Секреты Салема (СИ) [Katherine Cavallier] (fb2) читать онлайн

— Давно это началось? — Гермиона аккуратно придерживает паука на своей ладони. Он перебегает по её пальцам, приятно щекоча кожу лапками. Черный, как ночь в новолуние, с крошечными крапинками белоснежных звездочек на его теле.

Малфой рядом, лениво сидя на подоконнике, перебирает какие-то её травы кончиками пальцев. Он вскидывает к ней голову, скалится, показывая свои клыки.

— Это?

Грейнджер сглатывает и медленно кивает. Она чувствует напряжение, даже страх, висевший между ними тягучим дегтем, который не проходил, сколько бы раз они ни встречались в этом домике далеко за пределами города.

— Давно, — он фыркает, отвернувшись к окну. Она никогда его не спрашивала. Это было сотрудничеством, которое они назвали «я сохраню твой секрет, а ты мой», и его оказалось достаточно.

Гермионе не хватало друзей в этом забытом богом месте. Где выискивали таких, как она, давили камнями, пытали, сжигали на кострах. Она не могла ни открыться, ни рассказать кому-то о себе без страха быть разоблаченной и, в лучшем случае, повешенной.

Тогда появился Драко. Он заметил, как поздно ночью она покидает свой дом и прячется среди деревьев. На рассвете он сказал ей, что все знает, и либо она признается, либо он сообщит отцу.

Инкриз Люциус… самый страшный человек сегодняшнего дня. Жестокий, беспринципный, его боится даже такая сильная женщина, как леди Уизли. Хотя про себя она все ещё думает, что она Грейнджер, и это вряд ли когда-то изменится, сколько бы раз она ни вышла замуж.

Малфой раскрыл ей свой секрет, но больше ничего никогда не говорил.

— Как тебе удалось скрыть это? — любопытствует она, опуская паука на свою ключицу.

Драко дергает плечами.

— Отец никогда особо не интересовался мной, скрыть было нетрудно.

— А мать?

— А что мать? — усмехается он. — Её волнует, как найти мне достойную невесту и женить, а не то, чем я живу.

— Выходит, что никто никогда не замечал тебя? И то, как подозрительно часто люди остаются с ранами на шее?

— Я никогда не кусаю за шею, — Малфой почти теряется в своих мыслях, мечтательно ухмыляясь и поднимая глаза к потолку. Половицы скрипят, огни свечей рядом с ними дрожат от ветра, гуляющего между досок. По ночам в Салеме холодно, как в самых отдаленных уголках мира. — Обычно это где-нибудь на ребрах или… бедрах.

Он ждет, что она покраснеет, он ведь намного более прямолинейный, а ей, как девушке, положено прятать глаза при упоминании секса. Но Гермиона выгибает бровь. Она давно замужем, ей необязательно смущаться при упоминании этого.

— И все девушки молчат?

— Ты удивилась бы, какой силой внушения я обладаю.

— Нулевой, — смеется она над ним, поднимаясь с качающегося кресла. Ей становится скучно просто сидеть здесь и разговаривать, хочется чем-то заняться, но и занятий в их убежище не так много. Зачем они вообще встретились здесь сегодня, сама Гермиона не знает, ей просто нужна была компания.

— Это потому что на тебя она не работает.

— Разве вы, вампиры, не должны испытывать какое-то отвращение к ведьмам? — снова спрашивает она, перемещаясь к камину. Холодно. Настолько, что дрогнут кости. Гермиона подносит волшебную палочку, вытащенную из-под рукава платья, к поленьям и одним заклинанием разжигает их.

— Должны, — соглашается Малфой. Ему тоже скучно, но он так же, как она, понятия не имеет, чем себя занять. Поэтому закидывает ногу на ногу и следит за Гермионой. — Но если не ты, то кто?

— У тебя много девушек, чтобы не задавать мне этот вопрос, — она падает на край старой кровати, и та скрипящим звуком жалуется на то, что её потревожили.

— Ревнуешь, Грейнджер? — она находит что-то смутно привлекательное в его улыбке, и это странно.

— С чего бы? — вопреки всему, что сейчас вспыхивает в ней, отвечает вопросом она.

— Не знаю, ты мне скажи.

— Меня просто забавляет, что на то, как ты себя ведешь, никто не обращает внимания. Хочешь — гуляй по борделям. Хочешь — спи с любой девушкой, которая не замужем. А меня осуждают, даже если ты просто проводишь меня до дома.

— Пуританские законы — странная вещь, согласен. Я бы тоже осуждал мужчин больше. К примеру, твой муж…

Она резко отмахивается и гневно шипит.

— Не хочу вести этот разговор.

— От чего же? Он интересный человек. Столько людей отправил на тот свет, и не сосчитаешь. А сейчас, вот, сидит беспомощный, пока ты правишь от его лица. Самая богатая женщина Салема… удивительно.

— Это была вынужденная мера, — она оправдывается? Действительно, оправдывается. Хотя Малфой абсолютно не верит её словам, так что она пытается добить их важным аргументом. — Он убил бы меня, если бы все узнал.

— И зачем тогда было выходить за него? Не ради ли власти и денег.

— Попробуй расскажи мне, что ты знаешь, что такое жизнь на грани с бедностью, — Гермиона злится на него, в большей степени за то, что ему всегда все доставалось легко. Она выбивала себе все через боль, унижения и страх, ему достаточно было лишь попросить, и они оба это знали.

— Не знаю, — Драко поджимает губы, — это не мешает мне задавать тебе вопросы.

Грейнджер констатирует в ответ:

— Ты осуждаешь меня.

— За то, что ты заставила замолчать и сделала инвалидом самого отвратительного человека города? — он искренне смеется, закидывая голову к потолку, она видит, как он прикрывает глаза — настолько его это забавляет. — Нет, Грейнджер, я тебя уважаю.

— Почему ты всегда зовешь меня Грейнджер? Я Уизли уже несколько лет… — она старается напомнить ему об этом в сотый раз, но это как стучаться в стену. Ему все равно, что она замужем, он это даже браком не считает.

— Потому что ты не замужем, ты просто красивая приставка к другому мужчине. Брак — это союз любви, а не то, что творишь ты.

— Полагаю, с тобой много кто не согласится.

— Со мной согласится разве что младшая Уизли, которая ещё слишком молода, чтобы понять, что замужество в этом городе — способ обеспечить себя до конца жизни. Она верит в такую же светлую любовь, в какую верила ты когда-то.

— Странно, что она ещё может в это верить несмотря на все, что сделал её старший брат.

— Перси не был таким ублюдком в детстве. Понятия не имею, как он вырос в это.

— Рон с тобой тоже, пожалуй, не согласится, — она улыбается, прекрасна зная, как Рон относился к своему старшему брату. Вся семья Уизли была другой, непохожей на её мужа, они были добрыми, светлыми, служили в церкви. И странно, что именно Перси стал человеком, который в итоге преисполнился ненавистью к этому миру. Гермиона больше жизни любила семейные ужины. Но в то же время бесконечно боялась, что их рыжий цвет волос, веснушки и родинки в конце концов сведут их в могилу…

— Я не требую чьего-либо согласия, чтобы думать, как мне угодно. Я не ты, мне своей головы вполне достаточно.

— Прекрати оскорблять меня! — Грейнджер возмущается, дергая мех на плечах. Она знает, что ей пора идти, пока кто-нибудь дома не заметил её отсутствия. Но хочется остаться здесь ещё несколько минут, не возвращаться в место, которое она считает адом на земле.

— Я тебя не оскорбляю, — его теплый взгляд заставил её поверить буквально на мгновение, что это так, хотя с Драко никогда нельзя было быть уверенной наверняка. — Просто ты живешь в другом мире, Грейнджер, в котором обязана подстраиваться под правила. Я их ненавижу.

— Значит ненавидишь и меня?

Малфой замолкает, не отвечает ей, хотя уже тысячу раз показал ей настоящий ответ. Он молчит достаточно долго, чтобы Гермиона могла не ждать ответа. То ли вопрос он нашел настолько глупым, то ли не хотел произносить «нет» вслух.

Спустя пару минут, когда за окном начинают показываться редкие попытки солнца встать из-за горизонта, Драко поднимается с места и протягивает ей руку.

— Нам пора.

Вместо того, чтобы последовать ему, Гермиона в последний раз заговаривает на тему, которая может быть поднята только в этих стенах.

— Завтра снова суд над девушкой, которая абсолютно не является ведьмой…

— Я знаю, — в нем мелькает что-то настолько глубокое, что Грейнджер не в силах уловить. Что-то большее, чем просто смерть ещё одной жительницы города.

— Ты сделаешь что-нибудь?

— Боюсь, я не могу вынести на суде доказательство, что она не ведьма, потому что мне это сказала другая ведьма.

Грейнджер душит от этого осознания. Она выбирала невинных жертв для своего ритуала, но других, более мерзких людей, а внезапно в её списке появилась та, кому она не хотела сделать больно. Кому не желала смерти.

— Пойдем. Не хочу видеть завтра на суде тебя.

Она хватается за его руку и встает с кровати, в конце концов покидая этот маленький домик, который являлся её крепостью. Прятаться от всего было легче, чем использовать некоторые вещи себе на пользу. Остаться бы навсегда в собственном убежище и не знать, сколько в мире ужаса. За границей магии, под руку с Сатаной их было гораздо меньше, чем в реальности.

Они обходят дома с задней стороны, чтобы избежать ненужных взглядов, никто не должен видеть, как они вдвоем на рассвете появляются под руку, пропав на всю ночь, это вызовет слишком много вопросов. Драко даже не прощается, расставаясь с ней, он уходит, убедившись, что она снова в безопасности, и ему этого оказывается достаточно. Иногда Гермиона думает, какая встреча станет их последней, ведь и тогда они не попрощаются, а встретятся лишь на том свете. Почему-то в их встрече там она не сомневается.

Их взгляды пересекаются на суде, на котором Люциус выносит приговор. Драко молчит, она знает почему, хотя на его лице рисуются почти очевидно все его эмоции — отвращение к отцу, отвращение ко всему пуританскому миру, в котором они жили. Он бегло проходится глазами по Перси, сидящем в коляске рядом с Гермионой, и почти усмехается, будто вспоминая их вчерашний разговор.

Ей не смешно, она даже не может выдавить из себя что-то похожее на улыбку, подобно другим жителям города, когда крики девушки разносятся по площади. Когда-то Астория Гринграсс должна была стать членом семьи Малфой, сейчас она в мучениях горит на костре (это Гермиона услышала от девочек на площади), а Люциус Малфой гордо объявляет, что не уедет, пока каждая до последнего ведьма не будет сожжена.

Гермионе хочется убить его первым, заставить каждого жителя Салема задуматься над тем, какие ужасы он творит, уничтожить его, но знает, что это сорвет весь план её ковена. Нет, ей нужно убить его последним, заставить смотреть, как все в его жизни рушится, подобно замку из песка.

Она выбирает новую жертву тем же вечером. Мать Астории кричит слишком яростно, слишком гневно для женщины, потерявшей дочь. Она радуется её смерти и тому, что ведьма была разоблачена, прекрасно зная, что она никогда не колдовала. Она продумывает свой план долго, смотря с балкона дома на пустую площадь, где лишь Малфой меряет шагами пространство, разговаривая с отцом.

Она может видеть, как он скалится, обнажая клыки, при очередной фразе Люциуса, и не может не думать, как тяжело ему сдерживать себя рядом с настолько мерзким человеком.

Когда-то они все верили, что ведьмы среди них, а потом эта вера обернулась реальностью. Только почему истерия затронула самых невинных… осталось загадкой. Гермиона вспоминает об одной из шлюх, с которой застали Драко пару дней назад. Она гниет в темнице, ждет своего часа. Вероятно, инкриз преследует куда более отвратительную цель — отомстить тем, кого считает недостойными.

Гермиона сжимает перила, но все-таки уходит, как только замечает, что фигуры Малфоев скрываются за дверью их дома. Перси за её спиной что-то стонет, пытаясь избавиться от плена, в который поместила его жена, и она улыбается этой жалкой попытке спастись. Его ей не жаль. Как не будет жаль и инкриза. И каждую гнилую душу Салема.

— Тебе не вытащить его, — заверяет Грейнджер, когда закрывает двери балкона. — Он вылезет только по моему приказу.

Глаза Уизли говорят о том, как сильно он ненавидит её, но ей все равно. За убийство того, кого она искренне любила, Гермиона уничтожит всех до единого.

Она подходит к Перси, смотрящего на нее все тем же ядовитым взглядом, складывает руки у него на животе и резко давит, затем ещё раз и еще, пока наконец большая жаба не вылезает прямо из его рта. Это было бы мерзко, но к этому девушка давно привыкла. Её муж не имел от нее никакого сочувствия или жалости, ей было все равно на него, Перси — лишь средство достижения её цели.

Гермиона усаживается на кровать и стягивает с себя платье. На её бедре есть крохотная метка, похожая на сосок, но в пару раз меньше, и она прижимает жабу именно к нему, кормя своим молоком. Она поднимает глаза к Перси, который пытается сказать хоть что-то, но его голосовые связки сильно повреждены.

— Ты знаешь, Перси, — она улыбается гадко, смотря на него, пока гладит жабу по спинке, — мне стоило бы сказать тебе спасибо за все. Благодаря тебе я здесь.

Он что-то хрипит в ответ, Гермиона только усмехается. Слово «ведьма» вырывается из его груди с отвратным покашливанием, что заставляет девушку только сильнее скривить губы в ухмылке.

— Не переживай. Однажды все закончится.

Возможно, когда ей будет уже не нужна его власть и хватит только состояния, которое она получит после его смерти. Но пока что Перси нужен ей, чтобы воплотить в жизнь Великий Обряд. На её руках уже шесть жертв из тринадцати, а времени все меньше.

Гермиона проводит всю ночь раздумывая над своими действиями. Её служанка приходит дважды с теплым молоком с травами, но и оно не помогает успокоить гнетущие мысли в голове. Пока наконец Грейнджер не придумывает то, что ей нужно. Ей хочется до ужаса поговорить с Драко, просто провести с ним время. Рядом с ним, несмотря на все риски, ей спокойнее, чем где-либо.

— Лаванда, — просит она тихо в ночи. — Помоги мне пройти в чужой сон.

Её глаза резко распахиваются, а кувшин чуть не падает из рук.

— Нет. Ни за что. Вы же знаете, как это опасно!

— Я смогу найти выход. Но мне нужно…

— Вы навсегда можете остаться во сне, человек, в разум которого вы хотите зайти, может никогда больше не проснуться. Это слишком рискованно.

— Ты ведь будешь здесь, — пытается убедить её Гермиона. — Ты никуда не пропадешь, сможешь разбудить меня, если что-то пойдет не так.

Лаванда колеблется, ей не хочется подвергать свою госпожу опасности, но больше всего она боится того, что она не захочет покидать сладкую фантазию сна. В ней тепло и уютно, там все кажется настоящим, но является лишь красивой картинкой для разума.

— Пожалуйста, — просит её Грейнджер в последний раз, служанка соглашается с тяжелым вздохом. Она достает из потайного ящика у камина крохотный пузырек с маслом, пахнущим лавандой и аконитом, аккуратно растирает в руках и подходит к Гермионе.

Ей страшно, но не настолько, чтобы отказаться от этой идеи. Служанка мягко проводит по её губам пальцем.

— Путь, поймай звезду с небес. Мандрагора даст росток… — продолжая растирать масло между рук, Лаванда устраивается на коленях на полу и поднимает юбку платья. — Во вновь забытый век чудес. Ты вернись сквозь чертов рог, — она скользит по ногам Гермионы аккуратно, постепенно поднимаясь выше, вырисовывает круги на её коленях. — Спрятан в сердце твой ответ. Мысль поймаешь — в ней секрет.

Гермиона откидывает голову назад, закрывает глаза, сосредотачиваясь всем своим существом на Драко, который где-то там, в паре домов от нее сейчас наслаждается сном.

— Вперед, все двери отопри. Шагни без страха. Раз, два, три…

Грейнджер чувствует, как все её сознание улетучивается и словно перемещается в пространстве. Эта легкость, необремененность её собственным телом окрыляет всего на мгновение, прежде чем она оказывается посреди леса теплым июльским днем.

Солнце щекочет своими лучами и легкий ветер, разносящий запах лесных трав, тут же играется с волосами. Ей легко и так спокойно, как не было половину жизни. Впереди она видит Драко, сидящего на берегу реки, он застыл, словно прекрасная статуя, так навсегда и оставшаяся смотреть, как меняется мир вокруг него.

— Тебя не должно здесь быть, — слышится его хриплый голос с улыбкой в нем. Проницателен, как всегда.

— Это сон. В нем может случится что угодно, — мягко говорит она ему, делая попытку скрыть свое колдовство. Гермиона подходит и в своем желтом платье садится рядом. Такие она давно не носит, в её гардеробе все черное, траурное, как и положено жене с таким мужем.

— Вампиры не видят снов, Грейнджер.

— Все видят, но не все их помнят.

— Не видят, — спорит Драко, когда наконец поворачивает голову. — Никогда.

Она отвечает легко, чуть наклоняя голову в сторону.

— Я не умею вызывать сны, Малфой, только проникать в них.

— Ты ведьма, ты можешь все, что твоей душе угодно, — он подхватывает её ладонь и перебирает её пальцы аккуратно, словно касается лепестков прекрасных цветов, а не её кожи. — Зачем ты здесь?

— Мне хотелось забыться хоть на час. Сны — ещё одно мое убежище.

— Не ты ли говорила мне, что проникать в них слишком опасно, что можно забыться, — Драко едва выгибает бровь, но, кажется, совершенно не пытается её остановить или отговорить. Его действия говорят об этом, когда мягко он ведет по её руке вверх, достигая ткани, а потом вниз.

— Я была готова рискнуть, — признается она, дрожащий голос ужасно подводит.

— Служанка осталась за тобой следить? — Малфой волнуется, он хмурится при вопросе едва заметно.

— Конечно. О чем ты говорил с отцом сегодня?

Он опускает голову вниз, и его касания исчезают, остаются горящими линиями на руках, желающих вернуть то тепло.

— Значит, видела?

— Я довольно долго наблюдала, чтобы понять, что разговор был не из приятных.

— В Салеме от Гермионы Грейнджер ничего не утаить, — усмешка, смешанная с болью в голосе.

— Так о чем? — она допытывается, любопытство выше правил поведения. Здесь для них их нет, совсем никаких, только он, и она, и их спокойная фантазия.

— Он пытается женить меня, выбирает девушку. А я… не хочу жениться.

— Почему нет? Постоянный источник еды для тебя, и родители перестанут задавать вопросы, — мысль о его свадьбе приносит какую-то странную отдаленную боль, почти крохотный укол в сердце.

— Я хочу связать свою жизнь с человеком, который мне важен, а не просто для выгоды и статуса.

— Так не бывает, — она знает это по себе лучше, чем кто-либо. Драко не отвечает ей, наклоняется вперед и тяжело вздыхает, будто пытается принять эту суровую правду.

— Асторию сожгли как ведьму. Она мне нравилась, когда родители только обсуждали то, что мы можем стать семьей. Она казалась мне милой, хотя и ужасно надоедливой. А отец просто сжег её.

— Вы тесно общались?

— Нет, не особо. Она просто была где-то там, в своей жизни, а я был в своей. Но нам казалось, что так правильно. Последняя возможность построить что-то по отдельности.

— Мне жаль.

— Мы оба знаем, что нет, — уголок его губы дергается. — Это ещё одна жертва для твоего круга. Обряд, или как вы это называете.

Гермиона закатывает глаза и падает спиной на траву, кажущуюся самым мягким одеялом.

— Она в мои планы не входила, поэтому мне жаль.

— Я входил? — интересуется он, поворачиваясь к ней. Его глаза не опускаются ни на сантиметр ниже лица, не рассматривают, не греют…. — До того, как мы познакомились.

— Твой отец, — утвердительно шепнула Гермиона. — Не ты.

Малфой снова усмехается и ложится рядом с ней, он рассматривает плывущие по голубому небу пушистые облака.

— Не хочу знать, что ты с ним сделаешь.

— Насколько сильно он дорог тебе?

Он заводит привычку, по которой не отвечает на неудобные вопросы от нее. Молчит, пока ей не становится неловко повторять, и это раздражает. Она гневно выдыхает в ответ на его выходку, он же смотрит на нее секунду и смеется.

— Хоть где-то же ты не должна получать все, что тебе взбредет в голову.

— Это даже не реальность, почему я не могу получить все? — возмущается Гермиона, надувая губы.

— Это… — он многозначительно кивает на мир вокруг них, когда переворачивается на бок. Драко аккуратно пальцами обводит её плечо и вырисовывает буквы, которые она никак не может уловить, на её предплечье, — реальнее, чем все остальное.

— Неправда. Это всего лишь сон. Ты проснешься, и все развеется.

Малфой качает головой, наклоняется к Гермионе и оставляет почти невесомый поцелуй на её ключице, от которого она вздрагивает и подставляет ему свою кожу.

— Видишь. Ты чувствуешь.

Ей не приходится просить его ещё раз, он оставляет новый поцелуй выше, почти у самой шеи, продвигается к линии её челюсти, пока она может лишь глубоко дышать, помня, что она во сне. Она знает, что он пытается сделать, и это такое заманчивое предложение, от которого Гермиона почти не в силах отказаться. Если забыть, что ты во сне, хоть на мгновение, можно остаться в нем навсегда.

