Журнал "Вокруг Света" №8 за 2005 года [Журнал «Вокруг Света»] (fb2) читать онлайн

- Журнал "Вокруг Света" №8 за 2005 года (а.с. Вокруг Света -127) 1.84 Мб, 180с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Журнал «Вокруг Света»

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Феномен: Свобода под знаком спирали

Округлые и рогатые, перламутровые и фарфорово-глянцевые, миниатюрные и гигантские раковины моллюсков олицетворяют для нас естественную красоту и целесообразность. В форме их завитков ученые прошлого искали параллель с устройством Вселенной, математические закономерности, единые для всего живого, совершенные правила архитектоники. В становлении человеческой цивилизации раковины сыграли роль, вряд ли меньшую, чем каменные топоры. Их использовали как первые орудия труда, украшения, деньги. Но главное, глядя на диковинную раковину, следует помнить, что некогда она была неотъемлемой частью живого организма — моллюска, именно ей обязанного самим фактом своего существования.

В туманном прошлом кембрийского периода, более 500 млн. лет назад, возникла первая в истории многоклеточных организмов раковина. Как именно это произошло, точно не известно, но, основываясь на строении ископаемых и современных моллюсков, а также на их эмбриональном развитии, ученые воссоздали вероятную историю этого эволюционного приспособления.

Предки моллюсков, двусторонне-симметричные существа с мягким телом, ползали по дну древнего океана. Жизнь их не была безмятежной. Уже в те далекие времена находилось немало желающих полакомиться нежной плотью этих беззащитных организмов. И тем первым, кто сумел выработать на спинной стороне раковину, — только им и суждено было выжить. Возможно, древнейшая раковина не была цельной, а состояла из нескольких пластинок, которые могли служить хорошей защитой, если свернуться в клубок, спрятав мягкое тело внутрь и подставив врагам жесткую спинку, как это делают на суше современные броненосцы. Стратегия спинных пластинок оказалась столь удачной, что такие моллюски дожили до наших дней — это панцирные моллюски, или хитоны. Дальнейшая судьба раковины известна. Становясь все больше, она все лучше укрывала своего хозяина и превратилась в надежное убежище, которое можно носить на себе. Это выигрышное приобретение выдвинуло моллюсков в ряды самых процветающих групп животных. По числу видов, а их насчитывают около 80 тысяч, моллюски уступают лишь насекомым да круглым червям.


В свою очередь раковина сильно повлияла на анатомическое строение и образ жизни своих хозяев. Она, большая и надежная, в форме простого колпачка, оказалась слишком громоздкой и неудобной для передвижения. Некоторые моллюски смирились с отсутствием движения: их раковинка разделилась на две створки — правую и левую, и они перешли к малоподвижному образу жизни. Таковы двустворчатые моллюски, из которых самые известные — устрицы, мидии и гребешки. Всю свою жизнь они проводят в одном месте, либо прикрепившись ко дну, либо зарывшись в ил, либо лежа на боку. При таком образе жизни у них даже голова атрофировалась.

Иначе обстояло с теми, кто не захотел терять свободу передвижения. Началась работа по усовершенствованию раковины. Она стала увеличиваться в размерах, на спине моллюска образовался горб, куда со временем переместились все жизненно важные органы. Но такая конструкция оказалась неустойчивой и при движении «заваливалась». Выход нашелся: макушка раковины немного наклонилась вперед, а потом целиком завернулась в спираль.

При равном объеме спираль существенно компактнее, чем конус. Такие раковины с завитком над головой сегодня есть лишь у самых древних из головоногих моллюсков — наутилусов, которые покончили с придонным образом жизни, заполнили отсеки своей спирали газом и отправились в свободное плавание.

По другому пути пошли живущие на дне брюхоногие моллюски, в просторечии именуемые улитками. Нависающая над головой раковина сильно давит на тело, поэтому в ходе эволюции нашлось остроумное решение: раковина развернулась на 180 градусов, теперь голова животного смотрит вперед, а раковина и расположенный в ней внутренностный мешок отвернулись на мускулистом стебельке, будто на шее, назад. Подтверждение того — перекрест нервных стволов, идущих от головы к внутренним органам большинства современных улиток.

Дальнейшее усиление защитных свойств раковины снова сделало все сооружение неустойчивым, поэтому на следующем этапе макушка раковины выдвинулась, витки сомкнулись, заполнив внутреннюю пустоту. И вот перед нами та самая магическая конструкция — турбоспиральная раковина брюхоногих моллюсков, воспетая поэтами и встречающаяся буквально на каждом шагу: лужанка, виноградная улитка, прудовик, рапана.

Почему они такие разные?
Типичная раковина представляет собой завиток — собственно спиральную часть, с одной стороны заостряющуюся в макушку-вершину, а с другой — расширяющуюся в устье, из которого у живого моллюска высовываются мускулистая нога и голова. Все остальное разнообразие форм (шипы, грани, фактура) и расцветок раковин отражает особенности образа жизни их хозяев. Улитки, которые живут на морском мелководье, носят зачастую практически плоские раковины — так, слившись с камнем, удобнее противостоять прибою. На морских глубинах, где дно покрыто рыхлым илом, царствуют моллюски с длинными шипами, служащими им чем-то вроде лыж. У букцинумов, известных нам как съедобные трубачи, есть длинный сифон в виде трубки, через который моллюск закачивает воду в мантийную полость и далее к жабрам. Для защиты этого сифона на раковине букцинумов существует трубчатый сифональный вырост. Он особенно полезен тем, кто любит зарываться в грунт, а сифон высовывает наружу. Стромбусы отрастили себе сразу несколько рогов: улитка разрывает ими песок и быстро целиком погружается в яму. Выросты в виде зубцов возле устья раковины могут служить опорой для передвижения, так их используют некоторые безрогие стромбусы: моллюск выбрасывает вперед ногу, подтягивает раковину и заякоривается зубцом, чтобы сделать следующий шаг.

По разнообразию раковин двустворчатые моллюски сильно уступают своим брюхоногим сородичам, но полюбоваться все же есть чем: у одних створки волнистые, у других ребристые, разные по цвету и размеру. Створки раковины соединяются на спинной стороне моллюска органической перемычкой, которую называют «лигамент». Он служит и связкой, чтобы раковины не отделялись одна от другой, и пружиной, автоматически раскрывающей створки, если моллюск расслабит мышцы-замыкатели. Чтобы створки не смещались относительно друг друга, на внутренней стороне вблизи лигамента установлен «замок»: на одной из створок — зубчики, на другой, строго напротив, — выемки. Замок запирает створки, когда они сомкнуты.

Есть еще моллюски, которых называют лопатоногими за то, что у некоторых из них конец ноги похож на лопату. Сходство не только внешнее: с ее помощью эти животные действительно закапываются в грунт. Раковиной лопатоногие моллюски не похожи ни на кого из родственников: это просто трубка, внешне напоминающая слоновий бивень, только очень маленький, не длиннее 5 см. Они ведут роющий образ жизни и заднее отверстие трубки всегда выставляют над поверхностью грунта, чтобы дышать.

Большинству современных головоногих моллюсков похвастаться нечем: раковины у них небольшие, спрятаны под мантийной складкой, а то и вовсе исчезли. И только реликты — наутилусы не отказались от «завитков», в таинственных океанических водах они неспешно плавают, безразличные к грезам коллекционеров о великолепных перламутровых раковинах.

Алхимия перламутра
Раковины моллюсков состоят из трех слоев. Периостракум — наружный тонкий слой из органического вещества конхиолина, близкого по составу к рогу или волосу. У большинства видов он быстро стирается, у некоторых, наоборот, прочен, а иногда даже образует ворсистый, будто войлочный, слой. Под органическим расположено два минеральных слоя из карбоната кальция в виде пластинчатых кристаллов кальцита и арагонита. Во внешнем минеральном слое — остракуме кристаллы ориентированы перпендикулярно поверхности раковины, по фактуре этот слой напоминает фарфор, но не имеет к настоящему фарфору никакого отношения. Внутренний слой раковины — гипостракум примыкает к живой ткани мантии, в нем минеральные пластинки уложены легкими волнами параллельно поверхности. Преломление света на этих пластинках создает перламутровый эффект, а цвета перламутра — зеленоватый, синеватый, розоватый — зависят от примеси органических веществ, в том числе пигментов, получаемых моллюском из пищи.

От велигера до улитки

Мнение, что улитка может сбрасывать раковину, чтобы отрастить новую, глубоко ошибочно. Всякий раз, когда вы берете в руки раковину, будьте уверены, что она попала к вам ценой жизни ее хозяина. Но родится моллюск голеньким. У большинства брюхоногих и двустворчатых моллюсков из икринок выходят личинки, кое-где покрытые ресничками. Такая личинка называется «велигер», что в переводе означает «парусник» по сходству выростов-лопастей с парусом. Велигеры крошечные, прозрачные, но вполне самостоятельные. Едва вылупившись, они пускаются в свободное плавание и при этом не обременены никакими тяжестями, ведь главная их задача — подальше уплыть и завоевать новые места обитания на благо своего вида. На это им отведено от нескольких дней до месяца, после чего приходит время взрослеть. И первый признак грядущего созревания — раковинка. На спинной стороне у крошки появляется небольшая ямка — раковинная железа. Когда она начнет работать, в углублении образуется нежный роговой зачаток раковины, разрастаясь, он выпячивается наружу и продолжает расти. Если этот зачаток разделится на два — перед нами будущая двустворка, если вздуется и завернется — маленькая улиточка. Вскоре раковина утратит прозрачность, начнет накапливать известь, станет тяжелой, и — плаванию конец, приходит пора опуститься на дно.

Раковина растет вместе с моллюском. Мантия, главная работа которой заключается в наращивании раковины в длину и толщину, делает это всю жизнь, но неравномерно, из-за чего возникают кольца роста, и по ним можно определять возраст животного. А живут моллюски подолгу, некоторые — десятки лет.

Справедливости ради надо заметить, что моллюски — далеко не единственные существа, которые обладают раковинами. Защитный наружный скелет в животном мире — дело обычное. Одноклеточные фораминиферы тоже одеты в раковинки, порой очень похожие на улиточьи. Плеченогие, или брахиоподы, внешне очень похожие на двустворчатых моллюсков, но совсем им не родственные, прячут свое тело между двумя створками. Некоторые раки научились строить наружное укрытие, как, например, морские желуди — балянусы. Но все они дорого заплатили за безопасность: лишились подвижности. И только моллюски сумели сохранить свободу передвижения.

Елена Краснова, кандидат биологических наук

Музеи мира: МАРКО из Монтеррея

О Монтеррее мало кто слышал за пределами Мексики. В лучшем случае его путают с американским Монтереем, где ежегодно проходит престижный джазовый фестиваль. «Классические» мексиканские достопримечательности здесь отсутствуют. Нет древних индейских построек, как в Мехико или на Юкатане (до ближайшей ацтекской пирамиды — день езды). Нет моря, как в Акапулько или Канкуне. Не видно даже «фирменных» бродячих музыкантов мариачи, обязанных своей широкой популярностью режиссеру-мексиканцу Роберто Родригесу. Перед монтеррейцами, таким образом, встал вопрос: что делать? Как обратить внимание на свой город? Как привлечь в него туристов, деньги, как прославиться? И вот они пригласили архитектора-«звезду» Рикардо Легоррето, чтобы тот построил им Музей современного искусства — самый содержательный, созвучный эпохе и даже опережающий время в стране (а может быть, и на всем континенте). Так оно и получилось: МАРКО сделался главным символом и талисманом города. Хотя и не единственным…


Стены коридора, ведущего к залу получения багажа в монтеррейском аэропорту, были украшены вполне качественной нефигуративной живописью. Надпись на медной табличке гласила, что работы принадлежат некой «группе компаний». Я решил, что это одна из акций МАРКО, и мысленно похвалил управляющих, которые успешно перенимают PR-технологии, разработанные большими богатыми музеями. Значит, они понимают, как высока эффективность такой рекламы — ее ежедневно видят десятки тысяч людей, многие из которых часами томятся в ожидании вылета на пересадках. Кроме того, «человек путешествующий» — вообще основной клиент любого музея. Во-первых, раз он купил билет на самолет, значит, и на музейный денег у него хватит. Во-вторых, и в главных, — он располагает свободным временем. Я, например, пока летел от Москвы до Монтеррея (в общей сложности — 24 часа) через Мадрид, в аэропорту успел зайти и в лавку Прадо. А вообще самый знаменитый музей в аэропорту — это филиал амстердамского Рийксмузея, который позволяет пассажирам, не покидая здания аэропорта, не только купить что-нибудь на память, но и увидеть подлинники Рембрандта…

Позже оказалось, что выставка в аэропорту принадлежит не МАРКО, а «осталась» от другого, частного музея современного искусства, который возник много раньше, но, не выдержав конкуренции, закрылся в 2000 году. Почему так произошло, почему именно старая, уже имеющая некую репутацию экспозиция исчезает и почти сразу забывается, а новая, возникшая на «пустом месте», — живет и процветает? Причин — несколько.

Причина первая — имя
Слава Богу, мне ни разу не пришлось объяснять на испанском языке (которым не владею), что я подразумеваю под «МАРКО». Гостиничные портье и таксисты, водители автобусов, студенты и велосипедисты, продавцы в супермаркетах и уличные торговцы, предлагающие редким встречным иностранцам мексиканский сувенирный китч, — все радостно улыбались и уверенно указывали направление. Притом, что речь шла о серьезном музее, а не о зоопарке или казино.

МАРКО (MARCO) — это, собственно, аббревиатура от Монтеррейского музея современного искусства (Museo de Arte COntempor`aneo de Monterrey). Но звучит к тому же как имя собственное — удобно и по-домашнему. Пойти в (или «к»?) МАРКО — все равно, что на рюмку текилы к приятелю, который тебе всегда рад. Музею остается только оправдывать ожидания — быть открытым и гостеприимным.

В общем, удачно найденное название составило половину успеха. А вторую половину принес эффектный и лапидарный логотип — буква «О» в виде квадрата с вырезанным квадратным же «пятном». Похоже одновременно и на раму картины (хотя зачастую на выставках в МАРКО картин как раз нет — одни инсталляции и видео), и на окно, выходящее, например, в мир современного искусства и других культур. Или — более конкретная ассоциация: квадратные окна, прорезанные в наружных и внутренних стенах музея, пустые и зарешеченные на мексиканский традиционный манер, создают эффект единого пространства разных залов и уровней музея.

Квадратные «О» с пиктограммами на ободках можно встретить в кафе, магазинах, возле общественных туалетов — и сразу ясно: здесь информация о МАРКО. И дойдет она даже до ненаблюдательного прохожего: указатели выкрашены в традиционные для Мексики яркие тона — теплую охру, желтый, фиолетовый, а также агрессивный цвет разведенной марганцовки, называемый Rosa Mexicana. Ту же палитру, кстати, использовал Рикардо Легоррето — когда строил само музейное здание.

Причина вторая — место

Его выбрали безошибочно, что, вероятно, было нелегко при необходимости сочетать все обстоятельства: финансовые возможности частных учредителей, пожелания властей города и штата, а также градостроительное чутье самого архитектора.

Планировка Монтеррея в целом — проста и логична, как на Манхэттене. С юга на север тянутся широкие проспекты, с востока на запад под прямым углом их пересекают улицы поменьше. Длинная и узкая Большая площадь (Гран-пласа), похожая, скорее, на бульвар, образует центральную прогулочную зону, по периметру которой разбросаны муниципальные здания, музеи, театр, небоскребы… Получается по-мексикански пестро и эклектично.

На юге возвышается здание Муниципального совета с внутренним двором, украшенным росписью в духе знаменитых мексиканских художников-муралистов (Сикейроса, Риверы, Ороско). Она иллюстрирует вехи городской истории.

На севере — памятники испанским первопоселенцам и героям многочисленных войн Мексики (против тех же испанцев, французов, англичан, США), а чуть дальше помпезный дворец начала ХХ века, где сейчас располагается правительство штата Нуэво-Леон.

Вдоль самой площади «разбросаны» скульптуры — и вполне сносные, и устрашающие, вроде «Монумента трудящимся» или «Фонтана жизни» (последний установлен в честь сооружения канала, решившего извечную проблему пресной воды в Монтеррее).

Невероятно стильное здание МАРКО, шедевр суперсовременной минималистской архитектуры, занимает самое выгодное и престижное место — непосредственно около Муниципального совета. Причем отсюда же открывается вид еще на два «программных» для Монтеррея сооружения — Кафедральный собор и Башню коммерции (этот высочайший в стране семидесятиметровый монумент возвел коллега Легоррето, крупнейший мексиканский зодчий Луис Барраган). Получается впечатляющий и осмысленный ансамбль: от храма — колониального наследия — к Совету, как символу гражданского общества и социальных инициатив, через Башню, олицетворяющую динамику развития общества, — прямо в мировое культурное пространство МАРКО.

Сразу же за музеем начинается развеселый Баррио Антигуо — Старый квартал. Здесь, в одноэтажных «колониальных» домиках, пульсирует обычная вечерняя жизнь южного города, где через парадную дверь сразу попадаешь в гостиную или даже спальню, с огромными (почти в высоту стены) зарешеченными окнами и непременным патио — внутренним двориком. Мигают огоньки баров, ресторанные оркестры заглушают друга друга, а потом их музыка разом растворяется в шуме дискотек. Галереи и апартаменты, переоборудованные под антикварные лавки, подставляют взгляду витрины. Здесь можно сходить в театр и поглазеть на исторические здания, которые стоят того. Например, на дом генерала Ласаро Гарсы Айалы, губернатора штата во времена французской интервенции. Того самого, который 5 мая 1862 года, после одного из сражений, составил одно из самых кратких боевых донесений: «Национальные вооруженные силы покрыли себя славой».


Обитают в Баррио Антигуо студенты, богема и интеллектуалы. Государство специально платит предпринимателям, чтобы они не открывали там контор и супермаркетов. Таким образом, атмосфера «коридоров искусства», которыми становятся старинные улицы во время ежегодного одноименного фестиваля, остается нетронутой.

А МАРКО из-за своего местоположения оказывается чем-то вроде ворот в эту обаятельную и разнообразную среду. Перед тем как углубиться в нее, люди, как правило, встречаются у музея, а именно — возле удобной каменной скамьи с высокой спинкой на том его углу, который обращен в сторону Баррио Антигуо. Удобно и недалеко…

О почившем же в бозе Музее искусств Монтеррея, работы из которого я видел в аэропорту, этого как раз нельзя было сказать. Хотя он и располагался с точки зрения современных выставочных технологий «правильно» — в очень красивом промышленном здании начала ХХ века, где прежде варили пиво. Но — на заводской окраине, в окружении уродливых, безликих цехов, складов и ветхих бедняцких жилищ. Теперь там Музей пивоварения, представляющий всеобщему вниманию весь технологический цикл этого производства. При нем в специальном садике бесплатно наливают только что сваренный пенный напиток. О том, что еще пять лет назад здесь экспонировалось современное искусство, напоминают только модернистские скульптуры во дворе. Их, видимо, оставили потому, что они похожи на выставленные рядом пивные агрегаты.

По-моему, все это логично. Ценители духовной пищи, как мы знаем, «ногами» проголосовали за МАРКО. А любители пива поедут в такое важное для них место, где бы оно ни находилось. И нет нужды тратиться на дорогого архитектора.


Причина третья — архитектура
Если в наши дни попечители какого-нибудь музея хотят сделать из него сенсацию, им не обойтись без архитектурной «звезды». «Звезда», естественно, запрашивает кучу денег, но они окупаются славой и толпами посетителей.

Так произошло и в Монтеррее. Для создания МАРКО наверняка пригласили бы автора Башни коммерции и единственного мексиканского лауреата Прицкеровской премии (аналог Нобелевской в мире архитектуры) Луиса Баррагана, но он скончался в 1988 году. Пришлось довольствоваться «вторым номером», Риккардо Легоррето, который вышеупомянутой премии не получал, но заседает в ее жюри, что тоже очень почетно. Кроме того, отцам-основателям МАРКО, видимо, импонировал стиль Легоррето, который является лучшим современным интерпретатором мексиканской архитектурной традиции (в этом можно убедиться, взглянув на сеть его отелей «Камино-Реаль» в Мехико и Канкуне или, скажем, на детский естественно-научный музей в Сан-Хосе).


МАРКО вышел очень похожим на собственный дом Легоррето, умеющего находить необычное в обычном. Такие же стены, выкрашенные теплой охрой, пересекаются на разных уровнях под прямым углом, образуя причудливую геометрию. Однородную структуру поверхностей разбивают узкие, но многочисленные и многофункциональные окна-прорези. С одной стороны, в них угадываются вариации на тему музейного логотипа. Еще — они наполняют залы естественным светом, задерживая при этом снаружи тропический зной. И наконец, как полноценная часть экспозиции, продуманы виды. Иногда перед вами вдруг открывается Гран-пласа с башней Баррагана, иногда — далекие вершины Сьерра-Мадре, но никогда — случайный визуальный мусор.

Так же и с центральным патио. Вроде бы это общее место латиноамериканской и андалусийской архитектуры, но, как, собственно, и все в МАРКО, здесь он продуман своеобразно. Во-первых, взят под крышу — для защиты от частых дождей. Во-вторых, по нему нельзя гулять, а можно только двигаться вдоль внешних двухуровневых галерей: мозаичный пол покрыт водой. Каждые 20 минут из широкой трубы, вмонтированной в стену, вырывается прохладный поток, который заполняет «бассейн». Затем он постепенно мелеет (влага уходит по специальным стокам), и все повторяется сначала. Простой и «естественный», как бы подсказанный самой природой, не нуждающийся в компьютерной графике и лазерной технике, аттракцион опять-таки выглядит самостоятельным произведением современного искусства. Хеппенингом. Во всяком случае, посетители, особенно дети, смотрят на это скромное зрелище как завороженные — иногда часами (тем более что его можно наблюдать прямо из музейного кафе).

При помощи этих и других приемов агрессивность выставленных произведений (современное искусство обычно агрессивно) смягчается. Бродя по бесчисленным закоулкам, переходам, коридорам, разновеликим залам, галереям и дворикам, соединенным лестницами, посетители невольно ощущают уют хорошо спланированного загородного дома вместо стерильно-нейтрального духа, свойственного галереям актуального искусства. И бронзовая голубка перед входом в МАРКО (работа Хуана Сориано, мексиканского скульптора, живущего в Париже) выглядит на этом фоне вполне уместно.

За МАРКО Рикардо Легоррето получил множество наград, в том числе важную премию Азиатско-Тихоокеанской программы Кеннета Брауна по культуре и архитектуре. Монтеррей приобрел самое красивое за всю свою историю здание, общепризнанный архитектурный шедевр. А сами попечители музея, как это ни парадоксально, — главный и единственный постоянный экспонат, который способен поддержать престиж «заведения» независимо от успеха или неуспеха той или иной выставки.

Причина четвертая — собственно коллекция

…Точнее, ее отсутствие. В МАРКО нет постоянной экспозиции, как, по большому счету, и собственного постоянного фонда. Музею принадлежит чуть больше ста работ, в основном живопись, скульптура, графика и несколько инсталляций. Причем выставляется все это как раз крайне редко.


В 1994—1996 годах был поставлен рискованный эксперимент. МАРКО учредил собственную премию, присуждаемую ежегодно одному современному художнику специально собранным международным жюри. К участию в конкурсе приглашались буквально все желающие. Победителю доставались 250 тысяч долларов (очень крупная сумма для людей, занимающихся современным искусством) и место в монтеррейской коллекции. Работы остальных соискателей после коллективной выставки тоже автоматически «принимались» в музей.

Первое подобное соревнование выиграл мексиканец Хулио Галан, а фонд МАРКО пополнился 98 работами. На следующий год четверть миллиона отошла малоизвестному мастеру по имени Марсело Агирре, но работы остальных соискателей было решено вернуть авторам. Стало очевидно, что жесткие обязательства музея ведут к снижению качества коллекции. Победа двух латиноамериканцев подряд отпугнула большинство европейцев и граждан США, решивших, что премия чересчур ангажирована. Оставшиеся — не «тянули» на искомый уровень. Сами кураторы придерживались мнения, что чемпион-1995 «наработал» в лучшем случае на пятую часть полученной награды. А в 1996-м — одна только выставка претендентов обошлась в три раза дороже, чем вся премия, причем в коллекции сочли возможным оставить только одну работу. Еще через год кураторы закрыли эксперимент. А на память от него остались те самые сто работ…

Теперь, когда собирательский пыл поутих, на первый план вышла выставочная и проектная деятельность. Ежегодно МАРКО организует от 8 до 11 выставок музеев и других художественных институций. Это значит, что каждый месяц здесь открываются 1-2 выставки.


Теперь музей сделал ставку на отдельные проекты и не жалеет об этом. В его стенах обычно проходят три большие выставки одновременно. Благодаря мастерству Легоррето они свободно располагаются в компактном пространстве (экспозиционная площадь музея — 5 000 м 2 ), а кураторы заботятся об их совместимости и прихотливой контрастности. Скажем, если одна экспозиция носит монографический характер (то есть представляет одного мексиканского или латиноамериканского мастера), то другая — представляет собой сборную интернациональную «солянку», а третья — посвящена какой-нибудь общепризнанной «звезде» (в МАРКО «отметились» такие гранды актуального искусства, как Георг Базелиц, Луиз Буржуа и Йозеф Куделка). На момент моего посещения публике предлагались различные «блюда»: на «первое» — «География художественной формы. Искусство в эпоху глобализации», приготовленное 30 представителями полярных культур: японской и южноамериканской, турецкой, бразильской, китайской и североамериканской, не говоря, конечно, о мексиканской. Причем у художников были «связаны руки»: традиционные техники (живопись и графику), в которых самым явным образом проявляется национальное начало, почти никто не использовал — кругом только фотографии, инсталляции, видеоарт. Деликатные кураторы сделали все, чтобы оценить остроту этого «кушанья» смогли все, независимо от уровня зрительской подготовки. Таких внятных экспликаций мне давно не приходилось видеть. С ними, думаю, всякий может получить свою порцию удовольствия даже от самых странных и непонятных штук, вроде проволочных корзин на колесиках, в каждой из которых — ватное одеяло.

Второе арт-блюдо целиком вышло из мастерской Анны-Мерседес Ойос, хорошо известной у себя на родине, в Колумбии, но, увы, пока не за ее пределами. Яркая, экзотичная и эффектная живопись, почти архаическая «на вкус», после только что усвоенного международного хулиганского проекта. Но качество работ, в которых национальная традиция сочетается с заимствованиями из Магритта и Ива Танги (классиков модернизма), — не вызывает сомнений.


А наибольший интерес, как всегда, вызвал «десерт», «поданный» в моем присутствии при большом стечении народа на двух вернисажах — для VIP-персон и (через день) для всех остальных. В нескольких залах расположилось множество произведений 40—50-х годов (в основном — пейзажных) классика мировой фотографии, монтеррейского уроженца Армандо Саласа Португала. Кстати, именно благодаря ему (точнее — его нашумевшей выставке начала 70-х в нью-йоркском Музее современного искусства) прославился на весь мир архитектор Барраган.

Известность самого Португала, в свою очередь, давно достигла таких размеров, что публике интересно все, связанное с ним. В нынешней экспозиции МАРКО даже был отведен специальный зал под мемориальный кабинет мастера. Подлинный рабочий стол, увеличитель, какие-то приспособления для проявки и печати — серьезная и благоговейная композиция странным образом напоминала ироничный интернациональный винегрет этажом выше. Или мне так только показалось?


Как бы там ни было: радующая глаз интерьерная живопись, стильные и композиционно совершенные черно-белые фотографии, веселая и отвязная тусовка актуальных художников — «три в одном», на любой вкус, и в каждом случае латиноамериканское начало искусно поставлено либо в центр внимания, либо встроено в мощный международный контекст. Такова чрезвычайно привлекательная выставочная стратегия МАРКО, превращающая его в живой организм, в действенное оружие, при помощи которого Латинская Америка прокладывает себе путь в бурлящий, пестрый и противоречивый мир современного искусства.

Градус внутреннего «кипения» в Монтеррейском музее вполне соответствует этой задаче: каждый день здесь что-то происходит. Не только выставки, но и бурные дискуссии, литературные, музыкальные и киновечера, видео– и интернетовские конференции в компьютерном классе, занятия с детьми в специальных лабораториях. По всему видно, что новый курс музея, взятый им после провальной истории с премией, оправдал себя: полезнее и интереснее не рыскать по свету, скупая дорогую нынче продукцию «от звезд», а коллекционировать идеи и проекты, постоянно предлагать городу что-то новое, убеждать людей, что стоит зайти в МАРКО, даже если ты побывал в нем на прошлой неделе.

Причина пятая и последняя — политика
Итак, МАРКО не ленится заниматься культурной политикой — потому и имеет такие сильные позиции в городе. Он делает все возможное, чтобы люди, независимо от их сословия, уровня образования и дохода, поняли: современное искусство — дело веселое, интересное, престижное и доступное. Поэтому взимается такая низкая плата за вход (билет без скидок стоит 35 песо, чуть больше 3 долларов, а по средам — бесплатно), поэтому действует столько благотворительных образовательных программ для детей и взрослых.

Например, в апреле нынешнего года МАРКО обзавелся МАРКОмобилем — большим автобусом, подаренным компанией «Мерседес» и переоборудованным затем в центр современного искусства на колесах. В салоне, где помещаются одновременно 18 посетителей, имеются компьютеры, а также разнообразные стенды, объекты видеоарта, скульптуры и репродукции. Каждый, кто входит в МАРКОмобиль, регистрируется, отвечает на вопросы, предлагаемые компьютером, и в компании сотрудников музея (иногда помогают студенты-волонтеры) отправляется «путешествовать» по волшебной художественной стране.

Например: на мониторе сменяют друг друга картины Мане, Магритта, Дали, работы современных фотохудожников… И на каждое изображение можно реагировать, выбирая из списка ту эмоцию, которую оно у вас вызывает: «счастье», «гнев», «страх», «грусть», «смятение», «отвращение», «радость». По окончании «игры» компьютер наставительно восклицает: «Вот видите, какую гамму чувств можно испытать благодаря искусству!» На отдельном стенде отражены программные этапы развития современного искусства (тут не обойтись без комментария инструктора): «1969 год — первая выставка концептуального искусства в Нью-Йорке, 1997 год — открытие Музея Гуггенхайма в Бильбао, 2000 год — открытие новой галереи Тейт в Лондоне» и тому подобное. Рядом два лайт-бокса демонстрируют «готовые» произведения. А если открыть специальные ящики под ними, можно увидеть, из чего они изготовлены — проволочки, обрывки газет, ржавые гвозди… То, что всегда есть под рукой. Автобус буквально набит такими аттракционами-викторинами — для всех и каждого.


Каждую неделю по пятницам и субботам МАРКОмобиль, украшенный разноцветными логотипами музея, отправляется в самые бедные районы Монтеррея. Поехал и я. Пунктом нашего назначения на сей раз оказался пустырь среди таких трущоб, каких мне не приходилось видеть никогда в жизни. Одноэтажные домики, вереница которых уходила куда-то за горизонт, наводила на мысль о респектабельном Баррио Антигуо после атомной войны. Волонтеры — девушки-студентки из обеспеченных семей — бодро разбили шатры рядом с автобусом, поставили столы и разложили на них книги по искусству, какие-то поролоновые кубики и цветные мелки.

И уже через несколько минут к импровизированному лагерю современного искусства стали стягиваться дети, которых немедленно взял в оборот куратор проекта Исраэль Гутьеррес — молодой социолог с дипломом Барселонского университета. Малолетняя орава, с которой в других условиях, по моим прикидкам, не справился бы целый штат детского сада, слушала его с напряженным вниманием — за все время «лекции» никто не проронил ни звука. Только страницы красивых изданий с картинками шуршали под непривычными к ним пальцами. А потом появились родители — полные мамаши под дождевыми зонтиками (в данном случае — от солнца) и несколько разбойничьего вида мужчины. Последние чинно проследовали в автобус и покинули его минут двадцать спустя с выражением абсолютного блаженства на лицах. Могу засвидетельствовать, что во время экскурсии они исправно нажимали на все кнопки и внимательно слушали объяснения. На одного усатого крепыша особенно сильное впечатление произвело забавное видео, смонтированное здесь, в Монтеррее. По ходу фильма художник разъезжает по улицам города и быстро обводит карандашом на боковом стекле автомобиля контуры зданий, которые проносятся мимо. «Вот здесь живет мой родственник», — удовлетворенно объявил экскурсант, ткнув пальцем в экран.

Тем временем под шатрами мамы с чадами перешли к творческим процедурам. Следуя инструкции, они превращали кубики в шары — с ожесточением разрывая поролон зубами и руками, а затем расписывая то, что вышло, разноцветными мелками. В результате у каждого должен был получиться свой личный, «выстраданный» арт-объект. Яблоко там или апельсин…

Каждый, прошедший через недра автобуса или мастеривший фрукты, регистрировался у волонтеров и получал билет на право семейного (не более пяти человек) бесплатного посещения МАРКО в течение 2005 года. Я насчитал не менее пятидесяти таких «счастливцев». И это только за один день.

«А завтра здесь же мы будем играть в музейных кураторов», — пообещала координатор проекта «МАРКОмобиль» улыбчивая Франциска Нефф, которая учится в Гейдельберге, а в Монтеррее стажируется. Игрокам предстоит (цитирую):

1. Соединить листки бумаги так, чтобы получился объемный угол.

2. Найти где-нибудь интересный объект.

3. Написать на бумажке историю объекта (экспликацию).

4. Соединить историю объекта с ним самим.

5. Покрасить угол в красивый цвет.

6. С помощью клея прикрепить объект к стене музея.

Жаль, конечно, что завтра улетать. Так я и не увижу «дочерние предприятия» МАРКО, созданные руками женщин и детей из монтеррейского предместья. По крайней мере, до тех пор, пока плоды деятельности амбициозного латиноамериканского музея сами не доберутся до наших берегов. А это, думаю, не за горами.

Анатолий Голубовский | Фото Александра Сорина

Другие интересные музеи Монтеррея
Музей истории Мексики

Городской музей Метрополитен (современное искусство,традиции, быт)

Музей народной культуры в районе Баррио Антигуо

Музей и театр кукол в районе Баррио Антигуо

Зал бейсбольной славы (Музей мексиканского бейсбола)

Музей штата Нуэво-Леон

Музей транспорта


Большое путешествие: Вверх по русскому Нилу

В образе нашей главной национальной реки, в том мифе, который создал о ней за долгие века российский народ, парадоксально сплелись взаимоисключающие черты. С одной стороны, нет ничего более фундаментального, незыблемого, даже тривиального, чем Волга. Всем известно, что она — «матушка», что в нее Стенька Разин бросил свою персидскую зазнобу, что на ней есть утес, который «серым мохом порос». Наконец, что она «впадает в Каспийское море». С другой стороны, все реки текут, в том числе и Волга. А текучесть ассоциируется с непостоянством, способностью менять личины, неясностью, небесспорностью… Достаточно легкого шлепка веслом по речной глади — и ваше отражение, только-только обретшее на ней свои контуры, разбивается, и тут же вода начинает «колдовать» над новым. Так и русский Нил, струящийся от Среднерусской возвышенности до калмыцких степей, сохраняя свои «твердокаменные» характеристики, обзаводится переменными, «импрессионистическими».

Волга, может быть, как ничто другое, выражает изменчивость нашего национального характера. Нашу склонность примерять маски, стили жизни, моральные кодексы. Нашу знаменитую «всемирную отзывчивость», обретенную в попытках объяснить себе самих себя.

Героиней нынешней экспедиции «Вокруг света» избрана река — река глазами двух пассажиров теплохода «Нижний Новгород». Видели и слышали они одно и то же, а увидели, услышали — разное и размышляли по-разному.

«Волга самодостаточна, словно содержит в себе Альфу и Омегу. В любой фазе своего течения она знает, с какой целью течет, в каждом ее изгибе просматриваются начало и конец, — говорит человек деревни и природы, славянофил, мыслитель, преданный несуетному. — В то же время она обстоятельна и работяща, со своими бесконечными тихоходными нефтевозами и сухогрузами, разливом без берегов, сизыми равнинными просторами. И еще — веселая, искристая, разнообразная — не в пример ветреному Дону, угрюмому Витиму или болезненно желтому Гангу…»

«Нет, однако, ничего безотраднее вида заброшенной церкви с проваленными куполами, ободранными стенами и колокольней без колоколов, стоящей, как на паперти, на высоком волжском берегу», — откликается урбанист, житель «каменных джунглей».

«Неуемная вода распространяет и перемешивает культуры и народы, создавая творческую среду для каждого нового поколения», — радуется фотохудожник.

«Ожидаемой яркой пестроты народов Поволжья, которая, видимо, когда-то сильно бросалась в глаза, я не смог обнаружить. Конечно, спутать большеглазую русскую красавицу и смуглую гибко-подвижную красотку татарских кровей нельзя. Но на всех людях лежит унылая печать какого-то обезличивания, наложенная бездушным советским интернационализмом. Кажется, она не скоро исчезнет…» — констатирует скептический поэт.

В общем, очевидно: сегодняшняя Волга — это мы сами, наши настроения и страхи, сильные и слабые стороны, единство и борьба российских противоположностей, отраженных «от водной глади» в большом путешествии наших авторов.


Виктор Грицюк: Зажатый берегами неотвратимо, как тисками, теплоход ползет вверх, вторя изгибам реки, пропуская слева — красные, а справа белые бакены. Медленно разворачиваются перед нами высокие кручи с молодо-зелеными шапками. Каждая рощица — идеальное место для одинокой ночевки с палаткой. Рядом — чистая вода, песок мягок, на нем — выброшенные паводком коряги, топливо для костра. Жаль, что на корабле нет стоп-крана. Жаль, что я никогда не буду там, в каждом из примеченных живописных мест. Россия велика, всюду не успеешь…

Евгений Рейн: В десять вечера в большом баре начинается музыка. Очень неплохой аккордеонист Коля Боцманов может изобразить, похоже, все на свете и охотно откликается на заказы и просьбы. Причем даже на самое экзотическое ретро для такого «мастодонта», как я: звучат «Цветущий май», «Брызги шампанского», «Бублички», «Мурка», «В Кейптаунском порту»… Он играет, я в полном одиночестве слушаю…

Ближе к полуночи в центральном салоне за овальными столиками несколько компаний немцев коротают время за картами. Им явно скучновато. Как потом оказалось, на теплоходе подготовились к борьбе с этим состоянием души разными методами. Например, посредством изготовления кукол из марли, ваты и разноцветных лоскутов под присмотром бойкой русской девицы, старательно имитирующей энтузиазм. Кроме того, немецкие гости играли в загадочную игру «два капитана», смотрели старые советские и новые американские фильмы, слушали частушки, в том числе знаменитые саратовские «страдания», и сами пели весьма организованным и неплохим хором.

Виктор Грицюк: На теплоходе незнакомые люди здороваются по десять раз в сутки и желают друг другу в ресторане приятного аппетита. Каждый окурок попадает точно в урну. Здесь не по-домашнему крепко одеколонятся.

Рейс почти целиком закуплен немецкими туристами (россиян среди пассажиров — не более десятка), причем пенсионерами, детьми тех, кто добрался до Волги в 1943-м (и, скорее всего, не вернулся домой). Теперь вот они тоже сюда добрались. С бумажками в руках разучивают в прозрачном павильоне верхней палубы песню о Волге: «Вольга-Вольга, мутер вассер, Вольга гроссе руссиш флюс…». А еще они поют ее по-русски. При этом встают и садятся, начинают и замолкают одновременно. Дисциплина — великая вещь, но пугающая, особенно для славянских разгильдяев.

Евгений Рейн: Специальный пароходный буклет для немцев составлен с большой выдумкой. Он не ограничивается тем широким репертуаром, который успел посвятить Волге русский народ, а содержит и оригинальные произведения неизвестного мне авторства. В ранний час, когда«Нижний Новгород» только выплывал из полосы утреннего тумана, я неоднократно бывал разбужен оптимистическими немецкими куплетами, смысл которых в переводе можно передать приблизительно так:

Плывем по Волге мы реке, и это так прекрасно,
Здесь так приятно веселиться целый день напролет, и часто допоздна,
Волга-ри, Волга-ри, Волга-ла-ла-ла-ла,
И часто допоздна-а-а…
Допоздна-то допоздна, а наутро, заметьте, все как огурчики.


