Малый рост, усы большие,
Волос белый и нечастый.
Генерал любил Россию,
Как предписано начальством.
А еще любил дорогу:
Тройки пляс в глуши просторов.
А еще любил немного
Соль солдатских разговоров.
Шутки тех, кто ляжет утром
Здесь, в Крыму иль на Кавказе.
Устоявшуюся мудрость
В незатейливом рассказе.
Он ведь вырос с ними вместе.
Вместе бегал по баштанам...
Дворянин мелкопоместный,
Сын - в отставке капитана.
У отца протекций много,
Только рано умер - жалко.
Генерал пробил дорогу
Только саблей да смекалкой.
Не терпел он светской лени,
Притеснял он интендантов,
Но по части общих мнений
Не имел совсем талантов.
И не знал он всяких всячин
О бесправье и о праве.
Был он тем, кем был назначен, -
Был столпом самодержавья.
Жил, как предки жили прежде,
И гордился тем по праву.
Бил мадьяр при Будапеште,
Бил поляков под Варшавой.
И с французами рубился
В севастопольском угаре...
Знать, по праву он гордился
Верной службой государю.
Шел дождями и ветрами,
Был везде, где было нужно...
Шел он годы... И с годами
Постарел на царской службе.
А когда эмира с ханом
Воевать пошла Россия,
Был он просто стариканом,
Малый рост, усы большие.
Но однажды бывшим в силе
Старым другом был он встречен.
Вместе некогда дружили,
Пили водку перед сечей...
Вместе всё. Но только скоро
Князь отозван был в Россию,
И пошел, по слухам, в гору,
В люди вышел он большие.
И подумал князь, что нужно
Старику пожить в покое,
И решил по старой дружбе
Все дела его устроить.
Генерала пригласили
В Петербург от марша армий.
Генералу предложили
Службу в корпусе жандармов.
- Хватит вас трепали войны,
Будет с вас судьбы солдатской.
Все же здесь куда спокойней,
Чем под солнцем азиатским.
И ответил строгий старец,
Не выказывая радость:
- Мне доверье государя -
Величайшая награда.
А служить - пусть служба длится
Старой должностью моею...
Я могу еще рубиться,
Ну, а это - не умею.
И пошел паркетом чистым
В азиатские Сахары...
И прослыл бы нигилистом,
Да уж слишком был он старый.
Все это было, было, было:
И этот пар, и эта степь,
И эти взрывы снежной пыли,
И этот иней на кусте.
И эти сани - нет, кибитка, -
И этот волчий след в леске...
И даже... даже эта пытка:
Гадать, чем встретят вдалеке.
И эта радость молодая,
Что все растет... Сама собой...
И лишь фамилия другая
Тогда была. И век другой.
Их было много: всем известных
И не оставивших следа.
И на века безмерно честных,
И честных только лишь тогда.
И вспоминавших время это
Потом, в чинах, на склоне лет:
Снег... Кони... Юность... Море света...
И в сердце угрызений нет.
Отбывших ссылку за пустое
И за серьезные дела,
Но полных светлой чистотою,
Которую давила мгла.
Кому во мраке преисподней
Свободный ум был светлый дан,
Подчас светлее и свободней,
Чем у людей свободных стран.
Их много мчалось этим следом
На волю... (Где есть воля им?)
И я сегодня тоже еду
Путем знакомым и былым.
Путем знакомым, - знаю, знаю, -
Всё узнаю, хоть всё не так,
Хоть нынче станция сквозная,
Где раньше выход был на тракт.
Хотя дымят кругом заводы,
Хотя в огнях ночная мгла,
Хоть вихрем света и свободы
Здесь революция прошла.
Но после войн и революций.
Под все разъевшей темнотой
Мне так же некуда вернуться
С душой открытой и живой.
И мне навек безмерно близки
Равнины, что, как плат, белы, -
Всей мглой истории российской,
Всем блеском искр средь этой мглы.
Вот говорят: любовь - мечты и розы
И жизни цвет, и трели соловья.
Моя любовь была сугубой прозой,
Бедней, чем остальная жизнь моя.
Но не всегда... О, нет! Какого чёрта!
Я тоже был наивным, молодым.
Влюблялся в женщин, радостных и гордых,
И как себе не верил, - верил им.
Их выделяло смутное свеченье,
Сквозь все притворство виделось оно.
И мне они казались воплощеньем
Того, что в жизни не воплощено.
Но жизнь стесняет рамками своими,
Боится жить без рамок человек.
И уходили все они - с другими.
Чтоб не светясь дожить свой скромный век.
Они, наверно, не могли иначе.
Для многих жизнь не взлёт, а ремесло.
Я не виню их вовсе. И не плачу.
Мне не обидно. - Просто тяжело.
