Крайняя точка привязанности (СИ) [Rasoir] (fb2) читать онлайн

***Ключ к силе — это воспоминания, да? Скрытые, они зарыты глубоко в разуме Джейн, в гиппокампе. Пусть бы там и оставались — если бы не одно, вместе с ними, цепляясь за память что репей за одежду, покоится ее сила. Остатки. Она потерялась, вытекла, забылась. Может, из-за того укуса в Молле. «Это странно», — Джейн думала. Конечно, Папа объяснял, как это работает, но слишком поверхностно. Слишком непонятно. Почему ее способности так неразрывно связаны с памятью?

В любом случае, она уже получила свою законную силу. Только вот, далеко не всю. Папа прогнал ее по памяти галопом, пропуская многие, слишком многие моменты. Поэтому там, глубоко, было еще. Больше силы — в общем-то, Джейн и сейчас было достаточно, но если Папа когда-то и был в чем-то прав, так это в том, что с нынешним набором способностей, ей никогда не победить Векну. Генри.

Девушка закусила губу — сейчас, свернувшись калачиком на неудобной кровати, она думала. Была уже глубокая ночь, но уснуть Джейн не могла, банально из-за переизбытка информации. Перевозбуждения. И страха. «Всего одна ночь, Элевен», — Папа уверил ее. Одна чертова ночь — зачем вообще она понадобилась? В любой момент Генри мог убивать там, в Хоукинсе, ее друзей. Мог портить, извращать этот мир, перекраивать и уничтожать.

Мартин Бреннер так и не смог нормально объяснить, зачем и почему ей нужно провести в этом холодном месте еще немного времени. Может, он считал, что на данный момент — это небезопасно. А может, он, как и сказал ей однажды Генри, опять обманул ее — и планировал оставить девушку здесь больше, чем на одну ночь. Неделя? Две? В любом случае, до тех пор, пока способности Джейн не вернутся к ней полностью. Глупый Папа может даже и не понимал, что Генри, с его потенциалом и силой, сможет превратить этот мир в пепел меньше чем за неделю — медлить было нельзя.

Ну, в любом случае, согласилась Джейн не просто так. Конечно, даже сейчас, она легко могла противостоять Папе и всему его персоналу — даже одним мизинцем. Тем не менее, не смотря на весь страх за друзей, за других людей, Джейн понимала, что ей нужно восстановить силы до конца. Хотя бы процентов на восемьдесят. Тогда против Векны у нее появятся хоть какие-то шансы, а сейчас… Сейчас они тоже были, пусть и крайне небольшие, — но лучше перестраховаться. Джейн не хочет потерять своих друзей из-за глупой спешки.

«Всего одна ночь», - она повторила для себя. Может, даже меньше. Эл молилась чтобы за это время ничего плохого не случилось. Чтобы ничего не произошло. Ей нужно так мало, так мало для того, чтобы закончить.

Чтобы успокоить себя хоть слегка, она проверила своих друзей, причем несколько раз. Вроде как, все было относительно нормально, если в их ситуации вообще уместно такое говорить. Правда, сколько бы она не искала, она никак не могла отыскать Майка, Уилла и Джонатона. Это действительно серьезно ее напрягало. С другой стороны, вряд ли с ними что-то случилось: если бы это было так, остальные ее друзья не вели бы себя так спокойно (относительно). Так что Элевен надеялась на лучшее и пыталась не думать о плохом.

Надеялась на лучшее и думала — думала, пыталась сосредоточиться. Сейчас она искала, блуждала по собственному разуму в поисках себя же. Собственной памяти и сил. Однако, ничего не помогало. Это было гнусно; обидно до слез. Неужели ей еще не хватает сил? Или просто так это не работает? Но у нее нет времени вообще — одна ночь это ни о чем.

Девушке необходимо было успокоиться и взять себя в руки. Нервами и переживаниями делу не поможешь. Это, все-таки, ее воспоминания, ни Доктора Бреннера, ни Генри, ни видеокассет, ни кого-либо еще. Ее и только ее — а значит, только она способна восстановить их до конца. Просто нужно больше концентрации и меньше напряжения.

Несколько глубоких вдохов, полная фокусировка на прошлом, крепко закрытые глаза — и пусть никакая подвальная сырость не станет Джейн помехой.

***

Вероятно, погружение происходит. Правда не слишком удачно: в глазах все расплывается, картинка нечеткая, всё вокруг как дефект на пленочной фотографии. Тем не менее, это уже что-то. Джейн пытается полностью захлебнуться в своей памяти, откинуть все заботы на второй план, перенестись в прошлое — это помогает частично. Теперь девушка хотя бы может различить силуэты других людей и свое местонахождение. Единственное, что ее смутило — глухой звук. Раздражающие и отвлекающие голоса она начала слышать в первую же секунду попадания в воспоминание. Только вот, разговаривали будто на другом языке. Словно смесь английского, французского и корявой латыни. Так непонятно и смазано говорили люди в картинке памяти.

Джейн примерно поняла, на что это похоже — на сон. Сны такие же неявные и нечеткие, расплывчатые и странные. Да, конечно, до метода Папы с проектом «Нина» ей далековато, но все таки, у нее хотя бы есть результат. И если она еще чуть-чуть поработает, буквально подкорректирует собственный разум и сознание то — …

Картинка станет четче. И звук ярче. Вот так: уже неплохо. Девушка фокусируется.

И осматривается.

Тусклый свет, жужжащие ламп над головами, черные плиточные стены и всё отчего-то такое бесцветное. Это комната для групповых испытаний — определенно. Джейн несколько раз моргает, но избавиться от мути в глазах у нее никак не получается. Сейчас так называемый псевдо-сон проходит от первого лица, и девушка, с неким любопытством осматривает свои ноги и пол соответственно. Серые спортивные штаны, темный кафель. Как обычно. Потом, не обращая внимания на громкие голоса рядом, выставляет вперед свои руки и смотрит на ладони — такие маленькие. Даже слишком. Смотрит по сторонам: по обе стороны от нее — люди, и они, пожалуй, какие-то чересчур высокие. Джейн приходится задирать голову, чтобы рассмотреть их. Надо же. Похоже, это одно из самых ранних воспоминаний. Сколько ей тогда было лет? Пять? Может поэтому ей так сложно разобрать то, что говорят люди возле. И поэтому все такое мутное. А еще ее глаза почти не различают цветов. Вряд ли это особенность комнаты или ее юного возраста — тут, скорее, виновато то, что воспоминание идет аналогично сну — а во снах все обычно такое выцветшее, как на старой картинке.

Внезапно Элевен начинает различать голос Папы. Он говорит: «Дети», а еще говорит: «Это испытание… задание». Мужчина, очевидно, объясняет правила. Элевен же, не слушая, с любопытством рассматривает комнату. Конечно ничего нового или странного в ней нет. Все точно такое же, как она видела во время секций с Бреннером. О, и да, похоже, это обычное испытание с лампочками. Папа сейчас объясняет его суть, а, хотя, видимо уже перестал — Джейн замечает, как первый ребенок идет проходить тест. Кажется, это Второй? Она не уверена — он выглядит гораздо младше с последнего раза.

Джейн подумывает, что ей стоит ответственнее относиться к происходящему. Все-таки, воспоминания источник ее сил. Во всех смыслах. Но она не может — в ушах свербит, звенит, и все, что она может делать самостоятельно — вертеть глазами в поисках чего-нибудь интересного. Все остальное теперь делается без ее ведома — даже руки она уже не может вытянуть, как в самом начале. Правильно, все-таки это в первую очередь уже случившееся воспоминание, а не осознанный сон. Но неужели она правда воспринимала мир так странно в пять лет? Какая-то глупость. Скорее всего, просто издержки способа.

Ну, в любом случае, время тянется, тянется то ли медленно, то ли быстро — то ли песок, то ли резина. Также тянется и голос Папы — он говорит и говорит, объясняет и инструктирует, но это не вызывает у маленькой Эл никакого интереса. Она с любопытством глядит по сторонам: смотрит на стены, на потолок, в пол, и отчего-то даже не глядит на своих братьев и сестер. Ей не интересно? Стоп, а почему сейчас Джейн уже даже не может управлять собственным взглядом?

Все точно идет по плану? Девушка, кажется, уже и теряет возможность думать в собственном сне-воспоминании. В ее голове белый шум и зудение люминесцентных ламп на потолке. Больше ничего. Это полностью выходит из под контроля Джейн — и все, что остается девушке: расслабиться и отдаться моменту. В любом случае, всё это должно быть полезно, даже если так не выглядит.

Эл, в целом, спокойна и поглядывает на собственные пятки тогда, когда ее вызывают. Она не разбирает половину слов Бреннера, но явственно слышит свое имя. «Элевен», - он говорит, и девочка мигом поднимает голову на голос. «Твоя очередь», - папа продолжает и Эл, не отвечая и не показывая даже кивком, что услышала, делает один несчастный шажок в сторону кресла перед испытательной конструкцией. Потом, еще шаг. И сразу после — резко останавливается. В общем, проходит достаточно времени в полной тишине — она просто стоит, будто задумавшись над чем-то. Ну, это не так: Джейн знает, что голова маленькой Элевен пуста. Абсолютна пуста — она стоит на месте просто так, не для чего. Каким же странным ребенком она была. Из ступора девочку выводит, во-первых, голос Папы, а во-вторых, тихие смешки за спиной. Хотя, на второе она не обращает внимание — вообще. Будто не знает, что и почему они это делают. Или, может, Эл вообще не осознает, что в этой комнате есть еще кто-то, помимо них с Бреннером.

В итоге, она все-таки доходит до места. Смешки стихают. Сами по себе, или кто-то силой останавливает их — не важно. Садится на стул. Такой мягкий — ощущения приятные, особенно после такого долгого и бесполезного простаивания на ногах.

