Скопище [Илья Масодов] (fb2) читать онлайн

Илья Масодов Скопище

Извлечение зла

Вечерело.

Профессор Павлов, высокий мужчина шестидесяти девяти лет, кутая неровно подстриженную седую голову в высокий ворот пальто, угрюмо брёл вдоль длинного строения, облупившаяся краска рекламных вывесок которого напоминала кожу обгоревшего трупа. Окна здания, скучая, подмигивали его покатым плечам, заигрывали с истёртыми носами ботинок. От них веяло чем-то близким и понятным. Поэтому он всегда ходил, почти вплотную прижимаясь к стене, не уступая встречным людям — призракам дороги, в этом странном туманном мире.

Старику было тошно. Физическая его немощь, годами накапливаясь, перерастала в нечто большее — постоянное ощущение бесконечной гнусности, что, поселившись в сердце, в голове, в кишках его, не отпускала ни на секунду. Механически ступая по грязному месиву тротуара, Павлов то и дело кривился в гримасе отторжения. Хотелось блевать, но блевать не пищей, а скорее сущностью своего внутреннего я — вывернуть себя наизнанку, избавиться от мерзости бытия, исторгнуть самое себя…

Хотелось исчезнуть.

* * *

Облезлый пятнистый щенок неожиданно выполз из чёрной дыры в нижней части здания и, помахивая свиным хвостиком, потрусил к Павлову. Глаза щенка щедро источали желтоватый гной, пасть была вымазана чем-то мокрым. Животное фиглярствовало, припадая на заднюю левую лапку. Зрачки пса блестели фальшивой преданностью хорошо выпившей и закусившей за счёт клиента проститутки.

Павлов, нахмурившись ещё более обычного, нащупал было в глубоком кармане пальто рукоятку тонкой стамески, но, вдруг передумав, высоко занёс ногу в ботинке и резко опустил её на голову щенка, в которой всё сразу затрещало и забулькало.

Стараясь не глядеть на судорожно бьющуюся, ускользающую из-под подошвы жизнь, старик зажмурился и снова ударил. И снова. И снова. На четвёртый раз нога его увязла в чём-то мягком и жирном. С отвращением, Павлов дёрнулся и потрусил по переулку, то и дело шаркая ступней, стараясь избавиться от назойливого липкого тепла, что обволакивало его.

— Мерзость, мерзость, — бормотал профессор. — Господи, какая гнуснейшая гнусность!

Остановившись подле троллейбусной остановки, Павлов неопределённо махнул головой, и посмотрел вниз. Вся его левая нога до колена была вымазана в багряно-густом месиве.

Взвизгнув от отвращения, профессор пошёл было вперед, но тотчас же остановился.

* * *

Перед ним стоял старый бомж. В испитом лице его, пожёванном жизнью, человеческие черты были смазаны, уступив место неловкой пародии. Он и сам не знал, что ему нужно, и только подобострастно улыбался, шмыгая проваленным носом. «Какую же ужасную пакость сотворяет природа, эта больная тварь!» — ошеломлённо подумал Павлов, разглядывая ходячее растение.

— Пойдём, друг, вон в ту подворотню, угощу тебя винцом, — взяв бомжа за рукав, с болезненной улыбкой пригласил его Павлов.

— Алилуйя! — сакрально взвизгнул бомж и крепко ухватился за острый локоть профессора. — Иа…мил…чек, мож…скать…истину в-веда…ик…ведаю… — доверительно засипел он, семеня рядом с Павловым.

Старик поморщился. Прикосновения бомжа рождали в его душе ощущения скользкие, холодные, стекающие по пищеводу вниз, застревающие в кишках и комом давящие на печень.

Они зашли в тёмную, пахучую подворотню. Бомж, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, глазами падшей женщины глядел на Павлова. Профессор оглянулся, помедлил несколько секунд и полез в карман.

— И-и…Иссус. — выдавил из себя бомж, пожирая глазами карман Павлова… — Исцелит.

Внезапно, он опустился на колени перед стариком и обнял его.

С отвращением, Павлов почувствовал прикосновение резиновой плоти в районе паха. Руки бомжа, червями вцепились в бедра старика, лицо его расплющилось, расплылось в слюнявой улыбке. Он широко открыл рот, обнажая гнилое нутро изъеденной язвами челюсти, закатил глаза и засопел счастливо.

