Она играла только для него [Виталий Лорер] (fb2) читать онлайн

Самой важной человеческой чертой Кво считал умение быть музыкальным. Полагая, что музыка является не просто прекрасным способом точно передать что-либо, он видел в ней тот самый ключик к скрытым гармоническим законам Вселенной, по которым живет весь окружающий мир. Ведь у всего существует свой ритм, поняв который, ты обретаешь возможность предсказывать и влиять, и зачастую гораздо большее – умение видеть красоту.

Всего лишь один раз дай музыке слиться с тобой, позволь себе стать ее частью – и ты никогда не будешь прежним.

Если тогда еще юный Кво Таллин и знал, что существую люди, столь богатые, что могут позволить себе иметь фонтан в помещении, то только с чужих слов. Будучи крайне чувственной натурой, он охотно отдал свой слух мелодичному журчанию воды, а свой взгляд – переливающимся на солнце волнам. Совершенно позабыв, что сделал это, как всегда, не вовремя.

– Верно?

– Да, верно. – Протянул Кво, отведя глаза от воды, и неохотно заметил, что не помнит вопроса.

В ответ на эту фразу Эльера Маннбаум вздохнула, как обычно: без видимых эмоций и без малейшего напряжения в лице и шее. Каждый раз, когда она вздыхала подобным образом, в ней показывалась та самая мудрая и терпеливая госпожа, которой она хотела казаться для всего своего окружения.

– Вот именно в такие моменты я чувствую себя единственным хоть сколько-нибудь умным человеком в этом городке. Скажи, юноша, ты вообще помнишь, что я пыталась донести до тебя в течение последних десяти минут?

– Да, Вы пытались донести до меня предпочтения господина Маннбаума в освещении и тепле и…

– И попытка оказалась неудачной, – перебила она. Кво говорил непривычно медленно и тихо, неудивительно, что у Эльеры просто не хватило терпения дождаться окончания ответа. Она не любила таких. Рассеянный, неторопливый, с взглядом, выражающим полное погружение во что-то. И особенно она не любила, когда целью подобного погружения оказывался их роскошный дом, вместо текущего разговора. – В нашей семье существуют определенные традиции, и от всего персонала я требую их полного соблюдения. Если ты не запомнишь хотя бы одну из них – не рассчитывай даже на еду с нашей стороны. Скажи, ты услышал меня?

– Я услышал Вас, госпожа.

– Услышал. Хорошо, осталось только запомнить. Очень надеюсь, что ты справишься с этой непосильной задачей и больше никогда не ответишь утвердительно на вопрос о необходимости проветривать спальню моего супруга перед сном. Это важно именно для моих покоев – я люблю свежий воздух, он же – уснуть не может без запаха своих бездарно составленных благовоний.

Недавно Кво взяли в качестве прислуги по рекомендации его дяди, и в первый день хозяйка поместья должна была ознакомить молодого человека с устройством дома и его жильцов, дабы он мог добросовестно выполнять свои обязанности на высшем уровне.

Предпочтения каждого члена семьи, их расписание, расположение комнат и вещей, дозволенные и запрещенные действия. Эта начинающая покрываться сединой женщина говорила много, но у свежеиспеченного прислужника, не смотря на необходимость, не было желания слушать ее. Еще недавно он ночевал на чердаке своего дяди, где с трудом мог встать в полный рост, а сейчас он находится в помещении, способном вместить в себе весь тот самый домик, чердак которого так долго служил Кво ночлегом. Такие вещи завораживают, однако далеко не только чувства удивления и восторга мешали вслушиваться в должностной инструктаж от хозяйки этого помпезного жилища. Было еще одно, менее явное, но не менее сильное ощущение – ощущение бездушной несправедливости жизни. Кво был уверен, обладай он такими ресурсами, он бы распорядился ими более благородно, нежели установить фонтан в гостевой комнате.

По мере знакомства с казавшимся необъятным домом Маннбаумов, все больше приходило осознание, как сильно теперь изменится его жизнь. Через невиданного прежде размера окна проливалось столько солнечного света, что он, отражаемый белыми стенами, зеркалами и многочисленными отполированными предметами интерьера, придавал комнатам неестественно яркую природу. Казалось, что это свечение добавляет уверенности, вместе с тем внушая умиротворение и восторг, делая все происходящее похожим на весьма приятный сон. Теперь жизнь просто обязана измениться.

