Последняя игра [Алексей Викторович Рыбин] (fb2) читать онлайн

Алексей Рыбин Последняя игра

Часть I

Глава первая

– Анастасия Аркадьевна, к вам…

Егор стоял, переминаясь с ноги на ногу, и устало смотрел в окно, чтобы не встретиться взглядом с Настей. У него были на то свои причины.

– Кто там еще?

– Ну там… От Максима, я так понимаю…

– Кто, черт, кто – от Максима?

– Да, Анастасия…

– Перестань, Егор, выделываться. Что ты заладил – «Анастасия»… Проще надо быть. Мы же договорились – «Настя» и на «вы»… Так что там происходит?

– Ну родители его пришли…

– Родители?!

Этого еще не хватало. Она могла ожидать чего угодно, но только не визита предков Максика. Это была какая-то фантастика. Что-то такое из прошлой жизни, не имеющее отношения к реальности…

– Ну зови.

Настя встала с кресла, выключив предварительно монитор компьютера. Она всегда делала это, если в комнату входили посторонние. Нечего им видеть, чем она занимается. Мало ли что? Береженого Бог бережет.

Хотя ничего особенного на этот раз на экране не было. Подумаешь, схема поступления товара в магазины и цифры долгов, которые из этих магазинов нужно как-то вышибать. В Питере так принято – берет магазин товар на срочную реализацию – все сроки проходят, а ни товара, ни денег, хоть ты тресни, не видно. Хозяева мямлят что-то про кризис, про шахтеров, на которых все дотации уходят, про партнеров, которые подводят, про обнищание населения. Никто не покупает товары народного потребления – у людей на еду денег не хватает, не то что на компакт-диски и кассеты. Всю эту муть Настя слышать уже не могла. Она обычно обрывала разговор, если дело доходило до таких бессмысленных жалоб. Не ее это дело. Взяли товар – платите денежки. Или не нужно было брать. Голова-то на что?..

Да и суммы-то там крутились, на самом деле, не бог весть какие. Задержки в выплате каких-нибудь трех штук баксов никого из Настиных работников с ума не сведут, но это дело принципа – получать деньги вовремя. Чтобы не расслаблялись. А то привыкли, понимаешь…

Она поймала себя на том, что вставляет это «понимаешь» даже в мысленный монолог. Нахваталась у Михалыча, понимаешь…

– Добрый день.

В комнату вошли двое. Настя вдруг поняла, что не помнит ни имен, ни отчеств родителей Максима.

– Здравствуйте, – спокойно ответила она на приветствие отца своего бывшего одноклассника. На вид ему было лет сорок пять. Одет он был по-совковому стандартно, с претензией на достаток, но убого и безвкусно. Синие джинсы, купленные либо в «Апрахе», либо в одном из бесчисленных «фирменных» магазинчиков, которые заполонили центральные улицы и торговали точно такой же липой, как и на оптовых рынках. Эти джинсы ровно через год превращаются в бесформенные «портки» (это слово Настя ненавидела до аллергии, но другого названия для этих штанов, похоже, не существовало). Мохнатая шерстяная курточка – подделка под фирменные вязаные вещи – в немецких или итальянских магазинах такие стоят долларов двести, а эта явно не больше сотни «деревянных»… Полосатенькая рубашечка, стальной браслет дешевых массивных часов, белые кроссовки… Настю так тошнило от подобного прикида, что она с трудом удерживалась от того, чтобы не показать своего отношения к одежде посетителя. Вот существует поговорка – «по одежке встречают», а у нее и обратная сторона есть… По уму-то, понятно, провожать будут, а если ты такой умный и хочешь, чтобы тебя еще и встретили достойно, то, будь любезен, оденься прилично. Или не обижайся.

Мамаша выглядела естественным продолжением и дополнением своей сильной половины. Ее костюмчик с юбкой-миди мгновенно напомнил Насте уроки физики – физичка тоже любила подобные наряды. Про тех, кто ходит в таком, нельзя было и подумать, что они ложатся в постель с мужчиной. Отпугивающий наряд, одним словом.

– Садитесь, пожалуйста, – Настя указала рукой на диван. Супруги уверенно, чересчур уверенно, как отметила Настя, двинулись в указанном направлении и уселись. Мамаша закинула ногу на ногу, аккуратно одернула юбку, чтобы лишние сантиметры ноги не светились, супруг сел рядышком. Слишком уж уверенно они старались держаться. Робели, очевидно.

Папаша искоса, так, чтобы не заметила Настя, осматривал комнату. Мамаша же уставилась на нее, уперлась ледяным взглядом, который, как будто мелкая наждачная бумага, шурша, ползал по Настиной фигуре, затянутой в тонкий дорогой спортивный костюм. Он подчеркивал ее небольшую упругую грудь, тонкую талию, удлинял и без того «от подмышек растущие» ноги…

– Мы хотели, – начала мамаша, имени-отчества которой Настя так и не смогла вспомнить, – но тут Егор, высунул свою растрепанную голову из-за двери и прервал обращение:

– Так, Настя, я пойду тогда? Все вроде?

– Все, все. Иди. И больше, пожалуйста, чтобы такого не было, ладно? Мы же договаривались.

– Конечно, Анастасия… Настя. Всего доброго, – он кивнул сидящим на диване, и мамаша с папашей удивленно-судорожно тоже кивнули. Мало того, что комплекцией Егор напоминал шкаф и внешность имел типично бандитскую. Он явно был с похмелья – это понял бы даже человек, не искушенный в тонкостях алкогольных игрищ. Запах Егор распространял вокруг себя такой, какой бывает на винном складе через сутки после того, как неаккуратные грузчики разбили, скажем, ящик с портвейном. Портвейн подсох, просочившись в щели пола, и теперь заражает помещение неистребимым сладким тошнотворным смрадом…

Они подождали, пока за Егором захлопнется дверь, заполняя время уже откровенным осмотром помещения. Крутили головами, словно пришли с проверкой – как, мол, живет эта маленькая девочка без родителей? Не помочь ли чем? А может, и пресечь что-то?.. Хорошо ли ведет себя? Моет ли посуду? Подметает ли полы…

Осмотр, судя по всему, произвел на них должное впечатление. Квартира Насти не была стандартно-тоскливой после типового «евроремонта», высасывающего кучу денег и доводящего уютное некогда жилище до состояния приличного номера в европейской гостинице средней руки.

Настя, как она говорила, «оторвалась» на собственной квартире от души. По ее сумасшедшему плану рабочие снесли стены-перегородки и построили их в других местах, сделали два туалета и огромную ванную комнату, отрезав кусочек от бывшего отцовского кабинета. В результате из трех комнат остались две, но какие…

В гостиной стены были обшиты дубовыми панелями. Оконные проемы, конечно же, сверкали звуконепроницаемыми и снаружи не прозрачными финскими «пакетами». На полу не было никакого ковролина, а лежал толстенный ковер, по которому Настя ходила босиком, утопая в мягкой шерсти по щиколотки. В спальне потолок и стены затянуты шелком и стояла огромная кровать с балдахином…

Много было «девчачьего» в этой квартире, несерьезного и нелепого для жилища каких-нибудь «новых русских»: неожиданная шведская стенка по соседству с «деловым уголком» (мощной компьютерной станцией, разместившейся за японской шелковой ширмой, которую Настя сейчас сложила и отставила к стене); рядом – два огромных тренажера, наводящих страх на свежего человека своими бесчисленными сверкающими рычагами, противовесами, пружинами и пультами микрокомпьютеров; тут же валялись дорогие роскошные куклы – последнее время Настя стала в невероятных количествах скупать мягкие игрушки и забивать ими свою спальню. Рецидив детства, что ли, думала она…

Игрушки эти были словно живые. Из спальни они как-то незаметно расползлись по всей квартире и путались под ногами в самых неожиданных местах, вываливаясь из встроенных шкафов в прихожей и падая с антресолей. Однажды Максим открыл морозилку холодильника и обнаружил там маленького медвежонка…

Вместе с тем богатство обстановки и уверенная, степенная добротность каждой вещи говорили сами за себя. И за хозяйку, разумеется. У любого посетителя невольно возникал вопрос о сумме затрат на такое жилище. Но думать об этом не хотелось, ибо она, эта сумма, крутила своими зелеными нулями в заоблачных высях, где витают такие понятия, как инвестиции, кредиты, прибыли, дивиденды и прочие, мало что значащие для простого человека.

– Хорошо живешь, – кашлянув, сказал отец.

– Ничего, – ответила Настя, еще не решив, какой тон взять в разговоре.

– Перестань, – вдруг одернула мужа женщина в костюме. – Ты, Настя, нас хоть помнишь?

Она продолжала сверлить Настю своим ледяным взглядом.

– Татьяна… э-э-э…

– Татьяна Ивановна. Я мать Максима.

– Да я поняла, – тихо ответила Настя и вдруг, к удивлению своему, почувствовала, что краска нахлынула на ее лицо. Она внезапно снова превратилась в маленькую девочку, школьницу, которую сейчас будут распекать рассерженные родители, пусть даже не свои, а чужие, но это все равно… Взрослые…

– Мы пришли сказать тебе, Настя…

Она говорила резко и громко, без запинок, видимо, первая часть речи была много раз отрепетирована и согласована дома, за кухонным столом.

– Сказать тебе, чтобы ты оставила Максима в покое. Он тебе не пара. У него другие интересы, ему нужно учиться, год он из-за тебя уже проворонил, болтается как не пойми что… И вообще…

Настя смотрела на путаный узор ковра, который вдруг начал ассоциироваться у нее с мыслительным процессом этой бедной Татьяны Ивановны. Перед ней сидела женщина лет пятидесяти, с убогой косметикой на лице, в небогатой одежке. Макс говорил, что квартирка у них нищенская и давно нуждается в ремонте и телевизора нет приличного, а у Макса денег не берут, принципиальные, понимаешь… Да он им и предлагать перестал. Пугаются они, когда видят у сына такие деньги. Тысячу долларов как-то засекли, так разговоров было… В конце концов он поклялся, что взял в долг у приятеля, и трижды поклялся, что завтра же отдаст…

Запутались они совсем в этих своих «можно-нельзя», ничего уже не понимают про то, что вокруг них творится, а все по инерции продолжают жизни учить… Какой жизни? Их жизнь ушла в такое далекое прошлое, что и не видно даже, одни сказания остались, былины и байки… Другая жизнь совсем идет, непонятная, страшная, и они ее не видят, живут по-старому, а невозможно уже по-старому, не выходит…

– Чем вы тут занимаетесь, хотела бы я знать? – продолжала Татьяна Ивановна. – Откуда у вас деньжищи такие? Неужели не понимаешь, что это все кончится… кончится… – она не нашлась, что сказать напоследок, уточнить, чем же все «это» все-таки кончится.

– Что – это? – спросила Настя.

– Да то, что ты с бандитами связалась! Тебе нравится, ты с ними и болтайся, а Максима нашего оставь, пожалуйста, в покое!

– А я его и не держу, – улыбнулась Настя. – Он взрослый человек. И почему вы ко мне с этим…

– Взрослый?! Да какой он… Какие вы взрослые?! Ни жизни не знаете, ничего… Обломает вас жизнь еще тысячу раз, вы еще… Сидит тут, пи́салка: «Я – взрослая!..»

Татьяна Ивановна сорвалась, начала кричать, с непонятной злостью вскочила с дивана, заходила по комнате, рассматривая тренажеры, картинки на стенах… Картинки, между прочим, Настя покупала на вернисажах за такие деньги, которых Татьяне Ивановне, наверное, хватило бы лет на десять спокойной растительной жизни… Настя, покупая эти картинки, доставляла себе как бы двойное удовольствие – и самой приятно красивую вещь в доме иметь, и нищие питерские художники свою долю малую получат, будет на что портвейну с друзьями выпить…

– Я вот выясню, девочка моя, чем вы тут занимаетесь, смотри, как бы это тебе не вышло боком… Люди всю жизнь, всю жизнь, не жалея ничего: ни сил, ни здоровья – работают, учатся, а вы… А ты… Откуда это все?! – Она снова обвела комнату взглядом. – Откуда? На какие шиши?! Люди голодают, а здесь соплячка сидит в роскоши, бандитов приваживает… Это что за тип был?!

– Какой тип?

– Который нас встречал. Только не говори, что это родственник…

– А я и не говорю. Это мой телохранитель.

– Как?! Юра, ты слышал?! Телохранитель! Да ты кто такая?!

– А какое, вам, собственно, дело?

Настя даже не злилась на пыхтение Татьяны Ивановны, в которое перешел истеричный поначалу крик. Настин вопрос так возмутил ее, что она и кричать больше не смогла, задохнулась, покраснела даже вся. Жалко было ее Насте, жалко и противно, что нестарая, в общем, тетка гробит себя, забила голову какой-то мутью. Даже не забила, была в ней эта муть, а она ее не хочет выбросить из головы, так и живет с ней, не врубается ни во что…

– Юра! Скажи ты ей! Я больше не могу! Надо же, нарожали детей!..

– А что вы так волнуетесь-то? Не вы же рожали…

Насте стал надоедать этот спектакль. Она не видела в нем ни какого бы то ни было позитивного начала, ни практического смысла. А зачем тогда тратить время на пустую болтовню?..

– Ты похами мне еще!

– Таня, ну что ты, в самом деле, успокойся, – «Юра» встал с дивана и взял жену за руку. – Ты, Настя, извини, она нервничает…

– Ты еще будешь извиняться перед этой… Новая, видите ли, русская! Мы еще извиняться должны!.. Чтобы тебя на дух рядом с Максимом не было! Иначе…

– Знаете, разберитесь вы сами со своим Максимом, ладно? – сказала Настя. – Я все не пойму, чего вы от меня-то хотите?

«Господи, – думала она. – Ну почему нельзя поговорить по-хорошему? Я что, сделала им столько зла, что на меня можно так орать? Эта тетка меня знать не знает. Жалко ее. Денег бы ей дать, так не возьмет. Если уж у Макса не берет, то у меня и подавно… Но ведь так-то наглеть тоже нельзя… Вперлась в чужой дом, орет, обзывает… Тоже мне… взбесившийся пролетарий… Такие вот страну и просрали. Только орать и могут, а сделать что-нибудь – ни фига. Мозгов не хватает. Как те шахтеры, которые на асфальте готовы месяцами сидеть, требовать, чтобы им денег дали…»

– Я вот в милицию пойду, расскажу, чем вы тут занимаетесь. Работать не хотят, бизнес, видите ли, у них. Знаем мы ваш бизнес! Ворюги! Ты еще поплачешь, девочка моя, кровавыми слезами умоешься! Эти вот, – Татьяна Ивановна кивнула в сторону входной двери, – которые к тебе ходят, морды бандитские, они тебя первую и подставят. Им от тебя ведь надо-то чего? Сама знаешь.

– Ну-ка, ну-ка, поясните. – Настя подняла брови. Ей вдруг стало интересно, что же еще может родиться в голове этой несчастной женщины. Какие дикие мысли?

– Пояснить? Так про тебя все знакомые говорят, что ты… Сначала один бандит у тебя жил, продавцы из ночного магазина все тебя лапают, теперь Максима нашего подцепила, а кроме него сколько у тебя мужиков? А? Думаешь, я не знаю? Я из окна вижу, как ты на машине своей приезжаешь с целыми табунами. Ночуют у тебя… Кого ты обмануть пытаешься? У тебя же все на лбу написано.

Если бы эта дамочка не была матерью Макса, Настя давно бы послала ее подальше, но не могла она так поступить с этой Татьяной Ивановной. «Господи, ничего себе, денек начинается», – подумала она.

– Знаете что? – она посмотрела на этот раз не на Татьяну Ивановну, а на ее мужа. – У меня есть немного времени. Пойдемте на кухню, я вас чаем напою, спокойно поговорим. Вы так не нервничайте, Татьяна Ивановна, я ведь не блядь какая-нибудь, в самом деле.

Сказав это, она пристально посмотрела на женщину, следя за ее реакцией на «неприличное» слово. Все вышло так, как она предполагала. Услышав слово «блядь», сказанное просто так, мимоходом, как само собой разумеющееся, Татьяна Ивановна осеклась, поток слов у нее иссяк, и она растерянно посмотрела на мужа, ища у него поддержки.

«Какие же они беззащитные. Слова одного пугаются. А если до дела дойдет?»

– Хм, – кашлянул «Юра». – Хм-кхм. На кухню… Может быть, Таня, в самом деле?..

Татьяна Ивановна, побледнев, молчала. Она стояла посреди комнаты с высоко поднятой головой, всем своим видом выражая крайнюю степень оскорбления.

– Пойдемте, пойдемте, у меня торт есть. Да я и сама еще не завтракала. Легла поздно, знаете ли, сейчас только зарядку сделала, вы пришли…

– Ну разве что немного… – «Юра» снова подхватил супругу под локоток. – Танюша, успокойся, давай действительно поговорим, как люди… А то ты с порога прямо на девочку нападаешь… Не разобравшись, что да как…

Пока грелась вода в электрическом чайнике, Настя быстро накрыла на стол, нарезала круглый кремовый торт на аккуратные ломтики, разложила по блюдечкам, периодически посматривая на Татьяну Ивановну. Та, кажется, потихоньку успокаивалась и с женским любопытством, победившим праведный материнский гнев, рассматривала белые пластмассовые кухонные машины, которыми просторная, ставшая вдвое больше после передвижения стен кухня была заполнена с избытком, трогала невзначай айсберг стиральной машины, косилась на холодильник, высотой превышающий ее совсем не маленький рост.

– Может быть, вам кофе? – спохватилась Настя, держа на весу белый чайник.

– Нет, нет, нормально, – как-то даже испуганно-торопливо сказал «Юра». – Все нормально. Чайку…

Настя бросила в кружки пакетики «Липтона» с желтыми ярлычками, залила кипятком.

– Вот сахар… Тортик берите…

– Спасибо. – «Юра» пододвинул к себе блюдечко с ломтями торта, позвенел по краешку ложечкой, положил ее рядом. – А курить у вас можно? – спросил он, обращаясь к ней на «вы».

– Конечно. Вот пепельница… Я-то бросила… Баловство это… И кофе не пью. Так знаете, заметно лучше себя чувствовать стала. Вам-то, наверное, это смешно слышать, да? Думаете – какие ее годы, да? Простите, пожалуйста, я не помню, как вас по отчеству…

– Валентинович.

– Юрий Валентинович. Да вы курите, не стесняйтесь. Здесь все курят, кто приходит. Кроме меня. А я нормально переношу, меня не ломает. В школе-то еще, все ведь курили…

Юрий Валентинович, оттопырив ворот шерстяной кофты, достал из нагрудного кармана рубашки пачку «ЛМ», чиркнул поданной Настей зажигалкой, затянулся.

– Настя, ты как, вообще-то, живешь? Извини, конечно, одна-то…

– Ну, вы же видите. – Настя улыбнулась. – Справляюсь.

– Да, справляешься. Я не о том. Учиться думаешь?

– Учиться?

Про себя Настя подумала, что она уже всему научилась, но не рубить же вот так напрямую – у бедных предков Максика и так, кажется, состояние, близкое к коме.

– Не знаю. Я ведь работаю. Столько времени уходит…

– Да уж мы знаем, сколько времени уходит, если человек работает, – снова включилась в разговор пришедшая в себя Татьяна Ивановна. – Всю жизнь горбатимся, как кони какие-то… Знаем, как «легко» деньги зарабатываются… У тебя-то вроде легко, как я вижу?

– Да нет, – ответила Настя. – Не особенно.

– Не особенно… А чем ты все-таки занимаешься, если не секрет? – спросила Татьяна Ивановна.

– Таня, ну что ты опять, – начал было ее муж, но Настя остановила его:

– Все в порядке, Юрий Валентинович. Я чем занимаюсь? У меня несколько магазинов, я ими руковожу. Вот, в принципе, и все.

Это, конечно, было далеко не все. Даже десятой доли своего рабочего времени Настя не тратила на эти магазины, но не вываливать же на них всю правду – ведь инфаркт может хватить милых ископаемых.

– Руководишь? Несколько магазинов? Люди этому учатся десятки лет, институты заканчивают, как же ты, если не секрет, руководишь?

– Татьяна Ивановна… ну как-то руковожу. Я не знаю, как это объяснить… Время сейчас другое…

– Это-то мы видим, что время другое. Все другое. В наше время…

– Вот только не надо, Таня, – Юрий Валентинович поморщился. – Не надо про наше время. Настя, на самом деле, это все неважно. Ты скажи одну только вещь. С криминалом как у тебя там, очень плотно?

– А какой вы хотите услышать ответ, Юрий Валентинович? – Настя повернулась и посмотрела в окно. – Чтобы я вам ответила, что – да, очень, мол, плотно? Так не отвечу.

– Это понятно…

– Да ничего не понятно, – резко сказала Настя, снова повернувшись к гостям, и Татьяна Ивановна посмотрела на нее с удивлением. Очень по-взрослому начала говорить Настя. Таким тоном, который заставлял ее слушать. «Научилась где-то командовать, и вправду убедительно», – подумала она.

– Крыша у меня, конечно, есть. Но вас ведь интересует больше, касается ли это Максима, я так понимаю?

– В первую очередь да, – сказал Юрий Валентинович, внимательно глядя ей в глаза.

– Так вот, могу вас успокоить: Максима это никаким боком не касается. И вообще, у нас работает человек тридцать ребят, молодых. Вы что же думаете, у них родителей нет или они все – оторвы, бандиты, и им жизнь не дорога? Продавцы, товароведы – девочки, студенты, все нормальные ребята. Зайдите к нам в магазин, посмотрите сами. А без крыши сейчас ни одна фирма не может работать. Просто физически не может. Ну и на этом все заканчивается. Никакого криминала у нас нет.

Она старательно не отводила глаза, хотя ей очень хотелось это сделать. Да уж. Скажи она всю правду, точно бы кондратий пришел за бедными Юрой и Таней.

Но если Татьяну Ивановну можно было как-то уболтать – она ведь сама хотела, чтобы ее убедили, да так, чтобы она поверила, искренне поверила, что никаким криминалом для ее сыночка и не пахнет, – то с Юрием Валентиновичем все было сложнее. Он продолжал пялиться на Настю и, кажется, слабо верил ее словам. Но молодец, жене виду не подал.

– А этот… молодой человек, который тут был, он кто? – Татьяна Ивановна, кажется, окончательно успокоилась. Слово «крыша», мусолимое ежедневными газетами и ходящее из анекдота в анекдот, было для нее, видимо, привычным и не страшным. Ну крыша и крыша, подумаешь, большое дело. Главное, чтобы дружков-бандитов не было у ее сыночка. А крыша – ради Бога.

«Ничего-то она не понимает, – снова подумала Настя. – И хорошо. Хоть живет спокойно».

– Вот он из крыши как раз и был. – Настя улыбнулась. Какие непосредственные все-таки эти взрослые… Родители… «Кто да что?» Не знают, что за такие вопросы в других местах могут запросто голову оторвать.

– А что это он так перед тобой… расшаркивался? – снова спросила женщина.

– Татьяна Ивановна, так я же вам говорю, – вдохновенно стала врать Настя. – Ничего страшного. И все эти бандиты, они не такие ужасные, как в газетах пишут. Есть, конечно, настоящие убийцы, но, во-первых, их мало, а во-вторых, ни один уважающий себя человек с ними дел иметь не будет. Вот они в газеты и попадают. А «обычные» бандиты – они ведь у нас деньги зарабатывают… Стерегут нас, от разных отморозков защищают, от хулиганов-подростков, которых, кстати, развелось немерено. Их надо бояться. И если бы Максим с ними связался, тогда были бы проблемы… А так – этот парень, Егор, напился вчера, сегодня на работу не вышел. Ну я ему выговор объявила, вот он и сник. А вы говорите – крыша, бандиты… На самом деле, все идет нормально, все работают, все тихо…

«Ты ври, ври, да не завирайся», – говорили ей глаза Юрия Валентиновича, но вместе с этим она видела в них и некое одобрение того, что Настя успокаивает, и, кажется, довольно успешно, его жену.

– Ну допустим, – сказал наконец Юрий Валентинович. – Так Максим и ты…

– Послушайте, что я вам скажу. Между мной и Максимом ничего нет. Уже давно. Он работает, деньги получает. Кстати, он мне говорил, что вам предлагал, а вы у него не берете. Это зря. Он их честно зарабатывает, уж я точно могу сказать, никакого криминала… Со своим программным обеспечением он и больше мог бы зарабатывать. Он же сам программы пишет такие, за которые в Штатах ему бы десятки тысяч платили. Если не сотни.

– Ну уж и сотни… – начала было Татьяна Ивановна, но Настя не дала ей договорить.

– Так вот, если вас интересует, сплю ли я с ним, то – нет, не сплю.

– А раньше? – не выдержала Татьяна Ивановна.

– А раньше – да. Спала. Вы же не думаете, что ваш сын – девственник в восемнадцать лет…

– Кхм, – кашлянул отец. – Не думаем.

– Ну вот. А я замуж выхожу. На этой неделе свадьба. Максим в курсе, естественно, мы уже давно с ним говорили на эту тему… Я встретила человека…

– Что-то много ты их встречаешь, милая, – сузив глаза, снова заговорила Татьяна Ивановна. – И часто слишком…

Настя помолчала. Это уже действительно слишком. Кто они такие, чтобы ей указывать? Но раз уж начали беседовать в вежливом ключе, так надо и закончить достойно.

– В общем, все, кажется, ясно. Сын ваш не в обиде, это жизнь, что тут поделаешь?.. Он работает, ему все нравится. Вы на этот счет не беспокойтесь. А если вы думаете, что я его совратила, то, поверьте мне, это совсем не так.

– Да… Ясно…

Юрий Валентинович выглядел каким-то потерянным, жена его тоже что-то словно погасла. Конечно, поняла Настя, вот она и оторвалась от них. До этой минуты они чувствовали какое-то свое мифическое влияние, как же, восемнадцатилетняя девчонка соблазнила единственного любимого сына, крутит им, затягивает в сомнительные делишки… А оказывается, не нужен ей их сыночек. И она сама по себе прекрасно живет. И жизнь эта – другая, и не пересекается с их существованием ни в одной точке. И что же они теперь могут ей сказать? И уместны ли они вообще здесь, в этой кухне, в этой квартире, где крутятся какие-то подозрительные личности, где нет до них никому нет никакого дела…

– Ну что же… – Татьяна Ивановна встала из-за стола. – Спасибо за чай. Пойдем, Юра?

Насте показалось, что женщина стала даже как-то ниже ростом.

– Одевайся, – ответил муж. – Я сейчас.

«Да что же это делается? – Настя смотрела на супружескую пару, неловко толкающуюся в дверях. Юра пропускал жену в прихожую, она делала шаг в одну с ним сторону, и они никак не могли разойтись. – Что же они такие жалкие? Взрослые люди, такие беспомощные, такие слабые…Что с ними со всеми случилось? Почему не бьются они за свою жизнь, не рвут зубами свое, то, ради чего они горбатились десятилетиями, все эти пенсии, зарплаты, почему они сидят у телевизоров и причитают годами?»

– Настя, – тихо сказал Юрий Валентинович, когда жена его наконец скрылась в прихожей и Настя с содроганием услышала визг застежки-«молнии» на ее высоких старомодных сапогах. Замок, понятное дело, заклинило, и Татьяна Ивановна, нервничая, дергала его вверх-вниз. «Молния» скрипела, и Настя подумала, хорошо, что она не видит сейчас скрючившуюся в три погибели женщину, воюющую с этим жутким совковым изделием. Она боялась, что расплачется от жалости и неожиданной злости на эту сволочную жизнь, в которой такие вот женщины, в общем, красивые и, возможно, умные, превращаются в злобных истеричных мегер. – Тут, Настя, понимаешь, какое дело… – Он снова сел за стол, вытащил очередную сигарету из пачки. – Я вот подумал, раз у тебя так все налажено… Крыша и все такое… Может, поможешь мне?

– А что случилось?

– Юра! – раздался из прихожей крик Татьяны Ивановны. – Идем!

– Подожди, – крикнул в ответ «Юра». – Сейчас. Ты иди, я догоню.

Татьяна Ивановна возникла в дверях. Как Настя и предполагала, она была в этих чудовищных серых сапогах на «молниях», в таком же сером, немодном пальто…

– Ты что, еще тут жаловаться хочешь?

– Таня, я прошу, иди домой.

– Ну-ну… Совсем у тебя гордости нет… Ты послушай, девочка, послушай, может, задумаешься хоть немного, чем в жизни тебе стоит заниматься.

– Да в чем дело-то?

– Да в том. Он же у меня самый умный… Были у него деньги, копил, дурак старый, с получек доллары покупал… И дал такому вот, из ваших, бизнесмену, в долг… На дело, мол, надо… С процентами вернуть обещал. Дело верное, говорит, через месяц деньги с прибылью деньги вернутся…

«Все ясно, – подумала Настя. Вот тебе и взрослые люди. Хуже детей…»

– А что за человек-то попросил? Знакомый хоть? – со скукой в голосе спросила она. Но эта скука прозвучала снова так по-деловому, так солидно, что Юрий незамедлительно ответил:

– Институтский приятель… Сто лет не виделись, а тут позвонил, дай денег, говорит, можно заработать… Ну были у меня сбережения…

«Господи, что же они, идиоты, у Максима-то не берут… Ну идиоты…»

– Ну и?

– Ну и дал…

– Много?

– Две тысячи… Долларов… Все что было.

«Две штуки, конечно, не бог весть какая сумма. Никто еще не умирал от потери двух штук. У совсем нищих таких денег нет, у тех, кому на хлеб не хватает, а остальные как-нибудь тоже с собой не кончали… Но для этих лохов, кажется, две штуки – это большие бабки…»

– А дальше?

– А дальше пришел срок, стал я звонить… Он все меня мурыжил, мурыжил… Потом приехал я к нему… Там компания…

– Дали по башке, и все дела, – закончила за мужа Татьяна Ивановна. – Бандиты… Такие же, между прочим, как твой этот… – Она снова мотнула головой в сторону прихожей.

– Откуда вы знаете? Вы что, тоже там были?

– Нет. Но Юра рассказал…

– Серьезные пацаны, что ли?

Настя не верила в «серьезных пацанов». Серьезные пацаны такими вещами не занимаются. Это уж совсем западло. Это дела мелких ублюдков, отморозков.

– Ну, Настя, мне с ними не справиться было. Только так могу ответить. Вот ты у нас молодой бизнесмен. С крышей. Посоветуй, что делать? Не в милицию же идти?

– Они сказали, что вообще убьют, – подкудахтала словам мужа Татьяна Ивановна.

– А приятель-то что сказал? – спросила Настя.

– А приятель пьяный в хлам валялся. Ничего не сказал. Потом я позвонил еще раз, он мне посоветовал забыть все. Вот так. Сказал, что отдаст потом… Когда-нибудь. Когда у него будут деньги.

– Ладно. Разберемся. Телефончик оставьте этого своего приятеля. Расписка есть у вас?

– Есть. Он написал.

– Хорошо бы мне ее у вас забрать. Может, и получится что… Хотя я не уверена. Я же такими вещами не занимаюсь, – сказала она на всякий случай.

– Расписка с собой у меня. – Юрий Валентинович снова полез в нагрудный карман. – В паспорте ношу.

– Давайте… – Настя взяла смятый листок, пробежала глазами по неровным строчкам. – Хорошо. Я вам позвоню, если что-то выяснится. А милиция этим делом заниматься не будет.

– Почему? – спросила Татьяна Ивановна. – Просто интересно. Мы и не собирались…

– Не будет, и все. Это я вам гарантирую.

Она вышла проводить родителей Макса в прихожую. Оказалось, что они не такие высокие, какими казались Насте сидя. Встав рядом с ними и пожимая теплую ладонь Юрия Валентиновича, которую он протянул ей на прощание, она вдруг почувствовала острый укол, словно кто-то проткнул грудную клетку тонкой стальной холодной иглой. «Вот что значит – до боли жалко… – подумала она. – Бедные, старенькие… Непонятно, чего их жалеть, сами вроде бы виноваты, а все равно жалко…»

Она не закрывала дверь до тех пор, пока супруги не прошли сквозь разъехавшиеся с мягким уютным шипением дверцы лифта.

– Всего доброго, – крикнула Настя, но ответом ей был только ровный гул опускающейся в шахту кабины.

Глава вторая

Андрей не знал, что так «пробило» его, как он любил говорить, в этой девочке, но это «что-то» было таким сильным и неуправляемым, что тем же вечером, через несколько часов после того, как он впервые увидел Настю и побывал у нее дома, они уже сидели в самолете, летящем в Симферополь.

Настя ничего не понимала тогда и явно побаивалась. Андрей приехал к ней домой в одиннадцать, Настя была одна. Он, не снимая пальто, прошел в гостиную и понял, что не знает, что сказать. Она смотрела на него со странным выражением на лице. Тогда ему показалось, что девочка растерялась, но потом, через пару дней, Андрей понял, что не растерянность это была, а что-то другое. Но тогда – тогда он сам мало что соображал.

– Одевайся, – буркнул он.

Настя молча пошла в прихожую, выключая по пути свет в гостиной, на кухне, закрыла двери.

Она не задавала вопросов ни в лифте, ни на улице, когда он распахнул заднюю дверцу своего «мерса» и сам сел рядом, ни в аэропорту.

Андрей отпустил Липку, шофера-охранника и машину, вытащил радиотелефон, набрал симферопольский номер.

– Боря? Извини, что беспокою. Слушай, мне тачка нужна. Через пару часов в Симферополе. Хорошая тачка. Выбери там у себя поприличней… В аэропорту меня встретишь. – Он назвал номер рейса и выключил телефон. – Пить хочешь? – спросил он, засовывая «трубу» в карман.

– Нет, – она помотала головой. – Спасибо.

– Ну… а есть?

– Не-а… – Настя улыбнулась. – Я хочу вон там посмотреть…

Она кивнула в сторону ларька, торгующего круглосуточно разным мелким барахлом – сникерсами, шариковыми ручками, кассетами…

Подойдя к ларьку, она пошарила в карманах джинсов, вытащила несколько бумажек и, протянув их продавцу, сказала:

– Плейер, вон тот, «Панасоник», четыре батарейки и кассет… Что там у вас?..

Андрей молча наблюдал, как она засовывает в черный ящичек батарейки, вставляет кассету и надевает наушники. Настя нажала кнопку, и, запустив пленку, спокойно кивнула Андрею – все, мол, теперь я готова…

Так она и ходила, пока Андрей регистрировал только что купленные билеты, благо в кассах у него были свои люди, и проблем с их приобретением не возникало уже очень давно. И в самолете она сразу села к иллюминатору, привалилась головой к спинке кресла и, прикрыв глаза, не снимая наушников, слегка кивала в такт не слышной Андрею музыке.

А с ним происходило что-то странное. Нужна была очень веская причина для того, чтобы Андрей Быков хоть на день оставил дела, дав полную власть своему заместителю – Кислому и переложив на него все полномочия. С Вовкой Киселевым они вместе занимались кунг-фу, спарринговали в полутемных, а иногда и в совсем темных спортзалах окраинных школ – по ночам, чтобы, не дай бог, не пришла какая-нибудь долбаная проверка из РОНО или из ментовки, из КГБ и не повязала бы всю теплую компанию. Теплую в буквальном смысле – воздух в неотапливаемых спортзалах даже зимой они нагревали – будь здоров как! Переодевшись в раздевалке, босыми выходили на крашеные доски темного зала, едва не подпрыгивая от холода. Словно по льду, прыгали босиком по застывшему покрытию… А через полчаса казалось, что тренировка проходит в сауне. Двадцать здоровых парней бегали, кувыркались в сальто, таскали друг друга на плечах, приседали, вставали на пальцы, отжимались, тянули сухожилия и снова бегали, бегали, бегали – прямо, боком, спиной вперед, на четвереньках, гусиным шагом. Сотни километров набегал Андрей со своими товарищами в этих залах.

Андрей вспоминал сейчас те годы со смешанным чувством – ему было одновременно и смешно и грустно. Смешно, какие мысли приходили в голову во время первых тренировок. Он тогда ничего еще не знал ни о кунг-фу, ни о каратэ, с которого все и началось. Слава – первый сэнсей… С ним Андрей познакомился через пареньков из народной дружины с Невского, где промышлял фарцовкой и подкармливал этих добровольных стражей правопорядка. Слава говорил, что каратэ – это целая философия, и тот, кто пришел в секцию, чтобы просто научиться драться, ему неинтересен. Научится, конечно, говорил Слава, драться, но дальше дело не пойдет. Тогда Андрею казалось, что этого вполне достаточно. Прыгнуть, вырубить ногами противника – все, больше ничего не нужно ему для того, чтобы и шухер на своей территории навести, и авторитет поднять, и себя обезопасить, и девчонкам мозги запудрить, вырасти в их глазах до уже каких-то совсем невиданных высот.

Слава говорил им о философии, о мудрости, заложенной в том искусстве, которому самозабвенно посвятил всю свою жизнь. Книжки приносил… Андрей сначала посмеивался, а потом внезапно в процессе тренировок стал ощущать какое-то странное чувство, неожиданное и непривычное единство с теми, кто стоял рядом с ним, причем единство, скажем так, позитивное, светлое. Агрессия, присущая ему с самого раннего детства и заполнившая все школьные годы целым валом проблем с учителями, детской комнатой милиции и родителями, куда-то исчезала, наступало что-то похожее на «просветление» – слово, которое он до той поры всегда и произносил вот так, в кавычках, хихикая и загибая какой-нибудь очередной анекдот про это самое «просветление».

Он бросил курить, но не только из-за дыхалки. Понятно, что после выкуренной полпачки сигарет не очень-то потаскаешь на себе восьмидесятикилограммовую тушу Кислого, не поприседаешь с ней столько, сколько требовал Слава. В конечном счете Андрей отказался от хороших американских сигарет, которые блоками лежали у него дома, просто потому, что захотелось стать чище. Физически в первую очередь. Физически, но и морально тоже, вспоминал Андрей. Как-то четче и ясней стали для него такие понятия, как «справедливость», «добро», «зло», «порядочность»…

Андрей сидел в неудобном, слишком маленьком для него кресле «ТУ-134» и, посматривая на девочку у иллюминатора, думал о своем.

Конечно, Слава знал о том, чем занимаются Андрей и Кислый, но это не коробило его, как большинство соотечественников, – те считали их едва ли не преступниками. А, собственно, почему «едва ли»? С точки зрения уголовного кодекса и «морального кодекса строителей коммунизма» они и были настоящими преступниками. Как же – джинсы, диски, валюта… Вот они, атрибуты врага советской власти. А ну-ка, в кутузку его, за эти самые джинсы и доллары с марками…

Но Слава говорил, что ему все равно. То, что делают Андрей и Кислый, – не преступление…

– А что, с твоей точки зрения, – преступление? – спрашивал Андрей.

– Несправедливость по отношению к ближнему. В любой форме, – отвечал Слава.

Однажды они возвращались с тренировки и решили прогуляться до следующей станции метро. Нагрузки тогда уже были такими, что казалось, стоит сесть на диванчик в вагоне последнего поезда, и с этого диванчика уже не встанешь. Закостенеет тело, и мышцы откажутся выполнять приказы мозга.

– Давайте пройдемся, – предложил Слава. – Пусть еще ноги поработают, да и расслабимся на свежем воздухе.

Ну и нарвались на команду гопников. Подвалило человек шесть или семь. Как обычно, пошли дешевые прихваты – закурить, да прикурить, да «постой, паренек, погоди», да что в карманах, да бабки давай… Короче, обычные гопники, промышляющие на просторах Ленинского проспекта, благо места здесь еще в проекте генерального архитектора были задуманы будто специально под плацдарм для разборок. Железнодорожная насыпь, какие-то лужи-пруды, кустики, рощицы, за которыми возвышается монолитная стена типовых девятиэтажек…

Это был не Невский проспект, где Андрея знала каждая собака и никто не осмеливался наезжать вот так, по-детски. Этим отморозкам неведомы были центровые авторитеты, которые для подростков из Автово являлись какими-то полусказочными персонажами. Андрей напрягся, выбирая, кого из этих уродов завалить первым, но, покосившись на Славу, подавил в себе желание броситься на молодых хулиганов и отметелить их так, чтобы запомнили на всю свою ублюдочную жизнь. Кислый тоже молча стоял рядом, ожидая, что сделает сэнсей.

А сэнсэй молча смотрел на кривляющегося перед ним пацана и не делал ровным счетом ничего. Застыл, как статуя.

– Ты что, козел, заснул? – крикнул ему один из наезжающих, судя по всему, главарь. – Не спи, бля, замерзнешь! Давай, на хуй, из карманов все, сука. Попишу ща… Тварь…

Он выбросил вперед руку, в которой блеснуло лезвие ножа, и только тогда Слава… не ударил даже противника, а просто взял за локоть – неспешно так, но, удивительное дело, парень не успел отдернуть руку с ножом, – и сдавил своими сильными пальцами, которые, если надо, становились твердыми, как стальные клещи. Продолжая давить на болевые точки в локтевом сгибе, Слава пристально смотрел в глаза заревевшему от боли пацану, и Андрей знал, что Слава видит не только смятое болью лицо. Лучшее, что можно сделать в драке, – это смотреть противнику в глаза. Так не только подавляешь его психологически, но, как ни странно, следишь за всем телом врага, не упуская из виду ни одного его движения. А стоит опустить глаза и посмотреть, скажем, на его ноги, как все остальное сразу теряется и выходит из-под зрительного контроля…

Противник сейчас уже превратился в жертву, может быть, еще сам того не осознавая и на что-то надеясь. Не реагируя на его крики, Слава сделал странную вещь. Все стоящие вокруг: и Андрей с Кислым, и пятеро или шестеро подельников, которые замерли от тяжелой волны спокойствия, внезапно выплеснувшейся из глаз Славы, – видели то, что произошло, но объяснить это ни тогда, ни после так и не смогли. Слава качнул головой вперед, совсем чуть-чуть, сантиметра на два, и парень, до того извивавшийся от боли в руке, отлетел назад и шлепнулся на спину, зацепившись ногой за какую-то торчащую из земли проволоку. Слава повернулся к бандитам спиной и бросил Андрею с Кислым:

– Пошли, парни. Все в порядке.

Когда они подходили к метро – до закрытия оставалось минут десять, успели как раз, – Андрей спросил:

– Слава, слушай, а что ты сделал-то?

– Ты же видел.

– Видел. Но не понял. Это что – энергетический удар?

Слава улыбнулся.

– Какой, нафиг, энергетический удар?.. Нет никаких энергетических ударов. Во всяком случае, я этого делать не умею. И ни разу не видел, чтобы кто-то делал. Слышать – слышал, но мало ли, кто что слышал. Байки это, парни, байки. А то, что вы видели, – это психология. Психология, внимание, может быть, чуточку внушения, но никакой мистики. Никаких энергетических ударов… Проще все.

– А как ты это?..

– Заниматься надо больше. И не думать о разной чепухе. О деньгах, например. Очень отвлекает. Лишает цельности. А человек, чтобы добиться… ну, не совершенства, а чего-то такого, должен стараться быть цельной личностью, не распыляться… Это, конечно, в наше время и в нашей стране невозможно… Здесь и диету-то невозможно соблюдать правильную, продуктов нету таких, не то что цельность обрести… Так что дерзайте, парни. И не думайте о разной мистике, чушь это все, детские сказки. Работать надо. Уверенность в себе вырабатывать. Я же видел, Андрюха, как ты напрягся. И почти что проиграл этому мальчику…

– Как это – проиграл? Я бы его уделал в два счета.

– Уделал бы. Потому что ты физически сильнее. Но все равно не победил бы. Ты бы встал с ним на один уровень, а для него лишний синяк – не поражение. Для него это в порядке вещей. Он в этих драках и с синяками себя как рыба в воде чувствует. А ты… – Слава пристально глянул в глаза Андрея, – еще нет. Но, похоже, к сожалению, скоро и ты так будешь кувыркаться… Если не остепенишься и не выбросишь из головы все лишнее… Но я, собственно, не о том.

Они вошли в пустой зал метро, сели на лавочку в ожидании электрички.

– Если ты опускаешься на их уровень, то, как ни дерись, каких увечий ни нанеси противнику, не победишь его окончательно. Он встанет и пойдет домой думать о мести, а потом подловит тебя где-нибудь во дворике. С пушкой, к примеру… От выстрела в спину никакое, дружище, каратэ не спасет. Так-то. На этом, между прочим, выезжают в зонах воры в законе. Знаешь, почему их так боятся даже крепкие физически урки?

– Почему? Потому что за ними кодла стоит?

– Ничего подобного. Потому что вор в законевыходит в поединке на другой уровень. И напавший на него это мгновенно чувствует и психологически ломается, сдается. А это уже даже не полдела, это фактически победа. Кулаки только точку ставят, там уже достаточно просто пальцем ткнуть, и человек сломается. Сам сломается. Понял?

– Не очень…

– Ну, ладно, поймешь еще. Только, боюсь, не было бы поздно…

– В каком смысле?

– Да так. Неважно. А что касается сегодняшнего – паренек просто меня испугался. Тебя не испугался, хоть и видел, что ты боец. И тебя, – Слава посмотрел на Вовку Киселева, который хоть и послабже был с виду, чем Андрей, уже носивший в определенных кругах кличку Крепкий, но в драке ему почти не уступал.

– А я для него был тайной за семью печатями. Он почувствовал, что я – другой. Непонятный. И испугался. А удар этот, как ты сказал, «энергетический», – так это я грамотно дернулся, испугал его. И в жилу прошло. Испугался он, и сам назад рванул. Это ведь основы дзюдо – использовать силу противника против него самого. Рванулся назад, понимая, что я его все равно за руку держу. Подсознательно понимая. А я его отпустил. Вот он и грохнулся.

– Ну ладно, а остальные-то? Они же как заторможенные стояли.

– Так та же история. Испугались неизвестности. И все. Арифметика. Так что, ребята, прежде чем в драку лезть в следующий раз, подумайте, крепко, как ее начать. Может быть, она для вас и закончится, не начавшись, как сегодня. А это всегда лучше. Уж поверьте мне, я-то знаю…

Андрей снова посмотрел на Настю. Как его разобрало, однако… В последние годы в девушках – любых, это точно, любых, каких бы он не захотел: высоких, маленьких, полных, тощих, любого возраста, почти любой национальности, – недостатка Андрей не испытывал. Стоило заказать по телефону – и никто бы, ни одна фирма, поставляющая «живой» товар клиентам, не отказала бы Крепкому. В лепешку бы расшиблись, а нашли то, что он требовал. Что же касается так называемых «порядочных» женщин, то Андрей убедился, что каждая из них тоже имеет свою цену, и большей частью он был в состоянии эту цену заплатить. В деньгах ли она выражалась или в чем-то еще, например, в каких-то услугах, в устройстве, скажем, сыночка в институт или даже мужа на престижную высокооплачиваемую работу… Бывало и такое в его практике, и это иногда веселило Крепкого, а иногда заставляло грустить. Скучно же, в самом деле… Заплатил – и все неприступные, казалось бы, прежде крепости рушатся. Открываются любые двери, а все эти тонны, да какие тонны, сотни тысяч тонн любовных романов оказываются пустой, не имеющей отношения к жизни болтовней. А может быть, оттого они так и популярны, эти любовные романы, особенно среди женщин, что каждая из них, читая эти сказки, уходит от знания своей природы, от понимания, что не устоит она, если вдруг будет ей предложено желаемое – богатство ли, слава, что-то еще… Знает она это и погружается в сказку, купленную в метро за семь рублей, идентифицирует себя на два часа с героиней романа, принципиальной, верной и преданной…

А эта девочка… Это что-то совершенно другое. Она была не похожа ни на одну из тысяч женщин, встреченных Андреем за его почти сорокалетнюю, насыщенную событиями жизнь. Настя отличалась от них так, словно была существом другого пола. О внешности и говорить не стоило: большей красавицы, на свой вкус конечно, Андрей никогда не видел. Не было в ней внутреннего мужского стержня, но не читалось и женской изменчивой и непостоянной натуры. Это было что-то третье, такое сильное и чистое, что это «третье» и подтолкнуло Андрея к размышлениям о днях своей юности. Не сказать, что дни эти были ах какими светлыми, но все-таки не такими, как день сегодняшний…

И уж совсем он не мог себе представить, что встреча с женщиной, какой бы раскрасавицей она ни была, может так повлиять на него, что он бросит все дела, примчится к ней домой, почти похитит ее, как в старых романах, и потащит куда-то в дальние дали. Непонятно, кстати, зачем. Но чувствовал себя сейчас Андрей именно так, как тогда, на первых своих тренировках. Просветленным, одним словом.

Он усмехнулся. Просветленным… Славы, сэнсея, давно уже нет в живых, как напророчил себе про пулю в спину… От нее и умер, отказавшись работать с бандитами. Они несколько раз предлагать не стали, дважды поговорили, а потом Славу нашли в собственном дворе со сквозным отверстием в голове – от затылка ко лбу. Лица у него не было совсем, в закрытом гробу пришлось хоронить.

И ребята, те, что рядом стояли на холодных досках школьных залов, – сколько сменила их Славина секция, и не упомнить теперь. Выгоняли из одной школы – они шли в другую, третью… Половина этих ребят теперь сроки отмотала, многие и не по первому разу, а кое-кто вместе с сэнсеем покой обрел под каменной плитой или крестом бетонным…

А сам он – что говорить… Царь и Бог в Питере, ну, не самый, конечно, главный, так, царек, но власть какую-никакую имеет и денег в достатке… Только ведь от пули в затылок и он не заговорен, несмотря на все свои ухищрения, несмотря на охрану из надежных ребят, крутой авторитет и необходимость, которую испытывали в нем – живом – еще с десяток больших авторитетов…

Они вышли из здания аэровокзала в Симферополе. Настя по-прежнему покачивала головой в такт музыке. За всю дорогу она не сказала Андрею ни слова, и это устраивало его. Он не знал, о чем бы сейчас с ней говорил, слов для объяснения их путешествия у него не было никаких. Пусть уж лучше так… Потом что-нибудь придет на ум… С утра. Утро, оно ведь вечера мудренее…

Стоянка такси была забита иномарками – теперь это называлось «кооперативом», и таксисты рубились на своих тачках, за бешеные бабки подвозя «насосанных» купчиков, прилетевших на юг покуролесить с молоденькими любовницами. Чуть в стороне стояла сверкающая серебром «Ауди», на ее капот облокотился Борис Иванович Семгин, Боря, человек, которого Андрей если и не любил, то считал едва ли не родственником. Борю он не задействовал ни в каких своих делах, да и поди, задействуй такого… Здоровенный черноусый мужик, матрос, списанный на берег за бесконечные дебоши и пьянки, на суше вдруг остепенился, отгрохал себе домишко о трех этажах, машинку прикупил, женился и зажил обычной, в меру таинственной жизнью русского человека «при деньгах». Откуда у него эти деньги, не знал никто. Боря не шиковал, но и нужды не испытывал никогда. Думая об этом, Андрей усмехался.

Русский человек – необычайно хитрое создание. Оттого, наверное, и столько анекдотов ходит о хитрости еврейской, чтобы откреститься от этого свойства. Мы, мол, душа нараспашку, последнюю рубаху, мол, снимем, все пропьем, но родину не опозорим…

И бесконечные песни по телевидению о том, что нет зарплаты, нечего есть, нечего пить, не на что жить. Но в каждом магазине, торгующем хорошей импортной радиоаппаратурой, – очереди за телевизорами «Филиппс» и «Сони», видаки в каждой квартире, дети программирование изучают на домашних стареньких «Пентиумах» («…денег совсем нет, у сына компьютер не фурычит, так и не починить даже…»), рабочие на заводики свои на стареньких «Жигулях» приезжают, а за колбасой, несчастной этой колбасой, символом благосостояния советских времен, снова очереди, несмотря на то что лежит она на каждом углу в каждом магазине двадцати сортов…

Андрей не верил в поголовное обнищание населения. Он видел нищих, но это были здоровые мужики, каждому из которых он мгновенно нашел бы работу. И совсем не обязательно криминальную. И сам ставил себя на их место – не стоял бы уж с протянутой рукой и не митинговал у Белого дома. Работы в стране столько, что, кажется, за сто лет не переделать… Но ведь все хотят много и сразу… Андрей тоже хотел много и сразу, но он – особая статья, он захотел и получил. Заплатил, правда, за это «много». Двумя сроками, потерей лучших друзей и ежедневным, ежечасным, ставшим давно уже привычным чувством опасности. А как же? За все надо платить…

А историю Бори он знал хорошо. Начал он с торговли винишком во время горбачевских указов, да так успешно начал, что домик и поставил. Начал-то он с того, что строил обычную одноэтажную халупу, но слава Богу, что все еще было в проекте и не пришлось перекладывать фундамент. Вырос трехэтажный особняк в горах, на полпути от Симферополя к Крымской обсерватории. Моря нету, а нахрена Боре море. Он моря этого хлебнул выше крыши… Место зато тихое, незаметное, туристов здесь отродясь не видели, ментам сюда соваться тоже совершенно без надобности… Так и образовался у Андрея схрон. Никто про него не знал, даже Кислый. Андрей, конечно, доверял ему, но ведь могут схватить его, неровен час, пытать станут. И нет схрона. Ведь под пыткой-то любой заговорит, это Андрей тоже знал очень хорошо. Любой. И он в том числе. Каким бы крутым ни был человек, хороший «заплечных дел мастер» (так их называли в старину), да еще и с помощью современной химии, любой язык развяжет. Даже у самых крутых, тех, что круче яиц вареных сил не хватит молчать.

Познакомились они – тоже банальней некуда. Давно это было. Боря только что, как это называется, «вразвалочку сошел на берег». И в симферопольском кабаке добивал остатки своей морской удали. И добился-таки, что наехали на него при выходе четверо жлобов, решили, что пьяненького мужичка легко опустят на бабки. Андрей случайно рядом оказался…

Боря-то и вправду совсем никакой был, драться почти не мог. Андрей от скуки, что ли, или от своего потаенного чувства справедливости встрял, отметелил всех четверых, а Борю повез в баньку, попарил, в себя привел, водки дал стакан, чтобы мужик разговаривать мог. Мужик-то первым делом за пиджак стал хвататься, документы и деньги искать, смотреть – на месте ли, не увел ли этот самый новый «дружбан», который его в баньку заволок. Короче, не помнил ничего – ни что в ресторане было, ни что потом…

Слово за слово, объяснил ему Андрей ситуацию, сам-то он только из зоны вернулся, досрочно, за хорошее поведение выпустили, полсрока скостили, да и с бабками он был – должок получил от одного фраера в Алуште. Ну и понеслось… Через четыре дня «полетов», в которые ушли мужики (один – празднуя освобождение от своего опостылевшего сухогруза и мудаков начальников, другой – от тяжести зоны), оба остались без копейки, но зато друзьями навек. В криминал влезать прямо на месте Андрей не хотел – идти на грабеж фраеров в незнакомом городе было ему западло, он себя ценил значительно дороже… Позвонил в Питер на последние рубли друзьям, выслали ему деньги телеграфом. Еще сутки они с Борей проболтались голодные и грязные по душным симферопольским улицам, а потом, когда Андрей выходил из здания телеграфа, пересчитывая на ходу купюры, Боря сказал:

– Ну что, ударим по пивку?

– Дружище, – ответил Андрей. – Я же вообще-то не пью. Это так, случайность была… Теперь надолго сухой… И ты давай подвязывай. Не дело это для мужика – в тряпку превращаться…

– А ты кто, вообще, по специальности? – спросил Боря позже, в шашлычной. В процессе загула вопрос о профессиональной принадлежности как-то не всплывал.

– Я? – Андрей весело посмотрел на своего нового друга. – Бандит.

Боря молча прожевал кусок ароматного мяса, рыгнул, вытер губы салфеткой.

– Что? Проблемы, братишка?

– Нет проблем. По мне, – сам того не замечая, Боря перефразировал Ильфа и Петрова, – по мне хоть и бандит, раз хороший человек… Я понял, в общем-то и раньше… А что мне понравилось в тебе, Андрюха, так это то, что когда у нас башли кончились, ты не стал, как бы это сказать… мелочь по карманам тырить. Ну, ты понимаешь, о чем я?

– Понимаю.

– Ты солидно повел себя. Как мужик.

– В долг просить – это, что ли, солидно?

– Лучше уж в долг, чем воровать да грабить честных граждан.

– В этом мы с тобой сходимся, Борис. Я честных граждан никогда не грабил.

– Да я уже понял…

На свадьбу Андрей подарил Боре первую его машину, «Опель-Кадет»…

– Отдохнуть приехал или как? – спросил Боря, быстро взглянув на Настю.

– Сам еще не знаю… Поеду сейчас к себе, созвонимся…

– Ко мне не заедешь?

– Сейчас нет. Может быть, на обратном пути.

– Ну давай… – Боря кивнул.

– Слушай. – сказал он, когда Настя села в машину и они остались на улице вдвоем, – это, конечно, не мое дело, но мне кажется, братишка, у тебя, как теперь говорят, крышу снесло. Нет?

– Ох, Боря, я и сам не знаю. Очень может быть.

– Ну, ты голову-то не теряй…

– Не учи ученого. Я в порядке. Утром позвоню. Расскажу, как доехали…

Когда он тронул машину с места и оглянулся на Настю, то увидел, что она уже спит, сняв наушники плейера и удобно свернувшись на мягком заднем сиденье. Спала она, пока Андрей ночью почти через весь Крымский полуостров вез ее к своей резиденции, которая была построена совсем недавно и почти по образцу Бориного дома: в горах, вдалеке от туристских маршрутов, хотя и не так далеко, как Борин схрон, – его домик, приземистый, двухэтажный, был спрятан в скалах Нового Света.

Глава третья

Егор приехал домой и первое, что сделал, пройдя в ванную комнату, сунул голову под струю холодной воды. Надо же так… Ужрались вчера в такую хламину… Хорошо, что Крепкий не в курсе, задал бы по полной программе… Развонялся бы так, что на неделю было бы шмону…

Впрочем, Егор думал о Крепком без злобы. Хороший мужик, надежный. И не жадный. А что орет – так начальник, положено… Ну, бухать не любит, но не все же спортсмены вокруг него… Хотя большинство именно спортсмены…

Егор попал в команду Крепкого из другой – до сих пор он толком не знал, был ли разгром его прежней, как пишут в газетах, «организованной преступной группировки» чисто ментовским делом или шел сложный передел сфер влияния, где кроме ментов, понятное дело купленных, замешаны были и другие деятели. Типа Крепкого. Слишком уж просто Егор отмазался от тюряги, и слишком откровенно его оттуда вытащил Крепкий. Даже не скрывал ничего. Почти. Предложил работу, а как отказаться… От таких предложений не отказываются…

Егор был в некотором смысле белой вороной среди братвы – не спортсмен, не блатарь, а в зону попал довольно экзотическим образом. Для братвы, конечно, экзотическим, а так… вполне нормальным. В начале семидесятых загремел за хранение, а на самом деле – за употребление наркотиков.

Егор был в то время хиппи, ездил автостопом по стране, «тусовался» – тогда это слово было принадлежностью хипповского слэнга, труднопонимаемо, и всуе цивильными гражданами не употреблялось. Вот и помели Егора и еще десяток хиппанов в палаточном лагере, который они разбили где-то под Вышним Волочком, чтобы «перенайтать» и двинуть дальше стопом из Питера на юг. Замели, нашли траву, а дальше… Предложили Егору стать стукачом, он отказался… Обычное дело. Кого отпустили, просто так, без объяснения чего бы то ни было, а Егор не понравился ментам, ну и пришили ему «хранение с целью продажи»…

В зоне, куда его определили, Егор не особенно страдал. Конечно, это «не особенно» было очень условным и сравнительным. Его не опустили, не били, вернее, почти не били, освободили досрочно… В остальном же все ужасы зоны он испытал на себе в полной мере. От природы очень сильный физически, Егор никак не походил с виду на хиппи, если бы не длинные волосы, которых он лишился еще в следственном изоляторе, так что все его рассказы о бродячей хипповой жизни воспринимались в бараке, как попытки напустить тень на плетень и уйти от прямого разговора о наркотиках.

В общем, выйдя на свободу, Егор имел уже четкое представление о каналах покупки и сбыта, как розничного, так и оптового, что давало ему, во-первых, деньги, и немалые, во-вторых, занятие, которого он никак не мог себе найти, и отчасти от незнания, куда себя пристроить, ушел в хипповые коммуны, в «систему», как тогда это называлось. Теперь же у него было дело, большое дело, настоящее, на всю жизнь… Совесть Егора не мучала, он сам вовсю курил траву. Правда, теперь, когда стал «реальным» торговцем, с этим делом завязал, пробовал только на качество, а чтобы для удовольствия – ни-ни. Слишком напряженная и опасная была у него работа, чтобы таким образом кайфовать. А деньги, которые он зарабатывал, давали возможность «оттянуться» куда более безопасными способами и значительно разнообразней, чем сидеть дома перед проигрывателем с пластинкой «Битлз» и косяком в зубах. И понеслось-поехало… И доехало бы в конечном счете до нового срока, если бы не вытащил его в последний момент Крепкий.

Теперь он был приставлен кем-то вроде чиновника для особых поручений при этой девочке, Насте… Сначала они просто наблюдали за ней, Крепкий пас ее папашу, но активных действий не предпринимал, говорил, что надо подождать, пока «барашек разжиреет». А папаша работал будьте-нате, никаких авторитетов либо не признавал, либо просто не знал. С дружками закрутили дело, стали кислоту возить из Голландии через Эстонию в Питер, прятали в деталях мебели, для этого целую мебельную фирму забацали, все официально, туда-сюда, импорт-экспорт… Лесопилку купили, стали деревья валить, туда же гнать, в Скандинавию… Дело начинало шириться, и, по мнению Егора, через месячишко, когда должна была прийти очередная партия дури из-за бугра, можно было бы наезжать на этих лохов, полезших в такое дело, из которого левые люди живыми не выходят. Но они сами между собой переругались, папашу Настиного замочил партнер, затем и мамашу, а потом вдруг дочурка маленькая, шестнадцать ей тогда было всего, влезла в самую гущу событий и, к удивлению и прямо-таки детскому восторгу, в который пришел Егор, наблюдая за ее акциями, завалила одного за другим всех членов злосчастной фирмы, имевших отношение к гибели ее родителей. Ну и молодежь, одно слово…

А потом началось какое-то безумие. Вылез на свет Божий старый, давно скрывшийся из виду авторитет, законник Клементьев. Он свои виды на нее, надо понимать, имел, начал ее опекать, крышу ей дал, а она на башли, которые в результате ей достались на руинах разгромленной фирмы, открыла магазин… Точнее, не открыла, а вложила в разоряющееся предприятие, вытащила его из долговой ямы, и заработала машинка по «отмыванию» денежек в полный рост. Клементьев этот, видимо, для этого всю байду и завертел. Очень удобно. Сколько не вливай в этот магазин, никто не просечет. Комиссионная торговля, там черт ногу сломит, можно миллионы отмывать, никто и не почешется, никакие проверки ничего не высчитают и никого не поймают… А потом и Клементьева грохнули где-то в Москве. Что там было доподлинно, Егор не знал, да и Крепкий тоже, но приказал девчонку все время держать в поле зрения. Он тогда уже с Михалычем сошелся, дружком покойного Клементьева, который в политику полез, в мэрию, партии какие-то стал подкармливать из своих, вернее, бывших клементьевских миллионов. Они, видно, между собой и порешили, что пора девочку под себя брать, что она им какую-то большую пользу может принести. Все так, но…

Андрюха-то, Крепкий, вдруг ни с того ни с сего эту Настю «под себя» в буквальном смысле взял… Похоже, крыша у мужика поехала. Жениться вот теперь надумал. И теперь она для всей братвы Анастасией Аркадьевной стала… А сегодня вот выговор ему, Егору, закатила, за то что с большого бодуна приехал и должен был какие-то документы опять в мэрию тащить… Ну, перенесли на завтра… И то хлеб.

Он держал голову под струей воды и пофыркивал, ухал да охал и с трудом услышал пиканье радиотелефона.

– Алло! Егор? – услышал он голос Насти. Легка на помине… Но все-таки нравилась она ему, хорошая девчонка, из молодых, да ранняя. И не сука позорная, не трепло, деловая…

– Да. Я в порядке, Настя.

– Егор, будь добр, подскочи снова ко мне. Тут есть для тебя дельце одно. Сделаешь, а потом гуляй хоть три дня. Я Андрею скажу… Очень надо, а?

– Нет проблем, Настя. Сейчас я буду… – он помедлил, – у вас.

Надо же сделать девчонке приятное. «У вас». Прогнулся малость, так это ведь как ребенку конфетку подарить. Это и не прогиб как бы…

Через полчаса он снова был у Насти, которая вручила ему расписку Юрия Валентиновича и еще раз попросила Егора помочь в этом мелком, но противном деле.

– Да, Настя, знаете, действительно противно это… Такая сумма, две штуки, мелочь… А этот гусь, видно, тоже, мелочовка, срубил на халяву денежек, боюсь, нет у него ничего, и взять-то на эти две штуки не знаю что…

– Две не две, а учить надо этих уродов, – ответила Настя. – И потом, почему две? Ты же работаешь? Четыре как минимум…

– Да, черт их подери, у этих же придурков наличных денег наверняка не будет. Ну что, на квартиру его разводить, что ли?

– Шугани как следует. По-настоящему. Чтобы знал, как хороших людей обижать. Чтобы на всю жизнь запомнил…

– А люди действительно хорошие?

– Родители друга моего. Хорошие. Подлянок никому не делали.

– Это уже много в наше время.

– Ну, давай, Егор, потом три дня – твои. Договорились? Да, а деньги… Я хотела, чтобы деньги он сам привез тому, у кого брал, да вот, думаю, может, пусть лучше тебе отдаст? Может, не довезет? Как думаешь?

– Да я на месте разберусь. Видно будет. Может, и сам в зубах принесет. Посмотрим, что за тип.

Егор повертел в руках бумажку с адресом и решил не откладывать дело в долгий ящик. С одной стороны, вышибать такие долги – дело почти безнадежное. Разве что вещи какие вынести из квартиры, а какие там могут быть вещи… С другой стороны, надо наехать, раз этот гусь такой специалист по заниманию, пусть занимает четыре штуки и сегодня вечером, в крайнем случае, завтра днем отдает…

Не любил Егор работу с такими суммами. Когда какой-нибудь бизнесмен должен штук пятьдесят или ладно, пусть двадцать, там хоть понятно, что делать. Человек конкретный, у него есть чем ответить за эту сумму. Вся проблема сводится к тому, что человеку этому, как правило, жалко отвечать своей недвижимостью, машиной или картинками, висящими на даче по стенам, и нужно его… как бы это… убедить, что лучше отдать картинки, машину или дачу с квартирой, чем висеть на дереве подвешенным за мизинцы рук и видеть, как по малюсенькому кусочку отрезают ему детородный орган или поджаривают на угольках пятки.

Через двадцать минут он был уже по указанному в бумажке адресу на Лесном проспекте. Остановил свою «девятку» возле крепкого «сталинского» дома, осмотрелся. Дом своим ухоженным видом вызывал хорошие чувства. Отдельная квартира в таком доме стоит денег. Уже что-то. Не хрущоба засранная… Хотя и в таких домах бывают коммуналки, в которые не то что войти страшно, а даже мимо проходить противно от вони и грязи, что из этих коммуналок на лестницу вываливается…

«Во люди, – думал Егор, поднимаясь по лестнице. – Живут же, как свиньи, где живут, там и срут… Ни хера, никакой капитализм тут еще двести лет не наладится…». Хотя размышления эти были в данный момент чисто абстрактными, умозрительными, поскольку лестница, по которой он шел, была чистой, лифт тоже работал исправно. Однако когда Егор шел на дело, он предпочитал сначала увидеть все пути для отхода, если в таковом возникнет необходимость. Он не строил никаких планов предстоящей операции, решив действовать по обстановке, как сердце подскажет.

Остановившись у двери с аккуратной металлической блямбочкой с номером «37», Егор еще раз сверил по бумажке адрес и нажал на кнопку звонка.

В квартире послышалось шарканье, потом чье-то тяжелое дыхание и дрожащий, нетвердый голос:

– Кто там?

Голос был мужской, сравнительно молодой, но даже не дрожащий, а какой-то прямо трепыхающийся, как белье, развешенное возле деревенского домика на сильном ветру.

– Свои, – уверенно ответил Егор, уже предполагая, что угадал состояние хозяина, и надеясь попасть таким ни к чему не обязывающим ответом в точку. И, как выяснилось секундой позже, попал.

Скрипнул замок, и дверь отворилась.

Хозяин стоял на пороге и, прищурясь, вглядывался в лицо гостя. Егору хватило трех секунд, для того чтобы узнать об этом человеке все. Работа, которой он занимался уже довольно много лет, обязывает человека быть хоть немного психологом. А лучше – не немного. Лучше учиться сразу определять характер, потенциальные возможности, степень уверенности в себе и физическую подготовку клиента. Больше шансов на успех…

Мужичок, стоящий в дверях, был для Егора как открытая книга. Причем много раз читанная, не ахти какая интересная и проглядываемая исключительно за обедом, заляпанная жирными пятнами от капель супа, захватанная липкими пальцами в промежутке между бутербродом и пирожным, с истрепанными страницами и разваливающимся переплетом.

«Интеллигент вшивый», – быстро определил для себя Егор. Он хорошо относился к интеллигенции, ему было интересно общаться с умными, тонкими, много знающими людьми. Но этот был «интеллигентом вшивым». Халявщиком. Видел он таких. Трутся вокруг разных творческих личностей, моментально заводят знакомства со звездами – артистами, художниками, как правило, с теми, кто сейчас в моде. И торгуют этими своими знакомствами. «Пойдем, – говорят своему приятелю, – в гости к Юрке Шевчуку… Только бутылку возьми…» Или в Дом кино на премьеру… Или на модную выставку, где в кулуарах обнимаются и целуются слюнявыми ртами с оторопевшими слегка «звездами», а потом бегут в буфет, на халяву поправиться…

Они очень обаятельны, и единственное, что могут в жизни, это сразу расположить к себе человека, наговорить ему комплиментов, причем очень неглупых, показывая глубокое знание предмета, легко оперируя сравнениями и цитатами из классиков… Люди это слабые, трусливые, но могут оказаться даже опасными. Среди их постоянно обновляющегося круга знакомых (старые постепенно исчезают, поняв, что те двести, или пятьсот, или тысяча долларов, которые занял миляга Петька, или Геночка, или Васенька, они не увидят уже никогда, а Петенька-Васенька-Геночка продолжают с масляными глазами раскручивать всех окружающих на «кофеек-коньячок-шашлычок») могут оказаться в данный момент весьма влиятельные люди. От офицеров ФСБ, к примеру, до депутатов Думы. С бандитами эти Геночки-Петеньки стараются дел не иметь, и правильно. Обостренное внутреннее чутье подсказывает им, что то, что проходит с творческой интеллигенцией, не пройдет ни с одним из пацанов среднего звена. Могут и замочить под горячую руку. А драться эти люди ох как не любят… Лицо портить…

Хотя шрамы иной раз тоже оказываются лишним козырем в их нелегкой бесконечной игре за право посидеть на халяву в актерском буфете «Ленфильма» или в ресторане Дома актера и покушать-выпить за счет очередного кредитора, а потом и в койку отправиться с артисточкой какой-нибудь молодой, наобещав ей познакомить с режиссером N, сценаристом NN и продюсером NNN.

– Вы кто? – спросил дрожащим голосом хозяин. Ему было лет под сорок пять, тонкое красивое лицо опухло, глаза слезились, черные густые волосы походили на кучу распущенной с катушки магнитофонной ленты. Одет он был в потертые джинсы, футболочку и кеды, выполнявшие, видимо, роль домашних тапочек. Молодился хозяин квартиры, молодился, и, как сразу понял Егор, находился в состоянии как минимум трехдневного запоя. Это осложняло предстоящую работу, нужно было выяснить, может ли это чучело адекватно воспринимать происходящее. Вроде бы он еще не выпил с утра…

Егор широко улыбнулся, сделал шаг вперед, просунув ногу в дверь, чтобы опухший красавец не захлопнул ее ненароком, и без размаха, но очень сильно ударил его кулаком в зубы.

Черноволосый опухший хозяин отлетел в глубину прихожей, перебирая ногами и цепляясь за стены руками, но все-таки повалился на пол с неожиданным грохотом, увлекая за собой подставку для обуви, захваченный по дороге зонтик, сорванный с вешалки, и швабру, оказавшуюся на его пути.

Егор вошел в квартиру, закрыв за собой дверь. Положение хозяина, который, лежа на полу боком, не решаясь встать и прикрывая рукой разбитые губы, с ужасом смотрел на страшного гостя, дало Егору возможность спокойно повернуться к нему спиной и закрыть дверь на все имеющиеся замки. Их, впрочем, было всего два, да и те – липовые. Егор быстро прикинул, что открыть их снаружи ничего не стоит. В любое время можно сюда зайти. Понимающему человеку.

Мухин – Егор вспомнил, что так кличут этого фраера, – продолжал неподвижно полусидеть-полулежать на полу. Известное дело, боится встать. Лежачего, по его детским представлениям, не бьют… Чтобы Мухин не слишком заблуждался и четче представлял себе ситуацию, в которой оказался, вернее, в которую сам себя загнал, Егор подошел и от души врезал ему ботинком по ребрам. Может, и сломал, но вряд ли. Егор умел контролировать удары, и, кажется, на этот раз все прошло благополучно для Мухина, без тяжелых последствий.

– У-у-у, – завыл скрючившийся Мухин. – За что?! Вы кто?

– Хер в пальто, – ответил Егор и ударил его в третий раз, давая понять, что процедура не окончена, а, наоборот, только начинается.

Мухин захрипел, выгнулся, закатил глаза, подергал ногой и затих. Егору стало смешно. Как маленький, ей-Богу… Ну не мужик, а куча говна просто.

– Хорош придуриваться, поднимайся, сопля вонючая.

Мухин продолжал лежать без движения. Тогда Егор достал из кармана нож, выщелкнул лезвие, поднеся его специально поближе к уху лежащего с закатившимися глазами Мухина, и сказал как бы про себя:

– Ну что, яйца ему отрезать, что ли?..

Взяв должника за ремень джинсов, он дернул его на себя и легонько ткнул лезвием в то место, о котором только что говорил. Это подействовало. Мухин вернул зрачки в обычное положение и, тихонько шевеля губами, спросил:

– Что вы хотите?..

– Хочу, чтобы ты для начала встал, урод.

Мухин послушно и довольно расторопно поднялся на ноги.

– Вот видишь, не так все и плохо. А придуривался-то, прямо как будто я его насмерть покалечил… Ну, это все у нас еще впереди… Пошли в комнату.

Хозяин, подтягивая джинсы, послушно направился по длинному коридору, свернув на пути в одну из трех дверей, ведущих в жилые помещения.

Следуя за ним, Егор быстро и профессионально осматривал квартиру. Действительно, все путем: старый фонд, отдельная квартира, но засрана так, что сразу видно – живет этот пидор один, надо просто подгонять грузовик и все, что здесь есть, грузить в кузов и везти на свалку. А потом делать путевый ремонт и – хоть сам живи, хоть сдавай… Классная хата может получиться. Стены, потолок – все добротное, без протечек, без трещин… Надо же, такой мудак и в такой квартире. И засрал, поганец, ни себе ни людям… Собака на сене…

В большой комнате с двумя окнами, выходящими на Лесной проспект, куда вошли Мухин и Егор, из мебели были только старый, шестидесятых годов, продавленный и покрытый темными пятнами зеленый диван, два ветхих стула и секретер той же, советской, дешевой, древесностружечной серии.

Хозяин, войдя в комнату, сразу опустился на диван. Так, на его взгляд, было безопасней… На полу под его ногами стояли несколько пустых граненых стаканов, красивая резная пепельница, видимо, чей-то подарок, полная окурков самых разных мастей – от «Беломора» до черных, длинных «Морэ». «Были дамы», – подумал Егор с усмешкой. В такое логово еще и дамы ходят… Хотя эти творческие люди, кто их разберет… Он не имел в виду хозяина, с ним-то все ясно, а вот знакомых у этого Мухина может быть много. И самых разных. Умеет, блядь такая, мозги пудрить людям. Порода та еще…

– Ну? – строго спросил Егор.

– Что?..

Мухин сидел, сдвинув ноги и обхватив колени руками. Смотрел он на Егора снизу вверх глазами побитой собаки, что, впрочем, было недалеко от истины.

– Деньги давай.

– Какие деньги?

По интонации Егор понял, что этот урод еще не уяснил, какие такие деньги с него требуют. Понял он также, что Мухин должен не только Настиным знакомым, а еще много кому. Сейчас, судя по задумчиво-испуганному выражению лица, в голове хозяина шла напряженная работа, он пытался вспомнить, кто же может требовать у него деньги в такой грубой и непривычной для него форме.

Егор вынул из внутреннего кармана пальто аккуратно сложенную расписку, развернул и, не давая в руки, поднес к глазам Мухина.

– Уяснил? Так давай. Мне некогда. С тебя четыре штуки.

– Почему четыре? Две…

– Четыре, – сказал Егор и коротко врезал носком ботинка по голени должника, благо она, голень, была очень удобно выставлена вперед.

Мухин застонал, схватился руками за место ушиба.

– Я же с Юрой договорился… Он сказал, что подождет… Мы все решили. Вы не в курсе…

– Брось херню мне пороть. Я все знаю, что вы там решили. Мозги ебешь человеку. Деньги давай.

– У меня сейчас нет…

– Не понял. – Егор взял Мухина за шкирку, легко поднял с дивана. Впрочем, и сам Мухин подался вперед, облегчая Егору движение, как-то даже угодливо вскочил, увлекаемый мощной рукой. Егор заглянул ему в глаза. – Не понял. Что ты сказал такое, я не расслышал…

Мухин открыл было рот, но Егор неожиданно и так же легко швырнул его лицом в противоположную стену.

– Уй-ууу… – после тупого удара лбом о деревянную перегородку Мухин, оставляя на обоях кровавый след, медленно начал сползать вниз.

– Стоять!

Егор шагнул к нему, снова схватил за ворот и повторил операцию, вновь бросив обмякшее тело прямо в кровавое пятно на обоях… Он уже понял, что это не капитальная стена, не бетон, о который этот слабак Мухин мог себе черепушку расколоть, и не боялся, что дохляк вырубится. Не вырубится… никуда не денется…

– Убьете же…

Мухин сидел, облокотившись спиной на измазанную кровью стену, и держался за лицо.

– Убью, но не здесь. Пошли.

– Куда?

– Увидишь. За город куда-нибудь отвезу тебя… Воздухом подышать…

– Подождите, подождите, – залепетал Мухин. – Давайте поговорим…

– А хули с тобой говорить? Бабок у тебя нет. Это и ежу понятно. Так что дорожка тебе одна, туда, откуда нет возврата…

– Ну, как же… Я же отдам… Это что, за две штуки вы убивать!.. Я же отдам…

– Во-первых, не за две, а за четыре. Повтори, за сколько?

– За четыре, – послушно сказал Мухин.

– А во-вторых, не в сумме дело. Тут ведь как? Надо делать так, чтобы другим не повадно было. Понимаешь, братан? Так что попал ты. Не повезло. Но что делать, жизнь такая. Собирайся, надевай ботиночки и поедем…

– Подождите…

Мухин взглянул на Егора, и тот вдруг понял, что в глазах этого слизняка не было страха. Только судорожная работа мысли, как бы вывернуться, как бы выскочить сегодня из лап этого жуткого громилы, этого ублюдка, который к приличным людям врывается в дом, начинает бить… А потом он найдет защиту, слава Богу, друзей много, помогут… Все это Егор прочитал в глазах Мухина мгновенно, он знал, как выглядят и как себя ведут смертельно испугавшиеся люди. Поведение Мухина было не таким. Либо он не понимал серьезности угроз Егора, либо понимал, но был уверен, что ничего с ним, золотым, не сделают.

«Ну и сука, – подумал Егор. – Ну и падаль… Задушил бы гада…» Но прежде всего надо было все-таки выбить из этого урода деньги.

– Что – подождите?

– Мне позвонить надо.

– В милицию? – хмыкнул Егор.

– Нет… Насчет денег… Перезайму… У меня гонорар должен со дня на день всплыть, точно, сто процентов, а до этого надо перекрутиться… перезанять…

– Звони. Только быстро.

Егор сел на стул и подтолкнул ногой телефонный аппарат, старенький, с длинным перекрученным проводом, который вил свои петли откуда-то из-под дивана.

Мухин принялся накручивать диск.

– Алло! Ася? – голос его обрел твердость, и говорил Мухин очень спокойно, так что его собеседник, точнее, собеседница и вообразить себе не могла, что Витенька, как называли Мухина знакомые дамы не первой молодости, сидит сейчас на заляпанном его же кровью полу, одной рукой держится за разбитую голову, а другой поглаживает ушибленную ногу, пачкая джинсы опять же кровью. – Асенька, это тот случай… Выручай, дорогая…

Мухин говорил так проникновенно, что Егор стал поглядывать на него с интересом. Чисто артист. Прямо талант у мужика пропадает… А в общем, почему же пропадает? Совсем не пропадает…

– Асенька, подробности потом, при встрече… Мне срочно нужны деньги. Много. На неделю всего. Через неделю все отдам. Обещаю, слово даю. Ты же меня знаешь…

Он сделал паузу, слушая, что говорит в ответ таинственная Ася, и глянул на Егора. Тот прикрыл глаза и кивнул головой, – давай, мол, работай…

– Ася, четыре тысячи… Баксов… Тут такое дело… Короче, смерть в буквальном смысле… Да нет, ничего страшного… – Он снова покосился на Егора. – Просто вилы, через неделю мне из Москвы деньги придут за сценарий, я тут же отдам… С Палычем посоветоваться? Ах, он рядом? Ты не вешай трубку, ладно? Давай, милая, я подожду… Тут просто труба дело… Сейчас, может, все нормально будет, – сказал он, прикрыв трубку ладонью.

– Твои дела, – равнодушно ответил Егор. – Давай быстрее только.

– Сейчас, сейчас. – Мухин снова приник к телефону. – Да? Подъехать? Сейчас? Буду… Слушай! – он пощупал свое лицо. – Асенька, вместо меня если человечек подойдет? Я опишу тебе, просто нам с ним не разорваться никак… такое навалилось… Да я понимаю, что деньги большие, но я же тоже не дурак… Палыч говорит – нет? Ладно, сам тогда подскочу. Да о чем ты говоришь, конечно, люблю… Все, жди меня… Целую.

Мухин повесил трубку и, посмотрев на Егора, кивнул с видимым облегчением.

– Все в порядке. Сейчас поедем…

– Куда?

– На «Ленфильм». Это продюсер, одна из самых крутых продюсеров у нас. Ася Бернштейн… У них деньги есть, они мне дадут… Так что все в порядке…

– Поехали, – сказал Егор. – И без выкрутас давай, братан, а то голову оторву в один момент. Понял?

– Понял, – пробурчал Мухин. – Куда уж понятней… Только… как я в таком виде?.. Надо себя в порядок привести. Вот, блин… – он ощупывал свое лицо, кривя губы от боли и обиды.

– Раньше надо было думать о роже своей, – заметил Егор. – Когда деньги занимал, надо было о роже думать. Теперь поздно.

– Да… Да-да… Я сейчас…

Мухин порылся в пыльном секретере, вытащил оттуда темные каплевидные очки, коробочку театрального грима, отдельно круглую баночку тон-крема.

– Сейчас как-нибудь замажу…

Они прошли на кухню, находящуюся в конце коридора. Егор усмехнулся, оглядев голые стены, выкрашенные отвратительно ядовитой зеленой масляной краской, которой строители покрывают жилища после окончания капитального ремонта. Трубы, змеящиеся по стенам, кухонный стол, ветхий буфет, обгоревший чайник на двухкомфорочной газовой плите, тоже изрядно закопченной и покрытой желтым налетом, – завершали впечатления.

– Ну и живешь ты, братан. Куда только деньги тратишь, непонятно…

Мухин, возившийся перед зеркалом, висящим над заржавленной раковиной, что-то невнятно буркнул. Куда он деньги тратит? Какое его свинячье дело, куда? Жлоб, сволочь, «бык»… Конечно, против лома нет приема… Вперся в квартиру, мерзавец, как к себе домой… Сука. А Юра-то, оказывается, каков? Нанимает отморозков, по-человечески поговорить не может. Один раз дали ему по башке, тоже, правда, случайно все вышло, но он сам виноват… Ребята из ОМОНа сидели тогда у Мухина, выпивали-закусывали, они со съемок приехали, где Мухин халтурил. Сами себя играли, ну и закорешились там. Привез их Мухин к себе, водки взяли, все прекрасно шло, а тут приперся Юра, стал буянить, бандитами угрожать. ОМОН как про бандитов услышал, так ему не отходя от кассы и выписали по лицу… И сказали, чтобы забыл про долг. Он-то, Мухин, все собирался ему позвонить, объяснить, что отдаст он, отдаст, просто задержка вышла, пусть не нервничает. У него все равно, как он понял, бабки без движения лежат в копилке, а Мухину нужны…

Про «дело»-то он, конечно, насвистел, просто долгов накопилось у Вити немерено, а отдавать надо, серьезным людям задолжал, не бандитам. Конечно, не убили бы его за эти деньги, и даже по голове не настучали, но репутацию погубили бы бесповоротно. А репутация – единственное, что Мухина уже много лет кормило, поило и спать укладывало в постель с далеко не последними женщинами.

Сейчас возьмет он у Аськи четыре штуки – хоть на неделю отсрочка, – а там посмотрим. Бодун еще, черт бы его подрал… Надо было не четыре просить, а четыре пятьсот. Семь бед – один ответ. Но похмелиться нужно обязательно, на студии кого-нибудь выловить, раскрутить на бутылочку-другую-третью… А может быть, и к Аське заехать, если она не против будет. Ей и поплакаться в жилетку, может, и ходы какие вместе с ней найдутся…

Этот отморозок, который сзади сейчас его глазами сверлит, он же наверняка из лохов. Если его Юрка нанял, то явно не из крутой группировки. Нет у Юрки таких связей, с серьезными бандитами он незнаком. Значит, можно будет встречный, так сказать, иск предъявить. Жалко, омоновцы те, из Москвы, укатили уже на родину, они бы дали просраться этой сволочи… Ну да ладно. Никуда эта тварь не денется. Приедет он к Юре с ребятами, все им расскажет, кто да что, разберутся с этим ублюдком. И деньги вернут. Только надо решить, кого в эту поганую историю вписать-то можно…

У самого Мухина тоже знакомых бандитов не было, но была Ася – действительно мощный кинопродюсер, а у нее-то уж наверняка крыша – будь здоров! Кажется, вообще ментовская крыша у нее. Мухин напряг память, вспоминая, говорили ли они когда-нибудь на эту тему. Вроде говорили… Вроде и про ментов она первая сказала. Что самое надежное в наше время дело – это ментам платить… Ладно, сегодня же они все и выяснят. Сумма-то плевая, две штуки всего, не мог этот придурок Юра потерпеть немного… Надо же такой сыр-бор поднимать… Это один клип забацать какому-нибудь мудаку попсовому, вот тебе и будут четыре штуки…

– Я готов, – сказал он, повернувшись к Егору.

– Поехали. Замучил ты меня уже. Смотри-ка, почти не видно ничего, – сказал Егор, оглядев лицо Мухина. – Ты что, гример, что ли?

– Я – киношник, – ответил Мухин. – А там всему учат. И этому тоже. Сам не сделаешь, никто не сделает. А деньги – я гонорар из Москвы жду, на этой неделе… Так что странно, что Юра обождать не мог, я же с ним говорил…

– Хорош пиздеть, – подтолкнул его в спину Егор. – Ехай давай. А то разошелся что-то. «Киношник»!

Глава четвертая

Настя проснулась, чувствуя необычайную легкость во всем теле. Не открывая глаз, она пыталась понять причину этой легкости. В последнее время ничего похожего с ней не происходило: она хронически недосыпала, в горле першило от выкуренных за день сигарет, вставать не хотелось… Сейчас все было по-другому. Тело было послушным и словно заряженным какой-то бешеной энергией. Оно только и ждало сигнала, чтобы включиться, спрыгнуть с кровати и… и что? Настя вдруг поняла, что она не дома. Одеяло не то, простыни… на ощупь же это легко определяется. Потом она вспомнила, как ее увезАндрей, как они сели в самолет… Она и во сне об этом помнила, но то был сон, а теперь… Наконец она решилась и открыла глаза.

Сквозь широкое и низкое, словно положенное набок, окно прямо в глаза били ослепительные лучи солнца. Комната с дощатыми, отполированными стенами казалась наполненной золотистым теплым светом. Низкий потолок тоже был обшит досками. «Вагонка, – вспомнила Настя. – Это называется вагонка…»

Она спустила ноги на теплый деревянный пол, увидела, что ее одежда: джинсы и свитер – лежат рядом на тумбочке, тут же стояли и кроссовки. Как ни пыталась Настя, но вспомнить, как раздевалась и ложилась, не смогла. Однако, прислушиваясь к собственным ощущениям, поняла, что спала она все-таки одна. Уже неплохо.

Она подошла к окну, выглянула сквозь чистое, без единой микроскопической царапинки, стекло и замерла от восторга.

Сразу за окном начинался обрыв; скала, на которой стоял дом, уходила круто вниз, в жирно-синее, словно подкрашенное гуашью, море, белыми барашками отделенное от черно-серого камня. Скалы же, огромные, совершенно на первый взгляд неприступные, ограничивали обзор справа и слева. Дом стоял в небольшой впадине среди остроконечных каменных зубьев и смотрел с высоты на крохотную бухточку, которую, наверное, и с моря-то было не видно. Это была даже не бухточка, а углубление в сплошной стене береговых скал.

Только сейчас Настя вспомнила все, что было вчера. Вспомнила даже лицо мужика, который встречал их с машиной в Симферополе. Боря, кажется, его звали… А где же этот… рыцарь… Андрей. Прямо как в мексиканских сериалах, хотя Настя их сроду не смотрела. Но – такое похищение, среди ночи, на самолете в Крым, без единого слова. Нет, что-то он спросил в аэропорту. Точно! «Есть хочешь?»

Настя попятилась к кровати и захохотала. «Есть хочешь?» Ну, клоун!..

Смеясь, Настя пыталась отогнать мысли о том, зачем же на самом деле он ее увез. Как все вчера началось? Андрей приехал, познакомился, вернее, познакомил ее с собой, крутого дал, со свитой прикатил… Сказал, что все про нее знает… Потом в ресторан повез, предложил устроить там что-то вроде офиса… Ресторан прежде принадлежал Клементьеву, потом – Кривому, который погиб не без помощи Настиных друзей… А потом… потом Андрей уехал домой, и она – домой…

Клоун-то клоун, но когда Настя вспомнила его взгляд, веселье куда-то исчезло. Завораживающий, какой-то потусторонний… Глаз не оторвать.

Она резко обернулась на скрип, раздавшийся сзади. Возле приоткрытой двери стоял Андрей. Настя даже не слышала, как он вошел в комнату, если бы не дверь, выдавшая его, когда он уже закрывал ее за собой…

– Черт… – смущенно улыбнувшись, сказал он. – Смазать надо. Давно меня тут не было. Проснулась?

– Вы так проницательны, – ответила Настя, не зная, как себя вести с этим человеком, о котором в Питере ходили только жуткие слухи. – Кажется, проснулась…

– Шуточки… – Андрей прошелся по комнате, заложив руки за спину. – Нравится? – спросил он, резко остановившись рядом с ней.

– Ничего. Это все – ваше?

– Наше, – он попытался улыбнуться, но улыбка не получилась, лицо смешно сморщилось, утратив свою каменную рельефность, и Настя отвела глаза, чтобы не фыркнуть. Мало ли, как он воспримет, если она будет над ним прикалываться… – Пошли завтракать. Я голодный как зверь.

– Пошли, – согласилась она.

Кухня оказалась прямо за стеной. Она была просторной, стены так же, как и в Настиной спальне, обшиты светлыми досками. На небольшом скромном столике стояли йогурты, белый электрический чайник, в точности такой же, как у Насти дома, банка растворимого кофе, фрукты на тарелке, сыр…

– Чем богаты… – развел руками Андрей. – У меня, извини, сил не было, честно говоря, набирать еды… Я же тебя только привез и поехал в поселок… Что смог – купил. Сейчас перекусим, а потом уже нормально пообедаем… Я тебя отвезу… Здесь же нет никого, – продолжил Андрей, бросив в свою чашку две ложки кофе и плеснув кипятку. – Вернее, сторож-то есть, но он у меня не мальчик на побегушках… Я же не босс какой-нибудь крутой, у которого под каждым под кустом и стол и дом… Здесь все самому приходится делать… В магазин ездить… Это, понимаешь, для конспирации, зато никто почти не знает про мою маленькую крепость… Никто не найдет…

Он говорил, словно оправдываясь. «И совсем он не страшный, – подумала Настя. – А там, в городе, когда приехал, прямо зверем показался… Нормальный мужик…»

– Ты чего так на меня смотришь? – спросил он, перехватив Настин взгляд.

– Так. Скажите… – Она продолжала обращаться к нему на «вы», хотя он явно стремился сократить дистанцию. «Странно, – подумала она. – Чего же он хочет? Если бы трахнуть хотел, так сто раз бы уже… И прямо в Питере, зачем сюда тащить?.. Что бы я ему сделала?» – Скажите, а зачем мы сюда приехали? И так спешно?

Он отвернулся. Настя теперь видела его профиль. Морщинки под глазом, темное, почти как синяк набухшее веко… Сколько он, интересно, не спит уже? Говорит, ее положил и в поселок поехал?.. Нервничает… Влюбился, что ли?

– У нас дело какое-нибудь намечается? – снова спросила она, понимая, что берет инициативу в свои руки. Она совершенно не боялась его. Такой этот Крепкий оказался… мягкий. Стесняется чего-то…

– Дело? – спросил Андрей. – Да, дело… Как тебе сказать?.. Я сам толком не знаю. Странно как-то…

Настя улыбнулась. Ну, совсем потерялся мужик.

– Что-нибудь в Крыму мне хотите показать?

– В каком смысле?

– Ну, в Питере – ресторан, а здесь что?

– Настя, перестань. – Андрей покрутил головой и потер ладонью глаза. – Черт, глаза слипаются…

– А вы поспите.

– Потом. Не в этом дело… Понимаешь, устал я…

– И меня выдернули, чтобы оттянуться, так?

– Слушай, Настя, я же с тобой серьезно говорю. Что ты заводишься?

– Я завожусь? Я не завожусь. Я уже привыкла, что меня как куклу таскают туда-сюда… А я не ребенок. У меня своя жизнь есть, между прочим. И я не подписывалась у вас пешкой быть, в ваших играх… Оставьте вы меня все в покое, наконец…

– Не понял?

– А что тут не понять? Я последние два года шага самостоятельного не сделала. Сначала Клементьев пас, все контролировал, этот магазин мой. Это же как иллюзия была, все он проводил, все операции… Я как пупка там сидела…

– Как кто? – улыбнулся Андрей.

– Как пупка… Это родители у меня так говорили, когда я еще маленькая была… Потом Клементьева убили, Кривой этот наехал… А я, может, и не хотела вообще в криминал лезть ни в какой… Нафига мне это все надо… Жила себе спокойно… А сейчас мне уже восемнадцать лет, а я ничего не понимаю, что делать, как жить дальше. Достали вы меня все, и не боюсь я вас. Уже сил нет бояться… Долбаная страна, какое дело не начни, сразу как коршуны налетают со всех сторон – дай, дай, дай… Ничего нормально сделать нельзя…

– Настя, а на кого ты злишься? Кто виноват?

– Кто-кто… Никто не виноват… Сама виновата, что полезла в это говно…

Андрей прикрыл глаза.

– Настя, давай спокойно. Никто тебя ни в какое говно не тащил… Я же говорил тебе, что много про тебя знаю… И знаю, как ты влезла во всю эту историю. Отомстить за родителей решила. Отомстила. Молодец. Честь тебе и хвала. Только как же ты не понимаешь, что оттуда и пошла цепочка, которая оборваться может только… Ладно, я не то хотел сказать. Знаешь, на фене есть выражение «за базар ответишь»? Так вот, если шире смотреть, то «отвечать» надо за все свои поступки, которые ты по жизни совершаешь. И то, что ты влезла в криминал, а ты влезла, – с нажимом подчеркнул Андрей. – Влезла. В мокруху откровенную. И теперь за это отвечать надо. По жизни…

– Да что вы все заладили: «по жизни, по жизни…». Все я понимаю. Назвался груздем – полезай в кузов…

– Вот именно.

– Так ведь я и полезла. Меня не это раздражает. А то, что командуют мной, как ребенком… А я уже давно не ребенок…

– Это точно.

Как-то странно сказал Андрей последнюю фразу, так странно, что Настя запнулась и остановила поток накопившихся обид, которые собиралась вывалить на этого бандита, хотя сейчас он и на бандита-то не похож… Скорее, на какого-то бизнесмена на отдыхе, а то и вовсе отошедшего от дел.

– Я так понимаю, Настя, что ты хочешь самостоятельности?

– Именно так. Правильно понимаете.

– И как же ты ее себе представляешь?

– Не знаю.

– Вот то-то и оно. Я вот сколько лет уже в Питере… Как сказать?..

– Авторитет? – усмехнувшись, помогла ему Настя.

Андрей снова странно посмотрел на нее и кивнул серьезно.

– Да. Авторитет. А у тебя есть какие-то сомнения?

Сейчас он был похож на подростка, отстаивающего свою значимость. И вместе с тем Настя понимала и видела, что он – настоящий, и она, на самом деле, балансирует на грани. Одно неверное движение в сторону, чуть-чуть пережать – и он может взорваться. Эти бандиты – она знала, – у них же у всех с нервами дела плохи… Обидчивые очень. Чуть что не так – сразу разборки…

– Удивляюсь я… – сказал он, помолчав.

– Чему?

– Себе… Да, о чем это мы? Авторитет… Вот я и говорю: сколько лет уже все меня знают, все со мной считаются, и то я не могу сказать, что я независим и самостоятелен. Знаешь, как противно?

– Догадываюсь.

– Ничего ты не догадываешься. Тебе кажется, что ты догадываешься. Все эти общаки, сходняки, все мои завязки с блатными – это все семечки. Главное, знаешь, – он наклонился вперед и приблизил свое лицо к Настиному. Глаза Андрея сверкали, в них появилась какая-то сумасшедшинка, – в том заключается, что последнее время я начал ощущать контроль над собой…

«Господи, да он же псих, – подумала Настя. – Маньяк. Не про инопланетян ли сейчас заговорит? То-то мне его взгляд с самого начала странным показался».

Андрей отодвинулся и улыбнулся неожиданно мягко, открыто, усталые глаза перестали сверкать маниакальным жестким светом.

– Ты не бойся. Ничего сверхъестественного. Я вообще атеист, если хочешь знать.

– Так что за контроль? – Насте уже второй раз приходилось направлять его монолог в заданное им самим русло, из которого Андрей постоянно выскакивал.

– Контроль… Знаешь, сначала все было как обычно, никаких проблем… Ну, ты же в курсе, чем я занимаюсь?

– Не совсем.

– Хм… Ну, если очень приближенно, то вышибанием долгов. И еще так, по мелочам. Охрана грузов, контроль над банковскими перечислениями, контроль на таможне…

– Очень разнообразные у вас интересы, Андрей, – сказала Настя.

– Да. Но дело в том, что, понимаешь, когда я на Галере работал, все было спокойно. Ну, менты, само собой, дергали, так это нормально. Потом дело расширяется, появляются новые связи, новые обязательства, тоже все путем. А потом вдруг я понял, что доходишь до определенной планки – и все. Тупик. Все рушится в буквальном смысле.

– То есть? Я не поняла?

