«Перец» в гостях у «Крокодила» [Владимир Бондаренко] (fb2) читать онлайн

«ПЕРЕЦ» В ГОСТЯХ У «КРОКОДИЛА»

*

Переводы с украинского

Рисунки А. АРУТЮНЯНЦА, С. ГЕРАСИМЧУКА,

В. ГЛИВЕНКО, В. ЗЕЛИНСКОГО

© Издательство ЦК КПСС «Правда».

Библиотека Крокодила. 1986 г.

В январе 1987 года украинскому сатирическому журналу «Перец» — 60 лет. К юбилею принято подводить итоги. Для наглядности желательно в цифрах. Ну, а как же подсчитать улыбки? Это, пожалуй, то, что не поддается строгой статистике. Будем успокаивать себя тем, что даже, если каждый из 2,5 миллиона наших читателей улыбнулся бы хоть раз, читая очередной номер «Перца», это уже кое-что…

Но, если исходить из того, что план улыбок на душу населения у нас с каждым годом увеличивается, а спрос на острое слово растет, то выходит никак нам нельзя останавливаться на достигнутом. Нам — это авторам журнала «Перец», часть которых представлена в этом сборнике.

Владимир БОНДАРЕНКО

ШАГИ

Каждое утро, придя на работу, Кирилл Мефодиевич Шмурдяк доставал из портфеля и ставил на стол двухлитровый термос с чаем, который готовила жена по специальному рецепту, вычитанному ею в рукописи неизвестного автора-гомеопата. Рукопись эту одолжила на один вечер знакомая, которая, в свою очередь, выпросила ее у кого-то на двое суток. Напиток, если верить автору, уничтожал в зародыше все болезни желудка и пищевода, мгновенно перемалывал в порошок камни в печени и почках, улучшал обмен веществ и повышал общий тонус, но, к сожалению, имел несколько специфический, или, попросту говоря, мерзкий запах. Это обстоятельство нисколько не тревожило Кирилла Мефодиевича, ибо нос его, как он сам выражался, не функционировал с детства из-за полипов. Зато у сотрудников, с которыми Шмурдяк сидел раньше в одной комнате, чаепитие вызвало дружный протест. Однако, поскольку трудовое законодательство не запрещало пить чай во время обеденного перерыва на рабочем месте, администрация конторы нашла компромиссное решение: Кириллу Мефодиевичу выделили маленькую отдельную комнатку размером два с половиной на полтора метра, где он и роскошествовал в гордом одиночестве уже несколько лет.

В след за термосом на столе появлялись четыре громадных бутерброда с красной рыбой, черной икрой, копченой колбасой и сыром — плодами широких знакомств на торговой ниве той же жены, а завершала натюрморт головка чеснока. Чеснок Кирилл Мефодиевич не ел и не любил, а лишь злоумышленно растирал один зубок. Этим букетом он окончательно отбивал у членов родного коллектива желание заглядывать в его кабинетик.

Расправившись с одним из бутербродов, Кирилл Мефодиевич запивал его чаем, а потом немножко приоткрывал дверь, клал перед собой бумаги, многие из которых пожелтели от времени, и дремал, сквозь сон прислушиваясь к шагам в коридоре. Это было для него любимым занятием — узнавать, кто проходит мимо его дверей.

Вот тяжело зашаркало, закряхтело, закашляло. Это, вне сомнения, Лычак. Высокий и худой, словно жердь, младший консультант Лычак передвигался, не отрывая ног от пола. Самых крепких ботинок хватало ему от силы на месяц-полтора, после чего Лычак показывал всем дыры на подошвах и выспрашивал, нет ли у кого знакомых на обувной базе.

Шаги затихли как раз — напротив Шмурдякового кабинета. Наверное, младший консультант уже обсудил все перипетии вчерашнего футбольного матча со всеми, кто сидел с ним в комнате, и теперь искал нового собеседника. Кирилл Мефодиевич быстренько очистил еще один зубок чеснока, положил его на лист бумаги и растер пустой бутылочкой из-под клея. Лычак, который через дверь мог определить, что именно распивают, улавливая оттенки «Пшеничной», «Сибирской», «Экстры», «Украинской с перцем» и других отечественных напитков, в одно мгновение среагировал на чеснок и неохотно пошаркал дальше.

Громко хлопнула где-то дверь, даже стекло в окне задрожало, и что-то вихрем пронеслось по коридору.

«Гузько, — безошибочно определил Кирилл Мефодиевич, — понес свежие сплетни».

Полчаса было тихо. Кирилла Мефодиевича уже начало к глубокому сну клонить, когда он вдруг почувствовал, что за дверью кто-то стоит и прислушивается.

«Снова проворонил, — рассердился сам на себя Шмурдяк, — уже пятый день подряд не могу своевременно запеленговать этого Дубаря». Он схватил арифмометр, несколько раз резко крутнул ручку. В коридоре тихо зашелестело и поплыло дальше.

«Пронесло», — облегченно вздохнул Кирилл Мефодиевич. Дубарь был его непосредственным начальником. До пенсии ему оставалось два года, и, очевидно, поэтому человек вдруг забеспокоился, какую он по себе оставит память… Вряд ли кто-нибудь помянет его добрым словом. И не только из-за Дубаревой привычки по-кошачьи ходить и подслушивать. Дубарь ко всему этому был еще и скряга. Больше рубля в его карманах никогда не водилось. Он частенько обходил подчиненных, заводил разговоры о еде и напитках, и сообщал как бы между прочим, что в парке торгуют горячими шашлыками, а он как назло забыл дома деньги. Ему давали взаймы, и он уходил кормиться. Вернувшись, Дубарь тыкал всем свой рублик, которого, конечно, никто не брал. Если шашлыки шли под «сухарик», после четвертого стакана Дубарь размякал, начинал плакать и выяснять, почему его никто не любит. «Я же никому ничего плохого не сделал», — причитал он, не упоминая, однако, сделал ли он что-нибудь хорошее.

Несколько раз Дубарь намекал о шашлыках и Шмурдяку, но Кирилл Мефодиевич делал вид, что не понимает, о чем идет речь, и даже не предложил Дубарю ни одного из своих бутербродов, потому что жадностью не уступал своему начальнику. Дубарь платил ему тем, что старался незаметно подобраться к двери и подслушать, чем его подчиненный занимается. Но это ему не всегда удавалось.

Так проходили дни, месяцы, годы. Но однажды Кирилл Мефодиевич услышал незнакомые ему шаги. Так обычно ходят уверенные в себе мужчины лет сорока пяти — пятидесяти. Потом что-то дробненько и мелодично простучало, как на барабане. «Ого, — отметил Кирилл Мефодиевич, — у нас появилось молодое пополнение. И, наверное, грациозное, ибо шестипудовая молодуха так на высоких каблуках не постучит». Два дня Кирилл Мефодиевич крепился, а на третий не выдержал, поднялся из-за стола и пошел в приемную. За столиком сидела незнакомая девушка. «Наверное, это она выстукивала, — подумал Кирилл Мефодиевич, — ничего себе». А чтобы не показаться нахалом, который таращится на незнакомых женщин, он для отвода глаз спросил:

— Максим Емельянович у себя?

— Какой Максим Емельянович? — удивилась девушка.

— Как это какой?! — возмутился Кирилл Мефодиевич. — Максим Емельянович Кашкоед.

— Ошибаетесь, товарищ, — посуровела секретарша, — наверное, вы что-то перепутали.

— Как это — перепутал? — вконец разгневался Шмурдяк. — Вы в конторе «Заготсбытснабчерствохлеб» без году неделя, а я уже двадцать пять лет…

— Вот оно что, — рассмеялась девушка, — так бы сразу и сказали. Но дело в том, что ваша контора неделю назад переехала в новое помещение.

— А куда? — растерялся Шмурдяк.

— Не знаю, — ответила секретарь, — обратитесь в справочное бюро.

— А не могли бы вы кресло для Семена Семеновича сделать из мягкого дерева?

РУБИКОН

Возвратившись с обеденного перерыва, Семен Трофимович сухо бросил как всегда секретарю: «До пятнадцати ноль-ноль меня нет. Будут звонить из треста — я в главке. Будут звонить из главка — я в тресте», — и уединился в кабинете.

С обеденного перерыва (а обедал Семен Трофимович только дома) он всегда возвращался недовольный. Самим собою. Дело в том, что Семен Трофимович не сегодня и не вчера перешагнул ту возрастную межу, за которой каждая лишняя калория откладывается организмом на черный день. Если бы Семен Трофимович был гренадерского роста, эти лишние калории не бросались бы в глаза. Но, поскольку для этого ему не хватало сантиметров тридцать, а на аппетит он не жаловался, фигура директора напоминала ноль, несколько вспученный в области живота.

Множество раз, укладываясь спать и подыскивая такую позу, чтобы легче дышалось, Семен Трофимович железно клялся самому себе, что не будет переедать, и даже, бывало, ограничивал завтрак стаканом чая и кусочком сыра, но уже через несколько часов начинал чувствовать собачий голод и часто поглядывал на часы, проверяя, не остановились ли они.

Ситуация осложнялась тем, что супруга Семена Трофимовича, Вероника Андреевна, уже несколько лет как вышла на пенсию и полностью посвятила себя кухне. Утром она садилась с Семеном Трофимовичем в его служебную «Волгу», завозила мужа на работу, а сама ехала на рынок. Семена Трофимовича всегда ожидала на обед тарелка ароматного борща, из которой соблазнительно выглядывала желтая от жира ножка домашней курицы, отбивная размером с домашний лапоть сорок шестого размера или же сковорода горячих дерунов и кувшин сметаны, а на десерт — литровая чашка компота из консервированных или свежих (в зависимости от времени года) вишен.

Ругая себя за бесхарактерность, Семен Трофимович съедал, все до последней крошки и капли, после чего начинал бороться со сном. Часто сон побеждал еще по дороге на работу, и тогда водителю приходилось, не доехав до конторы полквартала, будить шефа, чтобы не пошатнуть его авторитет перед подчиненными. Досыпал Семен Трофимович в своем похожем на трон кресле с высокой задней спинкой, угол наклона которой регулировался специальным механизмом, как регулируются передние сиденья в легковых автомобилях.

В тот день Вероника Андреевна явно перестаралась. Когда Семен Трофимович дожевывал последний кусок телячьей вырезки, она с торжественным видом достала из электродуховки два шампура с румяными, словно яблоки «джонатан», шашлычками. Семен Трофимович застонал, но уже через минуту позволил уговорить себя попробовать хотя бы один кусочек, а еще через десять минут Вероника Андреевна мыла под кухонным краном оба шампура.

«Отправлю, наверное, ее на курорт, — подумал Семен Трофимович, садясь в кресло и разворачивая свежую газету: после обеда чтение действовало на него как снотворное. — Питаться буду в нашей столовой, поэтому за месяц наверняка килограммов десять сброшу».

Он сразу обратил внимание на крупный заголовок на четвертой странице «Переедание — путь к инфаркту»: известное медсветило агитировало за вегетарианство, убеждая, что каждый съеденный грамм свинины и говядины ускоряет свидание с потусторонним миром.

«Этого еще мне недоставало», — мысленно выругался Семен Трофимович и раздраженно отложил газету. Он шевельнулся в кресле, усаживаясь поудобнее, и вдруг его пронзила острая боль под левой лопаткой. Он испуганно шевельнулся еще раз — боль усилилась.

«Вот и все, — промелькнула мысль, — дожрался».

Сразу припомнилось, как в прошлом месяце умер его товарищ. Накануне они, встретившись, пропустили по рюмашечке коньячка, посудачили о том о сем, а на следующий вечер Семен Трофимович прочел в вечерней городской газете некролог, подписанный группой товарищей. «Интересно, — подумалось глупое, — а как отметят мою кончину: — сообщат в маленькой рамке с глубоким прискорбием или же группа товарищей коротко изложит биографию?»

Семен Трофимович прислушался к себе: под лопаткой уже не покалывало, а ныло неотступно. Он потянулся правой рукой к кнопке, чтобы вызвать секретаршу, но острая боль заставила его замереть.

