Бумажный человек [Екатерина Рафаль] (fb2) читать онлайн

Екатерина Рафаль Бумажный человек

День начался как обычно, Вадим проснулся, насилу разодрав слипшиеся ото сна веки, потер глаза руками, тяжело вздохнул и, откинув одеяло, сел на кровати. Поежившись от стоящего в комнате холода Вадим живо осмотрелся, спросонья не понимая, забыл ли он закрыть окно вечером или под двумя одеялами успел отвыкнуть от холодного и жестокого мира его маленькой комнаты, не обогреваемой ни одной каплей горячей воды в старых батареях.

Был уже октябрь а топить питерские комунальщики до сих пор не начали. «Бабье лето еще» – шутили соседи, хотя никому из них уже не было смешно от этой шутки, просыпаться по утрам в остывшей за ночь комнате, собираться на работу, укутываясь в теплые свитера, и пытаться согреть холодные руки о кружку горячего кофе, надоело уже не только Вадиму, но и остальным жильцам в доме. Хотя идти жаловаться в администрацию никто не спешил. Никому на самом деле это не было нужно, так и продолжали нехотя просыпаться, кутаясь и греясь своими силами, не надеясь на милость сотрудников местного ЖЭКа.

Встав с кровати Вадим, слегка пошатываясь от резкой смены положения, побрел в ванную. Нужно было быстро привести себя в порядок и собраться, пока родители не уехали на работу и еще могли довести его хотя бы до метро, не успеет – придется шагать пешком или ждать автобус, рискуя опоздать на первую пару.

Не то что бы Вадиму так уж важно было присутствовать на этой паре, объективно он осознавал, что экзамен всем поставят автоматом, а даже если нет, то все соберутся, напишут вопросы заранее и спокойно спишут с телефонов. Посещения никто не отмечает, активность на занятиях тоже, и даже если бы сам Вадим хоть что-то в предмете понимал – это в сущности никому бы не было нужно. Фактически причин ехать сегодня на пары не было вообще, но и причин сидеть дома тоже. У него не было никаких важных дел, не было работы, серьезных увлечений, как у его одногруппников, не было ничего, чтобы оставаться дома и тратить учебное время. И Вадим, смирившись со своей бесполезностью, просто плыл по течению, делал то, что ему говорили, особенно не спорил и не ставил свои желания выше родительского «ты должен», и даже если в универ в такой поганый день тащиться совсем не хотелось, Вадим проглатывал свое недовольство вместе с безвкусным завтраком, садился в машину и молча ехал до ближайшей станции метро, чтобы слиться с потоком безразличных и уставших людей, в восемь утра наполняющих вагон. Вадим почему-то был уверен, что в восемь утра в метро едут только они, счастливые и довольные жизнью, видимо, могут позволить себе оставаться дома.

***

Доехав до метро, Вадим попрощался с родителями и младшим братом, пробормотав что-то невнятное, так, что они даже не были уверены, говорил ли он вообще что-то или просто вышел из машины, осторожно хлопнув дверцей. В прочем их давно не удивляла поразительная беззвучность старшего сына, будто они уже были готовы к тому, что однажды он просто перейдет на язык жестов, пытаясь стать еще более незаметным для этого мира.

Вадим и сам не понимал, почему не мог нормально отвечать людям, а не шептать что-то себе под нос, надеясь, что его не услышат и не будут переспрашивать. Всегда было ощущение, что его ответ на самом деле никого не интересовал, что у всех есть свои мысли, которые им нужно подумать и у родных тоже. Кажется, они что-то обсуждали, когда он выходил, так стоило ли прерывать их, чтобы попрощаться, пожелать хорошего дня? Зачем? У них и так будет хороший день, а у Вадима и так будет плохой, что вообще изменится, если они скажут друг другу больше пары слов? Наверное, ничего.

Продолжая думать об этом Вадим постепенно пришел к мысли о том, что его родители, должно быть, жалеют, что у них такой скучный и никчемный сын. Он не сделал ничего плохого, нет, наверное, он не был для них такой уж обузой, хорошо учился, не пил, почти не курил, хотя, скорее всего, мать знала, что в кармане рюкзака у него лежала начатая пачка сигарет, или чувствовала, когда от самого Вадима пахло табаком. Он не скрывал этого, не прятал, если она и проверяла его карманы, то должна была видеть, что сигареты лежат уже несколько месяцев и исчезают слишком медленно, чтобы начинать переживать за сына. Вадим называл это «дружеской» пачкой, ты достаешь ее, куришь с друзьями, терпишь мерзкий сигаретный дым, а потом убираешь до следующего раза, чтобы при встрече снова сделать вид, что куришь перед людьми, которые сделают вид, что дружат с тобой.