– Знаешь, если говорить очень упрощенно, к схеме все свести, то выглядит это так. Сидит кто-то наверху и следит за тобой. Заработал ты тысячу баксов – нормально. Этот «кто-то» кивает и посмеивается. Сто штук – нормально. Лимон – посмеивается. Сто лимонов – посмеивается. А решил ты закрутить миллиард – вдруг перед тобой все двери закрываются, зажигается надпись «Хода нет». Рыпнулся еще раз в этом направлении – и ты покойник. И ничто не спасает: ни охрана, ни деньги. И не находят никого. Киллеров – не киллеров, никого. Заслонка такая опускается – хрясь, и все. И живите дальше, люди добрые, народ русский, и забудьте этого придурка, который полез на чужое поле. Вам выделена делянка своя – вот на ней и копошитесь, а дальше носа не суйте…

– Так это нормально, – сказала Настя. – Конкуренция…

– Нет, дорогая моя. – Андрей покачал головой. – Нет. В том-то и дело, что это не братва между собой разбирается. У всех одни и те же проблемы. Какой бы ни был бандит-разбандит, а доходит до определенной черты – стоп машина. Дальше дороги нет. И это касается абсолютно всех…

– А куда дальше-то? – спросила Настя. – Что, не хватает ста миллионов?

– Да дело не в деньгах же, Настя, это-то ты должна понимать. Дело в принципе… Да и в деньгах тоже, конечно, но не в такой степени. Бизнес вообще обладает свойством затягивать, все время нужно увеличивать капитал… Это как игра, как наркотик… Но не это главное. Главное, что смотрит кто-то на тебя и решает – жить тебе или нет. Не менты, там-то все более или менее по-честному идет. Тоже игра. Выиграл, проиграл – сам виноват, лучше играть надо было. У меня на ментов никаких обид по большому счету нет. Конечно, много там у них сук позорных, но где их нет, согласись?

– Да уж.

– Ну вот. В общем, у меня сейчас, как говорится, сверхзадача – выйти на этих гадов, которые нам кислород перекрывают, и с ними попробовать разобраться.

– Как же ты… – Настя спохватилась и на секунду запнулась, назвав случайно Андрея на «ты». Но он, кажется, не отреагировал на эту вольность, а может быть, и ждал ее… Во всяком случае, виду не подал, и она продолжила: – Как же разбираться, если там такие крутые сидят? Ядерную войну, что ли, начать?

– При чем тут ядерная война? Если кто ее и начнет, так это именно эти сволочи. Они ни перед чем никогда не останавливались.

– Кто? Не понимаю. Коммунисты, что ли?

– Да какие коммунисты… Их как хочешь назови… Те коммунисты, зюгановские, – они никто. Фикция. А те, которые все контролируют, они сейчас и не коммунисты. Они и раньше все в руках держали, и теперь. Им все равно, как называться. Как в данный момент выгодно, так и именуют себя. Раньше были коммунисты. Ты-то этого не застала, разве что в «Огоньке» статьи. Про хлопковые империи в Узбекистане, про то, про се… Это же никуда не делось. И в тюрьму не сел почти никто. Села мелочь. А те, кто дворцы себе строил еще при Брежневе, либо спокойно умерли в богатстве и среди родственников, либо до сих пор нефть на Запад гонят.

– Нефть? А…

– А-а… Ты думаешь, бандиты нефть контролируют? Авторитет может взять, к примеру, эшелон с нефтью в Тюмени, перегнать через Питер куда-нибудь, продать… Так это считается у нас чуть ли не операцией века, люди седеют на этом, трясутся, все вкладывают, что у них есть, на «зеро», так сказать, ставят. Прибыль, впрочем, вполне приличная, при условии, если эшелон доедет до Питера. А это еще большой вопрос. Ну вот. Если эту операцию наш человек провернет, то потом гоголем ходит. Год отдыхает, нервы восстанавливает. А эти – хули им эшелон, если им все скважины принадлежат, и они по трубе гонят куда надо и сколько надо? Чувствуешь разницу? С металлами та же тема… Теперь поутихло немного, а в начале девяностых только ленивый не пробовал. Сначала дело шло более-менее гладко. Потом стали потихоньку убирать «металлистов». А немного позже уже и не потихоньку. Всех, начиная от посредников и кончая разными охранниками. Всех, кто хоть что-то об этом деле знал. А теперь одни слухи остались о металлических делах. Вернее, гонят-то их по-прежнему, но не братва. Другие. Вот те самые, о которых я говорил. Сверху сидящие. Это их делянка. Все сырьевые дела – их. Нам только крохи перепадают.

– Да… Бедные вы… Не дают сырье продавать…

– Ой, Настя, только не надо ерунду эту мне сейчас начинать про «торговлю родиной»… Торговля сырьем – нормальная операция, всю жизнь, всю историю человечества все страны, в которых есть сырьевые ресурсы, его продавали. А что – сидеть на этой нефти? Самим-то ее хватает выше крыши. Почему не продать? Это журналисты, которые все поголовно куплены, расписывают, общественное мнение формируют, опять же, против братвы направленное, а не против тех, кто по-тихому этим занимался, занимается и заниматься будет.

– Андрей, – сказала Настя.

– Да?

– А к чему ты все это мне сейчас рассказываешь?

– К чему? К вопросу о твоей самостоятельности…

– Так что с самостоятельностью?

– С Михалычем что там у тебя? – спросил Андрей, не ответив на ее вопрос.

– С Михалычем? А при чем тут Михалыч?

– А при том, что он вот туда как раз и полез. К этим главным кормушкам. А если человек туда попадет, он уничтожает всех, кто ему мешает. А я чувствую, что подошел уже к черте, понимаешь? Уже приблизился к самым запретным зонам. У меня все операции сейчас основные туда заедут краешком.

– Ты что, все деньги заработать хочешь? Мало тебе?

– Так уж вышло, Настя. Я не виноват. Это как машина – она пущена и не остановить, пока не выработается до конца. Пока горючее не кончится.

– Какой пафос… «Я на краю…», «машина пущена…», – Настя усмехнулась.

– Ты чего смеешься?

– А как не смеяться-то? Ты себя послушай – бандитская романтика…

– Романтика, да… Я что-то говорю, говорю…

– Ничего. Нормальная лекция по бандитской политэкономии.

У Насти постепенно создавалось ощущение, что Андрей пытается как-то в чем-то оправдаться перед ней. Это было уже интересно. Тем более, что он продолжил, потихоньку подтверждая ее соображения:

– Бандитская, говоришь? А кто у нас не нарушает закон? Кто в этой стране долбаной живет на зарплату, скажи? Можешь назвать хоть одного знакомого тебе человека, который довольствуется только тем, что платит ему государство? Нет таких. Слово «халтура» – оно же синоним незаконной деятельности, не облагаемой никакими налогами. Халтуры, шабашки, то-се… Это пятьдесят, если не больше, процентов экономики и вообще любой жизни. Все эти ремонты на дому… Вот оно, частное предпринимательство, настоящее, которое много лет у нас уже есть и которому до сих пор дороги не дают. Эти гады, между прочим, про которых я говорил только что. Они и не дают. Не выгодно это им. Вообще…

– Я не понимаю, ты к чему это все, Андрей? Мир переделать, что ли, хочешь?

Он помолчал.

– А кто не хочет? Все хотят переделать мир под себя, чтобы было удобней в нем жить. И все, между прочим, переделывают. Не глобально, а в своем маленьком кругу, в котором они существуют. Человек живет в государственной квартире с этими ужасными обоями, дикой покраской, делает ремонт за свой счет, доводит квартиру до ума – это уже переделка мира. Уже выход из этого круга, очерченного гадами сверху…

– Тебя послушать, так просто какой-то заговор против человечества…

– Я иногда думаю, что так оно и есть. В тюрьме у меня знаешь сколько времени было для таких раздумий? Ого-го! Иногда так и казалось, что все рассчитано и просчитано до мельчайших деталей, до каждой порции хряпы…

– Чего?

– Хряпы. Еда такая в тюрьме. Типа макарон, только макароны по сравнению с хряпой это как Моцарт по сравнению с Аленой Апиной… Нигде же, наверное, таких диких тюрем нет, как у нас. Ну, я не беру разные там Азии и Африки… Таких отношений между людьми. Такого воровства, когда воруют все. Вся страна до последнего человека. До последнего блокадника-пенсионера. Вот что страшно.

– Так ты что, Андрей, революционер, что ли? Каковы твои задачи, расскажи, интересно.

– Мои задачи… Одну свою задачу я уже выполнил. Тебя сюда привез. Знаешь, как мне это по кайфу…

– Ну вот, слава Богу, заговорил, как человек. А то все будто учитель на уроке.

– Настя, ты извини, ведь я не зануда какой… Просто так получилось. Понесло в философию. От недосыпа, наверное.

– Все нормально, Андрей. Я все понимаю. – Настя посмотрела ему в глаза и кивнула. – Да-да. Все понимаю…

– Все? – спросил он.

– Да.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

– И что скажешь? – голос его стал хриплым.

– Что скажу? Что таких, как ты, людей я еще не встречала в жизни. И что я согласна.

– На что? На что согласна? – он вскочил из-за стола. – Я же ничего еще не предложил.

– Как это, ничего не предложил? Ты еще вчера предложил, вечером…

– Да?

– Ну да. – Настя улыбнулась. – В аэропорту, помнишь? «Кушать хочешь?»

Андрей нахмурился.

– Ну, знаешь, я с тобой серьезно…

– Да ладно, ладно, я тоже серьезно. Пошутила, подумаешь?.. Я все понимаю.

– Все?

– Ну, наверное, почти. Странно, конечно, чего это ты вдруг так… такие поступки совершаешь…

– Какие поступки?

– Срываешься неожиданно. У тебя же, как я понимаю, работа? Я ведь немного эту работу знаю. С нее просто так не сорвешься.

– Да уж… Но что делать? Для чего работаем-то? А жизнь одна. И в ней так редко, не поверишь, так редко встречаются люди, которым… с которыми…

– Меня знаешь что очень тронуло? – оборвала его Настя. – Что ты на меня не полез прямо ночью.

– Ну, ты даешь… Что ты думаешь, у меня женщин мало было? И есть? Чтобы я вот так, зверем на тебя кидался? Мне, может быть, другое от тебя нужно…

– Другое? – Настя надула губы. – А я-то думала… А тебе – другое…

Андрей зацепил стол, рванувшись к ней, и на пол упали оба пакетика с нетронутыми йогуртами, пролился кофе из Настиной чашки, полной до краев.

Сначала она не теряла головы, удивилась даже его неловкости, когда он, таща ее в спальню, ударил Настю спиной о закрытую дверь.

– Убьешь раньше времени, – шепнула она, но он даже не извинился, что-то пробурчал невнятное…

А потом она растворилась в его мощном, налитом мужской, взрослой силой теле, расплавилась, смешивая свой пот с его, соленым и при этом необычайно вкусным, она стала гибкой, словно не кости были внутри, а резиновые жгуты, и, послушная его рукам, принимала совершенно немыслимые позы и ни о чем не думала, испытывая впервые в жизни, кроме всего прочего, фантастическое чувство защищенности от всего, что только может быть неприятного и страшного в жизни, защищенности, которую давал ей этот первый в ее жизни мужчина и о которой она даже не подозревала, лежа в постели со своим одноклассником Максимом и, еще раньше, с молодым бандитом Димкой. Иногда, в те редкие мгновения, когда включался ее разум и она могла связать в короткую цепочку несколько несложных мыслей, Настя думала, что сейчас она по-настоящему счастлива. Только вчера она сказала Максиму, что теперь будет жить так, как захочет, что никто не сможет ею помыкать. И вот здесь она нашла подтверждение своим вчерашним словам. Как это ни странно. Ведь увез ее этот человек по собственному его желанию… Ой ли? По его ли только? Она же с самого начала, как только увидела его, поняла, что, позови он ее с собой, пойдет куда угодно, не спрашивая что, куда и зачем. И сейчас, вдавливаясь своей маленькой грудью в его тело, она чувствовала неиспытанную прежде силу, она становилась женщиной, взрослой, мудрой и сильной… Она понимала, что может командовать этим огромным мужчиной, и он сделает все, что она ему ни прикажет. В то же время и он может творить с ней все, что хочет, и она не посмеет противиться… Чудеса, да и только…

Они периодически засыпали, потом будили друг друга, снова падали в пропасть без дна и летели, иногда крепко прижавшись друг к другу, иногда касаясь только кончиками пальцев, не замечая того, что солнце уже скрылось за скалами и комната погрузилась на несколько минут в полумрак, а потом в ней мгновенно, словно кто-то невидимый выключил свет, стало совсем темно. Южные сумерки.

– Южные сумерки, – прошептала Настя. – Это вам не кот наплакал…

– Чего? – спросил хрипло Андрей.

– Ничего. Ты это серьезно?

– Что – это?

– Ну, все это…

– А как ты думаешь?

– Я надеюсь…

– Правильно надеешься.

– Знаешь, о чем я подумала?

– О чем?

– Что так странно получается, ты мне можешь приказывать все, что хочешь, и я сделаю. И я тебе могу приказывать, и ты сделаешь, да?

Он помолчал немного, потом ответил:

– Думаю, да. И знаешь, почему?

– Почему?

– Потому что я тебе никогда не прикажу делать чего-то невыполнимого, и ты мне тоже. Потому что ты для меня дорога так же, как я сам себе.

– А ты для меня, как я сама себе. Ты, потому что, это – я. А я – это ты. Ты следишь за мыслью?

– С трудом. Значит, ты – я, я – ты, а… мы?

– А мы – это я. – Настя засмеялась. – Знаешь, что я еще хочу тебе сказать?

– Что?

– Я кушать хочу…

Глава пятая

После того как Настя послала Егора вышибать долг этого несчастного Юрия Валентиновича, она, посмотрев на часы, поняла, что уже страшно опаздывает. Щелкнув клавишей коммутатора, Настя вызвала машину, которая должна была подойти минут через пятнадцать, и стала торопливо одеваться. Сколько времени съела эта душеспасительная беседа с максовскими предками, с ума сойти. А свелось все к банальному долгу в две штуки баксов. Вот что их терзало больше всего, оказывается. Ушли аж просветленные, сразу у них Настя хорошая стала… А когда получат свои две штуки, так и еще лучше будет… Хотя при гостях каких-нибудь своих, наверняка ругать будут, за глаза обзывать «мафиози», бандитским ребенком, блядью, вполне вероятно… И пусть их. В конце концов, чем им еще заниматься, кроме как вот так пыхтеть на кухне. Пусть. Главное, чтобы Максу на мозги не капали. Макс ей оч-чень нужен, просто оч-чень.

Хорошо, хоть Макс – разумный человек и настоящий друг. Не стал мозги компостировать, что, мол, Настя от него ушла, за бандита замуж выходит. Хотя и не одобряет он, видно, это. Конечно, не спрячешь такие чувства, особенно от женщины, которую, он все-таки, кажется, продолжает еще любить. Настя поговорила с ним на следующий день после возвращения с Андреем из Крыма, вернее, начала только говорить, стесняясь и краснея, а он прервал ее:

– Настя, да перестань ты… Я же все понимаю. Я все понял еще тогда, когда он впервые к тебе домой пришел. Еще до вашего отъезда все было ясно. Ты на него так уставилась, когда он говорил, что я думал, как в кино, помнишь, в «Иван Васильиче», – «вы на мне дыру прожжете…». Вот и я думал, что на этом бандюгане дыру прожжешь… Так смотрела. И он на тебя пялился, глаз оторвать не мог.

– Чего же ты мне сразу не сказал? – растерянно спросила Настя.

– Что не сказал? Что он на тебя пялился? А что тут говорить… Ты же сама все решила. Ладно, Настя, не туманься, мы с тобой взрослые люди, будем работать дальше. Ты не бойся, я на фирме нормально все буду делать, мне-то ты бабки платишь, надеюсь, не уволишь?

– Нет, конечно.

– Ну и оппаньки! А вообще-то, спасибо тебе.

– За что?

– За то, что голову мне не морочила. Сразу сказала все. Так лучше.

– И тебе спасибо, что так хорошо все понимаешь.

– Ладно тебе… Какие между нами счеты, «спасибо», «пожалуйста»… Димка-то звонит?

– Звонит…

Димка, ее первый, как говорили в школе, «парень», уехал в Штаты на недельку. Настя же его и послала связи налаживать с поставщиками. Уехал да задержался, звонил, говорил, что то то не сделал, то это… А потом, через полгода уже, наконец сообщил, что женился и остается в Нью-Йорке.

– Ну и как он там?

– Говорит, нормально. В гости зовет.

– Ну съезди, раз зовет.

– Да куда там… Сейчас столько работы будет…

– Андрюша подкинет?

Настя внимательно посмотрела на своего бывшего одноклассника. Она знала, как он относится к бандитам. Плохо, это не то слово…

– Андрей, понимаешь ли, другой человек. Очень сложный. Ты его, пожалуйста, не считай уж за такого бандюгана.

– А за какого мне его считать? Бандит и есть. Ну, это твое дело, я же тебе ничего не говорю, я же не… – Он чуть не сказал «родители», но вовремя осекся, – наставник твой, чтобы указывать. Тебе нравится – твое дело. И давай об этом не будем больше, о'кей?

– О'кей…

Настя оглядела себя в зеркало. Вполне для сегодняшних встреч достойно. Черный костюм, слегка расклешенные брюки, пиджак чуть широковат, но это ничего, кофточка тоже черная, шелковая, туфли… Надобности в тяжелых ботинках больше нет, по улице ей сегодня пешком вряд ли придется ходить, только от подъезда до Саниного джипа и обратно…

Открыла на звонок входную дверь – Саня, конечно, кто же еще. Как всегда, минута в минуту.

– Привет. Ты что, часы новые купил? – Настя скосила глаза на тяжелый золотой браслет, украшавший левую руку шофера.

– Ага. По дешевке.

– Это сколько же такие по дешевке?

– Пятьсот бакинских.

– Ого. Действительно недорого. Где ж такие продают за эти деньги?

– Все, Настя, знаете ли, кончились, к сожалению… разовая акция… Менты сбрасывали излишки… Контрабанду там очередную взяли, вот и пустили часть в свободную продажу. Для своих.

– Менты и бесплатно могли бы отдать. Тоже мне, бизнесмены…

– Да ладно, у них тоже детишки дома плачут, надо же семьи кормить, а то загнутся на своей зарплате.

– Они не загнутся.

Диалог шел в шутливо-легком тоне, пока они ехали на лифте вниз.

– Все взяли? – спросила Настя, садясь в машину на заднее сиденье. Спереди, рядом с водительским креслом, сидел Штихель, здоровенный дядька, совсем не похожий на одноименный инструмент. Как-то Настя спросила у Андрея, кто и за что наградил такой кличкой этого костолома.

– А кто тебе сказал, что это кличка? Это фамилия у него такая. Родители наградили. Веня Штихель. То ли немец, то ли еврей, хрен его разберет. Он молчун у нас. А так привыкли все – Штихель и Штихель…

Настя посмотрела на затылок Штихеля. Он повернулся, улыбнулся по-детски, – улыбка у него была светлая, такая бывает у очень крупных и физически сильных людей, – и кивнул маленькой головой, вросшей в чудовищные покатые плечи.

– Все путем, Настя. Можно ехать сымать кино.

– Тогда поехали. «Сымать», – повторила она за Штихелем.

Самое интересное, что «сымать» они и вправду собирались. Не сами, конечно, и не было это кино самоцелью, однако через пятнадцать минут машина уже въехала на территорию «Ленфильма», пронеслась под поднятым шлагбаумом по хозяйственному двору мимо столярного цеха, свернула направо, проскочила между двух желтеньких домиков и остановилась рядом с небольшим сквериком в «главном» дворе перед входом в широкий коридор, почти тоннель, из которого вели двери в гигантские залы, именовавшиеся в то благословенное для студии время, когда здесь еще снимали кино, павильонами. Сейчас, Настя знала, в первом, самом большом и наиболее плотно задействованном прежде, павильоне расположился мебельный магазин, в остальных тоже какие-то коммерческие, как принято было теперь говорить, структуры. Парочка павильонов оставалась в первозданном виде, но снимать в них было дорого. Те из творцов, которым удавалось найти деньги на свои проекты, предпочитали работать на натуре или в городских, реальных интерьерах. Это было дешевле и проще по многим причинам, распространяться о которых творцы не любили.

Настя вышла из машины в сопровождении Штихеля и Сани, последний держал в руках небольшой чемоданчик с кодовым замком.

– Ну, где тут кино снимают? – весело спросил у Насти Штихель.

– Этого, Веня, не знает никто. Где-то умудряются, – пожала она плечами.

Двор производил впечатление полного запустения. Кроме них троих во дворе, ограниченном корпусами студии, очень просторном, с заросшим густыми кустами сквериком в центре, не было ни души. И ни одной машины.

– Пошли, – сказала Настя, – в офис.

Они двинулись вглубь коридора-тоннеля, производящего какое-то сюрреалистическое впечатление той же пустотой и ощущением заброшенности, словно вымерли все, кто когда-то бегал здесь с пачками документов, с тележками, на которых стояли камеры, с яуффами, набитыми отснятой и проявленной кинопленкой: режиссеры, актеры, гримеры, костюмеры, светотехники, рабочие, беспрерывно передвигающиеся в студийной суматохе по этому коридору день и ночь, – жизнь на студии не затихала ни на минуту, и в любое время суток здесь царила наполовину деловая, наполовину весело-хмельная суета – все куда-то исчезли, не оставив после себя ни малейшего следа. Исчезли вместе с «важнейшим из искусств…»

Шаги гулко разносились в пустом коридоре, ирреальность окружающего интерьера вдруг в глазах Насти усилилась до наркотического бреда – в конце пустого коридора она увидела обычный торговый лоток, заваленный бананами, и торчащую за ним тетку в белом халате. Это было равносильно тому, как пойти в лес за грибами, углубиться в чащу и там нарваться неожиданно на табачный киоск. Работающий, с продавцом, сидящим за кассовым аппаратом, отмахивающимся от комаров и мошки и пересчитывающим мелочь.

– Кому она, блин, бананы тут продает? – хмыкнул Саня.

– Не знаю, – пожала плечами Настя.

– Тут люди-то есть вообще? – продолжал крутить головой по сторонам шофер. – Как на кладбище… Да и там народу больше, на самом деле…

Они прошли мимо тетки с бананами, скользнувшей по ним равнодушным взглядом, поднялись на два пролета по широкой, неожиданно чистой и красивой лестнице, свернули направо, потом налево, спустились еще по одной лесенке вниз.

– Катакомбы, блин, – констатировал Штихель.

Настя кивнула. Она сама с большим трудом ориентировалась в странной планировке киностудии. Кто-то рассказывал ей, что до революции в этом огромном здании располагался очень дорогой и престижный публичный дом, а на месте первого павильона находился плавательный бассейн со скамьями для публики, развернувшимися амфитеатром. В бассейне плавали полуобнаженные девушки с номерами на спинах, а почтеннейшая публика выбирала «рыбок» на свой вкус, и потом этих рыбок доставляли в номера – бесчисленные комнатки на всех четырех этажах дома, мимо дверей которых и двигалась теперь Настя со своей маленькой свитой. На киностудии в этих комнатках должны были располагаться офисы съемочных групп.

– Сюда, – кивнула наконец Настя, остановившись возле одной из одинаковых дверей без каких-либо табличек и цифр.

– М-да? – хмыкнул Саня. – Небогато живут киношники…

Штихель пихнул ногой дверь, которая открылась с тонким визгом давно не смазанных петель, и они вошли в «группу», как назывались эти бывшие «номера».

– А-а, Настенька, здравствуйте, дорогая моя, здравствуйте… Как ваши дела? Все в порядке?

– Как и ваши, – ответила Настя без улыбки полноватому, лысоватому, улыбчивому, средних лет человечку, вскочившему из-за дешевого письменного стола при виде гостей.

– Сергей Палыч, – протягивая руку поочередно Сане и Штихелю, мурлыкал он, – Сергей Палыч…

– Саня, Веня, – буркнули сопровождающие Настю амбалы. Саня ростом почти не уступал Штихелю и выражение лица имел крайне злобное. Только те, кто знали его поближе, позволяли себе шутить и подначивать этого незлого, в общем, парня. На незнакомых же он производил впечатление чрезвычайно сумрачное.

– Ну что, Венечка, – повернулась к ним Настя. – Вы подождите пока там… В кафе сходите, закажите что-нибудь, а мы подойдем с Сергеем Палычем попозже, ладно?

– О'кей, – ответил за Веню Саня. – Пошли, братан.

Он играл как по нотам, пережимал в своем образе ровно настолько, насколько было предложено Настей. «Надо, чтобы они слегка вас подыспугались, – сказала она в машине. – Так, на всякий случай. Мы им большие деньги даем, конечно, они никуда не денутся, но все же, пусть… Лучше, как говорится, перебздеть, чем недобздеть…»

Она приняла кейс из рук Сани и, оставшись в кабинете вдвоем с Палычем, без приглашения села в мягкое, старинное кресло, обшитое черной кожей, странным образом, казалось, попавшее в этот дешевый казенный интерьер, который составляли письменный стол Палыча, стандартная магазинная «стенка» пятнадцатилетней давности и небольшой холодильник в углу. Покрутив головой по сторонам, откровенно разглядывая кабинет, Настя заметила, что ничего похожего на сейф в комнате не было. Она крепче сжала в руках чемоданчик с полумиллионом долларов и вопросительно глянула на Палыча, суетившегося в углу с электрическим чайником и насыпающего в высокие белые кружки растворимый кофе.

– У нас как, Настенька, время терпит? Сейчас Ася подойдет, и мы начнем о делах… А пока давайте кофейку, вам сколько сахару?

– Нисколько, – ответила Настя. – Я без сахара пью.

– Фигуру бережете?.. Ну у вас еще проблем, Настенька, с фигурой нет, вам бояться нечего… Это мне вот надо задуматься, да, знаете, работа такая, не успеваю ничего…

Настя приняла горячую, неудобную кружку из рук Сергея Палыча, поставила перед собой на стол.

– Курите? – Палыч придвинул к ней пачку «Мальборо».

– Нет, спасибо…

– Молодец. Вот молодец! – искренне воскликнул Палыч и, мгновенно прикурив, задымил сигаретой. – А я вот не могу бросить. Никак!

– А что же так? – спросила Настя.

– Нервы. Нервы не дают… Все на нервах… Студия развалена, все рушится… Денег нет, ничего нет…

«Их и не будет никогда, если вот так на жопе ровно сидеть и кофе жрать целыми днями, – подумала Настя. – Мне бы эту студию, тут же золотые россыпи под ногами…»

– А вот и я! – в открывшуюся дверь влетела в теплом густом облаке хороших французских духов Ася Выдрина, генеральный продюсер какой-то там очередной кинокомпании, Настя все не могла запомнить ее название. То ли КДК, то ли ДТП. Или, может быть, БМВ?..

Асе было лет сорок, но выглядела она для своего возраста очень даже неплохо и, не дойдя еще до возраста, когда, по народному замечанию, «баба ягодка опять», вполне тянула на эту самую «ягодку». Светловолосая, с короткой стрижкой, выгодно подчеркивающей правильные крупные черты ее лица, длинное узкое платье, туфли – все говорило о том, что передвигаться Ася Выдрина привыкла не пешком и, уж точно, не на общественном транспорте. Настя отдала должное ее вкусу. Особенно она одобрила платье, которое едва не дотягивало до настоящего вечернего, но не дотягивало ровно настолько, чтобы в нем можно было ходить на работу и казаться на этой работе определенно самой значимой фигурой в своем окружении. Правда, духов можно было выливать на себя чуть поменьше, отметила Настя, но по легкому дрожанию пальцев, в которых Ася сжимала длинную сигарету, и по красноватым белкам глаз поняла, что духи лишь попытка скрыть следы вчерашнего или, что скорее всего, уже сегодняшнего ночного «отдыха».

– Добрый день, Настенька, – она не стала садиться, кивнула Палычу и сразу же продолжила: – Так. Пойдемте-ка в мой кабинет, сразу дела сделаем, а потом… У вас, Настенька, какие планы на сегодняшний день?

– Я занята до ночи, – ответила Настя.

– А-а… Жаль. А то в Доме кино сегодня… Ну ладно, это уже неважно. Пойдемте, господа, к нашим, так сказать, баранам…

Ася шагнула из комнаты в коридор и, не закрыв за собой дверь, вздрогнув всем телом, громко ахнула. Потом обернулась в комнату, смущенно посмотрела на Настю:

– О Боже!.. Это ваши люди там?

Настя спокойно подошла к Асе, увидев за ее спиной топчущегося в коридоре Штихеля.

– Веня, – строго сказала она. – Вы что людей пугаете?

– Настя, да мы решили на всякий случай проконтролировать тут… – невнятно, словно сжевывая слова, произнес Штихель. Настя знала, что, конечно, это все его шуточки. Он любил вот так, неожиданно, возникнуть перед открывающейся дверью, считая это чрезвычайно остроумной шуткой, и испуг наталкивающегося на него человека расценивал как подтверждение собственного чувства юмора. – На всякий случай, – давя маленькую змеиную улыбочку между толстых щек, бубнил Штихель…

Кабинет Аси располагался через комнату по тому же коридору. Он был побольше и состоял из двух помещений. Мебель здесь стояла классом повыше, большой сейф в углу был почти высотой с Настю, компьютер с принтером, сканером и колонками на отдельном столике, офисная телефонная станция – все здесь говорило о том, что хозяин кабинета все-таки здесь работает, а не кофе пьет за приятной беседой.

Тем более, что в соседней комнате бродили молодые люди, передавая друг другу какие-то бумаги, щелкали клавишами компьютеров, вполголоса переговаривались и озадаченно чесали затылки, то есть вели себя так, как и положено служащим действующей конторы в разгар рабочего дня.

– Ну, Настя, вы готовы дать ответ?

– А вы готовы? – спросила Настя без улыбки, усевшись в высокое, обитое мягкой тканью, вертящееся на стальной ножке кресло.

– Мы… Мы в данный момент в прямой зависимости от вас… Андрей мне звонил сегодня утром, Быков, сказал, что вы подъедете с ответом… Что вы, Настя, имеете все полномочия.

– Да, это моя тема, – задумчиво сказала Настя. – Ну я-то, положим, готова. Вот.

Она подняла небольшой чемоданчик, с которым не расставалась последние двадцать минут, и поставила его на стол.

– Здесь первый наш взнос.

– Как договаривались? – спросила Ася. – Сумма та?

– Та, та. Но нужно оговорить наши условия.

– Конечно, конечно… Сценарий вы читали?

– Читали.

– Ну и как?

– Не знаю. Я не поняла ничего. Честно говоря, я не люблю пьесы читать. И сценарии.

– Да, да, это же не литература…

– Вот именно, – многозначительно подтвердила Настя. – Не литература. Именно что не литература…

Ася промолчала, только слегка покраснела. Она поняла, что этой девчонке сценарий не понравился. В другое время таких соплячек она не то что ставила на место, а даже близко к себе не подпускала, а сейчас вот должна прислушиваться к мнению этого надутого подростка, нетраханного еще как следует… А может быть и скорее всего, слишком много уже траханного. Бандитами своими. Не даром же ее сам Быков своим представителем сделал… Понятно, каким местом эта девка на него работает…

– В общем, так, – сказала Настя, – деловую сторону мы вроде бы вчера утрясли. Десять процентов от продажи кассет, возврат денег в четыре приема, постепенно, в течение полутора месяцев… Я имею в виду и те деньги, которые по смете не будут израсходованы… Кстати, что там со сметой-то?

– Да со сметой все нормально. Картина малобюджетная, в четыреста-пятьсот тысяч баксов уложимся легко. Это даже по нынешним меркам не малый бюджет, а так, ближе к среднему…

– Четыреста-пятьсот? А с актерами как?

– А что – с актерами?

– Мы хотим, чтобы у вас снимались Абдулов, Миронов…

– Ну, Настенька, тогда надо смету перекраивать… Там же гонорары такие надо будет платить… И потом – может, он не согласится, Абдулов?..

– Как это – не согласится? Он же актер – это его работа, в кино сниматься. Вы сделайте так, чтобы согласился.

– Ну попробуем, – Ася казалась растерянной, но изо всех сил пыталась скрыть свое состояние. Теперь эта поблядушка бандитская будет ей еще актеров навязывать! Ася хотела продвинуть свою «творческую», как она называла, «молодежь», а эта – фантазии ноль, звезд подавай, и все…

– Кассеты должны продаваться, – безапелляционно отрезала Настя. – Я помню, Ася, вы говорили о своих молодых артистах («которые тебя трахают», – мысленно закончила она фразу), так вот, молодых артистов в этой картине на ведущих ролях быть не должно. Должны быть звезды. Только звезды. Приемыхов, может быть, Евгений Миронов, Лавров, кто там еще у нас?.. Джигарханян – вот беспроигрышный вариант… А из молодых… У нас сериал – «Менты», вот этих можно взять, которые ментов играют… Нилов, кажется, да? Лыков… Вот их, чтобы люди узнавали своих героев… Кассеты должны продаваться, этобез вариантов. Так что, Ася, это наше условие непременное. И вы нас в известность поставьте, когда ясность будет в этом плане. И с режиссером определитесь, тоже левых людей нам не надо. Вот, собственно, все. Итак, мы вам передаем три миллиона. – Настя открыла чемоданчик. – Пересчитайте. Здесь пятьсот тысяч.

– Александра Яковлевна, – крикнула Ася в соседнюю комнату. – Подойдите, пожалуйста…

Александра Яковлевна, главный бухгалтер кинокомпании, возглавляемой Асей Выдриной, по ее словам, была асом своего дела. Она и выглядела как типичный бухгалтер, в синем строгом костюме с юбкой-миди, в скромных туфлях, полная седая женщина. Она равнодушно стала распечатывать пачки долларовых купюр и засовывать их в счетную машинку, стоящую на столике рядом с компьютером. Делала она это с таким натурально-равнодушным видом, что Настя поняла: эта женщина совсем не так проста, как выглядит, и пересчитывать ей приходилось значительно большие суммы, чем эти пол-лимона «зеленых». Да и не только пересчитывать.

Тем временем Ася протянула Насте расписку, напечатанную на принтере, со вписанной от руки суммой и размашистой подписью.

– Это для внутреннего, так сказать, пользования. Формальность, – заметила Настя, складывая расписку и убирая ее во внутренний карман пиджака.

– Насчет сметы мы определимся в течение трех-четырех дней, – сказала Ася. – Так, Александра Яковлевна?

– Сделаем, – ответила та, не отрывая глаз от машинки.

– Значит, смету на полную сумму, на три миллиона, тратите пятьсот или сколько там тысяч, остальное тратите на бумаге. Платите налоги и возвращаете нам.

– Дело известное, – равнодушно, не поднимая глаз, сказала Александра Яковлевна. – Можете не объяснять. И так все ясно.

– Ну тогда до новых встреч. – Настя поднялась с кресла.

– Остальные деньги получите в конце этой недели.

– Вас проводить? – спросила Ася.

– Спасибо, меня проводят мои люди. До свидания.

Они выехали на своей машине через ворота на Кронверкскую улицу, а через полчаса с другой стороны, через главную проходную, выходящую на Каменноостровский, в здание студии вошел Мухин, сопровождаемый Егором. Питер – город маленький, все пути здесь рано или поздно пересекаются не в одной, так в другой какой-нибудь точке, и Настя не встретилась с Егором чисто случайно, время немного не совпало. А если бы и встретилась, то крайне удивилась бы такому совпадению. Но в тот момент, сидя в джипе рядом с Саней на переднем сиденье – «пацанов» на этот раз она переместила назад и держа в руках трубку радиотелефона, она не думала ни об Асе, ни о Егоре, ни об этом ублюдочном должнике с его вонючими двумя тысячами. Ей звонил Кислый и говорил, чтобы она немедленно ехала к нему, что в Андрея стреляли, он ранен, а Зверь убит, что Андрей срочно хочет ее видеть и чтобы она бросала все дела и летела к нему на квартиру.

Глава шестая

Они провели в Крыму всего три дня, на протяжении которых Настя почти не выходила из дома.

– Не хочу, – сказала она. – Я буду отдыхать. Я последнее время что-то набегалась в Питере, хочу в кровати поваляться…

И они валялись в кровати все эти трое суток за вычетом тех нескольких часов, которые Андрей потратил на поездки в поселок за едой и вином. Несколько раз он звонил в Питер, справлялся, как идут дела, оказалось, что без него ничего не рухнуло, мир не перевернулся, Кислый только намекнул, что братва недовольна тем, что шеф бросил их в разгар работы, и они запарились сами принимать решения.

– Не хотят брать на себя ответственность пацаны, – сказал он. – Приезжал бы ты, не сезон сейчас отдыхать. Здесь догуляешь, если уж так приспичило.

– Ладно, – ответил Андрей. – Послезавтра буду.

Настя выглянула из-под одеяла.

– Что, в Питер надо возвращаться?

– Надо, девочка моя. Надо.

– Не называй меня девочкой. Какая я тебе девочка?..

– А кто же?

– А «жена» тебе не нравится?

– Жена? Вот это да. Без меня меня женили… Ты что, Настя? Серьезно?

– А что такое? Тебя что-то не устраивает?

– Меня-то устраивает, ты сама подумай. Я же… Понимаешь, как бы это сказать…

– Я все понимаю. У тебя рискованная профессия. А у меня что? Шуточки? Кто меня в ресторан этот привез в Питере, на Большом? Не ты ли? И работку там подкинул, это что – не опасно?

– С этим все. Если ты со мной, никаких дел. Найду я человека на ресторан…

– Андрей…

Настя встала и голая подошла к окну.

– Андрей, ты и вправду с ума сошел. Как это – никаких дел? Я вся в этих делах по уши. У меня другой работы-то нет. И потом, к деньгам быстро привыкаешь, а на халяву я жить не привыкла. Так что с этим вопросом у нас все решено. Я тебе еще не только в кровати пригожусь, уж поверь…

– Да я все знаю, Настя, я же в курсе твоих подвигов… Только, понимаешь, Бонни и Клайд – это в кино круто, а в нашей стране золотой это все гораздо страшнее… И грязнее…

– Да, блин, грязью напугал! Успокойся ты, у меня тем в голове больше, чем у твоего Кислого, понял?

Андрей посмотрел на нее внимательно, с трудом сдерживаясь, чтобы в сотый, наверное, раз, с тех пор как они сюда приехали, не схватить в охапку и не поволочь обратно – на кровать, усмехнулся невесело.

– Ну что же. Я препятствовать не могу. Ты самостоятельности хотела? Работай… Только рядом со мной, без меня – никуда.

– Ну какая же эта самостоятельность?

– Дозированная. Дозированная, девочка. Я должен быть в курсе. Да и, на самом деле, мы с тобой вместе больше сделаем, чем порознь.

Они вернулись в Питер днем, ехали сквозь моросящий дождь со снегом по Московскому проспекту в черном «мерсе» – в аэропорту их встретил Кислый, сразу понравившийся Насте, – ни он, ни Андрей не похожи были на бандитов. По крайней мере, на тех, которых Настя встречала до сих пор. Нормальные веселые мужики, их легко было представить себе где-нибудь на море, гоняющих на водных лыжах, или в горах – на горных, силой веяло от них, веселой силой и какой-то экзотикой… Отсюда, наверное, и ассоциации с водными и горными лыжами, с путешествиями, ну да, для них нет проблем, вот Андрей взял и утащил ее в Крым среди ночи. А мог бы точно так же схватить и куда-нибудь в Африку, или в Штаты, или в Австралию…

Да и родной город казался странно изменившимся за эти три дня. Несмотря на промозглый холод и слякоть оттепели начала декабря, мутный от влажности воздух ранних сумерек, фонтаны снежной грязной каши, летящие из-под колес машин, и черные сутулые фигурки спешащих мимо прохожих, город казался Насте уютным, домашним, своим. Своим – большой буквы. И еще – он перестал быть страшным. Последние полтора года Настю не покидало смешанное чувство постоянной опасности и неуверенности, ожидание каких-то неприятностей. На фоне того, что вроде и деньги были, и друзья, все равно висел над головой тяжелый, словно Дамоклов меч, неясный груз напряженности и ожидания.

Сейчас все это исчезло. Она была полноправной хозяйкой этого города. По крайней мере, пока они ехали к дому Андрея на Рубинштейна, она воспринимала город именно так. Наконец-то у нее появился не покровитель, каким был в свое время Клементьев, не телохранитель, как Димка, не диктатор Кривой, не приятель-любовник Максим. Появился Друг.

Они не говорили с Андреем на эту тему, вообще избегали высокопарных пафосных выражений, но Настя думала, что в них и нет нужды. Она чувствовала, что Андрей не врет, не в словах своих, а внутренне, в душе, что она для него действительно значит очень много, если не все. А он был тем самым принцем из сказки, правда, из страшной сказки, жуткой, наполненной персонажами-монстрами, но все-таки именно тот принц, которого она ждала и который пришел, взял ее и защитил от всех возможных напастей…

– Ты здесь живешь? – спросила она, когда машина свернула с Загородного на Рубинштейна.

– Ага.

– В «толстовском» доме?

– Нет, Бог миловал. Мне эти понты не нужны. Я человек скромный…

Они проехали мимо высоченной арки «толстовского» дома, перегороженной шлагбаумом, за которым виднелась будочка охраны и целое стадо «мерседесов» и «БМВ», отдыхавших в сквозном проходе, состоящем из соединяющихся трех огромных дворов, на Фонтанку.

– Здесь совсем крутые ребята живут, – усмехнувшись заметил Андрей. – А мы с Кислым – обычные простые люди, да, Кислый? Нам этот пафос ни к чему.

– Точно. Нечего светиться зря. Ведь в мужчине что главное? Главное – не казаться крутым, главное, быть им.

Квартира Андрея ничем Настю не удивила. Видно было, что женщины здесь не было, то есть не было постоянной, не было хозяйки. Евроремонт, бронированные окна, ванна с джакузи…

– Ты бы еще фонтан здесь устроил, – хмыкнула Настя. – «Мы ребята не крутые, нам понты не нужны», – вспомнила она разговор в машине.

– Да это… Это все по молодости я наворотил. Я же тут давно живу. Лет пять. Как первые нормальные деньги заработал, свободные средства появились, я и отгрохал хату… Мне все это, знаешь, до лампочки, на самом деле. А пацаны уважают, когда в гости приходят… По рангу, так сказать, живу…

С этого момента и овладела Настей мания ремонта, которым она занималась несколько следующих месяцев. Ей пришлось потратить почти все наличные деньги, освободившиеся за неимением сгоревшего магазина «Новая музыка», которые были у нее в «черном нале». Благо бригада ремонтников, присланная Андреем, не спрашивала, откуда деньги, что за деньги и уплачены ли налоги. Никаких бумаг, никаких заказов в ремонтно-строительных конторах не было. Настя расплачивалась наличными, только говорила Андрею, сколько потратила. Последнее было его жестким требованием.

– Я не хочу, чтобы мою женщину обворовывали, – сказал он. – А то тебе мозги запудрят… Ты же не знаешь, к примеру, сколько цемент стоит, сколько стекла, сантехника…

– Не знаю, и знать не хочу. А ты крохобор, оказывается, Андрюшенька…

– Да. Я крохобор. Потому что знаю, как эти деньги зарабатываются. Мои, во всяком случае…

Настя тоже быстро узнала, как Андрей зарабатывает деньги, после чего стала к этим самым деньгам относиться немного по-другому. Когда кто-то по телевизору, который она теперь изредка смотрела, благо времени свободного у нее стало больше, говорил, что всю жизнь зарабатывал «потом и кровью», Настя только качала головой. Уж кто-кто «кровью» зарабатывал, так это ее будущий муж.

В ресторане на Васильевском, который Андрей показывал Насте в первый день знакомства, теперь находился их офис. Заведение сменило название и стало именоваться «Волк» – Андрей настоял, чтобы в названии была какая-то связь с его Настей и одновременно подчеркивалась его, Андрея, значимость и сила. «Волк» было близко к фамилии Волкова, которую Настя носила, и полностью отвечало характеру деятельности Крепкого. Звучало, на Настин взгляд, пошловато, но она согласилась. На фоне бесконечных «Лад», «Лидий» и «У Василия», «Петровича», «Иваныча» и прочих, как она говорила, «нэпманских» названий «Волк» стоял особняком и приятно будоражил воображение.

Являясь фактическим, хотя и теневым, хозяином двух охранных агентств, рядовые служащие которых в большинстве своем не знали, кто на самом деле стоит над ними и где та конечная точка, куда уходят из этих агентств «черные» деньги, которыми предпочитали расплачиваться большинство клиентов, Андрей часто использовал своих боевиков, часть из них и была официально служащими этих контор и имела разрешение на ношение оружия при разборках между питерскими группировками. Он был «нейтралом», и его бойцов нанимали то одни, то другие, когда для помощи, а когда и для выяснения отношений с кредиторами, задолжавшими особенно крупные суммы.

Приемы посетителей проходили в том же «Волке» и сначала напоминали Насте сцены из фильма «Крестный отец», а потом она привыкла и стала воспринимать это как должное, убеждаясь все больше и больше, что среди жертв банды Крепкого «честных» и «нормальных» людей нет. Какой это «честный» человек может задолжать другому человеку или конторе пару миллионов долларов? Или целый товарный поезд с каким-нибудь бензином, или водкой, спиртом, стиральным, в конце концов, порошком?..

Андрей не тянул ее к работе, даже наоборот, старался делать так, чтобы у нее не хватало времени заниматься делами. Отговаривал восстанавливать магазин, хотя обгоревший подвал уже принадлежал ей. Вернее, ему: он выкупил его по какой-то смешной остаточной стоимости у РЭУ или ПРЭУ – Настя до сих пор не могла понять разницы и значения этих аббревиатур. Да и зачем это знать, если можно заплатить деньги и решить все проблемы. Пусть чиновники сидят в этих ПРЭУ и считают свои рубли.

На первых порах Андрею удавалось занять Настю – один ремонт чего стоил. Зато Когда он подошел к концу, Настя пригласила Андрея к себе, показала квартиру и сказала:

– Вот, дорогой, это тебе не джакузи, как у какого-нибудь торговца трусами… Видишь, что можно с квартирой сделать при желании?

– Да-а, – протянул Андрей. – Во сколько встало?

Он знал, во что обошелся Насте ее ремонт. Можно было еще полторы таких квартиры купить на эти деньги. И как он и предполагал, она не смогла назвать цифру.

– Я не помню… Вот это – две штуки баксов… Стенку двигали… Тут – пять… Там…

Она сбилась и рассмеялась.

– Да чего тебе? Мои же деньги.

– Твои – мои… Ладно, что сделано, то сделано…

Он ходил по квартире, разглядывал кухонные комбайны, количество которых после ремонта удвоилось. Он и не знал, что есть такие машины, вернее, что они выпускаются в таком количестве. Назначение многих из них было Андрею совершенно неизвестно. Микроволновых печей у Насти было почему-то две. Как она объяснила, одна для какого-то мяса по-восточному, вторая, поменьше, – обычная… Для завтраков. Но и та, что «поменьше», могла вместить полноценный завтрак для трех-четырех здоровенных мужиков… Миксеры, тостеры, кофемолки-кофеварки, картофелечистки, резки-шинковки, терки… Ну и шкаф для мытья посуды, ясное дело.

– Да… Сильно ты.

– Ну и для тебя специально, – на протяжении всей экскурсии по дому улыбка не сползала с Настиного лица. – Мало ли, если вдруг заскочишь, то вот, я подсуетилась…

Она открыла дверь ванной комнаты и показала на джакузи.

– Мы же ведь у нас без джакузи не могем, мы же привыкли… – кривляясь, говорила она Андрею. Ее отвлек только звонок в дверь. Андрей нахмурился и вопросительно посмотрел на Настю, а та спокойно кивнула и пошла открывать. – Еще один сюрприз тебе, – бросила она, уже возясь с замками. – Чтобы не думал, что я буду даром хлеб есть…

Она не заметила, открывая дверь, как Андрей нахмурился, но только на мгновение. Когда Настя повернулась к нему, лицо его снова светилось ровной приветственной полуулыбкой. Только в глазах, может быть, появились два тревожных огонька.

В прихожую вошла девушка неопределенного возраста. Одежда – дорогая, модная кожаная куртка, высокие ботинки, блестящие черные колготки из-под короткой юбки – была вполне для взрослых, но лицо, очень тонко и грамотно подправленное косметикой, было бы совершенно детским, если бы не мешочки, слегка наметившиеся под глазами. Понимающий человек сразу увидел бы, что здесь пахнет либо хорошими и регулярными дозами алкоголя, либо же еще более сильными… как бы это сказать… стимуляторами мозговой деятельности.

– Это Нина. Знакомьтесь, – представила гостью Настя.

– Очень приятно, – сказал Андрей. Он не назвал своего имени, и Настя, знавшая, что ее друг ничего никогда не делает просто так, необдуманно, поняла, что и ей не стоит его называть.

– Привет, – бросила Нина. – Ну чего? Выпить есть?

Андрей усмехнулся.

– Так что за сюрприз? – спросил он, игнорируя стаскивающую ботинки Нину, которой он наконец решил дать с виду лет четырнадцать.

– А вот она – сюрприз. Пошли в комнату.

Андрей пропустил их: сначала Настю, потом и эту маленькую Нину, прыгавшую на одной ноге и пытавшуюся второй поймать свалившийся, в спешке плохо надетый тапок, который был размера на полтора больше ее, как бы это сказать… «Ножки», – не удержался Андрей от ласкового определения. Ну как еще назвать эти фигурные, точеные… ножки, только ножки.

– Садитесь, гости, на диванчик, – хихикая, сказала Настя. – Сейчас кино будем смотреть.

Андрей молча уселся напротив телевизора. Он уже тоже хорошо знал Настю и прекрасно понимал, что за ее словами о «сюрпризе» кроется что-то интересное. Она заинтриговала его, особенно тем, что невесть откуда явилась эта малолетняя поблядушка. На его памяти Настя ни разу не упоминала, что у нее есть знакомства в таком кругу.

Он уже представлял примерно, какого рода должен был увидеть «кино», и не ошибся.

На экране возник интерьер обычной, дешевенькой, «совковой» квартиры. Потом, видимо снимали с двух камер, закрепленных статично, и затем просто смонтировали на свой вкус – с другой точки тот же интерьер. Только диван, покрытый зеленым пледом, был взят крупнее и с торца.

Диван и находился на протяжении всего «кино» в центре кадра. Андрей услышал доносящиеся с экрана шорохи, чье-то тяжелое дыхание, невнятные слова, которых пока было не разобрать. На пол из-за границы кадра упал бюстгальтер. А потом, сбоку, выехала белая мужская задница, подергалась-подергалась и исчезла.

– Это он не выдержал, до дивана не дошел, – прокомментировала непонятные пока события Нина.

– В рот, в рот, в рот, – послышался с экрана голос невидимого мужчины. Голос был торопливый и грубый. Такой бывает у человека, очень увлеченного каким-то важным делом и требующего, чтобы его напарник не проворонил нужное действие. Так кузнец кричит своему зазевавшемуся подмастерью, занеся молот над раскаленной заготовкой, которую тот удерживает клещами, забыв повернуть: «Крути, крути, крути, мать твою етти…»

Наконец мужчина показался на экране. Он был не совсем голый, без штанов, но в носках, грудь же и спину закрывала белая футболка с короткими рукавами, слегка порванная под мышкой. Мужчина пятился к дивану задом, мелкими шажками. Нормально двигаться он не мог, потому что, обхватив руками его толстую шею и опоясав голыми тонкими ногами, прижавшись своим животом к его довольно внушительному пузу, висела на нем та самая Нина, которая сейчас сидела рядом с Андреем.

Дальше все шло так, как и должно было идти в создавшейся ситуации. Мужчина был на и под, сзади и спереди, сбоку и стоя на коленях перед диваном. Кадры менялись. Они были смонтированы с двух камер так, чтобы максимально отчетливо показывать его лицо, чисто выбритое, лоснящееся потом, улыбающееся в паузах и в моменты наибольшей активности принимавшее совершенно зверское выражение. Такое, что Андрей не удержался и хмыкнул, в очередной раз увидя оскалившуюся, с остекленевшими глазами толстощекую физиономию.

Когда «кино», продолжавшееся минут тридцать в общей сложности, окончилось, он повернулся и посмотрел на Нину.

– Н-н-да, ничего… Ты даешь…

– Даю, даю, – быстро кивнула Нина. Она сидела, закинув ногу на ногу, и курила уже, наверное, пятую по счету сигарету.

– Ну и что? – спросил Андрей у Насти.

– Фу ты, – она встала с кресла. – Что-что? Хоть бы поинтересовался, что это за тип.

– И что это за тип? Бизнесмен какой-нибудь? Деньжат хотите срубить?

– Фу, как ты низко меня держишь, А… – Она осеклась под острыми иглами, которые, кажется, вылетели из его глаз. – Никакой не бизнесмен. Офицер транспортной милиции, капитан Басько Анатолий Егорович. Московский вокзал.

– Хм. Хм-хм… А еще что у вас там? – спросил Андрей, заметив, что Настя не выключила видео, а нажала на паузу.

– Хочешь смотреть все или списком предъявить?

– Можно списком. Я в ваши способности верю, – последняя фраза была адресована Нине, которая в ответ только равнодушно пожала плечами.

Настя протянула Андрею листок бумаги, вложенный в коробку видеокассеты.

– Так-так-так, – он пробежал глазами по столбику строчек. – Вы что же, решили весь Московский без ментов оставить, что ли?

– Зачем? Я же говорила, это тебе от меня подарок.

– Да? Спасибо.

Андрей аккуратно сложил листок, сунул его в карман.

– Подарок-то подарком, да я, как говорил товарищ Ленин, привык искать во всем экономический интерес. Вам-то, – он посмотрел на Нину, – какой интерес с этого всего?

– Как это – какой? Настька вам не сказала разве?

– Нет.

– А… – снова чуть не прокололась Настя. – В общем, я хочу, чтобы с вокзала ушли блатные.

– Ух ты, ни много ни мало, – усмехнулся Андрей. – И только-то?

– Нет.

– Что же еще?

– И отморозки. Их там держит такой Прохор. Они курируют всю детскую проституцию…

– Да знаю, знаю. И как же ты?..

– А так же. Я хочу сама этим делом заниматься.

– В каком смысле? – брови Андрея взлетели к самой границе коротких волос.

– В таком. Надо жизнь в стране налаживать, ты же сам говорил. Говорил?

– Ну допустим.

– Прохор девчонкам дает десять процентов. И их еще дерет вся его кодла. А девочки ведь тоже люди, да?

Нина полезла в пачку «Мальборо» и вытащила новую сигарету.

– Слушай, кончай курить, – резко сказал Андрей и строго, как он умел, посмотрел на девочку.

– Слушаюсь, – лениво откликнулась Нина и бросила сигарету на стол.

– Ну так. То есть ты хочешь вместо Прохора там встать? А с ним, ты думаешь, менты будут разбираться?

– А ты думаешь, нет? После этих кинофильмов?

– Думаю, да. Только вы врагов себе наживете таких, что не дай Бог.

– Не боись. Им все равно. Я им больше платить буду. Это, – Настя кивнула на телевизор, – это прецедент. Мы создали прецедент, чтобы не на пустое место приходить, – давайте, мол, работников менять. Они в жизни на это не пойдут. У нас же народ инертный. Как есть, так пусть и будет до скончания века. А с этими сюжетами им придется почесать репу-то.

– Да уж. Придется. Тебе годков-то сколько, милая? – спросил он у Нины.

– В этом году пятнадцать будет.

– Сильно. То есть они все под статьей. «Пушнина» называется. В зонах ох как не любят. Да и до зоны такие не доезжают в нормальном виде. Уже кукарекают по дороге… Да, девчата, сильно вы потрудились. А как ты их так, сколько там… Девять человек?.. Как ты их всех в койку-то затащила?

– Дурацкое дело не хитрое, – ответила Нина. – Да и Настя мне таблеточек дала, я им скормила потихоньку… Только потом трахаются как звери, сухостой у них начинается от этих таблеток, что ли?.. Просто стерли мне все чуть не до крови…

– Ладно, Нинка, отдыхай теперь. Доктору хочешь тебя покажу?

– Да нахер мне твой доктор, у меня все в порядке. Просто затрахалась. Ну я чего тут сижу-то? А, Настя?

– Сейчас. – Настя кивнула и вышла в коридор.

Она вернулась через минуту с белым обыкновенным почтовым конвертом в руках.

– Держи, – она протянула конверт Нине. – Здесь все. Остаток.

– Можно не считать?

– Можно. Хочешь, считай. Только мы с тобой, я думаю, еще поработаем?

– А куда мне деваться? – так же равнодушно спросила Нина. – Меня моя работа устраивает. Если все будет, как ты говорила, то вообще класс.

– Ладно. Я тебя найду. Пока.

– Сколько ты ей дала? – спросил Андрей, когда Нина ушла.

– Две штуки. В общей сложности. Частями. Сейчас – последние пятьсот.

– Две штуки баксов для такой девчонки – большие деньги. Очень большие. Не боишься, что ее свои же грохнут?

– Не боюсь. Она умная. Хоть и маленькая, а умная. Жизнь научила. Мамаша у нее водкой торгует там же, на Московском, отец погиб недавно. С крыши упал пьяный. Он там же промышлял, под нищего косил и дочь свою контролировал.

– Так ее что, родители на панель отправили?

– Ну да…

– Во блядь, – выругался Андрей. – Животные…

– А я что говорю? Ее оттуда вытаскивать насильно бессмысленно. Привыкла. Нормально, говорит. Нравится даже. Только денег мало. А деньги ей могут помочь. Сейчас-то она приоделась, на человека стала похожа, а раньше вообще смотреть страшно было.

– А как ты с ней познакомилась-то?

– Как-как? Подумала, что надо это местечко прибрать к рукам, пошла и познакомилась. Спросила: «Хочешь заработать?» «Хочу», – говорит. Вот и сговорились. Сначала боялась она, в отказ пошла, а потом, когда я до двух штук догнала, согласилась. Правильно говорят, каждый человек свою цену имеет.

– Каждый?

Настя покраснела.

– Извини. Не каждый. Это же я не о нас с тобой.

– Я надеюсь.

– Ну вот. Квартиру сняла на месяц, подвернулась удачно, там, на Пушкинской, там же расселяют дома… За копейки сняла. Две камеры смонтировали. Она, когда в квартиру входила, на кнопочку нажимала, они и запускались. Там за окнами стройка, все гремит, жужжит, как камеры работают, не слышно…

– А таблетки? Что за таблетки?

– Да типа возбудителя какого-то. Девчонка знакомая из секс-шопа дала.

– Да-а… Ну ладно. Я с этими ментами разберусь. Кассета одна у тебя?

– Как же одна? Три копии смонтированных и оригиналы.

– Молодец. Давай кассетку мне… Да, и вот еще что. Не хотелось бы, чтобы посторонние люди, особенно эти дети твои, вокзальные, нас с тобой вместе видели. Не надо лишних разговоров.

– Какой ты трогательный, Андрюша… Так за меня беспокоишься…

Андрей действительно беспокоился за своего «ребенка», как он называл про себя Настю. Она развернула такую бурную деятельность, что он лишь удивлялся, откуда у этой семнадцатилетней девочки такая энергия. Ведь она перепахивает весь город и дает ему, да и себе, конечно, все новые и новые источники дохода.

Он поработал, конечно, с капитаном Басько. Встречался с вокзальным ментом Кислый. Пленочку показал прямо у него дома, когда семьи не было, с утра назначив встречу. Капитан был мужиком тертым и на встречу дал «добро». Если серьезный бандит хочет увидеться, значит, есть дело. Просто так или если замочить хотел бы, и разговаривать не стал бы…

Басько мрачнел, краснел, потел, наконец, когда запись кончилась и Кислый нажал на кнопку паузы, спросил:

– Ну и чего ты хочешь? Денег у меня нет, а стучать я, во-первых, не приучен, во-вторых, не вижу, какой тебе прок от моей информации. Вы ведь поездами не занимаетесь, насколько я знаю. Вы люди более высокого полета.

Последняя фраза была произнесена с едва заметной издевательской интонацией, но Кислый сделал вид, что не заметил иронии.

– Никто тебе ссучиваться не предлагает.

– Хм. Интересно. А как же это будет называться?

– Прохора гони с вокзала. И мои люди вместо него встанут.

– Сами разобраться, что ли, не можете?

– А зачем нам разбираться, если у нас в государстве милиция есть, чтобы с хулиганами и бандитами бороться? Вот и боритесь. А мы вас не забудем.

– Не забудем… Гоните… Что я его, Прохора, выслеживать буду? И потом, по каким фактам я его буду брать? И вообще, они же на нашей территории не срут. Это же закон. Не сри там, где ешь… Понимаешь?

– Это твои проблемы. – Кислый кивнул на экран телевизора. – И это тоже твои проблемы. Я малолетних не совращал, девчонке-то четырнадцать годков всего… Так что мне психология сексуальных извращенцев неведома.

– Ладно, поспокойней можно. Не дави на меня особенно-то…

– А на тебя, друг мой, никто особенно и не давит. Если бы начали давить «особенно», ты бы по-другому запел.

Басько смолчал, понимая, что истинную правду говорит этот Кислый.

– Сколько тебе Прохор платил?

– Он не мне платил. Я же не один на вокзале работаю. В общий котел сбрасывал. А сколько? Половину, я думаю, навара.

– Вот так все и останется. Плюс порядок будет. Левых людей всех мы уберем, а от вас требуется только не мешать. Это самая лучшая от вас, ментов, нам помощь и поддержка. А с Прохором поможем. Да ты меня удивляешь, капитан! Неужели тебя учить надо, как гражданина России в тюрьму упрятать? Это же так просто…

– Просто-то просто, да ведь он не один. Его снимешь, на его место сразу его кореша прискачут.

– Слушай, Басько, ты что их боишься, что ли? Или мне кажется?

– Кажется. Я и тебя не боюсь.

– Ой-ой-ой!.. Ну, с другой стороны, правильно. Страхом горю не поможешь. Головой работать надо. А чтобы лучше работала, на-ка вот, возьми аванс… – Кислый вытащил из кармана несколько зеленых купюр. – Держи. В качестве компенсации за испорченные нервы.

– Ладно тебе… – Басько не выказал ни удивления, ни возмущения. Просто взял деньги и, не считая, сунул в ящик письменного стола.

Кислый оценил спокойствие мента в смысле дачи и получения взяток, улыбнулся, встал и на прощание сказал:

– Все путем будет, капитан, мы должны друг другу помогать. Война она никому не нужна. Так что, думаю, на недельке решим этот вопрос.

Помог «решить вопрос» Артист. Настя захомутала его опять-таки через Нинку. Артист, бывший студент театрального института, ныне скрывающийся от военкомата, который засыпал его дом повестками и замучил родителей визитами участкового, предпочел артистической карьере жизнь довольно удачливого квартирного вора. Он мог уже, конечно, десять раз откупиться от назойливых представителей министерства обороны, но не в силах был накопить нужную сумму, мгновенно растрачивая все, что получал, «обнося» дома соотечественников.

Он подцепил Нинку на Невском в тот момент, когда пошел в разгул. Деньги у него были в количестве достаточном, чтобы утащить к себе и Нинку, и ее подружку, которая, при всем том, что и сама Нинка выглядела достаточно молодо, была совсем еще девочкой. Однако Артист был уже очень искушенным в питерской уличной жизни человеком и смекнул сразу, что эти двое, как говорится, – из молодых, да ранние. Что они и продемонстрировали в квартире Артиста, благо родители его уехали на дачу и трое суток Артист мог не беспокоиться о том, что кто-то нарушит его «оттяг».

Деньги вышли аккурат к концу третьих суток, и с сильного бодуна, когда Нинка принесла ему несколько бутылок пива, он посвятил ее в тайны своих заработков.

– Ты это… – сказал он, прихлебывая из бутылки. – Если бабки нужны, обращайся всегда. У меня так – то пусто, то густо. Всегда помогу. Я не жадный…

Нинка запомнила и в следующий раз, который случился где-то через неделю, вывела Артиста на более подробный разговор. Для него Нинка была уже «своей», и он рассказывал о своих делах, не стесняясь, понимая, что и сама девчонка не подарок и что шокировать ее тем, что он, в свободное от траханья и выпивки время, грабит квартиры, по меньшей мере, сложно.

В третий раз Нинка пришла к нему уже с Настей. А когда они все втроем разделись, Артист, будучи здоровым парнем двадцати одного года, резонно счел, что ему две такие девчушки в самый раз. К Нинке-то он привык и в последнее время полюбил групповуху. Тут-то в комнату и вошел тихонько Егор. Артист не удивился тому, что мужик проник в квартиру через запертую на два замка дверь, – сам уже становился специалистом в подобного рода предприятиях. Он понял только, что попал.

Артист спокойно слез с Нинки, которую решил «охомячить» первой, – Настя настояла на этом, – хотя и собирался для начала «пройтись по свежачку». «Много чести», – считала Настя. Да и не входило в ее планы ложиться под кого попало. Совсем не входило. Ни под кого. И ни с какой целью. У нее уже был Андрей. Достаточно.

– Ну что, братан, делать будем? – спросил Егор. – Попал ты? Изнасиловал, братан, несовершеннолетних… Двух. Несколько раз. Да?

– Да ладно вам, – спокойно сказал Артист. – Я все понимаю. Давайте ближе к делу. А ты сука все-таки, Нинка. Могла бы спектаклей не разыгрывать, по-человечески поговорить…

Он был умным человеком и понял, что его не то чтобы вербуют (слово не совсем точное), но таким своеобразным способом приглашают на работу. Не много нужно было ума, чтобы сообразить, что к чему, глядя на бандитскую рожу Егора, на то, как он спокойно, развалясь в кресле, закурил и на то, как спокойно и даже весело одеваются девчонки.

– Не судьба, видно, в этом городе в одиночку работать, – снова сказал Артист, чтобы прервать как-то затянувшееся молчание. – Я вот дергался-дергался, думал уж, никто на меня не выйдет. Ан нет. Так что вы хотите?

– Правильно говоришь, – ответил Егор. – Одному нельзя. Только вместе надо. И безопасней так. А то, неровен час, грохнут тебя… Много ты уже, наверное, народу-то обидел?

– Да есть малость, – ответил Артист и невесело усмехнулся.

Ну весело не весело, а работать он теперь стал под крышей Крепкого и Насти.

Для него не было большой проблемой проникнуть в квартиру Прохора – сорокалетнего жлоба, алкаша и хулигана, несколько раз сидевшего то за грабеж, то за драки, собравшего банду таких же отморозков, как и сам, и трясущего малолетних проституток Московского вокзала и окрестностей. Окрестности простирались, впрочем, в очень узком промежутке – от вокзала, по левой стороне Лиговки, до Перцева дома. На противоположный тротуар, к гостинице «Октябрьская» ему уже ходу не было. Разве что за пивком в ларек… У «Октябрьской» работала серьезная братва, и Прохора там хоть и знали, и относились к нему благодушно, со смешками и анекдотиками при встрече, но работать там ему было заказано.

Единственная проблема для Артиста была в том, чтобы дождаться того момента, когда в квартире Прохора на Коломенской никого не будет дома. В силу многолетних своих привычек и в силу того, что количество знакомых росло пропорционально выпитым бутылкам, Прохор превратил трехкомнатную квартиру, неведомо как ему доставшуюся, в натуральную хрестоматийную малину, и там вечно околачивались местные алкаши самых разных калибров. Прохор хоть и был среди них авторитетом, образ жизни вел весьма демократичный и носа не задирал. Вот и таскались к нему кто ни попадя…

Наконец, на третий только день, с утра Артист, наблюдавший за подъездом и до потери сознания и головокружения считавший вошедших и вышедших из этого алкогольного районного центра, как он окрестил резиденцию Прохора, убедился, что уж сейчас-то точно в доме никого нет. Большая толпа, все потрепанные составляющие которой он успел все-таки подсчитать и идентифицировать, вывалила из подъезда и, разбившись на две группы, отвалила, направившись в разные стороны. Одни пошли, видимо, за пивком и чем покрепче, другие отправились в сторону вокзала. За деньгами, надо полагать.

Несколько пакетиков с кокаином, признаться, жгли ему карман. Хотя и был он клятвенно заверен Егором, что в случае чего менты ему ничего не сделают, надо только назвать несколько фамилий, записанных на бумажке, но Артист не очень-то верил в ментовские связи. Кто он такой, чтобы за него братва билась? Возьмут его, через день этот Егор найдет на такую работу еще десяток. Впервые он почувствовал себя не исключительным хозяином положения, а пешкой в чужой игре, причем в игре заведомых жлобов, которых Артист не уважал с детства. Никогда не тянуло его в компании, что ютились вечерами в подъездах и подворотнях и сидели в сквериках на лавочках, поплевывая сквозь зубы и вытянув ноги в широких спортивных штанах.

Однако все обошлось. Ему хватило пяти минут: он засекал время, чтобы войти в квартиру, – осмотреться и сунуть ампулы под диван в той комнате, которая с натяжкой могла именоваться «гостиной».

Выйдя на улицу, он отошел от дома достаточно далеко, чтобы не попадаться на глаза возвращающейся половине компании Прохора, затарившейся пивком и водочкой, позвонил из автомата по выученному наизусть номеру и сказал, что работа сделана.

Он не видел, да и не интересовало его, что произошло дальше. В принципе понятно было Артисту что. И он был прав. Через двадцать минут после того, как братки налили по первой, в квартиру вломились менты, уложили всех на пол, обшмонали, кое у кого и ножички нашли – уже статья… Хорошо.

– Смотри-ка, Серега, – сказал толстощекий капитан, разгибая спину. До этого он стоял, согнувшись в три погибели, рядом с диваном.

– Есть!

В руке у него перекатывались четыре ампулы.

Прохора взяли часа через два, когда он вернулся с вокзала с карманами, набитыми деньгами. Он все понял сразу, только удивился, что не группа захвата приехала, не ОМОН в камуфляже, а простые менты.

Глава седьмая

Настя приехала к Андрею сразу же после того, как узнала о случившемся.

– Что с тобой? – она ворвалась в комнату, ожидая увидеть лежащего бледного, может быть, с забинтованной головой человека… «Ранен»… Как должен был выглядеть раненый? Конечно, как в школе учили – «комиссар израненный» прохрипел что-то там…

Андрей стоял у окна и смотрел на улицу Рубинштейна, по которой в любое время суток бродили прохожие. Такая оживленная улица была…

– Привет, – сказал он, повернувшись к Насте.

В квартире находились двое бойцов, сопровождавших Андрея с утра. Они сидели на кухне, пили кофе и тихо обсуждали случившееся. Андрей выглядел как обычно, только левая рука была забинтована выше локтя. Повязка начиналась там, где заканчивался рукав короткой белой рубашки.

– Что случилось? – повторила она.

– А тебе еще не рассказали?

– Практически нет.

Она подлетела к Андрею и осторожно, стараясь не задеть раненую руку, обняла его.

– Случилось то, что и должно было рано или поздно случиться. А то все так гладко шло последний год… Так не бывает. Хотя, я думаю, на самом деле это ерунда. Лохи лютуют, деревенские пацаны…

– Ага, – сказал Кислый, сидевший здесь же, на диване. – Пацаны… С пистолетами и ногами такими, что парни мои никого из них не догнали. И с машинами. Пацаны.

– Да брось ты, елки… Говорю же, пацаны. Землю родную защищают, как их в школе учили. А пистолеты – они там в каждом доме. Оружие у всех есть. Кто копает, кто просто так находит. Ты чего, там такие люди живут, думаю, если по хатам пройти, можно и пулеметы надыбать, и пушки в сараях… Русские люди – народ запасливый.

– Ты чего, сам за город ездил? Участки эти свои смотреть?

– Да. А как же? Я же с серьезными людьми работаю. Надо знать, что за товар продаю. А то могут непонятки выйти, потом не разберешься, полжизни расхлебывать надо будет…

– Да-а… Полжизни. А сейчас – считай, и всю жизнь…

– Прекрати, не каркай, – оборвал он Настю. – Зверя-то положили они все-таки…

– Так кто – они? Кто?

Одна из последних затей Андрея, потребовавшая больших предварительных расходов, но уже начавшая приносить свои плоды, была спекуляция земельными участками. Для этого ему пришлось открыть несколько фиктивных фирм, которые, когда придет время, должны были мгновенно самоликвидироваться. А то не сносить Андрею головы.

Кислый сначала отговаривал Крепкого от его очередной безумной затеи, но Андрей упорствовал, и, уломав в конце концов своего друга, объяснил, что без риска жить не интересно, а прибыль может быть от акции вполне приличная.

Через своих людей в мэрии он выяснил точный маршрут будущей кольцевой дороги, разговоры о строительстве которой уже много лет ходили по городу, и сказал, что действовать надо быстро и решительно.

Пока, на самом деле, никто точно не знал, когда и с какой срочностью будет строиться дорога, но все утверждали, что будет. И судя по «дорожной» направленности нового мэра Санкт-Петербурга, по тому, что Литейный проспект был все-таки отремонтирован, и не только Литейный – центр города начинал приходить в более или менее приличный и приятный глазу пешехода и автомобилиста вид, – кольцевая дорога должна была в скором времени опоясать город. Во всяком случае, в обозримом будущем.

Андрей действовал в двух направлениях одновременно. Он начал скупать участки земли, через которые должна была пройти трасса. Об этой трассе мало кто знал что-нибудь достоверное или вообще хотя бы задумывался. Участки эти, находящиеся в довольно живописных местах, он через третьи руки продавал под строительство коттеджей состоятельным предпринимателям, старательно избегая контактов с братвой, многие из которой тоже постепенно обзаводились собственной престижной недвижимостью. Его же фирмы занимались и строительством коттеджей, зарабатывая на этом приличные деньги. Естественно, что участки он покупал через мэрию за бесценок или вообще арендовал за гроши. Что будет через год, два или три, когда начнется реальное строительство и перед хозяевами коттеджей встанет вопрос войны со строительным организациями, которым, как известно, никакие купчие не указ, его не волновало. Более того, он собирался заработанные на продаже участков и строительстве коттеджей деньги вложить в то же строительство дороги, и в голове его носились шальные мысли о приватизации хотя бы частей ее. Это открывало путь уже в настоящий капитализм. Дорожные кафе, бензозаправки, мотели, магазины, вплоть до туалетов и платных пляжей. Все что душе угодно и что может приносить доход.

Он и ездил время от времени осматривать угодья, довольно цинично прикидывая, что можно будет сделать на том месте, где сейчас строился уже коттедж на проданном какому-нибудь барыге участке. Или вот, как сегодня, мотался на переговоры с неуступчивыми местными дедами-лесовиками, избушки которых находились на намеченных участках и которым никак было не объяснить, что их все равно отсюда погонят и с гораздо меньшей для них выгодой, чем сейчас предлагал Андрей. Не убивать же их, в конце концов. Таких мест было немного и почти со всеми он уже договорился. А вот сегодня вышло как-то нехорошо.

Дом Гузманова стоял на отшибе, в стороне от небольшой деревеньки с двумя-тремя домами, где еще теплилась какая-то жизнь да жили старушки, которые, наездами, заглядывали зимой по разу в два месяца, летом – почаще. Переселились уже к каким-то родственникам в город и дома в заброшенной деревеньке использовали как склады всяческого старья. Летом жили здесь месяца три, копались на утонувших в грязи огородишках, огурчики-лучок-петрушечку таскали на вокзалы, по грибы-ягоды в лесочек…

С этими можно было даже не считаться, вопрос со старушками был решен, и деньги уплачены. Да и им было все равно, они уже мало чего соображали и готовились к отбытию в мир иной, не считая свои разваливающиеся домики памятью предков или еще какой-нибудь великой ценностью.

С Гузмановым все обстояло сложнее. Полусумасшедший, но крепкий и упертый по-своему дед никак не желал ни продать дом с участком, ни съехать отсюда каким-то другим путем. После первого разговора он вышел из дома с двустволкой, поглядел мрачно на джип Андрея, на его телохранителей, сказав, что, пока он жив, не видать им его домика, равно как и ухоженного, не в пример бабкиным, огородика.

– Да поймите вы, – сказал Андрей. – Здесь же будет капитальное строительство. Мы вам деньги предлагаем, а государство бесплатно все заберет. И не пикнете.

– Вот пусть государство и забирает, – ответил Гузманов. – Против государства я ничего не имею. И никогда не имел. Я государству всегдачестно служил. И если оно прикажет, значит, так надо. А оно, государство-то, меня в обиде не оставит. Это я вам точно говорю. У меня наград одних правительственных целый ящик. Так что валите отсюда, бизнесмены, мать вашу, чтобы я вас тута больше не видел. – И он щелкнул взводимыми курками своей пукалки. – А если со мной случится чего, то лежит бумага у меня в отделении в поселковом, где я написал все: и про дом, и про то, что никому продавать и дарить я его не собираюсь… Мы газеты читаем, знаем про ваши бандитские делишки… Ничего, Россия выдюжит, и ваши махинации перетерпим… Не такое вынесли…

На крыше домика, в котором жил старик, торчала телевизионная антенна, он имел старенький «запор» и одному ему известными путями ползал на нем с черепашьей скоростью в поселок за газетами, – одним словом, упертый был старик, со сталинской закваской.

Сегодня Андрей поехал разбираться со стариком вдвоем со Зверем. Он считал, что большое количество охраны только привлекает внимание и пугает клиента, а безопасность лучше всего гарантирует не количество стволов в машине, а отсутствие информации о передвижениях и деловых планах. В этом он был схож с Клементьевым. Но и Клементьев в свое время не смог уйти от пули киллера, и Андрей сегодня чудом остался жив.

– Надо пересмотреть тебе, Андрей, свои принципы, – заметил Кислый. – Все-таки глупость это – без охраны ездить.

– Ладно, не гони, – буркнул Андрей. – Что – охрана? Если из кустов бьет снайпер, какая, нахрен, охрана поможет?

– Ты же сказал – пацан стрелял?

– А что, пацан не может хорошо стрелять? Они там, в лесу, хрен их знает чем занимаются…

Настя видела, что Андрей был зол и говорил далеко не все, что сейчас мог бы сказать. Что-то сидело у него в голове, какие-то мысли и предположения, которые он пока, видимо, не хотел озвучивать. Может быть, при ней не хотел?.. Во всяком случае, рассказ его был короток и сух.

Они приехали к дому Гузманова в назначенное время, около двенадцати. Дверь была заперта, сколько Зверь ни стучал, хозяина им вызвать так и не удалось.

– Свалил, гад, – сказал Зверь, сплюнув на доски крыльца. – Сука. Я так и знал. Сейчас будет нам мозги ебать… Замочить его надо было, и всего делов…

– Погоди. Замочить никогда не поздно. Лучше миром решать. Зачем нам следить тут? – возразил Андрей. – Нам на этой земле еще долго работать, пусть она лучше чистой будет. Сам понимаешь.

– Да, конечно… Только сколько теперь мы дрючиться будем с этим Гузмановым, блин, козлом…

Они подождали минут двадцать.

– Ну что делать-то? – спросил Зверь. – Поехали, что ли?

Андрей думал. Ломать дверь и смотреть, что там у деда внутри хаты, было незачем. Наоборот, могло бы вызвать лишние проблемы. Вообще, за такое отношение к делам, конечно, надо наказывать. Послать, что ли, сюда пару пацанов покрепче, чтобы уже разобрались с этим уродом по-свойски, без соплей? Наверное, так и надо сделать. Хотя и не хотел Андрей оставлять на своей будущей земле кровавых следов, видно, деваться некуда.

– Ладно, поехали. Пришлем сюда Жабу с Полным, они с хозяином договорятся.

– Во. Надо сразу было так и делать. А то время тратим зря… Таких козлов учить надо. Я его как увидел в первый раз, так и понял, что по-доброму с ним говорить без мазы. Неврубон у старика, крыши нет совсем.

Они подошли к машине, и тут из кустов раздался выстрел, и, следом за ним, без перерыва, второй.

– Пистолет стрелял, – сказал Андрей. – Без глушака, внаглую. Какой пистолет, я определить не могу… Но точно, не винтовка, не автомат…

Зверь как стоял у машины, так и плюхнулся в грязь с пулей, прошившей затылок и вышедшей через левое ухо, а Андрей, почувствовав удар в локоть, падая и вытаскивая из наплечной кобуры «Беретту», успел оглядеться вокруг. Естественно, что никого он не увидел. Выстрелов больше не было, он полежал, затаившись, стараясь заметить хоть какое-то движение вокруг, но противник ничем себя не выдавал.

Андрей осторожно, держа ствол наготове, заполз в машину и дал сразу, задним ходом с максимальной скоростью в направлении кустов, откуда только что стреляли.

Джип врезался в заросли, Андрей вывернул руль, развернулся, проехал в одну сторону, ломая ветки и сметая тонкие деревца подлеска, снова развернулся, утюжа тяжелым джипом кустики и елочки, снова выскочил на поляну перед домом Гузманова.

Остановившись рядом с мертвым Зверем, он открыл дверцу и затащил его в машину, стараясь не особенно светиться. Почему-то он был уверен, что выстрелов больше не будет. Так и вышло. Один раз все-таки ему пришлось на несколько секунд выйти из машины: тело Зверя было тяжелым и большим, и затащить его, не выходя из джипа, было очень проблематично. Тем более, что раненая рука начинала болеть уже не на шутку, – Андрей до сих пор так и не посмотрел, насколько серьезна его рана. Когда же, пригнувшись, он спрыгнул на траву, то услышал вдалеке шум заработавшего автомобильного двигателя, который стал стихать и вскоре исчез.

«Уехали»…

Он поехал, чувствуя, что слабеет, в Красное Село. Дорога заняла почти час, ехал осторожно, стараясь не привлекать внимания ГАИ – с трупом на заднем сиденье особенно не поконфликтуешь…

– Надо было в лесу оставить, потом бы забрали, – сказала Настя. – А то так рисковать…

– У меня свои на этот счет принципы, – сказал Андрей. – Братва наша, надо уважать их. Даже мертвых. Зверь на нас работал, что же я его, бросать буду?..

В общем, доехал он кое-как до Красного, до приятеля своего, Виталика. Виталик был домоседом, и не столько по складу характера, сколько по роду занятий. Занимался же он компьютерными делами. Писал всякие программы, в основном «бандитские», с адресами, телефонами, планами города. Самыми разными – от подземных коммуникаций и соединительных ходов сообщения, которыми связаны бомбоубежища, скрытые от глаз простого люда и предназначенные еще сталинскими строителями для особо важных партийных шишек, до программ, целью которых был откровенный взлом банковских сетей.

Оставив тело Зверя у Виталика и перевязав наконец руку, чувствуя, что теряет сознание от потери крови, он, еле шевеля губами, сказал, что едет в город, но, слава Богу, жена Виталика, посмотрев на его бледное лицо, села за руль и привезла его сюда, на Рубинштейна. За телом Зверя тут же отправились надежные ребята, в лес, к дому Гузманова, тоже выехала специальная бригада, а Андрей, получив квалифицированную медицинскую помощь от вызванного еще из Красного Села личного врача, теперь отдыхал.

– А что ты говорил про пацанов каких-то? – спросила Настя.

– Да, понимаешь, когда мы к дому этому ехали, встретили по дороге. Шли по лесу два паренька… Лет двенадцати. Сопляки совсем. Я глянул – вроде ничего они из себя не представляли серьезного. Обычные подростки.

– Так ты думаешь, что они и стреляли?

– Не знаю. Я же не видел, кто стрелял. Но что-то мне подсказывает, что не случайно они там бродили. Интуиция… Понимаешь, – сказал он после короткой паузы. – На заказуху это не похоже. Да и не понимаю я, кто мог сейчас заказ делать. Все тихо. По крайней мере, из братвы никто. Никаких у меня проблем нет. Не было, – поправился он.

Действительно, в делах Андрея за последние месяцы не возникало накладок и никому он, кажется, дорогу не перешел.

После того как команду Прохора ликвидировали, случился у него, правда, разбор с братвой из «Октябрьской». Что до команды Прохора, то никого из них не убили, а сделали так, что ни один из них в пределах видимости от Московского вокзала не появлялся, – сам Прохор сидел в «Крестах» в ожидании приговора за хранение, приобретение и сбыт наркотиков, хранение огнестрельного и холодного оружия, грабеж, разбой, которые навесили на него уже там, в процессе следствия. Человека четыре особо приближенных тоже составляли ему компанию, правда, не по камере, а по месту отсидки. Сидели они все порознь. Остальные, напуганные таким тотальным наездом властей, ушли в подполье.

А разговор случился у Андрея с Дробью – представителем группировки, курирующей «Октябрьскую». Дробь приехал на стрелку не один, с ним был Папа с Московского вокзала, который на протяжении первой половины беседы сидел молча, но с очень недовольным видом.

Встретились они в «Волке», причем это шло в нарушение всех традиций – такого рода вопросы решались, как правило, на нейтральной территории. Но Андрей по телефону сказал Дроби, что никакой вины за собой не чувствует, а если у него, Дроби, есть непонятки, то пусть приезжает с миром к нему и все выяснит.

Присутствовала на стрелке и Настя. Она сидела за столом рядом с Андреем и в первые минуты заметила несколько изучающе-удивленных взглядов и от Дроби, и от Папы. Последний был маленьким, худеньким, востроносеньким мужичком и кличку свою получил только от имени и фамилии – Паша Папанов. Являясь однофамильцем великого артиста, он внешне был его полной противоположностью, и кличка даже казалась насмешкой над этим «сморчком», как сразу окрестила его Настя. Однако реальная власть, которой он обладал в районе Московского вокзала, и спокойствие, граничащее с высокомерием, с которым он, наконец, подключился к беседе с Андреем, говорили о том, что кличка оправдывала и его социальный статус в бандитской среде.

– Мы не понимаем, Андрей, – говорил Дробь. – Что происходит, Андрюша?.. Мы же давно договаривались обо всем, что за дела? Чего ты на вокзал-то полез? Никаких слов про это не было сказано никому, чего ты втихую на чужую землю ходишь? Братва в недоумении, Андрей. Объясни.

– А чего объяснять, Данила? – спросил Андрей у Дроби. – Я что-то не пойму. Я что, твои интересы задел как-то? По-моему, нет.

– По блядям-то… – Дробь покосился на Настю, нахмурился, но продолжил: – Чего ты пошел? Никогда же не занимался?

– Да вот, открылась тема… И потом – я же только с определенным контингентом работаю. С твоим он не пересекается. И мы на правую сторону Лиговки не выходим. Все гостиницы – и через площадь и через Лиговку – не наша головная боль.

– Да? – спросил Дробь. – Точно? А мне другое говорили.

– Кто же это говорил? – участливо спросил Андрей. – Назови.

– Да так… Сорока на хвосте принесла. Сказали, что и гостиницы хочешь под себя перевести.

– Как же это?

– Что войну объявил всему городу, заматерел… Извини, Андрей, это не мои слова, я просто передаю. Я-то с тобой не ссорился. И делить нам нечего пока что было.

– А нам и сейчас нечего. Ты же вокзальными девочками не занимался, насколько я знаю?

– Да это наша территория, – скрипучим голосом вставил свое слово Папа.

– Ваша? А я так понял, что отморозки малолеток пасли. Прохор такой, не слышал?

– Как же, как же… Но надо и отморозкам дать отдушину, Андрюша. Иначе ведь на то они и отморозки, какую-нибудь гадость все равно учудят. А у нас они как бы немножко цивилизованно себя вели. Все равно суки, конечно, но, по крайней мере, место свое знали, все на виду были. А ты Прохора засадил. Кстати, тоже нехорошо, Андрюша, неправильно это. Надо было разобраться с мужиком по-человечески, а ты в менты его… Слух идет, что сильно с ментами задружился.

– Я ни с кем не задружился.

Папа игнорировал замечание Андрея и продолжал:

– Прохора засадил… Теперь они все разбежались по углам, скоро опять полезут из всех щелей. Начнут срать везде. У нас порядок был на вокзале, а ты его пошатнул.

– А если не пошатнул?

– Как это?

– А так. Прохор вам платил?

– А как ты думаешь?

– Я буду столько же платить. И порядок будет. И с ментами вашими я уже все решил. Так что не надо мне в вину ставить, что с ними дружу. Они у вас на проценте давно сидят. А я просто им кинул информацию, что теперь не с Прохора будут получать, а с меня. И все довольны.

– Так что ты говорил насчет порядка?

– Ах, ну да. Мои ребята с отмороженными разберутся вокруг вокзала. Не будет претензий. А гостиницы – дело не мое. И в ваши дела, – он посмотрел на Папу, – я тоже не иду. У меня малолетки будут по струнке ходить. И процент венерических заболеваний снизится, это тоже, по-моему, вам на руку. – Андрей улыбнулся, а Папа с Дробью синхронно хмыкнули.

– По врачам, что ли, будешь их водить? – спросил Дробь.

– Надо будет, будем и по врачам.

– Ну, чего решим? – Дробь посмотрел на Папу.

– Чего… Если все так, как ты сказал, – протянул Папа, глянув на Андрея, – то, в общем, претензий нет… Наплели мне много, но ты, Крепкий, человек порядочный, я давно тебя знаю… Верю тебе.

Настя увидела, как губы Андрея чуть заметно скривились. Лишь на миг, но дернулись. И мгновенно приняли обычные строгие очертания. Папа, кажется, ничего не заметил.

– Работай. Я пацанам растолкую, чтобы не было проблем с твоими бойцами. Только…

– Только в ваши дела я не лезу. Да мне и без надобности. Своих хватает, – сказал Андрей.

– Слышали, слышали, – широко улыбнувшись, уже по-другому, не так, как несколько минут назад, – напряженно и словно провоцируя на что-то, просто, по-свойски, мурлыкал Дробь. Сейчас, когда сошли с его лица напряжение и какая-то, словно маска, сковывающая все черты его крупного лица жесткость, он казался Насте даже симпатичным. Коротко стриженный, высокий спортивный парень, явно младше Андрея, лет двадцать пять всего с виду можно дать… И лицо простое такое, она чуть не подумала – «доброе»… Нет, за этим добрым лицом много должно быть очень недобрых мыслей, а еще больше – дел. Иначе не стал бы он «смотрящим» в «Октябрьской», туда лохов не назначают… – Слышали, – повторил в третий раз Дробь, – жениться собрался, братва говорит?

– Собрался.

– Невеста? – осторожно взглянув на Настю, спросил Дробь.

– Невеста, – просто ответил Андрей. – Настя.

– Очень приятно, – невпопад сказал Дробь, словно увидел ее только что. – Данила.

– Паша, – буркнул Папа, но взгляд его тоже помягчел.

– Я так понимаю, что Настя у нас при делах?

– Да, – коротко ответил Андрей. – Раз она с нами сидит, так, естественно, при делах. У меня от нее секретов нет.

– Слышал я, – продолжал Дробь, – что она и в этом деле голос имеет. Вокзал я имею в виду.

– Имеет. – Андрей кивнул.

– Я что хочу сказать… раз вы по малолеткам там… Так, может, если мы все обкашляли, может… – Он как-то странно начал запинаться.

– Говори, говори, не стесняйся.

– Да вот я говорю, что клиент у нас такой… Я-то сам этим делом не занимаюсь, западло мне… А клиент, девчонки говорят, иной раз просит малолеток. Богатые бывают клиенты…

– Это в «Октябрьской»-то богатые?

– А чего? Бывают, и очень даже, между прочим, часто. При бабках. Торгаши в основном. Рынки-то рядом – Некрасовский, Кузнечный. Гостиница-то между рынками…

– Ну да. Так и что?

– Так, может, если нужда будет у меня, позвонят вам? От меня, скажут. Богатым-то чистенькие нужны, есть у вас на примете такие? Чтобы не страшно было…

– Есть, – сказала Настя. – Ну что, Андрей, пусть звонят?

– Запишите ее трубу, – Андрей продиктовал номер Настиного радиотелефона. – Звоните. Сможешь помочь, точно? – он внимательно посмотрел Насте в глаза.

– Без вопросов.

С тех пор Настя регулярно получала просьбы сутенеров Дроби предоставить хороших девочек, и Настя обеспечила работой Нинку выше крыши. Поскольку Дробь и его работники знали, что Нина и те, кто приходил с ней, – девочки Андрея и Насти, которая сама по себе уже стала кем-то вроде своеобразного авторитета в среде подчиненных Дроби да и Папы, то с оплатой работы девочек проблем не было, и Нинка стала поговаривать о покупке себе новой квартиры. Она все продолжала ютиться на Пушкинской со своей мамашей, водочной торговкой. Домашняя обстановка после номеров «Октябрьской», хоть и не слишком шикарных, вернее, вообще не шикарных, но чистых и прибранных, стала ее угнетать.

Проблем со стороны братвы на Московском вокзале тоже не возникало. Наоборот, Папа несколько раз справлялся у Насти, не нужна ли ей помощь со стороны его ребят: вокзал – дело тонкое… А может быть, нужно сказать наоборот – грубое. Отморозки из окрестных трущоб, конечно, доставали. Дробь как в воду глядел. Никакой управы на них не было, никакого закона… И Настя, не ставя Андрея в известность, пару раз звонила Папе на трубу с просьбой, чтобы он прислал помощь, немедленно и сильную. Девчонок, бывало, прихватывали в закоулках вокзала, за стоянкой такси, в районе строительства нового главного здания, среди куч битого кирпича и замерших на ночь бульдозеров и тракторов. Пару раз настоящие баталии разворачивались за этими кучами мусора и наполовину снесенными стенами жилых домов.

Милиция вокзальная на все это смотрела сквозь пальцы, зная, что ребята Папы в первую очередь сами не хотят беспредела в черте вокзала и если они кого-то метелят, значит, за дело.

В свете всего этого покушение на Андрея выглядело каким-то полным бредом. Ну обиженные, конечно, были, и много – те же отморозки. Но, во-первых, для того, чтобы выйти на Андрея, как на вершину пирамиды, у них не было чисто технических возможностей, во-вторых, не в их стиле было переться за тридевять земель, за город, сидеть в засаде и профессионально стрелять – два попадания с двух выстрелов, из пистолетов, даже не из винтовок, это о чем-то все-таки говорит. Нет, эти сразу отпадали. Дробь и Папа – им меньше всего было выгодно снова рушить отлаженную структуру взаимодействия с Настей и Андреем. Бизнесмены, прикупавшие участки земли под строительство, ни сном ни духом не знали, что их ожидает через пару лет, – за это было заплачено в мэрии кому надо, и Андрей мог дать голову на отсечение, что никто ничего не знает о грядущих планах перестройки области. Возможно, даже сам мэр еще не был в курсе, что и когда начнет строиться за пределами Центрального района. Эта информация была высшей секретности и стоила очень больших денег. Да и не те люди были эти барыги, чтобы покушения устраивать. Ведь при продаже участков Андрей внимательно изучал кандидатуры своих жертв и старался максимально себя обезопасить. Да и, в конце концов, покупали они землю вообще не у него, а у трех липовых фирм, никак по документам с Андреем не связанных.

Настя чувствовала, что и Андрей темнит. Он явно что-то подозревал, но не хотел раньше времени ее расстраивать. Ни ее, ни Кислого. Видно, что-то было очень серьезное, если он даже своего друга не поставил в известность о том, что вертелось у него в голове. Настя, конечно, осталась у него. Они лежали рядом. Она осторожно гладила его по груди, а он говорил, что свадьба, которая должна была состояться через неделю, состоится, и ему наплевать на всех киллеров, вместе взятых. Он говорил, что такую нагонит охрану, что не то что киллер, муха не пролетит.

– Да и не будет ничего, – сказал он наконец. – Это какая-то темная история… Они так явно не будут действовать. Я чувствую. Надеюсь, что в данном случае интуиция меня не подведет. Думаю, они сейчас возьмут тайм-аут. А вообще-то, – сказал он после долгой паузы, – я думаю, что это была акция устрашения и предупреждения. Они бы меня запросто там грохнули. Зверя же положили сразу, а пока я у машины лежал, могли пристрелить за милую душу. Но не стали. Вот в чем вопрос.

– Кто – они? – спросила Настя.

Андрей не ответил и начал целовать ее, сначала тихонько, нежно, потом, распалясь, как обычно, до умопомрачения, до самого утра, и снова Настя, в который уже раз, растворялась в нем, забывая обо всем на свете.

Глава восьмая

Буфет киностудии «Ленфильм» видел многое. Со сменами генеральных секретарей и генеральной политики партии в области кинематографии менялись и его интерьер, и меню, и контингент за столиками. Очень суматошное время было, как ни странно, для большого, всегда полутемного зала на втором этаже студии, в конце так называемой «эпохи застоя». Здесь никаким застоем и не пахло. Возле кофеварки всегда топталась длиннющая очередь, являющаяся лучшим тестом для распознавания кто есть кто. Многие, очень многие желали выпить чашечку кофе и съесть бутерброд с рыбкой, копченой колбаской, икоркой, буженинкой – то есть с продуктом, являющимся определенной редкостью для того времени и служащим символом какого-то большого праздника – Нового года, Первого мая или, если поднапрячься как следует, поскрести по заначкам, перехватить деньжат на службе, то и Восьмого марта можно было себе позволить… Здесь праздник был каждый день. Красиво выложенные на тарелочках кремовые пирожные, все эти колбасы-ветчины-буженины-рыбки, коньячок и водочка, кофе, конечно же, портвейн и сухонькое на полках, салатики – рай земной, а не буфет. А очередь являлась лучшим тестом для выяснения – студийный «волчара» пришел за кофейком или рюмкой-другой водочки, то есть «свой» человек, или «левый», забредший в безнадежных поисках работы, в попытке проникнуть внутрь святая святых, в касту киношников, закрытую и охраняющую свои рубежи с гордостью и твердостью, достойными гораздо более полезного обществу применения.

«Свои» не стояли в хвосте, из них выстраивался отдельный «хвостик», все время двигающийся, шумящий смехом, приветственными вскриками, хлопками по плечам и спинам, громкими звонкими поцелуями. «Свой» человек, войдя в буфет, быстро смотрел в начало очереди, и, поскольку штатные работники студии знали друг друга как облупленных, перед кофейным аппаратом обязательно стоял какой-нибудь добрый знакомый, собутыльник или вообще – лучший друг.

– Возьми мне, – говорил «свой», протягивая мелочь Семену, Василию, Петру, Ивану – несть числа знакомым, которые пристраивались к честно отстоявшему очередь приятелю, путающемуся в горе высыпаемой на ладонь мелочи. Естественно, приятель после таких атак со стороны сослуживцев зарекался стоять в очереди и в следующий раз сам, войдя в буфет, первым делом выискивал того, кто бы пропустил его перед собой или купил чашечку-рюмочку-бутербродик.

«Чужие», «левые» уныло толпились, уставясь друг другу в затылок, в ожидании, пока «свои» затарятся подносами с кофейными чашками и разнообразной, очень вкусной даже на первый взгляд снедью, потом весело рассядутся за столами и начнут дымить дорогими сигаретами, грохотать анекдотами, сплетнями, историями из своей киношной жизни, которых каждый, кто проработал здесь хотя бы год, мог рассказать великое множество.

После смерти Брежнева портвейн в буфете как корова языком слизнула. Исчез он с красивых деревянных полочек, и «творцы», будучи в душе настоящими демократами и не брезгующие любимым народными массами напитком, посылали теперь рабочих в магазин, который находился на противоположной стороне Кировского проспекта, метрах в тридцати от проходной «Ленфильма». Потом с алкоголем стало еще строже, даже дорогой коньяк и тот исчез из буфета, но магазин напротив работал исправно, и анекдоты гремели в буфете с прежней силой, ничуть не тише.

Буфет очень трепетно откликался на любые социальные катаклизмы и смены власти и, конечно же, в начале девяностых закрылся вовсе – пошла бесконечная череда ремонтов, перестроек, переделок, но потом все, естественно, вернулось на круги своя, и теперь он снова работал и снова с водочкой, коньячком… История сделала полный круг, цикл завершился. Народу, правда, стало здесь поменьше, и как-то невесело теперь было в ленфильмовском буфете. Сидели за полупустыми столиками пять-шесть посетителей, тихонько переговаривались, поглядывая по сторонам. И темы разговоров были другие. Редко когда прыскал сидящий за чашкой кофе человек новым анекдотом или шуткой, все больше о деньгах теперь шла речь, а о деньгах громко говорить не принято. Мало ли что…

– В общем, вот так попал я, Ася, – сказал Мухин. Они уже выпили полбутылки коньяка, купленного в обретшем вторую жизнь буфете, и к Мухину вернулась его способность говорить связно, гладко, с легкой, микроскопической трагической интонацией, которая, как тонкая приправа, позволяла ему очаровывать самых разных женщин, которых через его жизнь прошло уже немало, и останавливаться на достигнутом Мухин не собирался.

– Витя, расскажи ты нормально. Тебя били, что ли?

– А ты не видишь? – трагически спросил Мухин и снял очки. Синяков-то особенных у него не было, но царапины и ссадины, «асфальтовая болезнь», как он сам шутил раньше, видя похожие следы бурно проведенного времени у своих знакомых, сейчас цвели под глазами, на скулах, на челюсти.