«Господи, — почти застонал Семен Трофимович, — как все глупо сложилось». Он четко представил себе черный гроб с собственным телом, выставленный в зале заседаний, грустные лица подчиненных.

«А все ли будут грустить? — Он горько улыбнулся. — Глевтяк, наверное, если бы можно было, и на похоронах вытанцовывал, потому что спит и во сне видит себя на моем месте. Никудышный заместитель, давно следовало бы выгнать его в шею, но ведь брат его не последняя спица трестовской номенклатуры — попробуй тронь. Вот станет Глевтяк директором — хана всей конторе. Нет, нужно было бы гнать, — терзал сам себя Семен Трофимович, — гнать, не обращая внимания на родственные связи».

Слинько и Перекатиполе — те, конечно, будут грустить. Потому что никакой новый директор не будет терпеть таких лентяев. А у меня они чувствовали себя, как за каменной стеной. За услужливость их терпел. Действительно, говорить приятные вещи они умели как никто. С одной стороны, понимал, что неискренне говорят, а с другой — приятно.

А Нетудыхате, скажем, по какой причине грустить? Перед порогом вечного небытия нужно признать, что держал я его в черном теле. Несправедливо держал. Опасался, что заметят его, а меня — на заслуженный отдых. Надеялся, что триста лет проживу и все эти триста лет буду руководить. Наруководился! А Нетудыхата действительно мог бы меня заменить. Эх, не пожалела бы судьба еще несколько месяцев жизни — пошел бы в трест, в главк пошел бы. Слыхал, сказал бы, что замену мне ищете? Не нужно искать: вот она, замена, — товарищ Нетудыхата, любите и уважайте, а вот мое заявление на увольнение в связи с уходом на пенсию.

Семен Трофимович тяжело вздохнул.

«Вот так всегда: считаем, что вечные, не задумываемся, какую память о себе оставим. А приходит момент, когда нужно Рубикон перешагнуть, тут только ум да мудрость и появляются».

Семену Трофимовичу стало себя еще более жалко. «Хоть бы зашел кто. Только не Глевтяк и не Слинько с Перекатиполем. Эх, Нетудыхата, Нетудыхата, как мне тебя хочется видеть в свою последнюю минуту!»

Не обращая внимания на боль, он все-таки нажал кнопку звонка. В ту же секунду в кабинет влетела секретарша.

— Вот что, милая моя, — слабым голосом сказал ей Семен Трофимович. — Срочно вызовите Слинько и Перекатиполе, пусть пишут заявление на увольнение по собственному желанию. Это все, что я могу для них сделать. Дальше. Срочно поднимите акт народного контроля, тот, о приписанных Глевтяком тысячах, и подготовьте приказ: «За грубое нарушение, безответственность и так далее — вы знаете, как это формулируется, — освободить Глевтяка с должности заместителя. Нетудыхата на месте? Пригласите его ко мне. И соедините меня с главком, с Иваном Ивановичем. Тоже срочно. И вызовите мне «скорую».

Секретарша испуганно посмотрела на своего шефа.

— Вам плохо, Семен Трофимович? Вы белый, как потолок.

— Ничего, милая, — грустно улыбнулся директор, — все нормально. Делайте, что я сказал.

Секретарша вышла. И тут же Семен Трофимович почувствовал, что боль прошла. Он шевельнул левой рукой — рука слушалась. Тогда директор попытался подняться — нормально. Нащупал пульс — сердце стучало, как хорошо отрегулированный часовой механизм. Семен Трофимович растерянно осмотрелся, бросил взгляд на спинку кресла и громко выругался: в одном месте обивка разорвалась и оттуда торчало острие гвоздя.

В дверь постучали.

— Разрешите, — прошептала секретарша. — Вот вам, Семен Трофимович, заявления Слинько и Перекатиполя, вот приказ на увольнение Глевтяка. Нетудыхата ждет в приемной. Ему сейчас зайти, или вы сначала переговорите с Иваном Ивановичем? «Скорую» я тоже вызвала.

— Никакой «скорой», никаких приказов! — возвысил на нее голос директор. — Пусть Нетудыхата идет на свое место, а не болтается по приемным. А Ивану Иванычу я и сам способен позвонить. Я еще поработаю!

Перевод автора.

Юрий ИЩЕНКО

ПУТЕВКА

Нежданно-негаданно в конце января прислали на завод путевку.

— Ну вот, пожалуйста! — повертев в руках сложенный пополам листок, сокрушенно взглянул на присутствующих членов профкома его лидер Гораций Горациевич Синюха. — Дали называется. Кто же среди зимы согласится ехать? Нет чтобы в бархатный сезон путевочку подбросить. А теперь ломай голову, кому ее навязать. Ведь если пропадет, нам в райкоме профсоюза не простят и до новых веников запомнят. Мол, им давай не давай, все равно Никто не ездит. Так что, товарищи, предлагайте кандидатуры.

— Нет проблем! — воскликнул я. — Есть у меня кандидатура.

— Это кто же? — заинтересовался Гораций Горациевич.

— Федор Перепеляк.

— Да вы что! — задергался у Синюхи левый глаз. — В своем, простите, уме? Несусветного бездельника и прогульщика, лентяя и бракодела на курорты отправлять! Ну, знаете, это уж слишком! И потом, он там такую репутацию нам создаст…

— Не знаю, что он там натворит, — осмелился возразить я, — но от этого Перепеляка никому в цехе жизни нет. Из сил выбились, перевоспитывая. А.тут такой случай! Сразу, считайте, двух зайцев убьем: и путевка не пропадет, и цех отдохнет.

Так и поехал наш Федя Перепеляк отдыхать. В цехе даже посветлело. Ни собраний с нотациями, ни товарищеских судов. Начальник смены по этому поводу спецовку на выходной костюм сменил. Ходит по цеху, как свадебный генерал, песенки насвистывает…

Словом, в цехе праздник. Но на душе у нас кошки скребут, как подумаем, что всего через месяц все это закончится.

А вскоре произошло то, чего никто не ожидал. Через полторы недели после Фединого отъезда на курорт вызвал меня директор завода:

— Видели?! — нервно спросил он и поднес к моим глазам нашу городскую газету.

— Что? — в предчувствии неприятностей екнуло у меня сердце.

— Да вот… очерк про вашего Перепеляка напечатали. Ничего не понимаю… Видно, прав был Синюха: наберемся мы хлопот с этим работничком.

— Может, ошибочка в газете вышла? — заразившись директорской тревогой, предположил я.

Но ошибки, как мы поняли уже на следующий день, не было. На. этот раз не городская, а областная газета напечатала интервью с Федором Перепеляком, в котором он делился мыслями по поводу воспитательной силы коллектива, рассказывал, между прочим, на каком высоком уровне ведется в нашем цехе эта работа.

Вскоре имя Перепеляка замелькало не только на страницах газет, а и на разворотах «тонких» журналов. В одном из них начали печатать повесть о рабочем классе, в которой главным героем автор вывел… Федора Перепеляка.

Можете представить, что творилось у нас на заводе. Всем коллективом ломали голову: что бы это могло значить? И с нетерпением ждали возвращения нашего курортника.

Наконец этот день настал. Но Перепеляка мы не узнали. Будто подменили человека. В цехе он появился едва ли не за полчаса до начала рабочего дня. Тщательно проверил станок, сложил заготовки. А уж как заработал!.. Ни одного перекура. А детали так обтачивал — хоть на международных выставках экспонируй.

Только через двадцать минут после окончания смены личным распоряжением директора удалось оторвать Федю от работы и пригласить на заседание профкома, чтобы он отчитался о своем отдыхе.

— Ну что тут объяснять, — замялся Федя, переминаясь с ноги на ногу возле стола. — Дали вы мне эту путевку. А она, оказывается, в Дом творчества. Только появился я там, как меня окружили литераторы. Один говорит: «Это же просто великолепно, что по обменному фонду путевок нам производственника прислали… Теперь работа пойдет!..»

Короче говоря, стали товарищи писатели мою персону изучать. Говорю им, что я настоящий антипод. «Ничего, — отвечают. — Это ты, Федя, до курорта антиподом был, теперь же мы из тебя человека сделаем». И началось. За творческими беседами засиживались, бывало, допоздна… Особенно пришелся я по душе Ефрему Бывалому. Он мою душу всю наизнанку, можно сказать, вывернул.

Так что теперь не с руки мне братьев-литераторов подводить. Потому и начал новую жизнь.

Слушали мы Перепеляка и будто на свет заново рождались.

А в общем, теперь на нашем предприятии нет отстающих. По секрету признаюсь: по договоренности с Домом творчества «Амазонский» нам ежегодно туда путевки выделяют…

ИНСТРУКТАЖ

— Ну как, прочитал?

— Ага… Книга, что надо! Стоящая…

— И познавательная к тому же. Не детектив, а настоящий учебник по криминалистике. Такие фолианты, должен тебе сказать, нам просто необходимо читать. Это хлеб наш. Обратил внимание, как главный герой провел предварительное расследование по краже драгоценностей? Вот так! Мотай на ус. Неповторимая школа следствия. А вообще, скажу тебе, детективный жанр нынче в моде. И это чудесно! Если мы раньше до всего своей головой доходили, то теперь каждый детектив — сундук опыта. Открыл повестушку — и академии не надо. Еще и в художественной форме подано. Для запоминания — лафа.

Например, как экипироваться тому, кто на дело идет. Что на руки надеть, а что на ноги. Даже каким химическим препаратом следы свои нейтрализовать, чтоб пес не унюхал. Ну и, конечно же, как в каждой конкретной ситуации будет действовать следователь.

Что ни говори, а теперь много раздумывать не приходится. Нет книжки под рукой, включи телевизор: там историйки приключенческие крутят. Прямо тебе дуэль интеллектов.

Короче говоря, такие, паря, дела. Ты вот сегодня книжку прочитал? Выводы сделал? И хорошо. А сейчас время еще есть, для полной картины радионовеллу «Следы возле клуни» послушай. И внимательно, ничего не пропусти, все нюансы учти. Ну, все. По линии инструктажа, думаю, вопросов уже возникнуть не может.

…В принципе со Шмагой я согласен. Все понятно. Только вот в одном Шмага как-то забыл меня проинструктировать: сколько нам дадут за воровство? Имеется в виду — лет. Ибо в детективах об этом ни слова…

УЧЕНЫЙ СОВЕТ

Я уже не один час, затаив дыхание, стою в коридорчике, ведущем к нашей лаборатории. Всего лишь стеклянные двери отделяют меня от комнаты, где после обеда собрался ученый совет нашего института. С тех пор, как начался ремонт конференц-зала, эта самая большая в институтском здании лабораторная комната дает убежище всем, кто заседает по особо важным вопросам.

Нынешний день для меня особенный: в закрытом порядке идет обсуждение моей диссертации. Вы понимаете, что лично для меня все это означает.

Сквозь стекло вижу, как лабораторию пересекла чья-то тень. Не сомневаюсь — это Шкворец! Почему только он так бурно размахивает руками? Возмущается или отстаивает? Может быть, какие-либо претензии вызывает вступительная часть? Но не должно быть. Сам профессор Свищик отозвался о ней наилучшим образом. Что ж, в худшем случае я заменю несколько абзацев.

Интересно, а какую позицию занял Аполлинаренко? Лицо у него какое-то кислое. А впрочем, он всегда чем-то недоволен. Так и жди неприятностей.

А что, интересно, думает о моей диссертации ученый секретарь? Неужели это он так махает ногами?! Но позвольте — в моем исследовании и намека нет о моторно-двигательной функции нижних конечностей…

Секундочку! А кто это аж захлебывается смехом? Точно — Глаголенко. И отчего это ему так весело? Неужели от второго параграфа? Но там идет речь о серьезных вещах — аллергии сусликов к гнилому зерну.

Шеф — председатель ученого совета — дергает плечами. Это доброе знамение. Он всегда так делает, когда в хорошем настроении. Вот так-то! Шеф — за меня. Не только корифеям в науке погоду делать.

Наконец распахнулись двери лаборатории, и в коридорчик дружно вывалились члены ученого совета. До меня долетали обрывки их разговоров.