А потом происходит крайне неприятная ситуация. Сначала, малышка Эл чувствует странный будто зуд на спине. Словно ее кто-то коснулся, и вся спина покрылась мурашками — это, конечно, не так. Пусть внимательностью девочка и не отличалась, но если бы кто-то подошел, она точно заметила бы. Вспоминается, что подобное она ощущала еще и тогда, когда стояла в ряду с другими детьми. Просто не такое явное. Это вроде, м, может… Ее разглядывают. Изучают — просматривают любопытно в спину, также, как она рассматривала свои туфли. Взгляд этого «кого-то» с самого начала был прикован к ней — и он все никак не мог наглядеться, сверлил и сверлил глазами. Что интересного он разыскивал в ее спине, черт возьми? Ну, в любом случае, малышке Элевен не хватает мужества узнать, кто этот странный неизвестный. Ей некомфортно и неприятно от чужих глаз; девочка ерзает на стуле и чуть ли не закусывает собственный язык. Впервые за все время воспоминания ее ощущения такие явные.

Папа внезапно что-то говорит, тихо, обращаясь к кому-то, и теперь в ушах Эл появляется новый звук, помимо мерзкого гудения, — осторожные и медленные шаги. И даже теперь она не осмеливается поднять голову и встретиться взглядом со своим страхом.

Решимость приходит к ней только тогда, когда это нечто, остановившись возле, и совсем потеряв страх, нагло касается ее. Трогает то ли затылок, то ли плечо — не суть. Маленькую девочку прошибает животным страхом, перемешанным с сугубо детской злостью — и она, желая показать свою смелость и готовность обороняться, поднимает глаза на «это».

Она видит его. Генри. Вернее, первое и последнее, что она замечает — его спокойные и надежные, контрастирующие со всеобщей тусклостью, чрезмерно яркие голубые глаза. У мужчины расслабленное лицо и сжатые губы: он просто пытается надеть на девочку рабочее оборудование.

К сожалению, узнать, что происходило дальше Джейн не суждено — после этого ее в ужасе выкидывает из воспоминания, будто взглядом она встретилась не с Генри, а со своим самым большим кошмаром в жизни. Что, в общем-то теперь, если подумать, одно и тоже.

Осознание приходит быстро — вероятно, это их первая прямая конфронтация. Первое воспоминание Элевен, где четко присутствует Генри. Разве что, почему именно он? Могло быть что-нибудь полезнее. Может, Джейн просто не повезло. Нужно пробовать еще — блуждая по лабиринтам памяти, рыща по закоулкам, как бездомный пес по помойкам, в надежде отыскать осколки собственных сил. В глубине души Джейн надеется, что больше с Генри она не встретится.

Ну, жизнь — рулетка в любом случае.

Она ныряет в воспоминание резко, профессиональным пловцом, так, чтобы ни в коем случае не потерять концентрацию и не вылететь оттуда шальной пулей, прямо в страшную и жуткую реальность.

И в этот раз оказывается в комнате с радужными стенами. Джейн воровато осматривается — пока еще есть время. Сейчас она сидит на низком стуле — перед ней стол, а на столе лист бумаги с разбросанными по всей поверхности фломастерами. Детские шалости — попытка в рисование, ничего интересного. Поэтому Джейн предпринимает попытку встать или хотя бы повертеть руками — поздно, она снова не управляет своим маленьким телом. Что ж, получается, еще немного, и она даже не сможет властвовать над собственным разумом. Несколько десятков секунд, возможно. За оставшееся время она решает осмыслить рисунок, лежащий на столе. Это не скажет ей ни о чем важном — просто банальное любопытство. На белом листе бумаги, красным фломастером изображены длинные линии, заходящие друг на друга, переплетающиеся, как пальцы, образующие в едином целом нечто круглое с отростками, похожее на ежа или солнце. О, и к счастью для Джейн, в этот раз картинка четкая и звук тоже неплохой — почти как в хорошем фильме. Уже намного лучше!

Девушка понятия не имеет, что ее маленькая протеже планировала изобразить — возможно, когда она это рисовала, в ее голове не было ни одной внятной мысли. Просто попытка убить время, попытка чем-то занять непослушные пальцы. Хотя то, с каким усердием малышка Элевен продолжала малевать лист просто поражало. И, что необычно, использовала она только один цвет — красный. Наверное, он просто привлекал ее своей яркостью и чем-то бунтарским, скрытым в его натуре.

Время шло, и все больше новых вещей начало появляться на рисунке. В этот момент, сознание уже пропало из обзора Джейн, и она (словно) опять стала маленькой девочкой, с ее мыслями и образами, которые, смею заметить, были странноваты даже для ребенка.

Теперь похожих на ежей фигур на рисунке стало несколько: какие-то побольше, какие-то поменьше. Все они стояли поодаль друг от друга, не соприкасаясь даже кончиками острых лапок, будто и не хотели совсем взаимодействовать со своими же родными братьями. Разве что, один из «ежиков» чуть выделялся — он был гораздо меньше остальных, и Элевен отчего-то не поленилась изобразить его пузатое брюшко. Его фигура была похожа на бархатного красного клеща, пришедшего на поляну с ежиками, явно не задумывая ничего хорошего. Вряд ли Эл хотела что-то подобное, банально потому что сейчас, даже во время процесса рисования, творчества, Джейн все еще не могла ощутить нормальные, связные мысли в голове своей маленькой «я». В ее разум будто залезли с миксером и крутили, перекручивали все, превращая в фарш мысли и образы.

Справедливости ради, когда девочка по каким-то житейским причинам отвлекалась от рисования, вроде тогда, когда надо почесать нос, здравые мысли и проскальзывали. Или когда она отвлекалась на голоса своих братьев и сестер за спиной. Но было это всё таким обрывочным, неполным. Кто-то забыл положить недостающие куски в тарелку ее головы.

Джейн все-таки надеялась, что связано такое в-первую очередь с ее нежным возрастом, а во-вторую с тем, что такой способ восстановления воспоминаний грозит некоторыми искажениями. Со всеми этими погружениями вглубь мозга и сознания… Несомненно, такое ведет к проблемам. Хотя был еще шанс, что в следующих обрывках памяти все нормализуется.

Еще девушка надеялась, что все эти профанации не помешают ей достигнуть главной цели.

Прошло еще немного времени за бесполезным творчеством, как вдруг девочка внезапно насторожилась. Джейн не уверена, но возможно такое слегка возбужденное и осторожное состояние сохранялось у маленькой Эл еще даже в самом начале — тогда, когда казалось волноваться было не о чем.

Несколько секунд и опять оно: чувство разглядывания в спину. В этот раз, правда, долго оно не продлилось, но произошло кое-что хуже. Снова. Шаги — те же самые. Вряд ли можно определить человека по звуку шагов, но Элевен была уверена, что это именно он — тот страшный белый мужчина с вьющимися волосами, буравивший ее взглядом какое-то время назад. Только в этот раз она не защищена: Папы здесь нет, а ее братья и сестры точно не станут помогать ей, если это чудовище решит что-то сделать.

Девочка напряглась и стала ждать, продолжая, тем не менее, рисовать, сильнее вдавливая мажущий кончик фломастера в бумагу. Превентивный удар она совершать не планировала. Всегда нужно выждать перед тем, как действовать.

Белый мужчина подошел совсем уж близко — он, казалось, дышал прямо в затылок Элевен. Тем не менее, повернуться и встретиться с ним взглядом девочка не решалась.

Прошло еще какое-то время. От нервов Эл уже просто глупо водила фломастером по бумаге в углу, сильно нажимая, по-сути, раскрашивая бумажное полотно глубокими красными штрихами. Она пыталась не показывать свой страх врагу; а мужчина почему-то стал ее врагом заранее, даже не совершив ничего плохого.

Однако, как выяснилось, человек знал, как обращаться с детьми. Он прочистил горло — и Элевен, как испуганное животное, олень на трассе, обернулась на звук. Боже, какой дешевый ход. Мужчина только что съел ее ферзя пешкой.

Санитар победоносно, издеваясь (во всяком случае, так решила Эл), слегка ухмыльнулся. Во всех его действиях, даже самых невинных, Эл видела угрозу. Он был высок и страшен — его худощавая фигура напоминала Элевен о своих самых потаенных, глубоких страхах, доставшихся ей от древних предков, живших еще в пещерах. Мужчина был похож на зверя — на хищника, и пусть никто, кроме нее, этого не замечал, девочка была уверена в своей правоте на все сто. Она поняла это еще тогда, когда впервые встретилась с ним взглядом — и сразу решила, что ни в коем случае более не станет с ним пересекаться. Этот санитар — самый опасный человек в лаборатории. Эл ощущала это всем своим нутром.

— Привет, — тем не менее, он произнес это самым невинным и добродушным голосом, кой Эл вообще доводилось слышать. — Могу я взглянуть, что ты рисуешь, — мужчина помедлил, бросая быстрый взгляд на открытое девичьей запястье, лежавшее на столе. — Элевен?

Девочка посмотрела в белую рубашку мужчины еще с минуту, задумываясь. В лицо его глядеть она не осмелилась. После, избрала самую удобную и, по-сути, единственную для себя тактику. Санитар был сильнее и умнее по всем параметрам, это понятно, поэтому Джейн резко отвернулась от противника и продолжила свое занятие — возможно, если она не будет обращать на него внимание, ему надоест, и он уйдет.

Ну, в любом случае, Генри был не из тех, кто легко сдается, да? Пусть он не то чтобы ожидал от ребенка полного игнорирования, все-таки даже для такого случая у него был план действий. Приблизительный.

Поэтому он просто встал сбоку от нее, — все еще на относительно приемлемом расстоянии, и слегка нагнулся к столу. Мужские руки были сцеплены за спиной — как знак того, что он безобиден и не причинит вреда. Хотя для Элевен это аргументом не являлось.

Девочка пыталась не придавать его настойчивому вниманию значения, полностью сконцентрировавшись на своем рисунке. Тем не менее, присутствие человека, да еще и такого, рядом нервировало — Элевен трудно было скрыть дрожь во всем теле.

