Сергей Алексеевич Баруздин Первое апреля — один день весны
Весна всегда приходит кстати. Не то что зима, или осень, или даже лето. Ранней зиме, например, никто не радуется. Да и какая в том радость, если на земле и трава еще не пожухла, и листва с деревьев не опала, а уже валит снег и прихватывает морозец! И не просто холодно. Как говорится, ветерком пронизывает. А за городом и подавно худо. И картошку толком не убрали, и не сняли капусту, а тут — на тебе! — зимняя стужа! Поздняя зима — тоже не радость. И для земли, что без снега сама стынет и озимые губит, — плохо. И для людей, которые и без того не вылезают из осенних простуд. Про осень и говорить нечего! Особенно если она дождлива и промозгла. Ну, а лето? Конечно, лето — совсем неплохая пора. Да слишком много планов на лето строят люди. И для работы, и для отдыха, и просто на каждый день — для жизни. А глядишь, и поломает лето все планы. Одним недодает солнца, а с дождями, наоборот, перебарщивает. Другим — жары отпускает в избытке, а с прохладой жадничает. И так — каждый год. А тут еще запросы у всех разные. У горожан — свои. У деревенских жителей — свои. В Сибири — одни. В Средней Азии — другие. Попробуй тут всем угодить! Вот и получается, что одна весна всем временам время, какая бы ни была она — ранняя или поздняя, буйная или спокойная! С нее, весны, все начинается — в природе ли, в людях. Поэтому и я решил с весны начать — с весны на московских улицах.
1
В Москву весна нагрянула рано. Небо поголубело. Солнце стало вовсю припекать, зимние одежи с людей скидывать. А про снег и говорить нечего. Неизвестно, кто с ним быстрее справлялся — дворники ли, уборочные машины или теплынь? Поплыл снег. Ручьями побежал. Лужами распластался на асфальте. Гошка не знал, прилетели уже грачи и скворцы или нет. И как узнаешь? Естественных наук второклассники не проходят. Но и без скворцов видно — настала весна. По небу видно. По солнцу. По лужам. И — по грязи. Ох и много ее стало на московских улицах в мокрую погоду! Может, даже не меньше, чем где-нибудь за городом. Прошелся от дома до школы или обратно, все — заляпался. Мать ворчит, а сама каждый день чулки по нескольку раз стирает. Ясно, она не такая неаккуратная, как Гошка, а все равно, выйдет на улицу — обязательно чулки забрызгает. И так все. Но люди не сердятся. Потому что, во-первых, весна. А во-вторых, грязь на московских улицах тоже не обычная, а особая — рабочая. Строится Москва, копается, перекапывается — отсюда и грязь. Там подземный тоннель строят, там — переход, там — трубы перекладывают. Ну, а там, где новые дома растут на месте старых, — и подавно. Люди строят, торопятся. Машины торопятся. Самосвалы и огромные грузовики с платформами, на которых стены домов привозят, растаскивают грязь по всему городу. А строят сейчас в Москве столько, сколько никогда не строили! Попробуй поспей строительную грязь убрать! Говорят, что по весне у всех бывает хорошее настроение. Гошка не знает, что такое настроение. Гошке просто бывает или хорошо, или плохо. Хорошо, когда не ругает никто и вообще когда все хорошо. Вот в школе Гошка учится — это хорошо! В школе нравится ему. И то, что у них машина есть — новая «Волга», — это хорошо. И когда можно покататься на ней — хорошо. А раньше у них был «Москвич» — это тоже хорошо. Но не так, как «Волга». «Волга», ясно, лучше! А что же плохо? Плохо, правда, не часто бывает, но бывает. Во дворе, например, Гошка как-то подрался. Правильно подрался, за правду, а ему же попало. Мать как раз шла из магазина и увидела. — Я же правильно стукнул его!.. Чего он сам!.. — пробовал оправдываться Гошка. — И он еще говорит «правильно»! — возмущалась мать. — Как это можно драться «правильно»? Я покажу тебе «правильно» ремнем! Вот дома всегда так. Не разберутся, а кричат. Когда родители ссорятся — это тоже плохо. И Гошке при этом попадает. Как в прошлом году, например, из-за дачи. Раньше у них всегда дача была. Давно была. Гошке девять лет, и все эти годы он знал: как настанет июнь, они отправляются с матерью на дачу. Там хорошо. Гошкина мать не работает, и поэтому ей не надо ждать отпуска. В прошлом году они тоже жили на даче, но осенью дачу отобрали. Тогда-то и поссорились мать с отцом. Только отец домой вернулся и про дачу сказал, сразу все и началось. — Я так и знала! — возмущалась мать. — Так и знала! От тебя этого следовало ожидать. Тебе все безразлично: и мое здоровье, и здоровье сына… — Это, конечно, свинство! — говорил отец. — Я и сам понимаю и не меньше тебя возмущен. Сколько лет пользовались — и вдруг… Но что делать? Согласись: дача — казенная и мы занимали ее не совсем законно. Одно дело, когда я руководителем мастерской был, другое — сейчас… — Что значит «законно», «незаконно»? — не сдавалась мать. — Почему другим можно? И уж если ты считаешь, что правильно отобрали, так свою надо было строить. Сколько лет тебе говорила! Тряпка! Мать часто ругала отца за бесхарактерность и называла его почему-то тряпкой! Но тогда Гошка никак не мог понять, что случилось с дачей. Всегда была дача «своя», и вдруг оказалось «не своя». Всегда говорили: «наша дача», «у нас на даче», «к нам на дачу» — и вдруг «казенная»! — А почему она наша и не наша? — спросил Гошка. Тут он получил подзатыльник от матери. — Правильно! Не лезь не в свое дело! — сказал отец. Отец с матерью потом долго не разговаривали. А когда заговорили, опять стали ссориться. Вновь мать говорила отцу, что ему наплевать на свою семью, наплевать на то, что она и Гошка нездоровы. Гошка очень удивился. Вроде бы мама всегда была здорова. Но он решил в ее здоровье не вмешиваться. Мало ли что! Глядишь, опять попадет! — А почему я нездоров, когда здоров? — спросил Гошка о себе. — Займись-ка лучше уроками! — с досадой сказала мать. «И чего они ссорятся, взрослые! — думал Гошка. — Смешно! Ну, ребята ссорятся или даже дерутся в школе — это понятно. Один подножку подставил, другой ни с того ни с сего тряпкой в тебя запустил, третий — пример не дал списать… А взрослые! Вот отец, например. Он еще только с работы пришел, слова сказать не успел, а мать уже на него сердится. Будто только и ждала его, чтоб поругаться!» Чаще всего, как замечал Гошка, отец и мать из-за денег ссорились и из-за разных вещей. Из-за вещей, когда отец чего-нибудь не купит, что мать просила. «У меня денег таких нет», — объяснял он. А мать — на него! А разве он виноват, если и верно у него денег нет. Правда, отец у Гошки архитектор. Много домов построил отец в Москве и не только в Москве. Гошка знает. Но знает Гошка и другое: ведь дома не один отец строил, а и рабочие, и другие люди. Что же одному отцу все деньги отдавать! Вон Гошке дают каждый день деньги на завтраки, так их и хватает на одни завтраки. А на самокат или на двухколесный велосипед все равно не хватит, хоть неделю не завтракай! Правда, Гошка не работает, и зарплаты у него не бывает, а у папы и зарплата есть, и еще какая-то «левая» работа. Смешно — «левая»! Это отец с матерью часто говорят про «левую» работу, и тогда мать тоже ругается. Вроде так получается: матери хочется, чтоб «левой» работы у отца было больше, а отец не может достать эту «левую» работу. — Возьми, в конце концов, с книжки! — говорит отец. — Есть же деньги!.. — «С книжки»! — возмущается мать. — Тебе волю дай, так и на книжке ничего не будет! Вот и ссорились отец с матерью по всяким непонятным Гошке пустякам. Но так случалось не всегда. А если Гошке и попадало ни за что, так на то он мальчишка. Тут не всегда разберешься, когда Гошка прав, а когда неправ. Сегодня отец с матерью веселые. И Гошка знает почему. Мать достала вчера в мебельном магазине шесть новых стульев с полукруглыми красными спинками и столик на низких прямых ножках. — Какая все-таки прелесть весна! — сказала она. — Весной всегда больше красивых вещей в магазины забрасывают. Смотри — самые модные! Ну, а отец? Отец доволен тем, что довольна мать. Ведь когда она довольна, и отцу меньше достается. А потом, он с Гошкой едет за город, в деревню, где они будут жить летом. — Ты нас скоро не жди! — сказал отец матери. — Дорога, сама знаешь, дальняя, и дел там много. И сруб посмотреть, и дачу снять, и о ценах договориться надо! Раньше