— Это настоящая наука! Даже архинаука, — восторженно выкрикивал Шкворец. — Какой уровень!..

— Несомненно! Я своим глазам не поверил, когда увидел, как тонко он финтит, — поддержал доцент Глаголенко.

— Теперь «Динамо» точно выиграет финал, — поддакнул ученый секретарь.

Я окаменел в углу. И тут подходит ко мне профессор Бэкон-Шабастинский. Он почему-то все двадцать лет моего соискательства мне симпатизирует. Положил мне руку на плечо и успокаивает:

— Голубчик вы мой, да перестаньте так волноваться. Вашу диссертацию мы еще позавчера обсудили на футбольном матче. Принципиальных замечаний нет. Все будет прекрасно. Послезавтра, коллега, решающий матч. Надеюсь, вы составите нам компанию?

УСЛУГА

— Садитесь, пожалуйста, — сказал он, уступая мне место в трамвае.

— Спасибо, еще молодой, могу постоять, — смутился я.

— Садитесь, садитесь, — настаивал он решительно.

Я сел.

Об этом случае, возможно, я и не вспомнил бы, если бы спустя несколько дней ко мне на улице не обратился какой-то незнакомый мужчина с просьбой:

— Надеюсь, у вас для меня найдется несколько рублей?

— Но кто вы такой? Я вас не знаю, — удивился я.

— Неужели не помните? Я вам место уступил в трамвае.

— Как же, спасибо вам огромное, — вспомнил я. И полез в карман за кошельком.

— Я отдам, не сомневайтесь, — заверил он. — Если, конечно, вы дадите мне ваш номер телефона или адрес.

Не прошло и недели, как энергичный голос приветствовал меня по телефону.

— Беспокоит тот, кто уступил вам место в трамвае… Помните?

— Помню, как же!

— Небольшая просьбишка. Прибегаю к вашей милости: помогите моей племяннице поступить в техникум. Говорят, у вас связи в тамошних кругах.

Я помог.

Прошло несколько дней. Он сам заглянул ко мне на работу.

— Помните, я тот, кто…

— Помню, — и пригласил его сесть.

— Нужна ваша помощь. Брат строит дачу… Ему бы немного досок ‘и шиферу…

Я помог.

Через месяц он пришел ко мне домой. И отрекомендовался моей жене:

— Ваш муж, наверное, рассказывал вам, я тот, кто уступил ему место в трамвае.

— Слыхала, как же, — протянула ему руку жена и предложила чаю с вареньем.

— Благодарю, но я пришел не чаи распивать, а за помощью, — объяснил гость. — Мне нужна справка с места работы. Для милиции.

— А при чем тут мой муж?

— Как бы вам растолковать? Понимаете, у меня нет постоянного места работы. Вот я и хочу просить…

— Да вы что? Толкаете мужа на преступление? — возмутилась жена.

— Но вы же помните… В переполненном трамвае…

И я написал справку.

В суд меня вызвали как свидетеля. На скамье подсудимых сидел мой трамвайный знакомый. Увидев меня, он встал и любезно предложил:

— Прошу вас, садитесь.

— Спасибо, я лучше постою, — смутился я.

— Садитесь, садитесь, — поддержал судья, заметив, что я смущаюсь и колеблюсь.

Я сел.

Перевод автора.

Юрий ПРОКОПЕНКО

ОБЕД ГЕРОЯ

Литсотрудник снял очки и откинулся на спинку кресла.

— В общем, получился неплохой рассказ, — сказал он. — Только на вашем месте я переделал бы некоторые детали. Вот, скажем, абзац, где описывается обед героя. Прочитайте, пожалуйста, еще раз.

Я снова развернул рукопись и вдохновенно продекламировал:

«Петр Петрович мигом расправился с селедкой и принялся за салат. Заправленный маслом и припорошенный зеленым лучком, салат выглядел так аппетитно, что Петр Петрович попросил добавки. Потом приступил к грибной ушице… Причмокивая после каждой ложки, он ел, не торопясь и сосредоточенно, словно дегустатор, пробующий новое блюдо, мысленно раскладывая его на составные компоненты. На второе были вареники с сыром, обильно политые сметаной. После этого он решительно отложил вилку и направился на кухню за деревянной ложкой. На десерт, как всегда, был компот и миндальные пирожные…»

— Стоп! — поднял руку литсотрудник. — Начнем с закуски. Вы пишете, что Петр Петрович сперва расправился с селедкой, а потом принялся за салат? Нелогично! Я, скажем, прежде всего расправляюсь с салатом, а потом уже перехожу к селедке, а не иначе…

— Ладно, я немедленно исправлю, — согласился я.

— А кроме того, не стоит заправлять салат маслом, — сказал литсотрудник. — Я, например, отдаю предпочтение салату с майонезом или сметаной.

— Тогда я напишу так: «Заправленный майонезом и сметаной, салат выглядел так аппетитно, что Петр Петрович…»

— Убедительно! — потер руки литсотрудник. — У читателя слюнки потекут. Теперь перейдем к горячему. Грибная ушица? А почему не борщ, заправленный чесночком и салом с пампушками? Настоящий украинский борщ? Запах сумасшедший!.. Я такого борща целую кастрюлю могу осилить и добавку попрошу…

— Если вы считаете, что борщ лучше… — произнес я.

— Тут и сомнений нет, — горячо заговорил литсотрудник, — разве можно сравнить эти блюда? Настоящий украинский борщ — с какой-то грибной ухой! А если еще туда перчику накрошить…

— Покрошу, если надо, — согласился я.

— Вот и прекрасно. Перепишите этот абзац. И, кстати, вареники можете заменить телячьей отбивной. Это будет как-то внушительнее! Телячья отбивная с картошкой или с гречкой. А если еще с квашеной капустой — за ухо не оттащишь! Кстати, тогда и деревянная ложка ни к чему. Вашему Петру Петровичу не придется рыскать по квартире в поисках ложки…

— Пожалуй, вы правы, — уступил я.

— А десерт совсем вычеркните, — сказал он на прощание. — Придумали ж такое — компот и миндальное пирожное! Это только моя жена любит миндальные пирожные. На вашем месте я дал бы Петру Петровичу лишнюю отбивную. Даже две отбивные…

На следующий день ровно в двенадцать я снова сидел в редакции.

— Читайте! — попросил литсотрудник, мечтательно уставившись в потолок.

«Петр Петрович, — начал я, — мигом расправился с салатом, заправленным майонезом и сметаной, и принялся за селедку. Потом приступил к борщу. Насыщенный чесночком и припорошенный лучком и перчиком, борщ был такой вкусный, что Петр Петрович попросил добавки. Телячью отбивную с гречкой он вкушал медленно и сосредоточенно, словно дегустатор, пробующий новое блюдо, и мысленно раскладывал это блюдо на составные части. «А не запить ли все это компотом?» — шевельнулась мысль. Но он решительно отмахнулся от нее. «Лучше съем еще одну отбивную», — твердо решил он…»

— Аппетитно! — причмокнул литературный сотрудник. — Только салат я заменил бы винегретом, а борщ рассольником.

— Вы же вчера говорили, что борщ — это прекрасно, и салат посоветовали заправить майонезом и сметаной…

— Я и сегодня ничего не имею против салата. Пусть будет и салат. Но, кроме него, свеженький винегретик. А борщ категорически вычеркнем. Тем более, что с чесноком. Я вчера так наелся борща с пампушками, даже икота напала. Нет, лучше рассольник кисленький, со сметаной…

— В конце концов можно и рассольник, — сдался я.

— Вот и чудесно. А на второе пускай ваш Петр Петрович ест не отбивные, а что-нибудь другое. Я, к примеру, сегодня утром позавтракал отбивной с гречкой, и до сих пор от изжоги мучаюсь. Ну, скажем, крученники с рисом… Или деруны. Давно не ел дерунов! — В глазах литсотрудника появилась легкая грустинка. Он облизнулся. — А запьет этот обед Петр Петрович бутылкой «Миргородской».

Целый вечер и половину следующего дня я работал над меню своего героя. Наконец, как мне казалось, учел все, что требовал литсотрудник. Мой герой Петр Петрович в обед съел салат с селедкой, расправился с винегретом, осилил две тарелки рассольника, умял две тарелки дерунов и все это запил двумя стаканами минеральной.

— Ваш герой ненасытный обжора, — возмутился литературный сотрудник. — У читателя такие излишества в еде, мягко выражаясь, не вызовут симпатии. Мне лично просто противно слушать. Все люди обедают, и что же из этого? Я тоже только что пообедал и про еду слушать не могу. На вашем месте я бы этот абзац выбросил. Или в крайнем случае пусть ваш Петр Петрович скромно выпьет чашечку кофе…

В ДОМЕ ОТДЫХА

В дом отдыха я добрался в одиннадцать часов утра. Первым, кого я увидел, был полный бородач — он играл сам с собой в шашки…

— Не скажете ли вы, — обратился я к нему, — где здесь оформляют путевки?

Он смерил меня с головы до пят оценивающим взглядом, будто соображал, стоит ли мне отвечать. И неожиданно спросил:

— В шашечки-поддавки играем?

— Не профессионально, — скромно ответил я.

— Тогда садись. Сразимся.

— С огромадным удовольствием! Только сперва я хотел бы оформить…

— Чего там оформлять! Твои белые, мои черные.

Две партии выиграл он. Третья закончилась моей победой.

— Может, пойдем постучим козлика? — предложил толстяк. И, не ожидая моего ответа, увлек меня в соседнюю комнату.

Здесь отдыхающие играли в домино. За столом свободных мест не было. Посему мы с бородачом пристроились на подоконнике.

— А ты мне нравишься, — сказал бородач, когда мы заканчивали одиннадцатую партию. — У тебя чувствуется опыт…

В комнату влетел рыжий здоровяк и крикнул во всю мощь легких:

— Продаю новый анекдот.

Попутно он продал несколько старых. И еще оповестил присутствующих, что Аделина Николаевна приобрела в соседнем магазине вельветовые тапочки.

После этой информации за столом, где сидели доминошники, сразу освободилось несколько мест.

— Вельветовые очень удобны для пинг-понга, — объяснил мне бородач и добавил: — Кстати, как смотришь на то, чтобы нам сбацать?

— В пинг-понг я не очень, — признался я.

— Это ничего, — успокоил он меня. — Я сперва тоже играл не очень, а теперь на личном первенстве за второе место соревнуюсь…

— Не подскажете ли — вы: композитор из семи букв, четвертая «о»? — обратился ко мне мужчина в дымчатых очках…

— Не обременяй человека! С непривычки может переутомиться! — поставил бородач на место любителя кроссвордов.

— Помилуйте, о каком переутомлении идет разговор, — возразил я своему бородатому опекуну.

— Если ты и впрямь не утомился, давай сыграем партию в шахматы. Знаешь, — признался бородач, расставляя фигуры, — к этому ритму тоже надо привыкнуть. Я вот, к примеру, только через две Недели почувствовал себя в своей тарелке, а первые дни было туговато.

Закончить партию нам не удалось: прибежала какая-то женщина в белом халате и мужским голосом напомнила, что пора обедать.

— Так, может, я все-таки сперва оформлюсь? — . сопротивлялся я, когда бородач вел меня в столовую.

— Главное, вовремя поесть… Один мой приятель потому так долго прожил, что при любых обстоятельствах вовремя обедал.

После обеда бородач, сладко позевывая, признался:

— Теперь бы часок поспать, но нам с тобой надо партию в шахматы доиграть.

Но доиграть нам так и не дали. Не успели мы взяться за фигуры, как рядом вспыхнула такая дискуссия на футбольные темы, что устоять было просто невозможно, нас посчитали бы предателями по отношению к любимой команде…

Потом все по очереди примеряли нейлоновую куртку. Кому-то из отдыхающих она оказалась слишком большой, и он предлагал желающим купить у него по цене ниже магазинной…

На бородаче куртка тоже оказалась широкой в плечах. Ее владелец обозвал моего нового знакомого недомерком. В ответ бородач предложил померяться с ним силой.

— Сейчас посмотрим, кто из нас недомерок, — сказал он.

Они сели за столик, сцепили пальцы и изо всех сил старались положить руку соперника… Остальные отдыхающие тут же последовали их примеру. Какой-то старик пристал ко мне с предложением:

— Так что, поборемся? — При этом он стиснул кулак и погладил свои бицепсы.

Бородач положил руки трех соперников и даже засиял от гордости.

— Так что, и с тобой померимся или лучше доиграем партию в шахматы? — спросил он, вытирая вспотевший лоб.

— Нет, — твердо сказал я, посмотрев на часы. — Скоро вечер, а я еще до сих пор не оформился. Целый день провел в доме отдыха и не удосужился…

— В каком доме отдыха? — удивился бородач. — Это никакой не дом отдыха, а государственное учреждение «Гипровозтос»! А дом отдыха уже два месяца как переехал. Кажись, на Зеленую улицу. Так что, уважаемый, ты ошибся адресом.

Перевод автора.

— Не бойся, доченька, это же наша тетя Рая!..

Михайло ПРУДНИК

ИСТОРИЯ С ОГУРЦОМ

/Письмо директору научно-исследовательского института «Огурец-прогресс»/

Уважаемый товарищ директор!

Несколько дней назад в моей жизни случилось незабываемое: я купил огурец, который вырастили из семян вашего института. При входе в метро меня остановила дежурная и сурово спросила: «Что везете?» Я, ничего не подозревая, честно признался: «Огурец». Она не поверила и сказала, что я пьян. Тогда я развернул бумагу. Дежурная долго смотрела на произведение Вашей селекции, а потом покачала головой и сказала: «Хотя это действительно огурец, я вас в метро все равно не пущу».

Я, конечно, стал возмущаться: «С каких это пор в метро нельзя перевозить огурцы?»

«Огурцы перевозить можно, — успокоила меня дежурная, — но не такой длины. У нас вот правила есть, где ясно сказано, что запрещается перевозить вещи, размеры которых превышают установленные нормы. А вашей оглоблей… извиняюсь, вашим огурцом можно все фонари на эскалаторе сбить или травмировать пассажиров.

Тогда я, уважаемый директор, решил ехать трамваем. Хотя это и с пересадкой, но домой как-то добираться надо. Не ночевать же с Вашим огурцом на улице. После третьей попытки сесть в трамвай я убедился, что он совсем не приспособлен для транспортировки таких овощей. Когда я просовывал огурец в дверь, пассажиры подымали такой визг, что некоторые выскакивали через переднюю дверь с воплями: «Мили-и-иция!!! Спасайте! Здесь один тип с удавом в трамвай сесть хочет!»

Не повезло мне и с троллейбусом. Когда пол-огурца я уже было засунул в салон, дверь вдруг закрылась и троллейбус покатил. Целый квартал мчал я следом, держась за огурец. А когда троллейбус остановился, то оттуда вышел контролер и оштрафовал меня за бесплатный провоз багажа, хотя ехало только пол-огурца.

Таксисты отказались везти меня домой, даже когда я предлагал им тройную плату. Они хохотали и говорили, что мне надо не одну, а несколько машин.

В конце концов, уважаемый директор, я использовал Ваш огурец как шлагбаум и остановил КрАЗ, который возил на строительство панели. На таком панелевозе я доехал домой.

Дома я подвесил Ваш огурец к балкону, чтобы по частям отрезать и употреблять.

И все было бы прекрасно, если б на следующий день соседи не подняли шум и не потребовали, чтобы я этот огурец снял, потому что из-за него возникают телевизионные помехи при трансляции программ республиканского телевидения.

Я снимать его отказался, но пообещал его побыстрее съесть.

Вот уже третий день моя семья кушает только огурец, но мы не съели еще и половины.

Соседи со мной не здороваются и угрожают написать куда следует.

Не знаю, уважаемый директор, куда напишут они, а я решил обратиться к Вам. Чтобы в случае чего Вы защитили меня. А еще очень прошу выслать мне хоть одну баночку нежинских огурчиков. Помню, маленькие такие были, корнишончики. Думаю, что. хоть у Вас они еще есть. Поскольку в наших магазинах я их почему-то давно не видел и мои дети говорят, что маленьких огурчиков вообще не бывает.

С уважением к Вам — любитель огурцов П. С. Киященко.

АНШЛАГ

Христофор Борисович Чичикало так артистически вошел в кабинет директора театра, что тот ему даже зааплодировал:

— Прекрасно, маэстро! Прекрасно! Прошу! — предложил он гостю мягкое кресло. — Вы, если я правильно понял, хотите играть в нашем театре? Но зачем же даром тратить свой талант?

— Что, вакансии уже нет? — вскочил Чичикало, будто на него кто-то вылил ведро воды.

— Вакансия есть… Вот только… оправдаете ли вы наши надежды? — прищурив глаз, посмотрел на него директор.

— Оправдаю… Моя фамилия Чичикало. Обо мне в газетах писали, — поспешно начал рассказывать актер. — В конкурсе на лучшего Отелло первое место занял. Быстрее всех свою Дездемону… гм… — и Чичикало крепко сжал пальцы.

«Фамилия знакомая», — задумался директор.

— С успехом исполняю как мужские, так и женские роли…

— Угу, угу, — думал о чем-то своем хозяин кабинета.

— Даже в роли статуи Геракла в одном спектакле выступал…

— Так, так…

— Владею чревовещанием, имитирую голоса животных, зверей и насекомых…

— А в «Плодоовощторге» из ваших родственников никто не работает? — вдруг посветлело лицо директора.

— Тетушка, — растерянно ответил Христофор Борисович, который не ожидал такого прозаического вопроса.

— Это прекрасно! — еще больше обрадовался директор.

«Да, прекрасно, — быстро сориентировался Христофор Борисович. — Вот куда он клонит. Бананчики, помидорчики, арбузики, огурчики…»

— И искусство, наверное, любит? — поинтересовался директор.

— Любит… как Джульетта — Ромео, — не захотел его огорчать Чичикало.

— Это мне нравится, — потер ладони директор.

«Помидорчики нравятся в январе-феврале», — печально вздохнул Чичикало и, подумав, молвил:

— У меня, кстати, дядя на станции технического обслуживания автомобилей работает.

— Да что вы говорите? — аж всплеснул руками от радости директор. — Это чудесно!

— Слесарь наивысшего разряда.

— И тоже, конечно, любит театр?

— Как и я, жизни своей без него не представляет, — соврал Чичикало и подумал: «Коленвалы и крестовины тебе нужны, а не его любовь».

Христофору Борисовичу ужасно хотелось устроиться на работу в театр, и, напрягши память, он изрек:

— А племянница моя официанткой в ресторане «Липки» работает.

— Это там, где всегда лосятина есть? — уточнил директор.

— Там…

— Думаю, она к театру не безразлична?..

— О чем речь! Театралка,да еще какая! Принимает активное участие в ресторанном драмкружке.

— Это мне нравится.

«Лосятина, наверное, еще сильнее».

Директор что-то записал в блокнот и вопросительно посмотрел на Чичикало. Мол, ну кто там у тебя еще, голубок?

«Неужели ему этого мало?» — подумал Христофор Борисович. Хватит! А то потом только и услышишь: «Ну, как там поживает наша тетушка? Какими овощами может порадовать служителей Мельпомены?» или: «Как там ваш дядя, еще не достал мне импортные свечи к «Ладе»?»

.— Мало! — молвил директор после некоторой паузы.

«На широкую ногу живешь!» — прорычал в душе Чичикало, но своевременно погасил внутренний гнев и сказал:

— Это еще не все. Племянница на железнодорожном вокзале работает, двоюродный брат в троицких банях массажистом: из семидесятилетних дедов парубков делает.

— О-о-о! — директорская ручка забегала по блокноту. — Продолжайте, продолжайте!

— Свояк спасателем на пляже. Профессия хоть и не совсем, как говорят, дефицитная, но всякое в жизни случается.

— Так-так, — закивал директор.

— А этого свояка племянник работает сантехником. У него даже музыкальные краны есть. Открываешь, а оттуда музыка Баха льется…

— И все?

— Нет, еще Паулс, Чайковский, Пахмутова. Репертуар составляет заказчик…

— А вода хоть оттуда течет? — прекратил писать директор.

— А как же! Само собой понятно. Но булькает по нотам.

— Я в восторге!

Когда Чичикало вспомнил почти всех родственников и по линии жены, директор полистал блокнот, а потом молвил:

— Вы нам, Христофор Борисович, подходите. Думаю, что уже завтра сможете выйти на сцену. Значит, так, — директор достал со стола второй блокнот, — родственники Волкотрубовой занимают с шестого по восьмой ряд, Капшученка и Калистратенка — с восьмого по двенадцатый, а с двенадцатого по пятнадцатый — Моргульца, дальше — Варенька, Балюка, Флейшмахера, Самусыка… А ваши — с тридцатого по тридцать третий ряд. Думаю, явку вы обеспечите. Сами же говорили, что ваши родственники — заядлые театралы. Итак, с завтрашнего дня у нас наконец-то не будет ни одного свободного места. Теперь у нас полный аншлаг! — и директор крепко пожал руку растерянному Чичикало.

— Вася, пора домой, сматывай удочки!

— А я еще не разматывал…

АВТОГРАФ СОКРАТА

Не понимаю я людей, днями толкущихся у книжных магазинов. Вынюхивают, что, где, когда будут давать. Месяцами стоят в очереди, чтобы оформить подписку на полное собрание… А мой одноклассник Григорий Жабоед, или, как он себя называет, Жорж Жабо, никуда не ходит, ни в каких очередях не стоит, а таку-у-ую библиотеку имеет!

Как это ему удалось? Я тоже сначала никак не мог понять. Зашел однажды к нему в гости и остолбенел. Полки по всем стенам сверху донизу.

А он еще хвалится:

— К тому же, — говорит, — все книги у меня с автографами.

— Неужели? — не поверил я. А потом взял с полки одну книгу, вторую… Действительно, все с автографами: «Почитателю моего таланта Григорию Жабоеду. С уважением. Автор.»

— Ну, Гриша, — говорю, — молодец. Никогда не думал, что ты в писательских кругах бываешь.

— А кто тебе сказал, что бываю?

— А как же автографы?

— Надо иметь голову на плечах, а не тыкву, — иронически улыбнулся Григорий. — Хочешь, через год и у тебя такая библиотека будет? Знакомые лопнут от зависти.

— Да у меня, — говорю, — и зарплаты не хватит на эти книги.

— Не волнуйся, деньги только на конверты понадобятся.

— На какие конверты?

— Ну и чудак ты, ей-богу. Надо хоть немного думать. Мозгами туда-сюда ворочать. Конверты нужны для писем. Покупаешь пачку конвертов и справочник писателей с адресами. Потом берешь «болванку»… Куда же это я ее положил? Один книголюб мне дал… Да вот она. Значит, переписываешь ее на чистый лист бумаги, только фамилии писателей подставляешь. Например: «Многоуважаемый Иван Степанович! Я, такой-то — ставишь свою фамилию, — очень люблю читать Ваши талантливые книги. Вечерами всей семьей читаем и перечитываем их…»

— Но я же холостяк!

— Спокойно! Откуда писатель знает, женат ты или нет? Пиши: «с семьей, семья — восемь человек…» Но это уже, как говорил один мой знакомый, лирическое отступление. Словом, пишешь: «Ваш неповторимый и могучий талант заставляет трепетать, любить, мыслить… Вы живой классик! Но, к сожалению, Вашу последнюю книгу я не смог приобрести в магазине. Был бы очень благодарен, если бы Вы прислали хотя бы один экземпляр. У меня уже и соседи спрашивали, нет ли Вашей последней книги. Они тоже почитатели Вашего яркого таланта. Желаю Вам здоровья и творческих успехов в нелегком писательском труде. С уважением. Подпись». Ясно? Через неделю книга у тебя на столе. Точнее, на книжной полке. Я в день по десять писем отсылал — и вот видишь… Библиотека.

— А когда же ты их успеваешь читать?