— Отця, — гнусавил он, нетерпеливо дёргая старика за карман.

«Господи, я же умру вот прямо сейчас! Умру и никто не поймёт, до чего ничтожен мир, до чего черна река человеческих душ. Я ведь не успею объяснить, меня сметёт этой…этой плазмой, массой всего этого дерьма!»

В отчаянии, Павлов дёрнулся, вырвался из липких объятий бомжа.

— Винцо! — хохотнул он, доставая руку из кармана и несильно, вяло ткнул стамеской в заросшую щёку.

Не встретив сопротивления, метал провалился сквозь дряблую плоть. Отчего-то, Павлову подумалось о вате, о целых вагонах вонючей, использованной ваты, о поездах, что несутся сквозь пустые полустанки, везя в своём чреве миллиарды тонн мягкой жёлтой скользкой ваты…

* * *

…И время замедлилось. Остановилось на миг. С отстранённым изумлением, Павлов глядел на свою руку, вдавливающую стамеску в щёку бомжа, слышал далёкий скребущий звук трения металла о кость, ощущал как попрошайка, что склонился перед ним в непристойной двусмысленной позе пытается перехитрить смерть, отклониться. «Так нельзя!» — произнёс кто-то, вне его поля зрения и этот кто-то вселившись в правую руку профессора, крепко прижал ею взлохмаченную голову бомжа, дружески обнял, не позволяя увернуться, тогда как левая, теперь уже сросшаяся с рукояткой стамески, прокладывала себе путь вперёд и вверх, сквозь мягкие ткани гортани, навстречу ослепительному солнцу угасающей жизни.

Гудение в голове профессора стало нестерпимым и, внезапно, со щелчком, время ускорилось. С растущим недоумением, Павлов уставился на голову бомжа, всё ещё крепко прижатую к телу. Острие стамески торчало из шеи пропойцы, окрашенное возмутительным багрянцем.

Глаза бомжа как-то неожиданно осмысленно глянули на фигуру в пальто, будто он понял, что этот пожилой мужчина тут не причём; что расплата эта была неизбежной и что этот добрый человек лишь орудие…

— Что же ты не танцуешь? — хихикнул профессор.

Под весом собственного тела, бомж оползал с импровизированного клинка. Ноги его стали подёргиваться, будто он действительно желал пуститься в пляс. Профессор нетерпеливо выдернул из него стамеску и тут же снова вонзил её в голову попрошайки, на этот раз чуть ниже глаза.

Из-под нижнего века бомжа, пенясь, вытекло немного крови. Павлов вдруг ослабел, глядя на неестественно вылезший из орбиты удивлённый глаз уродца. Сила, руководившая рукой, куда-то исчезла, видимо сочтя, что содеянного достаточно. Однако, бомж, вместо того, чтобы умереть, радостно мяукая, пополз во мрак мусорных баков и картонных коробок, стоявших в подворотне.

— Ай-яй-яй, — проблеял Павлов, глядя как удаляется его стамеска.

Он стал бегать вокруг бомжа и размахивать руками, приказывая тому остановиться, но горло его издавало только хриплые стоны — от волнения у него пропал голос.

Оглядевшись, Павлов увидел большое бревно, прислонённое к тёмной сырой стене. Смахнув с него мокриц рукавом пальто, он взял его и с трудом поднял над головой.

Бревно обрушилось на правую руку бомжа, измяв её, как поделку из свежей глины. Штаны бродяги потемнели и Павлову сделалось совсем дурно. Однако, он нашёл в себе силы для последнего удара по ненавистной лохматой голове.

— Какой пустой звук! — нелепо подумалось ему.

Теперь бомж лежал неподвижно, тело его утратило форму, потеряло вес.

Стараясь не смотреть на обезображенную голову, Павлов наклонился и потянулся за стамеской. С сочным чавканьем металл высвободился из тенет связавшей его органической массы. Голова бомжа было потянулась следом, но тотчас же опала, хрустя лбом об асфальт.

* * *

Павлов принялся оттирать стамеску о штаны мертвеца. Взгляд его переместился правее. Профессор нахмурился. На неровном асфальте перед ним возлежал глаз.

— Чтоб тебя! Чёрт-те что творится!