вечера не жди! Дел и верно у них было много. После долгих споров из-за дачи («Мы думали, что она наша была, а оказалось — общая. Вот ее и пришлось отдать» — так объяснила Гошке мать, когда перестала сердиться) отец с матерью решили: построить в деревне, где когда-то жила бабушка, свою дачу, а пока дача будет строиться, снять по соседству две-три комнаты и прожить в них предстоящее лето. Отец даже ездил в деревню, и мать ездила. Но это было давно — зимой. И не в воскресенье. Потому Гошка и не мог с ними поехать. Он в школе был. А сейчас он едет, да еще вдвоем с отцом. Это даже лучше, что у мамы дела. Без нее спокойнее! Отец взял сумку с едой. — Молока мы там купим, — сказал он. И они спустились во двор. Светило солнце, галдели воробьи, и человек двадцать взрослых и ребят — жителей дома — разбрасывали в скверике снег. Владельцы машин откапывали свои «Победы», «Волги», новые и старые «Москвичи», «Жигули», смешной «Запорожец». За зиму машины завалило снегом, но теперь весна, и пора приводить их в порядок. — Пап! А чего наша машина в гараже стоит, а не как у всех, здесь? — спросил Гошка. — Туда ездить далеко. А здесь — интересней! — Не мели чепуху! — сказал отец. — Машина заботу любит, ласку. Ведь не чужая она! Люди в скверике увидели Гошку с отцом и обрадовались: — Вот молодцы Барсуковы! Вышли все же на воскресник! И как раз свободные лопаты есть! У Гошки на его круглом, с узкими карими глазами лице появилась счастливая улыбка. Как раз вчера вместо четвертого урока они разбрасывали снег на школьном дворе. Это было здорово! И потому, что урок пения заменили работой во дворе. И потому, что сама работа эта была веселая и интересная. Старшие ребята смотрели на второклассников, как на малышей, и думали, что они ничего не могут. А они, второклассники, разгребли всю воллейбольную площадку и еще возле ограды успели снег разбросать. — А что! — сказал кто-то из старших мальчиков. — Смотри-ка, Овчукова, твои октябрята дают жизни! Люся Овчукова была командиром Гошкиной октябрятской звездочки, и она-то, уж конечно, не посрамила их чести. — А ничего! — ответила Люся. — Мои октябрята… вы еще не знаете, на что способны! Дома Гошка пытался рассказать об этом маме, но неудачно. Как раз в это время привезли стулья и столик, и ей было некогда слушать Гошку: — Подожди, потом… И сейчас, увидев во дворе людей, разбрасывающих снег, Гошка обрадовался. — А что? Давай! — предложил он отцу. — Чуть-чуть, а потом поедем! — Нет-нет! Мы уезжаем! Никак не можем! — сказал отец и неловко развел руками. — Не сердитесь, некогда! — Тогда хоть жену прислали бы! — сказала одна из женщин. — Тут и дела-то на час. И работа — одно удовольствие! Отец, как показалось Гошке, почему-то смутился. — Да, знаете, она не может никак… Что-то неладно себя чувствует сегодня, — объяснил он. — Так что уже не получится… Гошка даже остановился: «Неладно чувствует? Ведь у мамы как раз хорошее настроение!» — Пойдем, пойдем! — заторопился отец. — Что ты еле плетешься! Пока на метро, пока что… Пойдем! — Вечно у них так! Одно слово — Барсуковы! Все для своей норы! — услышал Гошка долетевшие из скверика слова. Они быстро вышли за ворота и направились в сторону метро. Отец шел молча. Да и Гошке теперь что-то не хотелось разговаривать. «Плохо как-то получилось, — думал он. — И ехать уже неохота…»2
Весна всех подгоняет, всех торопит. Землю торопит, чтоб скорей она освобождалась от снега. Воду подгоняет, чтобы быстрей проносила она по рекам последние льдины, чтоб веселее бежала в ручьях и испарялась в лужах. Деревья торопит и траву, чтоб зеленели быстрее. Солнце, цветы, людей — всех подгоняет, всех торопит весна. И по людям, даже под землей, в метро, весна узнается. По лицам, по одежде, по походке. Люди спешат, весело спешат, кто куда — неизвестно, но и их подгоняет весна. Какие-то чудаки лыжники с трудом протискиваются в двери вагонов. Будто у них и зимы не было, чтоб накататься всласть. А может, и правда за городом еще снега вдоволь? Торопятся люди с тяпками и лопатками, с малярными кистями и ведрами. Это, известно, дачники. Сезон на носу — самое время приводить дачи в порядок. А тут еще и рыбаки, и незаконные охотники, поскольку срок охоты не настал, и древние старушки, и ребятня с родителями… Всех подняла весна на ноги и закружила в веселом человеческом водовороте. Попав в метро, Гошка сразу повеселел. Отец порылся в кармане и тоже заговорил: — Подожди, я гривенник разменяю… Гошка по натуре человек отходчивый. Отец произнес первую фразу — Гошку за язык не тяни. — Народу-то! — произнес он. — Ты лучше за руку держись! Не отставай! — посоветовал отец. — Можно, я пятаки опущу? — На, только один. Иди вперед! — А ты? — спросил Гошка. — Я — сам. Не задерживайся! — Поезд! — заторопился Гошка. — Не спеши! Давай сюда! — сказал отец. Наконец они сели в вагон, и тут, кажется, отец тоже окончательно отошел. — Как синяк-то? Болит? — вспомнил он. Гошка и сам забыл про синяк под левым глазом, который посадил еще позавчера. В школе, на физкультуре, стукнулся. Синячище получился отменный. Физкультурница Нина Петровна даже пятаком его прикрыть не могла. Приподняла Гошку на руках к стойке брусьев и говорит: «Прижмись! Прижмись! А то синяк будет!» Вроде перепугалась она, хотя что ей было пугаться — Гошка сам о «козел» стукнулся. И виноват был сам — никто их к «козлу» не тянул. Завозились с ребятами перед началом урока: сначала он Павку Елисеева толкнул, потом Павка ответил. Ну, и налетел Гошка глазом на «козла», о мат споткнувшись. Вот теперь и синяк! — Не-е! — ответил Гошка отцу. — Только когда зеваю, болит. Через пять остановок они сошли. Миновали улицу, два переулка и свернули во дворик. Тут и был гараж. По нынешним временам — гараж отменный. Каменный. Утепленный. С водопроводом. И всего лишь на две машины. Не у каждого московского автомобилиста вообще есть гараж, а такой и подавно! Почти новая, салатного цвета «Волга» стояла в нем гордая, чистая, блестя всеми своими хромированными частями. Как на выставке! И верно, пожалуй: Гошка глупость сказал про двор. Что ж красавицу такую во дворе, под открытым небом, держать? Пока отец возился с машиной, Гошка покрутился вокруг гаража. Стукнул ногой по подтаявшему льду. Перегородил щепкой тонкий глубокий ручеек, бежавший вдоль деревянной ограды садика, и уже через минуту щепка превратилась в настоящую плотину. Вода заходила кругами, силясь столкнуть щепку. Ручьишко наполнился до краев, вышел из берегов, будто и впрямь был силен и неуёмен. Черная, хрипло мяукающая кошка подошла к ручью, видно, хотела перемахнуть в садик, но увидела свое отражение в воде и растерянно повернула назад. На длинных, почти вертикально торчащих из подтаявшего снега ветках кустарника шумно покачивались толстые воробьи. Ветки прогибались, воробьям было явно неловко сидеть на ровных, почти без единого сучка палках: они соскальзывали, трепеща крыльями, и вновь цеплялись за ветки, словно желали похвалиться друг перед дружкой. В маленьком дворике было сыро. На двух веревках, протянувшихся от дома к садику, висело мокрое белье, и оно пахло весной. Солнце, закрытое крышами тесно прижатых домов, не попадало сюда. И почерневший снег здесь таял медленно, не то что в их дворе — просторном, светлом, растянувшемся сразу на целый квартал. Отец выгнал машину из гаража. Гошка уже собрался открыть дверцу, но вдруг вспомнил: — Пап! А машина-то сзади побита! — Как? Где? — Отец выскочил из машины и бросился к багажнику. — Где? Где побита? А Гошка весело запрыгал вокруг машины: — Первое апреля — никому не веря! Первое апреля — никому не веря! Отец от растерянности опустил руки и закричал: — С ума ты сошел! Вот я сейчас тебе! И нашел чем разыгрывать — машиной! Гошка перепугался: — Да пап! Ну, я так! Первое апреля сегодня… — Шутить тоже надо уметь! Нашел чем шутить, нечего сказать! — произнес уже спокойнее отец. — Ну ладно, садись! Двинулись! Как говорится, время — деньги…3