Я не сдавался. Начинал сначала.
Но каждый раз проигрывал свой бой.
И, наконец, любовь моя увяла,
И притворилась грубой и слепой.
Жила, как вcе, и требовала мало.
И не звала, а просто так брала.
И тех же, гордых, тоже побеждала
И только счастья в этом не нашла.
Затем, что не хватало в них свеченья,
Что хоть умри, не грезилось оно,
Что если жить - так бредить воплощеньем
Того, что в жизни не воплощено.
Все испытал я - ливни и морозы.
И жизнь прошла в страстях, в борьбе, в огне.
Одна любовь была обидной прозой -
Совсем другой любви хотелось мне.
Нет, не с тем, чтоб прославить Россию, -
Размышленья в тиши любя,
Грозный князь, унизивший Киев,
Здесь воздвиг ее для себя.
И во снах беспокойных видел
То пожары вдоль всей земли,
То, как детство, - сию обитель
При владенье в Клязьму Нерли.
Он - кто власти над Русью добился.
Кто внушал всем боярам страх -
Здесь с дружиной смиренно молился
О своих кровавых грехах.
Только враг многолик и завистлив.
Пусть он часто ходит в друзьях.
Очень хитрые тайные мысли
Князь читал в боярских глазах...
И измучась душою грубой
От улыбок, что лгут всегда,
Покидал он свой Боголюбов
И скакал на коне сюда:
Здесь он черпал покой и холод.
Только мало осталось дней...
И под лестницей был заколот
Во дворце своем князь Андрей.
От раздоров земля стонала:
Человеку - волк человек,
Ну, а церковь - она стояла,
Отражаясь в воде двух рек.
А потом, забыв помолиться
И не в силах унять свой страх,
Через узкие окна-бойницы
В стан татарский стрелял монах.
И творили суд и расправу,
И терпели стыд и беду.
Здесь ордынец хлестал красавиц
На пути в Золотую Орду.
Каменистыми шли тропами
Мимо церкви к чужим краям
Ноги белые, что ступали
В теремах своих по коврам.
И ходили и сердцем меркли,
Распростившись с родной землей,
И крестились на эту церковь,
На прощальный ее покой.
В том покое была та малость,
Что и надо в дорогу брать:
Все же родина здесь осталась,
Все же есть о чем тосковать.
Эта церковь светила светом
Всех окрестных равнин и сел...
Что за дело, что церковь эту
Некий князь для себя возвел.
Курился вдали под копытами шлях,
И пахло медвяной травою.
Что ж! Некуда деться! - Москва или лях!
Так лучше подружим с Москвою.
В тяжелой руке замерла булава,
И мысли печальные бродят...
Конечно бы, лучше самим панувать,
Да только никак не выходит.
Поляки и турки застлали пути,
И нет ни числа им, ни меры.
И если уж волю никак не спасти,
Спасем православную веру.
Молчали казаки... Да гетман и сам
Молчал и смотрел на дорогу.
И слезы текли по казацким усам,
Но слезы - беде не помога.
Печально и гордо смотрел он с коня,
Как едут бояре до места...
Прощай же ты, воля! В честь этого дня
Сегодня играют оркестры!
Мы празднуем праздник, а гетман страдал
И, пряча от прочих кручину,
Со шведом он снесся потом и отдал
Родную свою Украину.
Казацкую волю щадил ты, Богдан,
И только... И, если признаться,
Пожалуй, не мог и предвидеть тогда
Ты образования наций.
И умер, измену в душе затая,
В ней видя мечту и свободу...
Сегодня сияет икона твоя
На празднике дружбы народов.
Сегодня плакаты и флаги вокруг
И, ясные в творческом рвенье,
Несут кандидаты словесных наук
Эмблемы воссоединенья.
А я не нуждаюсь в поддержке твоей -
Ведь я навсегда возвеличил
Не дружбу народов, а дружбу людей
Без всяких народных различий.
Сегодня лишь этого требует век,
Другие слова - обветшалы...
А ты был, Богдан, неплохой человек,
И ты ни при чем здесь, пожалуй...
Любовь к Добру разбередила сердце им.
А Герцен спал, не ведая про зло...
Но декабристы разбудили Герцена.
Он недоспал. Отсюда всё пошло.
И, ошалев от их поступка дерзкого,
Он поднял страшный на весь мир трезвон.
Чем разбудил случайно Чернышевского,
Не зная сам, что этим сделал он.
А тот со сна, имея нервы слабые,
Стал к топору Россию призывать,-
Чем потревожил крепкий сон Желябова,
А тот Перовской не дал всласть поспать.
И захотелось тут же с кем-то драться им,
Идти в народ и не страшиться дыб.
Так началась в России конспирация:
Большое дело - долгий недосып.