— Ох, это… — санитар заговорил резко и сразу опешил на секунду; на секунду от его показной уверенности не осталось ни следа. — Этот похож на паука, — мужчина собрался с мыслями и бесцеремонно ткнул пальцем на выделяющуюся красную фигурку с брюшком и длинными конечностями. — Они, правда, все похожи, но этот — как настоящий. Почти.

Элевен, естественно, такое наглое вмешательство не понравилось; и она быстрым движением выдернула лист бумаги из под чужих рук. Яростно глянула на миг в лицо вторженца, — только не в глаза, чтобы показать: готова защищать свое личное пространство до конца. Конечно ни про каких «пауков» она знать не знала, и в целом ее эта информация мало интересовала. Особенно из уст этого человека.

Санитара, однако, это не смутило. Он молчал меньше десяти секунд, а потом снова продолжил свою речь птицей-говоруном:

— Ты, наверное, даже не понимаешь, о чем я говорю, да?

Своим звучным голосом этот парень отвлекал от рисования. Почему он еще здесь? Разве очевидное пренебрежение Элевен для него не стало сигналом?

— Позволь мне объяснить.

В этот раз человек перешел уже совсем все границы, взяв из лежавшей рядом стопки еще один лист бумаги, устраиваясь рядом с рабочим пространством Элевен, ближе к краю. Он нагнулся — поза неудобная, но его это не останавливало. Взял валявшийся поодаль черный фломастер и принялся рисовать. Боже, сколько ему лет?

Пару десятков секунд — и на бумаге появился огромный черный… кто-то. С большим брюшком и маленькой головой, с распускающимися из боков длинными острыми конечностями — по четыре с каждой стороны. Элевен глянула лишь мельком — чисто из любопытства, не подозревая, что этим жестом еще сильнее приблизила санитара к «мату» в их воображаемой шахматной партии.

— Вот, — мужчина пододвинул лист бумаги ближе к полю зрения девочки, — Это «паук», они почти как другие насекомые, но у них восемь лапок, а не шесть, как обычно. А еще они, между прочим, крайне умные и прекрасные создания, — санитар объяснял с явным энтузиазмом в голосе, и Эл, к ее сожалению, пришлось слушать.

— Может, даже самые прекрасные из всех.

В любом случае, сказанное было Элевен (поневоле) понятно. Образование у подопытных Бреннера было поверхностное: учили читать, писать. Базовая математика, 2+2 и все такое. С возрастом, конечно, давали знаний чуть побольше, но этого все равно было бы недостаточно для нормального существования в обществе вне лаборатории. Дети здесь были настоящими красноглазыми крысятами — да еще и слепыми, видимо.

О, и, конечно, девочка знала некоторые слова, которые в условиях лаборатории не имели смысла: «животные», «дом», «родители» и подобные. «Насекомые» в этом списке также присутствовали, но был один маленький нюанс. Будто нарочно, Мартин Бреннер давал своим воспитанникам только сырые замудренные научные определения — ни картинок, ни описаний. Просто текст, который нужно/можно заучить — и все равно малопонятно. Сейчас, благодаря странному мужчине, Элевен впервые смогла увидеть то, как выглядят существа за пределами этих стерильных стен, настолько белых и пахнущий хлоркой, что даже пауки побаивались тут селиться.

Однако, благодарности она за это к санитару не испытывала. Хотя чужой рисунок она во второй раз осмотрела внимательно. Детское любопытство, чтоб его.

— Правда похожи, да? Твой и мой.

Санитар еще раз внимательно рассмотрел два рисунка. Элевен трудно было понять, зачем он этим занимается.

Девочка в очередной раз проигнорировала попытки мужчины в разговор. Больше рисовать она не могла, просто глупо пялилась в бумагу. Этот парень выбил ее из колеи.

— Разве что, — мужчина хотел сказать еще что-то, но резко замолчал на полуслове тогда, когда дверь в радужную комнату распахнулась. Папа.

Парень отскочил от Элевен сразу после и, как ни в чем не бывало, удалился в свой законный санитарский угол. Да неужели. Это еще раз укрепило убеждение Эл в том, что от белого мужчины ничего хорошего ждать не стоит — если он боится Папу, значит, точно задумал что-то нехорошее. Как красный брюхастый паук на ее рисунке — выглядит безобидным и небольшим, но на деле…

Стоп, а почему паук?

После того случая Элевен не видит мужчину несколько дней — казалось бы, можно расслабиться, но из-за выходки этого глупого парня теперь она вся на нервах. Боится снова с ним встретиться.

Джейн, не выбирая и не выискивая, без своей воли, попадает в следующее воспоминание — всего через три дня после предыдущего. Девушке дается ясность сознания всего на пару секунд, а потом ее опять отключает, будто легким ударом по голове.

Снова радужная комната. Снова стол с рисунками. И снова красные существа на снежной поляне, теперь почти все с толстыми брюшками. Лишь один выделяется — такой же красный, но меньше остальных, а еще помимо брюшка, у него выросла голова. И длинных конечностей у него теперь определенное количество — восемь. Почему так получилось Эл сказать не может. Она рисует, как обычно, механически и по инерции. Чтобы занять пальцы; потратить время до прихода Папы как угодно, только не общаясь с другими людьми.

— И снова здравствуй, Элевен.

Девочка вздрагивает, но не оборачивается. Нет, в этот раз она не поведется. Конечно, уже по этому вкрадчивому голосу, она понимает, кто стоит за ее спиной. Честно говоря, Эл его не ждала. Как она вообще могла не заметить мужчину с самого начала? Может, в очередной раз была слишком сонная и просто не обратила внимания на стоящего в углу и внимательно наблюдавшего за ней человека. Хотя она в целом мало реагировала на других людей; не считая Папы.

— Опять рисуешь, да?

Мужчина немного наклоняется к рисунку девочки.

Элевен старается быть безразличной. Девочка продолжает рисовать, делая вид, что не замечает санитара.

— Смотрю, тебе понравились пауки. Это прекрасно, но, — мужчина повторяет то, что сделал в прошлый раз: берет новый лист бумаги и черный фломастер. — В тот раз я не успел рассказать кое-что еще.

Санитар начинает увлеченно рисовать. Он, видимо, старался вести себя как ровесник Эл. Это вообще нормально? Полминуты — на бумаге черный паук. Такой же, какой был тогда, но в этот раз мужчина не останавливается: берет в руки оранжевый фломастер; так бы взял красный, но он в чужих ладонях. Итак, теперь на животе паука появляется метка, похожая на песочные часы.

Элевен, в конце концов, не выдерживает, и бросает взгляд на детище человека рядом — выглядит рисунок устрашающе. Она понятия не имеет, что такого хорошего мужчина находил в этих существах.

— Это черная вдова, один из видов пауков, — он добавляет мелкие детали на рисунок, раскрашивает паука в черный. — Красивый, правда?

Мужчина заканчивает и поворачивает голову в сторону Элевен — выдается крайне редкая возможность встретиться с ней взглядом, и санитар решает закрепить этот момент легкой улыбкой. Ну, девочка не одабривает и резко отворачивается от человека. Глупая! Незачем было с такой дурацкой любознательностью разглядывать чужое творчество, неужели своего мало?

— Это я к чему, — санитар еле сдерживает смешок: все-таки ее нелепые реакции забавляют. Он еще не сталкивался с такими детьми, разве что, ну… — Во время рисования, можно использовать несколько цветов. Тогда рисунок выглядит интереснее. И еще важны детали — согласись, с ними стало гораздо лучше, а?

Девочка искренне пытается не слушать его неуместные советы, но проигрывает: или чудовищу с голубыми глазами, или самой себе. И снова смотрит на чужой рисунок — сравнивая со своим и неосознанно перенимая решения санитара на будущее.

Она виновата, да. Но все-таки, все-таки ее противник слишком способный. Он знает, как правильно общаться с детьми и Элевен в том числе. Профессионал. Единственный человек в окружении девочки, который может также — Папа. Элевен давно проиграла Папе и была полностью очарована им. Если бы она знала, что такое любовь, она бы сказала, что любит Папу так сильно, что готова уничтожить весь мир ради него. И ведь это была даже не детская безусловная любовь к родителю: просто Папа, в отличие от ее братьев, сестер и других людей, знал, что Элевен немного особенный ребенок и к ней нужен определенный подход. Здесь важно было вовремя подойти и вовремя отступить, быть мягким и терпеливым — понимающим, и, главное, ни в коем случае не переходить границ. Как самый ужасный исход для Элевен, этот глупый страшный санитар копировал все методы Папы, словно имитатор.

Эл была обречена на провал с самого начала — с того момента, как белый санитар впервые заприметил ее отрешенность от мира и других людей. Возможно даже еще раньше — тогда, когда он, некими окольными путями узнал о ее слегка необычном происхождении. Тогда, когда узнал, что она, вероятно, самый перспективный и многообещающий проект доктора Бреннера.

В любом случае, видение оборвалось тогда, когда Папа вновь вошел в радужную комнату.

Джейн швыряет по воспоминаниям, как надувной мячик. Она абсолютно теперь это не контролирует: куда ее занесет, и что она там увидит. Сейчас ее прогоняют по воспоминаниям раннего детства — примечательно, только по тем, где в той или иной степени фигурирует Генри. И вот, она в очередной раз…

Радужная комната. Рисунки паукообразных. Фломастеры. И, о, кое-что новое, но теперь неизменное — константа: страшный санитар с голубыми, фальшиво-невинными глазами. Он говорит много, даже больше папы, объясняет и улыбается. Рисует вместе с Элевен. Сначала девочка искреннее пытается не поддаваться чужому влиянию — но лед всегда тает от высоких температур, пусть и постепенно.

И уже на шестую секцию, на которую забрасывает Джейн — уже тошнит от таких резких смен, Элевен ждет его. Тогда, когда он подойдет, поздоровается и посмотрит на ее рисунок. Расскажет что-нибудь интересное или не слишком, мало-понятное, но все равно такое нужное для нее. Неясно зачем и почему — в пять лет мало какой ребенок может разобраться со своими чувствами, и Эл исключением не была.

Элевен себя проигравшей еще не считала, но заведомо таковой являлась. В каждой их новой маленькой ментальной шахматной партии ей ставили мат в два хода.