– Ну-у… Как же это?

Ася плеснула в рюмки еще коньяку. Мухин сегодня был в роли жертвы, и ему это нравилось. Ухаживали за ним, сочувствовали…

– Да так. Ты же знаешь как… Сволочи, бандиты… Попал, представляешь, на две тысячи. А ты говоришь – искусство, духовность… Какая, нафиг, духовность? Никому не нужна ни духовность, ни раздуховность… Только деньги. Лучший друг, представляешь, в институте учились вместе. Списывали, я у него, он у меня… Столько вместе всего прошли… И вот, ничтоже сумняшися, присылает бандита ко мне… Да, я ему должен денег, так ведь сам дал… Договорились… А кончается все бандитом и еще двумя тысячами. Друг. Понимаешь, Ася, это теперь значит – старый друг. Как жить в такой стране, а? Скажи?

– Ты выпей, Витя, не бери в голову. Выкрутимся…

Он отметил про себя это «выкрутимся». Что же, она на себя его проблемы решила взять? Это очень даже было бы неплохо. Очень. Ася, она баба мощная. Может, если напряжется, большие дела делать. Это очень хорошо, что она так говорит – «выкрутимся».

– Ты видела этого быка?

– Которому ты деньги отдавал?

– Да.

– Ну видела. Обычный бандит. Таких сотни. Ничего страшного. А что, Витя, что это за люди? Серьезные какие-нибудь?

– Да какие, на фиг, серьезные?! Этот Юра, он не может быть с серьезными людьми связан. Нанял какого-нибудь гопника дворового. Не знаю уж, сколько он ему посулил. Две штуки-то они с меня сняли, сволочи… А я вообще сейчас сижу без копейки, жду этого долбаного гонорара…

В гонорар, о котором столько сегодня было говорено, Мухин уже и сам поверил. Сценарий он действительно отправил в Москву полгода назад в минуты просветления, пришедшие после очередного отравления, когда он, перепив дешевой водки, лежал три дня, блевал и готовился отойти в мир иной, и, как назло, никого из знакомых, из тех, кто мог реально помочь, прийти, супику сварить слабенького, пивка принести, а лучше, водочки… Она, конечно, сначала-то не пойдет, но потом очень быстро снимает неприятные ощущения. Главное, вначале себя перебороть, заставить выпить первую рюмку, потом сразу полегчает… Так вот, никого не было, он умирал, дрожал, валялся трое суток без сна, а когда забывался, то проваливался в какой-то такой кошмар, что легче было не спать…

Потом полегчало. Вернулось, казалось, вдвое ослабленное зрение, осталась только изматывающая дрожь в пальцах. Мухин с трудом пил чай, обжигаясь и проливая его на кухонный стол и не чувствуя вкуса, но вливал в себя сладкую жидкость, чтобы хоть как-то вбить, вдавить в организм немного глюкозы, съеденной алкоголем, чтобы, может быть, ушли эти дикие ночные кошмары… Рот казался набитым стекловатой, язык царапался о гортань, но на пятый день он уже мог более-менее уверенно передвигаться, выходить на улицу, потея, покупать сигареты и сок, томатный сок, на который стрельнул двадцатку у соседей. От алкоголя он мужественно воздержался, хотя мужественность была наигранной. Он физически не мог сейчас пить ничего крепче томатного сока. Другое дело, если бы в компании, а так, один на один с бутылкой, – не сдюжить…

На шестой день его осенила мысль, что можно быстро заработать денег. И не только денег. Еще и славу кое-какую… Не помешает.

Он никогда не писал сценариев. Однако ему казалось, что для него, Мухина, отработавшего как минимум на десяти картинах (сначала рабочим, таскавшим тележки с мебелью и съемочной техникой, потом сразу перескочившего в помощники режиссера – по площадке, по артистам – должность собачья, мальчик на побегушках, а звучит как – «помреж»!), это будет не сложно. А что такого? Он знает кухню съемочной площадки («и не только кухню, но и гостиную, и спальни», – усмехаясь, про себя говорил он), так что для него не составит труда навалять добротный сценарий и «впарить» его какому-нибудь объединению, ассоциации, кинопродюсерскому центру…

И, засев за обшарпанный письменный стол, Мухин неделю стучал на портативной машинке, курил, подходил к окну, наблюдая за прохожими и машинами, снова садился за стол и писал… Он занял у других соседей еще двадцатку, купил риса, хлеба и на этой растительной здоровой пище все-таки осилил сценарий. Как он и предполагал, дело было на самом деле плевое. Неделя работы, а результат – блеск.

«Гуляй, рванина» – называлось произведение, и было там все: любовь, порнуха, бандиты, доллары, КГБ-ФСК, – а в конце все умирали, и хорошие и плохие… Очень модно сейчас было писать так, чтобы не было хэппи-энда.

Потом тоже все было неплохо. Имея на руках сценарий, Мухин начал обзванивать знакомых и предлагать, предлагать, предлагать его – теперь он был не просто милый Витенька Мухин, помреж того-то и того-то, работавший там-то и там-то, теперь он был еще и сценарист.

Правда, когда друзья читали напечатанные на пятидесяти листах бумаги через два интервала строчки, они не выражали явного восторга, хмыкали, мычали, качали головами и говорили что-то вроде «Ну что же… вполне, вполне… Ничего, ничего…»

Он уговорил знакомую секретаршу набрать сценарий на компьютере, подредактировал его, увеличив шрифт, чтобы объем вышел побольше и манускрипт выглядел повнушительней, распечатал несколько копий и, раздав три штуки читать питерским знакомым, три отправил с оказией в Москву, попросив не затягивать, а сразу отдать в руки режиссерам… Он назвал несколько фамилий тех, с которыми когда-то где-то выпивал, и надеялся, что его еще помнят.

Теперь же, вследствие тяжелых душевных потрясений, ему казалось, что сценарий его уже купили и вот-вот пришлют аванс. Это, конечно, могло произойти, но Мухин предвосхищал события, уговаривая и успокаивая себя, – мол, задел-то есть, не под пустое место деньги занимаю…

После второй бутылки коньяка они поехали к Асе домой. Мухин совсем разрезвился, как с ним обычно бывало в присутствии женщин и при достаточном количестве выпивки. А до выпивки и Ася была большая охотница. Во всяком случае, дома у нее всегда, что называется, «было», да еще и по пути Мухин настоял, чтобы взяли на всякий случай коньячку…

Ася была в своем репертуаре, который Мухин уже знал очень хорошо. И многие на студии знали… Когда она переходила определенную грань, выпивала чуть больше нормы, ее начинало нести, и независимо от места, в котором Ася находилась в данную минуту, она принималась вести себя очень уж раскрепощенно… Многие и дома-то смущались, особенно когда компания была большая. Вдвоем-то, втроем-вчетвером это вообще было нормой.

Ася, еще не войдя в комнату, стащила с себя платье, путаясь в нем и едва не грохнувшись на пол. Оставшись в красных трусиках и лифчике, Ася побежала к столу в гостиной, вывалила рядом с ним на пол содержимое пакета, наполненного по дороге домой в ближайшем супермаркете, и крикнула Мухину:

– Эй, Витька, мать твою, давай ухаживай за дамой!

Когда Мухин вошел в комнату со стаканами в руках, – он бывал здесь несколько раз и хорошо знал, где что лежит, где рюмки, вилки, ложки и прочее и прочее, – Ася уже развалилась на диване, недвусмысленно раскинув ноги в стороны.

Он «ухаживал» за ней, потом они пили, потом Мухин снова «ухаживал» и снова пили… Мухин чувствовал не сказать чтобы душевный, но телесный подъем. Да и на душе, собственно говоря, полегчало. Утренний стресс сошел на нет, и ему было легко. Все дальнейшее казалось залитым розово-голубыми красками, переходящими в золотой блеск. Он был так усерден, что впервые в жизни ему удалось удовлетворить пожилого продюсера. Раньше у Мухина это не получалось. Ася с каждым прожитым годом становилась жадней и нетерпеливей к мужским ласкам. Ей, кажется, требовалось, чем дальше, тем больше. Однако сейчас Мухин старался на совесть и достиг того, что Ася стала сначала громко визжать, а потом запричитала: «Миленький, миленький, еби меня, еби, любименький…»

«Любименький», потеряв уже интерес к процессу и действовавший чисто механически, прикидывал в уме, действительно ли Аська поможет ему вернуть деньги. Если поможет – это вообще будет сказка… Только самому ему очень не хотелось вписываться в бандитские разборки. Как бы так повернуть, чтобы без него все это устроить…

Вопрос решился сам собой. Ася наконец отвалилась от него, перевернувшись на диване, мягко упала на пол, судорожно вытянула ноги и задышала так глубоко и тяжело, как будто пробежала если не целую марафонскую дистанцию, то как минимум половину. Потом она вскочила, натянула свои красные узкие трусы, которые так шли ей, что Мухин снова почувствовал признаки нарастающего возбуждения, хватанула еще полфужера коньяку, по-мужицки хукнула в кулак и схватила трубку радиотелефона.

– Сейчас, Витька, мы решим твою беду. Сейчас, сейчас… Сережа? – закричала она в трубку, а Мухин пытался угадать, какого Сережу она высвистывает. Много было на студии Сереж… И не только Сереж. Ася дружила и с Мишами, и с Колями, и с Петями… А «дружба» в ее понимании была вот как сейчас с Мухиным… Может быть, отчасти поэтому и складывалась Асина карьера так легко и успешно. – Сергуля, ты что делаешь? Я пью? Разве это – «пью»? – Ася расхохоталась. – Слушай, Сергуля, ты не можешь сейчас приехать? Что делать? Что-о-о делать? – по слогам, кокетливо протянула она. Мухин внутренне напрягся. Только групповухи сейчас не хватало. Он не хотел никого видеть, так бы вот с Аськой вдвоем покувыркаться, выпить еще да и баиньки… Но проблему, однако, надо было решать. Четыре тонны бакинских, ради этого стоит пожертвовать комфортом…

Мухин снова запутался. Теперь ему казалось, что эти четыре тысячи он должен не вернуть Асе, а получить в свое личное пользование… Он уже стал даже прикидывать на что их потратит, как вдруг Ася вернула его на землю. Он испытал искреннее разочарование, когда Ася брякнула, что ей должны деньги и не отдают. ЕЙ. ЕЙ, понимаете ли…

«Ладно, разберемся, – подумал Мухин. – Может, удастся ей на радостях сценарий мой впарить…»

– Сейчас приедет, – мурлыкнула Ася. – Витенька…

Она подошла к бару, пошуровала в нем, потом повернулась – красивая, несмотря на свой возраст, с маленькой грудью, стройная, с горящими глазами. «Ведьма, бля», – подумал Мухин.

– Слушай, сгоняй за коньячком, а?

Мухин медленно поднялся и стал натягивать джинсы. Придумать что-нибудь более неприятное для его теперешнего расслабленного состояния было трудно.

– Ну не сердись, заяц, – протянула грудным голосом Ася. – Вот денежка… Купи там все, что надо, ладно? Золотой ты мой… Сейчас Сергуня приедет, разберемся и с твоей денежкой…

Мухин, матерясь про себя, отправился в ночной магазин, а когда вернулся, только успел выложить бутылки и коробки с едой на стол, как приехал Сергуня. Да не один, а с приятелем, таким же, как и сам Сергуня, монстром…

Было ему лет тридцать, он считал себя панком, хотя, на взгляд Мухина, был обыкновенным дворовым гопником. Причем жутко сильным и агрессивным. Отморозок, одно слово. Сергуня, носивший почему-то кличку Понтер – собственно, «не почему-то», а оттого, что любил в свое время заигрывать с фашистским имиджем и кричать на улице «Хенде хох», «Хайль Гитлер», «Ну-ка давай свой аусвайс», прежде чем начать очередную драку. Так вот, Сергуня отслужил в свое время в армии. Понятное дело, служил он сначала в «инженерных войсках», а потом дослуживал два года в дисбате. За что его из стройбата поперли в дисбат, он не рассказывал, но, пообщавшись с ним полчасика, несложно было представить. Сергуня довольно прилично владел приемами кунг-фу, неведомо где и когда отработанными. Скорее всего, все в той же армии, мало ли с кем ему приходилось там сталкиваться.

После армии Сергуня-Гюнтер работал на студии рабочим и как-то познакомился с Асей. Он тогда пахал на одной из ее картин, а у Аси вкус, Мухин это знал очень хорошо, был крайне специфическим. Не то чтобы Ася была извращенкой, нет, но любила она «остренькое», чтобы нервы щекотало, чтобы мужик, лежащий рядом с ней был, как говорится, «что-то особенное»…

На удивление студийному люду, Ася и Сергуня подружились. То есть не просто переспали пару раз, а стали регулярно общаться, Ася покупала Сергуне выпивку, приглашала в гости, он на некоторое время стал, что называется, «официальным хахалем» второго режиссера, каковым тогда была уже Ася. Они даже ходили вместе в Дом кино на всякие просмотры, презентации и прочие тусовки – Ася в строгом черном платье и рядом с ней – Сергуня, затянувший широкие плечи и крутые бедра в черную же кожу, усыпанную заклепками, утыканную шипами и булавками, с вечной ухмылкой на крупном, грубом, исполосованном с левой стороны шрамами лице. Шрамы были явно «бритвенного» происхождения – еще в стройбате Сергуня получил эти отметины во время очередной разборки с сослуживцами, решившими, что просто на «кулачки» Гюнтера не возьмешь… Но не взяли его и с опасной бритвой, не помогла острая полоска стали. Целые реки крови, вылившиеся тогда из Гюнтера, превратились в хлюпающие красные лужи на деревянном полу казармы, которую он прошел из конца в конец, кладя на своем пути бесчувственные тела нападавших на него солдатиков – многие из них были завзятыми уголовниками. Сергуня как бы прошел сквозь строй, с той только разницей, что при этом полег навзничь сам строй, а Сергуня, вырубив последнего, пьяный, страшный, залитый кровью, разбил окно санчасти – ночью дело было и спали медсестры, – залез в какой-то кабинет, вырубив мимоходом часового – хлипкого паренька-салобона, забинтовал себе лицо и только тогда был взят подоспевшим подкреплением.

Потом он уволился со студии. Мухин, правда, очень сомневался, действительно ли по собственному, как было написано в его трудовой книжке, желанию сделал это Сергуня. Скорее всего, его бесконечные запои, прогулы и скандалы, мат, посредством которого он громогласно общался с работниками студии – а среди них были и самые маститые «творцы», – вынудили руководство тихонько, без скандала «уйти» Сергуню. Промышлял он какими-то мелкими аферами, случайными заработками, в число которых входило и вышибание долгов, правда, на самом низком, дворовом уровне. С бандитами авторитетными Сергуня, насколько Мухин знал по отрывочным слухам, курсировавшим в студийных коридорах и буфете, дел не имел, он был слишком независим и свободолюбив, чтобы становиться под авторитета. Он всегда предпочитал быть сам по себе.

Гюнтер привез с собой парня, которого называл Белым. Это был коренастый крепыш с длинными, как у гориллы, толстыми руками, увенчанными круглыми кулаками, пальцы которых, кажется, никогда не распрямлялись. Гогоча и производя вокруг себя невероятный шум, они сразу уселись за стол, ненароком отпихнув Мухина в угол дивана. Впрочем, не специально, а просто не заметив худощавого тридцативосьмилетнего «пацана».

Они говорили что-то о том, что «бабки вырубят за не хуй делать, Аська, завтра же без проблем, таких лохов надо учить, и все будет ништяк», пили водку, принесенную Мухиным, фужерами, курили траву, которую привез Сергуня.

Мухину стало скучно, и он, выпив два полных фужера и чуть не сблевав на втором, тихо убрел в соседнюю комнату, повалился на диван и мгновенно вырубился. Сквозь сон он слышал в соседней комнате громкий хохот, стук переставляемых стульев, звон стекла, потом загремела музыка, сопровождаемая топотом трех пар ног, все было громко и очень Мухину противно. Внезапно музыка оборвалась, и две грубых мужских и одна женская, сиплая, глотки заревели «Ой мороз, мороз, не морозь меня…»

Мухин, окончательно разбуженный, пошатываясь, встал с кушетки и вернулся к коллективу. Но пока он шел к гостиной, пение прервалось, снова раздался топот, и когда Мухин вошел наконец в ярко освещенную комнату, то застал там одного Белого, наливающего водку в свой фужер. Завидев Виктора, он молча пододвинул к себе еще одну посудину, наполнил ее и, поставив бутылку на пол себе под ноги, протянул над столом фужер.

– Давай, братан, вмажем. Гюнтер с телкой отвалили, теперь вдвоем посидим…

Мухин слышал доносившиеся из спальни вздохи-охи, скрип кровати и понимал, куда и зачем отвалили Гюнтер с Асей. Но обида уже ушла, он выпил водки, потом Белый налил еще, и он снова выпил, а потом этот самый Белый показался ему таким отличным, своим в доску парнем, что Мухин стал ему жаловаться на жизнь и просить помочь выпутаться из гнусной истории, в которую влип с этими четырьмя тысячами баксов.

– Не ссы, Витюха, – говорил Белый, обнимая его за плечи. – Ты пацан нормальный, блин, поможем, нет проблем. Мы своих не бросаем, все сделаем, бля буду, как надо… Давай еще накатим по граммулечке…

Глава девятая

Олег Олегович Грабко теперь сам не мог точно сказать, чем он занимается и что входит в круг его обязанностей. Бывший оперуполномоченный, работавший в Центральном районе, уволенный за то, что полез не в свое дело с помощью примитивной «подставы» – так можно убрать любого неугодного начальству человека, в органах с этим просто – потом, благодаря могуществу господина Логинова, помощника депутата Вальцева, восстановленный в должности и через месяц приглашенный этим самым помощником к себе на службу, Грабко теперь был каким-то «советником по оперативным вопросам» при этом самом депутате Вальцеве. Что это значит, он так и не понимал, но деньги получал исправно. Никакого криминала в его работе, так же как и в деятельности Вальцева не наблюдалось. Казалось бы, можно было успокоиться непоседливому оперу, но спокойствия не было, он все время ждал какой-то каверзы.

Все дело в том, что он хоть и не очень близко, но все равно достаточно знал помощника Вальцева, господина Логинова, или попросту Михалыча – бывшего вора, законника, с которым свела его судьба несколько месяцев назад и которому он помог разобраться с конкурентами – бандой Саши Кривого.

Его не мучила совесть, когда он думал, что откровенно помогал бандиту. Грабко давно уже понял, что в стране существует, так сказать, двойное правосудие. То правосудие, что вершило государство, он видел в кучах дел, лежащих в рабочем столе его подружки, старшего следователя Боковой. Осужденный на полтора года несчастный мужик, укравший в супермаркете бутылку водки «Абсолют» и пойманный тут же, на выходе, с поличным. Взят с поличным! Осужден и посажен! Полтора года… И бесконечные условно осужденные за разбой, грабеж, квартирные кражи, освобождаемые прямо в зале суда, – это, так сказать, бытовой уровень. А если о более серьезных вещах говорить, об этих самых бандитах,так там вообще все тихо, благостно и набожно. Освобождаются под подписку о невыезде, которой одно только применение могут эти бандиты найти… Что им эта подписка?..

Бокова была завалена этими дикими делами: о краже блока сигарет из ларька – осужден, посажен, о краже магнитолы из машины – осужден, посажен, об избиении работника милиции – освобожден в связи с амнистией, разбой – осужден условно, грабеж – амнистия… Ум за разум заходил. А Бокова жаловалась, что теперь и зарплату ментам перестали платить. На депонент ее, видите ли, складывают… До лучших времен. Денег, мол, у государства нет ментов содержать… «Конечно, нет, – думал Грабко. – Все деньги на взятки ушли, для тех, кого условно-досрочно за грабеж и поножовщину, и для тех, кого вовсе не посадишь, как ни ходи вокруг – не посадишь авторитета, хоть ты тресни. В лучшем случае, попарится он в Крестах месячишко в одноместной камере с телевизором, радиотелефоном, водкой и травой, а потом выйдет за недостатком улик».

А с помощью господина Логинова Грабко уничтожил целую банду. Физически уничтожил. Не всех, конечно, но те, кто остался в живых, сейчас всей компанией в Крестах. И не в отдельных камерах, а как все – там, где по тридцать человек в шестиместных отсеках.

Что с того, что Логинов этот, Михалыч то бишь, сам бандит? А те, кто в Думе заседают и воруют даже не вагонами, а географическими картами, – они кто? Приобретают недвижимость на средства партий, прописывают там родственников… Думать противно.

Олег считал, что конечный результат его сотрудничества с Михалычем все-таки имеет знак плюс. Одной бандой-то реально стало меньше. Значит, все какая-никакая, а польза тому самому простому народу, который он призван был защищать. Хотя и Михалыч – тоже гусь еще тот… Самого бы его прижать к ногтю не мешало… Но в глубине души Олег считал, что дойдет дело и до Михалыча, и до его Вальцева, который, на самом деле, был куклой, прикрывавший своим статусом делишки, прокручивыемые Логиновым-Михалычем уже на таком высоком уровне, куда Олегу взлететь было невозможно, даже будучи советником, специалистом и работником самого Михалыча. Богу – Богово, как говорится.

Олег очень смутно представлял, чем на самом деле занимается Михалыч. По отрывочным сведениям с большим трудом складывал мозаику, и получалось так, что этот старый хрен хочет чуть ли не весь город прибрать к рукам. Не в том смысле, что обложить данью, как делали мелкие бандитские группировки, а по-настоящему превратить его в свою квартиру, приватизировать по закону и решать потом – брать кредит или не брать, а если брать, то как и на что его тратить.

Но это были пока только предположения, и Грабко продолжал работать с Михалычем, большей частью консультируя его молодцов, не похожих с виду на бандитов-боевиков, но, судя по вопросам, которые они с Олегом «решали», были эти молодцы ох как не просты.

Сейчас он сидел в «Мерседесе» Михалыча, рядом с шефом, и думал, какие же сюрпризы ждут его сегодня. Михалыч вез его домой к Насте и предварительно заверил, что там-то и ждут его эти, как он выразился, «приятные новости».

В машине остался шофер, уже давно, еще по той, криминальной истории с Кривым Сашей, известный Олегу мужичок по кличке Баскет. Теперь его именовали Семеном Григорьевичем, и было ли это его настоящим именем, знали только сам Баскет и Михалыч. Олег называл его Сеней, а про себя, по привычке – Баскет. Не шло этому моложавому бандиту это «Семен Григорьевич», какой он, к черту, «Григорьевич»… Баскет и есть. Всегда на все готовый. Во всех смыслах. Цепной пес хозяина.

Дверь открыла Настя, в квартире кроме нее оказался еще и Крепкий – тоже старый знакомый Олега, правда, знакомый заочно. Еще по оперским денечкам. Много знал Олег про Крепкого, но вот так, с глазу на глаз, столкнулся впервые и с любопытством, но незаметно разглядывал известного в Питере, удачливого и изворотливого бандита. За ним ходила слава Робин Гуда, который грабит, видите ли, только богатых, а бедным, наоборот, помогает. Жертвует деньги детским домам, всяким благотворительным фондам, теперь, по слухам, стал спонсировать питерское кино, загибающееся даже на общем фоне кризиса жанра.

Ну это все, – думал Олег, – конечно, разговоры в пользу бедных. Тех самых бедных, которых он, Крепкий, якобы не грабил. Уж кому-кому, а бывшему оперу были известны многоходовые комбинации с отмыванием денег и через благотворительные фонды, на которых стремительно богатело уже не первое поколение жуликов, и через кино, где как и в любой отрасли шоу-бизнеса обычным делом была двойная бухгалтерия. Чем дальше, тем меньше интересовал инвестора сценарий, а большее и большее значение приобретала смета. Смета – с большой буквы. Причем в отличие от прежних времен, когда кино снимали много и, в общем, хорошо, теперь, чем смета была больше, тем для всех было лучше. Никто не хотел экономить, расходы вздувались искусственно, сколько же на самом деле тратилось на съемки, а сколько клалось в многочисленные карманы, знали только носители этих карманов и никому об этом, даже другим «карманам» не рассказывали.

И подловить их было совершенно нереально. Разве что к каждому члену съемочной группы и к каждому артисту приставить круглосуточное наружное наблюдение по полной схеме – с прослушиванием телефонных разговоров, видеосъемкой, «жучками» и перлюстрацией почты.

А то, что бедных не грабил господин Быков, он же Крепкий, так что с них, бедных, взять-то?.. Запросы ведь у господина Крепкого такие, что и сотни ограбленных бедных не хватит, чтобы покрыть расходы хотя бы на приобретение его костюма, ботинок и рубахи. Может быть, на костюм только потянет… Олег уже видел такие костюмы, когда летал с Михалычем в Англию. Три тысячи фунтов стерлингов… Почти шесть тонн баксов, если в России покупать…

– Ну что же, – начал Михалыч, усевшись в кресло. За последнее время он сильно изменился, словно обращение, которое он слышал по нескольку раз на дню – «господин Логинов», – смыло с него шкуру старого вора и преобразило в этакого чиновника-тихушника «из новых». Со всеми их составляющими, со всеми присущими им атрибутами – «Мерседесами», коттеджами, ресторанами, Кипрами и Мальтами, долларами и кредитами, командировками в США и Англию по делам, которые все равно рано или поздно упирались в Международный валютный фонд, и Вивальди для отдыха в «Мерседесе» между мэрией и Смольным. – Ну что же, – повторил он. – Андрей уже в курсе, мы с ним давно эту проблему решили…

Олег поймал недоуменный взгляд Насти, брошенный на Крепкого, но Михалыч продолжал:

– В общем, дорогие мои, пришло время. Собирайся, девочка моя, в дорогу…

– Это еще что, Михалыч? – она запнулась и поправилась: – то есть господин Логинов… В какую дорогу? Что вы меня, как в русских сказках, загадками засыпаете? Андрюша! Что за дороги?

– Все нормально, Настя. Я тебе раньше времени не хотел говорить. Дело тонкое. Хотя и очень простое. Надо тебе в Штаты слетать.

– Зачем это?

– Михалыч, объясняй ты.

Крепкому, видно, было наплевать на церемонии и самолюбие старика и «господином Логиновым» он себя не утруждал.

Михалыч посмотрел на него долгим колючим взглядом, но ничего не сказал в ответ на вольность обращения, а, повернувшись к Насте, стал объяснять загадочное начало разговора:

– Дело действительно ерундовое. Даже и не дело вовсе, а так, прогулка. Надо тебе будет сходить в один банк, тебе покажут в какой. В Нью-Йорке. – Михалыч поморщился. – Вот, придумал же! – вдруг вскрикнул он раздраженно совершенно другим голосом, злым и как-то даже странно каркающим. – Идиот, прости, Господи!

Потом он вытер со лба проступившие капельки пота, и Олег, внимательно следивший за его речью, понял с удивлением, что Михалыч-то волнуется, старый хрен, трясется весь. Правда, внутренне. Внешне он умел себя держать в руках. Но пот, выступивший на лбу, говорил о крайней степени его возбуждения.

– Кто? Кто идиот? – спросила Настя.

– Да, Клементьев, Клементьев же! Покойничек, цирк устроил нам, понимаешь… Хоть и любил я его, но с шуточками своими он всегда палку перегибал, понимаешь…

– Да, Михалыч, ты не пугай ее. Скажи толком, – снова прервал его Андрей. И снова Михалыч только зыркнул на него, не огрызнулся, хотя уже всем видом своим выказывал раздражение, прямо-таки светился недовольством на наглость Крепкого.

– В общем, дело действительно плевое. Туристическая поездка. Помнишь, я тебя спрашивал как-то, когда тебе восемнадцать лет будет?

– Ну так мне есть уже восемнадцать.

День рождения Насти отметили совсем недавно в «Волке». Узким кругом. Настя сказала, что устала от постоянного общения с большим количеством людей и праздник хочет провести в тишине и спокойствии. Это для нее будет лучший подарок.

– Ну так вы же были сами у меня… Сергей Станиславович. – Ее так и подмывало сказать «Михалыч», она решила «прогнуться» перед стариком и назвала его по-новому, официальному имени-отчеству. Михалыч прямо расцвел на глазах.

– Ну да. Я и говорю. В общем, Клементьев, конспиратор чертов, на твое имя открыл счет в Нью-Йорке…

– Так чего туда летать-то? – спросила Настя. – Если надо деньги снять, то это и здесь, наверное, можно. Ну в Москве, на худой конец…

– В том-то и дело, что нельзя. Надо ехать тебе туда. И счет этот открыть…

– Он же открыт!

– Ну да, он, Клементьев, такую фишку сделал – счет на твои данные, с паролем. Ясно?

– А что за пароль?

– А пароль – это ты. Там так условлено. Либо ты сама являешься, когда тебе восемнадцать стукнет, со своими отпечатками пальцев. Они и есть – пароль. Либо в случае, допустим, твоей смерти, прости, Настенька, но так оговорено было сразу, мало ли что бывает, ну вот, или в случае исчезновения эти деньги через три года переводятся на один из счетов нашей родной мэрии, в один из культурных фондов. Так что не будем ждать три года, а? Как ты думаешь?

– Так это мои деньги?

– Не совсем. Часть там твоя, но небольшая. В основном, это то, что он на партийные наши дела зарабатывал. А не пускал их в дело, потому что рано было. Да и хватало нам на текущие расходы. Не дожил старик до настоящей работы. Сейчас бы развернулся, конечно. Так вот, сейчас эти бабки очень нам нужны… А там, в банке, тебе объяснят, сколько твоих, сколько не твоих… Надо просто открыть счет, снять пароль. Там так и условлено. Что если ты явишься и пароль снимешь, предъявив себя живую-невредимую, то хоть можно будет этими деньгами воспользоваться. Нам, – добавил он. – Нам…

Он помолчал, всматриваясь поочередно в лица Насти, Андрея, мельком посмотрел на Олега. Видимо, впечатление, произведенное на всех присутствующих, его удовлетворило и, оставшись довольным выражением лиц всей компании, он сказал, усмехнувшись:

– Я и сам не понимаю, зачем он это сделал. Наверное, просто перестраховался. И правильно, в принципе. Он всегда говорил, что не знает, чего от этой страны ожидать. Что лучше деньги держать вне России. И, желательно, так, чтобы их никто не мог вынуть… И узнать про них.

– А вы… – Настя не договорила.

– А я, ты спрашиваешь, как узнал? Так он мне сам и сказал. Я-то все равно без тебя вынуть их не могу. Вернее, теперь могу, через три года, когда они придут. Я их, конечно, вырву, но это такая волокита… И пропадут они, не все, конечно, но половина точно. Столько надо будет раздать взяток, что уму непостижимо… Как волки голодные накинутся…

– Да уж, – губы Насти скривились в ехидной улыбочке. – Да уж…

– А ты не ерничай, не надо, – тихо сказал Михалыч. – Я-то деньги зарабатываю с раннего, можно сказать, детства. Я их вкус и запах знаю. И столько через мои руки их прошло, что и счет давно потерял. А эти – они из своих контор инженерских да из институтиков с нищенской зарплатой, которой на макароны не хватало, вылезли и как увидели, что можно деньги просто брать и класть себе в карман… Деньги такие, о которых они раньше только в книгах читали из западной жизни. Так с ума все сошли, в натуре. И это не кончится, ребятки мои, не кончится. Пока не нажрутся они. А они не нажрутся никогда. Несколько поколений должно смениться, пока люди к деньгам привыкнут. Так что все разговоры о спасении России – болтовня на постном масле. Хапают. Уберут их, другие на их место встанут и будут хапать. А наша задача – удержаться среди всей этой сволочи, чтобы не дать вообще все развалить, разорвать на куски… Чтобы деньги зарабатывать, нужны отлаженные структуры, а эти козлы гадят сами под себя, растаскивают налаженное, годами выстроенное…

Михалыч оглянулся по сторонам и, поняв, что слишком разоткровенничался и может даже показаться смешным, остановил поток слов, видимо, давно уже сложившихся в длинный монолог, который он не мог обрушить ни на кого – ни на своих подельников в мэрии, ни на бандитов-бойцов, которые были у него для особых поручений… Только здесь, этим людям. Да и им всего не скажешь… Нельзя.

– В общем, так, – сказал он, возвращаясь от рассуждений о тяготах бизнеса в России к реальности. – Андрей немного изменил диспозицию… Но я согласен на его условия. Я имею в виду, что он, Настя, заявил мне, что вас теперь стало двое, значит, и твой процент должен увеличиться. Я согласен. Тем более, – он посмотрел на Андрея, – я надеюсь, наши совместные дела будут идти так же, как и шли?

– Конечно, Михалыч, куда я без тебя, – ответил Андрей. Ни Настя, ни Олег не понимали, о чем идет речь, но предпочитали не вмешиваться.

– Значит, ты, Настя, едешь с Олегом. – Он кивнул на Грабко. – И еще паренек будет один, Баскет, вам известная личность. А с вашей стороны едет, Настя, тоже тебе знакомый персонаж, как его… Сладкий… Соленый… Андрюша, как, я запамятовал…

– Киселев его фамилия, – сказал Андрей. Шутит дед… Пусть шутит. Пока.

– Вот билет твой, Настя… Паспорт с визой… Держи.

Он протянул Насте пачку документов. Паспорт она сама просила его сделать, когда как-то при встрече он намекнул, что это ему ничего не стоит, и он сделает ей «синий», нормальный, не такой, как у лохов, который менять надо без конца и визы ставить.

– В Штаты у тебя на три года свободный въезд. Так что, летите, голуби мои. Олег, вот твой билет…

– Когда, когда? – Настя вертела билет в руках.

– Как – когда? Сейчас и поезжайте в аэропорт. Киселев ваш уже там. Так, Андрей?

– Так.

– Андрюша, – Настя подошла к нему. – Чего же ты мне ничего не сказал? Я бы хоть оделась, собралась… А так, как снег на голову… Скрывал… И Кислый тоже… – Она обиженно надула губы. – Я думала, у нас секретов друг от друга нет…

– Настя, – Михалыч подошел и положил руку ей на спину. – Дело-то простое, но требует какой-никакой конспирации. Сумма там нешуточная… И не должны мои работнички из мэрии про это пронюхать. Уж больно щекотливые там дела будут с этими деньгами, понимаешь… Поэтому – береженого Бог бережет. Так уж мы с Андреем решили, что все в секрете будет до самого вылета. А что тебе? Слетаешь туда-сюда… А?

– Да ладно… Надо так надо… Когда мы вернемся?

– Да когда хотите. Хоть сразу назад… У тебя дела здесь?

– Да дела-то идут, ничего такого сверхсерьезного сейчас нет…

– Ну вот, и смотрите сами. Дело сделайте, счет откройте, и все. А откроете, там так оговорено, написано самим Клементьевым, что после тебя я смогу свою долю, вернее, нашу с Клементьевым оттуда снять. И в дело пустить… А ты со своими… То есть с вашими, деньгами сама разбирайся… Только нашу долю там…

– Да не бойся ты, Михалыч, что тут – дети, что ли? Настя, возьмешь, сколько там оговорено, плюс сто процентов. А остальное, Михалыч, железно – ваши. Мы же не в игрушки играем…

– Вот именно, не в игрушки. – Глаза Михалыча на миг подернулись какой-то могильной плесенью, потом снова вернулись в нормальное свое состояние. – Не в игрушки, да… Ну поехали, что ли? Готовы?

– Так что, прямо сейчас? – Настя все не могла поверить, что вот так, не собравшись и «не присев на дорожку», она сядет в машину, потом в самолет и улетит в Штаты.

– Настя, да в чем дело? Подумаешь, проблема, – Михалыч уже стоял возле двери, ведущей в прихожую. – Зубную щетку возьми и деньжат на первое время. Все там купишь себе, что надо. Эка невидаль… Олег, ты с гостиницей разберешься?

– Надеюсь, – усмехнулся Грабко.

– Так давайте, давайте, двигаем… Время не ждет.

– Андрей, ну я не знаю…

– Настя, давай, все в порядке. Все под контролем. – Андрей усмехнулся. – Ничего не случится.

– Ну ладно… Работа есть работа… Ключи у тебя от квартиры…

– Вот, – Андрей вытащил из кармана связку ключей от Настиного жилища. – Я еще тут посижу немного, отдохну. Что-то разболелась у меня рука…

– Андрюша, а ты болен, что ли? Бледный такой весь? – Михалыч сверлил Андрея глазами.

– Да нет, Михалыч, все в порядке. Устал просто.

– Ну-ну.

Настя поцеловала Андрея, крепко прижавшись к нему, потом отстранилась и сказала:

– А может, ты здесь пока поживешь? Спокойней тут…

– В каком смысле? Да брось, Настя, ничего со мной не сделается. Все, давай. Жду тебя дня через четыре. А впрочем, как хочешь. На свадьбу только не опоздай…

– Не опоздаю.

Олег кивнул Андрею на прощание. Крепкий не ответил, глянул только острым взглядом, словно знал все про Грабко – что тот бывший опер, что мечтает или, во всяком случае, мечтал его, Андрея, в кутузку упрятать.

Андрей вышел на кухню и стал смотреть в окно, выходящее во двор, где стояли их машины. Увидев, что Настя, Михалыч и Олег сели в черный длинный «Мерседес», тут же тронувшийся с места и исчезнувший за поворотом, он вернулся в комнату и сел в то же кресло, где находился на протяжении беседы.

Рука болела, он верил своему врачу, говорившему, что заражения нет, но легче от этого не становилось. Разве что психологически. Он умел, конечно, переносить боль и терпеть ее, но что значит – терпеть? Не показывать внешне, что тебе плохо. А самому-то все равно больно. Приятного в этом «терпении» очень мало…

Он окинул взглядом комнату. Да, ремонт, конечно, Настька забацала – будь здоров, не кашляй… Жалко, пропадет квартира… Неизвестно, кому достанется…

Андрей не обсуждал с ней, не поднимал вопрос, о котором думал весь последний год, еще до знакомства с Настей. Иногда ему начинало казаться, что все обойдется, но потом реальность стирала все иллюзии и он понимал, что еще полгода – год от силы – и надо будет бежать. Кислый тоже говорил ему, что зря он полез в эту спекуляцию земельными участками. Ладно бы, просто спекуляция, ей сейчас только ленивый не занимается, а вот оттяпывать кусок от мэрии – это уже не хорошо. С кольцевой дорогой он перегнул палку. Конечно, он успеет все сделать – и строительство начать, влить туда бабки, может быть, даже успеет приватизировать все, что хотел, построить, но потом нужно будет сливаться за кордон и менять все, может быть, даже внешность. Здесь оставить несколько представительств, совершенно как бы с ним не связанных, пусть работают… А его, если он не уйдет в тень, точно грохнут. Нынешней власти не нужны конкуренты, тем более такие умные, наглые и… как бы сказать… умелые. Ушлые.

Ну что же, влез в чужую игру, надо играть до конца. Выходить поздно. И жалко. Сколько денег вбито, и прибыль уже пошла, он почти погасил все затраты на приобретение земли под будущей кольцевой, еще месяц-другой и уже будет в плюсе… Только бы продержаться.

И Михалыч что-то темнит. Прямо не говорит ничего. Все, мол, путем, Андрюша, все ложится в елочку. Но интуиция, которой Андрей доверял безусловно, подсказывала ему, что у Михалыча с ним какая-то своя игра. Да и дураку известно, что в делах, где замешаны большие деньги, все разговоры о честном партнерстве и сотрудничестве – это не больше чем слова, произносимые на чистом глазу и на начальном этапе работы. Когда придет пора делить прибыли, все эти понятия: честь, совесть, порядочность – забудутся и не вспомнятся. Еще и стрельба эта в лесу…

Андрей ни минуты не сомневался, что это не случайность и не шалость пацанов, в чем он пытался убедить Настю. Кислый – тот, ясное дело, тоже считает, что здесь все намного серьезней, чем просто случайность. А Настю нельзя было сейчас волновать, ей нужно эти деньги распечатать в Штатах, а он, Андрей, их уже из виду не выпустит. Себе, разумеется, пока не оттяпать кусочек от большого клементьевского пирога. Все оговорено с Михалычем, и если он пойдет в открытую против договора, убьют и даже не моргнут. Любые уголовники впишутся в такую разборку. «Не по понятиям», мол, себя повел… Обманул дружка… Нет, обманывать так примитивно нельзя. А отследить ход этих денег и посмотреть, куда их Михалыч будет вбухивать, надо. Договаривались, что в кольцевую. Посмотрим, посмотрим…

А бежать из страны, скорее всего, конечно, придется. Надо будет с Настей поговорить на эту тему, убедить ее, что ловить здесь нечего. Точнее, что они уже все, что могли, поймать, поймали, и теперь, кроме неприятностей, больше ничего не будет. Денег им хватит, да и те дела, что здесь запущены, возможно, будут много лет приносить доход. Если не случится самого страшного, о чем Андрей тоже много и подолгу размышлял.

У Андрея, как и у всякого уважающего себя человека, занимающегося бизнесом, – неважно каким: криминальным или «чистым», хотя таковой в этой стране в это время просто невозможен, что тоже каждому ясно, – были хорошие связи в милиции. И не только в милиции. Шире бери – в органах. Так будет точнее.

И то, что он узнавал от своих людей, работавших в этих самых органах, его не очень радовало. На фоне того, что его ровесники, люди, вышедшие из галерочной фарцовки, из уличных хулиганов и мелких аферистов, умнели, уставали от кровавых разборок и все более стремились заниматься нормальным бизнесом – благо начальные капиталы уже были сколочены. Как – в данном случае неважно, но сколочены. Не выбрасывать же их, не прожирать тупо в ресторанах, не пропивать в публичных домах… Андрей знал, что пропить-то можно все – и миллион долларов, и два, и десять. Возможности для этого были широкие, и предложение даже обгоняло спрос. Понастроили таких туристических местечек для богатых, что приедешь с лимоном, а уедешь без штанов… Что далеко ходить – в Москве приличная блядь стоит от штуки баксов за ночь и выше… А неприличные-то богатым людям вроде как и не к лицу… Вот и платят. Так что потратить деньги можно. Но люди, стремящиеся вложить их в какое-то дело, которое и стране этой несчастной пользу бы приносило, и рабочие места создавало, начинали стонать тихим стоном, и кончалось все тем же бегством за границу и сливанием туда всего имеющегося капитала.

А оставаться здесь… Андрей знал, что все, что говорят о заказных убийствах по телевидению, и все, что пишут об этом в газетах, – не то чтобы неправда, а так… Практически ничто. Количество заказных убийств захлестнуло страну такой могучей волной, что в районных отделах внутренних дел им удивлялись так же, как раньше, к примеру, квартирным кражам. То есть никак. То есть обычное стало дело. Ну и расследование их, соответственно, почти сошло на нет. Не из-за нежелания и страха, а от невозможности расследовать десять, пятнадцать «заказов», случающихся в одном районе в течение, скажем, месяца. Тем более, что при заказной работе киллер практически и следов не оставляет. А те, что оставляют, что с ними делать? Ну зафиксируют брошенный ствол, историю его узнают, если она вообще есть, эта история. Если не новенький ствол, украденный из какой-нибудь военной части. Да не в Питере, а где-нибудь в Сибири. Или в Узбекистане… И что? А ничего… А что до квартирных краж, то это уже и вовсе глухой номер. В таком количестве, наверное, думал Андрей, ни в одном государстве ни в какую эпоху не воровали у простых граждан… Разбои уличные, грабежи, драки, убийства на так называемой «бытовой почве» – за бутылку водки, даже за лишний стакан, за пять рублей, за косой взгляд, вдруг не понравившийся кому-то…

А наверху, куда Андрей постепенно поднимался, – то же самое. Об этом не пишут и не говорят, потому что страшно. Страшно… Коррупция… Какая там, к черту, коррупция, если нет ни одного чиновника, так или иначе не связанного с криминалом. Пусть не напрямую, косвенно, но тем не менее… В таких условиях, конечно, работать нельзя. Если уж выпало нести этот тяжелый крест, то надо доработать до какой-то черты, продержаться, сколько можешь, и валить… Не ждать, когда окончательно взбесится этот сверх меры терпеливый народ, пока не организует его какой-нибудь новый подонок, не толкнет на «грабь награбленное» и «экспроприацию»… Тогда, при нынешней свободе нравов и полному отсутствию страха перед наказанием и пренебрежению к человеческой жизни, все семнадцатые, тридцать седьмые, все красные терроры и ГУЛАГи покажутся безобидной детской забавой.

Его размышления прервал телефонный звонок. Андрей снял трубку. Интересно, кто это его Насте звонит? Он был любопытен, как любой хороший авантюрист. Авантюрист должен быть любопытен по определению…

– Алло. Слушаю, – сказал он.

– А-а-а… – пропел где-то женский голос. – А-а-а… Настю будьте добры…

– Ее нет. А кто ее спрашивает? Я передам. Вы по делу? – атаковал он незнакомку короткой серией вопросов, решив проследить за реакцией. Настоящие, деловые люди так себя не вели. После такого «наезда» положили бы трубку. Но женщина не прервала связи.

– А с кем я говорю, простите? Это мама Настиного одноклассника, Максима… А вы кто?

– Я ее муж.

– Муж? Она не говорила ничего про то, что вышла замуж… Она мне очень нужна, простите, очень… Дело очень срочное…

– А что за дело? – спросил Андрей. – Вы мне скажите.

По голосу, которым говорила эта не назвавшая своего имени «мама одноклассника», было слышно, что женщина прямо-таки не в себе. То ли от страха, то ли от какого-то бешеного волнения.

– Алло! – Андрей повысил голос, но ничего не услышал, кроме какой-то возни и шорохов в трубке. Кажется, прорывались чьи-то приглушенные голоса, говорили люди, находившиеся где-то далеко от аппарата. Потом было что-то похожее на сдавленный стон, и женский голос снова прорезался:

– Да, да, я слушаю… Вы муж… Найдите Настю…

Снова зашуршало, застучало в микрофоне, словно кто-то вырывал трубку из рук женщины, потом раздался знакомый щелчок и за ним – громкие короткие гудки.

Андрей подержал трубку, не кладя на рычаг, посмотрел в окно, подумал. Что бы это могло значить? Настя не говорила ни о каких мамах одноклассника, ни о каких-то проблемах… Ничего такого… Наехали на маму, что ли? Помощи просит? Судя по всему… Почему же ему ничего не сказала? Черт, хоть бы адрес знать, а так – что он может сделать? Да и не поможешь всем, на кого в этом городе наезжают, да и не «скорая помощь» он… Если бы Настя сама сказала…

Он щелкнул рычагом аппарата, набрал номер, сказал в микрофон:

– Это я. Валера, подъезжай сейчас на Кораблестроителей… Да, к Насте. Меня забери, я без машины. Да, Егора отпустил… Слушай, пару пацанов возьми с собой хороших. А хрен его знает, что происходит, ничего не происходит. Так, на всякий случай. Пока.

Глава десятая

Мухин проснулся оттого, что его кто-то сильно тряс за плечо. Открыв глаза, он обнаружил себя в небольшой комнатке, служившей Асе чем-то вроде кабинета. Мухин быстро вспомнил все, что произошло вчера, как он в конце совершенно упился с Белым и вырубился. Белый же и тряс его сейчас за плечо.

– Подъем, братан, сейчас за бабками твоими поедем! Вставай, вставай, там водка стынет!

Мухин молча встал на ноги, благо он был полностью одет и ему не пришлось искать штаны и рубашку под веселым взглядом этого урода Белого.

«Вот, накликал на свою голову», – подумал Мухин, но бутылка пива, протянутая ему Белым, отвлекла от неприятных мыслей.

Выйдя в гостиную, он увидел совершенно пьяную Асю. Видно, она уже добавила с утра, и то, что она добавила, так легло, что называется, «на старые дрожжи», что маститого кинопродюсера совсем развезло. Она опиралась локтями на стол, уронив лицо в чашу растопыренных ладоней. Локти норовили разъехаться и только могучая лапища Гюнтера, поддерживающая Асину голову, не давала ей рухнуть лбом на полировку стола.

Перед Гюнтером стояла початая литровка «Абсолюта». Он, улыбаясь, глядел на Мухина и Белого, делая пригласительные жесты свободной рукой.

– Давай, мужики, вмажем да поедем. Бутылку с собой возьмем… Сейчас по граммулечке, нельзя нажираться… Потом договнимся. Ты адрес-то помнишь? – спросил он у Мухина.

– Какой адрес?

– Еб твою… Ну этого лоха, который на тебя бандюков наслал? У которого мы твои деньги должны для Аськи отбить? Чего, пережрал вчера? Памяти нет?

– Помню, – осторожно сказал Мухин. Он не предполагал, что разборка с Юрой состоится при его непосредственном участии. Этого ему хотелось сейчас меньше всего.

– Давайте, парни, – неожиданно включилась Ася. – Езжайте. Мухин, ключи возьми, мне полежать надо еще пару часиков…

Она подняла голову, и Мухин увидел ее совершенно заплывшие слезящиеся глаза, в которых горело, если можно было использовать этот эпитет к тусклым узким щелочкам, одно желание – завалиться спать, причем, зная Асю, Мухин мог определенно сказать, что ни на какие два часика, а на все сутки.

– Приезжайте потом сюда, – промычала она, – деньги привезите… Себе возьмите там, на выпивку, что ли, потом разберемся с остальным… Сергуня, ты не бойся, – она уже тихо шептала, видимо, силы Аси совсем иссякли, – ты не бойся, я с тобой рассчитаюсь, деньги будут… Все нормально, мальчики, приезжайте, Мухин замки знает, откроет… Я спать…

Она встала, уронив стакан, стоящий перед ней на столе, качнулась вперед, грозя рухнуть прямо на возвышающуюся перед ней бутылку, потом, с усилием удержав равновесие, повернулась и исчезла в спальне.

– Пошли, парни, – сказал Гюнтер. – Она все… Рубанько дала. Пошли, по-быстрому разберемся… Ты вчера отдал бабки?

– Да, – кивнул Мухин. После пива и водки мир перестал быть мрачным. Гюнтер был мужиком здоровым, да и Белый на первый взгляд производил, что называется, впечатление. Может быть, и обойдется… Может быть, чем черт не шутит, и выбьют они деньги. Ведь кто-то, в конце концов, остается наказанным, а кто-то – победителем. Почему бы на этот раз победителем не стать Мухину?

– Значит, наверное, не успел еще потратить, – резонно заметил Гюнтер.

– Да он не тратит их вообще. Копит. – Мухин старался не расплескать появившуюся в нем уверенность. – Копит все, копит… А зачем?.. В могилу с собой ведь не унесешь, верно?

– Верно, верно. Давай, собирайся. Белый, сука, водку возьми с собой. Сунь в карман, что ли…

Белый завинтил бутылку и сунул за полу кожаной куртки.

– Слушайте, – предпринял последнюю вялую попытку оттянуть или вообще на сегодня свести на нет предстоящую разборку Мухин, – их же дома нет, наверное. Они же работают…

– Суббота сегодня, бля, – ответил Белый. – Ты, братан, вообще счет дням потерял… Который день бухаешь?

Мухин промолчал. Какое ему дело, бухает он или не бухает?..

– Давай, тачку лови, деятель, – пихнул его в спину Гюнтер. – Бабки-то есть?

– Есть немного…

У Мухина оставалась сдача от вчерашнего ночного похода в магазин, и ее аккурат хватило, чтобы доехать до дома Юрия Валентиновича, и тут, выйдя из машины, Мухин почувствовал, что все внутренности его начали мелко, но часто дрожать.

– Не мандражируй ты, – бросил ему Гюнтер. – Трясется, как… бля, не знаю что…

– Да это бодун просто, – попытался оправдаться Мухин, поняв, что дрожь его не внутренняя, как ему казалось, а вполне даже настоящая, реальная.

– Ладно тебе, бодун… Не ссы, все сейчас быстренько сделаем. Какой этаж-то?..

Дверь открыла Юрина жена. Мухин не помнил, как ее зовут, и собирался что-то сказать, криво улыбаясь, но она уже все поняла по его виду и по фигурам двух мужиков в черной коже, возвышавшихся за мухинской узкой спиной.

– Юра! – крикнула она в глубину квартиры и попыталась захлопнуть дверь, но было уже поздно. Нога Гюнтера, словно выдвинувшись на шарнирах, заклинила дверь своим толстым, кожаным «козаком» с носком, обитым сверкающим металлом.

– Как невежливо, – прорычал Гюнтер, одной рукой отпихнув в сторону Мухина, а другой толкнув в грудь женщину, которая отлетела назад с такой легкостью, что Мухину показалось, будто это не человек из плоти и крови, а картонный силуэт с рекламного щита. – Пошли, – шагая через порог, сквозь зубы просипел Гюнтер, и теперь уже Белый пихнул Мухина, освобождая себе проход в квартиру. Мухин, притиснутый к стене, хотел было тут и остаться, но Белый, не поворачивая к нему головы, спокойно зацепил его рукой за ворот куртки и втащил за собой в прихожую, быстро повернулся, захлопнул входную дверь и только тогда разжал пальцы.

– Стой спокойно, понял? И молчи.

В голосе Белого уже не было давешней веселости и компанейства. Перед Мухиным стоял совершенно другой человек, не похожий даже внешне на того, с кем он полночи пил водку и слушал рассказы из его жизни… Белый сейчас перестал казаться тем мешковатым тюфяком с пивным животиком, который сидел ночью напротив Мухина. Тело его было словно вырубленным из цельного куска гранита, голова росла прямо из плеч, все тело дышало такой мощью, что Мухин поежился. Костолом какой-то…

– Т-с-с-с, – еще раз сказал ему Белый, поднеся к губам толстый короткий палец.

– Вам что нужно? – услышал Мухин голос Юрия Валентиновича, но вопрос оборвался глухим стуком, странным, почти нечеловеческим звуком, тонким и протяжным, словно его издал не мужчина, а какой-то персонаж компьютерных игр, и криком Юркиной жены, громким, тотчас же заглушённым, по всей видимости, чьей-то ладонью.

– Эй, деятель! – крикнул Гюнтер из комнаты. – Иди-ка сюда!

Мухин, задрожав еще сильнее, чем на улице, вошел.

Юра валялся на полу, вместо рта у него было сплошное темно-малиновое месиво. Жена, трепыхавшаяся в каменных руках Белого, пыталась ударить его ногами и локтями, но Белый держал ее так крепко прижав к себе, что удары не достигали цели, и Белый только глупо улыбался.

– Этот у тебя деньги взял? – спросил Гюнтер, стоя над поверженным Юрием Валентиновичем.

– Фуука, – как-то смешно прошипел разбитым ртом мужчина. – Ффо-о-лофь…

– Это кто – сука? – спокойно спросил Гюнтер и пнул его окованным носком сапога в лицо.

– Ф-ф-у-уф, – сказал Юрий Валентинович и перекатился на бок.

– Что молчишь, бля?! – зло рявкнул Гюнтер. – За тебя, бля, работу делаем, так хоть скажи что-нибудь, бляха муха…

– Он, – кивнул Мухин.

– Где деньги? – Гюнтер наклонился над хозяином квартиры.

– Ффоо, – начал было тот и попытался ударить Гюнтера из положения лежа ногой в пах, но тот легко увернулся.

– Так. Драться хочешь. Это интересно. Ну, вставай тогда, падаль.

– Юра-а-а! – прорвался истошный крик женщины, на миг освободившей свой рот от ослабившего хватку Белого, но тот мгновенно поправил положение и хлопнул ей ладонью по губам, так и оставив ее прижатой ко рту. Из-под его пальцев побежали тонкие струйки очень красной, блестящей крови.

Гюнтер тем временем наклонился, взял Юрия Валентиновича за плечи, легко оторвав от пола, поставил на ноги и отступил на шаг назад.

– Ну давай, рэкетир сраный, подеремся. – Гюнтер улыбнулся и неожиданно, без всякого перехода от слов, выбросил левую ногу вперед и вверх. Закончил он движение своего ботинка, чуть развернув его и попав Юрию Валентиновичу, не ожидавшему такой стремительной атаки и не успевшему подготовиться к ее отражению, прямо в ухо. Он снова рухнул на пол, и снова Гюнтер поднял его, установив перед собой.

– Ну, ты, бля, просто макивара…^[1] Ты давай тоже, покажи, что умеешь, мужик. А? Ну давай!

Предыдущий удар Гюнтера был не сильным. Это скорее была демонстрация техники, а не удар. Так в драке не бьют. Юрий Валентинович, не получивший серьезных повреждений, наконец собрался с духом. У него прошел шок, первый испуг от неожиданного вторжения, и он вдруг бросился на врага. Гюнтер даже ошеломленно отступил назад, не ожидая такой прыти от сломленного, казалось бы, психологически противника.

Юрий Валентинович выбросил вперед левую руку, норовя кулаком ударить Гюнтера в лицо, тот легко отбил кулак, но правая рука нападавшего в это время метнулась к паху бандита, и Юрий Валентинович вцепился в Гюнтеровы яйца, сжимая их в кулаке и продолжая выкрикивать сквозь выбитые зубы: «Ф-ф-у-у-ф-а-ф».

– У-у, бля, – откликнулся Гюнтер, лицо его сморщилось, и охота показывать технические трюки, по всей видимости, отпала.

Продолжая морщиться, он ударил ладонями по ушам Юрия Валентиновича, от чего тот мгновенно разжал кулак, вытаращил глаза и, пошатнувшись, отступил назад, схватившись руками за голову. Гюнтер изо всех сил врезал ему в солнечное сплетение, и Юрий Валентинович переломился пополам, как сломанная игрушка. Тогда Гюнтер подпрыгнул, превозмогая боль в паху, и сверху вонзил каблук сапога в спину согнувшегося обидчика, попав в район почек.

Когда Юрий Валентинович тяжело рухнул на пол, Гюнтер стал бить его сапогами по бокам, часто нанося удары, промахиваясь и попадая по лицу, разбивая костяшки пальцев, которыми лежащий пытался закрыть глаза и виски…

– Харе, Гюнтер, замочишь деда, – сказал Белый. – Нам бабки надо взять, а не жмуров плодить тут…

– Где бабки, говори, бля, убью!

Юрий Валентинович дернулся, попытавшись отодвинуться от нависшего над ним тяжело дышащего бандита.

– Белый, бутылку взял?

– А то…

– Давай-ка вмажем… Запарил меня этот мужик…

– Ты молчи, тетя, – сказал Белый, отпуская женщину. – Сама видишь, дело такое… Не бойся только. Деньги, которые у нашего друга взяли, отдайте, и мы уйдем. Все тихо и спокойно. Поняла?

Женщина кивнула. Лицо ее было совершенно белым, по щекам текли слезы.

– Стаканы принеси, деятель, – бросил Гюнтер Мухину. Тот послушно отправился на кухню, принес три стакана. Белый разлил водку, покосился на лежащего хозяина.

– Тебе не предлагаю. Давай, мужики.

Они выпили, причем Мухин не почувствовал вкуса водки. Вообще, все вокруг перестало казаться реальным. Словно во сне он видел и этого дикого Гюнтера, и Белого, на лицо которого снова наползла дурацкая ухмылка, и едва шевелящегося Юрия Валентиновича в луже крови, растекшейся по паркету.

– Так где деньги-то, а? Может, ты скажешь? – Гюнтер, помотав головой после проглоченной водки, посмотрел на женщину. – Скажи, а? Чего дурака валять?

Он захохотал, взглянув на лежащего Юрия Валентиновича. К его хохоту присоединилось и какое-то повизгивание, которым разразился Белый.

– Ду-ра-ка-ва-ля-ать, – давясь, повторил он. – Гы-гы…

– Там, – махнула рукой женщина в сторону шкафов «стенки».

– Где – там? Достань и дай. А то – «там»… Чего я, лазить по ящикам буду? Что я – грабитель, что ли?..

Женщина подошла к шкафу, выдвинула ящик и из-под пачки каких-то документов вынула несколько зеленых сотенных купюр.

– Вот, – она протянула Гюнтеру деньги.

– Ну вот, было из-за чего огород городить. Сразу надо было так… А то ножками машут, ручками машут… Кричат, бля…

Гюнтер пересчитал купюры.

– Э-э, погоди. Тут две штуки.

Женщина молча смотрела на него с непонятным выражением лица.

– Чего смотришь? Две штуки! Да не молчи ты, бля!

– Сколько же вам надо? – тихо спросила женщина.

– Как это – сколько?! – заорал Гюнтер. – Четыре! Четыре, сука!

В это время Юрий Валентинович снова попытался схватить его за ногу или Гюнтеру только показалось, что пытался, может быть, он просто неудачно шевельнулся… Но Гюнтер не стал раздумывать, а треснул лежащего мужчину носком сапога в лоб. От души. Юрий Валентинович сдавленно гукнул и затих.

– Юра! Юра!! – закричала женщина и бросилась к лежащему мужу.

– Стоять! – Гюнтер перехватил ее на полпути. – Где бабки?! Говори, а то убьем на хуй!

– Я не знаю, – она зарыдала и обмякла в железных лапах страшного, затянутого в черную кожу бандита. – Не знаю… У нас больше нет… Нам вчера принес какой-то… незнакомый… Две тысячи, больше ничего у нас нет… Оставьте нас, пожалуйста…

– Кто принес? Кто? Говори!

Гюнтер затряс ее за плечи.

– Кого ты просила деньги забрать? Говори, бля…

– Настю…

– Какую Настю? Телефон есть?

Женщина кивнула, будучи уже не в силах вымолвить ни слова.

– Звони!

Он поискал глазами, нашел телефонный аппарат, выпустив женщину, которая тут же опустилась на пол рядом с мужем, взял аппарат и протянул ей.

– Звони.

Покрутив дрожащими пальцами диск, она, глядя затравленными глазами на Гюнтера снизу вверх, сказала:

– А-а-а… А Настю будьте добры…

Сказав несколько фраз, она снова посмотрела на Гюнтера. Он уже понял, что никакой Насти дома нет, а разговаривает тетка с ее мужем. В ответ на вопросительный, умоляющий взгляд он взял из рук женщины аппарат и положил трубку на рычаг.

– Пошли.

– Ку-куда?..

– Туда. Отведешь нас туда. К мужу. И все, мы вас отпустим.

Гюнтер рванул телефонный провод и вырвал его из розетки.

– Сами виноваты. Не надо лезть в такие игры, господа. Сами напросились. Пошли, давай!

Он толкнул женщину к двери.

Юрий Валентинович летел в глубокую пропасть, не видя ни стен, ни дна. Вокруг был какой-то грязный туман. Его тошнило, клочья тумана кружились перед глазами, временами накатывала странная, невесть откуда появлявшаяся боль в ребрах и в низу живота, тянущая, тяжелая, как будто под кожу вшили пудовую гирю. Он не понимал, как попал сюда, вернее, как и когда упал, знал только, что летит уже давно. Вдруг сквозь гул ветра, постоянно сопровождавший его падение, он услышал голоса. И сразу все вспомнил. Говорили этот бандит, который избивал его, и жена. Они шли к Насте. Хлопнула входная дверь, и к Юрию Валентиновичу вернулось зрение. Он понял, что лежит носом в густой черной луже. Приподняв голову, которая сразу же закружилась, Юрий Валентинович понял, что лужа не черная, как сначала ему показалось, а ярко-красная.

Его вырвало, и будто бы вместе с содержимым желудка вылетели в красную лужу последние силы. Юрий Валентинович снова упал головой в кровавое месиво и сколько он так пролежал, убей Бог, сказать не мог. Час или минуту – неизвестно. Счет времени был утерян.

«Надо позвонить… Они убьют ее…» Мысль, словно звенящий утром будильник, не давала уснуть, забыться, уйти от тяжелой, непрекращающейся боли и изматывающего головокружения.

Он попытался встать на четвереньки. Это получилось, правда, заняло много времени. Повернув голову, он увидел телефонный аппарат, лежащий совсем рядом на полу. Взял трубку, поднес к уху, и тут его снова вырвало. Откашлявшись и изо всех сил стараясь удержаться в том положении, в котором он находился, а не рухнуть снована ходивший крутыми волнами пол, Юрий Валентинович понял, что телефон отключен.

Тогда Юрий Валентинович заплакал. Он, взрослый, уважаемый человек, в расцвете, можно сказать, сил и лет, живший с любимой женой, с прекрасным, умным сыном, не богато живший, но и не нищенски, не голодала его семья, никогда и в отпуск не ездили на море… На море… С Максимом… Вот так, в собственной квартире, избит, унижен, уничтожен какими-то подонками…

Он плакал и полз вперед, к прихожей, тихо воя от боли и обиды, несколько раз падая на подламывающихся от слабости руках и обливаясь кровью, текущей изо рта вперемешку с блевотиной…

Юрий Валентинович не помнил, как он открыл замки на входной двери, вернее, один замок, слава Богу, когда бандиты с его женой выходили из квартиры, то просто захлопнули, не закрыли на ключ…

Опираясь на стену лестничной площадки, пачкая ее своей кровью, он стал пробираться сквозь грязную муть, застилающую ему глаза, кружащуюся пыльным, душным смерчем, и жать на все звонки, которые попадали под его руку.

– В милицию… скорее… звоните… – говорил он, не понимая, открылись ли двери или нет, слышит его кто-нибудь или не слышит…

Гюнтер, Белый, Татьяна Ивановна и Мухин вышли на улицу. Гюнтер держал под руку пошатывающуюся женщину, указывавшую им дорогу.

– Только не вздумай кричать тут, ментов звать. Ничего из этого хорошего не будет, поверь, – сказал ей Гюнтер.

Предупреждение было излишним. Женщина была настолько подавлена и запугана всем случившимся, даже «запугана» – не то слово. Она была уничтожена, не осталось в ней ни воли, ни желаний. Татьяна Ивановна шла, механически переставляя ноги, сомнамбулически глядя прямо перед собой, не поворачивая головы ни на слова Гюнтера, ни на резкий сигнал какого-то «жигуленка», выскочившего из-за угла и чуть ее не сбившего.

– Ты это, осторожней шагай, – буркнул Гюнтер, рванув ее за рукав кофточки назад, освобождая дорогу озлобленному частнику. – Не хватало еще, чтобы тебя задавили…

Идти было недалеко. Они миновали детский сад, утонувший в зелени деревьев, почти скрывавших низенький заборчик, которым был огорожен двухэтажный кирпичный домик, завернули за угол соседней девятиэтажки, и женщина махнула рукой на ближайший подъезд:

– Сюда.

Когда они поднялись на лифте на седьмой этаж, Гюнтер, приблизив свое лицо к словно выцветшим, вылинявшим ее глазам, сказал тихо:

– Иди, звони в звонок. Представься, кто ты есть. И попроси открыть. И все, на этом твоя задача кончается. Можешь идти домой. Поняла? Но чтобы, бля, ни звука. Если пикнешь или ментов наведешь, вам всем кранты. Достанут вас. Поняла? И сынка вашего в первую очередь.

Про сынка он знал от Мухина. Ночью Белый порасспросил его об этом Юрии Валентиновиче, и пьяный Мухин выложил все, что знал. Что лохи, что сын у них семнадцатилетний, что с бандитами у этой семьи никаких связей нет…

Они спрятались за угол площадки, перед лифтом. Гюнтер, присев, снизу выглядывал в короткий коридор, в тупике которого находилась дверь нужной им квартиры. Дверь была железная, очень добротная и даже не слишком искушенному человеку говорила о достатке живущих за этой толстой, отделанной деревянными планками, бронированной плитой.

Мухин не видел, как она подошла к двери, но в тишине, повисшей на лестничной площадке, он хорошо расслышал тихое жужжание звонка, различимое даже через толстый слой металла и декоративные планки.

– Это Татьяна Ивановна… Мама Максима… Я вам звонила…

«Татьяна Ивановна… Таня, – вспомнил Мухин с облегчением, словно вопрос, как же зовут Юркину жену, мучил его все это время. – Точно, он говорил… Таня ее зовут…»

Он не увидел, а, скорее, почувствовал, как напряглась спина Гюнтера, сидевшего на корточках, почти прижавшись к полу и спрятав голову, чтобы не попасть в поле зрения того, кто будет открывать дверь.

Он вылетел на скрип петель. И попал точно, как хотел. Когда дверь приоткрылась, он метнулся по коротенькому коридорчику вперед, врезался в спину женщины и затолкал, вбил ее в образовавшуюся щель между дверью и стеной. Татьяна Ивановна, летя вперед, задела головой о край стальной двери и в прихожую упала уже без сознания.

Андрей был профессионалом. Хотя и ругал его Кислый за полное пренебрежение к элементарным нормам безопасности, вот как сегодня, например, когда он, приехав к Насте с Валерой, отпустил его, остался в квартире один. Не первый раз он так поступал, но Андрей говорил, что негоже взрослому здоровому мужику вечно с нянькой ходить.

– Чему быть, дружище, того не миновать. Если захотят наехать – наедут и с охраной. А с гопотой всякой я и сам справлюсь…

Прежде чем открыть дверь, он прислушался. Рядом с женщиной на площадке не было никого, а голос ее не был голосом артиста, разыгрывающего какую-то пьесу с несчастливым концом. Она на самом деле была, по выражению Кислого, «в дауне». Приоткрыв же дверь, он, конечно, увидел метнувшуюся сзади, из-за спины женщины, тень и мгновенно просчитал всю ситуацию. Словно компьютер был у него на месте мозга. Вычислил и личность летящего на него в длинной прыжке парня. Не персонифицировал Андрей его, конечно, поскольку не знал лично и до этого никогда не встречал, но его потенциальные возможности и, если подходит вообще такое определение, «социальный статус» кожаного, длинноногого, с исполосованным шрамами лицом стали ясны ему за доли секунды.

Андрей шагнул в сторону, прижавшись к стене, пропуская мимо женщину, которая очень неудачно зацепилась виском о дверь и рухнула на линолеум, проехав по нему метра два, и проскочившего по инерции мимо кожаного. Он успел, однако, повернуться к Андрею лицом, и страшный удар кулака, направленный в основание черепа, попал ему по челюсти.

Лицо его странно изменилось, все черты его сместились и разъехались, оно потеряло форму. Кожаный на секунду замер, осознавая, что же с ним произошло, но не успел понять, что челюсть его сломана. Колено Андрея въехало ему в пах, заставив Гюнтера присесть со стоном. Андрей оценил то, что кожаный не согнулся пополам и не отвел глаза. «Умеет драться, – подумал он. – Да поздно уже, парень…»

Он не хотел убивать этого молодца, несмотря на то, что с площадки бежал еще один, – Андрей не видел его, но слышал топот.

«Один. И с большой массой. Ишь, как топочет…»

Он хотел ударить кожаного в лоб тыльной стороной ладони, чтобы тот рухнул и вырубился на время. А потом можно будет и поговорить. Как раз и Валера с ребятами подскочит… Может быть, эти уроды как-то связаны с лесной стрельбой…

Но Гюнтер попытался резко выпрямиться и провести очередную атаку. Это его и сгубило. Рука Андрея уже летела ему в лоб, когда голова Гюнтера оказалась чуть выше того положения, находясь в котором, он потерял бы сознание. Ладонь Андрея ударила его снизу в нос. Последнее, что слышал Гюнтер в жизни, были тихий, уютный хруст и тихий звон от тупого удара куда-то в самую середину мозга. Потом свет для него погас и больше не зажигался. В самом конце, когда он уже летел в полной темноте, ленивый и умиротворенный, его взорвала изнутри резкая вспышка боли, но она была лишь мгновением, микросекундой в бесконечном полете. Потом все исчезло, даже темная пустота.

Андрею некогда было оценивать случившееся. Вскочивший в прихожую толстяк сделал несколько ложных выпадов, но Андрей вдруг почувствовал усталость и потерял интерес к поединку. Толстяк наткнулся на сжатые в средних суставах каменные пальцы своим толстым горлом, хлюпнул, захрипел, удивленно вытаращил глаза и кулем рухнул прямо на Гюнтера.

Андрей хотел повернуться, но почему-то не мог этого сделать. Усталость и равнодушие наваливались все сильнее, потом в голове, ближе к затылку, что-то звонко и очень громко щелкнуло, и Андрей, погружаясь в сноп ярких, веселеньких искр, которые замелькали перед его глазами, рухнул на груду из трех тел уже лежащих в прихожей.

– Быстро вперед! Смотри, что там еще…

Фигура в черной маске, шлеме, и камуфляжном комбинезоне бросилась вперед, перепрыгнув через лежащих в прихожей. Еще трое остались на площадке, подняв короткие автоматы стволами вверх, а двое прыгнули вперед, на подмогу товарищу, исчезнувшему в глубине Настиной квартиры.

Когда появился тот, кого послали осматривать квартиру, и содрал с лица маску, показав мальчишеское улыбающееся лицо и произнес: «Никого…», – трое тоже сняли маски.

– Ты, Колька, считай, покойник сегодня, – сказал один из них молодому, стоящему в квартире. Двое других заворачивали лежащим руки за спину и схватывали их браслетами наручников.

– А что?

– Ды, елы-палы, как же ты с одного удара не убрал этого быка?

– А хрен его знает, Виктор Палыч… Прикладом дал в затылок, а он даже вроде и не почувствовал. Со второго раза только…

– Считай, повезло, бля, тебе. Со второго раза… Второго раза могло и не быть… Слабак, бля.

– Слышь, Палыч, – сказал один из тех, что возились на полу. – А эти двое, кажись, откинулись.

– Чего, серьезно?

Парень в камуфляже, отставив автомат к стене, прижимал ладонь к горлу лежащего ничком Белого.

– Готов. И второй тоже. Уделал их этот парень. Замочил.

– Во, бля, беспредел… А тетка?

– Тетка жива. Без сознания.

– Ладно, жмуров оставляем на месте, вызывай «скорую»… Сейчас бригада прикатит, следователь пусть разбирается, кто, чего, кого…

Валера опоздал всего минут на пять. Он проехал мимо подъезда, рядом с которым стояли два «рафика», предназначение их Валере было ясно с первого взгляда.

«Е-мое», – сказал он про себя.

– Чего там? Чего? – пацаны на заднем сиденье заерзали, забряцали оружием.

– Спрячьте пушки, тихо…

Он остановил машину метрах в ста от Настиной парадной. И в ту же минуту оттуда показались бойцы группы захвата. Сначала вышли двое, оглядывая окрестности и поводя автоматными стволами. Убедившись, что вокруг все тихо, они что-то крикнули в дверной проем, из которого тут же показались еще двое в камуфляже, тащивших Андрея со скованными сзади руками. Передвигался он с трудом, едва переставляя ноги. Бойцам приходилось волочь его, схватив под мышки. Сзади их конвоировали двое камуфлированных, а между ними шел, прихрамывая, еще один скованный наручниками пацан, худой, какой-то весь потерянный. Отбить шефа в такой ситуации не представлялось возможным.

«Вот, блин, – думал Валера. – Хули делать-то? И Кислого нет…»

Он дал газ. Невыключенный мотор машины тихо загудел, и черный джип, свернув за угол длинной девятиэтажки, скрывшей автобусы группы захвата и арестованного шефа, аккуратно вырулил на Кораблестроителей.

– Чего делать-то? – спросили пацаны сзади.

– Отбой. Едем домой. Будьте со мной пока.

– Будем, – ответили пацаны. Им было все равно, с кем и где быть. Работа есть работа.

Глава одиннадцатая

Михалыч положил телефонную трубку и улыбнулся. Вот везет, так везет. Чистая случайность, а как кстати. Он уже чуть голову себе не сломал, раздумывая, как бы убрать этого наглого, всюду сующего свой нос, да ладно бы, только нос, а еще и покупавшего что ни попадя, выхватывающего прямо из-под руки Михалыча лакомые куски, Крепкого. Андрюшеньки Быкова, будь он неладен…

Но сейчас – все, конец ему. И как славно! Нарочно не придумаешь! По обвинению в двойном убийстве, вымогательстве, разбое… Ну просто сказка.

Михалыч знал, что иногда крупные авторитеты залетают на ерунде. За его долгую жизнь такое случалось не раз, но чтобы так, что называется, в елочку, в самый нужный момент был чистенько и быстренько убран опасный соперник, это просто чудо. Господь все-таки, наверное, на его, Михалыча, стороне играет.

Крепкий хотел слишком многого. Слишком. И это надо было пресечь, иначе запутал бы он все дела, которые Михалыч тщательно выстраивал, планировал, подключал к ним неимоверное количество чиновников. Последние и не знали, чью игру они играют, кто на самом деле стоит за всей историей со строительством дорог в области и чей в этом интерес. Не простого же народа, автолюбителей сраных и директоров заводов, заинтересованных в том, чтобы их гребаные грузовички быстрее курсировали между заводами, складами, базами и магазинами… Кому до этого сейчас дело есть? Да никому. Страна живет объедками, летящими в нее со столов бандитов и чиновников. То, что не поместилось в живот за обедом, – на пол, хватай, беднота, налетай, рви, пользуйся добротой нашей… Пока.

Так же и с дорогами этими. Заработаем деньги на их строительстве, а дальше – пользуйся, народ, не жалко. И пусть потом гундосят, что не в том месте проложили, что не так асфальтом залили, что ездить неудобно… Как надо, так и проложили, каким надо асфальтом, тем и залили. Хорошо, привыкли все на «безалаберность» валить. Бля, безалаберность. Да любой немецкий бухгалтер позавидовал бы – не то что каждая копеечка учтена и просчитана, а каждый камешек щебенки именно того сорта, какой нужен, по той стоимости взят и с того комбината, какого нужно, чтобы общий баланс сошелся… А как иначе? Иначе денег не заработаешь! Чтобы играть сортами кирпича, марками стали и прочего, нужно очень хорошо следить за их стоимостью, за предприятиями, где они производятся, директоров контролировать, все контролировать. Все! Всю, мать ее, промышленность, которой, как говорят, в России нет. Пусть говорят. Пусть. А пока говорят, она производит, миленькая, работает… А то, что не видно того, что она производит, так и не надо. Кому надо, тот видит. И деньги платит за то, что сделано. И еще больше – за то, что не сделано…

А Крепкий – сука, другого слова нет. Только в Питере сотни две человек задействовано в этой работе, и все ждут своих дивидендов, а этот мальчишка решил взять и все под себя подгрести. Приватизатор хренов! Занимался бы своими гопниками, ларьками у метро. Хорошо у него получалось. Гонял хулиганье по всему городу. С тех пор и в авторитетах ходит. Так со своей работой справлялся, что именно в ту пору самых влиятельных людей в дружки себе заимел.

Но нет такого авторитета, которого нельзя было бы свалить. И Михалыч свалил бы его, рано или поздно, да вот, подвернулось, подфартило, и напрягаться не надо… После неудачного покушения в лесу Михалыч думал, что Андрей затаится, усилит охрану, а ему, мальчишке, все как с гуся вода. Ну и доигрался. Бог принес этих гопников в Настькину квартиру. Теперь все. Кончен бал, тушим свечи. Из Крестов Андрюшенька уже не выйдет. Для этого есть много способов, для этого и денег никаких не жалко. Да и какие это деньги по сравнению с теми, что Михалыч сэкономит, не имея в городе такого наглого соперника.

Михалыч по многим причинам не принимал радикальных мер по отношению к Андрею очень долгое время. Во-первых, его гнев, дошедший чуть ли не до истерики, в которую впал Михалыч, узнав об афере Крепкого с земельными участками, сменился через некоторое время спокойным наблюдением и, в конце концов, предложением посильной помощи. Вопрос о физическом устранении этого выскочки был Михалычем для себя решен окончательно, но он решил выждать и нанести удар в тот момент, когда Андрей вложит накопленные деньги в строительство, чтобы потом, когда его не станет, воспользоваться дивидендами с его капиталов.

Кроме того, нынешний статус Михалыча вынуждал его временно уйти от общения с откровенными криминальными авторитетами, выражаясь ментовской терминологией, работавших «на земле». Слишком на виду он был. Недаром говорят, что, чем выше человек взлетел, тем виднее он, тем осторожней должен быть в своих связях и делах. И наивно было бы думать, что прошлое Михалыча было секретом для всех. Для большинства, для того самого мифического «народа», на который он якобы работал, может быть, и было. Но для многих в мэрии он являлся не то чтобы открытой книгой, но некоторые факты его биографии время от времени всплывали в мутных слухах, плавающих в курилках околоправительственных залов заседаний и буфетах.

Так что все связи с «земными» бандитами Михалыч, по возможности, законсервировал. Он видел, что то же самое, в общем-то, сделал и Андрей. Хотя вся его организация изначально строилась на силовиках, он передал бразды непосредственного правления своими бойцами Кислому – господину Киселеву, как величали его на модных тусовках, в основном кинематографических, а сам пошел в чистый бизнес. Хотя не брезговал иногда и сам выезжать на акции, любил он это дело, с детства спортом занимался, драчун, мать его так.

И еще один момент был не из приятных. Старые подельники Михалыча, законники, не очень одобряли его это «хождение во власть». А если уж быть точным, то совсем не одобряли. Не воровское это, мол, дело… Помалкивали пока, правда… Но Михалыч знал, что если дойдет до кого, что он в своих политических игрищах порешил настоящего авторитетного парня, то… Не то чтобы боялся Михалыч этих старых воров, но отношения портить с ними не хотел. Глядишь, пригодятся старички еще… Всякое может случиться. А шороху они еще вполне в состоянии навести в городе, будь здоров, как говорится, не кашляй…

Отслеживал Михалыч и вливания Крепкого в кинематограф. Это была, если правильно дело поставить, конечно, золотая жила. Во-первых, отмывка денег, безболезненная, быстрая, надежная, да еще и престижная… Во-вторых, возможность совершенно бесконтрольных и приличных заработков благодаря видеопиратству. Эту отрасль народного бандитизма Андрей тоже имел в разработке, но пока до нее не добрался. Там были свои хозяева, и их нужно было сначала, как водится, долго обхаживать, чтобы, приблизившись вплотную, нанести потом решающий и окончательный удар.

Начать надо с Андрея, но тут все ясно. Один звонок, потом встреча со Столыпиным – фамилию-то какую имеет, собака, хоть и не зам Генерального, но в прокуратуре не последний человек. Все может. Ну почти все. Все, что надо, короче говоря, в его силах, а что не входит в круг полномочий Столыпина, может он – Михалыч. Так можно работать… А Столыпин уже привык кормиться из его, Михалыча, руки. Прискачет сегодня как миленький. Обсудят детали, цену… Денег, слава Богу, хватит за этого Крепкого забашлять, чтобы умер в тюряге от сердечной недостаточности…

Это сделает Столыпин, а уж остальное, он, Михалыч. Тряхнет стариной. Теперь уже можно будет всю его команду разгромить. Всех бойцов, конечно, гасить смысла нет, но ключевые фигуры нужно убрать. Этого, Кислого, дружка его первого и заместителя по силовым вопросам, Валеру-Брюзгу, еще кое-кого… А бойцы – что бойцы? Бойцам и он работу найдет, пристроит их куда-нибудь. Если возбухать не будут. А то слухи ходят, что у Андрея в команде все больше народ принципиальный работает… Поглядим…

Да и с Настей надо кончать… Жалко, конечно, не зверь ведь Михалыч… Но – работа есть работа. Если уж зачищать, то зачищать все. А девчонка талантливая, способная. Тем и опасна. Уж слишком крута стала. Слишком много знает. И в первую очередь – про него, Михалыча. Она его ведь своими глазами наблюдала, как он у Клементьева на даче сторожем был, ворота запирал-отпирал… Знать она не могла, что кроме этой работы они с Клементьевым и другие вопросы решали, но все же не дело такого свидетеля на воле держать. Это ей сейчас – восемнадцать, девочка еще, а станет ей двадцать пять – так она весь город строить начнет по стойке «смирно»…

«Ничего, последнюю свою работу сделает, а там поглядим, – думал Михалыч. – Сделаем как-нибудь быстро и не больно, незаметно… На дискотеке какой-нибудь наркоты пережрет… Хотя не жрет она наркоту… Ну придумают ребята…»

«Ребята» для подобного рода дел у Михалыча были. Тоже, к слову сказать, служащие в аппарате мэрии. Врачи, понимаешь… Все что хочешь тебе сделают, любой диагноз… Хоть цирроз печени, даже если ты в жизни глотка вина не сделал, борщей не посолил да не поперчил… Устроют за милую душу. Далеко химия шагнула, слов нет.

Он вызвал секретаршу и откинулся в кресле. Михалыч не любил свой кабинет в офисе на Московском проспекте, в самом его начале, недалеко от Сенной, сумасшедшей площади. Словно в насмешку над ним, Михалычем, судьба бросила его в этот район, где он начинал мальчишкой, еще до войны, постигал тайны ремесла щипача…

– Оленька, – сказал он ласково. – Сделай мне чайку с травкой, а?

Оля усмехнулась, правда, про себя. Не дай Бог позволить себе такие вольности при старике… Заживо съест. Она понимала, что ему просто приятно на нее смотреть – мог бы ведь и по селектору связаться, так нет, гоняет из кабинета в кабинет – чайку ему, минералочки… Ну да ладно, за такую зарплату, да еще регулярно выплачиваемую, можно и побегать за чайком-минералочкой.

Когда «Оленька» вышла, Михалыч нажал кнопку памяти на небольшой кабинетной телефонной станции и поднял трубку.

– Алле. Игорек, ты? Встретиться надо. Сегодня, срочно. Есть возможность отличиться. Давай, давай. Как всегда, на дачке… Все, жду.

Молодец, Игорек… Хотя он «Игорек» только для Михалыча, ну и для жены, наверное. Игорь Сергеевич большая шишка. Но ему при всем при этом объяснять десять раз не надо – что да как, да куда ехать, да зачем, да о чем говорить. Сказано – надо, значит, будет. И то – он денег у Михалыча уже столько высосал, куда девает только, непонятно? Ездит на ведомственном «Форде», своей машины даже нет… Дачка-развалюха в Мартышкино… «Копит, что ли, гнида?..» – ласково подумал Михалыч.

Вечером они встретились на бывшей даче Клементьева, которая на короткое время после его смерти перешла в ведение отмороженного бандита Кривого, а сейчас наконец снова обрела нормального, степенного, каковым он сам себя считал, хозяина в лице Михалыча.

После того как выпили по рюмашке, чем Михалыч подчеркивал неофициальность и дружеский характер встречи – по рюмашке, не больше, это делу не помешает и напряжение, если таковое и есть, снимет, – хозяин перешел к делу.

– Слушай, Сергеич… Тут арестовали днями одного…

– А-а, ты об этом… Ну конечно, конечно… Господин Быков. Он интересует?

– Угадал.

– Да тут долго угадывать-то и не надо. Не шпана же какая тебя может задеть, так?

Михалычу не нравился этот покровительственно-начальственный тон, каким разговаривал с ним Столыпин, но пусть его, пусть потешится… Михалыч-то знает, что, возникни надобность, исчезнет господин Столыпин из прокуратуры, как и не было его… Столько он мог про него рассказать всякого, и не только рассказать, а и видео кое-какое имелось, и показания свидетелей… Взятки – святое дело. Отличная статья, для любого чиновника годится. Простенько и со вкусом.

– Так что тебе господин Быков? Не угодил чем? Чего хочешь?

– Как тебе сказать? Не то чтобы он мне уж так не угодил… А для города-то, сам посуди, – нужны такие деятели? Он же адвоката возьмет классного, деньги у него есть… Вот и что в суде будет, смекни? Ты же у нас законник… Много вы посадили авторитетов?

– Ну, знаете ли, господин Логинов, – Столыпин обратился к нему преувеличенно-официально. – Я так думаю, что стараниями разных добрых друзей все они на свободе. Не было бы друзей, сидели бы как миленькие…

– Намекаешь?

– Намекаю.

– А зря. Не надо. Не надо, Игорек, намекать. Ситуация не та. Много людей обеспокоены тем, что этот Крепкий выйдет на свободу как ни в чем не бывало и снова начнет все крушить вокруг себя. Ты же в курсе его специализации.

– Я в курсе. Так что ты хочешь? Чтобы он не вышел?

– Это не я хочу. Это весь город хочет. И город готов даже некоторые убытки понести, только бы избавиться от такого гаденыша…

– Во как. Это-то понятно…

«Понятно тебе, сучара ментовская, – с неожиданной злостью подумал Михалыч. – Тварь продажная. Понятно ему, понимаешь… Привык, сука, бабки получать за то, что дружков своих обманывает и предает, паскуда…»

Он улыбнулся и продолжил:

– Да, готов город заплатить. Ведь в камере всякое может случиться. Сам знаешь. Заболеет человек или ударится ненароком… Упадет, понимаешь, сверху ночью, головой…

– Да ладно, не гони, понял все, понял.

Столыпин закурил и, прищурив глаза, посмотрел на старика. Дожили. Михалыч уже заказное убийство в городе организовать не может… Вернее, может, но такую фигуру, как Крепкий, пойди, замочи… Это не директор банка, который на работу ездит одним и тем же путем, которого вычислить можно за неделю хорошего наблюдения, все по метрам рассчитать, оружие подобрать и шлепнуть, как в тире. И живет этот Крепкий – то в одном месте, то в другом, то в третьем… Мотается по городу на разных машинах, обедает где попало, охрана дома всегда на лестнице дежурит. В парадняке не прищучишь… Да и статус у него – мама, не горюй. Не всякий возьмется. У него ребятки отмороженные, за шефа на части порвут.

– Не знаю, Михалыч, что тебе и сказать-то…

Михалыч усмехнулся. Фамильярность обращения говорила о том, что наконец-то пробрало Столыпина, серьезно задумался о проблеме.

– Понимаешь, очень уж он лакомый кусочек. Для многих. На него можно ведь любому слежаку столько списать. Столько навешать. И дело крутить можно бесконечно. Это же клад. Сам в руки пришел, с ним работать и работать, сказка просто…

– Ага. И адвокатам тоже… Заработок на годы вперед обеспечен. И обслуге тюремной. Я понимаю. А если сумма будет такая, что и их интерес покроет?

– Большая сумма нужна, Михалыч.

«Он еще указывать мне будет, сучара…»

– Договоримся, Игорек. Договоримся. Сумма большая, да ведь и мы с тобой люди не маленькие, так?

– Так-то так… А шобла его? Что с ней будет?

– Шоблу я на себя беру, – тихо сказал Михалыч. – Этот вопрос тебя пусть не волнует. Я ведь тоже, Игорь, не такой ветхий, как тебе, может быть, кажется. Тряхну стариной.

– Ну тогда договорились, – кивнул головой Столыпин.

– Как же это – договорились? – удивленно поднял брови Михалыч. – Еще ни до чего не договорились. Вот, возьми-ка, – он вынул из кармана пиджака небольшой бумажный сверток. – Тебе же понадобятся деньги на предварительные расходы? Вот, это тебе чисто на расходы, – повторил он, подчеркивая свою мысль. – А гонорар – посчитаем. Сядем спокойно, прикинем… Чтобы не обидеть никого… Дело важное, торопиться не следует… Но и тянуть нельзя, – закончил он резко. – Понял меня?

– Понял, – смущенно ответил Столыпин. – Все будет нормально, все сделаем. Как всегда. Ведь претензий не было пока что?

– Пока что не было.

Из голоса Михалыча исчезло старческое дребезжание и этакие всепрощенческие, дедовские нотки. Злым стал его голос, жестким, с металлическим призвуком.

– Я отвечаю, – еще раз сказал Столыпин. – Я отвечаю…

Когда он уехал, Михалыч легко поднялся из-за стола, прошел на второй этаж в кабинет и сел за письменный стол, украшенный несколькими телефонными аппаратами, компьютером и сканером. Именно – украшенный, ибо компьютером, факсом и многочисленными, сложными аппаратами с памятью, автодозвоном и прочими штучками Михалыч никогда не пользовался, и достались они ему в наследство от администратора Кривого Саши – господина Брянцева. Ни Михалыч, ни прежний хозяин дачи, Клементьев, не умели пользоваться этими новомодными хитроумными машинами.

– Наполеон прекрасно без компьютера обходился, – говорил Клементьев в свое время. – И Сталин. И Гитлер, если уж на то пошло…

Михалыч придерживался того же мнения. Он постучал пальцами по клавишам и поднес трубку к уху.

– Артур? Ну чего вы там? Готовы? Ну валяйте, ребятки, с Богом…

Он положил трубку, встал и пошел вниз. Спустившись на первый этаж, Михалыч свернул в кухню и, открыв почти незаметную дверь, словно прорезанную в ровной, обшитой вагонкой стене и совершенно сливающуюся с ней, пошаркал по темной узенькой лесенке, ведущей в подвал, соединяющийся с подземным гаражом.

В принципе это было что-то вроде бомбоубежища – все двери и ворота, ведущие сюда из дома и из наземного гаража, можно было задраить изнутри так, что только мощная взрывчатка, заложенная с расчетом на узконаправленный взрыв, могла открыть проход в подвал.

Сейчас путь, ведущий сюда из кухни, был свободен. Михалыч вошел в полуосвещенный несколькими лампами дневного света зальчик, почти пустой, за исключением нескольких борцовских матов и боксерских груш, висящих возле стены, свернул в узкий, в отличие от зала, ярко освещенный и длинный коридор.

– Пацаны! – крикнул он. – Вы здесь?

– Кхм-кхм, – услышал он за спиной и, с трудом сдержавшись, чтобы не вздрогнуть, обернулся.

– Даня, привет, дорогой! – растянув губы в улыбку, сказал Михалыч. – Как сам?

– Нормально, – ответил Даня. Это был подросток лет двенадцати, небольшого роста, худенький, с короткой аккуратной стрижкой. Одет был Даня в хороший, настоящий, не с оптового рынка, спортивный костюм и такие же дорогие, удобные кроссовки.

– А где Тигран?

– В ванной. Моется, – уточнил Даня.

Михалыч молча посмотрел на него, словно оценивая. Никак он не мог привыкнуть к тому, что пацаны появлялись вот так вдруг, за спиной. И где он, интересно, прятался в пустом-то зале? Откуда вышел? Впрочем, это уже стало обычным делом. Оба парнишки, одногодки, которых Михалыч подобрал на улице с год назад и привез сюда, были молчунами, исчезали и появлялись совершенно неожиданно и бесшумно. Они никого, кроме Михалыча, этим не пугали, поскольку жили в таком режиме, что почти никого, кроме него, не видели месяцами. А тех, кого видели, мало чем можно испугать…

Они оба обращались к Михалычу на «ты», это тоже сразу было определено и не обсуждалось. Хорошо, хоть «дедушкой» не называли.

– Стреляли сегодня?

– А как же? Стреляли…

– Ну и как?

– А посмотри там, – Даня махнул рукой в конец коридора.

Михалыч кивнул, улыбнулся, хотел было потрепать парню волосы, но, подумав секунду, не стал этого делать. Он пошел к тупику, которым заканчивался коридор, чувствуя лопатками холодок от взгляда мальчика, пристально смотрящего ему в спину.

Подойдя к мишеням, стоящим на штырях и являющих собой силуэты человеческих фигур с кружочками в разных местах: там, где у человека должно быть сердце, на животе, на голове, он внимательно изучил россыпь дырочек. Дырочки светились отраженным от задней стены светом и лежали кучно, все в кружках…

Михалыч повернулся и, подняв руку, показал Дане поднятый большой палец.

– Молодец! – крикнул он через коридор, но не заметил, чтобы Даня как-то на это отреагировал. Вот настоящий отморозок. Звереныш… Надо же, подобрал на свою голову. Может быть, их тоже, того…

Но если честно, Михалычу было жалко ликвидировать этих ребят. Да и с чего бы их ликвидировать? Из-за того, что нервы у Михалыча шалят? Что ему, понимаешь, неприятно, когда в спину смотрят? Ерунда. А такие уникальные киллеры – они не то что на дороге не валяются, ничего равного им ни в Питере, ни в Москве нет…

Михалыч так и думал про Даню и Тиграна – не «никого», а «ничего», подчеркивая неодушевленность этих пареньков, которые больше походили на хорошо сработанных роботов. Да и сам он к этому руку приложил, чем меньше в них останется человеческого, тем лучше. Спокойней как-то. А то растут пацаны, и с годами проблем будет вставать все больше и больше. Лучше уж сразу себя обезопасить.

Он предпринимал все возможные действия, чтобы свести на нет количество желаний у этих ребят вполне естественных для их сверстников, сузить максимально круг их интересов. Тем более, что не из леса он их вытащил, а с городской мостовой взял. Видели они уже и машины красивые, и девчонок длинноногих, и то и се, и пятое-десятое… Отучать-то сложнее, чем не приучать… И Михалыч старался первое время медленно убить в пацанах всякое желание делать что-либо, кроме данной им работы, сосредоточить на этом всю их жизнь, все помыслы и стремления. Работа должна была заменить им и женщин, и путешествия, и драки со сверстниками, игрушки, книги, школу, и родителей.

Но в самом начале, когда Михалыч только привез ребят к себе и еще не посвятил в тонкости предстоящего дела, которое должно было растянуться на всю их жизнь (короткую или длинную – не знал и сам Михалыч; скорее всего, думал он, что короткую), он слишком рьяно взялся за дело.

Врачей-то было много, и хороших врачей. И препараты Михалыч мог доставать любые. То, чего нельзя было найти за деньги, можно было за большие деньги… И связи в городской управе тоже пришлись очень кстати. Константин Дмитрич Марский, врач, совмещающий работу в Военно-медицинской академии и консультации в известной всему Питеру психиатрической больнице на набережной реки Пряжки, стал у Михалыча частным гостем. Он был гурманом, и в тот период, когда он бывал здесь раза по три в неделю, не переставал виться над дачей ароматный дымок, исходящий от большого мангала, стоящего во дворе. На кухне все время в крупных чанах томилось нежнейшее мясо, вымачиваемое в чудовищно острой смеси самых экзотических маринадов и приправ, которую готовил собственноручно Марский.

Кроме денег Марский получал от Михалыча то, что в России всегда было много важнее – связи. Связи с большой буквы. Ему помогли с обменом квартиры, растаможили без проблем автомобиль, на который он, честно говоря, уже хотел плюнуть и забыть о покупке, сделанной в Германии – «дешево и сердито» показалось ему в Гамбурге, но на Питерской таможне «дешево» отпало и осталось одно «сердито»…

Теперь он приезжал в своей «БМВ» по три раза в неделю на дачу господина Лагутина – престижный врач на престижной машине, в солидное место. Приезжал и привозил с собой небольшой чемоданчик со шприцами, ампулами, таблетками, резиновыми лентами, полотенцами, привез даже пару смирительных рубашек.

И перед тем как приняться за священнодействия, за ритуальные обряды, которыми сопровождалось приготовление по одному ему известным рецептам божественного шашлыка, Марский работал в подвале с Даней и Тиграном, убивая в них склонность к побегу хоть и из очень комфортабельной, но тюрьмы, куда они попали вроде бы и по собственному желанию, но ведь желания детей так часто меняются… А Михалыч – человек серьезный, он не может как флюгер на ветру поворачиваться в зависимости от детских прихотей. Он так привык – сказано раз, значит, так и будет, как сказано. И никаких поворотов, никаких «задних ходов» быть не может.

Константин Дмитрич был человеком еще сравнительно молодым, сорока пяти лет от роду, красивым и сильным мужчиной. Был он холост, хотя нравился женщинам. И они ему нравились, причем сразу все, он ни на одной из них не мог остановиться и ни с одной не желал оставаться подолгу… Благосостояние его за полтора месяца дружбы с Михалычем выросло несоизмеримо с тем медленно ползущим процессом накопления капитала, который происходил у него до этой счастливой встречи и такой удачной работы.

Все было бы хорошо у Марского, если бы не напился он однажды сверх всякой меры, до полной потери ориентации и не выпал из окна собственной квартиры, с седьмого этажа, и не упал бы на козырек парадной, забрызгав кровью и какой-то гадкой слизью мамашу с коляской, совершавшую вечерний моцион по асфальтовой дорожке вокруг дома… Сослуживцы на похоронах и поминках тихо удивлялись, говоря друг другу, что, вот, мол, и на старуху, дескать, бывает проруха: не пил, не пил, и в голову никому прийти не могло, что Костя, такой всегда трезвый и заботящийся о своем здоровье, может так разгуляться, так ужраться…

А Михалыч в день смерти Марского сидел в подвале и смотрел на ребят, вяло и без удовольствия кушающих шашлык, приготовленный доктором. Сегодня Марский сделал им последнюю серию уколов, сказав, что теперь только таблетки – три раза в день, и все. Что в ближайшее время они никуда не убегут. Лежать будут. Выполнил Марский свою работу и теперь должен молчать. Слишком уж деликатное дело было… Вот и замолчал господин доктор, надежно замолчал, навсегда.