— Это не обязательно. Книгу надо беречь. Поставь на полку, и пусть стоит. А соседи и друзья синеют от зависти. Ты в их глазах авторитетный, интеллигентный человек. Правда, вчера один тип приходил. Сначала охал, ахал — понравилось, значит… А потом, наверное, зависть взяла, и говорит: «Фи! У тебя же этого… Домкрата… или как его?.. Ага, вспомнил, Сократа нет… Ну, ничего, я ему нос утру! Я адресок этого Сократа достану. Никуда он от меня не денется. Вышлет свои книги. К тому же с автографами!

А что, если Жабоед-Жабо действительно достанет адресок? Он, как видите, такой!..

Перевод автора.

Владимир ЧЕПИГА

РОДНАЯ КРОВЬ

— Свинья этот Фасольняк, — сказал, придя с работы, Шипак. — Ты представляешь, я выскочил из конторы на каких-то жалких полтора часа. Съездил к Гунтику на базу, он мне вынес три банки олифы — не топать же за ней в магазин да еще и деньги выкладывать. Вернулся, сбегал в буфет, пообедал, прихожу в кабинет, а тут этот Фасольняк навстречу. «Сколько, — квакает, — можно баклуши бить! Работаете, — кричит, — у нас шесть лет, а отдачи фактически никакой! Вы нам, — вопит, — систематически план срываете! Я буду, — визжит, — докладную директору писать!» Ну, я ему выдал. Тоже мне, говорю, передовик нашелся. Ты на себя сперва посмотри. В чем только душа держится. Морда аж зеленая от ударной работы. Хочешь, чтоб и я таким стал? Дудки! Если ты на тот свет спешишь, то я еще лет сорок минимально имею намерение пожить. Так что шуми не шуми, а надрываться меня не заставишь. Права такого не имеешь. Ан оглянулся — а позади директор стоит. «Знаете что, Шипак, — говорит, — я уже давно к вам присматриваюсь. И честное слово — вы мне что-то не очень симпатичны. Подумайте об этом». Да и пошел себе… Как тебе это нравится, а? А все из-за того Негодяя Фасольняка!..

— Не обращай внимания, — сказала жена. Она лежала на тахте, укрывшись пледом, и читала «Сестру Керри», которую взяла в библиотеке, еще когда училась в школе, и которую хотела непременно дочитать. — Не обращай ни на кого внимания. Все люди злы и завистливы. Им не нравится, что у тебя хорошая квартира, дача, машина. Они бы нас живьем сожрали, если б могли. Кто же им виноват, что крутиться не умеют? Вот и цепляются. У меня тоже, кстати, сегодня баталия была. Утром Лялька принесла «недельки» — набор импортных трусиков. На каждый день — по паре. Ну, я и вышла с ней в коридор прицениться. Вдруг дверь настежь. Смотрю, а это наша шефиня сухозадая. Как набросилась, как открыла рот — ужас. «Опять с тряпками? Опять ничего не делаете? Я-таки с вами разберусь!» А я спокойненько этак улыбнулась и говорю: «Вы сначала со своим разлюбезным муженьком разберитесь, чем он в рабочее время занимается, а тогда уже к нам лезьте». Ну, она и заткнулась.

— А что, он С кем-то крутит? — спросил Шипак.

— Куда ему! — пренебрежительно бросила жена. — Инфарктник, слава богу. Но пусть она помучится, пусть нервишки себе потреплет. Меньше за нами следить будет.

Шипак включил телевизор. Диктор читал сообщение статистического управления. Шипак сплюнул.

— Снова эти цифры! Снова на душу населения! Вот я — душа населения или не душа?! Если душа, то прошу выложить мне сюда все, что положено: и кирпич, и шифер, и железо, и трубы. А уж я как-нибудь с ними разберусь. Мне абстракции не нужны. Мне вынь да положь. Чтобы все по справедливости.

— Между прочим, о трубах, — сказала жена. — В детсадике на Игорька жаловались. Им завезли керамические трубы для оранжереи, а Игорек — воспитательница сегодня сказала — нашел какую-то железяку и все перебил.

— Выпишут еще! — махнул рукой Шипак. — Не умеют детей воспитывать, так им и надо. Впредь умнее будут.

Из другой комнаты вышел пятилетний Игорек.

— Па, — сказал он. — Почитай мне. Завтра в садике эту книжку пересказывать будем.

— Не видишь разве — мы с мамой отдыхаем, — сказал Шипак. — В другой раз почитаю. А сейчас на вот тебе конфетку, и иди во двор поиграй…

* * *

— Сегодня у нас грандиозный скандал был, — сказал Шипак, придя с работы. — Премии распределяли. И как только дошла очередь до меня, встал этот паскудник Фасольняк и давай меня грязью поливать. «Этого бездельника, — шипит, — надо в шею гнать, а вы ему премию даете! За него, — гавкает, — отдел всю работу тянет, а вы тут либерализм разводите! Я в главк, — выкаблучивается, — напишу, если вы допустите эту несправедливость!» «А я, — отвечаю, — в тот же главк анонимку накатаю, что в нашей конторе кумовство при распределении материальных благ процветает! Подергают вас комиссии, попотеете над объяснительными — будете знать, как меня обделять». И представляешь — дали все-таки. Испугались. Только Фасольняк выскочил из кабинета и дверью хлопнул.

— Так с ними и надо, — сказала жена, которая лежала, укрывшись пледом, и читала «Сестру Керри». — Главное — не позволять никому палец в рот класть. В случае чего — кусать, и никаких антимоний… А нас с Лялькой сегодня к следователю вызывали. Приятный молодой человек, только глупые вопросы задает. Где, когда и у кого вещи покупаем и кому перепродаем. Мы с Лялькой в слезы. «Что вы, что вы, миленький, какие вещи? Ничего такого не знаем и не делаем. Однажды, правда, встретили на улице какую-то тетку, она и предложила нам по замшевому костюмчику. Ну, мы и взяли. А больше ни-ни, родненький!» Послушал он, послушал — прицепиться не к чему, да и отпустил. Лялька ему перед тем колени демонстрировала — ты же знаешь, какие у нее колени, — но этот балбес — ноль внимания. Пообещал, что, если понадобится, еще вызовет.

— А мне после обеда Гунтик звонил, — сказал Шипак. — Неплохая коммерция наклевывается. Одному полезному человеку лес для дачи нужен. Гунтик поклялся: если я это дело прокручу, тот человек отблагодарит путевками в Сочи. Думаю, стоит заняться, как считаешь?

— Даже сомнений быть не может, — сказала жена. — Сделай обязательно. Между прочим, о коммерции. Учительница Игорьку в дневник записала, что он в классе конфетами торгует. Приносит из дому и продает по двадцать копеек за штуку.

— А что же он — бесплатно должен их раздавать? — сказал Шипак. — Странная логика у этих педагогов. А впрочем, пусть сами об этом думают. Им за воспитание детей деньги платят.

Из другой комнаты вышел десятилетний Игорек.

— Па, — сказал он. — Помоги куб склеить. Мне завтра нужно в школу принести.

— Господи боже мой, — сказал Шипак. — Никогда ты нам отдохнуть не даешь. Видишь: мы с мамой устали на работе. Возьми вот полтинник, пойди себе мороженого купи…

* * *

— А знаешь — в нашей конторе сокращение штатов намечается, — сказал Шипак, возвратившись с работы. — Директор собрал всех и рассказал. Попросил заведующих подготовить предложения, только спокойно, говорит, без суеты и эмоций. Не успел закончить, как этот подлец Фасольняк уже слова просит. «Что касается нашего отдела, — пенится, — то двух мнений быть не может! У нас, — захлебывается, — один кандидат на сокращение — Шипак! И мы, — хрипит, — будем твердо настаивать, чтобы сократили именно его!» Я вначале слегка разволновался, а потом успокоился. Встал и прямо ему в глаза выложил: вот, говорю, товарищ директор специально отметил, что эмоции в таком ответственном деле могут особенно навредить, а вы руководствуетесь только ими. Всем, продолжаю, давно известно, что Фасольняк уже много лет всячески травит и преследует меня. И не потому, что я ему просто чем-то не нравлюсь, а потому, что я всегда критикую его, вскрываю недостатки в его работе. Поэтому, говорю, выпад Фасольняка против меня нельзя расценивать иначе, как попытку расправиться за критику. Да я в народный контроль пойду, в «Правду» напишу, пусть знают, какие порядочки процветают в нашей конторе. На том и кончилось. Директор тут же запретил этому мерзавцу Фасольняку даже мечтать о моем сокращении. Так что мы с ним еще поработаем, еще пообщаемся, — злорадно окончил Шипак.

— Правильно сделал, что не смолчал, — сказала жена, лежа на тахте и читая «Сестру Керри». — С этими хамами нечего цацкаться, а то со света сживут. А у нас сегодня сенсация была. Моя шефиня нашла на улице кошелек, а в нем полно денег. Рублей, говорят, триста — представляешь, как этой ведьме повезло! И что же ты думаешь, она с ними сделала? Отнесла в милицию, кретинка! Наверняка хочет, чтоб о ней в газете написали. Иначе зачем бы нормальному человеку просто так — ни с того, ни с сего — с деньгами расставаться!

— Кстати, о милиции, — сказал Шипак. — Что это за повестка у нас в почтовом ящике лежала?

— A-а, это нас, наверное, в детскую комнату вызывают, — сказала жена. — Мне из школы звонили. Что-то там Игорек набедокурил. Но я думаю, зачем нам эта детская комната нужна?

— Абсолютно, — сказал Шипак. — Не хватало нам еще по милициям таскаться. Пусть сами разбираются, у них служба такая.

В комнату вошел пятнадцатилетний Игорек.

— Дед, — сказал он Шипаку, — у меня кой-какие неприятности, может, посоветуешь, как быть?

— Потом, потом, — сказал Шипак, — дай хоть чуток отдышаться после работы. На вот трешку, сходи пока что в кино…

* * *

— Слыхала новость? — спросил Шипак, вернувшись вечером домой. — Про Фасольняка. Нет еще? Загнулся Фасольнячок, дуба врезал, сердешный. Как говорят, сгорел на работе, касатик. Добился-таки своего, довкалывался. Я говорил ему, что долго не протянет, так не обращал внимания, еще и волком смотрел. Теперь на том свете пусть смотрит, пусть там порядки наводит. Мне поручили утром венки заказать. Я бы ему другое заказал, да неудобно. Бог с ним, сделаю, чтобы никто не вызверился.

— И на кладбище поедешь? — сказала жена, переворачивая на тахте очередную страницу «Сестры Керри».

— Что я, дурак? — сказал Шипак. — Черта лысого я им поеду. Скажу, будто кончина Фасольняка так поразила меня, что совсем заболел. Может, если раньше вырвешься, в парк съездим, — шашлычками побаловаться.

— А чего ж, — сказала жена. — Поедем. Шефиня на пенсию собирается, мне теперь начхать на нее.

В коридоре раздался звонок.

Шипак открыл дверь.

На пороге стоял небритый тип в засаленном пиджаке и картузе с полуоторванным козырьком.

— Шипак? — сказал он.

— Шипак, — подтвердил Шипак.

— Я от Графа, — сказал тип.

— От какого графа? — удивился Шипак.

— Так ты не в курсе? — сказал тип. — От Игоря вашего.

— А-а, — сказал Шипак. — Ну, как он там?

— Еще год остался, — сказал тип. — Мы вместе сидели, я вот освободился, так он просил, чтоб вы с муттер дали мне двести рублей. На сотню оденусь, а сотню ему переправлю.

— Как переправите? — поинтересовался Шипак.

— Знаем, как, — сказал тип. — Ну, даешь?

— Сейчас, сейчас, обождите немножко. — Шипак осторожно приоткрыл дверь и пошел к жене.

— Кто это? — спросила она.

— От Графа… тьфу, то есть от Игорька, двести рублей требует.

— Бедный Игорек, — вздохнула жена. — Довели мальчика в этой школе. А еще говорят, общество воспитывает детей. Очень они нужны ему, этому обществу!

— Так как быть? — сказал Шипак. — Там ждут. Дадим?

— Как же не дать, — сказала жена. — Дадим, конечно. Наша кровь, родная все-таки…

— Зачем ты, подхалим, своим начальником подменил Николая Чудотворца?