Девочка позорно проигрывает санитару полностью в их десятую встречу — удивительно, как долго продержалась.

Джейн больше не может даже думать — ни в начале, ни в конце, ни во время перехода. Ей кажется, что у нее кружится голова — это не так.

— Меня зовут Питер, — мужчина говорит словно невзначай во время того, как рисует очередное «что-то». — Наверное, стоило сказать раньше. Прости.

Элевен замирает. Из пальцев ненароком выпадает черный фломастер.

— Эй, все хорошо?

Девочка переводит взгляд со стола на лицо теперь уже Питера — он выглядит так, будто искренне за нее волнуется. Не то чтобы Эл обращала на такие мелочи внимание. Она смотрит в его глаза — ищет, изучает. Ненавидит смотреть в чужие глаза, терпеть не может, от этого начинает кружиться голова и краснеют щеки, но сейчас так нужно. Обязательно: ей нужно удостовериться в том, что ее проигрыш не ознаменует еще и ее скорую погибель.

— Питер, — сиплый шепот. Язык Элевен двигается плохо: это первый раз, когда она разговаривает с санитаром и первый раз, как она говорит за несколько недель вообще.

Это слово, его сладкое и нежное человеческое имя, не номер и не прозвище, мягко кувыркающееся на языке хриплым комком, метит абсолютный разгром Элевен. Добровольную капитуляцию.

Питер улыбается.

***

Джейн выкидывает из воспоминания резко — нежданно и нагло. Она оказывается в мокрой пустоте бездны. Впервые за долгое время снова здесь. Этот марафон крайне негативно сказался на ее состоянии. Она осматривает себя, судорожно изучает руками собственное тело, дыша так громко, что позавидует даже астматик. Она проверяет, вернулся ли к ней контроль над телом и особенно, особенно над разумом. Невыносимо тяжело — хуже не бывает. Девушка боится, что ее сердце не выдержит и остановиться.

Проблема ни сколько в Питере, вернее, Генри, сколько в том, что к такому безрассудному во всех смыслах забегу она готова не была. Ее тело в шоке. И ее разум — ее психика тоже. Потому что эти воспоминания слишком наполнены ощущениями. Теперь уже в ее настоящей взрослой голове миксер — он перемешивает и чувства, и эмоции в кашу. Она точно должна испытывать к монстру Генри, ужасному человеку, убийце, черт возьми, ничего, кроме ненависти — но теперь ей сложно. Все такое смешанное и странное. Он смог вплести ее в свои сети даже через детские воспоминания, Господи.

Чтобы его победить, ей стоит быть беспристрастной и эмоционально-холодной. Поставить установку на то, что он всего лишь манипулирует ее маленькой «я», ради того, чтобы достичь своих мерзкие целей. Окончательно свою ненависть Джейн подпитывает тем, что он в любой момент может убить самых дорогих для нее людей. Так-то лучше. Она готова продолжать — до конца еще далековато, и до полного восстановления способностей тоже.

Ну, в любом случае, Джейн не скрывая молится, чтобы больше не видеть Генри. Она хочет отдохнуть от его лицемерия и фальши.

Судьба в очередной раз ставит девушке подножку -

Ну, радужная комната. О, и, конечно, стол с рисунками. В этот раз маленькая Элевен ни капельки не напряжена — она с упоением рисует длинноногих пауков, больших и маленьких, разных цветов, прямо как ее и учил Питер. Какая прелесть.

— Привет, — Питер, очевидно, что он, подходит тихо и двигает соседний свободный стул поближе к Эл, садится рядом. Ничего не стесняется, даже косых взглядов на них других детей. — Ты сегодня рано.

Девочка коротким мигом одаривает санитара взглядом, чтобы точно удостовериться, что это он, и слабо кивает.

— Хм, знаешь, у нас сейчас есть много лишнего времени, — Питер задумчиво поглядывает на часы, висящие над дверью. — Хочешь, покажу тебе кое-что интересное? Кое-что новое, посложнее.

Элевен опять смотрит на Питера — предложение заманчивое, хотя она не была любителем новых вещей. Мужчина подмигивает доброжелательно, замечая ее пристальный взгляд, направленный, к слову, почти на все его лицо — но не глаза. Девочка нарочно их избегала.

Эл нужна пара секунд на осмысление, и, о — медленный кивок.

Питер приводит ее к высокому столу, сам садится на один из двух стульев возле. Жестом просит Элевен сесть напротив. Ей немного высоковато. На столе — доска с чередующимися черными и белыми клетками, а на них такие же монохромные фигуры. Самые разные, искусно вырезанные и отполированные до блеска. Красота.

— Знаешь что это?

Эл отвлекается от рассмотрения белой фигурки, похожей на коня, на голос Питера.

В очередной раз, отвечает мужчине кивком. Конечно, она знает. Это шахматная доска — когда-то Папа обещал научить ее играть, когда она станет старше.

— Шахматы, — Элевен решается на слово, чтобы подтвердить свои знания, потому что не хочет, чтобы Питер думал, что она его обманывает.

— Хорошо, — санитар повторяет за ее движениями и тоже кивает, — а играть ты умеешь?

Элевен неосознанно закусывает нижнюю губу. Она хотела научиться — но Папа так и не выполнил свое обещание, данное еще очень давно.

— Нет.

Сегодня она прямо-таки удивляет мужчину своей говорливостью. Правда, звучит так тихо и сипло — но Питер уверен, что со временем привыкнет.

— Тогда, — Питер склоняет голову вбок, — хочешь я научу тебя, Элевен?

Она, конечно, уже давно перестала искать подвох в словах и действиях санитара — все-таки проиграла она сугубо по собственной инициативе, но в этот раз крепко задумывается над его словами. Вроде как безобидное предложение, но отчего-то девочке кажется, что своим согласием она предаст Папу. Конечно, Питер был не так уж и плох. Но Папа — это Папа, самый дорогой для нее человек. Она не хотела его обижать, менять на другого человека.

Девочка успокоила себя мыслью о том, что Питер никогда не сможет заменить ей Папу — хотя бы потому что от Питера до сих пор веяло чем-то нехорошим, злым и страшным. Элевен хоть и проиграла, но голову не склонила — в случае чего, Эл была готова дать отпор. Отказаться от Питера.

— Хочу.

***

Мужчина объясняет медленно и терпеливо. Элевен девочка не глупая, но может запутаться в деталях.

— Это, — Питер берет тремя пальцами черную высокую фигуру, верхнюю часть которой украшает своеобразная корона. — Король. Цель игры в том, чтобы, по-сути, забрать эту фигуру у противника. Объявить шах и мат.

Потом он рассказывает о том, что поле разделено на черные и белые клетки, так же, как фигуры. Сейчас он на стороне черных, она — белых.

Показывает, что у каждого из них по шестнадцать фигур. Внимательно останавливается на каждой из них и показывает то, как они ходят. Добавляет, что пешки ходят и бьют по-разному. В конце, рассказывает ей про рокировку, взятие на проходе, шах, мат и пат, про то, что белые ходят первыми и другие нюансы.

— Кажется сложным, — Питер успокаивает, замечая нервно-сосредоточенное лицо Эл. — Но на практике, все довольно просто.

Мужчина опять поглядывает на часы.

— Можем попробовать сыграть пробную партию, что скажешь? У нас как раз есть еще около получаса.

Элевен осматривает шахматную доску, пытается вспомнить и обработать то, что ей рассказывал санитар пару минут назад. Ну, в конце концов, это поможет ей скоротать время до прихода Папы, так что девочка соглашается.

Игра идет тяжело. Эл подолгу думает над ходами и иногда путается в правилах. В ее детской голове — эмульсия. Со временем это возможно изменится.

Питер терпелив, как обычно. В случае чего он робко подсказывает и исправляет, например тогда, когда Элевен по ошибке ходит ладьей по диагонали, перепутав со слоном.

В один момент, когда партия уже почти подходит к концу, Эл уверенно берется за голову единственного оставшегося у нее коня, но внезапно передумывает и готовится убрать руку от фигуры. Однако Питер молниеносно останавливает девочку, положив свою ладонь на девичьи пальцы. Элевен дергается от прикосновения и ощущения чужого тепла, бросает быстрый испуганный взгляд на Питера. Он же, поняв, что поступил опрометчиво и неосторожно, резко одернул руку и постарался исправить ситуацию улыбкой, вроде «мне жаль».

— Забыл сказать, по правилам, если взяться за фигуру, то другой ходить уже становится запрещено.

Эта ситуация, пускай и такая формальная, выводит Элевен из колеи: она не любит, когда ее касаются. Особенно чужие. С другой стороны, Питер уже перестал быть «чужим», но и до «своего» ему еще далековато. Они знакомы максимум пару месяцев, а он уже позволяет себе подобное.

В любом случае, время идет, партия продолжается. И вот, Элевен, запутавшаяся в собственных мыслях и омраченная, почему-то выигрывает. Она хмурится, вновь сосредотачиваясь на шахматах и пытаясь понять, почему так вышло.

— Надо же, ты победила. Мои поздравления!

Питер, вероятно, пытается сгладить ситуацию, случившуюся чуть ранее. Тем не менее, Эл такое не устраивает.

— Ты играл нечестно.

— Что?

Элевен напрягается, роясь в своей памяти, пытаясь подобрать необходимое слово.

— Поддавался.

Ей не хватает словарного запаса и ясности мысли, чтобы показать ему точно, где именно он уступал ей. В любом случае, таких моментов было достаточно — Элевен навскидку насчитывает как минимум два раза, когда санитар мог поставить ей шах и мат. И девочка точно уверена, что Питер сам прекрасно это знал.

Это чертовски обижает ее; почему точно она еще сказать не может, но уже чувствует это неприятное в груди.

Питер молчит какое-то время. Что ж, он не ожидал, что его раскусят, а еще сильнее он не ожидал, что эта его попытка в лесть покажется Элевен унизительной и оскорбительной. Это странным образом напоминает мужчине о прошлом.

— Верно, ты права. Извини — больше такого не повторится. Я обещаю.

Для Эл звучит он странно — впервые не так, как обычно. Нет в его голосе ни уверенности, ни дружелюбия. И этой глупой улыбки на лице тоже. Сплошной мрак. Питер, не нарочно и всего на пару секунд, раскрывает перед девочкой свое настоящее «я», но этого хватает, чтобы умная и чуткая Элевен почувствовала. Не поняла — но ощутила. Разве что, это не то, что она напредставляла себе до: если раньше нутро Питера казалось ей неизведанным темным миром, кроющем в себе сплошную ярость и злость, чистое и безусловное зло, то сейчас она ощутила нечто иное — обиду и отчаяние. Путаницу в собственных мыслях и представлениях. Это что-то совсем иное, на другом уровне.

Такие мысли появились в голове Элевен на миг — а потом их вновь перетерли в мясорубке, и на выходе остались только странная неопределенность и жалость к Питеру.

— Ничего, — Элевен хочет сказать еще много чего, умные, важные вещи, но у нее не выходит, — Все в порядке.

Ничего не в порядке.

Эл не понимает, что не так с Питером, не понимает теперь, в чем его проблема: опасен он или нет, и не понимает, как ей стоит к нему относиться.

В итоге Элевен делает поверхностный вывод, что Питер просто странный человек. У Питера итоги о Эл аналогичны.

***

Они играют в шахматы и на следующий день, и через неделю; Джейн все видит и проживает — ее мотает по этим последовательным воспоминаниям бродячей собакой. Будто бесконечное кручение на карусели — и с каждый разом все быстрее и быстрее. К концу сессии девушка готовится попрощаться со своим вестибулярным аппаратом и пищей в желудке.

Элевен нравятся шахматы — это даже веселее, чем рисование пауков. Девочке по душе думать о игре и концентрироваться только на ней: за партией время пролетает незаметно и в удовольствии. Самое главное, во время игр с Питером, ее внимание переключается, и она может не думать о странных навязчивых взглядах своих братьев и сестер, о своей беспомощности. Может не думать о том, что расстраивает Папу. Возможно даже, что если она когда-нибудь обыграет Папу в шахматах, то перестанетогорчать его своей бесталанностью и слабостью. Он поймет, что чего-то она и стоит.

Правда, с Питером она постоянно проигрывала. Он сдержал свое обещание — и теперь играл с ней на равных. Иногда он брал ее меньше, чем за десяток ходов. Иногда Элевен держалась дольше и достойнее.

— Не расстраивайся, — Питер подбадривал ее после каждого проигрыша. — В следующий раз получится.

Ни в следующий, ни в какой-либо еще раз у нее не получалось. Девочка соврала бы, если бы сказала, что ее это не удручает.

— Тебе нужно верить в себя, Элевен, — Питер говорил странные слова. Такие, какие Папа никогда не говорил, — Не сдавайся.

Не то чтобы она хотела прислушиваться к его словам — но он повторял это из раза в раз, и как бы девочка не пыталась выкинуть их из головы (потому что слушать кого-то кроме Папы неправильно) она не могла.

Поэтому даже после длинной серии поражений, она все еще пыталась обыграть Питера. Хотя бы шахматах.

Ее маленькой победой стал пат, поставленный Питеру после двух или трех недель непрерывных игр.

— Ничья, — она торжественно заявляет своему противнику и, может, первый раз в жизни улыбается.

— Действительно, — Питер соглашается и отвечает на ее улыбку аналогично, — Ты молодец, Элевен.

От его сладкой и искренней похвалы девочка чуть не растаяла на месте. Приятно до жути.

***

С их первой партии проходит достаточно времени, и Питер отчего-то немного изменился. Теперь он постоянно над чем-то глубоко задумывался. Иногда так глубоко уходил в свои мысли, что Элевен приходилось его окликать. Он всегда с улыбкой извинялся за такое поведение — но продолжал. Мужчина также стал говорить меньше, чем раньше, и постоянно каким-то боязливым выражением глядел в камеры видеонаблюдения.

Девочка понятия не имела, с чем это связано, но ей крайне не нравилась его отстраненность. Она видела в этом всем неясную печаль. До этого Эл никогда не была так внимательна к чувствам других — если она что-то и замечала, то просто игнорировала. В этот раз такое не получилось — ей было невыносимо тоскливо за своего партнера по шахматам.

Она, в конце концов, решилась спросить:

— Ты в порядке?

Питер пожимал тогда плечами и лживо улыбался.

— Вполне.

Девочке трудно было сказать, врал он или нет, но для своего душевного спокойствия она сделала вид, что поверила.

А потом мужчина перестает появляться. Его не видно ни в радужной комнате, ни в комнатах для испытаний. Элевен ежедневно внимательно обыскивает глазами каждый угол в поисках санитара, но не находит. Другие люди — тоже в белом, но не такие, как Питер: c пустыми и отсутствующими глазами. Элевен они не интересуют и отталкивают.

Его нет уже неделю — Элевен считает каждый день, каждый час. Питер странно на нее действует, и с каждым днем девочка становится все мрачнее и грустнее. Она, опять таки, понятия не имеет почему. Для ее восприятия подобные вещи трудны.

Без него она продолжает рисовать пауков — черных вдов, каракуртов, тарантулов. О пауках Питер знал многое и с удовольствием делился своими знаниями с Элевен. В шахматы она играет одна. Сама с собой — имитируя присутствие санитара рядом. Получается плохо: у Питера ходы гораздо умней и обдуманней. С другими большими белыми людьми она играть бы никогда не решилась, а со своими язвительными братьями и сестрами уж тем более. Эл снова становится одна и сама по себе — беспомощная. Белая ворона или раненный беззубый волк, отбившейся от стаи.

Зря она связалась с Питером — он виноват в том, что она чувствует себя брошенной. Это так больно и так никчемно, она еще никогда подобного не испытывала. Никто не замечает ее душевных терзаний. Верно: единственный, кто был на это способен, сейчас отсутствует.

Он возвращается ровно через тринадцать дней. За это время Элевен уже успевает убедить себя в том, что больше он не появится. Тем не менее, он здесь — снова такой же улыбчивый, как и в их первую встречу.

От радости у Элевен из груди чуть не выскакивает сердце. Боже, что Питер с ней сделал?

Они опять играют в шахматы.

— Почему тебя не было так долго? — Эл не планировала задавать этот длинный вопрос со своим косноязычием, но он вырывается сам из горла где-то в середине партии.

Питер не торопится отвечать. Сначала, он забирает ее ферзя слоном. Потом переводит свои голубые глаза в лицо Элевен — они встречаются взглядом, и в этот раз девочка не отворачивается.

— Я был занят. Дела.

Это звучит не слишком достоверно, но Элевен, в целом, такой ответ устраивает. Допрашивать его она не собирается, хотя на языке вертится еще один вопрос, от которого она не может устоять.

— Ты же, — девочка запинается и замолкает. Утыкается глазами в шахматное поле.

— Я что, Элевен?

Еще пара секунд тишины.

— Больше… Никуда не уйдешь?

Теперь замолкает Питер. Ему нужно время на то, чтобы справиться со словами Эл.

— Постараюсь, — у мужчины в голосе столько нежности, и Элевен готова провалиться под землю от неизвестного для нее нового, накатывающегося чувства. Питер, на самом деле, тоже.

***

Джейн вышвыривает из видения, как восемнадцатилетнего подростка родители из дома. В этот раз — еще хуже. Ее натурально чуть ли не рвет в прозрачную воду под ногами. Это просто кошмар — ей кажется, что если она продолжит, то ее разорвет на части. Вместе с картинкой, она также как наяву проживает все мысли, и, что хуже, чувства и эмоции своей маленькой версии. Девушка не справляется с таким количеством — не справляется, и ей хочется остановиться.

Тем не менее, уже поздно идти на попятную — она прошла уже слишком много, осталось совсем чуть-чуть. Чтобы что-то получить, нужно чем-то пожертвовать. В данном случае — ее эмоциональным равновесием, зато получит она кое-что гораздо ценнее: остатки сил, и, соответственно, своих живых друзей.

Девушка искренне старается не осмыслять то, что видела — если точнее, ее отношения с Генри. Он лживое чудовище — ни больше, ни меньше, но почему тогда его слова звучат так тепло и искренне в ее воспоминаниях? Нет, об этом нельзя даже задумываться.

Нужно просто продолжать искать и собирать. Пока еще есть время. И плевать на Генри.

***

Джейн протаскивает по однотипным воспоминаниям за шиворот — шахматы, рисунки, обязательно Питер, испытания, на которых Элевен не может почти ничего, игры, уже после начинаются немногочисленные детские книги, которые она читает по слогам, но с особым усердием.

Воспоминание, на котором девушка останавливается подробнее, происходит, кажется, через год после первой шахматной партии или около того. Мысли у Эл становятся яснее — отчасти, спасибо Питеру, отчасти Папе, еще отчасти — книгам. Тем не менее, это ничего не меняет — она все такой же странный ребенок, избегающий общения с задирающими ее сверстниками, самая слабая из всей группы.

Она рисует. С Питером. Теперь, помимо пауков, на ее рисунках появляются другие вещи, о которых ей рассказывает санитар. Разноцветные и роскошные — Элевен нравятся свои рисунки. Она больше занимается этим не только ради того, чтобы потратить время. Это — творчество. Выражение себя и своих мыслей, идей.

Однако, происходит кое-что неожиданное. Пытаясь взять в руки чистый лист, так как место на предыдущем закончилось, она локтем задевает стоящий на одной из полок стеклянный стакан. Он падает на главную часть стола и разбивается на несколько крупных осколков. Элевен, не осознавая, что происходит, рефлекторно тянет руку к осколкам — и, что и ожидалось, серьезно режет ладонь. На белое капает красное, марает. Боль приходит не сразу, а когда приходит, сильная и резкая, девочка одергивает руку к своей груди. В глазах собираются слезы — с болью подобного толка она почти не сталкивалась.