И они поехали. Сначала по переулкам, где снег, сброшенный дворниками прямо на мостовую, разлетался из-под машины грязными брызгами. Потом по улицам, уже порядком подсушенным весной, а местами даже похожим на летние. «Как здорово! — думал Гошка. К нему постепенно вернулось доброе настроение. — Машина своя — здорово! Красивая — здорово! Ехать так — здорово! Далеко ехать — здорово! И вообще все — здорово!» Гошке казалось, что все прохожие смотрят сейчас на них. Смотрят и думают: «Куда это люди едут? Наверно, в интересное путешествие. Вот бы и нам так!» — Пап! А все так могут, если захотят? — спросил Гошка. Отец сидел за рулем тоже довольный. — Что? — переспросил он. — Ну, вот так, — пояснил Гошка, — чтоб машина была своя и ехать вот так… Как мы! — Да как тебе сказать? — произнес, на минуту задумавшись, отец. — Все — не все… В общем, кто хочет, — может, пожалуй. Главное, жить надо уметь! Гошка, хотя и не очень понял, сказал: — Ага! «Жить надо уметь!» — эти слова отца понравились Гошке. Понравились и непонятностью своей, и какой-то таинственностью, и гордым звучанием. «Жить надо уметь! Это здорово! — думал Гошка. — И красиво! И здорово!» Но тут Гошка почему-то вспомнил про дом и совсем невпопад спросил: — А мама вовсе не больна, а ты сказал, чувствует себя неладно. Отец рассмеялся: — Тебе что ж, в самом деле хочется, чтобы твоя мать колупала снег вместе с дворниками? Гошка не понял, почему это плохо — разбрасывать снег во дворе? И он сам бы с удовольствием… И мама, наверно? И потом, там вовсе не одни дворники работали. Но он почувствовал, что так не скажешь: по тону отца почувствовал — и серьезному и насмешливому. И он сказал другое: — Нет. Не хочу. — Вот то-то и оно! — весело заметил отец. Машина долго выбиралась из города на автостраду. Но и здесь город не кончался. Он тянулся вдоль дороги, захватывал пустыри, поля и даже овраги, соединялся с прежними большими и малыми городками и поселками и вновь прижимался к дороге. Где-то город даже взбегал на ближние и дальние холмы, врезался в леса и рощи. — А это твой дом? — беспрерывно спрашивал Гошка. — А это? — Нет, не мой, — говорил отец, — хотя эти дома тоже в нашем институте проектировались. А мой сейчас в другом месте строят, в Люберцах… На шоссе мелькали светофоры и дорожные знаки; запарившиеся на солнцепеке милиционеры торопили водителей и пешеходов. Каменщики подгоняли бортики новых тротуаров. Под катками дымился свежий, неутрамбованный асфальт. Гошка вспомнил, что года четыре назад, когда они переезжали на новую квартиру, и у них так было. Их дом стоял последним на недостроенной, перерытой улице, и прямо из окон Гошка видел конец города. Но это давно было. Сейчас за их улицей не кончается город. И где он кончается — неизвестно. А вот теперь, когда они едут с отцом по шоссе, Гошка увидел, как кончился город в другом месте. Город как-то сразу оборвался, мелькнув последними башенными кранами и коробками недостроенных домов. Исчезли катки и самосвалы, траншеи и заборы, светофоры и милиционеры. Отец поудобнее уселся за рулем и прибавил скорость. Впереди лежала ровная, сухая, почти пустынная воскресная автострада, и поля по сторонам, и леса, и рощи, и разбросанные по холмам деревеньки.
Дорога теперь шла совсем по безлюдным местам, хитро обходила деревни и дачные поселения, прорубала леса и пересекала глубокие ложбины, перескакивала мостами через речки и проскальзывала под железнодорожными насыпями. В лесах и рощицах еще лежал снег. Лежал незыблемо, прочно, будто зимой. Лежал удивительно чистый среди однообразно серых стволов ольхи, осин, дуба, вяза, клена и удивительно белый — среди обновившихся по этим весенним дням молодой хвоей елей и сосен. И лишь там, где мелькали березки — одинокие, парные или целыми рощицами, — снег уже был другой: весенний, подтаявший, которому и жить-то осталось, может, неделю-другую, не больше. На опушках, ближе к шоссе, зияли проталины с побуревшей прошлогодней травой и мокрыми листьями, с колеями, проложенными телегами, и лужами, что тянулись местами целыми озерами и реками. Вода в лужах не свежа, как крепко заваренный чай, но прозрачна. Лужи не глубоки, трава и земля чуть прикрыты водой, мудрено ли ей не быть прозрачной! Гошке было так хорошо, что он все время молчал. Он собрался было открыть ветровое стекло, чтобы не так париться — уж очень солнце пекло! — но отец сказал: — Не надо! Простудишься! Пришлось повернуть назад зажим стекла. Ничего! И так можно! Солнце светило прямо в глаза. Гошка откинулся на сиденье, довольно зевнув. Его лицо округлилось еще больше. Узкие глаза превратились в длинные щелки. Школьная фуражка залихватски съехала набок, как у заправского боцмана. Может быть, он даже немного прикорнул: перед ним проплыли какие-то радужные круги, мелькнула белка с золотым орешком на обычной елке, и вдруг под ней появилась женщина в белом фартуке, а Гошка, как оказалось, сидел на новом мамином стуле с полукруглой красной спинкой и никак не мог подняться. Но вот он с трудом вскочил со стула и… увидел в окно машины красную бензоколонку. — Заправимся, — сказал отец, так, видимо, и не поняв, что Гошка задремал. У бензоколонки тянулись две очереди. В одной — грузовики, «Победы», два небольших, заляпанных грязью автобуса и желтая автоцистерна с надписью «Молоко». В другой — «Москвичи», «Жигули» и «Волги». Они проехали очередь «Москвичей», «Жигулей» и «Волг» справа, и отец дал задний ход, ловко подрулив багажником под красную колонку. — Куда? Видишь, очередь! Куда прешь! — услышал Гошка чьи-то раздраженные голоса, но отец уже выскочил из машины и подошел к окошечку. Через минуту он вернулся к машине, отвинтил колпак бака и принял у водителя стоявшего сзади «Москвича» шланг: — Давай! Кто-то еще продолжал возмущаться, девушка из окошка крикнула: — Чего галдите! Понимание надо иметь! Торопится товарищ! — И тут же добавила отцу: — Готово! — Поехали, — сказал отец, садясь в машину. Он спокойно вытер руки и включил мотор. — А чего они? — поинтересовался Гошка, когда машина вновь выехала на шоссе. — Д-да так, — ответил отец. — Лишний полтинник боятся потерять. Вот и торчат по полчаса в очереди… Гошке почему-то вспомнился школьный буфет во время больших перемен. Хоть они и второклассники, а все равно — попробуй-ка пролезть без очереди! Да и в первом классе так было. Даже Люся Овчукова говорит: «Без очереди, ребята, не надо!» Сами мальчишки, а то и девчонки тебя так за шиворот вытащат, что долго помнить будешь! И не только с второклассниками так поступают. Вон как-то один из взрослых парней — может, из седьмого или восьмого класса — упрашивал: мол, пропустите, некогда, передачу на радиоузле вести надо! И то не пустили без очереди. «Если ты без еды не можешь, так мы без твоей передачи обойдемся! — сказали. — Ничего, постоишь!» «А здесь, на колонке, как получилось!.. — думал Гошка. — И хоть бы что! А почему-то стыдно…» Машина шла ровно и легко. Гошка посмотрел на спидометр: 80! Потом — на отца. Отец молчит, но лицо у него спокойное, светлое. Гошка знает: за рулем отец всегда так. Он будто отдыхает за рулем. Мимо опять мелькают поля и леса, пригорки и овраги. На обочинах и полянках, где посуше, разгуливают грачи и скворцы («Значит, уже прилетели!») и беспокойно тычут носами землю молодые галки — черные, лоснящиеся на солнце, с дымчатым пушком на затылках. Галки осторожны, пугливы, хотя им никто не грозит. Услышат шум на дороге — и в воздух. Отлетят в сторону, приземлятся и вновь как ни в чем не бывало земные поклоны отдают. Видно, много по солнышку дождевых червей повылезло. А у Гошки никак из головы бензоколонка не выходит. И спать уже ему вовсе не хочется. И рад он, что едут они по дороге все дальше и дальше от колонки. А она будто гонится за ними и кричит в сто голосов: «Куда? Видишь, очередь! Куда прешь?» Гошка оглянулся назад. И правда, не гонятся за ними? Нет, вроде не гонятся. Вдали инвалидная коляска едет да фургон. Их на колонке не было. Бежит и бежит дорога. Бежит навстречу солнцу и теплу, которых с каждым километром пути все больше и больше. Рыхлее, зернистее снег в лесах. Глубже лужи. Шумнее ручьи, суше полянки и пригорки. Вот уже кое-где мелькает еле заметная травка. Вон возле ствола осины папоротник вылез, а среди старых пеньков желтеют корзиночки мать-и-мачехи. Ну, а если с машины сойти да повнимательнее посмотреть — и подснежник найдешь, и голубую перелеску, и медуницу, и хохлатку, и первую бабочку-пяденицу встретишь!