Он останавливается, когда почти достигает её губ, она может почувствовать тепло его дыхания на себе, открывает глаза и вглядывается, словно тонет. Гермиона имела привычку забывать, какого цвета у него глаза, она могла долго всматриваться в них, но стоило ему отвернуться, она тут же забывала. И каждый раз был словно открытием. Они серые. Как туман, покрывающий город ранним утром, словно дымка над рекой в самый пасмурный день.

— Вампиры не видят снов, Грейнджер.

— Мы определенно точно во сне.

— В твоем… мы в твоем сне, не в моем, — произносит он прямо перед тем, как поцеловать её.

Гермиона резко подскакивает на месте и понимает, что она в своей комнате. За окном рассвет, рядом нет Лаванды и никакого масла на губах она уже не чувствует, только почти призрачное последнее прикосновение Малфоя.

Все это — сон? Она никогда не проникала в его сознание, никогда не задавала ему эти вопросы… осознание того, что все это было частью фантазии, стягивает грудь тисками. Вампиры не умеют проникать в чужие разумы, а значит… ничего этого не было.

Грейнджер падает обратно на кровать, все ещё чувствуя, словно в реальности, как травинки слегка укалывают её руки и мнимое дыхание Драко рядом со своей шеей.

Она укутывается в одеяло как можно сильнее и задувает оставшуюся гореть свечу на тумбочке, чтобы вернуться в сон, где уже не будет ни теплого июльского дня, ни Малфоя, ни спокойствия.

*

Утром она встречается с Люциусом прямо на выходе из дома. Он выглядит уставшим, но все таким же готовым ловить ведьм.

— Куда направляетесь, инкриз Люциус? — легко интересуется Гермиона, не сбавляя своего шага даже когда Малфой начинает шагать рядом с ней.

— Хотел зайти к вам перед тем, как пойти осматривать ведьму, — жестко, но с присущей ему учтивостью отвечает он. В его руках все ещё Библия, за которую он цепляется, словно за последний камень адекватности, хотя и она давно покинула этот город.

— Чем же обязана такому визиту?

— Буду с вами откровенен, миссис Уизли. Мне не нравится то, что связывает вас и моего сына.

Гермиона довольно саркастично выгибает бровь.

— Связывает?

Люциус кивает, шляпа чуть закрывает лицо тенью на мгновение.

— Мы едва знаем друг друга. Боюсь, что вы ошибаетесь в своих догадках.

Она научилась лгать за все это время, а потому знает, что выглядит убедительно. Малфой верит ей, хотя в его голове больше сомнений, чем ей нужно. Она хочет, чтобы он доверял ей безоговорочно, а не только по случаю.

— И все-таки, несколько раз его замечали провожающим вас до дома.

— Я замужняя женщина, инкриз, — Гермиона останавливается, чтобы повернуться к нему, и натягивает легкую улыбку. Ей неприятно даже стоять рядом с ним, но ей нужно это, чтобы хоть слухи развеять, которые наверняка ходят где-то в Салеме. — Да, мой муж, к сожалению, очень болен. Но я буду хранить ему верность, пока от нас обоих ничего не останется. Драко провожал меня несколько раз, я опасаюсь ходить по улицам одна в такое темное время для Салема.

— Прошу прощения, миссис Уизли. Я не хотел оскорбить вас или обвинить в чем-либо. Мы сейчас с женой подыскиваем ему подходящую партию, и мне бы не хотелось, чтобы у него была подобная репутация.

— Уверяю вас, меня и вашего сына ничего не может связывать.

Он кивает, окончательно убедившись, что она говорит ему правду. Конечно, Гермиона про себя так и повторяет проклятое слово «ложь». Но Люциус в какой-то мере прав, им нужно прекратить то, что между ними происходит, если он правда женится.

Только по пути к рынку Грейнджер вспоминает, что именно это Драко говорил ей во сне. Её сны не могут быть настолько тесны связаны с реальностью, но больше спросить, кроме как у Малфоя, ей не у кого, поэтому она умолкает. Она ни за что не расскажет, какие игры её собственный разум проводит с ней.

Гордо она держит голову в этом городе, где каждый, с кем она встречается, делает легкий реверанс. Странное ощущение, которое она никогда не думала, что будет переживать. Будучи девочкой из самых нижних слоев, она сама преклонялась так когда-то перед бывшей женой Перси, а сейчас она является богатейшей женщиной в Салеме.

Сегодня она направляется в дом женщины, которую видела днем ранее на площади. Миссис Гринграсс является едва ли не самой известной женщиной в городе, помогающей появляться на свет детям, лечащая недуги простых жителей и дающая жизнь ублюдкам, которых вынуждены кормить в приютах.

— Давай, милая, ещё немного, — повторяет эта светловолосая женщина над какой-то из шлюх, залетевшей от своего клиента. Гермионе стоило бы пожалеть бедную девушку, но она была знакома с её отцом, который дарил ей все, что она бы только попросила, а она все равно выбрала путь шлюхи. Поэтому её голос даже не сбивается, когда она подходит и объявляет.

— Этот ребенок не родится, пока мы не узнаем имя отца.

Гринграсс поворачивает к ней голову, удивленно вскидывая брови.

— Миссис Уизли, я понимаю, что это важно, но ребенку определенно необходимо выбраться.

— Салем не станет кормить очередного ублюдка. Имя! — она чувствует, как собственные слова отдаются желчью, подступающей к горлу, но выражение лица Гермионы непреклонно.

Меридия, кажется, её зовут так, наклоняется к девушке:

— Ханна, ты скажешь нам имя твоего мужчины?

— Я не могу, — жалобно стонет девчонка в ответ. — Он потеряет место подмастерья, ему ещё несколько лет нельзя жениться.

— Это его проблема, а не Салема.

Гринграсс сглатывает, смотрит буквально секунду на Ханну, страдающую в схватках, и подходит к Грейнджер.

— Гермиона, — от её обращения у девушки сжимаются губы. — Вы — женщина. Когда-то вы были бедны, но теперь… вы Гермиона Уизли. Воспользуйтесь своим влиянием, чтобы помочь такой же, как вы.

Ей мерзко слышать это от женщины, которая радовалась смерти собственного ребенка, потому что посчитала её ведьмой. Хочется оттолкнуть Меридию от себя и выплюнуть ей в лицо все свои обвинения, но сегодня Грейнджер здесь не за этим.

Она наклоняется к Ханне, кладя руку ей на плечо, и всеми силами старается выглядеть искренней.

— Милая, ни один мужчина этого не стоит. А если и стоит, то он точно не хотел бы, чтобы ты умерла здесь в муках, умалчивая о нем.

Она колеблется, боль раздирает все её тело, когда она отворачивается от Гермионы и жмурится. Едва новый порыв спадает, она снова открывает рот.

— Билли. Билли Бейлин, — глубокий вдох, — Подмастерье Купера.

Грейнджер получает свой ответ, поэтому она довольно высокомерно обводит комнату глазами и разворачивается, чтобы покинуть дом.

