Пятьдесят бесконечностей [Николай Николаевич Шпанов] (fb2) читать постранично

Николай Николаевич Шпанов Пятьдесят бесконечностей

Прохор — любитель старых песен. Вечером, когда затихает деревня, проходящий мимо избы, где расположен наш штаб, может частенько слышать могучий бас Прохора и под сурдинку вторящий ему хор:

Входящие в горницу к вечернему чаю командиры тихо присаживались на лавках вдоль стен, вступали в хор.

Это пение служило нам отдыхом от тяжёлых дней на морозе, на пронизываемых студёными ветрами аэродромах. Хотя мы с Прохором не так уж давно были переведены в эту штурмовую часть, все уже знали тут, что оторвать нас от песни может только служебное дело. Подперев кулаками тяжёлую голову, Прохор пел сосредоточенно и серьёзно.

Но сегодня нам не удалось допеть «Ермака». Танкам противника, пытающимся задержать стремительное наступление Красной Армии, удалось вклиниться в наше расположение. Они двигались как раз туда, где был расположен наш аэродромный узел.

К тому моменту, когда Прохор дочитывал сообщение, начальник штаба уже развернул на столе карту.

Было ясно: до наступления темноты мы едва ли успеем перегнать самолёты на новое место. Я ждал, что сейчас последует приказание Прохора: «Немедленно все в воздух!» Но он сидел над картой задумавшись. Начальник штаба с нетерпением следил за каждым движением его лица. Наконец Прохор сказал:

— С рассветом вылет.

— К тому времени немецкие танки могут оказаться у нас в тылу, — заметил начштаба.

— Исполняйте, — коротко ответил Прохор и тут же отдал ряд приказаний, обеспечивающих аэродром от неожиданного появления немецких танков.

Все вплоть до поваров были вооружены гранатами и ампулами с горючей жидкостью. По сторонам обеих дорог, ведущих к аэродрому, были поставлены самолёты. Их пушки были направлены таким образом, что проходы в лесу оказались под перекрёстным огнём.

Часа через два мы снова собрались в штабе. Прохор и комиссар делали вид, будто ничего не произошло; садясь за стол к ужину, они сбросили кожанки, и я увидел у них на поясах целую гирлянду гранат. Они оба были готовы к рукопашному бою с немецкими танками.

Ужин был окончен. Прохор лежал на койке, протянув свои огромные ноги на спинку, и, словно ничего не случилось, тихонько тянул:

Сидя у него в ногах, комиссар тихонько подтягивал. Мы молчали.

Ближе к полуночи Прохор неожиданно вскочил с койки.

— На аэродром, товарищи!

В тишине избы было слышно, как стукаются друг о друга металлическими корпусами пристёгиваемые гранаты. Кто-то рассыпал по столу пистолетные патроны и, бранясь себе под нос, ловил их по клеёнке.

Мы шли деревенской улицей, потом полем, на котором в свете яркого месяца были видны бегающие под ударами ветра снежные закрутни. Вошли в лес. Снег особенно звонко скрипел на убитой людьми и машинами дороге. Проваливаясь по пояс в сугробах, мы обошли самолёты. Они стояли у опушки, уже лишённые масок, готовые к вылету с первым светом. Лётчики, механики, вооруженцы, казавшиеся в полутьме чудовищно большими и страшными от своих неуклюжих комбинезонов, не отходили от машин. Под крыльями на снегу чернели кучки ручных гранат и выставленные на треногах пулемёты.

Закончив обход, мы собрались в блиндаже командного пункта. Скоро к нам присоединились командиры и комиссар штурмового полка. Командир-штурмовик, высокий плечистый майор Кравец — любимец Прохора, был сегодня мрачен. Он молча опустился на лавку против комелька и сосредоточенно уставился на огонь.

— Что замрачнел, майор? — спросил Прохор.

— Все думаю.

— О чем же тебе думать?

— Правильно ли мы с вами поступили, не улетев на новые точки?

— Мы поступили? — Прохор удивлённо поднял брови. — А разве тебе было дано право выбирать, как поступать? Приказ оставаться здесь был дан мною, а размышлять о том, окажусь я прав или виноват, нужно мне, а не тебе. Верно, комиссар?

— Верно, — сказал комиссар и обернулся к спускавшемуся в блиндаж командиру истребителей — маленькому, коренастому майору Клюеву: — Споём, майор?

Клюев похлопал рукой об руку, подул на них и подсел к печке. Это был наш лучший тенор.

— Что будем петь? — спросил он, весело блестя живыми глазами.

Вместо ответа Прохор затянул басом:

К нему первым присоединился баритон Коваля. Следующая строфа шла уже с участием Клюева. Его чистый и звонкий голос лился легко и свободно:

Время от времени начальник штаба поднимал руку. Это означало, что ему необходимо молчание. В углу блиндажа пищал зуммер телефона.

Начальник штаба опускал руку, и пение продолжалось.

И тут, как всегда, покрывая всех остальных, поднимался к потолку, распирая стены и заставляя дрожать стекла в оконце блиндажа, бас Прохора: