Голод [Елена Вячеславовна Афанасьева] (fb2) читать онлайн

Елена Афанасьева Голод

Когда позвонили с новостью, что мама в больнице, я первым же рейсом улетела к ней. Первые минуты этой новости были странными, ведро из чувств, которое рухнуло на меня в тот момент, я расхлебываю до сих пор. Помню, одна рука, листая смартфон, покупала билет, вторая рылась в поисках вещей чёрного цвета. Через несколько сложных дней пришло понимание, что они не пригодятся, что, набрав гору чёрных свитеров, я позабыла про дополнительную пару носков, что буду мёрзнуть, и по возвращении промозглый март подарит мне двухнедельный больничный.

Но все это будет потом.

Я собирала вещи, испытывая ужас полной неизвестности, он холодным липким потом растекался по телу, позже не давал сомкнуть глаз в самолёте, все время был рядом и нашептывал: что ты будешь делать? как ты справишься с этим? что будет дальше? когда ты вернёшься? И дальше, дальше, унося меня комом в глубину подсознания. А там, в этой глубине, знаете ли, ничего хорошего не было.

Муж одним глазом следил за вещами, улетающими в сумку, и предложил не перебарщивать с чёрным.

– Брось, ты же не будешь носить траур полгода.

– Я вообще не планирую носить траур. Она всего лишь в больнице.

– Ты себе это скажи. Или действует принцип «готовься к худшему, надейся на лучшее»?

– Отстань! – ему хорошо, у него идеальная мать, душка отец, а в прошлом прекрасное детство, взаимопонимание и идиллия, о чем большинство только мечтают. Он не ходил к психологам работать с внутренними конфликтами, его не заставляли представлять диалог с матерью, снова и снова воспроизводить сцены из детства. Не он рыдал после сеансов, проклиная всех специалистов, загоняющих самооценку в ноль. Ни один из них так и смог понять, что меня волнуют не отношения с матерью как таковые, а мое отношение к ней. Я не хочу разбираться в ее чувствах, куда важнее собственные ощущения и желание, наконец, стать взрослой в ее глазах. Хотя мне уже 33, я замужем пять лет, из них четыре выслушиваю про долгожданных внуков, а точнее их отсутствие. Как будто не успеют они родиться, и я тут же передам их матери!

– За что ты так ее не любишь?  – вопрос, не имеющий ответа, его задавали сотни раз с момента, как я уехала из-под родительского контроля почти десятилетие назад. Вопрос, изводящий меня, стоило услышать мамин голос в трубке телефона. Вопрос, который я боялась задать сама себе.

***

Мы сидели в больничном коридоре, с моей помощью мама съела ложку супа и запила компотом с хлебом. Врач заявил об успехе, потому что когда ее доставили, та отказывалась от любой еды, хоть у нее уже и не было сил самостоятельно ходить и поднять стакан воды. Поэтому меня и вызвали, нужно срочное решение – кормить насильно, отправить к психиатрам или отпустить домой. Все варианты неподходящие, поэтому ответственность переложили на ближайшего родственника – дочь. При встрече врач долго рассматривал меня, постоянно поправлял очки и совал свой толстый нос не туда:

– Вы неплохо выглядите, прилично одеты, не похожи на сильно пьющую, – запнулся, продолжил, – в смысле совсем не похожи на пьющую.

– Не очень понимаю, о чем вы. Мы обсуждаем здоровье матери или мою внешность?

– Вы же должны понимать, что ее отказ от еды – не следствие болезни. Причина в психическом состоянии, безразличии к происходящему вокруг, мотивации жить, если хотите. Отсутствие аппетита может иметь необратимые последствия, – он собрал ладони в кулак, подпер подбородок и сухо продолжил, – слабость и потеря трудоспособности всего лишь начало, и мне не хотелось бы рассказывать, что может произойти с вашей мамой дальше, ведь на данном этапе у вас есть шанс ей помочь!

