Стражи цитадели [Кэрол Берг] (fb2) читать онлайн

Кэрол Берг «Стражи цитадели»

Строители склонились перед господином замка и доложили, что их работа завершена. Но тот ответил, что цитадель все еще чересчур уязвима, ведь враги его могучи и многочисленны. И повелел он строителям вбить железные кольца в камень стен, обращенных к четырем сторонам света, и выбрал четырех сильнейших воинов, чтобы упрочить укрепления их жизнями. Каждого из них приковали к одному из колец, и было им приказано следить за разбойниками, которые могли показаться отовсюду с раскинувшихся вокруг просторов. Каждый час раздавался колокольный звон, подтверждающий, что воины не спят, и никому не дозволялось говорить с ними, чтобы не отвлекать их от выполнения долга. С пылающей осени и до суровой зимы стояли они четверо на страже, без укрытия, без поддержки и без отдыха, зная, что и после того, как глаза и уши откажут им, крепость господина защитят их верность и честь. И, даже умерев, они так и остались там, пока их прах не впитался в камень и известь. Их называют Стражами цитадели и говорят, что они по-прежнему защищают ее, а изображение четырех колец Стражей стало гербом Комигора. Должно быть, эти четверо и в самом деле были могучими воинами, поскольку ни разу за шесть сотен лет Комигор не покорился врагу.

История и легенды Комигора

ГЛАВА 1 СЕЙРИ

Мой кучер в третий раз позвонил в колокольчик. Вне всяких сомнений, замок был погружен в траур. На приземистых башнях рядом с герцогским вымпелом развевались черные стяги. Строгий фасад надвратной башни, лишь у самой вершины прорезанный высокими, узкими застекленными окнами, был убран миртовыми ветками, увитыми и перевязанными лентами из крепа. Однако, несмотря на подобные следы чьей-то деятельности, можно было подумать, что вместе с герцогом вымерла и вся замковая челядь.

Наконец, спустя почти четверть часа после того, как мы въехали через неохраняемые ворота, одна из массивных створок медленно отворилась. Раскрасневшаяся служанка с кувшином для воды на плече отчаянно замахала нам свободной рукой и исчезла в доме, оставив дверь приоткрытой.

Ренальд торопливо вернулся через двор к экипажу, почесывая в затылке.

— Девушка говорит, вам следует подняться прямо в покои хозяйки. Она даже не спросила, кто мы такие.

— Откуда они могли узнать, что я приеду сегодня? Не дожидаясь, пока Ренальд подаст руку, я вышла из кареты и указала ему на кухонную пристройку, где он мог отдохнуть и, возможно, разжиться толикой слухов. Сама же я взбежала по широким ступеням. Прошло тринадцать лет с тех пор, как меня изгнали из этого дома…

Леденящий душу вопль, донесшийся с верхнего этажа, прервал мои воспоминания, а заодно и размышления о том, почему в воротах богатого дома, чей хозяин недавно скончался, отсутствует надлежащая стража. Я торопливо направилась по мозаичным полам надвратной башни, затем вверх по главной лестнице и, наконец, через анфиладу двустворчатых дверей, которая вела к роскошной опочивальне, откуда и раздавался звук.

Эта комната была просторнее, чем большинство сумрачных помещений старой крепости. Когда-то она принадлежала моей матери. Теперь ее было не узнать. Изящную мебель в валлеорском стиле сменили неуклюжие массивные столы темного дерева, вычурные позолоченные стулья и тяжеловесные резные скамьи, «для удобства» снабженные тощими бархатными подушками. На возвышении стояла кровать, столбики которой едва не достигали оштукатуренного потолка. Тяжелые красные гардины скрывали окна, не пропуская ни солнечный свет, ни мягкую свежесть осеннего утра, а в камине ревело пламя. Все это делало комнату душной, темной и одуряюще жаркой.

В помещении царил сумбур. Седовласая женщина, облаченная в черный атлас, нависала над постелью, раздавая бесполезные указания целому воинству горничных в черных платьях и белых чепцах. Девицы метались взад и вперед с тазами, полотенцами, подушками и нюхательными солями, пока крики из-за шитых золотом занавесей балдахина не утихли до жалобного хныканья, прерываемого громкими всхлипами. Женщина с тревогой взглянула на меня:

— Ну и где же доктор?

— Понятия не имею ни о каком докторе. Я приехала с визитом к герцогине и юному герцогу. Что здесь происходит?

С постели снова раздался скорбный вопль.

— Как, разве с вами нет доктора?

Старуха произнесла это так, словно была уверена, что я ошибаюсь, или же вменяла мне в вину несоответствие ее ожиданиям.

— Нет, но, может быть, я могла бы вам чем-нибудь помочь?

— Рен Вэсли приехал, тетушка? — спросил голос с кровати. — Клянусь, я уже не в силах дышать!

Мне пришло в голову, что если дело в дыхании, то разумное применение дымовой заслонки и короткая схватка с железными ставнями могут существенно улучшить состояние больной.

— Эта чужачка, моя милая, пробралась сюда без дозволения, словно воровка. Она утверждает, что пришла увидеться с тобой и юным герцогом. Но доктора с ней нет.

Женщина в черном погрозила мне костлявым пальцем:

— Вам здесь нечего делать, сударыня. Подите вон, или я позову стражу!

— Я умру раньше, чем он приедет, тетушка! Угасну в окружении лишь тебя, слуг и этой воровки! Скончаюсь в этом убогом доме, и что же тогда станется с Гериком?

Старуха просунула голову меж занавесей кровати:

— Сейчас, сейчас, дитя мое. Вполне вероятно, что ты умрешь, но я все время буду рядом с тобой.

— Да где же этот проклятый доктор! И где эта окаянная Делси, которая должна была принести мне бренди!

Я прошла сквозь стайку трепещущих служанок, приблизилась к краю кровати и заглянула поверх плеча старухи. Она промокала полотенцем лоб круглолицей молодой женщины. Пышный белый пеньюар придавал той сходство с гигантской курицей, восседающей в гнезде из таких огромных подушек, что, должно быть, целый выводок гусей пожертвовал ради них своим оперением. Длинные светлые волосы были собраны на макушке, непослушные локоны раскинулись вокруг ее розовых, исчерченных слезами щек. Ничто из увиденного мною не вязалось с предсказаниями скорого конца, хотя тонкое красное покрывало и не могло скрыть, что жена моего брата ждала ребенка. Сомневаюсь, что Томас успел об этом узнать. Я раздвинула занавеси чуть шире.

— Прости за неожиданное вторжение, Филомена. Услышав твой зов, я сразу поднялась наверх. Могу ли я чем-нибудь помочь?

— Луна Джеррата!

Молодая женщина отложила носовой платок и уставилась на меня огромными зелеными глазами, от удивления забыв обо всех своих страданиях. Мы с братом были очень похожи. Да и она видела меня довольно часто.

Наша долгая размолвка с братом не позволяла мне познакомиться с его женой. Однако в течение десяти лет моего изгнания после казни мужа, когда я была вынуждена ежегодно являться перед королем и его свитой, чтобы получить новое дозволение, продлевавшее мне жизнь, мы регулярно виделись с Филоменой. Каждый раз во время этого ритуального унижения моя хихикающая невестка пользовалась открытым допросом, чтобы задавать самые грубые и личные вопросы.

Напомнив себе, что я прибыла в Комигор ради племянника, а не Филомены, я произнесла:

— Я дала слово. Я обещала Томасу приехать. Ты больна?

— Кто эта женщина, дитя мое? — нахмурившись, встряла старуха в черном. — Что за дерзкая особа беспокоит бедную вдову, столь близкую к смерти?

— Для начала, я не воровка и уж совершенно точно не чужая этому дому, — ответила я.

И уж какой-какой, а умирающей больная не выглядела. Впрочем, я не стала говорить это вслух, чтобы не раздражать лишний раз обеих дам.

Филомена оттопырила розовую губку. Слезы лились по ее щекам, хотя и оставалось загадкой, какие же чувства были тому причиной.

— Томас обещал, что не проиграет ни одного поединка и не бросит меня одну в этом отвратительном месте. Плохо, конечно, что его никогда не бывало рядом, но, по крайней мере, он забрал бы меня на зиму в Монтевиаль. А сейчас мне так плохо, и к тому же я могу умереть! Когда все закончится, уже почти настанет весна, я стану толстой и страшной, и двор меня позабудет. Будь он проклят, этот Томас!

От каждого всхлипа, сотрясавшего Филомену, щебечущие горничные вспархивали, как стая пичуг, всполошенных подкравшимся котом.

— О, моя дорогая девочка! — ворковала пожилая дама, поглаживая покрывало. — Ты должна успокоиться, иначе ребенок окажется уродцем, даже если тебе удастся выносить его положенный срок.

Филомена застонала. Половина служанок взвыла в унисон с хозяйкой.

Не из приязни или сочувствия я приняла бразды правления в свои руки, но лишь из чистой расчетливости. Если мне не удастся разумно побеседовать с Филоменой, то я не смогу исполнить обещанное и вернуться к собственным делам.

Я должна была — и хотела — рассказать жене и сыну Томаса, что он погиб с честью, как и подобает герцогу Комигора, Защитнику Лейрана, лучшему фехтовальщику Четырех королевств. Уже не важно, что он и не мог победить в схватке, стоившей ему жизни, что он оказался пешкой в чужой игре, куда более серьезной, чем вызов какого-то мелкого бунтовщика его королю, не важно, что его руки были в крови тех, кого я любила больше всего на свете. В конце концов, освободившись от власти безумия, он попросил у меня прощения и его последние мысли были о сыне. Я пообещала Томасу рассказать мальчику об этом. Каким-то образом — я не до конца понимала, каким именно, — чары, разрушившие жизнь моего брата, были на моей совести, и мне хотелось верить, что, исполнив его последнюю волю, я в некоторой мере искуплю вину за случившееся с ним.

— Послушайте-ка, сударыня, — сказала я старухе, отводя ее от кровати. — Эта суета не идет на пользу вашей племяннице. Да и сами вы выглядите измученной. Я родственница покойного герцога — то есть родня Филомене, как и вы, — и я была бы счастлива, присмотреть за ее светлостью, пока вы отдыхаете. Вы должны беречь себя ради ее блага, разве нет? Отправляйтесь на часок в свои покои. Обещаю, при малейших затруднениях я пошлю за вами.

— Зачем?.. Я никогда… Кто вы такая?..

Я поймала за руку, пробегавшую мимо служанку и велела ей препроводить тетушку Филомены в ее покои, сесть снаружи у входа и исполнять любые ее капризы.

Затем я отправила суетящихся служанок прочь из комнаты: одну — варить бульон, с наказом принести его, только когда я попрошу, другую — протирать всю стеклянную посуду в доме, на случай если доктору что-нибудь потребуется, третью — за чистым холстом, в котором тоже могла возникнуть нужда. Одну-единственную тихоню по имени Нэнси я оставила при себе. Я попросила ее повесить мой плащ, открыть окно и не подпускать прочую прислугу к спальне, чтобы госпожа могла отдохнуть.

После этого я придвинула стул к широкому ложу и принялась ждать.

Не было ничего удивительного в том, что с Филоменой, оказалось, так непросто иметь дело. Ее отец был канцлером Лейрана. Брак по расчету из политических соображений вынудил Филомену поселиться в столь отдаленном от королевского двора месте, как Комигор, а для изнеженной молодой особы, выросшей среди дворцовых интриг и столичных скандалов, это было подобно медленной смерти.

Довольно скоро стоны стихли. Герцогиня прерывисто вздохнула и огляделась.

— Куда все делись?

Она шмыгнула носом и моргнула.

— Я объяснила им, что их наипервейший долг — служить тебе, а заняться этим они могут, освободив комнату, чтобы ты могла дышать. А теперь расскажи, в чем дело. Ты ведь не рожаешь, и не похоже, что скоро соберешься.

Филомена снова взвыла. Служанка вскинулась со стула у двери, но я жестом велела ей оставаться на месте, а затем сложила руки на коленях.

Стон прервался икотой. Герцогиня промокнула глаза.

— Это ужасно. Видишь ли, если б я выносила остальных… Доктор велел мне оставаться в постели, иначе я потеряю и этого. Так страдать от этих проклятых родов, а они все оказываются мертвыми… кроме Герика, разумеется, дорогого моего… Хотя он, конечно, не так нежен, как можно было бы пожелать, совершенно не интересуется тем, чем должен, да еще этот его гадкий характер… Доктор Рен Вэсли велит мне лежать, и тетя Вералли говорит, он, должно быть, считает, что я тоже умру… А сегодня я проснулась с ужасной болью в спине и поняла: конец уже близко.

— А! Теперь понятно. Скольких детей ты потеряла?

— Двоих. Оба родились мертвыми.

Я протянула ей вышитый платочек из стопки у кровати. Филомена высморкалась.

— Так ужасно терять ребенка при рождении. Герцогиня быстро взглянула на меня, как будто только что поняла, кто же сидит перед ней, и быстро натянула атласное покрывало до самого подбородка.

— Я не собираюсь ничем тебе вредить, Филомена. В том, что сделал Томас, он и сам виновен только отчасти. И, разумеется, я не считаю ни тебя, ни твоего сына ответственными за его поступки.

Несколько месяцев назад, еще до того, как Томас освободился от своей разрушительной слепоты, он просил меня приехать в Комигор, надеясь, что я смогу защитить его сына от какого-то неназываемого зла. Тогда я ответила ему отказом. Я не видела причин принимать во внимание опасения человека, спокойно смотревшего, как пытают моего мужа лишь за то, что тот родился чародеем. Я не видела причин заботиться о сыне того, кто перерезал горло моего новорожденного ребенка, чтобы, тот не унаследовал магический дар отца.

Как Томас мог жить с тем, что сотворил? Безумие, наваждение — мне оставалось только верить в это, иначе я не смогла бы его простить.

Филомена потупила взгляд.

— Люди Томаса привезли твое послание вместе с известием о его смерти. Я думала, ты пытаешься меня запугать.

— Давай не будем об этом сейчас. Я уверена, доктор велел тебе лежать ради здоровья ребенка, а не из-за угрозы тебе самой. Спина же, возможно, болит из-за того, что у тебя здесь столько подушек, и вдобавок неудобно сложенных.

Я потянулась к подушкам Филомены и убрала добрую их половину. Остальные же расположила так, чтобы она могла легко менять позу без риска быть задушенной.

Принесенное Нэнси теплое полотенце я свернула валиком и засунула под спину Филомены.

— О, так намного лучше!

— Прекрасно. Нэнси может менять полотенце так часто, как ты пожелаешь. А теперь тебе надо отдохнуть. Когда проснешься, я расскажу тебе и твоему сыну о Томасе то, ради чего я приехала.

— Это его не вернет, — сказала Филомена, устраиваясь в «гнезде» и зевая.

— Не вернет, — подтвердила я.

Я чувствовала себя слегка виноватой за радостное предвкушение, покалывающее мою кожу. Спустя десять лет после ужасной смерти мой супруг действительно вернулся к жизни — эта чудесная тайна до сих пор была не полностью доступна моему пониманию. Всего несколько месяцев прошло со дня летнего солнцестояния, когда потерявший память принц-чародей вторгся в мою жизнь. И лишь считанные недели — с того мига, как я поняла, что это Кейрон каким-то чудом снова ожил в нем, а чародей Дассин подтвердил мои догадки. На исходе того дня, когда они оба прошли через пылающие Ворота Моста Д'Арната и исчезли, мой муж все еще не мог вспомнить ни свое прошлое, ни прошлое Д'Нателя, принца Авонара, в чьем теле он сейчас существовал. Но Дассин уверил меня, что восстановление памяти Кейрона — лишь вопрос времени, труда и чародейства. Он вернется. И узнает меня.

Вид уснувшей Филомены, дышащей ровно и глубоко, вернул меня к той томительной печали, которую не могло облегчить даже чудесное воскрешение Кейрона. Сын моей невестки был жив, а мой…

Велев Нэнси охранять опочивальню, я вышла в коридор и, стоя на верхних ступенях лестницы, заглянула в гулкий колодец надвратной башни. Пыльные струи света лились из высоких и узких окон. Эта башня была сравнительно новой по меркам комигорской истории, но в детстве нам с Томасом она казалась удивительной. Огромные черные и серые плиты, которыми был вымощен ее пол, представляли собой великолепную площадку для сотен игр. Нашей любимой забавой были шахматы, и мы постоянно заманивали и вовлекали слуг, гостей, собак и кошек в наши развлечения в качестве живых фигур. Когда свет падал справа, толстые, заключенные в свинцовые переплеты стекла высоких окон превращали солнечные лучи в радугу. Я сидела на верхней ступеньке и мысленно уносилась по красным, синим и фиолетовым дорожкам далеко от малолюдной сельской глуши, где стоял наш дом.

В своих детских грезах я и представить не могла что-то, хотя бы отдаленно напоминающее странные пути моей жизни и тайны мироздания, оказавшегося намного большим, чем меня учили. Удивительно уже само по себе то, что я вышла замуж за чародея, одного из тех, кого священники и народ Четырех королевств поносили как воплощение зла. Но несколько месяцев тому назад я узнала, что за пределами известного нам мира существует и другой, ввергнутый в долгую и ужасную войну. Гондея — так называется мир волшебников, мир народа, к которому принадлежал и мой муж, хотя и он, и его предки, изгнанные в самое обделенное магией из королевств, позабыли об этом.

Погрузившись в воспоминания, я спустилась по лестнице. Внизу, примыкая к надвратной башне, располагалась моя любимая комната в замке — отцовская библиотека. Я коснулась медной ручки двери…

— Задержитесь-ка на секундочку, сударыня! — окликнул меня из-за спины резкий дрожащий голос — очень знакомый. — Позвольте спросить, кто вы такая и какое у вас дело в герцогской библиотеке, не говоря уже о том, с чего это вы эдак по-хозяйски распоряжаетесь прислугой в этом доме?

Я с улыбкой повернулась к собеседнице:

— Неллия, неужели ты забыла — я же всегда своевольничала!

Хотя пожилая женщина опиралась на трость, от изумления она чуть не рухнула навзничь.

— Сериана! Пусть ослепят и оглушат меня боги, если это не моя дорогая девочка… После такой долгой, такой трудной дороги… Ох, ну надо же…

Она принялась рыться в карманах. Я подхватила ее под руки и усадила на обитую кожей скамью.

— Я уж было начала сомневаться, что увижу здесь хоть одно знакомое лицо. Но если б я могла выбирать, конечно же, я предпочла бы встретить тебя. Сдается мне, что бы там ни было, а с домом по-прежнему все в порядке?

— Ох, дитя мое, как я рада вас видеть. Из всех, кого вы знали, действительно не осталось никого, кроме меня. Госпожа наша, — в это слово было вложено достаточно пренебрежения, чтобы мнение Неллии о жене Томаса сделалось очевидным, — большую часть своей прислуги из города привезла. Задумала всех нас выжить. Хорошо еще, его светлость, брат ваш, не позволил ей отослать ни меня, ни Джона Хэя, ни Бете Суини, белошвейку. Но вы и сами видите, что дела здесь идут неважно. Новых служанок заботит только госпожа и ее добро, Джон Хэй умер два года назад, а Бете отправили на пенсию, она живет у дочери в Грейстеве. Так что я здесь одна осталась. От меня немного пользы, но эти глаза еще не настолько плохи, чтобы не увидеть мою маленькую фею, так нежданно вернувшуюся домой.

Она погладила меня по колену и вытерла глаза платком.

— Распорядиться, чтоб открыли вашу комнату? Я оставила там все как было, надеялась, что вы с братом когда-нибудь снова поладите. Мы никогда не верили в то, что о вас говорили. Столько гадостей нам наболтали, вот только я знала, что моя маленькая Сейри скорее проглотит жабу, чем сделает что-то дурное. Хозяин это не обсуждал, а хозяйка, она вообще ни о ком слова доброго не скажет. Так что и я, и Бете, и Джон Хэй никогда не верили тому, что она о вас говорила…

Неллия остановилась перевести дыхание. Возможно, ожидая…

Рассказы, что она могла слышать обо мне, были, скорее всего, совершенно мерзкими: тюрьма, ересь, связи с чародеями и прочими приспешниками зла — преступления, которые стоили бы мне жизни, если бы мой брат не был другом детства короля и Защитником Лейрана.

Я приобняла Неллию за костлявые плечи:

— Забудь о том, что обо мне говорили. Все это просто ужасное недоразумение. Я очень ценю твою заботу о моих вещах, но не собираюсь здесь оставаться. Я приехала лишь затем, чтобы поговорить с Филоменой и ее сыном. Когда Томас погиб, я была с ним. В конце концов, мы помирились.

Покрасневшие глаза Неллии наполнились слезами.

— Рада это слышать. Он всегда был гордым мальчиком и вырос таким же мужчиной. Гибкости так и не научился. Почти все и всегда бывало по его желанию, но покоя ему это не принесло. Видеть его столь высоко поднявшимся и столь жестоко истерзанным — это разбивало мне сердце, ведь я знала его с пеленок.

— Но его сын? Томас говорил о нем с такой любовью. Несомненно, мальчик сделал его счастливым.

Неллия нахмурилась и покачала головой.

— Так, значит, вы еще не виделись с молодым хозяином?

— Нет, я здесь только полчаса.

— Правильнее сказать, герцог — да запомнит святой Аннадис его имя! — гордился сыном и возлагал на него большие надежды. Но тот — непростой ребенок.

— Со мной и Томасом тоже было нелегко. Старая женщина рассмеялась.

— Да уж, слово «легко» как-то не упоминалось в людской, когда речь заходила о ком-то из вас. Но этот ребенок… Сами увидите. — Она взглянула на меня, вопросительно подняв бровь. — Мне выяснить, где он сейчас?

— Думаю, будет благоразумнее, если нас представят в присутствии герцогини Филомены.

Мне не хотелось устанавливать никаких личных отношений с этим мальчиком.

— Проще от этого вряд ли станет. Он не из тех, кто сидит у мамочки на коленях… — Она запнулась и махнула рукой. — Что-то я заболталась. Должно быть, вы умираете от голода и жажды? Принести вам поднос прямо в библиотеку?

— Это было бы великолепно. И, если не трудно, пошли кого-нибудь в комнату хозяйки и извести Нэнси, где меня можно найти. Я бы хотела знать, когда проснется герцогиня.

— Конечно, радость моя. — Неллия еще раз вытерла глаза, похлопала меня по руке и, прихрамывая, двинулась прочь.

Библиотека, принадлежавшая моему отцу, практически не изменилась с тех пор, как я ее последний раз видела: обивка кресел, темное дерево, высокие, до потолка, стеллажи, набитые книгами в кожаных переплетах и свертками рукописей.

В углу на дальней от камина стене висела карта Четырех королевств. Сам Лейран был раскрашен красным, подвластные ему королевства — каждое своим цветом: Валлеор — синим, Керотея — коричневым, а вечно мятежный Искеран — желтым. Все покрывало огромное количество пыли, везде царил дух запустения. Столы и конторки давно забыли, что такое масло или полировка, а медные светильники покрылись патиной. Отец оторвал бы голову нерадивому слуге за потрескавшиеся переплеты книг и измятые карты, попадись они ему на глаза.

Отец был, прежде всего, воином. Двадцать лет он с честью и умением сражался за своего короля, и зазубрин на его мече всегда было больше, чем у самых старых ветеранов его войска. Однако больше, чем битвами и славой, он наслаждался стратегией и тактикой, удивительным взаимодействием солдата и командира. Не склонный к наукам, он собрал целую библиотеку по истории и философии войны, с которой не могла соперничать даже университетская библиотека в Юриване. Еще он собирал карты всех известных земель и народов, от древних примитивных каракуль на шелке или пергаменте, готовых рассыпаться от малейшего дуновения, до современных, тщательно вычерченных топографических планов, составленных военными картографами короля Геврона.

Но задолго до того, как меня и Томаса заинтересовали карты и книги, нас манило в библиотеку содержимое двух застекленных шкафов. Сокровище, хранимое в них, было неслыханным чудом, не встречающимся больше ни в одном из знакомых нам домов. Сотни миниатюрных солдатиков, выполненных в столь мелких подробностях, что можно было даже различить выражения их оловянных лиц и особенности обмундирования. Пехотинцы и кавалеристы, рыцари и знаменосцы, трубачи и генералы, герольды и короли были отлиты во всевозможных позах. И лошади: встающие на дыбы, скачущие, разворачивающиеся боевые кони и вьючные тяжеловозы, тянущие бочонки воды величиной с большой палец или крошечные обозные фуры. Рядом с миниатюрной флотилией, ожидавшей приказов молодого адмирала, было сложено вооружение, достаточное для того, чтобы снарядить целую армию солдатиков в палец величиной.

Иногда мы находили крохотные войска расставленными на картах старинных сражений, чтобы воскресить былые дни крови и славы. Иногда они выстраивались на длинных полированных столах библиотеки — когда отец обдумывал новый план, чтобы разгромить врагов Лейрана. Но нам запрещено было прикасаться к солдатикам, когда ими пользовался отец, так что вершиной восторга оказывалось найти их в плену выложенных бархатом шкафов. Тогда мы освобождали оловянных воинов и придумывали собственные игры.

Солдатики стали первым, что я принялась искать в библиотеке. К моему удовольствию, шкафы стояли так же, как я застала их в последний раз, по обеим сторонам от тяжелых доспехов, принадлежавших моему деду. В одном шкафу покоилась армия солдатиков, облаченных в синее с серебром, в другом — в красное с золотом. Я открыла дверцу и потянулась было за серебристым мечником и лошадью в синем чепраке, но оставила их, заметив серебряного короля. Его меч все еще вздымался в величественном жесте, а корона была погнута еще с тех времен, когда мы с Томасом постоянно дрались за него. Рядом с королем стоял его герольд, дующий в невидимый горн. Инструмент потерялся, когда Томас сел на солдатика в столовой, пытаясь скрыть от отца ужасное преступление — похищение фигурки из библиотеки.

— Не смейте их трогать! — раздалось сзади.

Я удивленно обернулась, все еще держа в руке молчаливого трубача, и заметила чей-то силуэт в оконной нише. Его обладатель был полностью скрыт зелеными бархатными занавесями, только ботинки выглядывали наружу.

— От солдатиков нет проку, если они тихо стоят в шкафу. Они должны оказываться тут и там, защищая своего короля от врагов. Разве не так? Ни один солдат не прячется в лагере вечно.

— Не стоит говорить со мной, как с пятилетним.

— Я и не собиралась. Просто я думаю, что это позор — позволять таким прекрасным вещам, как эти солдатики, лежать без дела. Кто-то должен ими пользоваться, планируя военные кампании или хотя бы ради удовольствия поиграть с ними.

— Никто с ними не играет.

— Тем более жаль.

— Кто вы?

— Когда твоя мать проснется, нас представят друг другу как подобает.

— Одна из ее подруг. Я мог бы и сам догадаться. Пришли сюда что-нибудь у нас украсть?

— Не в моих привычках. Здесь что, по соседству была волна ограблений, если все обитатели замка подозревают прохожих в воровстве?

Я сдвинулась влево, пытаясь разглядеть мальчика в нише, но на светлом фоне окна он оставался лишь силуэтом.

— Зачем еще кому-то приезжать сюда?

— Скажем, навестить твою мать.

— Никому не нравится ее навещать. К тому же она теперь вдова. Не стоит того, чтобы поддерживать отношения.

— Тогда навестить тебя.

— Я не могу пока никого одарять милостями. Сколько же лет этому ребенку?

— Тогда, может быть, полюбоваться этим чудесным домом и красивейшими землями севера?

— Никто…

— Никто не сочтет их чудесными или красивыми? Я не стану оспаривать твое мнение о матери и даже о тебе самом, но я готова дать отпор любой попытке принизить достоинства Комигорской крепости. Однажды ты примешь одно из колец Стражей и представишь, что значит быть прикованным к этому месту месяцами, до самого конца, когда жизни всех, кто тебе дорог, зависят от добросовестности твоей службы. Или же, прячась в потайной комнате северной башни, будешь наблюдать за переливами цвета холмов и неба и танцем молнии на крыше в летнюю грозу… Впрочем, ты и сам найдешь эти чудеса, когда захочешь. А пока я оставлю тебя наедине с твоими заботами. Прошу прощения, что побеспокоила.

Не дожидаясь ответа, я вышла из библиотеки, едва успев избежать столкновения с молоденьким лакеем, который нес поднос, уставленный горшочками с джемом, маслом и пышущим жаром овсяным печеньем.

— Я передумала, — сказала я ему. — Я буду в музыкальной гостиной. Оставьте дверь открытой, если не трудно, чтоб я могла увидеть, если кто-нибудь станет искать меня в библиотеке.

Лакей поставил поднос на низенький столик, и я села так, чтобы наблюдать за коридором. Через несколько секунд я заметила тонкое лицо, выглядывающее из резных двустворчатых дверей библиотеки. Томас говорил, что его сын похож на нас. Бесспорно, он был прав. Мальчик выглядел точь-в-точь как его отец в детстве или же, как выглядела бы я в возрасте десяти-одиннадцати лет, не родись я девочкой. Глубокие карие глаза, слишком большие для незрелого лица, долговязое костлявое тело, уже начинающее вытягиваться. Копна волос, в точности таких же, как у меня, — темно-каштановых с рыжиной — обрамляла лицо. Горькая обида на жестокую насмешку судьбы на мгновение сжала мое сердце. Мой собственный сын мог выглядеть точно так же, как и этот мальчик.

Мальчик окинул взглядом коридор и, похоже, был раздосадован тем, что никого не нашел. Он швырнул что-то на пол, взбежал вверх по лестнице и скрылся из виду. Странный ребенок. Такой злой…

Я восстанавливала душевное равновесие, поглощая овсяное печенье Неллии до тех пор, пока, спустя полчаса, одна из горничных не подбежала торопливо к дверям библиотеки. Я вскочила:

— Ты не меня ищешь?

— Да, сударыня. Госпожа уже проснулись. Нэнси послала меня в библиотеку найти вас.

— Хорошо. Передай, что я иду.

Девушка поспешила прочь, а я чуть менее торопливо последовала за ней. Пройдя полпути по черно-серым плитам, я увидела что-то на полу и наклонилась, чтобы поднять это. Находка оказалась серебряным королем. Его корона стала теперь совершенно кривой, а могучий клинок был вывернут так, что король не смог бы поразить больше ни одного врага — только самого себя.

ГЛАВА 2

Когда я вошла в комнату герцогини, Филомена опять вопила, правда, уже не от боли или страха смерти. Обличительные слова, словно палочные удары, сыпались на сутулого, скромно одетого человека средних лет.

— Что значит — нет денег заплатить виноторговцу? Похоже, все серебро оседает в ваших карманах. Я велю вас повесить!

— Но, госпожа…

— Комигор — самое богатое поместье Четырех королевств, и вам платят непомерные деньги за то, чтобы вы им управляли. Может, если мы прекратим тратиться на ваше жалованье, вы изыщете необходимые средства?

— Если позволите, госпожа, расходы поместья за прошлый год… были огромны… Новая мебель, ювелир, портные… А сейчас кровля над западным крылом замка протекает, кузней невозможно пользоваться после пожара, а мы даже не можем нанять рабочих…

— Да как вы смеете меня обвинять? Мой муж ни в чем мне не отказывал, а управляющий осмеливается говорить «нет денег»! Полагаю, вы скоро заставите меня ходить в рубище. Почему я должна страдать?

— Но, сударыня, арендная плата не взималась уже восемь месяцев! — Управляющий промокнул лоб широким платком.

— Так получите ее, глупец. Мне что, нужно водить вас за ручку?

— Герцог Томас — да запомнит святой Аннадис его имя! — оставил указания на начало года, чтобы госпожа лично проследила за сбором ренты, поскольку сам он в назначенный день вынужден будет отсутствовать. Хозяева Комигора блюли соглашение с арендаторами более пятисот лет. Только сам хозяин или члены его семьи имеют право взимать плату. Арендаторам не позволено передавать деньги кому-либо другому.

Вымученное терпение, звучащее в голосе управляющего, наводило на мысль, что этот спор повторяется уже не в первый раз.

— Вы невыносимый зануда. Разумеется, это не я сама решила гнить в этой дыре, пока мой муж разъезжает по всем Четырем королевствам, но он никогда не обсуждал со мной подобные вопросы. «Ради наследства Герика, — говорил он. — Чтоб не дать стервятникам Монтевиаля и повода облизнуться». Как будто я ничего не знаю ни о наследстве, ни о претензиях. В конце концов, он больше не может мне этим докучать. Здесь теперь новый хозяин, пусть он и слушает меня еще меньше, чем его отец.

Расписной веер, трепыхавшийся в руках Филомены, словно вымпел во время бури, замер, и ее розовое личико вдруг вдохновенно озарилось.

— Конечно же! Это может сделать мой сын! Он теперь владелец замка. Я велю ему собрать эту проклятую плату.

Измученный управляющий терпеливо ответил:

— До своего совершеннолетия юный герцог не может взимать ренту, ваша светлость. Он слишком молод, чтобы работать с документами, и, следовательно, не может выполнить условия соглашения.

Филомена откупорила подхваченный с туалетного столика маленький серебряный пузырек, глубоко вдохнула и на миг прикрыла глаза. Затем жестом подозвала одну из служанок.

— Даже если бы я могла встать с постели, я не стала бы проводить целый нудный день, кивая и улыбаясь грязным крестьянам. Мне безразличны их гадкие дети, коровы и пшеница. Найдите другой способ раздобыть деньги. Пошлите солдат, возьмите заложников — мне все равно.

— Сударыня, я прошу вас… Подобное бесчестье…

Управляющий едва не плакал, но Филомена отвернулась к зеркалу в серебряной оправе, которое подала ей служанка. Девушка начала расчесывать ее золотистые волосы, и все внимание хозяйки дома мгновенно оказалось поглощено этим. Управляющий задержался было еще на несколько минут, но, когда Филомена принялась давать указания, как укладывать косы, поклонился и тихо вышел из комнаты.

Я прекрасно знала, что такое Комигорское соглашение. Сколько раз меня заставляли надеть самое строгое и неудобное платье, сесть рядом с матерью и Томасом и бесконечно скучать, пока отец собирает ренту. Церемония разыгрывалась, как тщательно отрепетированный танец. В первый день года — День соглашения — очередь арендаторов вытягивалась через весь главный зал, пересекала внутренний двор замка и продолжалась далеко за воротами. Один за другим они выступали вперед, и отец любезно приглашал очередного посетителя присесть с ним за небольшой столик, предлагая ему бокал вина, стоящий перед ним. Арендатор неизменно отказывался от угощения и вежливо интересовался здоровьем герцогской семьи. Мы всегда оказывались «совершенно здоровы», даже когда моя мать так ослабела от последней болезни, что вечером вверх по лестнице ее пришлось нести.

Затем мой отец спрашивал про здоровье жены и родителей арендатора, как растут дети — и каждого он называл по имени, спрашивал, не нужны ли ему новые инструменты или коза. После подобающего разговора человек вставал, кланялся и, словно только что, вспомнив, предлагал хозяину деньги. Мой отец желал арендатору доброго урожая и обращался к следующему. Танец начинался заново.

Когда мы с Томасом, устав, начинали обсуждать между собой несчастья, которые постигнут мир, если один из крестьян, в самом деле, выпьет вино, наша мать шептала, что мы ведем себя неуважительно. Долгие годы я считала, что она имела в виду «неуважительно по отношению к отцу». И это ужасное предположение немедленно вынуждало меня исправиться.

И только позже я поняла: наше поведение было неуважительным по отношению к арендаторам, которые кормили, одевали нас, позволяли нам существовать в комфорте за то, что они пользовались землями Комигора и защитой герцога.

Когда отец бывал в походе, за маленьким столиком располагалась мать, а мы с Томасом сидели рядом. Томас чувствовал себя неловко в первые годы после того, как вошел в возраст, когда мама умерла, а убитый горем отец бывал слишком пьян, чтобы исполнять свои обязанности. Однако со временем брат возмужал. До изгнания из Комигора я всегда сидела рядом с ним. Изменить ритуал казалось немыслимым.

Я вошла в покои невестки в некотором смятении чувств.

— Ты хорошо отдохнула, Филомена?

Тетка герцогини сердито укрылась за дальним углом кровати, наполовину спрятанная занавесями. Внимание герцогини было по-прежнему приковано к зеркалу.

— Не знаю, что на меня нашло нынче утром, Сериала, — сообщила она, поправляя прядь. — Мне следовало просить тебя немедленно уехать. Мой муж не желал видеть тебя здесь, и я тоже не желаю. Это ты утверждаешь, что он сам прислал тебя сюда.

— Можешь верить этому или нет, но твой сын имеет право знать, как погиб его отец, а больше некому ему об этом рассказать.

— Насколько мне известно, ты вполне могла сама убить Томаса, — заявила Филомена скорее в раздражении, нежели обвиняя. — Ты была замужем за чародеем и якшалась с предателями. Мой муж поймал тебя на этом и воззвал к правосудию. Вероятно, ты явилась сюда за отмщением.

— Говорю тебе, я не виню ни тебя, ни Герика. Томас никогда не узнает о моей мести, так что она не имеет цели. И ничто не вернет мне сына.

Я достала из кармана маленький мешочек серого шелка и положила на постель перед Филоменой.

— Я привезла это тебе. Ничего опасного.

Я улыбнулась пожилой даме, которая попятилась от кровати с таким видом, как будто в мешочке могла прятаться змея. Филомена вытащила из него прядь каштановых с рыжиной волос Томаса, перехваченных зеленой шелковой нитью, и задумчиво обернула ее вокруг пальцев.

— Давай заключим мир, — предложила я ей. — Даже если больше нет причин — так хотя бы ради того, что твой сын — герцог Комигорский. Я привезла ему перстень с печатью Комигора. У меня нет ребенка, который стал бы ему соперником, да и я ему не соперница. Это дом моего отца и тридцати поколений его предков. Я не хотела бы видеть его разрушенным бессмысленной местью.

— Думаю, что Томаса больше всего возмущало именно это, — произнесла Филомена. — Что ты творила свои злодеяния, рискуя превратить в руины эту ветхую груду камней. И мне этого никогда не понять.

У меня не было веских доказательств того, что Томас находился под властью зидов — древних врагов народа Кейрона, из магического мира за Мостом Д'Арната. Но я была готова жизнью в этом поклясться.

— Если бы Томасу позволили думать самому, он бы знал, что я никогда без нужды не пошла бы на такой риск. Он мог бы попытаться понять, что я говорила ему о своем муже и его народе. Как бы то ни было, думаю, он, в конце концов, поверил мне. Так ты позовешь сына?

Филомена бросила прядь волос на покрывало и взяла зеркало. Сперва она протерла его кружевным платком, а затем, кокетливо надув губки, принялась рассматривать свое прелестное личико.

— Он может не прийти. Герик был намного более милым в детстве, когда по вечерам кормилица приносила его к нам на часок. Мы с ним играли, а потом отсылали спать. А теперь он говорит такие гадкие вещи, когда злится, а злится он часто и безо всяких причин.

Филомена поджала губки, пощипала себя за щеки, разгладила кожу над бровями, но все-таки послала одну из горничных найти юного герцога и передать, что мама настоятельно просит его навестить ее.

Пока мы ждали, герцогиня продолжала заниматься собой, а я подошла к окну, раздумывая, как бы начать разговор о ренте. Управление Филоменой оказалось целой наукой, и я радовалась, что мне не придется иметь с ней дело дольше одного дня.

За окном, обрамленным тяжелыми занавесями, открывался успокаивающий своей красотой простор. К югу от Комигора простирались пшеничные поля; золотой океан, плещущийся у каменных стен, тянулся далеко, насколько хватало глаз.

Тут я услышала шипящий звук. Взгляд, брошенный через плечо, подтвердил, что источником его была тетушка Филомены, которая что-то настойчиво нашептывала на ухо герцогине. Та отвечала ей не столь тихо:

— Да никакая она не ведьма. Она просто вышла замуж за чародея…

Почувствовав на себе мой взгляд, старуха побледнела и отступила от кровати.

Удивительно, как много людей верят, что брак с чародеем должен наделить женщину собственными магическими силами. Часто я мечтала о том, чтобы это оказалось правдой.

— …да и тот давным-давно мертв.

Прошло еще некоторое время. Филомена слегка постукивала по зубам уголком серебряного зеркальца. Внезапно она нарушила тишину:

— Думаю, тебе следует отдать перстень мне.

Я сидела на узком подоконнике, откуда одновременно могла наслаждаться видом из окна и приглядывать за спальней.

— Я отдам его только законному владельцу.

— Какая тебе разница, кто его у тебя заберет? Герик еще слишком юн, чтобы носить его, и я могу забрать у него перстень сразу, как только ты уедешь.

— Если я отдам кольцо Герику, а ты его заберешь, он будет знать — у кого кольцо есть, а у кого нет. И не будет никакого недопонимания.

Я доверяла Филомене лишь до тех пор, пока не теряла ее из виду.

Герцогиня все еще дулась, когда мальчик вошел в комнату.

— Герик, дорогой мой! Ты пришел порадовать свою бедную мамочку?

Филомена не ждала ответа, а мальчик, по-видимому, не собирался его давать. Впрочем, не думаю, что его ответ пришелся бы матери по вкусу. Выражение его лица было высокомерным и отчужденным, и мне казалось, что он старательно избегал смотреть в мою сторону. Хотя я стояла прямо напротив дверей в спальню, он сразу направился к постели матери и позволил ей потрепать себя по щеке.

— Герик, эта женщина привезла то, что принадлежит тебе. Она настаивает на том, чтобы отдать это тебе в руки, как будто бы у нее есть на это право. Но мама должна хранить это для тебя, пока ты не подрастешь.

Мальчик повернулся ко мне и вежливо поклонился. Его глаза не выражали никаких чувств, в них не было даже любопытства. Я ждала, когда Филомена представит нас подобающим образом, но она не произнесла больше ни слова. Так что я жестом пригласила мальчика присесть рядом со мной на скамью, покрытую тощими подушками красного бархата. Он сел как можно дальше от меня, чопорный, словно накрахмаленный воротничок.

— Я была с твоим отцом, когда он погиб, — произнесла я. Глаза мальчика широко распахнулись, ледяное презрение в них растаяло в мгновение ока. — Я хочу кое-что рассказать тебе об этом дне.

Я тщательно продумала, что же рассказать ему об этой странной туманной пещере, затерянной между снежных вершин Стены Дориана. О жестоких чужестранцах с пустым взглядом, которые стремились захватить власть над Четырьмя королевствами и пытались втянуть лучшего фехтовальщика Лейрана, Защитника короля, в поединок с принцем Авонара. Я вкратце изложила историю так, чтобы все сказанное было правдой, опуская лишь подробности, непонятные или опасные для ребенка. Он слушал меня с неусыпным вниманием.

— …Так что, как видишь, они даже не предполагали, что твой отец может победить в этом поединке. Они обманули и рассердили его, но не сказали ему, что задумали на самом деле. Принц Авонара клялся не убивать никого из наших земель. Этот священный обет был дан его предками. Негодяи же хотели заставить принца нарушить клятву. Но, несмотря на их уловки,твой отец обнаружил обман и отказался продолжать поединок. Он сказал им, что этот бой не принесет чести королю Эварду.

Теперь наступала самая сложная часть объяснений. Я не решилась затронуть тему чародейства и волшебного Моста Д'Арната, связывающего наш мир с миром Гондеи и его столицей Авонаром. Как могла я объяснить, что лишенный души воин-зид поднял сжатый кулак и ужасным заклинанием наслал на Томаса безумие и тот сам бросился на меч Д'Нателя? Как объяснить — ребенку ли, взрослому, — что на самом деле принц Д'Натель — мой муж Кейрон, который предпочел погибнуть на костре, но не сойти с пути Целителя?

— Это были настоящие злодеи, — сказала я, — а их вождь настолько лишен чести, что они вынудили твоего отца снова вступить в бой. В тумане и при тусклом свете он почти ничего не мог разглядеть. И когда Томас атаковал, собираясь поразить негодяев, он налетел прямо на меч Д'Нателя. Увидев, что произошло, принц впал в ярость. Он бился с подлецами до тех пор, пока не обезвредил их. Мы вместе сделали все, чтобы спасти твоего отца, но не смогли: его раны оказались слишком тяжелы. Он лежал на моих руках и сказал мне, что не чувствует боли. А потом он заговорил о тебе.

Огромные глаза мальчика сияли. Его боль словно мерцала искорками синевы и янтаря в карих глубинах, она надрывала мне сердце, несмотря на мое равнодушие и обиду. Мне казалось правильным, что сын Томаса скорбит об отце. Так и должно быть.

— Он сказал, что ты честен и похож на него, и так оно и есть. Еще он сказал, что ты умен и упрям и что он хотел бы передать тебе, каким хорошим сыном ты ему был. Он очень гордился тобой.

Мальчик тихо вздохнул, чуть вздрогнув.

— Вскоре твой отец умер на моих руках. Я похоронила его у одинокого озера, с мечом в руках, как и подобает, покоиться Защитнику Лейрана. Когда ты подрастешь, если захочешь, я провожу тебя туда.

Из шелкового зеленого мешочка, очень похожего на серый, который получила Филомена, я достала тяжелый золотой перстень с изображением четырех колец Стражей и вложила в руку мальчика.

— Теперь он твой. Когда придет время, носи его с достоинством, как твой отец и дед. Они не были безупречными людьми, но они всегда делали то, что считали правильным. Эта вещь означает великую ответственность, и ты должен научиться нести ее, как хотел бы твой отец.

Но, конечно, увидев, как мальчик стискивает тонкими пальцами кольцо так сильно, что костяшки побелели, я мысленно спросила себя, кто же научит его. Конечно же, ни мать, ни ее тетка, ни щебечущие горничные.

Ребенок взглянул на меня, как будто увидел впервые. Он еле слышно прошептал:

— Кто вы?

— Меня зовут Сейри. Я сестра твоего отца, а значит, полагаю, прихожусь тебе тетей.

Я думала, что готова к любой реакции на рассказ: к ребяческим слезам, сдержанной скорби, смущению или же более естественному отсутствию интереса у мальчика благородного происхождения, чей отец был целиком поглощен великими событиями. Герик же совершенно ошеломил меня.

— Ведьма! — заверещал он, подпрыгнув и метнувшись к постели матери. — Как ты посмела сюда явиться? Как ты посмела говорить о моем отце? Он вышвырнул тебя из Комигора за преступления! Все думали, что ты умерла! Мама, заставь ее убраться прочь!

Я никогда не видела такого дикого ужаса. Твари земные и небесные, что же ему рассказали обо мне?

— Тише, Герик, — сказала Филомена, отстраняя его локтем и расправляя смятые покрывала. — Угомонись. Сериана уже уходит. А теперь отдай мне кольцо, пока не потерял.

Мальчик, дрожа, цеплялся за красное покрывало, в лице его не осталось ни кровинки. Голос понизился до шепота.

— Уходи. Тебя не должно быть здесь. Уходи. Уходи. Тетушка Филомены явно торжествовала победу, я же совершенно не знала, что делать. Лучшим выходом казалось обдуманное отступление.

— Конечно же, я не ведьма, и последнее, чего я хотела бы, — это повредить чем-то такому смышленому мальчику, как ты. Много лет мы с твоим отцом были чужими. Мы верили в ужасные вещи друг о друге. Но перед тем как он погиб, мы узнали правду. Все зло в нашей жизни оказалось делом рук тех негодяев, которые убили его. Между нами все прояснилось, вот почему он прислал меня к вам. Понимаю, это нелегко, но надеюсь, когда ты узнаешь меня лучше, то перестанешь бояться меня. И если придет время, когда ты захочешь, чтобы я рассказала тебе о твоем отце — каким он был в твои годы, во что любил играть, что любил делать, — я вернусь. А сейчас я уезжаю, как ты и хотел.

Должно быть, они напичкали ребенка самыми жуткими вымыслами о колдовстве. И все равно, такого неприкрытого ужаса я от сына Томаса никак не ожидала. Я кивнула Филомене, которую больше занимал гербовый перстень, чем дрожащий ребенок, и вышла из комнаты.

Нэнси стояла за дверью, ее глаза были распахнуты от удивления. Несчастная, раздосадованная, я попросила ее принести мой плащ и позвать кучера. Определенно, успокаивать мальчика было не моей заботой.

Когда я уже спускалась по лестнице, мне встретилась небольшая компания, поднимавшаяся наверх. Неллия вела внушительного господина, которого, увидев однажды, невозможно было ни с кем перепутать. Темные вьющиеся волосы и кустистые брови тронула седина, но бодрые умные черные глаза, огромный нос и оттопыренные уши ничуть не изменились с нашей последней встречи.

— Госпожа Сериана, вы уже встречались с доктором Реном Вэсли? — спросила домоправительница.

— Разумеется, хотя и много лет назад.

— Сударыня! — воскликнул мужчина. Низкий поклон не смог скрыть его удивления.

— Я и предположить не мог, что встречу вас здесь. Я даже не был уверен, что вы… э-э… рад видеть вас в добром здравии!

Как-то раз мы беседовали с Реном Вэсли на ужине у наших общих знакомых. Оживленный разговор с весьма начитанным врачом скрасил нудный вечер, превратив его в занимательнейшее событие.

В день суда над Кейроном я увидела Вэсли среди зрителей, и это подтолкнуло меня к спору о том, что искусство целителя не всегда связано со злом, что это чудо, заслуживающее восхваления.

— Мне тоже удивительно видеть вас здесь, в дне пути от Монтевиаля. Моей невестке повезло, что ею занимается столь искусный врач.

— Ее светлости трудно отказать. К тому же она и в самом деле нуждается в помощи. — Доктор задумчиво поджал губы. — Могу ли я вас попросить?.. Я и не мечтал о такой возможности, но я был бы счастлив, перемолвиться с вами словечком после того, как увижусь с герцогиней.

— Я как раз уезжаю.

— О, неужели… Жаль это слышать. Я предполагал… надеялся, что вы приехали сюда позаботиться о юном герцоге, пока его мать не в состоянии этим заниматься. — Широкое лицо доктора сморщилось в разочарованной гримасе. Он понизил голос: — Мальчик отчаянно нуждается в присмотре. Особенно теперь, после смерти отца. Вы видели, разве нет, насколько он беспокоен?

— Я только сегодня встретилась с ним впервые. Тетка Филомены появилась на верхней площадке лестницы:

— Господин доктор, ваше промедление невыносимо. Герцогиня ждет.

— Сударыня, я был в дороге большую часть суток, чтобы позаботиться о ней, — отозвался Рен Вэсли. — Передайте ее светлости, что тучный старик, задыхающийся от долгой тряски в карете, не может порхать по лестницам подобно такому воздушному созданию, как вы. Еще миг, и я буду рядом с герцогиней.

Стоило ему повернуться ко мне, и хмурое выражение сменилось насмешливым изгибом брови и подмигиванием.

— Я хотел бы побеседовать с вами, сударыня, в интересах мальчика. Сейчас, если нет другой возможности.

В отличие от своего племянника я всегда шла на поводу у собственного любопытства.

— Вам надо наверх. Я могу ненадолго отложить отбытие. Буду ждать вас в музыкальной гостиной.

— Благодарю вас, сударыня. Я вернусь так скоро, как только смогу.

Я передала Ренальду, что отъезд задерживается, и вернулась в музыкальную гостиную. Печально, но это помещение было еще более запущено, чем библиотека. Стоявшую там арфу так затянуло паутиной, как если бы пауки пытались добавить ей новые струны. Мне пришлось поправить портрет моей матери, криво висящий над камином. Моя хрупкая, прелестная мать принесла музыку и изящество в это запущенное воинское убежище. Она боялась войны и ненавидела разговоры о ней. Мама умерла совсем молодой, когда мне было всего девять. Люди говорили, что жизнь жены лейранского воина оказалась для нее слишком суровой. Я поклялась быть сильнее. Странно, как все выходит на самом деле.

Мне следовало уйти. Не было нужды связываться с этим ребенком. К весне Филомена оправится и заберет детей в Монтевиаль. Жаль будет, конечно, сознавать, что Комигор останется пустым, но, возможно, так будет лучше для мальчика. Наверняка в столице какие-нибудь друзья Томаса возьмут его под свое крыло.

Я бесцельно перебирала струны висевшей на стене лютни, когда вдруг вспомнила о Дарзиде, циничном, беспринципном военном помощнике Томаса. Дарзид был загадкой. Очаровательно безнравственный человек, который восемнадцать лет назад прибился к моему семейству. Имея лишь шаткие доказательства, я была убеждена, что тайны Дарзида связаны с ужасными поступками моего брата и — в итоге — с бездушными воинами-зидами, которые убили Томаса и пытались разрушить Мост Д'Арната. Было бы ужасно, если бы заботу о Герике взял на себя Дарзид. Возможность того, что Филомена обратится к нему с просьбой взять мальчика под опеку, заставила меня терпеливо ждать Рена Вэсли в музыкальной гостиной. Если встреча с врачом поможет воспрепятствовать подобному союзу, я должна с ним поговорить.

Почти час спустя в дверях музыкальной комнаты показалась львиная грива доктора Вэсли.

— Разрешите?

— Проходите, пожалуйста. Надеюсь, с моей невесткой все в порядке?

Тяжело вздохнув, доктор опустился в кресло с высокой спинкой, которое жалобно заскрипело под ним.

— Как я и ожидал, герцогиня нуждалась лишь в щедрой порции подбадривания. Я рекомендовал ей не покидать постель надолго в надежде, что мы поможем ребенку задержаться в этом мире дольше, чем на день. Двое предыдущих детей родились задолго до положенного срока, и, как всегда бывает в таких случаях, их жизненных сил хватило лишь на несколько часов. Каждый день, отсрочивающий роды ее светлости, прибавляет малышу шансов. Но я отвлекся. Вы собирались уезжать.

— Да, но вовсе не оттого, что я не хочу возобновлять наше знакомство. О том вечере у меня остались самые светлые воспоминания.

Доктор прищелкнул языком.

— Что за отвратительные вечеринки устраивает графиня! На моей памяти это был единственный вечер, когда я ехал домой и не клялся в дальнейшем совершенно избегать общества. Я ждал новой встречи с вами, но в следующий раз, когда мы увиделись, вы стояли перед королем на свидетельском месте и клялись, что Целитель способен вернуть покойного к жизни.

Положив локти на массивные колени и подперев руками подбородок, Рен Вэсли изучал мое лицо, как если бы я была каким-то редким симптомом, который следует добавить к его сокровищнице знаний.

— Понимаете ли вы, госпожа моя, какие вопросы всколыхнул во мне ваш рассказ? Ужасающая, правда, о моем собственном невежестве…

— Разумеется, вы знаете, что, обсуждая подобные вопросы, мы с вами нарушаем закон?

Откровенность Вэсли обезоруживала, но я прожила уже слишком долго, чтобы упускать из виду последствия невоздержанной беседы. За каждой дверью или окном может прятаться доносчик. Заживо сжигали только чародеев, но те, кто их поддерживал, пусть даже только на словах, также платили жизнью: их вешали или рубили им головы, в зависимости от положения в обществе. Этот лейранский закон действовал на протяжении четырех с половиной сотен лет.

— Да, мм… Среди нас есть те, кто слышит и мыслит несколько свободнее, чем мы решаемся показать. Но в интересах краткости, равно как и безопасности, я умолкну. По правде сказать, ваш племянник — куда более насущная забота. Вы упоминали, что уже виделись с ним?

— Герик и есть та причина, по которой я здесь.

Я рассказала Рену Вэсли о данном Томасу обещании и о послании, которое тот передал сыну.

— Вы знаете, что они не ладили? — задумчиво протянул доктор, откидываясь на спинку кресла и доставая трубку. Вслед за этим он приступил к ритуалу набивания. — Герик чрезвычайно восхищался своим отцом, но с тех пор, как его забрали от кормилицы, он едва ли открыл рот в присутствии его светлости. Герцог был крайне обеспокоен. Зная, что я сам воспитал шестерых сыновей, он несколько раз советовался со мной, даже просил осмотреть мальчика в поисках малейшего признака неблагополучия.

— И что же вы обнаружили?

— Мне так и не представилось возможности что-либо обнаружить. Дважды я пытался произвести осмотр, и оба раза ребенок начинал биться в истерике, едва не доведя себя до болезни!

Точно так же он вел себя в комнате Филомены.

Доктор постукивал незажженной трубкой, сжав ее в могучей руке.

— У многих детей, особенно у избалованных и своевольных отпрысков богатых семейств, случаются вспышки гнева. Но меня беспокоит то, что мальчик вовсе не склонен к подобному поведению. Ваш брат был хорошим отцом. И если не брать те случаи с осмотром, Герик неизменно вежлив, уважителен со мной, так же как был с герцогом Томасом. Он очень хорошо умеет сдерживаться. Слишком хорошо для ребенка десяти лет.

— Я тоже это заметила. Вот почему я так поразилась его вспышке.

Я рассказала доктору, как мальчик испугался, когда я представилась.

— Я подумала, что басни о чародеях и моей с ними связи, которыми его пичкали, могли напугать такого маленького ребенка.

— Любого другого — вполне возможно. Но Герику не свойственны глупые страхи, нет. Мальчик выстроил вокруг себя стену и никого не пускает внутрь. А если кто-нибудь пытается сломать его оборону, он ввергает себя в неистовство. Это ненормально. Ему нужен кто-нибудь, кто поддержал бы его, позаботился о нем.

Я присела на табурет возле арфы и принялась стирать паутину с потускневших струн.

— Зачем вы мне это говорите? Мы с ним едва знакомы. И хотя мне грустно слышать о его бедах, вам следует обсудить это не со мной, а с кем-нибудь другим.

С кем-то, кто не будет завидовать тому, что этот ребенок жив.

— Его мать…

Рен Вэсли взревел как вулкан, плюющийся огнем перед извержением.

— Я бы не доверил его матери смотреть за моими собаками! Она, конечно, не глупа и, когда речь идет о ее собственных интересах, прислушивается к голосу разума. Я только что говорил с герцогиней, и весьма вольно. Она жаловалась на затруднения с арендаторами и рентой.

— Я наслышана о них. Надеюсь, ее можно заставить понять важность Комигорского соглашения.

— Если она что и понимает, госпожа моя, так это насколько болезненно безденежье и насколько ее собственное положение зависит от сохранения и преумножения наследства, причитающегося ее сыну. Я сказал ей, что ей необходимо избавить себя от всех этих забот… И это, разумеется, правда. И объяснил, что вижу только одно решение.

— И какое же?

— Я сказал герцогине, что собирать ренту следует вам. — Его огромные брови вознеслись к поднебесью.

— Да вы с ума сошли! Филомена никогда на это не пойдет!

— Напротив, сударыня. Когда она открыла глаза, она уже считала это собственной идеей.

— Ну, значит, это она сошла с ума.

— Вовсе нет. Согласитесь. Мальчик несовершеннолетний, а обычаи этого дома требуют, чтобы взрослый член семьи или попечитель, назначенный королем, исполнял условия соглашения. Герцогиня считает взимание ренты делом нудным и утомительным. Она скорее перевешает арендаторов, чем станет пожимать им руки. Убедив вас остаться, она может получить деньги, не доставляя себе неудобств. Я сказал ей, что ваше знакомство с замком может освободить ее от бесчисленных забот и позволить сосредоточиться на своем здоровье.

Я не могла решить, истерически мне рассмеяться или швырнуть арфу в эти кошмарные брови, подрагивающие от удовлетворения моим замешательством.

— Я прошу прощения, что не принял во внимание дела, занимающие вас в настоящее время, но эту возможность упустить было нельзя. Я не могу думать ни о чем другом, кроме того, что мальчик будет благоденствовать под вашим присмотром.

Единственное, что не позволило мне осмеять это глупое предложение, — ощущение тепла у сердца, когда я принялась обвинять доктора в безумии. Я прикоснулась к розовому камню в палец величиной, висевшему у меня на шее. Меня предупредили, что в ближайшие несколько месяцев камень начнет излучать сияние и его неестественная холодность уступит место теплу. Завтра на рассвете Дассин должен будет привести ко мне Кейрона в надежде, что я смогу помочь вернуть ему память.

Я еще не знала, что буду делать в ожидании. Вернуться к тому примитивному существованию, которое я десять лет вела в Данфарри, было невозможно, как невозможно было, и вернуться, даже имей я для этого средства, к праздной аристократической жизни, из которой меня вырвал арест Кейрона. В минувшие месяцы я оказалась втянута в события, значимые для судеб мира, и теперь нигде не чувствовала себя как дома. Я больше не ощущала себя частью Комигора. Но если мне удастся за это время сделать что-либо полезное, чтобы предотвратить будущее запустение фамильного замка, тогда пребывание здесь окажется не пустой тратой времени. Что же касается мальчика…

— Если я и позволю втянуть себя в это безумство, что мне делать с племянником? — поинтересовалась я. — Его трясет от одного моего вида. Думать, что я — единственный человек, способный преодолеть его неестественную отчужденность…

Лоб доктора прорезали глубокие морщины.

— Авантюра, конечно же. Если он не сможет смириться с вами, придется придумывать что-то еще. Я обещал герцогине поговорить с ним.

Его последние слова прозвучали, словно вопрос. Врач резко вскинул голову, ожидая моего ответа. Я не могла придумать нового возражения.

— Вы чудовище, Рен Вэсли. Вы напоминаете мне другого человека, которого я встретила совсем недавно, тоже целителя. Он тщеславен настолько, что полагает себя вправе управлять судьбами людей и миров. Мне кажется, ни Филомена, ни ее сын вас за это не поблагодарят. Как, впрочем, и я.

Доктор Вэсли оглушительно расхохотался.

— Это будет историческая битва! Мне следует составить расписание посещений, просто чтобы быть уверенным, что вы еще не поубивали друг друга.

* * *

Итак, герцогиня Комигорская послала мне срочное сообщение с просьбой отложить отъезд и позволить ей сделать мне некое предложение. Я стояла у окна гостиной на третьем этаже, ожидая разговора, и поражалась тому, как все может измениться за несколько часов.

Из окна мне был виден Рен Вэсли, прогуливающийся по внутреннему двору. Сцепив руки за спиной, он рассматривал полуразрушенные солнечные часы, отмечавшие самый центр замка. Едва подойдя к изогнутому краю колодца, он развернулся на каблуках. Мой племянник торопливо пересек замковый двор, вежливо поклонился доктору и присоединился к нему в его прогулке. Мгновение спустя Герик остановился и решительно затряс головой, но без истерики, воплей или других неожиданных выходок. Вскоре эти двое завершили прогулку, исчезнув в арке, ведущей на фехтовальную площадку. Некоторое время спустя служанка привела ко мне доктора Вэсли.

— Вашего племянника, сударыня, крайне беспокоит ваше присутствие, — озадаченно сказал доктор. — Он снова обвинял вас в том, что вы, простите мне мою откровенность, прокляты и злобны. Повторял, что его отец выгнал вас из Комигора и у вас нет никакого права находиться здесь.

— Ну, это так и есть, он совершенно прав. Пожалуй, я…

— Когда же я сказал, что вы остаетесь здесь в интересах Комигора и здоровья его матери, Герик совершенно разумно принял это решение. Бесспорно, что-то в вас тревожит мальчика, но мне не верится, что он и вполовину так напуган, как пытается изобразить.

Чуть позже меня пригласили в комнату Филомены, где моя невестка любезно попросила прощения, утверждая, что неприветливый прием накануне был связан с тревогой из-за ее плохого самочувствия. Разумеется, ее супруг доверился мне и простил меня. В подтверждение этого она получила указ о королевском прощении, присланный по распоряжению Томаса. Если честно, сказала герцогиня, смущенно покраснев, ее очень впечатлили мои слова о чести и ответственности семьи, сказанные Герику. Когда же доктор сообщил герцогине ужасную новость, что ей следует устраниться от всех серьезных раздумий и занятий, как, например, управления хозяйством, единственной мыслью, не подпустившей к ней малодушное отчаяние, оказалась та, что, должно быть, Божественные Близнецы послали меня ей во спасение фамильной чести и наследства моего племянника.

Битый час Филомена обхаживала меня, еще час ушел на серьезные переговоры относительно моих прав, обязанностей и привилегий в этом доме. Женщина и в самом деле вполне разбиралась в вопросах, касавшихся наследства и притязаний. Мы договорились, что я остаюсь.

К ночи Рен Вэсли уехал, а я отправила кучера в Данфарри с письмами к друзьям, где сообщала об изменении своих планов. За вещами посылать было не нужно. Несколько платьев, которые я купила, вернувшись к городской жизни, приехали со мной. Около полуночи я вновь легла спать в маленькой комнатке в северном крыле, где я спала с того дня, как меня забрали от кормилицы, и до того дня, когда мой брат навсегда запретил мне возвращаться домой.

ГЛАВА 3

Осенние дни вскоре приобрели собственный распорядок. Я завтракала с Неллией в ее комнате, а затем проводила оставшуюся часть утра либо с управляющим, разбираясь со счетами или осматривая те крепостные постройки, что требовали ремонта, либо с той же Неллией, наводя порядок в кладовых, бельевых и комнатах для гостей. С Филоменой мы договорились, что в обмен на помощь в сборе ренты я получу свободу действий в обустройстве и приведении в порядок замкового хозяйства ради благополучия моего племянника.

Поначалу все без исключения слуги остерегались меня — скандально известную порочную сообщницу чародеев, оставшуюся в живых только милостью короля. Однако мое уважительное обхождение с Джорджем и его подручными быстро смягчило недоверие управляющего. После разрешения нескольких затруднительных ситуаций, показавших, что я разбираюсь в сложной финансовой жизни поместья и с почтением отношусь к тем уникальным отношениям, которые сложились между семьей герцога и арендаторами, я приобрела в его лице еще одного страстного защитника помимо Неллии. Он с радостью разослал курьеров к арендаторам, извещая тех, что мир снова обрел привычный порядок. День соглашения был назначен на первый день нового года.

Послеполуденные часы я оставила для ежедневных прогулок, во время которых наслаждалась красотой северной осени. Я горько тосковала по ней в своем нищенствующем изгнании, когда осенний труд был единственным способом избежать голодной смерти суровой зимой. После прогулок я садилась за письма по надобностям поместья или занималась каким-нибудь делом по хозяйству: подсчитывала запасы белья или показывала служанкам, как следует заботиться о книгах и картах моего отца.

Каждый вечер после ужина я должна была проводить час со своей невесткой. Поначалу Филомена требовала отчитываться до последней детали о проделанной работе: от количества салфеток, найденных мной в шкафах столовой, и до состояния запасов сена в конюшнях. Несколько дней подряд она сверяла каждую мелочь с Джорджем или госпожой Вералли, своей вечно недовольной теткой, но потом, должно быть, уверилась, что я веду с ней честную игру. И с тех пор, стоило мне начать: «Сегодня выяснилось…» — как она неизменно прерывала меня: «Довольно, довольно! Давай поговорим на более интересные темы!»

Поскольку я не была в курсе придворных сплетен и не имела ни малейшего представления о новинках моды, «более интересными темами» оказывались подробности моей личной жизни с чародеем. Филомена льстила, клянчила, обвиняла меня в грубости, тупости и жестокости, поскольку я отказывалась развлекать несчастную, прикованную к кровати женщину. Но я вовсе не собиралась становиться источником анекдотов, которыми Филомена побалует друзей, снова появившись в свете. Как-то вечером, утомленная бесплодными попытками завязать разговор, я спросила герцогиню, не желает ли она, чтобы я почитала ей вслух.

— Что угодно, только бы переждать это невыносимое время, — ответила она.

Вероятно, герцогиня полагала, что, если отпустить меня раньше положенного, это даст мне некое таинственное преимущество в нашем соглашении.

Отвергнув первые десять принесенных мною книг как слишком серьезные и заумные, невестка позволила мне приступить к повести о романтическом приключении, принадлежавшей еще моей матери. Вскоре она уже упрашивала меня, чтобы я продолжала читать дальше, сверх оговоренного срока. Я всегда решительно закрывала книгу, поскольку не собиралась тратить на Филомену больше часа собственного времени в день. Впрочем, чтение сделало наши встречи более сносными, а отношения — приемлемыми, хотя, разумеется, не близкими.

Что и вернуло меня к размышлениям о моем племяннике. Это была неловкая и неясная ответственность. Моя любовь к брату во многом основывалась на нашем общем прошлом. Нас, таких разных, связывали люди, вещи и общие переживания, которые мы детьми делили в нашем доме. И все же наша привязанность оказалась намного сильнее, чем я могла себе представить, она обнаружила себя после всех ужасов пережитого, которые, казалось, окончательно разрушили ее. Но я не видела способа распространить любовь к брату и на его сына, этого странного мальчика. Кто-то должен был выяснить, что беспокоило этого ребенка, но я не знала даже, как к этому приступить, и не имела особого желания пытаться.

Предположения о том, что случайные встречи сломают лед в отношениях с Гериком, не оправдались. Создавалось впечатление, что мой племянник избегает всех людных мест в замке. За исключением случайных столкновений в библиотеке, мы виделись с ним только за ужином. Со слугами он держался чопорно и неподдельно вежливо, но ни мне, ни госпоже Вералли не говорил ни слова.

— У Герика есть наставник? — спросила я Неллию как-то раз за завтраком.

Мне не приходилось прежде жить среди детей. Учитель же мог помочь советом или догадкой.

— У него их было множество, — ответила старушка. — Но ни один надолго не задержался. Он говорил им, что они глупы, и он не станет терпеть тех, кто ничем не лучше попрошайки. Если же среди них попадались упрямцы, Герик принимался озорничать: подливал смолу в их чернильницы или ламповое масло в чай. А то и бился в истерике на глазах у герцогини, пока она не отсылала учителей прочь. Только один из всех бедолаг задержался дольше, чем на неделю. Но тогда мальчишка преподнес матери небылицу о том, что этот мужчина вел себя с ним чересчур по-дружески… так сказать, в непристойном смысле, если вы понимаете, о чем я… Разумеется, того незамедлительно уволили. Это случилось почти год назад, и с тех пор никого на эту должность не брали.

И про этого ребенка Рен Вэсли говорил, что тот вежлив и ведет себя подобающе!

— Но, кажется, со слугами он держится не так отвратительно?

— О нет, он обходителен, насколько это вообще возможно. Всегда вежлив и непременно благодарит за помощь. Джеймс — личный слуга молодого хозяина — и слова упрека от него не слышал и большую часть времени бездельничает, потому что мальчик сам заботится о себе и своих вещах. Он всегда такой правильный. Только что не такой дружелюбный, какими были вы с братом.

Странно.

— У него есть друзья?

— Несколько раз в замке останавливались дети, приезжавшие со своими родителями, — даже принцессу сюда привозили, — но Герик до их отъезда даже носу не показывал, можно было подумать, что он вообще здесь не живет. Я слышала, когда семья выезжала в Монтевиаль, там бывало точно так же. Что-то в этом есть неправильное.

— Значит, у него нет никого близкого, никого, кто мог бы рассказать что-либо, что позволило бы мне лучше понять его?

Неллия отрицательно качнула головой и долила в чашки чаю.

— Единственная душа, с кем он ладил, — это Люси, его старая нянька, но она уже лет пять, как выжила из ума. И конечно, она бы вам ничего не рассказала, потому что она немая. Есть еще учитель фехтования. Молодой хозяин обожает сражаться на мечах. Я всегда жалела, что Герик не желал заниматься с герцогом Томасом. Парнишка тренировался — причем чересчур усердно — только тогда, когда его светлость бывал в отъезде. Он — герцог, я имею в виду — узнал о занятиях Герика и нанял лучшего учителя фехтования для его обучения.

— И Герик позволил тому остаться?

— Именно. Мастер-фехтовальщик Фенотте. Но от него вам мало проку. Он керотеанец и ни слова не знает по-лейрански. Я так и не поняла, почему Герик не хотел учиться у своего отца, лучшего бойца королевства.

— По правде говоря, это самое понятное из всего, что ты мне сказала.

Неллия выглядела озадаченно.

— Томасу не хватило бы терпения для занятий с начинающим. Если мальчик восхищался отцом и стремился быть на него похожим…

— Мне не пришло в голову, — согласно кивнула старушка. — Герцог, мир его праху, особо не скромничал…

Я рассмеялась без тени грусти:

— Возможно, он был достаточно мудр, чтобы понять это, и избавил сына от собственной нетерпеливости.

Мой брат очень любил Герика.

Одной из первых моих обязанностей в замке стала организация церемонии в память о Томасе. Король Эвард, скорее всего, повелел исполнить пышный обряд в честь своего Защитника, но путешествие в Монтевиаль с прикованной к постели Филоменой и избегавшим меня Гериком представлялось решительно невозможным. Вместе с тем я чувствовала, что ритуал прощания необходим его семье.

Большинство лейранцев давно потеряли интерес к божествам, официально разрешенным священниками и королем, — Святым Близнецам: Аннадису-Воителю, богу огня, земли и солнечного света, и Джеррату-Мореходу, повелителю морей, ветров, звезд и луны. История же, а особенно боязнь чародейства, лишила других божеств общественного признания.

Тяготы жизни убедили практически каждого в том, что Близнецов намного больше волнует борьба с легендарными тварями земли и небес и чудовищами морских глубин, чем судьбы простых смертных. Тем не менее, воины, подобные моему отцу и брату, находили некоторое утешение в мыслях о том, что Аннадис с Джерратом запишут историю их деяний в Книгу героев и будут рассказывать об их подвигах у мифических лагерных костров.

Я выросла из слепого приятия легенд, когда научилась мыслить и самостоятельно исследовать, и окончательно потеряла веру в высшую благую волю, увидев перерезанное горло своего новорожденного сына. Но опыт говорил мне об успокаивающей силе ритуала, и я не была вправе отказать Томасу или его сыну в том обряде, который мой брат выбрал бы для себя сам.

Итак, я пригласила служителя Аннадиса, и мы с Гериком и Филоменой, а также с представителями от слуг и замковой стражи расположились в комнате герцогини, слушая истории о временах Начал, о сражении первого бога Арота с хаосом и о том, как после своей победы Арот отдал владычество над миром своим сыновьям-близнецам. Вместо того чтобы позволить священнику подробно перечислить военные кампании моего брата — при упоминании некоторых я начинала чувствовать дурноту, — я попросила стареющего клирика рассказать о поединках, на которых Томас, как Защитник Эварда, отстаивал честь своего короля в течение четырнадцати лет.

Тем же вечером мы с Гериком стояли на Десфьерском холме, по ту сторону замковых стен, глядя, как камень Томаса устанавливают рядом с камнями моего отца, деда, среди сотен других, высящихся на голом склоне подобно лесу из гранита. В течение всего дня мой племянник был сдержан и вел себя должным образом, так что я не поняла, значил ли что-нибудь для него этот ритуал. Но мне стало немного легче.

Я прожила в замке уже около четырех недель, когда почувствовала, что за мной кто-то следит. Сначала я уверяла себя в том, что просто отвыкла от постоянного пребывания среди людей. Домашней прислуги в Комигоре было семьдесят три человека: секретари и горничные, повара и лакеи, чистильщики обуви и белошвейки, а также стайка горничных Филомены. Дворовой челяди — раза в два меньше: конюхи, мальчики на посылках, кузнец, оружейник, кучеры и садовники. Собственная стража Томаса насчитывала около девяноста человек. Они размещались в казармах, тянувшихся вдоль внутреннего двора крепости. И еще сотни людей жили в поместье и в деревеньках поблизости. Ежедневно я попадалась на глаза многим из них. Но однажды я убедилась, что чувство, от которого меня бросало в дрожь, — вовсе не плод моего воображения.

День выдался теплым и ярким, как это бывает только осенью — царственная синь неба, золото лучей. Лишь низко стоящее солнце и резкие порывы ветра намекали на смену времен года. Я еле пробралась через трещину, прорезавшую зеленые холмы к западу от замка, рискуя споткнуться о камни на дне расселины и исцарапаться о ветки кустов, словно в расплату за предоставленную ими тень.

Пока я шла, волоски на моей шее начали вставать дыбом и по коже побежали мурашки, ставшие привычными за последние несколько дней. Кляня себя на все лады за глупость, я ускорила шаг, а затем резко остановилась за следующим же поворотом расселины. Выглянув из-за угла, я напряженно старалась уловить малейшее движение или легкий звук шагов, которые могли бы выдать преследователя. Но не увидела никого размером хотя бы с зайца.

Чувствуя себя глупо, я двинулась обратно к крепости. Но по дороге назад меня на миг ослепил солнечный зайчик с западных укреплений замка. Я сморгнула и снова нашла луч. На третий раз я удовлетворенно усмехнулась: итак, я еще не сошла с ума. Обладателю подзорной трубы не за кем было наблюдать здесь, кроме меня.

Размышляя о подзорной трубе, я вспомнила и о коми-горских смотровых щелях. Мне было десять, и я горько страдала от ужасной несправедливости всякий раз, когда мой одиннадцатилетний братец отважно отправлялся на поиски приключений, не дозволенные младшим сестрам. Тогда мой отец снабдил меня мощным оружием в борьбе с братом. Один из бывших хозяев Комигора, желая знать все, что происходит в его владениях, проделал смотровые отверстия в стенах и потолках замка. Маленькие глазки были замаскированы в резных украшениях, капителях колонн, замысловатых узорах каминных полок или дверных проемов. Если знать, как встать на правильное место — спрятаться в нише, или за колонной, или в укромных местечках под лестницами, в углах и закутках, — то достаточно было приблизить к отверстию ухо или глаз, и все тайны замка оказывались в вашем распоряжении. Я едва не рассмеялась от облегчения. Шпионить за подозрительным чужаком так естественно для ребенка. Возможно, мне удастся извлечь из этого выгоду.

В моей спальне глазков, к счастью, не было. Небольшой осмотр примыкающей комнаты в северном крыле показал, что и там их нет. Но через одно из отверстий просматривалась часть коридора перед моей дверью. Этот коридор соединял прямоугольное северное крыло с лестницей в круглой северо-западной башне. Чтобы воспользоваться смотровым отверстием, надо было просто лечь плашмя на первую лестничную площадку и заглянуть в щель между пыльными деревянными половицами.

В тот самый день, когда я убедилась в слежке, я основательно перерыла загроможденную разным хламом кладовую, пока не нашла старую металлическую коробку, снабженную щеколдой, исправным замком и ключом. Я положила коробку в проходе по ту сторону двери в спальню так, чтобы она была хорошо видна через глазок. В следующие дни я находила время, чтобы положить туда несколько свертков, каждый раз убеждаясь, что коробка тщательно заперта. В коробке не было никаких подвохов, поэтому я не могла точно знать, не двигал ли ее кто-нибудь и не осматривал ли, но была уверена, что внутрь мой шпион пробраться не мог.

Морозным осенним утром я положила в коробку последний сверток и поднялась с ней по лестнице. Только потому, что я ожидала это увидеть, я заметила стертую пыль на полу рядом со скомканной, траченной молью тряпицей, брошенной в углу площадки. Я медленно поднялась наверх мимо затаившегося шпиона.

Узкие треугольные ступени взбегали по стенам башни, на каждом из четырех уровней расширяясь до площадки. Свет проникал через узкие бойницы и ложился полосами на истертые ступени. Наблюдательный взгляд мог заметить, что наверху, где стены постепенно сужались, лестничная спираль замыкалась несколько плотнее, чем следовало. За четвертой площадкой ступени заканчивались. Если вторгшийся враг забирался так далеко, загнанный в тупик воин мог дать здесь свой последний бой, не имея иного пути к отступлению, кроме собственного меча. Враг оставался в неведении, что позади сражающегося, в потайном убежище, прячется его жена или наследник.

Задержавшись на восьмой ступеньке после третьей лестничной площадки и тщательно изображая скрытность, я повернула голову одной из каменных горгулий и с силой надавила на ровный камень позади уродливой фигуры. Хотя я и волновалась немного, что мой план провалится из-за прошедшего времени и запустения, вскоре каменная плита сдвинулась, открывая тесную крутую лесенку между внешней и внутренней стенами башни. Узкие щели во внешней кладке, незаметные снаружи, пропускали свет и воздух.

Я осторожно скользнула внутрь, слегка притворив за собой дверь так, чтобы горгулья не вернулась в прежнее положение, и взбежала по ступеням в крошечную комнатку на самом верху башни, где хозяйка замка и наследник могли в ужасе ждать, пока их защитники отражают атаки захватчиков, или покончить с собой, когда все надежды уже потеряны.

Сквозняк просачивался через маленькую дверь наружу. За дверью еще пять ступеней вели на открытую каменную площадку с углублением для костра в центре. Эта площадка, укрытая за каменными зубцами башни, была высочайшей точкой Комигорского замка. В любом направлении с нее открывался вид до самого горизонта. Огромный Теннебарский лес лежал темной полосой на западе, а немного южнее едва виднелись снежные вершины Стены Дориана.

Я с улыбкой отметила, что дверь на внутренней лестнице скрипнула, и принялась отсчитывать шаги, пройденные им в поисках меня: «Шесть-семь шагов, чтобы пересечь комнату и заглянуть за дверь… Четыре-пять ступеней. Посмотри поверх низкой стены, окаймляющей площадку, и в изумлении раскрой рот».

— Здесь только птицы могут смотреть на тебя сверху вниз. — Я сидела на парапете между двумя зубцами крепостной стены и жевала яблоко, болтая ногой над раскинувшимся внизу миром. — На мой взгляд, это один из самых живописных видов во всем Лейране.

Как я и предполагала, чудо этого места напрочь лишило мальчика решимости оставаться безучастным. Вскоре он уже перегибался через парапет, на котором я сидела.

Герик медленно двигался вдоль зубцов, широко распахнув глаза, его рыжие волосы неистово трепал ветер.

Я молчала, пока он не закончил осматриваться и не остановился возле металлической коробки, которая покоилась в нише рядом со мной. Он быстро взглянул на меня.

— Хочешь взглянуть, что там? — Я с трудом удерживала улыбку.

Он молча пожал плечами и отступил на несколько шагов назад.

— Последние несколько дней ты интересовался, чем я занимаюсь.

Он покраснел, но убегать не стал. Я открыла коробку и вытащила наружу матерчатый сверток.

— Когда я была маленькой и хотела побыть одна, я часто приходила сюда, наверх. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь выследил меня, когда я хожу через потайную дверь, так что я хранила здесь коробку с припасами — железную, иначе до них могли бы добраться мыши. Я воображала себя хозяйкой замка, и мне требовалось достаточно еды, чтобы продержаться, пока меня не спасут. Кстати, для того и строился этот тайник. Прежде в потайной комнате хранилась охапка дров, чтобы можно было разжечь сигнальный огонь и известить войска герцога, что выжившие ждут их помощи.

Я достала из свертка два яблока, ломоть сухого хлеба, головку сыра и положила рядом. Из другого появились фляга с вином и две кружки, плотно свернутая шаль, плащ, три свечи, огниво с кремнем и книга.

— Хорошо, когда есть что-нибудь мягкое, на чем удобно сидеть и на что опереться. Ветер тут не утихает, так что на закате, даже летом, можно замерзнуть. Но здешние звезды стоят того, чтобы потерпеть. Вот и все, что лежало в моей коробке. Многие вещи, которые кажутся таинственными и пугающими, на деле оказываются вполне обыденными.

Мальчик прищурился, ожидая продолжения. Я откупорила флягу, подложила свернутый плащ под спину и взяла книгу.

— Угощайся, если хочешь, — предложила я и принялась читать.

Спустя несколько мгновений Герик повернулся на каблуках и сбежал вниз по лестнице. Не стоило ожидать, что он что-нибудь скажет.

Еще несколько дней Герик продолжал следить за мной, но делал это гораздо незаметнее и осторожнее. Меня это вполне устраивало, так как его осмотрительность означала, что он все еще заинтересован, а значит, оставалась, хоть и небольшая, надежда на то, что мой план увенчается успехом. Как-то раз, далеко за полдень, снова взбираясь по башенной лестнице и миновав пыльную тряпку на площадке, я сказала:

— Если пойдешь со мной, я покажу тебе, как открывается дверь. Тогда ты сам сможешь ходить туда, когда захочешь.

Он не ответил, но, когда я добралась до восьмой ступеньки после третьего лестничного пролета, мальчик стоял рядом со мной. Не говоря ни слова, я показала, как повернуть голову горгульи и надавить на нужное место. Открыв дверь, я захлопнула ее снова и дала Герику попробовать. Он немного повозился с тугим неподатливым механизмом, но я не стала предлагать помощь. Когда ему удалось открыть дверь, я кивнула, отмечая его успех, и ступила на внутреннюю лестницу.

— Можешь подняться тоже, если хочешь. Я тебя не побеспокою.

Он спокойно стоял позади меня, а потом примостился в другом просвете между зубцами, в то время как я снова взялась за чтение. Я налила себе вина, но ему предлагать не стала и не попыталась завязать разговор. Где-то после часа попыток сделать вид, что он не наблюдает за мной, Герик ушел.

После этого случая я поднималась на северо-западную башню раз в несколько дней, то и дело, сталкиваясь там с Гериком. Я всегда осведомлялась, не будет ли он против моего присутствия. Он отрицательно качал головой, но неизменно уходил в течение получаса. Если бы я не слышала, как он разговаривает, в день моего приезда вКомигор, я бы подумала, что мальчик нем.

Каждое утро он тренировался с керотеанским учителем на фехтовальном дворе. Хотя Герик упорно старался, у него не очень хорошо получалось. Он был не слишком-то физически развит, а выпады его оказывались скорее пылкими, нежели действенными. Но он был еще молод. Незнание языка тоже добавляло трудностей. Сначала керотеанец показывал движение, а потом все объяснения и тренировка сводились к размахиванию руками и топанью ногами.

Прошло еще три недели. Казалось, я не сдвинулась с места, но, по крайней мере, и ухудшений заметно не было. А потом однажды вечером я обнаружила, что документы на моем рабочем столе залиты чернилами. Ничего особенно важного там не было: я писала отцу моего друга Тенни, спрашивая совета по поводу крыш и кузниц; еще был список покупок для следующей поездки Нэнси в Грейстев да половина листка с наброском мелодии, которую я пыталась вспомнить. Но, разумеется, не ценность уничтоженного была настоящей мерой ущерба. И даже не вторжение в мои личные дела, поскольку я явно оставила себя открытой для удара. Я едва не рассмеялась, когда поняла, что же все-таки меня так сильно беспокоит: недостаток изобретательности этой выходки. Десятилетний мальчишка причислил меня к компании бесхребетных, слабохарактерных учителей и гувернеров. Весь мой ум не дал мне ни капли преимущества в его глазах. Я была оскорблена.

Вскоре я поймала себя на разрабатывании разнообразнейших планов, чтобы вытащить Герика из его скорлупы. Однажды, придя в башню, я принесла с собой небольшую деревянную коробочку, представлявшую собой игральную доску, в которой лежали крошечные шахматные фигурки. Я поинтересовалась у Герика, умеет ли он играть. Он кивнул, но со мной играть отказался. В другой раз я принесла свой нож. Бесспорно, ножи неудержимо притягательны для мальчишек, все еще упражняющихся с деревянным оружием. Я вырезала из полой тростинки дудочку, гордясь тем, что на ней можно было вполне сносно играть. Когда я предложила Герику показать, как сделать такую же, он неприязненно фыркнул:

— Ты злая, порочная женщина. Все это знают. Зачем ты здесь? Убирайся прочь!

По крайней мере, это свидетельствовало о том, что мое присутствие не лишает его дара речи.

В следующий раз я принесла охапку высокой луговой травы, и все послеполуденное время плела из нее фигурки зверушек, как меня учил мой друг Иона в Данфарри. Герик остался, прикидываясь, что стреляет из лука в птиц, и ушел только тогда, когда у меня закончилась вся трава. Я сочла это победой.

В итоге можно было сделать единственный вывод: мальчик не боялся меня. Хотя Герик все еще держался замкнуто, он просиживал на незащищенном от ветра парапете все послеполуденное время, отделенный от меня только костровищем или зубцом башенной стены. Он часами наблюдал за мной, пока я занималась своими делами, хотя и знал, что мне это прекрасно известно. Итак, если его молчание было вызвано не страхом, в который я якобы его повергаю, тогда Герик должен был иметь другую причину, осознанную и вполне определенную. Это заставило меня взглянуть на него по-новому. Что же побуждало ребенка к такому жесткому самоконтролю?

Я не в первый раз пожалела о том, что не способна прочесть мысли Герика, как это может народ Кейрона. Щепетильность удерживала дарнети от использования своей силы без позволения. Но, по-моему, загадка моего племянника вскорости заставила бы их поступиться этими принципами. Филомена не обращала внимания на попытки Герика избавиться от меня. Установившийся порядок ее вполне устраивал, как она сообщила мне. Ее никто больше не беспокоил нудными делами, в доме царило спокойствие, слуги были вышколены, еда — превосходна, и, что наиболее важно, близился День соглашения, когда серебро снова хлынет в комигорские сундуки.

— Тебя послали нам боги, Сейри, — сказала она мне однажды вечером после чтения. Она как раз закончила подробное перечисление последних жалоб Герика. — Я сказала ему, что он ведет себя как эгоистичный маленький поросенок.

— Скажи, Филомена, ты не думала, кому из друзей Томаса можно было бы доверить воспитание Герика?

— Конечно, думала. Но никто из тех, кого я знаю, не возьмется за него. Можно было ожидать, что кто-нибудь предложит это сам из дружеских чувств, но только капитан сказал, что готов заняться им. Этакий проныра!

— Капитан?

— Ты его знаешь. Дрессированный пес Томаса — капитан Дарзид.

Из самых глубин моей души поднялась волна ненависти к безупречно вышколенному придворному, неизменно являвшемуся мне на самых мрачных поворотах моей жизни. Арест и суд над Кейроном. Убийство моего сына. Дарзид преследовал принца-чародея, который свалился мне на голову в середине лета, и я верила, что именно он обрек на смерть Томаса, сделав его пешкой в войне между народом Кейрона и тремя колдунами, именующими себя лордами Зев'На.

— Дарзид предложил себя Герику в учителя?

— Ну, разумеется, я бы никогда не согласилась. — Филомена обмахивалась листком плотной раскрашенной бумаги, вырезанной в форме цветка розы. — Он всего лишь простой солдат, пусть и посвященный в рыцари. Он совершенно не подходит в наставники герцогу.

— Совершенно верно. Как предусмотрительно с твоей стороны заметить, что связь с твоим сыном будет выгодна только Дарзиду, но никак не Герику.

— Герик Дарзида не выносит. Думаю, мальчик бы просто его убил, если бы был вынужден с ним заниматься. Я велела капитану даже и не думать об этом.

Я едва не погладила Филомену по голове тем вечером. Я читала ей еще лишний час, чем почти ее убаюкала.

— Твоя заносчивость хоть раз, но сослужила тебе хорошую службу, — шепнула я, задувая лампу.

Здравый смысл подсказывал мне, что не стоит больше тратить время, пытаясь подружиться с ребенком, который явно не желал иметь со мной ничего общего. Но каким-то образом это решение перестало быть приемлемым. У меня перед глазами так и оставалась грива его каштаново-рыжих волос, неистово развевавшаяся на ветру на крыше северо-западной башни. Что бы ни волновало Герика, но это отрезало его от самого естественного общения. Ни один ребенок не должен быть так одинок.

* * *

Однажды утром — уже стояла поздняя осень — ко мне со странной историей пришел главный конюх Эллард. Двумя днями ранее в конюшни пришел какой-то мальчишка и попросил дать ему работу. Поскольку его никто не знал, его прогнали прочь.

— Самый обыкновенный мальчишка, — заметил Эллард. — Но вчерашним утром тот же паренек стоял у кухонной двери и спрашивал у поварихи, нет ли какой работенки. Повариха тоже его выгнала, правда, сперва дала ему чуток еды, так жалко тот выглядел. Надеюсь, она поступила правильно, госпожа, поскольку мне бы не хотелось доставить ей неприятности.

— Ну, разумеется, все в порядке, — ответила я.

— Так вот, прошлой ночью, — продолжал конюх, — я проснулся с таким чувством, будто с лошадьми не все в порядке. Когда я пришел в конюшню, я опять увидел там этого парня! Я уж было подумал, не угостить ли его кнутом, но тут мальчишка принялся говорить, что у Быстроногого случился заворот кишок, от которого животина страшно мучается, а у Вьюнка трещина на копыте, и он скоро охромеет, если его не вылечить. А Маргаритка скоро принесет доброго жеребенка, только обращаться с ней надо бережнее, потому как уж очень она чувствительная…

Я чуть не расхохоталась. Паоло! Ни один мальчишка во всех Четырех королевствах не чувствует лошадей лучше, чем Паоло. Дослушать рассказ Элларда о его тревогах было нелегким делом.

— …Он говорил так уверенно, что я решил взглянуть сам. Быстроногий и впрямь маялся животом, как он и сказал. И все остальное тоже оказалось правдой. Сам-то малец хромой, может, это кому и не понравится, но я-то вижу, что он прирожденный лошадник, куда там парням с конюшни. Но я не хотел брать его на работу, не сказав вам. Мне показалось странным, что он спросил, нет ли здесь «госпожи по имени Сейри, которая приводит все в порядок».

— Эллард, тебе будет спокойнее, если я сама поговорю с этим мальчиком, прежде чем ты наймешь его?

Конюх весь словно засиял от облегчения.

— Да, сударыня, я на то и надеялся!

— Отправь его ко мне, в комнату домоправительницы. Старик почтительно коснулся лба. Он выглядел так, будто сбросил с себя невероятную тяжесть. Я поспешила в гостиную Неллии и выпроводила ее оттуда, сказав, что должна побеседовать с новым работником Элларда. Когда конюх привел Паоло к дверям комнаты, мальчик застенчиво улыбнулся.

— Можешь идти, Эллард, — разрешила я. — Нет нужды отрывать тебя от дел. Входи, молодой человек.

Паоло, прихрамывая, вошел в комнату. Причиной его неровной поступи была поврежденная еще при рождении нога. Эллард поклонился и закрыл дверь. Мальчик снова робко улыбнулся и коснулся лба в знак приветствия.

Только уверенность, что так я насмерть задушу Паоло, удержала меня от того, чтобы обнять его. Вместо этого я протянула ему руку.

— Что, во имя звезд, ты здесь делаешь, Паоло?

— Меня шериф прислал.

Грэми Роуэн, шериф Данфарри, приютил бездомного тринадцатилетнего подростка после наших летних приключений. Роуэн, Паоло и Келли, необученная молодая волшебница из Валлеора, стали мне неоценимыми, хоть и неожиданными помощниками, когда я помогала таинственному принцу Авонара уйти от преследователей и выполнить свое предназначение в нашем мире.

— Что-то произошло?

— Ничего. Просто проверка, все ли в порядке. От вас давно не было новостей. Шериф подумал, вам пригодится кто-нибудь из нас рядом, чтоб письма передавать, помочь, где или еще зачем. Проще всего, если это буду я.

— Я всего лишь слегка заработалась. Я напишу им письмо. Но пока ты здесь, я хочу услышать все новости из Данфарри.

Смуглой рукой Паоло теребил край рубахи, а смотрел куда угодно, только не мне в глаза.

— А мне и не нужно возвращаться. У вас тут за лошадьми присмотр надобен.

— Я буду, рада видеть тебя здесь, но тебе не кажется, что шериф будет беспокоиться?

— Я нашел себе работу. Не хочу быть обузой. Они с Келли… ну, вы знаете. Незачем мне там все время ошиваться.

Я знала, что отважный шериф, обязанный по долгу службы выслеживать и сжигать колдунов, отдал сердце талантливой и вспыльчивой молодой женщине, вероятно, последней оставшейся в живых чародейке дар'нети, рожденной в Четырех королевствах. И я знала, что ни один из них никогда не лишил бы Паоло крова.

— А это, случайно, не из-за того, что Грэми заставлял тебя учиться?

Вогнать Паоло в краску — дело не из легких, но тут и весенний редис показался бы бледным в сравнении с ним.

— Лошадям нет дела до того, умеет ли человек читать.

— Я позволю тебе работать на конюшне. Элларду нужна помощь. Но позже, зимой, нам с тобой придется заняться учебой.

Я вернула Паоло Элларду, ожидающему на кухне, и сообщила, что, на мой взгляд, с мальчишкой все в порядке, разве что ванна ему требуется еще больше, чем еда. Паоло насупился и отправился со стариком в конюшню.

Мне редко выпадала возможность поговорить с Паоло. Но, осматривая с Джорджем поместье или развлечения ради прогуливаясь верхом, я замечала, как он ходит, прихрамывая, то здесь, то там. Прежде чем склониться в приветствии, он всегда улыбался. Эллард клялся, что мальчишка родился в конюшне, а то и воспитан лошадьми. Вскоре каждый раз, выходя во двор, я видела их вместе, голова к голове.

Не могу объяснить почему, но я никому не рассказывала, что знала Паоло прежде. Разумеется, я ничуть не стеснялась этого знакомства. Он был прекрасным одаренным мальчиком и моим товарищем по приключениям, отважный и надежный в обстоятельствах, которые обескуражили бы многих взрослых мужчин. Просто мне было приятно иметь рядом тайного друга.

Пришел Сейль, середина зимы, пора, когда мы отмечали самую долгую ночь за десять дней до наступления нового года. Сейль и Долгая Ночь были праздниками, связанными с легендой о раненом боге, которого спасло от отчаяния беднейшее из сотворенных им существ, щедро оделив его едой, развлечениями и подарками. Правда о волшебстве, двух мирах и магическом Мосте, непостижимо связывающем их и поддерживающем их равновесие, казалась мне намного более захватывающей, чем миф Долгой Ночи. Но мне всегда нравилась внешняя сторона Сейля: перевязанные шелковыми лентами подарки, сказки, карнавалы, сласти, вечнозеленые ветки, горячий сидр с корицей и гвоздикой и сотни ароматических свечей, озаряющих холодные, темные ночи.

Вместе с праздниками пришли и первые свидетельства улучшения моих отношений с племянником. Я удивилась и обрадовалась, увидев Герика в спальне Филомены, когда пришла в наш обычный час на пир в честь Долгой Ночи. Мне казалось, что праздник в неполном кругу семьи будет унылым по сравнению с весельем в помещениях прислуги, так что я попросила горничных украсить камин в комнате Филомены вечнозелеными гирляндами, распорядилась приготовить для герцогини праздничный ужин и пригласила Герика присоединиться к нам. Но хотя прежняя враждебность в наших отношениях уступила место спокойствию, я совершенно не ожидала, что он придет. Герик был подобающе одет и уже успел зажечь свечи в канделябре, принесенном Неллией. Аромат их пламени смешивался с запахом лекарств, пропитавшим воздух.

— Радостной Долгой Ночи тебе, Филомена, — сказала я, — и тебе, Герик.

Филомена вздохнула, Герик вежливо поклонился, но промолчал. Не стоило ожидать слишком многого.

Пока я пододвигала кресло, Герик присел на край материнской кровати. Я разлила вино, разделила жареную утку, цукаты и пирожки с корицей. Разговор не шел, но и враждебности не чувствовалось. Когда с едой было покончено, Герик и я отодвинули стол. Филомена нахмурилась и спросила:

— Ты не собираешься читать сегодня?

— Напротив.

Я извлекла из карманов две обернутые в бумагу книги, заказанные в лавке в Монтевиале. Филомене предназначался причудливый искерский роман, который она немедленно потребовала начать. Герику же досталась рукопись об оружейном деле керотеанцев, столь великолепно иллюстрированная, что я засомневалась, стоит ли отдавать ее ребенку. Меня пугало предположение, что он может уничтожить рукопись, поскольку ее подарила я. Но пока я читала Филомене, он сидел на кровати, скрестив ноги, и перелистывал страницу за страницей. На его щеках играли блики от пламени свечей.

Наконец он закрыл книгу и спрыгнул с кровати. Я прервала чтение, и Герик чмокнул мать в щеку.

— Прошу прощения, матушка. Я ушел спать. — Затем, глядя чуть в сторону, мальчик слегка махнул рукописью: — Прекрасная книга. Благодарю вас.

Крепко зажав ее под мышкой, он убежал, оставив меня неожиданно счастливой.

И даже восторженный доклад Филомены о самом недавнем требовании Герика отослать меня прочь не испортил мне настроения.

* * *

Где-то за пару дней до наступления нового года и Дня соглашения я прогуливалась днем по южным укреплениям, запертая в замке бушевавшей весь день метелью. От одичалых снежных вихрей кружилась голова, и внезапный порыв заставил меня соступить на осыпающийся крайний южный карниз. Я вцепилась в холодное железное кольцо, вделанное в камень, мысленно благодаря древних воинов-стражей за то, что они снова защитили дочь Комигора, и вдруг почувствовала жжение в области сердца. Мне подумалось, что я или простудила легкие, или подхватила лихорадку, или съела что-нибудь не то.

Прежде чем вернуться внутрь, я, как и всякий раз, когда рядом никого не было, вытащила из-под одежды серебряную цепь с талисманом Дассина. Я ожидала увидеть камень как всегда холодным и тусклым. Но пока ветер хлестал мне лицо моими же собственными волосами, снег вокруг взвился розовым вихрем, вобрав в себя мягкое мерцание полупрозрачного камня и прогоняя все мысли о бурях, одиночестве или трудных детях. Я сомкнула закоченевшие пальцы вокруг талисмана, пока моя рука не стала просвечивать розовым, и наслаждалась каждым мгновением этого сияния, поскольку знала, что если этот камень излучает свет и тепло, то завтра на рассвете Кейрон прибудет навестить меня.

ГЛАВА 4

Я не помнила, чтобы когда-либо прежде так волновалась: ни когда меня представляли при дворе, ни в день своей свадьбы. Я знала так много о человеке, который вот-вот должен был появиться, — все то, что тянуло меня к нему, даже когда я считала его чужаком. Хотя я была не настолько глупа, чтобы верить, будто человек может мучительно погибнуть, провести десять лет бестелесной душой и вернуться в мир в теле другого человека, нисколько не изменившись. Моя участь оказалась намного легче, но и я стала другой. Он был моим возлюбленным, он был жив вопреки всему, но все же меня одолевал страх.

Кем он стал теперь? Хотя душа его была, бесспорно, душой моего супруга, Дассин утверждал, что Д'Натель навсегда останется его частью. Я уже видела столкновение натуры Кейрона с инстинктами и склонностями жестокого, безнравственного принца Авонара, оставшимися в этом теле. Установилось ли равновесие между ними за четыре месяца опеки Дассина? Может, он будет снова похож на Эрена, полубезумного чужака, найденного мною в лесу полгода назад, который был в какой-то степени ими обоими.

Для начала следовало решить, где мы встретимся. В огромном Комигорском замке было всего несколько мест, где я могла принимать гостей незамеченными. В большом доме вы не избалованы уединением. Я только недавно убедила Неллию не заходить ко мне спальню в любое время суток, как она привыкла, пока я была ребенком. Но спальня едва ли подойдет. Я не была уверена, что Кейрон вообще меня помнит. Дассин говорил, что «вернет его к самому началу», чтобы восстановить его память. Как это все странно!

Я подумывала о внешних укреплениях. Хорошая погода, плохая ли, никто, кроме меня, там не появляется. Но, несмотря на то, что появление звезд обещало ясную погоду, резкий ветер налетал с дикого севера с яростным воем, словно стая волков в голодный год. Снег толстым слоем покрывал все вокруг, так что я не могла выехать верхом.

Мне вспомнилось еще одно место. В восточном крыле замка, там, где утреннее солнце прогревает камень, располагался обнесенный стеной садик, одичавший, запущенный, запертый отцом в тот день, когда мама скончалась после долгой болезни. Когда-то сад был полон цветов и трав с далекого юго-востока Лейрана, откуда моя мать приехала в семнадцать лет, чтобы стать женой герцога Комигорского. Традиции Комигора, твердого в обычаях воинского дома, позволяли невесте привести под новый кров только одного из отцовских слуг. И моя мать взяла с собой не личную служанку, не какую-нибудь еще девичью спутницу, а садовника. Бедняга провел одиннадцать лет в борьбе с суровыми комигорскими зимами и летней жарой, чтобы воссоздать цветение и ароматы благоуханной родины своей хозяйки лишь затем, чтобы после ее смерти быть отосланным прочь, потому что отец не желал видеть никого, кто напоминал бы ему о супруге.

Долгие годы после того, как мама умерла, я перебиралась через стену сада, чтобы почитать или помечтать в мирном уголке, наблюдая, как заботливо взращенные цветы дичают и гибнут, словно тающее эхо моей детской печали. Сейчас же у меня были ключи от замка, и в их числе — ключ от сада моей матери, заброшенного, уединенного и, самое главное, непросматриваемого с любой из высоких точек крепости.

Я была слишком взволнована ожиданием, чтобы заснуть. Так что я завернулась в плащ и проскользнула через садовую калитку, где стала бродить среди голых деревьев, кустов и покосившихся решеток оград. Созвездие Большой арки все еще светилось во тьме, словно отражение волшебного Моста Д'Арната.

Я не сомневалась, что они придут. «На следующем же восходе солнца, — сказал Дассин, — где бы вы ни были». Скажи я кому-нибудь в этом мире, почему я с таким нетерпением ждала рассвета в саду моей матери, меня сочли бы безумной. Я с силой сжала пальцы на розовом камне, позволив теплу согреть замерзшие пальцы.

Солнце выглянуло из-за стены сада, вынудив меня моргнуть, когда полоса белого пламени рассекла розовое сияние. Я сощурилась, глядя на свет, и увидела низкорослого, крепкого, опирающегося на посох человека, который ковылял мне навстречу по усыпанной гравием тропинке. Его белый плащ распахнулся на ветру, открывая взору мятую рубашку, короткие штаны и сползшие чулки. Дассин. В одиночестве. Горькое разочарование сдавило горло. Но когда чародей приветственно поднял руку, я заметила еще одну фигуру — в дальнем конце тропинки, практически сливающуюся с огненным сиянием. Высокий, широкоплечий, он также был одет в белый плащ. Капюшон скрывал его лицо.

— Доброе утро, сударыня, — поздоровался Дассин; пар его дыхания вырывался из-под бороды, словно колечки дыма. Его глаза сияли, несмотря на окружающие их усталые морщины. Прочерченные сединой темные волосы и борода ореолом обрамляли его нестареющее лицо. — Хоть однажды я найду вас где-нибудь в теплом месте? У меня от этой погоды кости становятся хрупкими. Одна сломанная конечность, и я стану вам вечной обузой!

— Здесь не так много уединенных мест.

Он вытянул шею, чтобы разглядеть древнюю груду камней, которая была моим домом.

— И верно. Я прямо-таки поражен тем, где вы остановились. Разве это не знамя вашего брата?

— Это долго объяснять.

— И вам, определенно, не интересно задерживаться на такой ерунде, в то время как мой спутник стоит в одиночестве на дальнем конце тропы. Я прав?

Я сдерживала себя с трудом.

— Как он? Помнит ли он…

— Терпение! Я говорил вам: это потребует времени. Вы помните, с каким условием я привел его к вам?

— Я должна в точности следовать вашим указаниям.

— Вы все еще согласны?

— Все, что угодно, лишь бы это помогло ему.

— Именно так. Посидите-ка со мной минутку. — Он тяжело опустился на каменную скамью.

Я присела рядом, не отрывая глаз от неподвижной фигуры в белом, стоявшей в отдалении.

— Вы здесь не пленница? — спросил Дассин.

— Нет, я здесь по собственной воле и совершенно свободна в своих поступках.

— Кажется странным, что в доме вашего брата оказывают гостеприимство той, по чьей вине над этими стенами развевается траурный флаг. Здесь безопасно?

— Довольно-таки. Я никогда не подвергла бы вас опасности. Лишь одна старая женщина здесь беспокоит меня, но с этим я справлюсь сама. Я здесь лишь потому, что мне представилась возможность отплатить брату за все.

— Вот оно как. Ну а… мы делаем успехи. За прошедшие четыре месяца мне удалось вернуть принцу воспоминания о детстве — точнее, о детствах. Он помнит жизнь Д'Нателя до двенадцатого дня рождения, когда его впервые послали на Мост. Не думаю, что можно вести его дальше, поскольку, как я уже говорил вам, трагедия на Мосту оставила в Д'Нателе ничтожно малую частицу души. И еще. Кейрону нет нужды знать больше о том, чем стал Д'Натель в последующие десять лет. Достаточно того, что он знает о семье Д'Нателя — своей семье — и Авонаре. И, что еще важнее, он знает о лордах и зидах, о Мосте и долге Наследника Д'Арната. Я думаю, он при необходимости справится с испытанием.

— Испытанием?

Гондея — мир, лежавший за Мостом, — оставалась для меня загадкой. Я имела только отрывочное представление об Уничтожении — магическом бедствии, уничтожившем девять десятых их мира и развязавшем на века войну между дар'нети и лордами Зев'На.

— Тело Д'Нателя явно состарилось больше, чем на те несколько месяцев, которые минули с тех пор, как он пришел к тебе прошлым летом. Если Наставники усомнятся в личности Д'Нателя, они испытают его, дабы установить, действительно ли он сын Д'Марта, полноправный Наследник Д'Арната. Они исследуют его физическое состояние, они рассмотрят узор его мыслей и сравнят с мыслями его предков. Испытание подвергнет сомнению знания, убеждения, плоть и дух.

— Раз так, он должен верить, что он сын Д'Марта.

— Именно так. Просто принять мысль, что он когда-то был принцем Авонара, недостаточно. Он должен стать Д'Нателем, точно так же, как Кейроном, отныне и навсегда.

— А как же другая его жизнь?

Его настоящая жизнь, какой она мне представлялась: детство в Валлеоре, обучение в университете, годы в бегах, ученые звания, наша встреча, наша свадьба. И ужас, положивший всему этому конец: арест, пытки, костер, смерть… пока человек, сидящий рядом со мной, не поймал его душу, прежде чем та шагнула за Черту в небытие, и удерживал ее в плену десять ужасных лет, убежденный в том, что Кейрон остался последней надеждой для народа дар'нети и их мира.

— Осталось еще несколько лет — несколько лучших и все худшие, которые ему предстоит вспомнить. Он помнит свою юность — юность Кейрона, двадцать с лишним лет — все время, проведенное в бегах, до возвращения в университет. Но он не помнит ни мгновения из последующих двадцати лет и не знает, почему у него было две жизни, когда у всех остальных — только одна.

— Так, значит, он еще не знает, что был мертв?

— Нет.

— И не помнит ни меня, ни нашего сына?

— Он еще не «встретил» вас в своем прошлом. И не столкнулся с решением, ставшим причиной его казни, решением, которое обрекло вашего сына и друзей на гибель, а вас — на унижения и изгнание. Моя цель — восстановить человека, который принял это решение, а не превратить его в кого-то другого, в того, чей выбор пришелся бы вам больше по вкусу. Сможете ли вы отрешиться от воспоминаний о прошлом, когда станете говорить с ним?

Пронизывающий взгляд Дассина был так же безжалостен и суров, как и его слова. Когда Кейрона арестовали, мой муж отказался использовать свою силу, чтобы спастись самому и спасти всех нас. Он верил в то, что использование магии во вред другим — даже его тюремщикам — стало бы чудовищным преступлением, кощунством по отношению к дару целительства, которым он обладал. Злость и горечь из-за его выбора отравили мне десять лет жизни.

— Мое отношение к его выбору осталось прежним, Дассин, но я не хотела бы и изменить сердце, принявшее его. Я буду ждать, пока он снова не станет собой, и тогда мы разрешим наш спор.

Хотя глаза чародея и задержались на моем лице, он удовлетворенно кивнул.

— Поймите также, что он не помнит ничего из событий прошлого лета или вашего совместного путешествия. Эти воспоминания надо будет вернуть в свою очередь. Сейчас он, мягко говоря, чувствует себя запутавшимся, душевное его равновесие весьма хрупко, и вы не должны его нарушить. Не следовало бы сейчас его приводить. Не следовало.

Было ясно, что этот спор с самим собой шел уже не впервые.

— Тогда зачем же вы?..

Чародей вздохнул и оперся подбородком о белый посох.

— Я знаю, вы считаете меня жестоким из-за того, что я так долго держал душу Кейрона в заточении. Вы считаете меня негодяем, потому что я подстроил смертельное ранение Д'Нателя. Возможно, так оно и есть. То, что я проделываю с ним сейчас, — не менее болезненно и изнурительно. Каждое воспоминание, что я возвращаю ему, должно быть пережито заново. Каждое ощущение, каждое чувство, каждый запах и звук… воспоминания о днях и месяцах сжимаются до нескольких часов, пока он не утрачивает возможность воспринимать. Я давлю на него, давлю сильно, несмотря даже на то, что мы выиграли эту небольшую передышку благодаря его действиям у Ворот. Я не знаю, как долго она продлится.

— Значит, ваша война еще не закончена?

— Нападения на Авонар прекратились — к счастью, разумеется. Но это перемирие тревожно и недолговечно. Никто толком не знает, что делать. Народ Авонара ликует, ведь Наследник Д'Арната жив, они знают, что летнее путешествие сюда и победа на Мосту как-то изменили его, но сами они его еще не видели. Ему удалось отделаться от Наставников краткой аудиенцией, но их терпение уже на исходе. А лорды Зев'На — наши враги — тоже ждут. И мы не знаем, чего именно. Я должен использовать это время, чтобы вернуть Наследника, который возглавит нас.

Дассин с силой ударил посохом по мерзлой земле, как будто под снегом затаился воин-зид. Из-под скамьи вылетел кролик и юркнул под обрушившуюся решетку, дрожа от негодования.

— Я не хочу его смерти. Ему нужно передохнуть немного — и с кем-то другим, не со своим надсмотрщиком.

— Что мне надо делать? — спросила я.

— В точности следуйте моим указаниям. Не говорите ни слова о вашем знакомстве и браке. Ни слова о друзьях. И ничего — совершенно ничего — о его смерти. Он еще не принял этих воспоминаний, и упомянуть о них — значит нанести ему непоправимый вред. Если он заговорит о себе — о любом из двух его «я», — позвольте ему. Насколько ему известно, вы — мой друг и знаете его историю, но встретили его только в этом году.

— Тогда что же мне ему говорить?

— Будьте ему другом. Помогите ему. Прежде чем стать его женой, вы уже были его другом. А теперь идите. Он думает, что я пришел сюда посоветоваться со старым приятелем, но, по правде говоря, я устал и собираюсь немного вздремнуть.

Прежде чем я успела задать хоть один из сотни вопросов, Дассин откинулся назад, прикрыл глаза и исчез. Мне ничего больше не оставалось, кроме как отправиться по тропинке туда, где ждал Кейрон.

Неподвижный, одинокий, омытый лучами зимнего солнца, он стоял перед нагим искривленным деревом, потрескивавшим на морозе. Капюшон скрывал его профиль, а руки прятались в складках белого плаща. Он казался причудливым сугробом, оставленным в саду бурей, которому лишь колдовство могло придать человеческий облик. Я даже не знала, как обратиться к нему.

— Доброе утро, ваше высочество, — сказала я, преклоняя колено.

Он кивнул в ответ на приветствие, но не произнес ни слова и не откинул капюшон, чтобы открыть лицо. Он продолжал созерцать дерево.

— Это ламбина, — принялась рассказывать я. — Дерево, растущее в землях к юго-востоку от нас, где климат не настолько суров. Весной на нем распускаются сверкающие желтые цветы не меньше вашей ладони, и оно благоухает нежнейшим ароматом, похожим на смесь лимона и имбиря. К началу лета цветы увядают, но лепестки не падают на землю, а уносятся с первым же ветром, как лоскутки желтого шелка. Затем дерево цветет вновь, почти сразу, маленькими белыми перистыми цветами с ярко-желтыми сердцевинками, каждый из которых распускается в чашечке из блестящих зеленых листьев. Это удивительно красиво.

— Я видел его, — ответил он так тихо, что я едва расслышала. — Осенью листья становятся темно-красными.

— Это дерево не цвело уже много лет. Надеюсь, оно просто дремлет.

Скупой и изящный в движениях, он пересек заснеженную лужайку, подошел к дереву и коснулся ладонью бугристого ствола.

— В нем есть жизнь.

Под теплым плащом у меня по коже побежали мурашки.

— Рада это слышать.

— Вы — госпожа Сериана, друг Дассина.

Как странно было слышать бестелесный голос, исходящий от бесформенного одеяния и опущенного капюшона. Я изо всех сил старалась уловить в тихих словах хоть что-нибудь от человека, которого я знала.

— Он сказал, вам, возможно, захочется с кем-нибудь поговорить, пока он занят делами.

— Пожалуйста, не чувствуйте себя обязанной. Здесь холодно, и вам будет намного уютнее в доме. Я подожду своего пастыря, как он и просил. Он знает, что меня не нужно сторожить.

— Я не считаю обузой разговор с вами.

— Возможно, любопытство?

— Я не стану задавать вопросы.

— И сами не ответите ни на один? Дассин в этом деле не мастак — в ответах на вопросы, я имею в виду. И не могу представить, что он позволит кому-либо отвечать на те вопросы, на которые не станет отвечать сам.

Я улыбнулась его возмущению, хотя сама с трудом сморгнула непрошеное покалывание в глазах.

— Признаюсь, он просил меня быть осмотрительной.

— Значит, вы и в самом деле знаете больше, чем я. Его любопытство вцепилось в разговор, словно щенок.

— Да, о некоторых вещах.

— Знакомство становится тягостным, когда один собеседник знает больше другого.

Нотка, которую я услышала в его голосе, не была гневной. И не обида заставляла его скрывать лицо под капюшоном. Я почувствовала, как кровь приливает к его коже, словно к моей собственной. Земля и небо, он был смущен.

Я высвободила пригнутый куст из оков снежной коросты, и его ветви взлетели вверх, обдав меня фонтаном льдистых осколков и едва не поранив лицо.

— Думаю, это можно счесть любопытной разновидностью обычного знакомства, — сказала я, отряхивая с плаща мерзлую крошку, — и поскольку с тех пор, как мы с вами расстались, прошло уже немало времени, нам в любом случае пришлось бы начать заново, как вы полагаете?

— Как бы там ни было, у меня действительно нет выбора. — В его тоне прозвучала такая знакомая мягкая ирония, что мое сердце возликовало.

— Значит, все в порядке. Оставим в стороне все прежние знакомства и начнем заново. Вы можете называть меня Сейри, мне тридцать шесть, и живу я в том древнем сооружении, которое вы видите перед собой. Временно, хотя когда-то… простите, я забылась. Никакого прошлого. Я бедная родственница здешнего господина, но обстоятельства вынудили меня принять руководство над всем этим хозяйством — весьма высокая ответственность. Я получила неплохое образование, хотя и не настолько современное в некоторых областях, как мне бы хотелось. А еще у меня есть тайный честолюбивый замысел стать преподавателем истории в Королевском университете. Теперь ваша очередь рассказывать о себе.

— Мне казалось, вы уже знаете, кто я.

— Нет, сударь. Если я должна начинать с чистого листа, значит, и вам придется тоже.

— Это обязательно? — Его голос был тих. Я помедлила секунду, поддразнивая его:

— Если только вы сами этого хотите. Я же не Дассин.

Он с поклоном повернулся ко мне и откинул с лица капюшон. Его глаза были опущены, а на щеках, как я и предполагала, горел румянец.

— Судя по всему, у меня несколько имен. Вам придется самой выбрать подходящее.

— Эрен, — сказала я без колебаний.

Высокий. Довольно длинные светлые волосы стянуты белой лентой. Широкоплечий и мускулистый. Тяжелый подбородок и четко очерченные скулы, способные послужить образцом для прекраснейших изваяний наших воинственных богов. Широко посаженные глаза поразительной синевы.

Кейрона казнили в возрасте тридцати двух лет; он был худощав, тонок в кости, темноволос и выглядел по-мальчишески. У него были высокие скулы и острый подбородок. Грубовато вытесанный незнакомец, ворвавшийся в мою жизнь в день летнего солнцестояния, ничем не напоминал моего мужа. Я звала его Эреном, поскольку он помнил о себе только то, что его имя было сродни названию птицы — серого сокола, кричавшего над хребтом Браконьера. Я узнала, что на его родном языке это имя звучало как Д'Натель, но он также не был и Д'Нателем. Я не чувствовала в нем едва сдерживаемой угрозы. Паутина морщин вокруг глаз, пряди седины в светлых волосах, ореол спокойного достоинства утверждали, что человек, стоящий в саду моей матери, был старше, мудрее, разумнее, чем вспыльчивый двадцатидвухлетний принц Авонара. Но все же он не был моим мужем — по крайней мере, так я сказала себе.

— Как пожелаете. — Приняв мой выбор, он поднял на меня взгляд.

У меня перехватило дыхание. В тот короткий миг, как и четыре месяца назад в зачарованной пещере, я уловила истину, живущую в глубине его синих глаз. Он был Кейроном, и никем иным.

Я назвала его настоящим именем, чтобы посмотреть, не всколыхнут ли эти звуки из моих уст какое-нибудь глубинное воспоминание. Но ни малейшего следа узнавания не промелькнуло на его лице, когда наши взгляды встретились.

«Терпение, — говорил Дассин. — Прежде чем стать его женой, вы уже были его другом».

Кейрон выглядел усталым.

— Может быть, прогуляемся? — предложила я. — Здесь особо не на что смотреть, но на ходу ждать будет теплее.

— С удовольствием. Не могу надышаться здешним свежим воздухом.

Внутри меня все пело и ликовало: Кейрон никогда не мог вдоволь нагуляться на свежем воздухе. Но я лишь улыбнулась и указала рукой на тропинку.

Снег поскрипывал под башмаками, пока мы бродили морозным утром. Кейрон первым нарушил наше обоюдное молчание:

— Расскажите о себе побольше.

— Что именно?

— Все, что угодно. Приятно послушать о ком-нибудь, кто не является мной самим.

Я засмеялась и заговорила о вещах, которые любила: о книгах и беседах, о музыке и загадках, о лугах и садах. Он посмеялся рассказу о моих неуклюжих попытках вырастить что-нибудь, кроме цветов.

— Иона никак не мог взять в толк, почему на его грядках не вызревают бобы, пока не обнаружил меня, прилежно обрывающую цветки. Я все ему объяснила — мой садовник однажды сказал, что растения будут выше, если не давать им цвести. Бедный Иона смеялся до слез, растолковывая мне, что, пока мы не начнем питаться листьями, лучше оставить цветы на месте. Я разорила весь огород, значительную долю их зимнего пропитания. Для меня, так гордившейся своим умом, это оказалось настоящим ударом, но это был лишь первый пробел в знаниях, который мне предстояло восполнить.

— Похоже, этот Иона был добрым человеком. Он ведь не приходился вам родней. Если урожай бобов составлял значительную долю его зимнего пропитания, он явно не был владельцем поместья.

«Осторожнее, Сейри, осторожнее…»

— Иона и Анна заменили мне отца и мать. Тогда я жила врозь со своей семьей.

— Но теперь воссоединились?

— Теперь все они умерли. Отец, мать, единственный брат. Замком владеют мой десятилетний племянник и его мать — молодая вдова, весьма, скажем так, поглощенная собой.

— Значит, у нас с вами есть кое-что общее. За прошедшие месяцы я обрел и потерял две семьи, одну из которых любил, а другую едва знал. И теперь у меня остался только Дассин.

— Неужели Дассин учит вас выращивать бобы? Или, быть может, он дуется, хнычет и пересказывает вам непристойные сплетни?

Его смех был глубок и звучен, у него было радостно на душе, что не имело никакого отношения к памяти.

— Он научил меня многим вещам, и ему случалось иногда дуться и льстить, но притом — ни одной интересной сплетни и, разумеется, ни слова о бобах. Впрочем, по части бобов у меня тоже нет никакого опыта.

Был опыт, был… И я засмеялась вместе с Кейроном.

Тропинка привела нас к покосившейся ограде, уголку, так безнадежно заросшему лозой, что перепутавшиеся мертвые плети не пропускали солнечные лучи. Недолго думая, я последовала давней привычке и принялась искать обходной путь. Но чтобы не идти под решеткой, нам придется перебираться сквозь путаницу грязных веток или возвращаться по собственным следам.

— Какой-то непорядок с тропинкой? — спросил Кейрон, стоило мне задуматься.

— Нет, — ответила я, чувствуя себя глупо. — Просто даю глазам привыкнуть, поскольку неизвестно, через что там внутри придется перебираться. Надо будет послать садовника, чтобы вычистил тут все.

Я быстро повела его через тени. Воздух был тяжелым, наполненным запахом гниющей листвы, а под ногами хрустели сломанные ветки.

— Чего вы испугались? — Его голос разрезал темноту, словно луч фонаря.

— Вовсе… вовсе ничего. Детские глупости.

— Здесь нечего бояться.

Его присутствие мягко окутывало меня. Меньше чем через пятьдесят шагов мы обошли изгиб решетки и выбрались на солнечный свет.

— Да, — мой голос слегка подрагивал, — здесь нечего бояться. Этот сад принадлежал моей матери.

Я торопливо пошла вперед и остановилась только у ламбины. Краем глаза я заметила, как Дассин ковыляет в нашу сторону. Только не сейчас! Ведь не прошло еще и часа.

Внезапно подрагивающий след заклинания пронзил утро, и ламбина расцвела пышным цветом, и каждый огромный желтый цветок напоминал миниатюрный восход солнца. Пронзительный аромат растекся в морозном воздухе. Спустя несколько мгновений чуда крупные лепестки вспорхнули гигантскими бабочками, и вместо них, как летом, возникли нежные белые бутоны, источающие слабый сладковатый запах, и каждый из них покоился на ярко-зеленом ложе. А затем пришла пора величественной гибели: белоснежные цветы обращались полированным золотом, блестящая зелень — кирпично-красным, и все это опадало на мерзлую землю ярким ковром.

— Спасибо, — выдохнула я, придя в себя от увиденного чуда. — Как это красиво…

— Слишком холодно, чтобы разбудить его совсем, и я знаю, что должен быть осторожен в этом мире. Но мне показалось, что это может слегка развеять вашу печаль.

— Так оно и вышло.

Я не хотела, чтобы он видел мои слезы. Но, может быть, он подумает, что я плачу о своей матери.

— Вы придете навестить меня снова? Дассин был почти рядом с нами.

— Если мой страж позволит мне. Я бы очень этого хотел…

Его слова и улыбка угасли, когда он взглянул на меня. Нахмурившись, он коснулся пальцем моих мокрых скул и внезапно переменился в лице, как если бы у меня вдруг выросли крылья или перед ним кто-то восстал из мертвых.

— Сейри… вы… — Боль исказила его черты, он резко побледнел и, сотрясаясь от дрожи, через силу прошептал: — Я знаю вас… — Кейрон обхватил голову руками. — Путеводная звезда во мраке… боги, как темно…

Зажмурившись и склонив голову, он застонал и отшатнулся прочь. Я бросилась к нему.

— Нет! — зло выкрикнул Дассин, оттолкнув меня в сторону и подхватив Кейрона под руку. — Что вы наделали? Что вы ему сказали?

— Ничего. Ничего запретного. Мы ходили, беседовали о саде. Ни слова о прошлом. Он заставил дерево цвести для меня.

Дассин положил свои ладони на виски подопечного, что-то неслышно бормоча. В тот же миг лицо Кейрона расслабилось. Когда его глаза вновь открылись, он смотрел в землю, и свет в них погас.

— Что это? Что произошло? — прошептала я.

— Как я и говорил. Не самое подходящее время, чтобы привести его. Вы слишком сильно на него влияете. — Старик взял Кейрона за руку. — Пойдем, сын мой. Наше время здесь истекло. Предстоит трудный путь домой.

Они пошли по тропе вдоль восточной стены сада.

— Дассин! — окликнула я его. — С ним все будет хорошо?

— Конечно, конечно. Он поправится. Я ошибся, оставив его слишком рано и слишком надолго. Всего лишь шаг назад.

Прежде чем я успела с ним попрощаться или узнать, когда они придут снова, две белые фигуры растворились в искристой дымке.

ГЛАВА 5 КЕЙРОН

Бесспорно, я самый жалкий из безумцев. Эти руки… не они поднимали кубок вина в честь моего отца в день, когда он стал правителем Авонара, моего Авонара из мира людей, Авонара, которого нет больше. Не та аэорма. Слишком большие, с чересчур широкими ладонями. Волоски на их тыльной стороне слишком светлые. И лицо — я всматривался в безмятежный пруд, так правдиво отражавший деревья и камни за моей спиной и облака на лазурном небе, но видел совсем не толицо, которое всплывало из глубин моей памяти. И левая рука… всего четыре шрама. В какой реальности исчезли сотни таких же? Каждый — болезненное исступление, так ярко запечатленное, напоминание о даре, который остался частью меня. Потеря столь велика, что, кажется, отними у меня всю руку, и это не будет уже иметь значения. Где самый первый из них — длинный, неровный, оставленный днем, когда я сжимал в объятиях умирающего брата и вместе с ним будущее, так ужаснувшее меня, днем, когда я узнал, что я — Целитель? Благодаря этому дару я спасал людей от смерти.

Итак, это руки чужака. Хотя я знаю и их историю. Знаю, чувствую и помню… Они умащены маслом силестии, которое благословляет Наследника нашего древнего короля, Д'Арната, на служение своему народу. Этими руками я поднял коленопреклоненных Наставников Гондеивдень, когда стал принцем Авонара, того, другого Авонара, который все еще существует. Эти руки обращались с мечом с ювелирной точностью и быстротой молнии. Они отнимали жизни — сознание этого наполняет мою душу отвращением. Как мог я убивать и при этом считать себя правым? Но я способен на это и горжусь своей удалью…

Сидя в саду Дассина, я прижимал руки — руки чужака — к лицу, вгоняя в глазницы тысячи игл в надежде, что этим ярким, ветреным зимним утром мир не развалится на куски, а если и развалится, то я этого не увижу. Как всегда после занятий с Дассином, мои поиски понимания оставили меня на самом краю пропасти в сознании, глядящим в… ничто. Абсолютное ничто. Если я задерживался там слишком надолго, чересчур упорно пытаясь собрать воедино какой-либо отчетливый образ в этом зияющем провале, вселенная распадалась передо мной не только в сознании, но и в вещественном мире тоже. Что бы я ни видел перед собой, зазубренные осколки мрака рассекали изображение на крошечные частицы: дерево, камень, кресло, рука, которые затем одна за другой исчезали в бездне.

Попытки удержать мир целым чувствовались так, как будто у меня из черепа вырывают глаза. Еще страшнее, чем физическая боль, был цепенящий, удушливый ужас, который всегда приходил следом. И я нутром чувствовал, что, если хоть раз позволю исчезнуть всему миру, мне будет уже не найти пути назад. Если я был еще в состоянии говорить, я просил Дассина остановиться, стереть вернувшееся ко мне, избавить меня от крупиц холодного рассудка, уверяющих, что мне никогда не обрести целостность, пока я не вспомню все.

Что же отвечал мне мой учитель, мой спутник, мой хранитель, когда я умолял его о милосердии? Он гладил мою трясущуюся голову, разжимал дрожащие пальцы, которыми я отчаянно вцеплялся в его мятый балахон, и говорил:

— Сегодня мы немного перестарались. Отдохни на часок подольше, прежде чем мы начнем снова.

Поскольку вопросы, одолевавшие меня, мои жалкие попытки разобраться в том, кем я был, и жизнях, которые прожил, были, разумеется, лишь неизбежным следствием занятий с Дассином.

В бытность свою Целителем в человеческом мире, я забрел однажды в глухую деревеньку Пернат. Ее жители нашли дерево, плоды которого, высушенные, размолотые и смешанные с вином, вызывали путающие видения, принятые этими людьми за послание их богов. Селяне пили зелье, отбивающее желание есть, и заботиться о себе. Когда я нашел этих несчастных, трупы их истощенных, заброшенных детей валялись по всей деревне. Несколько еще дышащих взрослых умирали от голода и болезней. Хотя они прекрасно знали, что безграничная глупость довела их до жалкого состояния, они не могли отказаться от зова своих богов. Теперь я понимал их. Даже вымотавшись до того, что уже не было сил ни есть, ни пить, рыдая от истощения и безумия, я не мог отказаться еще раз отведать даров Дассина. Дассин — мой хозяин и подданный, мой тюремщик, целитель и палач.

Порыв холодного ветра рванул капюшон моего белого одеяния, сдернул его с головы и швырнул мне за шиворот горсть снега с голой ветки. Я потянулся назад закоченевшими руками и стряхнул снег, лишь несколько ледяных капель стекли по спине. Дрожа, я спрятал чуждые мне ладони в складки шерстяного одеяния.

«Кто я? Что случилось со мной?»

— Идем, пора спать.

Я не слышал, как Дассин открыл дверь.