500 миллионов под килем — Необратимость — Чем Волгоградская область отличается от Вологодской — «Прикаспийский Китай» — Когда река гудит

Евгений Рейн: Ночь съедает расстояния. Проснулся — и представляешь себе, что сотни тысяч кубометров воды утекли тебе навстречу и перестали быть. Больше никак нельзя зачерпнуть из Волги ту пригоршню ледяной майской воды, которую можно было зачерпнуть, скажем, вчера в 23.59. И самого тебя вчерашнего — тоже уже нет.

В дне минувшем остались и «Прощание славянки» в исполнении оркестра на донской пристани (по моему разумению, это лучший марш на свете — его следовало бы сделать гимном России), и не освоившиеся еще с городскими манерами южнорусские казачки, которые босиком тащат снедь с базара домой по главной ростовской улице (естественно, Ленина), и искусственные насаждения по берегам Волго-Донского канала. Наутро, когда черно-желтая пена за бортами «Нижнего Новгорода» сменила цвет на лазурный, мы уже плывем по величайшей из рек Европы. Причем по самым богатым ее угодьям. Если верить справочнику 1930 года, 80 лет назад из вод нижней Волги ежегодно извлекалось около 500 миллионов килограммов рыбы (можно представить себе, сколько ее плескалось тут в древности, когда цивилизованные греки называли реку Ра, или в Средневековье, когда для хазар это был Итиль или Атель).

Просторная водная гладь выглядит безмятежно, а между тем под нею (то есть прямо подо мной!) движется такая невообразимая живая масса! Пол-утра, облокотившись на палубные перила, я пытался представить себе это наглядно, пока мои наивные упражнения не прервал интеллигентного вида пожилой попутчик-эколог. Оказывается, поражаться уже нечему — река обеднела в десятки раз. И дело не столько в этом, сколько в необратимости потерь. Даже если все производства вдруг остановятся, а люди навсегда откажутся от даров Волги, ни прежней численности рыбных стай, ни былой чистоты воды никакими способами и никто не восстановит. На многих участках необратимые изменения произошли даже с самим руслом — оно так отравлено, что само отторгает жизнь.


Виктор Грицюк: Приволжская степь, по моему ощущению, — самое подходящее место для человеческого существования. Даже дышать здесь легче. И что примечательно — сперва глазу, кажется, не за что зацепиться, а потом оказывается, что всюду — жизнь. Пряди серебристых ковылей распространяют пьянящий аромат, насыщенными сиреневыми тонами цветет саксаул. Орлы и соколы садятся на столбы электропередачи, которые одни только и намекают на расстояния и масштабы в этом безразмерном пространстве. У подножия столбов порхают удоды — яркие, как колибри. Если смотреть издалека, кажется, что это бабочки. А если, наоборот, сузить обзор, разбить пейзаж на секторы, можно насчитать с десяток сусликов, стоящих «фарисейски», скрестив лапки на животе. Над акациями — грачи, на проводах — ожерелья из кукушек, на горизонте, в жидком мираже — конные пастухи и их овцы.

Во время весеннего разлива, как утверждают пастухи, на лодке, ни разу не ступив на сушу, можно добраться до самой Калмыкии, если, конечно, знаешь нужные «дорожки» между чащами полузатопленных тополей, ив и камыша (он на нижней Волге достигает обычной высоты бамбука — то есть пяти метров). А кругом на ваших глазах будет стремительно пробуждаться природа.

Нежно-салатный туман в голых ветвях за несколько дней сменится тенью изумрудных крон. Со стороны Каспийского моря пронесутся южные грозы с занавесями дождей. После каждой в янтарном вечернем свете вспыхнет радуга. Для этого времени года у волжан есть бесподобное фольклорное выражение — когда река гудит.

Плыть по Волге на чем угодно, когда она гудит, — ни с чем не сравнимое удовольствие. Жаль только, что громоздкий теплоход не покорит все 3 500 километров течения. Река судоходна лишь до Твери, и то если выдается полноводный год.

Неторопливо взрезая носом «тяжелую» весеннюю воду, «Нижний Новгород» за две недели поднимется до Дубны, после чего свернет в канал имени Москвы и доставит нас домой. Для сравнения: в XVII веке голштинское посольство, описанное Адамом Олеарием, добиралось от Нижнего до дельты за полтора месяца — причем, заметьте, немцы следовали вниз по течению и очень торопились. А мы охотно и иногда подолгу передыхаем в больших городах и малых поселках.

Шлюзовой «Сезам» — Старушки, дыни и платки — Диалог поколений на Мамаевом кургане — Сикейрос о России — «Нецарский» Царицын
Евгений Рейн: Нет в мире большего удовольствия, чем просто сидеть в шезлонге на верхней палубе. Можно при этом читать книгу, можно болтать с соседями, но лучше всего просто глядеть на реку, на проплывающие навстречу корабли, баржи (самоходные и на буксире), на катера и лодки, бакены и мосты и, конечно же, на шлюзы. Шлюзы — это и есть самое интересное во время плавания зрелище. В смысле — интересно не то, как корабль, войдя в каменный мешок, качается на плавных водных качелях: то скрываются, то вновь обнажаются неприступные, словно в скандинавском замке, ворота (ныне все шесть волжских шлюзов, которые мы прошли, увы, находятся в плачевном состоянии, впечатление такое, что ими никто не интересуется уже как минимум лет пятнадцать: с башни одного из них так и не удосужились спустить алый стяг), — хотя и от этого захватывает дух. Самое главное — шлюзы создают уникальную для волжского путешествия атмосферу тайны. Ведь на равнинной реке смена «картин» так замедленна, что каждый следующий вид открывается и входит в тебя задолго до того, как развернется на переднем плане. Всегда известно, что там, впереди. А шлюз — как интригующая пауза. Не видно, неизвестно — какая она, река, там, за стеной. И напряженно ждешь, когда «сезам» откроется…

За первым шлюзом обнаружилась пристань Черный Яр. Я сошел на берег размяться. Три колоритные — как сейчас из народной сказки — старушки на скамейке у воды, одетые в совершенно одинаковые, популярные, насколько я помню, в семидесятых, плащи из болоньи, торговали аккуратно связанными платками из козьего пуха. Как выяснилось, все, что может дать человеку коза, составляет здесь основу жизни.

Еще могу доложить, как обстоит в приволжской провинции дело с продуктами. В Черном Яре, «крупном садово-огородном совхозе, где выращивается лучший сорт дынь» (путеводитель «По рекам, озерам и каналам СССР» за 1933 год), в 2005 году имеются: один вид вареной колбасы, горчица в тюбиках, дешевая водка (пол-литра — за 52 рубля), черный хлеб и сушки с маком. Кстати, хорошие — я купил себе упаковку. Дынь же лучшего, как, впрочем, и худшего, сорта — нет. И трое жительниц поселка (рождения, полагаю, того самого 33-го года) про них никогда не слыхали. Если у кого появляются лишние несколько рублей на фрукты (например, после того, как наша попутчица — элегантная немка в джинсах купила-таки одно изделие из козьего пуха), — за ними лучше всего ехать в Волгоград, на рынок.


Виктор Грицюк: Утренний Волгоград — бывший Царицын, бывший Сталинград, путается в заводах и кранах. Между панельных домов, рядом со стадионом колет небо мечом «Родина-мать» работы Вучетича, все зовет мертвых каменным ртом.

Город живет больше в прошлом и лишь немного в настоящем, словно здесь — два народа. Один помнит и терпит, цепляясь за память для того, чтобы выжить в настоящем, другой живет простой сегодняшней жизнью: торгует на рынке, открывает магазины и пивные ларьки. Но между ними случаются странные сближения. К ветерану в орденах на Мамаевом кургане (нарядных стариков в преддверии 9 мая на улице много) подошел юноша лет шестнадцати, «неформального» вида. Ухватив ветеранскую ладонь одной рукой и оживленно жестикулируя другой, он долго что-то говорил (пожилой человек вежливо кивал в ответ), а на прощание подарил какую-то «фенечку» на цепочке. Пенсионер громко прокричал ему вслед, чтобы молодежь «не тушевалась перед жизнью».

Не знаю, правильно ли они поняли друг друга, однако контакт состоялся.

Мамаев курган ухожен, и видно, с каким трепетом город пестует единственную, в общем-то, славную веху своей истории (оборона Царицына от Деникина в 1919 году — уж точно теперь не в счет). Слева от основного монумента воздвигли новый храм Всех Святых с золотыми куполами-шлемами. Образчики сталинской «ампирной» архитектуры отреставрированы и смотрятся очень прилично. Но что действительно вызывает щемящее чувство, так это единственный в полном смысле слова памятник Волгограда — оставленный в развалинах дом из красного кирпича, безглазый и страшный, который часто путают с домом Павлова. Не представляю, как его удерживала горстка гвардейцев из дивизии генерала Родимцева. Там и спрятаться-то негде.

Я видел многострадальное здание не один раз, но только в этой поездке узнал знаменательный факт: раньше в нем помещалась мельница, принадлежавшая когда-то немцу, одному из самых зажиточных хозяев в Царицыне. И мелькнула мысль: возможно, гитлеровцам казалось, что они пришли в Россию забирать «свое», все то, что они в огромной восточной стране построили? Новую армию, новую экономику, новую дисциплину.

За городом — раздолье степей. Пейзаж делает человека. Сикейрос как-то заметил, что среди россиян нет крупных художников-монументалистов, поскольку у них всюду — ровный ландшафт, нет надломной горной драматургии, дерзости вершин, нет крупных визуальных контрастов. Есть неспешное, неотвратимое течение реки и вечная тоска по простору и воле, и ничего им в жизни не надо — только бы никто не стоял над душой. Вот и бежали от европейских нововведений в «понизовую вольницу» (термин из Брокгауза и Ефрона). Бежали на нижнюю Волгу, а нововведения — за ними, стоять над душой у вольницы крепостью Царицын. И вольница ополчалась на них Разиным и Пугачевым…

Евгений Рейн: Есть даже такая народная песня:

Судил тут граф Панин вора Пугачева:

«Скажи-скажи, Пугаченька Емельян Иваныч,

Много ли перевешал князей и боярей?»

«Перевешал вашей братии 707 тысяч, спасибо тебе,

Панин, что ты не попался, я бы чину прибавил,

спину-то поправил, на твою бы на шею ворованы вожжи…»

и так далее. Дело тут происходит в Царицыне.

Но, между прочим, к царице-европейке, которая до вольных людей и на Нижней Волге добралась, это название не имеет никакого отношения. Здесь — татарский корень. Предполагают, что он произошел от слова «сари-су» — желтая река (на наш манер — Царица, она впадает в Волгу возле Волгограда) или «сари-чин» — желтый остров. А русские потом на слух «исправили».

С какой скоростью течет жизнь? — Волга угрожает Карпатам — Коса, которая «подкосила» Саратов — Теплоходное счастье

Виктор Грицюк: Теплоход движется по Средней Волге со скоростью 26 км/ч. По ощущению — приблизительно такова и средняя «скорость» человеческой жизни в среднем ее течении. Волгоградские берега бледнеют и теряют контуры в пространстве и памяти. Крутой склон по левую сторону нашего движения словно срезан под ровным углом в 45 градусов чьей-то невидимой рукой (на самом деле это явление обусловлено трением глин и песков: речная волна подмывает до критического уровня берег, и он равномерно осыпается). А справа, наоборот, суша идет низко и полого. Широко известный средневолжский контраст: река течет как раз на границе двух земляных щитов, двух уровней высот, плавно сдвигаясь по мере «поедания» обрывов. Таким образом, она постоянно сдвигается к западу, причем в геологических масштабах довольно быстро. Уже в историческое время русло проходило так далеко от того места, где я теперь плыву, что было бы и не видно воды за горизонтом. Так, глядишь, лет за миллион и до Карпат дойдет…

И уж гораздо раньше вода слизнет одинокий поселок на высоком берегу, исчезающий из поля моего зрения в гаснущих сумерках этого дня. С Волги просматривается весь цикл жизни «людей реки» — от первой до последней черты. Вот маленький домик фельдшера, в котором все начинается. В середине — лодки, рыбалка (летняя и зимняя), романтические прогулки — вон по той тропинке над водой, свадьба — вон в той церкви. И в конце — скромное кладбище с голубыми оградками, чуть поодаль. Жизнь течет параллельно реке. Утверждают, что выражение «с тех пор много воды утекло» происходит именно из Поволжья.

Евгений Рейн: Уже издалека можно видеть на возвышенном берегу множество церквей и строй каменных зданий. Саратов был когда-то губернским городом, крупнейшим на средней Волге, благодаря, как водится, торговле. И все шло хорошо, пока речной флот оставался относительно малотоннажным. А потом пришла индустриальная эпоха и географическое обстоятельство, которое раньше считалось саратовским преимуществом, обратилось против города. Дело в том, что он отделен от Волги длинным песчаным полуостровом, или косой. За ней легкие старинные суда надежно укрывались от превратностей течения. Большим пароходам коса сделалась лишь помехой, и коммерческое первенство мало-помалу перешло к Нижнему Новгороду.

Неудивительно, что Саратов «приуныл», пообветшал. Однако историческая судьба решила продолжить с городом парадоксальную игру, теперь, наоборот, обратив ему во благо роль весьма невыигрышную. Еще при Романовых он получил известность как пункт «мягкой» политической ссылки, место, так сказать, не столь отдаленное (большевики, кстати, тоже использовали его в этом качестве). В результате образовались прочные культурные традиции, и саратовская земля обрела репутацию интеллигентной. Тут — родина Чернышевского, Яблочкова (того самого, который до сих пор «борется» с Эдисоном за патент на электрическую лампочку), Федина и Лидии Руслановой.

Волга выше Саратова заметно сужается (точнее, это просто заканчивается Волгоградское водохранилище) и теряет на какое-то время свое неброское патриархальное обаяние. Как будто перетекает из одной эпохи в другую: если раньше мимо нас проплывал рубеж XIX и ХХ столетий, то теперь на траверсе — все больше хрущевско-брежневское наследие.

Вот, к примеру, показался в поле зрения Вольск, придавленный к земле трубами гигантского цементного завода и накрытый такой дымовой завесой, под которой можно было бы спрятать весь речной флот нашего могучего государства. Представляю, как там дышится.

А у меня на корабле дышится чудесно. Еще не совсем стемнело, и воздух на краткое время сделался сиренево-перламутровым. В сумерках мерцают костры на берегу. Садишься в шезлонг, закуриваешь и думаешь о чем-то необязательном. Из корабельного бара доносятся любимые танго моей молодости, мелодии Вертинского и Высоцкого. Это и есть счастье, другого — я не знаю. Сиди, вспоминай…

Жигулевское пиво — «Аттракцион» «На дне» — Демография по-самарски — Иосиф Сталин как орудие рекламы

Евгений Рейн: …Страшно подумать — это было в 1959 году. Над головой стояла Большая Медведица, прожекторы освещали водоворот пены, взболтанный мощными винтами знаменитого лайнера «Россия». Денег у нас, студентов, тогда хватило только на палубный билет и ежедневные «макароны по-флотски» в корабельной столовой. Между прочим, очень вкусная еда, если ее правильно приготовить. Ну и еще на родное советское жигулевское пиво. Тоже отличное.

Виктор Грицюк: Когда-то Самарский пивоваренный завод принадлежал некоему австрийцу по фамилии фон Вакано. Два года назад в архивах был найден его рецепт пива, и по нему снова стали варить пенный напиток. На этикетках — респектабельное «старорежимное» лицо с усами, а само пиво в городе пользуется заметным успехом… Однако флагманским продуктом местного завода все равно остается жигулевское.

Вся длинная, хорошо обустроенная набережная, как коростой, покрыта пивными забегаловками. Но главный пивной «аттракцион» — место с литературным названием «На дне», куда фирменный самарский напиток поступает прямо с завода — по трубе. Откачать литр из пивопровода в собственную емкость стоит 13 рублей. После чего неплохо запастись также недорогой сушеной волжской рыбкой — и вперед, на прогулку по красивому, элегантному, хотя и несколько пыльному мегаполису (его население превышает 1 млн. 200 тыс. человек). С тех пор как город отказался от имени Валериана Куйбышева, он серьезно обратился лицом к новым веяниям. Обстроился дорогими «евродомами», церквями и часовнями. Последние, как правило, возводятся на местах каких-либо трагических событий. Стоит, например, часовня на месте сгоревшего в 1999 году областного управления милиции: тогда в пламени погибло почти 60 человек.


Стайкой пестрых райских птиц по высокому берегу Волги снует на роликах и скейтбордах взад-вперед новое самарское поколение. Много барышень лет четырнадцати от роду — в «мое время» они считались бы маленькими девочками, которых страшно отправить одних в магазин. А у этих на лицах отчетливое: «Мне никто не нужен». Но девочки, конечно, ошибаются— в нынешнюю эпоху так же, как в любую другую: пройдет лет пять, и они переместятся «на променад», где двадцати-двадцатидвухлетние жительницы Самары, разодевшись в пух и прах (но уже в соответствии с новыми возрастными запросами), допоздна, словно где-нибудь в Риме, гуляют с детьми. Кто — с одним, большинство — с двумя, а некоторые — уже и с тремя. Мне известна среднероссийская демографическая статистика. Но — на глаз, во всяком случае, поволжская «столица» ее опровергает.

Столицей, причем вполне официальной, Самара однажды действительно чуть не стала. 15 октября 1941 года Государственный Комитет Обороны решил переместить в Куйбышев все властные органы в случае, если немцы все-таки возьмут Москву. Верховному главнокомандующему на глубине 37 метров был вырыт бункер (для сравнения: последнее берлинское убежище Гитлера уходило под землю всего на 16 метров). Говорят, он способен выдержать прямой удар современной атомной бомбы.

Евгений Рейн: За посещение этого монстрозного сооружения берут почему-то 600 рублей. Четыре года назад я побывал в нем абсолютно бесплатно.

Видимо, товарищ Сталин вырос в цене, и Самара это «чувствует». Она эффективно эксплуатирует его в рекламных целях. Усатая физиономия фигурирует на лобовых стеклах маршруток, на витринах киосков, в кафе. Даже наши попутчики-немцы, не морщась, пьют «жигулевское» под портретами генералиссимуса, видимо, побаиваясь, как бы им не припомнили их фюрера.

Ну, да черт с ними обоими. В городе действительно много милого, симпатичного, ностальгического. Особенно хороши бывшие купеческие особняки, есть даже несколько настоящих шедевров модерна.

Вообще, Самара, насколько я могу судить, представляет интерес не только для «чистых» искусствоведов, но и для коллекционеров. Нигде на Волге я не натыкался на столько любопытных артефактов в антикварных лавочках. Да и просто на набережной, между лотками с воблой и семечками, можно по сходной цене приобрести довольно ценную икону, шкатулку, медальон, в общем, всякую железную, медную и бронзовую старину. Если бы в соседних Жигулевских горах все еще гнездились разбойники (раньше их там было пруд пруди, даже свое название гряда унаследовала, говорят, от налетчика Жигулина), они бы тогда нашли здесь чем поживиться.

В каком городе родился Карамзин? — Замкнутый ленинский круг — Симбирск праздничный — Родина национального характера
Виктор Грицюк: Утренний Ульяновск, по-старому — Симбирск, совсем невзрачен с реки. Только поблекшая надпись цветами на склоне «Ленин», громоздкий мост и ломаный контур домов поверх берега, из которого, как единственный тупой клык в беззубом рту, торчит квадрат гостиницы «Венец».

Евгений Рейн: С Венца — крутого взгорья над Волгой — и начался в 1648 году Симбирск-городок. Тогда по приказу Алексея Михайловича сюда прибыли окольничий Богдан Хитрово и дьяк Григорий Кунаков «для оберегания от приходу ногайских людей и строения новых городов и засечных крепостей». Вырос на холме, как полагалось у русских, кремль, но теперь от него не осталось и следа. Точно так же, как выветрилась память о пребывании в Симбирске многих общенациональных знаменитостей. Монументальная фигура Владимира Ульянова (Ленина) заслонила собой все и вся. До недавних пор, не исключаю, даже в школьных учебниках писали, что Карамзин «родился, жил и работал в Ульяновске».

Когда после падения СССР фигура вождя была десакрализована, оказалось, что городу уже нечего показать приезжим, кроме связанных с ним мемориальных мест. Иное дело, что сам город утратил пиетет по отношению к своему беспокойному уроженцу и мемориал Ильича переживает не лучшие дни. Проще говоря, бедствует. Набор товаров в музейной лавке разбавлен всем известными «октябрятскими» значками и несколькими томами некогда безбрежной советской ленинианы. От растерянности я купил (очень дешево, впрочем) книгу управделами Совнаркома Владимира Бонч-Бруевича «Наш Ильич» и освежил в памяти незаурядную, мягко выражаясь, историю о том, как «наш Ильич» в голодном 1919-м (!) хитростью заставлял капризных детей хорошо есть.

А между тем Симбирск отнюдь не убог историко-культурно. В нем, как я уже говорил, вырос Карамзин. Николай Языков, проживая в доме своего брата Петра (тут сейчас библиотека), написал известную «Молитву»:

Пусть, неизменен, жизни новой
Приду к таинственным вратам,
Как Волги вал белоголовый
Доходит целый к берегам!
Пушкин здесь разгонял скуку сбором материалов к «Истории Пугачевского бунта» (а сам Емелька-разбойник провел несколько месяцев 1774 года в подвале городской тюрьмы). Наконец, Симбирск подарил стране чуть ли не самый характерный, выразительный ее типаж. Где-то недалеко от города находилась Обломовка, имение ленивого, доброго и совестливого барина Ильи Ильича… Жил ли когда-нибудь подобный барин на самом деле, сказать нельзя, но придумавший его Иван Александрович Гончаров жил, и именно в Симбирске. Дом его не сохранился, но еще в 1916 году власти города посвятили писателю музей, действующий и по сей день. Здание, специально для музея построенное, парадоксально для средневолжского городка. Как экзотический павлин среди сорок, оно блещет архитектурной эклектикой, смешавшей мотивы готические и мусульманские.

Между крестом и полумесяцем — Кодекс молодого казанца — Быть или не быть Яналифу? — Как стрелялся Алеша Пешков — Нижний Новгород, третья столица России? — Как заработать чтением на хлеб с колбасой?

Виктор Грицюк: Ночью незаметно мы миновали невидимую границу христианства и ислама. К речному вокзалу Казани причаливаем на рассвете, пропетляв заливчиками с портовыми сооружениями по берегам, напоминающими застывших марсиан Уэллса. Утро, но уже многолюдно, и всюду кипит работа, будто тысячи человек вышли на стихийный субботник. Казань, словно Москва середины 90-х, вся превратилась в стройку. Визжат дрели, самосвалы месят грязь, бубнят отбойные молотки, срочно завершаются ремонтные работы, все перекопано и укутано в леса. И под землей столице Татарстана нет покоя от людей — там роют метро, поэтому улица под тобой гудит, словно в преддверии землетрясения. (Город готовился к своему тысячелетнему юбилею — читайте о нем в рубрике «Досье» сентябрьского номера «Вокруг света» за текущий год. — Прим. ред.)

Многое уже готово, в том числе новый пешеходный «Арбат» (отреставрированная улица Баумана), которым Казань обзавелась на модной нынче волне. Из замысловатых фонтанов с птичками бежит вода. Подальше — бронзовая карета екатерининского типа со ступеньками, но без лошадей, где принято фотографироваться и назначать свидания. Довольно строго дело обстоит, однако, с поцелуями — редко увидишь, чтобы местные парочки вели себя свободно на людях (приезжим, конечно, закон не писан). Получается забавно: с одной стороны, и мобильная связь, и дырявые джинсы, и певица Алсу, и все, «как в Европе», с другой — почитание традиций, новая мечеть и сказочная древняя башня Сююмбеке за кремлевскими стенами. Непросто быть современным европейцем, оставаясь при этом мусульманином. Но казанцы, по моему наблюдению, справляются благодаря добродушию и чувству меры. Видимо, долгое нахождение в составе сперва христианского, а затем безбожного государства научило их находить компромиссы в вопросах веры и образа жизни. Если вы, например, захотите увидеть костяные и медные изделия или обливную керамику Волжской Булгарии XII века, а также татарское искусство позднейших времен, ступайте в Национальный центр «Казань». Если вас интересует общемировой культурный контекст, в котором татарское искусство занимает свое место, лучше отправиться в Музей республики, там есть все, от мечей викингов (любопытно, как их занесло на Среднюю Волгу?) до монгольских кочевых юрт, — всего 600 тысяч единиц хранения. Есть там и обычная на вид пишущая машинка. Вроде бы все буквы знакомы — по большей части они латинские, некоторые с дополнительными закорючками — а в сумме получается яналиф. Этот новый алфавит для татар (в переводе на русский так и есть: «новый алфавит») придумала группа казанских ученых, вдохновленных энтузиазмом первых лет революции. С 1928 по 1939 год он официально действовал в республике. Потом авторам пришлось туго. А чем история заканчивается, вы догадываетесь. На правительственном уровне в Татарстане ведутся дискуссии о внедрении новой старой письменности.

Евгений Рейн: Вторая после Кремля главная достопримечательность Казани — знаменитый университет, где учились или преподавали «все», от Аксакова и Льва Толстого до Лобачевского и опять-таки Ленина. Чтобы обойти его весь, нужно несколько дней, поэтому я ограничился библиотекой, с которой, собственно, все и началось. В 1799-м — году рождения Пушкина — в Казань на восемнадцати подводах привезли четыреста двадцать девять пудов книг, принадлежавших князю Потемкину-Таврическому. Богатство это он, собственно, и завещал университету, только не Казанскому, а Екатеринославскому (Днепропетровскому посовременному), то есть оставил городу, основанному им самим. Но Павел I отчего-то решил «одарить Волгу в ущерб Днепру». Возможно, чтобы придать основанию российского учебного заведения на мусульманских землях символический примиряющий смысл: жемчужиной потемкинской коллекции считалось старинное Пятикнижие Моисея, написанное на 50 телячьих кожах. Ведь этого пророка, как известно, чтут последователи и Христа, и Магомета…

И вообще в мире не много найдется городов, где так интенсивно переплетались бы традиции двух крупнейших мировых религий — разве что еще Севилья и Гранада. Причем, в отличие от последних, Казань всегда оставалась веротерпимой. Даже при Грозном здесь не преследовали за веру, а Екатерина II вообще велела содержать на государственные средства Магометанское духовное управление. Строительство мечетей здесь никогда не прекращалось, как, впрочем, и возведение православных храмов. Отсюда эта сказочная пестрота, смешение стилей, изменчивость и некоторое лукавство душевных устоев, специфическое казанское — «вавилонское» одиночество, о котором, среди прочих, писал и «буревестник революции». В этом городе юный Алеша Пешков, по собственному признанию, «ощутил усталость души и едкую плесень сердца», вследствие которых пытался застрелиться на берегу волжского притока — речки Казанки…


Виктор Грицюк: Так и не сбылась моя сумасбродная мечта — пощупать в музее Максима Горького исторические розги, которыми ему в детстве безуспешно пытались вправить мозги. Как раз в тот день, когда мы добрались до Нижнего, музей оказался закрыт.

А наш дальнейший путь лежал мимо острова Свияжска, где русские дружины под командой Грозного и Курбского готовились в специальном деревянном городке к штурму Казани. Городок с 18 башнями, семью воротами, царским шатром, самобойными часами, походными церквями и прочими потрохами перед тем всю зиму 1550/51 года строили за 1 000 километров отсюда, в Угличском уезде, потом в разобранном виде сплавили вниз по Волге и заново установили.

Мимо Чебоксар с единственным, наверное, в мире мысом имени Любви, мимо Васильсурска и Козьмодемьянска, где на Волгу выходит Республика Марий Эл, «Нижний Новгород» проследовал в Нижний Новгород, сердце Волги, где главная река принимает в себя Оку (самый красивый в мире вид). Здесь замысловатыми восьмерками извивается по крутому склону знаменитая Чкаловская лестница (а венчает ее монумент самому летчику). Здесь кирпичные стены очередного волжского кремля элегантной лентой струятся между башнями, вторя изгибам холмов. Городской центр теперь уже, увы, неотличим от московского — с теми же супермаркетами и стеклянными конторами, с нищими и игральными автоматами, бистро и казино. И только Рождественская строгановская церковь (1719 года), цветастая и радостная, с картушами и завитками, напоминает о тех временах, когда купцы Строгановы и им подобные, богатея сами, обогащали и город, и старались, чтобы в нем и другим жилось не хуже, чем в столицах.


Евгений Рейн: Очевидно, именно благодаря всем этим Рукавишниковым, Строгановым, Переплетчиковым Нижний — пожалуй, единственный из всех волжских городов — не производит провинциального впечатления. В нем чувствуются энергия, ритм, деловитость — и в то же время отсутствие комплексов. Случайно встретившись с москвичом или питерцем, здесь не сдвигают угрюмо брови.

Некоторую трогательную старомодность можно обнаружить разве что в формально-почтительном отношении к классической культуре. Если у нас уже перестали стесняться своего равнодушия к «духовному» и утилитаризма в выборе развлечений, то на Волге — еще не совсем. Здесь в любом книжном магазине — на «парадном» месте Шекспир с Пушкиным и Достоевским (а также — по земляческому признаку Горький). А Донцова в дешевом переплете — где-нибудь подальше от кассы. Хотя покупают в основном, конечно, ее.

Кстати, в Нижнем я узнал удивительную вещь. В 1900-е годы если местный обыватель брал в библиотеке книгу, то по распоряжению специального попечительского совета купцов-филантропов ему бесплатно выдавали «к ней» кружку сладкого чая и ломоть пшеничного хлеба с колбасой. Хорошо бы восстановить традицию.

Почему все-таки люди не летают, как птицы? — Образ жизни плесских собак — Сколько в Костроме сусаниных? — Куда девается икра? — Рыбалка как разновидность терроризма

Виктор Грицюк: За городом Минина, Чкалова и Горького начинается собственно «древняя Русь» — русская Волга в истинном историческом смысле. По берегам пятнышками окон среди зелени подмигивают деревушки. Закат. Желтая волна от корабля шипит сухо, как песок. В центре носовой палубы стоит один стул. Наверное — для меня…

Смотри и запоминай, как проплывает мимо в сумерках задумчивый Плес, основанный на Волге еще в 1410 году для защиты подступов к Костроме и Москве.

Я не раз бывал там и жалею, что сейчас корабль проходит мимо. Впрочем, такой махине здесь и причалить некуда: хлипкий дебаркадер болтается у набережной, словно не для того, чтобы к нему подплывали суда, а, наоборот, — чтобы сонное царство на берегу никто не тревожил. По Плесу никому не приходит в голову бегать — все только неспешно вышагивают, чтобы не выпасть из особого, как в пьесах Островского, течения времени. Надо непременно молча посидеть на высокой горке над Волгой, прислушиваясь к хозяйственному шуму из Заречья, к звяканью ведер, собачьему лаю, кудахтанью кур. Там, наверху, всегда ветрено, поэтому к описанным звукам добавляется шепот березовой листвы и мелодия дальних странствий внутри тебя. Знаменитое желание Катерины из «Грозы» — взлететь и унестись за поворот реки здесь, поверьте, всякому покажется естественным.

Евгений Рейн: Усадьба Александра Островского, в Щелыково между Плесом и Костромой, — самое дорогое для меня как для писателя место на Волге (с ним, правда, конкурирует Грешнево под Ярославлем, где жил почитаемый мной Некрасов, но до него мы еще не доплыли). И сама Кострома с «лица необщим выраженьем» мне дорога. Хотя бы тем, что на ее улицах то и дело по-прежнему попадаются типажи Островского.

Костромского крестьянина Ивана Сусанина тоже легко опознать во всяком встречном бородаче на костромской пристани — неудивительно, что нет недостатка в живом генетическом материале для идентификации недавней сенсационной археологической находки в здешних лесах. Один православный крест среди десятков католических вполне может указывать на того, кто отдал «жизнь за царя»…

Виктор Грицюк: Памятник Сусанину стоит не у Ипатьевского монастыря, от которого он увел поляков и откуда началось трехсотлетнее царствование Романовых, а между двух торговых рядов в центре города. Рядом, в соседнем сквере, — помпезный памятник Ленину, с напряженно откинувшейся назад фигурой, чтобы уравновесить непропорционально огромную «указующую» руку. Два памятника героям, заведшим людей на погибель. Правда, один все же иностранцев, а другой — соотечественников…

Евгений Рейн: А еще рассказывают, что до Костромы и Ярославля по Волге раньше поднимался осетр, выше к истоку не приближаясь. Вообще-то я питал надежду отведать в нынешней поездке икры. Но это оказалось невозможно, а точнее — бессмысленно, поскольку всюду вдоль Волги всемирный деликатес заключен точно в такие же баночки и стоит ровно столько же, сколько в ближайшем к моему дому московском магазине. С тем большей завистью читаю в воспоминаниях художника Константина Коровина: «Проходя мимо бочек и всюду наваленного товара, мы подошли к рыбной лавке. Лавочник по приказанию Шаляпина взял ножик, вытер о фартук и вытянул осетра изо льда. Осетр открывал рот. Лавочник бросил его на стол и полоснул ножом по животу. Показалась икра. Лавочник выгреб ее ложкой в миску, поставил миску и соль в бураке перед Шаляпиным и подал калачи. Шаляпин щепотью посолил икру в миске и сказал:

— Ешь, вот это настоящая.

Мы ели зернистую икру с калачом.

— Это еще не белужья, — говорил Шаляпин, откусывая калач. — Настоящая-то ведь белужья, зернистая.

— Белужьей нет, — сказал рыбник. — Белужья боле за границу идет. Белужья дорога. У нас белужьей не достать. В Питере, Москве еще можно…»

Виктор Грицюк: Боюсь, что скоро даже на самых богатых волжских участках, в дельте и пойме, природа устанет рожать на погибель, и только жабы будут населять пустую воду. Приезжие рыбаки до упора процеживают реку, а столичные охотники, будто в пылу битвы, не жалеют патронов. Ночью жутко идти по степи: стреляют с лодок, из засад, от машин со включенными фарами. По камышам гоняют лис и кабанов. Счет убитым уткам у каждого «бойца» идет на сотни. За удалой канонадой никто не заглянет в Красную книгу.

А тем временем в той же Костроме уже нет развесной икры. Есть новое кафе с полумраком, хлебом и сыром за 15 рублей. Рядом — двухэтажная гостиница, а в 50 метрах от главных монастырских ворот — новый, с иголочки, словно выпрыгнувший из дорогого столичного каталога, особняк. Он так контрастирует с общим состоянием городского пейзажа, что я решил узнать, кто владелец. Расспрашивал рассеянного мужика, возившегося у мусорных баков рядом с новым домом, тот говорит: художник живет. У художника — рыжая борода. Наезжает редко. Еще несколько подробностей добавил продавец сувенирных «древностей» на туристической автобусной площадке: художник, мол, очень талантлив и хорошо продается на Западе. Но здесь его картин никто не видел. Однако сам дом после смерти удачливого мастера, говорят, отойдет монастырю.

«Ансамбль «Березка» В «живой природе» — За что Райнер Рильке любил Ярославль? — Как покарали колокол — Неуловимый бородач

Виктор Грицюк: Тишайшему краю, Верхней Волге, конечно, больше везет с экологической безопасностью, чем пойме, — здесь традиции «террористической» охоты и рыболовства не сложилось. Его патриархальные приметы — монастыри и храмы, иконы и чудеса. Только на Верхней Волге (а именно в Ярославле) мне приходилось видеть и слышать, как белокурые девушки «в живой природе», а не в ансамбле «Березка» поют старинные песни, присев на скамейку над водой.

Есть еще здесь дивные места, такие как Тутаев, например. Ежегодно в июле вокруг городка с крестным ходом обносят старинную чудотворную икону 2х3 метра. Сменяя друг друга, ее несут на плечах крепкие мужчины. А дети бегут впереди, разбрасывая цветы по асфальту. Остановки — в доме престарелых, в больнице… Полный круг занимает около четырех часов и заканчивается, где и начался, — у церкви. Там под открытым небом набожных волжан ожидают длинные столы. Разносолов немного, но всегда хватает, несмотря даже на то, что присоединиться к трапезе может любой желающий. И его никто не спросит, православный ли он, русский ли, коммунист или олигарх. Райнер Мария Рильке 100 лет назад был так покорен местными обычаями, что перевел потом на немецкий «Слово о полку Игореве», найденное в Спасо-Ярославском монастыре графом Мусиным-Пушкиным. С тех пор минул весь жуткий ХХ век, но — трудно поверить — все осталось, как было. Вот, скажем, Углич известен в летописях с 937 года, а уровень жизни, кажется, мало изменился.

Конечно, в самой центральной своей части и он немного приукрасился. Заговорил на иностранных языках с цветастых новых вывесок магазинов. Обновляется Воскресенский монастырь: во дворе рабочие раскидывают чернозем, а женщины в скромных платочках ровняют новые клумбы по веревочкам. Заново побелена Успенская Дивная церковь (1628 года) с тремя высокими шатрами на четырехгранных постаментах. Ничего выдающегося в Угличе не случается. Заурядную новость, вроде кражи в продуктовой палатке, обсуждают неделями. Похоже, в последний раз значительное событие произошло здесь 15 мая 1591 года, когда загудел, возвещая об убийстве малолетнего царевича Димитрия, колокол. На несчастном «инструменте» и отыгрались: по распоряжению следственной комиссии били его плетьми по бронзовым бокам и сослали в Сибирь. Впрочем, в 1892 году о колоколе кто-то вспомнил. Его реабилитировали, вернули в Углич, и сейчас он молча висит на бревенчатой раме внутри пятиглавой церкви Димитрия на Крови.

Из «достопримечательностей» в городе имеется рынок, когда-то считавшийся крупнейшим на Верхней Волге. Сейчас он, как и любой другой, завален китайским ширпотребом, литовскими и польскими продуктами, сомнительного вида одеждой и обувью. Редкие крестьяне с парным мясом, творогом и молоком жмутся по углам. Вечные старушки продают кондовые вещи минувшей эпохи, «наследство» давно умерших мужей: майки, свитера и ботинки фабрики «Скороход» на микропоре. А торговки зеленью, рассадой и цветами вообще вытеснены за ограду. Да остались еще традиционные для Углича часы и сыр.

Евгений Рейн: Часов уже нет — ни «Звезды», ни «Волги», ни «Чайки». Часовой завод, бывший градообразующим предприятием советского Углича, остановлен, что и породило основной вал безработицы. И сыр «Угличский», и одноименную минеральную воду вы напрасно будете спрашивать в магазинах. Из старых фирменных знаков города «в строю» остается только ГЭС.

Но город приятно поражает неспешностью и дружелюбием своих жителей. Не успели они пока озвереть в своей глубинке. Делить тут и приватизировать особо нечего. Нет ни нефти, ни газа, ни золота. Зато есть пиво. Одних оно губит, а другим — подбирающим пустые бутылки после туристов, помогает выживать. Жители тащат их в огромных мешках и пакетах, прогибаясь до земли.

Путешествие окончено, путешествие продолжается…
Евгений Рейн: Как говорили в древнем Китае, даже дорога в тысячу ли имеет последний шаг. «Нижний Новгород» идет по каналу имени Москвы. Зрелище довольно унылое: плоские берега, желтоватая водичка. Издалека открываются пригороды столицы — Химки или Митино, если не ошибаюсь. Вот уже подали трап…

Виктор Грицюк: И все же жаль, что до волжского истока не доберется ни один начиненный туристами белоснежный корабль. Впрочем, так, очевидно, и должно быть: ведь речь идет о русском Ниле, а место, где берет начало Нил, по законам жанра должно быть сокрыто, чтобы каждый нашедший его мог чувствовать себя Ливингстоном.