ФУРОР НА ПСИ-ХИ

Супергалактический разведывательный астролет класса ГУ-1 вынырнул из экстра-пространства недалеко от третьей планеты в системе девяти спутников теплой, но небольшой звезды. Между ней и планетой Пси-Хи в созвездии Коленвала, откуда прибыл астролет, пролегло расстояние в сотни световых лет.

Пилот корабля — Квак 136-й — согласно инструкциям, включил защитное силовое поле, делавшее астролет невидимым, и снизился до шестикилометровой высоты.

Тут он привел в действие звукопринимающие аппараты. Через полчаса Квак 136-й уже знал, что данная планета населена, что называется она Землей, а существа, живущие на ней, людьми и что они достигли в процессе эволюции довольно-таки больших успехов.

«Значит, — подумал Квак 136-й, пошевелив своими щупальцами, — вполне возможно, наши последующие экспедиции смогут даже вступить с ними в контакт. Как жаль, что я не имею права опуститься на планету! Ничего не поделаешь: такая уж судьба разведчиков…»

А впрочем, он недолго горевал по этому поводу. Инструкция требовала сразу же после звуковой разведки провести широкий телескопический осмотр новооткрытого объекта. Поэтому Квак 136-й нажал на кнопку кругового экрана, в который были вмонтированы мощные стереоувеличители.

Вопль восторга вырвался из всех его четырех ртов, когда он увидел Землю.

— Это фантастика, это сказка, это настоящий рай! — возбужденно бормотал Квак 136-й, лихорадочно осматривая планету. — Сколько живу, не видел такой красоты…

Однако поразили его не моря и океаны, не горы и материки, не леса и засеянные нивы и даже не земные города и поселки. Все это —. в таком же или примерно в таком же виде — он уже не раз видел за долгие годы своих космических странствий.

Поразило его другое.

Квак 136-й увидел на поверхности Земли тысячи величественных монументальных труб, гордо устремлявших ввысь свои широкие жерла. И из каждого такого жерла валили в небо клубы разноцветного дыма неповторимой красоты — зеленого, красного, желтого, черного, синего, фиолетового, коричневого, голубого! Все цвета солнечного спектра вобрали в себя эти прекрасные и непонятные образования, медленно покрывавшие землю цветастым одеялом…

«Нет сомнения, — дрожащими от волнения щупальцами записывал Квак 136-й в своем бортжурнале, — что эти поражающие утонченностью своих форм сооружения и божественной красоты вещества, которые из них выпускаются в небо, созданы землянами исключительно с декоративными целями. Таким образом люди украшают свою жизнь и свою планету. Они убедительно доказали, что природа не всемогуща и что настоящий разум может значительно превзойти ее в созидании прекрасного. И в этом аспекте нам есть чему поучиться у землян, хотя в других вопросах они пока что и отстали от нас. Я принял решение привезти образцы этих уникальных веществ на Пси-Хи, чтобы приобщить к истинно прекрасному и нашу могучую, но, как видим, далеко не во всем совершенную цивилизацию…»

Покончив с записями, Квак 136-й опустил астролет еще ниже и при помощи универсальных анализаторов взял образцы дыма разных сортов. Еще через какое-то время рецепты дымов были надежно спрятаны в недрах фотонно-бадминтонной вычислительной машины.

После этого Квак 136-й включил антиподовые двигатели своего корабля и нырнул в экстра-пространство, чтобы как можно быстрее доставить на родную планету драгоценные образцы…

…Доклад Квака 136-го на заседании объединенного Пси-Хического коллегиума вызвал настоящий фурор. Коллегиум вручил Кваку высшую награду — золотые перчатки на каждый щупалец, постановил воздвигнуть славному астропутешественнику памятник в натуральную величину и решил немедленно мобилизовать все свободные ресурсы на сооружение труб, которые должны были стать достойным украшением жизни пси-хов.

Спустя короткое время на планете Пси-Хи уже торчали в небо тысячи разнокалиберных труб, извергавших в небо пышные клубы прекрасного земного дыма.

Полгода им жадно любовалось все население планеты.

А еще через полгода любоваться уже было некому.

Цивилизация на планете Пси-Хи погибла…

* * *

— Они идиоты, эти твои пси-хи, — сказал мне знакомый директор одного завода, когда я рассказал ему эту историю. — Они не учли, что их организмы совсем не были приспособлены к дыханию дымом. Им надо было привыкать постепенно. Нельзя же действовать в столь, форсированном темпе! Взять, к примеру, нас. Дышим — и ничего, живем. Поскольку привыкли. Приспособились. Дай нам чистый кислород — еще, чего доброго, задохнемся!

С этими словами он пошел в цех и распорядился открыть все заслонки.

В небо шугнули могучие клубы разноцветного дыма.

Это было грандиозное зрелище.

ЛЮСТРА

— Послушай, милый, — сказала мне утром жена, — я уже полгода прошу тебя почистить люстру. Неужели это так трудно?

Мне сразу стало грустно. Я с тоской посмотрел на запыленную люстру, в плафонах которой густо чернели высохшие тела мух, комаров и бабочек.

— Уже просто от людей стыдно, — продолжала жена. — Имей в виду: если не почистишь, я твоих друзей, а тем более их жен больше в нашем доме и видеть не хочу. Не желаю, чтобы они меня потом обсуждали, ясно?

— Да кто там обсуждает? — вяло возразил я. — Вроде людям нечего делать, как только головы вверх задирать. Я, например, когда прихожу в гости, смотрю только на стол.

— Так то ж ты, — язвительно бросила жена. — А другим интересно и вокруг посмотреть, оценить, какие мы хозяева. Так почистишь или нет?

— Сегодня не могу, — стараясь говорить как можно более убедительно, заявил я. — Сегодня я очень занят.

— Чем же, хотелось бы узнать? — иронически улыбнулась жена.

— А тем, — откликнулся я уже из кухни, вытаскивая из-под буфета инструменты. — Сегодня я, в соответствии со своим личным планом, ремонтирую балкон. И очень прошу не раздражать меня.

За несколько часов я починил и покрасил поручни, зашпаклевал все щели в балконной двери, зацементировал дыры в полу, а когда он высох, густо намазал клеем и покрыл балкон куском линолеума, который уже несколько лет пылился в чулане.

— Закончил? — спросила жена, когда я, с отвращением изучая результаты своих трудов, дымил сигаретой. — Вот теперь можешь и за люстру взяться.

— Какая там к лешему люстра! — рявкнул я. — Мне надо кое-что в коридоре сделать, еще вчера решил им заняться. Не отрывай, пожалуйста, меня от дела!

Я тут же юркнул в коридор и принялся сдирать обои. Потом развел клейстер, обклеил стены старыми газетами, разыскал на антресолях новые обои, купленные женой в позапрошлом году, смахнул с них паутину и аккуратно приклеил. Заодно побелил потолок, передвинул на другое место вешалку и сколотил из нескольких полированных дощечек, которые я раздобыл, когда еще мы получали квартиру, элегантную подставку для телефона.

— Все уже? — поинтересовалась жена, увидев, что я уселся возле телевизора. — Так, может, люс…

— Где там все! — закричал я. — Вот прикидываю, куда лучше мебель сдвинуть, потому что нужно пол натереть. Паркет вон уже совсем рассохся.

— А я тебе, между прочим, о нем еще два месяца назад говорила, — напомнила жена.

— Говорила, говорила! — мрачно отозвался я. — Значит, чем-то другим был занят. У меня свой план, и ты, будь добра, не вмешивайся.

Она вздохнула и пошла на кухню, а я, проклиная весь свет, стал перетаскивать мебель в другую комнату. После этого достал из-под ванны банку с мастикой, с трудом открыл крышку, так как за полгода она основательно прилипла, и, тяжело рухнув на колени, взялся за работу; Потом перетащил мебель из другой комнаты и Повторил всю операцию там. Пол засиял так, как не сиял со времен нашего новоселья.

— Ну вот, уже и солнце садится, — заметила жена. — А люстра так и осталась невычищенной. Да ладно уж, сегодня, конечно, поздно, только смотри же — в следующую субботу обязательно сделай. А пока что, — прибавила она, — ты не мог бы убрать из кухни свои чертежи? Мне и так негде повернуться, а тут еще эти рулоны все время под руку лезут…

Я молча пошел на кухню, взял табуретку, принес ее в комнату и полез к люстре…

Перевод автора.

— Не могу я дальше везти тебя, Иван-царевич, ногу покалечил.

Олег ЧЕРНОГУЗ

«АРИСТОКРАТ»

Иван Трофимович отгладил свой черный костюм, надел белую пакистанскую рубашку, прикрепил наимоднейший галстук и почистил до блеска свои чехословацкие туфли «Цебо».

Может, Иван Трофимович спешил в загс? Нет, Иван Трофимович, как говорится, «не первый год замужем».

Тогда, возможно, у Ивана Трофимовича лежали билеты в театр? Нет. Ничего подобного, Иван Трофимович считал театр пережитком. Он отдавал предпочтение ипподрому, а туда при параде не ходят.

Может быть, Ивана Трофимовича избрали председателем жюри на республиканском смотре кружков художественной самодеятельности? Нет, не угадали. Иван Трофимович не имел ничего общего с самодеятельностью.

Иван Трофимович собирался в командировку. Он заказал из дому такси, хотя проживал у самой станции метро, и помчался к центральным кассам железнодорожного вокзала.

На счетчик Иван Трофимович никогда не обращал внимания. Не дай бог, если шофер перехватит его любопытствующий взгляд, что он о нем подумает? К тому же Иван Трофимович давно знал, что от его дома до вокзала счетчик набивает сорок семь копеек…

— Пожалуйста, — сказал Иван Трофимович и бросил на сиденье трояк. — Сдачи не надо. Это вам на чай.

— Спасибо.

— Будьте здоровы.

Иван Трофимович подошел к кассе.

— Что у нас осталось на Донецк? — спросил Иван Трофимович и почему-то поправил галстук.

Кассирша глянула на Ивана Трофимовича и произнесла:

— Есть эсвэ, купейные, плацкартные…

У Ивана Трофимовича на плацкартный язык не повернулся…

— Прошу эсвэ.

«Ну и тяпа! Ну и характер! Ну, кому это нужно? Ведь бухгалтерия не оплатит. Где ты воспитывался? Откуда у тебя такие замашки? Кого ты из себя корчишь?» — стыдил сам себя Иван Трофимович.

Он поставил под столик чемодан и положил на видное место пухлую папку, зеленую, под крокодиловую кожу. Без нее, как и без черных очков, Иван Трофимович не ездил ни в одну командировку…

«Так, теперь, голуба, поужинай жареной курочкой, которую приготовила жена, попей чайку и ложись спать…»

— Приглашаем в ресторан, — в купе просунулась голова официантки. Голова симпатично улыбалась.

— Всенепременно, — откликнулся Иван Трофимович и поднялся с места.

«Тебя лишь могила исправит. Зачем тебе ресторан? В чемодане курица пропадает. Когда ты поумнеешь?» — казнил себя Иван Трофимович, шагая в вагон-ресторан.

— …Я к вашим услугам! — это уже официант. — Вам что-нибудь из горячего?.. Из холодных закусок… Есть сардины… Свежие, только что баночку откупорили. Икорка черная, зернистая имеется. Помидорчики… Порезать или целенькими?

— Прелестно. Порцию икры, помидорчики натюрель — парочку, сардинки. А что на второе?

— Есть курочка…

— Своей смертью умерла? — сострил Иван Трофимович.

— Шутите? Свежая. Только что из холодильника. А что пить будете? Чай? Кофе?

— Кофе. С пирожным.

— Пирожных нет. Есть шоколадные наборы.

— А какие именно?

— «Вечерний звон», «Вишня в шоколаде», «Московский».

— О, какой выбор!.. Прошу «Московский».

— Одиннадцать сорок.

— Не имеет значения.

Поужинав, Иван Трофимович положил на скатерть две десятки и величественным жестом дал понять официанту, что сдачи не требуется.