Недавно достигший совершеннолетия, уже, считай, мужчина, следовал за ведущей ознакомительную экскурсию Госпожой и со своей неуклюже стесненной походкой и полным восхищения взглядом был больше похож на растерявшегося мальчика. Он шел за ней, стараясь не упустить ни единой детали. Ни из слов госпожи, ни из ее владений. Гостиная, личные залы, спальни, обеденная, кабинет, библиотека – этим комнатам Кво смог подобрать общепринятое название, остальные же напоминали просто богато обставленные помещения, назначение которых осталось загадкой. Будто размер здания был столь велик, что ни у одной семьи не хватит потребностей заполнить его своими нуждами.

Внезапно они оказались в длинном, освещенном окнами коридоре, на середине которого остановились. Эхо шагов умолкло, и Эльера повернулась к нему лицом, сжав всю необъятность помещения до своей, кажущейся не менее масштабной, личности.

– Видишь? – Она указала взглядом на дверь в конце коридора.

Он послушно кивнул.

– На ней заканчиваются твои обязанности. Часть дома, лежащая за этой дверью, запрещена для слуг. – Она задумчиво оглянулась, как бы пробегаясь по перечню у себя в голове, и после того, как убедилась, что ничего не упустила, дала молодому слуге его первое задание. – Скоро Господин Маннбаум вернется с прогулки. Приготовь домашнюю одежду и налей вино в декантер. Он любит пить после прогулок.

Тогда Кво Таллин, с недавних пор – дворецкий семьи Маннбаум, не сильно задумывался о том, куда вела эта дверь. Он на мгновение представил себе склад родовых ценностей или же мрачный секретный кабинет и тут же отпустил эту мысль, поспешив выполнять поручение.

Позже, он не мог решиться, было ли в той комнате что-то еще, но хотя бы одно являлось совершенно точным. Там всегда было пианино. И та девушка, игравшая на нем.

Сегодня заброшенное и опустевшее поместье Маннбаумов мало чем напоминает казавшийся неестественно ярким сон из прошлого. Кво стоит в том самом коридоре, на котором когда-то закончился его инструктаж, и смотрит на ту самую дверь, в комнате за которой закончилась его история. Он точно знает, что поместье превратилось в руины, но белое пианино стоит на месте нетронутым. Лишь пыль и расстроенные струны говорят о том, сколько лет оно уже провело в безмолвии.

Именно здесь он тихонько подслушивал происходящее за дверью. Комната, скрывающая в себе целый мир. Каждый раз, когда она начинала играть свою мелодию, он задерживал дыхание.

Тогда, много лет назад, музыка аккуратно разлеталась по воздуху и заполняла весь дом, но было ощущение, что все это только для него.

Кво долго ждал подходящего момента, чтобы спросить. Поняв, что подобного не предвидится, он решил сделать ставку на смелость.

– Знаете, господин Маннбаум, прошу прощения, если отрываю Вас от чтения. Я вот совсем недавно шел в библиотеку. За книжкой, о которой Вы спрашивали.

– «О природе слова»? – Брин Маннбаум даже не оторвался от книги, отвечая на этот вопрос. Внешне он создавал впечатление человека, которого стоило уважать, даже сказать лучше – бояться. Лишенное эмоций лицо, мудрый взгляд, строгие усы и строгий костюм: всем своим видом этот человек давал понять о наличии непреодолимой грани между ним и остальными людьми. Однако все подобные мысли мгновенно прогонялись самим же господином Брином, стоило ему заговорить. Даже к слугам он обращался весьма учтиво и всегда со словами «Господин» или «Уважаемый». Поэтому, когда Кво оказался «господином Таллином», он решил больше никогда не верить первому впечатлению.

– Верно. И тогда я услышал, будто кто-то играл на пианино. Знаете, очень красивую и знакомую мелодию. Словно я слышал ее в детстве. И… – заметив, что господин Маннбаум уже смотрел на него, а не в книгу, Кво осекся. – И, признаться, не только в детстве. Она здесь часто играет. С комнаты, в которую… Что я хотел сказать, что встречать и провожать всех гостей Вашего дома – моя прямая обязанность, но мелодия слышна, даже если никто не приходил. Стало быть, это не гости. Но и человек, если он там есть, в той комнате, никогда не выходит за едой, а слуги сами не могут принести ее в ту комнату, потому что она – та комната…. – Он поймал взгляд Маннбаума на своих крепко сплетенных руках и тут же расслабил их, понимая, что переживает больше запланированного. – Простите, господин, мое любопытство. По итогу, у меня всего один вопрос: если внутри находится живой человек, то в случае, например, пожара, я должен знать, нужно ли мне уведомить эту особу. Или же если вся эта музыка порождена машиной, то стоит ли мне среди прочих ценностей, позаботиться и о ее сохранности?