Позабыв о стамеске, старик склонился над безобразной находкой. Поразило его то, что глаз, освобождённый от мерзости тела, выглядел чистым, незамутнённым более земными грехами и распутством. С невозмутимым спокойствием взирал он на профессора. Павлов боязливо потянулся и поднял глаз, присмотрелся, заглянул в бездонную черноту зрачка и …увидел нечто такое, отчего ком мерзости, пожирающий его нутро, всколыхнулся в ужасе, и отступил.

— Вот так вот, миленький! — прошептал Павлов и запихнул глаз в рот.

Помедлил секунду, наслаждаясь солёной теплотой, обволакивающей нёбо и принялся сосредоточенно жевать.

— Как яичко! — пискнул он, — как Пасхальное яичко! Ну нет…этого я так не оставлю! Ни в коем случае! Надо же … найдут, отнимут… Где-то здесь…он должен быть здесь!

Старик ползал по земле в поисках второго глаза, как вдруг его осенило:

— Конечно же! Ах я старый идиот! — он опрометью кинулся к трупу, перевернул неподатливое тело и впился пальцами в глазницу.

— Экая всё же пакость! — досадливо проговорил он мгновение спустя, отбрасывая размозжённую голову.

Второй глаз не понравился ему, он был с дефектом — маленькой катарактой, заметной только вблизи, и гадливость вновь зашевелилась в чреве профессора.

Павлов встал, неловко вытер стамеску о лохмотья бомжа и, покачиваясь, побрёл куда-то, не отдавая себе отчёта в том, что делает. Его поиски не увенчались успехом, бомж оказался полон червоточинок и даже съеденный глаз, вызывал теперь самые наихудшие опасения.

* * *

Впереди замаячил затылок какой-то пенсионерки. Её душа была в чёрных пятнах, которые явственно проглядывали сквозь жёлтый дождевик. Павлов не посмел её тронуть, а чуткая старуха тут же обернулась и смерила его насмешливым взглядом. Профессор резко свернул в тихий переулок и присел на скамью, нащупав её холодную влажность в туманной темноте окружённой мёртвыми домами площадки.

Не прошло и минуты, как рядом с ним на скамью опустилась давешняя старуха. От неё пахло сухими фекалиями и отчего-то кукурузой. Запах окружал её подобно нимбу.

— Желчный вы старикашка, — прошамкала старуха и гадостно подмигнула.

Павлов аж зажмурился от такой фамильярности.

— Бесполезный старый пердун! Вы, должно быть, — педераст… — при этом она прищурилась и облизала густо напомаженные губы покрытым струпьями языком. — Я вас насквозь вижу.

— Уйдите, бабушка. — застонал Павлов.

Старуха расхохоталась гулким басом и сильно хлопнула профессора по плечу.

— Споём? — предложила она.

Но Павлову было не до песен. Неловко покряхтывая, он поднялся со скамьи и побрёл в сторону белёсой моли, что виделась ему. Белёсая моль, набитая ватой, что вечно порхает вокруг раскалённой лампы, не в силах совладать с безудержным мортидо, очаровательной жаждой смерти.

* * *

Павлов узрел свой приз…

Белявая курносая девчонка с выпирающим из-под грязного пальто животом стояла под фонарём, и за что-то картаво ругала уродливую куклу с опалёнными волосами. Завязанный грубым узлом пионерский галстук походил на обрывок удавки.

«Она ждёт меня», — заторопился Павлов.

Куриными шажками, профессор семенил к Пионерке. Вблизи, она оказалась еще более сумрачной, нездешней. На секунду, Павлову почудилось, будто вся она соткана из прозрачной мольей паутинки, присыпана гнилостной пыльцой и увита червём. Червление это, столь отталкивающее и в то же время притягательное проистекало из вздутого живота Пионерки. Именно там сходились линии вероятности жизни и смерти, там, в центре мироздания находилось искомое.

Приблизившись к девочке на расстояние полувздоха, профессор почувствовал смрад зарождающейся смерти. Он знал, что Пионерка обречена, осознавал её смерть и конечность, бренность её существования, но в то же время, вожделение охватившее его, не имело ничего общего с примитивным возбуждением зверя, напротив, в сердце своём он ощущал блаженное тепло, подобное тому, что чувствовал он, вкусив запретного глаза, но неизмеримо более сладостное…

«Как же мне представиться, как преподать себя?..»

