Полюби меня снова [Энн Мэйджер] (fb2) читать онлайн

Энн Мэйджер Полюби меня снова

Посвящаю трем молодым

юношам, так много значащим

в моей жизни, – Дэвиду,

Кимберли и Тэду, моим любимым

сыновьям

Пер. с англ. Е. Табидзе

Глава первая

Дайана Брэнскомб в испуге отпрянула от своего спутника Брюса Диксона и быстро пошла прочь. Она понимала, что убегать вот так, будто она насмерть перепуганная девчушка, смешно и глупо, кроме того, она чувствовала себя виноватой, потому что оставила Брюса в компании с коммерсантом, который своим круглым брюшком и нескончаемыми историями про нефтяные сделки загнал его в угол, однако не могла пересилить страх и вернуться. С изяществом стремительно улепетывающей газели Дайана пробиралась сквозь толчею в модном ночном клубе на крыше небоскреба, стилизованном под бивуак арабов, раскинувших шатры, – город Хьюстон демонстрировал свои способности в изыске. Под ткаными пологами, в полосочку и с болтающимися кистями, публика оказалась стиснутой со всех сторон и напоминала неспокойную скотину в громыхающем товарняке.

Исчезнуть! – молнией сверкнуло в голове, когда она случайно перехватила взгляд темно-янтарных глаз Росса, устремленных на нее поверх шумной компании. И сразу же густой и едкий сигаретный дым будто растаял, потные тела как бы и не касались ее, когда все проталкивались к бару за напитками, а гул голосов, старавшихся перекричать тяжелый рок, дабы собеседник мог расслышать, вроде бы и утих.

В это как бы остановившееся мгновение, еще до того, как Росс отвел взгляд от ее лица, исказившегося болью воспоминаний, – они нахлынули на нее, тягостные и полные драматизма.

Мгновенно и как наяву увидела она спокойное, восковое – личико Тэми, посиневшие губы изящного рта сердечком, ресницы цвета густого янтаря, опущенные навеки, Росса на коленях у дороги из ракушечника, ведущей к их прежнему жилищу, – в последний раз он держал на руках крошечное тельце, а к дому уже летела «скорая». Громкие на тихой лесной дороге, надсадные звуки сирены заглушали ее душераздирающие рыдания.

Онемев от горя, стояла она тогда рядом с Россом под гигантскими кипарисами, а высокие каблуки медленно погружались в рыхлую почву лужайки у лагуны.

Вспомнилось и другое. Удивительно теплые и нежные воспоминания… Волнующий миг, когда Росс впервые увидал ее уже не ребенком, а хрупкой красавицей, пробудившей в нем желание. Первое свидание… Он подарил ей алую розу, и когда она провела шелковистыми лепестками по губам, те хранили еще тепло его пальцев. Она помнила нежный и страстный первый поцелуй под луной, благословляющей их серебряными перстами света, струившегося сквозь верхушки мачтовых сосен в густом бору на юго-западе Техаса, где королями лесопромышленности были Росс и ее собственный отец. Эти воспоминания наполнили ее душу страданием и тоской по минувшему, она впервые осознала печальную реальность: мужчина, когда-то безумно любивший ее, теперь даже и на дух ее не переносит.

Ну и в чем же дело, почему сейчас такой переполох? Ведь считала же, что между нею и Россом, с его зрелой мужской привлекательностью, все кончено. Думала, что горе и печаль притупили страсть и нежные чувства, когда-то притягивавшие их. Разве не говорила сама себе, что та часть ее жизни осталась позади, разве не сама отвела ей там место?

Дайана вздрогнула. Зажав в одной руке концы тонкого, ручной работы кружевного шарфа, служившего накидкой на плечи, ладонью другой толкнула стеклянную дверь и вышла на террасу. Облокотившись на балюстраду, она почувствовала легкое головокружение. Ничего удивительного, подумала она, все-таки очень высоко и летняя жара просто невыносима.

Она едва ли обратила внимание на то, что грохотанье джаз-банда и шум веселья стали приглушеннее, как только за спиной захлопнулась дверь. Не замечала она и радужного мерцания миллионов огней в ультрасовременных домах, как бы парящих совсем рядом, и того, что каждый новый небоскреб выглядел более внушительным по сравнению с соседним, построенным всего несколько месяцев назад, – гигантские каркасы из стали и кирпича возникали буквально за одну ночь среди фантастической роскоши юго-западного района Хьюстона. Дайана была погружена в мир собственных горестей и утрат и, стараясь сдержать слезы, то и дело моргала. Проведя тыльной стороной ладони по глазам, она даже не подумала о том, что может смазать тщательно наложенный на лицо макияж.

Каким-то обостренным чутьем она вдруг поняла, что в ее жизни ничто не значило для нее так много, как Росс. Ни поразительный успех в бизнесе, ни клиенты с именем, ни холостяки, как говорится, на выданье, по раз и навсегда заведенному порядку сопровождающие ее каждый уик-энд на светские рауты, куда она непременно наведывалась для установления полезных знакомств. Между прочим, был у нее встроенный шкаф, от стены до стены битком набитый нарядами от модных и известных модельеров, в пентхаусе – квартире с садом на самом верхнем этаже, – приобретенном на правах частной собственности в одном из домов на юго-западе Хьюстона, в престижном районе. Словом, было все, что дают деньги и успех, и все-таки в ее душе оставалась отчаянная пустота.

Она просто дура – нет бы понять это три года назад, а не сегодня вечером! Разрушила свое замужество с разудалой решимостью, призвав на помощь рассудочность и убедив себя в том, что их отношения не складывались с самого начала и, даже если бы не было Тэми и того, что случилось, все равно она и Росс для совместной жизни не пара.

Дайане от рождения была уготована жизнь в роскоши и богатстве, тогда как Росс, в то время напористый администратор в лесопромышленной фирме ее отца, – выходец из низов, всего добивался сам. Родился он в небогатой семье, в Луизиане, в каком-то медвежьем углу поймы реки Миссисипи.

Он не одобрял блеск и лоск как стиль жизни, даже когда сам стал преуспевающим бизнесменом, а она как раз этому придавала большое значение. Он пытался убедить ее, что в действительности ей это тоже не нужно, и она потому стоит на своем, что ее мать, Мадлен, внушает ей все время, что именно так и следует жить, что для своей дочери она иного не желает. Иногда, в душе, Дайана почти соглашалась с Россом.

Мгновенно выкинув из головы всякие мысли о Мадлен, она припомнила их двухэтажный домик в глубине сосновых лесов на востоке Техаса, ее и Росса совместное жилище. Дом был построен на берегу протоки, неторопливо катившей свои воды среди буйной растительности. Росс любил их жилье, его незатейливость, густые заросли на берегу, кипарисы под вуалью взъерошенного испанского мха и таинственную девственность лесов. Он построил его сам и так и не сумел понять, почему Дайане хотелось жить в городе. «Там все дома на одно лицо, – говорил он ей, – а наш – единственный: такого нет ни у кого».

В итоге она потеряла Росса, дом, Тэми – ее свет в окошке – и укатила в Хьюстон, где соорудила жизнь по своей мерке, такую, какую хотела. Удачливую и с комфортом, как частенько сама себе говорила. И что дальше? Иллюзии рассеялись в один миг. Дайана поняла, что обманывала себя целых три года – без Росса все не имело смысла.

А Эдэм? Всё, кроме Эдэма, быстро внесла она поправку. Ее приемный десятилетний сын – он значил для нее так много, особенно сейчас. Едва заметная улыбка тронула уголки ее губ, придав особую прелесть ее красивому, с тонкими чертами лицу. В Эдэме заключался смысл ее жизни теперь, когда она потеряла почти все. Мальчик был сыном Росса от первого брака, и, когда они поженились восемь лет назад, она официально усыновила этого ребенка.

Росс разрешал сыну навещать ее, и довольно часто, хотя сам никогда его не привозил и даже не разговаривал с Дайаной по телефону, чтобы обговорить детали. Посредником всегда была Мадлен. Сейчас у Эдэма как раз были летние каникулы, и он жил у Дайаны четыре недели. Она только что отвезла его в лагерь скаутов, на нейтральную территорию, откуда через неделю Росс должен был забрать его домой, в Ориндж.

Улыбка не сразу исчезла с ее лица – так бывало всегда, когда она думала об Эдэме. Для своего возраста он был довольно высокого роста и с каждым днем становился все больше похож на отца. После месяца, проведенного в бассейне и на пляже в Галвестоне, Эдэм загорел и теперь чем-то напоминал индейца, а его иссиня-черные волосы выгорели на висках и стали каштановыми. Вчера Дайана была особенно горда им. Эдэм в новой, с иголочки, форме выглядел точно маленький солдат. Когда она уходила, оставляя его в такую жарищу в не совсем уютном лагере, хотя и в зелени, на берегу озера Конроу к северу от Хьюстона, он долго махал ей на прощание рукой. Она решила, что он самый красивый из всех мальчиков. Дайана уезжала последней, несмотря на то что хотелось поскорее сесть в свою машину с кондиционером и отбыть наконец в цивилизованную жизнь со всеми удобствами. Но она уже знала, что будет скучать по Эдэму и постоянно думать, как он там.

Мысли Дайаны вернулись к тому высокому и статному мужчине, чье неожиданное и нежданное появление растревожило ее.

Зачем он здесь? – задавала она себе в отчаянии один и тот же вопрос. Конечно, если бы он только знал, что и она будет в этом клубе, то никогда бы не пришел! На протяжении трех лет оба прилагали титанические усилия, чтобы случайно где-нибудь не встретиться.

Вечер был душный, один из тех, какие обычно бывают в жарком июле – ни ветерка, ни легкого дуновения. Скользящая легкая ткань черного вечернего платья изящно подчеркивала изгибы ее стройного тела и медовую смуглость кожи.

Далеко внизу распластался Хьюстон. С крыши восемнадцатиэтажного небоскреба он был как на ладони. Красивый город! Особенно в сумерках. Вот и сейчас он пылал вечерними огнями и обдавал обжигающим дыханием, неистовый в своей дерзости и отчасти наглости. Она не смотрела вниз, но, даже если бы и кинула взгляд, вряд ли смогла бы что-либо разглядеть, потому что глаза ее были, полны слез. Мысли ее снова и снова возвращались туда, где находился тот мужчина, ее муж, и к потрясению, которое она испытала, встретив его здесь после трехлетнего перерыва.

Дайана была красивая женщина. Не красотка, нет!.. Что-то было в ней такое, что всегда привлекало всеобщее внимание. Когда она появлялась в обществе, взгляды немедленно приковывались к ней. Однако, когда ей об этом говорили, она расценивала сказанное как комплимент, а не факт, и смеялась. Ее бархатистый, мягкий смех был таким же бесхитростным, как и ее обволакивающая женственность.

Высокого роста – слишком высокого, как считала она сама, – тонкая в кости и грациозная, Дайана заметно отличалась статью от своих родственников, коренастых и склонных к полноте. Любые наряды, даже джинсы с блузкой, выглядели на ее худощавой и гибкой фигуре элегантно, да что там – просто грандиозно. Она могла бы стать первоклассной манекенщицей, если бы только захотела сделать карьеру в этой области. Однако верх над внешностью одержали ее художественные таланты: она весьма преуспела, окончив колледж со специализацией по дизайну интерьера.

У Дайаны были хорошие волосы. Черные, густые, шелковистые, они падали крутыми волнами, рассыпались по плечам. Блестящие темные пряди, обрамляющие лицо, оттеняли кожу цвета густых сливок. А большие синие глаза на продолговатом лице делали ее похожей на молодую трепетную лань. Полные и чуть влажные губы говорили о чувственности. Врожденное чувство стиля придавало ей утонченный шарм. Вокруг Дайаны постоянно ощущалась аура, присущая слабому полу: мягкость, теплота, хрупкость и незащищенность, что вызывало в мужчинах, очарованных ею, стремление немедленно опекать ее и неизвестно от кого защищать. Сегодня, казалось бы, в простом, а потому необыкновенно элегантном платье, искусно подчеркивающем ее сексапильность и поэтому откровенном, она была еще и соблазнительно манящей… Вне всякого сомнения.

Волна охлажденного кондиционерами воздуха и дребезжание открывшейся стеклянной двери застали ее врасплох: она вздрогнула. Неистовые звуки бит-музыки громыхнули и затихли, как только дверь, клацнув, плотно закрылась. Уловив знакомый запах мужского одеколона, она обернулась.

– А-а-а, Брюс… – Дайана выдавила улыбку, чтобы снять напряжение, и дотронулась до его руки. Под легкой тканью рукава его шелкового пиджака палевого цвета она ощутила исходившую от Брюса надежность и, хотя вряд ли это сейчас могло помочь ей обрести уверенность, слегка прильнула к нему.

– А я уже заскучал без тебя, моя красавица, – сказал он, и в его низком голосе прозвучали нотки, подтверждающие сказанное.

Его седые волосы серебрились в мягкой подсветке террасы. И мешки под глазами были почти незаметны. Должно быть, лет двадцать назад он был красив, подумала она. Да и сейчас, в свои шестьдесят, он все еще был необыкновенно привлекателен.

Брюс был свой человек, свойский, если угодно. В свое время он тоже приобрел квартиру на правах частной собственности – или, как принято говорить теперь, владел кондоминиумом. Они оказались соседями и встретились два года назад в бассейне при доме. С тех пор стали друзьями-приятелями, и ни она, ни он ничего другого от установившихся отношений не хотели. У него был внук, Робби, ровесник ее Эдэма. Летом он тоже гостил у дедушки. Мальчики подружились. Вчетвером они совершали увлекательные прогулки. В минувшую субботу, после обеда, все вместе отправились в парк «Астроуорлд» и посетили знаменитый на всю округу «Техасский циклотрон», где мальчишки получили море удовольствия, катаясь вместе со взрослыми на «русских горках».

Приятельские отношения Дайаны и Брюса вызывали завистливые пересуды в их доме, в нервном обществе одиноких и не первой молодости дам, но эти мелочи их не волновали. Напротив. У Брюса злые языки кумушек вызывали лишь добродушный смех. «Я просто чертовски горд, что имею честь быть при тебе, моя красавица, и ради этого согласен на любую трепку», – сказал он как-то, и в его серых глазах запрыгали веселые чертики, когда он глянул на нее, лежавшую в бикини – двух ярких полосочках на загорелом теле – рядом с ним у края бассейна, в то время как одна довольно симпатичная вдовушка, надоедавшая ему своими приглашениями заглянуть на чашечку кофе, бросала на них гневные взгляды. . Брюс был вдовец, за несколько лет до знакомства с Дайаной женился скоропалительно второй раз. Его новая мадам вышла за него исключительно по причине его миллионов, и теперь он, вновь обретя свободу, вел себя предельно осторожно, если дело касалось женщин. «Ты чересчур осмотрителен», – подкалывала его частенько Дайана. На что он, как правило, отвечал: «Не более, чем ты, моя красавица».

Она не возражала. Все вокруг знали, что мужской пол в ее жизни занимает достойное место, проще говоря – никакое. Брюс поддразнивал ее при каждом удобном случае: мол, мужчины только поэтому и проявляют к ней повышенный интерес. «Ты представляешь собой райский уголок в мире, переполненном отчаявшимися разведенными женщинами, истосковавшимися по мужскому обществу», – добавлял он – и был недалек от истины. Дайана, как обычно, лишь усмехалась.

Ее совершенно не заботило, считают ее мужчины привлекательной или, наоборот, холодной. Вполне вероятно, когда-то это имело для нее значение, но те времена давно миновали. Кроме того, официально их брак с Россом не был расторгнут. Еще до того, как они стали жить отдельно друг от друга, он как-то сказал, что в случае, если ей понадобится развод, он возьмет вину на себя. Это был заключительный аккорд его тактичности, своего рода уступка ее гордой натуре. Однако она этим благородным жестом так и не воспользовалась.

Низкий голос Брюса вернул ее к действительности:

– После того немыслимого шума-гама пекло на этой раскаленной террасе – в радость. – Он вздохнул с заметным облегчением, обозревая панораму небоскребов и отмечая каждый новый, четко очерченный на горизонте.

– Музыки… не шума-гама, – сказала она тихо, и едва заметная улыбка дрогнула в уголках ее губ.

– И вот это грохотанье ваше невежественное поколение осмеливается называть музыкой? Уму непостижимо! Когда я слышу эту дьявольскую какофонию или смотрю на молодежь, беснующуюся под нее часами, – начинаю сознавать, что я просто ископаемая древность, глубокий старик, если угодно.

– Брось, Брюс, ты совсем не старик…

– Спасибо, моя красавица! – Он одарил ее той самой улыбкой, какой хотят дать понять собеседнику, что не верят ни единому его слову. – Лесть распахивает все двери. Будет лучше, если мы сменим пластинку. Видишь то огромное пространство на противоположной стороне Пятьдесят девятой улицы? Вон там, за транспортной развязкой?

– Вижу. И что?

– Именно на том месте я собираюсь начать строительство по проекту с условным пока названием «Башни-близнецы Хэррола». Наконец-то мы добились промежуточного финансирования строительства, которое, надо полагать, не грозит разорением. Так что теперь ты не часто будешь видеть меня в бассейне – во всяком случае, пока проект не начнут претворять в жизнь. Ты даже представить себе не можешь, какие заковыристые нюансы могут возникнуть, какие головоломки придется решать в таком деле, как это.

– А я считала, что ты собираешься несколько замедлить темп своей жизни.

– Собираюсь. Когда-нибудь… Ну что, уходим? – Брюс поморщился. – Вряд ли я смогу вытерпеть хотя бы минуту этой… этого веселья.

– Да, конечно! – согласилась с ним Дайана, радуясь, что и Брюсу не терпится поскорее уйти.

Когда он открыл дверь, ему пришлось напрячь голос до крика, чтобы она его расслышала:

– Слушай, сейчас в городе несколько инвесторов проекта Хэррола. Дуг приволок их сюда. Я бы хотел представить тебя им.

– Брюс, не стоит!..

– Умоляю, не лишай меня удовольствия произвести впечатление своей спутницей. Хочу показать им, какая у меня есть красавица.

– Во-первых, я не твоя, а во-вторых, давай лучше уйдем, – попробовала она еще раз отказаться в шутливой форме, но настойчиво, хотя его взгляд, выражающий восхищение ее внешностью, ей польстил.

– Ну чего ты, в самом деле! Ты же прекрасно знаешь, что я в курсе твоего ко мне отношения, усмехнулся он. Во-первых, элегантная женщина – вывеска в делах мужчины, во-вторых, почему я должен щадить самолюбие моих закадычных дряхлых ревнивцев, если при них нет такой красавицы, заставляющей забыть о собственном возрасте? Я хочу, чтобы они изнывали от зависти.

– Не будь мы с тобой добрыми друзьями, я бы решила, что ты пройдоха, – поддела его Дайана, почувствовав облегчение оттого, что, когда перешагнула порог и вошла внутрь, присутствия Росса не обнаружила. Вероятно, он ушел сразу же, как только увидел ее. Однако арабская экзотика – покрывала, пологи, тяжелые складки – лишала ее абсолютной уверенности: он вполне мог сидеть в каком-нибудь шатре.

– А ведь так оно и есть, моя красавица! Я именно такой, – согласился Брюс с легкостью и, кажется, не испытывая при этом никаких угрызений совести.

Возражать не имело смысла: когда он принимал решение, это было бесполезно. Он любил соленое словцо, обожал грубоватую шутку. Она понимала, что уж если Брюс задумал представить ее своим приятелям, то, стало быть, не собирался мешать им составить о ней собственное мнение, зная наперед, какого сорта оно будет. Еще одна красотка выискалась, просто умирает от желания прибрать к рукам денежки мужчины гораздо старше ее… Словом, все непременно решат, что она точная копия его второй жены.

Брюс подвел ее к огромному столу, едва различимому в потемках под тяжелым пологом шатра. Когда глаза привыкли к полумраку, она немедленно отметила, что мужчины, сидящие за низким круглым столом, вне всякого сомнения, бизнесмены, как и Брюс, состоятельные, но постарше его. Они встретили ее тепло, с улыбками; знакомясь с ней, явно испытывали удовольствие, будто она солнечный луч, озаривший все вокруг в пасмурный, непогожий день.

Ее ответная улыбка застыла, а сама она замерла, когда вдруг увидела Росса. Он сидел откинувшись на спинку стула. У нее пересохло в горле, и она с трудом смогла вымолвить какие-то приличествующие случаю слова. Дайана мгновенно почувствовала, что ее появление сковало и его.

Однако его попытка скрыть смятение оказалась более удачной, чем ее. Довольно непринужденно он протянул руку и взял сигарету из серебряного портсигара своего соседа. Щелкнул зажигалкой. Вспыхнувшее золотистое пламя осветило его лицо. Она смотрела на него как завороженная и не отводила глаз, пока он подносил сигарету к плотно сжатым губам и закуривал. Росс курил редко. В основном когда был чем-либо встревожен. Сделав всего одну затяжку, он затушил сигарету в пепельнице, словно догадавшись, что она помнит эту его особенность.

Он был все таким же красивым, каким она его помнила. Пожалуй, даже красивее, думала она, поедая его глазами, как голодный, которому дали есть. Она уже трепетала всем телом. О Господи! Ну почему, почему она не настояла, чтобы Брюс сразу отвез ее домой?

Каждая черточка лица Росса была ей бесконечно дорога. Копна темных густых волос, такой привычный упрямый вихор, небрежно спадающий на смуглый лоб: сколько ни зачесывай назад – бесполезно. Опушенные длинными загибающимися ресницами золотисто-карие глаза под густыми темными бровями.

Бывало, она поддразнивала его, мол, такие ресницы мужчине не к лицу. А он обычно посмеивался и все допытывался, не хочет ли она тем самым сказать, что он похож на красную девицу. И тогда смеялась она, потому что Росс был воплощением мужественности, а его лицо – конечно, если не обращать внимания на ресницы, добавляющие ненужную красивость к его строгой красоте, – было самое что ни на есть мужское, с таким упрямым подбородком. Когда они жили вместе, ей всегда казалось, что резкая линия его скул – в постоянном напряжении. Росс любил настоять на своем, подумала она с грустью. Крупный и чувственный рот… Вот, пожалуйста, она смотрит на его губы и не может отвести взгляда. Это уж совсем ни к чему!.. И неожиданно для себя самой почти почувствовала, как его губы касаются ее рта, обжигая поцелуем, Сердце вздрогнуло и забилось сильными толчками. Только почему-то не в груди, а в горле… Пальцы сильнее сжали локоть Брюса.

Росс потянулся за стаканом с виски. Он не стал смаковать дорогой, многолетней выдержки напиток, как положено, по глоточку, а выпил содержимое залпом. Темные брови сошлись на переносице – верный признак того, что он был в гневе. Ему захотелось немедленно уйти из бара. Прочь отсюда, прочь от этой женщины, способной одной лишь улыбкой уничтожить его! Но куда там! Пленник он… Пленник в клетке своей идиотской гордыни, не позволяющей спасаться бегством. Не доставит он ей этого удовольствия, нет! Прелестно, просто великолепно… Разве не избегал он ее целых три года? Может быть, сейчас самое время дать ей понять, что он вычеркнул ее из своей жизни раз и навсегда? И все же… Все же он, оказывается, не в восторге – мягко говоря – от того, что она, такая красивая, невозмутимо опирается на руку Брюса Диксона, мужчины, чья деловая хватка восхищает его самого. Сознание, что она с тем, кто намного богаче его и с более прочным положением в обществе, рвало душу. Однако черт с ним, с этим Брюсом Диксоном! Дьявольски стар он для нее. Хотя вряд ли это имеет какое-либо значение. Радоваться нужно, да он, собственно, просто счастлив, что у нее сейчас другой и что она выпала из его жизни. Совершенно очевидно, у нее теперь есть все, что ей хотелось иметь и чего, как ей казалось, не мог дать ей он, – положение в высшем обществе Хьюстона, престиж, блестящая карьера. Оставила, взвалив однажды на него вину… Все, хватит!.. Он приказал себе не думать о ней. Неожиданно почувствовав горький привкус во рту, тут же убедил себя: это оттого, что слишком много курил сегодня, да и выпил порядочно.

Усилием воли он заставил себя взглянуть еще раз на Дайану, хотя кружилась голова: как-никак крепкие напитки давали о себе знать, тем более что за последние полчаса, после того как увидал ее, он опрометчиво налег на виски. Росс прошелся по ней взглядом – сверху вниз. Ее рот… Прелестные губы, отливающие глянцем, как розоватый перламутр, влажные и вкусные. Прошло три года, а он все помнит их теплую сладость. Точеная шея. Кожа цвета меда. Он раздевал ее глазами. И вот уже шелковое черное платье пало к ее ногам, и он как наяву увидел ее упругую грудь, мягкий округлый живот, притаившийся в углублении пупок – сокровенное эрогенное местечко, которое он так любил целовать и ласкать влажным языком, пока по ее телу не пробегала легкой зыбью едва ощутимая дрожь. Он знал ее так же хорошо, как самого себя, каждый ее ответный вздох и слабый стон, и было время, когда она принадлежала ему и только ему, а он не мог даже представить, что наступит день, когда именно он захочет, чтобы она ушла.

Его глаза задержались на ее тонкой талии, прежде чем заскользили по изгибу бедер. А какая у нее кожа! Он любил касаться ее нежной шелковистости, вдыхать ее аромат, таинственный и возбуждающий.

Как давно он не прикасался к женщине! Дайана… Его женщина, такая нежная, такая красивая… Желание вспыхнуло и, разрастаясь, опалило его жаром. А ненависть, которую он с таким упрямством лелеял, ослабела, потому что бурно вспенивалось другое чувство, которое могла вызывать только она одна. Однако он смотрел на нее с преднамеренной дерзостью, хотя, когда она сжалась в комок и побледнела от возникшей неловкости при откровенном, до неприличия, разглядывании ее в упор, особого удовольствия не почувствовал.

Росс позволил взгляду пройтись не торопясь по ее фигуре, пока не зацепился глазами за ее белое как мел лицо.

– Давно не виделись, Дайана, – сказал он наконец, и звук его низкого голоса заставил встрепенуться каждую клеточку ее тела.

– Правда, Росс, давно, – вымолвила она, задыхаясь от волнения, не в силах произнести что-либо еще.

Она стояла беззащитная, страдающая от неловкости, возникшей между ними. Под взглядом его золотистых глаз Дайана словно приросла к месту, в то время как он продолжал рассматривать ее с неприкрытой мужской настырностью, действующей, как известно, на нервы. Вот, мол, сражен наповал. Не может оторвать взгляд от такой красавицы, и все тут…

– Дайана моя ближайшая соседка, – объяснил Брюс пожилому джентльмену, сидевшему рядом с Россом.

– Вам, вечным холостякам, всегда везет, – заметил тот игриво.

Росс мгновенно помрачнел. Позднее он никак не мог найти объяснение всплеску злобности, обусловившей его реакцию на эту реплику. Вероятней всего, его дальнейшее поведение было продиктовано слепым инстинктом. Росс медленно поднялся. Его мускулистое тело возвышалось рядом с Брюсом как башня. Дайана возле них казалась совсем крохой, трогательной и необыкновенно милой. Пальцы Росса сжали ее локоть – это прикосновение можно было сравнить с электрическим разрядом, пронзившим ее с головы до ног. Она вздрогнула.

– Брэнскомб, надеюсь, вы не собираетесь предъявлять права на женщину Диксона, – отреагировал в шутливой форме тот, кто сидел рядом с Россом. – Не забывайте, мы все вложили деньги в его дело.

Ничего себе! Женщина Диксона! Росс с трудом выдавил улыбку. Прежде чем он смог отбить этот пас, Брюс обернулся, посмотрел на него, затем перевел взгляд на Дайану и спросил:

– Брэнскомб? Вы что, родственники?

– Дальние, – сухо бросил Росс, благодаря в душе Брюса за такую подачу, так как отпадала необходимость объяснять свою по меньшей мере странную выходку. – Подумал, не пригласить ли мою… кузину потанцевать. Нам есть о чем поболтать, давненько не виделись.

– Росс, Дайана, шокированная его ложью, сделала попытку возразить, – не думаю, что это будет по-светски, если мы…

И сразу же почувствовала, как стальные тиски его пальцев сильнее сжали ее руку.

– По отношению к тебе, Дайана, я никогда не вел себя по-светски, правда? – парировал Росс с горькой усмешкой, когда тащил ее на танцевальную площадку, будучи уверен, что сидящие за столом не могут его слышать.

Чувство собственного достоинства заставило его заявить о своих правах самым примитивным способом – у мужчин такая реакция сплошь и рядом, – хотя по логике вещей он не мог не понимать, что его манера поведения в данный момент просто хамская. Когда они подошли к площадке, Росс остановился и посмотрел на нее долгим взглядом. Потемневшие глаза горели огнем, жестоким и беспощадным. Однако в его взгляде было нечто интимное, только ей лично предназначавшееся, от чего она обмякла, будто все ее косточки чудесным образом превратились в розовую водичку. Дыхание рвалось.

Зачем он так ведет себя с ней? – криком кричал ее разум. Нельзя, он не должен переступать границу, отделяющую их друг от друга! А спустя минуту было уже поздно выражать протест и вообще о чем-либо думать или искать объяснения: она лишь чувствовала на своем теле крепкое кольцо его рук, когда он медленно повел ее в танце. Острое волнующее ощущение близости охватило ее и подступило к сердцу, напомнив другие вечера, давние, но незабываемые, когда он любил ее и она была достойна его любви. Ненавидя себя за то, что вмиг растеряла всякую гордость, она таяла, будто была из воска, потому что он все крепче прижимал ее к себе.

Дайана чувствовала на теле его руки, сквозь тонкую ткань платья ладони жгли огнем, когда поглаживали спину. Ее руки лежали на его твердой и теплой груди, и она ощущала сильное биение его сердца. Она понимала, что все-таки небезразлична ему, хотя бы физически.

Она ощущала каждый изгиб его мускулистого тела, а бедра, когда он вел ее замысловатым па, – особенно, и тогда казалось, будто она часть его.

Вскинув руки, она обвила его шею, а его руки еще крепче сжали ее талию. Раньше они так только и танцевали, и казалось, будто они одни на всем белом свете. Машинально она поглаживала пальцами его волосы.

Она ждала этого момента, страстно ждала, хотя и делала вид, что ей все безразлично. Три года она преднамеренно избегала его; впрочем, как и он. После их разрыва он поселился в Ориндже, ее родном городе в восточном Техасе. Она и родителей своих навешала, только когда они сообщали ей, что Росс в отъезде. Взяла и отгородилась стеной, заявив, что мужчины ее больше не интересуют, что любовь в ее жизни осталась в прошлом. И вот неожиданно она прозрела. Оказывается, все эти три года она просто боялась признать, что допустила роковую ошибку. В действительности ей был нужен только он, и никто другой. Что будет, если она скажет ему об этом, а он ее отвергнет? Что тогда? Страшно подумать…

Дайана хотела, чтобы Росс вернулся к ней. Мечтала начать все с самого начала, однако, вспомнив, какую душевную травму нанесла ему. понимала: она просто обязана оставить его в покое и не показываться ему на глаза. Однажды она уже почти уничтожила его.

Звучала музыка. Они танцевали. Росс был великолепный танцор. Он легко двигался, внушительные размеры не мешали ему, крепко обняв, плавно вести ее в танце в такт музыке, поэтому ничего другого не оставалось, как только подчиниться.

– Росс, – начала она неуверенно, сдерживая дыхание и почти не надеясь, что он простит ее. Однако не удержалась и задала вопрос: – Зачем ты это сделал? Однажды ты сказал, что больше никогда не только не обнимешь меня, но даже не прикоснешься ко мне.

– Откуда я мог знать тогда, как буду чувствовать себя сегодня вечером, – сказал он, не отказав себе в цинизме, но злую иронию его слов заметно перекрывало желание. – Три года одиночества, шесть двойных скотчей и это платьице – кстати, что оно есть, что его нет – могут воспламенить любого мужчину, – добавил он, чтобы побольнее ранить ее.

Она сделала попытку вырваться из тисков его рук, но он только сильнее сжал обруч объятий. Тогда она сказала, почти умоляя:

– Если это все, что ты чувствуешь, тогда позволь мне… я хочу домой.

– Дайана, дорогая, только давай без этого… как я себя чувствую, что я чувствую… тебя это не беспокоило и не волнует по сей день. – Не в силах противиться страсти, он провел ладонью по ее длинным волосам и притянул к себе еще ближе. – И потом, почему это я должен делать так, чтобы тебе было легко? – В голосе появилась жестокость. – Ты словно колдунья, будто зелье приворотное, от которого я никак не могу избавиться при всем моем желании. Три года… А я все еще хочу тебя, все еще чувствую… – Он резко оборвал фразу, и она подумала, что за эту свою секундную слабость он сейчас ненавидит себя еще сильнее, чем ее.

И неожиданно собственная гордость показалась ей пустяком. Гораздо важнее сейчас был откровенный, честный разговор.

– Росс, прости меня, я виновата, – сказала она.

– Вероятней всего! – произнес он голосом бесконечно уставшего от жизни человека. Но его злость куда-то мгновенно исчезла, потому что он увидел страдание и боль в ее глазах. – Детская формулировка искупления грехов – «я виновата» – не годится для большинства проступков, совершаемых взрослыми людьми. Согласна? – Горькая ирония сквозила в каждом его слове. – Я уверен, что ты никогда об этом не задумывалась. Потому что ты, Дайана, всегда была ребенком.

Она смотрела на него и молчала.

– Не всегда! Просто слишком поздно перестала им быть, – сказала она наконец с грустью. – Я повзрослела, Росс. И потом, есть кое-что очень важное, о чем мне давно хочется тебе сказать…

– И что же эхо такое?

– Это то… – Она запнулась. Мелькнула мысль, как невероятно трудно иногда сформулировать самое простое предложение! – Я… я все еще люблю тебя.

Он молчал, как если бы не был уверен, что правильно понял ее.

