Последний славный денек
От переводчика:
Рассказик представлен в свободном любительском переводе, в качестве практики словесности, без какой-либо на то, коммерческой цели, мат отсутствует. Надеюсь, что читабельно. Приятного чтения!
Любительские переводы считаются «общественным достоянием» и не являются ничьей собственностью, любой, кто захочет, может свободно распространять их и размещать на своем сайте. Просьба, сохраняйте имя переводчика ─ уважайте чужой труд… Genady Kurtovz
© Last Nice Day by Rich Larson, 2021 © перевод с англ., by Genady Kurtovz, ноябрь 2021
Пока мы чистим морковь, идет "слепой"[1] дождь. Небо зеленовато-синего оттенка, похожее на скорлупу яиц малиновки[2], вся серая штормовая нечисть уходит на восток, но дождь все равно льет. Мы сидим на краю старой деревянной террасы, выходящей к саду и капли дождя, лижут наши босые ноги. Так и сидим.
– Опять, – промолвила мама, – потому что вчера был такой же дождь.
Было приятно наблюдать, как вода смывает грязь, и кожа становится ярко-оранжевого цвета. Я люблю что-то чистить. Обожаю, когда идет дождь и все цвета становятся ярче. Думаю, что это, моя, весьма, относительная характерная черта.
– Странноватая погода, – подметила мама. Она переходит от процесса чистки к резке, вытаскивая чистую яркую морковь из ведра и отсекая ей верхушки. – Впрочем, все еще тепло. Мы должны наслаждаться этим. Возможно это последний славный денек.
Я знаю, мне следует говорить. Мне надо говорить. Ведь никто ж не хочет читать о молчаливом и эмоционально оцепеневшем персонаже.
– Угу, – выдавил я.
Грязная морковь перемещается из таза в ведро, а нарезанная в пластиковую емкость. Теплый дождик забрызгивает дорожку, на камнях проявляются темные пятна, вымощенные прошлым летом, когда я был за границей. Моя работа напрямую связана с командировками. Хотя последний рабочий выезд, прошел не так уж и хорошо. Однако тревожный звоночек.
– Нэд, опять ты это делаешь? – вид у мамы недовольный, – ты понимаешь, о чем я? – Это когда ты притворяешься вымышленным персонажем, чтобы дистанцироваться от всякой гадости, не так ли?
– Нет, – заверил я, – это не так.
В тазе вскоре остались только огрызки, маленькие и бледные, они прятались в грязноватой жиже, и когда с ними было покончено, мама, вылив воду, снова наполняет таз и начинает чистить свеклу. – Я знаю, твоя поездка была неудачной, – говорит она и я угадываю, что ей хочется спросить о терапевтических модулях, запустил ли я их наконец, или нет. – Все было на уровне, – успокоил я ее.
Свекольный сок просачивается в ярко-красную воду и мое сердце взрывается, как бомба, сжимается горло, но, по крайней мере, теперь я реагирую на происходящее, и от этого становится даже интересней, проклятье, проклятье, проклятье…
Это был последний вздох августа.
* * *
Тут накатываются воспоминания: «Мужчина и женщина находятся в ванной комнате. Она знает о конверте. Он знает, что она знает о конверте. Она не знает, что он знает, что она знает о конверте, но она на грани нервного срыва. Все происходит в постоянном движении».– Дерьмовая вечеринка, – произносит женщина, выдавливая улыбку. – Извини, я думал, что будет веселее, мне хотелось бы забавней провести время, – ответил мужчина.
Она взглянула внутрь конверта. Он видел крошечные тепловые пятнышки ее тела, оставленные ее пальцами на фотографиях, несмотря на то, что она была достаточно умна, чтобы не сорить своими отпечатками. Они уже несколько недель продолжают вести информационную игру, но сейчас его вынуждают. Ведь риск заражения слишком велик.