Пусть здесь выглядит все скромно: камень с надписью и маленькая часовня на мостках, где в огороженном перилами колодце бурлит коричневатая вода (крестьяне зовут такой ключ «кипуном»), но возникает сильнейшее желание опустить в нее руки и ощутить начало струй.

Обязательно надо омыть лицо, напиться и набрать с собой воды в бутылке из-под «вражеской» пепси-колы, чтобы дома, в далеком городе, разлить реку по рюмкам и предложить тост друзьям. Обязательно надо постоять на первом, трехметровом мостике через Волгу-ручеек, поглядеть вниз и помолчать, мысленно представив себе долгий путь легких этих вод до самого Каспия.

Евгений Рейн, Виктор Грицюк, Алексей Анастасьев | Фото Виктора Грицюка

Ярмарка идей: В лабиринтах квантового мозга

Идея квантовых вычислений, высказанная физиками четверть века назад, уже довольно близка к воплощению в «материальном компьютерном мире», и не за горами то время, когда необычные машины, сочетающие в себе квантовые возможности и электронную точность, появятся в крупнейших вычислительных центрах. Некоторые ученые полагают, что их работа будет в чем-то похожа на функционирование нашего мозга, и этот синтез физики и математики в одном устройстве сможет сыграть огромную роль в жизни человека.

Нам хорошо знакомы два вида компьютеров — электронная вычислительная машина и наш собственный мозг. И если первому свойственны предельная точность и строгость во всем, то второй, напротив, характеризуется полной свободой ассоциаций и непредсказуемостью процесса мыслительной деятельности. Современные компьютеры,значительно усилившие наши «интеллектуальные мускулы», так и остались неспособными к интуитивным прорывам и решению целого ряда актуальных для человека задач. На помощь к ним уже пришли нейросети и нейрочипы, копирующие принципы функционирования биологического мира, ну а завтра к решению задачи по усилению нашего интеллекта, возможно, присоединятся машины, использующие в своей работе фундаментальные законы микромира.

Идею квантовых вычислений нам подарили физики. К концу XX века они научились проводить эксперименты с отдельными атомами и измерять квантовые состояния элементарных частиц, наблюдая их эволюцию. Однако законы квантового мира, которым подчиняются эти процессы, настолько сложны, что аналитическое и численное описание эволюции квантовых систем, состоящих из большого числа объектов, практически неосуществимо с использованием классических компьютеров.

В 1982 году, подводя итог многолетним исследованиям, связанным с моделированием квантовых процессов на ЭВМ, американский физик и нобелевский лауреат Ричард Фейнман пришел к неожиданному для многих выводу. В своей знаменитой статье «Моделирование физики на компьютерах», опубликованной в Международном журнале теоретической физики, он убедительно доказал, что для решения задач, предметом рассмотрения которых являются квантовые объекты и их взаимодействия, обычные компьютеры совершенно не годятся. По мнению Фейнмана, с задачами такого класса, требующими огромного объема вычислений, могут справиться принципиально другие вычислительные устройства, использующие квантовую логику и квантовые способы вычисления.

Идея Фейнмана содержала в себе определенный подтекст. Из сказанного следовал вывод не только о слабости современных ему компьютеров, но и о том, что любые их будущие модификации не «потянут» того объема информации и вычислений, который скрывают в себе квантовые процессы. В то же время авторитетный ученый прямо указывал направление исследований по созданию гораздо более эффективных вычислительных устройств.

Трудно сказать, кого больше впечатлил подсказанный Фейнманом инновационный, как назвали бы его теперь, путь развития компьютерной техники: физиков, математиков, программистов или аналитиков спецслужб. Первым он сулил постижение тайн микромира, вторым — решение целого ряда крайне трудных задач, третьим — абсолютно новые направления исследований по части как расшифровки чужих, так и укрепления собственных криптосистем.

Квантовый мир обещает подарки и обычным пользователям ПК, а также любителям компьютерных игр, интерактивного кино и электронных помощников — киборгов. Создание интеллектуальных систем, живо реагирующих на наши импульсы и желания, тоже невозможно без кардинального увеличения вычислительных мощностей электронных помощников. И быть может, уже к середине текущего века виртуальный мир станет не только похож на настоящий, но и заживет своей особой квантовой жизнью, активно взаимодействуя с нашим сознанием и имитируя не только простейшие ощущения, но и глубокие чувства.

Делите, Шор, делите!
В 1994 году американский математик Питер Шор совершил настоящий прорыв, написав для несуществующего квантового компьютера так называемый алгоритм факторизации, позволяющий разлагать на простые множители многоразрядные числа. Задача факторизации только на первый взгляд кажется безобидной. Для ее решения используют довольно примитивный, но единственно верный способ: деление заданного числа на простые числа, меньшие корня квадратного из самого числа. Количество необходимых математических действий при разложении сложного 1 000 значного числа достигает 21 000 , или приблизительно 10300 . Самый современный компьютер, способный произвести около 1015 операций в секунду, с таким числом управится не ранее чем за 10285 секунд — эта величина во много раз превышает возраст нашей Вселенной (ей, по мнению ученых, 15 млрд. лет, то есть всего 5х1017 секунд). Если к решению этой задачи подключить 10100 компьютеров, то и тогда ситуация мало изменится.

Квантовый алгоритм, предложенный Шором для решения этой «не решаемой» традиционными методами задачи, оказался гораздо эффективнее. Он предполагает выполнение всего 1 0003 , то есть миллиарда квантовых операций, и автоматически переводит данную задачу в разряд почти тривиальных. Специалисты по вопросам компьютерной безопасности быстро оценили алгоритм Шора, позволяющий без особого труда взламывать большинство современных криптосистем. Дело в том, что стойкость многих систем шифрования информации основана именно на невозможности быстрого разложения многоразрядного числа на простые сомножители. В первую очередь это касается систем шифрования, использующих два вида ключей: открытый (не требующий хранения втайне) и закрытый (секретный). Один используют для шифрования сообщения, другой — для дешифровки. При организации секретного канала связи отправитель и получатель обмениваются открытыми ключами своих криптосистем и далее шифруют свои послания с помощью открытого ключа получателя. Ключи взаимосвязаны между собой. Открытый ключ по сути является произведением двух очень больших простых чисел. Поэтому, разложив его на простые множители, можно легко восстановить закрытый, вот только «легко разложить на множители» пока не получается.

Неудивительно, что алгоритм Шора стал довольно удачной рекламной акцией. С подачи американского математика «раскрутка» нового метода пошла столь успешно, что 1994 год стал началом великого бума на квантовые компьютеры. Исследовательские группы из США, Европы, Японии и специально созданные подразделения крупнейших IT-корпораций начали активную работу сразу в нескольких направлениях. Одни ученые занялись поиском способов практической реализации «компьютера будущего», другие продолжили поиски новых областей применения, отличных от решения чисто квантовых задач и дешифровки секретных сообщений.

Спасти коммивояжера
Помимо задачи факторизации Шора, в которой достигается колоссальный выигрыш во времени, имеются и другие примеры «ускоренного» решения хорошо известных задач. Одна из них — так называемая «универсальная задача перебора». Предположим, необходимо отыскать номер телефона, записанный произвольным образом на одном из 10 000 лежащих в аккуратной стопке листов. Чтобы найти нужный, возможно, потребуется последовательно пересмотреть всю стопку, то есть произвести 10 000 операций. Один из простейших квантовых алгоритмов — алгоритм американского математика Лова Гровера, предложенный в 1997 году, позволяет справиться с этим вопросом с гораздо меньшими затратами: нужное количество операций оказывается пропорционально всего лишь квадратному корню из числа возможных вариантов. Если вариантов 10 000, то потребуется 100 попыток.

Аналогичным образом можно ускорить решение еще одной довольно трудоемкой задачи — о коммивояжере, состоящей в отыскании кратчайшего маршрута неутомимого ходока, последовательно посещающего ряд городов. Кстати, квантовый алгоритм Гровера позволяет не только ускорить процесс, но и примерно вдвое увеличить число параметров, учитываемых при выборе оптимального решения. Решение этой задачи имеет самое непосредственное отношение к нашей жизни и стоимости товаров массового потребления, поскольку в конечную цену входят и транспортные расходы по доставке в магазин. Минимизация транспортных издержек — классическая задача коммивояжера.

Достаточно быстро появились и обещанные Фейнманом квантовые алгоритмы для моделирования поведения квантовомеханических систем, главная сфера приложения которых — квантовая химия и непосредственно расчет свойств химических и биохимических соединений и молекул.

Перспективы применения квантовых вычислений часто связывают и с так называемой NP-полной проблемой, очерчивающей круг задач, для которых очень трудно найти решение, но достаточно просто проверить его правильность. Такие задачи часто относятся к классу невычислимых в том смысле, что они не могут быть решены на классических компьютерах за время, пропорциональное некоторой степени числа битов, представляющих задачу. Сегодня невозможно точно определить круг всех вопросов, решение которых может быть получено с помощью квантовых алгоритмов и компьютеров. И это связано не только с отсутствием последних, но и с тем, что квантовая информатика находится в самом начале своего развития.

Системные суперпозиции
За счет чего же столь эффективны квантовые вычисления? Как известно, в классических компьютерах мы имеем дело с ячейками памяти и элементами логики, которые содержат бит информации, находящийся в одном из двух состояний — «0» или «1». Соответствовать этим состояниям может, к примеру, низкое или высокое напряжение на выходе транзистора. Вычислительный регистр классического компьютера в каждый момент времени описывается только одной комбинацией из N битов, причем состояние каждого бита однозначно определено: «0» или «1».

В квантовом компьютере элементарной единицей информации является квантовый бит, или


кубит (его роль может выполнять атом или любой другой квантовый объект), а поведение системы кубитов — вычислительного регистра — определяется законами квантовой механики. Кубит тоже может принимать «пограничные» логические состояния, соответствующие, к примеру, двум уровням энергии атома и обозначаемые как I0〉 или I1〉. Но он способен находиться и в «суперпозиции» этих состояний, то есть (с определенной долей вероятности) в каждом из них одновременно. Наглядно совокупность состояний кубита иногда изображают множеством точек на поверхности сферы, находящихся между ее южным и северным полюсами — «0» и «1».

Кубиты обладают и другими удивительными свойствами квантовых объектов: иногда между парой кубитов возникают так называемые сцепленные (связанные между собой) состояния. В этом случае, изменяя состояние одного, можно управлять состоянием другого.

Классический регистр, например, состоящий из трех битов, содержит в каждый момент времени только одно из восьми возможных значений: 000, 001, 010, 011, 100, 101, 110, 111, в то время как квантовый регистр может одновременно хранить все эти восемь чисел. Если мы будем добавлять кубиты в регистр, то его объем будет увеличиваться экспоненциально — 3 кубита могут хранить 8 различных чисел, 4 кубита — 16, N кубитов — 2N чисел одновременно. Причем над всеми числами сразу можно произвести некие математические операции.

Таким образом, квантовый компьютер с 1 000 кубитами в своей оперативной памяти может содержать 21 000 или примерно 10300 комбинаций нулей и единиц, что значительно превышает возможности самых современных суперкомпьютеров с терабайтами (1012 ) оперативной памяти.

Специалисты считают, что, научившись управлять всего 1 000 кубитами, можно создать полномасштабный квантовый компьютер и достичь существенного ускорения вычислительного процесса. На первый взгляд 1 000 кубитов — не так много, если сравнивать это число с количеством транзисторов (сотни миллионов), которые содержат процессоры современных классических компьютеров. Однако пока наибольшим объявленным достижением в квантовых вычислениях является возможность управлять всего лишь пятью–семью кубитами.

Ловушки для ионов

Сразу условимся: поскольку реально действующий квантовый компьютер до сих пор не создан (по крайней мере, открыто об этом никем не заявлено), имеет смысл говорить лишь о возможных путях его реализации, которые рассматриваются и разрабатываются в различных лабораториях мира, в том числе и в российских. У нас в стране активно этими исследованиями занимаются в Физико-технологическом институте Российской академии наук, возглавляемом академиком РАН К.А. Валиевым, поделившимся с нами своими мыслями по данному поводу.

Теоретических и экспериментальных моделей квантового компьютера предложено достаточно много. Процесс вычислений в них происходит за счет управления квантовой динамикой отдельных атомов (кубитов), осуществляемого подачей на них внешних сигналов.

Одна из моделей — компьютер на ионах в ловушке — основана на использовании так называемых «подвешенных» в вакууме ионов. Кубитом в этом случае служит атом или ион. Его изолируют с помощью электромагнитного поля и «обстреливают» лазерными импульсами. Каждый кубит удален от соседей на несколько микрон, имеет определенное пространственное положение, поэтому на нем не сложно сфокусировать лазерный луч, который подается импульсами и меняет состояние атома. Сегодня ученые научились «подвешивать» несколько атомов в виде линейной цепочки, образующей одномерный ионный кристалл. Правда, больших кристаллов получить пока не удается, рекорд на сегодняшний день — цепочка из 30 ионов. Больше всего экспериментов по квантовым вычислениям с использованием таких кристаллов предложили ученые Инсбрукского университета в Австрии, а осуществили — исследователи в Лос-Аламосской национальной лаборатории США.

Логические преобразования над кубитами можно осуществлять и с помощью ядерного магнитного резонанса (ЯМР). Это явление, связанное с переориентацией магнитных моментов атомных ядер во внешнем магнитном поле, сегодня активно используется физиками, химиками, биологами и врачами в разного рода анализаторах и томографах, позволяющих заглянуть внутрь самых разнообразных устройств, материалов и живых объектов.

Существует и вариант жидкостного ЯМР-квантового компьютера. Его первый действующий «опытный образец» — импульсный ядерный магнитно-резонансный (ЯМР) спектрометр высокого разрешения. Спины ядер, входящих в состав атомов, образующих исследуемую в ЯМР-спектрометре молекулу, — это кубиты, единицы измерения квантовой информации. Уже имеются экспериментальные реализации квантовых алгоритмов с помощью ЯМР.

В таких компьютерах ампулу, содержащую «растворенные» в жидкости молекулы с нужными ядерными спинами, помещают внутрь установки. В качестве «программного обеспечения» используются импульсы переменного магнитного поля, которые воздействуют на атомные спины. Каждое атомное ядро имеет свою собственную частоту прецессии в магнитном поле, поэтому при воздействии электромагнитными импульсами этой частоты на одно из ядер оно начинает вращаться, в то время как остальные — нет. Для того чтобы заставить второй атом совершать регулярное резонансное движение, надо послать импульсы соответствующей ему частоты. По этой схеме ученым удается работать с системами, общее число кубитов в которых не более пяти – семи штук. Теоретически возможно увеличить его до 20—30, но затем возникает ряд существенных проблем. В частности, с увеличением числа кубитов происходит экспоненциальное уменьшение интенсивности регистрируемого радиосигнала. Это не позволяет довести число единиц обрабатываемой информации до заветной тысячи, необходимой для создания полноценного квантового компьютера.

Сегодня ученые активно ищут варианты создания масштабируемых кубитов, когда увеличение числа подконтрольных квантовых объектов не влечет за собой столь нежелательных последствий. Считается, что свойством масштабируемости обладают твердотельные модели квантовых компьютеров.

Существует модель твердотельного полупроводникового ЯМР-квантового компьютера. Роль кубитов в них выполняют ядерные спины атомов обычной донорной примеси, помещенной в кристалл кремния. В определенных точках полупроводника на расстояниях порядка 100 ангстрем располагают атомы примеси, например, фосфора. Их электронные облака на таком расстоянии перекрываются между собой, и атомы могут обмениваться состояниями: один атом «управляет» электронами другого и тем самым осуществляется взаимодействие ядер удаленных атомов примеси. Над атомами примеси устанавливают крошечные 50-ангстремные электроды и, регулируя величину текущего по ним тока, изменяют магнитное поле и как следствие — резонансную частоту вращения спина атомного ядра. Учитывая достижения современной электроники, в этом варианте можно было бы создать систему из тысяч кубитов. Однако проблемой для этого варианта является измерение состояния отдельного кубита.

Еще одно направление — сверхпроводниковый квантовый компьютер. Несмотря на имеющиеся достижения в реализации отдельного кубита, в таком квантовом компьютере также имеется ряд недостатков. Они связаны с необходимостью жесткого контроля за изготовлением так называемых сквидов, основанных на туннельных переходах Джозефсона. Сквид — сверхпроводящий квантовый интерференционный детектор. Технология сквидов позволяет достаточно легко построить квантовый кубит. Основные трудности возникают при попытке соединить несколько таких кубитов в один вычислительный регистр. Лучшим достижением в этой области пока считается управление взаимодействием всего двух кубитов.

Азы секретной связи
Довольно скромные успехи разработчиков на пути создания реальных квантовых компьютеров объясняются просто. Квантовое состояние очень хрупкое, и квантовые системы более чувствительны к воздействию окружающей среды, чем классические. Именно поэтому все перспективные с точки зрения квантовых вычислений прототипы таких компьютеров работают в режиме «жесткой изоляции» — при очень низких температурах и в вакууме. Но пока даже самая надежная защита негарантирует полного отсутствия внешних воздействий на кубиты. Например, подвешенные в вакууме ионы удерживаются в ловушках с помощью электродов, на которых кроме нужного напряжения присутствуют помехи — шумовое электрическое напряжение. Ионы на это реагируют и теряют свою когерентность (согласованность), другими словами, их рабочее квантовое состояние сохраняется очень недолго.

Определенную проблему в этих компьютерах представляют даже ввод и вывод данных, поскольку эти операции предполагают преобразование квантовой информации в классическую, и наоборот. Такая процедура предусматривает физическое измерение состояния объекта, что в квантовой механике может изменить само измеряемое состояние. Вообще в таких вычислениях любое дополнительное считывание информации грозит разрушить всю систему, поэтому явное выяснение результата промежуточных вычислений нерационально.

Кстати, в некоторых случаях «хрупкость» квантового состояния системы может оказаться весьма ценным свойством. Особенно для представителей спецслужб и других структур, курирующих каналы секретной связи, которая на сегодняшний день далеко не идеальна. Код можно подслушать, метод шифрования — украсть, передаваемые сигналы — записать и со временем расшифровать.

Если же удастся построить квантовый компьютер, способный выполнять разложение больших чисел на простые множители с помощью алгоритма Шора, защита информации в подавляющем большинстве современных секретных систем будет вообще ненадежной. Квантовый мир может дать и средство для обеспечения небывалой секретности при обмене информацией.

Как оказалось, абсолютно секретную связь вполне реально создать, используя квантовые способы передачи информации. К примеру, чтобы «подслушать» шифровку, передающуюся отдельными фотонами (квантами) через оптоволокно, необходимо каждый квант поймать, измерить его состояние и только затем вновь послать адресату. Вся беда в том, что проделать эти манипуляции без нарушения состояния отдельных квантов и квантовой системы в целом невозможно. Такие системы связи позволяют безопасным способом осуществлять передачу секретного ключа практически на неограниченные расстояния. Они уже выпускаются и используются для нужд спецслужб при наземной передаче информации, вскоре планируется их вывод в космос для создания системы глобальной секретности.

Но вернемся к когерентности. Для того чтобы квантовый компьютер работал бесперебойно, необходимо научиться поддерживать в нем определенные квантовые состояния и следить за тем, чтобы неконтролируемые воздействия со стороны окружающего мира не нарушали процесс квантовых вычислений. Исключительно чувствительны к подобным процессам сцепленные состояния кубитов, так как одно-единственное воздействие на любой из них может разрушить все состояние квантового регистра. Поскольку сбои, связанные с непредсказуемым изменением состояния бита, присущи любому вычислительному устройству, нужно постоянно проводить коррекцию ошибок, которая позволяет существенно продлить время работы квантовой системы. Накопились ошибки — почистили.

Классическая коррекция ошибок основывается на введении дополнительных «контрольных» битов (например, бита четности) и на регулярной проверке состояния этих битов в процессе вычислений. Однако есть и другой способ, основанный на избыточном кодировании исходной информации. К примеру, вместо одного кубита можно использовать три. В этом случае обработку информации строят таким образом, чтобы в процессе выполнения логических операций все три кубита изменялись одинаково. Нарушение когерентности может привести к изменению состояния одного из них. Поэтому для поиска возможных ошибок выясняют, находятся ли все три кубита в одинаковом состоянии, не определяя при этом самих состояний. При выявлении ошибки ее легко исправить, изменяя «неправильное» состояние.

Понятно, что квантовая коррекция требует значительного дублирования информации и как следствие — увеличения оперативной емкости квантовой системы.

Час «Х»
Когда же действительно войдут в нашу жизнь квантовые компьютеры и нужно ли нам это в решении повседневных задач? Некоторые специалисты считают, что если проблему создания квантовых компьютеров решать не в отдельных исследовательских лабораториях, а на государственном уровне, как решали в свое время вопросы космонавтики, атомной энергетики и микроэлектроники, то на это уйдет около четверти века.

Что касается применения, то на первых порах квантовый компьютер мог бы стать составной частью суперкомпьютера, как некий спецпроцессор. Все, что по силам классической части компьютера, она брала бы на себя, а по мере возникновения задач «нерешаемых» в дело включался бы спецпроцессор. Если говорить о размерах «компьютера будущего», то никакого «гигантизма» специалисты не прогнозируют. Работающая часть — всего несколько тысяч атомов, а остальное оборудование отвечает за изоляцию квантового мира от окружающих помех и связь с управляющим процессом вычислений компьютером. Все устройство будет выглядеть как обычная лабораторная установка, обеспечивающая вакуум и сверхнизкие температуры.

Некоторые ученые полагают, что мечта о появлении квантовых компьютеров сможет осуществиться лишь при определенных прорывах в физике и технике эксперимента, когда квантовый мир станет более понятным людям. Однако вне зависимости от того, будет построен квантовый компьютер или нет, квантовые вычисления уже заняли свое место в информатике и математике, а опыт работы с отдельными атомами существенно обогатил возможности экспериментальной физики, химии и инженерии.

Светлана Беляева, Василий Тарасов, кандидат физико-математических наук

Досье: Стойкий символ столицы

Пожар, случившийся 27 августа 2000 года на главной башне страны, стал настоящей катастрофой не только для москвичей: огонь уничтожал не просто гениальное сооружение, горел символ современной столицы. Непонятное слово «фидер», из-за искры в котором якобы начался пожар, тогда выучили многие. Оно стало восприниматься так же эпохально, как некогда «ваучер» или «дефолт». Тогда по многим прогнозам и новостным сводкам прошли сообщения о том, что телебашня вот-вот должна рухнуть. Но она выстояла, и сегодня, в общем-то, может жить и продолжать обновляться даже за счет туризма. Вот только комиссия по пожарной безопасности не дает разрешения на посещение башни.


Огненный шторм
27 августа 2000 года было выходным днем. В экскурсионном корпусе Останкинской телебашни к кассам тянулась длинная очередь. Скоростные лифты поднимали людей на смотровую площадку, откуда открывался красивейший вид на Москву. В ресторане «Седьмое небо» официанты разносили заказы, играла музыка. Все шло, как обычно, пока в 15.00 на высоте около 400 метров из башни не вырвались клубы черного дыма. Находящиеся внутри их какое-то время не замечали…

Когда сработала сигнализация, к месту происшествия с разных концов города устремились пожарные машины. В 15.20 пожарные и сотрудники начали выводить из башни посетителей: так быстро и слаженно, что люди даже не успели испугаться. Тем временем огонь, раздуваемый ветром, спускался по полому стволу башни все ниже. В 16.20 один за другим начали прекращать вещание центральные телеканалы. Работал только РТР, в выпуске которого в 17.30 прошла первая информация о пожаре. Потом перестал работать и он. В 18.20 в Останкино прибыл министр по чрезвычайным ситуациям Сергей Шойгу и милиция начала оттеснять толпу любопытных от ограды комплекса. Уже боялись, что башня может рухнуть.

Всего прибыло 40 пожарных машин. Вначале огонь пытались гасить углекислотными огнетушителями — не помогло. Потом в ход пошли порошковые. Тяжелые баллоны по 12 кг пожарные на руках заносили на высоту 300 метров — скоростные лифты к тому времени остановились. Они бегом поднимались по узкой лестнице на внутренней стороне башни под дождем из горящих ошметков пластика и стекловолокна. Горела оболочка фидеров — медных гофрированных труб, подводящих электромагнитную энергию к антеннам. Любой электрический кабель, и в том числе фидер, содержит не только проводящие электрический ток металлические части, но и достаточно много пластмассы, играющей роль изолятора. И когда горели останкинские фидеры, то горели как раз тонны полиэтилена, находившиеся внутри и снаружи электрического коаксиального кабеля, соединявшего усилители с антеннами. Медная часть фидера не горит, но именно она способствовала активному продвижению огня сверху вниз навстречу естественной тяге. Медь хорошо проводит не только ток, но и тепло, поэтому, раскаляясь вверху, она легко поджигала пластик, находящийся ниже линии огня. В 19.00 огонь охватил ресторан и начал вырываться наружу. Жители близлежащих домов высыпали на улицу, в страхе глядя на языки пламени в темнеющем небе. В это время внутри башни произошла трагедия: от жара оборвался трос одного из высотных лифтов и он рухнул вниз с высоты около 300 метров. Погибли командир пожарного расчета Владимир Арсюков, лифтер Светлана Лосева и слесарь-ремонтник Александр Шипилин.

В полночь поступил приказ перерубить кабели на высоте 200 метров и заполнить шахту на этом уровне углекислым газом из огнетушителей. Это тоже не дало результатов. Пожарные, работавшие тогда в башне, говорят о мистическом поведении огня: он не отступал перед людьми, вооруженными современными средствами тушения, а непрерывно наступал на них. К 4 часам утра 28 августа он добрался до отметки 150 метров. К тому времени уже упали все четыре лифта. К 6 часам горело на уровне 70 метров, почти у начала конического «стакана» башни. Там пожарные смогли наконец протянуть по лестницам шланги и включить воду. Но этого оказалось недостаточно. Пришлось вырезать все фидеры, застелить ствол шахты асбестовым полотном и высыпать на него целые горы порошка из огнетушителей. Только тогда огонь начал медленно отступать. В 12.40 пожарные двинулись наверх, но окончательно пожар был потушен только к 17 часам.

Относительно причины пожара на пресс-конференции 30 августа начальник управления московской пожарной охраны Леонид Коротчик заявил, что башня была «рассчитана на значительно меньшую нагрузку, чем та, которой она подвергалась в последние годы». Но журналисты «выяснили», что башня не была оборудована современными средствами пожаротушения. Инспекция, побывавшая там незадолго до пожара, отметила 38 нарушений в технике безопасности и только 16 из них успели устранить. Злополучные фидеры еще в советское время укутали дешевой, но весьма горючей оболочкой, хотя во всем мире давно применялась негорючая. К тому же полая внутренняя шахта создавала все условия для распространения огня.

Но отчего вспыхнул этот пожар? На этот вопрос полтора года пыталась ответить бригада следователей из 30 человек. Обвинение было предъявлено всего одному человеку — главному инженеру Вадиму Орешникову, но и его скоро признали невиновным. Причину так и не удалось выяснить. Возможно, один из фидеров от перегрузки или дефектного соединения начал искрить и поджег изоляцию. Однако в этом случае должна была вступить в действие защита, которая автоматически отключила бы передатчики. Почему-то на Останкинской башне она не сработала, дав огню время разгореться. Правда, по стволу шахты проходят не только фидеры, но и кабели, подающие электричество на верхние этажи. Замыкание в одном из них могло зажечь пластиковую оболочку. Но защита обязана была сработать и там… Похоже, подлинная причина пожара так навсегда и останется одной из многих московских тайн.

Опрос ВЦИОМ, проведенный 31 августа 2000 года, показал: 85% москвичей боятся, что башня вот-вот рухнет, и предлагают снести ее и построить новую. Такая реакция была вызвана паническими комментариями СМИ, которые говорили о растрескивании бетона, о сильном наклоне башни и о том, что из 149 стальных канатов внутри башни уцелело всего 19. Пошла гулять информация, что температура в очаге пожара достигала 1 500 градусов, что неизбежно должно было привести к появлению трещин в бетоне. Специалисты опровергали все эти слухи. По их данным, температура пожара не превышала 500 градусов, а в отсутствии наклона мог убедиться любой желающий. Что касается канатов, то они не удерживали башню, а лишь страховали от образования трещин в бетоне.

Вопреки прогнозам пессимистов за пять лет не нашлось ни одного факта, говорящего об ослаблении устойчивости башни. Недаром в нее заложен незаурядный запас прочности — по проекту она способна выдержать восьмибалльное землетрясение, ураганный ветер со скоростью 160 км/ч и до сорока ударов молнии в час. Прав оказался ее создатель инженер Никитин — когда его в очередной раз спросили, сколько простоит Останкинская телебашня, он ответил: «Гарантирую триста лет. А если не верите, приходите через три столетия и увидите сами!»

Электрический водопровод

Мощность современных телевизионных передатчиков исчисляется десятками киловатт. Их усилители достаточно громоздки, требуют принудительного охлаждения и регулярной профилактики, поэтому они располагаются на нижних этажах. Телевизионные антенны, излучающие нужный телевизорам сигнал, напротив, стараются поднять как можно выше, чтобы «осветить» самые удаленные уголки Московской области. Радиочастотные фидеры как раз и осуществляют связь наземных передатчиков и воздушных антенн, доставляя всю мощь радиосигнала на останкинскую высоту. Они представляют собой усиленные варианты того самого антенного коаксиального кабеля, который тянется к каждому телевизору от коллективной или частной антенны. Силовые фидеры внешне напоминают толстые медные трубы с медным же сердечником, удерживаемым внутри слоем диэлектрического изолятора. Основное назначение этого экранированного провода — доставить без потерь мощность, выданную передатчиком, до антенны, излучающей радиосигнал в окружающее пространство, насыщенное готовыми к приему телевизорами.

Сотворение чуда

Создатель башни Николай Васильевич Никитин был уже немолод, когда в 1957 году на совещании в Госстрое увидел проект новой московской телебашни, заказанной Министерством связи. Высота башни должна была достигать 500 метров, чтобы сигнал охватывал всю территорию Москвы и области. На эскизе красовалась решетчатая стальная башня с широко расставленными лапами-консолями. Когда коллеги спросили мнение Никитина о проекте, он честно сказал: «Думаю, Белокаменной такое украшение не к лицу. Башня должна быть из железобетона». И тут же пообещал через три дня представить проект.

Эти слова удивили собравшихся — бетонных башен такой высоты еще никто не строил. Расчеты показывали, что у подобного сооружения мало шансов устоять против сильного ветра. Канадцы, которые собирались строить бетонную башню у себя, подсчитали, что ее фундамент должен иметь толщину не менее сорока метров. Конечно, Никитин знал обо всем этом, но его всегда увлекали трудные задачи. Он говорил: «Только небывалое достойно воплощения», — и не раз доказывал это на практике. Теперь у него родилась ключевая идея — поместить внутри полого ствола башни стальные канаты, стянув ими основание и уходящую ввысь вершину. Художественное решение проекта ему помог найти архитектор Леонид Баталов — он сделал две трети башни свободными от подвесок и только потом поместил первую площадку. Это создавало впечатление легкости, а чтобы его не портил «стакан» основания, Никитин с Баталовым прорезали его четырьмя высокими арками. Нижнюю часть башни предлагалось возвести из напряженного железобетона, а верхнюю — из особо прочной стали.

Десять лет Никитин боролся за то, чтобы отстоять архитектурный образ своей башни. Ее критиков испугала не высота сооружения, а отсутствие привычного для высотных зданий массивного фундамента. Автор проекта предложил заложить в основание бетонную шайбу толщиной 3,5 метра — меньше, чем у обычной заводской трубы. По его расчетам, этого было достаточно для устойчивости. «У человека площадь опоры на ступни еще меньше, — доказывал Никитин, — но он ведь не падает». Дополнительную поддержку сооружению давали четыре опоры, которые вцеплялись в землю, как лапы орла. Эти опоры тоже вызвали возражения, и их число пришлось увеличить до десяти. С этой поправкой проект был утвержден.


Останкинская башня могла носить имя Черемушкинской — именно в этом районе планировалось построить телевизионный комплекс. Но скоро выяснилось, что там мало свободного места, к тому же башня будет мешать пролетающим самолетам. Стройку перенесли на занятое огородами и пустырями поле в Останкино, недалеко от Шереметевского дворца. В августе 1960 года рабочие стали рыть котлован, а в сентябре заложили в него первые кубометры бетона. Неподалеку начал возводиться будущий телецентр. Неожиданно весной 1961-го пришла команда остановить строительство. Группа конструкторов направила в Минстрой обстоятельный документ, где доказывалось, что башня непременно должна рухнуть. Начались новые проверки и уточнения. Никитина заставили укрепить фундамент башни стенкой из стальных прутьев, а заодно увеличить высоту сооружения до 522 метров. Рекомендовалось отказаться и от строительства высотного ресторана: там, мол, людей будет тошнить, и вообще не нужно пускать на башню посетителей. Этот пункт проектировщики сумели отстоять. Говорят, что им помог сам Хрущев, захотевший сделать из новостройки «витрину социализма». Приехав на стройку, он весело спросил: «Ну что, товарищи, воткнем капиталистам иголочку?» Скоро он был смещен, и «воткнули» башню уже при Брежневе.

Только в марте 1963 года Московский горком принял решение прекратить дискуссии вокруг башни и возобновить прерванное строительство. Много времени ушло на укрепление фундамента, и только через год началось строительство железобетонного ствола. Он был закончен осенью 1966-го, когда над Москвой дули сильные ветры. На внутренней поверхности с громадным натяжением были установлены стальные канаты диаметром 38 миллиметров, смазанные для надежности пушечным салом. Сразу после этого башня, которая прежде ощутимо раскачивалась, замерла, как часовой на посту. Но ее нужно было еще снабдить стальными конструкциями общим весом 2 760 тонн. Вначале оборудовали площадки и перекрытия на десятиэтажной высотной обстройке, где планировалось разместить ресторан. Затем начался монтаж верхушки. В январе 1967 года вверх подняли первую царгу — элемент антенной опоры. После этого башня росла на несколько метров в день. В это время на строительстве произошла единственная серьезная авария — одна из царг сорвалась с крана и упала вниз. Тогда же в основание башни ударила молния, убив одного из рабочих.

И все же уникальное строительство завершилось точно в срок. 27 апреля 1967 года вверх был поднят последний стальной блок, который увенчал красный флаг. В октябре были пущены четыре скоростных лифта, изготовленных немецкой фирмой «Тиссен». Вскоре башня начала регулярную трансляцию четырех телевизионных и трех радиоканалов. Однако работы на башне продолжались — отделывали внутренние помещения, строили ресторан и смотровую площадку. Через год первые посетители смогли полюбоваться Москвой с высоты птичьего полета. Среди них были и иностранные конструкторы, которые интересовались опытом Никитина. Его советами воспользовались канадцы, которые в 1975 году все-таки построили свою башню в Торонто, лишив Останкинскую звания высочайшего сооружения в мире. А японцы предложили советскому инженеру построить у них здание высотой ни много ни мало четыре километра! Правда, потом испугались и уменьшили высоту ровно в десять раз. Никитин отказался — ему было уже неинтересно.

Создатель проекта Останкинской башни Николай Васильевич Никитин родился в 1907 году в Тобольске. Его отец, типографский инженер, был уволен со службы за участие в революции и перебивался заработками судебного писаря. Коля с детства помогал родителям. В 12 лет он сконструировал печь для изготовления патоки из мерзлой картошки, что позволило семье прокормиться в голодные годы. В 17, когда мальчик собирал ягоды в лесу, его укусила гадюка. Врачебная помощь запоздала, и дефект ноги остался у Никитина на всю жизнь. Увечье не сломило Николая — он засел за книги, поступил в Томский технологический институт и окончил его с отличием. Еще в годы учебы он увлекся новым для того времени материалом — железобетоном. В 25 лет Никитин спроектировал вокзал в Новосибирске — самый большой на востоке страны. Он подружился с гениальным изобретателем, одним из пионеров космонавтики Юрием Кондратюком и вместе с ним разработал проект ветровой электростанции в Крыму. В 30-е годы ему поручили расчеты котлована для гигантского здания Дворца Советов на месте взорванного храма Христа Спасителя. Проект не был осуществлен в связи с началом войны.

В 1951-м Никитин получил Сталинскую премию за разработку монолитных конструкций для восстановления разрушенных заводов. Его новой работой стал проект фундамента Московского университета, жесткая коробка которого как бы «плавает» на непрочном грунте. Затем он спроектировал Дворец науки и культуры в Варшаве, квадратный корпус которого опирается на четыре угловых пилона (именно таким был первоначальный проект телебашни). В 1957 году Никитина назначили главным конструктором Моспроекта. На этом посту его основным делом стало возведение Останкинской башни, проект которой не раз пересматривался. Однако Никитину удалось отстоять главное — железобетонную конструкцию сооружения, его уникальный фундамент глубиной всего 3,5 метра и воздушную конструкцию основания, напоминающую перевернутую чашку цветка. Отстаивая свое мнение в партийных инстанциях, спокойный молчаливый человек проявил незаурядную твердость. Это позволило украсить Москву одним из ее самых заметных зданий, но подорвало и без того слабое здоровье инженера. В 1967 году Государственная комиссия подписала акт о приемке телебашни, а три года спустя Никитин и его соратники получили Ленинскую премию.

Когда строительство башни подходило к концу, скульптор Евгений Вучетич попросил Никитина разработать конструкторское решение монумента «Родина-мать» на волгоградском Мамаевом кургане. Монумент был открыт в том же 1967 году, когда Николай Васильевич работал заместителем директора Управления строительства спортивных и зрелищных сооружений (ныне ЦНИИЭП имени Б.С. Мезенцева). Несмотря на всемирную известность, Никитин никогда не пытался извлечь выгоду из своих заслуг. Долго ютился с женой и сыном в коммуналке, на работу ездил на метро. Он умер в Москве 3 марта 1973 года.

Этажи за этажами
Башня — большой и сложный организм, который сегодня работает далеко не в полную силу. Лучше представить, каким он был до пожара, когда на всех этажах и вокруг него трудилось до 500 человек. Если театр начинался с вешалки, то Останкинская башня — с экскурсионного корпуса. Здесь продавались билеты, стояли киоски с сувенирами и снедью, работал буфет. На втором и третьем этажах размещались службы Главного центра радиовещания и телевидения — так сегодня называется комплекс башни. В 2001 году он вошел в состав Российской телерадио-службы (РТРС), объединившей все теле– и радиоцентры нашей страны.

От корпуса посетители организованно направлялись к башне по крытому переходу. Иначе нельзя — даже гайка, упавшая с такой высоты, легко пробивает толстую доску. После проверки билетов и документов они попадали в вестибюль — нижнюю часть 63-метрового «стакана» башни, окруженного десятью опорами-ногами. Три скоростных лифта всего за 57 секунд поднимали их на смотровую площадку на высоте 337 метров. Оттуда по винтовой лестнице можно было спуститься на этажи ресторана «Седьмое небо». Сверху вниз располагались Бронзовый, Золотой и Серебряный залы, каждый из которых вмещал до 80 человек. Участок пола со столиками вращался, и за час посетители могли совершить полный оборот, любуясь видами Москвы. Ресторан был отделан мрамором, медной чеканкой и алюминиевыми панелями — скромный советский шик. Продукты и готовые блюда для него поднимались на четвертом техническом лифте с кухни, которая находилась на 8, 9 и 10-м этажах башни. Кухня уцелела, но сегодня там пусто — ресторан еще предстоит восстанавливать.

Всего в железобетонной части башни 44 этажа, включая два подвальных. На первых этажах расположено вентиляционное оборудование, а на пятом — четыре мощных телепередатчика и столько же передатчиков звукового сопровождения. На шестом этаже находятся передатчики программ шести радиовещательных УКВ-станций. Седьмой — отдан под всевозможные аппаратные, включая оборудование высотной метеостанции. На 11—34-м — размещаются оборудование и антенны множества телевизионных станций. Ниже большой надстройки срестораном можно разглядеть две поменьше — в нижней на высоте 147 метров находится аппаратура радиорелейных линий, которые связывают Останкино с телевизионными спутниками. В верхней — на 243 метрах — оборудование радиотелефонной системы «Алтай», которая обеспечивает связь с автомобилями милиции и других госслужб. На 31-м «секретном» этаже размещены системы спецсвязи, которой пользуются руководители страны.