Уже на выходе она встречается с одной из девушек, выглядящей подозрительно плохо. Тут же всю Гермиону словно одает внутренним ужасом, и в нос ударяет запах смерти. Она задерживается глазами на девушке, но проходит мимо, шепча что-то под нос самой себе.

На душе становится особенно пусто, как будто все эмоции пропадают в ту же секунду, но все-таки она возвращается домой и занимается довольно привычными для себя делами. Околдовывая разум мужа, Гермиона решает рискнуть и попросить Лаванду погрузить её в такой сон, который поможет ей достучаться до Малфоя.

Но она не может. Вампиры не видят снов. Они не знают, что такое спокойствие души хотя бы в рамках собственной мечты.

— Мне нужно встретиться с ним, — после трех неудачных попыток объявляет Грейнджер.

— Зачем вам это, госпожа? Он навлечет на вас беду. Это может все испортить!

— Мне нужно с ним поговорить. Время на исходе, семь невинных жертв, а нам нужно ещё пять, — почти шипит она в ответ. — Он нужен мне.

Лаванда вскидывает брови.

— Семь?

Гермиона не кивает, она красноречиво молчит и только спустя секунду заговаривает.

— Я почувствовала девушку сегодня. Её ребенок мертв, он родится мертвым. И я превратила его в знак. Знамение. Наш инкриз помешан на них.

— Но… — Лаванда с трудом подбирает слова, тяжело сглатывая. — Значит, рождение чудовища?

— Лучше, — она обнажает зубы, натягивая мерзкую улыбку. — Ещё одна ведьма в городе.

— Кто на этот раз?

— Меридия Гринграсс.

— Выходит, это месть? — осуждение в глазах служанки не устраивает Грейнджер нисколько. Гермиона шагает на нее, подходя почти вплотную.

— Невинные пуритане гибнут, пока остальные радуются их смерти. Моя мать была также счастлива, продавая меня Уизли. Это не месть, это правильный выбор. Её дочь была ведьмой, не составит никакого труда убедить людей, что она сама её всему и научила.

— Все рано или поздно погибнут, когда завершится Великий Обряд.

— Те, кого здесь быть не должно, уедут раньше. Я лично позабочусь об этом.

— Это нарушает все правила! — Лаванда вскрикивает в возражении.

— Правила здесь устанавливаю я! — в ответ кричит Гермиона, и зеркало за её спиной расходится в трещинах с пронзительным звуком. — Меня выбрали для этой роли. И я её исполню. Но на своих условиях.

— Я не позволю вам все сорвать. Ваша задача и её выполнение — моя прямая обязанность.

— Я позабочусь о том, чтобы все прошло как нужно. А теперь иди и приведи мне Драко Малфоя. Я хочу его видеть, — Гермиона взмахивает рукой властно, прекрасно зная, сколько силы она имеет над своей же собственной прислугой. Лаванда была ей другом когда-то, но её мораль совершенно выводила из себя, а потому с каждым днем Гермиона убеждалась все больше, что друзей в Салеме у нее нет и быть не может.

Лаванда сжимает руки в кулаки, но уходит, оставляя Гермиону одну. Грейнджер вглядывается в зеркало достаточно долго, чтобы потерять образ самой себя в нем, в этих уродливых осколках. Она одной лишь магией с помощью волшебной палочки соединяет все его части воедино и подходит к кровати.

Ей требуется не больше нескольких секунд, чтобы оказаться на кровати и упасть в мягкие одеяла. Её глаза закатываются, становясь полностью белыми, а сам разум Гермионы пропадает где-то в пространстве, выискивая нужный ей дом. Тот, откуда доносятся крики, — нужный ей.

Она видит, как в комнате у бедняжки Китти появляется Меридия в своей черной одежде и подходит к страдающей от очередных мук божьего промысла.

Китти начинает визжать, едва рука Гринграсс оказывается у нее на животе.

— Нет, НЕТ, она навредит ребенку.

Гермиона особенно ярко видит, как образ женщины становится похож на старую полумертвую бабку в крови с длинными когтями, цепляющимися за тело девушки, свисающими с лица седыми паклями волос.

— Она навредит ребенку! — Китти пытается вскочить с кровати, несмотря на все усилия подруг удержать на месте, Меридия в шоке хлопает глазами, не понимая, что происходит.

И едва Китти оказывается на полу, в максимально далеком углу по её ногам течет вода в перемешку с черной кровью. И тут же на полу появляется что-то смутно напоминающее маленького свернувшегося ребенка с черной, как сажа, кожей. Глаза Китти распахивается в искреннем ужасе.

Гермиона ещё парочку минут наблюдает за поднявшимся криком, а после рассеивается в воздухе, словно её там никогда и не было. Как раз вовремя, потому что к ней стучится Лаванда с Малфоем под руку, и все мысли из головы вдруг внезапно улетучиваются, становясь тенью.

Она нуждается в том, чтобы увидеть его, но теперь совсем не знает, что сказать. Малфой выглядит уставшим, будто не спал всю ночь, заходя в комнату и закрывая за собой двери.

— Мне опасно появляться в этом доме, и ты сама знаешь почему, — он груб и холоден, что совершенно противоречит её образу Драко с усмешкой, хоть и с разбитым сердцем. Когда он поднимает голову, чтобы спросить. — Меридия и ребёнок. Твоих рук дело? — она понимает причину.

Гермиона не планирует признаваться в своих преступлениях даже ему, вампиру, которому не нужно залезать в голову. Одни лишь её глаза говорят ему достаточно.

— Зачем?

Он в отчаянии, таком глубоком, что Грейнджер чувствует это кончиками своих пальцев. Он как-то сказал ей, что в вампирах не живет магия, но это не так, они сотканы из тьмы, которая сильнее любого волшебства, и каждое изменение настроения она может уловить, находясь в такой близости.

— Она была удачной целью.

— Это месть?

Гермиона усмехается и разворачивается к окну.

— Ты пришел сюда, чтобы обвинять меня?

— Я пришел, потому что твоя служанка сказала, что я тебе нужен, — он фыркает с гневом, поднимающимся в нем. — Видимо не настолько сильно.

Драко разворачивается, чтобы уйти, но сдается уже Гермиона, слыша его шаги по деревянному полу.

— Нужен. Ты единственный, с кем мне не нужно притворяться или лгать, делать вид, что я жестока в своих намерениях. Я не… не жестокий человек.

— Жестокий, — тут же спорит Малфой, но не уходит, он садится на кресло у камина и закидывает ногу на ногу. — Жестокость бывает вынужденной, а бывает желанной. Какая из них твоя?

Гермиона отвечает, не думая:

— Вынужденная.

— Ни одна из них никогда не сделает тебя героем в глазах людей. Ты — другая. С самого начала ты — угроза. Но ты не прячешься под покровом ночи, стараясь жить, как все, ты совершаешь убийства и дергаешь руки людей за ниточки, чтобы убивать, — Драко замолкает на секунду и почти сразу продолжает: — Что сделало тебя такой, Гермиона?

От звука собственного имени она разворачивается и понимает, что в глазах стоят слезы. Он видит их, но ничего не говорит, не знает, что воспоминания о сне, таком близком к реальности, наполняют всю её голову чересчур стремительно.