Как же неприятно осознание того, насколько сильно образ в голове отличается от сложившегося в действительности. Вечерами репетированный вопрос из совершенно четкого и не выражающего личной заинтересованности междустрочия превратился в комедию неуверенности и несуразности. Конечно же, Брин сразу понял, что юный дворецкий все знает: никакая это не машина.

– Вам нравится игра, господин Таллин?

– Игра?

– Сама мелодия и то, как она исполняется. Игра.

– Безусловно.

Положение Маннбаумов без каких-либо натяжек давало им право отвечать вопросом на вопрос. Даже если бы Брин и вовсе проигнорировал все произошедшее как совершенно неуместное, превратив вопросительное предложение в пропущенный мимо ушей монолог, никто бы не удивился. Часть Кво мечтала именно о таком исходе. Но другая его часть была гораздо упорнее.

– Я, признаться, не большой ценитель музыки. По мне, гораздо большими возможностями обладают красноречие и литература, но после столкновения с такой мелодичностью я увидел всю будто бы ограниченную природу слов в целом. Потому я столь озабочен безопасностью открывшего мне глаза. Даже если это машина.

В этом коротком ответе лежало не просто открытие музыкальности с новой стороны. Это было перерождение. Та девушка, показав гармоничное устройство всего сущего, стала его олицетворением. Она и была символом мира. Даже вовсе не этого, а его неизведанной грани, той самой грани, в которой состояние всего существующего приходим к идеалу стремления.

Белое пианино, белый деревянный пол. Свет из окон ярче прежнего, но он не слепит глаза. Белокурые волосы и белое, местами прозрачное платье. Чистота бытия, казалось, стремилась выйти за границы этой комнаты – даже пыль в лучах солнца из замочной скважины двигалась невероятно мягко и под такт мелодии. Мелодии нежной. Так же нежно мать целует спящего младенца. Так же нежно сам Кво поцеловал бы ту девушку. Одна только мысль: «Неужели это реально?»

– Неужели это реально, господин Таллин, чтобы машина играла настолько красиво? Без Владения, разумеется, которое нам совершенно недоступно, как Вы понимаете. Нет, дорогой. Ни разумная логика, ни мои наблюдения Вашего отсутствия с началом мелодии не подтверждают вариант искусственности услышанного. Вы ведь видели ее?

– Да, господин Маннбаум. – ответил Кво честно – он не любил отрицание очевидного. – Кто она?

– Наша с Эльерой дочь, и ее существование совершенно не тайна. Иначе, согласитесь, было бы глупо позволять играть ей на музыкальном инструменте. – Он улыбнулся и, положив очки в карман пиджака, сделал шаг навстречу. – Вы здесь всего неделю, неудивительно, что ни разу не виделись с ней. Как раз за день до вступления Вами в должность дворецкого, они с женой повздорили, и теперь мы с Вами являемся свидетелями забастовки.

После этих слов его улыбка плавно перешла в сдержанный смех.

– Скорее всего, она сейчас жутко благодарна своему решению выбрать комнату с выходом в сад, там она хотя бы добывает себе какую-никакую, но еду и воду из колодца. Мы попросили всех слуг также не посещать дочь. Полное уединение, полагаю, ускорит примирение. Искренне жаль, что разбил окутанные тайнами предвкушения интересной истории о глупую подростковую вредность. Порой я бы и сам с охотой заменил некоторых людей чудо-машинами. Ну или добавил немного интриги в их жизнь.

Он достал из кармана свои очки, открыл книгу, и направившись обратно к окну, продолжил чтение. Как всегда – стоя.

– Знаете, господин Таллин. Когда она успокоится и решиться выйти, я лично представлю Вас друг другу. А пока, придерживайтесь сказанного моей супругой и дайте ей повредничать. Характер, уважаемый Кво, у нее он детский.

Любопытно, знала ли она тогда, что он подслушивал? Вряд ли.