Питер, до этого разглядывающий рисунки девочки на расстоянии, естественно, замечает, пусть и реагирует не сразу. Его реакция притупилась с возрастом. Порез, к счастью, не слишком глубокий — конечно, это же не нож, но просто так оставлять подобное нельзя. Тем более рана обильно кровоточила.

— Больно? — Питер спрашивает, Элевен кивает, — Боже. Пойдем, отведу тебя в лазарет.

Осколки и пятна красного пусть убирает другой сотрудник — у Питера есть дела поважней.

По пути, кровь отчего-то так и не останавливается. Это напрягает санитара, но он старается не показывать своего волнения.

В лазарете пусто. Мужчина готов ругаться матом; Бреннер, похоже, ответственно контролирует только одного своего сотрудника — санитара Питера Балларда. Остальным же он с рук спускает разные нарушения, в том числе и подобного толка. Вероятно, это кляча-медсестра ушла на обед; или еще куда, даже не удосужившись запереть кабинет.

Ну, к счастью для Элевен, у Питера, как и у всех здесь, имелись знания по оказанию первой помощи.

— Садись туда, — он кивает головой в сторону кушетки.

Эл, конечно, слушается. Кровь с ладони стекает на запястье, с него капает на пол, марает девочке одежду. Элевен никогда не нравился вид этой багровой субстанции — она старается на нее не смотреть.

Питер понятия не имеет, где у медсестры расположены необходимые предметы — он ищет наугад. Кое-как отыскивает бинт и полу-пустой бутылек перекиси.

— Потерпи еще немного, — Питер улыбается и садится рядом.

Когда мужчина льет ей на руку антисептик, Элевен готова от боли заорать — у детей действительно низкий болевой порог. Щипет ужасно.

Питер наскоро бинтует девичью руку и замечает, что Эл не очень хорошо. Он робко кладет ладонь девочке на плечо — хочет показать свою поддержку. Элевен, занятая своей болью, вряд ли сможет это осмыслить.

— Скоро все пройдет. Иногда нужно просто подождать.

Боль действительно уходит через несколько минут, когда бинты пропитываются кровью насквозь, — все это время мужчина не перестает держать руку на чужом плече. Эл уже готовится сказать ему: «Спасибо» и уклониться от неприятных касаний, но не успевает.

Дверь открывается, и в комнату заходит молодая женщина. Питер мгновенно отдергивает руку и подскакивает с кушетки. Элевен такое поведение обижает — она, как обычно, не знает почему.

— Что вы здесь делаете? — в голосе женщины нет пренебрежения или агрессии. Она спокойна и беззлобна.

Но Питер все равно вспыхивает: отвечает работнице с ненавистью. Будто она сделала что-то ужасное.

— Подопытная травмировалась, и я отвел ее в лазарет. Однако, какая жалость, на месте не оказалось медсестры, что, к слову, является серьезным нарушением правил безопасности и не только. Ну, в любом случае, я, как и велено регламентом, оказал девочке первую помощь самостоятельно. Что-то не так?

Элевен не понимает половину сказанных им слов, но ей не нравится холодный тон, которым Питер говорит с женщиной. Девушка выглядит хорошей — явно не заслуживает такого отношения.

Дама хмурится, но все равно отвечает спокойно.

— Нет, все правильно. Мне стоит осмотреть девочку или… ?

— Мы уже уходим, — Питер бросает взгляд на Эл. — Идем.

Девочке не нравится то, как Питер себя ведет. Она вспоминает свои первые впечатления о нем — именно таким она видела его раньше: холодным чудовищем. Но за то время, что они провели вместе, она уже, казалось, похоронила эти убеждения о его злом «я». Теперь для нее Питер был добрый и понимающий, просто немного ну… потерянный и странный. Неужели это все было фикцией и обманом? Элевен это чертовски не нравится — и она пытается найти оправдание мужчине, но у нее не получается.

В итоге, она решается на вопрос по пути в радужную комнату.

— Почему ты был так груб? — последнее слово она вспоминает не сразу.

Девочке все еще сложно разговаривать, особенно предложениями длиннее трех слов.

Питер останавливается. Эл идет за ним, поэтому врезается в его белую спину. Мигом отскакивает, очевидно.

— Что, прости? — санитар оборачивается, и на миг в его ярких глазах Элевен снова видит это: темное.

Становится страшно. Девочка теряет уверенность и упирается глазами в пол.

Питер молчит вместе с ней. Он ждет, когда она объяснится или хотя бы повторит вопрос. Но не дожидается. И, в конце концов, выдыхает, пытаясь расслабиться. Он должен снова надеть на себя шкуру доброго санитара.

— Она плохо выполняла свою работу и не соблюдала правила, вот и все, — Питер подходит и берет девочку за руку — крепко, чтобы не дать отдернуть, — Я всего лишь мягко ей на это намекнул. Не думаю, что она обиделась или оскорбилась. Ты уделяешь слишком много внимания бессмысленным вещам, Элевен, — мужчина хочет сказать «бессмысленным людям», но это был бы проигрышный и крайне небезопасный ход, поэтому сдерживается. — Пойдем, иначе опоздаем и расстроим Папу.

Мужчина тянет девочку за ладонь — его пальцы такие теплые и мягкие, как у молодой девушки. Но Элевен все равно не нравятся эти прикосновения — Питер вел себя странно, и она опять запуталась. Казалось, что за этот год с лишним она выучила мужчину наизусть, вдоль и поперек, приручила забитого зверя в его нутре — но это, видимо, было ошибочное суждение.

Может, ей стоит относится к нему с осторожностью. Начать с начала.

***

После того случая, проходит пару недель или около того. Конечно, Элевен не прекращает общение с Питером, но ведет себя гораздо более внимательней. Она почти с ним не разговаривает; откровенно говоря, она и до этого была собеседником на единичку, потому что большую часть времени просто слушала его, лишь изредка выдавая короткие «да», «нет», чаще все-таки ограничиваясь обычными невербальными знаками, вроде кивка или подобного. Тем не менее, иногда она решалась даже что-то спросить или объяснить (глупому) санитару, правда в силу своего возраста и других факторов получалось не очень. Но за эти две недели она, кажется, напрочь забыла, как пользоваться своим языком.

Питер был наблюдательным. Очевидно, он заметил такие перемены в Эл. Их отношения были отброшены куда-то в начальную стадию; Питер догадывался, отчасти, почему. Он, неосознанно, выставил напоказ свою темную сущность. Ту, которую он учился скрывать годами, ради собственной безопасности и не только. Генри скроил себе идеальный, выверенный образ санитара Питера Балларда и ежедневно надевал его на себя, как дорогой костюм или, скорее, как тяжелую шкуру. К сожалению, у всех случаются ошибки — и в шкуре у Питера тоже бывают прорехи.

Однажды, давно, у него уже случалась подобная ошибка — правда тогда Элевен увидела не только то, что скрыто под маской санитара, но что-то еще глубже, под кожей Генри, как сквозную дыру в груди, обнажающую живое пульсирующее сердце.

Проблема в том, что Элевен знать о Генри было еще крайне рано — она не готова. Санитар был умным мужчиной, но часто у него были проблемы с составлением планов на будущее. У него была концепция, но не было стратегий. Поэтому он еще не знал, что будет делать с Элевен и их отношениями в будущем, после того, как она поможет ему. Он знал только две вещи: во-первых, Эл нужно натаскать, как морпеха в американской армии. Ему нужна ее сила. Во-вторых, также Питеру с ее стороны нужна была безграничная собачья преданность и, что важнее, доверие. Вера в его искренние добрые мотивы — тогда все получится. На это нужно время — сколько точно, мужчина уверен не был. По его подсчетам, несколько лет — кульминация должна свершиться в тот момент, когда Элевен сможет воспринимать и обдумывать хотя бы процентов девяносто его умных слов. А что будет потом — он решит, когда вернет себе силы.

Мужчина также робко признается себе, что привязался к Эл. Для него подобные чувства были новыми — и бессонными ночами Генри подолгу обдумывал, почему и как это произошло, и, что важнее, не станет ли это помехой в будущем. В итоге на первые два вопроса ответа он не нашел, зато на третий разгадка открылась быстро: конечно, нет. Чтобы не случилось, он будет предан своим идеалам вечно — никакой человек, даже Элевен, ему не помешает.

В любом случае, если вернуться к реальности, Питер пока ничего не предпринимал. Хищники всегда выжидают, перед тем напасть на жертву. Жертвой, правда, Элевен он не считал — но выжидать все равно нужно. Удобный момент изменит все, вернет их отношения в привычное русло, — а пока он будет постепенно надламывать плотину своими мягкими улыбками и добрыми словами.

***

— Знаешь, Элевен, это выглядит так, как будто…

— Шах и мат, — девочка горделиво объявляет. Питер слышит ее голос впервые за долгое время.

Сейчас она готова лопнуть от высокомерия и торжественности — ее первая в жизни победа в шахматах. Ее первое чувство, что чего-то она и стоит.

Питер косо улыбается. Честно говоря, он не ожидал, что она сможет выиграть его хотя бы раз за жизнь.

Тем не менее, он чертовски горд за Эл. И пусть это немного сказывается на его самооценке: подумать только, его обыграл ребенок. Стареет, видимо.

— Браво, Элевен, — он, закрепляя свои словами, совершает один хлопок в ладоши и откидывается на спинку стула. Прикрывает глаза. — Сейчас ты заслуживаешь всех мировых похвал.

Девочка краснеет: Питер единственный и первый человек, который от чистого сердца за нее радуется. Ей нравится — в груди словно распускаются яркие желто-розовые цветы-тюльпаны, о которых санитар ей однажды рассказал.

Элевен улыбается так ярко и выразительно, по-настоящему, — ни одна искусственная улыбка Питера с этим не сравнится.

Улыбается второй раз, за все время, что провела в лаборатории.

И первый раз за жизнь ощущает откровенно, что счастлива.

А потом начинаются испытания Папы. И Элевен спускает с небес на землю.

Безусловный, полнейший провал. Крах.

