Гарем [Сухбат Афлатуни] (fb2) читать постранично

Сухбат Афлатуни Гарем

^{Повесть}

I

Зайдя в кабинет, он долго глядел куда-то в линолеум.

Потом на врача, который укладывал на бумагу сонные каракули — эхо предыдущего пациента.

Снова на линолеум.

Пыльно-желтый. В ромбик.

— У меня такой же, — сообщил, постучав сбитым каблуком в глухой пол стационара.

— А? — поднял лицо психотерапевт.

Иоан Аркадьевич воспринял это «А?» как приглашение к жалобе. Сказал:

— На гарем.

Иоан Аркадьевич, 1965 года рождения, проживающий по адресу массив Чиланзар, четвертый квартал…

Или: Иоан Аркадьевич, рост один метр семьдесят один сантиметр без обуви со стоптанными каблуками, волосы редкие и тоскующие по пристойному шампуню, пегие…

Или так, что ближе к истине: Иоан Аркадьевич, обладатель гарема.

Ни сам Иоан, ни Старшая Жена (которая и стала Старшей за хорошую память, бухгалтерский талант и хватку дипломата) — не помнили, откуда стал нарастать этот гарем. К тому же Старшая Жена, если на то пошло, не была Первой Женою, а эта Первая все время смотрела телевизор и уже не помнила ничего из своей биографии, а только фильмы.

Она сидела в старом горбатом кресле, что-то вязала, и петли, выползавшие разноцветным фаршем из-под ее спиц, повторяли сюжетные линии телеисторий. Когда в комнате стало совсем тесно, кресло выволокли, предварительно выронив из него Первую Жену, как песок из грузовика. Потеряв устойчивый контур кресла, она расползлась по полу, рыхлая, возмущенная. Ей предложили табурет, но она не смогла на него сесть и все продолжала растекаться по полу; вокруг катались разноцветные клубки.

Нет, Первая Жена не смогла бы рассказать, откуда в двухкомнатке Иоана Аркадьевича, оформленной даже не лично на него, а на матушку, завелся этот гарем.

Кресло ей, кстати, так и не вернули. Оно поглощало уйму жилплощади, и его вообще обещали электрику за квалифицированную установку жучка.

Дети, Толик и Алконост, подошли к Первой Жене и, стараясь не видеть ее кричащего, кипящего рта, подняли ее и посадили на табурет. Она замолкла, застрекотав спицами, удерживая обиду лишь в мясистых морщинах на лбу, в то время как глаза уже полностью ушли в телевизор.

Они были единственными мальчиками в этой квартире, Толик и Алконост. Все остальное, вся эта разновозрастная поросль, мелкая и крупная, произошедшая от Иоана Аркадьевича или флегматично им пригретая, — все было абсолютно женского пола. Оказавшись (заглянув, посетив, забежав…) в малогабаритке Иоана Аркадьевича и познакомившись с ним, эти женщины (девушки, соседки сбоку, учительницы продленного дня…) говорили: «М-м…» — и оставались.

Иногда за ними приходили какие-то подозрительные личности — их родственники, похожие на сутенеров, отцы и мужья с недоброй щетиной вокруг губ.

Их запускали, торопливо организуя тропинку среди матрасов, холмиков из белья «в стирку» и «из стирки», плюшевых и поролоновых зверей неизвестной породы и детей, которые вцеплялись в этот поролоновый зверинец при виде чужих.

Несанкционированные визиты заканчивались почти всегда одинаково.

Озадаченные гости наконец выпутывались из тесного, спертого коридора (служившего также детской) и попадали в Залу. Тут было так же густо от вещей и тел, многослойные шторы производили полумрак — и жили женщины постарше.

Эти самые женщины Залы организованно, словно по дирижерской палочке, наваливались на пришельцев и начинали с ними очень сильно безобразничать. Кто-то выкрикивал им в ухо, кто-то шлепал гостей мухобойкой; были мастерицы щекотки, поцелуев-укусов и сильных, до синяка, щипков. Не отставали иглотерапевт Зухра со своими ржавыми иглами и Марта Некрасовна, массажист-астролог.

Впрочем, в этом безобразии все-таки преобладали поцелуи, поскольку они не требовали особых навыков, а тела и губ Иоана Аркадьевича все больше не хватало на разраставшийся гарем, и некоторые чувствовавшие себя особенно неприласканными его представительницы стремились, сохраняя в сердце любовь к Иоану Аркадьевичу и самоотдачу, утешить свое естество через чужаков.

Сами чужаки бывали тут же обезврежены таким обильным наплывом женщин, которого совсем нельзя было ожидать от стандартной чиланзарской хрущевки. Гости пытались кричать, отлепиться от поцелуев, спрятать губы (которые были хотя и в недоброй щетине, но совершенно ранимы перед таким многогубым натиском), пищали, мычали, хихикали и, главное, напрочь забывали, зачем пришли.

А потом, отрыгнутые гаремной квартирой в подъезд (вслед хохотало: «Куда же вы? А чай?..»), уползали вниз по ступенькам, облизывая горящие губы и пытаясь упорядочить раздрызганную одежду. И не возвращались больше. Никогда.

И не жаловались никому — на что жаловаться? Хотя какой-то обласканный таким образом дедок потом клялся, что ему угрожали откровенным сексом и даже были приготовления, — это было липой. Женщины добросовестно боготворили своего Иоана