Если перевесить картины [Туве Марика Янссон] (fb2) читать постранично

Туве Янссон Если перевесить картины…

Юнна обладала счастливой особенностью: каждое утро просыпаться к новой жизни, которая со всеми неиспользованными возможностями, абсолютно с чистого листа простиралась пред нею вплоть до самого вечера, к жизни, редко омраченной заботами и ошибками вчерашнего дня.

И еще одной особенностью, поистине ошеломляющей, было обилие идей, всегда неожиданных, но оригинальных; они рождались и некоторое время стремительно претворялись в жизнь, пока внезапно их не сметала новая идея, коей необходимо было занять свое неоспоримое место. Как, например, теперь с этой идеей заняться столярной работой и рамами для картин. Несколько месяцев тому назад у Юнны возникло желание смастерить рамы для картин коллег-художников — картин, которые висели у Мари на стенах. Рамы получились очень красивыми, но когда настало время их повесить, Юнна была во власти других идей, и картины так и остались стоять на полу то тут, то там.

— Это только пока! — сказала Юнна. — И вообще, что если тут все перевесить целиком и полностью… Сейчас все как-то скучно, слишком традиционно.

Мари ждала, не произнося ни слова. Собственно говоря, нечто незавершенное вокруг создавало ощущение уюта, примерно так, будто ты только что въехал в квартиру и ни к чему принимать вещи так уж всерьез.

За все эти годы она научилась не мешать тем намерениям, что осуществляла Юнна в своем порыве к совершенству, делая это, впрочем, с вечной nonchalance^[1]; это не всякий правильно поймет. Стало быть, есть люди, которым нельзя мешать в их стремлениях, будь то нечто важное или не очень; напоминание может привести к тому, что желание мгновенно превратится в нежелание, и тогда все испорчено.

Начать наконец работать со знанием дела, в благословенном уединении, где невозможно чужое вторжение… Играть со всякого рода материалом и придавать ему нужную форму. Подобная игра может показаться всего лишь прихотью, а потом вдруг станет упоительной, и тогда все прочее будет уже неинтересным… Во внезапном приступе деловитости чинить то, что разбилось в твоем доме или у этих абсолютно непрактичных коллег, — сделать разбитое годным к употреблению, украсить им существование или без лишних сомнений, ко всеобщему облегчению, признать никчемным. Периоды, когда лишь упорно читаешь, читаешь взахлеб все дни напролет, периоды, когда не заботишься ни о чем другом, кроме как слушать музыку, — если уж упомянуть хотя бы немногие из периодов Юнны. Совсем иначе бывало в те пустые, исполненные неопределенности, зыбкие дни, когда пытаешься нащупать что-то новое и противишься вмешательству со стороны. Иначе в такие дни и быть не могло; всяческое вторжение с советом, предложением было просто немыслимо.

Однажды Мари угораздило заявить:

— Ты делаешь только то, что тебе хочется.

— Естественно, — ответила Юнна, — именно так я и делаю…

И она улыбнулась Мари, улыбнулась чуть изумленно.

И вот настал тот день в ноябре, когда все в мастерской Мари необходимо было переделать, перевесить и обновить — графику, живопись, фотографии, детские рисунки и всякого рода милые мелочи и сувениры, уже и не вспомнить, когда и зачем подаренные. Мари достала молоток, крючки, проволоку, ватерпас и что там еще могло понадобиться. У Юнны был с собой только метр.

Она сказала:

— Начнем со стены почета. Здесь, разумеется, по-прежнему все должно быть строго симметрично. Только вот портреты бабушки и дедушки далековато друг от друга. И вообще на дедушку может капать из каминной трубы. А маленький рисунок твоей мамы и вовсе теряется, его надо поднять правее. Парадное зеркало — просто дурацкое, оно здесь ни к селу ни к городу, его лучше повесить отдельно. Меч определенно подходит, это даже патетично. Возьми измерь, он будет семь или шесть с половиной… Дай-ка мне шило!

Мари подала ей шило и увидела, как стена вновь обрела законченный вид, который больше не был ни скучным, ни традиционным, он стал почти вызывающим.

— Теперь, — сказала Юнна, — теперь мы уберем все эти забавные мелочи, до которых тебе, собственно говоря, дела нет. Освободи стены, пусть ничто не раздражает взгляд. Сложи эти побрякушки в твою любимую шкатулку из ракушек или пошли в какой-нибудь детский сад.

Мари внезапно подумала: следовало ли ей обидеться или почувствовать облегчение, но так ничего и не решила и ни слова не сказала.

Юнна пошла дальше, она снимала, а потом снова перевешивала обратно; удары ее молотка возвещали новую эпоху. Она произнесла:

— Я знаю, отказываться нелегко. Ты отказываешься от слов, от целых страниц, от длинных, затянутых повествований, но когда дело сделано, ощущение прекрасное. Точно так же надо отказываться от картин, от того, о чем они повествуют. А большинство из них висит здесь слишком долго, их уже и не замечаешь. Ты больше не видишь самое лучшее, что у тебя есть. Эти картины убивают друг друга, потому что неправильно повешены. Посмотри, здесь — что-то мое,