Доктор откинулся в кресле, оправил халат и развел пухлыми ручками – ему-то голодание точно неведомо: «Это очевидный протест. Ваша мать хочет внимания! Я ожидал, что в моей кабинет зайдет потрепанная повседневностью дамочка, возможно со спиртным на одной ноге, которая оставила мать много лет назад и не интересуется ее судьбой. А пришла уверенная, молодая и полная энергии женщина. Поэтому прошу простить, если обидел, но ваша мама рассказывала про вас невероятные истории, что, право, может стать мне оправданием. Признаюсь, удивили».

Доктор не сдержался и откровенно рассмеялся, а дальше поведал, что дочь, то есть я, у мамы глубоко несчастна, замужество далось ей тяжело, лишь бы выскочить и успокоиться. В паре царит такая нелюбовь, что на появление внуков можно не надеяться, хотя именно дети спасут семью, сплотят всех, и дочь, наконец-то, поймет, ради чего создана женщина.

Переубеждать и доказывать обратное не имело смысла. Мама мастерски убедила всю больницу в моей неспособности к счастью.

Я не видела ее два года, но помнила бодрой и здоровой, всегда с идеальной прической и наглаженными воротниками белых рубашек. В палате же меня встретила сухая в поношенном платье старушка с седым пучком на голове. Стоило мне ее увидеть, сердце на мгновение остановилось, раскаяние вылилось слезами из глаз, я кинулась к ней, как в детстве, скрываясь от страшных грез. Я целовала ее руки и ненавидела себя за комплекты черных свитеров. Мама молчала, поглядывала искоса и не понимала, или изображала, будто не понимает, что за истерика со мной приключилась. Ведь явные внешние изменения никак не отразились на ее душевных качествах, характер голодовкой не перекроить. Она отстраненно гладила мою голову и, стоило мне успокоиться, усмехнулась:

– Просто так ты, конечно, не приедешь. Небось, думала, что живой уже не застанешь?

– Мама!

– Ладно, ладно, приехала, и то хорошо! Дай, хоть поцелую что ли!

Худые белые руки обвили шею, бесцветные губы словно пухом прошлись по моему лицу, и я поняла, что даже не чувствую ее дыхания. Маленькое тельце с каждой минутой теряло все больше энергии, и стало понятно, что времени на разговоры у нас нет.

В больничной суете ухода за матерью я изучала статьи в интернете и поднимала все возможные связи, вела бесконечные разговоры с врачами и тихо плакала по ночам, за что-то платила и бегала по аптекам города. Поэтому искренне удивилась убежавшему времени, когда спустя две недели врач заговорил о выписке. Здоровье мамы все еще оставляло желать лучшего, но при определенных вложениях, уходе и внимании к себе, неутешительные прогнозы так и останутся разговорами. Проблема состояла в том, что мать не считала себя больной, отказывалась регулярно пить лекарства, следить за распорядком дня, пропускала приемы пищи, или наоборот поедала все подряд. Все убеждения она жестко пресекала, заявляя о своем праве на выбор в этой жизни.

– Упрямая! Вот поэтому отец от тебя и ушел! – негодовала я, зная, чем задеть мать, но мои выпады как обычно не имели желанного эффекта.

– Он ушел, потому что соседке напротив не помешало бы носить юбки подлиннее, да совести иметь побольше. Между прочим, у нее и не было проблем с двухмесячным ребенком, – умело парировала мать, а я прикусила язык.

Конечно, мне хотелось сказать, что от хороших жен не уходят, и проще всего свалить на соседку или меня, хоть и на младенца, чем признать вину. Но мы же в больнице, мать больна, поэтому как бы мне не хотелось ее уколоть, я молчала.

Ведь еще тогда, забежав в палату после аэропорта, я уже точно знала, что не желаю ей смерти, казнила себя за подобные мысли, гнала их и списывала на стресс. Тогда я подумала: «Что бы ни было, мы справимся, так и быть – я еще дам тебе попить моей крови. Только живи». Но она не собиралась ничего пить. В прямом смысле этого слова. В ее голову вдруг пришла мысль худеть путем отказа от всего, что имело хоть какие-то калории, даже воду можно не больше трех раз день – самый минимум для предотвращения обезвоживания. Недолго протестуя, мама поведала, что долгое время посещала семинары целительницы Натальи, которая точно знает, что делает.