А ребята продолжали некоторое время оставаться расслабленными и вялыми. Спали, когда просыпались, хотели есть. Михалыч приставил к ним Слепого – на самом-то деле он был зрячий, но стрелял зато так, что в полной темноте по слуху мог легко уложить противника. За это и кличку получил. Слепой от дел отошел, годы сказывались, они с Михалычем ведь почти ровесниками были. Слепой и занимался пацанами, жизни их учил, истории всякие рассказывал, благо в его жизни было что вспомнить. Много интересного видел Слепой на своем веку, и не только видел, а и сам принимал участие в таких операциях, о которых даже в детективных книжках не пишут, фантазии не хватает придумать. Опять же стрельба в темноте… Заинтриговал, короче говоря, постепенно приходивших в себя пацанов, что и требовалось. И стал их потихоньку кроме, что называется, чисто житейской мудрости обучать стрельбе из легкого огнестрельного оружия… Что и требовалось Михалычу, ради чего вся эта история и затевалась.

Глава двенадцатая

Валера отпустил пацанов только к вечеру. Он сидел в своей квартире на Староневском. До Рубинштейна, где был «главный» дом Крепкого – кроме роскошных апартаментов почти на углу Невского, у шефа имелось еще три или четыре квартиры, которые он к тому же постоянно менял, что было одним из элементов его конспирации, – было минут пять спокойной езды. Охрана, стоявшая «под квартирой» шефа, докладывала, что все вокруг тихо, и Валера решил не светиться там попусту. В первую очередь надо было выяснить, что случилось с шефом, на чем его повязали. Очень темная история.

Он весь вечер названивал знакомым ментам, которых у Валеры было в достатке. Все с ведома шефа, разумеется. Андрей всегда поощрял контакты с правоохранительными органами, если они не носили характер ссучивания братвы. За такие дела было одно наказание – дно не очень удаленного от черты города озера. А так, в плане обмена информацией, профильтрованной шефом, – чем больше, тем лучше. Да, они тоже давали ментам информацию, но она всегда касалась исключительно барыг. На правильных ребят никто никогда не настучит. Не было ни разу, чтобы кого-то из братвы взяли по наводке банды Крепкого. А с барыгами – когда кто-то из них вставал на пути или мешал провернуть выгодную сделку, – не церемонились. Компромата хватало на всех. По специфике своей работы «новые русские» бизнесмены не могли быть кристально чисты перед законами, которые еще к тому же были, по меткому народному замечанию, дышлом. И вертели этим дышлом менты при помощи Крепкого так, как было нужно в первую очередь Крепкому.

Менты обещали узнать, перезвонить. Он уже переговорил со всеми адвокатами, работавшими на Быкова, все были наготове и били копытами в готовности ринуться в бой за такого золотого в буквальном смысле слова клиента, каковым считался в адвокатской среде Андрей Быков.

Но никаких вестей, однако, ниоткуда не поступало. Полная тишина. Не самому же в ментовку бежать: я, мол, племянник дяди любимого, где он, расскажите, люди добрые…

К вечеру Валерой овладело чувство подступающей опасности. Непонятно, откуда оно шло. Валера перебрал в уме все последние дела – здесь все было чисто. Никто не мог держать зла на их команду. Разве что с шефом кто-то личные счеты сводит? Или действительно случайно на херне какой-нибудь залетел? Так в этом случае уже, наверное, если бы не гулял на воле, то какая-то известность была, ясность какая-нибудь…

Когда он позвонил днем, голос его был вполне обычным… Только пауза какая-то слишком длинная перед тем, как он попросил приехать не одному Валере, а с пацанами. Словно раздумывал, прикидывал что-то. Что же там случилось, в этой квартире?

Валера понял, что самое разумное, что он может сейчас сделать, это поехать к этому злосчастному месту, где забрали шефа, покрутиться там, разнюхать, что да как, соседи ведь, дело тонкое… В России особенно. Целые касты есть, целые кланы людей, любимым занятием которых является наблюдение. Не конкретно – слежка за каким-то одним объектом, по заданию начальства или из личных соображений, а просто наблюдение. Абстрактное, неперсонифицированное, наблюдение ради наблюдения, смысл жизни сводится к подглядыванию за всеми, за кем только можно как-то подглядеть. Нет щелки в двери или просвета между занавесками, мимо которого люди этого клана пройдут спокойно, не прильнув хоть на секунду к щелке, не заглянут, привстав на цыпочки, с замирающим дыханием за занавески.

Он оставил машину возле метро, пешочком, неторопливо пошел в направлении Настиного дома, оглядываясь искоса по сторонам и стараясь прислушиваться к обрывочным словам редких прохожих. Уже смеркалось. Белые ночи закончились, было прохладно, лето в этом году выдалось на редкость дождливое и противное, холодное, слякотное, пасмурное петербургское лето на протяжении которою всего несколько ясных, теплых дней порадовали посеревших от недостатка солнечных лучей горожан.

Валера сел на лавочку под оградой детского сада напротив Настиной парадной, вытащил сигареты и закурил. Он очень редко позволял себе это баловство, исключительно по необходимости. Сейчас был именно тот случай – сидящий без дела взрослый мужик в наше время может вызвать совершенно дикие подозрения, особенно у людей того склада, которые больше всего интересовали в данный момент. То есть у подглядывающих, подслушивающих, наблюдающих…

Просидев полчаса и так ничего не услышав и не увидев, он решил сделать пару проходов вокруг дома, надеясь найти бабок – главных надзирателей за событиями, происходящими в любом дворе, парадных и даже квартирах. Каждая, хоть сколько-нибудь стоящая новость обсасывается и мусолится высохшими их губами по неделе, а то и больше, а уж арест бандита – мимо такого события они никак не смогли бы пройти, и наверняка дня не хватит им для того, чтобы обговорить все подробности.

Бабки появились из-за угла. Валера не замедлил и без того медленный шаг, просто напряг слух, сконцентрировался как только мог. Это он умел, Крепкий учил, слава Богу, не только кулаками махать.

– Два трупа, представляете, Мария Семеновна?.. Ужас, ужас… Я говорила, что эта семейка плохо кончит…

– А девочка где? Сама хозяйка-то?..

– Так никто не знает, Мария Семеновна, никто не знает… Такая темная история, что не дай Бог…

– Да уж, упаси Господи, с такими дело иметь… Звери, чисто звери…

Валера, несмотря на сосредоточенность, едва не усмехнулся этому «чисто звери». Чего это бабулька почти что по-братански разговаривает? Привыкла, что ли, телевизор пересмотрела?

– А того-то увезли, убийцу… Глазищи злые, я сама видела, как глянул на меня, – просто мороз по коже… Такой в парадной пристукнет и не кашлянет…

«Нужна ты, дура старая, пристукивать тебя», – подумал Валера. Все, можно уходить.

«Дело ясное, братан, – сказал он сам себе, – что дело темное». Нужно было ждать информации от ментов. Старухи уже рассказали ему все, что могли. Два трупа. Кто бы это мог быть? Крепкий, конечно, запросто двоих могуделать даже без оружия. Запросто. Но кто полез на него? Это же надо или очень крутыми пацанами быть, или полными лохами. Случайно нарваться. А случайно – стал бы шеф убивать? Мог бы, и, скорее всего, так бы и сделал. Просто проучить, уши надрать да на жопы их натянуть… Не сходится. Ничего не сходится…

Он решил ехать домой. Надо ждать, ждать и снова дергать эту ментовскую шоблу, пусть понапрягаются, им же деньги платят или что?

Машина стояла не на улице, он загнал ее во двор, за ряды палаток, торгующих всякой всячиной турецко-украинско-польского производства: сигаретами, шоколадками, шариковыми ручками, презервативами… Хлопнув дверцей, сел, включил зажигание, – и жильцы трех окрестных домов присели, а некоторые из тех, кто поближе, упали на пол…

Взрывом вышибло стекла и рамы первых двух этажей точечного дома, того, к которому джип Валеры стоял ближе всего. Жильцы остальных отделались легким испугом, за исключением инженера Гусева, развешивавшего на балконе выстиранный плед. Ночь не обещала быть дождливой, и Гусев наделся, что плед подсохнет. В малометражной ванной комнате для него было тесновато.

Рваный кусок черного металла, крутясь, как пропеллер, и визжа, врезался в самую середину зеленоватой глади пледа на балконе второго этажа и в мгновение ока провертел в нем отвратительную, лохматящуюся по краям дыру. Инженер Гусев как стоял, так и замер статуей с растопыренными в стороны руками, наблюдая снопы красного пламени и столб густого, как будто блестящего, черного дыма, поднимавшегося из того места, где секунду назад находился такой же, как дым, черный и блестящий джип.

Но «ночь длинных ножей», объявленная Михалычем группе Крепкого, только начиналась. Силы были неравны. Прекрасно обученные бойцы Андрея не ожидали нападения, хотя шеф требовал, чтобы готовность у них была ежеминутной без праздников и выходных. Но одно дело – требовать, а другое дело под этим требованием жить, когда, чем дальше, тем, казалось бы, меньше опасностей окружает и спокойней становится жизнь. Да и силовых акций парни Быкова за последний год провели раз-два и обчелся… Так и размякнуть можно.

К бензоколонке на Ленинском подъехал красный «жигуленок» с безобидным лохом за рулем. Лох вышел, потерся рядом с машиной и пошел куда-то за угол.

– Эй, дружище! – крикнул Васек, заправлявший бензоколонкой и следивший за порядком вокруг. В районе Ленинского шпаны было в достатке. – Чего, отлить, что ли? Так иди сюда. Там ловить нечего.

Лох в легком плащике и фетровой шляпе послушно повернулся и направился к Ваську.

– Ты чего тачку бросаешь? Здесь тебе что, платная, бля, стоянка?

Лох спокойно вытащил из глубокого кармана плаща «беретту» с глушителем и два раза выстрелил – в грудь и в лицо Ваську.

Потом спокойно сел в машину, неторопливо отъехал метров на двести, никем еще не замеченный пересел в серую «Ауди-100» и, оставив «жигуленка» с аккуратно запертыми дверцами, навсегда исчез из поля зрения любого, кто имел отношение к бензоколонке, Ваську, лежащему на сухом, светлом асфальте, широко раскинув руки в стороны и очень спокойно, равнодушно уставившись в черное небо ослепшими голубыми глазами.

Лоха звали Кремнем, он плыл в сером «Ауди» молча, смотря в широкую спину шофера.

– Высади меня на площади Восстания, – произнес он наконец, когда машина свернула с Московского проспекта на Лиговку.

– Запросто, – сказал водила. – Там все чисто?

Кремень не удостоил его ответом.

– Огоньку дай, а? – попросил водитель, сбросив скорость на пустынном в этом месте и в этот час Лиговском, прямом, как стрела, пробившая лабиринты заводских стен и построек, заросли тополей, помойки и полуразрушенные кирпичные пакгаузы. Таков был проспект до железнодорожной линии, дальше уже начиналась цивилизация: Обводный канал, Московский вокзал. Невский…

Кремень протянул вперед руку с зажигалкой. Водила, одной рукой держа баранку и сжимая в другой совсем маленький пистолетик, повернувшись назад, тихонько стрельнул Кремню в грудь.

– У-у-х-х… – запел Кремень.

Водила остановил машину, вытащил обмякшее тело, спокойно перезарядил свою игрушку, рассчитанную на один выстрел, одноразовую такую штучку, вроде стреляющей шариковой ручки, и, примерившись, всадил Кремню пулю в ухо.

Прыгуна остановил патруль ГАИ на въезде в Красное Село, где он жил. Пока в его распоряжении была трехкомнатная квартира в доме-корабле, но неподалеку, чуть ближе к Питеру, уже строился скромный двухэтажный кирпичный домишко. Прыгун, проезжая в Питер или обратно мимо места строительства, всегда коротко сигналил, салютуя будущей спокойной своей жизни.

Прыгун уже знал об аресте Крепкого – он был первым, кому позвонил Валера. Весь день Прыгун мотался так же, как и Валерка, в поисках хоть какой-нибудь зацепки, тоже поговорил с кое-какими работниками органов, с некоторыми из старых воров, но все было безрезультатно. Никаких ниточек ниоткуда не тянулось к сегодняшней дикой истории.

Увидев милицейский «газик» и троих ментов в белых нарукавниках и шлемах, у двоих из которых через плечо были перекинуты короткие автоматы, Прыгун судорожно прокрутил в голове, все ли у него в порядке. Вроде все. Оружия в машине не было, Прыгуну оно сегодня было без надобности, а если что, то и рук с ногами вполне хватит каких-нибудь отморозков разогнать. Его и прозвали Прыгуном за безумный, кинематографический стиль его боя. Андрей говорил, что он – один из немногих, у кого такие красивые прыжки еще и эффективны и приносят очень даже ощутимый результат, а не просто являются ритуальными танцами, служащими больше для устрашения противника, нежели чем для его обезвреживания.

Наркотиков Прыгун сроду не употреблял, так что и сам он, и машина были чистые, можно было не напрягаться. Ясное дело, тормозят иномарки, опять какие-нибудь отморозки что-то отмочили…

– Что случилось, командир? – спросил он в открытое окно машины у подошедшего, как он успел заметить, лейтенанта.

Лейтенант ничего не сказал. Вместо ответа, Прыгун увидел отверстие автоматного ствола, направленного сквозь стекло машины прямо ему в лицо. Потом произошло чудо. Прыгун видел, как пуля медленно выдвигается из ствола и, странным образом нарушая закон всемирного тяготения, медленно ползет по воздуху, не падая на пол машины, приближаясь к его лицу. Перед тем как вползти в салон, пуля надавила на стекло. Оно сначала немножко выгнулось, напряглось, потом свободно пропустило пулю, оставшись, кажется, нетронутым, и только через микромикросекунду начало расползаться и оседать. Прыгун успел увидеть в очень красивом ореоле пламени вторую пулю, высунувшуюся из ствола, перед тем как умереть.

Прыгун лежал боком на сиденье, прошитый автоматной очередью. Вместо лица у него была какая-то отвратительная грязная каша, а «менты», не посмотрев даже на «газик», сели в невесть откуда взявшуюся бежевую «Волгу» и двинулись по направлению к Питеру.

Но Валера успел дозвониться не только до Прыгуна. В курсе событий был и Паня, главный, если так можно выразиться, работающий тренер группы Крепкого, который непосредственно работал с силовиками. Оздоровительный центр «Солнце», занявший два первых этажа бывшего районного Дома пионеров и школьников, неподалеку от станции метро «Московская», был теперь на самом деле прекрасно укрепленной базой, где проводились тренировки и даже соревнования рядовых бойцов команды, устраивались общие собрания, «семейные», так сказать, торжества, не претендующие на пафос и особую торжественность. Последние случались в лучших ресторанах города. В «Солнце» же братва собирала тихие «междусобойчики». Здесь были две сауны, бассейн, тренажерный зал, еще один зал для разминок и отработки уже непосредственно боевых приемов, несколько кабинетов, кухня и бар. Часть подвала четырехэтажного кирпичного здания тоже принадлежала «Солнцу», и там располагался склад предметов первой необходимости.

Там не только лежали запасные тренажеры, перчатки и шлемы, кимоно и макивары, но и еженедельно пополнялся в холодильниках запас продуктов, часть которых шла в бар, а часть просто являлись чем-то вроде «НЗ», неприкосновенного запаса на случай осады. Правда, ничего похожего до сих пор не случалось, и Андрей надеялся, что никогда не случится, но все-таки по его распоряжению запас продуктов периодически пополнялся и обновлялся. В тайниках подвала, сработанных уже после приватизации двух верхних этажей, было и оружие…

Отношения с районными властями у Быкова были настолько близкими и, в общем, теплыми, что он мог себе позволить держать в своем центре оружие. Конечно, хорошо спрятанное, но если бы он чуял угрозу или подвох со стороны администрации и ментов, ни в какие тайники не стал бы пихать стволы. Увез бы в другое, более спокойное, место. Дружил он и с работниками райвоенкомата, который занимал огромный, П-образный «сталинский» дом в полукилометре от «Солнца». Это тоже была какая-никакая, а страховка. Афганский фонд, то-се… Андрей привык не отказываться от полезных знакомств, и очень много было в городе людей, «больших» и не очень, которые были так или иначе обязаны его «фирме». Кто в вышибании мелких и крупных долгов, кто в «пробивке» вставшей, казалось бы, намертво, коммерческой операции, когда деньги «ушли» из одного банка, а до другого не дошли, затерявшись где-то в бескрайних просторах телефонных проводов… Такое случалось сплошь и рядом, но Быков, если к нему обращались за помощью, чудесным образом ухитрялся находить «потерянные» деньги и возвращать их по назначению. За вычетом, конечно, своих комиссионных.

Закончив очередную тренировку, Паня сказал, что сейчас сделает небольшое сообщение, чтобы парни помылись, оделись и собрались в зале.

– Сегодня, парни, – сказал он, когда братва, сменив кимоно и спортивные костюмы на цивильное, собралась в не успевшем еще проветриться от горячего пота спортивном зале, – я хочу вас попросить заночевать здесь. У шефа неприятности, у меня есть подозрение, что за нами идет целенаправленная охота…

Он не сказал о том, что звонил на Ленинский и пацаны с бензоколонки сказали ему, что застрелен Васек. Не сказал и о том, что перезванивал сразу же после этого известия Прыгуну и Валере, но ни там, ни там никто не ответил. Этого быть не могло – братва не расставалась с «трубами», особенно в создавшейся ситуации. Молчание в трубке могло значить только одно – что абонент не может ответить: либо он арестован, либо он не сможет ответить уже никогда…

Большинство из ребят, тренировавшихся сегодня, имели разрешения на ношение оружия, так как были работниками двух охранных агентств, зарегистрированных, действующих в рамках закона, все чинчинарем, как положено…

– Серега, – сказал Паня одному из пацанов. – пойдем со мной… Остальные – по плану «два». Перекройте двери, окна. Ну вы знаете все, что полагается. Я у себя.

Взяв Серегу – высокого, крепкого двадцатитрехлетнего парня, недавно вернувшегося из армии, куда он попал, вылетев из какого-то технического вуза, Паня спустился в подвал, миновал несколько чистеньких комнаток, наконец открыл дверь какой-то странно загаженной в общей сверкающей чистоте склада каптерки, потом открыл еще одну дверцу, сливавшуюся с грязной, с облупленной штукатуркой стеной, и вытащил оттуда, один за другим передавая Сереге, несколько автоматов.

– Что, так серьезно все? – спросил Серега.

– Береженого Бог бережет, – неопределенно ответил Паня. – А если честно, то я ни хрена не знаю. Все куда-то исчезли… Не нравится мне это все.

– А в контору нашу звонили?

Паня кивнул. В контору, то есть в охранное агентство, носившее гордое имя «Артур», он, конечно, же, звонил. Но результатом звонка было все тоже молчание. Да и как могло быть иначе, если директор агентства Николай Васильевич Гордин, двое его заместителей и ночная охрана как раз сейчас тряслись в двух милицейских «рафиках» под стволами группы захвата, а в конторе работали следаки из отдела по борьбе с наркотиками. Неожиданный рейд, сделанный по наводке неизвестного, позвонившего час назад, дал потрясающие результаты… Почти килограмм марихуаны, героин, пачки одноразовых шприцев…

На звонок Пани работники следственной бригады, копавшиеся в офисе «Артура», не ответили, но мгновенно вычислили, откуда, с какого номера идет сигнал. Данные только подтвердили намерения одного из отделов по борьбе с организованной преступностью «проверить», что творится по ночам в оздоровительном центре «Солнце», на который тоже поступили довольно странные и противоречивые сигналы.

План-2 братва знала назубок – блокирование всех входов и выходов из помещения, перекрытие прохода на третий и четвертый этажи, которые номинально не принадлежали «Солнцу», но оздоровительный центр все ближе подбирался к наполовину пустующим помещениям, занятым какими-то на ладан дышащими фирмочками, и постепенно вытеснял их, то платя отступного и покупая их площади, то незаметно, через третьих лиц, разоряя.

Паня обошел посты, подбодрил ребят тем, что, по его мнению, сегодня не должно произойти ничего страшного, а сегодняшний План-2 – это что-то вроде внеочередной учебной тревоги, и отправился в свой кабинет звонить в Америку. Нужно было уже срочно связаться с Кислым – тот должен был прилететь послезавтра, предупредить его об опасности, по крайней мере, поставить в известность о случившемся в городе.

Двери были перекрыты, окна контролировались, но вот именно выходы на третий и четвертый этажи не привлекли сейчас особенно пристального внимания братвы. Ребята поднялись на третий этаж, прошлись по коридорам, заперли на висячий замок две двери, ведущие на лестницы, по которым можно было спуститься сюда с последнего этажа, и отправились к своим.

Группа захвата проникла в здание через четвертый этаж и встретила сопротивление только в дверях, ведущих с лестниц на второй.

Паня услышал стрельбу, когда, прижав трубку к уху, ждал голоса Кислого. Великое дело – спутниковая связь… Как бы сейчас Паня без нее вышел на начальника – Кислый теперь был полновластным, действительным и единственным человеком, который мог сказать что-то внятное о том, как вести себя дальше.

Наконец в трубе щелкнуло, и Кислый сказал спокойно, даже весело:

– Алло!

– Кислый! Это я, Паня…

Он никогда не называл его в глаза по кличке, и никто из братвы себе этого не позволял. Вообще, такие вольности были «не в понятиях», уважающие себя бандиты никогда не обращаются друг к другу по «погонялам». Так, разве что за глаза… В деловом общении же – только по именам или даже по имени-отчеству… В зависимости от возраста и авторитета.

– Кислый!

– Что такое, Паня, в чем дело? – Кислый взял тон, заданный собеседником. – Что случилось? Ты что, нажрался?

– Нас мочат, Кислый! Мочат! Андрея арестовали. Васек убит, Валера пропал, «Артур», похоже, накрылся…

– Ты чего, опух? Что ты гонишь? По телефону, бля…

– Некогда, брат, некогда. У нас тут стрельба…

Открылась дверь, и в кабинет влетел Серега с автоматом в руках.

– Что делать, шеф? Это менты. Сдаваться, что ли? Отбазариваться?

– Бля, на хуй, ебанулся, мудак?! Нас мочат, мочат, ты понял?! Прорываться, на хуй, наружу, валить!! Они всех завалят к ебене матери!!! Ты не слышишь, что ли?.. Слышь, брат, – снова крикнул он в трубку. – Осторожней, знай, что нас мочат. Всех, на хуй, всю контору. Я не знаю кто, никаких концов нет… Менты и не менты, не пойму кто… Кислый, бля, береги себя, смотри, на хуй, в оба…

Стрельба шла уже на первом этаже, там, где находился кабинет Пани. Парни в черных матерчатых масках, закрывавших все лицо, с узкими прорезями для глаз, и в камуфлированной форме без знаков различия лавиной катились по лестницам, двери с которых, удерживаемые стальными засовами, были выбиты одновременно с двух концов коридора.

Паня был прав. Непонятные бойцы, то ли ОМОН, то ли еще какие внутренние войска, не арестовывали его ребят. Шел откровенный расстрел. Боевики Пани не были, в отличие от нападавших, одеты в бронежилеты, и их «Макаровы» и «Беретты», несколько помповых ружей и три автомата явно проигрывали перед шквальным автоматным огнем, который открывали закованные в броню камуфлированные бойцы, как только им удалось ввалиться в коридор – сначала на третьем, втором, потом и на первом этаже.

– Все, Кислый, не могу больше, – кричал Паня в трубку, перекрывая грохот пистолетных выстрелов, усиливаемый резонирующими стенами пустого коридора. – Пока, брат…

Он бросил трубку на стол, схватил лежащий перед ним автомат и встал у двери рядом с Серегой.

– Прорываемся на выход, на хуй, – сказал он, облизывая губы. – На счет «три» – пошли.

Глава тринадцатая

Настя не чувствовала себя потрясенной, оказавшись в Америке, даже не в Америке, а в центре мира, в Нью-Йорке. Так, по крайней мере, говорили об этом городе знакомые американцы, с которыми она общалась в Питере.

Ну аэропорт Кеннеди, чернокожие таможенники, очень недружелюбные, глядящие с подозрением и холодной неприязнью, не отвечающие на улыбки. Аэропорт как аэропорт, разве что большой. И чистый. Это было первым, что порадовало Настю. Разительно отличался аэропорт Кеннеди от любого местечка в Питере, если это местечко не принадлежало какому-нибудь бандиту или барыге и не охранялось тремя цепями крутоплечих молодцев.

Их встретил черный, «семейный», вместительный, как небольшой автобус, «Форд» с чернокожим водилой за рулем.

В машину улыбчивого – первого веселого чернокожего, которого Настя увидела в Америке, – поместились все, тем более что багажа никто с собой не вез. Рядом с водилой сел Грабко, который подробней, чем все остальные знал, куда ехать и что вообще им здесь делать. Возле него хватило места и Насте, а сзади уселись Баскет, за всю дорогу из Пулково-2 до Кеннеди не перебросившийся ни с кем из попутчиков ни единым словечком и продолжавший молчать, пока они ехали до Манхэттена, и Кислый, имевший тоже довольно хмурый вид.

Олег назвал адрес гостиницы, куда Михалыч приказал им ехать сразу из аэропорта, и через сорок минут виляния по кружащим мимо каких-то ободранных стен хайвеям, моста через Ист-Ривер, пестрых кварталов Чайна-Тауна, изматывающего ползания по Шестой авеню, запруженной машинами, передвигавшимися со скоростью хорошего пешехода, они миновали Центральный парк и наконец вылезли из остановившегося «Форда», оставив улыбающегося черного водилу с двадцатью долларами чаевых. Олег знал, что прокат машины и работа водителя оплачены на четыре дня, а навыков «нового русского», дающего на чай не меньше стодолларовой бумажки, он еще не приобрел. Они занялись новым для каждого из них делом, правда, оказавшимся простым и быстрым, – расселению в американском отеле хорошего, не «экстра», не «пять звезд», но вполне приличного класса.

Все дела в банке они сделали в тот же день. Настя не ожидала, что это займет всего час. Привыкнув к отечественной бюрократии, она думала, что и тех четырех дней, за которые они собирались решить все финансовые проблемы, им не хватит даже для начала этой деятельности по снятию денег с засекреченного Клементьевым счета.

Единственной неприятной процедурой для Насти было снятие отпечатков ее пальцев, проделанное в какой-то комнатке банка, куда ее увели под охраной, оставив русских спутников в общем операционном зале.

Ровно через час она получила свеженькую, красивую, словно игрушечную, кредитную карточку, и в комнатку, где брались ее отпечатки, пригласили Олега. «Господин Грабко», – обратился к нему служитель в ослепительном черном костюме, словно не сшитом из хорошей ткани, а вырезанном из мрамора. О складках даже речи быть не могло, здесь, скорее, возникало опасение, как бы обладатель сверхкостюма не поцарапал окружающих брючными стрелками и лацканами пиджака.

Олег вышел еще быстрее, чем Настя, тоже пряча в карман карточку, улыбнулся сухо и сказал Кислому:

– Все. Можно, собственно, возвращаться.

– Пошли пожрем чего-нибудь, – буркнул Баскет. Торжественность обстановки и значимость происходящего не произвели на него ровным счетом никакого впечатления. Как и на Настю, к ее удивлению. Она за последние годы столько имела дел с деньгами, столько их видела и в стольких банках бывала, правда, только питерских, (но – какая разница!), что сегодняшний день навевал на нее скорее скуку, чем какое-то подобие восторга, которым вдруг засветился Грабко.

«Еще бы, – усмехнувшись про себя, подумала Настя. – Бывший опер вдруг стал почти банкиром. Да не где-нибудь, а в центре Манхэттена…»

Манхэттен же ее не удивил. Она даже расстроилась – настолько он оказался похож на то, что она видела тысячу раз в кино, по телевизору, рисовала в своем воображении по рассказам знакомых, бывавших здесь. Параллельно-перпендикулярные авеню и улицы, пронумерованные, как линии на Васильевском острове, баскетбольные площадки прямо в центре города, огороженные проволочной сеткой, за которой высоченные здоровенные черные лупили друг друга тяжелыми мячами, веселые нищие, тоже большей частью чернокожие, все почему-то с синим отливом, тысячи машин, магазины, товар из которых, кажется, вываливался прямо на улицы, номер в отеле…

На самом деле, она понимала, что не вовремя оказалась в этом фантастическом городе, случись ее приезд сюда в другое время и при других обстоятельствах, она бы неделями, наверное, болталась по ночным улицам Вилледжа, по тому же Чайна-тауну, по Центральному парку. А сейчас, в сумасшедшую нью-йоркскую летнюю жару, у нее не было никаких желаний, кроме одного – скорее вернуться домой. Неспокойно она себя чувствовала, то ли интуиция развилась под влиянием Андрея, то ли какая-то связь у них возникла, но Настя почему-то была уверена, что происходит что-то не то, что они – вместе с Андреем – попали в чью-то комбинацию, где их разыгрывают втемную, и что завершение этой комбинации не рассчитано уже на их участие, что они должны где-то в середине игры выйти из нее. Не по своей воле, естественно. Как и вошли они в эту игру по желанию играющих, так и выйти должны, подобно пешкам, снимаемым с доски равнодушными пальцами. Ну, пусть не пешками, пусть даже ладьями. От этого не легче.

Какая-то неотвязная мысль сидела в ее голове, и она не могла ее сформулировать, не могла на ней сосредоточиться. Мысль ускользала, но все время мешала, как заноза, маленькая, невидимая глазом, но беспрерывно зудящая и не дающая покоя.

И все время она возвращалась к тому часу, когда они прощались с Михалычем. Как-то странно он себя вел: посматривал на Андрея, на нее. Вроде бы обычно, но как-то… нехорошо.

Кроме того, Настя думала, что сейчас самое время начать реализовывать ее давнишний план, который она скрывала не только от Андрея, но и, все чаще и чаще, от самой себя, не хотела думать о том, что затеяла почти год назад… Сейчас, кажется, была та самая возможность начать действовать, но, с другой стороны, Андрей ведь не в курсе, кто его знает, как он отнесется к ее очередным диким выходкам.

День прошел, как и не было. Она толком не увидела ни Манхэттена, ни вообще чего-то особенного. Пока они закончили все банковские дела, пообедали в ресторане отеля, времени на прогулки уже не осталось, равно как и сил.

Следующее утро Настя застала в своем номере одна. Да и с кем ей тут быть? Просто отвыкла она спать в одиночестве… Протянула еще в полусне руку, чтобы привычно обнять Андрея, да не оказалось его рядом… Тут она вспомнила, где находится, и, быстро разлепив веки, спрыгнула на мягкий ковер, устилавший спальню.

Все утро Настя бродила по номеру, рассматривая ковролин на полу, стены, покрытые белым пластиком, такой же, даже без подвески, потолок, сантехнику, и пришла к выводу, что ее квартира значительно уютней и богаче. Она не могла абстрагироваться и не сравнивать, а просто пользоваться предметами, поскольку все ее мысли были направлены туда, к Петербургу.

Она садилась у окна номера, смотрела на Центральный парк, и думала, что, может быть, она все-таки не понимает всех тонкостей игры Михалыча. Ей же всего восемнадцать, и для этого возраста вполне естественно считать всех, кто старше тридцати, замшелыми дураками и думать, что ты лучше них разбираешься в ситуации. А может быть, это все-таки не совсем так? Может быть, она вообще не понимает, что творит Михалыч, да и Андрей, если уж идти до конца…

Но думай не думай, а сидя на месте без дела, да еще в такой сумасшедшей дали от города, где и должны происходить главные события, ничего сделать нельзя. Надо возвращаться в Питер.

Она вышла в коридор и постучала в номер Кислого. Не получив на это никакого ответа, Настя чертыхнулась и неуверенно пошла к двери, ведущей в апартаменты Грабко. Их связывало начало совместной работы с Михалычем, тогда они вместе помогли старому бандиту избавиться от мешающего ему Кривого, правда, тут еще неизвестно, кто кому помог – Настя тоже имела от этого беспредельщика массу проблем, но что было, то было, и отношения Насти с Грабко продолжали оставаться довольно теплыми, хотя виделись они теперь очень редко.

Она сама не знала, что сейчас скажет Олегу, но его тоже не оказалось в номере. Грабко мог, конечно, быть и у Баскета, но идти туда Настя не хотела. Она чувствовала какое-то тревожное напряжение, исходящее от этого человека, который был преданным и верным слугой Михалыча, и что-то было у него на уме. Настя могла голову на отсечение дать, что не все, что ему приказал сделать Михалыч в Нью-Йорке, он еще сделал. Не только за тем он отправлен, чтобы проконтролировать Настины банковские дела. А вот зачем еще – это было загадкой. Чувствовала Настя и то, что это «что-то» касалось и непосредственно ее. «Что-то» было тревожным, и, пожалуй, от Баскета исходила осязаемая опасность. Совершенно неясная, но реально Настей ощущаемая.

Она потопталась в коридоре, не зная, что теперь делать, стукнула еще раз в дверь номера Грабко, так, для очистки совести, и, спустившись на лифте, вышла на улицу.

Она пошла вниз по какой-то авеню, она не помнила, какая это по счету улица… Вернее, не улица. Улицы, стриты – это те, что идут перпендикулярно, а это типа проспекта… Ровную сетку стритов-авеню с бесконечными прямыми углами разорвал Бродвей, наискось пересекающий весь Манхэттен, и Настя на мгновение замерла, не зная, куда ей повернуть: прямо по Шестой – она уже выяснила, что ее авеню – Шестая, – или в сторону, по уходящему вперед и чуть вниз Бродвею. Победил Бродвей. Ей хотелось дойти до интригующего Вилледжа, места, где она мечтала побывать в первую очередь. Тусовка. Так в Питере называлось то, что, по слухам, происходило в Вилледже день и ночь. По ее расчетам, знаменитый Вилледж вот-вот должен был начаться, но пока она не видела разницы между теми «блоками», где был их отель, и окружающим пейзажем.

Она не заметила, как свернув с Бродвея, миновала Юнион-сквер, оказавшись уже в том самом Вилледже среди маленьких магазинчиков, картинных галерей, распахнувших свои двери в первых этажах почти каждого дома, и толпы совершенно иного, чем, на Бродвее, вида.

Толпа была то что надо. Через пять минут Настя уже забыла о том, зачем прилетела сюда, о своих не самых приятных для далекого путешествия спутниках, об опасности, которую никак не могла определить, но которая давила на нее с каждым часом все сильней и сильней. Настя глазела по сторонам, и вдруг ей показалось, что она вернулась года на три назад, что у нее нет никаких проблем, кроме как перекусить, может быть, выпить пивка, прорваться на хороший концерт, поболтать с друзьями…

Публика на улицах Вилледжа очень напоминала ей ее питерское окружение трехлетней давности. Разве что одеты были здесь более консервативно… Хотя попадались и панки с гребнями, в заклепанной коже, оборванных, превращенных в самопальные шорты джинсах…

Она увидела двери музыкального магазина – «Revolver» – гласила вывеска над входом – и решила зайти, сравнить ассортимент и поглядеть, как работают продавцы в этом «Револьвере». Отличаются ли чем от тех, что трудились в Настиных питерских заведениях.

Она уже занесла ногу на ступеньку, как пиканье радиотелефона словно отбросило ее на шаг назад.

– Алло! Алло! Ну кто там еще?

Телефонный звонок вернул ее к действительности: к питерским кровавым разборкам, ко всем этим Кривым Сашам, Михалычам, миллионам долларов, черт бы их подрал, вышибанию долгов, подмазыванию налоговых служб – суета, суета, противная и съедающая всю жизнь, которая здесь, в Вилледже, наглядней, чем где бы то ни было, разноцветным шумным потоком бежала мимо.

– Настя! Ты где?

Говорил Кислый. В голосе его была даже не тревога, а какая-то паника. Настя впервые слышала, чтобы уверенный, всегда спокойный, даже когда выезжал на разборки со стрельбой и прочими прелестями, не теряющий этого внешнего каменного спокойствия человек, сейчас говорил, давясь словами и проглатывая окончания.

– Ты в порядке?!

– Да. А что такое?

– Ты далеко? Где? Где?!

– В Вилледже…

– Это что еще за Виллидж? Деревня?..

Настя прыснула. Кислый был человеком образованным, но что такое Гринвич-Вилледж, почему-то не знал. Или забыл…

– Нет. Это рядом…

– Быстро бери тачку и в гостиницу. Ко мне в номер. Ни с кем по пути не разговаривай, не тормози… Очень аккуратно, Настя, дело серьезное… Давай, жду…

Настя сунула телефон в карман куртки и огляделась по сторонам. Разноцветные улицы Вилледжа утратили вдруг свою прелесть, исчезли легкость, непередаваемое чувство полной личной безопасности. Действительно, расползлась по всему миру русская мафия, и Настя вдруг поняла, что ни о какой безопасности, ни о какой удаленности от Питера не может идти и речи. Если захотят, достанут везде, никакой Нью-Йорк не спрячет. Вот хоть этот шофер – черный – Михалыч арендовал машину, а кто знает, что он тут еще арендовал? Не «ведут» ли Настю сейчас люди Михалыча, не следят ли за каждым ее шагом? Кто? Да кто угодно. Откуда она знает, как могут выглядеть американские бандиты? Может быть, вот этот хиппан, присевший завязать распустившийся шнурок высокого десантного ботинка, поглядывающий на нее с противоположной стороны улицы? Или тот дядька в пиджаке, только что вошедший в магазин и глянувший на нее сквозь стеклянную дверь? Откуда ждать подвоха?

Настя сделала глубокий вдох. Главное – не паниковать. Не хватало еще приступа мании преследования.

Она быстрым шагом дошла до Седьмой авеню, остановила такси, пропустив две машины, и села только в третью. Наивная защита, но лучше перестраховаться, чем недостраховаться…

С чаевыми до отеля получилось всего пятнадцать долларов. Машина ползла, тормозя на каждом перекрестке, Настя оглядывалась, вертелась на заднем сиденье, чем заставила водителя, с виду очень похожего на русского, но оказавшегося поляком, хмыкнуть.

– Девушка – шпион? – спросил он по-английски.

– Нет, – сказала Настя. – Девушка – турист.

– Россия? – снова спросил водила.

– Да.

– О-о, много бандитов в России… очень богатые люди приезжают к нам. Очень. Хорошие клиенты… Раньше было не так. Раньше вас называли пылесосами…

Настя не поддержала глубокомысленные рассуждения водителя, сунула ему двадцатку, выскочила из машины, вбежала в двери отеля, чувствуя, что волнение ее нарастает с каждой секундой. Почему-то она была уверена, что Кислый сейчас скажет, что с Андреем произошло несчастье. Она не могла объяснить причину этой уверенности, но других мыслей в голове не возникало.

Дверь Кислого была заперта. Настя стукнула несколько раз, почти крикнула: «Это я, я…»

Наконец дверь приоткрылась, Кислый выглянул в щелочку и, увидев, что Настя стоит в коридоре одна, распахнул дверь, сказав: «Заходи быстро…»

Настя вошла в номер, миновав прихожую, оказалась в большой комнате с широким, во всю стену, окном, выходящим прямо на Центральный парк. Но не вид из окна привлек ее внимание. Грабко сидел на диване, стоящем сбоку, спинкой к окну, и смотрел на Настю. Пиджак его был выпачкан известкой, кирпичной пылью, губа разбита, под глазом вызревал черно-красный, вполне традиционных размеров и форм синяк. Белок сощуренного, заплывшего левого глаза был сплошь красным, видимо, от удара лопнули сосуды и произошло обычное в таких историях дело – местное кровоизлияние.

– Никто за тобой не шел? – спросил Кислый, и Настя увидела, что в правой руке он сжимает пистолет.

– Нет, – ответила она, стараясь держаться спокойно.

– Хорошо. Садись и слушай.

Олег глубоко вздохнул, хлопнул себя по коленям и начал рассказывать. Говорил он очень гладко и складно. Настя поняла, что всю историю он излагает уже не первый раз, скорее всего, во второй. Судя по его виду, он только что откуда-то явился, не успев ни помыться, ни переодеться, сразу встретился с Кислым и все ему рассказал, а вот теперь они вызвали Настю. И чем дальше он говорил, тем яснее становились для нее причины таинственных, неопределенных страхов, и страхи эти, как ни странно, с появлением их источника уходили. Оставались только уверенность и понимание неотложности принятия каких-то решений. А каких – это надо было определить здесь и сейчас всем троим.

Ранним утром в номер Олега постучали. Он выпрыгнул из постели и, не надевая брюк, кинулся в прихожую. Надо сказать, что Грабко тоже испытывал какую-то напряженность, все время ожидал подвоха непонятно откуда и с какой стати, но был уверен, что Михалыч отправил их вдвоем с Баскетом не только для того, чтобы посмотреть, как Настя получит свою кредитку. Ну и чтобы он, Олег, получил свою. Он делал эти выводы хоть и недолго, но довольно плотно пообщавшись с Михалычем. Он не мог считать свои отношения со старым вором, из бандитов вылезшим во власть, близкими – таких у Михалыча вообще ни с кем не было, но узнал его Грабко все-таки получше, чем те работники мэрии, с которыми Михалыч, вернее, господин Логинов общался в рабочие официальные часы.

– Кто там? – бодрым голосом, словно и не поднял его с постели ранний посетитель, спросил Олег по-английски.

– Баскет.

Напарник Олега говорил по-русски. Интонации его голоса звучали так, как будто, выдержав тягомотину дурацких детских забав и ненужных прелюдий, он наконец-то добрался до настоящего дела и теперь отбросил все шутки в сторону.

– Открывай давай, времени у нас нет.

Олег открыл дверь и впустил «коллегу».

– Одевайся, братан, ехать надо.

– Куда, если не секрет?

– Увидишь.

Потом Баскет повторил буквально слово в слово то, о чем Олег только думал:

– Думаешь, Михалыч нас только ради твоей кредитной карточки погнал? Как бы не так. Старик, блин, отдохнуть ведь не даст. Если уж куда гонит, то по полной загружает…

Олег решил не ломать голову над догадками, а делать то, что предлагает Баскет, и смотреть, куда же он клонит и чем сегодняшний день закончится. Действовать по обстоятельствам, одним словом, как частенько ему предписывалось начальством еще в его бытность оперуполномоченным.

Выйдя из отеля, они сели в тот же самый черный «Форд» с тем же улыбчивым, полным и каким-то домашним, черным водилой.

– Его зовут Коля, – сказал Баскет с заднего сиденья, указав на водилу.

– Хай, – кивнул тот. – Ник. Можно – Коля…

Он говорил по-русски с мягким округлым акцентом, но более чем прилично. По его интонации было понятно, что он понимает все: и идиоматические обороты, и слэнг. Ориентируется, короче говоря, в русской речи так же, как и в английской.

– Олег, – сказал Грабко, стараясь не показывать своего удивления. Еще один человек Михалыча, на этот раз – негр… Ну и что, в конце концов, такого удивительного? Почему бы черным не работать на этого мафиози? Однако и связи у шефа. И впрямь паутину по всему миру распустил…

– Поехали? – спросил Коля-Ник.

– Да, давай. Больше никого не будет пока, – кивнул Баскет.

Машина тронулась с места мягко, бесшумно. Выскочила на Сорок вторую улицу, про которую Олег был наслышан как о месте, изобилующем притонами, публичными домами, пушерами, «голубыми» и прочими прелестями капитализма. Он вертел головой, но вполне приличная, роскошная с виду улица не намекала даже на свой криминальный характер.

– Все переделали здесь, – словно прочитав его мысли, сказал улыбающийся Ник. – Года за три перестроили всю улицу. Почище стало, да?

– Наверное. – Олег пожал плечами.

– Впервые здесь?

– Да.

– Хорошо…

Ник крутанул руль вправо, и машина ушла в лабиринт каких-то развязок, асфальтовым клубком закрученных прямо в центре города, за кубическим зданием центрального автовокзала.

Олег не спрашивал, куда они едут. Он смотрел в окно, сначала пытаясь запомнить бесконечные повороты, которые, кажется, происходили на одном месте. Но потом, когда машина, в очередной раз свернув почти под прямым углом в какой-то асфальтовый рукав, оказалась в бесконечном тоннеле, освещенном, впрочем, не хуже, чем город наверху под утренним солнцем, он понял, что они нырнули под Гудзон и удаляются от Манхэттена.

– Линкольн-таннел, – сказал Ник. – Тан-нел, – повторил он по слогам, словно для того, чтобы Олег лучше понял.

– О'кей, – кивнул Грабко. – Таннел, так таннел. А куда едем-то? – спросил он наконец, придав голосу полнейшую беззаботность.

– В хорошее место. Недалеко осталось, – ответил Баскет.

– Недалеко, это правда, – подтвердил Ник. – Недалеко совсем. Хобокен.

– Хобокен? Что это?

– Город, Нью-Джерси, Хобокен, – ответил водитель.

Это мало что прояснило, но Олег кивнул, словно был полностью удовлетворен ответом. Хобокен, так Хобокен.

Мимо проносились аккуратные кирпичные домики, точнее, «домиками» они казались после небоскребов Манхэттена, на самом деле, это были высокие, пяти и семиэтажные здания, очень европейского вида. Вообще, у Олега создалось ощущение, что миновав Линкольн-тоннель, они оказались в Берлине, или в Лондоне, или, в крайнем случае, в Питере на Петроградской… Очень не похож был город Хобокен на сверкающие блоки Манхэттена. Вот именно – сверкающие. Здесь стены домов были матовыми, серыми или буро-коричневыми. Известняк и кирпич, окрашенная в темные цвета штукатурка, лепнина над окнами, эркеры, козырьки над подъездами…

– Это, блин, богемный город, на хуй, – неожиданно сказал Баскет. – Очень тихий. Самое то…

– В каком смысле – богемный? – осведомился Олег.

– Ну, блин, художники живут всякие, писатели, бля… Конкретное место, ништяк.

Конкретное… Для чего это оно – «конкретное»?

Ответ на незаданный вслух вопрос не заставил себя ждать.

Машина выскочила из города, который кончился внезапно, – не было здесь ни долгих километров фабрик, больших и маленьких заводиков, складов, ангаров, гаражей, развалин и новостроек, как в пригородах Питера или Москвы, не было и бесконечных шеренг одно-двухэтажных частных домиков, которые на десятки километров окружали Большой Нью-Йорк и которые наблюдал Олег те несколько минут, пока их самолет подлетал к аэропорту Кеннеди.

Кончился город и все – как чертой отрезало. Дальше шел пустынный многорядный хайвей с указателями и рекламными щитами, натыканными, казалось, через каждые десять метров. Впрочем, это было, конечно, не так. Просто скорость их «Форда» была значительно выше той, с которой обычно передвигался Олег по Питеру на каких-нибудь «пятерках» и «тройках». Даже на «мерсе» шефа они так не гоняли.

Машина свернула с хайвея на узкую дорожку, тоже безупречно заасфальтированную, пронеслась через серое, выжженное солнцем поле и приблизилась к кучке пятиэтажных домов, некоторые из которых были полуразрушены, с выбитыми стеклами, с сорванными крышами, а некоторые – вполне приличные и с виду жилые. Они выглядели как кусок города, ураганом вырванный из центра и брошенный в поле. Совсем близко стояла стена домов Хобокена. До них было километра два, и Олег задумался на минуту о предназначении этого странного квартала, выстроенного в чистом поле.

– Начал строить один барыга, – заговорил Баскет, – да перекупили у него, не успел достроить. А мы достраиваем потихоньку…

«Ну, это сильно даже для Михалыча, – подумал Олег. – Целые города уже в Америке возводить начала русская мафия. Интересное кино. Это же что-то из разряда мирового господства…»

– Америкосы строят, – выдержав паузу, продолжил Баскет. – Наши партнеры. Ну и у нас тут есть пара домишек…

– А для чего это все?

– Да, бля, у них такая же хуйня, как у нас. На строительстве кто-то бабки хотел сделать. По липовым каким-то проектам ссуду там получил или что… Короче, бабки взял, ему надо было отчитываться, он и начал строить залупы эти, пятиэтажки, как у нас хрущобы… Хуйня, короче. Развалюхи. Бабок сэкономил кучу. А когда те врубились, что некондиция идет, он свалил. Никого сюда не селили, пока решали кто да что будет делать, строительство законсервировали. Ну мы с америкосами помирковали да купили, пока суть да дело. Теперь база тут у нас. Строимся, развиваемся…

Машина остановилась возле одной из пятиэтажек.

– Ну пошли, Олег, – по-свойски хлопнув Грабко по плечу, сказал Баскет. – Колька, ты тут посиди, подожди нас…

– Йес, – ответил Колька и растянул резиновые губы в равнодушной дежурной улыбке.

Олег вышел из машины на пустынную улицу, кажется раскаленную солнцем еще больше, чем ущелья Манхэттена.

– Сюда, – показал Баскет на вход. Обычный парадняк, как в Купчино где-нибудь.

Они вошли в здание, и Олег сразу понял, что ничего общего с жилым домом это строение не имеет. Весь первый этаж явно занимали какие-то склады, наверх вели две лестницы с центральной площадки и один-единственный лифт. В обе стороны от площадки-холла шли два длинных коридора, оканчивающиеся тупиками с небольшими окнами под самым потолком. В тупиках стояло по креслу, и в каждом из них сидели мужики. Олег сразу определил их функции. Охрана. Ежу понятно. С чего бы еще таким дуболомам сидеть с совершенно равнодушным видом, поглядывая в холл, крутя головой при каждом хлопке входной двери.

В холле тоже сидел охранник в непонятной для Олега военной форме без знаков различия, но с автоматом.

Баскет протянул ему какую-то бумагу. Охранник без улыбки махнул рукой, не глянув даже в документ, вернул его движением руки хозяину и уставился на Олега.

– Это со мной, – сказал Баскет. – Мы вниз.

– Валяй, если с тобой, – по-русски ответил охранник. Лицо его было усеяно веснушками, надо лбом торчал рыжий чуб. «Хохол», – подумал Олег.

– Тут что, все русские? – спросил он, когда они отошли на несколько метров по левому коридору и Баскет своим ключом стал отпирать одну из дверей, которые располагались в коридорах друг напротив друга парами, как номера в отеле.

– Не-а…Только на первом. Выше – америкосы… А тут наша база… Заходи, братан.

Олег сделал шаг вперед и увидел лестницу, ведущую вниз. Оглянувшись, он вопросительно посмотрел на Баскета, но тот уже запирал за собой дверь.

– Иди, иди, не боись, – сказал он. – Все нормально. У нас внизу контора…

Они спустились в подвал, освещенный лампами дневного света, прошли по очередному коридору, похожему на все подвальные помещения во всем мире. Пыль, тусклый свет, какие-то железяки вдоль стен, явно предназначенные на выброс, но так и оставленные до лучших времен. Когда, как говорится, руки до них дойдут.

Баскет три раза стукнул кулаком в железную дверь и крикнул: «Серега, открывай, бля, из России с любовью на хуй приехали!»

Дверь открылась, угрюмый Серега, мужик лет сорока, крепкий и широкоплечий, почти лысый, в джинсовом костюме, возник на пороге и впился в посетителей пристальным взглядом маленьких колючих глаз.

– А-а, ты… А это кто? – он кивнул на Олега.

– Хер в пальто, – ответил Баскет. Олег подумал, что он что-то слишком разрезвился. Или просто чувствует себя здесь как дома. Последнее быстро подтвердилось.

– Слышь, Баскет, не привез ничего? – спросил крепыш Серега странно заискивающим голосом. При его комплекции он мог бы раздавить сухого, сутулого Баскета одним ударом ладони, как слишком большого назойливого комара, но явно соблюдал субординацию и, кажется, даже побаивался спутника Олега.

– Не-а, – лениво ответил тот. – А чего тебе надо-то, я забыл?

– Ну я же просил… Хлебца черненького…

– Бля… Съезди на Брайтон, там жопой ешь этого черненького. И килечки в томате там есть…

– Нет, там не тот черненький… другой. Блин, хоть бы буханочку кто привез… Все тут хорошо, а без хлебца соскучился…

– Да ладно тебе, е-мое, такой, не такой… Нормальный хлеб, в натуре, все жрут, не жалуются, только ты мозги ебешь, бля. В «совок» тебя надо отправить, бля, обожрешься там своим черненьким…

– Нет уж, я как-нибудь здесь перекантуюсь, – усмехнувшись, ответил Серега.

– Да уж надо думать… «Вдоль по тундре, па широока-ай доро-о-ге…», – фальшиво пропел Баскет, а Серега только головой покачал, не смущаясь и не обижаясь.

– Все хиханьки тебе… хаханьки, бля…

– Ладно, харэ базарить. Нам стволы надо взять. Михалыч сказал.

– Да знаю, елы… Звонили мне уже, доложили… Пошли посмотрим…

Он открыл еще одну железную дверь и вошел внутрь небольшого складского помещения, кладовочки такой, метров двадцать квадратных, с полочками по стенам, с ящиками на полу… Щелкнул выключателем, и кладовочку залил белый, гораздо более яркий, чем в коридоре, электрический свет.

– Смотри…

Олег огляделся по сторонам и охнул. В стойках вдоль стен стояли черненькие, сверкающие смазкой винтовки. Такие он видел только в кино. Или почти такие…

– Знакомые штучки? – спросил Баскет.

– Сейчас посмотрим.

Олег подошел к стойке, вытащил одну, взвесил в руках.

– Нравится? – спросил Серега.

– Еще не знаю.

– Хули – «не знаю»… Джи-Ар-68. Пиздец котенку штучка, – сказал Серега. – Полуавтоматик, тридцать патронов. Девять миллиметров. Легкий, пушинка.

– Да, легкий, – Олег еще раз взвесил оружие. – А это что?

Он постучал костяшками пальцев по прикладу. – Пластмасса?

– А что, не видишь, парень? – спросил Серега. – Конечно. Ты что, драться им собрался или стрелять?

– Я пока ничего не собрался, – ответил Олег.

– Поставь. Это, – бля, не для нас… – Баскет вырвал карабин из рук Олега. – Вот эту возьми.

– Игл-Апачи, – меланхолично прокомментировал Серега. – Тридцатизарядный.

– А что, это чем-то лучше?

– У нее отдачи ни хуя нет. Вообще не заметишь. Как будто не ты стреляешь, а в тебя… Гы-гы-гы… – замычал Баскет. – Шутка. Патроны давай, хозяин.

Серега пошуровал в ящике и вытащил две коробки с патронами.

– Держи.

– А куда нам это все? Мы что, на охоту собрались?

– Бери, бери, пока дают.

– Слушай, так ведь разрешение, то-се…

– Еб твою… Бери, говорю, – огрызнулся Баскет. – Давай дальше теперь, – бросил он Сереге, но тот, похоже, и так знал, что ему делать. Он вытащил из другого ящика два пистолета, видимо специально отложенные для русских гостей, и еще одну коробку.

– Держи.

– Кольт? – спросил Баскет.

– А ты что, не видишь? Кольт. Сорок пятый. Коммандер. Семизарядный.

– Да знаю, знаю… А еще чего есть?

– Больше ничего нет. Как договорились, так и есть. Разорите меня, бля буду…

– Будешь, – кивнул Баскет. – Будешь. Если не в свое дело будешь нос совать…

Серега обиженно промолчал.

– Все. Пошли, братан, – сказал Баскет. – Бери ствол, винтовочку заверни в тряпочку… В машину положишь…

– В машину?

– Не боись, недалеко ехать… Никто не захватит. Ты, вообще, чего боязливый какой-то? Я теряюсь, бля, Олег, в натуре, ты чего мандражируешь?

– Все в порядке, – сказал Олег. – Пошли.

– Счастливо, Серега, – кивнул Баскет. – Не ссы, трухлявый, не разоришься. Еще миллионером здесь станешь.

– Станешь с тобой…

Они вышли на улицу, миновав равнодушного с виду охранника, сели в машину. Баскет бросил на заднее сидение винтовку, завернутую не в тряпку, как он, видимо, пошутил, – Серега упаковал ее в картонную специальную коробку, – сказал Нику: «Вперед», – вероятно, Ник знал, куда им теперь ехать, – и, повернувшись к Олегу, подмигнул и заметил:

– Ну вот, сейчас начнется наша с тобой настоящая работа.

– Что за работа?

– Не гони. Всему свое время.

Машина направлялась не в сторону Хобокена. Она проехала три квартала по полупостроенному, полуразрушенному городку мимо совсем нежилых зданий, остановилась возле одного из них, пятиэтажки с пустыми провалами черных окон, без крыши. Стояли, собственно, только капитальные стены. Сквозь оконные проемы виднелись балки перекрытий, ребра лестниц, не забранных перилами, вокруг возвышались груды битого кирпича.

– Пошли, – сказал Баскет, забирая с заднего сиденья винтовку. – Давай, давай, времени мало у нас…

Они вошли внутрь здания через дыру, обещавшую когда-нибудь стать парадным подъездом. Прошаркали по битому кирпичу на полу к центру обширного зала с высоким, голым, бетонным потолком и окнами, выходящими на противоположную сторону. За ними виднелся обширный пустырь, шедший, кажется, до самого Гудзона. Во всяком случае, кроме очертаний стены небоскребов Манхэттена, далеких и едва читающихся в дымке какого-то легкого тумана, – или это были просто облака пыли, носившиеся по пустырю, поднятые горячим ветром, – не было видно ни домика, ни кустика, ни дороги, ни машин.

– Ну вот, короче. Винтовка будет наверху, – Баскет кивнул на лестницу, ведущую на второй этаж. – Пошли туда, посмотрим. Надо тебе позицию выбрать…

– Какую позицию?

– Короче, слушай сюда. Дело серьезное. Ты понимаешь, что мы тут не в игрушки играем…

– Да я уж вижу. Кстати, если не секрет, что это за склад у вас такой? Вы что, революцию тут готовите?

– Какую, на хуй, революцию? Я же говорю – купили весь квартал… Приспособим подо что-нибудь. А Серега – у него лицензия на оружейный магазин.

– Что-то не похож он на натурального американца.

– Ни хуя. Американец в натуре. Сбежал сюда, а тут ему ребята помогли с грин-картой, со всей хуйней. Баксы, они ведь и в Америке – баксы, – пошутил Баскет.

– Хорошая шутка. Так что за позиция?

– В общем, Михалыч приказал тебе и мне ликвидировать наших попутчиков. Сделать дело в банке, а потом их убрать. Ты что, сразу не понял?

Олег молча покачал головой.

– А что, хотел бумажки всю жизнь ворочать и бабки получать? Сколько там у тебя на счету сейчас, а? По карточке твоей, что ты вчера получил? Достаточно? Лимон-то будет?

Лимона на счету Грабко не было, но деньги, однако, он держал теперь в своих руках, вернее, в кредитной карточке, которая нашла себе уютное местечко во всегда пустом бумажнике Олега. По старой привычке, все купюры, имевшиеся у него в наличии. – а количество их даже после того, как он начал работать на Михалыча, не было слишком большим, – он рассовывал по задним карманам брюк. Кредитка же была настолько солидной вещью, что иначе как в бумажнике ее и хранить-то было нельзя. Не лезла она в карман. Не из-за размера своего – маленькая ведь карточка, – а словно противилась, не хотела тереться о грубую ткань. Она не создана для этого. Ее место в мягком кожаном отсеке, на груди хозяина, на сердце…

Старая оперская привычка быстро принимать решения проснулась в нем, словно и не было всего этого «смутного», как сейчас Олег определил для себя, времени. Он уже знал, что будет делать, не решил только как. А Баскет продолжал говорить вещи, которые, несмотря на усиленную работу мозга Олега совсем в другом направлении, были для него небезынтересны.

– Этого, Крепкого-то, когда мы уехали, Михалыч за сутки ухлопал. Всю банду. Даже боевиков замочили. Сначала он хотел их к рукам прибрать, но потом передумал. Говорит, они у него принципиальные, как юные пионеры, надо мочить. А такого добра, расходного материала, – его навалом на улице. Бери – не хочу. Надо будет, найдем. Да их ведь много-то и не нужно, я не понимаю, для чего Крепкий целую дивизию держал, кормил, поил… Такой расход… Сейчас дела делаются по-другому. Головой надо работать, а не кулаками. В крайнем случае, вот, стволом, – он кивнул на винтовку. – А Настя эта, – продолжал Баскет. – Хоть девочка и красавица, но столько, бля, знает, столько видела и столько натворила, что как ни жалко, а надо мочить. Все. Она все ресурсы свои уже выработала. Не куксись, братан… На этом Кислом, лично на нем только – десяток трупов. Что ты думаешь, он – ангел? Ни хуя. Бандюга. И Настя эта тоже бандюга. Она сама замочит человека и не пикнет. На ней висит жмуриков – мама, не горюй. Так что, не мучайся, благое дело бу…

Кулак Олега попал ему в горло, но Баскет обладал хорошей реакцией и успел дернуться в сторону. Он упал на спину и, отбросив незаряженную, недейственную сейчас винтовку, мгновенно, словно фокусник, вытащил из-за пояса кольт. Пистолеты они зарядили еще у Сереги в подвале.

Олег понял, что ему не успеть выхватить свой ствол. Пока он будет ковыряться с пистолетом, хоть и владеет он им довольно прилично, Баскет его опередит. Он вильнул в сторону, не услышав даже выстрела. Только увидел, как дернулась рука бандита, и прыгнул вперед, кажется, прямо на ствол, выплевывающий следующую пулю. Та ударила его холодным комком воздуха в ухо, пролетев в каких-то миллиметрах от головы, и он на мгновение потерял сознание, но уже упав на Баскета. Действуя на автопилоте, подмял его под себя, обеими руками схватился за пистолет и стал молотить кистью бандита с зажатым в ней оружием о битый кирпич.

Не чувствуя боли, он дважды своей головой ударил лежащего под ним в переносицу. Тогда только Баскет затих, разжал ладонь, и пистолет, тихо звякнув, съехал на пол. Олег для верности взял его и ударил уже, кажется, потерявшего сознание врага рукояткой в лоб…

– Вот так, примерно, – сказал Олег, глядя на Настю.

– Так ты его не убил?

Олег помолчал, отвел глаза. Потом поднял голову, взглянул Насте в лицо.

– Я в него выстрелил. Не знаю. Наверное, он умер.

И, сказав это, Грабко отвернулся.

Настя подумала, что нужно бы было, конечно, сделать контрольный выстрел…

– Надо валить отсюда, – заметил Кислый. – Ты готова, Настя?

– Я-то готова… А что там он про Андрея говорил? Это что, правда?

– Почти. Мне звонил один из наших. Мочат их. Андрей жив, он арестован. Я не понимаю, как это все получилось… Как они так оперативно, все точки накрыли сразу. Мы же меняли все время… Только базу, разве что спортзал наш… А остальных – как они так быстро, не пойму… И Андрея за что прихватили?

– Нам надо туда. – Настя встала. – Едем.

– Куда поедем-то? – спросил Грабко.

– Куда-куда? В аэропорт. Давай водилу, – сказал Кислый. – Смотри, Настя, сюрприз.

Грабко подошел к встроенному шкафу, распахнул дверцы, и из глубокой ниши, предназначенной для одежды и чемоданов солидных постояльцев, в номер шагнул чернокожий водила – Ник. Руки его были связаны за спиной брючным ремнем.

– Он меня и привез сюда. Под стволом.

– Я шофер, – сказал спокойно Ник. – Я делаю свою работу.

– Вот и очень хорошо, – кивнул Кислый. – Только я боюсь, братва, что в Питере нас уже в аэропорту встретят…

– А что ты предлагаешь? – крикнула Настя. – Здесь сидеть?

– Нет, конечно… Надо подумать, как нам выбираться… Может быть, не из Нью-Йорка полетим? Из Вашингтона, к примеру… Или – из Сан-Франциско… Деньги-то у нас есть… Можно в Москву прилететь, оттуда самолетом в Пулково-1. Там нас вообще они ждать не могут.

– Эй, мастер, – Кислый повернулся к Нику. – Где еще есть аэропорт? Кроме того, в который мы прилетели.

– «Ла-Гвардиа», – быстро ответил Ник. – Квинс.

– О'кей. Поедем в Квинс. У нас экскурсий не было, прокатимся. Оттуда – на первый рейс куда-нибудь… Подальше отсюда. Пошли, братва. Нормально все, – говорил Кислый, пока они спускались в лифте. – Номера оплачены еще на два дня вперед, потом вселят других… никто не хватится…

Он покосился на Ника, но тот стоял с абсолютно равнодушным видом. Руки ему освободили – куда ему было деваться от двух здоровых мужиков, один из которых был к тому же вооружен.

Олег наскоро помылся и оставил в номере испачканный пиджак. Выглядел он вполне прилично, если бы не ссадины на лице. Но, в самом деле, кому какое дело, откуда у мужчины ссадины?

Они уселись в огромный «Форд». Настя, развалившись на заднем сиденье, задела ногами какой-то пакет. Посмотрев, что ей мешает, она увидела завернутую в джинсовую куртку винтовку с длинным магазином, торчащим в сторону.

– Ого! – сказала она. – Прибарахлился?

– Не бросать же добро, – ответил Олег. – Вдруг пригодится…

– Боюсь, что пригодится, – мрачно заметил Кислый и, хлопнув Ника по спине, вскрикнул: – Гони, сука, в свою «Гвардию»…

Настя посмотрела туда, куда показал рукой Кислый, и увидела два черных джипа, от которых на нее вдруг повеяло чем-то домашним. Но не приятно домашним, привычным духом покоя, исходящим от пыли на любимых книгах, от едва заметных запахов кухни, спальни, гостиной, индивидуальных у каждого дома и так же, как и эти дома, разные и привычные хозяевам. Это было совсем не то. На Настю словно пахнуло вонью грязных питерских подъездов, смрадом подвалов и липким запахом крови. Так эти черные джипы были похожи на те, что мчат в своих салонах за затемненными стеклами отмороженных парней по Невскому проспекту, по Ленинскому, по Петроградской, по всем питерским улицам… Даже «повадки», манера водить машину у водителей этих, американских, были похожи на их русских братьев в точности – так же «подрезали» они попавшиеся на свою беду автомобили, так же закладывали лихие виражи, не обращая внимания, что колеса вылетают на тротуар…

– Блин, – сказала Настя. – Это что, за нами?

– Гони, сука, – снова крикнул Кислый. – А за кем? Я их на дух чую.

Действительно, джипы, сбросившие было скорость у отеля, видимо, засекли их «Форд» и рванули в их сторону.

Олег ткнул стволом пистолета в затылок Нику.

– Не надо, не надо, – спокойно сказал водитель. – Я делаю свою работу.

Претензий к нему и правда, быть не могло. «Форд» рванул вперед, словно они были не на Шестидесятой улице в Нью-Йорке, а на «Формуле-1». В несколько секунд, проигнорировав два светофора и заставив завизжать тормозами несколько машин на перекрестках, они свернули на Парк-авеню, потом, резко, на Пятьдесят девятую и понеслись по ней в обратном направлении.

– Чего ты крутишь, бля? – заорал Кислый. – В аэропорт гони!

– Здесь движение одностороннее, – ответил Олег, уже изучивший слегка способы передвижения по Манхэттену. – По Шестидесятой не проехать…

– Ладно рассуждать… Во, бля! – крикнул Кислый, увидев, что впереди из-за какого-то незаметного поворота выскочил прямо перед ними один из преследовавших их джипов. – Нам нельзя, а им, значит, можно?!

Ник виртуозно обогнул черную тушу вставшей на дороге машины и, пока та разворачивалась, немного оторвался вперед.

– Слышь, Ник, – быстро заговорил Олег. – А если мы не заплатим эти ебаные пятьдесят центов, за нами, что, менты погонятся?

Он помнил, что переезды через Гудзон и Ист-Ривер в Нью-Йорке платные. И чтобы заплатить эту пошлину, нужно притормозить и бросить монетку в автомат. И пошлина эта в их случае может оказаться роковой. Бандиты ждать не будут.

– Мост Квинсборо, – тоном экскурсовода сказал Ник, – такс фри. Бесплатно.

– Заебись… – коротко прокомментировал Кислый.

Машина снова сделала резкий поворот налево, пронеслась назад, потом направо, крутанулась еще раз на развязке и выскочила на мост – широкий и такой длинный, что конца его Настя не могла разглядеть. Мост был очень старый, стальные арки местами были подкрашены, местами выглядели не лучше, чем фермы Охтинского моста в Питере. Не лучше, если не хуже. И вообще, мост выглядел дряхлым и каким-то кривым…

Машины преследователей, потерянные из виду на развязке, снова появились сзади. Настя крутила головой, но, кроме мутной воды Ист-Ривер внизу и туманного берега далеко впереди, ничего позитивного, что могло бы помочь им избавиться от преследования, видно не было. Внизу пролетела черная туша Велфер-Айленда, затем снова широкая полоса воды, и Ник сбросил машину с моста на очередную береговую развязку.

– Квинс, – по-прежнему спокойно заметил он.

По сторонам замелькали какие-то трущобы, серые древние дома, не то жилые, не то заброшенные.

– Слушай, а там что за парк? – спросил Кислый.

– Квинсбрайдж, – ответил Ник, но тут заднее стекло машины разлетелось мелкой стеклянной пылью, и Ник дернулся, изо рта его побежала красная струйка.

– Ой-ох, – сказал он и сбросил газ.

– Суки. Стреляют.

Голос Кислого изменился. Теперь он был серьезным и спокойным, словно наконец-то питерский бандит почувствовал себя в своей тарелке. Да и окружающий пейзаж тому способствовал. Если бы не чернокожий водитель, вполне можно было подумать, что они несутся по фабричным кварталам где-нибудь на Охте.

– Как ехать до аэропорта? – быстро спросил он у Ника.

– По Двадцать девятой до Гранд Централ Парквей, – сказал Ник, перейдя на родной английский, и уткнулся лбом в баранку.

– Ты понял? – быстро спросил Кислый у Олега.

– Понял.

– Тогда езжайте. Я еще по Америке не нагулялся.

Он нагнулся к замершему Нику, оттолкнул его к дверце, перехватил руль и нажал на тормоз. Когда машина остановилась, вильнув к обочине, он открыл дверцу водителя и, сказав: «Извини, дружище», выпихнул Ника на асфальт, потом сам выскочил наружу, распахнул заднюю дверцу и, экономя слова и время, махнул рукой Олегу – давай, мол, рули!

Олег уже все понял. Он прыгнул на переднее сиденье, а Кислый в это время вытащил из машины винтовку, отбросил в сторону куртку, выполняющую роль чехла, и практически одновременно с тем, как Олег нажал на педаль газа, открыл огонь по первому джипу, который уже почти вплотную приблизился к их машине.

Настя потом удивлялась, насколько быстро произошла их, как это называется в шахматах, рокировка. Она успела даже махнуть рукой Кислому, который стоял посреди улицы, поливая огнем из автоматической винтовки несущиеся на него машины. Кажется, он заметил ее жест, но руки его были заняты, а изо рта неслись неслышные Насте, но вполне понятные ругательства.

– По Двадцать девятой, – бормотал Олег, – по Двадцать девятой…

Машина неслась по странно пустым после Манхэттена улицам Квинса.

Глава четырнадцатая

«Тесно, – думала Настя. – Как здесь тесно…»

Она физически ощущала эту тесноту, имея в виду не что-нибудь, а земной шар. Последние сутки, или двое, или трое – из-за бесконечной смены часовых поясов она утратила реальные представления о времени – они с Олегом только и занимались тем, что пересаживались с одного самолета на другой и летели куда-то. Сначала Настя еще обсуждала с Грабко маршрут следующего перелета, а потом плюнула и отдала бразды правления в руки Олега.

Они пересекли всю Америку, причем зигзагообразно – из Нью-Йорка через Чикаго в Сан-Франциско, потом обратно, через Канаду переправились в Москву, с легкостью перенесясь из одного полушария в другое, прорезая смену дня и ночи, то обгоняя время, то отставая от него.

Последние несколько «условных» часов Настя пробыла в какой-то полудреме-полубреду, иногда ей казалось, что они и не уезжали из Питера и что, стоит ей открыть глаза, она увидит себя на сиденье быковского джипа или «мерса». Она даже подбирала подходящую к случаю фразу, чтобы обратиться к Андрею, но глаза открывались, и снова она видела тусклый желтый свет, заливающий салон очередного самолета, дремавшего рядом Грабко и затылки редких пассажиров впереди.

Когда в очередной раз они вышли на землю, Грабко без улыбки посмотрел на нее и сказал:

– Ну вот мы и дома.

– Как – дома? – удивилась Настя. Она еще не поняла, что они уже в Москве. Но таможенник с деланно-равнодушным лицом вернул ее к действительности. И правда – Москва… Как все тесно…

– Что ты говоришь? – спросил Олег, не расслышав ее тихого бормотания.

– Я говорю, какая маленькая наша земля… Нигде не спрячешься…

– Это точно. Ну сейчас последний перелет и все…

Настя снова впала в теплое, мягкое забытье. Ей было уютно, и она шла за Олегом сначала к стоянке такси, потом послушно стояла в очереди на регистрацию – в Питер из Москвы народу хотело лететь значительно больше, чем из Сан-Франциско в столицу России…

Пулково…

– Все, Настя, приехали. Теперь что? Куда?

Это был вопрос. Если их пасут, а в последнем Грабко не сомневался ни секунды, то все их «хаты», офисы, дачи, рестораны – все это теперь для Насти и для него закрыто. Все «под колпаком»…

– Настя! Да очнись ты! Куда поедем-то?..

– Домой…

– Куда – домой? Нас же повяжут мгновенно. И отсюда надо валить срочно.

Грабко огляделся по сторонам. Вполне может быть, что в темной толпе пассажиров провожающих и встречающих, мелких и крупных жуликов, «работавших» в аэропорту «Пулково», не один и не два человечка от Михалыча бродят. Приглядывают как да что… Похоже, Михалыч этот и вправду даже самые смелые прогнозы Олега перескочил. Слишком уж разошелся дед… В Америке целые кварталы покупает, оружия немерено. Почти, да что – почти, легально оружейные склады создает…

– Я спать хочу, – детским капризным тоном сказала Настя.

– Слушай, да очнись ты… Поехали!

– На такси?

Олег не ответил. Если в Москве, где их точно не ждали, он сел в такси с не очень спокойным сердцем, то здесь что-то говорило ему, что рисковать не стоит. Такси – такое темное дело. За рулем кто угодно может оказаться… И кто сказал, что этот вездесущий Михалыч не пасет таксистскую мафию в Пулково?

– Нет, на автобусе.

– Хорошо, – безропотно согласилась Настя.

Олег пристально посмотрел на девочку. Настя уставилась взглядом в пол с совершенно отсутствующим видом. Припомнив ее поведение за последние несколько часов, Олег понял, что с ней совсем, совсем не все в порядке, что ей бы сейчас лечь в постель и несколько дней просто не вставать. Диету хорошую, врача бы, чтобы присматривал… Так ведь можно и умом тронуться. Перенапряглась девчонка, ежу понятно, перенапряглась. Да не просто так, а, кажется, опасно для жизни… во всяком случае, для нормального дальнейшего функционирования… Так ведь можно и в дурку загреметь…

– Пошли, – он тихонько взял Настю под локоть и медленно повел к стоянке автобуса.

В бумажнике Олега оставались еще русские деньги, и, втиснувшись в мгновенно набившийся народом тридцать девятый, он купил два талончика у кондуктора, сунул их в карман и с удивлением понял, что за последнее время отвык от общественного транспорта. Потная, жаркая толкотня, дикие запахи кислого перегоревшего в желудках пива, самопальной водки и несвежего мяса из аэропортовского буфета не раздражали его, а, наоборот, отвлекали от тягостных мыслей и придавали поездке некий колорит, давая Олегу почувствовать себя туристом в какой-нибудь экзотической восточной стране…

Настя же, казалось, вообще не реагировала на то, что творилось вокруг. «А ведь, – думал Олег, – она еще больше должна отвыкнуть от этой давки. Последние года два она ведь ни в метро, ни в автобус не садилась, наверное, ни разу…» Но, прижатая к заднему стеклу «Икаруса», девушка смотрела на грязноватый пиджак, обтягивающий широкую спину мужика, буквально падающего на нее при каждом рывке автобуса, и думала о чем-то своем. Она даже к окну ни разу не повернулась.

Когда автобус остановился на площади и народ повалил к дверям, толкаясь и поругиваясь вполголоса, по привычке злобно, но осторожно, чтобы не нарваться на кулак, случайно «наехав» на какого-нибудь отморозка, Олег взял Настю за локоть и спустил по ступенечкам на асфальт.

– Все, девочка моя, очнись. Думай давай, куда ехать.

Он поднял руку, и первое же такси вильнуло с Московского проспекта, остановившись в трех шагах от Олега.

– Проезжай, – махнул он рукой. – Извини, ошибся…

– Козел, – бросил в открытое окно водила, и его белая «Волга», взвизгнув колесами, унеслась вперед.

Олег остановил вторую машину и толкнул Настю на заднее сиденье.

– К Кузу поедем, – сказала она. – На Декабристов…

– Это кто? – спросил Грабко.

– Все нормально. На Декабристов, – проговорила Настя монотонно и отвернулась к окну.

Она смотрела на серые здания Московского проспекта, грязную толпу Сенной площади, обшарпанные стены с отвалившейся штукатуркой, черный блеск канала Грибоедова, взлетала и плюхалась на сиденье, когда машина скакала по ухабам, которыми богаты петербургские дороги вплоть до самого центра города, и на нее наваливалась тоска такой силы, какой не было еще в ее жизни ни разу. Даже когда погибли родители. Тоска, парализующая не только мысли, но и движения. Не было ни аппетита, ни желания закурить или выпить, даже мысль об Андрее, сидящем в тюрьме, мелькнула на мгновение и тут же исчезла, показавшись лишней и ненужной.

– Где встать-то? – спросил водитель, когда машина ехала уже по улице Декабристов.

– Настя? Ты что, спишь? – повернувшись к ней, Олег потряс ее за плечо. – Где остановиться?

– Вон там, на углу, – спокойно ответила она, стряхнув с плеча руку Олега. – Оставь меня в покое…

Олег расплатился с водителем и вопросительно взглянул на Настю.

– Туда, – сказала она тихо, махнув рукой в направлении арки проходного двора.

– Здесь надежно? – спросил Олег. – Что за люди?

– Куз. Марк. – Настя отвечала односложно, через силу, словно каждое слово давалось ей с огромным трудом. – Пьет сильно. Старый знакомый. Никто его искать не будет. Никому не нужен…

Настя далеко не всегда была так равнодушна к сорокалетнему журналисту Марку Кузу, в свое время блиставшему на страницах самых прогрессивных газет и журналов своими откровенными высказываниями и острыми фразами.

Он и в Настиной судьбе принимал самое живейшее участие, и в криминальные ее делишки был втянут, и работал даже на нее некоторое время, так сказать, уполномоченным по связям с общественностью. Но его призванием оставалась журналистика, и Марк, потрудившись на ниве полукриминального Настиного бизнеса, тогда еще вполне легального, связанного с музыкальными магазинами, покинул ее фирму. Не его это было дело. Он должен писать, а не бегать за кредитами и долговыми расписками…

Настя это прекрасно понимала и не стала уговаривать Марка остаться у нее. Он, в конце концов, в отцы ей годился по возрасту, что она его будет жизни учить?.. У него своя голова на плечах. И между прочим, многие из пишущей братии называли его голову золотой.

Они стали видеться реже, у каждого была масса своих дел, которая еще к тому же и росла с каждым днем. Перезванивались, поздравляли друг друга с днями рождения, с Новым годом… А потом Настя узнала через каких-то случайных общих знакомых, что Марк ушел из газеты со скандалом, что-то было связано со взятками… Она позвонила ему, предложила помощь, он отказался…

Она знала, что он начал пить, опускаться, перестал зарабатывать деньги, кормился случайными публикациями и какими-то книжками, выходящими в маленьких издательствах. Книжки посвящены были в основном известным музыкантам, о которых он когда-то писал. В эти сборнички входили некоторые из его статей, и редакторы подкидывали ушедшему в тень журналисту кое-каких деньжат. На бедность…

Сын его ушел жить к матери, с которой Куз давно был в разводе, он поменял свою неплохую квартирку на Петроградской на однокомнатную в полуразваливающемся доме на Декабристов, получил приличную, по его нынешним, конечно, масштабам, доплату и потихоньку пропивал ее в одиночестве. Если не считать, разумеется, бесчисленных тараканов на крохотной кухоньке, выходящей окном в унылый узкий двор-колодец. Даже телефона не было в его новом жилище…

Олег поднимался по узкой, с щербатыми ступенями, темной лестнице вслед за Настей. Лампочки, которые должны были бы гореть здесь круглые сутки, отсутствовали – ЖЭК, видимо, без напоминаний жильцов не спешил входить в расходы, а жильцам было, кажется, вообще наплевать на внешний вид и внутреннее убранство этого дома. Окурки на заплеванном полу, странно липкие перила, раз коснувшись которых, Олег решил не повторять больше этой ошибки, мутные, треснувшие по углам стекла окон на площадках, сквозь которые с трудом различалась грязно-желтая стена дома, стоящего напротив…

Куз открыл дверь сразу, не спросив, кто, да зачем. Бояться ему было нечего. Так он, во всяком случае, полагал.

– Здрасьте, – сказал он, почесывая всклокоченную бороду. – Вы к кому?

Потом, прищурив близорукие глаза, – очки он надевал только выходя на улицу или смотря телевизор, не привык еще к ним, – увидел за спиной Олега Настю, и губы его растянулись в добродушной, искренней улыбке.

– А-а-а… Настя! Каким ветром в наши края? Ну заходите, заходите, рады гостям дорогим…

– Олег, – представился Грабко, протягивая руку.

– Господи, да мы же с вами знакомы. У Насти и виделись… Забыли меня, должно быть…

Он говорил быстро, весело и нервно, как всякий добрый русский алкоголик, предвкушающий хорошую выпивку в хорошей компании.

– Давайте, давайте, – приговаривал Куз, маша рукой в сторону единственной своей комнаты. Олег вошел в нее и не без удовольствия отметил, что комната еще не успела принять вид обычного «бомжатника», жилища опустившегося алкаша. Старинный большой письменный стол, на нем возвышалась пишущая машинка, горы бумаги, покрытой ровными строчками и девственно чистой, карандаши, ручки, пепельница, забитая окурками, – обычный литераторский беспорядок. В комнате стояли вполне приличный диван, два мягких кресла, торшер, буфет… В общем, если бы не толстый слой пыли, покрывавшей все это благолепие, и пара десятков пустых водочных бутылок под подоконником, то жилище некогда известного автора можно было бы назвать вполне приличным и пригодным для… Олег сам не мог сказать себе, для чего. Для того, чтобы здесь отсидеться? Наверное, так…

Куз, прервав свое радостное бормотание, пристально посмотрел на Настю, которая молча подошла к дивану, села на него и закрыла глаза, откинувшись на спинку.

– Я не знаю… – заговорил он другим тоном, повернувшись к Олегу. – Это, конечно, не мое дело… Но мне кажется, у вас какие-то проблемы.

– Не то слово, – ответил Олег.

– Позвони Егору, – неожиданно сказала Настя с дивана. – И оставьте меня в покое…

– А никто и не… – начал было Олег, но, увидев, что Настя легла и отвернулась от него и от Куза лицом к спинке, сунув под голову обе руки, поманил пальцем хозяина и указал ему на кухню.

Когда они вышли, Олег начал:

– Понимаете, тут такое случилось…

– Можешь не объяснять, Олег. Так, кажется, тебя зовут, да? Давай на «ты». Я всегда говорил, что этим кончится. Я ее предупреждал. Пасут вас бандюки, да? Наломали дров каких-нибудь?

– Вроде того…

– «Вроде того…» Что делать-то думаете? Может, в Штаты вам свалить? У Насти там концов полно…

– Да мы только что из Штатов…

– У-у-у… Лихо вас обложили… Ну вы даете. Так что думаете-то? У меня можете, конечно, пожить, мне не жалко, только всю жизнь ведь дома не просидишь…

– Нет. Разберемся. Вот Настю, может быть, у тебя стоит оставить. Она что-то не в себе…

– Да я заметил. Трудно не заметить. А сам-то как?

– Я вроде ничего. Мне надо с людьми встретиться, хоть ситуацию прояснить…

– Расскажи, может, и я на что сгожусь?

– Да, понимаешь… – Олег даже сам не понимал, почему он испытывает к этому, сидящему напротив заросшему густыми рыжими волосами близорукому алкашу такое доверие, что готов был рассказать все подчистую. – Понимаешь… Настиного друга посадили. Непонятно за что. И тут еще…

– Быкова, что ли?

– А ты откуда знаешь? – напрягся Олег.

– Ну, я ведь, батенька мой, все-таки журналист. А эта штука у настоящего журналюги в крови. Тебя могут отовсюду выпереть, можешь сидеть дома, все равно журналистом останешься по гроб жизни. Знаю, конечно. Газетки почитываем…

Он махнул рукой на горы газет, валявшиеся на подоконнике кухни.

– А что, в газетах уже об этом пишут?

– Только начали. Но уже достаточно, чтобы искушенный человек кое-что понял. А я ведь Настю-то знаю – будь здоров как. С самых разных сторон. И Быкова этого видел. Они ведь жениться собирались даже, точно?

– Да. Есть такое дело.

– Ну вот, а ты говоришь – тайна…

– Я не говорю…

– Ну ладно, неважно. Короче, я, в общем, в курсе дела.

– И что же?

– Ну из собственного опыта я, сопоставив некоторые факты, делаю очень простой вывод. Он очень свеж и необычен… Кстати, выпить нет у вас ничего?

– Выпить нет. Так что за вывод, короче можно?

– Хм. Короче некуда. Вы, друзья мои, столкнулись с такой мощной структурой, которая все крушит на своем пути. Вся банда этого Быкова отдала Богу душу в течение суток. Вот, – он вытащил из пачки газету, – смотри – «Расстрел в спортзале». Во всех газетах. А я-то благодаря Насте знаю, что это за спортзал. И что это за люди, которые были убиты в течение тех же суток в разных местах города…

– Много ты знаешь, – буркнул Олег. – С такими знаниями жить опасно…

– А я готов. Я уже смирился. Собственно, я вам дверь-то открыл как быстро – не обратили внимания? Ждал. Правда, не вас. Но эти скоро нагрянут. Они, судя по всему, «хвосты» обрубают. Разошлись не на шутку. Всех метут, кто как-то связан либо с Настей, либо с Быковым. И Быков этот, я тебя уверяю, из тюряги не выйдет…

– Ну это мы еще посмотрим. Я вот сейчас поеду к одному человечку, у меня ведь в «Крестах» тоже связи есть.

– Связей здесь мало.

– И деньги есть.

– Ну, дай Бог, дай Бог… Только не верю я. Не по нашим силам дело.

– Нашим?

– Нашим, нашим. Придут за вами – меня не спросят, при делах я или так… Все одно. – Он прищурил и без того превратившиеся в щелочки глаза, посмотрел хитро на Олега: – Слышь, ты сейчас уйдешь, так, может, денег мне дашь? У меня, бляха-муха, аванс кончился вчера. Неделю назад получил за книжку, то-се, знаешь, долги раздал, выпил-закусил, и хана. Теперь жди месяц, когда остальное выплатят. А может, и не понадобится уже…

– Ладно каркать… Слушай, я пошел, ты за Настей тут…

– Да послежу, послежу, не боись. Денег-то дашь?

– Ты что, в магазин собрался?

– Знаешь, Олег, у тебя здравый смысл-то остался? Если они сейчас, следом за вами не пришли, значит, еще вас не отследили. А если они придут, когда тебя нет, что ты думаешь, я тут Куликовскую битву устрою? Они меня загасят, как и не было. Так что есть я, нету меня – без разницы. Схожу, пожрать заодно куплю. Вы-то тоже, поди, не святым духом питаться будете? Главное, чтобы информация не просочилась, а в магазин-то, извини, ходить все равно придется. И лучше это делать мне. А тебе не светиться в общественных местах.

– Да уж знаю… Не учи ученого.

– Что там Настя говорила – Егору позвонить? Это телохранитель ее, помню такого… Что его, не замочили еще?

– Вот и проверим, – сказал Олег и пошел в комнату. – Настя!

Девушка лежала на диване без движения и никак не отреагировала на его голос.

– Настя, телефон Егора дай…

Она, не поворачиваясь, продиктовала номер слабым, еле слышным голосом.

– Ты как вообще-то? Как чувствуешь себя?

– Все нормально, – так же вяло ответила Настя.

– Ладно… Я скоро приду. Отдыхай…

– Подожди, – сказала Настя. – Подойди сюда. Наклонись.

Олег послушно подошел и, согнувшись, стал ждать, что же скажет ему Настя.

Она начала говорить, так и не повернувшись к нему лицом. Говорила она минут пять, но то, что узнал Олег за эти пять минут, в корне изменило его планы. Точнее, оформило их, поскольку до этой минуты определенных планов у него и вовсе не было.

– Ну ты даешь, – тихо сказал он. – Ты даешь… Как это тебе удалось?

Настя молчала. Не дождавшись ответа, Грабко кивнул появившемуся в прихожей Кузу, выдал ему все оставшиеся у него русские деньги и прибавил пятьдесят долларов.

– Хватит?

– За глаза, – серьезно ответил Куз. – У тебя-то осталось?

– Осталось…

На улице Олег поймал такси и поехал к Боковой. Он решил звонить от нее. Вряд ли эти мафиози сунутся на квартиру старшего следователя, который вообще был не при делах во всей этой истории.

Глава пятнадцатая

Михалыч еще раз порадовался своей прозорливости. Похоже, с годами он становился все более изворотливым и все больше и больше казался себе хорошим шахматистом, прогнозирующим партию на много ходов вперед и совершающим ходы, казавшиеся окружающим странными и даже ошибочными, но в конце концов подготавливающими блестящий эндшпиль, обещающий противнику бесповоротный и не лишенный изящества разгром.

Мало кто отваживался давать ему советы, но те, кто полагал, что их слова имеют для Михалыча какое-то значение, говорили, что если уж мести, то всех. А он оставил Егора в покое. И очень порадовался, что так поступил, после того, как в Америке эта маленькая блядь исчезла из вида, чуть не завалив между делом Баскета. Баскет-то выкарабкался, не замочил его этот ебаный Грабко, мент и есть мент, как его не прикармливай, сучье нутро прорвется рано или поздно. Вот и прорвалось. Казалось бы, ну чего ему еще желать? Денег до жопы, работа престижная… Нет, полез, подонок, опять воевать… Главное – за каким хреном? Этого Михалыч понять никак не мог. Неужели не понимает, что, пойдя против него, он сейчас выступил не против уличной гопоты и даже не против воров в законе. Он пошел против власти. А таких растирают в порошок, даже если за их спиной стоят дяденьки из министерств и Думы. За спиной Грабко же, насколько знал Михалыч, не было никого. Равно как и за спиной маленькой бляди.

И вот проявились. Проявились быстрее, чем ожидал Михалыч. Телефон Егора, конечно, прослушивался. Это сделать сейчас вообще – раз плюнуть, тем более – мобильный… Проявился сучий потрох Грабко. Михалыч-то думал, что они все-таки в Штатах немного отсидятся, но прискакали мгновенно… Видно, сильно этот Крепкий Настю к себе привязал. Пулей прилетела. И эта сволочь ментовская с ней… Герой, блядь. Борец за правду с тысячами Михалычевых долларов в кармане.

Где сама Настя, из разговора было непонятно, но то, что где-то в Питере, это точно. Михалыч приказал тут же брать и Егора этого долбаного, и Грабко, как только они встретятся. А развязать язык этому менту у него способы найдутся. И возить далеко его не придется, здесь же, на даче, в подвале, переоборудованном под тир, с прекрасной звукоизоляцией… И пацанов привлечь к допросу полезно будет. Пусть волчата пооботрутся как следует, пусть еще малость озвереют… крови попьют живой…

Тигран с Данилой одно время начали было его тяготить, но сейчас это ощущение прошло, и Михалыч понял, что изначально был прав в отношении малолетних киллеров. Их успехи в стрельбе превосходили всяческие ожидания. Он уже начал вывозить их в город и, конечно, под хорошим присмотром «выпускал» в люди. Адаптировались ребята, надо сказать, мгновенно. Толкались в ночных клубах, даже танцевали… С девчонками чего-то там перетирали, болтали, телефоны записывали. И никто из окружающих не знал, что за ходячие бомбы ходят по танцполам, жуют резинку и пьют в буфете сок. Да, таких можно засылать на самые крутые задания. Прав Михалыч, тысячу раз прав. Это его личная гвардия. И психологию парней он правильно рассчитал. После улицы, после крошащихся в руках грязных батонов, которые они жрали, когда Михалыч впервые увидел ребят, им ведь даже машины мыть не давали на улице Марата, гоняла их местная подростковая мафия, промышляли воровством мелким, такими же мелкими грабежами, попрошайничеством, перепродажей микроскопических доз наркоты…

С родителями у них проблемы были удивительно похожи, почти идентичны. Алкаши, полностью опустившиеся, доведшие свои жилища до такого состояния, что ребятам там и появляться было… нет, не страшно – страшно – не то слово, они уже, кажется, ничего не боялись, – а менее выгодно, чем ночевать в подвалах, где парни оборудовали себе уголки, по их словам, куда более уютные, чем «бомжатники предков». И не доставали их там ни эти самые предки, ни дружки, такие же отмороженные, как и папаши с мамашами… В историческом центре Санкт-Петербурга, между прочим, дело происходило, культурного, блядь, думал Михалыч, центра мира… Ну пусть, не самого «центра», но одного из.

Прикормил он их, пригрел, приодел, да с помощью доктора убедил, объяснил и заинтересовал… Хороший вор, – а Михалыч не только себя таковым считал, он им и был, – обязан быть психологом. Вот и пригодилось на старости лет… В том, что парни были преданы ему как собаки, он не сомневался. А дело для них он найдет. И здесь на мелочи размениваться не будет. На бандитов их натравливать – только хороший материал расходовать. Они у него для дел политических готовились. Для настоящей работы.

А с такими, как Крепкий, ублюдками можно и без таких золотых киллеров разобраться. Первая проба их была неудачной, но Михалыч и провел операцию тогда в лесу именно как пробу. Чтобы постреляли парни по живым мишеням. А попали не попали – дело десятое. Первый опыт все-таки…

По-настоящему с Быковым все было уже решено. «Машина пущена», – как любил говорить Михалыч. Деньги УПЛОЧЕНЫ. И он знал, что обратного хода эта машина уже не даст, хоть землетрясение, хоть революция, хоть пожар или потоп. УПЛОЧЕНО – значит, будет сделано. Особенно если это должно произойти в«Крестах». Уж где-где, а там-то у него, Михалыча, все схвачено, закручено и в кулак сжато.

Ему стало так интересно поглядеть в глаза пойманному менту, который его предал, что он сам поехал на акцию по… – даже слова было не подобрать – «по захвату» – это слишком громко, чего там захватывать-то, «по аресту» – вроде как не по понятиям…

Он смотрел из салона зеленой «двушки» – обшарпанного «жигуленка», в котором и прикатил сюда, чтобы не привлекать внимания, как Егор сначала топтался возле ларька «Союзпечати», одиноко торчавшего на проспекте Руставели, потом начал как бы прогуливаться, затем отошел в сторону магазина-«стекляшки», вернулся обратно, закурил… Надо же, в какую глушь их занесло на стрелку. За проспектом Руставели начинались уже бескрайние поля, это была северная черта города, скучное и унылое место, застроенное вперемежку пятиэтажными хрущобами и брежневскими высотными «точками».

«Что-то мент не спешит, – подумал Михалыч. – Или, скорее всего, проверяет, нет ли слежки за Егором. Нет ли подставы… Ну что же, правильно делает, сучонок. Только что же, весь день здесь торчать?»

От этих мыслей Михалыча отвлек телефонный звонок.

– Алло, – сказал он, поднеся трубку к уху.

– Господин Логинов? – голос Грабко был каким-то странно веселым.

– О-о, Олег! Где ты? Куда пропал? Как там в Штатах дела?

– А то вы не знаете? – усмехнулся Олег.

– Откуда, родной? Откуда?.. Ты-то сам где? В Питере?

– Кончай, Михалыч… Хватит комедию ломать.

– Хорошо. Согласен. Так где ты находишься-то, дружок? Ты понимаешь, каких дров вы наломали? Если не понимаешь, то приезжай, я тебе объясню. И вообще, давай проявляйся. Чем быстрее, тем лучше. А то если я тебя сам найду, то у тебя никаких шансов не останется. А если сам придешь – можно будет поговорить… Может быть, придумаем что-нибудь…

Егор впереди продолжал прохаживаться взад-вперед по пустому тротуару.

По проспекту медленно ехал милицейский желто-синий «газик». Сбросив и без того черепашью скорость, он остановился напротив Егора. Распахнув дверцы, выскочили на улицу двое ментов, звания которых Михалыч определить за дальностью расстояния не мог. Козырнув, что-то начали говорить Егору. Потом он полез за документами, а затем все было так, как и должно было бы быть. Егор сделал шаг к машине, положил руки на капот, его быстренько ошмонали и, открыв заднюю дверцу «курятника», пихнули туда. «Газик» хлопнул выхлопной трубой, выпустил облачко синего дыма и быстренько уехал в неизвестном направлении.

– Видел? – спросил Олег по телефону.

– Это твоя, что ли, работа? Сдал дружка своего?

– Никакой он мне не дружок, – ответил Олег. – А ты, если хочешь жить, отправляй своих костоломов, где они там у тебя прячутся, давай всем отбой, и пусть сваливают. Тогда я к тебе подойду. Один. Не бойся.

– Ты, парень, мордой не вышел, чтобы я тебя боялся, – сказал Михалыч, но вдруг услышал тихий хлопок, и машина качнулась, опустившись чуть вперед и влево.

– Это одно колесо, – прокомментировал в трубку Олег. – Ты под снайпером сидишь, Михалыч. – Он уже перешел на «ты». – Так что давай делай что сказано. А то от колес перейдем к более чувствительным частям.

– Чего делать-то? – спросил водитель, сидящий за рулем «жигуленка», Костя-Зверь, выполняющий на сегодняшний день обязанности личного телохранителя Михалыча.

– Ничего. Сидим, ждем. Ни хуя они нам не сделают. Кишка тонка… Олег, я отключусь на секунду.

– Давай, – разрешил Олег.

– Алло! Витя? – спросил Михалыч в трубку, набрав номер своей «группы захвата». – Ну ты видел?

– Все видел, – ответил Витя. Его джип стоял на противоположной стороне проспекта, тоже спрятанный за пятиэтажкой. И у Михалыча не было никаких гарантий, что его бойцы тоже не находятся на мушке у ребят этого поганца мента. И как только он успел? Как подготовил такую ловушку? А он-то, старый вор, как же так влетел по-глупому? Вот что значит расслабиться… Но кто же мог подумать, что этот сучонок так быстро способен все организовать…

Ну ничего. Машина пущена. Это главное. Все равно он не жилец, этот Грабко. Днем раньше, днем позже… Интересно, чего он сейчас-то хочет? Убить? Так стрельнул бы уже. Нет, убить тоже кишка тонка. Говорить желает. О чем же, интересно? Тоже, впрочем, нетрудно догадаться. Он же, хоть и мудак, и сука, но не идиот. Понимает, против какой силы пошел. И что эта сила его сметет, тоже понимает. Хочет гарантий, торговаться будет. Ну-ну… Поторгуемся. Даже любопытно.

Олег, сидя возле подоконника в квартире, являющейся «отстойником» Егора, на десятом этаже четырнадцатиэтажного дома, стоящего в дальнем от машины Михалыча углу прямоугольника, образованного четырьмя пятиэтажками, вопросительно посмотрел на Бокову. Подруга Грабко сидела рядом, сжимая в руках винтовку с оптическим прицелом, и сквозь него всматриваясь в машину. Локти Боковой упирались в письменный стол, придвинутый к окну. С улицы ни ее, ни ствола винтовки из-за полузавернутой занавески было практически не видно. Глушитель же делал выстрел почти неслышным ни для соседей, ни тем более для редких пешеходов.

– Ну что, надо идти, – неуверенно пробормотал Олег.

– Вот, блин, втянул ты меня в историю, – отозвалась молодая женщина, не отрываясь от прицела. Она говорила сквозь зубы, тихо, чтобы ни единым лишним движением не сбить прицел. – Несерьезно работаешь, Олег. Все «на авось». А вот если бы я не была мастером спорта и винтовки у меня не было? Ты что, киллера стал бы искать?

– Не знаю. Может быть, и стал бы.