4
Конечно, весна всюду чувствуется. И в городе чувствуется, и на загородных дорогах, и в лесу. Всюду оживает природа, и люди, под стать ей, радуются. И все же нигде так весны не понять, не почувствовать, как в деревне. Для деревни весна — не смена одежды, не хмель свежего воздуха в голове, не беззаботная радость и нетерпеливое ожидание положенного отдыха. На это у деревни и поздняя осень есть, и зима, хотя в любую пору дела здесь всем хватает. Известно, что молоко пить и мясо есть люди круглый год хотят, и чтобы хлеба было вдоволь — люди привыкли. А раз так, то ни зимой, ни весной деревне дремать не положено, ни летом, ни осенью ей нет отдыха. Как передремал лишнее — сам на себя пеняй и другие на тебя пенять будут. Эта дрема и в самой деревне аукнется и в городе — в магазинах. У Гошки, ясно, по малости лет таких мыслей не было, когда подъезжали они с отцом к деревне Голубинка. Да и какие у него могли быть мысли, если в деревне-то Гошка, по существу, никогда не был! Коров и тех на картинках только видал! Ведь дача, где они прежде жили, — не деревня. Это был поселок, населенный такими же дачниками, как Гошка, и вокруг на много километров тянулись такие же дачные поселки. Красиво стоит Голубинка, на высоком косогоре. Слева лес, видно, большой — края его не достанешь глазами. Справа — сосны и елки малой рощицей. Деревня вынесла свои дома между лесом и рощицей как бы специально, напоказ: мол, глядите, люди приезжие и по дороге проезжие, на нас, голубинских. Вот как мы на земле стоим — красиво и прочно! Дома многие в Голубинке и впрямь голубые. То ли синькой выкрашены, то ли еще какой небесной краской, но со стороны глаз радуют. — Это здесь давно так повелось, — объяснил отец. — Бабка твоя рассказывала, что и в молодость ее в Голубинке дома в синий цвет красили. Бабку свою Гошка знал по единственной фотографии в альбоме. Да еще по разговорам о том, что вскоре после смерти избу ее спалило грозой. Представить бабушку молодой Гошке было трудно. Наверно, это было очень-очень давно. — А ты здесь жил? — спросил Гошка. — Немного, года два, говорят, как родился. Мы в городе жили с отцом нашим, значит, с дедом твоим… Они подъехали к большому мосту. — «Река Глубокая», — вслух прочел Гошка. — Вот покупаемся! — Купаться здесь летом хорошо, — сказал отец. — Не утонешь! По пуп всю речку перейти можно. Одно название «Глубокая»! Сейчас река казалась широкой, внушительной. Лед еще не сошел, но по краям река разлилась талыми водами, вплотную подходившими к косогору, на котором стояла деревня, и к лесу с противоположного берега. В середине реки на льду еще виднелись лыжни и лунки. Около одной из лунок сидел неизвестно как попавший сюда через водные преграды рыбак с удочкой и книжкой. Может, он так и сидит здесь с зимних времен и не видит, что весна настала и вот-вот реку вскроет? Миновав мост, отец вышел из машины и стал прикидывать, как лучше подъехать к деревне: — Зимой все не так было. А сейчас по этой грязи, пожалуй, и не проберешься. Пришлось справиться у прохожих. Лишь третий наконец объяснил: — А вы вперед проезжайте. Метров триста. Там дорога в Голубинку как раз через лес. Отменная дорога. Проедете! «Отменная дорога» оказалась не совсем отменной. Распутица и грузовики сделали свое дело: разбили дорогу как могли. Отцу пришлось порядком покрутить баранку, чтобы не засесть. В лесу стояла сырая, промозглая прохлада. Пахло прелой листвой, мхом, хвоей. Птиц в лесу пока не слышно, а может, они просто остерегаются дороги! Только тяжело прошумел крыльями взлетевший с ближней ели ворон да где-то вдали раздалась барабанная дробь дятла. Дорога стала светлеть — впереди появилось солнце. Лужи блеснули в его лучах. Молодая сорока испуганно взлетела с дороги, спугнув стайку воробьев. Воробьи тут же возвратились, но услышали шум машины и опять подались в сторону, чтобы переждать. Хоть и не ахти какая штука идет, а все же машина. Лучше не рисковать! — Кажется, выкрутились! — сказал облегченно отец, когда они выбрались из леса на относительно сухую часть дороги. Теперь слева лежали бесконечные поля, покрытые довольно заметной зеленью озимых. В двух-трех местах женщины разбрасывали лопатами остатки снега, притаившегося возле кустарника и в канавах. Трактор тащил по полю прицеп, груженный сероватым песком. На песке сидели девушки и, задрав головы, смотрели в небо. Прямо над ними тянулся облачной струйкой след самолета. Девушки следили за невидимым самолетом и вовсе не замечали, как кувыркаются в воздухе жаворонки. Трактор тяжело кряхтел, пробираясь с прицепом по неровной мокрой земле, и песен жаворонков Гошка не услышал. И все же, видно, они пели. Уж очень здорово кувыркались жаворонки! Кувыркались, взлетали вверх, падали вниз, делали круги! Как тут без песен! Дорога свернула вправо, и машина легко покатила к деревне. — Ну, вот мы и у цели! — весело сказал отец. Деревенская улица встретила их непривычной тишиной. Гошка заметил, что теперь, вблизи, дома в деревне уже не выглядели так красиво, как издали, с дороги. Дома были всякие: и новые, и старые, и совсем покосившиеся под соломенными крышами. И голубой краской не все покрашены. Но были и голубые, и новые, и по-настоящему красивые. Воскресный день в городе — это толпы людей, шум, гам, а тут на улице пусто, дома будто замерли. Только птицы щебечут да малые ребята, даже для Гошки совсем малые, возятся возле домов. Отец подогнал машину к одному из палисадников и заглушил мотор. Прямо перед домом на улице стоял новый сруб — обычная коробка из свежеотесанных бревен с пробитыми в стенах окнами и дверью. — Вот она, будущая хата наша! — сказал отец и добавил: — Если договоримся, конечно. Нравится? Гошка довольно безразлично посмотрел на сруб («Что тут такого: коробка недостроенная — и все!»), почесал нос и, чтобы не огорчать отца, сказал: — Ничего! — А теперь пойдем, — поторопил отец. Они вошли в калитку, поднялись на крыльцо и открыли дверь. За полутемными сенями была еще одна, обитая войлоком, и отец потянул ее на себя: — Можно? Есть кто? В избе за столом сидела старушка. Толстая, с редкими седыми волосами, розовая на лицо. Она читала журнал «Пионер». Увидев отца, старушка сбросила с носа очки и суетливо захлопатала: — Никак, Барсуков Васятка! Заходи, заходи! Гошке было чудно, что его отца, такого взрослого человека, старушка называет по-мальчишески Васяткой и что сама она читает журнал «Пионер». Тут Гошка заметил на шее у старушки цепочку от креста, а на пиджаке, который был наброшен на плечи, значок с портретом Гагарина, и ему стало совсем весело. — Здравствуйте, Анастасия Семенна! — прокричал отец довольно громко. Видно, старушка плохо слышала. — Вот приехали, как зимой обещали. А Николая Петровича нет? — Да нет, нет! Где ж ему сейчас дома сидеть! — сказала Анастасия Семеновна. — И Надя его в поле, и ребятишки куда-то с утра сорвались. На подкормку, что ль, или еще куда, не ведаю. Время такое — весна! Весной без дела не сиди! Сам побегаешь, тогда и она тебя накормит! А это небось внучок? Какой ладненький! Как звать-то тебя? — спросила она у Гошки. — Гоша, — смущаясь, сказал Гошка. — Это сын мой, Анастасия Семенна, а не внучок, — пояснил отец. — Знаю, знаю, что тебе он сын, а матери-то твоей, Вере Прохоровне, — внучок. И похож он на нее. А ты ведь, Васятка, так и не сходил тогда на могилку-то к матери. Хоть теперь сходи! И так уж не частый гость был, а она-то, бедная, все тебя поминала, все поминала. Про отца-то твоего и слышать не хотела, а о тебе маялась, всей душой маялась. Анастасия Семеновна говорила с явным укором. — Сегодня