Когда он написал свое первое письмо и просунул его под дверью, у Кво не хватило смелости остаться наблюдать за реакцией через скважину. За отговоркой быть увиденным он прятал нежелание знать.

Затем, после прочтения каждой записки она тут же садилась играть. Так он понял, что его слова находили отклик, сливались с ее эмоциями, и этот усиленный взаимностью импульс находил свое отражение в музыке.

Может ли обычный человек испытывать нечто столь сильное, способное заставить затаить дыхание?

Теперь он знал, это больше не было ощущением. Она играла только для него.

– Первый день, когда мы начали общаться, и она требует к себе дворецкого.

– Возможно, она хочет попросить его что-то сделать перед выходом или принести новую одежду. Знаешь, она там уже почти семнадцать дней.

– Сегодня семнадцать. И я же общалась с ней. Не похоже, что ее одежда испачкалась и она желает новую. Я думаю, она что-то задумала. Что ты опять пьешь?

– Красное Нильское, Эльера. Как всегда.

– Налей-ка и мне, вдруг это даже вкусно?

– О, можешь поверить, это божественно вкусно.

– Как и божественно прекрасны твои усы? Тогда не наливай, вряд ли мне понравится.

– Злость от неспособности повторить не оправдывает твою зависть. Ты, Эльера, великая женщина. – Брин подошел к серванту и открыл его, чтобы достать второй бокал. – Своим умом и трезвостью суждений, не говоря о состоятельности, ты многих мужей заставила побито смотреть вниз. Однако, хоть и великая, но женщина. Со своими женскими слабостями. А мои усы – верный внешний признак стержня. И тебя злит, что… – Он сщурился, заподозрив в выбранном сосуде пыль. – Что тебе это недоступно. Уверен, в тайне даже от самой себя ты мечтаешь об усах. Это подсознание, дорогая. Слабый пол всегда стремится к сильному, сам того не ведая.

Брин налил вино и, довольный своими умозаключениями, обернувшись, осознал, что его супруга уже ушла из комнаты.

– Что ж, видимо, только в книжках речь может быть воспринята, независимо от своей длины. – Немного поразмыслив, он пригубил предназначенный для Эльеры напиток.

– Господин Маннбаум, Вы не видели госпожу Эльеру? Кухарка сказала, она спрашивала меня.

– Господин Таллин! Я думал, Эльера уже нашла Вас? Славно, что мы встретились первее, потому что будет гораздо лучше, если я передам Вам эту просьбу – наша с Вами госпожа сегодня немного не спокойна.

Кво сразу понял, о чем сейчас пойдет речь. Он слышал, как Эльера ходила в комнату своей дочери.

– Понимаете, господин Таллин, Эльера хотела попросить Вас заглянуть к нашей милейшей пленнице. Видите ли, сегодня мы планируем обедать все вместе, за столом, и она изъявила желание перед этим видеть дворецкого. Стало быть, Вас, дорогой.

– Почему меня? – Конечно, Кво знал, почему. Вряд ли они с Эльерой помирились, но девушка уже не могла сидеть там, отрезанная от всего мира и, самое главное, от него. Последние разы играемая мелодия была не столь плавной – в ней угадывались нотки нетерпения, будто ее исполнительница уже не могла пребывать в разлуке с человеком, писавшем ей. Он знал, что она требует встречи с ним.

– Мы же, черт приди за мной, дворяне. Это разве не видно по дому, в котором два человека могут искать друг друга на протяжение целого утра? – Оба искренне улыбнулись. – У нее есть слуги, и она намерена ими воспользоваться. Скорее всего, вы просто наберете ей горячую ванную или же передадите весточку подружкам. Может быть, она пошлет Вас в город за новым платьем. Кто знает? Вы же не удивляетесь, когда мы с Эльерой зовем Вас к себе.

– Вы правы, господин Маннбаум. Скажите пожалуйста, когда мне явиться к ней?

– Судя по всему – немедленно. Я и сам хочу поторопить Вас, наконец-то вся это вереница глупостей закончится.

– Слушаюсь.

Кво поклонился и развернулся, чтобы спокойно удалиться. Выйдя за дверь, он перешел на бег и немедленно отправился к той комнате, за которой его ждала самая приятная встреча в его жизни.

Он был полностью уверен в себе. Никакого волнения. Никакого сомнения. Стук в дверь, и она открыла, почти мгновенно.

