Голод [Владимир Евгеньевич Псарев] (fb2) читать онлайн

Владимир Псарев Голод

Обдало холодным ветром из тоннеля. Состав плавно выскочил в павильон станции, остановившись прямо у разметки. Музыка в наушниках перекричала скрип тормозов. Четвертая линия Московского метрополитена – Филевская. Окраина огромного спрута – МКАД здесь уже близко. Но жилье по-прежнему дороже, чем даже в центре других больших городов. Где-то здесь двести лет назад штаб Кутузова принимал решение о сдаче столицы "стюардам картавым". Холодный гранит, сусальное золото на барельефах. Линия тупиковая, и с края на край по ней не уехать, но с нее можно уйти на Тимирязевскую и кататься хоть до "… Академика Янгеля".

Диме ехать совершенно некуда. В этом городе он один. Договор аренды истек, и его сожители разлетелись по своим новым девушкам, а у него денег вечно не хватало. Сумку с вещами забрал пока себе Саша. Но насколько затянется это пока? Уехать обратно в Волгоград? К черту такие развороты.

Дима уселся, широко развалился сразу на двух сидениях, смотрел в потолок. Мертвый белый свет приводил в транс. У Димы нет ничего, но зато есть мечта – записать альбом, который сможет повлиять на всю индустрию. Изменить или перевернуть – так говорить нельзя. Человек слишком мал, чтобы в одиночку сдвинуть все тело какой-либо индустрии, но на что-то повлиять он может. Мечты зарождаются ночами в темных комнатах, и везет тем, кто в этих же комнатах может начать их реализацию.

Дима записывался на полупрофессиональной студии у одного знакомого, который, если мог, помогал совершенно бесплатно.

– Потом с продаж проставишься, – шутил он.

Не доезжая пары станций до "Александровского сада", в вагон зашел молодой парень, прекрасно одетый и безупречно выбритый. За ним тянулся шлейф пряного аромата, похожий на ароматы "Том Форд". Дима слушал такие в модных бутиках. Странно, что этот человек может делать в метро? У таких всегда должны быть деньги на такси. Во всяком случае, так казалось. А быть может этот человек лишь пускает пыль в глаза. Но не похоже. Внимание Димы привлек смартфон одной из самых дорогих моделей, на который был надет чехол с древесной вставкой, где красовалась выгравированная надпись "Голод.". Что этот человек знает о голоде? Может быть, раньше знал? Но сейчас это слово никак не коррелировалось с его внешним образом. Парень откинулся и закрыл глаза. Дима последовал его примеру. Свет бил по глазам даже сквозь плотно закрытые веки. Что-то злило. Скорее всего неприятное ощущение под ложечкой, сигнализировавшее о том же самом, о чем и чехол сидящего напротив. Голод, голод, голод. Слово вращалось и не давало покоя. Вспоминался одноименный роман одного норвежского писателя. Ужасный настолько, что тем он и был прекрасен. Контркультура во времена, когда ничего не было известно о постмодернизме. Человеческая мысль к концу девятнадцатого века еще не начала отторгать авторитет основных учений. Моде поклонялись, а не показывали свое к ней отвращение. Хотя, если судить строго, массовое отвращение к моде – это тоже мода. Но голод выворачивал тебя, показывая всю боль материальной нищеты. Страшнее было то, что материальная депрессия всегда перерастает в экзистенциальную. Художник должен быть голодным, но только в начале. Значит, это оно? Это и есть начало? Постмодерн, постирония, пост-панк, пост в соцсетях, пост-пост-пост. А впереди всего этого голод. Если голод материальный приводит к экзистенциальному кризу, значит именно он двигатель прогресса. Голод включает инстинкт выживания и помогает генерировать нестандартные идеи. Да, Дима, ищи оправдания того, что твой голод – не твоя прихоть, а жестокая реальность. Записать лучший альбом в метро? Никто в это не поверит, но строчки приходили сами собой.

Тимирязевская линия огромна, а потому идеально подходит, чтобы кататься по ней весь вечер. Где ночевать мыслей нет. Жаль, что метро не работает круглосуточно – рабочим нужно делать обход путей.

– Сначала напишу текст, а когда поеду обратно, то можно будет и вздремнуть, – шепотом сказал Дима.

Вот и конечная – самый центр Москвы. Переходы, переходы, переходы. Музыку погромче и вперед через толпы людей. Хаотичное движение массы. Все так спешат, что постоянно перемешиваются. Кажется, что некоторые люди в толпе просто бегут, ни о чем не думая. Главное бежать. Что это – голод? Дима явно начинал злиться. Люди вокруг казались пустыми и глупыми, но это лишь голод. Бесконечный всеобъемлющий голод. Кто-то толкнул сзади, из уха выпал наушник.

Пересев на Тимирязевскую, Дима в вагоне снова заметил этого же молодого человека.

"Надеюсь, он не до Академика Янгеля – его вид отвратителен, а спать пока нельзя". Строчка за строчкой ложились в заметки, секундная стрелка щелкала на циферблате "наручного кварца". После каждого четверостишия небольшая пауза. Когда куплет был уже готов, Дима перечитал его полностью – части отличались по форме и звучали неровно. "Переделываем", – твердил он себе. "Бог ничего не стал менять, даже если б мог", – звучало параллельно. Музыка не мешала, а скорее наоборот отвлекала ровно до той степени, которая не дает погрузиться в творчество с головой и начать терять связь формы с содержанием. Хотя может быть это лишь первые признаки шизофрении? Или голод?

Дима перечитал еще один раз и успокоился – большой текст, который можно разбить на две пусть и неодинаковых по размеру, но красиво друг друга дополняющих части. Парень с модным чехлом так и не вышел. "Да брось ты его, Дима, пиши припев – академика Янгеля уже скоро". Еще и телефон садился. В вестибюле станции присел возле розеток. Прямо на пол. Дима полчаса сидел, оттачивал текст до последнего знака препинания. Затем вскочил в подъехавший поезд, быстрее забился в самый угол вагона, закрыл глаза, положив голову на выступ около двери, соединяющей его с соседним, и уснул.

Проснулся уже где-то на севере Москвы. Сильно хотелось пить. Купил бутылку воды в киоске на платформе. Вода возбудила аппетит. Точнее, голод. Сложно назвать аппетитом ощущение, когда готов съесть что угодно. Вкус уже неинтересен. Набрал номер товарища, к которому ездил на студию.

– Вань, ты на ночной сессии сейчас?

– Да, Дим. А что такое? – раздалось в трубке.

– Можно мне будет подъехать переночевать там?

– Тут пока будет шумновато.

– Когда меня это останавливало?

***

Голод постоянно усиливался. Голод будил посреди ночи. Студия оказалась неплохой ночлежкой. Даже забрал сюда свои вещи. Ночные сессии случались нечасто, а потому получалось высыпаться. Днем Дима расставлял товары в супермаркете рядом, а по вечерам вникал в процесс звукозаписи. Решил для себя, что не начнет прописывать голос, пока не будет готово все остальное. В первую очередь, конечно, тексты. Параллельно продумывал какой текст как будет звучать, и частенько что-то бубнил себе под нос, пытаясь поймать ритм. В свободное время Ваня прописывал звуковые дорожки, нарезал семплы и "склеивал" их. Играл с частотами, пытаясь поймать именно ту атмосферу, которую Дима уже придумал у себя в голове. Получалась чистая депрессия, рожденная чистым вдохновением. Звучание чужого сознания воплотить в жизнь очень сложно, но Ваня был талантлив и легок в тот момент, когда садился за разного рода программы и компрессоры.

– Смотри и запоминай, потом сам сможешь все это делать. Только английский подтяни – работать в таких программах лучше всего на языке оригинала.

– Понял.

Студия представляла собой квартиру, в большой комнате которой была устроена кабина для записи. Все было обшито акустическим пенополиуретаном – Ваня заморочился. А для создания настроения он здесь же навесил разных ламп и rgb-панелей. Это уже не просто обшитый паралоном балкон. Микрофон Ваня в свое время дернул в каком-то ДК, который прикрыли, и каждый тащил то, что плохо лежало, а Ваня то, что потом понадобилось. Куча каких-то проводов, многие из которых просто переподключались или дублировали друг друга, но все лежали на месте.

– Творческий процесс – это как любовь. Одновременно искренние ощущения, исходящие изнутри, но требующие работы "снаружи". Творчество – это самый совершенный бунт.

– А давай вот тут "восемьсот восьмые" погромче.

– Не тычь только в монитор.

Название для альбома пришло само собой. "Голод".

– Без голода ничего бы не было, я тебя уверяю.

– Дим, ты наверное шутишь?

– Нет же, смотри. Голод уже не физическим стал. Голод для меня теперь – это осознание того, что я не могу долго жить там, где я живу. Вот о чем я. Голод до жизни. Возведенный в абсолют инстинкт самосохранения.

– Ладно, поверю. Нет, погромче не звучит. Мы всю "пачку потеряли". Если тебе так хочется, то здесь лучше уж добивать голосом. Голос – такой же музыкальный инструмент, не забывай.

Когда-то Диме было стыдно признаваться в том, что ему близка хип-хоп культура, потому что во дворе все слушали строго рок. Сначала тяжелый, потом альтернативный, и другим жанрам тут места не было. Некоторым людям сложно выделяться. По крайней мере первое время. Стоит себя перебороть, поверить в свою мечту, и процесс встраивания себя в общество посредством формирования публичной точки зрения нарастает как энтропия.

Все рано или поздно взрослеют, и коллективное мнение социального окружения сначала поэтапно меняется, а затем вообще исчезает, становится каким-то рафинированным. Понимаешь, что в общем-то и Хроносу, и Эросу без разницы, куда ты идешь, а людям тем более – поговорили полчаса и забыли. Но самые сильные получаются из тех, кто смог себя противопоставить коллективу до того, как коллектив отфильтровал свои установки.

Диме казалось, что у него это получилось. Он научился говорить вслух о самом главном конкретно для него, и отвечать на вопрос настолько прямо, насколько это позволяет собеседник.

В последние дни у Димы всегда было, что покушать. И Ваня принес в студию полноценное одеяло.

– Учитывая, что это квартира, хоть и маленькая, можно спать и на кухне. Стены толстые. Сколько с меня?

– Дима, я с тебя сейчас ничего не возьму. Расти.

Дима по-щенячьи улыбался. Ваня делил с ним его мечту, но делил не для себя. Это и значит, как греческий говорил классик, любить. Дима это очень ценил.

***

Дима в свой выходной проснулся от того, что кто-то зашел в соседнюю комнату и заговорил вслух. Было еще не больше девяти утра.

– Ага, восемь сорок восемь, – прошептал он и перекатился на другой бок.

Месяц жизни тут пролетел как-то даже незаметно. Уже привык, и даже начал чувствовать своего рода уют. Есть самый главный минимум и чуть больше сверху. Сегодня ему вечером предстояло впервые прописывать свой голос, потому что вся картинка того, как должен выглядеть альбом, уже сложилась. И это помимо наличия всех заготовок. Ваня сам, кажется, ждал этого момента.

– Будешь много волноваться – станешь лысым, как Мишель Фуко, – шутил он над другом.

– В моих снах мне мерещется опрокидывающийся стакан с водой. Он падает и заливает всю скатерть. Брызги, знаешь, долетают до моего собеседника, который сидит по другую сторону. Этот стакан уронил я, когда жестикулировал. И так почти каждую ночь, да еще и по несколько раз. Картинка повторяется и повторяется.

– Настолько навязчиво?

– Более чем.

– И давно это?

– Недели две уже.

– Тебе нужно понять, с чего это началось. Встреча, мысль, новость. Вспомни день накануне того, когда тебе это приснилось.

Дима замялся, вжавшись в студийное кресло, как в электрический стул.

– Мне можешь не говорить, – успокоил его Ваня. – Сам повспоминай. Опрокинуть стакан – значит потерять на что-то надежду.

– Главное не утратить голод.

– Как знаешь. Пишем?

Дима зашел внутрь студийной будки и надел наушники. Микрофон казался горячим. Его учили, что чем бы ты ни занимался, будь готов там же и умереть – перед микрофоном, за письменным столом или на сцене. Только это якобы освобождает. Проверять, сможет ли это освободить, не хотелось.

Дима закрыл глаза, вдохнул воздуха. Сигналом к началу записи должен был послужить щелчок пальцами, но Дима не спешил. Кровь стучала в висках, а за закрытыми веками опрокидывался пустой стакан. Еще один вдох. С каждым разом вдохи становились все глубже, пока стакан не исчез, а пульс не успокоился. Хладнокровие.

– Я рожден для этого, и я могу это исполнить, – прошептал он.