Она заставила себя продолжать:

– Я очень люблю тебя, Росс. – Проглотив комок в горле и с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, добавила: – Никогда не понимала, как много значило для меня все то, что было у нас с тобой.

– Когда-то… когда-то я бы многое отдал за то, чтобы услышать такие слова, – произнес он наконец с расстановкой и без раздражения. – После смерти Тэми… если бы… если бы ты отнеслась ко мне иначе… скажем, подошла и просто сказала что-нибудь… я бы мог… Ладно! Что об этом говорить! Теперь все это не имеет значения.

– Имеет, Росс, очень даже имеет! Что… что ты хотел сказать? Ты бы мог что? Скажи!

– Нет! – сказал он резко.

– Росс, знаю, я была не права тогда. Я никогда не считала тебя виноватым в том, что произошло.

– Я не хочу об этом говорить.

– Но я уже не та, что была когда-то. Я очень изменилась. Правда, Росс, поверь мне.

– Я рад, – сказал он голосом, лишенным всяких эмоций, что подтверждало его полное безразличие к ней. На его застывшем как маска лице трудно было что-либо прочесть. Склонив слегка голову, он смотрел на нее сверху вниз.

– Я люблю тебя, люблю… – прошептала она, вложив в слова всю свою нежность.

– Если это правда, – сказал он равнодушно, – тогда мне жаль тебя.

– Жаль меня?

– Да. В его голосе снова зазвучала прежняя обида. – Потому что я как никто понимаю, какой это кошмар – любить не того человека.

– Что ты такое говоришь?

– Я не хочу твоей любви. И уже давно.

И только тут она поняла, что они больше не танцуют. Росс привел ее в один из шатров, где царил полумрак. Он прижимался к ней всем телом, и она чувствовала, что он возбужден, что его мужское нетерпение достигло предела. Он тяжело дышал. Она ощущала его дыхание, смешанное с запахом виски и сигарет.

– Чего же ты хочешь, Росс? – испуганно прошептала она.

– Того, что хочет любой мужчина при соответствующих обстоятельствах от женщины, если она красива, как, например, ты. Вот этого!

В последний момент, перед тем как его рот поглотил ее губы, тлеющий огонек в его темных глазах пробудил в ней все то, что она старалась подавить. Голова закружилась, она затрепетала. Боже, что это? Она не должна поддаваться минутной слабости! Дайану охватило отчаяние. Его следует поставить на место! Он не имеет права так обращаться с ней! Его руки, крепко обнимающие ее, обещали плен по праву сильного, и логика подсказывала ей, что сопротивление бесполезно.

Однако охватившая ее паника, как правило убивающая всякую способность разумно мыслить, заставляла ее упираться и даже пустить в ход кулаки. Нежность и хрупкость по сравнению с грубой силой – сущие пустяки, а удары по мощной груди маленькими кулачками и вовсе чепуха. Без особых усилий он наклонил ее слегка назад, и она поняла, что сдача в плен неминуема.

Ее яростный отпор только усиливал его страстное желание. Росс целовал ее снова и снова, сведя на нет всякое сопротивление. Руки, которые только что наносили удары по его груди, безвольно упали. У нее кружилась голова. Сокрушительная лавина бурлящей страсти нахлынула на нее и потащила за собой, и она приникла к нему, чтобы спастись, желая одного – чтобы притягательная сила его поцелуя не слабела. Она приоткрыла рот, и он, конечно же, понял ее. Его язык проник в сладостную влажность ее рта. И после этого они слились в поцелуе…

Восторг наполнил ее, она пила его, захлебываясь и наслаждаясь. Ах, как тосковала она по Россу, по его дару быть мужчиной, любовником. Так давно она не испытывала восторга души, поэтому сейчас особенно ценила этот сладкий миг с привкусом горечи.

Мир расцвел яркими красками, бурлил и переливался. И центром ее мироздания стал Росс, непоколебимый как скала и такой сильный. Хотелось, чтобы это мгновение длилось вечно, чтобы он держал ее крепко-крепко и не отпускал никогда.

Она была восхитительна, необыкновенно чувственна. Такой он ее и помнил. Сердце билось как бешеное, желание обладать ею сводило с ума. Губами он ловил ее рот и целовал, целовал, целовал. С жадностью, ненасытно. Хотелось, чтобы она позабыла обо всем, кроме него. Нетерпеливые губы его тронули ее шею, нырнули в глубокий вырез платья и дальше, под тонкую ткань. Какое блаженство! Коснуться губами, языком темнеющих твердых сосков… Да что там! Хотелось вкушать ее плоть, сначала испытывая легкий голод, потом страстно желая, чтобы вожделение пожирало его. И только когда ее тело дрогнуло раз, другой, еще раз и она стала хватать губами воздух, он отпустил ее. А она? Она вдруг поняла, что все кончено, что его губы не целуют ее больше… и застонала – тоненько, щемяще. Когда женщина страдает, ее почти не слышно.

– Дайана, я хочу, чтобы ты спала сегодня со мной, – сказал он осипшим голосом, – и это все, что я хочу от тебя сейчас и в будущем.

Глава вторая

– И это все, что ты хочешь от меня? – спросила Дайана. – Я тебя не понимаю.

В полумраке шатра его карие глаза казались совершенно черными. Жесткий и непримиримый взгляд его ни на секунду не отрывался от ее милого лица.

– По-моему, все понятно! Ты ничем не отличаешься от любой привлекательной женщины, которую я мог бы встретить здесь, пригласить к себе домой и переспать… Просто как дважды два.

Бред!.. Безумие какое-то, одинаково губительное и для нее, и для него. Вначале она решила, что он шутит. Росс был не из тех, для кого подцепить бабенку привычное дело. И вообще, мало ли что можно сказать в запале! Она-то, слава Богу, знает, что он не такой.

– Росс, прошу тебя, не говори так! Пожалуйста… – прошептала она, сдерживая готовые выплеснуться наружу душевную боль, раскаяние и любовь, самое мучительное из всех чувств. – Ты не должен… я….мы не должны… нельзя так… Во всяком случае, не тогда, когда я тебе совершенно безразлична. Пусть будет так, как было до сих пор, пускай все, что было у нас, останется в прошлом, хорошо? Зачем тебе это?

– Затем, что я увидел тебя снова.

– Ну увидел и увидел… Давай забудем об этой встрече!

Он рассмеялся. Смех получился резкий, царапнул как нож по стеклу.

– Я бы очень хотел, чтобы все было так легко и просто, – сказал он, проведя ладонью по ее бархатистому плечу, а затем быстро отдернул руку..– Проклятье! Что ты со мной делаешь, Дайана? Хочу тебя… как прежде.

Она уловила боль в его дрогнувшем голосе. Жалость, сострадание захлестнули ее.

– Росс, пожалуйста… – Он тронул пальцами ее губы, не давая сорваться мольбе о прощении, она поняла его жест и сказала с мольбой в голосе: – Росс, мы и так совершили слишком много непростительных ошибок. Давай обойдемся без этой, последней. Хорошо?

– Если любишь меня, проведи сегодняшнюю ночь со мной. Может быть, тогда я наконец пойму, что мне с тобой не по пути, – настаивал он с безжалостной прямотой, нисколько не заботясь о том, что причиняет ей страдание.

Он бил прямой наводкой. Жестокие слова угодили в самое сердце, заставив ее содрогнуться. В любви к ней, вернее, в обладании ее телом он видел избавление от душевного ожесточения. Ну что ж, винить его не в чем! По крайней мере он честно и откровенно говорит то, что думает, подвела она итог своим невеселым мыслям. Ни ложных обещаний, ни фальшивых слов. Она подняла на него глаза, полные слез.

– Вот так, Дайана! Будем считать, что ты мне задолжала. Ты это все прекрасно понимаешь!

Возможно, что и так! Но зачем же бить так безжалостно? Да и по какому праву он требует от нее такой жертвы, которая сродни закланию? Сквозь пелену слез она вглядывалась в черты его лица, неумолимого и непреклонного, понимая, что ничто не найдет отклика в его сердце. Но она не хотела, чтобы физическая близость, высшее проявление любви, соединила их тогда, когда они стали чужими друг другу, когда ни он, ни она не испытывали сладкого восторга от одной лишь мысли о ласках. Ну, хорошо! Он сейчас уйдет, если она скажет «нет»… А что потом? Уверена ли, что справится с болью разлуки на этот раз? Вряд ли… Но ведь не он виноват в том, что случилось с ними! Похоже, действительно долг платежом красен. Ну что ж, пусть будет так, как он хочет, и тогда неважно, какой силы душевную травму она нанесет себе…

– Кажется, я… В какой-то мере… Да, – вымолвила она с трудом, дрожащим голосом и замолчала.

И он молчал. Пауза затянулась и, как ни странно, была оглушительно тихой. А потом Дайана почувствовала его жаркие пальцы на своем подбородке. Запрокинув ей лицо, он с легкостью нашел губами ее рот, жадно приник к нему, поджигая ее яростным огнем желании, и не отпускал, пока не убедился, что и она охвачена пламенем.

Оба мгновенно ощутили грозящую опасность. Но было уже поздно. Поток страсти, подхватив их, нес в водоворот, откуда, как известно, редко кому удается выплыть. Он минуту, может, две презирал себя за то, что вожделение одержало верх над всеми другими чувствами, что сердце билось как безумное, а дыхание вырвалось из-под контроля. Но она уже была как бы у него в крови, стала частью его. Всего одна ночь. Ну и что? Ему бы только пить ее маленькими глотками, смаковать ее, вкусную, лакомую, вдыхая запах ее, тонкий и ароматный. Он разденет ее догола, обовьет руками и крепко-крепко прижмет к своему обнаженному телу – с такой силой, чтобы ни один кусочек ее тела не пропал даром, чтобы оно было только его, прижавшееся хоть и на одну ночь, но все равно навеки.

Дайана понимала, что нужно что-то делать, чтобы не сгореть в страстном огне, но вместо этого почему-то выгнулась дугой так, чтобы совпасть с изгибами его тела, и сдалась на милость жаркого, первобытного инстинкта,которому никто не в силах оказывать сопротивление, а уж она, такая нежная и беззащитная, тем более. Тело ее трепетало, дрожало, горело, когда он завладел ее ртом с ненасытной жадностью собственника. Вот он, ее мужчина, вот! Другой ей не нужен, только этот. Она желает только его. Пусть просит что хочет, отказа не будет!

Страсть закрутила, завертела ее, как пушинку на сильном ветру, и непременно бы сдула, если бы он не приподнял ее над полом своими сильными руками и не прижал к себе крепко, покрывая ее горячими поцелуями. Казалось, это будет продолжаться вечно, потому что и он и она испытывали необыкновенное наслаждение уже от того, что просто касались друг Друга губами, руками, телами.

Медленно отстранив ее от себя, хотя она, кажется, этого не хотела и все льнула к нему, он перестал целовать ее.

– Ну так что, отпустишь Диксона и проведешь ночь со мной?

– Да-а-а, – прошептала она, зарывшись в его шею.

Она все еще была в сладком плену чувств, но он, похоже, не обратил на это внимания. Жесток, однако! Она смотрела, как он поправлял галстук, потом приглаживал ладонью взъерошенные волосы. Откинув складки полога, он пропустил ее вперед. Они вернулись к столу в баре, где Брюс и его инвесторы развернули жаркую дискуссию по поводу предстоящих строительных работ. Дайана сказала Брюсу, что Росс проводит ее домой, и ей показалось, что он воспринял это с облегчением. Встав из-за стола, он чмокнул ее на прощание в щеку и тепло простился с Россом, обменявшись с ним рукопожатием.

Когда они вошли в лифт, Дайана страшно обрадовалась, что кабина была битком набита: отпадала необходимость напрягаться, выискивая тему для короткой беседы – все-таки двадцать этажей! – пока спускаются вниз, в подземный гараж.

В гараже, когда Росс повел ее к знакомому синему фургону, Дайана остановила его, махнув рукой в противоположном направлении.

– Брюс не запер машину. Не возражаешь, если я захвачу свой пакет? Он там.

– Ради Бога! – Его низкий голос в огромном гараже отозвался гулким эхом.

Она торопливо пошла к красной спортивной машине Брюса. Открыла дверь. Пластиковая сумка с покупками цеплялась за кожаную обивку, когда она вытаскивала ее трясущимися руками. Неожиданно за спиной Дайана услышала тяжелые шаги Росса.

– Я должен был это предвидеть, – раздался его голос, насмешливый и не без сарказма.

– О чем это ты? – Она обернулась, уронив от неожиданности сумку.

– Машина… – коротко бросил он, наклонился и поднял сумку.

Их руки случайно соприкоснулись, и она вновь остро отреагировала на это касание. Переведя взгляд на приземистую, какую-то вкрадчивую и одновременно броскую красную машину, она впервые посмотрела на нее глазами Росса.

– У Брюса, конечно же, должна быть «феррари», – продолжил Росс тоном, подразумевающим, что ничего особенного он в этом не усматривает, однако в голосе его отчетливо прозвучала злобность. Вспомнив, что она всегда отдавала предпочтение скоростным машинам, он заметил: – Полагаю, именно это дает возможность мужчине его лет водить знакомство с женщиной, годящейся ему в дочери.

Когда грубый смысл сказанного дошел до нее, Дайана задохнулась от гнева. Брови ее сошлись на переносице, а глаза, сверкнув, потемнели. Та-ак!.. Ну что ж, следует сказать ему нечто такое, что немедленно стерло бы с его физиономии самодовольную ухмылку.

– Вполне допускаю, что ты, Росс Брэнскомб, знаешь меня не так хорошо, как думаешь! И если собираешься таким отвратительным способом вмешиваться в мою личную жизнь, стараясь выяснить, не является ли Брюс моим любовником, говорю тебе: мне это не нравится. Как я живу – это мое личное дело. Ты лишился права осуждать меня и мои поступки в тот самый день, когда отказался от меня.

Вот, пожалуйста… Почему бы сразу не сказать ему, что не прав, что его догадка безосновательна? Да потому, что это не его дело! Ярость душила ее.

– Хорошо! Мы с тобой на сегодня обо всем договорились, так? – спросил он угрюмо, скользя глазами по ее фигуре в легком шелковом платье. – Надеюсь, он возражать не будет и поделится со мной.

– Ты… ты… ты… – закричала она. Последние слова Росса, отвратительные, гадкие, переполнили чашу ее терпения. Реакцию Дайаны можно было сравнить с коротким замыканием, от которого мгновенно полетели предохранители. Она кинулась к нему, горя желанием ударить ладонью по ненавистной физиономии, наглой, ухмыляющейся… И сделала бы так, не схвати он ее за запястья. Она вырывалась, боролась, однако он держал ее за руки, притянув к себе так близко, что она чувствовала каждый мускул его тела. Дайана билась, и чем сильнее он держал ее, тем яростнее становилось ее сопротивление.

– Мы не спим вместе! Отпусти меня! – выкрикивала она между рыданиями, сотрясающими ее от обиды, бессилия и унижения. Слова застревали в горле, клокотали. – У меня никого не было, кроме тебя… Ты… ты… – она с трудом находила слова, – мерзкий… отвратительный. Хочешь выяснить, по пути ли тебе со мной? Так вот, я тоже хотела бы это знать. Какого черта любить того, кому ты не нужна, того, кто не может забыть…

Она не сразу заметила, что он уже нежно обнимает ее, поглаживает ладонями спину, раскачивается вместе с ней, будто убаюкивая.

– Дайана, – выдохнул он, – прости меня! Я не должен был говорить так. Понять не могу, почему мне хочется сделать тебе больно. Тем более что в нашем недалеком прошлом ни ты, ни я не отказывали себе в этом сомнительном удовольствии.

Он замолчал. Сказано было немного, но вполне достаточно, чтобы напряжение заметно спало. Он долго обнимал ее. Потом достал носовой платок и вытер слезы с ее лица.

Они подошли к фургону.

– Что, если машину поведешь ты? спросил он. – Ты и Хьюстон знаешь лучше меня, вдобавок ко всему я еще и выпил.

Хотя он знал норму и пьяным его никто никогда не видел, Росс не садился за руль, даже если выпивал самую малость.

– Хорошо, – согласилась она.

Дайана, помня, что раньше он частенько выговаривал ей за лихачество, решила вести машину осторожно, не превышая скорости.

– Что привело тебя в Хьюстон? – спросила она некоторое время спустя, когда с визгом затормозила у светофора на Вестхеймере, отчего Росс резко подался вперед. Они не обмолвились ни единым словом, после того как выехали из гаража.

Металлические карабины клацнули довольно зловеще, когда Росс пристегнул ремни безопасности. Она увидела, что, он слегка побледнел.

– У меня здесь кое-какие капиталовложения. Несколько жилых комплексов и еще одно небольшое здание. Нужно было кое-что выяснить, – бросил он небрежно.

– Ах вот что! – Она помолчала. – Ты что, тоже решил вложить деньги в строительство Хэрроловских башен?

Он слегка повернул голову, и она в который раз отметила, как красив его профиль.

– Нет, Дайана. Куда мне! На всякий случай хочу напомнить, что я бедный мальчуган. Все еще. Хотя и пытаюсь исправить положение.

– Своими собственными силами, – заметила она вполголоса, вспомнив, чего стоила им однажды его несгибаемость в этом вопросе. – Совершенно верно!

Как странно, подумала она, сейчас она восхищается этой чертой его характера, которую раньше расценивала как обыкновенное упрямство, круто замешенное на гордыне. Правда, с тех пор она и сама поняла, какое это счастье – добиваться всего своими силами. Хотя, конечно, в отличие от Росса она приняла от отца щедрый дар в качестве первоначального вложения капитала в свое собственное дело и потом, позже, не отказалась от крупных сумм в виде займов, перечисленных им на ее счет, когда дела пошатнулись. А когда полгода назад начала ежемесячно выплачивать долг отцу, была страшно этим горда, хотя он был бы счастлив от одного только сознания, что ее дела идут успешно, даже если бы она не перечислила ему ни единого цента.

Загорелся зеленый свет. Она нажала на газ и долго не отпускала педаль. Фургон промчался мимо крошечного «фольксвагена», который послал вслед оглушительный сигнал. Мотоциклист едва успел увернуться от столкновения с их фургоном, который несся на него, как разъяренный бык на красную тряпку. Дайана постоянно меняла рядность и при этом все время говорила.

– Я не понимала, не могла понять, какими принципами ты руководствовался тогда, хотя теперь, кажется, понимаю, – сказала она, концентрируя все свое внимание на том, чтобы не потерять нить разговора, и совсем не обращая внимания на проносившиеся справа и слева автомашины. Потому-то она и не заметила, что Росс стал белым как мел, когда она едва не сшибла оранжевый дорожный указатель, проскочив мимо него всего в нескольких сантиметрах. – А мне хотелось переехать в город, иметь красивый дом, хорошую машину и…

– И много всяких дорогих вещей, которые я не мог купить тебе, а твой отец мог, – сказал он тихо, стараясь быть сдержанным.

– Мама беспокоилась, что могут подумать люди, если ее дочь живет на отшибе, в лесу, в какой-то развалюхе…

– Так-так! В развалюхе, значит, – оборвал он ее довольно резко. Мужская гордость его была задета. Он оторвал взгляд от дороги. – Тот дом был в тысячу раз надежнее тех, которые она нам подсовывала! –Он постарался взять себя в руки. – Черт знает что! Опять завелся. Мне абсолютно все равно, что беспокоило Мадлен, да и тебя это не должно волновать. Дайана, ты же не девочка! Тридцать лет все-таки. Прошу тебя, давай не будем вспоминать ее, по крайней мере сегодня.

– Хорошо, – ответила она кротко и нажала на газ что было сил. Быстро перестроившись в соседний ряд, она почти подсекла здоровенный дизельный автобус, пыхтящее серебристое чудовище, которое в опасной близости промелькнуло за окном со стороны Росса. Сделай она одно неверное движение, и от них бы осталось мокрое место.

– Черт возьми! Летишь как угорелая! Сил моих больше нет. Видит Бог, слова тебе не сказал, но этот автобус доконал меня, – не сдержался он и замолчал, спохватившись, что так обычно разговаривают с женами, а не с женщинами, с которыми желают провести ночь.

– Разве? Ну, прости! Увлеклась разговором, мне так хотелось услышать, что ты скажешь. Поедем так, как ты любишь. – Она убрала ногу с педали газа и резко сбросила скорость. Фургон потащился еле-еле, как если бы за рулем сидела пожилая леди, чинно и благородно направляющаяся к воскресной мессе. Росс откинулся на спинку кресла и расслабился.

Спустя некоторое время Дайана решила вернуть беседу в прежнее русло.

– Понимаешь, Росс, я никогда до тебя не встречала человека твоего круга. Вообще не понимала, зачем это нужно – ходить на работу, зарабатывать… Я еще не успевала о чем-либо подумать, как у меня все сразу появлялось. И в частной школе, где я училась, мои подруги жили так же, как я.

– Немедленное удовлетворение любых желаний, – отозвался он, чтобы что-то ответить, так как его внимание было вновь приковано к дороге.

– По-моему, я слишком долго оставалась ребенком. И если бы не вышла за тебя замуж, то не скоро бы повзрослела.

– Тем более что ты не очень-то и хотела, – заметил он с иронией и впервые за весь вечер улыбнулся.

– Что верно, то верно, – сказала она и тоже улыбнулась, вспомнив, какой она была в то время. Она росла своевольной привередой – и теперь, оглядываясь в прошлое, понимала, что Росс проявлял по отношению к ней просто ангельское терпение. Ах, как было бы чудесно вернуться в те времена, хотя бы на короткий миг! Она бы смогла, сумела бы не повторить тех нелепых ошибок. Но к прошлому, как известно, возврата нет. Она это понимала.

Вечерние огни проносились мимо с бешеной скоростью, зеленые сигналы светофоров как бы вытянулись в одну яркую сплошную полосу. Дайана неслась к своему дому. – Дайана…

Уловив тревогу в его голосе, она немедленно сбавила скорость, можно сказать, поползла как черепаха. Когда они подъехали к дому, Росс вздохнул с облегчением и обмяк, привалившись к спинке сиденья.

– Никогда в жизни не радовался так, как сейчас, добравшись до места целым и невредимым, – сказал он. – А я-то решил не садиться за руль, потому что выпил.

– Вот-вот! Только поэтому ты не в состоянии оценить мои способности. А что до моих ошибок на дороге, ты всегда сгущаешь краски, – сказала она, мило улыбнувшись. – Почему, как только ты садишься в машину, сразу становишься трусишкой?

– Позволю себе внести поправку: не в любую машину, а только в ту, которую ведешь ты, – заметил он довольно сухо. – Кроме того, я был не в восторге, видя, как ты упорно старалась испытать мой фургон и нас на прочность. Скажи, почему ты, вроде бы такая робкая тихоня, садясь за руль, превращаешься в оголтелого лихача? Что заставляет тебя метаться по дороге, обгонять и справа и слева?

– Ничего! Просто я не вижу смысла плестись еле-еле и не люблю, чтобы меня обгоняли другие.

– Ну и что ты выигрываешь? Ей-Богу, Дайана, прошу тебя, езди аккуратней, а не то либо сама попадешь в аварию, либо кого-нибудь покалечишь, – сказал он и замолчал, сообразив, что опять проявил заботу, свойственную мужу и совершенно неуместную для любовника.

Она послушно кивнула, хотя по лицу ее можно было угадать примерно следующее: говори, говори, а я как гоняла, так и буду гонять.

Давно замечено, что люди близкие или супруги, прекрасно знающие привычки и взгляды друг друга, вроде бы соглашаются с доводами другого, а делают все равно по-своему.

Охранник, узнав Дайану, махнул ей, пропуская через ворота. Потом они ехали мимо теннисного корта, вдоль дорожки для любителей бега трусцой, которая, огибая огромный бассейн, то появлялась, то пропадала из виду, скрываясь за кустарником. Огромная площадь вокруг дома была отлично спланирована. Райский уголок, отгороженный узорчатыми чугунными воротами от другого мира, подлинного, реального…

Росс тихо присвистнул.

– Н-да! Мог бы и догадаться.

– Разве Эдэм не рассказывал, как я живу?

– Мы никогда не говорим о тебе.

Она задумалась, оценивая смысл сказанного. Вот, значит, как! Вот что он имел в виду, когда сказал три года назад, что вычеркивает ее из своей жизни.

– Пейзаж просто шикарный! Другого я и не ждал. Тебе только и жить в таком раю!

– Ты так .говоришь, будто хорошо жить – аморально. Папа согласился стать инвестором при строительстве в обмен на кондоминиум.

– Отлично! И для тебя, и для папочки. – В его тоне послышалась насмешка.

«Отлично». А прозвучало так, будто «отвратительно». Дайана закипала.

– Ну и почему, скажи на милость, ты считаешь, что это плохо?

Он дотянулся до ключа зажигания.

– А я и не считаю вовсе, что это плохо.

– А ты все-таки объясни, – потребовала она..

Лунный свет серебрил пряди ее смоляных волос, поблескивала на губах помада, подчеркивая вызывающе чувственные губы. Ему хотелось зарыться в волны падающих на плечи волос, потом, откинув их, прижаться губами к ее теплым губам. Усилием воли он заставлял себя прислушиваться к тому, что она говорила, – ее привлекательность сводила с ума.

– Росс, я спросила: что тебе не нравится? – повторила она вопрос, и в бархатистом тембре ее голоса прозвучало раздражение.

– Чтобы быть счастливым, вовсе не обязательно жить в таком доме.

– Я понимаю.

– Разве? Стало быть, прозрение у тебя наступило уже после того, как мы расстались. В самом начале нашей совместной жизни у нас были все предпосылки для счастья. Мы были молоды, любили друг друга, но, как это часто бывает, катастрофически не хватало денег. Я считал, что поначалу вполне можно было обойтись домом в лесной глуши, потому что у тебя был я, а у меня – ты.

– А я не могла понять, почему ты не позволяешь папе одолжить нам денег на первый взнос для покупки действительно хорошего дома в городе. Теперь-то я разобралась, в чем дело.

– Слава Богу! А я помню, как твой папочка в день нашего бракосочетания заявил мне, что в округе все считают, будто я женился на дочке босса из-за денег.

– Не думаю, чтобы он обращал внимание на такие разговоры.

– Я тоже. Но все другие в это верили. Согласись, несмотря на то что Ричард считал меня неплохим управляющим, вряд ли он видел во мне мужчину, достойного быть его зятем.

Вообще-то если кто и не одобрял их брак, то это была Мадлен, а совсем не ее отец. В доме верховодила мать, именно она настояла на том, чтобы накануне свадьбы отец предпринял попытку расстроить ее. Дайана это знала, но не хотела сейчас упоминать о ней.

– Ах, Росс, он давно уже все понял, – сказала она тихо.

– Прекрасно! Между прочим, я и сам в конце концов купил бы квартиру в городе, которую ты так хотела иметь. Но я хотел это сделать сам, без помощи твоего отца. Кстати, я вложил всю свою наличность в одну строительную фирму Хьюстона еще до того, как ты возненавидела наш дом. Поэтому у нас было туговато с деньгами, но нужно было переждать всего пару лет, пока закончится строительство.

– С чего ты взял, что я ненавидела наш дом?

– Ненавидела, Дайана, ненавидела. А я не мог понять – почему. Причем с самого начала, если помнишь…

Она прекрасно помнила тот день. Светило яркое солнце. Его лучи, струившиеся сквозь кроны деревьев, ложились яркими золотистыми пятнами на рубленную из кедра крышу шатром. При виде такого прелестного жилища на берегу лагуны, в котором обитал Росс, у нее перехватило дыхание. Пьянил аромат хвои – густой бор был совсем рядом. Однако спустя некоторое время ее охватило такое чувство, будто она во сне, а все вокруг зыбко и иллюзорно, и оно не проходило, а, наоборот, усиливалось, отчего хотелось немедленно уехать. Росс поцеловал ее. Он был необыкновенно ласков тогда, и она осталась.

Это странное ощущение усилилось после свадьбы, когда она стала жить здесь. Кроме того, привыкнув к другому ритму жизни, она хотела вернуться в город.

– Мои ощущения, естественно, противоречили логике, – подвела она итог. – Дом как дом, а с милым, как известно, рай и в шалаше. Но я тогда была ребенком и, оттого что никогда не жила в таких условиях, даже не попыталась понять, как это хорошо.

Дайана все время ощущала на себе его взгляд. Он смотрел на нее со странным выражением нетерпения, словно хотел, чтобы этот разговор скорее закончился.

Теперь-то она, конечно, понимала, что он чувствовал тогда. Он не только по праву гордился домом, который построил своими руками, – он хотел сам, без посторонней помощи, обрести финансовую независимость, маневренность, если угодно. Само собой разумеется, стиль жизни, к которому она привыкла, вовсе не был ему неприятен. Просто у него были другие запросы и он спокойно мог обходиться без роскоши. Это она думала, что не проживет без нее хотя бы даже пару лет. Всегда имея то, что можно купить за деньги, она не скоро поняла, что можно обойтись без великого множества вещей и никогда не вспоминать о них, если тебя любит такой мужчина, как Росс. Вот какой урок получила она от жизни! Правда, несколько поздновато.

Прозвучавший в темноте его низкий голос зацепил ее мягкой лапой:

– А не лучше ли продолжить наш разговор в твоих высотных апартаментах?

Скажите пожалуйста, он ее приглашает!.. Кровь немедленно прилила к лицу, окрасив щеки жарким румянцем. Сидит рядом как каменное изваяние! Она-то знает, какой он на самом деле. Воплощение мужской нежности, ласковый и теплый… Отчего же он так затаился? Даже опасностью повеяло…

Она сидела прямая, расправив плечи, всем своим видом давая понять, что их договор для нее – нож острый.

Его неожиданно резкий смех заполнил кабину.

– Тот, кого ведут на расстрел, и то выглядит лучше, , чем ты сейчас.

– Совершенно верно! Именно так я себя и чувствую!

– Ну что ты, любовь моя! – прошептал он, потянувшись к ней. – Просто ты хочешь так себя чувствовать. – Сердце тревожно забилось, когда он притянул ее к себе. – Хочешь, но не можешь. Не надо, Дайана, не пытайся, не получится.

– Росс… – начала было она слабым голосом, но его взъерошенная темная голова наклонилась, и он припал влажными теплыми губами к ее животу, ощутив через тоненькую, как паутина, ткань платья ее пупок, самое чувствительное к ласкам местечко ее тела. Она вздрогнула. Изогнувшись, попыталась лишить его возможности напоить себя колдовским зельем эротического поцелуя, но он не хотел этого, и поэтому она не сдвинулась с места – ну ни капельки. Он продолжал покрывать поцелуями ее живот – тонкий шелк платья вовсе не помеха, а даже наоборот! – пока она, с трудом сдерживая дыхание, не прижала его голову слабеющими руками к себе.

Он выпрямился. Его глаза заглянули в глубину ее глаз – до самого донышка, – где он без труда разглядел самые затаенные ее желания.

– Ну так что, пойдем? Ты как? – спросил он ласково.

– Я…

Она почувствовала, как его руки восторженно и чуточку с наглецой пришли на помощь его желанию.

– Если не возражаешь, поднимемся? – настаивал его бархатный баритон.

– Да-а-а, – прошептала она, помедлив. Есть ли смысл отрицать очевидное? Само собой разумеется – никакого! Их влекло друг к другу еще до того, как начался их роман. Зов пола – вот что это такое! Или он есть, или его нет. У них он был и никуда не исчез, несмотря на трагедийность обстоятельств, разделивших одно целое на две половинки.

Дайана уже знала, что отдастся ему, какими бы мотивами он ни руководствовался. Она страстно хотела, чтобы он любил ее как прежде, чтобы обнял своими сильными руками, и чтобы она снова принадлежала ему, и чтобы был восторг души и тела, и чтобы она нашла утешение, пусть недолгое, но такое необходимое, потому что она потеряла то, что имела.

Глава третья

Кубики льда ударились о стенку хрустального стакана, и он тоненько звякнул. Дайана нервничала, и поэтому ее движения были порывисты и резки. Она налила скотч в один стакан и минеральную воду в другой.

– Осторожно, Дайана! Смотри не разлей виски, – сказал Росс и улыбнулся. Улыбка предназначалась ей, но она не заметила ее, потому что с таким усердием заворачивала его стакан в бумажную салфетку, будто сейчас это было для нее самым важным делом.

Он понимал ее состояние. Повышенную активность она начала проявлять, как: только они поднялись в квартиру. Вот так и будет суетиться, подумал Росс, пока он ее не остановит. Она была готова включить пылесос или просто вытирать пыль тряпкой, если бы это не выглядело по меньшей мере странным. Поэтому Дайана начала переставлять с места на место бокалы на полке.

Он опять не сдержал улыбку, на этот раз улыбнувшись собственным мыслям. Ладно! Так и быть, оставит ее на некоторое время в покое – нужно дать ей возможность привыкнуть к его присутствию. Росс обвел глазами роскошные апартаменты. Любопытно все-таки знать, как она живет, хотя оставаться здесь надолго ни к чему, подумал он. Собственно, он и задумал этот визит как ничего не значащий эпизод, который всего лишь поможет навсегда вычеркнуть из памяти женщину, кое-чего стоившую в его прошлом.

Квартира у нее была шикарная, даже по меркам Мадлен, а про него и говорить нечего. Было очень мило, комфортно и уютно. У некоторых стремление поразить, ошарашить весьма заметно и, как правило, имеет обратный эффект. А у нее, несмотря на несколько картинный антураж, царила атмосфера раскованности. Здесь легко можно было представить себе босоногую компанию, распивающую кофеек за журнальным столиком, или светский раут с джентльменами при бабочках и с дамами в вечерних туалетах.

Стены были выкрашены белой краской, мягкая мебель обита тканью голубого цвета. На полу ковры. И самое главное – простор и много воздуха. Один угол занимала невысокая пальма в большущем мексиканском горшке. Суперсовременные огромные окна и двери выходили на террасу, опоясывающую дом с трех сторон, – с нее был виден весь Хьюстон, далеко-далеко, до самого горизонта. Белые стены плавно переходили в парящий над головой шестиугольный купол, крепившийся на гигантских, белого цвета балках, что по современным стандартам представляло собой довольно смелое архитектурное решение, позволяющее золотистому дубовому паркету сверкать под солнцем с утра до вечера.