Ее вид без рамок замочной скважины казался таким непривычным, будто он смотрел на картину, а не на живого человека. А застывшие, широко открытые зелено-карие глаза впитали в себя все внимание, и окружающий мир размылся, исчез. Теперь он весь был в этих глазах.

Это был тот самый момент, который казался вечностью.

– Дворецкий?

– Кво Таллин. Исполню любое Ваше желание, госпожа.

– Разумеется. – Она довольно улыбнулась, слегка опустив голову, дабы показать свое смущение. – Проходи, я более не могу ждать.

Она открыла дверь шире и жестом пригласила Кво войти, чем он мгновенно воспользовался, после чего девушка села за стул и все так же, жестом, указала на диван напротив. Он присел, ожидая начала разговора, но она всего лишь продолжала молча смотреть на него, казалось, даже не моргая.

Такая длительная связь взглядов навеяла Кво одну мысль, от которой он никак не мог отделаться – не те переживания сейчас владеют ею, как в момент прочтения писем. Не та музыка рождается из текущей ситуации, что обычно играла после.

Медленная, сладко смакуемая, схожая с солнечным утром мелодия была заменена уверенным, бодрящим маршем, и он не понимал причины.

– Я хотела поблагодарить. – Она решительно достала из кармана юбки связанные шерстяной веревкой вместе листы исписанной бумаги – его письма. Юбка была в пол и имела множество складок, поэтому наличие в ней кармана оказалось незаметным. – Могу я вот так сразу, минуя все, задать вопрос, который мучает меня с момента прочтения самого первого из них?

Кво увидел, он увидел ту самую нежность, что ранее ему доводилось наблюдать лишь сквозь дверь, и уже предвкушал тот сердечный вопрос, что повис на ее губах. Ритм его внутренней мелодии ускорился, и Кво поклялся, что ответит «да», чего бы та девушка от него ни потребовала.

– Ты приносил мне эти письма и можешь быть уверенным, моя благодарность не ограничится одними словами. Но сейчас я хочу спросить тебя, кто является их автором?

Вопрос показался ему шуточным. Что могло значить «Кто является их автором»?

– Это мои чувства, и я сам придавал им словесную форму. – Кво немного удивился, почему она начала с формальностей, только что дав понять о нежелательности подобного хода. Или она спрашивает это серьезно?

– Прошу оставить шутки над этим, мы же не дети. – поспешила она с ответом, перестав улыбаться.

– Признаюсь, не понимаю тон разговора. Это ирония?

Он почувствовал, как нити управления ситуацией ускальзывают от него, и разговор приобретает неприятный характер, к которому никто из них не был не готов.

– Вовсе нет. Ирония здесь неуместна. Прошу, дворецкий, скажи, кто тот человек, который поручал приносить мне эти письма?

Взгляд ее не изменился, но лицо прибавило в напряженности, что позволило на момент пробить пелену эмоций и понять серьезность сложившихся недоразумений.

– Прошу Вас не спешить, позвольте мне объясниться. Нет никого другого, кто бы просил меня принести эти письма. Боюсь, у Вас сложилось неверное мнение о моей роли в этой истории и обо мне в целом. Это я писал Вам, и только я являюсь человеком, который полюбил Вас, даже не общавшись.

– Неужели? С первого взгляда?

– С самого первого.

Ее веки слегка приспустились, объявив окончание несдерживаемого любопытства. Наконец-то она приняла смысл его слов. Повисло молчание, и уже не находилась аналогия в мире мелодий для сложившейся атмосферы. Кажется, ничего не играло ни для нее, ни для него, и тем более – для них обоих.

– Как же глуп этот мир. Сам по себе глуп, и люди, такие как ты, делают его просто невыносимым. – Она говорила так спокойно. Ее ставшее каменным лицо полностью соответствовало ровному тону голоса.

– Как я? Почему, разве я сделал что-то не так?

– Ты действительно спрашиваешь меня? Ты – глупейший из дворецких, глупейший твой поступок, делающий тебя пиком нелепости и глубоким дном людской природы, разве это то, что я заслужила?

Как быстро закончилась ее неестественная сдержанность. Все покатистые черты лица мгновенно стали острыми. Она говорила с нарастающим тоном, но Кво этого не замечал: ему наоборот казалось, что все звуки принимали слегка приглушенный характер, и он искренне не знал, что сказать на брошенные в его сторону слова, как и не догадывался об их причине. Ему просто не хотелось верить. Но чем-то нужно было ответить.