Пламя потрескивает в камине, пока она набирается смелости, и Малфой не торопит, принимая каждый её вздох и каждую попытку вымолвить хоть слово. Он стремится понять её, услышать правду, о которой никогда не спрашивал, и Гермиона дает её ему.

— Всё дело в Пэнси, — понимание на мгновение застилает его взгляд тонкой пеленой, заставляет смягчится. — Они убили её. Сожгли, подвергнув пыткам не один раз. Я продала Дьяволу свою душу за то, чтобы она не мучилась до последнего на том костре. Поэтому меня не было в тот день.

— Она была не просто служанкой?

— Она была моей сестрой. Не по крови, но все же сестрой. Самым близким человеком. И Перси сделал все, чтобы от нее ничего не осталось.

Малфой понимающе кивает, протягивает ей свою раскрытую ладонь, и Гермиона шагает к нему навстречу. Их руки соприкасаются, пальцы переплетаются и в этом есть что-то более интимное, чем все, что было между ними до этого. Он держит её ладонь в своей достаточно аккуратно, с особой нежностью… в этом прикосновении так много невысказанных вслух слов.

Они сидят напротив камина ещё долго, держась за руки, как за друг друга. Единственные, покинутые всеми, им не было места нигде, кроме той комнаты, где искрилась магия между их пальцев.

— Покажи мне, как ты колдуешь, — просит он, когда время уже давно ушло глубоко за полночь. Луна снова освещает их лица своими холодными лучами.

Гермиона не хочет терять тепло его кожи, но она все-таки аккуратно высвобождает руки и смыкает их вместе в замок. Ей нужно мгновение, наполненное лишь той светлой магией, что только что была между ними, чтобы искорки превратились в одну яркую ослепительную звезду, когда она раскрывает ладони.

Это похоже на звезду, сорванную с неба, в её власти, но она не чувствует себя воровкой. Искры живут сами по себе, вспыхивая или пропадая, переливаясь на свету всеми цветами радуги, и они были… свободными. Подними Гермиона руку к небу, она могла бы отправить эту звезду далеко, чтобы та коснулась черного полотна.

— Вампиры могут убивать? — вдруг спрашивает она, отрываясь от наблюдения за звездой в руках. Драко вскидывает брови — просит повторить вопрос. — Своим укусом. Можете ли вы убить?

— Да, если вовремя не остановиться.

Гермиона чуть улыбается уголком губ, запоминая эту информацию. Если однажды она когда-нибудь захочет умереть, она попросит его. Она не хочет гореть на костре, а другого способа убить ведьму, кажется, ещё и не придумали. Она не хочет, чтобы её пытали, только почувствовать в последний раз его губы на своей шее и забыться в этом моменте навсегда.

Драко понимает это, кажется, в ту же секунду, он смотрит на нее столь пронзительно, что Гермионе кажется — он видит каждую трещину её души, каждый изъян. Когда он наконец говорит ей, её сердце, и так бьющееся едва, останавливается.

— Я не позволю им добраться до тебя. Только не до тебя.

— Почему?

— Потому что ты нужна мне.

Это признание выбивает из стойкой и сильной Гермионы ещё несколько слез, что текут по щекам вниз, перекрывают тонкими мокрыми дорожками чуть вспыхнувший румянец.

— В целом мире, Грейнджер, у меня больше никого нет. Не осталось никого, кто знает, кто я, что я такое, — он перехватывает её ладонь вновь и становится частью той магии, что она источает сейчас, звезда едва гаснет на мгновение, чтобы обернуться на половину тьмой и вспыхнуть вновь переплетением добра и зла. Почему Гермиона была добром? Почему он — злом?

Драко не может остаться, поэтому, когда в дверях раздается стук, он сжимает их руки вместе, оставляет вспышку звездной пыли на коже их обоих, и Гермиона знает, что не сотрет её, пока ей не понадобится выйти из дома. Она смотрит на то, как он поднимается с места, чересчур медленно для того, кому хотелось бы уйти.

— Присматривайся к звездам, Грейнджер.

Она понятия не имела, что это значит, но спросить так и не решилась. Отпустила его прочь, проследила за исчезающей в коридорах её дома фигурой и только тогда раскрыла пальцы, вспышки красок остались там, где мгновение назад он держал её, это разбивало сердце.

Однажды она скажет ему, что и он для нее единственный, кто знает, кто она такая. Настоящая, со своими изломами. Лишь бы для этого было не слишком поздно.

*

В этом мире не существует ничего важнее, чем Великий Обряд — так говорили Гермионе. Так она считала, став ведьмой, выбранной для его совершения. Но все рассыпалось, как замок из песка, все это чувствовали. Ведьмам не удавалось завершить Обряд ни разу за все время, пока мир существовал, не удастся и в этот.

Это Гермиона понимает, когда Малфой старший выражает свое желание понаблюдать за её мужем и самолично заняться его лечением. Однажды он узнает, и все пойдет крахом, и, если Гермиона будет сопротивляться, это вызовет очередное подозрение.

Его взгляд после очередного суда над «ведьмой» многозначен, он верит ей, но женщина в членах Управы его не устраивает, ему нужен Перси, разделяющий его искреннюю страсть к этим убийствам, не она. Люциус сделает для этого все.

Очередная женщина горит в огне, зажигая частички в сердцах каждого смотрящего. Они тлеют в их душах и сжигают их изнутри, пробуждают ненависть, которой Гермионе было удобно пользоваться для собственных целей. Этот огонь горит и в её глазах, отражаясь языками пламени. Она знает, что однажды он сожжет все, оставив после себя только пепел.

Драко не попадается ей на глаза ни в тот день, ни в один из следующих всю неделю, а затем ещё неделю после нее. Гермиона теряет счет, как давно она его не видела, черты его лица почти стираются из её памяти и больше не мелькают теми же яркими красками, это пугает. Спросить у Люциуса сродни самоубийству, поэтому осторожно Грейнджер следит за всеми жителями, а Лаванда приносит сплетни. Но о нем не слышно.

Гермиона не может позволить себе отложить одно из важнейших событий года ради его поисков, поэтому наодну ночь она почти полностью забывает о его существовании — накидывает на свою голову плащ красного цвета и через задний ход дома убегает глубоко в лес.

Она идет меж деревьев, чувствуя энергию, которая её наполняет. В Вальпургиеву ночь всё особенно сильно сверкает легкой дымкой магии и пробуждает ведьм, которые могли спать долгие годы, прежде чем пробудить свои силы вновь.

Старое кладбище, давно никем не используемое, сегодня станет пристанищем для шабаша ведьм их ковена, чтобы воздать себя дьяволу. Гермиона уже видит знакомые лица на подходе и сбрасывает с себя одежду в паре шагов от первых могил, а после приближается к пятнадцати сестрам.

Слова излишни в таком таинстве, наполненным тьмой. Грейнджер падает на колени, холодная трава колет нежную кожу, но тут же все тело согревается магией, пронзающей тело от кончиков пальцев до самой шеи. Каждая ведьма наклоняется так сильно к земле, что едва ли может видеть что-либо, каждая ощущает присутствие той невообразимой силы, что они зовут Сатаной. Это не человек и не животное, не монстр и не ангел, он — высшее существо, которое не дано увидеть никому и никогда.