Он уже исчез в доме, оставив вход открытым. Он не ожидал, что я отвечу. Слова теперь давались мне с усилием. Я поднялся и проследовал за ним через сад, оставил легкие сандалии у двери. Даже в такой морозный день мне нужен был свежий воздух — напомнить себе, что мир существует вне моего изломанного сознания. Наше последнее занятие закончилось лучше прочих. Без паники. Без бреда. Без мольбы.

Когда я вошел в дом, оставив остальной мир за спиной, Дассин указал мне на чашку чая, стоявшую на столе.

— В такие дни тебе не стоит выходить наружу. Мне не нравится, когда ты так мерзнешь.

Я покачал головой, одним скупым движением отказываясь и от его участия, и от напитка. Еще два удара сердца, и я засну и избавлюсь от тревог.

Моя спальня представляла собой маленькую комнату без каких-либо излишеств, примыкавшую к рабочему кабинету Дассина. Голые стены и пол из массивного камня надежно защищали от шума и дыхания внешнего мира, которые могли нарушить ее полное однообразие. Несмотря на использованный при ее постройке материал, комната не казалась ни пещерой, ни тюремной камерой. В ней было чисто и сухо. В огромное окно без решеток были вставлены толстые стекла исключительной прозрачности. Постель, умывальный столик и никаких дверей: только пустой проем, ведущий в загроможденный кабинет. Кровать была удобная, хотя мне никогда не позволялось наслаждаться ею целую ночь.

Дассин будил меня после нескольких часов отдыха, в любое время дня и ночи. Он вел меня, спотыкающегося, в холодный, неопрятный кавардак из книг, столов, горшков и склянок, который он сам именовал лекторием. Затем заставлял меня раздеться и сесть, нагим и дрожащим, в круге из высоких свечей. Каждый раз он спрашивал моего согласия продолжать, и, уподобляясь иссохшим жителям Перната, я отвечал, что снова готов отправиться навстречу видениям. Дассин начинал читать заклятия — тихо, ритмично, спокойно, едва ли не с добротой, — пока пламя свечей не взвивалось выше моей головы с ревом сотен водопадов. К тому времени я уже не мог чувствовать ничего, кроме света, струившегося в мои глаза, голову и легкие. Он просачивался сквозь каждую пору моего тела, пока, как мне казалось, я сам не должен был засиять.

И сразу же передо мной рождался еще один день, прежде для меня недоступный. В сотворенном Дассином свете я снова видел лицо матери, поющей мне колыбельную. Замысловато сплетенные слова и мелодия обретали зримые формы и сливались с детскими снами. Среди этого сияния я вновь слышал голос любимого мной отца. Я видел его, сидящего в зале правосудия, с добротой и честью правящего теми, кто сжег его заживо, едва прослышав, что он — чародей, наделенный чуждой им силой. В сиянии этих свечей я снова изучал искусство исцеления у своей наставницы Селины, ощущал жгучий поцелуй кинжала в миг, когда я делился даром жизни с больными и умирающими. Я слышал рассказы о кровавом истреблении моей семьи и народа, разорении моего дома. Я вновь перечитывал книги — любимые и те, что нагоняли на меня скуку. Я вновь переживал детские обиды и юношеские открытия, я вновь влюблялся в археологию, обретал знания об истории, культуре, искусстве народа, к которому не принадлежал, но который мои предки приняли как свой собственный.

Часы, дни, недели я переживал в сиянии свечей Дассина. Когда же оно, в конце концов, меркло, а мой разум с усилием возвращался к смутному осознанию себя, мой наставник сообщал, как долго меня не было — четыре-пять часов обычного времени.

Убрав свечи и вернув мне одежду, он делил со мной еду и питье, ждущие на подносе посреди обшарпанного соснового стола. Пища была простой и сытной, и ее всегда было вдоволь. Я ел, сколько мог, а затем гулял по саду, наслаждаясь солнечным или лунным светом, вдыхая сладость свежего воздуха. Затем я неизбежно возвращался к тому, что мне удалось узнать — пока мои вопросы не приводили меня на край пропасти. Тогда Дассин отсылал меня спать и, спустя несколько часов, будил, чтобы начать все заново.

Я не имел представления, как долго я уже остаюсь с Дассином. Время утеряло изначальную простоту, и каждый восход предупреждал о дальнейшем искажении. Где-то, среди недель и месяцев, истинное прошлое стало началом… вечности ошеломляющей путаницы, которая и будет тянуться, пока Дассин закладывает в мою голову основы, позволяющие говорить со мной о Мосте Д'Арната и о том, что сделали со мной мои попытки предотвратить его разрушение. Теперь же он изъяснялся в самых расплывчатых понятиях, объясняя, что истина случившегося должна сама открыться мне, как только я переживу ее заново.

Этим ранним утром — ярким, ветреным, морозным утром, когда мир сохранил свою целостность, — Целитель наблюдал, стоя в дверях лектория, как я сбросил одежду и зарылся в ворох мятых подушек и покрывал. Я уже закрыл глаза, когда почувствовал наброшенное на голое плечо одеяло и руку, коснувшуюся моих волос.

— Спокойного сна, господин мой.

— Д'Натель, просыпайся! Ты должен встать. Псы подняли лай, и нам следует немного с ними прогуляться. — Дассин тряс меня с непривычной силой.

Обычно он не звал меня этим именем — моим, но не тем, которое я ощущал в наибольшей степени собственным. Если б не слабость, я, наверное, удивился бы больше, но сегодня я лег на рассвете, судя по освещению, все еще было раннее утро, а тяжелые, затекшие конечности свидетельствовали о том, что я не успел даже сменить во сне позу.

— Помилосердствуй, старик, — проворчал я, зарываясь головой в подушки. — Неужели нельзя дать мне хоть час спокойно выспаться?

— Только не этим утром. У нас гости, и ты должен с ними увидеться.

— Пусть идут, откуда пришли.

Я был не в состоянии вдохновиться даже таким удивительным отклонением от привычного режима, как посетители.

Судя по тому, что я видел и слышал, во всем мире больше никого не существовало, хотя я и предполагал, что вместе с нами в доме живет кто-то еще. На столе в лектории я часто находил пару стаканов, пахнущих бренди, который мне не разрешалось пробовать. И я представить себе не мог, как раздражительный Целитель варит суп или наливает в мой умывальник теплую воду.

— Наставники Гондеи прибыли навестить своего принца. Я удерживал их на расстоянии более трех месяцев, и, если я не предъявлю им тебя, они устроят нам неприятности. Я не могу тратить силы на то, чтобы сражаться с ними, так что ты должен встать и показаться им.

— Наставники… Экзегет, Устель и прочие? Настойчивость Дассина вынудила меня начать хоть как-то действовать. Я сел, пытаясь разогнать кровь в конечностях.

— Да, болтливый мальчишка! Прямо сейчас эти напыщенные лжецы сидят у меня библиотеке. Я сказал им, что ты спишь, но они ответили, что будут ждать аудиенции вашего высочества. Так что, если хочешь получить еще час сна до того, как мы продолжим занятия, будь добр подняться, пройти в библиотеку и избавиться от этих ублюдков. У нас нет времени на них отвлекаться.

— И что я им скажу? У меня знания двенадцати летнего ребенка!

Мое доверие к утверждениям Дассина, что все мои воспоминания правдивы, внезапно пошатнулось. Что, если воспоминания, которые он внушил мне, были всего лишь дикими фантазиями, а не оголенными рубцами моих собственных переживаний? Но взгляд, упавший на мешки под его глазами, напомнил мне, что он спал не больше моего. Я не мог поклясться, что его таинственная игра была единственной надеждой мира, как он утверждал, но был убежден: все это он затеял не из жестокости или равнодушия. Я должен ему верить.

— Говори как можно меньше. Они здесь для того, чтобы убедиться, не взращиваю ли я самозванца, претендующего на место в роду Д'Арната.

Я не удержался от скепсиса:

— И как же я могу это доказать? Сомневаюсь, что их убедит рассказ о моей жизни — вернее, жизнях.

Дассин с силой ткнул мне пальцем в грудь.

— Ты — Д'Натель, истинный Наследник Д'Арната! Ты можешь открыть Ворота, пройти по Мосту, сдержать хаос Пропасти между мирами. В твоих жилах течет кровь тысячелетнего рода наших принцев, и никто — никто — не может это отрицать или опровергнуть. Да, верно, что ты обладаешь опытом, недоступным прочим, и мы пока не можем рассказывать об этом каждому ископаемому, но клянусь всеми твоими жизнями, ты — законный принц Авонара.

Не поверить Дассину было невозможно.

— Тогда они захотят узнать, чем же мы заняты здесь все эти месяцы, ведь, если ты помнишь, ты ни словом им этого не объяснил.

— У них нет права расспрашивать тебя. Ты их владыка. О да. Не имеет значения, что, когда я жил в человеческом мире, мой младший брат Кристоф унаследовал от нашего обожаемого отца, барона Мэндийского, дар Правления. В гондейской жизни — в магическом, чародейском Авонаре — я, Д'Натель, третий сын принца Д'Марта, был назван Наследником Д'Арната после того, как отец и двое старших братьев погибли один за другим. Когда совет Наставников — семеро чародеев, поддерживающих правителя и следящих за порядком наследования, — огласил мое имя, я едва мог нацарапать его, ведь никто не предполагал, что третий сын, столь необузданный и столь юный, может когда-либо потребоваться для управления моей опустошенной страной.

Воспоминания о жизни Д'Нателя неожиданно обрывались в день, когда мне исполнилось двенадцать. Тогда мне умастили руки, и я вступил в права наследования. В тот же день эти самые Наставники, ожидающие сейчас меня, решили, что я должен испытать зачарованный Мост Д'Арната и попытаться восстановить его после долгих лет войны, заброшенности и разрушительного хаоса Пропасти между мирами.

Гондея и другой мир — мир людей. — Существовали бок о бок с тех пор, как в начале времен Вазрин придал пустоте форму. Чародейство дар'нети и человеческие страсти породили хрупкое равновесие во вселенной, которое еще никому не удалось постичь. Во времена Уничтожения, когда возникла Пропасть, разделившая два мира, баланс нарушился, и нас, дар'нети, осталось так мало, что мы оказались не в силах вернуть себе нашу разоренную землю. И тогда наш король Д'Арнат построил Мост — заклинание, соединившее края Пропасти, — в надежде восстановить равновесие. Долгая война с лордами Зев'На и разрушительное влияние Пропасти угрожали крушением Моста, и только могуществом и стараниями Д'Арната и его Наследников он выдержал тысячу лет.

Но в свои двенадцать я и понятия не имел, как сохранить Мост. Дассин говорил, что моя попытка ужасно искалечила меня, и вернуть дальнейшую память о жизни Д'Нателя невозможно. Когда Наставники в последний раз беседовали со мной, я был тупым, безнравственным юнцом, одним из тех, кто сжигал свою жизнь в пылу битв. Они не знали меня таким, каким я стал теперь. Другая жизнь — жизнь Кейрона — изменила меня.

У меня голова начала трещать от противоречий и поворотов, и я прижал ко лбу кулак, пытаясь удержать ее целой.

— Прекрати! — резко скомандовал Дассин. — Сейчас не время думать. Наставники — не твои добренькие дедушки с бабушками. Голова у тебя должна быть ясной.

— Может, пустой?

— Если не будет другого выхода. Собирайся. Я скоро за тобой вернусь. И принесу саффрию.

Я, не оглядываясь, вытащил себя из пропасти.

— Завари покрепче, Дассин.

Он легонько потрепал меня по волосам.

— Ты справишься.

Приготовления были недолгими. Я пожалел, что нельзя засунуть голову в маленький тазик с водой, стоявший на столике, и мне пришлось смывать сонливость, плеснув водой в лицо. Одежды, кроме белого балахона, у меня не было. С первых дней пребывания здесь Дассин запретил мне использовать магию, чтобы раздобыть хоть что-либо сверх его скудных запасов. Ни один из нас, сказал он, не может себе позволить расходовать силу, и, если честно, я редко бывал в состоянии зажечь свечу. К тому времени, когда мне стало известно, что я — правитель Авонара и вправе потребовать, чтобы мне обеспечили подобающие удобства, меня это уже не волновало.

Дассин вернулся почти сразу, с саффрией в руках. Я опустошил чашу одним долгим глотком, надеясь, что острая сладость растормошит все еще сонную часть меня. Покончив с разговорами — за это утро мы произнесли больше слов, чем за всю неделю наших обычных занятий, — он повел меня по длинному коридору. В прохладный, тенистый проход через анфиладу распахнутых дверей проникали дразнящие приметы раннего утра: птичьи трели, пылинки, кружащиеся в золотом луче, запах мяты и сырой земли. Отправиться туда было бы в сто раз приятнее, чем следовать за Дассином.

Я стоял за его спиной, когда он распахнул дверь.

— Нынешним утром вы удостоились великой чести, — объявил он. — Принц дал согласие на краткую аудиенцию. Друзья мои и коллеги, его высочество Д'Натель, Наследник королевского дома Д'Арната, принц Авонара, владыка дар'нети и дульсе. Да одарят его мудростью Вазрин Творящий и Вазрина Ваятельница.

Испытание началось. Я шагнул в проем, преодолевая ту часть себя, которая настаивала, что я для них чужак и слова королевского приветствия ко мне неприменимы. Я постарался сосредоточиться на этом мире и его обычаях и убедить себя, что здесь есть для меня место. Убеждение — это всё для правителя, сказал мне однажды мой обожаемый отец.

Стоило мне войти в широкую, просторную комнату, как мне навстречу поднялись семеро: четверо мужчин, две женщины и один, не ребенок, просто хрупкий темноволосый человек с оливковой кожей, который держался позади всех. Дульсе. Представитель странного народа этого мира, один из людей, обладающих поразительной восприимчивостью к знаниям и невероятными ограничениями в их использовании.

Шестеро не-дульсе выжидающе выстроились пестрым полукругом: один оказался низкорослым, другой — невероятно толстым, у третьего было мертвенно-бледное лицо. Двое были облачены в прекрасные одежды, отличавшие людей высокого положения, остальные кутались в плащи вроде тех, что носят ученые, но тоже разные: тусклые и яркие, поношенные и нарядные. Вместе с Дассином — седьмым по счету — они были советом Наставников дар'нети. И хотя эти шестеро оставались в моей памяти раскрашенными детским восприятием в чистые, ясные цвета, я помнил необходимые в данных обстоятельствах формулы приветствия. Обычаи королевского обхождения вколачивал в меня безукоризненно одетый человек слева, тучный, лысеющий мужчина с полными губами и глубоко посаженными глазами. Он выглядел мягким, но таковым не являлся. Моя спина заныла, вспомнив его побои, а душа съежилась от отголоска его самодовольства.

Я был озлобленным девятилетним мальчишкой, когда придворные вырвали меня из прокопченного уюта у костра дворцовых стражников и отволокли в Дом Наставников, высокое, строгого вида здание, где проходили встречи совета и которое служило резиденцией его главе. В ту самую ночь мастер Экзегет объявил, что, поскольку мои отец и братья мертвы, Наследником Д'Арната становлюсь я — невежественное, грязное отродье, не лучше пса, подбирающего объедки за солдатами с крепостной стены.

Никто не сказал мне, что Д'Сето, последний из моих братьев, кто еще оставался в живых, на дюжину лет старше меня, самый сильный, талантливый и умелый из принцев, был убит зидами. Единственный в семье, у кого находилось для меня доброе слово. И все мои неуклюжие детские выходки, с изображением тронных залов в переулках и фехтовальными поединками на конюшенном дворе, — все это было подражанием брату. Экзегет не допустил и мысли, даже из простой учтивости, что я могу горевать о Д'Сето. Взамен он потратил час, чтобы объяснить, насколько я не похож на брата. С тех пор я возненавидел Экзегета за то, что он сумел меня убедить. Вселенная несправедлива, говорил он, если допускает, чтобы кровь королей текла в жилах подобного мне, в то время как души более благородные обречены на низшие роли. Только суровая дисциплина и безжалостная муштра могут меня исправить, поэтому я не вернусь во дворец, а буду жить вместе с Экзегетом в Доме Наставников. Он приблизил свое красное лицо вплотную к моему и поклялся, что, если его усилия пропадут втуне и я не сделаюсь достойным наследных прав, я не проживу достаточно долго, чтобы опорочить их.

Так что этим утром, когда Наставники собрались, чтобы обследовать меня, я не мог без отвращения смотреть на Экзегета. Я начал приветствовать гостей с противоположного конца ряда, надеясь, что, пока я дойду до него, я сумею подыскать подходящие слова. Двигаясь от одного Наставника к другому, я обращал руки ладонями вверх в знак подчинения и готовности служить. Каждый из них, в свою очередь, накрывал мои ладони своими, принимая предложенное мной, и преклонял колено из уважения к моему долгу. Я поднимал их на ноги, одного за другим, и каждый приветствовал меня на собственный лад.

Великан Гар'Дена, влиятельный, процветающий ювелир, хрипло выдохнул и ухмыльнулся — он получил от меня нечто более существенное, чем просто царственное прикосновение, дабы поднять эту грузную тушу. Я втайне понадеялся, что мне больше не придется использовать магию, так как на эту незамысловатую помощь ушел весь мой скудный запас сил. Выпрямившись в полный рост, отчего все прочие показались карликами, Гар'Дена одернул одеяние красного шелка, вытер лоб платком размером с парус и засунул большие пальцы за вычурно изукрашенный пояс.

— Се' на давонет, Гире Д'Арнат!

«Славься, Наследник Д'Арната!» Рев его традиционного приветствия раздирал уши, но в нем слышалось глубокое уважение. Ободренный его благородным духом, я двинулся вдоль ряда.

Се'Арет, древняя, иссохшая старуха с внешностью и чувством юмора кирпича, ткнула мне в щеку острым пальцем и фыркнула, то ли недоверчиво, то ли просто неодобрительно, я так и не понял. Я перехватил ее палец и твердо отвел его в сторону, что, судя по всему, ей совершенно не понравилось. Се'Арет возложила на себя обязанность выискивать тайных пособников наших врагов. Ее боялись все. Устель был почти столь же стар, как Се'Арет, но молниеносное проникновение в мои мысли опровергло впечатление о его немощности, которое могло у меня сложиться. Прикосновение к разуму без дозволения было немыслимым оскорблением, вторжением в личную жизнь, позволяющим выгнать Устеля из Наставников, а то и из самого Авонара… если меня примут как истинного принца. Все находящиеся в комнате, кроме разве что дульсе, явно заметили происшедшее. Если я хотел, чтобы остальные сохранили хоть каплю уважения ко мне, я не мог оставить этот выпад без внимания.

— Сегодня я приму тебя с почетом, Устель, ибо ты учил еще моего отца. Но не более того. Возраст не дает тебе права оскорблять своего принца, потому что время явно не отняло твой дар. Пустыни ждут тех, кто злоупотребляет подобными вольностями. Будь осторожен. — К моему облегчению, голос прозвучал ясно и ровно.

Старик поджал губы, но отступился. Я спиной почувствовал, как доволен Дассин. Говоря же по правде, мои мысли находились в таком сумбуре, что вряд ли кто-нибудь смог бы в них разобраться.

Й'Дан, казавшийся высохшей тенью человека, не стал подниматься, когда я коснулся его плеча. Он отчаянно затряс лысой коричневой головой, закусил костяшки пальцев и отказался взглянуть мне в глаза.

— Государь мой, — пробормотал он чуть слышно, заставив меня близко наклониться к нему, — выслушайте, государь. Прошу вас, выслушайте.

Он желал, чтобы я проник в его мысли.

Я кивнул, хотя и был встревожен. Д'Натель не умел этого, в другой же моей жизни этот обычай был строго воспрещен. Однако Наставники знали: что бы я ни совершил тогда на Мосту в попытке восстановить его, это изменило меня. Так что я отбросил сомнения и открыл свой разум Й'Дану.

«… убийство… заговор… предательство… простите, государь… мы не знали, что вы… вера потеряна… зиды среди нас… казалось, был только один выход…»

Невозможно было разобраться в этом потоке бессвязных признаний, проникнутом изнуряющим, всепоглощающим чувством вины. Кто был убит? Отец или братья? О каком заговоре он говорил?

Сбитый с толку, встревоженный, я коснулся пальцем его сомкнутых губ, приказывая остановиться.

— В другой раз, — сказал я. — Я выслушаю тебя наедине.

Когда-нибудь, когда я пойму, о чем он говорит.

Мадьялар была скорее похожа на торговку рыбой, чем на Наставницу гондеев. Костлявая и краснощекая, с всклокоченными седыми волосами, ростом она была едва не с меня. Ленты ее колышущегося одеяния приглушенных цветов постоянно переливались, смущая взгляд. Когда я был еще мальчишкой, Мадьялар стала Экзаменатором. Она надзирала за обучением дар'нети, отношениями ученика и учителя, как, например, меня и Экзегета. И хотя в те дни я никого не считал другом, Мадьялар вступила с моим наставником в открытую схватку за право заботиться обо мне. Благодаря этому я стал относиться к ней несколько лучше, хотя, по правде, ее методы воспитания, лишь немногим менее жестокие, мало чем отличались от его. Она утверждала, что единственным гуманным выходом было бы обучить меня необходимым обязанностям, манерам и чистоплотности, чтобы я мог как можно скорее стать отцом нового Наследника.

Поднявшись с колен, Мадьялар исследовала меня — не как Устель, без позволения вторгшийся в мой разум, а теплыми, грубоватыми руками, которые быстро и настойчиво ощупали каждую черточку моего лица.

— Надеюсь, я оправдал ваши ожидания, госпожа Мадьялар? — поинтересовался я, чуть было не добавив «хоть и не успел стать отцом», но тут на меня обрушилось тревожное осознание того, что я не помнил, есть ли у меня дети.

Я — Кейрон, — по словам Дассина, прожил на свете сорок два года, двадцать из которых все еще не помнил. Эта мысль сбивала с толку, одна из тех, которые я сейчас не мог себе позволить. Я на миг зажмурился, опасаясь, что мир может рассыпаться на куски.

Мадьялар вернула меня на землю.

— Вы — больше не тот мальчик, которого я испытывала в течение долгих лет, мой государь.

Я открыл глаза. На лице Наставницы сияла любознательная улыбка.

— Синяки говорят мне, что все тот же. Мадьялар искоса глянула вправо, где Экзегет скрупулезно изучал вид из окна.

— Не сомневаюсь. Детские синяки остаются даже тогда, когда меркнет их цвет. И хотя я бы поостереглась подпитывать и без того завышенное самомнение Дассина, вы, кажется, изменились к лучшему. Благодаря учительскому таланту старого беса или же тому, что он спас вам жизнь, прежде чем вы успели повзрослеть, но воздух вокруг вашего высочества спокоен, в то время как ранее он пребывал в постоянном смятении. Сейчас вы несете большую ношу, чем когда мы встречались с вами прежде, и ваша сила отличается от той, которую вы выказывали в юности. И я вижу седину в ваших волосах, ваше высочество.

— Это случается с годами, — ответил я и, еще не успев договорить, понял, что совершил ошибку.

Напряжение в комнате резко возросло, и дюжина испытующих глаз уставилась на меня.

— Бесспорно, — озадаченно подтвердила Мадьялар. — Но вы должны объяснить, как за несколько месяцев успели произойти столь разительные перемены.

И хотя я не знал ничего о жизни Д'Нателя после двенадцатилетия, Дассин рассказывал, что прошло всего несколько месяцев с того дня, как я — Д'Нате ль, принц двадцати с чем-то лет — был отправлен второй раз на Мост и по нему в мир людей с целью, которой я не помнил. Эти люди видели, как я уходил. Но все подробности о путешествии были запечатлены в потерянном времени одной жизни и похоронены под двадцатью исчезнувшими годами другой. Духи ночи… что же произошло со мной?

Я с трудом выдавил из себя:

— Я тяжко работал над собой и продолжаю этот труд. Без дальнейших слов я двинулся к Экзегету.

«Не позволяй Себя допрашивать. Молчи. Пусть убедятся. Избавься от них» — эти приказы ворвались в мое сознание, как будто я сам их и выдумал.

«Соберись, дурень!» — уже сам себе велел я.

— Наши надежды и добрые пожелания с тобой, государь наш принц, — тихо сказала Мадьялар за моей спиной, — и, конечно, мудрость Вазрина.

Я ответил ей кивком, надеясь, что не обидел ее.

Лишь невероятным усилием воли я смог не отшатнуться, когда меня коснулись ухоженные руки Экзегета. Я знал, что он следил за мной, надеясь уловить хотя бы малейшее проявление слабости, которое бы доказывало его власть надо мной.

Большую часть трех лет, проведенных под его опекой, я добивался того, чтобы он никогда больше не получил подобного свидетельства. Я не боялся его, лишь презирал, но его руки были тяжелыми. Не теплыми или холодными, не жесткими или мягкими, и ни малейший след возраста не нарушал их гладкое совершенство. Он безмерно гордился ими и всегда требовал от слуг ухаживать за ними после того, как избивал меня. В те суровые времена он клялся, что никому не позволит взять на себя тягостный труд моего воспитания, потому что только отцу или наставнику позволено бить ребенка столь высокого положения. Но его оправдательные тирады не могли меня обмануть. Он наслаждался самим процессом.

Признаюсь, я оставил его коленопреклоненным дольше прочих, и не для того, чтобы показать свое право, но потому, что не хотел прикасаться к нему еще раз. Вероятно, он чувствовал то же самое. Стоило мне коснуться его рукава, как он вскочил на ноги.

— Мы рады, мой принц, что ваше путешествие завершилось благополучно. — Теплоте слов не позволяло поверить выражение его лица — в нем чувствовалось мало радости и гораздо больше подозрительности и высокомерия.

Я промолчал, храня на лице невозмутимость. Экзегет заговорил, обращаясь скорее к остальным, чем ко мне:

— Мастер Дассин утверждает, что суровое испытание, которому вы подверглись в мире людей, обернулось для вас сильным переутомлением, вследствие чего вам требуется отдохнуть от ваших прямых обязанностей — обязанностей, к коим вы едва успели приступить. Нужно ли вам еще десять лет забот Дассина, прежде чем народ будет осчастливлен вашим служением?

— Я поступлю так, как сочту нужным, мастер Экзегет, — обронил я в ответ.

Отвечать спокойными расплывчатыми фразами с непроницаемым лицом намного легче, когда ты не осведомлен о предмете разговора. Это преимущество в подобной стычке. Уколам и тонким намекам сложно найти цель там, где ее нет.

— Как сочтете нужным? Прошу вас, поведайте нам, господин мой принц, что же вы считаете нужным? Более трех месяцев мы искали встречи с вами, но брат наш Дассин грубо от нас отделывался. В течение десяти лет, вплоть до вашего путешествия, вы не могли получить совет ни от кого, кроме все того же человека, а теперь нам не позволяется беседовать с вами без надзора. У вас не было жизненного опыта до того, как вы покинули нас, и никакого опыта с тех пор, как вы вернулись! Чем вы докажете, что ваше мнение о «нужном» основывается на реальности? Зачем Дассин прячет вас?

Се'Арет и Устель не сдвинулись с места ни на шаг, но я ощутил, что они словно бы сплачивают ряды, окружая Экзегета, будто духи-хранители.

— Наследник Д'Арната служит своему народу, хотя даже не знает своего народа, а народ не знает его, — прокаркала Се'Арет. — Как заметила Мадьялар, вы сильно изменились. И я желаю понять отчего.

— Быть может, Дассин прятал его все эти годы как раз для того, чтобы мы не узнали его! — добавил Устель. — Может ли кто-либо из присутствующих поручиться, что это действительно Д'Натель?

Комната погрузилась в мертвую тишину. Ожидаемо. Я знал, что должен что-то сказать. Какой владыка допустит подобное обвинение? Но голова была пуста, и я не мог выдавить ни единого разумного слова.

— Что за клеветнические измышления, мастер Устель? — К моему изумлению, это вмешался Экзегет, облачаясь в мантию здравомыслия. — Кем еще он может быть, как не нашим собственным принцем? Тело и впрямь повзрослело, а манеры его не столь… ограничены… как в прошлом. Но он сражался на Мосту и исцелял, что сохранило и укрепило Мост и дало нам надежду. Подобное колдовство может сильно изменить человека.

— В детстве его коснулись лорды Зев'На. Это всем известно, — выпалила Се'Арет, — и ни разу этот принц не выказал ни одного из даров, присущих его семье. Он безжалостно убивал и не интересовался, кем была его жертва — зидом, дар'нети или дульсе.

— И где же, в конце концов, этот чудовищный ребенок нашел поддержку? — вопросил Устель. — У брата нашего, Дассина, который только что вернулся после трехлетнего — трехлетнего! — пребывания в Зев'На. Дассина, единственного из дар'нети, кому удалось вернуться из плена. Дассина, который затем принялся излагать кощунственные идеи, противоречащие нашим убеждениям! Будто наше стремление напасть на лордов и их приспешников ведет нас по ложному пути, будто воспитывать нашего принца в бою было «заблуждением»! И когда он не смог склонить нас к своему пути слабости и подчинения, он забрал наследника и спрятал его! Что это, как не хитроумнейший план лордов Зев'На по развращению нашего принца?

Остальные заговорили и закричали все одновременно: отрицания, подтверждения и обвинения в измене.

— Невозможно! — гаркнул Экзегет, утихомиривая разом всех. — Д'Натель сделал то, о чем мы молились восемь сотен лет! Ворота открыты! Он прошел по Мосту, восстановив то, что разрушили лорды и хаос Пропасти. Мы ощутили поток жизни, что заструился между двумя мирами. Он расстроил планы лордов, намеренных уничтожить Мост. Все, чего мы просим, — это понимания. Долг принца — вести нас к окончательному поражению лордов Зев'На и их демонов-зидов. Все, что мы хотим знать, — когда и как это произойдет.

Я не мог понять, почему Экзегет защищает меня. Даже меня едва не убедили их аргументы.

— Мы все слышали слухи о том, что произошло в другом мире, — начала Се'Арет, — о том, что Д'Натель позволил трем воинам-зидам жить, якобы вернув им души. Единственными убитыми оказались верный дульсе Баглос и благородный воин из того мира. Кто-нибудь видел этих исцеленных зидов? Удалось ли Д'Нателю сделать это? Возможно, победа у Ворот оказалась результатом жертвы, на которую пошел еще какой-нибудь Изгнанник, а никак не заслугой Д'Нателя. Возможно, принц провалил свое истинное — предательское — задание: разрушить Мост!

Обвинение повисло в воздухе, словно дым в безветренный день. Широкое лицо Гар'Дены было белее мела, в глазах застыл ужас.

— Скажи им, что это неправда, мой принц, — мягко промолвил он.

Экзегет широко развел руками в ожидании ответа. Лицо Мадьялар было неподвижно. Даже Й'Дан поднял голову. Все ждали…

«Не позволяй себя допрашивать! Молчи!» Дассин стоял позади меня. Он хранил молчание, однако его гнев жег мне спину, словно летнее солнце. Никто не произнес ни звука. Но от каждого из Наставников исходило одинаковое давление, пульсирующая сила, много мощнее высказанных гнева или надежды. Настоятельное требование того, чтобы я говорил, чтобы объяснил, чтобы приговорил себя правдой, или разоблачил ложью, или подтвердил веру в кровь, текущую в моих жилах. Эти семеро были могущественнейшими чародеями дар'нети. Я чувствовал, что начинаю рушиться, как стена осажденного замка. Следовало заканчивать со всем этим.

— Мастер Экзегет, я не стану объясняться перед вами… — начал я, скрестив руки на груди, как если бы они могли помешать мне рассыпаться.

— Видите, — объявила Се'Арет, ткнув пальцем в мою сторону, — Дассин воспитал тирана!

— …пока мои силы не восстановятся под присмотром мастера Дассина. Тогда я предстану перед Наставниками, чтобы пройти проверку. Если вы убедитесь, что я тот, кем себя называю, и сочтете меня достойным моего наследия, я стану служить вам в соответствии со своей клятвой, следуя Путем дар'нети, как дозволил нам святой Вазрин. Если же вы решите, что происхождение, честь или способности не позволяют мне занять это положение, вы сможете поступить со мной так, как пожелаете.

— Государь мой, они не имеют на это права! — взорвался Дассин. — Вы помазанный Наследник Д'Арната!

Я повернулся к нему, собирая свою убежденность, словно хрупкий щит, противостоящий его гневу.

— У них есть право, Дассин. Они — и ты один из них — мой народ, и между нами не может быть ничего, кроме доверия.

Я верил в сказанное мной и подумал, что было бы мудро пообщаться теснее с Гар'Деной, Мадьялар и даже Й'Даном, но у меня не было сил спорить. Мне нужно было выйти из этой комнаты.

— Я не знаю, как много времени займет полное восстановление. Прошу вас набраться терпения и передать… моему народу… быть добрее сердцем. А пока желаю вам доброго утра.

Я повернулся к ним спиной и поспешно удалился.

Дульсе открыл передо мной дверь. Мне показалось, что в его миндалевидных глазах промелькнули искорки смеха. Не способный достаточно быстро передвигать свои босые ноги, я вернулся к себе той же дорогой, что и пришел. Суровая простота моей кельи приветствовала меня — голый камень не предлагал глазу никакого разнообразия, сохранял воздух спокойным и неподвижным, защищал от возмущенных вопросов, которые, казалось, преследовали меня на всем пути сюда. Единственное свидетельство того, что я добрался до кровати, прежде чем провалиться в сон, — в полдень, когда Дассин пришел будить меня, чтобы продолжить нашу работу, я лежал под одеялом.

ГЛАВА 6

Прошел не один день, прежде чем у нас с Дассином появилось время разобрать, что же произошло на встрече с Наставниками. Он не допускал никаких послаблений в занятиях, а мои путешествия по памяти все больше меня тревожили и не оставляли мне сил на споры о политике.

Я заново переживал пору, когда лейранские захватчики выяснили, что в Авонаре живут чародеи — в Авонаре человеческого мира, моем родном валлеорском городе. Благодаря своей должности в Юриванском университете я избежал последовавшего уничтожения. Но мне пришлось немедленно бросить свои занятия и пуститься в бега, объяснив немногим ни о чем не подозревающим друзьям, что я устал от науки и собираюсь поискать счастья в большом мире.

Вместо того чтобы вращаться в той среде, которой могли бы ожидать от меня мои коллеги, я растворился среди беднейшего люда Четырех королевств, занимаясь всем, чем придется, чтобы прокормиться. Я намеревался так долго хоронить свою прежнюю жизнь, сколько потребовалось бы, чтобы обо мне забыли. Я не осмеливался использовать ни малейшее волшебство. Такое отрицание самого себя было невероятно болезненным как для тела, так и для души. Я оставался Целителем и неизбежно сталкивался с теми, кто нуждался в моем даре. Я не мог отказать им. Поэтому, нигде не задерживаясь надолго, я странствовал по дальним окраинам Лейрана, Валлеора, Керотеи и Искерана и по странным землям за их границами. Это было время, полное страха, и я не мог избавиться от дурного предчувствия, когда возвращался в озаренный свечами лекторий.

На протяжении всех этих дней Дассин прямо-таки кипел от злости. Он фыркал, замечая малейшую слабость с моей стороны, а его кабинет выглядел так, как будто его обшарили мародеры. Мы и раньше не разговаривали много, но молчание всегда было глубоким и уютным. После визита Наставников сам воздух, казалось, был полон раздражения.

Внести ясность в отношения с Дассином было невозможно. Он никогда не спрашивал, что я пережил в путешествиях, хотя, казалось, всегда знал, были они приятными или прошли особенно тяжело. Я ломал голову, не может ли он «подсматривать», как я проживаю свои жизни. Или, может, он все уже знал заранее. Со своей стороны, я мог предсказать его действия с удивительной точностью: от того, как он закроет книгу или когда примется растирать больную ногу в сырой день, до того, какими словами он меня разбудит. Смена его настроений расцвечивала мои дни. Смутные воспоминания о нем со времен детства Д'Нателя не объясняли нашей близости.

Утверждение Экзегета о том, что до того, как я предпринял вторую вылазку на Мост, я десять лет жил у Дассина, весьма заинтересовало меня. Дассин объяснил, что первая, неудачная попытка пройти по Мосту в двенадцать лет оставила меня неспособным к логическому мышлению и человеческому состраданию. Если это было правдой и только после этого я стал жить у Дассина, откуда во мне взялось это странное чувство родства с ним? Неужели я знал его и в другой своей жизни?

Я давным-давно уже поклялся не обрекать себя на подступающее безумие, задаваясь подобными вопросами, но теперь к списку мучительных тайн прибавились еще и обвинения Наставников. Однако дни шли, а Дассин продолжал со стуком ставить на стол тарелки с супом и хлебом, пинать упитанных котов, забредающих в кабинет, и сваливать свечи кучей, вместо того чтобы заботливо убирать их после занятий.

— Подъем! Мир не будет ждать тебя вечно.

Я высунул ноги из-под одеял, пытаясь оттянуть миг, когда придется открыть глаза и оторвать голову от подушки. Но как только одна ступня коснулась каменного пола, чья-то рука стащила с меня одеяла, подставив мою нагую плоть струям холодного воздуха. Подушку из-под щеки грубо выдернули. Звезды за окном подсказывали, что дело близилось к полуночи. Я должен был выяснить, что встревожило Дассина.

Я нашарил свою одежду и поплелся в лекторий. После своих путешествий часто я бывал не в состоянии даже разговаривать, но Дассин не допускал ни малейших отсрочек, если сам был готов начать занятия, так что мне пришлось поторапливаться.

— Дассин…

— Так ты уже готов? — Бормоча и поругиваясь вполголоса, он расставлял свечи по кругу.

— Дассин, мне жаль, если я разочаровал тебя на встрече с Наставниками. Но разве я сам напрашивался на эту проверку? Я не видел другого способа избавиться от них.

— Тебе и не надо было от них избавляться! — Будь Дассин диким медведем с морозного севера Лейрана, вряд ли он смог бы рычать с большим знанием дела.

Из лакированной шкатулки он достал новую свечу, которая по толщине могла сравниться с моим запястьем, и водрузил ее на один из высоких подсвечников.

— Ты же прекрасно знаешь, что я и понятия не имел, о чем они говорят. Как еще я должен был отвечать на их обвинения?

— Я же сказал тебе, что они не имеют права допрашивать тебя. Ты мог бы послушать меня, довериться мне… — Последние два слова вырвались у него словно случайно, в них чувствовалась горечь.

— Так вот в чем дело? О боги, Дассин, я доверил тебе свою жизнь, свой разум — вместе с будущим двух миров, если ты сказал мне правду. Я исполняю все, что ты мне велишь, даже если это кажется бессмысленным, и положился на твои уверения, что однажды все разрешится. Я не встречал в обеих своих жизнях никого, кому бы я так доверял. Никого. Ни родителей, ни брата, ни друга. И я не могу объяснить, почему это так, но я, похоже, неспособен сомневаться в тебе. Но, несмотря на совершенно нелогичное отношение к тебе, я не могу требоватьслепого подчинения от других. Я не буду, просто не смогу, так править! Ты должен знать, раз уж знаешь обо мне все остальное. Как же ты можешь просить об этом?

Он бросил угрюмый взгляд и прекратил суетиться, осев в кресле у захламленного рабочего стола. Еще немного побарабанил пальцами по его поверхности и с горячностью ответил:

— Значит, ты должен был молчать!

— А может быть, тебе следовало рассказать мне больше?

— Я не стану искажать твое прошлое пересказом. Ты должен снова стать собой, а не своей копией работы Дассина. Верь, когда я говорю тебе, что не так уж легко скрыть ответы, которые ты ищешь. У меня вполне здравое мнение по многим поводам, и я буду доволен, если ты придешь к тому, чтобы разделить его со мной. Я верю, что ты придешь… Но я не стану насаждать его в тебе сейчас.

Он постучал пальцем по столу, подчеркивая сказанное.

— Значит, ты не можешь сердиться, когда я поступаю так, как считаю правильным, даже если ты со мной не согласен.

— Пф-ф-ф! — Дассин возвел очи горе.

Я попытался упрочить полученное преимущество.

— Если допустить, что я — действительно принц Д'Натель, как ты уверял меня, чем повредит проверка? Даже Экзегет, как бы он ни был мне неприятен, не зайдет настолько далеко, чтобы исказить результаты испытания перед советом. Они убедятся, что я тот, за кого ты меня выдаешь, и решат, достаточно ли целостен мой разум, чтобы их возглавить. Возможно, для меня же будет лучше получить такое подтверждение.

Дассин столкнул со стола на пол стопку книг, потянулся к ветхому шкафу у себя за спиной и достал оттуда зеленую бутыль. Он со стуком поставил ее на стол и, перерыв гору заляпанных рукописей, грязных тарелок, чернильниц, костяшек для игры в сонкель и свечных огарков, извлек на свет божий оловянную кружку. Когда он откупорил бутылку, у меня слюнки потекли от древесного аромата старого бренди. Дассин плеснул немного напитка в кружку, но мне не предложил ни капли.

Должно быть, я выглядел разочарованным, потому что он пояснил:

— Тебе нужны все твои способности. — Затем он заткнул пробкой бутыль. — Если ты думаешь, что тебе удалось отложить наши занятия своим нытьем, ты ошибаешься. Когда мы продвинемся еще немного вперед, к окончанию наших трудов, — он махнул кружкой в сторону круга из свечей, — я объясню тебе, что к чему в этой жизни, и кое-что о твоих друзьях из совета, и почему тебе стоит держаться от них как можно дальше.

— Один из них… Й'Дан пытался рассказать мне о заговорах… убийстве. Я ничего не понял.

— Ты и представления не имеешь о том, насколько изворотлива бывает ложь. Лишь сегодня я обнаружил, что и сам не настолько в этом разбираюсь, как считал раньше. Впрочем, — он со стуком поставил пустую кружку на стол и убрал бутыль обратно в шкаф, — нам есть чем заняться.

Я клял себя за то, что потратил и без того невеликие силы, надеясь, будто могу изменить мнение Дассина о чем бы то ни было. Но, заканчивая последние приготовления, прихрамывающий Дассин оперся на мое плечо, и что-то в его крепкой хватке подсказало мне, что я не так уж и зря старался.

Через несколько секунд он уже был готов продолжать. Он забрал мою одежду и знаком велел сесть в центре круга. Я занял свое место на холодном камне. Дассин начал читать заклинание, и я мог бы поклясться, что он мрачно усмехается мне, хотя разглядеть что-либо сквозь огненный круг было невозможно.

В ту ночь я вернулся в университетский городок Юривана для изучения археологии — страсть к ней охватила меня за время трехлетнего странствия. Я жил около университетского городка с профессором Феррантом, который единственный из моих знакомых знал о моей тайной силе. В самом конце видения он представил меня своему другу, обладателю проницательнейшего ума и сокрушительного обаяния. Его звали Мартин, граф Гольтский, он был лейранским дворянином, но притом разительно отличался от своих воинственных соотечественников.

По возвращении из этого осколка времени, пережитого мною вновь, я сидел в саду Дассина, наблюдая отблески рассвета на увядающих цветах диантии, словно краткое воспоминание о лете. Волна необъяснимой печали накрыла меня с головой. Сложности вроде политики совета Наставников казались далекими, как гаснущие звезды. Дассину не пришлось ходить за мной, чтобы отправить в постель, потому что тем утром я не желал ничего иного, кроме как раствориться в забвении.

* * *

Вскорости — в жизни, которую я вспоминал, прошло шесть или семь месяцев, в обычном же времени пара недель — Дассин сказал, что у него образовались кое-какие дела в человеческом мире, и он позволит мне побыть в гостях у его друга — госпожи Серианы, пока он сам не освободится. Будучи в восторге от грядущих перемен, я совершил ошибку, спросив Дассина, была ли эта женщина знакома мне в прошлом. Он попытался уклониться от вопроса, потом солгать, но мой ум еще не настолько затупился, чтобы я обманулся его ложью.

— Да-да, ладно, — проворчал мой учитель. — Она знает о тебе. Встречала. Да.

Явно в своем роде взбешенный, больше он не сказал ни слова.

Эта женщина оказалось совсем не такой, какой я ожидал увидеть знакомую Дассина. Она была не просто умна, но и остроумна и полна жизни. Красивая, но не из тех красавиц, на которых в юности задерживался мой взгляд, — она на самом деле была прекрасна. Каждое произнесенное ею слово отражалось на ее лице — иронично изогнувшиеся губы, озорная искорка в глазах, легкий излом бровей, выдающий затаенную боль. Я прикидывал, как бы еще разговорить ее, просто чтобы понаблюдать за оживлением ее лица, богатством ее души, раскрывавшейся миру в такой искренней и великодушной манере.

С первых мгновений нашего разговора я понял, что она была не случайным выбором, не знакомством ради того, чтобы скрасить время за разговором, пока Дассин занят своими делами. Я многое угадывал в ней с уверенностью, с которой не мог говорить о себе самом, и словно стоял на пороге узнавания чего-то большего. Но стоило мне обратиться к своей памяти, как я вновь обнаружил себя на краю пропасти. Вселенная по своей обескураживающей привычке разлетелась осколками. На одном оказалась эта женщина, на другом — ламбина, на третьем — Дассин, а между ними пролегла пугающая тьма. К моему стыду, боль и ужас захлестнули меня настолько, что я не смог даже попрощаться с Серианой.

Когда Дассин снова поднял меня с постели, чтобы продолжить наши занятия, я не стал умолять его стереть то, что он мне вернул. Вместо этого я попросил его помочь мне вспомнить что-нибудь об этой женщине, Сериане, Сейри, как она представилась мне. Она казалась такой важной, такой настоящей… Если я буду знать что-нибудь о ее месте в моей жизни, то, возможно, смогу уклониться от пропасти, когда меня вновь захлестнет волной ужаса. Мой тюремщик не стал ехидствовать или высмеивать меня, как обычно, когда я просил о каких-нибудь изменениях. Он только покачал головой и сказал:

— Скоро, сынок. Скоро ты будешь знать все.

ГЛАВА 7 СЕЙРИ

Я надолго задержалась в мамином саду. Пытаться истолковать происшедшее было все равно, что изучить вспышку молнии. Само событие уже таяло в прошлом, оставив после себя лишь яркий след. Я попыталась воскресить в памяти его смех, взгляд, когда он заставил дерево цвести для меня, звук голоса — но не затронуть тревожное окончание нашей встречи.

Последние месяцы меня посещали незваными совершенно необузданные мечты. И хотя я успешно гнала их от себя, одна все еще преследовала меня. Вопреки собственному неверию, я втайне надеялась, что вновь увижу лицо Кейрона. Теперь стало очевидным, что этому не бывать. Его лицом стало лицо принца Д'Нателя. Хотя за несколько месяцев минувшего лета, проведенных нами вместе, оно состарилось лет на пятнадцать, пока он пытался объединить свои тело и душу, с тех пор, как он исчез в пламени Ворот вместе с Дассином, его внешность больше нисколько не изменилась.

Но как я могу быть разочарованной? Дассин сказал, что я еще не стала частью его воспоминаний, да и не в этом было дело. Он догадался о моем страхе темноты и знал, чем утешить меня в печали. Когда мы гуляли среди деревьев, он самой манерой держаться напомнил мне Кейрона, и я никогда бы не заподозрила, что он — не тот человек, за которого я вышла замуж. Он обязательно вспомнит меня.

Накануне вечером я, сославшись на неважное самочувствие, попросила Неллию не беспокоить меня ни при каких обстоятельствах, по крайней мере, до полудня. Теперь эта отговорка казалась мне несколько дурацкой. Когда я заперла за собой сад и, пройдя между грядок с травами и овощами, вернулась к кухонной двери, еще было довольно раннее утро.

Я толкнула от себя створку и шагнула в совершеннейший хаос. Неллия как раз командовала двум бледным служанкам нести наверх кувшины с водой, как только та согреется. Третьей девице поручалось доставить в комнату хозяйки стопку чистых полотенец. Когда домохозяйка заметила меня, она тотчас бросилась навстречу.

— Ох, госпожа, а я только что послала Нэнси разбудить вас. Хоть вы и не велели вас беспокоить, я знала, вы захотите быть в курсе. Это с герцогиней. Госпожа Вералли нам сообщила.

Ребенок Филомены. Слишком рано.

— Вы уже послали за Реном Вэсли?

Я направилась вместе с Неллией к лестнице для прислуги.

— Я минуту назад отправила Френсиса, вот только…

— …вот только целый день пройдет, прежде чем доктор сюда доберется. Кто-нибудь из служанок когда-нибудь принимал роды?

— Только Полоумная Люси, старая нянька молодого герцога.

— Она все еще живет в замке? Мне почему-то думалось…

— Да, герцог Томас позволил ей остаться, потому что ей некуда было идти. Но она давно уже выжила из ума.

Она и делать-то ничего не делает, только знай, сидит себе в кресле и раскачивается — уже лет пять как.

— Пусть она теперь и не сильна умом, но, если поговорить с ней, она может нам помочь. Старики часто забывают, обедали они или нет, но помнят то, что для них особенно важно: как печь хлеб, играть в какую-нибудь игру или принимать ребенка.

— Бесполезно. Она немая, знаете ли. Даже пожелай она помочь, ничего бы не вышло.

— Тогда надо послать в Грейстев за повивальной бабкой.

Неллия с трудом перевела дыхание, когда мы добрались до площадки второго этажа.

— Но ведь герцогиня не хочет иметь дела ни с кем из деревенских. Она говорит, что все они невежественны и грубы. Именно поэтому она наняла Рена Вэсли, чтобы тот приехал и пробыл здесь последние недели перед родами, только вот они, к несчастью, начались раньше оговоренного времени.

— Если ребенок действительно уже собрался явиться на свет, я думаю, ей будет все равно. Пошлите за повитухой.

— Как скажете, госпожа.

Неллия повернула назад, а я отправилась дальше, к спальне Филомены, но лишь затем, чтобы столкнуться с грозной госпожой Вералли, заслонившей собой дверь.

— Вы сюда не войдете! Герцогиня собирается в последний путь. Здесь нужны врач или священник, но не ведьма. Благодаря доброте моей племянницы вам удалось просочиться в дом, но я-то пока все вижу! Я-то знаю, что у вас на уме! Я вас к ней и близко не подпущу.

— Уже послали за Реном Вэсли и за повивальной бабкой. Я уже сделала все, что возможно. Ее судьба в руках Близнецов.

Бедная Филомена. Мне и в голову не приходило, что я буду ее жалеть. Терять еще одного ребенка лишь с мрачной госпожой Вералли в качестве утешителя — вот уж действительно тяжелое испытание.

И ни верховный бог Арот, удалившийся от дел в небесный замок в сказочном Кадоре, ни Близнецы-воители ничем не помогут роженице.

— Скажите хотя бы, как она себя чувствует, чтобы я могла известить юного герцога. Он, вероятно, будет напуган слухами. Завтра День соглашения, и мы должны быть готовы к любым случайностям.

— Ничего я тебе не скажу, ведьма! Я посоветовала юному герцогу держаться подальше от тебя, пока мы не вышвырнем тебя из замка. Все твои козни будут раскрыты, и тебя сожгут, как и следовало сделать давным-давно!

Она хлопнула дверью прямо перед моим носом.

Ужасная женщина. Я сбежала вниз по ступенькам и отправила посыльного к Герику — сообщить, что его мать, вполне возможно, разрешится от бремени раньше положенного, и напомнить: что бы ни случилось, завтра, с первыми лучами солнца, он должен быть в большом зале и принимать арендаторов. Возможно, это будет тяжело, но ничто не должно этому помешать.

Весь остаток дня домочадцы ходили на цыпочках, как будто малейшее колебание воздуха могло накликать беду. Траурные стяги, все еще висящие на воротах замка, приобрели новое зловещее значение.

Я занялась приготовлениями к встрече с арендаторами, пытаясь сосредоточиться на перечне имен и фамилий, который подготовил Джордж. Но я места себе не находила из-за того, что не могу попасть в комнату Филомены. Хотя я и понятия не имела, чем могу ей помочь, я была уверена, что должна быть там. Неллия время от времени сообщала новости, по крупицам собранные у служанок. Схватки прекратились, едва начавшись, но могли возобновиться когда угодно.

Прибыла повитуха из Грейстева, но госпожа Вералли настаивала, чтобы мы немедленно отправили ее обратно. Я поговорила с этой миловидной, опрятной женщиной примерно моих лет и попросила ее остаться до вечера, в надежде, что герцогиня отменит решение тетушки. Повитуха ответила, что будет ждать столько, сколько потребуется. Дети не должны отвечать за дела своих родственников, сказала она, вежливо не замечая всей глупости положения. Я попросила Неллию позаботиться о том, чтобы повитухе было удобно.

От Герика я ответа не получила. Джордж сказал, что мальчик сидел рядом с Томасом в День соглашения с тех пор, как научился ходить, и всегда вел себя превосходно. Мне оставалось лишь верить, что и сейчас он поступит так же.

Следующим утром я поднялась затемно; было холодно, и одеваться пришлось быстро. Обычай требовал от членов семьи облачаться в лучшие наряды, но у меня не было ничего подходящего. Из двух своих платьев я выбрала более приличное, сказав себе, что сегодня моим украшением будет чувство собственного достоинства. Стоило только произнести это, как меня разобрал смех: я говорила в точности как моя мать.

Я торопливо спустилась в кухню, где тут же вцепилась в Неллию, выходившую из кладовой:

— Что слышно о герцогине?

— Девушки говорят, ночь прошла спокойно, — ответила она, устраивая кусок сыра на тарелке в центре подноса, заставленного тарелками, мисками и горшочками. — Лисса! Отнеси это наверх!

Когда девушка в белом чепце взялась за тяжелый поднос, мне на мгновение показалось, что сейчас мы окажемся с ног до головы во фруктовом пюре, отварной рыбе, фарше, горячем сидре и кусочках кекса с тмином. Однако служанка выровняла свою ношу и убежала прочь.

— Госпожа Вералли ночевала в комнате хозяйки, — продолжила Неллия. — Она придвинула кресло, забаррикадировав дверь, и не пускает внутрь никого, кроме собственных служанок. Повитуху я оставила на ночь у себя. Я хотела спросить, не отправить ли ее обратно. Незачем отрывать ее от собственных детей, когда здесь она никому не нужна.

— Нет, она нужна герцогине. Есть у меня одна мысль… Хоть я и не пылала любовью к Филомене, я не могла допустить, чтобы она умерла, если я могу ей помочь. Так что я собрала отряд из Неллии, Джорджа, повитухи, капитана замковой стражи и двух лакеев, которых Неллия охарактеризовала как преданных Томасу. Я приказала всем быть наготове. Как только мы получим известие о том, что Филомена рожает, повитуху доставят к ней. Если госпожа Вералли откажется ее впустить, лакеи должны будут вывести старуху из комнаты и запереть в ее покоях, пока герцогиня не разрешится от бремени или пока за тетушкой не пошлют. Поскольку Филомена была не в состоянии распоряжаться, мне пришлось взять бразды правления в свои руки, чтобы спасти жизнь ей самой и ее ребенку. Все были согласны. Я оставила их ждать сигнала Неллии к исполнению плана. У меня же были обязанности в главном зале. Главный зал Комигора представлял собой узкое вытянутое помещение, чья площадь казалась скромной лишь в сравнении с огромной высотой стен. Сводчатый потолок был так далеко, что в детстве я с изумлением вглядывалась в проплывавшие наверху облака. Я была уверена, что, если мне позволят остаться здесь на ночь, я увижу целую новую вселенную звезд. Разумеется, эти облака были не чем иным, как скопившимся дымом старинных каминов выше человеческого роста и сотен свечей и ламп, которые освещали помещение.

Этим утром пиршественные столы и кресла были отодвинуты к стенам. Звук моих шагов отдавался эхом, пока я торопливо шла по деревянному полу в дальний конец помещения. Джордж с помощниками уже все приготовили: маленький столик с бутылью вина и парой бокалов, два мягких кресла для меня и Герика и кресла попроще — для арендатора, самого Джорджа и одного из его подручных, который сядет позади меня и будет вносить записи о выплатах в учетные книги. Всё, как того ожидают арендаторы. Есть что-то весьма успокаивающее в исполнении ожиданий пятисотлетней выдержки.

— Молодой хозяин уже идет?

Джордж присоединился ко мне, разглаживая серый бархатный камзол. Из-за распахнутых настежь входных дверей доносились шелест и гул толпы, а за узкими окнами зала, выходившими на замковый двор, бродили туда-сюда и притопывали от холода серые тени людей.

— Я уверена, что он успеет.

Разумеется, я вовсе не была уверена в этом и вздохнула с не меньшим облегчением, чем Джордж, когда Герик быстро вошел в зал. Мой племянник был одет в плотно облегающие штаны черного атласа и белые чулки. Из-под желтого атласного же камзола, щедро изукрашенного золотым шитьем, был выпущен широкий воротник рубашки из узорчатого зеленого шелка. Его каштаново-рыжие волосы сияли, а глаза, казалось, могли заморозить вулкан.

— Вы прекрасно выглядите, сегодня утром, ваша светлость, — приветствовала я его.

Не удостоив меня ответом, он сел рядом и застыл, выпрямив спину. Он казался намного старше своих десяти лет.

— Вы уже говорили с матерью или госпожой Вералли? — спросила я.

Он отрицательно покачал головой.

— Тогда, возможно, вы захотите узнать, что… насколько мне известно, с вашей матушкой пока что все в порядке.

Я не ожидала, что он пустится в пляс от радости, но была поражена, когда он посмотрел на меня взглядом, полным неприкрытой ненависти, от которой меня бросило в жар.

Было некогда выяснять причину его неудовольствия, потому что за окнами уже брезжили первые лучи солнца. Топот и шарканье сотни подбитых гвоздями башмаков эхом разнеслись с дальнего края зала, когда длинная череда крепких, безыскусно одетых людей двинулась к нам через открытые двери. Я поднялась с кресла и знаком велела Герику сделать то же самое.

Джордж наклонился ко мне из-за спины и прошептал:

— Этот человек…

— Почтенный Кастор, — сказала я, кивком приветствуя приземистого беззубого старика, который с гордостью возглавлял очередь.

Я просила Джорджа незаметно подсказывать мне, если я замешкаюсь с именем, поскольку было невозможно выучить новые лица и вспомнить все старые за краткие несколько месяцев. Но Кастор возделывал комигорскую землю с тех пор, как мой отец был ребенком.

Я указала ему на кресло.

— От имени его светлости, юного герцога, я рада приветствовать тебя в Комигоре. Будь добр, присядь.

— Почту за честь, госпожа, — громко ответил этот небрежно одетый человек, сощурился, почтительно коснулся лба и осторожно устроился на деревянном кресле.

— Бокал вина? — предложила я.

— Благодарствуйте, госпожа, только не сегодня. У меня еще дела есть.

— Расскажи-ка, почтенный, как твоя Кейт? А Бон и Сей ли, должно быть, совсем выросли с тех пор, как я была здесь последний раз? Они все еще меняются платьями и дурачат всех, заставляя их путать?

С лица старика исчезла настороженная степенность.

— Так это и впрямь вы!.. — Он сглотнул с трудом и моргнул. — Нет… нет, госпожа. Сейли вновь на сносях, у нее это уже четвертый, а Бон так себе никого и не нашла, так что теперь они совсем не похожи. А Кейт моя в порядке. У ней еще все зубы при себе.

— Рада слышать.

— А как поживает молодой герцог и его семейство? — Старик наклонил голову в сторону Герика.

Тот молча кивнул. Вежливый и подобающий случаю ответ.

— Мы пребываем в добром здравии и благодарим всех, кто оказал нам честь своей службой, — ответила я.

Мы кратко обсудили погоду и урожаи, и я велела Джорджу сделать пометку, согласно которой почтенный Кастор получит дополнительные полмешка семян, поскольку он заботился об участке своего зятя, ушедшего на войну в Искеране. За молодого солдата некому было работать, потому что его отец уже умер, а старшему сыну было всего шесть лет. Когда все было надлежащим образом отмечено, я встала, завершая разговор.

— Желаем тебе доброй зимы и хорошего урожая, почтенный Кастор.

Старик поднялся и снова торжественно коснулся лба.

— И хозяину нашему, и семье его того же, госпожа.

Тут он опустил руку в карман, достал оттуда замусоленный платок, осторожно развернул его и достал восемь маленьких серебряных монет. С великим почтением он вложил их в мою ладонь.

— Благодарю тебя, почтенный Кастор, — произнес Герик, вежливо кланяясь в знак уважения перед пожилым арендатором, чем несказанно удивил и меня, и его.

Затем старик уступил место следующему земледельцу, который глядел на меня с явным беспокойством.

Многих арендаторов я знала. Это были главы семей, работавших на комигорской земле поколениями, чьи дети росли бок о бок со мной, хоть нашим дорогам и не было позволено пересекаться. Другие были новичками в поместье. Несколько человек даже не раскрыли рта в ответ на мои вопросы. Их нежелание говорить могло быть и простым следствием того, что мы не знали друг друга, но не один и не два из них прищелкивали пальцами — этот жест должен был привлечь внимание Святых Близнецов к частице зла, от которого они, как предполагалось, защищают людей. Арендаторы шли один за другим все утро, лишь по нескольку мгновений на каждого, и каждого надо было приветствовать так, как будто он был первым.

— Почтенный Финальдо, приветствую тебя…

— …почту за честь, госпожа…

— …этим утром — никакого вина…

— …доброй зимы и урожайного года…

Прошло два часа с начала этого долгого дня, когда лакей принес мне записку, набросанную небрежным почерком Неллии: «У герцогини схватки, чувствует себя неважно. Госпожу тетушку убрали прочь, и позвали повитуху, как вы приказывали».

— Почтенный Хельярд, приветствую тебя…

— …новую косу, а то старая истерлась по самую рукоять…

— …в добром здравии, благодарю тебя…

Делать было нечего. Мы не могли прерваться. В паузе между двумя арендаторами я передала записку Герику, поскольку он имел право знать. Серьезное выражение его лица не изменилось после того, как он прочел письмо, и мальчик любезно поклонился следующему земледельцу. Я испытывала невероятную гордость за своего племянника.

— …того же герцогу и его семье…

— С семью-то детьми у вас должна быть коза. Как нет козы? Джордж, отметь: почтенный Артур должен получить козу.

— …в добром здравии… В полдень лакей вернулся.

«Герцогиня разрешилась дочерью. Ребенок очень слаб. Герцогиня спит, с ней, кажется, все в порядке».

Я передала записку Герику, он отреагировал точно так же, как и в прошлый раз.

— …благодарим за верную службу…

— …сын собрался жениться…

— …отметь, Джордж: сын почтенного Фердана, Джеральд, будет следующим в очереди на новые наделы земли. Если мы снова откроем западные поля, как и собирались…

Перерыва на второй завтрак мы делать не стали. В свое время я изводила маму нытьем, возмущаясь, что выполнившие свой долг крестьяне отправляются домой, а нам приходится сидеть весь день без глотка воды и крошки хлеба. Она оставляла мое хныканье без внимания, лишь однажды заметив: «Когда-нибудь ты поймешь, Сейри, что просить человека придержать работу за целый год, пока ты набьешь желудок, недостойно того положения, которое дано тебе в жизни».

В свои десять Герик справлялся намного лучше, чем я в его возрасте. Он смотрел арендаторам в глаза, когда благодарил каждого за принесенную плату. Томас прекрасно выучил его. Я улыбнулась, приветствуя следующего.

— …невыносимо стыдно, госпожа. Это все выпивка творит… совсем меня ума лишила… а ворюгам раздолье…

— …но ты не платишь ренту уже три года, а пятеро молодых парней ждут, не дождутся земли. Пора уступить место тем, кто будет работать на совесть.

— Куда же я денусь? Моя жена… а дети?..

— Тебе следовало думать о семье тогда, когда ты пропивал все свои обязательства. Твоим родным не придется довольствоваться горькими плодами посеянного тобой урожая, но своей земли у тебя больше не будет. Будешь работать на почтенного Кастора, который один трудится на двух наделах, потому что его зять в отлучке. Он станет кормить тебя, как обычного наемного работника. Слушайся его, и он научит тебя чести и ответственности.

Так прошел День соглашения, пока самый последний причесанный и отмытый земледелец не покинул главный зал уже затемно. Сияющий Джордж приказал своему помощнику собрать учетные книги и простой стальной ящик, в котором лежали теперь средства на ремонт кузницы и крыши над западным крылом, на уплату королевских налогов, на жалованье слугам, солдатам и виноторговцу. Хватало и на безбедное существование молодого герцога и его семьи в течение всего будущего года. Когда бледные от усталости писари были отосланы, прочь, управляющий низко мне поклонился.

— Хороший был день, сударыня, молодой герцог. Все прошло, как подобает.

Это была высочайшая похвала из уст неразговорчивого Джорджа.

При свечах, освещавших бумаги управляющего, графин мерцал рубиновым блеском. Повинуясь странной прихоти, я налила по толике вина в оба стоявших сегодня весь день без дела бокала и предложила один Герику, устало обмякшему в кресле. Он выпрямился и поднес бокал к губам.

— Твой отец гордился бы тобой сегодня, — сказала я с улыбкой.

Но, видимо, мои слова каким-то образом напомнили ему о том, что портило наши отношения. С гневным возгласом он швырнул бокал прямо мне под ноги. Ударившись об пол, тот разбился, окропив мои юбки россыпью кроваво-красных брызг. Герик бросился вон из зала. У меня даже не осталось сил на удивление.

Две скомканные записки от Неллии лежали на кресле Герика, напоминая о том, что еще не все дела на сегодня закончены. Я поблагодарила недоумевающих слуг, которые пришли убрать грязь и расставить в зале мебель, и стала подниматься по лестнице к Филомене.

Прежде чем я добралась до первого пролета, запыхавшийся слуга обратился ко мне с сообщением от управляющего. В маленькой приемной ждет какой-то посетитель, желающий видеть герцогиню по важному делу. Может быть, госпожа Сериана встретится с ним? Я решила сперва избавиться от гостя, чтобы оставшееся время посвятить Филомене и Герику. Я не могла себе представить, что привело кого-то в Комигор поздним вечером. Так что, руководствуясь любопытством не в меньшей степени, нежели нетерпением, я поспешила в скромную приемную, которая предназначалась для посыльных и посетителей невысокого положения.

— Добрый вечер, сударь, — сказала я закутанной в плащ фигуре, стоявшей перед камином спиной ко мне. — Будьте так любезны, сказать, что у вас за срочное дело к герцогине.

— Только в том случае, если вы окажетесь герцогиней, — ответил мне незнакомец таким надменным тоном, какого никогда не услышишь от тех, кого направляют ждать в маленькие приемные.

Произнося это, он повернулся ко мне, и мои возражения умерли, не сорвавшись с уст. Привлекательный мужчина средних лет с узким лицом и темными, коротко стрижеными волосами, не броско и добротно одетый, как подобает военному среднего ранга, у которого есть связи при дворе. С тех пор как мы виделись в последний раз, он отпустил бороду длиннее, но я не могла не узнать его.

— Дарзид!

— Вы?..

Он быстро овладел собой, но я успела заметить изумление, досаду и несомненные признаки беспокойства, прежде чем он спрятался за привычной маской отстраненного любопытства. На мгновение меня захватило не вполне подобающее удовольствие при виде его замешательства — пусть даже минутного.

— Госпожа Сериала. Никогда, ни при каких обстоятельствах я не подумал бы, что встречу вас в доме вашего брата. Неужели ее светлость лишилась рассудка?

Осторожность удержала мою ненависть на привязи. Лишь несколько часов назад Кейрон и Дассин прогуливались по комигорскому саду, а теперь сюда прибыл тот, кого я считала самым опасным человеком во всех Четырех королевствах.

— Ее светлость не принимает сегодня гостей, капитан. Изложите суть вашего дела, и я сделаю для вас все, что смогу.

Когда-то я полагала сумрачно-обаятельного капитана Томасовой стражи просто умным и несколько безнравственным придворным, который предавался своего рода циничному развлечению, вращаясь в кругу власть имущих и с презрением наблюдая за их глупыми выходками. Мы были друзьями настолько, насколько натура Дарзида была способна к дружбе. Я потеряла к нему интерес, когда меня захватило таинство любви к чародею. А затем развлечения Дарзида приобрели человекоубийственную наклонность. Он был орудием тех, кто арестовывал, судил и казнил Кейрона и наших ближайших друзей. Именно Дарзид принес мне труп моего ребенка и наблюдал за моей скорбью так, как если бы я была каким-то чуждым созданием, с которым у него не могло быть ничего общего. И в день, когда Кейрон вернулся в наш мир в теле принца Д'Нателя, Дарзид бросился по его следу в компании трех воинов-зидов из мира Гондеи. Был ли он пешкой, жертвой обмана или же заговорщиком, я не знала, но невинным он не был определенно.

Он подошел ближе — так близко, что мне стало тревожно. Я могла чувствовать запах его дыхания, анисовый из-за любимых им сладостей. Но я не отступила.

— О, как это занятно, — сказал он, изучая мое лицо. — Какой неожиданный поворот наших судеб. Однако у меня совершенно неотложное дело. Решающая возможность, так скажем. Если это пройдет мимо герцогини, она снимет чью-то голову. Полагаю, вашу.

— Или я узнаю, в чем дело, или этому придется подождать. Герцогиня сегодня разрешилась дочерью.

Дарзид широко улыбнулся, его щеки залила краска.

— Дочерью, говорите? Бедный Томас. Его последняя попытка достичь бессмертия завершилась очередной девочкой. Она так же слаба, как и остальные?

— Не вижу, как бы это вас касалось, капитан.

— Хорошо, что его первенец — сын, не так ли, иначе кто бы блюл святые традиции Комигора?

Он разразился совершенно неуместным хохотом. Если бы он не стоял так близко, я бы и не заметила нешуточной холодности его зрачков.

— Что у вас за спешное дело, капитан? Уже поздний час.

Он опустился на стоявшую у камина деревянную скамью с высокой спинкой и вытянул тонкие, затянутые в черное ноги, всем своим видом напомнив мне паука.

— Я привез ответ герцогине на ее прошения, но совершенно очевидно, что обстоятельства изменились. Быть может, мои известия несколько устарели, нежеланны или уже излишни… Скажите, сударыня, как поживает ваш племянник?

Он произнес это обычным тягучим голосом, но взгляд его не дрогнул.

— С какой стати вы интересуетесь молодым герцогом? Когда умер мой брат, умерли и все ваши связи с Комигором. Томас не заключал с вами договора.

Дарзид широко улыбнулся.

— Не бойтесь, сударыня. Я здесь не для того, чтобы претендовать на жалованье, просто хотел оказать последнюю услугу моему глубокоуважаемому бывшему хозяину. Сочтя меня недостойным учителем для вашего племянника, герцогиня попросила меня, неофициально навести справки насчет подобающего воспитания. Я нашел человека, с одной стороны — в должной мере высокопоставленного, чтобы удовлетворить меркантильные амбиции герцогини, с другой — обладающего достаточным терпением, чтобы взяться воспитать мужчину из, прямо скажем, исключительно трудного отпрыска вашего брата.

— И кто же этот человек?

Как будто любой выбор Дарзида мог быть приемлемым!

— О, вы будете в восторге. Это настолько деликатный вопрос, что я бы не доверился никому, прежде чем известил графиню, но возможность увидеть ваше лицо, когда вы услышите новость, слишком заманчива. Разве вы не догадываетесь, кто мог бы согласиться взять на себя такую ответственность?

Я не ответила. Кожа пылала под его взглядом. Я крепко обхватила себя руками, чтобы он не заметил моей невольной дрожи.

— И вы не доставите мне удовольствия посостязаться с вами? О, какая досада, сударыня. Плохо, очень плохо. — Он наклонился вперед. — Наш король собственной персоной!

Дарзид расцвел улыбкой и снова оперся на вытянутый подлокотник скамьи.

— Эвард хочет взять Герика на воспитание? — Только неимоверная усталость после долгого дня не дала прорваться моему отвращению.

— А кто еще? Он так по-родственному относился к Томасу и готов был сделать для него то же, что и всякий брат. Я бы сказал, это неплохая возможность для Герика заполучить невесту королевского происхождения, минуя установленные порядки. Если, конечно, его самого возможно будет облагородить. Ирония судьбы, не так ли? Комигор, связанный с лейранским троном, — то, о чем так мечтал Томас, только поколением позже. Правда, он несколько чересчур мертв, чтобы оценить это.

Этот план был вполне выполним и оттого еще более ужасал. Эвард, король Лейрана, действительно любил Томаса, насколько вообще может любить поверхностное, высокомерное, беспринципное существо. Его вполне можно было убедить в том, что если он приютит сына друга и вырастит из него подходящего супруга для дочери, принцессы Роксаны, то разом избавится от двух докучливых обязательств. И это уже не изменить. Предложение поступило, как сказал Дарзид, в ответ на прошение Филомены.

Дарзид замер в ожидании моего ответа, словно толпа, затаившая дыхание перед виселицей, предвкушающая, когда затянется петля. Хитрить было бессмысленно.

— Вы будете рады услышать, капитан, что мне нечего на это ответить. Но даже самого заброшенного крестьянского ребенка я бы не обрекла на жизнь у Эварда. Поэтому я сделаю все возможное, чтобы убедить герцогиню в том, что ее сын нуждается в наставнике хотя бы с зачаточными представлениями о чести…

— И горе тому, кто недооценивает госпожу Сериану. Я был близок к этому. Очень близок.

— …но решение, разумеется, остается за моей невесткой. Возможно, она будет в состоянии принять вас завтра, но я ничего не обещаю. Вы остановились где-то поблизости?

Я не собиралась приглашать его переночевать под крышей замка.

— Я остановился в казармах Грейстева, сюда вернусь утром. Дело не терпит отлагательства. Его величество ждет мальчика в своей резиденции к завтрашней ночи. Однако… возможно, раз вы здесь, правила игры меняются… да, думаю, так… Даже самая совершенная стратегия должна учитывать непредвиденные обстоятельства.

— Я велю слугам седлать вашего коня.

Не меняя расслабленной позы, он с издевкой мне поклонился.

— Как пожелаете, сударыня, как пожелаете.

Все еще озадаченная ролью Дарзида в сложившемся положении, я поднялась в спальню Филомены. В комнате стоял полумрак, лишь несколько свечей на каминной полке озаряли герцогиню, крепко спящую на огромной кровати. Ее щеки и губы были розовыми, а золотистые волосы разметались по пышным подушкам. Госпожа Вералли бдела на жестком стуле рядом с постелью, но ее подбородок уже поник на обтянутую черным атласом грудь. Она похрапывала, поджав губы, как и подобает почтенной матроне. Можно было найти уйму недостатков в этой мрачной женщине, но она и впрямь была самоотверженной компаньонкой.

В детской я нашла Элену, повитуху, склонившуюся над крошечным свертком.

— Как она? — спросила я шепотом.

Она покачала головой и откинула краешек пеленки, показывая мне ребенка. Я никогда еще не видела такого крошечного личика. Кончик моего мизинца мог полностью накрыть ее носик, а большим пальцем можно было заслонить глаза. Воистину, даже та мягкая сила, которая удерживает нас на поверхности земли, способна разрушить подобную хрупкость. Золотой пушок покрывал головку девочки. Она была прекрасна.

— Мы нашли кормилицу, но у малышки нет сил сосать. Пришлось дать ей несколько капель молока с ложечки, но так она долго не продержится. Вот, слышите, как ей трудно дышится?

— А что с герцогиней?

— Да с ней-то все в порядке будет, сударыня. Ребенок ей нисколько не повредил, хотя старая госпожа ее и убедила, что ей от него плохо. Сразу видно, что ни та, ни другая, ни разу ребенка до срока не выносили.

— Сомневаюсь, что у госпожи Вералли есть дети, но у герцогини совершенно здоровый сын.

Женщина выглядела озадаченной.

— Если б я не услышала это от вас, я бы сказала, что это какая-то ошибка, сударыня. У герцогини слишком слабая утроба. Она всегда будет разрешаться от бремени преждевременно. Ни разу не видела, чтобы женщина с такой утробой выносила бы жизнеспособного ребенка.

— К счастью, ее сын вполне здоров, — сказала я. — Полагаю, и был таковым с самого начала. Хорошо, что ты оказалась здесь, Элена. Спасибо тебе за терпение и знания.

Женщина раскрыла рот, словно чтобы продолжить спор, но вместо этого вежливо поклонилась.

— Мы послали в Грейстев за более опытной кормилицей. Через час она должна прибыть. Меня попросили задержаться до ее прибытия, хотя мне давно уже пора возвращаться к собственному потомству.

— Конечно, ты можешь отправляться домой. Получи у Неллии плату за труды и поужинай, прежде чем ехать. И передай, чтобы она отправила кормилицу наверх, когда та прибудет. А я пока присмотрю за ребенком.

Малышка была легкой, как перышко. Ручка была не толще лапки котенка, а миниатюрные пальчики еле-еле обхватывали мой палец. Я ходила с ней по комнате, шепотом рассказывая о Томасе и роняя скупые слезы о потерянных жизнях, потерянных годах, потерянных надеждах. Затем прибыла кормилица и села в темном углу комнаты на поставленное для нее кресло, забрав ребенка.

Несмотря на поздний час, я отправилась на поиски Герика, намереваясь пробиться сквозь его злость, чтобы он увиделся с сестрой, пока она еще жива, и, быть может, хоть как-то утешил мать, когда та проснется. Джеймс, его бездельничающий слуга, сообщил, что Герик недавно заглядывал к себе и взял плащ. С тех пор его никто не видел. Это было не в обычае Герика — отлучаться в столь поздний час.

Я отыскала у себя в спальне свой плащ и лампу и отправилась в северо-западную башню. В детстве я часто искала там прибежища, когда мне было тяжело на душе. Всю дорогу вверх по лестнице в потайную комнату меня не покидало ощущение смутной нарастающей тревоги.

Его здесь не было. Сильный порывистый ветер дул из дверного проема, ведущего к внешней лесенке, крыше и парапету. В лампе зловеще бился язычок пламени, отбрасывая пляшущие тени на скругленные стены. Поплотнее запахнувшись в плащ, я выбралась на крышу. Герика не было, хотя кто-то побывал здесь совсем недавно. От костровища шел резкий запах. Я поднесла к нему лампу, чтобы разглядеть, что же так воняет. Гладкий камень был совершенно чист, за исключением большого бесформенного кома, от которого все еще шел жар. Я бы еще долго гадала, что это, но заметила в стороне от ямы крошечную металлическую руку, раскрашенную голубой краской. Солдатики. Каким-то образом Герик сумел притащить сюда дрова и, переборов ветер, развести огонь, чтобы расплавить всех до единого отцовских солдатиков. Я не знала, плакать мне или смеяться.

ГЛАВА 8

Я уеду ближайшим же утром. Смех и слезы совершенно ни к чему, а вот убраться из жизни Герика стоит. Даже если мне придется идти пешком до Грейстева, а там нанимать деревенскую клячу, чтобы уехать отсюда, я не могу спокойно смотреть, как из-за меня ребенок разрушает себя и свой дом. Ничто из того, чем я занималась последние четыре месяца, не имело смысла. Ребенок Филомены умрет. Герику отчаянно нужно, чтобы кто-то ласково, но решительно избавил его от ненависти и одиночества. Никому из них я не могла помочь.

Я обшаривала комнату, остервенело, швыряя вещи в дорожную сумку. Что настолько разозлило этого ребенка? Последние несколько недель мы прожили хоть и без теплоты, но, по крайней мере, терпимо друг к другу. Наше празднование Долгой Ночи вселило в меня огромные надежды. Что изменилось? Меня терзало дурное предчувствие, которое не мог развеять даже самый трезвый подход. Все казалось бессмысленным.

Я проснулась среди ночи; оказалось, что я лежу, скорчившись, поверх покрывала, все еще в платье, надетом на День соглашения. Лампа давно потухла. Я завернулась в одеяла и позволила темноте снова погрузить меня в суматошный тревожный сон.

Я неистово колотилась в дверь какой-то воображаемой темницы, когда очнулась в сером сумраке комнаты, услышав непрекращающийся стук уже в самую настоящую дверь собственной спальни.

— Сударыня, прошу вас. Неллия говорит, вы должны торопиться. — Испуганный шепот мгновенно разбудил меня. — Пожалуйста, сударыня, ответьте. Это ужасно. Я не хотела вас будить, но Неллия велела. Пожалуйста, откройте.

— Нэнси? Я здесь. Секунду. — Стук продолжался, пока я не нащупала щеколду.

Служанка была бела, как мел и вся дрожала.

— Неллия просит вас немедленно идти к ней.

— Что-то с молодым герцогом? Или с герцогиней? Нэнси замотала головой, так что чепец едва не слетел.

— Нет, сударыня. Ее светлость все еще спит. Пришло известие, что доктор прибудет утром. Но дело не в этом… это ужасно, и мы не знаем, что делать.

Она прикусила покрасневшие костяшки пальцев и зажмурилась, пытаясь успокоиться, пока я собиралась.

Никаких больше объяснений от Нэнси ожидать не приходилось. Я сунула ноги в туфли, и девушка повела меня по лабиринту проходов в помещения для прислуги, улей простых тесных комнатушек на верхнем этаже южного крыла. Мы свернули в короткий коридор, освещенный единственным грязным оконцем, где и нашли Неллию, заламывающую руки перед слегка приоткрытой дверью.

— О, госпожа Сейри. Я не знаю, что и делать. Когда герцогиня так слаба… услышать такие страшные новости… и скандал, сразу же, как разойдутся сплетни… Но и так все оставить нельзя. Я не знаю, что делать!

Морщинистое лицо Неллии, казалось, постарело еще лет на десять. Я обняла ее вздрагивающие плечи и принялась утешать, как ребенка.

— Неллия, вздохни-ка пару раз поглубже и рассказывай. Что случилось? Зачем мы здесь?

— Эта Полоумная Люси… Нэнси несла ей завтрак,как всегда… — Слова Неллии утонули в рыдании.

— Выжившая из ума нянька? Это ее комната?

Я чувствовала себя несколько виноватой в том, что так и не выяснила ничего об этой женщине, все еще живущей в Комигоре.

Неллия кивнула, спрятав лицо в ладонях.

Я толкнула дверь, приоткрыв ее еще немного. Комната не была похожа ни на одно из помещений для прислуги, которые я когда-либо видела. По полу была рассыпана солома, по всем углам рассованы ящички и корзинки. На маленьком столике громоздилась высокая горка лоскутков, щепочек, бумажек, гвоздей и клубков разноцветной шерсти. К одной из стен были прибиты в качестве полок грубые доски, заваленные всякой всячиной. В углу лежал соломенный тюфяк, а поверх него желтела простыня, прикрывающая зловеще-неподвижную фигуру.

— Старушка умерла, так? — спросила я шепотом — сама не знаю почему, ведь никто не мог нас услышать.

Неллия прижала ладонь к сердцу.

— Только нехорошей смертью, сударыня. Не так, как следовало бы. Она наложила на себя руки.

Я пробралась через горы мусора и опустилась на колени рядом с постелью. Неллия осталась у выхода, осанкой сравнимая с дверным косяком. С нехорошим предчувствием я откинула простыню.

Это была женщина лет пятидесяти, вовсе не дряхлая, как я предполагала, высокая и крепко сбитая. Кожу не тронула ни единая морщинка, а седые волосы были тщательно расчесаны и свернуты узлом на макушке. Она лежала на спине, ноги выпрямлены, юбка и передник разглажены, руки вытянуты по бокам, но в ней уже не осталось ни капли крови. Шерстяные одеяла на постели пропитались красным насквозь, а цвет и материал одежды нельзя было разобрать под покрывающей ее засохшей ржавой коркой. На обоих запястьях виднелись уродливые разрезы.

Ужас увиденного мной мерк, словно шепот, в сравнении с теми предостерегающими криками, которые ворвались в мое сознание, когда я взглянула ей в лицо. Я ее знала. Почти полгода она носила мне пищу, которой я не желала, и безмолвно принуждала меня есть. Она носила воду и, когда у меня не хватало сил сделать это самой, молча обмывала мне лицо и руки. Она принесла щетку в кармане платья и робко предложила ее мне, словно это было бесценное сокровище. А когда я в ярости запустила ею в дверь моей тюрьмы, она подобрала ее и каждый день бережно расчесывала мне волосы, пока их не остригли в знак покаяния. Мне сказали, ее звали Мадди, и я презирала ее в уверенности, что любой слуга, избранный моими тюремщиками, должен быть сообщником их злодейства. Но она умывала мне лицо, смачивала губы и держала руки, пока я в муках рожала сына, которому не позволено было жить. Она оплакивала моего ребенка тогда, когда не могла я, и унесла его из комнаты, едва перерезав пуповину, единственную мою связь с ним. Все эти годы я думала, что ее тоже убили как безмолвного свидетеля несказанных преступлений. Что же делала Мадди в доме моего брата? Как он мог оставить ее — постоянное напоминание о совершенном им убийстве?

— Что же нам делать? — Дрожащий шепот Неллии ворвался в мои пронизанные ужасом воспоминания. — Вот беда-то приключилась, да еще и в тот самый день, когда родилась такая слабенькая малышка. Грех-то, какой.

— Мы должны думать об этом так, как будто ее подвело сердце, Неллия. — Я поразилась спокойствию собственного голоса. — Зрелище, конечно, ужасное, но если она и впрямь была безумна, особой разницы нет. Просто последняя ее часть закончила свое существование.

— Она была не в своем уме. Ничего не делала, только раскачивалась в кресле и сидела посреди этого беспорядка все последние годы. Но я и подумать не могла, что она такое с собой сделает. А как она была добра с молодым хозяином!

— Она была нянькой Герика? Вы мне говорили, но я не сообразила… — Я не сообразила, что речь шла о ком-то, мне знакомом.

— Да. Она заботилась о нем с самого рождения.

Неллия снова плакала, и, чтобы успокоить ее, я приставила ее к делу. Нэнси я послала за чистым одеялом, а Неллию попросила принести какие-нибудь тряпки и воду, чтобы немного здесь прибраться.

— Мы приведем ее в порядок, а потом позовем слуг и отнесем ее вниз.

Неллия кивнула, и мы принялись за работу: сменили окровавленные одеяла на новые и переодели покойницу в чистую рубаху и передник. Пока Неллия и Нэнси отскребали пол, я бродила по комнате, разглядывая всякую всячину на полках Мадди. Это были детские вещицы: мячик, грифельная дощечка, исписанная ребяческим почерком, тряпичная кукла, скроенная из лоскутков и набитая соломой, башня из кубиков, мозаика и маленькая игральная доска с сушеными бобами, разложенными вместо фигур. Должно быть, она и впрямь впала в детство.

— Когда Мад… Люси стала страдать слабоумием? — спросила я Неллию, которая, принявшись за работу, вновь стала походить сама на себя.

— Примерно когда молодому герцогу сравнялось шесть и герцогиня решила, что ему больше не нужна нянька. Мне кажется, это и подкосило Люси — она перестала быть нужной. Она раскачивалась в кресле и стонала день-деньской с тех пор, как ее лишили этой работы, и никто не мог заставить ее заняться чем-нибудь другим. Когда доктор подтвердил, что она потеряла рассудок, его светлость, ваш брат, не позволил ее отослать, потому что ей некуда было идти, кроме как в сумасшедший дом, а ребенок очень ее любил.

— Герик любил ее?

— Да еще как! Когда он был совсем еще крохой, они всегда радовались, бывая вместе, пусть она и не могла ни слова ему сказать. Думаю, она объяснялась с ним при помощи глаз и рук. Они вместе листали книжки, и он рассказывал ей, что в них говорится. Она учила его разным играм и брала на прогулки, и это было настоящим благословением для малыша.

Я была счастлива слышать, что Герик познал такую любовь и привязанность и был способен ответить на них тем же. Я пробежала пальцами по грифельной доске и мячу.

— Он приходил сюда навестить ее, так?

— Мне кажется, что приходил, хоть герцогиня и запретила ему. Она сказала, что Полоумная Люси может причинить ему вред, но та ни за что бы плохого ему не сделала, неважно, выжила ли она из ума или нет.

Навещал ли ее Герик до сих пор, спросила я себя — и тут же наткнулась на ответ. На полке рядом со сломанными вязальными спицами и жестяной коробочкой с разноцветными камушками был расставлен целый соломенный зверинец: лев, корова, олень и медведь. Я заглянула подальше и нашла маленькую дудочку. Грубое, но узнаваемое подобие той тростниковой, что я смастерила у него на глазах.

Множество подробностей во всей этой истории беспокоило меня, но я не могла понять, в чем именно дело. Как будто солнечные лучи проникают сквозь толщу грозовых облаков, освещая то крышу, то дерево, но едва лишь захочешь присмотреться — и разрыв сомкнётся, а серая пелена затянет все вокруг.

Почему Мадди покончила с собой? Болезнь, которую описала Неллия, не имеет ничего общего со страстью к насилию. Могут ли те, чей разум настолько слаб, чувствовать боль отчаяния, этого предвестника самоубийства? Достаточно ли они расчетливы, чтобы пойти на такой ужасный поступок?

Когда Неллия и Нэнси закончили, Мадди выглядела гораздо менее устрашающе. Нелли осведомилась, не пора ли послать за слугами, чтобы те вынесли тело вниз. Хоть мне и претила эта мысль, но я была уверена, что Герику следует сообщить о происшедшем до того, как его друга похоронят.

— Неллия, а когда юный герцог впал в свое нынешнее… расположение духа?

— Приблизительно тогда же, когда заболела Люси. Я часто говорила себе, что ее увольнение ему далось так же тяжело, как и ей самой. Хотя, если учесть, что уезжать отсюда ей не пришлось и молодой хозяин мог навещать ее, странно было ожидать, что так выйдет.

— Значит, это он тоже воспримет тяжело, подобную ее смерть.

— Да уж. Бедный мальчик. Потерять разом двух самых любящих людей — отца и Люси.

— Кто-то должен сообщить ему о случившемся до того, как пойдут слухи. Пока что молчите об этом. Я дам вам знать, когда можно будет рассказать всем и позаботиться о Люси. И когда придет время, пусть слуги помянут Люси, если захотят. Не думаю, что будет правильно заниматься этим, пока не выяснится, что с герцогиней и ее дочерью.

— Понимаю, сударыня, — согласилась Неллия и погрозила пальцем Нэнси — та согласно кивнула, широко распахнув глаза.

Наскоро заглянув к себе в покои, чтобы смыть с лица следы сонливости, я поспешила в спальню Филомены. Из примыкающей комнаты доносились приглушенные, но полные страсти голоса спорщиков.

— …Выволокли меня прочь, словно мусор. Меня никогда еще так не унижали. Я добьюсь ареста этой ведьмы! — Это явно была госпожа Вералли.

— Но за что вы предлагаете арестовать ее, сударыня? За спасение жизни вашей племянницы? — рокотал бас Рена Вэсли. — Схватки ее светлости были столь бездейственны, что могли продолжаться еще очень долго. Наличие опытных рук, принявших ребенка, — вот разница между трагедией и трагедией вдвойне. Если бы вам позволили настоять на своем, ваша племянница умерла бы, и вы были бы ответственны за смерть близкого друга короля Эварда. Короче говоря, вам следует поблагодарить госпожу Сериану за то, что она спасла вас от обвинения в убийстве.

Я вошла и поздоровалась со своим защитником. Если бы в руках госпожи Вералли было что-нибудь острое, я могла незамедлительно оказаться в том же состоянии, что и Полоумная Люси.

Доктор ответил на мое приветствие с исключительной серьезностью.

— Доброго утра, сударыня. Я, безусловно, ужасно ошибся в определении сроков, и случилось то, что мы так надеялись предотвратить. Но, как я только что сказал этой доброй госпоже, вы спасли жизнь ее светлости, рассудив здраво и пригласив повитуху.

— Как они? — задала я вопрос.

— Тебе это прекрасно известно, ведьма, — проворчала госпожа Вералли. — Ты не желала смерти моей драгоценной девочки, она бы отравила твое злобное веселье, да? Ты хотела посмотреть, как она мучается.

Рен Вэсли повернулся спиной к разгорячившейся женщине.

— Благодаря вам и искуснейшей повитухе мать спокойно отдыхает и скоро поднимется на ноги, с ней все в порядке, если не упоминать о ее скорби. Мне горько сообщать вам это, но ребенок не дожил до рассвета. Ничего нельзя было сделать.

— Я очень боялась этого, — ответила я, не обращая внимания на то, как госпожа Вералли высокомерно удаляется.

— Я дал герцогине снотворного, а сейчас собираюсь позавтракать…

— Я надеялась, что нам удастся поговорить, у меня к вам огромная просьба, — перебила его я.

— К вашим услугам.

Доктор просунул голову в дверь спальни Филомены, известил горничных, где его можно будет найти, потом взял меня за руку, и мы прошли по верхним коридорам на галереи вокруг главного зала.

Я рассказала ему о Полоумной Люси, о виде, в котором ее нашли, и о том, что Герику еще ничего не сообщили.

— Ему не следует слышать эту новость от меня, — пояснила я. — Откровенно говоря, у меня не хватает отваги встретиться с его яростью. Боюсь, что…

— …он обвинит вас.

— Если учесть госпожу Вералли, постоянно зудящую о возмездии, это кажется очевидным.

И как я могла посмотреть в глаза ребенку, скрывая то, что я знала его Люси и имела достаточно причин не любить ее?

— Возможно, лучше будет, если я сперва взгляну на покойную, а затем поговорю с мальчиком. Напомню об опасностях старости и слабоумия и заодно о том, что его мать родила двух мертвых младенцев задолго до того, как вы приехали в замок.

— Я буду вам крайне благодарна. Мне жаль, что я не могу утешить его. Он так несчастен.

— Вы успели к нему привязаться.

— Пожалуй, что так.

То, что началось как ответ на вызов, превратилось в привязанность, которую я полагала невозможной. И все же, несмотря на прошедшие месяцы, я едва ли знала этого ребенка.

Рен Вэсли тряхнул массивной головой.

— Жаль, что нам не удалось поговорить с этой нянькой до того, как она решила покончить с собой. Может, она смогла бы что-нибудь рассказать о мальчике.

Доктор направился вслед за Нэнси в комнату Мадди. Тем временем я послала Герику записку с просьбой встретиться через полчаса с Реном Вэсли в маленькой приемной.

Вскоре после этого меня разыскал встревоженный слуга Герика.

— Герцога нет в его покоях, сударыня, — сказал он и с беспокойством, свидетельствующим об осмотрительности, добавил: — Более того, в его постели сегодня никто не ночевал. Я спросил стражников, которые стояли ночью в карауле, но никто не видел молодого хозяина с прошлого вечера.

Если вспомнить мой собственный тревожный сон и свидетельства того, что Герик пребывал в некотором смятении, удивляться было нечему.

— Вчерашний день оказался для него очень тяжелым, Джеймс. Думаю, он найдется где-нибудь, свернувшийся в кресле или на скамье. Возьми еще пару человек и поищи его. Нам нужно с ним поговорить.

Едва Джеймс ушел, на галерею ворвалась Нэнси, сообщив, что Рен Вэсли почтительно просит меня подойти в комнату Люси. Я поторопилась туда, оставив девушку дожидаться Джеймса, если тот вернется с новостями о Герике.

Рен Вэсли рассматривал неподвижное тело, лежащее на тюфяке в загроможденной комнате. Он стоял, скрестив руки на груди, и крутил в толстых пальцах кончик пышного уса. Стоило мне войти, как он резко обернулся, сердито нахмурившись.

— В чем дело? — спросила я.

— Сударыня, выяснилось кое-что о смерти этой женщины, что вам необходимо знать. Это фальшивка.

— Я вас не понимаю.

— Простите мне грубое определение, госпожа, но сформулировать его приятнее невозможно. Посмотрите на глубину разрезов: они не только рассекают кожу и сухожилия, но и углубляются в кость.

Он ждал, что я соображу сама, но я лишь покачала головой.

— Это означает, что она не могла сделать их сама.

— Но она была сильной женщиной.

— Взгляните сюда.

Он приподнял руки Мадди и указал на распухшие суставы и скрюченные пальцы. Я видела такое у нескольких старых слуг — болезненное воспаление, отнимавшее у сильных и усердных людей их заработок. Тот, кто подковывал диких лошадей, не мог удержать поводьев детского пони. Тот, кто перетаскивал тяжелейшие грузы или же вышивал мельчайшими стежками, не мог поднять кружку или ухватить иглу.

— У нее могло хватить силы нанести себе такие травмы, но она не могла сделать это такими руками.

— Значит, вы хотите сказать…

— Эту женщину убили.

Я потеряла дар речи… меня обуял ужас. Моя кожа вспыхнула под беспричинными уколами вины. Если бы кто-нибудь знал о моем знакомстве с Люси — Мадди, — перст обвинения указал бы прямо на меня.

— Кто мог это сделать? И во имя чего? — возмущенно вопросил Рен Вэсли.

— Она была нема, — с запинкой выдавила я, стыдясь того, что первая моя мысль была о себе, а не об этой бедной женщине. — И, как я слышала, крайне добра. Невозможно поверить…

Людей убивают из-за сильных страстей: ненависти, ревности, страха. Люси не обладала ни красотой, ни привлекательностью, ни влиянием, чтобы вызывать такие чувства. Еще людей убивают по расчету: из-за политики, интриг, тайн. Она была вовлечена в нечто подобное, но что такого она могла знать, чтобы кто-то пошел на убийство? Десять лет она не попадалась никому на глаза; пять из них она раскачивалась в кресле и слонялась среди детских игрушек.

Рен Вэсли смотрел на меня пристально. Выжидающе.

— Что мне сказать мальчику? — Слова его были отчетливы, а тон — холоден.

— Было бы непросто сказать ему, что она сделала это сама, но это…

Искушение скрыть правду боролось с моей совестью. Что, если эта женщина каким-то образом дала понять Герику о своей связи со мной?

— Он должен знать, — наконец решила я, — как бы это ни было больно. Сокрытие правды приведет только к лишним мучениям.

Однажды он все равно узнает правду, даже если придется выяснять ее самому.

— А когда герцогине станет легче, придется сообщить и ей.

Доктор кивнул. Мне показалось, что на его лице, на миг отразилось облегчение.

— Я надеялся, что вы так и скажете.

Моя репутация была изрядно подмочена. Если даже столь вольно мыслящий человек, как Рен Вэсли, увидел причину усомниться во мне, я не могла его в этом винить.

Минул полдень, но Герика так все еще и не нашли. С моего позволения Джеймс стал расспрашивать прочих слуг, но никто не видел мальчика с тех пор, как накануне вечером он забрал из комнаты плащ. Я приказала начать поиски с одного конца замка и обыскать каждый закуток и щель, внутри и снаружи, даже в самых невероятных местах.

Между тем день продолжался, и нам следовало позаботиться о Люси. Я велела садовнику вырыть могилу в обледенелом склоне Десфьерского холма, в стороне от фамильного кладбища. Когда мы с Неллией и Нэнси обернули тело покойницы одеялами, чтобы ее вынесли наружу, младшая служанка подобрала что-то в углу и положила поверх скорбного свертка.

— Должно быть, она хранила его с лета, — прошептала девушка, — Хорошо, что у нее будет цветок, пусть и совсем засохший.

Я взглянула на находку и дотронулась до нее, с трудом веря своим глазам. Это было невозможно, раздражающе невозможно, как и многое, что я видела и слышала на протяжении двух прошедших дней. Но словно катализатор в склянке алхимика, увядший бутон собрал воедино все разрозненные куски головоломки: Филомена, чья матка не могла носить ребенка весь положенный срок… кострище без малейшего следа золы и пепла, где лежала глыба расплавленного олова… ребенок, который никому не позволял узнать себя — ни учителю, ни доброму доктору, ни даже столь любимому им отцу… ребенок, живущий в страхе перед колдовством… женщина, которая жила там, где, казалось, не было никаких причин задерживаться… и теперь цветок лилии… в середине зимы, лилия, увядшая, но еще не засохшая, чьи мягкие лепестки все еще крепко держались на стебле… лилия, бывшая свежей еще двенадцать часов назад. Я знала только одного человека, который любил Мадди настолько, чтобы подарить ей цветок, так же как дарил ей соломенных зверушек, и тростниковую дудочку, и сотню прочих детских поделок. Но где в середине зимы ребенок возьмет живую лилию для женщины, заботившейся о нем… с самого его рождения?..

— Неллия, — прошептала я, едва находя в себе силы говорить, — когда у Герика день рождения?

Старая домоправительница посмотрела на меня так, как будто я подхватила болезнь Полоумной Люси:

— Что, простите?

— Юный герцог… когда он родился? В какой день и год?

Я знала, что она ответит мне так же твердо, как собственное имя.

— На двадцать девятый день месяца ветров, десять лет тому назад, будущей весной ему исполнится одиннадцать.

Привычный мир словно распался, оставив вместо себя новое творение, но не успела я поразиться его рождению, как оно, полное красоты и чуда, разрушилось под напором ужасов и несчастий. Как мне теперь найти место в этом мире? Что отныне называть правдой, когда самая темная, самая горькая правда моей жизни оказалась ложью? Ни на один из этих вопросов я не могла ответить, но зато я теперь знала, кто убил Люси и почему. И причиной была, несомненно, я сама.

Дарзид не ожидал увидеть меня здесь, не верил, что я разоблачу его. Когда он обнаружил свой промах и то, как смехотворно я не замечала истину у себя под носом, он немедленно предпринял все возможное, дабы исправить ошибку. Люси не лишалась рассудка. Она была смелой, умной и преданной женщиной и только изображала слабоумие, чтобы оберегать так горячо ею любимого ребенка. Она научила его скрывать свои умения. Когда же ей сказали, что в ней больше нет нужды, она сделала все, чтобы остаться рядом с Гериком, заботиться о нем и быть его лучшим другом, пока он никого не решался подпустить достаточно близко, храня свою ужасную тайну.

Десять лет тому назад, в двадцать девятый день месяца ветров… спустя два месяца со дня казни Кейрона… день, когда безмолвная, заботливая Мадди помогла мне подарить жизнь моему сыну…

Из моей груди вырвался горестный крик, от которого, разорвав цепи своего священного долга, бросились бы прочь Стражи цитадели. Я, словно обезумев, бежала по коридорам Комигора, уже зная наверняка, как о том, что солнце заходит на закате, — Герика не найти теперь ни в одном из уголков известного мне мира.

ГЛАВА 9 НЕЙРОН

Лес был густым, тенистым и невероятно зеленым. Длинные лохмы мха, свисая, щекотали мне лицо, пока я продирался сквозь подлесок. Я шел без тропинки, лишь далекий огонек пробивался сквозь изумрудный сумрак. Куда я шел… если бы я мог убрать с дороги сплошную стену зелени, я бы не сомневался, что доберусь до огонька. Отдохнувший и полный сил, я просто сметал покрытые листвой преграды. Но когда я пересек лес, огонек не стал ближе, лишь зеленый цвет потускнел до серого…

Прохладные щетки сосновых лап превратились в грубый, холодный камень, легкие плети мха — в белый лен простыней и серую шерсть одеял. Только свет остался неизменным. Через толстое стекло окна с востока заглядывало солнце, требуя, чтобы мои глаза открылись навстречу утру.

Какое странное чувство. Когда в последний раз я открывал глаза по собственной воле, без руки на плече, трясущей меня так, что зубы начинали стучать, без ехидных подначек? «Мне что, взять скребок? Твои конечности прилипли к постели, словно моллюски к бортам корабля» или: «Что тебе такое снится? Ты разоспался, словно пустоголовый котяра на солнышке, мечтающий только о том, как бы набить живот, — а тем временем два мира затаили дыхание, ожидая, пока ты соблаговолишь удостоить их вниманием».

Я потянулся и сел на постели. Мой сон не лгал. Я чувствовал себя отдохнувшим, каким не бывал и в своей воскрешенной памяти, и зверски голодным. Неужели Дассин поддался жалости к моему плачевному состоянию? Мы провели еще пять или шесть занятий с тех пор, как со мной случился припадок в саду госпожи Серианы где-то на другом конце Моста, из каждого я возвращался оборванным беженцем, и все больше и больше времени у меня уходило на то, чтобы сориентироваться в настоящем.

Когда я был ребенком в Авонаре, погибшем Авонаре человеческого мира, у нас с братьями было любимое место. Маленькая речушка сбегала летом с заснеженных подножий горы Карилис, прозрачная и холодная как лед. В паре мест на лесистых склонах вода скапливалась между больших валунов, образуя глубокие, чистые заводи, где так хорошо плавать. Высоко над одним из них нависали крутые скаты гладких камней, обкатанных стекавшим по ним ручейком. Мы соскальзывали голышом по валунам, а потом летели по воздуху, прежде чем бултыхнуться в заводь далеко внизу. Восторг на грани ужаса…

Последние попытки воскресить потерянные воспоминания я ощущал так, будто снова мчался по гладкому спуску, чтобы беспомощно зависнуть в воздухе и вслед за этим погрузиться в ледяной мрак. Что бы ни ждало меня за скользким склоном — колдовством, скрывшим от меня мою жизнь, — это страшило меня, но я не мог остановиться, так же как и тогда не мог замедлить полет с каменного валуна.

Дассин никогда раньше не допускал, чтобы мои затруднения помешали движению вперед, и этим утром, когда мои глаза открылись сами, меня терзало любопытство, что же заставило его изменить своему обычаю. Наше последнее занятие закончилось поздно утром, и я не мешкал, прежде чем лечь спать. Если только жизненный путь солнца не сделался таким же причудливым, как и мой собственный, я проспал около суток.

Я содрогнулся от непривычно холодного воздуха и натянул одежду, ожидая, что Дассин в любой миг свалится на меня, пренебрежительно вздернув кустистую бровь. Воду в умывальнике затянула толстая корка льда. Еще одна странность. Моя вода для умывания всегда была чуть теплой, даже в самое холодное утро. Не имея под рукой ничего, чем можно разбить лед, я коснулся его толикой магии, достаточной, чтобы растопить корку, но не согреть воду. Довольно и того, что она стала жидкой.

Даже использования силы оказалось недостаточно, чтобы вызвать Дассина. В первый раз, когда я использовал магию в его доме — зажигая огонь в маленькой лампе, — он набросился на меня, словно лис на зазевавшегося кролика, разнося в пух и прах за то, что я трачу силы «на всякие глупости».

Стоило мне войти в лекторий Дассина, как воздух наполнился высоким пронзительным воем. Старый негодяй наложил заклятие на дверь. Придется снова поговорить с ним о честности и доверии. Раздраженный куда сильнее, чем просто шумом, я принялся искать способ заткнуть заклятие, но, к своему изумлению, не смог найти даже проема за собственной спиной. Пространство, где должен был зиять проход, закрывала блеклая оштукатуренная стена, на которой висели полки с книгами и жестяными коробками с травами. Все это было покрыто многолетним слоем пыли и всякого хлама — совершенно настоящими на ощупь. Чутье подсказывало мне, что при встрече с подобной иллюзией я должен чувствовать покалывание в пальцах, но колдовство оказалось для этого слишком искусным.

Вскоре шум стих сам по себе. Мое изумление от искусства старого чародея и раздражение от его дерзости задохнулись под гнетом тишины.

— Дассин, — тихонько позвал я его.

Ответа не последовало.

Ограничив меня в использовании магической силы, ношении одежды, разговорах и вопросах, Дассин вдобавок запретил мне покидать лекторий без сопровождения. Он раз за разом напоминал мне не преступать установленных им пределов, утверждая, что, если я доверился ему во всем остальном, значит, я должен верить и в их необходимость. Честно говоря, мне претило перечить ему, так что я решил подождать, прежде чем продолжить поиски, несмотря на всю странность сегодняшнего утра.

Остатки нашего последнего ужина лежали на рабочем столе: корзинка с хлебом, уже холодным и черствым, тарелка с несколькими ломтиками засохшего сыра, не две, а три грязные суповые миски и две кружки, пахнущие бренди — «лучшее от Барейля», как называл Дассин содержимое своей зеленой бутылки. Подсвечники все еще были убраны, а новый ящик высоких восковых свечей лежал неоткрытым на полу возле стола. Комната казалась не более и не менее загроможденной, чем обычно. Я ненадолго присел на стол, сдвинув в сторону, разбросанные красные и зеленые кости для сонкеля. Половина плашек были выстроены в узор и огорожены серебряными прутиками длиной с палец, как будто игру внезапно прервали.

На полу лежал опрокинутый деревянный шкафчик. Его расписные дверцы распахнулись, и наружу вывалилось несколько странных вещиц: золотой перстень, небольшая эмалированная коробочка с набором карт, используемых для прослеживания семейных линий магических способностей, и предмет, чье назначение я бы не взялся угадать, — плоский круг из тусклого дерева размером с ладонь. В круг было вделано металлическое кольцо, внутри которого крепился зеркально отполированный черный кристалл пирамидальной формы и в полпяди вышиной. Я поднял шкафчик и принялся подбирать вещи, расставляя их по полкам.

Раздумывая, чем бы мне заняться дальше, я рассеянно погладил пальцем одну из гладких граней блестящего кристалла — и моя плоть растворилась, и с нею весь мир.

Я повис в пустоте угольно-черной полуночи, пронизанной струнами чистого серебра, словно кто-то собрал звезды и растягивал их по темному холсту со дня их создания. Тихо… спокойно… только по ту сторону тишины слышится призрачный серебряный звон. Как если бы струны говорили… пели. На самом пределе видимости я различал мерцающую полосу света, медленно переливающуюся от нежно-розового через искрящийся зеленый к глубокому, насыщенному синему.

«Я должен быть там, я принадлежу этому свету. О боги, что это за жажда?» Мои несуществующие глаза горели от слез, бестелесные руки тянулись через тьму к свету.

Как ты измеришь желание? Тем, что ты оставил позади? О, как легко было покинуть тело — мне не было радостно в нем. Отринуть свою работу, воспоминания двух жизней, так дорого обошедшиеся мне в последние месяцы безостановочного труда. Друзья и семья, населявшие мое прошлое, оказались не чем иным, как призраками, которые рассеются, стоит мне только достичь того дальнего рубежа — сияния, вдруг взорвавшегося фиолетовыми, лиловыми и пурпурными брызгами во все стороны: вверх, вниз, влево и вправо — в этой лишенной направлений вселенной тьмы… так далеко, так мучительно, щемяще, увлекая меня от прочих дел. Мое королевство?

«Я калека, я наполовину безумен, что бы там ни говорил Дассин. Лучше пусть они найдут себе кого-нибудь целого, чтобы возглавить их».

Словно длинные, тонкие пальцы, беззвучные взрывы цвета манили меня к себе.

Как ты измеришь желание? Тем, что тебе предстоит вынести? Пустота была холоднее зимнего утра, утра моего необычного пробуждения, но очертания моего существа пылали — не ледяным пламенем вытянувшихся звезд, не цветным огнем далекой зарницы, но разрушительным пожаром, обжигающим меня из-за барьеров памяти… из-за границы разума. Ревущий, мучительный огонь… раскаленная сталь на запястьях и лодыжках, проедающая плоть до костей… Я закутываюсь во тьму, отрицая необузданные боль и ужас. Голос, от которого я так страстно желал избавиться, срывается на крик, но я выдержу и это, только бы пересечь светоносный рубеж…

Кейрон, сын мой, не сейчас… еще не время… Вернись, — сквозь огненное безумие донесся призрачный голос почти не различимый из-за ревущего пламени и моих собственных криков.

Дассин. Учитель, целитель, тюремщик. Я должен объяснить ему, куда ухожу. Если он поймет, что за жажда снедает меня, что за янтарные и голубые персты манят, он не станет меня удерживать. Я не принадлежал Дассину. Но он не отозвался на мой зов, а я не смог отвергнуть его призыв. Я выронил кристалл, и мир хлынул на меня снова…

Моя одежда была насквозь мокрой от пота. Меня сотрясала дрожь озноба. Я отступил от упавшего предмета, столь невинно лежащего на полу. Как только я разыщу Дассина, я вернусь за ним.

— Дассин! Где ты?.. — позвал я.

Ответа не было.

В лектории открывались наружу две двери. Одна вела в сад, за другой был короткий лестничный пролет и проход в главную часть запутанного дома. Выбрав вторую дверь, я спустился в коридор и стал заглядывать в каждую комнату. Дассина нигде не было. Я вернулся обратно в лекторий, по пути завернув на кухню и прихватив краюшку хлеба, ломоть ветчины и пару груш из кладовой. Сев за рабочий стол и перекусив, я снова посмотрел на странное приспособление, которое лежало на полу и вместе с тем тревожно присутствовало на самом краю моего сознания. Для чего может быть предназначена эта вещь?

— Кейрон…

Я чуть было не пропустил его. Зов был еле слышен, наполовину воображаемый, он доносился из-за другой двери, той, которая вела в сад. Глупец! Я даже не заглянул туда. Я рывком распахнул дверь. Запутавшись в плаще, Дассин скорчился у стены, кровавый след тянулся по снегу от него до садовой калитки. Губы уже посинели, редкий вздох едва приподнимал его грудь с разверзшейся в ней кровавой раной.

— О боги, Дассин!

Я втащил его в кабинет и положил на диван перед остывшим камином. Достаточно было слова и щелчка пальцев, чтобы хворост и зола занялись пламенем. Я накрыл Дассина всем, что мог найти, чтобы согреть его. Он вздрогнул и открыл глаза. Кровь сочилась из его груди. Слишком много крови.

Нож… Мне нужен был нож и кусок полотна.

— Нет! — Старик вцепился мне в запястье. — Я запрещаю! Я должен сказать тебе…

— Я могу исцелить тебя, — возразил я. — Во мне есть силы.

Даже пока я говорил, я собирал силу… от своего страха… от суровой зимы… от боли, трепета и ужаса увиденного мной. Нужно было только связать нас…

— Бесполезно. Нет времени. — Он говорил тихо, хрипло, голос прерывался судорожными вздохами. — Выслушай. Они заполучили ребенка.

— Какого ребенка? Что?..

— Нет времени… все изменилось. Все, что ты должен сделать… разыскать ребенка. Спасти его. Только… только один человек может помочь… — Слова звучали вымученно, безнадежно. — Барейль… твой проводник…

— Кто сделал это с тобой? — Я не желал слушать его слова, предвещающие скорый конец. — Скажи, кто?

Если я получу ответ, убийца умрет.

— Нет-нет, глупец! Оставь все как есть. Если они заберут… мальчика в Зев'На, тогда… о, будь все проклято… нет времени… единственный путь… — Он осекся и захрипел, струйка крови сбежала вниз из уголка рта. Я уже решил, что он мертв, но Дассин выхаркнул сквозь коченеющие челюсти: — Если они заберут мальчика в Зев'На, отдай себя… Наставникам.

— Но…

— Иди беззащитным. Скажи… что готов к испытаниям. Пусть будет, что будет… единственный путь… единственный… — Его леденеющая рука нежно коснулась моего лица, голос понизился до хриплого шепота, а запавшие глаза неотрывно смотрели на меня. — Дорогое мое дитя, не используй кристалл, пока не станешь целым и не найдешь мальчика. Обещай мне.

— Дассин…

— Обещай! — выкрикнул он, вцепившись в мою одежду и приподнявшись со своего ложа.

— Да-да, я обещаю.

Он резко откинул голову и обмяк на подушках, глаза закрылись, хватка разжалась. Я не молил, не спорил, не бился в ярости оттого, что так мало понял. У него не было больше сил исправить мое невежество. Дрожащий палец коснулся моей руки, и я нагнулся ближе, чтобы услышать его голос. С легким вздохом он прошептал:

— Верь мне.

И больше уже не дышал.

* * *

Мой друг, мой учитель, мой хранитель. Я не думал ни о Мосте, ни о мирах, ни о последствиях его смерти, я просто держал тело старика на руках, пока солнце не достигло зенита. В обычаях дар'нети было полудневное бдение рядом с ушедшими, но не обычай, а привязанность заставляла меня оставаться с ним. Он потратил последние мгновения своей жизни на то, чтобы дать мне указания. Ни один Целитель не мог бы вернуть его к жизни даже до того, как он пересек Черту.

Потом я похоронил его в саду; я копал мерзлую землю, пока лопата и кирка не выпали из моих рук. Когда все было кончено, я присел у могилы; мое взмокшее тело леденело на морозе, а душа стыла от гнева. Я попытался вспомнить все, что он сказал мне, стараясь не замечать того, как опустел мир.

Говорят, что люди, долгое время живущие рядом, угадывают слова и поступки друг друга, и один даже внешне начинает напоминать другого. Если это правда, то, снова взглянув в зеркало, я увижу на своем лице косматые, тронутые сединой брови. Только сейчас я осознал, как тесно были связаны наши умы. Без его постоянного присутствия мои мысли казались вялыми и размытыми. Что бы еще я ни выяснил о годах, все еще скрытых забвением, я поклялся однажды узнать, что же так сблизило нас с Дассином.

Но что теперь делать? Все казалось бессмысленным. Я бы мог поверить в то, что последние слова Дассина были предсмертным бредом — но только если бы их произнес кто-то другой. Нужно было спасти таинственного ребенка от кого-то неведомого. Кто-то по имени Барейль должен был стать моим проводником. Я, вне всякого сомнения, нуждался в помощи, но кто такой этот Барейль и где его взять? Я слышал прежде это имя… конечно же, бренди. «Лучшее от Барейля». Дассин говорил так, как будто я должен был знать его, но в Авонаре я не встречал никого, кроме шестерых Наставников.

Нет… в комнате, где я виделся с Наставниками, присутствовал седьмой. Дульсе. Значит, вероятно, речь идет не просто о проводнике, а о мадриссе. С их странными умственными ограничениями, дульсе сами по себе не влияли на равновесие сил в Гондее. Но они могли дать дар'нети значительное преимущество в этих играх, направив безмерную восприимчивость к знаниям на службу конкретному человеку. Когда дульсе связывал себя этими редкими и почетными отношениями, он становился мадриссе, тем, чьи знания и проницательность направляли дар'нети в принятии решений. Вероятно, Барейль был мадриссе Дассина. Скорее всего, именно его присутствие ощущалось в этом доме. Тот, кто занимался хозяйственными делами, пользовался третьей тарелкой, пил с Дассином бренди, пока я был захвачен прошлым и блеском свечей. У него должно быть множество ответов, если только найти его. Мысль об этом успокаивала меня.

Что касается кристалла, то я положился на суждение Дассина. С окраин памяти, куда я задвинул тревожный опыт, меня манили сияющие персты, будоража кровь. Пока я не стану целым, сказал Дассин, подразумевая, что это все еще возможно. Кристалл, чем бы он ни был, подождет, ведь я обещал ему.

Зато его приказ отдать себя в руки Наставников совершенно сбил меня с толку. Сколько дней подряд он свирепствовал из-за моего предложения пройти испытание у Наставников? Дассин предупреждал, чтобы я держался подальше от их разнообразных лживых уловок. Теперь же он сказал, что обстоятельства могут потребовать от меня подчиниться совету, пусть даже восстановление еще не закончено. Беззащитным… беспомощным. Стоит им только подступиться, и мир сразу же даст трещину, и тогда они признают меня безумцем… или зидом. Неужели Дассин хотел именно этого? Если бы не его последние слова, мне бы это и в голову не пришло. Но верить ему было невероятно трудно.

— Спасибо за мою жизнь, старик, — сказал я, уходя из заснеженного сада. — Но мне бы не хотелось становиться пешкой в игре мертвеца. Встретимся ли мы еще, чтобы я мог тебе это сказать?

Я осторожно вернулся в дом. Несомненно, он был окружен мощными охранными заклинаниями. Искусная иллюзия, скрывающая мою комнату, — лишь пример. Но враги Дассина тоже вряд ли слабы и, так или иначе, узнают, что он если и не мертв, то жестоко ранен. Поскольку я совершенно не был уверен в собственных силах, представлялось разумным забрать все, что может пригодиться, и убраться отсюда. Тогда я мог бы выследить убийц и сразиться с ними уже на моих условиях. Самых для них неблагоприятных.

Поискав на кухне, я обнаружил вместительный вещевой мешок. Осторожно, чтобы не коснуться черного кристалла, я завернул загадочный и тревожащий диск в салфетку и положил на самое дно. Я не задумывался, почему позаботился о нем прежде всего остального. Потом я стал искать в комнате Дассина то, что он, я уверен, всегда держал под рукой. В самом деле, маленький кожаный футляр стоял на полке у выхода. Внутри лежал необыкновенно острый нож с изогнутым лезвием длиной в ладонь — нож Целителя, а в соседнем отделении — узкая лента тонкого, как паутина, полотна. На мгновение я почувствовал себя почти целым. Я положил футляр в мешок.

Затем пришла очередь бутылки «лучшего от Барейля» и двух груш, которые я не успел съесть. Из кладовки я вытащил еды достаточно, чтобы хватило не меньше чем на день, — получилось порядком, так как я все еще был голоден. С одеждой оказалось хуже. Дассин не давал мне ничего, кроме балахона из белой шерсти. Обитатели Авонара, изучающие магию, традиционно носили одеяния ученых — свободная мантия и сандалии или шлепанцы. Солдаты, торговцы, работники в садах и на полях, дульсе и большая часть прочих одевались так, как я привык: рубашки или блузы, штаны, чулки и ботинки. Я не собирался представляться ученым — напротив. Но я был изрядно выше Дассина. Его одежда, куда более обычная, только выдала бы меня с головой. Так что с этим приходилось ждать.

Мне могли пригодиться деньги, но я не представлял, где их искать. Кучи бумаг и рукописей загромождали дом, несомненно, какие-то из них имели отношение ко мне, но у меня не было времени в них разбираться. Возможно, пресловутый Барейль знает, что из этого действительно важно.

Инстинкты и привычки, которые я спешно восстанавливал по воспоминаниям о том, как я прятался от закона, подсказывали мне, что пора двигаться, убираться прочь оттуда, где меня ожидают встретить враги. Я был на взводе и, несмотря на скудные припасы в сумке, готов был бежать сломя голову.

Но только я взялся за мешок, как внезапно услышал тихие шаги возле дома. Я вжался в стену за дверью, вспомнив, что не подыскал себе самую важную часть снаряжения — оружие. Я — Кейрон — никогда не носил оружия, хоть моя рука и требовала клинка. Нож Целителя был слишком мал, да и это казалось немыслимым — использовать инструмент, созданный для лечения, чтобы причинить вред другому человеку.

Времени не оставалось. Крадущийся негодяй спустился по лесенке, ведущей в лекторий. Я заметил кинжал в окровавленной руке. Тупая скотина. Я сгреб его за запястье и заставил потерять равновесие. Вспомнив Дассина и рваную рану на его груди, я не церемонился. Сдавив локтем горло пришельца, я заламывал ему руку за спину, пока нож не звякнул об пол.

— Думал закончить работу или просто добавить к списку еще кого-то? — рявкнул я ему в самое ухо.

Придушив его посильнее, я подобрал нож с пола, намереваясь раскроить негодяя так же, как он — Дассина.

— Спасите господина Дассина… пожалуйста.

Маленький легкий человечек обмяк в моих руках. Уловка любителя. Он заслуживал смерти. Я уже приставил нож к его животу, но обратил внимание на цвет его кожи… светло-коричневая, как крепкий чай с молоком. Изящный овал лица. Темные миндалевидные глаза. Дульсе… Я опустил нож и повернул его лицом к себе. Черные прямые волосы, аккуратно подстриженные над ушами. Опрятная бородка. Лицо без возраста с мертвенно-бледными губами. Святые боги! Тот самый, седьмой, из комнаты с Наставниками! Его легкое тело сочилось кровью из десятка колотых ран. Тот, кто напал на него, действовал наверняка. Я положил дульсе на диван, все еще влажный от крови Дассина, вытащил кожаный саквояж и достал из него нож и полосу ткани.

Никакое чародейство не может притупить боль целительского кинжала. Рассечь свою плоть и смешать кровь с кровью больного — единственный действенный способ освободить силу Целителя. Боль — это такая же часть единого магического действа, как и слова, раскрывающие твое сознание свету вселенной, и сбор силы из самых потайных уголков твоего существа, и запах крови. Боль открывает двери обострившимся чувствам, необходимым, чтобы исправить поврежденное, она связывает Целителя и пациента сильнее, чем полоска белого полотна.

Впервые я рассек себе руку ножом в день, когда отчаивался спасти умирающего брата. Тогда я еще не знал, что я Целитель. Я старался не думать о боли, связать себя с разбитым телом Кристофа, сохраняя в мыслях его невредимый образ. Я думал, настоящий Целитель должен быть привычен к боли, и боялся, что слезы на глазах и срывавшийся с губ крик свидетельствовали о моей неспособности к этому. Я боролся так долго, что душа моего брата едва не успела уйти за Черту, прежде чем я понял: его чувства закрыты Для меня вместе с моими собственными. Когда я осознал это и ослабил контроль… лишь тогда передо мной раскрылся мир другого человека; я смог увидеть раздробленные кости, почувствовать порванные ткани, услышать сбитое сердцебиение, которые надо было исправить. Даже за все эти годы я так и не привык к боли.Совершенство здорового целого более чем стоит того — оно несоизмеримо дороже, — но правда, что опытные Целители сдерживают крик, однако и никогда не улыбаются, приступая к работе.

ГЛАВА 10

Чувство времени отказывает, когда имеешь дело с целительством. Можно считать удары сердца, но, как правило, есть куда более важные вещи, которыми нужно заниматься: связывать поврежденные кровеносные сосуды или разрушать яды, стекающиеся к ранам, словно стервятники. Так что, когда я приступил к чародейству, затянувшему порез на моей руке, и распутал узел, связывавший меня с раненым дульсе, я не знал, как долго он уже наблюдает за мной.

— Се'на давонет, Гире Д'Арнат, — произнес он тихо. «Славься, Наследник Д'Арната». — И прими мою благодарность за то, что не может быть оплачено.

— Тебя зовут Барейль? — спросил я. Он устало кивнул.

— Определенно, Вазрина Ваятельница оберегает глупых и непокорных, иначе бы я не смог тебе сейчас ответить.

— Тебе повезло, что я не нашел оружия. Я думал, что ты один из убийц и вернулся закончить работу… или прикончить и меня тоже.

Хотя голос дульсе был ровен и самообладание не оставило его, глаза его наполнились слезами.

— Значит, ему удалось вернуться, и ты знаешь, что произошло.

— Ничто из того, что я знаю, не имеет смысла. Только то, что Дассин мертв. Скажи, кто это сделал… если можешь, конечно.

Дульсе обладают безмерной восприимчивостью к знаниям и необычайной способностью подбирать, анализировать и связывать воедино разрозненные кусочки известных им сведений. Но лишь небольшая часть знаний дульсе доступна ему в каждый отдельный миг. Так, сегодня он мог назвать каждую звезду в небесах, а завтра припомнить всего две или три, или же иметь сейчас самое расплывчатое представление о том, как зовут человека, а через час-другой вспомнить всю историю его жизни. Тот дар'нети, кому посчастливилось быть связанным с дульсе обрядом мадрисса, мог вызвать из глубин его разума любую, самую мельчайшую деталь и воспользоваться ею. Поскольку я не был связан с Барейлем и имел над ним власть лишь как особа королевского происхождения, я не обладал возможностью управлять его разумом.

— Вы увидите, мой государь, что я обладаю в некотором роде лучшими возможностями к познанию, чем большинство дульсе. И я, разумеется, сделаю для вас все, на что способен. — Вид нахмурившегося Барейля не слишком-то обнадеживал. — Но если, как вы мудро предположили, те, кто убил моего мадриссона, захотят добраться до вас, нам надо выбираться отсюда, и чем скорее, тем лучше. Чтобы вернуться в дом, мне пришлось нарушить магическую защиту. Надеюсь, моя неосмотрительность не станет помехой на нашем пути.

— Я уже собирался уходить, когда ты появился, — ответил я и рассказал о своих приготовлениях.

Дульсе задумчиво кивнул.

— Есть несколько вещей, которые вам надо взять с собой. Сейчас я их достану.

Он попытался встать, но я решительно удержал его.

— Ты потерял много крови, дульсе, — столько даже мое искусство не может возместить. Скажи, что необходимо взять, и я достану сам.

Барейль опустился на подушки.

— Как скажете, государь. Прежде всего, в деревянном комоде, в самом нижнем выдвижном ящике, под стеклянными трубками и точильными брусками, вы найдете небольшой, холодный на ощупь розовый камень… да, этот. Храните его бережно. Не могу объяснить, насколько это важно.

Я сунул камень в мешок.

— Что еще?

— Деньги… я достану по дороге отсюда. Что касается одежды, вы нас недооценили, мой господин. Если вы откроете дверцу шкафа для химических препаратов…

Что ж, это выглядело именно как шкаф для химических препаратов — высокая деревянная конструкция с застекленными дверцами. Сквозь стекло виднелись полки с баночками, скляночками, синими и красными пузырьками, коробочками, трубками, медными горелками. Ничего интересного. Но стоило мне только открыть дверь и заглянуть внутрь, как весь этот скарб исчез, а взамен обнаружился опрятный платяной шкаф, доверху забитый одеждой, которая никогда бы не подошла Дассину.

— Это все мое? — изумился я.

— Думаю, оно может вам подойти по размеру.

Я недоверчиво покосился на отдыхающего дульсе и заметил в его глазах искорку и в изгибе уголков рта знакомую иронию, запомнившуюся мне еще с первой встречи.

Скинув белую робу, спереди жесткую от крови, я быстро натянул ничем не примечательные коричневую блузу, штаны и жилет из мягкой кожи, шерстяные чулки, — всё подходящего размера. Обнаружив в шкафу пару туфель из оленьей кожи, в точности по моей мерке и так прекрасно выделанных, что мои ноги не протестовали даже после четырех месяцев хождения босиком, я заметил:

— Ты, как и Дассин, уклоняешься от прямых ответов.

— Я тридцать лет был мадриссе мастера Дассина. Он доверял мне свои знания и замыслы. Если вы пожелаете, я приму мадрисс и подчинюсь вам, но я должен и буду отказывать вам во всем, что противоречит желаниям мастера Дассина, как я их вижу. Вам ясна моя позиция, государь? — Он смягчил резкость своих слов очаровательной улыбкой.

— Барейль, клянусь всеми моими жизнями, уверенность в том, что хоть кто-то разбирается в происходящем, вызывает у меня восторг, и я с радостью приму любые поставленные тобой ограничения. — Я вытащил из шкафа тяжелый шерстяной плащ. — А теперь, думаю, нам пора уносить ноги отсюда, пока до нас не добрались те, кто ломает дверь там, наверху.

Громкие удары, похожие на землетрясение, доносились с верхних этажей дома.

— Быстрее, пока мы не ушли! В дальнем углу шкафа, — сказал дульсе, со стоном спуская ноги с дивана.

Позади рубах, штанов и парадных платьев висела перевязь. Большой меч с рукоятью, покрытой искусной резьбой, и гардой, образованной переплетением лоз и листьев, и серебряный кинжал в прекрасно сработанных ножнах — оружие Д'Арната, бесценное оттого, что безопасность двух миров зависела от него вот уже тысячу лет. Я застегнул перевязь меча на поясе под плащом и помог Барейлю подняться.

Дульсе задержался на миг, чтобы открыть расписной шкафчик, затем бросился рыться на письменном столе и полках, но крякнул в недоумении и устало потер лоб.

— Еще кое-что нужно забрать, но я не могу это найти. Странная маленькая штуковина…

Сверху донесся чудовищный грохот — входная дверь поддалась.

— Кажется, у меня уже есть то, что ты ищешь. А нам действительно пора убираться.

Я схватил короткий плащ с крюка у двери в сад, отдав его дульсе взамен излохмаченного и окровавленного. Позже надо будет попросить его рассказать мне о кристалле.

— И в самом деле. Сюда, государь. — Он хмуро оглядел образовавшийся беспорядок, развернулся и прошел сквозь стену кабинета.

Я понятия не имел, куда он мог деться. Когда я провел пальцами по стене, она оказалась столь же тверда, как пол, на котором я стоял. Пытаясь сообразить, как бы мне сбежать сквозь камень, я почувствовал себя идиотом.

— Мои извинения, — усмехнулся дульсе, вернувшись из стены в том самом месте, которое я счел непроницаемым. — Отступите к углу стола, вот так, а теперь повернитесь налево, — он указал рукой и мотнул головой влево, — и сразу же снова налево. Никакой магии не требуется.

Он крутанулся на месте и снова исчез.

Все вышло, как он и сказал. Я отступил к углу рабочего стола, повернулся налево, но, вместо того чтобы врезаться бедром в столешницу, оказался посреди коридора из серого камня. Краем глаза я все еще видел лекторий Дассина. Грохот башмаков по лестнице заставил меня отложить удивление на потом, и я снова повернулся налево.

