театр”.
Не таким уж я был дотошным театралом, чтобы помнить подробности или лезть проверять свои впечатления по старому комплекту “отраслевого” журнала, но слух об этой статье продолжал шелестеть вокруг имени ее автора, и общее ощущение от ее чтения — в студенческие еще времена — сохранялось в моей памяти, — звенящее ощущение, словно ударили в гонг:
— Добивается тот, кто добивается!
Гимн конквистадорам, ринувшимся в бой. На приступ! На последнюю разборку: все или ничего!
Теперь я присмотрелся к ударившему в гонг.
Широкие плечи. Большие руки. Осанка военного. Волна волос. Что-то уж больно красив. Но — скулы отчеркнуты багровым шрамом или ожогом. Борозды складок в углах сильного рта — то ли след улыбки, то ли гримаса напряжения. Внимательные глаза...
Я ждал, как проявит он себя в деле. В литературном деле, то есть на газетной полосе.
Проявился — статьей о Константине Симонове, о романе “Живые и мертвые”. Крепкая статья, плотный текст. И — пронзившая меня фраза: “Спасенная Россия”.
Как-то вроде бы спасать Россию не принято было в либеральной критике того времени. А Владимов был критик либерального лагеря и печатал в “Новом мире” статьи, гвоздившие простонародных графоманов и партократов. Это совсем другое поле боя.
А тут — спасенная Россия...
В общем, я немедля отдал ему должное. И даже не удержался от соблазна осторожно выяснить его мнение о моих работах. Одну из них он наверняка читал: с кочетовских времен болталась в загоне одна моя статейка — о Юрии Трифонове и Юлиане Семенове; с приходом Смирнова ее решили наконец напечатать, и она только что появилась на полосе; возможно, что вести ее поручили Владимову.
Каким-то ловким ходом в случайном разговоре я его спровоцировал. Он согнал усмешку в угол рта:
— Статьи бывают: хорошие, плохие и никуда не годные.
Я замер...
— Так эта была — никуда не годная.
Вообще-то он был совершенно прав: сожрать в один рот Трифонова и Семенова можно было, только начхав на общепринятые литературные критерии. Полгода спустя, когда я переходил из газеты в журнал “Знамя”, эта моя статья попалась на глаза редактору журнала Вадиму Кожевникову, и тот отказался меня брать — за эстетическую глухоту! — еле согласился.
Но, с другой стороны, и меня можно было понять: в “Литературной газете” пробиваться на полосу было очень трудно, каждая публикация повышала рейтинг, и я совершенно не был готов так запросто признать свою негодность. Да и не очень-то я мог тогда выбирать, о ком писать.
Понял одно: что никогда больше не спрошу у Владимова мнения о моих писаниях.
Магнетизм аномалии
Кажется, газету мы покинули одновременно: я ушел в “Знамя”, Владимов — в “Новый мир”. С командировкой “Нового мира” он вскоре поехал на Курскую магнитную аномалию — за очерком. Но когда очерк его появился в журнале под названием “Большая руда”, я понял, что это никакой не очерк, а взрывная проза, и что эта проза не только переворачивает сложившуюся в моем сознании литературную ситуацию, но существенно обновляет самый взгляд на окружающую реальность.
До того момента все укладывалось у меня в веселое противостояние “отцов” и “детей”: тупые ортодоксальные “старики” против молодых остроумных интеллектуалов. А тут — ни то, ни другое. Аномалия! Мужик, схлестнувшийся с мужиками.
До этого я думал, что знаю, кто прав, кто не прав. Теперь и правые, и виноватые полетели в пропасть разреза.
Проверяя себя, я спросил Владимова, каким он писал своего героя, — положительным или отрицательным.
Владимов усмехнулся:
—