«Ну и болван! У кого из твоих предков текущий счет в швейцарском банке?» — подтрунивал сам над собой Иван Трофимович, идя обратно в купе с коробкой шоколада под мышкой.

…На следующие сутки, вечером Иван Трофимович сошел в Донецке. Подбежал к ближайшей урне и выбросил курицу, ту самую, что поджарила жена. В тепле она протухла…

В гостинице свободных мест не было.

Иван Трофимович завернул шоколад в газету и ловко подсунул администраторше.

— Остался только люкс… Двенадцать рублей за сутки… Полгода назад один министр там жил, — зашептала администраторша.

— Вы считаете, что только министры могут жить в таких номерах?

— Я не хотела вас обидеть… Вы меня не так поняли. Если вы желаете, пожалуйста. Может, возьмете на двоих. Там две комнаты: постель и диван… Ну как хотите… Я думала, так будет дешевше…

«Где твоя скромность? Ты что, не мог взять на двоих? Обошелся бы номер в шесть рублей, и еще кто-нибудь из командированных не маялся бы ночь на вокзале…»

Спустя два дня Иван Трофимович возвращался домой… Деньги были на исходе.

«Ты же из зарплаты с полсотни прихватил. А что осталось? Едва хватит на плацкартный. Хватит. Как раз. Даже лишний рубль пять копеек… А постель?.. А что-нибудь поесть? Добрых два дня езды… Бери бесплацкартный. Как-нибудь перемаешься. На третью полку взберешься. В таком костюме? С папкой? Люди засмеют… Лучше уж поголодаю…»

Иван Трофимович взял билет. Купейный. «Не бери постель. Ты и так сегодня почти ничего не ел… А спать? В купейном и без постели? Ну знаешь…»

В купе сидел уже пассажир с брюшком. Неторопливо выложил на столик то, что так заботливо упаковала супруга.

Иван Трофимович бросил взгляд на хорошо поджаренную индюшку. Она чем-то напоминала его выброшенную курицу. Неужели та и в самом деле протухла? Сосед извлек бутерброды: с маслом и паюсной икрой, выложил два кусочка балычка и с десяток румяных помидоров.

Иван Трофимович проглотил слюну.

— Может, поужинаете со мной? — пригласил Ивана Трофимовича незнакомец.

«А правила этикета? Что этот тип подумает обо мне: надел черный костюм, белую рубашку, модный галстук, а элементарного приличия ни на грош… Откажусь… Второй раз пригласит, тогда…»

— Спасибо, — еле выдавил Иван Трофимович. — Сейчас на еду и смотреть не могу…

«Что ты плетешь? Куда тебя понесло? Но уже поздно. Продолжай, балда, раз так начал…»

— Вы знаете, зашли вчера с товарищами из главка в ресторан… Как засели… Ну, вы знаете, как это бывает… Едва метрдотель нас выставил… Попросил то есть… А потом после ресторана пошли ко мне в номер люкс. И там еще…

«Ой, и трепло я… Кого это интересует?.. Гляди, человек уже пол-индюшки умял».

— …Так сейчас, поверьте, мне на еду смотреть противно. Особенно, извините, на вашу индюшку…

— Тогда, может, бутербродик с икрой?

«Бери, обалдуй, бери… Вторично предлагает. В третий раз может и не предложить». Но у Ивана Трофимовича вырвалось:

— Вот тут, — он показал на горло, — стоит у меня в горле эта икра.

— Тогда, может, балычка?

— Спасибо, очень тронут. Весьма. Но, понимаете, все в жизни приедается. Даже роскошь, даже балык. Иногда, знаете, тянет на простую пищу. Нет ли у вас кусочка черного хлебца с сольцой?

— Черный хлеб имеется, — ответил попутчик. — Женины причуды… А вот где соль? Ну, ясно, соль забыла… Сколько мы с ней из-за этого ругались. Не один пуд соли съели…

Иван Трофимович вышел в тамбур. Под ложечкой сосало…

— Пирожков не желаете?

Иван Трофимович оглянулся. Пассажиры его не видели.

— Почем они у вас?

— По четыре копейки.

Иван Трофимович вынул из кармана свои последние пять копеек, взял пирожок и по привычке произнес:

— Сдачи не надо!

В свое купе вернулся часа через три.

Утром попутчик с брюшком забеспокоился:

— Вы что-то ужасно побледнели. У вас, случайно, не украли деньги?

— Как будто нет, — Иван Трофимович полез в боковой нагрудный карман. — Деньги на месте…

— Простите, а вы что-нибудь за эти сутки ели?

— Ну как же! Но, извините, что ни съем, вырывает… Думал было лечиться голодом. Слыхали о таком? Новый способ медики придумали. Говорят, очень эффективный… Это все равно что во сне изучать иностранные языки…

«Ой, и баран, ой, и оболтус! Кому все это нужно? Когда-нибудь это будет стоить тебе жизни».

…Иван Трофимович шел по перрону. «Скорее бы попасть домой! Где найти хотя бы пятак на метро? Кто теперь теряет?.. Когда не нужно, гривенники валяются…»

Иван Трофимович вышел на привокзальную площадь и огляделся. И — о счастье, о удача! — заметил в толпе своего сослуживца, Вениамина Петровича — тот с чемоданчиком торопился на вокзал.

— Вениамин Петрович, добрый день! Слушай, ты читал сегодняшнюю газету? Нет… Говорят, ужасно смешной фельетон напечатали. В ларьках ни одной газеты… Только в автоматах… У тебя не найдется пятака?

— Вот тебе три рубля. Вернусь — отдашь. Чао!..

Иван Трофимович сел в такси…

— Сдачи не надо! Это вам на чай!..

— Спасибо!

— На здоровье!

— …Женушка, у тебя есть что-то поесть? Голоден, как сто волков.

— Кроме вчерашней картошки, нет ничего. Ты ведь денег не оставил. Если у тебя есть какие деньги, я сбегаю в гастроном.

— Подогрей картошку и много не разговаривай. — Иван Трофимович схватился за живот.

— Тоже мне мужчина — я и то вдвое больше с работы приношу!

— Нашла с кем дружить? Ведь его хозяин из пивной не вылазит…

КАК Я СТАЛ ДОЛГОЖИТЕЛЕМ

До сих пор я знал несколько способов, как стать долгожителем. Первый из них — оставить прописку в центре города и поселиться в центре Кавказских гор. Другой: утром (желательно до восхода солнца), вечером (когда солнце зайдет за горизонт) и днем (в обеденный перерыв) бегать вокруг города или села, но так, чтобы не вызывать подозрения у прохожих и у милиции.

Ни первое, ни второе мне не подходило. Становиться йогом или моржом я не хотел. Во-первых, не переношу в постели острых гвоздей, во-вторых, отдаю предпочтение теплой ванне перед ледяной прорубью.

— Наш сосед, — как-то сказали мне друзья, — был и моржом, и йогом, и культуристом, но недавно, на пятьдесят втором году жизни… Одним словом, ты понял? Сердце не выдержало перегрузки.

Они меня переубедили. Тем паче, что и мне это было не по душе. Я хотел стать долгожителем (и сейчас хочу), но без гор, беготни, гвоздей и проруби.

«Смех — залог долголетия», — теплым майским вечером прочитал я статью покойного профессора-геронтолога, напечатанную с сокращениями в «Вечерке».

«Оптимисты живут дольше», — подчеркивал профессор в статье, которой я поверил.

Утром я, веселый и жизнерадостный, побежал в магазин.

— Пятьдесят граммов масла и столько же ливерной колбасы, — произнес я, смеясь.

— Вы что, смеетесь?! — переспросила она меня таким голосом, что я подумал: «Передо мной не продавщица, а продавец».

— Разве можно с больным человеком так вести себя? — раздался позади меня сочувственный голос. Я оглянулся.

— Я не про вас, — смутилась дамочка.

Я ей благодарно улыбнулся. Продавщице тоже.

— Куда прешь? — спросил меня товарищ, вскакивая впереди меня в трамвай. В ответ я от души расхохотался и подумал: «Я проживу больше, чем ты, нахал». Он растерялся. «Извини», — пробормотал он и, взяв меня под руку, повел туда, где висели таблички с желтыми буквами: «Места для инвалидов и детей».

— Уступите, гражданочка, место инвалиду, — произнес он очень серьезно.

— Насмехаетесь? — не вытерпел я. — Запомните: насмешка не имеет ничего общего со смехом и оптимизмом.

— Ну, понятно, конечно, — согласился он со мной. — Разве можно смеяться над чужим горем?

— Ни в коем случае, — сказал я вслух, имея в виду: «Ни в коем случае не сердиться на этого типа, сколько бы он ни пытался тебя раздразнить».

— Сколько вам лет, бабуся? — спросил я старушку, готовую уступить мне место.

— Сто семь, сынок, — усмехнулась она в ответ.

В вагоне воцарилась тишина.

— Как это вам удалось столько прожить? — заинтересовался я.

Она пожала плечами.

— Наверное, всю жизнь улыбались? — И я нежно, по-сыновьи, улыбнулся ей.

— Да, да. Я всю жизнь улыбалась, — перепуганно сказала она. — Всю жизнь.

— Смех — это долголетие, — твердо и уверенно произнес я. — Ведь недаром мудрый Аристотель советовал своим ученикам всегда смеяться. «Смейся, — завещал он, — иначе ты долго не протянешь». Надо смеяться, хочешь не хочешь. Вы еще читаете без очков?

— Читаю, читаю, — нахмурилась старушка, направляясь к выходу. Вместе с нею поднялось еще несколько женщин. Их лица были насупленные, озабоченные.

— Люди, которые видят все в мрачном свете, живут меньше! — крикнул я им вдогонку и тоже выскочил из трамвая.

— Еще Гиппократ и Демокрит прописывали людям смех как наилучшее лекарство против всех недугов и болезней, — сказал я сам себе и пошел, улыбаясь, на работу.

— Добрый день! — поздоровался я со своим начальником, растянув рот до ушей. — Жизнь прекрасна, хо-хо! Не правда ли?

— Добр..! — Произнес он как-то удивленно и исчез в кабинете, забыв пожать мою протянутую руку.

— Чего ты все время смеешься? — не вытерпел коллега по работе, заметив, что улыбка не сходит с моего лица.

Я стал ему объяснять:

— Веселый смех укрепляет легкие, улучшает кровообращение мозга. Веселый смех освежает тело, снимает усталость и тонизирует организм, как безалкогольный напиток «Росинка».

— Серьезно? — усмехнулся он.

— Вполне серьезно, — засмеялся я. — Когда кто-нибудь смеется и тебе хочется смеяться — смейся! Никогда не сдерживай смех. Смех — это здоровье. Все долгожители на земле — оптимисты!

Так продолжалось с месяц. Я действительно чувствовал себя бодро и жизнерадостно. По улице я ходил огромными шагами и широко размахивал руками. «Смех — это энергия, восстановление умирающих клеток. Смех — это оптимизм», — говорил я сам себе и другим.

Люди часто оглядывались на меня, и я долго не мог понять, что им у меня так нравится: югославские брюки, чехословацкие туфли или знаменитый киевский галстук, заменяющий теплую рубашку и шарф?

Иногда я взрывался смехом прямо на кухне во время обеда или в спальне перед сном.

— Что такое? — испуганно смотрела на меня жена.

— Ничего. Смеюсь!

— Чего же ты смеешься? — удивлялась она.

— Просто так! Смеюсь, и все. Смех, кажется, не запрещен? По крайней мере у нас в квартире?

— У тебя голова не болит? — спросила она меня.

— Напротив, я чувствую себя вполне нормально.

Она приложила руку ко лбу, покачала головой и вышла.

— Ты так долго не протянешь, — крикнул я ей вслед. — Надо чаще смеяться. Будь оптимисткой. Оптимисты живут дольше!

Жена вышла к соседям. Должно быть, чтобы поделиться новым открытием.

Через две недели меня вызвали к Петру Семеновичу.

— Заходите, заходите, товарищ Фартушняк, — улыбаясь, встал мне навстречу Петр Семенович. — Скажите, пожалуйста, — продолжая улыбаться, начал он разговор, — в поликлинике вы давно были?

— Вчера, — ответил я.