И хоть резких отрицательных черт у Вадима, кажется, не было, положительных он тоже в себе не находил. Наверное, с ним было довольно легко, ему не нужно было много денег, не нужно было напоминать про «уроки», дела по дому и прочие вещи, которые обычные люди умели выбрасывать из головы. Вадим не умел. Он просто постоянно держал в мыслях все, о чем его когда-либо попросили, даже если это был пустяк, даже если его заверили, что напомнят в нужный момент, Вадим все равно панически боялся забыть что-нибудь и подвести людей. Подвести кого-то, быть неудобным, быть сложным – вот, чего он опасался больше всего.

Выйдя из метро и вдохнув свежий воздух, если в центре Питера он вообще был, Вадим ненадолго остановился, посмотрел на затянутое облаками серое небо и, резко выдохнув, зашагал к университету, по пути взяв у какого-то неприятного улыбчивого парня листовку. Вадим сунул ее в карман, даже не посмотрев, что ему пытались продать и пошел быстрее, надеясь успеть перебежать дорогу, не попав в лапы еще одного промоутера. Нет, одного «доброго дела» для этого утра было достаточно, не хватало еще притащиться на пары с помойкой вместо карманов.

***

Подойдя к университету, Вадим заметил своих одногруппников, куривших вместе с остальными студентами под красноречивой надписью «NO SMOKING».

Вытряхнув из карманов остатки взятой листовки, скрученные в маленькие нервозные трубочки, Вадим поздоровался, достал из рюкзака пачку сигарет и попросил прикурить. Одна из девушек, передала ему дешевую, немного поломанную зажигалку из Пятерочки. Зажигалка у него, разумеется, была и своя, которая даже больше подходила к дорогим сигаретам, которые он курил, но хотелось переброситься с одногруппниками хотя бы парой слов, а не стоять молчаливым дерьмом, как обычно, и попросить зажигалку для начала было совсем неплохо.

Вадим даже мог гордиться собой сегодня, ему удалось немного поболтать с одногруппниками, и над его шуткой даже посмеялась та самая девушка, которая и одолжила зажигалку. Но, конечно, он не мог порадоваться этому в полной мере. Наверное, будь он «нормальным», смог бы потом подойти к этой девушке, поговорить с ней о чем-то, прогуляться, получить удовольствие от общения. Но нет, не мог же он просто сделать вид, будто им действительно было, о чем общаться. Нет, она курит дешевые сигареты, красится дешевой краской, из-за чего обесцвеченные, обломавшиеся волосы желтой соломой точат из безжизненного, жиденького хвостика, одета небрежно, громко разговаривает и совершенно не следит за языком, вряд ли с кем-то вроде нее получилось бы поговорить о чем-то серьезном.

Отвлекшись, Вадим упустил нить разговора и уже чувствовал жгучий стыд за то, что в очередной раз стоял и про себя осуждал человека, который ничего плохого ему не сделал. Но так было всегда, Вадим мысленно отмечал «недостойных» людей и больше ничего не мог с собой поделать, будто сам он действительно что-то из себя представлял, скорее, нет, но остальные все равно были для него хуже, и он как будто имел право их осуждать. Хотя ключевым словом все равно оставалось «как будто», поэтому спокойно жить, считая себя лучше других, у Вадима все равно не получалось, а потому он вечно разрывался между презрением к окружающим и ненавистью к себе за тщеславие, не смея принять в себе ни одну из сторон.

Вадим продолжал курить уже вторую сигарету, вполуха слушая бессмысленные разговоры одногруппников, приправляющих свою и без того не слишком культурную речь тупыми пошлыми шутками и громким раздражающим смехом. Возможно, его меньше бесило бы их поведение, если бы он немного успокоился и не заглядывал без конца в телефон, смотря время и прикидывая, сколько осталось до начала первой пары. Остальным студентам, казалось, не было никакого дела до того, когда там начинаются занятия и начнутся ли они сегодня вообще. В конце концов, может, преподаватель опоздает, может, не придет, может, отменит занятие, если нет – подождет, так какая разница?

