Беспощадная бойня Восточного фронта [Вилли Вальфзангер] (fb2) читать постранично, страница - 3

заслуги». Автор книги «Бертини». (Здесь и далее примеч. пер.)

Они, видимо, проявляются только при абсурд­ном желании как можно скорее закончить свой от­пуск и вернуться назад, в Россию. «Внезапный страх охватывал нас при воспоминании о всей красоте и благополучии на нашей Родине. И мы оглядывались на Россию, на этот белый зимний ад, полный стра­даний, лишений и смертельной опасности. Мы не знали, что делать с нашей жизнью. Мы боялись воз­вращения домой и чувствовали только вызванные непрерывным пребыванием под огнем воинствен­ные опустошения в нашей душе». Сразу же после возвращения на фронт и начала сражений Вольф-зангеру собственный дом «уже кажется чужим».

Он отнюдь не нацист и, вопреки некоторым пре­дубеждениям, также и не расист. Он сочиняет чу­десные песни, полные насмешек над господами арийцам: «коричневая чума так и прет из их круглых щек, выпеченных словно где-то на Западе». Но он — часть армии Гитлера, вторгшейся в Россию. Он ви­дит не только горе русских, принесенных в жертву фашизму, но и близко принимает к сердцу стра­дания немецких солдат. При этом Вольфзангер не пытается завуалировать собственную роль в этой войне. Напротив, он понимает и разделяет воинст­венные чувства своих товарищей, которые в соот­ветствии с его собственным воображаемым обра­зом выигрывают на войне, утверждая свою сме­лость и силу.

Эйфория, гордость, чувство сплоченности вре­мя от времени занимают господствующее положе­ние, сказываясь на состоянии тела и духа на войне. И иногда под влиянием толчков адреналина прихо­дит ошибочная уверенность отметать все трагиче­ские стороны битвы на задний план. Вольфзангер, для которого солдатское бытие всегда стоит на пер­вом плане, пишет: «Мое мирное сердце захватыва­ла таинственная тоска по страшному, заставляла без особых угрызений совести наблюдать страда­ния людей. Первобытный человек в нас зачастую пробуждается. Инстинкт, заменяющий духовность, чувствование и трансцендентную жизненную поря­дочность, преобладал в нас». Измотанный от ожи­дания и неизвестности «закоренелый пацифист» бросается в бойню. «Я горжусь этой опасной жиз­нью и тем, что я вынес», — пишет он своему другу Георгу. Вольфзангер чувствует презрение к тем, кто уклоняется от сражений и опасности, но затем со­дрогается, чувствуя, как в нем происходят чуждые его сердцу перемены. Между сражениями и пьянка­ми он находит в себе мужество и заверяет, что может поверить в «сохраняющуюся у человека таин­ственную силу, которая преодолевает все противо­речащее в его характере и наполняет его уверенно­стью в возможности достижения лучшей жизни».

Вольфзангер не выносит никаких взвешенных суждений, исходя из высоких моральных соображе­ний, а просто излагает наблюдения участника собы­тий, который причиняет зло на убийственной войне, но страдает и сам. Многое остается у него незавер­шенным и неоднозначным. Вместе с тем он точно описывает состояние человека, которого лишили всякой уверенности в жизни.

Десятилетиями никто не интересовался рукопи­сью Вилли Вольфзангера, хотя его воспоминания смогли бы придать реальность будням простых сол­дат на войне. Опубликовать рукопись не удавалось до сегодняшнего дня, хотя 18 миллионов мужчин служили с 1935 по 1945 год в вермахте. Ян Филипп Реемчма, меценат, подвергшийся критике за ор­ганизацию в Берлине выставки истории вермахта, видит в этом последствие общественного согласия, которое предпочло вообще не упоминать о вермах­те: «Это как договор: молчите о своих подвигах, и мы предпочтем не нарушать вашего молчания. Так как обычно молчали в своих личных воспоминаниях о бытовых семейных отношениях и неурядицах». Портреты немецких солдат, созданные после вой­ны, не определялись непосредственным опытом миллионов свидетелей, а легендами, которые скла­дывались в первый же день после ее окончания. По­следний приказ вермахта от 9 мая 1945 года осво­бождает немецкого солдата от какой-либо ответст­венности. «Верный своей клятве, — говорилось в нем, — он выполнял свой высокий долг перед наро­дом, который не будет забыт». На Нюрнбергском процессе судьи союзников осуждали только выс­ших офицеров. В противоположность СС и гестапо командование вермахта в целом не объявлялось преступной организацией. Хотя после 1945 года в немецкой официальной прессе появились многочис­ленные сообщения о преступлении вермахта, боль­шинство военного поколения постаралось отодви­нуть в сторону вопросы о своем прошлом. Интерес к подлинному объяснению происшедших военных событий был незначителен. Сочувствие находила больше тривиальная приключенческая литерату­ра, в которой речь шла о товариществе, солдатских добродетелях и преодолении испытаний в борьбе с врагом — темы, которые, с точки зрения старых борцов, никто из тех, кто не участвовал в войне, не имел права поднимать. Горькие упреки выросших в пятидесятые и шестидесятые годы детей фронто­виков по отношению