Щелчок. В "мониторах" тихо заиграла мелодия.

***

Прошел уже быть может год, но погода стояла точно такая же, как и в тот день, когда Дима писал свой альбом в метро, не найдя куда поехать. Зал небольшого московского клуба. Небольшого по московским меркам, а в провинции такой клуб легко сошел бы за прекрасную площадку. Сцена пуста, а танцпол полон.

В гримерке сидят несколько человек – организаторы и знакомые нам Дима и Ваня. Последний метил в профессиональные звукорежиссеры, а первый – в артисты. Многое зависело именно от сегодняшнего дня. Пойдут слухи, музыка будет играть дальше и дольше. Слухи – как раковая опухоль общества. Подобно тому, как нарушается процесс регенерации в одной клетке, и это запускает процесс самоуничтожения органа, так и слух, нарушающий палитру вкусов одного отдельно взятого индивидуума, нарушает палитры окружающих, а дальше неудержимая цепная реакция. Пусть кому-то это и не понравится, но твое имя станет звучать – и это будет эту реакцию поддерживать.

– Ванька, ты помнишь, как я ночевал на кухне, а через стенку была студия. Вы меня постоянно будили, – смеялся Дима.

– А еще лучше я помню, как мы с тобой, едва начав запись, повисли с твоим голосом на целую неделю. В конце концов он у тебя сел.

– Три минуты до выхода, – в помещение вошел менеджер клуба. – Все готовы? Иван, тебе пора за пульт.

– А бар уже много продал? – поинтересовался Дима. – Чем больше они выпьют, тем я смелее. Внимание, перед вами выступает…

Дима взмахнул рукой, пытаясь изобразить искреннюю экспрессию. Стакан с водой опрокинулся, отправив свое содержимое через весь стол прямо на колени Ване. Повисла секундная пауза. Все засмеялись, кроме двух человек. Дима впал в немой ступор, глядя на этот стакан. Ему вспомнились далекие сны голодного паренька, которого теперь уже нет.

И неожиданно, как раскат грома ранней весной, вспомнилось то, зачем он все это начинал. Почему он чувствовал голод? Ведь и среди Богов-то уже бессмертных нет. Зачем ему какая-то миссия? Не только же жажда улучшить свое положение толкала его? Физический голод лишь последствие неправильного выбора в прошлом. Но что именно?

***

Волгоград. Быть может пять или шесть лет назад. Теплый салон старого автомобиля. Белые волосы и зеленые глаза. Девушка аккуратная, словно была слеплена давным-давно на Олимпе и заточена там на тысячи лет, а теперь отправлена отбывать наказание на берега Волги.

– Знаешь, mon cher, я не могу тебе сказать того же, что говоришь мне ты. Даже если подумаю очень хорошо или не подумаю вовсе.

– Мне не нужен ответ прямо сейчас, – твердил Дима.

– А его никогда не будет. Извини. Я просто не могу. Ты не мой человек. У тебя нет мечты.

– А мечта обязательно нужна?

– Всегда. Это единственное, что у тебя невозможно отобрать, пока ты сам этого не выбросил. Мы разные, пойми.

– Нет, не понимаю, дорогая.

– Mon cher, но как ami, – видимо красавицу рассмешила рифма к своей предыдущей фразе.

Девушка попрощалась и вышла, а Дима еще около часа сидел и смотрел на руль. Справа ее дом, слева какой-то забор. Хотелось биться головой о торпедо. Пусть физическая боль глушит душевную.

– Но это выбор слабых, – говорил он сам себе.

Капли застучали по капоту. Шел третий час ночи. Ключ повернулся в замке зажигания.

***

– Все, Ваня, пошли, – подгонял "звукача" менеджер.

Что-то вдруг заставило Диму улыбнуться. Он поднял взгляд и увидел, как в гримерку заглядывает девушка – белые волосы и зеленые глаза. Они вытолкнули его из пучины раздумий. Надежда исчезает не только, когда она погибает, но и когда оправдывается. А голод? Голод лишь внешнее ее проявление.

– Не хотела беспокоить тебя, но не сдержалась, – сверкнула идеальная белоснежная улыбка.

– А вот и Столетняя война моя, – Дима щелкнул крышкой короба с микрофоном.

– Если бы я не стала твоей Жанной д'Арк, то тебе не к чему было бы стремиться.