Но, разумеется, Вадим не мог просто отпустить ситуацию, спокойно постоять с людьми, покурить и поддержать разговор, нет, ему нужно было изводить себя и переживать, как же там бедный преподаватель расстраивается и нервничает из-за того, что несколько студентов-идиотов не пришли к началу занятий.

Вадим выкинул недокуренную сигарету в урну, чем вызвал недовольство одногруппников, для них это, конечно, выглядело расточительно, такие «буржуйские» сигареты и так просто выбросить. Конечно, если курить каждый день, то и у самого Вадима не хватило бы средств так тратиться, но так как пачка не кончалась вот уже несколько месяцев, он мог позволить себе выбросить хоть ее всю и не переживать об этом.

Засунув руки в карманы, Вадим нашел несколько смятых купюр и принялся скручивать их в маленькие трубочки, пытаясь себя успокоить, как, наверное, сказал бы какой-нибудь психолог, но правда в том, что такие вещи ничерта не успокаивали. Просто неосознанно он пытался скрутить, порвать и отковырять все, что попадалось под руку – уголки тетрадей, чеки или деньги в карманах, кожу на пальцах, кожу на губах – все, что можно было измельчить и уничтожить, поэтому в итоге и сам он был похож на мятый и рваный листок, от которого каждый день самокопанием, тревожностью и беспочвенными переживаниями отрывали кусочек за кусочклм. Со временем, возможно, вообще не останется никакого Вадима, только мятые и нервные бумажки, которые наутро соберутся в форму человека и поедут в университет, как обычно, и никто не заметит, что самого Вадима уже с ними нет, ведь его как будто на самом деле никогда и не было.

***

Вадим стоял перед дверью в аудиторию и, переминаясь с ноги на ногу, думал, стоит ли ему постучать и войти прямо сейчас или нужно подождать одногруппников, от которых он позорно сбежал. Выдержка у него была так себе, хотя в этот раз почти получилось сделать вид, будто его совсем не волнует учеба и он совсем не нервничает из-за того, что они опоздали на пару почти на десять минут.

Один из ребят подлетел сзади так неожиданно, что Вадим дернулся от резкого движения и округлившимися глазами посмотрел на него. Сердце стучало как бешеное, в ушах шумело, Вадиму стало душно. Парень меж тем, странно посмотрел на него и, не постучав, бесцеремонно вошел в кабинет, на ходу снимая куртку и намереваясь бросить ее рядом со своим местом на задней парте, не обращая внимания на запнувшегося преподавателя.

От этой заминки и укоряющего взгляда, которым лектор наградил его компанию, Вадим почувствовал себя еще хуже, чем перед парой. Он хотел только тихо войти и незаметно пробраться к своему месту, чтобы никого не потревожить и никому не помешать.

Так раздражает быть неудобным, почему нельзя превратиться в таракана и учиться так? Вадим все равно больше не позволил бы себе открыть рот до конца занятий. Очень надо создавать еще больше шума, он итак прекрасно с этим справился. Если бы можно было общаться беззвучно – он вырвал бы себе голосовые связки, подарив их кому-нибудь, вроде парня, вошедшего перед ним. Таким как он явно нужно два набора, чтобы больше людей могли слышать их веселые истории. А Вадим справится и без них, есть в конце концов руки, можно освоить язык жестов, можно писать на бумаге, а можно и просто кивать, когда тебя о чем-то спрашивают. Вряд ли ему пришлось бы так уж много разговаривать, если даже сейчас с нормальными связками он уверенно идет к тому, чтобы начать общаться только кивками.

***

Первая пара уже подходила к концу, близился перерыв, а Вадим до сих пор думал о том, что можно сказать преподавателю, как извиниться за опоздание? Что он вообще думает про Вадима? Наверное, считает невоспитанным и сравнивает с другими студентами?

Вадим взглянул на листок блочной тетради, на котором собирался писать лекцию. Наверное, какой-нибудь поэт бы назвал его девственно чистым, если бы не закрученные в тонкие трубочки, мятые уголки листа. Хорошо, что Вадим не взял с собой обычную тетрадь, пришлось бы вырвать этот измученный листок, вырвать соседствующий с ним, возможно, отковырять скрепки, чтобы убрать все «безболезненно», ведь не может же он после оставить «пожеваную» тетрадь, будто так и надо?