Испытание с лампочками — самое простое, которое вообще можно придумать. Это базовый уровень, и эту задачку может частично выполнить даже самый маленький в их группе. В общем, это могут все, кроме Элевен. Ничего нового в этом не было — у Эл никогда не получалось. Она вообще в какой-то момент жизни была уверена, что попала в лабораторию по ошибке, и нет у нее никаких сверхъестественных сил. Но Папа убеждал ее в обратном, и она продолжала безуспешно пытаться; Питер учил ее не сдаваться, не смотря ни на что. Правда, говорил он про шахматы, но Элевен все равно умудрилась подвязать его мысль к другой теме. Вряд ли он будет возражать.

Однако, сегодня Папа был особенно строг и немного раздражен. Вместе с ним были какие-то другие люди: важные, все, как один, в холенных костюмах, прилизанные и приятно пахнущие. В руках они держали то ли блокноты, то ли папки-планшеты и крайне внимательно наблюдали за подопытными, пока Бреннер что-то объяснял и рассказывал.

Когда пришла очередь Эл, она, как обычно, не справилась. Вообще. Может у нее и были шансы — во-первых, после своего выигрыша в шахматах, ее воодушевление были таким ощутимым, что до него, кажется, можно было дотянуться руками. Во-вторых, она уже была достаточно взрослой, и ей правда-правда хотелось порадовать Папу. Показать ему, что она заслуживает его любви. Но чересчур тщательные взгляды незнакомцев и других детей потушили весь ее запал и желание. Когда она была младше, она не слишком обращала на такое внимание — может, возраст изменил ее, а может Питер. Не важно, в любом случае, она натурально опозорилась. Такое еще можно было стерпеть: ей не в первой. Но доктор Бреннер, ее любимый Папа, самый близкий человек, сделал то, что стерпеть вообще бы никто не смог.

— Элевен, ты совершенно никчемна.

Доктор выпаливает злостно, не подумав. И сразу, одумавшись, зовет следующего подопытного для испытания, прогоняя Эл обратно в строй.

Он не извиняется, и как будто мгновенно забывает сказанное. Словно ему все равно, как это скажется на будущем.

Сумрачные наблюдатели на реплику закрывают глаза. А вот Элевен, остолбеневшая и опозоренная — нет.

В ряду, возле нее слышны насмешки. Злые дети издеваются, нашептывают ей в уши саркастично: «никчемная, бесполезная», «мусор и ничтожество», «бедняжка Элевен, только не заплачь». В этот раз она не может такое игнорировать — и девочке так плохо, что она боится умереть от сердечной боли прямо здесь, в этом строю. Слезы она пока сдерживает — иначе будет еще хуже.

Утопая в собственной печали, Элевен совсем забывает про Питера, также присутствовавшего в комнате. Может если бы они встретились глазами, и он бы подарил ей сочувственную улыбку — стало бы проще, но Эл даже не думает о такой возможности. Ее разбили, как хрустальную вазу; первое в ее жизни предательство со стороны близкого, единственного близкого человека — Папы.

Питер же наблюдает тщательно — обычно ему не слишком интересно, что происходит во время испытаний, и он старается не нервировать Бреннера лишний раз сосредоточенными взглядами на его воспитанников. Исключение, конечно, Элевен. Сначала, еще давно, он наблюдал за ней прямо и не скрываясь, а потом, когда его внимание стал замечать Бреннер, он начал прятать свое любопытство. Но этот момент, это испытание — особенное. Питер не ждал (хотя надеялся), что у Эл получится — но еще сильнее он не ожидал такой реакции Бреннера и других детей.

Откровенно, не тая, Питеру и до этого чертовски не нравилось, с каким скрытым презрением на Элевен глядит Бреннер; еще больше ему не нравилось то, с какой открытой ненавистью на нее смотрят другие дети. Так же, как на него когда-то.

Но то, что произошло минуту назад: это общественное обесславливание — выходит вообще за любую грань разумного. Элевен подобного не заслужила — такая умная, чуткая, невинная и просто прекрасная девочка, как она, точно нет. Такое, честно, никто не заслужил — но Эл, по мнению Питера, не заслуживала подобного втройне. Санитар ненавидел — его распирало от злости и ярости на этих глупых, слепых и безучастных людей. Скоты. Давно он так открыто не показывал свою ненависть — но удержаться было трудно. Тем не менее, он ничего не мог сделать. Во всяком случае, пока. Он отложит свою праведную месть на потом.

С другой стороны, было еще кое-что, помимо мести, что он мог бы сделать для блага Элевен.

***

Эл не помнит, как добралась до своей комнаты в тот день — у нее болела голова и грудь, ноги заплетались, а в голове до сих отдавались противные смешки и голос Папы. Безумно хотелось плакать — и именно этим она и занялась, как только зашла в палату и свернулась на кровати уродливым клубком. Девочка не знала, почему ее так ненавидят братья и сестры. Невдомек ей было, что детям не нравилась ее будто бы горделивая отстраненность, задумчивость и бедность речи. Детям вообще нужно мало причин, чтобы кого-то возненавидеть — кого-то, кто отличается от них. Ее же слабость была просто отличной фиктивной причиной насмехаться и тыкать пальцем — идеальный вариант.

Тем не менее, братья и сестры, которые не любят ее — это еще даже не полбеды. Настоящие проблемы заключались в Папе. Господи, Папа, человек, который был ей дороже всего на свете. Она разочаровала его — и он ее разлюбил. Ничего хуже на свете быть не может. Эл действительно бесполезное ничтожество.

Из долгих, мрачных раздумий Элевен вывел звук открывающейся двери. Девочка сразу встрепенулась, села на край кровати и постаралась вытереть длинными рукавами слезы: никто не должен видеть ее такой уязвимой.

Она глянула красными глазами в сторону входившего. В тайне надеялась, что это Папа пришел извиняться.

Ну, к ее разочарованию, это был Питер. Она вспомнила, что во время ее позора, он тоже был в комнате испытаний и все видел. Наверняка пришел из-за этого. Только зачем конкретно?

Мужчина быстро закрыл за собой дверь. Как всегда, санитар добродушно улыбался. Так, будто бы и не задумывал ничего плохого, как остальные здесь. Одна рука у него была за спиной, точно он что-то прятал, другой он показал жест «тише», приложив в губам указательный палец.

Мужчина делает шаг в сторону Элевен.

— Привет.

Ответом ему служит всхлип. Элевен хочет поздороваться и спросить: «Что ты здесь делаешь?», но у девочки не получается: язык не шевелится и лежит у нее во рту что мертвый кит.

Питер не обижается. Он делает еще шаг в сторону Эл и очень осторожно садится на край ее кровати; под весом взрослого мужчины она прогибается и противно скрипит. Не то чтобы это кого-то волновало.

Его рука все еще за спиной. Элевен слегка любопытно почему, но заглянуть ему за спину или спросить она не решается.

— Как ты? — мужчина спрашивает, внимательно глядя в распухшие от слез глаза девочки.

Ответ ему не нужен — по ней и так все видно. Тем не менее, если она скажет что-нибудь, против он не будет.

Ну, Элевен не издает ни звука. Девочка напрягается под чужим взглядом.

Они молчат вместе какое-то время. Питер дает ей возможность успокоиться.

— У меня есть для тебя подарок, — санитар пододвигается слегка ближе, — Хочешь узнать, что это?

Элевен немного приободряется: чисто детского любопытства у нее не отнять. Тем более — подарок. Слово она вспоминает сразу, но не может вспомнить, получала ли она их хоть раз.

Эл слегка поднимает голову и заглядывает в лицо мужчины — ищет подвох. Может, он тоже ненавидит ее, и пришел только для того, чтобы поиздеваться. Предать, как Папа.

Эта вероятность мала, но она есть. Поэтому Элевен нужно подумать прежде чем дать ответ.

Она кивает, в конечном счете.

У Питера уголки губ ползут вверх. Он медленно вытаскивает руку из-за спины. Элевен ждет, затаив дыхание.

В руках у Питера, прямо перед глазами Эл, оказывается что-то непонятное. Длинное и узкое, небольшое, в белой упаковке с надписью по всей длине «Hershey’s».

Элевен озадачена — она не знает, что это такое. Странное название не дает ей никакой информации.

— Это шоколад, — Питер объясняет. Он знает, что Элевен сталкивается с подобным первый раз в жизни, — Сладкое.

О, это уже лучше. Эл знает, что такое «сладкое», правда, только расплывчатым термином. Она никогда не пробовала сладости на вкус. Мартин Бреннер считал, что сахар вредит здоровью, поэтому по его инициативе из рациона подопытных были убраны все сладкие вещи.

Для Питера раздобыть это молочное чудо оказалось настоящим испытанием. Особенно в такие короткие сроки. Пришлось применить всю имевшуюся у него харизму. В итоге он обменял у одной из уборщиц несколько дополнительных ночных смен на несчастную плитку шоколада. В этом мире люди слишком корыстны и алчны, поэтому даже за лакомство ценой в грош, ему пришлось заплатить. Своим трудом. Да и то, согласилась только одна из сотрудниц — высокомерный Питер почти уверен, что в этом ему помогла собственная привлекательность. Другие его коллеги не соглашались — он предлагал им все, кроме денег, но как оказалось, всем нужны были именно деньги. Которых у Питера никогда не было.

— Думаю, тебе это нужно, — он протягивает Элевен плитку в обертке. — Говорят, сахар поднимает настроение.

Девочка неуверенно смотрит на батончик — немного неловко принимать что-то из чужих рук. Но она действительно была расстроена, а еще очень голодна: ужин Эл пропустила из-за своего состояния.

В итоге она, сглотнув вязкую слюну, накопившуюся во рту, осторожно берет из рук Питера свой подарок.

— Спасибо, — ее язык еле двигается, но она не может оставить мужчину без благодарности. Ни в коем случае.

Девочка осторожно снимает обертку; фольга громко хрустит под ее пальцами. Эл полностью раздевает батончик, поделенный на клетки-плитки, как шахматное поле, и кладет остатки упаковки на комод: выбросит потом. Сладость тает и марает пальцы девочки — не то чтобы это было важно.