схожу, — пообещал отец. — А ведь мы, Анастасия Семенна, по делу приехали. Насчет сруба… Гошке показалось, что, услышав про сруб, старушка сразу изменилась в лице и даже всхлипнула. И верно, она достала платок и поднесла к глазам: — Уж брал бы ты его скорее, а то и смотреть на него тошно. Как взгляну, так сердце за Ванюшку нашего обливается! Никак свыкнуться не могу! Ведь сынок, хоть и взрослый был. Знали ли, ведали, ему дом готовя, что не вернется. Тут Гошка вспомнил: как раз об этом рассказывал отец, когда зимой из деревни приехал. Сруб этот готовили для старшего сына, летчика, который вот-вот должен был вернуться домой. Но сын не вернулся, погиб. Самолет, что ли, его разбился или еще что — Гошка не понял. — И впрямь, видно, не к добру дом затеяли Ванюшке строить! — продолжала старушка. — Глядишь, не строили бы — возвратился невредимый… Анастасия Семеновна опять всхлипнула, вытерла платком лицо и как-то виновато посмотрела на отца: — Бери его, голубчик, скорее! Бери! Отец помялся минуту и опять спросил: — Где же нам Николая Петровича твоего найти? — А кто ж его знает, где его теперича носит! Делов-то по всему колхозу, а он вон ведь какой стал, колхоз, — пять деревень, — сказала Анастасия Семеновна, уже явно успокоившись. — Я вот вам сейчас горячего чайку с дороги налью. Молочка бы предложила, да нету в доме. Не брали уж неделю. Все дела. — Чаю не надо, не хлопочите! Лучше потом! — сказал отец. — А не знаете, где председателя нам найти, чтоб о земле с ним договориться? Не говорил с ним Николай Петрович, не слышали? — Насчет разговору не слыхала. Может, и был разговор, раз Николай обещал, — ответила Анастасия Семеновна, опускаясь опять на лавку. — Да вы садитесь, садитесь! Чего в дверях-то стоять! А председатель? — Она задумалась. — Правление-то у нас в Сергиевке. Это соседняя деревня. Пять верст отсюдова. Может, там он или еще где? Время уж больно горячее. Только таким, как мы, старым, сидеть… Речь Анастасии Семеновны звучала для Гошки как-то совсем необычно. Старушка словно не говорила, а пела и многие слова произносила по-своему, не так, как их говорят в городе. Отец спросил еще про комнаты. У кого бы лучше снять? Да поближе чтоб? — Так это у всех тут можно, — сказала Анастасия Семеновна. — Хоть к Солянкиным зайди, тут рядом, хоть у магазина — Окуневы, у Стражновых тоже… У кого ребятни поменьше, у всех можно. Дачников-то к нам немного набегает. Далеко… — Ну ладно, Анастасия Семеновна, мы пойдем Николая Петровича твоего искать, — сказал отец. — А там видно будет. Глядишь, он подскажет. Еще увидимся. — Ищите, ищите, — согласилась Анастасия Семеновна. — Ногами-то, правда, больно далеко вам ходить… — А у нас машина. — С машиной-то лучше, конечно, — подтвердила старушка. — Глядишь, и найдете. У людей поспрошайте. Может, видали его… А то к вечеру заходите. К вечеру-то все в доме соберутся.5
И правда, безлюдная Голубинка пустынна. Тихо на улице. Лавочки у палисадников пусты. Окна домов распахнуты, а голосов не слышно. Магазин и тот закрыт: с часу до двух перерыв. Спокойные кошки греются на солнышке. Рыжая с белыми пятнами примостилась на пороге магазина. Лежит, глаза от блаженства зажмурила. Две серые — рядком на скамейке. Еще несколько на подоконниках. Собаки уныло бродят по улице — им жарко и не до кошек. Домов сорок в Голубинке, не больше, но при каждом две-три скворечни. В палисадниках скворечни. На улице скворечни. Между избами на ничейных деревьях скворечни. Какой-то чудак прибил скворечню к шесту телевизионной антенны. И — ничего! Невозмутимый скворец сидит на антенне, как на жердочке, смотрит по сторонам карими глазами и изредка перебирает худыми красными ножками. Такие же скворцы важно восседают и у других скворечен. Черные и сероватые, пятнистые и крапчатые, они словно отдыхают после напряженной первой половины дня. Видно, сейчас скворцов в Голубинке больше, чем людей! — Спросить бы, да не у кого! — говорит отец, медленно пробираясь через неподсохшие деревенские ухабы и рытвины. — А вон у них! — посоветовал Гошка, показывая вперед. Там играли трое ребят и девчонка в сером платьице. Гошка даже обрадовался, завидев их. С утра он катается с папой на машине, и вдруг впервые — ребята! Какие ни на есть незнакомые, а все же ребята. Вдруг они знают? Ребята были слишком маленькие, девчонка — тоже не больше. Но ничего не поделаешь: хоть у них спросить. Отец притормозил машину и крикнул через окно: — Николай Петровича не встречали, Острова? Ребят, видно, больше заинтересовала «Волга», чем вопрос. Пусть она и запыленная с дороги, и грязью забрызганная, все ж блеск хрома и свежей краски сохранился. Мальчишки деловито обошли машину, а девчонка даже потрогала марку на радиаторе. Гошка был страшно горд и счастлив. Малы ребята, а понимают толк и, наверно, завидуют ему. — Давай их покатаем? — прошептал Гошка отцу. — А? — Ты что? Машину мазать! Смотри, какие они! — громко сказал отец. — Так как? — переспросил отец, уже обращаясь к ребятам. — А у нас пять «Волгов» таких, — сказал один из мальчишек. — Три с оленями, а две без оленей. Теперь без оленей, говорят, все «Волги» выпускают? — Только они не такие замусоленные, — добавила девчонка. Гошкино самолюбие было явно уязвлено. — Поехали, пап! Что у них узнаешь! — недовольно профырчал он. — Да я не про машину вас спрашиваю, — повысил голос отец, — а про Николай Петровича Острова. Где он может быть? Как думаете? — Я вчера его видела, дядю Колю, — сказала девчонка. — Может, на ферме он? — Иль на силосной башне? — неуверенно добавил один из мальчишек. — Может, в Сергиевку уехал? — неопределенно сказал второй. — А что ему в Сергиевке быть! — не согласилась девчонка. — На ферме он или за кормами поехал. И лишь один из мальчишек, самый маленький, промолчал. — В общем, объяснили! Спасибо! — поблагодарил отец, видно досадуя, что зря потерял время. Но ребята уже не слышали его. Они отошли к дому, где играли прежде, и опустились на корточки: то ли стали копать что-то в песке, то ли что-то рассматривать. Машина проехала в конец деревни и свернула на ферму. Ферма — несколько длинных коровников, новых, старых и просто древних, — помещалась на задворках Голубинки. Здесь было довольно много народу. Телятницы и доярки в белых халатах разной свежести, рабочие в телогрейках, несколько мальчишек и девчонок чуть старше Гошки — все занимались какими-то своими делами и вовсе не обращали внимания на подошедшую «Волгу». Лишь один из мужчин, стоявший возле механической картофелечистки, произнес: — Начальство, что ль, опять какое? Гошка с любопытством смотрел на картофелечистку. Мужчина забрасывал в нее картошку ведрами, мелкую, грязную картошку прямо с землей. Машина мыла ее, перегоняла по транспортеру в барабан, и вот уже картошка выскакивала чистая, без кожуры, и ее несли куда-то в коровники, наверное, на корм скотине. «Интересно управлять такой машиной! — подумал Гошка. — Вот бы я маме картошки начистил!» — Острова тут нет, Николай Петровича? — спросил отец. — Острова? Да все был здесь, — услышал Гошка чей-то бойкий девчоночий голос. — А сейчас с ребятами навоз повез вон по той дороге. Да вы догоните его. Езжайте! Поехали по той дороге. Она была подсохшая и сравнительно ровная. Вокруг — поля, пустые, прорезанные прошлогодней вспашкой. Людей здесь нет пока, только грачи и галки, деловитые, прыгающие по комьям земли в поисках корма. Машина шла ровно, и отец прибавил скорость. — Я есть хочу, — вдруг сказал Гошка. Ему и в самом деле захотелось есть: то ли утром плохо позавтракал, то ли воздух весенний подействовал. Отец