Андрей Белый
ПОЧЕМУ Я СТАЛ СИМВОЛИСТОМ И ПОЧЕМУ Я НЕ ПЕРЕСТАЛ ИМ БЫТЬ ВО ВСЕХ ФАЗАХ МОЕГО ИДЕЙНОГО И ХУДОЖЕСТВЕННОГО РАЗВИТИЯ
1
Почему я стал символистом. На это ответят нижеследующие разъяснения мои.
Но прежде всего должен отметить основную
тему символизма в себе. Я различаю себя в этой теме двояко (или даже трояко); я ощущаю в себе становление темы символизма так, как она пела в душе моей с раннего детства; и я осознаю эту тему в усилиях ее идейно выгранить уже позднее: при встречах с людьми; здесь вступают: идеологический момент и момент социальный; появляется «мы», коллектив и мечты о партии; и в этом втором моменте я отличаю два, так сказать, подмомента: совместное вынашивание символизма в целом интимном идейного быта
«символистов» и идеологическую фиксацию его как культурного течения русской действительности; в этой фиксации я отличаю: во-первых, то, что привнесено
мной; во-вторых, то, на чем
мы, символисты, пересекались согласно.
Ряд напластований лежит для меня на
моей теме: 1) интимное «я», 2) идеологически выношенное отдельно от других, 3) с другими, 4) идейно платформированное вне тактических и полемических преломлений моментов, 5) вопросы тактики, полемики (так называемая
«школа» в искусстве).
На вопросы о том,
как я стал символистом и
когда стал, по совести отвечаю:
никак не стал, никогда не становился, но всегда
был символистом (до встречи со словами
«символ», «символист»); в играх четырехлетнего ребенка позднейше осознанный символизм восприятий был внутреннейшей данностью детского сознания; вспоминаю себя в одной из игр; желая отразить существо состояния сознания (напуг), я беру пунцовую крышку картонки, упрятываю ее в тень, чтобы не видеть предметность, но цвет, я прохожу мимо пунцового пятна и восклицаю про себя:
«нечто багровое»; «нечто» переживанье; багровое пятно форма выражения; то и другое, вместе взятые, символ (в символизации);
«нечто» неопознано; крышка картонки внешний предмет, не имеющий отношения к
«нечто»; он же видоизмененный тенями (багровое пятно) итог слияния
того (безобразного) и
этого (предметного) в то, что ни
то и ни
это, но
третье; символ это третье; построив его, я преодолеваю два мира (хаотичное состояние испуга и поданный мне предмет внешнего мира); оба мира недействительны; есть
третий мир; и я весь втянут в познание этого третьего мира, не данного душе, ни внешнему предмету; творческий акт, соединение видоизменяет познание в особого рода познание; познавательный результат, выговариваемый в суждении
«нечто багровое» утверждает мой сдвиг к
третьему миру.
То, что я описываю схематично, нерв моих детских игр; нечто, имманентное моему сознанию; взрослые никак, ничем не задевают во мне жизнь этого нерва; наоборот: облепляют его извне поданными предметами и разъяснениями о них, не открывающими мне ничего о моих внутреннейших движениях детской души; я вынужден эти движения скрыть; да и если бы я хотел выявить эти движения, у меня нет слов; словам и смыслам их я научен извне; движения эти, мое
«нечто», однако, настолько
«реальность», не взятая на учет взрослыми, что, разрастаясь во мне вне слов и образов, она рассасывает во мне мое
«Я»; «Я» чувствует себя утопающим в пережитиях без названия; и «я» в особой, лишь мне ведомой игре, выплывает в то, что уже ни внутри, ни снаружи, таков в позднейшем открытии мне мир символов (не познание, не переживание, не отражение пассивное в рассудке
«предмета», не творчество его, но творчество-познание, так сказать).
Упражнение в этих играх осознано мною как собственно культура роста моего
«Я»; но я брошен взрослыми в этой своей культуре (выкарабкивайся как знаешь); и когда доктор говорит о том, что я нервный и что от меня надо отнять сказки, я чувствую, что спасительную соломинку игры в образы отнимают извне у меня, и я без нее кинут в бездну невнятицы; если бы взрослые поняли мой детский страх перед отнятием у меня сказки, они бы на своем языке выразили этот страх так: «Он борется за целость
„Я“, за то, чтобы не впасть в нервное заболевание». Шести лет я подслушиваю слова мамы об
«этом» моем: «
„это“ — болезнь чувствительных нервов». Так на
«их» языке; строя символические суждения
«нечто багровое», «страна незабудок» и т., д., я учусь не заболеть болезнью чувствительных нервов от яркости неопознанных
восприятий, во мне живущих; через 26 лет я узнаю в одном из циклов Штейнера, что эта яркость восприятия угрожала некогда атлантам, и, чтобы темперировать жизнь чувств, с сестринской душой Адама соединился Логос (в духовном мире); следствие этого равновесие в переживаниях докладов органов чувств; так через 26 лет мне открыт подлинный возраст моего
«Я» на рубеже третьего и четвертого года; я спасен от разрыва внутренних чувств во мне (или
«болезни чувствительных нервов»); акт этого спасения в
Последние комментарии
1 день 20 часов назад
2 дней 58 минут назад
2 дней 2 часов назад
2 дней 3 часов назад
2 дней 5 часов назад
2 дней 6 часов назад