Дом содержался в идеальном порядке, даже слишком, подумал Росс, но в данном случае его дело было десятое – здесь жила Дайана.

Полы, натертые воском, сверкали; на белого цвета деревянной полочке над камином – ни пылинки. И, конечно, никаких показушных журнальчиков на кофейном, может, журнальном – кому как нравится – столике. Каждый предмет в комнате был тщательно подобран и занимал свое место в соответствии со вкусом хозяйки, тонким, изумительным, потрясающим – одинаково годилось. Его взгляд мгновенно охватил книги в кожаных переплетах с» золотым тиснением, аккуратно расставленные на полках вперемешку с дорогими фарфоровыми безделушками в синей гамме, и яркое пятно желтых и розоватых тюльпанов в вазе на низеньком столике.

Ее гипертрофированную страсть к порядку и чистоте можно было смело считать заслугой Мадлен: Дайана с детства панически боялась разносов матери, не выносившей беспорядка в ведении домашнего хозяйства. Росс моментально почувствовал раздражение, поэтому постарался переключить ход мыслей с властной тещи на что-нибудь другое.

Его глаза набрели на изящную лестницу, ведущую в спальню. Разумеется, ему захотелось узнать, что и как там. Похоже, предельно искренне прозвучали слова, когда она выкрикнула, хоть и в ярости, что у нее в жизни никого не было, кроме него. Росс тут же попытался выбросить и эту мысль из головы. В самом деле, что это он? Сначала в гараже, теперь вот опять… Однако неприятный осадок остался. Он что, хочет, чтобы у нее кто-то был? Нет, не хочет. Тогда почему непонятный душевный дискомфорт? А! Понял! Мое не тронь… Инстинкт собственника. Неприятный симптом!

Если бы был понаглее, повернулся бы сейчас на каблуках – и к двери. И ничто бы его не могло задержать, а уж Дайана меньше всего. Он слышал позвякивание бокалов, рюмок, стаканов. Переставляет с места на место!.. Совсем растерялась, не знает, что с собой делать. Но Росс даже не взглянул на дверь, а прошел в глубь комнаты, задев за ветки декоративного папоротника в большом латунном котелке. Сняв пиджак, он небрежно бросил его на подлокотник кресла. Дьявольщина! Хамство, конечно, было тащить ее на танцевальную площадку. Хотя когда это было, чтобы он вел себя с ней как последний нахал?

Росс обернулся к Дайане в тот момент, когда она, тряхнув головой, отбросила назад прядь волос со щеки. Милый женственный жест… Он задержался взглядом на ее точеной шее. Она дотронулась пальцами до крайнего на полке стакана, чуть сдвинула его и нахмурилась. Без сомнения, решает, что бы еще придумать, как оттянуть время, подумал он. Как быть с гостем, как расценивать его визит?

Она стояла в раздумье, необыкновенно трогательная, красивая и какая-то потерянная. Неожиданно ему пришло в голову: для чего, зачем он ее мучает? Только этого не хватало! Он тут же подавил в себе возникшее было чувство сострадания.

– Красивый у тебя дом, – сказал он мягким голосом, подходя к ней. – Надо думать, устраивает тебя. Столько воздуха, такой простор, с террасы потрясающий вид. Помню, однажды ты сказала, что жизнь в лесу рождает у тебя ощущение оторванности от внешнего мира.

– Спасибо, Росс, – сказала она непринужденно, пропустив реплику о лесе и радуясь, что он ни словом не обмолвился о ее нынешнем «стиле жизни».

Протянув руку за стаканом с виски, он коснулся пальцами ее ладони. Дайана вздрогнула, мгновенно ощутив токи, исходившие от него. Стоило ему чуть дотронуться, как она в тот же миг безмолвно откликалась, мол, его, навеки с ним – все как в брачную ночь. В груди заныло, когда подумала, что Росс не с ней и ей больше не принадлежит.

– Вид действительно потрясающий, сказала она, решив продолжить неопасную тему. – Особенно в ясные дни, когда над городом не висит смог. Небо над Техасом голубое-голубое, а грозовые облака огромные и пушистые-пушистые. А когда полнолуние, такая прелесть…

– Я прекрасно знаю, какое небо над Техасом, – сказал он таким тоном, каким дают понять, что не намерены выслушивать всякую чепуховину.

– Может, хочешь музыку послушать? – спросила она чересчур оживленно и пошла к стереопроигрывателю, не взглянув на Росса.

– С удовольствием, – ответил он, не отводя взгляда от ее покачивающихся бедер, и подумал, что мог бы обхватить ладонями ее тонкую талию, соединив вместе средние и большие пальцы. – А почему бы тебе… не надеть что-нибудь… – сказал он и осекся. Н-да!.. Старые привычки, оказывается, живучи.

– …более удобное? – докончила она фразу, припомнив шутливый прием, к которому он прибегал каждый раз, когда в нем вспыхивало желание.

Голос Дайаны прозвучал до странности незнакомо, будто и не ее вовсе, а перехватив ее взгляд, Росс отметил, как лихорадочно блестят ее глаза.

– Именно! Иди переоденься, а я пока выберу и поставлю пластинку, – предложил он любезно, постаравшись исключить из своего голоса любой намек на эмоции. Сказал так, будто разговор шел о погоде.

Как он может быть таким равнодушным, бушевал ее разум, когда ей так плохо? Каждый взгляд в ее сторону, каждое слово, обращенное к ней, для нее пытка. Она направилась было к лестнице, но он взял ее за руку и повернул к себе спиной.

– Давай помогу… – сказал он, явно не желая замечать, что она стоит как изваяние.

Довольно ловко он справился с молнией на спине, потом расстегнул лифчик без особого труда, а затем его теплые ладони самовольно проникли под платье и заскользили по ее телу, демонстрируя прекрасное знание предмета и полную осведомленность, где нужно задержаться подольше, где коснуться слегка, а где и посильнее. Дайана ожила и затрепетала. Он притянул ее к себе. Она чувствовала его упругий, мускулистый живот и бедра. Поняла и то, что он возбудился до крайности. Он зарылся губами в ее волосы и стал целовать чувствительное к ласкам местечко под самым ушком. Она сразу обмякла и тяжело задышала.

– Пойдем наверх, – сказал он охрипшим голосом.

– Росс… – Повернувшись, она взглянула на него, пытаясь в выражении лица отыскать признаки нежности, но увидела лишь неприкрытое, голое желание. Взяв его ладонь, она поднесла ее ко рту и поцеловала между пальцами. – Я быстро, – прошептала она, подняв на него затуманенный взор и улыбаясь.

Лицо у нее было просто ангельское, но в его выражении угадывалась не сказать чтобы порочность, но что-то в этом роде – неистовость и сладострастность. Такой разительный контраст, как говорится, между формой и содержанием вызывал в нем необузданные эротические фантазии и, по сути, для него являлся квинтэссенцией ее притягательности. Он взглянул на нее, потянулся к ней, но она уже взбегала вверх по лестнице.

Росс смотрел ей вслед. Высокая, гибкая, великолепно сложена, роскошные волосы – свободными прядями по плечам… Он нахмурился. Пять лет эта женщина была его женой, но как была, так и осталась загадкой. Милая, нежная… Одевается просто, но изысканно. Собственно, в этом верх искусства быть женщиной, по крайней мере если судить о ней по первому взгляду. У Дайаны и дом в безупречном порядке. Однако, если знать, что скрывается за внешним фасадом, трудно представить, что именно она живет в этом доме. Он один знал, насколько она непредсказуема, переменчива и легко поддается настроению. Она нуждалась в постоянном контроле, потому что для нее была характерна безудержность во всем. Он вспомнил ее лихачество за рулем. А в постели? Полная отдача страсти… Сможет ли он когда-нибудь до конца понять эту женщину? – неожиданно для себя подумал он.

Поставив на автомат стопку пластинок, Росс включил стерео. И немедленно чарующие звуки музыки наполнили комнату. Он подошел к камину. На каминной полке стояла фотография. Эдэм и Дайана на пляже у моря. Так-так! Свеженький снимок. А кто же фотографировал? Диксон, конечно. Росс помрачнел. Хмм!.. Хорошее фото. Выдержка, резкость – все в полном порядке. Фотоаппарат, судя по всему, из дорогих, да и фотограф – большой специалист. Но то, что приковало его внимание, заключалось совсем в другом. На Дайане не слишком много было надето поверх кружевной пены прибоя по щиколотки. Она смотрела на Эдэма и смеялась так, будто все хорошо и жизнь прекрасна. Да он просто слышит этот смех! Легкий и бархатистый… Сразу вспомнились далекие времена, когда она смеялась без умолку. Счастлива была с ним, да и он ее любил…

И зачем только пришел сюда! Понимал ведь, что не должен. Он поставил фотографию на полку, решив уйти немедленно, пока она не появилась, потянулся было за пиджаком, когда вдруг раздался голос Дайаны:

– Не уходи, Росс! Пожалуйста, только не теперь…

Произнесла она это по-особому, полушепотом, преднамеренно придав голосу оттенок загадочности. Он обернулся. Она стояла на верхнем лестничном марше в сиянии света, отбрасываемого лампой в спальне.

Он задержал дыхание, а потом произнес:

– Господи!..

На ее лице появилась недоуменная растерянность, потому что вначале она не поняла, что' означал его возглас – то ли она произвела впечатление, то ли нет, – но потом быстро взяла себя в руки. На ней был длинный, до пола, белый халат из тончайшего атласа. Боа из страусиных перьев обвивало шею как воздушное облачко и падало пенной волной вдоль запаха. Сверкали пальцы рук и запястья, и точно такие же бесцветные камни свешивались из мочек ушей. Бриллианты… Она вся пламенела их огнем. Шелестящее одеяние облегало, обхватывало, льнуло к ней. Представить, что под ним, можно было мгновенно.

Он с трудом перевел дыхание, вспомнив, когда впервые увидал ее в этом одеянии. Они тогда были в Новом Орлеане. В витрине самого модного бутика на Бурбон-стрит она увидела халат и игриво спросила, какой женщине подойдет такой наряд. Он купил и подарил ей. В тот вечер, в отеле, она расхаживала по номеру, изображая, по ее словам, знойную искусительницу. Тогда они были счастливы, любили друг друга. Не хотелось об этом вспоминать, но избежать этого не удалось.

Сегодня она могла бы вполне сыграть роль Мессалины, подумал он, если бы только лицо не делало ее похожей на инженю. Откровенно соблазнительное лукавство наряда придавало ей вид молоденькой девчушки, наивной и уязвимой.

Дайана медленно спускалась по лестнице, слегка распахнутый халат позволял видеть ее ноги, длинные и стройные. Каждое движение было ею продумано. Она шла со ступеньки на ступеньку, с зазывно-развратной грацией. Пиджак, который Росс все еще держал в руках, упал на пол…

– Ну и для чего все это, что ты пытаешься доказать? – спросил он низким голосом, приближаясь к ней и жалея, что слова его продиктованы не злостью, а страстью. Не дойдя до нее двух шагов, он буквально споткнулся о стену сильного запаха экзотических духов.

– Я подумала, что ты не будешь против моего перевоплощения в женщину, какую ты собирался подцепить на ночь, – произнесла она с живостью и насмешливой развязностью. – Хочу тебе понравиться – вот и все!

Кокетка глупая! Черт возьми, можно запросто отравиться ядовитыми испарениями и рухнуть бездыханным, подумал он.

– В каких это духах ты искупалась? – спросил он, отступая от нее.

– Ах, эти… – фыркнула она, одарив его жизнерадостной улыбкой наивной невинности. – Кажется, я немножко переусердствовала!

На самом деле она так нервничала, что вылила на себя почти весь флакон.

– Немножко… Ничего себе! У меня такое ощущение, будто я окунулся с головой в твои духи.

– Ну хорошо! Я могу принять душ, если тебе неприятно.

– Ладно, привыкну.

Она направилась, в свой голубой уголок – к голубым диванчикам с голубыми коврами. И только тут он обратил внимание, что у нее в руке белое махровое полотенце. Оно волоклось за ней как лохматый шлейф.

Только Дайана была способна на такое – одеться вызывающе и полотенце прихватить. Эта странная выходка поначалу его удивила, он едва не рассмеялся. А потом понял, в чем дело. И как это он сразу не догадался! Когда они занимались любовью на полу, она говорила всякий раз, что ей лучше будет, если лежать на полотенце. Он смотрел, как она, наклонясь, расстилала белый прямоугольник банной простыни, разглаживая его руками. Округлые формы ее тела соблазнительно покачивались.

– Надо было оставить полотенце наверху, тогда бы ты была вылитая сирена, – заметил он сухо. – Женщины легкого поведения не очень-то пекутся об аккуратности, когда занимаются любовью.

– Нужно же хоть чем-то от них отличаться, – возразила она, загадочно улыбаясь и без тени смущения ложась на полотенце. – Я – аккуратная женщина легкого поведения.

Росс раздумывал не больше минуты, потом подошел к ней и опустился на колени. По-прежнему играла музыка. Он перехватил ее взгляд и долго смотрел в глаза. И понял, что никогда не забудет выражения, появившегося на ее красивом лице. А потом она протянула руки и непослушными пальцами начала развязывать его галстук.

– Погоди, я сам… – сказал он изменившимся голосом.

– Нет, Росс, – прошептала она, осторожно отводя его руки в стороны. – Хочу сама раздеть тебя. Я так давно этого не делала. – Тоска, прозвучавшая в ее голосе, полоснула его по сердцу. – Ну, вот видишь…

Она освободила галстук из-под воротника рубашки и, аккуратно перегнув, положила на журнальный столик рядом с ярким букетом тюльпанов. Потом ее пальцы неторопливо, пуговка за пуговкой, заскользили по рубашке, обнажая его загорелое тело. Встав на колени, она положила голову на его теплую грудь и потерлась щекой о курчавую жесткость волос. Она ласкалась. К любовным играм этот ее жест не имел никакого отношения.

– Ах, Росс, зачем ты опять появился в моей жизни? – прошептала она. Бравада вмиг исчезла, как только она прижалась к нему.

Припав щекой к его теплой груди, она нежно, едва касаясь, трогала пальцами его плоский живот.

Он перебирал шелковистые пряди ее волос, осторожно поглаживал ладонью.

– Так должно было случиться, Дайана, пересеклись наши пути. Удивляюсь, почему этого не случилось раньше.

– Да, конечно! Ты прав.

– Все дело в том, что мы упорно избегали друг друга.

– Да, – прошептала она. – Мы просто боялись, что нас потянет друг к другу… что, собственно, и произошло.

– Когда пара проводит вместе одну ночь, это вовсе не означает, что их потянуло друг к ДРУГУ, – возразил он. – Физическая близость – не что иное, как удовлетворение желания. Это будто глоток воды, когда хочется пить.

А если душа страдает, если жаждешь встречи всем сердцем, подумала Дайана, но вслух сказала:

– А когда хочется есть, берешь гамбургер и съедаешь с аппетитом…

– Совершенно верно!

Сдавило грудь, но ей удалось непринужденно улыбнуться:

– Я не хочу быть гамбургером, который сначала слопают, а потом быстренько переварят.

– Это твоя метафора, не я ее придумал. Хорошо! Думаю, мы исчерпали тему. Собиралась раздевать меня, так продолжай, – сказал он весело и расслабился в предвкушении удовольствия.

– Я… я… – Она приподняла голову, и пряди ее волос взметнулись и мягким шелком легли на его грудь. Дайана не мигая смотрела на его лицо. Такое мужское. Черты лица мужественные, а загибающиеся ресницы особенно длинные, когда глаза закрыты. Ждет, что она доставит ему море удовольствия после того, как сам дал понять, что она для него абсолютно ничего не значит. Ее подрагивающие пальцы скользнули под рубашку, но вдруг замерли, и она застыла. – Я не смогу… – сказала она полушепотом. Она хотела, очень хотела, раздевая, ласкать его, но не могла, просто не могла – и все. – Думала, могу, но, оказывается, нет. Прости, Росс…

Мгновенно открыв глаза, он посмотрел на нее удивленно-огорченным взглядом. Она хотела было подняться, но он, крепко сжав ее запястья, потянул к себе.

– Стоп, голубка моя! Не торопись, – повысил он голос, чувствуя, как его охватывает раздражение оттого, что ее настроение резко изменилось. – Скажи, зачем ты меня дразнишь?

– Пусти, – попросила она. – Ну, пожалуйста… не заставляй меня…

– Минуточку, с чего ты взяла, что я тебя заставляю? И вообще, кто кого соблазняет? Сама же сказала «да» в ночном клубе, вспомни-ка! А кто это только что спускался по лестнице, пустив в ход все приемники обольстительниц из фильмов тридцатых годов? Для чего надела наряд, в котором я ласкал тебя однажды до утренней зари? Завлекла-заманила, полотенце приготовила… «Хочу раздевать, ласкать…» Как же, как же! Роковая женщина… А я размечтался как балда самодовольный. Жду, вот сейчас меня будет целовать-миловать… – он медленно окинул ее взглядом и наконец нашел верные слова, – экзотическая, сладкоголосая и сладко пахнущая райская птичка. – В его голосе послышалась насмешка, когда он спросил: – А что, собственно, произошло? Почему такая резкая смена настроения, позволю себе спросить, если, конечно, не возражаешь? Не думаю, что дело в болтовне о сексе и гамбургерах.

– Нет… я… – Не может же она сказать, что надела его подарок, надеясь смягчить его этой невинной уловкой!

– Ведь, кажется, мы обо всем договорились, заключили полюбовную сделку, и я намерен получить свое.

Он притянул ее за плечи и заставил лечь рядом. Она вырывалась, пыталась вскочить, однако отчаянные движения ее гибкого тела только разжигали его страсть и желание овладеть ею. Халат распахнулся, и сладкая притягательность женского тела обнажилась перед жадным мужским взором.

Дайана перестала вырываться и метаться, когда силы почти покинули ее – она с трудом переводила дыхание, а сердце билось яростными толчками. Белый халат сполз с плеч. Она была придавлена сверху его сильным телом, а ее грудь распласталась под затвердевшими мускулами его грудной клетки. Он давил на нее всей своей тяжестью, пуговицы его рубашки впились в ее нежную кожу.

– Собираешься меня насиловать? – спросила она громким шепотом, сознавая свою полную беспомощность.

– Насиловать? – Он мгновенно ослабил объятия и засмеялся. Вопрос показался ему до смешного нелепым. Но достаточно было заглянуть в ее глаза, чтобы понять: ничего смешного она в этом не видела. – В этом нет особой необходимости! – сказал он довольно резко.

– Тогда что?

Его руки вдруг повели себя необыкновенно нежно, отправившись в интимно-увлекательное странствие по ее телу. Она прекрасно понимала, что те же самые руки, ласкающие ее плоть, мгновенно станут жестокими при малейшей попытке освободиться от их прикосновений, и поэтому лежала как мертвая.

Она как бы раздвоилась: одна ее половина страстно желала его, другая – менее чувственная часть – понимала, какие страдания и душевная боль ожидают ее, когда он уйдет. Решил удовлетворить мужской аппетит, воспользоваться ею? Ведь именно об этом он говорил… Ну что же, по крайней мере достаточно честен! Плотское влечение к ней всего лишь отголосок тех нежных чувств, которые он когда-то питал. Есть ли смысл сопротивляться, если сама с собой справиться не может? Когда Дайана заглянула в глубину золотистых глаз Росса, слегка прикрытых густой бахромой темных ресниц, то еще раз убедилась, хотя поняла это значительно раньше, едва взглянув на него в ночном клубе: все, она пропала. Ей не убежать от него, не скрыться, точно так же как не заглушить предательски безрассудного отклика своего тела.

– Ты, Дайана, давно не была с мужчиной… – сказал он, растягивая слова.

Направление его мыслей совпало с еесобственным.

– …три года, – продолжил он, – если, конечно, не солгала. – Он легонько дотронулся пальцами до темных сосков ее груди, и она вздрогнула, а когда убрал руку – едва слышно застонала.

Он наблюдал за ее реакцией. В глазах промелькнул еле уловимый торжествующий взгляд.

– Думаю, ты сказала правду, – Он опять улыбнулся, обнажив зубы необыкновенной белизны. – Ну и как, должен ли я прибегнуть к моему методу уговоров?

Глава четвертая

Она прекрасно понимала, что уговоры, какой-то там метод – пустые слова. Его потемневшие, затуманенные глаза не вызывали у нее сомнений в том, как все будет происходить дальше. Он, знающий ее тело намного лучше, чем она сама, легко добьется желаемого, подумала она. Неистовые ласки, жадные поцелуи – и ее нет… Даже и этого может не потребоваться. Смотрит на нее дерзкими глазами, сбрасывает мысленно белую ткань атласа, горящий взгляд с ленцой скользит по ее телу, как бы срывая все покровы, и она уже сама не своя.

– Росс, оставь меня, – прошептала она, охваченная паникой. – Возвращайся в бар, бери там любую и с ней удовлетворяй свои плотские желания, – добавила она довольно резко, надеясь остудить его пыл словами, понимая, что физическое сопротивление бесполезно. – Ты ничем не отличаешься от животного. Для такого, как ты, подойдет любая…

Пусть убирается, пусть занимается любовью с той, у которой не задета душа! – кричало ее сердце.

– Вот здесь ты не права! – бросил он с испепеляюще злобной ласковостью. Есть одна черноволосая колдунья, от которой я все время хочу избавиться. Это – ты, радость моя. – Ты… ты… отвратительный… мерзкий… тип, – с трудом, задыхаясь выкрикнула она те бранные слова, которые пришли на ум, – ненавидишь меня, а сам…

– Можешь называть меня, как тебе угодно, Дайана, – сказал он спокойно, – возможно, в чем-то ты и права, но я не уйду до тех пор, пока не получу от тебя, чего хочу.

Обхватив за плечи, он попытался опрокинуть ее навзничь. – Росс!.. – закричала она, когда он повалил ее на полотенце. – Не делай этого! Это будет дорого стоить и тебе и мне.

– Заткни свой ротик, радость моя, – процедил он сквозь зубы. – Может, так оно и будет, но мне уже все равно.

В шоке от его слов она сначала замерла, потом, глотнув воздуха, приоткрыла было рот, но он прижался губами к ее губам, предприняв опустошительный набег на их сладкую пухлость, а в это время руки обходили тело с флангов, вторгаясь в ее самые потаенные, уже мокрые, женские места. По ее телу сначала пробежала легкая судорога, потом оно стало корчиться в сладострастном изломе желания. Она еще пыталась бороться с мощной волной страсти, нахлынувшей и потащившей за собой, – взмахивала руками, хватала ртом воздух, как тонущий пловец. Барахталась, хотя понимала, что обречена.

Приподняв голову, Росс заглянул ей в глаза. Улыбка, появившаяся на его лице, была настолько злорадно-победной, что ярость вспыхнула в ней с новой силой.

– Ты монстр! закричала она шепотом. – Сексуальный маньяк!

– Это я-то? – хмыкнул он. На ее слова он уже не реагировал. Ее роскошное тело было для него важнее того, что она говорила. – Хотя… и я могу все то, что сделал бы с тобой любой монстр, или кто там, при нынешних обстоятельствах. – Хриплый тембр его голоса подчеркнул скрытый сарказм слов, усиленный хищным блеском его потемневших глаз. – Не-е-ет, – пролепетала она. Это единственное слово протеста было последнее, что ей позволил Росс. Придавив Дайану грудью как скалой, он навалился сверху, без особого труда лишая ее возможности оказать сопротивление. Она еще не вполне пришла в себя после тех поцелуев, когда его рот с жадностью поглотил ее губы. Выгнувшись дугой, она пыталась увернуться, но это беспомощное трепыхание хотя и лишило ее последних сил, но, как ни странно, было вознаграждено новыми ощущениями, пронзившими ее.

Против желания плоть ее отвечала его яростному напору. Ее бросало то в жар, то в озноб, как при тропической лихорадке. Ее сердце билось как бешеное, стремясь догнать ритм его сердца.

Стаскивая с нее халат, он поглаживал ее теплое тело руками, ласкал грудь и будоражил соски, пока они не набухли под его умелыми пальцами. А когда он сноровисто этими же пальцами проник в ее шелковистую сладость, ей показалось, что в жилах вместо крови побежал огонь.

А потом всей кожей ощутила она напористость его рта, когда он виртуозным языком вылизывал мягонькую пупочную ямку, пока не застонала от удовольствия. Затуманенным взором смотрела Дайана на его темноволосую голову, уткнувшуюся в живот. Его губы двинулись ниже; когда она догадалась о его намерения, по телу промчалась едва приметная судорога.

Его рот с жадностью приник к самому интимному месту. Он вкушал ее плоть, упивался ею, словно смакуя деликатес, которого длительное время был лишен. Чувственность ее была доведена до крайнего предела эротическим натиском рта – его теплая и влажная ласковость дурманила, вызывая отчаянное желание броситься с головой в омут, а там – будь что будет. Однако он не спешил, сдерживал ее, выжидал, целуя снова и снова, мял губами ее сладкую мягкость, как будто изголодался. Она чувствовала, что через мгновение ее ничто не удержит. И вдруг в нее словно шаровая молния закатилась… Господи, она умирает!.. Она все умирала, умирала и никак не могла умереть. Он крепко держал ее за бедра, приникнув к ней с такой силой, что казалось, будто нет ни ее, ни его, а есть только одно единое целое.

…Дайана лежала в полном изнеможении в состоянии эйфории, почти не ощущая тяжести его тела. Где она, что с ней? С трудом приоткрыв глаза, она задержалась взглядом на куполообразном потолке.

Она у себя дома. С Россом, ее любимым, возлюбленным, который для нее навеки потерян.

Дайана стала поглаживать пальцами его густые темные волосы, словно эти прикосновения могли продлить сладкую радость, вызванную его ласками. Однако восторг, который она испытывала в минуту наивысшего проявления близости, медленно таял, Из глаз хлынули слезы. Такое и раньше с ней бывало – сладость физической близости всегда заканчивалась слезами. Каждый раз она как бы расставалась, прощалась с ним.

Дайана закрыла глаза, чтобы на веки вечные запечатлеть в памяти эти мгновения. Он поднял голову и поцеловал ее мокрые от слез глаза.

– Не надо! Не плачь, – прошептал он.

– Я не могу остановиться. Я… Я…

– Не выношу, когда ты плачешь. Чувствую себя виноватым, будто я сделал тебя несчастной.

– Не думай так! Не знаю, почему плачу. – Обвив руками его шею, она прижалась мокрой щекой к его колючему подбородку. – Я… я… не несчастна, но, когда ты ласкаешь меня, даришь минуты любви, а потом наступает конец, испытываю невыразимую муку. Только что все было прекрасно, ты так красиво меня любил, и вот все кончилось…

– Не совсем, – возразил он улыбаясь. – Теперь твоя очередь доставить удовольствие мне. Не забывай, что для меня это было не менее мучительно, только совсем по другой причине.

– Господи, какая я эгоистка! – прошептала она, осознав, что, доставив удовольствие ей, он позабыл о себе.

– Лентяйка, а не эгоистка! – Перекатившись с полотенца на ковер, он потянул ее на себя. – Вытри слезы, эту непозволительную роскошь, и доставь мне наслаждение, а не то я заплачу.

Она улыбнулась сквозь слезы и, гладя ему в глаза, сказала:

– Но ты же никогда не плачешь!

– Как сказать! Думаю, зарыдаю во весь голос, если ты не перестанешь отлынивать.

– Тиран несчастный! – отозвалась она. Он мгновенно настроился на ее шутливый тон в предвкушении удовольствия.

– А на чем это мы остановились перед тем, как я начал тебя «заставлять»? – Он сделал вид, будто вспоминает. Улыбнулся. – Ах да! Кто-то собирался меня раздевать… Прошу вас, леди, приступайте и можете делать со мной все, что пожелаете.

Она внимательно посмотрела в его глаза, в самую глубину, где мерцал золотистый огонь, и задумалась. Он до сих пор жаждал ее, несмотря на то, как она обошлась с ним. Легкомысленная, взбалмошная дуреха! Сейчас она особенно остро чувствовала, как глупо поступила тогда, не оценив по достоинству любовь такого мужчины. Поддавшись эмоциям, которые не до конца понимала и сейчас, она разрушила замужество, порвала отношения с человеком, которого по-настоящему любила. Почему? Для чего она сделала это? Она и теперь не могла дать четкий ответ на этот вопрос.

А все-таки его влечет к ней, подумала она. Желание связывает их, как паутинка, как ниточка, выдернутая из ткани их прежней любви. Хорошо, если бы эта ниточка уцелела, не оборвалась, а еще лучше, если бы она стала мостиком, способным соединить их вновь. Как это сделать, Дайана не знала, она лишь понимала, что эта ночь, эти мгновения – ее последний шанс показать ему, что, несмотря на боль и страдания, которые она доставила ему в прошлом, его будущее будет унылым и мрачным, если он не найдет в себе сил простить ее. Он непременно должен понять, что другой женщины, которая бы так подходила ему, у него никогда не было и не будет.

Ее губы сначала дрогнули в улыбке, когда она пришла к такому решению, а потом запечатлели на его губах, распахнувшихся навстречу, страстный поцелуй. Ее язык проскользнул внутрь и почувствовал его язык.

Не предполагая, что ее исстрадавшееся сердце стало во сто крат мудрее, потому что вступило в сговор с разумом, он лежал расслабленный, ощущая ее руки на своем теле. Не торопясь, они освободили его от рубашки, сняли брюки и все остальное.

У него был великолепный торс. Таким она его и помнила. Мощная грудная клетка, плоский живот, мускулистое туловище, резко сужающееся к бедрам, – совершенно атлетическое телосложение.

Он говорил, что у нее богатое воображение. Она опять улыбнулась. Представилась прекрасная возможность доказать это на деле. Она повела себя как изощренная искусительница, подвергнув его почти танталовым мукам, когда стала по капельке выдавать эротическое возбуждающее, зная до тонкостей его сексуальность. Ей понадобились считанные минуты, чтобы подчинить его плоть и нервную систему, которые напряглись в ожидании. Дайана наслаждалась властью над ним. Она правила бал… Сумев с необыкновенным изяществом вызвать в нем остро-сладостные ощущения, она щедро отдавала ему свою беззаветную любовь на этом пиру страсти.

Касания ее губ, сравнимые с трепещущими языками пламени, зажигали его, а ее тонкие длинные пальцы подливали масла в огонь. Он был готов вспыхнуть и сгореть мгновенно. Он просто жаждал этого с такой силой, как если бы никогда прежде не был с женщиной. Господи, ну что же она медлит!.. Он застонал, поняв, что не в состоянии справиться с чувственным приступом, и бросился в это бушующее пламя вместе с нею и в нее.

Их страсть бушевала, как ураган, проносящийся с ливнем над раскаленной пустыней, истосковавшейся по влаге; как мощный источник, вырвавшийся из недр земли. Как путники, измученные жаждой, они пили друг друга и все не могли напиться. А в подсознании билась мысль, что все равно им жажды не утолить. Они впали в зависимость от этого животворного источника, приносящего одинаковое наслаждение и тому и другому.

Они лежали, соприкасаясь обнаженными телами, крепко обнимая друг друга, сплетя ноги. Наступило то самое мгновение, когда время останавливается и далее точка отсчета определяется не секундами и минутами, а единением тел и душ. Дайана это сразу почувствовала.

Он сделал над собой усилие, чтобы освободиться от состояния отрешенности, сознавая, что оно чревато для него – единение душ в его штаны совсем не входило. Росс ослабил объятия, открыл глаза и бросил на нее задумчивый взгляд. Он никоим образом не хотел прикипать к ней, а получилось иначе.

Душевные страдания, которые Дайана ему причинила, отошли на задний план, вернее – ее красота в союзе с его мужской уязвимостью оттеснили их в самый дальний угол его памяти. Росс знал, что недобрые чувства к ней еще вернутся, но сейчас он ощущал облегчение, которое должен испытывать любой мужчина, переспав с женщиной после трехлетнего воздержания, особенно если он твердо знает, что никакая другая ему такого наслаждения не доставит.

Он обвел ее с головы до ног томным взглядом и задумался. Надолго ли его хватит? И сразу же желание вспыхнуло с новой силой.

Ее кожа цвета густых сливок поменяла оттенок, как если бы в эти сливки добавили нежной лесной земляники. Черный шелк волос разметался в очаровательном беспорядке. Она была прекрасна. Выражение на лице умиротворенно-чувственное, зовущее и улыбка такая мягкая, удовлетворенная. Он понимал: стоит только захотеть, и она снова будет его.

Он так и поступал всю эту ночь, каждый раз надеясь, , что физическое расслабление совпадет с душевным. Но напрасно!.. Он только все больше привязывался к ней. Называл в душе колдуньей, сиреной, еще как-то, не желая признавать или не понимая, что на вечном балу плоти душа играет не последнюю скрипку.

Золотистые лучи сверкающего утреннего солнышка шагнули через высоченные окна и тронули лицо Росса. Он с трудом повернул голову. Так-так! Все мышцы ныли. Он лишь поправил подушку, но и этого движения оказалось достаточно, чтобы кровать закачалась. Хотел было вскочить, но вместо этого снова лег и расслабился, наслаждаясь успокаивающим покачиванием.

Кровать – ворох подушек, одеял, белья с вышивкой – свисала с потолка на толстых латунных цепях, прикрепленных к ее углам. Он вспомнил, что когда ночью они занимались с Дайаной любовью, то раскачивались на ней туда-сюда. Забавно!..

На голубом ковре, будто осколки разбитого стекла, посверкивали бриллианты. Улыбаясь, он вспомнил, как она лежала голехонькая, но при фамильных драгоценностях. Когда легли в эту постель-качель, она засмеялась.

«Ты, должно быть, подумал, что я совершенная дурочка, когда спускалась по лестнице, вырядившись, – сказала она.

– Вовсе нет! – ответил он.