Таким образом, проявляется его подсознание, ползущее по траекториям сплетения его нервных волокон, с микроскопическими повреждениями. Он видит искры, чувствует запах илистой гнили на дорогах, за пределами сада его матери.
– Нам обоим нужно немного расслабиться, – говорит мужчина, но сейчас он только как наблюдающий пассажир. – Эта неделя была сумасшедшей, не так ли? Думаю пригласить тебя завтра на свидание. Будем танцевать. Только мы вдвоем.
Он протягивает руку, запястье выровнено для легкого объятия танца сальса[3]. Она улыбается и вкладывает свою руку в его, завершая ритмичный рисунок.
– У меня нет туфель, – говорит она.
Он кружит ее, затем еще и еще. Она танцует в одной точке, на блестящей плитке ванной комнаты, в которой отражается ее красивое, смеющееся и не очень ясное очертание. – Нэд, прекрати! – просит она, – у меня кружится голова. – Да, да, – отвечает он, – и кружит ее снова и снова. – Нэд! – она оступается. – Эй!
Он дергает ее в сторону и ударяет головой о раковину. Одного раза недостаточно. Его подсознание в курсе, что вывести кого-то из строя в реальной жизни – это не то же самое, что можно, к примеру, реализовать в фильме. Он может всего лишь, фиксировать количество соприкосновений фарфоровой раковины с костью. На третий раз, лопается кожа ее головы, на седьмом ударе, трескается череп, на двенадцатом, закатываются глаза, потому что причиненных повреждений достаточно для того, чтобы потерять сознание. Но если ей удастся прийти в себя, последствия сотрясения мозга, будут необратимы.
Осознание этого, парализовало бы Нэда, но его подсознание уже очищается, ее тело опускается в ванну, запускается вода. Ярко-красная кровь, водоворотом уходит в слив.
* * *
Все еще стоит наша старая футбольная стена. Хотя на самом деле это не стена, просто пара квадратных досок, сложенных вместе с гибким листом фанеры, между ними. Послал мяч ниже, он вернется на скорости, удар выше и фанера поглотит край отскока, оберегая вас от удара по лицу.Я построил ее для своей маленькой сестры Сьюз, в те времена, когда она играла за команду Альберты, мяч, проносясь вверх и вниз по крылу, запускал такие уж красивые и петляющие кресты. Я не видел ее с тех пор как вернулся. Мама говорит, что она больше не покидает свою комнату, но я иногда слышу, как она ходит по дому среди ночи, готовя и принимая душ.
Сьюз должна быть чем-то большим, чем просто вспомогательный персонаж, но я больше не могу проникать в ее разум, а в последнее время я не уверен вообще, что когда-либо я это делал. Ей придется остаться за краем таких действий.
С тех пор, как Сьюз перестала тренироваться у стены, пользуюсь теперь ей я. В гараже, я нахожу сине-оранжевую оболочку старого мяча Nike, и сильно его накачиваю, затем иду к стене и начинаю отрабатывать удары, левой ногой, правой, иногда попадая по фанере. Мои ноги работают автоматически, даже после многих лет отсутствия игры, и это заставляет меня снова задуматься о природе баланса вещей: сколько всего я делаю неосознанно…
Надеюсь, что знакомый стук удара мяча по дереву, вытащит её из комнаты, как не смог это сделать мой стук, в ее дверь. Вместо этого появляется большой черный пес. Его зовут Троцкий. Мама познакомила нас, в день моего приезда из аэропорта. Бихевиористы[4]говорят, что койоты здесь становятся более агрессивными и более склонными к охоте стаей, поэтому ей требуется телохранитель для утренней пробежки. Троцкий уже чуть выше моего пояса, а он еще растет.
Мама также сказала, что какой-то дрон, заснял здесь бело-бурого медведя, полуголодного, но он был все еще биологической громадиной, с острыми когтями, мигрировавший на юг. Если такому медвежонку придется появится здесь, Троцкому лучше спрятаться.