Все еще с недоверием, она поглядывает на батончик и задумывается.

Питер сдерживает неуместные смешки: Элевен выглядит так, будто изучает не шоколадную плитку, а пособие по эксплуатации атомной станции.

Девочка неожиданно ломает сладость надвое. Одну половинку протягивает мужчине — она решает, что так честнее.

Санитар теряется на секунду.

Когда он был помладше, он, как и любой ребенок, был без ума от сладостей. Но потом он попал к Бреннеру — а Бреннер сахар терпеть не мог. Питер посчитал навскидку: кажется, он не ел сладкое больше двадцати лет.

В итоге мужчина дарит Элевен самую искреннюю улыбку в своей жизни и принимает половину шоколадной плитки. Ему до чертиков приятно — он в который раз убеждается, что не ошибся в Эл.

Первый укус в одночасье награждает Элевен морем ощущений — это что-то новое, похожее отдаленно на молоко, которое им давали ежедневно, но такое приятное и необычное, что все ее переживания уходят на второй план. Боже, как вкусно. Она даже на миг жалеет, что отдала вторую половинку Питеру.

Санитар тоже пробует — его ощущения, откровенно говоря, схожи с ощущениями Эл. Да, это чертовски хорошо. Блаженство — и он уже даже почти не жалеет, что ему придется горбатиться несколько ночей подряд из-за этой шоколадки. А еще он видит улыбку Элевен — и это разом покрывает все расходы. Того стоило, в общем.

Элевен хочет отблагодарить Питера, но не знает как, поэтому решается на немного глупый, но единственный приходящий в ее голову шаг — опирается головой на мужское плечо, прижимаясь к чужому телу. Питер теплый, теплый по-приятному. Она впервые чувствует от прикосновений к кому-то столько удовольствия.

Мужчина натурально вздрагивает. Он опять теряется и напрягается — ненадолго. Для Элевен такое поведение попросту непривычно, и Питер даже на секунду думает, что это все — глупый сон.

Санитар по-наитию, раз уж начали, находит свободную девичью руку — и берет в свою ладонь. Питер переплетает пальцы Элевен со своими, и им обоим становится тяжело дышать.

Эл снова любит Питера — возможно сейчас даже сильнее, чем Папу. Она знает, отлично знает, что внутри него все еще таится дикий зверь — но ее это больше не пугает, потому что сердце этого зверя уязвимо и глубоко-восприимчиво. Он потерян и изнывает от отчаяния, все это выливается в глубокую обиду и злость — но ей уже не страшно, потому что Элевен уверена, что смогла приручить и дотянуться до израненного сердца этого зверя.

Мужчина молчит. Ему уже нужно уходить, но Питер не решается, наслаждаясь чужой мягкостью и теплом. Боже, когда он успел стать таким чувствительным?

Мысли у Питера сейчас спутанные, в этом плане он становится похож на Эл, но нужно все равно кое-что ей сказать: это правда важно. В общем-то, он ради этого сюда пришел.

— Элевен, знаешь, — мужчина сипит: говорить сложно, его переполняют чувства, — Папа не прав. Ты намного лучше любого человека в этом месте, намного сильнее и прекраснее. Даже если сейчас у тебя не получается, иногда просто нужно немного подождать. Ты знала, что волчата рождаются слепыми и глухими, и только со временем, упорно трудясь и не сдаваясь, они превращаются в роскошных, гордых и сильных зверей? Я думаю, ты очень похожа на волчонка, Элевен.

Мужчина находит в памяти самую поверхностную, зато понятную для ребенка аналогию и молится, чтобы Эл не запуталась в его кривом словесном потоке.

Девочка молчит, и Питер боится, что она ничего не поняла. У него нет времени на повторение.

Тем не менее, секунды спустя, в глазах Эл собираются робкие слезы.

— Почему ты мне это говоришь?

Мужчина закрывает глаза. Набирает в легкие воздух. Он планирует осознанно показать ей себя — оголиться.

— Потому что ты мой друг, Элевен.

Девочка не знает, что такое «друг». Но то, как Питер это говорит, объясняет минимум половину.

***

Питера наказывают. Он ожидал, поэтому когда его волочат в комнату расправ, даже почти не боится.

Однако, Бреннер сегодня готовит для своего любимого пациента кое-что особенное.

Мужчину впервые избивают руками, с усердием — прикладывают черепом о пол и стены, четкими ударами кулаков задевают самые чувствительные точки человеческого тела. Бьют короткими слабыми сериями в солнечное сплетение — у Питера закатываются глаза и изо рта течет слюна, как в наркотическом припадке.

— Постарайтесь оставить на нем как можно больше следов, — Бреннер инструктирует кровожадных амбалов, — Не забудьте про лицо.

Папа считает, что такой вид наказания — самый позорный. И самый болезненный. Синяки и кровь на теле Генри послужат доказательством.

На следующий день, у мужчины болит все тело. Руки, ноги, голова — особенно. Он долго смотрит на себя в зеркало ранним утром во время умывания. На лице, под правым глазом, у него за ночь распустился отечный синяк. К его счастью, не слишком заметный. Питер подумывает как-нибудь пропустить сегодняшний день, но Бреннер нарочно силком вытаскивает его из комнаты и заставляет идти на смену. «Ты должен быть благодарен мне, Генри, за то что я обеспечиваю тебя такой роскошью, как работа», — он говорит ему так. Старый псих.

Питер не хочет, чтобы Элевен видела его таким. Но ему приходится смириться.

Она сегодня рано — раньше него. И уже сидит за шахматным столом, внимательно разглядывая фигуры. Боже, она ждет его. Питер не может подобное игнорировать. Он надеется, что она не заметит его состояние.

— Доброе утро, — Питер устраивается на соседнем стуле, на стороне черных, как обычно.

Он звучит странно — Эл слышит, но старается не думать об этом.

— Доброе, — девочка переводит взгляд на Питера. Оглядывает внимательно. И замечает нечто странное. Хмурится. — Что у тебя… С лицом?

Мужчина закусывает собственный язык. Заметила, все-таки.

Он, в итоге, отмахивается:

— Ничего такого.

Санитар хочет попытаться отвести девочку от темы, открывает рот, но не успевает.

— Нет, — Элевен упорно качает головой из стороны в сторону, — Ты врешь.

Ложь в их маленькой компании крайне не приветствовалась.

Мужчина замирает. Он понятия не имеет, что ему делать и как реагировать. Иногда Элевен просто поражала его своей наблюдательностью.

Тем временем, Эл, после секундного молчания, продолжает:

— Это… из-за меня?

Забавно. Дети здесь не знали, что такое «шоколад», но при этом отлично и не понаслышке понимали значения слов «синяки», «боль», «кровь» и, конечно, «наказание».

Питер пытается сгладить ситуацию робкой улыбкой. Но это не помогает — его подруга опускает взгляд в доску. Господи, меньше всего ему хотелось, чтобы она испытывала из-за него чувство вины. Хотя с другой стороны, такое внимание к своей персоне Питеру нравилось где-то на бессознательном.

В любом случае, Питер заранее знал, что его ожидает, и осознанно пошел на риски — в конечном счете, он получил даже больше, чем планировал. Так что ничего особенного в том, что его как последнюю собаку унизили в комнате наказаний, он не видел. Не в первый раз. Но для Элевен это оказалось слишком. Питер бы не выдержал, если бы она сейчас заплакала.

— Ты ни в чем не виновата. Тебе было плохо, и я тебя поддержал. Это именно то, чем занимаются друзья: не смотря ни на что помогают друг другу, когда кому-то из них плохо.

Питер крепко берет подругу за руку.

— Запомни это, Элевен.

Генри всегда любил разыгрывать карты наперед.

***

Джейн выкидывает. В этот раз — бесповоротно, полностью. Она падает на дрожащие колени прямо в воду — не важно. Голова кружится дико, хочется плакать. Ей, мягко говоря, не нравится то, что она увидела. Эти лживые речи Питера-Генри, грязные манипуляции ее маленькой версией. Просто ужасно, ужасно.

Хуже всего то, что разумом она понимает, что это были всего лишь попытки заставить Элевен подарить ему свободу. Но сердцем — душой, она изнывает, потому что его слова про дружбу и веру в нее звучат как самая чистая на свете правда. И она не знает, верить ей Генри или нет.

Потом ее выбрасывает с концом. Она открывает глаза в бункерной комнате. Сразу смотрит на часы — прошло меньше часа. А она как будто заново прожила свою жизнь — фантастика. Джейн думает, что, возможно, она увидела не все — но больше не может проникнуть в память. Отчасти ей обидно — последняя сцена не подвела никаких итогов; никакого катарсиса. Просто фраза, брошенная Питером в пустоту, на будущее.

Она планирует прямо сейчас проверить, насколько увеличилась ее сила, но не может даже встать с кровати. Болит все тело. Она подносит пальцы к носу — кровь. Даже больше, чем обычно.

А еще теперь у нее появляется новая проблема. Она никак не может отделаться от мыслей о Генри. Она анализирует, думает о нем даже больше, чем о своих друзьях.

С одной стороны, человек, который испортил ей жизнь — предатель, лжец и манипулятор.

С другой, человек, который научил ее использовать свои силы. Человек, который первый в нее по-настоящему поверил и поддержал. Тот единственный, кто готов был предоставить Элевен абсолютную свободу воли и желаний.

От таких мыслей болит голова.

Джейн подводит итог: понимает в конце концов, что чтобы она не сделала, куда бы она не пошла и как бы не повернулась судьба — она больше никогда не сможет избавиться от доброго санитара на задворках своего сознания. Он будет с ней вечно; мертвый или живой, человек или монстр; Питер или Генри, Векна или Первый - не имеет значения. И Элевен правда сложно осознать, как она к этому относится. Хорошо это или плохо. Когнитивный диссонанс, от которого ей не сбежать.

Хотя, может это и не важно — просто данность. Просто воспоминания. Просто ее первый друг — добродушный санитар Питер.