– А я изо всех сил старалась выглядеть сногсшибательной и сексапильной.

– Надо сказать, тебе это удалось, – заметил Росс, чувствуя, как желание охватило его, едва только он представил, что и глаза у нее сверкают и светятся, как драгоценные камни, придавая особую прелесть ее милому лицу.»

Как раз тогда, когда их сплетенные тела пришли в движение, кровать и начала раскачиваться.

Росс постарался прогнать эти приятные воспоминания. Ни с того ни с сего подумал, а достаточно ли высокие потолки в его спальне для такой умопомрачительной новинки. Нужно будет спросить у Дайаны, решил он.

Не открывая глаз, он протянул руку, но Дайаны рядом не оказалось. Подушка еще хранила ее тепло.

Может, это и к лучшему, размышлял он, потирая виски. Вид ее обнаженного тела непременно вызвал бы соблазн, что в свою очередь отозвалось бы ноющей болью внизу живота.

Он лег на спину, чувствуя необыкновенную усталость, и решил вздремнуть, но звук работающего пылесоса прогнал остатки сна. Мотор рычал со страшной силой, всасывая с натертого воском дубового паркета и ковров воображаемые следы минувшей ночи.

Росс вылез из постели в необычно веселом расположении духа, несмотря на боль в голове и мышцах. И не лень возить за собой по полу эту рычащую машину, подивился он, представив себе ее, такую милую, красивую, рядом с пылесосом. «Я аккуратная женщина легкого поведения…» Он хмыкнул. И все время, пока принимал душ и одевался, посмеивался.

Когда он спустился вниз, она была на кухне. Гостиная, как он и предвидел, сверкала, а пылесоса и след простыл. Тишина. Только чуть слышно журчал кондиционер, а из кладовки доносился приглушенный рокот стиральной машины. Постирушку затеяла, усмехнулся он про себя. Полотенца-полотенчики…

Запахло ароматным кофе. Росс почувствовал какое-то странное беспокойство, когда подумал, как славно просыпаться в доме, где есть хозяйка. Совсем другое дело! Вот он по утрам сам готовит завтрак, провожает Эдэма в школу…

– Доброе утро! – сказал он, входя на кухню.

Нож выскользнул из рук Дайаны и упал на прилавок, выложенный коринфской керамической плиткой. Естественно, без единого пятнышка. На деревянной доске она резала зелень для омлета.

Достаточно было беглого взгляда, чтобы понять: кухня, как и все остальное в ее пентхаузе, была на высшем уровне. Вытяжку не иначе как стащила с какого-нибудь судна, потерпевшего крушение в начале века. А бело-синих тонов кафель, выложенный по периметру кухни, был, конечно же, из города Мурано, что близ Венеции, – венецианское стекло родом оттуда. Все это он отметил вскользь, потому что взгляд его в основном был прикован к Дайане. Она стояла в дальнем конце кухни и, как видно, была очень напряжена.

Ее высокую грудь облегал ажурный кремового цвета свитер ручной работы. Брюки в тон сидели на ней как влитые, особо подчеркивая линию спины и то, что было ниже. Она вполне могла бы сойти за скромницу, если бы не стиль прически – черные как смоль волосы падали по плечам в художественном беспорядке. В любое время суток и в чем угодно она притягивала взор своей сексапильностью, отметил он немедленно. Вот, пожалуйста, он смотрит на нее, и, кажется, голова почти не болит!

– Доброе утро! – ответила она чуть слышно, ставя сковородку с медным дном – специально для омлета – на плиту, даже не взглянув на него.

Ее голос прозвучал как-то неуверенно. Росс с трудом поборол желание подойти и' коснуться ее.

– Не возражаешь, если налью себе кофе? – спросил он холодно, понимая, что на этот раз нелегко будет уйти от нее.

– Конечно, нет, – ответила она таким же сдержанным тоном.

Как только Росс вошел, кухня вдруг показалась Дайане маленькой и душной. А он расхаживал, чувствуя себя здесь как дома. Сначала достал чашку, потом сахар, нашел сливки и наконец сел за стол, развернул «Хьюстон кроникл» и стал просматривать. Сидел, читал газету, отхлебывал кофе с совершенно непринужденным видом человека, у которого ничего на уме, кроме разве – когда наконец будет готов завтрак. А у нее в мыслях была полная сумятица. Его индифферентность сводила с ума. Хотелось броситься к нему, обрушить шквал вопросов. Что дальше? Как все будет теперь?

Но Дайана, конечно, и рта не раскрыла. Когда омлет по краям зарумянился, она переложила его в тарелку с ярким цветочным рисунком, посыпала сверху петрушкой и подала на пухлой, будто стеганой, подставке синего цвета. Включила соковыжималку. Потом поставила перед ним высокий стакан с апельсиновым соком.

Сюда бы фоторепортера из газеты, подумал он. Идеальная супружеская пара на идеальной кухне идеально завтракает… Дивный снимок получился бы! А какие цвета, какие яркие пятна… Мадлен, конечно, лопалась бы от гордости. Он сразу же постарался прогнать из головы мысли о теще. Привычка мгновенно переключаться сработала и на этот раз.

– И красиво, и вкусно! – сказал он, сложил газету по сгибам и положил на край стола. Когда она села напротив с чашкой черного кофе, спросил: – Почему ничего не ешь?

– Я никогда не завтракаю.

Он кинул озабоченный взгляд на ее осунувшееся лицо.

– Знаю. Плохая привычка, не мешало бы исправиться.

– Подумаю…

– Вероятно, поэтому ты такая тощая…

Он и раньше подшучивал над ее пристрастием к ограничению в еде. Ни он, ни она всерьез эти разговоры не воспринимали. А сегодня эта дурацкая болтовня действовала ей на нервы. Мало ест, совсем не ест – какое это имеет значение, если вся ее жизнь брошена на чашу весов?

– Ночью, насколько помню, ты этого не замечал, – нашлась она.

– Местами ты в полном порядке, – заметил он, подбирая остатки омлета кусочком сдобной булки домашней выпечки. Оказывается, уже успел позабыть, что Дайана такая кулинарка. – А вообще худощавость тебе идет, носишь ее, как заправская манекенщица, конечно, если это словосочетание годится… – Он улыбнулся, тронул губы уголком салфетки.

– Черт знает что! – вырвалось у нее, потому что лопнуло терпение.

– С чего это ты? Чем-нибудь обидел? – спросил он вскользь. – Тогда прости! Хотя, выгляди ты чуточку чуточную лучше, меня бы, наверное, уже в живых не было. Стар я стал для таких ночей, как эта! – Росс прошелся по ней ласкающим взором, потом хмыкнул: – А может, сказывается и недостаток практики.

– Прекрасно знаешь, что со мной, – бросила она раздраженно, не желая подделываться под его шутливый тон. – Ошибаешься, Дайана! Не знаю…

– Знаешь, знаешь… Прекрасно знаешь, что делаешь!

– Интересно! И что же это я делаю? – Его темно-золотистые глаза взглянули на нее с любопытством.

– Ты… ты… не желаешь говорить про то, что было ночью, и еще… – Она замолчала.

– И о чем еще?

– О нас…

Он смотрел на нее в изумлении. «О нас…» Ну и ну! Брови сошлись на переносице – вновь накатила прежняя холодная злоба. Неужели думает, что он тряпка? Считает, что заполучила его обратно, раз уж не устоял перед ее прелестями?

Она уловила произошедшую в нем перемену, но продолжала:

– Мы же не чужие, Росс! Не можем же мы вот так взять и перечеркнуть все разом –и хорошее, и плохое, что связывает нас, включая эту ночь.

– Вот что, Дайана! Давай расставим точки над «i», раз и навсегда, – сказал он, выделяя каждое слово. • «Нас» нет, не существует больше. Все умерло в тот самый день, когда не стало Тэми. Ты преднамеренно убила «нас» своими собственными руками! Я тебе со всей прямотой объяснил в баре, что хочу провести с тобой ночь. Вот и все!

Ее мгновенно охватила ярость.

– Я тебе не верю! Ты это говоришь исключительно для того, чтобы побольнее ударить меня. Сам сказал об этом ночью. Если бы все было так, как ты утверждаешь, то не смотрел бы на меня таким жадным взглядом и не занимался бы со мной, любовью всю ночь!

Он вздрогнул и побледнел, как будто она его ударила. А она даже и не подумала смягчить резкость своих слов. Сказала именно то, что намеревалась. Да, он перебрал вчера вечером, когда увидел ее. Да, сразил ее наповал откровенно грубым предложением переспать с ним. Но… но где-то в душе она надеялась, что его потянуло к ней и он маскирует это, не желая показывать, что испытывает к ней прежнее влечение. Она и теперь была уверена в этом. Не было бы такой нежной и страстной ночи, испытывай он к ней одно лишь плотское влечение. И тем не менее после всего, что она тогда сделала, у нее нет никакого права обвинять его. Это она понимала. Очевидно, сама мысль возобновить прежние отношения была ему неприятна.

– У тебя своя жизнь, и, насколько я могу судить, побывав в гостях, вполне на уровне. А у меня – своя. Пусть все остается так, как есть. – Росс старался говорить сдержанно, и было заметно, что он не хочет обнажать то, что чувствовал на самом деле.

Она ощущала боль в сердце. Неважно, что он в данный момент испытывал к ней, важно было другое – он не хотел иметь с ней ничего общего. Ясно было одно: он намеревался уничтожить остатки их прежней любви. Приняв решение, он всегда добивался своего, подумала она, и душа ее заныла. Хорошо! Пусть будет так. На коленях она не поползет и в ногах валяться тоже не намерена! В конце концов, у него решимость, а у нее – гордость…

– А как быть с Эдэмом? – спросила она тихо.

Росс пожал плечами.

– А что тебя волнует?

– То, что мы не вместе, может сказаться на нем.

– Ничего не поделаешь…

– Росс, я не могу поверить, что ты такой на самом деле. Понимаю, тебе хочется ненавидеть меня, и ты имеешь на это право, но…

Он бросил на нее суровый взгляд и, не дав договорить, отчеканил:

– Ты что, ребенок, что ли? Неужели не понимаешь, что ночь, проведенная с тобой, не может ни изменить, ни поправить все отвратительное, что происходило между нами?

– Нет, я не ребенок. Но я считала, что эта ночь может быть началом…

– Напрасно!

– Росс… прости меня, прости за все. Если бы только можно было все начать с самого начала…

Он грубо оборвал ее:

– Давай без этого! Никаких возвратов, никаких начал.

Резко отодвинув стул, он встал из-за стола. Захотелось немедленно уйти – из этой комнаты, от этой женщины, от притягательной прелести ее лица, опасно дорогого для него. Размашисто шагая, он мгновенно оказался в гостиной и принялся лихорадочно искать свой пиджак, который вчера вечером так неосмотрительно бросил на подлокотник кресла.

Обернувшись к ней, он резко спросил, вложив в голос все чувства, раздирающие его:

– Черт возьми, куда ты дела мой пиджак?

– Повесила на плечики, – ответила она кротко, направляясь к стенному шкафу в прихожей.

Она подала ему пиджак, он перебросил его через руку, намереваясь немедленно покинуть этот дом.

– Росс… – Она дотронулась до его руки, но он ее резко отдернул.

На его лице отразились все чувства, которые он испытывал в эти минуты, – боль, гнев…

– Дайана, прошу, не заставляй меня говорить резкости! Вчера ты сказала, что любишь меня, что совершила ошибку… Я ничего не хочу. Оставь меня в покое, мне никто не нужен.

– 'Я понимаю…

– И прекрасно! – Он открыл дверь.

– Но я все-таки хочу кое-что сказать. Я все время хотела это сделать, как только увидела тебя.

Он повернулся к ней. Бросил раздраженно: – Ну что еще?

– Я хочу перебраться в Ориндж.

– Что-что? – Его и без того мрачное лицо исказилось от гнева, голос прогремел как гром в тишине огромной прихожей.

– Я уже давно собираюсь открыть там филиал фирмы, – сделала она попытку объяснить мотивы своего решения. – Здесь, в Хьюстоне, я чувствую себя как в изгнании. Вся моя жизнь была связана с Оринджем, пока мы с тобой не расстались. Я потому уехала, чтобы тебе было легче. Хьюстон такой огромный, столько народу… Я здесь пропадаю. В Ориндже мои родители, Эдэм…

– Ты что, с ума сошла? Если переедешь в Ориндж, тогда случайные встречи будут неизбежны!

– Понимаешь, я не уверена, что смогу жить, убегая от прошлого. Что случилось, то случилось… Не в моих силах все исправить, как бы я этого ни хотела. Я смогу продолжать жить, только уехав отсюда.

– Вот что, Дайана! Я не собираюсь сейчас спорить с тобой. Ты прекрасно знаешь, что я чувствую. Помешать я тебе не могу, но, если хочешь поступить благородно, не возвращайся в Ориндж. Это моя территория!

С этими словами он захлопнул за собой дверь, приняв твердое решение не пускать ее больше ни в свою жизнь, ни в свое сердце.

Глава пятая

Дайана легкой походкой шла по тротуару, направляясь к своему офису, и, как всегда, выглядела элегантно. На ней было темно-синее платье из крепа и блузон из тончайшей замши цвета жженого сахара. Ее «Декор Дайаны» располагался на Вестхеймере, в самом престижном районе юго-западного Хьюстона, на первом этаже одного из шикарных зданий, возведенных совсем недавно.

Она шла, не обращая внимания на дорожную суету. Скрежетали тормоза, взвизгивали шины, кто-то нетерпеливо сигналил. Казалось, что едкий смрад выхлопных газов и гул интенсивного движения ее не беспокоили.

В конце августа такая жарища и влажность, подумала она, что жизнь в Хьюстоне становится просто невыносимой. И трех минут не прошло, как выключила кондиционер в своей машине, а на лбу уже выступила испарина. Не будь этих кондиционеров, Хьюстон стал бы просто необитаемым городом, подвела она итог, подходя к подъезду.

Она опаздывала, что было в порядке вещей, так как встречи с многочисленными клиентами постоянно переносились то на более позднее время, то на другой день. Словом, совершенно сумасшедший распорядок дня. Дайана толкнула половинку двустворчатой стеклянной двери и вошла внутрь. Каблуки погрузились в мягкий восточный ковер, устилавший фойе. Она забрала почту со столика под ультрамодерновым торшером из латуни. Длинные волосы упали с плеч, закрыв лицо, когда наклонилась. Она машинально откинула их назад. Туалет ее был прост, но продуман до мельчайших деталей, и только прическа намекала на некоторую несобранность натуры. Впрочем, она прилагала немало усилий, чтобы эта черта характера была не очень заметна окружающим.

Дик, ее деловой партнер, седовласый вдовец с царственной осанкой, восседал на своем месте и был буквально завален альбомами с образцами обоев. В одной руке он держал образчик коврового покрытия неопределенной расцветки – среднее между синим и темно-зеленым, в другой – что-то пушистое и нежно-голубое. Тишину нарушало назойливое жужжание его клиентки. Очевидно, он только что объяснял ей, что цветовая гамма, на которой она настаивала, очень быстро надоедает и вообще не говорит о хорошем вкусе. Когда он был занят, они с Дайаной обходились обычным кивком, Сегодня его голос заставил ее задержаться.

– Да, Дайана! Миссис Клемент просила перенести встречу с шестнадцати часов на другое время. Я отметил в ежедневнике.

– Спасибо, Дик!

Почувствовав облегчение, Дайана прошмыгнула мимо них к себе, в святая святых – свой роскошный кабинет. Она сразу же плюхнулась на диван, обитый кожей, над которым висела Пен Энн Крос. Ее любимая западная художница изобразила очаровательную молоденькую индианку в лунную ночь, на сильном ветру. Длинные пряди черных волос занимали большую часть полотна. Это была излюбленная тема художницы.

Не взглянув на индийскую девушку, Дайана закинула ноги на изящный журнальный столик, расслабилась и стала просматривать почту. Наконец-то выдался свободный час, подумала она. Изо дня в день столько работы, что некогда разобраться с бумагами! Счета, переписка, заказы… Когда случалась спокойная минута, мысли ее мгновенно улетали к Россу. Возможно, поэтому в последнее время она загружала себя до предела, чтобы поменьше думать о нем и не предаваться горьким воспоминаниям.

С тех пор как Росс снова покинул ее в одно прекрасное субботнее утро, прошел целый месяц. Мадлен как-то привозила Эдэма на уик-энд, и тогда впервые за три года ребенок завел с Дайаной разговор про отца. Мальчик был чрезвычайно огорчен мрачным настроением Росса, особенно в последнее время.

«Как только забрал меня из лагеря, так и пошло – что ни сделаю, все не так. Когда ты уехала в Хьюстон, помнишь, он был точно такой же, – сказал Эдэм.

– Я абсолютно уверена, что к тебе это не имеет никакого отношения, мой хороший. Нужно быть более терпеливым.

Эдэм фыркнул: – Терпеливым! Не смеши меня! Если бы ты только знала…

Она потрепала его ладонью по темному ежику густых волос.

– Ну хорошо, ну будет! Вернешься, постарайся ради меня. Договорились?»

Она обняла его тогда, прижав к себе, с ужасом думая о минуте расставания.

Вообще-то Эдэм, случалось, проявлял свой норов. То учителя придираются, то отец слишком требователен… Было несколько неприятных стычек. Когда Мадлен приехала, чтобы отвезти его к отцу, в Ориндж, он не хотел возвращаться. Приник к Дайане и стоял, глотая слезы. После отъезда Эдэм ни разу не позвонил, и Дайана начала беспокоиться, предположив, что проблема отцов и детей в данном конкретном случае переросла в конфликт.

Она не находила места и во всем обвиняла себя. Ночь с Россом… Ах, ах! Ну и кому от этого стало лучше? Никому. Плохо всем троим. Пригласила к себе домой. Подумать только! Да ей танцевать с ним и то не следовало. Когда увидела его, сразу решила исчезнуть с глаз долой. Но нет, осталась… Первый порыв всегда самый верный! А все любовь… Говорят, любовь правит миром. Прекрасно! Только вот открытие, что любовь светит, но не греет, принадлежит ей. Она это поняла в ту ночь. Ну, может, чуточку и греет, как догоревший костер. Правда, если золу пошевелить, то тлеющие угли еще дадут тепло, могут даже вспыхнуть пламенем. Росс не позвонил, ни разу за тридцать один день, что миновали с тех пор. Первое время, когда ощущения от их близости были еще свежи в памяти, она позволила себе надеяться. Но проходил день за днем, и она поняла, что не дождется, он не позвонит.

Все чаще в мыслях она возвращалась к идее – высказанной тогда Россу – вернуться в Ориндж и открыть отделение фирмы «Декор Дайаны» там. Вообще ей хотелось вернуться домой. Дик тоже поддержал эту идею, сочтя ее дельной. Не потому, конечно, что в Хьюстоне было все отлажено: богатые клиенты – стало быть, дело прибыльное и сулящее дальнейшее процветание, а в основном потому, как признался ей, что давно хотелось самому попробовать. Поэтому, когда она заикнулась о переезде в Ориндж, он воспринял эту мысль с энтузиазмом. Капитал у нее образовался приличный. Все упиралось только в Росса.

Тогда она ему сказала, что не собирается бегать от прошлого. Все давно улеглось и утряслось. Говорят же, что страдания облагораживают человека! Возможно, она тоже будет выглядеть благородно и достойно, если всю оставшуюся жизнь принесет в жертву роковой ошибке. Благородно… Легко сказать! Разве не она три года назад доказала всем и каждому, что ее сомнительные действия не отличались особым благородством, мягко говоря?

Смерть близкого человека каждый воспринимает по-своему. Кто-то ведет себя мужественно и стойко, кто-то замыкается в себе и не произносит ни единого слова… Но многие ли сумеют проявить такт и благородство, когда жизнь наносит удары неожиданно и жестоко, размышляла Дайана. Мать с ней о подобном никогда не говорила. Одержимая страстью к порядку во всем, что касалось ведения хозяйства, она исключала вероятность событий не по правилам и с детства внушала Дайане принципы, которыми, по ее мнению, следовало руководствоваться, дабы жизнь не подбрасывала сногсшибательных сюрпризов. Содержать дом в чистоте, принимать активное участие в какой-нибудь благотворительной организации, водить дружбу с людьми своего круга – вот, пожалуй, и все, к чему сводилось воспитание дочери.

Всю жизнь Дайану преследовало ожидание несчастья. В детстве ей часто снились кошмары – то ее потеряли, то оставили в глухом лесу. Для таких странных снов, казалось, не было никаких причин. Дайана была единственным ребенком в семье – одной из самых богатых и уважаемых в городе.

Детство миновало, и пугающие ее сны прекратились. Позже Дайана поняла: психика любого ребенка неустойчива.

Когда спустя несколько лет у нее случилось несчастье, она выкинула такое, что ей и не снилось.

То страшное субботнее утро, круто изменившее всю ее жизнь, запечатлелось в памяти навеки.

Она возвращалась из Бомонта, где, как обычно, делала покупки на всю неделю, Начиналась гроза, и она прибавила газу. Когда, свернув с основной дороги, она подъезжала к дому, то обратила внимание, что ее никто не встречает, и сразу почувствовала неладное.

Она отыскала всех троих – Эдэма, Росса и Тэми – на заднем дворе, за домом. Эдэм стоял маленький, весь какой-то потерянный. Серое, как зола, лицо Росса было искажено невыразимой мукой, на руках он держал безвольно повисшее тельце Тэми. Дайана остановилась как вкопанная. Смотрела на них и молчала, хотя в голове проносились мысли, одна страшнее другой.

Лес, подступивший к ним вплотную, казался мрачным и даже зловещим. Яркие вспышки молний кромсали почерневшее небо. Один за другим следовали раскаты грома. Громыхнуло особенно грозно… Тот злобный, рокочущий звук она не забудет никогда.

Дайана медленно подошла. Еще не веря в случившееся, дотронулась до бледного, безжизненного личика своего ребенка и только тогда закричала, осознав, что Тэми больше нет.

– А-а-а… Почему? Росс!.. Что случилось? Что-о-о? – выкрикивала она на одной ноте.

– Дайана, дорогая, не знаю. Успокойся! Она играла во дворе, а я пошел в дом, потому что зазвонил телефон, и заодно я хотел посмотреть, что делает Эдэм.

– Ты… ты… оставил… ее… в этом проклятом лесу? – Дайана даже не попыталась смягчить прозвучавший намек, что он один виноват в случившемся. – Я же тебе говорила… я тебя умоляла никогда этого не делать!

Росс всегда считал, что она чересчур носится с детьми.

– Она играла во дворе, а не в лесу! Я оставил ее на одну минуту, а когда вернулся, она…

Непроизнесенное слово повисло в воздухе. Упали первые капли дождя.

А потом Дайана, всегда такая спокойная, впала в неистовство.

– Я не виновата… – кричала она. – Это не моя вина… не моя. Ты… ты… убил! Ты… ты… ты… Бросил ее… одну в лесу! Убил ее… ты!

Росс, не мигая, смотрел на нее. Страдание исказило его изменившееся до неузнаваемости и почерневшее лицо. А она все продолжала повторять страшные слова, заходясь в крике. Не слышала никаких уговоров, не могла остановиться. Она затихла лишь после того, как он, прибегнув к крайней мере, с силой ударил ее по щеке. И в тот самый момент, когда она замолчала, испарились все ее чувства к Россу.

– Иди в дом, Дайана! И прекрати истерику.

Его голос прозвучал настолько сурово, что она безропотно повиновалась. Позже приехал домашний врач и прописал успокоительное.

Мадлен пожаловала вместе со своей прислугой и сразу же начала генеральную уборку, объявив, что друзья и знакомые вот-вот начнут наносить визиты, чтобы выразить соболезнования. Дайана выслушала ее с тупым равнодушием, не понимая, как так можно – ребенок мертв, а ее собственная мать переживает, что у дочери недостаточно прибрано в доме. Наконец Мадлен уехала, пообещав приготовить к дню похорон запеканку из овощей и мяса. Господи! Зачем? Тэми все равно не вернуть! Что же это? Не подошла, не утешила, не обняла… Впрочем, мать никогда этого не делала, когда Дайана была маленькой. И вообще не Мадлен виновата в том, что случилось… Винить ее не за что.

В те ужасные дни Росс и Дайана отдалились друг от друга. Он замкнулся. Она ни разу не подошла к нему, не утешила, не обняла…

Свидетелей ее истерики не было, поэтому в дни траура и похорон все отмечали ее мужество и самообладание. Невероятно, но Мадлен впервые в жизни гордилась поведением дочери, потому что все восторгались выдержкой Дайаны. Онемевшая от горя и безучастная от душевной боли, не находившей выхода, она то и дело слышала шепоток: «Ах, какая она сильная!»

Если бы только они знали, что творилось в ее душе, охваченной необъяснимым ужасом и странной отчужденностью! Но самое удивительное – и она об этом думала не переставая, – все время казалось, что ощущения невосполнимой потери, предательства, вины ей давным-давно знакомы.

Сколько помнит себя, она всегда старалась брать пример с матери. Считала, что, если будет следовать ее советам, все будет хорошо. И все-таки, все-таки… почему не покидает чувство, будто нечто подобное с ней уже происходило?

В те трагические дни Дайане казалось, что она сходит с ума.

Шли недели. Росс оправился от потрясения, но Дайана по-прежнему избегала его. Она вообще не хотела никого видеть. И о том, чтобы забрать назад те страшные слова, которые она бросила ему в лицо в день смерти Тэми, не могло быть и речи. Росс спал в своей любимой гостиной. Однажды поздним вечером она случайно заглянула туда и увидела, что он плачет. Впервые за все это время он потянулся к ней, желая обнять, попросить прошения за то, что не сдержался тогда.

Однако чувство отчуждения пустило в душе Дайаны глубокие корни, и собственная боль казалась такой острой, что его страданий она просто не заметила.

– Не дотрагивайся до меня! – выдавила она свистящим полушепотом, не обратив никакого внимания на его застывшее после этих слов лицо. Потом быстро пошла в спальню, затворила дверь и повернула ключ в замке.

Он пошел было за ней, но, когда понял, что она заперлась, пришел в ярость и вышиб дверь. Она и сейчас помнит, как в темном проеме появился он, огромный и устрашающий. И тогда она сжалась в комок от одного вида этого разъяренного мужчины, который был ее мужем.

Наклонившись, он отбросил одеяло и обнял ее. Потом целовал нежно и жадно. Это был первый и последний раз, когда его страсть не нашла в ней отклика. Душа ее заледенела. Почувствовав это, он оттолкнул ее.

– Продолжаешь считать, что в гибели Тэми виноват я? Тебе, значит, недостаточно медицинского заключения, что смерть наступила в результате аневризмы аорты?

Глаза Росса, не выражавшие ничего, кроме страдания, сверлили Дайану. Он ждал ответа с таким напряжением, будто от этого зависела вся его жизнь, а она смотрела на него и молчала. И именно в это мгновение она так легкомысленно распростилась с замужеством – отбросила его, как капризный ребенок надоевшую игрушку.

– Я все могу вытерпеть, Дайана, но женщину, которая считает меня виновным в гибели собственного ребенка… вряд ли. Повторяю, я ни в чем не виноват!

Она по-прежнему молча смотрела на него.

– Дайана, что с тобой? Я тебя не узнаю. – Он тряхнул ее раз, другой. Она вздрогнула. – Не смотри на меня так, будто я собираюсь овладеть тобой силой. Тебе это не грозит. Наконец-то я разгадал твою истерику и это молчание. Все правильно! И, возможно, к лучшему. Наша совместная жизнь не складывалась с самого начала, а я все надеялся… Ладно! Никому нет дела до того, что я думаю. Просто дурак я был, и довольно долго. Больше не дотронусь до тебя! В тот день, когда умерла Тэми, пришел конец и нашему браку. Мертвых принято хоронить. Поэтому думаю, будет лучше, если утром ты уедешь отсюда.

Дайана молчала. Не было ни слов, ни мыслей, ни чувств… Вероятно, он прав, вяло подумала она. И она ему не судья! В тот момент она не чувствовала к нему ни любви, ни ненависти. Она вообще была лишена способности что-либо ощущать.

Утром Дайана упаковала свои вещи и уехала к родителям. Объяснять им, почему рассталась с мужем, она не стала.

Мать и отец советовали переехать в Хьюстон и там начать все заново. Мадлен, не одобрявшая брака дочери, в душе радовалась такому повороту дел и все время напоминала Дайане о тех вещах, которых та была лишена, будучи женой Росса. Дайана находилась в состоянии, близком к прострации, и потому легко поддалась на уговоры. Она еще не осознавала, что, расставшись с Россом, потеряла самое дорогое в жизни. Впрочем, к жизни у нее пропал всякий интерес. Жива, живет, ну и слава Богу!

Мадлен носилась о прожектами относительно квартиры. Ее дочь, конечно же, должна жить в престижном районе и в самом лучшем доме. Еще бы! За бриджем с друзьями будет чем похвастаться. Дайана, доверив матери поиски жилья, оказалась в роскошном пентхаузе. Мадлен в свою очередь предоставила дочери carte blanche в вопросе обустройства. Украшая свой дом, Дайана все делала автоматически, не испытывая особой радости ни от покупок, ни от элегантного вида жилища, когда все было закончено.

Прошло несколько месяцев, прежде чем ее сердце начало оттаивать. Однажды вечером к ней зашел Брюс, они сидели и разговаривали. В это время позвонила Мадлен и сообщила ужасную новость:

– Росс и Эдэм попали в автомобильную катастрофу. Машина всмятку, но они живы!

Когда Мадлен положила трубку, Дайана разразилась рыданиями. А потом она уже плакала легкими слезами, радуясь, что все живы-здоровы. А Тэми?.. Ну что ж, смерть ее дорогой Тэми вовсе не означает, что жизнь остановилась.

Она плакала долго. Брюс утешал ее. После этого вечера Дайана постепенно начала оживать. Рана в сердце затягивалась. Рубцы, конечно, останутся, думала она, и горечь тоже. Но что делать? Наверно, так и не поймет никогда, размышляла она, почему не бросилась тогда к Россу, почему не утешила его, а он ее, в то тяжелое время. Она тщетно пыталась объяснить свою странную реакцию, вернее, чувство неприязни к Россу, охватившее ее еще до того, как она впала в истерику. Впрочем, все уже позади. Вот и она мало-помалу успокоилась, и ее Тэми обрела покой на небесах. Дайана приняла какдолжное, что смерть неизбежно следует за жизнью, а ценность любого человека измеряется отнюдь не количеством прожитых лет. Придерживая концы алого шелкового шарфа, мягко оттеняющего тонкую красоту ее лица, Дайана опустилась в глубокое кресло перед письменным столом. Сверху, на полированной дубовой поверхности, лежала раскрытая папка со всякими страховками, в том числе и ее машины. Бросив на них виноватый взгляд, она вспомнила, как выговаривал ей Росс по поводу лихачества за рулем. Вот уж позлорадствовал бы он сейчас, подумала она, хотя в происшедшей аварии она была нисколько не виновата.

Бурный рост Хьюстона за последнее десятилетие способствовал появлению на оживленных магистралях города большого числа машин, которыми управляли, как правило, люди неопытные, но с гонором. На прошлой неделе Дайана попала в аварию и помяла левое переднее крыло своего «кадиллака». Конечно, она ехала, слегка превышая скорость, и, когда впереди какая-то допотопная старушенция ни с того ни с сего вывернула руль вправо, Дайана, чтобы избежать столкновения, вильнула влево и врезалась в ограждение. Теперь машина стояла в гараже, а Дайана дожидалась звонка Ральфа, своего поверенного. Бросив нетерпеливый взгляд на часы, поняла, что долго ждать не может, так как у нее была назначена деловая встреча в нескольких километрах отсюда, примерно в получасе езды. Перекинув через плечо ремешок сумки, она встала и пошла было к дверям, когда зазвонил телефон. Сняв трубку, она радостным голосом сказала:

– Привет, Ральф! Как хорошо, что ты меня застал, я уже уходила… – Она замолчала, интуитивно почувствовав возникшее напряжение.

– Я тебя не задержу, – раздался в трубке низкий голос, в котором прозвучала едва уловимая насмешка. Он мог принадлежать только одному человеку, и Дайана, мгновенно ощутив слабость в коленях, прислонилась к краю стола. Полтора месяца, изо дня в день, она ждала, мечтала услышать голос Росса, но сейчас он прозвучал настолько индифферентно, что защемило сердце. – Дайана, это Росс, не Ральф. Прости, что разочаровал.

– Я знаю… узнала… – пролепетала она. Гордость не позволила добавить, что она нисколько не разочарована. Если бы в его тоне прозвучала хоть капелька доброты, вряд ли она вообще смогла бы что-либо ответить. На нее словно тяжесть навалилась – она крепко сжала трубку, чтобы не выронить. Дайана обычно разговаривала с людьми раскованно, но сейчас, зная, что на другом конце провода Росс, она как бы поглупела.

Росс первым нарушил неловкое молчание:

– Позвонил тебе, потому что обнаружил, что Эдэм сбежал из дома. Он не у тебя?

– Что-о-о-о? – протянула она, охваченная ужасом. Горло перехватило. – Нет, его… у меня его нет. Росс почувствовал ее состояние, и его голос зазвучал мяте.

– Понимаю, не должен был обрушивать на тебя эту новость. Не переживай! Думаю, ничего страшного, в смысле – похитители или еще что… Во всем виноват только я! Нелегко ему было со мной… в последнее время. Он оставил записку, хочешь, прочитаю? – Зашелестел листок бумаги. – «Папа, я так больше не могу, я на пределе. Что бы я ни делал, тебе все не так, все плохо. Через несколько дней, когда остыну, вернусь. Эдэм».

Росс замолчал. Дайана понимала, что ему нелегко.

– Не должен бы тебе говорить, но если б ты знала, как мне сейчас скверно, – сказал он наконец. – Если бы только… Черт возьми! Я его все время дергал…

– А куда он мог убежать, как ты думаешь? – спросила она ласково, стараясь отвлечь его от мрачных мыслей.