– Ага. И ментов моих использовал. И охранное это агентство. Вообще, если бы не я, что бы ты сейчас делал?

– Не знаю. Но что-нибудь делал бы.

– Ага. Вы бы с этим Егором на пару штурм устроили, что ли? Вас бы перестреляли в две секунды. Или, скорее всего, перерезали… Во сколько тебе вся эта байда обошлась?

– С твоим гонораром – в пять штук баксов.

– Ничего себе… Стоит того?

– По моему разумению, это стоит значительно дороже.

– Это учитывая то, что ты у меня ночевал…

– И не только ведь ночевал, – деланно-равнодушно, словно про себя, пробормотал Олег.

– Э-э, стоп, стоп. Это в гонорар не входит. Ты меня, кажется, не за ту принимаешь…

– Все, проехали. Шутка.

– Пять штук…

– Ну да. Штука – тебе, две – ментам, которые Егора приняли, две – за наружное наблюдение за Михалычем и его бойцами… Так и выходит.

– Хорошо зарабатываешь, Олежка… В органах-то столько не платили…

– Ну и ты не в обиде, я думаю. Тебе-то деньги эти не помешают.

– Не помешают. Если, блин, не засыплемся.

– Не засыплемся. Твоя работа кончена. Теперь я пошел.

– Подожди. Ребята из наружки еще…

Ее фразу оборвал звонок мобильного телефона, который Олег сжимал в руке.

– Да? Уехали? Спасибо, ребята, с меня премия… Отлично. Проследите за нами немного. Да, «Ауди» серая… Сейчас выедем со двора на проспект, минут через пять.

Светло-серая машина действительно вывернула из-за угла четырнадцатиэтажной башни и остановилась возле ее единственного подъезда.

– Все. Пошел.

– Ни пуха, – бросила Бокова, не отрываясь от прицела. – Я прослежу, как вы пересядете…

Олег вышел из дома и сразу сел в машину, дверца которой предупредительно распахнулась, открытая изнутри. Сидящий за рулем Егор обернулся и, улыбнувшись, посмотрел на гостя.

– Во, блин, ни разу еще меня менты не подвозили с таким шиком… Эти, из ПМГ, сколько ты им забашлял, что они так любезны были? А? Если не секрет? Сколько сейчас стоит мент?

– Ладно, ты не очень-то веселись. Я ведь и сам – мент. Сколько надо, столько и стоит… Поехали.

Машина Егора плавно тронулась с места и через несколько секунд встала сзади «жигуленка», в котором сидели Михалыч и напрягшийся в ожидании схватки шофер. Но схватки не случилось. Егор спокойно подошел к машине, открыл заднюю дверцу и махнул Михалычу рукой – выходи, мол.

Старик кивнул своему охраннику – дескать, сам знаешь, что делать, и полез из машины. Как только он оказался на асфальте, его принял Грабко: взяв за плечи, запихнул на заднее сиденье «Ауди», а Егор в это время, стоя у неприкрытой дверцы «жигуленка», вытащил из кармана газовый баллончик и пустил внутрь салона длинную, долгую, шипящую струю. Водитель медленно опустил голову на баранку и замер.

– Готов, – констатировал Егор и захлопнул дверцу. – Через часок очухается, – сказал он Олегу, садясь за руль.

– Ну и что вы хотите, господа хорошие? Вижу, – заметил Михалыч, глядя на Егора, – что с ментами вы тоже в игры играете. Не боитесь, что с двух сторон вас прищучат?

– Не боимся, – ответил Олег, – поехали, Егор.

– Куда, если не секрет?

– Не секрет. К тебе на дачу. Там тихо, можно спокойно поговорить…

– О чем говорить-то? – спросил Михалыч. – О чем? Ты что, Олег, так до сих пор ничего и не понял? Куда вы полезли? Зачем? Жили бы еще и жили…

– Смотри-ка, он еще угрожает, – заметил Егор с переднего сиденья.

– Да не угрожаю я, не угрожаю. Как дети, ей-Богу… Я просто констатирую факт. Машина пущена. Все, ребята, хана вам. В любом раскладе. Даже мне эту машину уже не остановить. Тут такие силы, такие рычаги…

– Смотри-ка, в мэрии научился базарить, – усмехнулся Егор. – Складно. Как по телеку. Про рычаги особенно…

– Ничего. Мы его, как у них принято говорить, направим в нужное русло, – сказал Олег. – Кстати, Михалыч! Карманчики покажи-ка.

– Вспомнил. Нет у меня оружия, мне без надобности. Хочешь, сам смотри. Или на слово поверишь?

– Не поверю.

Олег быстро обшарил одежду сидящего рядом Михалыча.

– Ты, паря, дорогу-то знаешь? – спрашивал тем временем старик у Егора. – Куда рулишь-то?

– Знаю, не ссы…

– А ты грубиян, однако…

– Охраны сколько на даче? – спросил Олег.

– Какой охраны… Олежек, ты забыл, что ли? Нет у меня охраны. Никто ко мне не полезет, дураков нет… – Он сделал паузу, подчеркивая последние слова. – А сигнализацию мою ты знаешь. Никакой охраны не нужно. Да и брать у меня там нечего… Много ли старику надо…

– Вот про то, что старику надо, ты нам и расскажешь. Напишешь и нарисуешь…

– Да что ты хочешь-то, я все не пойму?

– Узнаешь…

Охраны на даче действительно не было. Впрочем, несколько последовательно расположенных линий самого разного рода сигнализации защищали дачу не хуже, чем пара-тройка костоломов.

Михалыч попросил ехать потише и на протяжении последнего полукилометра постоянно щелкал кнопками пульта дистанционного управления, отключая сирены и прочие, более хитрые штучки, обеспечивающие безопасность его загородной резиденции.

Когда они наконец вошли в дом, оставив машину на улице, – Михалыч предложил загнать ее в подземный гараж, но Егор отказался, сказав, что на улице будет спокойней, – Михалыч первым сел в глубокое кресло, весело посмотрел на своих похитителей и снова спросил:

– Так что ты хочешь, Олежек?

– Ты нас похоронил уже, кажется? Зря.

– Ох-ох, как ты был наивным глупым ментом, так и остался. – Михалыч покачал головой. – Ну вижу, мне тебя не переубедить… Ладно. Давай диктуй свои условия.

– Первое – Быков должен быть освобожден.

– Слушай, ты, мент… Я его туда не сажал. Я что тебе – прокурор республики, чтобы убийц из тюряги вытаскивать?

– Хорош орать, старый, – сказал Егор. – Разберемся, кто прокурор, кто судья. ТЫ нас понял?

– Ну ладно, допустим, – согласился Михалыч. – Что еще?

– Нам нужны гарантии безопасности Насти и нас самих…

– Допустим.

Михалычу стало явно неинтересно продолжение разговора. Олег это заметил и подошел к старику поближе.

– Ты, кажется, не понял?

– Ошибаешься. Я все давно понял. Я понял, что вы так и не разнюхали ни хера. Я же сказал – машина пущена. И от меня ничего не зависит. Вас все равно замочат…

– Ладно, проехали. Толку не будет от таких разговоров.

– Ну вот и славно, – сказал Михалыч. – Все?

– Нет. Ты расскажешь, что у тебя там в Нью-Йорке за военная база и какие концы здесь…

– Еб твою мать, Олег, я бы с удовольствием, да это ведь долгий разговор… В двух словах не расскажешь…

– А мы подождем.

Михалыч прищурился.

– А что, понравилась база-то? Слово какое придумал – «база»… Я и не называл никогда так… Впечатляет, правда? – Старик явно был доволен тем, что его детище заинтересовало Грабко. – На самом деле, обычное дело. То место, где вы были, – это просто центр охраны наших зарубежных операций.

– Каких?

– Ну, не будь ребенком, Олег. Наркотики, оружие, террористические акты. В общем, все, что надо, для оказания давления на нужные нам государственные структуры в Штатах. Компьютерная база данных. Досье. Кредиты нам что, думаешь, за красивые глаза америкосы валят? Ни хуя. Нужны мне деньги, я связываюсь с Нью-Йорком, они какого-нибудь сенатора или другого козла прищучивают, он начинает работать на меня. Деньги-то у нас гуляют не шуточные, не сотни тысяч баксов какие-нибудь, которые только деткам на игрушки, на мороженое падают… Деньги серьезные… Всю страну купить можно. Понял? Для этого и база, как ты говоришь, серьезная нужна. И люди серьезные. И в большом количестве. Целая почти армия. Теперь ты понял, что вы пошли против армии? Не против воров, время воров кончилось, а ты по привычке бьешься со мной, словно я гопник из подворотни… – Михалыч помолчал, вздохнул тяжело. – Ладно, парни. Устал я… Хочешь документы поглядеть? – вдруг спросил он у Олега.

– Какие документы?

– Ну по американскому центру. Напоследок глянь, я просто похвастаться хочу. Может быть, отпадет у тебя охота лезть в это дело. Хоть и опоздал ты, правда, но… учиться, – оно, говорят, никогда не поздно…

– Давай, заинтриговал. Посмотрим.

– Пошли тогда. – Михалыч встал.

– Куда?

– В архив мой.

Он не оборачиваясь и не приглашая больше за собой, пошел в кухню. Егор понял, что он совершенно не боится ни ствола пистолета, который Егор не сводил со старика ни на секунду на протяжении беседы, и вообще, кажется, ничего. «Очень крутой дед», – подумал он, направляясь следом за Михалычем.

Они вошли в узкий проем, открывшийся после того, как Михалыч распахнул незаметную дверь, почти сливающуюся со стеной, и спустились в подвал-гараж.

Старик шел впереди и, когда он остановился, чтобы щелкнуть выключателем, Егор приблизился к нему вплотную. Михалыч последний час вел себя настолько спокойно и расслабленно, по-стариковски, что Егор воле-неволей чуточку расслабился…

Его реакции не хватило, чтобы опередить движение старика, оказавшегося не по годам прытким и сильным. Резко повернувшись, Михалыч каким-то непонятным Егору приемом выбил пистолет из его руки, отшвырнул ногой в сторону, успел-таки щелкнуть выключателем и отскочил метра на три в глубину бетонного зала.

– Что, блядь, суки ментовские? Думали, я, блядь, старый лох? Вас, козлов, не надо и с пацанами брать, я один вас мог уже двадцать раз замочить. Лохи, ой лохи…

Олег и Егор замерли перед стариком, в руках у которого теперь была «Беретта» с глушителем, он будто вытащил ее прямо из стены, когда зажигал свет.

– Ой козлы, ой козлы… Как с таким народом работать? Разве вы работники? Я бы вас к себе в контору даже посуду мыть не взял… Ладно, поговорили и будет…

Глаза его словно подернулись ледяной корочкой, и Олег услышал два характерных хлопка, которые издают пистолеты с глушителями в замкнутом пространстве…

«Беретта» вылетела из руки Михалыча вместе с крупными красными брызгами. Рука резко дернулась в сторону, и Олегу показалось, что кисть оторвалась и сейчас полетит вслед за пистолетом, но это была иллюзия. Михалыч даже не изменился в лице. Он медленно повернул голову, опустив руку, с которой быстрой, уверенной струйкой текла на пол кровь. Видимо, у него были перерублены артерии.

Олег проследил за его взглядом и увидел двух пацанов, появившихся в подвале совершенно бесшумно. Они были в одинаковых спортивных костюмах и кроссовках. Даже лица их были похожи. Несмотря на то, что один был явно восточного типа, второй – чистый русак, было в них что-то общее, какая-то печать на лицах, которая бывает только у родных братьев. Оба пацана сжимали в руках по пистолету.

– Дети мои, вы что, с ума?.. – начал было Михалыч, но пистолеты пареньков снова дернулись, чмокнув глушителями, и две пули вошли аккуратно в глазницы Михалыча, лишив его уже навсегда возможности видеть, а заодно слышать, чувствовать, сердиться и радоваться.

– Привет, Егор, – сказал один из пацанов. На вид ему было лет двенадцать-тринадцать, хотя восточное, с резкими чертами лицо имело выражение совершенно взрослое, серьезное. – Знал бы ты, как мы тут охуели… С Настей все в порядке?..

Это и было то чудо, о котором Настя рассказала Олегу перед тем, как он отправился на свою последнюю операцию из квартиры Куза.

Все то время, пока Егор помогал ребятам убрать труп Михалыча, пока они закапывали его возле стены дачи, в кустах, настилали сверху дерн, даже кустики кое-какие пересадили, чтобы все выглядело пристойно, Олег пытался понять, как же это Настя умудрилась подставить старику таких ребят и как же он не просек этой подставы.

– Все просто, – сказал Егор, когда они ехали в его «Ауди» к городу. – Настя же действовала не впрямую. А дед ее до самого конца всерьез не воспринимал. Так же, как и Даньку с Тиграном. Хотя и ставки на них делал большие…

– Да уж, – заметил Тигран с заднего сиденья. – Он нас на политиков хотел выводить. Политические убийства затевал… А потом сдал бы нас, сволочь, это же ясно…

– Он что вам, сам об этом рассказывал?

– Ну да, прямо… Но у нас головы-то есть на плечах, это дед нас за детей безмозглых держал. Мы-то все понимали, разговоры его слушали, когда он наверху базарил со своими… Тут все ясно. Тяжело было только когда врач его с нами колупался. Чуть крыши не снесло, в натуре. Заколол всякой дрянью, потом очухивались, бля, месяц, наверное…

Олег чувствовал себя неуютно, зная, что за его спиной сидят два профессиональных киллера, у которых неизвестно что на уме. Тем более, что им по двенадцать лет. Подростки. Неуправляемые…

– А как вы вообще туда попали? – спросил Олег. – Мне Настя только в последнюю минуту про вас рассказала…

– Да как попали, как попали? – переспросил Тигран. – Настя нас вытащила из полной жопы. Денег давала, то-се… А потом и придумала эту штуку. С киллерами малолетними… – Он усмехнулся. – А мы просто оказались в нужном месте в нужное время. Старик нас и подобрал. Думал, мудак, что сам все разработал. Ну он не прикольный дед, у него бы мозгов не хватило. Настя ему постепенно на мозги-то капала, она ему блядей малолетних поставляла, те ему всякие байки про малолеток пели… Она сама тоже, при встречах, то-се, опасные, мол, ребятки есть… Потом сама она ведь тоже не очень-то девка чистая… Вот и подвела его к этой штуке. А мы как бы в засаде сидели до поры до времени. Вот и пиздец деду, слава Богу, достал он нас…

– Слушайте, а в Быкова – это тоже вы стреляли?

– Мы. Круто получилось, да?

– Это что же, тоже Настя знала?

– Ну мы же его не убили, – впервые раскрыл рот Данила. – Мы же, блин, стреляем-то, будь здоров. Ранили в руку, как и хотели…

– Ну а второго-то…

Данила зло усмехнулся.

– А что – второго? Надо же, чтобы правдоподобно все было. Вот второго и замочили. И дед нам тогда поверил… Окончательно…

«Да, – подумал Олег, ежась от холодка, пробежавшего по позвоночнику. – Правдоподобно… Взяли, пристрелили человека… Чтобы, видите ли, правдоподобно… Чудны дела твои, Господи. И ужасны…»

– А с Егором мы знакомы давно, – заметил Тигран. – Еще Настя нас знакомила. Сказала, что когда он приедет на дачу, надо будет старика мочить…

– Настя так сказала? Давно?

– С самого начала. Она все, блин, предвидеть может. Крутая девка. Так все и вышло, как она говорила. Егор приехал, мы деда чпокнули. Чего теперь делать будем, а, мужики?..

– Теперь валить надо отсюда, – мрачно сказал Егор. – На некоторое время из города надо валить. Может быть на год, на два. Михалыч-то сказал ведь – «машина пущена»… Искать нас будут. Сейчас у нас есть фора по времени, часа три. Надо за это время слинять.

– А куда? Куда линять-то?

– Блин, надо Андрюху еще из тюряги вытащить.

Олег почесал голову.

– Ну, это я Боковой поручил, денег ей дал…

– Сколько дал?

– Дал мало, но когда нужно будет платить, то она мне позвонит, я деньги с карточки переведу на Настин магазин, она там получит. Вытащит, у нее связей будь здоров… Главное, чтобы хоть под подписку, под залог вышел, дальше разберемся. Это дело, на самом деле, нехитрое. Под залог выпустят.

Куз открыл дверь и впустил всю компанию, не удивившись присутствию Данилы и Тиграна.

– Девочка-то плоха совсем, – сказал он тихо.

– А что с ней?

– Депрессия. Это, ребята, страшная штука. Настоящая депрессия, она, бывает, до летального исхода доводит… Надо ее куда-то, к врачам, что ли… Переутомилась она, с головой не все хорошо стало… Не понимает ничего… Молчит…

– Я все понимаю, – вдруг подала голос лежащая на диване Настя. – Что с Андрюшей?

– Решили вопрос. Вытащим его из «Крестов». Вернее, вытащат. Михалыча больше нет…

– Хорошо, – сказала Настя и снова замолчала. Через полминуты она вдруг повернулась, показав страшно бледное, осунувшееся лицо.

– Едем в Крым…

– Куда? – спросил Олег. – В какой Крым?

– Все нормально. Я покажу, куда. Там у Андрея есть схрон. Там деньги наличные, никто не знает… Едем…

– Все. Решили, – сказал Егор. – Поехали. Ты не с нами? – спросил он у Куза.

– Да вы что? Мне и здесь хорошо…

– Тогда держи, – Олег протянул ему пачку долларов. – Премия…

– Спасибо. Не откажусь.

– Сколько в машине мест-то? – спросил Олег. – Мы все, – он обвел взглядом компанию, – не влезем…

– А мы остаемся, – сказал Тигран. – Вот моя труба, – он протянул Егору клочок бумажки. – Звоните, если чего. У нас тут с Данилкой есть планы кое-какие…

Олег несколько секунд молча смотрел в глаза малолетнего киллера. Планы у них, видите ли, есть…

– Ладно, парни, время дорого, – сказал Егор. – Надо валить по-быстрому. В Крым так в Крым. Я думаю, Настя знает, что говорит. Олег, точно с Андрюхой твоя барышня все сделает?

– Сделает, – сказал Олег. – Гарантирую. Это дело двух-трех дней. Аванс-то я ей дал, для первого, так сказать, взноса. Хоть и немного, тридцать штук всего, но это все, что удалось собрать в налике. Остальное получит в магазине. Там все схвачено, все свои.

– А снимут они столько нала?

– Есть у них нал. Настя там деньги крутила свои и Андрюхины… Деньги есть. Да и Настя сказала, что в Крыму там что-то…

В машину Егор нес Настю на руках. Когда она встала с дивана, то начала сразу валиться как-то боком на пол. Он подхватил ее и уже не выпускал. Спустившись по лестнице в тесный грязный двор, он положил ее на заднее сиденье, сунул под голову свой джемпер.

– На машине поедем?

– Так надежнее, – сказал Олег. – Чтобы в аэропорту не свинтили… Можно, скажем, до какого-нибудь города маленького на машине, там на поезде…

– Хуйня, доедем на тачке, – сказал Егор. – На бензин денег хватит.

Когда машина неслась уже по Московскому шоссе, без всяких проблем миновав посты ГАИ на выезде из города, заправилась бензином и набрала скорость, Олег наклонился к Егору и тихо, чтобы не услышала Настя, которая не то спала сзади, не то просто лежала, плавая в своей депрессии, спросил:

– А знаешь, что она мне сказала, когда я пошел на встречу с тобой?

– Что?

– Я их всех, говорит, уничтожу. Смотри-ка, получается у нее. У меня, мента, не получалось, а у нее получается.

– Девка еще та, – ответил, покачав головой Егор, и нажимал на газ. – Она еще всем даст оторваться. Вот увидишь. Это только начало.

Часть II

Глава первая

– Ага. Вот наша тема. Смотри. Учись, пока я жив, а то так и останешься заторможенным…

Босс легонько пихнул Санька в плечо.

– Смотри туда. Вон, у ларьков.

Санек, пятнадцатилетний худенький парнишка с короткими бесцветными волосиками, востроносый, лопоухий, в общем, если пользоваться языком одноклассников, типичный «ботаник», послушно повернулся и посмотрел в указанном Боссом направлении.

– Что, страшно?

Санек неопределенно пожал плечами.

– Страшно… – кивнул сам себе Босс. – Мне тоже раньше было страшно. А сейчас – по фигу. Пошли!

– Может, Боря, не стоит?

– Стоит, стоит. Иначе никогда человеком не станешь. Пошли, говорю!

Санек привычно пожевал губами – его постоянно за это дразнили школьные дружки – и нехотя побрел за своим товарищем. Хотя, были ли они товарищами, это еще большой вопрос.

Боссу было восемнадцать, но выглядел он значительно младше своих лет. Почти одного роста с Саньком, тоже худощавый, тонкой кости, со впалой грудью и маленькой, сплюснутой с боков головкой – красавцем его назвать было трудно. Неприятное впечатление усиливал пронзительный взгляд маленьких серых глазок, сверливших собеседника из-под облезлых бровей. Голову он брил, и «прическа» эта, делающая череп совсем крохотным, тоже вовсе не красила Босса.

Гаврилов уже год отзывался на это «погоняло», и несколько его прежних приятелей жестоко поплатились, нарушив приказ Босса – никогда больше не называть его Гаврилой – кличкой, прилепившейся к Боре с раннего детства.

На углу Десятой линии и Большого проспекта возле одинокого ларька, торгующего обычной дребеденью, толпилось человек пять парней совершенно уличного вида. Во всяком случае, так про себя охарактеризовал их Санек. Они не были похожи ни на «быков», принадлежащих к нижнему звену какой-нибудь более или менее организованной группировки, ни, уж тем более, на представителей высших каст преступного мира Питера. Обычные гопники. Алкота, промышляющая уличными бессистемными грабежами и квартирными, безнаводочными, наудачу, кражами.

То, что такого рода деятельность и являлась их основной «работой», было Саньку, в его пятнадцать прожитых на Васильевском острове лет, ясно как Божий день. Тут, как говорится, и к бабке ходить не надо. Видел он их множество, знает как облупленных. Да и любой питерский подросток, если не проводит все свое время в замкнутом родителями и какой-нибудь музыкальной школой, скрипочками-флейточками, пространстве, с первого взгляда определит социальную, так сказать, принадлежность подобных персонажей.

Санек все-таки немного отстал. Дружба у них не такая уж крепкая, чтобы рисковать шкурой из-за новой блажи этого Гаврилова. Мало ли что ему в башку взбредет. Возомнил себя суперменом, а Санек – не супермен, у него еще есть голова на плечах, он еще не окончательно отмороженный… Да если честно, и вообще не отмороженный.

Босс подошел к ларьку, зацепил плечом одного из парней в грязноватой и потрескавшейся на локтях кожаной куртке, достал из кармана спортивных штанов бумажник и вытащил оттуда пухлую пачку купюр. Это у него называлось «засветка»… Пересчитав сотенные бумажки, он отделил две и протянул в окошечко ларька:

– Блок «Мальборо».

Санек все-таки подошел поближе. Парни чуть посторонились, закурили и молча искоса поглядывали на Босса. Тот получил свои сигареты, высыпал в карман мелочь и бросил блок Саньку:

– Держи, уродливый. Пошли.

И побрел неторопливо по Десятой, в темноту и слякоть ранних осенних сумерек.

– Не оглядывайся, – процедил он сквозь зубы Саньку.

А что тут оглядываться-то? Санек и не собирался оглядываться. Оглядывайся не оглядывайся, и так все ясно. «Засветка» сработала. Парни шли сзади, выдерживая дистанцию. Санек слышал шарканье их дешевых, поношенных кроссовок, на вещевом рынке купленных или, что скорее всего, спертых у нерасторопных торговцев.

Босс молча, не глядя по сторонам, свернул в арку проходного двора, и Санек, последовавший за ним, как всегда это с ним бывало, спиной почувствовал, что за ними БЕГУТ. Он всегда ощущал приближение врага, не слышал, а именно ощущал, непонятно как, но спина говорила ему: «За тобой бегут». А дальше – делай выводы. Или сам бросайся наутек, или поворачивайся и принимай бой, или – не принимай, а жди смиренно, что с тобой будут делать… Последнее было самым неприятным, и Санек обычно предпочитал первый вариант. Но сейчас дело было другое. Сейчас был ход Босса.

Звякнула сзади какая-то железка, валявшаяся на асфальте, выдав догонявшего их гопника, хотя Босс наверняка не хуже Санька знал, что именно здесь, в темноте длинной арки, больше похожей на тоннель, и состоится разборка. Он не обернулся на уже ясно слышимый топот, на хриплое дыхание сзади, не обернулся и тогда, когда сильная рука, отпихнув Санька в сторону, легла ему на плечо.

– Э-э, братан, погоди, слышь…

Санек прижался спиной к шершавой стене. Босс, продолжая идти, изменил направление и сделал шаг в сторону, быстро развернувшись лицом к преследователю. Впрочем, тот был уже не один. Кодла окружила Босса возле уличного фонаря, что стоял перед входом в арку проходного двора.

Босс правой рукой почесывал щеку, левой – живот, вид имел совершенно растерянный, переминался с ноги на ногу и переводил взгляд с одного парня на другого.

– Слышь, козел, бабки давай, – сказал тот, что стоял ближе, коренастый, в «вареных» дешевых джинсах и потрепанном, не по погоде легком пиджаке. Санек не видел его лица, парни стояли спиной к свету, но вдруг понял, что это никакие и не парни, а вполне взрослые мужики, скорее всего отсидевшие и поднабравшиеся опыта на зонах, куда попали тоже не за «чистые» финансовые махинации и аферы, а за хулиганку, за разбой и тому подобные прелести. Похоже, что Босс на этот раз переоценил себя.

– Бабки? Какие бабки? – слабым, дрожащим голосом спросил Босс.

– Бля, фраер, ты мозги-то не…

Коренастый не успел договорить. Он шагнул к Боссу, пытаясь схватить Гаврилова за грудки, но острое, костистое колено врезалось ему в пах.

Санек подумал, что этот заштатный бандит, наверное, даже не успел почувствовать боль – его разрушенный самопальной водкой и наркотой мозг плохо реагировал, – и тут Борька резко ударил его в горло необычно растопыренной ладонью. Санек не понял, каким образом бил Босс, но коренастый засипел и рухнул на спину, гулко стукнувшись затылком об асфальт.

Все произошло настолько быстро, что ни один из четверых, стоявших за спиной коренастого, не успел среагировать и прийти на помощь товарищу. Босс провел атаку мгновенно, его тело сделало только одно, правда, сложное движение, и коренастый лежал на спине, не шевелясь. Санек подумал, что он, как минимум, без сознания. Как минимум…

Вдруг он почувствовал холодок в позвоночнике. Коренастый лежал как-то нехорошо. Так живые люди не лежат…

– Замочу, сука, – прошипел высокий, в светлом плаще и черной кепочке дядька, выпрастывая из широкого кармана руку с зажатым в ней ножом.

Босс неожиданно прыгнул в сторону, некрасиво, не по-киношному, почти не отрывая ног от земли, болтая руками, и только в конце рывка резко ударил левой ногой, обутой в хорошую кроссовку, дробя стопу стоящего в сторонке парня, кажется, самого молодого из нападавших.

Парень вскрикнул, но больше ничего ни сделать, ни произнести не смог. Босс оказался у него за спиной, левая рука его обхватила парня, не пришедшего еще в себя от резкой боли в раздробленных мелких косточках, и стиснула в кулаке ширинку его брюк и то, что было под ней, а правая уперлась сбоку в горло тоненьким плоским кончиком отвертки. Босс никогда не носил с собой ножей.

– На землю, падаль! – скомандовал он оторопевшим гопникам.

– Счас ты у меня… – начал было мужик в плаще, но тут парень, удерживаемый Боссом, тоненько завыл. Босс слегка нажал на отвертку.

– Не ясно? Повторить? – Отвертка вошла в горло еще на миллиметр.

– Не нада-а-а!.. – отчаянно сипел парень, обмякнув в руках Босса. – Не нада-а, Винт, отойди, Винт, бля-а, спаси…

– Отпусти, гаденыш. На куски порву, сучара, – сказал Винт. Он по-прежнему держал в руке нож, но попыток приблизиться к Боссу больше не делал.

Вместо ответа Босс еще вдавил отвертку. Парень в его руках захрипел, тело его вдруг забила крупная дрожь.

– Лечь на землю, – тихо сказал Гаврилов.

– Чего? – Из-за спины Винта вышел третий – в черной нейлоновой куртке, черных брюках, с висящими, «буденовскими» усами мужичок: – Чего ты сказал?..

– Лечь.

Санек почувствовал, что колени его начинают подгибаться. Ситуация была настолько невообразимо дикой, настолько не походила на те, в которых ему доводилось участвовать или наблюдать со стороны, что он вдруг потерял ощущение реальности. Все было как в кино, с той только разницей, что нельзя выключить видак и пойти на кухню за бутербродом и стаканом крепкого сладкого чая.

– Винт, ляг, Винт… – забормотал тихонько, стараясь не шевелить головой, зажатый Боссом парень.

– Ладно, сука, думаешь, уйдешь от нас? Под землей найду, паскуду!.. – тихо и спокойно сказал Винт, спрятал нож в карман и осторожно опустился на асфальт.

– Из карманов все на землю. Бабки, ножи – все! – скомандовал Босс.

– Сам возьми.

– А-а-а!!!

Вопль парня, который почувствовал, как кровь заструилась из ранки, проколотой в его горле, заставил Санька вздрогнуть, в отличие от Винта, – тот, кажется, никак на это не реагировал.

– Санек, обыщи их, – приказал Босс. Оказывается, он не забыл о существовании своего младшего товарища. – Не бойся, они тебя не тронут.

Санек заметил кривую ухмылку на губах Винта. Заметил, несмотря на полумрак, почти темноту, окружающую лежащих бандитов. Восприятие его настолько обострилось, что он не только видел эту жуткую улыбочку, но и слышал шорох одежды, хриплое дыхание, какое-то причмокивание и покряхтывание.

– Не бойся, говорю!

Босс неожиданно, протащив перед собой утратившего способность сопротивляться парня, оказался рядом с лежащим Винтом и что было силы врезал ему носком кроссовки по голове, попав чуть ниже левого уха. Бандит беззвучно уткнулся лбом в асфальт.

– Давай быстрее, хватит копаться!

Санек шагнул вперед, наклонился и дрожащими руками обшарил карманы лежащего без движения Винта. Тяжелый нож, несколько мелких купюр, мятый, грязный носовой платок и связка ключей перекочевали в карманы его курточки.

– Э, братаны, давай вываливай все, я сказал, а то Санек вас уделает! – Босс начинал резвиться.

Мужики нехотя выгребли из карманов все, что у них было или что сочли возможным.

Перед Саньком на асфальте блеснул простой, без выкрутасов, кастет, дешевый кошелек, в котором, судя по всему, тоже не ожидалось крупных сумм, ключи, серпасто-молоткастая кожаная обложка паспорта.

– Все?! – удивился Босс. – Чего так? Дай-ка сюда! – Он указал Саньку на кастет и, не убирая руки от ширинки своего пленника, нацепил на пальцы и тут же нанес короткий, но чрезвычайно мощный удар в то место, которое и так было уже раздавлено железной хваткой его небольшого кулачка.

Парень булькнул ртом и, освобожденный наконец от страшной отвертки, кулем повалился прямо на лежащего перед ним коренастого, по-прежнему не подававшего признаков жизни.

– Еще раз здесь увижу – замочу, – холодно произнес Босс, обращаясь к двоим лежащим, которые были вполне в сознании и молча наблюдали за избиением своих подельников. – Поняли, суки?

Мужики молча смотрели на него снизу вверх, и во взглядах их, неразличимых в темноте, судя по всему, не было ничего для Босса хорошего.

– Ладно, пошли. Хватит с них, – сказал он Саньку и, повернувшись спиной, пошагал в глубину двора, не оглядываясь и не боясь нападения сзади.

Санек же не выдержал, рванул за ним бегом, в два прыжка оказался рядом, но Босс остановил его своей тонкой, но удивительно сильной рукой.

– Спокойно, дружище, спокойно. Не горячись. Они нам ничего не сделают. Иди, как мужик.

Когда они прошли сквозь длинный, темный, с многочисленными ответвлениями и переходами двор, Босс повернулся лицом к Саньку и спросил, глядя ему прямо в глаза:

– Испугался?

– Да не особенно, – пожал плечами Санек.

– Не ври. Испугался. Я и сам испугался. Мужика-то я ведь убил. Первый раз это у меня. Но мужчина должен подавлять свой страх. Понял?

– А зачем ты его?.. – Санек не решился выговорить слово, которое казалось прежде совсем не страшным, а скорее привычным по бесчисленным кинобоевикам, книгам, газетным статьям, рассказам приятелей-школьников, анекдотам и застольным беседам родителей.

– А гады они. Их всех, в принципе, мочить надо. Да… – Босс выглядел смущенным. – Но все когда-то бывает в первый раз. Теперь зато буду знать, что чувствуешь, когда… это… – Он смешался, криво усмехнулся и потрепал Санька по плечу: – Не бзди. Никто ничего не узнает. Никто нас не найдет. Давай тачку возьмем и к дому двинемся.

Жили Санек и Босс в соседних домах, но далеко от Васильевского острова – на Московском проспекте, в самом его конце, рядом с гостиницей «Пулковская». Шансов на то, что эти гопники будут их там разыскивать, не было практически никаких. Босс, по крайней мере, был в этом уверен.

Глава вторая

Пельмень сам встретил Кибирова в аэропорту, не доверяя парням из охраны. Слишком важный был гость. Сука, конечно, позорная. В другой ситуации Пельмень своими бы руками придушил этого надутого политика, но сейчас от Кибирова зависело многое. В конечном счете и само существование, и дальнейшая деятельность Пельменя в Питере находились сейчас в руках Анастаса Владленовича, бывшего обкомовского работника, теперь – депутата Государственной думы, на демократической, черт бы ее подрал, платформе…

Виктор Сергеевич Плотников, сорокалетний крупный мужчина, обладающий очень представительной внешностью, всегда отлично одевающийся, любящий хорошо погулять и хорошо покушать, более известный в Петербурге под кличкой Пельмень, очень не любил политиков. Любых. За то, что, по его мнению, они только и могли делать, что загребать жар чужими руками. Ладно бы чужими, а то ведь его, Пельменя, руками таскают в последнее время каштаны из огня. Ишь ты, повадились… То один, то другой… Правда, крышу такую ему дают – не то что менты, а и ФСБ зубы обломать может. Хотя пока Господь миловал, с ФСБ Пельмень еще не конфликтовал и надеялся, что до этого дело не дойдет. Но опять-таки официальный статус, неприкосновенность, разрешение на ношение оружия, все чин чинарем – это ведь сильно облегчает работу. Так что с паршивой овцы хоть шерсти клок. Пусть этот Кибиров думает, что он главный, пусть, до поры до времени. А там поглядим, кто чего стоит и кто чего получит…

Пельмень успокаивал себя подобными мыслями, в душе зная, что получит-то больше при любом раскладе Кибиров или кто-то ему подобный. А он, Пельмень, несмотря на всю свою мощь и авторитет, всего лишь шестерка в их игре. Ладно, пусть не шестерка, но и не туз, и даже не король. Так, валет какой-нибудь… Тузы с королями у них по военным министерствам рассажены, суки позорные…

Рядом с Пельменем стояли Васек и Беда – машины, а не люди, как считал сам Пельмень. Оба молчаливые, исполнительные, верные. Хотя насчет верности, конечно, ничего определенного ни про кого сказать в наше время нельзя. Просто Пельмень платил больше других и, в случае измены, наказывал строже. И быстрей. Тут же, если прознает, что ссучился пацан, на дно его, благо в области озер много, в глухомани, где никто и искать не станет. Или – наоборот, в центре города устроит показательную казнь, чтобы другим неповадно было… Ну, да это дело обычное. А Ваську с Бедой он все-таки доверял больше, чем всей остальной своей гвардии.

Сейчас они выглядели вполне прилично, костюмы хорошие, не дерьмо какое-нибудь из занюханного бутика, настоящие, английские. Еще бы, высокого политика встречают…

Чуть сзади толкалась какая-то шелупонь из мэрии. Они, идиоты, думают, что это они Кибирова встречают, что это он к ним прилетел… Как же, кому они нужны, сявки пиджачные, из-за тысячи баксов готовые задницы лизать любому…

Кибиров узнал Пельменя, кивнул ему – мол, сейчас с этими уродами переговорю, по протоколу, мол, положено, и, пройдя мимо Плотникова и его бойцов, принялся здороваться, пожимать руки расплывающимся в медовых улыбках розовощеким клеркам, советникам, пресс-атташе и остальной шушере.

Охранники Анастаса, как понял Пельмень, были ребятами грамотными. Они заметили легкий кивок шефа и не стали оттирать Плотникова с пацанами от толкучки, возникшей вокруг Кибирова, а когда наконец все потные ладошки были пожаты и все пустые слова приветствия произнесены, и Пельмень шагнул к прилетевшему депутату, они расступились и без вопросов пропустили незнакомого им прежде встречающего. «Понимают парни, кто есть кто, – с удовольствием отметил Плотников. – Хорошая школа у них…»

Кибиров снова кивнул Пельменю, на этот раз уже отчетливо, с улыбочкой, не таясь. Шушера в одинаковых костюмчиках засуетилась, зашевелилась, возобновила якобы деловые разговоры, демонстрируя предельную занятость, – даже, мол, в аэропорту не расслабиться, не уйти от государственных дел. Так, жужжа между собой, они и расселись по своим ведомственным автомобильчикам, а Кибиров с охраной, Пельмень, Васек и Беда подошли к двум черным «шестисотым» – в одном поместились Плотников и депутат, Беда и один из московских ребят, во втором, соответственно, Васек со столичным коллегой и один из окружения, которого Кибиров небрежно позвал взмахом руки. За черными «мерсами» шли по Московскому шоссе два джипа, кавалькада пронеслась по городу, угодив в «зеленую волну», и через двадцать минут была уже на Петроградской. Машины, притормозив, свернули на улицу Чапыгина и остановились, не доехав пятидесяти метров до телецентра. Через дорогу в одном из старинных добротных питерских домов два этажа занимал офис Пельменя, где и должна была состояться торжественная встреча московского гостя, встреча, одновременно являющаяся и деловым совещанием, и для кого-то – знакомством, обещавшая перейти к вечеру в хороший, настоящий мужской отдых.

Глава третья

Андрей шел по набережной, засунув руки в карманы пальто и спрятав подбородок в поднятый воротник. Погода была такой же, как и в день его ареста, но тогда ему не было холодно. Сейчас же Андрея, как только он оказался на улице, стала колотить крупная дрожь. «Укатали сивку крутые горки», – подумал он. Несколько месяцев в «Крестах» явно не пошли ему на пользу. Несмотря на то, что он был человеком авторитетным и мог бы, как ему казалось, рассчитывать на помощь извне и создание более или менее приемлемых условий в тюрьме, не было ни помощи, ни условий. Сама жизнь его каждый день находилась под угрозой, недо жиру, как говорится…

Андрея никто не встретил, никто, кажется, не был в курсе того, что его неожиданно освободили под подписку о невыезде. Изменили, так сказать, меру пресечения.

Телефона у него с собой не было. Не было и денег. Менты высыпали ему какую-то мелочь, хотя в момент задержания были у него и телефон, и деньги, и много чего еще… Болели ребра, хорошо хоть не сломанные за время последних четырех бесед в кабинете следователя, где сидели какие-то серьезные дядьки и вопросы задавали… Если бы не навыки Андрея и не привычка держать удар, повреждения после их вопросов были бы гораздо значительней. Болели почки, печень, ныл затылок – впрочем, к этому Андрей уже успел привыкнуть. После того удара омоновским прикладом боль в затылке, сначала изматывавшая его и лишавшая единственной радости – короткого ночного сна, стала обычной, каждодневной, естественной вещью, такой же, как затхлый, влажный воздух камеры, в котором туберкулезным палочкам размножаться было в радость и они проделывали это с удивительной быстротой.

Тело отзывалось болью на каждый шаг, но, несмотря на это, Андрей решил идти домой пешком. Морось из невидимых, микроскопических капель дождя садилась на непокрытую голову, и это неожиданно понравилось ему. В этот момент он не почувствовал себя ни тем Андреем по кличке Крепкий, который всего пару месяцев назад «держал» половину этого города в своих руках и командовал целой армией боевиков, способных выполнить любое задание, настоящих профессионалов, ни тем удачливым и рисковым бизнесменом, который скупал недвижимость и владел таким ее количеством, что даже в голове не держал все эти коттеджи, дома, квартиры, – этим занимались другие, специальные люди, а он осуществлял только разработку стратегических задач, общее руководство.

Он неторопливо шел к Литейному мосту, поглядывая на редких прохожих и понимая, что, оказывается, совершенно не знает их жизни, что он для этих людей чужой, инопланетянин, неизвестное существо, живущее по каким-то непонятным для них законам. Сейчас у него не было привычной охраны, машины, отделявшей его последние годы от окружающего холодного, промозглого и ветреного мира, – и вдруг он испытал странное облегчение, словно пробудился от тяжелого похмельного сна.

Андрей не думал сейчас ни о своих деньгах, ни о странном, неожиданном освобождении – держали-держали, били-били, стращали, пугали, а потом вдруг на тебе – подписка о невыезде и гуляй, Вася!.. Не думал он о том, что его никто не встретил, что он не знает, что произошло в его «епархии» за то время, пока он маялся в «Крестах», живы ли вообще его кореша, цел ли капитал и идут ли начатые сделки, крутятся ли дела, разрабатываются ли новые «темы». Он шел к себе домой на улицу Рубинштейна и впервые за многие годы по-настоящему отдыхал душой.

Но уже возле своей парадной ощущение покоя улетучилось. Не маячила в будочке, торчавшей под окнами первого этажа, привычная широкая морда Генки-охранника или его сменщика Слепого. Машин «своих» во дворе тоже не наблюдалось.

Он запрокинул голову и посмотрел на свои окна. Ничего не высмотрев, сплюнул и, сгорбившись под грузом снова обрушившихся на него проблем, зашлепал мокрыми ботинками по лестнице. Он еще не уяснил для себя, что за проблемы навалились на него секунду назад, но то, что они есть, понимал отчетливо. Вот сейчас он откроет дверь своей квартиры, сядет на телефон и начнет разбираться. А как не хочется…

То, что в его квартире побывали посторонние, и, может быть, не один раз, он понял сразу. Телефонный аппарат в прихожей сдвинут с места, двери в комнаты распахнуты – он никогда не оставлял их в таком положении, Андрей был в этом смысле большим педантом, да и прислуга вышколенная работала здесь уже несколько лет. А вот сейчас – ни порядка, ни прислуги…

Андрей захлопнул за собой входную дверь и замер на миг, прислушиваясь. Ну вот. Конец?

«Нет, Андрюха, это не конец, – сказал он сам себе. – Если бы хотели пришить, зачем такие сложности? В дом лезть… Переговоры будут… Только вот с кем?..»

Он глубоко вздохнул и шагнул в комнату. Страха Андрей не испытывал. Последний страх отбили у него в «Крестах», где он уже был готов к тому, что грохнут его, сонного, в камере. Намекали на такой исход доблестные следователи, сменявшие один другого каждую неделю. Он еще удивлялся, чего это они целой оравой за него взялись. Видно, дела нешуточные закрутились. Ну, сейчас, может быть, и прояснятся.

В его любимом кресле у окна сидел средних лет мужик в средней стоимости и качества костюме, с невзрачным, незапоминающимся лицом, бесцветными волосами и словно выгоревшими, блекло-голубыми глазами, которые с веселым прищуром уставились прямо на вошедшего хозяина. Или он здесь уже не хозяин?..

– Здравствуйте, здравствуйте, Быков, – весело сказал сидящий. – С освобожденьицем вас!

– А вы кто будете, собственно? – спросил Андрей, остановившись в дверях.

– Это хорошо, что вы так собой владеете, – ответил, продолжая улыбаться, бесцветный. – Это очень хорошо. А я-то, признаться, боялся, что нервы вам попортят в этом заведении…

– Правильно боялся, – сказал Андрей и не сделал еще никакого движения, только внутренне собрался для броска. Это заняло долю секунды, но он успел заметить, что бесцветный все понял, веселый блеск его глаз погас, они сделались матовыми, жуткими, весь облик его изменился – теперь в кресле находилась машина, предназначенная для убийства, хорошо отлаженная, мощная и, как всякая машина, не рассуждающая, а точно и споро делающая свое дело.

Андрей увидел все это за долю секунды и понял, что мужичок вовсе не так прост, как ему показалось с первого взгляда. Да и не «мужичок» это вовсе. Это настоящий профессионал, равный Андрею по опытности, а может быть, и превосходящий его. Учитывая же время, проведенное в «Крестах», бесконечные побои, питание, которое нельзя было и назвать-то питанием, отсутствие свежего воздуха и другие «прелести», то сейчас Андрей явно проигрывал этому таинственному незнакомцу чисто физически.

Они поняли друг друга, не сделав ни единого видимого движения, – так боксерам-профессионалам, выходящим на ринг, не обязательно сразу лупить друг друга по головам, чтобы оценить силу противника. Едва заметные повороты головы, «нырки», движения корпусом – опытному взгляду сразу видно, серьезный боец находится перед ним или дилетант. Этот, в кресле, был более чем серьезным.

– Ну, вот и славно, – сказал бесцветный, когда Андрей расслабился. – Меня зовут Григорий Владимирович. Лучше просто Гриша. Ты проходи, проходи, чего в дверях-то топтаться. Побеседовать есть о чем.

– Да уж я догадался, – ответил Андрей. – Вообще-то я бы съел что-нибудь.

– А, ну да, это точно, это правильно, – засуетился Гриша. – На кухню?

Андрей молча повернулся и двинулся к кухне, надеясь на то, что Лидия Павловна, его домработница, все-таки что-нибудь да оставила в холодильнике на всякий случай. Так уж было заведено у них, что даже в случае долгого отсутствия Андрея необходимый запас продуктов дома должен быть. В силу своей работы Андрей мог появиться внезапно, без предупреждения, что и бывало частенько…

Он пошарил в холодильнике под внимательным взглядом Гриши, нашел сосиски, батон копченой колбасы, достал из шкафчика банку кофе, поставил чайник.

– Ну, о чем речь пойдет? – Андрей присел на табурет и вопросительно посмотрел на Гришу.

– О многом. В основном о приятеле твоем, Михалыче.

– Михалыч?.. – Андрей поднял глаза к потолку. – А что Михалыч? Да он и не приятель мне никакой… А ты, Гриша, все-таки из какого ведомства?

– Из того самого, – ответил Гриша. – Из того, какого надо, ведомства.

– Ага. Так это вы меня вытащили?

– Не совсем. Но не без нашей помощи.

– Понятно. Значит, я теперь вам что-то должен? Так?

– Андрей, ты же понимаешь… – Гриша усмехнулся. – Работа с нами для граждан всегда была делом добровольным…

– Ну да, конечно.

– Вот, я так и думал, что ты правильно мыслишь.

– Ладно, кончай базар. Что нужно?

– Помощь нужна.

– Это ясно. Какая? И что мне за это…

– За это будет жизнь, Андрюша, которую ты уже получил, тебя ведь замочить должны были в «Крестах». По доброму пожеланию того самого Михалыча, дружка твоего. А мы тебе жизнь подарили.

– Хм. Ну, Михалыч…

– А нужно нам от тебя, чтобы ты помог нам найти невесту твою, Настю.

– Настю?! – Андрей встрепенулся. – А она-то тут при чем? Что вам от нее-то нужно? Она не при делах.

– Ну, конечно. Андрей, ты только со стула не упади, держись крепче. Настя твоя Михалыча замочила. И документы пропали, которые нам от него нужны. Так что только ее команда могла их прибрать. Наши люди были на даче старика через несколько минут после твоей невесты. Все пропало. Искать надо.

– Настя… Бред какой-то… Михалыч…

– А ты не знал, что ли, об этом?

– А откуда я мог знать? Где я был-то, забыл, что ли? Как же она умудрилась?.. И где она? Ах, ну да… Вы же ее ищете…

– Да. А умудрилась она как – это нам тоже неясно. Очень уж круто. А чтобы не было сомнений у тебя, так могу сказать, что Михалыч тебе войну объявил. Всех твоих замочил. Всю команду. И оздоровительный центр, и бензоколонки, и пацанов твоих – всех уделал. Он мощный дед был. А невеста твоя его уделала. Вот чудеса, правда?

– Да уж. Так что вам из-под нее-то надо?

– Я же говорю – документы.

– Такие документы, что ваша контора заинтересовалась?

– Заинтересовалась – не то слово. Речь идет, Андрей, о крупных поставках оружия. Из Америки через Восток, через Афганистан, короче, оттуда валится все. Ну и через Европу везут.

– Да? – Андрей внимательно посмотрел Грише в глаза.

– Ты не волнуйся. Я карты раскрываю, не лапшу тебе на уши вешаю. Тебе деваться-то некуда, пойми. Поэтому и не боюсь тебе все это говорить. Да… Так вот, на чем мы остановились? На Европе… Короче говоря, Михалыч использует, то есть использовал, военные перевозки, гуманитарную помощь, все, что можно. С военными сложно, там черт ногу сломит в их делах… Это вообще не наша епархия. Военная разведка должна этим заниматься. Да чего-то не занимается…

– А как Михалыч-то туда пролез, если вы не можете?

– А кто тебе сказал, что мы не можем? Можем. Еще и не то можем. Нам просто нужно определить, что там конкретно – его, а что – не его. А документы уплыли вместе с невестой твоей. Понял?

Андрей впервые посмотрел на Гришу с интересом. Комитетчик – а в том, что Гриша был представителем этой славной организации, Андрей уже не сомневался – вел себя так, словно они были с ним давным-давно знакомы и как будто Андрей уже дал полнейшее согласие на сотрудничество. Хотя Гриша прав, куда ему сейчас деваться? Тем более если все, что он рассказал, – правда. Если действительно вся его команда разгромлена, над ним висит обвинение в двойном убийстве, прямое и доказанное, да, собственно, там и доказывать было нечего – почти с поличным взяли. Пойди докажи, что это была необходимая самооборона… Двух «быков» замочил… Да и еще на него есть наверняка. Горы, реки дерьма на него могут вывалить и вылить, если им это нужно будет.

А вот Настя – какова?! Кажется, не врет этот ушлый Гриша про Михалыча и про его невесту… Но как она сумела, вот дьявол… Теперь что же, действительно – «шерше ля фам»?.. Видимо, так. Да что там, в любом случае ему Настю нужно искать. С Гришей, может быть, будет проще. А там посмотрим. Главное, чтобы они их после всего убрать не успели. Они это любят – хвосты-то обрубать. Умеют, сволочи.

– Кофе будешь? – спросил он у комитетчика. – Ты, кстати, в каком звании, дружище?

– Какая разница? – буркнул Гриша. – Какая, нахрен, разница? Буду, наливай.

Глава четвертая

Кругозор шел по набережной Фонтанки к Невскому неторопливо, засунув руки в карманы зеленой американской военной куртки. Со стороны он выглядел обычным прохожим, не обремененным срочными делами и использующим свободное время для того, чтобы подставить лицо редким этой весной солнечным лучам.

Глаза Кругозора, однако, внимательно следили за тем, что происходило вокруг. Особенно за высоким, строгим господином, ведущем на длинном поводке белого бультерьера. Спина господина под черным пальто была прямой и неподвижной, словно из дерева выструганной. Трое парней, одетых попроще, но тоже не бедно, следовали за господином – двое чуть сзади, один – по другой стороне улицы, вдоль фасадов домов. По проезжей части, немного впереди господина с собакой, двигалась черная «Волга».

«Скромненько, но со вкусом», – подумал Кругозор. На работу господин ездил на серебристо-серой «Ауди», а в «Волге» с бронированными стеклами сидела охрана. Вернее, та ее часть, которая должна была обеспечивать безопасность Игоря Сергеевича Праздникова во время ранних утренних прогулок. Равно как и вечерних. Игорь Сергеевич не принадлежал к тем работникам мэрии, которые горят на работе и засиживаются в кабинетах допоздна. Игорь Сергеевич любил спокойный, размеренный образ жизни. Мог себе позволить. Кругозор за несколько дней наблюдения более или менее изучил его маршруты, повадки и распорядок дня.

«Нафига Пельмень меня напрягает, – думал Кругозор. – При такой жизни этого кента любой убрать может. Гуляет себе по улице, видно, совсем себя хозяином жизни чувствует. Шлепнуть его ничего не стоит. Тысяча вариантов. Вот хотя бы на прогулке этой, с крыши снять можно. Или из машины… Нет, из машины не стоит. „Волжанка“ эта у него явно не простая. Но с крыши – ну делать нечего. Надо завтра подходы посмотреть, как да что, а сегодня Пельменю скажу, что готов, прикинем по срокам…»

Пельмень считал Кругозора лучшим из своих ликвидаторов, и Кругозор это знал. Тем более было для него удивительно это задание. Перестраховщик он все-таки, Пельмень. «Где его былая удаль? – усмехнулся про себя Кругозор. – Стареет командир, стареет. Раньше бы сам этого кента замочил и не поморщился, а сейчас говорит, чтобы чисто все было, чтобы никто ни сном ни духом…»

Кругозору приходилось проводить ликвидации в сто раз сложнее, и этого Праздникова пасти ему было даже как-то унизительно. Не по Сеньке шапка… Ну да ладно, шефу виднее. Раз хочет, пусть будет так. В конце концов, ему деньги платить придется, а отношения с Кругозором у Пельменя были определены раз и навсегда – сколько скажет ликвидатор, столько и надо заплатить. В пределах разумного, конечно. И Кругозор из этих пределов никогда не выходил. Себе дороже… Он хотя и классный ликвидатор, но ведь на каждый замочек найдется свой ключик…

Кругозор перешел на другую сторону улицы и ускорил шаг, обгоняя объект своего наблюдения. Конечно, охрана давно уже «срисовала» его, но на это Кругозору было наплевать. Внешность свою он менял с легкостью и делал это профессионально, так что никто из этих парней никогда не узнает в настоящем Кругозоре этого сутулого усатого мужичка в дорогих очках, лысеющего, нескладного, небрежно одетого, типичного среднестатистического «совка»…

Уже почти завернув за угол, он даже не услышал, а спиной ощутил, что сзади произошло что-то из ряда вон выходящее. Стоя на углу Невского и Фонтанки, он обернулся и внимательно посмотрел туда, где только что находился Праздников со своей собакой и телохранителями. Обычно он доходил до Аничкова моста, разворачивался и шел обратно к дому. Сейчас Игорь Сергеевич лежал ничком без движения, не подавая ни малейших признаков жизни. Один из телохранителей нагнулся, приложил ладонь к затылку шефа, потом поднял, и ошеломленный Кругозор увидел, что ладонь стала ярко-красного цвета.

Братва, столпившаяся вокруг неподвижного тела, уже повытаскивала свои пушки и нервно крутила головами, приседая, возбужденно перешагивая с места на место, ища взглядами невидимого киллера. «Волга» остановилась, и из нее выбежали к Праздникову еще двое в черных пальто, но Кругозор понял, что их помощь бывшему чиновнику уже не понадобится. Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, он повернулся и быстро пошел по Невскому в сторону Гостинки, анализируя увиденное.

Он давно выработал в себе способность не делать скоропалительных выводов. На некоторое время после получения сверхважной информации, если она только не требовала немедленного ответного нажатия на курок, он как будто забывал о ней, оставляя в подсознании и возвращая, когда адреналин переставал бурлить в крови, успокаивались голова и сердце, уходили эмоции и он чувствовал себя готовым для серьезного, взвешенного решения.

Так было и теперь. Дойдя до Садовой, Кругозор решил было ехать к Пельменю и уже поднял руку, чтобы остановить машину, но когда через секунду открывал дверцу тормознувшего «жигуленка», передумал и попросил водилу везти его на Бабушкина – домой.

Выкурив сигарету, он, поглядывая в окно машины, вернулся мысленно к только что увиденному. Праздникова замочил киллер, это ясно как Божий день. Квалификацию его определить трудно, поскольку проблема, им решенная пятнадцать минут назад, была не из самых сложных. Но, судя по тому, что стрелял тот, по-видимому, с крыши – Кругозор представил себе траекторию полета пули и вспомнил, что позади Праздникова не было ни подозрительных прохожих, ни стоящих машин, – опыт у него кое-какой имеется. Не лох работал. А какого же черта Пельмень его-то заставил пасти этого кента? Он мог сделать это только с одной целью – подставить его, Кругозора, в случае чего разыграть его втемную, пожертвовать им, лучшим (или уже не лучшим?) своим ликвидатором ради каких-то своих целей. «Вот сука!»

– Вот сука! – повторил Кругозор шепотом и улыбнулся, поймав удивленный взгляд водилы.

– Не обращайте внимания, это я так, про себя… Жена у меня дурит…

– Бывает, – кивнув, ответил водила. – Мою тоже, случается, так заклинит, что, блин, не знаю, как с ней и говорить-то…

– Да, да, – поддакивал Кругозор, не выходя из образа пожилого неуклюжего дядьки. Пусть и водила запомнит этот его облик на всякий случай, лучше перестраховаться, чем недостраховаться…

Решение он уже принял. Такие вещи надо пресекать. Если уж Пельмень задумал его подставить, то, значит, он, Кругозор, в его глазах ни гроша уже не стоит. А что делают с теми, кто перестал приносить пользу, но много знает? Тут нет вопросов. Все ясно. Надо сваливать, ложиться на дно, надолго. Или…

Кругозор прищурился. Или – разобраться. А потом можно будет и уйти. Рискованно, конечно, но он же профессионал. Риск – благородное дело. Кто не рискует, тот ведь и не выигрывает.

Решение свое Кругозор не изменил, но коррективы некоторые в него внес. И, выйдя из машины, остановившейся в двух кварталах от его дома, пошагал уже сильной, пружинистой походкой, уверенного в себе и в своих действиях человека, умеющего постоять за себя и ответить на чужую подлость достойно, по-мужски. Так ответить, чтобы другим неповадно было.

Глава пятая

Около часа Андрей звонил по телефону, но длинные гудки или фраза «В данный момент абонент находится вне зоны…» были подтверждением рассказа Гриши о полном разгроме его команды.

Он выпил еще кофе, принял душ, переоделся и решил съездить для начала к Насте домой, благо ключи от ее квартиры Андрею вернули – арестовали ведь его именно там, возле Настиного дома, там же он оставил свою машину. Интересно, что с ней стало за то время, что он сидел в «Крестах», да и вообще, стоит ли его джип на улице Кораблестроителей, или уже ездит на нем какой-нибудь отморозок?.. Вот и посмотрим заодно.

Кроме того, нужно было браться за финансовые дела, провести ревизию того, что еще осталось. Квартира носила явственные следы обыска, но, как отметил Андрей, довольно поверхностного. Тайник, расположенный в спальне под кроватью, в стене, под облицовочной плитой, был не тронут.

Он выгреб из ниши, спрятанной за толстой стальной дверью, пачки долларов, пересчитал. Деньги, конечно, но этого хватит только на жизнь. Андрей никогда не держал дома больших сумм, весь его капитал находился в обороте, и он оставлял себе только на «житье-прожитье». Вот и сейчас перед ним на полу лежало тысяч десять. Сейф в кабинете был, конечно, пуст. Все оттуда вымели при обыске – и документы, и деньги, – там еще тысяч двенадцать должно было находиться, но пойди докажи…

Ему не хотелось сейчас думать, в качестве какого пункта обвинения будут фигурировать эти двенадцать тысяч, – налоговая полиция, ясное дело, мимо такого соблазнительного куска не пройдет просто так, обязательно прицепится. Ну, это дело будущего. А сейчас нужно решать насущные проблемы, нужно ехать к Насте и начинать ее поиски именно оттуда, от печки, так сказать.

Андрей вышел во двор, глянул на машины его охраны, одиноко притулившиеся у противоположной стены огромного, престижного, «толстовского», как называли его в Питере, дома, и вышел на улицу Рубинштейна. На углу Загородного проспекта он сел в такси и поехал на Васильевский, к дому Насти, которая, кажется, заварила такую кашу, что и непонятно теперь, как ее расхлебать. Гриша этот, гэбэшник, тоже странный тип. Андрей сейчас не сомневался, что не так все просто, как Гриша рассказывал. Все больше крепло подозрение, что этот тип, конечно, имеет отношение к «конторе», но работает в данный момент налево, на какого-то хозяина, пусть и сидящего в кабинете на Литейном, но имеющего кроме этого кабинета и государственных интересов, еще и свои, частные, не пересекающиеся с прямыми служебными обязанностями.

Видно, сильного шороху где-то навела Настя с этими документами, Гриша упомянул военную разведку, а с парнями оттуда шутки лучше не шутить. Да и с Комитетом тоже. Прихлопнут и не задумаются. Совершенно безнаказанные люди. Тем более в такое смутное время, когда машины в городе взрывают каждый день, люди уже к этому даже привыкли, не реагируют особенно, так, пошутят разве что в житейском разговоре – мол, еще одного грохнули, у меня, мол, чуть стекла не повылетали, пусть, дескать, мэрия мне доплачивает за своих взрываемых сотрудников…

Словно в подтверждение этих мыслей водитель такси вдруг ни с того ни с сего сказал:

– Да-а, бля… Во жизнь…

Андрей не отреагировал на это глубокомысленное замечание, но водиле, кажется, и не нужен был ответ.

– Праздникова-то замочили, слыхал, нет?

– Праздникова? – Андрей повернулся к водителю. Он прекрасно знал этого господина. Еще бы, Праздников был именно тем, кто дал Андрею зеленый свет на торговлю земельными участками, по которым должна была пройти в недалеком будущем кольцевая дорога. – Праздникова? – повторил он. – Когда же это?

– Да сегодня, утром. Гулял, блин, с собачкой. А его с крыши снайпер снял. Вот так. Весь день по радио пургу гонят, коррупция, мол… А он, я говорю, честным мужиком был. Он же все про налоги, про торговые надбавки говорил, да? Хотел квартплату снизить… Вот его и замочили, суки…

«Как же, честный, – усмехнулся про себя Андрей. – Честный… Знал бы ты, мужик, какими делами ворочал этот Праздников, у тебя бы инфаркт случился…»

– Вот так, нормально работать в этом гадюшнике и нельзя… Грохнут, гады. Дерут с народа три шкуры…

Дальше он понес обычную чепуху о том, как мерзавцы в правительстве проедают народные денежки, а хорошие депутаты с ними борются, но их, хороших, меньше, и их отстреливают…

Праздников… Нехорошо это, нехорошо… Андрей покачал головой. Нужно будет сегодня же проехать по своим людям, которых разгром команды наверняка не коснулся, по тем фиктивным фирмам, через которые он скупал за гроши эти самые участки и потом продавал за приличные деньги безмозглым нуворишам.

Он вышел, по привычке не доехав до дома Насти метров двухсот, и дошел до подъезда пешком. Машину свою он увидел сразу. Джип стоял на том же месте, где он его оставил. Не угнали, не растащили на запчасти… Надо же… Хотя народ ведь тоже боязливый пошел. Такая машина не может лоху принадлежать. Тронешь ее, потом жди неприятностей.

Уже хорошо. Машина на месте. Надо будет пригнать сюда ребят со станции техобслуживания, пусть перегонят к себе, посмотрят, что стало с тачкой за несколько месяцев простоя в питерском дворе, масло поменяют, «техобслужат», короче говоря. А машину он себе пока другую возьмет. Есть еще «мерс», есть машины охраны, этого-то добра пока у него в достатке.

Андрей не стал подниматься к Насте в квартиру, Гришины работнички наверняка там побывали уже не раз, да и очень может быть, что и сейчас сидят, караулят. И вообще…

Андрей резко обернулся, быстро посмотрел по сторонам. Так и есть. Наружка работает по полной схеме, даже не очень маскируется. С одной стороны мужик в нейлоновой черной куртке отирается рядом с подворотней, с другой – пара молодых людей принялись старательно прикуривать друг у друга, как только взгляд Андрея упал на них, согнулись, ладонями лица прикрывают, якобы огонь зажигалки защищая от ветра… Детский сад.

Ребята, однако, прикурив, направились прямиком к Андрею.

– Добрый день, – сказал один из них, повыше ростом, улыбнувшись той же кагэбэшной улыбочкой, какой все утро светился Гриша. – Машина ваша в порядке. Мы тут за ней присматривали. Так что можете забирать… Пока.

«Пока…» Андрей усмехнулся и пошел к машине. Молодые топтуны проводили его внимательными взглядами, потом кивнули мужику на противоположном конце дома и исчезли в подворотне.

Андрей тронул с места джип, убедился, что машина послушна ему, как и прежде, и поехал к Стасику – главному своему доверенному лицу по операциям с земельными участками.

– Быков выехал, – сказал в радиотелефон один из парней, наблюдавших за домом. – Чего делать? Провожать?

– Не надо, – ответил старческий дребезжащий голос. – Его уже приняли на проспекте. Оставайтесь на месте.

– Понял, остаемся на месте.

Парень сунул телефон в карман и хлопнул по плечу своего коллегу:

– Стоим тут. Бля, сколько можно здесь колбаситься? Ни хрена сюда никто больше не явится.

– Ну, прямо.

– Да зуб даю, никого здесь не выпасем.

– Ладно, нам за это деньги платят. Стоим, смотрим. А не нравится – увольняйся.

– Ага, сейчас, побежал. Кстати, может, сходишь, пожрать чего-нибудь принесешь? Твоя очередь.

Глава шестая

– В общем, слушай, Настя. Андрея выпустили. Как и по какой причине – непонятно. Обвинение с него не снято, а двойное убийство, да если бы только это, – с такими вещами под подписку не выпускают. Хотя в наше время всякие чудеса бывают, но это не тот случай. Вся команда его уничтожена. Он остался один.

Грабко курил, пуская дым в потолок. Они уже неделю жили на квартире Санька – давнего Настиного знакомого, помогавшего ей при ремонте ее первого магазина. Тогда он был еще совсем ребенок, но таскал кирпичи, месил раствор, вытаскивал из подвала мусор, в общем, всеми силами старался ускорить превращение неожиданно свалившихся на Настю долларов в приличный музыкальный магазин, который, естественно, и стал потом для Санька и нескольких его товарищей чем-то вроде клуба, где они проводили все свое свободное время. А потом Настя заматерела, познакомилась с этими бандитами… Замуж даже за одного из них собиралась – пацаны говорили, и Санек верил. Он все реже видел Настю в магазине, она стала такая крутая, что не подходи. А затем и вовсе исчезла. Пацаны говорили, какие-то страшные были разборки, даже в газетах писали. Санек газет не читал, но пацанам верил. Они, пацаны, все знают лучше всех, вместе взятых, питерских журналюг, которым либо лень задницу от стула оторвать и проехаться по самым интересным местечкам родного города, где и происходят те события, о которых они пишут, либо же просто страшно это делать. Пацаны-то не боятся ничего и, соответственно, знают больше. Но не скажут никому, кроме своих, конечно. За настоящую информацию ведь надо и платить по-настоящему. А жизнь еще всем дорога. Даже самым отмороженным.

И вот неожиданно Настя объявилась, да не где-нибудь, а прямо дома у Санька. Пришел он из школы домой – а дома-то гости. Родители Санька уехали в командировку на Кубу, чего-то там строят для вечно молодой социалистической республики, у них там бесконечные проблемы, неустанное строительство социализма. А платят русским спецам вполне по-капиталистически. Вот отец с матерью и решили смириться на некоторое время с гримасами социализма ради капиталистических заработков. Тем более, что в Питере жизнь тоже не сахар пошла. Кризисы, бакс вверх полез… Если здесь сидеть, то можно и зубы на полку положить, а если там, то они этих самых баксов подорожавших много привезут, на жизнь хватит.

Они и раньше Санька оставляли, когда он еще совсем малым был, а теперь-то что, пятнадцать лет, он уже почти взрослый мужик. Отец так прямо и говорил: «Ты, Санек, уже мужчина, вот и живи как мужчина». Денег оставили бабке, она выдает раз в неделю. Уборка и магазины Саньку не в тягость, а если что случится, так бабка на соседней улице живет, хочешь – позвони ей, посоветуйся, хочешь – сбегай да супцу горячего наверни.

Так вот, пришел он домой, а его Настя встречает. Собственной персоной! И еще два мужика с ней. Один из них ментом оказался, бывшим, правда. А второй – приятелем ее, Настиного, любовника-бандита… Они, оказывается, сорвались из города, когда на них охоту объявили. У бандюгана этого, Настиного дружка, враг объявился в Питере, крутой какой-то, как яйцо. Ну, кореша Андрея вместе с Настей этого бандюгана и замочили. Хотя он перед этим успел через ментов знакомых Андрея засадить в кутузку. Видимо, там хотел покуражиться над ним да и кончить. И всю братву этого Андрея постреляли. Про это как раз пацаны ему и рассказывали. Типа, что целый спортзал разнесли гранатами, где эта братва тренировалась, бензоколонку взорвали, что под их контролем была, в общем, маленькая война была в городе. Быстро все провернули, за пару суток.

А Настя и эти двое умудрились свалить. Куда – не рассказывала Настя, хотя и доверяла Саньку. Еще бы – у него попросились пожить, фактически жизни свои ему вручили. Конкретно. Но все-таки, где скрывались до этого, так и не рассказали. Пойди их пойми после этого.

Но Санек не обижался. Ему что, не хотят – пусть не говорят. А помочь Насте он был рад. Она правильная девчонка, хоть и с бандюками связалась, но ведь бандюки бандюкам рознь. Они, бандюки, тоже правильные бывают. А этот ее Андрей, судя по рассказам, правильный был. Вернее – есть. Мент этот, Олег, сказал, что выпустили…

– И где он? – спросила Настя.

Санек, когда ее увидел у себя дома, узнал, конечно, сразу, но удивился тому, как она изменилась. Похудела еще больше, и была-то не толстая, прямо сказать, а сейчас вообще… Но это, как ни странно, сделало ее еще красивее. Есть такой тип женщин, вроде кожа да кости, а другого и не надо… Взрослая совсем стала. Если бы Санек не знал, что это та самая девчонка, которая говорила ему, куда кирпичи таскать, и смеялась над его детскими анекдотами, то, глядишь, и на «вы» к ней бы обратился…

– А неизвестно где. Дома нету, я проверял. Звонил… Радиотелефон его молчит.

– Надо все наши точки просветить, – заметил Егор.

Если Олег Грабко был чистым ментом, за версту видно, Санек сразу это определил, как и то, что он больше в ментуре не работает, а живет на вольных хлебах, печать у него какая-то на лице, что ли, то Егор – Настин телохранитель – выглядел хрестоматийным бандюганом. Это тоже Санек сразу вычислил. Добродушный такой, волосы длинные, не на бандитский манер причесочка, хвост сзади затянут, но глаза, глаза… могилой светит из них. Настоящий зверюга. Но Настю уважает, что приятно. И на Санька взглянул сразу как на своего.

– Ваших точек больше нет, – сказал Олег. – Все. Кончен бал. Надо теперь без братвы разбираться. Самим.

– Разбираться? С кем разбираться-то? Хоть бы знать…

– Я думаю, они сами проявятся. Телевизор смотришь?

– Пока тебя не было, смотрел, – ответил Егор.

– Слышал про Праздникова?

– Ну, слышал. И видел. Замочили советника. Андрюха его знал. Уй, блин! – встрепенулся Егор. – Так ты думаешь, это те же люди?

– Ты, Егор, задним умом крепок, – ответил Олег. – Я ничего не думаю. Я просто жду развития событий. Что-то происходит в городе, чего-то кому-то из-под Андрея нашего надо. И из тюрьмы его поэтому кто-то вытащил. Только, боюсь, слишком крутые силы там задействованы…

– Против лома нет приема, – буркнул Егор.

– Если нет другого лома.

Олег докурил сигарету и затушил ее в пепельнице.

– Санек, – обратился он к хозяину квартиры, который слушал диалог своих гостей, притулившись на табуреточке в углу кухни. Настя смотрела телевизор в гостиной, не принимая участия в обсуждении сведений, добытых Олегом после кратковременной вылазки в город. – Мы тебя стесняем тут…

– Да чего там, – ответил Санек. – Мне даже интересно.

– Интересно ему… – пробурчал Егор. – Интересно. Смотри, впустил нас, теперь жди, когда мочить всех придут. Вот будет интересно…

– Впустил? Вы сами пришли, – улыбнулся Санек. – А я не против, чего… Живите. Никто вас здесь не найдет. Только через месяц предки вернутся.

– Через месяц, надеюсь, нас уже здесь не будет. А ты денег заработаешь малость, – сказал Егор. – Нужны башли-то?

– А то.

– Не надо паниковать, – раздался голос Насти. Егор повернулся и увидел, что она стоит в дверях кухни. – Не надо, Егор, крыльями хлопать. Андрей нас сам найдет. А мы поможем ему.

Телохранитель в очередной раз удивился переменам в своей – как сказать? – хозяйке, партнерше, подружке? Он никак не мог определиться в своем отношении к этой девушке. Не желая загружать себя этими пустыми вопросами, он, в конце концов, стал относиться к защите Насти и решению ее проблем просто как к работе, которую нужно делать, не задавая лишних вопросов.

Что-то было в этой девчонке притягивающее, гипнотическое. Егор понимал, почему Андрюха, носивший погоняло Крепкий и полностью ему соответствовавший во всех смыслах, так запал на нее. Он, может быть, и сам бы запал, если бы встретил раньше. Но перебегать дорогу такому парню, как Крепкий, ни один идиот не станет. Себе дороже.

Он уже хорошо знал историю Насти Волковой, которую всячески оберегал, и был штатным телохранителем девочки больше года. Знал, что она потеряла родителей в бандитских разборках, что случайно стала обладательницей крупной суммы, оставшейся от барыги папаши, а дальше – обычная история. Дальше – понеслось по нарастающей. Сначала мелкие жулики, потом жулики покрупнее, потом разные отмороженные бандюганы окружали Настю, которая каким-то образом, видимо благодаря своему железному характеру и какой-то совсем не девчачьей упертости, всех их благополучно «разводила», потом и с Андреем познакомилась… В авторитетах ходила последнее время, в ее-то годы. А теперь этот самый авторитет ей во вред обернулся. Слишком много врагов вокруг образовалось. Даже Андрюха попался, что тут говорить.

Настя смотрела на компанию, расположившуюся на кухне.

– Олег, у тебя какие предложения? Чего ты с Саньком-то начал…

– Я говорю, что сегодня отсюда уеду. Вам и так тесно…

– Ничего не тесно, – начал было Санек, но Олег перебил его:

– Так лучше будет. Я к подружке своей поеду, к Боковой. У нее и информация свежая все время, это она ведь мне про Андрея рассказала. Она же следователь все-таки. И тихо у нее, никто не пасет.

– Откуда ты знаешь?

– Ну, Настя, я же говорю, она профессионал. Уж такие-то вещи просекла бы. Так что вот телефон. – Он положил на стол визитку. – Я буду там.

Настя помолчала несколько секунд, потом кивнула:

– Хорошо. Денег возьми.

– Возьму, возьму. Мне много не надо…

– Сколько надо, столько бери. Потом все расчеты. Когда закончим все. – Она посмотрела на Егора: – Слушай, ты бы, может быть, пошуровал еще по городу? По бизнесменам, по барыгам знакомым? Должен же он где-то объявиться?

– Хорошо. – Егор поднялся с табуретки. – Я и сам собирался. Не сидеть же тут, как в берлоге… Ты-то только не выходи никуда. Мало ли что. Никто не знает, но все-таки… Питер – город маленький.

– Да ладно, ладно. Все, ребята, счастливо. А ты, Олег, позвони сегодня, как и что.

– Естественно.

Когда Олег с Егором ушли, Настя спросила Санька:

– Ну? Принес?

– Все в лучшем виде.

– Давай показывай.

Они прошли в комнату, и Санек вытащил из стоящей в углу сумки сверток с одеждой – джинсы с курткой, рубашку, тонкий черный свитерок, ботинки.

– Ну что… Ничего… Терпимо, – говорила Настя, разглядывая вещи. – Ботинки дай-ка примерю…

Ботинки пришлись впору, и она довольно потопала ногами перед зеркалом.

– А это… Машинку?..

– Есть.

Санек достал из сумки машинку, какими пользовались в парикмахерских лет пятнадцать назад.

– Ну и ну, – протянула Настя. – Где откопал?

– Где взял, там нет, – гордо ответил Санек. – Ну так что? Стричь?

– Давай. – Настя уселась на стул посреди комнаты.

– Не жалко? – спросил Санек.

Она посмотрела на него с раздражением:

– Санек, ну ты, блин, даешь… Жалко… Жалко у пчелки знаешь где? Давай стриги, говорю.

Полчаса – ровно столько потребовалось Саньку для приведения головы Насти в более или менее приличный вид. Стричь наголо оказалось не так просто, как он думал, но все-таки он, неслышно матерясь, довел дело до конца и, отдуваясь, сказал довольно:

– Все. Смотри в зеркало, только не падай.

Она подошла к зеркалу и улыбнулась:

– Класс. Умрем за попс! Круто, Санек?

Санек смотрел на нее со странным выражением на лице. Без улыбки, очень внимательно, как-то очень по-взрослому.

Глава седьмая

Андрей заметил, что его «ведут», не сразу, только миновав Невский и объехав вокруг площади Восстания, выйдя на Лиговку. В своей-то машине это легко – слежку определить. Не то, что в такси, где особенно-то головой не покрутишь, если, конечно, не хочешь привлечь к себе еще и внимание водителя.

Серый «Форд-Сиерра» неотступно следовал за ним, то исчезая и сворачивая за угол параллельных Советских улиц, то неведомо откуда неожиданно выскакивая на следующем перекрестке.

Усмехнувшись, Андрей подумал, что Гриша мог бы и не ставить слежку – он, если захочет, оторвется от любой наружки, город, слава Богу, знает как свои пять пальцев. Много есть здесь маршрутов, которыми можно уйти. Но сейчас интересы его и Гриши пока что совпадали, поэтому он не видел смысла отрываться от странного кагэбэшника. А тот, видно, перестраховывается, думает, что Андрей может на себя сыграть… В общем, правильно, конечно, думает.

После визита к Назарову – старому знакомому, державшему небольшой филиальчик одной из фирм, занимающихся мобильной связью, бумажник Андрея похудел на пятьсот баксов, зато в кармане лежала новая трубка радиотелефона – подключенная, работающая, не хуже той, что осталась у следователя в «Крестах». «В интересах следствия», – вспомнил Андрей его полуулыбочку. Ну ладно, в интересах так в интересах… Не будет же он в суд подавать, в прокуратуру писать, что следователь отобрал у него телефон… Жизнь саму чуть не отобрали, а тут – телефон.

Он чувствовал себя заметно лучше, чем утром. После Назарова Андрей заскочил к Когану – одному из своих доверенных лиц по недвижимости в области. Коган был на месте, обрадовался появлению партнера, обнял, вытащил коньяк из сейфа…

– Я думал, что и не увидимся больше, если честно, – сказал Коган.

– Ну и что? Что еще думал в этой связи?

– Андрюша, как ты можешь?.. – Коган розлил коньяк. – Я никогда партнеров не кидал. Твои деньги – это твои деньги. Исчез ты, не исчез – это, в смысле денег, никакой роли не играет. В конце концов, если мы говорим как деловые люди, хотя я тебя и люблю просто так, без всяких дел, но если о чистом бизнесе – то это, Андрюшенька, твои проблемы. Твои деньги лежат без движения – ты теряешь. Меня это не волнует. Мое дело их сохранить. Я их храню. А дальше – думай сам… Давай выпьем, Андрюшенька, за твое освобождение, за то, что и деньги твои теперь найдут себе достойное применение….

– Рано еще, Миша, рано. Пусть полежат пока. Я ведь сейчас в таком подвешенном состоянии… Ты все операции пока заморозь там… Мало ли что. Береженого Бог бережет. Много осталось участков-то?

Коган задумался. Выпил рюмку, поставил ее на стол, сунул в рот сразу несколько виноградин с подноса, заваленного спелыми черными гроздьями, яблоками, желтыми персиками.

– Да, если честно, ничего не осталось уже. Расторговались мы очень неплохо. Ничего фактически не осталось. А что такое?

– Да так. На всякий случай… Какая-то каша заварилась тут у нас странная, я сам еще не понимаю. Ты это… будь осторожней на всякий случай. И меня у тебя не было, лады?

– Лады. Только тебя же Вика видела…

– Вика – свой человек. С Викой мы договоримся.

– Ха-ха, понимаю, – прыснул Коган. – С Викой ты всегда договоришься.

Андрей не стал засиживаться в гостеприимном офисе Когана, подмигнул на выходе Вике – длинноногой красавице, давно положившей на Андрея глаз, но пока только мечтавшей о более тесных отношениях с этим красавцем бизнесменом, командующим целой ротой бандитов, – по крайней мере, Вика раньше думала именно так. Что она знала сейчас – неизвестно, но улыбка у нее ничуть не изменилась, оставшись в памяти Андрея светлой и зовущей.

Андрей выехал на Суворовский проспект, заметив, что серебристого «Форда» сзади нет. Не появился он и потом, когда Андрей свернул на Невский и поехал к себе домой.

Во дворе по-прежнему торчали одинокие машины охраны, по сравнению с джипом, на котором приехал Андрей, грязноватые. Видимо, Гришины парни решили не марать рук на содержание машин обслуги, приглядывали только за его тачкой… Двор здесь тихий, никто колеса снимать с иномарок не станет, если, конечно, жизнь дорога.

Поднявшись в квартиру, Андрей развалился на диване и позвонил Грише. Надо было как-то определяться, что-то делать. Он не терпел неизвестности, ожидания неведомо чего, тем более что пока, судя по всему, это «неведомо что» было не слишком для него приятным.

– Алло! Гриша? Это я.

– Слушаю, – ответил Гриша.

– Это я тебя слушаю! – раздраженно сказал Андрей. – Ты чего хочешь-то? Я сижу тут как пень…

– Сиди пока. Отдыхай. Отъедайся. Деньги-то есть? – Гриша хихикнул.

«Сволочь. Смеется еще. Как же, разули бандита-бизнесмена, можно и поиздеваться теперь. Хоть он и кагэбэшник, а все равно ведь шантрапа беспортошная, на нищенской зарплате своей сидит, если не ворует, конечно».

– Могу с тобой поделиться. Одолжить? – ехидно заметил Андрей.

– Спасибо, обойдусь. Чего звонишь? Я сказал – сам приеду. Отдыхай, бандит.

– Ты своим пацанам скажи, что если они меня пасут, то пусть хотя бы маскируются, чтобы я их не видел. А то разъезжают за мной кавалькадой повсему городу. У меня нервы после «Крестов», знаешь ли, не совсем того… Могу и грубость сделать. Чисто случайно.

Гриша помолчал, потом холодно ответил:

– Вас, Быков, из тюряги вытащили не для того, чтобы вы тут понты свои давили. Может быть, еще кофе в постель вам носить? А? Чего еще изволите? Или баланду хлебать – оно лучше, чем с охраной по городу ездить? Без охраны хочешь? Думаешь, забыли тебя тут? Всю братву твою с говном смешали, а тебя, думаешь, по головке погладят? Ты бы спасибо лучше сказал и за машину свою сраную, и за то, что люди нервы и время свои тратят, смотрят, чтобы тебя, мудака, не обидел кто. А за то, что они засветились, я им, конечно, устрою. Совсем оборзели, работают, понимаешь, спустя рукава…

– Ну да, – усмехнулся Андрей. – Ихний «Форд» мне глаза намозолил за день…

– Чего? Какой «Форд»? Нет у нас никакого «Форда». Мы не бандиты, чтобы на «Фордах» разъезжать… Что за «Форд»? О чем ты говоришь?!

Андрей услышал в голосе Гриши явную тревогу, – хотя и старался молодой гэбист ее спрятать, получалось это у него из рук вон плохо.

– «Форд-Сиерра», серебристый. Полдня за мной катался.

Гриша опять замолчал. Андрей встал и, держа трубку возле уха, подошел к окну. Во дворе ничего подозрительного не было, но тревога накатила тяжелой волной, даже дышать стало трудно. Андрей распахнул форточку, впустив в комнату холодный вечерний воздух. Точно, в камере здоровья не наберешься. Надо и нервы поправить, и вообще весь организм почистить, откормить, потренировать… Разнюнился, словно старик какой. Руки задрожали. Раньше такого даже и представить было нельзя. Чтобы из-за какого-то сраного «хвоста» такие переживания. Расклеился Андрюха, рассопливился…

– Слушай, – после паузы произнес Гриша уже другим тоном, серьезным и не допускающим возражений. – Сиди дома, никуда не высовывайся. Я сейчас приеду…

– А я никуда и не со… – Андрей не успел договорить, как Гриша отключил связь.

Ну вот и начинается. Отдохнул денек, пожил нормальной, спокойной жизнью и – снова в бой… Знать бы только с кем…

Андрей подошел к окну. Тревога неожиданно прошла, тело наливалось силой, руки больше не дрожали. Он снова почувствовал себя в своей тарелке, в привычных обстоятельствах, опять готов был ко всему, он снова становился тем самым Андреем по кличке Крепкий, для которого в Питере не было ни запретных мест, ни опасных для него авторитетов, к мнению которых прислушивались все – от старых воров-законников до отмороженных юнцов.

Оружия вот только в доме не было. Но это не проблема. Вернее, проблема, конечно, на ближайшие час-полтора, а потом решит Андрей этот вопрос. Либо с Гришей решит, а если гэбист полезет в бутылку, сам найдет себе пушку. Для него в Питере – это проще простого. Без оружия какой он боец… Умение кулаками махать в наше время, конечно, вещь хорошая, но пушка есть пушка, и серьезные дела без нее делать сложно. Для тех, с кем ему предстояло иметь дело, нужны убедительные аргументы, а хороший пистолет в списке этих аргументов находился на первом месте.

Глава восьмая

– Ну, что смотришь? – спросила Настя.

Санек молчал. Настя увидела, как кадык ходит на его тонком горле, словно Санек старался что-то проглотить и не мог. «Похулиганить, что ли?» Последнее время ей было не до хулиганства.

…Она не помнила, как Грабко и Егор вывезли ее из города. Слишком она тогда устала, столько навалилось сразу – арест Андрея, убийство Михалыча – главного врага, страшного и, казалось, всесильного, который даже ее жениха, непобедимого Андрея по кличке Крепкий, самого любимого ее человека, сумел свалить. И как? Банально и позорно засадить за решетку…

Они бежали на машине. Проснувшись, она увидела только мелькание деревьев за окошком и снова заснула.

Потом они останавливались, заправлялись, жевали гамбургеры, не выходя из автомобиля, снова тряслись по разбитым дорогам, по хорошим шоссе, днем и ночью, сменяя друг друга, за рулем сидели то Егор, то Олег. Всю дорогу Настя находилась в полузабытьи и плохо соображала – куда они едут и зачем.

Граница с Украиной, смешные какие-то формальности – подумаешь тоже, заграница…

Когда Настя очнулась в очередной раз и увидела, что за окнами машины несутся уже крымские пейзажи, она поняла, куда они едут. К Боре. К самому надежному их другу, про которого Андрей говорил, что это его главная крепость, главное и самое надежное убежище, случись у него какие-то неприятности. Вот они и случились, и не только у него.

Настя и познакомилась с Андреем-то по-настоящему в этой крепости, спрятанной от любопытных глаз в горном ущелье в районе Нового Света… Он ее вытащил из дома буквально в чем была, загрузил в самолет и притащил сюда, в этот действительно сказочный уголок, где не было ни бандитов, ни банкиров, ни ментов, ни спекулянтов, ни нищих, ни советской власти и ни рыночных жуликов, не было никого и ничего, кроме скал, солнца, моря, роскошного дома и добродушного хозяина – Бори, в прошлом моряка, в настоящем – ближайшего доверенного лица Андрея, отвечающего ему чистой и преданной дружбой, не замешанной ни на какой личной выгоде. Конечно, они проделывали совместные операции и суммы между ними крутились весьма значительные, но Настя знала, что, не будь этих денег, окажись Андрей в один прекрасный день нищим или с Борей что случись, они останутся друзьями и всегда будут делиться друг с другом последним куском и поддерживать друг друга улыбкой или шуткой. Такая вот настоящая мужская дружба у них была. Как в приключенческих старинных романах. Жюль Верн, одним словом, Майн Рид…

Настя не знала, о чем они говорили втроем – Боря, Олег и Егор, когда она лежала в своей спальне – той самой, из которой они с Андреем в их первый сюда приезд не выходили сутками, – пока гуляла вокруг замка, вросшего в скалу и казавшегося ее естественным продолжением, пока спускалась к морю и сидела часами на берегу, отмечая, как с каждым днем увеличивается бахрома медуз у кромки берега, – холодало, и медузы подтягивались на мелководье, туда, где было хоть чуточку теплее.

Когда она очнулась наконец от спячки, оказалось, что прошло больше месяца с тех пор, как они сюда приехали. Вышла вечером в столовую и поймала на себе внимательные взгляды всех троих.

– О, наконец-то! Вижу осмысленный взгляд! – сказал Боря. – Садись, Настя, покушай. Пришла в себя, я вижу?

– Да вроде бы. – Настя улыбнулась.

– Вот и отлично. Садись тогда, будем думать.

– О чем?

– Ну, ты даешь, – хмыкнул Егор. – О чем… О жизни нашей бренной. И о дружке нашем общем.

– Андрей… Что с ним?

– Что-что, – буркнул Грабко. – Сидит в «Крестах»… А всех наших… – Он покосился на Егора. – Ваших то есть, всех, как бы это сказать… обезвредили.

– Кто? – строго спросила Настя.

– Кто-то, – протянул Егор. – Михалыч покойный. Из могилы, сука, гадости нам делает. Вот упырюга…

– В город мне надо, – сказала Настя.

– Хм, «Мне, видите ли, надо». – Боря иронически покачал головой. – И что ты там делать будешь? «Кресты» взрывать?

– Может, и взрывать, – серьезно ответила Настя. – А что толку здесь сидеть? Вы что-нибудь за это время сделали?

Трое взрослых мужчин, за плечами у которых были дела самого разного рода – были и убийства, и разборки с бандитами, с правоохранительными органами, были кровь и смерть, – смотрели на эту девочку, которой восемнадцать только-только стукнуло, и понимали, что в их компании, как это ни дико выглядит, главный человек – она, Настя Волкова.

Конструктивных предложений никто из них за весь этот месяц не выдвинул, признаться в этом было сейчас не то чтобы стыдно, а как-то… нехорошо, что ли… Действительно, сидят три здоровенных лба, пьют, жрут, а дело не делается. А что думать-то? Боря и Егор считали, что самое лучшее, что можно сейчас предпринять, – это отсидеться, отлежаться на дне, выждать, когда все в Питере успокоится и установится некая диспозиция. Тогда хоть можно будет понять, кто какие места занимает.

– Там сейчас полная неразбериха, Настя, – начал Грабко. – Полный хаос. Непонятно, на кого давить, с кем разбираться, понимаешь? Нет зацепок. Как смерч налетел, развалил Андрюхину команду и исчез. Кто, что – никак не выяснить…

– Вот и отлично, – кивнула Настя. – Хаос – самое милое дело. Мы же сейчас играем по их плану. Свалили, затаились – а что еще мы могли сделать, а? Так они и думают. А мы, как идиоты, и делаем то, что нам навязали. Нам надо их опередить. Возникнуть там неожиданно и нанести удар. Первыми. Понятно?

– Понятно-то оно понятно, – заметил Егор. – И насчет ударов все красиво. Очень красиво. Только вот какими силами, кто этот удар будет наносить, а главное – по кому? Ты знаешь?

– Это-то как раз не проблема, – улыбнулась Настя. – Сами проявятся. Только свистни!

– И как же ты собираешься «свистнуть»? – спросил Боря.

– Боря… – Настя внимательно посмотрела на хозяина дома. – Ты как, с нами?

– Слушай, ты, е-мое, ты за кого меня держишь-то, девочка?.. Не была бы ты Андрюхиной невестой, я бы тебя по заднице за такие вопросы отшлепал…

– Вот и класс! Сейчас и свистнем, тогда узнаем, насколько у них серьезные возможности.

Она достала из карманов джинсов маленький радиотелефон, которым не пользовалась с тех пор, как покинула город.

Трое за столом внимательно наблюдали за ее действиями.

Настя набрала номер Андрея, подождала, услышав же то, что и ожидала: «Абонент находится вне зоны…», отключила телефон и улыбнулась:

– Ну, теперь будем ждать. Если ребята, которые с нами воюют, серьезные, то они скоро будут здесь. Боря, ты бы наш «золотой фонд» перевез к жене… И машины надо подготовить на всякий случай.

Олег изумленно смотрел на Настю. Ну, девка дает. Вот так, за одну минуту взяла и засветилась…

– Олежка, не хмурься. Правильно она сделала. – Боря кивнул головой. – Западло так вот в берлоге сидеть, когда товарищ наш погибает. Мы же не отморозки какие…

– Иной раз я думаю, что лучше бы я отморозком был, – поморщился Егор. – Спокойней как-то… Ну да ладно. Пойдем тачки посмотрим.

События развернулись быстрее, чем они предполагали. Уже следующим утром над домом-крепостью, спрятанным среди скал, показался вертолет. Он покружил, пожужжал, опускаясь неприлично низко над двускатной крышей, и исчез за ближайшей скалой.

– Да, блин, – заметил Егор. – Надо валить. Причем сейчас, немедленно. Видно, серьезные парни там нас ищут, если вертушку на второй день нашли…

– На первый, – поправила его Настя.

– Ну да. За сутки. Все готово?

– А чего там – «готово»? Как сюда приехали, так и обратно уйдем, – сказал Олег. – Ничего нам не нужно. Только деньги…

– Тогда по машинам! – скомандовал Егор.

Приказание это было совершенно лишним, потому что Боря, будучи человеком искушенным, опытным и не нуждающимся в дополнительных разъяснениях, уехал еще ночью, прихватив с собой «казну» Андрея. Куда он уехал, не сказал, бросив мимоходом, что он всем, безусловно, доверяет, но в современной медицине есть масса способов развязывать язык и что тайна, которую знают двое, – это уже не тайна.

– Андрюха знает, – сказал Боря, – так ведь это его деньги. А вы, то есть мы, свою долю взяли. Так что никаких претензий быть не может.

– А их и нет, – сказала Настя. – Как тебя найти?

– Я вас сам найду, – сказал Боря. – Спасибо за то, что приехали, тоску развеяли…

– Это тебе спасибо, Боренька. – Настя обняла его как старого друга. – За все.

– Да брось ты. Не последний раз видимся. Сочтемся.

Единственная дорога, относительно ровная и относительно прямая, вела к муниципальной трассе прямо от дома. Боря частично проложил эту, лучше назвать тропинку, на свои кровные денежки, нанял рабочих, технику и даже взрывников для того, чтоб залезть в свое логово, но Егор свернул, казалось бы, с единственной трассы прямо от дома вниз, в сторону моря.

– Куда ты? – испуганно охнула Настя. – Очумел, блин?

– Спокойно, спокойно, подруга. – Он покосился на Олега. – Смотри-ка, Андрюха даже Насте нашей не все тайны выбалтывает. Ты что, про этот выезд не знала?

– Ни фига себе выезд! – Настя стукнулась подбородком о собственные колени. – Вообще уже, да? Егор, блин, осторожней!!!

Машина прыгала на ухабах и неслась под уклон, визжа тормозами, ее кидало из стороны в сторону, и Насте казалось, что вот сейчас, через секунду, колеса оторвутся от земли и машина вместе с ними полетит вниз, разбрасывая во все стороны облицовку, колеса, кувыркаясь и взрываясь на лету, в точности как она много раз видела в кино.

Но до пиротехнических эффектов дело не дошло. Джип, презентованный им Борей для поездки, видимо он знал тот путь, которым они поедут, выдержал и не слетел в пропасть, не растерял колеса и капот, а выскочил на пляж, и Егор, сбросив скорость, поехал тихонько по узкой полоске гальки между отвесной каменной стеной и барашками волн, где плавали какие-то совсем растрепанные от холода медузы.

– Через час здесь будет не проехать, – заметил он. – Боря говорил. Прилив начнется – тогда все. Это он специально так трассу рассчитал, чтобы в определенное время можно было проскочить. Так что «хвоста» за нами с этой стороны не ожидается. Можно не торопиться… Проскочили, – сказал Егор, когда машина наконец свернула налево и начала карабкаться вверх, правда, уже не по скале, а по пологому холмику. Отсюда шла дорога вдоль пляжа в сторону Феодосии. Частная трасса же, ведущая к Бориному дому, выходила только на направления к Симферополю и Ялте. В этом районе пересечений путей не было. Если кто-то к Бориной крепости действительно поимел большой интерес, то он будет двигаться только оттуда – с запада. Они же двинулись на восток, и, чтобы их перехватить на трассе, преследователям нужно было делать изрядный крюк. Конечно, если они не найдут путь, по которому беглецы ушли.

– Проскочили, – кивнул Олег. – Ну что, Настя? Поехали в Питер, хулиганить?

…Настя тряхнула головой и прогнала воспоминания. «Похулиганить…» Санек так жадно на нее смотрел, жадно и в то же время умоляюще.

«С этим все ясно. Мальчик… Ну, вот и похулиганим…»

– Что, я тебе так больше нравлюсь? – Настя улыбнулась. – Что-то глядишь ты странно…

Санек снова проглотил ком, застрявший в горле.

– Нравишься. Да, – сказал он, справившись со смущением.

– Помоги тогда примерить. – Она кивнула на шмотки, принесенные им, и расстегнула «молнию» на своих джинсах.

Глава девятая

Желание Бори Гаврилова стать ментом прошло довольно быстро. Это детский лепет, навеянный приключенческими книжками и фильмом «Место встречи изменить нельзя», это наивность, переходящая в идиотизм, – так сейчас думал Гаврилов, сам себе присвоивший кличку Босс и старавшийся ей соответствовать во всем – и в отношениях с родителями, и на улице, и вообще в любой компании и при любых обстоятельствах.

Иногда случались рецидивы, хотелось ему стать тем самым легендарным «правильным опером», чтобы ловить, душить, давить, стрелять всю эту сволочь, разгулявшуюся по его родному городу, но с каждым разом, с каждым новым пьяным, которого тащил, приподняв за загривок, плотоядно улыбающийся мент или даже не улыбающийся, а с оттенком отвращения на лице, мол, обычное дело, рутина, – с каждой такой уличной сценкой желание нацепить форму гасло и в конце концов исчезло вовсе.

Изменить же свою жизнь, посвятить ее, если высоким штилем выражаться, борьбе с преступностью он тоже решил неожиданно. В семье его никто напрямую от бандитов никогда неприятностей не видел, сам Боря тоже, можно сказать, в своей недлинной еще жизни, что называется, не претерпел от криминального беспредела. Обычная семья, со вполне ощутимым достатком, не голодавшая даже в самые страшные периоды девяностого и девяносто первого годов, папина машина, мамины «карманные деньги», регулярно выдававшиеся любимому Боре, джинсы, велосипед, видак, си-ди плейер, школа, институт – чего еще?

Когда ему было шестнадцать, он, поднимаясь к себе на пятый этаж, увидел сидящего на подоконнике площадки, ведущей на чердак, пьяного мужика. Мужик был одет не то чтобы бедно, но был очень грязен. Брюки его, покрытые слоем рыжей подсохшей грязи, лежали на комьях глины, под которыми угадывались ботинки, куртка разорвана, черная кепка со следами мела валялась на полу. Мужик сидел, уперев подбородок в подставленную левую руку, в правой же дымилась «Прима», к которой он часто и жадно присасывался.

И на Борю что-то нашло – он в несколько коротких прыжков влетел на верхнюю площадку, хлопнул мужика по руке, выбив сигарету, и даже не проговорил, а как-то проскрежетал:

– А ну, пошел отсюда, пьянь, бля…

Зимой на чердаке ночевали бомжи, нарушавшие все представления о том, что, мол, они там, где живут, не гадят… Гадят, и еще как гадят. Вот и прорвало Борю под горячую руку, под плохое настроение попал мужичок…

– Пошел, говорю!

А дальше произошло неожиданное. Мужик вдруг поднял руки к лицу – Боря помнил все дальнейшее с фотографической точностью, – крупные, широкие ладони рабочего, закрывшие лицо, но неуспевшие скрыть ссадину на лбу, наливающийся малиновым синяк под глазом, разбитый нос с подсохшей дорожкой крови, теряющейся в распухших губах.

– Не бей только, не бей… Сейчас…

Боря не считал себя особо чувствительным. Он еще раз хлопнул мужика по плечу и сказал:

– Давай, давай, шевелись…

Повернулся, открыл дверь, вошел в свою квартиру, и тут его словно обухом по голове огрела такая железная горячая тяжесть стыда и жалости, что Боря даже глаза зажмурил.

Это надо же что с мужиком сделали… А ведь здоровый дядька, руки мощные, рабочие… Семья, наверное, дети… Поддал с дружками, поди, после работы, а его какие-то суки, отморозки, шпана уличная, ничего в жизни не знающая, ни книг, ни кино нормального, ни путешествий, мечтающая стать «бандитами», с одной извилиной в мозгу, отметелили, ногами наверняка, хорошо, не убили. Забрали последние деньги…

Боря отчетливо представил себе всю картину – настолько она была жизненной и – он даже вздрогнул от ужаса – обыденной, что ему стало по-настоящему жутко. Жутко от накатившей ненависти к этим ублюдкам, не дающим людям спокойно жить… Да куда там спокойно, при нынешней-то власти, какое уж тут спокойствие… Хоть как-то, хоть до дому дойти нормально, нищенскую свою зарплату жене принести…

С этого момента и начал он переосмысливать то, что происходило вокруг, планировать свою дальнейшую жизнь.

Нет, бороться с этими сволочами через милицию – дело бесполезное. Там такие же отморозки, только в форме. Отожравшиеся, безнаказанные, наглые, любого человека способные взять и засадить на сутки. Ограбить, избить, унизить.

Он смотрел по видео фильмы с Клинтом Иствудом и Брюсом Уиллисом и постепенно начинал понимать, что и как ему делать в этой жизни.

Тогда ему было шестнадцать.

Теперь, спустя два года, он носил кличку Босс и считал себя хорошей, пусть еще и несовершенной, но вполне дееспособной боевой машиной. Утренние пробежки, разминки, тренировки в Парке Победы – зимой и летом, в любую погоду. Горы книг, фильмов, учебных пособий по единоборствам… Постепенно отсеивались ненужные, «кинематографические» приемы, оставались простые, но действенные. Оказалось, убить человека можно очень легко. И не надо ногами лупить выше головы. Нужна уверенность. Прежде всего. Уверенность и знание.

Он сидел, покачиваясь в кресле-качалке под любимого Элтона Джона, жевал яблоко и анализировал свои ощущения. Несколько дней назад он впервые убил человека. По крайней мере, процентов на девяносто Босс был уверен, что того, в подворотне, он замочил – прямым ударом в горло рукой, «вилкой» между большим и указательным пальцем, достаточно сильно. Он расслышал и почувствовал, как ломается кадык… Точно, убил.

И, прислушиваясь к себе, он с удовлетворением отмечал, что ни внутренней дрожи, ни угрызений совести у него нет. Такую мразь надо уничтожать. Нормальным людям чище дышать будет. И он сделал к этому первый шаг. Чуточку спокойнее стало в городе. Самую чуточку, но это заслуга его, лично его, Бори Гаврилова.

Это была проверка. И прошла она успешно. Он может. Может. Может!..

Боря повторял это слово, ритмично раскачиваясь в кресле и довольно улыбаясь.

Глава десятая

Михаил Коган сразу же пожалел, что не прислушивался к советам Андрея и не завел себе личной охраны. Сев в свою машину и повернув ключ зажигания, он почувствовал затылком холодный металл пистолета. Это ледяное прикосновение, готовое в любой момент взорваться горячим, слишком горячим, чтобы после него остаться жить, пламенем, вызвало мысли о том, что Андрей, видимо, советовал завести личного шофера не просто так. Очевидно, что-то знал, да говорить не хотел. Он-то, Коган, думал, что законспирирован на все сто, что его фирма, являющаяся только прикрытием для настоящих дел, которыми они ворочали с Андреем, чиста перед всеми как стеклышко – и перед государством, которому он исправно отстегивал налоги, и перед бандюками, которым тоже регулярно платил, не ссылаясь на то, что у него есть могущественный друг и партнер – Андрей Крепкий.

Так сказал сам Андрюша. Пусть за лоха держат, пусть никто не знает, куда ведут концы у этой самой фирмочки, судя по вывеске занимающейся какой-то полной фигней – то ли пластиковые окна, то ли подвесные потолки… Коган так до конца и не изучил легальную сторону своей фирмы. Этим занимались специалисты, даже зарплату получали у него, вставляли кому-то решетки в окна, какие-то двери делали…

А теперь – вот, пожалуйста, получите…

– Поехали, поехали, – сказали сзади. – Не надо стоять.

Коган послушно тронул машину с места.

– Куда? – спросил он, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Домой, куда же еще? Или ты по бабам намылился?

– Что вам нужно? Вы кто? – спросил Коган, продолжая чувствовать неудобство от ствола пистолета, вдавленного в затылок. Впрочем, неудобство – это, конечно, не то слово…

– Много будешь знать, скоро состаришься. Правда, тебе бы до старости дожить еще… А что нам нужно? – Человек, сидящий сзади, хмыкнул. – Скрипач, что нам нужно от барыги?

– Денег? Я дам. Сколько? – спросил Коган, уцепившись за слово «барыга».

– Это шамо шобой. А мы хотим в гошти к тебе. Пошмотреть, как бишнешмены нонешние живут, – сказал второй голос, грубый и безынтонационный, как у робота, в отличие от первого, сравнительно интеллигентного. Человек противно шепелявил, словно во рту не хватало одного или нескольких зубов. – Што дергаешься, шука? Рули, тварь.

– В гости… – Коган замолчал.

– Ты, братан, – продолжил первый голос, – не дергайся только, когда домой к тебе пойдем. Пристрелим на хуй сразу. Без вопросов. У нас это просто.

Коган получил ощутимый тычок в затылок и кивнул.

– На дорогу шмотри, – посоветовал шепелявый.

Михаил вдруг почувствовал, что одними деньгами дело не кончится. И вообще, не из-за денег это безобразие, гораздо все серьезней.

Поднимаясь по лестнице, Коган не оборачивался и, до того момента, как они втроем вошли в квартиру, толком не разглядел своих конвоиров.

– Сядь. – Шепелявый схватил Когана за плечо и толкнул на подставленный вторым бандитом стул. Руки его мгновенно были схвачены наручниками сзади, за спинкой. Теперь он разглядел обоих.

Шепелявый был в неожиданно дорогом черном костюме и накинутой сверху длиннополой кожаной куртке, второй, вернее, первый – в черном обычном «бизнесменском» пальто.

– Давай, шука, быштро говори, чего к тебе Крепкий приходил? – задал вопрос шепелявый тоном, требующим немедленного ответа.

– Какой Крепкий? Я не знаю…

Удар в скулу, сбросивший его на пол вместе со стулом, не дал Когану договорить. Падая, он сильно стукнулся лбом об пол, но не успел ощутить боль, его мгновенно схватили сзади за пиджак и подняли в исходное положение.

– С тобой, козел, шутки шутить не будем. За тебя же переживаем, мудак. Лучше сразу скажи, потом ведь все равно все выложишь, только поздно уже будет.

– Я не знаю никакого Крепкого, – сказал Коган и получил второй удар, чуть посильней первого. Ему показалось, что он теряет сознание, – комната исчезла, и перед глазами запрыгали золотисто-зеленые мушки, но потом они разлетелись, и на их месте обозначилось лицо шепелявого.

«Почему, интересно, его зовут Скрипач?» – подумал Коган.

– Герой, твою мать, – сказал Скрипач, заглядывая Когану в глаза. – Корчагин, бля. Давай коли суку. Чего мы, как лохи, прыгаем…

«Сейчас, наверное, пакет полиэтиленовый на голову», – подумал Коган, но ошибся. У бандитов, видимо, действительно не было времени или они считали ниже своего достоинства возиться с Коганом, используя дедовские методы.

Бандит, одетый в пальто, зашел Когану за спину, и тот почувствовал, как сквозь ткань пиджака в руку вонзается игла. Тихо стукнулся и откатился в сторону одноразовый шприц. Когану стало тепло и весело, он уже с интересом ждал, что же будет сейчас, чувствуя, что теперь присевший сзади мужик закатывает ему рукав рубашки и колет второй укол в вену.

– Ну чего, Петя? – спросил Скрипач.

– Перекурим, – сказал тот, кого назвали Петей, снова появляясь перед глазами Когана. – Перекурим. Сейчас, минуток пять, и все путем будет.

Настроение Когана изменилось. Страх куда-то исчез, ему было не по себе, все тело дрожало, словно от слабости, накатывали удушливые волны жара, на лбу выступил пот, но вместе с тем состояние это ему было приятней, чем то, в котором он находился десять минут назад. А посидев и попотев еще пять минут, Коган начал говорить, обращаясь к этому симпатичному мужичку – шепелявому – и к его еще более приятному другу Пете.

– Ну, вот какой молодец, – сказал Петя, прерывая поток словоизвержения, которым изливался Коган. Правда, сам Коган на эти слова внимания не обратил, продолжал бормотать, захлебываясь о том, что его секретарша Вика, сучка, красивая, правда, но все равно сучка, давно на Андрюху глаз положила, он же парень хоть куда, а он, Коган, ее сколько раз драл в своем кабинете, трахается как зверь, хоть и тощая, а откуда только силы берутся, но мало ей, видите ли, Когана, ей еще и Андрюху подавай, но хрена ему лысого, дружба дружбой, а табачок врозь….

Скрипач кивнул Пете. Они уже выяснили все то, что им было нужно.

– Погоди, – сказал Петя. – Еще одну секундочку.

– Слышь, ты классно так все нам рассказываешь, ты, в натуре, просто дружбан отличный, – обратился он к Когану, продираясь сквозь лавины существительных, прилагательных и глаголов, струей бьющих изо рта скованного на стуле человека, который, кажется, и не замечал никаких особенных неудобств. – А скажи-ка, дружище, деньги где у тебя лежат?

– Деньги, да в письменном столе деньги, ключи в кармане пиджака, во внутреннем, маленький ключик такой, золотистый, надо вставить и три раза повернуть, я на три оборота закрываю. А замок там отличный, в Лондоне покупал, не говно какое-нибудь кооперативное, настоящий, хороший… А стол-то у меня – чистый сейф, попробуйте сдвинуть – металл, покрытый деревом. Это я по спецзаказу делал… несгораемый фактически…

Он продолжал говорить, пока Скрипач, открыв ящики стола, выгребал оттуда валюту, пока они с Петей рассовывали ее по карманам, пока Петя навинчивал глушитель на пистолет и приставлял его к когановскому затылку. Речь оборвалась только с нажатием курка, и последние слова вылетели изо рта Когана вместе с крошками черепных костей, ошметками мозгов и струями крови.

Петя вытер платком пистолет, сунул его в полиэтиленовый пакет и спрятал во внутренний карман пальто. Кивнул Скрипачу, посмотрел еще раз на то, что осталось от Когана, чертыхнулся, снял наручники и сунул в карман.

– Ну, все, – буднично сказал он. – Поехали?

– Поехали, поехали. – Скрипач вытащил радиотелефон, набрал номер: – Гопа? Ты где? На месте? Молодец, бля. Подстрахуй, мы выходим.

Глава одиннадцатая

«Да пошел он на хер, – думал Андрей, натягивая куртку. – Он мне кто, начальник, что ли? Сам не дурак, разберусь…»

На самом деле, он был просто сильно голоден, в доме не осталось ничего приличного – все, что имелось в холодильнике, было сметено им сразу по прибытии из «Крестов», да и Гриша помог, вместе они на кухне сидели и уплетали сосиски из морозилки под кофеек и джем без хлеба.

Вызывать сейчас домработницу Андрей не хотел – такая катавасия закрутилась, все, что угодно, может случиться, могут и в дом ворваться, охраны нет, зачем подставлять хорошего человека? Он и сам разберется. В магазин сходить – не развалится он от перенапряжения и достоинства своего не ущемит. Больше-то, кажется, уже не перед кем в этом городе ему авторитет демонстрировать.

Магазин и булочная находились совсем рядом с домом, на улице Рубинштейна. Решив сначала купить хлеба, Андрей, выйдя из арки, перешел на другую сторону и, уже взявшись за ручку двери, готовясь войти в полуподвальчик магазина, по какому-то наитию обернулся.

Серебристо-серый «Форд» остановился, не въезжая в арку двора «толстовского» дома. Из машины вышли трое – один в кожаной длиннополой куртке, пожилой, с внешностью типичного «сидельца» старой закваски, двое – молодые, здоровые, тренированные, что видно было по кошачьей мягкости их походок, в длинных пальто, под которыми могло скрываться все, что угодно, – от пистолета и дубинки до «калаша» или обреза.

Андрей, не останавливаясь, вошел в булочную и, обернувшись, проследил сквозь стеклянную дверь за этой тройкой. Когда они скрылись в арке, он вышел и быстрым шагом двинул сквозь проходной двор к Владимирской площади. Береженого Бог бережет. Он, конечно, мастер, но после «Крестов», после их жрачки любого тяжеловеса с ног ветерком будет валить, после всех побоев он был не уверен в собственных силах, особенно против троих профессионалов, да еще лишенный эффекта неожиданности. Ведь они именно за ним приехали, Андрей в этом не сомневался ни единой минуты. И полагал со странной гордостью, что он еще кое-что в городе значит. Кто бы ни послал этих зверюг, этот «кто-то» наверняка отобрал из своей команды высочайших профессионалов. Еще бы, до того, как его посадили, слава у Андрея в городе была такая, что мама, не горюй…

То, что комитетчик Гриша может напороться, и, скорее всего, напорется на эту банду, его трогало меньше всего. Не в игрушки играем, и Гришу этого защищать он не собирался. Справится – хорошо, не справится – Бог ему судья и земля пухом. Он ведь тоже не из альтруизма Андреем занимался. Так что здесь обид и угрызений совести быть не может.

Как-то само собой пришло решение, куда ехать. Он остановил такси и, плюхнувшись на заднее сиденье, приказал водиле ехать на проспект Композиторов – на окраину, на простор и сравнительно чистый воздух. Если Вики не окажется дома, тогда он будет думать, что делать дальше, Грише звякнет. А если она на месте – можно будет и расслабиться.

Глава двенадцатая

Словно и не было этих последних, темных и кровавых двух лет. Словно она снова в школе и полутайком, прислушиваясь, не застучат ли на лестнице шаги родителей, не заскрипит ли в замке ключ, неловко и неумело шарит рукой между своими ногами, пытаясь помочь такому же неловкому и неумелому однокласснику, пыхтящему, красному, потеющему, вздрагивающему от неожиданных прикосновений.

Санек изображал из себя мужика мужицкого, но Настю в этом деле было не провести. Он облапил ее, поволок к дивану, и она улыбалась, стараясь делать это так, чтобы он не заметил и не засмущался окончательно. Если бы она не предугадывала каждое его движение и не помогала, неизвестно, вообще получилось ли у него хоть что-нибудь… А так – получилось. Если можно, конечно, три минуты неистовых содроганий и скрипа зубами считать сексом, то это был его первый, видимо, секс.

Она не могла себе объяснить, зачем вообще сделала это. Санек уж никак не походил на ее романтического героя, но, с одной стороны, она ведь тоже человек, с другой – жалко его, так смотрел, умолял просто… Причем безнадежно. А тут такой вдруг для него сюрприз свалился. А от нее не убудет – что он может, с такими-то детскими его возможностями. Да и в общем, если не обращать внимания на его слюнявые поцелуи и пыхтение, даже, можно сказать, где-то приятно…

– Ну все, – сказала она, поднимаясь с дивана.

Санек валялся ничком, совершенно обессиленный, как будто не пять минут возился, а всю ночь пахал без остановки.

«Счастливый, – вдруг подумала Настя. – Все у парня еще впереди…»

– Ну ты даешь, – сказала она на всякий случай, чтобы не расстраивать его, чтобы он подумал, что действительно мужик хоть куда. Ведь главное в мужике – уверенность. Будет она у Санька – в следующий раз, с новой «девушкой его мечты», у него все выйдет лучше. – Не ожидала от тебя…

Она подхватила одежду, принесенную Саньком, и исчезла в ванной.

Выйдя оттуда, она наткнулась на пронзительный взгляд удивленных глаз Санька. Он уже натянул штаны и застегивал рубашку, но, увидев Настю, так и замер, не успев заправить.

– Да… – протянул он.

– Что? – спросила Настя. Она подошла к зеркалу и внимательно оглядела свое отражение. Мужской джинсовый костюм, рубашка, ботинки, темные очки, бритая голова…

– Похожа я на… – начала она, но Санек не дал закончить вопрос.

– Да похожа-то похожа… На пацана, в общем, издали… ну и вблизи… тянешь, конечно… Только, как бы это сказать… Очень такой пацан особенный из тебя получился… Хотя я-то ведь знаю, что ты не пацан, а если не знать…

Он подошел поближе, взял ее за плечи, повернул спиной, как модельер, рассматривающий свое новое изделие.

– Ничего, ничего… Пройдись немножко…

Настя сделала несколько шагов по комнате, засунув руки в карманы джинсов, стараясь держать бедра и шагать «по-мужицки», по крайней мере так, как ей казалось, должны ходить настоящие пацаны.

– Стоп, стоп. Не надо только маршировать. Иди свободно, нормально. Вот, вот так… Ничего. Если в лицо не вглядываться, то терпимо. А со спины – вообще нормально. Только на голову что-нибудь надо… такое… Кепку, что ли?

Настя вышла на улицу, еще ясно не представляя, куда она двинется. Ей нужно было остаться одной, и не только, чтобы обдумать дальнейшие действия, но и чтобы начать их. Она никогда не делала прогнозов на много ходов вперед, ей очень нравилась фраза, от кого-то когда-то услышанная: «Я совершаю поступки и принимаю последствия». Именно так она и поступала. Главное – действовать, а не сидеть на попе ровно, как говорили еще в школе…

Ну, ладно. Олег взял на себя получение информации через милицию – благо сам бывший мент и дружков с подружками у него там в достатке. Говорит, надежные, не продадут, не все там ссучились, далеко не все. Хотя и зарплату не платят вроде уже полгода. А Настя ударит по журналистам. У нее здесь свои связи.

Она прохлюпала пешком по грязной снежной каше Московского проспекта до Парка Победы, привыкая к новому своему облику. Сначала ей казалось, что каждый прохожий либо оглядывается на нее, изумленно выпучив глаза, либо просто осторожно косится, но через некоторое время Настя поняла, что это просто ее мнительность, что никому до нее дела нет. Для пущей мужественности она купила в ларьке пачку «Беломора» и закурила папиросу – впервые в жизни попробовав настоящего пролетарского дымку, в котором, как ей показалось, от табака не было вообще ничего. Едкий, тяжелый дым сразу, словно теркой, прошелся по языку, заставив Настю сплюнуть, словно со слюной могло уйти изо рта отвратительное, глубокое жжение, разъедавшее слизистую.

Так, покуривая и поплевывая, она миновала кучку неофашистов, называвших себя «русистами», вечно тусующихся возле станции метро «Парк Победы», прошла, проталкиваясь между молодыми, полненькими и розовощекими «христианскими демократами», с удивительным постоянством устраивающими свои сборища напротив «фашиков», и никто на нее не обратил внимания, никто не хмыкнул, никто пальцем не показал.

Поняв, что она, кажется, перевоплотилась в облик городского обыкновенного небогатого паренька, Настя села в автобус и поехала в центр, на улицу Декабристов, где проживал ее давний знакомый, друживший еще с Настиным папой, журналист Марк Аронович Куз. Он много помогал Насте и был посвящен в ее полукриминальные и откровенно противозаконные делишки и дела, будучи одним из немногих в этом городе людей, которому она полностью доверяла и на которого могла рассчитывать в любой ситуации.

Она помнила, что вечерами, особенно в последнее время, Куз предпочитал сидеть дома. Правда, за то время, пока ее не было в городе, все могло измениться, но у Насти было предчувствие, что она застанет своего старика дома.

Во дворике высокого пятиэтажного дома старой, дореволюционной постройки стояла одинокая скамеечка. Летом вокруг скамеечки был разбит заплеванный хилый газончик – домоуправление тщетно пыталось озеленить асфальтово-бетонно-каменные лабиринты проходных дворов, сейчас же скамеечка торчала из серо-бурой снежной каши, мгновенно после снегопада теряющей свой естественный цвет от копоти и гари автомобильных выбросов и щедро рассыпанных по всему двору окурков и собачьих экскрементов.

Сейчас на скамеечке сидела троица в меру пьяных молодых людей пэтэушного вида – в пуховиках, двое – в черных широких джинсах, третий – в брюках с претензией на респектабельность, в ботинках с толкучки, без шапок. Сверкая ежиками жестких волос, они потягивали дешевое пиво, покуривали и тихо гыгыкали над какими-то своими плоскими анекдотцами.

– О-о! Петух! – сказал один из них вслед прошагавшей мимо Насти.

– Петух идет по парку! – многозначительно повторил другой.

– Э, э, братан, иди сюда, – крикнул первый. – Кому говорю! Петушина!

Они по-своему расценили нежность Настиных щек, тонкость подбородка и чувственность губ. Хорошо, хоть широкие джинсы и кожаная куртка, которую дал ей Санек, скрадывали женственность фигуры…

– Э, ты, бля, не понял, что ли? – услышала она крик сзади, но ее ботинки уже стучали по ступеням темной лестницы с единственной горящей лампочкой на пятом этаже – перед квартирой Марка.

Здесь она сбросила всю напускную мальчишескую солидность и побежала по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. От этих троих ослов ей было одной не отбиться, или, может быть, и отбилась бы, если постараться, но ни драки, ни привлечение к себе внимания вовсе не входило сейчас в Настины планы.

Куз открыл сразу, не спрашивая, кто да зачем пришел, распахнул дверь и, щурясь, стал вглядываться в Настино лицо.

– Е-мое, – сказал он наконец. – Е-мое…

От него пахнуло привычным запахом табака и крепкого алкоголя, но Куз был не пьян, вполне коммуникабелен, просто, что называется, «держал дозу».

– Привет, – сказал Настя. – Войти-то можно?

– О чем разговор? Конечно, конечно…

Пропустив Настю в квартиру, он вышел на лестницу, заглянул через перила вниз и, только убедившись, что внизу никого нет, вернулся к себе и запер дверь на все три внутренних замка.

– Тебя и не узнать. – Он попытался улыбнуться Насте, но улыбка вышла слишком жалкой, для того чтобы выглядеть искренней. – Что, опять что-то случилось? Что на этот раз? И где ты пропадала? Я думал, уехала куда-нибудь, за границу… Письма ждал…

– Сейчас, Марк, отдышусь… Сейчас расскажу.

– За тобой бежали, что ли?

– Да нет, это у тебя во дворе гопота сидит. Я, знаешь, на всякий случай от них свалила… Отморозки… Мне сейчас только их не хватало…

– Водки выпьешь?

– Выпью, – неожиданно для себя сказала Настя. – Разговор у нас длинный будет.

Глава тринадцатая

Пельмень купил ресторанчик «Пэррот» совсем недавно, прибыли он не приносил и приносить не мог – крохотное заведеньице на семь столиков и три места за стойкой, да и расположение – вроде бы центр, но на улице Достоевского, на задах Кузнечного рынка – совсем не респектабельный квартал, район обитания бомжей всех мастей, средней цены проституток, рыночных торговцев, перекупщиков, оптовиков, охранников, шоферов, дворников, цыган, всей бесчисленной толчеи, орудующей каждый день с раннего утра до позднего вечера на Кузнечном, вершащей кроме дел видимых, то есть торговли продуктами питания, еще и массу дел невидимых – от наркотиков и автомобилей до проституции, недвижимости, оружия и черт знает чего еще. Публика самая разная крутилась возле рынка, и интересы ее, соответственно, были самые противоречивые и неожиданные.

«Пэррот» же сразу после открытия стал прибежищем торгашей средней руки и уже начал было превращаться в обычный шалман, пахнущий дешевым пивом, с окурками на полу и громкими матерными перебранками по углам, как Пельмень прибрал его к рукам.

Номинальные хозяева остались прежними и не могли нарадоваться на перемены, происшедшие в предприятии, от которого уже собирались отказываться.

Чистота, порядок, накрахмаленные салфетки, отменная кухня – поварской корпус был единственным из того, что изменилось с приходом Пельменя, вернее, с вливанием в убыточное заведение его денег.

И в одночасье перестали сюда ходить братаны с рынка, исчезли местные алкаши с бутылочкой пивка и водкой под полой, подростки больше не сидели часами за дальним столиком, гогоча и дымя «паленым» ядовитым «ЛМом».

Неожиданно, к удивлению жильцов окрестных домов, какие-то доброхоты из служб городского хозяйства выложили новым асфальтом участок улицы от ресторана «Пэррот» до перекрестка с Разъезжей, вымостили тротуары дорогим булыжником, поставили два новеньких, но стилизованных под старину фонарных столба. Красота, да и только.

А в ресторанчике днем теперь посетителей почти не стало. Вся рыночная голытьба неведомо как и кем была извещена, что «Пэррот» теперь – частная территория, да не кого-нибудь, а Пельменя. И заходить туда никому, конечно, не заказано, пожалуйста, приходите и угощайтесь, но помните себя, господа. И девяносто процентов бывших завсегдатаев сами решили, что найдут для своих посиделок более демократичное местечко, без этих белоснежных хрустящих салфеток и лощеных официантов, расхаживающих по зальчику, точнее, проплывающих по нему с лицами английских лордов и осанкой чемпионов мира по плаванию.

В общем, Пельмень устроил себе еще одно место для «стрелок». Таких мест в городе было у него не одно и не два. Тем паче этот район был для Пельменя «пустым», кабаков здесь было, конечно, навалом, но он не любил обсуждать дела в чужих залах. Отдыхать, выпивать-закусывать – это с удовольствием, а о делах он предпочитал рассуждать в приватных беседах и только на своейтерритории.

Черный «шестисотый» – пока что Пельмень других машин не признавал, в этом смысле он не отличался оригинальностью, сейчас престижно, потом войдет в моду другая модель, значит, будет другая – затормозил перед входом в «Пэррот». Пельмень подождал, пока выйдет охранник-шофер Вилли, потом и сам вынес свое грузное тело на всеобщее обозрение.

Чувствовал он себя превосходно. Кругозор молодец, уделал этого говнодава Праздникова раньше, чем планировали. Конечно, для спеца его квалификации это дело не особенно сложное, но Пельмень поручил операцию именно ему, потому что здесь нужна была стопроцентная гарантия. И Кругозор, как всегда, с задачей справился на «отлично». Только вот почему-то пропал. Должен был сразу после выполнения появиться, ну хотя бы позвонить, ан нет – исчез, как в воду канул.

Ну да ладно, за деньгами-то он все равно должен явиться. Не бесплатно же он решил поработать на Пельменя, смешно даже о таком думать…

А акции Кибирова полезли вверх – Праздников-то считался его дружком первейшим, этим уродам журналистам и недосуг было разобраться, что не друзья они, а конкуренты самые яростные, по крайней мере в дележе питерских денег. Теперь он у нас борец с коррупцией номер один. Праздникова, по «мнению общественности», аккуратно и грамотно организованному, прихлопнули как раз за то, что он с коррупцией боролся. И в помощь ему вроде бы Кибиров из Москвы прилетел. А Праздникова убрали, чтобы концы в воду спрятать. А Кибиров все равно будет копать, уже и заявление для прессы сделал – мол, и убийц он найдет, и дело товарища продолжит, и до конца доведет, и все коррупционеры попрыгают на горячей сковородке. Отлично все сработано, просто и гениально, как и надо. Предвыборная кампания на носу, вот Кибиров-то может подняться, на такую высоту взлетит, что и его, Пельменя, оттуда видно не будет…

Нет, это ерунда. Пельмень ему всегда будет нужен. Какая бы высота ни была, а на земле кто-то должен делать грязную работу, «хвосты» за начальниками подчищать. Пельмень человек не брезгливый, ему в парламенте что сидеть, что не сидеть – без разницы. При его доходах можно позволить себе быть не очень привередливым и заносчивым.

Только вот в одном вышла осечка, со строительством кольцевой. Все это, конечно, дым и туман, никакого серьезного строительства пока что, слава Богу, не затевается, но деньги вбуханы хорошие, и на счету Пельменя их осело немало. Сколько заработал на этом Кибиров, наверное, не знает даже он сам. Он вообще не в курсе сумм. На определенном уровне, когда все деньги вложены в ценные бумаги, в крупномасштабные финансовые проекты, когда они крутятся в банках по всему миру, их хозяин начинает жить как при коммунизме. Просто берет, сколько ему нужно… По потребностям, о способностях уже не вспоминает.

Здесь пока нужно было только внимание общественности этой долбаной не привлекать к проектам кольцевой. Проекты, мол, и проекты. Как с Олимпиадой было – заявка. Проект символики. Очень даже хорошо. Проект и проект. И кто знает, сколько денег было списано под этот проект? Да никто. Так, хотели Олимпиаду провести. Не получилось. Кто виноват? Да никто. А деньги где? А какие деньги? Проект был, и все. Никаких денег… Никаких эти десяти-пятнадцати миллионов… баксов…

С Олимпиадой, правда, пронюхали какие-то журналисты, потом уже, задним числом. Ну, заткнули их быстро, все шито-крыто. А сейчас все хуже. Какой-то мудак скупил землю, которая в их проекте где-то там обозначена. И мало того, что скупил, еще и продал, и понастроили там, бля, коттеджей козлы всякие.

А землемеры ходят, меряют, бля, болота, под прокладку дороги… Ну скандалы и начались. В прессу все идет, конечно, с разных сторон, не успеваешь одной газетке рот заткнуть, как в другой визг поднимается. Все это херня, конечно, с одной стороны, а с другой – в таких делах мелочей не бывает. Любая зацепка, любая малейшая нестыковка малозначительных деталей может все дело в конце концов просрать.

– Здравствуйте, – отвлек Пельменя от наползавших мрачных мыслей подлетевший официант Витя. – Как всегда?

– Привет, – сказал Пельмень. – Кофе сделай. И… соку, что ли… Пить хочу. Больше ничего. Вина не надо, что-то башка болит, не хочу вина.

Витя повел бровью и исчез. Шофер Вилли, которого звали на самом деле Вильданом, Вилли – это было для простоты, для удобства, – махнул рукой, и на его зов тут же нарисовался Коля. Пельмень сам ввел жесткую субординацию в «Пэрроте». В его присутствии Витя работал только на него, всех остальных обслуживал его напарник Колька, тоже отличный парень, но Пельмень Вите больше доверял. Так, прихоть, но кто же без прихотей… А он, Пельмень, в конце концов, здесь хозяин. Имеет право…

– Мы здесь надолго? – спросил Вилли у Пельменя, не обращая внимания на подошедшего Кольку.

– Часок, наверное, просидим. Должны парни от Кибы прискакать.

Кибой он называл Кибирова, но только за глаза. Слишком крут был Киба для кликух. Даже для Пельменя крут. Пельмень посмотрел на часы.

– Они только через двадцать четыре минуты будут. Посидим, покушаем… Ты покушай, если хочешь, я кофейку… Чего-то не лезет сегодня ничего.

Вилли понимающе опустил глаза. Шеф вчера надрался свыше меры, это он знал точно, сам отвозил домой с телками… А что ему в шефе нравилось, так это то, что он никогда не похмеляется. Значит, с бухлом проблем нет, котелок варит. А сколько хороших пацанов с катушек слетело на этой, казалось бы, ерунде…

– Мяса сделай, – сказал он Кольке, – как я люблю. Свининки жареной.

– Понял, – кивнул Колька. – Это все?

– Ну, с картошечкой.

– Само собой. – Колька исчез так же тихо и мгновенно, как и Витя после заказа шефа. Школа, одно слово.

Звякнул звоночек, висящий над входной дверью, и в зале появился Кругозор.

– О, смотри-ка, Кругозор пришел. Слава Богу, – вздохнул Пельмень. – А я-то думал, грешным делом, забухал парень… Исчез, бля, как в воду…

Он не успел договорить.

Кругозора здесь знали очень хорошо, и его появление никогда не вызывало у персонала поползновений к принятию мер предосторожности, к перекрытию выходов – и с улицы, и с запасного, через кухню, ничуть не обострялось внимание охраны. Кругозор сам был идеальной охраной, с его навыками мог любых беспредельщиков угомонить в секунду. Поэтому сейчас у него была возможность достать из-за пояса пистолет и даже спокойно прицелиться.

Пельмень, продолжая улыбаться, смотрел на своего лучшего исполнителя, не понимая, что же такое происходит. Вилли первым смекнул, для чего явился этот киллер, и начал наклонять голову под стол, но Кругозор за это время успел выстрелить трижды. Две пули попали в Пельменя, одна в шофера.

Вилли почувствовал сильный удар в грудь, звука выстрела не было, только звон гильз, покатившихся по полу. Лежа на полу и затаив дыхание, он ждал, когда пройдет шок и накатит волна боли, по которой он сможет определить, куда он ранен и опасно ли… Это было не первое его огнестрельное ранение, и Вилли в этом смысле тоже был человеком опытным. Не убили – уже хорошо. А дальше – видно будет. Шеф лежал рядом, одна дырка в центре лба и одна – прямо там, где должен был находиться узел галстука, если бы Пельмень носил галстуки.

Вилли не слышал удара входной двери за уходящим Кругозором, он пошевелился, радостно поняв, что двигаться может. Справа в груди только кольнуло, но он повернул голову и увидел стоящего над собой официанта Витю. Тот держал крохотный подносик с чашкой дымящегося кофе. Держал он за самый край, но пальцы не дрожали, и из чашки на блюдце не пролилось ни капли. Действительно, официанты у Пельменя были высшей категории.

Глава четырнадцатая

Петя рванул наверх в надежде, что там найдет спасительный выход на чердак или сразу на крышу – эти новые русские наверняка какие-нибудь пути к отступлению от возможного пролетарского бунта себе замастырили. Дверь на чердак действительно имелась, но взламывать мудацкий замок на стальной двери у Пети уже не было времени. Прорываться вниз? Там грохнул выстрел. Скрипач и Гопа, кажется, решили биться. Ну, пусть бьются…

Петя осторожно выглянул через перила вниз. Там мелькали неясные черные силуэты, то появляясь, то исчезая за лестничными маршами. Услышал сдавленный хрип Скрипача: «Су-у-ки-и-и!..» Похоже, заломали старика. А Гопа помалкивает, пристрелили, что ли?

Петя, стараясь не греметь ботинками, кинулся на этаж ниже и надавил на кнопку звонка первой же квартиры.

– Кто там? – спросил женский голос.

– Откройте, милиция. Ваших соседей снизу ограбили, – сказал Петя первое, что пришло в голову. Конечно, только глухой бы не услышал этот грохот с выстрелами, которые затеяли внизу Скрипач и невесть откуда свалившиеся на них не то менты, не то комитетчики в штатском, но при пушках, и морды такие протокольные, что и удостоверений не надо. Только чудо могло спасти Петю, и чудо произошло.

Замок заскрипел, хозяева этих квартир в престижном доме, в охраняемой днем и ночью парадной расслабились, бдительность потеряли. Милиция? Значит, бояться нечего, открывают.

Петя ткнул стволом пистолета в лицо женщины, появившееся в щелочке приоткрытой двери, ломая ногти, просунул руку в щель, рванул дверную цепочку.

Страх, говорят, придает силы. Петей же двигал не страх, а ощущение полной безвыходности положения. Цепочка со звяканьем выскочила из длинного паза-желобка, херово сделали мастера, халтурщики… Только от малолетней шпаны такие цепочки…

Женщина сидела в прихожей на полу, держась обеими руками за окровавленное лицо. Петя ударил ее ногой в голову, захлопнул за собой дверь, покрутил ручки двух замков, щелкнул собачками предохранителей.

Повернулся, перепрыгнул через лежащее тело и наткнулся на мужика в спортивном костюме, который только и успел выйти на шум из комнаты. Мужика Петя даже не разглядел, устрой потом кто очную ставку – не опознал бы. Увидел только поднимающуюся руку, в которой был зажат пистолет. «Газовый, наверное», – мелькнула со скоростью света мысль. И, не раздумывая, выстрелил мужику в грудь. Опередил. Тот выронил свою хлопушку и упал на спину почти беззвучно, угодив затылком на край толстого пушистого ковра.

В дверь звонили, стучали, ломились. Петя обернулся и, уже теряя рассудок, несколько раз выстрелил на стук и топот. Покойные, как он думал, хозяева не удосужились поставить себе железную дверь, полетели во все стороны щепки, клочья кожаной хорошей обивки, на лестнице кто-то внятно заматюгался.

Вероятно, гэбисты там сейчас затаятся, не станут так истово дверь ломать, им ведь тоже жизнь дорога. Пару минут, во всяком случае, он выиграл.

Он бросился в комнату, наступив на лежащего хозяина, и, едва не споткнувшись, задел коленом журнальный столик, с которого покатились на ковер бутылка дорогого сушняка и два бокала. «С бабой своей развлекался», – машинально отпечаталось в Петином мозгу.

Балкон. Петя рванул на себя стеклянную дверь, оказавшись на узком, с крепкими стальными перильцами балконе, пригнулся, осмотрелся. Во дворе никого. Это еще ничего не значит, сейчас выскочат, начнут по окнам палить или сверху полезут на веревках, как в кино… Спецназ хренов.

Стараясь не думать ни о чем и не смотреть вниз, он перемахнул через перила, повис на руках, качнулся два раза, увеличивая амплитуду, разжал руки и через долю секунды уже сильно ударился спиной – хорошо еще, не затылком – о перила балкона этажом ниже. Третий этаж «толстовского» дома для прыжка на мостовую слишком высок, раньше строили на совесть, потолки высокие, это тебе не «хрущевский» третий – здесь все кости переломаешь…

Петя, сам удивляясь своей невесть откуда взявшейся обезьяньей ловкости, вскочил ногами на боковые перила и красиво, как ему показалось, «ласточкой» прыгнул в сторону, пролетел метра полтора и врезался в жестяную водосточную трубу, обхватил ее руками, оплел ногами. Труба от удара подалась в направлении его движения, затрещали стальные опоры, ввинченные в стену, но труба удержалась, только предательски качнулась, проверяя висевшего на ней человека на испуг.

Он сползал вниз, раздирая пальто и руки, оставляя на светло-серой жести кроваво-бурые полосы, моля всех богов, чтобы успеть приземлиться до того, как эти суки выбегут из парадной.

Снизу слева грохнул выстрел. Пуля ударила в стену прямо над его головой, в глаза брызнули осколки кирпича, и Петя разжал руки, полетел вниз. И снова неожиданно проснувшаяся в нем обезьянья ловкость заставила его сгруппироваться, упасть на ноги, перекатиться на спине к стене дома.

Крутанув головой, он увидел прямо рядом с собой мамашу в длинном синем пальто и коляску, в ручку которой она вцепилась охваченная смертельным ужасом. Расширенные глаза, ставшие совершенно белыми, лицо, превратившееся в гипсовую маску.

Петя, не обращая внимания на бегущего к нему парня в кожаной куртке и второго, выскочившего из парадной, вскочил на ноги, оттолкнул плечом мамашу и выхватил из коляски теплый толстый «батон», замотанный в одеяло. «Батон» запищал, показав на миг розовое пухлое личико.

– Стоять, суки, я убью его!!! Стоя-а-ать!!!

Петя орал, одной рукой прижимая к себе ребенка, второй вытаскивая из-за пояса пистолет, который он сам не помнил, как и когда туда засунул.

– Стоя-а-аать!!!

Парни в кожанках – в руках у второго тоже появился пистолет – замерли на месте, мамаша, как-то странно забулькав горлом, бросилась было на Петю, но он ударом ноги в живот отправил ее в нокдаун, потом, пятясь и стараясь, чтобы за его спиной все время была стена дома, двинулся к воротам из двора, закрывающим выход на набережную Фонтанки.

Возле ворот какой-то кент возился рядом со своим «Фольксвагеном». Вернее, возился до определенного момента, до того, как во дворе началась стрельба. Сейчас он словно окаменел, согнувшись в три погибели рядом с открытой дверцей машины, не моргая глядя на приближавшегося к нему Петю с ребенком на руках, лежащую женщину и отверстия стволов двух «Макаровых» в руках гэбистов, направленных почти на него.

– В машину, сука, за руль, – скомандовал Петя.

Хозяин новенькой иномарки послушно, как будто он был под гипнозом, полез в салон.

Петя, плюхнувшись на заднее сиденье, положил рядом теплый пищащий сверток и скомандовал:

– Газуй, братан, за город поедем.

– Ку-куда? – переспросил водитель.

– В Пулково давай. Хотя нет…

Машина уже мчалась по набережной к Московскому проспекту.

– Сворачивай на Витебский, потом вдоль Обводного дуй. В промзону…

Водитель механически выполнял приказы, стараясь не только не поворачиваться, но и даже в зеркальце не смотреть, чтобы не видеть Петиного лица. Петю это вполне устраивало, он расслабился, и вдруг ему стало даже весело. Как он грамотно ушел! От бабушки ушел, от дедушки ушел… Когда машина свернула на Боровую и затряслась по разбитому асфальту, он стал внимательно вглядываться в окружающий мрачный пейзаж полуразрушенных, перестроенных домов. Это был унылый район совершенно провинциального вида, даже не питерский какой-то. Руки городской управы еще не дотягивались сюда. Мелькали в окне машины запертые склады, неработающие убогие фабрички и жалкие ремонтные мастерские, совсем уж чахлые магазинчики…

– Останови здесь, – сказал Петя, оглянувшись и убедившись, что на «хвосте» у них никто не висит.

После того как машина замерла, Петя аккуратно тюкнул рукояткой пистолета в затылок водителя, потрепал младенца по розовой, мокрой от соплей и слез щеке и, оставив его на сиденье машины, вышел на улицу, снова огляделся и быстро исчез в одном из утопающих в грязи переулочков, затерялся среди загаженных стен пакгаузов и бесконечных заборов.

Глава пятнадцатая

Разговор с Кузом не внес в Настины планы никакой ясности. Говорили они и вправду долго, часа два, за это время Марк уговорил еще почти литр «Русской», но он был мужик крепкий, и количество выпитого алкоголя не отразилось на ясности его речи и стройности мышления.

По его словам, в городе сейчас начинается серьезная война, очень серьезная, большой передел бандитской собственности и сфер влияния. Все газеты пестрят сообщениями о смерти Праздникова, предположениями и догадками, прогнозами и обвинениями, огульными и бездоказательными, направленными на самые разные политические и общественные организации, на политические фигуры, стоящие, казалось бы, на совершенно противоположных полюсах.

– Понимаешь, еще этот Кибиров приехал… Как он приехал, так все и началось. А Андрюху твоего выпустили из «Крестов» тоже прямо перед его приездом.

– А какая связь с московским депутатом у Андрея? – спросила Настя. Она уже слегка опьянела, выпив четыре рюмки едкой, пахнущей какой-то химией водки, но ей стало хорошо, тепло и уютно, лицо Марка было таким родным, домашним, словно и не уезжала она из Питера, словно не сажали в тюрьму Андрея и не было всего того страшного, что последовало за этим… Михалыча этого жуткого…

Марк жевал гибкие палочки черемши, которые смешно застревали в его, как всегда, нечесаной и неухоженной бороде, и Насте казалось, что вот сейчас они махнут еще по одной рюмашке, посмеются над каким-нибудь свежим журналистским анекдотом и она поедет к Андрею на улицу Рубинштейна, примет ванну. Они сядут перед телевизором, вернее, лягут…

– Это ты меня спрашиваешь, какая связь? Я думаю, ты лучше меня должна знать. Я-то не в курсе ваших дел, вообще ничего не знаю. Могу только определенно сказать, что выпустили его из тюряги не просто так. С таким диагнозом, как у него, просто так под подписку не выпускают. У нас же едва шум не поднялся в газетах – бандитов, мол, на свободу… Но весь пожар кто-то неожиданно притушил. Главный вызвал пару журналюг к себе и сказал тихонько, что про дело Быкова писать не стоит. А конкретней – чтобы в печать не просочилась ни одна заметка о его освобождении из-под стражи. Вот так тебе, бля, свобода слова. Правда, говорит, в оперативных интересах, мол, органы приказали… Знать бы только, какие такие органы… Похоже, на Андрюху твоего как на живца кого-то кто-то ловит.

– Кого же это?

– Не знаю, не знаю… Может, и тебя…

– Меня? А я-то на хрена кому сдалась?

– Да вот я тоже думаю… Однако в магазин твой заходили люди, спрашивали. И вообще, шустрят по городу. Возле дома твоего парни какие-то пасутся… Ко мне даже один урод заглядывал, но я прикинулся мертвым. – Марк кивнул на бутылку. – У нас это просто. Помычал на него, бородой потряс, как юродивый, он и понял, что со мной дела иметь не стоит. Ушел. Так что кто-то тебя тоже разыскивает, Настенька. Ты будь осторожней. – Он взял бутылку и словно выдавил из нее последнюю жалкую струйку в свою рюмку. – И все-таки я рад, что ты вернулась. Прорвемся, первый раз, что ли? – Он опрокинул рюмку в рот.

– Сейчас побежишь? – спросила Настя, кивнув на пустую бутылку.

– Зачем? У меня еще есть. Я свою дозу знаю, закупаю на день, чтобы десять раз не бегать…

– И что, каждый день у тебя такие дозы? По полтора литра?

– Не-е, не каждый. Я же еще работаю. Сегодня выходной. Завтра отосплюсь, граммов двести приму – и все! Послезавтра к станку. – Он кивнул на письменный стол с возвышающейся на нем огромной пишущей машинкой.

– Чего компьютер-то не купишь себе?

– Не люблю. Привык к этой моей… А там еще мало ли что, нажрешься, весь текст сотрешь или током ебнет, извини, конечно… С машинкой спокойнее. Безопасней.

Настя покачала головой:

– Смотри не сдохни… как собака.

– Не сдохну. Привык.

– Ладно, Марк. Поехала я.

– Ты где остановилась? Как тебя найти-то, если что?

– Я тебя сама найду.

– Понимаю. – Марк прищурился. – Конспирация…

– Не обижайся, Марк. Так лучше. Ты же знаешь…

– Знаю, знаю. Знания преумножают скорбь… Меньше знаешь, дольше проживешь…

– Что-то в этом роде, – улыбнулась Настя.

– Давай я тебя хоть провожу. – Он стал подниматься, но его шатнуло вперед, он зацепил ногой стул, упал грудью прямо на свою пустую рюмку, выругался, выпрямился, опираясь руками о столешницу.

– Нет уж, – сказала Настя. – Сиди-ка ты дома. Сама дойду. Тачку возьму, ничего со мной не случится…

На улице была уже тьма непроглядная. Да и не только на улице. Начиналась она уже этажом ниже, когда Настя вышла из теплого желтого света лампочки над дверью Куза. Тьма обступила ее, и Насте вдруг стало тяжело дышать. Ускорив шаги и крепко держась за липкие перила, она доковыляла по крутым ступенькам до первого этажа и вышла на улицу.

Здесь было так же темно, как и на лестнице. Свет редких окон почти не падал во двор – окна были плотно занавешены, словно граждане пытались любой ценой, любой лишней тряпкой отгородиться от наводившего ужас и тоску враждебного внешнего мира, спрятаться в своей скорлупе, пусть тонкой и хрупкой, за жалкими картонными жэковскими дверьми, но дающими хотя бы иллюзию безопасности.

Впереди, прямо на дорожке, по которой Насте предстояло пройти до выхода со двора, темнота сгущалась плотным шевелящимся клубком, вдруг из клубка вылетела красная искорка и исчезла. Тут же темный клубок взорвался взрывом хриплого гогота, и Настя вспомнила тех троих, что сидели с пивом на лавочке посреди двора.

Она подумала, что, наверное, стоит пробраться вдоль стены, хотя там и грязи по колено, и не видно ни черта, но впереди уже раздался крик:

– О!!! А это кто?!

Как они умудрились ее заметить в такой темноте? Наверное, у гопников, привыкших шататься по ночным подворотням, глаза, как у кошек, зоркие…

– Пацаны, а вот и пидор наш пришел! А-га-га… – продолжал пьяный, отвратительно низкий голос. – Эй, петушина, иди сюда!!! Куда ты от нас сбежал, маленький?!

Настя тряхнула головой, сжала кулаки и пошла вперед. Какого черта? Еще пару месяцев назад ее уважала половина Питера, авторитеты приезжали проконсультироваться о разных деликатных проблемах, сколько проституток и сутенеров под ней ходило, а Андрей? Да стоило кому сказать, на каком-нибудь приеме или презентации, где все в смокингах, все в вечерних платьях, да что сказать, шепнуть – «невеста Быкова», – как расступались перед ней фрачно-сверкающие людские стены, и шла она куда хотела, не оглядываясь и не задевая никого ни плечом, ни локтем. Успевали господа бизнесмены посторониться. Неужели сейчас какие-то отморозки уличные на нее полезут?

Водка, выпитая только что, гасила осторожность и страх. Настя понимала это, но продолжала идти вперед, надеясь на свой богатый опыт общения с разного рода криминальными личностями. Перед ней сидела компания, представлявшая собой, наверное, одну из самых неприятных ее разновидностей. Волчья стая. Отморозки, рвущие жертву на части, невзирая ни на его авторитет, ни на то, что с него нечего взять, просто так, рвут ради того, чтобы рвать.

Она приблизилась к темной группе вплотную и, не замедляя шага, двинулась сквозь нее. Парней стало больше – трое тех, кто провожал ее замечаниями, когда она только шла к Кузу, и еще двое новых, постарше, помолчаливей и пострашней именно своей молчаливостью. Уж в этом-то Настя разбиралась, насмотрелась на бандитов самых разных уровней, как говорится.

– Ты куда, петушок? – изумленно спросил один из сидящих на лавочке, когда Настя шла мимо него, и, быстро встав, схватил ее за воротник куртки. Она не успела сгруппироваться и что-то предпринять, парень действовал молниеносно. Сделав подсечку, он швырнул Настю на снег. Она почувствовала, что эти руки не так-то просто будет, если, не дай Бог придется, разжать или заблокировать их удары.

– Котик, возьми в ротик! – сказал второй, присаживаясь перед Настей на корточки.

Компания загоготала. Теперь хмыкали и те, взрослые и молчаливые. Настя, разгребая руками снежную кашу, попробовала подняться на ноги, но удар по уху снова бросил ее на снег.

– Ты куда, пидор? Лежать!!!

Глава шестнадцатая

Андрей взлетал едва ли не до потолка маленькой двухкомнатной квартирки, а может быть, после потолков своих апартаментов на улице Рубинштейна эти стены в доме-корабле на проспекте Композиторов, продуваемом всеми ветрами и исполосованном всеми дождями, казались ему тесными, потолки низкими, да и кровать узковатой…

Однако Вика старалась так, что иной раз ему казалось, что это не он парился в тюряге без женской ласки и человеческого тепла несколько месяцев, а она жила на необитаемом острове и изголодалась по мужику…

Еще говорят, что после тюряги у мужика могут быть проблемы. Психология, мол, барьер… Ни фига. Никаких барьеров! Андрей сам себе удивлялся. После такой жрачки, какой его кормили, по идее, месяц ничего вставать не должно. Ан, не тут-то было.

Бедра у Вики были такими узкими, что Андрей сначала даже засомневался, а может ли он вообще, это… как бы сказать… попасть… Что касается его арсенала, то в такой страшной боевой готовности Андрей, пожалуй, и не помнил себя, чтобы вот так, чугуном, бронетанковой какой-то сталью наливалось его «мужское достоинство». Раскаленным негнущимся стержнем он вонзился в Вику, боясь разорвать ее пополам, но, ничего, не разорвал. На мгновение ему показалось, что под ним лежит его Настя, и ощущение это было таким сильным, что Андрей зарычал, вышел и вошел с удвоенной силой.

А Вике, кажется, только того и надо было. Хрупкая, ломкая соломинка вдруг начала извиваться под ним, превращаясь в горячую змею, ее тонкие руки, ноги, все тело гнулись и изгибались под такими непостижимыми углами, так заворачивались вокруг Андрея, как будто под белой, прозрачной кожей не было не то что костей, а даже сухожилий.

Откуда в ней такая сила взялась? Находясь внизу, она подбрасывала хотя и похудевшее в тюрьме, но все же довольно мощное и тяжелое тело Андрея ритмично, с легкостью и без напряжения, жадно раскрыв рот и тяжело дыша не от натуги, а от жаркого удовольствия, которое доставляли ей полеты партнера. Переместившись наверх, сама стала взлетать, не сбрасывая темпа. Застонав, захрипев, упала на него, заколотившись в сумасшедшем, зверином оргазме, полминуты ей понадобилось на то, чтобы разобраться с ним, и снова, почти сразу вскачь…

Он не заметил, как они оказались на полу. Слава Богу, ковер у Вики был толстый. «Специально, должно быть, рассчитывала, когда покупала», – подумал Андрей, но связно мыслить в такой обстановке было сложно, и он, прислушиваясь к ее движениям, принялся кататься по полу, вставать на колени сзади, укладывать ее на диван и снова поднимать, носить на себе в ванну и обратно. Потом, когда он, уже просто ничего не соображая, лежал на спине, она снова прыгала на нем, пока не сказала длинное, довольное «О-о-ох» и не упала мягкой, мокрой от пота спиной поперек его груди.

– А я знала, что ты приедешь, – сказала она спустя несколько минут. – Ждала тебя.

– Почему знала?

– А ты на меня так сегодня посмотрел в офисе, я и поняла, что будешь.

– Посмотрел… Мало ли как я посмотрел. После тюряги-то знаешь меняется ощущение жизни…

– Невеста у тебя пропала, говорят?

– Кто это говорит? – насторожился Андрей.

– Андрюшенька! Я же секретарша. А секретарши должны все знать. Это наша работа. Хорошая секретарша, она же что делает? Она хранит се-кре-ты…

Вика извернулась, оказавшись теперь на нем животом вниз, и начала целовать грудь, живот, ниже, ниже, замурлыкала, касаясь ртом его волос, снова облизывая и пробуждая к жизни уснувшее орудие.

– Подожди! – Андрей высвободился из горячих объятий и встал.

– Тебе не нравится?

– Да ты что? Как такое может не нравиться? Очень даже нравится. Ты скажи, откуда ты все знаешь?

– Ну, во-первых, далеко не все, а во-вторых, Коган-то ведь тоже не пальцем деланный. У вас с ним дела серьезные, он и заботится, волнуется о тебе. Справки наводит.

– Да? Очень интересно… И с тобой делится.

– Иногда. Ты не думай, я ему не любовница никакая. Так, разве что…

– Ясно. В кабинете после обеда… На десерт.

– Да ну тебя! Тоже, выдумал… Ничего у нас и не было такого. Может быть, один раз или два… Какая разница тебе-то? Тебе разве плохо? Я же тебя одного люблю, Андрюшенька…

– О-хо-хо, «люблю»… Викуля, кончай это все… Бесполезно.

– Да я знаю. У тебя ведь дама сердца имеется. А чего же ко мне приехал-то тогда? Ехал бы к ней… Или – что?

– К ней не так просто доехать. Она же исчезла.

– Хорошая дама сердца. Любимый в тюрьме, а она исчезла.

Андрей промолчал.

– Андрюша…

– Что?

– Иди сюда, – как-то жалобно прошептала Вика. – Пока нет твоей дамы сердца…

Он сел на кровать, обнял ее, потом лег рядом, потом они снова переворачивались, менялись местами, замирали и возобновляли движения, но без прежнего исступления, теперь они все делали ласково, нежно, как-то даже основательно, стараясь выжать из этих минут все, что только было возможно, не упустить в буйстве темперамента какого-то кусочка наслаждения, а медленно влить его в себя, слизнуть с партнера все до конца, до последней капельки.

– Спать, – в конце концов прошептал Андрей. – Теперь спать…

– Хорошо, любимый, хорошо, – едва шевеля распухшими губами, ответила Вика. – Спи, родной.

Он мгновенно вырубился, совершенно умиротворенный и впервые после тюрьмы почувствовавший себя тем Андреем Быковым, каким он был до этой непонятной истории с «Крестами», его странного ареста и такого же странного освобождения. По привычке, проваливаясь в сон, он оставил бодрствовать крошечный уголок сознания, но не оттого, что не доверял Вике, а именно чтобы не терять квалификацию, не забыть то, что было получено после многолетних тренировок, занятий медитацией и аутотренингом, этот маленький сигнальный звоночек, который стерег и охранял от неожиданностей его сон.

Минут через сорок после того, как Андрей уснул, Вика встала и пошла в туалет. Сигнальный звоночек в голове Быкова тихонько тренькнул, и хотя сознание еще нежилось в пуховых перинах неконкретных, незапоминающихся снов, несущих отдых и успокоение, слух включился.

Зарычал унитаз, скрипнула дверь, и Вика переместилась в ванную комнату.

Зашумела вода, но в этот шум вплелись какие-то посторонние звуки, какой-то бубнеж, словно Вика говорила сама с собой.

Андрей, почти не открывая глаз, тихо, по-кошачьи поднявшись с кровати и неслышно ступая, подошел к двери ванной.

– Да, все нормально. Приехал вечером, сейчас спит.

Вика говорила очень тихо, дробное журчание душа размывало ее слова, но Андрей уже услышал то, что ему было нужно.

– На связи, – сказала Вика и, отключив радиотелефон, сунула его в карман халата. Потом встала под душ, тихо напевая по-английски: «Yesterday…»

Андрей, так же неслышно ступая, вернулся в комнату, быстро оделся, метнулся в прихожую, натянул ботинки, накинул куртку и тихонько вышел на лестницу. С кем бы Вика ни говорила, если он, этот «некто», хотел сейчас знать, где находится Андрей, то уже опоздал. Пусть думает, что он спит у Вики, пусть приезжает сюда, пусть бандитов присылает, все равно Андрей уже на один ход его опередил.

Он подошел к машине, сел, отъехал в глубину дворов, вернее, дворами это назвать было трудно, в огромные пустые пространства между домами-кораблями, домами-стенами, домами-башнями – и остановился, спрятавшись за двухэтажными бастионами детского сада.

Надо подумать, что же делать сейчас. Можно остаться и проследить за парадной дверью, но это суетно, холодно – машину там засветишь, они прекрасно знают его машину, а сидеть в кустах ему не хотелось.

Нет, он не будет сидеть в кустах. Он будет действовать. Нужно найти Настю и выяснить, что за тайны она носит с собой, что за секреты такие, что и ФСБ, и бандиты все силы на ноги подняли…

Но Вика-то, Вика-то хороша! Это же надо – быть таким счастливым человеком! Ведь она сегодня действительно большое удовольствие получила. Андрей, благодаря большому опыту общения с проститутками всех мастей, умел отличать профессиональную игру от настоящего чувства. Нет, она на самом деле «торчала». Вот оно, счастье, – когда работа является настоящим удовольствием. Только позавидовать можно.

Он нажал на педаль газа и поехал к Когану.

Глава семнадцатая

Кругозор знал много, но не все. В частности, не ведал он о том, что дом, стоящий напротив «Пэррота», являлся частной собственностью Пельменя, так же как и ресторан. Первый этаж занимали два офиса, один из которых принадлежал охранной фирме «Взгляд», и в двух окнах той фирмочки, почти не имеющей заказов со стороны и занимающейся только деятельностью на благо Пельменя, постоянно торчали головы охранников, присматривающих за входом в ресторан. Так что здоровяк в малиновом пиджаке у входа в «Пэррот» был чистой фикцией. Люди в ресторан ходили серьезные, и пригляд за ними нужен был соответствующий, не просто «быка» ставить на воротах, а настоящих профи задействовать, и сделать это, по возможности, незаметно для окружающих.

Входя в «Пэррот», он кивнул краснопиджачному лоху, зная, что он здесь не при делах и стоит для отпугивания гопоты. Звали лоха Толик, он улыбнулся Кругозору, если, конечно, неприятное дрожание толстых губ на квадратном подбородке можно было называть улыбкой, и кивнул конусообразной бритой головой.

Кругозор тоже кивнул и, проходя мимо, сильно ударил его в сонную артерию.

Серега повалился без чувств и без крика-стона, очень правильно вырубился, лучше не придумаешь. После того как Кругозор расстрелял ненавистного Пельменя и его пса Вилли, он повернулся, заметив боковым зрением, что бармен застыл за стойкой в позе солдата, принимающего присягу, – только вместо папки с присягой в руках у него была бутылка водки, – подмигнул бармену – никак не мог запомнить, как его зовут, – и вышел на улицу, успев по пути сунуть пистолет за пояс брюк.

Его машина стояла метрах в тридцати от входа, и он думал, что все обошлось, но Пельмень лишний раз, уже с того света доказал, что лучше перебдеть, чем недобдеть.

Не видел Кругозор, да и не мог видеть, как бармен при первом его выстреле нажал коленом на кнопку в стене стойки. Как встрепенулись на первом этаже дома напротив наблюдатели.

Когда он вышел на улицу, они уже его ждали, прогуливались по противоположной стороне улицы Достоевского. А когда он подошел к машине, то получил очень сильный удар в затылок, мгновенно лишивший его не только способности что-либо делать, но и видеть, думать и понимать происходящее.

Очнулся он оттого, что ему показалось, будто он рухнул с моста в реку и тонет, уходя вертикально вниз, что вот-вот ткнется головой в дно, – голова была страшно тяжелой и тянула за собой все тело, не давая вынырнуть на поверхность. Дышать было уже нечем, и тогда Кругозор, всерьез попрощавшись с жизнью, глубоко и протяжно вдохнул в себя темную воду, ожидая, что сейчас почувствует, как разрываются от нее легкие, но этого не произошло.

Он открыл глаза и обнаружил себя сидящим на стуле посреди какого-то гаража, большого, видимо, ведомственного. Метрах в десяти правее стоял грузовик, то, что было сзади, он видеть не мог, но затылком чувствовал, что за ним находится еще много пустого пространства, – помещение было действительно внушительных размеров.

Голова была такой же тяжелой, как и в забытьи, но с пробуждением пришла еще и тянущая острая боль в затылке, пояснице, руках…

Осторожно скосив глаза вниз, он увидел, что весь обмотан тонким шпагатом, удерживающим его на стуле и не дающим сделать ни малейшего движения.

Грохнуло сбоку брошенное на пол ведро.

– Ну, что, козел, очнулся?

Голос был знаком Кругозору, но когда он увидел его обладателя, то сразу все понял. Это был Хрящ – человек, состоявший при Пельмене как бы для особых поручений. Поручения эти заключались большей частью в развязывании языков у тех, кто не был слишком откровенным с Пельменем и не хотел делиться тайнами, которые тому необходимо было знать.

У Пельменя имелось много специалистов по этим делам, но Хрящ являл собой худший образец из них. Его брали в работу только с «бросовым материалом», то есть с теми людьми, которые после того, как открывали свои тайны, становились либо Пельменю ненужными, либо даже опасными, и оставлять их в живых было ну никак нельзя.

Кругозор знал, однако, что иногда, в редких, особых случаях, Хряща использовали для устрашения, когда дело касалось своих, тех, кто знал этого садиста в лицо и на кого одно его присутствие на допросе влияло больше, нежели все, вместе взятые, угрозы Пельменя и его банды. В этих случаях у жертвы были шансы остаться в живых, и Кругозор понял, что надеяться можно только на этот, очень шаткий, правда, вариант развития событий.

– Я тебя спрашиваю, козел!

Кругозор вяло кивнул, отчего боль в затылке отозвалась тяжелым звоном.

Оказалось, что стул был привинчен к полу, потому что, когда Хрящ ударил его ногой, в подбородок, Кругозор не опрокинулся на спину, только голова дернулась так, что хрустнули шейные позвонки.

– Погоди, – услышал, давясь, кровью, хлынувшей из рассеченной губы, Кругозор второй голос, тоже знакомый. Яков Сергеевич, секретарь Пельменя… Единственный из всей команды, не имевший клички. Солидный мужик, но тоже далеко не фраер…

– Пусть расскажет сначала, что знает, а то забьешь раньше времени…

– Яков Сергеич, в процессе оно лучше получается, – степенно заметил Хрящ. Он был на своей территории, он был сейчас хозяином положения и поэтому мог спорить, правда в рамках дозволенного, с вышестоящим руководителем.

Хрящ, как обычно, не пользовался хитроумными приспособлениями и средствами, вроде химических препаратов, вызывающих неконтролируемое словоизвержение, или наркотиков, хирургические инструменты тоже вызывали у него брезгливую усмешку. Он презирал всех этих пыточных дел мастеров с их клещами, «испанскими сапогами», даже с их паяльниками и электроутюгами. Не было случая, чтобы его подвели собственные пальцы, кулаки, ноги либо, на худой конец, обычная веревка. До ножа тоже дело практически никогда не доходило.

Следующий удар Хряща сломал Кругозору нос.

– Ну ладно, ладно, – снова вмешался Яков Сергеевич. – Давай теперь выкладывай, кто да за что тебе Пельменя заказал.

– Никто, – отплевываясь кровью, ответил спокойно Кругозор. – Никто мне его не заказал…

Он не видел кивка Якова Сергеевича, но его отлично заметил Хрящ и ударил Кругозора согнутым пальцем в глаз.

Пауза после этого была долгой – Кругозор снова потерял сознание. Хрящу пришлось плеснуть на него еще ведро воды, глаз не вытек – Хрящ пока что контролировал себя, – но видеть практически перестал, заплыл, налился кровью из лопнувших сосудов, одновременно горел огнем и давил ледяной тяжестью. Кругозору казалось, что вместо глаза ему всадили в череп тяжелый теннисный мяч…

– Как же так – никто не заказывал? – снова спросил Яков Сергеевич. – Ты что же, с ума спятил – людей мочить средь бела дня?

– Зря вы в глаз-то… Я бы вам еще пригодился…

– Ну ладно херню-то пороть, – сказал Хрящ. – «Пригодился…» Ничего тебе уже не пригодится. Чего ты ерепенишься, Кругозор, Александра Матросова из себя корчишь?.. Какая тебе разница, заложишь ты своего заказчика, не заложишь – тебе-то уже все равно. Вернее, если хочешь дальше со мной развлекаться, давай молчи. А так сказал бы, да и дело в шляпе… А?

– Я сказал… – Кругозор говорил с трудом, лицо Хряща перед ним то проявлялось, словно на фотобумаге в ванночке с прозрачным раствором, то заплывало какой-то мутью. Его начало подташнивать. «Старается, сука», – подумал он мимоходом о Хряще. – Я сказал, – повторил он, – никто мне его не заказывал. Я человек с понятиями. Не знаю, что вы там решили, но Пельмень был не прав. Так не делают.

Хрящ занес руку для очередного удара, но Яков Сергеевич остановил его движением бровей.

– Не понял. Объясни. Чего ты там про Пельменя? Чего это он не прав? На кого ты работаешь, мил человек, Кругозор?

– Пельмень хотел меня сдать. Подставил. Депутата вашего не я пришил. А меня он хотел сдать. Я был рядом, когда его замочили. Снайпер…

– Что за чушь? Ты о чем?

– Праздников… Я за ним шел, его пристрелили… Снайпер с крыши. А я – рядом… Пельмень меня подставил… Я все правильно делал. Должен был объяснить, а он… Такие вещи не прощают. Никому. Я за себя отвечаю…

– Так это не ты Праздникова завалил?

– Не я. Не знаю кто…

Яков Сергеевич задумался. Встал, нервно прошелся до стены, вдоль которой тянулся широкий верстак, и обратно, затем остановился за спиной связанного Кругозора.

– Так что же ты, козел, стрелять сразу?.. Ну урод, ну урод… Что это за байда? Как это – не ты… Быть не может… А кто? – снова спросил он у Кругозора, понимая, что вопрос его звучит, по меньшей мере, глупо.

– Не знаю… Не знаю… Пельмень не прав. Зуб даю… Я ему подляны никогда не делал…

Яков Сергеевич посмотрел на Хряща:

– Отвези его к Лере. Пусть полежит. И охрану предупреди, чтобы глаз с него не спускали. Понял?

Хрящ разочарованно кивнул. Он не любил бросать работу на полпути, но приказ есть приказ. Никуда не денешься.

Глава восемнадцатая

Настя снова попыталась поднять голову, но ее легонько хлопнули по затылку, и в третий раз она распласталась на грязном снегу. Чьи-то руки сбили с нее кепку, смазали по стриженой голове – не больно, но очень обидно… Еще одна пара рук схватила ее за бока, переворачивая на спину и шаря по карманам.

– Бля, ты че, козел, пустой, что ли? А-а, нет, чего-то есть тут… Пацаны, да тут баксов немерено!!

– Дай-ка сюда, – услышала она другой, спокойный и трезвый голос.

– Батя, да ты че…

– Дай, я сказал!

– Слышь, козел, с нами поедешь, понял? – третий голос, принадлежащий кому-то из той, первой, пьяной троицы, обратился к Насте. – Ты что, не понял, бля, вставай, бля…

– Ни хуя себе, документов нет у пацана, а с баксами гуляет… Во пидоры живут, суки…

– Мочить их надо всех, гадов…

– Мочить… Мочить! Слышь, козел, ща замочим тебя, гнида!!!

Настя улучила момент, вспомнив все, чему ее учил Андрей, и из положения лежа сделала кувырок назад, вполне сносный, если учитывать количество выпитого и вязкую снежную кашу, и встала на ноги.

– Смотри, как бы тебя не замочили, – сказала она очень спокойно, так спокойно, что сама себе удивилась. А впрочем, чему удивляться-то? Страх перед бандитами у нее уже улетучился.

«Вот таких, как я, наверное, и называют отморозками», – подумала она и зло улыбнулась.

Компания гопников была ошеломлена такой наглостью, а главное, таким спокойствием своей жертвы.

– Ну, пидор, сейчас узнаешь, сейчас петухом-то запоешь, – тихо сказал один из молодых-нетрезвых. Двое старших по-прежнему держались особняком, словно со стороны наблюдая зарасправой, но Настя увидела свой бумажник в руках одного из этих «взрослых».

Парень, отбросив в сторону недопитую бутылку, шагнул к Насте, но она опередила его и ударила носком ботинка точно в пах.

– У-у-уй, бля-а-а…

Парень не упал, но согнулся в три погибели. Настя повернулась было, чтобы броситься бежать к выходу со двора, надеясь выскочить на улицу первой, а там видно будет, но не успела сделать ни шагу. Прямо перед ней возвышались двое милиционеров в серых зимних куртках, делавших их крупные фигуры еще более внушительными. Как они подкрались так незаметно – неизвестно, но, с другой стороны, такая во дворе темнота, а вся компания была настолько занята будоражащим развлечением, что немудрено подобраться потихоньку…

– Так-так. Документики приготовили.

Один из них взял было Настю за плечи, но, увидев, что перед ним довольно многочисленное сборище, выпустил, толкнув вперед, в кучу замолчавших и переставших гыгыкать и материться парней.

– О-о, кого я вижу, – сказал мент. – Горелов. И Силин. И Карский. Е-мое. Не спится, ребята?

Голос его не предвещал «ребятам» ничего хорошего.

– А что такое? – спросил тот, кого называли Гореловым. – Сидим, никого не трогаем.

– Не трогаем… Распитие в общественном месте – вот что такое. Ты что, против?

– Чего я, начальник, мы… Ты чего, командир?..

– Из карманов все, живо.

– Да нет ничего, начальник, елы-палы…

– Я сказал: из карманов! – Мент повернулся к своему товарищу: – Вызывай машину.

Второй здоровяк уткнул рот в прямоугольник рации.

– Ну, не по-людски, командир…

«Командир» словно не слышал возражений, обходил троицу парней, хлопал их руками по бокам, залезал в карманы, выбрасывал на снег бумажки, ключи, открывашки для бутылок, расчески, шагал, наступая на эти вещички и вминая их в грязь.

Второй, отбубнив в рацию, направился к старшим.

– Ну, что происходит? – спросил он парней не таким, как у его коллеги, тоном. Тише спросил и миролюбивей.

– Ничего. Гуляют пацаны…

– Ничего… Ничего, – повторил он. – Так что стоим?

– Стоим и стоим. Сейчас пойдем.

– Вот-вот. Идите-ка, давайте… Претензий нет? – неожиданно спросил он.

– Какие претензии, командир? О чем ты?

– Документы! – Мент, обойдя троицу, вернулся к Насте.

– У меня нет с собой, – как можно спокойней ответила Настя. – Я вообще-то с ними. – Она кивнула в сторону старших. Попадать в милицию сейчас входило в ее планы еще меньше, чем быть избитой этими малолетними пьяными ублюдками.

– С ними? Ты точно знаешь?

– Да.

– С вами пацан? – спросил мент, повернувшись к тем двоим.

– Да, – коротко ответил один из них, тот, который держал Настин бумажник. Его, кстати, уже не было в его руках.

– Да? – неуверенно переспросил мент еще раз. – Ну ладно. Давайте, давайте, двигайте…

– Пошли, – хлопнул Настю по спине один из «взрослых» и первым, не оглядываясь, двинулся к выходу со двора.

Они вышли на улицу Декабристов, слыша за спиной гундосое недовольное ворчание задержанных и грубые, не допускающие возражений ответы ментов. Когда первый из Настиных новых провожатых подошел к черному «Форду», стоящему неподалеку, и открыл дверь, сделав пригласительный жест рукой, в подворотню, из которой они только что вышли, въехал, покачиваясь на разбитом асфальте, милицейский желто-зеленый «газон».

Глава девятнадцатая

– Яков Сергеич, я говорю, это все кибировские штучки!

Петя имел вид очень неопрятный, и Яков Сергеевич морщился. Он не любил боевиков. Ничего с собой не мог поделать. Работа на Пельменя его полностью устраивала только тогда, когда он не видел этого самого Пельменя и его окружение. И смерть шефа стала для него, с одной стороны, конечно, огромной головной болью, а с другой – неожиданным, а если копнуть глубже, давно ожидаемым облегчением. Не раз в горячке он едва не вслух проговаривал: «Хоть бы тебя, козла, замочили уже…» Но не дай Бог такое вслух сказать. Пяти минут не проживешь. Пельмень, он же тоже отмороженный был… Мог спокойно подрубить сук, на котором сидел, ножки свесив, только из-за своих мудацких личностных амбиций.

Вспомнив про покойного шефа, Яков Сергеевич усмехнулся. Несчастливая кликуха какая – Пельмень. Их ведь два в Питере было. Ну, один-то просто «бычара», так его в прошлом году пришпокнули. А вот Большого Пельменя, шефа, – только что, но все равно от судьбы не ушел.

Петя, сидевший напротив, вызывал у него отчетливое раздражение. Куртка рваная, в грязи, после него кресло, на котором он развалился, чистить придется… Рожа разбита…

– Ты потише, Петя, потише. Почему так думаешь?

– А кто еще мог такую ху… Извините, такую кашу заварить? Эфэсбэшники к Крепкому прикатили, всех повязали, Скрипача, вернее, а Гопу шлепнули прямо на месте…

– Это да. Шлепнули. Но ты-то как ушел? Двужильный, что ли?

– Да вы что, Яков Сергеевич, мне не верите? По балконам, как белочка, скакал, какого-то младенца в заложники взял, е-мое, кино просто…

– То-то и оно. Кино. Так почему ты на Кибирова-то киваешь?

– А кто еще мог? Шефа завалили, Гопу шлепнули, Скрипача взяли… По верхам бьют. И по наводке, явно. По наводке, – повторил он.

– Ладно, Петя, ты иди пока, сейчас тебе хорониться надо, ты поезжай к Лере, тебя ребята отвезут. Я распорядился уже. Там отсидись. Я вызову, когда успокоится все…

Петя ушел, мелко кланяясь в дверях, и Яков Сергеевич поморщился – откуда у этих бандитов такие холуйские замашки?

Он встал из-за стола, потянулся… Ночь на дворе глубокая, а спать не лечь, надо это говно разгребать. Он отчетливо видел себя во главе армии Пельменя, никто не будет против. Эти «быки» ведь понимают, что информацией в полном объеме владеет теперь только он, ну еще Вилли кое-что знает, но он вполне может в больнице скончаться. Сквозное ранение в грудь – это не шутки. Сделают так, комар носа не подточит.

А насчет Кибирова этот Петя интересные вещи говорит. Может быть, и вправду устами младенца… И хорошо, что он не знает, что Пельменя Кругозор просто по обидкам прикончил. Ну, Пельмень Пельменем, а Праздникова-то действительно снайпер неизвестный завалил, профессионал. Кто же его послал? Это должен быть большой человек, шпана в такие дела не лезет. Очень большой. И бесстрашный… И эти эфэсбэшники… Вообще, вариант, что Кибиров решил подмять весь Питер под себя, конечно, существует. И надо это дело проверить.

Он снова сел за стол, пощелкал клавишами компьютера. Нет, концов транспорта с оружием, который гонял покойный Михалыч, ему без его ключей не найти. Сука! Куда он дел все бумаги? Может быть, эфэсбэшники их тоже ищут? И Андрей этот долбаный, со своими коттеджами…

Вот уж не думал Яков Сергеевич, что бандит Крепкий залез так глубоко в городские дела. И откуда он узнал о кольцевой? Может быть, тоже от Кибирова? И теперь Кибиров его прикрывает?

Да нет, чушь, это же самому Кибирову всю малину портит… Или он двойную игру ведет?

Яков Сергеевич чувствовал, что начинает путаться.

«Короче говоря, – подвел он мысленный итог своим размышлениям, – надо отлавливать этого Крепкого, его долбаную девку, которая с Михалычем там разборку учинила, и их пытать. Они – последние, кто с Михалычем общались, да и сильно зол был Михалыч на Крепкого, едва не уделал его, всю команду замочил, самого в „Кресты“ засунул…»

Он снял трубку и набрал номер своего домашнего телефона.

– Пуся? Извини, что так поздно, я на службе, сейчас выезжаю домой. Целую. Покушать что-нибудь сооруди.

Яков Сергеевич был примерным семьянином, жене не изменял и ночевать предпочитал дома. Годы не те и воспитание не то, чтобы по проституткам да по саунам шляться. Сауны эти до добра не доводят.

Глава двадцатая

Машина промчалась через Исаакиевскую площадь и выскочила на ночной, блестящий черным мокрым асфальтом Невский.

– Ты кто? – спросил сидящий за рулем.

Сейчас Настя смогла получше разглядеть своих новых спутников. Впереди, небрежно покручивая баранку, расположился высокий, со стриженной ежиком головой парень лет двадцати пяти, крепкий, высокий, в длинной кожаной куртке. Рядом с Настей на заднем сиденье пристроился второй – посуше, пониже ростом, в сером пальто. С красивым, правильным лицом, заросшим тщательно ухоженной и подстриженной щетиной. Мода такая, как бы мужественность. Под Джорджа Майкла.

– Я… – Настя запнулась. – Человек…

– Человек… Слышь, Леха… Человека везем…

– А чей же ты человек? – спросил сидящий рядом с Настей Леха.

– Ничей…

– Не может быть, – уверенно отрезал тот, что сидел впереди. – Такой крутой и ничей… С Гилельсом, что ли, корешишься?

– Нет…

Настя поняла, о ком идет речь. Гилельс был одним из предводителей «голубой» питерской мафии. Он был центром контроля за сутенерами, проститутками (или, как их еще можно назвать, – «проститутами»), в общем, его люди контролировали пару «голубых» клубов. Работы хватало, и деньги через Гилельса проходили немалые. Клиенты у «проститутов» очень зажиточные попадались.

– Да ладно заливать-то… Не с Гилельсом… А с кем же тогда?

– Я же говорю – ни с кем…

– Ага. Такой красивый, баксы на улице нашел, да?

– Нет.

– Ну вот…

– А куда едем-то?

– Как куда? В гости. Ты же сам к нам сел, брателла! Я прямо даже растрогался. «Я с ними…» Как будто к папочке прижался, Леха, точно?

Леха задымил папиросой, мигом наполнившей салон машины сладким дымом, запах которого ни с чем невозможно перепутать. Марихуана.

– Точняк, – ответил он сипло, набрал дым в легкие и, не выпуская, задерживал, чтобы побыстрее и поглубже «цапануло».

– А что у тебя с ментами за проблемы? Чего к нам пристал? – снова спросил водитель.

– Да так. Есть малость.

– Хм… «Есть малость…» Ты парень смелый, как я погляжу. Наезжать стал на братву. Как ты на них рявкнул-то: «Смотрите, чтобы вас не замочили»… Ты кого имел в виду-то? Кто их должен замочить?

Настя напряженно молчала.

– На, братан, дерни, – сказал Леха, протягивая косяк.

Настя довольно спокойно взяла папиросу, зажала в кулаке и со свистом втянула сладкий дым. Хотя она уже больше года вообще ничего не курила, но не закашлялась, проглотила комок, мгновенно выросший в горле, и почувствовала, что в голове и теле появилась обычная после этого легкость. Хотя доза, конечно, аховая. Но и трава не самая слабая…

– Нравится?

– Я вообще-то не по этому делу, – пожала плечами Настя.

– А по какому?

Машина свернула со Староневского на проспект Бакунина и остановилась возле высокого темного дома.

– Пошли, человек.

Все трое вышли из машины. Настя лихорадочно думала, что сейчас ей надо какое-то время плыть по течению, что эти парни ее просто так не отпустят, раз уж привезли сюда. Какие-то интересы у них появились. Хотя какие интересы у них могут быть к тощему подростку, каковым она им до сих пор, судя по всему, казалась? Разве что баксы в ее бумажнике…

– Проходи, человек…

Леха распахнул перед ней тяжелую деревянную дверь. За дверью оказалась узкая, освещенная лампами дневного света лестница, чистая, с аккуратными деревянными перильцами.

– Наверх, – скомандовал второй, имени которого Настя пока не знала.

Они поднялись на третий этаж, безымянный парень распахнул еще одну дверь, обитую мореными деревянными реечками, и Настя, войдя в помещение, поняла, что притворяться будет чем дальше, тем труднее.

Они были в одной из бань, в прошлом общедоступных и грязных, а теперь ставших несравнимо более ухоженными, гигиеничными, культурными. Но из-за цены «помывки» или «попарки» – как угодно – посещаемость их резко упала, да и контингент посетителей поменялся. Конечно, здесь, за стенкой, располагалась и обычная «совковая» банька с дешевым прокисшим пивом, с серыми, в пятнах, простынями, с устало матюгающимися мужиками, прячущими грязные рваные носки и пропитанные потом дешевые майки с потрепанными лямками в полиэтиленовые пакетики, шлепающие стоптанными «вьетнамками» в темную, неистово раскаленную парную, гукающих под холодным душем и таскающих черные, изначально еще на конвейере завода выглядевшие убогими, второсортными, жестяные шайки с сомнительной чистоты водой.

Конечно, две эти бани («Два мира – два детства», – вспомнила Настя школьную присказку) соединялись где-то в подвале, питались теплом и водой из одной общей котельной. Какой же дурак будет все эти коммуникации возводить ради малюсенького, сравнительно конечно, помещения, для того чтобы десяток бандитов и столько же их подружек «оттягивались». Но на этом подвальном помещении все родство заканчивалось.

На деревянной лавочке, тянущейся вдоль стены, сидел здоровенный детина, хрестоматийный «бык» в синем дорогом спортивном костюме. Дальше стояли железные шкафчики для одежды, за ними – деревянные вешалки для верхней одежды, стойки для обуви. Это, как Настя поняла, была прихожая. Но банный дух витал и здесь, влажным теплом дохнуло из приоткрывшейся двери в дальней стене. Оттуда вышел еще один парень, более интеллигентного вида, нежели сидящий на лавочке. Светловолосый, не бритоголовый, по неписаному кодексу «быков», а с нормальными волосами, коротко и очень хорошо подстриженными, с красивым, мужественным лицом и совершенно, если не считать широких и длинных, почти до колен, трусов, голый. На груди его болталась толстая золотая цепь.

– Здорово, орлы! – зычно прокричал он вошедшим. – А это кто с вами?

– Да-а… – Леха махнул рукой. – Увязался, блин, по дороге… От ментов прячется.

– От ментов? А что же ты, мальчонка, с ментами не поделил? Пиво, что ли, стырил в магазине?

– Ага, пиво, – ответил за Настю безымянный. – У него баксов полный лопатник.

– Да? Откуда у тебя доллары, детонька? – Голый парень подошел поближе и взял Настю за подбородок.

– Ну, вы ослы, – вдруг сказал он. – Серега, ты чего, совсем охуел? Какой же это парень? Это девка.

– Как это – девка?

Серега вышел вперед и пристально посмотрел Насте в лицо:

– Девка. Во, блин, обздача какая вышла.

– Ну что же, девка – еще лучше, – меланхолично вынес резюме Леха. – Точно, милая? Или ты по лесбосу у нас…

– Я-то думал – пидор и пидор, – покачивая головой, рассуждал Серега. – А тут – девка… Ты кто вообще, а? Давай-ка колись. Ты нам, кстати, деньги должна, родная.

– Да? – спросила Настя. – Вам мало?

– Смотри-ка, – улыбнулся голый. – Не боится.

– А чего мне бояться? – Настя держалась сейчас много увереннее, чем недавно во дворе. Перед ней были привычные бандиты, с какими она имела дело уже не один год. Правда, с той только разницей, что прежде она была главной и командовала, а теперь она перед этими «быками» вообще неизвестно кто.

– Правильно! Чего тебе бояться? – Голый захохотал. – Вот это молодец. Вот это я люблю. Слушай. А чего ты о деньгах-то? – обратился он к Сереге совершенно серьезным тоном, смеха как и не было.

– Да, должна нам башлей мало-мало. От ментов тебя отмазали, за это платить надо.

– Вам мало? – спросила Настя.

– Чего – мало? Я не понял, – посуровев, спросил Леха.

– Ладно, соска, харе хуйней страдать. – Серега тоже устал строить из себя удивленного и наивного парня. – Давай раздевайся.

– Зачем? Мне не жарко, – сказала Настя, уже понимая, чем все это дело сегодня должно закончиться.

– Снимай штаны, знакомиться будем, – сказал голый. – Сейчас еще пацаны подтянутся… Ты не бойся, никто тебе плохо тут не сделает. Тут профессионалы у нас…

Настя сняла кепку.

– Слушай, а где-то я тебя видел…

Голый почесал грудь.

– Хрен знает. Может, и не видел. Ну чего? – Он подмигнул Насте. – Давай, давай, не стесняйся… Тебе пацаны помогли, а ты чего же? Смотри, обидимся – так по-другому будем разговаривать… Мы же с тобой по-дружески так все…

– Нет, – сказала Настя. – Вы, я смотрю, по-взрослому вопросы решаете. Пацаны деловые. Давайте по-деловому и говорить.

– О, бля, смотри. Она еще диктует.

– Конкретно думает, соска, – заметил Леха. – Ну, блин, давай в процессе решать. Голый!

Настя, несмотря на то, что голова ее была занята совершенно другим, все-таки удивилась. Тот, кого она за глаза окрестила «Голым», оказывается, действительно носил такую кличку. Хорошее погоняло – Голый… С чего бы это?

– Голый, – повторил Леха. – Пожрать-попить там готово, нет?

– Готово. Все готово.

– Голый у нас молодец. Спортсмен. Морж, бля, – сказал Серега. – А тебя как зовут-то? Некрасиво, ты нас знаешь, мы тебя – нет.

– Давайте сначала договоримся. – Настя села на лавочку. – Сколько вы хотите?

– Ну-у, – протянул Серега, посмотрев на Голого. – Я думаю так, пару тонн надо отстегнуть. За отмазку от ментов, за отмазку от лохов… За комфорт, опять же… За обслуживание….

– До обслуживания еще дело не дошло, – серьезно прервала его Настя, и все трое бандитов одновременно грохнули.

– Ха, – отсмеявшись, сказал Голый. – Молодец. Юмор – главное в жизни.

– Так сколько?

– Сказано – пару тонн. Зеленых, – на всякий случай пояснил Серега.

– Ясно, что не красных… Телефон дай.

Серега снова посмотрел на Голого. Тот пожевал губами, подумал, потом кивнул:

– Только давай сразу договоримся. Без ментов…

– Да она сама от ментов к нам прибилась, – сказал Серега.

– А, ну да. Правильно. В общем, без шуточек. А то мы сами шутить умеем. Да? Ты же человек серьезный? Понимаешь?

Настя вспомнила, как вежливо менты обошлись с Лехой и его подельником, даже документы не спросили, значит, знают. И уважают… Если не сказать – боятся.

Серега протянул ей трубку:

– Набирай.

Настя молила Бога, чтобы только с Егором ничего не случилось, чтобы он не отключил телефон, чтобы вообще ничего непредвиденного не произошло за то время, пока она его не видела.

– Алло. Егор? Это я.

Голос у Егора показался ей странно возбужденным, даже каким-то веселым.

– Слушай… Можешь приехать в одно место? Прямо сейчас. Срочно. Деньги нужны. Да, у меня проблемы. Две штуки. Куда?..

Она вопросительно посмотрела на Серегу. Он протянул руку и взял трубку:

– Слышь, братан, давай так. Бабки привезешь? Молодец. Тогда будь через тридцать… Нет. Через час… На углу Бакунина и… Нет, давай так. Дом девять. Ну да, по проспекту. Тебя встретят. Ага. Не опаздывай смотри, время пошло. Оно у нас денег стоит. Я кто? Тебе что за дело? Крутой, что ли? Ладно. Приедешь – увидишь. Все, братан. – Он отключил телефон.

– Приедет? – спросила Настя.

Серега смотрел на нее холодными глазами.

– Приедет, – сказал он. – А тебе-то что? Тебя это не касается.

Голый шагнул еще ближе к Насте и, схватив за воротник куртки, дернул ее вниз, по-ментовски, так что она сковала Настины руки, прижала их к бокам и лишила возможности защищаться.

– Знакомиться будем, – снова сказал Голый, гадко улыбаясь и глядя Насте прямо в глаза.

Глава двадцать первая

– Соку принеси, а? – попросил Босс Санька.

– О'кей.

Санек встал со стула и исчез в толпе, ритмично поднимавшейся и опускавшейся, подпрыгивающей и колыхающейся в такт буханью и скрежету музыки, заполнявшей небольшой зальчик клуба «Партер».

Босс со скучающим видом наблюдал за этой толпой. Те, кого он искал, еще не появились, хотя время уже давно перевалило за полночь. Девчонки, маленькие совсем, с пустыми лицами совершенно тупых млекопитающих, парни, выглядевшие не менее уныло… Конечно, таких болванов облапошить – раз плюнуть. Подсадить их на дурь какую-нибудь, потом доить всю жизнь…

«Им же ни хера не надо, – думал Босс. – Ни хера в головах нет. Не интересуются ничем… Кино свое мудацкое по видикам смотрят, дурь жрут килограммами, на танцполах этих потеют… Козлы…»

– Тигран.

Босс посмотрел туда, откуда раздавался голос. Напротив него за столиком появился невысокий паренек, с виду лет пятнадцати, может, и меньше. Ровесник Санька. Из этих, что ли? Босс напрягся.

Они пришли сюда для того, чтобы Босс отмазал Санька от неожиданно наехавших на него ребятишек, требовавших от Санька торговать в школе травой. Сказали, что если откажется, то очень пожалеет, очень-очень, а еще больше – его родители. Что у них серьезная крыша, слово которой – закон, и что если они решили взять Санька в оборот – возьмут, и точка. Забили стрелу здесь, в «Партере», в полночь. Да что-то не проявляются. Может быть, этот самый Тигран – из их компании? Слишком малой, правда, он, чтобы вопросы решать.

Санек рассказал Боссу о своей проблеме только сегодня утром. Деловой такой прискакал, за сумкой. Зачем-то ему сумка понадобилась. И веселый, довольный, словно не мафия на него наехала, а наоборот – кто-то денег дал немерено и еще обещал. Да и потом, когда они вечером встретились и сюда пошли, Санек вообще на себя был не похож. Босс даже, чего греха таить, подумал, не вмазался ли парень от страха дрянью. Но, заглянув осторожно в глаза Санька, посмотрев на зрачки – нормальные совершенно, не пьяные, – понял, что у него просто такое повышенное настроение, дурь тут ни при чем.

– Ты чего такой веселый? – все-таки спросил он.

– Да так. А чего плакать-то? Жизнь прекрасна, Босс?

– Влюбился, что ли? – спросил Боря.

– Да как тебе сказать… Почти. – Санек улыбнулся.

Босс чувствовал, что приятеля распирает желание рассказать о своих интимных тайнах, но в то же время вроде бы и нельзя еще о них рассказывать.

– Ладно, – сказал он, пресекая искушение товарища выболтать то, чего выбалтывать нельзя. – Меня это не интересует. Твои дела.

Босс внимательно смотрел в лицо сидящего напротив паренька. Что-то он увидел в этом лице знакомое, непонятно что… Вдруг Боря сообразил, что холодные огоньки, которые он наблюдал сейчас в глазах пацана, он видит каждое утро, смотрясь на себя в зеркало. Вот как… Интересный паренек.

– Ты кто? Тигран?

– А ты?

– Босс, – сказал Боря.

– Да слышал, слышал…

– Чего надо? – сумрачно перебил его Боря.

– Поговорить. Познакомиться…

– Ты насчет Санька, что ли?

– Какого Санька?

– Не придуривайся. Санька. Парня, которого вы пушером хотите сделать.

– Ты меня, брат, перепутал, – сказал Тигран с легкой улыбкой. – Я никакого Санька не знаю. И никаких пушеров. Я по другой части. А вот, кстати, и дружбан мой.

За столик присел еще один паренек, возраста Тиграна, в отличие от него, с чисто русской внешностью.

– Данила, – представился он Боссу.

– Очень приятно. Так вы с чем, пацаны, пожаловали? Я вообще-то занят сейчас.

– Занят? Серьезно занят?

– Серьезно.

– За правду все борешься?

Босс запнулся. Этот вопрос показывал, что Тигран знает о нем гораздо больше, чем это, вообще-то, простым людям положено. Или Санек проболтался? Да нет, ничего похожего он за своим приятелем не замечал. Он не из болтливых. Иначе бы Босс давно его отшил и заодно охоту трепаться отбил бы навсегда.

Пока Босс думал, что ему ответить на этот наглый вопрос слишком много знающих мальцов, ситуация изменилась. Он увидел, как Санек, пробирающийся к нему сквозь толпу с двумя стаканами сока, был остановлен неприметным мужичком в темном костюмчике. Добродушная обалделость, в которой Санек находился весь вечер, мгновенно слетела с его лица, он стал испуганно озираться, пытаясь сквозь стену дергающихся тел разглядеть Босса. Но Боря уже видел его, видел он и еще двоих, выделяющихся в танцующей массе, стоящих неподвижно и наблюдающих за диалогом Санька и дядьки в костюме.

– Погодите, ребята. Сейчас я один вопрос тут решу и вернусь… Продолжим разговор.

– Помочь? – спросил Тигран.

Босс, несмотря на серьезность ситуации, нашел время для того, чтобы удивленно окинуть взглядом худенькую фигуру подростка.

– Нет, спасибо. Обойдусь.

– Ну-ну. А то смотри…

– Не надо. Я скоро.

Босс встал и подошел, проталкиваясь между потными горячими телами, к Саньку.

– В чем проблема? – спросил он у дядьки и, еще произнося эти слова, понял, что «проблема» нешуточная. Покруче, во всяком случае, чем недавняя стычка с полупьяными урелами в подворотне Васильевского. Хотя и те были смертельно опасны, но этот – настоящий. В глазах – могила… Страшные глаза были у дядьки. Босс еще удивился, что такой монстр сам разговаривает с Саньком. Не по рангу вроде бы. Могли бы и пацанов прислать… Видно, всерьез их Санек обидел…

– Ты кто? – спросил дядька так же, как только что Босс спрашивал у Тиграна. Только у дядьки получилось значительней.

– Я его друг.

– Ну так иди, друг, посиди пока. А он, – дядька положил руку на плечо Санька, – к тебе присоединится попозже. Нам поговорить надо. Понял?

– Не понял, – ответил Босс.

– Ну, как знаешь. Как знаешь…

Боря чудом, а скорее, конечно, никаким не чудом, а благодаря долгим месяцам тренировок внимания и концентрации, сумел понять и правильно оценить взгляд Санька, направленный ему за спину. Очень трудно было оторваться от пустых гипнотических глаз страшного типа, но Босс смог это сделать и покосился на Санька. Его глаза сказали Боссу все, что было сейчас нужно.

Босс резко шагнул в сторону, стараясь, как обычно, чтобы его движение не выглядело ни угрожающим, ни защитным. Просто, мол, шагнул. Захотелось, мол. И шило, которым ударил его сзади один из подошедших, протиснувшихся в давке вплотную к спине Босса парней, прошло сквозь его тело, пробив только джинсовую куртку и кожу на боку.

Боря упал на колени, правильно сориентировавшись в создавшемся положении, и согнутый крючком палец этого типа не попал ему в горло, рука прошла над головой. Краем глаза заметив, что Санек кинулся продираться сквозь толпу к своему столику, он изо всей силы врезал дядьке кулаком по яйцам, перекатился на спине, получив попутно удар в грудь каблуком от какой-то протанцевавшей прямо по нему девахи, извернулся ужом и вскочил на ноги.

Вокруг него образовалось пустое пространство, музыка продолжала реветь и бухать, но танцующие, не меняя выражения своих отрешенных лиц, раздались в стороны и по-прежнему дергались, поводили руками, ритмично поднимали и ставили ноги, только посматривая в сторону Босса. Он приложил руку к разорванной на боку куртке и почувствовал, что по руке течет что-то теплое.

«Кровь. Вот, сука…» – успел подумать Босс до того, как ему пришлось кинуться в сторону от прыгающего к нему через чужие коленки и ботинки секьюрити в сером пиджаке. От этих придурков тоже хорошего ждать не приходилось. Босс бросился к выходу, крутя головой в поисках Санька, но не увидел его ни за столом, ни в толпе танцующих.

Секьюрити пыхтел сзади, и Босс понимал, что еще три шага – и здоровенный «бычара» его достанет. Впереди возник еще один, словно родной брат того, что рвался сзади. Босс, не останавливаясь, влепил ему пальцами в глаза, уклоняясь от его хватающей руки, нырнул под нее, ударил парня по печени и проскользнул дальше, к выходу.

Временно ослепший от шока и боли пиджачный охранник упал прямо на руки первому, догонявшему Босса, и они оба неловко рухнули на пол.

Клуб «Партер» не был респектабельным заведением. Он и приличным-то мог считаться с большой натяжкой, и только среди тех, для кого двадцать долларов – это очень крупная сумма. Короче говоря, помоечный был клубик. Будь он более солидным, не вырваться бы Боссу из зала. Из престижных, хорошо охраняемых ночных мест отдыха после скандала можно уйти, только если имеешь в руках оружие. Поэтому там и металлоискатели на входах, и секьюрити поздоровее да порасторопнее, и навыки у них профессиональные.

Перед Боссом выросли еще двое, один парень – совсем лох, при гардеробе сидел, номерки собирал, второй – какой-то узбек пришлый, которого наняли за гроши «прислугой за все». Он пахал здесь и за дворника, и за уборщицу, и за сантехника…

Боссу надоела эта беготня, в душе он уже знал, что победил, что хотя бы первый этап схватки он выиграл. Дальше надо будет разбираться, куда же делся Санек, но это еще впереди.

Он быстро и аккуратно взял гардеробщика за длинные волосы, развернул на сто восемьдесят градусов и приставил ему к горлу тонкий стакан, схваченный с ближайшего столика.

– Пусти! – крикнул он узбеку. – Убью на хуй дружка твоего!

Узбек послушно посторонился. Босс протащил несчастного, потерявшего всякую способность сопротивляться гардеробщика мимо его основного места работы, выскочил на улицу и, хорошенько дав гардеробщику по шее, отчего тот рухнул как подкошенный на асфальт, бросился бежать к выходу со двора.

Занюханный «Партер» даже не имел вывески на улице Гороховой, прятался среди проходных дворов в лабиринтах питерских трущоб.

Глава двадцать вторая

Когда Андрей подъехал к дому Когана, было еще темно, и он не сразу увидел ментовский «газик», стоявший у подъезда с погашенными фарами. Начав тормозить, Андрей понял, что опоздал. Из подъезда выходили двое санитаров в белых халатах, словно призраки, двигавшиеся на фоне черной стены, они несли носилки, накрытые простыней. За милицейской машиной стояла «скорая», толпились какие-то люди в штатском.

Конечно, этот, под простыней, мог и не быть Михаилом Коганом, доверенным лицом Андрея, но интуиция еще не подводила Крепкого, особенно в экстремальных ситуациях. Он нажал на газ и пронесся мимо носилок, мимо «скорой», в сторону которой едва успели отскочить двое в штатском.

Сворачивая за угол, он увидел в зеркале, как мигнули фары желто-синего квадратного автомобильчика, и он немедленно тронулся с места, дернулся, сразу набрав скорость, засветившись синей мигалкой.

«Только этого не хватало», – подумал Андрей, но пути назад уже не было. Нервы, черт бы их подрал, нервы подвели. Надо было проехать спокойно, остановиться, выйти, куда-нибудь в темноту свалить. Или просто незаметно мимо проехать, не метаться так. Теперь, конечно, ловить будут до посинения…

«Что за непруха! – думал он. – И машину не бросишь. Его машина-то. Определят мигом, кто хозяин. Не надо этого ему, совсем не надо. Где же этот долбаный Гриша? Ах, черт, он же на Рубинштейна попер, в лапы к этим бандитам…»

Андрей, не выезжая на проспект, где его могли быстрее сцапать, – наверняка уже гаишников по рации оповестили, – крутился между пятиэтажек, проскакивал по газонам, срезая углы в полной темноте, и благодарил Бога за то, что сейчас ночь и нет на улицах прохожих, собачников, мамочек с колясками и алкашей, бредущих, не разбирая дороги и не глядя по сторонам.

Одной рукой с трудом удерживая руль, дергавшийся, когда машина налетала на ухабы, поребрики, рытвины в асфальте, Андрей нащелкал на радиотелефоне Гришин номер.

Связь включилась сразу, и он услышал голос эфэсбэшника. «Странно, почему он себя так упорно гэбистом именует», – еще раз подумал Андрей.

– Алло! Кто это? – спросил Гриша.

– Гриша, это я, Андрей…

– Слава тебе, Господи! Ты что такое устраиваешь? Где ты находишься? Ты в курсе, что у тебя там случилось дома? Мудак, нас там чуть не перестреляли твои дружки еба…

– Погоди, погоди, – крикнул Андрей в трубку, ослепленный фарами вдруг выскочившего из-за угла «газона». Менты как-то исхитрились и вышли ему лоб в лоб.

Он заложил крутой вираж, чтобы не протаранить «газик», пронесся по детской площадке, разворотив песочницу и сбив фарой грибок с жестяной пятнистой крышей. Менты на время отстали, тяжело разворачиваясь и забуксовав в куче песка, которую работники домоуправления как высыпали сюда осенью, так до весны и оставили в неприкосновенности.

– Гриша, выручай! За мной менты гонятся! – крикнул Андрей.

– Что ты натворил?

– Да ничего я не натворил! Точно ничего. Я же не идиот!

– Ты где?

– Ты можешь подъехать, прикрыть? – вопросом на вопрос ответил Андрей.

– Могу, могу. Выезжаю. Куда?

– Знаешь, на Ленинском – «восьмерка»? Где мотоциклисты собираются?

– Знаю. Когда?

Андрей прикинул время и расстояние:

– Через десять минут, если ничего не случится.

– Не успею, – сказал Гриша. – Сможешь продержаться двадцать?

– Попробую. Я рвану на пустырь, за «восьмеркой». Если там не завязну, буду их мотать, пока ты не приедешь.

– Все. – Гриша отключил телефон, а Андрей, обогнув еще одну «хрущевку», выскочил на Ленинский и помчался к «восьмерке» – асфальтовому аппендиксу Ленинского проспекта, где обычно по ночам собирались питерские байкеры. Не все, конечно, а те, которые жили неподалеку. Много было в Питере мест для их тусовок, но «восьмерка», пожалуй, являлась самым заслуженной.

Огни ментовской машины показались сзади через несколько секунд. «У них водила не дурак, – подумал Андрей. – Молодец мужик. Понимает…»

Он гнал по проспекту, не обращая внимания на вой сирены, несущийся сзади, на выскочившую невесть откуда милицейскую «Волгу», пытавшуюся прижать его к тротуару, но он прибавил скорость и проскочил. Уже виден был железнодорожный мост, за которым и находилась «восьмерка», как вдруг машина предательски вильнула, ее потащило в сторону тротуара, а когда Андрей попытался вырулить, понесло прямо на встречную полосу. Ночь-то она, конечно, ночь, но машины по Ленинскому и ночью ездят. И не так уж их мало…

«Сука! – выругался Андрей, непонятно к кому обращаясь. – Проколол где-то. Набросают говна на улицах…»

Машина еще не успела остановиться, как он выскочил на асфальт, оказавшись аккурат перед несущимся на него «КамАЗом». Выпорхнув из-под уже нависшего над ним огромного и в темноте кажущегося еще больше крыла, Андрей сделал кувырок и покатился по газону. «КамАЗ» же, вильнув в сторону, врезался в его джип, протащил по асфальту, перевернул и вмял прямо в налетевший на всех парусах милицейский «газик».

Андрей услышал скрежет металла, визг тормозов и звон стекол, громкие матюги и хлопанье дверцами, но ему было не до разбирательства аварии. Он побежал под мост, к «восьмерке».

Менты, выкарабкавшиеся из своего побитого, помятого и фактически уничтоженного автомобиля, бежали следом, но здесь Андрей имел явное физическое превосходство. Уж бегать-то его несколько месяцев тюрьмы не отучили…

Он выскочил на «восьмерку» и увидел, к своему облегчению, что не все так плохо, как казалось минутой раньше. Несколько байкеров восседали на своих машинах, лениво перебрасываясь короткими фразами, покуривая и посмеиваясь. Все они смотрели в сторону только что происшедшей аварии, показывали пальцами на Андрея и, кажется, спорили, обсуждая возможные повреждения трех пострадавших машин.

Ближайший к Андрею высокий парень в коже, сидящий верхом на настоящей, мощной «Ямахе», приветливо помахал рукой – сюда, мол, братан, поможем…

Насчет «поможем» он был прав. Андрей смахнул его с мотоцикла как пылинку, даже не сосредоточившись на этом, походя. Мотоцикл взревел и прыгнул в сторону, унося своего седока в кромешный мрак огромного пустыря, перерытого какими-то канавами, истыканного ямами, заваленного свалками мусора, в общем, совершенно заброшенной и никуда не годной земли, так отличавшейся от ухоженного, чистенького Ленинского проспекта, прорезавшего этот странный, словно забытый Богом и людьми участок.

Взревели сзади три мощных мотора, к крикам ментов присоединились матюги байкеров, а Андрей, стараясь не уходить далеко от проспекта, прыгал на чужой «Ямахе» с кочки на кочку, перелетал через канавы, вырванные светом фары из темноты, и взлетал на трамплинах мусорных куч. Он уверенно развернул мотоцикл навстречу преследователем и рискованно проскочил сквозь строй байкеров, стараясь не сбить прыгавших сзади ментов. И только тогда увидел то, что могло его сейчас спасти.

На «восьмерку» свернула черная «Волга», остановилась, оттуда выскочили три высокие фигуры. Андрей, кажется, узнал среди них Гришу, но тут переднее колесо мотоцикла ушло вниз, в незамеченную, подленькую, узкую и глубокую канавку с отвесными стенами. Андрей перелетел через руль и потерял сознание.

Глава двадцать третья

Настя понимала, что сопротивляться троим здоровым мужикам бесполезно, но ничего не могла с собой поделать. Что же ей – самой раздеваться и под них ложиться? Нет уж… Четвертый, парень в спортивном костюме, до этого сидевший на лавочке, отправился за пивом и закуской – по команде Сереги. Он здесь, видимо, выполнял роль банщика-сторожа-буфетчика.

– И горячего пусть сделают. Мяска какого-нибудь хорошего, – крикнул ему вдогонку Леха.

– Да, пацаны, – иронически заметил Голый. – А собирались без баб, мальчишник как бы устроить. Не получается у нас без баб, скажи, Леха?

– Ага, – улыбнулся тот. – Не получается. И хорошо. Дай-ка я позвоню… А то чего одна эта… Только разойдешься. Ее на троих не хватит…

– Это мы еще посмотрим, – сказал Серега. – Ну, ты чего приуныла, девушка? Такая смелая была во дворе… Давай, давай, не раздевать же тебя… Ботинки снимай, а то в парилку-то в ботинках – западло.

Настя стояла, не пытаясь даже освободить руки, прижатые к бокам спущенной курткой.

Леха зашел сзади и крепко взял ее удивительно сильными пальцами за шею.

– Не дергайся.

Его рука скользнула вниз и расстегнула «молнию» на ее джинсах. Чтобы показать, что шутки кончились, он рванул куртку вниз, с силой, так что «молния» разошлась, и куртка упала к Настиным ногам. Леха стащил с нее и джинсовку, потом, взяв за воротник рубашки, сильно дернул в стороны. Посыпались по полу оторванные пуговицы, и Голый шумно сглотнул:

– Ты, Леха, заводной…

Голый быстро и неожиданно нагнулся, схватил Настю за щиколотки и поднял ее ноги: Теперь она висела, удерживаемая сзади горячими Лехиными руками и за ноги – Голым.

– Давай, Серега, ботинки с нее стащи, сколько с ней тут валандаться… У нее шок от страха…

– А на хуя? – спросил Серега. – Хочет в ботинках – пусть в ботинках…

Он щелкнул выкидным ножом, шагнул к Насте, запустил лезвие в ширинку и одним движением разрезал джинсы по всей длине штанины. То же самое он проделал и со второй, теперь то, что оставалось от новеньких черных джинсов, висело длинными лоскутьями, удерживаемое только кожаным широким ремнем.

– Какой кайф, – заметил Голый. – Тебе бы, бля, Серега, в порнухе сниматься. Прямо спец. Садо-мазо…

– Ща мы ей устроим садо-мазо… Щас она у нас разойдется. А то корчит из себя фригидную. А фригидных женщин нету. Есть только недотраханные…

Голый теперь держал ее за щиколотки гораздо крепче, чем раньше. Видно, тоже разошелся. Неожиданно он выпустил ее ноги и обеими руками быстро спустил с себя трусы.

– Смотри! Как? Нравится?

Настя отвернулась.

– Не-е. – Серега взял ее за подбородок и потянул вперед. – Смотри. Это тебе, чтобы червячка заморить. А главное кушанье впереди будет…

– Подождите, – сказала Настя. – Подождите. Себе же хуже сделаете…

– Чего?! – в один голос воскликнули Леха с Серегой. Голый был слишком поглощен сравнениями Настиных бедер со своими достоинствами.

– Крепкого знаете? – решилась открыться Настя.

– Крепкого? Ну. А что тебе Крепкий-то?

Голый перестал разглядывать свой пах и тоже уставился на Настю.

– Я его женщина.

– Ты?! Вот, ты то есть его баба?! Кому ты паришь мозги, дура, бля, – сказал Голый с презрительной гримасой. – Ты, бля, во дворе где-нибудь заливай. И чтобы рядом поменьше народу было, чтобы тебе шею за такие слова не отвернули.

– Я правду говорю.

– Да? – Серега выпустил Настин подбородок и почесал в затылке. – Вообще-то это возможно. Я слышал, что Крепкий там связался с какой-то малолеткой… Так хули нам теперь твой Крепкий? Даже если ты его баба? Крепкий теперь – никто. Да и вообще он на нарах отдыхает. И…

– Уже не отдыхает.

– Иди ты? Не отдыхает. А где же он? В сторожа подался? Бригаду-то его всю замочили, до последнего пацана. Так нам теперь что твой Крепкий, что вон, – он махнул рукой в сторону двери в парилку, – Мишка-банщик. Поняла, соска? Ты моли Бога, чтобы твой кореш деньги привез вовремя…

Настя и не заметила, когда Серега с Лехой успели раздеться. Видимо, в процессе возни она была так поглощена собой, что не обращала на это внимания.

– Ну, пошли по первому заходу, – сказал Голый и, взяв Настю в охапку, швырнул в полумрак парной.

…Она перестала ощущать течение времени, стараясь только правильно расслаблять и напрягать мышцы, чтобы не получить серьезных повреждений. Теперь она думала только об этом, задыхаясь в удушливом пару, пахнущем пивом, вениками, какой-то травой…

Она старалась не закрывать глаза, чтобы видеть и знать, с какой стороны и от кого ожидать следующего хода.

По парной прокатилась волна холодного воздуха, и Настя каким-то шестым чувством поняла, что сейчас все кончится. Залитое потом, скользкое и самое отвратительное из трех, тело Лехи, волосатое, неловкое, больно бившее ее коленями и локтями, вдруг обмякло и навалилось на нее всей своей тяжестью. Силы у нее еще оставались, и она чуть сдвинулась в сторону, спихнула с себя воняющую тушу, и та, к удивлению Насти, съехала по ступенькам вниз, стукаясь головой и неловко зацепляясь руками о перильца. И только когда Леха шлепнулся на пол, она увидела в его спине широкую красную дыру.

Следующее, что она увидела, был Егор, стоящий в дверях парной с пистолетом в руке. Ствол пистолета, направленный мимо Насти в угол парилки, был толстым от навинченного глушителя.

– Ты жива? – спросил он, не глядя на нее.

– Жива…

Голос ее был слабым, но она чувствовала, что может не только говорить, но и самостоятельно двигаться. Егор успел вовремя, не смогли эти звери ее как следует изуродовать…

– Двигаться можешь? – словно читая ее мысли, спросил Егор.

– Попробую…

Она была совершенно спокойна, мелькнула мысль, что это, наверное, шок, и еще одна, сразу, следом: «Нет, милая, это не шок. Это опыт…»

Голый и Серега стояли в углу, на самом верхнем полке с поднятыми руками, члены их торчали, они бы выглядели смешными, если бы Настя не пережила то, что происходило здесь последние полчаса. Егор приехал раньше, чем договаривались. Как он нашел это место, Настю не интересовало, она не сомневалась в опыте своего телохранителя и в его знании криминальных уголков родного города. Может быть, и здесь ему бывать приходилось. Может быть, и не просто бывать…

– Мужик, ты чего?.. – сказал Серега. – Она сама дала… Никаких проблем…

Настя, согнувшись, – боль все-таки пронзала ее живот и не давала ей ходить нормально, – подошла к Егору.

– Дай-ка, – протянула она руку.

– Думаешь, так лучше? – не удивившись, спросил Егор. Он был каким-то уж очень спокойным.

– Да, – коротко ответила она, и Егор передал ей пистолет.

Она взяла его обеими руками и дважды выстрелила прямо в стылые и не верящие допоследнего мгновения глаза сначала Сереги, потом – Голого.

– Молодец, – сказал Егор, забирая у нее оружие. – Ты выйди-ка туда, оденься. Я сейчас…

Она не успела закрыть за собой дверь, как услышала характерный звук выстрела.

– Ты чего? – спросила она, обернувшись и увидев Егора, стоящего над телом Голого.

– Ты второй раз промахнулась. Его только по черепу царапнуло, хотел закосить… Пришлось контрольный сделать…

В предбаннике она увидела неподвижно сидящего на лавочке парня в спортивном костюме. Он сидел точно так же, как и тогда, когда они пришли сюда с Серегой и Лехой, только на груди тонкой куртки, чуть левее «молнии» виднелось темное пятно с дырочкой посредине.

На полу, в ногах банщика валялся еще один парень, Насте незнакомый.

– На улице сторожил. Наружная охрана, – пояснил Егор. – Оборзели совсем, суки, ничего не боятся. Разве ж это охрана?.. Лохи, одно слово.

Он шагнул к выходу на лестницу и распахнул дверь. Насте казалось, что удивляться она уже не способна ничему, но из груди ее вырвался короткий и очень слабенький возглас:

– Киселев?! Как ты… Тебя же убили… Давно… Тогда…

– Кто тебе сказал?

Широко улыбаясь, на лестнице стоял Вова Киселев – лучший друг и деловой партнер Андрея, исчезнувший из Настиной жизни, как она думала, навсегда… В Америке. Прикрывая ее бегство от людей Михалыча, которые и там ее вычислили и решили предъявить какие-то свои требования, никак с планами Андрея не увязывающиеся. Тогда он остался там, на пустынной улице Бронкса, с помповым ружьем в руках или с автоматом – Настя не помнила… А на него, прямо на него мчались два автомобиля с бандитами…

– Меня так просто не убьешь, – сказал Кислый. – Ты бы оделась, подруга…

– Да, – сказал Егор. – А то, неровен час, еще какие-нибудь хлопцы прискачут. По-моему, на сегодня жмуриков с нас уже хватит. Как, Настя, поедем домой?

– Поедем.

Глава двадцать четвертая

Олег Грабко стоял у окна, выходящего на пустырь. Темнота скрывала заброшенную стройку, и при определенной доли фантазии можно было вообразить себе, что за окном, допустим, лес… Или море… Совсем недавно вот, в Крыму, – там море было… Олег думал о себе – кто он сейчас? Что он делает в этом городе? И что с ним будет дальше? Бывший опер, ставший подручным бандитов, потом и не только подручным, а вошедший в доверие к самому Крепкому и его невесте Насте, которая, несмотря на свои тогда еще семнадцать, такого в городе наворотила, что ни одному следователю при нынешнем-то кризисе бумаги не хватило бы, чтобы описать все подвиги, совершенные этой девочкой и ее командой, состоящей преимущественно из таких же подростков. Правда, в последнее время она была больше увлечена делами Андрея, переложив старые заботы на тех самых подростков, из которых, по мнению Олега, вырастут впоследствии не то чтобы бандиты, но люди, весьма скептически относящиеся к различным условностям. В том числе и к законам.

– Не замерзнешь? – спросила Бокова. Она лежала в кровати, укутавшись в одеяло.

Какой-то умник отключил во всем доме батареи, самое время для профилактики, говорили несчастные жильцы, но поделать ничего не могли – на их крики и занудные либо возмущенные жалобы и угрозы работники ЖЭКа отвечали усталым пожиманием плеч или каким-то словоблудием, от которого даже у видавших виды старушек-пенсионерок начиналась тупая зубная боль.

– Нормально, – ответил Грабко. Стоял он у окна совершенно голый, но не чувствовал холода, сквозившего из оконных щелей, прихожей и кухни, тонким покрывалом стелившегося по паркетному полу. – Нормально, – повторил он.

– Все про бандитов своих думаешь?

– Да какие они бандиты? Люди. Довели, гады, всю страну хрен знает до чего… Кто у нас не бандит?

– Ну, понеслось… Мало того что весь сон мне сбил, теперь лекции читать… А мне на работу с утра…

– А чего тебе эта работа? Бокова?

У них как-то с самого начала, еще с момента знакомства было заведено называть друг друга по фамилиям. Оба к этому привыкли, и обоим это казалось совершенно естественным.

– Чего работа? Не все же, как ты, с бандитами якшаются, помогают им, блин, вопросы решать. Простых граждан, знаешь ли, тоже еще ведь на улицах грабят… Сейчас вообще – кошмар. Сплошные разбои. А работать некому. Зарплаты нет. Опера бухают с утра до ночи, в кабинете запираются и жрут водку. А что делать? Ни зарплаты, ни машин, ни хрена, ни компьютеров, ни бумаги даже… Начальник на «мерсе» государственном ездит… А мы бы уже с голоду все перемерли, если бы не халтурили… Ты-то чем заниматься думаешь? – спросила она без перехода.

– Думаю… не знаю… Может быть, частное агентство открыть? Пойдешь ко мне?

– А платить будешь?

– А как же? Буду. Получше, чем у тебя в отделе.

– На бандитские денежки будешь жить?

– На денежки. Денежки не бывают бандитские и не бандитские. Бывают просто деньги. И люди. Плохие и хорошие. Если у плохого человека деньги отобрать и отдать хорошему – это что, плохие деньги какие-то? Не имеющие хождения? Или уцененные? Девальвированные?

– Ладно мне впаривать… Пойду, пойду к тебе в агентство… С тебя же снято все, я и забыла, ты теперь перед законом чист… Можешь делать все, что хочешь…

– Ребята есть у тебя хорошие?

– Ребят у меня навалом. И все хорошие. У нас плохие не работают. Не задерживаются… Иди ложись, надо поспать хоть немного…. Правда…

Когда Грабко лег, Бокова, прижавшись к нему, прошептала:

– Слушай, кстати. Думаю, вот твоя эта Настя, когда она в городе сидела, спокойней было. С подростковой преступностью. Может, ты прав? Надо бандитов привлекать, чтобы они своим беспредельщикам руки отрубали? За беспредел! Настя-то твоя, говоришь, контролировала все… А сейчас – ужас просто. Сплошные убийства. Мужиков убивают здоровенных. Подростки. На Васильевском вот двоих здоровенных амбалов какой-то шкет уложил. Остальных повязали. Ну, там, правда, компания теплая была, по ним самим зона плачет, ждет их не дождется… Но шкет-то – ты представляешь? Убил двоих. И по всему городу так. Кошмар…

Глава двадцать пятая

Босс пробежал десяток метров до арки проходного двора и, оказавшись в тени, позволил себе замедлить шаг и обернуться. Увидев, что его никто не преследует, он остановился и прислушался. Где же Санек?

Со стороны подвала-клуба доносилось тупое басовое буханье, музыка там продолжала греметь, и, судя по всему, веселье, если, конечно, то, что там происходило, можно было назвать весельем, катилось по накатанной своей дорожке. А вот дальше, в глубине арки, шла какая-то возня.

Босс повернулся и, стараясь двигаться неслышно, прижавшись к стене, стал медленно приближаться к эпицентру этой возни, приглушенных фраз и шарканья подошв по засыпанному песком – дворники зимой этого добра не жалеют – асфальту.

– Ты понял теперь, козел? – услышал он, подойдя почти вплотную к кучке людей, толпившихся на выходе в соседний двор. – Понял, бля, я спрашиваю?

Звонкий удар. «По лицу кулаком», – оценил Босс. Еще один удар, тоже звонкий, потом глухой, вызвавший стон. «А Санек держится молодцом, – отметил Боря, в то же время думая, как удобней напасть на эту кодлу. – Не кричит, не плачет…» Но никакого ясного плана у него в голове не складывалось. Уж больно опасная кодла. Настоящая. Настоящие звери.

– А дружбана твоего мы замочим. Понял?

«Нафига он им сдался? – думал Босс. – Мальчишка совсем, не при делах, зачем столько шуму? Или они – принципиальные, стращают, чтобы другим неповадно было отказываться на них работать? В принципе, правильно делают. Я бы сам так на их месте поступал. Иначе – грош цена всему их имиджу…»

– Пошел вперед! – услышал он голос за своей спиной и почувствовал, как в спину уперлось что-то твердое, что вполне могло оказаться стволом пистолета. А могло и не оказаться. Босса так просто было не купить. Невидимый враг сам не подозревал, что своим нападением отмел все сомнения, навалившиеся было на Борю Гаврилова по кличке Босс, заставил его забыть о неуверенности, заползшей в его душу, уже начинавшей сковывать мышцы и открывать дверь для своего извечного сопровождающего – страха.

Боря быстро повернулся, уходя с линии выстрела, и ударил сверху вниз туда, где должен, по его расчетам, находиться пистолет. Или то, что выдавалось за пистолет таинственным ночным бандитом.

Он даже удивился, услышав прокатившийся по подворотне огромным железом звук выстрела. Эти ребята не шутят… Пуля обожгла бок, прямо в том же месте, где зудела ранка, совсем недавно проколотая шилом. «Черт, история повторяется», – подумал Боря, нанося быстрые и очень действенные удары носками ботинок по коленям темной фигуры, одновременно выкручивая из рук пистолет, который упал наконец на асфальт. Ударял по шее, по уху, стараясь ошеломить противника бешеным натиском.

Боря не наносил лишних ударов. Это вообще было то, с чего он давным-давно начинал свои тренировки. Не драться просто так. Не махать кулаками, не бить по челюсти кулаком, не пихаться в плечи… Не заниматься бессмысленным расходованием собственной энергии. Каждый удар, пусть он будет некрасивым и неловким, должен если не убить противника сразу, то, во всяком случае, покалечить или хотя бы лишить способности сопротивляться, ошеломить, парализовать.

Нападавший – теперь Боря понял, что это был один из тех парней, толкавшихся в зале клуба, – скорчившись, присел у стены. Это еще ничего не значило, он в любой момент мог пружиной распрямиться и кинуться на Босса, но времени у Гаврилова больше не было – сзади бежали те, кто только что избивали Санька.

Боря последний раз ударил прижатого к стене парня ногой, стараясь попасть в переносицу, и полностью сосредоточился на тех троих или четверых, которые были уже совсем рядом. Но дальше произошло что-то совершенно невероятное.

Увернувшись от руки первого из подбежавших к нему бандитов, Босс отпрыгнул назад, но в этот момент двое, те, что были за спиной размахивающего ножом мужичка, который, как-то нехорошо оскалясь, шел на Босса, ойкнули, вскрикнули, скорчились и повалились на асфальт.

Мужичок на миг оторвал глаза от Босса, обернулся, чтобы посмотреть, что случилось с его товарищами, и Боссу хватило этого мгновения, чтобы ударить его носком ботинка по яйцам, правда, рука мужичка зацепила ножом Борину голень, но это терпимо, это не смертельно… Боль была сумасшедшая, но Босс еще смог довольно сильно врезать скорчившемуся бандиту ладонями по ушным раковинам. В кино это очень красиво выглядит – получивший такой удар хватается руками за голову, скулит, просит пощады… А в жизни, если провести этот удар более или менее, что называется, с душой, происходит внутричерепное кровоизлияние, и человек умирает… Безо всяких просьб о помиловании… Барабанные перепонки лопаются… Кровь, то, се… Смерть…

– Гаврилов, спокойно, свои, – крикнули ему из темноты. – Скажи ему, парень.

– Босс, иди сюда, – услышал он голос Санька. – Все в порядке…

Судя по дрожи в голосе парня, далеко не все было в порядке, но Босс, оглянувшись еще раз на того, что скорчился у стены, и перешагнув через неподвижное тело мужичка, захромал туда, в темноту, в неизвестность.

Глава двадцать шестая

Пока Настя лежала в горячей ванне, Егор с Кислым засели на кухне, чтобы обсудить прошлое, настоящее и будущее и решить, какие действия им нужно предпринять в первую очередь.

– Нашелся, – покачал головой Кислый. – Слава Богу… Ты, Егор, даешь. Только проявился, сразу проблемы…

– А что ты хотел? Проблемы… Это не то слово.

– Да уж. Сколько мы там положили пацанов-то? Четверых?

– Пятерых. Одного – Настя.

– Во девка, – без удивления в голосе сказал Кислый. – Давай вмажем за успех.

Он наполнил рюмки из высокой литровой бутылки с неизвестным Егору названием, написанным по-английски.

– А ты неплохо тут устроился, – одобрительно покачал головой Егор. – Новая хата… Дорогая, поди?

– Семьдесят штук.

– Ничего, ничего… Так что с тобой случилось? Как ты? Вообще, что происходит? Мы думали, убили тебя там, в Америке… А ты тут – кум королю, сват министру. В крутых ходишь? Как меня-то вычислил?

– Сигнализацию у тебя дома поставил. После всего уже, когда война окончилась… Вернее, не окончилась еще до конца, но приутихла. Ну вот, как только у тебя дверь открылась, у меня звоночек зазвенел. Все элементарно. Радио. Попов изобрел, слышал?

– Слышал.

– Так вот, паренек мой подъехал, посмотрел, кто к тебе ломится… Оказалось – ты. Вот я и нарисовался. Тебя же пасти нужно, а то грохнут по старой памяти. На вас до сих пор установка – на тебя, на Настю, на мента этого… Грабко – фамилия его?

– У кого это установка?

– Ну, блин, Михалыч-то мертвый, а машина ведь запущена. Так что не шугайся особенно, это все уже вроде быльем поросло, но остерегаться следует.

– Ни фига – «не шугайся». За нами в Крым аж на вертолетах прилетели.

– На вертолетах? Ну, это по другому ведомству. Это, значит, комитет или менты… А, черт! Это же за мной прилетели, а не за вами!

– За тобой? Как это? Поясни, брат.

– Точно, точно! – Кислый налил еще водки. – То-то я смотрю, Настин дом кто-то пасет… Какие-то парни все крутятся вокруг, не деловые, левые какие-то… Комитет, бля, пронюхал… Слушай, тогда сливаться нам надо… Или… Впрочем, подумаем.

– Да о чем ты, Кислый? Давай по-человечески…

Кислый, налив по третьей, рассказал Егору, что в Америке, там, на пыльной дороге, ведущей в аэропорт, его таки взяли в плен.

– Не убили сразу, это большая ошибка была с их стороны. Но вы-то ушли…

– Мы-то ушли, как видишь. Дальше давай.

– Ну вот. Вы мне, кстати, очень помогли. Все правильно – я вам помог, вы – мне… В общем, убивать они меня не стали, я их там помутузил славно, но уж больно много народу накинулось, не справиться одному. Не Рембо же, блин, я все-таки, русский простой паренек…

Егор покачал головой. Знал он этого «русского простого паренька». Такой паренек может десяток лохов положить без всякого оружия. А тогда Кислый был вооружен… Но соперники ведь тоже разные бывают.

– Да, – угадав мысли Егора, продолжил Кислый. – Там такие костоломы понапрыгали на меня. Побили малость… А потом привели на эту базу ихнюю. Я вообще опух. Все официально у них там. Оружейный магазин, все круто, с бумагами, с тем, с сем… А занимаются тем, что контролируют поставки оружия к нам, в Азию. Ну не то чтобы только в Азию, на Восток. Чечня, Абхазия, вся эта малина, одним словом. Ну и сюда кое-что перепадает. Сюда, правда, малыми партиями, но понты всякие шлют, по дипломатической почте, через армейских своих дружков, военные поставки, гуманитарная помощь… есть ходы. Вот, значит, в Питер идет товар для крутых, в комплект, так сказать, к «шестисотым» «мерсам». Кольты разные, всякие навороченные штучки, фарфоровые пистолеты немецкие, чтобы в аэропортах не просвечивали… В основном штучный товар. Винтовки хорошие, для киллеров. А там, – он махнул рукой в сторону, подразумевая Восток, – там караваны ходят. Ка-ра-ва-ны… Представляешь, какие бабки? А концы все были здесь, у Михалыча и еще пары человек в мэрии. Одного, кстати, только что замочили. Праздников такой был. Депутат ебаный…

– Кто замочил?

– Не знаю. Одно могу сказать – не я. В общем, когда вы здесь грохнули Михалыча, я там у них висел, за наручники подвешенный, прямо как в ментовке. А еще пара ребер сломана, с самого начала, когда я с ними в Бронксе махался, да сотрясение мозга, можешь представить себе мое состояние… – Кислый снова потянулся к бутылке.

– Не гони, – посоветовал Егор.

– А-а, брось, старина. Что тут пить? Я привык…

– При Андрюхе-то не квасил…

– Да, при Андрюхе не поквасить было. Так сейчас мы без Андрюхи… Можно оттянуться…

– Гляди, гляди…

– Ладно, не ссы, Егор. Слушай дальше. Сняли меня с крюка, а я говорить уже толком не мог, только пел чего-то, «Подмосковные вечера», по-моему, мычал, чтобы не думать о том, что они еще со мной вытворить могут. Положили на койку в комнатке, приставили охрану. Отлежался сутки, а потом они говорить пришли. Как и что, кто я, кто вы, как умудрились Михалыча завалить. Ну, я их и начал лечить…

– Как же это?

– А залечил по полной программе. Сказал, что мы тут теперь самые крутые и только мы знаем все концы Михалыча. Блеф, скажешь? А ведь мы и были в городе самые крутые. Если бы Михалыч, сука, всех парней наших не завалил… Так что не совсем блеф. Сказал, что буду на них работать. Ну и стал работать. У них груз завис в Абхазии. Слетал в Абхазию, разобрался. Их ребята со мной были. Ну, я же профи, ты знаешь… Разобрались, короче, с ребятами. Там уже менты местные что-то пронюхали, пришлось ментов мочить… Много крови было. А когда обратно летели, я ребятам и говорю – чего вы на дядю работаете. Работайте на меня. Вернее, со мной. Знаешь, Егор, Восток – дело тонкое, правильно в кино говорят. Эти парни никогда на войне не были, одно дело – в Нью-Йорке по крышам бегать, в пуэрториканских наркоманов палить, а другое – в горах, с АКМом прыгать да от гранат хорониться. Эта штука, если она еще и на крови замешана, лучше любых Америк людей сплачивает. Ну вот и все. Теперь все там – мое.

– Как это?

– А так. Прилетели туда и объявили, что мы теперь – и здесь и там. Ну, повоевали немного с их ребятишками. Много стрелять не пришлось. Убедили. Но больше всего их убедило то, что у Михалыча остались документы, где они все засвечены, маршруты, количество поставок… Я им сказал, что могу все переделать, что знаю местный рынок, знаю концы, ходы… Перекинули все, в общем, ту фирму американскую ликвидировали, перевели в другой город, крышу сменили. Теперь в Бостоне сидим. Тихий город, университетский. Питер напоминает. Никакой комар носу не подточит. Так что все довольны. А я здесь представителем. А Комитет, видно, за этими документами охотится, думает – возьмет документы, всех накроет, обскачет Интерпол. Документы-то эти теперь гроша ломаного не стоят. Для архива разве комитетского, для писателей-детективщиков… В общем, пока вы Крыму прохлаждались, я, видишь, и повоевал, и пожировал…

– А Андрей чего же? Он же тут сидел все время… Ты что, не мог его вытащить?

– Он ведь уже, насколько я знаю, не сидит… Выпьешь?

– Налей, – сказал Егор. Глаза его стали колючими и отстраненными. – Ну, рассказывай, рассказывай…

– Всему свое время. Этот бизнес, знаешь, такое дело…

– Хуевое дело, Кислый. Хуевое. Оружие продаешь этим блядям… террористам…

– Ну почему? Не только террористам. Разные люди покупают. Ты, кстати, не парься, я ведь и о вас позаботился.

Он встал и вышел из кухни. Вернулся через минуту с пачкой документов и бросил на стол.

– Вот ваши бумаги. Паспорта новые, с визами, все дела. Бизнес-визы, все как положено… В любой момент можете свалить…

– А на Андрюху?

– Слушай, Егор, а с каких пор ты такой любопытный? Ты у нас кто в фирме был? Охранник?

– Все изменилось, Кислый. И фирмы нет.

– Фирмы нет, а ты «быком» был, «быком» и остался. И слушай, бля, что тебе говорят. А с Андреем я сам разберусь. Это наши дела. Мы – главные, мы, я то есть, в данный момент. Ты что, забыл?

– Сука ты, Кислый, – сказал Егор, глядя бывшему «бугру» прямо в глаза. – Падла…

– Так… – Кислый даже не изменился в лице. – Та-ак.

Он протянул руку к бутылке, Егор внимательно следил за его движениями, но Кислый спокойно взял бутылку за горлышко, сделал движение к своей рюмке и тут неожиданно и очень сильно ударил Егора под столом носком ботинка в колено.

Следующий удар пришелся уже бутылкой по голове телохранителя.

Кислый действительно был профессионалом. Даже пьяный, двигался он очень быстро, и движения его были непредсказуемы. Егор не потерял сознания от удара по голове, он был парнем крепким и умел держать атаку. Падая на пол, он свернул стол, желая отгородиться от противника и выбраться в коридор, где в пальто лежал его пистолет, но неудачно опрокинул перевернутый стол на себя и завозился под ним, пытаясь высвободиться.

– Ха! – сказал Кислый. – Свинья. Даже драться по-человечески не можешь. Телохранитель ебаный… Мусор. Дрянь. Сопля…

Он вскочил обеими ногами на столешницу и прижал Егора к полу. Прыгая между торчащих вверх ножек, он приговаривал:

– Сейчас я тебя поутюжу маленько, чтобы твоя одна, бля, извилина в мозгу выпрямилась наконец. А то, понимаешь, дисгармония…

Егор задыхался, но, зажатый с одной стороны сдвинутым кухонным шкафчиком, с другой – стеной, не мог выбраться из-под импровизированного пресса.

– Сейчас, сука, ответишь за базар гнилой свой… – продолжал Кислый.

Вдруг он оборвал свою речь, которую выговаривал скороговоркой, брызжа слюной и распаляясь от собственных слов, – водка на него действовала довольно стандартно, – и изумленно обернулся в прихожую. Воспользовавшись паузой, Егор рванулся, стол качнулся, и Кислый рухнул на пол, потеряв равновесие. Егор отбросил ненавистную мебель, поднялся на ноги и, взглянув на Кислого, замер.

На спине Вовы Киселева, бывшего шефа Егора, напарника и друга Андрея по кличке Крепкий, второго человека в Питере, авторитета, признанного всеми – и бандитами, и деловыми, под белой рубашкой расплывалось красное пятно. Кислый неловко, словно перевернутая на спину жаба, шевелил руками, пытаясь дотянуться до черной дырочки на спине, зияющей чуть выше поясницы, но не мог дотянуться до нее. Он лежал на животе, пыхтел, и казалось, что он просто хочет почесаться.

В коридоре стояла совершенно голая Настя, мокрая, в хлопьях мыльной пены, сжимающая обеими руками пистолет Егора.

– Ну что, – спросила она, глядя в глаза телохранителя, – на этот раз я не промахнулась?

Глава двадцать седьмая

– Босс, сюда!

Голос Санька не предвещал никакого подвоха, и Боря подошел поближе.

Действительно, Санек стоял не то чтобы совсем уж спокойный, но опытным глазом Босс определил, что нападения в данный момент здесь ждать неоткуда.

Рядом с младшим товарищем Босса находились еще двое подростков, вроде бы знакомых…

– Это мы, – услышал он голос одного из них и сразу понял, что это те ребятишки, которые подсели за его столик. Такие смешные ребятишки, маленькие, но с глазами вполне взрослых убийц.

– Сваливать надо, Босс, – с полуусмешкой сказал первый. Тиграном, кажется, его звали…

– Тигран тебя зовут? – решил уточнить Боря.

– Слушай, ну и память… Сваливаем, я говорю. Или ты хочешь еще повоевать?

– Нет.

– Тогда пошли.

Босс кивнул, положил на всякий случай руку Саньку на плечо, и они двинулись следом за странными подростками, которые, не оборачиваясь, зашагали в глубину дворов, – лабиринт их тянулся до самой Сенной площади, темного и нехорошего места даже днем, когда здесь бушевали волны мелкооптового продовольственного рынка. Такого количества жулья и вообще всяческих криминальных элементов, такой их концентрации в одном месте не было, наверное, больше нигде, если рассматривать только Питер. Естественно, что странная и дикая жизнь, со своими правилами и законами, жизнь, текущая совершенно отдельно от всей остальной жизни города, продолжала идти здесь и ночью. И лучше бы чужим в нее, в эту жизнь, не вмешиваться. Ни при каких обстоятельствах…

Тигран, шедший первым, зацепил носком ботинка крышку канализационного люка.

Босс еще подумал сначала, что вот, блин, неловкий какой, шуму лишнего только наделает…

Но Тигран, наклонившись, сдвинул крышку и махнул рукой:

– Полезайте за нами. Так быстрее уйдем.

Оба юных проводника исчезли в круглом отверстии. Санек посмотрел на Босса:

– Ну, чего?

– Чего-чего? Полезай. Я следом.

Босс, пропустив товарища, погрузился до половины груди в дырку, из которой тянуло теплом, огляделся вокруг, не заметив ничего подозрительного, сделал еще пару шагов вниз, ставя ноги на скользкие металлические скобы, и, придерживаясь одной рукой, другой задвинул над собой тяжелый чугунный блин.

На секунду они оказались в полной темноте. Босс шагнул еще на ступеньку вниз и почувствовал под ногами пол. Рядом слышалось дыхание Санька – он шумно втягивал носом теплый, пахнущий какой-то ржавчиной, гнилым тряпьем и мочой воздух, видимо отгоняя таким образом страх.

– Спокойно, ребята, сейчас будет свет, – услышал Босс голос Тиграна, и действительно, вспыхнули два узких желтых лучика в руках проводников.

У ребят были предусмотрительно припасены длинные, хорошие карманные фонари. Эти штучки Босс видел раньше. Полицейский американский фонарь, им можно лупить по головам, как дубинкой. Классная вещь…

– Пошли, – снова отрывисто бросил Тигран и, повернувшись, двинулся по узкому тоннелю, по стенам которого тянулись толстые металлические трубы.

Босс даже не пытался разобраться, что в них – газ, вода или еще что… Столько было этих труб, они змеились по полу, уходили в потолок, невидимый, но явно низкий – он чувствовал, что над головой пустого пространства совсем мало. Прыгни – макушкой врежешься в переплетения металлических змей.

– Давайте быстрее, – сказал Тигран. – Тут неопасно, чисто…

В свете фонариков идущих впереди ребят Босс замечал по пути кучи мусора, говорившие, что этот тоннель является вполне обжитым местом. Мусор был житейский. Пустые пластмассовые бутылки из-под пепси-колы, тряпки, пивные пробки, серебристыми кружочками устилающие пол, какие-то бумажки…

Увидев бумажки, он стал стараться ступать осторожнее, чтобы не вляпаться ненароком в какое-нибудь дерьмо, но Тигран и его товарищ увеличили темп, и Боссу пришлось забыть о чистоте ботинок.

Они несколько раз сворачивали в боковые тоннели, меняли направление, и Босс перестал понимать, в какой части города они находятся, что над ними – Московский вокзал или Адмиралтейство, а может быть, уже и какая-нибудь Пионерская площадь.

Тигран же с приятелем двигались уверенно, видно было, что они отлично знают и дорогу, и конечную цель их пути.

Через полчаса непрерывной ходьбы они оказались в освещенном помещении, каком-то подземном распределителе неясно чего – по крайней мере для Босса. Трубы завязывались здесь гигантскими узлами, сверкали смазкой таинственные механизмы, выпускающие струи пара, по стенам горели тусклые желтые лампочки в проволочных сетках.

– Боровик! Ты где? – крикнул Тигран, и на его голос из клубов белого пара появился мужик в ватнике, валенках и армейских, древних галифе.

– Здорово, пацаны. Чего надо?

– Дверь откроешь? Вниз…

– А нахера тебе?

– Да вот, ребятам хочу город показать…

– Город, бля… нашел время… Хули, ты, Тигр, пораньше не пришел… Пришел бы в четыре утра… Сейчас-то, бля, уже скоро метро начнет работать… И мне, сука, спать не даешь… Бля, экскурсовод…

– Да ладно тебе, Боровик, открой дверь-то! Чего базарить попусту…

Мужику было лет за пятьдесят, лицо его поросло седой щетиной, на гриб-боровик он никак не походил, и Босс решил потом выяснить у Тиграна, откуда у этого сторожа такая кличка.

Загремев огромной связкой ключей, каждым из которых можно было отпирать города, Боровик открыл тяжелые железные воротца:

– Пожалуйте. Ты мне принес, чего я просил-то?

– А как же? Данила, выдай товарищу.

Приятель Тиграна достал из-под куртки плоскую литровую алюминиевую флягу:

– Держи, дед.

– Дед, бля. Я тебе не дед…

– Ну ладно, ладно, завелся… Службу блюди лучше.

– Разберемся. Обратно пойдете или через метро выйдете?

– Посмотрим. Выйдем как-нибудь. Ты ложись спать спокойно, мы тебя беспокоить не будем больше.

– Смотрите, пацаны, – крикнул им на прощание Боровик, – там менты сейчас бродили…

– А чего им надо? – спросил Тигран.

– А пес их знает. Рейд какой-нибудь снова затеяли… Ходят и ходят… А что толку? Не мешали бы людям жить спокойно…

Они спустились по железной винтовой лестнице и оказались в высоком, длинном тоннеле, освещенным такими же редко висящими по стенам лампочками в сетчатых металлических колпачках, как и в помещении Боровика.

В центре тоннеля лежали рельсы. Санек испуганно отпрянул от них, держась ближе к стене.

– Не бойся, – сказал Тигран. – Это нерабочая зона. Здесь поезда не ходят. Электричества нет… И вообще рано еще… Пошли.

Они брели по тоннелю еще минут двадцать, потом снова полезли наверх, прошли какими-то коридорами, не встретив больше ни одного человека.

– Пронесло, – заметил Тигран. – Ментов не встретили.

– Да это Боровик бредит. Какие тут менты в это время? Менты если и есть, то ниже.

– А ниже – это где? – спросил Босс.

– Да там целые катакомбы. Люди живут.

– Какие люди?

– Ну как это какие? Живые люди. Нищие, бомжи, есть и нормальные работяги. Жена бросила, он хуяк – и вниз ушел. С горя. Посидит, посидит и обратно наверх – подзаработать, отъесться…

– Что, так и живут?

Тигран посмотрел на Босса с превосходством во взгляде:

– Ничего-то ты толком не знаешь. А еще…

– Что – еще?

– Ничего. Сейчас домой придем, поговорим.

– А дом у вас тоже здесь?

– Ну, ты дал! Еще чего. Хватит. Мы уже здесь жили с Данилкой… Хорошего понемножку.

Они шли по какому-то длинному залу с низким потолком, напоминающему обычный подвал жилого дома. Босс уже совершенно не мог дать себе отчет, на какой они находятся глубине, в каком районе города – бесчисленное количество ступенек, лесенок, лестниц, подъемов и спусков встречалось им на пути. Одно он знал точно – это уже не метро. Оказывается, из метро столько выходов существует… Так просто можно туда попасть… если знать, конечно, все эти ходы, спрятанные от простых граждан за тяжелыми люками, канализационными ходами и железными дверьми.

– Вот сюда, – махнул рукой Тигран.

Они стояли рядом с кирпичной стеной, в тупике коридорчика, ведущего из зала-подвала неведомо куда.

Тигран пнул ногой по кирпичной кладке, и несколько кирпичей провалились за стену.

– Надо лезть, – сказал провожатый, указывая на открывшуюся в стене дыру, и первый, подавая пример остальным, исчез в темном отверстии.

Глава двадцать восьмая

Яков Сергеевич решил подстраховаться лишний раз. Совсем не нравились ему столь частые наезды Комитета на его ребят, на его дело, которое со смертью Пельменя он, безусловно, стал считать своим. С Кибировым надо разобраться, это однозначно. Нечего московскому выскочке нос совать в их исконные питерские дела…

И Петя этот… Всех, видите ли, замочили, похватали, а Петя убежал. И красиво как, в газете даже вечерней успели статью тиснуть. Уж больно оперативно. Надо бы за Петей этим приглядеть.

Вот и отправил он Петюнчика к Лере, за город, в компанию к Кругозору. Пусть посидит, подумает. Там и охрана хорошая, не исчезнет, загадок ему, Якову Сергеевичу, лишних оставив. Все загадки только вместе с Петенькой теперь будут решаться, никуда он, птенчик милый, не денется. Если вздумал свою игру какую-то вести, то на это Хрящ есть, чтобы отучить от своих-то игр…

Лерина резиденция находилась совсем рядом с городом, сразу за Ольгином. Там можно было и культурно отдохнуть, и спрятать пару-тройку человек надежно, так, что никто не найдет… Подвал в Лерином домике хороший, просторный. С виду домик – обычная развалюха, а войдешь – ничего, крепкий еще домина, а как вниз спустишься, по лесенке деревянненькой – там и вообще красота. Комнатки типа больничных одноместных палат, коридорчик. И выход один. А на выходе всегда охрана сидит. Как бы ни при чем, сидит себе парень, газетку читает. А рядом – другая лежит. И под ней – пистолетик. И парень не простой, а надежный, кремень – не парень. Валька-Мороз. Когда нет никого в заточении, Валька в огороде копается, он ведь деревенский, увалень такой, из охотников, ему по городу на машине гонять не нравится. Да и полным надо быть идиотом, чтобы ему хорошую машину доверить. Еще на тракторе по полю или на танке по лесу – это куда ни шло. Это бы Вальке-Морозу, может быть, и приглянулось. А поскольку танков еще в арсенале Якова Сергеевича не было, не говоря уже о тракторах, то Валька и сидел на табуреточке с пистолетиком своим… Винтовка еще у него была хорошая, «Ремингтон», Пельмень подарил на день рождения.

Сама Лера – пятидесятилетняя тетка – была, конечно, в курсе дел Пельменя, про Якова Сергеевича знала же очень немного, обычная такая блатная баба, недалекая, примитивная, как считал Яков Сергеевич, матерщинница и любительница пролить сентиментальную слезу, когда какой-нибудь из их «соколиков» получал шальную пулю в лоб или на зону отправлялся…

Яков Сергеевич-то счет «соколикам» не вел, этого добра в городе хватало, один «соколик» улетит, на его место сразу десяток других просится. Хоть конкурс объявляй на боевиков. Впрочем, конкурсы и были. Заочные, правда. Очные этот гаденыш, Андрей Крепкий, устраивал. У него и спортзал свой для этого существовал. И тренеры, и массажисты… У Пельменя все было проще. Он брал проверенных в делах уличных бойцов из разгромленных им же самим конкурирующих группировок. И «соколики» оказывались парнями негордыми, непринципиальными, не торгуясь, шли на службу к бывшему врагу, без страха и упрека.

Он решил встретиться с Кибировым и изучить его получше. Конечно, Яков Сергеевич был с ним прекрасно знаком, но все разговоры о делах обычно вел Пельмень, а Якова Сергеевича просто ставили перед фактом – какие документы оформить и когда это нужно сделать, какие «темы» приняты в разработку, какие деньги и на какой счет должны переводиться…

Яков же Сергеевич считал, что достаточно ему будет полчаса с глазу на глаз посидеть с этим Кибировым, напрямую поговорить о сложившейся ситуации, и он поймет – ссучился Кибиров или тоже является жертвой странных обстоятельств. Яков Сергеевич не верил в случайности и совпадения. Слишком уж много произошло неприятностей с приездом этого гуся московского. Разбираться надо не откладывая.

Он съездил в больницу к Вилли – все-таки пришлось ему лечь в серьезное заведение, сначала хотел дома отлежаться, но рана начала вести себя нехорошо, мгновенно загноилась, распухла, поднялась температура… Рана-то вроде пустяковая, но с огнестрельными ранениями лучше не шутить. Они запросто могут какие-нибудь подляны выкинуть, заражение там, еще что-нибудь пакостное…

Поговорив с Вилли, Яков Сергеевич получил право распоряжаться силовыми структурами Пельменя. Вилли стоял ниже на иерархической лестнице группировки, но «силовики» были замкнуты на него, и он, при желании, мог запросто изменить расстановку фигур на доске, а мог и вообще, если бы захотел, всю эту самую лестницу сломать.

Но он был человеком разумным и, выслушав Якова Сергеевича, тут же позвонил своим звеньевым, кое-кому из бригадиров и дал нужные указания. Отдельно позвонил Хрящу, чтобы тот не очень распоясывался.

Так что теперь Яков Сергеевич был во всеоружии и готовился к встрече с Кибировым. Она должна была состояться вечером в офисе Пельменя на улице Чапыгина, напротив телецентра.

Глава двадцать девятая

Надо было быть слепой, чтобы не видеть, как Яков гребет все под себя. Причем делает это со скоростью звука. Еще Пельменя не похоронили, а он уже такую деятельность развил. Сучара!

Зоенька плеснула себе в высокий бокал виски – она была незнакома со столовым этикетом и всегда пила из того, что побольше. Поглубже, пошире… В этом она была мастерица, с Пельменем на равных могла сидеть всю ночь.

Она была незаменимым человеком для Пельменя и про себя думала, что, конечно, она его любит по-настоящему. Несмотря на то что баб у него было – не сосчитать, что дрались они с Зоенькой уж раз в неделю как минимум, причем дрались по-настоящему, после их прочтения поговорки «милые дерутся – только тешатся» Зоеньке иной раз приходилось накладывать швы, да и Пельменю тоже несладко было. Однако оба прекрасно понимали, что друг без друга не могут прожить и нескольких дней. Привычка, переросшая, по крайней мере со стороны Зоеньки, сначала в привязанность, а потом и вроде бы в любовь… Хотя сама она удивлялась, как это при их образе жизни и взглядах на окружающий мир можно всерьез относиться к этому книжному чувству.

Со временем она стала считать себя если не наследницей – тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить – о смерти Пельмеши ей даже думать было страшно, – то законной владелицей и распорядительницей всех его капиталов, дел, людей и «тем». Когда случалось так, что Пельмеша болел или был в отъезде, она брала на себя руководство его командой. И даже этот старый пидор, Яков Сергеевич, скрипя зубами приходил к ней с тем, чтобы Зоенька дала или не дала «добро» на какие-нибудь его бумажные аферы.

Баб она ему прощала: мужик-то какой – кровь с молоком, да и работа адова, как тут не запариться, не забыться, не трахнуть какую-нибудь соску, которые на него сами лезут с утра до ночи, в любом кабаке только и мечтают под него лечь, зная, что душа у Пельмеши щедрая не только на расправу, но и на дружбу.

А сейчас эта старая сволочь, Яков Сергеевич, даже не звонит. Дает понять, сучий потрох, что она вообще не при делах. Только приехал какой-то пацан от него – мол, распорядитесь, Зоя Федоровна, насчет похорон…

Зоенька не сдержалась, послала паренька так, что тот глаза выпучил, и попросила передать своему начальничку, чтобы и он ему компанию составил. С тех пор ни единой весточки от Якова не было, похоронами занимались Зоенькины подруги и помощницы – Верка-Вареная и Соня. Они были бабы деловые: Верка владела сауной и спортзалом в хорошей гостинице, Соня возглавляла туристическую фирму. У них были, что называется, «мощности» и люди для организации могучего мероприятия, каковым, по традиции, являлись похороны любого авторитета. А уж Пельмень-то – авторитет из авторитетов…

А Зоенька занялась тем, чтобы, по ее выражению, Якова, суку позорную, с говном смешать.

Думала она ровно день и надумала наконец. В руках Якова была бухгалтерия, договоры-переговоры, но это все, считала Зоенька, ерунда. Если снять Якова, придет она с ребятками во все банки-конторы, с которыми Яков свои дела крутит, и быстренько те поменяют, как говорится, ориентацию. А на место Якова бумажки писать Верку-Вареную возьмет. У нее тоже голова – будь здоров. Она Пельменю много раз намекала, чтобы Верку пристроить к настоящему делу, но Пельмеша говорил, что пусть все идет, как идет, от добра, мол, добра не ищут.

Дождался… От добра добра.

Ее всерьез одолевали мысли о том, что, возможно, вся эта история – дело рук этой тихой сволочи, Якова. Может быть, чувствовал он, что Зоенька против нею копает, и решил опередить. Радикальным образом. Он-то, знала Зоенька про это, докладывали, считал ее блядью вокзальной, которая пристроилась на теплое местечко, плебейкой считал, брезговал даже за стол рядом сесть, все время крутил, вставал, подходил, уходил, кого-то ждал якобы, когда на сходняках приходилось им место за одним столом выбирать. Все видела Зоенька и все запоминала.

Сейчас напротив нее сидел Лысов – капитан милиции, которого «курировал» Пельмень.

Просто сказать, что мент Лысов ссучился и работает на бандитов, было бы неверным. Пельмень вел много легальных дел, вполне легальных, комар носу не подточит – владел, например, несколькими салонами игровых автоматов, занимался благотворительностью, жертвовал немалые суммы на церкви – ремонт, восстановление, то-се, давал деньги на театральные постановки, ссужал единовременно бедствовавших артистов, в определенных кругах питерской богемы он вообще считался отцом родным, кормильцем и милейшим дядькой.

Другое дело, что крупные спонсорские отчисления снижали общие налоги с его прибылей, часть которых тоже шли вполне официальными путями. И немудрено, в сфере официальной у него возникали официальные проблемы, которые он предпочитал решать, не используя свои теневые, основные структуры и криминальные силы.

И Лысов как раз занимался обеспечением безопасности «надводной» части айсберга, которым являлась огромная империя Пельменя. Начальство Лысова было в курсе, деньги переправлялись и начальству, и самому Лысову такими длинными и запутанными путями, что ни один крючкотвор-правдоискатель не мог бы связать, например, покупку компьютеров для отделения милиции на средства, полученные за какие-то осенние полевые работы, куда отправлялись какие-то солдаты, служащие в воинской части, или каким-то образом подшефной школе милиции в городе Пушкине… Черт ногу сломит, одним словом. Деньги материализовались в разных формах и с совершенно неожиданных сторон, и все было вполне официально. А то, что Зоенька, допустим, в приватной обстановке положит в карман Лысову – это же не деньги, это мелочь. Никто ведь не будет опускаться до меченых купюр… Это удел неудачников и мелких жуликов.

Опять же, спонсорская деятельность Пельменя и гонорары, получаемые «его» артистами, из сумм которых тоже удерживался определенный процент «на ментов», в свете отсутствия законов об авторском праве являли собой темный дремучий лес для любой налоговой или какой другой инспекции.

Само собой разумеется, что убийством Пельменя занимались люди, которых Лысов контролировал, и в этой связи располагал полнейшей информацией по делу, а также практически неограниченными возможностями, которые давали ему деньги Зоеньки.

– Дело плохо, Зоя Федоровна, – сказал Лысов, принимая от нее стакан с виски.

– Что так, Сереженька?

– Комитет забирает у нас расследование. С ними не поспоришь, сама понимаешь.

– Комитет? Им-то это нахера?

– Знал бы прикуп, жил бы сама знаешь где.

– Слушай, так у нас же в Комитете…

– Ну да. Все уже пробито. Только вот узнал я такую штуку… – Лысов выпил виски и чмокнул губами: – Хорошо…

– Чего – хорошо? Ни хуя хорошего!

Зоенька, нервничая, обычно не обращала внимания на внешние приличия, а Лысов знал, что грубости эти не относятся к нему, а лишь являются свидетельством ее нервного состояния, поэтому никак не отреагировал на всплеск Зоенькиных эмоций.

– Так вот. Они забрали дело Пельменя. Забрали дело об убийстве Праздникова.

– Ну, это понятно. Это нормально…

– И еще – у них целая бригада занимается сейчас тем, что обсасывают, сливают в одно производство Праздникова, Пельменя, двойное убийство на Васильевском…

– Там-то кого, Господи?…

– Каких-то урок дворовых, которые вообще ни при чем. Мусор, шваль подзаборная. Кроме этого, туда же входит убийство бизнесмена Когана – слышала о таком?

– Да никогда в жизни.

– Правильно. И я не слышал. Дальше еще интересней. Убийство двух пушеров на Садовой. Попытка ограбления квартиры Крепкого. Дракана Декабристов. Все в одну кучу. Тебе это что-нибудь говорит?

– Бред какой-то. При чем здесь мы? Пушеры какие-то… Коган, бля…

– Вот и я ничего не понимаю. Ничего. Дело очень темное. Кто за всем этим стоит, непонятно. И с какой стороны подойти – не знаю. Никаких концов. Никакой логики, главное, не вижу.

– У меня есть подозрение, кто может за этим всем стоять.

– Да ну? И кто же?

– Твой приятель.

– Мой приятель? – Лысов сделал ударение на слове «мой».

– Что ты о Якове нашем, бля, Сергеевиче думаешь?

– О Якове?

Лысов не удивился тому, что Зоенька очень спокойно выставляет одну из ключевых фигур собственной группировки. У них, бандитов, принято друг другу время от времени, как бы это сказать, подсирать, если помягче. Может, перекупили Якова?..

– Может, думаешь, перекупили его? – спросил он вслух.

– Есть у меня подозрения.

– Да? И основания? Какие же, если не секрет?

– В этом деле, Сереженька, от тебя секретов нет. – Она налила капитану еще виски. – Основания – личные амбиции, личная неприязнь. Это, Сереженька, я как женщина тебе говорю. Это – корень всех дел, всех поступков. Изначально все на личном уровне идет. Точно. Подумай-ка об этом. Яков сейчас все под себя гребет. Я давно за ним наблюдаю. Со стороны, знаешь ли, виднее. Пельмень-то все делами занят был, ему некогда было остановиться, оглядеться, что вокруг него происходит. А я просто смотрела и видела, что Яков себе крепость строит за наш счет. А сейчас пришло время, как ему кажется, все под себя заграбастать. Он, гад, последнее время все дела на себя замыкал, специально делал. Чтобы без него не разобраться было. Ну, это ему так кажется, конечно, что не разобраться… Потом – он взял эту Леру, прошмандовку ростовскую, поселил в Ольгине, там подземные казематы соорудил. Хряща обхаживает уже сколько месяцев… Персональную зарплату ему платит… А кого он там в своей тюрьме, в Ольгине, держал, я не знаю, а кто сейчас там сидит – мне известно.

– И кто же?

– Он туда отвез Кругозора, который Пельмешу пристрелил. Туда же отправил Петюнчика, который к Крепкому лез. Видишь? А эти оба дела ведь Комитет взял в одно производство?

– Да… Слушай, тема есть. Надо его потрясти, старого пердуна…

– Его не трясти надо… – Зоенька запнулась.

– Правильно, – кивнул Лысов. – Я ничего не слышал. Потрясти – это да. Это мы можем.

Глава тридцатая

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Егор. Они ехали в такси, оба – на заднем сиденье. Егор осторожно обнимал Настю за плечи.

– Нормально, – ответила она. – Все нормально, Егор. Ты не волнуйся. Я же большая тетенька уже, не девочка… Взрослая, короче. Все нормально…

Когда они приехали домой к Саньку, уже начинало светать, люди на улице брели на работу, в магазины, по Московскому проспекту неслись автобусы, машины, начиналась обычная будничная городская суета.

– Спать охота, – сказала Настя. – Слушай, а где же Санек-то? Может, случилось чего?

– Ну а с ним-то что может случиться? – спросил Егор. – Это с нами – ну я еще понимаю. А с ним-то? Все нормально, гуляет пацан. Слушай, а ты расскажи, кто тебя обрил?

– Подожди, я переоденусь…

Егор хмыкнул. Он всю ночь наблюдал ее голой – сначала в бане, потом на квартире у этого гада, Кислого… У него Настя нашла более или менее подходящие джинсы, правда, велики они ей были размера на три, но это все же лучше, чем те тряпочки, в которых она ехала в машине Кислого из бани.

– Я сама, – крикнула Настя из комнаты. Егор возился на кухне, готовя кофе, – он резонно считал, что если Настя и завалится спать, то ему это сейчас совершенно не ко времени. Слишком много дерьма в этом городе нужно разгребать. – Сама. Хотела замаскироваться.

– Ну, кстати. Почти удалось. Я тебя сразу-то не признал там… – Он решил не уточнять место, где увидел Настю, придавленную грудой голых шевелящихся тел.

– Вот видишь… Ты там, кстати, не еду готовишь?

– Еду… Нет, я кофе делаю… бутерброд могу тебе смастерить.

– О! Смастери, пожалуйста. А потом я посплю, с твоего позволения…

– Запросто.

Егор открыл холодильник и тут же услышал, как хлопнула дверь в подъезде. Дома современной постройки обладают такой особенностью – на третьем этаже в запертой квартире очень хорошо слышно, когда кто-то входит в парадную, поднимается по лестнице…

Время было совершенно обычное для хлопанья дверьми – утро, людям на работу… Но у Егора, как и у многих людей, имевших проблемы с законом и ведущих полулегальный образ жизни, была хорошо развита интуиция. Он быстро вышел в прихожую и приложил ухо к двери.

По лестнице поднимались люди – трое или четверо. Вышли на площадку третьего этажа, остановились возле двери Саньковой квартиры. Егор слышал их дыхание, они были совсем рядом. Он протянул руку и вытащил из куртки, висящей на вешалке, пистолет.

Почему-то он был уверен, что это не Санек. Так и оказалось. В замке начали ковыряться, всовывать и вынимать обратно какие-то железки.

Егор осторожно, стараясь не скрипнуть половицами, отступил в комнату, где возилась с одеждой Настя, опередил ее вопрос, приложив палец к губам и кивнув в сторону прихожей. Потом снова вышел в коридор и, направив пистолет на дверь, стал ждать, когда манипуляции с замком тех людей, что стояли на лестнице, увенчаются успехом.

Глава тридцать первая

Пробравшись сквозь дыру в стене, Босс увидел, что они оказались в обычной котельной, с манометрами, дрожанием стрелочек, указывающих давление, с ровным гудением, с покрашенными отвратительной синей краской стенами, с грязноватыми бойлерными баками, плитки кафельного пола выщерблены, все, как и должно быть. На Босса вся эта изнанка индустриализации всегда наводила тоску. Ни за что не стал бы он работать в таком унылом месте и не мог понять, как это у целого поколения было модным и престижным работать в котельных, кочегарках, в грязи и полной какой-то беспросветности.

– Тихо, – сказал Тигран и махнул рукой, – туда.

«Когда же это кончится?» – подумал Босс. Путешествие стало казаться ему пустым и бессмысленным. Впрочем, вспомнив о разборке в ночном клубе, он подумал, что уйти подальше и незаметно было в их положении вполне резонно.

Тигран толкнул очередные железные ворота, и, выйдя вслед за ним и его спутником, Босс с Саньком оказались на улице.

– Ни фига себе экскурсия, – пробормотал Санек.

– Нормально. А ты хотел, чтобы тебя менты на Садовой повязали? – спросил Тигран.

– Меня Данила зовут, – неожиданно представился второй паренек.

Босс только теперь разглядел их внимательно. Оба одеты в джинсовые утепленные курточки, джинсы, хорошие, крепкие ботинки, одинаковые вязаные шапочки, просто братья-близнецы, если бы не разница во внешности между восточным типом лица Тиграна и курносой, круглой физиономией Данилы.

Оценил Босс и то, что оба выглядят нарочито неброско, могут затеряться в толпе мгновенно, раствориться в людском потоке и оторваться от преследования легко, не оставив никому никаких зацепок относительно внешнего вида.

Ну и, конечно, профессиональным взглядом еще некоторое время назад, когда они пробирались по канализационным тоннелям и лабиринтам метро, заметил он ловкость их тренированных худеньких и жилистых тел, уверенность и точность движений, очень нехарактерную для ребят их возраста. Обычно ровесники Тиграна с Данилой угловатые, болтающие длинными конечностями, рост которых опережает осознание и умение их применять и ими пользоваться. Такую ловкость и пластичность может дать только акробатика или еще, возможно, бальные танцы…

– Давай тачку берем и к нам…

Босс посмотрел по сторонам. Они находились в районе метро «Электросила».

– А куда это – к вам? – спросил он.

– На Ржевку, – ответил Данила.

– Е-мое, – сказал вдруг Санек. – Пацаны, поехали ко мне. Это рядом, у меня там люди, мне обязательно надо предупредить…

– Что за люди? – спросил Босс.

– Девушка, – смущенно краснея, сказал Санек. – Не волнуйся. Чего ты? Родственница…

– Поговорить у тебя можно будет серьезно? Не помешает? – спросил Тигран.

– Она? Нет. Она точно не помешает… Блин, – сказал Санек, когда они вошли в подъезд. – Ключи потерял в этом долбаном клубе! Чего делать-то? А?

– Спокойно, – ответил Данила. – Разберемся.

Когда они подошли к двери, Данила достал из кармана какую-то тонкую железку и вставил в отверстие замка. Покрутив, подергав ее несколько раз, он толкнул дверь и сделал Саньку пригласительный жест рукой:

– Заходи, хозяин.

Босс покачал головой. Ох, непростые парни! Однако, можно сказать, жизнь им спасли. Он вошел вслед за Саньком, а за ним в прихожую как-то неслышно втекли Тигран и Данила.

Санек, заметив на вешалке чужие вещи, крикнул в раскрытую дверь комнаты:

– Настя! Это я. Я не один.

– А с кем? – раздался из комнаты голос, и Босс заметил, что Тигран, стоявший рядом с ним, вздрогнул.

– Свои.

– Заходите, – снова крикнула Настя. – Я переодеваюсь…

Босс сделал шаг вперед и уперся взглядом в выглянувшего из-за двери крупного небритого мужика. Лицо его выглядело усталым, под глазами налились мешки, одной рукой он опирался о косяк двери со своей стороны. В кино так обычно делают, если в руке зажат пистолет.

– Егор! – тихо крикнул Тигран. – Егор, блин! Откуда ты здесь?

– А вы? Е-мое… Санек, ты чего… – Егор растерянно переводил взгляд с Тиграна на Данилу, потом на Санька и Босса. – Как вы?.. Вы знакомы, что ли? Ну, дела… А это кто? – Он снова посмотрел на Босса.

– Это мой друг, – ответил Санек. – А ты… А они…

Через десять минут взаимных похлопываний по плечам, толкотни в прихожей, изумленных возгласов Насти, хмыканий и приветствий все сидели на кухне и допивали остатки растворимого кофе, найденного в шкафчике Санька.

– Тесен мир, – сказал Егор. – Ну, рассказывайте, что да как. И как давно вы знакомы.

– Сегодня познакомились, – ответил Тигран, взглянув на Босса.

– Ну-ну. Дальше.

– Сюда-то мы случайно… Мы его и не знаем. – Данила показал рукой на Санька. – Нас вот этот дружбан интересовал.

Босс сидел нахохлившись, понимая, что ровным счетом ничего не понимает.

– Так чем вы тут занимались все это время? – спросил Егор.

Они расстались несколько месяцев назад в квартире Марка Куза, от которого рванули в Крым пересиживать бурю, поднятую Андреем Крепким и Михалычем. Их война смела начисто всю команду Крепкого и в конце концов угробила и самого Михалыча, а отголоски ее, последние волны все катились и катились за Настей, Егором и Олегом Грабко.

Тиграна с Данилкой покойный бандит Михалыч, большой, очень большой питерский авторитет, подобрал в буквальном смысле слова на панели. Взял на воспитание. То ли старческая сентиментальность в нем взыграла, то ли еще что, теперь уже Михалыч этого никому никогда не расскажет. Сначала он даже не собирался делать из них профессиональных киллеров, но эту идею они подсказали ему сами – при очередном просмотре бесконечных вестернов и боевиков по видео они заговорили о том, что вот, дескать, было бы круто научиться как следует стрелять, а они ведь маленькие, от них никто подвоха не ожидает… Что можно весь мир на уши поставить…

Маленькие совсем были, дети. Михалыч подумал-подумал, да и нанял хорошего психиатра, чтобы вправить ребятам мозги, ликвидировать детские комплексы, взлелеянные родителями-алкашами и жизнью в парадняках и на чердаках Центрального района Петербурга. Одно название громкое – «Центральный район»… А на самом деле – за роскошными фасадами Росси и Растрелли чудовищная нищета коммуналок, разрушающиеся дома, грязь и преступность такие, что никакому Гарлему не снились.

Позанимался доктор с детьми, привел в порядок их нервы, психику, а потом и сгинул неожиданно. Выбросился из окна в припадке белой горячки. Надо же – сам врач, а такой конец… Михалыч всегда подчищал «хвосты» очень грамотно.

Ну а потом стали ребята заниматься именно тем делом, которое им казалось самым интересным и важным для мужчины в момент просмотра видео. Стрелять то есть. Учил их мастер, благо у Михалыча были в команде классные специалисты.

– Да, – сказал Данила. – Теперь я могу назвать себя мастером.

– Теперь? – переспросил Егор. – А что – теперь?

– Ну… – Он покосился на Санька и Босса. Потом, видимо решив, что они достаточно повязаны общими уже делами, общей кровью, продолжил: – Ну, Егор, вы-то свалили, а мы тут с Тиграном принялись «хвосты» подчищать… Ну, лучше пусть он расскажет, я не мастак базарить.

– Да, – кивнул Тигран. – Базарить он не мастак. Зато мастер! Правильно он сказал. Депутата-то на Фонтанке завалил. Слышали небось?

– Так это ты?! – Егор едва не заорал в голос.

Данила скромно кивнул, а Тигран, блестя глазами от восторга, говорил:

– Представляешь, из окна туалета Дворца пионеров из пистолета! Метров с пятидесяти! Он шел с собакой, с охраной, тачка за ним ехала, а Данилка из сортира пионерского, из волыны два раза попал! В голову и в горло! Вот это класс, скажи?

– Да уж… – пробормотал Егор. – А чем вам депутат-то не угодил?

– Ну, это отдельный разговор… Классная прическа у тебя! – крикнул он Насте, вышедшей вылить заварочный чайник.

Они познакомились с Настей еще до того, как их подобрал Михалыч. Она была тогда, что называется, в силе. Строила свой первый музыкальный магазин и была обуреваема сумасшедшей мыслью создать целую армию, состоящую из подростков, которые бы делали свой бизнес, сами охраняли свою территорию, сами себя защищали бы от бандитов, сами зарабатывали деньги… Опыт общения с бандитами у нее уже, к сожалению был. Родители ее были убиты, а деньги, от них оставшиеся, попали прямо ей в руки, вот она и крутилась.

Настя подкармливала ребят, а они были в нее просто-напросто по-детски влюблены. Не как в маму, но как в старшую сестру.

Естественно, все, что потом с ними делалось в загородном доме Михалыча, делалось так, чтобы Настя была информирована об изменениях в их жизни. Достичь этого было несложно – Михалыч одно время «держал крышу» над Настиными магазинами, и Настя порой заезжала к нему на обед, на деловые переговоры, на «решение вопросов»… Одним словом, были у них возможности связаться. Да и Данилка с Тиграном время от времени выбирались в город – Михалыч ведь готовил их для работы в городе, а не в дремучем лесу. Соответственно, им нужно было быть в курсе того, что в этом самом городе происходило.

Кончилось все очень просто и, как тогда казалось, ко всеобщему удовольствию. Михалыч наехал на Андрея и Настю и не нашел ничего лучше, как разобраться с девушкой у себя на даче. Тут Тигран с Данилкой его и замочили. Его и его охрану.

В Крым ехать они наотрез отказались и растворились в трущобах Питера, благо опыт жизни на городском «дне» у них был огромный.

– А что вы там про хвосты-то говорили? – спросил наконец Егор. – И про депутата этого. Он-то с какого боку вам помешал?

– Ну, во-первых, практика, – сказал, улыбаясь, Тигран, и Босс, сидяший рядом, внутренне вздрогнул. Он думал, что сам достиг уже хладнокровия, достаточного для того, чтобы считать себя бойцом. Бойцом с большой буквы. А этот парнишка, сопляк совсем, мочит незнакомого ему человека – «практика», мол, у него. Ну и ну. Чего же им от него-то надо? – А во-вторых, – продолжал Тигран, – самый смак-то, блин, в чем?

– В чем? – переспросил Егор.

– А в том, что вы тогда уехали, а мы всю дачу подмели Михалычеву. Вернулись туда, пока никто ничего не прокумекал, и взяли все, что смогли унести. Увезти, вернее, машина у нас была. Добрые люди помогли…

– Что за люди? Не проколятся?

– Не проколятся, – досадливо и как-то скомканно хмыкнул Данила, и Босс снова почувствовал ледяной укол в грудь.

– Оружие взяли кое-какое, – быстро сказал Тигран, меняя тему. – И, самое главное, я так врубаюсь, что документы важные. Ох, крутые штуки… Половина непонятно, цифры, тайны… Цифры… Но есть и кое-что, чего мы с Данилкой разобрали. Они, гады, оружие в Чечню гнали. Договоры, расписки, записки. Вот депутат этот там задействован был. Не зря мы его грохнули… Я так врубаюсь, что, ты говоришь, будто ищут вас – так ищут не вас, а бумаги эти. Вы-то нахрен теперь кому нужны? Все уже, Михалыч съехал, Андрей ваш тоже не у дел. А бумаги – сила… А они у нас лежат. Спрятаны в письменном столе… – Тигран широко улыбнулся.

– Бумаги? Оружие? – Егор встал. – Ну, точно, ради этого Комитет, конечно, жопу рвать будет. Так они же, если найдут, всех нас замочат. Нахера им свидетелей оставлять? Это же дело государственное. Во, пацаны, влипли мы…

– Не замочат, – сказал Тигран. – У нас план есть. Мы вот с ним, – он кивнул на Босса, – сейчас и обсудим.

Глава тридцать вторая

– Кажется, попали мы с тобой, братан, – сказал Петюня.

Кругозор презрительно промолчал. Братана нашел, фраер дохлый. Он считал себя, и не без оснований, элитой, профессионалом высшей пробы и брататься с простыми «быками» было ниже его достоинства.

– Молчишь? – спросил снова Петюня. – Зря. Не обижайся, но ты как мудак себя вел…

– Слышь, ты, баклан, – отозвался Кругозор с койки, на которой лежал. – Ты меня с кем-то спутал, понял?

– Ладно тебе, понял-понял тут гонять… Нам думать надо, как свалить отсюда, а ты в обидку идешь. Не время. Другим заниматься надо.

– Свалить… А ты-то что натворил?

– Я что натворил? Я, бля, от ментов сбежал, а меня за это Яков сюда спровадил. К тебе… – Петюня подошел к двери и шваркнул по ней ногой. – Бля… А что там за отмороженный на охране?

– А хер его знает, – процедил Кругозор.

– Слышь, отмороженный! Воды принеси! И пожрать! – крикнул в запертую дверь Петюня. Не получив ответа, он подошел к койке Кругозора и сел рядом на пол. – Ох, бля, не нравится мне все это, не нравится…

– Что ты муму дрючишь – «нравится», «не нравится…»?! Чего ноешь-то?

– Грохнут нас здесь, вот что. Бежать надо…

– Беги… Далеко собрался?

Петюня мрачно посмотрел на Кругозора. Тот с виду на самом деле был не очень-то готов к побегу. Левая половина его лица страшно распухла, на месте глаза торчала черно-багровая шишка, зрачка было вовсе не видно. Только узкая красная щелочка, откуда беспрерывно текли слезы, которые Кругозор осторожно вытирал тыльной стороной ладони, говорила, что глаз все-таки есть. Каждое движение лежащий на койке киллер сопровождал кряхтением, Петюня видел черные кровоподтеки на его ребрах, груди и спине. Судя по тому, что и вставал изредка, чтобы сходить в туалет, находившийся в отгороженном уголке комнаты, с ногами у него тоже было не все в порядке.

«Развалина, – думал Петюня. – Куда с таким бежать?..»

– Ты чего, так и будешь тут валяться? – спросил он.

– Заткнись, – сказал Кругозор. – Достал, бля. Послушай лучше, чего там наверху… Кто-то приехал, что ли?..

Уверенный, властный голос Кругозора, несмотря на его слабость, заставил Петюню замолчать и прислушаться. За дверью действительно что-то происходило. Петюня услышал топот по лестнице, ведущей в подвал, где находилась их комнатка, возню рядом с дверью, потом скрежет ключа в замке.

Он едва успел отпрыгнуть назад, к кровати Кругозора, как дверь распахнулась и в комнату вошли двое – один в пятнистом комбинезоне, второй – в плаще, слишком легком, не по сезону, в лаковых ботиночках, в шляпе с широкими полями.

– Так. На пол живо, руки за голову!

Петюне не надо было объяснять дважды. Вид и тон незваных гостей говорили сами за себя, и Петюня предпочел без колебаний выполнить указание. Кругозор же не пошевелился, только что-то промычал. Пятнистый подошел к нему, отбросил одеяло, скрывавшее ноги больного. Внимательно оглядев избитого Кругозора, одетого только в тренировочные штаны, он бросил взгляд на штатского. Тот кивнул.

– Руки! – еще раз скомандовал пятнистый Петюне, видимо решив, что избитый бандит на кровати не представляет никакой опасности, и, присев, начал прилаживать наручники к Петюниным рукам.

Петюня никак не мог понять, как это Кругозор, молнией метнувшись с кровати, одним точным ударом в основание черепа вырубил пятнистого, схватил его за грудь, приподнял и тут же успел заслониться им от пули, выпущенной штатским, пистолет в руке которого появился тоже словно по мановению волшебной палочки.

Тело пятнистого дернулось и окончательно обвисло в руках Кругозора, но при этом его нога уже выбила пистолет у штатского, и тело невезучего омоновца, ставшего живым щитом, еще не успело рухнуть на пол, как руки киллера сомкнулись на шее штатского.

Петюня ошеломленно наблюдал картину побоища, лежа на полу.

«Ну, бля, дает, – только и успел подумать он. – А шлангом прикидывался…»

Он не успел додумать мысль до конца, как Кругозор подскочил к нему, схватил за шиворот и одним рывком поднял на ноги. Откуда только силы взялись в его избитом, почти изувеченном теле?..

Дальше Петюне некогда было думать. Кругозор как будто, кроме физической силы, обладал еще какой-то внутренней – во всяком случае, когда его стальные руки сомкнулись вокруг Петюниной груди, он мгновенно утратил всякую способность сопротивляться, воля его улетучилась, и тело стало податливым орудием, управляемым и направляемым неумолимым хозяином.

Они кинулись к распахнутой двери, и Петюня увидел лежащего на лестнице охранника – того самого дуболома, участь которого они обсуждали несколько минут назад. Руки этого молодца были скованы за спиной, одна нога пристегнута наручниками к дубовым крепким перильцам. И еще увидел Петюня омоновца с коротким автоматом, направленным ему прямо в грудь. Успел он увидеть и вспышки выстрелов, но даже не почувствовал, как пули прошили его тело и ушли в деревянную стену. В этот момент его больше всего занимала мысль о том, что его пули пробили насквозь, а вот зацепили ли они Кругозора, стоящего сзади? Интересно, если зацепили, то насколько серьезно?

Он чувствовал все новые и новые толчки в грудь, потерял им счет, так их было много. В ушах нарастал никогда не слышанный доселе странный гул, лестница закачалась перед ним, мелькнуло еще раз, крупно, как в кино, лицо омоновца и исчезло. Лестница, лежащий на ней охранник, стены – все стало размываться, окутываться серой дымкой, а потом все тело пронзила страшная боль, от пяток до кончиков ногтей Петюня наполнился живым, бушующим в нем пламенем. Он хотел крикнуть, но уже не мог даже открыть рот.

Как только омоновец начал стрелять, Кругозор упал на пол и занял позицию между ног дергающегося под автоматными выстрелами Петюни. Выстрелив три раза и перекатившись на спине, чтобы падающий мертвый бандит не придавил его, Кругозор вскочил на ноги и в три прыжка был уже наверху. По пути он успел наклониться и выхватить автомат из судорожно шарящих по лестнице рук омоновца.

Дальше все оказалось проще, чем он мог предполагать. Наверху его никто не встретил, Кругозор проскочил через горницу, упал на колени перед окном, выходящим на подъезды к домику, и осторожно выглянул. Одинокая серая «Волга», рядом с ней никого.

«Чего это они приехали так, налегке?.. – подумал он. – Странно, очень странно… Не иначе кто-то действительно из наших ссучился и свои вопросы решает ментовскими силами…»

Он снова спустился вниз, собрал свою одежду, провел рукой по волосам. Видок, конечно, будьте-нате, но тем не менее валить отсюда надо. И, чем быстрее, тем лучше. Бросив автомат на пол, Кругозор пошарил по карманам штатского, нашел запасную обойму и перезарядил пистолет. На первое время сойдет…

Поднявшись наверх, он еще раз окинул взглядом лужайку и, надеясь, что стрельба в доме не слишком привлекла внимание окрестных жителей, благо домик Леры стоял на отшибе, выскочил на улицу и бросился к машине. Другого выхода у него все равно не было. Машину он бросит где-нибудь на трассе, в город вернется на электричке, чтобы не связываться с КПП на въезде – они, суки, обязательно пристанут к водителю с такой физиономией…

Все последнее время, на протяжении которого он находился в заточении, Кругозор копил силы, стараясь даже говорить поменьше, и вот они ему понадобились. Однако он чувствовал, что скоро наступит реакция на этот сумасшедший выброс энергии, который он только что произвел. Концентрация и сосредоточенность – два основных его козыря почти исчерпали себя. Ему нужен был настоящий отдых. Реабилитация, полный покой… Только бы до дому добраться, успеть взять документы, деньги и валить, любыми путями валить отсюда. Куда угодно, как угодно…. Потом поквитается со всеми, сейчас надо напрячься для последнего рывка…

Глава тридцать третья

– Ну вот, – сказал Гриша, наливая в чашку кофе, настоящий, сваренный только что им самим, и не только сваренный, но и купленный самолично. Андрей пока из дому не выходил.

«Хватит тебе болтаться, – сказал Гриша после того, как привез довольно сильно побитого Андрея к нему домой. – Слишком уж ты, дружище, непоседливый. Отдохни малость…»

– Ну вот, – повторил он. – Настя твоя в городе, скоро встретишься с невестой молодой…

Андрей все-таки заметил за наигранной веселостью комитетчика напряженность, что-то у него явно не складывалось, какие-то были проблемы.

– Случилось что? – спросил он, игнорируя информацию о Насте.

Гриша быстро повернулся и внимательно на него посмотрел.

– Знаешь, – сказал он после паузы. – Я когда на эту работу устраивался, – он ухмыльнулся, – вообще-то, подозревал, что по характеру ее, все время будет что-нибудь случаться.

– Это верно, – кивнул Андрей.

– Так как ты думаешь, в городе где твою подругу искать лучше? С чего начать?

– Так ты уж, поди, начал? – спросил Андрей. – Сказал бы, что вы отработали, чтобы мне не повторяться.

Гриша вздохнул, но промолчал, размешивая сахар в чашечке. Потом снова взглянул на Андрея:

– Бля, устал я, господин Крепкий, с вами по городу скакать. Но работа есть работа. По мне бы…

– Ну договаривай, договаривай. Я уже привык. В «Крестах» договаривали. Что всю эту сволочь, вроде меня, надо с говном смешать и по стене размазать. Да?

– В общем, ты не обижайся, конечно, но где-то близко к этому.

– Ага. Я так и знал. И что же?

– Ну что-что? Тебя волнует ведь вопрос, что с тобой будет после того, как Настю найдем?

– А ты как думаешь?

– Знаешь, ты мне даже симпатичен иногда… – Гриша сощурился. – Смотрю на тебя, и кажется, что тебя, на самом деле, не очень-то это и волнует.

Андрей молчал.

– Вот… И поэтому сложно мне с тобой говорить. Если бы я видел, что тебя интересует собственная судьба, то все было бы проще.

И снова Гриша не услышал никаких возражений со стороны Андрея.

– Вот видишь? – спросил он. – Молчишь. Другой бы на твоем месте меня бы уже затрахал вопросами, что да как с ним будет, посадят его снова или не посадят, замочат или жизнь оставят, а если оставят, то на каких условиях…

– Гриша, чего ты хочешь? Чего ты крутишь, вокруг да около все вертишься? Скажи прямо – хочешь, чтобы я на тебя работал? На постоянке?

– Ты слабо себе представляешь, что это значит – на нас сейчас работать. Все изменилось. А у нас – еще в большей степени, чем во всей стране. Ты обратил внимание, например, что я ни разу не назвал себя сотрудником ФСБ? Что вообще эта аббревиатура не звучала?

– Обратил, обратил. Не волнуйся.

– А я и не волнуюсь. В общем, работать, конечно, тебя взять можно.

– Так говоришь, как будто я сам к вам напрашиваюсь… – усмехнулся Андрей.

– Можно… Только ты должен понимать, что не в ФСБ я тебя приглашаю… Вернее, не приглашаю, а предлагаю как один из двух вариантов…

– Ага. Это первый. А второй? Как я понимаю…

– Давай не будем уточнять. Понимаешь, и славно. Жизнь такая. Вот сидим, кофеек пьем, а знаем оба, что один из нас в данный момент – жертва, другой – палач. Причем знаем даже, кто есть кто. А мне бы хотелось, чтобы другой расклад был. Чтобы мы были на равных с тобой…

– Ну ладно. Не ФСБ. А что же тогда?

– КГБ. Комитет государственной безопасности. Есть много людей в нашем ведомстве, которых не устраивает то, что происходит сейчас. И постепенно, само собой, они объединились. И получился настоящий Комитет. Работаем все, числимся, как положено, звания имеем, все чин чином. Только работаем чуточку по-другому. И, только не смейся, у нас получается.

– Так и что делаете? Строите новый мир?

– А ты хотел, чтобы его строили отмороженные коммунисты? Чтобы они революции устраивали? Людей на улицах стреляли? Погромы организовывали? Демонстрации-забастовки-голодовки? Это же никому на хуй не нужно. И в первую очередь тому самому народу, о котором эти коммунисты пекутся. На словах, конечно. Им-то на этот народ насрать с большой горы.

– А вам – не насрать. Ха!

– А нам не насрать. Как и тебе, Андрей. Я не буду говорить, что мне, дескать, близки надежды и чаяния простого народа. Не близки. Меня не ебет, какой там стиральный порошок тетя Маня предпочитает использовать и какую музыку слушает ее сынок. Или что она думает о КПСС, Ельцине или о Зюганове. Мне это неинтересно. Я другим живу. Но мне интересно, чтобы она, тетя Маня, чувствовала себя хорошо, чтобы ходила на работу и выполняла там свои обязанности ответственно. Потому что на работу она будет ходить на предприятие, которое приносит мне прибыль. И я заинтересован в конечном счете в ее личном благополучии. Это же азбука. А отношения между мной и тетей Маней должны регулироваться законом, который должен исполняться. А чтобы он исполнялся, его должны поддерживать надежные силовые структуры, которым тоже хорошо платят и которые довольны своим положением. И не лезут на демонстрации, не объявляют голодовок и не сидят, бля, на забастовках, стуча касками, как эти шахтеры…

– Ну, с шахтерами как раз не все так просто, я слышал, – заметил Андрей.

– Да знаю я все про шахтеров. Все знаю. В общем, цели у нас те же примерно, что и у тебя были, когда ты своим бизнесом занимался. Только возможностей у нас больше, согласись?

– Соглашусь. Только я ведь сам по себе. Мне начальников не нужно. Я сам начальник.

– А тебя в подпаски никто и не определяет. Будешь работать так же, как работал. Нам нужны профессионалы. Во всех областях… И центр твой, оздоровительный, кстати, можно будет восстановить…

– Ага. И парней моих, может быть, восстановишь?

– Не ерничай. Не надо. Я серьезно говорю.

– Если серьезно, то я не понимаю, чем могу быть вам полезен. И потом, я до сих пор не понял, кому это – вам? У вас там что, очередное тайное общество?

– Никаких обществ. Просто часть людей в нашем ведомстве, как бы это сказать, меняет ориентацию. И спокойно ведет работу по изменению режима, по наведению порядка, в конце концов. Ты же сам всегда был за порядок?

– Да.

– Вот и мы – за порядок. Народ должен хорошо жить, хорошо работать…

– Вы – хорошо получать.

– Мы – хорошо получать, – без улыбки продолжил Гриша. – И это самое благолепие, которое, я надеюсь, когда-нибудь наступит, холить и лелеять, оберегать, извини, от воров и негодяев, которые нам всю малину могут, прости, обосрать. И в этой связи бизнесмены нам нужны с зубами. И с кулаками. Такие, как ты, дружище. Ну так как?

– Григорий, я же тебе уже говорил. Еще при первой нашей беседе. У меня что – есть выбор?

– Выбор всегда есть, – спокойно ответил Гриша.

– Да. Но меня тот вариант, который ты подразумеваешь, не устраивает. Я еще от жизни не устал. Так что…

– Договорились? – быстро спросил Гриша.

– Посмотрим…

– Нет, это не ответ.

– Ладно, договорились. Но все равно посмотрим. Я же не знаю твоих, например, полномочий. И все эти сказки о подпольной организации КГБ тоже мне, знаешь ли, малоинтересны…

– Я же говорю – никакой подпольщины. Никаких этих большевистских штучек. Мы действуем легально и используем все законные… ну и незаконные методы воздействия. Выборы, вся эта байда – все нами контролируется. Все ключевые фигуры в городской управе будут наши. Все! Понимаешь, что это значит?

– Понимаю, не дурак. Понимаю еще и то, что я у вас на крючке вишу. С этой долбаной уголовщиной. А это меня не устраивает. Мне нужно решение суда или закрытие дела. Я должен быть чист. Иначе мы – не партнеры, не коллеги, а раб и хозяин. Понимаешь?

– Да, бля, будет тебе и решение, и дело. Это мелочь. Значит, договорились?

Андрей кивнул.

– Вот и славно, – сказал Гриша, прихлебывая кофе. Его радиотелефон, лежащий на столе, запищал. – Да? – Гриша, приложив трубку к уху, посмотрел на Андрея. – Ясно. Сейчас будем.

– Что случилось?

– Что-что? Работа пошла. Одевайся. Едем.

– Куда, если не секрет?

– Какие секреты?.. Девушку твою искать.

Глава тридцать четвертая

Они брели по подземным тоннелям, освещая себе путь мощными и легкими фонарями, которыми снабдил их Василий Андреевич. Он встретил Гришу и Андрея в каком-то музыкальном клубе, обычно днем закрытом – хозяева его отсыпались перед ночной работой, но сейчас клуб был открыт, в нем бродил унылый милицейский капитан, за столиком сидел участковый, заполняя нескончаемые протоколы, и главенствовал над всем этим Василий Андреевич – невысокий мужичок в штатском, не назвавший ни разу ни своего звания, ни должности, представившийся Андрею просто по имени-отчеству. Но отношение к нему ментов, да и самого Гриши, сказало Быкову многое. В частности, что этот самый Андреич – большая шишка, аж в городском масштабе. Он расслышал, как капитан звонил по сотовому в отделение, и в его унылом бубнеже мелькнула фраза «Сам приехал». Ясно, что это не могло относиться ни к Грише, которого капитан, судя по всему, не знал, ни, тем более, к Андрею.

Василий Андреевич выдал им фонари, какие-то планы-схемы, отпечатанные на лазерном принтере, и дал в подмогу молодого паренька с незапоминающейся внешностью, назвав его Ваней.

Ваня отделился от стены, с которой сливался настолько, что Андрей его сразу и не заметил в полумраке пустого зала, подошел, криво улыбнулся, почесал под мышкой, показав выпуклость под пиджаком, там, где обычно находится пистолет, висящий на ремне, пожал Андрею руку. Рукопожатие его было неожиданно сухим и крепким.

«Тоже паренек еще тот, – подумал Андрей. – В тихом омуте…»

Ему приходилось бывать в подземном городе много раз. Большей частью он и его парни использовали заброшенные тоннели метро для проверки и пристрелки нового оружия. Для этих целей, равно как и вообще для торговых операций с оружием, места эти подходили как нельзя лучше.

Андрей иногда вообще удивлялся тому, как это Питер не проваливается под землю – настолько его глубинная часть, почва, на которой стоял город, были изъедены бесчисленными, не поддающимися никакому учету ходами, прорытыми в разное время, для разных целей, сейчас где-то уже засыпанных, с замурованными входами, где-то сливавшимися в одну сложную систему.

Обвалившиеся, полузасыпанные, местами восстановленные и перестроенные катакомбы подвалов, оставшиеся еще с петровских времен, тоннели и подземные ходы, устроенные в девятнадцатом веке, были детской игрой по сравнению с тем, что нарыли там люди за время советской власти.

Андрей знал далеко не все, малую часть подземелий, предназначенных для эвакуации очень и не очень ответственных работников в случае войны, газовой атаки, террористических актов, бомбежек – чего угодно. Сеть подземных ходов лежала под всем городом, захватывая собой даже новостройки. Ходы вели с заводов, с вокзалов, из некоторых отделений милиции были выходы в тоннели метрополитена, из зданий бывших районных комитетов партии. В несколько ярусов расположены были галереи, залы, тоннели. В северной же части лежал небольшой подземный городок в огромной, рукотворной пещере, где стояли одноэтажные бетонные домики с метровой толщины стенами, имелись задраенные до поры шахты артезианских колодцев, воды в которых хватило бы на нужды всего огромного города в течение нескольких лет, там была и своя автономная электростанция с запасом топлива, все там было. Гулял там Андрей в свое время, глазея на домики, предназначенные для партийной питерской верхушки, случись что, все бы под землю спустились и жили бы себе, в ус не дуя.

Гриша шел впереди, время от времени сверяясь с планом, который держал в руке, но, судя по всему, шел он здесь не впервые – шагал уверенно, некоторые повороты определял безо всякого плана, просто страховался на всякий случай по бумажке, чтобы не терять время из-за случайных ошибок в маршруте.

– Это здесь, – сказал он, остановившись возле темной железной двери.

– Что? – спросил Андрей.

– Там одного человечка нам надо порасспросить… Поможешь, если что.

Гриша не просил и не приказывал, просто констатировал факт. «Поможешь». И все.

Андрей пожал плечами. Отчего бы не помочь?

Гриша толкнул дверь и смело шагнул вперед. Видно, знал, что ни сопротивления, ни, тем более, нападения не ожидается.

Все трое вошли в довольно просторное помещение, освещенное светом электрических лампочек по стенам.

– Боровик! Ты здесь? – крикнул Гриша.

– Ну?..

Из-за переплетений теплых труб не спеша вышел пожилой дядька в ватнике.

– Ну тут я. Чего надо?

Разглядев вошедших, он улыбнулся, вернее, как-то скривил губы, пожевал ими и, выпростав правую руку из-за спины, со звоном положил на широкую трубу длинный и тяжелый разводной ключ.

– А-а, это вы? Ну, заходите, раз пришли… Чайку?..

– Нет, родной, – ответил на приглашение Гриша. – Чайку мы с тобой в другой раз выпьем. И, даст Бог, в другом месте.

– А меня это место вполне устраивает, – сказал мужик со странным именем Боровик.

Андрей осмотрелся. Кажется, кроме этого Боровика, в зале, являвшимся, как он понял, каким-то распределителем или чем-то в этом роде, больше никого не было.

– С чем пожаловали? – спросил Боровик.

– Да вот поговорить с тобой хотим, – ответил Гриша.

– Поговорить… Ну, говори, начальник. – Тон Боровика изменился, теперь он произносил слова, чуть кривляясь, по-уркагански кривя рот и заглядывая в глаза собеседнику.

– Не придуривайся. Кто тут у тебя был последнее время?

– Последнее время? Это какое?

Гриша терпеливо смотрел на Боровика, потом, не дождавшись внятного ответа, повторил вопрос:

– Последнее. Вчера, позавчера. Сегодня.

– Всех разве упомнишь, начальник?.. Много народу тут ходит… Ты же знаешь, сколько нас тут под землей…

– Знаю. Меня не интересуют воры. Меня не интересуют наркоты. Меня не интересуют бляди твои… Нищие…

– Е-ка-лэ-мэ-нэ… – улыбнулся Боровик. – Так тут других и не бывает… Ну, менты разве… Про ментов, что ли, тебе рассказать? Нажрались позавчера, палили из пушек, переполошили всех… Еле от них отвязался. Хорошо, не убили…

Гриша полез в карман плаща и вынул оттуда два металлических цилиндрика, напоминающих шариковые авторучки, только потолще и чуть подлиннее.

– Такие штучки при тебе кто-нибудь показывал?

Андрей был человеком, в психологии искушенным. Равно как и в различных видах и марках оружия. Цилиндрики, похожие на авторучки, ими и были. Номинально. На самом же деле они являлись однозарядными пистолетами, таких сейчас по городу много ходит, разных моделей, от полного говна, которое может выстрелить, а может и нет, а может и в руке взорваться, до вполне нормальных, убойных штук. Те, что показывал Гриша, были настоящими, хорошими пистолетами. Он заметил, как мгновенно изменилось лицо Боровика. Лишь на долю секунды набежала на морщинистое, толстокожее, спрятанное под сплошной, покрывающей, кажется, даже лоб, седой жесткой щетиной лицо тень – набежала и ушла, как и не было, но Андрей понял, что много чего сказали ему эти блестящие штучки.

От Гриши тоже не могло укрыться волнение, охватившее Боровика и тщательно им скрываемое.

– Ну, что скажешь? Что тебе это говорит?

– Ничего не говорит, – ответил Боровик. – Такого говна сейчас где хочешь можно накупить…

– Ваня! – кротко позвал Гриша. – Может, разъяснишь товарищу бомжу, как надо отвечать, когда спрашивают по-хорошему…

– Бить будешь, начальник? – отступая в тень своих труб, спросил Боровик. – Так бей. Мне не привыкать…

– Нет. Чего тебя бить? Ваня наручники наденет на тебя, потом мы тебя пристегнем вон к той трубе, дверь запрем и уйдем. А ты здесь сдохнешь, козел старый. Сколько с тобой возились, блядь, не трогают уже, работу какую-никакую дали… А ты все мозги нам сушить продолжаешь? Пора тебе, старый, на свалку истории. Пора. Мы и без тебя разберемся. Ты мог помочь, да не захотел. Значит, надобность в тебе у нас отпала. Все, гуд бай, май фрэнд.

Ваня очень ловко взял под руки Боровика, поднес к изгибу трубы, торчащему из стены, просунул одну руку жителя подземелья в щель между трубой и стеной и защелкнул браслеты наручников сверху, сковав его руки так, что Боровик теперь почти висел на горячей трубе.

– Не замерзни смотри, – сказал Ваня приятным тихим голосом и слегка повернул вентиль, находившийся сантиметрах в двадцати от лица Боровика.

Струйка горячего пара ударила в морщинистое лицо.

– У-у-уй… – взвился висящий на трубе бомж, извернулся, сколько мог, чтобы убрать лицо, но наручники не давали ему возможности увернуться, чтобы не ошпариться.

– Глаза береги, – посоветовал Ваня и, став спиной к прикованному бомжу, посмотрел на Гришу. – Пошли? – спросил он.

– Бля, закрой кран! – крикнул Боровик. – Пацаны приходили…

– Что за пацаны? – спокойно спросил Гриша.

– Четверо. Двое – с пестиками… которые ты показывал.

– Они что, тебе под нос их совали? Откуда знаешь, что это они?

– Не первый раз… Стреляли тут у меня. Тренировались…

– А остальные двое?

– Не знаю… Первый раз видел… Отпусти, бля, поговорим спокойно…

– Ваня! – скомандовал комитетчик.

Тихий юноша понял команду, очень ловко отстегнул бомжа, который тут же схватился руками за мокрое покрасневшее лицо и стал бешено тереть глаза грязными кулаками. Ваня завернул кран, подтолкнул Боровика к Грише, сам остался за его спиной.

– Руки-то хоть мой иногда, – посетовал комитетчик, – инфекцию занесешь… Так кто еще там был, говоришь?

– Еще двое. Один совсем пацан, сопляк, маменькин сынок.

– Так. А второй?

– Второй покрепче… Лет двадцать, но дать можно и меньше. Роста мелкого, но крепкий. Спортсмен, видно.

– Почему решил?

– Ловкий. Походка такая… сноровистая. И лицо… Боксер или борец…

– Проницательный ты мужик, Боровик. Чего же бомжуешь-то, такой психолог, неужто не устроишься в жизни?

– А то ты не знаешь, начальник, кем я был? Психологом и был… За что и получил от вас, слугнарода…

– Ну, отсидел ты правильно, старый. Попался – получи. Все законно. Надо было не попадаться.

– Ну да. Сам лоханулся. Расслабился, а с вами расслабляться нельзя…

– Валютой Боровик наш занимался, – пояснил Гриша, посмотрев на Андрея. – Еще при Брежневе. Рисковый был мужик. Тогда же до высшей меры статья была за это дело. А Боровик наш выкрутился.

– Выкрутился… – пробормотал Боровик, глянув на свой ватник.

– Ладно, не прибедняйся. Я не удивлюсь, если у этого деятеля и сейчас дела крутятся. Может, на старость себе вдруг купит особнячок под Москвой. Побомжует тут годик-третий-пятый, а потом, может, в Америку свалит, может, у него там уже недвижимость прикуплена, дожидается…

Боровик мрачно глядел в пол.

– Эх, тебя бы к делу пристроить, да не хочешь… Дурака валяешь…

– А ты, я смотрю, уже кое-кого в дело-то взял, – едва слышно пробормотал Боровик. – Только, начальник, знай, ведь не все воры ссучиваются, как некоторые.

И он неожиданно взглянул прямо в глаза Андрею. Быков даже вздрогнул. Взгляд у Боровика был пронзительным, ясным и очень… проницательным. Андрей мог поклясться, что этот дед знал, кто он такой, знал обо всех, ну, может быть, не совсем обо всех, но о многих его делах, и понимал, что теперь Андрей и Гриша идут в одной упряжке.

– М-да, – протянул Гриша, – ну ладно. Ты говори, да не заговаривайся. Скажи-ка еще, как они выглядели, эти двое?

Глава тридцать пятая

– Так, а ты-то кто, дружище? – спросил Егор, глядя на Босса. – И вы, пацаны, объясните. Что у вас за задумки?..

Вместо Босса, открывшего было рот, заговорил Тигран:

– Это, Егор, у нас такой городской Робин Гуд. Мочит всякую шваль по параднякам.

– То есть? – Егор непонимающе поднял брови.

– Да мы и сами не очень в курсе. Просто рассказали нам про него парни знакомые. Не именно про него, а что есть такой герой неизвестный. Неуловимый мститель. Рубит гопоту направо и налево.

– Ну. А вы?

– А мы его вычислили. Ты, мил человек, – Тигран посмотрел на помрачневшего Босса, – не грусти. Нормально ты законспирировался. Нормально. Менты тебя еще месяца два будут искать, пока найдут. А найдут обязательно. Если не сменишь манеру свою геройскую. Мы-то нашли тебя…

– Так зачем это все? – Егор так и не мог понять этих ребят. Полная чушь. К чему все эти игры? И что значит – Робин Гуд?

– Ну как зачем? Хотим его к себе в команду взять. Дела делать. Парень-то мощный, ты, Егор, не смотри, что он такой… юный, – нашел Тигран необидное слово. – Мы-то ведь тоже дети, правда?

Они с Данилой расхохотались.

– Ну, вы-то дети те еще…

– Да и он в порядке. Сколько, Борис, на тебе уже трупов висит? Мы знаем, что на Васькином острове ты двоих замочил, а вчера – хрен знает, что ты там сделал с этими наркотами…

– Вчера ничего. По башням настучал просто…

– Так что, Робин Гуд, расскажешь про себя? – спросил Егор.

– Так парни уже все, в общем, правильно понимают… Столько мрази всякой развелось… Вот я и применяю приемы самообороны…

– Санитар леса он, – сказал Данила. – «Самообороны…» Видели мы твою самооборону.

– Ну-ка, ударь меня, – серьезно сказал Егор, вставая.

– Не… не могу, – ответил Босс.

– Почему?

– Я просто так не могу. Нельзя. Я бью только серьезно. А так – квалификация теряется. Нельзя.

– Ясно все с тобой. Что он, – Егор посмотрел на Тиграна, – действительно могет?

– Еще как «могет». Я таких ухарей только в кино видел. Ну и мы кое-что «могем»… Вот и подумали: чего нам врозь-то бегать? Тем более, что этого, – он кивнул на Босса, – рано или поздно посадят. Хуево он конспирируется-то, на самом деле. Бандюки его уже вычислили…

– Почему так думаешь?

– А вчера в кабаке – это же подстава была. Причем грамотная. На паренька вот этого наехали, друга его. – Данила кивнул на Санька. – Крепко наехали. А наш герой вступился. Только, парень, вчера ты просчитался. Замочили бы тебя. Если бы не мы…

– Кстати. – Босс поднял глаза на Тиграна с Данилой. – Чего вы там с ними устроили? Я так и не понял.

– Чего-чего… постреляли малость.

– Из чего?

– Ну, есть такие штучки одноразовые… Мы их в канализацию сбросили потом на всякий случай… Чтобы по городу с ними не бегать, с вами за компанию. Мало ли что… У нас этого добра еще есть немножко…

– А вы-то сами чем занимаетесь? – спросил наконец Босс.

– Да тем же, чем и ты. Только это нам еще бабки приносит. Неплохие, кстати. Все можем себе купить. Девчонки, шмотки – все есть. Все путем. И между прочим, с бандитами воюем. – Тигран покосился на Егора. – Егор, ну ты понимаешь, что я имею в виду…

– Говори, говори, – улыбнулся Егор. – Очень интересно. С какими же это бандитами?

– Да все с теми же.

– Ясно.

– Тебя не тронем.

– Ну, ты, пацан, не заговаривайся. – Егор помрачнел. – А то не посмотрю на твои пукалки, по жопе ремнем выучу, как со старшими разговаривать.

– Ладно тебе. – Тигран смешался. – Все нормально… В общем, мы подумали… Сначала по-другому хотели… Данилка, нам же Настя много чего сделала, да? Хорошего?

– Ну…

– В общем, мы сдаем те бумаги. В обмен на вас. Чтобы от вас отъебались… Нравится такой расклад?

– И как ты себе это представляешь? – поморщился Егор. – Андрюху ведь еще надо вытащить.

– Пусть вам ксивы дадут заграничные. И отваливайте. Здесь все равно в покое не оставят. А мы им бумаги после того сдадим, как вы отвалите…

– Ну, резон в этом есть… Если уж они за этими документами на вертолетах летают… Настя! – крикнул он в прихожую. – Ты где там?

Ответа не было. Егор с посерьезневшим лицом быстро встал и вышел в комнату.

Настя крепко спала на неразобранной постели. Под щеку, не дотянувшись до подушки, она положила кулачок, щека наехала на губы, она посапывала и выглядела совсем ребенком.

– Е-мое… – растерянно пробормотал Егор.

Глава тридцать шестая

– Ну что, зайчик? – Лысов прошелся по комнате. Комната была большая, ходить по ней было приятно. Словно в кабинете министра находишься, причем играешь там не последнюю роль. Три огромных окна выходили прямо на Неву, на другом берегу которой возвышалась Петропавловская крепость.

«Умеют, бля, квартиры себе выбирать, черт бы их подрал», – подумал Лысов.

– Что? – переспросила Зоенька. Она сидела на диване, снова держа в руке стакан с виски.

Когда Лысов приехал, она долго не открывала, хотя они договорились по телефону о немедленном визите капитана. Когда тяжелая деревянная – Зоенька ненавидела железные двери, и Лысов подозревал почему – и чересчур массивная дверь распахнулась, распахнулся и Зоенькин синий халатик, под которым Лысов успел разглядеть все Зоенькины прелести. Про себя он тут же отметил, что они, оказывается, еще более соблазнительны, чем он иногда представлял себе, глядя на развалившуюся в кресле пьяную Зоеньку. Недаром Пельмень хоть и трахался на стороне без счету, все равно к ней возвращался. «Классная баба!»

Лицо Зоеньки нежно пылало, глаза такие… Сразу можно понять, что ее глаза смотрели сейчас не на Лысова, а куда-то внутрь себя. «Внутрь и пониже живота, – подумал Лысов. – Чего это она? Мастурбировала, что ли?..»

– Положил я троих парней моих у Леры. Хороших парней…

Зоя кивнула и поправила халат, полы которого норовили разъехаться. Впрочем, Зоенька не очень стеснялась.

– Сколько я тебе должна?

– Разберемся. – Лысов досадливо оглянулся по сторонам. Он не любил такие вот предложения, сделанные впрямую. Неловко как-то, ей-Богу.

– Но, зайчик, хотя это все и крайне печально, нет худа без добра, как говорится. Ребята в отделе остервенели, рвутся в бой. Начальство, соответственно, торопит. Надо что-то решать.

– Что решать? Я не поняла.

«А ты пей побольше», – хотел ехидно ответить Лысов, но не стал. Зачем злить щедрую хозяйку?

– Можешь ты доказать, что Лерина хата – дело рук Якова? Какая-то видимая связь есть?

– Кругозор ушел, ты говоришь? – Зоенька словно не расслышала последнего вопроса. – Так ты найди Кругозора. Найди его у Якова. И все. Вот тебе и связь.

– Где же я его найду? – изумленно поднял брови Лысов. – Мы его, мать его так, ищем по всему городу.

– Ну-ка, пойдем со мной, – вдруг сказала Зоенька, вставая с дивана. Халат при этом опять распахнулся, уже совершенно откровенно.

– Кхм, – кашлянул, не сдержавшись, Лысов.

– Нравится? – улыбнулась Зоенька, поймав его взгляд. – Понимаю… понимаю-ю-ю, – мяукнула она еще раз, словно давая Лысову аванс.

Они вошли в соседнюю комнату, служащую Зоеньке спальней, и Лысов увидел на широченной кровати среди скомканного одеяла и мятых подушек раскинувшегося в непринужденной позе совершенно голого мужика. Мускулистое тело его было покрыто синяками и кровоподтеками, лицо, вернее, левый глаз и вся щека были заклеены пластырем, однако морда, даже учитывая видимые повреждения, была у мужика симпатичная. Смотрел он бодро, только что не ухмылялся.

– Добрый день, – сказал Лысов, не зная, что сказать еще.

Мужик молчал и дерзко смотрел на капитана и Зоеньку.

– Знакомься, Лысов. – сказала Зоенька, подталкивая его в спину. – Это – Кругозор. Тот самый.

Глава тридцать седьмая

Они выбрались на поверхность через банальный канализационный люк.

– Можно было, как люди, через метро выйти, – сказал Гриша, словно извиняясь за причиненные неудобства, – но так быстрее. И так там проваландались…

– Может, перекусим чего? осторожно спросил Ваня.

Гриша метнул на него такой неожиданно злобный взгляд, что молодой подчиненный потупил глаза и сделал вид, что ничего и не предлагал.

– Не хочется много народу привлекать, – словно размышляя вслух, пробормотал Гриша. – Черт, Андрюша, может, справимся сами?

– Ты о чем?

– Да, понимаешь, надо бы нам заскочить в малину одну… небольшую такую. Сутенерский, бля, оздоровительный центр… Побеседовать там по душам. Как думаешь?

– А что за место? – серьезно спросил Андрей.

– А, ну да, ты ведь у нас специалист… На Староневский…

– Так там целая куча таких малин. К «Октябрьской», что ли?

– Наверное. Ну да. Можно с нее начать…

– Так это не на Староневском. На Третьей Советской.

– Ну, поехали. Сдюжим?

– Сдюжим, надеюсь… Только ты, – посмотрел он на Ваню. – И ты, – снова вернувшись к Грише, – в общем, корочками своими не трясите там. Не напугаешь никого. Только хуже будет… С такими корочками надо или с группой захвата приезжать, или вовсе их не доставать… – Андрей вытянул вперед руки и хрустнул суставами. – Ну, разомнемся наконец… Застоялся я что-то… Григорий, когда все это кончится, в первую очередь оборудуем спортзал. Не дело так себя запускать… Ты-то тоже, смотрю, расклеился. Рожа зеленая вся…

– Будет зеленая от такой жизни… Вот когда…

– Слушай, – Андрей улыбнулся, – ты мне знаешь кого сейчас напомнил? Красного комиссара из глубинки. «Вот когда разобьем эту белогвардейскую сволочь, тогда заживем…» Так, да?

– Мудак ты, – просто ответил Гриша. – Хоть и Крепкий…

– Слушай, а Вика, секретарша Когана, она давно на тебя работает?

– А-а… Расколол. – Гриша даже не удивился. – Ну. Она же не профи. Так, подрабатывает у нас… Мало ли кто у нас подрабатывает. Вот Боровик тоже, а какой из него работник? Каждый раз вышибать приходится, выжимать силой… А Вика – раздолбайка, каких свет не видел. Ей бы только потрахаться, а про дело и не думает…

Они перешли улицу Восстания и двигались по Некрасова в сторону рынка.

– Машина туда подойдет, – сказал Гриша, предупредив вопрос Андрея. – Слушай, а что у тебя с Коганом-то было? Ты не знаешь, часом, за что его замочили?

– Коган – бизнесмен. За что у нас бизнесменов мочат? За бабки, надо думать…

– Да? – Гриша посмотрел на Андрея. – Ну, может быть, может быть…

Они миновали концертный зал «Октябрьский» и свернули на искомую Советскую улицу.

– А ты что, знаешь эти места? – спросил Гриша, оценив уверенный шаг Андрея.

– Ну, ты даешь. Конечно, знаю. Я-то этим делом не занимался, Настя все больше присматривала…

– А-а. Понятно. Ну, тогда все проще…

Дверь, возле которой они остановились, была ничем не примечательной, поцарапанная, с проплешинами отвалившейся местами краски, старая питерская дверь обычной, судя по количеству звонков на стене, коммунальной квартиры.

Гриша смело позвонил в четвертый сверху звонок – всего их было, кажется, семь.

– Кто? – спросил из прихожей бодрый мужской голос, напрочь лишенный коммунальных интонаций. Что-то в нем было такое, обозначавшее и утверждавшее, что голос этот принадлежит человеку, который не любит делиться. Не коммунальный голос. Голос собственника.

Гриша быстро взглянул на Андрея и кивнул ему – мол, ну, давай, Андрюха, твой ход!

– Я, – сказал Андрей.

– Кто это – я?

– Крепкий. Не признаете?

– Крепкий? – В голосе в прихожей послышалась растерянность. Заскрипел замок, и дверь приоткрылась, в образовавшуюся щелочку выглянуло краснощекое широкое лицо, обрамленное коротким светлым ежиком волос.

– Я, я, – кивнул Андрей. – Дело есть. Впусти в дом-то…

Парень, придерживающий изнутри дверь, замешкался, раздумывая, впустить ли неожиданного гостя, и это было как раз то, что требовалось Грише. Андрей еще раз удивился профессионализму этого парня, который и впрямь был, кажется, не хуже его самого, Андрея Крепкого, признанного лидера города по части рукопашного боя и владения холодным и огнестрельным оружием, причем в лучшие свои времена. В руке Гриши словно сам собой образовался пистолет, ствол уперся парню в лоб, и Гриша уверенно шагнул вперед, в дверной проем, который расширился благодаря Ване, стоявшему сбоку и навалившемуся на дверь плечом.

– Тихо, сука, – спокойно произнес Гриша, уже идя по прихожей и по-прежнему толкая парня пистолетом. – Где начальство?

– Там… – Парень растерянно махнул рукой в глубину бывшей коммуналки, теперь явно имеющий несколько другие функции. Собственно, это была обычная районная база проституток, так называемый отстойник, где сидели девушки в ожидании вызова, при них находились охрана, телефонный диспетчер, шофера… Ну и начальство в лице какого-нибудь бригадира, иногда просиживающего (или пролеживающего) здесь сутки напролет, иногда просто навещавшего, приглядывающего за порядком и контролирующего процесс древнейшего женского бизнеса. Хотя, если смотреть правде в глаза, он уже давно стал мужским, а женщины были лишь орудием труда, средством производства в руках крутых и могущественных сутенеров разных рангов и мастей.

Поравнявшись с дверью в первую комнату, Гриша сильно ударил парня стволом пистолета в солнечное сплетение, и тот беззвучно рухнул на пол. Андрей, оттолкнув Гришу в сторонку, первым ворвался в комнату с криком: «На пол, суки», хотя в руках у него ничего не было. Да и не надо ему было ничего. Тело, тосковавшее по настоящей работе, по хорошей разминке, рвалось в драку, и, окажись сейчас пистолет под рукой, возможно, Андрей и сам бы отбросил его в сторону.

Он мгновенно определил соотношение сил. Комната была выбрана правильно. Андрей бывал здесь и раньше, правда, давно и мимоходом, не помнил он уже, в каком из помещений сидела охрана, но какое-то наитие подсказало им правильный выбор.

Трое «быков» жрали пиццу, сидя за низким кругленьким столиком. Кроме трех картонных коробок, на столике стояли литровая бутылка водки («Мудак бригадир, если позволяет квасить на службе»), стаканы, дымились в пепельнице сигареты. Возня в прихожей вызвала у них какие-то подозрения, а топот приближающихся к комнате людей заставил их слегка насторожиться. Но они, как сразу определил Андрей, были классическими лохами. Накачанные груды мяса без малейших признаков мозгов. Их реализация была нулевая. Они даже не успели встать из-за стола. Только приподнимали свои толстые задницы.

На его крик они, конечно, не отреагировали впрямую, а зря. Один из «быков», ближайший к Андрею, попытался на него броситься, начав движение, жалкое подобие «цки», но Андрей, быстро присев, с верхним блоком, сделал подсечку, и детина с ошметками пиццы на подбородке так и влетел в боковую стену левее двери – с кулаком, выставленным вперед, едва не пробив тонкую перегородку между комнатами.

Без всякой паузы Андрей из приседа выпрыгнул вперед и вверх и ногой врезал одному из выползающих из-за стола парней в лоб, после чего тот затих, рухнув обратно в свое кресло, а второй, увернувшись от остаточного движения ноги, бросился на пол, в сторону, сделал кувырок и встал на ноги, уже держа в руке пистолет.

Недооценил его Андрей, но только чуть-чуть недооценил. Двигаться парень умел, это точно, но психологической подготовки не было никакой. Он думал. А думать в драке нельзя. Все на инстинктах, на рефлексах, которые годами, десятилетиями нарабатываются.

Ходить с голыми руками на пистолет не было для Андрея новым делом. Он вдруг, словно пьяный, зашатался, ушел влево, вправо, сбивая парню прицел и одновременно приближаясь. Когда парень допер, что давным-давно надо было выстрелить, колено Андрея уже врезалось ему в солнечное сплетение, лишая незадачливого стрелка сознания, как минимум, минут на пятнадцать, а пистолет вылетел и ударился о странно низкий для квартиры «старого фонда» потолок – Андрей ударил по кисти противника снизу вверх, выбив из нее оружие, как хороший карманник выбивает бумажник из кармана фраера.

Возвращаясь назад, в коридор, Андрей мимоходом двинул по шее шевелящегося возле стены первого «бычару», который сползал по измазанной кровью стене, а после очередного удара перестал пачкать обои, оторвался от стены, плюхнулся на живот и затих.

Он вышел из комнаты и направился туда, откуда теперь доносились голоса, – к следующей двери. Планировка квартиры называлась «купе» – длинный узкий коридор и из него в одну сторону – двери, двери…

– Сильно, – сказал Гриша, когда Андрей вошел в следующее помещение. – Сильно. Если учесть твои неоздоровительные каникулы, просто блестяще. Но все-таки прокольчик был. Будь тот, третий, посмекалистей, мог бы тебя положить.

– Ну, это еще большой вопрос.

– Согласен.

– Ну так что, девчонки, у вас сегодня выходной будет, – сказал Гриша, поворачиваясь к сидящим рядком, как на деревенских посиделках, девушкам. Андрей быстро осмотрел комнату.

Хорошие темные обои из винила, неплохая, но почему-то офисная мебель, черный стол из-под компьютера использован как чайный, черные стеллажики, черный же кожаный гарнитур – диван, кресла, все словно вывезено из офиса средней руки, занимающегося какими-нибудь рекламными буклетами, мелкой полиграфией, дизайном, – таких сотни по всему городу. Одинаковых контор с одинаковой мебелью и одинаковыми секретаршами. И эти, вдоль стеночки, занимавшие диван, кресла, пару табуретов – все были словно на одно лицо. Именно с такими лицами они и могли бы работать в этом псевдоофисе секретаршами…

– Познакомимся, девушки, – продолжал Гриша. Девушки не выражали никакой готовности к знакомству, смотрели в пол, перекладывали ноги с одной на другую и делали вид, что происходящее их никаким образом не касается.

– Не хотят знакомиться. А с клиентами своими вы тоже так же вежливы? А что, если мы – самые что ни на есть нажористые клиенты? А? Может, мы расслабиться хотим, как это у вас пишется, провести отдых в интимной обстановке… Шампанское. Шоколад, сауна…

– Как же… – буркнула одна из сидящих на диване. – Шоколад… У вас, ребята, разборки, а мы-то при чем?..

– Смотри-ка, Ваня, смелая какая… Слышь, смелая! Тебя как звать?

– Вера. – Девушка подняла глаза. – А что?

– Ничего. Скажи-ка нам, Вера, кто у вас тут по малолеткам специализируется? Ребятки такие молодые, которые любят со взрослыми тетеньками интимные вечера коротать? А?

Вера хмыкнула и снова уставилась в пол.

– Ну, что же ты, деточка? Язык проглотила? Помочь, может быть?

– Слушайте, ребята, ну, вы, блин, правда, отмороженные? Мы-то вообще тут… Решайте с Филей все дела.

– А, Филя у вас теперь главный? Хорошо… – решил взять на себя инициативу Андрей. – Та-а-ак… И что, нравится с Филей работать? Бережет вас Филя?

Он поймал на себе косой взгляд Гриши, но продолжил гнуть свою линию:

– Короче, так, девки. Праздники кончились, начинаются суровые будни. Посмотри-ка на меня ты, смелая… Вера.

Та подняла глаза и уставилась на Андрея.

– Не признаешь? Нет? Она что у вас, девки, новенькая?

Несколько девушек в свою очередь подняли глаза, и одна из них тихо и удивленно прошептала:

– Е-мое… Это же… Девчонки!..

– Узнала? То-то, бляди. – Андрей говорил теперь уже весело, и «бляди» в его устах звучало так по-свойски, так залихватски, что Гриша позволил себе улыбнуться. – Короче, так. Про Филю вы забыли. Я вернулся. Все. Теперь вы – мои. Кого не устраивает – до свиданья. Ради первого знакомства отпущу без отступного. Ну?

Девушки зашептались. Потом та, которая узнала Андрея, встала, подошла к нему и сказала, глядя ему в глаза очень даже игриво – куда только страх подевался:

– Андрюша, все остаемся. Конечно, нет проблем. Старый друг лучше новых двух. Только…

– Что? – быстро спросил Андрей.

– Тут кто-нибудь останется?

– Я же сказал – сегодня выходной. Все по домам. Завтра здесь уже будут другие люди, а мы пока все подчистим…

Девушки, как по команде, поднялись с дивана и кресел и стали суетливо собираться. Им совершенно не улыбалось оказаться свидетелями «уборки». Многие из них знали, что это слово означает, а те, кто не знали, догадывались.

– Тут вот у друга моего надобность возникла, – сказал Андрей, кивнув на Гришу. – Про пацанов одних расспросить. Найти их надо бы… Дело есть там одно… Может, это те пацаны, с которыми ты работаешь, а?

Ваня, стоявший на протяжении всего разговора в сторонке, вдруг очень ловко схватил тяжеленное кожаное кресло, поднес его сзади к стоящей девушке и, слегка подбив ее под колени, подставил кресло сзади. Ксюха рухнула на мягкие поскрипывающие подушки, охнув от неожиданности.

– Ну, не стесняйся, Ксюша, – ласково сказал Андрей, но в его голосе появился металлический призвук. – Ты мне поможешь, я тебя тоже не забуду, случись что… Сама же знаешь…

– Ну чего… Есть у меня пацаны… Двое… Смешные… Часто к себе зовут, домой… Сначала не хотели пускать, потом парни наши приехали, посмотрели, пацаны при бабках, хотели опустить даже их… Но не стали почему-то… Пожалели, что ли… А потом, они постоянные клиенты, опять же… Но опускать не стали, наверное, потому, что эти пацаны на кого-то работают, крутого…

– Почему думаешь так? – спросил Гриша.

– А откуда у них бабки? Квартира? Живут вдвоем, ни родителей, никого… Вроде спортсмены… Не курят, не пьют… Зарядку делают… А вечером такое устраивают, мама дорогая… Еще девок с дискотек приводят, групповуху им надо устраивать обязательно… Видиков насмотрелись… Но смешные… Маленькие совсем…

– Лет сколько, примерно?

– Ну, лет по пятнадцать, думаю… Дети совсем. Корчат крутых из себя… А когда кончают, чуть не плачут… Спят, так, знаешь, – она взглянула на Андрея, – прижмутся оба, как котята к мамке…

– Адресок дашь? – спросил Гриша.

– А чего – адресок? Я к ним сегодня иду. Вот, – она посмотрела на часы, – скоро уже.

– Вот и класс. – Гриша хлопнул себя по коленям. – И мы с тобой прогуляемся. Ты ведь не против?

– Ваше дело. Только правда они хорошие ребята… Наркотой не занимаются.

– Чего это ты про наркоту?

– Так. На всякий случай. Я не знаю, на чем они бабки делают, но наркоту не любят. И торгашей этих, которые с наркотой, тоже не любят… Вы, кстати, пойдете, так смотрите, осторожней с ними. Они малые-малые, а на самом деле… непростые ребятки. Они мне показывали, как ножи кидать, – я такое только в кино видела. Из цирка они, что ли, сбежали?..

– Здорово, – еще раз встрепенулся Гриша. – Я цирк с детства обожаю. Сам даже когда-то акробатикой занимался…

Глава тридцать восьмая

Кибиров прибыл к месту встречи с Яковом Сергеевичем вовремя. Опаздывать на такие мероприятия не положено, это любому известно, хотя Анастас Владленович уже настолько считал этот город своим, что, если честно, не очень-то всерьез принимал тревоги Якова относительно дележки власти и имущества, оставшихся после Пельменя. Чего тут париться, думал он, чего делить, если все равно фактически все будет принадлежать ему, Кибирову. А кто, какие шавки будут под ним бегать и присматривать за хозяйством – Яков ли, кто другой, по большому счету роли не играет. Интересно только, понимает ли это сам Яков. Наверное, понимает. Мужик опытный. Чует, что под ним земля горит…

Два черных «Мерседеса» мягко остановились на Чапыгина, напротив телецентра. Шофер, выйдя из второй машины, бегом обогнул ее, распахнул дверцу, и на тротуар шагнул Дмитрий Васильевич Пак – начальник охраны Кибирова. В долю секунды оценив происходящее на улице и не заметив признаков угрозы для шефа, он сделал неуловимое движение рукой и отошел на три шага в сторону. Только тогда с заднего сиденья машины с затемненными бронированными стеклами показался сам Анастас Владленович, он вылез наружу, вальяжно, с улыбочкой, не спеша.

Он всегда скептически был настроен по отношению к Ленинграду – Санкт-Петербургу. Несерьезный город, считал он. И люди здесь живут несерьезные. Фантазеры. Время такое началось после восемьдесят пятого года, когда Горбачев к власти пришел, – деньги просто из-под земли стали сами выползать. Чем дальше, тем больше. Только успевай срывать, как цветы на лесной полянке. И сейчас все это еще продолжается, несмотря на налоговые инспекции, депутатские запросы и показательные уголовные дела. Все это для дураков. Наклоняйся и поднимай с земли деньги, старайся только на ногу соседу не наступить, который тоже идет рядом со своей корзинкой. Всем хватит, если не наглеть. А с наглеющими типами разговор должен быть коротким. Время не то сейчас, чтобы миндальничать.

В Москве это как-то быстрей ухватили. А в Питере – все ходят, какие-то проекты неосуществимые выдумывают. Проще надо быть, проще, и люди сами к тебе потянутся, вспоминал он свою любимую присказку.

Кибиров глубоко вдохнул сырой холодный воздух. Нет, никогда он бы не согласился жить в этом городе. Слякоть, грязь… Пока от машины до подъезда дойдешь, все ботинки в говне… Столица, бля, империи, колыбель этих сраных трех революций…

Он не спеша проследовал к подъезду, не останавливаясь и не кивнув, даже взглядом не удостоив посторонившегося с вежливой улыбкой охранника, вошел в парадное. За ним двигался Пак и шофер Роберт – тоже хоть и не такой мастер, как Дмитрий Васильевич, но вполне опытный боец, с хорошей реакцией и преданный Кибирову в той степени, какую может обеспечить очень, ну очень хорошая зарплата и довольно простой, не хамский по отношению к прислуге характер шефа.

На втором этаже, где располагался офис покойного Пельменя, который теперь, кажется, уже осваивал Яков Сергеевич, их встретили еще трое охранников, сидящих за кроссвордом. Один из них встал из-за барьера, выгораживающего в углу лестничной площадки небольшой загончик, вышел к Кибирову, кивнул, улыбнулся и открыл массивную дубовую дверь:

– Проходите, пожалуйста, вас ожидают…

«Ожидают, бля, – подумал Анастас Владленович. – Тоже мне, шишка…. Ожидает он, видите ли…»

– Здравствуйте. – Молоденькая секретарша, сидящая за работающим монитором компьютера, вскочила с вертящегося кресла.

Кибиров кивнул ей гораздо более учтиво, нежели охраннику в коридоре.

– Прошу вас… Яков Сергеевич ждет…

Она выпорхнула из-за компьютерного столика и, подлетев к очередной двери, распахнула ее, на этот раз без всяких усилий.

Кибиров вместе со своей свитой вошел в кабинет, больше напоминающий небольшой концертный зал. Разве что без сцены. Канделябры, шторы на окнах, сверкающий паркет – и не подумаешь, что это, в общем-то, логово обычного бандита.

Кибиров молча ждал, когда хозяин кабинета поздоровается. Первым. Первым, сука, должен здороваться! Однако Яков тоже держал паузу, опустив глаза в бумаги на столе, что-то перекладывая с места на место и шелестя страницами.

– Приветствую вас, – наконец выдавил он из себя, поняв, что дело принимает оборот совсем уж неприличный.

– Доброго здоровьичка, – ответил Кибиров, поудобнее располагаясь в глубоком низком кресле, отметив, что Пельмень умел выбирать мебель для посетителей. Из такого кресла вмиг не вскочишь, вытаскивая пистолет из наплечной кобуры, в одно движение не бросишься душить врага, не упадешь даже назад, случись надобность уйти от летящего ножа или кулака… Но сейчас сила была на стороне Кибирова, и он отмечал эти детали даже с удовольствием, из чисто познавательного интереса, перенимал опыт, можно сказать. Пельмень-то принимал его выше, на третьем этаже, в более непринужденной обстановке. А эта падла старая официозу нагоняет…

– Ну что? – спросил Кибиров. – Ты теперь тут вроде хозяина будешь?

– Да-а… – протянул Яков. Слово «вроде» ему не понравилось, и еще больше не понравилось то, что Кибиров это прекрасно знал, видел и говорил это «вроде» смачно, специально его унижая. – Да, в общем, так уж получается, Анастас Владленович.

– Ну, так чего муму крутить. Давай бабки подбивать.

Анастас Владленович сейчас был не похож на того респектабельного, обходительного господина, которого привыкли видеть на экранах телевизоров сотни тысяч любителей политических баталий, «круглых столов» и «героев дня». Сейчас он расслабился, сбросил с себя маску, необходимую ему для достижения своих политических, а в первую очередь экономических целей. Сейчас это был тот Анастас или даже Стасик, который завоевывал Москву, действуя через третьих лиц, начинал с публичных домов, подпольных естественно, с рэкета, с побоищ на оптовых рынках и горячих утюгов, шипящих на волосатых животах первых кооператоров. Конечно, сам он вилку в розетку не совал, не светился до такой степени. Но Стасика знали многие, и с ним считались. Потом он окончательно ушел в тень как «Стасик», решив, пока не поздно, сварганить себе новую биографию. При наличии тех денег, что были добыты с помощью утюгов и полиэтиленовых пакетов, это было несложно. А теперь вообще мало осталось тех, кто знал его как Стасика. «Хвосты» подчищать – святое дело. Можно сказать, главное для человека, который хочет продвинуться дальше должности директора какого-нибудь занюханного коммерческого банка.

– Что у тебя тут наворочено? Ни хера не понять, – сказал Анастас Владленович. – Беспредел какой-то. Надо порядок наводить, Яша. Вижу, не справиться тебе одному. Мочат людей твоих, я слышал, притон какой-то загородный менты накрыли, их там постреляли…

«Откуда он знает?» – подумал Яков Сергеевич, но не успел додумать мысль до конца, поскольку Кибиров продолжал:

– Козла этого вонючего, Быкова, кто из тюряги выпустил? Не знаешь? А что он уже наворотить успел? Гуляет по городу, как по своей квартире, а между прочим, обосрал тебе строительство дороги. Когана-то замочили, бля, а толку нет. Никаких концов. Кого ты послал к Когану? Каких козлов? То, что он был связан с Быковым, мне было известно сто лет назад. Надо было бумаги из него вынуть, договоры на эти ебаные коттеджи…

Не было журналистов рядом, изумилась бы вся пишущая братия такому монологу уважаемого депутата…

– А вы, козлы, замочили человека. Бизнесмена, который вам, кстати, зла не делал, а делал свою работу по указке этого урода Быкова…

– Это Пельмень, – начал было Яков, но Анастас снова прервал его:

– А, бля, девка его где? Где, я тебя спрашиваю? Не знаешь? А то, что бляди центровые ходят королевами и шепчут друг другу на ушко, что вернулась, мол, в город Волкова, что Быкова, мужика ее, выпустили из тюряги и что они скоро снова власть в городе возьмут? Про это ты знаешь?

Про это Яков не знал. Настя Волкова, эта девчонка из молодых, да ранняя, действительно при Крепком командовала всеми нелегальными и уже становившимися почти легальными публичными домами в центре города. С исчезновением старых хозяев все дело подмял под себя Пельмень, а теперь, выходит… Это же деньги, и немалые, а главное, верные и постоянные.

– Молчишь? Уволить бы тебя надо…

Яков похолодел, но вспомнил, что охрана в коридоре слышит сейчас каждое слово, произносимое в его кабинете. Он по желанию мог отключить связь, но сейчас предпочитал, чтобы парни были в курсе дела. В его команде не он один ненавидел московского выскочку. Знал Яков Сергеевич, что среди охраны и других боевиков ходят такие настроения – погнать из Питера московских ко всем чертям. И чем больше будет наезжать на него Кибиров, тем, может быть, и лучше…

Неожиданно раздался гудок селектора, и Яков поднял трубку с видимым облегчением. Хоть таким путем речь Кибирова была остановлена.

– Яков? Это Зоя. Не отключайся только, Яшенька…

Яков Сергеевич поморщился: «Яшенька…» С каких пор эта блядь пельменьская его Яшенькой позволяет себе называть?

– Я внизу, Яша… Надо срочно поговорить…

– Я занят, – буркнул Яков. Но что-то в голосе Зоеньки насторожило его и заставило не положить трубку сразу, а продолжать слушать прерывающийся, запинаюшийся голос Зоеньки. Может быть, потому, что запиналась она сейчас не от выпитого – голос ее был трезвым, и волнение в нем не было вызвано алкоголем или другими препаратами, которыми изредка баловалась любимица Пельменя.

– Яша… Ты на меня не злись… Время пришло кончать нам с тобой дуться друг на друга. Хороший мир лучше доброй ссоры, Яшенька. Мне срочно нужно к тебе сейчас… Я знаю, у тебя Кибиров… Это даже к лучшему. Сейчас все вопросы и решим… Это тебе же будет в плюс. Я привезла тебе сюрприз.

– Что еще? – спросил Яков, покосившись на Кибирова.

– Мы захватили Кругозора, Яшенька… Сейчас, я знаю, на тебя москвич наезжает, а ты ему сразу же козырь – вот тебе, мол, Кругозор, и все вали на него. Кинь псу московскому кость, и пусть подавится… Яша, и кроме этого еще… у меня много есть что сказать, чтобы эта сука депутатская утерлась и больше нос к нам не совала. Куда не следует, я имею в виду… Для дела – пусть приезжает, а так, шустрить по нашим темам, – все, хорош. Яша, я поднимусь, ладно?

– Ну, давай, – сказал Яков Сергеевич.

Он положил трубку на стол, нажал на кнопку селектора и сказал коротко:

– Пропустите там…

– Что там еще? – спросил Кибиров, глядя на изменившееся лицо Якова. Посветлело как-то это лицо, исчезло с него напряжение, разгладились черты, даже какое-то подобие улыбки появилось в ледяных прежде глазах.

– Сейчас… Зоенька зайдет…

– Кто? Эта блядь пельменьская? – Мнения Кибирова и Якова относительно Зоеньки сходились. Это было, наверное, единственное, что они оценивали в ней одинаково.

– Ну это ты уж слишком, Анастас, – ответил Яков, и в этот момент входная дверь распахнулась.

Яков Сергеевич понял все сразу. Он ошибся. Как же мог он поверить этой суке? Картина, представшая перед ним, вдруг отбросила его на десятки лет назад. Он вдруг вспомнил иллюстрацию к школьному учебнику истории, на которой было изображено, как большевики входят в комнату Зимнего дворца, в которой заседают последние остатки Временного правительства. Это конец. Смена власти. Необратимая и неизбежная.

Он старался не потерять лицо, начал подниматься с кресла, глядя на непонимающего Анастаса. Кибиров не мог видеть, что происходило сзади него, зато отлично расслышал выстрел, предназначавшийся Якову Сергеевичу.

Он увидел вдруг, какой Яков Сергеевич уже старенький… Лицо его было бледно-зеленым, морщинистым, глаза пустые, руки дрожали… Да еще и маленькая дырочка на пиджаке, которую он накрыл ладонью и, выдавив из себя все-таки напоследок: «Сука…» – тихо-тихо, едва слышно произнес Яков Сергеевич свое последнее слово, – повалился грудью на стол, сминая и пачкая кровью те самые бумаги, которые только что с важным видом рассматривал и перелистывал.

– Всем стоять! Вы нам не нужны! – услышал Кибиров женский голос. – Тихо! Вас не тронут! – еще раз произнесла женщина, и он наконец понял, кто это. Тогда только он позволил себе встать и обернуться. В дверях стояла Зоенька, незнакомый ему мужик с перевязанной головой, сжимающий в руках пистолет. Пистолеты были и у парней, которые встретили его делегацию на лестничной площадке. Охрана, мать ее! Причем молодцов с оружием сейчас было гораздо больше, чем видел Кибиров, входя в офис Якова Сергеевича. Откуда они взялись? Ясно, что спланировано все было заранее. Дворцовый переворот, не иначе…

Впрочем, одного из стоящих рядом с Зоенькой он узнал. Это был Вилли, шофер Пельменя.

– Здравствуй, дружочек, – сказала Зоенька Кибирову. – Что теперь делать думаешь?

– Я? – только и смог спросить Анастас Владленович.

– Ты, ты. Ребята. – Она кивнула своим «быкам».

«Ребята» моментально сгрудились вокруг охраны Кибирова, впрочем не оказывавшей сопротивления, поскольку численное превосходство, количество оружия и решительность, с которой просто сняли вопрос Якова Сергеевича, были явно на стороне питерцев. Мужик с забинтованной головой и Вилли подошли к Кибирову. Он успел заметить, что руки у забинтованного были в перчатках. Вилли был бледен, еще не окончательно придя в норму после ранения, но силы ему было не занимать. В этом Кибиров убедился, когда железные руки схватили его за горло, а забинтованный сунул ему в ладонь рукоятку пистолета, сжал его пальцы и поднес руку с пистолетом к виску.

– Ну что, дружочек, застрелил конкурента, а теперь хочешь с собой покончить, видя, что все равно не выгорело дело? – спросила Зоенька. – Знаешь, как все это выглядит? Ты услышал шаги, наши шаги. И понял, что опоздал. Что выхода нет. И – пук! – прямиком на тот свет. Чего тебя ловить-то? Так ведь все и было? – Она обратилась к охране Кибирова.

Трое удерживаемых Зоенькиными подручными парней молчали.

– Так, я спрашиваю?

Начальник охраны Кибирова Дмитрий Васильевич Пак отвернулся от нее и стал смотреть в окно. Оно было плотно зашторено, и взгляд его уперся в малиновую портьеру. Выстрел, грохнувший в комнате, заставил его снова повернуться к действующим лицам разыгравшейся сцены, и он увидел, как шеф обмяк в кожаном кресле, выронив на пол пистолет.

– Е-мое, – крикнула Зоенька, – ты что, охуел?

– Да… случайно как-то получилось, – криво улыбаясь, сказал Кругозор. – Пережал… Такой спуск легкий… Я к таким не привык… А он еще пальцы напрягал, сопротивлялся… Вот я и пережал…

Глава тридцать девятая

Егор остался дома с Настей, а «молодые стрелки», как назвал их тот же Егор, поехали на Ржевку, в дом Тиграна и Данилы. Санек тоже был зачислен в «стрелки», хотя сильно сомневался, сможет ли он действовать по правилам, предлагаемым Тиграном с Даней, и нужно ли ему все это вообще. Одно дело – с Боссом гулять по улицам и наблюдать, как он разбирается со шпаной. Нервы щекочет, страшновато, конечно, но все-таки, как-то, по сравнению с тем, что недавно живописали Тигран и его дружок, по-домашнему, привычно. Хотя последний вечерок, когда на него наехали эти звери со своими наркотиками, мог не только закончиться отнюдь не «по-домашнему», но и мог стать страшным и последним в жизни и Санька и Босса.

Однако он принял приглашение – не бросать же Босса одного, они ведь друзья…

– Возьмем бумаги, – сказал Тигран, – потом вернемся к Насте твоей, решим, как нам всем связаться с этими вашими… преследователями.

– Завтра вернемся, – сказал Даня.

– Почему завтра? – спросил Тигран.

– Сегодня будут девки, – напомнил Данила, ехидно улыбаясь.

– А-а, блин, точно… Пацаны! Сегодня же у нас оттяг! Хотите с нами?

– Какой еще оттяг? – довольно хмуро спросил Босс.

– Телок вызвали на сегодня. Покувыркаемся? Будете?

Санек пожал плечами. А чего? Он уже взрослый… Можно… тем более что он себя в этом смысле уже проверил, все у него получается, все как надо… Не опозорится… Постарается, во всяком случае.

– Что за телки? – спросил Босс.

– Классные телки. Профи. Знакомые наши. Ты не ссы, они не продадут. Да и не знают они ничего. Мы же им платим… Нормально все, Борька!

Санек заметил, как Босс напрягся, но не стал возникать и требовать, чтобы его называли Боссом. Эти парни хоть и малолетки, а ему словно ровня, а может быть, и покруче будут…

– Ну, если классные телки… – Босс неопределенно покачал головой.

Они уже вышли из такси и двигались по трамвайной колее, проложенной среди какой-то утонувшей в грязи просеки, то ли в редком запущенном парке, то ли лесочке. Впереди виднелись двухэтажные крепенькие, напомнившие ему грибы-боровики, домики, с толстыми стенами, узкими окнами, одинаковые, выстроившиеся вдоль трамвайных путей в два ряда.

– Вон в том доме мы живем, – кивнул Тигран. – Снимаем хату, блин.

– Дорого? – спросил Босс. – Дом-то хороший, это немцы после войны строили. Солидно.

– Фигня. Мы же всю тусу питерскую, бомжовскую знаем. До того, как Михалыч нас пригрел, мы же все исползали в городе, все уличные – наши знакомые… Сейчас связи-то остались. Ну, вывели нас на эту хату. Алкаш один сдает. Хорошо, что мы взяли, а другие бы попались – грохнули бы старика, хату отобрали. Все к тому и шло. А мы его в метро пристроили, ему там даже лучше. Люди вокруг. Он на станции «Площадь Ленина» живет, внизу, тепло зимой и летом, своя братва…

– Там и жить можно? – спросил Санек.

– Еще как! Вон Боровика видел? Так тот вообще с ведома властей там сидит. Зарплату не получает, правда, но не трогают его, он там вентили свои крутит, как бы при деле… Им-то что – чем нанимать работника за бабки, проще бомжа пустить за тепло и койку. А на «Ленина» много народу живет. Самая глубокая станция, там ходов и комнат под ней хренова туча. Ну! Они помогают, конечно, убирают мусор там, строителям подсобить, то-се… Так и живут. А мы старику еще и бабки платим. Так что ему вообще лафа. Сыт, пьян и нос в табаке.

Они поднялись на второй этаж по широкой лесенке с приземистыми, добротными ступенями. Тигран открыл дверь, и Босс шагнул в жилище молодых киллеров.

Обычная квартира, слегка загаженная, на кухне никаких следов так называемого домашнего хозяйства, видно было, что ребята питаются в основном полуфабрикатами, не утруждая себя приготовлением чего-то более основательного и «домашнего».

– Ну как? – спросил Тигран. – Нравится?

– Нормально, – сказал Босс, оглядывая стены комнаты, сплошь завешанные порнографическими плакатами и открытками.

– Это Даня у меня с умасходит. Дорвался пацан, блин…

– А чего? – спросил Даня. – Имею право.

– Конечно, имеешь. О чем базар? Хоть не дрочишь в туалете…

– А нафига дрочить, если телки сами к нам бегут? – улыбаясь, высказался Даня. – Эх, пацаны! Мы с вами такие дела закрутим!.. Бля, всем покажем, всей этой швали питерской…

Тигран поманил Босса пальцем. Они вошли в ванную. Тигран встал на четвереньки, пошуровал рукой под ванной и вытащил полиэтиленовый пакет.

– Во. Все бумаги здесь. Дискеты, то-се… За этой байдой они, думаю, и гоняются. Отдадим им, и все – вы свободны. И Настя. И Егор. Бля, действительно, у нас же целая кодла получается! Круто, мужики! А Настя, кстати, – это голова! Знаешь, как она в городе круто стояла? Ого-го! Под ней все бляди питерские самые крутые ходили! Так что, если мы ее вытащим, дело пойдет. А то понаехали какие-то говнюки в наш город, все захватили себе… Из Москвы… Все деньги туда тащат. Ни фига! Мы им не дадим. Всех на уши поставим. Они нас еще вспомнят, будут знать, как на питерских наезжать…

Глава сороковая

Гриша оглядел дом, на который указала красотка Ксюха.

– Ну что? Сдюжим втроем двоих подростков скрутить? – Он оглядел Андрея и Ваню.

– Подростки подросткам рознь, – резонно заметил Ваня.

– О чем речь, Гриша? Ты за кого меня принимаешь? За лоха рыночного? Бля… – Андрей покачал головой. – Когда пойдем?

Ксюха стояла рядом с машиной, не выражая особенного восторга перед предстоящей операцией захвата ее клиентов.

– Красавица! – Гриша подошел к ней. – Ты готова?

– Я как пионер. Всегда готова. Только смотря к чему…

– К выполнению своих непосредственных обязанностей.

– Командир. – Она пристально посмотрела на Гришу. – Я что-то не пойму, кто у вас главный? Кто командует? Ты или он? – Девушка осторожно и очень вежливо кивнула в сторону Андрея. Крепкий был ей известен как очень жестокий, очень сильный, но очень справедливый питерский бандит, хотя считается, что такое сочетание в природе невозможно. Особенно что касается последнего качества. Справедливость того или иного действия обычно в среде, где работал и жил Андрей по прозвищу Крепкий, определялась количеством прибыли и, пожалуй, больше ничем. Однако Ксюха знала о том, что Андрей вызывал неприязнь и даже откровенную вражду со стороны множества питерских группировок именно из-за того, что делал оглядку на эту самую пресловутую справедливость, которая иногда приносила ему прямые материальные убытки. А иногда и не только ему, что очень не нравилось представителям питерского, так сказать, большого криминала.

Хотя все это – дело прошлое. Сейчас Андрей изменился. Что-то с ним произошло, он был не похож на того, уверенного в себе, злого и веселого Крепкого. Но Ксюхе хотелось думать, что все-таки он остался прежним и, случись что, на его руку можно будет опереться, за его спину – спрятаться.

– Какая разница? Тебе же все объяснили там, на хате. И про бизнес ваш… Теперь он вами занимается. Значит, он твой начальник и есть. Так, – сказал он безо всякого перехода. – Значит, ты идешь. Как у вас там это обычно происходит? Сразу начинаете?

– Обычно – сразу. Они любят так – прямо в прихожей наброситься. Раздеть, порвут еще что-нибудь обязательно. В зверюг играют. Потом покувыркаются и отдыхают. Кино смотрим, музыка, пожрут чего-нибудь, порассказывают мне байки всякие… А потом, ближе к ночи, – снова в койку. Обычно так.

– Короче, твоя задача их в кровать затащить. Чем быстрее, тем лучше. Сигналов никаких нам подавать не надо, мы войдем через полчасика после тебя. Управишься?

– Постараюсь…. Только ты скажи, командир, что мне-то будет за такую работу?

– Тебе будет режим наибольшего благоприятствования по месту основной работы, – отчеканил Гриша протокольным тоном. – Устраивает?

– Какой режим? Ладно. – Поняв, что ничего больше из этого скользкого типа ей не выжать, Ксюха кивнула головой и еще раз взглянула на Андрея. Уж он-то мог бы что-нибудь сказать.

Но Андрей смотрел в сторону и разминал пальцы рук.

– Ладно, я пошла.

Гриша проводил взглядом худенькую фигурку, раскачивающуюся на длинных, слишком, на его вкус, тощих ногах, обтянутых черным нейлоном.

– Пошли в машине погреемся, – пригласил он Андрея.

– С удовольствием.

– Так объясни, что за пацаны-то, конкретно? – спросил Андрей, устроившись на заднем сиденье «Волги».

– Пацаны… Ты понимаешь, Михалыча грохнула не Настя твоя. Мы провели расследование, у нас спецы есть классные, сам понимаешь. У ментов, правда, тоже есть не пальцем деланные. В общем, нашли внизу, в подвале покойного Михалыча, детские вещи. Давно слухи ходили, что он занимается воспитанием подрастающего поколения. Идея-то в воздухе носится. Ты ведь тоже к этому делу руку приложил. Вернее, Настя твоя.

Андрей кивнул. Настя у него в свое время занималась не только малолетними проститутками, среди ее знакомых было немало воров, хакеров, ломщиков валюты, молодых аферистов, попрошаек, мойщиков машин, приторговывающих наркотой и вообще берущихся за любую, даже самую сомнительную работу.

– Если подростковая преступность есть, ее глупо игнорировать, верно? – продолжал Гриша. – Надо ее просто направлять в правильное русло. Контролировать и стабилизировать. Закон и порядок держать. Да?

– Ну, допустим. Я бы, конечно, с ней покончил. Не детское это дело.

– От кого слышу? От кого слышу? – загоготал Гриша. – И как же ты с ней покончишь? Спаситель, бля, человечества. Чем она отличается от взрослой преступности? Социальные и психологические корни те же. В любом государстве при любом строе она была, есть и будет. Диккенса почитай, бандит с большой дороги.

– Читали-с, – ехидно сказал Андрей. – Давай ближе к теме.

– Ладно. Отвлеклись. Короче, Питер – город маленький, тут что-то спрятать трудно. В общем, ходили слухи, что воспитывает он, старый пердун, нескольких пацанов, готовит из них боевиков по высшему разряду. – Гриша посмотрел на часы и продолжил: Да, скрыть здесь что-то трудно. Особенно от нас. У нас ведь в каждом клубе вонючем, в каждом месте, где молодежь, как они сейчас говорят, «тусуется» – кстати, ненавижу это слово, – свои люди есть. Много, причем. Даже не знают, что они наши люди. Менталитет у русского народа такой – любит стучать. Это, можно сказать, часть его жизни. Слухи распускают, разнюхивают все, по телефону часами базарят друг с дружкой… Вот при Сталине, говорят, десять миллионов было информаторов. Что, думаешь, все на зарплате сидели? Или – из-за страха за жизнь свою стучали? Да ничего подобного. Любят просто это дело. А сейчас народ ведь тот же самый. Ну и стучат так же. Все в этом смысле отличненько. А технических средств поприбавилось – не хочешь, да подслушаешь. Одни мобильные телефоны чего стоят – можно не только прослушать, но и каждый шаг территориально отслеживать. Человек сам на себя маяк фактически вешает. А Интернет – вообще молчу. Тотальный контроль, бля, люди сами по тонне баксов платят, чтобы их можно было читать как открытую книгу.

Этот вопрос впервые у нас был поднят, когда погиб врач один, который к Михалычу ездил, ездил, а потом взял да и покончил с собой. Психиатр, по детским проблемам специалист. Ну, порасспрашивали на службе. То-се. Взяли под контроль дачку старика. Ну и сведения, которые потекли, говорили о том, что ребятки какие-то у него живут. Причем он их и в город время от времени вывозит. А в городе – ты не поверишь – с кем, как ты думаешь, они самостоятельно встречались?

– С Настей, что ли? – усмехнулся Андрей.

– Да. Сам догадался? Или она говорила?

– Ничего она не говорила. Просто я ее знаю.

– Правильно. Вот. Ну и убит, значит, был Михалыч не Настей и не Егором ее. Там был совершенно другой почерк. Егора вашего мы изучили уже давно. Не его работа. Очень чисто было все сделано, как в американском кино. Даже излишне пафосно. Кинематографично, одним словом. Ну, стали разрабатывать это дело, да ребятки свалили. А я понял, что бумаги-то не Настя твоя утащила. Скорее всего, на девяносто девять процентов, эти молодые неоперившиеся киллеры их хапнули. Почему я так подумал? Интуиция и жизненный опыт. Что, впрочем, на самом деле одно и то же.

– Так какого хера вы за Настей гонялись по всей стране? На вертолетах, говоришь?

– Ну, во-первых, надо все версии отрабатывать. Иначе какие же мы профессионалы? А во-вторых, я зуб даю, что если они и не были связаны тогда, то сейчас, когда Настя в городе, они наверняка друг друга найдут. Это уже не девяносто девять процентов, а все сто. И потом пошло-поехало. Поиски парней активно возобновились после убийства депутата Праздникова.

– Это они, что ли?

– Они. Вот в этом я тоже уверен.

– Да?

– Да. Сделали очень грамотно, профессионально, но дико небрежно. Вообще без маскировки, без прикрытия. Пацана, который стрелял, видели как минимум человек десять. Причем один засранец, его ровесник, видел его с пистолетом в руках за несколько секунд до выстрела.

– Как это?

– А так. Потом сидел в кабинке сортира, обосравшись от страха. Он же, паренек этот, ну, киллер, стрелял из туалета Дворца пионеров, на Невском который. Из окна.

– Ну, ни фига себе. Это же высший класс. Из пистолета?

– Да. Стреляют ребятки – будь здоров!

– Я таких спецов не встречал. Чтобы с такого расстояния, без подготовки…

– Дети – они могут чудеса творить. Михалыч правильно решил их использовать. Просчитался только малость. Но он вообще уже на излете был, туго соображал…

– Меня, однако, в «Кресты» успел засунуть.

– Ха, так это не в твою пользу, дружище… Ладно, извини. В общем, того засранца малолетнего мы быстро нашли. Порасспросили его, дал он нам описание паренька, который возле окна с пистолетом стоял да поплевывал. Во борзые. Да?

– Ослы, одно слово.

– Ну, это ты погорячился. Потом стали находить следы употребления одноразовых пистолетов-ручек. Этого добра всегда в городе хватало, но модели-то разные. А у Михалыча на даче целый склад был. Вот и в клубе этом, откуда мы сегодня сюда приперли, та же история. Замочили ребятки двоих из таких же точно штучек, как и на даче лежали. Да и видели их многие. Не то, как стреляли, конечно, а как болтались до начала разборок. Еще двое с ними ушли, нам неизвестных. Но ничего, всех возьмем сегодня. А там, глядишь, и Настю твою найдем. Думаю, недолго тебе ждать осталось. Сердцем чую.

– Слушай, если они такие подготовленные, может, действительно как-то продумать… У меня оружия нет, у вас-то есть, я надеюсь?

– Андрей, Андрей, я тебя не узнаю, ей-Богу… – Гриша посмотрел на часы. – Ну вот, за беседой и времечко подошло. Надеюсь, Ксюха твоя их уже трахает вовсю. Ладно, в любом случае надо двигаться. Пошли, ребята.

Глава сорок первая

– Ну что, бандиты, делать теперь будем? – спросила Зоенька, глядя на охрану Кибирова.

– Что-что… – сказал Кругозор. – Они молчать будут, верно? – Он посмотрел на Пака. Тот молчал, словно выполняя пожелание убийцы. – Вот видишь, Зоенька? Все понятливые… Все в порядке…

– Пора нам отсюда, парни. Сейчас менты приедут, – уверенно сказала Зоенька. Она знала, какие сюда приедут менты и какие выводы сделают. Лысов все обещал организовать в лучшем виде. – Слушай, ты бы отпустил машину там, внизу… Там ваши еще сидят… Скажи, что шеф задерживается, то-се… – Зоенька посмотрела на Пака, без колебаний определив в нем начальника охраны.

Пак проиграл по клавишам радиотелефона:

– Это я. Можете быть свободны. Да, все в порядке. Мы еще долго. Бай.

Зоенька подошла к окну и заглянула за штору. Увидев, что один из черных «мерсов» Кибирова тронулся с места и свернул на Каменноостровский проспект, она улыбнулась и сказала:

– Ну что же? И нам пора. Поехали, ребята. Поговорим о дальнейшей работе. Наша главная ценность – что? Люди. Людьми нельзя разбрасываться. Шеф ваш – тю-тю. Так не бросать же вас.

Они спустились вниз, ребята из охраны вышли последними, и один из них захлопнул входную дверь. Секретарши в приемной уже не было. Куда она делась, неизвестно. Видимо, тоже была предупреждена заранее.

Рассевшись по машинам – кибировские охранники в «Волгу», Зоенька и один из офисных секьюрити – в «Порше», а остальные, включая Кругозора, – в новенький черный джип, – двинулись по Каменноостровскому, сначала к Марсову полю, а потом – дальше, на другой конец города, в направлении Красного Села.

За рулем «Волги», которая шла впереди, сидел Вилли. Грудь болела, но он сам вызвался вести машину. Не мог он сидеть без дела, тем более что ничего опасного, по словам врачей, в его ране не было, так, поболит да пройдет, не в первый раз, перетерпит мужик… Охранники Кибирова не представляли никакой опасности – дураком надо быть, чтобы с таким сопровождением на «хвосте», без оружия, начинать предпринимать какие-то попытки освободиться. Ведь обо всем можно договориться и найти для всех приемлемое решение.

– Ну что решать будем? – спросила Зоенька у своего водителя – высокого кудрявого, а не бритоголового по бандитской моде парня, шефа офисной охраны Пельменя, с которым Зоенька уже не раз и не два имела отношения гораздо более тесные, чем допускала субординация.

– Что решать, что решать? – спросил Правый. Свои называли его Правым за то, что он очень редко раздумывал в критических ситуациях, всегда быстро принимал решения и брал ответственность за них на себя – я, мол, знаю, что прав. – Что решать? – снова повторил он. – Работать надо чисто. Я так считаю. Хвосты оставлять – последнее дело.

– А Вилли?

– Ну, Вилли, конечно… А с другой стороны, он уже покойник. Потенциальный. Он же случайно выжил тогда, в ресторане. В него же тоже Кругозор стрелял… По всему, по справедливости, он должен с Пельменем вместе…

– Ох, прямо и не знаю… – вздохнула Зоенька.

– Ладно вам. – Секьюрити называли Зоеньку на «вы», и даже Правый, несмотря на свою близость к этой женщине, не позволял себе фамильярности в обращении. Особенно в рабочее, так сказать, время. – Ладно вам.

Он снял правую руку с руля и нажал на кнопку небольшой пластмассовой коробочки, которая лежала на сиденье рядом с его бедром. Одновременно он резко крутанул руль, едва не выскочив на встречную полосу, чтобы обогнуть внезапный столб огня, охвативший груду железа, которое еще секунду назад называлось «Волгой». Взглянув в зеркало заднего вида, он заметил, что джип, идущий за ним, тоже лихо вывернул и обошел взорвавшийся автомобиль.

– Вот и все, – сказал Правый, когда они оказались достаточно далеко от места взрыва. – А вы боялись. Нет человека – нет проблемы.

Зоенька тихо вздохнула, взяла трубку телефона и, набрав номер трубки Кругозора, уже уверено сказала:

– Едем домой. Все закончилось. По крайней мере, на сегодня. Сил больше никаких нет.

Глава сорок вторая

Санек так и не разделся. Он тянул, отнекивался, отшучивался, что вам самим, мол, мало, куда там еще я… А вот Босс поглядел-поглядел на манипуляции Тиграна, Дани и этой веселой лошадки Ксюхи да и начал снимать штаны.

– Ты чего, в отказ? – спросил он у Санька по-дружески, с пониманием. Не было ничего обидного в его вопросе.

– Да… – честно ответил Санек. Он вспомнил Настю и понял, что не сможет залезать на длинноногую, хихикающую от щекотки и очень сексуальную барышню, но чужую, совершенно чужую, в отличие от Насти, которая была… Он чуть было не подумал «его», но потом, даже в мыслях, поправил себя на «своя».

– Ты почитай пока там, что мы тебе дали. Там интересные есть штучки. Взрослые, – сказал Тигран, пристраиваясь к тихо застонавшей гостье сзади. Даня лежал под ней и быстро-быстро дергался, с такой скоростью, которая показалась Саньку невозможной. Он отвернулся, взял из тумбочки папку с бумагами и вышел на кухню. Сел на табуреточку, включил магнитофон-«мыльницу» и открыл первую страницу.

Какие-то цифры, таблицы, тексты на английском языке, копии платежных поручений, какие-то векселя… Темный лес, одним словом. Санек захлопнул папку. Решив, что кому надо – разберутся, а пытаться понять, что же это за цифры и что они означают, совершенно не его дело. Он сделал погромче музыку – какие-то английские электронщики с незнакомым ему называнием, сел поудобнее и закрыл глаза.

Он не услышал, как открылась входная дверь и в квартиру ворвались трое мужчин. У двоих в руках были пистолеты, третий, пригнувшись, бросился на кухню, стараясь по пути не шуметь.

Санек открыл глаза от движения воздуха перед самым лицом. Открыл и увидел высокого, крепкого мужика, который возвышался над ним, прикладывая к губам палец. Лицо его было настолько серьезным и не допускавшим никаких вопросов, что Санек замер, словно парализованный. Внутри все похолодело, он даже моргать перестал, смотрел расширенными от ужаса глазами на этого страшного гостя, будто из воздуха материализовавшегося в квартире. Все уроки Босса вылетели из головы, хотя Саньку совсем недавно еще казалось, что он начинает овладевать искусством концентрации и подавления страха. Даже недавно, в клубе, когда на него наехали, он пытался холодным рассудком оценить положение, прикидывал, как увернуться от захвата, как уйти от удара… Здесь было совсем по-другому. Мужик, стоящий рядом, буквально гипнотизировал Санька, полностью лишив его воли и способности не то что двигаться, а даже думать.

– Тш-ш-ш, – произнес мужик, сделал шаг назад и оглянулся в коридор.

Босс понял, что в квартире есть посторонние, раньше, чем увидел и даже услышал шевеление в прихожей. Тренировки внимания не прошли даром. Оружия у него не было, и он, как был голый, скатился с тощей, но очень соблазнительной и притягивающей его, словно живой магнит, спины Ксюхи, упал на пол, перекатился по тонкому жесткому ковру и, уже увидев ворвавшихся в комнату мужиков с пистолетами, кинулся в сторону, уходя с линии выстрелов.

Тигран и Даня тоже быстро сориентировались. Босс на миг почувствовал что-то вроде удовлетворения, когда стоящий на коленях Тигран, всего долю секунды назад обнимавший Ксюхину шею и вдвигавший в ее лицо свой пах, упал на бок, тоже оказался на полу, но в руке его уже был пистолет неизвестной Боссу марки.

«Под матрасом держит», – отметил Босс и тут же услышал выстрел. Оружие Тиграна на этот раз было без глушителя, и уши Босса заложило двумя звонкими плотными пробками.

Первый из мужиков, маячивших в дверном проеме, упал на колени, словно ему подрезали ноги дисковой пилой – быстро и не меняя выражения лица, на котором застыла страшная, бессмысленная улыбка, и пистолет («Макаров», – отметил Босс) в его руке трижды дернулся. Выстрелов этого дядьки Босс не слышал. Он схватил за ножку стоящий рядом стул и хотел было швырнуть его в неожиданного посетителя, как пуля второго, высунувшегося из-за спины того, что стоял на коленях, вошла ему его прямо в лоб. Босс так и рухнул на спину – сжимая в руках ножку опрокинутого стула, согнув ноги в коленях, словно готовясь к какому-то акробатическому прыжку.

Данила наконец выскользнул ужом из-под визжащей Ксюхи, кинулся к окну, споткнувшись о лежащего и уже ничего не чувствующего Босса, упал, но успел дотянуться до тумбочки, успел даже открыть дверцу и вытащить кругленькую, удобную, похожую на детскую игрушку, гранату. Но кольцо выдернуть ему уже не удалось. Две пули попали ему в спину напротив сердца.

И последним звуком в этой смертельной какофонии был звон стекла, раздавшийся на кухне.

– Туда! – крикнул Гриша, но увидел, что его подчиненный продолжает стоять на коленях, покачиваясь взад-вперед, как древняя вещица, называемая «китайским болванчиком», давно уже вышедшая из обихода и известная большинству граждан лишь по книгам. «Болванчик» Ваня как-то странно повернулся всем телом, словно вместо позвоночника у него была гибкая ось, закрепленная в полу, посмотрел на Гришу с той же бессмысленной ускользающей улыбкой и упал на пол. Тигран все-таки попал ему грудь. Прицелиться как следует он не успел, но практика сказалась. Ванина рана была смертельной, он сделал свои три выстрела механически, уже практически умерев. Но жертву свою достал.

Все это Гриша увидел и осмыслил за пару секунд. Бросившись на кухню, он заметил, как мелькнула в окне, вылетая сквозь разбитое стекло, спина Андрея, мелькнула и исчезла бесшумно, как призрак.

В два прыжка оказавшись возле окна, Гриша выглянул наружу и увидел, что Андрей выкарабкивается из грязного, осевшего и подтаявшего гигантского сугроба, а рядом, на единственном сухом пятачке асфальта лежит парнишка, молоденький совсем, еще и шестнадцати, поди, нет. Из-под его головы растекалась по светлому асфальту темная блестящая лужица.

Андрей наконец вылез из снежной кучи, подскочил к пареньку, положил палец ему на сонную артерию, послушал пульс, потом безнадежно покачал головой и взял из застывшей руки неудачливого прыгуна толстую картонную папку, поднял и помахал ею Грише.

Гриша кивнул в ответ и коротко показал рукой в сторону машины. Прохожих вокруг не было, местечко ребята выбрали для своей базы глухое. Трамваи по заросшим грязью и утонувшим в снежной каше рельсам ходили с интервалом почти в час, усилия городской управы сюда еще не добрались, и поэтому, как ни странно, ни перестрелка, ни прыжки из окна не привлекли пока ничьего внимания.

Гриша еще раз тщательно оглядел пустынную улицу, больше похожую на деревенский глухой тракт, и вернулся в комнату.

Ксюха, дрожа всем телом, поспешно одевалась.

– Ну-у, вы-ы, бл-ли-ин, да-а-ете, – заикаясь, сказала она Грише, не сводя с него красных заплаканных глаз. – Ва-а-ааще…

– Да, милая, такие дела. Видишь, что за клиенты у тебя были, – спокойно ответил Гриша. – Ничего, ты не волнуйся… Все кончилось.

Она так и не догадалась до самого последнего момента, что сейчас с ней произойдет. Слишком уж буднично и быстро действовал Гриша. Он нагнулся, взял из руки своего бывшего напарника пистолет и, не целясь, навскидку выстрелил в глупенькую Ксюху. Она дернулась всем телом и упала навзничь, стукнувшись простреленной головой о стену, оклеенную старыми вылинявшими обоями.

Глава сорок третья

– Нет, у меня еще дело есть, – сказал Кругозор Зоеньке. – Ты меня дома подожди, лады?

– Куда тебя черт несет? – спросила она. Машины стояли рядом, ребята из охраны Пельменя, теперь – Зоеньки, топтались тут же. – Парни, все, на сегодня война окончена. Кажись, мы победили. Юра, премиальные раздашь ребятам?

– Конечно… Вы же сказали… – Кудрявый охранник кивнул.

– И затихариться сейчас. Ничего не знаете, ничего не видели, ничего не слышали…

Ребята с сомнением покачали головами. Как это – «ничего не слышали?». И перестрелки в офисе?..

Видя их неуверенность, Зоенька пояснила:

– Вас никто сейчас никуда вызывать не будет. Делом будут заниматься наши люди. Все. Сидите дома и не рыпайтесь. Трехдневный отпуск. – Потом она снова повернулась к Кругозору: – Так куда еще?

– Надо мне с одним братком посчитаться. Очень обидел меня.

– Дать тебе ребят?

– Нет. Сам справлюсь. Не велика птица.

– Машину мою возьми.

– Я без прав, блин, без доверенности… Мне сейчас только ГАИ не хватало… С такой рожей.

– Я тащусь, милый, блин. Какой ты осторожный! Денежку возьми. – Она протянула ему пачку долларов. – Вот твои права.

– Это дело другое.

– Не, ни фига. Шофера возьми. Юра, – снова обратилась она к своему фавориту. – Юра, дай хорошего человечка порулить. Далеко тебе?

– Блин… А ты сама не догоняешь? К Хрящу.

– О-о-о, я и забыла про этого ублюдка… Слава Богу, напомнил… Давай разберись с ним, действительно тварь вонючая…

Хрящ смотрел по видео свой любимый фильм «Криминальное чтиво», когда в дверь позвонили.

Он сунул в карман спортивных штанов кастет, другого оружия ему было не нужно, дрался он, как сам считал, дай Бог каждому. Да и какой мудак полезет в дом к Хрящу? Все отмороженные знают, что соваться сюда – себе дороже, а деловые – с деловыми у него конфликтов нет. Пока нет. Постоянства в этих отношениях не бывает никогда.

Он просчитался только на один ход. Выйдя в прихожую, Хрящ увидел, что входная дверь уже открыта и в самой квартире стоит, улыбаясь и опираясь одной рукой о стену, Кругозор. Он захлопнул ногой дверь и сказал:

– Хули ты, козел, такие гребаные замки на дверь ставишь, что, бля, булавкой открыть можно. Не сечешь тему, падла… экономный!

Хрящ понял, что настал, как говорят военные, «час икс». Путей к отступлению не было – квартира Хряща находилась на седьмом этаже четырнадцатиэтажки, думать о том, чтобы удрать через балкон, было смешно.

Он рванул из кармана кулак, снаряженный хорошим, немецкого производства кастетом с шипами, торчащими между пальцев, но нога Кругозора – как он, блин, умеет делать так, что не видно движений, – сломала Хрящу коленную чашечку. Он попытался замахнуться, когда нога противника, не касаясь пола, врезалась ему в пах. Уже согнувшись и понимая, что сейчас упадет, Хрящ старался еще достать этого гада своими шипами, но следующий удар по почкам заставил его забыть обо всем и растянуться на линолеуме в прихожей.

– Чего же ты, козел, падаешь…

Кругозор ударил ногой по руке с кастетом, ломая Хрящу пальцы.

– Я слышал, ты драться любишь? Особенно когда твой спарринг-партнер связан? Я тебя связывать не буду, сука. Я тебя так убью.

Хрящ почувствовал, что сильные руки поднимают его с пола. Вся злость и мощь куда-то подевались, Хрящу стало вдруг безумно страшно… Он же даже не участвовал в акциях, не бегал по городу с пушкой… Работу свою считал, как ни странно, сравнительно безопасной… Вроде доктора семейного, только наоборот. Шеф вызывал его, когда было нужно, объяснял, что надо делать, привозил клиента… Это все шеф. Он же, Хрящ, простой исполнитель, за что его-то бить… Он вроде машины… Кнопку нажали, и заработала… На его месте все равно кто-то должен работать…

– А знаешь, я тебя, наверное, и не убью, – сказал Кругозор. – С тобой еще мокруху разводить…

– Да-а? – тонко спросил Хрящ, затрепыхавшись в руках гостя. – Да-а? Не надо, а? Я же только выполнял то, что Яков мне… Понимаешь? Я же на тебя зла не…

Кругозор ударил его в солнечное сплетение, заставив замолчать. Потом протащил на кухню, положил животом на табурет.

– Лежи, гнида. Сейчас я уйду. А ты лежи. Больно? – спросил он даже с каким-то участием в голосе.

– Нога… – кивнул головой Хрящ.

– Ну. Нога-то пройдет…

Хрящ не видел, как Кругозор доставал из-за пазухи подобранный по дороге кусок металлической трубы. Он вздохнул, потрепал Хряща по загривку, взвесил трубу в руке, перехватил поудобнее и точным ударом, целясь в выбранную точку, сломал Хрящу позвоночник.

Глава сорок четвертая

Насте не верилось, что все случилось так, как случилось. Уже неделю она жила в собственной квартире, отказавшись переезжать к Андрею. Да он и не настаивал. Ночевал всегда у нее, утром уезжая на своем джипе по делам, оставляя Настю на попечение Егора. Она не спрашивала его об этих делах, а сам он не рассказывал, только единственный раз, в первый вечер, точнее – уже утро, после того, как они несколько часов провели… не в объятиях друг друга – это определение не подходит для того, что они вытворяли в свою первую ночь после слишком долгой разлуки.

Настя узнавала и не узнавала своего Андрея – он изменился не только внешне, став суше, грубее, даже как-то неуклюжей, чем был прежде. Она чувствовала какую-то несвойственную ему раньше агрессию, словно, изливаясь в нее очередной раз, он хотел не так, как прежде, наполнить ее своей любовью, а, напротив, не думая о ней, жаждал избавиться от чего-то гадкого, что сидело у него внутри, и каждый раз у него это не получалось. Он отваливался в сторону, лежал с открытыми глазами, пока она его гладила и целовала в грудь, живот, губы… Потом они засыпали на несколько минут, и Настя просыпалась оттого, что Андрей вдруг начинал страшно скрипеть зубами… Она будила его, и они снова начинали свой дикий танец, в котором темп задавал Андрей, и темп этот был именно животным, первобытным – другого слова Настя не могла подобрать. Раньше все было немножко не так. Он был нежнее, он прислушивался к тому, чего хотело ее тело, а теперь жадно, варварски брал столько, сколько было нужно ему.

Но, если честно, это были мелочи перед радостью встречи и счастьем снова быть вместе, снова чувствовать себя защищенной от всей этой мерзости… Быть у себя дома и не бояться, что сейчас ворвутся менты, комитетчики, бандиты, что не придут они, не будут стоять и караулить под окнами, прослушивать телефон, подстерегать на лестнице.

Так сказал Андрей. Сказал, что все кончилось. А ему она верила, как никому. Она знала, что Андрей ее не обманет. И когда он это говорил, то смотрел ей прямо в глаза, а уж читать в его глазах она научилась давно. И глаза эти сейчас не врали. Он вообще ей никогда не врал. Просто не говорил того, что не считал нужным, а уж если говорил, то всегда правду.

Ну кончилось, и слава Богу. Он не спрашивал, чем она собирается теперь заниматься, а если бы спросил, вряд ли она смогла бы ответить. Целыми днями она играла в компьютерные игрушки, которых Андрей привез ей на второй день «мира», как он называл этот новый период их жизни. Егор или спал в комнате, которую они ему выделили, или, когда понимал, что его присутствие начинает Насте мешать, куда-то уезжал, сказав, что надо потихоньку налаживать жизнь и заниматься делами, а то, мол, деньги кончаются, не к станку же ему идти.

Настя не хотела думать ни о бизнесе своих друзей, ни о своем участии в нем – научаствовалась, пора и честь знать, пора и для себя пожить спокойно…

Не хотелось ей думать ни о бывших одноклассниках, ни о музыкальных магазинах, что были во второй ее жизни, которая все глубже и глубже затягивала Настю в мир криминального Питера, где она плавала как рыба в воде.

Единственный человек, с которым она хотела бы встретиться сейчас, был, как ни странно, этот смешной парень, Санек.

Она его так и не видела. Тогда, вечером, в квартиру ворвался невесть откуда взявшийся Андрей, весь какой-то помятый, вымотанный до предела, с ввалившимися глазами, расцарапанным лицом и в порванном пальто. Схватил ее, ничего не объясняя, сунул в машину и повез домой. Только здесь уже, в ее квартире, сказал, что все кончилось.

А потом несколько дней ей было не до вопросов. Какие вопросы, если такое счастье вдруг свалилось – Андрей вернулся, живой, почти невредимый, и дело уголовное даже, говорит, закрыто на него, он теперь свободный человек…

Он не рассказывал о том, как нашел ее, а она не спрашивала, да и на самом деле ей это было совсем не интересно. Не хотелось снова слушать о той, страшной жизни, приметы которой она старалась стереть из своей памяти, иногда даже напиваясь средь бела дня. Водка постоянно стояла в холодильнике, запасы ее пополнял Егор, тоже не отказывавший себе, правда, вечерами. И водка на него действовала странно – он вроде не пьянел, просто замыкался в себе, слова не вытянешь. Садился перед телевизором и смотрел все передачи подряд. Отдыхал так, как потом объяснял Насте с утра.

Андрей на ее выпивки смотрел хоть и без восторга, но и раздражения не выказывал. Взрослый, мол, человек, пусть делает что хочет. Дел-то никаких нет, вот если бы были дела – тогда дело другое…

После недели добровольного заточения она все-таки вышла на улицу и, поймав такси, поехала к Саньку. Действовала безотчетно – зачем и что она будет с ним делать, о чем разговаривать – он ведь совершенно, если разобраться, человек ей посторонний, практически незнакомый, один из десятков тысяч уличных питерских пацанов… Встретились бы еще наверняка в каком-нибудь из ее бывших магазинов, про которые изредка напоминал ей Андрей. Неплохо бы, мол, потихоньку возобновлять дело. Настя кивала, но ни малейшего желания возвращаться в бизнес у нее не было. Андрей это понимал и оставлял все разговоры о делах, хватая ее в охапку и бросая в постель…

Настя вышла из машины возле Парка Победы и пошла по Московскому, вдруг вспомнив, как неделю назад брела здесь в обратном направлении, изображая из себя удалого пацана с беломориной в углу рта. И сразу всплыло все, что было потом. Баня, эти морды…

Настю передернуло. Нет, все, хорошего понемножку.

Она с трудом нашла нужный дом в ряду одинаковых типовых корпусов и, даже поднимаясь по лестнице, не была до конца уверена в том, что не ошиблась. Впрочем, что уж тут такого страшного? Ну ошиблась, сходит в другой дом… А если дома нет Санька, если болтается со своим Боссом в поисках приключений, то оставит записку со своим номером телефона…

Она звонила в дверь минут пять, потом, убедившись в том, что в квартире никого нет, начала писать записку. Обернулась, услышав на лестнице шаги, и увидела пожилую женщину в дешевом пальто, с тяжелой хозяйственной сумкой в руках.

– Вы к Сашеньке? – спросила она. – Подруга?

– Да, – кивнула Настя. – Вот, приехала с другого конца города, а его нет… А вы – его родственница?

– Соседка. В больнице Сашенька. Связался… – она пристально изучала Настю, – связался со шпаной какой-то… Теперь вот в реанимации неделю лежал… Я вчера навещала… Родители-то в отъезде, некому позаботиться… Его-то дружки – одно название. Никто даже носа в больницу не показал… Ну ты-то вроде ничего, – сказала она, удовлетворенно оглядев Настю. – Давно его знаешь?

– Да нет, случайно познакомились… А в какой он больнице?

– На Костюшко.

– Ой, так это же рядом… Я сейчас тогда туда…

– Там нет приема сегодня. Я вчера была. Теперь в четверг только… ты сходи к нему, он в сознании, один лежит, грустный такой… Ох, сердце разрывается… Что же вы с собой делаете, молодежь…

– На Костюшко?

– Да, в травме…

– Спасибо вам большое… А я вот записку стала писать… Что же с ним такое-то?

– Я же говорю, попал в притон какой-то, говорят, бабы голые там у них были и все его дружки голые… Какой-то ужас просто… А его из окна выкинули… Думали, убился насмерть, а он очнулся. Его в реанимацию… Выходили. Парень-то здоровый, молодой, крепкий… Такой хороший был, пока не связался со своими этими… Не курил даже. Ты-то хоть не куришь?

– Нет.

– Вот и молодец.

– Спасибо вам еще раз. Ну, я побежала!

– Беги, беги… Счастливо тебе. Может быть, в больнице увидимся.

– Да… – Настя запнулась. – А как его фамилия?

– Фамилия… – Женщина еще раз подозрительно взглянула Насте в глаза. – Фамилия его Крюков.

Настя домчалась до больницы минуты за три. Действительно это было рядом, и таксист даже не хотел ее везти. Она сунула ему десять долларов, и ошалевший водила проскочил на красный свет, свернул налево, пронесся через небольшое поле, отделявшее больницу от массивов жилых многоэтажек, и с шиком тормознул возле главного входа.

– Удачи тебе, – сказал он напоследок.

– Это не мне.

– Ну да, ну да, – поправился водитель.

Приемный день или неприемный – Настю не интересовало. А после того, как стодолларовая купюра перекочевала из ее ладони в карман высокого молодого человека в белом халате, она поднялась на третий этаж, уже красуясь в таком же белоснежном балахоне, вошла в палату, где в дальнем углу возле окна лежал Санек.

– Николай, – обратилась она к своему провожатому. – Я вас попрошу… Денег неважно сколько нужно. Ему требуется отдельная палата. Прямо сегодня. Сколько скажете, столько будет…

– Подумаем, – кивнул доктор Николай. – Постараемся. Ну, вы поговорите пока тут. Только очень коротко, ему нельзя напрягаться… Ушиб мозга, очень неприятная штука… Очень. Чудо, что он вообще в сознании сейчас. Был по крайней мере.

Под взглядами больных, расположившихся на семи койках, стоящих в палате в два ряда, стараясь не вдыхать глубоко воздух, пропитанный гадкими больничными запахами, которых она терпеть не могла, Настя подошла к восьмой, дальней кровати.

– Привет, – прошептал Санек, и она увидела в его глазах слезы.

– Привет! – Она осторожно присела рядом и попробовала улыбнуться. Но почувствовала, что сейчас разревется в голос. Ее даже начало трясти. Рука Санька легла на ее запястье.

– Не надо, Настя. Все нормально. – Санек шептал очень тихо, но она слышала каждое его слово. – Не надо. Все обошлось… С тобой-то как? Все в норме?

– Я в порядке. Все отлично. У нас все замечательно, Саша… Когда ты выздоровеешь, мы будем вместе все время… Я тебя в обиду не дам больше никогда. – Слезы все-таки потекли по ее щекам.

– Слава Богу, что они тебя не достали… Вы их убили? Или что?

– Кого?

– Они убили Борю, – сказал Санек. Голос его слабел, но он продолжал стараться говорить четко, чтобы Настя могла его понимать. – Убили всех. Тиграна… Всех… Девушку… Даню… Я выпрыгнул в окно, они подумали, что я умер… Вы их нашли?

– Кто это был?

– Я не знаю… Трое. Вроде трое… Я видел одного… Рожа расцарапана… Высокий… В пальто… Не знаю…

– Сейчас тебя в отдельную палату переведут, – сказала Настя. – Ничего не бойся. Я буду с тобой…

– Спасибо. Им бумаги нужны были. Я знаю…

– Бумаги?

– Да. Он у меня из рук взял… Я выпрыгнул и папку забрал. А он за мной и папку вырвал… Я не мог… не мог шевелиться… Он меня потрогал, подумал, что мертвый. Иначе бы убил… наверное. Торопился очень. Записную книжку у меня из кармана забрал. Зачем? Не знаю… Не заметил, что я живой. Настя…

– Что?

– Не уходи…

Глаза Санька закрылись, и Настя почувствовала на плече чью-то руку.

– Вам пора. Мы все сделаем как надо, – сказал доктор Николай. – Вы ему сейчас ничем не поможете. Только хуже будет. Нужен полный покой. И сон. Чем больше, тем лучше…

– Настя, – снова прошептал Санек.

– Что, что, дорогой мой? – спросила она, наклоняясь совсем близко к его губам.

– Я тебя люблю, – прошептали губы, и уголки их дернулись вверх в подобии улыбки.

Глава сорок пятая

– Что с тобой такое? – спросил Андрей, встретив ее в прихожей. – Ты где была?

– Так, – сказала Настя. – Так.

Она быстро сбросила куртку, прошла к себе в комнату, села за стол и уставилась в черный экран монитора.

– Что случилось? – спросил Андрей, входя вслед за ней.

Женская интуиция, вспомнила Настя. Вот как это называется. Или – это не интуиция, а осознание фактов, выстраивающихся в логическую цепочку?..

– Слушай, а как ты меня нашел? – вдруг спросила она. Еще секунду назад Настя и не думала задавать этот вопрос. Само собой как-то получилось…

– В смысле?

– Ну, как ты нашел эту квартиру, где я была? С Егором, где мы сидели? У … – Что-то помешало ей выговорить имя своего друга. Больше, чем друга.

– Ну… – протянул Андрей. – Ты же знаешь… Питер – город маленький…

– Да. А что, кстати, с Тиграном, ты не в курсе? И с Даней?

– Понятия не имею, – быстро ответил Андрей и тут же поправился: – С каким Тиграном?

– Не надо, Андрей…

Настя вдруг поняла, что этот мужчина, который стоит рядом и смотрит на нее совершенно пустыми, чужими глазами, ей тоже чужой. Что либо это не тот Андрей, которого она любила, казалось, больше самой жизни, либо та, что его любила, была не она, не Настя Волкова… Какая-то другая женщина, злая и жестокая, совершенно Насте незнакомая… Какой-то фантом, какой-то персонаж из страшного сна… Что бы сказала соседка Санечки, если бы она сейчас увидела этого Андрея… Крепкого, будь он неладен… Простая тетка, с сумками, мается, крутится, еще в больницу бегает к соседу… А что бы сказала мама?..

Она почувствовала, что снова слезы наворачиваются на глаза. Что-то часто для одного-то дня.

– Вы их убили?

– Кого – их? Ты о чем, Настя?

– А ты взял записную книжку этого паренька, а в ней адрес был, да?

Андрей прошелся по комнате, потом резко повернулся к Насте:

– Нашла, что ли? Бля, я хотел сжечь, но ты же знаешь, не люблю театральщину… Говна-то… На столе, что ли, увидела? В моих бумагах копаешься?

Андрей действительно несколько раз перебирал у нее дома какие-то бумаги, в самые первые дни, потом все увез к себе.

– Нет. Меня твои бумаги и твои дела больше не интересуют, – стараясь не дать волю слезам, ответила Настя.

– Да? Вот как? И деньги тебя не интересуют? И все остальное? Может быть, и я тебя больше не интересую?

– Да. Может быть.

– Ах ты… – Андрей поднял руку, словно хотел ее ударить. – Ну ты и сучка… А я-то, мудак… Ты хоть понимаешь, что ты делаешь? Уйти хочешь? Ты знаешь, что так просто не уходят у нас?

– Ключи верни мне от квартиры, – сказала Настя.

– Я тебя убивать не буду, – словно не слыша ее, сказал Андрей. – Хотя надо бы. Так я и знал, так и знал… Говорили мне, все ребята говорили, не связывайся с малолетками… А я-то рассопливился… Иди! – Он швырнул на пол связку ключей. – Иди, вали гнить в свои ебаные дискотеки, к своим отморозкам, уродам, наркоту иди жри, вонючие гамбургеры, слушай музыку свою, для идиотов сделанную такими же идиотами… И не дай Бог тебе хоть слово сказать обо мне и о моих делах… Ты меня знаешь, сука…

– Знаю. Лучше всех…

– Е-мое… А я ее от Комитета отмазывал, от бандюков…

– Еще скажи, что я тебе денег за это должна. У вас ведь так принято – за работу платить надо… И за любовь надо… За все…

– Бля, – сказал Андрей. – Вот бля… – Потом повернулся и вышел из квартиры, оставив дверь открытой.

Телефон звонил долго, наконец Настя подняла трубку, решив, что нечего строить из себя нервную светскую даму из романа девятнадцатого века. Все нормально. Мама бы одобрила такой ход событий.

– Алло!

– Это Егор. Чего там у вас с Андрюхой?

– Егор… Знаешь, ты не приходи пока ко мне, ладно? Мне надо одной побыть…

– Ты чего, Настя, с Андрюхой полаялась? Зря ты это… Он злой, как пес… Ты смотри. Он человек резкий…

– Пугаешь?

– А чего мне тебя пугать? Ты сама все знаешь.

– Знаю. Ничего он мне не сделает.

– Не сделает… Когда сделает, поздно будет.

– Егор, ты меня понял? – спросила Настя. Ей вдруг ужасно надоели все эти разговоры, угрозы, ее охватило странное состояние – с одной стороны, вроде бы чудовищная усталость и в то же время легкость, какой она давно не испытывала. Кажется, последний раз как-то вечером, когда родители уехали в гости, а она стояла у окна и смотрела на темный пустынный двор… Потом вышла за сигаретами, поболталась по ночному городу… Пришла, легла спать… И не было тогда в ее жизни ни бандитов, ни разборок… Были друзья, была жизнь, нормальная, человеческая.

Егор что-то еще говорил, но она не стала слушать и повесила трубку.

Глава сорок шестая

Олег Грабко открыл-таки свою фирму. Маленькая конторка получилась, ноему больше и не нужно было. Бокова, помогавшая ему в оформлении всех документов и в разборках с чиновниками, каждый из которых смотрел такими жадными глазами, что в них ясно читалась сумма, которую нужно положить ему в карман, сообщила, что все формальности были решены на удивление быстро и просто. Даже денег потребовалось выложить Олегу не столько, сколько он планировал, а значительно меньше.

– Такое ощущение, знаешь, – сказала она ему однажды ночью, когда они лежали рядом, отдыхая от любви, – что тебя кто-то курирует наверху. Мне это дело знакомо. Когда все начинает катиться как по маслу, значит, где-то папик свой сидит.

– Да кто там может за меня подмазывать? – искренне удивился Олег. – Некому…

– Не гони. Разберемся. Я следователь. Я чую.

– Ладно, следователь. – Он обнял Бокову, и охота обсуждать рабочие проблемы исчезла у них мгновенно.

Он звонил Насте по сотовому, звонил домой, но трубку никто не брал. Так продолжалось несколько месяцев.

– Что твои бандиты-то? Бросили тебя? – подшучивала Бокова.

– Да, похоже на то. В бега ушли… Я надеюсь, – отвечал он.

– А тебя уволили, значит, из бандитской тусовки.

– Да, похоже на то. Странно довольно это все, конечно…

Странно-то странно, но количество дел, обрушившееся на Олега, занимало его мысли целиком, и у него не было времени анализировать исчезновение своих криминальных приятелей.

Девяносто девять процентов дел, с которыми обращались граждане в частное сыскное агентство, заключалось в поисках исчезнувших должников. Олег знал, что люди любят брать в долг и не отдавать, но никогда не думал, что эта проблема приняла, по крайней мере в его городе, такие поистине космические масштабы.

Он брался за поиски исчезнувшего человека, только если его долг превышал пять тысяч долларов, и отбоя не было от клиентов. Причем обращались граждане, не являющиеся банковскими служащими, бандитами, дела были исключительно частные и почти все касались обычных рядовых граждан.

– Что-то я не верю в это самое обнищание страны, о котором нам вещают по ТиВи, – говорил он Боковой.

– Правильно не веришь, – соглашалась она. – Правильно…

В поисках следов очередного исчезнувшего должника он зашел в клуб «Фанни-Банни». Студенческое заведение с ночной музыкальной программой, практически неизменной на протяжении всего срока работы заведения. В двух залах, расположенных соответственно на двух этажах клуба, всю ночь гремели – наверху рок-н-ролльные группы, внизу – рокабилли… Олег, если честно, не видел особенной разницы между этими направлениями – по громкости, темпу музыки и набору инструментов они ничем друг от друга не отличались, но допускал, что он просто-напросто не владеет вопросом.

Он был здесь в первый раз, но наслышан достаточно, знал, что место это, как ни парадоксально звучит, тихое, богатых, по-настоящему богатых клиентов здесь очень мало, а соответственно, и криминала настоящего, большого здесь нет.

Он взял два пива, пару бутербродов, заплатил бармену и сел за столик. Через минуту симпатичная молодая девушка подлетела с подносом и выставила перед ним заказ.

– Слушай, девочка… Ты, случайно, не знаешь такого парня, по имени Прорва? Он здесь, говорят, тусуется…

– М-м-м… – промычала официантка. – Вам лучше с администратором поговорить. – Олег понял, что она уже разглядела его с ног до головы и оценила как его финансовое состояние, которое в данный момент было вполне устойчивым, так, похоже, и его социальную принадлежность. «Маска на тебе ментовская», – говорила время от времени Бокова. Видно, права была…

– А как с ним увидеться?

– А я сейчас позову. Одну минуточку.

– Проблемы? – спросил улыбающийся детина с бритой головой, мгновенно и неожиданно выросший за спиной официантки.

– Нет, Рикки, никаких проблем. Надо Настю позвать, тут товарищ хочет пару вопросов задать.

– Все в порядке, шеф, – сказал Олег. – Мы люди мирные. По делу хочу поговорить.

– А-а-а… – протянул детина и исчез.

Он взял высокий бокал, наполненный светло-янтарной жидкостью, отхлебнул. Пиво было хорошее. В заведении не дурили клиента…

– Привет!

Знакомый голос заставил его поднять глаза.

– Настя?! Это ты?!

– Я, Олег. Привет еще раз. Как дела?

Олег запнулся.

– Это у тебя как дела? Ты чего здесь делаешь?

– Работаю.

– Работаешь… Кем?

– Ты администратора звал? Вот я и есть администратор…

– Ты? Здесь? Администратор?

– Да. Я теперь не бандит. – Настя улыбнулась. – Я теперь честный труженик.

– Господи… Ты даже выглядеть стала по-другому…

– Да и ты похорошел…

– Да уж… Нет, серьезно, ты, вообще, такая-я стала… А как тебе удалось от них оторваться-то? От всех этих…

– Сволочей, – подсказала ему Настя.

– От них, короче говоря. Ты знаешь, от кого.

– Ну, тебе же, я вижу, тоже удалось.

– Да…

– Вот и мне тоже. А здесь… Деньги у меня к концу стали подходить, Олег… В магазин я больше свой, ну, в бывший свой, не пойду. Там у них крыша другая, опять разборки, противно все. Снова начинать не хочется. Здесь спокойно. Если что – вот, Рикки наш всегда выручит. И никаких разборок. Работаем себе…

– Деньги… Ты вложила куда-то? Там ведь сумма-то не маленькая была… Или – отступного дала?

– Нет. Товарищ у меня разбился, голову повредил… Ушиб мозга. Пришлось в Германии делать операцию, столько бабок угрохала… А сейчас он там полгода на реабилитации… Через два месяца приедет. Тоже пансион надо проплатить, то-се… Вот и тю-тю денежки…

– Да-а… Ну, дела…

– А ты-то как? Чего звал администратора? Не понравилось что?

– Нет, очень у вас хорошо… У меня сыскное агентство, частное. С Боковой на пару работаем… Ищу одного типа, должен деньги, вот и пашу землю… Кличка Прорва – не слышала?

– Слышала, как же. – Настя улыбнулась. – Только его сейчас здесь нет. Он половине клуба бабки должен. Сука порядочная. Говорят, в Москве сейчас он.

– А где? Не знаешь?

– Кто же знает? Он прячется. Да ты не волнуйся, проявится он. Он всегда проявляется. Без Питера ему – никуда. Он тусовщик, а вся его команда здесь. Он больше нигде никому не нужен… В Москве назанимает бабок, сюда приедет отдавать… Так что подожди пару недель. И заходи к нам, если что, поможем…

– Спасибо. Слушай…

– Что?

– А не наезжают на тебя эти твои… Те в смысле?..

– Звонят. Почему же… Приходила тут стерва одна… Зоенька. Предлагала с ней работать. Снова по публичным домам. Крутая, блин… Ну, я ее послала. Откровенно. Обиделась. Сказала, что еще вернется.

– Не боишься? Может, я помогу? Ты звони, если что… Кстати, ты где сейчас, не дозвониться до тебя?..

– Я номер телефонный сменила. Дала взятку, еще деньги оставались… Сменила цифры. Вот визитка. Тебе дам. Ты звони. Остальным почти никому не даю…

– Так помочь?

– Сама справлюсь. Пошли они все… суки… Ненавижу. Нет, Олег, я сама разберусь… Ты извини, мне работать надо. Позвони как-нибудь.

Она встала и исчезла за спинами проходивших к своим столиками посетителей. Народу к вечеру прибывало здесь с каждой минутой.

На сцену вышли ребята в коже, с высокими «коками», зачесанными на лбы, руки их были сплошь покрыты синей татуировкой.

Без всякого приветствия они четыре раза кивнули друг другу и грянули в сумасшедшем темпе: «Rock around the clock to night…»

«Вот уж действительно, – подумал Олег. – Эраунд зе клок… ту найт… Олл найт…»

Примечания

1

Макивара (от яп. – «скатанная солома») – связка из соломы для отработки ударов в контактных видах спорта. В настоящее время под наименованием «макивара» продаются тренажеры самых разных типов для отработки ударов, в том числе и настенные подушки, набитые резиновой крошкой, поролоном, отходами текстиля и т. п. (Прим. ред. FB2)

(обратно)

Оглавление

Часть I

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

Часть II

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья

  Глава двадцать четвертая

  Глава двадцать пятая

  Глава двадцать шестая

  Глава двадцать седьмая

  Глава двадцать восьмая

  Глава двадцать девятая

  Глава тридцатая

  Глава тридцать первая

  Глава тридцать вторая

  Глава тридцать третья

  Глава тридцать четвертая

  Глава тридцать пятая

  Глава тридцать шестая

  Глава тридцать седьмая

  Глава тридцать восьмая

  Глава тридцать девятая

  Глава сороковая

  Глава сорок первая

  Глава сорок вторая

  Глава сорок третья

  Глава сорок четвертая

  Глава сорок пятая

  Глава сорок шестая

*** Примечания ***