Преподаватель продолжал что-то рассказывать, не обращая никакого внимания, записывает кто-то его слова или нет, но Вадим не мог убедить себя в том, что справится и без этого конспекта, что ему не нужны все лекции, чтобы сдать предмет. Вообще ничего не нужно, чтобы его сдать, но объяснить это самому себе, успокоить колотящееся о грудную клетку сердце, у него не выходило.

Вытирая вспотевшие ладони о штаны, Вадим собирался с силами, чтобы попросить одногруппницу дать ему конспекты после занятия. При мысли, что он дотронется до девушки потными, мокрыми руками, Вадиму становилось душно, горели уши и болела голова. Отвратительный день.

– Ты можешь потом дать мне переписать на перерыве? – заикаясь спросил Вадим.

– Да, без проблем, принесешь завтра? – легко отозвалась девушка.

Вадим кивнул, снова не сумев напрячь голосовые связки и выдавить из себя нормальный ответ. Только шепот, который девушка, вероятно, вообще не услышала. Удовлетворившись, она просто отвернулась и забыла про Вадима, ей и не нужен был его ответ, кивка было вполне достаточно, и Вадим вновь задумался о пожертвовании своих голосовых связок какому-нибудь разговорчивому знакомому, ведь похоже окружающие и впрямь понимали его без слов.

***

Со звонком большая часть студентов, толкаясь и на ходу надевая куртки, выплыла из аудитории, чтобы выйти из корпуса, дойти до NO SMOKING-курилки и вместе с сигаретным дымом выпустить наконец из головы всю информацию со скучной лекции.

Вадим же решил хоть в чем-то сегодня проявить твердость характера и на улицу со всеми не пошел. Хотя скорее он в очередной раз уступил своей неподтвержденной тревожности и остался переписывать несчастный конспект. Зато не пришлось тащиться на холод и дышать сладковатым дымом, от дешевых сигарет «с арбузиком».

Взяв у одногруппницы тетрадь, Вадим понимал, что может вернуть ее завтра, послезавтра, хоть через неделю, эти несчастные записи все равно никому не понадобятся, ей просто не будет дела до того, где там ее тетрадь, у Вадима или другого безымянного студента. Плевать, просто плевать, никого этот предмет не волнует. Но задуматься о том, чтобы взять тетрадку домой и спокойно переписать все вечером, Вадим не смел, поэтому теперь сидел на своем прежнем месте и, нервно подергивая ногами, старался переписать все как можно быстрее.

Чувство будто хозяйка тетради уселась ему на плечи и ногами сдавливала его шею, не покидало Вадима. Девушка наверняка тоже ушла курить со всеми, но ее тяжелый и недовольный взгляд Вадим чувствовал через стены. Она же поняла, какие у него мокрые руки? Наверняка теперь думает об этом. Думает, как Вадим своими потными руками заляпает ее идеальный конспект. Вадим не заляпает. Перелистывая странички, он едва касался тетради, всерьез боясь оставить липкий отпечаток.

Отвращение к себе превысило допустимые пределы. Вадима уже подташнивало от напряжения этого дня, ему хотелось поскорее вернуться домой и просидеть следующий день в своей комнате в попытках морально восстановиться. Он даже раздумывал не идти завтра на пары и правда побыть один день дома. Но его сегодняшние загоны казались слишком ничтожным поводом прогуливать занятия. Вот, если бы у него были какие-то дела, встречи, тогда…

Вдруг кто-то резко ударил Вадима по плечу, он дернулся, задев лежащий на парте пенал. Несколько ручек упали на пол и закатились под соседнюю парту. Вадим, тяжело дыша, обернулся посмотреть, кто же решил напасть на него прямо посреди университета.

За его спиной стоял парень из группы. Кажется, этот тот, с которым он зашел в аудиторию в начале занятия. Вадим смотрел на него с каким-то странным отчаянием в глазах, казалось, будто его специально пытались поймать в самый уязвимый момент, чтобы посмотреть может ли он чувствовать себя еще хуже или хуже уже было некуда и он наконец разрыдается к чертовой матери.

«Да что я вам всем сделал?» – думал про себя Вадим.

– Чувак, ты чего? – посмеялся одногруппник. – Завис что ли?