Теперь очевидно, что он найдет посевные края, где он сможет прокормится. Сейчас он просто Чеховский медведь[5].
Троцкий бросается на меня и атакует футбольный мяч, пытаясь обхватить его своими слюнявыми челюстями. Он все еще щенок. Я выбиваю мяч носком ботинка из его челюстей и играю с ним в игру держись подальше, описывая узкий круг, пока он бодает мои ноги своей лохматой головой. Мне никогда не удавалось хорошо играть, как Сьюз, через несколько секунд Троцкому удается нырнуть мне под голень и украсть его. Он отскакивает и смотрит на меня с мячом во рту.
– Ты же сейчас прокусишь его! – восклицаю я, – злобная собака, тебе лучше этого не делать.
Я делаю шаг вперед. Он отступает. Он такой счастливый. А я так рад, что он не знает о поездке в Любляну[6], где собака, заметив меня, перелезающего через забор, начала лаять так громко, что мое подсознание произвело подсчет, как засунуть ей в рот обернутую курткой одну руку, а другой забить ее до смерти.
– Ты большой красивый балбес, – говорю я ему, – отдай мне мяч.
Он отказывается, и я гоняюсь за ним по полузасыпанному и полузасеянному полю за садом, пока окончательно не выдыхаюсь и плюхаюсь на землю, чтобы перевести дух. Троцкий на расстоянии дразнит меня. Должно быть это здорово. Ведь солнце все еще светит, окрашивая красные и золотые листья на вязах, которые достаточно иллюзорны, чтобы ритмично раскачиваться взад-вперед на ветру.
– Полагаю, что это последний славный денек, – сообщаю я Троцкому, – скоро эти листья начнут опадать.
Собаке конечно все равно.
* * *
Немного инфодампа:[7] Первая вещь, которую вам следует знать, это то, что выездных оперативников не набирают и не обучают так, как это было раньше. Жизни сейчас, слишком документально зафиксированы. Идентичности в наше время, слишком конкретны. Походки, лица, отпечатки пальцев и сетчатки глаз, запечатлеваются в ткани киберпространства по сто раз на дню. Анонимность – это пережиток, который не могут вернуть даже лучшие алгоритмы-призраки.За то количество лет, которое обычно требуется для подготовки эффективного оперативника, вражеская компьютерная разведка, может вывести из строя дюжину лучших работников, из схем передвижения и режимов взаимодействия. Они вынудят тебя это сделать еще до того, как ты ступишь на поле боя. Вот почему вся эта подготовка, должна быть максимально сжата. Кандидаты, несомненно, все еще проходят проверку на физическую пригодность, но теперь главным приоритетом, является гибкость разума.
Они проверяют нейронные структуры, которые поддаются психохирургии и глубокому обучению с помощью машины сновидений (стробоскопическое устройство для стимуляции головного мозга). Мы прошли долгий путь, с времен лоботомии (нейрохирургическая операция). Сейчас же десятилетия обучения и закрепления знаний, могут быть жестко навязаны вашему инстинкту и мышечной памяти в считанные дни, минуя высшие функции мозга, превратив государственного гражданского служащего в систему самонаведения (выстрели и забудь).
Вы получите только три задания, максимум четыре, до момента, когда они вытащат вас с поля боя, поблагодарят вас за службу и скажут, что остаток вашей жизни будет удивительно скучным. Но подсознание то остается, оно также прячется, как и ваши воспоминания.
* * *
Маме требуется уехать в столицу на несколько дней, чтобы заняться делами, касательно которых, она не может быть просто какой-то цифровой единицей. Ей кажется, что ее отсутствие, сможет выманить Сьюз из комнаты, что по ее словам, было бы дополнительным стимулом. Рано утром в четверг, машина отвозит ее в аэропорт и возвращается пустой.Мне особо нечем заняться, поэтому копаюсь в детских вещах. Троцкий идет со мной на прогулку по желтой россыпи канолы[8], где он может лаять на комбайн, похожий на массивного жука, когда он двигается вперед. Иногда мы гуляем по лесу, который находится сразу за домом. Я обнаруживаю траншею для сточных вод, раньше там Сьюз устраивала гоночные соревнования веточек, когда лето было не особо засушливым. Теперь все это, покрыто коркой грязи.