— Здравствуй, девочка, я… твой новый учитель… по квантовой физике, — неопытно соврал профессор, загребая руками туман вокруг Пионерки.

— И придёт день последний твой,

и велик будет плач твой,

и преумножится горе твоё, —

не обращая внимания на мужчину, говорила Пионерка кукле, выламывая ей руки.

— Заниматься я с тобой должен… директор будет недоволен… идём… на чердак, — чревовещал окрылённый Силой Павлов.

Девочка зябко подёрнула плечами, скрипнула зубами и пошла в мрачную муть парадной.

Тотчас же повернулась к профессору и развязно брякнула:

— Здеся меня насильничать будешь, хрыщ?

Профессор смутился и даже подался на секунду назад, ощущая как предчувствие благодати отступает, под натиском животной тьмы, что сочилась из глаз Пионерки.

— Не спи, деда! — хихикнула девчонка, — снимай пинжак — щекотаться будим!

Тут она залаяла. Самое страшное заключалось в том, что лаяла на самом деле не она, а убогая кукла на руках её.

* * *

Профессор решил идти до конца.

— Ути-ути-ути! — пискнул он приветливо.

Девочка, как зачарованная, следила за его руками, складывающимися в замысловатый знак егозы. Воспользовавшись секундным замешательством Пионерки, Павлов с силой схватил её за голову и швырнул о батарею. Затылком девочка стукнулась о прелый металл, чудом устояв на ногах, покачнулась, будто намереваясь идти и неловко осела на бок.

— Мама… — невесть кому шепнула она. Профессор вздрогнул и, подхватив Пионерку как старый тюфяк, потащил её на чердак.

— Я те покажу… — неопределённо пообещал он, нарочно раскачивая её тело, чтобы девочка ударялась о стену головой. Какое-то новое чувство овладело им, доселе незнакомое — удовольствие, явное, физического свойства, от причинения боли любой жизни.

На последнем этаже профессора ждало горькое разочарование. Люк, что вёл на чердак оказался заперт на замок. На стене жёлтым мелом кто-то нацарапал: «Лёва».

— Отчего же — Лёва, отчего? — истерически взвизгнул профессор, стараясь взглядом развеять тьму, плотным кольцом окружившую голову Пионерки. Девочка не отвечала. Она закатила глаза, беззастенчиво вывесила язык и притворилась мёртвой.

Аккуратно уложив девочку на пол, он, не торопясь принялся снимать брюки.

— Маленькая… красивая, — сипло шептал он, теряя остатки самообладания. По щекам его катились слёзы.

Уже спуская трусы, профессор осознал, насколько сильными чарами обладало нелепое существо, лежащее у его ног. Сила колдуньи заставила его пойти на ужасающее преступление — ещё немного и он совершил бы насилие над невинным дитём.

— П-паскуда, — выругался профессор, рывком натягивая трусы. Брезгливо, он подцепил куклу ногой и откинул её в сторону, от греха подальше. Чародейская сила, заключённая в пластмассе, таила в себе опасность.

Ему показалось, или по телу Пионерки прошла зыбкая дрожь, как круги по воде?..

* * *

Потянув носом воздух, профессор ощутил присутствие скрытого доселе аромата — запаха благодати, что скрывалась во чреве Пионерки.

Более не таясь, он упал перед девочкой на колени и потянулся руками к холмообразному животу…

Кожа, что должна была быть рыхлой — профессор был уверен в этом — оказалась эластичной и неподатливой, никак не хотела открываться под его сильными пальцами. Тогда он пошарил рукой по пыльному полу и нащупал кусок битого стекла треугольной формы.

— Маленькая моя, козочка, — жарко шептал он, елозя стеклом по животу.

Внезапно, тело под ним ожило, забилось.

В недоумении, профессор поднял голову и встретился глазами с полным ужаса взглядом маленького ребёнка.

— М-мама, мамочка! — хрипела Пионерка, — дяденька, пусти, не надо… БОЛЬНО!

Последнее слово она выкрикнула истошно, исторгла с комком чёрной тьмы из зева своего.

