Каменщик [Георгий Иванович Айдинов] (fb2) читать онлайн

Г. Айдинов «Каменщик»

^{Рисунки Н. Гришина}

Никак не верилось, чтобы в наши дни, в Москве, — и случилось такое. Как будто сделалась явью одна из уголовных историй, которыми так богата была пора нэпа. Это в те времена, в двадцатых годах, орудовали шайки с устрашающими названиями: «Банда лесного дьявола», «Черные вороны» или даже «Руки на стенку». Охотясь за богатой добычей, преступники устраивали подкопы, разбирали стены, проламывали потолки и спускались по веревочной лестнице в ювелирные магазины и склады мануфактуры, принадлежащие богатым нэпманам.

Давно, казалось, канули в Лету подобные авантюры, оставившие след, может быть, только в детективной литературе. И вдруг… Со страниц какой же книги сошел этот «герой», от преступлений которого так и веяло уголовной стихией далекого прошлого.

* * *

Итак, большой магазин «Меха и головные уборы» неподалеку от Комсомольской площади.

В тот день директор магазина Федор Матвеевич Горлов, как всегда, пришел на работу первым.

Открывая сложные замки, он по привычке внимательно их осмотрел, проверил систему сигнализации, пломбы.

«Мягкое золото» стоит недешево, и во всех меховых магазинах принимаются строжайшие меры по его охране.

Все было в порядке.

Одна за другой в магазин вбегали продавщицы, проходили в служебное помещение, обменивались новостями.

— Быстрее, быстрее, девушки, — поторапливал их Федор Матвеевич. — Пройдитесь тряпочкой по зеркалам, протрите прилавки. Через десять минут открываем. Роза, — обратился он к молоденькой продавщице, старательно взбивавшей волосы у большого, в рост, зеркала, — пора браться за дело, успеешь… — Он не закончил фразы, ошеломленно уставившись в зеркало — в нем отражалась стена, посреди которой темнел квадрат обнаженного кирпича: секция отделанной под дуб панели, которой были облицованы стены магазина, валялась на полу.

Роза, проследив взгляд директора, замерла с поднятой над головой расческой.

Федор Матвеевич, резко повернувшись, опрометью метнулся к стене: над самым полом зияла большая дыра.

— Ничего не трогайте! — почти крикнул Федор Матвеевич. — Все оставайтесь на местах! Роза, быстро запирай магазин. На дверь табличку — «Закрыто на учет». Ко мне не заходить! — и бросился к телефону.

Срывающимися пальцами он судорожно набрал «02».

Окончив разговор, директор тяжело опустился в кресло.

Федору Матвеевичу показалось, что прошло не больше пятнадцати минут, как в дверь его кабинета постучали.

Высокий молодой человек в форме офицера милиции вошел в кабинет.

— Я из МУРа. Старший лейтенант Калитин. Что у вас тут приключилось?

Что приключилось, установить было довольно просто. В соседнем подъезде, под лестницей, у стены, что примыкала к магазину, стоял ларь метра полтора шириной и около двух метров длиной, с большой крышкой: зимой дворники брали из него песок посыпать мостовые и тротуары. Преступник забрался в ларь, отгреб от стены песок и, лежа на ледяном бетонном полу, надо думать, в течение многих часов долбил многослойную кирпичную стену. Он пробил идеально ровную дыру, диаметром сантиметров в сорок пять. Тут же валялись и инструменты: молоток-кувалда с короткой ручкой и длинный шлямбур, обтянутый резиновым шлангом, рядом — брезентовые рукавицы, телогрейка, пустые банки из-под консервов, опорожненная бутылка сухого вина.

Учет товарных ценностей в магазине был поставлен отлично. Не прошло и получаса, как директор подписал официальную справку: украдено двенадцать каракулевых пальто на сумму девять тысяч четыреста рублей.

Все повторялось в точности, как в тех двух ограблениях, которыми уже приходилось заниматься Павлу Калитину.

С год назад в меховой отдел универмага, что занимал сверху донизу все этажи большущего дома вблизи Садового кольца, через пролом в потолке проник вор и похитил десять каракулевых шуб стоимостью от тысячи до тысячи восьмисот рублей.

Спустя примерно восемь месяцев аккуратная круглая дыра появилась в стене комиссионного магазина, неподалеку от того же универмага. Исчезло восемь пальто.

Теперь третий случай.

Вор действовал только ночью. И надо было удивляться, как безошибочно находил он в темноте самые дорогие изделия: норку, соболя, каракуль.

Он был мастером своего дела, этот вор. Ни в находчивости, ни в умении, ни в смелости ему никак нельзя было отказать.

Бросалось в глаза, что «работал» он с нарочитым, как бы подчеркнутым единообразием. Туннели, сделанные им в стенах, отличались идеальной прямизной и точностью, а следы своего присутствия он не только не старался замести, а, наоборот, на месте преступления обязательно оставлял свою «спецодежду» и инструменты — всегда одни и те же — шлямбур и молоток-кувалду. Рядом непременно валялись пустые консервные банки и бутылки из-под цинандали.

В этом уже был вызов. Вор как бы говорил: «Работаю с комфортом, не торопясь, люблю жить широко и могу себе это позволить. Вот вам моя визитная карточка. С приветом!»

Однако отпечатков пальцев не оставлял.

Было над чем поломать голову.

* * *

Рабочий день в МУРе кончался.

Калитин сидел, запершись в своей комнате, не зажигая света, и не спешил уходить.

В коридоре было оживленно и шумно — хлопали двери, щелкали замки запираемых комнат. Слышны были отрывки разговоров, смех, шаги.

Звуки возникали в глубине коридора и таяли у лестницы, откуда доносился гул лифта.

Наконец все затихло. И в наступившей тишине Калитин обрел способность думать только об одном.

А думал он, конечно, об этом дерзком по своей откровенности и наглости преступлении, о грабителе, которого он про себя окрестил «каменщиком».

Да, это был каменщик высокой квалификации, потому что такая «прецизионная», высокоточная работа по камню с руки лишь настоящему мастеру.

Но как его искать? Проверять в исправительно-трудовых колониях — мол, не отбывал ли наказание каменщик высокого класса? А в какой колонии? В каком, хоть примерно, году? Сизифов труд… Что касается инструментов, оставляемых вором, то их свободно можно купить в любом скобяном или хозяйственном магазине. Умелому человеку, на худой конец, и самому не так трудно сделать тот же шлямбур из тонкой водопроводной трубы. Нет, и от инструментов танцевать, очевидно, бессмысленно. Иначе такой многоопытный, судя по всему, преступник не предоставлял бы их раз за разом в распоряжение розыска.

Прошли сутки со дня ограбления.

Уже взяты под наблюдение милиции комиссионные магазины и рынки. Не только в Москве и Московской области, а по всей стране. Меховые шубы украдены не затем, чтобы их засыпать нафталином и положить в сундуки. Рано или поздно, они «выплывут». Но может и так случиться, что их разрежут на шкурки и будут реализовывать по частям. А если манто станут продавать с рук, через знакомых? На них нет бирок «украдено». Продаем, мол, по случаю.

Черт его знает, как браться за это дело!

В дверь постучали.

Калитин даже обрадовался, что ему помешали, — все равно ничего путного не приходило в голову.

Он открыл дверь.

Перед Павлом стояли его старые друзья — Сережка Шлыков и Петр Кулешов.

Еще утром приказом начальника управления была создана опергруппа по раскрытию преступления в меховом магазине. Возглавил ее Калитин, а в его подчинение были назначены Шлыков и Кулешов. Весь день ребята передавали свои текущие дела заменившим их товарищам, чтобы полностью переключиться на поиски «каменщика».

— Сумерничаешь? — спросил Павла Петя Кулешов, переступая порог комнаты.

— Входите, парни, — улыбнулся Павел. — Признаться, мне покоя не дает наше дело. Поговорим?

Как-то сложилось, что все важные шаги в жизни — совместные ли, в отдельности ли каждого — они обязательно обсуждали на «триумвирате» — так пышно именовались их вечерние собеседования. Повелось это еще с университета, где они учились на юрфаке. Встречались ребята и по окончании курса, когда стали работать в оперативной части разных отделений московской милиции, правда реже. И вот судьба снова свела их вместе — больше года они работают в МУРе. А теперь, наконец, им доверили то самое серьезное, большое дело, которого они так долго ждали, на котором можно по-настоящему проверить свои силы, — необычное, таинственное.

— Я считаю, что вор — человек маленького, в крайнем случае, ниже среднего росточка.

Сережка Шлыков заявил это прямо с порога, первым «включая скорость».

Он и сам был «ниже среднего росточка». Худощавый, похожий на подростка, со своим воинственно торчащим темным чубом и удивительно ясными, очень приметными, голубыми глазами на узком, продолговатом лице. Смешливый и увлекающийся, полная противоположность Петру Кулешову — рослому, ладному парню, спокойному, даже флегматичному на вид, с круглым красным лицом — не то обветренным, не то просто от богатырского здоровья, — с маленькими добродушными глазками и крупным толстогубым ртом.

— Умозаключение, ничего не скажешь, делает тебе честь, — добродушно поддел приятеля Петр. — Как будто громоздкий детина мог поместиться в этом песчаном ларе и столько высидеть в нем.

— Конечно, тебя, например, в ларь засунуть было бы сложновато, — отпарировал Сергей. — А если он сухопарый по комплекции, но жилистый, выносливый, сильный? Тогда как?

— Тогда сдаюсь. Но, может, раз ты такой провидец, сразу скажешь и как его зовут?

— Как зовут — не скажу. А лет ему от роду, как говорил Гришка Самозванец в трагедии Пушкина, от сорока до пятидесяти — это почти бесспорно.

— Ах вот как! А почему бы ему не быть и помоложе? Работка эта вряд ли годится для пенсионного возраста.

— Пенсионный, с твоего разрешения, наступает много позже. А если говорить серьезно, то кое-какие соображения привести могу.

— Давай.

— Логика говорит, что мы имеем дело с многоопытным вором-рецидивистом. А они обыкновенно становятся такими как раз к сорока годам.

— Это они тебе сами сообщили?

— Нет. Это сообщил мне А. М. Яковлев. Вот его книжица «Борьба с рецидивной преступностью».

— Ого! Серега Шлыков, изучающий научные монографии, — это что-то новое.

Сергей сделал вид, что воспринял иронию друга как комплимент, достал из портфеля книгу и открыл заложенную страницу.

— Читайте сами, серые, темные личности.

— Читали, читали, Серега.

— Не принимай близко к сердцу Петькину подначку. Он просто выпытывает у тебя подтверждение своим мыслям, — вступил в разговор Павел. — В том, что ты так горячо отстаиваешь, несомненно, есть здравый смысл. Наверно, «каменщик» — человек пожилой.

— То-то. Значит, и мы не лыком шиты. — Сергей хитро подмигнул друзьям. — А сухое вино? Такую кислятину молодой парень ни за что бы с собой не приволок. Водочка или коньячок — другое дело.

Друзья засмеялись, но и это допущение Сергея посчитали не лишенным смысла.

— Мне все же представляется, — Павел придвинул свой стул ближе к столу, — что не ушли шубы из Москвы. Просто мы не сумели пока нащупать каналы, по которым сплавляется краденый товар. Давайте посчитаем. — Взяв большой красный карандаш, он вывел на листке бумаги три цифры. — За год с небольшим «каменщик», выходит, умыкнул ни много ни мало тридцать дорогостоящих меховых манто. — Эта цифра была обведена кругом. — Пусть по тысяче рублей в среднем каждое пальто, — последовало энергичное подчеркивание второй цифры. — Это, выходит, в общем тридцать тысяч, — снова дважды черкает по бумаге остро отточенный красный грифель. — Где, как не в столице, сбывать такие ценности. Сколько приезжих ежедневно бывает в магазинах, на рынках! Да и среди москвичей охотников хватит. Почему бы не предположить, что этот нахальный тип именно здесь, в городе, у нас под носом распродает шубы?