Я шагнул в крохотный кабинет, где теснились письменный стол, подвесной светильник, книжный шкаф и высокий, обитый кожей сундук, который как раз сейчас отпирал Барейль. Из его недр дульсе вытащил два небольших полотняных мешочка. Он кинул один из них мне, и тяжелый, размером с кулак, сверток приятно звякнул. Барейль запер сундук и, оперевшись на стол, поднялся на ноги. Его взгляд упал на ворох бумаг и рукописей, что загромождали стол. Дульсе глубоко вздохнул.

— Если вас не затруднит, государь… сожгите всё.

— Ты уверен?

— Мастер Дассин мог защитить свою работу, но мы не можем. Скорее, если позволите.

Бумаги было вдоволь, и огонь легко вспыхнул, оставив после себя лишь взвихрившееся облако пепла и дым.

— Все сведения, что были здесь, — во мне, — пояснил криво усмехнувшийся дульсе, распахнув дверь и вытолкнув меня под лучи негреющего солнца на какую-то пустынную улочку. — Если вы надеетесь когда-нибудь узнать, что было там написано, вам придется поберечь меня.

— Одна из моих первейших забот, — ответил я не громче, чем говорил он сам. — А пока скажи, где мы? Я бы хотел взглянуть на наших преследователей.

— К сожалению, у нас сейчас не самая выигрышная позиция, чтобы наблюдать за ними. Мы оставили их далеко позади. Я думаю, вы должны узнать это место, государь, — бодро прошептал он, проведя меня между двух домов розового кирпича и оглядывая из-за угла вымощенный белыми плитами внутренний дворик. — Мы находимся с внешней стороны крайних западных укреплений С'Регире Монпассе д'Тондей — королевского дворца Гондеи. То, что вы видите перед собой, было домом для вашей семьи, по меньшей мере, двенадцать столетий подряд. Это та самая площадь, где слуги мастера Экзегета нашли вас в толпе, собравшейся у горящего бочонка, в ночь, когда вас провозгласили Наследником.

Я перевел взгляд на величественные розовые башни, высившиеся над мощенным белым камнем двором. Бело-золотой стяг развевался над самой высокой из башен: два льва, стоящие на задних лапах, поддерживают арку, увенчанную двумя звездами. Знамя Д'Арната. Я и в самом деле помнил ночь, о которой говорил дульсе…

Жгучий холод. Никто не хотел тратить заклинания, чтобы поддержать огонь, так что всё, что только могло гореть, вытаскивали наружу, ломали и бросали в пламя, согревающее солдат: ящики, столы, стулья. Трое солдат пили вино и рассказывали о кровавой стычке на стенах прошлой ночью, как Поиск зидов, словно мор, переползал через стены и просачивался в тех, кто слишком долго вглядывался в ночную тьму. Мокрый снег бил в лицо и растаявшей струйкой стекал за шиворот…

— Государь, — Барейль трясся на холодном ветру, — с вашего позволения, нам надо двигаться. Я знаю укромное место неподалеку. Можно будет поспать и поесть в безопасности, и вы сможете обдумать наши дальнейшие действия.

— Веди.

Я встряхнулся и отогнал воспоминания прочь. Словно звездочет, наблюдающий первое затмение, или студент-историк, с вершины скалы следящий за битвой у ее подножия, я начинал верить в истинность того, что узнал за прошедшие месяцы.

Мы торопливо пересекли дворик и спустились между двух коротких стен по разбитым ступенькам, которые закончились узкой, темной дорожкой, усыпанной опавшими листьями и грязными комьями снега. Но вместо того, чтобы свернуть направо или налево, Барейль оглянулся, показал рукой влево и снова влево, вскинул бровь и исчез. Я попытался вспомнить, где именно он стоял. Потом дважды повернулся и оказался в душном проходе, пахнувшем жареным беконом. Две масляные лампы на стене едва рассеивали темноту, в которую я окунулся после ослепительной середины дня.

Барейль осторожно двигался по проходу, миновав пять или шесть скромных дощатых дверей. Боковых ответвлений не было. Людей тоже. Никаких украшений, ожидаемых от дворца. Возможно, это помещения для слуг. Достав из кармана ключ, дульсе отпер дверь в дальнем конце коридора и с поклоном пропустил меня внутрь.

Комната была небольшой и скромной. В ней едва хватало места для низкой кровати, квадратного стола, двух стульев с прямыми спинками и маленького, выложенного плиткой камина с чистой жаровней. На столе стояли четыре оловянные кружки и маленький латунный кувшин, от которого шел острый фруктовый запах саффрии, наполнявший всю комнату. Над входной дверью висела маленькая бронзовая маска: голова с двумя лицами, мужским и женским — обычное изображение Вазрина и Вазрины. Свет, необыкновенно яркий, режущий глаз, лился через чистые оконные створки на гладкий деревянный пол. Подойдя к окну, я увидел зрелище такой поразительной красоты, что не хватило бы и года, чтобы описать это чудо. Бело-розовые шпили, стержень города, тянулись поперек ступенчатых подножий заснеженных гор, которые ослепляли белизной на фоне лазурного неба. Арки мостов нависали, по меньшей мере, над пятью водными потоками, и гладко вымощенные улочки вились между домами и садами, поднимаясь вверх и сбегая вниз по склонам холмов, и сливались в широкую площадь, раскинувшуюся передо мной.

Огромное открытое пространство было вымощено тем же ослепительно белым камнем, что и маленький внутренний дворик, через который мы проходили. Толпы мужчин, женщин и детей самых разных сословий и достатка сновали по площади среди голых, сверкающих инеем деревьев, среди фонтанов, застывших в ледяном великолепии. В центре высилась огромная скульптура, изображающая пятерку скачущих лошадей. На средней сидела верхом женщина, чьи волосы и одежду, как и гривы и хвосты лошадей, трепал воображаемый ветер.

По краям площади теснились продавцы в одеждах из красного, зеленого и желтого атласа, торговавшие колбасками на палочках и напитками, разливаемыми из пышущих паром горшков. Там были гроздья цветных шариков, шелковые птицы, трепещущие на ветру флажки. Две женщины в серебряных масках продавали небольшие сверкающие облачка размером с ладонь. Девочка, стоящая почти под самым моим окном, разжала пальцы и выпустила облачко, и оно осыпало ее сверху тысячей блесток. Звуки лютни и виолы взмыли ввысь, стихнув лишь тогда, когда она ушла. Кузнецы и оружейники выставляли образцы товаров на широких столах, чтобы завлечь прогуливавшихся воинов в свои лавки, расположенные в боковых закоулках. Казалось, я смотрю на какую-то выдуманную картину, вызванную к жизни Певцами, такими, какой была моя мать.

Но мои изумленные глаза были прикованы уже к другому, потому что дальше, возвышаясь на фоне предгорий над ступенчатой россыпью садов и распростертой внизу площадью, стоял тот самый дворец, в который, как мне казалось, мы вошли только что через потайную дверь, — розовые башни и бело-золотые стяги, реющие в небе. Более того, хотя мы пересекли внутренний двор и спустились вниз, не поднявшись ни на единую ступеньку, сейчас мы находились где-то на уровне четвертого этажа в некой скромной гостинице.

Я обернулся спросить, что происходит, но Барейль обмяк на одном из стульев, опустив руки на колени и склонив голову.

— Простите, государь, что-то меня совсем ноги не держат.

Я выудил бутыль бренди из дорожного мешка, вытащил пробку и опустился перед дульсе на колени.

— Как я понимаю, вино особого урожая, — сказал я ему. Он потянулся было за бутылью, но его руки так дрожали, что мне пришлось придерживать ее, пока он пил.

— Послушай, дульсе, ты вроде бы говорил, что мы были у западной стены королевского дворца?

— Да, государь. — Он еще раз глотнул из зеленой бутылки, откинулся на спинку стула, вздохнул и прикрыл глаза. — Благодарю вас, государь мой. Вы так заботливы.

Я поставил бутыль на пол у его ног и вернулся к окну.

— Меня обманывают глаза, или вон там, где-то за двадцатью акрами открытого пространства, и в самом деле стоит тот же самый дворец, чья западная стена наполовину спрятана за склоном холма?

— Это он.

— Значит, эти потайные «двери» не связывают место с соседним, как можно было предположить?

— Это зависит от того, кто предполагает, государь мой. Если кое-кто не забыл детские уроки — которым некая персона королевских кровей уделяла явно недостаточно внимания, — то он сможет вспомнить, как делаются порталы. Соединить одно место с другим — непростая задача, но ничего удивительного в этом нет. Мастер Дассин в этом деле был одним из лучших. Он умел создавать необнаруживаемые порталы, которые меняли направление по его воле. Полагаю, с его смертью все они застыли в одном из вариантов и потому стали менее безопасны. Как только я вспомню необходимые действия, вы должны будете уничтожить тот портал, с помощью которого мы попали сюда, чтобы враги не последовали за нами. — Дульсе улыбнулся, обводя комнату взглядом. — Мастер Дассин любил это место, «Гостиницу трех арфистов». Он частенько наведывался сюда сыграть партию в сонкель или выпить глоточек саффрии с друзьями в салоне на первом этаже.

Я хотел знать больше. Намного больше. Прикосновение к миру, глоток свежего воздуха, вид диковинного и прекрасного города разбудили во мне воодушевление, которого я не знал уже много месяцев. Но на моих руках все еще были видны темные следы земли в саду, где я похоронил Дассина, а рубаха Барейля была испачкана кровью, которой следовало бы бежать по его венам и окрашивать его бледные губы. Я отошел от окна и сел на пол у ног дульсе.

— Расскажи мне, что произошло, Барейль.

Он со вздохом прикрыл глаза. Удовольствие исчезло с его лица.

— Вчера утром, сразу после того, как он отправил вас спать, мастер Дассин получил записку. Я могу в точности сказать, что в ней было, если вам угодно.

— Да, пожалуйста.

— Там говорилось: «Я узнал новость исключительной важности. Время вышло, нам придется сотрудничать. Третий жив и заполучил добычу, которую всегда вожделел. Приходи на закате в сад статуй при обсерватории».

— И все? Кто ее послал? И что это значит?

— Больше ничего. Хотя в записке не было подписи, я думаю, мастер Дассин знал отправителя. Мне он не сказал. Что-то в этом послании заставило его забыть о предосторожностях, как если бы оно подтверждало его худшие ожидания.

— Какие ожидания?

Дульсе излагал события спокойно и последовательно, и от этого слова его звучали почему-то еще более угрожающе.

— Мой хозяин опасался этого неестественного затишья. Ночь за ночью он беспокоился все сильнее. Он пристально изучал зидов с тех пор, как вы были еще ребенком. Прислушивался к сплетням, догадкам, изменениям в мире, наносил на карту перемещения зидов и их маневры, пытаясь понять ход мыслей правящих ими лордов. В последние несколько лет он отмечал тревожные знаки, которых не понимал. Я не могу рассказать вам о деталях прямо сейчас, но, когда вы будете готовы, вы сможете спросить меня об этом снова и узнать все. Понимаете?

Он открыл глаза, чтобы удостовериться в моем ответе.

— Да, я понял.

Как это, должно быть, странно: обладать знанием большим, чем ты сам способен воспринять, и нуждаться в другом. Беспокоит ли его это? Может, потом, когда я узнаю его лучше, я спрошу об этом.

Барейль продолжил:

— «Мы стали самодовольны, — сказал мастер Дассин после вашей победы на Мосту. — Мы живем так, как будто не было этой последней тысячи лет. Почему зиды отступили с поля боя? Мост крепок, и Ворота открыты, но зиды никуда не делись…» — Барейль смолк и воззрился на пустые стены комнаты, словно мысленно продолжил речь Дассина.

— Значит, он пошел на эту встречу?

— Да. Хотя он рассчитывал задержаться немногим дольше обычного времени, отведенного вам на сон, он не хотел, чтобы вы проснулись до его возвращения. Как и всегда, уходя из дома, он велел мне оставаться с вами. Риск, что с ним может что-нибудь случиться, был всегда. Вот почему он хранил знания о своих целях и средствах во мне: чтобы я мог помочь вам, если случится худшее. Прошлой ночью он вдвойне настаивал на своем приказе, — дульсе снова закрыл глаза, — но я ослушался, и произошло худшее'.

— Ты последовал за ним. Дульсе кивнул.

— Открытое пространство сада скульптур вынудило меня держаться на расстоянии, так что я не слышал слов и не мог рассмотреть того, кто ждал моего хозяина в назначенный час. Они разговаривали около получаса, пока не напали убийцы. Когда мастер Дассин упал, я, как дурак, выхватил меч и бросился на защиту. Нет ни единого дульсе, столь же далекого от победы в рукопашной схватке, как я. И я знал, что обязан быть совсем в другом месте… но я не смог его бросить.

— Я не спорю с твоим выбором. Но неужели он не воздвиг никакой защиты?

— Убийцы были вооружены мечами и кинжалами, а не чарами. Мастер Дассин отклонял их мечи и запутывал ноги, но нападающих было слишком много. Единственное, что я заметил, прежде чем упал, — человек, позвавший Дассина на встречу, все еще стоял.

— Кто это был?

— Я не разглядел лица, помню только, что на нем была синяя мантия Наставника с золотой каймой понизу.

— Что было потом?

— Я боялся, убийцы обнаружат, что я еще жив, и заполз под скамейку, надеясь собраться с силами, но потерял сознание. Позже ночью я пришел в себя и увидел людей с факелами, разыскивающих мастера Дассина. Один из них сказал: «Я не поверю в смерть Дассина, пока не увижу его тело. Найдите его. Я уничтожу того, кто за это в ответе, кем бы он ни был».

— И кто же это был?

— Наставница Мадьялар. Я пытался позвать на помощь, но меня не услышали. Спустя некоторое время обыскивать сад пришли Другие — причем тайком, государь. Приглушенные голоса, прикрытые светильники. Мастер Экзегет возглавлял этот второй отряд — я узнал его голос. Он был в ярости, не найдя нигде мастера Дассина. Я продолжал прятаться, пока они не ушли. Я никому не мог довериться и попросить о помощи, поэтому возвращение домой отняло у меня столько времени. Кажется, слишком много.

— Ты видел, во что был одет мастер Экзегет? Долгое время Барейль не отвечал.

— Его одеяние было синим, государь, с золотой каймой понизу.

Утверждение дульсе лишь подтвердило мои подозрения. С того мига, как Барейль упомянул о Наставнике, я был убежден, что это Экзегет. Должно быть, Мадьялар услышала о нападении и поспешила на помощь Дассину, не дав Экзегету времени убедиться в смерти старого врага. Я выслушаю Экзегета, прежде чем вынести суждение, но если он виновен, я убью его. Дассин не мог отправить меня в руки убийцы.

Но что насчет загадки Дассина?

— Дассин сказал, что схвачен какой-то мальчик. Похищен зидами, я полагаю. Он сказал, что, если его заберут в Зев'На, я должен подчиниться совету Наставников и пройти проверку. Ты знаешь, о чем он говорил?

— Не сейчас, государь. Если у меня и есть эти сведения, и вы желаете их получить, мы должны пройти мадрисс.

— Если ты не возражаешь, это могло бы нам помочь, — ответил я.

Дульсе усмехнулся.

— Я польщен тем, что вы принимаете в расчет мои чувства, ваше высочество, но, как вы уже наверняка догадались, а сам я знаю точно, мастер Дассин планировал нас связать. Думаю, если мы откажемся, он вернется из-за Грани, и будет преследовать нас, пока мы не смиримся.

— Так я не единственный, кого он запутал до беспрекословности?

— О нет, государь, вовсе нет… хотя, я полагаю, вас ему нравилось стращать более прочих… вы ж были его принцем, и все такое.

Тут мы оба с удовольствием расхохотались, но смех наш был приправлен горечью, и, подняв зеленую бутыль, мы выпили в память о нашем требовательном учителе.

ГЛАВА 11

В первый раз участие в мадриссе оказалось делом хлопотным. Дульсе Балтар, я и семеро Наставников стояли в Привратном зале рядом со стеной ревущего белого пламени. Я, двенадцатилетний подросток, не боялся ничего, пока не понял, что мне придется шагнуть через этот огонь к Пропасти между мирами, балансируя на тонкой ниточке чародейства. Во рту у меня пересохло, а внутренности завязались узлом. Ужас мой был столь всепоглощающим, что я не мог следить за обрядом.

Моя память все еще сбивает меня с толку, потому что иногда я вспоминаю Балтара, серьезного молодого дульсе, немногим выше меня, поджарого, крепкого телом и широкоплечего, так что моя мальчишеская худоба особенно бросалась в глаза, когда мы стояли рядом. Но иногда Балтар носил и другое лицо, более округлое, зрелое, менявшее слезы на смех, а печаль — на радость с живостью ребенка. Я возвышался над ним. Так что я гадал, не был ли я связан и с другим мадриссе — возможно, перед последней моей попыткой восстановить Мост — с тем, кого пока не мог вспомнить. Я не мог связать с этим вторым лицом никакого имени.

Экзегет провел мой мадрисс с Балтаром, потому что у меня было недостаточно сил. С Барейлем мне, конечно, пришлось действовать самому. Но он объяснил мне, что надо делать, и заставлял повторять слова до тех пор, пока я не выучил их наизусть.

— Дайте мне немного времени, чтобы приготовиться, мой государь, и вы сможете начинать.

Барейль преклонил колени на полу посреди этой опрятной комнатки, держа раскрытые, обращенные вверх ладони перед собой и глядя на что-то поблизости от дверной щеколды. Постепенно его взор утратил сосредоточенность, и ни проблеска сознания не осталось на его лице. Когда его отрешение от потока мыслей показалось мне завершенным, я возложил руки на его голову, как он описывал мне, и прикоснулся к его разуму. Он был спокоен и полностью открыт.

— Кантало тассайе, Барейль… — начал я. «Бережно я касаюсь тебя…»

Настолько раскрыть свой разум было проявлением невероятного доверия, ведь в тот миг я мог наполнить его чем угодно: фантазиями, видениями, кажущимися реальностью, болью или наслаждением, желаниями, которые могли подтолкнуть его к убийству или безумию. Я мог изменить саму его личность, все его чувства. Но вместо этого я проник лишь в чистую, упорядоченную им для меня область и осторожно притронулся к средоточиям знаний и памяти, узлам догадок и рассуждений, оставляя на каждом свой след, чтобы впоследствии управлять их работой. Только одну из ступеней мадрисса я пропустил — ту, в которой я должен был оставить клеймо на воле дульсе. Это дало бы мне власть принуждать его к повиновению. Он не просил меня пропустить это, полагаясь на то, что я не стану приказывать ему действовать против его воли. Возможно, он знал меня лучше, чем я сам, поскольку я не мог поручиться, что не стал бы заставлять его действовать вопреки желаниям. И все же лучше не доводить обряд до конца, даже если это оставит наши узы незавершенными.

В свою очередь я просто отдал дульсе безмолвное распоряжение взять из моей головы все, что он сочтет нужным. Все, что найдется в этом жалком беспорядке. Чувство было странным и тревожащим, словно тысяча паучков стремительно засновали по коже, только это происходило в моей голове. Когда все закончилось, я коснулся лица Барейля, позволяя подняться, помог ему встать, и мы пожали друг другу руки.

— Прекрасная работа, государь… мой мадриссон, — сказал он с улыбкой. — Вы — нечто большее, чем ваши воспоминания. Никакая память не может научить быть щедрым в дарах и столь осторожным в прикосновениях разума. Для меня огромная честь стать вашим мадриссе.

Я задумался, что бы столь же любезное сказать в ответ, но, похоже, дульсе исчерпал весь запас красноречия, отведенный нам обоим.

— Спасибо, Барейль. Для меня это тоже честь. Хоть мне и не терпелось расспросить его, я уговорил его немного поспать. Он не замедлил последовать совету. Ритуал мадрисса всегда очень утомителен для дульсе, а Барейль вдобавок лишь несколькими часами ранее стоял на краю гибели.

— Да, еще одно, — сказал он, укладываясь в постель. Глаза его слипались. — Вы должны разрушить портал, который связывает это место с домом мастера Дассина и внутренним двором замка, иначе нас могут настичь здесь. Прикажите, и я объясню вам, как это сделать.

Я так и поступил. Потом я прогулялся по коридору до места, где мы вошли, бормоча по пути разрушительное заклинание, которому научил меня Барейль, и вернулся в маленькую солнечную комнатку. Дульсе уже спал глубоким сном.

Следующие несколько часов я провел самым примитивным образом: набивая желудок и мечтая о том, чтобы разучиться думать. Дассин, мальчишка, убийца… Несколько раз за этот день я стоял на краю пропасти и был вынужден отступать от него на цыпочках.

Как мне поступить с Экзегетом? Если мой старый воспитатель убил Дассина, за это он должен умереть. Но сама эта убежденность в необходимости человекоубийства вызывала у меня отвращение. Прошлое, восстановленное Дассином за эти месяцы, рассказывало мне о взрослении в человеческом мире, о скитаниях в самых убогих краях, о том, как я познал страдания и искусство исцеления. Я пришел к заключению, что для Целителя немыслимо отнимать жизнь. А делать это из низменного желания отомстить — вдвойне предосудительно. Но в этот раз я не мог оставаться милосердным.

Лорды развязали эту войну. Тысячу лет назад Нотоль, Парвен и Зиддари, трое близких друзей, могущественных чародеев дар'нети, обнаружили новый способ обретения магической силы, более действенный, говорили они, чем медленное накопление опыта, принятие жизни, как она есть, и наслаждение ею, которое мы называли Путем дар'нети. Они научились одалживать жизненную суть растений, деревьев и животных и, использовав ее для увеличения собственной силы, возвращать источнику, который становился от этого лишь прекраснее и совершеннее, чем прежде. В восторге, волнении и заслуженной гордости от своих талантов они утверждали, что с таким усилением наших способностей мы, дар'нети, сможем исцелить всю скорбь вселенной.

Но наш король с Наставниками, равно как и многие другие мудрые люди, рассудили, что подобные действия опасны, рискованны и чреваты искажением. Вся природа находится в равновесии: свет и тьма, зима и лето, суша и море, страсть и разум, и само наше божество обладает двумя ликами, женским и мужским — Творца и Ваятельницы. Если возвращение сути обогащает источник, значит, чего-то должно убавиться, и таким образом нарушается равновесие вселенной. Всякая магия имеет свою цену, и король Д'Арнат запретил им продолжать, пока не станет известна цена уже содеянного.

Разочарованная, но не готовая отказаться от своего величайшего успеха троица продолжила испытания втайне, измыслив грандиозный план, чтобы убедить всех и каждого в невинности и справедливости своих идей — используя самих себя как подопытных для своих чар. Но, как и предсказывали мудрые, все обернулось к худшему. Уничтожением. Да, Трое и в самом деле стали невероятно могущественными и даже, как гласили легенды, бессмертными — лордами, как они назвали себя. Но они не вернули миру ни капли красоты. Они оставили себя, нашу прекрасную землю и всю вселенную искаженными и изломанными. Бесчисленные тысячи наших соотечественников, оказавшихся на их пагубном пути, преобразились в бездушных зидов. Все королевства Гондеи были уничтожены Разрушением или же в последовавшей войне, и лишь столица верховного правителя Д'Арната и лежащие поблизости долины Айдолона выстояли, окруженные бесплодной пустыней.

Так неужели могла быть преступлением попытка уничтожить лордов или их инструменты, с помощью которых они несут разрушение в жизни последних из нас? Если Экзегет убил Дассина, значит, он способен убивать и других, а я клялся защищать жителей обоих миров. От спора с собой моя голова едва не раскалывалась на куски.

* * *

В сумерках я разбудил Барейля. Было странно оказаться тем, кто будит, а не наоборот.

— Солнце уходит, дульсе, — сказал я, — и, думаю, нам пора поступить так же.

— Вы позволили мне спать слишком долго.

— Мне лишь недавно напомнили, как сладко бывает вдосталь выспаться.

— Что нужно делать, государь мой?

— Я должен выяснить все насчет этого ребенка.

— Приказывайте.

Я разделил хлеб и холодного цыпленка из поклажи и наполнил две чаши горячей пряной саффрией из кувшинчика на столе. Пока мы ужинали, я приказал Барейлю:

— Детандету, мадриссе. Расскажи мне о потерянном ребенке. — Это были обязательные слова, чтобы отпереть знание дульсе.

Он на миг сосредоточился.

— Простите, государь, но я не знаю ничего о потерянном ребенке.

— Тогда о похищенном. Есть какой-нибудь похищенный ребенок? — Чтобы извлечь сведения, запрятанные в глубинах разума дульсе, необходимо было придерживаться весьма точных формулировок. — Какая-нибудь связь между похищенным ребенком и мной или моей семьей?

— Случаи, когда зиды похищали детей дар'нети, нередки, но среди них нет ничего примечательного, — ответил Барейль, отщипнув в глубокой задумчивости кусок мяса с цыплячьей ножки. — На протяжении всего своего существования зиды стремились похитить детей королевской крови, как они поступали с обычными детьми дар'нети. Ни одна из попыток не удалась. Пока мастер Экзегет не взял вас под свою опеку, зиды трижды пробовали украсть вас. Я не вижу никаких связей между похищенными детьми и вами или вашей семьей.

Я зашел с другой стороны.

— Расскажи мне о месте, называемом Зев'На. Барейль положил кусок хлеба и отставил чашу.

— После Разрушения мы стали называть пострадавшие земли Се Урот — Пустыни, или, как их именуют прислужники лордов, Пустоши. Зев'На — цитадель лордов в самом сердце Се Урот. Дассин считал, что это одно из величественных строений, искаженных Разрушением, но даже если это, правда, никто не знает, что это за место и где его искать.

Итак, Дассин знал или же опасался, что лорды похитят загадочного ребенка. Но Барейль уже сообщил мне, что ничего об этом не знает.

— Известно, зачем зиды крадут детей?

— Похищение детей сильно деморализует противника. Это разрушает его надежды на будущее и часто толкает на поспешные действия. Кроме того, мастер Дассин предполагал, что дети в большей степени поддаются тлетворному влиянию лордов. Некоторые командиры зидов — дар'нети, захваченные в детстве и воспитанные под надзором Троих. И лишь когда они вырастают, с разумом, извращенным жизнью в Зев'На, они становятся зидами — самыми жестокими из всех их командиров. И, разумеется, сами зиды не могут иметь потомства — свойство, ставшее очевидным в первые же столетия войны. Колдовство лордов противоречит творению — и жизни, — так объяснял это мастер Дассин.

День угас, и лишь каменная мостовая города излучала перламутровое сияние. Я перепробовал сотни вопросов, наводящих, косвенных, по порядку и вразнобой, чтобы выудить хоть клочок сведений об одном-единственном невезучем мальчишке. Безрезультатно. Дассин не упоминал ни о каких ныне живущих детях, кроме ребенка, которым был когда-то я сам.

Сияющая площадь за окном опустела и затихла. Барейль сказал, что даже в относительно спокойные последние месяцы люди не решались выходить из дому по ночам. Поиск зидов — вползающий в душу и погружающий в отчаяние — ночью становился особенно сильным. Часовые все еще стояли на городских стенах, но не замечали ни малейших признаков присутствия зидов и не ощущали Поиска с тех пор, как я вернулся из мира людей, после того, что я… там делал, чем бы это ни было.

— Звезды ночи, чего же он ждал от меня?

Я бросился на смятые покрывала, пряча в них лицо и свое замешательство. Дассин говорил, что Барейль — единственный, кто может мне помочь. Должно быть, ему казалось, что это будет легко, или он что-то не успел досказать в своем предсмертном наказе. Я перевернулся на спину.

— Детандету, мадриссе. Расскажи мне, как еще мастер Дассин научил тебя помогать мне. Что-нибудь, кроме обычных ответов на вопросы и роли провожатого по городу.

Барейль кивнул.

— Мастер Дассин позволил мне узнать причины вашего нынешнего состояния, как он вызвал его и как от него избавиться. Он объяснил мне, какие знания могут причинить вам вред до того, как вы их вспомните сами, а какие окажутся, скорее, благом. Он научил меня, когда и как пользоваться одним из предметов, которые мы забрали с собой, — розовым камнем и другим — его вам стоит отдать мне на сохранение, пока не настанет время объяснить его историю. Он доверил мне знание о том, как смещать точку выхода с Моста, и несколько ему подобных, о которых я могу говорить только в вашем присутствии, иначе язык перестанет повиноваться мне до конца дней. Он поведал мне всю историю своего пребывания в Пустынях, которой не знает больше ни одна живая душа, и как вы должны использовать это знание, продумывая свой путь в будущем. Он доверил мне знания о тех людях, кому он не верил, и о тех, кому доверял. Мне продолжать?

— Звезды ночи, Барейль…

— Мой мадриссон оказал мне честь таким доверием, какого не удостаивался ни один дульсе.

— Какое-либо из этих устройств имеет отношение к ребенку или к тем вопросам, которые мы только что обсуждали?

— Насколько мне известно, нет, государь мой. Кажется, в том, что касается ребенка, я вам не помощник.

Уставившись в закопченный потолок, я мысленно возвращался к тому, что сказал Дассин, воскрешая каждое слово, как будто они были выжжены в моей памяти. Святые звезды! Я сел на кровати. Как можно быть настолько тупым? Я неправильно понял его с самого начала. «Только один человек может помочь, — сказал он, — Барейль… твой проводник». Но он не утверждал, что Барейль и тот, кто может помочь, — это одно и то же лицо.

— Дульсе, кому Дассин доверял в Авонаре?

— Доверял? Никому, государь, кроме меня. Он часто говорил об этом.

— Ни одному из Наставников?

— Наставникам особенно. Он давно подозревал, что, по крайней мере, один из Наставников — орудие лордов.

Это многое объясняло.

— Тогда вне Авонара. Он верил кому-нибудь за пределами Авонара, кто бы мог знать, что происходит?

— Я знаю только одного человека, кому бы он безоговорочно доверял.

— Кому же?

— Госпоже Сериане.

Дульсе отвел взгляд и плотно сжал губы. Это была опасная почва, и Барейль это знал. Однажды эта женщина уже заставила меня вернуться назад.

— Она на той стороне Моста.

— Да, государь.

— Возможно ли, что она знает ответ на нашу загадку?

— Возможно, хотя у меня нет прямых указаний на то, что это так.

— И больше ты не знаешь никого, кто может знать ответ?

— Возможно, Наставники. Я полагаю, мастер Экзегет его знает.

— Ты имеешь в виду, что Дассин мог узнать о похищении от Экзегета перед нападением?

— Мне об этом не говорили ничего, государь. Хотя я и уверен, что есть вопросы, которые мастер Дассин не обсуждал со мной, я не сомневаюсь — он предоставил бы мне всю жизненно важную для вас информацию… если бы у него была такая возможность.

— Но почему Экзегет дал ему столь важную информацию, а затем убил его?

— Я согласен, подобные действия кажутся совершенно бессмысленными. Может быть, мастер Экзегет просто дразнил мастера Дассина? Я не знаю.

Оставалось еще много того, что я хотел бы узнать, но еще больше мне не терпелось начать действовать. Я размышлял, задавал вопросы, жил воспоминаниями, мечтами и сомнениями так долго, что готов был взорваться от желания скакать верхом, бежать, Сражаться, использовать мышцы для чего угодно, кроме борьбы с судорогами из-за слишком краткого сна.

Итак. Два пути. Мы могли найти Экзегета и силой вырвать у него ответ, или же мы могли найти госпожу Сериану и выяснить, знает ли она что-нибудь об этой тайне. Мой недавний спор с самим собой о достоинствах и справедливости возмездия заставил меня выбрать второй путь. Столкновение с этой женщиной может несколько повредить моему рассудку, но я не мог избавиться от тревожного предчувствия, что, если я встречусь с Экзегетом с еще свежими воспоминаниями о смерти Дассина, это повредит моей душе куда как серьезнее.

— Тогда на Мост, — решил я. — Для начала я поговорю с госпожой.

Барейль согнулся в поклоне.

— Приказывайте, государь.

— Детан дету, мадриссе. Скажи, что я должен сделать, чтобы пересечь Мост и найти госпожу Сериану.

— Во-первых, вам понадобится розовый камень…

Барейль сообщил мне слова, пробуждающие в камне свечение, которое предупредит госпожу Сериану о том, что мы в пути, а затем объяснил, как изменить чары, чтобы точка выхода с Моста совпала с местом, где находится госпожа. Когда я запомнил заклинание, Барейль кивнул на дверь. Я забрал у него нашу поклажу и отправился за ним.

Мы вышли из гостиницы куда более обычным путем, чем в нее попали: вниз по лестнице и через просторный зал — салон, как назвал его Барейль, — изрядно отличающийся от привычных мне комнат постоялых дворов в Четырех королевствах. Это было мягко освещенное, тихое помещение, где множество небольших групп людей оживленно что-нибудь обсуждали, рассказывали истории или упражнялись в сонкеле — в эту стратегическую игру играли квадратными костяшками красного и зеленого цветов, серебряными прутиками в палец длиной и при помощи толики магии. За одним из столов двое мужчин и женщина сидели, склонившись над россыпью прекрасных карт, на которых были искусно изображены Ораторы, Певцы, Древознатцы и многие другие чародеи дар'нети. Женщина была в положении и, вероятнее всего, пыталась рассчитать, какими из волшебных даров может обладать ее ребенок. Дородный мужчина разносил кружки с саффрией и элем, и смех перекатывался туда-сюда по залу, словно летний дождик. Ни драк, ни брани, ни седеющих отставных вояк, все выше и выше с каждой кружкой выстраивающих замок собственной доблести, ни истинно мужских соревнований, которые доказывали только то, что вонь спиртного, пота, мочи и блевотины была расплатой за хорошее настроение. Ровно горящие лампы висели по всему залу, и свет в них не имел ничего общего с огнем. На самом деле дыма не чувствовалось вовсе, кроме изумительного благоухания жарящегося поросенка, щедро ронявшего капли сала в очаг в одном из углов помещения. Если бы я мог себе позволить спокойно здесь посидеть, я бы хотел получить тарелку с этим мясом.

Барейль накинул капюшон плаща и, не глядя по сторонам, пересек зал. Он был мадриссе Наставника более тридцати лет, его могли узнать. Я, с другой стороны, имел меньше причин для беспокойства; насколько я понял, мало, кто видел нынешнего Наследника Д'Арната. Но я все равно последовал его примеру, словно заранее готовясь выйти в холодную ночь.

— Нам придется сделать большой крюк и подняться позади здания дворца, — сказал Барейль, когда мы оказались на улице. — Еще не время вам идти через главные ворота.

Словно тени мы скользили в мягком сумраке города, мимо чудес одно другого необычнее: мимо крошечных замерзших желтых цветов с лепестками, словно хрусталь, растущих в цветочном ящике под окном; мимо бледно-голубого вихря над колодцем, где можно было подержать и согреть окоченевшие пальцы; мимо незамерзающего пруда, чья темная гладь отражала только чашу небес и больше ничего — ни здания, ни дерева, ни даже моего собственного лица, когда я заглянул туда.

— Прошу вас, государь мой, — умоляюще произнес Барейль, потянув меня за руку, — нам нужно поскорее убраться с улиц. Те, кто хочет вам зла, не дремлют.

Мы спешили прочь, пересекая район, от чьих зданий остались только скелеты башен и почерневшие булыжники, среди которых могли найти приют только бродячиекоты и нищие. Мы поднимались по узким улочкам, которые ступенями врезались в холм, мимо дворца, мимо следов, говоривших о долгих годах войны: опустевших домов, разрушенных лавок и купален, запущенных садов, обвалившихся мостов и пересохших прудов. Даже уцелевшие купальни были заперты и не работали. Некогда излюбленный отдых дар'нети вышел из моды. Многие люди считали непотребством наслаждаться расслабляющими ваннами, когда тысячи наших братьев и сестер были так жестоко порабощены в Пустынях.

Мы тихо прошли по университету, по его аллеям, захваченным ордами сорняков, по неухоженным лужайкам и садам, где опрокинутые статуи и сломанные каменные скамьи скрывались под дремучим кустарником. В одном конце заросшей четырехугольной площади стояла разрушенная обсерватория. Купол, под которым когда-то хранились оптические приборы для изучения небосклона, давно провалился внутрь, а множество замысловато вырезанных на стенах изображений небесных тел были необратимо повреждены. В заросшем саду скульптур, ставшем местом гибели Дассина, царила тишина.

Барейль сказал, что дворец защищен от потайных порталов, так что нам предстояло войти через одни из пяти ворот. Почти через час после выхода из гостиницы мы стояли на другом конце площади напротив двух стройных башен, между которыми находилась толстая деревянная дверь, ведущая в само здание. Этот спрятавшийся за громадой дворца двор был вырублен в горном склоне и редко посещался. По словам Барейля, через этот вход во дворец попадали заключенные, которых ждал королевский суд, или же личные гости королевского семейства, желающие остаться незамеченными. Стражи видно не было.

— Эти ворота держат запертыми, пока они не понадобятся, — пояснил дульсе. — Стража здесь нужна только в случае открытого нападения.

— Как же нам войти?

Он улыбнулся и прошептал:

— Это же ваш дом, государь. Замки и запоры узнают вас. Я и не предполагал, что можно просто войти. Но я не крался туда, куда не мог проникнуть законно. Если бы я захотел, я мог бы войти через главные ворота дворца, провозгласив, что я дома; впрочем, это было бы сейчас не слишком разумно.

Мы проскользнули тенистой окраиной двора и остановились перед громадной деревянной дверью, окованной сталью. Я коснулся ладонью мощного замка и ощутил поднявшуюся до самого плеча покалывающую волну чародейства.

— Нажмите, как на обычную дверную ручку, — подсказал Барейль, — и она откроется под вашей рукой.

Я сделал, как он сказал, однако ничего не произошло. Дульсе нахмурился.

— Не понимаю. Никто не может поменять замки без вашего позволения, а вы в детстве часто пользовались этими воротами.

Верно… Первые девять лет моей жизни мало кто заботился о том, где я и что делаю, но суетливые придворные и учителя постоянно заискивали перед отцом, докладывая о моем невежестве и распущенном поведении. И я удирал от них, вниз по узкой лестнице, сквозь кухни и казармы, через открытую дверь и прямо в суматоху внутреннего двора, который лежал по другую сторону этих самых ворот. Меня ждало здесь все то, чего я так жаждал: свобода, приключения, оружие, схватки, страх, кровь, смерть… война. Снаружи, на стенах Авонара, мои друзья-солдаты следили за туманными серыми завесами, скрывающими лагеря зидов, прихлебывали из фляг эль и смеялись. Я тоже хотел смеяться в лицо страху, крови и смерти. Никто во дворце не мог научить меня этому, а солдаты могли. Да, это была моя дверь, дверь в мой дом.

Я снова нажал, и на этот раз медная ручка мягко и бесшумно повернулась, а массивные ворота распахнулись без малейшего моего участия.

Теперь я вел Барейля. Через внутренний двор, по извилистому коридору к лестнице за кухнями. Лишь несколько голосов эхом отражались в проходах: стража и прислуга, заботящаяся о самом замке, и чиновники, занятые нелегким трудом повседневного управления. Особ королевской крови в замке не жило с тех пор, как Экзегет забрал меня, когда мне исполнилось девять.

Нашей целью были не жилые покои, которые я так редко удостаивал вниманием, а Привратный зал, расположенный глубоко у основания горы, под самым дворцом. Все ниже и глубже, через меньшие коридоры и гостевые покои, бывшие оружейные и заброшенные бальные залы, в древнее сердце дворца, спрятанное глубоко в скале. Скала этих коридоров не знала рёзца и руки строителя, даже того, кто мог резать камень пением или полировать прикосновением ладони. Скорее, проходы были естественными, их лишь выровняли и отшлифовали так, что яшма и лазурит засияли собственным цветом. Я ускорил шаг.

Когда мы уперлись в глухую стену, я решил было, что мы свернули не туда. Но не успел я повернуться к Барейлю, как камень сдвинулся — довольно беспокойное зрелище, — открыв потемневшую от времени дверь, распахнувшуюся от одного моего прикосновения. Я совершенно забыл о том, что она была защищена. За ней лежал круглый бело-розовый зал, чей потолок терялся под хлопьями инея. Лишь войдя внутрь, я увидел Ворота — огромный занавес белого пламени, колеблющийся, дрожащий, мерцающий, в неверном свете тянущийся до невероятной высоты. Льдистый огонь погружал зал в холод и сверкание, словно ясным зимним утром. Ревущее пламя выбрасывало блестящие языки, рисующие изменчивые узоры. И хотя этот огонь уже не пугал меня, как прежде, когда мне было двенадцать, у меня все равно перехватило дыхание. Это было наследие моих предков, один из концов связи, охватывающей саму Вселенную. Величие этого зрелища заставляло мою душу трепетать и содрогаться от восторга и рыданий сразу.

Барейль передал мне розовый камень. Следуя его указаниям, я пробудил это приспособление к сияющей жизни, создав в ладони сгусток тепла. Затем волей и силой я проложил путь Моста через Ворота так, чтобы он вел к камню, парному к тому, что я держал в руке.

— Ждать ли мне вашего возвращения здесь, государь? Никто не изменит путь Ворот, пока я жив.

Нужно было оставить здесь камень, чтобы обратный путь был открыт. Если кто-нибудь заберет его отсюда или изменит заклятие, то, чтобы вернуться в Авонар, мне придется добираться до Ворот Изгнанников — двойника Ворот Наследников в человеческом мире. На это уйдет много дней, в зависимости от того, где мы отыщем госпожу Сериану. Но я не отваживался расстаться с Барейлем и сведениями, которыми он обладал.

Я покачал головой, не в силах говорить, когда мои мысли заняты чародейством. Жестом, велев дульсе положить камень и держаться ближе, я шагнул сквозь занавес огня и ступил на Мост, который был моим единственным наследством.

ГЛАВА 12 СЕЙРИ

Герик — мой сын. Сын Кейрона. Сердце спотыкалось на этих словах, но в их правдивости у меня сомнений не было. Другого ответа на загадку, кем же был этот мальчик, придумать было нельзя.

Знал ли об этом Томас? Конечно, нет. Закон и обычай говорили ему, что мой ребенок должен умереть ради безопасности нашего короля и всего королевства, а Дарзид убедил его в том, что необходимое следует совершить его собственной рукой. Даже осознание того, что его собственный сын родился слишком слабым, не могло заставить его пощадить ребенка чародея. Хотя я сомневалась… Не было ли в душе моего брата ничтожнейшего подозрения, зернышка сомнения, которое никогда не посещало его наяву, но расцветало беспрестанными ночными кошмарами и неодолимым ужасом, заставившим его умолять меня вернуться в Комигор? Он никогда бы не позволил ему прорасти на свет, потому что тогда бы он понял, что ребенок, им убитый, был его собственным сыном. Если бы горе и страх оставили мне хоть немного слез, я бы плакала о Томасе.

В вечер моего открытия я спустилась в библиотеку в ожидании новостей. Шкафы, в которых ранее жили оловянные солдатики, укоризненно зияли передо мной.

Каждый слуга или солдат Комигора был призван на помощь в поисках. Отряды стражников прочесывали тракт на Монтевиаль, разыскивая Дарзида или мальчика во всех жилых домах и трактирах до самой столицы. Другие солдаты и слуги рассеялись по всем дорогам и тропинкам, ведущим от замка. Джордж с помощниками расспрашивали арендаторов. Я сделала все возможное. Теперь оставалось только ждать — пока не вернется последний человек и не доложит мне, что ничего не нашел. Я знала, что так и будет. Я и понятия не имела о способностях Дарзида, однако ни мгновения не сомневалась, что он сумеет спрятать Герика от той, кто не обладает магическим даром, но при этом столь высокого о себе мнения. Куда он мог увезти ребенка чародея? Дассин говорил, что зиды не могут перейти Мост без поддержки могущественных магов Авонара… но они же справились с этой задачей прошлым летом, когда Дарзид охотился вместе с ними. Что, если они могут забрать Герика на ту сторону Пропасти?

Я хлопнула дверцей шкафа с такой силой, что одно из стекол разлетелось на осколки.

Я страшилась объяснения с Филоменой. Когда я пришла к ней после полудня, она сидела на постели, а горничная расчесывала ей волосы. Пальцы герцогини лениво теребили серый шелковый мешочек, в котором я привезла ей прядь волос Томаса. Все следы существования умершего ребенка были убраны из комнаты. Ни малейшего воспоминания о краткой, нежной жизни, и я задумалась, удостоил ли кто-нибудь крошечную девочку словом прощания, прежде чем она легла в мерзлую землю.

— Я так сожалею о твоей дочери, Филомена, — произнесла я.

— Герик удрал, не так ли? — спросила она спокойным тоном, не отрывая глаз от серого шелка, пропускаемого между пальцами.

Мне было странно видеть такое хладнокровие.

— Откуда ты узнала?

— Слуги говорят, что дом обыскивают. Я сплю не так много, как все думают.

— Никто не видел его с прошлого вечера. Я послала…

— Он мертв?

— У нас нет причин так думать. Я не верю в это. Все куда хуже… с каждой мыслью о нем камень на моем сердце становился все тяжелее и холоднее. Некоторые вещи хуже смерти.

Филомена изогнула бровь, словно раздумывая, какое вино приказать подать к ужину — красное или белое?

— Не то чтобы он когда-нибудь бывал милым. Он не любил играть со мной ни в карты, ни в кости, и я не знала, чем бы его занять. Мальчики так грубы. Им нравятся драки, грязь и прочие мерзкие вещи.

— Он не умер, Филомена. Мне кажется, его увез капитан Дарзид. Многие его знают, его легко опознать. Ты не знаешь, куда он мог забрать Герика? Он когда-нибудь упоминал какой-нибудь город, селение или человека, к которому мог отправиться?

— Я никогда не слушала капитана Дарзида. Он такой скучный. — Она подняла взгляд, непривычно вздернув светлую бровь. — Кое-кто говорит, что во всех этих ужасных происшествиях виновата ты. Тетушка говорит. А другие шепчутся, что боги заставляют меня платить за грех Томаса — это ведь он убил твоего ребенка и помог королю Эварду сжечь твоего мужа — вот почему у меня забрали всех. Как ты думаешь, это правда?

— Не проси меня объяснять прихоти судьбы. Жизнь достаточно непостижима и без мыслей о том, что мы должны платить за чужие ошибки вдобавок к собственным.

— Рен Вэсли утверждает, что ты спасла мне жизнь.

— Я просто привела повитуху.

— Ты хочешь, чтобы я жила, зная, что все мои дети мертвы, и страдая из-за этого? Я тебя совсем не понимаю. — Она вздохнула и швырнула шелковый мешочек на пол. — Придешь почитать мне на ночь?

Я готова была завизжать: «Ты что, совсем рехнулась, дура? Мой сын — мой! — похищен сладкоречивым подонком, и я понятия не имею, где в этой богами проклятой вселенной их искать!»

Впрочем, что мне еще оставалось, кроме как ждать? Уход от себя в книжный вымысел хотя бы на час мог оказаться единственным способом спасти мой рассудок. Я прикусила язык.

— Я буду здесь в обычное время.

— Сделай все, что потребуется, чтобы найти его, — сказала Филомена, когда я выходила из комнаты.

— Можешь быть уверена, я так сделаю. Но, как и где его искать?

Итак, я отправила еще людей на поиски, послала письмо Эварду, а вечером читала Филомене, пока она не заснула мирным сном. И принялась ждать, сжимая розовый камень, который висел у меня на шее, как будто сила моей воли могла пробудить его и магическими путями послать в Авонар мою мольбу. Наш ребенок был покинут с самого детства — из-за идеалов погибшего отца и горечи и жалости к себе оставшейся в живых матери. Он вырос в страхе, не понимая, кто он на самом деле. Если мне придется самой пройти по Мосту, чтобы помочь ему, я это сделаю. Не знаю как, но сделаю.

* * *

Едва рассвело, меня нашел в библиотеке лакей, сообщивший, что мальчик из конюшни принялся бедокурить.

— Тот калека. Он отирался на кухне, я выгнал его прочь. Потом поймал снова — он забрался в окно прачечной. Я объяснил, что Джордж велит его высечь. Но парень настаивает, что должен увидеться с госпожой Сейри — простите мне эту вольность, госпожа, но он так выразился, — и будто бы у него есть новости, о которых вам надо знать.

Я не хотел вас беспокоить, но Эллард подумал, что в связи с поисками и всем прочим…

— Приведи его в комнату домоправительницы. — Сейчас любой повод отвлечься казался желанным.

— Да, сударыня. Как скажете.

Лакей приволок Паоло в маленький кабинет рядом с кухней, удерживая за шиворот на вытянутой руке.

— Вот он, госпожа. Я буду поблизости.

— В этом нет нужды.

Я плотно закрыла дверь и выложила на стол сверток с ветчиной и хлебом, которые раздобыла в кладовке. Глаза Паоло засияли, и он тут же потянулся к еде, но я придержала ее и спросила:

— Сперва один вопрос, дружок. Ради чего настолько срочного ты рисковал нарваться на порку, только бы пробраться сюда?

Паоло сунул грязные руки в карманы.

— Просто хотел сказать, что она уже в пути.

— Кто «она»? — Паоло никогда не использовал четыре слова там, где мог обойтись двумя.

— Вы знаете. Подруга шерифа, спасла его и меня тем летом.

— Келли? Келли едет сюда?

Мальчишка кивнул и покосился на сверток под моей рукой. Паоло всегда был готов наверстать упущенное за тринадцать голодных лет, прожитых с вечно пьяной бабкой. Я пододвинула к нему сверток, все еще недоумевая.

— Но почему? В смысле, с чего она вообще отправилась в дорогу?

Паоло пробормотал с набитым ртом:

— Сказал ей, что она вам понадобится.

— Ты ей сказал…

Келли мне понадобится? Конечно же… во всем мире она была тем единственным человеком, кто действительно мог мне помочь, а мне это и в голову не пришло. Келли, последняя из уцелевших жителей Авонара — Авонара Кейрона, — родившаяся за неделю до кровавой резни, была Искательницей. Трав, потерянных вещей, людей… если дать ей что-нибудь пригодное, чтобы создать связь с вещью или человеком, которого она искала, она могла найти что угодно.

Первая искра надежды вспыхнула в моей душе.

— Она едет, чтобы искать Герика? Паоло кивнул.

— Будет здесь к вечеру.

— Это лучшее, что я слышала за последние два дня. Но как, во имя небес, она узнала?

Мальчик издал такой же многострадальный вздох, как если бы я спрашивала, откуда он знает, что лошадь хочет бежать быстрее или попастись на следующем луге, а не на том, на котором мы были.

— Я ей сказал.

— Думаю, тебе придется объяснить.

Он отнял кусок хлеба ото рта, но недалеко.

— Когда я ехал сюда, она сказала, что иногда теперь будет говорить со мной, рассказывать про лошадей, шерифа и все такое прочее. Вы ж знаете, как она умеет, о чем упоминать нельзя?

Дар'нети — дж'эттане, как народ Кейрона именовал себя в этом мире, — редко использовали свою способность читать мысли и разговаривать в уме, боясь злоупотребить подобной властью, особенно в мире, где никто, кроме них, этого не умел.

— Мысленная речь? Я и не знала, что она умеет. Или побаивалась узнать.

— Ну, она научилась этому от той женщины… — Паоло склонился ближе и совсем тихо прошептал: — Мечницы.

«Мечница» была одной из трех зидов, преследовавших нас по дороге к Мосту прошлым летом. После схватки с Томасом Кейрон исцелил всех троих, вернув или пробудив вновь их души, потерянные во время изменения. Мне казалось, что их исцеление стало тем самым действием, которое укрепило Мост и оставило Ворота открытыми. Кейрон был слишком слаб, чтобы вернуть их в Авонар, но им не было смысла особенно торопиться. Их собственные родичи и друзья умерли несколько веков назад, а дар'нети, чьи родичи и друзья были убиты или обращены в рабстве зидам, вряд ли оказали бы им теплый прием. Так что вес трое остались в Данфарри под присмотром Келли и Грэми Роуэна.

— Келли научила меня, как отвечать ей, когда она е моей голове, — пояснил Паоло. — Просто думать упорнее с ней и том, что я хочу сказать, и больше ни о чем, пока не закончим. Мне казалось, у меня башка лопнет, пока мы пробовали, зато я научился. Мечница говорит, не так много не-волшебников могут делать это так же хорошо, как я.

Остаток хлеба и добрый ломоть ветчины прервали дальнейшее обсуждение.

— Паоло, я знала, как мне повезло, что ты пришел сюда! Мальчик утерся рукавом и мотнул головой в сторону двери.

— Я пойду, что ли. Работать надо.

— Да. Но ни слова никому обо всем этом. Помнишь? Он ухмыльнулся, показав мне, остатки хлебных крошек между зубов, распахнул дверь и скрылся в кухне.

Мои ожившие надежды вскоре задохнулись под гнетом мрачной действительности. В течение всего дня — второго по счету с исчезновения Герика — поисковые отряды возвращались с пустыми руками. Я посылала их снова, наказывая идти дальше, спрашивать больше, быть тщательнее, осторожнее, настойчивее. Но даже для Искателя дар'нети след начинал остывать…

Я спустилась в библиотеку и села, поджав ноги, на том подоконнике, где впервые увидела своего сына. Полдня я пялилась в книгу, но не смогла потом вспомнить ни слова из прочитанного. Яркое зимнее солнце било в стекло…

Меня разбудил требовательный стук в дверь. Кто-то успел разжечь камин и набросить на меня шаль, чтобы оградить от вечерней прохлады. Книга выскользнула на пол. Настойчивый стук повторился снова.

— Сударыня? Вас хотят видеть, — раздался голос Неллии. — Молодая женщина. Говорит, вы ее ждете.

— Веди ее прямо сюда. — Я вскочила, сон как рукой сняло. — Пусть принесут горячего вина… и ужин. Все, что есть. Она проехала долгий путь.

Невысокая, жилистая девушка, которая вскоре вошла в библиотеку, вполне могла сойти за юношу: брюки, домотканая рубашка, кожаный жилет и меч на поясе. Черные прямые волосы были обрезаны на уровне плеч.

— Приехала раньше, чем ты обо мне вспомнила, так ведь? — сказала она. На лице ее вспыхнула и тут же угасла улыбка — редкая гостья.

Вея скорбь, вина и ужас, не отпускавшие меня вот уже два дня, исчезли с появлением Келли. Я крепко обняла ее узкие плечи и утопила ее в слезах. Бедная девочка… робкая, необщительная и особенно неловкая с теми, кто знал о ее даре… Вполне понимая, как подобное поведение может смутить ее, я ругалась сквозь слезы как сапожник.

— Что стряслось? Мальчика нашли мертвым или еще что? — Келли неловко отстранилась, как только мне удалось заставить себя отпустить ее. — Я знаю, что речь идет о сыне твоего брата, но…

— Он не сын Томаса, Келли…

Я подвела ее ближе к камину и шепотом рассказала все, что мне было известно, восстанавливая события с точностью до минуты. Я надеялась, она скажет мне, что мои страхи преувеличены. Но когда рассказ был окончен, девушка покачала головой:

— Ох, Сейри… тебе ни с кем не удастся связаться через этот треклятый Мост.

— Но может пройти год до очередной встречи с Дассином!

— Ты не боишься, что Дарзид мог арестовать мальчика, увезти его в Монтевиаль, чтобы затем… казнить?

Это был мой первый страх — что моему ребенку грозило пережить весь ужас, выпавший на долю его отца. Но я убедила себя, что суд был одним из наименее вероятных исходов.

— Без веских доказательств Эвард никогда не причинит вреда ребенку, которого считает сыном Томаса. И как Дарзид объяснит подмену детей, избежав обвинения в потворстве чародеям? Похоже, что это его работа: он сам принес мне тело. Все эти годы он знал, кто такой Герик, но не трогал его. Зачем ему сейчас причинять ему вред?

Зачем же? Зачем? Побуждения Дарзида всегда оставались загадкой. Многие его поступки не могли объясняться обычной алчностью или гордыней. В дни нашей дружбы он поверял мне свои «пугающие и странные» сны и утверждал с все большей уверенностью, что живет не своей жизнью. В месяцы моего заключения после гибели Кейрона и до рождения Герика Дарзид изводил меня расспросами о чародеях, о Кейроне и его народе, заявляя, будто «что-то изменилось в мире», когда погиб мой муж… и кое-что, в самом деле, изменилось. Но тогда я еще не осознавала происходящего и не могла знать, что смерть Кейрона открыла Ворота на Мост Д'Арната и восстановила магическую связь, призванную возвратить вселенной равновесие. Как же сумел это почувствовать Дарзид? Ликующий охотник и гонитель на чародеев не проявлял ни сочувствия, ни сходства с ними, ни, что самое главное, знаний, которые свидетельствовали бы, что он сам мог быть одним из Изгнанников дар'нети. Я отказывалась верить в такую возможность. Так кем же он все-таки был?

— Похоже, у нас нет времени медлить, — решила Келли. — Принеси мне что-нибудь из вещей мальчика, и я постараюсь взять его след. А пока, если не возражаешь, я собираюсь устроить маленький пир. Я старалась не задерживаться по пути.

Я оставила Келли нагромождать масло и сыр на тосты, принесенные Неллией, а сама побежала наверх. В комнате Герика все было в идеальном порядке: кровать, гардероб, умывальник, набор великолепных шахматных фигур, выстроенных в ряд на совершенно пустой полке. Я принялась обыскивать гардероб и бювар, пытаясь найти какую-нибудь вещицу, хранящую на себе достаточный отпечаток Герика, чтобы магии Искательницы было за что зацепиться. Одежда, как правило, не помогает, сказала Келли. Большинство людей вкладывает в нее слишком мало от себя. Пыль на шахматных фигурках подсказывала, что ими редко пользовались. Я остановилась на паре фехтовальных перчаток, вспомнив о стремлении Герика овладеть искусством обращения с мечом. Было ясно, что его жизнь текла где-то в другом месте — в комнате Люси, сообразила я, там, где он чувствовал себя в безопасности. Я бросилась туда и прихватила тростниковую дудочку, которую он сделал для своей няни.

Келли попробовала сначала с перчатками, так как они принадлежали самому Герику, но сразу же отложила их в сторону и взяла дудочку. Закрыв глаза, она пробежалась пальцами по пустому стеблю тростника, коснулась его концов и отверстий. Потом положила дудочку на стол и знаком попросила меня подождать. Искательница села на стул возле огня, опершись локтями о колени и угнездив подбородок на сплетенных пальцах, и уставилась в никуда. Когда мне уже казалось, что время замерло, она вскочила на ноги.

— Они двигаются на запад.

ГЛАВА 13

На запад. Я нацарапала записку для Филомены, сообщив, что я получила известия о Герике и отправляюсь на разведку с двумя спутниками. Пока Неллия помогала Келли паковать припасы, а Паоло седлал лошадей, я переоделась в костюм для верховой езды, собрала нам одеяла и прочие необходимые вещи, а также взяла из гардероба Герика теплый плащ и толстые перчатки для Паоло. Я побоялась брать с собой солдат, так как Келли рисковала жизнью, занимаясь магией в Четырех королевствах.

Через два часа мы втроем — я, Келли и Паоло — отправились в ночь.

Бело-голубой свет едва взошедшей полной луны сиял так ярко, что мы отбрасывали на снег впереди длинные тени. Слышно было только, как подковы звенят о заледеневшую дорогу или волчий вой изредка разрывает тишину. К тому времени, как лунные тени перекочевали к нам за спину, голая пустошь сменилась холмами, испятнанными еловой и дубовой порослью. Впереди лежала темная полоса, словно край мира, — Теннебарский лес, необъятное царство деревьев, тянувшееся к северу, к югу и к западу, далеко за труднопроходимое пограничье, вглубь Валлеора.

Почему Валлеор? Я не могла отделаться от изводящего меня подозрения, что Дарзид везет Герика к зидам. Но насколько мне было известно, единственный путь, которым можно доставить его в Гондею, лежал через Мост Д'Арната. А Ворота Изгнанников — огненная пещера, где мой брат погиб, а Кейрон восстановил Мост, — находились не в землях Валлеора, но высоко в горах на юго-западе Лейрана, во многих днях пути отсюда. Неужели воины с пустыми глазами нашли убежище в самых скудных землях этого мира, кормясь нашими страданиями?

Мы все уже начинали клевать носом, и свет заходящей луны был почти не виден, так что мы остановились на привал на краю Теннебарского леса. Деревья хоть немного, но защитили нас от ледяного ветра, порывами налетавшего с севера.

Келли выпало караулить последней. Она разбудила нас с Паоло сразу после рассвета. Вскоре мы углубились в лес, на ходу поедая хлеб с сыром. Теннебар тянулся на многие лиги во всех направлениях, его бескрайнее пространство прорезали широкие просеки, поскольку огромные, стройные сосны высоко ценились при строительстве. Солнце сияло на заиндевевших ветвях. Кролики, вспугнутые нами, разбегались с пути по искрящемуся снегу, почти незаметные в белых зимних шубках.

К середине дня мы начали подниматься на склон Сер-ран — низкую гряду лесистых гор, образовывающих естественную границу между Лейраном и Валлеором. Чем круче становилась дорога, тем больше она ветвилась. Широкий тракт для повозок уходил на юг, пересекая склон Серран, и вливался в Сер Фэйль — Южный путь. Отсюда можно было спуститься в долину реки Юкер и дойти до Юривана или Ксерема или же свернуть на северо-запад, через Валлеорский хребет, к Ванесте. Северное ответвление вело к Ванесте путем более коротким, но менее нахоженным, потому что Сер Дис — Северный путь — был узким и обрывистым и ходили слухи, что на нем промышляют разбойники. Торговцы чаще пользовались более надежной, хотя и длинной, дорогой.

Келли спешилась и прошла по нескольку шагов вдоль ответвлений. На каждом она нашла по пятачку незаснеженной земли, наклонившись, подобрала по пригоршне сырой дорожной пыли и позволила ей просыпаться сквозь пальцы. Вернувшись и сев в седло, она повела нас на север в направлении Сер Дис.

Настала ночь. Мы медленно продвигались вперед, пока пятна лунного света позволяли ехать по узкой тропе. Но когда дорога начала забирать круче, Паоло забеспокоился о лошадях, копыта которых тонули в чернильно-черных тенях, и, к моему недовольству, нам пришлось разбить лагерь. Набежавшие облака затянули луну и звезды. Позже ночью, к концу моей стражи, пошел снег.

Следующий день стал настоящим мучением. Свет был тусклым, словно на рассвете, и чем выше мы забирались, тем холоднее становился воздух. Мы вели лошадей по крутым склонам, каждый следующий поворот казался неотличимым от предыдущего, но был еще более ненадежен из-за продолжающегося легкого снега. Всякий раз, когда мы замечали просвет в сплошной стене леса, покрывавшего гребень над нами, и думали, что наконец-то приближаемся к концу восхождения, мы обнаруживали очередной уступ, обрыв и кручу, на которую нам предстояло подняться.

Во второй половине дня мы оставили позади стену леса и двинулись в узкое скалистое ущелье, которое почти не укрывало от резкого ветра и колючего снега. Свет, какой ни есть, еще был. И хотя все мы порядком вымотались, было решено не останавливаться. Я не была уверена, что нам удастся пережить ночь на открытой местности, и кляла себя за глупость, отправившую нас, двух женщин и мальчишку, незнакомой дорогой в самый разгар зимы.

Паоло шел первым. Его острое зрение позволяло видеть путь впереди и все его участки, трудные для лошадей. Я не выпускала из виду большой, не по размеру, широкополой шляпы, доставшейся ему от Грэми Роуэна. Она покачивалась в такт неровной походке Паоло.

Уже почти стемнело, когда я вдруг поняла, что Паоло исчезает из моего поля зрения, спускаясь по склону вниз. Мои ноющие ноги возрадовались, и я даже нашла несколько слов, чтобы приободрить свою лошадь, которая отважно брела за мной весь этот ужасный день. Если бы нам только удалось спуститься вниз к деревьям, найти пастбище для коней, соорудить укрытие и разжечь огонь…

Все надежды на то, что путь вниз окажется легче, потерпели крах. Тропа была крутой, узкой и обледеневшей. Мы миновали еще несколько обрывов, почти ослепшие от снега и сгущающейся тьмы. Дарзид, Герик, поиски — все теряло важность. Весь мир состоял из следующего шага…

«Одну ногу ставим перед другой… не скользить, не спотыкаться, не пытаться представить, что ждет под непроходимым, черным склоном в конце каждого крутого обрыва. Переложить поводья в другую руку, чтобы пальцы не закостенели и не выронили их вовсе…»

Раздавшийся впереди вскрик нарушил мое сосредоточение. Широкополая шляпа растворилась во мраке. Лошадь Паоло встала на тропе как вкопанная.

— Паоло! — Я попыталась перекричать беснующийся ветер.

Ответа не было. Я осторожно обошла лошадь мальчика и другую, вьючную. Мне повезло, что я позаботилась об осторожности, потому что мы вышли к череде заснеженных уступов, отмечавших конец одного спуска и поворот к началу другого. Оказалось, что, по меньшей мере, одна из «ступеней» была ложной — сугробом, а не скалой. Следы чего-то соскользнувшего вели прямо в темную неизвестность под тропой.

— Паоло! — снова выкрикнула я.

В краткий миг затишья между порывами бури мне показалось, что я слышу тихие стоны откуда-то снизу и слева.

— Святые боги… — Келли подошла ко мне со спины. — Он упал туда.

Не отрывая взгляда от той точки, откуда мне послышался голос Паоло, я попросила Келли достать веревку… и внимательно смотреть под ноги. Она сразу же вернулась.

— Одна из нас должна спуститься, — сказала я. — Есть к чему привязать веревку?

— Только к его лошади.

— Можешь успокоить ее и держать веревку, если я спущусь? Ты, должно быть, сильнее меня.

— Думаю, да.

Один конец веревки мы привязали к лошади, другой я затянула вокруг пояса. Я заставила замерзшие пальцы вспомнить морские узлы, которым мой друг Якопо так старался меня научить. Когда все было надежно — насколько получилось — закреплено, я велела Келли понемногу стравливать веревку. Она тем временем шептала лошади, каким хорошим мальчиком был Паоло, и просила ее держаться.

Я сказала себе примерно то же самое и ступила назад за край. Мой ботинок не нашел опоры на крутом склоне, вынудив меня ткнуться лицом в снежную насыпь. Скользя вниз, дрожа от ужаса, я судорожно пыталась удержаться, пока не оказалось, что веревка туго натянута, а узлы вокруг пояса не собираются распускаться. Когда я немного успокоилась и смогла издавать какие-то звуки кроме хрипа, я принялась звать Паоло.

— Держись! — крикнула я. — Я иду! Пошуми, чтобы я тебя нашла!

Следующий шаг вниз. Уже лучше. Я нащупала скалу. Еще бы немного света. Я едва различала более темные пятна, где камни и земля выступали из-под снега. Прикинув, в какую сторону мог соскользнуть Паоло, я попыталась держаться с одной стороны от пути его падения. Я позвала снова, но услышала только ветер и гул в ушах от страха. Еще шаг вниз. Верхняя часть осыпи была невероятно крутой. Я снова соскользнула, заполучив полный рот снега и грязи. Неужели именно так чувствуют себя слепые — каждый шаг полон страха, сердце проваливается в пятки, и не знаешь: твоя цель на расстоянии вытянутой руки или в десятке лиг вдали? Как Паоло мог уцелеть после такого падения? Насколько мне представлялось отсюда, это место могло быть самым краем мира.

Келли что-то прокричала, но ее слова унесло прочь ветром.

Я потянулась в поисках опоры. Шагнула вниз, проверяя ее на прочность. Где же он?

— Паоло, помоги мне найти тебя!

— Направо! — гаркнула Келли прямо в моей голове.

Я сдвинулась правее. Боги, куда же делась земля? Я едва не ударилась в панику, когда вместо надежной поверхности холма мои руки и ноги нашли лишь пустоту. Но поняла, что склон всего лишь просел, оставив невидимую под снегом впадину. На дальнем ее краю темнело какое-то пятно, и я снова услышала слабый стон.

Чуть дальше…

Заснеженный карниз выгибался наружу. Я осторожно встала на него, зарывшись носком ботинка в склон, чтобы опереться надежнее, и едва решилась перенести тяжесть тела на эту ногу, опасаясь, что она соскользнет. Я поползла к распростертому телу, никак не понимая, в какой позе оно лежит, пока вдруг не разглядела, что одна нога вывернута под совершенно немыслимым углом.

«Ох, будь оно все проклято…»

Даже без сознания Паоло продолжал цепляться, зарываясь пальцами в снег и землю. Возможно, будет лучше, если он еще немного побудет в беспамятстве. Вряд ли он хотел бы прочувствовать все прелести подъема наверх в таком состоянии.

Я принялась осторожно углубляться в снег на карнизе, пытаясь добраться до сколько-нибудь надежной поверхности, и не слишком-то обрадовалась, обнаружив, что наклонный слой снега скрывает наклонную же скалу. Снег должен был меня выдержать. Я умостилась на расчищенном кусочке, затем, превозмогая ужас, отвязала с пояса веревку.

— Сейчас мы выдернем тебя отсюда, Паоло. Держись. Все будет хорошо…

Бережно я обвязала мальчика веревкой так крепко, как могла. Наложить лубок до того, как мы поднимем его наверх, было невозможно. Затем я трижды сильно дернула за веревку. Едва она натянулась, Паоло закричал от боли.

«Медленнее, Келли», — взмолилась я беззвучно.

Я не помню, чтобы когда-нибудь время тянулось медленнее, чем тогда, пока мы вытаскивали Паоло из ущелья. С того первого вопля он больше не кричал, но я еще долго слышала его сдавленные рыдания. Когда Паоло затих совсем, я взмолилась о том, чтобы он не умер. По жестокой прихоти судьбы сломанная нога оказалась не той, уже хромой, которая неловко подворачивалась при ходьбе и из-за которой ребятня в Данфарри прозвала его Ослом.

Паоло наверху. Лови веревку.

Вскоре веревка спустилась до карниза. К несчастью, дотянуться до нее я не могла. С осторожностью я продвигалась вперед, пока не смогла схватить ее и обернуть вокруг пояса. Три рывка, и я начала подъем, зарываясь вверх и попутно глотая добрые пригоршни снега с грязью. Пока выдерживает веревка, остальное не имеет значения.

Перевалившись через край тропы, я, задыхаясь, вытянулась на снегу рядом с неподвижным Паоло. Понурившаяся Келли сидела рядом.

— Мы должны спустить его вниз, к подножию холма, где можно развести огонь, — сказала она, потеребив меня за ноющее плечо.

Я кивнула, и мы не без труда встали. Вместе мы завернули обмякшего мальчика в одеяла, а одним из них туго обмотали его сломанную ногу, закрепив веревкой, чтобы по возможности ее обездвижить. Потом уложили его поперек седла и привязали к лошади. Келли повела нас, когда мы возобновили спуск по тропе.

Следующий час мы изнывали от холода, ветра, снега и усталости. Когда Келли вдруг остановилась и зарылась в заснеженный склон по правую руку, я лишь стояла и куталась в плащ, настолько отупев от усталости, что даже не могла спросить, чем она занимается. К моему изумлению, Келли, а с ней и лошади: ее, вьючная и запасная, для Герика — внезапно исчезли в направлении, которое никак не могло быть правильным. Я заставила свои промороженные ноги двинуться следом… в пещеру, достаточно широкую и глубокую, чтобы я не могла дотянуться руками до стен, и прекрасно защищенную от ветра. Я зареклась впредь путешествовать без Искателя дар'нети.

Сначала мы сняли с лошади Паоло. Затем я осторожно, двигаясь на ощупь, отвела лошадей немного глубже в пещеру, где они не станут нам мешать, а Келли тем временем разводила костер. Делать это с помощью чар она не умела. Услышав, как она бормочет ругательства, пытаясь сладить с непокорным кремнем, я предположила, что следующим, чему она выучится у Мечницы дар'нети, станет разжигание огня.

С одеялами и всей сменной одеждой, которую я смогла разыскать в темноте среди нашей поклажи, я вернулась к Паоло. Развернув мальчика, я обняла его, пытаясь поделиться оставшейся у меня каплей тепла, истово надеясь, что вспыхивающие под руками Келли искры займутся пламенем на чем-то, собранном ею для костра. И когда слабенький язычок огня прорезал темноту, еще задолго до того, как смог дать хоть немного тепла, я благодарно вздохнула.

Пещера выглядела как логово разбойников. Чего только не валялось вокруг: разбитые ящики, несколько бочонков, просыпавшийся мешок крашенной синим шерсти, изъеденной поколениями моли. Костровище темнело ближе к входу в пещеру, заваленное наполовину обугленными звериными костями и какой-то неопознаваемой дрянью. Зато рядом высилась поленница сухих дров.

Паоло пришел в себя, его неудержимо трясло, в глазах стояло страдание. Сдерживая крики, он в кровь искусал губы. Кожа была бледной и липкой от испарины.

— Сейчас мы тебя согреем, — пообещала я.

Келли строгала с поленьев щепу, чтобы подкормить голодное пламя. Повозившись с бурдюком воды и носовым платком, я стерла грязь и кровь с губ мальчика.

Когда костер разгорелся, я взялась за раны Паоло. Келли опустилась на колени рядом со мной и гладила его по голове, пока я срезала перепачканные штаны и чулки. Я пыталась не выдать голосом ужаса от зрелища, представшего моим глазам.

— Придется завести тебе новую одежку, Паоло… «О боги, будьте милосердны…»

— Я кое-что с собой прихватила, — тихо шепнула Келли из-за моего плеча. — Лучше я это достану.

Травы Келли не могли толком помочь мальчику. Его левая нога была сломана, по меньшей мере, в двух местах, а возможно, и в трех, судя по тому, как стонал Паоло, когда я касалась его распухшего колена. Осколок кости вышел наружу сквозь разорванные мышцы и сухожилия над лодыжкой, и мальчик истекал кровью. Необходимо было вправить кости и остановить кровотечение. Даже если нам удастся сохранить ему жизнь и избежать заражения, я сомневалась, что он когда-нибудь сможет ходить.

Келли развернула небольшой кожаный сверток, в котором прятались бумажные пакетики и маленькие жестяные коробочки. Она разорвала один из пакетиков, раскрошила в ладони несколько темно-зеленых листьев и, ссыпав порошок Паоло в рот, дала ему запить его вином.

— Ты заснешь, и будет не так больно. Мы подождем, пока лекарство подействует, прежде чем заняться твоей ногой. Так же, как было с Грэми, когда его ранило. Помнишь?

Он едва заметно кивнул.

Я попробовала смыть кровь с его лодыжки, но стоило мне только коснуться ужасной раны, как Паоло судорожно втянул в себя воздух и побледнел. Еле слышный стон сорвался с его губ.

— Ох, Паоло, я знаю, это очень больно. Но нам надо пережать сосуды. Мы не можем оставить тебя истекать кровью.

Пока Келли подкидывала дров в костер и подвешивала над ним котелок с водой, я прижимала остатки штанов Паоло к ране. Для начала мы промыли рану вином и отваром дубовой коры из свертка Келли и вправили кость внутрь. Я удерживала Паоло, пока девушка тянула и поворачивала его несчастную ногу до кажущейся прямоты. Вцепившись в мои руки, мальчик зарылся лицом мне в грудь и изо всех сил сдерживал крик. Но получалось у него это плохо. Его мучительные всхлипы терзали мое сердце. Наконец он снова потерял сознание, и мы закончили нашу страшную работу насколько могли хорошо. Из маленькой жестянки Келли зачерпнула маслянистую желтую мазь и покрыла ею разорванную плоть, а потом наложила лубок из обломков разбитого ящика, примотанных веревкой. Вот и все, чем мы могли ему помочь.

Когда Келли закончила работу, она была бледна почти как Паоло.

— Получается вовсе не прямо, но я просто не могу тянуть сильнее, — сказала она. — Мы могли бы воспользоваться веревкой и блоком, чтобы выпрямить ногу, но, боюсь, мы только навредим ему. Я ведь не лекарь.

Я набросила на плечи Келли ее плащ, пока она вливала отвар ивовой коры в губы Паоло. Затем я отвела лошадей еще глубже в пещеру и расседлала их, слегка обтерев куском рогожи, которую припас для этого Паоло. Мы не могли позволить им умереть. Я отважилась дать им только по половине меры зерна из взятого мальчиком на крайний случай запаса. Кто знает, как надолго мы здесь застрянем? Я сделала для животных все, что могла, и подтащила поближе остатки нашего багажа. Келли уже заснула.

Всю ночь мы по очереди присматривали за Паоло и поддерживали огонь. Я простила бы разбойникам все их преступления в благодарность за оставленные дрова. Паоло дрожал и тихо постанывал, так что я дала ему еще ивового отвара. Что же нам теперь делать?

Потом я задремала, не разбудив Келли. Когда я почувствовала легкое прикосновение к плечу, чувство вины пронзило меня раньше, чем я успела разлепить веки.

— Как он там? Я не собиралась спать.

Я боролась с усталостью, пытаясь сесть, но мой сон отказался исчезать, даже когда я открыла глаза. Паоло лежал рядом, вцепившись холодными пальцами в мою руку. Лицо было измученным и бледным, но на нем проглядывала тень обычной усмешки, когда мальчик смотрел на того, кто склонился к нему с другой стороны.

— Будет немного больно, — произнес пришелец, и его тихий голос окутал нас спокойствием и уверенностью, — хотя гораздо меньше, чем уже было. Но я буду рядом с тобой, и мы с этим справимся. Хорошо?

Паоло кивнул, серебряный кинжал сверкнул в отсветах костра, и исцеляющие слова Кейрона рассыпались искрами чародейства по всей пещере, словно огоньки светлячков.

ГЛАВА 14

Дульсе растолкал меня, прогнав сон.

— Сударыня, — прошептал он, — не будете ли вы так любезны, выйти наружу, где мы сможем поговорить? Я был бы вам крайне признателен. Принц сказал, забота о мальчике отнимет у него еще порядком времени.

— Д-да… да. Разумеется. — Это не могло оказаться сном, раз уж я так по-дурацки заикалась. — Конечно же, давайте поговорим.

Одеяла Келли лежали покинутыми, и ни следа ее самой в пещере. Я плотнее укуталась в плащ, неохотно оторвала взгляд от Кейрона, который связывал свою кровоточащую руку с рукой Паоло, и шагнула на свет занимающегося утра. Келли не было и здесь. Только на снегу виднелась подтаявшая на солнце путаница следов наших ног и лошадиных копыт, оставленных прошлой ночью.

Дульсе вышел из пещеры следом за мной.

— Я даже не заметила, как он пробудился, — удивилась я, достав из-под одежды и сжав в ладони розовый амулет, все еще излучающий мягкое тепло. — Вечер выдался не из легких.

— Это и понятно. — В глазах бородача сверкнули искорки веселья. — А мы, в великой спешке, не потрудились вас предупредить хотя бы немногим ранее.

Собрав все остатки вежливости, я спросила:

— Похоже, что вы меня знаете, но я не имела удовольствия…

— Меня зовут Барейль. — Мой собеседник поклонился на манердульсе, заложив одну руку за спину и протянув ко мне другую. — Дульсе, как вы видите. Был проводником мастера Дассина около тридцати лет. Ныне же удостоен чести служить принцу Д'Нателю.

— Где же сам Дассин? У меня к нему новости чрезвычайной важности…

Улыбка дульсе померкла.

— Мастер Дассин погиб, сударыня. Два дня назад от рук неизвестных убийц.

— О нет! Но как же принц… его восстановление… его будущее?..

— Я расскажу вам все, что могу, но, если позволите, сначала вопрос. Мальчик в пещере… кто он?

— Его имя Паоло. Он вел нас по горам прошлой ночью. Оступился и упал. Мы не знали…

— Крестьянский мальчик, который прошлым летом сопровождал вас и принца по пути к Мосту Д'Арната?

Явный интерес, промелькнувший в вопросе дульсе, сменился разочарованием. Я встрепенулась.

— Это отважный и достойный уважения мальчик, поспособствовавший спасению Моста не меньше всех прочих. Если вам известно его имя, вы должны знать и…

— Прошу вас, сударыня! — Барейль вспыхнул и простер руки в красноречивом извиняющемся жесте. — Мне прекрасно известны достоинства юного Паоло, и я чту его так же, как и всех тех, кто помог нам в той великой победе. Но, признаюсь, я надеялся, что… нет, это должен объяснить вам сам принц.

Прикусив язык, я отошла от входа в пещеру к краю тропинки. Розово-оранжевые блики, предвестники восходящего солнца, играли на оставшихся у нас за спиной вершинах, окрашивая снежное полотно в цвета пламени. Внизу, куда ближе, чем мне представлялось прошлой ночью, виднелись деревья — темно-зеленые ели и сосны, опушенные снегом. Но сердцем я была там, позади, в пещере, и не могла молчать, несмотря на приступ раздражения.

— Как он принял смерть Дассина?

Барейль подошел ко мне ближе, пряча руки под плащом. Его низкий голос был полон доброты.

— Вы должны понимать, сударыня, что мадриссе не может обсуждать мадриссона и его дела ни с кем, независимо от того, насколько близкий человек спрашивает. Это нарушило бы то полное доверие, которое должно существовать между ними.

— Да, я понимаю.

Разумеется, от понимания моя обида не пропала.

— Мастер Дассин необычайно доверял вам, госпожа Сериана. И так как я должен заручиться вашей поддержкой в исполнении его последней воли, я скажу вам столько, сколько может позволить самая вольная трактовка моей клятвы: если вы спрашиваете, каково у него на душе, он горько скорбит; если вы спрашиваете о его воле и отваге, они остались неизменными. Но если вы спрашиваете о его восстановлении, оно еще не завершено, и потому я должен вас просить — Наставник Дассин доверял мне свои планы и намерения относительно Д'Нателя, так что я, как и он, ранее, умоляю вас набраться терпения.

— Если это необходимо.

— Совершенно необходимо. Смотреть в лицо неразрешенным противоречиям своего прошлого или чересчур усердно пытаться понять те вещи, которые все еще скрыты от него, слишком тяжело для принца.

— Хорошо. Я поняла.

— Мастер Дассин был убежден, что, даже если ему не удастся довести до конца свои занятия с принцем, со временем воспоминания о жизни в этом мире вернутся к нему.

Как бы то ни было, они могут всплывать в неправильном порядке или же, под влиянием происходящих сейчас событий или другой его жизни, иначе ощущаться и истолковываться им. Это отнюдь не то, к чему стремился мой господин. Он пытался погрузить принца в прошлое, обособив его от всего, что только может отвлечь или обременить чувства. И он дал ему слишком мало времени, чтобы проанализировать или сформировать отношение к восстановленным воспоминаниям. Мастер Дассин считал важным, чтобы ничто не помешало принцу стать именно тем человеком, каким он был в прошлом… каким вы знали его. И это все еще возможно. Я храню знания, а в Авонаре есть те, кто обладает достаточными умениями, чтобы завершить план мастера Дассина. Но ужасные события последних дней и поручение, возложенное на принца мастером Дассином перед смертью, — сначала надо разобраться с ними.

Солнце согревало мое лицо, а резкий порыв ветра швырнул в меня горсть снега, вызывая озноб.

— Не мне судить о значимости вашего поручения, но у меня есть новости такой важности, что я чуть не поверила, будто вы прибыли сюда по моей воле. Однако, судя по тому, что вы сказали, мне не следует делиться ими с Кейроном… Д'Нателем. Мои известия слишком его затрагивают и связаны с самой болезненной частью его прошлого… и, возможно, с его будущим.

Зачем? Зачем? Зачем зидам и их хозяевам, лордам Зев'На, нужен Герик? Возможный ответ, осенивший меня во время нашего долгого ночного путешествия, на время померк перед ужасной травмой Паоло и теперь предстал передо мной с утренней ясностью.

Маленькое личико Барейля сморщилось в хмурой гримасе.

— Не могли бы вы доверить мне ваши новости? Хоть мы с вами только что встретились, мне кажется, будто я вас прекрасно знаю. Я был причастен ко всей работе мастера Дассина за последние десять лет. Единственное, чего я хочу, — это завершить его труды и продолжить служить принцу всем, чем смогу.

У меня не было выбора. Я не могла рисковать, боясь повредить Кейрону своим знанием. И, кроме того, Барейль уже произвел на меня впечатление человека, достойного всяческого доверия.

— Ну, хорошо, — согласилась я. — Что произойдет, если в руки зидов попадет ребенок… сын вашего принца?

Мне часто приходилось видеть, как мой собственный король берет в заложники детей своих врагов.

— Законный сын Наследника Д'Арната? Старшего из живущих?

— Ну, в общем, да.

Старший, младший… заложник есть заложник.

Дульсе не побледнел, не вскрикнул и не сделал ничего из того, что принято считать признаками крайнего смятения. Он просто застыл неподвижно, приятное оживление необычных черт его лица исчезло в мгновение ока.

— Сударыня, если мальчик еще не достиг совершеннолетия, это станет днем такой печали для моего и вашего миров, что с ним не сравнится ни один другой с самого дня Уничтожения. У вас есть какие-то причины подозревать, что это произошло?

— Именно поэтому вы и застали нас в столь отчаянном положении, — ответила я и рассказала ему все.

— «Третий жив и заполучил добычу, которую всегда вожделел…» — пробормотал себе под нос дульсе. — Жаль, что я не погиб вместе со своим хозяином — тогда бы мне не пришлось услышать эту страшную новость. Ребенок загадочным образом остался жив, помилование для оплаканной нами жизни, история, которая должна была бы принести лишь радость. Но — не в обстоятельствах столь чрезвычайных… Душа отца теперь живет в теле принца. Но если принц и мальчик пройдут испытание на отцовство…

— Нет нужды в испытаниях! Я уверена, что Герик — сын Кейрона. Он может колдовать…

— Нет-нет, сударыня. Я не сомневаюсь в вас. Неужели вы не понимаете? Все намного хуже, чем вам кажется. Если мальчик будет признан Наставниками Гондеи как законный старший сын Наследника, дитя его плоти и духа — и неважно, какое стечение обстоятельств сделало это истиной, — тогда мальчик становится законным преемником Наследника — следующим Наследником Д'Арната.

Герик — следующий Наследник… Барейль покачал головой.

— Вы правильно рассудили. Мы не можем рассказать об этом принцу. Указания мастера Дассина совершенно ясны. Ваш муж не должен ничего знать о ребенке, пока не вспомнит всю свою жизнь до самой смерти.

— Тогда объясните, как я могу убедить принца в чрезвычайной важности этих поисков, если я не могу сказать ему, что жертва похищения — его сын?

— Это, вероятно, будет проще, чем вы думаете. Ох, — он поднял глаза, встряхнул головой и махнул рукой, словно отвергая соблазн, — я слишком разговорился. Мне очень жаль, что я не могу и дальше обсуждать с вами эти вопросы. Вы должны поговорить с принцем и решить, что рассказать ему о ребенке. Мастер Дассин полагался на ваши суждения.

— Мне кажется, я уже ничего и ни о чем не знаю. Барейль улыбнулся, явно от всей души.

— Мастер Дассин умел оставить человека в самой невозможной ситуации. Но лишь потому, что сама вселенная есть не что иное, как невозможная ситуация. Он наслаждался сражением со вселенной — единственным противником, которого он признавал достойным вызова. А в вас, сударыня, он, как он полагал, нашел подходящего соратника.

Дульсе извинился, сказав, что пойдет посмотреть, как там успехи Д'Нателя с «достойнейшим из мальчиков». В тревоге и растерянности я взобралась на скалу, с которой открывался хороший обзор. По-прежнему никаких следов Келли. Изломанные гребни Серран тянулись к югу, их склоны все еще оставались в тени, выделяясь на фоне ярко освещенных равнин, простиравшихся до западного горизонта. К северу высился одинокий горный пик, на его массивные, покрытые лесом плечи была накинута снежная шаль. Плюмажи розовой дымки поднимались над промерзшей долиной, ютившейся у его подножия, словно огни преисподней, горели под тонкой пеленой инея.

Из путаницы мыслей всплыла одна — жуткая, но успокаивающая: лорды захотят получить Герика живым.

Спустя примерно три четверти часа дульсе высунулся из пещеры:

— Исцеление свершилось. Может, мы позавтракаем, пока вы говорите с принцем? Ему нужно поесть, да и вы с вашими спутниками, я полагаю, не станете возражать против горячей еды.

Он подал руку и помог мне спуститься.

— Так вы тоже повар? — поинтересовалась я, вспомнив первого встреченного мной дульсе — обворожительного, достойного сожаления предателя, полагавшего, что убийство и древний меч могут спасти его город.

Тень, скользнувшая по его лицу, исчезла, сменившись улыбкой.

— Увы, нет. Бедный глупый Баглос был несравненным кулинаром, хотя в Авонаре немало хороших поваров. Я же не смогу доставить вам подобного удовольствия, хотя, не сочтите меня нескромным, мое бренди считается на редкость неплохим. У нас есть с собой немного, и если вам захочется отведать глоточек…

— Не сейчас. А вот прошлой ночью я бы, наверное, лошадь за него отдала.

Я вошла в пещеру следом за дульсе.

Паоло мирно спал у потрескивающего костра. Его грудь вздымалась и опускалась мерно и глубоко, а тонкое лицо приобрело здоровый смуглый оттенок. Что еще более невероятно, он перекатился на бок, подложив кулак под подбородок и поджав ноги — обе ноги! — под одеяло. Рядом лежала кучка окровавленных лоскутьев и деревяшек.

Кейрон сидел на земле рядом с мальчиком, обхватив руками колени и уронив на грудь подбородок, как будто спал. Но стоило нам с Барейлем войти, как он вскинул глаза, и усталое лицо осветила чудесная улыбка, так напоминающая его прежнего.

— Вы приглашали меня навестить вас снова, сударыня, но не предупредили, что подыщете еще более холодное место для нашей встречи и обеспечите меня вызовом, каких я давно не встречал.

— Как так, государь мой? — воскликнул дульсе. — Я полагал, спасение моей жизни стало для вас достаточным вызовом!

— Ох, дульсе, не стоит, и сравнивать с этим подобные пустяки.

— Как мне кажется, сударь, вы подгадали время ответного визита как нельзя более удачно, — сказала я, стараясь не глядеть на него неприлично пристально. — Но я не могу отделаться от ощущения, что вы — всего лишь приятный плод моего воображения.

— Уверен, будь я плодом вашего воображения, я смог бы встать с этого мерзлого пола и поприветствовать даму подобающим образом, а потом совершил бы еще одно чудо и перенес бы всех нас куда-нибудь на юг Искерана. Там теплее. — Он взъерошил пальцами волосы, так что несколько прядей выбились из-под ленты, стягивающей их в хвост. — Из меня вышел никудышный плод воображения, сударыня. Попробуйте выдумать другой.

— Как Паоло? — спросила я, подавая ему бурдюк с водой.

— Дайте ему наесться, как следует, и он сможет ехать дальше без всякого труда, — ответил Кейрон, благодарно принимая питье.

Он отпил и отер губы тыльной стороной ладони.

— Вы спасли ему жизнь или, по крайней мере, ногу, что почти одно и то же. Я… мы все, его друзья, бесконечно вам признательны.

— Мне кажется, я только начал оплачивать свой долг. Коротко взглянув на меня и едва заметно тряхнув головой, он мгновенно посерьезнел.

— Мои долги неисчислимы. Барейль сказал вам о Дассине?

— Горькая потеря, — ответила я. Кейрон кивнул.

— А о поручении, которое он нам дал?

— Кроме этой ужасной новости, он сказал только, что у вас есть ко мне дело. — Я собрала все свое терпение и позволила ему говорить первым.

— Мы ищем известия о похищенном ребенке… — Кейрон рассказал мне о себе, потом про убийство Дассина, про записку, про предсмертные слова Целителя о ребенке, которого необходимо спасти от зидов. — И, как видите, хотя это кажется бессмыслицей, я должен разузнать все, что только смогу. От Барейля я узнал, что Дассин доверял вам более других, поэтому я и начал с вас.

Все это не могло быть совпадением. Мои мысли были в совершенном смятении. Что мне сказать ему? Внутренний голос подсказывал мне назвать Герика потомком Д'Арната, посланным в мой мир ради его же собственной безопасности. Или обычным ребенком дар'нети, проявившим огромные способности. Что угодно, лишь бы убедить Кейрона в том, что Герик и есть мальчик, которого он ищет. В любом случае, в реальности Кейрона зияло много пробелов, кому будет хуже, если один из них заполнится неправдой или преувеличением?

Но сердце запрещало мне лгать ему. Когда-то, в годы нашего брака, я хранила от Кейрона ужасную тайну, оправдываясь собственной растерянностью. И я до сих пор чувствовала боль, испытанную им в день, когда он узнал правду, боль не столько от открывшейся тайны, сколько от понимания, что все это время нас разделяла стена лжи.

Герик вырос как сын моего брата, и я не знала, зачем его похитили. Это была правда. У меня не было свидетельств того, что Дарзид или зиды знали о единстве Д'Нателя и Кейрона. И, несмотря на мою убежденность, у меня не было прямых доказательств, что Герик — наш сын. Лучше держаться того, что я знала, и ни слова помимо этого. Если правда не может помочь, лучше молчать.

Итак, я изложила Кейрону историю своего племянника, исчезнувшего из дома четыре ночи назад. Очень осторожно я рассказала и о таинственном помощнике моего брата, пропавшем в ту же ночь, что и Герик. Хоть я и не могла упоминать, какую роль сыграл Дарзид в его собственном аресте, я изложила суть странностей своего врага и как он стал известным охотником на чародеев, хотя в прошлом году его видели в компании зидов.

— …Так что у меня нет веских доказательств, но мне кажется, что Дарзид вовсе не тот, за кого себя выдает, и совершенно точно действует заодно с зидами.

— Зачем зидам понадобился ребенок из вашего мира? — спросил Кейрон. — Вы сказали, что ваш брат был дворянином, достойным воином, ближайшим соратником вашего короля. Но он не был дар'нети. Я не понимаю, почему Дассин счел это отдельное похищение более беспокоящим, чем прочие.

В этом-то и была загвоздка. Барейль пришел мне на помощь.

— Государь мой, может быть… Вы помните, что я рассказывал вам о привычке зидов похищать детей и воспитывать их в Зев'На, создавая из них самых грозных своих командиров?

Кейрон наклонил голову, недоуменно нахмурившись.

— Что, если и с этим ребенком, благородным сыном первого из бойцов этого мира, они решили поступить так же? Создать воина-зида, человека по происхождению, чтобы повелевать здесь ордами зидов, если они найдут способ переправлять солдат по Мосту Д'Арната? Это будет страшным ударом для тех людей, кто попробует им сопротивляться.

Насколько же будет хуже, если этот полководец будет обладать силой и властью Наследника… Кейрон слегка кивнул.

— Не об этом ли говорилось в записке: «Третий жив и заполучил добычу, которую всегда вожделел»?

Барейль медлил с ответом, и Кейрон пристально взглянул на него.

— Детан дету, мадриссе. Тебе известен смысл этих слов? Но дульсе не отступил перед его нетерпением.

— Я не могу ответить вам, государь. Прошу простить меня.

Прежде чем Кейрон успел что-то еще сказать, из пелены слепящего света, скрывающей вход в пещеру, вылетела чья-то фигура.

— Нужно убираться отсюда! Они уже на подхо… Огни Аннадиса! Д'Натель!

Кейрон уже стоял, готовый нанести удар: меч в одной руке, серебряный кинжал в другой.

— Стойте, государь! — крикнула я. — Это друг. Ваш друг. Келли, что стряслось?

Девушка дар'нети не отрывала глаз от двух застывших клинков и держала руки на расстоянии от собственного оружия.

— Бандиты. Пять-шесть, не меньше, на полпути от вершины. Они будут здесь через полчаса. Из того, что мне удалось заметить, лучше бы нам с ними не встречаться. По дороге они напали на двух путников. Сняли с бедолаг одежду и обувь и принялись гонять голышом по снегу. Забавляясь, они наносили им раны, с каждым разом все более глубокие, потом давали отбежать, и так, пока не забили до смерти. Кости земные, я никогда не видела подобной жестокости! Если б я только не была там одна…

— Сейчас приведу лошадей, — сказала я.

— Ну, теперь, кажется, у меня есть подмога. — Улыбнувшись Кейрону, Келли опустила руки, едва он убрал оружие. — Мы с принцем могли бы избавить мир от этих тварей. И не придется беспокоить Паоло.

— Принц уже вылечил его, — сообщила я, — а если мы успеем спуститься к деревьям, бандиты нас не заметят.

Не время для драки. Мы должны беречь силы.

— Разбудите мальчика и уходите — все. — Спокойная уверенность Кейрона — или это был Д'Натель? — подразумевала, что дискуссия окончена. — Я позабочусь о подонках и догоню вас дальше по дороге.

— Ну, уж нет, — возразила я. — Дассин, кажется, дал вам поручение.

Никакие напрасные выходки не поставят под угрозу жизнь моего ребенка.

— Нельзя позволить негодяям наслаждаться плодами своих преступлений.

Кейрон направился мимо Келли к выходу из пещеры, но я заступила ему путь, загородив проход.

— Это не ваше дело! — выпалила я. — Если вы приметесь исправлять все неправильности мира, вы окажетесь старше Д'Арната, едва успев начать.

— Но уж с этим я могу справиться, — ответил Кейрон, пытаясь меня обойти.

Я даже не шелохнулась.

— На вас лежит ответственность более серьезная, чем мелкая месть.

Синева его глаз вспыхнула яростью.

— Моя ответственность всегда со мной. И я должен делать то, что считаю правильным.

Его слова, словно молния в сухом лесу, полыхнули во мне таким пожаром злости, что я потеряла всяческую осторожность.

— Вы должны делать то, что наиболее важно. Ребенок, которого вас послали спасти, — в двух днях пути впереди нас, а теперь, возможно, и еще дальше. Его безопасность — вот ваша ответственность! И ничего кроме! Вы не бросите его на произвол судьбы — не в этот раз!

— Сударыня, умоляю… осторожнее… — Барейль встал между нами.

Но осторожность оставила меня.

— Что касается остальных, Келли должна привести вас к ребенку, а Барейль бережет ключи от вашего рассудка. Ими рисковать нельзя. Без Паоло и меня вы вполне можете обойтись, но я скорее спущусь с этой горы с ним на закорках, чем позволю вам пожертвовать еще хоть одной жизнью ради ваших убеждений. А теперь отправляемся вниз. Все вместе.

Кейрон уставился на меня, бледный и неподвижный, словно я его ударила. Меч выпал из руки на землю. Я склонилась над котелками и одеялами, сваленными рядом с Паоло. Трясущимися руками я собрала окровавленные лохмотья, свернула одеяла, выплеснула содержимое кружек и котелков, сложила их друг в друга и запихала все в потертые кожаные вьюки.

После невыносимой паузы зашевелились и остальные. Келли, настойчиво шипя, трясла Паоло за плечо, а затем помогала сонному мальчику натянуть ее запасные шерстяные штаны. Оба они шепотом дивились бледным белым шрамам на ровной ноге. Пока я попусту тратила время на смехотворную попытку скрыть следы нашего пребывания, они уже седлали лошадей в глубине пещеры.

Я снова оглянулась на Кейрона. Он стоял неподвижно, редко дыша, крепко зажмурившись и прижав ко лбу стиснутые побелевшие кулаки. Что же я наделала?

Барейль что-то тихо говорил Кейрону, одну руку положив ему на плечо, а другой, указывая на огонь и вглубь пещеры. Время шло. Наконец Кейрон снова зашевелился, отчего я почувствовала одновременно укол вины и удовлетворение. Он поднял и убрал в ножны свой меч, а затем занялся огнем, погасив его взмахом руки и оставив костровище холодным, мертвым и неспособным выдать наше присутствие. Морозный ветер ворвался в пещеру, развеивая дым и запах лошадей, заметая наши следы холодным пеплом, песком и снежной пылью. Дульсе стоял рядом с Кейроном, бормоча что-то ему на ухо и не обменявшись больше ни с кем, ни словом, ни взглядом.

Спустя лишь четверть часа мы выехали на крутую, ведущую вниз тропу. Барейль сидел позади Паоло, Келли вела вьючную лошадь, Кейрон замыкал цепочку на запасном коне, захваченном нами для Герика. Вскоре я ощутила легкое касание магии; следы позади нас исчезли под нетронутым снегом. Напряженная тишина все тянулась, и хмурый Паоло переводил взгляд с одного из нас на другого.

Я не собиралась что-либо говорить. Никакие слова не могли смягчить резкость тех, что уже были произнесены. Но я всего лишь делала то, что было необходимым. Если для его хрупкого разума этого слишком много, лучше узнать об этом сейчас.

Позже, на более ровной дороге среди скрывающих нас деревьев, мы набрали скорость. Несколько часов мы ехали быстрым шагом по обледенелому перелеску и выиграли время, двигаясь по хорошо утоптанной дороге, которая вела на северо-запад по пологому склону холма. Солнце давно миновало зенит, когда мы вышли на залитый светом, припорошенный снегом луг, и Келли объявила привал.

— Нужно дать лошадям передохнуть, — объяснила она. — Погони не видно, так что, думаю, мы вне опасности. А впереди перекресток, я должна проверить направление.

И хотя мне казалась невыносимой даже мысль о промедлении, было очевидно, что нужно поберечь и лошадей, и всадников.

— Я пригляжу за конями, — сказал Паоло, легко спрыгнув на землю и потянувшись к поводьям моей лошади.

— Тебе, прежде всего, нужно отдохнуть, — возразила я, отбирая у него поводья. — В этот раз мы сами позаботимся о них.

Не заставляя себя уговаривать, Паоло присел на бревно и позволил мне накормить его таким количеством сыра с овсяными лепешками, которыми насытились бы трое взрослых мужчин. Пока Барейль собирал лошадей и вел их на водопой, Кейрон пересек покрытое грязноватым снегом поле, миновал заросли ивняка у ручья, растянулся на прогретом солнцем камне и закрыл глаза, не сказав никому ни слова.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила я у Паоло, когда он немного насытился и перестал заглатывать пищу с неимоверной быстротой.

Он восторженно вытянул перед собой ноги и принялся разглядывать их, как будто они были выкованы из золота.

— Он все исправил. Не болит ничуточки. И другую тоже поправил, она отродясь такой не была. Я уж думал, мне конец, а теперь целехонек. У меня и слов нет, чтобы сказать, каково мне сейчас.

Он насупился, посмотрев в сторону ручья, где на камне лежал Кейрон.

— Только он Солнечного Света не помнит. Я сказал ему, как хорошо заботился о его коне, пока его не было. Вот уж не думал, что он забудет. Конь-то его не забыл, столько вместе прошли. — Мальчик взглянул на меня. — И не думал, что он забудет вас.

Я села на бревно рядом с Паоло, вытащила из кармана яблоко и уставилась на него, обнаружив, что аппетит вдруг совершенно пропал. Сунув яблоко обратно, я попыталась объяснить, что хотя принц, в конце концов, и вспомнил множество вещей, предшествовавших нашей с ним встрече, но это, увы, вынудило его забыть о нашем совместном путешествии.

— Если он станет расспрашивать тебя об этом, можешь ему отвечать. Но будет лучше, если ты не станешь напрашиваться сам. У него от этого голова болит.

— Ясное дело, заболит, — задумчиво сообщил мальчик. — Если у него все время что-то входит туда, что-то выходит. Таким, как я, проще. — Он постучал себя по голове. — Тут особо ничего не происходит. И заботиться ни о чем не приходится — только чтоб брюхо набить да за лошадями смотреть. А если шериф отстанет от меня со своей учебой, так я и вовсе без башки прожить смогу.

Я не могла удержаться от смеха. Паоло всегда обладал удивительно практичным взглядом на будущее.

ГЛАВА 15 НЕЙРОН

Я понял, куда ведет наш путь. С того мига, как вышел из пещеры следом за дамами и дульсе и увидел убеленную сединами главу Карилиса в северном небе, я понял это. Гора Кари лис, где я учился охотиться, лазать по скалам и исцелять, вершина, раскинувшая могучие руки и объявшая ими плодородную долину, место моего рождения.

Сотни лет тому назад мой народ — чародеи дар'нети, лишенные забытого ими родного мира и объявленные вне закона в этом, — искали место, где могли бы начать новую жизнь. Три рода, включая и тот, к которому принадлежу я, пришли к Карилису — его сладкому воздуху, плодородной почве и чистым рекам. Из основанного ими поселка вырос город, полный красоты и изящества, город, который они назвали Авонаром. Никто из поселенцев не мог вспомнить, почему они чтили это имя, знали только, что оно было частью каждого из них, столь дорогое слово, само собой оказавшееся на устах у каждого. Мой народ давно забыл о том, другом Авонаре, королевской столице мира, называемого Гондеей, откуда их предки были посланы, чтобы защитить Мост Д'Арната.

Нас всегда было мало. Из тысяч людей, живших в Авонаре моей юности, наверное, меньше трех сотен были чародеями, но никто не мог бы пройти по городу, не заметив чудес, созданных моим народом: цветущие еще долго после прихода зимы сады, прекрасные дороги и мосты, не знавшие времени и разрушения. Это было общество щедрых людей, живших среди взаимного уважения и изысканных бесед.

Я был в отъезде, в университете, в день, когда мой город погиб. Ходили слухи, что долину, едва рассвело, окружили лейранские войска. К закату каждый чародей — мужчина, женщина или ребенок — был опознан доносчиками, подвергнут пыткам и сожжен. Остальных жителей предали мечу. Мой отец, правитель города, умер последним. Лейранцы хотели, чтобы перед смертью он стал свидетелем их полной победы. В полночь они подожгли город, и даже в далекой Ванесте люди видели в небесах отблески судьбы Авонара.

Я не возвращался назад после резни. Даже для дар'нети положены пределы скорби, которую возможно вдохнуть вместе с воздухом. Я желал унести с собой образ живого города, а не вид погребального костра, общего для всех, кого я любил.

Я принял горечь этой ни с чем не сравнимой потери так, как это было принято у моего народа, и все же, думаю, я всегда знал, что мне придется взглянуть на Авонар снова. Из того, что я мог вспомнить о своей жизни в этом мире, мне еще не приходилось туда возвращаться.

Только одно могло привлечь к руинам моего дома сторонника зидов, каковым был этот Дарзид. Возможно ли, что ему стал известен секрет, открытый мне перед отъездом в университет? Отец тогда сказал, мы едем на охоту, но мне показалось странным, что он пригласил меня одного, без братьев, которые куда больше ею наслаждались…

Пологие склоны подножий Карилиса были укрыты туманом. Тропа была мне незнакома, и во мне росло нежелание вторгаться в эту сладко пахнущую долину.

— Здесь ничего нет, отец, — сказал я, — добычи не видно — ни крупной, ни мелкой. Есть сотня других, более подходящих троп.

— Но только не для сегодняшней охоты, — возразил он и продолжил ехать вперед; его широкая спина и могучие плечи приказывали мне следовать за ним, в то время как у меня руки чесались натянуть поводья и повернуть назад.

Белоствольные березы были рассыпаны по травяным склонам, кое-где взору открывалась ровная зелень полян, а когда утро вступило в свои права, солнце рассеяло туман по скальным трещинам, которые словно напоминали нам, что мы ступаем по владениям Карилиса. Саму гору скрывали деревья и вздымающаяся земля. Искристые капли росы лежали на траве и трепещущих листьях.

— Оставим лошадей здесь, — сказал отец, когда мы вышли к темно-зеленому потоку, бившему из-под высокой гранитной скалы.

Мы спешились.

— Нам здесь не место, — возразил я шепотом, словно мой голос мог привлечь к нам нежеланное внимание. — Где мы?

Отец положил руки мне на голову, ответив:

— Не волнуйся, сын. Мы пришли к самому драгоценному и тайному месту. Лишь тот, кто носит на себе печать власти, может узнать о нем… нет, не возражай. Я не восстаю против Пути, начертанного нам. Хотя из всех моих сыновей я доверяю наше будущее тебе, мне известно, что нить твоей судьбы ведет тебя по иному пути. Кристоф еще слишком молод, но из него выйдет хороший правитель, и я приведу его сюда, когда придет время. Но ты, Кейрон… ты чтишь нашу историю и наш Путь, как никто другой, и я уверен, что ты должен знать это место.

— С его прикосновением моя неуверенность исчезла, и мы начали подниматься вдоль потока, пока не добрались до двух массивных гранитных плит, вмурованных в склон. Наверху они соприкасались, образовывая треугольный проем с тенью неведомой глубины в середине. В этой темноте пульсировала сила, отзываясь в моей крови, словно зной полуденного солнца.

— Что это? — спросил я.

— Можно сказать, это наша колыбель. Из этого места четыре с половиной сотни лет назад в поисках новой жизни вышли три рода.

— Портал Цитадели?! Но я думал, все они были разрушены!

Где-то вдали от этого холма стояла крепость, укрывавшая моих соплеменников в смутные времена. Когда началось Освобождение и были приняты законы истребления, даже крепость перестала быть безопасной. Неизбежное разоблачение вынудило наш народ рассеяться, оставляя позади, как утверждали легенды, нечто драгоценное и святое, берущее начало прежде самой древней нашей памяти. И хотя меня с детства тянуло к тайнам крепости, я полагал, что все порталы разрушены.

Сильные пальцы отца пробежали по трещинам и бороздам, покрывавшим исполинский камень.

— Те, кто жил в Цитадели, утверждали, что этот портал — путеводная нить к священной тайне. Они надеялись, что однажды мы сможем, открыто прибегнуть к своему искусству и выяснить его истинное назначение. И они доверили слова, открывающие портал, моему далекому пращуру, слова на неизвестном нам языке, тайну, которую надлежит хранить, пока времена не изменятся. Мы ждали все эти годы и высекли слова в камне, чтобы время и неверная память не исказили их, — я покажу тебе, где они спрятаны. Хотя, конечно, времена еще не изменились.

Я протянул руку в темный провал, не ощутив при этом ничего необычного.

— Неужели ты никогда не терзался искушением пройти здесь, отец? Узнать, осталось ли что-либо от Цитадели? Может, мы могли бы приоткрыть завесу этой тайны, узнать больше о прошлом, изменить что-то к лучшему?

— Да, однажды я пытался пройти, как и мой отец, и дед. — Он покачал головой. — Мы нашли только эту расщелину в скале. Возможно, нашей силы недостаточно. Или там просто больше нечего искать. Но ты… кто знает? Ты должен попытаться, я думаю.

Он прошептал мне на ухо слова и подтолкнул рукой в спину.

И я ступил в маленькую гранитную нишу. Наблюдателю, не чувствующему силы чар, это место показалось бы ничем не примечательным, не считая, пожалуй, воздуха: хотя долину, оставшуюся снаружи, согревало мягкое дыхание весны, в нише царила зима. Или же озноб был первой реакцией моего тела на волшебство, предназначенное не мне. Ступая по узкому проходу в самую глубь скалы, я дотрагивался ладонями до грубой поверхности стен и повторял слова, которые шепнул мне отец. Шрамы на левой руке принялись ныть, словно прорезанные заново. Чем дольше оставался я там, тем более суровый холод поднимался по руке, охватывая меня целиком. Чары были повсюду: они гудели, отражались от стен, нарастали и наполняли мои жилы, словно во мне было вдвое больше крови, чем у обычного человека. Так близко… Я собрал всю свою силу, взятую от жизни, от целительства, от красоты гор и зари… вложил ее в заклинание. Так близко… Я чувствовал, как истончаются стены. Так близко…

Но что-то было не так. Чары не желали поддаваться, и вскоре меня так жестоко знобило, что я не мог даже думать. Я бросился обратно по проходу к дневному свету.

— Мы что-то упускаем, — выдохнул я, стуча зубами, словно дятел, долбящий клювом сухое дерево. — Нужно выяснить, что означают эти слова.

Отец быстро закутал меня в плащ и развел костер.

— Я в порядке, — сказал я, — только чувствую себя так, словно в разгар зимы провел ночь голышом на вершине Карилиса.

Левая рука онемела — по крайней мере, так мне казалось. Когда отец провел пальцами по шрамам, я взвыл от боли, словно он коснулся меня раскаленным железом. Еще неделю рука оставалась онемевшей и безжизненной… онемевшей, безжизненной и такой холодной…

* * *

Я сел рывком. Наверное, я заснул, лежа под лучами зимнего солнца. Рассеянно потирая занемевшую руку, я огляделся в поисках спутников.

Мальчик Паоло общался с лошадями, которые паслись на редких пятачках бурой травы, пробивавшейся на берегу ручья. Заметив, что я смотрю на него, он расплылся в улыбке и изобразил несколько приплясывающих прыжков, оборот вокруг себя и неловкий поклон. Я не мог припомнить столь же обаятельного выражения благодарности. Я улыбнулся ему в ответ.

Ему было невыносимо больно, когда я объединил наши сознания, а в таких случаях связь Целителя и исцеляемого бывает особенно тесной. Его страхи раскрывались передо мной, вынуждая разделить их: ужас того, что он станет калекой в еще большей степени, бременем для друзей, которыми он так восхищался, — перед этим ужасом напрочь мерк страх смерти. И полное доверие ко мне. Пока я работал, боль начала стихать, и мысли Паоло обратились к коню по кличке Солнечный Свет… словно я мог его знать. Этот мальчик помнил меня.

И Келли, девушка дар'нети, рожденная в Авонаре перед его гибелью — это было настоящим чудом, — она тоже узнала меня. И госпожа Сериана… В ту первую встречу в ее саду она назвала меня Эреном. Дассин объяснил мне, что Эрен — одно из моих имен, но всего лишь прозвище, а не третья жизнь, которую мне предстояло вспомнить. За что я был весьма признателен. Это имя было связано с недавними событиями моей жизни — с моим таинственным вторым путешествием по Мосту Д'Арната. Возможно, все они узнали меня именно в тот раз.

Госпожа Сериана… земля и небо, кто же она? Этим утром, когда она так разозлилась, неровные края Пропасти снова замаячили передо мной. Сквозь ужасающие провалы темноты на меня навалился такой гнет вины и скорби, что я был готов почти на что угодно, только чтобы избавиться от него. Если бы не Барейль, заставивший меня шевелиться, я, возможно, больше никогда бы не сдвинулся с места. Нет, лучше о ней не думать.

Я лег на камень, бездумный, словно кот, и уже задремал, когда вдруг появился Барейль, принесший овсяные лепешки и вино.

— Могу я чем-то еще послужить вам, мой государь? Я огорчился, заметив, как тревога избороздила морщинами его лоб.

— Я не могу просить тебя о большем, чем ты уже сегодня сделал.

— Я сделал лишь то, о чем говорил мне мастер Дассин. Вы полностью оправились?

— Теперь уже да. Ты вовремя пришел на помощь.

— Тогда, может быть… Госпожа Сериана очень хотела поговорить с вами.

Поговорить с ней? Солнечный луг внезапно поплыл у меня перед глазами, словно я смотрел сквозь нагретый воздух над огнем.

— Нет, не сейчас. Скажи ей…

Как я мог объяснить ей, что боюсь ее? Она явно знала много больше, чем сказала мне, но мне приходилось доверять ей, потому что ей доверял Дассин. Но что бы она ни знала и кем бы она ни была, это приводило меня на грань безумия. Стоит нам продвинуться еще чуть дальше в этом направлении, и я даже откажусь от поисков, не в силах больше находиться рядом с ней. И тогда останется выполнить лишь одно — отомстить за Дассина. Нет, пусть лучше госпожа считает меня хамом.

— Просто скажи ей, что я не хотел бы сейчас говорить с ней. Возможно, позже.

— Ничего больше?

— Ничего больше.

ГЛАВА 16 СЕЙРИ

Хотя я и попыталась отнестись к отказу Кейрона разговаривать со мной как к преходящей обиде, он не собирался облегчать мне задачу. Когда мы покидали заснеженный луг, он вскочил в седло и поехал рядом с Келли раньше, чем я успела упаковать вещи. С наступлением ночи мы снова вынуждены были устроить привал, и я попыталась обойти камень преткновения.

— Теплее не стало, зато небо чистое, — сказала я, присаживаясь рядом с ним на бревно, пока Келли делила на всех наш скромный ужин. — Хотя ночь в Искеране определенно была бы приятнее.

— Безусловно.

Судя по вниманию, уделяемому им овсянке, она была изысканнее жареной перепелки.

Я вскочила. Ошибкой было садиться так близко. Даже так близко к костру меня охватила дрожь.

— Может быть, вина или эля? У нас осталось по чуть-чуть и того и другого.

— Вина, если позволите. — Он поднял голову, но его взгляд скользил по деревьям, небу и грязной земле, словно я была бесплотной.

Определенно, он не мог простить мне недавней выволочки, причем обида принадлежала Д'Нателю, а не Кейрону. Дассин предупреждал меня, что отголоски вспыльчивости принца останутся с Кейроном навсегда. Но я не извинюсь. Я поступила правильно, не позволив ему отвлечься. Мы должны были двигаться дальше.

Следующим утром Паоло нашел возле дороги следы чужой стоянки. Келли подтвердила, что Герик был здесь. Кейрон определил, что огонь погас более двух дней назад. И хотя после этого мы поехали еще быстрее, никто из нас не прикидывался обнадеженным. Чем больше становился разрыв между нами и Гериком, тем сложнее Келли было идти по следу.

Далеко за полдень второго дня пути от пещеры разбойников она потребовала остановиться, чтобы уточнить направление. Мы весь день ехали по узкой тропе, полузаросшей молодой березовой порослью и густым малинником. Опрокинутые в подлесок верстовые столбы из резного камня свидетельствовали, что дорога была когда-то намного шире и наезженнее. И в самом деле, когда мы выбрались из поредевшего леса на просторный, бурый от зимней травы откос, почти исчезнувшие колеи и выбоины обрисовали полосу более чем в сорок шагов шириной. Дорога шла вверх и далее по вершине отлогого гребня. Увенчанный снежной шапкой пик виднелся впереди, но мое смутное представление о географии не могло подсказать, куда лежал наш путь, и я не нашла ни одной надписи на остатках придорожных столбов.

Келли спешилась и опустилась на колени, чтобы изучить две тропы, ответвляющиеся от главной дороги. Однако Кейрон не стал ждать ее указаний, а направил коня вверх по холму и остановился, только достигнув вершины.

— Он выбрал правильный путь, — подтвердила, наконец, Келли, жестом показывая нам следовать за ним.

Мы догнали Кейрона на вершине, где нам открылся вид и впрямь достойный того, чтобы задержаться: широкая долина, которую я видела из разбойничьей пещеры, расстилалась под нами. Над ней больше не висели подсвеченные огнем морозные плюмажи, лишь тяжелые серые облака, сулящие снегопад еще до наступления утра. Долина была намного больше, чем я представляла, в ней вольно раскинулись луга, перелески, маленькие озерца и ручьи. Широко разлегшиеся горные отроги сглаживались многими лигами ниспадающих холмов, облаченных в цвета зимы, сегодня — в сотни оттенков серого и голубого. Казалось, нетронутую чистоту этой долины никогда не ранило присутствие человека. Если бы не дорога, свидетельствующая об обратном, можно было бы подумать, что мы первые, кто увидел это место.

Чем дольше мы любовались, тем более тревожной казалась тишина. Ни щебета птиц, ни жужжания насекомых. Ничто не звенело и не журчало, не бегало и не скакало. И где-то за серединой долины пролегала граница, слишком прямая, чтобы быть естественной. Все, что лежало за ней, казалось темным и неразличимым в сером свете. Обеспокоенная, я повернулась спросить у остальных, не знают ли они, что это за место. Паоло, Келли и Барейль уставились на Кейрона, а тот, не мигая, смотрел на долину, и слезы струились по его щекам. И тогда я поняла.

Более чем на двадцать лет он пережил семью и родину. Прежде чем я смогла заговорить, он направил коня вперед, медленно спускаясь с холма.

Последовав за Кейроном в долину, мы увидели следы жилья: заросшие ежевикой каменные дома с зияющими пустотой глазницами окон, одинокая труба над колючей чащей, сгнившие изгороди, захваченные сорняками поля, придорожные колодцы и родники, настолько грязные, что черно-зеленая слякоть тянулась от них шагов на двадцать в любую сторону. Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что мы увидели, перейдя границу, замеченную нами с вершины холма.

Запустение замерзшей слякоти, ни ветки, ни листа, ни соломинки — ничего, напоминающего о том, что когда-то росло на этих полях. Несколько чахлых стеблей чертополоха, пробившихся сквозь обрушенную насыпь дороги, — вот, казалось, и все, что было живого на протяжении полулиги бывшего города. Обуглившиеся развалины башен отчетливо выделялись на фоне тяжелых облаков. Голые белые стены вздымались среди пустоши, словно выскобленные временем кости какого-то древнего животного. Все мертво. Все разрушено. И чтобы никто не понадеялся, что хоть кому-то удалось уйти живым от их гнева, разрушители установили по обе стороны от надвратных башен высокие колья, на каждый из которых было насажено не меньше сотни голов — теперь от них остались только голые черепа.

— Пламя бесовское… — выдохнул Паоло. Кейрон остановился перед стенами, там, где еле заметная тропинка ответвлялась от главной дороги. Взгляд его не отрывался от слепых стражей.

— Наша цель — маленькая долина в предгорьях за городом, — тихо произнес он, — я уверен. Но чтобы воспользоваться тем, что мы там найдем, я должен сначала попасть в город. Держитесь этой обходной тропы и дождитесь меня там, где она вновь соединяется с главной дорогой. Я присоединюсь к вам так скоро, как только смогу.

— Позвольте нам ехать с вами, — попросила я, — вам не стоит быть там одному.

Барейль заговорил одновременно со мной:

— Мне кажется, я должен быть рядом, государь. Горькая улыбка скользнула по лицу Кейрона.

— Это мой дом. Я не увижу ничего, что не представлял бы тысячекратно. Сила ждет меня в его созерцании, как раз в том, на что я хотел бы взглянуть. Наш дар прихотлив.

Он стронул было с места коня, но тут же остановился, повернувшись к Келли:

— Пойдем, если хочешь. Это был и твой дом тоже. Келли оторвала взгляд от ужасных привратников на шестах.

— Моим домом был Юриван, где мы жили с бабушкой. Ужас не властен надо мной, — ответила она, но щеки ее пылали, и она нерешалась встретиться с Кейроном взглядом.

— Не вини себя за то, что ты еще не готова, — сказал он, — и, может быть, не будешь никогда. Прошло немало времени, прежде чем я вернулся.

Он пришпорил коня и направился к черному провалу в стене, некогда бывшему деревянными воротами.

Порыв холодного ветра долетел с голых полей, едва мы начали огибать скорбные развалины. Я сожалела о своих язвительных словах, увеличивших разрыв между мной и Кейроном. Давным-давно я обещала ему, что поеду с ним в Авонар, когда он будет к этому готов, но обещание затерялось в глубинах прошлого, которое он все еще не обрел.

Свинцово-серый вечер уже превратился в ночь, мы обогнули город с востока и снова выбрались на дорогу близ границы запустения. Как только Келли проверила путь, мы спешились, чтобы слегка размять ноги. Терпение Барейля скоро лопнуло, и он, не находя себе места от беспокойства, сообщил, что возвращается.

— Он не должен оставаться здесь один, — пояснил дульсе. — Не в столь уязвимом состоянии.

Я коснулась его руки прежде, чем он успел сесть в седло.

— Пусть поступает, как хочет, Барейль. Он сказал, что справится. В этом… я думаю, важно — поверить ему.

Прошло еще немного времени, и я уже готова была отказаться от собственных слов.

Но слабый свет восходящей луны, блеснувшей позади Кари лиса в просвете между летящими облаками, очертил темный силуэт верхового, галопом направляющегося к нам от восточных ворот мертвого города. Его фигура словно вытянулась в целеустремленном порыве. Я велела всем сесть в седла и приготовиться. Вскоре Кейрон влетел на поляну, где мы ждали его, и прокричал:

— Вперед! Мы должны обогнать луну! Полулигой дальше он свернул на север на узкую тропу.

Пока мы ехали по дороге, луна плясала, то выглядывая из-за облаков, то прячась за ними. Ее свет вырывал из тьмы гладкие склоны, рощицы молодых деревьев и большие гранитные валуны, обрушившиеся или взгроможденные один на другой. Когда мы свернули на еле заметную тропу, вероломная луна утонула в гуще облаков. Вскоре падающий снег стал жалить щеки. В неверном освещении нам пришлось сбавить шаг, но тут всплеск магической силы накрыл нас, и лошади устремились вперед, вновь ступая уверенно, словно дорога для них была освещена. Примерно через полчаса Кейрон внезапно осадил коня, и остальные лошади в тот же миг замерли как вкопанные. Я даже не успела натянуть поводья.

— Быстро! — шепнул Кейрон, спешившись и собирая нас вокруг себя.

В его ладони зажегся бледный огонек, осветивший его лицо, красное от холода и ветра, и блестящие глаза.

— Они прямо впереди. Заклинание требует, чтобы луна находилась под надлежащим углом, так что у нас есть возможность вызволить мальчика. Но вы должны быть готовы отправиться следом. Бросайте всё. Паоло, расседлай лошадей и попроси их ждать нас в этой долине. Им найдется, где пастись здесь, даже зимой.

Паоло кивнул и поспешил заняться делом, Барейль стал ему помогать. Кейрон взглянул на Келли и кивком указал направо.

— Ты чувствуешь то же, что и я?

— Да. На вершине холма.

— Тогда за мной. Быстрее и тише.

Паоло спрятал в кустах седла, плотно привязав к ним наши одеяла, и шлепнул по крупу последнюю лошадь. Мы направились вверх по пологому склону вдоль полузамерзшего, но бойко журчащего ручья. Кейрон погасил свой огонек. Вскоре впереди нас показался желтый свет в треугольном проеме, образованном двумя исполинскими гранитными плитами и склоном горы. Справа от проема стояла лошадь без всадника, с другой стороны высилось нагромождение валунов. Что-то, имевшее отношение к этому месту, засело занозой в моей памяти. Кейрон однажды упоминал о случае со своим отцом…

Сейчас же он снова собрал нас вместе, шепотом отдавая приказы.

— Мы должны выманить их оттуда. Внутри слишком тесно, чтобы атаковать, — это риск для мальчика. Считайте до десяти, сударыня, затем зовите похитителя сюда. Будьте убедительны. Я зайду слева. А ты, — обратился он к Келли, — готовься схватить ребенка. Барейль и Паоло, вы помогаете там, где больше понадобится.

Не дожидаясь ответа, он растворился в темноте. Выждав бесконечную паузу, я вышла из-под укрывших нас деревьев и остановилась перед освещенным входом.

— Дарзид! — окликнула я. — Приведи его сюда. Я знаю, кто он. Ты не можешь его прятать. — Моя просьба звучала глупо и жалко, даже для моих собственных ушей. — Пожалуйста, просто выйди и поговори со мной.

— Время наших разговоров вышло много лет назад, сударыня.

Его смех плеснул из проема, в тот же миг луна выглянула из-за облаков, и ее лучи осветили проход между камнями. Тусклый желтый свет в нише вспыхнул слепящей белизной, и все прочие звуки потонули в низком рокоте, подобном подземному водопаду. Земля и небо, Ворота на Мост!

— Кейрон! — крикнула я.

Пропасть между мирами была бездной, полной кошмаров и смятения, разлагающимися осколками и обрывками, оставшимися с начала времен, ужасающими видениями и разъедающим разум отчаянием. Если даже Ворота открыты, как Дарзид и Герик смогут выжить в этом переходе и преодолеть защитные заклятия, наложенные Д'Арнатом, чтобы охранять путь по Мосту? Только Наследник Д'Арната способен по нему пройти. И только самые могущественные чародеи умеют сдержать ужасы Пропасти.

— Скорее! Держитесь ближе! — рявкнул Кейрон, прыгнув из-за нагромождения валунов.

Стремительно мелькнув в пятне света, он исчез в проходе.

Вместе с Паоло, Барейлем и Келли я поспешила за ним через скалистую расщелину и вниз, по ярко освещенному проходу к стене белого пламени. Кейрона едва можно было различить в сверкающем мареве, он быстро удалялся от нас. Я замешкалась. Несколько мгновений на Мосту в Вит-тор Эйрит едва не разрушили мой рассудок.

— Он нас прикроет! — крикнул Барейль, перекрывая рев огня. — Не бойтесь!

Дульсе схватил Паоло за руку, тот потянулся к Келли, и они трое разом шагнули сквозь занавес белого пламени. С жаркой мольбой к любому благожелательному божеству, которое могло ее услышать, я последовала за ними.

Огненные провалы и бездонная тьма разверзлись у меня под ногами. Шепот, ворчание, жалобные стоны и чудовищный рев терзали мои уши. Призрачные силуэты обретали форму за моей спиной. Один стал женщиной с гниющей плотью. Она высунула язык — длиной с мою руку, усеянный бритвенно-острыми шипами.

Я споткнулась и зажала рукой рот. Куда ни падал мой взгляд — всюду представал ужас в тысяче обличий. Слева вздымался огромной волной кровавый океан, грозящий поглотить троих моих спутников.

Келли начала спотыкаться едва ли не на каждом шагу, прикрывая ладонью глаза. Паоло обхватил ее руками и уткнулся лицом ей в плечо.

— Смотрите прямо перед собой! — крикнул Барейль, подталкивая их вперед. — Ничто не причинит вам вреда!

Кобра обхватом с дерево нависла надо мной, раскрыв капюшон, ее шипение, словно ледяной палец, огладило мой позвоночник. Дрожа, борясь с желанием обратиться в бегство, я оторвала, наконец, взгляд от мерзости вокруг себя и сосредоточилась на том, что ждало впереди.

Ровная полоса белого света вытянулась перед нами, уходя во тьму, и, словно его руки, дотянувшиеся и обнимающие меня, я чувствовала защиту Кейрона. Кровавая волна пошла на спад. Шипастый язык не дотянулся до моего лица. Когда леденящий душу крик перекрыл грохот и огромный сорокопут, чей загнутый клюв готов был сорвать плоть с наших костей, пронесся над нами сквозь бурю, звук быстро затих, а кошмарное порождение даже не задело нас.

Наш путь, казалось, длился целую вечность, но, в конце концов, изнуренные и запыхавшиеся, Барейль, Келли, Паоло и я шагнули через другой пламенный занавес в круглую комнату белого и розового камня. Потолок терялся в мягком белом сиянии высоко над нашими головами. Так знакомо… хотя я была невероятно озадачена. Я могла бы поклясться, что мы стояли в Привратном зале старинной крепости в горах, где Кейрон сражался с тремя зидами и где умер мой брат. Почему мы остались в человеческом мире, перейдя по Мосту?

Я была на грани паники, и только жест Барейля, требующий тишины, удержал меня от крика. Кейрона не было видно нигде.

Мощная дубовая дверь в дальней стене мягко затворилась. Дульсе на цыпочках подкрался к ней и резко распахнул. Эхо удаляющихся шагов донеслось из коридора.

— Он последовал за ним, — прошептал Барейль, жестом подгоняя нас. — Мы должны держаться вместе, поблизости друг от друга, и, по возможности, никому не попадаться на глаза.

Коридор выводил не в галерею, с которой бы просматривалась вырубленная в скале потерянная твердыня, а в целую сеть постоянно расширяющихся переходов с гладкими каменными стенами в желтых и голубых прожилках, мягко освещенными невидимым источником света. Наш путь постоянно уводил наверх, хотя мы не поднимались ни по каким ступеням. Я даже не чувствовала усталости в ногах, которая подтвердила бы, что наш подъем не был обманом чувств.

Еще довольно долго я не слышала звука других шагов, кроме наших собственных. Барейль со вздохом потянул нас в скрытую от глаз нишу.

— Вазрин Творящий, — сквозь одышку выговорил он, — отродясь мое сердце так не колотилось. Но, тем не менее, мы их упустили. Ты сможешь нас вести? — спросил он у Келли.

Девушка с досадой покачала головой.

— Лучше спроси Паоло. Я потеряла след мальчика с тех пор, как мы прошли сквозь пламя. Здесь… слишком много всего. Словно кто-то надел мне на голову мешок и набил его шумом.

— Ну, тогда мы можем либо вернуться в Привратный зал, либо направиться в убежище, где мы договорились встретиться с Д'Нателем, если нам придется разделиться.

«Нет. Нет. Нет».

— Никакого отступления, — сказала я тихо, но со всей возможной твердостью, — пока Герик не будет в безопасности.

Ужас булыжником лежал в животе.

— Я согласна, — подтвердила Келли. — И, кроме того, я предпочла бы место, где будет больше одного выхода.

Дульсе утвердительно кивнул.

— Прекрасно. Тогда делайте в точности как я скажу. Хорошо?

Он скорчил серьезную мину, глядя на Паоло, но в его миндалевидных глазах плясали смешинки.

— Это место может показаться странноватым. Мальчик передернул плечами и надвинул ниже шляпу.