Железобетонная часть башни завершается десятью этажами надстройки, где кроме ресторана находились технические службы и автономная электростанция. Тело башни опоясывают 15 балконов, на которых установлены приемно-передающие антенны, прожекторы подсветки и красные сигнальные огни. Сооружение венчает стальная конструкция высотой 155 метров, где установлены радиотелевизионные антенны разного назначения. На самом верху находятся флагшток (пока без флага) и массивный металлический громоотвод.

Трансляция радио– и телепередач была далеко не единственной функцией башни. Здесь на высоте была построена метеорологическая станция, позволявшая предсказывать погоду во всем регионе без помощи зондов и специальных вертолетов. Системы грозового оповещения сообщали о приближении грозы за четыре часа, чтобы люди вокруг башни успели укрыться в безопасном месте. Дело в том, что Останкинская притягивает к себе все окрестные молнии — по нескольку сотен в год. Благодаря тройному контуру заземления они мгновенно «стекают» с башни в землю, но поблизости в это время лучше не находиться. Много лет на башне работала лаборатория по исследованию молний Института имени Кржижановского, сделавшая немало научных открытий. За состоянием башни внимательно следили и следят специалисты из десятка других институтов, включая ее разработчика — ЦНИИЭП имени Б.С. Мезенцева. С его стороны надзором руководит заместитель директора Владимир Ильич Травуш — один из тех, кто много лет назад проектировал башню. Услышав о пожаре, он срочно вернулся из командировки в Москву и почти сутки провел в Останкино. Травуш одним из первых заявил, что башня достойно перенесла выпавшее на ее долю испытание и никакой опасности ее падения или крена нет. Он и другие сотрудники института сделали многое, чтобы восстановить пошатнувшееся доверие москвичей к своей «иголочке».

Все выше и выше

Строительство Останкинской башни преследовало не только утилитарные цели. С давних пор высотные здания и сооружения укрепляли престиж города или государства, где они находились. К таким зданиям принадлежали египетские пирамиды и легендарная Вавилонская башня — зиккурат бога Мардука высотой около 100 метров. Первой из высотных стальных конструкций стала Эйфелева башня в Париже высотой 300 метров, возведенная в 1889 году. В те же годы изобретение железобетона и электрических пассажирских лифтов начало эпоху строительства небоскребов в США. В 1913 году в Нью-Йорке был построен Вулворт-Билдинг (241 м), а в 1931-м — Эмпайр Стейт Билдинг (380 м), надолго ставший самым высоким зданием мира. Советский Союз пытался ответить на вызов американцев строительством Дворца Советов высотой 415 метров, но помешала война. Долгое время американцы лидировали в строительстве высоток — в 1973 году в Нью-Йорке были воздвигнуты две башни ВТЦ высотой 415 и 417 метров, разрушенные террористами в сентябре 2001-го. Их рекорд уже в 1973 году был побит чикагским небоскребом Сирс Тауэр высотой 443 метра.

Однако вскоре национальной гордости американцев был нанесен чувствительный удар. Инициатива в строительстве высотных зданий перешла к динамично развивающимся странам Восточной и Юго-Восточной Азии. В 1996-м в столице Малайзии Куала-Лумпуре вознеслись к небу два офисных здания Петронас Тауэр высотой 452 метра каждое. Но и это был не предел. В 2004-м на Тайване введен в эксплуатацию 508-метровый небоскреб под лаконичным названием Тайбэй-101. На это тут же отреагировали соседние страны — Южная Корея объявила о намерении возвести международный бизнес-центр высотой 520 метров, а Китай замахнулся на строительство жилого дома-гиганта высотой 650 метров. Индия к 2008 году планирует возвести 224-этажную пирамиду Центр Индии высотой 677 метров. Но всех перещеголяли власти Объединенных Арабских Эмиратов, уже строящие здание Бурдж ад-Дубаи, высота которого может достигнуть 800 метров!

Современные технологии и материалы делают возможным возведение зданий практически любой высоты. Однако это порождает новые проблемы. Проживание на большой высоте тяжело отражается на психике людей из-за постоянной вибрации и колебаний, вызванных ветром. Техническое обслуживание высоток обходится дорого — им требуются скоростные лифты, особые системы сбора мусора, автономное энергоснабжение. В результате квартиры в этих зданиях будут стоить так дорого, что рискуют остаться непроданными. Офисы на большой высоте тоже не пользуются популярностью. И все же строительство зданий-гигантов будет продолжаться — хотя бы из соображений престижа.

Дела послепожарные
Восстановление башни началось буквально на второй день после пожара. Все телеканалы лишились эфира и несли громадные убытки, а население осталось без привычных голубых экранов, что ввергло многих в настоящую депрессию. Сгоревшее трансляционное оборудование удалось заменить через два месяца, и телевидение заработало. Но были задачи и посложнее. Предстояло снова натянуть стальные канаты, лопнувшие или ослабленные в результате пожара. С этой задачей справились за год. Были восстановлены фидеры с оболочкой, не поддерживающей горение. Огнеустойчивости башни теперь уделяется чрезмерное внимание. Все используемые материалы должны быть негорючими, а приборы, хотя бы теоретически способные загореться, окружаются защитными кожухами. Башню оборудуют автоматической системой пожаротушения — водяного и газового.

За пять лет на восстановление башни затрачено около миллиарда рублей, и планируется потратить еще три. Пользуясь случаем, работники ГЦРТ меняют устаревшее оборудование на современное. Во время пожара на высоте 340 м была повреждена подстанция, снабжавшая электричеством верхнюю часть башни. Поднять новый трансформатор на такую высоту почти невозможно, поэтому была применена французская технология — шинопровод в металлическом кожухе. Он передает электричество на всю высоту башни почти без потерь. Внутреннюю и внешнюю поверхности бетонного ствола очистили от копоти и заново покрасили, причем снаружи применен особый состав, отталкивающий воду. Идет замена теле– и радиотрансляционного оборудования для постепенного перехода на цифровой стандарт вещания. Но на этом преобразования не закончатся — решено к 2008 году увеличить высоту башни. В 90е годы Останкинскую уже нарастили с 533 до 540 м, теперь же она должна достичь 560 м и перегнать свою канадскую соперницу. Но это не гонка за лидерством, а простой расчет — на новых метрах можно установить дополнительные антенны и сдать их в аренду телекомпаниям. Однако в мире подобные башни получают от передачи телесигналов лишь 20% своих доходов, а остальное — дают туристы. Для Останкинской — этот источник прибыли пока закрыт. Главная причина — отсутствие скоростных лифтов, рухнувших во время пожара. С тех пор работники башни добирались на техническом лифте до 11-го этажа, а дальше шли пешком, каждый день преодолевая 1 706 ступенек. Многие уволились, не выдержав подобной «гимнастики». Только недавно были смонтированы два из четырех лифтов, изготовленные той же фирмой «Тиссен». Старые лифты снабжались током от аккумуляторов под полом, что требовало их периодических остановок для подзарядки. Новые заряжаются индукционным способом с помощью специального оборудования внутри башни. В лифтах установлены кондиционеры и цветные мониторы, которые будут показывать видеофильмы для пассажиров. Но даже после установки лифтов туристы на башне не появятся. До сих пор не восстановлены ресторан и смотровая площадка, да и лифтам предстоит множество проверок. Комиссия по пожарной безопасности отказывается открывать башню для посещения до установки новейшего комплекса противопожарного оборудования. А это произойдет не раньше конца 2006 года. Когда реконструкция завершится полностью, не берется сказать никто. На это нужны деньги, а смета, которую руководство РТРС предъявляет правительству, каждый год урезается вдвое. Из-за недостатка финансирования свернуто строительство развлекательно-делового центра вблизи башни. Предполагалось, что там разместятся ресторан, конференц-зал и музей истории телевидения и самой башни. Против этой стройки выступили и архитекторы — возведение большого здания могло нарушить привычный силуэт башни и изменить режим грунтовых вод, что привело бы к смещению слоев почвы. Пока что решено построить только технический центр для коммутации теле– и радиопрограмм. В остальном — 13 га вокруг башни останутся девственно чистыми.


Сейчас башня закрыта для посетителей и ее облюбовали любители странного спорта — бэйс-джамперы. Международный чемпионат по бэйс-джампингу проводится на башне Петронас Тауэр в Малайзии, но у него есть шанс переехать в Останкино. Первый шаг — организация летом 2003 года фестиваля прыжков, в котором участвовало около 40 человек из разных стран. Джамперам понравилось обилие пустого места вокруг башни и удобные воздушные потоки. А москвичи, любуясь разноцветными парашютами, ощутили подзабытую уже гордость за то, что именно в их городе возвышается это уникальное сооружение.

Телевидение и телебашни

Радио и телевидение прочно вошли в нашу жизнь, несмотря на свой небольшой по историческим меркам возраст. Первый радиопередатчик был изобретен Александром Поповым в 1895 году, хотя патент на эту новинку первым получил 2 года спустя итальянец Гульельмо Маркони. Передачу изображения на расстояние впервые осуществил англичанин Джон Бэйрд в 1925 году. Но возникновение телевидения стало возможным только после появления серийной передающей трубки — иконоскопа, разработанного в 1931-м русским эмигрантом Владимиром Зворыкиным. В 30-е годы в нескольких странах, включая СССР, начались регулярные телепередачи. Трансляция теле– и радиосигналов на дальние расстояния требовала поднятия передающих антенн на большую высоту и строительства телебашен. В России первая такая башня была построена в 1922 году в Москве по проекту знаменитого инженера Владимира Шухова. Он планировал возвести башню высотой 350 метров в виде ажурной стальной конструкции — гиперболоида. Из-за нехватки материалов высоту башни понизили до 150 метров, но и в таком виде она успешно выполняла свои задачи. В 1950-е годы, когда в нашей стране началось бурное развитие телевидения, Шуховская башня уже не справлялась с передачей телесигналов. В 1967 году была возведена новая телебашня в Останкино, восемь лет бывшая самая высокой в мире. В 1975-м эта роль перешла к башне Си-Эн Тауэр в канадском городе Торонто высотой 553 метра. Она во многом напоминает Останкинскую — тот же неглубокий фундамент, тот же высотный ресторан, те же скоростные лифты. Правда, здесь они вынесены наружу, и экскурсанты могут любоваться панорамой города во время подъема. Третьей по высоте является построенная в 1994 году башня Жемчужина Востока в Шанхае высотой 468 метров. В строительстве телебашен давно идет спор между железобетоном и сталью. Возводить стальные конструкции гораздо дешевле и проще, но они отличаются меньшей прочностью. Одно время самой высокой в мире считалась радио-башня в городе Константинове под Варшавой — ее высота достигала 646 метров. Сильного порыва ветра оказалось достаточно, чтобы в 1991 году это сооружение рухнуло. В 2002-м та же судьба постигла телебашню в американском штате Небраска. Специалисты считают, что башни большой высоты должны комбинироваться из железобетона и стали, как Останкинская. Но нужны ли они вообще? Ведь начиная с 1975 года многие телеканалы ведут вещание через спутники, что позволяет принимать их в любой точке мира через антенны-«тарелки». В больших городах развивается кабельное телевидение, которое также не нуждается в башнях. Однако «башенное» телевещание остается самым дешевым и надежным (хотя и не самым качественным). А в нашей стране, у многих жителей которой нет средств оплачивать «тарелки», без него еще долго не удастся обойтись.

Факты
Останкинская телебашня — второе по высоте сооружение в мире после Си-Эн Тауэр в Торонто. Ее высота — 540 м. Вес башни вместе с фундаментом — 51 400 т.

Она имеет самый маленький в мире фундамент в соотношении с размерами  сооружения. Его глубина не превышает 4,6 м.

Башня может выдержать землетрясение 8 баллов по шкале Рихтера, ураганный ветер со скоростью 44 м/с.

Полезная площадь помещений башни — 15 тыс. м2.

Сооружение обеспечивает уверенный прием телесигнала на расстояние до 120 км.

На башне установлены самые быстрые в России лифты, которые поднимаются на высоту 337 м со скоростью 7 м/с.

Лестница — самая длинная в Европе. В ней 1 706 ступенек, а длина достигает 300 м.

В железобетонной части башни 44 этажа, включая два подвальных.

Ее обслуживанием и наблюдением за ней постоянно занимаются около 300 человек.

Удерживать конструкцию в вертикальном положении помогают 149 стальных канатов, общее натяжение которых составляет 11 тыс. т. После пожара уцелело всего 19, но сейчас все канаты восстановлены.

В скором будущем Останкинская башня должна увеличить высоту до 560 м и снова стать самым высоким сооружением в мире.

Вадим Эрлихман

Зоосфера: Роковые яйца

Самое удивительное в этих гигантских ящерицах то, что они стали известны миру меньше 100 лет назад. В 1911 году незадачливый голландский авиатор Хендрик Артур ван Боссе потерпел крушение над морем и вплавь добрался до небольшого и в ту пору совершенно необитаемого острова Комодо. Он-то и обнаружил, что остров просто кишит неизвестными науке рептилиями невероятных размеров. Спустя много месяцев, когда ему удалось вернуться на Большую Землю, к его рассказу отнеслись не иначе как к охотничьей байке. Чтобы снять с себя клеймо враля, Боссе пришлось хитростью заманить на Комодо экспедицию и подарить ее участникам славу официальных первооткрывателей гигантского, или комодского, варана. Впрочем, открытием это было только для Европы: как потом выяснилось, еще в 1840 году султан Сумбавы — крупного острова, во владения которого входил и Комодо, — специальным указом запретил охоту на этих фантастических животных.

Однако именно благодаря экспедиции, организованной голландцем, рептилии стали известны миру как комодские вараны. Хотя надо сказать, это название не вполне точно: из 4—5 тысяч ныне живущих гигантских варанов на Комодо обитает лишь около тысячи. Местожительство остальных — близлежащие острова Ринджа и Падар, а также западная часть большого и давно освоенного людьми острова Флорес.

В 1920-х годах Комодо начали заселять индонезийские крестьяне. С того времени и стали появляться в прессе кошмарные истории о людях, растерзанных «комодскими драконами». Впрочем, удивительное дело: с тех пор как вараны, а точнее, привлекаемые ими на остров туристы, стали главным источником доходов островитян, рептилии почему-то перестали нападать на аборигенов и переключились исключительно на приезжих. Каждому посетителю Комодо обязательно рассказывают про погибшего в 1978 году швейцарского натуралиста Барона. Опытный путешественник и большой любитель варанов, он предпочитал одиночные экскурсии. Из последней он не вернулся. Поисковым группам удалось найти только очки и фотоаппарат. Остальное бесследно исчезло — по всеобщему мнению, в пасти ненасытных чудовищ.

В принципе такое вполне могло произойти. В еде варан признает лишь одно: только мясо. Зато всякое — от кабанов и оленей до насекомых и крабов, не делая исключения даже для собственного потомства. Если размер добычи позволяет, варан заглатывает ее целиком, хотя его острые зубы и мощные челюсти прекрасно справляются с разделкой любой туши, что является непростой задачей даже для таких эффективных хищников, как крокодилы. Однако, будучи превосходным мясником, варан далек от совершенства как охотник. Максимальная скорость, которую он может развить, — около 14 км/ч, да и то лишь в коротком броске: ни дыхательная система, ни теплообмен варана не позволяют ему бежать сколько-нибудь долго. Это говорит о том, что, по всей видимости, нынешняя диета сложилась сравнительно недавно и еще не подкреплена соответствующими приспособлениями. Можно предположить, что сначала вараны перешли от обычного рациона крупных ящериц — более мелких рептилий, грызунов, птичьих яиц и беспозвоночных — к поеданию падали, являющейся для них деликатесом и по сей день. А уже здесь на островах, где в изобилии водились копытные, гигантские ящерицы заняли пустующую нишу крупных хищников, постепенно выработав собственный способ охоты. Они либо подстерегают жертву в засаде у тропы, либо медленно подкрадываются к ней на расстояние, позволяющее сделать внезапный бросок. Таким манером драконы ухитряются порой ловить даже обезьян.

Но настигнуть жертву — еще полдела. Варан не владеет искусством немедленного умерщвления, да и подходящих инструментов для этого у него нет. Знаменитый хвост, которым ящер способен наносить страшные удары, — орудие, скорее, самообороны, чем охоты. И если небольшую добычу можно заглотать живьем (что вараны и проделывают), то при поимке крупной дичи отрывать куски от живого и полного сил зверя довольно неудобно. Это относится и к человеку: если мсье Барон и был сожран варанами, то разве что после какого-нибудь несчастного случая, в результате которого он погиб или же потерял способность передвигаться.

Впрочем, у варанов есть оригинальный способ приведения жертвы в беспомощное состояние. Их зубы, между которыми всегда остаются частицы предыдущих трапез, — настоящий инкубатор гнилостных бактерий. У животных, вырвавшихся из вараньих челюстей, укусы часто воспаляются и вызывают заражение крови. Конечно, бактерии — не яд. И животное потеряет способность к сопротивлению лишь через несколько дней, за которые может уйти очень далеко от своего погубителя. Но куда ему деваться с маленького острова! Вероятнее всего, оно достанется другому варану, а укусивший его ящер пообедает еще чьим-нибудь «полуфабрикатом». Тем более что на тушу, добытую или найденную одним вараном, быстро сбегаются несколько соседей — что, видимо, и породило попавшую даже в научную литературу легенду о коллективной охоте варанов на крупных копытных.

На самом деле вараны если и питают симпатии к себе подобным, то разве что гастрономические. И никогда не делают чего-либо вместе — кроме, конечно, продолжения рода. Считается, что брачный сезон у гигантских ящериц наступает в июле, хотя не очень понятно, как они узнают об этом: «острова драконов» лежат совсем близко от экватора, и смены времен года там практически нет. Так или иначе, счастливым союзам предшествуют турниры между самцами. Поединки бескомпромиссны, но строго регламентированы: соперники не пускают в ход свои страшные зубы, поднявшись вертикально и обхватив друг друга передними лапами, они пытаются повалить один другого. В награду победителю достается расположение варанихи.

Месяцем позже самки откладывают и закапывают в землю по паре дюжин кожистых 200граммовых яиц. Еще через 8— 8,5 месяца из них выходят молодые ящерицы. Они стройнее взрослых, ярче окрашены, в длину не превышают 30 сантиметров. Как и многие рептилии, вараны растут всю жизнь. В литературе попадаются упоминания о гигантах в 4 и даже 4,5 метра длиной. Но самые большие из достоверно измеренных варанов едва превышали 3 метра в длину и 150 кг веса. Такие размеры (для достижения которых варану нужно прожить лет 30) соответствуют не очень крупному тигру и примерно вдвое превосходят леопарда. Между тем невозможно представить, чтобы на острове размером с Комодо жила одновременно тысяча леопардов или тигров.

Дело в том, что варан, как и все рептилии, избавлен от расходов энергии на поддержание постоянной температуры тела. А потому ему нужно в несколько десятков раз меньше пищи, чем теплокровному хищнику того же размера. Но за это он платит тем, что активен в основном днем. Ночью варан впадает в оцепенение и поэтому предпочитает проводить ее в «собственноручно» вырытой норе. Впрочем, если обитатели горной местности строго следуют этому правилу, то вараны, живущие на побережье, где ночная температура воздуха мало отличается от дневной, нередко позволяют себе гулять и по ночам.

Комодских варанов нередко называют «сухопутными крокодилами», «живыми ископаемыми», «доисторическими чудовищами» и даже «потомками динозавров». Смысла во всем этом даже меньше, чем в прилипшем к ним громком титуле «драконов». Родство варанов с динозаврами и крокодилами — весьма отдаленное (последним, например, куда более близкой родней доводятся птицы), а древность довольно относительна. Ящерицы — вообще одна из самых эволюционно молодых групп рептилий, а вараны считаются не только самыми крупными, но и самыми продвинутыми и высокоорганизованными из ящериц. Предки же комодских гигантов пришли на свою нынешнюю родину и вовсе недавно. А одним из чудес животного мира стали, судя по всему, уже на ней.

Борис Чистых

Люди и судьбы: Эрнест Хемингуэй: Победитель не получает ничего

Утро было очень тихое. Сухой сосновый лес вокруг домика спал, и горы угрюмо молчали в неверном свете. Все затаилось в предчувствии шумного весеннего дня. Он смотрел на горы. Мир — это хорошее место, и за него стоит драться, и ему не хотелось его покидать. Но иногда жизнь похожа на роман, который никак не допишешь. Ружье стояло прислоненное к стене. Отец говорил, что ружье может быть или лучшим другом, или злейшим врагом. И сейчас оно друг и поможет ему. Отец… «Умирать совсем не трудно», — говорил он. Отцу было не страшно, и ему не страшно тоже. Ведь это жизнь требует мужества, а не смерть.

Драться и покорять!
Холлы и Хемингуэи были наиболее уважаемыми и состоятельными семействами городка. Их особняки красовались друг против друга на самой респектабельной улице. Его отец, Кларенс Хемингуэй, жил в Оук-Парке, пригороде Чикаго. Он гордился своими предками, среди которых были бесстрашные покорители Дикого Запада, колесившие по прериям в фургонах, а также участники войны Севера и Юга. В особняке напротив с каждым днем хорошела юная Грейс Холл. Когда он окончил медицинский колледж, состоялась помолвка. Через некоторое время Грейс сделалась женой провинциального доктора Хемингуэя, бросив начатую ею карьеру певицы. Однако кипевшее в ней честолюбие требовало выхода. Она не уставала напоминать мужу о своей жертве. Кларенс жил жизнью тихой и созерцательной. Любитель охоты и рыбалки, он на лоне природы чувствовал себя как дома. Оукпаркский особняк, где хозяйничала вечно недовольная Грейс, казался ему тюрьмой. Бог не обделил Хемингуэев детьми. Эрнест, родившийся 21 июля 1899 года, был вторым ребенком. Мальчика назвали в честь деда, и Эрнест никогда не любил своего имени, считая его слишком буржуазным. Еще не умея говорить, маленький Эрнест тем не менее ясно чувствовал, что мать и отец отгородились друг от друга глухой стеной враждебности, и атмосфера в доме была всегда предгрозовая и удушливая.

На лето Хемингуэи перебирались в коттедж на озере Валлун. Здешняя спартанская обстановка была мальчику больше по душе, и иногда он забывал, что на свете существует скучный лицемерный Оук-Парк. Однажды Эрнеста послали на ближайшую ферму за молоком. Он вприпрыжку бежал по тропе, помахивая палочкой, но вдруг неожиданно споткнулся, упал и острая палочка воткнулась ему в горло. Кларенс быстро остановил кровь. Горло долго заживало и очень болело. «Когда больно и хочется плакать, свисти», — посоветовал отец. Впоследствии этот совет очень пригодился Эрнесту. С тех пор, если Эрнест совсем падал духом или страдал физически, он беспечно насвистывал, желая показать всем на свете, что происходящее с ним — ерунда.

В три года он испытал чувство неподдельного счастья, выудив из ручья маленькую форель. Он никогда не забывал этого ощущения — натянутой лески, на конце которой бьется живая упругая рыба. Чтобы научить сына внимательно целиться и метко стрелять, Кларенс выдавал ему по три патрона в день.

Грейс уже смирилась с тем, что из старшего сына не выйдет благопристойного жителя Оук-Парка, но когда он еще и боксом увлекся, она просто видеть не могла этого дикаря с разбитым носом и синяком под глазом. «Бокс научил меня никогда не оставаться лежать», — скажет потом писатель Хемингуэй. Эрнест нахватался на боксерских тренировках и поединках крепких словечек и частенько вворачивал их в разговоре. Грейс непререкаемым тоном приказывала: «Иди в ванную и вымой рот с мылом!» А в школьном журнале тем временем уже появился один рассказ Эрнеста в духе его кумира — Джека Лондона и другой — о махинациях вокруг боксерского тотализатора. Всюду затевая ссоры, юный Хемингуэй стремился доказать себе и всем, что он непобедим и неуязвим.

Окончив школу, Эрнест должен был, подобно любому добропорядочному оукпаркцу, поступить в университет, найти занятие по душе, жениться и осесть в тихом пригороде Чикаго. Однако Эрнеста просто тошнило от этой перспективы. Он хотел драться, напиваться, покорять! Он готов был удрать куда угодно, лишь бы подальше отсюда. За океаном вот уже три года шла Первая мировая война. Какой уж тут университет, когда можно принять участие в такой крупной заварушке! Однако родители, которые содержали его, решительно взбунтовались против военного развлечения. Ну и пусть его не пускают на войну, дома он все равно не останется. Ему надоели нотации Грейс, и он перебрался в Канзас-Сити, где дядя помог ему устроиться репортером в газету. «Моей удачей стал большой пожар», — вспоминал Эрнест. Чтобы увидеть все детали, молодой журналист залез в самое пекло, так что искры прожгли дырки на его новом костюме. Передав информацию по телефону, он включил в счет редакции 15 долларов за костюм. Однако никто не собирался возмещать ему ущерб. «Это было мне уроком, — скажет писатель, — не рисковать ничем, если ты не готов это потерять». Энергия Эрнеста била через край. Один журналист вспоминал, что, печатая на машинке, Хемингуэй всегда пропускал буквы, потому что его пальцы не поспевали за мыслями. Он весь день метался по городу, выполняя задания, а ночи проводил читая книги.

Вкус войны
Однако его не покидало желание отправиться на войну. Ему хотелось поучаствовать в этом представлении. Он желал сражаться ради сражения, а не защищать какие-то идеалы. Скорее всего, ему было все равно даже, на чьей стороне воевать. Однако военная комиссия забраковала его по причине слабого зрения. Тогда он завербовался в транспортный корпус Американского Красного Креста и стал готовиться к отправке на итальянский фронт. Наутро на пароходе «Чикаго» страдающий от похмелья Хемингуэй отправился в Европу. Все пассажиры опасались нападения немецких подводных лодок. Хемингуэй стоял на палубе, ожидая, не покажется ли над водой вражеский перископ. Когда пароход благополучно прибыл на место, он, жаждавший приключений, сказал, что у него такое чувство, будто его надули.


Из Милана Хемингуэй отправил домой открытку с лаконичным: «Прекрасно провел время». Только на сей раз этот смельчак бравировал. В Милане бомба попала в завод боеприпасов, и волонтеры расчищали от трупов огромную территорию. Это было жутко, особенно когда выносили тела женщин. Потом они собирали куски тел, застрявших в колючей проволоке. Все это немного отрезвило молодого журналиста. До этого момента он воспринимал войну как игру в ковбоев и индейцев.

Волонтеров разместили в тихом местечке Шио. Эрнесту казалось, что он приехал на отдых в загородный клуб, и это его бесило. Он попросился на передовую, и его послали на реку Пьаве. Ежедневно он доставлял в окопы еду и сигареты и однажды чудом остался цел после прямого попадания снаряда в окоп. «Я был весь забрызган тем, что осталось от моих приятелей». Хемингуэй хвастался, что он заговорен от пуль и снарядов. Но 18 июля 1918 года, когда Хемингуэй, как обычно, привез солдатам на велосипеде шоколад и сигареты, неожиданно австрийцы открыли шквальный огонь из миномета. Всех, кто был рядом с Эрнестом, убили. Его же сильно оглушило. Последнее, что он видел, был раненый итальянский снайпер, лежавший неподалеку. Очнувшись, Эрнест выбрался из окопа и пополз к снайперу. Тот оказался жив, и, взвалив его на себя, Хемингуэй, пригибаясь, попытался добраться до своих. Однако австрийцы заметили его и стали обстреливать. Снова контуженный взрывной волной, Хемингуэй опять свалился на землю. На мгновение он почувствовал, как то, что называют душой, вылетело из него и через какое-то время вернулось обратно. «Потом были только боль и чернота, — вспоминал Хемингуэй. — Пришла мысль о том, что я должен думать о всей своей прошлой жизни, и это показалось мне смешным. Я должен был приехать в Италию специально для того, чтобы думать о своей прошлой жизни! И вообще в такие минуты думаешь о чем угодно, но только не о прошлом. Я хотел бежать и не мог, как это бывает в ночных кошмарах».

Когда Эрнест добрался до своих, оказалось, что итальянец, которого он тащил, давно убит осколком. Сгоряча сам Хемингуэй не чувствовал боли, хотя ему раздробило колено и в ноге засело множество осколков. В полевом госпитале часть осколков (всего их было более двухсот) вынули, и Эрнест был отправлен в Милан. Один его знакомый вспоминал, как, лежа на госпитальной койке, Хемингуэй развлекался тем, что вынимал из своей ноги стальные осколки, складывал в баночку и пересчитывал. Нависшая над ним опасность ампутации миновала после многочисленных операций. Однако боль мучила его днем и ночью. Он старался заглушить ее с помощью коньяка. Но его ангел-хранитель не забывал о нем и однажды явился к нему в образе молодой медсестры. Американка Агнес фон Куровски была на семь лет старше Эрнеста, и это ему очень нравилось. Романтизм отношений в стиле «раненый воин и милосердная женщина» полностью захватил его. Агнес же смотрела на него как на забавного ребенка и называла его «мой малыш». В течение дня они обменивались многочисленными записками, и Агнес подгадывала свои дежурства на ночное время, чтобы быть с ним. По ночам он сам разносил градусники раненым, чтобы ей не надо было вставать. На обратном пути он думал о том, что она лежит в его постели, и эта мысль согревала его так же, как ее тело час назад.


Пуританский Оук-Парк давал о себе знать — Эрнест хотел непременно жениться на любовнице. Он любил ее, как любят первую женщину: не замечая ее недостатков и пороков. Нога заживала, и Эрнест так привык к боли, что чувствовал себя не в своей тарелке, если ничего не болело. Пока он переживал свой первый роман, война закончилась. Его наградили итальянской серебряной медалью «За отвагу». Он был одним из первых американских солдат, получивших ранения на фронтах Первой мировой. Во многих американских газетах был описан его подвиг.

Блудный сын
В Оук-Парк вернулся совсем другой Эрнест Хемингуэй. Опираясь на палку, из вагона вышел человек в итальянском кожаном пальто. Он отказался опереться о руку отца и сел в автомобиль. Испытание болью, любовью и «медными трубами» сделало свое дело. Чтобы не чувствовать себя чужим дома, Эрнест превращает свою комнату на третьем этаже в военный окоп — по стенам были развешаны военные фотографии и одежда, карты, награды, оружие. Укрывался он одеялом из миланского госпиталя, запах которого сглаживал ночные кошмары, мучившие его. Единственная радость — Агнес. «Она такая красавица, — снова и снова говорит он родным, — вот она приедет, тогда увидите». Ожидая писем от Агнес, он каждое утро с нетерпением встречал почтальона. Неожиданно Эрнест слег с температурой, не выходил из своей комнаты и не позволял отцу осмотреть его. Причину болезни он открыл только своей сестре Мерселине, когда прочитал ей письмо от Агнес. Та писала, что ее любовь к нему — это больше любовь матери, что она выходит замуж за итальянского офицера.

Эрнест глотал коньяк, запершись в комнате до тех пор, пока воспоминания о миланских ночах не стерлись из его памяти. Когда же все «перегорело», осталось только одно желание — писать. Обретя кое-какой опыт, он уже знал, о чем, но не знал, как. Перебравшись в коттедж на озере Валлун, он стал исписывать лист за листом, но его не покидало чувство неудовлетворенности, ощущение, что все это не то, что он ищет. Некоторое время он был одержим идеей ехать на Восток, но мать отказалась дать ему денег на паспорт и проезд до Иокогамы. Она замучила сына упреками в безответственности. По ее мнению, вот уже 18 месяцев он болтается без дела, не желая найти себе серьезное занятие, приносящее доход. Профессия журналиста была для нее синонимом тунеядства. А мысль о том, что юноша из порядочной семьи может стать писателем, приводила ее в ярость. В конце концов Грейс поставила сыну ультиматум — или пусть ищет работу, или убирается из дому. Эрнест выбрал второе.

Подруга Хэш
Он поселился у друга в Чикаго и устроился помощником редактора в экономический журнал. Если раньше он работал ради удовольствия, то теперь, лишившись поддержки семьи, делал это лишь ради денег. Эрнест познакомился с девушкой по имени Элизабет Хэдли Ричардсон. Скоро он пригласил ее на футбольный матч. Но Хэдли в этот день подвернула ногу. Ступня распухла, и надеть на нее туфлю никак не получалось. Тогда Хэдли надела на ногу красную домашнюю тапочку и невозмутимо шла в ней по улице рядом с Эрнестом. Такое презрение к условностям покорило Хемингуэя. Ему нравились ее каштановые волосы и улыбка. Жизнь Хэдли до встречи с Эрнестом нельзя было назвать раем. Ее отец покончил с собой, она долгое время страдала из-за травмы позвоночника и думала, что будет обузой для мужчины, который свяжет с ней жизнь. Отвергнутый Агнес, Хемингуэй в это время тоже считал себя ущербным человеком. Оба нуждались друг в друге. Хэш (как называл ее Хемингуэй) жила в Сент-Луисе, и долгое время они обменивались письмами. Она первая оценила его литературные опыты, сказав, что в его прозе есть ритм и точность слова. Она подарила ему его первую пишущую машинку, сказав: «Я сделала тебе такой хороший подарок, что теперь ты обязан на мне жениться». 3 сентября 1921 года они обвенчались в маленькой методистской церкви в местечке Хортон-Бей. Присутствовавшая на церемонии Грейс надеялась, что, обзаведясь семьей, Эрнест возьмется за ум и перестанет кропать рассказики, которые никто не хочет покупать. После смерти матери Хэш получила небольшое наследство и была готова вложить эти деньги в своего подающего надежды мужа-литератора. А Эрнест мечтал о Париже. И тут редактор «Торонто Дейли Стар» предложил ему поехать в Европу разъездным корреспондентом газеты. Все расходы Эрнест должен был взять на себя, редакция будет оплачивать только его публикации.

8 декабря 1921 года чета Хемингуэй отплыла из Нью-Йорка в Европу на пароходе «Леопольдина». Хэш поразили в Париже низкие цены — за семь франков (60 центов) можно было хорошо пообедать. В Париж отовсюду съезжались молодые непризнанные таланты, привлеченные дешевой жизнью и атмосферой творческой и нравственной свободы. Супруги сняли двухкомнатную квартирку на улице Кардинала Лемуана без водопровода и прочих удобств. Спали они на матрасе, брошенном на пол. Хэш была идеальной женой для непризнанного гения — стоически переносила все трудности этой походной жизни. Эрнест писал для газеты очерки о парижском быте и нравах, ездил на международную конференцию в Генуе, позже брал интервью у Муссолини. Во французской столице он познакомился с парижскими американцами: Гертрудой Стайн, полной некрасивой женщиной, которая говорила метафорами, взбалмошной четой Фицджералд, владелицей книжного магазина Сильвией Бич. Хэш достался весьма нелегкий в общении муж. Он целыми днями мог не разговаривать, поглощенный творческими замыслами. Литература, пожалуй, единственное, к чему он относился серьезно, говоря, что она не терпит полумер. Когда Эрнест начинал произведение, он резко сокращал любое общение с супругой, направляя всю свою энергию на сочинительство. Однажды, когда Хэш ехала к нему в Лозанну, чтобы покататься на лыжах, у нее украли в поезде чемодан со всеми его рукописями, которые она везла для него. Узнав об этом, Эрнест устроил скандал, обвиняя Хэдли чуть ли не в злом умысле.

Европейцы непременно считали всех американцев миллионерами. Однако скоро Эрнест и Хэш с трудом наскребали даже семь франков на обед. Эрнест предпочитал экономить лишь на нарядах для Хэш, но не на еде и не на выпивке. Когда Хэш забеременела, он с ужасом воспринял это известие. Он жаловался Гертруде Стайн, что не готов быть отцом и подозревал, что ребенок осложнит его и без того тяжелый быт. Его первая книга «Три рассказа и 10 стихотворений», вышедшая тиражом в 300 экземпляров, потешила самолюбие Эрнеста, но осталась незамеченной и не принесла ни цента денег. Скоро, однако, он примирился с тем, что ему придется быть отцом. Он водил беременную Хэш на бокс, возил ее в Швейцарию кататься на лыжах, а позже они вместе видели бой быков в Испании. Эрнест считал, что после всего этого у Хэш непременно родится мальчик, который станет настоящим мужчиной. Впервые увидев корриду в Памплоне, Хемингуэй был покорен этим зрелищем, говорил, что бой быков — это действо сродни античной трагедии. Танцующие люди на улицах, с кожаными бурдюками, полными вина, бег быков по главной улице — все это создавало обстановку средневекового карнавала. Казалось, празднество не имеет границ ни во времени, ни в пространстве.

Деньги из наследства Хэш к тому времени подошли к концу, и чета решила на пару лет уехать в Америку, подзаработать там, а потом вернуться в Европу. В октябре 1923 года в Торонто родился Джон Хэдли Никанор. Никанором мальчика назвали в честь матадора, который поразил Хемингуэя своей виртуозностью. Дела отца семейства между тем шли не блестяще.

Заместитель главного редактора невзлюбил Хемингуэя за чрезмерное свободомыслие и приложил все силы, чтобы выжить его из газеты. После либеральной Европы Торонто показался Эрнесту увеличенной копией Оук-Парка.

Эрнест вырабатывает свои творческие принципы. Писатель — прежде всего внимательный наблюдатель жизни. «Даже если вы убиты горем, стоя у постели умирающего отца, вы должны замечать все, до последней мелочи, пусть даже это причиняет вам страдания». Из наблюдения за деталями рождался знаменитый хемингуэевский принцип айсберга. Герои — мужчина и женщина — могут сидеть в баре и говорить о малозначимых вещах вроде марок вин, и лишь случайно брошенное слово, жест, дрогнувший голос указывают на то, что оба переживают трагедию.

Принципы «нашего времени»
Уволившись из газеты, Эрнест с семьей отплыл обратно в Европу. В Париже они сняли квартирку над лесопилкой на улице Нотр-Дам-де-Шан. В январе 1924 года малым тиражом выходит вторая книга Эрнеста «В наше время». Кларенс заказал шесть экземпляров сборника и сразу отослал их обратно. Натуралистические подробности некоторых рассказов очень шокировали его родителей. Эрнест считал, что писать надо правдиво, ничего не замалчивая. Отец же написал ему: «Порядочные люди не обсуждают свои венерические болезни нигде, кроме кабинета врача». Мерселина вспоминает, что родители отреагировали на книгу сына «как монашки, попавшие из монастыря в публичный дом». О сборнике «В наше время» Кларенс и Грейс старались не вспоминать, а если и вспоминали, то именовали его не иначе, как «эта книга». Такое неприятие его творчества больно задело Эрнеста, и он перестал писать родителям. Между тем Эрнест решил не возвращаться к профессии журналиста, считая, что она испортит его перо. Хэш и Эрнест питались луком и кагором, разведенным водой. Эрнест впоследствии вспоминал, как он врал Хэш, что приглашен на обед, и отправлялся гулять по Парижу, чтобы жене и сыну досталось больше еды. Избегая смотреть на витрины кондитерских, он бродил по Люксембургскому саду, иногда заглядывал в музеи, отмечая, что картины становятся яснее и прекраснее, если сосет под ложечкой. У него появилась привычка работать в кафе, где не мешали шум лесопилки и плач сына. «Я заказывал кофе с бриошами за один франк и работал весь день», — вспоминал писатель. Полуголодное существование не обескураживало Эрнеста. «Будь я проклят, если напишу роман только для того, чтобы обедать каждый день», — говорил он. Он зарабатывал по 10 франков за раунд, выступая партнером для тренирующихся боксеров-профессионалов. В октябре 1925 года солидное американское издательство выпустило второе издание его сборника «В наше время».