Я заползаю под лестницу и выбираюсь оттуда с большой пластиковой емкостью, полной книг. Главные действующие лица, не должны быть книжными. Таков стереотип. Но иногда людям просто нравятся книги. Я распаковываю стопку книг в мягких и хрупких обложках, с древними иллюстрациями трехмерной графики и удручающе блестящими буквами, все они либо металлические, либо голографические. Их запах заставляет меня отвлечься от собственных раздумий.
Признаков появления Сьюз, не было вплоть до третьего дня. Я возвращаюсь с прогулки и вижу гору посуды в мойке. Вспоминаю, что она когда-то любила тортеллини (итальянские пельмени), с консервированным томатным супом в качестве соуса. Кладовая холодильника полна консервированными супами, но когда я спрашиваю у него касательно тортеллини, он отвечает, что такого нет в наличии.
Я выхожу в гараж и проверяю старый холодильник, который раньше принадлежал бабушке и дедушке. Сверху впитались пятна саскатуна[9], а резиновая прокладка пожелтела от старости. И он конечно не отслеживает свое содержимое. Я открываю его, порыв холода дохнул на меня. Я перебираю замороженные пакеты ягод, немного кусков лося, дарованные соседом. Никаких тортеллини.
Вокруг бродит еще один вирус, поэтому я беру с собой маску, чтобы купить продукты. Я надеваю ее в машине, пока двигаюсь по дороге в сторону города. Этот участок пути в несколько километров, не оснащен огнями и радарными ловушками. Когда-то это была моя личная машина, отличная штука для всплеска адреналина. Вспоминаю как пользуясь только уровнем знания руководства по вождению, еще в старших классах, я возвращался домой поздними летними вечерами.
Окна машины приоткрыты, но музыку слушать не хочется. Ветер обжигает мне глаза, сердце колотится, а нога все сильней давит на акселератор. Это выглядело более личным, без вторжения музыки и больше похоже на реальную жизнь, чем на фильм.
С моего позволения, машина остается на предельной скорости. Небо прерии огромно. Последние солнечные лучи проникают сквозь деревья, освещая поля канолы, видны отблески старого каркаса поезда, ржавеющего на рельсах. Стараюсь получить удовольствие, от созерцания этого ландшафта, Я просто обязан насладиться этим. Потому что когда я вернусь из супермаркета, уже стемнеет.
* * *
Смеркается. Небо темнеет, а дорога покрытая гравием, окутана белым туманом. Машина медленно двигается, спотыкаясь о ее ржавые зубы. Трава заросла по обе стороны, высотой уже по пояс. Здесь больше не ходят поезда.Фары автомобиля выхватывают светоотражающую полосу. Кто-то идет по краю дороги. Оглядывается через плечо. Лицо Сьюз состоит сплошь из лоскутного одеяла теней. Я вижу пустоты там, где должны быть, ее глаза. Раньше она напоминала мне уиппета (порода быстрых собак), но теперь двигается куда медленнее, слишком уж она скована, для возраста в двадцать один год.
Я приоткрыл окно и спросил, когда машина сравнялась рядом с ней: «Не желаешь проехаться?»
Она постукивает по одному наушнику, пожимает плечами.
– Хочешь я тебя подвезу? – переспросил я.
– Я в порядке, не надо, – ее голос звучит так, как будто она находится за тонированным стеклом.
Секунду она пристально смотри на меня, затем произносит, – ты можешь ехать, если желаешь.