— Я привычный. Повидал много такого — никто бы не поверил.

— Мы не привлечем внимания, если будем держаться уверенно и не станем таращиться по сторонам.

Дульсе вывел наш потрепанный отряд сквозь путаницу коридоров, пустых кухонь и пыльных кладовых к железным воротам. За ними находился тускло освещенный огороженный двор, с дорожками, очерченными двумя рядами стройных колонн. В садовых кадках росло несколько вечнозеленых деревьев, чьи ветки были густо усыпаны иголками, однако их вид мне определить не удалось. Покрытые тонким слоем инея лапы сверкали в свете белых фонарей, крепившихся на стенах.

Я вцепилась в руку дульсе.

— Прежде чем мы отправимся дальше, Барейль, скажи: где же мы?

Я должна была услышать это из его уст.

— Разве вы еще не догадались, сударыня? — улыбнулся он. — Мы прибыли в Гондею. Вы ступаете по земле Авонара.

ГЛАВА 17 ГЕРИК

Думаю, я никогда в жизни не был так испуган. Маленьким я боялся темноты, поэтому Люси всегда оставляла мне свечу или сидела рядом, пока я не засыпал. Еще боялся, что, когда я вырасту и стану воином, я могу лишиться руки, ноги или глаза — как многие из тех, кто вернулся с войны. Но папа сказал, что, если я буду усердно тренироваться, меня не покалечат. Тогда я решил тренироваться усерднее всех, хотя и знал, что таким, как папа, я не стану никогда. Все говорили, что он — лучший в мире.

Конечно, я и не подозревал, что значит настоящий страх, до той ночи, когда Люси застала меня в папиной библиотеке: я заставлял солдатиков маршировать по полу. Это была просто умора, и я удивлялся, почему папа не показал мне этого накануне вечером, когда, наконец, сказал, что я уже достаточно взрослый, чтобы играть с ними. Эта мысль пришла мне в голову, когда я уже лежал в постели. Я глаз не мог сомкнуть, так мне хотелось попробовать, поэтому, после того как Люси погасила лампу и отправилась спать, я прокрался вниз. У мамы с папой были гости, так что в библиотеке никто бы меня не побеспокоил. Ну, должно быть, Люси вернулась в детскую, чтобы проверить, как там я.

Она бегом спустилась в библиотеку — она всегда хорошо угадывала, что у меня на уме, — и увидела, чем я там занимался.

Я в жизни не видел никого настолько перепуганного. Я-то думал, ей понравится, как и прежде, когда я научился кувыркаться, ездить верхом, не падая, или писать свое имя, не перепачкавшись в чернилах. Но в ту ночь, если бы к ней вернулся голос, она, наверное, кричала бы, пока снова не онемела. Она прижалась спиной к двери, и вид у нее был такой, словно она хочет сбежать, но вместо этого она махала руками и трясла головой, показывая на солдатиков.

— Но, Люси, все в порядке, честно. Сегодня вечером папа сказал мне, что я могу ими пользоваться, — объяснил я, показывая ей, как я могу заставить серебряного короля взбираться вверх по моей ноге.

Но она не желала ничего слушать или даже шевелиться, пока я не позволил им всем замереть. Тогда она бросилась ко мне и прижала к себе так крепко, что едва не раздавила в лепешку. Она плакала и укачивала меня, как младенца, хотя мне было уже целых пять лет.

Мне не понравилось, что она плачет. Обычно вместе мы хорошо проводили время. Она умела множество забавных вещей и, разумеется, не кричала и не ныла, как мама, ведь Люси была немой. Если ей казалось, что я что-то делаю не так, она просто еще раз показывала, как делать правильно, и изображала разочарованный вид. Никогда раньше она не плакала из-за меня. Я снова и снова повторял, что сожалею. Да, я вылез из кровати, но мне не хотелось спать, и я думал, что ничего страшного не случится, если я поиграю немного в солдатиков, раз уж папа разрешил.

Она вела себя так, словно и не слышала, что я говорил, как будто думала о чем-то еще, о чем-то, что ей совсем не нравилось. Она заставила меня убрать солдатиков и отвела в детскую. Мы сели там, у камина, и на своем смешанном языке жестов, гримас и рисунков Люси объяснила мне, что, если хоть кто-нибудь хоть когда-нибудь увидит, как я делаю что-то подобное, он убьет меня. Даже папа.

— Я не верю! — завопил тогда я. — Ты тупая прислуга! Мама всегда говорила так, когда кто-то из слуг сообщал ей нечто неприятное.

— Папа любит меня больше всех на свете! Он никогда не сделает мне ничего плохого!

Я отвернулся, чтобы не видеть, как она попытается еще что-нибудь объяснить мне, но она взяла меня за плечи и отвела через весь замок в комнату около северо-западной башни. Это была девчоночья спальня. В ней все было чисто и опрятно, но пахло запустением, словно тут долгое время никто не жил. На полках стояли куклы и резные лошадки, книги и письменные принадлежности лежали на столе. На стене висел групповой портрет: мужчина, женщина, мальчик и девочка. Я не понимал, зачем Люси показывает мне это место, пока не глянул в зеркало на стене рядом с портретом. Мальчик выглядел совсем как я, а дама была похожа на бабушку, чей портрет висел в музыкальной комнате.

— Этот мальчик — папа?

Люси кивнула, а затем указала на маленькую девочку с картины и обвела рукой комнату.

— Значит, это папина сестра, Сериана, и мы в ее комнате.

Люси снова кивнула. Никто никогда не говорил о папиной сестре. Когда ее имя упоминалось в разговоре, собеседники принимали огорченный вид и поджимали губы. Я думал, что она умерла и поэтому всем грустно думать о ней. Это навело меня на ужасное подозрение.

— Люси, неужели кто-то убил Сериану за то, что она заставляла солдатиков маршировать?

Люси снова залилась слезами и закивала. Я не попросил ее объяснять дальше и не расспрашивал, кто убил тетю. Я просто дал ей прижать себя к груди и сказал, что вовсе не хотел обзывать ее тупой. Она показала, что понимает это.

Только после того, как госпожа Вералли переехала к нам, когда мне было семь, я узнал, что убили не папину сестру, а ее ребенка, а сделал это сам папа. Я выяснил: то, что я могу делать, называется чародейством, а чародейство — самая дурная штука в мире. Мужа Серианы сожгли заживо за то, что он занимался им. Я вовсе не чувствовал, что поступаю дурно, когда заставлял солдатиков маршировать, когда приказывал отвалиться колючкам густого кустарника, мешавшим мне исследовать холмы, когда заставлял котов держаться подальше от моей комнаты — потому что я от них чихал. Но я знал: то, что сказала госпожа Вералли, — правда, потому что папа никогда бы не убил хорошего человека.

Так что Люси была не совсем права в том, что объяснила мне. Некоторые вещи ужасно трудно объяснить на пальцах и картинках. Может быть, она считала меня слишком маленьким, чтобы понять, но она напугала меня, а именно этого она и добивалась. С того самого первого дня она стала следить за всем, что я делаю, еще внимательнее, чем прежде. Она научила меня держаться подальше от тех, кто может догадаться, что я способен на такие дурные вещи, и обдумывать все слова и поступки, чтобы никто не узнал обо мне правды. Ясно, что я не мог больше бывать рядом с папой. Я решил, что, если он смог разглядеть зло в грудном младенце, значит, во мне он его тоже заметит. Люси не считала меня дурным, но она была и вполовину не так умна, как папа.

После той ночи в библиотеке я чувствовал себя в безопасности только рядом с Люси. Когда мама сказала, что пришло время отослать ее, потому что мне теперь нужен учитель, а не нянька, я решил удрать вместе с ней. Я мог бы догадаться, что она найдет способ остаться со мной. Она была моим лучшим другом в целом мире.

Я не мог поверить, что Сериана — Сейри, как она велела себя называть, — приехала жить у нас. Госпожа Вералли сказала, что, говорят, это она убила папу, что она — ведьма, похитившая мамин рассудок, хотя все знали, что у нее особо красть нечего. Я не знал, как мне сохранить свою тайну, когда Сейри поблизости. Она, должно быть, привыкла к чародейству и разглядит его во мне еще быстрее, чём мог бы папа. Когда я впервые встретил ее, она пришла прямо к солдатикам в библиотеку. Я испугался, еще даже не зная, кто она. Интересно, догадалась ли она, что я с ними делал? Так что я решил избавиться от нее как можно скорее. Госпожа Вералли утверждала, что Сейри вернулась в Комигор, чтобы отомстить. Я был уверен, что, как только она выяснит правду обо мне, она добьется того, чтобы меня сожгли, так же как и ее мужа.

Но так я думал только поначалу, пока не начал следить за ней. Она оказалась совсем не такой, какой я ожидал. Когда она рассказывала мне о смерти папы… ну, было совсем не похоже, что она его ненавидела. Хотя, кажется, она сочла меня пятилетним несмышленышем, не подозревающим, что она о многом умалчивает. Она усердно трудилась и со всеми обращалась уважительно, даже со слугами и мамой. Она совсем не выглядела жаждущей мести и знала много интересного о погоде, истории и о том, что как делается, а особенно о Комигоре. Хоть я и не решался доверять Сейри, я начал задумываться, не ошибается ли госпожа Вералли.

Когда Люси услышала, что Сейри приехала в Комигор, она почти так же испугалась, как и в ту ночь, когда я заставил солдатиков маршировать. Я спросил, не думает ли она, что тетя приехала убить меня из мести или что она скажет королю Эварду, чтобы меня сожгли, если узнает правду. Но Люси снова и снова объясняла знаками, что мне нужно держаться подальше от Сейри. Когда я говорил о ней, Люси начинала плакать, и я не мог выяснить у нее всего, что хотел. Так шли недели, и я не говорил Люси, что на самом деле Сейри казалась мне теперь хорошим человеком, с которым стоило бы подружиться. Возможно, она не стала бы считать меня злом, как остальные. Наверное, она любила своего порочного мужа и их порочного ребенка так же, как Люси меня, несмотря даже на то, что они были злом и заслуживали смерти. Но накануне Дня соглашения я выяснил, как меня одурачили.

Я перестал следить за Сейри постоянно. Она знала про потайные отверстия и всегда догадывалась, когда я был поблизости, хотя нельзя сказать, что ее это беспокоило. Однажды, когда мы вместе сидели на крыше потайной башни, она сказала, что во всем замке есть только несколько уголков без скрытых глазков: в папином кабинете, в нескольких спальнях, сторожевых башнях, в маленькой приемной, в зале для званых обедов и в заброшенном саду, принадлежавшем бабушке. Мне пришло в голову, что было бы занятно и там устроить смотровые щели. Тогда я буду знать кое-что о замке, чего не знает Сейри. В нескольких местах это, оказалось, довольно сложно сделать, и я решил, что не стану подсматривать за спальнями, но каждую ночь, когда все ложились спать, я вставал и принимался за остальные. Утром накануне Дня соглашения я встал еще затемно, чтобы поработать над глазком в приемной. Но мне захотелось спать, и я решил отправиться обратно в постель. Не успел я вернуться в комнату, как с лестницы спустилась Сейри, закутанная в плащ, словно собиралась наружу. Мне это показалось странным, ведь до рассвета оставался еще час, а гуляла она обычно после полудня. Я прокрался за ней в бабушкин сад и использовал свой новый глазок, чтобы следить за ней. Долгое время ничего интересного не происходило. Она просто гуляла туда-сюда по дорожкам, но вид у нее был взволнованный, при каждом шорохе она подпрыгивала и оглядывалась.

Едва рассвело, колючее тепло разлилось по моему телу, как будто солнце всходило внутри меня самого вместо неба. Дальше — еще более странно: прямо из рассвета вышли двое. Там не было ни калитки, ни ворот, ни места, где они могли прятаться. Оба кутались в белые плащи, и стало ясно, что Сейри ждала именно их. Она села на скамью рядом с одним из них, странного вида стариком. Они сказали много непонятного, но кое-что — кое-что важное — я понял.

— Я никогда не подвергла бы вас опасности… — сказала Сейри. — Я здесь лишь потому, что мне представилась возможность отплатить брату за все.

«Отплатить брату за все…»

Месть. Госпожа Вералли была права.

Старик сказал, что молодой высокий мужчина, с которым Сейри гуляла по саду, был тем самым принцем, убившим папу. Я не смог расслышать все, о чем Сейри говорила с молодым, но потом они остановились перед мертвым деревом, и он протянул к нему руку. Внезапно дерево покрылось листьями, расцвело и снова засохло, словно прожив целый год у меня на глазах. Я знал, что за зло может сотворить такое, и понял, кого Сейри привела в наш дом. Госпожа Вералли была права во всем. Папу убил колдун. Этот колдун был другом Сейри, и она привела его в Комигор, чтобы завершить свою месть.

Я не стал ждать, чем все это закончится. Вместо этого я бросился в замок, чтобы рассказать хоть кому-нибудь о происходящем. Я побежал в мамину комнату, но госпожа Вералли сказала, что маме нельзя ни с кем видеться и мне не следует знать почему. Это означало, что мама рожает. Может, Сейри убедила колдунов сделать так, чтобы ребенок появился на свет раньше положенного и умер, как остальные.

— Вы ведь не пустите сюда ни Сейри, ни кого-нибудь чужого, правда? — спросил я. — Я знаю, что она ведьма, как вы и говорили.

Госпожа Вералли взяла меня за подбородок и подняла его, чтобы я заглянул в ее морщинистое лицо.

— Ты видел следы зла? Мы пошлем за королевскими дознавателями, чтобы ее допросили.

Ее глаза горели.

Я не знал, что ответить. Мысль о королевских дознавателях судорогой свела мой желудок. Если они примутся искать чародейство, то, разумеется, отыщут и меня. Я старался не делать ничего дурного, но не всегда знал, что было дурным, а что — нет. Некоторые вещи просто случались сами. Вот почему Люси так пристально за мной следила. Нет, я не мог рассказать госпоже Вералли всего, и объяснил только, что не хочу, чтобы Сейри причинила вред маме или ее новорожденному ребенку.

— Она и близко сюда не подойдет, мой маленький ягненочек, и ты держись от нее подальше. Я собираюсь отправить ее отсюда прочь. Капитан Дарзид уже едет из Монтевиаля. Этот человек помог твоему отцу уничтожить ее злого супруга и ребенка-демона. Когда капитан приедет, я расскажу ему, как она шныряет тут повсюду, когда тело твоего отца еще не остыло. Он позаботится, чтобы ее здесь не было!

Мне никогда не нравился капитан Дарзид. Он при каждой встрече клал мне на плечо руку и принимался расспрашивать, чем я занимаюсь, что изучаю, с кем дружу, и все время следил за мной. Если я упражнялся с мечом во дворе, он наблюдал, опираясь на стену, если читал в библиотеке — он заглядывал в книгу через мое плечо. Сколько раз он улыбался мне особенной вкрадчивой улыбкой, словно мы с ним были близкими друзьями. Я обрадовался, когда он уехал из Комигора после смерти папы.

Если Дарзид приедет и госпожа Вералли пошлет его на поиски чародейства, надо готовиться уносить ноги. Бесполезно было мечтать оказаться старше, выше, искуснее в фехтовании, чтобы защитить маму или ребенка от Сейри и колдунов. Хорошо, если мне удастся позаботиться о себе. Я собирался бежать так далеко, чтобы никто не мог найти меня. Остаток дня я провел, собирая вещи: нож, потерянный кем-то на фехтовальной площадке, несколько холодных булочек, оставшихся после завтрака, немного сыра, предназначенного на обед, который я стащил из буфета; еще была теплая рубашка, перчатки и пять серебряных монет — их дал мне папа в последнюю нашу поездку в Монтевиаль. Я долго колебался, но все-таки пошел к запертому шкафу в библиотеке и вытащил оттуда зеленый шелковый кисет, в котором лежал перстень с гербом Комигора. Теперь он принадлежал мне и мог однажды понадобиться. Собранную сумку я спрятал в подвале.

Я хотел бы уехать тем же вечером, но завтра наступал День соглашения, и я должен был присутствовать независимо ни от чего. Папа ждал бы этого от меня. Некоторые вещи просто приходится делать, как бы вы их ни ненавидели. Я буду сидеть рядом с Сейри целый день, а она будет притворяться, что у нее нет друзей-колдунов и что она вовсе не приводила их в Комигор, чтобы убить нас всех. Я не спал всю ночь, чтобы они не смогли тайком прокрасться ко мне.

Я не мог понять, как можно так правильно поступать и в то же время быть такой злобной в душе, как Сейри. Она очень старалась заботиться об арендаторах как надлежит, именно так, как говорил папа, показывая им, насколько они важны и уважаемы. К концу дня я устал, и меня снова стали мучить сомнения. Но Сейри совершила ошибку. Я уже готов был выпить с ней бокал вина, когда она принялась говорить о папе, как бы он гордился мной. Это напомнило мне о нем, о том, что его больше никогда не будет здесь в День соглашения из-за нее и ее принца-чародея. Я пришел в ярость оттого, что она привела в дом убийцу моего отца. Я задумался, не отравлено ли вино, и, швырнув в Сейри бокалом, убежал. Я чувствовал себя трусом.

Выбежав из главного зала, я быстро заглянул к себе в комнату, чтобы взять плащ, и спустился в подвал за сумкой. Я уже готов был ехать, оставалось только одно: я не мог уйти, не попрощавшись с Люси. Я надеялся, что мне удастся проскользнуть в ее комнату и обратно незамеченным, но помещения прислуги, словно муравейник, кипели суматохой Дня соглашения, рождения ребенка и всего прочего. Мне пришлось прятаться в пустой комнате, пока все не улеглось. Прошло несколько часов. Я бы сгрыз кирпич до половины за то время, что Токано ходил и гасил светильники. Но и после этого я выждал еще немного на всякий случай. Жаль, что я не умел становиться невидимым.

Когда, наконец, я добрался до комнаты Люси, из-под ее двери выбивалась полоска света. Она никогда не спала подолгу. Когда бы я ни пришел к ней, она сидела, покачиваясь, в кресле лицом к двери и улыбалась, словно как раз и ждала, когда я войду. Но той ночью, когда я тихонько поскребся в ее дверь, я не услышал ни скрипа кресла, ни ответного постукивания, приглашавшего меня войти, — ни единого звука. Я почти решил не входить, боясь разбудить ее. Но мне нужно было бежать и нужно было сказать ей об этом, поэтому я распахнул дверь.

Я никогда прежде не видел мертвых людей, но даже если бы все вокруг не было залито кровью, я бы понял, что Люси больше нет. Ее комната всегда была приветливой, полной вещиц, которыми мы играли и которые мастерили, но в ту ночь она показалась грязной и захламленной. Я надолго опустился на пол рядом с ее креслом, слишком ошеломленный, чтобы делать что-нибудь, кроме как плакать. Потом я, наконец, сказал себе, что ее уже не вернуть, а ее убийцы, вероятно, ищут меня. От этого я снова разозлился и, думаю, ненадолго сошел с ума.

Сейри и ее приятели убили Люси. Сейри говорила старику, что здесь есть лишь одна старая женщина, беспокоящая ее, но с ней она «справится сама». Мне хотелось причинить Сейри боль за то, что она сделала. И я знал только один способ сделать это, потому что единственное, что заботило Сейри, — это Комигор. Я хотел сжечь его дотла, но не мог этого сделать. Я был господином и поэтому отвечал за замок и всех людей на его землях. Все остальное казалось недостаточным. Но потом я вспомнил о мелочи, которая должна задеть Сейри.

Из кухни я украл мешок и кремень с огнивом. В библиотеке я ссыпал в мешок оловянных солдатиков — эти гадкие игрушки, с которых началось все плохое в моей жизни. Затем я отволок их в любимое место Сейри на потайной башне, чтобы сжечь. Олово плавится легко.

На крыше было холодно и ветрено. Трясущимися от холода пальцами я развязал мешок. Вспомнив, что здесь еще и не было никаких дров, я почувствовал себя дураком вдвойне. Если бы я стал таскать поленья наверх, кто-нибудь обязательно заметил бы. Но я знал, как раскалять вещи без дров, масла и огнива. Меня не заботило, опасно это или дурно, потому что рядом были люди во много раз хуже меня. Итак, я вытряхнул солдатиков из мешка в очаг и принялся думать о том, как разогреть их настолько, чтобы Сейри никогда больше не смогла ими воспользоваться. Краска почернела, руки, ноги, лица солдатиков начали оплывать. Очень скоро человечки, лошади и повозки слились в один ком. Пусть это была глупость, но от нее мне стало гораздо легче.

Прежде чем покинуть замок, оставалось сделать одну последнюю вещь. Мама всегда говорила, что благородные дамы должны получать цветы по всем особенным случаям, потому что они любят цветы больше всего на свете. Люси была лучше любой благородной дамы, которую я когда-либо видел, так что я прошмыгнул в сад и заставил одну из лилий расцвести для нее. Я уже поступал дурно этой ночью. Вряд ли от лишнего раза мне стало бы хуже. Больше меня это не заботило.

Мои шаги отдавались в коридорах эхом, когда я осторожно крался по замку. Сам он был темен и тих, как кладбище в Десфьере. Неужели Сейри и колдуны убили всех? Я не отваживался заглядывать в комнаты, страшась снова увидеть мертвецов. Вместо этого я поспешил к Люси так быстро, как только мог. Я перетащил ее на ее тюфяк, положил ровно, чтобы она могла лежать спокойнее, опустился возле нее на колени и, окунув пальцы в ее кровь, сказал ей:

— Я клянусь, что никогда не забуду тебя и, когда вырасту, найду тех, кто сделал это с тобой, и отплачу им. Кровью твоей и честью дома Комигора клянусь.

И положил цветок ей на грудь.

— А знаете ли вы, ваша светлость, кто ответствен за этот предосудительный поступок?

Я чуть не рухнул на Люси от неожиданности. В углу за моей спиной стоял капитан Дарзид.

— Что вы здесь делаете? — спросил я, стараясь не выдать голосом испуг.

— Я приехал встретиться с вашей матушкой, но, поскольку она нездорова, решил поискать вас. Вас нелегко найти. Так что же сталось с этой несчастной?

— Это моя старая нянька, Люси. Она была… слабоумной. Я понятия не имею, зачем кому бы то ни было причинять ей вред.

— Люси? — Дарзид опустился на колени рядом со мной и посмотрел на нее. — Это имя… конечно же. Должно быть, бедная женщина была ужасно напугана возвращением в дом вашей тетушки. Может, она ждала этого каждый день с ее приезда. Подчас прошлое никак не может оставить нас в покое.

Он держался так, словно даже не был удивлен.

— Но Люси никогда никому не делала вреда!

— Знаете ли вы о своей тете Сейри? Что она вышла замуж за чародея?

Я смотрел в сторону.

— Да. Король Эвард сжег его. И я знаю, что папа убил ее ребенка, чтобы другой проклятый колдун не жил на свете.

— Ну… да. Похоже, вы много о чем знаете. Успели подружиться с тетей с тех пор, как она приехала в Комигор? Хорошо узнали ее?

— Нет. Она грешна и проклята. Это не ее дом. Папа этого не хотел. Я не разговариваю с ней.

Дарзид улыбнулся мне именно так, как я терпеть не мог, словно он единственный мой друг во всем мире.

— Несомненно, очень мудро. Так вот, во время этой неприятной истории с ее мужем необходимо было, чтобы ваша тетушка находилась в заключении во дворце Монтевиаля. С ней очень хорошо обращались. Ваш отец приглядывал за этим, он надеялся, что Сериана сможет понять, какое страшное зло она совершила, позволив чародейству существовать в этом мире, мире, где ему нет места, — смертный человек приобретает силу, принадлежащую лишь богам. Все эти месяцы у вашей тети была сиделка, которая ухаживала за ней…

— Люси!

— Да. Эта самая женщина. Я видел ее там несколько раз.

— Ничего удивительного, что Люси сказала…

— Сказала? Разве она не была немой?

Капитан наклонился ко мне настолько, что его брови слились в одну.

— Она могла объясняться знаками и рисунками. Она не умела ни читать, ни писать, но рисовала замечательно. Я всегда ее понимал.

— Не сомневаюсь. И что же она рассказала о вашей тете?

— Она не хотела разговаривать о Сейри и с тех пор, как та приехала, не выходила из комнаты, так что я решил, что она ее боится.

— Ваша тетушка затаила страшную ненависть, направленную на тех, кто призвал ее к ответу за преступления, включая всех причастных к ее заключению. Спросите ее обо мне и сами увидите. Не думаю, что она отличает таких, как ваш отец и я, — тех, кто был облечен властью и нес ответственность перед королем и законом, от таких, как Люси, — тех, кто невольно оказался вовлечен в события.

— Люси была лучше всех в целом мире.

— Несомненно. Вы должны быть очень осторожны, когда ваша тетя поблизости. Честно говоря… увидев это, я склонен остаться с вами этой ночью. С завтрашнего дня она уже не сможет причинить вам вред. Я привез прекрасную новость, которая обеспечит ваше будущее и передаст вас под личную защиту короля Эварда.

— А можете вы забрать отсюда Сейри прямо сейчас? Пусть король спросит с нее за убийство Люси!

— К несчастью, это невозможно. Она каким-то образом способна отводить глаза королю, и я не уверен, что он станет с ней связываться, пока мы не докажем ее преступление. Он не поверит, что она убийца.

— А что, если у нее есть кто-то, кто мог бы сделать это за нее?

Капитан Дарзид вскинул черные брови:

— Что вы имеете в виду?

— Я видел вчера с ней двух незнакомцев, они прятались в саду. Что, если они помогли ей в этом деле?

— Как они выглядели, эти двое?

— Один — низкорослый, странный, у него сильный голос. Он был в рясе, как у монаха, только белой. Другой был выше и моложе, и…

Дарзид вцепился мне в руку и сказал:

— Это очень важно, мальчик мой. Имена. Вы слышали какие-нибудь имена?

Имена. Тут была одна странность. Сейри и старик называли молодого разными именами.

— Я не слышал, как зовут старика. Но другой… Они звали его Динатейль, или что-то в этом роде, и…

— Д'Натель? Так его звали?

— Да, но я не вполне уверен, его ли это имя, потому что они называли его еще и по-другому.

— Как?

— Кейрон.

— Кейрон!

Нечасто удается сказать взрослому то, что он совсем не ожидает услышать, но сейчас случилось именно это. Он подскочил как ужаленный.

— Вы уверены?

— Они называли мужчину обоими именами, так что я не знаю, какое правильное. Старик сказал, что он именно тот, кто убил папу.

— О да. Это совершенно точно. Но имена… Если, правда… Дассин, коварный ублюдок, так долго укрывал Д'Нателя. Что он мог сделать? — Капитан лишь наполовину обращался ко мне. — Что еще было сказано? Они знали, что вы их слышите?

— Я прятался. Они говорили о многом, чего я не понял.

— Не сомневаюсь. Какие занятные возможности… крайне занятные… и весьма опасные. Все может измениться.

Он взглянул на меня совсем иначе, чем прежде.

— Похоже, вам грозит смертельная опасность, ваша светлость. Думаю, вам нужно немедленно покинуть это место.

— Но как же мама и ребенок?

— Д'Нателя они не заботят. Ему нужны вы.

— Из-за мести? Это месть Сейри?

— Да, конечно. Это месть Сейри. Все очень сложно. Эти двое не обычные люди, даже для чародеев. — Он привлек меня к себе и обнял за плечи. — Вы должны отправиться со мной. Я отвезу вас туда, где вы будете в безопасности. Там вы расскажете мне все, что слышали, а я смогу объяснить вам некоторые вещи. Мы ведь не дадим этим грязным убийцам уйти безнаказанными, не так ли?

Мне не нравился Дарзид. Мне не хотелось находиться рядом с ним, когда он думал о чародействе. Он знал о друзьях Сейри, кем они были. Но ночь уже близилась к концу, и мне пора было уезжать. Он мог отвезти меня дальше, чем я смог бы добраться один. Я просто должен сбежать от него прежде, чем он поймет, кто я. Я посмотрел на Люси, лежащую в луже крови, и решил, что лучше отправлюсь с папиным другом, у которого есть меч, чем останусь с теми, кто сделал с ней такое.

Итак, мы вместе выскользнули из дома в самый глухой час. Дарзид посадил меня на огромного черного коня позади себя, и мы выехали в ясную, морозную ночь. Казалось, мы скакали целую вечность, я боялся, что отморожу руки, держась за пояс Дарзида, но, в конце концов, заснул. Во сне я видел волка, воющего на полную луну, что освещала холодным бледным светом заснеженные холмы.

ГЛАВА 18

Я мало что помню о бегстве с капитаном Дарзидом. Я цеплялся за его пояс и боролся с сонливостью, пока мы ехали сквозь холодную ночь. Казалось невероятным, что я продержался так долго и что лошадь скакала дни напролет без отдыха, но, когда мы разбили лагерь где-то на дальней стороне склона Серран, в нескольких днях пути от Комигора, я не мог вспомнить других остановок.

Нас остановила погода. Спустившись с перевала, мы продвигались на север, и тут снег и ветер принялись так свирепствовать, что конь отказался идти дальше. Даже кнут капитана не помог. Зарывшись лицом в его спину от мороза, я мог слышать проклятия, глухо отдававшиеся в его ребрах:

— Погибель на эту погоду, этот мир и всех ленивых, хнычущих тварей!

Мы спешились на прогалине; окоченевший, я сидел в отупении на поваленном дереве, пока Дарзид разводил огонь.

— Садитесь ближе, — позвал он, ногой подкатив к огню бревно и кивнув в его сторону, — незачем мерзнуть. Погодка не ахти, но, глядишь, и нашим преследователям достанется.

— Преследователям?

— Ваша мать, разумеется, разослала поисковые группы. Убийцы вашего отца и няни, скорее всего, тоже среди них. Но мы неплохо оторвались.

Кто-нибудь может подумать, что, раз уж меня все время смаривало верхом на лошади, к привалу я должен был оказаться бодрым, однако вышло не так. Скалы, небо, деревья — все расплывалось перед глазами, и мой рассудок, казалось, соскальзывал со всего, на чем я пытался сосредоточиться. Это беспокоило меня, потому что слишком легко было допустить промах и показать Дарзиду, что я и есть та самая угроза, от которой он пытается меня защитить. Капитан дал мне два одеяла, чтобы завернуться в них. Ветер выл, а ступни и ладони оставались ледяными даже так близко к огню.

Пока я блуждал на грани сна и яви, капитан Дарзид разговаривал сам с собой.

— Допускают ли они? Судьба вознаградила нас за терпение… Надо спешить. Они будут наступать нам на пятки. Проверка на отцовство даст ответ… Вечная ночь, вернуться бы домой, вернуть принадлежащее мне!

Каким-то образом все это смешалось со снами о странном старике из бабушкиного сада и о том, что он сказал Сейри в тот день. Я снова и снова повторял про себя его слова.

Затем настало утро. Снег ослепительно сверкал на солнце, небо ярко синело, ветер совсем утих. Я еще сильнее замерз, несмотря даже на кружку горячего вина, которую всунул мне в руку капитан.

— Пора ехать, молодой господин, — сказал он.

— Куда мы едем?

— В безопасное место. У меня есть друзья — могущественные друзья, — чья крепость стоит в землях, далеких от Лейрана. Вы будете в безопасности там, даже от столь опасных врагов, как ваши. Там вы сможете вырасти сильным и обдумать свою месть.

— Месть? — Голова все еще оставалась тяжелой и туго соображала.

— За убийство вашего отца и друга, няньки. Я слышал вашу клятву отомстить за них. Мне казалось, ваше слово столь же нерушимо, как слово вашего отца… но, конечно, вы еще так молоды. Возможно, я переоценил.

Он поднял мой подбородок затянутой в черную перчатку рукой и уставился мне в глаза…

Люси раскачивалась в кресле, улыбаясь и радостно ожидая меня. Она протянула руку, но не ко мне. Удивление на ее лице сменилось испугом, потому что пальцы, сжавшие ее руку, не отпускали ее. Человек, не бывший мной, поднял кинжал — серебряный кинжал, блеснувший в свете лампы так ярко, что трудно было разглядеть что-то, кроме гарды с выгравированным на ней гербом. Лезвие вонзалось в Люси, пока кровь не залила все вокруг. Она пыталась кричать и бороться с человеком, сжимавшим кинжал, но убийца был слишком силен. Она плакала и прижимала руку к переднику, пытаясь остановить кровь. Не-я схватил другое ее запястье и полоснул и его, а потом удерживал Люси в кресле, пока она не перестала биться. Потом уже я перенес ее на постель, но, снова взглянув ей в лицо, увидел, что это не Люси, а папа. Он лежал на полу в огромном зале, полном тумана и огня, но не яркого, а темного и холодного, и кровь текла из ужасной раны в животе. Прежде чем я смог сказать ему, как мне жаль, что я зло, его глаза расширились и вспыхнули страхом. Он содрогнулся, из его рта вытекла струйка крови. Мертв. На полу рядом с ним валялся меч с тем же гербом, что я видел на кинжале, убившем Люси. Темное пламя вспыхнуло в моей голове и заполонило ее всю…

— Да! — закричали, отбрасывая видение прочь. — Да! Я хочу наказать их! Они убили двух лучших на свете людей, и мне все равно, что мне придется сделать, чтобы отомстить им!

Я был полон ненависти и гнева, и мне казалось, что капитан Дарзид должен сразу понять, каким злом я являюсь. Но он лишь улыбнулся и сказал:

— Вот так-то лучше. Я помогу вам вырасти сильным, настолько, чтобы вы смогли сделать все, что пожелаете… даже с такими могущественными людьми, как друзья Сейри. Доверьтесь мне. Я знаю, что вы мне еще не верите, но я служил Томасу верой и правдой семнадцать лет, а для вас сделаю много, много больше.

— Помогите мне отомстить за папу и Люси, и я дам вам все, чтопожелаете, — ответил я.

— Именно так, — согласился Дарзид. — А теперь идемте. Дорога в наш безопасный рай лежит через несколько необычные места.

Он подсадил меня на большого черного коня позади себя, и мы свернули на дорогу, покрытую нетронутым снегом. Лицо у меня горело, особенно когда я вспоминал о папе и Люси, но внутри меня все оставалось ледяным, и мне казалось, что я уже больше никогда не согреюсь.

— Что это за место? — спросил я капитана, когда через поля грязи мы подъехали к голым белым стенам.

— Это юдоль тех, кто не знал своего места во Вселенной. Я не понял его. Это было ужасное место — выгоревшие дотла руины города, где все здания стояли обугленными и развалившимися. Повсюду валялись кости и черепа и даже висели на кольях, вбитых в землю. Я видел прежде развалины. Папа возил меня в Вожьер, в дне пути к востоку от Монтевиаля, и в замок Мандиброль, оба давным-давно разрушенные валлеорцами. Но те развалины не вызывали отвращения и не повергали в ужас, как эти. И из-за костей тоже. Все, кто остается в живых, пусть даже пленные или раненые, хоронят своих павших. Но здесь не было ни травинки, ни сорняка, ни клочка мха, ни птиц, ни зверей. Даже пауков или муравьев — и тех не было. Вероятно, в городе не осталось вообще никого живого.

Мы оставили лошадей перед тем, что когда-то было прекрасным зданием, почти дворцом. Это было понятно по груде нагроможденных камней и широким ступеням, которые вели на огромную площадь — круглую, широкую, вымощенную мрамором и окруженную высокой колоннадой. Множество шестов с черепами высились рядом с этим зданием, я старался не смотреть на них. Стены строения растрескались и осыпались, некоторые рухнули совсем. Обугленные стропила провалились внутрь. По меньшей мере, два человека погибли в прихожей, еще несколько — на изогнутой лестнице, что наполовину не доходила до второго этажа.

— Здесь жил правитель города. Унылое место, не так ли? Мне нужно кое-что найти здесь, прежде чем мы двинемся дальше.

Когда мы вошли, сапоги капитана загрохотали по каменному полу, а голос его был так громок, что мне захотелось попросить его вести себя потише. Казалось неправильным шуметь в этом доме. Но я ничего не сказал ему, чтобы он не счел меня трусом.

Перешагивая через обрушенные столбы, мы вышли по смерзшейся слякоти и грязным островкам снега в просторный внутренний двор здания. Раньше здесь росло множество деревьев и растений — сейчас, конечно же, от них остались только мертвые пеньки. Здесь же лежали опрокинутые статуи. Один раз я наступил прямо на огромную каменную руку. Из угла галереи доносился звук капающей воды. Маленький фонтанчик все еще продолжал работать — фигурка девочки, выливающей воду из кувшина в неглубокий круглый бассейн. Из-за розоватого цвета мрамора она выглядела почти как живая. Струя чистой воды сбегала из кувшина в чашу фонтана, и на них не было ни малейшей трещинки или щербинки. На розовом мраморном лице девочки играла легкая улыбка, словно она знала, что спаслась от случившегося с остальным городом.

— Идемте, — сказал капитан, когда я задержался у фонтана.

Мы взбирались по ступенькам, ведущим в никуда, вглядывались в дверные проемы, за которыми ничего не было, ныряли в темные дыры под обрушившимися стенами.

— Я ищу что-то вроде того маленького фонтана позади — что-то, что не сгорело, не разрушилось и на чем была бы выгравирована надпись.

Мы бродили туда-сюда, пока не обыскали дом вдоль и поперек.

— Оно должно быть здесь! — ворчал капитан, пиная обугленную балку. — Они записали его на камне, защитили силой, и оно не могло разрушиться! Проклятье на всех ублюдочных дар'нети!

Два дня мы искали в ужасных руинах то, что было так нужно капитану Дарзиду. Он сказал, что это должна быть надпись, описывающая короткий путь через горы в крепость его друзей. Я подумал, что даже длинным путем мы бы, наверное, уже доехали, пока ищем то, что ему нужно. Мы разбили лагерь посреди внутреннего двора огромного дома. Большую часть времени я спал и видел ужасные сны. Ну, я называю их снами, но они казались настоящими. Одно из видений, про Комигор, было таким ясным, что я чувствовал даже запах сухой травы…

Арендаторы работали на полях. Я видел их сквозь застекленное окно на лестничной площадке. Неллия, Джеймс и остальные слуги занимались обычными делами. Неллия напевала. Она всегда за вышиванием пела «Дитя воина» своим старческим грубоватым голосом. Я пожелал ей хорошего дня, но она мне не ответила, а лакей в столовой глядел сквозь меня, когда я прошел мимо него в комнату для рисования. Мама была там. Она сидела такая красивая, вся в белом и в своем любимом ожерелье из нанизанных бриллиантовых колечек. В углу играла арфистка, а мама беседовала с друзьями.

— Неужели не нашли никаких следов? — Смахивающая на ворону женщина в зеленом платье склонилась к маминому уху.

— Совершенно никаких! — ответила мама и промокнула глаза кружевным платочком. — Шериф из Грейстева сказал, если никто не потребовал выкупа, следует признать, что его нет в живых. Я собираюсь покинуть это проклятое место навсегда. Мой бедный ягненочек был так несчастен! Во всяком случае, утешает то, что судьба избавила его от страданий долгой жизни.

— Пойдемте, госпожа Филомена, довольно грустных мыслей, — сказал молодой человек, приглашая ее на танец.

Вскоре она снова смеялась и пила вино. Бриллианты сверкали в свете ламп, когда она танцевала.

— Оно и к лучшему, что мальчишка пропал, — шепнула женщина в зеленом подруге. — Он был такой странный! До меня дошли слухи об убийстве и еще кое о чем похуже… извращениях… в этом самом доме. Королевские дознаватели как раз ехали сюда, когда мальчик исчез…

Пришел другой сон, но, как и первый, он казался реальнее прочих. Я смог рассмотреть каждого человека в нем, но они не видели меня.

Двое мужчин — крестьян — бежали по каменистым разломам, рассекавшим пустынные земли северного Комигора. На руках у одного была маленькая девочка. Другой, более старый седобородый мужчина, истекал кровью из раны в ноге. Он запнулся о камень и упал.

— Проклятье на хозяев Комигора!

— Скорее, папаша Кастор, они идут. Нам нельзя останавливаться!

Младший из мужчин был напуган. Удушливый дым расползался по ветру, и он не мог удержаться от кашля. Девочка заплакала, он уткнул ее лицом в свое плечо.

— Тише, Сейлита.

— Беги сам, — сказал старик, — я задержу их, сколько смогу.

Он тяжело поднялся и привалился к крутому откосу, вытаскивая из-за пояса серп.

Уныло выругавшись, молодой человек стиснул плечо старика и бросился бежать вниз по оврагу прочь от замка. Скакавшие вдоль края обрыва всадники в красно-золотых мундирах королевской гвардии что-то заорали, завидев беглецов. Двое солдат спрыгнули с коней, спустились по откосу и снесли старику голову прежде, чем он успел вскрикнуть. Другие двое схватили младшего и отобрали у него девочку. Подъехала остальная часть отряда, пыль из-под конских копыт смешивалась с дымом. Спешившись, они принялись издеваться. Двое солдат держали несчастного за волосы и руки, а остальные швырнули девочку на землю, задрали ей платье и по очереди стали ложиться на нее. Мужчина плакал, осыпал их проклятиями и силился вырваться, а девочка кричала: «Папа! Папа!» К тому времени, когда они закончили, вместо крика из ее горла вырывался сухой клокочущий звук. Мужчина, казалось, почти обезумел.

— Вот что случается с теми, кто растит колдунов, — сообщил командир. — Таково зло, причиняемое ими миру. Если б вы выдали его, и ты, и ребенок, и старик остались бы живы.

Затем он перерезал девочке горло.

— Проклятье на них на всех! — прорыдал мужчина. — Гореть им…

— О, не бойся. Они сгорят, — ответил солдат. — Твоя участь легче.

Он ударил мужчину ножом в живот и отбросил его на камни.

Я выбрался из разлома на склон холма. Воздух был полон ужасного удушливого дыма, я чувствовал резь в слезящихся глазах. Когда я споткнулся обо что-то, не такое твердое, как камень, я не понял, что это, пока не упал сверху и не оказался лицом к лицу с Эллардом, старшим конюхом. Только едва ли это можно было назвать Эллардом — его нос и уши были отрезаны, а сам он был мертв. Я вскочил и бросился бежать, пока меня не вырвало. Ноги привели меня на холм, откуда я мог видеть все вокруг.

Комигор горел: крыша, конюшни, казармы, поля — все, что я видел, было охвачено огнем. Люди кричали. Солдаты убивали всех, кто пытался бежать. Несколько стражников замка прорубались через главные ворота, но падали один за другим. Когда солдаты выволокли маму и Неллию из кареты, другие уже насаживали головы на шесты.

— Тварь, породившая дьявола! Ведьма! Готов ли для нее костер?

В тот миг, когда мама начинала кричать, я каждый раз просыпался в поту, задыхаясь от кашля. Я говорил себе, что это только сны, а не события, случившиеся на самом деле. Но от них оставалось чувство тошноты и уныния, словно я действительно видел это.

К полудню второго дня капитан Дарзид уже руками разгребал мусор. Я не путался у него под ногами. Он сказал, что, если не найдет то, что ищет, нам придется отправиться этой же ночью. Были и другие пути, ведущие в то место, куда мы направляемся, но намного дальше и сложнее.

— Я попью из того фонтанчика, — сообщил ему я.

Вода из фляжки капитана отдавала старыми ботинками.

— Как пожелаете, — буркнул он и разразился проклятиями в адрес камней, не преминувших осыпаться, когда он продолжил разгребать заваленный очаг.

Я быстро ретировался, пока он не попросил меня помочь ему разбирать каменную груду, похоронившую результаты его дневного труда.

С едой у нас было совсем плохо: ничего, кроме солонины. Она была такой сухой и соленой, что мне постоянно хотелось пить, а вино из запасов Дарзида закончилось. Я не стал говорить ему про мои собственные припасы, потому что собирался пользоваться ими, когда убегу от него. Прошлой ночью я едва не убежал, но, пока мы ехали, я не видел поблизости ни одного городка или села. Кроме того, мне не хотелось пробираться через руины или слякотные поля в темноте. Я бы взял его коня, но тот вовсе не был смирным. Он был похож на Дарзида, вздорный, несмотря на кажущуюся покорность.

Маленькая каменная девочка по-прежнему улыбалась сама себе в углу двора, вода лилась из ее бездонного кувшина. Я зачерпнул немного и присел на край чаши, не собираясь возвращаться к Дарзиду. Вода была прохладной, но не ледяной, как, казалось бы, положено зимой, и сладкой. Я давно не пробовал ничего вкуснее. Казалось, у меня даже слегка прояснилось в голове. Впервые с тех пор, как я покинул Комигор, я смог удержать в голове две мысли сразу. Первая — о том, что вся эта суета с попыткой найти в руинах описание дороги к дому друзей, не имеет смысла. А вторая — что это самое описание было у меня под носом, на дне бассейна.

— Капитан! — позвал я. — Кажется, я нашел!

Он оказался рядом прежде, чем я успел бы щелкнуть пальцами.

— Где? Покажи мне, мальчик!

— Вот, — ответил я, указывая на слова, вырезанные на дне мраморного бассейна под прозрачной водой.

Дарзид на миг показался мне очень странным, затем широкая улыбка медленно расплылась из-под его черной бороды.

— Конечно же… Никогда бы не подумал. А скажите мне, юный герцог, что там написано? У меня, разумеется, не столь острое зрение, как у вас… увы, нет… особенно в этом тусклом свете.

Он схватил обугленную палку и принялся записывать на белом камне мостовой то, что я читал со дна бассейна. Я не знал языка, но капитан кивал, словно понимал каждое слово.

— Теперь мы можем ехать, — сообщил он. — Если буря уляжется и можно будет разглядеть луну, то к утру мы будем в безопасности в Зев'На.

Я был счастлив уехать.

— Как назывался этот город? — поинтересовался я, пока мы ехали к горе. — Кто здесь жил и почему они были перебиты и оставлены так?

— Он назывался Авонар, — ответил капитан. — Вы еще услышите это название. Он был — и остается — домом ваших врагов, слепцов, которые не понимают размеров и возможностей вселенной. Вы узнаете о нем больше, когда мы окажемся в безопасности. А сегодня у вас был трудный день. Можете поспать, пока мы едем.

Чем я и занялся. Меня снова мучили эти ужасные кошмары, а когда я проснулся вновь, то обнаружил себя в совершенно другом месте.

ГЛАВА 19 СЕЙРИ

Авонар. Ни один поэт не найдет слов, чтобы описать вид из окна «Гостиницы трех арфистов». Дар'нети называли его Городом Света, хотя столь простое имя не могло передать его сияния. Звезды… повсюду звезды, усыпавшие черный холст ночи, сверкающие так, что, когда закрываешь глаза, их образ остается запечатленным перед твоим внутренним взором. Их число огромно — даже на всех деревьях двух миров не растет столько листьев. И звезды не прикованы к небесам. Бледные башни Авонара простираются вверх, как длинные изящные руки, пожинающие искрящийся урожай и обрушивающие его вниз на землю не только строгой, торжественной белизной, но и нежнейшими оттенками желтого и голубого.

Но даже такое величественное зрелище, как вид королевской столицы, не могло отвлечь меня. Ни оживленного любопытства, которое сопровождает любое путешествие в новый мир, ни обычного облегчения оттого, что мы благополучно перешли через Пропасть. Я мерила шагами маленькую комнату, ожидая Кейрона с вестями о нашем сыне.

Барейль принес еду: вкуснейшие поджаренные булочки с сочной начинкой, присыпанные сыром, золотистые фрукты размером с яблоко, но с розовой мякотью, пахнущей персиком и терпкой вишней, а также медный горшочек, наполненный пряным фруктовым напитком под названием саффрия. Мои спутники разобрали маленькие тарелочки и принялись разливать горячий напиток в кружки из расписной керамики, собравшись для трапезы вокруг низкого столика у огня.

Я и куска в рот взять не могла.

— Зачем они привели его в Авонар? — спросила я. — И как Дарзиду удалось перейти Мост без Наследника, который открыл бы путь, вел бы его и защищал?..

Келли взмахнула кружкой и дополнила список моих вопросов:

— И каким образом в разрушенном Авонаре могли оказаться Ворота? Я думала, есть только одни Ворота в Гондее и только одни в нашем мире.

— Что касается Ворот, — ответил Барейль, отставляя кружку и вытирая губы кончиками пальцев, — на самом деле существуют только одни в Гондее и их единственное отражение в вашем мире. Но каждые из Ворот были построены с несколькими входами. Здесь, в Гондее, все входы были потеряны из-за зидов, за исключением входа во дворце Авонара. Мы не могли знать, где находятся входы в вашем мире и сколько из них все еще целы. Что до остальных ваших вопросов, я бы и сам хотел знать ответы. Возможно, когда прошлым летом зиды последовали за Д'Нателем в ваш мир, тайна прохода по Мосту оказалась раскрытой. Мастер Дассин наложил дополнительные заклятия на оба Привратных зала, но вход, которым воспользовались мы, был заброшен столетиями. А пройти по Мосту обычному человеку, без Наследника… Я не могу… — Лицо Барейля внезапно побледнело и вытянулось. — Впрочем, ваши собственные догадки могут оказаться более верными, нежели те, которые высказывает дульсе без позволения своего мадриссона.

Следующие два часа мы провели, занимаясь всякими пустяками. Келли и Паоло пересчитали наши припасы — то, что Барейль нес в маленьком заплечном мешке, и что осталось у нас в карманах. Дульсе убрал со стола, отложив остатки еды для Кейрона, а затем произнес целую речь про самые достопримечательные места, видимые из окна. Келли поинтересовалась, что за бронзовая маска висит над входом, и Барейль рассказал нам про Вазрина Двуликого, существовавшего еще тогда, когда во Вселенной не было ничего, кроме пустоты. В конце концов, и это оживление угасло, мы погрузились в тревожное молчание. Тяжелые облака клубились над горами, скрывая звезды.

Прошел еще час, когда мы услышали звук шагов в коридоре. Один человек. Барейль щелкнул замком, выглянул наружу и распахнул дверь.

— Благодарение святому Вазрину, вы целы, государь!

Кейрон стряхнул с плаща снежную пыль, но отрицательно покачал головой, когда Барейль собрался снять тяжелое одеяние с его плеч. Он двинулся прямо к камину и принялся растирать протянутые к пламени руки.

— Кажется, мы принесли с собой дурную погоду.

Он с благодарностью принял от Паоло кружку фруктового питья. После пары глотков он опустился на стул возле огня. Потом посмотрел на меня, и в его синих глазах было столько участия и сострадания, что мое сердце чуть не разорвалось. Кейрон быстро отвел взгляд и уставился в огонь.

— Я проследил их путь до самого дома, но входить не стал. Заклятия — защитные чары, и сильные, — перекрывали все окна и двери. Не было смысла взламывать их, пока я не выяснил бы что-то еще, — чтобы без необходимости не подвергать ребенка риску. — Нагнувшись вперед, Кейрон оперся локтями о колени и сжал кружку так сильно, что она едва не треснула. — Случилось так, что я знаю этот дом достаточно хорошо, чтобы догадаться, где именно хозяин может разместить ночных гостей. Я знал, как наблюдать за нужной комнатой, не вызвав тревоги. Но я чересчур промедлил. К тому времени, как я сообразил, что они делают, круг был начерчен, свечи зажжены и слова произнесены. Пространство внутри круга оказалось порталом, он открылся куда-то в другое место… и чернобородый мужчина шагнул туда вместе с мальчиком. Мгновение, и они исчезли. — Он быстро глянул на меня и снова уставился в камин. — Ребенок все это время спал, а значит, не видел, что происходит, и не испугался.

— Государь, заметили вы хоть что-нибудь, что подсказало бы нам, куда они направились?

— Думаю, я видел достаточно.

— Вы знаете, как показать мне это место, прикажете ли вы мне рассказать вам о нем?

— Да. Хотя я не уверен, что мы действительно хотим это услышать.

Кейрон поставил кружку на стол и положил ладонь на голову, преклонившего перед ним колени дульсе.

— Детан дету, дульсе, — произнес он тихо. — Расскажи мне об этом месте.

На мгновение лицо дульсе лишилось выражения, но затем его смуглая кожа побледнела, и он зажмурился. Гнев, огнем текущий по моим жилам, угас на мгновение, и словно весь мир затаил дыхание. Я знала ответ чуть не прежде, чем он произнес его.

— Детането, Гире Д'Арнат. Мой опыт подсказывает мне, что это место, скорее всего, Зев'На, оплот лордов в самом сердце Пустынь.

— Что же это за проклятый дом в самом сердце Авонара, откуда они отправили невинного ребенка в Зев'На?

Пока Кейрон говорил, я еще держалась, но теперь не могла смирить бурю ярости, копившейся во мне с тех пор, как мы пересекли Мост. Я стояла, крепко обхватив руками грудь, иначе меня могло разорвать в клочья от страха, ярости и горя.

— Дарзид пересек Мост — а это, как мне говорили, возможно, только с помощью Наследника Д'Арната. А теперь ему удалось забрать ребенка в самое сердце зла. Что это за «знакомый дом», где могут творить такое без страха возмездия?

Я еще никогда не чувствовала себя настолько беспомощной, даже когда у меня впервые отняли Кейрона и нашего сына. По крайней мере, тогда я жила в понятном мне мире.

Впервые с тех пор, как мы покинули разбойничью пещеру, Кейрон прямо обратился ко мне:

— Этот человек прочитал тайные слова, вырезанные на дне каменного фонтана в доме моей семьи. Нам рассказывали, что эти слова способны перенести нас в священное место, и мы несколько раз пытались применить их в гроте. Безуспешно. Но мы не знали этого языка и не понимали, что речь идет о полнолунии. Теперь, как мне кажется, я знаю язык… — Он еле заметно дернул бровью. — Что касается Моста… Дульсе, можешь ли ты предположить, как ему удалось миновать заклятия на Мосту?

— Возможно, если вы прикажете, государь. Кейрон снова отдал распоряжение Барейлю. Дульсе чуть замешкался, затем поднял глаза и заговорил, старательно подбирая слова:

— Каким-то образом человек по имени Дарзид узнал, где именно в разрушенном городе находится вход. Я понятия не имею, как это оказалось возможным. Ясно, что он прочитал надпись на камне в доме вашей семьи, как и вы сами. Это подсказало ему расположение входа и как добраться от него к Воротам. А вы, государь… Когда мы присоединились к госпоже и ее спутникам в разбойничьей пещере, вы оставили проход по Мосту открытым, чтобы мы могли вернуться. Вот почему этому человеку удалось беспрепятственно пересечь Мост. Мастер Дассин знал об этой опасности, но не принимал ее во внимание, потому что был уверен, что никто в вашем мире не знает о Воротах. Вам это просто не могло быть известно…

— Огонь демонов! — Челюсти Кейрона сжались тверже. — Значит, это я повинен в том, что он так легко прошел по Мосту, равно как и во всем прочем. К моему стыду и к стыду всех дар'нети, дом, в который привезли мальчика, — это Дом Наставников Гондеи. А комната — зал заседаний моих советников. Итак, это злодеяние также на моей совести, и я клянусь вам, что заплачу за него. Но я не стану сводить счеты с Наставниками или как-то еще угрожать безопасности мальчика, пока он не вернется целым и невредимым. Примите мою клятву, сударыня. Я сделаю все, что в моей власти. Ваш племянник…

Должно быть, я переменилась в лице: побледнела, поморщилась, зажмурилась, сжала губы или как-то еще выдала свою нетерпимость ко лжи. Потому что он внезапно осекся и вгляделся в мое лицо, его глаза расширились от новообретенного понимания.

— Боги небесные, он вам не племян…

— Государь, — Барейль вклинился между нами, заслонив меня от Кейрона, прежде чем я смогла бы взять себя в руки, — прикажите мне рассказать вам о Зев'На. Не где она находится, разумеется. Никому не удавалось найти туда дорогу. Даже если вы прикажете мне, я не смогу вам ответить. Но я храню все знания мастера Дассина о Пустынях и цитадели зла. Несомненно, часть их может нам пригодиться.

И, хотя его взгляд все еще был прикован ко мне, Кейрон выслушал Барейля. Я прикусила язык до крови. Опасный миг миновал, поскольку дульсе втянул Кейрона в многочасовые расспросы.

В течение трех месяцев Дассин выдавал себя за зида, присоединившись к военному отряду, — несравненный подвиг храбрости и чародейства. Однако прежде чем он смог узнать дорогу в Зев'На, его разоблачили и увели в крепость пленником. Зиды пытали его, так что он больше не мог ходить, как прежде. Минуло три ужасных года, пока, вопреки гнету мощных заклинаний, ему не удалось скопить достаточно силы, чтобы вернуть душу своему надсмотрщику-зиду. Это самые трудные из всех целительных чар. После чего воин помог ему бежать.

Запас знаний дульсе и в самом деле был огромен: наблюдения за поведением зидов, их тренировками, детальные описания заклинаний и предположения, как были созданы некоторые из них, обрывки разговоров касательно расположения и размеров укреплений вокруг крепости. Но обрывки сведений находились в ужасном беспорядке. Мы не знали, какие вопросы задавать, а ответы Барейля путались с рассуждениями старого Целителя относительно природы Моста и лордов Зев'На. Непосредственной пользы от всего этого было немного. Ничего о том, как нам проникнуть в крепость. Ничего о том, зачем лордам мог понадобиться Герик. Ничего о том, как выкрасть его обратно.

К полуночи Кейрон прекратил участвовать в обсуждении и встал у окна, вглядываясь в снежную ночь. Его молчание было столь длительным, что нас затянуло им, словно плавучие обломки течением реки.

— Государь, — не выдержал, наконец, Барейль, — что с вами? Вы о чем-то думаете?

Кейрон не вмешивался в наши споры, не обращал внимания на согласие, к которому мы изредка приходили, и тем более не отвечал на наше любопытство. Его широкая спина была выпрямлена. Неподвижна. Мы не видели его лица. Он сказал только:

— Хоть это и кажется невозможным, но и ты, и наши друзья должны отдохнуть немного.

Паоло уже спал, у Келли слипались глаза, но я не могла представить себе, что могло бы заставить меня заснуть. Щеки горели, душа металась, а тело напоминало путаницу узлов вроде тех, что девочки, гадая, завязывают на лентах. Я села на пол, прислонившись спиной к стене и теребя без того обтрепанные концы своего пояса.

— Я возьму на себя первую стражу, — сказала я. Кейрон отошел от окна и присел передо мной на корточки. Я попыталась отвернуться. Но он мягко взял в ладони мою голову и нажал пальцами на мой раскалывающийся лоб, прямо между бровей.

— Спите, сударыня, — мягко прошептал он. — Нам понадобится ваша сила. Ему понадобится ваша сила. Я сам посторожу этой ночью.

Как и на Мосту, его присутствие окутало меня. Но спокойствие, хоть и весьма щедрый дар, было не тем, в чем я нуждалась. Почему он этого не понимает?

Я отбросила его руки и увидела перед собой лицо незнакомца. Не тонкие черты и изящные скулы Кейрона — увидеть которые я так желала, нуждалась и жаждала, — а квадратный подбородок Д'Нателя, широко поставленные глаза и жесткие, словно высеченные из камня щеки.

— Почему я должна доверить вам стражу? — поинтересовалась я, переполненная разочарованием, горечью и усталостью. — За случившееся ответственны дар'нети. Я не видела от народа Гондеи ничего, кроме предательства, самомнения и жадности — всего того, что я могу с избытком найти у собственных сородичей. Всем нам было бы лучше, если бы этот Мост оказался разрушен четыре месяца тому назад. Так что во время стражи подумайте хорошенько, почему бы мне не поступить так, как поступил бы любой из подобных вам, — не всадить в вас нож и не обменять ваше тело на моего сына.

— Сударыня! — выдохнул Барейль.

Мои губы жгли эти отвратительные слова. Мне не следовало так говорить.

— Я не имела в виду… То есть… — Я запнулась, пытаясь сообразить, будет ли лучше принести извинения, как-то объясниться или просто позволить этим словам раствориться в усталом раздражении этого проклятого дня. Но Кейрон коснулся пальцем моих губ.

— Можете быть уверены, я рассмотрю ваше предложение со всем возможным вниманием.

Он даже не рассердился.

Я заснула прежде, чем успела ответить.

Пока я спала, кто-то переложил меня на кровать, потому что именно там я и проснулась. Я увидела Барейля, стоящего в квадрате солнечного света и выглядывающего в окно. Келли свернулась калачиком в единственном кресле, а Паоло завернулся в одеяло на полу. Разгладив смятое платье, я в одних чулках, чтобы не разбудить спящих, пересекла комнату и налила себе кружку саффрии из еще теплого кувшина.

— Он это сделал, — тихо сказал дульсе, не отрывая глаз от вида за окном. — Я думал, он подождет, рассмотрит другие возможности, обсудит их с вами, продумает запасной план на случай, если ожидания мастера Дассина окажутся ошибочными…

— Принц… Что он сделал? Где он? Барейль указал мне на окно.

Утро было великолепным, светлые шпили города сияли в лучах рассветного солнца. Снег белым покрывалом лежал на городе. Но я потеряла интерес к красотам утра, когда заметила высокую фигуру, пересекающую широкую площадь — несомненно, самое сердце города. Прохожие уже заметили его; некоторые преклоняли колени, и он поднимал их. Другие кланялись в пояс, приседали в реверансе или бежали по площади, мимо фонтанов, деревьев, статуй, зовя из домов еще людей. Кейрон кивал в ответ, но не замедлял шага в направлении дворцовых ворот, возвышавшихся над площадью и садами. Из лавок и домов высыпали сонные обитатели в сорочках, ночных колпаках и чепцах. С улиц и переулков города стекались люди: сначала по двое или по трое, потом дюжинами и, наконец, целыми толпами, в считанные мгновения, заполнив тихий город веселым столпотворением, ликующим, машущим, радостно гомонящим, что-то кричащим друг другу и тому, кто шел сквозь это все, почти неразличимый теперь.

— Что они кричат? — спросила я, и сердце заледенело у меня в груди.

— Они говорят: «Наш принц вернулся! Наш принц исцелился! Наследник Д'Арната идет среди нас!»

— Они узнали его?

— Без труда. Он кому-то назвал себя, и истина этого венчает его, словно солнечная корона. Все, кто живет в Авонаре, узнают с пробуждением, что Наследник пришел к ним. Он говорит им быть добрыми сердцем.

— Я не верю, что он готов принять эту роль. Неужели он решил отказаться от указаний Дассина? Неужели он ушел мстить или снискать королевскую славу?

Сбитая с толку и разозленная, я верила в это не больше, чем в собственные ужасные слова минувшей ночью. Но затем Барейль повернулся ко мне лицом, на котором все чувства уступили место страху.

— Он не готов, но не видит другого способа продолжить свой путь. И он не отказался от наставлений Дассина, но подчинился им, несмотря на свои глубочайшие опасения. Он идет к Наставникам.

— К Наставникам… Он собирается убить Экзегета? Это ему приказал сделать старый дьявол?

— О нет, сударыня! У него нет такого намерения. Дульсе скосил глаза на сверток кожи и стали, который держал в руках, — оружейную перевязь Д'Нателя с мечом и кинжалом Д'Арната. Затем снова поднял преисполненные печали глаза.

— Мастер Дассин велел моему государю предать себя в руки Наставников для испытания, если мальчик попадет и идти туда беззащитным. Когда они будут испытывать его, они проверят и его разум — и допросят без снисхождения. И я не знаю, сможет ли он пережить это. К тому времени Кейрон достиг широких ступеней перед дворцовыми воротами, где ждали его шесть фигур, закутанных в плащи. Даже на таком расстоянии я могла узнать гиганта Гар'Дену, встрепанного Й'Дана, Устеля и Се'Арет — все как описывал Барейль. Две оставшиеся фигуры, менее различимые, были, видимо, «Матушкой» Мадьялар и Экзегетом, изменником, убийцей и похитителем детей. Шестеро поклонились принцу.

— Что он делает?

Кейрон снял плащ, куртку и рубаху. Он сел на ступени перед шестью чародеями и жестом подозвал одного из зевак, чтобы тот помог ему снять сапоги. Затем он снова поднялся, облаченный только в штаны и чулки, и принялся что-то делать со своими руками. Толпа затаила дыхание.

— Он предает себя в их руки, — сказал Барейль, откладывая в сторону оружие принца. — То, что он делает, говорит народу, что он их слуга и будет покорно ждать результатов испытания, проведенного Наставниками. В сущности, он заявляет о желании рискнуть всем — свободой и правом наследования, — чтобы исключить все сомнения в своем происхождении и способностях. Серебряная лента, которой Мадьялар связывает его запястья, символизирует подчинение их власти. — Он слегка поднял подбородок и указал в окно. — Заметьте, он подчиняется Мадьялар, а не главе совета — Экзегету, как можно было ожидать. Умный ход, но невероятное оскорбление для Экзегета. Все это, конечно же, понимают. Весь город знает о горечи в их отношениях.

Шестеро повернулись и медленно направились вверх по ступеням к дворцовым воротам, широко распахнувшимся перед ними. Кейрон шел следом, без обуви, обнаженный по пояс в это яркое холодное утро, и строй дворцовых стражников низко склонился перед ним.

— Почему? — воскликнула я. — Зачем Дассин велел ему сделать это? Это же бессмысленно!

— Хотел бы я вам ответить, сударыня. Мой прошлый хозяин был мудрым и предусмотрительным человеком, и я знал его лучше, чем кто-либо из живущих, кроме разве что принца, но Д'Натель еще не помнит, как они существовали единым разумом те годы, что он провел без тела. В своей жизни мастер Дассин совершил много такого, что кажется запутанным и неясным, но — пожалуйста, не подумайте, что я хвастаюсь, — мне всегда удавалось разобраться в его замыслах. В этом случае, впрочем, — он плотно сцепил руки за спиной, — я не могу предположить, почему так необходимо было, чтобы принц предстал беззащитным перед теми, кто желал его смерти на Мосту лишь несколько месяцев назад.

Толпа быстро рассеялась, оставив площадь почти пустынной. Проснувшиеся Келли и Паоло присоединились к нам у окна, и мы рассказали им о виденном нами и об опасениях Барейля.

— И какие могут быть последствия этого испытания? — спросила Келли.

— Если его признают истинным Наследником, находящимся в здравом уме, он сможет получить трон и делать что пожелает. Если его сочтут самозванцем, он будет тотчас же казнен. Если его признают законным Наследником, но с поврежденным рассудком — именно то, чего я опасаюсь, — то не знаю. За тысячу лет такого не случалось ни разу.

— Мы должны двигаться дальше, — сказала Келли, отворачиваясь от окна. — Похоже на то, что мы больше не можем рассчитывать на принца. Получится у него — все к лучшему, но у нас нет времени ждать его. Мы должны отправляться за мальчиком прямо сейчас — сами по себе, если нет другого выхода.

Келли была права. Принц — Кейрон — был сам по себе. Мне следовало отбросить страх и злость и смирить чувства, которые побуждали меня впустую тратить время. Нашими противниками были чародеи, чьи силы я не могла даже представить. Я должна была бороться за своего сына, но сомневалась, что эту битву можно выиграть мечами или войсками.

— Когда станут известны результаты испытания? Барейль сел у огня.

— Через несколько дней, не раньше. А скорее, через несколько недель. В том состоянии, в каком он находится сейчас…

— Тогда, как сказала Келли, нам следует быть готовыми к тому, что придется справляться без него, — подтвердила я. — Но я не стану рисковать жизнью Герика, действуя необдуманно. Вы сказали, они захотят выучить его… натренировать… воспитать его по-своему… это так?

— Это единственное, что кажется разумным, хотя, конечно, я не могу утверждать…

— Это потребует времени. Значит, нам надо воспользоваться этим преимуществом. Нужно найти помощников, которым мы сможем доверять, и продумать работающий план. Мы должны научиться жить в этом мире: обычаи, язык, география, все, что Барейль сможет еще рассказать нам про лордов, зидов и Зев'На. Нам понадобится одежда, не привлекающая внимания. И если для того, чтобы подготовиться, нам потребуется шесть недель, а не шесть дней, значит, так тому и быть. Если же мы бросимся сломя голову, это может слишком дорого нам обойтись. Ты поможешь нам, Барейль?

Дульсе поклонился мне.

— Я с удовольствием поделюсь с вами всем, чем смогу. Принц велел мне служить вам, пока он отсутствует.

Мой гнев грозил снова прорваться наружу.

— Ты хочешь сказать, ты знал о том, через что он собирается пройти? Зная, какой это риск, ты отпустил его, не разбудив меня?

— Он не видел другого выхода и пользы от дальнейших споров. Хоть он и не понимал замысла мастера Дассина, он искренне надеялся, что тот не включает Наставников, вонзающих в него нож и обменивающих его тело на мальчика, — поскольку до сих пор это было единственным разумным планом, который он услышал.

Дульсе спрятал печаль за мягкой улыбкой.

— Это всего лишь шутка, сударыня, и он не запретил мне пересказывать ее вам.

ГЛАВА 20 ГЕРИК

Яркое солнце грело мое лицо. Я отбросил одеяло, но тут же натянул его обратно, поняв, что лежу под ним голый. Поэтому сначала я сел. Кровать была огромной и высокой, но притом очень жесткой, напоминая скорее стол, чем мамину постель с горами подушек. Спальня была такой же большой, как папин кабинет в Комигоре, но выглядела еще больше из-за того, что в ней было не так много мебели: несколько столов, гигантский камин, несколько стульев из светлого дерева с прямыми спинками и пара подставок для масляных светильников. В одной из стен комнаты были прорезаны высокие окна, в которые било безжалостное солнце.

Я не помню, как оказался здесь. Дарзид снял меня с коня и понес к дыре в скале, но это было последним, что я помнил.

На краю кровати лежала одежда, как раз моего размера. Поскольку я не нашел ничего из собственных вещей, то предположил, что она предназначена мне. Я натянул льняную сорочку и подштанники, а затем слез с кровати, чтобы осмотреться. Некоторые из окон на самом деле оказались дверями, ведущими на балкон, откуда открывался вид на двор, низкие здания и стены. За стенами лежала пустыня — красные утесы и земля до самого горизонта, дым и пыль клубились в воздухе. Солнце, висевшее еще низко над горизонтом, тоже было красным.

Я никогда прежде не видел настоящей пустынной местности. Папа однажды взял меня с собой в восточный Лейран навестить одного кузнеца. Земля там была сухой, плоской и уродливой, но папа сказал, что настоящие пустыни красивы, полные прекрасных оттенков, необычных растений и занятных зверей. В них есть таинственные водоемы, возле которых все и живет. Но сколько я ни смотрел, здесь ничего не росло и не могло похвастаться красотой.

Я вернулся в комнату. Стены спальни не были сплошными, как в Комигоре, — комнаты отделялись друг от друга рядами арок, опирающихся на стройные колоннады. В некоторых проемах стояли кованые металлические подсвечники, в других висели занавеси из плетеных шнуров, колыхающиеся в горячем воздухе с балкона. В каждой стене была одна арка, более широкая, чем остальные, ничем не завешенная и не перекрытая. Я предположил, что они заменяют здесь двери.

По ту сторону одной из таких арок оказалась комната, полностью забитая одеждой и обувью. В Комигоре у меня был сундук, куда складывались мои вещи, у мамы тоже был огромный сундучище и еще резной гардероб, выше папиного роста, чтобы вешать в него платья. Я никогда не видел столько одежды сразу, а она вся к тому же предназначалась для одного человека, поскольку все вещи были одного размера. Рубашки и куртки свисали одна за другой с длинных шестов. Чулки, рейтузы, штаны, нижние рубашки были сложены на полки, до верха которых я не мог бы дотянуться. С крючьев свисали длинные и короткие плащи. Ниже рубашек тянулись ряды обуви — сапоги для ходьбы и верховой езды всех фасонов и мягкие домашние туфли. Здесь не было цветного шелка, оборок или вышивок, которые делала для меня мама. Большая часть была простыми, грубыми рубашками, штанами и куртками вроде тех, которые надевал папа, собираясь на войну. На одной из полок стоял деревянный ящик с пряжками, ремнями и несколькими украшениями — мужскими украшениями. Я не стал ничего трогать.

За другой аркой я нашел ванную комнату. Пол и стены были покрыты расписной плиткой темно-синего и зеленого цветов, глубокая ванна была встроена прямо в пол. Я дотронулся ручки из слоновой кости, и горячая вода полилась из золотой трубы в форме кричащего человека. Я никогда не видел ничего подобного. Когда я убрал руку, вода перестала течь.

Другие арки вели в гостиную с еще более высокими окнами и вторым камином. Перед ним стоял стол, достаточно большой, чтобы за ним можно было есть, и несколько деревянных стульев. За этой комнатой, сразу за очередной аркой, уходила вниз широкая лестница. Я решил одеться, прежде чем спускаться, вернулся в спальню и натянул на себя те вещи, которые лежали на кровати: серую льняную рубашку, черные штаны и куртку, серые чулки и черные кожаные сапоги, немного не доходящие до колен.

Тут же, рядом с одеждой, лежала перевязь с мечом и кинжалом. Они были великолепны. Отполированный до зеркального блеска кинжал был таким острым, что снял с края деревянного стола стружку, как с масла. Рукоять, украшенная изображениями странных существ, превосходно ложилась мне в руку. Клинок оказался настоящей рапирой, по качеству ничем не уступавшей кинжалу. Даже папа оценил бы ее сталь и отделку. А лучше всего было то, что длина ее соответствовала моему росту. Мой учитель фехтования в Комигоре, мастер Фенотте, настаивал, чтобы я пользовался деревянным оружием или старыми хрупкими мечами, укороченными, настолько тупыми и иззубренными, что ими нельзя было проколоть даже краюху хлеба. Если одежда предназначалась мне, значит, и оружие ждало здесь меня, иначе оно бы не лежало там же. И тут я услышал шаги по вымощенному плиткой полу позади меня. Я резко обернулся, выронив ножны с мечом, которые громко лязгнули об пол.

Капитан Дарзид вышел из-под арки, ведущей через гостиную к лестнице. За ним шел почти раздетый человек.

— Нет-нет, ваша светлость, — сказал Дарзид, с улыбкой указывая на ножны, — это оружие, разумеется, ваше, как вы и сами догадались. Носите его, как и подобает юному герцогу. В Зев'На с дворянином, давшим клятву на крови, обращаются не как с ребенком, но выказывают ему подобающее уважение. Вы увидите, жизнь здесь весьма отличается от жизни в поместье, которым правят женщины.

— Зев'На — название этой страны? — спросил я. Мне не хотелось признаваться ему, что я не помню, как мы добрались сюда. Герцог, давший клятву на крови, не мог быть настолько глуп, чтоб не уследить за дорогой, как я.

— Эта страна называется Се Урот, что на местном наречии означает «Пустоши». — Дарзид шагнул к окну. — Это и в самом деле скудная земля — лишенная мягкости и легкомысленных украшений, ее сила видна всем. Если воин хочет достигнуть своей цели, он должен быть суров, как эта земля, а не разряжен, будто шлюха, купаясь в слабости и чувствительности.

Он снова улыбнулся — той самой чересчур дружелюбной улыбкой, которая мне так не нравилась.

— Впрочем, все эти уроки подождут. Мы проделали долгий путь и оказались в безопасности, вдали от ваших врагов. — Он обвел рукой все вокруг. — Этот дом и все, что в нем находится, теперь принадлежит вам, пока вы не покинете Зев'На. Он не так велик, как Комигор, зато он лучше, как мне кажется, и больше вам подходит.

— Все это… мое?

— Да. Хозяева… владыки этих мест… подготовили дом и одежду, когда узнали о вашем прибытии. Вы принимаете подарок?

Я снова принялся глупо таращиться вокруг.

— Он очень хорош.

Полуодетый незнакомец опустился на колени у дверного проема, голова склонена, руки вытянуты в стороны. Дарзид пнул его носком сапога, словно он был какой-то дрянью, валяющейся на дороге, но человек не шелохнулся.

— Этот раб Сефаро будет вашим управляющим. Он будет следить за хозяйством и вашими нуждами. Он, как и все рабы дар'нети, не может говорить без дозволения, иначе вам придется отрезать ему язык. Распоряжайтесь им, как пожелаете. Если он вам не понравится, можете убить его. Он, правда, весьма умел, но у нас найдется, кого поставить на его место, если он будет плохо работать.

Коленопреклоненного человека, казалось, вовсе не удивляли ужасные слова Дарзида. Его короткая серая туника оставляла руки и ноги голыми, а волосы были очень коротко острижены. Широкие металлические полосы окольцовывали шею и запястья. В Лейране не было рабов. Пленников обычно убивали или калечили, если только они не требовались в каменоломнях или шахтах. Те враги, которые не были солдатами, оставались работать, где прежде, и платили налоги в казну нашего короля.

Пока я разглядывал раба и думал, каково это — отрезатьдругому человеку язык, Дарзид продолжал говорить:

— …Навещать вас время от времени, но скучать вам не придется. Учитель фехтования приступит к вашим тренировкам сегодня в полдень — и это будет не бестолковый учитель танцев вроде того, которого наняла для вас Филомена. Завтра начнутся занятия по рукопашному бою и верховой езде — будете учиться ездить как воин, а не как ребенок. На таких скакунах, какие есть у нас в Зев'На, вам еще ездить не доводилось.

— Но…

— Разве не этого вы хотите? Стать сильным и безжалостным воином, какими были ваши отец и дед?

— Да… Да, разумеется, именно этого, — признал я.

Я был просто поражен стремительностью происходящего. И не был уверен, стоит ли мне задерживаться рядом с Дарзидом. Конечно же, он выяснит, что я колдун, и арестует меня. От мысли, что меня могут сжечь на костре, желудок сворачивался тугим клубком.

Все происходило в точности как сказал Дарзид. В тот полдень я встретил Каладора, моего учителя фехтования. Он был высоким и тощим, руки его, казалось, состояли из веревочных узлов, обтянутых тонким слоем кожи, а глаза были странными, словно глаза статуи, которой забыли сделать зрачки. В одном ухе у него блестело простое золотое кольцо. В первый день занятий он заставлял меня бегать, прыгать, растягиваться, наклоняться и скручиваться — часами, пока все мышцы моего тела не стали ныть. Когда он сказал, что на сегодня мы закончили, мне показалось, что он заметил мое разочарование.

— Пока достаточно, молодой господин. Нам еще работать и работать, прежде чем вы возьметесь за оружие. — Его голос был холоден. — У вас неплохая реакция, но вы слабы и плохо обучены.

Минула целая неделя фехтовальных тренировок, прежде чем я смог опробовать свою рапиру, да и то — только вонзая ее в сухие листья и древесные стружки, которые мой раб бросал с верха стены. К тому времени я успел возненавидеть Каладора. Он постоянно глумился надо мной и говорил, что я похож на изнеженную девицу и что я слишком туп, чтобы понимать, с какого конца у меча острие.

Когда я ошибался, он заставлял меня по часу приседать, держа перед собой на вытянутых руках по кирпичу. Он утверждал, что не может поверить в мое родство с великим фехтовальщиком. Впрочем, уточнял он, наверное, в моем краю фехтовальщики и в подметки не годятся тем, кто живет в Се Урот. Все, о чем я мог думать в эти часы, — это о том, как я должен выучиться, чтобы однажды побить Каладора.

Каждое утро я вставал с рассветом, съедал немного фруктов и сыра и шел прямо на тренировки по фехтованию, продолжавшиеся несколько часов. В середине утра я еще чуть-чуть перекусывал и после еще одного часа упражнений с мечом отправлялся прямиком на площадку для борьбы — маленький внутренний двор, посыпанный песком, — на занятия по рукопашному бою. Два часа спустя, немного отдохнув и попив воды, я шел в конюшни, на урок верховой езды. Мне не приходилось беспокоиться о колдовстве. К заходу солнца я выматывался настолько, что начинал клевать носом еще за ужином.

Огромный, мощный раб по имени Ксено обучал меня рукопашному бою. Он был терпелив и уговаривал меня продолжать занятие, даже когда я бывал весь покрыт синяками и сжимать кулаки — и то было больно. Он сказал, что не будет церемониться со мной, проявляя снисхождение к моей неопытности. Но я знал, что он мог сломать меня как тростинку и все же останавливался, когда дела шли совсем уж тяжко. Он тоже носил железный ошейник — все рабы должны были их носить. Я хотел расспросить Ксено о том, как он попал в рабство, но, как и другим рабам, ему было запрещено разговаривать со мной о том, что не относилось к нашим занятиям. Всех рабов постоянно терзал страх, даже такого сильного, как Ксено.

Учителя верховой езды звали Мерн; как и Каладор, он не был рабом. Как и Каладор, он носил золотое кольцо в ухе, и, когда я смотрел в его глаза, у меня мурашки бежали по коже. Он обходился со мной не так гнусно, как фехтовальщик, но лишь потому, что наездником я был лучшим, чем бойцом. Главная трудность с Мерном заключалась в том, что к нему я приходил к последнему за день, и неважно, истекал ли я кровью после фехтования или был покрыт синяками после рукопашного боя, он ни в чем не отступал от заведенного порядка урока. Бывали дни, когда я настолько уставал, что не мог удержаться в седле, отрабатывая прыжки, или справиться с норовистой лошадью. Казалось, половину отведенного на занятие времени я провожу распростертым на земле. Мерн качал головой и говорил, что я ни на что не годен. Моя техника нуждалась в совершенствовании.

Впрочем, мне нравилось бороться и тренироваться. После всего лишь двух недель я стал крепким и ловким, как никогда раньше. Никто не указывал мне подобающе одеваться, ходить на уроки танцев или быть вежливым. Именно об этом я всегда мечтал.

Тысячи солдат стояли лагерями вокруг крепости. По ночам на равнине можно было увидеть россыпь огней, словно облетевшие с небес звезды. Днем они ходили строем, тренировались или сражались друг с другом. Все это было похоже на муравейник, так их было много. Им позволялось сражаться на тренировках до смерти, в Лейране такого никогда не было. Иногда они выгоняли на равнину толпы слуг и рабов и заставляли их исполнять роль врага. Многие погибали. Почти каждый день я видел, как трупы сваливают в кучу и сжигают. Иногда я чувствовал лишь отвратительный дым, висящий над пустыней. Не требовалось долго жить в Се Урот, чтобы понять, что лорды Зев'На с кем-то воюют.

Однажды, когда я провел в Зев'На уже несколько недель, учитель фехтования Каладор пришел взглянуть на мои тренировки по рукопашному бою. Ксено учил меня, как обезвредить противника, не причиняя ему сильных увечий. Чем дольше мы отрабатывали прием, тем больше лицо Каладора наливалось кровью от гнева. Спустя некоторое время он подозвал Ксено и приказал ему опуститься на колени. Ксено подчинился, что выглядело странно, поскольку он был мощнее Каладора раза в два.

— Чем ты тут занимаешься, раб?

— Я учу юного господина рукопашному бою, как мне и приказано, мастер фехтования.

— Ты учишь его, как оказаться убитым!

— Нет, покорнейше прошу меня простить, мастер фехтования. Я учу его, как выжить, как вести себя, если атакующие превосходят тебя ростом, силой или скоростью, как обезоружить их хитростью.

— Оставить противника невредимым — значит дать ему возможность отомстить юному господину. С его врагами никто не может сравниться в хитрости, с ними нельзя справиться так. Ты насаждаешь слабость, обучая его, как быть убитым!

— Мастер фехтования, я бы никогда не…

— Скажи, раб, кто твой хозяин?

Пот струился по широкому лицу Ксено. Не от нашего поединка.

— Кто же, кроме лордов Зев'На, мастер фехтования? Каладор прикусил губу и положил руку на рабский ошейник Ксено. Тот внезапно побледнел, обмяк, его начало трясти, как от сильного мороза или страха. Каладор нагнулся, глядя в упор на Ксено и не убирая с ошейника давящей руки.

— Это не ответ, раб. Нельзя ли чуточку яснее?

— Никакого другого ответа не может быть, мастер. — Ксено хрипел и задыхался, лицо побагровело, словно ошейник сдавливал его шею.

— Скажи еще раз, раб, и в этот раз будь точнее. Назови имя своего хозяина.

Ксено выпрямил спину, и, хотя он все еще трясся, обливался потом, а лицо его темнело от прихлынувшей крови, голос его был чист и ясен:

— Никого я не назову своим хозяином, кроме истинного владыки Авонара, Наследника могущественного Д'Арната, принца Д'Нателя, да правит он в мире и славе, пока не воскреснут земли Пустынь, и тьма не исчезнет навеки из наших миров!

Ксено проговорил все это, не сорвавшись на крик, несмотря на то, что Каладор вспорол его живот и ему приходилось удерживать внутренности руками. Потом они вывалились на землю, а он упал на них сверху. Мертвым.

Каладор положил руку мне на плечо и оттащил на несколько шагов назад.

— Я так и знал! Этот вонючий пес, несомненно, собирался убить вас!

Хоть я и был немного напуган тем, как близко подобралась ко мне смерть, я с трудом мог представить Ксено слугой злого принца. Он совершенно не выглядел опасным, распростершись в луже крови и кишок. Каладор отослал меня на ранний ужин, подозвав рабов, чтобы они убрали грязь. Но, по правде говоря, до конца дня я и крошки в рот взять не мог.

Харрес, мой новый учитель рукопашного боя, был не рабом, а воином вроде Каладора и Мерна. Он был очень строг и едва не завязывал меня узлами. Как-то раз я замешкался встать после того, как он в двадцатый раз за час швырнул меня оземь. Рука висела плетью, лицо было ободрано о горячий песок. Бок свело так сильно, что я не мог как следует вдохнуть, хотя в полуденный зной перевести дыхание и без того затруднительно.

— Я сказал повторить движение! — орал Харрес. — Вы никогда не сделаете это как надо, если не будете работать!

— Я не могу, — простонал я, едва ли способный встать на четвереньки.

— Хочешь, чтобы я нянчился с тобой, как тот раб?

— Нет, конечно же, нет, — поспешно ответил я.

Но я не понимал, почему Харрес не мог показывать чуть помедленнее, как Ксено. По правде, я продвигался вперед.

Харрес вцепился в мою больную руку и вздернул меня на ноги.

— Давайте я покажу вам, что ваш «заботливый» учитель хотел сделать с вами, что хотят сделать с вами ваши враги!

Он провел меня через крепость, минуя казармы, двор прислуги и загоны для рабов, к вытянутому низкому зданию, построенному из глыб песчаника. Если бы меня еще не вытошнило завтраком на занятиях по фехтованию, отвратительная вонь этого места заставила бы мой желудок вывернуться сейчас. Харрес толкнул меня в дверной проем, мимо ряда пустых деревянных тележек, к каждой из которых был прикован раб. Они сидели здесь на жаре, в грязи и страхе, ожидая, пока им нагрузят тележки. Позади тележек было несколько деревянных площадок и больших ящиков, вокруг которых без устали трудилось еще больше рабов. Сначала я подумал, что на площадках спят люди, но, увидев, как один из рабов срезает волосы с их тел, понял, что лежащие были мертвы.

На другой площадке раб снял ботинок с ноги мертвеца, швырнул в один из ящиков и взялся за второй. Когда он начал стягивать с мертвого тела штаны, Харрес вдруг пнул его.

— Ты, раб, — приказал он, — смотри сюда.

Раб принялся размахивать руками вокруг головы, словно Харрес ударил его по ней. Мастер закричал на него снова и пнул еще несколько раз, прежде чем человек упал на колени и вытянул в стороны руки, как и полагалось рабу. Он был молод, этот человек, и казался здоровым и сильным, но одного взгляда на его лицо было довольно, чтобы понять, что здорово лишь его тело. Из раскрытого рта сбегали ниточки слюны, капавшие на грязную тунику. Язык казался слишком большим для его рта и свисал на сторону. А глаза… они были ужасны. Их пустота казалась еще хуже, чем у воинов. Он и не думал о том, чтобы бояться, как остальные рабы. Он боялся так, как будто собирался бояться до конца дней.

Харрес дернул раба за короткие волосы, ударил по щеке, толкнул в плечо. Раб дергался и выл, пускал слюни и пытался свернуться клубком.

— Этот человек был выбран учить вас рукопашному бою, юный господин. Он был умен и исполнителен, его тело великолепно тренировано, как вы видите. Мы думали, он прекрасно подходит для преподавания — хорошее применение для раба. Но выяснилось, что Ксено тайно сдружился с ним, обещая помочь ему сбежать. Когда этот молодой раб попытался донести на Ксено, как, и положено, ваш добрый наставник стал пытать его, и превратил вот в это, а сам занял место вашего учителя.

Харрес пнул раба, и тот упал на песок у моих ног. Волна зловония заставила меня отшатнуться. Человек гнил заживо.

— Не эту ли судьбу задумал для вас Ксено? Если бы вы превратились в подобное существо, его хозяину, принцу дар'нети, не пришлось бы бояться вашего возмездия. Запомните, молодой господин. Не доверяйте никому ни в одном из миров. Никому.

Хоть день был невыносимо жарким, меня будто холодной водой окатили.

— Возвращайся к работе.

После нескольких пинков покрытый слюной, песком и грязью раб пополз к мертвому телу и продолжил стягивать с него штаны.

Несмотря на изнурительные тренировки и отвратительные и неприятные вещи, мне нравилось жить в Зев'На. У меня был хороший дом и собственные вещи, которыми я мог распоряжаться как угодно, и я ел только то, что хотел. Лорды и их воины защищали меня от Д'Нателя и других дар'нети, которые хотели превратить меня в подобие омерзительного слюнявого раба. Со мной обращались как с мужчиной, а не как с младенцем. Я знал, что насмешки всего лишь помогали сделать меня сильнее и лучше, а когда не было занятий, все оставляли меня в покое. Но лучше всего было то, что я был слишком занят и измотан для мыслей о чародействе.

Раб Сефаро заботился о моем доме — Сером доме, как его называли. Он готовил ту одежду, что была мне нужна, и приносил еду в гостиную, если я так хотел. Столовая внизу казалась мне ужасно огромной для меня одного. Все оставшееся время, не занятое тренировками и едой, я спал. Мне часто снились папа и Люси. Ксено тоже появлялся в моих снах, зажимая рану в животе, чтобы не выпадали внутренности, и с ним слюнявый раб, на месте которого мог оказаться я сам. И мне по-прежнему снились эти сны про Комигор, казавшиеся более настоящими, чем сама жизнь. Каждое утро я вставал с желанием продолжить тренировки. Я решил, что стану таким же, как папа, — даже лучше, потому что тогда я смогу одолеть принца, его убийцу, с которого и начались все эти беды.

О чем-то, что осталось в Комигоре, я скучал, но становилось все труднее вспомнить, о чем именно. В основном, о книгах. Книги были одной из немногих вещей, которые Сефаро не смог принести по моей просьбе. Он опустился передо мной на колени, разведя в стороны руки, и сказал, что я могу убить его, если мне хочется, но в Зев'На нет никаких книг. Я действительно рассердился на него, потому что не мог поверить, что во всей крепости не было ни одной книги. Я даже представил, каково это — воткнуть в него кинжал. Но я не убил его. Даже если он и врал насчет книг, этот проступок не казался мне заслуживающим смерти. Позже той ночью, когда я вспоминал, каким испуганным он выглядел и как я всерьез собирался его убить, я почувствовал себя довольно странно… леденящий холод внутри. Никто не боялся меня прежде. Зев'На в этом отличалась от прочих известных мне мест. Убийства здесь казались куда более обыденными, чем в Лейране. Мне просто надо было привыкнуть к этому.

Через несколько дней после казни Ксено Дарзид пришел навестить меня. Он стоял у края площадки для фехтования и наблюдал, как Каладор несколько раз сильно ударил меня мечом, а потом принялся насмешничать, когда я попытался контратаковать. Наносить мне легкие порезы и уколы в руки, ноги и щеки, пока я готовился напасть, было одним из любимых развлечений Каладора. В тот день он превзошел самого себя и принялся смеяться надо мной. В его смехе не было ни капли дружелюбия, и ни капли веселья не отражалось в его пустых глазах. Я знал, что капитан Дарзид наблюдает за нами, и потому из кожи вон лез, пытаясь сделать хороший выпад, но Каладор не останавливался. Руки горели и кровоточили. Каладор чиркнул острием клинка мне по лбу, и кровь залила мне лицо. Я так устал, что едва мог держать рапиру, а капитан Дарзид рассмеялся. Ужасное солнце палило сверху, отчего моя голова наливалась свинцом, а синяки — болью. И прежде чем я успел задуматься, я сжал левый кулак и показал, на что способен.

Меч Каладора вырвался из его руки и ударился о каменную стену. Я ткнул мастера острием рапиры в живот. Мне страшно хотелось вонзить клинок и услышать, вопли своего мучителя вместо смеха. Но смех и так уже стих. И его, и Дарзида. И тут на меня обрушилось понимание того, что я сделал. Чародейство.

Я попятился от них в угол двора, выставив перед собой рапиру и мечтая, чтобы она хотя бы не так сильно тряслась. Они или убьют меня прямо тут, или позовут солдат и бросят в темницу. Но Каладор опустился передо мной на колени и склонился до самой земли.

Дарзид стоял, скрестив на груди руки. Без тени улыбки он произнес:

— Браво, мой господин. Прекрасный удар. Отличная работа. Вам следовало бы убить мерзавца. Вы можете, вы же знаете. Вперед. Сделайте это, если желаете.

Я смотрел на капитана; кровь стекала по моему лицу и рукам, солнце молотом било по голове.

— Вы думали, то, что вы сделали, обеспокоит меня или удивит?

Я тупо кивнул.

Капитан наклонился ко мне так, что его смуглое лицо и мерцающие глаза оказались совсем рядом.

— Я знаю, кто вы, Герик. Я знаю о вас больше, чем вы сами. Я знал о вашем даре с того самого дня, как вы появились на свет.

— Вы знали, что я — зло?

— Я знал, что вы такое.

— Почему же вы не сказали папе? Зачем помогли мне?

— Томас бы не понял. Он сжег бы вас заживо, как вы и предполагали. Что я сделал, так это привез вас в то единственное место во Вселенной, где подобные вещи не имеют значения. Я привез вас в место, которому вы принадлежите. Это ваша земля, Герик. Не Лейран, не Валлеор — ни одно из Четырех королевств. Здесь нет зелени, мягкости, слабости, заурядности. Вы знаете, кто вы, и вы знаете, что именно здесь вы должны находиться. — Он обвел рукой изломанные красные утесы, уродливые равнины и широко усмехнулся. — А теперь преподайте этому дерзкому слуге урок, и мы отправимся что-нибудь выпить и поговорить.

Я осторожно глянул на Дарзида, но на этот раз тот не насмешничал и не притворялся. Каладор все еще стоял на коленях, уткнувшись лбом в землю. Моя кровь вскипела, словно варево в котле. Рукоятью рапиры я ударил его по затылку так сильно, как только мог. Он опрокинулся в грязь.

Капитан Дарзид засмеялся и похлопал меня по плечу.

— Неплохо. Теперь он дважды подумает, прежде чем задеть вас.

Преподать урок Каладору оказалось приятно. Я ненавидел его.

Мы пришли в мои покои, и, пока двое рабов смывали с меня кровь и грязь и переодевали в чистую одежду, капитан Дарзид приказал Сефаро принести еды и вина. Когда я сел с ним за стол, он налил вина нам обоим.

— Я ждал, когда же вы покажете свою силу, Герик. Вы прекрасно владеете собой.

— Здесь не жгут чародеев? — Мне не хотелось, но я должен был задать этот вопрос.

Дарзид расхохотался и залпом осушил огромный кубок вина.

— Нет, как правило. Если только они не наши враги — в противном случае любая казнь сгодится. Нет, в Зев'На вы свободны, распоряжаться своим даром. На самом деле здесь есть и те, кто может научить вас владеть им так же, как мечом, кинжалом или кулаками.

Я жевал, раздумывая над этим. Дарзид ждал, пока я заговорю, осушая новый бокал вина.

— Капитан, лорды Зев'На воюют с принцем Д'Нателем?

— Вы определенно унаследовали прославленный ум вашей матери, юноша. Честно говоря, война между лордами Зев'На и Д'Нателем — это противостояние, по сравнению с которым завоевания короля Эварда кажутся детской забавой. Это война за власть над двумя мирами, и она длится вот уже тысячу лет.

— Когда я встречусь с лордами?

— Совсем скоро. Теперь, когда вы показали свою силу и поняли, что вас признают здесь. Прежде чем открыться перед вами, владыки хотели убедиться, что вы доверяете им. Они хотели бы приветствовать вас как ценного союзника.

Теперь он надо мной насмехался. Я не настолько глуп.

— Но я не ценный союзник. Когда-нибудь я смогу стать им, но сейчас я способен только на всякие глупости, детские забавы. Вы видели, как я фехтую. И мне еще нет даже одиннадцати.

— Лорды принимают во внимание все это, но, как вы сможете убедиться, они высоко ценят вашу преданность нашей цели. Получить власть, которая не снилась ни Томасу, ни Эварду. Сразиться в битвах, в которых только вы один сможете победить. И первый бой уже близится. Потребуется вся ваша отвага, весь ваш ум и решимость. Это я могу сказать вам наверняка, юный Герик. Ваша жизнь будет совсем не такой, какую вы могли бы ожидать, но если вы останетесь верны своим намерениям, все, чего вы пожелаете, — вообще все — будет вашим. — Он слегка взъерошил мои волосы. — А пока я советую вам продолжить тренировки. Растите, становитесь сильнее и крепче, как ваш новый дом.

И он ушел, так и не притронувшись к еде.

Их не беспокоило, зло я или нет. Мне больше не нужно было бояться. Я чувствовал себя как раб, с которого сняли ошейник. Я не мог ничего изменить, не мог стать хорошим. Я был тем, кем был, и не имеет значения, как я это ненавидел, но больше никого это не заботило. Папа и Люси мертвы. Мама оставит Комигор, вернется в Монтевиаль и будет там счастлива. А я останусь в Се Урот, месте, которое казалось предназначенным для таких, как я, где никто не сожжет меня за то, что я заставлял маршировать оловянных солдатиков или подарил Люси цветок…

Сефаро погасил лампы, я отослал его, разделся и забрался в постель. Я испытывал такое облегчение, что, хоть это и кажется совершенно бессмысленным, проревел всю ночь.

ГЛАВА 21

Однажды утром, когда я провел в Зев'На уже много недель, Каладор во время нашей тренировки получил записку. Я сражался с рабом, считавшимся одним из лучших бойцов моего возраста. Учитель немедленно сунул между нами длинный шест, обрывая поединок, и пинком прогнал моего противника. Я был вне себя от ярости. Хотя я оставил на мальчишке несколько порезов, ему не удалось задеть меня ни разу. Я был уверен, что вот-вот одержу победу.

— Я не хочу прерываться! — крикнул я.

— Приглашенные к лордам Зев'На не медлят, — ответил Каладор.

Он приказал двум рабам, следовавшим за мной тенями, вымыть меня и одеть для встречи с лордами. Когда настанет время идти, меня известят.

В воде было хорошо. Я любил по-настоящему горячие ванны и, хотя был взволнован предстоящим знакомством с лордами, все равно заставил рабов трижды менять воду. За эти недели я, наконец, привык к тому, чтобы раздеваться при рабах и мыться с их помощью. Я определенно подрос и стал не таким щуплым, как раньше. У меня даже появилось несколько шрамов. А эти рабы вовсе не походили на комигорских слуг, с которыми можно было поговорить или поиграть, если хотелось, которым ты был интересен, как обычным людям. Я даже не знал, как кого зовут, кроме Сефаро. Возможно, у них вовсе не было имен.

Мне хотелось окунуться в горячую воду четвертый раз, но Сефаро поторопил меня, чтобы я вылезал, и одел в новое черное с серебром платье. Поверх он затянул оружейную перевязь и повесил на шею несколько серебряных цепей. Маме бы понравилось видеть меня таким. Ее всегда больше интересовало, во что я одет, чем то, что я делаю или говорю. Странно, что Дарзид говорил о ее «прославленном уме». Мама была хорошенькой, но все знали, что она отнюдь не умна.

Хотя я был готов к середине дня, еще несколько часов так ничего и не происходило. Я едва не лопался от волнения. Наконец на закате приглашение пришло, его принес кто-то в серой мантии со скрывающим лицо капюшоном. Сефаро торопливо набросил мне на плечи черный плащ, закрепив его серебряной пряжкой в виде волка с рубиновым глазом.

Сефаро приложил тыльную сторону ладони к губам — так рабы просили позволения говорить.

— Вы прекрасно выглядите, мой господин, — сказал он, получив от меня разрешение.

Я поблагодарил его, он поклонился, и затем посланник увел меня. Я хотел расспросить его о лордах Зев'На. Мне никто ничего не рассказывал о них. Но это вряд ли следовало обсуждать с рабами, а сам посланник молчал, пока вел меня через широкие внутренние дворы, отделявшие мой дом от крепости. Воздух был холодный — этим ночи в пустыне меня очень удивили. Как только садилось солнце, поднимался ветер, и жара мгновенно спадала, как исчезает снег на южном склоне. Я часто мерз в Зев'На, почти все время, когда не ездил верхом, не фехтовал и не боролся на солнце.

Крепость Зев'На была намного больше Комигора и сильно отличалась от него. Где в Комигоре были мощные стены и широкие башни, в Зев'На все оказывалось тонким и легким. Я поражался, как эти башни могли так высоко подниматься или противостоять ветру, не говоря уже о нападении. Створки внешних ворот крепости были украшены изумительной резьбой, изображающей зверей, рабов и солдат, всех — больше естественной величины. Мне никогда не доводилось видеть ее так близко, но посланник жестом попросил меня поторопиться, и действительно, украшения на воротах казались ничем в сравнении с тем, что ждало внутри.

Посланец привел меня в огромный круглый зал, окруженный высокими колоннами. В нем можно было бы положить на пол самую высокую из башен Комигора, и она не достала бы до дальней стороны помещения. Стены и колонны зала были черными. Пол тоже, причем блестел так, словно был сделан из черного стекла. От первого взгляда вниз у меня закружилась голова, словно я мог провалиться сквозь него. А потолок… на самом деле я не был уверен, что у зала есть потолок, потому что надо мной простиралось безлунное небо, усыпанное звездами. Но я не нашел там ни Большой арки, ни Волка, ни Воина, ни других привычных созвездий, да и по воздуху казалось, что я внутри помещения, а не снаружи. Так что я не мог сказать, была ли там крыша, хоть я и точно видел ее из-за пределов крепости.

Еще больше, чем сам зал, поражала его обстановка. Вернее, на этом огромном пространстве обстановки не было никакой. Лишь прямо напротив входа высились три исполинские статуи, две из них изображали мужчин, одна — женщину, и все три были вырезаны из тусклого черного камня. Я подумал, что это изображения королей или богов, потому что они сидели на тронах, положив руки на подлокотники. Мизинец любого из них был больше моего роста. Даже сидящие, они были не ниже комигорских стен. Я никогда не видел ничего более пугающего.

Лицо женщины было старым и строгим, волосы стянуты узлом на макушке. Единственным, что выделялось на черном фоне, были глаза — темно-зеленые камни, похожие на изумруды, только вот я никогда не слышал, чтоб изумруды бывали такими огромными. Средняя статуя изображала мужчину с похожим на орлиный клюв носом, широким ртом и таким высоким лбом, что все остальные черты лица казались мелкими. Длинные волосы спадали на плечи, а глаза были глубокого пурпурного цвета, как аметист. Третья статуя показалась мне самой пугающей, потому что у нее совсем не было лица — только кроваво-красные глаза-рубины.

Мне хотелось, чтобы мои шаги не так громко отдавались эхом от стен зала. Не было, похоже, что в этом месте можно шуметь. Посланец скользил по полу совершенно беззвучно.

Из глубины темного пола в самом центре зала пробилось призрачное голубое свечение. Посланец жестом велел мне встать туда. Когда я послушался, низкий рокот поднялся от моих ступней в самые кости. Мне это не понравилось, но я не сдвинулся с места. Лорды Зев'На наверняка наблюдали за мной, а я не хотел выставлять себя перед ними трусом.

Когда я повернулся к посланнику, чтобы выяснить, что делать дальше, он уже исчез. Я немного подождал. Ничего не происходило. Я решил, что, если статуи — это боги лордов, их предки или герои, мне следует выразить им свое уважение. Я вежливо поклонился, как приветствовал бы короля Лейрана. Но, выпрямившись, едва не завопил, потому что готов был поклясться, что средняя статуя пошевелилась.

Пол все еще гудел под моими ногами, от лужиц темноты и странного голубого мерцания рябило в глазах. Я попытался смотреть не мигая, чтобы увидеть, если статуя двинется снова, но долго не продержался. Когда я, в конце концов, моргнул, все три статуи исчезли. Или, ну… на самом деле, они остались здесь… все три… но уже нормального размера, не огромные. Трое людей, одетых в черное, сидели на черных же каменных тронах обычного размера.

Женщина сидела слева. Она выглядела почти в точности так же, как и статуя, только узел волос был седым, а руки и лицо очень бледными. Глаза ее скрывала золотая маска в пол-лица, с вделанными в глазницы изумрудами.

Как и у изваяния, у мужчины в центре были длинные волосы, большой орлиный нос и широкий лоб, из-за которого все остальные черты лица казались меньше. Его волосы были каштановыми, и он тоже носил золотую маску, только с аметистовыми глазами.

На третьего я едва заставил себя взглянуть — я боялся, что у него, как у статуи, не будет лица. Но я сглотнул, повернулся к третьему трону и снова едва не вскрикнул от изумления. Его одеяние было черным, как и у остальных, и, пока я смотрел, его лицо менялось в этом странном свете. Он тоже носил золотую маску с рубинами на месте глаз. И хотя она закрывала лицо от бровей до середины щек, я узнал его. Это был Дарзид.

— Добро пожаловать, Герик. Приветствую вас в Зев'На от имени всех нас.

Он улыбнулся в своей обычной вкрадчивой манере. Его голос звучал иначе — глуше, чем всегда, как если бы он говорил в глубокий колодец.

— Он разинул рот, как ворона, — заметила женщина. — Тебе следовало бы предупредить его.

— Он всего лишь ребенок, — возразил мужчина с аметистовыми глазами. — Но, тем не менее, не бежит от нас в ужасе. Я вижу в нем по большей части любопытство. И удивление. По-моему, неплохое начало.

— Он особенный, как я и говорил вам, — ответил Дарзид. — И как скажет кровь.

Мне не нравилось, что они обсуждают меня, когда я стою прямо перед ними. Мама всегда так делала.

— Герик, герцог Комигорский, прибыл с визитом к лордам Зев'На, — произнес я, вспоминая, как важные гости приветствовали папу. — Я имею честь говорить с лордами Зев'На?

Мужчина с аметистовыми глазами приподнял бровь над маской.

— О, ну да. Простите нам нашу грубость, сударь. Мы стары и позабыли хорошие манеры. Я — Парвен Воитель. Справа от меня сидит Нотоль Сведущая, а слева… Кажется, вы знакомы с Зиддари Изгнанником, который лишь недавно вернулся к нам после бесконечно долгой отлучки… за границу.

Я поклонился каждому представленному, хотя мне казалось нелепым кланяться Дарзиду, служившему под началом моего отца.

— Я хотел бы поблагодарить всех вас, господа, за оказанное мне гостеприимство. Я в долгу перед вами, поскольку вы спасли меня от жестокого убийцы. И надеюсь вернуть этот долг, как только смогу.

— Прекрасно сказано, сударь герцог, — ответил Парвен. — Мы рады были предоставить вам убежище. Считайте Зев'На домом, а Се Урот — своей страной. Мы полагаем, что вы скоро…

— … сможете с легкостью вернуть ваш долг, — продолжила Нотоль. — Мы стары и эгоистичны и не стали бы отклоняться с нашего пути, чтобы помочь юному дворянину — даже столь достойному, как вы, — не рассчитывая на свою выгоду. Наши враги — и ваши тоже, и мы надеемся объединиться…

— …чтобы выступить против них, — теперь говорил Дарзид.

Каждый из них подхватывал слова и мысль другого без малейшей заминки, словно говорили не трое, а один.

— Вы начали оттачивать навыки, необходимые для того, чтобы достичь цели — исполнить данную вами на крови клятву отомстить за смерть мужчины, которого вы называли отцом, и женщины, бывшей вам другом. Возможно, вам будет довольно и этого, и вы предпочтете вернуться в свои мирные земли, где ваш король хочет предать вас огню. Но если вы действительно имели в виду то, что говорили о своем долге, тогда мы дадим вам возможность оплатить его. Если вы предпочтете начать новую жизнь здесь, как наш союзник, мы обучим вас и другим искусствам, расскажем правду о вас и о мире, которая перевернет все ваши представления.

— Это будет опасно, трудно и увлекательно, — снова продолжил Парвен. — Вам придется услышать то, что вам не понравится, и делать то, что покажется неприятным. Пути назад не будет. Но это будет жизнь, которую вы заслужите и выберете сами. Что вы об этом думаете?

Лорды казались мне суровыми, но в то же время добрыми и вежливыми. Мне нравилось носить на поясе клинки, мне нравилось, что я стал сильнее и быстрее. А еще я думал о выжженной солнцем уродливой пустыне и зубчатых красных скалах, о том, что единственное место, где мне тепло, осталось там, под палящим пустынным солнцем, где я сражался и истекал потом. В Лейране сжигали колдунов и убивали тех, кто был с ними связан.

— Думаю, я принадлежу этому месту, — ответил я. — Я выслушаю все, что вы мне скажете, и научусь всему, чему вы станете меня учить.

— Какой мудрый юноша! — заметила Нотоль. — Давайте же скрепим наш союз, мой юный друг. Мы стары и недоверчивы и должны быть уверены, что вы принимаете все всерьез. Подойдите ко мне.

Я взобрался на широкую черную ступень и встал перед женщиной. С изумлением я увидел, что золотая маска была частью ее лица, она врастала прямо в бледную, высохшую кожу. Каждый глаз был цельным, огромным изумрудом. Что она видела сквозь них?

— Все, сударь мой. Все.

Я быстро отвел глаза. Пялиться невежливо — даже на что-то настолько странное. Должно быть, Нотоль привыкла к этому, раз она догадалась, о чем я подумал.

— Мы нашли кое-что, что принадлежит вам, юный герцог, и ждали подходящего случая, чтобы вернуть это.

Ее руки были очень сухими, а плоть длинных худых пальцев, казалось, совершенно не соединялась с костями. Нотоль достала небольшой зеленый шелковый мешочек и вытряхнула его содержимое на ладонь. Это был перстень с гербом Комигора, который привезла мне Сейри, приехав рассказать ложь о смерти папы. Должно быть, лорды нашли его в моих вещах, когда я только прибыл в Зев'На. Я совсем забыл о нем.

— Благодарю вас, — сказал я и потянулся за кольцом. Но Нотоль отдернула руку.

— Подождите немного. Как я и сказала, мы должны быть уверены, что сердце ваше принадлежит Зев'На, что вы не покинете нас в тяжелые времена… или когда ваша подушка намокнет от ребяческих слез.

У меня вспыхнули щеки… и вскипела кровь! Если это Сефаро заметил мою слабость и рассказал лордам об этом, я убью его. Тогда лорды увидят, что я уже не ребенок.

— Я клялся честью моего рода отомстить за отца и няню, — сказал я, стараясь держаться прямо. — Я полагаю долг перед вами равно весомым. Я не разбрасываюсь клятвами, хотя еще молод. — Я выхватил шпагу и положил ее к ногам Нотоль. — Я буду служить вам, пока вы не сочтете, что мой долг перед вами исполнен. Ваши враги — мои враги, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы поддержать вас в борьбе с ними.

Нотоль мягко засмеялась, ее дыхание взъерошило мне волосы.

— Нам не нужен ваш меч, сударь. Пока нет… хотя он может пригодиться, когда вы подрастете. Что нам нужно — так это ваша преданность, ваша верность… ваша душа. Мы хотим, чтобы вы обменяли свой перстень, символ жизни, от которой вы отказались, на… — она раскрыла другую ладонь, в которой лежал маленький золотой треугольник со вделанными в него изумрудом, аметистом и рубином, — этот знак нашего союза. Как еще мы можем поверить в то, что вы предпочтете наши общие интересы тем, что ничего для нас не значат? Долг всей жизни не может быть оплачен наполовину или исполняться лишь в отсутствие лучшего занятия.

Она протянула ко мне обе руки: в одной — родовой перстень, в другой — знак лордов.

— Вы должны выбрать.

Ее ладони были иссечены чудовищными шрамами, словно когда-то, в незапамятные времена, сильно обгорели.

Хотя никто из троих не сдвинулся с места, мне казалось, что они нависают надо мной — ждут затаив дыхание, пока я делаю выбор. Они, должно быть, думают, что это будет трудно. Но мои сны уже открыли мне истину. В Комигоре у меня не осталось ничего, и я желал мести больше всего на свете. Я коснулся гербового перстня и на миг задумался.

«Прости, папа. Если бы я не был проклят, я мог бы стать таким, как ты. Но я тот, кто я есть, и, если у исчадий зла может быть честь, моя будет в том, что я сделаю сам».

И я протянул руку к знаку лордов, взял его и почувствовал их вздох, обрушившийся на комнату, словно гроза в засушливое лето.

— Прекрасный выбор…

— …вы оказываете нам честь…

— …наш юный друг и союзник. Подойдите, я покажу, как носить его.

Зиддари взял украшенный камнями знак, и, не успел я понять, что он делает, горячее острие боли пронзило мочку моего левого уха.

— Вот так, — сказал он, прежде чем я успел возразить. Я коснулся уха — украшенная камнями игла сидела в нем прочно, словно засов в воротах.

Теперь мы сможем учить тебя и наставлять…

Поможем достичь большего, чем сейчас…

Я прижал ладони к ушам. Голоса Парвена и Нотоль были слышны не там, а прямо в моей голове.

Если у тебя возникнет любой вопрос, просто подумай о нем или произнеси его, и один из нас ответит тебе.

Губы Зиддари не двигались. Это было невероятно!

После этого они отправили меня домой. Сефаро и двое других рабов, как всегда, ждали у дверей. Они склонились передо мной, пока я шел через ворота и пересекал внутренний двор. Когда они выпрямились, взгляд Сефаро упал на украшение в моем ухе. Он коснулся рук других рабов и кивнул в мою сторону. Увидев то же, что и Сефаро, они побледнели, их глаза расширились, и все трое упали на колени. Я подумал, что их народ, должно быть, донельзя слаб и труслив, если они испугались меня лишь потому, что я стал другом их лордов.

Это и в самом деле так, Герик. Дар'нети мягкотелы и порочны — они боятся собственных заклинаний, собственной силы — и хотят, чтобы все чародеи были так же слабы, как и они сами. Их надо держать в узде, иначе они совсем никуда не годятся. Мы используем их как рабов, чтобы наш собственный народ мог сосредоточиться на воинском искусстве, — прошептал Зиддари в моей голове. — Испытай их. Увидишь, как они трясутся перед лицом силы большей, чем подвластна им самим.

— Так, значит, они тоже чародеи? — спросили, словно разговаривал с ним лицом к лицу.

Это стоило обдумать. Такого я и представить себе не мог. Я пнул Сефаро, он упал с колен прямо в мусор у порога, но не пытался подняться и только смотрел на меня, пока я не велел ему встать. На его месте я бы сгорел со стыда.

— Почему они не используют чары, чтобы бежать из плена? Они что, слишком трусливы даже для этого?

Им мешают ошейники. Они — дар'нети, подданные принца Д'Нателя. Они и их принц запретили нам развиваться и разумно использовать нашу силу. Мы используем ошейники, чтобы они поняли, что значит быть ущербным. Это самая чистая мука, которую мы можем им предложить. И весьма справедливая.

Запретить им колдовать — это казалось справедливым. Но я не мог забыть, каково это — жить в постоянном страхе, и поэтому позже, когда Сефаро пришел снять с меня перевязь, выходное платье и серебряные цепи, я сказал ему, что доволен его службой. Он слегка поклонился, но не попросил разрешения говорить. Я даже задумался, не догадался ли он, что я чуть не собрался убить его, когда был у лордов.

А потом я заснул на своей огромной кровати, не видя никаких снов.

Моя жизнь изменилась в эту ночь еще больше, чем когда я прибыл в Зев'На. Один из лордов всегда был со мной, на самой кромке восприятия — голос в моей голове, который не был мной. Это казалось столь же естественным, как дыхание или колдовство, заставляющее оловянных солдатиков маршировать, а цветы распускаться по моей воле.

Иногда бывало ясно, кому из них принадлежит голос. Нотоль шептала мне о грандиозных вещах: о том, как работает Вселенная, о волшебной силе. Парвен читал лекции по военному делу, рассказывал мне об атаке и защите, о тактике и стратегии, которые они использовали в ходе тысячелетней войны. Зиддари был… ну, Дарзидом — и мог говорить о чем угодно, начиная с того, как обращаться с рабами, и заканчивая именами наших врагов и друзей.

Иногда я вовсе не слышал никаких голосов, но стоило мне задаться вопросом о фехтовании, и Парвен отвечал мне. А если я задумывался, как волшебством подогреть воду в ванне, мне подсказывала Нотоль.

Спустя еще несколько дней лорды принялись рассказывать мне о причинах и истории их войны с принцем Д'Нателем, о том, что все жители этих земель могут колдовать, но только некоторым это удается лучше. Нотоль поведала, что предки Д'Нателя, точнее, древний король дар'нети по имени Д'Арнат запретил сильнейшим чародеям пробовать что-то новое и творить заклинания, на которые никто, кроме них, не был способен. На мой взгляд, это было вопиющей несправедливостью, как если бы папе не позволяли сражаться на мечах, лишь потому, что он делал это лучше всех.

Именно так, — подтвердила Нотоль в моей голове. — Д'Арнат боялся, что власть перейдет в более талантливые руки. И с тех пор мы сражаемся с последствиями его трусости. Мы боремся за право применять наши способности так, как нам того хочется. Принц унаследовал от Д'Арната огромную мощь, но использует ее лишь для того, чтобы держать нас скованными, в страхе, что мы затмим его собственный род.

И, разумеется, во время всей этой учебы я узнал, что существует еще один мир. Я жил в мире по имени Гондея, в то время как Комигор, все люди и места, которые я знал, остались в другом — человеческом мире, как они его называли.

Вот почему колдовство в вашем мире — страшное преступление, — пояснил Парвен. — Оно не принадлежит ему. Д'Натель и последователи Д'Арната называют наши труды злом, но что может быть большим злом, чем насаждать магию там, где ей не место? От этого проистекла великая несправедливость: взгляните на историю Освобождения, и вы убедитесь.

Сперва я немного испугался и расстроился, узнав, что оказался не в том мире, где родился, но это вскоре прошло. Лорды рассказали мне столько всего нового, и потом, я почти не мог вспомнить Комигор или лица тех, кого знал там, кроме погибших — папы и Люси. Их я помнил прекрасно.

Лорды отвечали на любые мои вопросы, кроме тех, что касались их самих. Я спрашивал об их масках и зачем они носят их. Я интересовался, почему Зиддари так долго жил в моем мире, почему он служил папе, почему спас меня, но помогал убивать других злых чародеев, живших там. Когда я задавал эти вопросы, я чувствовал рядом всех троих, однако никто не отвечал. Именно так. Голова пухла от всего того, что я успел узнать, и все же новые знания давались мне довольно просто. Я не забывал ничего из того, чему меня учили.

Когда минуло около недели после моей встречи с лордами, Дарзид пришел ко мне домой. Ну, разумеется, его звали Зиддари, но выглядел он снова как обычный Дарзид.

— Есть срочное дело, которое необходимо обсудить с вами, молодой господин, — и лучше лично, хотя вы уже вполне приспособились к нашему новому «устройству».

Мы стояли на широком балконе снаружи моих покоев. Как и из любого окна или двери Серого дома, с него открывался вид на пустыню.

— Вот-вот состоится наша первая схватка с принцем Д'Нателем, и, поскольку вам предстоит исполнить отведенную роль, вам следует узнать часть горькой правды, о которой я предупреждал.

На какой-то миг я уловил рубиновый отблеск в его глазах. Он был очень взволнован, отчего и я слегка забеспокоился. Я хотел поскорее приступить к этой войне, раз уж я ввязался в нее.

— Вы никогда незадумывались, как вышло, что вы обладаете колдовской силой? — спросил он.

— Я думал, это просто получается, когда рождаешься.

— Как зеленые глаза, высокий рост или рыжие волосы?

— Что-то вроде.

— Скажите, Герик, возможно ли, что ребенок родится рыжим, если у его матери каштановые волосы, а у отца — черные?

— Не знаю. Думаю, вряд ли.

— А если я скажу вам, что рождение ребенка с силой вроде вашей от родителей, не наделенных магическим даром, намного менее вероятно, чем смуглого и темноволосого от двух светлокожих блондинов?

Внутри у меня все сжалось, а по коже пробежал холодок, хотя до ночи было еще далеко. Яркое красное солнце обжигало мою кожу.

— Это действительно так?

— Да.

— Это значит, что кто-то — мама или папа — тоже был чародеем?

— Вам лучше знать.

— Или один из них — или оба — не были моими родителями.

Дарзид облокотился на перила балкона и вглядывался в пустыню.

— Томас был слишком властен над женой, чтобы та развлекалась с другими мужчинами. И могу сказать, что ни одна из женщин, которые были у Томаса помимо Филомены, не принадлежала к народу дар'нети.

Узел внутри меня стягивался все сильнее, так что я начинал ощущать пустоту у себя в животе.

— Тогда кто же я?

Дарзид выудил из кармана черной куртки квадратное зеркальце в рамке из слоновой кости и вложил мне в ладонь. Само собой, когда я взглянул в него, на меня смотрело мое собственное лицо. Как могло случиться, чтобы папа не был моим отцом? Я видел его черты в своих: та же ямочка на подбородке, тот же цвет волос, те же глаза. Даже потемнев на солнце, кожа сохранила тот же бронзовый оттенок. Я тысячу раз слышал от Неллии, что я — точная копия отца и что ни у кого, кроме детей Комигора, не бывает такого загара…

Зеркало звякнуло об пол, а я сцепил руки за спиной, словно оно обожгло меня. Меня замутило. Дарзид кивнул.

— Итак, вы догадались. Тяжело осознать, что все, во что вы верили в жизни, оказалось ложью.

Сейри. Я был ребенком Сейри… и ее мужа-колдуна, сожженного заживо.

— Вы и ваш кузен родились в один и тот же день. Сын Томаса был недоношен, слаб и болезнен, как и все дети Филомены. Он не мог выжить. До служанки, которая была приставлена к обеим роженицам, дошел слух о том, что собираются сделать с ребенком колдуна, и она попыталась подменить вас. Я застал ее за этим и нашел любопытным посмотреть, что же из вас получится. Я проследил за тем, чтобы служанка отправилась в Комигор с вами и там наблюдала за любыми проявлениями унаследованных вами от отца… талантов.

— Значит, ребенок, которого убил папа…

— …был его собственным сыном. Он так никогда и не узнал об этом.

— Он был проклят мужем Сейри? Поэтому и родился до срока?

Все в мире переворачивалось с ног на голову. Я бы не удивился, увидев, как солнце поднимается по небу в обратную сторону.

— Возможно.

Я не знал, что и думать. Сейри. Сейри — моя мать. Я ненавидел ее из-за того, что ее принц убил папу, а она привела его убить и меня с Люси. Но, наверное, это означало, что и она не знала правды. Я попытался вспомнить все подробности, связанные с Сейри, но все казалось смутным и неясным. И ребенок, которого убил папа, не был волшебником. Это меняло… что-то… Но прежде чем я успел собраться с мыслями, Дарзид похлопал меня по щеке, требуя уделить ему внимание.

— Есть еще кое-что. Хуже того, что вы уже услышали.

— Хуже уже не придумать.

— Вы должны знать имя своего отца, вам так не кажется?

— Он был злом, но умер. Не понимаю, какое это может иметь значение, кроме того, что он сделал меня таким же злом, каким был сам. Мне не следовало рождаться в том мире. Там мне не место. А папа… Томас — вот кто мой настоящий отец.

— Оставьте сантименты, Герик. Вы так боялись Томаса, что даже перестали с ним разговаривать. Малейшее подозрение о том, кто вы есть, — и он бы перерезал вам глотку или сжег заживо. Личность вашего отца — ключ к тому, кто вы есть сейчас и кем станете в будущем. Тут замешано кое-что донельзя необычное — даже для этого мира, и у нас уйдет еще не один день на то, чтобы только предположить, что же тогда было сделано.

— Я не понимаю. — У меня голова шла кругом от жара, холода, красных солнечных лучей, бивших прямо в глаза, и его слов, открывавших мне все новую и новую ужасную правду.

— Все дело в именах. Имена вам подскажут. Знаете ли, муж Сейри, ваш отец, был известен под именем Кейрон.

— Кейрон? Но это же другое имя, которым называли…

— …принца Д'Нателя. Именно так. Похоже, ваш настоящий отец не умер, а был воскрешен. И теперь он, и наш враг — одно целое.

— Но как это возможно? Двое разных людей — и один и тот же? Мертвец, которого вернули к жизни!

— Это и впрямь поразительное колдовство — дело рук старика, которого вы видели говорящим с Сейри. Это лебединая песнь некогда одаренного народа. Мы обучим вас всему, что касается этого и как это определяет место, занимаемое вами в мире. А пока что вы должны быть готовы к встрече с ним.

— К встрече? С принцем?

У меня язык не поворачивался назвать его отцом. Я вспомнил высокого человека, гулявшего с Сейри по бабушкиному саду, и задумался, как лорды представляют себе мой с ним поединок.

— Да, и это самая важная часть всего дела. Д'Натель совершил ошибку — ошибку, которая может стоить ему власти над Вселенной, не говоря уже о том извращении, которое он называет своей жизнью. И вы — ключ к этому. Мы и представить себе не могли, что ваше испытание наступит так скоро, но это и к лучшему.

Зиддари продолжал рассказывать о том, как меня доставят в самое сердце цитадели врага, как я встану перед своим отцом, принцем, который оказался одновременно еще и человеком, сожженным на костре королем Эвардом незадолго до моего рождения.

— Вы оба подвергнетесь испытанию, чтобы подтвердить ваше родство. Бремя его ляжет на него, а не на вас. От вас же потребуется только присутствие.

— Зачем ему признавать свое отцовство, если для него это будет означать поражение в войне? — озадаченно поинтересовался я.

— У него не будет выбора. Чары, вернувшие его к жизни после самой настоящей смерти, нарушили равновесие его разума. В тщетной попытке удержать власть в своих руках он поставил себя в крайне уязвимое положение. Если мы удачно разыграем свою партию, то, прежде чем наступит рассвет следующего дня, вы будете признаны его наследником.

— Но его сторонники не захотят признать меня, если я буду в союзе с его врагами.

Дарзид что, думает, я совсем глуп?

— О, они признают вас. За тысячу лет они сами себя загнали в бессмысленные рамки родословных и линий кровного наследования. Скоро они осознают свою ошибку. Отныне вы больше не герцог Комигорский, но завтра на закате станете принцем Авонара, повелителем всех дар'нети и дульсе. И в день вашего совершеннолетия вы будете помазаны как Наследник Д'Арната, будь он проклят. Д'Арнат — единственный из дар'нети, кто по-настоящему постиг всю глубину и мощь колдовских сил, но в гордыне и эгоистичной тупости своей он оставил их для себя и своих Наследников. Пройдет немногим меньше года, и, когда завершится двенадцатый год вашей жизни, все это станет принадлежать вам!

ГЛАВА 22 СЕЙРИ

Я предполагала, что мы сможем сблизиться с кем-нибудь из дар'нети, может быть из Наставников, кто помог бы нам разработать план спасения Герика. Но дульсе не знал никого, кому можно было бы доверить тайну происхождения мальчика, особенно накануне испытания принца. Сконфуженный дульсе признал, что только из ряда вон выходящее событие, не меньше угрозы для жизни Наследника, заставит дар'нети прислушаться к человеческой женщине, желающей отправиться в Зев'На. Тем более сейчас, во времена хрупкого мира. Даже Келли, дар'нети, не имеющая знакомых и неопытная во владении даром, попадет под подозрение как шпион зидов. Пока что нам приходилось действовать самим.

Барейль, я знала, горько скорбел о судьбах Дассина и Кейрона. Вся тяжесть произошедшего, казалось, обрушилась на него, на следующий день после того, как принц покинул нас. Все утро мы обсуждали, как нам передвигаться по городу. Барейль принимал живейшее участие, подбадривал, делился советами, сведениями и содержимым кошеля, набитого золотом. Около полудня он отмечал на плане города улицы и лавки, и тут его голос сник, а рука начала мелко дрожать. Он шагнул в сторону от маленького столика и потер виски.

— Барейль, что с тобой? Тебе плохо?

— О, сударыня, мне нужно… я должен вас покинуть.

Оливковый цвет его лица сменился внезапной бледностью. Он сдернул плащ с крюка у двери, схватил дорожный мешок и бережно уложенную в стороне оружейную перевязь Д'Нателя.

— Я должен отнести эти вещи в безопасное место. Какая небрежность с моей стороны оставить их здесь! Я вернусь… не знаю когда. Прошу меня простить.

И с этими словами он протиснулся в дверь и побежал по коридору.

Его не было до самого вечера. Он вернулся с жареной индейкой и горшочком густой ароматной каши с овощами, но есть вместе с нами не стал.

— Я так сожалею, сударыня, но не могу остаться здесь с вами. Нужно привести в порядок дом мастера Дассина, на случай если принц пожелает в нем остаться… или же передать кому-либо другому. Я попросил Заклинателя восстановить защитные чары на его доме.

Еще ни разу с самого нашего знакомства я не видела Барейля таким сомневающимся и неуверенным в себе.

— Я все устроил, вы можете оставаться здесь, в гостинице, сколько вам вздумается. Я бы пригласил вас в дом мастера Дассина — для него самого и для принца это было бы честью, — но вас непременно заметят.

— Будешь ли ты сам в безопасности? Тебя едва не убили…

— Теперь, когда принц у Наставников, мне нечего бояться. Никто не станет беспокоить дульсе без его мадриссона — мало чего можно от такого добиться. Пожалуйста… уверяю вас, я помогу вам со всем, что обещал.

Несколько следующих недель мы с Келли провели, мучительно пытаясь овладеть языком Авонара. Обрывочные знания остались у меня от общения с дульсе Баглосом во время летнего путешествия, когда Кейрон-Д'Натель еще не мог говорить и понимать по-лейрански. Так что я неплохо воспринимала речь со слуха, однако страшно запиналась, пытаясь говорить сама. Келли же прибегла к колдовской силе и смогла бегло болтать уже в первую неделю. Я жестоко ей завидовала.

Паоло было не засадить ни за какую учебу. Он клялся, что в его голове нет места для лишних названий знакомых вещей, и, пока мы с Келли занимались, исследовал улицы и закоулки Авонара.

Барейль, как и обещал, ежедневно навещал нас в гостинице, но не дольше чем на час-другой. Он был подавлен и неразговорчив, словно не высыпался, как следует. Он объяснил Келли, как нам раздобыть одежду принятых в Авонаре расцветки и покроя. Немногим отличаясь от обычных юбок и курток, корсажей и штанов — разве что дар'нети предпочитали свободные одеяния облегающим, — здешние наряды обычно были окрашены в яркие, словно самоцветы, тона — зеленый, красный и синий, каких никогда бы не добились лейранские красильщики. И ни одна лейранская или валлеорская швея не могла даже представить себе такие ткани и работу: волокна тоньше шелка, но настолько прочные, что искерский крестьянин смог бы носить один такой наряд всю жизнь; стежки, совершенно одинаковые и почти незаметные; вышивка изумительного по красоте и сложности рисунка, который даже вся толпа золотошвеек, состоящих при королеве, не смогла бы изобразить за год.

Однако все эти детали, которые показались бы чудом в любое другое время, оставались незамеченными, поскольку мы полностью сосредоточили свои усилия на том, чтобы найти способ спасти Герика из глубины пустыни. Вместе мы обдумывали все, что рассказывал Барейль о твердыне зидов, и то, что было известно дар'нети о лордах. Тем не менее, мы никак не могли придумать, как попасть в Зев'На, не говоря уже о том, чтобы вырвать мальчика из цепких рук врага.

От себя и от других я требовала терпения. Хотя страх побуждал к немедленным действиям, мой краткий опыт общения с зидами подсказывал, что у меня нет оружия бороться с ними в открытую. Время шло, а мы не узнали ничего нового, что дало бы нам шанс на успех. Из Барейлевых уроков истории было ясно, что лорды пожелают воспитывать Герика под своим присмотром до совершеннолетия, а значит, смерть ему не грозит. Келли намекала, что у меня каменное сердце, раз я допускаю, чтобы мой сын томился в Зев'На, но я была уверена, что, если хочу спасти его, пока следует на это пойти. Пока мы учимся и ищем выход.