посмотрел на часы: — Да, вроде пора. Два часа уже. Возьми пока бутерброд в сумке. Пожуй… Гошка достал с заднего сиденья авоську и развернул бумагу: — Я вот этот возьму, с сыром. А ты? — Бери! Бери! — согласился отец. — Я потом. Гошка с жадностью впился в бутерброд: — Вкусно! Вскоре они нагнали трактор с прицепом. Видно, тот самый, что видели два часа назад в поле по пути в Голубинку. Опять на прицепе на кучах песка, похожего на необработанную соль, сидели девушки. Они подбрасывали в ладонях песок и забавно хихикали, будто кто-то невидимый щекотал их. «Им хорошо! — почему-то подумал Гошка. — Едут куда-то, песок везут и смеются!» Трактор с прицепом шел посередине дороги, и объехать его было трудно. Отец посигналил, заезжая чуть влево, но тракторист, видно, его не услышал. — Пропустите, красавицы! — крикнул отец. — В песочек играете? — Это не песочек, дядя, а минеральные удобрения! Знать надо! А еще начальство, ай-ай! Булки-то вон небось едите, а не знаете простых вещей! — засмеялись девушки с нескрываемым ехидством. Гошка смутился. Даже бутерброд опустил на колени да так и замер с полным ртом. «Проехать бы скорее!» — Гриш, а Гриш! Пропусти-ка дядю с дитем! — крикнула одна из девушек куда-то вперед — видно, трактористу. Тракторист, наверно, понял не сразу, о чем речь. — Да вправо подай! Вправо! Машина тут обгоняет! — пояснила девушка. Наконец трактор резко крутанул вправо и двинул прицеп на обочину. — Привет нижайший! — театрально поклонился молодой тракторист, махнув кепкой, когда они проехали мимо. — Бедовые девчата! — произнес отец. — Таким пальца в рот не клади! Да ты ешь, ешь, — добавил он, заметив, что Гошка все еще держит бутерброд на коленях. Вдали, где дорога круто сворачивала влево, показался обоз. Телег шесть — восемь. — Видно, они! Прибавим газку! — весело сказал отец. — Пап, а почему они нас начальством обозвали? — спросил Гошка, дожевывая бутерброд. — И там, на ферме, тоже? — Деревня! — весело сказал отец. — Для них что ни машина — начальство! — А«Волги» у них тоже есть, — вспомнил Гошка. — Ребята там говорили, помнишь? Отец промолчал, и Гошка тоже не стал больше спрашивать. Через несколько минут они нагнали последнюю подводу с навозом. На ней сидел мальчишка лет тринадцати-четырнадцати с растрепанными русыми волосами и веснушками на лице. — Николай Петрович не с вами? — спросил отец. — На первой подводе он, — сказал мальчишка, показывая вперед. — А ну, посторонись! Мальчишка дернул лошадь за поводья, и она нехотя свернула в сторону. Так, сигналя и выкрикивая «посторонись!», они объехали несколько подвод, пока не нагнали первую. На ней и верно рядом с возницей-мальчишкой сидел Николай Петрович Остров. Увидев отца, он сказал вознице: «Подожди!» — и соскочил с телеги: — Здравствуй, Василь Василич! Какими судьбами? — Да вот ищем тебя всюду, — сказал отец. — Приехал, как и обещал, чтоб договориться… Николай Петрович провел рукой по загорелому лицу, будто вспоминая, о чем это отец с ним собирался договориться. Но оказалось, он помнил. — Догадываюсь, да только не сердись, Василь Василич, не могу сейчас. Дел — во! — И он провел указательным пальцем по кадыку. — Ребята, видишь, ждут, и там, на поле, — народ. Не могу. К вечеру давай. Часам к шести вернусь, может, к пяти… — А с председателем ты говорил? — спросил отец. — Да говорил. Он не против, — сказал Николай Петрович и бросил подошедшим ребятам: — Сейчас едем! Подождите! Сейчас!.. Только тебе бы тоже не мешало с ним побалакать. Ведь он и не знает тебя, хоть ты и из нашенских. Может, сам помнишь его, Сашку-то Егорова? Однолетки мы, вместе росли. — Не помню. И как мне помнить! — развел руками отец. — Где искать-то его? — С утра был в Сергиевке. Смотай! На машине пара пустяков! — посоветовал Николай Петрович. — А что до сруба, так и не знаю прямо. Говорить-то о чем? Бери! — Как — о чем? — удивился отец. — А цена? А рабочие? Кто же ставить его будет? — О цене какой разговор! Не на базаре! Строил я дом не себе, знаешь! Да вот как стряслось с Иваном… Не до цены тут! Бери, как есть! — просто сказал Николай Петрович. — А вот с рабочими прямо и не знаю как! Кто сейчас может? Не сердись, Василь Василич, пора мне! — опять торопясь, добавил он. — Давай к вечеру! А пока председателя поищи. Не откажет он. Обещал… Гошка слушал весь этот разговор из машины, а сам все посматривал на важных мальчишек, сидевших на подводах или стоявших возле лошадей. Гошке было завидно. Наконец к нему подошел какой-то мальчишка. — Звать-то как? — полюбопытствовал он. — Георгием, — солидно сказал Гошка. — Что ж ты, так вот и ездишь все?.. В машине?.. — опять спросил мальчишка. — В каком классе-то? В третьем? Гошка почему-то покраснел, может, потому, что его приняли за третьеклассника, и сам спросил: — А ты? — Я? Четвертый кончаю, в пятом буду скоро, — ответил мальчишка, к полному удивлению Гошки. Он был и росл, и серьезен, и по лицу никак не походил на четвероклассника. — Я во втором, — ответил Гошка. — Скоро в третий перейду. — Второй год, что ль, сидишь? — Нет! Почему? Первый! — вспыхнул Гошка и, открыв дверцу, вылез из машины. — А с виду большой. Правда, из машины так показалось, — сказал мальчишка. — А так и верно не очень… Ну пока! Пора нам! — И он отошел от машины, направляясь к телеге. Гошка с завистью смотрел на удалявшегося мальчишку, но тут отец окликнул его: — Ты чего выскочил? Садись! Поедем сейчас! Отец, кажется, уже договорился о чем-то с Николаем Петровичем и, видно, напоследок спросил его: — А ты, что же, навоз возишь? Даже Гошка удивился этому вопросу. Что спрашивать? И так видно: на телегах навоз ребята везут, и Николай Петрович — с ними. — Как же! Весна! — сказал Николай Петрович. — Земля заботу любит, ласку! Ведь не чужая она! Гошке показалось, что он уже слышал эти слова. Но где? От кого? Как ни старался Гошка вспомнить, не мог. И все же он где-то слышал это…6
Теперь их дорога лежала в Сергиевку. Пять верст от Голубинки, как сказала старушка Анастасия Семеновна. И сын ее Николай Петрович подтвердил: «Близко. Километров с пять, не больше!» Но они ехали, ехали, ехали… Так бывает в школе на длинных уроках: вернее, на тех, которые кажутся длинными. А для Гошки самый длинный — рисование. На других уроках интересно, а вот на рисовании — прямо беда. Не умеет Гошка рисовать! Как ни старается, не умеет! Гошка с нетерпением ожидал окончания каждого урока рисования, но он, как назло, тянулся долго. Вот и сейчас их дороге нет конца, как этим длинным урокам! Гошка попробовал считать людей на полях. Дошел до двадцати восьми и сбился. Людей становилось все больше, и никто не смотрел на их «Волгу». Люди работали. Мимо проезжали машины, и тракторы, и подводы. Гошка начал считать их, но спохватился: как? Или считать одни машины, или одни тракторы, или одни подводы? А может, машины и тракторы без подвод? Но тогда машины все или только грузовые? А почему считать грузовые и не считать легковые? Пока Гошка так прикидывал, мимо проехало еще несколько несосчитанных машин — и легковых, и грузовых, трактор и вереница подвод. И машины, и тракторы, и подводы спешили по делам, им было некогда, и отцу приходилось жаться к обочине. «Как бы не задели!» — говорил он. И еще были столбы на дороге. Они мелькали быстро, и Гошка все равно не успел бы их сосчитать, если бы даже захотел. Но Гошка не хотел. Столбы посылали друг другу по проводам шум весенних ветров, гул весенних работ, весенние голоса людей. И даже птицы на столбах и проводах не мешали работе людей, их важным весенним делам и хлопотам. Когда Гошка выходил в городе