Вадим коротко кивнул, пытаясь успокоится и перевести дыхание.

– Я спрашивал, идешь ты с нами или нет?

Парень продолжал беззаботно улыбаться, пока пыльные шестеренки, заменяющие мозг в голове Вадима, приходили в движение, чтобы он смог определить, можно ли на вопрос ответить кивком или придется все-таки что–то из себя выдавить.

– Куда? – наконец полушепотом спросил Вадим.

– Ты чего так напрягаешься? Мы в бар идем, др отмечать. Погнали после пары?

– Да какое к черту после пары, пошлите щас? – донеслось откуда-то с задних парт.

Послышались голоса других одногруппников, обсуждающих, стоит ли уйти прямо сейчас или подождать до конца пар. Большинство склонялись к тому, чтобы уйти раньше, но кто-то протестовал. Или нет, может, они все галдели об одном и том же, Вадим уже не разбирал, шум голосов одногруппников перекрывался шумом его собственной крови, стучащей в ушах.

У него как у старого деда поднимается давление от банального вопроса. Кто вообще будет задыхаться и краснеть, когда его приглашают в бар? Приглашают. Его правда куда-то приглашают, зачем? Хотят посмеяться над ним? Зачем еще? Кажется, они неплохо пообщались сегодня, Вадим показался им достаточно нормальным, чтобы пригласить его куда-то? Но что ему делать среди них? Что говорить? Нужно же будет о чем-то разговаривать, он ведь не сможет тихо сжаться где-нибудь в углу, зачем тогда идти? Только портить настроение, у кого-то ведь день рождения, зачем им его кислое лицо на празднике? Наверняка они хотят пойти дружной компанией, а его зовут из вежливости.

Пока Вадим судорожно взвешивал все «за» и «против», одногруппники уже условились идти в бар сразу, не дожидаясь конца пары. Кажется, кто-то сказал, что стоит пригласить с собой и преподавателя.

«Ну, вот, логично, они зовут всех, с кем хоть парой слов перебросились!» – привел себе еще один аргумент «против» Вадим.

И того тысяча аргументов «против» и один «за» – ему нужно социализироваться, если откажется сейчас шансов нормально пообщаться с людьми больше не будет.

– Так что? Ты собираешься? – повернулся к нему шумный одногруппник, на ходу натягивая куртку кислотного зеленого оттенка.

Вадим в тайне наделся, что про него уже никто не вспомнит, и теперь, когда на него снова обратили внимание, он быстро переводил взгляд с тетради с недописанной лекцией на собирающихся одногруппников, не понимая, что ему делать. Он словно допотопный компьютер завис от того, что ему задали слишком много задач: перепиши конспект, придумай, как вернуть его, не касаясь никого своими мерзкими потными ладонями, придумай, что ответить на предложение, думай быстрее, они уже уходят, все почти собрались, нельзя задерживать людей, нельзя создавать неудобства.

В носу защипало, а в горле образовался ком. Было бы здорово, если бы он на самом деле просто завис и перестал бесконечно анализировать ситуацию и накручивать себя еще сильнее, но нет, он маниакально циклился на последних введенных задачах и гонял в их в голове по кругу, не понимая, что первым ему нужно решить.

Закусив внутреннюю сторону щеки зубами, Вадим шумно вдохнул и наконец выдавил из себя:

– Я сейчас не пойду…

– Ну, окей, тогда подгоняй после пары, в беседу адрес кинем, – легко согласился парень, не понимая, что «сейчас» на самом деле говорило о неспособности ответить «вообще».

Задыхаясь, Вадим уронил голову на парту. Как же он ненавидел себя за эту гнетущую неопределенность. Почему так сложно просто понять, чего он хочет и сделать это? Как можно одновременно хотеть все и не хотеть ничего? Он не хочет никуда идти, это будет отвратительно, они паршиво проведут время, и Вадим больше никогда не сможет подойти к своим одногруппникам. Ни к кому из них. Он знает, что это плохая идея, но что-то в глубине души грызет его, заставляя сомневаться в своем решении. Чей-то голос тихо отчитывает его:

«Ты должен пойти к ним. Они могут стать твоими друзьями. Ты ведь хочешь иметь друзей, Вадим? Или хочешь стуками сидеть в своей комнате как растение и играть в идиотские игры? Ты хочешь прожить такую жизнь? Жизнь ничтожества, которое не может даже один вечер провести с друзьями? Ты жалок, Вадим, ты жалок. Ты понимаешь это?»