– А что Вы заслужили? – тупо спросил он.

– Ссора с родителями, затем ложные ожидания, фантомные представления, разбитые о… О тебя, зазнавшегося мелкого дворецкого, решившего стать героем. Такое никто не заслуживает, уж точно не я.

– Я…

– Ты! Ты начитался книжек и поверил в их реальность. Навязал мне свои иллюзии и жалким образом отобрал их. Моя жизнь была словно пустыня, полная духовного голода и скудная на смысл. И вот я вижу оазис – письмо, обещающее показать мне выход из этих страданий, несусь навстречу к своему предназначению и там всего лишь ты – жалкая Фата-моргана. Мираж счастливой жизни. Что ты способен дать мне, дворецкий? Бесценный духовный опыт, или ресурсы для удовлетворения моих мирских желаний? Хоть что-нибудь, кроме писем?

После последней фразы она всхлипнула и резко отвернулась, прикрыв лицо руками.

– Мираж? – он прочувствовал весь смысл этого слова. – Да, пожалуй, Вы правы… Это мираж. Теперь я вижу, что и сам стал жертвой обмана.

Она разрыдалась. Кво смотрел на ее белую шею с маленькой родинкой, видную благодаря убранным волосам, и на судорожно подергивающиеся плечи. Он смотрел, и им медленно овладевала нетерпимость.

– Не понимаю. Как же Вы не видите искренность и уникальность моих намерений? Разве способен кто-то дать Вам подобное чувство совершенного единства, обладай он хоть сколь угодно признанным положением? Вы…Ты! Ты смотришь на все эти ярлыки, потому что еще ребенок. Позволь мне научить тебя. Я хочу подарить тебе прекрасное, открыть глаза, как ты когда-то для меня своей музыкой.

Мужское начало должно брать на себя инициативу и направлять жизнь. Мужчина – якорь спокойствия для девушек, легко уносимых океаном эмоций. Он подошел к ней, чтобы обнять, на что она испуганно развернулась и с криком поцарапала ему лоб. Кво отпрянул и почувствовал жжение на лице, а его взгляд намертво зацепился за напряженно пульсирующие вены на ее шеи, и жжение перекинулось в область груди, захватив и нижнюю часть живота.

Это внутреннее кипение, будто сердце начало качать по венам тяжелую жидкую магму. Что-то преисполняло Кво, вырывалось из него, и стремилось к этим набухшим венам. И он отдался.

Его рука резко дотронулась до ее горла, почувствовала мягкое, и обхватив его, сжалась изо всех сил, после чего на помощь к ней пришла вторая. Он смотрел в эти обильно слезившиеся глаза, видел в их отражении себя, но не узнавал того счастливого человека, ведь сам он был разбит горем. Должен был быть разбитым. Вырвавшаяся потребность насыщалась удовлетворением вместе с угасанием ее сил, и внезапно душа Кво полностью обрела покой, одновременно с телом его возлюбленной.

Он положил ее и отошел в сторону окна. Где-то не в этом измерении послышался голос Брина. Лучик солнца прорезался сквозь облака и осветил комнату, сделав видимой летающую в ней пыль. Она витала так легко и грациозно… Как раньше. Вернулось патетическое чувство умиротворенной красоты в этой суете существования, от чего его глаза наполнились влагой. Теплая слеза стекла по щеке, и он больше не мог молчать.

– Как же я люблю жизнь. Это бесценный дар.

С закрытыми глазами он слушал приближающиеся шаги и последующий звук открытия двери. Крик Эльеры и легкий скрип паркета. Он разомкнул веки и увидел надвигающегося на него с замашкой Брина Маннбаума. Поваленный с ног, Кво оказался на одном уровне с ее безжизненным телом, и их глаза встретились. Он смотрел на нее и наслаждался моментом. Она не чувствовала ничего.

Бывший дворецким у некогда великой семьи человек открыл крышку пианино, нежно нажал на клавишу, и звук наполнил комнату. Пока вибрация ноты была в воздухе, он мог поклясться, что ощущал дыхание на своей шее.

– Я знаю, что ты здесь. Ради тебя я и пришел сюда.

Душа, дух, энергетический след. Она действительно была рядом и подслушивала, а когда Кво начал играть, затаила дыхание, ведь он играл только для нее.