гулять, он не умел просто так сидеть на лавочке и болтать ногами. Он умел бегать, искать, копать, смотреть. Это было дело, а не просто прогулка. И дома Гошка никогда не сидел за столом с родителями дольше, чем нужно для обеда, или ужина, или чая. Он читал, писал, делал уроки, строил из кубиков и конструктора дома или машины. Это все было дело. И в школе так — на переменках. Гошка не подпирал спиной стенки школьного коридора и подоконники. Он двигался, спорил, выполнял чьи-то просьбы, дежурил, завтракал в буфете, листал учебник. И это тоже было дело, а не просто переменка. А сейчас?.. Вот уже сколько они едут, и едут, и едут на своей «Волге»! Из Москвы в Голубинку ехали. Из Голубинки на ферму, а потом в поле. Теперь с одного поля на другое — в Сергиевку. А зачем? Все работают, никому нет до них дела, а они? Подумаешь, «Волга»! Кто на нее смотрит тут! — Пап! Скоро? — спросил Гошка, хотя ему почему-то больше хотелось спросить: «Зачем?» — Ты что? Устал? — ответил отец вопросом на вопрос. — Вроде бы не с чего! Гошка отрицательно покрутил головой: — Нет! Я так просто… Скучно… Отец, видно, думал о другом. — А как зовут этого председателя, мы так и не спросили, — сказал он. — И у кого лучше комнаты снять, не спросили. — Он «Сашка Егоров» сказал, — напомнил Гошка. — Вот именно — «Сашка»! — недовольно произнес отец. — Может, так и прикажешь звать председателя? Или еще лучше: «товарищ Егоров». Тогда он покажет нам участок! Нет, братец, тут обхождение нужно… Вскоре они спустились в низину. Здесь опять было грязно и сыро. По размытым колеям, как после обильных дождей, бежала вода. Канавы бурно шумели ручьями, выплескиваясь на дорогу мутными лужами. Вода словно пыталась спастись от солнца: она бурлила, пенилась, торопилась как можно скорее добраться до оврага, чтобы скрыться в его глубине, смешаться с водами бежавшей там речки. Пусть и невелика эта речка, а все равно донесет она свои воды до Глубокой, а оттуда вместе с ней помчится в другие большие реки, а там — и до моря можно податься. А море, оно велико и могуче — не то что малые ручьи да речки. Морю и солнце не страшно! Навстречу по грязной дороге шла полуторка, и отец посигналил: мол, чуть в сторону подай! Дай разъехаться! — Чего орешь! Не видишь? — Из кабины полуторки выскочил шофер, с тоской посмотрел под задние колеса и не то произнес, не то пропел с сожалением: — Эх, дороги!.. Оказалось, полуторка буксует, а за ней остановилась еще одна машина — «ГАЗ-69» — с несколькими пассажирами. Кто-то из них подбросил под заднее колесо полуторки грязную щепку и клок прошлогодней сухой травы. Шофер взял лопату. — Теперь, может, пойдет, — наконец сказал он. — Давай, — поддержали его пассажиры и водитель «газика», — а мы подтолкнем! Шофер вскочил в кабину, включил газ. Остальные уперлись руками в борта: — Раз-два, взяли! Раз-два, взяли! Полуторка продолжала буксовать. — Пап! — оживился Гошка. — Пойдем тоже! — Грязно там, — сказал отец, но тут же согласился: — Пожалуй, а то неудобно… Вдруг колхозная! Припомнят еще. Они вышли из машины и направились к полуторке. — А ну-ка вместе попробуем! Только ты не лезь! — добавил отец Гошке. — Под колеса еще попадешь и перемажешься. — Раз-два, взяли! — подхватили все вместе. И Гошка тоже не выдержал. Он уперся правой рукой в переднее крыло полуторки: — Раз-два, взяли! — С таким помощником вытянем! — весело сказал шофер, заметив из кабины Гошку. — А ну, ребята, еще чуть-чуть! Кажется, берет! Машина ревела, плевалась грязью прямо в лицо Гошке, но он продолжал упираться в крыло и весело кричал вместе со всеми: — Раз-два, взяли! Раз-два, взяли! Вдруг Гошка почувствовал, что крыло медленно начинает уходить от него, услышал слова шофера: «Давай, давай, пошла!» И верно, машина рванула вперед, проскочив злополучное место. — Ну, все! — облегченно вздохнул шофер. — Спасибо! Пошел! Не останавливая машины, чтобы опять не забуксовать, он захлопнул дверцу. Полуторка свободно объехала стоявшую перед ней «Волгу» и поползла вверх по дороге. Вернулись к своей машине пассажиры «газика», сказав на прощание отцу и Гошке: «Бывайте!» Отец будто ждал, когда они сядут в машину. — На кого ты похож! — стал возмущаться он, подойдя к Гошке. — Ты посмотри на себя! Ведь говорил: не лезь! А Гошка виновато вытирал забрызганное лицо и довольно улыбался: — Я вытрусь, пап! Подумаешь! Зато помогли? Если бы не мы — сидеть бы ей, машине!.. Правда?7
Над Сергиевкой появились облака. Их было немного, и они висели высоко в голубом небе. А может, это только казалось, что высоко. Деревня растянулась по глубокой впадине. Потому все, что окружало ее — поля, леса, шоссейка, кладбище с древней часовней, — как бы высилось над Сергиевкой почти на уровне самого неба. День был тихий, безветренный, и облака, казалось, не двигались. Длинная труба деревенской котельной, очень похожая на трубы допотопных пароходов, выбрасывала в воздух сероватую струю дыма. Дым тоже замирал в небе, чуть заметно рассеиваясь. Гошка увидел эту трубу и этот дым и будто обрадовался. «Вот и я так рисую, точно так, — подумал он. — А учительница говорит: «Не так! Трубу покороче надо, и у дыма не такие резкие линии». Действительно, Гошка рисовал длинные трубы, как эта, и дым обводил ясной четкой линией, как виделся ему сейчас дым из котельной в Сергиевке. «Жаль, учительницы нет! Показал бы ей!» — подумал он. Сергиевка — не Голубинка. Деревня большая, разбросанная или размазанная, как говорят сами сергиевцы, с десятком улиц, мощеных и грунтовых, с несколькими двухэтажными каменными зданиями, мастерскими для ремонта машин и тракторов, новой школой и Дворцом культуры. И если Голубинка, выславшая всех своих жителей в поле и на фермы, была пустынна, то Сергиевка, наоборот, не только кишела своими людьми, а и стягивала приезжих и пришлых из соседних деревень. Отсюда расходились дороги во все географические точки колхоза, отсюда бежали в разные стороны столбы с проводами, отсюда шло управление всеми сложными хозяйственными делами. И то ли от низкого расположения деревни, то ли просто от весны, а может, и от того и от другого, Сергиевка не блистала чистотой своих улиц. Они были сверх меры грязны и мокры в этот апрельский день. Как ни старался отец выбирать дорогу почище и посуше, их «Волга», и без того уже превратившаяся в грязно-серую, окончательно потеряла вид. Даже стекла заляпало, и «дворники» не помогали. Отцу приходилось несколько раз протирать стекла тряпкой. — Развели грязищу! Деревня! — возмущался отец. Но мимо шли люди, шли старые, молодые, шли дети. И никто из них не сетовал на грязь. Они просто обходили лужи и самые слякотные места. А те, что в сапогах, и под ноги не смотрели. Всем им, занятым чем-то более важным, видно, было не до грязи. Мимо них, слева и справа, спереди и сзади, проезжали машины. Проезжали тракторы и самосвалы, грузовики и «газики»-вездеходы, и все они так же спокойно и естественно переносили дорожную распутицу, как люди. Правление колхоза помещалось в здании Дворца культуры. Только вход сбоку. Так объяснил отцу какой-то прохожий. Не доезжая правления, отец свернул с дороги и подогнал машину к ручью. — Вытру чуть, — сказал он. — А то вида никакого! Будто из деревни приехали, а не из Москвы… Он взял из багажника ведро, зачерпнул воды из ручья и стал наскоро мыть машину. Грязи было немало — воду в ведре пришлось сменять трижды и потом еще дважды, чтобы окатить кузов начисто. Гошка помогал отцу, впрочем, лишь тем, что крутился рядом. Конечно, он мог бы и сам все сделать, как отец, но из этого ничего не получилось. — Не лезь! Я