По легендам и рассказам лишь однажды ведьма не смогла пересилить свое любопытство и посмотрела на Сатану, с тех пор её глаза белые, как лед, а рассудок помутился от любви к нему и только к нему. Она стала самой могущественной ведьмой в мире, но ей не дано знать ни счастья, ни боли, ни тепла, ни холода. Она — покровительница самых отчаянных волшебниц, имя ей Лилит.

Гермиона ощущает мягкое прикосновение к своей голове и поднимает её, держа глаза плотно закрытыми. По её лбу струится капля крови, смешанная с серой, холодные костлявые пальцы чертят линию на груди, на правом и левом плече, отмечая её Высшей ведьмой шабаша. Пробирающий до самых костей шепот никогда не станет ясным, но именно он значит так много для ведьм. Загадка, которую они должны будут разгадать.

Сила не покидает их, но один лишь образ Сатаны растворяется в пыли ночного воздуха. Они чувствуют его, знают, что он среди них, а потому готовы служить всю ночь лишь ему.

Они встают в круг, а затем все начинают кружится и плясать… и все это сопровождается самыми бесстыдными оргиями, какие только видел свет. Это пиршество свободы против пуританских законов. Это пиршество, какое считается грехом для любой религии, и под лучами полной луны они издеваются над истинными таинствами Бога, что лишь свои дрожат под каждым дуновением ветра.

Гермиона чувствует привкус крови на губах, когда проводит ими по бедру одной из ведьм, её глаза закатываются в наслаждении, что даровано ей магией, одно лишь возбуждение пропитывает вены своим ядом, сладким, словно гранатовый сок. Её пальцы лишь едва касаются пламени свечи, но и то не обжигает, а наоборот, будто ласкает своим огнем только сегодня, только в эту ночь.

Голова Гермионы кружится, она выгибается в сладостной муке под ловкими прикосновениями, контраст ночной прохлады и горячих рук на её теле дарит ей новый приступ блаженства, соскальзывая с губ ярким стоном. Капли дождя сыпятся с неба, окропляя собой все, но свечи так и остаются гореть, даря им свет, даже Луна стыдливо не прячется за тучами, подглядывая за ведьмами, передающимися блуду. Столь стыдливому для любого приличного человека, что каждый, заметивший шабаш, непременно задохнется в собственных чувствах.

Вода течет по груди вниз, рисуя свои причудливые узоры, скатываясь прямо к коленям, на которых Гермиона и стоит, она пробует теплые капли на вкус, слизывая те языком с губ и тут же улыбается, как довольный кот. Словно в трансе, она чувствует, как вкушает что-то из еды, разбросанной прямо по могильным плитам, и она слаще, чем амброзия греческих богов из самых старых мифов.

Она чувствует, как чужие руки обвивают её предплечья, и хватает их в той же манере, а потом кружится, кружится, кружится, пока точки на небе не превращаются в одну картину с буйством ярчайших красок, все в тумане, но таком приятном, что выходить из него совсем не хочется. Гермиона просит еще, больше поцелуев, больше наслаждения, больше грехов на её черную душу, её желание исполняется по одному лишь велению Сатаны.

Ведьмы преклоняются ему, они отдают ему все, что у них есть, — свое тело, свои силы, свое сердце, и каждая из них знает, что он занимает его целиком, больше там нет места никому. Но эта сила, неподвластная самому Господу, чувствует то, сколь она не одинока в сердце Гермионы, как постепенно её вытесняет другая, другой — человек, вампир, воистину мерзкое создание.

Ей нужно искупить свою вину, загладить эту допущенную ошибку, поэтому Гермиона подается вперед навстречу каждому наказанию, отдающемуся жаром внизу её живота, только самые нежные касания к её телу склоняют её обратно на ту сторону, где она и должна быть — на поистине дьявольскую. Все, что в ней есть, разлетается на кусочки со вскриком, что разносится между деревьев и достигает слуха погребенных под землей существ.

Это длится целую вечность, пока утренняя звезда не появляется на горизонте и петухи не поют сладким голосом. Тогда всё разлетается в разные стороны, исчезает и возвращает ведьм обратно в тот мир, из которого они уходили на долгую ночь. По пути домой они разбрасывают свои яды и мази на поля, скот и людей, сея вокруг порчу и пагубу. Гермиона чувствует, как сильно охрип её голос и какой медовый вкус был у этой хрипоты от криков упоения и восторга, до сих пор отдающихся дрожью в теле. Каждый шаг по земле отдается той негой, что она чувствовала совсем недавно.

Проникни в меня, стань частью меня, прими меня, будь мной.

Она запрокидывает голову к небу, греясь в утреннем солнце, его лучи играются у нее на коже, и лишь мгновение спустя их прикосновение сменяется касанием пальцев, знакомых, чуть шершавых, но таких любимых. Гермиона тут же перехватывает ладонь Драко на своей щеке, ей даже не нужно смотреть на него.

Поймать ведьму после шабаша почти что загнать её в ловушку.

— Ты похожа на ластящуюся кошку, — говорит он, когда Грейнджер льнет к нему и его теплому прикосновению, дождь давно прошел, оставив после себя лишь туман, который их окутывал в свое легкое одеяло.

Гермиона смотрит на Малфоя и тянется к нему вперед, утыкается носом в соблазнительный изгиб шеи, но знает, что дело совсем не в шабаше, только в том, какие истинные чувства он обнажил. Драко стирает большим пальцем каплю крови с её ключиц, не прикрытых одеждой, наклоняется, чтобы коснуться того же места губами. Грейнджер тянется к нему за этим. Они далеки от Салема, они далеки от приличий, навеянных этим проклятым городом.

— Будь моей, — просит он хриплым шепотом. — Сегодня. Стань моей на одну ночь.

— Я твоя уже давно, — Гермиона чертит свой рисунок пальцем поперек его торса, вскидывая дерзкий взгляд. — Навсегда.

Одна лишь ночь с ним словно насмешка над дьяволом, ворвавшимся с колом к ней в самую душу, чтобы раздробить поднявшуюся любовь к Драко. Преступление, на которое Гермиона готова пойти, а потому она аккуратно давит на его плечи и усаживает на самый берег реки. Их не найдут, их не увидят.

Малфой цепляется острыми клыками за её шею и тянет на себя, пока не получает этот мучительный стон, и тянет Гермиону за бедра на себя. Она врезается в него в ту же секунду и наконец целует до капель крови на его губах, ей нужен он весь, до последнего вздоха, поэтому она не медлит. Магия помогает ей избавить его от ненужной одежды, пуговицы шелестят в травинках, играясь с росой.

Его кожа холодная, похожая на белоснежный камень, оттого пальцы стремятся согреть каждый сантиметр груди, Гермиона замечает тонкие полоски затянувшихся шрамов, играет на них свою композицию музыки, сливающуюся с его стоном в тишине леса.

Малфой поднимает юбку и тут же его руки остаются на её обнаженных бедрах, а затем и дальше, пока не обхватывают талию, окончательно задирая ткань слишком высоко. Они похожи на двух изголодавшихся животных, цепляющихся друг за друга всеми средствами. Гермиона снова погружается в поцелуи, тут же выгибаясь от первого касания теплых, в отличие от всего тела Драко, кончиков пальцев к внутренней стороне её бедер.