О принце ничего достоверного известно не было. По Авонару ходили слухи, будто бы он мертв или безумен, что он готовится к атаке на Пустыни, трудится на Мосту, что он ушел по Мосту обратно, чтобы вернуть в Авонар Изгнанников. Мало кто из дар'нети воспринимал эти сплетни всерьез, пояснял Барейль. Большинство верило, что у дома Д'Арната свои пути, и не всегда объяснимые. Разве не прожил нынешний Наследник десять лет под замком у Дассина, только чтобы одержать великую победу и сохранить Мост? Благодаря тому, что совершил Д'Натель, с каждым днем возрождалась новая сила, веками утраченная дар'нети. Зиды больше не атаковали стены Авонара. Видные горожане говорили о том, чтобы снарядить в Пустыни экспедиции для освобождения плененных дар'нети, однако это рискованное предприятие требовало нескольких лет подготовки. У дар'нети было не больше сведений о Зев'На, чем у нас.

И мы снова работали, учились, слушали, по-прежнему топчась на одном месте.

Однажды вечером, спустя шесть недель после того, как Кейрон отдал себя в руки Наставников, я сидела у нашего маленького очага, изучая карту, которую Келли нашла в книжной лавке. Хотя сама карта и не выглядела старой, продавец клялся и божился, что она очень древняя. На современных картах большая часть Гондеи была обозначена как неизведанные Пустыни, а очертания местности проявлялись лишь на узкой полоске, тянущейся вдоль обитаемых земель. На этой же карте были подробно обозначены названия и расположение гор, рек, королевств, поместий и деревень, какими они были до Уничтожения.

Я сидела в одиночестве, пристально изучая изрисованный свиток. Паоло снова слонялся по улице, Барейль прихватил Келли с собой в дом Дассина, чтобы отыскать книгу, в которой был список древних названий и описаний местности. Из книги и карты, а также Дассиновых рассказов о своем пленении мы надеялись выяснить, что за место могло стать крепостью Зев'На. Ночь стояла тихая, я вся погрузилась в изучение карты, не смея даже обнадежиться нашим первым возможным прорывом.

Дверь с грохотом распахнулась, наполнив комнату запахами морозной погоды и дыма.

— Вам надо идти! — выпалил красный, запыхавшийся Паоло, чья каштановая шевелюра и темный шерстяной плащ были припорошены снегом. — Там принц в Доме Наставников — у мастера Экзегета. И ваш мальчик тоже!

Я нацарапала Келли записку и схватила свой плащ.

— Я знал, что они его туда приведут! — Слова с губ Паоло срывались клубами пара, пока мы бежали по заснеженным улочкам. — Знал с самого начала. Так что нашел, где это. Следил каждый день.

Мы срезали угол через заброшенную купальню. Шаги отдавались эхом, пока мы огибали по разбитым плитам опустевшие бассейны, заполненные многолетним слоем опавшей листвы и свежим снегом. Лунный свет проникал через дыры в обрушенном потолке, и можно было различить блеск яркой мозаики в прогалинах между побитой морозом порослью. Путь через купальню вывел нас на широкую улицу, вдоль которой тянулись прекрасные здания. У меня закололо в боку, и нам пришлось сбавить скорость.

Стараясь избегать мягких лужиц света, льющегося из решетчатых окон, из-за которых доносились смех, музыка и вкусные ароматы жареного мяса и выпечки, мы поспешили к ровному кругу деревьев в конце улицы. Высокая, прочная стена, совершенно заросшая зеленью, и суровые в своей простоте железные ворота без петель, щеколд или охраны, без всякого намека на то, что их можно открыть, преградили наш путь. За воротами и огромным пространством, засаженным деревьями и кустами, я разглядела высокий дом, нижние этажи которого сияли множеством освещенных окон. Дав знак не шуметь, Паоло повел меня по узенькой дорожке в обход стены.

С задней стороны дома стена примыкала к деревянному зданию. В холодном воздухе висел безошибочно узнаваемый запах конюшен. Паоло осторожно вынул три доски из стены здания, открывая отверстие, достаточное для того, чтобы туда мог протиснуться человек. Он пролез в него первым и вернул доски на место, едва лишь я проскользнула за ним в пустое стойло, полное ароматного сена. Обойдя по краю просторный двор перед конюшней, мы торопливо прошли по гравиевой дорожке, перебрались через живую изгородь на заснеженную лужайку и завернули за угол огромного дома.

Иногда при постройке дома с каждой стороны здания оставляли скругленные выступы, как бы продолжения дымовых труб. У самого низа стены слева от дымохода располагалось широкое зарешеченное отверстие для того, чтобы свежий воздух проникал в комнату. Из-за решетки лился желтый свет, и были слышны голоса.

— Как ты нашел это? — прошептала я.

— Дульсе Баглос рассказывал, каким упрямым и вредным был в детстве принц и как Экзегет наказывал его, выгоняя на мороз. Ну, меня и самого зимой часто вышвыривали на улицу, так что я подумал, где мог парень греться в таком разе? Наверное, в конюшне или в уголке вроде этого, откуда он мог наблюдать, что происходит в доме.

Мы присели возле решетки и заглянули внутрь. Я с легкостью представила мальчика Д'Нателя, без одежды выгнанного на мороз, чтобы сломить его гордость, как он сидел здесь, сжавшись в комок, вбирая тепло от кирпичной трубы, и смотрел с обидой, как его Наставник в тепле и уюте занимается своими делами в зале совета Наставников — именно это помещение скрывалось там, за решеткой.

Оно казалось бесконечным, пол был ниже уровня земли, на которой мы сидели, а потолок так высок, что мы не могли его видеть. С него свисали широкие люстры, но не со свечами, масляными лампами или факелами, а состоящие из тысяч многогранных шариков света на бронзовых обручах. Стены скрывали гобелены, сотканные из ярчайших, словно драгоценные камни, нитей, их перемежали изящные пилястры в форме вытянутых снопов пшеницы. Высокие бронзовые двери, каждая украшена рельефным изображением дерева, находились прямо напротив нас, отделенные огромным пространством. Наша позиция позволяла смотреть сверху вниз на высокий помост, тянущийся перед огромным камином. На помосте стоял длинный стол и семь кресел с высокими спинками, покрытыми причудливой резьбой. Пять были заняты: в одном сидел крупный мужчина, на шее у которого блестело широкое золотое ожерелье, усыпанное рубинами; в другом — крепкая, широколицая женщина в одеянии, переливавшемся всеми цветами радуги; в третьем — тощий лысый человек, в двух последних — пожилой мужчина и женщина на центральном месте. Наставники: Гар'Дена, Мадьялар, Й'Дан, Устель и Се'Арет. Шестой, обладатель круглого мягкого лица и безупречно причесанных редеющих светлых волос, выглядевший, словно фатоватый приказчик, по всей видимости, был Наставником Экзегетом. Он стоял в отдалении от стола, рядом с обращенным к помосту креслом. В кресле сидел Кейрон. На нем было белое одеяние, как и в тот день, когда я гуляла с ним в саду моей матери, но в эту ночь на его лице никто бы не заметил и следа надежды, радости или даже усталого и мрачноватого юмора той встречи. Его запавшие глаза были пусты, лицо осунулось. Руки, лежащие на подлокотниках кресла, дрожали. Уставившись на огонь за помостом, он, казалось, не слышал того, что говорят другие. Что же они с ним сделали?

— …Итак, мы, наконец, выяснили, что натворил предатель Дассин. — Похоже, Экзегет заканчивал излагать свои доводы. — Он пленил душу мертвеца, прежде чем она успела пересечь Черту, убил нашего законного Наследника и оживил его, поселив в его плоти этого самозванца. Он оставил нам правителя, чей разум столь ущербен, что хозяин может вылепить из него что угодно. Даже сам «принц» признает, что не годен для этого положения. По сути, его жизнь должна была завершиться десятью годами ранее, в жестоком пламени приютившего его мира. Ему не место среди живых!

Земля и небо, они все ему рассказали!

— Однако, вне зависимости от того, как именно произошло его изменение, вы не вправе отрицать, что он не только Изгнанник, но и наш принц, — возразила Мадьялар, женщина в переливчатом одеянии. — Не вижу здесь трудностей. Он ответил на все наши вопросы. Он обладает силой Наследника. Мы не можем отвергнуть его. На Д'Нателе пресечется род Д'Арната.

— Неверно, — ответил Экзегет. — Вазрина Ваятельница снова явила нам свою благосклонность, взяв наше затруднение и предоставив решение. Линия Д'Арната не прервется, если принц обеспечит нас преемником.

— Но у Д'Нателя нет детей. Дассин не позволял ему встречаться с женщинами, — заметила суровая старуха, Се'Арет.

— Это, правда, и все же… если бы нашелся тот, кто пройдет проверку на родство с нашим искалеченным принцем, отказались бы вы признать его как законного Наследника?

— Разумеется, нет, но это же невозможно! — сказал лысый Й'Дан.

«Напротив. Более чем возможно».

Экзегет улыбнулся, подал знак, и бронзовые створки дверей распахнулись. Дарзид и Герик вошли в зал и встали позади Кейрона, который сидел, уставившись в пол, совершенно неподвижный, за исключением дрожи в руках.

Герик был одет в коричневые штаны и безрукавку бежевого шелка. На шее висела золотая цепь, а на запястьях блестело по широкому золотому браслету. На поясе у него был кинжал, ножны крепились к бедру кожаным ремнем. Подстриженные рыжие волосы сияли, а в левом ухе поблескивала золотая серьга, украшенная драгоценными камнями. За два месяца, прошедших со Дня соглашения, он вырос на целую ладонь, но не это, не его бронзовый загар и не странная одежда было глубочайшей переменой в нем.

В нем не было страха. Ушли и наносная бравада, и замкнутость — как ясно стало теперь, что они были порождениями его страха. Они исчезли вместе с тем ребенком, что с любопытством и радостью следил, как я мастерю безделушки, и потом воссоздавал их сам для своей старой любимой няньки. В глазах Герика был лед, и ненависть, не любовь, оживляла его лицо.

Одну ладонь я прижала к губам, другую — к груди, пытаясь унять тупую ноющую боль под ребрами. Слишком глубокая перемена за такой короткий срок. Как я позволила этому произойти? Что за подлые твари смогли так легко и решительно привести ребенка ко злу?

— Кто этот мальчик? — пророкотал Гар'Дена. — Нам ничего не говорили о мальчике. И кто вы, сударь, дерзнувший явиться в зал совета Наставников?

— Старый друг, — ответил Дарзид, — Изгнанник, как и ваш принц.

Мерзавец! Что бы я только не отдала за меч, чтобы оборвать его проклятую жизнь! Возможно ли, чтобы он был дар'нети?

— Изгнанник! — хором, в изумлении, воскликнули несколько Наставников.

— Это и в самом деле Изгнанник, по странной случайности сохранивший для нас надежду на продолжение королевского рода, — пояснил Экзегет. — Но сперва, прежде чем будет сказано что-то еще, — проверка. Она скажет нам все как есть. Для начала нам надо отмести сомнения, чтобы затем суметь объяснить все счастливые стечения обстоятельств.

Экзегет встал перед Гериком и взял в ладони лицо моего сына. Тот не отшатнулся, выражение его лица не изменилось. Мигом позже Наставник передвинулся за кресло Кейрона и положил руки на его широкие плечи.

— Скажи нам, Д'Натель, — сказал Наставник, — кто этот ребенок, что стоит перед нами? Кто его предки? Лежит ли на этих плечах ответственность за его рождение?

— Это мой сын, — тихо, недрогнувшим голосом ответил Кейрон, прикрыв глаза, — и Сейри, моей возлюбленной супруги. Я дал ему жизнь.

Я прижимала лоб к решетке, вцепившись в железные прутья. Слезы катились из глаз, застывая льдом на щеках.

Герик и бровью не повел, разве что еще больше посуровел. Его не удивили слова Кейрона, и они были ему неприятны.

Экзегет отступил. Мадьялар поднялась со своего места и скользнула с помоста, радужные переливы ее одежды резали глаз. Она на миг взяла ладони Герика в свои, пристально изучила его лицо, затем встала за спиной Кейрона и, словно мать, утешающая испуганное дитя, обвила его руками.

— Скажи нам, Д'Натель, кто этот ребенок? Кто его предки? Это ли сердце бьется в такт его сердцу?

— Это мой сын и Сейри, моей возлюбленной супруги. Он стал моим сокровищем с того дня, как я узнал его, — поддаваясь заклинанию, снова ответил Кейрон.

Один за другим Наставники подходили, касаясь его рук, чресел и головы.

— Эти ли руки построили обитель его жизни?

— Эти ли чресла разожгли огонь его существа?

— Этот ли разум говорит с его разумом и отзывается на слово «отец»?

Он ответил каждому.

— Своими руками я исцелил и воссоздал жизнь, когда она готова была прерваться прежде времени, и так еще в дни своей первой жизни построил дом во имя своего сына.

— Да, это мое семя призвало его из пустоты к Свету.

— Он — мой сын.

— Духовная связь подтверждена, — подытожил Экзегет. — И, как вы сами убедились, связь плоти так же истинна, хотя это не та плоть, которую носил тогда наш принц. Закон и обычай подтверждают, что связь плоти и духа является истинным доказательством родства, и кто посмеет оспаривать дела Вазрины Ваятельницы? Мое решение таково: этот ребенок — следующий Наследник Д'Арната. Ваше мнение?

Один за другим Наставники согласились, только Мадьялар мешкала.

— Мне кажется, нам следует подождать. Пусть принц оправится от испытаний. Пусть отдохнет немного в одиночестве. Он может стать отцом снова — с плотью Д'Нателя. Тогда отпадут все сомнения. Или же…

— Нет! — взревел Кейрон, вскакивая с кресла. — Довольно! Вы не заставите меня и дальше терпеть это! — Бросившись к столу, он протянул дрожащие руки к лицу Мадьялар. — Нельзя вылечиться от смерти. Еще десять глотков воздуха, и я не смогу удержаться от крика. Я мертв. Я ничего не могу для вас сделать. Позаботьтесь о моем сыне. Защитите его… прошу вас. Пошлите за его матерью, чтобы та любила, и растила его, и научила наслаждаться жизнью. Не доверяйте Экзегету и его воспитанию… и этому Дарзиду, который прикрывается маской Изгнанника, но сам ответствен за истребление тысячи Изгнанников!

Наставники в ужасе отпрянули. Старики вытаращили глаза. Гар'Дена, Й'Дан и Мадьялар вскочили со своих мест. Их смятение вызывал не проклятый Дарзид, а Кейрон, скорчившийся и выгнувшийся в попытке сбросить руки Экзегета, который оттаскивал его от стола. Он высвободился рывком и попятился от Наставника, сжав в руке кинжал. Он задыхался, посеревший и напряженный, дрожащий клинок указывал на Экзегета.

— Мой государь принц, возьмите себя в руки, — сказал Экзегет. — Ваш разум изможден чарами Дассина. Позвольте нам помочь. Мне известно многое…

— Прочь от меня! — крикнул Кейрон, размахивая кинжалом. — Когда я не смогу больше сдерживаться, вам лучше оказаться подальше. Герик… Тебя должны были назвать Коннор… Коннор Мартин Гервез. — По-прежнему не спуская глаз с Экзегета и прочих Наставников, Кейрон обращался к нашему сыну, решительно, напряженно, с нежностью, разрывавшей сердце. — Я хотел рассказать тебе о своем друге Конноре. Я хотел рассказать тебе так много, но времени уже нет. Это худшее, что есть в смерти, — знать, что я никогда тебя не увижу. И вот каким-то чудом мы вместе, но снова… времени нет.

Герик сплюнул под ноги.

— Убийца! Я поклялся на крови убить тебя за то, что ты сделал.

Кейрон покачал головой, его вытянутое лицо исказилось от боли.

— Святые боги, так много крови на моих руках, я не отрицаю! Но не той, в которой ты винишь меня. Если б только у меня было время! — Он, пошатнувшись, немного отступил назад. — Мне так жаль, Герик. Так жаль. Посмотри на меня… смотри глубже и ищи правду.

Потом он закрыл глаза, и дрожащими руками Кейрон, возлюбленный муж мой, вонзил кинжал себе в живот.

— Кейрон! Нет! — зашлась я в крике, рванув на себя железную решетку в тщетной попытке вырвать ее из камня.

Весь зал, казалось, содрогнулся, когда Кейрон рухнул на колени. Великан Гар'Дена, взревев, бросился к нему и подхватил его на руки. Вопль горя сотряс стены зала.

— Великий Вазрин! Что мы наделали? Наследник Д'Арната мертв!

Мадьялар и двое пожилых Наставников звали стражу и Целителей, Й'Дан осел в кресле и рыдал, положив голову на стол.

Дарзид напрягся и обнажил меч. Прихватив изумленно вытаращившегося на все это Герика, он пятился от Кейрона и Наставников.

Невозмутимый Экзегет наблюдал за этим безумием и ничего не предпринимал.

Судьба не может быть такой жестокой, такой несправедливой.

— Зачем ты сделал это? — рыдала я, вцепившись в железные прутья. — Я могла бы помочь тебе. Любимый, зачем? Почему ты не дождался меня?

И словно эхо моих всхлипов, в моем сознании что-то дрогнуло, нежное прикосновение слов…

Жди меня…

И в следующий благословенный миг мой разум заполнился Кейроном — без боли, без страха, Кейрона цельного, вспомнившего все, что связывало нас…

Сейри, любимая, прости…

А потом он ушел.

Стражникам пришлось отдирать мои пальцы от решетки, потому что я все еще цеплялась за сладкое эхо, не желая слышать больше ничего. Странно, но, когда нас с Паоло привели в Дом Наставников, другой шепот зазвучал в моем сознании.

Не бойся, — сказал он мне, — и ничего не говори.

Я не знала, чей это был голос. Точно не Кейрона: Я бы решила, что это говорил Дассин, если бы Барейль не рассказал мне, что тот похоронен в собственном саду. И к тому же тон чуть отличался. Так, скорее, мог бы звучать голос моего отца, если бы он умел говорить мысленно, — моего сурового отца-воина, который, не задумываясь, вел за собой тысячи солдат навстречу смерти, только чтобы уничтожить тысячи врагов во славу своего короля. Однажды, когда я была еще ребенком, мой любимый пони упал и охромел. Приказав слугам умертвить страдающее животное, он посадил меня к себе на колени и неуклюже утер мои слезы. «Жизнь продолжается, моя маленькая Сейри, — сказал он. — Воин не умирает. Его кровь уходит в зеленую траву, на которой играют его дети».

Горе грозило выдать меня, после всех надежд минувшего лета оно оказалось еще более сокрушительным — после любви и счастья, вдруг пришедших на смену годам горечи. И все же этот странный спокойный голос донесся ко мне через бурю, бушевавшую в моей душе, и уверил меня, что законы Вселенной не случайны, не бездумны и не капризны. Путь уже проложен, и однажды я найду объяснение его поворотам.

Быть может, это было всего лишь плодом моего воображения. Быть может, глупостью. Но когда мы с Паоло предстали перед Наставниками дар'нети, я не проронила ни слова и ничего не боялась.

ГЛАВА 23

Они уже унесли тело Кейрона, хотя нет, правильнее сказать — тело Д'Нателя, когда мы, спотыкаясь, ступили на прекрасный ковер, брошенный перед помостом. Спешно передвинутый узорчатый квадрат шерсти не мог полностью закрыть кровавое пятно, оставшееся на белом каменном полу. Несколько часов мы ждали в пустынной передней, сквозь дверь до нас доносились только торопливые шаги и неразборчивые возгласы. Впрочем, испуганные крики становились все громче с распространением новости о смерти Д'Нателя.

Герик и Дарзид уже ушли — остались только шесть Наставников в высоких креслах. Одно из кресел в конце помоста, оставшееся пустым, должно быть, предназначалось Дассину. Может, это было глупо, но я задумалась, кто потом займет это место. Может, никто. Может, совет Наставников прекратит свое существование, как только Герик, воспитанник Зев'На, станет Наследником Д'Арната.

— Кто эта женщина? Откуда она взялась? И еще один мальчик? Это что, уже твой давно потерянный сын, Экзегет? — язвительно поинтересовалась Се'Арет.

— Нам следует заняться срочными делами, а шпионов допросим потом, — высказался Устель. — Все изменилось.

— Необычные шпионы, — заметил Й'Дан, вытирая нос рукавом; его глаза все еще были красны от слез. — Эти двое — не зиды.

— Устель прав, — проронил Экзегет. — У нас сейчас два неотложных вопроса: как объявить народу о смерти Наследника и какие меры принять для безопасности мальчика, пока он не достигнет совершеннолетия, примерно через год, как я понимаю.

Мадьялар присоединилась к разговору.

— Не стоит ли нам помазать его прямо сейчас?

— Не хочешь ли ты уничтожить юного принца так же, как уничтожил Д'Нателя, Экзегет? — спросила Се'Арет. — Я молюсь, чтобы этот Изгнанник Дарзин действительно заслуживал доверия, как ты уверил нас. Нельзя подвергать мальчика опасности — ни исходящей от зидов, ни от нашей собственной глупости. Мы должны найти ему подходящего защитника и хороших учителей.

— Этот Изгнанник заслуживает доверия, как никто другой, — ответил Экзегет. — И он уже забрал юного принца в безопасное место. Я предлагаю оставить его там…

Пока все шестеро продолжали пререкаться, в моей голове нарастал тихий гул.

… Он жив… жив… жив…

Паоло неотрывно смотрел на выглядывающее из-под края ковра пятно крови, медленно тускнеющее от красного до коричневого. Слезинка катилась по его веснушчатой щеке. Я коснулась его руки, и в этот раз он не отстранился. Когда он взглянул на меня, я легко покачала головой, призывая его к молчанию.

— Итак, — сказал Экзегет, — давайте разберемся с этими шпионами, после чего можно будет заняться делами. Эти двое не только не зиды, они даже не дар'нети.

— Не дар'нети? Да… вижу.

Тепло и покалывание коснулись дна моих глаз, когда старый Устель уставился на меня через весь стол. Словно у меня было три головы.

— Человеческая раса. Се'Арет выпрямилась в кресле.

— Человеческие шпионы? Кто эта женщина?

— Как шпионка, она страшно неудачлива. — Экзегет легонько постукивал кончиками гладких белых пальцев, сложенных домиком. — И потом, достаточно взглянуть на нее, чтобы понять, кто она, — даже если некоторые настолько глухи, что не услышали ее слезливых воплей.

— Я не глуха, — огрызнулась Наставница. — Здесь было слишком шумно.

— Да уж, когда Наследник Д'Арната кончает с собой, не в силах вынести боль в голове, непристойная суматоха кажется наиболее вероятным последствием. Но будет, неужели вы не замечаете сходства с нашим новым господином? Я убежден, нас почтила своим присутствием мать нашего юного принца.

Экзегет вскочил с кресла и сошел с помоста, подойдя ко мне. Скрестив руки, он изучал мое лицо и одежду, словно предмет мебели.

— Мать? То есть жена Изгнанника, который жил в теле Д'Нателя? — уточнила Мадьялар, с любопытством глядя на меня. — Это правда?

— Госпожа Сериана Маргарита, двукратная вдова одного человека, — сострил Экзегет. — Случай печальный и крайне незаурядный. Обычная человеческая женщина. Разумеется, их раса совершенно не приспособлена к шпионажу, как мы его понимаем. Они не могут читать в разумах, им не доступно ничего, помимо скудных свидетельств собственных глаз и ушей. Не понимаю, как дар'нети — даже Изгнанник — мог связаться с такой пустышкой.

— Она что, немая? — раздраженно спросил Устель. — Почему она так тупо стоит перед нами?

— А что ей говорить? — поинтересовалась Мадьялар. — Как она счастлива, видеть нас, собравшихся здесь, чтобы судить ее мужа и ребенка? В каком восторге она оттого, что несчастный безумец наложил на себя руки в зале совета? Она не совершила никакого преступления, я полагаю.

Женщина откинулась в кресле; пальцы выбивали по столу быструю дробь, губы сжались в гримасе досады.

— Ну, мы же не можем просто взять и отпустить ее. — Лысый Й'Дан закусил губу и наморщил лоб. — Может, ей известно что-то важное. И я не понимаю, если она — жена принца, почему он не признал ее? Почему она ошивалась там, в грязи, — он принюхался, — в конюшнях?

— Прекрасные вопросы, — заметила Мадьялар, — но важнее сейчас, не может ли она помочь нам узнать нашего нового Наследника. Мальчик на вид весьма холоден. Какой десятилетний ребенок назовет своего отца убийцей? Наше испытание не дало никаких свидетельств того, что нашему последнему принцу доводилось убивать.

— Очевидно, кому-то из нас придется расспросить эту женщину, прежде чем мы отпустим ее, — согласился Экзегет. — Поскольку сама она не сможет добраться по Мосту в свой мир, пока сын не проведет ее, им с ее юным спутником понадобится кто-то, кто позаботится о них. Полагаю, как глава Наставников, я должен взять эту заботу на себя.

Я едва не нарушила свое решение молчать. Я не могу позволить ни себе, ни Паоло сдаться Экзегету.

— Нет, я заберу ее, — возразила Мадьялар, кинув на Экзегета злобный взгляд. — Когда речь шла об испытании принца, вы настояли на том, чтобы я отказалась в вашу пользу. И что же из этого вышло? Он был искалечен, едва ли не полумертв, когда вы привели его сюда сегодня утром. А их случай, — она показала на Паоло и меня, — требует женской руки.

— Как вы смеете перечить мне? В состоянии принца виноват Дассин, а не я, и если вы думаете, что я допущу, чтобы нового Наследника баловала какая-нибудь излишне чувствительная дамочка…

— Чума на вас обоих! — Гар'Дена поднялся во весь свой внушительный рост, впечатав мясистый кулак в столешницу так, что содрогнулся пол. — И на всех нас, дар'нети, допустивших, чтобы все зашло так далеко!

В продолжение всего спора этот массивный человек молча сидел в своем огромном кресле, положив подбородок на пальцы, унизанные сапфирами и изумрудами. Но сейчас его громоподобная ярость оборвала эту глупую перебранку, как стрела, вонзившаяся в горло, обрывает крик.

— От одной беды нас спасли наш брат Дассин и тот погибший Изгнанник, о котором вы так бессердечно забыли. Сейчас мы стоим на пороге новой, а вы все ссоритесь из-за своих жалких прав. Мы должны склониться перед этой женщиной, переживающей потерю, которую мы даже представить себе не можем. У нас нет права допрашивать ее, напротив, мы должны умолять ее простить нас и поделиться знанием о том, что может побудить ее сына следовать Пути дар'нети. Чтобы покончить с этим, я беру ее под свою защиту, а если у кого-нибудь есть возражения, он может обсудить их с моим кулаком! — Ослепительная молния сорвалась с усыпанной камнями руки Гар'Дены.

Оставив шипящих, брызгающих слюной Экзегета и Мадьялар и остальных разинувших рты Наставников, Гар'Дена шумно, но с поразительной легкостью спрыгнул с помоста и бесцеремонно указал нам с Паоло на дверь. Сопротивляться ему было так же бесполезно, как легкому перышку противиться силе урагана. Когда бронзовые двери остались у нас за спиной, у меня закружилась голова, помутилось в глазах, и мне показалось, что я нахожусь одновременно в двух разных комнатах.

Одна была убрана строго: толстый тускло-синий ковер на полу и скамьи дорогого дерева с мягкими сиденьями у голых кремовых стен. Другая казалась полной противоположностью. Огромное пространство, полное роскоши: стены убраны алой парчой и золотистым бархатом. С потолка, расписанного лесными пейзажами и танцующими девушками, спускались огромные занавеси из тончайшей красной и желтой ткани, переливавшейся, словно водная гладь. А по всему полу, выложенному зелеными плитками, разбросаны пурпурные узорчатые ковры, такие пушистые, что могли сгодиться и для королевского ложа. Сквозь медленно колышущиеся занавеси я разглядела серебряные и бронзовые лампы, стоящие на широких столах с ножками в виде золотых львов и черными мраморными столешницами. Статуи, серебряные колокольчики, украшения из хрусталя и серебра, корзины с цветами стояли или висели в каждом закутке и в каждой нише. Два фонтана журчали в углах комнаты, уставленных горшками с зеленью, даже с маленькими цветущими деревцами. Диковинные птички щебетали на их ветвях, повсюду звучала музыка: свирели, флейты, и виолы тихо наигрывали мотив, менявшийся в зависимости от того, где вы стояли.

Сильная рука подтолкнула меня, и я шагнула вперед. Скупо убранное помещение исчезло. Гар'Дена, Паоло и я оказались во втором увиденном месте. Но пышная роскошь просторной комнаты оказалась еще не всем чудом. Гар'Дена трижды хлопнул в ладоши, и в комнате возникли три юные женщины. Одна была тоненькой и невысокой, с темными длинными волосами, которые как раз и расчесывала серебряным гребнем. Вторая была высока и светловолоса. На ее привлекательном лице отражались удивление и досада, вскинутые руки и передник были выпачканы мукой. Третья, самая юная, с ярким и свежим лицом, едва ли старше двенадцати-тринадцати лет, сидела, словно в колыбели, в петле одной из драпировок. На левой руке ее лежала книга, а правой она водила по строкам. Ее рассеянный взгляд был направлен куда-то в середину комнаты, и чем дольше я за ней наблюдала, тем яснее мне становилось, что девушка слепа. Но, тем не менее, она каким-то странным и чудесным образом «читала» книгу.

— Айесса, Ариэль, Айме, у нас гости, — прогудел Гар'Дена. — А ну не спать! Нам нужны комнаты, ванны и ужин. Все три девушки были одеты в белые платья с высокой талией и рукавами, расшитыми голубым и розовым шелком. Изящная простота их нарядов резко контрастировала с самим Гар'Деной, разодетым в зеленые атласные штаны и красный шелковый камзол, не упоминая уже об огромном количестве драгоценных украшений.

— Тебе следовало бы предупредить нас заранее, папочка, — заметила высокая белокурая девушка в темно-синем переднике. — Хлеб еще не замешан, и вина в доме ни капли. Ты сам проспорил и отослал наш ужин Ко'Месте, а в гостевых комнатах не подметали с прошлого месяца, когда ты перепугал уборщиц. Это не в том смысле, что вы здесь нежеланные гости, — обворожительно улыбнулась она мне.

— Ты же что-нибудь придумаешь, Ариэль, — ответил великан, — как всегда. Пусть тебе помогут твои сестрицы-лентяйки. Мы немного побеседуем, а потом гости смогут освежиться и отдохнуть.

Он наклонился и поцеловал светлые кудри младшей из сестер.

— Кто тебя целует, умница Айме?

Девочка потянулась и ущипнула его за огромный нос.

— Я никогда тебя ни с кем не спутаю, папочка, — ответила она со смехом, который звучал нежнее звона серебряных колокольчиков, — разве что в Авонаре заведется носорог.

— Однажды, когда наши беды закончатся, я приведу тебе носорога, милая. Тогда и посмотрим, спутаешь ли ты его со своим папочкой.

Невероятно странный способ перемещения, незнакомая обстановка, тепло и очарование их пикировки — все отличалось от шума и вражды зала совета. Я зажмурилась, пытаясь совладать с путаницей в мыслях, но видения сверкающих кинжалов и рек крови затопилимое сознание. Колени подогнулись, и все силы и уверенность разом покинули меня.

Темноволосая дочка Гар'Дены выронила гребень и подставила мне плечо, мягко поддержав.

— Не хотите ли присесть? Папа иногда такой невнимательный!

— Да, — ответила я. В напускной выдержке больше не было нужды. — Да, пожалуйста.

— Папа, удели внимание своим гостям, — резко обратилась к отцу девушка. — А я поищу чего-нибудь выпить, пока Ариэль закончит с хлебом.

Гар'Дена обернулся, его лицо выражало крайнее сожаление. Он взял мою руку и начал тихонько поглаживать.

— Простите меня, сударыня, но мои отлучки из дома кажутся всегда невыносимо долгими, и я ужасно скучаю по своим любимым сокровищам! Пожалуйста, давайте присядем и поговорим о наших дальнейших планах.

Он подвел меня к одной из алых драпировок, спускавшихся с высокого потолка. Когда я приблизилась, шелковая ткань обернулась вокруг меня, и я почувствовала, что сижу так удобно и уютно, словно опустилась на облачко. Паоло отшатнулся, когда Гар'Дена указал ему на желтое полотнище. Вместо этого он плюхнулся на пушистый ковер прямо у моих ног. Глядя на его чумазое лицо и перепачканную одежду, я поняла, что и сама вся в пятнах сажи и конюшенной грязи. Выгляжу отнюдь не женой принца, пусть даже и погибшего.

«О боги, только не думать».

Гар'Дена подтащил огромную подушку, бросил ее прямо на пол передо мной, и Паоло опустился на нее.

— Завтра я разыщу вашу спутницу и приведу сюда. Вам будет здесь намного удобнее, чем в «Гостинице трех арфистов».

Должно быть, на моем лице отразилось замешательство.

— Да, я знаю о вас — и не только — многое, что может вас удивить. О, спасибо, милые!

На низкий столик черного мрамора поблизости от Гар'Дены Айесса опустила поднос с золотым чеканным кувшином, украшенным изумрудами. Из кувшина шел пар, рядом стояли три золотых кубка и расписная тарелка с золотым ободком, на которой еле умещались ломти горячего хлеба, истекающие маслом. Маленькая Айме помогала сестре. Златовласая девочка на ощупь нашла край тарелки и поставила рядом хрустальный горшочек с медом, случайно опрокинув кубки. Она хихикнула и поставила их обратно. Едва ли успело пройти много времени с тех пор, как Ариэль вернулась к своей выпечке.

Гар'Дена был младшим из Наставников, как рассказывал нам Барейль, его назначил принц Д'Март, отец Д'Нателя, лишь за несколько недель до того, как погиб в сражении. Никто из Наставников или прочих дар'нети не скрывал своей уверенности в том, что огромный ювелир получил этот пост благодаря богатству, а не силе или мудрости. Даже измотанная и одолеваемая сомнениями, я усомнилась в справедливости этого.

Я приняла кубок горячей ароматной саффрии. Айме предложила Паоло второй кубок и маленькую тарелочку с горкой хлеба. Мальчик, вяло обмякший у моих ног, казалось, не замечал ее. Я слегка подтолкнула его. Когда он взглянул на разрумянившуюся Айме, глаза его широко распахнулись, челюсть отвисла, а руки так и остались на коленях. Я снова толкнула его и кивнула на тарелку и кубок. Он стряхнул с себя оцепенение и взял их, но принялся за еду лишь после того, как хихикающая девочка вышла вслед за сестрой прямо через тяжелую парчовую занавесь, не удосужившись даже отодвинуть ее. Когда Гар'Дена похлопал себя по животу и продолжил разговор, гора хлеба перед нами почти исчезла, а глаза Паоло лучились блаженством.

— Итак, — сказал волшебник, — я знаю, зачем вы здесь, и я готов помочь вам в вашем деле.

— Моем деле?

«Осторожнее, Сейри, — сказала я себе. — Эти люди — умелые лжецы».

Мне следовало держать язык за зубами.

Он наклонился вперед, лицо его, словно полная луна, сияло искренностью.

— О, сударыня, как бы мне хотелось завоевать ваше доверие столь же быстро, как моя дочь печет всякие вкусности. У нас так мало времени.

— Времени на что?

— На спасение вашего сына из цепких рук лордов. Надо вернуть его из Зев'На до того, как они извратят его душу. К совершеннолетию его там быть не должно.

— Откуда вы знаете, что он в Зев'На? Всего час назад он был в вашем зале совета.

— Он вернулся туда сразу же, как… случилась беда. Они бы не задержались в Авонаре. Это подвергает опасности их планы.

— Вы говорите загадками. Вы имеете в виду, что вы — Наставники — знали о пленении моего сына зидами и ничего не предприняли?

— А что можно было сделать? Ни дар'нети, ни дульсе, ни зиду, ни человеку не запрещено обращаться к Наставникам с прошением, обращением или жалобой. Если кто-то привел к нам мальчика, мы не можем сказать ему: «Мы считаем, что вы прибыли из Зев'На, поэтому не станем вас слушать». Мы заявляем, что наш мир снова обретет единство, что все исцелятся и станут жить в мире, и, если кто-то говорит, что привел сына Наследника Д'Арната, — мы выслушаем его.

— Но это бессмысленно. Гар'Дена скривился.

— Мы не можем отнять мальчика у его опекуна, пока они стоят как просители в зале совета, — особенно если мальчик остается с ним добровольно. Он не был испуган, не пытался отстраниться. И невозможно для нас нарушить закон даже в таком случае. Лордам известны наши обычаи и наша щепетильность, и они, как видите, используют их против нас. Мы вынуждены признать личность мальчика. Наш принц был… вы и сами видели. У нас должен быть Наследник, и даже те из нас, кто подозревает о природе его опекунов, бессильны изменить…

— Но вы уверены. Как только завершилась ваша проклятая «проверка», почему вы не забрали его у Дарзида? — Как в душе, так и внешне я не могла оставаться равнодушной. — Как вы могли позволить этому презренному человеку увести его обратно к лордам?

— Да потому что Дарзид не человек!

Пол дрогнул от ярости, сотрясшей ранее зал совета, но гнев Гар'Дены был обращен не на меня. Он сжал руки так, что, казалось, едва не раскрошил собственные пальцы.

— Мы не больше вашего знаем, кто или что он. Мы знаем, что у него есть, по крайней мере, один союзник среди Наставников. Даже если бы мы были готовы подвергнуть опасности жизнь ребенка, мы бы не осмелились бросить вызов лордам в самом сердце Авонара. Этот город — наша последняя защита. Битва должна состояться вне его стен. Лучше выставить себя глупыми, продажными или слабыми. Позволить им думать, что они снова получили желаемое. А теперь, сударыня, вступаете вы.

— Я не понимаю вас.

Он разжал руки, его плечи поникли, печальная усмешка пробилась сквозь охватившее его уныние.

— Мы рассчитывали найти вас. Какое счастье, что вы попали ко мне, — нам повезло, что наши алчные Наставники не успели при дележке разорвать вас на части.

— Если бы мне пришлось пойти с Экзегетом, я бы сама убила его.

Гар'Дена глубоко вздохнул. Что бы он ни делал, он делал это с великанским размахом.

— Вполне ожидаемо, сударыня, хотя убить Экзегета не так просто. Но раз уж нам удалось избежать этих, безусловно, отвратительных вещей, давайте продолжим. Существует некий план, который вам помогут осуществить. Если вы согласитесь, мы отправим вас в Зев'На спасать сына. Изумление и гнев еще не отпустили меня.

— Я все еще не понимаю. Если вас так заботит мой сын, почему, во имя всех богов, вы не послали кого-то спасти его несколько недель назад? Я вам не нужна!

Хорошее настроение Гар'Дены улетучилось вслед за его яростью, осталась лишь разумная серьезность, ожидаемая от Наставника Гондеи.

— Потому что мы не можем послать дар'нети. Спаситель должен быть из вашего мира. Вы поймете почему, пока будете готовиться. Вы — самый разумный выбор, о вас прекрасно отзываются. Хотя мы должны были проверить вас самостоятельно — убедиться, что вы не ошеломлены чужим миром, не опрометчивы, не глупы, не усугубите ситуацию, вместо того чтобы исправить ее. Мы увидели, как осторожно вы действовали, и убедились, что вы справитесь. И, конечно же, наш план был неосуществим до этой ночи. В опасных водах нужно плыть осторожнее. Это все, что я могу сказать вам. Большее поставит под удар наш план.

В конце концов, я прислушалась к нему. Он терпеливо ждал, пока я пыталась рассуждать.

— Таков был замысел Дассина? — поинтересовалась я.

— Дассину ничего не было известно об этом плане. Но он бы признал, что у нас нет выбора.

— Кто еще с вами?

— Вы этого не узнаете.

Я почувствовала укол сомнения.

— Тогда скажите, мастер Гар'Дена, знал ли о вашем плане Кейрон? Были ли его действия… кинжал… то, что он… было ли это частью вашего плана? Вы довели его до безумия или он сделал это сознательно? Мне необходимо это знать.

Паоло взглянул на меня, любопытство озарило его испачканное, в разводах слез, лицо.

Лицо Гар'Дены замкнулось, он прижал к сердцу увесистый кулак.

— Конечно же, смерть принца не входила в наш план. Мы надеялись… но испытание оказалось гибельным. Казалось, мы показали ему другие возможности, убедили его… О, Вазрина Ваятельница, я не могу говорить об этом. Его смерть — страшный удар для Гондеи и нашего народа. Если нам не удастся вернуть его сына, мы погибли.

Почему же я не ощущала потери, даже после такой горькой речи, как эта? Голос Гар'Дены грозил вот-вот надломиться. Я видела кинжал, кровь и страшную рану. Я видела, как упал Кейрон, как следы жизни покинули его искаженное болью лицо. Но в тот драгоценный миг, когда мы были вместе, его не терзали ни безумие, ни отчаяние. И если он не был безумен, я не могла поверить, что он смог бы убить себя, даже доведенный до крайности.

Итак, я оставила мысли о нем ненадолго, отрешившись от горя, сожаления и тоски. Я лишь шептала про себя ответ нежному эху, все еще звучащему в моем сознании.

«Тебе не за что просить прощения, любимый. Твоя жизнь остается со мной, все, чем ты был, и все, чем останешься для меня».

— Расскажите мне о вашем плане, Наставник.

ГЛАВА 24 КЕЙРОН

Дульсе говорят, что жизнь — это гобелен, который ткет Вазрина Ваятельница, женская половина нашего двойственного божества, и каждому из нас, населяющих этот мир, назначены место и цвет в его чудесном узоре. Валлеорцы же говорят, что жизнь — это сад, где каждому из нас отведена своя клумба, и мы подпитываем или закрываем тех, кто растет рядом с нами, или же сплетаемся друг с другом во взаимной любви или взаимном разрушении. Но я думаю, что мы, дар'нети, правы, когда утверждаем: жизнь — это путь, возникающий у твоих ног и исчезающий за спиной, когда ты идешь вперед. Вот отчего нет смысла оглядываться назад, говоря: «Эх, если бы…» — ведь ты уже не видишь, что осталось позади, или загадывать вперед, ведь дорога твоя еще не проложена. Лучше наслаждаться каждым мигом этого пути, словно он первый или последний. Наверное, мы пришли к такому заключению, поскольку именно в этом черпаем нашу силу — в наслаждении жизнью.

Я никогда не считал себя выдающимся человеком, но, когда я сидел перед Наставниками дар'нети, понимая, что я сделал со своей жизнью, и, размышляя о том, что мне еще предстоит сделать, я мог со всей уверенностью сказать: в обоих мирах ничей опыт не мог сравниться с моим. Разве только история самого Д'Арната — короля-волшебника, который стал воином, настолько могущественного, что он смог связать между собой два мира, человека, почитаемого собственным народом столь высоко, что его преемники никогда не удостаивались его титула и считали высочайшей честью называться его Наследниками. Но даже у Д'Арната была лишь одна жизнь. А я прожил две, и каждую из них — дважды. Первый раз — как положено всем людям, а второй — в памяти. И те десять лет, которые я, по сути, был мертв, моя обездоленная душа была прикована к вместилищу силы — маленькой пирамидке из черного хрусталя — чарами дерзкого Целителя. А потом… Я не мог думать о том, что будет потом.

Моя дрожь тогда не была притворством — одновременно следствие того, через что мне пришлось пройти, и неприятия последующих событий. Когда я сказал: «Еще десять глотков воздуха, и я не смогу удержаться от крика», я в это верил.

Я знал, что мне придется последовать указаниям Дассина и отдать себя в руки Наставников. Все, что я мог дать госпоже Сериане и ее спутникам, — это немного волшебства и надежный меч, но этого не было достаточно. С ребенком все было не просто, а Дассин, единственный, кто разбирался во всех этих сложностях, погиб. Оставшимся после него наследством стала моя жизнь, а все, чего он когда-либо просил от меня взамен, — это доверия. Я не имел права отказать ему в этом.

В тот раз, в «Гостинице трех арфистов», приняв решение, я размышлял, что же мне сказать Сериане, но и представить себе не мог, что она хочет услышать от меня. Как глуп я был… Как слеп… Она злилась, мне казалось, оттого, что я не оправдал ее надежд, что я снова и снова падал у нее на глазах с края этого мира. И, в конце концов, я не открылся никому, кроме своего мадриссе. Я бросил ее, вышел на главную площадь Авонара и назвал свое имя заспанному мальчугану — помощнику пекаря.

Дассин не говорил, что я должен идти тайно, поэтому я понадеялся, что в толпе я буду хоть немного в безопасности. Но это стало куда более грандиозным событием, чем я предполагал. Мы, дар'нети, — романтичный народ и склонны к ритуалам, выражающим наши чувства. На исходе той долгой ночи я также решил подчиниться Мадьялар, а не Экзегету. На встрече в доме Дассина она произвела на меня хорошее впечатление.

— Пойдемте со мной, государь, — говорила Мадьялар, торопливо шагая между колонн галереи.

Ее каблуки постукивали по плитам. Дворцовые ворота с лязгом захлопнулись у нас за спиной.

— Не так быстро, сударыня, — настойчиво и ядовито прошипел Экзегет. — Несмотря на эту прелестную маленькую инсценировку, свидетелями которой мы стали, нельзя забывать о правилах Наставников. Я, как глава совета, проведу первое испытание претендента.

— Мастер Экзегет прав, — заметила Се'Арет.

— Принц сам подчинился мне, а не кому-то другому, — возразила Мадьялар. — Все это видели. Пойдемте, государь.

Она схватила меня за руку и потянула к боковой двери, спрятанной под колоннадой поблизости от высоких главных ворот.

— Вы зарываетесь, Мадьялар! — гаркнул Гар'Дена. — Выбор претендента не имеет значения. Полагаю, Се'Арет, как старшая из нас…

Как и предупреждал меня Барейль, подчинение Мадьялар вызвало бурю протестов. Каждый высказывал свое мнение, пререкался по поводу привилегий и превосходства. Все это время я стоял босой, полуголый, дрожащий от холода и предчувствовал всю унизительность положения — я не мог утереть подтекающий нос, поскольку руки все еще были связаны их проклятой лентой. И, по сути, спорить им было не о чем.

— Я подчинился Мадьялар, — произнес я, отчего все осеклись на полуслове и уставились на меня — то, что я прервал их и вообще заговорил, было явным нарушением ритуала дар'нети. — Она сама определит, что будет наилучшим, или я найду другой способ добиться своих целей. — Я освободил руки от серебряной ленты и вытер ею нос.

Все споры немедленно прекратились. Положение Наследника дает свои преимущества.

Мадьялар, разумеется, была довольна, а Экзегет позеленел от злости, что доставило удовольствие мне. Он поклонился.

— Оставляю вас этой гадюке, государь.

Я думал, он сотрет себе зубы в порошок, скрипя ими от злости.

Мадьялар долго вела меня по коридорам восточного крыла, части дворца, отданной тем Наставникам, которым необходим был рабочий кабинет в самом защищенном здании города. Ее лекторий представлял собой строгую, холодную комнату без окон, как и большинство помещений, приспособленных исключительно для занятий чародейством. Флаконы и коробочки со снадобьями и порошками были аккуратно расставлены на рабочих столах. Небольшие сундучки и расписные шкафчики, в которых хранились кусочки стекла, металла, камней и самоцветов, располагались вдоль темных стен комнаты. Мадьялар дала мне зеленую льняную рубаху и пару сандалий, поскольку моя одежда и обувь остались там, где я их снял. Затем она указала на кресло, стоявшее напротив ее собственного за низким столиком.

— Я польщена, но и удивлена тем, как вы действовали этим утром, Д'Натель. Вы так надолго исчезли сразу после гибели вашего попечителя, а теперь появились для испытания — это выглядит странно. Я полагаю, вы понимаете сами, какому унижению подвергли сейчас Экзегета. Всем известно, что у вас не ладились с ним отношения, но это… это больше похоже на непримиримость. Почему я?

— Я верю, что вы благородны и заботитесь о будущем Авонара и его народа, — ответил я. — Экзегету же не свойственно ни то ни другое.

Она склонила голову в знак благодарности.

— Кроме того, я нахожусь в несколько затруднительном положении, — добавил я.

— Продолжайте.

— Дассин послал меня к вам — не именно к вам, а к Наставникам.

— Дассин? — Она вскочила со стула, голос ее был резок, как лезвие бритвы. — Я так поняла, он был смертельно ранен.

— Я был с ним, когда он умер.

Она слегка отступила назад и спрятала руки под радужно переливающимися одеждами.

— Что он сказал вам?

— Лишь то, что, если произойдут определенные события, я должен буду отдать себя в руки Наставников для испытания. Никаких объяснений. Я надеялся, вы сможете понять, что он имел в виду.

Она быстро обдумала мои слова. Потом снова села на место.

— Мы с Дассином были добрыми друзьями, не близкими, как вы, конечно, знаете, но союзниками. У нас было… общее дело… Возможно, если вы расскажете мне об этих «определенных событиях», упомянутых вами…

— Зиды схватили мальчика. Дассин сказал, что, если тот окажется в Зев'На, я буду должен поступить именно так. Ребенка необходимо спасти.

Мадьялар отбросила с лица, взъерошенные седые волосы и расхохоталась, однако смех казался натянутым и преувеличивал ее веселье.

— И это все? Как это похоже на Дассина! «Я забрал Наследника, укрывал его десять лет, выпустил ненадолго лишь затем, чтобы сохранить Мост, и, да, кстати, рассказал ему, как спасти из Зев'На неизвестного мальчишку». Скажите, государь, что вы хотите от меня? Мы здесь что, в игрушки играем? Я же не дура.

Чего я хотел? Совета? Помощи? Я не понимал, над чем она смеется, но, вероятно, она не представляла, насколько ограничены мои познания. Дассин сказал, что я должен идти к Наставникам для испытания, а не за помощью. Он приучил меня внимательно слушать его и, полагаю, тщательно подбирал слова, понимая, как мало ему осталось. Оставалось верить, что все необходимое откроется мне в ходе испытания — даже если это лишь осознание того, что я слишком изранен, чтобы продолжать.

— Я хочу приступить к испытанию, но не желаю, чтобы в нем принимал участие Экзегет.

Удовольствие растеклось по ее широкому, простоватому лицу.

— Вы понимаете, что во время испытания я проникну в ваш разум. Вы не сможете уклониться от моих вопросов или ответить что-либо помимо правды. Вы этого хотите?

— Да… полагаю, да.

После этого все произошло очень быстро. Мадьялар отперла маленький ящичек красного дерева, стоявший на ее рабочем столе, и достала из него два небольших хрустальных флакона. В одном была жидкость темно-красного, почти черного цвета, содержимое другого было прозрачным, но оказалось густым, словно мед, когда она опорожнила его в серебряный кубок. С осторожностью отмерив красную жидкость, она плеснула ее в тот же самый кубок и оставила на миг, чтобы погасить лампы. Потом она разожгла маленькую керамическую жаровню, стоящую на низком столике между нами. Горсть серого порошка отправилась в огонь и вспыхнула, взвилась искрами, распространив по комнате тяжелый аромат агрины, травы, увеличивающей восприимчивость человека к чарам. И другой, более тонкий, почти неразличимый оттенок чувствовался за острым, насыщенным запахом агрины. Сеннетар, предположил я, мощное средство, использовавшееся, чтобы ослабить контроль над мышцами. Из самой сердцевины пламени тонкая струйка дыма потянулась ко мне. Мадьялар дала мне знак придвинуться и вдохнуть его.

Я едва не передумал. Барейль говорил, что Дассин не доверял никому из Наставников, и, несмотря на это, я был здесь, еще неисцеленный от старых ран, готовый показать их неопытному врачевателю. Оставить себя столь уязвимым… Сеннетар беспокоил меня. Но если я откажусь, что мне делать дальше? Не имея ни единого ответа на этот вопрос, я прекратил задерживать дыхание и вдохнул, позволив дыму курений Мадьялар наполнить мои легкие.

От запаха вскоре закружилась голова. Я так устал… глупо было идти сюда после бессонной ночи. Тогда мне требовалось время подумать, поэтому я и предложил посторожить, пока мои друзья спят. Но стоило мне принять решение, и я тут же захотел выполнить его — прежде, чем госпожа Сериана проснется и заговорит со мной об этом или снова выставит меня бессловесным болваном. Но здесь, в темном кабинете, наблюдая за языками пламени, вдыхая удушливый дым, я чувствовал себя вялым и сонным. Я попытался спросить Мадьялар, не следует ли нам повременить, пока я посплю немного, но не смог выдавить ни слова.

Она стояла передо мной.

— Манглит, — пояснила она, подавая мне серебряный кубок, — зелье, которое мы используем при испытании.

Две жидкости так и не смешались. Темная каплей зависла в прозрачной, так что напиток был похож на яйцо с кроваво-красным желтком, заключенное в серебряную скорлупу кубка.

«Пей до дна», — жестом приказала Мадьялар, поднося кубок к моим губам. Прозрачная жидкость была сладкой, но холодной как лед, она обволакивала язык и горло, зато темная смыла всю сладость и прожгла меня едва не до самых костей. В панике я захотел оттолкнуть кубок, но руки безвольно лежали на подлокотниках кресла, словно морские водоросли, выброшенные приливом, а женщина непреклонно влила в меня остатки питья. Остаток сладкого напитка слегка смягчил мне рот и горло, сухие, ноющие, но не обожженные. Что касается всего остального, моя плоть, мысли и воспоминания были вывернуты наизнанку, открыты каждому, кто возжелает заглянуть в них.

— Неприятно, я знаю, — сообщила Мадьялар, пока я сипел и задыхался, не в состоянии пошевелиться, чтобы помочь себе, — но необходимо. Приступим же. Ваши секреты — секреты Дассина — теперь принадлежат мне, как и вы сами, в некотором смысле. Вы и представить себе не можете… И ведь пришли ко мне сами, добровольно!

Мадьялар снова уселась напротив меня, и выражение ее лица было как у ростовщика, представленного расточительному барону. Ни капли материнского участия. Я начал подозревать, что совершил ужасную ошибку.

Быстро и грубо Мадьялар взломала ворота в мой разум. Ни единый звук не нарушал тишину ее комнаты, кроме треска огня в жаровне. Ее вопросы звучали сразу в моей голове. И хотя я мог говорить вслух, она получала ответы тем же путем, чтобы ни интонация, ни подбор слов не скрыли истину. Я не мог ни уклониться, ни солгать.

Ее вопрос:

Кто этот ребенок в Зев'На?

Мой ответ:

Это сын друга Дассина, человеческий ребенок, похищенный из дома пять дней тому назад.

— Человеческий ребенок! Зачем он зидам?

Я не знаю.

А что вам за дело до этого ребенка?

Дассин велел мне найти его. Он сказал, что, если мальчика заберут в Зев'На прежде, чем я найду его, я должен отдать себя Наставникам для испытания.

И больше ничего?

Больше ничего.

И вы привыкли подчиняться приказам Дассина, даже не понимая их значения, как в этом случае?

Да.

Почему?

Не знаю.

Она была озадачена, и я не мог ее винить, однако я не мог высказаться по собственной воле. Я мог только отвечать на ее вопросы. Мадьялар потеребила губу пальцем.

Чем вы занимались с Дассином с тех пор, как вернулись с Моста?

Я восстанавливал свою память.

Вы… потеряли память? Вы не помнили… чего? Того, что вы делали ночью? Событий недели?

Я ничего не знал о себе.

Ничего! Это случилось, когда вы ходили по Мосту несколько месяцев назад?

Дассин сказал, что бы ни произошло на Мосту, это лишь усилило ущерб, нанесенный раньше.

При первой попытке, — сказала она. — Я знала. Итак, Дассин-Целитель восстанавливал вашу память. К счастью для вас, он был одаренным человеком. И теперь вы полностью восстановлены.

Я не был уверен, были эти слова утверждением или вопросом, но, поскольку в них чувствовалось сомнение, мне пришлось ответить.

Нет.

Глаза Мадьялар расширились.

Не восстановился… Какой части памяти вы еще лишены?

Огромной.

Она продолжала расспрашивать меня о множестве вещей: об Авонаре, о моей семье, о Дассине и Наставниках, о жизни дар'нети. Что-то я знал. Большую часть — нет. Каждому было бы ясно, что я совершенно растерян и ужасающе неполноценен. Никто не назвал бы меня безумцем, но, конечно, она еще не добралась до самой сути. Она только гневно качала головой, видя, как мало я знаю, и вслух комментировала:

— Лишь ребенок, едва ли подросток… Вам хоть имя свое известно?

Должно быть, она почувствовала, какое сомнение пробудил во мне этот вопрос, потому что она сузила свои стальные глаза и выстрелила им прямо мне в душу.

Отвечайте… каково ваше настоящее имя?

Я знал, что я должен ответить, пусть даже и, теряясь от клубов дыма и яростного принуждения питья, которое Мадьялар дала мне. Раз целью испытания было узаконить мое положение, значит, существовал лишь один допустимый ответ. Но под воздействием манглита я был не в состоянии говорить ничего, кроме самой что ни на есть истинной правды.

Я — Кейрон, старший сын барона Мэндийского, владыки Авонара, и его супруги Нэсеи, Певицы.

Мадьялар вскочила с кресла.

Что вы сказали? Где Д'Натель, Наследник Д'Арната?

Ну и конечно, об этом я тоже не мог солгать ей.

Я — Д'Натель, принц Авонара, Наследник Д'Арната.

Как это возможно? Вы наложили на себя чары, позволяющие лгать?

Я не лгу и не знаю, как это оказалось возможным.

Кто такой барон Мэндийский? В Авонаре нет баронов.

Мой отец унаследовал титул барона и регалии правителя от своего отца, Бертранда. Наследование было подтверждено указом Дагоберта, короля Валлеора.

Эти имена ничего мне не говорят. Разве ваш отец — не Д'Март? Барон Мэндийский — это другое имя Д'Марта?

Д'Март — мой отец. Д'Март и барон Мэндийский — не один и тот же человек.

Это безумие. Как у вас может быть два отца?

И этот вопрос, разумеется, вверг меня в привычное балансирование на краю пропасти.

Да спасут меня боги, я не знаю, как это оказалось возможным.

Так вы Наследник или нет?

Я — истинный Наследник Д'Арната.

«Держись, держись за эту мысль, — велел я себе, — пока трещины, раскалывающие твое мироздание, не исчезнут».

Снова и снова допрашивала она меня, вытягивая все, что я знал о своих двух жизнях, о Наставниках, о работе Дассина, о его убийстве. Она постоянно возвращалась в своих вопросах к тайнам, о которых я ничего не знал, и к тому, что я сделал в мире людей, чтобы сохранить Мост, — чего я не мог вспомнить, а еще к тому, как я поверил, будто являюсь двумя людьми сразу. Каждый раз она подталкивала меня к краю пропасти, мне хотелось закричать, чтобы она остановилась прежде, чем я сойду с ума.

Итак, вы и в самом деле не знаете, как и когда вы — этот самый Кейрон из Авонара, Изгнанник, — впервые встретились с Дассином?

Нет.

Возможно, Дассин смог пересечь Мост, чтобы разыскать вас? Поразительно, что вы этого не знаете. Возможно, настоящий Д'Натель был убит четыре месяца назад, а Дассин подменил его разум самозванцем… Нет, я бы заметила. Вероятно, вы все же Д'Натель, но совершенно безумный.

— Пламя хаоса! — вслух выругалась она, пинком отшвырнула корзинку ветвей чиллии и села, уставившись сверху вниз на меня и рассыпавшиеся неопрятной кучей сухую кору, листья и прутья. — Это невыносимо! А все этот монстр с его «сведениями, не подлежащими разглашению»!

Пока я сидел, словно пьяный, оцепеневший, на грани безумия, она размахивала руками и вопила на меня, словно я был еще и кем-то третьим, кто мог бы понять ее гнев.

— Он думает, он может оттереть меня от этой заварушки с ребенком, и каждый раз, когда я, казалось бы, опережаю его, он смеется надо мной. Мне посчастливилось узнать о его встрече с Дассином, но я пришла слишком поздно, чтобы услышать хоть что-нибудь стоящее. А теперь, когда мне представилась возможность играть с ним на равных, я обнаруживаю, что моя добыча — безумец, который считает себя двумя людьми сразу и не может ничего мне сказать о мальчике и о том, кого называют Дарзидом, и зачем эти двое так торопятся в Зев'На. И единственный способ выяснить правду — это попросить помощи у того, кого я ненавижу! Проклятье!

Ее гнев утих до неразборчивого бормотания, она снова рухнула в кресло, выудив из стоящей на столе чаши с камнями для призыва маленький окатыш синего цвета. Глаза ее сверкнули, Мадьялар пробормотала слово, сжала пальцы и бросила камень в огонь, где он раскололся, рассыпался прахом и исчез. Тогда она швырнула чашу через всю комнату, раздался грохот бьющегося стекла, и камешки россыпью раскатились по плитам пола. Последнее отнюдь не являлось частью чар призывания. Постукивая пальцами по столу, она смотрела на меня через редеющую дымку, словно это я устроил весь этот бардак. Потом Мадьялар швырнула в огонь еще одну горсть серого порошка и помахала рукой, направляя дым в мою сторону.

— Небольшая задержка, — кисло процедила она, — будьте уверены, он скоро объявится.

Очень медленно мое затуманенное сознание воспринимало сложные повороты ее монолога. Но все же справилось, так что к тому времени, как появился ее ухмыляющийся коллега-соперник, я уже понял, что это Экзегет.

Найдется ли в мире еще один такой глупец? Если б я мог что-то чувствовать, я бы ужаснулся. Открыть свой разум Экзегету… Три суровых года в детстве я противостоял ему, а теперь, всего лишь за час, отдал ему власть над собой, которой он всегда так жаждал.

— Затруднение, говорите? Единственный Наставник, отважившийся провести испытание Наследника, — ничего другого я и не ожидал.

Злорадство — не будет преувеличением так описать его поведение.

Мадьялар шипела как кошка, но моя загадка самым очевидным образом вынуждала ее сотрудничать с Экзегетом.

— Я еще не встречала того, кто мог бы лгать под воздействием манглита, но его ответы совершенно невероятны.

— Что такого невероятного он сообщил?

— Что он — это два человека сразу: Д'Натель и Изгнанник!

— Длань Вазрина… — тихо протянул Экзегет.

Никогда, насколько мне известно, он не терял самообладания настолько, чтобы божиться, пусть даже в столь мягкой форме.

Итак, все началось сначала. Экзегет оказался несоизмеримо более проницательным и дотошным дознавателем и, побывав моим Наставником, знал, как проникнуть в самую глубь и затронуть самые личные уголки сознания… но лишь Д'Нателя. Кейрона он не знал вовсе.

К тому времени, как он закончил, я наполовину потерял способность воспринимать действительность, улавливая лишь жалкие обрывки их рассуждений. У Мадьялар и Экзегета была некая договоренность с лордами Зев'На. Мальчик каким-то образом нарушил равновесие. Что-то из того, что я рассказал Экзегету, прояснило для него, почему этот ребенок так важен. Мадьялар жаждала выяснить, в чем же дело, и я сам тоже, но сон одолел меня прежде, чем я это услышал.

Какой бы ни была причина — возможно, в обмен на знание об этом его открытии, — но Мадьялар отдала меня на попечение Экзегету. Я боролся с отупением и тошнотой, вызванными манглитом, дымом и желчью самообвинения, пока меня то ли несли, то ли волокли по переходам и по холодному свежему воздуху. Наконец меня свалили на слишком для меня короткий тюфяк. Один лишь затуманенный взгляд подсказал мне, что я лежу в той же самой комнате, где спал все три самых проклятых года моего мрачного детства. Жилище Экзегета в Доме Наставников дар'нети. Когда же я уже проваливался в беспамятство, тихий недобрый голос прозвучал в моей голове.

Хорошего сна, государь мой принц. Он вам необходим.

ГЛАВА 25

Постель была словно каменная, а я лежал, запутавшись в удушливом узле из одежды и одеял, хотя совершенно не собирался шевелиться. Если б я лежал очень спокойно, эти легкие уколы надвигающегося бодрствования снова утонули бы в забытье, и я смог бы проспать целый день. В голове вспыхнуло тревожное понимание, что скоро Дассин начнет трясти меня за плечо, но даже после того, как я отогнал от себя эту мысль, его имя, произнесенное шепотом в моей голове, выдернуло меня из обители снов в царство яви. Дассин уже неделю как мертв. Но в комнате со мной находился кто-то еще. Я чувствовал его дыхание, его пульс, его слабое тепло и колебания воздуха, говорившие мне о его присутствии.

— Давай, давай, Д'Натель, ты слишком большой, чтобы прятаться от меня и дальше. У тебя это никогда толком не получалось.

Был ли мое забытье следствием его чар?

— Скорее, это последствия сеннетара. Вы можете двигаться и говорить, если пожелаете. Тем не менее, простите мне, если я продолжу слегка присматривать за вашими мыслями. Вашим первым побуждением всегда было насилие.

У него был такой вид, словно он жевал крапиву.

Я сел. Человек с пухлыми щеками и редеющими волосами сидел в маленьком, единственном в этой пустой комнате кресле. Подбородок его покоился на одной из превосходно ухоженных рук, он улыбался, но выражение его лица было столь же радостным, сколь уютной была комната.

— Кто бы мог подумать, что мы снова будем вместе? — спросил он. — Впрочем, вы вовсе не тот, кого я знал, — неисправимое маленькое чудовище, презиравшее самое блистательное наследие в истории обоих миров. Вы теперь кто-то совершенно другой.

— Этот ребенок все еще жив во мне, и я помню каждую минуту, которую он провел под вашей опекой.

— Как вы можете быть уверенным, что память, которую вернул вам Дассин, точна? Возможно, он окрасил то, что дал вам, своим видением мира и меня.

— Нет, Наставник. Я пережил каждый миг тех лет — во второй раз. Я знаю Дассина лучше, чем кого-либо другого, и он ненавидел вас едва ли вполовину так, как я.

— И все же ненависть совершенно чужда вашей нынешней натуре. Как же вам удалось свыкнуться с ней?

Я задумался, но не нашел ответа на его вопрос.

— Как я и думал. Трудную долю оставил вам Дассин. — Он быстро постукивал кончиками пальцев друг о друга. — Ну, посмотрите на это иначе: вы были ребенком и не понимали, да и по сей день не понимаете, множества вещей. Если вы хотите пережить грядущие события, вам стоит отбросить детские предубеждения. Вы должны принять мысль о том, что все — все, во что вы верите, — не бесспорно.

— И каковы эти грядущие события?

— Для начала я дам вам поесть и слегка освежиться. — Он кивнул в сторону похожего на простой ящик стола, на котором стоял поднос с едой, питьем, стопкой полотенец и зеленым фарфоровым тазиком, от которого поднимался пар. — А затем я восстановлю остаток вашей потерянной памяти. К несчастью, события не оставляют нам столько времени, сколько было у Дассина. Нам придется действовать более жестко — и вовсе не потому, что мне это доставит удовольствие.

— А если я откажусь?

Он нагнулся вперед, щеки вспыхнули еле заметно, зато узкие глаза сияли.

— Я видел, как вы боролись, когда мы толкали вас к самым пределам вашего знания. Как бы вы ни презирали меня, я не верю, что вы откажетесь, даже если будете знать, что умрете в следующий же миг.

Он был почти прав.

— Я готов сделать все, что угодно, чтобы вернуть утраченное, но не приму его из рук убийцы Дассина.

Экзегет презрительно улыбнулся и откинулся на спинку маленького жесткого кресла.

— Неужели вы так ничего не разгадали в этой тайне? Я не стану подчеркивать вам докучливые несоответствия в вашей гипотезе о смерти Дассина. Но прежде чем я оставлю вас наедине с едой, я хочу, чтоб вы подумали о следующем: Дассин послал вас ко мне. Не к Мадьялар, не к кому-то другому из Наставников. Вы знаете, Дассин подбирал слова очень тщательно: «Отдай себя Наставникам для испытания, беззащитным». Если бы ваше ребяческое возмущение не затмило способность рассуждать здраво, единственно возможный путь напрашивался бы сам собой — подчиниться главе совета, то есть мне.

Я выкинул из головы его разглагольствования, едва он вышел из комнаты. Но как только я сполна насладился прелестями горячей воды и целого кургана хлеба, сыра и холодного мяса, я не мог не вернуться к самому нелогичному обстоятельству гибели Дассина: Барейль и понятия не имел ни о каком похищенном ребенке. Зачем Экзегету, намеревавшемуся убить Дассина, давать своему сопернику сведения подобной значимости? Даже убежденный в своем превосходстве, Экзегет не опустился бы до того, чтобы дразнить свою жертву.

И, конечно же, его доводы вторили моим собственным нелегким мыслям о том, что я воспринял указания Дассина в соответствии с собственными желаниями… потому что боялся…

Экзегет возвратился часом позже, ухмыльнувшись при виде груды битой посуды в углу комнаты.

— Так да или нет? Помните, речь идет о вашем здравом уме, не моем.

Я не мог выдавить ни слова.

— Ох-ох, — вздохнул он. — Когда мы закончим, я лично вложу нож вам в руку и подставлю свое горло. Это удовлетворит ваши кровожадные наклонности? Будем мы над этим работать или нет?

Я отрывисто кивнул. Судя по всему, он понял меня.

— Вам это понадобится. — Он кинул мне в руки белую хламиду, казалось, полностью восстановив прежнее спокойствие. — Когда будете готовы, приходите в лекторий. Уверен, вы помните дорогу.

Экзегет, мой презренный враг…

Да, я помнил дорогу в холодный и пустынный рабочий кабинет, где он так жестоко пытался втиснуть в мою девятилетнюю голову основы колдовского искусства. Бормоча проклятия, я разделся, натянул мягкую шерстяную хламиду и босиком спустился по лестнице.

Когда я вошел в комнату с низким потолком, круг из свечей был уже зажжен. Колонны и стены из темного камня, без каких бы то ни было украшений, казалось, впитывали их сияние.

— Откуда вам это все известно? — спросил я, махнув рукой в сторону круга.

Дассин утверждал, что его работа со мной беспрецедентна, неизвестна никому из дар'нети, и я должен следовать его указаниям, если хочу обрести целостность. В лектории Экзегета, вырубленном глубоко в скале, под самым Авонаром, было прохладно, но по моей спине до копчика скатилась струйка пота.

— Не время для расспросов. Займите свое место. — Он протянул руку, чтобы забрать мою одежду.

Испытывая неловкость, чего никогда не случалось при Дассине, я снял хламиду и уселся обнаженным на голый камень в центре круга.

«Дурак, вот же дурак», — вопила недоверчивая часть меня.

Экзегет швырнул мою одежду на пол позади себя с фырканьем, относившимся то ли к моей стеснительности, то ли к страху, не знаю. Но когда пламя свечей стало расти, проникая в мою голову, легкие, каждую пору кожи, он мягко произнес у меня в голове:

Не бойся, я не позволю тебе утонуть.

Итак, я вернулся к своей жизни, к тому мигу, на котором она была прервана пять дней — или же пятнадцать лет — назад, и этой самой ночью, в кабинете, где Экзегет так часто бранил меня за слабость, тупость или за то, что я недостоин собственного имени, я снова отправился в гостеприимное поместье Виндам и встретил мою драгоценную Сейри во всей свежести ее ясноглазой юности. Она парила на крыльях своего пробуждающегося ума, спорила, смеялась, училась, открывая моей душе дар'нети целую вселенную чудес. Мы прогуливались по саду ее двоюродного брата Мартина, играли в шахматы у него в гостиных, и, когда пламя виндамского камина обернулось сиянием свечей в круге, я крикнул:

— Нет! Позвольте мне вернуться! Любовью Вазрина Творящего заклинаю, позвольте мне вернуться!

— Сейчас. Выпейте, это вас подкрепит.

Кто-то влил мне в рот густую кисловатую жидкость, и не успело сияние перед моими глазами рассеяться настолько, чтобы я смог увидеть, чьи руки поддерживали чашу, как я опять уже смотрел в пляшущий огонь.

Каждый день дарил радость от дружбы с нею, и я не осмеливался мечтать о большем. Мы все знали, что она была предназначена Эварду, и готовы были поклясться, что вынудить ее согласиться на этот брак — все равно, что заточить в клетке молнию. Мартин предупреждал меня, что у любви, которую я так упорно и безрезультатно пытался скрыть, нет будущего, ведь он знал мою тайну и опасность, с ней связанную. Я был чародеем, обреченным вечно бежать, скрываться и почти неизбежно сгореть на костре.

Как долго длилось мое первое путешествие в комнате Экзегета? Еще три раза я возвращался в круг свечей, слепо глотал густое питье, как тонущий глотает воздух; еще три раза я возвращался в Лейран, в счастливейшие дни моей жизни.

— Достаточно, мастер. Вы убьете его. — Протестующий голос перекрыл гудение пламени, когда я вернулся в пятый раз.

— Мы все погибнем, а то и хуже, если не успеем закончить вовремя. Впрочем, полагаю, вы правы. На первый раз слишком далеко заходить не стоит. Но потом все равно легче не станет.

Руки — две пары рук — помогли мне подняться и накинули на меня белую хламиду. Я все еще не мог видеть из-за слепящего сияния, стоящего перед глазами, но, пока эти двое наполовину вели, наполовину несли меня в мою комнату, чувства прояснились, и я снова начал воспринимать мир вокруг себя. Оглушительный грохот в ушах производила ветка, стучавшая в окно на ветру; кричащие, режущие глаза краски оказались всего лишь приглушенно-серым убранством помещений в жилище Экзегета; а жестокие когти, которые непременно должны были оставить на моей коже кровавые отметины, — двумя парами рук, бережно укладывающими меня в постель.

— А теперь спать, — раздался невыносимо скрежещущий голос, и адская какофония моих издерганных чувств утихла под мягким прикосновением руки.

Не прошло и двух часов, как они подняли меня, чтобы начать все сначала.

Режим, разработанный Дассином, не мог сравниться с тем, что делал Экзегет. Я не знал, день сейчас или ночь, какой час и даже время года. Ни утешений, ни споров, ни единого слова за все это время. Я ничего не ел, только хлебал какое-то отвратительное месиво, поддерживавшее во мне жизнь и окунавшее во тьму, когда они вытаскивали меня из кольца огня, ослепшего, оглохшего и оцепеневшего. Я жил только в прошлом Кейрона и, конечно, вскоре понял, что за ужас ждал меня за чертой неизвестного.

Смерть. О боги, мои дорогие друзья… Мартин, Танаджер, Юлия… Я позволил им погибнуть, отказавшись использовать свой дар, чтобы изменить пути судьбы. Я бросил жену и сына. Я отрекся от ответственности ради некоего идеала дар'нети и оставил Сейри встречать кошмар лицом к лицу. Опытсобственной смерти, вновь пережитые муки, отчаяние, десять лет существования в бестелесной тьме — все меркло в сравнении с тем, что я предал друзей, жену и ребенка. И Дассин вернул меня обратно, веря в то, что меня постигло некое божественное откровение, которое может спасти этот мир. Каким же трусом я был!

Свечи угасли; я погрузился во тьму и тишину. Стоило ли возрождение трех потерянных душ — тех трех несчастных зидов, которых я исцелил после поединка с братом Сейри у Ворот, — стоило ли оно всего предшествовавшего? Я не видел иного способа скрыться от всей этой боли и печали.

«О Сейри, прости меня. Теперь я понимаю твой гнев…»

— Вы не можете прятаться вечно, Д'Натель. Прошло уже три дня с тех пор, как мы закончили работу.

В комнате было темно, но тьма в душе была еще непрогляднее. Экзевет говорил тихо, словно не был уверен, все ли в порядке с моим слухом. Но я не собирался просыпаться ради него и зарылся обратно, в пустоту.

В следующий раз меня будил кто-то другой. Руки перевернули меня на спину и подложили подушку мне под голову.

— Государь мой принц, вы должны жить. Вы так нужны нам. Вот, выпейте это.

Он втиснул в мои трясущиеся руки чашку и помог поднять ее к губам. Бренди, с привкусом дерева и старины, самое мягкое из тех, что я пробовал, хотя я испугался, что оно прожжет мне дыру в желудке. Я поперхнулся, закашлялся и едва не задохнулся. Мой невидимый собеседник помог мне сесть. Кожа у меня была липкой от испарины.

— Святые звезды!

Казалось, со времени последнего вдоха прошло полмесяца.

— Хорошо, не правда ли? Лучший урожай в моей жизни.

— Барейль?

— Он самый, государь. Позвольте, я зажгу свет?

— Если это необходимо.

Мерцание свечи вернуло мне мир и то бремя, которое я успел забыть за время, проведенное в забытьи.

— О боги, Барейль… — Я нагнулся вперед, вцепившись пальцами в волосы, словно сильная боль могла заставить реальность снова исчезнуть.

— Знаю, мой государь. Вам тяжело. Жаль, что это нельзя было проделать медленнее, легче для вас.

— Ты был там? Те, другие руки — это твои?

— Да, мой государь. Мастер Дассин дал мастеру Экзегету указания, как пригласить меня и воспользоваться моей помощью. И когда я увидел, что он с вами делает — завершает работу мастера Дассина, — я был рад ему услужить. Надеюсь, это не противоречило вашим желаниям.

— Нет. — Я откинул всклокоченные влажные волосы со лба и ощупал многодневную щетину на подбородке. — Спасибо тебе.

— Вы должны поесть, даже если вам пока этого не хочется. Я принесу чего-нибудь. Все эти недели мне едва удавалось в вас хоть что-то впихнуть. И еще, государь, мастер Экзегет уже отчаялся поговорить с вами. Так что он попросил меня разбудить вас, а сам ждет снаружи.

— Экзегет…

Что мне о нем теперь думать?

— Поразительно, не правда ли? Я был в ужасе, увидев, что вы в его власти. Но, государь мой, должен вам сказать, что мастер Дассин никогда не действовал настолько осторожно. Я видел работу многих мастеров дар'нети, никто другой не смог бы провести вас через это так, как он.

— Дай мне час.

Барейль поклонился и вышел из комнаты. Скорчившись в углу тюфяка, я заставил себя обдумать сложившееся положение. По прошествии, я полагаю, ровно часа дверь отворилась, и мой давний враг опустился в кресло в углу комнаты. Он принялся изучать свои руки, поворачивая их так и эдак в тусклом свете, не проявляя ни малейшего раздражения задержкой. Он мог бы сидеть так всю ночь, не выдав нетерпения.

— Я не знаю, благодарить мне вас или нет, — сказал я, проиграв небольшую внутреннюю борьбу с жаждой понимания.

Его руки спокойно замерли на коленях, одна поверх другой.

— Я сделал то, что было необходимо. Я не ожидаю от вас благодарности. Тщательно все, обдумав, вы, вероятнее всего, добавите это к списку прочих преступлений на моем счету.

— Вы не упоминали, что будет дальше.

— Тогда это не имело смысла — возможно, не имеет и теперь. В зависимости от того, удалось ли вам понять суть происходящего, пока вы проживали свою жизнь заново или за эти несколько дней, лежа здесь в своей самодельной могиле.

— Путешествуя, я полностью пребывал в прошлом. Пока я лежал здесь, я пытался похоронить его заново. Но за прошедший час мне удалось кое-что сопоставить.

— Вы понимаете, кто этот ребенок?

— Да.

Сын Сейри. Мой сын.

— И вы понимаете теперь, что вследствие этих из ряда вон выходящих обстоятельств… того, что сделал с вами Дассин, ваш сын, теперь — следующий Наследник Д'Арната?

— Я уже догадался.

Темные глаза Экзегета вспыхнули ярче, чем свеча.

— Имеете ли вы представление о последствиях того, что Наследник встретит совершеннолетие в руках лордов?

— Трое получат власть над Мостом.

— Не только над ним — над всеми силами Д'Арната. Только Дассин и я, из всех дар'нети, осознавали весь размах их замыслов. Д'Арнат смог создать Мост, потому что овладел силами Пропасти, полной противоположностью порядку, осколками, оставшимися от создания миров, поскольку они оказались непригодными, слишком странными или поврежденными, чтобы включить их в ткань Вселенной. До Уничтожения их разрушительная сила была распылена, рассредоточена. Но занятия Трех, бесконечное наращивание мощи, которой, как они считали, они были обязаны своему превосходному уму, оказались, по сути, стягиванием этих разрозненных осколков, собиранием их воедино, пока, наконец, от последнего гибельного усилия не возникла Пропасть с заключенным в ней разрушением. Только помазанный Наследник Д'Арната наследует власть над Пропастью. Лишь один из нашей расы единовременно. Вселенная не сможет дать, такую силу сразу двоим. И если лорды извратят душу Наследника и получат власть над ним — станут с ним единым целым, как они едины друг с другом, — они смогут управлять легионами хаоса. Никто не сможет выстоять против них.

— Проверка, о которой вы говорили с Мадьялар, — это проверка на отцовство?

— Да. Вы — Д'Натель. Ваши кровь, плоть и дух — неоспоримые свидетельства этого. И точно так же вы являетесь отцом этого ребенка. Ваша жена знает это. Теперь знаете и вы. Он — дар'нети. Других вариантов нет. Он и этот человек, Дарзид, смогли пересечь Мост. Вы представляете, что для этого требуется? Да, Путь остался, открыт, но лишь кровь, текущая в жилах мальчика — ведь и ваши деяния в том мире свидетельствуют о несомненной наследственной силе — и, возможно, какие-то таланты, которыми обладает этот самый Дарзид, позволили им с такой легкостью пройти по Мосту. Этот человек знает, что мальчик — ваш сын. Мы также должны допустить, что ему известно что-то о происшедшем с вами, поскольку он раскрыл свои способности и связи ради того, чтобы доставить мальчика к лордам. А это означает, что лордам также известно о наследии мальчика. Если вы с ним пройдете проверку на отцовство перед советом Наставников, мальчика признают сыном Наследника Д'Арната, а значит, вашим преемником.

Я едва справился с ошеломлением.

— Тогда зачем — если вы и впрямь тот, кем пытаетесь предстать в моих глазах, — зачем, во имя всего живущего, вы вернули мне память? Если бы вы оставили меня тем, кем я был, или свели меня с ума — что, как вы и сами понимаете, не слишком сложно, — или даже убили, тогда бы проверка на отцовство не состоялась.

Его плечи слегка расслабились, и он вздохнул, словно учитель, впервые заметивший первые, зачаточные свидетельства понимания у неподдающегося обучению студента.

— Если не найдется Наследника, который мог бы пройти проверку на отцовство или назвать нового преемника, тогда совет Наставников должен будет установить, живет ли ныне хотя бы один потомок Д'Арната. Единственный путь проверить это — отправить человека на Мост и посмотреть, что произойдет. Мы не можем позволить повториться тому, что случилось с вами в двенадцать лет. У нас больше нет Дассина, чтобы создать нового, лучшего человека из искалеченного ребенка. Поэтому мы должны сохранить и вас, и вашего сына по возможности целыми и невредимыми.

Неужели это был Экзегет? Почему в моем детстве он казался совершенно другим?

Очевидно, он все еще приглядывал за моими мыслями.

— Я не поддерживал замысел послать вас на Мост, когда вы достигли совершеннолетия. Скорее я пытался воспрепятствовать этому. Вы не могли пережить эту попытку.

«Всё, во что вы верите, — не бесспорно…»

— Возможно, если б меня воспитывали лучше… Он лишь отмахнулся.

— Мне пришлось изучить, кем вы были. Многие в Авонаре говорили, что вас коснулась рука лордов, что вы, пусть даже и девятилетний, обречены стать их орудием. Я должен был узнать, так ли это. Если нет, вы бы выжили и стали сильнее. Я не ставил целью добиться вашей любви.

— И какова же была правда?

— Я не знаю. В двенадцать лет вас послали на Мост, и это почти разрушило вас. Ваша душа была безвозвратно искажена. Я подозреваю, что лорды действительно дотянулись до вас.

В комнате было очень холодно. В висках стучала кровь, руки дрожали. Я накинул на плечи одеяло.

— Я не знаю, во что верить. Вы позволили моему сыну и его похитителю отправиться в Зев'На. Откуда вам известно столь многое?

Я и не знал, что Экзегет может выглядеть еще неприятнее, но от его улыбки увяла бы и мертвая лилия.

— Я тот самый человек, которого вы знаете. Просто вам до сих пор известно не все. Как и Дассину едва не до самой его смерти. Как и тем, кто таится в Зев'На и верит, что я — вернейший из их слуг, тот, кто продал душу, чтобы сохранить остатки своей власти, и так усердно воплощает их планы по уничтожению собственного мира и народа.

Логика и память не давали мне поверить.

— Вы осквернили мадрисс, приказав Баглосу, вашему мадриссе, убить меня.

Сейри помешала глупому дульсе отравить меня, когда Дассин послал меня через Мост, чтобы предотвратить его разрушение, а другие Наставники попытались купить безопасность Авонара ценой моей жизни.

— Это был акт отчаяния. Я не доверял Дассину из-за его пребывания в Пустынях и не знал, что он сделал с вами. Д'Нателю, которого я знал, эта задача была не под силу. Пока существует Мост, у мира есть надежда. Я был убежден, что вы разрушите его, и поэтому считал, что вы должны умереть. К счастью, это не было необходимо.

— А Мадьялар?..

— Мадьялар служила лордам еще до вашего рождения. По счастью, она глупа, и лорды это знают.

— Вы рассказали ей, что мальчик — мой сын.

— Она бы и так узнала это от своих повелителей. Нет смысла скрывать то, что в любом случае станет известно. Так я и выжил. По этой же причине я позволил мальчику и его похитителю идти своей дорогой, убедив Наставников, что он отправляется в безопасное место с одним из моих заслуживающих доверия друзей. Поскольку у меня недостаточно власти, чтобы помешать лордам захватить мальчика, я делаю вид, что помогаю им. И тем самым выигрываю время.

— И что же нам делать?

Верил я ему или нет, но его искренность казалась излишней. Я был не в состоянии помочь, кому бы то ни было. Не смог бы побороть и птичку.

— Я не в том состоянии, чтобы…

— …сражаться? Напротив, ваше состояние превосходно. Это одна из причин, по которым мы должны действовать быстро. В голове у вас сумбур, но вы вполне способны пройти проверку на отцовство. Когда Наставники испытают вас, они увидят правду.

— Не стоит откладывать то, что, так или иначе, произойдет.

— Именно. Мальчик будет признан. Лорды решат, что победили.

— И моя жизнь не будет стоить и ломаного гроша.

— И это тоже верно. Но мы будем владеть положением. Как вы и сказали, не стоит откладывать то, что, так или иначе, произойдет. Я сожалею, мой принц…

И тогда он изложил мне план и почему я должен буду умереть.

ГЛАВА 26 ГЕРИК

— Зачем он убил себя? — спросил я. — Если он так сильно нас ненавидит, почему он не стал сражаться? Он что, ненормальный был?

Дарзид ходил взад-вперед по моей гостиной. В самой глубине его черных зрачков вспыхивали красные — рубиново-красные — искры.

— Он был безумен. Трус, не выдержавший собственного распада.

Я не понимал, как трус мог сотворить с собой такое — разве что потому, что он был безумен…

— Я его совсем не понял. Кое-что…

Вам не нужно этого понимать, — сказал Парвен. — Это был всего лишь небольшой ложный маневр.

Лорды у меня в голове, казалось, расталкивали друг друга. Гнев Зиддари пронизывал, словно боль в животе.

Идиоты, позволить ему добраться до оружия! — Это была Нотоль.

— Я не знал, что мне делать. Все было не так, как я ожидал.

Мне хотелось услышать от них объяснения.

Я узнал об Авонаре. Это было одно из мягких, красивых мест — земля Д'Арната, где его Наследник охранял Мост, созданный, чтобы исказить мир, в котором я родился. Человек, который приветствовал нас, когда мы вышли из волшебного портала в чей-то кабинет, тоже выглядел мягким и был почти лыс. Зиддари сообщил мне, что этот человек — тайный союзник лордов.

— Полезный человек, из тех, кто умеет ненавидеть. И хотя ты никогда не можешь по-настоящему доверять им, с такими, как Экзегет, стоит заключать союзы, потому что ты всегда сможешь предугадать их действия.

Еще Зиддари сказал, что ни Экзегет, ни другие союзники лордов в Авонаре не знают, что Дарзин-Изгнанник на самом деле лорд Зиддари, и что он собирается скрывать это как можно дольше.

Мягко выглядящий человек бесцеремонно изучал меня.

— Невероятно, — заметил он, прикасаясь к моему уху. — Он так изменился, что его совсем не узнать. И, как я вижу, ему благоволят лорды. Как быстро все меняется.

— Герику известно его место в обоих мирах, и он принял его смело и решительно, — ответил Дарзид. — Лорды Зев'На серьезно отнеслись к его словам. По правде говоря, я бы не хотел оказаться между ним и тем, кому он собирается мстить.

— Возможность для этого вот-вот представится, — сообщил Экзегет. — Как только мальчик будет признан, принц окажется у нас в руках. Он наполовину безумен. Только такой безрассудный дурак, как Дассин, мог придумать втиснуть две души в один разум. Что же касается мальчика…

Экзегет хотел каким-то образом «обследовать» меня до проверки на отцовство, но Дарзид отказался. Они долго спорили об этом. Парвен велел мне хранить молчание, пока я буду в Авонаре, чтобы никто из дар'нети не смог проникнуть мне в голову, поэтому Дарзид взял на себя все переговоры. Я доверял ему. У нас были общие интересы. У нас были общие враги: принц — мой отец — и дар'нети.

— Пока Дарзид и Экзегет беседовали, я бродил по залу и глазел по сторонам. На полках и длинных рабочих столах громоздились флаконы, коробочки и свертки, измерительные инструменты и линзы, небольшие бронзовые механизмы и сотни других интереснейших предметов.

На полках стояла, по меньшей мере, тысяча книг. Я пробежался пальцами по корешкам. Немногие были написаны в Лейране. Большинство — на языке этого мира. Чем дольше я смотрел на них, тем больше понимал. Несколько недель назад я понял, что говорю не на лейранском. Еще до того, как я узнал, что живу в другом мире, я, сам того не замечая, заговорил на языке дар'нети. Здесь намного легче было изучать что-то новое. Я мысленно спросил, почему в Зев'На нет книг, но ни Парвен, ни Нотоль не ответили мне. Дарзид же все еще спорил с Экзегетом.

Между двумя книжными шкафами находилось узкое высокое окно со множеством мелких стеклышек в переплете и с железной щеколдой. Когда я в первый раз прошел мимо окна, я готов был поклясться, что видел прижатое к нему лицо — чумазое мальчишеское лицо. Я еще немного поглядел на книги, а потом прошел мимо окна снова, но лицо уже исчезло. Я не стал обращать на это внимания.

Я напрочь забыл про мальчишку в окне, когда Экзегет вышел из комнаты, а Дарзид подозвал меня к столу.

— Хочешь посмотреть, что происходит? Взглянуть одним глазком на нашего врага?

Я не был уверен, что хочу, но не желал показаться трусом. Дарзид взял круглое дымчатое стеклышко и провел над ним ладонью. Это было великолепно! Я увидел Экзегета, идущего к помосту, на котором сидело пятеро людей. Перед помостом стояло одинокое кресло, и в нем кто-то сидел. Капюшон его белого балахона был низко надвинут, как и тогда, когда я видел его в саду в Комигоре, — принц Д'Натель.

Когда он откинул капюшон, его руки ужасно тряслись, но лицо не выглядело испуганным. В нем не чувствовалось ни гордыни, ни презрения, ничего такого, чего бы я ожидал. Он был похож скорее на одного комигорского арендатора — я не мог вспомнить имени того крестьянина. Он был болен и с каждым днем в течение полугода становился все тоньше и бледнее, пока не смог больше удержать в руках серп. Папа вызвал доктора, опасаясь лихорадки или чумы, но тот сказал, что болезнь пожирает человека изнутри и для него уже ничего нельзя сделать. Крестьянин еще продолжал работать во время жатвы, другие арендаторы подвозили его до поля, чтобы он мог добыть семье пропитание на зиму, но каждый раз, когда я видел его, я задумывался, какую его часть болезнь успела съесть. Принц выглядел в точности как этот человек. И я поверил, когда люди в зале сказали, что он должен умереть. Да и сам принц выглядел так, как будто был с этим согласен.

Когда пришло время, Дарзид жестом позвал меня в зал, где сидел мой отец. Я старался держаться как принц-чародей, у которого есть могущественные союзники и кровный долг, требующий оплаты.

«Будь смел, юный Герик, и не бойся того, что последует», — прошептал в моей голове один из лордов — я не понял, кто именно.

Все, что сказал принц — во время проверки и после нее, когда он схватил нож и начал всем угрожать, — все это звучало очень правильно и хорошо. Он утверждал, что и он, и Сейри любят меня, беспокоятся обо мне, говорил, как сожалеет, что умер до того, как я родился. Но кинжал в его руках был тем самым, что я видел во сне, — это этим клинком убили Люси. На нем был выгравирован герб — лев, арка и звезды. Герб Д'Арната. Ту же эмблему я видел на мече, убившем папу.

Лорды рассказали мне, как принц убил папу, чтобы защитить проклятый Мост и сохранить все истинные магические силы для одного себя. Какой воин станет изображать честный поединок, если будет знать, что тот невозможен?

Папа не был чародеем. Я ненавидел Д'Нателя — этого Кейрона — за то, что он был моим отцом, а не папа, и за то, что он сделал меня таким же злом, каким был сам. Поэтому я плюнул в него и сказал, что поклялся убить его.

Я был уверен, что он посмеется надо мной, ведь он был таким сильным и могущественным, а я нет. Или же разозлится и расскажет, почему он хочет, чтобы я умер. Но вместо этого он стал убеждать меня, что не делал того, в чем я его обвиняю, и что он сожалеет. И только когда он сказал, что ему жаль, он впервые посмотрел мне в глаза. Только на один миг. А затем он вспорол себе живот прямо передо мной.

Кажется, это Дарзид оттащил меня в сторону, хотя принц больше не представлял ни для кого угрозы. Я стоял там как дурак, глядя, как он падает на пол и заливает все кровью, пока все остальные суетились вокруг и кричали. Какая-то женщина выкрикнула имя принца — имя моего отца, Кейрона, — и, пока Дарзид тащил меня обратно в рабочий кабинет, я понял, что это был голос Сейри.

— Погоди, — попросил я.

Мне не хотелось уходить. Я хотел увидеть Сейри снова и решить, что же я о ней думаю. Я хотел заставить ее сказать, на самом ли деле принц знал о том, что я их сын, и посылала ли она его, чтобы завершить свою месть. Я хотел спросить ее, что пытался сказать мне принц за миг до смерти. Никто никогда не смотрел на меня так, как он, и я этого не понимал.

Все происшедшее в Авонаре казалось бессмыслицей…

Вы прекрасно справились, мой юный друг, — сказала Нотоль — хотя она говорила со мной, я чувствовал, как она старается успокоить гнев Зиддари и Пар вена. — Ни у кого не осталось сомнений в том, что вы отреклись от своего отца и его покушений на нашу свободу. Если бы я могла общаться с вами тогда, я бы посоветовала вам именно так себя и вести. Наставники хорошо защищают свои покои. Даже ваша серьга на время потеряла свою силу. В следующую нашу встречу ваш выбор не оспорит никто.

Так вот почему лорды не отвечали на мои вопросы, пока мы были во дворце. Но тогда — я осторожно вспомнил — кто же сказал мне быть смелым и не бояться?

Кто что сделал? — прошептала Нотоль.

— Да ничего. Просто там такая неразбериха была. Все кричали.

Вы испугались?

— Нет. Правда, нет. Я не хотел видеться с принцем или слушать его. Но я хотел узнать о нем больше, зачем он делал все эти ужасные вещи.

— Ну, в этом больше нет нужды. Сегодня мы одержали великую победу. — Дарзид уже уходил, приказав моим рабам наполнить водой ванну, голос его звучал отнюдь не счастливо. — Д'Натель мертв. И это оказалось намного проще, чем мы могли бы предположить. Жаль одного. Безумный принц украл у вас вашу месть. Мы собирались позволить вам убить его этой ночью.

На следующий день мои тренировки возобновились, как будто ничего и не произошло. Парвен помогал мне почувствовать, как надо двигаться, видеть слабые места и стратегию противника. Я быстро делал успехи в фехтовании и рукопашном бое. Двух мальчишек-рабов унесли прочь, когда я ранил их. Я спросил потом Каладора, все ли с ними в порядке, но он сказал, что это не должно меня волновать. Я заметил, что теперь, когда я стал более умелым, быть может, моим противникам стоит надевать кожаные доспехи, вроде тех, что носил я сам, но он ответил отказом. Лорды распорядились, чтобы мои соперники не носили доспехов.

Тогда Парвен заговорил у меня в голове. Он сказал, что воин должен знать, что означает каждый удар.

Твоя рука должна знать, как сталь входит в плоть, и не бояться этого. Твой глаз должен видеть сквозь кровь и стремление, зная, какой удар наносит урон, а какой нет. Для этих рабов нет награды выше, чем помочь своему принцу стать непобедимым. А теперь продолжай и даже не думай сдерживать удары, поскольку я узнаю об этом. Противник, которого ты пощадишь, умрет до следующего рассвета.

Тогда я сказал Каладору и Харресу, чтобы они подыскали мне более умелых противников. Тогда я реже буду ранить их.

Некоторые из моих противников были зидами, некоторые — рабами. Был и третий вид слуг в крепости, их называли крепостными. Они были тупыми и вялыми и никогда не разговаривали, хотя им этого никто не запрещал, как рабам. Крепостные никогда становились моими противниками в тренировочном бою. Им не позволялось прикасаться к оружию, потому что они не знали, как с ним обращаться.

— Они не дар'нети и не обладают настоящей силой, — объяснил мне Зиддари, — поэтому и нет нужды надевать на них ошейники. Они плодятся и тем самым увеличивают свое число. Это может быть полезным. Если они не работают, мы их убиваем. Они настолько тупы, что так лучше для всех. Это, в сущности, просто милосердие. Они — ничто.

Я никогда не думал об убийстве как о милосердии, но если человек слишком туп, чтобы понять, что делать с ножом, в этом есть смысл.

Мое обучение чародейству тоже продолжалось. Нотоль объяснила мне, как подзывать коня с любого конца тренировочных площадок, как делать так, чтобы меч не тупился, и как заставить кинжал пронзить камень. Я спрашивал ее, как мне получить большую колдовскую силу, чтобы суметь делать более серьезные вещи. Она сказала, что однажды я смогу делать все, что захочу.

ГЛАВА 27 СЕЙРИ

Четырнадцать дней, обещал Гар'Дена, всего четырнадцать дней надо продержаться под носом у лордов Зев'На. Достаточно, чтобы узнать, где держат Герика. Достаточно, чтобы позволить остальным участникам игры занять свои места. Тогда будет подан сигнал, который я узнаю, даже если не буду предупреждена, и тогда эти другие игроки вместе со мной выкрадут моего сына в безопасное место. Я продержусь в Зев'На четырнадцать дней. Во имя сына и во имя будущего двух миров я сделаю это.

Затея была смертельно опасной. Существовало лишь три способа попасть в Зев'На, объяснил нам Гар'Дена, когда мы сидели в его диковинной гостиной на следующий день после ужасных событий в зале совета. Первый способ — став зидом. Разумеется, глупо было надеяться сохранить при этом душу, чтобы совершить самоотверженный подвиг уже после превращения. И только самые могущественные из пленных дар'нети становились зидами. Этот путь проникновения в Зев'На казался неразумным.

— Если только кому-то не удастся притвориться зидом, — заметила Келли, с радостью отказавшаяся от наших бесцельных метаний последних недель в пользу замысла Гар'Дены. — Это возможно?

— Я знаю только одного человека, которому удалось подобное притворство, — ответил Наставник. — Жить, как один из них, ежечасно совершать подлости и жестокости… как человек, наделенный душой, сможет смириться с этим? На это способен лишь тот, кто обладает невероятной силой и самоотверженностью. И кто однажды сам был зидом. Никто другой не может знать, как они живут, как говорят, как творят Поиск или превращают других людей в зидов.

— А какие еще есть способы? — спросила я.

— Второй путь — попасть в плен. Дар'нети, обладающих меньшей силой, или тех, кого сочтут недостаточно ценными, делают рабами. Зиды используют рабов как источник могущества, вытягивая из душ несчастных жизненные силы, которыми и подпитывают себя. Более сильным рабам они запрещают всяческое использование их способностей и обрекают их на постепенную деградацию… — Он запнулся. — Поскольку вы не дар'нети, этот путь не для вас.

— А третий?

— Третья возможность — это другой вид рабства, потому что лорды Зев'На не дозволяют никакой жизни существовать без подчинения. До Уничтожения, когда наши миры были связаны теснее, люди из ваших мест иногда случайно забредали в наш мир. Те, кто оказался в Се Урот во время Уничтожения, попал под власть лордов. В отличие от зидов, утративших способность размножаться, и рабов дар'нети, которым это запрещено, эти несчастные рожают детей. Сейчас их тысячи, но у них нет колдовской силы, им некуда идти, и они так долго пробыли в Се Урот, что не знают другой жизни. Они живут в деревнях, разбросанных по всем Пустыням, разводят лошадей и скот для зидов и прислуживают в военных лагерях и крепости.

— И я стану одной из них?

— Мы поддерживаем связь с одним отважным человеком, я упоминал о нем ранее, зидом, которому Дассин вернул душу во время своего плена в Пустынях. Этот человек решил остаться в Се Урот на все эти годы, живя как зид, чтобы помогать нам, чем сможет. Он может найти вам место в самой крепости Зев'На, какое-нибудь обычное занятие, не бросающееся в глаза. Там вы сможете выяснить, где находится ваш сын, его дневной распорядок, как его охраняют, какие существуют возможности выкрасть его оттуда. Если мы хорошенько вас поднатаскаем, прежде чем отправить туда, вы сможете сыграть свою роль с отвагой и умом, какие вы проявляли и прежде, и совершите то, что не по силам ни одному дар'нети.

— Так вот почему вам понадобился кто-то из моего мира — человек, — заметила я.

— Именно так.

— Значит, и я могу пойти, — высказался вдруг Паоло, до того внимательно слушавший, чавкая малиной, которую черпал горстями из серебряной вазы.

Гар'Дена оказался захвачен врасплох.

— Мы не собирались посылать кого-либо еще. Опасности…

— Принц и госпожа Сейри дважды спасли мне жизнь. Я поклялся им за это отплатить и вижу только один способ это сделать — помочь им вернуть их сына живым. Я пойду, даже если мне всю дорогу придется пройти своими двумя здоровыми ногами.

Великан-чародей даже не улыбнулся, хотя многие бы на его месте посмеялись над тринадцатилетним мальчишкой, который торжественно клялся в верности, с веснушками, перемазанными малиновым соком. Он положил свою широкую ладонь Паоло на колено.

— Успех этого плана, — серьезно ответил он, — наша единственная забота. Пока что он требует, чтобы госпожа отправилась одна. Но мы подумаем о том, как наилучшим образом использовать твою отвагу. Что же касается вас, юная дама, — он изучающе посмотрел на мрачную Келли, — вы должны понимать, что ваша дорога не может вести в Зев'На. Вы — дар'нети, и этого не скроешь. Любому из зидов достаточно коснуться вас, чтобы понять, кто вы. Но, как и в случае этого бесстрашного молодого человека, я обещаю вам, что мы найдем достойное применение вашим талантам.

Через несколько дней Гар'Дена отправил меня на кухню — мыть и скрести все подряд, потом в сад — копать землю, чтобы руки загрубели. Пока я работала, он помогал мне выстроить новую личность, выработать новые привычки, мысли, манеру речи, закрепляя их постоянными проверками. Я спросила, не может ли Барейль помочь мне выучить роль, но чародей высмеял эту идею, пояснив, что дульсе не стал искать нового мадриссона и потому совершенно бесполезен.

— Дульсе, не связанный с мадриссоном, — не более чем просто ребенок, знаете ли. Юный Паоло, и тот знает больше, чем Барейль.

Я не согласилась, но Гар'Дена стоял на своем. Паоло проворчал, что был бы счастлив, если бы ему только позволили использовать свои умения.

— Не знаю, стоит ли верить этим дар'нети с их планами, — сказала я мальчику наедине. — Может быть, тебе еще придется спасать меня.

Я говорила отчасти в шутку, но Паоло не шутил.

— Я справлюсь, — тихо, но с горячностью ответил он, — будьте уверены. Я вас прикрою.

На четвертый день моего пребывания у Гар'Дены Айесса ворвалась в наш рабочий кабинет с ужасными известиями: отряд зидов атаковал три отдаленных поселения, убивая или захватывая всех жителей.

— Названия, дитя! Названия поселков! — набросился на девушку Гар'Дена.

— Вилкамас, Сен Истар и Нит.

Выслушав ответ, чародей хлопнул огромными ладонями, прижал их ко лбу и зажмурился.

— Скажи сестрам, пусть зажигают огни войны, Айесса. Напомни им, пусть помянут павших, и особенно души тех, кто этой ночью оказался в рабстве у лордов. Пусть их отвага и честь осветят наш Путь.

Девушка кивнула и убежала, а Гар'Дена вернулся к нашему уроку.

— Вы должны быть готовы отправиться немедленно.

Мы продолжали зубрежку еще два часа; Гар'Дена пытался сбить меня с толку вопросами о жалком рабочем бараке, где швея Эдда провела всю свою жизнь, и о том, как она попала в крепость Зев'На.

— Когда умер твой мужчина?

— Двенадцать месяцев назад людям из нашего барака была оказана честь служить лордам на боевых тренировках. Мой мужчина не вернулся.

— А почему ты не вернулась в свой барак?

— Только я и трое других пережили тренировку. Было бы плохой службой лордам послать так мало людей обратно в барак.

— Как ты оказалась в Зев'На?

— Последние месяцы я работала в военном лагере повелителей, но не справилась с пошивом палаток. Смотритель сказал, что меня, возможно, следует убить, потому что от меня нет проку, но услышал, что в Зев'На не хватает швей. Мне оказали великую честь, позволив служить лордам здесь, и я прилежно работаю, улучшая свое мастерство.

— И каково твое нынешнее занятие?

— Я шью, ваша честь, простыни и куртки для воинов, потому что для этой простой работы подходят мои ничтожные умения. Я чиню, что требуется, и меняю белье в комнатах, где мне укажут. Время от времени меня зовут шить туники для рабов, хотя только ради славы лордов Зев'На я делаю что-то, что идет на пользу этому отребью.

Мы повторяли снова и снова, пока Гар'Дена не качнул головой. Луч синего света прорезал воздух — прибыло сообщение. Дар'нети кидали в огонь зачарованный камешек, извещая далекого собеседника о том, что с ним хотят мысленно поговорить.

— Все готово, — сказал он почти благоговейно, после краткого молчания, пока он получал сообщение. — Первый шаг сделан. Вы отправляетесь сегодня ночью. Если хотите, можете поспать, пока есть время, сударыня, поскольку пройдет еще немало дней, прежде чем вы сможете отдохнуть в безопасности. Я могу помочь вам заснуть, если желаете.

— Я в любом случае не смогу хорошо отдохнуть, — ответила я, — этой ночью состоятся похороны моего мужа. Поскольку я не смогу присутствовать, — Гар'Дена объявил, что это слишком опасно, — я собираюсь хотя бы наблюдать со стороны, пока смогу.

Народу Авонара, наконец, сообщили о смерти Д'Нателя. Испытание Наставников выявило, что рассудок принца оказался слишком поврежден во время летнего сражения на Мосту, чтобы позволить ему выполнять свои обязанности, — так они объявили пораженному народу. Обуреваемый отчаянием, он решился на ужасный шаг, окончательно подтвердивший его болезнь, и покончил с собой. Наставники решат вопрос о преемствовании, но, конечно, не раньше, чем сын принца достигнет совершеннолетия.

Итак, последние часы перед тем, как отправиться в Зев'На, я провела на балконе Гар'Дены вместе с Наставником и его дочерьми, наблюдая за погребальной процессией Наследника Д'Арната. Похороны Кейрона. Когда солнце скользнуло за вершины Айдолона, дар'нети высыпали из своих домов и лавок. Каждый из них, облаченный в белое, нес сияющий белый шар, и вместе они превращали улицы в реки света.

Когда процессия медленно пересекла главную площадь, они начали петь, сначала мужчины, потом женщины и, наконец, дети. Они пели историю Вазрина Творящего и рассвета жизни и Вазрины Ваятельницы, позволившей каждому свободно идти по собственному пути в мире. Потом они запели о Д'Арнате, о его клятве поддержать Мост и о печальном юном принце, потерявшем отца и братьев, которого отчаяние его народа слишком рано послало через Пропасть. Они пели о безымянном Изгнаннике, отворившем Ворота, и о таинственном путешествии принца в другой мир, благодаря которому жизнь возродилась в долинах Айдолона.

Обряд этот хоть и надрывал сердце, но и воодушевлял. Лишь увидев из окна, как люди вынесли погребальные носилки, устланные белым шелком, я дрогнула. Но я закрыла глаза и взмолилась, чтобы песнь дар'нети была услышана далеко за пределами Авонара.

— Где бы ни был ты, любимый, слушай, — прошептала я. — Пусть утешит тебя красота этой ночи.

Я не стану скорбеть. Не стану.

Даже когда процессия скрылась из виду, пение звенело в морозном воздухе, эхом отражаясь от горных вершин, пронизывая ночь. Подошло время моего отбытия, и я больше не могла позволить красоте или грусти занимать мои мысли. Я облачилась в бесформенное черно-коричневое одеяние и позволила Гар'Дене завязать мне глаза красным платком.

— Прошу вас, простите, — сказал он, — каждая часть мозаики должна быть отделена от прочих, иначе мы раскроем всю картину слишком рано.

Он вел меня по своему теплому дому, напоенному ароматами специй, цветов и свежевыпеченного хлеба. Затем, как подсказало мне прохладное покалывание на коже, мы шагнули через магический портал в гулкую комнату, которая не пахла ничем, кроме холодного камня.

— Пора, сударыня, — громко произнес Гар'Дена прямо мне в ухо, словно повязка на глазах могла как-то повлиять и на мой слух, — наше уважение и молитвы будут сопутствовать вам. Через четырнадцать дней с вами свяжутся, а вскоре после этого, да позволит нам наш Путь, мы снова окажемся вместе, с ликованием празднуя наш успех, и ваш сын окажется в безопасности под нашей опекой. Но до тех пор… — Он сжал мою кисть в своей мясистой ладони и поцеловал ее. — А теперь сделайте три шага вперед, без промедления повернитесь налево и еще раз в ту же сторону.

Три шага вперед. Воздух дрожит и колеблется. Еще одно кольцо прохлады смыкается вокруг меня. Когда я дважды повернулась влево, мрачный голос прозвучал в моей голове:

Не бойтесь. Вы не одиноки…

Еще один шаг, и воздух вместе с окружающим пространством ошеломительно меняются. Жар. Сухость. Пахнет дымом, пеплом и горячими камнями. Воздух спертый и затхлый. Мне казалось, я могу дотянуться до стен, окружающих меня со всех сторон. Холодные, влажные ладони сжимают мою руку.

— Быстрее, шагните вперед, — шепчет мне на ухо кто-то, стоящий так близко, что я чувствую тепло его дыхания. — Секунду…

Я на мгновение задерживаюсь в жаркой, душной темноте и чувствую, как исчезает дрожащая граница портала.

— Можете снять повязку. С этого дня вы больше меня не увидите.

Я сдернула платок. Крошечную комнатушку без окон освещала единственная свеча. Мой спутник стоял, прижав ухо к деревянной двери, а потом повернулся ко мне. Он был одет в прекрасно пошитый мундир с высоким воротником, обильно украшенный золотом, штаны до колен и чулки цвета охры, ростом он был почти с Гар'Дену, но намного крепче, настоящая гора мышц, казалось, он грозил заполнить собой всю комнатку. Но, несмотря на могучее телосложение, у него был бледный, нездоровый вид и темные мешки под глазами. Мои внутренности скрутило узлом, когда я заметила, что он носит простую золотую серьгу, как все зиды, а его глаза пусты и холодны, как могут быть только у зидов. Он поклонился.

— Добро пожаловать в Се Урот. Вы очень рискуете.

— Возможно, меньше, чем вы, сударь. Жить как зид, скрывая свою душу…

— У меня за плечами много такого, за что приходится расплачиваться, — в отличие от вас. Я привык к своему риску. А теперь к делу…

Где-то недалеко от комнаты, где мы вели столь учтивую беседу, раздался ужасный вопль. Я подумала, что там забивают скотину, но сразу же разуверилась, едва мой гостеприимный хозяин склонил голову.

— Не все сразу, — прошептал он себе под нос, побледнев еще сильнее.

Развернув кусок грубой коричневой тряпки, он достал полоску чеканного металла размером с ноготь.

— Партию слуг без ошейников заберут в Зев'На на заре. Вас присоединят к ней в последний момент. Это ваша опознавательная бирка. Вам говорили о ней?

— Да.

Гар'Дена рассказал мне про металлическую бирку — она крепится к левому уху наподобие серьги у зидов, на ней указывается имя крепостного и предписанные обязанности, а также заклинания, понуждающие слугу к повиновению.

— Прикосновение к ней вызовет лишь краткое неудобство. На вашей бирке указано имя, на ней также есть и фальшивое заклинание — без принуждения. Но вы же понимаете, что малейшее неповиновение с вашей стороны будет замечено и чары немедленно исправят?

— Я понимаю, — ответила я спокойно.

Но так и не разжала кулаки до тех пор, пока игла не пронзила мочку моего уха и я не убедилась, что по-прежнему могу двигаться и рассуждать, как я того хочу.

Раздался громкий стук в дверь, и мой хозяин нахмурился. Он жестом отослал меня в угол комнаты, где лежала глубокая тень. Я скорчилась на крошечном пространстве, едва втиснувшись между двумя ящиками.

— Надсмотрщик Гернальд? — окликнул голос.

— Что еще? — проворчал мой спутник, держа свечу перед собой и слегка приоткрыв дверь.

— Господин, у Дьюина осталось еще два ошейника для этой партии. Он хочет знать, будете ли вы клеймить лично. Он уже поставил клеймо первому, когда я сказал ему, что, быть может, вы пожелаете заняться остальными.

Через узкую щель говорящего было не видно.

— Хорошо.

Мужчина задул свечу и поставил ее на ящик возле двери.

— Да, отныне и вплоть до дальнейших распоряжений я намерен принимать участие в каждом клеймении. В последнее время было слишком много работы и слишком мало развлечений. Прекрасно, когда одно можно совместить с другим.

Он вышел и закрыл за собой дверь. Заскрежетал засов, и я осталась одна, совершенно не чувствуя себя в безопасности.

Где-то с полчаса или час я сидела, скорчившись в темной комнате. Похоже, это был склад для учетных книг и прочих документов. Мою тревогу ничуть не уменьшали леденящие душу вопли, раздавшиеся еще дважды. Вскоре после второго я услышала голоса за дверью.

— Это все, господин надсмотрщик?

— Ты мне сегодня больше не нужен. Я собираюсь поужинать, еще раз попробовать найти записи по запросу генсея Сето, а потом отдохнуть.

— Как пожелаете, господин надсмотрщик. Хлопнула дверь. Вскоре после этого заскрипел засов на входе в комнату, где сидела я. Зид Гернальд сунул мне в руки маленькую фляжку и тарелку с мясом, сыром и хлебом.

— Настоятельно советую съесть это. Пока ваше задание не будет завершено, ничего подобного вам не видать.

— Спасибо.

Я взяла маленький круглый хлебец. Он был холодным и черствым.

Зид зажег свечу, коснувшись ее пальцем.

— Никто, кроме меня, не может войти в эту комнату. И все же дверь будет заперта, пока я не вернусь за вами через несколько часов. У вас есть что-нибудь прикрыть волосы? Ни одной женщине-служанке не дозволяется ходить простоволосой.

Я вытащила из кармана красный платок.

— Да, есть.

— Не забудьте про него. Желаю вам бестревожной ночи. Да спасут наши труды оба мира.

Он мало походил на человека, способного вызвать у кого-то такие крики, как я только что слышала, — но я подозревала, что это был именно он. Вероятно, этим и объяснялась его болезненная гримаса.

Дверь снова закрылась за ним, щелкнула задвижка, и я осталась совершенно одна на островке света от горящей свечи. Ковыряя безвкусный сыр и хлеб и потягивая из фляги теплый эль, я с мучительной завистью представляла, как Паоло бы на моем месте свернулся калачиком на жестком полу и сразу же заснул. Я не была уверена, что смогу когда-нибудь спать в Зев'На. Но, конечно, как это обычно и бывает, когда сон кажется совершенно недостижимым, в какое-то мгновение этой ночи мой разум решил отдохнуть, и я задремала. Но чуть позже, когда ключ заскрежетал в замке, я вскочила, полностью проснувшись раньше, чем Гернальд показался в дверях.

— Быстро. Тихо. Идите за мной.

Он провел меня через большую, пустую комнату, в которой стоял широкий стол и один-единственный стул, потом через полутемный коридор, полный неприятных запахов. У деревянной двери, запертой длинным засовом, он жестом приказал мне замереть. Прислушавшись на миг, он тихо отодвинул засов, толкнул дверь и выглянул в проем. В помещении толклось и бормотало множество людей. Резкий женский голос потребовал внимания.

Гернальд закрыл дверь, схватил меня за руку и притянул к себе. Затем поднял три пальца и кивнул на вход. Я не поняла, что он имеет в виду, пока он не показал еще раз, сначала один палец, потом два… когда настал черед трех, он приоткрыл дверь так, чтобы только можно было протиснуться, и толкнул меня туда. Я оказалась в хвосте очереди из пятнадцати — двадцати человек, помятых, сонных, медленно двигающихся через похожую на пещеру комнату. Все были одеты так же, как я.

Другую группу крепостных — побольше, человек пятьдесят сразу, — выводили через широкую дверь в другую комнату, трое зидов подгоняли их длинными палками, крича, чтобы те вели себя тихо, иначе неделю будут жрать песок. Следом изможденный человек, босой, в короткой серой тунике, волок тележку, груженную грубыми кирпичами. Судя по широкому металлическому ошейнику, это былраб-дар'нети.

Рядом с головой очереди, которую замыкала я, трое зидов стояли посреди туманного облачка потревоженного воздуха, в котором я узнала волшебный портал. Одна из них, женщина, задавала вопросы стоявшим в очереди и что-то помечала в списке. Другой зид, по-видимому, проверял бирки в ушах. Третий касался головы каждого крепостного, прежде чем тот проходил в портал. Вне всяких сомнений, он искал дар'нети.

— Имя и род занятий! — рявкнула женщина со списком сгорбленному человечку, стоявшему в очереди впереди меня.

— Григо, мясник.

— Проходи.

— Имя и род занятий!

— Мэг, уборщица.

— Проходи.

— Имя и род занятий!

— Эдда, швея.

— Проходи.

Я повиновалась и очутилась в колыбели моих страхов — в Зев'На.

ГЛАВА 28

Я шагнула из портала на пустынный внутренний двор: утоптанная проплешина красной земли, со всех сторон окруженная зданиями из темного камня или бурых кирпичей. Серые тени ночи задержались на сумрачной колоннаде, ограничивающей двор с востока, в то время как встающее солнце уже припекало на открытом пространстве. Несмотря на жару, я толкалась среди остальных вялых, молчаливых людей, как один одетых в бесформенные коричневые рубахи и мешковатые штаны или юбки черного цвета.

Охранник передал список высокой женщине-зиду, которая назвалась Каргетой, надзирательницей за всеми не носящими ошейников слугами крепости. Каргету явно не радовала необходимость возиться с двадцатью тупыми, сонными крепостными, поэтому она как могла быстро отправила нас на работу. Одних послали на кухню, других — в конюшни или кузницы, под надзором зидов-помощников.

Я значилась в списке последней, и к этому времени у Каргеты не осталось подручных, поэтому она, грубо подталкивая меня костлявым пальцем, сама спустилась со мной по стертым каменным ступеням в северной стороне двора. Внизу и справа стояло низкое строение без окон, с тюфяками, расстеленными прямо на полу, — спальный барак человек на двадцать — тридцать. Помещение было душным и таким вонючим, словно здесь не убирали и не проветривали с тех пор, как была построена эта часть крепости — задолго до Уничтожения.

— Вот твое спальное место. Оставь здесь вещи.

Я кинула маленький сверток, которым снабдил меня Гернальд, рядом с лежанкой, указанной Каргетой. Затем я следом за ней поднялась по ступенькам вверх, пересекла двор и вышла к длинному кирпичному зданию, стоявшему у высокой стены. Она провела меня через один из многих дверных проемов в забитый людьми зал с деревянными полами. В центре его стоял широкий стол, на который были свалены рулоны и куски коричневой и серой материи. Две женщины, одетые так же, как я, стояли у стола и шили из выкроенных деталей одежду. За другим столом еще три женщины подрубали огромный квадрат грубого льняного полотна. Без всяких предисловий меня приставили к четвертой стороне полотнища.

— Делай, как они.

Я взяла одну из иголок, воткнутых в край стола, продела в нее нитку с большой деревянной катушки и принялась подгибать и подшивать край материи, как это делали другие женщины. Остаток утра Каргета провела за моим плечом, распарывая те стежки, которые казались ей слишком крупными или неровными. Она была крайне привередлива и проявляла свое неудовольствие тем, что била меня по пальцам коротким стеком.

Утро миновало, в швейном зале воцарилась жара и запах пота многочисленных женщин, и Каргета решила, что с нее достаточно.

— Ты медлительна и неумела, — сообщила она с усмешкой. — Не знаю, долго ли ты тут продержишься. Лучше бы тебе получиться, иначе отправишься в пустыню, послужить на охотничьих тренировках. Вот, — она подтолкнула меня к одной из женщин, — это Зои. Делай, как она скажет.

Зои была старшей из женщин, с кривыми желтыми зубами и пятнистой кожей. У нее и у других крепостных лица были как у любых опустившихся до животного состояния женщин, где бы они ни жили: старше своих лет, помятые и подурневшие от грязи и плохой еды, в их глазах не светилось ни ума, ни надежды. Как только Каргета ушла, женщины начали тихо переговариваться, не прерывая работы, большей частью о жаре, о том, что иголки тупые, нитки грубые, а они должны делать ими приличную работу. В отличие от дар'нети крепостным позволялось говорить, не спрашивая разрешения.

Зои, возглавлявшая группу, взяла на себя труд выяснить, как меня послали в Зев'На. Она глубокомысленно кивнула, когда я закончила свою историю.

— Да, у нас тут полно таких, кто потерял мужчину, а то и троих, в лагерях. — Зои указала иголкой на женщину помоложе с дряблыми губами. — У Диавон всю деревню перебили и сожгли на учениях. Она уходила, чтобы помочь двоюродной сестре при родах, а когда вернулась, увидела, что все мертвы — и ее мужчина, и приплод ее, все. Так-то оно бывает.

— Ужасно, — ответила я, пораженная. — Твои дети… их всех?

Девушка с дряблыми губами пожала плечами.

— Ну да. Их было то ли пятеро, то ли шестеро… не помню. Кто знает, сколько их бывает? Заведу и еще, если прикажут.

Несколько женщин, как оказалось, пережили то же самое, но ни одна из них нисколько не переживала из-за утраты детей. Зато моя реакция, по-видимому, поразила их куда больше, чем их собственные кошмарные истории. Я восприняла это как предупреждение и впредь изо всех сил старалась сдерживать чувства. Я позволила им задать все интересующие их вопросы, каких оказалось совсем немного, но сама ни о чем больше не спрашивала, кроме как о работе.

В середине дня бледная девушка принесла жестяное ведро и тряпичный мешок. Каждая из нас взяла из кучи в углу деревянную миску и зачерпнула из ведра темно-коричневого эля. Потом все достали по куску хлеба из мешка. Едва успев прожевать хлеб, залпом выпить тепловатый эль и швырнуть миску обратно в угол, все снова стояли за работой. Я думала, что мы остановимся, когда зайдет солнце, но зажгли лампы, и мы шили еще часа два. К тому времени, как вернулась Каргета, чтобы проверить работу за день, пальцы на руках мучительно ныли, ноги горели, а перед глазами все плыло. Мы налили в деревянные миски жиденький суп. Я, как и остальные, вытерла миску куском хлеба, а потом туда же зачерпнула эль из стоявшего у дверей ведра. Пока мы ели, пили и складывали миски обратно в угол, женщина-зид тщательно проверяла каждый кусочек нашей работы. Лишь после того, как она дала разрешение, мы отправились в спальный барак.

Большинство женщин падали на лежанки, даже не раздеваясь, и присоединялись к тем, чей храп, словно гром, перекатывался под стропилами низкой крыши. Никакой запирающейся наружной двери не было, и за два часа наблюдения уже слипающимися глазами ни стража, ни часовые не заглянули проверить нас.

Еще одна рискованная вылазка, прежде чем заснуть, решила я. Мне хотелось выяснить, где я нахожусь. Прокравшись мимо рядов спящих женщин, я выбралась наружу и вверх по ступеням во внутренний двор. Ночь была холодная, небо затянуто пыльной мглой. Не видно ни звезд, ни луны. В каждом из углов двора горели одинокие факелы, скупо освещая то, что лежало по эту сторону стен.

Через двор, на южной стороне, как я помнила из утренних наблюдений, стояло простое двухэтажное здание, в котором располагались швейные залы и прочие мастерские, и рабочие помещения. Позади меня, над спальным бараком, тонкие, заостренные башни из темного камня высились в ночи, словно пики, вонзающиеся в небо, их прорезало множество высоких окон, светящихся темно-синим или зеленым светом. Я решила, что это, должно быть, главная часть крепости, поскольку она заметно возвышалась над открытой колоннадой, образовывавшей восточную границу двора — рабочего двора, как я расслышала название своего нового дома. Укрепления Г-образной формы огибали дальний угол двора и уходили влево, образуя восточную стену крепости.

Колоннада отделяла жилища рабочих от следующего внутреннего двора, образованного восточным крылом укреплений и другим высоким каменным зданием. Обращенное фасадом к крепости, здание напротив нее казалось менее внушительным, чем она сама, но определенно более значительным, чем рабочие помещения. В его окнах также горел свет.

К западу — справа от меня, стоящей на ступенях барака, — сгрудилось скопление низких кирпичных построек, которые могли быть казармами стражи, другими мастерскими или, может быть, спальными бараками для мужчин. Еще дальше, в темноте, находилось что-то, от чего шел омерзительный запах, как от запущенных конюшен.

— Что ты здесь делаешь?

Я резко обернулась и встретила пустой взгляд Каргеты. Я мигом рухнула на колено и опустила глаза.

— Уборная, ваша милость. Никто не сказал мне, где ее найти.

— Тебе следовало позаботиться об этом раньше. Шляться в темноте запрещается! — Она указала в угол двора. — Найдешь там все необходимое. И сразу после этого возвращайся назад, в барак.

Я снова склонилась перед ней и поспешила в темный угол, на который она мне указала. Проверять, подчинилась ли я, к моему великому облегчению, она не стала. Мне не хотелось привлекать к себе дальнейшее внимание, и я поспешила назад, к своей лежанке. Вытащив нитку из подола своей юбки, я спрятала ее в уголке постели. Один день прошел.

* * *

Четырнадцать дней. Так много надо узнать. Я не могу спрашивать обо всем сразу, но и откладывать расследование до тех пор, пока не освоюсь здесь, я тоже не могла.

Наш барак на самом деле был частью подвальных помещений крепости. Сами лорды жили над нами, как мне сказали, хотя никто из женщин никогда их не видел. Они слышали разнообразнейшие сплетни о лордах: что те были богами или гигантами или же состояли скорее из духа, нежели из плоти. Все соглашались на том, что лорды могут читать в твоей душе, если таковая у тебя есть. Зиды утверждали, что крепостные вовсе не имеют души, потому что у них нет «истинных талантов» — то есть колдовского дара. Все женщины верили в справедливость того, что мы служим столь могущественным господам, как бы нами ни управляли. Если таковым, очевидно, был и задуман мир, что же с этим можно поделать?

Я спросила Диа, женщину, раньше бывшую повитухой, много ли детей живет в Зев'На. Она выглядела озадаченной.

— В крепости размножаться не позволено. Какой тут может быть приплод?

— Мне просто показалось, что я слышала детский голос прошлой ночью. Вот и все, — объяснила я. — Когда Зои послала меня взять у дубильщика полоски кожи.

— Ну, детские голоса… это другое, — протянула Диа. — Я думала, ты говоришь о новом приплоде. Время от времени сюда приводят детей-рабов; хоть сами они говорить не могут, но иногда им позволяют. А иногда и среди их милостей появляются молодые. — «Их милостями» крепостные называли зидов. — Их учат, чтобы они и сами стали их милостями.

— Я думала, что все их милости сразу взрослые, — удивилась я. — В наш лагерь редко приходили воины. Я не знала, что они могут быть и молодыми.

Диа оглянулась через плечо и содрогнулась.

— Они недобрые, эти молодые.

Я оставила этот разговор, чтобы не показаться слишком заинтересованной. Но тем же днем я заняла место рядом с Зои, когда мы сражались с горой простой коричневой ткани, превращавшейся в белье для солдатов-зидов.

— Диа говорит, что лорды растят приплод. Это правда, Зои? В моем лагере о таком никогда не слышали.

— Тьфу! Диа собственные пальцы к простыне пришьет, если ее не предупредить! Лорды — их милости, а их милости не плодятся.

— Но она сказала, что они завели мальчика, который живет здесь как принц, так что он должен быть ребенком лордов.

Зои сморщила бледное испачканное лицо и лизнула пальцы, вдевая нитку в иголку.

— Есть такой мальчик, что живет в Сером доме под покровительством лордов. Гэм видела его, когда ее послали отнести туда новые полотенца. Она сказала, что на нем есть знак лордов, поэтому она была очень осторожна и уважительна.

— Знак лордов? Я такого не знаю. Я здесь недавно, вот ни в чем и не разбираюсь.

Зои наклонилась ближе, морщины у ее губ превратились едва ли не в пустынные разломы.

— Камни, понимаешь? — Она коснулась бирки в ухе. — Значит, все, что ты делаешь или говоришь, известно лордам.

Этот мальчик может убить тебя взглядом, если ему придет в голову. Будь осторожна, если увидишь знак лордов, Эдда.

Гар'Дена настойчиво предупреждал меня не раскрываться перед Гериком, что бы ни случилось, — пока не будет подан сигнал. Мудрое предостережение, как выясняется.

Серый дом был тем самым зданием, что стояло напротив основных строений крепости, фасадом к ним, через двор за колоннадой. На четвертую ночь пребывания в Зев'На я решилась на вылазку чуть дальше прежнего — посмотреть, что я смогу об этом выяснить.

Работа затянулась немного дольше обычного, поскольку Каргета оказалась недовольна нашим дневным шитьем и заставила нас распустить половину и переделать заново. К тому времени, как мои товарки с храпом повалились на лежанки, все поселение было пустым и тихим. Я выждала примерно час, потом выскользнула во тьме под колоннаду и через ближайший к крепости просвет пробралась во второй внутренний двор.

Стоя в темном углу, дрожа на холоде, я мечтала о плаще, о том, чтобы оказаться где угодно, кроме этого ужасного места. Внутренний двор между Серым домом и сердцем крепости — двор лордов, как называли его женщины, намного просторнее рабочего, — был вымощен большими каменными плитами, которые покрывали изображения причудливых символов и эмблем. Вместо деревьев и растений ровными рядами выстроились статуи фантастических птиц и животных, огораживая пустое пространство. Вход в крепость представлял собой портик с колоннадой, высотой не меньше шести этажей, украшенный по бокам гигантскими резными изображениями воинов и чудовищ. Освещали его поднятые над ним огромные чаши пламени. Чаши-факелы горели очень ярко и так высоко, что никто из слуг наверняка не смог бы добраться до них, чтобы зажечь или поменять в них масло. Я сжалась, чувствуя себя крошечной и одинокой.

Серый дом, стоящий напротив портика, был более скромных размеров, но столь же строгой, угловатой постройки. Никаких вычурных украшений на входе — лишь железные ворота вели в его внутренний дворик. Несмотря на четыре факела, освещавшие ворота Серого дома, я не могла ничего разглядеть в черноте за ними. В самом доме виднелось немного освещенных окон, и я постаралась запомнить, где они располагались: на первом этаже справа от ворот, на втором — над воротами и на третьем — с самого края.