– И что же она делает?

– Она дарит людям надежду на светлую старость. Чтобы старики не зависели от еды и, соответственно, от траты денег на нее. Чтобы научились смотреть вокруг без зависимости от физического насыщения. Желание принимать пищу чаще всего говорит не о голоде, а о скуке, невозможности занять голову полезной информацией. Так мы убиваем время! – мама говорила тихо и спокойно, взвешивая каждое слово и периодически постукивая худым длинным пальцем по виску, – люди разучились думать!

***

Прошло чуть больше недели, и мама, оценив прелесть порозовевших щек, возможности самостоятельно пройтись по коридору, вдохнуть свежего морозного воздуха, отбросила идею голодовки, с удовольствием жевала мармелад и, похоже, такие физиологические потребности ее вновь вполне устраивали. Приходилось даже прятать сладости – желание есть все подряд, не способствовало выздоровлению. Я несколько раз заговаривала о волшебной Наталье, но мама переводила тему, что давалось ей весьма искусно, и у меня даже мелькнула мысль, что все это в прошлом. Пока однажды целительница не пришла в больницу. Оказывается, она забеспокоилась, когда мама пропустила несколько встреч, и через соседей прознала, почему.

         Надменная, излишне дерганная она брала маму за руку и театрально закатывала глаза, причитая, что не хотела подобного и, конечно же, очень сожалеет. Ее густо намазанные красным губы постоянно двигались, она не замолкала ни на минуту. Целительница рассказывала, что очищение души должно проходить благородно и, если тело чувствует, что не способно вынести подобное счастье – быть свободным – то значит, оно еще не готово и ему требуется время. Не в силах больше смотреть этот спектакль, я схватила Наталью под локоть и с силой вытолкала за дверь. Желание обругать девицу боролось с любопытством, и второе все же победило:

– Зачем вы это делаете? Это секта какая-то?

Наталья гневно сверкнула глазами: «Не ваше дело. Это вы бросили мать, не я. Я всего лишь помогаю таким старикам обрести счастье».

– Ага, а себе помогаешь обрастать новым имуществом после их счастливой смерти.

– Каждый зарабатывает, как может. Тебя не было несколько лет, она такие байки придумывала, что никто и не ждал уже. Разве что на похороны, – ядовитая улыбка разлилась по губам.

Я вздрогнула, вспомнив о ворохе черной одежды, и решила поскорее закончить этот разговор:

– Я дам вам денег, и забудем друг о друге. А вы перестанете делать мою мать просветленной и голодной. По рукам?

– Договорились! Мне проблемы не нужны, – мы обменялись рукопожатиями, и сумма с тройкой нолей упала на счет Натальи. Уже уходя, целительница обернулась и крикнула, – а ты не такая уж свинья, как я представляла! Поговори с матерью, мне кажется, у вас проблемы.

Она хихикнула, махнула рукой и скрылась в больничном коридоре. Ее смех шариками отпрыгивал от стен, и каждый болью отзывался в сердце. Жалость к самой себе, к маме, к обеим вылилась на меня кипятком, я скатилась по стене на пол и заревела – тихо, головой в мокрых ладонях. В какой момент из семьи с ежедневными совместными вечерами мы превратились в чужих людей? Почему мать становится для тебя ненужной, а ты для нее неоправдавшейся надеждой?

         Опустошенная я вернулась в палату. На кровати сидела худая состарившаяся за два года женщина и не сводила с меня своих больших карих глаз. В них скрывались любовь и одиночество, мольба о прощении и нежность. Я опустилась рядом на кровать, крепко сжала хрупкое тело в объятиях и прошептала: «Прости меня, мама».