— Уже предположили. А дальше что? Предложить участковым провести работу по домам?

— Именно. Пусть потолкуют со своим активом в ЖЭКах, с дворниками, с квартиросъемщиками.

— А ты представляешь себе, сколько сигналов нам придется проверять?

— Игра, Петя, стоит свеч. Надо пробовать. Тем более…

Закончить мысль Павлу не удалось. В коридоре послышались медленные, тяжелые, хорошо знакомые шаги, и в комнату вошел Степан Порфирьевич Соловьев. Кабинет начальника отдела был неподалеку, и полковник имел обыкновение по вечерам заглядывать к сотрудникам «на голос», как он говорил.

— Не пора ли по домам? Десятый час.

— «Каменщик» покоя не дает, товарищ полковник. Вот прикидываем, как бы его за хвост ухватить.

Полковник остановился возле стены в своей любимой позе — опираясь на заложенные за спину руки. Он страдал от стенокардии, но старательно скрывал это. Однако глуховатый голос и паузы, томительные паузы, которые полковник невольно делал через каждые несколько фраз, выдавали его.

Тридцать лет уже отдал Соловьев службе в розыске. Он так и говорил «служба», и у него это слово приобретало какой-то особенно уважительный оттенок. Вероятно, потому что никогда он не был службистом.

Джером К. Джером сказал о Конан-Дойле: «Большого ума, большого роста, большой души человек».

Все три определения этой лаконичной и емкой характеристики с полным правом можно было отнести к полковнику Соловьеву.

Суховатый, даже порой резкий, требовательный, бескомпромиссный во всем, что касается работы, он пользовался большим уважением у сослуживцев. И очень многие молодые сотрудники, назначаемые в отдел к Соловьеву, считали, что им повезло в жизни.

— Садитесь, — сказал полковник «триумвирату», вставшему при его появлении. — Давайте потолкуем о вашем деле.

Степан Порфирьевич вопросительно взглянул на Калитина.

Старший группы коротко доложил начальнику отдела о первых выводах, к которым они пришли.

— Участковые уполномоченные? Можно, конечно, пойти на это. Работа кропотливейшая, огромная по масштабам. А шанс на успех — минимальный. Но шанс есть шанс, и не воспользоваться им мы не имеем права. Готовьте телефонограмму всем начальникам райотделов города. Позвоните в областное управление, чтобы оно дало такую же команду своим подразделениям.

Степану Порфирьевичу было трудно долго находиться в одной позе. Он присел на край стола, делая вид, что собирается с мыслями, заложил руку за борт пиджака и осторожно потер грудь — сердце, видимо, напоминало о себе.

— Теперь о преступнике. Предположим, как вы и считаете, все эти цирковые номера с проломами выкидывает рецидивист. Но мы аналогичных преступлений не знаем. Значит, раньше он воровал каким-то иным способом, а теперь переключился на каменные работы? Решил, так сказать, разнообразить приемы. Допустим. Мы посылали запрос в республиканские министерства. Не исключено, что выплывет какой-нибудь подходящий по «профилю» рецидивист, из тех, что отбыли последнее наказание, да поутихли. Но вполне возможно, что «каменщик», как вы его называете, не профессиональный преступник. Это предположение исключать никак нельзя.

Павел тоже склонялся к этой мысли. Интересно, какие доводы приведет полковник в пользу такой версии?

Но полковник никаких доводов не привел, а обратившись к Калитину, спросил:

— А вы как думаете?

Павел по своей давней спортивной привычке дважды коротко выдохнул через нос, «спаровозил», по определению Сергея. Павла учил так поступать тренер, чтобы снять излишнее предстартовое волнение. И он никак не мог избавиться от этой привычки, возможно, и потому, что она оказалась отнюдь не лишней, когда надо было секунду-другую переждать в разговоре.

— Я полагаю, товарищ полковник, что и такой вариант имеет право на существование.

— Почему?

— Очень уж архаичный и опасный способ применяет этот «каменщик». Для себя опасный. Шансов на удачу мало, а на провал — более чем достаточно. На такое может идти или изощренный, смелый преступник, или человек авантюрного толка, действующий «на арапа», с верой в свою счастливую планиду.

— Согласен. И так можно прикидывать.

— А мы тут догадки строили насчет возраста и облика «каменщика», — не выдержал долгого молчания Сергей.

— Догадки — вещь полезная, товарищ Шлыков. Но уже наступил тот самый край, когда количество их, этих наших догадок, должно перейти в очень желанное качественное состояние. Не так ли? На этом риторическом обращении не худо бы и закончить.

Соловьев улыбнулся, чтобы смягчить резкость своих слов, и взялся за ручку двери. Ему было не по себе, очень хотелось расстегнуть воротник рубашки и хоть немного полежать, ни о чем не думая. Как всегда, в минуты сердечной боли он корил себя, что перерабатывает, что не пошел в отпуск, как настаивали врачи. Может, потому и сорвалась с языка резкость. Уже в дверях он сказал:

— Завтра обсудим план действий, а сейчас прошу отправить телефонограммы и всем отдыхать…

* * *

Павел ехал домой в метро.

Он стоял в середине прохода, держась за металлический поручень и устремив взгляд за стеклянную стену вагона, как бы разглядывая там что-то свое, особенное, важное, что должно помочь разрешить занимавшие его проблемы.

Его красивое лицо выражало крайнюю степень сосредоточенности, казалось, что он не видит и не замечает ничего вокруг.

Он действительно был погружен в свои мысли, но профессиональная привычка фиксировать окружающее не оставляла его ни на минуту.

Поэтому, когда на станции «Белорусская» в вагон вошли оживленный мужчина со смеющейся девушкой под руку, Павел быстро и незаметно изменил позу, чтобы парочка его не заметила.

Это был Горлов. Тот самый Федор Матвеевич Горлов, директор ограбленного магазина, который неподвижно лежал в кресле, когда Петр зашел к нему в кабинет, явившись по вызову. Грузного, седого, далеко за пятьдесят, директора держала под руку молоденькая продавщица Роза, тогда насмерть перепуганная происшедшим, а сейчас хихикающая и что-то весело рассказывающая своему спутнику. Сюрприз, ничего не скажешь! Павел помнил результаты предварительной проверки: Горлов живет где-то рядом с Таганкой, Роза — около метро «Аэропорт». Сейчас уже двенадцатый час. Поздноватое путешествие в другой конец города затеял сей пожилой отец семейства, да еще отягощенный мрачными мыслями о похищенных у него в магазине немалых ценностях. Что же связывает директора магазина и продавщицу? Завтра Петр начнет знакомиться с сотрудниками ограбленных магазинов. Сам Павел с Сергеем будут разбираться в материалах по продаже с рук манто и форсируют поиски «каменщика» на стройках и в исправительно-трудовых колониях, решил Павел, не переставая искоса наблюдать за вошедшими. Роза продолжала щебетать. Горлов, немного склонившись к ней, слушал внимательно и снисходительно одновременно. Через две остановки они вышли, так и не заметив Павла.

* * *

Новый день никаких отрадных перемен с собой не принес. Среди груды просмотренных документов и служебных телеграмм Павел и Сергей не нашли ни одной зацепки. Петя Кулешов с утра уехал в меховой магазин, но ни разу не позвонил. Очевидно, и он не узнал ничего, что могло бы привести к разгадке преступления. Только к полуночи Павел и Сергей Шлыков собрались по домам: хочешь не хочешь, а без своих шести-семи часов сна человеку не обойтись. Они уже предъявляли удостоверения милиционеру в будке возле выхода на улицу, как на столике около постового зазвонил телефон.

— Извините, — сказал милиционер и взял трубку. — Калитин? Да, как раз проходит. Слушаюсь. Вам приказано явиться к начальнику управления, товарищ старший лейтенант, — козырнул постовой, возвращая удостоверение Павлу.

Пройдя по двору, Павел поднялся на третий этаж. В приемной начальника управления его просили немного подождать.

Павел прясел на широкое низкое кресло, откинулся на спинку.

Было очень тихо. Не звонили, как обычно днем, телефоны. Молчал динамик, по которому немедленно докладывали о серьезных происшествиях в городе.

Наступила та совсем недолгая пора в жизни Москвы, когда день переходил в ночь и волна происшествий несколько сникала. Закончились спектакли в театрах и сеансы в кино, закрылись парки и рестораны. Спало оживление на вокзалах. Меньше стало пешеходов, поутихло уличное движение.

В этот час и стражи порядка могли позволить себе «ослабить ремень» и передохнуть, хотя бы ненадолго забыть о той максимальной собранности, которой круглосуточно требовала от них служба.

Павел блаженствовал в удобном кресле. А зачем все же позвал его комиссар Дубинин? Общественные дела? Ведь Павла недавно выбрали секретарем комсомольской организации. Но они, видимо, вполне могли подождать и до утра. Что-то экстренное? Но что? «Каменщик»? Какое-нибудь новое задание?

— Вас просит к себе Борис Константинович, — прервал размышления Павла дежурный.

Старший лейтенант вошел в просторный кабинет, комиссара милиции и представился, как положено.

Начальник управления вышел из-за стола, поздоровался, пригласил сесть.

Павел всегда удивлялся тому, как молодо выглядел этот, в сущности, уже не молодой человек, прошедший фронт, имевший ранения, удивлялся стремительности его движений, быстроте ориентации, неутомимости. Было непонятно, когда он спит. В самые разные часы суток, часто ночью он появлялся то в одном, то в другом из многочисленных подразделений МУРа.

Невысокий, круглолицый, с гладко зачесанными назад светлыми волосами, подтянутый, деловитый, проницательный, умный — таким был главный милиционер Москвы, отвечающий за порядок во всем огромном городе.

— Устал? — спросил Дубинин, внимательно глядя Павлу в глаза.

— Никак нет, товарищ комиссар.

— Ну ладно, погоди немного, сейчас все объясню.

Комиссар сел за стол, не глядя, перевел рычажок. На пульте, расположенном с левой стороны от его кресла, вспыхнул круглый желтый огонек, и голос из скрытого динамика доложил:

— Дежурный по району подполковник Люстров у аппарата.

— Добрый вечер, Василий Никифорович. Вернее — добрая ночь.

— Здравия желаю, товарищ комиссар.

Начальник управления говорил, не напрягая голоса и не меняя позы, — микрофон был вмонтирован прямо в письменный стол.

— Есть какие-нибудь новости?

— Никак нет, товарищ комиссар. Сведения получим к двум часам.

— Ясно. Сразу же докладывайте в управление о результатах.

— Понятно.

— Вам в помощь выделяю опергруппу. Ее возглавит старший лейтенант Калитин.

— Старший лейтенант Калитин. Записано.

— Через час Калитин будет на месте. Предупредите ваш народ и эксперта, чтобы дождались его. У меня все. Будь здоров.

— Все понял. Всего хорошего, товарищ комиссар.

Начальник управления вызвал дежурного, распорядился, чтобы принесли еду и чайку покрепче.

— Толковый работник этот Люстров. Вместе служили. Похрамывает после фашистской мины, но еще вояка. Дай бог другим.

Вошел дежурный со срочным пакетом, и, пока начальник управления знакомился с его содержимым, Павел машинально подсчитывал число разноцветных планок на кителе комиссара. Восемнадцать правительственных наград!

— Садись вон за тот столик в сторонке и спокойно поешь.

— Да зачем, Борис Константинович? Я не голоден.

— Дисциплины не чувствую, старший лейтенант. Не теряй времени. Я тоже буду пить чай.

Павел взялся за яичницу и бутерброды. Комиссар подсел к нему и, со вкусом прихлебывая очень горячий чай из большущей фаянсовой кружки, начал говорить, как бы стараясь сам себя в чем-то разубедить.

— Случай один произошел в районе у Люстрова. Ограбили сберегательную кассу. И тоже не без каменных работ. Обнаружили тяжелый молоток и гвоздодер: жулики их припрятали внутри. В случаях ограбления меховых магазинов кувалду и шлямбур находили на месте?

— Да, преступник ими в основном орудовал.

— И будь здоров как орудовал. А чего же он инструменты бросал? Пригодиться могли бы в другой раз.

— Они тяжелые, громоздкие. А ему дай бог справиться с теми манто, что он каждый раз утаскивал. Меховая шубка ведь от килограмма до двух тянет, да и места занимает порядочно даже в сложенном виде.

— А ты что, следственный эксперимент производил?

— Было такое дело, товарищ комиссар. Когда десять шуб в куль бумажный сложили, сверточек получился весьма заметный. С таким на улице показываться — все равно что закричать: «Держите, я вор!»

— А он, может, не один, а два или даже три сверточка делал? Спешить ему незачем. Вся ночь в запасе.

— Я тоже так полагаю.

— А отверстия, говоришь, гладкие?

— Абсолютно. Не жалел труда, чтобы не зацепиться случайно за острый выступ и не оставить клочок своей одежды.

— Матерый волчище.

— И умный, расчетливый. Пробивал отверстие тютелька в тютельку. Сорок шестой размер у него. Мы по очереди все лазали — только с таким размером плеч можно протиснуться в пролом.

— И никаких следов?

— Словно метелочкой после себя подметал и тряпочкой протирал

— Вот-вот! И здесь так же. Но очень уж в этой сберкассе все аккуратно. Чересчур. Чуешь? Погоди, погоди. Ты что в окно уставился? Устал? Может, все-таки поспишь? А мы кого-нибудь пошлем?

— Да нет, товарищ комиссар. Это у меня манера такая, думается почему-то так легче.

— Ага. Тогда, значит, бери машину и прямым ходом туда. Там толковый эксперт наш действует. Бурштейн. Знаешь ее?

— Опытный криминалист.

— Помозгуйте вместе. Завтра вечером доложишь результаты.

— Есть, товарищ комиссар.

* * *

Час ночи… Сберегательная касса не очень большая. Расположена в старом трехэтажном доме в районе Марьиной рощи. Когда-то в этом помещении был магазин, если судить по большим витринам; сейчас они забраны изнутри металлическими решетками. Двойные двери с прочными запорами.

Войдя, Павел поздоровался с работниками милиции. Одни из них сидели за узким столом около стены и писали свои, нужные в таких случаях бумаги. Другие стояли группой, переговаривались, покуривая, обсуждали происшедшее.

Навстречу Павлу поднялась полная, средних лет женщина, с черными стрижеными волосами. Форма капитана милиции казалась на ней случайной и сидела нескладно. Большие карие глаза, вдумчивые, глубокие, очень красили ее продолговатое, с полным подбородком лицо.

— Очень здорово, что именно вы приехали, Павел Иванович, — сказала она, улыбаясь.

— Здравствуйте, Софья Исааковна. И вас подняли на ночь глядя?

— Что поделаешь, если интересующий нас контингент предпочитает «ночную смену»? Но пойдемте. Я вам покажу любопытные вещи.

Софья Исааковна открыла калиточку в деревянном барьере, перегораживающем комнату.

— Объект внимания грабителей. — Она указала на большой сейф у стены. — Замок открывается специальным ключом и только когда набрана нужная комбинация цифр. Сейф открыли, взяли солидную сумму денег и облигации трехпроцентного займа, тоже приличную пачку. Потом сейф был закрыт.

— Симуляция?

— Не исключено. Во всяком случае, тут действовал кто-то знающий секрет замка. Да и ключ у него, вероятно, был…

— Отпечатки пальцев?

— Никаких. Все, к чему прикасались руки грабителей, протерто тряпкой, смоченной нашатырем.

— Заведующего привезли?

— Лежит у себя в кабинете с сердечным приступом.

— Сумма похищенного?

— Примерно двадцать тысяч рублей. Точно установят утром.

— Почему деньги и ценные бумаги остались на ночь в сберкассе?

— Не приехал инкассатор. Причина пока не выяснена.

— Все осмотрено, сфотографировано?

— Да. Вещественные доказательства изъяты. Документы оформлены. Заведующий предварительно опрошен.

— До чего с вами приятно работать, Софья Исааковна! Дальше бы так успешно продвигаться.

— Спасибо за комплимент. И я могу вам ответить тем же. Но насчет «дальше», боюсь, таких темпов не получится. Однако продолжим осмотр.

Софья Исааковна направилась во внутреннее помещение сберкассы. Здесь было устроено нечто вроде кухоньки — поставлена двухконфорочная газовая плитка, возле нее — однотумбовый, покрытый клеенкой канцелярский стол и два простых стула. Немного подальше, в углублении стены, — металлическая раковина водопровода. А над ней небольшое окошко, квадратное, сантиметров на сорок, выходящее во двор. Там, над одним из подъездов, очевидно ведущих в жилые квартиры, горела яркая, не прикрытая ничем лампа. В резком ее свете оконный проем выделялся особенно отчетливо. Он был прежде заделан тремя толстыми железными брусьями. Среднего сейчас не было. А два других, сильно отогнутых в стороны, образовали отверстие, напоминающее приплюснутую букву «о».

— Обратите внимание, как изъят средний брус. — Софья Исааковна взяла стул и показала Павлу на второй. — Влезайте — будет удобнее рассматривать.

Да, рассматривать было что. Средний брус грабитель не перепилил, а выпилил вместе с кусками кирпичей, в которых были закреплены его верхний и нижний концы.

— Преступнику нельзя отказать в находчивости: железный брус и тяжелее и дольше пилить, и визгу не оберешься. А кирпич поддается легче, и звук от ножовки куда слабее.

— Почему же от ножовки? Тут выкрошены швы. Кирпичи вынуты целиком, — сказал Павел.

— Вы думаете? А по-моему, именно не выкрошены, а выпилены швы. Попробуйте пальцем — ни щербинки.

— Пожалуй, вы правы. А на какой стороне обнаружены следы известки, крошки кирпича?

— Вот в этом-то и загадка. Нет следов. Как корова языком слизнула. Во всяком случае, подручными средствами их найти не удалось.

— Пробы почвы под окном взяли для микроисследования?

— Конечно.

— Давайте еще выпилим и отправим в лабораторию кусок пола и соскобы с краев раковины. Очень было бы заманчиво установить, с какой стороны орудовали грабители — со стороны двора или изнутри помещения.

Павел соскочил со стула и помог сойти Софье Исааковне. Потом приложил палец к губам, показывая, что надо говорить потише.

— Такое ли уж это решающее значение имеет? — Софья Исааковна вняла, однако, предостережению и перешла почти на шепот. — С окном все подстроено в расчете на нашу сверхнаивность: ясно же, что это инсценировка.

— Возможно. Но, с другой стороны, слишком бросающиеся в глаза детали…

— Говорят об их нарочитости, вы хотите сказать? Нет, здесь продемонстрирована не хитрость, а неопытность преступников. Посмотрите…

Подполковник Люстров, приехавший на место происшествия — мало ли в каком содействии нуждаются сотрудники управления, — застал самый разгар спора. Старший эксперт-криминалист и начальник опергруппы объяснялись больше жестами и были так увлечены, что даже не заметили вновь пришедшего, пока подполковник не обратился к Калитину:

— Чем можем помочь, товарищ старший лейтенант? Комиссар звонил и дал указание оказывать вам полное содействие.

— Здравия желаю, товарищ подполковник. Извините, что не приветствовали вас как положено. Обсуждали тут один вариант. И не очень сошлись во мнениях. Будет, вероятно, лучше, если я вам поподробней изложу, над чем мы бьемся. Разрешите?

— Слушаю вас.

Павел рассказал подполковнику Люстрову все, что связано с «каменщиком», рассказал и о трудностях, с которыми столкнулся МУР при его розыске, о подозрениях в причастии «каменщика» к ограблению сберкассы, о нынешнем своем споре со старшим экспертом-криминалистом.

Беседа постепенно вышла за официальные рамки, может, потому, что они с Василием Никифоровичем почувствовали друг к другу симпатию, как это нередко бывает между людьми со сходными характерами, склонностями, житейскими принципами.

Воспользовавшись случаем, Павел просил подполковника еще раз проинструктировать участковых насчет поисков проданных манто и обязательно звонить ему, если будет что интересное. Подполковник обещал.

Заведующего сберкассой, Савву Осиповича Тукицкого, допросить практически не удалось. Ему становилось все хуже и хуже, и врач «неотложки», приехавший по вызову, настаивал на немедленной госпитализации.

— Нельзя ли все же задать хотя бы несколько вопросов? Когда еще удастся побеседовать с человеком? А его показания могут оказаться решающими. Разрешите, пожалуйста, — попросил Люстров.

Врач неохотно согласился.

И вот Павел уже сидит рядом с уложенным на сдвинутых стульях заведующим сберкассой, бледным до синевы, со впавшими щеками.

— Скажите, пожалуйста, Савва Осипович. Громко говорить не надо, я услышу. Скажите, ключи от дверей сберкассы где обычно хранили?

— Ключи от дверей… Всегда находятся… Только у меня… Вторые экземпляры… Тоже хранятся… У меня дома…

Заведующий произносил слова отрывисто: частое короткое дыхание делило фразы.

— Никто не мог бы сделать слепок с них?

— Нет… Ручаюсь,

— Хорошо. А ключи от сейфа?

— Их тоже… Два комплекта. Один… У меня. Второй… У зама…

— Никто другой не мог пользоваться сейфом?

— В очень… Редких… Случаях… Старший кассир…

— Значит, и старшему кассиру известен код главного замка?

— Да… Но и мой зам… И старший… Кассир… Безукоризненно… Честные люди. Десять лет… Работаем… Вместе…

— Спасибо. Будьте здоровы, Савва Осипович. Не тревожьтесь, разыщем похитителей…

* * *

Утром, еще не успев открыть дверь кабинета, Павел услышал, как за дверью заверещал внутренний телефон. Дежурный из бюро пропусков доложил, что старшего лейтенанта уже минут тридцать ожидает гражданин Додин.

— Орест Анатольевич Додин, — представился вошедший. — Заместитель заведующего сберкассой. Простите великодушно, что нагрянул без приглашения, так сказать, по собственной инициативе. Но такое несчастье…

Приготавливая на столе нужные бумаги, Павел наблюдал за своим посетителем. Маленький, узкоплечий, в старой коричневой — из бумажной замши — куртке с большими накладными карманами. Он держался непринужденно. Лет за сорок, даже ближе к пятидесяти. Живой, быстрый взгляд. С любопытством рассматривал хозяина комнаты, обстановку в ней — скромные однотумбовые канцелярские столы, обитые черным дерматином, простые стулья, сейф.

— Садитесь, — сказал Павел, кладя перед собой лист бумаги. — Итак, что вы хотите сообщить?

Додин проявил отличное знание своего дела и необычайную память. Он помнил, чем занимался, как провел буквально каждую минуту в течение последних нескольких суток. О своем заве и подчиненных знал всю подноготную. Ограбление считал делом рук опытного «медвежатника».

— Закрываем мы в восемь часов вечера. На улице — темным-темно. Лампочку над парадным во дворе вывернуть ничего не стоит. А окошко находится за углом стены. Поставь мусорную бадью — она высокая — и действуй себе сколько душе угодно.

— Правильно, Орест Анатольевич. Так оно скорей всего и было. Но вот грабитель проник в сберкассу. Подошел к сейфу и сказал: «Сезам, откройся»?

— А что? Подумаешь, секрет какой! Знатоку этот древний сундук вскрыть — чепуха-чепуховская. Не верите? Пожалуйста, докажу.

Заместитель заведующего похлопал по солидно оттопыренным карманам куртки, вытащил из одного металлический футляр для очков. Раскрыл и из-под ветхой фланелевой подкладки достал бумажку.

— Специально выписал из книги учета профилактических работ. Восьмого июля прошлого года наш сейф забастовал. Не открывался, и все тут. Вызвали мастера из конторы ремонта сейфов. И что же? В полчаса открыл.

— Фамилия мастера у вас есть?

— Здесь нет. В книге записана.

— Вот мой служебный телефон. Позвоните, пожалуйста, сегодня. И скажите мне его фамилию. Договорились?..

* * *

Сергей Шлыков после допроса старшей кассирши возмущался:

— Подобрал ты мне, Паша, клиенточку, дай бог тебе здоровья. Алла Константиновна Чугунова. Ну и характерец! Точно по фамилии.

— А если без эмоций? Какие показания она дала?

— Кое-какие дала. Но чего это мне стоило!

— То есть?

— Неизвестно, кто из нас кого допрашивал. Что считала нужным, то и говорила. Семь верст до небес и все лесом. А толку чуть.

— Так и «чуть»?

— Ну не «чуть», конечно. Кое-что полезное я из нее вытянул. Например, теперь с ее слов знаю назубок все должностные инструкции и все биографии сотрудников сберкассы.

— А как характеризует она тех, кто тоже имел доступ к ключу?

— За себя, говорит, отвечаю. А насчет зава и зама ничего сказать не могу — ни плохого, ни хорошего.

— Проверить все же надо всех троих. И еще займись мастером по ремонту сейфов. Фамилию возьми у Додина.

— Значит, круг расширяется?

— Выходит.

Павел встал, чтобы сделать несколько рывков руками, — после длительного сидения захотелось немного размяться.

Так кто из них? А может, тут сговор, и так или иначе, но замешаны все трое?

Кто же?

Заведующий сберкассой Савва Осипович Туницкий. Коммунист. Добрый, щепетильно честный. Порядочный человек. Ни на что плохое не способен. Отличный семьянин. Таково общее мнение сослуживцев.

Хорошо отзывались и о заместителе Туницкого:

— Додин? Орест Анатольевич? Грабителем его представить совершенно невозможно. Государственная копейка для него святыня. А дома добряк, широкая натура, близкие в нем души не чаят.

Больше всего сгущались краски вокруг Аллы Константиновны Чугуновой, старшего кассира. Одинокая, уже немолодая женщина с весьма нелегким нравом. В сберкассе знали, что ее очень изменило большое личное горе, которое Алла Константиновна с трудом пережила. В первое время сослуживцы старались ни на минуту не оставлять Чугунову на работе одну, приглашали к себе, всячески пытались ее отвлечь. Но Алла Константиновна в лучшем случае отмалчивалась. И постепенно забылась причина, осталось только следствие — нетерпимый, сварливый человек, от злой раздражительности, желчности которого немало страдали товарищи по работе. А почти со всеми соседями по квартире у нее сложились такие отношения, что те разговаривать с ней не желали, чтобы не нарваться на грубость или оскорбление. И все же честность старшего кассира ни у кого сомнения не вызывала.

Оставался Трофимов — мастер, производивший ремонт сейфа. Старый рабочий, он уже почти четверть века трудился в ремонтной конторе.

В отделе кадров, которому подчинена контора, доверительный разговор восприняли даже с некоторой обидой.

— Милиция зря интересоваться, конечно, не будет. Мы понимаем. Хотя и не в курсе. Но если наше мнение хотите узнать, то грешить на Александра Назаровича никак нельзя. Его в Госбанк вызывали, в хранилище драгоценных металлов. Одни благодарности у человека…

Так кто же? Это мог быть только один из четверых. И больше никто. А если кто-нибудь из четверых допустил оплошность, которой мог воспользоваться пятый?

Павел докладывал начальнику управления свои соображения. А комиссар слушал его, одновременно подписывал бумаги и еще не упускал из виду доносившийся из динамика разговор, который вел по селектору его заместитель. Переключил селектор на себя и стал уточнять задания частям — на следующий день милиция должна была обеспечивать порядок перед началом и после завершения большого празднества на стадионе имени Ленина.

Но вот комиссар, отключившись от селектора, снова взялся за бумаги и сразу сказал Павлу, будто он и не прерывал разговора с ним:

— Ага. Значит, только и есть свет в окошке, что твой «каменщик»? А двадцать тысяч, украденные у государства? Это так, второстепенное обстоятельство?

— Вы же сами говорили, Борис Константинович, что надо прежде всего сосредоточить усилия на…

— А я о чем, по-твоему, сейчас толкую? Распыляться велю, что ли?

Трудно было понять, то ли комиссар подтрунивал над молодым сотрудником, то ли выговаривал ему всерьез.

— Правильно, Калитин. Критикуй начальство.

— Да я, Борис Константинович…

— Точно. Я — Борис Константинович, ты — Павел Иванович. А как «каменщика» величают? И того, кто сберкассу ограбил? Не знаем. Слушай, Калитин. Если уж начистоту говорить, то правду толкуют, что с годами практики у сыщиков особая интуиция вырабатывается… Сдается мне, ходил «каменщик» возле сберкассы. Вот что!

Комиссар незаметно взглянул на своего явно озадаченного собеседника. Помолчал. Добавил:

— Насчет интуиции я тебе, конечно, ничего не навязываю, И ни на чем не настаиваю. Знаю. Это самое распоследнее — уткнуться в заранее придуманную схему. Сколько версий возникает, столько и разрабатывай. Но сберкасса — тоже версия. Сейчас разделаюсь с этой горой бумаг, пригласим полковника Соловьева и вникнем во все варианты.

* * *

Ничего неестественного или настораживающего не было в том, что работник угрозыска Петр Кулешов зачастил в меховой магазин. Понимали, что так оно и должно быть. Вполне понятно, что милиция не обходит вниманием место, где было совершено преступление.

— Как вы считаете, — спрашивал Кулешов товароведа Олега Анисимовича Коптяева, — если мы найдем одно из украденных манто и покажем вам, вы сможете узнать, что оно именно то, похищенное?

Старый товаровед, уже добрых три десятилетия занимавшийся мехами, смущенно покашлял для начала и коротко ответил:

— Отчего же?

— А по каким признакам вы бы это определили?

— Завиток особый. Только одна партия такая была. В торговом складе осталось несколько пальто. Извольте пройти, покажу.

Спустились в склад. Посмотрели. Петр продолжал допытываться:

— А кроме завитков? Нет ли еще чего такого, что как гвоздем прибило бы: ваша это шуба — и вся недолга?

— Пожалуйста, — товаровед пропустил Петра вперед, и они снова поднялись по деревянной лесенке в торговый зал. Олег Анисимович подошел к висящим вдоль стены на плечиках серым смушковым шубам. — Обратите внимание. Каждый товаровед по-своему прикрепляет товарную бирку. Я, как пальто осматриваю, ценник булавками под левым лацканом пришпиливаю. Раз ценник здесь находится, значит моя рука, манто мною осмотрено, и я в нем уверен: без брака, значит, полноценное.

— И что же?

— А то, что вор навряд ли булавки в завитках разыскивать станет: сорвет бирку с ценой, и все. А булавочки мои останутся.

— Вы полагаете?

— Будьте уверены. Булавки у нас длинные, с маленькими закрученными в петлю головками. Такую булавку и знающий человек не сразу изловчится вытащить. А уж тот, кому невдомек, и подавно.

— Хорошо бы…

Дотошный, с острым, внимательным глазом, старый товаровед все больше нравился Петру. Со своими мохнатыми, широкими, сросшимися в переносье бровями, колючим, исподлобья взглядом и привычкой все делать больше молчком, Олег Анисимович производил впечатление нелюдима. Но это было не так. Просто Олег Анисимович знал цену слову, зря его на ветер не бросал и, как обычно мастера очень высокой квалификации, истово соблюдал свое достоинство. «Не люблю зря суетиться», — сказалон Петру, когда они поближе познакомились. В торге о Коптяеве тоже говорили как о человеке вполне достойном доверия. С Олегом Анисимовичем вместе и отправился однажды Петр после закрытия магазина домой, заявив, что ему тоже в сторону Елоховской площади, где жил Коптяев.

— Погода терпимая. Что, если, Олег Анисимович, пару остановок мы с вами пешечком?

Товаровед промолчал. Но пошел рядом. Когда они уже были недалеко от сада Баумана, старший лейтенант сказал:

— Помогите нам, Олег Анисимович. Можем мы рассчитывать на вас?

— Раз спрашиваете, значит, можете. Чего уж там. Не маленький. Понимаю, что не зря вокруг вьетесь. Какая такая надобность во мне?

— Надобность большущая. Как, по-вашему, не мог ли преступник иметь сообщника из числа тех, кто работает в магазине?

— Вам виднее.

— А вы как считаете?

Старый товаровед беззвучно пошевелил губами, словно репетировал то, что собирался вымолвить.

— Не знаю. Определенно сказать не могу.

— А неопределенно? Насчет кого сомнения есть у вас?

— Не возьму греха на душу. Не выпытывайте. Зол я на него. А со зла и ангел чертом показаться может.

— Вы Федора Матвеевича Горлова имеете в виду?

Коптяев неожиданно остановился и недоумевающе-вопросительно взглянул на Петра.

— Так вы сказали: «Зол я на него»? А «он» только один в магазине. Остальные «она».

— Вон оно что. Понятно. Нет, за Федора Матвеевича опасаться нечего. Я его знаю без малого тридцать лет. И только одно доброе видят от него и люди и дело.

— Допустим. Тогда о ком же речь? И какие отношения могут быть у директора с Розой-продавщицей?

— С Розой? Тут грешок небольшой есть.

— А именно?

— Сноха она ему. Не надо бы, конечно, жену родного сына на работу принимать. Да так вышло. Никто об этом не знает. Фамилиями они разные. Сын вскорости, как женился, в армию пошел. Матвеич и задумал, чтобы сноха на глазах побольше была, взять ее в магазин ученицей.

— Так. А все же злы вы на кого, Олег Анисимович? Кто этот черт, который и ангел одновременно?

Олег Анисимович свернул в скверик возле больницы, смахнул снежок со скамейки, опустился на нее. Жестом пригласил Петра сесть рядом.

— Не легко все это снова затрагивать, потому мы с Горловым, получается, опростоволосились — дальше некуда! Но и утаить нельзя. Повадился к нам в последнее время в магазин инспектор торга Михаил Юрьевич Липский. То да се, о том, о другом разговоры заводит. Ловкий такой, оборотистый и хитрый, опасливый. Все так подбирал обстановку для разговора со мной да с директором, чтобы кругом никого из посторонних не было. И настал такой момент, когда он прямо выложил:

— Хотите товар ходовой иметь? Желаете план выручки перевыполнить? Пожалуйста. Будете в передовых ходить и регулярно — как часы! — премию класть в карман. А от этого я тоже хочу иметь свой маленький «навар».

Предложил Липский махинацию, которую обнаружить было бы трудно, а ему она действительно могла давать приличные денежки. Надо было только некоторые первосортные манто оформлять вместе с Липским как бракованные, уцененные и продавать их тем клиентам, которые будут приходить с приветом от него, Михаила Юрьевича.

Мы его, этого комбинатора, выпроводили с Горловым из магазина чуть не взашей. Но заявлять никому о нашем разговоре не стали. И стыдно было, что он с нами посмел обсуждать такие дела. Да и, честно говоря, боялись, как бы нам не испортить отношения с торгом: Липский там числился в самых что ни на есть образцовых.

— Вы подразумеваете, что между Липским и вором-«меховщиком» была связь? Что вы могли бы нам подсказать?

— Подсказать ничего не могу. А наблюдения некоторые сообщу. Липского мы в магазине, сами понимаете, не жаловали. А с него — как с гуся вода. Ходят к нам будто ни в чем не бывало. Посмеивается даже. Раньше заглядывал в магазин раз, от силы — два раза в неделю. А перед ограблением наладил чуть не каждый день.

— Что еще?

— Вы знаете, вор хватал пальто не подряд, не наобум. Почти совсем в темноте орудовал, при слабом освещении от уличных фонарей. А выбирал самые лучшие, самые дорогие манто, между прочим висевшие, как правило, во втором ряду.

— Это мы заметили.

— А Липский немало времени провел именно возле этого ряда с дорогими пальто. Все доказывал Федору Матвеевичу, что мы их напрасно держим в торговом зале, а не в складе, где созданы нужные условия для хранения. А в зале, мол, и температура непостоянная и свет солнечный на них попадает.

— Зачем же ему понадобился этот ряд? Думаете, тайные заметки для вора на избранных манто делал?

— Кто его знает, что он там творил. Я сказал, что видел. Остальное — ваше дело. Только не зря он шастал к нам. И не зря еще в парадном все покуривал, откуда пролом был устроен. Такой тип зря ни одного шага не ступит.

— А вы его и в парадном замечали?

— Не я. А Роза. Не впервой, говорит, Липский там стоит, когда я с обеда возвращаюсь. Зачем он в парадном стены подпирал?

— Случайно, возможно. Троллейбусная остановка недалеко. Или условился с кем, ожидал.

— Случайно и чирей не вскочит, извините за грубость.

— Что-то не очень последовательно вы заключаете нашу беседу, — засмеялся Петр.

— Не знаю, не знаю. Впрочем, вы, может, и правы. И мне, старому дураку, незачем напраслину на человека возводить…

* * *

Фактов наваливалось со всех сторон даже с излишком. Особенно много хлопот доставляла проверка случаев продажи меховых манто с рук. Больше всего поступало сведений о цигейковых шубах. Это была явная оплошность, что цигейковые шубы не исключили в телефонограмме. Но было достаточно сообщений и о меховых пальто, которые вполне могли быть похищены «каменщиком». Звонок — возникала надежда на удачу. И гасла. Возникала — и гасла…

Как бы подразнивая, телефон на столе пронзительно заверещал.

— Павел Иванович? Подполковник Люстров. Здравствуйте. Есть небольшие новости.

— День добрый, Василий Никифорович. Слушаю вас.

Подполковник рекомендовал Павлу сейчас же подослать кого-нибудь из его группы в Люберцы.

— Воспитанник мой в тамошнем ОБХСС работает. Жохов фамилия. Лева Жохов. Позвонил только что. Говорит, одна шубка любопытная появилась в поле зрения. Займетесь?

— А как же? Обязательно. Большое спасибо.

— Пока не за что. Интересно, как там у вас все повернется с «каменщиком». Будет что подходящее, сообщите.

— Непременно, Василий Никифорович. Еще раз спасибо. А вы продолжайте, пожалуйста, теребить своих участковых. Хорошо?

* * *

Разрешение на выезд было получено моментально. И вот уже милицейский «газик» торопится по Рязанскому шоссе.

Первое знакомство с оперуполномоченным Люберецкого ОБХСС Левой Жоховым состоялось уже по телефону, и поэтому Павел сразу взял быка за рога. Но неторопливый, грузноватый, несмотря на молодость, Лева Жохов чувствовал себя полноправным участником предстоящих событий — не каждый день удается оказывать услугу столичному угрозыску. И Лева, хотя и видел нетерпение гостя, принялся рассказывать с обстоятельностью, которая казалась ему совершенно обязательной в такой ситуации.

— Я и говорю. По просьбе подполковника Люстрова Василия Никифоровича я попристальней всматривался во все щелочки, где могла показаться интересующая вас шубейка.

— И нашли такую щелочку?

— Кажется. Я знаком тут с одной спекулятивного склада тетенькой, которая предлагала другой тетеньке продать каракулевую шубу за пятьсот рублей, когда стоит такое манто вдвое дороже.

— А где первая тетенька живет?

— Поехали, покажу.

Поехали. Первая тетенька сказала, что шуба не ее.

— Клавка попросила продать. Говорит, четвертной билет не пожалею. Срочно, мол, деньги нужны.

— Что за Клавка?

— Я ее мало знаю. Зинку знаю.

— Какую Зинку?

— Клавкину сестру. Она на нашем рынке овощами торгует. А Клавка ей помогает. Как войдете на рынок, ихняя палатка слева.

На месте оказались и Клавка и Зинка. Пригласили их в комнату милиции при рынке. Обе низенькие, пухлые, с крикливыми голосами, наперебой выражали свое возмущение. Но слово МУР как током тряхнуло обеих. Сестры присмирели.

— Где шуба?

— У меня в тахте, — отвечает Зинаида. — Она, шуба, значит, не моя. Знакомая уговорила: продай, поблагодарю по-царски. На юг, сказала, переезжаем, на кой она там.

— Что за знакомая? Где живет?

— Капа ее зовут. Где живет — я и не спрашивала. Буфетчица она. Мне предложила свое место, потому уезжает вместе с мужем.

— Где работает?

— Она говорила, да я запамятовала.

— Где живет — не знаете. Где работает — тоже. Но то, что она, эта Капа, вам шубу поручила продать, помните?

— А как же?

— И деньги за шубу вы не себе возьмете?

— Шутите, гражданин начальник. Капе я отдам.

— Сколько?

— Четыре с половиной сотни.

— А как же отдадите, когда Капу, свою дорогую подружку, не знаете как найти?

— Не подружка она мне вовсе. Знакомая. А деньги должна взять в следующее воскресенье. Обещала прямо на рынок ко мне заскочить.

— Четыре с половиной сотни — деньги не малые. Как же это она вам доверила их, знакомая ваша?

— Хорошая знакомая. И доверила.

— Путаете вы, Берестова, что-то. А зря. Ладно. Разберемся. Садитесь, Клава, Зина, в наш кабриолет, и прокатимся в Москву.

Первым делом, как въехали в Москву с Рязанского шоссе, Павел велел водителю своего «газика» свернуть на Садовую. Около Красных ворот, подвывая сиреной, срезали угол — и прямо к меховому магазину.

Олег Анисимович оказался на месте. Его пригласили в комнату директора и попросили осмотреть привезенное манто.

Старый товаровед долго гладил шубу по ворсу и против. Рассматривал на свет. Щупал подкладку и борта.

— Наша, — негромко сказал он наконец. И повторил, снимая очки, которые надевал в очень редких случаях. — Точно. Наша.

— Завитки?

— И завитки. И остальное все.

Олег Анисимович отвернул у пальто левый борт.

— Две булавочки. Видите, ценник сорвали, а булавочки тут как тут. Наша шуба, не сомневайтесь.

— Спасибо, огромное спасибо вам, Олег Анисимович. А вы, Федор Матвеевич, не продавайте, пожалуйста, одну-две шубы из этой же партии, — попросил Павел директора магазина, который тоже присутствовал при церемонии первого опознания похищенного манто.

— Нужны будут?

— Обязательно будут нужны. Мы изымем их у вас на несколько дней для официальной экспертизы.

— Ладно. Задержу шубы. Все сделаю. Только бы поймали прохвоста. А то меня, право слово, инфаркт хватит со всеми этими переживаниями…

В воскресенье таинственная Капа, как и можно было предполагать, на Люберецкий рынок не пришла. А может, эта Капа не что иное, как миф, защитительная завеса для ловчащей Зинаиды?

— Придется вам, Берестова, отвечать по всей строгости закона, по крайней мере за сбыт краденого, если не за соучастие в грабеже. Неужели вы не понимаете, что обязаны помочь нам найти буфетчицу Капитолину, что только тогда вам, возможно, удастся избежать наказания? Почему не говорите правды?

Зина запричитала было о том, какая она несчастная, но весьма быстро перестала и как ни в чем не бывало очень спокойным голосом сказала допрашивающему ее Павлу:

— Вопросики лучше задавайте, мне так легче будет.

— Где и когда вы познакомились с Капой?

— С месяц назад в ресторане Казанского вокзала. Мы там с сестрой перекусывали.

— А она подошла и сказала: «Привет»?

— Мы к ней за столик подсели.

— Одну деталь уточнили. Пойдем дальше. Одна она была?

— С мужчиной. Только он вскорости ушел.

— Описать его можете?

— Средних лет, такой представительный. С портфелем. Или нет, с чемоданчиком небольшим,

— Не густо. А она как выглядит?

— Хорошо выглядит, Блондинка, правда крашеная. Но симпатичная. Полная такая, веселая. Шампанское все пила. И шоколадом «Слава» закусывала.

— И потом сразу предложила шубу продать?

— Не сразу. Мы разговорились.

— О чем?

— Мы сказали Капе, что в Люберцах торгуем. В палаточке. На рынке, значит. От торга тамошнего. А она обрадовалась. «И я, — говорит, — по торговой части. Буфетчицей работаю».

— Где?

— Тогда она не сказала.

— А когда сказала?

— Она к нам на рынок несколько раз потом приезжала. Два раза на поезде и один раз на такси.

— Это когда шубу привозила?

— Тогда.

— А вам не показалось странным, что Капа о вас знала все, что ей надо, а вы о ней — ничего? С чего бы это? Когда продаешь свою, а не чужую, краденую вещь, чего же таиться?

— Она и не таилась. Я сама не спрашивала. На кой мне нужен ее адрес? Все равно уезжает.

— Так вы же сообщили, что Капа свое место вам отказывала. Как же могла между вами идти речь о буфете, который находится в безвоздушном пространстве?

— Ничего не в пространстве. Капа говорила мне, где ее буфет. Только длинное название, и я его начисто забыла, это ее министерство.

— В министерстве, значит?

— Вроде бы. А может, в тресте.

— А где оно находится, это министерство-трест? Далеко? Насчет того, как вам ездить из Люберец, разговора не было?

— Был. Что было, то было. Капа хвалилась, что близко к вокзалам. И десяти минут ходу от Казанского, мол, мне не будет, если оформят.

— Не путаете опять, Берестова? Верно говорите?

— А что она мне, Капа эта? Сестра? Подруга закадычная? Чего мне из-за нее пропадать?

Зинаида вновь попыталась выжать слезы из своих маленьких, сильно разрисованных глаз.

Что делать? В районе Комсомольской площади несколько десятков министерств и различных крупных учреждений, имеющих свою столовую или буфет. Ходить по ним вместе с Берестовой искать Капу? А если ее вообще не существует, этой Капы? Или она наврала насчет буфета, да еще министерского? А если, затратив неизвестно сколько времени, Капу удастся обнаружить, а она укажет еще на кого-нибудь пальцем — дескать, вон кто поручил ей продать шубу? «Все равно разыскивать Капу будем», — решил Павел. Как там сложатся события с Липским или со сберкассой — еще неизвестно, а тут реальная улика — похищенная шуба. И всю цепочку передающих ее друг другу рук необходимо пройти до конца.

И пошли. Пошли, воодушевляемые мыслью, что именно на этот раз близки к цели. Из министерства в министерство. Из учреждения в учреждение. По часовой стрелке, кругом, по всему району Комсомольской площади — площади трех вокзалов. Подымались по лестницам, взлетали на лифтах, спускались в подвальные этажи. И всюду спрашивали только одно:

— Скажите, пожалуйста, где у вас здесь буфет или столовая?

Шли по коридорам учреждений втроем: Петр, Сергей Шлыков, а между ними семенила, испуганно озираясь, Зинаида, одетая в шубейку из синего, похожего на бобрик искусственного меха и зеленый платок. Они подходили к помещению буфета, Зинаида заглядывала в комнату, рассматривала продавщицу. Петр снимал шляпу и вежливо осведомлялся у хлопочущей около кофеварки буфетчицы:

— Будьте любезны сказать, а Капа сегодня что — выходная?

Второй день поисков подходил к концу, когда они, уставшие, измученные, открыли широкие стеклянные двери подъезда, сбоку которого виднелась большая вывеска: «Министерство»… Пройдя по лестницам и коридорам, вошли в буфет. Зинаида машинально, уже совсем не таясь, перешагнула порог комнаты, где сотрудники министерства оживленно переговаривались в большой очереди у буфетной стойки, и вдруг стремительно отпрянула назад.

— Капа, — прошептала она, норовя податься в сторону выхода.

* * *

Пока Петя Кулешов действовал в меховом магазине, а потом вместе с Сергеем Шлыковым отмеривал километры по коридорам министерств в поисках буфетчицы Капы, Павел знакомился с главными участниками событий в сберкассе. При этом обнаружилось весьма многозначительное совпадение: оказалось, что старший кассир ограбленной сберкассы Алла Константиновна Чугунова, та самая, что знала код замка и имела доступ к ключам от сейфа, жила в одной большой коммунальной квартире вместе с ним… Липским. Да, да, с инспектором из торга Липским, так «тяготевшим» к ограбленному меховому магазину. Напрасно ли старался сам король-случай, который свел их в одной квартире? Или интуиция комиссара Дубинина не обманула и «каменщик» действительно похаживал возле сберкассы? Ведь за это время решительно отпала версия о симуляции ограбления. Экспертизы почвы под окном сберкассы, куска пола в помещении, соскобов с краев раковины, над которой расположено окно, привели к выводу, что проникали в сберкассу снаружи и действовали там отнюдь не новички.

Что же касается Липского, то и о его жизни, интересах, привычках, знакомствах работники угрозыска были уже хорошо осведомлены. И ничего компрометирующего, ничего хотя бы косвенно дававшего повод заподозрить. Старательный работник. Вежлив до приторности и на службе и с многочисленными жильцами квартиры. Особенности? Не любит ходить в гости и никогда не приглашает к себе. Вечера порой проводит в бильярдной Парка культуры и отдыха имени Горького. Есть еще одно вполне благопристойное увлечение: в воскресные дни обычно выезжает на рыбалку, чаще всего — на Химкинское водохранилище. Но улов привозит редко. Так сказать, незадачливый рыбак. И все же… В манере вести себя, в блеклом, старательно прямом взгляде Липского было что-то такое, что скорее приближало его к черту, нежели к ангелу, если вспомнить характеристику, которую дал инспектору торга старый товаровед по мехам Олег Анисимович Коптяев.

Чем больше перечитывал Павел разные бумажки со сведениями о Липском, тем более возрастало и возрастало в нем чувство настороженности. Незадачливый! А может, скорее «задачливый» рыбак, только улов у него особый? Но ограничивается ли он махинациями с меховыми изделиями или как-то связан с ограблением сберкассы? И какие у него могут быть точки соприкосновения с рецидивистом «каменщиком»? Он, Липский, и есть «каменщик»? Чепуха! Все прошлое его как на ладошке. Такие типы обычно предпочитают доставать горячую картошку из костра чужими руками.

Пока ведь против него улики только косвенные — одни разговоры да предположения. Так что не станем торопиться, решил Павел, понаблюдаем еще за житьем-бытьем инспектора. И будем терпеливо ждать, что даст Капа. Она теперь тоже «на крючке», и ее поведение может пролить свет на это запутанное дело.

И вот среди постоянных посетителей министерского буфета появились новые лица — юноши, девушки, люди средних лет, которые сменяли друг друга и запросто, как давние знакомые, беседовали со многими здешними сотрудниками. А в вестибюле министерства буфетчицу нетерпеливо поджидали Петя Кулешов и Сергей Шлыков с товарищами. Им выпала наиболее сложная и ответственная задача: провожать Капитолину Сысоеву домой, интересоваться ее возможными встречами.

Но Капа, никуда не сворачивая, нигде и ни с кем не останавливаясь, направлялась после работы только домой, а утром — только на работу. Ходила пешком. Жила она с уже взрослым сыном-старшеклассником неподалеку, в Хохловском переулке, возле Покровских ворот, в старинном доме. Здесь и родилась, ее все там знали и ничего худого за ней не замечали.

Капа явно была чем-то встревожена. Шла всегда быстро, то и дело оглядывалась. Неужели учуяла опасность? Что ж, вполне возможно. Почему бы не допустить, думал Павел, что Капа заметила Берестову в сопровождении двух молодых людей?

* * *

Еще в студенческие годы Павел любил размышлять… на бумаге. Когда выстраивались на белом листе слова или становились схематическими рисунками мгновенье назад существовавшие только в его воображении образы, Павлу было гораздо легче представить себе сущность, смысл явления или связи явлений, над которыми он раздумывал. И на работе в розыске частенько брался он за карандаш, чтобы разобраться в том, что не поддавалось осмыслению сразу.

Сейчас Павел тоже рисовал. На двойном развернутом листе бумаги — так нагляднее — изобразил в кружках крупные буквы-символы. Каждый персонаж дела «каменщика» получил условное обозначение: Липский — «Л», старший кассир сберкассы Чугунова — «СК», буфетчица Сысоева — «С». Все они связанные между собой, протянули друг другу руки-линии! Не было таких линий только у «каменщика»: его условный знак — толстое черное «К» — Павел поместил в центре листа. И еще в стороне одиноко стояли две буковки «РМ». Они изображали фигуру ремонтного мастера Александра Назаровича Трофимова, которого позвали открывать сберкассовский сейф, когда «забастовал» замок. Мастер во время опроса подтвердил все, что сказал — спасибо ему! — замзав сберкассы Додин. Верно, замок в сейфе только непосвященным кажется сложным. А так это обычное, стандартное устройство, которое подготовленный человек может открыть просто и быстро…

Какое-то беспокоящее, тревожное чувство возникало у Павла, когда он посматривал на эти две буковки «РМ». Не рассказал ли случаем мастер кому-либо о своем посещении сберкассы? Напрасно его не расспросили подробней, где он бывал в то время, не произнес ли в какой компании неосторожных слов о хлипком замке в сберкассовском сейфе?

Павел разыскал телефон конторы по ремонту сейфов.

— Да, — ответили ему, — Трофимов сегодня работает. Будет в конторе через час-полтора. Позвонить в Управление милиции? Обязательно передадим.

Трофимов вскоре отозвался.

— Что вы, товарищ старший лейтенант, — обиженно загудел мастер в трубку своим зычным басом. — Мы порядки знаем. И болтать лишнего себе не позволим. Нигде и ни в каком виде не позволим. А бывать я вроде бы ни у кого особенно не бываю. У сродственников если только. Ну, еще на рыбалку в выходной подаюсь. Это есть, такая слабость. Куда? На Химкинское водохранилище. И недалеко, и клев неплохой. Михаила Юрьевича Липского? Нет, не слыхал такого. И разговоров у нас на рыбалке никаких не бывает, кроме как о сути, о рыбке, значит. Хорошее занятие. Вы бы поглядели, сколько в воскресенье таких страдальцев, как я, на лед высыпает, так диву дались бы…

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Как это такой очевидный вывод нам в голову не пришел? Лучше места, чем рыбалка, для встречи и не надо! На открытом всем ветрам белоснежном поле водохранилища к рыбакам никак незаметно не подобраться. Стой себе рядком да обговаривай и передавай что хочешь. И вполне возможно, что в первую же поездку инспектор Мехторга Липский обязательно пойдет на решающее свидание со своим «подопечным», так как почувствовал запах паленого.

* * *

Ловись, ловись, рыбка, — и большая и маленькая! Но лучше бы большая, самая большая. Неужели сам «каменщик» пожалует на «рандеву» с Липским? Кто он был, этот человек, который сошел с автобуса совсем отдельно от Липского, а потом расположился неподалеку? Он несколько раз подходил к инспектору, то будто бы прикуривать, то брал какую-то снасть — в сильные бинокли сотрудникам розыска было видно, как, оживленно жестикулируя, о чем-то говорили они, когда сходились.

Второго «рыбака» проводили до дома. Очень подходящий, просто удачный дворник оказался в этом доме на 1-й Брестской улице. Звали дворника Варвара Карповна. Словоохотливая Варвара Карповна сразу сказала, что, будь она на месте милиции, давно бы занялась Ванькой Завенугиным, который, по ее словам, является «гадом самой чистой пробы» и уже не раз в тюрьме побывал. И в гостях у Ваньки бывают дружки не лучше его самого, нарушают общественную тишину. И ее, дворника, ни Ванька, ни приходящие к нему бабы все равно не купят. Даже если будут совать баночку красной икры, как Капка, не то невестка, не то свояченица Завенугина.

— Тоже фрукт, я вам доложу, эта Капка, — добавила энергичная Варвара Карповна. — Муж у нее даже сидел вместе с Завенугиным: Ванька сам под пьяную руку выболтал, когда выходил в садик «козла» с соседями забить… Ей-богу, не вру…

Очень скоро на стол Павла легла справка о судимостях Ивана Завенугина. Первый раз он предстал перед судом за злостное хулиганство, а потом еще дважды за то, что «баловался» с сейфами.

В тот же вечер Ивана Завенугина вызвали в МУР: выяснить некоторые обстоятельства его прошлого.

Нет, какой там «каменщик»! Этот здоровенный детина в платяной шкаф не влезет: он и сидя оказался на голову выше отнюдь не малорослого Калитина.

— Жалоба на вас поступила от соседей, — начал разговор с Завенугиным Павел и, как бы между прочим, положил на стол достаточно хорошо знакомый Завенугину бланк о проверке судимостей.

Завенугин, вежливо загораживая рот ладонью, чтобы не очень разило перегаром, счел нужным прояснить обстановку.

— А я свое отбыл, — сказал он, — судимости погашены. Прописан. Работаю. Ну, выпиваю маленько. Прикажете — брошу. Перед соседями извинюсь. Так что, гражданин начальник, зря вы прямо в МУР меня вызвали. Ни сном, ни духом ни в чем не замешан.

— Тогда и тревожиться нечего.

Когда составляют «словесный портрет» преступника, обязательно указывают, какой у него цвет глаз, какой они формы, величины. И ничего не говорят о том внутреннем, одухотворяющем свете, который живет в глазах людей мыслящих, с богатым духовным миром и доброй, отзывчивой душой. Потому что у преступников почти у всех глаза себялюбов, эгоистов, злые, безразличные глаза, со взором, как бы обращенным «в себя». Такие глаза были и у Ивана Завенугина. Он усиленно моргал, маскируя, как ему казалось, этим свою тревогу в ожидании нового вопроса.

— Капитолина Сысоева кем вам доводится?

— В каком смысле?

— Она родственница ваша, что ли?

— Дальняя.

— А мужа ее как зовут?

— Нету у нее мужа. Погиб он. Во время войны.

— Как же так? А нам известно, что сидели вы последний раз с ее мужем.

— Зачем с мужем? Дружок он ей.

— А где он сейчас? Фамилию его знаете?

— Альфредом зовут. По кличке «Чистый». А фамилию не скажу, иностранная она. Мандрес, что ли?

— А как вы с ним и когда встретились?

— На пересылке, здесь, в Москве. Плотник я, а Альфред каменщик. Подбирали тогда строителей…

И Завенугин рассказывает, в какой исправительно-трудовой колонии отбывали они с Альфредом наказание, что строили.

— А сейчас с Альфредом встречаетесь? Или, может быть, с Капитолиной Сысоевой его видели?

— Нет, не приходилось.

— Будем считать, что вы говорите все, как есть. Подумайте пока, Завенугин. Скоро вызовем.

Пришло время захлопывать капканы. Неожиданное приглашение Завенугина в угрозыск наделает переполох в шайке. И теперь нужен глаз да глаз за всеми, кто уже известен МУРу, ибо страх поимки нередко заставляет преступников идти на самые неожиданные шаги.

Буфетчицу Капу срочно вызвали в этот вечер к телефону в квартиру к соседям. И буквально через несколько минут после разговора она выскочила из парадного, застегивая на ходу пальто.

Двое молодых людей так усердно читали газету, вывешенную в застекленной витрине, что их лиц нельзя было разглядеть. Да Капе и не до них. Она едет в метро, затем в электричке и не замечает, что молодые люди оказываются ее попутчиками.

Капино синее пальто с красным шарфом очень быстро мелькнуло на станции Кудиново вдоль платформы. Вот каблуки ее, как трель отбойного молотка, простучали по лестнице, ведущей с платформы на широкую, утоптанную множеством ног дорожку. На площадке возле лестницы Капу встречает парнишка лет шестнадцати-семнадцати с заведенным мотоциклом. Капа отдает ему большую закрытую сумку, и мотоциклист сразу же поддает газу, уносясь по снеговой тропке.

Петр и Сергей помедлили: не хотелось упускать мотоциклиста и расставаться с Капой нельзя было. А Капа почти бегом заспешила на автобусную стоянку и успела вскочить в машину, которая уже трогалась. Дверь захлопнулась.

Неужели прозевали? Петр оглянулся. На привокзальной площадке стояла трехтонка. Водитель грузовика и двое его спутников, открыв дверцу кабины, закусывали, расставив на сиденье еду и бутылки с молоком.

— Выручайте, ребята. Надо догнать автобус. Дело серьезное.

Ребята выручили. На четвертой остановке Капа вышла. Выпрыгнули из кузова грузовика, остановившегося метрах в ста пятидесяти, и Петр с Сергеем. Буфетчица торопливо зашагала к двухэтажному барачного типа дому, расположенному среди деревьев, неподалеку от дороги. Зашла в единственный подъезд. Снова дробный стук каблуков — она поднималась на второй этаж.

Как бы не всполошить буфетчицу и в то же время узнать, куда она направится? Снаружи — железная пожарная лестница с редкими перекладинами. Кулешов глазами показал на нее, и легкий Сергей мигом взлетел наверх.

В окне, выходящем на лестничную площадку, было разбито стекло, и Сергей хорошо видел, как Капа открывала ключом английский замок двери посредине коридора.

Они с Петром переждали ровно столько, сколько, по их мнению, надо было Капе, чтобы посчитать себя в безопасности.

— Сысоева?

— Да, я Сысоева.

Капа еще держит руку на замке пыльного чемоданчика, узкого и длинного, хранившегося, несомненно, под той самой доской в полу, что сейчас вынута и лежит рядом со стамеской, которой ее только что поддевали. В чемоданчике — винтики, болтики, куски проволоки, большая пачка наждачной бумаги. Между листами наждачной бумаги — деньги, очень много денег.

Особого труда не составило узнать, кто такой мотоциклист, встречавший Капу. Это был ее брат Василий.

В сарае того дома, где жили Василий с матерью, обнаружили пять манто. Они были завернуты в полиэтиленовую пленку, которой обычно прикрывают вместо стекол теплицы, и зарыты в землю, а сверху завалены всяческой рухлядью.

Еще две шубы, приготовленные к продаже, оказались в диване.

А где же остальные манто? Неужели успели продать? Но через кого? Как? Что-то совсем не похожи мелкие спекулянтки, люберецкие сестры-глупышки на изворотливого, предусмотрительного «сбытчика», которым, по логике вещей, непременно должен был обзавестись вор такого масштаба и такого типа, как «каменщик».

И теперь уже не «каменщик», а Альфред Леонидович Рамбенс — вот кто.

Любопытная личность, этот Рамбенс, если судить по тем материалам, которые были получены из колонии. Он не укладывался в обычные представления об облике рецидивиста. Где там, чрезвычайно низкая культура или неразвитые чувства. И образование есть, и очень не глуп, и психолог даже неплохой, если судить по характеристике, да и по тому, как «работает».

Павел тщательно выписал на отдельных листках бумаги все основные вехи жизни Рамбенса.

Если сложить все вместе эти листочки, то биография Рамбенса предстала бы в таком виде.

Группа Калитина не очень ошиблась в своих предположениях: Альфреду Леонидовичу было пятьдесят лет. Родился он в буржуазной Эстонии, неподалеку от Таллина, Отец, инженер-геодезист, почти все время находился в разъездах. Мать долго болела и умерла от рака вскоре после того, как сын закончил гимназию. Предоставленный фактически самому себе, Альфред долгое время ничем себя не утруждал, больше развлекался, растрачивая имущество, оставленное матерью. А потом пришлось задуматься о средствах к существованию. Поступил коммивояжером в фирму, торгующую мехами. Там получил первые навыки, которые весьма пригодились на будущей стезе. Как собственноручно записал Рамбенс в одном из многочисленных протоколов допроса, которые были пересланы в Москву из архива! «Прямой обман, ловкость рук, умение пустить пыль в глаза — без этого какой же я был бы делец. А не будь я дельцом, то есть жуликом на законном основании, меня бы в буржуазной Эстонии вышибли из фирмы в первый же месяц».

Когда в Эстонию пришла Советская власть, коммивояжерские ухватки Рамбенса оказались ненужными. А тут подвернулась возможность продать за границу большую партию меха, которую глава фирмы, где Рамбенс прежде работал, припрятал в подвале своего дома. Попался. Судили. Направили в лагерь. И как раз началась война. До самого 1945-го пробыл в заключении.

Даже закоренелый преступник хочет в лихую для Родины годину считаться ее сыном. И Рамбенс записывает в своих показаниях: «По-своему, кое-что, совсем немного, но сделал для победы. Все у нас в лагере, даже самые заядлые негодяи, в первые же месяцы войны стали строителями. Нас использовали на сооружении оборонительных рубежей. Работали как надо. Каменщиком первой руки я сделался именно тогда».

Выходит, не всю свою сознательную жизнь, как утверждал Рамбенс в прежних показаниях, он «только и делал, что занимался мехами». Каменщик — профессия всегда дефицитная. А после войны — тем более. Сколько восстанавливаемых заводов ждали Рамбенса, сколько новых строек!

Но, отбыв наказание, он не захотел пойти на стройку. Устроился в артель «шабашников». Ходил по разрушенным войной селам, наживался на горе людей.

Пережитки живучи, кто станет отрицать. Но вовсе не обязательно должны были они принудить Рамбенса — он сам задумал такое! — в 1947 году подговорить «шабашников», чтобы те разобрали ночью стену промтоварного склада на окраине Киева. Тогда он взял себе только пять чернобурок и благополучно скрылся. А сообщники позарились на добро, и, пока накладывали мешки, их задержали.

Но Рамбенс тоже не миновал тюрьмы. Украинская милиция взяла его при первой же попытке продать краденое. Тогда, видно, он и зарекся действовать без «сбытчика». Сбежал из лагеря еще до отбытия срока. Нашел сообщников. И опять воровал. И вновь попадал под стражу. Нелегальная жизнь научила его шакальей осторожности. В последние полтора года он, объединив все свои профессии, изредка грабил меховые магазины, отсиживался у сообщников, реализуя с их помощью «мягкое золото».

— Смотрите, Завенугин, какая серьезная уголовная практика у вашего напарника. Даже вам не чета. За прошлые преступления, за побеги из лагеря и ограбления меховых магазинов вы знаете, что Рамбенсу положено?

— Как не знать? Совокупность.

— Вот, вот. Учитываете? Может быть, лучше именно сейчас, а не потом признаться, в чем виноваты вы сами?

Завенугин моргал, ежился, но выжидал. Да и понять его опасения было нетрудно. Пока молодой следователь, сидевший перед ним, даже не намекнул на какие-то конкретные сведения о совершенном им, Завенугиным. Чего же ради он будет душу перед ним открывать? Так что сначала, гражданин хороший, выкладывайте свои козыри, а потом мы будем решать, с какой карты нам лучше ходить.

Но Павел, понимая смятение Завенугина, вовсе не торопил его. Тем более что лучше всего ускоряют признание преступника не психологические ухищрения следователя, а прямые улики, которых в распоряжении МУРа становилось все больше.

Инспектор торга Михаил Юрьевич Липский соблюдал показную невозмутимость и даже сдержанно-солидно негодовал по поводу «печального недоразумения» лишь до того, как узнал, в чем его подозревают. Едва только допрашивавший его Петя Кулешов произнес такие слова, как «взлом сейфа в сберкассе» и «ограбление мехового магазина», Липский обмяк, сгорбился и забормотал с такой быстротой, что Кулешов едва успевал записывать все его откровения.

Побуждения у Липского были мелкими до гнусности. Трус и негодяй по натуре, он лютой ненавистью ненавидел свою соседку по квартире Аллу Константиновну Чугунову, Липский смертельно боялся острого языка и твердого характера Чугуновой. Он все изобретал способы побольнее уязвить ее, отбить у нее охоту досаждать всем в квартире своими придирками.

— Я, знаете, бильярдом немного балуюсь. Там, в бильярдной, и познакомился случайно с плотником одним — Завенугин его фамилия.

Пете Кулешову показалось, что, когда Липский назвал фамилию Завенугина, в комнате вдруг так же накалился воздух, как в парной Сандуновских бань, где они с Павлом и Сергеем Шлыковым любили иногда «тешить душеньку». Но Петя ограничился тем, что не торопясь, слегка промокнул платком испарину, проступившую на лбу, и продолжал записывать торопливые показания Липского, даже не заметившего впечатления, которое произвела на следователя названная фамилия.

— Нам в торге как раз нужен был хороший плотник для переоборудования одного большого магазина. Я и предложил эту вечернюю работу Завенугину. Обмыли, понятно, заказ. Потом выпили немного по поводу моего очередного выигрыша в бильярд. Завенугин в долгу не остался. Короче — завязалось у нас с ним деловое знакомство…

Так на схеме дела «каменщика», которую вычертил Павел на большом листе бумаги, протянулись, наконец, руки-линии к одиноко стоявшему в центре листа толстому черному «К». Протянулись сначала от подружки «каменщика» — буфетчицы Капы Сысоевой, потом — от инспектора торга Липского и от «специалиста по сейфам» Ивана Завенугина, который без всяких эмоций выслушал на очной ставке обличающие его показания Липского, после чего прекратил запирательство.

Поведение Липского отнюдь не было чем-то неожиданным. Случай лишь слегка подтолкнул этого эгоцентриста, считавшего, что только недалекий или непредприимчивый человек может не использовать удачный шанс в жизни, сулящий хорошие деньги. Однажды во время очередной выпивки после игры в бильярд Завенугин стал плакаться новому другу на свою «несчастную нынешнюю планиду» и хвастаться тем, как ему «сладко жилось» во времена, когда он промышлял как «медвежатник». Тут у Липского и мелькнула мысль насолить Чугуновой. Оттиснуть в куске мыла слепок с сейфового ключа, который старший кассир спокойненько в связке с другими оставила на столе у себя в комнате, когда ушла мыться в коммунальную ванну, было совсем не трудной операцией.