Стражи на первый взгляд не было заметно, и я задумалась, не удастся ли мне быстро пробежать через двор и заглянуть за железные ворота Серого дома. Но моя неуверенность заставила меня промедлить достаточно долго, чтобы расслышать, как кто-то шагах в двадцати негромко чихнул. Несмотря на ночную прохладу, меня бросило в пот, пока я пыталась выполнить сложную задачу: вжаться в тень, при этом совсем не двигаясь.

Время шло, а я скорчилась в темном углу, едва осмеливаясь дышать. Спустя, как мне показалось, целую вечность, из каждого конца колоннады вышло по человеку и еще двое — из крепости. Четверо встретились ненадолго посреди двора. Потом двое часовых вернулись в крепость, а другие начали обход темных окраин двора. Этот путь должен был привести их к едва освободившимся постам. С гулко бьющимся сердцем я вернулась к жилищам работников, прежде чем стражи завершили обход. Мне понадобится вернуться сюда снова, чтобы узнать, как часто меняется караул и сколько времени занимает у них путь до поста. Итак, завтра.

Очень важно правильно высчитать время, но в Зев'На следить за ним очень трудно. Здесь, похоже, совсем не было ни часов, ни колоколов, ни глашатаев, ни барабанного боя, ни других сигналов. Женщины-швеи не имели никакого представления о времени и не интересовались им. Какая разница, отвечали они, когда я спрашивала, сколько времени у них уходит на шитье туники или когда обычно бывает обед. Они начинали работать на рассвете и заканчивали, когда Каргета говорила, что на сегодня достаточно. Они ели, когда им давали еду, и спали, пока их не начинали будить. Хотя, конечно, кто-то в крепости должен был следить за временем. Стража знала, когда ей заступать на пост, а кухонная прислуга, казалось, приходила всегда в один и тот же час. Кто-то посылал этих слуг, значит, кто-то был в курсе. Это казалось слишком очевидным, чтобы быть просто догадкой.

Где-то в конце моей первой недели, когда Каргета все утро объясняла нам, как по-новому кроить гетры, я, наконец, поняла. Поздно утром женщина-зид вскинула голову.

— Проклятье! — рявкнула она. — Уже последний час утра, а ваши деревянные мозги даже не начали понимать, что я от вас требую! Еще час — и каждая, кому не удастся справиться хотя бы с одной штукой, останется без еды на весь день. Ваши желудки — это все, что вас заботит.

Я внимательно наблюдала за Каргетой и заметила, что без всякого внешнего сигнала она точно узнала, когда час прошел. Она подняла голову. Мгновение спустя прислуга с кухни принесла наш обед.

Каким-то образом часы были внутри самих зидов. А мы, не обладавшие «истинным талантом», были лишены даже такой малости, как возможность следить за временем. Осознание этого неожиданно разозлило меня.

Так что я была вынуждена выработать собственный способ отсчета времени. Примерно полдня я пробовала различные приемы. Ни один не был успешным, пока я не начала считать. Спустя четыре долгих дня в швейном зале движения моей иглы стали столь же размеренны, как мой пульс. За единицу измерения я взяла один стежок.

Поработав над этим немного, я могла довольно точно определить длительность пятидесяти стежков. Я начинала ряд, потом шила, не считая их, — не такое уж простое дело, если все внимание приковано к ним, — и затем, когда мне казалось, что полсотни уже сделано, я пересчитывала их. Я ошибалась не больше чем на один-два. Дорога до бадьи с водой в углу рабочего поселения занимала две сотни стежков. Семьдесят пять — на путь от спального барака до швейного зала. Шесть сотен отводилось на еду. Я начала прикидывать более долгие промежутки, и, хотя поначалу точность снизилась, через пару дней я могла отсчитать три тысячи стежков с погрешностью в двенадцать. Этот промежуток я назвала часом. Теперь мне нужна была только точка отсчета, так что закат стал девятнадцатым часом.

На закате шестого дня в Зев'На я начала отсчет. Я не обращала внимания на разговоры других женщин. Наши беседы были столь бессмысленны, что никто не замечал, кто участвует в них, а кто — нет. Мы шили еще десять тысяч стежков — приблизительно три часа с четвертью.

С того времени, как мы съели вечерний суп, и до того, как я почувствовала себя в относительной безопасности, поскольку в бараке достаточно долго уже было тихо, прошло еще полтора часа. Я поспешила во двор лордов и принялась наблюдать, спрятавшись за колонной. По моим подсчетам, настал первый час, когда стража сменилась. Я ждала, мысленно продолжая шить, пока у меня от напряжения не свело пальцы.

Еще два часа до следующей смены караула и около четверти часа на обход двора. Через два часа — снова. К третьей смене стражи край неба окрасился глубоким пурпуром, и я поспешила обратно в спальный барак, где уже зашевелились остальные женщины.

Весь день я боролась со сном. Зои несколько раз накричала на меня, обвиняя в лени. Руки опускались, хотя слипающиеся глаза оставались открытыми, а сознание продолжало отсчитывать стежки.

— Прости, Зои, плохо спалось. Я буду стараться, — оправдывалась я.

— Если не можешь проснуться, может, ты лучше справишься с чем-нибудь другим. Ее милость Каргета хочет, чтобы эти гетры доставили в караульное помещение Серого дома. Тебе придется это сделать.

Моя душа возликовала, но я не осмелилась показать это.

— Я постараюсь больше не копаться, Зои. Только не посылай меня.

Хотя, казалось бы, можно было только радоваться каким-то нарушениям рутинного распорядка, мои товарки очень не любили, когда их посылали с поручениями. Я не знала, боятся ли они сделать что-нибудь неправильно и быть наказанными или же полагают это слишком трудным.

— Ты пойдешь.

— Как скажешь, Зои.

— И поговори с управляющим. Несколько драпировок выцвели на солнце, их надо заменить. Он отдаст их тебе, и ты принесешь их сюда.

— Да, Зои.

Я поверить не могла в свою удачу. Хотя я готова была почти на что угодно, чтобы расстаться с иглой, я не осмеливалась вызываться добровольно и ворчала, как другие, получив поручение подняться наверх к прядильщику ниток или зайти в соседнюю дверь к дубильщику. Не успела я разработать план проникновения в Серый дом, как возможность сама свалилась мне в руки.

Зои объяснила, где в Сером доме расположена дверь для слуг и как оттуда найти караульное помещение — как раз справа от ворот, где я видела свет поздно ночью. Медленно пройдя со свертком с гетрами под арку во двор лордов, я приметила, где именно стоит на угловом посту зид. Часовой смотрел точно сквозь меня.

Изнутри Серый дом оказался больше, чем можно было предположить. С черного хода, по которому мне велела идти Зои, я краем глаза увидела огромные, скудно обставленные залы. Все комнаты дома открытыми арками выходили в маленькие внутренние дворики, но каждый двор был сух и пустынен, как и все остальное в Зев'На. Стерильный дом.

Темноглазая рабыня, тощая, совсем еще девочка, несла корзину с бельем вниз по лестнице. Когда я спросила ее, как пройти в нижнюю караулку, она съежилась, покачала головой и убежала. Я встретила другого раба, натиравшего тряпкой плиты пола, и спросила то же у него. Он указал вниз на боковой проход, затем согнул руку влево и поднял два пальца. Как рабу, ему не позволено было говорить. Как крепостная, а значит, полнейшее ничтожество, я не могла дать ему разрешение, даже задав вопрос.

— Второй поворот налево? — уточнила я.

Он устало кивнул и вернулся к своей работе. Ужасные шрамы покрывали его плечи. Я никогда раньше не видела рабов достаточно близко, чтобы рассмотреть ошейник. Полоса черного металла, покрытая более светлыми буквами и символами, шла от ключиц до подбородка. Я вспомнила крики, которые слышала в ночь прибытия, и сглотнула комок.

Доставив гетры по назначению, я отметила для себя, что двое часовых бодрствуют, а двое других спят на лежанках в соседней комнате. Не поднимая глаз, как меня учили, я спросила стражников, где можно найти управляющего. Зид указал мне на лестницу вверх.

На полпути вверх по узкой лестнице я услышала снаружи крики и безошибочно узнаваемый звон оружия. Звук шел снаружи. Оглянувшись и убедившись, что никто меня не видит, я шагнула на крытый балкон, продолжавший лестничную площадку, и спряталась за колонной.

В центре пыльного двора двое мальчиков яростно сражались друг с другом, кружа, уклоняясь; их мечи сверкали на солнце. На одном из них были ботинки и кожаный доспех, в то время как другой — выше на голову — был бос и одет только в тунику и ошейник. У меня перехватило дыхание. Мальчик в доспехах был Гериком, его ожесточенное лицо блестело от пота. Он отбил быстрый удар и перешел в нападение. Скорость и точность его движений не имели ничего общего с неуклюжим десятилетним мальчиком, которого я знала в Комигоре.

Противник парировал удар, и мальчики закружились снова. Раб был горд и бесстрашен, и, хотя его левая рука висела плетью и кровоточила, он атаковал Герика с холодной и смертоносной точностью. На что надеялся этот раб, атакуя гостя, находящегося под покровительством лордов?

Я попятилась к лестнице, готовая броситься на помощь, но солнечный блик на стали в углу двора остановил меня. Воин-зид стоял, наблюдая из тенистого угла. Герик снова атаковал. Зид что-то прокричал, и раб перед ударом поменял защитную стойку. Земля и небо! Это была тренировка.

Герик пропустил миг, когда противник открылся, и зид остановил поединок, устроив ему подробный разнос. Пока воин заставлял Герика десять раз повторить требуемое движение, мальчик-раб дошел до бочонка с водой у стены и отпил, крепко сжимая раненую руку. Учитель фехтования закончил наставления, вернулся на место и поднял руку. Мальчики заняли позиции, и, когда зид опустил руку, поединок продолжился.

Наблюдая за тем, как они схватились, снова нанося друг Другу удары, я поняла, что ошиблась, посчитав эту схватку простой тренировкой. На деле это было войной, а оба мальчика — ее случайными жертвами. Когда раб открылся снова, Герик не промахнулся. Его меч вонзился как раз под ребра юноши, и красное пятно расплылось на серой тунике. Герик отступил назад, подняв меч. Раб согнулся, прижав оружную руку к животу.

«Сдавайся! — безмолвно молила я. — Кто-нибудь, прекратите это!»

Юноша, едва ли старше пятнадцати или шестнадцати, выпрямился и поднял меч. Он был бледен. Двое схватились снова, и лишь несколько мгновений спустя Герик выбил меч из рук противника. Раб упал на колени в красную грязь. Герик коснулся острием меча шеи раба, затем убрал меч в ножны и отвернулся. Он дошел до угла, где стоял бочонок, зачерпнул ковшом воду и жадно глотнул. Учитель фехтования некоторое время еще говорил с ним, показав другое движение и заставив его повторить десять или пятнадцать раз. Потом оба ушли через полутемный проход. Задыхающийся раб стоял на коленях на солнцепеке, пытаясь удержать вытекающую в красную грязь жизнь.

Голоса с нижнего этажа дома заставили меня шевелиться. Я не могла придумать, как помочь юноше. Любое отклонение от моих приказов погубит нас обоих. А слезы мои, разумеется, ничем не могли облегчить участь ни его, ни таких, как он, и не могли открыть глаза Герику, чтобы он осознал, чему учат его наставники.

Я быстро проскользнула обратно на лестницу и поспешила вверх, на второй этаж Серого дома. Краем глаза я заметила, что свет, который я видела над главными воротами, горел во втором караульном помещении. Рядом с ним была кладовая, где я и должна была найти Сефаро, управляющего хозяйством в доме. К моему изумлению, он оказался рабом.

— Это вы — управляющий? — спросила я худого человека средних лет, который, по-видимому, пересчитывал посуду, простыни и тьму прочих вещей, хранящихся на полках большой кладовой без окон.

Раб кивнул и показал на себя, потом вопросительно поднял раскрытые ладони. Как мы разберемся с делом, если он не может говорить?

— Я — Эдда, швея. Ее милость Каргета прислала меня. Улыбка расцвела на его лице, первая улыбка, которую я увидела в Зев'На. Отложив перо и бумагу, он дал мне знак следовать за ним. По еще одной винтовой лестнице вверх, через дверной проем, и мы оказались в огромных покоях, состоящих из смежных помещений и занимавших весь третий этаж.

Комнаты, занимаемые спальней и гостиной, выходили прямо на балкон, который опоясывал весь дом. На тонких бежевых драпировках, закрывавших окна на южной стороне гостиной, видны были выгоревшие на солнце пятна. Сефаро принес высокие стулья и помог мне снять занавеси. Когда я пошатнулась под тяжестью вороха ткани, он подал мне руку и помог спуститься со стула, с улыбкой поклонившись в ответ на мою благодарность.

— Мне велено узнать, как скоро мы должны их сделать, — сказала я.

Он задумался и поднял три пальца.

— Через три дня?

Он кивнул и раскрыл ладони, как если бы спрашивал, разумен ли этот срок.

— Трех дней вполне достаточно, — ответила я.

Он снова улыбнулся с такой теплотой, что я решила рискнуть.

— Вы и в самом деле здесь главный? — понизив голос, спросила я.

Он кивнул, явно удивленный вопросом.

— Я здесь новенькая, — пояснила я, — порядков не знаю. Никто не говорил мне, что такой, как вы… раб… может за что-то отвечать.

Он хмыкнул, обвел рукой комнату, потом положил ладонь на плечо и скривился, будто она была тяжелой, как камень. Потом он коснулся ошейника и с грустной улыбкой покачал головой.

— Вы отвечаете за дом, но как раб не имеете достаточной власти, чтобы присматривать за ним так, как должно.

Он с готовностью согласился и благодарно посмотрел на меня.

Я опустилась на колени и принялась скатывать попорченные драпировки, сделав Сефаро знак опуститься рядом. Он послушался и начал разглаживать широкую ткань.

— А разве в ваши обязанности не входит временами проверять фехтовальную площадку — просто на случай, если там останется что-нибудь поврежденное? — склонив голову над рулоном ткани, прошептала я.

Он замер на мгновение, уставившись на меня, а затем кивнул.

— Тогда, я думаю, я могу закончить и найти выход сама.

Он мягко коснулся моей руки и выбежал из зала.

Едва я закончила скатывать ткань, внизу на лестнице послышались голоса. С бешено колотящимся сердцем я поправила платок, чтобы убедиться, что он полностью прикрывает волосы, и склонила голову, как было положено.

— Я сказал Каладору, что мне нужны более умелые противники. — Это говорил Герик. — Мальчишки помладше не могут долго продержаться.

— И что же он ответил на ваш запрос? Будь проклят навеки этот дьявол… Дарзид!

— Он сказал, что проследит за этим.

Они оба медленно прошли в покои. Лязгнуло оружие, когда Герик кинул перевязь на низкую скамью.

— Я счастлив, видеть, как быстро вы делаете успехи. Ваши враги не ожидают такой доблести от юноши ваших лет. И не беспокойтесь о рабах. Вся их жизнь — это служение вам!

Я вскипела от ярости и ужаснулась, представив последствия такого ужасного воспитания. Затем взвалила неудобные рулоны на плечо, опустилась на колено и, выпрямившись, принялась спускаться по лестнице. Ни тот ни другой не удостоил меня взглядом. Я не могла торопиться с возвращением в поселение слуг. Еще шесть часов шитья — и в постель. Еще одна нитка в связку под тюфяком. Еще шесть дней, и мы вытащим Герика из этого кошмарного места.

ГЛАВА 29

Близился конец моего пребывания в Зев'На, и я верила, что удача сопутствует нашему рискованному предприятию. Еще три ночи я наблюдала за Серым домом и убедилась, что в сменах караулов ничего не меняется. Я проследила за огнями на третьем этаже — в покоях Герика — и заметила, что во всех окнах свет гас задолго до часа, который я называла полуночью, и только одна маленькая лампа в углу балкона горела всю ночь.

Я надеялась, что меня снова пошлют в Серый дом с починенными драпировками, и даже пыталась отлынивать от работы в надежде, что Зои снова будет недовольна мной, но туда отправили Диа. Как я только ни пыталась вызвать ее на разговор, но Диа ничего не могла рассказать мне о своем поручении. Она никого не видела и не заметила ничего интересного. Я задумалась, не осуществить ли в полночь вылазку в Серый дом, но, поскольку назначенный срок приближался, решила не искушать судьбу — пока не буду знать, что прибыла помощь.

Так наступил четырнадцатый день. Как и все прочие, он начался на рассвете. Диа отправилась с ведром за водой для умывания, общей для всех нас, и мне посчастливилось оказаться второй в очереди, так что та была еще относительно чистой. Я уже научилась радоваться возможности выскрести грязь из-под ногтей, не говоря уже о том, что еще день — и я вернусь к своей привычной жизни.

Время шло. Впервые я не ощущала боли в ногах и исколотых пальцах. В страхе, что могу пропустить сигнал, я пристально изучала каждое лицо, подскакивала при каждом звуке. Все чувства обострились до крайности, хотя часть моего сознания продолжала отсчитывать время. Мы шили до двух часов после заката. Ночь — ну, конечно же, ночью удобнее. Мы вернулись, как обычно, в спальный барак. Когда от жары и духоты у меня опухли глаза, я решила посидеть на ступенях, позволив холодному ночному воздуху прогнать сон. Но одна из женщин никак не могла заснуть, ворочалась, постанывала и кряхтела, словно ей нездоровилось. Я не отважилась выйти. Следующим, что я увидела, оказался рассвет.

Мое разочарование было похоронено под стараниями оставаться начеку. Мы умылись и побрели через двор в швейный зал, после двух часов работы съели утреннюю порцию жидкой каши, а день продолжался, ничем не отличаясь от прочих. Прошла еще одна ночь. Возможно, я ошиблась в подсчете дней. Возможно, Гар'Дена имел в виду не срок ровно в четырнадцать дней, а что за это время все должно быть готово. Ни один план, зависящий от столь многих таинственных деталей, не может быть пунктуальным.

«Они не забыли обо мне, — на двадцать первый день приглушала я нарастающую панику, вспоминая заверения Гар'Дены. — Если они решат, что план провалился, меня вернут в военный лагерь и отправят обратно через магический портал, как и сказал Гар'Дена».

Но ехидный внутренний голос продолжал издеваться: «Наставники ведь не могли просто отправить тебя гнить здесь. Все дар'нети столь благородны…»

Я выкинула эти мысли из головы. Кому-то я должна была верить.

Но дни все шли и шли, и мои сомнения росли вместе с мозолями у меня на пальцах. Что же пошло не так? Почему до сих пор никто не попытался вызволить меня отсюда?

В ужасе и оцепенении я отсчитывала уже четвертую неделю, когда меня снова отправили в Серый дом, чтобы отнести пять серых туник для домашних рабов. Сефаро я нашла в той же кладовой, он делал записи в какой-то книге. Когда он увидел меня, его лицо просветлело.

— Я принесла пять туник, как велено, — сообщила я. Он кивнул и тщательно осмотрел их, потом сложил и убрал на одну из полок.

— Еще у меня приказ от Каргеты спросить, не пора ли делать новые знамена с эмблемами молодого господина? Она еще не получала указаний.

Я дала Сефаро деревянный жетон от Каргеты, позволяющий ему отвечать на мои вопросы.

— Нам пока не нужны знамена, — сказал он, прочистив горло, звучным красивым голосом. — Молодого господина нет в резиденции. — Он коснулся моей руки. — Ты хорошо себя чувствуешь, Эдда?

— Да. Да, конечно. — Я прижимала пальцы к губам, пытаясь совладать с подступающими слезами и ужасом, пока не смогла говорить снова. — Я просто так удивлена… что Каргета не знала об этом. Она захочет узнать, куда он отправился. И как надолго.

Все зависело от пребывания Герика в Зев'На.

— Пять дней назад молодой господин уехал вместе с офицером-зидом. Мне не говорили, когда он вернется и ожидать ли его вообще. — Он не сводил с меня глаз. — Скажи Каргете, что, как и на протяжении последних недель, я буду обо всем здесь заботиться: о доме, кухне, фехтовальной площадке…

Он с улыбкой поднял бровь, словно спрашивая, поняла ли я его. Раненый противник Герика… Я выдавила слабую улыбку, не в состоянии радоваться чему бы то ни было.

В первые недели пребывания в Зев'На я считала свою настоящую жизнь чем-то отдельным, а существование под маской крепостной швеи Эдды — всего лишь временной необходимостью. Но теперь эта убивающая душу рутина составляла все мое существование. Остальные женщины-швеи существовали, таким образом, столь долго, что я не могла найти в них ни крошки трута, который занялся бы от еще теплящейся во мне искры. Им были неинтересны чужие мысли и рассказы, и мои попытки общаться они считали странными. Когда я предложила потратить чуть-чуть времени перед сном на то, чтобы прибрать барак и положить конец мышиному раздолью, мне ответили пустыми взглядами и пожатиями плеч, словно я предложила им взять крылья и полетать над пустыней.

Как-то в полдень, после того как я попыталась заинтересовать их одной простой игрой, которая помогла бы скрасить часы работы, Зои доложила Каргете, что я отвлекаю остальных своими глупостями. Женщина-зид коснулась бирки в моем ухе и приказала мне прекратить пустые разговоры. Я, разумеется, была вынуждена подчиниться, так же как если бы действовало заклятие на бирке. В дни молчания, последовавшие за ее приказом, я гадала, действуют ли на меня чары на самом деле или нет. Как я могу это проверить, если не решаюсь нарушить приказ?

Я провела пять дней без единого слова, после чего Зои заметила Каргете, что ее приказ, пожалуй, оказался чересчур действенным. Сама она не возражала против приемлемых разговоров за шитьем, тем более что раньше я сделала несколько полезных предложений касательно работы. Каргета в тот день была настроена снисходительно и сняла запрет.

— Я освобождаю тебя от моего приказа, Эдда. Похоже, ты слишком тупа, чтобы понимать, что полезно, а что нет. Можешь говорить, если захочешь, пока две из твоих товарок не велят тебе замолчать.

— Благодарю вас, ваша милость, — ответила я, опускаясь на колено, но не стала возобновлять свои попытки.

Прошло два месяца, Герик исчез, мне больше не о чем было говорить. Перспектива провести остаток дней здесь претила мне. Годы нищеты в Данфарри казались мне теперь вдохновляющими. Они были полны роста и перемен, овладения новыми навыками. Времена года сменяли друг друга, делая каждый день особенным… Растения в саду становились все выше, прилетали и улетали птицы… Сколько красоты и разнообразия! То, что жизнь в Данфарри казалась мне смертельно скучной, говорит лишь о нехватке у меня воображения. Но, с другой стороны, кто мог бы представить себе жизнь в Зев'На?

ГЛАВА 30 ГЕРИК

Однажды утром, после несколько месяцев, проведенных в Зев'На, я спустился на фехтовальную площадку, готовый приступить к дневным занятиям. Я практиковался с новым клинком — не рапирой, а рубящим боевым мечом. Он был прекрасен: одноручный, с глубоким продольным желобом, облегчавшим его вес, плавно сужающийся к острию. Его длина как раз подходила к моему росту. Так много новых приемов надо было выучить: режущие и рубящие удары, различные выпады, правильные стойки, движения ног, защиты, что я решил приходить каждый день на фехтовальную площадку пораньше и тренироваться, по меньшей мере, на час дольше обычного. Хоть Каладор никогда и не признавал этого, я делал значительные успехи.

Тем утром рядом с Каладором стоял кто-то новый. Как и Каладор, он был зидом — один из воинов Зев'На со странными глазами. Он был очень высок, его редкие рыжие волосы были зачесаны назад с высокого лба. Его лицо было длинным и заостренным, особенно нос. Если бы он не говорил с Каладором, можно было бы подумать, что у него вовсе нет рта.

Каладор поклонился мне и высокому человеку.

— Господин мой принц, позвольте представить вам Коврака, генсея армий лордов — наш высший военный чин. Генсей Коврак будет заниматься следующей ступенью вашего образования — управлением войсками. Вы будете жить в военном лагере генсея в Элихад Ра, и он научит вас командовать солдатами. Для меня было честью учить вас фехтованию.

— Но постойте…

Я едва начал привыкать к Каладору, Харресу и Мерну, только стал добиваться успехов, которые доказали бы им, что я хоть чего-то стою. Мне нравился мой дом, слуги и лошади. Мне не хотелось ничего менять.

Это необходимо, мой юный друг, — сказал Парвен в моей голове. — Вам предстоит стать правителем двух миров. Вы согласились с тем, что мы будем направлять вас в достижении ваших целей, и мы предупреждали вас, что некоторые уроки будут трудными. Ваша судьба — не пребывать в покое. Он сделал бы вас слабым. Слабость — боязнь истинной власти — стала причиной падения Авонара и рода Д'Арната. Разве мы уже не сделали из вас кого-то большего, чем тот сопливый ребенок, которым вы были?

Конечно же, он был прав. Они сделали меня лучше, сильнее, более похожим на того, кем я должен стать. Я мог час бежать по пустыне, вернуться обратно и победить в бою. Я мог скрутить противника на голову выше меня, да еще и сломать ему руку. У меня уже не сводило желудок, когда я подрубал чьи-то ноги так, чтобы они не могли его удержать. Я мог замкнуть ошейник на пленнике, даже не слыша его криков и не чувствуя ничего, кроме облегчения оттого, что еще один дар'нети не сможет больше убить ни одной доброй старушки. Даже если принц Д'Натель и мертв, я отомщу ему. Ведь я поклялся в этом.

— Конечно, я сделаю все, что потребуется.

Мы выехали из крепости, даже не заходя ко мне домой. Все, что мне потребуется, доставят, пояснил Коврак, пока мы ехали по пустыне.

В двух лигах от крепости было самое сердце лагеря зидов, который тянулся до самого горизонта, подернутого коричневой завесой пыли. Прежде я всего дважды бывал в здешних военных укреплениях: первый раз — осмотреть новых лошадей, пригнанных с фермы, где их разводили, и еще раз — пронаблюдать за казнью воина, который пощадил пленника, избавив его от наказания. Его начальники растянули его на земле и давали ему воды ровно столько, чтобы поддерживать в нем жизнь, пока он жарился на солнцепеке днем и замерзал ночью. Каждый день они пороли его, пока плоть не повисала лохмотьями, а ветер облеплял раны песком до такой степени, что нельзя было разобрать, человек ли это. Каждую ночь они колдовали, чтобы наутро он снова оказался здоров. Целыми днями он валялся в забытьи. К тому времени, как он умер, он был уже безумен.

В мой первый день в Элихад Ра мы объезжали ряды палаток, склады с припасами и тренировочные площадки, останавливаясь лишь для того, чтобы посмотреть на учебный бой или другие упражнения. На закате мы подъехали к небольшой возвышенности, где стояли несколько шатров побольше. Генсей указал мне на палатку рядом со своей и сказал, что костер у нас будет общий. Перед моей палаткой ждал коленопреклоненный раб.

— Этот раб будет снабжать вас водой, вином, пищей, готовить для вас и стирать вашу одежду, — пояснил Коврак. — Никаких других роскошеств в военном лагере у вас не будет.

Раб выглядел немногим старше меня. Никто не сказал мне, как его зовут. К счастью, он, кажется, знал свои обязанности, потому что я и понятия не имел, что сказать ему. После того как он помог мне снять доспехи, почистил одежду и погасил лампу, он свернулся клубком снаружи у входа в мою палатку и заснул.

На следующее утро, еще до зари, когда свет вокруг был тусклым и красным, я услышал голос генсея Коврака. Мой раб стоял на коленях у входа в палатку, ожидая меня. Я быстро оделся, дал ему застегнуть на моей талии перевязь и вышел наружу. Коврак растягивал мышцы плеч и рук. Я ничего не сказал ему, потому что он выглядел очень сосредоточенным. Мой раб принес мне чашу с каветом — крепким густым чаем, который был в обычае у зидов. Коврак щелкнул пальцами своему рабу, подавая знак, что тоже хочет пить. Раб Коврака наполнил чашу, но, подавая ее хозяину, споткнулся о колышек палатки и пролил кавет на землю. Прервав свои упражнения лишь на миг, генсей дотянулся до шеста, на котором висели его ножны, обнажил меч и пронзил им раба. Мой раб упал на колени, вжимаясь лбом в песок. Я едва не выронил свою чашу.

Коврак снова щелкнул пальцами. Пока двое рабов оттаскивали труп, а третий вытирал его меч, он возобновил свои упражнения. Он перешел в низкий выпад, вскинув руки над головой, и простоял так дольше, чем я мог задержатьдыхание.

— Думаете, я жесток? — поинтересовался он.

Я считал именно так, но никогда бы не признался в этом — поскольку уже почти привык к обычаям Се Урот. Вместо ответа я пожал плечами.

Коврак снова подал знак рукой. Мой раб наполнил чашу и подал ее генсею, когда тот выпрямился.

— Первое правило командования: не спускать несовершенства. Иначе ваши солдаты перестанут вас бояться. Рабы обходятся недешево, но они не дороже, чем такая армия. — Он обвел рукой с чашей все вокруг. — Мои солдаты знают, что любой из них может быть наказан так же. И ради меня они из кожи вон лезут.

Позавтракав горячим хлебом и мягким сыром, мы спустились в лагерь. Отряд из десяти разновозрастных новобранцев дожидался меня. Весь день Коврак объяснял мне, как гонять их и муштровать, как пользоваться голосом и властью командира, как заставить их бояться меня, несмотря на то, что я так молод и макушкой едва достаю им до плеча.

— Вы их командующий и господин. Их жизни — в ваших руках, никто из них не будет стоить и горсти песка, пока они не начнут повиноваться вам без колебаний. Они должны вызубрить, что и вы тоже не потерпите несовершенства.

Зиды не были похожи на солдат, которых я знал в Лейране. Они не смеялись, не травили непристойных баек у лагерных костров. И хотя среди зидов жило несколько свирепо выглядящих женщин-воинов, не похоже было, чтобы кто-нибудь из них завел семью. Они говорили об оружии и сражениях, о тех, кого они убили бы, если позволят лорды. Я не был уверен, что они знают о значении украшения в моем ухе.

Они не знают, — прошептал Парвен, едва я подумал об этом. — Но они еще новички. Они поймут.

Генсей Коврак наблюдал за моими тренировками, но именно лорд Парвен учил меня более сложным вещам, которые я должен был знать. Он следил за происходящим, глядя моими глазами и читая мои мысли. В первые недели мне было тревожно и тяжело, потому что приходилось запоминать сразу много вещей и одновременно развивать собственную силу и выносливость. К счастью, промахи моих солдат были незначительны, и не возникало нужды в наказаниях суровее, чем дополнительные тренировки. Я страшился того дня, когда кто-либо из них откажется выполнить приказ.

Один из моих людей был моложе остальных. Его звали Лак, ему было около пятнадцати. Он был немногим выше меня, темноволос, жилист и вынослив. Он казался несколько интереснее прочих зидов. Не в том смысле, что зиды тупые. Многие из них были умны и могущественны. Но если сравнивать их с каким-нибудь металлом, то они были скорее железом, чем серебром. Быть может, потому, что они никогда не говорили ни о чем, кроме ненависти, битв и смерти.

Это все, что им нужно, — пояснил Парвен. — Так они служат вам.

К исходу второго месяца моего командования мы предпринимали долгие переходы к красным скалам, которые лежали к югу от нашего лагеря. Мы отрабатывали маскировку в пещерах и нишах, в длинных узких тенях, взбирались по невероятно крутым тропам, неся на себе тяжелые вьюки с водой и провиантом, и целые дни выдерживали в тишине и неподвижности, лишь с самым необходимым пайком. Естественно, мне приходилось проделывать все это вместе со своим войском без всяких жалоб, иначе они сочли бы меня слабым.

Обычно мы с Лаком лазали вместе, как самые легкие, так как нам было проще карабкаться наверх по скалам и расселинам. Однажды мы взобрались на вершину скального гребня, пока остальные ползли позади нас, где-то за пределами обзора. День был убийственно жарким, но, потянувшись к своему бурдюку с водой, я обнаружил, что он пуст, а сбоку в нем зияет рваная дыра. Несколько часов я не делал остановок, чтобы попить. Во рту у меня стоял привкус металла, кровь стучала в висках, но я не видел выхода. Я был командиром. Мне нельзя было показывать свою слабость.

Побагровевший, со сбившимся дыханием, Лак вытащил свой бурдюк, взглянул на меня, и его глаза поползли на лоб.

— Ваша вода, командир…

— Не повезло, — ответил я, глядя в сторону — куда угодно, только не на его полный воды бурдюк.

— Но пока мы доберемся до лагеря, пройдет несколько часов.

— Все есть, как есть.

— Если вы окажете мне честь…

Он попытался сунуть бурдюк мне в руки, едва заметно кивнув в сторону подножия гребня. Никого не видно. Еще есть несколько мгновений, прежде чем остальные появятся в поле зрения, а меня одолевало отчаяние при мысли о том, что впереди еще долгий жаркий день. Я не сказал ни слова, но кивнул в ответ и глотнул теплую, затхлую жидкость, которая показалась вкуснейшей из всего, что я когда-либо пил прежде. Я был поражен. Еще ни разу я не видел, чтобы зид делился чем-то с другими.

Это опасно, — прошептал Парвен. — И вам это известно.

«Если я не приму этого, то рискую свалиться у них на глазах, — подумал я, по-прежнему сохраняя молчание. — Он никому не скажет».

Лак был единственным из моих людей, кто хоть иногда улыбался. Он улыбался в то утро, когда поделился со мной водой, и затем спустя несколько дней — мы боролись, и он так удачно атаковал, что я очутился спиной в пыли.

— Командир не борется с подчиненными, — заметил Коврак, поджав узкие губы и вперив пустой взгляд в удаляющегося Лака.

— Это мое собственное решение, — ответил я. — Я не хочу терять навыки, пока мы в полевых условиях. Никто из ваших рабов для тренировок не подходит мне по росту, и Лаку тоже нужны занятия. Я не могу позволить ему расслабляться только потому, что он невысокого роста.

И Коврак, и Парвен были мной недовольны. Но это оказалось самым приятным занятием с тех пор, как я попал в Зев'На. Поскольку Лак был солдатом, ему разрешалось носить тренировочные кожаные доспехи во время поединка, так что я едва ли мог серьезно ранить его. Тренировка шла на пользу нам обоим, и мы делали успехи.

Все шло здорово. Мне нравилось, что я переехал в пустыню.

— Юный господин, — обратился ко мне Коврак как-то раз, во время утренней разминки, — вчера я замерил время ваших людей на пробежке. Они куда как недостаточно быстры.

— Они всю неделю ползают, — ответил я.

Я развернулся на каблуках и всадил нож в деревянный шест, вкопанный на полпути к подножию холма. Лезвие глубоко ушло в зарубку. Я метал его вдвое быстрее, чем когда только оказался в пустыне.

— Я собирался гонять их сегодня утром вдвое больше обычного.

Когда я спустился с возвышенности для утренней проверки, я объяснил отряду, что намереваюсь сделать. Но тренировка на мечах заняла больше времени, чем я рассчитывал, так что солнце было почти в зените к тому времени, как мы были готовы бежать.

— Думаю, вместо этого я заставлю их бегать сегодня вечером, — сказал я Ковраку, спустившемуся посмотреть.

Коврак скривил губы, как обычно, когда считал, что я проявляю слабость или глупость.

— Разумеется, нет, господин. Вы сказали им, что они будут бегать этим утром вдвое дольше. Вы не можете отступать от своих слов. Иначе слухи о вашем мягкосердечии к ночи разнесутся по всему лагерю.

Я посмотрел на скопление палаток. Несколько мужчин постарше уже прохлаждались в теньке, уверенные в том, что я не заставлю их бегать этим утром. Это были те солдаты, которые, кажется, ни разу не ранили друг друга до крови в учебных боях и морщились, когда я настаивал, чтобы они каждую ночь чистили и полировали оружие. Еще немного, и они перестанут воспринимать меня всерьез. Я кивнул Ковраку. Я все понял.

— Эй вы, притворщики, встать! Немедленно! Бегом!

Я два часа гонял их по полуденной пустыне. К концу первого часа они истекали, потом и задыхались. Когда они пробегали мимо того места, где стоял я, сцепив руки за спиной, выражение моего лица не изменилось и я не произнес ни слова. Они продолжали бежать. Спустя еще полчаса они уже еле двигались. Один из солдат упал на колени, держась за живот, в двух сотнях шагов от места, где я стоял и смотрел. Судорога.

Я хотел остановить тренировку, но Коврак стоял рядом, наблюдая, и ждал, когда я выкажу свою слабость. И лорд Парвен был со мной.

Вы знаете, что делать, — нашептывал он. — Он бесполезен, если не может выполнять приказы. И он сам это знает. У солдата есть гордость, иначе он предаст, если бой будет чересчур тяжел. Воины Зев'На не живут, если не подчиняются.

Я обнажил меч и дошел по растрескавшейся земле до упавшего солдата. Это оказался Лак. У меня на поясе висел бурдюк воды, но с тем же успехом он мог бы быть и в Комигоре. Я коснулся шеи Лака острием клинка.

— Беги, — приказал я.

Он хрипел и задыхался, не поднимая взгляда. Я нажал сильнее, прорезав кожу.

— Беги! — повторил я приказ.

Я очень хотел, чтобы он побежал, каждый мускул моего тела умолял его встать. Медленно он поднялся и поковылял дальше в жаркое марево.

Только девять из моих солдат закончили пробежку. Старший упал замертво в пятидесяти шагах от финиша. Лак вернулся с остальными, рухнул на землю и потянулся за бурдюком.

Как вы поступите? — поинтересовался Парвен. — Разве он выполнил ваш приказ полностью?

Он мог бы и не говорить этого. Я и так знал, как должен поступить, даже если мне и было это отвратительно.

— Стой, Лак, — окликнул его я, — ты не закончил пробежку.

Лак непонимающе смотрел на меня, держась за живот, согнувшись пополам в судороге.

— Тебе было приказано бежать двойное время, но ты четверть часа провел лежа на земле, пока я не заставил тебя продолжить. Я запрещаю тебе пить с теми, кто выполнил приказ, пока ты не закончишь.

Пинком я вышиб бурдюк с водой у него из рук. В его глазах полыхнула такая ненависть, что я обнажил меч.

— Беги, — сказал я снова.

Он встал и заковылял прочь.

— Нето, засеки ему четверть часа.

Я повернулся и посмотрел на остальных, утолявших жажду и утиравших лица. Казалось, прошел еще год, пока солдат не выкрикнул время. С глухим ударом Лак рухнул поблизости от меня.

Неплохо. — Парвен все еще был со мной. — Но вы же знаете, что еще не закончили. Он противился вам. Вам пришлось дважды повторить приказ.

Лак лежал спиной в пыли. Один из солдат вливал воду ему в рот, но он выхаркивал ее обратно несколько раз, пока судороги не ослабли и он не смог проглотить немного. Я стоял над ним и смотрел, как он дышит. Он был слаб. Я мог прочесть это в его лице, а он и не знал, что я могу. Он совсем не боялся меня.

А должен. Он ослушался вас, потому что в нем совсем не было страха. А что бы он сделал, если бы вы приказали ему умереть за вас? Вам пришлось бы повторить это дважды?

— Свяжите его, — приказал я. — Десять плетей. Пять за то, что вынудил меня повторить приказ, и еще пять за предположение, будто я не замечу, что он сократил время.

Лак попытался возражать, но я поднял руку.

— Одно слово… одна жалоба… один вопль, и будет еще десять плетей. А потом еще десять.

Первые два раза я ударил его сам, подчеркивая свою власть, а потом передал кнут одному из тех, кто мог лучше с этим справиться. Когда все было закончено, я вернулся в палатку и велел рабу принести мне воды, чтобы смыть с тела забрызгавшую меня кровь.

Лорды были удовлетворены.

Это было необходимостью… Неприятной… Возможно, теперь он станет жить ради служения вам… Вы справитесь с трудностями командования…

Этим вечером я больше не выходил. Пусть другие смогут промыть раны Лака, пока я этого не вижу. Страх передо мной объединит их.

Прекрасная работа…

Еще несколько месяцев я сурово муштровал своих девятерых солдат, безжалостно наказывая за малейшую оплошность. Лак и я больше не тренировались вместе. После того как его выпороли по моему приказу, я заставлял его вставать, бегать и выполнять все упражнения наравне с товарищами. Его ненависть преследовала меня как тень в послеполуденной пустыне.

День за днем мы занимались строевой подготовкой под палящим солнцем, сражались на утяжеленных свинцом дубинках, развивая силу, били по деревянным шестам, отрабатывая движения ног и точность обращения с мечом и пикой, упражнялись с завязанными глазами, развивая восприятие, или стоя на одной ноге, совершенствуя чувство равновесия. В конце концов, я решил, что мой отряд готов к испытанию. Мы пригнали двадцать пять рабов для тренировочных боев. Это был отличный день. Только одного из моих солдат ранили, в то время как семь рабов было убито. На другой день мы отправили в скалы пятьдесят рабов. Каждому выдали бурдюк с водой и запас серого хлеба. Я дал им дневную фору и сказал, что они получат свободу, если сумеют ее сохранить. На следующее утро мы начали охоту, используя все свои умения, чтобы выследить беглецов. Кое-кто сбился в кучки и пытался сражаться с нами или нападал из засады. Другие разбежались. За три дня мы вернули назад всех, кроме троих — они пытались обрушить на нас лавину и сами погибли под камнями. Никто из моих людей не пострадал.

Это я придумал оставить загон для рабов открытым в ту ночь, когда мы вернули их обратно. Я решил, что, почувствовав вкус недолгой свободы, они снова попытаются сбежать. Я оказался прав, и мы с моим отрядом заново переловили их за следующие два дня. Я не позволял своим людям спать, пока последний из рабов не был пойман, и жестоко выпорол сторожа за то, что тот оставил загон незапертым. Он не знал, что я сам открыл его, и верил, что заслужил наказание. Это стало хорошим уроком для моих людей.

На следующее утро после того, как мы вновь переловили рабов, я вышел из палатки и увидел с холма, что мой отряд, их палатки, лошади, оружие — все исчезло.

— Где они? — потребовал я ответа.

Коврак, как обычно, занимался растяжкой и пил кавет.

— Переведены. Не знаю куда, и вы не узнаете.

— По чьему приказу?

Глупый вопрос. Я и сам знал по чьему. Почему? Мы хорошо работали. Они боялись меня. Они сделают все, что я им прикажу.

Вы прекрасно понимаете почему, — ответил Парвен. — Из-за того, кто вы есть и кем должны стать. Ваше время в лагерях подошло к концу.

Когда я вернулся в свой дом в Зев'На, Сефаро и другие рабы исчезли, их сменили другие, безымянные. Мне не сказали, куда они делись. Я решил, что они убиты, а если и нет, то мои расспросы приговорят их. На фехтовальной площадке меня встретил новый учитель, наставники по рукопашному бою и верховой езде тоже сменились. У всех у них были странные глаза, они не улыбались, но издевались надо мной и высмеивали мои несовершенные умения, пока я не возненавидел их.

Мне и не должно быть приятно. Предстоит выучить трудные уроки. Я пытался вспомнить, каким я был, прежде чем оказался в Зев'На, но в памяти не всплывало ничего, кроме постоянного страха. Теперь страха не было. Он исчез вместе с моей мягкостью и слабостью, я стал таким же крепким и одиноким, как красные скалы пустыни. Никогда больше я не пролью слез в подушку. Я даже не помню, как это делается.

ГЛАВА 31 В'САРО

Мои ступни, покрытые пузырями и трещинами, кровоточили. Каждый шаг — сражение. Сначала желудок сжимался в мрачных предчувствиях, а душа ожесточалась в ожидании невыносимой боли. Затем волны обжигающего жара, струившегося из раскаленного жерла пустыни, расстреливали кожу, словно передовой отряд врага. И наконец, приходила сама боль, когда окровавленная плоть соприкасается с песком, покрытым соляной коркой, и камнем, источенным ветрами и докрасна раскаленным огненным шаром солнца.

Я мечтал о ботинках. Как странно, что вся жизнь человека может свестись к размышлению над единственным шагом и страстному вожделению стоптанной за десять лет пары ботинок. Это были прекрасные ботинки, выносившиеся до такой мягкости и совершенной формы, что моя нога покоилась в них, как яйцо в гнездышке. Я получил их от Б'Далло в обмен на три занятия фехтованием с его прыщавым сынишкой Б'Исандером. Это было отличной сделкой для Б'Далло, поскольку моя плата, как правило, бывала выше, но в последние годы, годы войны, хорошие сапожники еще большая редкость, чем хорошие учителя фехтования.

Годы войны… Мы думали, что они закончились, когда принц Д'Натель вернулся в Авонар после победы у Ворот Изгнанников. Наши войска — они никогда не были настоящей армией, всего лишь чародеи разнообразнейших занятий, превращенные в солдат, — были распущены. Мы выходили из убежищ и верили, что сможем вернуть жилища, откуда сотни лет назад ушли наши семьи. Дураки вроде меня говорили, что те, кто родился в Сен Истаре, могут отправиться в нашу давно заброшенную деревню и возродить ее, прокладывая прекрасный путь, по которому пройдут наши дети, — или, быть может, встретить там прекрасную женщину, с которой и проложить путь к прекрасным детям. Но мы осознали свою ошибку, и теперь какой-нибудь пустоглазый дьявол-зид носит мои несравненные ботинки, пока… пока мне приходится делать следующий шаг.

Мы в Сен Истаре ничего не слышали о возобновившихся атаках и с радостью и надеждой занимались собственными делами. Фен'Лиро, мельник, пригласил Строителя, чтобы тот починил его колесо, и мы все собрались посмотреть на чудо, творимое голосом Строителя. Он спел на место спицы и обод, завершив мельничное колесо руладой, которая исторгла восхищенные вздохи из груди нескольких деревенских девиц, знавших, что Строитель не женат. На учителей фехтования девицы не заглядываются.

Мое искусство умрет с наступлением мира. И хотя я радовался вместе со всеми счастливому исходу путешествия принца Д'Нателя, я все равно не мог свыкнуться с этим. Я думал пойти в подмастерья к кузнецу, но в мечах я любил вовсе не сталь. В любом случае, к ковке у меня таланта не было. Если я затачивал гвоздь, то не обходился без трех напильников и не мог, раз заострив, заставить его таким и остаться. И даже не само фехтовальное искусство так меня волновало — безупречное единство силы и изящества, — а, скорее, спрятанная в нем логическая задача. Атака, контратака, выпад, блок. Бесчисленные возможности, и для каждой из них — свои средства, которые ты воспринимаешь и сравниваешь всего за один удар сердца. Ни один бесформенный кусок металла не способен бросить вызов, равный тому, который бросают тело и разум противника.

Но что пользы мне было с моего искусства, когда Поиск зидов пополз по улицам Сен Истара? Ледяные пальцы зидов впивались то в одного, то в другого из нас, пока мы так беспечно праздновали красоту мельничного колеса Фен'Лиро. Должно быть, еда и вино и посейчас ждут нас там, на длинных столах, расставленных на припорошенной снегом траве…

Нет, лучше не думать о еде и вине. В день нам, пленникам, выдавали краюху хлеба размером с кулак, серую и черствую, и две чашки воды, в два хороших глотка каждая. И сколько же таких дней прошло? Шесть… семь… восемь…

К тому времени, как нас прогнали через портал в Пустыни и приковали цепями к унылой колонне других пленников, нас, деревенских, осталось лишь горстка. Быть может, это не самый удачный день для того, чтобы быть опытным воином. Определенно, лучше лежать мертвым в Л'Тьере, чем идти по бесконечной пустыне. С каждым мучительным шагом я завидовал тем, кто нашел свой путь, ведущий за Черту… многим из тех, кого я знал. Одним из последних упавших был Б'Исандер — много лет назад я дал ему всего лишь три урока, но он многое из них почерпнул.

Однако дар'нети не скорбит долго. Он принимает обстоятельства, делает их частью себя и идет дальше… еще один шаг на Пути, и не важно, насколько горек он. Грррр… Песок режет, как стекло.

По крайней мере, моя душа была еще со мной, а это уже не мало, когда имеешь дело с зидами. Луку-Певца, М'Аритце-Заклинателя и Бас'Теля-Кузнеца превратили в зидов, и они, вместе с прочими, кого постигла та же участь, помогали согнать в кучу остатки наших, чтобы доставить в Пустыни. Никто не знал наверняка, как зиды выбирают, кто уподобится им, а кто станет рабом. Говорят, что это зависит от того, сколь большой силой наделен пленный. Быть может, это правда, потому что я стал рабом, а Строитель превратился в зида и перерезал глотку Фен'Лиро, для которого целый день выпевал мельничное колесо.

— Встать, раб! — прорычал мне в ухо чей-то голос.

Следом обрушился неизбежный удар, и я на время забыл о боли в ногах. Я даже не заметил, как упал. Я попытался подняться до того, как цепь на шее успеет натянуться, а это непросто, когда запястья связаны так туго. Я видел двоих или троих человек, которых долго волок за собой медленно тащившийся строй, пока их, уже потерявших человеческий облик, не отвязали от остальных пленников. Я всегда считал себя редкостно сильным и выносливым, но после падения задумался, не окажусь ли я добычей стервятников, подобно многим из нас. Сначала нас было полторы сотни, в основном мужчины и несколько крепких женщин средних лет, но мы потеряли уже, по меньшей мере, восемнадцать человек. Женщины держались лучше: успокаивающая мысль для того, кто полагает, что и сам не вполне лишен «женских слабостей».

Еще несколько часов, и я был уже не в состоянии ясно мыслить. На горизонте смутно обрисовалась крепость, высокая, мрачная и очень темная, даже в резком сиянии пустыни. Один ее вид наполнял душу такой тоской и унынием, что из моей груди вырвался громкий стон. На этот раз я даже не почувствовал удара, потому что неназываемая боль внутри меня самого была намного, несравнимо сильнее.

Вскоре после этого солнце исчезло за западным горизонтом, а колонна замедлила шаг. Пленники прижимались друг к другу, пытаясь как можно дольше сохранять остатки тепла, прежде чем их высосет холодная ночь. Наши конвоиры обычно позволяли нам так делать, но не в этот раз.

— Растянуть строй! Скорость не сбавлять! К полуночи мы должны быть у загонов. Никакого отдыха, никаких задержек!

Может, это и к лучшему. Я не был уверен, что переживу еще одну леденящую ночь на открытом месте — и только для того, чтобы встретить новый обжигающий рассвет.

Еще двоих погибших отрезали от цепи прежде, чем мы взобрались на невысокий холм и смогли взглянуть сверху на армию лордов. Те из нас, кто сохранил жизнь и способность понимать, что предстало нашим взорам, с замиранием сердца смотрели на огромный лагерь наших врагов: темная масса, расползшаяся по пустыне до самого горизонта. Двадцать лет я сражался на стенах Авонара и рассуждал с товарищами о бесконечности волн зидов. Но никогда я не считал, что они и впрямь бесконечны.

Мы шли прямо через лагерь, скопление палаток, костров и лиц казалось размытой цепью света и тьмы, спаянных ненавистью. Она чувствовалась со всех сторон, холоднее ночного ветра, трепавшего парусиновые палатки и швырявшего золу и песок в наши саднящие, покрытые коркой глаза. Они выстроились вдоль дороги, по которой мы шли, в молчании, нарушаемом лишь тихим шипением. Мы, долго сражавшиеся с ними, знали, так они выражают свое презрение.

— Не слушай, не пускай это в себя, — шептал я, сначала себе самому, а потом — юноше, прикованному возле меня.

Даже его бронзовая от загара кожа не могла скрыть бледности, а растрескавшиеся, покрытые волдырями губы дрожали. Годы закалки требовались человеку, чтобы не обращать внимания на шипение зидов.

— Шаг, еще шаг…

Окончание нашего горестного пути уже маячило впереди: черная железная решетка, расстояние между вертикальными прутьями было не больше ширины двух пальцев. Нет, не решетка — клетка, прутья тянулись вверх и переходили в крышу. Поперечины, поблескивавшие в свете факелов, были сделаны, несомненно, из того же серебристого металла, что и наши цепи. Долемар, назывался он, оковы чародеев, поскольку он делал невозможным любое использование колдовской силы. Говорили, что человек, слишком надолго связанный долемаром, сходил с ума от переизбытка накапливавшейся в нем силы, которой не было выхода. Ни один дар'нети не мог перестать вбирать в себя ощущения жизни, так же как не мог не дышать, так что, возможно, это было правдой. Таков наш Путь.

Когда мы подошли к решетке, ворота открылись. Каждого пленника отсоединили от колонны, потом согнали всех вместе в ярко освещенный загон, слишком низкий потолок, которого не позволял выпрямиться рослому человеку. Днем, на жаре, в клетке будет не очень-то приятно, впрочем, я и так полагал, что слово «приятно» придется исключить из своего словаря или же изменить его значение, обозначив им то чувство, которое испытываешь, опускаясь на устланную соломой землю, закрывая горящие, запорошенные песком глаза и отгораживаясь от ужаса.

Наша передышка длилась недолго. Огонь факелов и голоса выдернули меня из минутного забытья обратно в холодную ночь.

— Так что, те, внутри, уже готовы? Мы тут надрываемся, чтобы в срок уложиться, а они еще даже не готовы! Гореть мне, если это не так!

Это был один из наших охранников, приземистый зид с приплюснутой головой.

— Заткнись и начинай сортировать их. Надо на всех ошейники понадевать, пока не пришел надсмотрщик.

— Как же его затрясет, когда он увидит этот жалкий улов. Судя по их виду, лишь несколько сгодятся для тренировок. Еще несколько — для дома. Остальных — на копи или на фермы.

— Просто запусти их внутрь и поставь охрану. Меня аж ломает всего, пока они в клетке и без ошейников.

Опираясь на локти связанных рук, я заставил ноющее тело сесть, прислонившись к решетке, и в тот же миг пожалел об этом. Прутья были так холодны, а моя спина так истерзана солнечными лучами и плетью, что мне показалось, будто в нее вонзилось множество сосулек. Выругавшись, я разбудил юношу, который в течение восьми дней был прикован к цепи рядом со мной и считал возможным спать, свернувшись калачиком на моих ногах.

— Что происходит? — спросил мальчик, на вид лет шестнадцати, хотя я был уверен, что последние дни изрядно прибавили ему возраста.

— Понятия не имею. Мы им зачем-то нужны. И пока мы живы и хотя бы наполовину в своем уме, еще остается надежда.

Мальчик поежился и покачал головой. Я не был уверен, что я и сам себе верю.

— Просыпайтесь, свиньи! — заорал охранник. — Если хотите насытить свои гнусные животы или смочить поганые языки, выстраивайтесь в очередь к двери у дальней стены. По одному.

В первые дни пути я видел, как люди пытались бороться, вырываться, наблюдал отчаянные попытки скопить достаточно силы, чтобы разорвать путы, превратить палку в оружие, притянуть в руку булыжник. В самую первую ночь мне показалось, будто кто-то пытался мысленно поговорить со мной образами, исполненными такой красоты и надежды, что я лежал без сна и ждал спасителей, которые, я был уверен, непременно обрушатся на наших захватчиков. Два дня в пустыне положили конец бесплодным попыткам и напрасным видениям. Тогда пришел черед просьб о помощи, о лечении, о том, чтобы напиться, и молитв о силе и отваге. Еще два дня, и затихли все.

Пока мы подтягивались к задней стене клетки, железная дверь которой открывалась в темное, низкое строение, слышны были только лязг цепей и стоны тех, кто не смог встать. Мы пытались помочь им, но у двери всех, кто не мог идти своими ногами, зиды вталкивали обратно в клетку. Мой юный товарищ оказался среди тех, кто остался позади. Он съежился в углу, дрожа от страха.

— Это чудо, не правда ли? — окликнул его я.

Это была всем известная фраза из старой шутки дар'нети. Даже нас, пытавшихся видеть чудо во всем, дороги судьбы подчас заводили в тупик.

Медленно улыбка осветила лицо мальчика, отгоняя страх и возрождая сияние духа.

— Всё это, — выдавил он растрескавшимися кровоточащими губами. — Увидимся за Чертой.

— Чудо… За Чертой… — подхватили некоторые из тех, кто остался позади.

Я заметил рукопожатия, несколько поцелуев и даже услышал смех, озаривший эту мрачную ночь.

«О, святая Вазрина! — думал я. — Из какого же удивительного материала ты вылепила нас?»

Железная дверь распахнулась передо мной, и меня втолкнули туда. Пока один охранник проверял оковы на руках и прикреплял к кольцу на моей шее короткую цепь, второй зид связывал мне лодыжки куском веревки. Состояние ног не позволило бы мне далеко убежать, но я вспомнил несколько любимых ударов ногами, когда увидел, что охранников только двое. Жаль.

Пока они вели меня, спотыкающегося, по темному коридору туда, где горел тусклый желтый свет и слышен был плеск воды, где-то далеко в темноте раздался вопль, загасивший последние искры выдержки, которые еще чудом теплились в моей душе. Что, во имя всего живого, может заставить человека так кричать?

Ищи защиту внутри себя… погрузись глубже… пусть все пройдет.

В отвращении и ужасе, я не понимал даже собственных мыслей.

Коридор делал резкий поворот. Перед открытым дверным проемом горели факелы. Пока я жмурился от яркого света, мой охранник подвел меня к деревянной скамье, стоявшей у голой каменной стены.

— Сядь здесь и не шевелись.

Сидеть спокойно было не так уж просто, поскольку кто-то, стоящий позади меня, взял нож и принялся огромными пучками срезать мои волосы. Но я пытался. Когда недружелюбный незнакомец орудует ножом в непосредственной близости от твоих глаз, ушей и всего такого, лучше не возражать.

— К следующему готов! — раздался крик из-за другой двери.

— Этот — просто ужас какой-то, — заметил охранник, сдергивая меня со скамьи за цепь на шее.

Из-за связанных ног я едва не упал лицом прямо в кучу волос на полу.

— Хочешь сплясать для нас, дар'нети? Резкий ответ готов был сорваться с губ.

Нет. Обратись внутрь себя… погрузись глубже… что бы ты ни сказал, оно станет поводом для чего-то, что ты предпочел бы не испытывать. Прибереги остроумие для тех, кто его оценит.

В следующей пустынной комнате, маленькой, прямоугольной, были отсыревшие стены и каменный пол, плавно понижавшийся к водостоку. Охранники вздернули мои руки над головой и зацепили их за железный крюк. Затем они сорвали то, что осталось от моей одежды, вместе с изрядным количеством кожи там, где к ней присохла окровавленная ткань. И хотя я ожидал чего-то подобного, но все равно не смог сдержать крик, когда меня окатили со спины ведром ледяной воды.

— Рука Вазрина!

— Давай, раб, ты же хочешь появиться перед господином надсмотрщиком чистым и красивым, не так ли?

У них была не то щетка, не то швабра, не то какое-то похожее приспособление. С его помощью они отдраили меня, а потом снова окатили ведром воды. Голый и дрожащий, я едва не подпрыгнул на ладонь от земли, когда кто-то принялся мять и ощупывать мою спину и конечности. Отвратительное чувство беспомощности. Он обошел меня кругом — маленький, аккуратный зид, от взгляда которого я весь съежился, когда он взглянул мне в лицо. Взяв один из обрывков веревки, свисавших с кольца на его поясе, он плотно обернул ее вокруг моей шеи. Я отшатнулся, пытаясь успокоить себя мыслью о том, что это было бы ужасно глупо: дать себе труд вымыть меня только затем, чтобы потом удавить. И в самом деле, он сразу же убрал веревку, не обращая внимания на мою издерганность.

— Отдай этого Дьюину, — сказал он, надрезав шнур маленьким ножичком и передав его одному из моих охранников. — Ты кажешься просто превосходным экземпляром.

Я предположил, что последнее высказывание адресовалось мне, но не в моих привычках было поддерживать изысканную беседу с враждебно настроенным незнакомцем, который мог сделать со мной все, что ему вздумается.

— Как тебя зовут? И без глупостей. Мы узнаем, если ты солжешь.

— В'Capo из Сен Истара.

— Возраст?

— Сорок три.

— Род занятий?

— Учитель фехтования.

— В самом деле? А твой истинный талант?

— Младший Повелитель Коней. Не было времени на что-то еще.

Что за глупость: извиняться перед каким-то проклятым зидом за недостаток способностей.

Его бледные глаза и полные руки продолжали изучать мое тело.

— Очень плохо, что твой истинный талант не позволяет сделать из тебя воина. Твое физическое состояние этого требует. Но раб для тренировок — это лучшее, что из тебя выйдет. Некоторые из них живут довольно долго, случается, по нескольку месяцев. Тебе придется полагаться исключительно на физические данные, но…

— Дьюин готов, — сказал один из охранников.

— Скажи ему, этот сгодится для тренировок. Если он прилично сражается, он может оказаться полезным.

Меня привели в сумрачное, дымное, жаркое помещение. Ком подкатил к горлу, когда меня поставили на колени на грязный пол. Все здесь пропиталось отвратительной вонью страха. И тот крик тоже шел отсюда.

— Растяните его.

Освободив от пут мои руки, их вытянули вперед и в стороны, вынудив меня лечь грудью на наклонную, холодную как лед, каменную плиту. Когда они закрепили мне запястья, кто-то снял с моей шеи железное кольцо с прикрепленной к ней цепью.

«Тем лучше», — подумал я.

Я не мог поднять голову, чтобы видеть хоть что-то, кроме холодного гранита под своим носом.

Смутная темная фигура замаячила у меня над головой. Мне очень не нравился этот ревевший позади него огонь. Совершенно.

Кто-то намазал мне шею холодной мазью, нашептывая при этом слова заклинания. Я глубоко вдохнул, пытаясь отогнать ужас, пронизывающий все мое ноющее от боли существо. Запахло раскаленным металлом. Они говорили об ошейниках.

— Этот подойдет, — раздался сухой голос. — Посмотрим, не тонка ли кишка у этого крепкого парня.

Чьи-то руки подняли мою голову и просунули полосу горячего металла между мной и камнем. И, разумеется, в таком положении я не мог ни отдернуться, ни как-то еще помешать им, пока они оборачивали металл вокруг моей шеи и он испарял с нее мазь.

Я не кричал. Это было терпимо — определенно терпимо.

Погрузись глубже… не чувствуй… пусть все пройдет…

Пока зид произносил заклинания, от которых у меня кровь стыла в жилах, горячий металл менял форму, растекался, пока не замкнулся гладким и плотным кольцом. Тогда они окатили меня холодной водой. Борясь с тошнотой и дрожью, я подумал, что худшее уже позади.

— Есть кто важный поблизости, кто желает насладиться запечатыванием?

— Вам придется сделать все самому. Хозяина весь день не было видно, и гостей у него нет. Пойду, приготовлю следующего. Там еще сотня.

— Ну, уж я-то с ними быстро справлюсь. Охранник вышел, оставив только человека в черном.

— Ну, раб, осталось последнее. Соединить. Вот здесь… — Он провел пальцем по узкой щели между краями ошейника, вдоль моего позвоночника. — Как непременно рассказал бы господин надсмотрщик Гернальд, соблаговоли он присутствовать здесь, мы изобрели вещество более действенное, чем долемар, для сдерживания силы дар'нети. Оно называется мордемар. Он не только препятствует использованию ваших талантов, ты даже не сможешь теперь накапливать силу. Ни капли. Никогда больше. Ошейник останется на тебе до самой смерти, так что остаток дней ты проведешь получеловеком. Наслаждайся!

Жидкость пролилась на полоску кожи между концами ошейника. Горячая, хотя не идущая ни в какое сравнение с самой обжигающей полосой металла. Но когда она заполнила щель, завершая кольцо вокруг моей шеи, она начала впитываться в само мое существо, словно кислота, разъедающая плоть. И тогда я закричал.

Удушье… бессилие… слепота… Какими словами выразить утрату? Душа вырезана, разум выкорчеван и изодран в клочья, мир сделался плоским. Какой станет вселенная без одного из цветов — красного, синего или зеленого? Чем станет жизнь, если внезапно исчезнут все мужчины или все женщины или если больше никогда не будут рождаться дети?

Пока печать застывала, мои крики стихли до стонов. Я потерял свой Путь. Я не мог больше наслаждаться каждым мигом, потому что не различал всех оттенков пламени, только его блеск. Я не видел чудесных лабиринтов в толще гранита, на который капали мои слезы, только холодную плиту. Я не чувствовал воздуха на голой коже и всех тех мест, куда он просачивался и которых касался, только холод, жар и боль. Слова «смерть» и «жестокость» отныне не могли вместить иного, более широкого смысла, поскольку способность принимать их в себя и смотреть со стороны была отнята у меня. Ни капли. Никогда больше. Лучше… лучше бы они отняли у меня разум, сделали из меня жестокого негодяя — тогда бы я не понимал, чего лишился!..

Не помню, когда они сняли с моих рук обычные оковы и заменили их широкими, плотно сидящими полосами того же темного металла, и их тоже запаяв. Когда ты погружен в предельное отчаяние, никакие боль или унижения не смогут сделать тебе хуже. Убрав путы с ног, они дали мне серую тунику, чтобы прикрыть наготу, прикрепили к ошейнику цепь и отвели в загон для рабов. Оттуда уже убрали трупы и калек и насыпали чистой соломы. У всех оставшихся были короткие стрижки, серые туники и ошейники. И, подобно каждому из них, я погрузился в себя перед лицом горестной ночи.

ГЛАВА 32

Утро. Солнце едва успело подняться, а в загоне уже стояла духота. Мы, кто сидел в этой клетке, не могли даже поднять глаз друг на друга — не из-за каких-нибудь чар, нет. Из-за того, что, взглянув, мы бы осознали реальность того, что сделали с нами. Быть так искалеченным — это невыразимое осквернение, невообразимый ужас.

Шаг назад. Осмотрись. Запоминай все, что только можно запомнить. Ты не одинок…

Глупо. Конечно же, я одинок. Ошейник отделил меня от жизни, от моего народа, от всех, кого я знал, и от всего, чем я когда-либо был.

Ты не одинок. Есть и другие. Смотри и запоминай.

Мысли и предположения в моей голове метались в безумии, словно у меня все еще было сердце или разум, чтобы беспокоиться о чем-то. Безумие обгрызало меня с краев.

Слушай… снаружи клетки… почему нас бросили так надолго?

— Их кормить-то надо? — спросил кто-то снаружи клетки. — Если нет, зря их в такую даль тащили. Мы полночи с ними провозились.

— У меня нет никаких приказов.

— Кто-то же должен знать!

— Принеси мне приказ, тогда я их накормлю. Но не раньше.

Меня так и подмывало крикнуть им, чтобы не утруждали себя нашей кормежкой, но вместо этого я прижался лбом к решетке и попытался заглянуть между прутьями. Безнадежно. Слишком узкий обзор. Плотно утрамбованная земля, бесконечное мельтешение, лошади — я чувствовал их запах. Сотни марширующих ног — солдатская муштра…

— Ты про Гернальда что-нибудь слышал?

— Да. В ванне, они сказали.

— Он же тут пробыл-то всего месяц.

— Видать, съел что-то не то.

— За новеньким уже послали…

Собеседники отошли, разговор перестал быть слышен. Почему от их слов меня пробрало таким отчаянием?

Долетали и другие бессмысленные обрывки разговоров. Командные окрики. Бурная деятельность. Должно быть, Сен Истар первым попал под удар зидов, но окажется явно не последним. Они готовили отнюдь не мелкие отряды налетчиков.

«Авонар, о Авонар, будь бдителен!»

Должно быть, я задремал на жаре, потому что, когда дверь в клетку распахнулась и охранник заорал: «Встать, ленивые свиньи!» — тени уже значительно сместились. Поначалу я не собирался подчиняться, но в первый же день нашего плена зиды показали, что будет означать малейшее неповиновение — смерть другого пленника. Не моргнув глазом, они превращали тебя в убийцу. И не имело значения, что несчастный, скорее всего, поблагодарил бы меня за собственную смерть. Я не мог этого сделать. Так что я встал в очередь вместе с остальными.

Четверо вооруженных стражников ждали на выходе.

— Этого на рудники… в дом… на ферму…

Они сортировали нас.

Я был первым, кого определили как «раба для тренировок» и втолкнули обратно в загон. Наверное, ошейники были помечены нашим назначением. Когда был отобран следующий раб для тренировок, я увидел на темном металле его ошейника изображение меча и предположил, что на моем стояло такое же. Я чуть было не потянулся, чтобы ощупать его, но не смог заставить себя прикоснуться к этой вещи.

Троих из нас назначили рабами для тренировок. Как только распределение было закончено и наших бывших спутников увели, нас снова отвели в здание и выстроили перед бледным мужчиной с узким породистым лицом. Он сидел за широким столом в пустой душной комнате без окон, по обе стороны от него стояло по тяжеловооруженному зиду.

— Только трое из этой партии?

— Да, господин надсмотрщик, — ответил зид, приведший нас.

— Насколько мне известно, у нас только на этой неделе ушло в расход трое тренировочных рабов. Придется работать лучше.

— Завтра должна прийти еще одна партия.

— Ладно, давай-ка взглянем на этих.

Офицер-зид встал из-за стола и медленно обошел вокруг нас, тыкая в каждого рукоятью кнута. Затем остановился перед нами.

— Итак, друзья мои дар'нети. Вас выбрали для того, чтобы сделать ваших врагов непобедимыми. Время вашей смерти зависит от вашего прилежания — и послушания. Вам предстоит сражаться на пределе своих способностей, даже если это будет означать смерть одного из наших воинов.

Он хлопнул свернутым кнутом по ладони.

— Так как вы должны сражаться в полную силу, мы не можем связывать вас теми же средствами принуждения, что и других рабов. Но у нас есть и возможность предотвратить злоупотребление данной вам свободой. Пока в вас нет нужды, вы будете находиться в загоне, и сейчас я покажу, что я имел в виду. Ты, — он указал на меня рукоятью кнута, — на колени!

Я повиновался. Нехотя. Но все же сделал это.

— Когда раб опускается на колени, он должен вытягивать руки. Десять плетей, если забудешь в следующий раз так сделать.

Он подошел довольно близко, я чувствовал терпкий запах его пота.

— А теперь повали меня на землю.

Я непонимающе взглянул на него снизу вверх, и он плюнул мне в лицо.

— Ты что, глухой? Подчиняйся, иначе один из твоих приятелей лишится головы. Повали меня.

С нехорошим предчувствием я потянулся дернуть его под колени, дав слишком много воли своей злости. Но не успел я дотронуться до него, как он коснулся пальцем моего ошейника. Жгучие судороги пробежали по моим мышцам, по груди, рукам, ногам… повсюду. Ошейник сжал мое горло так, что я не мог вздохнуть. Когда зид убрал руку, я скорчился, задыхаясь и трясясь, съежился на полу бездумным узлом плоти.

Зид вернулся на прежнее место.

— Синнегар будет за вами присматривать. Он объяснит вам, как вы будете есть, спать, мыться и тренироваться. Заговорите без разрешения — и вам отрежут языки. Вы больше не распоряжаетесь своей жизнью, не делаете ничего, кроме того, что от вас требуем мы, и так будет до вашей смерти.

Весь оставшийся день Синнегар, низенький, плотный зид с рыжеватыми волосами и отвратительным шрамом на левой щеке, гонял нас с разными упражнениями. Мы бегали, прыгали, показывали, как владеем шестом и луком, он заставлял нас сражаться друг с другом разнообразными клинками, биться врукопашную; условие было только одно: не причинять друг другу вреда. Мы занимались в залитом солнцем огороженном загоне, но нам разрешено было окунаться в бочонок с водой так часто, как потребуется, и до отвала объедатьсясерым хлебом.

Один из моих товарищей был костлявым юнцом лет двадцати. Он был неплохим бойцом — точным и быстрым в движениях, знающим немало атак и защит, но не имел ни малейшего понятия о тактике и совсем никакой выносливости. После второго нашего боя он задыхался и еле передвигал ноги. Восемь дней в пустыне и ужас ошейников, разумеется, подкосили всех нас. Я и сам рано почувствовал тяжесть в руках. И ноги были в отвратительном состоянии — изодранные, они кровоточили все время, пока мы тренировались.

Второй мой товарищ был приблизительно моих лет, невысокий, крепкий парень с кустистыми бровями. У него не было никаких умений, только грубая сила и такой страх, что он едва не обезумел во время нашей схватки.

— Успокойся же! — прорычал я ему в ухо, пока мы катались по земле. — Живи.

Мне хватило нескольких мгновений, чтобы скрутить его. Он зажмурил глаза, слезы градом катились по его щекам. Когда я встал и протянул ему руку, чтобы помочь подняться, он отчаянно вцепился в нее.

К закату мы так устали, что не могли и пошевельнуться. Синнегар ничего не сказал по поводу наших успехов. Он разогнал нас по отдельным камерам, устроенным наподобие стойл в конюшне, и выдал каждому по корзинке серого хлеба и бурдюку с водой.

— Стучите по прутьям, если еще понадобится. Может, кто придет, а может, и нет.

Он показал нам, как просить позволения говорить. Нужно было прижать тыльную сторону ладони к губам и резко отдернуть.

Даже после того, как Синнегар оставил нас одних, мы молчали. Хотя никакой охраны поблизости видно не было, я не хотел рисковать своим языком, произнося, что бы то ни было.

Опустившись на солому, я вытащил краюху хлеба из корзинки. Еда — это последнее, чего мне хотелось сейчас, но я заставил себя. Дальше легче не станет, подозревал я, а желания умирать у меня не было. Опершись на прутья клетки и уставившись на второй неаппетитный кусок, я краем глаза отметил движение в соседней камере. Старший из моих товарищей поднял свой кусок хлеба, приветствуя меня. Я ответил ему тем же жестом, и так мы вместе, кусок за куском, ломоть за ломтем, справились с нашим кисловатым ужином.

С каждым глотком ошейник напоминал о себе. Неужели кто-то может к этому привыкнуть? Полоса металла была достаточно широкой, чтобы ограничить подвижность шеи, и это нужно было учитывать во время поединка. Зидам это известно. Кроме того, он сидел очень плотно, насколько это было возможно без удушения, достаточно, чтобы постоянно держать человека на грани паники, чтобы постоянно напоминать о себе. В порядке опыта я дотронулся до этой штуковины. О боги… Вывернув наружу все съеденное и на целый час, с головой окунувшись в пучину отчаяния, я, опустошенный и дрожащий, впал в забытье. Но позже, проснувшись среди ночи, я снова заставил себя поесть. Я должен был выжить. Это не подлежало сомнению. Я только представить себе не мог, почему это было необходимо.

Прошла неделя, мы тренировались каждый день под пристальным надзором Синнегара или одного из его подручных. Занятия были долгими, изматывающими на невыносимой жаре, но мы все же справлялись. С каждым днем я становился немного крепче, главной моей заботой оставались ступни. Распухшие и гноящиеся, они стали такими чувствительными, что даже спокойно стоять казалось мне пыткой.

В конце недели надсмотрщик пришел понаблюдать за тренировками.

— Вы уже решили насчет распределения? — спросил он Синнегара.

— Этот останется здесь. — Рыжеволосый зид показал на старшего из моих товарищей. — Может участвовать в тренировочном сражении, назначенном на следующую неделю. Он — посредственность, в лучшем случае. Больше одного-двух поединков ему не выдержать. У младшего стало получше с выносливостью, но он никогда не станет чем-то особенным. Как бы то ни было, он может послужить для тренировок низшего уровня. У Ньимеро в отряде на прошлой неделе погиб один раб, этот сможет заменить его. Ну а тот, — его бледные глаза остановились на мне, — уже поинтереснее. Если б у него было не так плохо с ногами, он, возможно, мог бы начать работать в тренировочном подразделении для командования. Фехтование в особенности. Он может неплохо справиться.

— Я слышал, что у тебя острый глаз, смотритель Синнегар. Поскольку я не так давно на этом посту, я положусь на твое мнение. Все будет так, как ты советуешь.

Синнегар поклонился надсмотрщику, а затем вернул нас в барак. Младшего забрали тем же вечером. Он кивнул каждому из нас, пока его связывали и выводили из барака. Вслед за тем один из подручных Синнегара пришел за мной, связал по рукам и ногам и прикрепил к ошейнику цепь. Второй мой товарищ в последний раз приветствовал меня, подняв кусок хлеба, и остался в бараке в одиночестве, в то время как меня увели прочь.

Надзиратель провел меня через огромный лагерь к другой «конюшне» с черными прутьями — длинной клетке, примыкавшей к кирпичному зданию.

— Еще одного забирают, — сказал он воину, стоявшему у открытого проема в кирпичной стене и прихлебывавшему из металлической кружки. — Первое распределение. Только семь дней как прибыл.

Охранник, парень с приплюснутым носом и глубокими морщинами, перечеркивавшими лоб, выплеснул из кружки остатки напитка, забрызгав грязными каплями мои ноги. Прицепив кружку к поясу, он взял из рук надзирателя мой поводок и окинул меня презрительным взглядом с ног до головы.

— Крупный парень.

Он накрутил поводок на руку так, что мы оказались с ним нос к носу; бездушные серые глаза, не мигая, смотрели на меня. Потом провел мясистым пальцем по моему плечу. Когда палец коснулся ошейника, меня передернуло. Он ухмыльнулся — ненормальной, пугающей ухмылкой проклятого зида, но всего лишь постучал по металлической поверхности, не спустив на меня заклятие.

— Посмотрим, долго ли он протянет.

— Пойду, схожу за Горагом, — сказал надзиратель. — Смотритель говорит, надо посмотреть, что у него с ногами.

Когда мой сопровождающий скрылся в ночи, охранник размотал поводок и втащил меня в дверь.

Мы оказались в маленьком открытом закутке, образованном кирпичной стеной позади и справа от нас и кирпичным же забором слева. Зид кивнул в сторону двух проемов слева.

— Склад припасов и каморка лекаря. Сюда. — Он указал на угол справа от нас, где стояла прямоугольная каменная лоханка, наполовину заполненная отвратительно выглядевшей водой. — Здесь будешь мыться перед поединком. Наши командиры не любят сражаться с грязными рабами.

Прямо перед нами была решетка из знакомых частых черных прутьев. Сняв висящий над лоханкой фонарь и отперев дверцу в решетке, охранник, повел меня по проходу между камерами — всего, кажется, их было около двенадцати. Светильник был довольно тусклым, так что я не мог разглядеть ничего, кроме темных неопределенных фигур, сидящих или лежащих на полу каждой из них. Никто не шелохнулся, пока мы шли.

В середине прохода была открытая дверь, за которой оказалась камера с большой охапкой соломы, брошенной на грязный пол. Охранник отцепил поводок от ошейника и втолкнул меня внутрь.

— Воду и хлеб принесут. Там, в дальнем конце стойл, есть копна чистой соломы. Тебе будет разрешено менять ее раз в месяц, так что тебе придется последить за своими привычками. И помни, рабы не говорят без разрешения.

Он снова ухмыльнулся, со стуком захлопнув дверь и заперев ее.

— Я люблю отрезать языки.

Я опустился на солому, обрадованный тем, что могу дать отдых больным ногам. Холодный ночной ветер сквозил между прутьями решетки. Когда шаги охранника затихли, меня окружила гнетущая тишина. Последние крохи самообладания тонули в этом безмолвии.

Моя камера представляла собой куб со стороной в несколько шагов. Корзина с хлебом и бурдюк висели на прутьях у двери в проход так, чтобы их можно было наполнить снаружи клетки. Сквозь просветы в прутьях не было видно ничего, кроме смутных темных контуров зданий, и, несмотря на то, что обе соседние камеры были заняты, я не мог ни видеть, ни слышать их обитателей и только ощущал рядом человеческое присутствие.

Часом позже, когда я съежился в углу, пытаясь задремать, дверь барака с лязгом распахнулась, и свет фонаря двинулся вдоль прохода. Охранник остановился напротив моей камеры.

— А ну, встать!

Придерживаясь за прутья, я с усилием поднялся на ноги, не в состоянии даже предположить, что происходит. Охранник привел меня в один из кирпичных закутков, толкнул на длинную деревянную скамью, стоявшую вдоль стены, и прикрепил за ошейник и браслеты на запястьях к железному кольцу, вмурованному в стену над моей головой. И наконец, оставил одного в комнатке, освещенной потрескивавшей масляной лампой.

Вдоль каждой стены здесь стояли скамейки, и были еще кольца, вмурованные в стены и пол. Также в комнате находились длинный стол, табурет и маленький столик на колесиках с тазиком и кувшином. Каморка лекаря, сказал охранник.

Прошло немного времени, и в комнату торопливо вошел зид, неся с собой большой кожаный саквояж. Зид был маленьким, опрятным человечком с коротко подстриженной бородкой, обрамлявшей полные губы. Бросив саквояж на стол, он крикнул кому-то снаружи, чтобы ему принесли кавет.

Он подтащил табурет поближе ко мне и сел.

— Показывай свои ноги, — велел он, хлопнув по скамье. — Сюда.

Я поднял гудящие ступни на грязную скамейку, зид взял одну из них и внимательно изучил, тыкая пальцем и сколупывая запекшийся песок. Его лицо перекосило от отвращения, он оттолкнул мою ногу и придвинул саквояж. Взяв тазик и наполнив его водой из кувшина, он принялся за работу, особо не осторожничая: стал срезать омертвевшую кожу, очищать и подсушивать самые отвратительные гнойные ранки. Мальчик принес лекарю оловянную кружку с горячей темной жидкостью, сильно пахнущей анисом. Тот отпил глоток и продолжил, ворча о том, что он впустую растрачивает свое время и талант на рабов. Несколько раз он делал странные движения пальцами, и тогда я чувствовал болезненное жжение, глубоко пронизывавшее мои ступни. Какое-то дьявольское колдовство, предположил я, но точно определять такие вещи я больше не мог. Я постарался сосредоточиться на чем-то другом, но отвлечься было не на что.

Когда лекарь покрыл раны мазью и повязками и я смог, наконец, перевести дыхание, привели еще одного раба. Его привязали к противоположной стене. Он истекал кровью из глубокой раны в бедре, а один глаз заплыл отвратительной опухолью. Я попытался привлечь его внимание, но он смотрел в другую сторону.

— Этому предстоит снова драться утром, так что подлатай его хорошенько, — заметил охранник. — С первым ты уже закончил?

Лекарь закрепил последнюю повязку, отрезал лишний конец ножом и поднялся.

— Пусть побездельничает денек. И пригляди, чтобы этот тупоголовый крепостной принес мне еще кавета.

Пока меня отвязывали от кольца и уводили прочь, он уже доставал из саквояжа все необходимое, чтобы заштопать рану на бедре следующего пациента. Я не завидовал бедолаге.

Зид-Целитель. От одной мысли об этом у меня ныло сердце.

* * *

Следующий день выдался долгим и тревожным. Оставленный в покое по приказу лекаря, я слушал и запоминал. Других рабов, одного за другим, забирали в течение утра к высокопоставленным военачальникам, которым требовались партнеры для тренировочных поединков. У одних явно были постоянные назначения, в то время как прочие переходили от одного зида к другому, в зависимости от их нужд и запросов. Одного направляли на борьбу, другого — на бой с ножом и топором, третьего — поработать над скоростью к командующему, пониженному в звании из-за нерасторопности.

Снова и снова я выслушивал установленные правила. Раб мог использовать только те защитные средства и оружие, боевое или тренировочное, которые предписывали зиды. От раба требовалось сражаться на пределе возможностей и участвовать в упражнениях и тренировках, которые назначал сам воин или его тренер. Рабу было запрещено уклоняться от поединка или же прекращать упражнение. Только зид мог дать приказ остановиться.

Когда рабов выводили из загона на поводках, привязанных к ошейникам, никто из них не смотрел по сторонам. Было ли это запрещено, или им просто больно было наблюдать за деградацией других? Возможно, это был лишь страх перед грядущим, поскольку мне хватило и одного дня, чтобы понять, сколь скоротечна карьера партнера для тренировок у зидов.

Тем утром одного из рабов нашли в камере мертвым. Еще двоих раненых приволокли ближе к полудню, сказав, что на них посмотрят, когда придет лекарь. Один из них жил в соседней с моей камере, и в его неглубоком хриплом дыхании мне слышалось зловещее клокотание. Я заколотил по прутьям решетки. Когда пришел охранник, я ударил тыльной стороной ладони по своим губам.

— Говори.

— Человек рядом со мной опасно ранен. Я слышу это по его дыханию. Его грудь…

— И это все? Если ты меня еще хоть раз побеспокоишь из-за такого пустяка, я тебя выпорю.

Он плюнул в сторону умирающего и ушел прочь.

Нужно было что-то делать. Мои руки пролезали между прутьями решетки, но не дальше, чем позволяли оковы на запястьях. Стальные браслеты застревали, а сосед лежал слишком далеко, чтобы мои пальцы могли до него дотянуться. Не обладая ни даром целительства, ни способностью к мысленной речи, ни чем-либо еще, я мог помочь ему только словом. В те дни, когда я сражался на стенах Авонара, я много раз слышал молитву Целителей дар'нети и всегда находил успокоение в знакомых словах. Быть может, они дадут его и умирающему, напомнив тому, кто он на самом деле. И я зашептал ритмичные строфы, надеясь, что охранник не пойдет мимо и не услышит меня.

— Жизнь, постой! Протяни руку. Остановись, прежде чем сделать еще один шаг на Пути. Снова даруй своему сыну твой голос, что шепчет в глубине, твой дух, поющий в ветре, огонь, пылающий в дарованном тобой чуде радости и печали. Наполни мою душу светом, и пусть тьма покинет это место. Дж'денанкур, брат мой. Исцелись скорее.

— Л'Тьер зовет. Я ухожу свободным, — ответил мне хриплый шепот.

— Да озарит свет Вазрина Путь твой за Гранью.

— Я едва не забыл…

— Я тоже, — сказал я, но уже лишь самому себе, потому что хриплое дыхание прервалось вместе с его последними словами.

Прошло несколько часов, прежде чем охранник заметил, что раб мертв, и оттащил тело по проходу. Я так и не смог увидеть его лицо.

Другой несчастный продержался до прихода врача. Очевидно, его нога была так искалечена, что не поддавалась быстрому лечению. Его увезли на тележке.

День тянулся долго, жаркий и тихий. Корзинка для хлеба и бурдюк были наполнены мальчиком без ошейника. Я предположил, что у него не было силы, которую сдерживают подобные узы. Но спросить не мог. Обрывки разговоров охранников и тех, кто проходил мимо барака, витали в воздухе: кого-то по имени генсей Сенат направили в Зев'На; предыдущий надсмотрщик, занявший пост лишь месяц назад, внезапно умер; захвачена еще одна деревня дар'нети. Лорды довольны результатами налета.

Лорды… Зев'На… Ни один ребенок дар'нети не вырос без ночных кошмаров о Зев'На, и все же я не сказал бы, что действительно верил раньше в существование лордов или их крепости. Но теперь я начинал верить.

В кого я поверил точно, так это в лекаря-зида. Он знал свое дело. К следующему утру, несмотря на то, что они еще оставались слишком чувствительными, мои ноги уже не горели от нарывов. Он снова туго перебинтовал их и разрешил мне сражаться.

Один из надзирателей Синнегара пришел за мной, когда воздух был еще холодным. Напомнив мне правила, он провел меня через лагерь в обнесенный забором двор с утоптанной спекшейся землей. В одном углу его стоял бочонок с водой. Возле него было свалено в кучу разнообразное оружие, щиты и доспехи. В центре ждали мускулистый воин-зид в кольчуге и шлеме и раб, закреплявший на его ногах стальные поножи.

— Воин запросил поединок на двуручных мечах, — сообщил надзиратель, отцепляя поводок от ошейника и кивком, указывая на гору оружия. — Следуй его указаниям.

Я порылся в куче и выдернул оттуда приличный меч. Странно было почувствовать оружие в руках после стольких дней. Соблазнительно. Но личный раб воина стоял на коленях возле надзирателя. Я знал цену неповиновения.

Воин-зид встал в стойку, меч поднят вверх.

— Готов, — сообщил он.

Я вышел в центр тренировочной площадки и поднял клинок. Меня выбивало из колеи то, что мой противник был в доспехах, а я — в убогой тунике, да еще и с больными, перебинтованными ногами. Тем не менее, день отдыха пошел мне на пользу, и к тому же мне нравились двуручные мечи. У меня хватало и роста, и веса, чтобы с ними обращаться. Кроме того, у меня в голове все еще слышалось эхо слов, сказанных мне умирающим, а у проклятого зида напрочь отсутствовало воображение.

Пять раз за утро воин объявлял перерыв, отдыхал, менял оружие и доспехи и начинал заново. На шестой раз он пожаловался надзирателю, дескать, я взял оружие лучше, чем у него, и за то, что этого не заметил, меня следовало бы как-нибудь уравнять с ним в силах. Например, отрезать руку.

Надзиратель позвал Синнегара. Рыжеволосый зид, который, очевидно, имел право решающего слова во всех вопросах касательно группы рабов для тренировок, сообщил, что не позволит, чтобы мне был нанесен урон. А поскольку я был новичком, мой уровень, возможно, неточно определили. Воину это не понравилось, но он был слишком низкого ранга, чтобы переспорить Синнегара. Я был рад этому. Меня отправили обратно в загон.

С самого начала стало ясно, что эти поединки ограничиваются лишь обычным боем. Зиды не использовали магию во время тренировок, считая, что должны достичь превосходства в подобных сражениях так же, как и во всех прочих проявлениях силы. Как мы, дар'нети, сберегали силы для исцеления и защиты наших городов, так и зиды копили мощь для Поиска, лишающего их врагов разума.

Не успел я снова оказаться в загоне, как меня вызвали для воина по имени Комус. Его тренировочная площадка выглядела в точности так же, как и предыдущая, за исключением мертвого раба, который лежал на утоптанной земле с полу оторванной рукой и раскроенным черепом. Слуга согнал с него полчище мух и снял тренировочные доспехи, чтобы я мог их надеть. Комус предпочитал сражаться с защищенным противником. Грязная кожа доспехов была еще теплой и мокрой от пота и крови погибшего.

Комус, большой, мощный и злобный, тоже пользовался двуручным мечом. Измотанный в поединке с предыдущим противником, я пожалел, что и этот не выбрал оружия полегче, но, в конечном счете, я вынудил его сдаться.

— Этого — еще раз завтра утром, пока я свежий, — приказал Комус охранникам, указав на меня острием меча.

Не обращая внимания на жару, голод, жажду, саднящие ноги и множество свежих царапин, я рухнул на солому и мгновенно заснул. Первый день я пережил.

Мы с Комусом тренировались каждый день, иногда с затупленным оружием, иногда с боевыми клинками. Он был неплох, но я — лучше как раз достаточно, чтобы избегать серьезных ранений. Мы отрабатывали удары и ответы на них, стратегии защиты, подходящие к отдельным ситуациям, согласованность и равновесие. Он начал перенимать некоторые мои движения, и тогда я задумался, чем, будь я проклят, я здесь занимаюсь. Разрешить это противоречие я не мог. Сражаться с чертовым зидом — чего еще может желать раб, если не возможности ранить или убить кого-то из своих тюремщиков? С другой стороны, я учил его, как убивать моих соотечественников.

Но я не мог отказаться от схватки или же нарушить правила. В первую неделю тренировок я ясно увидел, каковы будут последствия неповиновения. Во время одной из передышек Комус побился об заклад с другим зидом, что его личный раб обладает более впечатляющим мужским достоинством, нежели раб его приятеля. Когда он приказал рабу раздеться, чтобы определить победителя, коленопреклоненный мужчина, не шевельнувшийся во время оживленной беседы, закрыл глаза.

— …И возбуди себя, — добавил Комус, давясь от смеха. — Я не люблю проигрывать.

Пораженный раб взглянул на зида, а потом стиснул зубы и медленно покачал головой.

Бычье лицо Комуса побагровело, и он со всей силы ударил раба в челюсть.

— Я мог бы принудить тебя заклинанием, — сообщил он, — но это просто немыслимо: мой раб отказывается выполнить простой приказ!

И Комус одним ударом снес голову, но не собственному рабу, а тому, который принадлежал его другу.

— Итак. Повторяю еще раз. Раздень себя и эту падаль, и мы посмотрим, чем хрен живого дар'нети отличается от мертвого.

Объятый ужасом раб повиновался, и, хотя я отвел взгляд, чтобы не быть свидетелем его позора, я не мог не испытать облегчения от того, что он подчинился. Поблизости не было других рабов. Ценой следующего отказа стала бы моя голова.

Пусть дни и были заполнены сражениями и потом достаточно, чтобы не оставлять сил на раздумья, но долгими ночами времени для самобичевания и чувства вины хватало. Я делал то, что мне приказывали. Я должен был выжить… Мне нужно было еще что-то сделать… что-то жизненно важное… Убежденность в этом рокотала во мне, словно военные барабаны. Не было ли это каким-то заклятием зидов, наложенным вместе с ошейником, которое удерживало нас от того, чтобы покончить с собой?

Через три недели Комус решил заняться другим видом тренировок, и меня направили к следующему воину. Тот предпочитал рапиры, причем оказался весьма проворен. С самого начала он запретил мне сдерживаться, настаивая, чтобы я сражался со всем мастерством, на какое только способен. Естественно, и его ничего не ограничивало. Будь он более собран, я бы мог заработать нечто посущественнее нескольких уколов и рассеченной щеки, пока приноравливался к новому стилю боя. Я занимался с ним примерно месяц, а потом убил его.

Это был удачный выпад на исходе долгого дня, думаю, его ослепило солнце. Ему захотелось отработать новую технику с боевыми рапирами, но он не утрудил себя надеванием защиты. Разгоряченный боем, он превратил тренировку в полноценный поединок. Когда я осознал, что я сделал, я оглянулся посмотреть, видел ли нас кто-нибудь. Мой надзиратель еще не вернулся. Единственным свидетелем был личный раб зида, его невыразительное доселе лицо осветилось усмешкой. Он прижал палец к губам и жестом показал, чтобы я уходил. Он знал, что заклятие подчинения не требовало от меня оставаться на месте.

Бежать… У меня оставалось не больше часа до прихода надзирателя. Если мне удастся пересечь лагерь так, чтобы никто не заметил изображения меча на моем ошейнике, тогда, быть может, я смогу до заката добраться до скал.

Босиком. Безоружным — я не рискну нести оружие через весь лагерь. Один шанс из тысячи за то, что я доберусь до скал. Один из пятидесяти тысяч за то, что они не найдут меня. Один из миллиона за то, что я смогу пересечь Пустыни и выйти к долинам Айдолона. Я не был уверен даже, в каком направлении они находятся. И все же я бы попытался, если бы не зудящая убежденность в том, что я не одинок, что я должен прислушиваться и быть готовым… О боги, готовым к чему?

Я продержался уже восемь недель, дотошно отмечая каждый день соломинкой, брошенной на дно корзинки для хлеба. Только двое пробыли в этом бараке дольше. Все остальные, кто был здесь, когда привели меня, уже погибли, и на их место взяли новых рабов. Я уже не представлял вкуса другого хлеба, кроме кислой и сухой серой горбушки, или другого питья, кроме затхлой теплой воды. Воспоминания об аппетитном жареном цыпленке или вымоченных в вине и засахаренных ягодах наполняли меня отвращением. Все плотские желания умерли или превратились в отторжение. Еда, вино, женщины… даже прикосновение к ним казалось невыносимым. Лица моих друзей тускнели в моей памяти, сколько бы усилий я ни прикладывал, чтобы восстановить их, и я лишь выругался с горечью, обнаружив, что уже не могу мысленно вернуться на извилистые улочки Сен Истара. Даже воспоминания о прекрасных Долинах померкли. Так почему же я не мог бежать?

Я ответил взбудораженному рабу пожатием плеч и в ожидании надзирателя сел в пыль рядом с мертвым воином. Я должен был жить, но будь я проклят, если понимал зачем.

Убийство зида рабом во время тренировки не могло просто сойти с рук. Прибывал надсмотрщик, чтобы провести расследование. Он допрашивал Синнегара, чтобы убедиться в том, что смотритель не подстроил неравного поединка, и врача, чтобы установить причину смерти. Беседовали со знакомыми покойного, его слугами и помощниками. Раба допрашивали под заклинанием, чтобы установить, не помогал ли ему кто-нибудь: зид, раб или слуга — в поединке. Даже когда он приходил к выводу, что никаких нарушений не было, наступал черед еще одного обряда.

— Чтобы ты помнил свое место, — пояснил надсмотрщик, прикасаясь к моему ошейнику, и презрительно фыркнул при виде того, как меня охватили рвотные спазмы.

Так все и шло. Я прожил здесь четыре месяца и видел, как семнадцать человек — лучшие из лучших мужчин дар'нети — погибли в этом проклятом стойле. Для каждого я шептал молитву Целителей, оплакивая в бессильной ярости одинокое бесславие их смертей. Лишь немногие из них слышали мои слова, но я не мог придумать, что еще для них сделать. Я приставал к страже и к врачу, пока хватало храбрости, чтобы об их ранах скорее позаботились, сберегая имущество лордов в лице опытных учебных противников. Однако вскоре охранники почти перестали отзываться на мой стук по прутьям клетки или позволять мне говорить, когда я просил разрешения.

Я убил еще одного воина и снова расплатился за это. Потом получил ранение в плечо, которое на неделю вывело меня из строя. Врач сказал, что ему приказали вылечить меня как следует.

— Лорды заинтересованы в навыках, пусть даже и подобного, человеческого рода.

Семь дней безделья оказались почти невыносимы. Голос в моем сознании, требовавший, чтобы я жил и наблюдал, стал так настойчив, что я дергался от каждого звука. Я мерил шагами свою клетушку, не в силах отдыхать или есть. Я заставлял себя глотать серый хлеб и воду, приказывал себе спать, потому что боялся утратить форму. Но когда я, наконец, проваливался в сон, меня начинали изводить странные видения: незнакомые мне лица и помещения; ужасы, от которых я просыпался с криком; слова, вызывавшие у меня слезы, хотя, очнувшись, я не мог их вспомнить. Лекарь осмотрел мою рану и сказал, что та заживает, как полагается, но мне стоит выспаться, иначе вся его работа пойдет насмарку.

Я ударил тыльной стороной ладони по губам.

— Говори, — разрешил он.

— Вы можете дать мне что-нибудь, чтобы заснуть? Без сновидений.

Собственный голос показался мне резким и чужим. За несколько недель я не произнес ни слова.

Гораг, зид-лекарь, порылся в своем кожаном саквояже и вытащил из него голубой пузырек.

— Может, это поможет. — Он понизил голос до шепота. — Мне не следовало бы тебе это давать, но я поспорил с Синнегаром, что ты продержишься больше полугода. Я не люблю проигрывать.

Он выплеснул содержимое пузырька мне в горло и позвал надзирателя. Я проспал два дня кряду, причем без всяких сновидений. Когда Гораг снова осмотрел мое плечо и объявил, что оно здорово, я снова попросил разрешения говорить. Он покачал головой.

— Лучше не надо. Просто проживи еще два месяца.

Я справился. Я боролся и тренировался как сумасшедший, каковым я уже начинал на деле себя считать. Голубая склянка Горага только приостановила на время мою странную болезнь. Я хотел попросить у него еще этого средства, но, с другой стороны, не мог позволить себе и сонливости. Единственное, что помогало заснуть, — это доработаться до изнеможения. Поэтому после целого дня тренировок с воином-зидом я бегал на месте или делал какие-нибудь еще упражнения, пока не валился на солому замертво. В день, когда закончился шестой месяц моего пребывания в стойле, я убил своего седьмого зида. Нинкас был злобным кровожадным ублюдком, который удовольствия ради до смерти пытал своих слуг и рабов. Я был рад убить его. Полдня мы сражались с ним во множестве ограниченных по времени схваток. Упрямец и гордец, он не собирался уступать рабу, тем более при зрителях, а Гораг созвал, по меньшей мере, сотню человек, чтобы те засвидетельствовали его выигрыш. В тот день я не мог думать ни о чем, кроме смерти, и когда, наконец, вытащил клинок из его живота, то снова, снова и снова вонзал его обратно, пока мои руки не покрылись кровью до плеч, а я оказался не в состоянии поднимать меч. Я упал коленями на горячий песок и залился смехом, но радости в нем не было. Я не мог вспомнить, что такое радость…

— В'Capo! — Чьи-то руки хлопали меня по щекам. — В'Capo, очнись!

Соломинка колола щеку. Я не помнил, как меня принесли в клетку. Все тело ныло, еле двигалось и отвратительно воняло.

— На, выпей.

Мне в руки швырнули бурдюк с водой. Я осушил его, но меня сразу же вырвало.

— Давай, В'Саро, ты сделал меня богачом. За это я окажу тебе услугу. Дело опасное. Никто не должен говорить с тобой до допроса.

Гораг. Это он усыпил меня. Я прижал руку к губам.

— Да, да, говори!

— Пойди и утопись в своей проклятой воде.

— Ты бредишь. Никто и никогда не видел такого поединка, в каком ты сегодня победил. Придет надсмотрщик. Он уже наслышан о твоем подвиге… и о том, чем он закончился.

Маленький жилистый лекарь досадливо показал на темную кровь, покрывавшую мои руки и запекшуюся на тунике.

— Если хочешь жить, лучше соберись-ка с мозгами. Мое существование не имело никакого отношения к жизни. Я больше не чувствовал жизни — спасибо ошейнику. Но я должен был продолжать дышать. У моего существования была цель. Я был не одинок.

— Сколько вы сможете выиграть, если я продержусь год?

— Ну, не столько, чтобы сделаться одним из лордов Зев'На, но, быть может, достаточно, чтобы вырваться из этого чертова лагеря.

Он сунул краюху серого хлеба мне в руки.

— Поешь и умойся. Идут разговоры о том, чтобы отправить тебя в Зев'На, где готовят цвет нашего командования. Но тебя не пошлют, если сочтут безумцем. Они не позволят сумасшедшему с такой силой и навыками, как у тебя, жить. Понял?

Я хмыкнул в ответ.

Гораг выскользнул из камеры, тихо запер ее и поспешно скрылся во тьме. Чуть позже я забарабанил по прутьям, и появился ухмыляющийся охранник.

— Говори, — разрешил он в ответ на мой жест. — Если только не собираешься рассказать мне про скулящих рабов, которым требуется нянька.

— Я хочу помыться.

— Что, прямо сейчас?

— Завтра у меня ранний поединок с любимцем генсея Сената. Я лучше высплюсь чистым, и это избавит вас от утренних хлопот. Может, вы еще захотите заключить пари на мою победу.

Он пожал плечами и позволил мне выйти. Вероятно, его великодушие обеспечила малая часть выигрыша Горага. Он сел на невысокую стенку и смотрел, пока я раздевался и мылся в осклизлой лоханке. Я отстирал тунику от крови, выжал ее и повесил сушиться на прутья клетки, а сам зарылся для тепла в солому.

В ту ночь мне снился дом в огромном городе, величественный дом, чей владелец явно ценил изящные искусства, музыку и литературу. Серебряная флейта в ожидании владельца лежала на пюпитре, книги и рукописи, затрагивающие всяческие вопросы истории, устройства вселенной или философии, ждали просвещенного умного взгляда. Дверь из библиотеки вела в маленький сад, его теплый, сладкий воздух слегка пах розами. Я бродил по мягко освещенным дорожкам, ища кого-то, хотя и не знал, кого именно. Но никого там не было. Только пустота. Только печаль. Надсмотрщик вернул меня в шум и зловоние барака для рабов и провел допрос под заклинаниями. У него ушел час на то, чтобы убедиться в том, что я не безумен. Потом он прикоснулся к ошейнику, чтобы напомнить мне мое место, и отправил меня в Зев'На.

ГЛАВА 33 СЕЙРИ

Бесконечными днями и неделями я ела, спала, шила, гоня от себя незваные мысли, пока не начала с трудом отличать себя от своих товарок. Время от времени моя ноющая совесть напоминала, что от меня зависят люди и что в моей жизни есть цель. Но ее невыполнимость и тяжкий труд быстро удушали подобные размышления. Дни проходили один за другим, а в голове не задерживалось ни единого слова или события, ни даже случайных воспоминаний о моем сыне, друзьях, об угрозе, нависшей над миром. Лелеемая мной надежда, что Кейрон все еще жив, поблекла и увяла. Он бы никогда не бросил меня здесь.

Утро, когда одна из швей была найдена мертвой на своей лежанке, стало переломным. Гэм умерла во сне, но лишь когда Каргета спросила, где восьмая из нас, кто-то удосужился упомянуть об этом. Раб оттащил ее тело, чтобы раздеть и сжечь. Когда мы той ночью вернулись в спальный барак, ни малейшего ее следа уже не осталось. Она была общительна, насколько вообще бывали, общительны швеи, и не лишена доброты, но забыли ее так же быстро, как утреннюю кашу. Когда я спросила остальных, долго ли она работала швеей в Зев'На, они только пожали плечами и вернулись к работе.

Кровь захолодела у меня в жилах. Никто не должен уходить из жизни таким вот образом. Я сама чуть не докатилась до такого, когда жила в Данфарри, уверенная, что потеряла все, и привычка была единственной причиной, чтобы вставать каждое утро. В тот раз немой, отчаявшийся незнакомец, скорчившийся у моих ног, заставил меня вернуться к жизни. Одинокая смерть Гэм растормошила меня прежде, чем мне пришлось бы совершать заново то долгое путешествие. Если я и умру, то пусть хотя бы ради чего-то. И в следующий раз, когда Каргета велела Зои послать кого-нибудь в Серый дом, я, вместо того чтобы стоять тихо и угрюмо, как остальные, высказалась:

— Думаю, туда должна пойти Зои.

Швеи в изумлении вытаращились на меня. Я переступила с ноги на ногу и вытерла рукавом бровь, зачесавшуюся от пота.

— Она всегда посылает других, а сама никогда не ходит. Так нечестно. На прошлой неделе Диа получила там пинка, Лан побили, когда она уронила свою корзину в доме лордов, хотя ее туда послала ваша милость. Зато Зои ни разу в переделку не попадала, а все потому, что она никуда не ходит.

— Как тебя зовут? — спросила Каргета, недоверчиво уставившись на меня.

— Эдда, ваша милость. — Я потупила взгляд.

— Ах да… Эдда. Та, которая слишком много болтает. Мне кажется, ты опять наболтала слишком много. Теперь все сделанное этой группой ты будешь доставлять сама, а еще приносить нитки, кожу и материю со складов. Ты меня слышала?

— Но, ваша милость…

— Еще одно слово, и я заставлю тебя молчать год! — Ее палец, указывающий на бирку в моем ухе, был тонким и узловатым, словно дубовый прут.

Я опустилась на колено и закрыла лицо руками, чтобы она не заметила моего облегчения и… удовлетворения.

Хмурясь и ворча, я выходила по три-четыре раза за день: по жаре, в пыли, таща тяжелую поклажу, становясь мишенью для оскорбительных выходок со стороны зидов-воинов и управляющих. На четвертый день меня послали на кухни Серого дома.

Я бросила свой шершавый тюк с хозяйственными мешками на деревянный ларь, куда показала кухонная крепостная. Свернув мешки каждый по отдельности и сложив их, как мне было сказано, я прошлась по жаркой кухне. Крепостная помешивала в котле жидкую желтоватую похлебку, от которой пахло капустой, пока другая женщина кидала туда куски лука.

Я понюхала котелок.

— Вы это для молодого господина готовите? — поинтересовалась я. — Вот уж не думала, что кто-то настолько важный станет, есть то же, что и мы.

Беззубая женщина, мешавшая в котелке, воззрилась на меня, словно я спросила, не на луне ли она живет.

— Молодой господин ест только то, что хорошо для их милостей, а не варево для крепостных. Да и нет его здесь, чтобы что-то есть.

— Я слыхала, что он уже вернулся, дня два назад, — ответила я.

Никто даже не удивился моему невежеству.

— Это тебе, девочка, неправду сказали. Он давным-давно уехал с их милостями.

Вторая женщина вытерла потное лицо передником и начала месить вязкое серое тесто.

Я подобрала с пола обрезок лука и принялась его грызть.

— А куда они отправились? Когда люди из нашего лагеря уходили, никто назад не возвращался. Мне никто никогда не объяснял, куда все деваются, когда уходят.

— Ты что, совсем глупая, детка? Ты что, не слышала о военных лагерях в пустыне? Все их милости туда ездят, и молодой господин тоже. А крепостные отправляются туда, куда хозяева прикажут. Не забивай-ка этим свою тупую голову.

— Я такая невежда. Никогда бы не подумала, что господин, такой важный и такой молодой, может отправиться в военный лагерь. Я думала, это для тех милостей, что попроще. Значит, думается мне, этот мальчик был не такой уж и важный, раз ему пришлось покинуть этот прекрасный дом и отправиться туда. Он что, чем-то прогневал великих лордов?

— Это дело господ, а не прислуги. Тебе-то что?

— Я тут новенькая, и… Не надо бы мне этого говорить, — я понизила голос до шепота, — но я так боюсь лордов и тех, кто носит их знаки. В нашем лагере про них всякую жуть рассказывали. Я подумала, что, если молодой господин, у которого есть их знак, больше сюда не вернется, мне будет не так страшно приходить в Серый дом, когда мне велят.

— Это правильно — бояться тех, кто повыше, — ответила женщина, помешивая суп. — Не знаю, вернется ли молодой господин из лагеря, но может и вернуться. Пути их милостей предсказать нельзя.

Тут вошел зид-надсмотрщик и прогнал меня обратно в швейную мастерскую.

Необходимость придумать способ отыскать Герика в военном лагере в пустыне обескураживала. Я слышала упоминания, по меньшей мере, о двенадцати разных штабах — что могло быть лишь малой частью правды или же преувеличивать ее. И я и понятия не имела, куда именно он направился. Единственным источником информации, что приходил мне на ум, был Сефаро, управляющий Серого дома.

К несчастью, туда меня посылали редко. Большая часть моих поручений касалась казарм охраны — доставка туник, штанов и прочей одежды для простых воинов-зидов, живущих в крепости. Еще мне приходилось ходить в дубильни и мастерские кожевников, к прядильщикам — забрать нитки, или ткачам — за тяжелыми рулонами материи. Изредка Каргета посылала меня со свертками тряпья или серыми туниками в мрачные грязные рабские бараки, которые располагались за казармами и кузней. Несколько раз меня посылали в дом лордов. Вне зависимости от того, насколько ярко сияло солнце, свет внутри этих темных стен всегда был словно за час до заката, когда из сумрака выделяются лишь еле заметные намеки на другие цвета. Воздух там казался слишком густым для дыхания.

После недель разочарования меня, наконец, послали в Серый дом с указанием разыскать Сефаро. Я застала его в кладовой, сидящим в одиночестве за простым деревянным столом и работающим с книгами. Судя по виду, он был крайне занят и отметил мой приход лишь легким кивком вместо обычной улыбки.

— Ее милость Каргета предполагает, что Серому дому могут быть нужны наши услуги.

Я передала ему жетон от Каргеты, позволяющий говорить.

Сефаро вздохнул и повертел в пальцах маленький деревянный диск.

— Знамена. Надо будет сделать знамена.

— Знамена молодого господина? — Огонь просыпающейся жизни пробежал по моему телу.

— Он возвращается через седмицу, и мы должны повесить новые знамена к его прибытию. Я покажу символы, которые нужно там разместить.

Рука управляющего дрожала, когда он вынул перо и бумагу и начал набрасывать рисунок.

— Вам нехорошо, Сефаро? — спросила я.

Тревога о добром рабе сдержала ликование моего духа.

Он покачал головой и продолжил рисовать, сжимая перо, словно это был кинжал.

Я пришла, готовая засыпать его вопросами, как сад засыпают семенами, чтобы бережно собрать урожай ответов, которые мне было необходимо знать. Но беспокойство Сефаро намекало, что сегодня был неподходящий день для хитростей. Так что я сделала шаг к доверию.

— Из всех, кого я видела в этом месте, Сефаро, вы единственный, кто казался невосприимчивым к здешним ужасам. Что же изменилось?

Его рука застыла, и, миг спустя, он поднял взгляд от рисунка.

— Кто вы, Эдда? — Его голос был очень тих. — Каждый раз, когда мы встречались, я задумывался об этом, лишь затем, чтобы в следующий же миг обозвать себя дураком. Кто из крепостных додумался бы сказать мне о раненом ребенке? И теперь…

Я села на деревянный стул напротив и заговорила шепотом:

— Кто я — не имеет значения. Но я знаю о Пути, и мне горько видеть, как тех, кто есть сама жизнь, держат в плену в этой цитадели смерти.

Его сощуренные глаза широко распахнулись.

— Огонь небесный… Кто из крепостных может знать о Пути?

— Скажем так, я более любопытна, чем это принято в Се Урот… То, что вас тревожит, связано с возвращением молодого господина? Он жестоко с вами обращается?

— Он не жесток. По крайней мере, до поездки в пустыню не был таким. Бездумным — иногда. Он очень молод, но стремится стать взрослым. Но троих его наставников, а все они были зидами высоких рангов, сегодня убили. Мне было приказано закончить проверку имущества и отчетов до его возвращения. Это меня и тревожит.

Но посеревшее лицо выдавало его истинный страх.

— Вы думаете, они собираются убить и вас?

— Смерть меня не страшит. Если вы так много знаете о дар'нети, тогда вы должны знать, что Л'Тьер не страшен тем из нас, кого принудили жить без Пути. Нет, я боюсь за свой народ. За Авонар. За Мост и миры.

— Почему?

— Из-за этого.

Он повернул эскиз так, чтобы я могла видеть его. Два льва, стоящие на задних лапах, поддерживают арку — весьма похоже на герб Д'Арната. Но в центре части арки не хватало, и из разлома вырывалось четырехглавое чудовище, объятое пламенем. В одной когтистой лапе оно сжимало меч, а другой сокрушало две звезды, которые некогда венчали Мост Д'Арната.

— Устрашающий знак…

— Если ничего не изменится, он окажется на щите молодого господина. Он носит украшение лордов, и все, чему они учат его, — зло. И хотя я не могу понять, как это возможно, но говорят, что он — Наследник Д'Арната.

— Это правда.

— Рука Вазрина! — Плечи Сефаро поникли, словно я уронила на них небо. — Его нужно увести с этого пути. — Управляющий внезапно вскинул взгляд. — Так вот зачем вы здесь, Эдда? Вы можете спасти его?

— Не знаю. Если б я была к нему ближе… возможно…

— Я могу устроить это, если хотите.

— Что вы имеете в виду?

— Мне нужно подготовить список всех домашних рабов и крепостных, служащих здесь, и список возможных замен для всех, включая себя. Я могу вписать вас как кухонную работницу или уборщицу. Швеи в Сером доме не нужны, но подобные переводы не являются чем-то из ряда вон выходящим. Я могу внести в список нескольких швей. Кто-то может счесть это ошибкой, новряд ли соберется ее исправлять. Никому и в голову не придет, что у крепостной есть причины предпочесть одно место работы другому.

— Если вы сможете это сделать, это может оказаться более важным, чем вы думаете.

— Я не должен ничего знать, — мягкая улыбка осветила его лицо, — но сделаю, что смогу. Но я похороню память о вашем доверии, как белка хоронит желудь по осени, и буду радоваться, вспоминая об этом, что бы ни последовало дальше.

Он отдал мне набросок и свертки черного и серого шелка.

— Всего десять. Размеры я написал. Через неделю.

— Не беспокойтесь, Сефаро, — ответила я. — И пусть свет озарит ваш Путь.

Он улыбнулся и вернул мне деревянный жетон.

Неделей позже, когда меня послали в Серый дом отнести знамена и заступить на новую должность, другой раб сидел за столом управляющего, а у меня не было жетона, который позволил бы ему говорить.

ГЛАВА 34 ГЕРИК

Вскоре после моего возвращения из пустыни я впервые столкнулся с лейранским мальчишкой. Я занимался со своим новым учителем верховой езды, отвратительной женщиной-зидом по имени Фенгара. В сравнении с ней Мерн казался добрым, как старая домоправительница Комигора. В тот день Фенгара послала рабов поджечь сухие кусты терновника, который сходил в Се Урот за растительность, и мне пришлось гнать коня между них.

Зиггет был самым норовистым конем, на каком мне только доводилось ездить. Едва завидев впереди огонь, он пришел в неистовство и принялся вставать на дыбы и брыкаться, так что у меня чуть руки из суставов не выдернулись, прежде чем мне удалось прогнать его через первое препятствие. Он вознаграждал мои старания, сбрасывая меня на землю после каждого круга, храпя и угрожая затоптать. Фенгара ничем мне не помогала. Она высмеивала меня за неумелость и неспособность подчинить животное силой. Но что бы я ни пробовал, ничего не срабатывало: ни слова, ни хлыст, ни колдовство.

К закату Зиггет был в мыле, дрожал и мотал головой, но я ему не сочувствовал. Я весь оказался в синяках и царапинах и, похоже, что-то повредил в колене. Конюхов поблизости не было, так что я сам с трудом загнал Зиггета в стойло и захлопнул ворота. Он взбрыкнул и ударил копытом в стену так, что она зашаталась.

— Вышиби себе мозги, тупая тварь! — крикнул я и собрался уходить.

Я не успел отойти и на десять шагов, когда колено отказалось держать меня. Я тяжело осел на солому, проклиная и лошадей, и лордов, и поганую, отвратительную пустыню. Когда боль в колене утихла, сделавшись более терпимой, и я поднялся на ноги, из стойла Зиггета послышался тихий голос:

— Ну и грязный же ты. Ему не следовало так поступать. Ему на пользу пойдет, если ты вышибешь мозги ему. Если б не те, кто о нем печется, я бы и сам его пришиб за то, в каком виде он тебя тут оставил.

Этот конюх выбрал не тот день, чтобы столкнуться со мной. Я заковылял обратно в конюшню, решив взглянуть, кто осмелился так обо мне говорить. Я ему покажу, кто кого пришибет. Я распахнул дверцу стойла и увидел, как Зиггет, презреннейшая тварь в Се Уроте, мирно тычется мордой в грязного мальчишку, сидящего на перевернутом бочонке. Голова мальчишки лежала на шее Зиггета на расстоянии вытянутой руки от зубов, которые едва не лишили меня пальцев чуть раньше тем же днем.

— Что ты делаешь с моей лошадью, раб? Почему-то эта картина страшно меня разозлила. Мальчишка вскочил. Это был не раб, а один из слуг без ошейников, крепостной. Я иногда забывал, что они умеют говорить, такие они все были глупые.

— Ну?

Он пожал плечами, тупо моргая, словно не понимал, о чем идет речь. Храп и удары копытом за его спиной привлекли мое внимание. Зиггет пробил в стене еще одну дыру.

Я вытащил кинжал.

— Сейчас я о тебе позабочусь, проклятый мешок костей. Ты не доживешь до того, чтобы снова меня скинуть.

— Если б вы правильно с ним обращались, он бы не бесился при одном только вашем виде, — встрял мальчишка, заслоняя от меня коня.

— Пошел прочь с моей дороги! — Я пригрозил ему клинком.

— Это не его вина.

— Он дик, злобен и заслуживает смерти.

Я оттолкнул мальчишку в сторону, готовый вонзить кинжал в Зиггета, едва он перестанет брыкаться.

— Видать, больше вы ничего не умеете — кроме как убивать все, что вам не подходит.

Он говорил в сторону, но я его расслышал прекрасно. Меня это взбесило, и я, не успев сам понять, что делаю, прижал мальчишку к полу, готовый зарезать его вместо Зиггета. Хотя он был выше меня, это оказалось просто. Он и понятия не имел о настоящем рукопашном бое.

— Действуйте, если хотите, — сказал он. — Я — никто. Ясное дело. Но с Огнедышащим вам не справиться, не убив. А тогда вам не останется больше ничего, кроме как убивать.

Я долго не опускал занесенный над ним кинжал, ждал, когда же он испугается, но не тут-то было. В моей раскалывающейся от боли голове потемнело, и Парвен забеспокоился.

Как вы злы… Что случилось?

— Ничего. — Я стиснул зубы и встал, пинком оттолкнув мальчишку.

Я уже устал от лордов. Все-то они хотели разложить по полочкам — использовать каждый синяк и каждый вдох в качестве урока. Хватит с меня на сегодня занятий. Это всего лишь наглый беспомощный мальчишка и тупая лошадь.

— Все в порядке. Фенгара загоняла меня так, что я возненавидел ее, как вам того и хотелось. Мне жарко, я умираю от жажды, и колено раздулось, как дыня. Но поскольку мне и не должно быть приятно, у меня уйдет немало времени на то, чтобы добраться до дома. Так что оставьте меня одного.

Я почувствовал усмешку Парвена, и это снова разозлило меня.

— Оставьте меня одного!

Я мысленно окутывал его тьмой, пока не перестал слышать, и тогда почувствовал, что больше в моей голове никого нет. Меня странно обрадовало сознание того, что я могу это сделать.

Разумеется, мальчишка не слышал Парвена. Он удивленно посмотрел на меня и положил руку Зиггету на холку. Этот демон среди коней зарылся носом ему в волосы, словно старая бабуся.

— Как ты это делаешь?

Меня охватило подозрение, и я взял мальчишку за плечо. Нет, он не был дар'нети.

— Я назвал его по имени и поговорил о траве. Он ее любит.

— Траву?

Когда я произнес это, Зиггет фыркнул. Я торопливо попятился — за пределы досягаемости его копыт. Но, к вящему моему неудовольствию, я поскользнулся и приземлился на пол стойла, кинжал отлетел куда-то так, что не дотянуться, а охапка сена свалилась сверху мне на голову. Мальчишка быстро отвернулся и засопел, плечи его тряслись. Странно, что он испугался сейчас, хотя оставался спокойным, когда я едва не перерезал ему глотку.

— А ну, повернись сюда, — приказал я ему.

Он глянул через плечо, фыркнул, затем постарался посерьезнеть, но не смог и разразился хохотом. Никто не смеялся в Зев'На.

— Что тут, черт возьми, такого смешного?

— Просто… ну… вы, такой величавый… в таком страшном колдовском месте, как это… еще пять вздохов назад собирались меня убить… и были повержены охапкой сена и лошадиным дерьмом. Как-то вовсе не страшно.

Я недоверчиво уставился на него. Он поскреб в затылке, поежился и попробовал прекратить смеяться, но прыснул снова.

— Простите, господин, — сказал он, когда, наконец, снова стал способен. — Мне, правда, очень жаль, что вам больно. Может, позвать кого-нибудь на помощь?

Я не хотел, чтобы еще кто-то застал меня в таком виде. Это было опасно по многим причинам.

— Никто мне не нужен.

— Нужен. Я же вижу, что нужен, — возразил он.

Я поднялся, цепляясь за петли ворот, и попробовал открыть их и выйти наружу, но из-за падения моему колену стало еще хуже, и я едва мог сделать шаг. Мальчик положил руку на шею Зиггету.

— Стой, тише, — сказал он ему.

Потом отворил ворота, исчез в сумраке конюшни и вернулся с обломком деревянного шеста, который я мог использовать как трость.

Когда я поднялся и вышел, он вернулся к Зиггету и притворил ворота за моей спиной, оставив меня ковылять своей дорогой через весь двор и крепость. Я был на полпути к Серому дому, когда осознал, что и мальчишка, и я сам говорили по-лейрански. Возвращаться было чересчур далеко, а я слишком устал. Мне хотелось реку горячей воды и десять часов в постели, кроме того, я знал, что лорды ждут случая преподать мне новые уроки. Но я пообещал себе, что разыщу этого нахального мальчишку и заставлю его ответить на несколько вопросов.

На следующий день тренироваться я не мог. Колено приобрело пурпурно-черный цвет и раздулось почти до размера моей головы. Когда мой учитель фехтования пришел узнать, почему меня нет на площадке, он взглянул на него и нахмурился.

— Вам нужен лекарь. Вам следовало сказать кому-нибудь еще прошлой ночью.

— Я сказал лорду Парвену, — ответил я.

Я с трудом сдерживал крик, когда он дотрагивался до колена.

Полчаса спустя в моих покоях появился бородатый зид, за которым следовал молодой раб, тащивший кожаный саквояж. Я сидел в кресле, больная нога лежала на скамеечке. Лекарь по имени Мелладор приказал рабу подстелить полотенце под мою руку, которая лежала на подлокотнике, а потом встать на колени рядом. Раб выглядел нервно, напряженно, видно было, что он находится под заклятием принуждения. Это нетрудно заметить.

— Плохая рана, ваша светлость, но мы справимся без труда, — сообщил лекарь, суетясь и бормоча у моего колена. — Только немного пощипет, когда я сделаю надрез.

Я не мог понять, что он делает, когда он намазал мне предплечье желтой мазью, и, наверное, у меня по-дурацки отвисла челюсть, когда он вытащил из саквояжа нож и сделал аккуратный, в палец длиной, разрез на том же месте. Рука почти онемела, только слегка пощипывала, как он и обещал. Я попытался ее отдернуть, но он перехватил мое запястье.

— Вы ведь наверняка видели Целителей, ваша светлость. Если нет… приношу искренние извинения за то, что не предупредил вас. Ваша рана слишком серьезна, чтобы использовать обычные средства, а лорды не желают перерывов в ваших тренировках. Мы исправим все очень быстро. Не шевелитесь.

Прежде чем я успел задать хоть один вопрос, Мелладор приказал рабу протянуть руку. Юноша подчинился, но при этом посмотрел на меня так напряженно и мрачно, что я невольно отшатнулся. Затем Мелладор надрезал руку раба как раз над металлическим браслетом. Рана оказалась намного глубже моей, почти до кости, и начала обильно кровоточить. Раб не вскрикнул, только глубоко, судорожно втянул воздух. Лекарь привязал руку раба к моей полоской ткани, а потом положил руки ему на голову. Сияющая огненная вспышка наполнила мой разум — невозможная мощь, кипящее кроваво-черное пламя, заструилась по моим жилам так резко и отчетливо, что я едва не выпрыгнул из кресла.

А теперь за работу… — Голос лекаря в моей голове управлял потоком силы. — Гмм… касание здесь… и здесь… Я чувствовал, как разорванные ткани моего колена тянутся друг к другу и срастаются, как осколки раздробленных костей протискиваются туда, где им и место. Вскоре цвет кожи начал делаться нормальным, а опухоль — спадать. Вместо боли в суставе теперь пульсировало тепло. Я коснулся колена свободной рукой и поразился.

Возле локтя послышался сдавленный стон. Раб побледнел и дрожал, черты лица его заострились от боли, глаза пылали гневом. Пальцы лекаря оплетали его голову, словно лапы огромного белесого паука. Пока я смотрел, глаза раба остекленели, рот открылся и из угла его стекла ниточка слюны.

Пока у нас еще немного осталось, позаботимся и об остальных ваших повреждениях. У вас вполне здоровое молодое тело, но, похоже, на этой неделе было много нагрузок.

Мелладор все еще болтал у меня в голове, а горячее тепло разливалось по жилам, как папино бренди, которое я в детстве стащил попробовать. И когда все мои синяки и ссадины исчезли, раб тяжело рухнул поперек моего кресла.

— Что вы сделали? — спросил я, понимая, что несколько запоздал.

— Уже закончил. Похоже, если бы у вас была еще хоть одна царапина, пришлось бы вызывать другого раба.

Он отвязал обмякшую руку от моей и спихнул безжизненное тело на пол, предварительно бросив под него несколько полотенец, чтобы кровь не испачкала плиты пола. От пореза на моей руке не осталось и следа, и ни малейшего напоминания о травме, только отвратительный привкус во рту и кипящая тьма в крови.

— Он мертв.

— Кто… раб? Конечно. Я рад, что привел того, в ком оставалось еще достаточно сил, иначе мы не смогли бы вылечить все ваши недуги.

— Убирайся!

— Мой господин?

— Убирайся!

Я вскочил с кресла и отвернулся от лекаря и последствий его труда.

— И заберите его с собой. Увижу вас еще раз — убью.

Разве вас плохо вылечили, мой юный принц? ~ заговорила Нотоль в моем сознании. — Чем Мелладор не угодил вам? У нас не было времени обсудить ход исцеления.

— Я не знал, что он собирается убить раба. Мое колено и так бы зажило.

От какого использования раба больше проку, чем от излечения господина? Мелладор предписывает вам отдохнуть день, а потом…

… вы сможете вернуться к подобающим делам, — подхватил Зиддари. — Почему вы так взволнованы? Вы собираетесь убивать этих свиней-дар'нети на войне. Троих вы уже убили на тренировках. Они живут только ради того, чтобы доставлять удовольствие вам и лордам Зев'На.

Разница была. Убить солдата в бою почетно. Убить партнера по тренировкам — это был первый раз, когда мне сказали, что кто-то из них умер, — почти то же самое. Ведь те рабы и сами пытались убить меня. Я слышал, что иногда они убивают воинов в тренировочных поединках, и их за это даже не наказывают. Но забрать жизнь ради силы… чтобы вылечить синяки и ссадины, которые может заработать любой мальчишка…

Это справедливо. Запомните это, — сказал Зиддари. — Нет разницы между рабом и крысой, которую вы на прошлой неделе проткнули копьем. Любой дар'нети сразу же убьет вас, если вдруг окажется свободен. Мы и не думали, что у вас будут с этим трудности.

— Я… я просто не ожидал этого. Конечно, я понимаю все, что вы говорите. — Я сказал им то, что они хотели услышать, потому что хотел, чтобы они оставили меня одного.

Как и прошлой ночью в конюшне, я позволил темноте затопить мою голову, чтобы отгородиться от их присутствия.

Когда лекарь ушел, забрав мертвое свидетельство своей работы, я приказал рабам наполнить ванну. Погорячее, велел я. Жарче, чем пустыня. Несмотря на то, что полуденный зной обрушился на Серый дом и не было заметно ни малейшего движения душного воздуха, я замерз, словно красно-черный поток внутри меня застыл черным льдом.

Я пролежал два часа в горячей воде, размышляя, как бы мне провести этот вечер. Я хотел вернуться к тренировкам. Это было лучшей частью каждого дня, когда тебе не о чем размышлять, только о том, что ты делаешь прямо сейчас.

Я попробовал заснуть, но видел перед собой глаза раба — серые, ясные. Обвиняющие. Он знал, что произойдет, — что они собирались убить его, чтобы вылечить меня. Вот что означал его взгляд. А потом его глаза стали гневными, а потом — пустыми, а потом — мертвыми.

Мой настоящий отец был Целителем дар'нети. Значит, он занимался именно этим?

Отшвырнув меч, который полировал, я натянул костюм для верховой езды. Меня не волновало, что там говорил лекарь.

Фенгары в конюшне не было, поскольку ее известили, что я не приду. Так что я оседлал Зиггета и отправился в пустыню один.

Один? Это рискованно, как вам известно. Наши враги могут застать вас вне крепости, — вмешался Зиддари.

— Никто не посмеет напасть на меня. Я ношу знак лордов.

Зиддари продолжал приставать ко мне, задавать вопросы, настаивать, чтобы я вернулся и дал колену зажить. Но я ехал все быстрее и быстрее, нахлестывая Зиггета, пока вечерняя пустыня не смазалась до красного марева, и вскоре перестал слышать голос лорда.

Я не сбавлял скорости, пока солнце не опустилось низко на западе. Я и понятия не имел, как далеко уехал, но у Зиггета тяжело вздымались бока, так что я повернул назад, к крепости, и пустил коня шагом, стараясь дать ему остыть, так как близились сумерки. Но он мне отомстил. Что-то выскочило из-под камней, скорее всего, киббаци — острозубая пустынная крыса. Зиггет шарахнулся и встал на дыбы, как раз когда я совсем этого не ожидал, и я оказался растянувшимся в грязи.

— Будь ты проклят, дьявол! — выругался я, отряхиваясь и осторожно ощупывая колено.

Зиггет покосился на меня пылающим ненавистью взглядом и галопом устремился назад, в Зев'На.

«Превосходно, — подумал я. — Приятная прогулка до дома».

Я не особенно беспокоился. В любой миг я мог позвать лордов, и тогда они послали бы за мной человек пятьдесят воинов или сделали портал, чтобы вернуть меня. Но я не хотел просить их об услуге. По крайней мере, у меня на поясе полный бурдюк воды. Я же не настолько глуп, чтобы отправляться без него в пустыню, хотя и достаточно глуп, чтобы взять Зиггета для одинокой прогулки верхом.

Шел я довольно долго. Два или три раза лорды беспокоились у меня в голове, но я не обращал внимания, заслоняясь собственной злостью, как щитом. Вскоре я почувствовал, что они оставили меня в покое. Было приятно оказаться одному в ночи. Где-то около полуночи я услышал стук копыт и решил, что лорды кого-то за мной прислали. Неудивительно. Я знал, что намного более важен для них, чем они это показывают. Но это были не лорды. Это был Зиггет — и лейранский мальчишка.