Был царь убит, но мир не зажил заново.
Желябов пал, уснул несладким сном.
Но перед этим побудил Плеханова,
Чтоб тот пошел совсем другим путем.
Всё обойтись могло с теченьем времени.
В порядок мог втянуться русский быт...
Какая сука разбудила Ленина?
Кому мешало, что ребёнок спит?
На тот вопрос ответа нету точного.
Который год мы ищем зря его...
Три составные части - три источника
Не проясняют здесь нам ничего.
Да он и сам не знал, пожалуй, этого,
Хоть мести в нем запас не иссякал.
Хоть тот вопрос научно он исследовал,-
Лет пятьдесят виновного искал.
То в «Бунде», то в кадетах... Не найдутся ли
Хоть там следы. И в неудаче зол,
Он сразу всем устроил революцию,
Чтоб ни один от кары не ушел.
И с песней шли к Голгофам под знамёнами
Отцы за ним, - как в сладкое житьё...
Пусть нам простятся морды полусонные,
Мы дети тех, кто недоспал свое.
Мы спать хотим... И никуда не деться нам
От жажды сна и жажды всех судить...
Ах, декабристы!.. Не будите Герцена!..
Нельзя в России никого будить.
Прельщались в детстве мы железной клятвой -
Жить общежитьем - без Россий, без Латвий.
Об этой клятве все тогда трубили,
Но мы верны ей и позднее были,
Когда - мы это тактикой считали, -
Трубить об этом, в общем, перестали.
Мы проверяли верность этой клятвой...
...А нам и дела не было до Латвий.
Что значило для нас на фоне Цели,
Что Латвия живёт и в самом деле,
Что ей чужды все наши упованья,
Но слишком сладок миг существованья -
Вне Ордена, вне Ганзы, вне России,
Считай, за всю историю впервые.
И что её, вкусившую начало,
Судьба исчезнуть вовсе не прельщала.
Наоборот - как долг велит Державе,
Она искала подтвержденья в славе
И памятники ставила в столице
Тем, кто помог ей от врагов отбиться, -
Чтоб жить без нас, без дури вдохновенной,
Жить, не страшась судьбы обыкновенной, -
Кадя, как люди, из приличья Марсу:
Без бранной славы что за государство!
Пусть кто другой, а мы судить не можем,
Велик ли в том размах или ничтожен.
Что ведаем в своем упорстве диком
Мы о величье? - Грех наш был великим.
Да, грех... И наш - хоть мы всегда роптали.
Но понимали ль мы, о чем мечтали?
Вот Латвия. Мы - здесь. Мечты - не всуе...
Что ж, грустный, Братским кладбищем брожу я.
...На серых плитах - имена и даты.
Тишь. Спят в строю латышские солдаты,
Носившие в бою Ненаше знамя,
Погибшие, возможно, в схватках с нами.
...Они - молчат, - я - надписи читаю.
Здесь - всё другое, здесь - страна другая.
Здесь - занята, как встарь, сама собою,
Она упрямо чтит своих героев.
Вокруг на плитах имена убитых,
Что ж нет имен на некоторых плитах?
Они - пусты. Их вид предельно гладок.
Поверхность - стёрта... Наведен порядок
И в царстве мёртвых... Спавший под плитою,
Как оказалось, памяти не стоит.
Он к нам до смерти относился худо,
И как бы депортирован отсюда.
Всё это - Сталин... Все упрёки - мимо.
Но кем мы сами были? Что несли мы?
Что отняли у всех? И что им дали?
И кем бы стали, если бы не Сталин?
И без него - чем, кроме дальней Цели,
Мы сами в жизни дорожить умели?
И как мы сами жили в эти годы,
Когда он депортировал народы?..
...Что в этом «Мы!»? Намёк ли на Идею,
С которой чем честней мы, тем грешнее?
Наверно, - так. Но сам не знаю, прав ли?
Кто был честней, тот был от дел отставлен.
И всё же - «Мы»!.. Все! - кто сложней, кто проще.
Был общим страх у нас и грех был общим.
«Мы» - это мы... Пустая злая сила,
В которую судьба нас всех сплотила.
Мы - жизнь творим. Нам суд ничей не страшен,
Плевать, что это кладбище - не Наше.
Оно - мемориал, и он - освоен:
Обязан каждый памятник, как воин,
Служить лишь Нам. Лишь Мы одни по праву
Наследники любой геройской славы,
«Мы» - это мы... Лежит плита над мёртвым,
И на плите цветок, хоть имя стёрто.
Знать, кто-то здесь бывает временами,
Кому плита без букв - не просто камень,
И кто глазами строгими своими
Читает вновь на ней всё то же имя, -
Знакомое ему, а нам чужое...
Кто в снах тяжёлых видит нас с тобою
И ту плиту... И ненавидит страстно...