– Решил, что он к тебе поехал. Все просился в Хьюстон, вот я и подумал…

– Нужно было отпустить его ко мне, – сказала она.

– Возможно, ты права… Но я заупрямился.

– А моим родителям звонил? Может быть, он…

– Они же в Европе!

– Ах да! Совсем забыла, что у отца отпуск. Росс, он еще такой маленький…

– Думаешь, я этого не знаю? – Я совсем не это имела в виду.

– Я понимаю, – заметил он.

– А у него есть деньги?

– Не знаю. Плачу ему за уборку дома, может, что-нибудь и накопил. Это был укол ее самолюбию.

– Моя помощь нужна? Может, приехать в Ориндж?

– Нет! – ответил он поспешно и резко.

– Я бы могла…

– Я сказал – нет, – повторил он с прежней интонацией. Потом добавил более мягко: – Думаю, он все-таки доберется до Хьюстона, так что лучше будет, если ты останешься дома.

Дайана все поняла. Он сам возвел между ними стену, а теперь боится, что она развалится.

Пренебрегая гордостью, Дайана сказала:

– Знаешь, Росс, я все могу сделать ради тебя. Все… Ты только попроси…

– Знаю, – ответил он тихо. Она едва не решила, что он сменил гнев на милость. Но когда он заговорил вновь, от его слов повеяло таким холодом, что надежда, затеплившаяся было в ее сердце, мгновенно погасла. – Все дело в том, что я тебя ни о чем просить не хочу и не буду.

Они замолчали, и надолго. Когда Росс снова заговорил, его голос звучал ровно и жестко:

– Дайана, перед тем как повешу трубку, хотел бы сказать следующее. Пожалуйста, не поднимай шум по поводу его исчезновения. Думаю, ничего серьезного, но на всякий случай я нанял сыщика, чтобы немедленно начать поиски. Полиция объявляет розыск через сутки после подачи заявления об исчезновении человека, а я так долго ждать не могу. За сутки… – он помолчал, – много чего может произойти. – Она ничего не ответила, и он добавил: – Дэвид Проселл, частный детектив из Нового Орлеана, с безукоризненной репутацией… Он кое-что уже выяснил и тоже не видит оснований предполагать рэкет. Думает, через день Эдэм появится у тебя. Может, через два… Говорит, дети плохо ориентируются, так что через пару дней более вероятно.

– Хорошо, что ты нанял сыщика. Мне уже легче.

– Кажется, все бы отдал, чтобы только Дэвид напал на его след сегодня к вечеру…

Впервые в голосе Росса прозвучали нотки, выдававшие отеческую заботу и обеспокоенность.

– Росс, я… не думай, что ты один виноват. Отчасти и моя вина в этом есть, – сказала она, желая облегчить его страдания. – Не следовало мне в ту ночь идти у тебя на поводу. Мы предавались ласкам, не отдавая себе отчета… Представляю, как тебе тяжело, если твоя неуравновешенность в отношениях с Эдэмом возникла в результате… Знаешь, три недели назад Эдэм мне поведал…

– Мне совершенно неинтересно знать, о чем он мог тебе поведать три недели назад, – резко оборвал ее Росс. – Мои отношения с Эдэмом не имеют к тебе никакого отношения. Хотелось бы, чтобы ты уяснила это прямо сейчас. Полтора месяца назад я решил порвать с тобой окончательно. Это одно. Второе – Эдэм сейчас в таком возрасте, когда бунт Неизбежен. Потакать ему я не намерен. Возможно, я слишком закрутил гайки, но ты здесь абсолютно ни при чем. Между нами давно все кончено. А после той ночи я убедился в этом еще раз.

Она уловила в его голосе и злость, и горечь, но не было в нем жесткой решимости, а она прекрасно знала, что это такое.

– Говори, что хочешь, но я тебе не верю, – сказала она так тихо, что, возможно, он и не услышал.

Заболело сердце. Господи, как ему хочется расстаться с ней! Что же делать? Конечно, она виновата… Теперь-то она знает, как легко потерять любовь и как трудно вернуть ее. Но неужели он не понимает, что не сможет вычеркнуть ее из своей жизни, даже если и очень захочет.

Он повесил трубку, а она свою долго прижимала к щеке, будто это был драгоценный сосуд, в котором находилось все самое хрупкое и нежное, что связывало ее и Росса. А потом, спохватившись, резко бросила трубку на рычажки. Что это она, в самом деле? Где же ее гордость? Достала бумажную салфетку, поднесла к глазам. Потом позвонила домой прислуге, управляющему домом, предупредила о возможном появлении Эдэма. Сообразила, что следует отменить назначенную встречу, потому что заниматься оформлением чужого дома она уже не в состоянии.

Прошли сутки. Росс ей не позвонил. Она звонила несколько раз сама, но к телефону все время подходила какая-то Линда и на расспросы Дайаны отвечала, что Эдэм пока еще домой не вернулся.

Дайана не находила себе места. Если бы он отправился в Хьюстон, то давно уже был бы у нее, думала она.

Часов около шести пришел Брюс. Когда открыла дверь, улыбнулась ему через силу.

– Вижу, никаких новостей, – сказал он, проходя на кухню. В руке он нес коробку. – А я ужин принес. Пиццу. Твою любимую. С анчоусами.

Почему-то сейчас ей меньше всего хотелось анчоусов.

– Я совсем не хочу есть, – сказала она несколько резко. Спохватившись, добавила: – Ужасно расстроена, Брюс. С Эдэмом могло…

– Уйми свое воображение! – оборвал он ее, снимая и вешая на спинку стула пиджак. – Кроме вреда, это тебе ничего не принесет. – Взглянув на нее, он улыбнулся. – Сделаем так! Сейчас поужинаем, а потом бери мою машину и жми в Ориндж. На месте разберешься, что к чему. Посмотри на себя – изводишься совершенно напрасно. Какая-то бестолковая Линда заводит тебя с пол-оборота. Возможно, к тому времени, как доберешься, Росс с Дэвидом разыщут беглеца.

– Я не могу взять твою машину. Я лихачу за рулем.

– Я так не считаю. Уверен, Росс будет рад, услышав другое мнение.

– Другого мнения он не услышит.

– Тем более! Тогда пусть сам убедится, что ошибается. А тебе не мешает прокатиться с ветерком, чтобы не зачахнуть здесь окончательно.

Дайана улыбнулась, представив себе, как разозлится Росс, когда узнает, что Брюс доверил ей свою спортивную машину. «С ветерком…» Из-за ветерка ее собственная машина все еще в гараже!

– В самом деле! – продолжил Брюс. – Я буду спокоен, если ты поведешь мою машину, а не ту, что взяла напрокат. Громыхать на ней по Хьюстону еще можно, но кто знает, как она поведет себя на автостраде. Это самое малое из того, что я хотел бы для тебя сделать.

– Господи, я так тебе благодарна! – сказала она с нежностью. – Только тебе и могла вчера вечером поплакаться в жилетку.

Брюс мерил шагами кухню, открывая и закрывая шкафчики, пока не нашел то, что искал. Накрыв стол, он подвинул ей тарелку с треугольником пиццы. Из сочных ломтиков помидоров торчали катушечки анчоусов.

– А я был рад, когда ты позвонила. Вчера говорил и сегодня повторяю: мальчишки в его возрасте обожают приключения. Я сам раза три или четыре удирал из дома, когда был пацаном. Сидит сейчас у какого-нибудь приятеля…

Эдэм совсем не такой, подумала Дайана с тоской, и никуда бы не убежал, если бы она не повела себя безответственно, кинувшись в любовь по первому зову сердца. Во-первых, незачем ей было спать с Россом, во-вторых, нужно было поговорить с ним об Эдэме после того, как мальчик поделился с ней своими детскими горестями.

– Уверен, что он сейчас вместе с каким-нибудь закадычным дружком, заметил Брюс.

– А я уверена, что Росс с детективом это тоже предусмотрели, – тихо сказала Дайана, выковыривая из пиццы резко пахнувшие анчоусы.

– Уверена, не уверена… Чего гадать? Съездишь в Ориндж, сама все узнаешь. Я сейчас переведу все твои телефонные звонки на мой номер и предупрежу управляющего, чтобы тот, как только появится Эдэм, сообщил мне. Переговорю со всеми рабочими и служащими внизу, чтобы смотрели в оба. Обещаю не расставаться день и ночь с «уоки-токи», даже когда буду на строительной площадке.

– Брюс, не знаю, как тебя благодарить! – Ее глаза, будто выстланные синим бархатом, светились благодарностью, когда она дотронулась до его руки. Он действительно хотел помочь ей и был именно тем, кто понимал, как важно прийти на помощь в трудную минуту. – Брось! Скажи «да» – и все. – Он сжал ее ладонь.

– Да, – произнесла она чуть слышно, чувствуя, как напряжение, сковывавшее ее, постепенно ослабевает.

Серые глаза Брюса глянули на нее с обожанием.

– Будь я двадцатью годами моложе, брякнулся бы сейчас перед тобой на колени с предложением руки и сердца.

Она выдержала его взгляд, отметив про себя, что он говорит совершенно искренне. Женщины это всегда чувствуют. Вспыхнув, спросила:

– С чего бы это?

Выражение его лица слегка изменилось, потому что волшебство момента исчезло.

– Не могу устоять перед барышнями, объятыми печалью. А вообще-то я всегда любил женщин, которые разрешали мне прийти им на помощь, – нашелся он. Широко улыбнувшись, добавил: – Ты редчайший экземпляр, моя красавица! Твое элегантное «да» просто послало меня в нокдаун.

Как только Брюс ушел, швырнув небрежным жестом ключи от машины в лакированную корзиночку, украшавшую мраморный столик у входных дверей, Дайана начала собираться. Она все делала быстро и четко: вымыла посуду, полила цветы в горшках, сменила воду в вазе с тюльпанами, сложила самое необходимое в дорожную сумку, подумав, вдруг придется остаться на пару дней.

Полчаса спустя, подойдя к дверям, перед тем как выключить свет, постояла, подумала, все ли предусмотрела, не забыла ли чего. Дику позвонила, предупредила, что уезжает. Он обещал заняться и ее делами.

Все, абсолютно все – ее пентхауз, сумка с вещами, она сама – отличалось необыкновенным изяществом. Такое у нее было свойство. К чему бы ни прикасались ее пальцы, все тотчас начинало ласкать взор. Изгиб ли стебля тюльпана, которого коснулась, проходя мимо, фотокарточка ли на каминной полке, которую слегка подвинула, шарфик ли на шее, который поправила, – все, абсолютно все. Она дотрагивалась до вещей просто так, а они сразу будто радовались и словно старались изо всех сил покрасоваться. В подобном отношении к окружающим ее вещам проявлялся ее безупречный вкус, ее талант – собственно, ее блестящая карьера этим и объяснялась.

Она стояла у дверей – необыкновенно изящная в джинсах и шелковой бледно-голубой блузке, в вырезе которой виднелась золотая цепочка с камнями лазурита. Свет бра над ее головой отражался в черных волнах волос, тщательно уложенных феном. Бледно-голубой цвет шелка делал глаза, оттененные густыми черными ресницами, почти фиолетовыми. Но она не думала ни о том, что красива, ни о том, что у нее очаровательный дом, – все ее мысли были с Эдэмом и Россом. Итак, она отправляется в Ориндж. К Россу… Впервые за последние три года преднамеренно нарушит границу и окажется на запретной территории, подумала она и сразу струсила. Потом, ухватившись покрепче за ручки кожаной сумки, решительно выключила свет.

Он не хочет ее – это раз! – подумала она, запирая дверь. Запретил приезжать это два! – продолжала подводить итог, пока шла к лифту. Она даже не отважилась позвонить ему и поставить в известность – это три!

Однако, несмотря на все самые неутешительные предчувствия, где-то в глубине души теплилась робкая надежда.

Так трепещется слабое пламя свечи, когда сквозь щели дует ветер, а на дворе беснуется непогода; так свет маяка пробивается сквозь шквальные брызги в штормовую ночь. Любезный, дорогой супруг, не заплутай, возвращайся поскорее к очагу своего дома… Зовет, притягивает крошечный огонек, лучик света.

Вернись, любимый! Милый, как отыскать путь к твоему сердцу? Не переживу, если никогда больше… Полюби меня, как прежде! Полюби меня снова… Вся боль души Дайаны была заключена в этих словах, рвущихся из глубины сердца.

Они отозвались эхом, когда повернула ключ в замке и пошла к лифту, мягко ступая по ковровому покрытию холла.

Глава шестая

Под колесами мощной ярко-красной машины автострада проносилась почти со скоростью звука. Рекламные щиты, как гигантские красочные открытки, выпрыгивали из густой зелени леса на обочины, а когда Дайана подъезжала к Оринджу, пошли сплошной стеной. На киновари с золотом вечернего неба широким голубым мазком проступила бирюза крыши магазина «Стакис», подсвеченная зазывным подмигиванием неоновой рекламы.

«Феррари» – отличная машина, подумала Дайана. Скользнув с автострады «Интер-стейт-10» на асфальтовый атлас дороги в город, которая извивалась черной лентой сквозь звонкий сосновый бор высотой чуть ли не до неба, решила, что никакая другая машина в мире с этой сравниться не может. Когда откинулась на мягкую кожаную спинку сиденья, пришла к выводу, что «феррари» создана именно для нее, а «кадиллак», ее дизельный тихоход, – просто тоска зеленая. Вечно приходится тащиться еле-еле: машины обжимают со всех сторон, а оторваться невозможно – мотор слабоват. У богатых свои причуды, сказал бы Росс, знай он, о чем она сейчас думает. Раньше, правда, добавлял, что ему бы их заботы. А уж если бы узнал про помятое крыло у «кадиллака», обязательно бы стал распространяться на тему о том, что гнать на полной скорости и не соблюдать дистанцию по меньшей мере легкомысленно и что виновата она, а машина совсем ни при чем. А эта красавица – чуть прикоснешься к педали, рвется вперед, как пантера в прыжке. Сидеть за рулем одно наслаждение!

Дайана домчалась до Оринджа быстрее, чем предполагала. Край неба из алого сделался розовато-лиловым. Последние лучи заходящего солнца добавили золота к зеленым верхушкам сосен.

Как только она свернула на дорогу, ведущую прямо к дому Росса, на нее мгновенно нахлынули воспоминания, не мучительно-гнетущие, а грустно-нежные, когда щемит сердце, но на душе спокойно и легко. Так бывает, когда после долгого отсутствия возвращаешься туда, где когда-то был счастлив. Она не отводила взгляда от дома за деревьями, укутанными мхом. Дайана вышла из машины. Постояла. Все тот же резкий запах заболоченной лагуны, смешанный с ароматом нагретой солнцем хвои и благоуханием нежных лилий. Три года прошло, а камелии с азалиями все на том же месте. А бамбук какой высокий! Хорошо помнит, как высаживала нежные ростки по периметру всего участка, сбегающего к лагуне. Естественная изгородь метра полтора высотой покачивалась на легком ветру, будто хвост гигантской птицы сплошь из зеленых перьев.

А сад совсем зарос, подумала она. За цветами ухаживать некому. Уголок дикой природы. Когда жила здесь, сгребала граблями листья, сосновые шишки собирала в пластиковые пакеты. А теперь на клумбе – папоротниковые кущи; дикий виноград целиком обвил стену дома, заглушив ее любимый страстоцвет.

– Ах, Росс… –из груди вырвался не то вздох, не то стон.

Дом, казалось, ждал ее, звал, скучая по женской, заботливой руке. Она виновато улыбнулась. Ничего не поделаешь! Ну, если только тот мужчина, который в доме…

Дайана подошла к парадному входу. Долго стояла на крыльце, не решаясь позвонить. Крыльцо давно никто не подметал, а дверь, выкрашенная по ее совету оранжевой краской, чтобы подчеркнуть фактуру кедра, выглядела обшарпанной, даже несмотря на сумерки.

На Росса это не похоже, подумала она. Он терпеть не мог запустения. Всегда любил свой дом и содержал в порядке, даже когда они не были женаты. Можно подумать, что хозяину ни до чего нет дела или руки опустились. Прогнав прочь невеселые мысли, она собралась с духом и решительно надавила кнопку звонка.

Услышав быстрые шаги, ощутила слабость в ногах. Росс распахнул дверь и уставился на нее. Скользнул быстрым взглядом по ее лицу, фигуре, не оставив без внимания ни единой детали. Однако она успела прочесть в его глазах главное – он понял, что она приехала не только из-за Эдэма, но также чтобы увидеть его.

– Росс, я приехала, чтобы… – начала было она, улыбаясь, хотя внутри все сжалось в тугой узел.

– Можешь не продолжать, – перебил он, кинув на нее равнодушный взгляд. – Зачем ты приехала, я догадываюсь…

Это было сказано с подтекстом, от которого она покраснела и смешалась.

– Нет, Росс… ты… Не только из-за тебя, – пролепетала она. – Я не находила себе места из-за Эдэма. Я…

– Эдэм – всего лишь отговорка. Не лги, Дайана! Ты прекрасно знаешь: если бы что-то стало известно, я бы немедленно позвонил тебе. А появись Эдэм у тебя, ты бы сделала то же самое. – С трудом сдерживаясь, чтобы не наговорить резкостей, он, однако, не делал никаких попыток скрыть, что ее приезд ему неприятен.

Дайана от волнения покрылась испариной, ладони стали мокрыми. Нельзя же быть такой жалкой трусихой, подумала она.

– Росс, мне было нелегко решиться приехать сюда, но я понимала, что должна.

Он стоял в дверях, загораживая проход. Застывшие черты лица выражали откровенную неприязнь. Он видел ее страдающие глаза, но сознательно не замечал.

– Уезжай обратно, – сказал он жестко и потянул на себя дверь. – Позвоню, если…

Когда он, прикрывая дверь, чуть было не столкнул ее с крыльца, самообладание покинуло ее. Возмутившись, она протянула руку, чтобы помешать ему, и коснулась его пальцев. Мгновенно это прикосновение пронзило ее, как электрический разряд, и отозвалось в нем. Он отдернул руку. Оказывается, у Росса к ней нет никакого иммунитета, подумала она, то есть та же самая реакция, что и у нее. Распахнув дверь, она беспрепятственно вошла в дом.

Несмотря на его испепеляющий взгляд, Дайана шестым чувством поняла, что сможет заставить его сменить гнев на милость.

– Росс, пожалуйста, не гони меня! Пожалуйста…

Неожиданно он повернулся и пошел в глубь гостиной.

– Уезжай, Дайана! Не хочу, чтобы ты оставалась, – бросил он, не взглянув на нее.

Росс стоял и смотрел в окно. За огромными – от пола до потолка – окнами виднелась лагуна. Берег и темно-бурая вода у края были сплошь покрыты водяными гиацинтами. Делая вид, что любуется пейзажем, он не мог оторвать взгляда от ее лица, отраженного в оконном стекле.

Она пошла было к нему, но остановилась в нескольких шагах поодаль. День угасал. В комнату заползали тени. Когда он обернулся, ее лицо, освещенное янтарным отблеском заката, приглушенного кронами сосен, показалось ему особенно красивым. Шелковая блузка, не застегнутая у ворота, облегала высокую грудь, как бы особо подчеркивая ее упругость перед взыскательным мужским взором. Черные волосы казались еще чернее, потому что ее лицо побледнело от волнения. Он вспомнил тот день, когда она впервые переступила порог этого дома, и первую их ночь, когда они любили друг друга в этой комнате. Зачем она вернулась сюда, если ее присутствие в этом доме для него пытка?

Такая милая, женственная, более прелестная, чем была, думал он. Хотелось обнять ее, прижать к себе. Желание возникло в нем с прежней силой, пронзив его сладкой болью, однако он понимал, что должен заставить ее уехать, чего бы это ему ни стоило. Он просто презирал себя за минутную слабость.

Увидев в ее глазах растерянность, Росс вспомнил ее первый визит сюда. Тогда ее поразил лес и этот дом. Он не мог понять ее, а она не могла объяснить, в чем дело. Даже тогда, в самом начале, он и она как бы разговаривали на разных языках. Ей, должно быть, нужны были деньги, положение в обществе, а ему – только она. Не понимала, может быть, что чувства, притягивавшие их друг к другу, были в то время важнее всего. Не знала, наверно, как приятно коснуться руки, заглянуть в любимые глаза. Он хотел, чтобы она ценила это, но, видимо, не сумел объяснить. И то, что сейчас она выглядела такой потерянной, вызывало в нем желание защитить, оградить от всего, что причиняло ей боль. Стараясь побороть это сострадание к ней, он бередил старую рану, чтобы возникшая боль заглушила желание обнимать, целовать, ласкать ее.

– Росс, не могу я оставить тебя одного в такую трудную минуту. Я постараюсь, чтобы мое пребывание принесло хоть какую-то пользу. Для начала пойду и сварю кофе! – Она улыбнулась, тщетно желая казаться храброй, и пошла на кухню.

Он молча смотрел, как она подошла к решетчатым дверям, выкрашенным коричневой краской, толкнула створки и исчезала за ними. Какая киска, подумал вдруг он, такая ласковая, такая мурлыка. Но с ним эти кошачьи уловки не пройдут! Может, кто другой и лапки кверху, только не он! Он-то ее хорошо знает!

Росс ходил из угла в угол, меряя шагами гостиную. Солнце уже зашло, в комнату проникли сумерки, и в полумраке черты его лица стали еще более резкими. Он был погружен в свои переживания и не сразу обратил внимание на то, что она громыхает на кухне кастрюлями, сковородками, которые он пихал куда ни попадя. А потом раздался ужасающий грохот. Вероятно, открыла шкаф, решил он, и оттуда все повалилось на кафельный пол. Он направился было на кухню, но остановился, с трудом подавляя желание схватить ее и выставить за дверь. Ничего не поделаешь, подумал он, все-таки она его жена и мать Эдэма!

Провел рукой по волосам. Явилась не запылилась! Мало того, что по ночам ее милое личико не дает покоя – только закроет глаза, сразу тут как тут, так еще и во сне нежный голосок журчит не переставая: «Ты убил ее, Росс… Ты убил ее…»

Жестокая! Как только язык повернулся сказать такое? Он души не чаял в девочке, милой нежной Тэми, его дочке… Да как она могла?! Ни один нормальный мужик не любит так свою жену, как он любил Дайану. А когда оставила его, он страдал сильнее, чем когда потерял дорогую Тэми. Он виноват в смерти ребенка, видите ли… Всадила нож в сердце, да еще повернула пару раз. Ушла и не оглянулась! Ни разу не позвонила, ни разу не дала понять, что помнит его, что он не пустое место, пока два месяца назад сам не разыскал ее в Хьюстоне. В тот же миг, как увидел ее, понял, что пропал, ненавидел себя, но потянулся к ней, как голодный к ломтю хлеба.

Сразила наповал, когда сказала, что все еще любит его. Он сразу почувствовал: она хочет, ждет, чтобы он вернулся. Но почему? Чем вызван ее порыв? Может, сгладилась боль утраты, может, пережив смерть Тэми, вспомнила про любовь? Возможно, раскаяние за содеянное толкнуло к нему в объятия? Может быть, поняла, что богатство и светская суетность не главное? Ах, да какое ему до всего этого дело! Все кончено. Разумеется, ничего, кроме счастья, он ей не желает, но он намерен жить без этой женщины, которая оставила его, уехала, причинив такие страдания.

Росс отчетливо помнил ту ночь, хотя прошло уже три года. Готов был просить любви, как нищий подаяния. Почему? Плакал… О Господи! Обдала холодом, ушла, заперлась в спальне. Хотел, чтобы утешила, облегчила боль, а что получил взамен? Будто и не человек вовсе… Да если бы он не был в отчаянии, разве ворвался бы тогда в спальню? А она? Забилась в угол, будто он насильник. А выражение лица? Он до сих пор помнит ужас, плескавшийся в ее глазах. Однако он обнимал, целовал ее. А она? Она была холодна. Ничто не дрогнуло в ней в тот момент, когда ему так нужна была ее ласка.

В час, тяжелейший для него, оттолкнула, отвернулась. И все же, и все же… если бы тогда вернулась, он бы ее простил, он бы все забыл. Разве он не понимает, что, потеряв ребенка, она была не в себе? Понимает… Но почему целых три года ни разу не дала почувствовать, что он ей нужен? Нет, не может он сейчас поверить в искренность ее чувств.

В самом начале их отношений Дайана ставила его в тупик многими своими странностями, но их любовь заставляла его идти на компромисс. В ту ночь, три года назад, он понял, что теряет ее. Знал уже и то, что будет лучше для обоих, если расстанутся. С каждым днем трещина, расколовшая их чувства на две половины, становилась все более ощутимой. Он твердо решил, что нужно забыть ее, что к прошлому возврата нет, однако, несмотря на принятое решение, она была единственной женщиной, которую он желал. Три года одиночества – три года невыносимых страданий; он не хотел, просто боялся опять пережить то, что было, если вновь упадет к ее ногам. Господи, да он ни разу не подумал о том, чтобы с ней развестись!

Скрипнули петли, распахнулись створки дверей, и вошла Дайана с подносом, на котором стояли чашки с дымящимся кофе, Она неуверенно улыбалась, а лицо светилось. И показалось ему, будто комната постепенно заполняется ее захватывающей дух красотой. Она смотрела на него и молчала, не зная, что сказать, вероятно понимая, что все давным-давно сказано. Подвинув пепельницу, полную сигаретных окурков, и гору разрозненных газетных страниц, поставила на край журнального столика поднос. Кофе пах так ароматно, что он буквально ощутил его вкус. Он даже не подозревал, насколько истосковался по кофе, приготовленному так, как умела только одна она.

– Вот кофе… какой ты любишь, – сказала она с живостью. Синие глаза ярко выделялись на бледном лице.

Он молчал, не зная, что предпринять. Поняв, что она смотрит на него и ждет, что он скажет, подумал, что пауза слишком затянулась, потому что с момента ее приезда они едва ли и парой фраз обменялись. Прошла минута, прежде чем он вспомнил те слова, что окончательно вывели его из себя. «Росс, не могу оставить тебя одного в такую тяжелую минуту…» Так нежно, так ласково, а по сути, будто молотком по голове ударила. Насмешка какая-то!

– Спасибо! Не хочу, только потому, что его сварила ты, – произнес он наконец, – и вообще, ничего не хочу от тебя. Три года назад ты оставила меня, обвинив в смерти Тэми. Оставила одного, заметь, когда я так нуждался в поддержке. Где ты тогда была? – вопрос прозвучал резко, даже жестоко. Этот взрыв негодования заставил ее вздрогнуть. Кофе выплеснулся из чашки и обжег пальцы.

– Росс, я…

– Ты в новой жизни добилась значительных успехов. Тебе этого мало? Не удовлетворена?

– Да. Потому что люблю тебя и Эдэма.

– Пустые слова! Ты даже не знаешь, что они означают.

– Знаю, Росс, знаю… Теперь знаю. Меня убивает, что ты так со мной обращаешься.

– Почему я должен тебе верить? Откуда мне знать, что ты и теперь не выкинешь чего-нибудь еще?

Она перехватила его презрительный взгляд, и горло сжала судорога.

– Никто не застрахован от ошибок, – вымолвила она. – Я тоже допустила ошибку. Не могу сказать, почему я это сделала. Возможно, никогда не пойму почему. Три года старалась не сводя с нее пронзительного разобраться и поняла лишь одно – я хотела уйти. А теперь хочу, чтобы ты ко мне вернулся. Не могу я это все выразить словами… Давно хочу, очень хочу. Но пока я не увидела тебя… Боялась признаться себе в этом.

– Увидела меня, поняла, что жажду тебя, что можно снова вить из меня веревки, – сказал он с горечью. – Вероятно, жить в Хьюстоне оказалось гораздо труднее, чем ты думала… если никого нет рядом. Несмотря на призрачное великолепие, быть одинокой в толпе блестящих поклонников – явление вполне естественное. Одиночество, как правило, лихо забрасывает желающих в постель, не правда ли, киса моя? – Он недобро рассмеялся, взгляда. – Оно даже нас подцепило, соединив совершенно разных людей на одну безумную ночь, – усмехнулся он. – Ты не моя! Чужой была, чужой и осталась.

Она сжалась под его тяжелым взглядом, а он продолжал:

– А какая ночь была, а? Ты на нее возлагала такие надежды!.. – Его глаза следили за ней, ни на минуту не выпуская из поля зрения ее великолепное тело, пробуждающее воспоминания о ее притягательной наготе, распластавшейся под ним, покачивающейся вместе с ним в ее странной постели на цепях. Почувствовав горячую тяжесть внизу живота, он отвел взгляд. – И ничего не получила взамен. А ведь, если вспомнить, ты никогда не отдавалась мне так, как в ту сумасшедшую ночь.

– Наверно… не умела, – только и смогла вымолвить она, чувствуя себя совершенно несчастной.

– Наверно! – сказал он задумчиво. Губы дрогнули в циничной ухмылке. – Возможно, решила на этот раз превзойти себя в искусстве любви, чтобы подцепить меня на крючок?

Дайана побелела как мел, силы оставили ее, она закрыла лицо руками и опустилась на диван. Вместо того чтобы почувствовать себя победителем, он понял, что перегнул палку, и шагнул к окну, чтобы не кинуться к ней. – Росс, я никогда не желала тебе зла, – сказала она так тихо, что он едва расслышал.

Он резко обернулся и, когда увидел ее, такую поникшую, понял, что должен немедленно уйти из комнаты. Она сидела на диване опустив голову, черные пряди волос рассыпались по ссутуленным плечам.

– Н-да! Ты, радость моя, на славу постаралась… Многовато, скажу тебе, для леди, которая, судя по тому, что ты сказала, и мухи не обидит… – он говорил, стараясь, чтобы в словах было как можно больше яду. Подойдя к входной двери, задержался на пороге. – Ну, уж раз ты здесь… и нет никакой возможности от тебя избавиться, – продолжал он все тем же язвительным тоном, – пусть будет от тебя хоть какая-нибудь польза. Я поработаю на улице, а ты отвечай на телефонные звонки. Договорились?

Она кротко кивнула, отвернувшись, чтобы он не увидел ее слез. После того как он ушел, хлопнув дверью, она долго сидела, стараясь совладать с чувствами, будоражившими ее душу и сердце. Росс, конечно, вправе испытывать по отношению к ней неприязнь, думала она. Когда ехала сюда, понимала, что будет нелегко, но решила остаться в доме во что бы то ни стало не только из-за Эдэма, но и потому, что поняла: за право быть его женой нужно бороться.

Когда наконец Дайана успокоилась, она встала, взяла поднос и вернулась на кухню. Открыв холодильник, увидела, что есть немного мяса, кое-какие овощи. Решила приготовить любимое блюдо Росса – жаркое с овощами. Он считал, что она прекрасно готовит, вообще высоко ценил ее искусство вести дом.

Едва заметная улыбка тронула губы, когда она вспомнила его слова: «Возможно, решила превзойти себя в искусстве любви, чтобы подцепить меня на крючок?» Может, в другое время его колкость и достигла бы цели, но сейчас… Дайана была убеждена, что такому мужчине, как Росс, для наживки на крючок нужен был не только секс, но и кое-что еще.

Она немедленно принялась за работу. Обжарила куски мяса, почистила картошку, морковку; загрузила стиральную машину, вытерла пыль. Она всегда все делала быстро и сноровисто. Хозяйничая, не сразу заметила, что телефон молчит, что на дворе уже потемки, а Росс все не возвращается.

Менее чем через час кухня сверкала. Жаркое скворчало на плите, источая умопомрачительные запахи по всему дому. Она пропылесосила ковры, сделала влажную уборку. В гостиной зажгла торшер, бра, убрала лишние вещи, и сразу стало необыкновенно уютно.

У этой комнаты всегда было мужское лицо. Ничего миниатюрного, все крупное – высокий потолок, огромные окна, массивный камин. Цвета теплые, приглушенные – в соответствии со вкусом хозяина. Когда они стали мужем и женой, она полюбила эту гостиную и ничего в ней менять не стала, ибо все в ней отражало его суть. Воздух в комнате показался ей несколько затхлым. Без цветов не обойтись, решила она. Дайана любила их нежный запах и знала, что яркие цветы и зеленые растения могут вдохнуть жизнь и оживить даже самые неуютные комнаты. Когда жила здесь, всюду стояли цветы, а сейчас без них дом казался пустым. Вспомнив про свой сад, она быстро вернулась в кухню, подошла к дверям, выходящим в патио, и включила наружное освещение. Как только спустилась с лесенки на мощеный дворик, сразу же почувствовала нежный запах белых садовых лилий. Влажный воздух был напоен их ароматом. Белые, как бабочки, цветы на длинных стеблях беспомощно выглядывали из высокой травы. Осторожно, стараясь не повредить цветы, она срезала их один за другим, зарываясь лицом в нежные лепестки и вдыхая аромат более сладкий, чем у цветов жасмина.

Улыбнулась, вспомнив, как однажды субботним вечером они с Россом сами мостили дворик, аккуратно укладывая один к другому кирпичи, а потом, в другие вечера, сажали цветы. Как давно все это было! А теперь повсюду буйствует сорная трава.

В доме зазвонил телефон. Схватив корзину с цветами, Дайана понеслась сломя голову и схватила трубку после второго звонка.

– Алло, – сказала она с дрожью в голосе.

– Линда? – спросил мужской низкий голос.

– Нет! – ответила она резче, чем намеревалась. – Это… миссис Брэнскомб.

Она услышала слабое покашливание на том конце провода.

– Это Дэвид Проселл. Росс далеко?

Сердце у нее забилось буквально в горле, когда услышала, каким мрачным голосом он попросил к телефону Росса. – Одну минуточку…

Стараясь унять внезапную дрожь, Дайана, положив трубку рядом с аппаратом, понеслась было к входной двери, но твердая мужская рука остановила ее.

– Слушаю, – сказал Росс, мягко обхватив ее за талию и прижимая ее трепещущее тело к своему. – Это Росс.

Дайана до такой степени была встревожена, что даже не заметила, когда он вошел в дом. Она была благодарна ему за то, что, притянув к себе, он как бы хотел ободрить ее. Слушала, что он говорит, и от его низкого, ровного голоса, задававшего вопросы и отдающего указания, становилось спокойнее. Она была благодарна ему за то, что он в прямом смысле вовремя протянул руку помощи, хотя в этом жесте угадывался и тайный смысл, некая интимность, которая ему была не менее необходима, чем ей.

Когда он положил трубку, Дайану не отпустил, по-прежнему прижимая ее к себе. Она чувствовала, как его ладонь поглаживает ее волосы, и прильнула к нему, молча, боясь, вдруг скажет или спросит что-нибудь не то.

– Дэвид в Хьюстоне на автобусной остановке. Считает, что Эдэм тоже в Хьюстоне, – сказал наконец Росс. – Но пока он его не нашел.

– Может быть… я… мне лучше вернуться… Росс только крепче прижал ее к себе, и она ощутила на виске его теплое дыхание. Каждая клеточка тела напряглась, а то, что он сказал потом, поразило ее:

– Не сегодня. Помчишься как угорелая в той красной убийце. Знаю я, как ты ездишь, когда не в себе. Не успеешь доехать до Бомонта, как обязательно куда-нибудь врежешься.

Господи, он хочет, чтобы она осталась!.. Сердце радостно забилось, хотя она и попыталась спрятать охватившее ее счастье, притворившись обиженной на него за критику ее водительских способностей.

– Я хорошо вожу машину.

– О да! В таком случае почему же не на своей приехала? – спросил он почти ласково.

Она хотела было сочинить какую-нибудь невинную ложь в свое оправдание, но, оказавшись пленницей токов, исходивших от его тела, поняла, что не в состоянии думать вообще. Ее женская изобретательность отказала ей на этот раз, потому что он был совсем рядом.

– Я… это… – начала было она и умолкла. А Росс хоть и улыбнулся уголками губ, но проявил на этот раз галантность и промолчал. Так они стояли долго – ее голова на его плече, блестящие черные волны волос на его груди. Она чувствовала себя на седьмом небе.

– Когда раздался телефонный звонок, я подумал, как хорошо, что ты здесь, – сказал он наконец, прижимая ее к себе все сильнее.

– Я тоже.

– С ума можно сойти, когда никого нет рядом.

– Я знаю. Я так рада, что сейчас с тобой, – прошептала она.

– Можешь спать в комнате Эдэма, – сказал он хрипло, желая сразу дать ей понять, что не собирается предаваться любовным утехам.

– Хорошо, – ответила она, проглотив ком в горле. Она бы согласилась спать и на полу, только бы остаться в этом доме.

– Я рад, что ты здесь, – он помолчал, – несмотря на все то, что я наговорил тебе раньше. Когда чего-нибудь ждешь, ночи тянутся мучительно долго.

Он прижал ее голову к груди. Она слушала, как бьется его сердце. Ощущение безграничного покоя охватило их. Они рядом, вместе, одни в этом тихом доме. Ни она, ни он не хотели нарушать очарования этой минуты.

Потом Росс отстранил ее и сказал:

– Почему, когда ты в доме, сразу пахнет по-другому?

Она подняла к нему спокойное, сияющее лицо:

– Может, потому, что я срезала в саду белые лилии, может, оттого, что приготовила жаркое.

– Думаю, потому, что приготовила жаркое, – сказал Росс и, взяв ее за руку, повел на кухню. Приподняв крышку, заглянул в кастрюлю и зарычал от удовольствия при виде аппетитно подрумянившегося мяса и овощей с ароматными специями. – А что ты скажешь, если мы немедленно накроем стол и сядем ужинать?

– Я просто умираю с голоду, – сказала она, улыбаясь ему. – За весь день съела лишь кусочек пиццы. Брюс был так любезен. Зашел вечером и принес.

Росс немедленно отпустил ее руку. Повернувшись к ней спиной, начал доставать чистые тарелки из посудомоечной машины и накрывать стол. Он был зол, поэтому все его действия сопровождались немыслимым грохотом. Его загорелое лицо потемнело, как только он представил себе Дайану и Брюса вместе. Ухаживания Диксона за его женой переходят все границы, решил он. Вспомнив, что рядом с его допотопным фургоном стоит красная «феррари», он неожиданно рассвирепел, почувствовав укол ревности.

Дайана, не подозревая о перемене в его настроении, мурлыкала что-то себе под нос и нарезала кочанный салат в деревянную салатницу. Потом посыпала сверху тертым сыром и добавила мелко нарезанные консервированные грибы. Росс старался не думать о Диксоне и все свое внимание переключил на подготовку к ужину.

Когда они сели за кухонный стол, он не мог не заметить, как красиво и вкусно все приготовлено. Двух часов не прошло, а в доме такие разительные перемены, подумал он. Как ему не хватало ее! Какой унылой и безрадостной была его жизнь. И вдруг его пронзила мысль, что все-таки не следовало позволять ей оставаться.

Ужин прошел в молчании, но это была нормальная, дружеская тишина, неловкость первых минут постепенно улетучивалась. Росс на время приглушил свою враждебность к ней и как неизбежную необходимость воспринимал ее присутствие, пока нет Эдэма. Дайана видела, что жаркое ему понравилось, и радовалась. Любит, как она готовит. Вздохнула. Возможно…

Она не могла не думать о том, что ей предстояло провести ночь в доме, где когда-то они с Россом спали вместе, как и положено мужу и жене. И неважно, что он там говорил по поводу их раздельного спанья сегодня, ему это тоже не давало покоя. Время от времени она ловила на себе его взгляды. Он смотрел на нее так, будто вел бой со своими чувствами не на жизнь, а на смерть, сознавая, что проигрывает.

Жарким пламенем полыхали его глаза, а \. ее крови тлел огонек страсти, и только он мог превратить его в пожар. Их взгляды встретились, и она подумала, не о том ли и он размышляет. Ее переполняли странные чувства, она ощущала неловкость оттого, что все врем], молчала, боясь сказать что-нибудь не то и тем самым обнажить перед ним свою уязвимость.

Издав короткий стон, он поднялся из-за стола, чувствуя себя точно школьник, заикающийся и робеющий в присутствии хорошенькой девчушки. В конце концов, она его жена! Ну уж если так получилось, что живут порознь, если он хочет забыть ее, что из этого? Ему скоро сорок. Как говорится, возраст, когда, ложась с кем-нибудь спать, , не задумываются о том, что будет дальше.

Не говоря ни слова, Росс вышел из комнаты. Он просто презирал себя. Хотел ее и знал, что никогда не перестанет ее желать. Она была у него в крови вместе с ее вкусной сладостью, шелковистой плотью, с ее сладчайшим женским ароматом. Он жаждал ее, ибо она была неотделима от него, как лес и лагуна, которые он любил, как его сын Эдэм. Он понял давно, что жить без нее не сможет.

Но все-таки решил попытаться.

Глава седьмая

Душевная гармония, возникшая между Дайаной и Россом за ужином, оказалась недолгой: он ни с того ни с сего встал и ушел, не сказав ни слова. Дайана едва не плакала от обиды. Продолжая сидеть за кухонным столом, решила, что самое разумное – вовсе не показываться ему на глаза. Какое-то время она разглядывала узор на плетенной из тростника спинке стула, на котором он только что сидел. Потрясающее гостеприимство, подумала она, выходя из-за стола. Если сидеть, тупо уставясь в одну точку, и терзать себя размышлениями об их отношениях, можно сойти с ума, подвела она итог своим раздумьям и решила заняться каким-нибудь делом.

Загрузив грязную посуду в моечную машину, Дайана стала мыть холодильник, потом навела порядок в кухонныхшкафах и в гардеробной. Но как она ни отвлекала себя работой по дому, ее мысли то и дело возвращались к Эдэму и Россу.

Когда посудомойка перестала журчать и чавкать, стало слышно, что происходит в гостиной. Там беспрестанно щелкали телевизор и зажигалка. Росс курил одну сигарету за другой и, не в состоянии сосредоточиться ни на одной из программ, переключал каналы. В конце концов он выключил телевизор и протопал мимо кухни в спальню.

Дайана решилась покинуть свое временное укрытие. В гостиной на полу стояла ее дорожная сумка, какая-то одинокая, неприкаянная, и будто чего-то ждала. Спать пора, решила Дайана, взяла сумку и пошла в спальню Эдэма. У него была своя ванная. Дайана приняла душ, а потом долго сушила мокрые волосы, протирая их полотенцем. Достав ночную рубашку, задумалась, рассматривая ее. Росс называл ее «старушечий балахон». Рубашка была огромная, от частой стирки потерявшая форму и цвет. Когда-то ярко-красная, теперь она стала серо-буро-малиновой. Но Дайана чувствовала себя в ней уютно и комфортно. Она вообще считала, что это главные качества любой вещи.

Однажды Росс не вытерпел и, желая ее поддеть, съязвил: «Не могу понять, почему ты, женщина с великолепным вкусом, ложась в постель с мужем, надеваешь хламиду, более подходящую огородному пугалу? Впрочем, что это я? – улыбнулся он. – Сама не снимешь, я помогу. Ну-ка!..»

Дайане вспомнилось, как тогда он поднял ее на руки и прижал к себе. Его мужская плоть вдавилась в ее живот.

«Вот видишь! – засмеялась она. – Оказывается, это самая сексапильная рубашка в мире…

– Ну, если дело только в рубашке, тогда конечно! – хмыкнул Росс. – Однако, когда будешь надевать ее в следующий раз, помни, через пару секунд все равно придется снять!»

…Дайана забралась под одеяло. Кровать у Эдэма была узкая и неудобная. Матрас жесткий, простыни грубые, а подушка чересчур мягкая. Она выключила настольную лампу, подумав, что заснет не скоро.

В широком окне виднелись освещенные серебристым лунным светом верхушки деревьев. С противоположной стены детской на нее смотрел огромный оранжевый кот. Морда была дружелюбно наморщена, но вид у него был ужасно нахальный. Лунный свет серебрил глянец плаката, отчего оранжевые, как мандарины, глазищи кота казались огненными. Эдэм был счастлив, когда она купила три свеженьких комикса про этого кота Гарфилда. Книжки лежали аккуратной стопочкой на его письменном столе. Сердце тревожно заныло. Славный, ласковый мальчуган… Где он? Что с ним?

Этот Хьюстон – совершенно безумный город, пришло на ум. И у взрослого человека голова пойдет кругом. А движение на дорогах? Просто сумасшествие какое-то… Машин в городе больше, чем людей, и все куда-то мчатся, мчатся… В такой сутолоке десятилетний ребенок вполне может потеряться. А в городе, между прочим, полно бездомных. Прослышав, что Хьюстон – процветающий и богатый город, его наводнили нищие и жулики всех мастей. Если, не дай Бог…

Сердце сразу сжалось, будто онемело, от него по крови пошла немота в руки, в голени… Нет, ничего плохого с ним не случится, не должно и не может! Безмолвно Дайана прочитала молитву, шевеля губами, успокоилась и задремала.

Спала она плохо: то просыпалась в ужасе – ей снились кошмары, – то снова проваливалась в тяжелый сон. Когда раздался телефонный звонок, подумала, что померещилось. Однако звонки были настоящие – в притихшем доме трезвон казался оглушительным. Остатки сна как рукой сняло, она вскочила.

Услышав голос Росса, не раздумывая ни секунды, она помчалась вниз и, отворив дверь, вошла в спальню.

Дайана стояла на пороге ни жива ни мертва, прижав ладони к губам, а Росс разговаривал по телефону ровным тоном. Как можно оставаться таким спокойным, подумала она, потом подошла к кровати и опустилась на край рядом с ним.

– Минуточку! – сказал Росс в трубку. Обняв ее одной рукой, притянул к себе и прошептал на ушко, коснувшись подбородком ее щеки: – Не волнуйся! С Эдэмом все в порядке. Дэвид нашел его.

– Слава Богу! Наконец-то… – всхлипнула она. Хотела что-то добавить, но булькающие звуки в горле – она то ли рыдала, то ли смеялась – мешали говорить. Слезы лились ручьем. Откинув пряди волос с ее лица, он нежно поцеловал ее в губы.

– Не плачь! Ну-ну… Успокойся. Эдэм жив-здоров…

Дайана хотела улыбнуться, но улыбка не получилась. Она плакала и не могла остановиться. Милый, хороший… Ласковый и добрый Росс! Дайана провела пальцем по его губам, погладила ладонью по щеке, шершавой, как наждачная бумага.

– На чем мы остановились? – сказал он в трубку, прижимая к себе Дайану.

Она с трудом улавливала суть разговора, но поняла главное: Эдэм у Брюса, спит. Дэвид привезет его утром, как только тот проснется.

Закончив разговор, Росс почувствовал, под каким напряжением находился все это время. Хорошо, что она рядом, и вообще счастье, когда есть близкий человек, с которым можно разделить и горе, и радость!

Вкратце, не входя в подробности, Росс пересказал разговор с Дэвидом. Но ее интересовали и детали. Он пообещал рассказать это все утром.

Росс не упомянул, что хотел было немедленно ехать в Хьюстон и забрать сына, а Дэвид отговорил его. Оказывается, Эдэм, узнав, что Дайана в Ориндже, сказал, что сам убежал, сам и вернется. Росс согласился с доводами Дэвида, и, конечно, не потому, что так захотелось Эдэму. Он преследовал свои эгоистические интересы, понимая, что встреча с сыном пройдет гораздо легче в присутствии Дайаны. Она обладала свойством сглаживать острые углы, умела взглядом, улыбкой приглушить конфликты между ними. Только сейчас Росс понял, как Эдэм скучал по ней, как не хватало ему материнской ласки. Понял он и то, что, когда ребенок ею обогрет, тогда и отцовская строгость достигает цели.

А он сам? Любит ее… Любил и будет любить. Обнимая трепещущую и всхлипывающую Дайану, он совсем забыл, что несколькими часами раньше и на порог не хотел ее пускать.

Поглаживая ладонью ее плечи, спину, он проникся к ней сочувствием. Милая, беззащитная… Кому, как не ему, заботиться о ней, заслонять от невзгод! Жена… Самая красивая женщина, какую он когда-либо встречал… Как же долго он был лишен женской ласки!

– Дайана… – прошептал Росс ее имя, и она мгновенно уловила произошедшую в нем перемену. – Ми-и-и-лый… – протянула она, побледнев от волнения.

Приподняв ее лицо, он заглянул ей в глаза.

– Ну вот, утром Эдэм будет дома. Придется тебе освободить его комнату и…

Не дав ему договорить, она сказала тихо и с придыханием:

– Хорошо бы отметить это, правда? – Дайана теребила его волосы, пытаясь намотать короткую прядь на мизинец. – Что бы такое придумать? – спросила она томным голосом, глянув на него.

– По-моему, ответ тебе известен.

– Ах, какой ты! Будто не знаешь, что есть вопросы, которые хочется задавать снова и снова, потому что они так волнуют…

– Как сказать… Меня, например, больше волнуют ответы, – сказал он изменившимся голосом и добавил: – Сладострастная ты, однако…

– Только с тобой, мой единственный, – прошептала она. – Росс, я так счастлива, так счастлива…

– Я тоже, киса моя, – произнес он с ласковой убедительностью. – Хочу тебя. Ты одержала победу, потому что у меня не осталось сил бороться с желанием обладать тобой.

– Вообще никаких? – улыбнулась она, склонив голову и глянув на него игриво, стараясь, чтобы он не заметил, что последняя его реплика задела ее. Она прекрасно понимала, почему именно сейчас у него возникло желание. Неторопливо ее нежные, ласковые пальцы отправились в путешествие по его мощному торсу, сверху вниз. В конце пути рука вдруг отпрянула. Жест получился по-женски стыдливым, будто она смутилась.

– А вот это пусть тебя меньше всего волнует! – бросил он прерывистым голосом, обдав ее горячим дыханием.

Сердце забилось, она прошептала:

– Я люблю тебя, Росс…

– Не говори мне о любви, – сказал он резко, мгновенно припомнив старые обиды. – Я мужчина, ты женщина – вот и все. Не будем усложнять!

Она не проронила ни звука. Откинувшись на подушки, лежала, сжав губы. Улыбка медленно исчезала с ее лица.

– Меньше всего хочу причинить тебе боль, Дайана, – сказал он почти ласково. – И ты это знаешь.

– Знаю, – ответила она, стараясь проглотить комок в горле. Она была благодарна ему за то, что он щадил ее чувства, и радовалась, что хотя бы вызывает в нем желание.

Росс нежно поглаживал ее волосы, наклонившись, вдыхал их аромат. Приподняв тяжелые волны волос, разметавшихся по подушке, приник губами к шее.

Мужчина в минуты близости с любимой женщиной теряет себя с необыкновенной легкостью. Дайана это понимала и на свою душевную боль уже не обращала никакого внимания. Изменив позу, она выгнулась так, чтобы изгибы их тел совпали. Они лежали, как две ложки в коробке – одна в другой. Дайана с силой вдавилась в него, и он застонал. Повернув ее к себе, поймал губами ее рот и почувствовал, что ее губы отвечают ему жарким распахом. Его язык был встречен теплой влажностью ее рта, как желанный, долгожданный гость. Ее язык затрепетал в нежной и сладкой ласке.

Обвив руками ее тело, он отпустил ее губы и стал целовать шею. Горячее влажное касание его рта воспламеняло кожу. Плоть жаждала яростного пожара, всепоглощающего огня.

И тогда он, скомкав подол ее ночной рубашки, заторопился стянуть ее через голову, но обнажившаяся грудь изменила его намерения. Он почувствовал неодолимое желание припасть к затвердевшим соскам. И уже было наклонился, но потом все же резким движением освободил ее и себя от этой ненужной преграды и отбросил рубашку на ковер.

Она прижимала свою наготу к его телу с такой страстностью, будто хотела раствориться в нем полностью. А он, охваченный яростным желанием, вдруг понял, что из глубины его души против желания наружу рвутся слова любви, и, чтобы заглушить этот зов сердца, поглотил ее губы своим ртом. Разжав языком ее рот, он убедился, что пламя, сжигающее его, перетекает в нее, и что осталось только подождать, когда она и он вспыхнут вместе, разом.

Неожиданно его охватила злость – женщина, которую он не хотел пускать на порог своего дома, стремясь вычеркнуть из жизни, овладела им, и вот уже сдача в ее сладкий плен неминуема, и вот он уже через мгновение будет повержен… Ну уж нет! Так просто он не сдастся… Его руки немедленно пожелали узнать, действительно ли так сладок этот плен. Прикасаясь к животу, его пальцы легонько вдавились в пупок, а потом в горячую мягкость между ногами, когда они раздвинулись.

Она тяжело дышала, хватала ртом воздух. Неожиданное вторжение в интимнейшие владения заставило ее вздрогнуть. Она попыталась отступить на прежние позиции, убоявшись сладких пыток, но он ей не позволил. Навалив ногу поперек ее тела, он перекрыл все пути к отступлению и, радуясь, что заманил в ловушку, беспрепятственно ласкал ее сладчайшую плоть.

– Не надо, Росс… – взмолилась она, почти обессиленная. – Я схожу с ума, когда ты это делаешь…

– Это самый приятный вид сумасшествия, не так ли? – отозвался он со смешком.

– Я не могу думать, даже дышать не могу.

– А я и не хочу, чтобы ты думала! – бросил он резко. – Чувствовать надо… Хочу, чтобы ты чувствовала то же самое, что и я…

Тон его голоса огорчил ее, потому что она не услышала ни малейшего намека на то, что он любит ее и потому прощает. Собравшись с силами, она попыталась оттолкнуть его. Пришлось пустить в ход кулаки и колени. Но куда там! Он был во много раз сильнее и справился с ее бунтом без особого труда. И когда ей показалось, что еще мгновение, и она потеряет сознание, он убрал руку и лег на спину, потянув ее за собой.

Держа за талию и глядя в широко раскрытые синие глаза, он опустил ее на себя. Жаркая дрожь пробежала по нему, когда он почувствовал ее обволакивающую теплую влажность и, желая насладиться необыкновенной близостью с ней, сжал руками ее бедра с такой силой, чтобы она не могла шевельнуться и спугнуть это сладкое для него мгновение.

Дайана замерла. Какое блаженство, венец их любви, он с ней, он в ней!.. Она глянула на него из-под ресниц, утопив взгляд в бездонной, темной глубине его глаз. Знает ли, чувствует ли он, как страстно она любит его, как желает подчиняться ему, угадывать малейшее его желание? Она не может жить без него. И секс тут ни при чем. С ним. только с ним желает она быть всегда, навеки.

– О-о-о, дорогой мой, Росс… любимый… о-о-о…

Он отвел взгляд от ее лица. Не хотел он, старался не замечать чувств, отразившихся на ее лице. Он лишь утолял свой голод. Она отдавала ему свою любовь, а он брал ее – и все. Длинные пряди ее волос щекотали его, обжигали губы, будто перо сказочной жар-птицы.

Снова и снова выкрикивала она его имя, когда ее охватывало желание броситься в огонь и сгореть заживо. Но он дожидался своего часа, ждал, когда настанет его время, поэтому сдерживал ее порывы. А потом наконец и он вспыхнул и, сгорая, потянул ее за собой в огонь, и оба они яростно пылали до тех пор, пока он не выплеснул струю, погасившую пламень.

Выплеснул он и три заветных слова, так необходимые ей в тихой, спокойной жизни, а не тогда, когда пожар и оба горят в огне.

А потом он лежал рядом с ней, обессиленный, медленно приходя в себя. И когда спустя какое-то время молча взглянул на нее, понял, что выстоял, что ее власть над ним превратилась в пепел.

Дайана лежала неподвижно. Он по-прежнему обнимал ее, но она чувствовала, что слов о любви больше не услышит. Росс молчал. Однако не отводил взгляда от ее прелестного, умиротворенного лица. Он обнял ее за плечи, и она прижалась к нему. Росс смотрел на нее до тех пор, пока она не уснула. Когда ее дыхание стало ровным и спокойным, заснул и он, держа ее в своих объятиях.

Мягкое, золотисто-красноватое утреннее солнце радужными брызгами ворвалось в спальню через высокие узкие окна, осветив яркими бликами старых знакомых – кованую латунную спинку кровати у стены, оклеенной бежевыми полосатыми обоями, старомодное стеганое одеяло и женщину, пытавшуюся спрятаться под ним от бесцеремонного солнца.

Дайана просыпалась медленно. За окнами природа как бы сдерживала дыхание: птицы не подавали голос в пышных кронах деревьев, никакая живность ни разу не ворохнулась в густой высокой траве, заглядывающей в окна, а темный лес был окутан плотной тишиной раннего утра.

Дайана потянулась. Как тихо, подумала она и протянула руку, чтобы обнять Росса, но его рядом не оказалось. Когда они жили вместе, Росс всегда ждал ее пробуждения, обнимал, целовал, желал доброго утра.

Она села, откинувшись на мягкие подушки. Обнаженные плечи покрылись гусиной кожей, потому что солнце еще не нагрело воздух и в комнате было прохладно. Нырнув под одеяло, она свернулась в клубок и стала ждать его появления.

Все так печально, подумала она. Вот, пожалуйста, встал ни свет ни заря! Боится, что опять потянет к ней? А может, решил продемонстрировать, что близость ночью не избавила его от намерения не иметь с ней ничего общего? Ерунда, решила она, подумав. Когда не любят, так не ласкают! Улыбка тронула ее губы. Все равно она одержала победу, а он просто не хочет этого признать.

– Терпение, – прошептала она вслух. – Терпение, – повторила еще раз, понимая, что ждать всегда трудно.

Высунув из-под одеяла ногу, она зацепила ночную рубашку и подтащила к кровати. Надела ее. И в самом деле сексапильная рубашка, подумала, с улыбкой вспомнив, прошедшую ночь.

Спустя полчаса Дайана была уже на кухне.

Приготовив апельсиновый сок, выпила его и стала варить кофе. Росса нигде не было, его фургона тоже. На кухонном столе в беспорядке лежали разрозненные страницы газеты «Ориндж лидер», в пепельнице – смятая сигарета.

Наливая кофе в чашку, Дайана задумалась. Уж не выжила ли она его из собственного дома? Она сидела, уставив взгляд в газетную страницу, понимала, что нужно что-то делать, но не могла себя заставить. Вспомнила основное правило жизни Мадлен, своего рода ее кредо. Та любила повторять, что всегда нужно делать то, что хочется отложить, и именно тогда, когда вообще ничего не хочется делать. Дайана достала из морозильника курицу, поставила ее в микроволновую печь, надумав приготовить Россу на завтрак соте с луком, помидорами и специями.

Вытерла повсюду пыль, окинув взглядом гостиную, решила, что мало цветов, и пошла в сад.

Дайана выкапывала с клумбы папоротник, чтобы пересадить в красивый горшок, когда к дому с дороги свернул незнакомый белый «шевроле». Стоя на коленях, она стала стряхивать с ладоней землю, смотря с недоумением на приближающуюся машину. Когда дверца распахнулась и к ней с радостным воплем бросился черноголовый мальчишка в красной клетчатой рубашке, ее лицо осветилось таким же счастьем, которое без труда читалось на физиономии ее Эдэма. Она обнимала его, а слезы капали на темный ежик его волос. Следом за «шевроле» подкатил синий фургон, но мать и сын ничего не замечали – так велика была радость встречи.

Оторвав взгляд от Эдэма, она посмотрела в сторону «шевроле» и увидела троих мужчин. Росс, Брюс и еще один – должно быть, Дэвид – стояли и молча наблюдали за ними.

У Росса был сиротливый вид. Хотя и стоял рядом, но будто бы на отшибе. Гордость не позволяет броситься к сыну, обнять, прижать к себе, подумала она, и ей стало жаль его.

– Эдэм, сыночек, вон твой папа. Он… Глаза мальчика потемнели, и он сказал равнодушным тоном:

– Ну и что?

Крепче сжав руку Дайаны, Эдэм бросил взгляд в сторону отца.

– Эдэм, он так беспокоился о тебе, прошептала она ласково. – Мы оба. Он очень любит тебя. Подойди к нему.

– Я… я не могу, – сказал Эдэм чуть слышно. – Я убежал от него.

– Прошу тебя, мой маленький. Ради меня. Он посмотрел на нее внимательно. Взгляды их встретились. Эдэм колебался. Потом пожал плечами и сказал совершенно как взрослый:

– Ну, если только тебе это очень нужно…

– Эдэм, милый мой, – прошептала она. – Я хочу, чтобы мы жили вместе – ты, я и папа. Это будет первый шаг.

В его темных глазах появился какой-то лучик, но быстро погас, словно он в отличие от нее никаких надежд не питал.

Он направился к отцу, а .она смотрела ему вслед. Эдэм шел не торопясь, будто желая подчеркнуть, мол, приходится иногда идти на жертвы… На лице Росса ничего нельзя было прочесть, когда он пошел навстречу сыну. Поравнявшись с Эдэмом, Росс опустился на колено, протянул руки и обнял его.

Трудно описать, какие чувства переполняли Росса в это мгновение. Он так боялся, что потерял Эдэма, единственного, кого он любил беззаветно всем сердцем. Росс понимал, что сохранить привязанность мальчика будет очень трудно и вряд ли он сумеет найти с ребенком общий язык, если рядом не будет Дайаны, Мелькнула мысль, что сын тут вовсе ни при чем, что ему нужна она, но он быстро погасил ее. Какое это имеет значение, подумал он.

Дайана почувствовала, что ей следует подойти к ним. Она шла как во сне. Ей часто снилось, будто она спешит, торопится, а ноги не идут… Но когда Росс взял ее за руку, она, как всегда, вздрогнула от его прикосновения. Это уже была стопроцентная реальность.

Эдэм смотрел на своих родителей, не в силах понять, что происходит. Они так долго враждовали, а теперь…

– Ну и что, мама теперь будет с нами? Разрешаешь? – спросил Эдэм, расставляя точки над «i» с детской непосредственностью. – У нее надо спросить, – ответил Росс срывающимся голосом. – Я же не знал, что ты по ней скучаешь! – Он преднамеренно ни слова не сказал о своем отношении к проблеме. Но когда увидел боль, промелькнувшую в ее глазах прежде, чем она ответила, почувствовал укол совести.

– Да, – сказала она с нежностью в голосе. – Я остаюсь.

Наконец-то, впервые за долгий промежуток времени, три человека были счастливы оттого, что обрели друг друга.

А дальше все пошло своим чередом. Дайана немедленно отправилась с Эдэмом наверх. Его нужно было вымыть и переодеть. Росс простился с Дэвидом, и тот уехал. Брюс тоже заторопился. Он специально приехал сюда, чтобы только Дайане не возвращаться в Хьюстон одной. Такое внимание вызвало у Росса раздражение, поэтому он повел себя с Брюсом менее любезно, чем тот заслуживал.

Когда Брюс сел в «феррари», Росс захлопнул дверцу и сказал:

– Спасибо, что одолжили Дайане машину и нашли время приехать за ней.

– Ради Бога! Я всегда рад оказать ей услугу, – парировал Брюс как бы между прочим, поворачивая ключ зажигания. Улыбнулся рассеянно, хотя в душе был польщен, что такой мужчина, как Росс, кажется, приревновал его.

– Через пару дней сам привезу ее в Хьюстон, чтобы закончить там дела. – Желаю, чтобы у вас все было хорошо, – заметил Брюс.

Реплика повисла в воздухе. Когда все хорошо, от подобных пожеланий, как правило, воздерживаются.

Брюс повернул голову и широко улыбнулся, увидев Дайану в окне второго этажа. Она, высунувшись по пояс, махала ему на прощание. Брюс помахал в ответ.

– Прелестная женщина, – заметил он с нескрываемым восхищением, но таким тоном, чтобы довести Росса до точки кипения. – Вы уж, пожалуйста, на этот раз отнеситесь к ней как подобает, а не то ответите мне. Моей второй жене было столько же…

Росс не слишком хорошо знал Брюса и потому не понял, что тот лишь подшучивает. Побледнев, он хотел было резко осадить Диксона, но тот мгновенно врубил мотор на полную мощность и умчался.

Сунув руки в карманы джинсов, Росс с ненавистью смотрел вслед удаляющейся красной «феррари». Брюс был именно такого сорта мужчиной, который, по понятиям Мадлен, как нельзя более годился в мужья ее дочери. Однако Дайана все-таки предпочла его, подумал Росс. Три года прожила одна в Хьюстоне – и ни одного романа. Стало быть, оставалась верна ему, значит, не считала себя свободной от брака с ним, хотя однажды и оставила его не моргнув глазом… Успокоившись, он побрел к дому.

Остаток дня ушел на то, чтобы вернуть Эдэма в привычный распорядок. Каждый из родителей при этом играл свою роль, не соприкасаясь друг с другом. Дайана почувствовала, что Росс избегает контактов с ней, и потому целиком посвятила себя Эдэму, стараясь не думать о сложных отношениях с Россом. Поскольку Эдэм пропустил день в школе, Дайана усадила его за уроки сразу после завтрака и сама села рядом. Просматривая его тетрадки, она пришла в ужас от его безалаберности и неряшливости. Эдэм оказался крайне неусидчивым, каждые пять минут просил разрешения встать из-за стола, чем вывел ее из терпения.

– Нет! – сказала она, когда он в десятый раз попытался отпроситься в туалет. – Пока не решишь вот эти примеры, – она отметила закладкой две страницы в задачнике, – никуда не пойдешь.

– Но…

– Никаких «но». Не раньше, чем перевернешь вот эту страницу.

Когда она проверила все его тетради, поняла, чем объяснялась его неусидчивость. Он многого не знал. Можно было подумать, что он пропустил не один день, а несколько. Вероятней всего, ребенок был настолько удручен семейными неурядицами, что школьные предметы ему просто не шли на ум. Серьезные пробелы в знаниях были очевидны.

Всю вторую половину субботы Росс провел, работая за своим письменным столом в гостиной. Время от времени он откидывался на спинку стула, прислушиваясь к голосам домочадцев. То Дайана объясняла что-то нежным голосом, то Эдэм выражал свой протест. Потом следовала ее длительная нотация, сопровождаемая тяжкими вздохами Эдэма.

Росс радовался. Пусть занимается с Эдэмом, думал он, по крайней мере избавит его от необходимости общаться с ней. Да и с сыном отношения станут ровнее!

Поздно вечером, когда Эдэм уже спал, Дайана и Росс лежали в кровати и молчали. Ни он, ни она не начинали разговора, хотя каждый думал об одном и том же: вот оно счастье – впереди целая ночь, а если все будет хорошо, то впереди много таких ночей.

Когда Дайана потянулась к бра над изголовьем кровати, чтобы выключить свет, Росс обнял ее, прижал к себе. Его горячее дыхание опахнуло ее лицо, и она наморщила нос.

– Я хотела потушить лампу, – сказала она смущенно, не понимая, чем вызван его порыв.

– Не надо! – приказал он. – Хочу видеть тебя. – Его глаза сверкнули, – Каждый сантиметр, всю с головы до ног.

Она съежилась под его пристальным взглядом. Захотелось спрятаться.

– Мы же всегда выключали свет. Я так привыкла, – заметила она и упрямо потянулась к выключателю.

– Оказывается, у нас есть устоявшиеся традиции, а я и не знал, – хмыкнул он, перехватив ее руку. Потом поднес ладонь к губам и стал целовать ее пальцы. – Тогда это подходящий момент заявить, что секс не относится к разряду привычек, в него, как и в еду, необходимо вносить разнообразие.

– Кажется, с тобой мне рутина не грозит, – улыбнулась она, наматывая прядь его волос на мизинец.

– Со мной, разумеется! А с кем же еще? На Дайане была дорогая ночная рубашка из тончайшего натурального шелка. В неярком свете шелк поблескивал, льнул к ней, будто это была ее вторая кожа, – грудь, плечи, живот вырисовывались особенно рельефно. Он снял с нее рубашку и швырнул на одеяло, давно уже громоздившееся в ногах.

Он долго смотрел в ее глаза, синие, сверкающие, как сапфиры. Они не разговаривали, потому что говорили их глаза, улыбки. Язык любовников понятен всем – словами часто не передашь то, что чувствуешь, сплетаясь в страстных объятиях.