сам! Скорее управлюсь! — сказал отец, когда Гошка попытался взять ведро, чтобы наполнить его чистой водой. И Гошка больше не лез, терпеливо ожидая, пока отец закончит мойку. Занятые делом, они не заметили, как на дороге остановился «ГАЗ-69» и двое мужчин подошли к багажнику их «Волги». — Мартышкин труд! — сказал один из них, и только здесь отец и Гошка обернулись. — Что? — переспросил отец. — Вы нам? — Труд, говорю, мартышкин, — повторил мужчина. — Какой прок ее тут драить? Все одно — грязища вокруг. Москвичи, наверное? Пока до города доберетесь… — Мы не в Москву, — объяснил отец. — К начальству здешнему… Неудобно так — грязным-то… — А что — к начальству? Дело или как? — поинтересовался мужчина. Оказалось, что это и был Егоров — «здешнее начальство», председатель колхоза «Первомайский». — Не помнишь, что ль, меня? Сашка Егоров! — представился он отцу, а Гошке сказал: — Ну, а для тебя просто дядя Саша. Договорились? — Договорились, — согласился Гошка. Отец промолчал. Видно, не помнил. О просьбе отца Егоров уже знал. — Остров говорил мне. Так что подбирайте участок, стройтесь, — сказал он, переходя на «вы». — Правление возражать не будет, да и сельсовет поддержит, думаю. Как-никак вы наших мест выходец. — Нам без воздуха трудно, — объяснил отец. — Жена болеет, у меня опять же с давлением неладно, да и вот он… — Отец показал на Гошку, к полному его удивлению. «И опять он про маму сказал! — поразился про себя Гошка. — И про меня? И про себя? Неужели мы в самом деле все больные?» — Ну, на парня вы зря грешите! Вон он какой молодец! — рассмеялся Егоров. — А болеть не годится. Рано нам болеть. Ведь мы, если не ошибаюсь, ровесники? С двадцать второго? — С двадцать второго, — ответил отец. — Да времена такие. То — война, то — что!.. — Ну, война — дело такое! Всех коснулась. Нам-то что говорить? Мы живы! — заметил Егоров и поинтересовался: — А по профессии вы кто сейчас? Отец ответил. — Архитектор — это хорошо! — вроде одобрил Егоров. — Глядишь, и нам в чем поможете. Строимся мы сейчас много, а проекты часто никудышные спускают. Все по старинке делают, а нам никак нельзя по старинке!.. Так что мы в таких земляках, как вы, заинтересованы! Они еще о чем-то поговорили с отцом, и Егоров заторопился: — Пора нам. Может, с нами хотите? Здесь ребята у нас сад отгрохали. Загляденье! Отец пробовал отказаться («Некогда, торопимся мы…»), но сразу же передумал: — А пожалуй. Если ненадолго… По пути к машине он шепнул Гошке: — Поедем и в самом деле. А то еще обидится. А ведь от него, брат, все зависит! — Это рядом совсем! — крикнул председатель, садясь в свою машину. — Двести метров… Посмотрите, порадуетесь. Отменный сад! В прошлом году первый урожай сняли… Я ведь по образованию садовод. Кое-что смыслю. Поехали, поехали!8
Сад был при школе, вернее, за ней. Он тянулся по склонам двух холмов и уходил куда-то вверх, невидимый снизу. Гошка никогда не бывал в садах, да еще таких больших. И сразу столько деревьев ему видеть не доводилось — ровно посаженных, почти одинакового роста, с одинаково белыми, как у березок, стволами. По всему саду рассыпались ребята. Их было так много — с лопатами, граблями, вилами, ножами, что, будь ты и самый отличный ученик, не сосчитаешь. Ребята рыхлили землю, обрезали ветки, грузили на носилки и тачки мусор, жгли в овраге прошлогоднюю листву и траву и просто галдели, как галдят на весеннем солнце птицы. Много среди них было ровесников Гошки и даже, как ему показалось, совсем маленьких мальчишек и девчонок. Один из мальчишек — самый маленький — тащил неподалеку от Гошки пустые носилки. Мальчишка спотыкался — носилки были большие и неудобные для одного человека. Две ручки носилок тащились по земле, одна болталась в воздухе, и лишь за последнюю двумя руками уцепился мальчишка. — Давай помогу, — неуверенно предложил Гошка, когда мальчишка окончательно запыхался и остановился. Мальчишка будто ждал этого. — Давно бы так! — пробурчал он. — А то глазеть легче простого! Гошка подцепил носилки и, не оглядываясь на отца, побежал вперед с незнакомым мальчишкой. Возле кучи сухих листьев и сучьев они прямо руками нагрузили носилки доверху и двинулись туда, где горели костры. Теперь Гошка шел первым, а мальчишка, который явно был меньше Гошки, трусил позади. — Куда? В овраг? — спросил Гошка, хотя он и сам видел: мусор сносили в овраг, что находился левее школы. — Ага! — бодро согласился мальчишка и только тут поинтересовался: — Ты небось из новичков? Не видел я тебя… Гошка объяснил. Вовка — так звали мальчишку — посочувствовал Гошке, что он ничего не знает про уход за фруктовыми деревьями. Гошке понравился Вовка и его манера разговора — очень серьезная, почти взрослая. Вовка все знал — и про сад, и про каждое дерево в нем, и про ребят, которые работали рядом с ними, и про председателя Егорова, и про сам колхоз… У Гошки в Москве, в школе, было много приятелей. Вот хорошо бы и Вовка был его другом, настоящим! — Мы с тобой еще летом увидимся, — сказал Гошка. — Ты будешь летом здесь? — А куда ж я денусь! Ясно, буду, — объяснил Вовка. — У нас и летом тут в саду работы хватит… Они уже отнесли четвертые носилки, когда Гошка услышал голос отца. Гошка помог Вовке дотащить пустые носилки и попрощался: — Ехать нам пора… Ему не хотелось уходить отсюда. Но что поделаешь! Гошка вернулся к отцу. Председатель продолжал что-то рассказывать отцу, объяснять, чем-то восхищаться, но Гошка почти не слышал его. Он слышал только слова отца, спокойные и однообразные: — Да… да… верно… да… да… хорошо… да… да… правильно… Но вот отец стал прощаться с Егоровым и еще раз позвал Гошку, хотя он стоял рядом. — Пока еще в Голубинке все уладим, — сказал он, — а время летит. — Ну что ж! Езжайте! — оборвал на полуслове свой рассказ председатель. Но тут же не выдержал и опять добавил: — А знаете, они что еще напридумали! Высадить плодовые деревья прямо в деревне, по главной улице! Двести в этом году, а потом еще! И на других улицах! Молодцы, правда? Красиво, говорят, будет! И земля у нас всюду хорошая! Привьются, определенно привьются! Видите, даже такие ребятишки, можно сказать, а о красоте для всех думают. И сами хотят жить красиво! Ведь это надо уметь — красоту людям дарить! Это не менее важно, чем урожайность и животноводство. Кстати, и по животноводству они сейчас нам здорово помогают. Вот будете жить здесь, глядишь, тоже поможете!..9
Когда они вернулись в Голубинку, было еще солнечно. Но солнце светило теперь откуда-то из-за леса. Тени стали длиннее, а воздух прохладнее. День катился к вечеру, и деревенская улица заполнилась людьми. Люди шли с работы, сидели на лавочке возле палисадников, выглядывали из окон домов. Птицы поутихомирились, как обычно, рано собираясь на покой. Лишь несколько белых трясогузок быстро мельтешили по дороге в поисках корма. Они только что возвратились из дальних странствий и теперь подкрепляли свои силы. Но на Гошку трясогузки не произвели впечатления. Он вспоминал совсем другое — побеленные стволы яблонь и вишен в садах, и Вовку с носилками, и других ребят… А деревня жила голосами людей. Женскими, ребячьими, мужскими, стариковскими. Усталыми и бодрыми, задумчивыми и беззаботными, тихими и громкими. У магазина играли на баяне кубинскую песню, и три молодые пары танцевали под нее явно неподходящий медленный танец. Из дома напротив еле слышно доносились звуки радио:В жизни раз бы-в-в-вае-ет
Восемнадцать л-ле-е-ет.
Последние комментарии
8 часов 18 минут назад
1 день 22 минут назад
1 день 9 часов назад
1 день 9 часов назад
3 дней 15 часов назад
3 дней 20 часов назад