Я выхожу из машины и отдаю команду ехать домой самостоятельно. Мы всего-то в десяти минутах езды от дома. С продуктами все будет в порядке. Сьюз снова смотрят на меня, затем продолжает идти. Я иду в ногу рядом с ней. Едва слышно, как щелкает ее колено.
– Все еще тепло, – говорю я, у меня создается ощущение, что мы видимся первый раз, – возможно это последний славный денек.
– Чем ты занимался? – спрашивает она. – Я покупал продукты. – Я имею в виду, чем ты действительно занимался.
Мама знает лучше, чем кто-либо, как отвечать на такой вопрос. Я ничего такого не делал, с точки зрения закона, с учетом того, что она сама написала некоторые законодательные акты. Но Сьюз никогда не любила всякую чушь, даже когда она была маленьким ребенком. Так что я не знаю, что ей ответить.
– Точнее, другой ты, – в ее голосе слышится неприятная нотка, – чем занимался, другой ты?
Мое подсознание подрагивает, как будто чьи-то глаза распахиваются на долю секунды, прежде чем выкатиться из своих орбит. – Ты же знаешь, я не могу говорить тебе такие вещи, – отвечаю я. – У меня личная заинтересованность, – поясняет она, – я нахожусь дома одна, с профессиональным убийцей. Она опускает руку в придорожную канаву и срывает головку рогоза (высокая болотная трава). Перетирает между пальцами, рассыпая за нами.
Как-то недавно я обследовал содержимое ее файлов. Как оказалось, они были всего лишь незашифрованной ерундой. Но еще, я кое-что увидел о включателе убийств.
Включатель убийств. Некоторые люди называют его так, некоторые окрестили его задним умом. Я всегда называю это подсознанием, потому что так этот термин называют на информационном совещании.
– На что это похоже? – спрашивает она, – чтобы кто-то другой взял на себя трудновыполнимое?
Это все равно, что смотреть, как твои руки смывают кровь с лица женщины, а затем используют это лицо, чтобы разблокировать ее телефон до наступления трупного окоченения, чтобы узнать адрес объекта, который раньше именовался институтом.
– Это как быть вымышленным персонажем, – объясняю я. – А, – Сьюз делает гримасу, – ну да, ты все еще занимаешься этим. Она делает паузу. – Мама пытается организовать мне психохирургию, с тех пор как мне не понравились лекарства. Одно небольшое изменение, и все нейротрансмиттеры (хим. вещества в мозгу) встанут в очередь. А дофамин (гормон и нейромедиатор) в течение нескольких дней. – Это выведет тебя на исходный уровень, – заверяю ее я. – К черту все это, – категорично заявляет Сьюз. – Но почему?
Сьюз шевелит губами. Мне кажется, что она облизывает языком заднюю часть своих зубов. – По той же причине, по которой ты не запустишь свои терапевтические модули, – отвечает она. – Мне следует быть скорбной, потому что мир – это дерьмовое место. И я также не оправдала ожиданий.
Мое горло сдавливает, но все же воздуха остается на то, чтобы навсегда рассеять ее представление обо мне. Я выкладываю все начистоту.
– Я вступил в отношения с конкретным человеком, а затем его убил, потом использовал его биометрические данные, чтобы получить доступ к определенному объекту, – рассказываю я, – в этом учреждении содержались дети, выросшие в экзосоматических масках и подвергшиеся генетическим модификациям.
Сьюз останавливается. Это как раз то, что она желала знать, но не более, и с моей стороны, совсем неправильно дальше выдавать ей эту информацию, но я уже не могу остановиться.
– Они уже были выращены с включателем убийств, – продолжаю я, – как единое целое. Они были зомбированы, в смысле мировосприятия, без осознания этого.
– Ты убил кучу детей, – произносит она, довольно безразличным голосом. Вид у Сьюз болезненный, лицо бледное.