Она просит еще, просит, сдвигая его пальцы своей же рукой к её же центру, и насаживается на них в ту же секунду, как Малфой чуть сгибает их рядом с ней. Он не возражает ей, только целует так глубоко, что его язык ласкает её небо, забирает каждый стон, сорвавшийся с губ.

Ей хорошо, но недостаточно. Кажется, Драко ей всегда будет недостаточно. Поэтому Гермиона наклоняется к нему и у самого уха шепчет те же слова, что слышала раньше.

— Проникни в меня, стань частью меня, прими меня…

Для него это подобно приказу, которому он не смеет не подчиниться, поэтому он резко тянет Грейнджер к себе и впивается пальцами в нее столь сильно, что останутся синяки, её пальцы ловко расправляются с тонкими завязками брюк, но путаются, едва она пытается их стянуть. Драко, придерживая девушку за талию, стягивает с себя одежду, что отделяет их друг от друга, едва приподнимает над землей и одним движением входит в Гермиону.

Она стонет слишком громко, ему приходиться зажать её губы пальцами, чтобы никто не узнал, как скоро она распадается в его руках, даже если хочется кричать об этом на весь мир. Малфой приникает к её шее, чувствует пульсирующую венку на ней, но кровь её другая, не пьянящая своей сладостью, а наоборот — грозящая смертью.

Он не может удержаться, когда она снова шепчет:

— Укуси, — Драко впивается клыками прямо там же, зная, что может умереть от одного горького вкуса на языке. Она взрывается над ним в ту же секунду, сжимает плечи и стонет. Так, что все его существование наконец обретает смысл и тут же его теряет.

Он двигается в ней ещё раз, и еще, пока все не меркнет перед глазами от удовольствия, и только когда она всхлипывает второй раз, прежде чем достигнуть пика, удерживает Гермиону на месте, достигая своего.

*

— ВЕДЬМА!

Прячьте детей, закрывайте глаза, молитесь господу, чтобы простил вам грехи ваши. Что-то грядет, оно уже близко, готово захватить вашу душу, уничтожить вашу праведность.

— И вот эту! ЭТУ!

Гермиона не вбегает, она входит, подобно черному лебедю, Драко за её спиной тяжело выдыхает. Это похоже на настоящий ад с выстроенными кострами, криками и пытками. Не дьяволом, людьми! Темный вечер после спокойного дня, одни лишь лучи солнца свидетели.

— Что здесь происходит? — голос Грейнджер почти как единственный здравый вскрик среди этого кошмара наяву. Инкриз разворачивается к ней, рядом с ним сгорбленный мужчина.

— Она тоже была там, — его пальцы трясутся, когда он показывает на неё. У Грейнджер заканчивается воздух для дыхания.

— Она? — Люциус щурится. — Ты уверен?

— Да! — вскрикивает мужчина рядом. — Она — Старшая ведьма, я видел, как Дьявол крестил её кровью!

Кончики пальцев холодеют, Малфой рядом делает предупредительный шаг вперед.

— Отец, что за бред? Миссис Уизли помогала тебе в борьбе с ведьмами, как она сама может быть ведьмой?

— Задерите ей юбку, — кряхтит старик, наклоняясь вперед, он возражает Драко, глаза его кажутся Гермионе знакомыми. — Вы найдете там метку, на левом бедре. Ей она кормит своего фамильяра.

Грейнджер чувствует, что одно лишь биение её сердца ускоряется в миллион раз, оно отдается у нее в ушах, руки сжимаются в кулаки. У нее не осталось пути к отступлению, она застигнута врасплох.

— Как вы смеете! Я никому не позволю к себе прикасаться.

Чужие руки хватают её за плечи раньше, чем она успевает понять, что происходит, гораздо раньше, чем Малфой пытается этому противиться. Мужчины, всегда дерзкие и грубые в своих действиях, держат её слишком крепко. Они не заботятся о её криках, игнорируют выпады Драко, держа ещё и его. Она не может наложить никакую иллюзию на свое тело, когда ткань оказывается у нее на талии и открывает всему миру ту самую ведьминскую метку — след, доказательство.

— ВЕДЬМА! — звучит со всех сторон. — ОНА ВЕДЬМА!

У нее не будет времени, не будет возможности сказать прощай, так это понимает она сама, когда паника поднимается в груди и высвобождается вместе с пронзительным криком. Лишь одним словом. Его именем.

Дуют ветра, что-то случится, что-то прорвётся. Оно ищет, оно уже здесь.

Её тащат к костру, тому, что в центре всех остальных, девушки вокруг в муках уже страдают, их слезы омывают запачканные кровью тела.

— Отец, прекрати! Она не ведьма! — молит Малфой вдалеке, Гермиона его не слушает, она идет навстречу своей судьбе туда, где ей и место. Она не справится, не убежит, у нее нет шансов. Один лишь Дьявол спасет её душу.

Жесткие веревки впиваются в кожу, Грейнджер дрожит от ужаса, он заливает её зрачки кровью, и та становится её слезами. Девушка оборачивается по сторонам, она ищет поддержки, но их магия уже не сработает. Они в этом одни. Люциус скалится своей улыбкой, похожей на самую счастливую из всех.

— Я требую суда! — возражает кто-то из толпы, но не встречает поддержки.

— Суда не будет, — отрезает Малфой старший. — У каждой была найдена метка, каждая была замечена вчера на Шабаше. Они, — он брезгливо обводит каждую из шестнадцати сестер на кострах рукой, — преклонялись Сатане. Им нет прощения! У них нет шанса на суд!

Драко на коленях перед ними, его руки заломаны за спиной, даже отсюда Гермиона видит слезы, стоящие в его глазах. Он обещал ей… что не позволит. Они никогда не смогут попрощаться.

Первая вспышка огня вспыхивает на факеле возле лица Лаванды, и она впадает в истерику, последняя попытка выбраться и убежать.

Нет. Не будет Дьявола там, куда они держат путь. Их омоет огонь, спасет их души. Они чисты, как ангелы, рожденные на земле.

Все случается слишком быстро, от первой искры до первого языка пламени на дереве всего шаг инкриза, он — змея, не человек, ему никогда не найти пристанище в мире.

— Гори в аду, — рычит Грейнджер, дергается вперед, кровавые слезы капают на черное платье. Люциус усмехается и поджигает дерево у её ног.

Луна поднимется, сумрак уже на пороге, они больше не испугаются потемневших горизонтов. Кровь в реке, кровь на небесах, кровь глубоко в душе.

Она шепчет себе под нос слова, которые никому не дано услышать. Никому не дано наслаждаться её криком, только не её.

Вложи свою руку в мою. Мы вместе убежим, едва нас найдут. Не будет дьявола там, куда мы держим путь. Ничто, кроме святого, не оставим позади.

Луна поднимается, завтра солнце будет рождено звездами на свет. Вместе мы убежим. Чтобы однажды встретиться.

Гермиона видит отражение собственной фигуры в глазах Драко. Она слышит его молитвы. И это последнее, что она запоминает, прежде чем поднять голову к небу и сгореть в тех гладящих её языках пламени. Они не услышат её крик, но увидят каждый уголек, оставшийся от нее, и каждую трещину в покрытой сажей коже.

Однажды она сказала, что огонь поглотит их всех.

Он поглотил и её.