...А кто другого ждал - тот ждал напрасно.
В его глазах - всегда пустые плиты.
Жаль, от него навек сегодня скрыты
Мы. Наша боль, все взрывы нашей воли...
Проклятье века - разобщенность боли.
Плевать ему теперь на наши взрывы...
Что делать? Жизнь не слишком справедлива,
И лучше быть поосторожней с нею...
...Средь старых плит есть плиты поновее.
Взгляни на них, и мир качнется, рушась.
Латинский шрифт: «Бобровс», «Петровс», «Кирюшинс»...
Бобров... Петров... Так!.. Только так вас звали.
Чужих обличий вы не надевали,
Не прятались за них на поле бранном.
Вы невиновны в начертаньи странном
Своих фамилий... Долг исполнив честно,
Не вы себе избрали это место.
Привыкнув за войну к судьбе солдатской,
Могли б вы дальше спать в могиле братской,
А спите здесь, меж этих плит немилых,
На кладбище чужом, в чужих могилах.
Где кто-то спал до вас, нам жить мешая,
Где ваш покой смущает боль чужая,
Как будто вы виной... А вы - солдаты.
Вы ни пред кем ни в чем не виноваты.
Вселил вас силой на жилплощадь эту
Без спросу Член Военного Совета
Иль кто-то равный, ведавший уделом...
И вряд ли сознавал он, что он делал.
Он только знал, что есть на то Решенье,
Как в прошлом был приказ о возвышенье
Его внезапном... И как вся карьера,
Весь опыт жизни и основа веры.
Да, мать его седою здесь бы стала...
Но ведь она была всегда отсталой,
Неграмотной... И всех жалела глупо.
Ну где ей знать, что трупы - только трупы,
А жизнь - борьба... Всё, что, спеша к вершинам,
Усвоил сын, хоть был хорошим сыном.
- Еще б живых жалеть... А трупы - ладно! -
Пусть служат агитации наглядной.
Простите нас, лишенные покоя!
За всю планету пав на поле боя,
Лежите каждый вы в чужой могиле,
Как будто вы своих не заслужили.
И мимо вас, не подавая виду,
Проносят люди горечь и обиду,
Глядят на вас... И тяжек взгляд... И - всё же
Простите нас... Его простите тоже.
Простите... Не со зла он делал это.
Он просто точно знал, что Бога - нету.
Кто предсказать бы мог, чем станет позже
Российских бар игривое безбожье,
И «Либэртэ», и опьянённость Целью!..
У них был хмель, у нас - всю жизнь похмелье.
Над нами он, свой долг блюдущий строго.
Но в чем он видел долг, служа не Богу?
Во что он верил, путаясь во взглядах?
Скорей всего - в назначенный порядок.
Где ясно всё, где мир жесток и розов,
Где никогда не задают вопросов...
Или короче - в твердые начала,
В то, что его над жизнью возвышало,
Что вдруг пред ним открыло путь и дали,
Чему основы знал не он, а Сталин.
...И в этом состояньи очумелом
Мы жили все. И шли к чужим пределам,
И, падая в бесславье с гребня славы,
Смотрели тупо, как горит Варшава,
Как Сталин ждёт, что Гитлер уничтожит
Тех, с кем и он потом не ладить может...
А позже с тем же, в танках, в ночь без света,
Спешили в Прагу, чтоб закрыть газеты.
Так мы живём... Летим, как в клубах пыли.
Топча весь мир... За что? Зачем?.. - Забыли!
Но нас - несёт... И всё нам мало!.. Мало!..
И гибнет всё, на чем бы жизнь стояла,
И гибнем мы, зверея, как стихия.
И лжём! - чтоб думал мир, что мы другие.
И спятил мир, обманут нашей ложью,
И, доверяясь нам, звереет тоже.
И кажется, что чёрт завел машину
Внутри Земли... И бросил ключ в пучину.
И крутит нас. Мелькают, вместе слиты,
И Пешт, и Прага, и пустые плиты,
И я, и Член Военного Совета,
Хоть он следит, чтоб не открылось это.
А что - не знает... Ложь неся, как знамя,
Он сам обманут... Может быть, и нами.
Кем были мы?.. Не всё ль равно, кем были?
Мы все черты давно переступили,
И - нет конца. ...Всё лжем, зовем куда-то.
И с каждым днем всё дальше час расплаты,
Но всё страшней... И возвращенья нету.
И верят нам... И хуже топи это.
И вырваться нельзя своею силой...
Спаси, Господь!.. Прости нас и помилуй!..
Последние комментарии
4 часов 28 минут назад
4 часов 31 минут назад
2 дней 10 часов назад
2 дней 15 часов назад
2 дней 17 часов назад
2 дней 18 часов назад