— Подумал, может, вас подвезти надо.

— Неужели этот дьявол тебе доложил?

— Можно и так сказать.

Он соскользнул с коня и протянул мне поводья. Зиггет фыркнул и прянул в сторону. Я продолжил идти пешком.

— Тебе следовало привести другого коня. Этот меня не повезет.

— Он самый быстрый и выносливый в конюшне. Он будет вам другом, если вы ему позволите.

— Откуда ты так много о нем знаешь? Он тебе что, родственник?

— Он намного лучше любой родни, какая у меня только была. Хотите узнать, как его зовут?

— Полагаю, его зовут Зиггет.

— Не-а. Огнедышащий.

— И откуда ты это знаешь?

— Просто знаю.

Я остановился и взглянул на этого придурка.

— Я не дурак. А ты — не дар'нети.

— Назовите его Огнедышащим. Попробуйте. Встаньте там и позовите.

Он бросил поводья и отошел от коня. Я зашагал дальше.

— Позовите его! — крикнул мальчишка мне вслед.

— Сюда, Огнедышащий! — рявкнул я лишь затем, чтобы этот крепостной заткнулся.

Не успел я пройти и пяти шагов, как конь догнал меня и пошел следом, спотыкаясь, дрожа, но так близко, что его морда нависла над моим плечом. Я остановился, и он остановился.

— А теперь скажите ему что-нибудь хорошее. Скажите, что в конюшне его будет ждать овес, когда он вас туда довезет, — шепнул мальчишка мне на ухо, видимо, для того, чтобы конь услышал эту хорошую новость от меня.

— Овес?

— Ему скажите.

— Огнедышащий, овес. Овес будет в конюшне, если ты будешь хорошо себя вести.

Я чувствовал себя полным идиотом. Конь поднял ногу и всхрапнул с чуть более радостной интонацией.

— Ты ведь не откусишь мне руку, если я ею дам тебе овса? Этот слуга-балбес считает, что ты вовсе не зид в лошадином обличье. Мне ему верить?

Я медленно поднял руку погладить Зиггета по носу. Он мотнул головой.

— Овес. Помни про овес, Огнедышащий. У меня есть власть над овсом. Из-за тебя я все ноги стоптал, но если ты переменишь гнев на милость, может быть, я тоже смогу.

Конь кивнул и позволил дотронуться до себя. Мальчишка взял его поводья.

— А я что говорил? Теперь он будет хорошо вас носить, если продолжите в том же духе. Помните, как его зовут, и все. Траву он любит больше, чем овес, но вы, наверное, уже забыли про нее, так что вряд ли сможете рассказать ему о ней.

Он придерживал голову Зиггета — Огнедышащего, — пока я садился в седло.

— А что насчет травы?

— Какая она зеленая и мягкая, а когда вырастает, колышется на ветру. Как она щекочет его ноги, когда он бежит, и какая она сладкая на вкус, особенно весной, пока снег еще не сошел, но уже появляются прогалины со свежей зеленью. Это лучше всего, но он так долго ее не видел.

Конь успокаивался под рукой и голосом мальчика.

— Забирайся ко мне за спину, — предложил я.

— Я не могу ехать с вами.

— Да не убью я тебя.

— И то верно.

Он взобрался туда с такой легкостью, что можно было подумать, сам конь подхватил его зубами и посадил себе на круп.

Путь назад был долгим. Мы ехали медленно, и мальчишка рассказывал мне про коня и как заставить его делать то, что мне нужно.

— Откуда ты так много знаешь про лошадей?

— Понятия не имею. Бабка говорила, я просто их чувствую.

— Твоя бабушка? А где она?

— Уже умерла. Не люблю говорить о ней.

— Почему ты говоришь по-лейрански?

— По-каковски?

— Уверен, ты понимаешь, что язык, на котором ты говоришь, вовсе не тот, на котором говорят здесь. Он даже не из этого мира. Ты думал, я не замечу?

— Я не должен был говорить. Не должен был с вами болтать или даже вообще рот открывать, потому что я слишком туп, чтобы выучить нужные слова. А вы не могли бы просто притвориться, что я вообще ничего не говорил?

— Рабочий лагерь, где ты родился, — много ли там было таких, кто говорил по-лейрански?

— Я не хочу, чтобы из-за меня у кого-то были неприятности.

— Неприятностей не будет. Не от меня. Я просто подумал: люди вроде тебя так давно оказались в Се Урот, что никто не может помнить свой прежний язык. Ты знаешь о том, что есть другой мир? А другие крепостные тоже это помнят?

— Я об этом знаю. Большинство остальных — нет.

— Это поразительно. Я пробыл здесь лишь несколько месяцев, но с трудом могу что-либо припомнить.

— Просто есть те, кто хочет, чтобы я помнил. Может, никто не хочет, чтобы что-то помнили вы?

Долгое время мы ехали в молчании. Когда мы приблизились к кольцу костров, окружавших Зев'На, я велел мальчишке слезть с коня.

— Остаток пути пройдешь пешком, — сказал я ему, — и не советую тебе ждать награды за то, что помог мне. Если у тебя осталась хоть капля ума, ты будешь плевать в мою сторону, когда бы меня ни увидел.

— Я всегда в конюшне.

Я уехал, не сказав больше ни слова.

Когда я вернулся в Серый дом, Дарзид ждал меня. Одетый в черное, как обычно, он растянулся на моей кровати, словно огромный паук. Я сделал вид, что не заметил его, и пнул рабов, спавших на полу моей ванной.

— Горячей воды, — велел я. — И много.

Скинув костюм для верховой езды, я забрался в ванну. Меня колотил озноб. Появившийся в дверном проеме Дарзид выгнал рабов.

— Где вы были, молодой господин?

— Катался по пустыне. Вам это известно.

— Мы беспокоились. Кажется, исцеление вас огорчило.

— Мне оно не понравилось. Конечно, вы правы, говоря о правильном использовании раба. Я могу это понять, но мне это не нравится. Это оставило неприятный привкус у меня во рту, и было больно, когда Мелладор порезал меня. Так что я решил пойти и приструнить этого чертова коня, чтобы такого больше не происходило. Мне не нравится, когда меня сбрасывают на землю и ставят синяки. Я подумал, что стану лучше и сильнее, если справлюсь с этим.

— Конечно. Прекрасная мысль. И как, получилось?

— Думаю, завтра дела пойдут гораздо лучше.

Он улыбнулся и потеребил в пальцах бородку. Однако улыбка не затронула его глаз. Если бы я взглянул на него достаточно близко, увидел бы я золотую маску и рубиновый взгляд?

— Зачем вы отгородились от нас?

Ответ на этот вопрос я тщательно обдумал на обратном пути.

— Я устал. Вы трое никогда не оставляете меня одного. Иногда я просто не могу больше учиться. Думаю, вы забываете, что мне всего десять.

— Одиннадцать. Ваш день рождения был несколько месяцев тому назад.

— О! — Я сбился с мысли.

В Комигоре это всегда праздновали с размахом. Корзины с едой для арендаторов и по кружке эля для стражи. Пир с папиными и мамиными друзьями…

— Ну и?.. — спросил Дарзид с ноткой нетерпения в голосе.

— У меня скоро голова лопнет от всего этого. Иногда мне просто нужно побыть одному.

Мне не нравилось, что они знали все, о чем я думаю, чем занимаюсь и с кем разговариваю.

— Не делайте это привычкой. Мы ваши друзья и союзники, и нам предстоит еще многому научить вас. От вашего помазания нас отделяют лишь несколько месяцев.

— И тогда я стану Наследником Д'Арната?

— Это еще не все.

— А что еще?

— В ваш двенадцатый день рождения, в день вашего совершеннолетия… помимо того, что вы примете меч Д'Арната, вы займете заслуженное место рядом со своими друзьями и союзниками. Никто во вселенной не сравнится с вами могуществом, поскольку вы станете одним из нас — четвертым лордом Зев'На.

ГЛАВА 35

После той ночи уроки верховой езды пошли лучше. Как бы сурово Фенгара ни гоняла нас, мы с Огнедышащим справлялись. Он выносил меня через ревущие стены огня и удушливые песчаные бури, перепрыгивал через заборы, пылающий кустарник и расщелины, от которых у меня сердце замирало. Все, что требовалось от меня, — это обращаться к нему по имени и рассказывать ему про траву и овес, и тогда его мощные мышцы и храброе сердце выполняли все, что я от него просил.

Когда бы я ни возвращался в конюшню, я видел лейранского мальчишку, который таскал тачки с сеном, смазывал маслом сбрую или чистил стойла. Я не обращал на него внимания. Так было лучше.

Фенгара заметила перемену.

— За последние недели вы достигли великолепных успехов, молодой господин. Я уж думала, вы безнадежны. Какова же причина?

— Тренировка, — ответил я ей. — Мне просто нужна была тренировка и хороший наставник. Вы сослужили мне хорошую службу, Фенгара, и я благодарю вас за это.

На следующий день я получил нового учителя. Это был злобный приземистый тип, немногословный, совсем не похожий на язвительную Фенгару.

— Где Фенгара? — спросил я у него.

— Она уже не может быть вам полезна, мой господин.

— Она мертва?

— Не могу сказать. Давно вы ездите на этом животном?

— Около шести недель.

— Кажется, конь к вам привязался.

— Нет. Фенгара ленилась. Она слишком мало от нас требовала.

В тот день я не говорил с Огнедышащим ни о траве, ни об овсе и иначе как Зиггетом его не называл. Я жестоко стегал и пришпоривал его. Я сосредоточил мысли на коне, на том, какой он норовистый, и в то же время задумался над вопросом к лордам. Они не ответили. Но как только я перестал сосредоточиваться и подумал о вопросе снова, они оказались со мной. Я тренировался весь день.

К закату Огнедышащий дико косился и истекал пеной изо рта.

— Хочу завтра другого коня, — сообщил я старшему конюху. — Этот просто невыносим.

Новый учитель одобрительно кивнул. Когда я тем вечером выходил из конюшни, из тени возле загона с мулами меня окликнул голос:

— Зачем вы это сделали? Зачем вы с ним так обращались после всего, что он делал для вас в последние недели? Вы снова его запугали.

— Бояться меня полезно всем. Не забывай об этом. Лейранский мальчишка следил за мной тяжелым взглядом, пока я шел по двору конюшни.

Несколько недель спустя, припозднившись на занятиях с никудышной новой лошадью и отвратительным учителем, я пришел к стойлу Огнедышащего. Мне нравилось бывать в конюшне по ночам. Только одну лампу оставили висеть, и лишь негромкие звуки лошадей нарушали тишину. Можно было даже забыть, что ты в Зев'На. Я тщательно осмотрел, чтобы убедиться в том, что лейранский мальчишка не затаился где-нибудь в тени.

— На, Огнедышащий. Я принес тебе овса. Иди сюда, я расскажу тебе про холмы Комигора, если только вспомню. Тебе бы там понравилось.

Я присел на створку ворот и принялся кормить его овсом с ладони и рассказывать ему про травянистые пустоши, где я ездил верхом, когда был еще маленьким и слабым.

— Я так и думал, что рано или поздно вы здесь объявитесь.

— Проклятье на всех крепостных! Ты что, шпионишь за мной?

Он выглянул из-за балки поднятого сеновала и спрыгнул на пол в стойло, обрушив вниз целую лавину сена. Я слез с ворот и собрался уходить.

— Я тебя предупреждал, — бросил я ему.

— Вы думали, они убьют его, как и учительницу верховой езды, так?

— С чего бы мне так думать? — Я дернул задвижку на воротах.

— Они убивают всех, с кем вы сближаетесь. Я не хотел это слышать. Не вслух.

— Это смешно. Ты невежественный крепостной. Да что ты вообще знаешь?

— Я много чего знаю. И много чего вижу. Может быть, я вижу и знаю больше, чем вы.

— Лучше быть невежественным.

— Может, и так. Не хотел бы я поменяться с вами местами. Вам ничуть не лучше, чем мне, разве что едите побольше.

Я открыл ворота, но не вышел.

— Они действительно убили Фенгару?

— Она каждое утро приходила объезжать лошадей, новых, только что с ферм. Она не слишком-то умела, но могла наколдовать, чтобы они делали то, что ей хотелось. Тем утром за ней кто-то следил. Она работала со здоровенным гнедым. Хорошо справлялась, пока наблюдатель не поднял руку. Тогда конь пошел на нее, а она и шевельнуться не смогла, чтоб убраться с дороги. И он ее затоптал. А наблюдатель смеялся, когда уходил.

— Как он выглядел?

— Парень, похож на пустынную крысу, костлявый и крепкий. Волосы черные, стрижены коротко, борода черная, одет хорошо, и рубины на ремне.

Дарзид. Я сосредоточивал часть мыслей на конюшне и пустыне, так что он не должен был услышать, о чем я думаю.

— Зачем ты делаешь то, что они хотят?

— У меня нет выбора. Тебе не понять.

— Я же понял, что ты бросил ездить на Огнедышащем, чтобы они его не убили. Ты и меня предупредил. Сначала я подумал, что ты стал таким же, как они, что они сделали тебя злым, но они пока не успели. Если уж ты отказался от Огнедышащего, чтобы спасти его… Ты не должен становиться таким, как они хотят.

Я ударил его так сильно, что он полетел на солому, а с разбитых губ потекла кровь.

— Ты тупой, невежественный наглец! Если не будешь следить за тем, что говоришь, я тебе язык отрежу! — Я схватил его за грязную рубаху и встряхнул. — Ты ничего не понимаешь! Я был злым с самого рождения. Если бы мой отец узнал, кто я, он перерезал бы мне горло, а если бы моя мать узнала об этом, она бы сделала так, чтобы меня сожгли, а сама бы в это время пила вино. Я убивал людей, я порол их, пока они не начинали молить о пощаде, я бросал людей в пустыне, так что они чернели и начинали клянчить воду. Одного раба убили только для того, чтобы залечить мои синяки. Я — друг лордов Зев'На и собираюсь, стать одним из них, потому что для этого я и рожден. И выдумки невежественного холуя не могут ничего изменить.

Я чувствовал лордов — взволнованных, любопытствующих… но не подпустил их к себе.

— Оставьте меня одного!

Я долго бродил, прежде чем вернуться к себе домой.

Прошло много недель, пока я снова не увидел лейранского мальчишку — вернее, я видел его почти каждый день, но в людных местах, где я мог притвориться, что его не существует. Я не хотел думать о нем или об Огнедышащем. Нелегко было хранить вещи в тайне от лордов. И обычно я хотел того, чему они меня учили.

С каждым днем я тренировался все усерднее. Я сказал Дарзиду, что мне нужен новый учитель рукопашного боя, что я выучился всему, чему меня мог научить нынешний, и что все его преимущество передо мной исчерпывается тройным превосходством в весе. Новый наставник обучал меня сражаться ножами, топорами и прочим меньшим оружием. Я получил более сильных противников по тренировочным боям и ранил нескольких из них так, что, вероятнее всего, они умерли. Но я заметил, что, если они бывали достаточно хороши, зид посылал за лекарем, чтобы тот перевязал их. Лучшие из них очень ценились. Я хотел стать воином, самым могучим из всех, что были когда-либо. Тогда и посмотрим, как навести в мире порядок.

Бродя однажды утром по конюшне, я заметил воина-зида, который шел в одно из стойл с кнутом в руке.

— Возможно, пара ударов улучшит твой слух, — заметил он. — Или, по крайней мере, мое расположение духа.

Он наносил один удар за другим. Конюх скорчился в углу, прикрывая лицо руками, но я узнал эти рваные штаны и грязные босые ноги. Он был весь покрыт кровоточащими рубцами.

— Что он натворил?

— Молодой господин! — Воин поклонился. — Этот наглый дурак не обратил внимания на приказ стереть навоз с моих сапог. Он сделал вид, будто не понимает, что такое сапоги.

— Может, он и впрямь не понимает. Думаю, он их отродясь не носил, к тому же я уже замечал, что он совершенно туп, — заметил я. — И двух слов связать не может.

— Я собираюсь его вздернуть и спустить с него шкуру, заодно и руку потренирую. Больше ведь он ни на что не годен.

— Думаю, он мог бы послужить и кое-чему еще, более подходящему к его роду занятий, — сказал я. — Тут есть конь Зиггет — злобная тварь. Взгляни на стены его стойла и поймешь сам. Боюсь, он так скоро повредит себе ноги. Может, ему нужно что-нибудь помягче, чтобы пинать. Привяжи этого мальчишку на ночь в стойле Зиггета. Или у него прояснится в голове, или он ее лишится, и нам не придется об этом больше беспокоиться.

Я наблюдал, как солдат отвел лейранца в стойло к Огнедышащему и привязал к стене. Мальчишка шатался от побоев, из ран сочилась кровь. Конь фыркнул и тряхнул головой.

— Я утром приду соскрести со стен ошметки, молодой господин.

— Я, может, и сам зайду посмотреть. Убедиться, не случилось ли с моим конем несварения желудка.

Воин закрыл за нами ворота, и мы со смехом разошлись. Вы нашли любопытный способ развлечься, мой юный друг, — прошептал Зиддари у меня в голове.

— Воинам нравятся такие шутки, но мне они не слишком-то по вкусу. — Мне пришлось так ответить: лорды так легко читали в моей душе, что солгать им было трудно.

Может, развлечемся и другими занятными способами этой ночью? — спросила Нотоль, когда я зашел за своей лошадью.

— Нет. Никаких ночных уроков. Я буду кататься допоздна, а потом собираюсь спать. Вы сегодня уже получили с меня все, что собирались.

Как пожелаете. В таком случае, до завтра.

Два часа я отрабатывал трудные маневры — упражнение нудное и утомительное. На закате я сказал наставнику, что собираюсь проехаться по пустыне, чтобы остыть. Так я и поступил, принуждая себя терпеть и не возвращаться, пока все конюхи не отправятся спать. С ним все будет в порядке. Если он очнется, он легко успокоит Огнедышащего. Если очнется…

Вернувшись в конюшню, я услышал страшный шум из стойла Огнедышащего. Я завел коня в пустое стойло, сдернул с крюка лампу и распахнул ворота. Огнедышащий проделал тщательную работу по разрушению стен собственного стойла. Но хотя голова у него поникла, а глаза заплыли, мальчишка-лейранец продолжал бормотать:

— Еще раз. Еще немного, и он принесет тебе овса, когда придет. Овса для Огнедышащего. Еще один хороший удар. Молодец. Ты станешь еще сильнее. Не подведи его.

Ни разу копыта коня не коснулись мальчика.

— Развлекаешься?

Он слегка приподнял голову.

— На все сто.

Он наполовину осушил мой бурдюк с водой. Тогда я развязал веревки, которые удерживали его у дальней стенки, и помог лечь на солому, торопливо осмотрев кровавые полосы на руках и ногах.

— Я не собираюсь возиться с твоими царапинами. Ни одна из них не выглядит серьезной.

— Только неприятно, когда они трескаются. — Он потянулся и застонал.

— Почему ты не повиновался воину? Вот уж глупость так глупость. Ты что, умер бы, если б протер парню сапоги? Ты ведь и не такое делал. Ты же любишь конский навоз.

Он ухмыльнулся, что с его лицом, багровым и распухшим, выглядело совершенно ужасно.

— Проклятье. Так речь шла о сапогах? Я-то не мог понять. Думал, он велит стереть дерьмо с его двери.

— Ты что, не знаешь слова «сапога»? Хочешь сказать, я был прав?

— Это что, камешек в еде или что?

Я так давно не смеялся, что почти забыл, как это делается, но мы оба хохотали, пока он не свернулся на боку, держась руками за живот.

— Ох, проклятье, остановись, — попросил он. — Наори на меня или еще что. Смеяться слишком больно.

— Эй, ну-ка. Я должен был подумать. Показывай, где болит больше всего.

Он указал на болезненный, распухший ушиб слева под ребрами, и я обвел его пальцем, чтобы он онемел. То же самое я сделал еще в паре мест, выглядевших особенно нехорошо.

— Это их не вылечит, но болеть некоторое время не будет.

— Так гораздо лучше. Так ты… ты собираешься, стать Целителем? — спросил он едва ли не с благоговением.

От этой мысли меня едва не стошнило.

— Нет. Я никогда не смогу этим заниматься.

— Когда соберешься уходить, привяжи меня обратно. Огнедышащий обо мне позаботится.

— Этой ночью меня никто не хватится. Я все устроил.

— Не хочу навлечь на тебя неприятности.

— И не сможешь. Хочешь что-нибудь поесть? У меня в плаще кое-что найдется.

— Я бы съел твои сапоги, если б знал, как они называются.

Мы снова расхохотались, и я не сразу смог достать из кармана плаща хлеб и сыр вместе с флягой кавета, который я подогрел колдовством.

За несколько мгновений уничтожив еду и выхлебав кавет, мальчик расслабленно прислонился к стене.

— Так что же ты здесь делаешь — помимо того, что берешь у зидов уроки верховой езды?

— Изучаю фехтование, рукопашный бой и колдовство.

— Я уже понял, что в борьбе ты хорош. Никогда не думал, что парень на голову ниже меня так быстро со мной справится. С остальным у тебя тоже все в порядке?

— Уже лучше. Фехтование самое трудное. Когда я только приехал сюда, я делал успехи очень быстро, а сейчас — намного медленнее. Не думаю, что я когда-нибудь стану так хорош, как хочу сам.

— Почему это так важно?

— Мне нужно оплатить долги. Долги чести.

— Может быть, я не понимаю, что такое долги чести, — уж такой я, и все тут. Ты бы просветил меня, что ли.

Это было похоже на прохудившийся бурдюк с водой. Неважно, насколько мала дыра, содержимое, в конечном счете, все равно окажется снаружи. Начал я с рассказа о своем кровном долге перед лордами, а закончил тем, что выложил ему все: что вся моя жизнь оказалась ложью и предательством, что никто не был тем, за кого себя выдавал, и что виновником этого был один-единственный человек. Я вывалил это все перед невежественным крепостным конюхом, у которого никогда не было даже пары сапог.

Он долго молчал после того, как я закончил рассказ, потом медленно покачал головой.

— Адово пламя… жуткая история. Мне надо подумать над ней немного, прежде чем я хотя бы решу, что же об этом думать. Что-то ясно, но кое-что… С чего ты решил, что этот злой принц — который на самом деле твой отец — убил твою няньку? Я не понимаю.

— Это очевидно. Сейри привела его в Комигор, чтобы отомстить Люси и папе. И потом, это было сделано его кинжалом. Я видел.

— Но это же был просто сон. Я вот во сне видел летающих лошадей.

Мне не понравились его расспросы.

— Да у тебя каша в голове. Я и не ожидал, что ты поймешь. Не знаю, почему я выболтал все это тому, кто даже не может сказать «сапоги».

— Это правда. Я и вполовину не так умен, как ты, а те мозги, что есть, полны лошадиного дерьма.

— Ты, должно быть, увлечен лошадьми так же, как я — фехтованием. Хочешь стать лучшим, так? В их обучении и в знаниях о них? Бьюсь об заклад, ты хотел бы держать конюшню с лучшими лошадьми на свете.

Он скорчил распухшее лицо в гримасе.

— Я никогда никому этого не говорил. Ты же не копался у меня в голове, правда?

— Нет. Я не хочу этого делать.

— Я рад. От мысли об этом у меня аж мурашки бегут. Еле слышное жужжание в голове подсказало мне, что наступило время второй стражи, около двух часов до рассвета.

— Хочешь немного поспать? Скоро мне придется уйти, и тогда тебе будет сложнее заснуть.

— Да ладно. Я могу спать где угодно. У низкородных свои преимущества. Иди и повесь меня обратно.

Я привязал его обратно к стене, пытаясь закрепить его в точности так же, как это сделал воин.

— Я не смогу прийти утром, знаешь ли, — сказал я.

— Все в порядке. Эта ночь оказалась куда лучше, чем я ожидал.

Он заснул прежде, чем я закрыл ворота.

Глупо было с моей стороны помогать ему, но на какое-то время мне полегчало. Когда я вернулся в конюшню на следующее утро, на урок верховой езды, я прошел мимо стойла Огнедышащего. Мальчишки там уже не было. Прошло два дня, прежде чем я снова увидел его — он чистил стойла, все еще синий от ушибов и ободранный, но в остальном на вид не хуже прежнего. Я посмотрел прямо сквозь него, а он и головы не повернул.

ГЛАВА 36 СЕЙРИ

Нас с Диа отослали работать в Серый дом. Мы по-прежнему спали в бараке со швеями, но каждое утро на рассвете отправлялись не в мастерскую, а на кухню. Кислолицая крепостная по имени Гар приставила нас к делу. Диа должна была разжигать огонь, готовить еду для крепостных и дважды в день разносить рабам серый хлеб. Я проводила дни с ведром и тряпками, отдраивая полы и перила, полируя медь, соскребая свечной воск и раз, за разом вытирая красную пыль со всего вокруг. По крайней мере, это было хоть каким-то разнообразием в сравнении с шитьем и позволяло мне увидеть многое из того, что происходило в доме. Я отвечала за нижние этажи, в то время как двое других крепостных убирали покои Герика. Для начала очень неплохо. Всегда оставалась опасность, что он меня узнает.

Первый раз я увидела его на второй день моего пребывания в доме. В то утро моей задачей было вычистить вымощенный плиткой проход, который вел в один из внутренних двориков. Рассветное солнце еле позволяло видеть, что я делаю. По обыкновению крепостных и рабов, я отпрянула в тень, едва заслышав приближающиеся шаги. Герик прошел мимо меня во двор.

Хотя он был по-прежнему изящно сложен, он вырос на две ладони и изрядно раздался в плечах. Зеленая безрукавка открывала загорелые руки, а коричневые штаны, гетры и ботинки прекрасно сидели на нем. В одиночестве на фехтовальной площадке он снял перевязь с мечом, повесил ее на крюк в стене и принялся разогреваться. Его движения напоминали ритуальный танец под музыку, которой я не могла слышать.

Он был красив. Его сияющие волосы взметывались вокруг бронзового от загара лица, когда он тянулся и поворачивался, несколько тонких косичек были заплетены перед ушами. И даже когда скорость и нагрузка его упражнений возросли, он не выказывал ни малейшего признака неуклюжести, которой можно было бы ожидать от ребенка его лет. Его лицо было спокойным, невозмутимым, казалось, его разум сосредоточился на чем-то внутри него… пока во дворе не появился воин-зид.

— Над чем будем работать сегодня, молодой господин? — спросил он. — Вы столь многого не умеете, что непросто выбрать, с чего же начать. Кажется, главная наша трудность каждый день — это решить, в чем вы слабее всего.

Единственнымответом Герика было то, что он прервал упражнения, опоясался перевязью с мечом и остановился в ожидании; лицо его сделалось холодным и лишенным выражения.

Все утро учитель продолжал в том же духе, изобретая оскорбления, насмешки и унижения. Герик делал то, что ему говорили, повторял движения по сотне раз, не жалуясь, не споря и не переставая держаться надменно.

Каменные стены коридора превратились в пылающую печь, едва лишь солнце поднялось повыше. На фехтовальной площадке без единого клочка тени было еще хуже, но тренировка продолжалась. В середине утра Герик облачился в кожаные тренировочные доспехи, и для поединка с ним привели раба. Наставник придирался к каждому движению ученика. Каждый раз, желая приостановить поединок, зид бил кнутом раба, гибкого, проворного юношу лет восемнадцати или около того.

— Если у вас есть причина убить его — сделайте это и приведите нового, — процедил Герик, пока раб задыхался в пыли уже от третьего удара.

— Я что, должен проводить тренировку, как в яслях? — прорычал зид. — Ребяческой чувствительности не место на настоящей войне. Не слабость ли вашей крови говорит в вас?

Герик подошел к бочонку и напился из медного ковшика. Потом вернулся к глумливо усмехающемуся зиду, который стоял, прислонившись к стене. Почти неуловимым движением Герик прижал нож к ребрам учителя.

— Вы будете вести тренировку так, как сочтете нужным, но если еще хоть раз посмеете говорить со мной таким тоном, я выпущу вам кишки и оставлю привязанным прямо здесь, пока ваша кожа не растрескается как несмазанный башмак. Я уже поступал так с теми, кто мне перечил. Учтите.

Герик спрятал нож так же быстро, как и обнажил, вернулся к рабу, который ждал посреди площадки, и, встав в стойку, поднял меч. Его лицо опять было невозмутимым. Ни малейшего следа происшедшего.

Зид больше не бил раба. Когда он хотел прервать поединок, он просовывал между мальчиками деревянный шест. Можно было подумать, что ярость ученика смирила его, если не видеть его ухмылки, вспыхивавшей, когда Герик поворачивался спиной.

Я чуть ли не до дыр протерла каменный пол возле широкого выхода на фехтовальную площадку. Когда я передвинулась дальше по коридору, мне уже не было ничего видно, но лязг оружия и команды наставника слышались в течение всего утра. Было трудно найти что-то общее между этим подростком с ледяными глазами и мальчиком, которого я повстречала в Комигоре. Один лишь короткий взгляд открыл мне многое, чего я не хотела бы знать. Не обязательно было слышать меняющийся тембр его голоса, чтобы понять, что в нем не осталось ничего от ребенка.

Почти каждое утро Герик тренировался на фехтовальной площадке. Если мне не нужно было убираться поблизости, где я могла наблюдать за ним, я обязательно проходила мимо, чтобы хотя бы взглянуть на него. Я и понятия не имела, как подобраться к нему. Все полуночные мечты о том, как я предстану перед запуганным ребенком, жаждущим спасения из злодейского плена, потерпели крах в то самое первое утро. И в следующие дни ничто не воскресило мои рухнувшие надежды.

Как-то раз, далеко за полдень, по крепости хлестнул резкий порыв ветра, ревущая удушливая буря красного песка, способного освежевать человека или зверя. Герик был в конюшенном дворе, когда обезумевшая от песчаного вихря лошадь сорвалась с привязи. Молодой раб дернул Герика в сторону и прижимал к земле, в то время как животное вставало на дыбы и лягалось, пока, наконец, не вырвалось со двора. Раб спас Герика от неизбежного ранения, но тот, едва поднявшись, сбил юношу наземь и жестоко избил ногами.

— Только коснись меня еще раз, и я тебе руки отрежу! — пригрозил он съежившемуся рабу.

В другой раз всю челядь созвали во двор лордов. Мы собрались престраннейшей толпой — крепостные, рабы, зиды, — чтобы стать свидетелями наказания воина, одного из охранников, которого Герик застал спящим на посту. Зида привязали к железной раме. Герик ударил его дважды, а потом передал кнут крепко сложенному зиду. Равнодушно и высокомерно Герик наблюдал, как виновному нанесли еще десять ударов и как его израненным и окровавленным унесли прочь.

Мои товарки выбранили меня за то, что я плачу.

— Охранник заслужил наказание, — сказала Диа. — А если бы кто-нибудь пришел навредить молодому господину? У их милостей тоже есть свои обязанности, прямо как у нас.

Я не стала говорить ей, что оплакивала я вовсе не зида.

Я очень скоро перестала бояться, что Герик меня узнает. Он не обращал внимания на слуг: ни на крепостных, ни на рабов. Два раба всегда держались поблизости, но я никогда не видела, чтобы он взглядом или словом отметил их существование. Словно это ветер набрасывал ему на плечи плащ, когда он уходил по вечерам, а чашка, оказывавшаяся в его руке после тренировок по фехтованию, покоилась на сгустившемся воздухе. Несколько раз он едва не наступил мне на руку, проходя мимо, а однажды, сворачивая за угол, я едва не столкнулась с ним. Я была потрясена тем, что его лицо теперь почти вровень с моим, но его взгляд не отклонился от направления, в котором он шел, и он не ответил на промямленные мной извинения. Я боялась, что могла опоздать спасти его.

Потом настало утро, когда я прошла мимо фехтовальной площадки, но не увидела там Герика, только его взбешенного учителя.

— Ты, женщина! Да, именно ты, тупица! — сердито крикнул он мне. — Пойди в покои молодого господина и выясни, почему он заставляет меня ждать его. И поторопись, иначе я тебя выпорю!

Когда я поднялась до верха лестницы, раб сообщил мне, что молодой господин повредил колено и не пойдет сегодня на занятия. Я передала это наставнику, и тот позвал лекаря. Из темного угла покоев Герика я видела, как зид совершил отвратительно извращенный обряд исцеления дар'нети. Воздух помутнел и потяжелел, отягощенный грязными чарами.

Герик вышвырнул Мелладора из своих покоев, заставив его самого унести труп раба, вместо того чтобы ждать, пока его уберут другие. Когда мальчик остался один, он начал разговаривать — я подумала, что сам с собой. Но гнетущая атмосфера напомнила мне о дворце лордов и об украшении в его ухе, горячо и ярко сверкавшем в сумерках. Он беседовал с лордами.

Через какой-то миг он вздрогнул и оглядел комнату, словно только что откуда-то вернулся. Я не шелохнулась, но он заметил меня, удивившись не больше, чем удобному креслу или столу.

— Скажи моим рабам, что они нужны мне в ванной.

Я преклонила колено, но прежде, чем спускаться по лестнице, оглянулась и увидела сына, одиноко стоящего посреди своих роскошных покоев. Он крепко обхватил себя руками, отчаянно дрожа, словно он оказался среди снегов Сер Диса, а не в сердце пылающей пустыни. Мое сердце сжалось. Они еще не заполучили его.

ГЛАВА 37 В'САРО

Мое существование в Зев'На мало отличалось от жизни в лагере. Сам загон был совершенно таким же, хотя только пять клеток в нем были заняты. Правила были такие же. Еда — такая же. Вонь… отвратительная лохань для мытья… склад и каморка для лекаря с каменными кольцами в стенах… пылающий горн солнца, иссушающий тело и душу… горькие ночи… бесконечные поединки, кровь и смерть… ошейник — да, и он тоже не изменился.

Единственным отличием оказались мастерство и авторитет моих противников. Все они были высокопоставленными офицерами Се Урот, а, следовательно, лучшими воинами — у зидов не бывало других причин для продвижения по службе. Мне больше не приходилось бегать на месте в конце дня, пока я не убеждался в том, что достаточно вымотан, чтобы заснуть. Выживание требовало всех моих сил без остатка.

Сопротивляться безумию приходилось уже иначе. Лишь зудящие голоса в сознании помогали мне держаться, хотя я и старался заглушить их. Казалось, все ускользает от меня — моя личность, мои воспоминания, моя жизнь, — в то время как странные, наводящие ужас сны становились все более реальными. И кто бы не счел это сумасшествием?

Я присел на корточки возле каменной лоханки, где только что отмыл еще вчерашние засохшие пот и кровь, готовясь к встрече с утренним противником — опытным бойцом по имени Габдил. Габдилов надзиратель опаздывал зайти за мной, так что цепочка моего поводка была прикреплена к кольцу в стене, и я дрожал в холодных предрассветных сумерках, вяло размышляя, как бы мне остаться разогретым. Я не мог позволить себе дать преимущество Габдилу.

По ту сторону ворот раздался женский голос, спрашивавший стражников, где можно найти смотрителя.

— У меня послание от управляющего Серого дома. Раб, работавший с молодым господином, был ранен в ногу, так что его нужно доставить сюда. У смотрителя Серого дома не хватает для этого подручных.

Я вскочил на ноги, мое сердце колотилось, как не делало, даже когда я сражался. И дело не в том, что я ни разу не слышал в Се Урот женского голоса. В лагерях работало несколько служанок и рабынь, и на удивление много женщин встречалось среди воинов-зидов. Но именно этот голос вонзился в мое сознание, словно остро отточенный топор.

— Смотритель — через дверь налево, напротив бассейна с водой, — ответил охранник.

Я увидел только ее спину, когда она прошла через ворота в помещение, где хранился хлеб и туники. На ней была черная юбка, коричневая рубаха и красный платок крепостной. Моя проклятая цепь была слишком коротка, и я едва не задушил себя, пытаясь разглядеть ее получше. Когда снаружи во дворе прогремел голос надзирателя, я в панике начал изобретать какую-нибудь хитрость, чтобы меня не увели прежде, чем женщина появится вновь. Но она быстро закончила с делами. Когда она вышла со склада, яркое рассветное солнце осветило ее лицо сквозь прутья решетки. Всего на пять ударов сердца… может быть, на десять… но я знал ее, и знал, что она не имеет никакого отношения к учителю фехтования из Сен Истара… так же, как и я сам. Иллюзия жизни В'Capo распалась в одно мгновение, но, прежде чем я успел выбраться из ее обломков, зид-надзиратель потащил меня на тренировочную площадку. Габдил, чьи руки были на ладонь длиннее моих, а плечи — толщиной с мои бедра, на прошлой неделе убил раба, продержавшегося в Зев'На три месяца.

«Забудь о женщине, — сказал я себе. — Если не вернешься на землю, не доживешь до того, чтобы узнать хоть что-то».

Сотни раз в тот день голос этой женщины отдавался эхом в моем сознании, а ее лицо в сиянии проплывало передо мной. Я жестоко принуждал себя сосредоточиваться. В первой схватке я заработал глубокий порез руки — повезло, что не правой, — и Габдил выразил свое недовольство тем, что я вовсе не так хорош, как ему сказали. К счастью, остаток дня был посвящен исключительно тренировке, бесконечному повтору ряда движений, работе над пластикой, сдержанностью и плавными переходами из стойки в стойку. Было достаточно возможностей оказаться зарубленным или проткнутым насквозь, но все же меньше, чем в полноценном бою, когда малейшая ошибка может стоить жизни.

В середине дня я вернулся в загон для рабов. Меня трясло от усталости, но не от работы, которая становилась легче с каждым днем, а от попыток сосредоточиться. Лекарь, приписанный к этому загону с рабами, принялся штопать мою руку, но я почти не замечал его, потому что, едва я позволил мыслям разбрестись, мир обрел четкость, пугающую резкость, а я осознал, в каком невероятно трудном положении оказался. Я вспомнил имя этой женщины и свое собственное и уже начал восстанавливать в памяти события, подло предавшие помазанного Наследника Д'Арната во власть его врагов.

Надсмотрщик умер в собственной ванне. Какая нелепость. Неудивительно, что это известие повергло меня — В'Capo — в такое отчаяние, ведь надсмотрщик Гернальд, зид, чью душу так давно излечил Дассин, был ключом к плану Экзегета. Медленно, тяжко, осторожно, год за годом Гернальд поднимался на вершину власти в Се Урот, вершину недосягаемую; он мог безопасно открыть портал в Авонар, зная, что такая брешь в обороне Зев'На способна однажды создать окончательный перевес сил в нашей долгой войне. И вот, в завершение всех долгих усилий, его подвело сердце, и, соскользнув в мыльную воду, он оставил нас в неволе.

План был весьма остроумен, хотя положиться на Экзегета и Гар'Дену, обещавших вынести меня из зала совета прежде, чем я умру, требовало от меня чрезмерного доверия. Умирать снова было крайне рискованно, а ни один из них не был настоящим Целителем. Но их заклинания сработали безупречно. За четыре дня я полностью выздоровел и счастливо зажил в Сен Истаре, пытаясь возродить жизнь, которой никогда не существовало. Потом было нападение, пустыня и ошейник.

Разумеется, не предполагалось, что мой ошейник запечатают. Гернальд должен был ждать В'Capo, учителя фехтования из Сен Истара, которого следовало заковать, оставив нетронутыми его магические силы, а временную личность устранить, чтобы он вспомнил, кем он был на самом деле. Но надсмотрщик умер в ванне, а я остался рабом В'Capo, мучался от ужасных снов и думал, что схожу с ума. Четырнадцатый день минул уже давно.

Сейри была здесь. Боги милосердны. Я предполагал, что те двое, кто должен был получить от меня знак и снабдить меня сведениями, необходимыми, чтобы спасти моего сына, были вроде Гернальда. Но Сейри, как и я, оказалась пленницей несчастья, случившегося с Гернальдом, одна в этом проклятом месте, а мой сын почти год оставался на попечении лордов.

— Твои шрамы говорят мне, В'Capo, что у тебя бывали раны намного серьезнее и намного хуже обработанные. Почему же у тебя сегодня такой похоронный вид? Или у меня затупилась игла?

Я только покачал головой.

Экзегет счел необходимым раз пятьдесят объяснить мне, почему мы не могли забрать моего сына прямо из зала совета. Поскольку тот мужчина и мальчик пришли вместе к Наставникам как просители, Се'Арет и Устель не согласились бы разделить их, настаивая на том, что это нарушит наш закон. И ни Экзегет, ни Гар'Дена не знали Дарзида: ни того, кем он был, ни пределов его силы. Но основная их тревога касалась украшения — магической связи мальчика с лордами. Если бы его силой захватили в зале совета, тогда Трое уничтожили бы его, или же, если им уже удалось обратить его ко злу, он стал бы проводником для всей мощи лордов в самое сердце Авонара. Слушай, смотри, наблюдай, велели они мне. Что-то еще будет слишком опасным. Хитрость и неожиданность помогут вернуть его. Молниеносный удар в самое сердце твердыни врага. Глупость, как выяснилось.

Ну и конечно, когда я все это вспомнил, легче мне не стало. Ни Кейрон, ни Д'Натель не могли предложить такой план побега из плена, который бы уже не отверг В'Capo. Кошмарные сны прекратились, но дни порождали еще большее отчаяние. Без Гернальда Экзегет не мог вытащить Сейри и Герика, а вероятность того, что я выживу и придумаю, как это сделать самому, была угнетающе мала. Если я погибну, Сейри, скорее всего весь остаток дней, проведет в этом мерзком месте, а Герик станет орудием, столь желанным для лордов. И это только в том случае, если я умру необнаруженным. Малоприятные последствия моего разоблачения было легко представить.

Итак, я не мог погибнуть или позволить себя вычислить, то есть мне нужно было продолжать притворяться. Вся сложность заключалась в том, что я не знал, надолго ли меня хватит теперь, когда я снова стал самим собой. У меня не было защиты от колдовства зидов. Один неверный шаг, и они выяснят правду обо мне. И что еще тревожнее — мне придется драться. Мне придется делать все возможное, чтобы убить того, кто выйдет со мной на тренировочную площадку, и сомнение в том, что я на это способен, занимало меня теперь больше всего.

Столько лет я верил в то, что нельзя отнять чужую жизнь ни ради сохранения собственной, ни ради благополучия близких. Я все еще не примирился с ужасающими последствиями собственного идеализма, но в ту ночь, в рабском бараке в Зев'На, я сказал себе, что отныне не могу позволить себе такой роскоши, как выбор. Это война, и жизнь моего сына связана с безопасностью двух миров. Я только не знал, будет ли этого достаточно, когда я снова встану перед живым человеком с мечом в руке.

Я не мог заснуть, думая о Сейри и Герике и готовя себя к утру. Рассвет пришел слишком быстро. Как всегда, меня привели на цепи, прикрепленной к ошейнику, на тренировочную площадку. Снова Габдил.

— Смотрители настаивают, что ты умеешь драться, раб. Я не верю.

Огромный человек ухмыльнулся и швырнул мне двуручный меч — мое любимое оружие.

— Я думаю, ты обычный подонок-дар'нети, играющий в фехтование так же, как твой народ играет в колдовство. Лорды Зев'На преподадут вам один урок, а я — другой.

Гнев заворочался у меня в животе. Ни один пустоглазый, лишенный воображения, ублюдочный зид не знает о фехтовании больше, чем принц Авонара. Я вскинул клинок к солнцу, позволив солнечному зайчику пробежать по его сверкающей кромке, затем указал на уставившиеся на меня пустые глаза, словно предупредив: «Я ударю сюда», и встал в стойку.

В'Capo был не более чем маской, тонкий налет опыта и памяти поверх моей души, с навыками и склонностями, во многом повторяющими мои. Молитва Целителей дар'нети жила в самой сердцевине естества В'Саро, и он, рискуя языком, утешал своих раненых товарищей по несчастью, потому что я, Кейрон, Целитель, неспособен был иначе ответить на их страдания. И В'Саро убийственно точно владел мечом, потому что я, Д'Натель, не дорожил в жизни ничем, кроме искусства боя. Быть может, у меня уйдет целая жизнь на то, чтобы привыкнуть к его привычкам и побуждениям, существовавшим рядом с моими собственными, но, когда я поднял свой меч в первое утро моей второй жизни в Зев'На, я был рад, что он со мной. Д'Натель не думал. Он сражался. И я оставался в живых.

— Уоргрив Дэймон требовал этого? Смотритель за рабами поставил в списке отметку. Надсмотрщик, сцепивший руки за спиной, хохотнул.

— Уоргрив требовал чего потруднее. Заявил, мол, больно хилые у нас рабы в последнее время, и грозил доложить генсею, если сегодня его не прошибет пот. Посмотрим, что он скажет о В'Саро.

Надсмотрщик часто начал наведываться в загон, особенно в те дни, когда я бился в поединках, на которые делали ставки.

Смотритель щелкнул пальцами помощнику, который отпер клетку и жестом приказал мне встать на колени, отведя руки за спину так, чтобы их можно было сковать. Я кинул недоеденный серый хлеб в корзинку и подчинился. Когда запястья были стянуты, а пинок надсмотрщика уведомил, что пора подниматься на ноги, мое нутро сжалось в уже знакомом тревожном предчувствии. Прошли бесчисленные дни с тех пор, как я вспомнил себя. Ничего не изменилось. Я был вынужден продолжать сражаться. Продолжать побеждать.

— Уоргрив Дэймон — блестящий воин, — заметил смотритель.

— Если он справится с этим парнем, он будет почти так хорош, как думает сам. Но конечно, если В'Capo его уделает, придется расплачиваться с генсеем. Но дело того стоит.

Довольно тревожно было услышать, что мой сегодняшний противник является протеже генсея — командующего. За месяцы пребывания в загоне для рабов я оказался ближе всего к смерти не из-за ран, а потому что покалечил ставленника другого генсея. Лишь вмешательство надсмотрщика, вступившегося за «собственность лордов», спасло мне жизнь.

Я совсем упал духом, когда меня доставили на тренировочную площадку, и я увидел Дэймона. Пока мне освобождали руки, выдавали оружие и легкие доспехи, я наблюдал за высоким юношей, который длинным мечом разрубал обитую толстой кожей тренировочную болванку на тонкие ровные полоски, словно нарезал масло ножом. Этот противник был хорош.

— Что, это лучшее, что у вас есть? — Он презрительно окинул взглядом мое избитое тело и потрепанную одежду. — Я же говорил, что хочу встряхнуться.

Надзиратель поклонился.

— Надсмотрщик сказал, чтобы вы сообщили, если вам не понравится.

Мы приступили к делу. Любопытно. Молодой зид показывал невероятную скорость и блестящую реакцию, прикрывая ими ужасающе скудные умения. Он действительно был опасным противником, каким я и счел его, однако я в первый же час обнаружил слабину в его обороне. Упрямый и гордый, он никогда не уклонялся и не отступал, избегая удара, но всегда предпочитал парировать, полагая, что его быстрота позволит ему вернуться в исходную позицию и атаковать. И все же его любимый прием отражения удара был слабоват из-за ошибки в движении клинка, и явная брешь в защите позволяла мне легко прикончить его. Но, как я уже выяснил ранее, убийство этого дурака было крайне опасным делом.

У зидов не бывает детей, но они необычайно собственнически относятся к другим воинам, которых берут под свое покровительство, — убийственное извращение наставничества дар'нети. Ранить уоргрива означало вызвать гнев генсея, но если я не воспользуюсь его уязвимостью, он измотает меня и прикончит. Безвыходная ситуация.

Мы закончили упражнение.

— Превосходно, Дэймон, — заключил наставник юноши. — Возможно, несколько слишком яростно, но, тем не менее, превосходно. Попробуем снова? К бою, раб!

Учитель фехтования проводил большую часть времени, восхваляя достоинства своего ученика, и почти не делал осмысленных замечаний. За несколько часов тренировки он ничем не показал, что заметил явную слабину, столь очевидную для меня.

К тому времени, как мы сделали полуденную передышку, уоргрив почти не вспотел. Я дошел до бочонка с водой, жадно глотнув воздуха лишь тогда, когда повернулся спиной, и ненароком прислонился к стене, пока пил, как будто мои ноющие плечи вовсе не нуждались в опоре.

— К бою, раб!

Я вернулся на середину площадки. Солнце било по голове и плечам, словно молот Арота, лейранского бога, который сам выковал себе оружие для битвы с хаосом. Мне нужно было действовать. Я ушел от удара, который едва не лишил меня волос, оставшихся после того, как смотритель обкорнал меня, и сделал широкий разворот, который привел меня ближе к учителю фехтования, стоящему в отдалении от моего противника. Я быстро хлопнул тыльной стороной ладони по губам. Наставник выглядел удивленным — такое поведение было необычным для середины поединка, — но поднял руку, остановив клинок уоргрива в неприятной близости от моей головы.

— Что тебе, пес? Ты ведь помнишь, что раб не может сдаться?

— Наставник, кто-то допустил ужасную ошибку. Вы не можете заставлять меня сражаться с этим юношей.

— Ошибка? — прорычал уоргрив, не позволив учителю вставить и слова. — Приносим нижайшие извинения! Если тебя неудачно подобрали, ты просто скорее умрешь. Я пожертвую для этого дневной тренировкой.

— Я не имел в виду, что меня переоценили. Мы, дар'нети, дорожим своей честью. Я поклялся биться на пределе возможностей, и так я и сделаю, но, когда меня ставят против начинающего, я считаю нужным предупредить. Если этот поединок продолжится, умрете вы.

Юноша рассмеялся.

— Начинающий? Я не проиграл ни одной схватки с тех пор, как меня преобразили.

— Охотно верю, но, бьюсь об заклад, вам не доводилось сражаться с тем, кто был в свое время учителем фехтования и видит изъяны в вашем образовании. Я убью вас прежде, чем ваш наставник досчитает до ста.

Он взревел и занес меч.

— Поднимай свое оружие, раб! Твое никчемное существование закончится здесь.

Наставник беспокойно потер подбородок. Если юному офицеру причинят вред, он сам вряд ли увидит следующий рассвет.

— Погоди, Дэймон… Скажи, раб, что ты заметил?

— Роковую ошибку. Если уоргрив согласится замереть неподвижно, когда я скажу «стоп», я покажу вам.

Эти двое обсудили мое предложение так, чтобы я не мог их слышать. В конце концов — крайне неохотно — уоргрив согласился. Моя репутация что-то значила. Итак, мы начали снова, и я вел его так, чтобы заставить раскрыться снова. Молясь, чтобы его любопытство перевесило гордость и упрямство, я крикнул:

— Стоп!

Острие моего меча замерло у его сонной артерии. Если бы он продолжил движение, оно прикончило бы его. Дэймон выглядел слишком мертвым даже для зида.

— И хотя мне приятно убивать зидов, я не могу драться с тем, кого так сильно переоценили, — сказал я медленно, с расстановкой, чтобы он не заметил, насколько тяжело я дышу, и опустил клинок.

— Я тебе покажу, кого здесь переоценили, ты, наглая свинья!

Он ринулся на меня. Я снова повел его и крикнул:

— Стоп!

Он не осмелился ослушаться. Его взгляд мог бы прожечь дыру в стальном доспехе. Острие моего меча снова оказалось в той же самой точке. Я порадовался, что Дэймон так великолепно вымуштрован.

— Ты должен показать ему этот прием, раб, — велел учитель. — Дэймон, прикажи рабу показать тебе прием. Тогда ты будешь неуязвим.

Я покачал головой.

— Ты смеешь отказывать мне? — взревел Дэймон, чьи глаза угрожающе пылали.

— Я могу показать вам этот прием, но вам еще далеко до неуязвимости. Вы — начинающий, блестящий, и все же начинающий, не более того. Я могу воспользоваться сотней других приемов, однако итог будет тем же.

Небольшое преувеличение, если честно, поскольку я едва мог поднять руки.

— Скорость и реакция не превзойдут умения. Отошлите меня назад и подберите нового противника, ближе себе по уровню.

От холодной ненависти во взгляде зида мне стало не по себе.

— Сегодня я отправлю тебя назад… но только сегодня. Я поговорю с генсеем, — он ухмыльнулся и коснулся моего ошейника, — однако тебе лучше научиться следить за своим дерзким языком. Ты всего лишь ходячий труп и всегда им останешься. Я прав?

Скорчившись в грязи и выворачиваясь наизнанку, я кивнул. Этого я забыть не смогу.

На следующий день меня известили, что я займу место наставника уоргрива Дэймона. Однако меня не освободят из клетки и не подвергнут чарам принуждения, как можно было бы ожидать, поскольку я продолжу участвовать в поединках, которых потребует надсмотрщик Зев'На. Видимо, на моем долгожительстве нажился не один только лекарь Гораг.

И хотя я не знал, к чему может привести такая перемена, она подарила мне проблеск надежды. От меня требовалось большую часть дня находиться не в загоне, а привязанным на главной тренировочной площадке крепости в ожидании уоргрива. Дэймон тренировался около четырех часов ежедневно, иногда — утром, иногда — днем или вечером, и все это время я не мог позволить себе думать о чем-либо другом. Однако в остальное время, если у меня не был назначен поединок, я мог наблюдать за передвижениями крепостных, рабов и зидов всех рангов. Тренировочная площадка с трех сторон была окружена сплошными каменными стенами, с четвертой же открывалась на широкий конюшенный двор. Загон с рабами стоял позади двора, за кузницей и шорней. Иногда среди проходивших там могла оказаться и Сейри, но я сам себе не хотел признаваться в том, как я жаждал увидеть ее снова. Лучше было бы этого избежать.

Многие офицеры-зиды делили тренировочную площадку с уоргривом Дэймоном. Зная, что я являюсь наставником столь известного воина, они то и дело спрашивали у меня совета. Я заручился разрешением Дэймона, прежде чем отвечать им, но его это не волновало. Пару недель спустя у меня было несколько учеников, хотя уоргрив оставался основным.

Как-то раз в дневной солнцепек я съежился на крошечной полоске тени, до которой дотягивалась моя цепь. Какой-то воин — не из завсегдатаев — привел нового раба для тренировочного поединка. Я еще не слышал имени новичка, но помахал ему рукой, прежде чем он принялся за работу. Раб, невысокий, крепкий мужчина, улыбнулся и ответил тем же. Он был хорошим бойцом — лучшим, чем зид, однако тот оказался почти нечувствителен к ужасной жаре, а раб вскоре начал истекать потом. За время поединка лицо дар'нети побледнело. Во время каждого перерыва он утирал глаза, и я видел, как тяжелеют его руки, а дыхание становится все стесненнее.

Когда зид потребовал остановки, чтобы опробовать новый клинок, я вскочил на ноги и попросил разрешения говорить.

— Могу я предложить вам пару подсказок? Как вы знаете, я наставник уоргрива Дэймона.

Вызываться добровольцем было не в моих обычаях, но это могло дать рабу возможность передохнуть.

— Я не спрашиваю подсказок у рабов, — проворчал зид. — Дэймон — дурак, если думает, что раб может дать совет, заслуживающий внимания. Всем вам следует поотрезать языки.

Новый раб стоял в углу двора, борясь с тошнотой. Верный признак солнечного удара.

— Однако вы наклоняетесь слишком далеко вперед в любой стойке, теряя устойчивость и скорость ответных атак, — погрешность, которой я не ожидал от воина вашего ранга.

— Да как ты смеешь?!

Зида едва не хватил удар, он прекрасно сознавал, что я прав и что я объяснил это его противнику.

— Я покажу тебе, как я слаб! Дайте этой наглой твари клинок!

Я сделал глупость. Я провел непростое утро с Дэймоном, а за час до заката должен был состояться поединок с моим старым приятелем Габдилом. Собралась небольшая толпа зрителей — воинов и слуг. Все делали ставки, надзиратель Дэймона отвязал меня от стены и дал оружие, которое отверг воин. Мой противник расслышал споры заключающих пари, и лицо его побагровело.

На схватку ушло полчаса. Зид был силен как бык, и его техника оказалась лучше, чем я предполагал. К счастью, он решил сдаться, прежде чем я убил его. Когда я встал на колени и вытянул руки по его приказу, я готовился к прикосновению к ошейнику, но он предпочел, как следует пнуть меня в живот.

Забытый раб сидел в углу, ожидая надзирателя, и, пока я пытался набрать в легкие воздуха и вернуть желудок на положенное место, он протянул ко мне открытые ладони. Жест вежливости, ведь он навряд ли сможет оказать хоть кому-нибудь услугу в ближайшее время. В лучшем случае, он будет в состоянии позаботиться о себе — а может, и нет. Он выглядел так же ужасно, как я себя чувствовал.

Наставник снова привязал меня за поводок, и я прислонился к каменной стене, наблюдая за тем, как разбредаются зеваки. Солнце слепило глаза, так что я не мог рассмотреть одну фигуру, которая задержалась дольше других, неподвижная среди движущейся толпы. Единственное, что я смог разглядеть, — это был крепостной. Никакого красного платка, прикрывающего волосы, так что это не женщина… не Сейри. Вскоре все разошлись, и я задремал.

Поединок с Габдилом прошел хорошо. Он наградил меня болезненным ударом по спине, что вполне удовлетворило его, так что он не слишком разозлился, когда я вынудил его сдаться. Рана была неглубокой и не могла меня искалечить, что меня порадовало. Довольно много людей наблюдало за схваткой: крепостные, зиды, рабы. Я не мог видеть из-за пота, заливавшего мне глаза. Надзиратель связал мне руки и отвел меня к лекарю, а затем обратно в камеру.

Позже той ночью мне приснился снег. Мы с Сейри любили гулять по снегу. Ей больше нравились ясные зимние дни, когда свет был такой хрупкий, что дробился на ветвях покрытых инеем деревьев Виндама. Мне же нравились тихие сине-серые дни, когда несомые ветром хлопья, казалось, приглушали и смягчали суровость мира. В этом сне я стоял высоко в горах у замерзшего озера, а Сейри брела по дальнему его краю. Я пытался пробраться к ней через ледяные глыбы у берега, однако каждый раз, когда я поднимал взгляд, она оказывалась все дальше. Я хотел позвать ее, но, когда я бил себя рукой по губам, никто не давал мне позволения говорить. В конце концов, я решил, что могу догнать ее, только если пересеку озеро. И я ступил на лед, стараясь обойти середину, где цвет предостерегал меня, что он предательски тонок. Но я уже не мог видеть, потому что пошел снег, и колючие кристаллики запорошили мне лицо…

Я утерся рукой — это оказалось не снегом, а соломой. Холод был привычной уже стужей ночи в пустыне. Я зарылся в солому поглубже, собравшись выяснить, удастся ли мне пересечь озеро, но соломинка снова кольнула мое лицо, и вовсе не ветер прошипел за прутьями моей клетки.

— Песет!

Прежде чем пошевелиться, я огляделся. В проходе никто не стоял, камеры с обеих сторон от меня были пусты. Нас было мало, так что они могли держать нас подальше друг от друга. Значит, звук донесся снаружи. Медленно, как если бы я просто ворочался во сне, я перебрался к наружной стороне и уставился сквозь частые прутья… на чумазую веснушчатую физиономию, расплывшуюся в улыбке, которой я не видел уже целую жизнь.

— Адово пекло! Я знал. Вот черт! Я знал, с самого начала… Это вы!

— Паоло!

Наши восклицания были лишь приглушенным шепотом, но изумления от этого в них меньше не становилось.

— Я знал, что вы живы. Мы оба это знали, хотя и не говорили никому, даже друг другу… а тут, сегодня, когда я увидел, как вы спасли жизнь тому парню… Черт!

— Ты был третьим. Ты и Сейри.

— Так вы знаете, что она здесь?

— Я видел ее. Мельком. Она знает?..

— Она не подозревает, что вы тут, и про меня тоже. Они не собирались меня посылать, но я их заставил. Так это вы должны дать нам знак? Вытащить нас?

— Все пошло не так.

— Не сообразил. — Он запнулся на миг, румянец залил его веснушки. — А если не считать того, как вы тут живете… с вами все в порядке? С вашей головой?

— Я все вспомнил.

— Все до того, как мы познакомились… и как вы в Данфарри объявились… и тот раз, когда вы мне починили ноги, — всё-всё-всё?

— Всё.

— Черт! — Он потупился, но не раньше, чем я успел заметить неприкрытое благоговение, охватившее его.

— Теперь я вспомнил Солнечного Света. Ты говорил, что позаботился о нем, но я тогда не мог понять, как к тебе попал мой конь. Ты первый из нашего мира, кого я встретил снова. Странно ведь, правда?

— У меня голова болит, как подумаю об этом.

— У меня тоже.

Мы оба на мгновение замолчали. Жизнь — это такое чудо.

Потом Паоло скорчил рожицу, поднял взгляд и снова принялся за расспросы, решив, что благоговение перед особой королевской крови или же воскрешением мертвых чародеев несущественно рядом с нынешними заботами.

— Так что же пошло не так? Как вы влипли в эту переделку?

— Я мог попасть в Зев'На только как раб. Поскольку все были уверены, что я мертв, наши союзники спрятали меня под маской — чарами, благодаря которым я поверил, что я — кто-то другой, смог пройти предварительные допросы и попасть сюда. Человек, который, как предполагалось, должен был мне помочь — снять маску и освободить меня, — внезапно умер. Лишь случайно увидев Сейри несколько недель назад, я, наконец, вспомнил, кто я такой и что должен сделать. Но, разумеется, сидя в клетке, как сейчас, многого не сделаешь.

Паоло окинул взглядом ряды клеток.

— Может быть, я смогу украсть ключ и выпустить вас.

— Нет! Это слишком рискованно — и совершенно бесполезно. Пока я ношу этот ошейник, во мне нет ни крупицы магической силы. Даже если нам удастся вытащить Сейри и Герика, нам не выбраться из Се Урот, потому что я не могу перенести нас.

— Я мог бы достать что-нибудь, чтобы распилить эту штуку.

— Жаль, но это невозможно. Ты даже не представляешь, как мне жаль. Но снять его можно только колдовством.

— Ладно, я это обмозгую. Что-нибудь придумаем.

— Ты не должен рисковать, Паоло. Я… Послушай. Зная, что ты здесь… с ней… Ты должен себя беречь. Понимаешь? Так, чтобы здесь был кто-то…

— Я понял. Но с вами ничего не случится.

— Я занимаюсь не самым безопасным делом. Возле соседней клетки показался охранник, напомнив мне, в каком опасном положении мы находимся.

— Побереги себя, Паоло. Это прекрасно — увидеться с тобой, знать, что поблизости есть надежный друг, но ты должен держаться от меня подальше. Пока здесь делать нечего. Не сейчас.

— Ну, вы просто поберегите себя. А я уж этим займусь. Вот увидите.

Он ускользнул так же тихо, как и появился. Я долго сидел, наблюдая за вспышками пламени в кузницах зидов на другой стороне темного двора и размышляя о чудесах вселенной, которая может так доверчиво вручить свое будущее неграмотному четырнадцатилетнему мальчишке. Впервые со дня смерти Дассина я заснул, улыбаясь.

ГЛАВА 38 ГЕРИК

Что-то странное творилось в моем доме. С тех пор как Мелладор убил раба, чтобы вылечить мое колено, я сам стал заботиться о своих ранах. На царапины, ссадины и синяки я не мог обращать внимания. Даже глубокие порезы и растяжения проходили сами по себе. Но однажды моему противнику посчастливилось, и он сильно ранил меня в плечо. Я вернулся в свои покои, прежде чем кто-либо это заметил, и прогнал рабов, сказав, что собираюсь заняться магией. Я не хотел, чтобы они кому-нибудь рассказали, что я ранен.

Я пожалел, что не могу воспользоваться тем, чему учила меня Нотоль — останавливать кровотечение, обезболивать раны, но это одна из вещей, неподвластных магии. Нельзя наложить на себя заклятие подчинения, нельзя ранить себя колдовством, однако это означает, что нельзя и исцелить себя, даже если ты умеешь это делать. Так что я разорвал чистое полотенце и перевязал им руку. Затянуть узел достаточно туго при помощи только зубов и свободной руки оказалось нелегко. Я надел толстую рубаху и темную куртку, на которой не будет заметна кровь, и понадеялся, что моя рука перестанет болеть и кровоточить прежде, чем я выдам себя.

Когда после всего этого я пришел с занятий по рукопашному бою, у меня кружилась голова, я был мокрый от пота и дрожал от холода одновременно. Острая боль в моем плече превратилась в тупую, ноющую, но полотенце и рубашка насквозь пропитались кровью. Я снова попытался перевязать рану, сменил рубашку и куртку, окровавленную одежду сжег и отправился на занятия по верховой езде. Однако мне пришлось прервать урок, прежде чем я свалился с лошади. Я наорал на наставника за то, что его занятия слишком трудны.

Я вернулся домой сразу после заката. Все, чего мне хотелось, — это добраться до кровати, но я все время сворачивал не в ту комнату. Когда я, в конце концов, вышел к лестнице, мне пришлось остановиться и сесть передохнуть уже на середине первого пролета. Мне казалось, подняться я уже не смогу. Я ненадолго задумался, не позвать ли обратно рабов. Сефаро бы помог мне. Но тут я вспомнил, что Сефаро мертв. Мертв из-за меня, как и все остальные. Я никого не мог попросить помочь мне. И я должен быть осторожным, иначе лорды всё узнают, а поддержание преграды в сознании требовало сосредоточенности.

В середине ночи я очнулся в своей постели. Кто-то что-то делал с моей рукой, и я испугался, что если открою глаза, то встречусь взглядом с рабом, привязанным к моей руке. Однако волна магии так и не вспыхнула у меня в крови, а ухмыляющийся Мелладор не показался в голове. Кто-то очистил рану, приложил к ней что-то холодное и туго перевязал. Кто бы это ни был, он влил мне в рот разбавленного вина, и вскоре я снова заснул.

Солнце поднялось высоко, когда я проснулся, и мой учитель фехтования уже трижды присылал сообщения, интересуясь, куда я запропастился. Но я сказал Нотоль, что сегодня хочу поработать с ней, что у меня есть вопросы о том, как создавать иллюзии — самое интересное колдовство, которому я успел выучиться. Она согласилась. Когда же она поинтересовалась, почему я такой сонный и невнимательный, я сказал, что мне снова снились странные сны, — правду, как я считал. Но я не смог дальше притворяться, что это был сон, когда коснулся полоски ткани под рубашкой. И я понятия не имел, кто же это сделал.

К вечеру мне снова стало плохо, и я едва не заблудился по дороге домой от лордов. Не поужинав, я отправился прямо в постель. Неизвестный снова пришел ко мне ночью. Повязку переменили, прохладная ткань легла мне на лоб, несколько раз за ночь мне давали попить подслащенного вина, пока я то задремывал, то просыпался снова. Я говорил себе, что собираюсь открыть глаза и посмотреть, кто же это, но мои веки были слишком тяжелы, и на самом деле я не хотел этого знать. Если бы я выяснил, вероятно, мне пришлось бы сделать с этим человеком что-то ужасное.

Хотя я все еще чувствовал себя слабым, на следующий день я смог вернуться к тренировкам, а спустя еще несколько дней убедил себя, что все это было игрой моего воображения. Должно быть, я все сделал сам, но, поскольку у меня был жар, мне казалось, что там был кто-то другой. Однако потом я стал находить вещи — странные вещи — у себя в покоях.

Первым оказался маленький овальный камешек, оставленный ровно посреди стола в моей гостиной. Он был гладким, серо-голубым, с прозрачной прожилкой. Я и представить себе не мог, как он тут оказался. Я кинул его в камин, но сразу же подобрал и ощупал его. Просто камень. Никаких чар. Может, его прислали лорды?.. Я кинул его на скамейку, где оставлял точильные камни, масло и тряпки для ухода за оружием.

Прошло несколько дней, и я нашел кусочек дерева в том же самом месте, но уже На обеденном столе. Он был темным и твердым, как железо, а когда я поднес его к глазам, то увидел между волокон кристаллы, словно дерево превратилось в камень. Никто в Зев'На не заметил бы этого.

И я бы не заметил, если бы его не оставили здесь, и я никак не мог понять, кто бы мог это сделать. Я положил его рядом с камешком.

А потом я нашел мерзко выглядящую косточку от багрового фрукта под называнием дарупа у себя на подушке. Я не связывал ее с двумя другими вещицами, пока не взял ее с отвращением, собираясь швырнуть в камин, а она распалась в моей ладони. Косточка оказалась аккуратно расколота надвое. Внутренняя сторона ее была гладкой, темно-коричневой с темными прожилками, словно полированный палисандр, а ядрышко — глубокого ярко-красного цвета с черными завитками. Я кинул косточку на скамейку, к остальным загадочным предметам.

Несколько недель прошли без каких-либо неожиданностей, но затем, вернувшись после долгой тренировки, я нашел маленький вогнутый осколок стекла в форме плошки — наверное, кусочек разбитой лампы, — наполненный песком и поставленный на стол рядом со скамеечкой, на которую я обычно садился, чтобы снять обувь. Зачем кому-то собирать песок в стеклянную плошку? В Се Урот достаточно песка, чтобы наполнить все посудины в мире. Но, сняв один сапог, я заметил, что все еще смотрю на осколок. Этот песок не просто случайно зачерпнули с земли.

Легко думать о пустыне как о бесконечном просторе красного песка и камня и верить, что все изменения ее вида происходят лишь из-за изменившегося света, но на деле сама земля была сотни оттенков красного и коричневого. Кто-то собрал песчинки разных цветов и выложил их в стеклянной «плошке» слоями — один поверх другого, тоньше и толще, составив волнистый узор. Я никогда не видел ничего подобного. Я поворачивал вещицу, рассматривая под разными углами. Это не было делом рук лордов.

— Ну, мой юный друг, как прошли труды дневные?

Дарзид подошел ко мне со спины и уставился поверх моего плеча на песок, который теперь лежал кучкой на полу.

— Что это?

— Сапоги, полные песка.

— Я думал, лошадь стала лучше слушаться вас в последние дни.

Онподнял с пола черепок.

— Ничуть с тех пор, как заменили Фенгару. Мне пришлось взять другое животное, потому что предыдущее было совершенно невыносимым. Да и новое не лучше. Я все еще провожу на земле больше времени, чем в седле.

Я позволил своему гневу и мыслям о синяках затопить сознание, распихивая воспоминания об Огнедышащем и лейранском мальчишке по дальним закуткам. Зиддари любопытен. Я должен быть осторожнее.

— Ваши наставники по рукопашному бою докладывают, что вы усердно занимаетесь и изрядно продвинулись вперед.

— Не знаю. Они мне об этом не говорили.

Дарзид кинул осколок стекла на стол, потом сгреб несколько огромных подушек, раскиданных по комнате, растянулся на них и принялся теребить бороду. Верный признак того, что он собирается отчитывать меня.

— Однако Нотоль беспокоят ваши занятия колдовством.

— Почему? Я научился делать множество вещей.

— Детские фокусы. Иллюзии. Игры. Вам суждено стать самым могущественным чародеем во Вселенной. Не кажется ли вам, что пришло время продвинуться дальше, чем подзывание лошадей и зажигание свечек?

— Я уже делал более значительные вещи. На прошлой неделе я вызвал лавину. А несколько дней назад я растопил камень, так что киббаци, упавшая в лужу, окаменела, когда я снова заставил его затвердеть.

— Трюки. Вы должны начать изучение более серьезных вещей.

— Нотоль пыталась научить меня читать мысли. Я работал над этим, пробовал на охранниках и рабах. Но, кажется, стоит мне только начать, как все вокруг закрывается, так что я больше ничего не вижу. Мне просто нужно еще потренироваться.

Я швырнул сапоги в угол комнаты и подошел к столу, где меня ждала чашка дымящегося кавета. Нога в чулке оставляла за собой на полу песчаный след.

— Вам нужна сила. Вы знаете это. Недостаточно того, что вы позволяете ей копиться естественным путем. Вы должны активно овладевать ею. Время близится. Духи Томаса и вашей няньки взывают к отмщению. Вы еще не забыли?

— Разумеется, нет.

— Тогда вы должны сделать следующий шаг. Научиться брать то, в чем вы нуждаетесь. Так же как вы используете рабов и зидов, совершенствуя свои боевые навыки, вы должны использовать все, что потребуется, чтобы подготовить себя к следующей битве, которая ожидает вас. Дар'нети уже не те, но в Авонаре все еще можно найти сильную и сложную магию. Они не падут пред вами ниц с воплями: «О, пожалуйста, принц, поработите нас! Позвольте нам расплатиться за тысячелетние жестокие притеснения». Сегодня вы отправитесь к Нотоль, и она начнет учить вас, как овладеть силой. Вы прислушаетесь к ней.

— Я всегда слушаю.

Я терпеть не мог, когда он говорил со мной так, словно я сам никогда не думал об этих вещах.

— Хорошо. И вы не откажетесь от того, что она вам предложит.

— Я хочу научиться всему.

В конце концов, он поймал меня на слове. Полагаю, теперь он мог сказать, что я сам этого захотел.

— И кстати, как вам тут живется? У вас есть все, что вам нужно?

— Лорды обеспечили меня всем.

— И в самом деле. Мы всегда выполняем условия сделки.

После того как я поел и поспал часок, Нотоль вызвала меня в рабочий кабинет в глубинах дворца лордов. Зал был темен, если не считать двух ярких зеленых огней — ее изумрудных глаз.

— Сядьте здесь, — велела она, и дорожка зеленого света указала мне на деревянный табурет поблизости от нее. — Итак, вы готовы сделать следующий шаг, юноша?

— Я хочу научиться всему.

— И вам многое предстоит изучить, когда вы обретете достаточную силу…

Она перечислила, что я смогу делать, научившись получать силу сверх той, которая у меня уже была: читать мысли и насылать сны, налагать чары подчинения, которые заставят, кого угодно сделать все, что я захочу, передвигать предметы, не прикасаясь к ним, и даже управлять погодой.

— Когда вам сравняется шестнадцать или около того, вы достигнете расцвета вашего таланта. Иногда я могу предвидеть, что может выйти из ребенка ваших лет, но вы слишком темны и сложны. Будет интересно посмотреть, что же ожидает вас. Однако к началу войны вы еще не достигнете зенита, так что мы должны развивать в вас те способности, которые уже есть. Прежде всего, вы должны узнать о силе.

Все дар'нети от рождения обладают колдовской силой. Это часть нас самих, сказала Нотоль, как и способность, размышлять, говорить или читать. И, как и для всего этого, нужно лишь недолгое обучение, чтобы овладеть силой. Однако чтобы творить хоть сколько-нибудь значительные чары, человеку требуется больше сил, чем у него есть.

Дар'нети наращивали силу, используя опыт ощущений, которые они получали в течение всей жизни, наблюдая, обдумывая, цепляясь за образы и чувства.

— Танец фей, — так Нотоль назвала это. — Они столь ограниченны во взглядах, что позволили великолепнейшему из даров зачахнуть от скуки, ходя по Вселенной на цыпочках, словно дети в лавке стекольщика, и боясь до чего-нибудь дотронуться. Но вы, мой юный принц, можете отбросить их глупые ограничения. Смотрите дальше, и в один миг вы сможете получить столько силы, сколько захотите. Вот, возьмите этот камень, — она вложила в мою ладонь обычный обломок красных пустынных скал, — и посмотрите на него. Изучите. Сосредоточьте внутреннее зрение на этом бесполезном куске хлама и найдите его истинные составляющие в вашем сознании, сущность, которая отличает камень от дерева или лягушки.

Она направляла меня через украшение в моем ухе, помогая думать о камне и песке, из которого он состоял… и вскоре я ощутил небольшую пульсирующую тяжесть — не в руке, но в сознании, где я удерживал образ камня.

— А теперь возьмите эту тяжесть… эту частицу жизненной сущности из никчемного камня… и втяните в себя… прямо туда, где мы были чуть раньше, где лежит ваша сила, которой вы можете распоряжаться по собственному желанию.

Я сделал, как она мне велела, и почувствовал себя так, как это бывает утром, после чашки кавета, только чуть сильнее и чуть бодрее. Потом, починяясь, Нотоль, я поднял левую руку, и подумал о свете… и с кончиков моих пальцев сорвалась вспышка. Она длилась лишь мгновение, но я еще никогда не создавал ничего столь же яркого. И это никогда еще не было настолько просто.

— Вот, вы видите, молодой господин? Это только начало.

— Еще. Я хочу сделать это еще, Нотоль.

От волнения я готов был взорваться. Все то, что я могу делать…

Она рассмеялась.

— Так мы и сделаем, но нам потребуется еще один камень.

Я глянул в свою ладонь. И верно, камень рассыпался в прах.

— Подумаешь, — сказал я. — Это всего лишь камень.

— Именно так. — Она снова рассмеялась и дала мне новый.

В том темном зале Нотоль научила меня многому. Что-то было интересным и полезным, что-то — неприятным, что-то — отвратительным и извращенным.

— …Но необходимо помнить, что ваши враги ни перед чем не остановятся, чтобы уничтожить вас. Вы должны быть готовы к этому. Иногда даже ваши союзники будут вам неприятны, но вы должны знать, как подчинить их. Ваша сила — это всё. Начав однажды править так, как вам и суждено, вы сможете сами выбирать, как обращаться с врагами… и друзьями.

День за днем мы проводили, работая над тем, как собрать силу — из камней, разбитых горшков и чашек, бумаги и ниток, из всевозможных предметов. Потом она принесла растения и небольшие деревья, мышей и киббаци, и я узнал, что сила, получаемая из живых существ, намного больше той, которую добывают из камней, глины и дерева. Когда мы заканчивали работу с предметами, от них почти ничего не оставалось. Это был хороший способ использовать ненужные, уродливые или испорченные вещи.

Иногда я проводил в комнатах Нотоль по нескольку часов, даже не замечая этого, потому что, когда я возвращался домой, уже наступала ночь, а я сам был страшно голоден, или же солнце вставало, а я полагал, что еще вечер. Иногда я пропускал прочие свои уроки по нескольку дней подряд, так что, когда я снова принимался за фехтование, тело оказывалось негибким и закостеневшим. Я был так увлечен колдовством и занятиями с Нотоль, что почти забыл о тех странных вещицах, которые нашел у себя.

Как бы то ни было, однажды днем, когда я пришел с тренировки по фехтованию, посреди стола в гостиной меня ждал гладкий, плоский кусок дерева. Я послал рабов наполнить мне ванну и приготовить свежую одежду, а сам взял вещицу в руки. Она была меньше ладони, простой и несколько грубоватой, словно ее вырезали тупым ножом. Сзади был прикреплен квадратик металла, отполированный до блеска, так что я мог рассмотреть себя в нем, словно в зеркале. Странность этой вещи напомнила мне о других вещах, найденных в комнатах, и я, пошарив на скамье, нашел там камень, деревяшку и фруктовую косточку с ярко-красным ядрышком.

Лорды ли оставляли мне эти вещи? Возможно, это части загадки, и, когда я найду ответ, я буду готов к… чему-то. У меня не было времени поразмыслить над всем этим, потому что я шел к Нотоль на весь оставшийся день, так что я кинул эти штучки в маленькую коробочку на столике у кровати. Когда я вернусь, я посмотрю на них еще раз и попробую разгадать шараду.

Тем днем, по дороге к дому лордов, я стал свидетелем дуэли между двумя зидами прямо посреди внутреннего двора. Один из воинов, наблюдавших за схваткой, сказал, что эти двое ненавидели друг друга сотни лет и решили, что одному из них пришло время умереть. Когда я пришел в кабинет Нотоль, я спросил, почему зиды-командиры не остановили их. В Лейране солдатам запрещались смертельные поединки, вне зависимости от того, сколько лет противники враждуют.

— Видели их, да? Бессмысленная ссора. И как могут быть полезны воины, столь увлеченные своими личными делами?

Она знала, что случилось — она знала все, что происходило, — но не ответила на мой вопрос.

— Давайте-ка я вам кое-что покажу.

Из пурпурного бархатного мешочка она вытащила тусклое латунное кольцо размером с мою кисть. Нотоль велела мне протянуть руку с раскрытой ладонью. Поставив на нее кольцо, она подула на него и заставила вращаться.

— Внимательно смотрите в него, — сказала она. Когда вращение ускорилось, она убрала руку, и кольцо продолжило движение само по себе, начиная сиять золотистым светом. Все быстрее и быстрее оно крутилось, отражая мерцание свечей и блеск изумрудных глаз, превращаясь в сферу золотисто-зеленого цвета на моей ладони.

— Теперь исследуйте этот шар, — сказала Нотоль, — разложите его сияние внутренним взглядом и найдите дисгармонию. Вот… видите?

Внутри шара я мог разглядеть схватившихся во внутреннем дворе зидов, залитых потом, кровью и ненавистью.

Здесь так много силы, — прошептала мне Нотоль сквозь украшение в ухе. — Ненависть весьма могущественна, как вам известно. Она сделала вас большим, чем вы были прежде, и сделает это снова, где бы вы ее ни нашли. Откройте ей свой разум. Вот, позвольте, я покажу вам…

Через серьгу она дотянулась до меня внутри. Словно отдернув занавес, она отбросила часть моих мыслей, открывая черную, пустую дыру. В эту дыру из вращающегося кольца пролился темный поток, подсвеченный золотисто-зелеными искрами, — чистая, необоримая волна силы. Я никогда не испытывал ничего подобного прежде. Огонь растекался по моим венам, наполняя меня, затопляя легкие и обволакивая кожу. Сердце колотилось в груди, пока я не почувствовал, что сейчас взорвусь.

Нотоль отпустила мой разум и забрала кольцо с моей ладони, пока я захлебывался воздухом.

— Теперь, мой юный принц, — велела она, — попробуйте. Дотроньтесь до того бокала на дальней полке.

Я указал пальцем на поблескивавший в сиянии свечей винный кубок на противоположной стороне комнаты, и он рассыпался миллионом осколков, едва лишь я подумал об этом. Еще три рядом с ним разбились, как только я перевел на них взгляд. Сияние свечей разрослось костром, и тогда я подул в его сторону и погасил его. Я думал о сражавшихся воинах. Я не мог их даже увидеть, но приказал им застыть и знал, что так и произошло, потому что слышал их гневные и испуганные мысли. Я немедленно позволил им дышать, потому что злость воинов обернулась смертельным ужасом. Они задыхались.

Я не знал, что сила может быть такой. Сделав глубокий вдох, я поднял стол одной мощью желания и заставил его летать по комнате. Книга соскользнула с него, но я замедлил ее падение и смог поймать ее прежде, чем она коснулась пола. Все это я проделал, сидя на краешке своего табурета. Все, что казалось мне в последние месяцы трудным или невозможным, теперь сделалось простым.

— Прекрасно сделано, мой юный принц. Лишь несколько человек во всем мире — а может, и никто, кроме нас Троих, — не смог бы вобрать в себя так много и так быстро. Вы будете хорошо справляться. Просто отлично, на самом деле.

Все лорды мысленно были со мной, прикасаясь ко мне, улыбаясь, довольные тем, как замечательно я справился. Я тоже был доволен и не мог думать ни о чем, кроме продолжения.

Когда той ночью я вышел из дома лордов, я ощущал странное возбуждение, но все же заметил, что ночь выдалась исключительно темной. Даже огромные факелы, горевшие у входа во дворец, казалось, давали мало света.

Наверху лестницы в ожидании меня сидел раб. Когда он забрал мой плащ, наши глаза на мгновение встретились, и я почувствовал такую волну ужаса, исходящего от него, что отшатнулся. Он быстро отвел взгляд. Я хотел было прочесть его мысли, но решил, что лучше еще раз взглянуть на головоломку, которую составили для меня. Быть может, я обнаружу какие-нибудь чары, которых не смог определить прежде. Я велел рабу приготовить ванну и ждать меня там.

Как только раб ушел, я достал предметы из коробки и снова изучил их. Куски и обломки. Естественного происхождения, за исключением зеркала. Выбор не случаен. Для создания узора из песка потребовалось много усилий. Жаль, что пришлось его рассыпать. На зеркало тоже должно было уйти изрядно времени, хотя и заметно, что его мастерила неопытная рука. Ни малейшего следа заклинаний.

Мысль дернулась к лейранскому мальчишке, но я сразу же отмел ее. Он был не из тех, кто говорит загадками, даже если бы получил доступ в мои покои. Я перевернул зеркало, пытаясь найти подсказку, но едва увидел свое отражение, как разом забыл обо всех головоломках. Я придвинулся ближе к лампе и взглянул еще раз. По коже пробежали мурашки.

Глаза мои теперь были не карими, а черными, такими темными, что не видно было, где кончалась радужка и начинался зрачок. Я швырнул зеркало и остальные вещи обратно в коробку. Замерзший и ослабевший, я забрался в горячую воду и сидел там, около часа, пытаясь думать только о силе, о колдовстве и о том, что я смогу с ними сделать. Мои рабы на меня не смотрели. Я не обращал внимания ни на их страх, ни на шепчущее присутствие лордов, которые назойливо маячили в глубине моего сознания, повторяя мне, как замечательно я преуспел в своих занятиях.

Спал я плохо. Когда наступило утро, я вытащил зеркало и снова заглянул в него. Глаза снова были карими. У меня отлегло от сердца, и я решил, что мне померещилось от усталости. То, что происходит в покоях Нотоль, часто может озадачить.

Фехтовальная тренировка заняла все утро, но мне трудно было сосредоточиться на чем-то, кроме магии. Однако Нотоль не позвала меня в тот день, а когда я попробовал поговорить с ней, сказала, что слишком занята для уроков.

Я ждал почти неделю, жажда чародейства горячила меня, словно лихорадка. В конце концов, Нотоль позвала, и я помчался через внутренний двор и вниз по ступенькам в ее комнату, надеясь, что она снова откроет пурпурный мешочек и достанет латунное кольцо. Она так и сделала.

В тот день мы совершили мысленное путешествие по лагерю зидов за крепостными стенами. Военачальник наказывал отряд воинов за пошатнувшуюся дисциплину. Злость и жажда отмщения разъедали их все время, пока они трудились в пустыне, но восстать они не отваживались. С помощью Нотоль и ее кольца я напился досыта их ненавистью и страхом, и они показались мне вкуснее, чем первый глоток воды после пешего перехода по пустыне. Меня переполняла сила.

Весь день мы отрабатывали управление — удерживая предметы, складывая их в кучи, заставляя передвигаться по заданному узору, влияя на мысли других. С крепостными было просто: они были тупы и запуганны, я мог заставить их подумать все, что мне хотелось. С зидами было куда сложнее. Их головы были забиты множеством вещей: войной и стратегией, боевыми умениями, интригами против товарищей и начальства. Оказалось, трудно проникнуть в их разум, но, в конце концов, один из охранников увидел в середине дня ночной кошмар благодаря мне.

В свои покои я вернулся глубокой ночью. Я наточил меч, поужинал и вымылся. И только потом я вытащил из коробки деревянную дощечку и взглянул в полированный кусок металла, прикрепленный к ней. Это снова произошло. На этот раз темная область вышла за пределы радужки. Это не было больно. Просто мои глаза выглядели странно… Впрочем, никто, кроме рабов или крепостных, не собирался заглядывать в них.

На следующий день глаза снова сделались обычными, и я едва не задал про них мысленный вопрос, но потом передумал. Лорды могут не позволить мне и дальше заниматься с Нотоль, если это будет продолжаться.

Прошла еще одна долгая неделя, прежде чем Нотоль снова позвала меня и заставила кольцо вращаться. В тот день мы смотрели, как на выживших после налета зидов дар'нети запечатывают рабские ошейники. Огромный прилив силы захлестнул меня, пока я слушал их крики. Я чувствовал себя вулканом, огромным, рокочущим и смертоносным.

— Сегодня мы отправимся далеко за стены крепости и поищем, чем мы можем себя развлечь, — сообщила Нотоль.

Она погасила свечи, так что единственным источником света в комнате остались изумруды в ее золотой маске и золотисто-зеленая сфера, повисшая у нас над головами. Я дрожал от переполнявшей меня силы. Когда Нотоль взяла мою руку сухими сморщенными пальцами, ей достаточно было произнести всего лишь одно слово, и наши разумы освободились от тел.

Я видел все, как если бы летел. Мы парили над просторным храмом лордов, где под звездным потолком сидели три гигантские статуи. Мы проникали сквозь стены дома лордов, заглядывали во внутренние дворы, заполненные рабами, крепостными и воинами. Мы ворвались в полдень и призвали вихрь, окрасивший воздух в красный цвет поднятым песком, пронизывая лагерные укрепления и обдирая утесы. Воины и рабы казались муравьями, ползающими по пустыне. Когда я был маленьким, я иногда бросал кузнечиков и жуков в муравейники, чтобы посмотреть, что произойдет. Теперь я мог сделать то же самое и с людьми. Я подхватил вихрем нескольких рабов и оставил их перед строем зидов, а зидов втянул в стену песка и швырнул среди рабов. Нотоль рассмеялась, но мы не стали задерживаться, чтобы посмотреть, как они будут с этим разбираться. Вместо этого мы воспарили над широкими просторами Пустынь. Нотоль показала мне, как вызывать молнию, и я часами тренировался, кроша скалы в щебень и поджигая сухие терновые кусты.

«Довольно, — сказала, наконец, она, все еще смеясь в моем сознании. — Оставьте приключений и на потом. Мы еще только начали».

Все еще взбудораженный, я вышел из дома лордов и направился по опустевшему двору домой. Молния… Мне удалось вызвать молнию! Я не мог дождаться возможности повторить. Но я слишком устал… Я потер глаза и слегка споткнулся. Во дворе было очень темно. Когда я вытянул руку, чтобы удержать равновесие, я понял, что едва не врезался в стену Серого дома, вместо того чтобы пройти через ворота. Зажмурившись, я на ощупь нашел путь вдоль стены. Когда же я вошел внутрь, я оглянулся через плечо. Факелы над воротами лордов горели, вот только пламя не было ярким и оранжевым. Огни казались серыми покрывалами, колышущимися на ветру.

У меня мороз пробежал по коже. А когда я вспомнил о некоторых вещах, которые творил в тот день, к горлу подкатила тошнота. Я бросился в дом, едва не упал на лестнице и споткнулся о скамейку для ног у себя в комнате, несмотря на то, что лампы горели. Я крикнул рабам, чтобы те перестали глазеть на меня и приготовили ванну. Оставшись один, я сжал зеркало, стоя в тусклом кругу света под самой большой из ламп. Рука тряслась так сильно, что мне пришлось положить его и наклониться над ним.

Почти весь глаз был черным. Только узенький ободок белого окружал глубокие черные дыры, два бездонных колодца, просверленных прямо в глубины моей души.

ГЛАВА 39

На следующее утро солнце встало серым и тусклым. Я собирался поговорить с лордами. Я вовсе не был уверен, что глаза вылечатся сами, как синяки или подвернутые ноги, и, разумеется, не мог тренироваться в том состоянии, в каком я находился.

Нотоль! — позвал я. — Я должен сказать…

Доброе утро. — Прежде чем я успел раскрыть им мысли, Нотоль заполнила мой разум. — Вы утомлены сегодня? За последние дни мы зашли несколько дальше, чем я собиралась, — вы такой приятный ученик, такой восприимчивый, — а это всегда оказывается утомительным, когда кто-то начинает развивать такой талант. Вас не должно это беспокоить.

Я просто сомневался…

Мы сообщили вашим учителям, что сегодня вам потребуется отдых. — Парвен подхватил разговор, и, хотя его слова звучали приятно, когда он заговорил, во мне заворочался гнев. — Я погружу вас в сон до тех пор, пока вы не сможете приступить к надлежащим занятиям. Моя глупая сестрица несколько поторопилась.

Они не дали мне ничего сказать. Парвен наложил на меня заклятие, после чего все трое заговорили об упражнениях, которые они запланировали на ближайшие дни. Когда я уже засыпал, мне пришло в голову, что никто из них не упомянул о моих глазах. Мне показалось, они знают, что происходит, но не хотят, чтобы я знал. Иначе, зачем бы они так торопились отправить меня спать? Поскольку в Сером доме нет зеркал, они не думают, что я видел это сам, а ни один слуга не посмеет мне рассказать.

Прошло не меньше дня к тому времени, как я проснулся. Я умирал от голода. Как только я поел, я заставил себя посмотреть в зеркало. Только легкий след серого оставался в карем. Я решил, что раз мои глаза снова стали нормальными, значит, они не были действительно повреждены. Я могу по-прежнему ходить к Нотоль и изучать все, чему она может научить. Я должен был узнать все о силе и колдовстве, чтобы стать достаточно могущественным и делать то, что я захочу.

В тот день я усердно занимался на тренировке по фехтованию, наслаждаясь движением и схваткой после стольких дней бездействия. Уроки Нотоль были утомительны, но, насколько я знал, мое тело при этом ни разу не шелохнулось. С тех пор как я вернулся из пустыни и увлекся колдовством, мои навыки боя почти не улучшались. Если б я только мог воспользоваться толикой своей силы… Я попытался сгустить и утяжелить воздух вокруг клинка наставника.

Нет! — рявкнул Парвен у меня в голове. — Пока что истинная сила и физическая тренировка — две отдельные составляющие вашей жизни, юноша. Вы должны быть способны сражаться любым оружием, какое есть в вашем распоряжении.

— Хорошо, хорошо.

Итак, я оставил воздух в покое и продолжил упорно трудиться, отрабатывая одно движение за другим. Я тренировался с наставником весь день. Нотоль сказала, что этой ночью занятий не будет. Меня это не удивило. По заведенному распорядку должно было пройти шесть-семь дней, пока мы не продолжим. Мысль о колдовстве заставляла меня чувствовать себя опустошенным и голодным, кожа зудела так, как бывает от недосыпа. Вызывать молнии… Тем же вечером, после урока верховой езды, я взял Огнедышащего, чтобы проехаться и проветрить голову, изнывающую по чародейству. В конюшню мы вернулись около полуночи, хотя на этот раз всю дорогу проделали вместе. Когда я завел Огнедышащего в стойло, меня не слишком удивил голос из угла.

— Он хорошо себя вел?

— Он ждет овса.

— Так я и думал. И как раз принес немного.

Мы вычистили Огнедышащего и дали ему дополнительную порцию овса.

Лейранский мальчишка сгреб солому кучкой в углу стойла и шлепнулся на нее.

— Ты мало ездил в последнее время.

— У меня было чем заняться. Ну что, пережил неприятности?

— Все к лучшему. Они думают, я полудурок. Это ты им сказал?

— Я мог это упомянуть.

— Ты не первый, кто это заметил. — Он ухмыльнулся. Я погладил Огнедышащего по холке и забрал свой плащ и вещи, собираясь уходить. Мальчишка быстро глянул на сверток и сразу же отвел глаза.

— У меня тут полевой паек, — пояснил я. — Ты же не захочешь это есть, правда?

— Если тебе когда-нибудь доведется управлять в этом месте, буду рад сказать тебе пару слов по поводу готовки.

Я кинул ему засаленный мешок. Он улегся обратно на солому и заурчал от удовольствия, впившись зубами в жесткую полоску вяленого мяса.

— Черт! Можешь обещать Огнедышащему овса, но если хочешь, чтобы я куда-нибудь пошел, пообещай мне питья.

— У меня сегодня все закончилось.

Я покопался в мешке и нашел слегка потемневшую дарупу.

— Возьми, если хочешь. Это все, что у меня есть.

— Я не привередливый. — Он в мгновение ока проглотил фрукт и кинул косточку через ворота стойла.

Я присел на корточки.

— Ты ведь не мастак загадывать загадки? Он заморгал от удивления.

— А почему ты спрашиваешь?

— Просто косточку увидел… Звучит странно, знаю, но она напомнила мне о головоломке.

— Я б не сказал, что у меня хорошо получается. Да и не пробовал особо. Правда, однажды помог кое-кому разгадать одну. Неплохо вышло.

Пока лампа над стойлом тускнела и трещала, наконец, оставив нас в темноте, я рассказал ему о вещах, которые нашел в своем доме.

— …Так как ты думаешь? Это головоломка лордов или нет?

Голос из темноты прозвучал куда серьезнее, чем я ожидал.

— Я бы сказал, кто-то пытается тебе что-то сказать. Кто-то, кто не может прийти открыто и сказать это, боясь, что ему ты не позволишь. Так что вряд ли лорды.

— Значит, раб?

— Может быть. А может, и нет. Может быть, важно не кто, а что он хочет тебе сообщить?

— Я не могу понять. Я перепробовал все способы решений, используя названия вещей, размеры, вещества, я попытался сравнивать их названия с другими словами, но они вроде бы не имеют ничего общего.

— Может, они затем, чтоб на них смотреть? Без секретов?

— Ты говоришь как настоящий полудурок.

— Принеси мне еще еды, и я придумаю еще разгадку.

— Не рассчитывай. — Я встал, отряхнул с ног солому и снова погладил Огнедышащего. — Уж лучше я пойду, а то утром засну во время тренировки и рухну на собственный меч.

— У тебя когда-нибудь был учитель, который учил бы тебя как надо?

— Нет, за месяц я ничему новому не научился. Мой наставник — хороший боец, и он заставляет меня работать до седьмого пота. Думаю, я просто не лучший ученик.

— Но ты хотел бы самого лучшего фехтовальщика — того, кто сможет учить тебя и все показывать, а не просто вгонять тебя в пот. Может, лучший — он вовсе не из воинов.

— Что ты имеешь в виду?

— Слыхал тут на днях, как говорили про нового раба, одного из тех, знаешь, кто сражается с воинами на тренировках.

— Раб для тренировок?

— Ну да. Говорят, он лучший. Уже прожил дольше, чем любой другой раб. Они заставляют его учить их всему, что он знает, а не просто драться с ними. Может, он тот, кто тебе нужен.

— Может быть.

На следующий день я спросил наставника Драка о рабе для тренировок, который выдержал дольше всех остальных.

— Слышал о таком. Он подчиняется уоргриву Дэймону, но участвует и в поединках с другими воинами. Впрочем, вряд ли он еще долго продержится. Он сегодня дерется с Врускотом, а Врускот еще ни разу не проиграл поединка за последние двести лет. Лорды выжгли из его памяти слова «отступать» и «сдаваться», так что он не может произнести их, даже если захочет.

— Я хочу видеть этот поединок.

— Это может быть поучительно. Врускот знаменит своими атаками. Я покажу вам его основные приемы, так что вы будете знать, на что обращать внимание. Поединок, скорее всего, закончится так скоро, что вы можете их пропустить.

Мы занимались до полудня, а затем спустились на одну из тренировочных площадок, как раз за двором военных. Немалая толпа воинов, крепостных и рабов собралась на открытой стороне двора. Другие жались по стенам. Я не привык к толпе и чувствовал себя неуютно, особенно когда мне освободили проход и пропустили в первый ряд.

Угадать, кто из них Врускот, было нетрудно. Я давно уже узнал, что зиды не стареют. Они остаются в том возрасте, в котором их преобразовали, и, чтобы убить одного из них, требуется весьма серьезное ранение. Но в зидах постарше было что-то узнаваемое. Они напоминали старые деревья с загрубевшей корой, под которой, очевидно, находится самая твердая и плотная древесина, способная выдержать любую бурю. И хотя Врускот выглядел не старше тридцати — сорока лет, он был очень стар. Он был невысок, но с очень длинными руками, узловатыми от мускулов. Его бедра напоминали бревна, и, как у всех зидов, глаза его были бледными и пустыми.

Множество рабов стояли вдоль стен, преимущественно — личные слуги высокопоставленных воинов. Я не мог определить среди них того, кто будет драться. Он должен быть огромным и свирепым, чтобы продержаться так долго. И вряд ли ему позволяют бродить свободно. Но единственный раб, который никому не прислуживал, сидел у стены, прикрыв глаза и опустив голову, словно спал или был напуган. От его ошейника тянулась цепь к кольцу, вмурованному в стену у него над головой.

Разумеется, едва зид коснулся цепи, как раб сразу же встал. Он оказался рослым, на голову выше Вру скота. Его плечи и руки были крупные, загорелые и все в шрамах, но он выглядел и вполовину не таким сильным, как зид. Тощий и крепкий, прекрасно сложенный для фехтования, он все равно не был похож на воина. Просто еще один раб, он стоял босой и тихий, пока с него снимали наручники, потупившись, как если бы боялся поднять взгляд на настоящего бойца. Они не собирались давать ему доспехи, так что он стоял босиком на раскаленной земле, пока Врускот облачался в толстый кожаный шлем, поножи и легкую кольчугу поверх поношенного гамбезона. Лопни мои глаза, если этот раб хоть раз оцарапает Врускота.

Но все изменилось, когда они дали рабу меч. Он поднял голову, и можно было подумать, что его кожа превратилась в сталь. Я бы не удивился, увидев, как меч соскальзывает с его голой руки или искры сыплются из его глаз. Маленький круглый щит, который ему дали, едва ли был ему нужен.

Врускот этого не замечал. Он оглядел раба с головы до ног и скривил губу. Потом дотронулся острием меча до ошейника.

— Сквозь него, — сказал он. — Я проткну тебя прямо сквозь него. Ты забыл свое место, падаль.

Раб даже глазом не моргнул, что Врускоту не понравилось.

— К бою, раб! — прорычал зид.

Не было медленного начала, кружения, ложных выпадов, попыток нащупать слабину противника или наиболее опасные стороны его стиля. С самого начала схватка оказалась по-настоящему яростной. Они бились на длинных мечах, нанося настолько мощные удары, что можно было почувствовать колебания воздуха. Трижды я видел, как мой отец — то есть тот, кого я считал своим отцом, герцог Томас, Защитник Лейрана, — сражался с лучшими бойцами Четырех королевств. Я думал, что никто не может двигаться с такой скоростью и изяществом, как папа… до этого дня в Зев'На. Рядом с рабом Врускот выглядел как вол.

Прошел час. Шум толпы — болтающей, заключающей пари, охающей и насмешничающей — стих до полной тишины, нарушаемой лишь звуками поединка. Лязг и скрежет мечей, глухие удары меча о щит. Тяжелое, сбитое дыхание. Кольчуга Врускота звенела от малейшего движения, а его сапоги глухо стучали и шаркали по твердой земле. Босой раб двигался бесшумно.

Врускот пролил первую кровь, ранив противника в переднюю часть бедра. Зид наступал, используя преимущество, так что толпе, сгрудившейся у одной из стен, пришлось убраться с дороги. Но он был слишком разгорячен, слишком сосредоточен на своем следующем ударе и ошибочно принял за слабость то, что раб все еще оставался в защите. Когда Врускот почти притиснул противника к стене, и они оказались так близко друг к другу, что могли бы почуять дыхание друг друга, раб отразил следующий удар тычком щита — мне достаточно было представить это движение, чтобы у меня заныла левая рука, — и в то же самое время обрушил по высокой дуге собственный меч в мощной встречной атаке. Зиду пришлось отступить, чтобы не расстаться с головой, и он тем самым дал рабу пространство, чтобы уклониться, отступить назад и развернуться кругом, вынуждая Врускота встать лицом к солнцу. Тот тоже не был медлителен, несмотря на толстые ноги, и успел вскинуть меч и щит, прежде чем его достал новый удар. Пот ручьями лился с обоих противников.

Теперь раб осыпал Врускота шквалом рубящих атак — выше, ниже, снова выше, переходя от одного удара к другому с плавной силой. Зид держался, но потом угодил каблуком в трещину и рухнул прямо под занесенный меч раба. Толпа ахнула в один голос. Раб ждал, подняв меч — нацеленный прямо в шею Врускота. Зид просто лежал, тяжело дыша, с таким убийственным выражением лица, что я поражался, как его противника еще держат ноги. Но раб ударил по губам тыльной стороной оружной руки и указал на Врускота. Тот раздувал ноздри и молчал.

Никто не сказал ему! Раб не знал, что воин не может сдаться.

Вместо того чтобы прикончить зида, раб отступил и позволил тому встать. Что за глупец! Неужели он думает, что зид преисполнится к нему благодарности или что у него есть хоть какое-нибудь представление о чести, которое удержит его от того, чтобы выпустить противнику кишки при первой же возможности? Лицо Врускота пылало — и не только от жара схватки. Он с яростью бросился в атаку. Враги медленно двинулись по кругу. Раб заставил зида опуститься на колени — на этот раз благодаря собственному мастерству, а не удаче, но снова сделал знак, чтобы Врускот сдавался, и снова отступил, когда тот ответил отказом.

Я бы не поверил, что хоть один из них еще в состоянии шевельнуть рукой, но они опять продолжили бой, кружась и атакуя, словно только что начали. Даже так, это должно было вскоре закончиться. Раб был тяжело ранен в бедро. Вся его нога была залита кровью. Она явно болела, так как он ее берег. Врускот сосредоточился на этой стороне, нанося лишний удар или пинок, как только предоставлялась возможность. Но раб продолжал двигаться, отступать, уклоняться — защита, короткий выпад, небольшой шаг. А затем ударом сверху вниз, с гудением, разрезавшим воздух, клинок раба отсек правую руку Врускота чуть пониже плеча.

На мгновение воцарилась полная тишина. Раб отступил, бросив оружие на песок. Все уставились на руку Врускота, с лежавшую на побагровевшей земле и все еще сжимающую рукоять меча. И вдруг Врускот взревел с такой болью и ненавистью, что камни крепости задрожали, а толпа в ужасе отхлынула. Бросив щит и пошарив на поясе левой рукой, зид обнажил нож и неловко ткнул им в раба. Но тот легко отбил удар и швырнул зида на землю. Врускот закричал, когда культя ударилась о поверхность площадки и кровь хлынула на песок.

Раб, дыша хрипло и глубоко, бросил свой щит и упал на колени рядом с Врускотом. Никто из зрителей не шелохнулся, даже когда раб подобрал нож зида. Я был уверен, что он собирается прикончить врага, но вместо этого он разрезал рубаху воина, скомкал промокшую ткань и прижал ее к судорожно дергающейся культе, удерживая Врускота в неподвижности свободной рукой и коленями. Проклятье! Он пытался остановить кровь. Его грудь все еще тяжело вздымалась, раб оглядел толпу в поисках подмоги. На один миг… на один лишь взгляд… что-то в этом лице, напряженном и измученном, под коротко остриженными волосами, показалось мне знакомым, но прежде, чем я успел сообразить, толпа взорвалась.

Рычащий солдат ударил раба по голове и сбил на землю, пока трое других поднимали кричащего Врускота и уносили его прочь. Раб потряс головой и поднялся на четвереньки, но тут другой зид привел в действие его ошейник, заставив его корчиться в рвотных спазмах. Потом ему связали руки, подтащили к стене и приковали цепью к железному кольцу. Он лежал там, корчась и задыхаясь под лучами послеполуденного солнца, мухи облепили его окровавленные руки и ноги.

Я стоял, уставившись как дурак на опустевшую тренировочную площадку. Рука Врускота лежала, забытая, в грязи. Толпа быстро рассосалась. Драк, мой учитель фехтования, покачал головой и напомнил мне, что уже пора идти.

— Ну, безусловно, поразительный поединок. Кто бы мог представить? Я и не знал, что Врускот так сильно сдал.

Конечно же, это не Врускот проиграл поединок. Это дар'нети его выиграл. И только слепой глупец мог утверждать обратное.

— Пойдемте отсюда, — сказал я. — Мне нужно работать.

Именно Врускота я и взял себе в наставники. Зидов не так просто убить, а быстрая помощь раба В'Capo спасла его противнику жизнь до того, как им занялись лекари. Конечно, он был ожесточен: воин, оставшийся без правой руки, считал себя покойником, несмотря ни на что. За всю силу мира я бы не согласился оказаться на месте личного раба-дар'нети Врускота. Но уж он-то наверняка научился чему-то от того, кто искалечил его, так что, быть может, и меня мог научить чему-нибудь. И конечно, сам Врускот по праву считался прекрасным мечником, иначе, зачем бы лордам оставлять его в живых одноруким — если бы он не мог учить или командовать другими воинами. Когда начальство Врускота убедило его, что у него нет выбора, и он понял, что учить благородного гостя вовсе не унизительно для него, он мстительно принялся за работу. У меня не осталось иного пути, кроме как расти над собой.

Из раба получился бы великолепный наставник. Но если бы я спросил про него, это значило бы, что я выделил его среди других, и, следовательно, он бы погиб. Рано или поздно это случится. И было бы не вполне справедливо отнимать у такого человека право на его собственную смерть.

Дни летели. Нотоль учила меня, как обращать несчастья мира себе на пользу. Такие вещи, как страх, ненависть, злоба, боль, существовали, и я ничего не мог с этим поделать, так что я не видел ничего плохого в использовании их себе во благо. Когда я стану совершеннолетним и овладею собственной силой, тогда, быть может, что-то и изменится.

Лорды до сих пор не сказали ни слова о последствиях моих занятий, только что свет может беспокоить мои глаза после долгой работы с Нотоль. После каждого урока я спал большую часть дня, а затем шел к Врускоту и тренировался, пока Нотоль снова не звала меня. Для проверки я приказал рабам принести мне зеркало. Мне заплетали волосы во множество тонких косичек, как у искерских воинов, и я сказал, что хочу посмотреть, как это выглядит. Они пали ниц, утверждая, что в Зев'На не найдется ни одного зеркала.

Однако топорный подарок от моего неизвестного благодетеля сообщил мне кое-что интересное. Какое-то время мои глаза и в самом деле становились прежними. Но вскоре в них появился грязновато-серый оттенок. Потом они остались черными, а в самом их центре была бездонная темнота, которая раз от раза становилась все больше. И наконец, вышло так, что я не мог больше выходить под полуденное солнце — только утром или ближе к сумеркам. Я опустил шторы у себя в покоях и перенес тренировки по верховой езде на время после заката.

Меня пугало то, что творилось со мной, но я не мог остановиться. Все еще оставалось много того, что нужно было изучить. Нотоль обещала, что перед помазанием покажет мне новый источник силы, куда мощнее уже мною используемых. Это величайшая тайна лордов, сказала она, не известная никому во Вселенной. Я продолжал к ней приближаться.

Я был так увлечен занятиями, что почти не уделял внимания головоломке с подарками, но как-то далеко за полдень, когда я сидел усталый в своих сумрачных покоях, ожидая заката, я решил еще раз на них взглянуть. В коробке нашлось еще кое-что новое — клочок бумаги с сотнями крошечных дырочек, проколотых в нем. Я едва не рассмеялся, так это было странно. Если и прежние предметы не поддавались расшифровке, то уж это было совершенно невозможно понять. Я не видел никакой закономерности в отверстиях. Я уже готов был скомкать его, когда порыв горячего ветра откинул штору, и в комнату просочился солнечный луч. Он упал на листок, пронзив путаницу дырочек, и обрисовал на стене тень, словно маленькую вселенную звезд в крошечном квадратном небе.

Звезды! Вот что это было! Бумага превратила солнечный свет в звезды — но не в звезды Се Урот, прячущиеся за вечной пыльной дымкой. Здесь был Часовой, плотный свод Арки, Лучник, целящийся в Лебедя… Звезды Северного Лейрана, звезды, которые я видел с башен Комигора.

Я уже давно не думал о доме. Я попытался вспомнить его. Серые башни, не угловатые и тонкие, как те, которые я видел через внутренний двор, а мощные, толстые, за шесть веков потемневшие от дыма и непогоды… Прочные стены с пятью круглыми башнями, построенные, чтобы бесчисленные дни держаться против любой угрозы, которая сможет пересечь Пустошь. Внутри, у главного входа, пол был вымощен черно-белой плиткой, а из высоких окон главной башни падал радужный свет… так красиво…

«Может, они затем, чтоб на них смотреть?» — сказал лейранский мальчишка.

Я взял камень с прожилкой и под яркой лампой поднес к самому лицу. Свет резал глаза, но мне нужно было его рассмотреть. Прожилка вела глубоко в серо-голубой камень, словно тайный ход, позволяющий свету проникнуть в холодную тьму и раскрыть тайны, которые иначе остались бы спрятанными. Глубоко, в самой сердцевине, виднелся тонкий узор желтого, зеленого и голубого, свивающийся в спирали и рассыпающийся лучиками и брызгами, словно крошечный сад цвета.

Все подарки были в чем-то такими же. Похожий на железо кусок дерева таил внутри тысячи крошечных совершенных кристалликов, в уродливой фруктовой косточке пряталась миниатюрная картина, прекраснее, чем мог создать любой краснодеревщик. Плошка песка была всего лишь кусочком обычной пустыни, но представленным в неожиданном, захватывающем виде. А зеркало… Тут мои рассуждения резко оборвались. В груди заныло. Почему мое отражение?

ГЛАВА 40

Я должен был выяснить, кто это сделал. Я должен был узнать, что этот человек пытался мне сказать и почему мне так больно смотреть на эти глупые безделушки, разложенные на столе. Меня бросило в жар, до того я хотел это узнать. Я попытался прочитать мысли всех рабов и солдат в доме, но у меня не было достаточно сил. Мне нужна была мощь вроде той, какую я получал при занятиях колдовством. Целыми днями я подскакивал при каждом обращенном ко мне слове лордов, надеясь, что это Нотоль зовет меня. И наконец, так и случилось.

Сегодня, мой принц. Сегодня будет особенная ночь.

Когда я шел в дом лордов, то обычно проходил не через храм — огромный зал с гигантскими статуями, потолком из звезд и полом словно бы из черного льда. Чаще всего я пользовался боковыми дверями, ведущими прямо в рабочие комнаты Нотоль или в кабинет Парвена с голыми каменными стенами, где я изучал с ним карты и стратегию. Однако в эту ночь они пригласили меня в новое место.

Зал скрывался в самом сердце дома лордов, к нему вела длинная узкая лестница вниз и извилистый коридор, который, казалось, сворачивался сам в себя. В помещении оказалось так темно, что невозможно было определить, какого оно размера или же что в нем находится. В пол был вмурован мерцающий темно-синий круг, над ним висело кольцо, но размером не с ладонь, вроде того, что я использовал вместе с Нотоль, а выше моего роста. Синий свет отражался в тусклой латуни кольца.

— Добро пожаловать, юный принц. Лорды уже ждали меня.

— …что за удовольствие…

— …снова собраться всем вместе. Сегодня особенная ночь.

Зиддари положил руки мне на плечи и посмотрел на меня сверху вниз. Его черное одеяние растворяло тело во тьме, и все, что я мог видеть, — это рубиновые глаза на золотой маске, врастающей в кожу.

— Время пронеслось так быстро.

— Вы прекрасно справились, — сказал Парвен, выйдя из-за спины Зиддари; на его широком бледном лбу отражалось пурпурное сияние аметистов. — Мы так сомневались, когда Зиддари привел вас сюда. «Так молод, — сказали мы, — так неопытен, и лишь немногим больше года осталось, чтобы подготовить его». Как глупы были наши сомнения. Вы показали нам силу вашего слова. Вы подтвердили…

— …что способны понять истину этого мира и оставить позади свое детское прошлое. Вы убедились, что наши интересы совпадают и что строгость и дисциплина могут взрастить силу. — Зиддари снова подхватил речь за Парвеном. — Как вы, несомненно, подозревали, мы скрывали от вас некоторые секреты. Но вы не отшатнулись от нашего обучения, и теперь…

— …наступает время открыть вам нашу главную тайну и подготовить вас к инициации, которая случится через пять дней.

Нотоль подвела меня к границе широкого синего круга, очерченного на полу. Огромное кольцо оказалось так близко, что мог протянуть руку и дотронуться до него.

— Это будет нелегко, как и ничто в вашей жизни не было легким. Вам придется отказаться от многих дорогих вам вещей, как вы это уже делали, но наградой за это станет… то, от чего у вас начинает гореть кровь, даже сейчас.

Они были правы. Как только кольцо начало вращаться, мое сердце забилось от жажды и восторга. Дыхание стало быстрым и поверхностным, тепло разливалось от лица и рук. Долгое время я мог согреться только в обжигающей воде или под палящим солнцем, но чародейство было намного лучше. Кольцо вращалось все быстрее и быстрее, ловя красные, зеленые и пурпурные отсветы от масок лордов и синее мерцание от пола, свивая из них огромный шар света. Парвен и Нотоль стояли по обе стороны от меня, а Зиддари — сзади, положив руки мне на плечи. Я воспользовался внутренним зрением, чтобы заглянуть внутрь шара, как они меня и учили, и оказался уже не в Се Урот…

… а в стране, едва проснувшейся после зимы, где слабая зелень едва пробивалась на коричневой пашне… на грязной дороге, истерзанной колесами повозок и лошадиными копытами. Впереди нас тащились по слякоти перепачканные узники, связанные вместе. Конные солдаты охраняли пятьдесят мужчин и женщин, немытых и оборванных, и преисполненных… ох, это невероятно… такой лютой, неприкрытой ненависти. Солдаты выдернули из толпы одного из пленников, набросили ему на шею веревку и поволокли по грязи. Мгновением позже он повис на ветке дерева, судорожно задергав ногами. Солдаты покатились со смеху.

— Вот вам королевская справедливость. Кто-нибудь еще хочет пожаловаться?

Несколько узников зарычали и рванули веревки. Кто-то плакал. Кто-то просто смотрел на солдат и мертвеца, свисавшего с дерева. Солдаты начали избивать пленных, особенно тех, кто выдавал свой гнев, и вскоре отряд снова двинулся по дороге…

Кто были эти люди? Впрочем, пока мой разум задавался вопросом, я уже знал ответ. Пленники сыпали проклятиями на валлеорском, а солдаты носили на форме красного дракона Лейрана — люди короля Эварда. Люди моего родного мира! Ненависть — безграничная, мощная и ужасающая — кипела в их сердцах. Ни зиды, ни дар'нети, ни даже рабы-дар'нети не могли породить и половину такой злобы, как эти солдаты и их пленники…

И это все ваше, — прошептала Нотоль через украшение в моем ухе, раздвинув слои мыслей и раскрыв зияющую пустоту внутри меня. — Примите это.

Я сделал глубокий глоток. Опаляющая, пронзающая, захлестывающая и подавляющая сила просачивалась сквозь поры кожи, наполняла мой живот и легкие, пока я не начал дышать черным пламенем. Сила прожигала меня до костей. Все, что я чувствовал прежде, потеряло значение.

Я мог не просто вызвать молнию. Я мог сотворить ее. Я мог заставить тысячу воинов разом броситься на собственные мечи. Если б мне только захотелось, я мог бы растереть в порошок камни Зев'На и воздвигнуть крепость снова по собственной прихоти больше тысячи раз.

— Ваш отец запретил бы вам это, — звонко сказал Зиддари, пока в моем сознании плясали видения. — Именно это Д'Арнат со своими Наследниками счел чересчур опасным, потому что сами они были слишком трусливы и слабы, чтобы владеть этим. Вот наследство, которое они хотели отнять у вас. Впрочем, это лишь пробный глоток того, что вы можете получить. Д'Арнат создал свой колдовской Мост и поклялся связать нас, запереть наши таланты и нашу силу в собственные слабовольные рамки. Но вы, наш юный принц, достигнув расцвета силы, вы освободите нас.

Сила неистовствовала, распирая меня изнутри. Ничто не ранило меня так больно, но ничто и не приносило такого блаженства. Мне хотелось кричать от боли и радости, но моя грудь была переполнена огнем.

Пойдемте со мной, — сказала Нотоль.

Она коснулась моей руки, и я свободно взмыл вместе с ней в небо Гондеи. Я увидел дальний край Пустынь, где суровые красные равнины уступали зеленой мягкости земель дар'нети. Мы проплывали над бараками и фермами, бесконечными полями, где интересного и разнообразного было не больше, чем в головах у крепостных. Мы неслись над буйными океанами, и я призывал ветра, выворачивающие деревья, и бури, заливающие волнами целые острова. Часами или днями мы изучали покрытые льдом скальные вершины, а потом ныряли вниз, где груды камней образовали естественные замки, намного большие, чем Зев'На. Озера вокруг были заполнены расплавленным камнем, а обитали в них огромные твари с ужасными когтями и острыми, как бритва клыками, которые в ужасе бежали от одного моего слова.

Но это все еще только начало, — прошептал Парвен сквозь серьгу в моем ухе. — Пойдемте со мной…

И Парвен перенес меня в сознание воина-зида, не просто для того, чтобы прочитать его мысли или внушить ему сны, но чтобы заменить его личность моей. Я чувствовал на плечах жар пустынного солнца, пока шел на тренировочную площадку. Я узнавал лица других воинов и почувствовал укол страха, когда мой командир уставился на меня бледными глазами и приказал, чтоб я первый встретился с ожидающим противником. Но, понимая и отличая эти чувства от собственных, именно я управлял его телом и действовал за него. Моя рука подняла его меч, мои глаза оценивали слабые места противника. Мои навыки управляли его поединком на жестоком солнцепеке, и я почувствовал жаркую радость победы, когда клинок вонзился в плоть раба и поверг его. Когда я устал от первого воина и покинул его тело, выбрав своим прибежищем другого, первый упал замертво. Я обеспокоился, не совершил ли я ошибку.

Нет-нет, юный принц, — прошептал Парвен. — Пользуйтесь ими по своему усмотрению. Словно камни, или крысы, или грязь под ногами, они существуют лишь для того, чтобы служить вам.

А теперь представьте, юный принц, что это возможно и в другом месте — в месте, где вы поглотили страсти куда более яркие, чем наши собственные, — в месте, куда святоша Д'Арнат запретил нам ступать. Представьте разнообразие, бесконечные чудеса, которые ожидают нас…

— Довольно, — сказал Зиддари. — Верните его назад. Мы обещали рассказать ему все, а раз так, он должен знать, что именно выбирает.

Словом и прикосновением Нотоль вернула нас из раскаленной полуденной пустыни, прочь от воинских лагерей, сквозь крепостные стены, во тьму — полную, непроницаемую тьму. На мгновение мне показалось, что меня бросили одного в каком-то другом месте, но я почувствовал лордов рядом с собой и позади меня, как они и стояли прежде. Шар света и синий круг исчезли, хотя я все еще слышал вращение и чувствовал холодный ветер на разгоряченном лице. Я повернулся к Нотоль, но не увидел ее изумрудных глаз, как и аметистов Парвена, и кроваво-красных рубинов Зиддари. Я больше совсем ничего не видел.

— Не бойтесь, юный принц, — сказал Зиддари. — Это неизбежные последствия ваших действий — как вы, несомненно, определили по прошлому опыту. Ваше желание заставило вас принять эти ограничения. С вашим продвижением вперед последствия станут куда суровее. Но вам не стоит беспокоиться, потому что у нас есть средство от этого недуга.

Что-то скользнуло у меня над головой и прижалось к лицу. Я увидел вспышки света и почувствовал огромное облегчение. Когда руки отстранились, я снова видел, но иначе, чем прежде. Мы стояли в тронном зале, там, где я впервые говорил с лордами. Как и в храме, здесь был пол из черного стекла и потолок, изображающий ночное небо, а вокруг высились колонны. Вдоль одной из стен тянулся резной помост, и на нем стояли высокие, в человеческий рост, троны, на которых сидели Трое, когда я клялся им в верности. Сегодня колонны, троны и все остальное, что было в зале, казалось угловатым, словно каждый изгиб разбивался на короткие сегменты, лишь примерно повторяющие его настоящую форму. Латунное кольцо предстало как многоугольник с тысячей сторон, и синий круг на полу преобразился так же.

Я медленно потянулся к лицу, подозревая, что я там обнаружу, но Нотоль и Зиддари схватили меня за руки прежде, чем я дотронулся до него.

— Сперва пойдемте с нами.

Они вели меня по извилистым коридорам, вверх по резным лестницам, в самое сердце крепости. Нужно было еще привыкнуть к новому видению мира — все приобрело угловатые формы, грани мерцали голубовато-белыми бликами, хотя все казалось плоским и тусклым. Но мы прошли мимо раба, и, едва взглянув на него, я уже знал, что его зовут К'Саван, что он вырос в деревне Аграмант в пятидесяти лигах от Авонара. Его терзали муки отчаяния. Я мог перечислить его родственников до десятого колена и пересказать все, что он сам о них знал. И я видел, что он смотрел на мою маску с ужасом и отвращением; он бы с радостью убил меня, если бы только не находился под заклятием подчинения, наложенным лордами.

— Вот видите, — заметил Зиддари, — полезно, а?

Мы проходили мимо других рабов и крепостных, и ничто в них не было скрыто от меня. Когда мы подошли к черной двери, такой массивной, что понадобилось бы целое войско, чтобы открыть ее, Нотоль подтолкнула меня вперед. Я распахнул дверь мыслью, и мы вошли в храм лордов.

Здесь тоже кое-что изменилось. Фальшивое небо висело над нами. Под ногами лежал черный зеркальный пол. Трое были здесь, по-прежнему восседая на тронах, огромные, но безжизненные на этот раз, потому что Трое же были сейчас со мной и вели меня к дальнему краю ряда статуй. Что-то новое и огромное высилось во тьме за изваянием Зиддари, спрятанное под пурпурным покрывалом.

Сердце гулко заколотилось, а желудок сжался, когда Зиддари махнул рукой и покрывало упало на пол. Это был я. Из такого же тусклого черного камня, как и остальные. Невозможно огромный, так что я сам мог бы забраться и встать на собственную ладонь. Я должен был стать лордом. Они не солгали мне. И пока я вглядывался в изображение своего лица, моя рука дотянулась до золотой маски, что была на мне, и ощупала бриллианты, смотревшие из ее глазниц.

— От чего же еще я должен отказаться, кроме своих глаз? — спросил я, поражаясь тому, как ровен мой голос.

— От совсем немногого, от чего вы еще не отреклись, — ответил Зиддари. — Некоторые мелочи из вашего прошлого. Ваша личная вражда может показаться ничтожной рядом с величием возможностей. Эти мысленные барьеры, которые вы воздвигли, чтобы отгораживаться от нас, рухнут. Ваш разум перестанет быть независим, он станет единым с нашими, и тогда наши общие цели и желания могут показаться вам куда значительнее ваших собственных. Но ваша сила не будет иметь себе равных, и все, что вы можете себе представить, будет принадлежать вам.

— Я никогда не буду использовать свои воинские умения?

— Не в вашем теле, — ответил Парвен. — Не стоит им рисковать. Мы сделали так, что ни один из нас не может носить оружия, и с вами будет так же. Никто в любом из миров не опасен для нас, кроме одного из нас. И как вы уже видели, у нас есть лучшие способы наслаждаться радостями боя. Но мы предполагаем продолжение ваших тренировок в течение многих лет, пока вы не достигнете полного расцвета и не создадите себе умелое тело, с которым вам будет удобно. Это ради вашей собственной безопасности в той же мере, что и ради преимущества, которое вы получите, командуя армиями и используя чужие тела для своего удовольствия. Выбор за вами, само собой.

— А что, если я откажусь?

— Вы по-прежнему останетесь Наследником Д'Арната, другом и союзником лордов. Вы можете прожить отведенные вам годы здесь или найти себе дом, где вам вздумается. Но мы будем ждать от вас помощи в нашей войне в соответствии с данной вами клятвой.

— Но секрет кольца…

— …принадлежит лордам Зев'На и откроется вам, лишь, когда вы присоединитесь к нам.

Зиддари взял меня за подбородок и указал на мою статую.

— Вы рождены, чтобы стать одним из нас. Я верю, вы знаете, что это правда.

— Мы стары и ограниченны. Ваша юность радует нас, — произнесла Нотоль, улыбаясь и гладя мои волосы. — Когда вы проживете первую тысячу лет, вы поймете.

— Нам радостно учить вас, — добавил Парвен, кладя руку мне на плечо.

— Я должен решить сейчас?

— Через пять дней вы достигнете совершеннолетия, — ответила Нотоль. — В первый час этого дня вы станете помазанным Наследником Д'Арната. Если вы решитесь стать одним из нас, мы должны подготовить вас за час между полуночью и помазанием. Другой возможности у вас не будет. Это решение станет окончательным.

— Я понял.

— А теперь мы вернем вас в ваши покои и дадим вам поспать. Когда вы проснетесь, этот вкус вашего будущего окажется лишь воспоминанием, и все будет как прежде. Вглядитесь внимательнее в лик мира и решите, сравнится ли что-либо с открывшимися перед вами возможностями. Они сняли маску, и Зиддари отвел меня обратно в мои покои и посадил в кресло. Мы приказали подать еду. Я был голоден, но слепота наполняла желудок свинцовой тяжестью.

— У вас сейчас лицо Дарзида? — спросил я Зиддари, пока мы ели.

— Да.

— Зачем вы жили в другом мире? Зачем служили людям… обычным солдатом, если вы — лорд Зев'На?

Он рассмеялся.

— Это долгая история, и за следующие сотни лет я расскажу вам ее полностью. Вкратце: один из нас прошел вслед за дар'нети Дж'Эттанном по Мосту, чтобы защитить наши интересы. Я слишком поздно обнаружил, что за долгие годы человеческий мир извращает и спутывает память тех, кто был рожден в этом мире. Я пострадал от этого унижения так же, как Дж'Эттанн и его дар'нети. Даже во многом сильнее. Жалкий, презренный мирок — эта ваша родина. Что же касается того, почему это задание было возложено на меня, а не на Нотоль или Парвена… скажем так, мне не повезло со жребием.

Больше ненависти, чем веселья прозвучало в смехе Зиддари.

Я пожалел, что задал ему вопрос. Мне хотелось, чтобы он ушел. Мне нужно было о многом подумать. Пять дней на то, чтобы решить, хочу ли я жить вечно и обладать всей силой, какой только пожелаю, или же прожить жизнь, отпущенную человеку, рискуя погибнуть рано, как папа, которому было всего тридцать семь, когда его убил принц Д'Натель. И чем я смогу заполнить пустоту внутри себя — «плясками фей» дар'нети? Я даже не знал, с чего начать. Меня тошнило от мысли, что я последую путем труса Д'Арната или убийцы Д'Нателя. Или я стану забирать силу, как зиды, выдавливая жизнь из камней, крыс или рабов. Не мог же я пройти весь этот путь ради подобного. Нет, выбирать, на самом деле, было не из чего.

Но если мне придется через пять дней отказаться от самого себя — я был не настолько глуп, чтобы полагать, будто речь и впрямь идет лишь о «мелочах из моего прошлого», — я не хотел делать этого, не получив ответа на все вопросы. Так что я сказал Дарзиду, что больше не голоден, только устал.

— Тогда я покидаю вас. Спокойных снов, мой юный принц.

Он положил руку мне на голову, и мои веки внезапно налились свинцовой тяжестью. Когда он встал и пересек комнату, я свернулся в кресле, пытаясь унять дрожь. Я так замерз… Должно быть, уже ночь. Я сопротивлялся его сонным чарам, поскольку знал, что, когда я проснусь, у меня не останется сил сделать то, что я хотел, только мои собственные слабые способности.

Медленно я позволил своему сознанию красться по дому и коснулся раба по имени Бен'Сидх. Он ничего не знал о странных предметах, оставленных в покоях молодого господина. Другой раб — Мар'Деви — тот, кто мыл меня, терзался стыдом, не от самой работы, а оттого, что чувствовал, как опускается все ниже и ниже. Он верил, что должен принимать свою участь с большей благодарностью, когда со многими его братьями и сестрами обходятся куда более жестоко. Он не знал ничего ни о камнях, ни о дереве, ни о звездах Лейрана. Одного за другим я проверял каждого раба, жившего в моем доме. Никто из них не заботился о моей раненой руке, никто не знал о таинственных подарках, оставленных для меня.

Крепостные были так тупы и вялы, что я мог бы и не проверять их, но я наслаждался собственными возможностями. Подслушивать мысли было теперь так легко. Мой разум перепрыгивал от одного к другому. Удивительно, что крепостные родственны людям, которых я касался в другом мире. Я раскрывал их и ничего не находил — ни души, ни ума, ни стремления к чему-нибудь лучшему, — пока не коснулся той, которая пряталась в тени под лестницей, потрясенная и напуганная тем, что увидела меня слепым, — и приведенным сюда презираемым ею человеком.

Она попыталась закрыть от меня сознание. Слишком поздно.

Я сам попытался отгородить собственный разум от лордов. И тоже не успел. Я с трудом бодрствовал, не говоря уже об осторожности.

— Сейри!

Я вскочил на ноги.

Я тщетно пытался добраться до нее, врезавшись в стол, а затем в кровать, пытаясь представить себе свою комнату, чтобы не убиться в этих попытках найти Сейри, — сказать, что я знаю о ее действиях, задать ей все те вопросы, которые дробились во мне, словно ярмарочные фейерверки. Но пока я барахтался в темноте, на меня обрушились лорды.

Женщина! Он обнаружил женщину в Зев'На! Как это…

… возможно? Немыслимо! Опасно!

Осторожнее, юный принц. Она служит главе обманщиков. Мы пришлем воинов, чтобы защитить вас.