В эту ночь они почти не спали. Он будто не мог поверить в то, что она в его доме, в его постели. Кидаясь в нее, как в омут, он хотел утопить в бурных волнах страсти все свои сомнения. Дайана принадлежит ему, будет всегда с ним – в этом он хотел убедиться. А она хотела лишь одного: чтобы он вернулся к ней навеки, любил ее, как прежде, – ибо чувствовала, что пока он с ней телом, но не душой.

Глава восьмая

Дайана наклонилась к зеркалу. Она уже вдела в мочку уха жемчужину в золотой оправе и собиралась было закрепить серьгу, но рука дрогнула, и малюсенький винт упал вниз, утонув в высоком ворсе ковра.

– Ах, какая растяпа, – подосадовала она вслух и вновь вспомнила разговор с матерью по телефону. Конечно, это она вывела ее из себя!

Мадлен позвонила во второй половине дня, и сразу же по сдержанному, прохладному тону ее голоса Дайана поняла, что разговор пойдет о Россе.

– Дорогая, надеюсь, согласишься со мной, если я скажу, что…

Дайана мгновенно почувствовала, какая опасность заключена в невинной фразе «…надеюсь, согласишься со мной…» Мадлен свои разносы обычно начинала вежливым вступлением. Мать относилась к числу тех женщин, про которых говорят: на языке мед, а на сердце лед. Она считала себя истинной южанкой и настоящей леди, а это означало – политес прежде всего. Не повышая голоса, расточая улыбки и любезные слова, она могла мгновенно уничтожить человека. Ее обходительность и учтивость позволяли ей совать свой нос в дела других, даже если ее об этом не просили.

– …ты всегда была такая глупышка, когда дело касалось Росса. Я не могла поверить, когда Хейзел сообщила, будто ты живешь с ним целых три недели.

– Четыре, мамочка! Целых четыре недели. А что касается того, что я живу с ним, хочу напомнить – он мой муж.

– Эту твою роковую ошибку следовало исправить два года назад. И почему я не настояла тогда на разводе? Не исключала ведь, что такое может произойти. Прости меня, но Росс умеет быть таким деспотичным. А ты… ты никогда не могла настоять на своем, когда он… словом, не обижайся, твою жизнь он не украшает. Я бы ни за что не поехала в Европу… – Мадлен выдержала паузу, а потом с шумом вздохнула, желая показать, до какой степени она взволнованна. – Не сердись, но хотелось бы знать, неужели ты так наивна, что веришь, будто вы можете жить вместе при совершенном несходстве характеров? Когда думаю о твоем замужестве, поверь, прихожу в ужас, как если бы соседский сиамский кот трепал мою персидскую кошечку. У того чудовища с моей Сильвией ничего общего, кроме масти.

Дайана представила пушистую Сильвию в когтях у сиамского кота и улыбнулась.

– Кошмарное зрелище! Мамочка, чтобы успокоить тебя, скажу, что не увидела на своем теле никаких следов, ни единой царапины, когда принимала утром ванну.

– Господи! Ну зачем ты все воспринимаешь в буквальном смысле? Я вовсе не хочу сказать, что Росс истязает тебя физически. Между прочим, он достаточно умен, чтобы не делать этого. Возможно, мне не следует так говорить, но он, безусловно, садист. Знает прекрасно, что ты не можешь жить в лесу, в том ужасном доме, вдали от города, одна, и все-таки принуждает тебя к этому. По-твоему, это продиктовано добрыми чувствами? Нет, нет и нет… Это преднамеренная жестокость. И еще один момент, о котором я не могу не упомянуть. Меня все время поражает его отношение к Эдэму. Никакого воспитания! По-моему, мальчик предоставлен сам себе. Не удивлюсь, если в один прекрасный день он убежит из дома, а отец и не спохватится.

Мадлен замолчала не потому, что ей нечего было добавить, а потому, что считала: аргументировать свою точку зрения совсем необязательно. Дайана могла себе представить, что' пришлось бы выслушать, узнай Мадлен про побег Эдэма. Сама того не ведая, мать задела самое больное место.

А голос матери между тем все журчал и журчал…

– Я вовсе не собираюсь обсуждать черты характера Росса, но согласись, он совершенно невыносим, когда дело касается денег. Вспомни хотя бы неучтивое отношение ко мне, когда я хотела подарить тебе после свадьбы стиральную машину и сушку, чтобы ты не гоняла в город в «Лондромат», эту ужасную прачечную самообслуживания. Я всего лишь хотела помочь, а он мне такого наговорил! Никогда не забуду, каких усилий и унижений стоило уговорить его. Неприятно даже вспоминать об этом! Он совершенно не считается со мной.

– Может быть, мамочка, он вел бы себя по-другому, не говори ты всем и каждому, что он женился на мне из-за денег! – выпалила Дайана, начиная раздражаться. – Ты его не любила и не любишь, потому что он не позволяет тебе командовать собой.

– Я бы хотела уточнить…

– Мама, – повысила голос Дайана, – не пытайся разрушить мою жизнь.

– Боже, что ты говоришь? Я никогда этого не делала.

Мадлен заплакала и стала извиняться. Однако Дайана хорошо знала ее манеру – пустив слезу, дать задний ход, чтобы потом предпринять новую атаку, поняв, что первая попытка провалилась.

Мадлен достигла своей цели: когда разговор закончился и она положила трубку, Дайана была совершенно выбита из колеи. Получасовой разговор с матерью стоил ей сильного приступа головной боли. А между тем все, что говорила Мадлен, было правдой.

Прошел месяц с тех пор, как Дайана и Росс снова были вместе. И все это время Дайана прилагала немало усилий, чтобы сгладить острые углы. Если бы не сдерживалась, они бы то и дело ссорились. Например, она опять хотела занять у отца крупную сумму, собираясь открыть отделение фирмы «Декор Дайаны» в Ориндже, а Росс был категорически против. Он сам хотел помочь ей, правда, в значительно меньших размерах, однако деньги должны были появиться у него только после Нового года. А пока она, по сути, бездельничала: ничего существенного ей сделать не удавалось.

Она работала в Хьюстоне в среду, ночевала у себя дома, работала весь день в четверг и только вечером возвращалась в Ориндж.

Возникла еще одна проблема. Она и Росс по-разному относились к воспитанию Эдэма. Росс хотел, чтобы его сын был самостоятельным и учился жить своим умом. Походы, ночевки в лесу у костра вместе с друзьями – все это он только приветствовал. Считал, что провожать Эдэма в школу и встречать после уроков совершенно необязательно. Особенно настаивал, чтобы ребенок сам готовил домашние задания – низкие баллы Росса не пугали. Эдэм привык к такому укладу, считая это нормой. А Дайана, под предлогом, что в течение трех лет редко виделась с сыном, старалась не отпускать его из дома, лишая тем самым общения с друзьями. Она отвозила его в школу и встречала на машине, хотя Эдэму больше нравилось гнать туда и обратно на велосипеде. Вот когда он будет постарше, размышляла Дайана, тогда его самостоятельность будет восприниматься ею иначе. А сейчас ее Эдэм еще такой маленький! Она понимала, что родительское перетягивание каната отразится на ребенке, но изменить своего отношения к проблеме не могла.

Делая все от нее зависящее, чтобы соблюсти внешнюю видимость благополучных отношений с Россом, подсознательно она постоянно думала о том, что будущее не сулит ничего хорошего. Дайана считала, что Росс преднамеренно тормозит открытие филиала фирмы в Ориндже, так как, вероятней всего, и он не был уверен, что их совместная жизнь наладится. Конечно, в случае чего ему будет гораздо удобнее порвать с ней, если она застрянет навеки в этом Хьюстоне! Интересно, какую отговорку сочинит он после Нового года?

Однако, несмотря на возникшие сложности, Дайана радовалась, что вернулась домой. Ориндж почти не изменился за время ее отсутствия, и размеренный ритм жизни провинциального города устраивал ее больше, чем суматоха Хьюстона. Она понимала, что поле ее деятельности заметно сократится, но была уверена, что, работая здесь, будет испытывать больше удовлетворения. Однажды она еле уговорила Эдэма пойти с ней в Музей Старка на выставку западного искусства! Как и вес мальчишки его возраста, он обожал всякие турпоходы. Росс время от времени брал его с собой на рыбалку. У них даже были облюбованные заводи на речке Сабине, где водились окуни и раки. Как-то Росс одолжил моторку у своего приятеля, и они втроем отправились в путешествие по этой речке с буйной растительностью по берегам, а местами просто заболоченной. У них забарахлил мотор, и обратно они продирались сквозь заросли, волоком таща за собой лодку. Дайана долго вспоминала эту прогулку. Она была счастлива тогда. Впрочем, она радовалась, когда Росс возвращался домой, а она просто суетилась по хозяйству.

Иногда по вечерам они отправлялись либо на бега в клуб «Дельта» неподалеку от Винтона, либо в недавно открывшийся в центре города театр-варьете «Фрэнсис Энн Латчер». Что касается их близости, то, как считала Дайана, тут было все просто великолепно. Она любила засыпать в объятиях Росса. Была уже осень, а в холодные ночи так приятно было лежать, прижавшись к нему, теплому и родному, и думать о том, что у нее снова семья, что наверху, в своей комнате, сладко посапывает Эдэм. А когда Росс целовал, ласкал ее, все казалось суетным и второстепенным, и сердце подсказывало ей, что все образуется и устроится.

Дайана старалась не думать о разговоре с матерью, однако неприятный осадок остался. На сердце скребли кошки. И еще винт от серьги потерялся!..

– Проклятье! – вспылила она, ползая по ковру. Ведь искать крошечный винт в высоком ворсе все равно что иголку в стогу сена.

Дайана не услышала приглушенных кок-ром шагов Росса, когда тот вошел в спальню.

– Привет, дорогая! Вот я и дома… – сказал он. Не получив в ответ радостного отклика, он в недоумении обвел глазами спальню и только после этого заметил Дайану, стоящую на коленях, за кроватью. Сняв пиджак, повесил его на вешалку.

– Привет, – ответила она без особого энтузиазма сквозь зубы. Так обычно разговаривает портниха, когда между губами зажаты булавки, а сама на коленях подгибает подол платья заказчицы. Она даже не взглянула на него, зато внимательно рассматривала золотой винтик, который наконец нашла.

Он молча смотрел на нее. Верней, на ее позу, Попка, обтянутая черным крепдешином, выглядела весьма соблазнительно.

– Смотрю на тебя и думаю, не пора ли начать второй медовый месяц? – сказал он и хмыкнул.

– Прости, дорогой, – ответила она рассеянно, поднимаясь с колен. Подошла к зеркалу и застегнула серьгу. Перехватив его изумленный взгляд, добавила: – Сережку искала. Не слышала, как ты пришел, И еще этот ужин у мамы… Вернулась из Европы, впечатлений масса, отдохнула, энергии хоть отбавляй. Теперь можно и за меня приниматься. – Заметив, что Росс моментально нахмурился, сказала умоляющим тоном: – Ты не должен разговаривать с ней, как… – голос Дайаны дрогнул, – понимаешь, она кидается, как кошка.

– В таком случае почеши ее, а меня не надо, – заметил он резко.

– Я пыталась возразить, но ей это не понравилось.

– Странно, если б она пришла в восторг!

На лице у Дайаны появилось выражение, будто ее гложут сомнения и она не знает, как поступить. Всегда так, подумал он с раздражением, вобьет что-либо в голову и не успокоится, пока не получит своего. Вылитая Мадлен… Он не сводил с нее глаз. Дайана выглядела, как всегда, скромно, но необыкновенно элегантно. Платье из черного крепдешина сидело великолепно. Жемчужины в ушах и нитка жемчуга в глубоком треугольном вырезе – вот и все украшения. Волосы собраны в узел, заколотый у основания шеи. Знает ведь, что ему не нравится эта прическа, подумал он, но зато Мадлен обожает. Скромная, загадочная… Все равно его милейшая теща найдет к чему придраться.

– Мама наговорила мне такого! – сказала Дайана доверительно, надеясь, что он поймет ее.

– Могу себе представить! – заметил Росс сухо, чувствуя, как закипает. Мало того, что она вмешивается в их семейную жизнь, так еще и жену настраивает против него!..

– И все бы ничего, если бы она узнала о нашем примирении от кого-нибудь другого, а не от этой Хейзел Эплбайл. Хейзел злорадствовала, выяснив, что мама ничего не знает.

– Мадлен злая женщина, и Хейзел тут ни при чем, – не сдержался Росс. – Ни для кого не секрет, что она радовалась нашему разрыву.

Росс развязал коричневый в голубую полоску галстук и швырнул его на кровать. Потом стал расстегивать бледно-голубую рубашку. Дайана скользнула взглядом по обнажившейся полоске его мускулистого, бронзового от загара тела. Какое-то время она молча смотрела на него, чувствуя себя виноватой, что встретила мужа после трудового дня не так, как положено. Выдает ему отрицательные эмоции!..

– Росс… – Ее низкий бархатный голос стал неожиданно хриплым, когда подошла к нему.

Какая красивая, подумал он.

Последнюю пуговку на его рубашке расстегнула уже она. Сняла с него рубашку. Положила руки на его широкие плечи.

– Не поцеловала тебя… как обычно, – сказала она и привстала на цыпочки, а он наклонил голову. Ей так хотелось отбросить прочь все сомнения, которые заронила мать.

– Верно, не поцеловала…

Его губы обожгли огнем. Милый, родной… Он нежно обнимал ее, прижав к себе. Все сомнения, которые только что мучили и терзали ее, мгновенно испарились, будто их и не было вовсе. И Мадлен была забыта, и ее нравоучения, и все те страхи, которые неожиданно накатили на Дайану по совершенно непонятной причине спустя некоторое время после разговора с матерью.

…Положив тогда трубку, Дайана почувствовала себя разбитой. Голова раскалывалась, нервы были на пределе. Она вышла в сад, решив прибегнуть к испытанному средству от всех болезней и печалей – физическому труду. Сорняков в саду было предостаточно. Она полола, рыхлила почву на газонах, пока не настало время забирать Эдэма из лагеря скаутов. День был ветреный. И вдруг ей показалось, будто деревья в лесу не шумят, как обычно на ветру, а что-то нашептывают. А мох, свисавший клочьями с нижних ветвей кипарисов, как бы зловеще затаился. Сияло солнце, но деревья внезапно превратились в мрачных, кошмарных чудищ. Она помчалась в дом и заперла все двери. А потом долго стояла, с трудом переводя дыхание, и вспоминала свои детские сны. Она одна, совсем одна… на всем белом свете… Неожиданно навалилась тяжелая тоска. То же самое она чувствовала, когда потеряла Тэми.

Дайана успокоилась только тогда, когда забрала Эдэма и привезла его домой. Однако странная реакция на лес ее беспокоила. Неужели разговор с матерью так подействовал? Хотя после смерти Тэми она вообще чуть с ума не сошла… Правда, теперь она вряд ли удерет в Хьюстон, улыбнулась она себе, даже если будет трудно.

…Поцелуи Росса вернули ее к действительности. Обнимет ее, подумала она, и сразу так спокойно на душе. А потом на ковер посыпались шпильки и волосы каскадом рассыпались по плечам.

– Росс, ну зачем? Я полчаса делала эту прическу…

– Попусту время потратила, вот что! Знаешь прекрасно, я люблю, когда они вот так, как сейчас, – сказал он, целуя ее за ушком. Потом расстегнул молнию на платье, и оно скользнуло к ее ногам. – Росс…

– Ну да, ну да!.. И еще целый час одевалась. – Он поцеловал ее грудь, и Дайана затрепетала.

– Погоди, – пробормотала она, – пойду за полотенцем.

– Не понял…

– Нам потребуется полотенце.

Он расхохотался. Его густой, низкий смех наполнил комнату.

– Дайана, ты прелесть! Хорошо, что я не неврастеник. Убойная реплика, ей-Богу…

– Прости меня. – Она провела мизинцем по его губам. – Я совсем не хотела тебя обидеть.

– С ума сойти! И я чуть было не подставил тебе подножку, но в буквальном смысле слова.

– Ну, тогда считай, что я уже на полу! – рассмеялась она. – И с удовольствием, если тебе, невыносимому задаваке, так не терпится и меня подмять под себя.

Дайана, ты сводишь меня с ума; – Он поцеловал ее долгим поцелуем, от которого и у него, и у нее перехватило дыхание.

Дайана приняла ванну. Потом, не торопясь, вытерлась досуха. Она чувствовала себя настолько великолепно, что ее не пугало даже то, что они, вероятнее всего, опаздывают на ужин к Мадлен. С улыбкой взглянула на свое платье. Оно так и лежало на ковре, там, где они занимались любовью. Остается надеяться, что не слишком измялось, подумала она. Росс уже принял душ, оделся и спустился вниз к Эдэму.

Босая, она расхаживала в спальне по ковру, пока случайно на глаза не попался будильник Росса. Времени оставалось в обрез. И тут она заметалась по комнате. Лифчик, трусы, пояс с резинками, чулки… Прошлась щеткой по волосам, попудрила нос, натянула платье, сунула на ходу ноги в лодочки. Через пять минут она выскочила из спальни с ниткой жемчуга в одной руке, с коктейльной сумочкой – в другой.

Это уже была не та Дайана: вся ее страстность и непредсказуемость отразились на лице. Она была уверена, что цепкий взгляд Мадлен не пропустит ни одной детали. Глаза сверкали, мягкая улыбка сменилась зазывно-сладострастной, щеки пылали ярким румянцем.

Дайана ощущала себя влюбленной семнадцатилетней девчонкой. Внизу, в гостиной, Росс и Эдэм разговаривали, дожидаясь ее.

Спускаясь вниз по лестнице, она решила крикнуть своим мужчинам, мол, готова, пора заводить машину. Дойдя до лестничного марша, перегнулась через перила и застыла. Язык словно прилип к гортани, горло пересохло, жизнерадостная улыбка сменилась жалкой идиотской гримасой, когда она уловила смысл их беседы. Эдэм увлекся, и его восторженный голос разносился по всему дому. А когда она услышала то, что сказал Росс, сжала перила с такой силой, что побелели костяшки пальцев. – Не так громко, сынок! Давай не будем расстраивать маму.

Дайана почувствовала, как внутри все оборвалось. Она шагнула в тень, чтобы они не заметили ее.

– Значит, разрешаешь взять твой спальный мешок и снаряжение? Не забудь, поход на каноэ в этот уик-энд, – продолжил Эдэм.

Так-так! Это уже не первый раз, подумала Дайана. Два раза в неделю ее здесь не бывает, поэтому делают, что хотят, и ее в известность не ставят.

– С одним условием – если ты будешь все делать так, как я тебяучил.

Прекрасно!.. Стало быть, давно все было обговорено. Конечно, сейчас поздно возражать, потому что, если Росс что-то решил, переубедить его невозможно. »

– А как же мама? – спросил Эдэм с сомнением в голосе.

– Маму я беру на себя.

Ничего себе! Дайана сбежала вниз по лестнице. Увидев ее побледневшее лицо и плотно сжатые губы, Росс понял, что она все слышала.

– О каком походе на каноэ идет речь? – выпалила она.

– В этот уик-энд скауты… – начал было объяснять Росс.

Она не дала договорить.

– В этот уик-энд! Стало быть, в пятницу, через три дня?

– Совершенно верно, – согласился Росс. – В пятницу уходят, ночуют в субботу в палатках, потом возвращаются. Думаю, это пойдет ему на пользу.

– А ты идешь с ними?

– Нет. Пойдут отцы двух мальчиков и вожатый.

Росс поднялся с дивана и направился к Дайане.

– Я хотел обсудить это с тобой, – сказал он виноватым голосом.

– Чувствуется… – заметила она не без сарказма.

– Вот-вот! С тобой же невозможно ни о чем договориться. Вечно твои беспричинные страхи, какая-то, я бы даже сказал, агрессивность… Я решил отложить дискуссию до следующего раза, – сказал он мягким голосом, стараясь поймать ее взгляд.

Дайана моментально отметила, что не одна она стремится избежать словесных баталий. Однако была настолько взвинчена, что, нарушая все законы логики, решила во что бы то ни стало доказать свою правоту, не принимая в расчет его точку зрения.

– Прелестно! Стало быть, ты меня обвиняешь в том, будто я боюсь, как бы чего не случилось? Тэми…

– Ты всегда была такая, еще до Тэми, и я не понимаю, в чем дело. Дети не должны расти в парниковых условиях. Их нельзя лишать самостоятельности. Чтобы стать нормальным человеком, ему требуется пусть маленький, но свой собственный жизненный опыт, и нельзя ущемлять его свободу. А если контролировать каждый шаг, уверен, это принесет больше вреда, чем пользы.

– Это только ты так считаешь! – Ее голос стал резким и раздраженным, но ей уже было все равно.

– Допустим, – заметил он холодно. – Но, между прочим, Эдэм мой сын… – Росс помолчал. – И он пойдет в поход, нравится тебе это или нет.

– Надо понимать, это конец дискуссии. Так? – сказала она с горькой усмешкой. Росс очень редко напоминал, что Эдэм ей не родной, но, когда делал это, причинял ей боль.

Эдэм сидел на диване не шевелясь. Он побледнел, и было видно, что страдает. Дайана вспомнила, как сама переживала в детстве, если родители ссорились из-за нее. Нужно щадить чувства ребенка, подумала она и решила сбавить тон.

– Дайана, давай договоримся раз и навсегда, – сказал Росс мягким голосом, но она сразу поняла, что ей остается только согласиться с ним.

Она была как каменная, когда он обнял ее и коснулся губами лба.

– Понимаю, ты беспокоишься. Но пойми, с Эдэмом будет все в порядке. Он должен научиться быть самостоятельным, уметь постоять за себя. Пожалуйста, попытайся понять это!

Она бы и рада была, но не могла. А если Эдэм заблудится, если он останется один в темном лесу? Она сильно сжала руку Росса, чтобы прогнать свои страхи. Если он считает ее смешной или даже глупой, пускай… Она на него не сердится. Ему, такому сильному, чувство страха, конечно, неизвестно.

– Знаешь что, – вымолвила она, собравшись с духом, – я хочу попросить всего лишь об одном.

– О чем? – спросил он ласково, положив ей руки на плечи.

– Пожалуйста, не секретничайте за моей спиной. Это меня ужасно нервирует. Лучше пусть я буду все знать, – сказала она и склонила голову ему на грудь.

– Хорошо, дорогая, – сказал он. – Признаю, тут я не прав.

Мадлен сама открыла парадную дверь. Ее будто бы радушная улыбка поражала неестественностью, как если бы она нарисовала ее специально, когда накладывала на лицо макияж. Дайана внутренне сжалась, едва только мать скользнула по ней фарфорово-голубыми глазами, и облегченно вздохнула, когда та переключила внимание на Эдэма.

Как всегда, увидев мать после длительного перерыва, Дайана поразилась ее субтильности. Командирский тон Мадлен по телефону всегда рисовал в воображении женщину гигантских размеров. После нескольких телефонных разговоров Дайана обычно ощущала себя маленькой Алисой в Стране чудес. Поразительно, приходило неоднократно на ум, каким образом эта кроха представляет собой силу, способную оказывать такое мощное влияние на ее собственную жизнь? Природа компенсировала миниатюрность матери, наградив ее волей генерала армии, волей тем более огромной, что никакой армии у нее не было.

Даже на высоких каблуках рост Мадлен едва ли превышал метр шестьдесят. Серебристые волосы она высоко взбивала только для того, чтобы казаться выше. Крой ее платьев, костюмов был тоже тщательно продуман.

На Мадлен было бледно-голубое шелковое платье под цвет глаз, подчеркивающее ее стройную фигуру. Она выглядела так же великолепно, как в день венчания много лет назад. Зная это, иногда умело наносила удары закадычной подруге, толстухе Хейзел Эплбайл, если та начинала не в меру хвастаться своими четырьмя благополучными детьми. Чтобы быть в форме, Мадлен ежедневно истязала себя гимнастикой, месяц в году проводила на самых дорогих курортах и соблюдала строжайшую диету. Несмотря на хрупкость, ее энергия била ключом – она успевала везде и всюду, начиная от благотворительных базаров и кончая жизнью дочери.

Пробыв в Европе достаточно долго, целых пять недель, при встрече не обняла ни Эдэма, ни Дайану. Не потому, что не любила, нет… Просто это был ее стиль.

– Эдэм, иди в детскую, – сказала она сразу же таким тоном, будто выступала с трибуны на очередном завтраке лиги благотворительных обществ. – Все, что я привезла для тебя из Европы, Элла Лу положила на стол. Эдэм мгновенно повеселел. Бабушка умела предугадывать его желания и часто делала такие подарки, какие родителям и в голову бы не пришло подарить. Он помнил о том, что следует быть сдержанным, поэтому сказал вежливо:

– Спасибо большое, милая бабушка!

Мадлен просияла, на лице отражалось неподдельное удовольствие, даже улыбка ее на миг стала естественной. После этого Эдэм чинно направился в детскую, но, как только завернул за угол, понесся стрелой вверх по лестнице.

У Мадлен со слухом было все в порядке. Услышав топот его ног по вощеному дубовому паркету, она резко крикнула вдогонку:

– Эдэм, дорогой! В доме бегать нельзя! Но он уже был вне пределов ее досягаемости и поступал так, как нравилось ему.

Настала очередь Дайаны. Мадлен окинула критическим взглядом каскад ее волос, в беспорядке рассыпанных по плечам. Как бы защищаясь, та, взмахнув головой, положила ладонь на согнутую в локте руку Росса.

Мадлен сделала вид, будто видит Росса впервые в жизни, и слегка нахмурилась. И, только чтобы соблюсти правила приличия, обратилась к нему со словами:

– Росс, Ричард в гостиной.

Он одарил тещу улыбкой. Но это была дежурная улыбка – глаза оставались холодными. Он обратил внимание на то, что Мадлен не поздоровалась с ним должным образом, и на полное отсутствие теплоты в ее голосе. Сделав вид, будто не понял намека удалиться в гостиную и оставить Дайану наедине с ней, он не двинулся с места.

– Я тоже хочу поздороваться с папой, – сказала Дайана.

Глаза Мадлен сверкнули.

– Конечно, дорогая! Но если ты не против, загляни потом на кухню. Мне и Патриции нужна твоя помощь.

Мадлен пошла вперед, а Дайана с Россом за ней. Она шла, и было видно, что горда своим домом. Высокий потолок прихожей был выложен плитами из красного дерева, скрепленными грубо тесанными кедровыми балками. В центре свешивалась огромная бронзовая люстра со множеством сверкающих хрустальных подвесок, напоминающих осколки голубого льда. Ноги мягко ступали по восточным коврам, фамильной гордости Мадлен, пока они шагали через анфиладу комнат с антикварной французской мебелью, строго выдержанной в одном стиле; но желания присесть и отдохнуть среди всего этого великолепия не возникало – от одной мысли об этом сразу же становилось неуютно. Многие предметы стоили баснословных денег. Мадлен не пропускала ни одного аукциона.

Однако, несмотря на роскошь и красоту, Дайана в доме матери чувствовала себя не в своей тарелке – вероятно, потому, что каждый предмет будто специально подбирался не для того, чтобы радовать, притягивать к себе, а для того, чтобы отпугивать. Не покидало чувство, будто находишься в музее: не дотрагивайся, не садись – и так далее. И что самое удивительное – в любое время года внутри было прохладно и даже веяло холодом. Дайана непроизвольно поежилась, и, хотя здесь когда-то был ее дом, она только сейчас поняла, как неуютно было ей все то время. Возможно, и дизайнером решила стать, потому что ощущала острую потребность создавать такую атмосферу в доме, чтобы людям было радостно и приятно в нем жить.

– А я не знала, что тетя Патриция гостит у вас. – Дайана решила поддержать разговор.

Патриция, младшая сестра Мадлен, по профессии педиатр, жила в Денвере. Она никогда не была замужем.

– А ты знаешь, что она ездила вместе с нами в Европу? – спросила Мадлен, обернувшись на ходу. Дайана кивнула. – В общем, Ричард наконец-то уговорил ее продать дом, что рядом с его офисом. Сюда мы вернулись все вместе, чтобы обговорить условия продажи. Боюсь, мы с ней намучаемся! Совершенно невозможный человек, да ты и сама знаешь.

Они вошли в гостиную. Отец тепло приветствовал дочь с зятем. Обменявшись с Россом рукопожатием, он заключил Дайану в объятия, крепко прижав к своему круглому брюшку. Сантиметров на пять выше Мадлен, когда та была в туфлях на каблуках, Ричард был натуральный колобок – одним словом, толстяк-коротышка. Диеты он не придерживался, хотя Мадлен и настаивала, но от случая к случаю демонстрировал силу воли, отказываясь от второго куска любимой им сдобной ватрушки. Мадлен обожала его. Несмотря на все его несовершенства и недисциплинированность, подчеркивала она. Хотя, вероятней всего, любила его именно поэтому. Со своим мужем, и только с ним, она была необыкновенно мягка, позволяла ему, как говорится, телячьи нежности на людях, при этом краснела, как девочка. Это был, вне всякого сомнения, брак по любви, и их взаимная страсть с годами не проходила.

Мадлен оставила всех в гостиной, а сама удалилась на кухню. Каминные часы, издающие бой каждые четверть часа, пробили во второй раз, и Дайана поспешно извинилась, вспомнив об обещании помочь матери.

Когда она вошла в кухню, от ароматного запаха мяса, запеченного с грибами, засосало под ложечкой. Патриции, к ее огорчению, там не оказалось, – она умчалась в кабинет, так как только что позвонил очередной поклонник. Мадлен с Дайаной оказались одни. Атмосфера накалялась с каждой минутой – это чувствовалось.

– Полагаю, не будешь возражать, – начала Мадлен в своей обычной сверхвежливой манере, действующей на нервы, – если я скажу вот что. Не считаешь ли ты, что выглядишь гораздо лучше, когда подбираешь волосы? Смотрю на тебя и вспоминаю этих лохматых хиппи. Дайана резко опустила хрустальную салатницу на стол.

– Мама, Россу нравится именно такой стиль.

– А не он ли виноват в том, что ты бледна как полотно? Если бы ты спросила меня, почему я так считаю, я бы ответила, что ты не выглядишь счастливой.

– Не спросила и не спрошу, дорогая мамочка!

Внезапно решетчатые двери распахнулись с таким шумом, будто это подгулявший ковбой ввалился в салун опрокинуть еще стаканчик.

– Дайана-а-а… – взвизгнула тетя Патриция.

Услышав однажды ее голос, забыть его было невозможно. Техасский акцент остался при ней навеки, а Мадлен от него избавилась, считая, что слишком растягивать слова вульгарно. Патриция влетела в кухню, словно за нею гнались, непроизвольно прервав обмен «любезностями» между сестрой и племянницей. Сильвия, дремавшая на высокой табуретке у бара, мгновенно превратилась в пушистый огненный шар и зашипела, как только Патриция оказалась рядом. Кошке пошел восемнадцатый год, по-кошачьим меркам она была уже в весьма преклонном возрасте и, привыкнув к мертвой тишине в огромном доме, терпеть не могла громких звуков.

Мадлен взглянула на сестру с раздражением, оторвав взгляд от голландского соуса, который не переставая помешивала.

Кошка, как и хозяйка, смотрела на Патрицию сквозь узкие щелки глаз весьма подозрительно. Ушки Сильвии были прижаты к оранжевой голове, а кончик пушистого хвоста подрагивал.

Патриция тем не менее делала вид, будто не замечает произведенного ее появлением смятения. Во-первых, она терпеть не могла кошек; однажды в детстве дернула за хвост злого кота и тот пустил в ход когти и зубы. Во-вторых, на правах младшей сестры она с юных лет проявляла мятежный характер и, хотя теперь ей было за пятьдесят, оставалась такой же бунтаркой. Кроме того, однажды поняв, что у Мадлен на все есть свои правила, она еще в трехлетнем возрасте решила, что самое лучшее не считаться ни с одним из них, и всегда поступала так, как ей нравилось, хотя иногда и делала то, что велела старшая сестра. Но это случалось редко, в основном когда Патриция была чем-то озабочена или не могла в тот момент придумать ничего лучше.

Что касается внешности, Патриция была копией своей сестры, правда в ее блондинистом варианте. И хоть энергии у нее тоже было с избытком, на этом сходство заканчивалось. Патриция была свободолюбивая натура, к тому же абсолютно непредсказуемая и непоследовательная, поэтому она так раздражала собранную и дисциплинированную Мадлен. Но, как известно, противоположности сходятся, а посему, несмотря на совершенную несхожесть характеров, сестры обожали друг друга. Обе испытывали наслаждение от общения, хотя, конечно, никогда бы не признались никому в целом мире, что их жаркие споры иногда заканчивались довольно бурно.

Патриция сосредоточила все внимание на высокой и изящной племяннице. Крепко сжав ее ладони, она не отводила от нее внимательного взгляда. Дайане даже показалось, будто экзальтированная тетка пытается заглянуть ей в душу. Обычно, когда Патриция находилась в состоянии покоя хотя бы секунду, возникало ощущение, будто она сжатая упругая пружина.

– Ах, дорогая моя, как прекрасно, что вы с Россом опять вместе! Это просто великолепно!

Мадлен начала яростно помешивать соус – стало слышно, как стучит о стенки кастрюльки ложка.

– Спасибо, тетя Патриция. Я и сама ужасно рада. – Дайана улыбалась, просияв.

– Представь себе, я никак не могла взять в толк, почему вы расстались, но, слава Богу, теперь все это в прошлом. И почему мне не встретился похожий на него мужчина… когда я была моложе, – протянула она с мечтательным видом. – Кто мне объяснит? Вышла бы замуж, шла бы по жизни шутя и играя, вон как Мадлен, например.

Мадлен кинула на сестру убийственный взгляд, который Патриция постаралась не заметить, потому что эта тема была в их отношениях камнем преткновения.