— Что вам сказал врач?

— Полностью согласился со мной. Сказал, что еще древние греки…

— О греках потом, — улыбаясь, перебил меня начальник. — С чем он согласился?

— Со статьей профессора. Он признал ее правильной и подтвердил мою точку зрения. «Смеяться действительно полезно. Смейтесь на здоровье, — сказал он мне. — И ни на кого не обращайте внимания».

— А лекарства? — поинтересовался Петр Семенович.

— Какие лекарства? Смех — это наилучшее лекарство.

— Я понимаю, — встал он и почему-то погладил мою руку, чего раньше с ним не случалось. — Со здоровьем не шутят, — сказал он, шагая вокруг меня, как Земля вокруг Солнца. — Здоровье надо беречь…

Он тут же позвонил по телефону председателю месткома. Тот не замедлил явиться. Петр Семенович обратился к нему с упреком: плохо бережете здоровье профсоюзного актива. Как пример привел пошатнувшееся мое здоровье.

Я резко возразил:

— Напротив, я чувствую себя именно сейчас, как никогда, бодрым и здоровым.

— Пожалуйста, с нами не спорьте, — перебил меня Петр Семенович. — Нам лучше знать. Администрация и местком считают, что вам не мешало бы где-нибудь отдохнуть. Скажем, в горах. Как вы на это?

«В горах живут долгожители», — вспомнил я статью профессора и вслух добавил:

— Я ничего не имею против.

— Против чего?

— Против решения администрации и месткома. Тем паче, что это совпадает с моей точкой зрения, — усмехнулся я и с горячей благодарностью пожал руку Петру. Семеновичу и председателю месткома.

ЗЕБРА

Письмо

«Дорогой мой брат Вася! Ты, понятно, будешь очень удивлен, получив от меня письмо. Ты знаешь мой характер — не люблю писать. Но на этот раз взяться за перо заставила меня беда, что случилась со мной недавно.

Дорогой брат, ты даже не представляешь, как мне сейчас тяжело. Душа словно раскаленная пустыня Сахара, а в ней воют шакалы и гиены, носятся вперегонки зебры. А все из-за этой «полосатой чумы». Ты наверняка спросишь, что же случилось?

Так вот слушай. Сразу после получения диплома об окончании сельхозакадемии меня направили не в киевский исследовательский институт, о котором я мечтал, а в колхоз, на должность зоотехника. Это меня очень обидело. Ты только представь себе,Вася, — с моими способностями — ив такую глухомань! Но я не сдавался (ты же знаешь мой характер!) — решил такое придумать, чтоб за голову схватились. Ты помнишь, мысль о славе я вынашивал еще в школе, а потом в академии. Не оставляет она меня и теперь.

Как-то в чайной (а бывал я там частым гостем — это меня, Вася, и погубило…), так вот, в чайной я встретился с Марком Косооким — есть в нашем селе такой пьяница и дармоед — да и начал торговаться с ним о его зебре. Это такая скотина, похожая на лошадь, только полосатая. Будто на нее кто-то под пьяную руку матрас натянул.

Когда-то в наше село приезжал цирк, и зебра, как на грех, во время танца ногу себе сломала. Вот тогда-то и купил ее Марко. Подлечил, выходил и долгое время возил на ней пассажиров на станцию, детишек в выходные дни катал. Даже билетики для катания на зебре продавал. Но когда вышел указ про тунеядцев и тех, кто работает только для вида, Марко решил продать зебру. Очень она мне приглянулась, вот я и купил ее. Представь себе, брат, каким королем я выезжал из села, на поля или в райцентр. Сколько собиралось зевак, и всех интересовало:

— Чья это такая полосатая лошадь?

А им отвечали:

— Была Марка Косоокого, а теперь зоотехника Петра Пивня.

Меня уже весь район знал. Завидовали мне, как я когда-то завидовал Марку. Она мне послужила ровно месяц. В тот день я решил отметить этот юбилей. Уже и не припомню, сколько выпил, помню только, на двуколку подсаживали меня мальчишки. После этого и началось. Зебра понесла меня прямо на Кринички: так называется конец нашего села, а там самогонщики водятся; возле ворот каждого из них ровно на полчаса пегая ведьма останавливалась. Должно быть, Марко так приучил. Не знаю, как уехал я с этой улицы, только очнулся в самом райцентре… возле чайной. Там простояла проклятая, два часа, а потом направилась в городской парк.

Вот где я горя хлебнул. На аллее, рядом с танцевальной площадкой, где почти вся молодежь собиралась, зебра начала вытанцовывать под «О Чико, Чико…».

Поднялась, проклятая, на задние ноги, меня в лужу опрокинула, а сама пошла с двуколкой, как молодка в пижаме, выкаблучивать. Если б ты, Вася, видел — носилась как сумасшедшая. А как перестали крутить пластинку, сняла с меня соломенную шляпу и, держа ее в зубах, начала собирать в нее конфетки и — медяки. От неожиданности и стыда глаза у меня едва на лоб не полезли. А после этого еще и в комсомольском фотообъективе назвали меня «артистом бродячей труппы».

Но это еще не йсе. Самое страшное, Вася, впереди. Тебе, возможно, надоело читать, но наберись терпения. После объезда самогонщиков, чайной и парка она повезла меня по маршруту Марка к… вытрезвителю. Пришел в себя под душем, с лысой, как колено, головой. Вот так-то, Вася. Да разве, сам скажи, после этого я могу оставаться в колхозе? Славы захотел… Вот до чего дурня слава доводит. Теперь, брат, зарекся пить и тебе не советую.

«А зебру куда девал?» — спросишь.

Продал, Вася, участковому милиционеру. У них теперь зебра — самый лучший следователь по самогоноварению. Всех самогонщиков в селах накрывает. Берет на нюх, за что и прозвали ее «полосатой чумой».

На этом будь здоров.

Крепко жму руку.

Твой брат Петро Пивень».

Перевод автора.

Вас. ШУКАЙЛО

БЛАГОДАРНОСТЬ

КОСТЯ-СПЕЦИАЛИСТ

— С меня хватит: завтра идем в ЗАГС!.

МЕБЛИОЗ

Перевод автора.

Без слов.

Леонид СУХОРУКОВ

МИМОХОДОМ

И ограниченность — понятие растяжимое.

Иной крик души — это эхо неправильных шагов.

Обязательно ли танцующему под чужую дудку запоминать мелодию?

Не закрывай глаза на то, что не даст их потом сомкнуть.

По знакомству бывает легче многое и не сделать.

И кривое зеркало кое-кого украшает.

Духовную пищу тщательно пережевывал, однако не переваривал.

Чем больше валяешь дурака, тем больше становишься на него похожим.

Порой ничто так не тянет на дно, как всплывшие на поверхность факты.

Мечта взломщика: воздушные замки.

Иногда от любви до ненависти всего сто грамм…

Не провожайте старый год до вытрезвителя!

Иная смелость города берет, оставляя при этом свое село.

Работал от звонка до звонка… своим друзьям.

Ради сладкой жизни солил другим.

Одни свое имя носят, другие с ним носятся.

Иногда защищаются и от диссертации…

Дайте мне точку опоры, и я выскажу свою точку зрения.

Так далеко пошел, что стал незаметен.

Более подробно о серии

В довоенные 1930-е годы серия выходила не пойми как, на некоторых изданиях даже отсутствует год выпуска. Начиная с 1945 года, у книг появилась сквозная нумерация. Первый номер (сборник «Фронт смеется») вышел в апреле 1945 года, а последний 1132 — в декабре 1991 года (В. Вишневский «В отличие от себя»). В середине 1990-х годов была предпринята судорожная попытка возродить серию, вышло несколько книг мизерным тиражом, и, по-моему, за счет средств самих авторов, но инициатива быстро заглохла.

В период с 1945 по 1958 год приложение выходило нерегулярно — когда 10, а когда и 25 раз в год. С 1959 по 1970 год, в период, когда главным редактором «Крокодила» был Мануил Семёнов, «Библиотечка» как и сам журнал, появлялась в киосках «Союзпечати» 36 раз в году. А с 1971 по 1991 год периодичность была уменьшена до 24 выпусков в год.

Тираж этого издания был намного скромнее, чем у самого журнала и составлял в разные годы от 75 до 300 тысяч экземпляров. Объем книжечек был, как правило, 64 страницы (до 1971 года) или 48 страниц (начиная с 1971 года).

Техническими редакторами серии в разные годы были художники «Крокодила» Евгений Мигунов, Галина Караваева, Гарри Иорш, Герман Огородников, Марк Вайсборд.

Летом 1986 года, когда вышел юбилейный тысячный номер «Библиотеки Крокодила», в 18 номере самого журнала была опубликована большая статья с рассказом об истории данной серии.

Большую часть книг составляли авторские сборники рассказов, фельетонов, пародий или стихов какого-либо одного автора. Но периодически выходили и сборники, включающие произведения победителей крокодильских конкурсов или рассказы и стихи молодых авторов. Были и книжки, объединенные одной определенной темой, например, «Нарочно не придумаешь», «Жажда гола», «Страницы из биографии», «Между нами, женщинами…» и т. д. Часть книг отдавалась на откуп представителям союзных республик и стран соцлагеря, представляющих юмористические журналы-побратимы — «Нианги», «Перец», «Шлуота», «Ойленшпегель», «Лудаш Мати» и т. д.

У постоянных авторов «Крокодила», каждые три года выходило по книжке в «Библиотечке». Художники журнала иллюстрировали примерно по одной книге в год.

Среди авторов «Библиотеки Крокодила» были весьма примечательные личности, например, будущие режиссеры М. Захаров и С. Бодров; сценаристы бессмертных кинокомедий Леонида Гайдая — В. Бахнов, М. Слободской, Я. Костюковский; «серьезные» авторы, например, Л. Кассиль, Л. Зорин, Е. Евтушенко, С. Островой, Л. Ошанин, Р. Рождественский; детские писатели С. Михалков, А. Барто, С. Маршак, В. Драгунский (у последнего в «Библиотечке» в 1960 году вышла самая первая книга).

INFO

«ПЕРЕЦ» В ГОСТЯХ У «КРОКОДИЛА»

Редактор-составитель М. Э. Виленский.

Техн. редактор С. М. Вайсборд.

Сдано в набор 04.11.86 г. Подписано к печати 19.12.86 г.

А 02082. Формат 70х108 1/32. Бумага типографская № 2.

Гарнитура «Школьная». Офсетная печать. Усл. печ. л. 2,10.

Учетно-изд. л. 2,90. Усл. кр. отт. 2, 45. Тираж 75 000.

Изд. № 2975. Заказ 4032. Цена 20 коп.

Ордена Ленина и ордена Октябрьской Революции

типография имени В. И. Ленина издательства ЦК КПСС

«Правда». Москва, А-137, ГСП, ул. «Правды», 24.

Индекс 72996

…………………..

FB2 — mefysto, 2023

Примечания

1

Перевод с украинского Валентина Корчагина.

(обратно)

Оглавление

Владимир БОНДАРЕНКО

  ШАГИ

  РУБИКОН

Юрий ИЩЕНКО

  ПУТЕВКА

  ИНСТРУКТАЖ

  УЧЕНЫЙ СОВЕТ

  УСЛУГА

Юрий ПРОКОПЕНКО

  ОБЕД ГЕРОЯ

  В ДОМЕ ОТДЫХА

Михайло ПРУДНИК

  ИСТОРИЯ С ОГУРЦОМ

  АНШЛАГ

  АВТОГРАФ СОКРАТА

Владимир ЧЕПИГА

  РОДНАЯ КРОВЬ

  ФУРОР НА ПСИ-ХИ

  ЛЮСТРА

Олег ЧЕРНОГУЗ

  «АРИСТОКРАТ»

  КАК Я СТАЛ ДОЛГОЖИТЕЛЕМ

  ЗЕБРА

Вас. ШУКАЙЛО

  БЛАГОДАРНОСТЬ

  КОСТЯ-СПЕЦИАЛИСТ

  МЕБЛИОЗ

Леонид СУХОРУКОВ

  МИМОХОДОМ

Более подробно о серии

INFO

*** Примечания ***