Я снова вижу, как красный свекольный сок, просачивается в воду. Я вижу как удавка из монофильной нити[10], обвивает маленькую шейку, а затем переходит к следующей шейке, и так вдоль всего ряда спального корпуса. Сумеречный воздух прохладен и пахнет илистой гнилью, а опаленные осенью листья, начинаю опадать.
– Подсознание то сработало, – говорю я, – но нам пришлось, им более популярно объяснить. Ибо просто уничтожение объекта, было бы недостаточно для результата. Так что все это светопреставление – понятие довольно относительное, Сьюз.
– Держись от меня подальше, – говорит она.
Я подошел ближе, чем хотелось и носки моих ботинок почти касаются ее потрепанных кед. Подсознание знает, что я не должен этого говорить.
Вдалеке тревожно завывает Троцкий. На мгновение я представляю себе, как из-за куста неуклюже вылезает тот самый медведь, затем я слышу другие завывания, пронзительные и визгливые. Койоты охотятся стаей.
Сьюз срывается в бег, возможно для спасения Троцкого или может быть, чтобы Троцкий спас ее от меня, и я бегу за ней. Я чувствую проявление своего подсознания, вызванное выбросом адреналина. Но это неправильно – это не то я, которое проявляется, это состояние раздваивания. Я всего лишь видимость. Все мои мысли, ощущения и страдания – это разросшаяся система устранения неполадок.
Я наблюдаю, как мое я, несется по темной дороге, каким-то образом избегая каждой ямы и выбоины, делая каждый шаг на ровных участках, оно, обгоняет Сьюз и продолжает бежать, навстречу шуму, на которое мое подсознание нацелилось лучше, чем когда-либо смог бы я. Оно скользит, перепрыгивает канаву в брызгах гравия, врывается в кусты. Впереди рычит и скулит Троцкий.
Я вижу его спину в высокой траве. Койоты по сравнению с ним, карлики, и он заставляет их казаться призрачными и маленькими тощими тенями, мечущимися по полю. Но их восемь и они голодны и безумны. Кусты заляпаны кровью. Мое подсознание снимает с меня свитер и заворачивает в него кулак и предплечье.
Ко времени появления Сьюз, все уже закончено. Семь койотов крадутся обратно в осины, один умирает с расколотой головой и сломанной задней лапой. Троцкий пытается лизнуть липкую красную рану у себя на шее. Я сижу с ним, разворачиваю испачканный грязью и кровью свитер, оценивая, что под ним, кажется повреждены костяшки пальцев.
Сьюз смотрит на меня, и вместо того, чтобы выразить мне поддержку, она становится более отстраненной, чем когда-либо. – Троцкий, – бормочет она, – хороший мальчик, хороший.
Уши его дрожат, он остается со мной. В книгах, в фильмах, собака всегда знает, кто такие плохие люди. Мне хочется сообщить об этом Сьюз. Мне хочется донести до нее, что подсознание – это некий имплантированный инопланетянин, который не имеет ко мне лично, никакого отношения, но вся правда в том, что моя сущность, все-таки гораздо ближе к нему, чем мне казалось. И именно поэтому я не заслуживаю никаких терапевтических модулей.
– Там тортеллини, – информирую я.
Полагаю, что Сьюз не слышит меня и секунду спустя она уходит, бредя обратно к насыпной дороге. Я сижу с Троцким, нежно чешу его за ухом, небольшими круговыми движениями. Если бы я был собакой, думаю, что именно так бы хотелось и мне. Звоню по телефону ветеринару.
– Все будет хорошо, успокаиваю я его, – все, все.
Он верит мне так, как Сьюз теперь никогда не поверит мне. Небо усыпано бесконечными звездами, темно-фиолетовое и плавно переходящее в черное. Воздух наэлектризован запахом земли после дождя.
Я знаю, что этот последний славный денек, был очень давно.
Последние комментарии
6 часов 6 минут назад
14 часов 57 минут назад
15 часов 34 секунд назад
2 дней 21 часов назад
3 дней 1 час назад
3 дней 3 часов назад