Однажды он познакомился в кафе с американкой Дафф Твисден. Дафф была одной из самых скандальных личностей Парижа. Дочь аристократки и лавочника, она успела побывать британской шпионкой, женить на себе английского аристократа и сбежать от него в Париж со своим кузеном-бисексуалом. Эрнест понравился ей тем, что был нераспущенным и симпатичным — редкое для Парижа сочетание. Летом 1925 года состоялась знаменитая поездка в Памплону. Дафф сопровождал ее кузен, ее новый любовник Гарольд Лэб и Хемингуэй с женой. Сразу по приезде в Испанию образовался любовный пятиугольник. Соперничество трех мужчин наэлектризовало их компанию. Ревнивый кузен Дафф поставил ей синяк под глазом, а Эрнест, который всюду стремился быть победителем, вызвал Лэба на поединок. Хэш молча наблюдала за всем этим. Их отношения дали трещину, когда она забеременела вторично, и Хемингуэй заставил ее сделать аборт. В конце концов, Дафф бросила всех троих, увлекшись красавцем матадором. Несмотря на то что Эрнест и Дафф никогда не были любовниками, она, с ее короткой стрижкой, просто и элегантно одетая, стала его музой, вдохновившей его на написание первого романа под названием «Фиеста». Дафф, конечно, не отказалась бы от его постели, но когда дело заходило об измене жене, Эрнест становился пуританином.

Хотя персонажи романа не были копиями реальных участников поездки в Памплону, все любовники Дафф узнали себя. Главная героиня Брет Эшли, списанная с Дафф, беспечная и страдающая, понравилась читателям больше всего.

Эрнестстоль мастерски описал страдания рассказчика — импотента Джейка, что поползли слухи о мужской неполноценности писателя. Тема потерянного поколения была в моде, но роман Эрнеста стал энциклопедией жизни людей, вернувшихся с Первой мировой войны.

Хэш интересовала его все меньше. В старых платьях, располневшая, всегда сидящая дома с сыном и такая… обычная. Он уже жалел, что упустил возможность адюльтера с Дафф. Может быть, поэтому он обратил внимание на подругу Хэш, Полин Пфейфер. Полин можно было назвать, скорее, очаровательной дурнушкой, чем красавицей. Дочь богатых родителей, она работала в парижском журнале «Вог» и одевалась, как модели с его страниц. Яркая птичка по сравнению с Хэш, обычным серым воробушком. Полин умела льстить мужчинам и, чтобы женить на себе модного писателя, разыгрывала из себя поклонницу его творчества. Она цитировала фразы из его рассказов, так и сыпала его любимыми выражениями и даже переняла его манеру говорить. Полин последовала за четой на швейцарский горнолыжный курорт, где, скорее всего, и стала любовницей Эрнеста. Хемингуэй сразу стал жалеть о своем поступке и тяготиться чувством вины. Сознание того, что он живет с Полин «во грехе», заставило его попросить у Хеш развода. Позже он обвинял Полин в крушении своего брака и называл Хэш самой великодушной женщиной на свете. Как ни странно, после развода сильнее страдал сам его инициатор. Эрнест впал в депрессию, называл себя мерзавцем и сукиным сыном. Весь гонорар за «Фиесту» он отдал Хэш.

Один из героев рассказа «В чужой стране» озвучивает тогдашние пессимистичные мысли писателя: «Нельзя человеку жениться. Он должен найти то, чего нельзя потерять». Хемингуэй впервые посмотрел на этот мир как на вселенскую западню. Каждая его очередная жена была богаче, чем предшествующая. Время голода и экономии прошло, и Эрнест поселился с Полин в просторных апартаментах. Шок, вызванный разводом, был так велик, что Эрнеста поразила временная импотенция.

В Америке он поселился в самой экзотической ее части — на острове Ки-Уэст у южной оконечности Флориды. Пока он писал новый роман, в его жизни случилось два события. Полин родила ему сына. Роды были тяжелые, и ребенок появился на свет с помощью кесарева сечения. Эрнест много часов провел в больничном коридоре, уверенный, что Полин умрет, а если она умрет, то это только по его вине. Почти сразу вслед за этим событием Кларенс Хемингуэй покончил с собой, застрелившись из своего «смит-и-вессона». Отец страдал от диабета и, кроме того, прогорел, вложив крупную сумму денег в недвижимость во Флориде. Будучи врачом, Кларенс ясно видел, как прогрессирует его болезнь, и, не желая доживать свой век беспомощным инвалидом, убил себя выстрелом в голову в своей спальне в Оук-Парке. По мнению Эрнеста, так уходят из жизни лишь трусы. Он обвинял во всем мать, считал, что она подавляла Кларенса своим диктаторским характером. В будущем он называл Грейс не иначе как «эта стерва» и, когда она умерла, не приехал на ее похороны. Отец остался в его памяти добрым, но строгим человеком, научившим его стрелять и ловить форель. Он любил его очень сильно. До тех пор, пока Кларенс не стал подкаблучником жены. Сам Эрнест так боялся стать похожим на отца, что не просто главенствовал в своей семье, но даже был домашним тираном. Когда ему писалось хорошо, он был благодушен и весел, зато, когда он бывал недоволен написанным, он становился невыносимым. Эрнест долгое время не разрешал себе горевать об отце. Это могло помешать ему дописать роман.

Любовный круговорот
В 1933 году он отправился с Полин в свое первое африканское сафари. Писатель всегда считал, что его женщина должна уметь все, что умеет он. Поэтому все его жены без исключения были меткими стрелками, блестящими лыжницами и искусными рыбачками. Чета Хемингуэй поселилась на ферме в Найроби. Две недели они готовились там к сафари.

На легковой машине они двинулись в заповедник Серенгети. Их сопровождали два грузовика с охотничьим снаряжением, механиком, носильщиками и поваром. Убив своего первого льва, писатель испытал сильное разочарование. Он ожидал жестокой борьбы с ревом и кровью, а лев просто упал замертво. Там, в Африке, он задумал рассказ об охотнике, который преодолевает свою трусость. Стремясь быть победителем во всем, Эрнест старался добыть трофеев больше, чем остальные. Ему удалось подстрелить носорога и множество антилоп куду. Зеленые холмы Африки, ее изумрудные долины надолго стали темой его творчества.

Вернувшись в Америку, он приобрел на судостроительной верфи в Бруклине свой знаменитый катер «Пилар». На острове Бимини он купил ручной пулемет, который установил на катере, чтобы отгонять акул от пойманной рыбы. Тогда же он познакомился с Джейн Мейсон, прекрасно сложенной голубоглазой блондинкой. Она была замужем за богатым респектабельным человеком. Это был несчастливый брак. Джейн была бесплодна и часто искала развлечений на стороне. Из своего фешенебельного дома с девятью слугами она сбежала к Эрнесту. Они вместе ходили на «Пиларе» в море. К тому времени Полин уже родила с помощью кесарева сечения второго сына. Врачи предупредили ее, что новая беременность может закончиться летальным исходом и для нее, и для ребенка. Боясь забеременеть, Полин выставила мужа из супружеской постели. А бесплодная Джейн в этом смысле не знала никаких ограничений. Часто они встречались в Гаване в номере гостиницы «Амбос Мундос», куда романтичная любовница залезала по пожарной лестнице. Джейн была на редкость неуравновешенной, сильно пила, страдала депрессиями и однажды пыталась покончить с собой. Постепенно их страсть сошла на нет. Джейн была слишком похожа на него. Иногда Хемингуэю казалось, что он — несчастливый талисман, прикосновение к которому чревато трагедиями. Несмотря на то что он всегда носил в кармане конский каштан и кроличью лапку, он не мог не чувствовать несчастливую ауру вокруг себя. Отец его убил себя, сестра Урсула, заболев неизлечимой болезнью, покончила с собой, младший брат застрелился в 1982 году. Пытались свести счеты с жизнью его любовница Джейн Мейсон и его парижский друг писатель Фицджералд. Один из первых биографов писателя выбросился из окна.


В баре Ки-Уэста он встретил Марту Геллхорн, еще одну блондинку в черном костюме. Он всем говорил, что сначала он влюбился в ее стройные ноги, а уж потом — в нее саму. Марта была волевой, честолюбивой, независимой особой. Она была достаточно известной журналисткой и прославилась как обличитель социальных язв вроде безработицы. Они часами разговаривали о разразившейся в Испании гражданской войне. И если на первую свою войну Эрнест отправился исключительно из желания подраться, то теперь он горел желанием выгнать франкистов из любимой страны пинком под зад. Полин всеми силами старалась отговорить его от этой затеи. Эрнест с Мартой в качестве корреспондентов выехали из Америки по отдельности и встретились в Мадриде, поселившись в гостинице «Флорида» в разных номерах. Марта была настоящей «окопной женой» — терпеливо переносила походные трудности и не кланялась пулям.

Полин бомбардировала его письмами, умоляя вернуться домой. «Хочу, чтобы ты был здесь, спал в моей постели, мылся в моей ванной, пил мой виски. Дорогой Папа, приезжай скорее домой!» — писала она. И он ненадолго вернулся в тихий Ки-Уэст, чтобы вскоре вновь умчаться в Испанию. В осажденном Мадриде он чувствовал себя как человек, «у которого нет жены, детей, дома, катера, ничего». Ездил с Мартой на машине по Арагонскому фронту, ночуя в сараях или в кузове грузовика, снимал документальный фильм об испанской войне, таская под обстрелом тяжелую аппаратуру и ища наиболее удачный ракурс для камеры. Скоро оба уехали в Париж, где Эрнеста ждала Полин. После победы франкистов Эрнест, утомленный ссорами с женой, поселяется в Гаване, в своем любимом отеле «Амбос Мундос». Каждый день с восьми часов и до обеда он писал свой новый роман об испанской войне под названием «По ком звонит колокол». Впоследствии, когда его спрашивали, что он хотел сказать этим произведением, он отвечал, что хотел написать «о земле, которая пребудет вовеки». Марта жила вместе с ним. «Колокол» имел огромный успех. Роман сразу растащили на цитаты. Даже слова из эпиграфа: «Не спрашивай никогда, по ком звонит колокол — он звонит по тебе», стали крылатым выражением. Студия «Парамаунт» приобрела права на экранизацию романа. Тем временем, разведясь с Полин, он сразу женился на Марте. Почти со всеми своими бывшими женщинами он поддерживал хорошие отношения. «Если по-настоящему кого-то любишь, то уже никогда не избавишься полностью от этой любви», — говорил он. Марта в отличие от прочих жен Эрнеста не очень годилась на роль хранительницы домашнего очага. «Она самая честолюбивая женщина из всех, что жили на земле», — вспоминал писатель.

После нападения японцев на Пёрл-Харбор США вступили во Вторую мировую войну. Марта моментально испарилась из кубинской Финки, где они к этому времени поселились, и умчалась на фронт. Хемингуэй, страдая от одиночества, решил организовать сеть контрразведки для выявления вражеских агентов, пробравшихся на Кубу. Он сам вербовал официантов, рыбаков, грузчиков и пил в обществе своих многочисленных кошек. Написав «Колокол», он понимал, что установил себе тем самым планку, и если следующее произведение будет слабее, пойдут разговоры о том, что Хемингуэй исписался. В конце концов, измотанный физически и душевно, он приехал к Марте в Лондон, где познакомился с Мэри Уэлш, невысокой блондинкой и тоже американской журналисткой. Он шокировал ее, сразу заявив, что хочет на ней жениться… Изрядно выпив на вечеринке, он, возвращаясь в отель на машине, врезался в цистерну с водой и сильно ударился головой. Пришлось провести некоторое время в больнице. Марта пришла навестить его и, увидев забинтованную голову, громко засмеялась. Эрнест обиделся, а она набросилась на него с упреками, говоря, что «на войне так себя не ведут», и отбыла в зону боевых действий.

Эрнест тем временем решил совершить полет на английском бомбардировщике. Вероятность того, что самолет собьют, была велика, и накануне вылета писатель чувствовал себя не очень уютно. К тому же горничная случайно выбросила его талисман — камешек, подаренный ему сыном Бэмби. Суеверный писатель окончательно потерял душевное равновесие, и тогда горничная дала ему на счастье пробку от бутылки из-под шампанского. Самолет, сбросив свою порцию бомб, благополучно вернулся на аэродром, а пробку Эрнест еще долго носил в кармане, считая ее «счастливой».

В 1944 году Хемингуэй вместе с американскими частями моторазведки вошел в небольшой французский город, где с местными партизанами организовал круговую оборону. Вид оставленного немцами Парижа вызвал у него слезы: «В горле у меня запершило, потому что впереди раскинулся жемчужно-серый и как всегда прекрасный город, который я люблю больше всех городов на свете». После обороны, обосновавшись в номере «Ритца» со своими заросшими и вооруженными до зубов приятелями, которые готовы были пристрелить всякого, кто обидит их Папу, он долго и бурно праздновал победу. Вскоре в «Ритце» появилась Мэри, и они провели свою первую ночь в номере, заваленном ружьями, гранатами и пустыми бутылками, слушая, как на улице распевают «Марсельезу». В конце 1945 года, когда он развелся с Мартой, в одной бульварной газете появилась статья под названием «Колокол звонит по трем женщинам Хемингуэя».

Лебединая песня
Вернувшись в Финку, писатель совсем расклеился. Его мучили головные боли, ночные кошмары. Вообще голова была его ахиллесовой пятой. Не проходило и года, чтобы он не получал сотрясения мозга. Все из-за рисковых занятий вроде рыбалки, бокса и охоты в сочетании с привычкой к спиртному. В результате он стал хуже слышать, появилась замедленность речи. Присутствие Мэри, его ангела-хранителя, всегда действовало на него успокаивающе. «Она — просто жена, а не склочная, одержимая карьерой женщина», — говорил он. Когда Мэри забеременела, он повез ее из Гаваны на север США, чтобы показать врачу. Беременность оказалась внематочной, по дороге открылось кровотечение, и Мэри впала в кому. Врач предложил ему проститься с женой… Все, что происходило, до ужаса напоминало концовку в «Прощай, оружие!» И он решил, по собственному выражению, «изнасиловать судьбу». Он велел под свою ответственность вливать Мэри плазму. После операции, на которой он присутствовал, писатель неделю сидел возле постели жены. Мэри поправилась.

После приезда с женой в Италию он на охоте познакомился с молодой девушкой Адрианой Иванчич, которую увидел вечером в охотничьем домике. Она сидела у огня и сушила после дождя свои черные блестящие волосы, расчесывая их длинными пальцами. Эта первобытная картина заворожила писателя. Хемингуэй сломал свою расческу и отдал ей половинку. Девушка происходила из старинного далматинского рода. Последняя любовь писателя была безгрешной, их связывали только платонические отношения. Черноволосая муза положила конец творческому кризису. Ее «длинные ресницы, очень смуглая кожа», ее классическая красота вдохновили Эрнеста на написание последнего романа «За рекой, в тени деревьев». Девушке льстила любовь маститого писателя, сама же она не испытывала к нему глубоких чувств. Роман «За рекой…» во многом автобиографичен. Из творческого подъема, вызванного последней привязанностью, родилась также повесть-притча «Старик и море», лебединая песня Хемингуэя.

Мэри построила в Финке трехэтажную башню, где он мог работать в уединении. Однако работа не ладилась. Писатель часто раздражался, ругал всех и вся, ходил по барам с известной гаванской проституткой по кличке Ксенофобия. Когда к нему приехала погостить Адриана, он повез ее на побережье. Они долго в молчании смотрели на море, после чего Хемингуэй тихо сказал: «Спасибо». 4 мая 1953 года он рыбачил на «Пиларе», когда по радио сообщили, что ему присуждена Пулицеровская премия. Игрок Хемингуэй всегда стремился к победе, зато, когда одерживал ее, она переставала что-либо значить для него. Дорога может быть интереснее, чем цель, к которой по ней идешь. После триумфа он устроил себе каникулы. Они с Мэри отправились в Испанию, потом в Африку. Эрнест решил показать Мэри свои любимые зеленые холмы с высоты птичьего полета, и они наняли самолет. Самолет ударился о телеграфные провода и стал падать. Под ними были болота с крокодилами. Пилот дотянул машину до твердой земли и совершил посадку. У Мэри были сломаны несколько ребер, у Эрнеста — вывихнута рука. Вдобавок, когда они вернулись в лагерь, рядом разразился лесной пожар. Помогая его тушить, писатель споткнулся и упал в огонь. Через мгновение он уже не слышал собственного голоса, в глазах появилось двоение.

На пароходе, плывшем в Венецию, ему стало совсем плохо. Голова все время кружилась, рана на ней — последствие ожогов — гноилась, и все внутри адски болело. Однако он отправился на машине из Венеции в свою любимую Испанию. По дороге он понял, что явно переоценил свои силы.

Вернувшись в Финку, писатель по совету врачей сел на диету и стал значительно меньше пить. Он надеялся, что, поправив здоровье, снова сможет писать. Его пишущая машинка, стук которой он сравнивал с треском пулемета, молчала и пылилась. 28 октября 1954 года ему была присуждена Нобелевская премия по литературе за повесть «Старик и море». Эрнест боялся зазнаться и говорил: «Премия — это проститутка, которая может заразить дурной болезнью. Слава — сестра смерти».

Вокруг его персоны начался подлинный ажиотаж. В письмах друзьям он жалуется, что репортеры буквально вламываются в его дом. «Я чувствую себя так, словно кто-то оправился в моей личной жизни», — писал Хемингуэй, после чего на некоторое время переселился на «Пилар», где с грустью обнаружил, что вытаскивать больших марлинов ему уже не под силу. Он стал часто ссориться с Мэри, но жена считала, что гению все позволено, и относилась к его часто несправедливым обвинениям как к милому детскому лепету. К своей последней жене писатель чувствует глубокую привязанность. «Когда ее нет, наша Финка пуста, как бутылка, из которой выцедили все до капли», — писал он. В середине пятидесятых на Кубе началась революция. Как всегда писатель не обращал внимания на опасность и продолжал жить в Финке. Однажды солдаты диктатора Батисты, ворвавшись в его дом в поисках оружия, убили Блэк Дога — старого пса писателя, который предпринял героическую попытку защитить Финку. Это надолго лишило его душевного равновесия. Он не мог писать, если старый пес не лежал рядом на шкуре куду. Хемингуэй больше не чувствовал себя здесь как дома. Он любил Финку — любил, чтобы его кошки сидели на столе и у него на плечах, когда он пишет, любил загорать на крыше башни и сидеть на ступеньке, которую никогда не позволял ремонтировать, потому что сквозь нее проросли цветы. Но он знал, что должен отсюда уехать. И уехал.


Осень 1958 года он встретил в городке Кетчум на западе США. В это время в Париже, в отеле «Ритц», нашли в камере хранения два его чемодана, лежавшие там с 20-х годов. В них были книги, вырезки, блокноты, вещи, когда-то важные для писателя. Когда Хемингуэй перебирал все это, у него возникла мысль написать воспоминания о своей парижской жизни. Он пытался начать новую книгу, но у него ничего не выходило. Свое шестидесятилетие Эрнест отметил на вилле под Малагой, повеселившись вовсю. Он отстреливал пепел с сигареты, которую его друг держал в зубах, с удовольствием пробовал изысканную еду и вина, заказанные Мэри. Потом, когда ракета во время фейерверка упала на пальму и приехали пожарные, Эрнест с друзьями напоили их и стали ездить вокруг виллы на пожарной машине с сиреной. Осенью 1960 года у него сильно упало зрение. Он боялся спать из-за ночных кошмаров. По возвращении в Кетчум появились и другие тревожные симптомы болезни. Он уверял всех, что за ним следят агенты ФБР, что полиция хочет его арестовать. Однажды он пришел в сильное беспокойство, потому что решил, что разорен. Мэри, желая его успокоить, позвонила в банк в Нью-Йорке, чтобы убедить его в том, что его счет полон. Однако навязчивая мысль о финансовом крахе его не покидала. Хемингуэй не желал признавать себя душевно нездоровым и обращаться к психиатру. Он считал это проявлением слабости. Он думал, что только он сам может себе помочь. Наконец Мэри уговорила его лечь в клинику Мэйо в Рочестере, под предлогом лечения гипертонии, которой он давно страдал. Весь город состоял из всемирно известной больницы и многочисленных гостиниц вокруг, где жили родные и близкие пациентов. Мэри сняла комнату в отеле и каждый день навещала мужа. Писатель иронизировал, что он живет в клинике под чужой фамилией Lord — Господь. Однако вскоре газетчики узнали о том, что Папа Хемингуэй не на шутку болен. Между тем его состояние не улучшалось, и врачи решили, что домашняя обстановка пойдет ему на пользу. В Кетчуме он пытался продолжить работу над книгой парижских воспоминаний, но ничего не мог из себя выжать. «Это потрясающая книга, я знаю, как все должно быть, но у меня ничего не получается». Он обвинял врачей и Мэри в том, что они загубили его талант, говорил, что предпочитает быть психом и уметь писать, чем быть как все. Когда от него потребовалось написать предисловие из нескольких строчек для публикации одной старой книги, он тщетно пытался связать слова в предложения, плакал… и, в конце концов, через две недели с помощью Мэри сочинил нужный текст.

В Хемингуэе всегда жили два человека: один внимательный и дисциплинированный творец, не встающий из-за машинки, пока не напишет нужное количество слов, и другой — охотник и рыболов без страха и упрека, который восторгался пойманной меч-рыбой больше, чем первый — опубликованным романом или полученной премией. Но один не мог жить без другого. Второй не мог спокойно стрелять куропаток, если первый не был полон замыслов о грядущих книгах. Когда умер писатель-Хемингуэй, жизнь Хемингуэя-супермена потеряла всякий смысл. Однажды Мэри застала мужа заряжающим ружье. Она пыталась отвлечь его, попросив прочитать ей предсмертную записку, которую он написал. Он объяснил, что все свое состояние оставляет ей. Пришедший врач и друг Эрнеста забрал у него ружье. В тот же день его повезли обратно в Мэйо. Когда все сели в машину, он заявил, что забыл кое-какие вещи и пошел в дом, где снова попытался застрелиться. Желание умереть было в нем таким же сильным, как раньше — желание жить. Как и в прошлый раз, в Мэйо его лечили сеансами электрошока. После этих болезненных процедур ему снова стало лучше. Когда лечение закончилось, они с Мэри вернулись в Кетчум. Первый вечер дома прошел спокойно, Эрнест казался спокойным и довольным. Утром 2 июля 1961 года, когда все еще спали, Хемингуэй отпер кладовку, куда Мэри спрятала ружья, и взял свою любимую двустволку.

Что такое смерть?..

Он почувствовал себя очень усталым и решил, что обязательно отдохнет там, за рекой, в тени деревьев. Он умер почти сразу и потом увидел яркий дневной свет и почувствовал запах моря. Пол под ногами покачивался в такт волнам, и он понял, что стоит на палубе. Он был на «Пиларе». Яхта была готова к отплытию. Он подошел к штурвалу и вдруг увидел на причале их всех. Он увидел коротко остриженную, похожую на мальчика Брет, а потом Кэт Баркли. А рядом — смугло-золотистая белозубая Мария. И Агнес была там, в белом фартуке медсестры и с книгой в руке. И старик Сантьяго с мачтой на плече. И Хэш в красной домашней тапке на левой ноге. «Как хорошо… — подумал он, — они все пришли проводить меня». Он завел мотор. Море лежало перед ним — ласковое, теплое, как любимая женщина. Причал скрылся из глаз. «Как это легко — когда тебя победили. Я и не знал, что это так легко…» — подумал писатель. Он уходил все дальше, прислушиваясь к вечному дыханию моря.

Наталья Клевалина

Арсенал: Оружие большого шантажа

Все создатели ядерного оружия искренне полагали, что они делают благое дело, спасая мир от «коричневой чумы», «коммунистической заразы» и «империалистической экспансии». Для стран, стремившихся к обладанию энергией атома, это было архиважной задачей — бомба выступала символом и гарантом их национальной безопасности и спокойного будущего. Самое смертоносное из всех изобретенных человеком орудий убийства в глазах создателей было и самым мощным гарантом мира на Земле.

В основе деления и синтеза
Десятилетия, прошедшие после печальных событий начала августа 1945 года — взрывов американских атомных бомб над японскими городами Хиросима и Нагасаки, — подтвердили правоту ученых, давших в руки политиков небывалое оружие нападения и возмездия. Двух боевых применений вполне хватило для того, чтобы мы смогли прожить 60 лет, обходясь в военных действиях без применения ядерного оружия. И очень хочется надеяться на то, что данный вид оружия так и останется главным сдерживающим фактором новой мировой войны и никогда не будет применен по боевому назначению.

Ядерное оружие определяют как «оружие массового поражения взрывного действия, основанное на использовании энергии, выделяющейся при ядерных реакциях деления или синтеза». Соответственно ядерные заряды разделяют на ядерные и термоядерные. Пути освобождения энергии атомного ядра с помощью деления или синтеза были понятны физикам уже к концу 1930-х годов. Первый путь предполагал цепную реакцию деления ядер тяжелых элементов, второй — слияние ядер легких элементов с образованием более тяжелого ядра. Мощность ядерного заряда обычно выражают через «тротиловый эквивалент», то есть количество обычного взрывчатого вещества тротила, которое нужно взорвать, чтобы высвободилась такая же энергия. Одна ядерная бомба может быть эквивалентна по такой шкале миллиону тонн тротила, однако последствия от ее взрыва могут оказаться гораздо хуже, чем от взрыва миллиарда тонн обычной взрывчатки.

Последствия обогащения
Для получения ядерной энергии путем деления особый интерес представляют ядра изотопов урана с атомным весом 233 и 235 (233 U и 235 U) и плутония — 239 (239 Pu), делящиеся под воздействием нейтронов. Связь частиц во всех ядрах обусловлена сильным взаимодействием, особо эффективным на малых расстояниях. В крупных ядрах тяжелых элементов эта связь слабее, поскольку электростатические силы отталкивания между протонами как бы «разрыхляют» ядро. Распад ядра тяжелого элемента под действием нейтрона на два быстро летящих осколка сопровождается высвобождением большого количества энергии, испусканием гамма-квантов и нейтронов — в среднем 2,46 нейтрона на одно распавшееся урановое ядро и 3,0 — на одно плутониевое. Благодаря тому что при распаде ядер число нейтронов резко возрастает, реакция деления может мгновенно охватить все ядерное горючее. Так происходит при достижении «критической массы», когда начинается цепная реакция деления, приводящая к атомному взрыву.


1 — корпус

2 — взрывной механизм

3 — обычное взрывчатое вещество

4 — электродетонатор

5 — нейтронный отражатель

6 — ядерное горючее (235U)

7 — источник нейтронов

8 — процесс обжатия ядерного горючего направленным внутрь взрывом

В зависимости от способа получения критической массы различают атомные боеприпасы пушечного и имплозивного типа. В простом боеприпасе пушечного типа две массы 235 U, каждая из которых меньше критической, соединяются с помощью заряда обычного взрывчатого вещества (ВВ) путем выстрела из своеобразной внутренней пушки. Ядерное горючее можно разделить и на большее число частей, которые будут соединяться взрывом окружающего их ВВ. Такая схема сложнее, но позволяет достигать больших мощностей заряда.

В боеприпасе имплозивного типа уран 235 U или плутоний 239 Pu обжимается взрывом расположенного вокруг них обычного взрывчатого вещества. Под действием взрывной волны плотность урана или плутония резко повышается и «надкритическая масса» достигается при меньшем количестве делящегося материала. Для более эффективного протекания цепной реакции горючее в боеприпасах обоих типов окружают нейтронным отражателем, например на основе бериллия, а для инициирования реакции в центре заряда располагают источник нейтронов.

Изотопа 235 U, необходимого для создания ядерного заряда, в природном уране содержится всего 0,7%, остальное — стабильный изотоп 238 U. Для получения достаточного количества разделяющегося материала производят обогащение природного урана, и это было одной из самых сложных в техническом плане задач при создании атомной бомбы. Плутоний получают искусственно — он накапливается в промышленных ядерных реакторах, за счет превращения 238 U в 239 Pu под действием потока нейтронов.

Клуб взаимного устрашения

Взрыв советской ядерной бомбы 29 августа 1949 года сообщил всем об окончании американской ядерной монополии. Но ядерная гонка только разворачивалась, к ней очень скоро присоединились новые участники.

3 октября 1952 года взрывом собственного заряда заявила о вступлении в «ядерный клуб» Великобритания, 13 февраля 1960 года — Франция, а 16 октября 1964 года — Китай.

Политическое воздействие ядерного оружия как средства взаимного шантажа хорошо известно. Угроза быстрого нанесения противнику мощного ответного ядерного удара была и остается главным сдерживающим фактором, вынуждающим агрессора искать другие пути ведения военных действий. Это проявилось и в специфическом характере третьей мировой войны, осторожно именовавшейся «холодной».

Официальная «ядерная стратегия» хорошо отражала и оценку общей военной мощи. Так, если вполне уверенное в своей силе государство СССР в 1982 году объявило о «неприменении ядерного оружия первым», то ельцинская Россия вынуждена была объявить о возможности применения ядерного оружия даже против «неядерного» противника. «Ракетно-ядерный щит» и сегодня остался главной гарантией от внешней опасности и одной из основных опор самостоятельной политики. США в 2003 году, когда агрессия против Ирака была уже решенным делом, от болтовни о «несмертельном» оружии перешли к угрозе «возможного использования тактического ядерного оружия». Другой пример. Уже в первые годы XXI века «ядерный клуб» пополнили Индия и Пакистан. И почти сразу последовало резкое обострение противостояния на их границе.

Эксперты МАГАТЭ и пресса давно утверждают, что Израиль «в состоянии» произвести несколько десятков ядерных боеприпасов. Израильтяне же предпочитают загадочно улыбаться — сама возможность наличия ядерного оружия остается мощным средством давления даже в региональных конфликтах.

Согласно имплозивной схеме
При достаточном сближении ядер легких элементов между ними начинают действовать ядерные силы притяжения, что делает возможным синтез ядер более тяжелых элементов, который, как известно, продуктивнее распада. Полный синтез в 1 кг смеси, оптимальной для термоядерной реакции, дает энергии в 3,7—4,2 раза больше, чем полный распад 1кг урана 235 U. К тому же для термоядерного заряда не существует понятия критической массы, а именно это ограничивает возможную мощность ядерного заряда несколькими сотнями килотонн. Синтез позволяет достичь уровня мощности в мегатонны тротилового эквивалента. Но для этого ядра надо сблизить на такое расстояние, при котором проявятся сильные взаимодействия — 10 -15 м. Сближению препятствует электростатическое отталкивание между положительно заряженными ядрами. Чтобы преодолеть этот барьер, надо разогреть вещество до температуры в десятки миллионов градусов (откуда и название «термоядерная реакция»). При достижении сверхвысоких температур и состояния плотной ионизированной плазмы вероятность начала реакции синтеза резко повышается. Наибольшие шансы имеют ядра тяжелого (дейтерий, D) и сверхтяжелого (тритий, T) изотопов водорода, поэтому первые термоядерные заряды и именовали «водородными». При синтезе они образуют изотоп гелия 4 Нe. Дело остается за малым — достичь таких высоких температур и давления, какие бывают внутри звезд. Термоядерные боеприпасы делят на двухфазные (делениесинтез) и трехфазные (делениесинтез-деление). Однофазным делением считается ядерный или «атомный» заряд. Первая схема двухфазного заряда была найдена в начале 1950-х Я.Б. Зельдовичем, А.Д. Сахаровым и Ю.А. Трутневым в СССР и Э. Теллером и С. Уламом в США. В основе лежала идея «радиационной имплозии» — метода, при котором нагрев и обжатие термоядерного заряда происходят за счет испарения окружающей его оболочки. В процессе получался целый каскад взрывов — обычная взрывчатка запускала атомную бомбу, а атомная бомба поджигала термоядерную. В качестве термоядерного топлива тогда использовали дейтерид лития-6 (6 LiD). При ядерном взрыве изотоп 6 Li активно захватывал нейтроны деления, распадаясь на гелий и тритий, образуя необходимую для реакции синтеза смесь дейтерия и трития.

22 ноября 1955 года была взорвана первая советская термоядерная бомба проектной мощностью около 3 Мт (за счет замены части 6 LiD на пассивный материал мощность снизили до 1,6 Мт). Это было более совершенное оружие, нежели громоздкое стационарное устройство, взорванное американцами тремя годами ранее. А 23 февраля 1958 года уже на Новой Земле испытали следующий, более мощный заряд конструкции Ю.А. Трутнева и Ю.Н. Бабаева, ставший основой для дальнейшего развития отечественных термоядерных зарядов.

В трехфазной схеме термоядерный заряд окружен еще и оболочкой из 238 U. Под воздействием нейтронов высоких энергий, образующихся при термоядерном взрыве, происходит деление ядер 238 U, которое вносит дополнительный вклад в энергию взрыва.

Детонацию ядерных боеприпасов обеспечивают сложные многоступенчатые системы, включающие блокировочные устройства, исполнительные, вспомогательные, дублирующие узлы. Свидетельством их надежности и прочности корпусов боеприпасов может служить то, что ни одна из многих аварий с ядерным оружием, случившихся за 60 лет, не вызвала взрыва или радиоактивной утечки. Бомбы горели, попадали в авто– и железнодорожные катастрофы, отрывались от самолетов и падали на землю и в море, но ни одна при этом не взорвалась самопроизвольно.

Термоядерные реакции превращают в энергию взрыва всего 1—2% массы реагирующего вещества, и это далеко не предел с точки зрения современной физики. Значительно более высоких мощностей можно достичь, используя реакцию аннигиляции (взаимоуничтожение вещества и антивещества). Но пока реализация таких процессов в «макромасштабах» — область теории.


Поражающее действие воздушного ядерного взрыва мощностью 20 кт. Для наглядности поражающие факторы ядерного взрыва «разложены» по отдельным «линейкам». Принято различать зоны умеренного (зона А, доза радиации, полученная за время полного распада, от 40 до 400 р), сильного (зона Б, 400–1 200 р), опасного (зона В, 1 200–4 000 р), особо опасного (зона Г, чрезвычайная, 4 000–10 000 р) заражения

Мертвые пустыни
Поражающие факторы ядерного оружия, возможные способы их усиления, с одной стороны, и защиты от них — с другой проверялись в ходе многочисленных испытаний, в том числе — с участием войск. В Советской Армии провели два войсковых учения с реальным применением ядерного оружия — 14 сентября 1954 года на Тоцком полигоне (Оренбургская область) и 10 сентября 1956 года на Семипалатинском. Об этом в отечественной прессе в последние годы вышло много публикаций, в которых почему-то упустили тот факт, что в США провели восемь аналогичных войсковых учений. Одно из них — «Дезерт Рок-IV» — прошло примерно в то же время, что и Тоцкое, в Юкка-Флэт (штат Невада).



1 — инициирующий ядерный заряд (с разделенным на части ядерным горючим)

2 — термоядерное горючее (смесь D и T)

3 — ядерное горючее (238U)

4 — инициирующий ядерный заряд после подрыва шашек обычного ВВ

5 — источник нейтронов. Излучение, вызванное срабатыванием ядерного заряда, порождает радиационную имплозию (испарение) оболочки из 238U, сжимающую и поджигающую термоядерное топливо

Реактивная катапульта
Всякое оружие должно содержать способ доставки боеприпаса к цели. Для ядерных и термоядерных зарядов таких способов придумано немало к разным видам вооруженных сил и родам войск. Ядерное оружие принято разделять на «стратегическое» и «тактическое». «Стратегические наступательные вооружения» (СНВ) предназначены прежде всего для поражения на территории противника целей, наиболее важных для его экономики и вооруженных сил. Основными элементами СНВ являются межконтинентальные баллистические ракеты наземного базирования (МБР), баллистические ракеты подводных лодок (БРПЛ) и стратегические бомбардировщики. В США такое сочетание получило название «ядерной триады». В СССР основная роль отводилась Ракетным войскам стратегического назначения, чья группировка стратегических МБР служила для противника главным сдерживающим фактором. На ракетные подводные крейсера, считавшиеся менее уязвимыми при ядерном нападении противника, возлагалось нанесение ответного удара. Бомбардировщики предназначались для продолжения войны после обмена ядерными ударами. Тактическое оружие — оружие поля боя.

Диапазон мощности

По мощности ядерных боеприпасов их делят на сверхмалые (до 1 кт), малые (от 1 до 10 кт), средние (от 10 до 100 кт), крупные (от 100 кт до 1 Мт), сверхкрупные (свыше 1 Мт). То есть Хиросима и Нагасаки оказываются в нижней части шкалы «средних» боеприпасов.

В СССР на полигоне Новая Земля 30 октября 1961 года взорвали самый мощный термоядерный заряд (основные разработчики — В.Б. Адамский, Ю.Н. Бабаев, А.Д. Сахаров, Ю.Н. Смирнов и Ю.А. Трутнев). Проектная мощность «супербомбы» массой около 26 т достигала 100 Мт, но для испытаний ее «уполовинили» до 50 Мт, а подрыв на высоте 4 000 м и ряд дополнительных мер исключили опасное радиоактивное загрязнение местности. А.Д. Сахаров предлагал морякам изготовить гигантскую торпеду со стомегатонным зарядом для удара по портам и прибрежным городам противника. По его же воспоминаниям: «контр-адмирал П.Ф. Фокин… был шокирован «людоедским характером» проекта и заметил в разговоре со мной, что военные моряки привыкли бороться с вооруженным противником в открытом бою и что для него отвратительна сама мысль о таком массовом убийстве» (цитируется по А.Б. Колдобскому «Стратегический подводный флот СССР и России, прошлое, настоящее, будущее»). Видный конструктор ядерного оружия Л.П. Феоктистов высказывается об этой идее: «В наших кругах она была широко известна и вызывала и иронию своей несбыточностью, и полное неприятие ввиду кощунственной, глубоко антигуманной сущности».

Американцы свой самый мощный взрыв в 15 Мт произвели 1 марта 1954 года у атолла Бикини в Тихом океане. И снова не без последствий для японцев — радиоактивные осадки накрыли находившийся более чем в 200 км от Бикини японский траулер «Фукурю-мару». 23 рыбака получили высокую дозу радиации, один скончался от лучевой болезни.

Самым «малым» тактическим ядерным оружием можно считать американскую систему «Дэви Крокет» 1961 года — 120– и 155-мм безоткатные орудия с ядерным снарядом в 0,01 кт. Впрочем, от системы вскоре отказались. Идею «атомной пули» на основе калифорния-254 (искусственно получаемого элемента с очень малой критической массой) не стали и реализовывать.

Ядерная зима

К концу 1970-х годов ядерный паритет противостоящих сверхдержав по всем компонентам и тупик «ядерной стратегии» стали очевидны. И тут — очень своевременно — вышла на арену теория «ядерной зимы». С советской стороны среди ее создателей называют академиков Н.Н. Моисеева и Г.С. Голицына, с американской — астронома К. Сагана. Г.С. Голицын вкратце так излагает последствия ядерной войны: «Массовые пожары. Небо черное от дыма. Пепел и дым поглощают солнечное излучение. Атмосфера нагревается, а поверхность остывает — солнечные лучи до нее не доходят. Уменьшаются все эффекты, связанные с испарениями. Прекращаются муссоны, которые переносят влагу с океанов на континенты. Атмосфера становится сухой и холодной. Все живое погибает». То есть независимо от наличия убежищ и уровня радиации выжившие в ядерной войне обречены на смерть просто от голода и холода. Теория получила свое «математическое» численное подтверждение и немало взбудоражила умы в 1980-е годы, хотя сразу же встретила неприятие в научных кругах. Многие специалисты сходились на мнении о том, что в теории ядерной зимы научная достоверность принесена в жертву гуманитарным, а точнее, политическим, устремлениям — ускорить ядерное разоружение. Этим и объясняется ее популярность.

Ограничение ядерных вооружений было вполне логично и явилось успехом не дипломатии и «экологов» (которые часто становятся просто инструментом текущей политики), а военной технологии. Высокоточное оружие, способное на дальности в несколько сот километров «положить» обычный заряд с точностью до десятков метров, генераторы мощных электромагнитных импульсов, выводящие из строя радиоэлектронные средства, объемно-детонирующие и термобарические боеприпасы, создающие обширные зоны разрушения, позволяют решать те же задачи, что и тактическое ядерное оружие, — без риска вызвать всеобщую ядерную катастрофу.

К этому добавилось и небеспочвенное убеждение Запада в возможности разрешать противоречия с помощью своих политиков в стане противника. При таком раскладе к чему расходы на поддержание излишних ядерных арсеналов?

Вариации пусков
Управляемые ракеты — главный носитель ядерного оружия. Ракеты межконтинентальной дальности с ядерными боевыми частями — наиболее грозная составляющая ядерных арсеналов. Боеголовка (боевой блок) доставляется к цели за минимальное время, при этом представляет собой трудно поражаемую цель. С ростом точности попадания МБР превратились в средство поражения хорошо защищенных целей, включая жизненно важные объекты военного и гражданского назначения. Существенно повысили эффективность ракетно-ядерного оружия разделяющиеся боеголовки. Так, 20 боеприпасов по 50 кт по эффективности аналогичны одному в 10 Мт. Разделившиеся головки индивидуального наведения легче прорывают систему противоракетной обороны (ПРО), чем моноблочная. Разработка маневрирующих боевых блоков, траекторию которых противник не может просчитать, еще более затруднила работу ПРО.

МБР наземного базирования сейчас устанавливают либо в шахты, либо на мобильные установки. Шахтная установка — наиболее защищенная и готовая к немедленному пуску. Американская ракета шахтного базирования «Минитмэн-3» может доставить на дальность до 13 000 км разделяющуюся боеголовку с тремя блоками по 200 кт каждый, российская Р-36М — на 10 000 км боеголовку из 8 блоков мегатонного класса (возможна и моноблочная боевая часть). «Минометный» пуск (без яркого факела двигателя), мощный комплекс средств преодоления ПРО усиливают грозный облик ракет Р-36М и Н, названных на Западе SS-18 «Сатана». Но шахта стационарна, как ее ни прячь, и со временем ее точные координаты окажутся в полетной программе боевых блоков противника. Другой вариант базирования стратегических ракет — мобильный комплекс, с помощью которого можно держать противника в неведении о месте пуска. Например, боевой железнодорожный ракетный комплекс, замаскированный под обычный состав с пассажирскими и рефрижераторными вагонами. Пуск ракеты (например — РТ-23УТТХ с 10 боевыми блоками и дальностью стрельбы до 10 000 км) можно произвести с любого участка пути железной дороги. Тяжелые вездеходные колесные шасси позволили разместить пусковые установки МБР и на них. Скажем, российская универсальная ракета «Тополь-М» (РС-12М2 или SS-27) с моноблочной боевой частью и дальностью полета до 10 000 км, поставленная на боевое дежурство в конце 1990-х, предназначена для шахтных и мобильных грунтовых установок, предусмотрено ее базирование и на подводные лодки. Боевая часть этой ракеты при весе 1,2 тонны имеет мощность 550 кт, то есть каждый килограмм ядерного заряда в данном случае эквивалентен почти 500 тоннам взрывчатки.

Основной способ повысить внезапность удара и оставить противнику меньше времени на реакцию — сократить подлетное время,разместив пусковые установки ближе к нему. Этим противостоящие стороны занимались весьма активно, создавая оперативно-тактические ракеты. Договор, подписанный М. Горбачевым и Р. Рейганом 8 декабря 1987 года, привел к сокращению ракет средней (от 1 000 до 5 500 км) и меньшей (от 500 до 1 000 км) дальности. Причем по настоянию американцев в Договор включили комплекс «Ока» с дальностью не более 400 км, не попадавший под ограничения: уникальный комплекс пошел «под нож». Но ныне уже разработан новый российский комплекс «Искандер».

Попавшие под сокращение ракеты средней дальности достигали цели всего за 6—8 минут полета, в то время как оставшиеся на вооружении межконтинентальные баллистические ракеты обычно находятся в пути 25—35 минут.

В американской ядерной стратегии уже лет тридцать важная роль отводится крылатым ракетам. Их достоинства — высокая точность, скрытность полета на малых высотах с огибанием рельефа, малая радиолокационная заметность и возможность нанесения массированного удара с нескольких направлений. Крылатая ракета «Томагавк», запускаемая с надводного корабля или подводной лодки, может донести ядерную или обычную боеголовку на дальность до 2 500 км, преодолевая это расстояние примерно за 2,5 часа.

Ракетодром под водой

Основу морских стратегических сил составляют атомные подводные лодки с ракетными комплексами подводного старта. Несмотря на совершенные системы слежения за подводными лодками, подвижные «подводные ракетодромы» сохраняют преимущества скрытности и внезапности действий. Баллистическая ракета подводного старта — изделие своеобразное по условиям размещения и применения. Большая дальность стрельбы при широкой автономности плавания позволяет лодкам действовать ближе к своим берегам, уменьшая опасность того, что противник уничтожит лодку до пуска ракет.

Можно сопоставить два комплекса БРПЛ. Советская атомная подводная лодка типа «Акула» несет 20 ракет Р-39, на каждой — 10 боевых блоков индивидуального наведения мощностью по 100 кт, дальность стрельбы — 10 000 км. Американская лодка типа «Огайо» несет 24 ракеты «Трайдент-D5», каждая может доставить на 11 000—12 000 км 8 боевых блоков в 475 кт, или 14 в 100—150 кт.

Нейтронная бомба
Разновидностью термоядерных стали нейтронные боеприпасы, характеризующиеся повышенным выходом начальной радиации. Большая часть энергии взрыва «уходит» в проникающую радиацию, а основной вклад в нее вносят быстрые нейтроны. Так, если принять, что при воздушном взрыве обычного ядерного боеприпаса 50% энергии «уходит» в ударную волну, 30—35% — в световое излучение и ЭМИ, 5— 10% — в проникающую радиацию, остальное — на радиоактивное заражение, то в нейтронном (для случая, когда его инициирующий и основной заряды вносят равный вклад в энергообразование) на те же факторы расходуется соответственно 40, 25, 30 и 5%. Результат: при надземном взрыве нейтронного боеприпаса в 1 кт разрушение сооружений происходит в радиусе до 430 м, лесные пожары — до 340 м, зато радиус, в котором человек мгновенно «хватает» 800 рад, составляет 760 м, 100 рад (лучевая болезнь) — 1 650 м. Зона поражения живой силы растет, зона разрушения уменьшается. В США нейтронные боеприпасы сделали тактическими — в виде, скажем, 203– и 155-мм снарядов мощностью от 1 до 10 кт.

Стратегия «бомберов»

Стратегические бомбардировщики — американский В-52, советские Ту-95 и М4 — были первым межконтинентальным средством ядерного нападения. МБР существенно потеснили их в этой роли. С вооружением стратегических бомбардировщиков крылатыми ракетами — вроде американской AGM-86B или советской Х-55 (обе несут заряд до 200 кт на дальность до 2 500 км), позволяющими наносить удары, не входя в зону действия вражеской ПВО, — их значение возросло.

На вооружении авиации остается и такое «простое» средство, как свободно падающая ядерная авиабомба, например американская В-61/83 с зарядом от 0,3 до 170 кт. Ядерные боевые заряды создавали для комплексов ПВО и ПРО, но с совершенствованием ракет и обычных боевых частей от таких зарядов отказались. Зато ядерные взрывные устройства решили «поднять выше» — в космический эшелон ПРО. Один из давно планируемых его элементов — лазерные установки, в которых ядерный взрыв служит мощным импульсным источником энергии для накачки сразу нескольких лазеров рентгеновского диапазона.

Тактическое ядерное оружие также имеется в различных видах вооруженных сил и родах войск. Ядерные бомбы, например, могут нести не только стратегические бомбардировщики, но и многие самолеты фронтовой или палубной авиации.

В ВМС для ударов по портам, военно-морским базам, крупным кораблям имелись ядерные торпеды, такие как советская 533-мм Т-5 с зарядом мощностью 10 кт и равная ей по мощности заряда американская Mk 45 ASTOR. В свою очередь противолодочная авиация могла нести ядерные глубинные бомбы.

Российский тактический мобильный ракетный комплекс «Точка-У» (на плавающем шасси) доставляет ядерный или обычный заряд на дальность «всего» до 120 км.

Первыми образцами атомной артиллерии были громоздкая американская 280-мм пушка 1953 года и появившиеся чуть позже советские 406-мм пушка и 420-мм миномет. Впоследствии предпочли создать «спецснаряды» к обычным наземным артиллерийским системам — к 155-мм и 203-мм гаубицам в США (мощностью от 1 до 10 кт), 152-мм гаубицам и пушкам, 203-мм пушкам и 240-мм минометам в СССР. Ядерные спецснаряды создавались и для морской артиллерии, например американский 406-мм снаряд в 20 кт мощностью («одна Хиросима» в тяжелом артиллерийском снаряде).

Ядерный рюкзак

Привлекающие столь много внимания «ядерные рюкзаки» создавались вовсе не для подкладывания под Белый дом или Кремль. Это — инженерные фугасы, служащие для создания заграждений за счет образования воронок, завалов в горных массивах и зон разрушений и затоплений в сочетании с радиоактивными осадками (при наземном взрыве) или остаточной радиацией в районе воронки (при подземном взрыве). Причем в одном «рюкзаке» может находиться как целое ядерное взрывное устройство сверхмалого калибра, так и часть устройства большей мощности. Американский «рюкзак» Mк-54 мощностью в 1 килотонну при этом весит всего 68 кг.

Разрабатывались фугасы и другого назначения. В 1960-е годы, например, американцами была выдвинута идея создания по границе ГДР и ФРГ так называемого ядерно-минного пояса. А британцы собирались в случае оставления своих баз в ФРГ закладывать мощные ядерные заряды, которые должны были подорваться по радиосигналу уже в тылу «наступающей советской армады».

Опасность ядерной войны породила в разных странах колоссальные по размаху и стоимости государственные строительные программы — подземные убежища, командные пункты, хранилища, транспортные коммуникации и системы связи. Появлению и развитию ракетно-ядерного оружия человечество во многом обязано освоением околоземного космического пространства. Так, знаменитая королевская ракета Р-7, выведшая на орбиту и первый искусственный спутник, и корабль «Восток-1», была разработана для «заброски» термоядерного заряда. Много позже ракета Р-36М стала основой для ракет-носителей «Зенит-1» и «Зенит-2». Но влияние ядерного оружия было куда шире. Само наличие ракетно-ядерных вооружений межконтинентальной дальности делало необходимым создание комплекса средств разведки и управления, охватывающих практически всю планету и базирующихся на группировке орбитальных спутников. Работы над термоядерным оружием способствовали развитию физики высоких давлений и температур, существенно продвинули астрофизику, объяснив ряд процессов, происходящих во Вселенной. 

Семен Федосеев

Образ жизни: Йемен: от Джамбии до «калаша»

«А стоит ли? — сомневались мои знакомые, когда я решил ехать в Йемен. — Дикие нравы, дикие люди… Неровен час, зарежут». «Но это же интереснейшая страна! До сих пор живет по законам племенной чести. Мужчины носят клубные пиджаки поверх юбок и жуют листья, а верблюды едят рыбу. Там города похожи на политые белой глазурью пряники и… — я попытался вспомнить, что еще убедительно-удивительного мне известно про Йемен — …и на 18 миллионов человек приходится 50 миллионов «стволов»!» «Ну, хорошо, — уступали собеседники, — значит, не зарежут, а застрелят».

«Должен вам категорически заявить: на север ехать опасно, — веско сказал чиновник столичной полиции, куда я обратился за пропуском. — Там неспокойно».

«Грабят? Убивают?»

«Нет, обычно похищают», — в его интонации такая перспектива прозвучала еще более страшной.

«А потом отпускают?» — с надеждой допытывался я.

«Да, почти всех. Через несколько дней», — слово «почти» в таком контексте, как вы понимаете, особенно приятно…

«А тех, за кого так и не вносят выкуп, все же приканчивают?»

«Нет, они обычно гибнут в перестрелке, когда мы пытаемся их освободить».

Я поразмыслил минуту и твердо сказал:

«Дайте мне пропуск. Я не боюсь ехать. Только умоляю вас, если что, не пытайтесь меня освободить…»

«Ладно… И все же дам совет — действуйте лучше через агентство».


В действительности, с тех пор как в 2001 году власти ввели за похищение человека смертную казнь, никто больше не пропадал. Последний случай имел место по совершенно детскому поводу: туристов захватили, чтобы поторопить правительство с передачей одному из племен обещанных двух тракторов, которые нужны были до зарезу: рыть каналы и орошать поля с катом, ведь кат для йеменцев — это «их все». Доведенные до крайности перспективой лишиться любимого наркотика, сельчане решились на отчаянный шаг. Впрочем, все остались довольны. В Йемене даже похищенный пользуется всеми привилегиями гостя, а гость — существо священное. (Впрочем, «обязанности» есть и у священного существа, иначе оскорбленные хозяева могут свергнуть его с пьедестала. Мне, например, рассказывали, как за отказ выпить кишр (чай из шелухи от кофейных зерен) «высокомерных» гостей закидали камнями.) Родные жены на далеком Западе не носились со своими мужьями так, как это делали похитители: и по горам возили на «экскурсии», и каждый день резали барана, и танцевали с кинжалами по вечерам у костра. Когда правительство пошло на переговоры и заложникам объявили, что они свободны, те не хотели уезжать и говорили, что о таком культурном погружении раньше не могли и мечтать.

Назрани, предъявите тасри

От всех назрани («назарян» — так называют христиан все мусульмане) на пропускных пунктах — через каждые 30— 40 километров — требуют тасри (по-арабски — пропуск). По идее, если в том районе, куда вы едете, не идут межплеменные бои, полиция должна выдавать их автоматически, но не может же она лишиться верного заработка себе на кат. Поэтому офицер отфутболивает несчастного иностранца к турагенту, а тот навязывает ему аренду джипа с водителем, чтобы потом, в свою очередь, отстегнуть полиции. Схема простая. Но и арабский мир не без добрых людей. На бывшем соляном рынке аль-Милх в Сане какой-то торговец старинными еврейскими ювелирными украшениями (евреи — прекрасные ювелиры, даже арабы это признают) послал мальчишку за братом, у которого друг имел знакомого, ничем не примечательного, но учившегося когда-то в Краснодаре. Так удалось выяснить, чего же я хочу.

И вот шурин краснодарского студента сговорился с водителем Абдуллой за треть того, что просило агентство, а мне принес подозрительно потертый документ с полдюжиной подписей и печатей, выданный Министерством природных ресурсов Йемена.

Согласно ему я превратился в немецкого консультанта по экологической безопасности юго-запада Аравии. Я заметил, что паспорт у меня не немецкий, на что получил резонный ответ, что солдаты читают только по-арабски, и то с трудом. По этой самой бумаге даже японцы однажды ездили…

Холостыми здесь не стреляют

На следующий день ни свет ни заря появился Абдулла. За сафьянным поясом Божьего Раба (таков буквальный перевод имени) под недвусмысленным углом торчала рукоятка традиционного кинжала — джамбии, без которого ни один совершеннолетний йеменец из дома не выходит: «У вас — галстук, у нас — джамбия, в этом вся разница. Но мне при ней, пожалуй, спокойнее, чем тебе при галстуке», — сострил водитель и распахнул для меня дверь своего «лэндкрузера».

Из-за аэродинамических форм эта машина известна в Йемене как «Лейла Алави» — по имени египетской кинозвезды. Вырезанные из журналов портреты ее самой и ее же соблазнительных коллег с открытыми лицами и плечами расклеены по всему салону. С другой стороны, приборная доска (на нее помещен пахучий ароматизатор) и зеркало заднего вида покрыты ковриком с бахромой, поверх которого пущены вышитые золотом суры из Корана, а также фотографии мечетей Мекки и Медины. Хочешь — развлекайся, хочешь — предавайся благочестивым мыслям. Абдулла произнес обязательное «Бисмилла» («С Богом» — этим возгласом предваряют даже совершение супружеских обязанностей), и мы двинулись на север.

На первой заставе у выезда из города нас спокойно пропустили. Но второй солдат долго читал мою экзотическую «ксиву», потом скрылся в глинобитном дзоте. Оттуда, в свою очередь, вылез офицер и произнес оживленный монолог, суть которого, как мне перевели, сводилась к тому, что на первой заставе дежурят «ослы и дети осла» и что назрани без конвоя по горам приказано не пускать, а свободных бойцов для меня у него сейчас нет. «Бакшиш?» — шепотом проконсультировался я у Абдуллы. «Не тот случай», — обтекаемо ответил тот.

…Через полчаса все, однако, уладилось. Если бы какое-то из горных племен захотело бы сейчас заполучить меня в гости, это бы ему дорого обошлось: за нами по дороге трясся грузовичок со станковым пулеметом и шестью бравыми автоматчиками. «Накормите их, а в конце дайте 2 000 риалов», — напутствовал нас офицер.

Чтобы не скучать в дороге, Абдулла и шофер грузовичка устроили небольшие гонки, из-за чего у меня возникли позывы на рвоту, а солдат мотало по кузову, как мячики, и они беспрестанно хватались как за соломинку за пулемет. Зато теперь на заставах нас просто не успевали останавливать…

Так на всех парах мы влетели в городок Хут, где предстояло перекусить сальтой — тушеными овощами с мясом и картошкой под «шубой» из не особенно аппетитной зеленоватой пажитниковой пены. Солдатики затормозили у харчевни, мы — за ними. Пахло тяжелой пищей и необузданными племенными нравами. Внутри обедали 30 до зубов вооруженных людей.

За каждым поясом торчало по пистолету, на столах вперемешку с хлебом и сальтой небрежно валялись «калашниковы». В общем, стало ясно, что наша охрана в предлагаемых условиях небоеспособна. За поднятой на возвышение плитой с батареей кастрюль и горшков под свист газовых горелок орудовал похожий на черта «сальтмейстер» в рваной майке. Стараясь заглушить друг друга, разносчики истошными воплями сообщали заказы здоровенному счетоводу, занявшему позицию у входа, а он всякий раз помечал что-то у себя в блокноте и передавал заказ-вопль дальше, «сальтмейстеру».

Пожалуй, начнись сейчас пальба, ее бы и не расслышали в этом гвалте, подумал я и, как тут же выяснилось, ошибся. Во всяком случае, в моих ушах длинные автоматные очереди с улицы затрещали вполне отчетливо. От еды никто не оторвался: «Если длинными — значит, от радости, — пояснил Абдулла, — может, свадьба у кого. Или сын родился». За окном харчевни медленно проплыла «тойота», из каждого окна которой высовывалось по руке с «калашом» — все четыре исступленно палили вверх. «Холостыми?» — спросил я. «Откуда у них холостые?» — удивился мой товарищ.

В 97 раз безопаснее Америки

В 1994 году, в разгар гражданской войны, имам Яхья — духовный руководитель Северного Йемена — раздал населению оружие для защиты от марксистов-южан. Вскоре конфликт погас, но с оружием никто расстаться не пожелал. Горные йеменцы теперь не выпускают его из рук практически круглые сутки, с детства до седин. В 12 лет мальчишки уже бегают с джамбиями, а скоро настает черед и чего помощнее.

В Сане на улице у вас еще могут вяло спросить о разрешении на ношение, а, скажем, на рынке Сук-аль-Тальх, недалеко от границы с Саудовской Аравией, можно купить все что угодно — горка патронов рядом с горкой помидоров, кабачки рядом с автоматом, ПТУРС, а следом — картошка. У каждого оружия, как у хорошего знакомого, своя кличка. Крупнокалиберный пулемет уважительно называется Аль-Мушир («советчик» или «помощник»), «калашников» — Ахмед-Али, в честь сына йеменского президента.

При всем при том, как подсчитал один американский социолог, в городе Канзас-Сити, штат Миссури, имеется в 97 раз больше шансов получить пулю в живот, нежели в Йемене. Здесь, в Азии, оружие выполняет скорее роль стратегического ядерного запаса времен «холодной войны»: пугает, чтобы соседи не совались. На полицию, государство и суды никто не надеется; они сорок раз проданы и куплены, а вот с пулей не «договоришься».

Йеменский быт, а следовательно, и психология мало изменились за последние полтысячелетия. Каждый мужчина с оружием в руках готов защищать честь племени, своих женщин, свой кат и колодцы — именно в таком порядке. До 1962 года здесь сохранялось рабство и публично рубили головы. Да и сегодня, как мне доверительно сообщил респектабельный служащий Йеменских авиалиний в Сане, если случается заварушка с соседями и родному клану угрожает опасность, он снимает галстук и мчится к себе в горы: «Это здесь я по-английски с вами разговариваю и по клавиатуре стучу…»

Есть правила и более мирные, но не менее древние и общеобязательные. Если вы сидите с йеменцами за одним столом — значит, делите и еду. Достаточно встретиться глазами с любым из них, чтобы в вашу сторону через весь стол полетели куски хлеба и мяса и приземлились (точнее, пристолились) довольно точно перед вами. Чтобы отдать вам лучшие куски, здесь зверски рвут на части цыпленка. Срываются с места, чтобы первыми успеть заплатить за ваш чай, и вот уже все присутствующие получают по стакану сладкой красноватой жидкости, в которой плавает листок мяты.

Arabia Felix — «Счастливой Аравией» называли эту землю римляне. В самом деле, чего не хватает для счастья йеменцу? Он тверд в своей вере, знает цену насущному хлебу и живет почти в идеальной гармонии с собой. А наша европейская обеспокоенность по поводу личных аксессуаров калибром 7,62 миллиметра — ему до лампочки. Какая разница, что думают назрани, которые, между прочим, свинину едят и водку пьют?

Алексей Дмитриев |Фото автора

Загадки истории: Мона Лиза – путь звезды

О загадках «Джоконды» исписаны горы бумаги. Искусствоведы, журналисты и просто энтузиасты десятилетиями спорят о том, что означает улыбка Моны Лизы, не подделка ли висит в Лувре и кто вообще изображен на портрете Леонардо? Бестселлер Дэна Брауна «Код да Винчи», в котором на пуленепробиваемом стекле, закрывающем «Джоконду», появляется таинственная надпись: «Так темен обманный ход мысли человека», довел жажду взломать шифры картины до мании. Но вот о главной загадке знаменитого портрета Леонардо задумываются мало. Как вообще вышло, что именно «Джоконда» выиграла «чемпионат мира» среди всех произведений искусства? О загадках «Джоконды» исписаны горы бумаги. Искусствоведы, журналисты и просто энтузиасты десятилетиями спорят о том, что означает улыбка Моны Лизы, не подделка ли висит в Лувре и кто вообще изображен на портрете Леонардо? Бестселлер Дэна Брауна «Код да Винчи», в котором на пуленепробиваемом стекле, закрывающем «Джоконду», появляется таинственная надпись: «Так темен обманный ход мысли человека», довел жажду взломать шифры картины до мании. Но вот о главной загадке знаменитого портрета Леонардо задумываются мало. Как вообще вышло, что именно «Джоконда» выиграла «чемпионат мира» среди всех произведений искусства?

Попробуйте сделать невозможное и забыть о том, что «Джоконда» — картина картин. Что вы видите перед собой? Небольшой по размерам портрет не очень красивой и скромно одетой женщины не первой молодости. Почему же она потеснила на пьдестале почета таких сильных конкуренток, как Нефертити, «Сикстинская мадонна» Рафаэля или «Венера перед зеркалом» Веласкеса? Чтобы ответить на этот вопрос, мало знать вехи победного пути «Моны Лизы» к мировой славе. Гораздо важнее понять не «как это было», а «почему это произошло». То есть разобраться в этом механизме.

Тест на славу

Слава — что круги на воде: сначала всплеск от упавшего камня, потом первый узкий круг, потом круг пошире, еще и еще, пока волна не ударит в берег или не сойдет на нет на водной глади. Краеугольный камень в основании популярности «Джоконды» — гений Леонардо да Винчи. Из ничего не бывает ничего: бездарное малевание не поможет раскрутить никакой «пиар». А «Джоконда» — визитная карточка великого флорентийца.

Правда, ни своей подписи, ни даты, ни имени модели Леонардо на портрете не оставил. Не сохранилось ни одного предварительного рисунка в альбомах художника, ни одного слова о «Джоконде» в его дневниках. Но сомнений в авторстве Леонардо нет: качество портрета говорит само за себя. Картина новаторская, но не открытиями, а тем, что все достижения Высокого Возрождения сведены в ней воедино на высочайшем уровне.

Здесь и сочетание пейзажа с портретом, и закрученная поза-«контрпосто», и взгляд прямо на зрителя, и пирамидальная композиция. Вспомните, как усаживает курортный фотограф отпускников на фоне задника с намалеванной горой Ай-Петри. «Закиньте ногу на ногу, сложите руки на животе, корпус разверните в три четверти и смотрите прямо в камеру, пока не «вылетит птичка». Впервые все это пятьсот лет назад проделал Леонардо да Винчи со своей моделью. А еще — техника. Живопись тончайшими слоями, каждый из которых накладывался только после того, как высохнет предыдущий. Манера «сфумато» (по-итальянски «исчезающий как дым») — когда художник добивается тающего очертания предметов, красками воскрешая игру света и тени.

Вот это мастерство, а не вымышленные ребусы, которые разгадывают джокондоманы всего мира, и есть главная ценность «Джоконды». Но до сих пор самое интересное, что «углядели» многие в «Моне Лизе», — это якобы скрытое в слоях красок тайное послание. Вроде вывернутого наизнанку автопортрета Леонардо.

Такова уж природа человека. Зрителю свойственно вглядываться в картинку и выискивать в ней спрятанные художником изображения. Помню, какого шума наделало лет двадцать назад письмо одного чудака, отправленное в ЦК КПСС. Он «увидел» в картине Саврасова «Грачи прилетели» зашифрованную историю России XX века. В ветвях деревьев ему грезились и профиль Троцкого, и дата начала Второй мировой. Бред, но дело дошло до того, что это «открытие» было поставлено на экспертизу Ученого совета Третьяковской галереи.

В начале XVI века никаких ребусов в «Джоконде» никто не искал. В отличие от большинства звезд живописи ее рождение вообще прошло незаметно. Завершение, например, «Гентского алтаря» Ван Эйка или «Маеста» Дуччо праздновали несколько дней соответственно города Гент и Сиена. Точную дату рождения «Джоконды» ученые, как ни бьются, не могут установить до сих пор. Где-то между 1503 и 1506-м. Так что пятисотлетие «Моны Лизы» можно продолжать праздновать еще целый год. Леонардо почему-то не отдал портрет заказчику и возил его с собой до самой смерти. Но затворницей Мона Лиза не была.

«Джоконда» очень рано прошла «тест на славу» у художников: без них ни одной картине этого не добиться. Именно профессионалы были ее первыми поклонниками. Живопись XVI века полна следов влияния «Джоконды». Великий Рафаэль, например, просто «заболел» портретом Леонардо. Черты Моны Лизы мы угадываем и в его рисунке флорентийки, и в «Даме с единорогом», и даже в мужском портрете Бальдасара Кастильоне. Леонардо удалось создать идеальное «наглядное пособие» для художников, что-то вроде каталога новинок. Копируя «Мону Лизу», они открывали для себя секреты живописи.

Первым человеком, который «перелил» славу Джоконды в слово, был художник и искусствовед Джорджо Вазари. Автор бестселлера «Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» написал: «Леонардо взялся исполнить для Франческо дель Джокондо портрет его жены Моны Лизы… Изображение это давало возможность всякому, кто хотел постичь, насколько искусство способно подражать природе, легко в этом убедиться, ибо в нем были переданы все мельчайшие подробности, какие только доступны тонкостям живописи… Портрет казался чем-то, скорее, божественным, чем человеческим, и почитался произведением чудесным, ибо сама жизнь не могла быть иной». Очень важно, что эту оценку он дал, ни разу не увидев картину лично, а лишь выразив общее мнение цеха художников. Вердикт Вазари на века определил высокую репутацию «Джоконды» в кругу профессионалов.

Кроме того, автору «Жизнеописаний…» будущая суперзвезда обязана удачным «сценическим именем»: Мона Лиза Джоконда. Ведь кроме сообщения Вазари нет ни одного доказательства, что на портрете изображена жена торговца шелком из Флоренции. Наоборот, все этому противоречит. Леонардо был в зените славы, его буквально осаждали толпы коронованных заказчиков. С какой стати ему было писать портрет ничем не примечательной жены некого купца?

Первое достоверное сообщение о знаменитой картине принадлежит секретарю кардинала Арагонского — Антонио де Беатису. Но в нем ни слова нет о Моне Лизе Джоконде. Де Беатис посетил мастерскую Леонардо незадолго до смерти художника и записал в дневнике, что видел «портрет флорентийской дамы, сделанный с натуры по просьбе Джулиано Медичи». К герцогу Намурскому Джулиано Мона Лиза Джоконда не имела никакого отношения. Позднее ученые подобрали несколько кандидаток на роль модели Леонардо. Больше других шансов было у первой «эмансипе» Европы герцогини Мантуи Изабеллы д`Эсте, с которой Леонардо дружил и переписывался. Глядя на ее леонардовский карандашный портрет можно уловить сходство со знаменитой картиной из Лувра. Но ни Изабелла д`Эсте, ни какая-либо другая блестящая аристократка «не прижились» у публики.

С легкой руки Вазари большинство людей уверены, что на портрете Леонардо — Мона Лиза, жена Франческо дель Джокондо. Отсюда второе название картины — «Джоконда». Настоящая Мона Лиза вышла замуж в шестнадцать лет за вдовца много старше нее, похоронившего к тому времени двух жен. Она прожила скучную жизнь обедневшей дворянки, выданной замуж родителями ради денег.

В королевских покоях
Чтобы вырваться из «узкого круга» признания художников, произведению искусства необходимо завоевать коллекционеров. А главными коллекционерами в XVI веке были короли.

Первым местом, где не одни художники увидели «Джоконду», была баня, баня короля, а королем был не только великий политик, но и великий коллекционер Франциск I. На исходе жизни Леонардо получил приют у французского монарха, который стал для него идеальным покровителем. Король подарил художнику дом близ своего замка в Амбуазе. Здесь гениальный флорентиец и умер. По легенде, перед смертью он продал «Джоконду» Франциску за 4 000 золотых монет — огромную по тем временам сумму.

Король же поместил картину в баню не потому, что не понял, какой шедевр ему достался, а как раз наоборот. Баня в Фонтенбло была важнейшим местом во Французском королевстве. Там Франциск не только развлекался с любовницами, но и принимал послов. Кроме эротических фресок и скульптур ее украшали любимые картины Франциска, а он предпочитал все светлое и радостное. В такой компании и оказалась «Мона Лиза». По-итальянски «ла Джоконда» означает «веселая, игривая женщина». Таковой и считали ее Франциск и его придворные. Не случайно именно в это время появились первые копии обнаженной «Моны Лизы». Набожные католики крестились при виде «веселой, игривой женщины», которую теперь многие считали ведьмой.

В истории с баней Франциска рано проявилась невероятная удачливость «Моны Лизы». Удивительным образом она всегда оказывалась в нужном месте и в нужное время, словно сами небеса определяли путь ее славы.

Два века «Мона Лиза» «путешествовала» по королевским дворцам: после Фонтенбло — Лувр, Версаль, потом Тюильри. Картина сильно потемнела, при неудачных реставрациях исчезли брови Джоконды и две колонны на лоджии за ее спиной. Если бы можно было описать все «тайны французского двора», которые видели глаза «Моны Лизы», то книги Александра Дюма показались бы скучными учебниками по истории.

Кстати, был момент, когда «Джоконду» едва не купил у французской короны тот самый герцог Бэкингем из истории с подвесками, так как она предназначалась для лучшей в мире коллекции живописи, которой владел английский король Карл I. Людовик XIII был равнодушен к искусству, но сделка не состоялась. Кардинал Ришелье отговорил своего короля продавать «Джоконду» англичанам. Возможно, он сам зарился на картину, будучи лучшим французским коллекционером. Как бы то ни было, этот эпизод стал вершиной первоначальной популярности «Моны Лизы».


Но в XVIII веке единственный раз удача изменила «Джоконде». Она до такой степени не вписалась в моду на идеальных красавиц классицизма и фривольных пастушек рококо, что короли-коллекционеры к ней охладели. Ее перевели в покои министров. Потом она спускалась все ниже и ниже по лестнице придворной иерархии, пока не оказалась в одном из темных закоулков Версаля. Там ее видели только мелкие чиновники да уборщицы. «Джоконда» впала в полное забвение. Когда впервые 100 лучших картин из коллекции французского короля были показаны в 1750 году в Париже избранной аристократической публике, ее среди них не было.

Все изменила Великая Французская революция. Вместе с другими картинами из королевской коллекции «Джоконду» конфисковали для первого в мире публичного музея в Лувре. И здесь выяснилось, что не в пример королям-коллекционерам художники никогда не разочаровывались в шедевре Леонардо. Член комиссии Конвента, бывший королевский любимец, мастер фривольных сцен Фрагонар сумел по достоинству оценить «Мону Лизу»: он распорядился включить ее в состав самых ценных картин музея.

В 1800 году Первый консул Французской республики генерал Бонапарт украсил ею свою спальню во дворце Тюильри. Спальня Наполеона оказалась для «Джоконды» таким же трамплином к славе, как когда-то баня Франциска. Наполеон ничего не смыслил в живописи, но высоко ценил Леонардо. Правда, не как художника, а как генияуниверсала — себе под стать. К тому же он доверял профессионалам. Раз Фрагонар сказал, что «Джоконда» — великое произведение, значит, так оно и есть. Три года «Мона Лиза» оберегала сон великого корсиканца. Став императором, Наполеон возвратил картину в музей в Лувре, который назвал своим именем. «Джоконда» «потратила» триста лет, чтобы окончательно завоевать славу в «узких кругах» художников и коллекционеров.

Открытие улыбки

Наконец, «Джоконду» смогли увидеть не только художники и короли, но и все желающие. И что важнее всего — увидеть в лучшем музее мира в сравнении с другими шедеврами. Как верно сказал писатель и бывший министр культуры Франции Андре Мальро: «Музеи не просто показывают шедевры, они их делают». Как знать, если бы в центре художественного мира, в Лувре, оказался любой другой из 4 женских портретов Леонардо, например «Дама с горностаем» (Чечилия Галерани), суперзвезду звали бы не Мона Лиза, а Мона Чечилия.

Правда, желающих сначала было немного. Условия для прорыва в следующий круг славы были созданы идеальные, но занять первое место не то что в мире, а хотя бы в Лувре «Моне Лизе» удалось не сразу. Буржуазный вкус первой половины XIX века предпочитал эффектных красавиц Рафаэля и Мурильо. «Святое семейство» Рафаэля, например, по описи музея оценивалось в 10 раз дороже «Джоконды». А «примадонной» Лувра была слащавая картина Мурильо «Вознесение Девы Марии», которую сейчас никто не помнит. (Интерес к ней упал настолько, что в 30-е годы XX века французы согласились вернуть «Вознесение» в испанский музей Прадо.)

Только в 1833 году «Мона Лиза» появилась на одной из многочисленных картин, изображающих экспозицию Лувра. «Заметил» шедевр Леонардо американский художник и изобретатель телеграфной азбуки Самюэль Морзе. Гениальный создатель морзянки первым разглядел в «Джоконде» будущую любимицу широкой публики. Но решающую роль в подъеме «Джоконды» на очередную ступень славы сыграли не художники, а писатели-романтики. До них все считали «Мону Лизу» всего лишь игривой, веселой итальянской красоткой. Романтики же нашли в ней идеал роковой женщины, созданный величайшим гением всех времен и народов Леонардо да Винчи, которому они поклонялись. Эти идеи вызрели в квартале поэтов — Латинском квартале Парижа, в дискуссиях в кафе романтической молодежи. Потом разошлись по всему миру.

Англичанин Вальтер Патер писал в своем эссе о Джоконде, вдохновившем Оскара Уайльда на создание «Портрета Дориана Грея»: «Эта красота, к которой стремится изболевшаяся душа, весь опыт мира собран здесь и воплощен в форму женщины… Животное начало в отношении к жизни в Древней Греции, страстность мира, грехи Борджиа… Она старше скал, среди которых восседает, как вампир; она умирала множество раз и познала тайны могилы; она погружалась в глубины морей и путешествовала за драгоценными камнями с восточными купцами, как Леда; была матерью Елены Прекрасной, как святая Анна — матерью Марии; и все это было для нее не более чем звуком лиры и флейты…»

А знаменитый автор либретто к балету «Жизель» поэт Теофиль Готье сделал главное — в 1855 году он придумал загадочную улыбку «Джоконды». До него никто не видел в ней никакой тайны. Вазари, например, назвал улыбку «Моны Лизы» всего лишь «приятной». Готье же представил улыбку «Джоконды» как главное оружие женщины-вамп, в которую опасно влюбляться, но не влюбиться нельзя: «Джоконда! Это слово немедленно вызывает в памяти сфинкса красоты, который так загадочно улыбается с картины Леонардо… Опасно попасть под обаяние этого призрака… Ее улыбка обещает неизвестные наслаждения, она так божественно иронична… Если бы Дон Жуан встретил Джоконду, он бы узнал в ней все три тысячи женщин из своего списка…» В личной жизни длинногривый герой романтических салонов Готье был типичным подкаблучником своей любовницы балерины Карлотты Гризи.


После него загадочная улыбка превратилась для публики в главное достоинство «Джоконды», затмив даже авторство самого Леонардо. Эмансипе вроде герцогини Кастильонской, не желавшие больше быть машинами для деторождения, часами тренировались перед зеркалом, чтобы улыбаться, как роковая Джоконда Готье. Загадочная улыбка «Моны Лизы» стала открытием картины для интеллектуалов из среднего класса, которые и были основными посетителями Лувра кроме художников и гревшихся там зимой клошаров.

Еще один вклад романтиков в миф о «Джоконде» — трогательная история о любви, с первого взгляда вспыхнувшей между гением Леонардо и его моделью. Ее автор — великий фантазер Жюль Верн. В своей ранней пьесе «Джоконда» он изобразил ее любовницей великого флорентийца. Так в сознании читающей Европы возник любовный треугольник — молодой красавец художник, старый муж-купец и прекрасная Джоконда. И никому не было дела до того, что в реальности муж Моны Лизы был много младше Леонардо, а самого художника власти преследовали за гомосексуализм.

Кстати, в чопорные викторианские времена о гомосексуализме Леонардо говорить было неприлично — это был страшный секрет интеллектуалов. Он не вписывался в миф о портрете идеальной женщины Джоконды, созданной идеальным мужчиной Леонардо. Жюль Верн «прикрыл» кумира романтиков историей с Джокондой-любовницей. Образ Моны Лизы отделился от картины и зажил собственной жизнью. Джоконда из романов и эссе стала кумиром даже тех, кто был далек от живописи.

Романтики создали первый в истории картины самовоспроизводящийся механизм, работающий на славу. Так было обеспечено многократное повторение, мелькание — главное условие популярности любого продукта — от кинозвезды до памперсов. Правда, пока еще в среде только образованной, читающей публики.

Литературный образ-клише пошел гулять по книгам и умам, подогревая интерес к портрету. А тут и фотография подоспела, слова обрели картинку даже для тех, кто никогда не видел «Мону Лизу». Интеллигенты викторианской эпохи стали сектой, поклонявшейся таинственной и роковой женщине, фото которой они держали на письменном столе. Слова Вальтера Патера «Она, которая старше скал…» — стали их паролем.

Тему роковой женщины в начале XX века подхватил русский писатель и философ Дмитрий Мережковский. Его книга о Леонардо «Воскресшие боги» стала европейским бестселлером. Под ее влиянием отец психоанализа Зигмунд Фрейд написал свое эссе о гомосексуализме Леонардо. Скандал в благородном семействе интеллектуалов получился громкий.

Как точно сказал издатель Акунина Игорь Захаров: «Сначала книжка (читай — любое произведение искусства) уходит в интеллигенцию с ее высокими запросами, а уж потом народ, заглядывая ей через плечо, говорит: «Мне нравится». На заре XIX века «Джоконда» была известна только профессионалам и даже не считалась лучшей работой Леонардо. В XX веке она стала любимым образом интеллектуалов из среднего класса. Через десять лет о ней узнала толпа.

Под матрацем патриота

21 августа 1911 года в «Квадратный салон» Лувра пришел художник, который решил написать копию «Моны Лизы». К его удивлению, там, где обычно висела картина, зияла пустота. «Наверное, с выходных гостит у фотографов, скоро принесут обратно», — успокоили его служители. Время шло — картина не появлялась. Художник начал скандалить, и служители пошли поторопить фотографов. Но те и не собирались снимать «Мону Лизу». Не было ее и у реставраторов. До охраны наконец дошло, что картину украли. Разразился страшный скандал. Директор Лувра Омоль, который лишь недавно хвалился, что украсть «Джоконду» — все равно что похитить Нотр-Дам, был уволен. Неожиданно для всех «Мона Лиза» оказалась в центре политических баталий. Франция жаждала реванша за поражение, которое ей нанесла Германия в 1870 году. Назревала большая европейская война. В этой раскаленной атмосфере кража шедевра Леонардо была воспринята французами как национальное оскорбление.

Первое подозрение пало на германского кайзера Вильгельма II. Французские газеты писали, что он приказал своим шпионам украсть «Мону Лизу», чтобы показать слабость Франции. Немецкие газеты платили той же монетой. Кража «Джоконды» — уловка французского правительства, которое хочет спровоцировать войну. Возникли версии об анархистах, решивших свалить правительство, о сумасшедшем, который влюбился в «Мону Лизу» и похитил ее, об американском миллионере Моргане, заказавшем кражу шедевра для своей коллекции. Вся французская полиция, которая считалась лучшей в мире, была поставлена на ноги. Единственное, что нашли сыщики, — это раму от «Джоконды». Она лежала на боковой лестнице, которой пользовались только служители Лувра. Никто не мог понять, как вору удалось пройти незамеченным мимо сторожей. Были допрошены сотни людей. Неожиданно на первое место выдвинулась версия о художниках-авангардистах.


Одним из главных подозреваемых стал их лидер Пабло Пикассо. Оказалось, что его приятель, некий Пьере, украл для него из Лувра две древние каменные статуэтки. Пикассо считал первобытных художников предшественниками кубистов. Он хотел всегда иметь их произведения перед глазами. Музеи он считал гробницами искусства, где оно спрятано от настоящей жизни. Полицейские решили, что, украв статуэтки, авангардисты вошли во вкус и устроили провокацию с картиной Леонардо. «Главарем» международной банды воров-авангардистов сыщики «назначили» подданного Российской империи поэта Гийома Аполлинера. Бельгиец Пьере был его секретарем. Поэт стал единственным человеком, арестованным по делу «Моны Лизы». К чести полиции, надо сказать, что она быстро установила непричастность Аполлинера, Пикассо и их друзей к краже «Джоконды».


Единственный стоящий след обнаружил самый знаменитый полицейский Франции тех лет Альфонс Бертильон. На раме он заметил отпечаток пальца. Но отец первой в мире системы опознания преступников по комбинации размеров пяти частей тела ненавидел главного конкурента своей методики — дактилоскопию. Бертильон даже толком не знал, как воспользоваться своей находкой. Улика, которая могла раскрыть загадку кражи, оказалась бесполезной. Сыщики, подгоняемые возмущенной общественностью, лезли из кожи вон, но ничего, кроме издевок и насмешек, не добились.

Главным героем в деле о краже «Моны Лизы» стала не полиция, а пресса, и она щедро отплатила портрету Леонардо за возможность продемонстрировать свое растущее могущество. Кража картины стала первой по-настоящему всемирной сенсацией. Пресса назначала и смещала директоров Лувра и префектов полиции, решала, быть европейской войне или нет, а главное — завораживала всех, от аристократа до простолюдина, бесконечными вариантами детективной истории под названием: «Кто украл «Мону Лизу»?»

Иллюстрированные издания — прообраз современного телевидения — нуждались в историях с картинками, и кража «Джоконды» дала им идеальную пищу. Репортеры использовали весь «багаж» «Моны Лизы», накопленный интеллектуалами: от загадочной улыбки до любовного треугольника. «Петит Паризьен» печатал репродукцию «Моны Лизы» на первой странице целый месяц. «Джоконда» стала персонажем криминальной и светской хроник, вроде Соньки Золотой Ручки или королевы Виктории. Только гибель «Титаника» вытеснила сообщения о расследовании кражи «Джоконды» с первых полос газет всего мира.

И вот 2 декабря 1913 года — через два с лишним года после исчезновения картины —неизвестный, назвавшийся Леонардом, предложил флорентийскому антиквару Альфредо Гери купить у него «Джоконду». Незнакомец объяснил, что его цель — вернуть Италии шедевр, украденный Наполеоном. О том, что Франция купила картину за триста лет до прихода к власти Наполеона, Леонард просто не знал. Через некоторое время он привез картину из Парижа во Флоренцию в дорожном сундучке с двойным дном. Там, заваленную грязными рубашками и носками, ее и увидел потрясенный антиквар, когда пришел в номер гостиницы, где остановился грабитель. Леонард был арестован. То, что он рассказал на допросах, вызвало новый скандал. В пандан к «Похищению» пресса разыграла грандиозный спектакль «Возвращение «Моны Лизы». Второй раз за три года картина оказалась героиней мировой сенсации.

Грабитель, которого в действительности звали Винченцо Перуджа, некоторое время работал в Лувре. Именно он сделал остекленный короб-раму, куда для защиты от вандалов поместили «Джоконду». В тот роковой понедельник, когда исчезла «Мона Лиза», он навещал в музее своих друзей-рабочих. Лувр был закрыт для посетителей, но сторож, знавший Перуджу, впустил его. Оказавшись один в «Квадратном салоне», итальянец спокойно снял картину со стены, вышел на боковую лестницу, вынул ее из рамы и спрятал под своим рабочим халатом. Ему легко удалось пройти мимо сторожей. Придя домой в свою комнатушку на улице Госпиталя Сен-Луи, Перуджа спрятал «Джоконду» под матрац. Так он и спал на картине больше двух лет.

Легкость, с какой была совершена кража, сильно подпортила репутацию охраны Лувра. Но еще больше была опозорена знаменитая французская полиция. Выяснилось, что в ее картотеке были отпечатки пальцев Перуджи: он не раз имел проблемы с законом. Однако Бертильон не сумел грамотно сравнить следы, найденные на раме картины, с «пальчиками» в полицейском формуляре Перуджи. Он слишком презирал возню с отпечатками, веря только в свой «бертильонаж». Именно «Джоконде» криминалистика обязана окончательной победой дактилоскопии, а преступники всего мира, которые ленились работать в перчатках, — годами тюрьмы.

Забавная деталь, о которой Перуджа рассказал на суде. Когда он оказался один в салоне Карре, то колебался, что брать. Там же были и Тициан, и Рафаэль, и другие итальянцы, пригодные для его «патриотической миссии». Он уже было решил взять «Венеру и Марса» Мантеньи, но тут вспомнил, как посетители шептали слова из эссе Патера перед «Джокондой», и решил, что это более стоящая штука, раз перед ней люди молятся. Если бы он взял что-нибудь другое, может, у нас была бы другая суперзвезда? А так эстеты Патер и Готье оказались «наводчиками» профана Перуджи.

«Мону Лизу» показали на выставках во Флоренции, Риме и Милане, а потом она с триумфом возвратилась во Францию в отдельном купе экспресса «Милан — Париж». Перуджа получил всего год тюрьмы — итальянский суд учел его патриотические побуждения. В годы Первой мировой войны он храбро воевал, вернулся героем и прожил жизнь мелкого лавочника — торговца красками.

Позже возникла версия о том, что Перуджа был всего-навсего исполнителем, а заказчиком кражи выступил аргентинский мошенник Эдуардо де Вальфьерно. Сначала предприимчивый аргентинец нашел художника-поддельщика, который сделал с «Моны Лизы» шесть высококачественных копий. Потом на сцену вышел нанятый им Перуджа и, не ведая, что творит, украл оригинал. Аферист Вальфьерно продал подделки в «теневые коллекции», уверяя каждого из владельцев, что он — единственный обладатель подлинника Леонардо. Выручка составила несколько десятков миллионов долларов. Вальфьерно скрылся с деньгами, а «патриот» Перуджа попался полиции и взял всю вину на себя. Облапошенные коллекционеры по понятным причинам помалкивали.

После кражи и возвращения картина окончательно стала символом изобразительного искусства вообще. Картина превратилась в звезду, стала популярнее киноактрис и оперных примадон. Кухарки и прачки наклеивали вырезки из газет на стены своих комнат. Из мужчин «Джоконда» особенно полюбилась пожарным. Когда для фабричных рабочих решили устроить специальные экскурсии в Лувр по вечерам, они не желали смотреть ничего, кроме «Джоконды».

В среде интеллигенции возникла даже реакция отторжения «Джоконды» — любимицы толпы. Знаменитый искусствовед Бернард Беренсон опубликовал признание в том, что с его глаз спала пелена. Он увидел, что Мона Лиза — отчужденная, несимпатичная и неинтересная особа, с самодовольной и высокомерной улыбкой. «Жаль, что она вернулась», — в сердцах заявил Беренсон. Но нападки интеллектуалов на «Мону Лизу» только усилили любовь к ней у простых людей. Джоконда стала народной героиней.

Следующий шаг на пути к славе «Моны Лизы» сделали художники-авангардисты. Они избрали ее объектом своих экспериментов. В 1914 году Казимир Малевич создал коллаж, где дважды перечеркнул репродукцию «Моны Лизы» крест-накрест, а вверху написал «частичное затмение». Пять лет спустя «отец» дадаизма Марсель Дюшан изобразил «Джоконду» с усами. Это произведение он назвал загадочной аббревиатурой из пяти букв LHOOQ. Секрет в том, что если произносить эти буквы быстро, то по-французски получится фраза «У меня горячая задница» — elle a chaud au cul. Малевич и Дюшан противопоставили свое антиискусство эксперимента традиционному искусству со всеми его «буржуазными» ценностями. Публика была оскорблена до глубины души, а «Мона Лиза» прославилась еще больше.

Вселенская мироносица
После возвращения в Париж из Италии в 1914 году «Мона Лиза» не покидала Францию почти полвека. В путешествие ее отправил генерал де Голль, которому «Джоконда» понадобилась в качестве дипломата. В 1962 году картина отплыла в США в каюте первого класса на океанском лайнере «Франция». Ее трансатлантический визит сгладил напряжение в отношениях между двумя странами. Хитрый де Голль использовал симпатии к Франции Жаклин Кеннеди, в жилах которой текла французская кровь. Очаровательная жена президента была личной покровительницей «Джоконды» во время ее визита в США. Пресса писала о современной американо-французской Моне Лизе. На время рейтинг популярности Жаклин Кеннеди превысил рейтинг ее мужа.

«Джокондомания» охватила Америку. Во время вернисажа американский морской пехотинец, охранявший картину, едва не заколол штыком француженку-реставратора, которая слишком близко подошла к «Моне Лизе». В Вашингтоне и Нью-Йорке картину за два месяца посмотрели больше полутора миллионов человек. Подавляющее большинство этих людей пришли в музей в первый раз в жизни. Один фермер спросил куратора Вашингтонской национальной галереи: «А как будет использоваться это шикарное здание, когда «Мона Лиза» уедет?» Под прикрытием культурного зонтика французы вышли из НАТО и занялись своей собственной ядерной политикой.


После американского триумфа «Мона Лиза» прорвалась в рекламу и стала торговой маркой. С тех пор ежедневно появляется продукт, который рекламируется через образ Джоконды. Общество любителей «Моны Лизы» издает специальный каталог, где регистрируются «новинки»: носки, пылесосы, бюстгальтеры, спички…

Американские художники-авангардисты не стали ниспровергать «Джоконду» с пьедестала, как когда-то их коллеги европейцы. Наоборот, Энди Уорхолл, Джаспер Джонс, Роберт Раушенберг и другие звезды поп-арта стали эксплуатировать образ Моны Лизы так же, как другие продукты массовой культуры — от банки супа Кэмпбелл до Мерилин Монро.

Покорив Америку, в 1974 году «Джоконда» отправилась в Азию. Франции нужно было налаживать отношения с новым экономическим гигантом, Японией. Разменявшая пятое столетие «игривая, веселая женщина» шагала в ногу со временем. В Токио она прибыла на борту уже не корабля, а «Боинга». Самурайская дисциплина позволила японцам установить рекорд: всего за месяц в Токио «Джоконду» увидело больше людей, чем в Америке за два. Чтобы увеличить пропускную способность, в зал был запрещен доступ для инвалидов. Под влиянием визита «Джоконды» в стране началась настоящая сексуальная революция. Открылись сотни ночных и стриптиз-клубов с названием «Мона Лиза», женщины стали носить прямой пробор а-ля Мона Лиза, несколько топ-моделей сделали пластическую операцию, чтобы улыбаться, как Мона Лиза.

Поучаствовала «Мона Лиза» и в смягчении атмосферы «холодной» войны.

На обратном пути из Японии она заглянула в Москву. В годы «разрядки» визит «Моны Лизы» был знаком того, что СССР постепенно открывается миру. Вокруг Музея имени Пушкина толпы людей сутками ждали вожделенной встречи с «прекрасной флорентийкой». В день «Джоконду» смотрело по 4 600 человек. 400 человек в час. 9 секунд на человека. Российская оборонная промышленность изготовила «музейное изделие»: кабину-витрину для «Джоконды».

Министр культуры Екатерина Фурцева лично поблагодарила министра среднего машиностроения за то, что завод «Молния» блестяще справился с заданием. Министр внутренних дел Щелоков объявил личную благодарность милиционерам Афонькину и Аверюшкину, охранявшим шедевр Леонардо в зале. Москва была последним пунктом маршрута всемирных гастролей «Джоконды», с тех пор она никуда из Лувра не выезжала.

За такую славу, которой добилась картина, надо платить. На «Мону Лизу» покушались дважды: один раз на выезде, другой — дома. И каждое такое покушение «раскручивало» маховик славы «Джоконды» еще сильнее.

В 1956 году боливиец Уго Унгаза Виллегас долго стоял в Лувре перед картиной, а потом взял да и запустил в шедевр Леонардо камнем. Виллегаса немедленно взял под защиту Сальвадор Дали. Он обвинил во всем Леонардо да Винчи, который «спровоцировал» боливийца. Тот-де полюбил Джоконду как мать, а тут увидел, что та над ним насмехается, что еще оставалось делать, как не взяться за булыжник? С тех пор у левого локтя «Моны Лизы» — едва заметная отметина.

В 1974 году в Токио очередной «любовник» бросил в «Мону Лизу» пузырек с краской. К счастью, защитное стекло спасло шедевр.

После этого картину поместили в специальный ящик из пуленепробиваемого стекла. Он заполнен гелием, что позволяет создать идеальную «атмосферу» для сохранности шедевра. Только раз в году реставраторы видят «Джоконду» «в живую», когда осматривают картину. В апреле этого года «Мона Лиза» переехала в отдельный зал, построенный для нее в Лувре.

В век глобализации шедевр Леонардо стал глобальной ценностью. На нее работают все современные технологии: массовый туризм, реклама, поп-культура. Никого уже не удивляет появление в Интернете порнографического сайта под названием «Мона Лиза». «Джoкондиана» составила огромный раздел китча. Песни о Джоконде поют певцы со всего света от — Демиса Руссоса и Нэта Коула до Элтона Джона и Боба Дилана. В виде Моны Лизы изображают всех знаменитостей — от Сталина до Моники Левински. В святилищах аборигенов в Австралии этнографы находят репродукции «Джоконды» среди местных богов. А в мае этого года лик Моны Лизы, набранный художником Георгием Пузенковым из компьютерных пикселей, отправился в космос на Международную станцию. Когдато Мона Лиза отделилась от своего портрета и зажила отдельной, литературной жизнью. В конце ХХ века это произошло и в массовой культуре. Как Мерилин Монро или Микки-Маус.

И все же: отчего именно «Джоконда» Леонардо да Винчи стала суперзвездой? По мнению одних, секрет в уникальной открытости «Джоконды» для любой интерпретации — недосказанность — оставляет место для полета фантазии. А другие считают, что дело вовсе не в улыбке и вообще не в достоинствах самого портрета. Всему виной внешние обстоятельства, и прежде всего кража 1911 года. Не будь этого «подарка судьбы», «Джоконда» никогда не достигла бы такой популярности. Только чувство утраты рождает любовь. Звездой «Мону Лизу» сделали два итальянца: великий Леонардо да Винчи и назвавший себя Леонардом недотепа Винченцо Перуджа. А еще французы Готье и Дюшан, корсиканец Наполеон, американец Морзе, австриец Фрейд, русский Мережковский, поляк Малевич… Мужчин в судьбе «игривой, веселой» дамы хватало. Только вот женщин там вы не найдете. Где любовь, там и ревность.

Григорий Козлов

Избранное: Страницы красивой сказки

В этом году отмечается 200-летие со дня рождения датского сказочника Ханса Кристиана Андерсена, пришедшего к русскому читателю в середине XIX века. При жизни писатель, всемирно известный сегодня, далеко не сразу был признан выдающимся даже у себя на родине. Стесненный равнодушным отношением отечественных корифеев пера, он много путешествовал, особенно полюбил Германию и Италию, был в Африке… «Сказка моей жизни» повествует об интересной, но далеко не легкой его судьбе и творчестве. Вниманию читателей предлагается отрывок из этой автобиографической повести, которая выйдет в переводе Всеволода Рождественского в издательстве «ВАГРИУС», выпускающем по просьбе Датского юбилейного комитета «Андерсен2005» 4-томное собрание сочинений писателя в новых переводах.

Спустя ровно четырнадцать лет с тех пор, как бедный провинциальный мальчик вступил в Копенгаген, въезжал я теперь в Италию, страну, куда издавна неслись все мои мечты и грезы.

По долине Роны мы преодолели перевал Симплон. Сколь же величественные картины природы окружали нас! Тесный дилижанс наш с упряжкой лошадей со стороны, вероятно, смотрелся мухой, ползущей по огромной каменной глыбе. Мы взбирались по узкому проходу меж скал, пробитому сквозь горный хребет по воле Наполеона; вокруг сияли изумрудные глетчеры. Чем выше мы поднимались, тем становилось холодней; встречные пастухи кутались в кожуха из коровьих шкур, в очагах постоялых дворов ярко пылало пламя. Казалось, настала суровая зима, однако стоило нам начать спуск, как дорогу окружили густые рощи зеленых каштанов, залитые теплыми лучами солнца. Оживленные площади и улицы первых же итальянских городков подтвердили все то, что мне довелось прежде слышать о шумных итальянцах. Среди темно-синих гор сверкнуло зеркало Лаго-Маджоре с многочисленными островками, разбросанными по его глади наподобие пышных букетов. Небо тем не менее было подернуто серой дымкой, как и у меня на родине; расчистилось оно лишь ближе к вечеру, зато и воздух тогда стал прозрачен и свеж — раза в три чище нашего, датского. Лозы виноградников с гроздьями спелых ягод увивали весь наш путь, как праздничные гирлянды. Никогда с тех пор не встречал я в Италии ничего красивее этого.

Первым чудом искусства, увиденным мною в Италии, был Миланский собор, эта мраморная глыба, обточенная и преображенная искусством архитектора в арки, башни и статуи, рельефно выступавшая при ярком свете луны. С самого его купола виднелись вдали цепь Альпийских гор, глетчеры и роскошная зеленая долина Ломбардии. «Porte sempione», называемые в народе «наполеоновскими», тогда еще только строились; в Ла Скала давали оперы и балеты. Все это я осмотрел и посетил, однако наибольшее впечатление произвел на меня именно собор — царящая под сенью его сводов тишина, нарушаемая лишь аккордами церковной музыки, наполняла душу мою божественным покоем и заставляла мысли устремляться ввысь.

В сопровождении двух своих соотечественников я покинул этот славный город и покатил дальше. Страна лангобардов напоминала своей ровной плоскостью и сочной растительностью наши родные зеленые острова. Новизну представляли лишь плодоносные маисовые поля да прекрасные плакучие ивы. Горы, через которые пришлось перебираться, показались нам после Альп маленькими. И вот, наконец, нашим взглядам открылись Генуя и море, которого я не видал с того самого времени, как покинул Данию.

Горные жители питают страстную привязанность к родным горам, а мы, датчане, к морю. С моего балкона открывался чудный вид на эту новую, незнакомую и в то же время такую родную мне водяную равнину, и я вволю насладился им за время моей остановки в Генуе.

Вечером я собрался посетить театр — единственный крупный в Генуе. Расположен он был на главной городской улице, и, казалось, найти его будет несложно. Однако один роскошный дворец следовал за другим, а нужного мне здания все не было видно. Наконец я все ж таки отыскал театр, узнав его по огромной мраморной белоснежной статуе Аполлона, возвышавшейся перед входом. Давали премьеру оперы Доницетти «Любовный напиток», а после нее — комический балет «Волшебная флейта». По сюжету последнего при звуке флейты все и вся — даже важные члены городского муниципалитета и картины на стенах зала заседаний — пускаются в пляс. Впоследствии я использовал эту идею в своей сказке «Оле Лукойе».

Письменное разрешение от адмиралтейства открыло нам двери Арсенала, где жили и трудились приговоренные к каторжным работам — тогда их было 600 человек. Мы осмотрели внутреннюю тюрьму, общий спальный зал с расставленными вдоль стен нарами и свисающими с мощных скоб цепями, к которым приковывали на ночь каторжников. Даже в лазарете с некоторых из них не снимали кандалы. Жуткое впечатление на меня произвели трое умирающих. Надо было видеть, как они лежат там с залитыми смертельной бледностью темными от загара лицами и тусклыми, полузакрытыми глазами! Внезапно один из несчастных злобно взглянул на меня — и я понял его, ведь мы явились сюда утолить свое любопытство зрелищем их страданий. Он вдруг разразился жутким хохотом, приподнялся на койке и сел, пригвоздив меня к месту своим тяжелым, ненавидящим взглядом. Лежащий подле него, также в цепях, белый как лунь старик был слеп. Во дворе Арсенала помещались мастерские для заключенных, многие из которых — иногда до самого конца жизни — были скованы попарно. Я обратил внимание на одного каторжника, который, как и прочие, был одет в белые штаны и красную куртку, пошитые, однако, из дорогого сукна. Цепей на нем не было видно, был он молод и хорош собой. Нам рассказали, что он — генуэзец, некогда державший в городе один из самых шикарных домов, однако потом уличенный в воровстве из городской казны и приговоренный к двум годам каторжных работ. Тем не менее он не трудится с остальными, днем ходит без цепей, хотя на ночь его, как и прочих, приковывают к нарам. Жена регулярно присылает ему деньги, живет он здесь припеваючи и ни в чем не ведает недостатка. Однако, подумалось мне, что такое все это перед неизбежностью пребывания здесь среди всех этих преступников, перед каждодневной процедурой приковывания к нарам, перед градом постоянных издевательств и злобных насмешек!

Весь первый день по выезде из Генуи мы двигались по восхитительной дороге вдоль морского берега. Сама Генуя расположена в горах и окружена темно-зелеными оливковыми рощами. В садах повсюду золотились апельсины, померанцы и лимоны, что указывало на весну, тогда как жители Севера уже подумывают о зиме. Красивые картины так и мелькали одна за другой; все здесь было для меня ново и навсегда запечатлелось у меня в памяти. Я до сих пор еще вижу перед собою эти старинные мосты, увитые плющом, проходящих по ним капуцинов, и толпы генуэзских рыбаков в характерных красных шапочках. А что за яркую светлую картину представляло побережье, застроенное прекрасными виллами, и море, по которому проносились суда с белыми парусами и дымящие пароходы! Затем вдали выросли голубые горы Корсики, родины Наполеона. У подножия древней башни, в тени раскидистого дерева сидели три старухи с прялками; длинные седые волосы спадали им на бронзовые плечи. Возле дороги росли огромные кусты алоэ.

Читатели, может быть, упрекнут меня за то, что я отвожу столько места описанию природы Италии, и у них, пожалуй, даже явится опасение, что описание моей жизни сойдет на описание впечатлений туриста. Дело, однако, в том, что в это первое мое путешествие главные впечатления я вынес именно из открывшихся передо мною новых картин природы и нового мира искусства, тогда как в последующие я уже имел больше возможностей набраться впечатлений от общения с людьми. На этот же раз я действительно всецело находился под обаянием здешней природы!

Волшебная красота вечера, проведенного в Sestri di Levante. Постоялый двор, расположенный прямо на берегу моря, по которому ходят огромные валы. Пылающие огнем облака на небе, горы, постоянно меняющие свою окраску. Деревья, переплетая свои ветви, как бы образуют огромные корзины, полные кистей спелого винограда, которыми усыпана вьющаяся лоза. И вдруг, по мере того как мы углубляемся в горы, картина резко меняется — повсюду, куда ни кинешь взгляд, лишь уродливая пересохшая пустыня. Создается впечатление, что когда волею Божественной фантазии Италия была превращена в один огромный цветущий сад, в этот уголок ее попали весь мусор и строительные отходы. Вместо горных вершин, как будто вырастающих из плодороднейшего чернозема, — каменные россыпи, сухая глина и обломки голых скал. И снова, внезапно, как в сказке, все это сменяется великолепием садов Гесперид — перед нами открывается бухта Специи. Голубые горы окружают прекраснейшую долину, которой, кажется, досталось все, что было в роге изобилия. Меж густой листвы свисают тяжелые кисти сочного винограда, пышной лозой увиты и апельсиновые деревья, и маслины, плоды которых едва видны в буйной зелени, лоза перекидывается с одного ствола на другой. И среди всего этого великолепия, как расшалившиеся дети, вприпрыжку носятся черные, с мягкой лоснящейся кожей, а не грубой щетиной свиньи, задирающие брыкающегося осла, на котором важно восседает капуцин, прикрывшийся от солнца огромным зеленым зонтом.

В Карреру мы выехали во время празднеств по случаю дня рождения герцога Модены. Все дома в городе были убраны гирляндами, кивера солдат украшали миртовые ветви, все звуки утопали в беспрерывной канонаде пушечного салюта. Нам захотелось осмотреть мраморную каменоломню, расположенную неподалеку от города! Дно прозрачной речушки, вившейся вдоль дороги, блестело, усыпанное белоснежной мраморной крошкой. Мы прибыли к большому карьеру, где добывали серый и белый мрамор, залегающий здесь в виде огромных кристаллов. Мне казалось, что я стою у подножия сказочной горы, в каменных глыбах которой заключены древние боги и богини, терпеливо дожидающиеся, пока резец могучего волшебника — Торвальдсена или Кановы — освободит их и вновь выпустит в наш мир.

Несмотря на массу новых впечатлений и окружающие нас красоты природы, мы с нашей маленькой компанией нередко испытывали довольно неприятные чувства, знакомясь с итальянской действительностью. Поездка складывалась непривычным для нас образом: постоянные вымогательства на постоялых дворах, бесчисленные требования предъявить документы — за несколько дней наши паспорта тщательно просматривали и даже переписывали не менее десятка раз. Веттурино наш толком не знал дороги, мы часто плутали, и вместо того, чтобы приехать в Пизу днем, прибыли туда глубокой ночью. После долгой и мучительной процедуры строжайшего досмотра мы въехали на пустые и темные улицы: фонари не горели, и единственным светом нам служила огромная свеча, которую наш кучер купил у городских ворот и теперь держал перед собой. Наконец мы достигли цели, к которой так стремились — Albergo del Ussaro. «Подобно йеппе, мы то валяемся на навозной куче, то пребываем в баронском замке», — писал я домой. Теперь, несомненно, мы попали именно в замок барона. Прежде чем отправиться осматривать городские достопримечательности — церковь с купелью, Campo-Santo и знаменитую башню, — мы как следует насладились отдыхом. Декорация, создаваемая театральными художниками к «Роберту-дьяволу», смотрится точной копией Campo-Santo. Галерея здесь полна разных статуй и барельефов. Одна из композиций — «Исцеление Фомы» — принадлежит резцу Торвальдсена; скульптор создал свой автопортрет в образе юного Фомы. Пизанская башня оказалась закрытой для посещений, однако нам все же удалось подняться на самый верх. Вся конструкция состоит из цилиндров, обнесенных колоннами, а на верхней площадке перила вовсе отсутствуют. Та сторона башни, которой она обращена к воде, подверглась разрушительному воздействию морских ветров: железо крошится, каменная кладка качается, все покрыто уродливым желтым налетом. С башни открывался вид на Ливорно. Теперь до него в два счета можно добраться по железной дороге, тогда же нам пришлось довольно долго трястись в повозке. Путешествие туда не оправдало затраченных на него усилий, ибо наш веттурино ничего кругом не знал и указывал нам лишь на то, что мы и без него прекрасно видели. «Здесь, — к примеру, говорил он, — живет турок-торговец, но сегодня лавка его закрыта. Вот церковь с красивой росписью, но теперь она уже снята. А тот прохожий — один из самых богатых людей в городе!» Это было самое интересное из того, что он нам поведал, а под конец он отвел нас в синагогу — «самую красивую и богатую в Европе», которая ни в ком из нас вовсе не пробудила никаких религиозных чувств. Внутри она, скорее, напоминала мне биржу, мне было странно и непривычно, что все здесь ходят в шляпах и громко разговаривают, стараясь перекричать один другого. Грязные еврейские дети стояли прямо на скамьях, раввины с некоего подобия кафедры о чем-то весело беседовали с несколькими пожилыми иудеями; у скинии возникла настоящая давка — все толкали и пихали друг друга, стремясь занять место поудобнее. Ни намека на божественную благодать, да и откуда, спрашивается, взяться благочестивым мыслям в такой обстановке? Женщины размещались наверху в просторной галерее, практически скрытые от наших глаз густой решеткой.

Что действительно поразило нас своей красотой в Ливорно, так это картина солнечного заката: пылающие огнем облака, пылающее море и пылающие горы образовали своего рода ореол вокруг грязного народа, оправу, придававшую ему блеск, присущий всей Италии. Скоро этот блеск достиг своего апогея — мы были во Флоренции.

До сих пор я ничего не смыслил в скульптуре, не особенно ею интересовался и почти незнаком был с ее образцами на родине. В Париже я тоже проходил мимо них как-то безучастно. Первое сильное впечатление произвели на меня и скульптура, и живопись во Флоренции. Тут, при посещении великолепных галерей, музеев и соборов, впервые проснулась во мне любовь к этим видам искусства. Стоя перед Венерой Медицейской, я чувствовал, что мраморная богиня как будто глядит на меня, сам я смотрел на нее с благоговением и не мог наглядеться. Я ежедневно ходил любоваться на нее да на группу Ниобеи, поражавшую меня своей необыкновенной жизненностью, правдивостью и красотой. Бродя меж отдельными статуями этой группы, поневоле сам начинаешь ощущать себя участником заключенного в ней действа. Каменная фигура матери простерла полу своего платья над последней оставшейся в живых дочерью в тщетной надежде защитить испуганного ребенка от готовой поразить его летящей стрелы.

А какой новый мир открылся для меня в живописи! Я увидал мадонн Рафаэля и другие шедевры. Я видел их и раньше — на гравюрах или в гипсе, но тогда они не производили на меня никакого особенного впечатления, ничто в них прежде не трогало мою душу. Теперь же я чувствовал себя как будто другим человеком.

Мы часто посещали крупные соборы и церкви, в особенности Santa Croce, чтобы еще и еще раз полюбоваться величественными монументами и надгробиями. Вокруг гробницы Микеланджело сидят высеченные из камня Скульптура, Живопись и Архитектура. Хотя прах самого Данте и покоится в Равенне, однако памятник ему также установлен в Santa Croce! Италия указывает на колоссальных размеров статую поэта, а Поэзия рыдает над его гробом. Здесь же стоит и памятник Альфьери работы Кановы: на фоне масок, лир и лавровых венков Италия горько плачет над могилой драматурга. Надгробия могил Галилея и Макиавелли оформлены менее торжественно, однако от этого не становятся менее святы…

Из Флоренции мы с двумя друзьями направились в Рим через Терни, знаменитый своим водопадом. Путешествие оказалось сплошной мукой! Днем — палящий зной, вечером и ночью — тучи ядовитых мух и комаров. В довершение всего нам попался еще худший, нежели прежде, веттурино. Восторженные отзывы о прелестях Италии, начертанные на стенах и окнах гостиниц, казались нам поэтому просто насмешкой. В то время я еще и не подозревал, с какой силой привяжусь я к этой чудной, поэтической, богатой славными воспоминаниями стране.

Уже во Флоренции вновь начались наши мучения. Мы погрузились в неплохую, в общем-то, карету, которую где-то раздобыл наш веттурино, и вдруг за дверцу взялся некий субъект, выглядевший, как Иов, выскобливший черепком свои язвы. Мы все дружно запротестовали, он обошел карету с другой стороны, но и там ему отказали в месте. Тогда в дело вмешался веттурино, заявивший, что это наш четвертый пассажир — дворянин из Рима, и мы, весьма заинтригованные, вынуждены были впустить попутчика. Вблизи, однако, грязь, покрывавшая тело и лохмотья этого субъекта, оказалась столь отвратительна, что при первой же остановке мы заявили веттурино, что откажемся от его услуг, если данный господин будет сидеть с нами до самого Рима. После оживленной беседы с проводником, сопровождаемой отчаянной жестикуляцией, упомянутый «дворянин» забрался на козлы к кучеру. Тут как на грех начался проливной дождь, но хоть мне искренне было жаль беднягу, однако находиться с ним в одном помещении — тем более в тесной карете, было совершенно невозможно, так что все решили, что это даже к лучшему, если он помоется под дождем. Окрестности дороги были в высшей степени живописны, однако после дождя началось настоящее пекло; нас одолевали полчища мух, которых мы отгоняли миртовыми ветвями. Бедные лошади наши едва передвигали ноги, а по тучам круживших над ними насекомых и вовсе напоминали павших кляч. На ночлег мы остановились в жуткой дыре в Леванте. Нашего «дворянина» я увидел сушащим одежду вблизи очага и помогающим хозяину постоялого двора ощипывать кур, которыми нам предстояло поужинать. По мере этого он сердито жаловался на «еретиков-англичан», которым еще воздастся по заслугам. Той же ночью пророчество его сбылось. Оставив все окна открытыми для притока свежего воздуха, мы подверглись атаке комаров и мошек, и наутро наши лица и руки опухли и сильно кровоточили. Я насчитал пятьдесят семь укусов только на одной руке. Целый день после этого боль не унималась, к ней добавилась и лихорадка. Теперь за окном кареты расстилались прекрасные пейзажи Кастильоне. Кругом шумели виноградники и масличные рощи, меж которых под присмотром красивых полуголых ребятишек и седовласых матрон паслись стада жирных угольно-черных свиней. Вблизи Тразименского озера, у которого бился Ганнибал, я впервые увидел дикорастущий лавр. На границе Папской области наши паспорта и чемоданы в очередной раз были подвергнуты тщательному осмотру, и вслед за тем мы продолжили наш путь в живописных лучах величественного заката. Красоту его я никогда не забуду, как не забуду и убожество принявшего нас постоялого двора: проваливающийся пол, толпа калек-попрошаек под дверью, одетая в грязную кофту хозяйка со злобной ухмылкой ведьмы, которая сплевывала каждый раз, подавая нам очередное блюдо, и спешила убраться из комнаты.

Когда в «Калошах счастья» я попытался нарисовать картину того, насколько убогой может быть «bella Italia», я вспоминал именно об этой странице нашего путешествия. На следующий день мы достигли Перуджи, города, где Рафаэль учился мастерству у Перуджино. Осмотрев шедевры обоих, мы полюбовались открывавшимся с холма видом на масличные рощи, который услаждал взор Рафаэля, как, вероятно, и императора Августа еще в те времена, когда в его честь из огромных каменных блоков здесь возводили триумфальную арку, сохранившуюся до наших дней в таком виде, как будто она была построена только вчера. К вечеру мы прибыли в Foligno, который производил впечатление разоренного города. Почти между всеми зданиями на главной улице были установлены мощные распорки. Из-за случившегося здесь недавно землетрясения стены многих домов пересекали трещины, от некоторых строений остались одни руины. Пошел дождь, задул сильный ветер, и мы поспешили укрыться в гостинице, которая, впрочем, оказалась весьма неуютной, а предложенная нам там еда столь неаппетитной, что никто из нас к ней не притронулся, хотя мы и изрядно проголодались.

…Ближе к вечеру следующего дня мы достигли наконец Тернийского водопада, которым по праву гордится Италия. Небольшой горный поток, струящийся меж масличных деревьев, растущих на склонах, срывается в долину к ветвям лавров и розмаринов, рассыпаясь в воздухе на мириады сияющих капель. Заходящее солнце в последний раз озарило эту водяную пыль своим багровым лучом и село за горами, погрузив все вокруг в глубокий мрак. Наступила непроглядная ночь, я потерял своих спутников и возвращался к дороге через рощу в компании молодого веселого американца, который по пути рассказывал мне о Ниагаре, Купере и широких прериях.

На следующий день с утра зарядил дождь, дорога размокла, ничего нового из окон кареты мы не увидели, все устали и тяготились поездкой. Гостиница в грязном Непи оказалась под стать самому городу. Отрадные воспоминания у меня остались лишь от вечерней прогулки, когда случай привел меня в окрестностях города к живописным руинам и срывающемуся в глубокую пропасть водопаду. В своем романе «Импровизатор» я постарался передать картину данной местности в сцене, где Антонио в последний раз довелось видеть черты Фульвии.

Наконец, настал день нашего прибытия в Рим. В сильнейший дождь и ветер проехали мы мимо воспетого Горацием холма Соракте и по римской Кампанье. Никто из нас и не подумал прийти в восторг от ее красоты или от ярких красок и волнообразных линий гор. Все мы были поглощены мыслью о конечном пункте нашей поездки и об ожидающем нас там отдыхе. Признаюсь, что, очутившись на холме, откуда путникам, прибывающим с севера, впервые открывается вид на Рим и где паломники с благоговением преклоняют колена, а туристы, согласно их рассказам, приходят в неописуемый восторг, я тоже был очень доволен, но вырвавшееся у меня тут восклицание совсем не обнаруживало во мне поэта. Завидев, наконец, Рим и купол собора Святого Петра, я воскликнул: «Слава Богу! Теперь уж, видно, скоро мы что-нибудь поедим!»

Я прибыл в Рим 18-го октября днем, и скоро эта столица всех столиц стала для меня второй родиной. Я приехал туда в знаменательный день повторного погребения Рафаэля. В академии Св. Луки много лет хранился череп, который выдавали за череп Рафаэля. В последние годы, однако, возникли сомнения в его подлинности, и папа Григорий XVI разрешил разрыть могилу Рафаэля в Пантеоне, или, как его называют ныне, в церкви Санта-Мария-дела-Ротонда. Это было сделано, и останки Рафаэля были найдены в целости. Теперь предстояло снова предать их земле.

Когда могила была вскрыта и останки Рафаэля извлечены, художник Камуччини получил исключительное право зарисовать всю процедуру. Орас Верне, который проживал в то время по стипендии французской Академии в Риме, ничего не знал об этом, а поскольку он также присутствовал при данном событии, то сделал карандашный набросок всего происходившего. Папские полицейские, заметив это, попытались помешать ему, на что он, удивленно посмотрев на них, спокойно спросил: «Ну а дома-то по памяти это сделать можно?» Не услышав возражений, он пошел к себе и за период с полудня до 6 вечера изобразил все увиденное им маслом, после чего отдал изготовить с картины клише, чтобы возможно было делать оттиски. Полиция немедленно конфисковала клише, Орас Верне написал властям гневное письмо с требованием в течение 24 часов вернуть его, ибо на искусство, в отличие от соли и табака, монополия не устанавливается. Клише ему вернули, Верне разбил его на куски и отослал господину Камуччини в сопровождении письма, в котором в самых решительных выражениях пояснял, что не намерен использовать свое творение во вред прочим. Камуччини же склеил клише и переслал его обратно Орасу Верне вместе с любезным письмом, в котором, в частности, пообещал, что его собственный рисунок публика не увидит. После этого все ограничения были сняты, и появилось множество картин разных авторов на данный сюжет.

Земляки наши, проживавшие в Риме, достали нам билеты на церемонию повторного погребения Рафаэля. На обтянутом черным сукном возвышении стоял гроб из красного дерева, обитый парчой. Священники пропели «Miserere», гроб открыли, вложили в него предварительно зачитанные соответствующие документы, вновь закрыли и пронесли его по всей церкви под чудное пение невидимого хора певчих. В церемонии участвовали все выдающиеся представители искусства и знати. Тут, между прочим, я впервые увидел Торвальдсена, тоже шедшего в процессии с зажженной восковой свечой в руках. Торжественное впечатление было, к сожалению, нарушено весьма прозаическим эпизодом: могила оказалась слишком узкой и, чтобы втиснуть туда гроб, пришлось поставить его почти стоймя; уложенные в порядке кости опять смешались в кучу. Слышно было даже, как они застучали.

Итак, я находился в Риме и чувствовал себя здесь прекрасно. Все мои земляки встретили меня очень сердечно, особенно медальер Кристенсен. До сих пор мы не были с ним знакомы лично, но он знал и любил меня по моим лирическим стихотворениям. Он представил меня Торвальдсену, жившему на улице Феличе. Мы застали знаменитого нашего земляка за лепкой барельефа «Рафаэль». Торвальдсен изобразил художника сидящим среди развалин в окружении муз и граций и рисующим с натуры. Холст перед ним держит Любовь; другой рукой она протягивает ему цветок мака — художественный символ его ранней смерти. Гений искусства с факелом в руках смотрит на своего любимца, а Слава венчает его голову лаврами. Торвальдсен с воодушевлением объяснил нам идею своего барельефа, описывал в красках вчерашнюю церемонию, рассказывал о Рафаэле, Камуччини и Верне. Затем он показал мне большое собрание картин современных художников, которые он приобрел и собирался завещать по своей смерти родине. Простота, прямота и сердечность великого скульптора произвели на меня такое впечатление, что я при расставании с ним чуть не плакал, хотя по доброте своей он взял с меня обещание, что мы будем видеться ежедневно.

…В Риме стояла прекрасная, чисто летняя погода, и стоило воспользоваться ею для прогулок по окрестностям, хотя я еще не успел ознакомиться и с чудесами самого вечного города. Были предприняты экскурсии в горы…

Через Кампанью, мимо древних захоронений, живописных водоводов, мимо пастухов с их стадами мы двинулись к Альбанским горам, волнистые вершины которых казались совсем близкими в прозрачном свежем воздухе. На обед мы остановились в Фраскати, где я впервые побывал в настоящей остерии, битком набитой простыми крестьянами и священниками. По полу здесь разгуливали куры с цыплятами, а наших мулов нам подвели прямо к жарко пылающему очагу. Мы продолжали взбираться в горы, мулы наши трусили неторопливой рысью мимо развалин виллы Цицерона, по мостовым старинного Тускулана, где не осталось ни домов, ни даже стен, меж лавровых деревьев и каштановых рощ. Забрались мы и на Монте-Поцио с глубоким колодцем, обладающим столь сильным резонансом, как будто в нем сосредоточена вся мощь музыкальных тонов. Россини черпал здесь свои задорные и веселые мелодии, тогда как Беллини ронял в него слезы, создавая свою печальную музыку. К вечеру мы вернулись во Фраскати. Яркая луна оттеняла черный бархат кипарисов, окружавших крепость Ченчи, где Беатриче укрывалась от своего жестокого родителя. В «Собрании стихотворений» под рубрикой «Италия» есть стихотворение об этих местах «Беатриче Ченчи». В Фраскати мы наблюдали фейерверк — ракеты взмывали над погруженными во мрак деревьями, весь город вторил их взрывам восторженными возгласами.

На следующее утро мы отправились в горы пешком; под нами расстилалась Кампанья, мы видели Средиземное море. Вскоре мы достигли Grotta ferrata; здешний монастырь некогда дал убежище Доменикино, за что художник подарил ему четыре своих шедевра. Тропинка привела нас к могучему дереву, густая крона которого являла собой естественный свод часовни. Верхушка его была подстрижена так, что образовывала крест в обрамлении венка, а ветки пониже составляли купол. В выдолбленном стволе находился шкафчик, в котором за стеклом помещалось изображение Мадонны. Мы шли как будто по огромному цветущему саду, одна красочная картина сменяла другую. Через Аричию мы достигли Джензано, города цветочных праздников, и только к вечеру подошли к Неми. Склоны горы, поросшие огромными платанами и кактусами, когда-то, сходясь, образовывали кратер вулкана, на месте которого в обрамлении деревьев теперь сияет голубыми глубокими водами озеро. С каким наслаждением вдыхали мы свежий воздух здешних мест, слушали рассказы о повседневной жизни и праздниках. Каждый день нашей экскурсии был похож на новую прекрасную сказку. Как-то пасмурным утром, проезжая на мулах по склону, мы обнаружили большую живописную пещеру. Стены ее были сплошь покрыты чудесной свежей зеленью венериного волоса, а огромные ветви папоротника — дивной красоты и формы — свисали перед входом наподобие густой занавеси; проникающие сквозь нее внутрь лучи света образовывали причудливый орнамент, создать который не под силу ни одному художнику. Тот, кто этого не видел, не поверит, что такая красота может существовать! На этот раз целью нашей экскурсии был монастырь на Монте-Каво. Здесь было уже по-осеннему холодно. Монастырский сад, окруженный естественной изгородью из роскошных лавров, раскинулся до самого основания стоявшего здесь некогда храма Юпитера Статора, от которого ныне осталось лишь несколько огромных каменных плит. Большое продолговатое облако скрывало от нас все, что было расположено ниже; внезапно оно рассеялось, и нашим взглядам открылись Рим, Кампанья и горы, а прямо под нами сверкали чистой голубизной девичьих глаз Альбанское и Немийское озера. Как сказочно чудесны были наши прогулки среди всего этого великолепия горного края под аккомпанемент веселых песен и шуток, какие вечера проводили мы там! Какие редкие по нынешним временам сцены из народной жизни как будто специально для нас подготовил щедрый случай! Мы видели, как зазывает публику к своей повозке dulcamara в своем пышном наряде с золотыми галунами в окружении слуг, облаченных в маскарадные костюмы. Встретились нам и пойманные разбойники, прикованные цепью к запряженной волами телеге, шагающие в пыли под конвоем жандармов. Мы видели похоронную процессию; тело покойного без всякого гроба несли прямо на носилках, и лучи заходящего солнца бросали багряные отблески на побелевшее лицо мертвеца; за носилками бежали дети с бумажнымикульками, в которые они собирали капли воска, падающие со свечей священников. Звон колоколов, песни, веселые мелодии музыкантов, девушки, пляшущие под звуки тамбуринов, — никогда с тех пор не приходилось мне видеть Италию такой живописной и праздничной. Казалось, что передо мной наяву оживают картины Пиньелли.

Мы возвратились в Рим, к его величественным соборам, роскошным галереям, в эту сокровищницу искусства. Однако стоящее посреди ноября ласковое лето вновь манило нас в горы — на этот раз в Тиволи.

Утром, однако, уже ощущалось холодное дыхание осени. Чтобы согреться, крестьяне зажигали факелы, по пути нам то и дело попадались деревенские жители в огромных черных овечьих тулупах, как будто мы были не в Италии, а в стране готтентотов. Однако стоило выйти солнцу, как сразу же стало тепло. В окрестностях городка Тиволи, стоящего над водопадом, живописно зеленели оливковые рощи вперемешку с зарослями кипарисов, багровели виноградники. Мощные струи водопада выделялись на фоне зелени как длинные плотные облака. Днем стало совсем жарко, всем даже захотелось искупаться в фонтане на Villa d`Este, где растут самые большие в Италии кипарисы, размерами не уступающие восточным. Вечером, когда уже совсем стемнело, мы спустились к подножию водопада; наши факелы освещали неверным светом переплетение лавровых ветвей вокруг; пропасть, над которой мы стояли, казалась еще глубже из-за рева срывающихся вниз и разбивающихся на дне ее водяных потоков. По сигналу вверху зажгли охапки соломы, и колеблющееся пламя озарило длинный ряд колонн древнего храма Сивиллы.

И опять мы вернулись в Рим с его кипящей, как во времена Гёте, народной жизнью, где люди искусства тянулись друг к другу и жили единой семьей. Такого единения не случалось мне видеть с тех пор нигде и никогда.

Скандинавы и немцы образовали в Риме свой кружок, французы, у которых была целая Академия под председательством Ораса Верне, — свой, и каждый кружок занимал в остерии «Lepre» отдельный стол. Шведы, норвежцы, датчане и немцы проводили вечера превесело. Среди членов нашего кружка находились и такие маститые знаменитости прошлых лет, как престарелые живописцы Рейнхард, Кох, а также, разумеется, наш Торвальдсен. Рейнхард так сжился с красотами Италии, что навсегда променял на нее свою Баварию. Старый, но все еще юный душой, он выделялся среди нас своим сверкающим взглядом, белыми как снег волосами и по-юношески звонким раскатистым смехом. В одеянии его поражали своей оригинальностью бархатная куртка и красный шерстяной колпак на голове. Торвальдсен носил старый сюртук с орденом «Байокко» в петлице. Орден этот получал каждый из вступивших в члены кружка. Новичок предварительно выставлял всей компании угощение — это называлось организовать «Понте молле», а затем ему вручался и орден «Байокко», то есть медная итальянская монетка, которую следовало носить в петлице. Церемония сопровождалась забавными переодеваниями и сценами. Председатель или «генерал» общества — в ту пору один молодой немецкий художник — облачался во что-то похожее на военный мундир, прикалывал к груди золотую бумажную звезду и выступал в сопровождении экзекутора, который нес топор и лук стрел; через плечо у него была перекинута тигровая шкура. За ним шествовал миннезингер с гитарой и часто пел при этом какую-нибудь импровизированную песню, которая, собственно, и называлась «Понте молле». Ранее существовал такой обычай, что прибывающего в Рим встречали у Pons Aemilius — в просторечии «Понте молле»; потом все веселились в ближайшем кабачке. Теперь подобное празднование прибытия перекочевало прямо в Рим.

Все усаживались, и затем раздавался стук в дверь, как в «Дон-Жуане» в сцене появления командора. Стук возвещал о прибытии ожидаемого гостя, и вот начинался дуэт между генералом и новичком, которого поддерживал хор, стоящий за дверями. Наконец, незнакомцу разрешалось войти. Он был одет в блузу и парик с длинными локонами; к пальцам у него были приклеены длинные бумажные когти, а лицо размалевано самым фантастическим образом. Члены общества окружали его, обрезали длинные волосы и когти, снимали с него блузу, чистили и охорашивали его, а затем читали ему 10 заповедей общества. Одна из них запрещала «желать вина соседа», другая приказывала «любить генерала и служить ему одному» и т.п. Над головой генерала развевалось в это время белое знамя с нарисованною на нем бутылкою и надпись: «Vive la fogliette!», что было созвучно здравице в честь Лафайета. После того все участники двигались торжественной процессией вокруг столов, распевая все вместе песню о путнике, а затем уже начинали раздаваться песни на всевозможных языках — «Snitzelbank», «Monte Cavo», «Kleiner Bravo » — настоящий вокальный винегрет. Иногда тот или другой из членов кружка выкидывал какую-нибудь забавную шутку, например зазывал с улицы первого встречного крестьянина, ехавшего на осле, и тот въезжал прямо в комнату, производя переполох. Или же договаривался с дежурными жандармами нагрянуть в остерию во время пирушки, якобы для ареста какого-нибудь из участников, что также имело немалый комический эффект. Суматоха оканчивалась, как правило, тем, что «fogliette» получали и жандармы.

Веселее же всего праздновался здесь вечер сочельника. В «Базаре поэта» есть описание этого праздника, но оно не идет ни в какое сравнение с тем живым, неподдельным весельем, свидетелем и участником которого мне довелось быть в 1833 году. В этот святой вечер не разрешалось шумно праздновать в самом городе, и мы нашли себе приют в саду загородной виллы Боргезе, в домике, стоявшем возле самого амфитеатра. Художник Йенсен, медальер Кристенсен и я забрались туда с раннего утра, и, разгуливая по саду по случаю жары без сюртуков в одних жилетах, плели венки и гирлянды. Елку нам заменяло большое апельсиновое дерево, отягченное плодами. Главным призом был серебряный кубок с надписью «Сочельник 1833 г.». Счастливцем, выигравшим его, оказался я. Все члены кружка должны были явиться на праздник с подарками; каждому вменялось в обязанности выбрать что-нибудь забавное либо позабавить остальных оригинальностью упаковки или девиза. Я привез с собой из Парижа пару кричащих ярко-желтых воротничков, годных разве только для карнавала. Их-то я и принес на елку, но мой сюрприз чуть было не поднял повода к крупным неприятностям. Я был твердо уверен, что все считают Торвальдсена самым почтенным членом кружка, и решил поэтому увенчать венком именно его, как царя пиршества. Я еще не знал тогда о том, что теперь известно всем из жизнеописания Торвальдсена, составленного Тиле, а именно о прежнем соперничестве между Торвальдсеном и Бюстремом. Последний признавал превосходство Торвальдсена в барельефе, но не в скульптуре, и Торвальдсен раз сгоряча воскликнул: «Да свяжи мне руки — я зубами обработаю мрамор лучше, чем ты резцом!»

На нашей елке присутствовали и Торвальдсен, и Бюстрем. Я, как уже говорил, сплел для Торвальдсена венок, а также написал небольшое стихотворение, но рядом с венком положил желтые воротнички, которые должны были достаться кому-нибудь по жребию. Вышло так, что достались они Бюстрему, содержание же прилагаемой к ним эпиграммы было: «Желтые воротнички зависти оставь себе, а венок, что лежит рядом, преподнеси Торвальдсену!» В обществе произошло замешательство; все сочли это бестактной или умышленно-злой выходкой. Вскоре, однако, выяснилось, что все вышло совершенно случайно, а когда узнали, что сюрприз был приготовлен мною, кого уж никто не мог заподозрить в ехидстве, то все успокоились и веселье закипело по-прежнему.

Я написал для этого праздника песню — свою первую песню в скандинавском духе. В Риме наш праздник был, конечно, общим скандинавским праздником, хотя тогда еще не было и помину о нынешних «скандинавских симпатиях». Я так и озаглавил свою песню: «Скандинавская рождественская песнь, Рим 1833 г.» Пелась она на мотив: «На тинге стоял молодой Адельстен».

Песню пропели, и наступила пауза, каждому хотелось первому провозгласить тост за своего короля; наконец, все тосты были соединены в один. В своей песне я упомянул имена обоих скандинавских королей, полагая, что поступаю вполне естественно и тактично; я совсем не думал ни о какой политике, но меня еще тут же за столом упрекнули в «многоподданстве», а впоследствии до меня дошли слухи, что и в Копенгагене некоторые высокопоставленные лица сочли весьма странным, что я, разъезжая за датские деньги, воспеваю шведского короля! А мне казалось просто неприличным не упомянуть его имя рядом с именем датского короля, раз уж сама песнь пелась в кружке родственных между собой датчан, шведов и норвежцев. Ведь все мы были братьями, и каждый гость на нашей пирушке являлся в то же время и хозяином. Однако в то время не все разделяли мое мнение: слава Богу с тех пор взгляды изменились, тогда же я поплатился за то, что выступил со своими скандинавскими идеями слишком рано, хотя, на мой взгляд, и вполне уместно.

Возвращаясь с пирушки с Торвальдсеном и еще несколькими членами нашего кружка и подходя около полуночи к городским воротам, в которые нам пришлось стучаться, я невольно вспомнил сцену из комедии Хольберга «Улисс с Итаки», где Килиан стучится в ворота Трои. «Кто там?» — спросили за воротами. «Друзья!» — ответили мы, и в воротах открылась узенькая калитка, через которую едва можно было протиснуться. Ночь была чудная, по-нашему, по-северному — чисто летняя. «Да, это не то, что у нас на родине в сочельник! — сказал Торвальдсен. — Здесь просто жарко в плаще!»

Письма с родины приходили ко мне редко, а те, что я получал, почти все носили отпечаток поучительности, мелочности и поверхностности. Они, конечно, только расстраивали меня и иногда так сильно, что те из земляков, с которыми я в Риме сошелся наиболее близко, сейчас же говорили мне: «Видно, опять письмо из Дании получил? На твоем месте я бы не стал и читать таких писем и вообще порвал бы с такими друзьями; от них тебе одни сплошные мучения!» Я, разумеется, все еще нуждался в воспитании, вот меня и воспитывали, но грубо, безжалостно, не думая о том, какое тяжелое впечатление оставляют в сердце мертвые буквы таких писем. Врачи хлещут бичами, друзья — скорпионами… Скоро начался карнавал; уже три года не праздновался он с такой пышностью, оживлением и раскованностью. На этот раз опять был дозволен блестящий праздник «мокколи», всю прелесть которого я описал в «Импровизаторе». Сам я, однако, в общем веселье участия не принимал: мое хорошее расположение духа было безвозвратно утрачено, юношеская беззаботная веселость уничтожена, смыта тяжелыми ударами волн, несшихся на меня с родины… Карнавал кончился, и я уехал из Рима в Неаполь вместе с Херцем.

Медпрактикум: Вампиризм во благо

Пиявки — вездесущие. Они обитают по всему миру, кроме Арктики и Антарктиды. Главная отличительная особенность всех 400 видов этих животных, относящихся к классу пресноводных кольчатых червей, — гематофагия, означающая то, что они питаются кровью. Однако среди всего этого разнообразия лечебный интерес представляют только медицинские пиявки. Современные исследования подтверждают, что гирудотерапия — сильнодействующий метод лечения, применяемый практически во всех областях медицины.

Биологическая «фабрика»
Несмотря на кажущуюся примитивность, медицинская пиявка в отличие от других кровососов независимо от степени голода очень щепетильна к выбору места, к которому будет присасываться. Ее может привлечь кожа, не имеющая посторонних запахов, на которой она выбирает самый теплый участок, наиболее богатый кровью, и обнаруживает биологически активные точки, через которые воздействует на кровеносные сосуды, энергетические меридианы, а через них — на внутренние органы и системы человека.

По мере насыщения пиявка заметно увеличивается в размерах, потому что выпивает она в 3—5 раз больше своего веса (а он обычно составляет 1—3 г) и одновременно вбрасывает в кровоток целительную слюну — уникальный сбалансированный комплекс биологически активных веществ, за что пиявку называют «фармацевтической мини-фабрикой». В результате происходит разгрузка кровяного русла, кровь частично обновляется и повышаются защитные силы организма человека. «Продукция» слюны пиявки быстро проникает в ткани, чему способствуют содержащиеся в секрете пиявки ферменты, активизирующие транспортные свойства крови. Уже спустя 20 минут после снятия пиявки компоненты ее секрета исчезают из луночки, где она стояла, — они разносятся током крови по всему организму. Интересно, что и место укуса пиявка обрабатывает веществами, препятствующими свертыванию крови, благодаря чему оно становится как бы продолжением кровеносного сосуда, и даже после того, как червь отпадает от кожи, истечение из ранки происходит довольно долго.

Самым изученным на сегодняшний день среди биологически активных соединений пиявочного секрета является гирудин, оказывающий противотромботическое действие. Он подавляет активность фермента тромбина, не давая образовываться кровяным сгусткам. Дестабилаза, как и гирудин, влияет на процессы свертывания крови, но реализует это иначе — разрывая изопептидные связи, скрепляющие боковые цепи фибрина. Действуя таким образом, фермент как бы разделяет фибрин-полимер на фрагменты, растворимые в кровяной плазме.

Облегчает доступ биологически активных веществ фермент гиалуронидаза, который увеличивает проницаемость тканей, и в частности стенок капилляров, и таким образом различные вводимые извне вещества поступают к клеткам беспрепятственно. А такой фермент, как оргелаза, даже способствует образованию новых кровеносных сосудов. В результате отеки и тромбы в стенках сосудов рассасываются и восстанавливается нормальное движение жидкостей в пораженном органе. Еще одним интересным веществом, обнаруженным в слюне пиявок, является фермент коллагеназа. Она способна разрушать длинные нити белка коллагена, который образуется в процессе заживления раны и способствует рассасыванию келоидных рубцов.

Полный список полезных ферментов и соединений пиявочного секрета на сегодня практически расшифрован, однако действие большинства из них только предстоит изучить.

Живое лекарство

Известным способам применения пиявок в лечебных целях, ставшим впоследствии самостоятельным направлением медицины и получившим название «бделлотерапия», или «гирудотерапия» (первое — от греческого слова «бделла» — «пиявка», второе — от латинского «гирудо»), около 3 тыс. лет. Хотя на самом деле использовать целебную силу кольчатых червей начали еще раньше. Наиболее древним из достоверных тому подтверждений считается изображение, найденное в Египте в гробнице фараонов 18-й династии (1567—1308 годы до н. э.), на котором изображен лекарь, ставящий на темя правителю пиявку.

Среди врачевателей нашей эры назначение пациенту пиявок входило в перечень обязательных процедур при многих заболеваниях. Так, Плиний в своей «Энциклопедии естественных наук» (I век) говорил об их пользе «при ломоте и всякой лихорадке», а не менее известный арабский ученый Авиценна в фундаментальном труде, написанном в стихах, «Каноне врачебной науки» рекомендовал гирудотерапию для лечения туберкулеза, при сотрясениях мозга, истериях и эпилепсии.

Начиная с эпохи Возрождения пиявки стали первейшим средством врачебной помощи. Однако, как это ни парадоксально, при всей широте и повсеместности использования системы лечения не существовало. Куда и сколько их ставить, определялось исключительно эмпирическим путем.

И только благодаря научной систематизации многовекового опыта видными клиницистами Г.А. Захарьиным, Н.И. Пироговым, М.Я. Мудровым, И.Е. Дядьковским в России появились первые врачебные методики. Следующим этапом в развитии гирудотерапии стало открытие профессора К.И. Дьяконова, который обнаружил, что кровь, находившаяся в желудке пиявки около двух месяцев, не свернулась. Это явление позволило ему сделать предположение, что «в кишечном канале пиявки существует какой-то растворяющий деятель». Через 16 лет, в 1884 году, его вывод подтвердил профессор Королевского колледжа в Бирмингеме Джон Хайкрафт. Он сумел обнаружить этого самого «деятеля». Им оказалось особое вещество, содержащееся в слюнных железах медицинской пиявки, получившее название «гирудин».

После этого стало понятно, что действие пиявок на организм не сводится к одному кровопусканию, а гораздо важнее результат, который дает гирудин. Пиявок тут же объявили панацеей от всех болезней и начали назначать всем поголовно. В журнале «Друг здравия» за 1840 год врач Гласс описывал лечение больных, которым назначали до 80 пиявок на один сеанс. Но, как и следовало ожидать, такие перекосы привели к тому, что у значительной части пациентов обильные кровопотери только отягощали состояние. И как результат — у метода появилось много противников. В итоге к середине ХХ века медицинские пиявки были почти полностью вытеснены из врачебной практики. О них вспомнили только через 50 лет. Этому в немалой степени способствовали интересные исследования механизмов действия пиявочного секрета, проводимые профессором МГУ И.П. Басковой. Она одной из первых в мире научилась выделять сам секрет и совместно с коллегами описала ранее неизвестные его свойства.

Мнение специалиста
Доктор биологических наук, профессор, ведущий научный сотрудник кафедры физиологии человека и животных МГУ им. М.В. Ломоносова, Президент Ассоциации гирудологов России и СНГ Изольда Парфирьевна Баскова:

— Главной целью исследований гирудологов является изучение механизмов действия медицинской пиявки. Такая работа ведется не только у нас, но и в некоторых зарубежных лабораториях, и здесь изначально важным является получение лишенного каких-либо примесей секрета слюнных желез пиявки, биологически активные соединения которого, впрыскиваемые при прокусывании кожи, обеспечивают лечебное действие. Разработанный нами способ является уникальным, хотя и весьма трудоемким. Раньше получать секрет в больших количествах было невозможно. Во-первых, потому, что от одного животного можно получить не более 15х10-3 мл секрета, во-вторых, при хранении он теряет свою активность. Выход из положения был найден путем создания лекарственного препарата из медицинской пиявки, в котором пиявочный секрет адсорбирован на частицах ткани животного. Его можно хранить на холоде в течение нескольких лет. Такой препарат, помещенный в желатиновые капсулы, получил название «Пиявит». С 1994 года он разрешен к клиническому использованию для лечения тромбофлебитов поверхностных вен. В последние годы после проведения дополнительных клинических испытаний спектр его применения расширен.

Несмотря на сведения о некоторых биологически активных соединениях секрета, его полный состав долго оставался неизвестным. Совместно со старшим научным сотрудником Института биоорганической химии РАН кандидатом биологических наук Л.Л. Заваловой и коллегами из Института биомедицинской химии РАН нам удалось получить первые данные о его сложном составе. Мы обнаружили присутствие в секрете порядка 150 белковых и несколько сотен низкомолекулярных соединений. Эти результаты являются предметом нашей дальнейшей, чрезвычайно интересной исследовательской работы, которая могла бы идти быстрее, если бы ученым был известен геном пиявки.

Спасительные вибрации

Воздействие комплекса биологически активных веществ, содержащихся в пиявочном секрете, — важнейший, но лишь один из трех факторов гирудотерапии. Второй эффект — многогранное и ритмичное ее воздействие на кровеносную систему организма человека во время взятия пиявкой крови. По подсчетам датского физиолога лауреата Нобелевской премии Августа Крога, общая длина мельчайших кровеносных сосудов нашего тела составляет около 100 тысяч километров. Через них проходит 80% всей крови, циркулирующей по организму. Однако при гиподинамии и стрессах, столь свойственных современным людям, микроциркуляция ухудшается. Гирудотерапия здесь оказывается просто «спасательным кругом». Воздействуя на определенную точку, пиявка вызывает эффект расширения микрососудов в месте перфорации кожи, в то время как в отдаленных участках сосуды сужаются, обеспечивая перекачивание «застоявшейся крови». Мягкими, пластичными движениями пиявка задает через мелкие сосуды нужный ритм кровообращения крупным сосудам. Третий фактор ее уникального воздействия — активизация нервно-гуморальных механизмов. Раздражение от укуса пиявки и ее мышечных сокращений, возникающее не только в коже, но и в рецепторах подкожной жировой клетчатки, мышцах, связках, а также в местах, где проходят нервные окончания и сосуды, производит сначала местную реакцию. Далее поток импульсов передается в сегменты спинного мозга, и затем они достигают центральной нервной системы, вызывая ответную реакцию. В ней задействованы сложные нервно-гормональные связи, которые направлены на умножение сил человека в борьбе с болезнью.


Благодаря способности противодействовать свертыванию крови, рассасывать тромбы, уменьшать воспалительные явления и снижать уровень холестерина медицинские пиявки давно и успешно применялись при лечении гипертонии, атеросклероза, стенокардии, ишемической болезни сердца, постинфарктных и послеинсультных осложнений.

Более того, современные представления о течении этих заболеваний послужили разработке более эффективных научных методов на основе гирудотерапии. Это, в частности, было сделано в НИИ клинической фармакологии РФ под руководством академика РАМН, профессора, заслуженного деятеля науки России В.Г. Кукеса.

Мнение специалистов
Кандидат медицинских наук, научный сотрудник НЦ экспертизы средств медицинского применения Института клинической фармакологии МЗ РФ, врач-гирудотерапевт Татьяна Николаевна Сеселкина:

— Сегодня многих врачей и пациентов очень волнует проблема инсультов, которые, во-первых, чрезвычайно распространены, во-вторых, приводят к тяжелым последствиям. У нас в России 60% людей, перенесших острое нарушение мозгового кровообращения, становятся инвалидами, а 20% из них — требуют постоянного постороннего ухода. Как известно, в развитии инсультов имеет место повышенная свертываемость крови. Назначение больному медицинских пиявок во многом помогает снизить остроту проблемы. Чтобы усилить эти эффекты, я решила соединить гирудо– и рефлексотерапию, также давно применяемую в лечении последствий инсультов. А именно: воздействовать пиявками на конкретные точки акупунктуры. Методика гирудо-рефлексотерапии отрабатывалась в лечении группы тяжелых больных, находящихся в остром периоде ишемического инсульта, на базе 23-й и 15-й городских клинических больниц. В моей практике были случаи, когда эффект такой терапии проявлялся сразу же. Например, когда я поставила пиявку человеку, перенесшему инсульт, на большой палец парализованной ноги, в ходе первой же процедуры он смог им пошевелить! Так же быстро мне удавалось с помощью пиявок улучшать состояние больных с нарушениями речи, глотания и других осложнений, характерных для острого инсульта. Чтобы подтвердить эффект гирудо-рефлексотерапии, мы с коллегами провели клиническое исследование 300 больных с мозговым инсультом (давностью не более трех суток), разделив их на две группы. Одну из них, контрольную, лечили общепринятыми методами, другую, основную, — пиявками. Сеансы гирудотерапии в основной группе проводились 1—3 раза в неделю, каждому пациенту ставили по 5— 8 пиявок. По данным допплерографии, компьютерной электроэнцефалографии и других обследований, улучшение состояния больных, лечившихся этим методом, более чем в 2 раза опережало результаты, полученные в контрольной группе. У них быстрее восстанавливались функции, прояснялось сознание, уменьшались или ослаблялись головные боли и головокружения, проходили слуховые, зрительные, двигательные и другие нарушения.

Более того, мне удавалось существенно помочь больным и на 20-й день, и по прошествии двух месяцев, и даже спустя полгода после инсульта. Не было ни одного случая, когда бы этот метод не дал положительного результата.

Руководитель Клиники гирудотерапии на базе 1-й клинической больницы МЦ Управления делами Президента РФ Вадим Евгеньевич Панков:

— Исходя из собственного опыта скажу: если врач начал практиковать гирудотерапию, то он уже не откажется от этого метода, потому что практически всегда видит многогранный и стойкий его эффект.

В нашей клинике гирудотерапия успешно применяется в лечении самых разных недугов. В частности, весьма впечатляющие результаты достигнуты в терапии тех эндокринных и гинекологических заболеваний, которые очень трудно поддаются медикаментозной терапии. Успешно лечатся пиявками эндометриоз, миома матки небольших размеров, мастопатия, бесплодие, вызванное спаечными процессами или антифосфолипидным синдромом (АФС), который является иммуноопосредованным заболеванием: в организме человека выделяются антигены к фосфолипидам. Что касается лечения АФС, этого сложного заболевания, которое лишь недавно стали диагностировать, уверенно скажу, альтернативу гирудотерапии трудно найти. Антифосфолипидный синдром у мужчин характеризуется тромбозом артерий и вен, способным в самом цветущем возрасте привести к инфарктам и инсультам, у женщин — привычным невынашиванием беременности и внутриутробной гибелью плода. Не так давно в нашу клинику обратилась 39-летняя пациентка, которая пришла к нам после нескольких неудачных попыток выносить беременность — у нее был антифосфолипидный синдром. Эта женщина прошла курс лечения, а потом в течение 9 месяцев находилась на поддерживающей пиявочной терапии, благодаря чему ей удалось выносить и родить здорового ребенка. Можно до бесконечности приводить примеры успешного лечения различных заболеваний, но хочется сказать о том, что оно должно назначаться и проводиться высококвалифицированными специалистами. Некоторые книги и статьи по гирудотерапии призывают читателей к самостоятельному лечению пиявками, однако нам часто приходится сталкиваться с осложнениями такой «самодеятельности». Скажем, постановка пиявок на сосцевидные отростки за ушами при гипертоническом кризе чревата острым нарушением мозгового кровообращения, а вдоль варикозно расширенной вены — может привести к тромбоэмболии легочной артерии. А потому не стоит подвергать себя такой опасности.

Кандидат медицинских наук, главный врач медицинского центра «Альтаир», почетный профессор Академии мануальной терапии, врач-физиотерапевт Людмила Алексеевна Рудакова:

— Я много лет проработала в системе космической медицины, где всегда руководствовались требованием использовать только те методы, воздействие которых наблюдалось в ходе многолетних исследований. Например, эффект разработанной нами технологии многоканальной электромиостимуляции, с успехом затем применявшейся для восстановления здоровья космонавтов после длительных полетов, всесторонне проверялся силами нескольких институтов. И только после того как все убедились, что воздействие идеально подобранных организму нейроподобных импульсов низкочастотного электротока восстанавливает нервно-мышечную систему, нормализует обмен веществ, повышает иммунитет, энергетику организма, многоканальная миостимуляция была разрешена к широкому использованию в лечебной и косметической практике. Пропаганда же тех методов, которые использовались когда-то в народной медицине, порой носит весьма популистский характер, и пример гирудотерапии весьма показателен. Конечно, медицинские пиявки много веков использовались для спасения людей, но, наверное, в наше время, когда вместе с ухудшением экологии окружающей среды не в лучшую сторону меняется иммунитет человека, когда появляются новые заболевания, применять их надо с большей осторожностью. Более серьезной научной проработки требуют и методики гирудотерапии, и обоснование их использования при тех или иных заболеваниях. Нельзя слепо копировать приемы врачей прошлых веков, ведь тогда и окружающая среда, и питание человека были совсем иными, потому и биохимические процессы в его организме существенно отличались от наших нынешних. Если сегодня даже простой отвар зверобоя вызывает аллергию, то разве можно в качестве универсального средства использовать пиявок, секрет которых содержит комплекс сложнейших соединений и большинство из них только предстоит изучить? Но главная беда в том, что из-за суперпопулярности гирудотерапии ее берутся практиковать не только знающие врачи, что приводит к неприятным последствиям. Недавно в наш Центр обратилась пациентка, у которой применение пиявок вызвало тяжелую аллергию. Оказывается, она принимала процедуры у «гирудотерапевта»-самоучки, просто прослушавшей краткий курс и купившей лицензию на лечебную практику. К счастью, благодаря многоканальной миостимуляции с ее мощным дезотоксикационным эффектом и способностью нормализовывать множество функций нам удалось вывести пациентку из тяжелейшего состояния. А потому хочу еще раз подчеркнуть, что начинать какое-либо лечение необходимо только после всестороннего обследования. То, что для одного может быть полезным, для другого — вред.

Академик РАЕН, заслуженный врач России, профессор, главный врач Центральной клинической больницы Московской патриархии, завкафедрой неврологии РГМУ Анатолий Иванович Федин:

— Когда заходит речь о внедрении гирудотерапии в практику медицинских учреждений, обычно говорят об организационно-технических и материальных сложностях этого дела. Во-первых, как всякое живое существо, пиявка нуждается в соответствующем уходе и создании особых условий: ей необходима чистая вода, которую следует постоянно менять, она не любит резких запахов, сильного шума и яркого света. Проведение самих процедур тоже требует должных условий и специальной подготовки персонала. Дополнительные хлопоты возникают из-за кровоточивости после перфорации кожи пиявками, на эти места приходится накладывать стерильные повязки. Наконец, на приобретение пиявок медицинским учреждениям надо находить средства. Можно перечислять и другие аргументы, но я считаю, что за ними стоит не что иное, как консерватизм и нежелание внедрять новые методики. Хотя, заметим, лечение пиявками, насчитывающее многовековой опыт успешного применения, не является новой, это, скорее, забытая старая технология. Уверен, что в наше время, когда обычная фармакотерапия не всегда дает должный эффект, нужно смелее заменять прием лекарств безопасными методами природной медицины. Особенно это касается неврологии, где гирудотерапия имеет самые широкие показания — от лечения тяжелых послеинсультных осложнений до распространенной радикулярной боли и обычной психологической релаксации. Я в этом не раз убеждался на собственном клиническом опыте и практике коллег. К слову, в отделении восстановительного лечения нашей больницы Московской патриархии гирудотерапия активно применяется.

Пиявочный промысел

В пору своего наибольшего расцвета в начале XIX века применение пиявок стимулировало развитие промысла этих червей, который особенно сильным оказался в России. Ежегодный улов полезных кровососов составлял у нас около 100 миллионов штук, а 70% шли на экспорт, который служил солидной статьей дохода: стране удавалось на этом зарабатывать более 6 миллионов серебром. Пиявок отправляли прежде всего в Западную Европу по немалой для того времени цене — 10 копеек за штуку. Отловом пиявок занимались специально созданные пиявочные хозяйства. По водоемам, где они водились, бродили ловцы, дожидаясь, пока кровососы не припадут к ногам.

Сегодня эти животные встречаются крайне редко. Их уже давно занесли в Красную книгу. По мере загрязнения окружающей среды они практически исчезли из природы и сегодня выращиваются только в искусственных условиях.

Основоположником советского пиявководства был профессор Рязанского мединститута Г.Г. Щеголев, идеи которого были реализованы при создании образцовой биофабрики на станции Удельная под Москвой. Несколько десятилетий здесь успешно занимались искусственным разведением, благодаря которому их можно было купить чуть ли не в каждой аптеке по 20 копеек за особь. В годы перестройки старейшая в стране пиявочная фабрика оказалась на грани развала. Именно тогда сюда пришел работать выпускник МГУ, ученик главного гирудолога Союза И.П. Басковой Геннадий Никонов. Ему пришлось приложить немало усилий, начиная, по сути, производство с нуля, но эти усилия увенчались успехом. Сегодня бывшая биофабрика, а ныне Международный центр медицинской пиявки, руководимый доктором биологических наук, профессором, академиком АН Украины Г.И. Никоновым, объединяет в себе и научно-исследовательское, и производственное направления гирудотерапии, где не только проводятся эксперименты, выращиваются пиявки, но и налажен выпуск качественной косметической продукции на основе их целебных ферментов.

В цехах Центра многочисленные стеллажи заставлены банками, в которых и находятся выращенные на предприятии пиявки. Они постоянно пребывают в волнообразном движении, которое создает ток воды, благодаря чему растворенный в ней кислород поступает в организм пиявок через всю поверхность тела, где находятся многочисленные «чувствующие» почки.

Проводя «экскурсию» по Центру, заведующая производством Елена Александровна Титова показала банки, в которых находились очень крупные особи, и пояснила, что это маточное поголовье — особо крепкие и здоровые пиявки, выращенные до размеров, неприемлемых для использования в медицине. Воспроизводство юного поколения у них происходит весьма оригинальным путем. Поскольку каждая пиявка является гермафродитом, то никакого тяготения друг к другу и брачных игр, подобных другим существам животного мира, у них не наблюдается. Но для продолжения рода они время от времени спариваются. Чтобы потомство было здоровым, производителей кормят отменно. Пищей им и всему подрастающему поголовью служит кровь, привозимая с мясокомбината. Оплодотворенные яйцеклетки 2—3 месяца созревают в коконах, материал которых представляет собой образование, похожее на губчатый поролон. Каждая матка откладывает в среднем по 3—5 коконов, в каждом из которых содержится 10—15 мальков. Выползают они наружу тонкими червячками темного цвета, которых за худобу прозвали нитчаткой. Несмотря на свой вампиризм, пиявка, по словам Геннадия Ивановича и Елены Александровны, является благородным существом с очень развитой биоэнергетикой. А потому в цехах фабрики соблюдение тишины — закон для всех. По словам генерального директора, ему достаточно 10 минут, чтобы снять стресс и усталость. Но пиявки не только создают вокруг себя особую ауру — они тонко чувствуют присутствующего человека. В Центре говорят, что пришедших сюда работать проверяют, по сути, сами пиявки: если особи у нового работника плохо набирают вес, значит, не любит их этот человек.

Алевтина паршина


Оглавление

  • Феномен: Свобода под знаком спирали
  • Музеи мира: МАРКО из Монтеррея
  • Большое путешествие: Вверх по русскому Нилу
  • Ярмарка идей: В лабиринтах квантового мозга
  • Досье: Стойкий символ столицы
  • Зоосфера: Роковые яйца
  • Люди и судьбы: Эрнест Хемингуэй: Победитель не получает ничего
  • Арсенал: Оружие большого шантажа
  • Образ жизни: Йемен: от Джамбии до «калаша»
  • Загадки истории: Мона Лиза – путь звезды
  • Избранное: Страницы красивой сказки
  • Медпрактикум: Вампиризм во благо