Хотя Патриция жила одна, мужчины и любовь не обошли ее стороной. Поклонников у нее было хоть отбавляй. Мадлен, естественно, это не нравилось. Однажды, давно это было, Мадлен неодобрительно отозвалась об одном аргентинском пароходном магнате, на что Патриция отреагировала в присущей ей экспрессивной манере: «Мадлен, дорогая, успокойся, я за него замуж не пойду. Он сделал мне предложение, ты это знаешь. Ну и вот, я подумала и решила, раз он тебе не нравится, я его в нашу семью приводить не стану. Подожду… Вся жизнь впереди». Патриция ждала вот уже более двадцати лет, и в тех редких случаях, когда Мадлен советовала ей остепениться, выйти замуж, отвечала несколько экзальтированно: «Ах, отстань! Ни один мужик не подходил мне так, как Рафаэль, а тебе он, видите ли, не понравился. Был бы и у меня сейчас муж, если бы не ты…»

Напоминание об этом всегда тяготило Мадлен. Это был тяжелый крест, который она несла всю жизнь. Ничего в жизни не желавшая так сильно, как устроить судьбу своей младшей сестры, она своими собственными руками отвела ее счастье.

Между тем атмосфера на кухне постепенно сгущалась.

– Знаешь, дорогая моя девочка, – продолжила Патриция, – мне очень нравится твой Росс.

– Патриция, – взорвалась Мадлен, и ложка зловеще звякнула. – Ты совсем не знаешь Росса, иначе бы не говорила так. Он тогда выставил Дайану из дома не просто так, у него были далеко идущие планы.

– Мама, прошу тебя! Во всем была виновата я, а не Росс. Миллион раз об этом говорила!

– Говорила, говорила… Только ничего не объясняла, должна я добавить, – заметила Мадлен, вздернув нос.

– На то были свои причины, – сказала Дайана тихо.

– Ты просто Росса защищаешь – вот и все, – не унималась Мадлен. – Знаю… Прекрасно понимаю. Он сделал что-то такое ужасное, в чем ты не хочешь признаться даже самой себе.

– Ну нет же, нет, мама! – Дайана была уже на пределе. – Не могу я рассказывать тебе все о своей замужней жизни и про себя объяснять что-либо не в состоянии. Пойми, я давно уже не ребенок и не вижу никакой необходимости бежать к мамочке со своими проблемами.

Патриция кинулась в самую гущу, она больше не могла сдерживаться.

– Мадлен, между прочим, я – врач. И всегда советую родителям моих пациентов не давить на психику, добиваясь откровенности, потому что это только затрудняет возникновение доверительных отношений.

Мадлен бросила на сестру испепеляющий взгляд.

– Неприятно это говорить, но придется. Патриция, дорогая, – произнесла Мадлен тем самым кисло-сладким тоном, который звучал для ее близких друзей как предостережение, – ты педиатр, а не психиатр.

– Чтобы понять, что ты, Мадлен, суешься, куда тебя не просят, не обязательно быть психиатром. А ты сейчас занимаешься именно этим!

– О-о-о-о! – Мадлен буквально задохнулась от гнева. Патриция, одна из немногих людей, кто отваживался перечить ей, вывела ее из терпения. Однако голос Мадлен не изменился, оставаясь все таким же притворно-сладким. – У тебя нет детей, поэтому тебе не понять, что я как мать чувствую… что значит для меня ее возврат к этому человеку. Я хочу ей счастья, а она и дня не была с ним счастлива! Будь у тебя ребенок, возможно, поняла бы, как болит материнское сердце, если в семье у дочери не все в порядке. Вот только у тебя нет ребенка, а у меня…

Мадлен неожиданно замолчала и побледнела, Дайана с испугом подумала, что та сейчас потеряет сознание. Такое она видела впервые. К ее изумлению, Патриция была спокойна и молчала. Похоже, между сестрами было что-то недосказанное, какая-то тайна. Странным показалось и то, что ни та, ни другая на нее даже не взглянули. Впервые в жизни Дайана увидела страх в глазах матери. Ее непробиваемая броня дала трещину. Она как бы постарела на несколько лет. Дайана даже почувствовала к ней нежность и желание оградить от тревог. Выражение лица Патриции показалось тоже странным, и в какой-то момент Дайана прочитала на нем сострадание. Потом возникшая неловкость между ними исчезла, обе они торопливо и одновременно начали говорить, как будто старались замаскировать какой-то промах. Но он, этот промах, присутствовал в продолжение всего ужина как нежеланный и незваный гость.

Ужин у Мадлен прошел так, как обычно проходили ее ужины. Мужчины составили свое общество, женщины – свое, за исключением застолья. Патриция была необыкновенно оживленна и занимательна. Она все время меняла темы разговора, не давая углубиться ни в одну из них, ибо уже через несколько минут ей становилось скучно. В этот вечер она вела себя особенно раскованно.

К великому облегчению Дайаны, ни Мадлен, ни Патриция не возвращались к разговору о ее отношениях с Россом. Однако Дайана ощущала неловкость, возникшую между сестрами после вспышки раздражения у Мадлен. Сложилось впечатление, будто обе они нарушили какую-то границу, установленную ими в далеком прошлом.

А когда Дайана неожиданно появилась на кухне со стопкой тарелочек после десерта, она услыхала фразу которой обменялись мать и тетка:

– Удивляешь ты меня, Мадлен! Нужно было рассказать ей об этом давным-давно…

Они увидели ее и, смутившись, замолчали. Дайана почувствовала себя неловко, поняв, что разговор шел о ней. Однако она была слишком поглощена размышлениями о своих собственных проблемах, чтобы думать еще и об этой случайно брошенной фразе.

В продолжение всего вечера она с трудом следила за нитью оживленной беседы, которую плела тетя Патриция. Мысли Дайаны то и дело возвращались к Россу и Эдэму. Казалось, будто она от них за тридевять земель, словно у них своя жизнь, а у нее своя. Как-никак три года обходились без нее! Наверно, каждый раз с нетерпением ждут наступления среды – дня, когда она уезжает в Хьюстон на целых двое суток, думала она. Вот когда они обдумывают свои планы! Получается, она делает несчастными самых дорогих для нее людей на свете. Сомнения не давали Дайане покоя.

Что же все-таки происходит? Неужели она так похожа на свою мать? Ведь та тоже мешает нормально жить ей, своему ребенку.

Поздно вечером, когда Росс с Дайаной уже лежали в кровати, он, обняв ее, сразу почувствовал, что она напряжена, как струна.

– Мне показалось, будто ты весь вечер была какая-то тихая.

– Не знаю, может быть.

– Все еще никак не успокоишься?.. Ну что особенного в том, что Эдэм идет в поход?

Его ладонь поглаживала ее обнаженное плечо, и от этого ей становилось спокойнее.

– Дело не только в этом, – ответила она дрожащим голосом. – Ну, не прав я, не прав… Нужно было сначала выяснить твою точку зрения. Хочешь, найду причину, чтобы не пустить его? Расстроится, конечно, ну да ладно! – Он убрал прядь волос с ее лба и поцеловал сначала один глаз, потом другой.

– Ни в коем случае! – вырвалось у нее.

– Почему? – удивился Росс.

– Разве непонятно? Не хочу я выглядеть бабой-ягой в его глазах. Что бы ты ни придумал, он поймет, что это из-за меня.

– Ну что ты, глупышка моя! – сказал он ласково. Заглянул в ее глаза. – Эдэм все прекрасно понимает. Баба-яга… Выдумала тоже! Но ты права в одном – он, конечно, расстроится.

Росс поцеловал ее в губы.

– А я как раз не хочу его расстраивать. Хочу, чтобы он был счастлив.

– А я хочу, чтобы ты была счастлива.

– Я счастлива, Росс…

Сказала, и вдруг ни с того ни с сего показалось, что счастье ускользает от нее. Вот завтра, в среду, уедет в Хьюстон, и все кончится, она потеряет Росса и Эдэма навсегда… Никогда она не желала ласк Росса так сильно, как сейчас. А Росс, переполненный любовью к ней, хотел только одного – перелить в нее свою любовь.

…А потом он взял ее, и она отдавалась ему так, будто прощалась навсегда.

Когда его дыхание стало ровным и Дайана поняла, что он заснул, она, отпрянув от него, свернулась клубком и горячие слезы хлынули из глаз. Она теряет его, теряет… И ничего нельзя с этим поделать! Не может она справиться с той своей частью, которая разводит их, разъединяет…

Она была убеждена, что расставание неизбежно, чувствовала, что это произойдет, но только не знала когда.

Глава девятая

Перед тем как задернуть шторы, Дайана постояла у окна. Вдалеке темнел лес. Он показался ей совсем черным, а ближние деревья, по берегу бурой лагуны, будто вышагивали к окнам, как мрачные, насупленные великаны, плечом к плечу, плотной шеренгой. Она спешно задернула шторы.

Эдэм, маленький, как он там, в этом страшном лесу? Дайана с трудом подавила желание закричать. Губы беззвучно прошептали молитву.

Была пятница. После обеда она провожала его в поход. Увидев своих друзей, Эдэм кинулся к ним с радостным воплем. Мальчишки побросали его снаряжение в одно из многочисленных алюминиевых каноэ, полеживающих на берегу с дерзко задранными носами. Эдэм был так счастлив, а она, охваченная беспокойством, думала, как нелегко будет ей расстаться с ним.

Ближе к вечеру Дайана несколько развеялась. Утром, перед тем как уехать на работу, Росс, как обычно, поцеловал ее и сказал, что было бы чудесно провести этот уик-энд как своеобразный медовый месяц. Так славно было бы, добавил он, ведь они будут одни, совсем одни…

Приближалось время его возвращения. В гостиной царил романтический полумрак. Горели свечи. Сервировка стола была продумана до мельчайших деталей. Дайана приготовила его любимое блюдо – ростбиф по-луизиански. Сначала мясо мариновалось в сухом вине, потом запекалось с травами и специями, а на гарнир подавался припущенный на пару дикий рис, зернышко к зернышку. Кушанье нужно было в меру поперчить, хотя, как правило, пожар во рту полагалось тушить охлажденным белым вином. В ведерке со льдом давно уже мерзла бутылка рейнвейна. В холодильнике остывал любимый им салат из шпината.

Когда все было готово, Дайана опять почувствовала странное беспокойство. С присущей ей грацией она бесшумно ходила по гостиной – то поправляла цветы в пазах, то снимала нагар на свечах. Дайана была необыкновенно красива, и, удивительное дело, гостиная, да и вообще весь дом как будто надумали не уступать хозяйке в шарме.

На Дайане был свободный, длинный арабский кафтан из тончайшего бархата изумрудного оттенка. С разрезами по бокам, обшитый широкой золотой тесьмой по подолу, по краю широких рукавов и вороту стойкой, он был перехвачен крученым, с кистями, поясом из золоченой нити. Накладные петли-бранденбуры и пуговки-горошины из узкой золотой тесьмы украшали наряд, спускаясь от ворота до подола, из-под которого выглядывали носки лодочек золотого цвета.

Этот экзотический восточный наряд можно носить без лифчика. Дайана так и сделала, расстегнув три верхние пуговицы. Когда она двигалась, в распахе была видна ее нежная грудь. Чуть-чуть… Самую малость – ровно столько, сколько надо. Умение пленять – это филигрань, это высокое искусство. Она им владела в совершенстве. Жгучая брюнетка с изумительным цветом лица, с глазами-сапфирами, широко распахнутыми и сверкающими, с ярко-рубиновыми губами, она безошибочно выбрала наряд цвета темно-зеленого изумруда.

Дайана хотела нравиться Россу. И в этом не было ничего удивительного. Она понимала, что любой мужчина – прежде всего эстет и любит наслаждаться женской красотой. Знала она и то, что при любых обстоятельствах нужно быть спокойной и мягкой, ибо мужчина сложностей не выносит. Что следует успокоить разгулявшиеся нервы, ей тоже было известно, но она ничего не могла с собой поделать: Дайана постоянно думала об Эдэме. Как он там… один… в лесу… Бросив украдкой взгляд на окно, отвела его, услышав шаги Росса. Он открыл дверь и, присвистнув, остановился на пороге. Глаза мгновенно засияли. Дайана не относилась к числу женщин с хитрецой, поэтому по ее лицу он мгновенно прочитал, что она встревожена. Поняв, чем это вызвано, слегка нахмурился. – А ей хотелось броситься к нему, рассказать про свои страхи, но она боялась рассердить его.

Росс стоял, смотрел на нее, пораженный красотой, и думал о том, что ее тревогу можно понять.

Он подошел к ней и обнял.

– Какая ты сегодня красивая! – сказал он ласково. Отогнув край ворота, поцеловал ее грудь. Он умел всего лишь поцелуем заставить Дайану позабыть обо всем, и она мгновенно обмякла.

– Не надо, – возразила она слабым голосом, когда он начал расстегивать пуговки на кафтане.

– Почему? – прошептал он, продолжая делать то, что начал. Бархат легко соскользнул с плеч, и роскошный наряд сполз с обнаженного тела к ее ногам.

– Потому что ужин… Я готовила весь день…

– Киса моя, не понимаю, почему ты уделяешь так много времени не тому, чему надо, – прошептал он, покрывая поцелуями ее грудь и лаская языком соски.

– Я… я… думала, ты хочешь, чтобы был праздничный ужин. Ты сказал, что мы будем дома… одни…

Он засмеялся, и его низкий, журчащий смех наполнил ее радостью.

– Когда это я говорил про ужин? Я совсем не то имел в виду, – сказал он хриплым голосом, целуя ее трепещущие губы и думая о том, что она просто создана для того, чтобы лишать мужчин рассудка.

И он, и она, позабыв про ужин, наслаждались друг другом. Говорят, счастливые часов не наблюдают. К ним эта сентенция имела прямое отношение. Говорят, что любовь валит с ног. С ними так и случилось. Она раздевала его неспешно, и, когда сняла брюки, он осторожно, но твердо переступил порог ее сладчайшего гостеприимства, а потом, поняв, что он желанный гость, вошел в обволакивающую теплом нежную мягкость.

– Ро-о-осс, – застонала она, прежде чем его губы заставили ее замолчать.

Обвив руками его шею, плечи, она ощущала под пальцами напрягшиеся мускулы спины.

Неожиданно глухой раскат грома гулко прокатился по всему дому. Отблеск яркой молнии белым огнем ворвался в гостиную сквозь неплотно задернутые шторы. Не помня себя от ужаса, она мгновенно рванулась из-под него, намереваясь бежать к окну, но он удержал ее.

– Спокойно! – осадил он ее грубым тоном. – В чем дело, черт возьми?

– Эдэм, – сказала она, – он там…

– Знаю. Ну и что? – Голос стал резким.

– Росс, я не могу…

Целый месяц он сдерживал свои эмоции – постоянно хотелось одернуть ее, приглушить инстинкт наседки. Все время какие-то дурацкие страхи! Нервы не выдерживают, подумал он, решив, что сегодняшний психоз – последняя капля, переполнившая чашу терпения.

Она умоляюще взглянула на него, надеясь встретить сочувствие, но он, давно уже отчаявшись понять причину ее взбрыкиваний, схватив брюки, стал одеваться. Она стояла, смотрела на него испуганно и молчала. Странное оцепенение овладело ею: она будто отдалялась от него с каждой секундой.

Черта с два он позволит делать из его сына кисейную барышню! Взглянув на ее лицо, не выражавшее ничего, кроме страха, Росс окончательно распалился.

Это выражение было хорошо знакомо ему. Точь-в-точь как тогда, после смерти Тэми! Стоит как каменное изваяние, закипал он, заправляя рубашку в брюки. Стал застегивать ее, но потом остановился.

– Та-а-ак! – протянул он, взглянув на нее. В его глазах она не увидела ни сочувствия, ни нежности. Разбередив старую рану, кроме душевной боли, он в этот момент ничего не испытывал. – Собираешься весь вечер стоять столбом и поучать меня, что я должен делать, да?

Она вздрогнула, заметив странный блеск его глаз, когда, приподняв с пола бархатный наряд, стала натягивать его на себя, через ноги. Дайана не сразу попадала в петли, застегивая кафтан. Росс, не спускавший с нее взгляда, подошел и стал помогать, преднамеренно касаясь пальцами ее тела. Она сжалась, чувствуя, как в нем просыпается плотское желание, а когда он вдруг отшатнулся от нее, обрадовалась. Все как в тот раз, три года назад, пронеслось в голове, тот же ледяной тон, взгляд… Понимая, что отталкивает его, она не могла заставить себя хотя бы заговорить с ним.

– Я пойду поем, а ты можешь и дальше дрожать как овечий хвост, – сказал он и ушел на кухню.

Она вздрогнула, но не произнесла ни звука. Слышала, как он гремит посудой, хлопает дверцами шкафов, С громким стуком упала на пол крышка от кастрюли., . В гостиную он не вернулся. И она не пошла на кухню.

За окном опять громыхнуло. На этот раз так сильно, что в доме задребезжали стекла. Она бросилась к окну и отдернула шторы. Прислонив белое как мел лицо к прохладному оконному стеклу, она до боли в глазах вглядывалась в густую черноту.

А потом начался ливень. Дождь хлестал по окнам, и она уже ничего не могла разглядеть, но по-прежнему стояла у окна.

Так прошел час, а может, и два. Она потеряла ощущение времени. Когда наконец появился Росс, Дайана преднамеренно не повернула головы. Если он хочет попросить прощения, подумала она, то ей нечего сказать. Да и вообще, о чем с ним говорить? Даже не попытался понять, что с ней происходит! Правда, она видела боль в его глазах. Ну и что? Сам виноват, что Эдэм в такую непогоду далеко от дома.

Незадолго до полуночи раздался телефонный звонок, расколовший тишину в доме, как громовой раскат.

Дайана кинулась к аппарату, но Росс успел схватить трубку раньше. Что-то в голосе Росса насторожило ее.

– Что? Он что? – спросил Росс.

Ужас охватил ее, будто тягучая, вязкая пелена. Дайана не сразу поняла, о чем он говорит. А потом до нее дошел смысл сказанного. На какое-то мгновение показалось, что она спит и видит страшный сон.

Эдэм и еще один мальчик, его напарник, исчезли. Сначала они обогнали всех остальных, а когда группа собралась в условленном месте, их там не оказалось. Их искали несколько часов. Нашли перевернутое каноэ рядом с топляком. Неподалеку плавали два оранжевых спасательных пояса. Если они живы, то, возможно, заблудились в лесу.

Страшное известие парализовало ее. Когда Росс, увидев это, кинулся было к ней, чтобы утешить, успокоить, хотя на него самого было страшно смотреть, она в ужасе отпрянула от него, загораживаясь руками. Какое-то мгновение он смотрел на нее с удивлением, а потом все понял.

Осунувшееся лицо стало жестким, а взгляд жестоким. Перед ней стоял тот самый Росс, каким она его запомнила три года назад, когда он велел ей покинуть дом. Но сейчас ей было все безразлично. Выставил сына из дома! Ее Эдэма… На этот раз она ничего не сказала. Но он понял все, что она подумала. Невысказанное обвинение отпечаталось в его мозгу так же четко, как если бы она произнесла его вслух.

– Обещай мне, что сейчас же позвонишь Патриции, – произнес он ледяным тоном. – Пусть приедет и побудет с тобой.

– Хорошо, – отозвалась она чуть слышно. – А… зачем?

– Я уезжаю на поиски Эдэма, – ответил он, надевая ярко-желтый прорезиненный плащ и болотные сапоги. – Может, перестанешь пялиться на меня, будто я изверг? Нашла убийцу!.. – Он достал из шкафа огромный электрический фонарь. – С ним все в порядке, сумасшедшая баба! Он должен… А ты… и я… – он помолчал, глядя пристально на ее испуганное, но по-прежнему красивое лицо, словно взвешивал то, что собирался сказать, – а между нами все кончено! Я не могу жить с женщиной, которая превращается в форменную идиотку, как только ребенок выходит за порог, и, если что не так, тычет в меня пальцем. Не я опрокинул лодку, поняла?

…Ну вот и все… все как тогда, подумала Дайана. Она опять убила любовь. Дайана смотрела в окно и видела, как он шагает, упрямо пробиваясь сквозь стену дождя. Она не чувствовала ни сожаления, ни печали, а только отчаяние.

Тетя Патриция примчалась сразу же, как только Дайана позвонила. Она была свежа, как будто только что пробудилась ото сна, хотя шел уже второй час ночи. Вероятно, профессия наложила свой отпечаток: привыкла являться к больным по первому зову, как говорится, в полночь и за полночь.

– Главное, не волноваться! Вот так, моя дорогая, – посоветовала тетя, прикидываясь бодрячком при виде серого лица племянницы. Схватила чайник, налила воды до краев и поставила кипятить. Патриция обожала гонять чаи. – Когда я была маленькая, со мной постоянно приключались такие истории, ну просто с ума сойти! Хочешь – верь, хочешь – нет, но с твоей матерью ни единой! Я тебе не рассказывала? Сейчас расскажу, умрешь со смеху…

Патриция говорила и говорила, не переставая, а дождь за окнами лил как из ведра. Дайана улавливала лишь какие-то обрывки этого монолога, но была благодарна тетке за присутствие.

Было около пяти утра, когда Дайана услышала шум мотора фургона, на котором уехал Росс. Она выскочила из дома и босая помчалась навстречу.

– Росс… Эдэм… где?

Спазм перехватил ее горло, когда она услышала звонкий голос сына.

– Мамочка! – закричал он, высунувшись из окна кабины.

Дайана распахнула дверцу, сжала его в объятиях, зарывшись лицом в мокрую курточку. Радость, счастье переполняли ее сердце. Она подняла на Росса глаза и встретила холодный, равнодушный взгляд.

По ее лицу текли слезы. Что она наделала? Почему опять так глупо повела себя? Она протянула к нему руку, коснулась его руки, но он отдернул ее, будто его ударило током. Вышел из кабины, гордый и неприступный, с Эдэмом на руках.

– Росс… я… прости…

– Не надо! Твое «прости» ничего не изменит. Я все сказал, уходя. – Он резко повернулся и пошел к дому, не глядя на нее и унося Эдэма.

– Росс…

Но он даже не оглянулся. В ушах звучали его слова о том, что между ними все кончено.

Глава десятая

Дайана водила пальцем по ручке чашки, из которой тетя Патриция время от времени отхлебывала остывший крепкий чай. Кажется, это была уже седьмая чашка. Дайана смотрела без всякого выражения на своего мужа и думала, почему тетя Патриция не оставит его наконец в покое.

– Безусловно, я знаю, что делаю. Хочу, чтобы она утром отправлялась к себе в Хьюстон, – сказал Росс решительно.

Он мог бы этого и не говорить, потому что Патриция никогда не слышала того, чего не желала слышать.

– Но это же нелепо, мало того – смешно… – начала она, не обращая внимания на то, что он помрачнел, а челюсть заходила ходуном. Она налила себе очередную чашку и добавила: – Вы созданы друг для друга. Более того, как врач, заявляю со всей ответственностью, проблема не стоит выеденного яйца.

– А меня, видите ли, абсолютно не интересует чье-либо мнение по этому вопросу, в том числе и ваше, – ответил Росс довольно резко. – Суете нос в мою жизнь с той же самой настырностью, что и Мадлен.

– Ну зачем вы так? Обижаете… – Патриция едва сдержалась. Когда ее сравнивали с сестрой, она воспринимала это как оскорбление, – Что касается Мадлен, она мечтает, чтобы вы развелись.

– Вы меня радуете! Наконец-то за все время моего знакомства с ней наши желания совпали, – хмыкнул Росс.

– Ах, оставьте, дорогой Росс! Не то вы говорите. Понимаю, ваше мужское самолюбие задето, ибо Дайана опять оттолкнула вас. Как после смерти Тэми. Однако это отнюдь не причина, чтобы рушить семью.

– Неужели вам не ясно, – сказал он, всем своим видом показывая, что он устал и что ему абсолютно все равно, понятно ей или нет, – что все гораздо сложнее. Мне нужна преданная женщина, не бросающая меня в трудную минуту. – Согласна! Именно этим жена отличается от любовницы, – кивнула Патриция.

– Рад, что мы с вами солидарны.

– Вовсе нет! С чего вы взяли? Я лишь за то, чтобы вы образумились. Дайана ваша жена. Я мечтаю, чтобы вы всегда были вместе.

– Мечтать не вредно! А я с вашего позволения пойду спать. Устал чертовски!

– Все дело в том, – продолжала Патриция, – что ни вам, ни ей не известно одно существенное обстоятельство, которое прояснило бы многое, расскажи я об этом Дайане пару лет назад. Но… но я боялась Мадлен.

Росс направился было к двери, но остановился, услышав безжизненный голос Дайаны:

– Тетя Патриция, прошу тебя, оставь его в покое. Бесполезно что-либо ему объяснять. Если уж он что решил, то своего намерения не изменит.

Росс резко обернулся к ней.

– Что верно, то верно! – сказал он, перехватив ее взгляд. – Хорошо, я весь внимание, слушаю вас, – обратился он к Патриции.

– Думаю, причина, из-за которой вот уже второй раз ваш брак под угрозой, весьма уважительная. Ведь Дайана – приемная дочь. Я сама привезла ее в дом сестры, когда девочке было два с половиной года. Тогда же я пообещала Мадлен, что никому и никогда не скажу об этом. Теперь вижу, я не вправе хранить эту тайну, когда рушится семья.

– Приемная дочь… – прошептала Дайана. Как это всегда бывает в момент крайнего возбуждения, все, что мучило ее и не давало покоя, моментально прояснилось. Вот, оказывается, почему ей всегда хотелось нравиться матери, для которой так важно было, чтобы Дайана была образцовым ребенком. Везде и всегда первой. Значит, поэтому она ощущала себя одинокой в родительском доме. Дайане всегда не хватало материнской ласки и тепла, поэтому, когда выходила за Росса замуж, она с великой радостью усыновила маленького Эдэма, решив раз и навсегда, что ее сын никогда не почувствует себя обделенным. Теперь понятно, пронеслось в голове, почему Мадлен ни разу в жизни не приласкала ее, не прижала к груди. Кто же ее настоящие родители, где они? Ладно, теперь это уже не столь важно, подумала она. Да, но при чем тут Росс?

– Черт возьми, почему вы хотите привязать мои проблемы к этому обстоятельству? – спросил Росс с недоумением, хотя было заметно, что он потрясен этим известием.

– Думаю, все объясняется трагедийностью обстоятельств, лишивших Дайану ее настоящих родителей. – Взволнованная Патриция осторожно подбирала слова. – Когда ей было два года, родители решили провести отпуск, так сказать, среди дикой природы в горах и, взяв с собой ребенка, отправились в Колорадо. И однажды во время грозы на их палатку упало дерево… Их смерть была мгновенной. Через сутки люди наткнулись на несчастного ребенка. Она бродила вокруг палатки и плакала навзрыд, повторяя одно и то же: «Виновата, больше не буду… виновата, больше не буду…» Вероятно, когда началась гроза, Дайана проснулась и ушла из палатки. Скорее всего, родители ей запрещали делать это, поэтому, когда случилась трагедия, она восприняла это как наказание за непослушание. У девочки наверняка был нервный шок.

– Какой ужас! – сказал Росс и, подойдя к жене, встал за ее стулом и положил руки ей на плечи.

– Конечно, можно и нужно говорить о том, что все это не прошло бесследно. Ее поведение в момент смерти Тэми легко объяснить. Она, безусловно, не помнит, что с ней происходило в двухлетнем возрасте, но в подкорке… вы, думаю, понимаете, о чем я. Одного не возьму в толк, почему Мадлен держит это в тайне.

– Но ведь я никогда не посвящала ее в то, что происходило со мной в те дни, когда мы потеряли Тэми. Я думала, что схожу с ума. Кроме того, мама терпеть не может никаких стрессовых ситуаций.

– А я тогда была в тех краях на практике, – продолжила Патриция свой рассказ. – Приходит как-то ко мне одна женщина, как оказалось – дальняя родственница матери Дайаны, и рассказывает мне все это. При этом говорит, что своих детей полон дом, мол, тяжело и все такое. А Мадлен тогда была в критическом состоянии: ей сообщили, что у нее никогда не будет детей. Что было дальше, легко догадаться. – Да, – прошептала Дайана.

– Думаю, Росс, Дайана действительно была несправедлива к вам, обвиняя в смерти Тэми. Но это защитная реакция ее нервной системы. Не она виновата, не ее вина… Понимаете меня?

– Понимаю! Все понимаю, – сказал Росс. Патриция взглянула на Дайану, перевела взгляд на Росса и с облегчением вздохнула.

– Ну, дети мои, мне пора восвояси! Свою миссию я выполнила. Мадлен, думаю, выгонит меня из дома, когда узнает.

– Милая тетя Патриция, спасибо за все! Думаю, я и мама… у нас будет полное взаимопонимание. Скажите ей, что я люблю ее и что она моя мама, настоящая.

Дайана обернулась и посмотрела на Росса. У нее есть муж, подумала она, любимый, родной, и разве имеет значение – родная она дочь или приемная.

Когда Патриция уехала, Росс, обняв Дайану, прижал к себе.

– Прежде всего нужно держать тебя покрепче, чтобы ты не удрала. Конечно, если пожелаешь оставить в мужьях такого самонадеянного дурака. Прости меня! Я во всем виноват.

– Ты скорее не дурак, а самодур, особенно когда считаешь, что во всем прав, – сказала она строгим голосом, будто и в самом деле раздумывала, брать ли его в мужья. – Росс, милый… – Она прижалась щекой к его груди и замолчала, потому что не могла найти нужных слов, чтобы он понял, как сильно и нежно она его любит.

Он взглянул на нее и в синем море ее глаз увидел первыепризнаки надвигающейся страстной бури.

– Я думала, что потеряла тебя навеки, – сказала она чуть слышно.

– Милая, знай – без тебя я не могу прожить ни дня, ни часа, ни минуты…

Он поцеловал ее в губы, и поцелуй был особенно сладок. Что они чувствовали, словами не передать, да и вряд ли нужно: каждый знает, какое это счастье, когда что-то теряешь и снова находишь.

– Я люблю тебя, Дайана, – прошептал он. – Дорогая моя, любимая.

– Несмотря на мои… дурацкие поступки?

– Да, дорогая! Правда, кое-что я постараюсь исправить. Ты научишься водить машину как положено, даже если мне придется убить на это массу времени.

– Но я же умею! – возразила она упрямо.

– Это мы еще посмотрим, когда переедем в город! Не в лесу же мне тебя учить, тем более он тебя пугает.

– Наконец-то! Вот сейчас я знаю, что ты меня любишь.

– Сейчас она, видите ли, знает… Я всегда тебя любил!

– А я больше не боюсь леса. Теперь я понимаю, отчего мои страхи. Здесь наш дом, и я никуда не хочу переезжать, – сказала она, улыбаясь.

– А я тем более! Мой дом там, где ты. Добро пожаловать, моя дорогая!

– Считаешь, мы больше не будем ссориться? Мы же такие разные… Со мной одни проблемы…

– Ну, я думаю, мы и это сможем уладить.

– Росс, я давно хочу спросить…

– Да, дорогая?..

– А кто такая Линда?

– Ого! Мы еще и ревнуем?

Дайана кивнула. Росс улыбнулся.

– Прекрасно! А я все думал, когда настанет твоя очередь. Я ведь тебя ревновал к твоему седовласому мультимиллионеру…

– Ты не ответил на мой вопрос, – прошептала она, не отрывая глаз от его лица.

– Она моя старинная приятельница.

– И все?

– Тебе бы следовало понять, что я однолюб, – сказал он, глядя ей в глаза.

Он поцеловал ее. Поднял на руки.

– Куда ты меня несешь?

– В нашу спальню!

– Вверх по лестнице?

– «Унесенные ветром» помнишь?

– Боже мой, Росс… – Она обвила руками его шею.

– А знаешь, о чем я мечтаю? – спросил он, когда шел к лестнице через гостиную.

– О чем?

– Не устроить ли нам любовные качели, такие, как у тебя в Хьюстоне? Ту ночь я никогда не забуду. А ты помнишь?

– Помню! Но тогда я мечтала о другом. Я хотела, чтобы ты всегда был со мной, чтобы ты полюбил меня снова.

– Ну и вот, пожалуйста! Что хотела, то и получила. Набаловали тебя в детстве, моя испорченная девочка. Теперь я буду баловать тебя и испорчу окончательно.

– А я тебя… Придумала! На твой день рождения подарю нам постель-качели. А что? Возьму и закажу…

Он постоял на лестничном марше, прижавшись лицом к ее коленям.

– Придется поднимать потолок, но я согласен разобрать дом по бревнышку ради тебя, – улыбнулся он.

Размашисто вышагивая, Росс внес ее в спальню и, осторожно опустив на середину кровати, долго стоял и смотрел не нее. В комнату золотым потоком хлынула утренняя заря, щедро добавившая золота в глаза Росса, сверкающие желанием. Красивые они были сейчас – более золотистые, чем обычно, и обрамленные чернью ресниц.

Когда он лег рядом с ней, кровать прогнулась под тяжестью его тела, а потом они изнемогали от жара поцелуев. Ее дрожащие пальцы долго расстегивали пуговицы на его рубашке, а когда полы наконец распахнулись, Дайана ощутила под руками тепло обнажившегося тела.

Она любила его без памяти и не сразу это поняла, как и то, что чуть было его не потеряла. Слезы счастья уже готовы были пролиться из-под ее густых черных ресниц.

Его руки раздевали ее, а губы шли за ними следом, лаская по пути нежную кожу шеи, причмокивая, двигались ниже, а потом уже целовали соски, пока они не набухли, как два бутона розы.

Его горячий рот наслаждался женской плотью, опускаясь все ниже и ниже…

Она принадлежала ему, а он – ей, и в горячих лучах разгоравшегося солнца, когда начался новый день в их жизни, они сдались на милость взаимной любви, доведенной до крайних пределов – до белого каления – сладострастной восхитительностью их губ, обжигающе горячих, как языки пламени, и страстью, такой бурной, что им ничего другого не оставалось, как только позволить пронестись над их телами огромной опаляющей волне огня любовного желания.

Оглавление

*** Примечания ***

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая