ЗВАР, 1938 ГОДПосле новогодних тостов не прошло и часа, а она уже тащила его по залитой лунным светом дорожке. Потом она распахнула дверь и втянула его внутрь гостевого дома.Сквозь тонкий шелк ее смуглое тело просвечивало так, что от неожиданности у него приоткрылся рот.— Меня никто не видел. — Он не мог оторвать глаз от ее темных сосков.— Хорошо. — Она улыбнулась и провела ладонями по его щекам. — Бедненький! Присядь.Рядом со взбитыми подушками красовался большой бронзовый кальян, и это его немного отрезвило.— Мать не разрешает мне курить гашиш, говорит, от него становятся бесплодными.— Твоя мать слишком долго жила в пустыне. — Она усадила его на подушки. — Бери! — Как только у него во рту оказался кончик трубки, она поднесла к кальяну свечу, предварительно зажженную от огня маленькой чугунной печки. — Сначала вдох, потом выдох… Вот так. Это тебя успокоит. Ты слишком взволнован для урока.Он принялся глубоко дышать. Что-то забулькало, во рту стало горько. Он посмотрел на нее и вопросительно пожал плечами.— Подожди, скоро распробуешь.Прошла вечность, прежде чем он почувствовал на своем плече ее прохладную руку. Она принесла кувшин с водой и губку.Он не стал сопротивляться, когда она сняла с него ботинки, брюки, носки и стянула через голову рубашку.— А ты сильная!..Она принялась обтирать его какой-то густой жидкостью с запахом алоэ.— Когда мне было столько, сколько тебе, я жила в Париже.Твой отец определил меня учиться балету к одному из знаменитейших преподавателей Европы, который был со мной очень строг и часто бранил ни за что. Я молчала, потому что знала: когда закончится урок и разойдутся другие ученицы, он загладит свою вину передо мной.Сначала он заставлял меня снимать сорочку и трико. Он твердил, что только голую балерину можно научить правильно вставать в позицию. Я делала приседания и все прочие упражнения у балетной перекладины, после чего закидывала на нее одну ногу. Он размещался у меня за спиной и, глядя в зеркале мне в глаза, учил задирать ногу как можно выше, чтобы все мое нутро представало в зеркале моим и его глазам. Тогда он овладевал мной сзади.Пока он этим занимался, мне полагалось оставаться в неподвижной балетной позиции. Танцором становился он. Постепенно меня охватывало нестерпимое удовольствие. Он пускал в ход еще и руки и шепотом спрашивал, нравится ли мне все это. Глядя в глаза, он заставлял меня комментировать каждое его движение, каждый рывок. В конце концов я заливалась краской и кричала собственному отражению в зеркале, что мне очень, очень, очень хорошо!Финалом ее рассказа стало то, что он кончил у нее на глазах и тут же попросил за это прощения.— Глупости, — ответила она, вытирая губкой его живот. — Я сделала это намеренно.Получив новую взбадривающую порцию гашиша, он благодарно откинулся на подушки. Она покинула его и вернулась через несколько минут с двумя половинками персика в руке.— Спасибо, — удивленно проговорил он, — но я не слишком…— Конечно. Дело не в этом. Ешь! — Она запихнула одну половинку персика ему в рот так, что он едва не подавился. — И не забывай дышать, не то задохнешься.Внезапно что-то надвинулось на него, и ему показалось, что он стоит, задрав голову, под Эйфелевой башней. И тут он сообразил, куда она подевала вторую половинку персика.— Доедай! — раздалось сверху.Он вцепился ей в бедра и принялся за вторую половинку. По подбородку полился сок, и персик моментально исчез, но влага не иссякала. Он усердно трудился, чувствуя, как она напрягается, как бьется над ним в судорогах, подчиняясь могучей внутренней силе. Последняя, самая мучительная судорога — и она обмякла.Он опустил ее на подушки.Придя в себя, она снова заговорила:— Это может происходить еще и еще. Работай язычком, мой златокудрый мальчик, и не останавливайся, только не останавливайся. Продолжай!Он с готовностью подчинился. Когда язык одеревенел и едва не вываливался у него изо рта, он стал молотить ее подбородком, внимая доносящимся откуда-то издалека наставлениям:— Поласковее, дружок, поласковее. Щетина не обязательно должна царапать, она тоже может дарить радость!Наконец шея отказалась повиноваться и он пустил в ход нос, а к тому времени отдохнул главный инструмент — язык. Все это время его пальцы неустанно исследовали ее изнутри, словно пытались нащупать во влажной тьме загадочные письмена. Иногда тьма содрогалась, и она принималась биться над ним как одержимая, но он снова подчинял себе ее скользкое тело, получая в ответ хриплые похвалы.Потом они, не сговариваясь, поменялись ролями: он превратился в наставника, она — в покорную ученицу. Он поднял ее, перенес на ложе и лег, насадив ее на свое копье, как на вертел.Она обхватила его ногами и позволила ему
Последние комментарии
8 минут 13 секунд назад
11 минут 52 секунд назад
22 минут 21 секунд назад
28 минут 30 секунд назад
30 минут 36 секунд назад
33 минут 42 секунд назад