— Ну-ну, — залопотал профессор успокаивающе, — Ну-ну… Больно не будет. Больше не будет больно…

Он заторопился, заспешил и стараясь, чтобы не было больно, полоснул стеклом раз и ещё раз. Чёрною рекой понеслась кровь, плоть разошлась подобно створкам гротескной вагины, исторгая из себя клубящиеся паром кишки. В катастрофическом переплетении бугристых труб и трубочек, припорошённых алым, профессор на секунду потерялся, растворился всецело, потрясённый той мощью необыкновенного добра, что скрывалось внутри.

— И-и-и! — писк отразился от стен.

Это визжала девочка, верещала кукла, вопил профессор.

Тройной эмоциональный оргазм потряс стены старого дома — оргазм отобранной жизни, приобретённой смерти, украденной боли.

Вне себя от возбуждения, профессор склонился над распотрошённой утробой. Он неистово орудовал импровизированным скальпелем — пилил, терзал, рвал на куски жирное парное мясо.

— Так близко, …сокровище…

* * *

Не в силах более сдерживаться, Павлов откинул стекло в сторону, и по локоть погрузил руки в багровое месиво. Благодать, несомненно, скрывалась за синюшным желудком, немного ниже, в паховой области. Нетерпеливо, словно школьник, профессор принялся разбрасывать кишки по полу.

— Экий ты братец, гнусный тип! — пропитой голос раздался над самым ухом Павлова.

Профессор поднял голову и обомлел. Над ним стояла старуха, что недавно призывала его петь. Несмотря на то, что она сохранила человеческую оболочку, и даже зачем-то напялила на голову непомерную соломенную шляпу, профессор безошибочно узнал в ней существо из внешних сфер.

— Уйди, бога ради! — дрожащим голосом пискнул он, — Я…милицию вызову!

— А вот этого не надо, — задумчиво пробасила карга. — Не будь балдой, Павлов, девчонка-то небось, ни жива ни мертва от страха! Совсем замучил ты её!

— Это моя жена! — взвизгнул профессор осатанело прижимаясь к бесформенной уже туше Пионерки, — Мы с нею сожительствуем с 89-го года! И детёныш имеется, вот! — совершив обманный манёвр, он левой рукой, будто за пазуху, залез в Пионерку, и не таясь боле, со скрежетом зубовным, вырвал из тела мягкий предмет, за которым паутиной потянулись ниточки из слизи.

Белым пламенем полыхнуло, накалились и лопнули единовременно все лампочки в подъезде и дом погрузился во тьму. В наступившем мраке, Павлов, неистово прижимающий к груди благодатного зародыша, услышал затихающий старушечий шёпот:

— За грехи отцов… Ах ты, старый дурак…

И стала тишина.

* * *

В одну секунду, что растянулась на вечность, Павлов осознал истину. Ребёнок на его руках, младенец, олицетворяющий чистоту, был порочен, не родившись, являл собою скопище грехов родителей его, и родителей его родителей, и так ad infinitum. Ребёнок был злом, мёртвым, невыносимо смрадным злом, и сиянье его было флюоресцентным свечением трупного яда, тепло — жаром разложения, лучистая улыбка в застывших глазах — оскалом черепа.

— Ах ты мерзкая тварь! — храбро, но безрассудно, профессор сжал в слабеющих руках сморщенное тельце, что тотчас же принялось извиваться, гнуться, брызгать во все стороны густым жиром.

— Нет, нет, нет, нет, нет! — хрипел профессор и давил, давил изо всех сил.

Когда ему показалось, что ещё чуть, и сердце остановится от напряжения, ребёнок лопнул. Струя гноя ударила в лицо профессору. Подобно огню, гной слизывал кожу в тех местах, к которым прикасался, оставляя чёрные язвы. В миг, тело Павлова осело, запузырилось жаркими буграми, глаза вытекли, нос провалился, опал, зубы крошились, чёрными пеньками выпадали из дёсен, язык взбух и треснул, истекая чёрной кровью.

Лёжа на грязном полу, ощущая быстрое разложение своего, уже ненужного тела, полыхая нездешним огнём, старик улыбался. Концентрированное зло, что убило его, найдёт в нём и свой конец. Мёртвый младенец навеки упокоится в Павлове, Павлов же — растворится в младенце и, оба они станут частью грязного пола, щербатых стен, заплёванного подъезда и слова «Лёва», что существовало в мире задолго до появления благодати.

— Спаси…бо… — прошептал старик и отошёл.

Вселенная вежливо кивнула в ответ.