— И дальше все обошлось, — часто моргая глазами, сипел Иван Завенугин и деликатно выжидал, пока Павел допишет в протоколе допроса предыдущую фразу. — Я Капку Сысоеву, свояченицу, попросил, чтобы она Альфреда своего уговорила помочь. Он под мухой тогда крепко был и согласился. Ночью и пропилил за пару часов кирпичи, удерживающие средний брус. В окошке подсобного помещения сберкассы, значит. Пропилил — и ушел. Дальше, говорит, твое дело. Я, говорит, не хочу, чтобы и запахом моим тут пахло. И ушел. А я этим выпиленным брусом отогнул оставшиеся два бруса в окне.

— Да, отогнули на совесть.

Павел усмехнулся, вспомнив, как ожесточенно спорили они со старшим экспертом. Софья Исааковна Бурштейн, осматривая место преступления, искренне была уверена тогда, что это сотрудники сберкассы переусердствовали, симулируя ограбление. Надо же действительно такую дырищу в окне сделать!

— Не сомневайтесь, гражданин начальник, — заторопился Завенугин, по-своему истолковав усмешку своего разоблачителя. — Я как на духу. Право слово. Три раза принимался гнуть, все плечи протиснуть не мог. Я ведь грузный. Шестидесятый размер одежды ношу. Влез в общем. Сейф открыл вскорости, тем более ключ имелся. И даже ужаснулся, сколько там денег лежит. Ну, раз лежат — взял. Сейф закрыл. К дверце и пальцем не прикасался, циферблат замка и то гвоздиком накручивал. А около окошка прибрал веничком, ополоснул его потом для полного порядка в раковине. Мусор — весь в тряпку. И с собой унес.

— Брус куда дели?

— Тоже взял с собой, с мусором вместе завернул в тряпку да в авоську. А утром на стройку все это унес и в контейнер с отходами всякими сунул, которые на свалку вывозят.

— А ключ?

Завенугин повздыхал, но все же вымолвил:

— Дома.

Еще посопел, что-то бормоча про себя.

— Все равно теперь не пригодится, — сказал он. — В куске хозяйственного мыла ключ, вот где. А мыло сховал в диванный валик. В правый, который подале от окна.

— Найдем. А деньги где?

— Пять «кусков», тысяч то есть, отвалил Альфреду: доля его, полагается. «Кусок» сунул Липскому, чтобы одним миром был мазан с нами, грешными. Пропил сколько-то. Остальные тоже в диванном валике.

— А меховой магазин у Садового кольца кто брал?

— Это вы Липского порасспрошайте. Альфред, как узнал, что он инспектор торга, да еще по мехам, сразу же его прибрал до рук.

— Вдвоем, значит, они там действовали?

— Навряд ли, что вдвоем. Навести Липский мог, а чтобы на дело — кишка у него слабовата…

Завенугин, очевидно, рассказал все, что знал. Многое поведала и Капа Сысоева. И все же в расследовании оставалось два слабых звена. Не установлен «сбытчик», у которого надо срочно изъять шубы, пока они целы. Ведь речь идет о возвращении государству немалых ценностей.

Завенугин и Липский как будто ничего о «сбытчике» не знают.

А Капа?

— Давайте, Сысоева, займемся с вами бухгалтерией, — говорит Павел, — подведем, так сказать, баланс. Не возражаете?

Капа кивает. Она еще не знает, о чем пойдет речь, и с тревогой следит глазами за тем, как старший лейтенант, уже достаточно хорошо знакомый по прежним допросам, — она даже знает, что этого вежливого и дотошного молодого человека зовут Павел Иванович, — как он берет с окна и кладет перед собой изрядно послужившие, с облезлой краской, большие конторские счеты.

— Первое манто, — щелчок на счетах. — Оно к нам вернулось из Люберец с вашей легкой руки. Верно?

Капа кивает.

— Еще семь шуб — пять в сарае и две в тахте, — костяшки счетов дважды ударяются о дерево. — Эти семь изъяли у вашего брата. Так?

Следует молчаливое подтверждение.

— Всего выходит только восемь меховых пальто. Восемь вычтем из тридцати, которые были взяты во всех трех магазинах…

Счеты мелодично постукивают, и Капа, как завороженная, следит за мельканием гладких круглых костяшек.

— Видите? Получается двадцать две шубы. Где они? Вы ничего не говорите. А зря не говорите. Вы ведь не вред, а пользу принесете Рамбенсу Альфреду Леонидовичу. Вы его, очевидно, любите, ни одного осуждающего слова о нем не сказали, хотя он вас вовлек в очень неприятную историю.

Капа машинально кивает головой, а сама смотрит сухими глазами в окно и думает о своем.

— А вы не подумали о том, что чем полнее будет возмещен ущерб, нанесенный Рамбенсом государству, тем менее строго взыщется с него на суде? Вот в том-то и дело. Скажите нам, где искать остальные манто. И чем скорее мы изолируем вашего мил-дружка, тем меньше натворит он бед. Он прекрасно понимает, что его ждут везде, куда он может податься. В том числе и в комнате на станции Кудиново, которую вы сняли для него. И на родине, в Эстонии. И у всех ваших родственников и знакомых. И на вокзалах и аэродромах. В подобной ситуации, знаете ли, и непоправимую глупость можно сотворить. Такую глупость, что уже не будет никакой надежды на снисхождение суда. Так что, Сысоева, продумайте как следует свою тактику: ваше молчание не выигрышем, а проигрышем может для него обернуться.

С трудом разлепив спекшиеся, как бы приклеенные друг к другу от долгого молчания, губы, Капа тихосказала:

— Чемодан с шубами стоит между холодильником и тахтой. Сверху его не видно, ковром прикрыт.

И назвала адрес «сбытчика» — дом на Ленинском проспекте, возле магазина «Синтетика».

Однако ни возле холодильника, ни в самой тахте чемодана не обнаружили, А он уютно прикорнул на антресолях, под раскладушкой и детской коляской. На всякий случай «сбытчик» перепрятал краденое: его встревожило, что Рамбенс не явился на условленную встречу.

Чемодан оказался весьма емким. Очень умело, компактно в нем было уложено восемь меховых пальто. Остальные манто «сбытчик» — Лоэнгрин Иванович Михеев — успел, как он заявил, продать.

— Кому? Где?

— Теперь и не упомню.

— Сорока нет, а уже память слабеет.

— Почему слабеет? Я шофером работаю. В конторе дальних перевозок. За год без малого в сотне городов побывал. И проездом. И так.

— Смотрите, Михеев, — Павел, допрашивавший «сбытчика», хмурого неразговорчивого дядю, судя по отзывам соседей, донельзя скаредного, нажал на больное место. — Смотрите сами. Мало того, что присядете на годок-другой в тюрьму как соучастник хищений. Из своего кармана придется погашать ущерб, все имущество опишут.

— Так бы сразу и сказали, — Лоэнгрин Иванович беспокойно заерзал на стуле. — Я повспоминаю еще.

Михеев «повспоминал», и были обнаружены еще восемь манто: они были спрятаны у тещи Лоэнгрина Ивановича.

Должны были дать результаты и поиски в других городах, куда были посланы запросы. И на своей схеме Павел зачеркнул красным карандашом все другие условные индексы, кроме черной буквы «К», как раз в центре большого листа бумаги. Эту черную букву он дважды обвел рамкой и еще поставил сбоку солидный знак вопроса. Все ли и так ли было сделано, чтобы ускорить встречу с тобой, «каменщик» Рамбенс? Мы ли события подготавливали или группе просто везло? Нет, не сама собой нашлась шуба в Люберцах: подполковник Люстров и его воспитанник вместе с тысячами других сотрудников милиции искали украденные шубы по всей стране. И отнюдь не случайно добрались до Липского. Старый товаровед в меховом магазине Олег Анисимович Коптяев столько ценных наблюдений сообщил милиции. А разве нечаянно связалось все воедино с ограблением сберкассы? Савва Осипович Туницкий, тяжело больной, сделал все, что мог, для этого. Так же как и его педантичнейший заместитель Орест Анатольевич Додин, без содействия которого не было бы предпринято, может быть, самых решающих шагов розыска Рамбенса. А старший кассир Алла Константиновна Чугунова?

Павел отбросил ручку, которую держал в руках, встал и с силой несколько раз провел ладонями ото лба к затылку. Сколько людей вместе с милицией билось и бьется в поисках «каменщика»! Не может, не должно это не дать результата. Все равно Рамбенсу одна дорога к нам. Фотографии, приметы, места, где он может появиться, — все известно. И все же надо приложить максимум усилий, чтобы задержать его сегодня, сейчас, а не завтра. Устал, чертовски устал. А Сысоеву все-таки перед уходом домой вызову. Она, пожалуй, сейчас единственный человек, который знает, где скрывается «каменщик».

Павел позвонил в конвойную и, пока доставили арестованную, сбегал в буфет — хватить горячего чайку.

— Скажите вы нам, Капитолина Семеновна, что же это за деньги, которые лежали между листами наждачной бумаги в ящике Рамбенса? — начал он последний допрос.

— Я уже говорила вам, гражданин начальник. Не знаю, что за деньги и откуда там они появились. И вызвали вы меня совсем не за тем, чтобы спрашивать об этом.

— Отлично. Раз вы такая догадливая, то и отвечайте на тот вопрос, который я, по-вашему, должен задать.

— Я о многом передумала, с тех пор как меня арестовали, и помогу вам. Ведь Альфред сейчас, как загнанный, может натворить такое, что ему же будет плохо. И отвечу. Какое сегодня число? Четырнадцатое? Да?

— Четырнадцатое, верно.

— Так вот. Я загадала, если вы меня вечером вызовете, значит судьба, и я должна открыться. Сколько сейчас времени?

— Что-то, выходит, вы меня больше спрашиваете сегодня. Но раз интересуетесь — пожалуйста: двадцать два часа десять минут по московскому времени. А что?

— А то, что мы с Альфредом договорились. Если меня задержат и я ему никак не дам знать о себе, то сегодня он будет ждать моего сынишку Севу к последнему московскому поезду на станции Кудиново. Сева должен передать ему деньги и документы.

— Понятно. Это очень хорошо вы сделали, Капитолина Семеновна, что решились выдать нам такой важный секрет. Очень хорошо. А когда приходит в Кудиново последний поезд?

— Он отправляется из Москвы в двенадцать с чем-то.

— Тогда успеем. До свиданья. Будем торопиться. Вы что-то еще хотели добавить?

— Будьте осторожны. Я видела у него пистолет. Пусть не будет на Альфреде крови…

* * *

Едва только последний вагон электрички миновал платформу, к стоявшим в конце ее Рамбенсу и Всеволоду Сысоеву медленно направилось двое мужчин. Такой же размеренной походкой, но с другой стороны платформы шли еще двое. Сошлись они почти одновременно.

— Спичек не найдется, гражданин? — обратился один из мужчин к «каменщику» и потянулся к нему с незажженной папиросой.

То ли традиционный вопрос заставил Рамбенса принять работников милиции за своих собратьев по ремеслу, решивших «пощупать» хорошо одетого ночного пассажира. А может, он понял, что его выследили, и решил вызвать замешательство среди своих преследователей, чтобы попытаться удрать, — трудно сказать, чем Рамбенс руководствовался, когда выдернул пистолет и крикнул:

— Назад! Стреляю!

Очевидно только одно — он напрасно это сделал. Павел мгновенно среагировал на блеснувший в свете фонаря пистолет, и преступник рухнул на доски платформы, даже не успев осознать, что с ним произошло.

Пистолет, выбитый Павлом из руки «каменщика», отлетел далеко, и его долго искали в снегу около платформы. Нашли. В маленьком, похожем на игрушку маузере калибра 6,35 не оказалось ни одного патрона.

— Откуда же я знал, какой там пистолет у него, с полной или пустой обоймой, — смущенно оправдывался Павел. И при помощи нашатырного спирта, позаимствованного из аптечки дежурного по станции, усердно помогал приводить в чувство все еще находившегося без сознания «каменщика».

Оглавление

Г. Айдинов «Каменщик»