Зиддари, возвращайся к мальчику! Тигрица готова к прыжку. Какая опасность для нашего юного друга… для наших планов…

С этими их воплями и толкотней у меня в голове я повис на столбике кровати, дрожа от попыток преодолеть сонливость и разделить мысли на те, которые будут доступны лордам, и те, которые нужно сохранить в тайне.

— Сейри! Беги! Они знают, что ты здесь. — Я не мог объяснить, почему у меня вырвались эти слова. — Скорее… к конюшням… прячься там…

Но она не побежала. Я почувствовал, как ее руки обняли меня, как ее мокрая щека прижалась к моему лицу.

— Я не променяла бы этот миг и на тысячу лет безопасности.

Она провела пальцами по моему лицу.

— Держись, Герик. Загляни в глубину. Ты силен, красив, добр и знаешь, что на самом деле важно. Ты не тот, кем себя считаешь. Не позволяй им переубедить тебя.

По лестнице загрохотали сапоги.

— Прости, — сказал я ей. — Я должен…

— Делай то, что должен.

Я взял ее руку и так бережно, как только мог, выкрутил за спину. Потом я позволил волне гнева смыть все прочее, что оставалось у меня в голове. Я должен ее защитить. И единственным способом было сдать ее лордам. Все остальное оказалось бы куда опаснее для нас обоих.

— Юный принц!

— Я поймал ее. Она подкрадывалась ко мне. Я перед сном упражнялся в чтении мыслей и нашел ее.

— Госпожа Сериана, — промурлыкал Зиддари.

То есть, конечно, Дарзид. Я чувствовал это по его голосу. Она не знала, что Дарзид — один из Троих. Он никогда не приходил в мой дом как Зиддари, не позволял рабам и крепостным видеть свой истинный облик.

— Какая приятная неожиданность — видеть вас снова. Однако что-то вы совсем опустились. Я и не думал, что у вас есть хоть что-то общее с крепостными. Они едва ли способны на интеллектуальные усилия, к которым вы так привыкли.

Она ничего не ответила.

— Что вы собирались здесь устроить, сударыня? Выкрасть спящего мальчика? Уверить его в том, что вы заботливая мать? Убедить его отказаться от своей судьбы? Как могущественна месть, вы не находите, мой юный принц? Настолько, что может побудить женщину разрушить будущее собственного сына лишь из-за того, что тот поклялся уничтожить владения ее покойного любовника. Отвратительно, просто отвратительно.

— Лишь одного человека в этой комнате я бы уничтожила, но это отнюдь не Герик. Я видела, что вы пытаетесь сделать с ним…

Я думал, я знаю, что такое гнев. Но перед яростью моей матери меркла даже мощь лордов.

Дарзид, конечно же, этого не слышал, и я начал догадываться, отчего они так сильно ее ненавидели. Они не могли ее понять.

— Вы недооцениваете юношу, сударыня. Мы не делали ничего, лишь позволили ему развить свою истинную природу. Он знает и принимает это. А теперь юному принцу надо поспать. У вас еще будет много времени, чтобы объясниться… как вы попали сюда и кто здесь является вашим сообщником.

Иногда лорды и впрямь считают меня глупцом. Они еще узнают.

— Запомните, она моя, — сказал я, нашарив кровать и растягиваясь на ней. — Я дал клятву и не позволю отнять ее у меня. Возможно, несмотря ни на что, у меня будет возможность для личной мести.

Дарзид рассмеялся.

— Конечно же! Удача снова улыбнулась вам, мой принц. Вы воистину получаете все, чего желаете.

Я проспал целый день. Когда проснулся, лорды уже ждали меня, давящие, тревожные… я тоже был встревожен и почувствовал себя лучше, лишь увидев тусклое серое пятно — факел, горевший по ночам на моем балконе. Если постараться, можно было разглядеть смутные очертания дверных проемов и столов в кромешной темноте.

Как вы себя чувствуете этим вечером? — спросил Зиддари.

— Голодным, — ответил я ему. Они немного расслабились.

Рабы принесут вам все необходимое.

Нотоль была повсюду: внутри меня и вокруг меня.

— Я уже позвал их. Но этого недостаточно. Я изголодался по другим вещам, не по еде. Я приду к вам снова сегодня?

Нет, мой юный друг, — сказала она, успокоенная. — Через четыре дня вы получите все, что пожелаете. Только если ваша жажда станет невыносима, я соглашусь позвать вас снова до вашего помазания. А пока вам следует возобновить другие ваши занятия.

— Что вы сделали с Сейри? — как бы ненароком поинтересовался я.

Госпожа цела и невредима. Мы задали ей несколько вопросов, но она мало на что ответила. Предатель привел ее в Зев'На, но он уже мертв. Они собирались уничтожить вас, юный принц, украсть ваше будущее… вашу силу… ограничить вас пресмыканием дар'нети… уморить голодом… но их жалкий заговор давно провалился.

— Хорошо.

Отдыхайте спокойно. Выбирайте свое будущее, не беспокоясь о том, что враги помешают вам. Хотите ли вы сами допросить женщину?

Последний вопрос задал Зиддари.

— Нет. Меня не интересует ложь. Она сбивает меня с толку.

Да. Это то, что они и хотели услышать.

Тогда мы оставим вас вашим делам.

Итак, мне предстояло выбрать, чего же я хочу. Раньше решение казалось простым, но теперь Сейри все спутала. Мои мысли бегали по кругу, и я не мог понять, чему я верю, почему я поступал так, как поступал, и что я теперь собираюсь делать со всем этим.

Я вскочил и обшарил комнату, собирая «подарки» Сейри. Выйдя на балкон, я сжег карту лейранских созвездий и далеко, как только мог, зашвырнул камень, кусок деревяшки и фруктовую косточку. Я нащупал зеркало, радуясь, что вижу, не настолько хорошо, чтобы узнать, как выглядят сейчас мои глаза. Полностью черные, предполагал я. Даже отраженный свет заставлял меня морщиться от боли. Я оторвал дощечку от металла и сжег ее. Потом расплавил железо до бесформенного комка и выбросил его тоже. Схватив плащ, я на ощупь спустился вниз по ступеням.

В доме повсюду была охрана. Я сказал им, что собираюсь прокатиться по пустыне, и пригрозил вырвать им глаза, если они попробуют остановить меня или даже мысленно следить за мной. Ненадолго задержавшись в кухне, я направился в конюшню. Собравшись с теми небольшими силами, что у меня еще оставались, я потратил их на то, чтобы отыскать знакомые ориентиры. Я погасил светильник в конюшне, добрался до стойла Огнедышащего, умудрившись не сломать при этом шею, сел и принялся ждать. Огнедышащий шарахался от меня, пока я немного с ним не поговорил. Но пришел я сюда не ради него.

— Тут ужасно темно.

— Оставь, как есть. Сегодня так будет лучше.

— Как скажешь.

— Я принес тебе немного еды, там, в свертке за воротами. Прости, но питья нет.

— Я ж говорил, что непривередливый.

Я слышал, как он порылся в мешке, а потом сел на солому.

— Тебя что-то беспокоит, — сказал он, продолжая жевать.

— Что, начал читать не только лошадиные мысли, но и человеческие?

— Ничего особенного. Сидишь тут в темноте. Забыл за что-нибудь на меня наорать. Принес еды прежде, чем я начал клянчить. Сразу видно, мысли вразброд.

— Мне нужно было поговорить, и я устал разговаривать сам с собой. Доказываю себе одно, и это звучит правильно и разумно. Потом начинаю доказывать другое, прямо противоположное, и это звучит точно так же.

— Понял. По-моему, ты думаешь слишком много.

— Это насчет того, что я тебе уже рассказывал. Про камень и все такое, что появилось у меня в доме.

— Нашел еще что-то?

— Да. И того, кто это делал.

Тишина тянулась слишком долго. Я даже подумал, что он заснул.

— Адово пекло, — выдавил он, наконец. — И кто же?

— Моя мать.

Снова молчание, а потом — совершенно неожиданный вопрос:

— С ней все в порядке?

— Нет. Совсем нет.

Из темноты на меня навалилось тело, опрокинуло на пол и заломило обе руки за спину, заставив меня отплевываться от соломы. Его локоть сдавил мою шею.

— Проклятье, ты же не убил ее? Если ты ее убил, считай, ты уже покойник. Плевать я хотел на то, чей ты друг или какой ты великий колдун, но шею я тебе сломаю. Будь уверен, я это сделаю.

Он был взбешен, и я почти поверил, что он действительно может это сделать.

— Она жива. Просто под стражей. Откуда ты?.. Отпусти меня. Я ничего тебе не сделаю. Клянусь. Проклятье, ты ее знаешь! Ты пришел сюда вместе с ней? Так ведь?

Я вывернулся и сбросил его с себя. Потом снова нашарил стену, прислонился и стряхнул с лица солому.

— Я пришел следом. Она не знает, что я здесь. Но я обещал… Проклятье на каждый клочок этого места, я же обещал… о черт, черт, черт!

Я надеялся, что он не сломает себе руку, молотя кулаком по стенке стойла.

— Зачем ты сюда пришел? Зачем она сюда пришла? И не ври мне.

— Мы пришли за тобой. Забрать тебя обратно.

— И убить?

— Убить? Зачем, адово пекло, госпоже Сейри желать тебе вреда? Она чуть сама от горя в гроб не слегла от того, что ты и твой папка мертвы, — пока жила в Данфарри, там все вроде меня. А когда она узнала, кто ты, тебя выкрали у нее из-под носа. Она кинулась за тобой в горы по зиме и в другой мир, где ее чуть саму не убили, а потом отправилась за тобой в это клятое место. И ты думаешь, что она хочет причинить тебе вред?

— Она хотела отомстить своему брату. Она не знала, что я ее сын.

— Это правда, поначалу не знала. Она не собиралась оставаться в Комигоре, но осталась, и знаешь почему? Потому что все говорили, что ты полоумный. Она хотела помочь тебе, потому что любила своего брата, а в итоге полюбила и тебя. Но собрала все подсказки лишь тогда, когда ты уже исчез. Она чуть с ума не сошла.

— Это неправда. Она привела принца Д'Нателя в Комигор, чтобы тот убил меня, Люси и маминого ребенка… из мести.

— Принц пытался тогда собрать собственную голову. Он несколько месяцев был наполовину безумным. Он даже не помнил, что она его жена, до того самого дня, в зале у Наставников. Он и взглянуть на нее не мог без того, чтобы у него голова не начала трещать. Ты вообще хоть что-то знаешь? Я знаю… знал… принца, и он никогда бы не убил ни старую женщину, ни ребенка, не важно, его это ребенок или нет. Не мог он этого. Ты представить себе не можешь, что он сделал для меня, неграмотного ничтожества, на которое у него даже не было повода смотреть — не то, что заботиться.

Моя голова готова была вывернуться от замешательства.

— Он убил моего отца… Томаса… человека, которого я считал своим отцом.

— Это чары зидов убили герцога Томаса.

— Откуда ты знаешь? С чего ты взял, что тебе сказали правду?

— Никто мне ничего не говорил. Я там был. Сам видел. Это было невозможно.

— Я тебе не верю.

— Загляни мне в голову. Ты можешь отличить правду от того, что кто-то насильно туда впихнул? Что толку во всем этом колдовстве, если ты даже не можешь определить, врет тебе человек или нет?

— Я могу отличить.

— Тогда сделай это. Мы должны спасти госпожу Сейри. Я обязан ей и принцу всем, что у меня есть. И чтобы остановить меня и не дать ее спасти, тебе придется убить сначала меня. Так что лучше начинай прямо сейчас.

Я нашарил в темноте его голову, сжал ее в ладонях и велел ему думать о том, что он хочет рассказать мне. Только об этом. Убрав руки, я знал все, что узнал этот лейранский мальчишка с тех пор, как повстречал Сейри в Данфарри, и до того дня, как мой отец, принц, зарезал себя, чтобы на моих руках не было его крови. Он не рассказал мне больше ничего — ни как он попал в Зев'На, ни как они собирались вытащить меня. Он не думал о принце ничего, кроме того, как добр он был и как он не может поверить в то, что этот человек мертв. Но этого было достаточно, и я мог не заглядывать дальше. Ни одна рана не причинит столько боли, как правда.

— Эй, ты в порядке?

Я не мог ответить ему. Я был совсем не в порядке. И все в порядке не будет уже никогда. Я мог добавить столь многое, чего он не знал. Лорды уже почти победили. Они сделали из меня то, что хотели, и сейчас я отдаю им то последнее, что утвердит их победу, — власть надо мной. Они ненавидели мою мать так же сильно, как и принца. Может, даже больше. Я едва не рассмеялся. Я заблуждался насчет всего, что было в моей жизни, ослепленный задолго до того, как зло начало пожирать мои глаза. Лейранский мальчишка так ясно видел это. Он спросил, почему я решил, что принц убил Люси, если я всего лишь видел во сне его кинжал. Но Дарзид с самого начала искажал мои сны.

Шорох соломы. Лейранский мальчик ушел. Это хорошо. Я ведь, скорее всего, предал бы и его тоже. Но прежде чем я понял, что произошло, по стойлу разлилось пятно света. Я отвернулся, но недостаточно быстро.

— Демоны проклятые!

Он повернул мое лицо обратно к себе.

— Что они с тобой сделали? Я оттолкнул его.

— Это пройдет.

Но это не так. Это навсегда.

— Болит?

— Нет. Просто я сейчас не очень хорошо вижу.

— Проклятье! Так ты вытянул из меня эту историю?

— Да.

— Ты мне веришь?

— Да.

— И что мы теперь будем делать?

— Я должен вытащить ее. Думаю, что смогу. Потом попробую помочь вам выбраться из Зев'На.

— И ты с нами.

— Это невозможно.

— Она без тебя не уйдет.

— Другого выхода и нет. Они убьют ее, если я не сделаю то, что они хотят. Они в любом случае могут убить ее, но я попробую.

— Ты умеешь хранить тайны?

— Явно не так хорошо, как хотелось бы.

Иначе бы моя мать не оказалась в плену у Зиддари. «Ошибаться во всем. Тупой. Бездарный. Злой».

— Я имею в виду, если я тебе сейчас скажу кое о чем, что может помочь… это не дойдет прямиком до лордов, правда?

— Они о тебе не знают.

По крайней мере, с этим я справился.

— Что, если в Зев'На есть кое-кто еще, кто может помочь тебе?

— Не думаю, что здесь есть кто-то…

— Я понимаю, ты уверен, что никто, кроме тебя, ничего не может сделать, но этот человек… он поможет. И он хороший. Самый лучший.

— Мы не сможем вызволить Сейри, если лорды не позволят. И не имеет значения, насколько и в чем хорош твой друг.

— Думаю, тебе стоит с ним поговорить.

— Если хочешь, можешь привести его сюда.

— Не могу. Он за решеткой.

— Идиотизм.

— Ты еще передумаешь. Но не рассказывай никому.

— Хорошо.

— Клянешься?

— Да. Клянусь. Веди меня к нему. Только мне придется за тебя держаться.

— Проклятье.

ГЛАВА 41 КЕЙРОН

Я не знал, что делать. Я так долго барахтался в безумии, что уже не представлял иного образа жизни. День, хоть чуть-чуть напоминавший нормальный, должно быть, заставит меня кричать от ужаса. Я сражался, упражнялся и выживал. Я искал хоть малейшую возможность, малейшую трещинку в броне Зев'На, но оставался ни с чем.

Паоло впал в уныние после моего поединка с Врускотом, потому что был уверен, что Герик выберет меня новым наставником по фехтованию. Он рассказал мне о своих встречах с моим сыном и о том, что уверен, будто Герик отчаянно разрывается между требованиями своих повелителей и собственной природы.

— Он решил стать таким же, как они, но ему это совсем не нравится. Он просто не знает, как ему жить иначе.

— Они жаждут заполучить его. Только один человек — помазанный Наследник Д'Арната — обладает властью над Пропастью, Мостом и Воротами.

— Но если вы все еще живы… Может быть, помазание не сработает.

— Пока на мне ошейник, от меня толку, как от покойника. И если я не освобожусь, чтобы воспользоваться ими, силы Наследника перейдут прямо к Герику в день помазания.

Угнетающие мысли. И то, что Паоло едва не попался во время этого посещения, никак не укрепляло мой боевой дух. Охранник выбрал самое неподходящее время, чтобы произвести обход загона с рабами, вооружившись ярким факелом, и Паоло пришлось выкатываться из пятна света. Я принялся колотить по прутьям, изображая припадок безумия — угрожающе-простое притворство. В следующий раз я велю Паоло держаться подальше от меня. Унылые планы на будущее. Его бодрая ухмылка — лучшее, что осталось в моей жизни.

Моя тревога вовсе не убавилась, когда Паоло сообщил мне о «переменах» в Герике.

— Говорят, он превращается в демона, боится света, проводит дни напролет без еды и сна и бродит повсюду в головах у людей. Он сказал мне… он сказал, что собирается стать одним из лордов. Это что, уже происходит?

Разумеется, так оно и было. Совращения было недостаточно. Вся сила, которую унаследует Герик, достигнув совершеннолетия, достанется им, но только в том случае, если в нем не останется ни малейшей частички, способной им противостоять. Я давно потерял счет времени, но прошли недели с тех пор, как я отметил год пребывания в загоне для рабов. Помазание Герика случится уже скоро. Трое превратятся в Четверых. Хаос. Бедствие.

Шли дни.

Соломинка защекотала мой нос. Мгновенно проснувшись, я перекатился к прутьям.

— У меня плохие новости. Они ее схватили.

— О нет…

Я с трудом сдержался, чтобы не закричать, не рвануть прутья, не заколотить по ним, пока не придет охранник, и я не задушу его голыми руками. Я не осмеливался даже думать о Сейри, чтобы никто не прочел во мне, что она здесь. Это было единственной защитой, которую я мог ей дать.

— Но я привел кое-кого, кто мог бы помочь.

— Какая еще помощь…

— В'Capo, — он сделал очень выразительное ударение на этом имени, привлекая мое внимание, — вот этот человек, барахтающийся в грязи у меня за спиной, — новый принц Авонара, молодой господин Герик.

Он повернулся к неясной тени за собой.

— А это — В'Capo. Ты видел на днях, как он сражался. Думаю, тебе следует освободить его, чтобы он мог нам помочь.

Не веря своим ушам, я прижался к прутьям и напряженно вгляделся в темноту. Мальчик отвернулся, но его профиль был ясно виден. Это казалось невероятным.

— Паоло, с тобой все нормально? — прошептал я. — Он не…

— Он знает про Сейри и говорит, что может вытащить ее из Зев'На. Но говорит, что сам не пойдет. Я сказал ему, что он не должен все делать сам и что ему тоже надо убраться отсюда. Скажи ему, В'Capo. Может, он хоть тебя послушает.

— Сейри, скорее всего, с ним согласится. Она скажет, что в первую очередь надо спасать тебя.

— Она будет неправа. — Голос Герика был холоден.

— Так ты можешь это сделать? — шепотом спросил его Паоло.

— Сделать что?

— Освободить В'Саро. Снять чары. Ошейник. Выпустить, чтобы он помог нам до нее добраться.

— Я не знаю. Думаю, я могу вытащить его из загона… чтобы он пришел учить меня. Но ошейник… Я не знаю. Если вам нужен ваш дар…

Казалось, его это не интересует. С другой стороны, он не отказывался от разговора. Пока он соглашается говорить, чем меньше интереса, тем лучше. Я не был уверен, что он готов узнать, кто я.

— Мечом этот бой не выиграть, — сказал я. — Нам нужны именно те чары, которые могу творить я. Впрочем, я начинаю думать, что единственный настоящий чародей здесь Паоло.

Герик фыркнул.

— Он болтает с лошадьми. И заставляет людей говорить то, что они не собирались.

— Так ты можешь это сделать? — еще раз спросил Паоло.

— Мне придется подумать.

— Ты же не будешь думать долго? — поинтересовался мальчик.

— Не смогу. Осталось всего четыре дня. А потом я просто не смогу вам ничем помочь.

— Ну, хорошо.

Паоло дотронулся до прутьев клетки, и мальчики исчезли.

«Четыре дня… земля и небо…»

Если Герику удастся снять ошейник и если я еще не забыл, что нужно сделать, — назойливая неуверенность, преследовавшая меня по ночам, — я смогу вытащить нас из Се Урот. Лорды могут быть уверены, что надзирают за всеми порталами, ведущими в Авонар, но я знал другой путь, недоступный для них. Только от одной мысли мне сделалось дурно…

Правильным было бы бросить Сейри. Я отвечаю за безопасность Моста и двух миров, а это значит, что Герик намного более важен, чем моя жена. Но, лежа на соломе и уставившись в постепенно светлеющее небо, я все сильнее убеждался, что мы не можем оставить ее здесь. Забота о Сейри привела сюда Герика. И кто скажет, что попытка спасти ее не станет избавлением для него самого?

Поздно следующим днем меня вызвали в Серый дом, скрутив, точно дичь, выставленную в лавке. Герик был на тренировочной площадке, сражаясь с молодым рабом под присмотром однорукого воина. Вазрина Ваятельница! Это был Врускот.

Герик остановил поединок, когда надзиратель втащил меня через ворота.

— А, вот тот самый раб, за которым я посылал.

В мгновение ока ревущий Врускот костоломным ударом швырнул меня на землю лицом вниз, пнул в спину и обрушился на меня сверху, словно падающая башня, вышибив из меня дух. Когда я выплюнул грязь изо рта и попробовал отдышаться, солнце блеснуло на кинжале в его руке. Крутясь и извиваясь, мотая головой из стороны в сторону, я попытался сбросить эту скотину, пока он не выколол мне глаз или еще чего похуже.

— Солдат!

Мир застыл по команде. Герик спокойно стоял позади обезумевшего зида, приставив лезвие меча к его шее.

— Если твой кинжал опустится вниз хоть на волосок, твоя голова последует за ним.

Врускот колебался долго. Пенистый плевок капнул у него из угла рта, а сам он был краснее полуденной пустыни.

— Ты не причинишь вреда этому рабу. Я хочу, чтобы вы оба стали моими учителями, а если ты, по той или иной причине, осмелишься нарушить мои указания, я высушу твои мозги и вытряхну их через нос. Ты меня понял?

Невероятно. Старый зид сунул кинжал в ножны и слез с меня. Но, поднимаясь, упрямый дьявол умудрился всадить ботинок в мой живот и коснуться моего ошейника. Пока я пытался не выблевать съеденный за последние три дня хлеб перед сыном, с которым был так недолго знаком, Герик отвесил зиду пощечину тыльной стороной ладони. Судя по звуку, рука у него была на удивление сильной.

— Не испытывай мое терпение, солдат.

— Надзиратель пнул меня, чтобы я поднялся.

— Куда мне деть этого раба, молодой господин? За ним надо постоянно следить. Вы знаете, что на нем нет чар подчинения? Поскольку он все еще сражается на тренировочных поединках и на него делают ставки, надсмотрщик не разрешает этого.

— Можешь приковать его к стене. Пусть он сидит, но должен иметь возможность встать и показать движение, если я потребую.

Я невольно засомневался, не обманулся ли Паоло в этом мальчике. В его поведении не было заметно ни малейшего следа узнавания. На моем месте мог быть деревянный чурбан.

— Я сообщил уоргриву Дэймону, что, пока ты мне нужен, ты принадлежишь мне, — сказал он, затягивая перевязь на своей тонкой талии. — Будешь учить меня фехтованию вместе с этим воином. Можешь говорить, когда захочешь, пока я не отдам обратного приказа или не уйду с тренировочной площадки. Ты понял?

Я кивнул. Никогда не любил лишних разговоров.

— Ты будешь здесь и днем и ночью. Мне иногда взбредает в голову потренироваться ночью, и я не желаю ждать, пока тебя приведут.

— Разумно ли это, молодой господин? — Пылающий ненавистью Врускот забыл о дисциплине. — Таких псов, как этот, нужно держать в клетке.

— Не возражать мне, солдат! — Взгляд Герика заморозил бы и вулкан.

Пока солнце спускалось к горизонту, Герик продолжал тренировку с крепким юношей-рабом. Врускот глаз с меня не спускал, пока муштровал этих двоих, заставляя повторять сложное движение. Его выбор урока удручал, сводясь к одной из совершенно невообразимых атак, позволивших мне победить его. Только его собственная огромная сила и опыт сделали наш поединок таким долгим и трудным.

Но если Герик притворялся, у него это получалось вполне правдоподобно, и мне стоило поступать так же.

— Пользоваться слабостью противника — не всегда лучший способ атаки, молодой господин, — сказал я. — Кроме того случая, когда вы одновременновычисляете его сильные стороны, уравновешивающие ее. Никакой поединок не бывает, прост настолько, чтоб его можно было свести к одной схеме.

Врускот, разумеется, вспылил, однако Герик снова подтвердил свою власть, предложив мне уточнить. Три часа мы потратили на урок по стратегиям атаки, так увлекшись, что едва не забыли обо всем на свете. Он был так умен, что понимал мои объяснения прежде, чем я успевал договорить, и мог делать выводы, идущие далеко за пределы текущей задачи. Я чувствовал его неистовое желание стать настоящим мастером. Никогда бы не подумал, что стану учить сына фехтованию, но я дорожил каждым мигом из этих трех часов.

Врускот кипел и неистовствовал, однако Герик отказался отпустить его.

— Ты здесь для того, чтобы защитить меня, солдат, если этот подлец дар'нети попытается причинить мне вред. Я доверяю тебе уничтожить его в этом случае.

Вечерело. Когда пришел надзиратель, чтобы забрать противника Герика, мой сын велел ему зайти позже. Но довольно скоро юный раб начал спотыкаться, и я предположил, что удобнее для Герика будет приберечь его до следующего дня.

Герик согласился и сразу же приказал Врускоту вернуть мальчика-раба в загон.

— Пока вы ходите, я привяжу этого раба на ночь. Врускот заворчал и все же подчинился. Едва он ушел, оставив только двоих охранников в дальних углах обнесенного стенами двора, Герик присел возле меня. Он связал мне руки, стреножил меня и затянул цепь на горле, руках и ногах, плотно прикручивая меня к стене.

— Я придумал способ, но смогу это сделать не раньше, чем завтра ночью, — прошептал он.

— Любое время сгодится…

Я в первый раз взглянул ему в лицо с близкого расстояния. Духи ночи… он быстро отвернулся, зная, что именно я увидел.

— Как они это сотворили? — тихо спросил я.

— Не твое дело. Мне просто нужно знать, что ты собираешься делать, если я освобожу тебя. Я не хочу, чтобы ты мне помешал.

— Вы рассчитываете увидеться с Сейри… с госпожой?

— Да. Они ждут, что я убью ее. «О боги».

— Скажи мне, где и когда, и я там буду, — ответил я, пытаясь сохранять хладнокровие. — Сделай так, чтобы Паоло тоже оказался со мной, и я вытащу нас всех из Зев'На.

— Все пути наружу — во власти лордов. У тебя нет шансов.

— Я знаю Путь. Поэтому меня сюда и послали.

Он покосился на меня, но было слишком темно, а я не был уверен, что он хорошо видит. Тут же заскрипели и хлопнули створки ворот. Когда Врускот вышел из-под каменной арки во двор, Герик стоял, прислонившись к бочонку с водой, и пил воду из ковшика.

— Я закрепил оковы раба, солдат, но хочу, чтобы ты проверил их. Вели крепостным доставить ему обычную еду и питье и сделай, что можешь, чтобы он не загадил мне тренировочную площадку.

Врускот поклонился и превосходнейшим образом убедился, что я и пальцем пошевелить не смогу. Той долгой, холодной ночью я мечтал о моем Авонаре, о том, как мы будем взбираться с сыном на заснеженную вершину Карилиса и как я увижу, что свет возвращается в его ужасные глаза.

Весь следующий день на фехтовальном дворе только двое зидов стояли, вытянувшись по стойке «смирно». В Сером доме царила тишина. Никто не вышел во двор. Я задремывал урывками на проклятом солнцепеке.

Вскоре после заката меня внезапно выдернул из сна негромкий удар в темном углу двора. Один из охранников грузно осел на землю. Второй начал опрокидываться, не успел я вскочить на ноги.

— В'Capo, — шепотом окликнул меня Герик, — скажи что-нибудь.

— Что именно? — поинтересовался я так же тихо. Мальчик неуверенно шагнул из самой густой тени.

— Еще раз.

— Что случилось?

Он медленно пересек двор, споткнувшись о цепи, которые приковывали мои ноги к стене. Крепко связанный, я не мог подхватить его, только изогнулся, чтобы смягчить его падение и не дать ему удариться лицом о мои колени. Он вытянулся поперек меня.

Затем Герик отполз в сторону и встал на колени. Лорды снова взялись за него. Он был напряжен и дрожал, как тетива лука, а ужасная черная сердцевина его глаз стала еще больше. Веки его слипались. Не верилось, что он способен разглядеть хоть что-нибудь.

— Возьми это, — сказал он, вкладывая мне в руку маленькую керамическую чашку с толстыми стенками — тигель, наполненный грубо перемолотым серым порошком, а затем вытащил из кармана куртки другой, немного больше, с серебряными полосками. — Это будет неприятно, но ты должен молчать.

— Скажи, что они с тобой сотворили. Прежде чем сделаешь что-то еще. Я могу тебе…

— Я слышал от тебя и от того лейранского мальчишки, что единственный способ спасти мою мать — это освободить тебя. Я не верю этому и не доверяю тебе, но я заблуждался насчет всего в моей жизни, так с чего бы мне ожидать, что на этот раз я окажусь прав?

Он встал на колени между моих ног и провел руками вокруг головы, нащупывая ошейник и осторожно избегая чар, которые повергли бы меня в судороги.

— Я добыл знание, силу и материалы, необходимые, чтобы обезвредить твой ошейник. У меня очень мало времени, но если я начну прямо сейчас, может, мне и удастся справиться. Так что я попросил бы тебя не дергаться.

Его холодные пальцы остановились там, где была печать.

— Приготовься.

— Делай, — сказал я и ощутил, как обретает форму его заклинание, нарастает, огромное и устрашающее, пронзая, словно острое лезвие, сначала мою плоть, потом разум и лишь затем душу.

Я глубоко ушел в себя.

Тише… держись… защити своего сына, который рискует душой и зрением, чтобы спасти тебя…

Медленно, безжалостно Герик провел пальцами вдоль печати, растапливая ее и позволяя обжигающему, омерзительному веществу стечь в украшенный серебром сосуд. Я уткнулся лицом ему в грудь, я, кто должен был защищать его и утешать, но все, что я мог, — это использовать его напряженное хрупкое тело, чтобы заглушить свои стоны. Прошло не более четверти часа, но я так затерялся в пульсирующей дымке боли, что даже не заметил, как Герик сдвинулся и принялся распечатывать браслеты у меня на запястьях.

Тише… держись… защити его… Это терпимо, потому что необходимо. Это ради твоей жены и сына, которого ты не чаял увидеть. Как благословенна жизнь… как прекрасен Путь, который может указать выход вопреки всем ожиданиям… пройти сквозь боль и отчаяние, чтобы встретить такую радость…

Пустынный ветер, холодящий ручейки пота на моей спине, начал шептать о бесконечных песках, о крошечных впадинах с влагой, глубоко спрятавшихся от лучей алчного солнца, о стойких тощих созданиях, которые шустро перебирались из одного клочка тени в другой или же зарывались глубоко в прохладные объятия земли, об иссохших растениях со все еще живой сердцевиной. И на самой кромке ветра таился поцелуй снегов, долетевший с самих вершин гор Света, и легчайшее дыхание пробуждающихся долин Айдолона.

— О боги, юный принц…

— Надо торопиться.

Его голова поникла, когда он осторожно убирал тигель. Наполненный сосуд испускал иссушающий жар. Серебро расплавилось.

— Можешь взять это? И избавиться от него? — Он еле ворочал языком, засыпая.

— Опусти чуть пониже, чтобы я смог дотянуться.

Неловко я забрал тигель и вылил расплавленный металл в яму, которую проскреб в земле, пытаясь облегчить свои страдания.

— А теперь надо заменить печать… чтобы никто не заметил. Дай мне сосуд с порошком.

— Как помощник, я несколько ограничен, — ответил я, пытаясь ногой достать чашку, которую выронил, пока Герик снимал печать.

Герик взял ее в руку. Полыхнул огонь, и серый порошок растекся жидкостью. Его сила внушала трепет размахом и ужас происхождением. Едва я почувствовал это, даже столь смутно, как в первый час своего освобождения, я захотел, чтобы он остановился, чтобы он не использовал такую мощь, пусть даже в благих целях. Но он уже снова уткнул мою голову себе в грудь, намазал холодной мазью ободранную полоску кожи между концами ошейника и стал лить на нее горячую жидкость, направляя ее пальцами. Я не осмелился разжать губ, чтобы не выдать нас криком. И опять я хранил молчание и чуть не задохнулся от ужаса, когда почувствовал, как застывает печать. Быть может, это и было исполнением его клятвы мести? Может быть, он освободил меня от ошейника лишь затем, чтобы я смог на мгновение почувствовать вкус жизни, а теперь снова вверг меня в ужас. Он поклялся уничтожить меня, а ничто иное не сделало бы это так надежно.

Тише… держись… защити его…

Металл остывал на моей шее. Ничего не изменилось. Тигель выпал из пальцев Герика на землю, а сам он тяжело навалился мне на грудь.

— Герик, что случилось?

Кажется, он просто заснул. Мои ограниченные движения не позволяли мне толком растрясти его.

— Проснись, парень. Тебе надо убираться отсюда. Однажды ты поймешь, что ты сделал этой ночью. У меня нет слов, чтобы выразить тебе свою благодарность.

Он сонно покачал головой.

— Тебе надо куда-нибудь вернуть эту утварь?

— Нет. Дай сюда, — пробормотал он, протянув руку.

— Вот один. До другого не могу дотянуться. Тебе придется поднять его самому. Найди мою левую ногу — прости, хозяева не позволяют мне их мыть, — теперь правее, еще немного, а теперь прямо на меня.

Он сложил оба тигля в опасной близости от моей ноги и расплавил их, превратив в кусок камня и металла.

— Мне надо идти.

— Ты сможешь добраться до дома? На тебя кто-то наложил сонные чары?

— Как всегда… после. Пока я снова не смогу видеть. Они думают, я не знаю, что происходит.

— Вот, возьми меня за руку.

Первой же искрой собственной силы я ослабил действие сонного заклинания.

— Так лучше? Он нахмурился.

— Ты делаешь совсем по-другому.

— Может быть, я тебя как-нибудь смогу научить.

— Не думаю, что будет время. Я просплю весь день. А потом, к полуночи, надо будет идти в храм к лордам. Они приведут туда Сейри. Я позабочусь о ее безопасности. Но лейранский мальчишка будет тут, во дворе, прежде чем я уйду, и ты должен будешь его увести, если сможешь.

— Я приду за тобой.

— Ты не сделаешь ничего, если я тебе не разрешу! — рявкнул он. — Я могу вернуть на место то, что забрал. Я освободил тебя, чтобы ты позаботился о лейранском мальчишке, если сможешь. И ничего больше.

Не дав мне и слова сказать, Герик встал и ощупью направился к себе домой. Он выглядел очень одиноким.

Я не спал этой ночью, просто сидел и смотрел, как движутся звезды за пыльной пеленой, чувствовал остывающие камни у себя за спиной и наблюдал за отблесками факелов, пробегавшими по моим цепям. Когда ночной ветер рассказал мне о своих странствиях, вся долгая история смерти и печали, которая сопровождала мое собственное путешествие, встала у меня перед глазами. И с каждым ощущением я делал крошечный шаг по моему Пути, и моя сила нарастала, словно первый язычок пламени в очаге, вскормленный трутом, или словно ручей, что вбирает капли дождя, пока не превратится в могучую реку.

ГЛАВА 42 ГЕРИК

Я проснулся перед самым закатом, раньше, чем обычно после ночных занятий с Нотоль. Не знаю, помог ли тут В'Capo, ослабивший сонные чары, или я проснулся сам, чтобы посмотреть на заходящее солнце. Закаты станут совсем другими для бриллиантовых глаз.

Сжатый белый шар солнца распух и покраснел, словно обожравшаяся, готовая к спариванию пиявка. Тонкие сухие перышки, сходившие в Се Урот за облака, отражали его свет и размазывали его по всему западному горизонту. К следующему закату я стану Наследником Д'Арната и лордом Зев'На, и мир изменится навсегда. К лучшему или к худшему — там будет видно. Я был полностью готов, кроме того, что касалось Сейри — моей матери. Сперва следовало позаботиться о ней.

В конце концов, я понял, что она пыталась сказать мне своими подарками. Когда она обнимала меня в тот единственный миг, прежде чем они забрали ее, я почти поверил тому, что она шептала мне. Но она не знала, что ее зеркало смогло показать мне мою душу — темное нечто, обнаженное моей силой. Во мне не таилось ни капли красоты.

Странна, что именно друзья Сейри — лейранский мальчик и раб — помогли мне увидеть истину еще яснее. Чтобы выяснить все необходимое для освобождения В'Capo и набрать силу для заклинания, мне пришлось просить Нотоль еще раз взять меня в путешествие. Я сказал ей, что все еще не могу решить насчет своего будущего, но если мы сделаем это еще раз, я буду знать точно. Так что Трое встретили меня в зале с кольцом, и мы заглянули в беднейшие кварталы керотеанского города, где воздух был пропитан голодом и болезнями, а людей снедала горечь и жажда мести. Я поглотил их ненависть, и сила забурлила во мне.

Парвен перенес меня на край чаши вулкана, где я видел трещины земной тверди, пылающие жидким огнем. А потом Нотоль привела меня в холодные, черные глубины океана, где я касался странных слепых тварей, обитавших там. Я обернулся одной из них, и на час всем, что я знал, стали холод, мгла и давящая масса воды, бывшая моей жизнью.

— Все это будет вашим, юный принц.

Я возненавидел лордов за то, что они заставили меня покинуть мирный океан. Они засмеялись и пообещали, что, когда я стану одним из них, я смогу путешествовать хоть к самым звездам. Пока мы странствовали, я задавал им сотни вопросов обо всем, что приходило мне в голову — включая и то, как действуют рабские ошейники, — а потом Зиддари оставил меня в моей комнате, слепого и скованного заклинанием. Все, что я мог сделать, — это вернуться к рабу и освободить его, как обещал. Но чего мне хотелось, так это спать и видеть во сне глубины океана или же снова вернуться к огромному кольцу и продолжить странствия вместе с лордами.

Так зачем же я освободил В'Capo? Я перегнулся через перила балкона, но не мог заглянуть на фехтовальную площадку, где он все еще был прикован к стене. Он был лучшим бойцом, которого я когда-либо видел, тем самым искусным учителем, которого я ждал, и к тому же казался благородным человеком. Даже добрым. Его страдание и моя сонливость не позволили мне прочесть намерения в его мыслях. Но когда он ослабил сонные чары, я почувствовал вкус колдовства дар'нети. Мягкое, слабое, рассредоточенное, словно пламя свечи вместо молнии. Мне казалось, с такой силой нельзя даже остановить бегущую киббаци.

Итак, в вечер моего последнего заката я решил, что должен отсрочить освобождение В'Capo. Я не хотел убивать его или снова запечатывать в рабский ошейник. Если он сумеет спасти свою жизнь и жизнь лейранского мальчишки, я не имел ничего против. Но я не мог позволить его столь высокому мнению о собственных способностях подвергнуть опасности жизнь моей матери. Если он потерпит поражение, умрут и Сейри, и он сам, и лейранский мальчишка. Я не хотел отвечать за смерть кого-то из них.

Что же касалось моего будущего, то, испробовав на себе настоящее колдовство дар'нети, я видел лишь один путь. Я не мог бы — и не стану — жить в такой слабости, потому что уже странствовал по ветрам мира вместе с лордами Зев'На. Мое место здесь.

— Как поживаете в этот незабываемый вечер, юный принц?

Дарзид шагнул на балкон позади меня.

— Жаль, что еще не полночь.

— Равно как и мне, — ответил он. И мне, — сказала Нотоль.

Мне тоже, — прогрохотал в моей голове голос Парвена, словно скатившаяся по дощатой лестнице бочка.

— Что мне следует сделать перед помазанием?

Дарзид опирался на перила балкона. Хоть я и не смотрел на него, но чувствовал, как он изучает меня — снаружи и изнутри.

— Ничего. Все произойдет в должное время.

— Я велел приготовить ванну, — сообщил я. — И еду. Я со вчерашнего дня не ел и не мылся.

— Купание — это хорошо, но никакой еды. Вы должны поститься, пока не придете к нам сегодня ночью.

Я не спрашивал почему. Скорее всего, причина бы мне не понравилась. На балкон вышел раб и встал на колени, разведя в стороны руки. Через одну из них было перекинуто льняное полотенце.

— Что будет с моими рабами и челядью после этой ночи? — спросил я, толкнув его ногой и кивком показав на дверь, чтобы он обождал меня внутри.

— Вам не стоит беспокоиться об этих слугах.

— Я хочу, чтобы они заснули. Ночью, прежде чем я уйду.

— Зачем?

Моей коже стало жарко от его испытующего взгляда.

— Я не хочу, чтобы они смотрели, как я ухожу, и думали об этом. Возможно, когда я стану лордом, я решу их всех убить. А может, и нет.

Последний краешек солнца скрылся за горизонтом. Дарзид улыбнулся и махнул рукой в сторону дверного проема.

— Ваше желание, разумеется, будет исполнено. Я ненавидел его.

ГЛАВА 43 СЕЙРИ

Я нигде еще так не мерзла, как в Зев'На, даже в разгар зимы на горных тропах склона Серран. Темные стены выстужали плоть и душу, пока кровь, как мне показалось, не замедлила бег, а мои мысли не замкнулись в себе, как цветок лилейника, лишенный солнца.

Я не могла читать мысли, как дар'нети, или жить в чужом сознании, как лорды, но в тот краткий миг, когда я обнимала своего сына, я знала, что не ошиблась в нем. Последние месяцы я пыталась найти способ сказать ему, что он не был злым. Эти жалкие, пустячные вещицы оказались всем, что я могла найти или сделать поздно ночью или ранним утром, пока другие женщины спали. Я не была уверена, что он понял мое послание. Но он пытался спасти меня, он был мягок и извинился, когда мой арест сделался неизбежен. Поэтому я цеплялась за надежду, что он откажется от участи, уготованной для него лордами. Я сомневалась, что мне удастся сделать что-то еще. Я понимала, как много месяцев прошло. Возможно, уже завтра или в любой из ближайших дней ему исполнится двенадцать.

Мой допрос у лордов оказался на удивление легким. Старуха положила высохшие, иссеченные шрамами ладони мне на голову и завладела всем, что я знала. Это длилось не больше мгновения. Я почувствовала себя опустошенной, словно меня вырвало всем, что я когда-либо ела, но, по крайней мере, я никого не предала. Попытка Гар'Дены сохранить все кусочки мозаики по отдельности оказалась успешной — полагаю, единственной успешной частью плана. Старуха уже знала, что Гар'Дена был врагом лордов, и сообщила с некоторой досадой, что надсмотрщик Гернальд вот уже год как умер и его призвать к ответу нельзя. Так что, в конце концов, я получила объяснение нашему провалу. Надсмотрщик-зид, несомненно, и должен был подать мне сигнал и вызволить меня и Герика из Зев'На.

Как только старуха оказалась удовлетворена, меня оставили одну в прекрасно обставленных покоях. Чистая одежда лежала рядом, на кровати. Тоненькая темноглазая девочка-рабыня, которую я уже встречала в Сером доме, принесла мне еду и в ужасе убежала, когда я попыталась заговорить с ней. В ванной лежали мыло и полотенце, горячая вода была тоже — только протяни руку. Это были лучшие условия жизни за весь последний год. Но я знала, что такое тюрьмы, даже лучшие из них. И хотя я помылась, переоделась и поела, после этого я села и стала ждать конца света — или, по крайней мере, его малой части в лице меня.

После двух дней вялого безделья я нашла в маленьком столе бумагу, перья и чернила. И хотя я не заблуждалась, что Герик когда-нибудь прочтет это, я написала ему письмо, рассказывающее истории нас с Кейроном, Томаса, Келли и Паоло, Д'Нателя и Дассина и всех тех, кто был частью его жизни.

«Мы любили тебя с того самого дня, когда узнали тебя…»

Поздно вечером, в четвертый день моего заключения, ко мне пришел Дарзид. Предвестник зла. Спутник демонов. Как и всегда затянутый в черное, он лениво развалился на красном диване, глядя на меня через мраморный стол.

— Удобно ли вам в доме лордов, сударыня?

— Удобно, как в могиле.

— Уверен, вам это нравится больше, чем спать среди крыс и поедать холодную кашу. Я вынужден восхититься вашей стойкостью перед лицом провала интриг Гар'Дены.

— Можете сказать моему сыну, что были крайне добры и любезны, прежде чем ваши хозяева покончили со мной.

Он расхохотался.

— Одно удовольствие иметь с вами дело, госпожа Сериана, а особенно — приводить вас в замешательство. Лорды не тронут вас. Ваш сын целиком и полностью решит вашу судьбу.

Он перегнулся через стол, его черные глаза были колючими и блестящими, словно обсидиан.

— Разве он не исключительно прекрасный юноша? Все, о чем только могли мечтать лорды Зев'На: умен, решителен, благороден, предприимчив — совсем как его мать. И он с честью унаследовал от отца его немалые таланты. К несчастью, тот безумец не видит сейчас, как его потомок был взращен до полной своей силы. Юный Герик будет самым могущественным чародеем, которого только рождала Вселенная.

— Вы заставили его поверить в то, что он зол.

— Но он таков и есть! И так восхитителен в этом. И никакие очаровательные камушки или загадочные звездные карты этого не изменят. Неужели вы не видели, как его душа раскрылась перед вами, когда вы так глупо обнаружили себя? Он питается самыми низменными страстями двух миров и просит большего. Его кровь пылает от вожделения, и сегодня ночью вы увидите, как он с избытком получит то, чего так жаждет.

— И он сделает то же для своих хозяев — даст им то, чего жаждут они.

— О да. Этой ночью Мост Д'Арната падет. Вселенная переродится.

— Какова же твоя роль, Дарзид, — помимо ролей убийцы, палача, предателя и растлителя детей? Как же ты превратился в стервятника, пирующего на трупах многих благородных душ?

— А, сударыня, вы помните, как когда-то давно я пытался рассказать вам о кое-каких невероятных видениях, о том, с каким трудом я вспоминаю собственное прошлое?

— Конечно, я помню. Вы…

— Я просил у вас помощи, но вас нельзя было беспокоить, и вы отослали меня прочь. А теперь я вспомнил. Пойдемте со мной, и я покажу вам, почему вы не можете победить.

Он вскочил на ноги и протянул руку, но я не стала прикасаться к нему. Он только снова рассмеялся, щелкнул пальцами, и мы вместе оказались в совершенно другом месте.

Мы стояли посреди сверкающего черного пола, в просторном зале, окруженном рядами высоких колонн из черного мрамора, к каждой из которых крепилась стеклянная лампа. Над нами висело усыпанное звездами небо — или его подобие. Шаги отдавались глухим эхом, пока мы шли к ряду из четырех черных мраморных тронов, стоявших на резном помосте. Два были заняты: одно — седовласой женщиной, допрашивавшей меня, а другое — высоким длинноволосым человеком с крючковатым носом и широким лбом. Оба были облачены в темные одеяния и странные золотые маски, закрывавшие верхнюю часть лица, с драгоценными камнями на месте глаз. Сама смерть рядом с ними показалась бы сердечной и радостной.

— Добро пожаловать, сударыня, — сказал высокий человек.

Если он, конечно, был человеком…

— Прежде — был, — ответил он, его голос словно вел холодным влажным пальцем по моему позвоночнику — искаженный, мертвый. — Теперь куда больше, чем человек.

Меня зовут Парвен. Справа от меня моя сестра Нотоль, с ней вы уже встречались. И, конечно же, вы старые знакомые с моим братом Зиддари.

— Зиддари…

Тот, кто стоял позади меня, негромко рассмеялся, когда его лицо растаяло. И тогда стала видна его собственная золотая маска. Металл не просто закрывал верхнюю часть лица — он сросся с плотью. Кроваво-красные рубины засияли в бледном свете ламп.

— Старые друзья все еще могут преподносить сюрпризы, не так ли? — Хотя его голос стал глубже, в нем слышалась прежняя циничная усмешка.

Дарзид… Зиддари… третий из дар'нети, выживший в сотворенном ими Уничтожении. Лорд Зев'На. Никогда, в самых безрассудных предположениях…

«Глупая, глупая женщина…»

— И как бы вы могли догадаться? Вы ничего не знали о лордах. И я был не вполне собой все эти годы — так много времени провел вдали от дома, в чужом обличье. Существование под маской человека не позволяло проявиться всем способностям, а жизнь там таит свои опасности для уроженца этого мира. Иначе все это могло бы разрешиться задолго до вашего рождения. Но, думаю, теперь с Дарзидом покончено. Он больше не понадобится вашему сыну. Будете ли вы оплакивать своего старого друга?

— Я буду проклинать твое имя, пока не обращусь в прах.

— Увы, это весьма вероятно. Ну, мальчик приближается. Прошу вас, присаживайтесь.

Он снова щелкнул пальцами, и рядом со мной возникло простое деревянное кресло. Сама того не желая, я села, пока Дарзид-Зиддари занимал свое место на третьем троне.

Из глубин черного блестящего пола между мной и помостом засиял круг синего света, пульсировавший в такт моему сердцу. Герик появился прямо посреди него, одетый в расшитые серебром штаны, рубашку и камзол темно-пурпурного цвета и с мечом на поясе. Он встал перед лордами, не поклонившись.

Они заговорили одновременно, тремя разными голосами, причудливо сплетающимися между собой.

— Наконец-то, — сказала женщина, — мы с нетерпением ждали вас.

— Приветствуем вас в эту ночь, — продолжил Парвен, — когда вы вступаете в свои права. Сделали вы свой выбор, юный принц?

— Сделал, — ответил Герик тоном холодным как лед.

— И каков же он?

— Я стану лордом Зев'На.

Так погибла моя надежда. Наверное, я вздохнула или всхлипнула, потому что Герик резко повернул голову, словно впервые заметил меня. В его поведении не чувствовалось ни ненависти, ни надменности, лишь отстраненность. Но он не заговорил со мной и снова обернулся к лордам.

— Да, мы привели ее сюда, как вы и просили. Как видите, мы прекрасно позаботились о ней. Теперь она — ваша. Поступайте с ней, как пожелаете. — Злобное предвкушение Зиддари нависло над нами словно облако. — Подходящий подарок к вашему дню рождения.

— Ее следует отпустить.

— Что?

Это слово громыхнуло в устах всех троих лордов, так что у меня едва не раскололась голова. И хотя никто не смог бы прочитать едва заметное выражение на столь странных лицах, их потрясение и неверие сотрясли пол под моими ногами.

Голос Герика не изменился.

— Я решил стать одним из вас. Но прежде я требую возможности для этой женщины уйти невредимой. Она не имеет для вас значения.

— Какая слабость открылась нам…

— Кто вы такой, чтобы судить о ее важности для нас?

— А как же ваша клятва…

— …ваша месть…

— …клятва на крови, над телом вашей няньки, той, что была для вас настоящей матерью?

Вкрадчивый шепот, словно зловоние, расползся по залу. Зиддари фыркнул и показал на меня.

— Что же это за мать? Ей не следовало вас зачинать, зная, что единственным вашим наследством станут кол и костер.

Герик не дрогнул.

— Моя клятва была основана на лжи. Я не знаю, на правде ли основывалась моя присяга вам. Полагаю, нет. Но буду жить с тем выбором, который сделал, потому что не вижу другого выхода. Вы выполнили вашу часть сделки, и я выполню свою. Все, кроме этой единственной детали, случится так, как вы того желали.

— Как вы пришли к таким заключениям?

— Это вас не касается, лорд Парвен, — ответил Герик. — А теперь время не ждет. Теперь ваша очередь выбирать.

Он загнал их в угол, и знал это.

Улыбка медленно растянула бескровные губы Зиддари.

— О, брат и сестра мои, мы справились намного лучше, чем даже предполагали. Разве вы не согласны?

Он вскочил с трона и отвесил Герику низкий поклон.

— Продолжим же подготовку, мой умный и бесконечно очаровательный юный принц. Когда настанет время помазания, вы сможете передать госпожу Сериану тому из Наставников, кого выберете сами. Им будет обеспечен безопасный путь в Авонар после церемонии, и ей тоже. Этого достаточно? Мы даем вам слово лордов Зев'На, которое ни разу не нарушалось за тысячу лет.

Герик скрестил руки на груди и глубоко вздохнул.

— Это лучшее, что я могу сделать, — тихо сказал он мне, не глядя в мою сторону. — Я — тот, кто я есть. Этого не изменить.

Потом он повернулся ко мне спиной, опустил руки и поприветствовал Троих легким поклоном.

— Начнем же.

В зале стало холоднее, свет ламп померк настолько, что лишь прямо под ними на черном полу остались лежать тусклые круги. Казалось, Трое выросли, когда перевели свои взгляды на Герика.

— Вы не заговорите больше, пока мы не закончим, — велел Парвен. — Ничто не должно помешать приготовлениям. Вы согласны?

Герик кивнул. Он не выказывал страха. Нотоль двинулась к середине помоста, держа хрустальный флакон и бокал.

— Ты пришел к нам, постившись? — спросила она.

— Он не ел и не пил уже сутки, — ответил Зиддари у нее из-за спины. — Я убедился в этом.

Старуха кивнула и наполнила бокал жидкостью темно-красного, почти черного цвета.

— Вот напиток, которого ни одно смертное создание не может испить, не изменившись. Осуши его до капли, и с этой ночи тебе не потребуется пропитания, кроме того, что будет вскармливать твою силу.

Она протянула Герику бокал, клубящийся красноватым паром.

— Не пей! — закричала я. — Ты не такой, как они! Но Герик не слушал и не слышал меня. Он взял бокал, поднял, приветствуя каждого из лордов, и поднес к губам. Первый глоток заставил его содрогнуться, но дальше он уже не колебался. Медленно, неумолимо он осушил кубок, с усилием проглотив последние капли, прежде чем глубоко вздохнуть, явно превозмогая тошноту.

Нотоль забрала кубок из его дрожащей руки.

— Крепкая выдержка, не правда ли? Вы чувствуете его в каждой косточке, в каждой жилке, каждом волоске? Ваше тело отторгает его, потому что это питье не для смертных. Но вы научились приказывать себе и позволите ему завершить работу, очищая, преобразовывая, делая ваше тело иным, чем оно было когда-либо.

Нотоль вернулась на трон, а Парвен занял ее место на помосте.

— Когда вы впервые прибыли к нам, юный принц, вы предложили нам свой меч. Мы не приняли его тогда у вас, потому что он не был подтвержден доблестью, не был достоин нас. Но больше вам нет нужды в подобных ничтожных орудиях. Теперь мы требуем от вас клятвы в том, что вы не поднимете против нас, ваших братьев и сестры, руки. Желаете ли вы отказаться от этого символа своей прошлой жизни и поклясться в этом безоговорочно?

Герик обнажил меч и воздел его высоко, пока тот не блеснул в слабом свете, сияя и переливаясь. Затем выпрямил спину и преклонил колено перед Парвеном, протягивая меч на раскрытых ладонях.

— И вы приносите этот обет по собственной воле? Герик кивнул.

— Да будет так, — заключил Парвен. Аметистовый луч упал на меч с его золотой маски.

Стальное лезвие начало сиять, все более и более ярким пурпуром, пока не утратило форму и не растеклось по рукам Герика. Тот не шевельнулся, пока расплавившийся меч не исчез, оставив после себя лишь зловоние горячего металла и сожженной плоти. Потом он поднялся, холодный и торжественный, напряженно вытянув руки вдоль тела.

Зиддари выступил вперед, заменив рослого лорда, и взглянул на Герика сверху вниз рубиновыми глазами.

— Вы познаете цену вашей силы, юный принц. Она не так уж высока. По крайней мере, не для той жизни, для которой вы рождены. Вы уже не тот сопливый ребенок, которого я встретил совсем в другом месте. Вы познали кровь и боль так, как никогда не узнал бы он. Вы познали силу, которой он никогда не смог бы коснуться, и все то, что делало его слабым, укрепило вас. Настало время проститься с этим ребенком. Вы согласны?

Герик закрыл глаза и склонил голову, и Зиддари положил руки на его сияющие рыжие волосы.

— Итак, я забираю у вас имя, данное вам в этот день двенадцать лет назад, и оковы, которыми оно связало вашу свободу. Отныне не остановит вас его приказ, и, произнесенное, оно ничуть не затронет вас. Отныне это горькое наследие не будет порабощать вас, а станет казаться историей о ком-то другом, оставленном далеко позади и недостойном даже лизать ваши сапоги. Сила и мудрость, взращенные в вас, и страдания, закалившие вас, — вот все, что останется вам от него. Отныне вы — Диете, Разрушитель, четвертый лорд Зев'На.

Зиддари поднял руки, Герик посмотрел вверх, и он уже не был прежним. Изящество юности в его чертах, уже погрубевших от солнца и пустыни, обрело каменную резкость. Отныне я не видела мальчика, кричавшего мне, чтобы я бежала, и боявшегося посмотреть мне в глаза, словно извиняясь за то, что потерял душу. Он больше не был мальчиком.

— Теперь, — продолжила Нотоль, — прими наш величайший дар ко дню своего рождения, ко дню, когда ты занимаешь свое место среди сильных мира сего.

Трое собрались вокруг Герика. Приглушенный шум на грани слышимости резал уши. Над светящимся синим кругом на полу появилось кольцо из тусклой латуни, выше человеческого роста. Подвешенное в воздухе, оно начало вращаться, притягивая желтый свет фонарей и разноцветные блики глаз лордов.

— В последние дни вы испробовали воды тьмы, но сегодня вы погрузитесь в них, искупаетесь в них, очиститесь от того, что помешало бы полнейшему раскрытию вашей силы. Шагните в сферу, раскройтесь и наполните себя тем, что найдете там. Этими силами, вместе с нашими и вашими собственными, вы необратимо изменитесь. Желаете ли вы этого?

Герик кивнул еще раз.

— Тогда войдите и потребуйте то, что принадлежит вам по праву рождения.

Без колебаний Герик шагнул в сферу, свитую из красного, зеленого и пурпурного света. Его размытые очертания были видны в ней, руки и ноги простерлись в стороны, а лицо запрокинулось, словно он готовился обнять то, что ждало его.

— Любимый сын мой, не делай этого! — закричала я. — Держись за то, что ты есть. Нет ничего необратимого. Ты не такой, как они. Ты благословен и любим с первого же мгновения, когда твой отец, и я узнали о тебе. Тобой дорожил мой брат, взрастивший тебя, как собственного сына. И твоя дорогая Люси — подумай, как боялась она той лжи, которую весь мир твердил про тех, кто обладает твоим даром, но она осталась с тобой, потому что ты был так дорог ей. Однажды ты снова узнаешь об этом. Ты не должен забыть…

И, борясь с горем и отчаянием, я повторила ему долгую историю, которую записала за последние дни, не веря, что он слышит меня или что это может что-нибудь изменить, но лишь потому, что я не могла молча наблюдать за этим ужасом.

Казалось, минула целая жизнь, прежде чем он вышел из светящейся сферы и сразу же был заключен в удушающие объятия Троих. Нотоль набросила ему на плечи черное одеяние, такое же, как у остальных лордов. Он закрывал руками лицо, пока они вели его к четвертому трону на помосте. Зиддари и Нотоль встали с обеих сторон от него и мягко отвели его руки, открывая глаза. Это были два черных отверстия, зияющих пустотой.

Парвен подошел сзади и, пока Нотоль и Зиддари удерживали руки Герика, положил поверх ужасных черных дыр в лице моего сына золотую маску. Ему достались бриллианты, сияющие, холодные, голубовато-белые камни, которые никогда не смогут выразить ни страха, ни гнева, ни любви. Я не слышала, что шептал Парвен, пробегая пальцами по краям маски, но когда сверкающий металл растекся по бровям и скулам, соединяясь с плотью, я упала на колени и горько зарыдала.

— Юный лорд Диете, мы приветствуем тебя среди нас, — произнесла Нотоль. — Мы стары, но ты дашь нам новую жизнь.

— Ты искупался в величии тьмы, пожертвовав несовершенным зрением своего народа ради истинного прозрения твоих братьев и сестры.

— Ты оставил свои прошлые привязанности тому ребенку, которым был прежде, и испил вина бессмертия.

— Отныне мы — Четверо, и никто из живущих не может этого изменить.

ГЛАВА 44

Вращающееся кольцо исчезло. Лорды по очереди брали руки Герика и целовали их, поздравляя его и друг друга.

— Теперь одна маленькая деталь, прежде чем мы пригласим наших друзей дар'нети, — заметил Зиддари. — Еще не пришло время показываться им в вашем новом воплощении. Вы должны принять образ того, кого они ожидают встретить. Если вам нужно руководство…

— Мне ничего не нужно.

Слова Герика были тихи и суровы. Слышать из-под золотой маски знакомый голос, лишь недавно ставший глубже от приближающейся зрелости, было не чем иным, как еще одной гранью кошмара.

— Тогда мы оставим вас с вашими гостями. Наши союзники откроют портал, чтобы привести их сюда.

— А что насчет моих слуг? Они спят, как я и сказал?

— Пусть они вас не беспокоят, юный лорд. Все они мертвы.

— Мертвы? Но я сказал…

— Вы сказали, что, возможно, пожелаете их убить. Мы с этим согласились. И так и поступили.

Трое лордов исчезли, оставив после себя эхо чистейшей ненависти и вожделения.

Только один трон по-прежнему был занят. Герик сидел, недвижный и молчаливый, положив локти на подлокотники и сжав кулаки.

Что можно сказать собственному ребенку, столь разительно преобразившемуся? Как советовать юноше, который стоит на грани разрушения последних равновесия и надежды, что еще остались в мире? Услышит ли он меня сейчас, когда ушли остальные? Я никогда не думала, что мне снова позволят поговорить с Гериком, и все же возможность была, а я и понятия не имела, с чего начать.

— Что теперь? — вот и все, что я смогла выдавить. Его мысли, очевидно, были далеко.

— Ты что-то сказала?

— Что теперь будет?

— Тебя отдадут дар'нети, как мы и обещали. Больше тебя ничего не касается.

Какой маленькой искорки достаточно для пожара.

— Не говори со мной словами Дарзида! Кончики его пальцев пробежались по подлокотнику.

— Чьими словами мне говорить, если не лордов? Я един с ними.

— Собственными. Они не отняли у тебя разума. Думай. Действуй. Сам владей собственной жизнью.

— Ты ничего не знаешь.

— Герик, ты должен выслушать…

— Я не стану слушать тебя.

Он вскочил с трона и обогнул его, вцепившись в черный камень спинки. Его неугомонные руки начали выбивать безумный ритм по камню.

— Ты полна несносного шума. Все, чего я хочу, — это чтобы ты замолчала. Меня зовут лорд Диете, и ты будешь оказывать мне положенное уважение, или я сам научу тебя этому. Я отправлю тебя туда, где тебя нашли.

— И где же это было? Ты хоть знаешь?

— В услужении, соответствующем твоим убогим способностям. Ты для меня ничто. Слуги для меня ничто. Даже если все они умрут, это не будет иметь значения.

В нем происходила какая-то борьба. Я нажала сильнее, надеясь найти какую-нибудь трещинку, брешь в стенах тюрьмы, выстроенной для него лордами.

— Но твои хозяева обещали отдать меня Наставникам.

— Только если я этого захочу. Они делают все, чего я хочу.

— И чего же ты хочешь?

Он сцепил руки и прижал их к подбородку, словно пытаясь унять волнение.

— Я не знаю.

— Ты заставил их пообещать сохранить мне жизнь. Ты хоть можешь вспомнить почему?

— Глупый ребяческий каприз. Я больше не обременен такой ерундой.

— А мои желания имеют значение?

— Ни в малейшей степени.

— Но если бы они имели значение, я бы пожелала остаться с тобой. Я бы заботилась о тебе, была твоим другом. Ты — мой…

— Я не нуждаюсь в друзьях!

Он обогнул трон снова и осел в его каменные объятия, прижав ко лбу стиснутые руки.

— Я хочу, чтобы меня оставили одного. Мне больше не нужны слуги. От всех моих слуг избавились. Они больше не смогут встревать… их мысли не будут мешаться в моей голове… мысли мертвецов… мысли рабов…

В это мгновение было, похоже, что он превращается в такой же камень, как его трон. Волнение успокоилось, холодная ярость стихла, властные нотки угасли, а его голос упал до шепота.

— Невероятно. Невероятно. Как он мог оказаться здесь?

Бриллиантовые глаза сверкнули. Жгучее копье пронзило мой лоб.

— Ты лгала! Что затеяли вы двое? Что он здесь делает?

Я беззвучно шевелила губами, пока тяжесть в моей голове нарастала… чтобы резко исчезнуть, когда синее сияние на полу начало быстро пульсировать. Герик вскочил, простер руки и уперся ладонями в пустоту. Взрывом заклинания, отозвавшимся во мне болью, просторная, пустая темнота зала лордов превратилась в самую заурядную гостиную.

Пока я уставилась, моргая, на мягкие диваны, полированные столики, заставленные книгами полки и яркие лампы, свисавшие с высокого расписного потолка, воздух в комнате дрожал, предупреждая об открытом портале. За ним лежала другая комната: мрачного серого камня, с длинным столом и семью креслами с высокими спинками на фоне огромного камина. Я не могла не узнать это место — зал совета Наставников, где я видела в последний раз моего мужа, когда он вонзил себе нож в живот. Наставники стояли в ожидании посреди помещения.

Первыми в портал шагнули Мадьялар и Экзегет, за ними — Й'Дан и двое старейших — Устель и Се'Арет. Последним шел Гар'Дена, и, лишь взглянув на великана-чародея, я вдруг осознала, сколько прошло времени. Его массивная фигура осунулась, словно он потерял изрядную часть веса, а вместе с тем — радость и доброжелательную безмятежность, которыми лучился прежде. Его широкое лицо было исполнено мрачной тревоги.

Я предвкушала, как они в ужасе разинут рты, увидев пугающую внешность своего будущего Наследника. Да, Наставники были скрытными, властными, крайне целеустремленными людьми. Но порочность нескольких — Экзегета, разумеется, и, наверное, одного-двух его союзников — не могла ослепить остальных. Они никогда не помажут как Наследника столь явное орудие лордов. Но когда я обернулась к тому, кто встал у потрескивавшего камина, чтобы приветствовать дар'нети, я упала духом. Герик выглядел самим собой: высокий, стройный, загорелый юноша, элегантно одетый в пурпур с серебром. Его глаза были карими, в точности как мои. Определенно, лишь мое воображение подмечало в их глубинах ледяной блеск бриллиантов. Маска, конечно же, — подобная той, что носил Дарзин, — так что Наставники не видят, что произошло. Я вскочила на ноги.

— Гар'Дена, почтенные Наставники, не позвольте себя обмануть. Это дом лордов! Они изменили моего сына… извратили его…

Никто меня даже не заметил. Их взгляды были прикованы к Герику. Я бросилась через комнату, намереваясь цепляться за их рукава, дергать волосы и одежду — делать что угодно, только бы они обратили внимание на мое предостережение, но как я ни бежала, расстояние между нами не сокращалось, и никто из них не слышал и не видел меня.

— Добро пожаловать в дом моих защитников, Наставники, — сказал Герик, коротко кивнув; его недавнее возбуждение было спрятано так же тщательно, как и истинное лицо.

Экзегет выступил вперед и низко поклонился.

— Мы возрадовались вашему вступлению в пору зрелости, ваша светлость, но не можем не удивиться выбору места для церемонии. Ваш отказ вернуться в Авонар даже ради этого славного события породил огромные волнения среди вашего народа. Слухи, распространившиеся за последний год, умножились, и, хотя огонь Ворот все еще бел, вы не можете не знать, что за последние месяцы были уничтожены семь деревень и бесчисленное множество поместий. Зиды словно обезумели, и ваш народ беспокоятдрузья, которые не раскрывают своих имен, — он взмахнул рукой, обводя ею комнату, — но пользуются столь высоким доверием их принца.

— Мои защитники хорошо мне послужили, мастер. Ко мне ни разу не подослали отравителя-дульсе, как это случилось с принцем Д'Нателем два года тому назад. В моей руке не появлялся кинжал, и я не впадал в безумие, обращая его против себя, как мой покойный отец. Я жил в безопасности и уюте, пока не наступило мое совершеннолетие, и потратил это время на всестороннее развитие своих способностей. Когда я взойду на Мост, я не буду им уничтожен.

— Вы и впрямь удивительно повзрослели, мой господин, — с улыбкой признала Мадьялар.

Устель и Се'Арет пробормотали что-то подтверждающее.

Герик принял комплимент изящным кивком.

— Я, безусловно, не зид, и уже час прошел с моего совершеннолетия. Я в полной безопасности в доме своих друзей и рад приветствовать здесь своих Наставников. Если лорды собирались погубить мою душу, тогда они ужасно просчитались, не так ли?

— Кто вы? — пророкотал Гар'Дена. — Покажите свое истинное лицо. Покажите ваших друзей и докажите, что они — друзья Авонара.

— Что может быть лучшим доказательством их верности, чем спасение моей жизни? — огрызнулся Герик. — Мои защитники сделали это, когда я был еще младенцем, приговоренным к смерти в человеческом мире, а потом они привели меня в это укрытие, чтобы уберечь и от казни в мире людей, и от предателей и убийц Гондеи. И они снова спасли меня в этом году, раскрыв грязный заговор, который настиг меня и здесь, в моем убежище. Кое-кто задумал помешать мне занять место Наследника и шнырял здесь под личиной прислуги в надежде выкрасть меня.

Его палец указал на меня.

Все Наставники вздрогнули, заметив меня. Но на двух застывших в изумлении лицах отразилось и другое, подавленное в следующий же миг чувство — страдание. Одно — принадлежащее Гар'Дене — не удивило меня, а другое… другое показалось невероятным. Я не позволила себе даже мысленно произнести имя, ведь если то, что я заметила, — правда, тогда последствия могли оказаться крайне опасными.

— О, сударыня… — начал Гар'Дена.

— Мастер Гар…

— Молчать в моем присутствии, предатели! — взорвался Герик.

Он вихрем рванулся от меня к гиганту-дар'нети.

— Как вы посмели заговорить, вы, так поправший мое доверие! Моим первым приказом как Наследника Д'Арната будет исключение вас из совета Наставников. Я никому не могу доверять!

А потом он перевел обвиняющий взгляд на меня.

— Никто… никто не оказывается тем, за кого себя выдает. Все лгут.

Устель, скрюченный и обветрившийся, словно старое дерево, льнущее к открытым всем ветрам склонам Стены Дориана, с тревогой окинул взглядом комнату.

— Вы хотите сказать, что эта женщина пыталась причинить вам вред, ваша светлость? С молчаливого одобрения Гар'Дены?

— Нам ничего об этом неизвестно, — объявила, нахмурившись, Се'Арет. — Мы полагали, ваша мать заботилась о вас все эти месяцы.

Й'Дан озадаченно кивнул.

— Как только мы закончим с сегодняшними делами, вы сможете забрать Наставника Гар'Дену и его шпионку с собой в Авонар, — ответил Герик. — Я рассчитываю на вас, мастер Экзегет. Допросите их и поступите с ними, как сочтете необходимым.

— Но, мой господин, она же ваша мать, — заметила Се'Арет. — Какой вред…

— Она мне никто! Если она хотела достойной встречи, ей следовало представиться мне достойным образом… рассказать мне правду…

Экзегет поклонился.

— Это поразительные известия, ваша светлость. Эта женщина действовала одна?

Герик снова повернулся к ним.

— Ее сообщники мертвы. Я убил их. Все раскрыты. Все мертвы.

Забрать меня в Авонар… сообщники… Я не знала, что сказать. В один миг все перестало быть ясным. Но я не отрывала взгляда от Наставника, чья реакция так поразила меня. Снова то же самое. Печаль… такая краткая. Опустошенность. Он ждал больше года и принес с собой всю надежду, какую только могли сохранить они с Гар'Деной. Им не нужно было видеть золотой маски, чтобы понять, что мы потерпели поражение.

— Мой господин, — успокаивающе сказала Мадьялар, — позвольте же нам закончить наше дело, чтобы мы могли вернуться в Авонар и подарить вашему народу великую новость о возродившейся надежде. Мы слишком долго жили без Наследника.

Она подтолкнула своих спутников.

— Вперед, вы, древние ископаемые. Юный принц достиг совершеннолетия. Его права уже подтверждены.

Почему они не замечают? Почему они не остановятся? Мне нужно было предупредить их, но что-то — колдовство, неуверенность, осторожность? — удержало меня. Здесь происходило что-то еще. Я ждала и наблюдала.

Экзегет подал знак остальным встать полукругом. В бледной, ухоженной руке он держал маленькую круглую золотую коробочку. Он открыл ее и взглянул на содержимое.

— Силестия, — произнес он. — Она растет в единственном месте, на высочайших склонах гор Света. Белые бутоны раскрываются только в день летнего солнцестояния, и, говорят, их аромат наполняет воздух дальше, чем на лигу во всех направлениях. Из каждого цветка мы получаем только одну каплю масла. Оно так редко и драгоценно, что на эту крохотную порцию, которую я держу, ушло двенадцать лет сборов, поскольку последнюю силестию мы потратили на юного Д'Нателя. Подумать…

— Мы согласились, что не будем устраивать замысловатых ритуалов, — выпалила Мадьялар. — Поскольку это частная церемония, нужды в них нет.

Экзегет поднял взгляд.

— Вы хотите этого, мой Господин?

Герик кивнул, но, похоже, едва ли обратил на это внимание. Он стоял, глядя на меня и обхватив руками живот, словно его мутило.

— Да будет так, — подтвердил Экзегет. — Суть обряда, конечно, довольно проста. В человеческом мире умащивают голову владыки, поскольку как голова правит телом, так и государь правит подданными. Но мы помазываем руки Наследника Д'Арната, ибо руки служат телу, добывают ему пропитание, защищают его, воплощают красоты, рожденные его духом. Так и Наследник служит своему народу, кормит его и защищает, являет собой пример и вдохновляет на создание красоты. Мы не знаем вас, юный принц, но все же мы должны доверить вам эту ответственность. Некоторые из нас говорят, нам следует подождать и рассудить, заслуживаете ли вы этого, выяснить, кто ваши защитники и каково было ваше образование, чтобы убедиться, что вы тот самый принц, на которого мы рассчитываем. Но я — глава совета Наставников и говорю, что мы знаем достаточно.

Экзегет обмакнул палец в золотой сосуд. Мадьялар, Се'Арет, Устель и Й'Дан преклонили колени перед Гериком. Гар'Дена повернулся к нам спиной, его широкие плечи, обтянутые красным атласом, тряслись. Мне показалось, он плачет. Но от слез не было никакого проку. Ему следовало бы кричать, предостерегая. Ни Мадьялар, ни остальные не понимали истины. Почему же он молчит? Экзегет коснулся протянутой руки Герика.

— Великий Вазрин Творящий, великая Вазрина Ваятельница, создатели Вселенной, будьте свидетелями…

Я не могла поверить, что он это сделает. Экзегет наверняка знал, кто были «защитники» Герика, но я убедилась теперь, что он не был предателем. Это он побледнел вместе с Гар'Деной, увидев меня, и на его лице отразилось горе поражения, когда он услышал, что мои союзники погибли. Он не мог допустить помазания Герика. Безумие и отчаяние клокотали в моем сердце, пока Экзегет не поднял на меня взгляд — и я не поняла…

«Земля и небо!»

Они собирались убить его.

— Экзегет, нет!

Словно мой собственный голос, прорвавшийся непривычным тембром, раздался этот крик — и эхом отразился от каменных стен, темных колонн и гладкого пола, скрытых за иллюзорной комнатой. Глубокий, повелительный, этот голос пронзил мое заледеневшее сердце, словно огненное копье.

— Ни помазание его, ни убийство не могут иметь смысла, пока я жив!

В одном из углов комнаты появился человек; он словно раздвинул покрытые штукатуркой стены и шагнул сквозь них. Высокий и худощавый, с дочерна загоревшей кожей, исполосованной шрамами, в ошейнике и серой тунике, с короткой стрижкой раба и лицом Д'Нателя. Один лишь взгляд сказал мне все. Узнавание, завершенность, понимание… он был Кейроном, моим возлюбленным. Он был един. Я вцепилась в его невысказанное приветствие, как голодный ребенок сжимает кусок хлеба.

Экзегет опустил руку и поклонился принцу, уголки его рта изогнулись в полуулыбке, преображающей… озаряющей его гордое лицо.

— Никогда я еще не был настолько рад видеть нерадивого ученика, государь мой.

Гар'Дена обернулся со скоростью и живостью, неожиданными для человека его комплекции.

— Мой господин!

— В'Capo, — прошептал Герик, не сводя глаз с Кейрона. — Они сказали, что мои слуги мертвы. Я сам отдал приказ… прежде, чем выслушал тебя… прежде, чем узнал…

Остальные Наставники в замешательстве переводили взгляд с Экзегета на Кейрона и Герика… кроме Мадьялар, которая заслонила Герика собой. Теперь я видела, как куски головоломки складываются сами собой.

— Что за вероломство? — прогремел голос Зиддари сразу со всех сторон, отражаясь от теней и света, заставив пол содрогнуться, уютную комнату показаться зыбкой и фальшивой, а радость, надежду и облегчение — мимолетными, словно роса в пустыне. — Как сюда попал этот раб?

— Помазание должно продолжаться! — раздался женский голос — Нотоль. — Почему вы медлите с исполнением своего важнейшего долга? Продолжайте.

— Разве вы не слышали, могучие лорды? — ответил Экзегет, со щелчком захлопывая коробочку. — Помазание этого мальчика не имеет смысла. Можете хоть искупать его в силестии, но это не даст ему власти. Помазанный Наследник Д'Арната все еще живет в Гондее, в полной мере обладая своей силой, и, прежде чем вы сможете сотворить собственного Наследника, вам придется иметь дело с ним.

— Д'Натель гниет в своей могиле! — закричал Парвен. — Никакому самозванцу не помешать нашему триумфу!

Воздух сгустился от гнева, от угрозы. Свет ламп потускнел.

— Я бы посоветовал вам, почтенные Наставники, возвращаться назад через портал, — сказал Кейрон, махнув Й'Дану и двум старикам в сторону Гар'Дены и Экзегета, медленно подошел к Герику, не сводя глаз с опустошенного лица нашего сына, и бросил через плечо: — Вы сможете удержать дорогу достаточно долго, чтобы забрать отсюда всех нас, мастер Экзегет?

— Вам придется поторопиться, государь. Прибудь вы хоть мигом раньше, и я бы смог послужить вам лучше.

Пухлое лицо Экзегета съежилось и посерело, словно он мгновенно постарел на пятьдесят лет. Но Наставник поднял сжатые кулаки и закрыл глаза. Прямоугольный проем открылся в дрожащем воздухе.

— Се'Арет, Устель, быстрее, — попросил он, задыхаясь. — Й'Дан, Гар'Дена, брат мой…

Гар'Дена одного за другим проталкивал Наставников в портал.

— Сударыня! — крикнул он, подзывая меня жестом. Но я пока не могла уйти. Еще нет.

Кейрон взглянул на Герика сверху вниз.

— Ты должен пойти с нами.

— Зачем? Чтобы ты мог казнить меня?

— Чтобы освободить. Здесь тебе не место.

— Ты ошибаешься.

И Герик позволил исчезнуть своей маске, вместе со стенами, камином и убранством обычного дома. Он стоял в строгом черном зале лордов, раскрыв свою тайну, сверкая во тьме бриллиантовыми глазами.

— Даже если бы я захотел, пути назад нет. Именно здесь мне и место.

Кейрон не дрогнул и не колебался.

— Неважно. Даже это. Нет ничего… ничего необратимого. И я сам — лучшее тому подтверждение. Пойдем с нами, мы позаботимся о тебе.

— Я освободил женщину, — ответил Герик, скрещивая руки на груди. — Забирай ее немедленно, пока я не убил вас обоих.

Он повернулся спиной к нам и медленно двинулся к помосту, на котором стояли пустые черные троны.

С противоположного конца зала, где высокий и широкий проем прорезал колоннаду, раздался приближающийся топот.

— Господин! — закричал знакомый голос, отражаясь в пустынном пространстве. — Прямо за мной трое зидов!

Подросток, одетый как крепостной, ворвался в проем, сжимая в руках охапку поясов и перевязей, ощетинившуюся мечами и кинжалами. Он выбежал по черному зеркальному полу на свет, одарив меня радостной ухмылкой.

— Мы пришли спасти вас!

Паоло кинул груду оружия на пол рядом с Кейроном.

— Я зашел за этим на склад к охранникам. Подумал, вдруг вам пригодится.

Кейрон оторвал взгляд от спины Герика и улыбнулся Паоло.

— Ты совершенно незаменим, дружище. Вытащив из груды меч и кинжал, он встал между дверью, в которую только что вбежал Паоло, и порталом, где Гар'Дена скрывался в зале совета.

— А у молодого господина есть при себе меч? Или, может, он возьмет этот? — спросил Паоло у Кейрона, вытащив из кучи клинок и кивая на Герика.

— Не думаю, что он ему нужен. Ты и Сейри, отправляйтесь через портал. Я подожду Герика.

Он с нежностью взглянул на меня и махнул мечом в сторону колдовского прохода.

— Бегите. Я приведу его, обещаю.

Но прежде чем я заставила себя уйти, тошнотворная волна темной силы прокатилась по залу. С оглушительным грохотом портал исчез. Экзегет вскрикнул и осел на пол. Маленькая шкатулка с силестией выпала из его руки, звонко задребезжав на темном стекле. В тот же миг трое воинов-зидов с обнаженными мечами ворвались в зал, и Кейрон шагнул им навстречу.

Пока Паоло переводил неуверенный взгляд с Кейрона на Герика и обратно, я подбежала к упавшему чародею.

— Чем я могу вам помочь, Наставник? — спросила я, пытаясь найти рану или то, что причиняло ему боль.

Он сидел, опустив голову между колен, изо рта и носа у него текла кровь, а грудь хрипела, как несмазанные кузнечные мехи.

— Слишком поздно.

Осторожно вытерев пальцы об одежду, он поднял правую руку. Один из пальцев почернел.

— Неудачный расчет… для меня, но удачный для принца и мальчика. По крайней мере, если лорды все же победят, им ничего от меня не достанется.

— Это были вы — тот, кто сказал мне молчать и не бояться.

Даже на пороге смерти чародей смог изобразить слабую улыбку.

— Дассин говорил, что вы ключ ко всему. Может, вы и сможете покончить со всем этим. Мы обязаны вам… — Он закашлялся, натужно пытаясь вздохнуть, молотя рукой, пока не вцепился в мое запястье стальной хваткой. — Я доверяю вам… если все рухнет… вы должны закончить… ради двух миров…

— Мастер, что вы хотите, чтобы я сделала? — воскликнула я.

Сзади раздались выкрики и звон оружия.

Экзегет снова поник головой, с трудом преодолевая каждый болезненный вдох. Казалось, он уже ничего не слышит. Когда его холодная рука выскользнула из моей, в мою ладонь легла маленькая коробочка, точь-в-точь такая же, как та, что он выронил, когда портал захлопнулся, — та, что лежала у моих ног.

Экзегет задыхался. Я сунула золотую шкатулку, которую он дал мне, в карман и перекатила его на бок. Струйка кровавой пены сбегала изо рта, губы и ногти почернели. Один из пальцев был черен весь… Силестию отравили, чтобы уничтожить Герика, прежде чем он успеет стать Разрушителем. Шкатулка на полу была той самой, которую он держал в руках. Значит, у меня в кармане было чистое масло силестии.

Сверху на меня упала тень. Я подняла глаза и увидела Мадьялар, рассматривающую Экзегета. Наставник выхаркнул кровь и замер.

— Ему нужна помощь, — сказала я ей.

— Я скорее буду нянчить змею. Кажется, этот дурак уже умер. Все, что мне от него нужно, — это силестия…

Она отошла, шаркая ногами по полу в поисках золотой коробочки.

— Интриги до конца, — прошептала я в бледное, застывшее лицо. — Если вы еще слышите меня, знайте, что я поняла вашу жертву. Боги милосердны… Я прослежу, чтобы все было сделано.

Быстро, осторожно, чтобы не увидела Мадьялар, я поменяла коробочки местами, положив отравленную силестию в карман Экзегета, а чистое масло — на пол, словно оно выкатилось из его руки. Потом я отвернулась от него, не проверяя, жив ли он еще, и не отваживаясь думать о том, что я только что сделала. Герик не должен быть помазан. Если мы не можем спасти его… если Кейрон погибнет и Герику суждено будет стать лордом Зев'На и Наследником…

Лишь несколько мгновений спустя Мадьялар победно воскликнула, найдя обе коробочки. Ту, которую нашла на полу, она сочла ядом, убившим Экзегета, и отбросила, так что она со стуком и звоном покатилась по полу. Найденную в кармане — настоящий яд — она забрала себе. Я почти разуверилась в богах в день казни Кейрона, однако сегодня мне нужна была вся помощь, какую могла предложить мне вселенная.

«Милосердный Вазрин, святой Аннадис, могучий Джеррат, если вы слышите крики неверующей, позвольте Кейрону победить…»

Один из зидов лежал мертвым на полу, но схватка Кейрона с двумя другими становилась все безнадежнее. Как только один привлекал его внимание, другой обходил его и атаковал с другой стороны. Безостановочно. Их мечи звенели и сыпали искрами, врезаясь в пол или в одну из черных колонн, когда Кейрон уходил из-под удара под защиту малейшего укрытия. И, разумеется, поединок шел не только на мечах. Каждый удар Кейрона разрубал надвигающуюся тьму, каждый защитный прием отталкивал ночь, которая преследовала его, словно третий враг. Воздух трещал от пропитавших его заклинаний. Мои волосы парили облаком над головой, кожа горела и зудела. Потом со вспышкой зеленого огня клинок Кейрона переломился.

— Мы должны помочь ему, Паоло.

Я чувствовала, как он подошел и встал чуть позади.

— Ему уже ничем не помочь.

Я вскочила и развернулась. Герик, а не Паоло стоял у меня за спиной, сжав кулаки и наблюдая за сражением бриллиантовыми глазами. Паоло уже вытащил из связки новый меч и бежал к Кейрону.

— Господин! — крикнул он, когда Кейрон отшатнулся назад, отражая удары двух длинных мечей только кинжалом и рукоятью сломанного меча. — Держите, господин!

Кейрон быстро уклонился, перебежал в сторону и прижался спиной к колонне, отшвырнув сломанное оружие и подхватив новый меч, брошенный ему Паоло. Даже с того места, где я находилась, я видела, как он изранен… в плечо, в руки, в ногу…

— Назад, парень! — резко крикнул он, когда очередная огненная стрела вспорола перед ним воздух.

Паоло бросился на пол, проскользив еще шагов двадцать. Когда двое зидов снова занялись Кейроном, он поднялся на ноги.

— Он сражается с Парвеном и Зиддари, — тихо произнес Герик, медленно направляясь к месту сражения, завороженный, словно во сне.

Я пошла за ним.

— Значит, это лишь маски? Они предпочли появиться в этом образе?

— Нет, это настоящие воины, но лорды завладели ими, используя их тела и собственные умения. Если эти двое падут, они приведут двух других и продолжат бой. Нотоль прямо сейчас подыскивает себе новое тело. Они не остановятся. Они не умрут.

— Ты хотел помочь мне, позволить нам уйти. Ты можешь помочь ему сейчас?

— Даже если бы я и хотел, то не смог бы. Ты слышала, как я поклялся не поднимать руки против лордов. Они воззвали ко мне, чтобы я выполнил свою клятву. Я сказал им, что не стану сражаться против него. Но и помогать ему я не могу.

Герик остановился и посмотрел на Экзегета, лежащего на полу в луже крови. Он дотронулся на мгновение до шеи Наставника, потом выпрямился и слегка толкнул его ногой. Перешагнув через тело, он еще больше приблизился к месту сражения. Мысленно извиняясь перед Экзегетом, я тоже перешагнула через него и последовала за Гериком.

Давящий, леденящий душу страх наполнял зал, холодный ужас, который катился, словно черный прилив, сотрясая душу, убеждая, что все безнадежно, что приблизился наш конец.

Выхода нет…

Ты чувствуешь это, жалкий принц? Открой портал в Авонар, и он испепелит твою плоть.

Готовьтесь к помазанию, юный лорд. Вскоре ныне живущему Наследнику придет конец.

— Герик, он — твой отец. Во имя всего живого…

Прежде чем я успела закончить свою мольбу, Паоло появился, словно из-под земли, схватил меня за руку и вложил в нее короткий меч. Его собственный клинок был для него слишком длинным.

— Мы должны помочь ему… Дерьмо чертово! — Он заглянул Герику в лицо. — Ах ты, проклятый дурак! Ослиная задница! Ты пошел и сделал это! Яйца Джеррата, а я-то думал, у тебя есть мозги.

— Да как ты смеешь говорить со мной? — Герик повернулся и шагнул к Паоло.

— Как я смею? Это как ты смеешь? — Паоло отчаянно махнул мечом в сторону Кейрона. — Ты видишь, что творится?

— Я все вижу. — Герик подступил ближе. Внезапно Паоло швырнул меч на пол и, ударив раскрытой ладонью Герика в грудь, оттолкнул его.

— Этот все ты натворил, разве нет?

— Не прикасайся ко мне. — Герик не поднял руки, но ярость кипела в нем, и от нее уже начинал дрожать воздух.

— Все именно так, как ты сказал. Это будет убийством, и ничего, кроме убийств, отныне не будет.

— Давай, лошадник. Думаешь, ты можешь со мной справиться?

— Ради принца — смогу. Ради госпожи Сейри — смогу. С каждой фразой Паоло толкал Герика снова и снова, пока тот не оступился, и тогда бросился на него. Они вдвоем рухнули на пол.

— Паоло, нет! — закричала я, отчаянно пытаясь оттащить его, прочь, пока Герик не обратил на него всю свою силу.

— Могучие лорды! — раздался оглушительный вопль Мадьялар. — Юный принц!

Ураганный рев раздался в зале. Стремительный поток тьмы закрутился вокруг нас, погасив свет, беснуясь, завывая, вцепляясь в волосы и одежду, обдирая кожу. Воздух дышал гневом. Камни вокруг застонали.

Убейте этого наглого дурака, лорд Диете! — Рев Парвена едва не расколол мою голову. — Ослепите его! Вырвите его сердце и съешьте его!

Сожгите его кожу за то, что он осмелился прикоснуться к вам, — и отведайте его боли, — подхватила Нотоль. — Воспользуйтесь силой и уничтожьте этого червя, посмевшего унизить вас.

Ужас и отчаяние поглотили мою душу, притупляя все чувства, угрожая вырвать из груди сердце. Невидимая рука отшвырнула меня назад. Я с трудом различала, как двое мальчиков катаются по полу, рыча и задыхаясь, сжимая друг друга и извиваясь клубком одежды, рук и ног. То один, то другой оказывался наверху. Паоло ожесточенно молотил кулаками, Герик рычал и сыпал проклятиями, выкручивая Паоло конечности так, чтобы наверняка сломать их.

«Он погибнет, — думала я, — дорогой, верный Паоло».

Моя душа ныла так, словно была избита. Безграничная ярость… бесконечная… бьющая… оглушающая… пока Герик не поднялся, шатаясь, оставив скорчившегося клубком Паоло лежать на полу.

Тишина. Полная. Совершеннейшая. Буря прекратилась. Гром утих. Ни лязга мечей. Ни сдавленного дыхания. Ни вспышек мертвенно-бледного света из-под колоннады.

Мадьялар визгливо захихикала, указывая пальцем в сторону распростертых на блестящем полу неподвижных тел:

— Все четверо мертвы! Безумный принц пал! Герик озирался по сторонам, его бриллиантовые глаза сияли в неверном свете, а Мадьялар опустилась перед ним на колени, окунув палец в золотую шкатулку, которую она вытащила из кармана Экзегета.

— Мой принц, протяните руки. Позвольте мне умастить их настоящим маслом силестии.

Но, разумеется, настоящим оно не было…

Я не могла допустить этого. Даже сейчас, когда все было кончено. Он был моим сыном.

— Нет! — закричала я. — Герик, не позволяй ей дотронуться до себя!

В тот же миг раздался другой крик.

— Стойте! — Кейрон появился из-за колонны как раз позади нас, клинок в его руке горел зеленым пламенем. — И снова неудачно, Мадьялар. Ты просчиталась — позабыв о своем коллеге. Экзегет выиграл последнюю вашу схватку.

Мадьялар вытаращила глаза.

— А теперь скорее!

Кейрон бросил меч, закрыл глаза и вытянул руки. Дыша глубоко и неровно, он прошептал слово, и со скрежещущим грохотом, словно это сама земля раскололась, возник портал. Этот сияющий проход открывался не в какую-нибудь изысканную освещенную комнату, даже не в холодный каменный зал совета, а в провал полной темноты, из которой раздавались пугающие звуки, заставляющие трепетать самые отважные сердца. Вот зачем они рискнули отправить Кейрона в Зев'На. Все порталы в Авонар были перекрыты, и только Наследник Д'Арната мог проложить другой Путь. Этот Путь. Через саму Пропасть.

Кейрон коснулся моей руки.

— Нам пора. Герик, ты должен пойти с нами. Я понесу Паоло.

Мой сын стоял, прижав руки к животу. Его ужасные глаза уставились во мрак. Такой хрупкий в этой тьме. Такой юный.

Гнев лордов кружился и колыхался над нами. Топот ног по каменному полу доносился от входа в зал. Они приближались.

— О боги… — Голос Кейрона надломился. — Мы не бросим тебя здесь. Если ты останешься… я буду сражаться с ними до последнего дня этого мира, чтобы освободить тебя. Клянусь.

— И я с ним, — сказала я, восстанавливая в уме и сердце всю нашу историю в надежде, что он меня услышит.

«Ты был благословен и любим с того самого дня, как мы узнали о тебе…»

— Сейри, позаботься о Паоло. Убери его с дороги. Как только Кейрон снова обнажил меч, я шагнула к избитому мальчику на полу.

— Подождите! — Герик вытянул руку в предостережении — мир застыл на мгновение — и затем другой рукой потянулся к Паоло.

Мальчик открыл глаза. Он схватил Герика за руку, поднялся на ноги и оперся о плечо моего сына, улыбаясь заплывающими глазами и разбитыми губами.

— Раз так, нам лучше убираться. Ведите нас, господин. А мы пойдем следом.

Морщины беспокойства и скорби, исчертившие лицо Кейрона, разгладились. На мгновение он сжал мою руку в своей, едва не раздробив пальцы.

— Как скажете. Держитесь вместе, все вы.

И пока свирепствующая ярость лордов извергалась позади нас, а Мадьялар стонала и корчилась на полу, чувствуя, как яд Экзегета проникает в ее тело, Кейрон повел нас троих через разделявшую два мира Пропасть.

ГЛАВА 45

Мы не могли перейти через Пропасть по Мосту Д'Арната, потому что в Зев'На не было ни Ворот, ни одного из входов. Мы должны были пересечь сам хаос. Кейрон прокладывал путь через обрушивающийся со всех сторон грохот, вытянув перед собой обнаженные, окровавленные руки ладонями вперед. Под ногами у нас не было твердой почвы. И хотя его сила удерживала нас, создавая крохотный островок постоянства, который позволял нам двигаться вперед, он не мог полностью защитить нас от нелепых видений, бесконечных причитаний душ, заблудившихся в безумии, и безымянных ужасов, преследовавших нас по пятам и вгрызавшихся в наши сознания, так что мы не осмеливались даже моргнуть, чтобы они не обрушились на нас.

Но невероятная надежда подкрепляла мою решимость, и улыбка Паоло сияла во тьме, словно свет маяка. Пусть горячий дождь хлестал по нашим телам, а заунывные вопли терзали души, мы со свирепыми ликующими криками, словно ничто не могло причинить нам вреда, отбивались от чудовищных птиц, которые с визгом метили нам в лица.

Ужасающие глаза Герика светились в призрачном свете, а его черное одеяние полоскалось на завывающем ветру, так что сам он казался одним из тех невероятных созданий, что преследовали нас в этом кошмаре. Он начал подволакивать ноги, и я подставила Паоло свое плечо, чтобы он теперь опирался на меня. Оставшись в одиночестве, Герик сжался, ссутулился, повесил голову, каждый шаг давался ему с заметным усилием. Вскоре он замедлил шаг, почти остановился, словно цепь, приковывавшая его к Зев'На, натянулась до упора. С одной стороны от него вздымалась приливная грязная волна.

— Кейрон! — позвала я, перекрикивая грохот.

Кейрон, чью залитую кровью тунику рвал ветер, обернулся и увидел, что происходит. Он закрыл глаза и простер руки в стороны и вверх, и волна силы сдерживала шквал, пока Герик не добрался до нас. Когда мы снова двинулись вперед, Кейрон удерживал сына рядом с собой, прикрывая его собственным телом от ужасов, избежавших его заклинаний.

Это было не просто борьбой тела. Час за часом я слышала, как Кейрон говорил, ободрял, поддерживал его.

— Держись, сын. Нет, тебе там не место… я не оставлю тебя. Не слушай. Конечно, заклятия этого места пытаются тебя испугать, потому что однажды ты обретешь над ними власть. Они чуют это в тебе и хотят, чтобы ты устрашился…

Вскоре каждый шаг стал даваться с мучительным усилием. Мы брели сквозь омерзительную гущу зловонной грязи и бледных плотных комков, которые казались частями тел людей и животных. Мы шли, преодолевая дрожь и тошноту, избитые и истекающие кровью, наша защита становилась все слабее.

— Лорды так жестоко преследуют тебя, так как знают, что потерпели неудачу. — Кейрон перевел дыхание после того, как помог Герику перебраться через бурлящую черную реку. — Ты сохранил часть себя, а они и не думали, что тебе это удастся. Ты сильнее — намного сильнее, — чем они думали… Бери у меня все, что тебе нужно. Они не последуют за нами сюда. Они не достанут тебя здесь. Наберись терпения, и ты будешь свободен. Клянусь своей жизнью. Ты будешь свободен от них…

Шли часы, руки налились тяжестью, так что их стало не поднять, и единственной защитой от града огненных камней было отвернуться от них и позволить им жечь мою спину. Ухмылка Паоло давно погасла, и даже голос Кейрона стих, когда жестокий ливень исхлестал нашу ободранную кожу.

Герик споткнулся. Согнувшись вдвое, вцепившись руками в голову, он издал истошный вопль и рухнул в болото.

— Не останавливаться! — велел Кейрон хриплым шепотом, поднял Герика на руки и, шатаясь, пошел вперед. — Ее здесь нет. Но если я остановлюсь… не смогу найти ее… не смогу услышать…

Я не понимала, что он говорит. Мы с дрожащим Паоло вцепились друг в друга, поддерживая и подталкивая один другого с каждым шагом. Мы не смели выпустить из виду Кейрона, бредущего в сумраке.

Мои мысли соскользнули в ужасное забытье: швеи, рабский загон, кроваво-красные глаза Зиддари смотрят на казнь моего мужа. Злобные вопли толпы, зловоние, когда огонь поглотил его изуродованное тело, — все казалось таким же настоящим, как и тогда, наяву. Потом на рыночной площади горел Герик… «Нет, нет, — кричала я, — ты был любим с того самого дня, когда мы узнали о тебе…» А потом костер превратился в пламя Ворот, где зид Жиано поверг меня в безумие, чтобы вынудить принца Авонара разрушить Мост.

В тот ужасный, прославленный день Кейрон снова и снова звал меня к себе. «Сейри, любимая… Подойди ближе… Вернись…» В тот день я слышала его снова, так отчетливо сквозь бушующий рев. Голос из пригрезившегося мне прошлого. Усталый. Встревоженный. На пределе выносливости. «Почти дошли… скоро, любовь моя… держись…»

«Их всех больше нет…» Слезы текли и смешивались с горячими реками крови и огня, и я снова была одна… снова мертва… снова пуста…

Другой голос. «Следуйте за моей нитью, государь. Вы чувствуете ее? Держитесь, я проведу вас…»

— Сейри, иди на мой голос. Это и вправду ты?

— …О, государь мой принц… Се' на давонет, Гире Д'Арнат… и достойнейший из мальчиков… и дражайшая сударыня… Восхвалим Вазрина Творящего за его чудеса… Возблагодарим Вазрину Ваятельницу за ее милосердие…

— Паоло, малыш, как я скучала по тебе… и Сейри… о матерь божья, Сейри, что с ним случилось?

Добрые голоса, ласковые руки… одеяла… холодная сладкая вода… бренди, обварившее мне горло и обжегшее желудок… Я слышала их и чувствовала, но не могла ни видеть, ни отвечать из-за пламени и разорения, стоявших у меня перед глазами. Потом ужасные видения смыло прочь, словно каким-то чудесным волшебством, и я погрузилась в сон без сновидений, кроме единственной грезы о крепких руках, сжимающих меня так, чтобы не выпустить больше никогда. Когда я проснулась свежим зеленым утром одна, завернувшаяся в одеяло, я заплакала, потому что подумала, что эти крепкие руки были всего лишь сном.

ГЛАВА 46 ПАОЛО

Я никогда не слыхал, чтобы с кем-то в Данфарри случались приключения. Старый Якопо, наш с госпожой Сейри друг, которого убили зиды, был моряком, и об этом в свое время много болтали. Но он рассказывал мне про моряцкую жизнь, и на слух она не особо отличалась от работы в конюшне или на ферме. Работаешь, весь день и полночи, кормят плохо и никогда не досыта, и все орут на тебя, чтоб ты делал то да се. Правда, я думаю, Якопо любил моряцкое дело, как некоторые любят возиться с землей или как я люблю заниматься лошадьми, и в этом-то и была разница. Что до приключений, мое путешествие с принцем и госпожой Сейри побьет любой из его рассказов, и уж я-то, по-моему, перевидал чуть ли не всего, что только может выпасть человеку.

Спасибо принцу, мы вернулись обратно в зеленый мир целыми и все вместе. Я узнал место, где мы вышли из прохода в скале, хотя был весенний день вместо зимней ночи, как тогда. Мы были едва не в двух лигах от Авонара, — который погибший, — и сквозь эту дырку в скале мы отправились за принцем через Ворота в волшебный город. Келли привела нас к порталу своим искательным колдовством, и они с дульсе Барейлем ждали нас там. Мне хотелось расцеловать каждую травинку, побарахтаться в ручье и до отвала обожраться Барейлевой едой.

Спасать принца оказалось жуть как трудно. Я еле-еле расслышал его зов у себя в голове, когда чистил той ночью Огнедышащего, прикидывая, придет ли за мной молодой господин или нет. Принц был полусонный — полумертвый, если по правде, — потому что лорды наслали чары на всех в Сером доме, чтобы они заснули и больше не проснулись. Принц слишком поздно сообразил это. Он сумел избавиться от цепей своим вернувшимся колдовством, но я нашел его, когда он пытался выползти с фехтовального двора, и у него не очень-то получалось. Мне пришлось увести его подальше от дома и мешать ему заснуть, пока чары не выдохлись. Вот почему мы опоздали, и молодой господин успел такое с собой сотворить. Но, между нами, нам все же удалось удрать от лордов через Пропасть, и за это я был благодарен, как ни за что в жизни.

Кажется, я спал целый день, сразу же после того, как Келли выдернула нас из Ворот и пещеры. Мог бы и дольше — в этом я мастер, — но меня разбудил принц.

— Паоло, как ты себя чувствуешь?

Он наклонился надо мной и шептал. Выглядел чертовски устало. Госпожа Сейри спала возле костра, завернутая в одеяло.

— Да не жалуюсь. Разве что…

— Ты голоден, верно?

Я не знал никого, кто бы улыбался, как принц, от всей души, даже когда устал до полусмерти и волновался.

— Вы что, в голове посмотрели?

— Нет нужды. Друзья обычно знают друг о друге такие вещи. Барейль уже приготовил горячую овсянку, но когда ты поешь, мне понадобится твоя помощь.

Вот бы не подумал, что принц мне такое скажет. Я даже решил, что голод — это не так уж и важно.

— Мне нужно, чтобы ты немного побыл с Гериком.

— Как он? Вы уже… Он покачал головой.

— Я пока не могу помочь ему. Я немного посидел с ним, попробовал кое-что, но мне понадобится собраться с силами, чтобы действительно справиться. Так что мне нужно чуть-чуть поспать. Но я не хочу оставлять его одного. Сейри не проснется еще несколько часов, а Келли и Барейля он не знает.

— Конечно, я иду. Значит, он не спит?

— Не знаю. Не уверен, что он вообще теперь может спать. Он ничего не ел и не пил с тех пор, как мы вернулись. И ни слова не произнес. И почти не шевелится.

Принц потер лоб.

— Поешь что-нибудь, а потом приходи к нам.

Они поставили палатку для молодого господина под деревьями. Барейль сказал, что они устроили внутри темноту, потому как, кажется, в темноте ему было полегче. Сперва всем, что я видел, были два белых огонька. А потом, когда я привык к темноте, я разглядел, что он сидит в углу, обхватив колени и сжав кулаки. Белые огоньки были камнями, которые ему дали вместо глаз.

Принц сидел рядом с ним, глядел, разговаривал с ним, вроде как успокаивая. Я не знал, сказать мне что-нибудь или нет, но принц посмотрел на меня и улыбнулся.

— Заходи, Паоло. Я сказал Герику, что ты побудешь с ним немного. Барейль разбудит меня на закате. Зовите меня сразу же, если вам что-нибудь понадобится.

Он положил руку на голову молодому господину.

— Мы позаботимся о тебе, — сказал он и оставил нас одних.

Я не был уверен, следует ли мне с ним говорить. Я обычно без нужды рта не открываю. От лишних разговоров неприятностей больше, чем без них. Но в Зев'На мы с молодым господином говорили пару раз, хоть он и думал, что станет лордом и что ему надо быть сильным и одиноким, чтобы никому от этого не было больно. Если б мы оба были из простых или, наоборот, из благородных, тогда б можно было сказать, что мы едва не подружились.

Там, в конце, когда я подумал, что он совсем сделался злым и убивает принца своим колдовством, я вовсе взбесился и прыгнул на него. Ждал, что он зашвырнет меня до самого потолка, — и почти на это надеялся. Но он заговорил со мной в голове, как это делают колдуны, и сказал, чтобы я колотил его изо всех сил. Сказал, если отвлечь лордов, то, может быть, принцу удастся выжить. Он все говорил мне, как ему жаль, очень жаль, что он не узнал во В'Capo принца, пока не стало слишком поздно, и он никогда не хотел, чтобы лорды убили В'Capo или меня. Он сказал, он с трудом что-то чувствует, кроме того, что не может дать нам погибнуть — принцу, госпоже… и мне. Пока мы боролись там, на стеклянном полу, я отвечал ему так, как меня научила Келли. Я сказал, что никто из нас не оставит его в этом мерзком месте. И сказал, что если он может уберечь ту каплю чувств, которая еще осталась, то, может, и остальные тоже сумеет найти снова. И я удивился не меньше, чем принц с госпожой, когда он поднял меня с пола и пошел с нами. Но теперь казалось, что ему сейчас еще хуже, чем раньше.

— Жаль, что все так вышло, — сказал я, садясь рядом с ним на корточки. — Я думал, с тобой все будет в порядке, когда мы тебя вытащим. Видишь, как мало толку с тупого лошадника.

Странно это было, говорить с ним, видя только часть лица, все остальное — под маской. Он не мог моргнуть или вообще как-то показать, что слышит меня. Но я снова принялся болтать о лошадях и всем таком прочем, думая, что лучше будет, если он займет голову чем-нибудь нестрашным. Он ведь ужасно боялся. Так сильно, что это его просто убивало. Принцу не было нужды мне это говорить. Палатка трещала от его страха.

Когда принц вернулся на закате, он принес сверток льна и маленький кожаный ящик. Я ел что-то, что дал мне Барейль, и предложил поделиться. Принц покачал головой.

— Пока не могу. Из-за той дряни, которой нас кормили, — серого хлеба. Что бы я сейчас ни съел, от всего мутит. Потом придется с этим разобраться.

Он положил сверток и ящик.

— А сейчас мы должны позаботиться о Герике. Зажги лампу, будь любезен.

Я так и сделал.

— Это будет нелегко, Паоло, — сказал он. — Тебе придется подержать его, чтобы он не дергался. Я попытаюсь снять его маску, но одной рукой не справлюсь. Ты мне поможешь?

— Он спас мне жизнь там. И не раз.

— Мне тоже.

Он сел возле молодого господина и открыл ящик. Я знал, что в нем. Там лежали инструменты, с которыми принц вылечил мою ломаную ногу и исправил другую, да так, что я больше не хромал вовсе. Я надеялся, что для сына он сможет сделать не меньше.

— Запомни, пока я не скажу тебе, что все в порядке, ты не должен прикасаться ко мне, когда мы окажемся, связаны и я произнесу молитву. Если понадобится помощь, зови Барейля. Он будет ждать снаружи.

— Можете мне верить.

Он сгреб в горсть мои волосы и покачал мою голову, улыбаясь.

— Я верю. Именно поэтому ты здесь.

Потом он встал на колени, вытянул руки и проговорил свою молитву, которой всегда начинал целительную магию.

— Жизнь, постой. Протяни руку…

Никто из нас не ожидал того, что произошло, когда он порезал руку молодого господина. Я такого ужасного вопля не слышал с той ночи, когда меня отправили в Зев'На, где зиды надевали ошейники на рабов-дар'нети. Принц выглядел так, словно ему нож воткнули в живот. Но когда я связывал им руки вместе, он крепко держал мальчишку, чтобы тот не поранился, пока мечется. Едва он затянул узел и договорил слова, молодой господин притих.

Я помню, как оно было, когда я повредил ногу и принц делал это же со мной. Белый огонь вспыхнул во мне изнутри, грел меня и успокаивал, и принц все время говорил в моей голове о том, как мои дела, чтобы я не боялся. Я надеялся, молодой господин чувствовал то же самое, но понимал, что с ним все гораздо хуже, чем сломанная нога или даже обе. Я не мог понять, как мы будем снимать маску. Она была частью его лица и срослась с ним. Меня мутило от одного взгляда на нее.

Прошло ужасно много времени. Принц закрыл глаза, и можно было решить, что он заснул, только лицо у него было такое же свирепое, как когда он дрался на мечах. Молодой господин затрясся и застонал, и принц сказал мне:

— Держи его, Паоло. Только не прикасайся ко мне.

Я так и сделал. Когда молодой господин немного притих, принц велел мне забрать сережку из его уха. Он была страшно горячая, когда я взял ее.

Много позже принц поднял правую руку и стал водить ею медленно-медленно вдоль краев золотой маски. Снова и снова он так делал, а потом стало заметно, что металл отслаивается от лица молодого господина.

— Разрежь повязку, — наконец сказал принц так тихо, что я едва расслышал, а когда я так и сделал, велел мне: — Притуши свет и держи наготове одно из полотенец.

Разумеется, это я сделал тоже.

— А теперь держи его руки, пока я снимаю маску. Осторожно. Пожалуйста, осторожно.

Я еще не видел такого жуткого зрелища. В глазницах молодого господина не было вообще ничего. Когда я раньше видел его изменения, глаза его делались темнее цветом, а сейчас у него не было глаз, вообще ничего, что можно было бы увидеть, — только темные дыры. Принц их тут же накрыл, едва снял маску.

— Возьми остальные полотенца и нарежь их на полоски. — Он едва мог говорить.

Я сделал, как он мне сказал, и мы обернули полоски полотна вокруг глаз молодого господина. Потом принц устроился в углу палатки, закрыл глаза и прижал сына к груди. Я высунул голову наружу и спросил Барейля, не принесет ли он чего-нибудь попить для принца. Я знал, что после всего этого он захочет пить, но не решился пойти сам, без разрешения принца.

Чашку с вином и флягу воды принесла госпожа Сейри. Она встала на колени около принца и спросила его, может ли он пить. Он открыл глаза, и это было здорово видеть, когда он ее узнал. Он глотнул воды и заснул, а госпожа Сейри просидела с ними всю ночь. Я ждал за дверью.

* * *

Прошла неделя, прежде чем мы что-то узнали. Еще три раза принц лечил молодого господина.

— Я не могу сказать, достаточно ли я сделал, — сказал он нам после последнего раза. — Думаю, власть лордов над ним закончилась, когда мы сняли маску и вынули из уха серьгу, но он не разговаривает… не отвечает на мои вопросы и никак не реагирует, когда я с ним. Вокруг некоторыхчастей сознания он выстроил такие стены, что я не могу их коснуться. Я не знаю, возвел ли он их сам, или же это часть того, что сделали с ним лорды. Все, что я могу, — это попробовать изгнать образы, которые не принадлежат ему, и исцелить то, что кажется поврежденным. Что же касается глаз… Там все еще что-то есть. Сможет ли он ими видеть, я не знаю.

Молодого господина никогда не оставляли одного. Хотя он просто сидел, не двигаясь и ничего не говоря, принц или госпожа всегда говорили с ним или держали его, пусть даже просто касаясь руки. Иногда я сидел с тем, кто присматривал за ним. Однажды ночью госпожа Сейри пришла в палатку и сказала принцу, что сегодня чудесная ночь с полной луной, какой они не видели больше года, ведь в Зев'На луны нет. Я сказал, почему бы им не пойти посмотреть на нее вместе, а я пока посижу с молодым господином и позову их, если что-то изменится. Я знал, что у принца и госпожи еще не было случая побыть наедине и поговорить. Они стеснялись, словно еще только знакомились, а не прекрасно друг друга знали.

Они согласились, так что я остался один с молодым господином. Я принялся рассказывать ему, как обычно, — о Данфарри, о том, как удивятся те, кто дразнил меня Ослом, когда увидят меня на здоровых ногах, если он когда-нибудь придет в себя, чтобы я смог отправиться домой, вот так.

— И что ты будешь делать, если вернешься? Деревенские лошади уже забыли тебя за столько-то времени, — это прозвучало так тихо, что я едва не прозевал.

— Ну, они помн… Черт! Это ты со мной говоришь или я — сам с собой?

— По большей части, мы говорим не настолько похоже.

— Черт! Проклятье! Я сейчас… я сейчас скажу им… госпоже и принцу.

— Не уходи. — Он потянулся и вцепился в мою руку. — Пожалуйста…

— Нет. Никуда я не денусь. Я останусь тут. Я могу просто крикнуть им, если ты не против.

— Нет… то есть… если ты подождешь немного.

Он боялся. Не так, как боялся жутких вещей в своей голове. Не по-трусливому боялся. Он сказал мне, как это странно, что меня он знает лучше, чем своих родителей, и как принц был у него в голове, но это совсем не то же самое, что встретиться с ним на самом деле, или что-то вроде этого.

Я согласился, что это и впрямь странно. Мои родители умерли или сбежали, когда я еще был сосунком. Я не мог представить, что было бы, если б они пришли за мной, знали обо мне больше, чем я о них, да еще, если б до кучи между нами были какие-то кровавые клятвы и смертоубийство.

— Все, что я знаю, — это что тебе не надо их бояться, — сказал я ему. — Ты для них дороже всего на свете.

Мы немного поговорили о других вещах, о лошадях и драках на мечах, о том, как я работал на конюшне в Комигоре, а он даже этого и не знал, и как он заметил меня за окном зала совета в Авонаре, когда я следил за ним снаружи. И пока мы говорили, полог палатки откинулся, и вошли госпожа с принцем. Молодой господин обернулся к ним, хоть у него все еще были завязаны глаза. Потом он глубоко вздохнул и сказал:

— Думаю, я в порядке.

ГЛАВА 47 КЕЙРОН

Конечно, с ним было не все в порядке. Пройдет еще много времени, прежде чем мы узнаем, каковы последствия суровых испытаний Герика. Мы все еще не были уверены, смертный ли он, потому что он не ел и не пил в течение девяти дней. Но в ту самую ночь мы сняли повязки, и оказалось, что у него вновь есть глаза — прекрасные карие глаза, в точности как у его матери. К нашей радости и облегчению, он мог ими видеть.

Вскоре он снова смог есть, даже не нуждаясь в тех травках и микстурах, которыми Келли лечила меня от тошноты, пока моя кровь не очистилась от последних остатков рабской еды. Тем днем, когда Герик впервые заговорил, через десять дней после того, как мы покинули Зев'На, он вышел из палатки и отправился погулять на солнце вместе с Паоло.

Он не говорил о том, что с ним сделали лорды, или о том, сколько еще в нем осталось их ядовитых заклинаний, и с самого начала его метало между спокойной терпеливостью и напряженной раздражительностью. Самым тревожным было то, что, когда он злился, его глаза застилала серая пелена. Я не видел признаков того, что он сохранил свою исключительную силу, кроме чар, свойственных всем юным дар'нети, чей основной талант еще не прорезался. Я был убежден, что его плохое настроение отражало приступы жажды той силы, которую он утратил. Я наткнулся на отголоски его переживаний, когда исцелял его, — он использовал магию, чуждую всему, что я знал, но его упорная скрытность препятствовала расспросам о ней. И с самого начала он ясно дал понять, что не хочет, чтобы я рассказывал ему что-либо о том, как я или другие дар'нети получают магическую силу для поддержания наших разнообразных талантов. Нас с Сейри беспокоил его переменчивый характер, но мы оба признали, что этого и следовало ожидать. Нам просто придется быть терпеливыми. И мы горько сожалели о его детстве, утраченном в пустынях Зев'На.

— Знаешь, нам надо поговорить об этом. — Я придерживал спутанные ветви ивы, чтобы Сейри могла спуститься на берег ручья, где гладкие, плоские камни грелись на полуденном солнышке.

Она отказалась от протянутой мной руки, словно принять мою помощь значило каким-то образом принять и мою точку зрения. Ступая с одного камня на другой, она наполовину перешла ручей и села на валун, окруженный бегущей водой.

— Не сейчас. Нам нужно еще несколько дней.

— Ответ будет тем же, Сейри. Я не могу остаться. Он не может идти. Мы должны решить, где спрятать его.

Мне нужно было вернуться в Авонар. Я был его правителем, и мой народ не знал, жив я или мертв. Наставники в смятении, война не окончена, а моя ответственность за Герика и Сейри не могла заслонить собой прочие обязанности, которые я унаследовал вместе с данным мне телом. Но я не осмеливался взять Герика с собой ни через Пропасть, ни даже по Мосту. Лорды истерзали его, когда мы бежали из Зев'На, оставив уязвимым и беззащитным погружаться в хаос. Я не знал, какие длительные последствия могли иметь эти соприкосновения с Пропастью. И я хотел, чтобы он был настолько далеко от Зев'На, зидов и войны, насколько это возможно. Ему требовалось время и расстояние, чтобы залечить свои раны, прежде чем мы отважимся снова идти по Мосту.

Я дошел до ее камня и поднял ее на руки. Она дрожала.

— Тассайе… тассайе… тише, любимая.

Я погладил ее по волосам, пытаясь успокоить.

— Ты — его исцеление, как всегда была исцелением для меня. Он слушает тебя, гуляет с тобой, позволяет тебе заботиться о себе… и беспокоиться о себе. Ты так далеко вывела его из тьмы; ты пройдешь с ним и оставшийся путь.

Сейри была нашей силой. Нашей надеждой. С тех пор как я узнал ее, в самые черные дни, в смятении безумия, она стала путеводной звездой, чей чистый, немеркнущий свет направлял меня в дороге. И это видели все, кроме нее самой.

Несмотря на все мои усилия, Герик оставался болезненно замкнут рядом со мной и редко говорил в моем присутствии. Страх ли это, обида ли, ненависть? Я слишком мало общался с детьми — да и какой опыт мог бы подарить мне понимание того, что перенес мой сын? Герик вынужден остаться, значит, и Сейри оставалась тоже, а мне нужно было уходить.

— Я вернусь так скоро, как только смогу. Она зарылась лицом мне в шею.

— Это нечестно.

— Но мы оба знаем, что это правильно. А теперь снова вернемся к вопросу: где вы будете в безопасности?

Последнее, чего я желал в этом мире, — это оставить Сейри снова. Мы потеряли столько лет, и, хотя я поверил в то, что я — тот самый Кейрон, которого знала она, — по крайней мере, пока не смотрел в зеркало, — было ясно, что мы не можем вновь соединиться так, словно ничего не произошло. Нам тоже требовалось время и спокойствие. Но ни времени, ни спокойствия у нас не было, и, если Сейри с Гериком не могут вернуться со мной в Авонар, нам надо будет отыскать для них тихое пристанище до поры, пока мы не сможем соединиться вновь. Не Комигор. Сам Герик не был готов вернуться к прежней жизни, и мы не знали, будет ли готов когда-нибудь. И не Данфарри. Я не мог оставить жену и сына всем трудностям жизни там, где Сейри десять лет провела, отчаянно выживая, и куда Дассин отправил меня, чтобы снова найти ее. Оправиться после их испытаний тоже будет непросто. И, что важнее, Дарзид… лорд Зиддари… знал и про Данфарри, и про Комигор. Сейри отстранилась и наклонилась, чтобы набрать воды во фляжки, которые она носила на поясе.

— Не знаю. Не думаю, что мне будет безопасно где угодно без тебя.

Позже тем вечером, когда мы расселись вокруг костра, Сейри объяснила суть наших затруднений Герику и остальным. Как и в отношении многого другого, Герик вяло согласился делать так, как мы сочтем нужным.

Келли была единственной, кто пожелал вставить слово.

— Так ваш друг, ученый, все еще живет под Юриваном? Думаю, его дом, уютный, в сельской местности, будет в самый раз. И я бы хотела остаться с вами на некоторое время, помочь, чем смогу…

Мы с Сейри переглянулись. Это было великолепным решением. Наш добрый друг Тенни приютит Герика и Сейри в поместье, доставшемся ему по наследству от моего старого учителя, профессора Ферранта, а уединенное расположение дома позволит мне приезжать и уезжать свободно, не вызывая опасных расспросов.

Позже, когда я наедине поинтересовался у Паоло, согласится ли он остаться с Гериком, он не удостоил мой вопрос ничем, кроме недоверчивого взгляда. Все, что я мог сделать, — это удержаться от смеха. Если что-то и давало мне надежду на благополучие Герика, так это его дружба с Паоло. Доброта Паоло и его неизменная честность нашли дорожку к сердцу нашего сына, в то время как мы с Сейри еще не удостоились чести поселиться там, но мы радовались и этому.

Однако, разумеется, удачное предложение Келли означало, что у нас не осталось больше поводов задерживаться. Авонар нуждался во мне. Мы не могли и дальше откладывать расставание.

Паоло пригнал лошадей, которых мы оставили в долине больше года назад, и ясным весенним утром, спустя три недели после нашего побега из Зев'На, мы с Барейлем смотрели, как они вчетвером отправляются на юг. Я собирался сам сопровождать их в дороге, но Герик, в один из редких случаев, когда он первым начал разговор, убедил меня отказаться от моего намерения.

— Они не знают, где я, — сказал он, теребя поводья, только чтобы не смотреть на меня. — Ничего у них не получится, потому что я не тот… кем был… Пока я буду прятаться, нам ничего не грозит.

Мне пришлось поверить ему на слово. Ему явно было трудно говорить о лордах. Так что я поблагодарил его за доверие и отпустил их. Украшенная камнями серьга и золотая маска с бриллиантами лежали на дне моего вещевого мешка. Я спорил сам с собой, не уничтожить ли эти проклятые вещицы, но какая-то часть меня, отвечавшая за войну с лордами, сочла, что подобные предметы силы могут оказаться полезными. Герик никогда не спрашивал, что с ними стало.

* * *

Итак, они уехали, а мы с дульсе остались на прелестной, но такой пустой поляне.

— Пора бы и нам отправляться, — сказал я.

Вверх по холму, в пещеру, сквозь Ворота и через Мост, к той, другой, жизни, которая ожидала меня. Мне была ненавистна сама мысль об этом.

Мой мадриссе улыбнулся и вложил мне в руку маленький сверток.

— Еще не вполне пора. Вы сейчас между временами. Прежде чем вы примете эту жизнь, вы должны увериться в своем пути.

— Что ты?.. А!

Из тряпичной обертки я вытащил ровный круг из темного дерева, в котором, в металлическом кольце, была закреплена черная пирамидка, — я забрал это из кабинета Дассина так давно. Теперь я знал, что это — предмет, к которому долгие годы была привязана моя душа, годы, проведенные без тела, десять лет боли и тьмы, десять лет замысловатых заклинаний и ненасытного познания, вдохновляемого безграничной энергией и решительностью моего Целителя и тюремщика, Дассина. Прикосновение к кристаллу освободит меня от уз тела и позволит уйти за Грань, если мне только этого захочется. Моя смерть, так давно уже медлящая, ждала меня в его заклинаниях.

Я смотрел на этот предмет, и меня с головой захлестнула томительная, отчаянная боль из самых глубин моего существа, она была намного холоднее и сильнее, чем моя тоска по Сейри или беспокойство о Герике.

— Но, Барейль, как же я могу рисковать, используя его сейчас? Слишком многое зависит…

— Он сказал: когда вы снова станете целым, а мальчик будет в безопасности. Он украл у вас возможность выбора, когда вы погибли, и снова обманул вас со смертью Д'Нателя. И он поклялся всем дорогим для него вернуть вам это право. Он верил, что если вы не выберете эту новую жизнь сами, то сомнение будет расти и, в конечном счете, поглотит вас. Вы никогда не сможете полностью принять свою жизнь, а значит, будете терпеть поражение во всем, за что только возьметесь. Оказаться в том или в другом месте — жить или умереть — вы должны решить сами.

— Отеческое наставление старого дьявола…

Не вполне честно ставить меня перед таким выбором, когда Сейри и Герик уже далеко. Что, если я не смогу устоять перед зовом Черты? Полагаю, я умру.

— Я присмотрю за вами, государь, и сделаю все, что потребуется… после.

Барейль улыбался, но слезы катились из его миндалевидных глаз. Он не ждал, что я вернусь.

Итак, с трепетом я коснулся темного кристалла и оставил тело Д'Нателя, ставшее моим. На мгновение я увидел его лежащим на бархатно-зеленом склоне холма рядом с добрым дульсе, стоящим на страже, и белоснежный пик могучего Карилиса нависал над его плечом. Дальше, на дороге, ведущей к моему разрушенному дому, к югу, к Юривану, я увидел тех, кого любил больше всех в мире, как они ехали в окропленный росой покой утра. А потом я окунулся во тьму, и бесплотный пульс Черты звал меня туда, где я должен был находиться.

Долгое эхо моих мучений на костре снова отозвалось в моем сознании, но оттого, что я ждал его на этот раз, я смог отстраниться от него и сосредоточиться на далеком сиянии, которое звало меня успокоиться навеки. Я слишком устал.

Где я должен быть? Я прожил отмеренные мне годы, и Путь привел меня на костер. Я принял свою судьбу — как меня и учили, — как я считал необходимым. Но, поступив так, я отдал Сейри, сына и друзей отчаянию и смерти. Утонуть в чувстве вины было просто. Бежать от него — соблазнительно; за Чертой, возможно, я смог бы забыть. Но если бы я выбрал иной путь, принял иное решение, был кем-то иным, нежели самим собой, тогда пламя Ворот могло никогда бы не стать белым. И юного Д'Нателя не послали бы на Мост, и это не разрушило бы его.

Я знал теперь Д'Нателя, не полностью, но достаточно, и Д'Натель никогда не победил бы лордов Зев'На. Я встретился с ними в поединке, в рабском загоне Зев'На, и на поле боя в сознании моего сына, и Дассин был прав. Экзегет был прав. Лорды были врагами самой жизни, тьмой еще более глубокой, чем в пустоте между мирами или во Вселенной до начала творения. Они были язвой, разъедающей здоровую плоть человечества, и для того, чтобы истребить их, требовался Целитель. Где-то во мне таился способ уничтожить их.

Сияние розового, голубого и лилового взорвалось мерцающим фонтаном, и он ронял на меня осколки света, словно лепестки роз, которыми осыпают жениха. Какое великолепие… какая музыка звучит там, за краем моего видения, пока мерцающие частицы проплывают сквозь мое бестелесное «я». Я потянулся за одной из них и услышал тихий, отдающийся эхом смех, и все их множество окружило меня вихрящейся дымкой радости, которая отнесла бы меня за Черту, где ждали неведомые чудеса. Моя душа наполнилась их красотой и таким невыносимым желанием, что я закричал. Но с мягким вздохом я взмыл над ними, и они унеслись с сожалением, словно хлопья сухого снега, оставляя меня посреди холодной пустоты.

— Пока нет, — сказал я и отвернулся от Черты, встав на Путь, ожидавший меня.

Мои глаза открылись зеленому притихшему миру.

— Давай, Барейль, — окликнул я. — Пора домой.

ГЛАВА 48 СЕЙРИ

Я стояла на изящном балкончике Вердильона, наблюдая за тем, как Герик и Паоло борются на травянистой лужайке. Они занимались этим уже час. Когда же они, наконец, оторвались друг от друга и растянулись на траве, запыхавшиеся, взмокшие и хохочущие, я улыбнулась и дотронулась до розового камня, висящего у меня на шее, жалея, как всегда, что не могу послать свои мысли в Авонар.

— Если бы ты видел эти мгновения, любимый, — сказала бы я. — Они редки, но так драгоценны и дают мне надежду. Хандра по-прежнему гложет его, а по ночам все становится еще хуже. Он ужасно кричит во сне. Один из нас всегда остается рядом с ним, чтобы успокоить его, хоть он и не позволяет этого, когда бодрствует. Но он начал изучать с Тенни историю, проявляет интерес к науке о травах Келли и очень признателен, что никто не нянчится с ним. С Паоло он шутит, дразнится и позволяет себе снова побыть ребенком.

Вчера он спросил меня об этом доме и почему твое имя записано в старом журнале, который лежит открытым в кабинете Ферранта. Тогда я рассказала ему, как его отец был здесь студентом, как он с головой погружался в красоту, искусство и историю, прежде чем стать воином или принцем. Возможно, это поможет ему преодолеть смущение перед тобой.

Покой поселился в душе каждого из нас. Хотя иногда, когда я слышу известия о человеческой войне, бушующей в Искеране, или думаю об ужасах, которые ты встретил за стенами Авонара, или вижу сумрачный след в глазах Герика, я представляю себе, что мы, словно Стражи цитадели Комигора, — ты, Келли, Паоло и я — стоим по четырем углам крепости и ждем, когда из-за горизонта покажется враг. Мы трое не спим, любимый. Никакое зло не приблизится к нему, пока мы на страже. Береги себя и скорее возвращайся к нам.

Оглавление

Кэрол Берг «Стражи цитадели»

  ГЛАВА 1 СЕЙРИ

  ГЛАВА 2

  ГЛАВА 3

  ГЛАВА 4

  ГЛАВА 5 КЕЙРОН

  ГЛАВА 6

  ГЛАВА 7 СЕЙРИ

  ГЛАВА 8

  ГЛАВА 9 НЕЙРОН

  ГЛАВА 10

  ГЛАВА 11

  ГЛАВА 12 СЕЙРИ

  ГЛАВА 13

  ГЛАВА 14

  ГЛАВА 15 НЕЙРОН

  ГЛАВА 16 СЕЙРИ

  ГЛАВА 17 ГЕРИК

  ГЛАВА 18

  ГЛАВА 19 СЕЙРИ

  ГЛАВА 20 ГЕРИК

  ГЛАВА 21

  ГЛАВА 22 СЕЙРИ

  ГЛАВА 23

  ГЛАВА 24 КЕЙРОН

  ГЛАВА 25

  ГЛАВА 26 ГЕРИК

  ГЛАВА 27 СЕЙРИ

  ГЛАВА 28

  ГЛАВА 29

  ГЛАВА 30 ГЕРИК

  ГЛАВА 31 В'САРО

  ГЛАВА 32

  ГЛАВА 33 СЕЙРИ

  ГЛАВА 34 ГЕРИК

  ГЛАВА 35

  ГЛАВА 36 СЕЙРИ

  ГЛАВА 37 В'САРО

  ГЛАВА 38 ГЕРИК

  ГЛАВА 39

  ГЛАВА 40

  ГЛАВА 41 КЕЙРОН

  ГЛАВА 42 ГЕРИК

  ГЛАВА 43 СЕЙРИ

  ГЛАВА 44

  ГЛАВА 45

  ГЛАВА 46 ПАОЛО

  ГЛАВА 47 КЕЙРОН

  ГЛАВА 48 СЕЙРИ