Литературная Газета 6229 ( № 25 2009) [Литературная Газета] (fb2) читать постранично, страница - 3

вечер играет радиола", и поруганная справедливость восторжествует, и прекрасное лицо революции проступит сквозь казёнщину официальных плакатов и косноязычие бюрократических лозунгов.

По иронии судьбы, а на самом деле по железной логике "нового класса" именно этот запоздалый революционный идеализм и разозлил идеологическое начальство. Никита Сергеевич лично метал громы и молнии. Какие матросы, какие комиссары, в каких пыльных шлемах, какие отцы, не дожившие до нынешнего возраста детей, когда есть чёткая линия партии, раз и навсегда определившая границы романтики, поэзии и прочей ностальгии. Недаром символическое название "Застава Ильича" сменили на нейтрально невыразительное: "Мне двадцать лет".

Памятуя об этом, о том, что шаги рабочего патруля по московской брусчатке ныне производят совсем не то впечатление, на какое рассчитывали некогда режиссёр и сценарист, я горько усмехался.

Шальная мысль: а если бы знаменитая картина снималась в наши дни, какая документальная сцена соответствовала бы культовому вечеру поэзии в Политехническом? Какая-нибудь наглая нуворишская тусовка, на которой вместо Евтушенко, Окуджавы и Слуцкого "зажигали" бы Ксения Собчак с Тиной Канделаки? Настолько всё очевидно, что даже предполагать не хочется.

Не хочу сказать, что современная культура сплошь вызывающе оскорбительна и бездарна, но запас совести и человечности в ней уж точно невелик. Во всяком случае, герой, охваченный душевной смутой и поиском истины, ей решительно неинтересен. Занимает её лишь персонаж, озабоченный стремлением "срубить бабла" или же удовлетворением иной, совсем уж низменной страсти. Оттого, видимо, таким явным неблагородством отмечена вся нынешняя культура. Потому-то так бесстыдно понизился её даже не нравственный, а, что называется, интеллектуальный уровень. Сколько себя помню, весь мой скромный авторский опыт учил тому, чтобы изо всех сил тянуться за недостижимыми образцами. Подвергнуться цензурному запрету - это было своего рода признание, гораздо обиднее было, когда тебе снисходительно, но справедливо давали понять: не тянешь, старик, типа недотягиваешь до приемлемо высокого уровня нашего журнала или издательства. Теперь раздаются претензии прямо противоположного рода: это слишком сложно, слишком умно, слишком изысканно, нельзя ли чего-нибудь попроще и погрубее? Там же, где сложность и образованность подчёркнуто ценятся, воцаряется едва ли не худший, моральный, идиотизм. То есть полное смешение добра и зла, снобистское пренебрежение каким бы то ни было волнением, страданием, сочувствием обойдённым судьбой.

Там, где нет страсти, душевной смуты, надрыва и бунта, сострадания и боли, там при всех отменённых табу и при всех постмодернистских изысках воцаряется тоска. Снобистская или хамская, не имеет значения, важно, что не имеющая отношения к самим основам человеческого бытия. К работе ради хлеба насущного. К мятущейся душе. К запросам недреманного ума, который у самого простого человека, как у шукшинских "чудиков", вдруг озаряется поиском некоего высшего смысла.

Без этих самых поисков искусство неизбежно теряет свой кураж, свою увлекающую, заражающую энергию. Перестаёт восприниматься как нечто равное самой жизни. Угнетает безразличием к вечным вопросам, неумением ставить перед собой высокие задачи, "нести свой крест и веровать". И вот уже не первый год донимает меня досадное недоумение: почему в подцензурные времена недреманного контроля любое истинное творчество тем или иным способом прорывалось за жёстко обозначенные границы и пределы, овладевало сердцами и будоражило умы? И почему ныне свободное от проработок и подозрений оно пребывает то ли в некоей прострации, то ли в процессе беспрерывной игры, находя отраду в переделке классических сюжетов, в переиначивании великих смыслов, в передразнивании и пересмешках под видом безмерно расплодившихся пародий. Уходят последние могикане, хранители огня, крупные личности, убеждённые, что даже простенькая песенка по-своему требует "величия замысла". Святое место занимают "подражалы", беспардонные разрушители, нахальные разоблачители своих же собственных фокусов.

Напрашивается еретическая догадка: а может, дело вовсе не в политической свободе? В том смысле, что само по себе ни её наличие (разумеется, благое), ни её отсутствие (само собою, прискорбное) ещё не гарантируют культурного расцвета. Культура может развиваться и благодаря, и вопреки, главное, чтобы не иссякала творческая воля, то есть та самая "тайная" свобода, на которую вслед за Пушкиным уповал Блок.

Странно обнаружить, что творческую волю, она же "тайная" свобода, едва ли не больше, чем запреты и даже гонения, гнетёт высокомерное равнодушие, а то и пренебрежительное поощрение публики, уже развращённой сытым хозяйским потребительством. Отношением к искусству как к обычному рыночному товару. Причём не в бутике, а где-нибудь в Черкизоне. То-то и оно, что тон задают уже не верные читатели, не