– Да, мама… Я понимаю, – устало прошептал он.

***

Вадим вышел из корпуса и побрел к выходу с территории университета. Всю предыдущую пару он не мог сосредоточиться и бесконечно прокручивал в голове сегодняшний день: утро, курилка, одногруппники, они о чем-то говорили, потом предложили пойти с ними. Вадим показался им интересным? Сказал что-то смешное? Или что-то настолько нелепое, что им стало жаль его?

Вадим ненавидел себя за мысли, крутившиеся у него в голове после одного-единственного разговора с одногруппниками, ему было непонятно, как люди вообще общались друг с другом и не сходили с ума от этого? Они ведь не говорят то, что приходит в голову, Вадим тоже не говорит, он знает, что никто так не делает, значит и они тоже знают. Тогда почему их не волнует, что в голове у другого человека? Как они отличают, когда другие говорят правду, а когда лгут?

Приближаясь к выходу из университета, Вадим неосознанно замедлил шаг, потому что выйти на улицу прямо сейчас означало выбрать, куда он пойдет – в бар на день рождения или повернет и пойдет к метро, чтобы успокоиться и поехать наконец домой.

Неуверенность в собственном выборе усиливалась в нем с каждым шагом, он снова и снова прогонял в голове придуманные аргументы «за» и «против», последние придумывались слишком легко, их было бесчисленное множество, но все они в сущности были бессильны перед голосом в голове, внушающим Вадиму, что он должен наконец куда-то сходить и перестать разочаровывать людей. Все, что Вадим приводил в качестве «против» было всего лишь жалкими отговорками, которыми он пытался потушить разгорающийся внутри пожар презрения к себе и вечного чувства вины за свою асоциальность.

Погруженный в свои мысли, Вадим дошел до турникетов и, почувствовав легкую вибрацию своего телефона, остановился. Телефон сигнализировал о двух пришедших смс: одна от матери, другая от какого-то парня. Кажется, это тот самый, что больше других уговаривал его прийти, в чем Вадим, конечно, не был уверен – сложно запомнить, с кем разговариваешь, ни разу не посмотрев на собеседника.

Первым Вадим открыл диалог с матерью, зная, что она будет недовольна, если он не напишет ей ответ через секунду после отправки ее сообщения. Открыв диалог, Вадим прочитал сухое, короткое сообщение: «Свари суп на ужин.»

Точки в конце ее сообщений сводили Вадима с ума, но здесь он хотя бы мог с уверенностью сказать, что не он один такой странный, многие его… (друзья?) Многие знакомые говорили, что тоже чувствуют себя неуютно, когда кто-то ставит в конце сообщения точку, как будто это было чем-то грубым и неправильным. Негласный цифровой этикет допускал только открытые сообщения, без точек, а лучше со скобочками в конце, чтобы собеседник точно не подумал, что его ненавидят, но объяснить это родителям Вадим не пытался.

Хотя сегодня ее смс вызвала больше облегчения, чем тревоги, даже чертовой точке в конце Вадим мог порадоваться. В его голове точка означала агрессию, а значит его отказа сейчас никто не примет и в любом случае придется ехать домой и готовить ужин. Быстро напечатав ответ матери, Вадим, немного расслабившись, открыл второе сообщение.

«Ну, как там пары? Если кончились, то пригоняй».

«Ну, хотя бы без точек, пожалуй, этот парень даже приятный» – подумал Вадим и, глубоко вздохнув, напечатал ответ. Возможно, не стоило так себя накручивать, можно было сразу придумать отмазку и от него бы быстро отстали. Так ведь всегда и происходит с неинтересными людьми в коллективе? Их приглашают для галочки, надеясь, что они придумают, как отказаться, а после спокойно идут без них.

От почти спокойных, ненаполненных тревогой мыслей, Вадима вновь оторвал телефон, это было не пугающе, он ведь ожидал ответа на свой отказ, да и мать могла отправить новые инструкции, поэтому еще одна смс не была бы внезапной.

Если бы это была смс, но нет, ему почему-то звонили. Вадим уже очень давно не разговаривал ни с кем по телефону, о чем почти все, у кого был его номер, знали. Никто особенно не звонил ему, он всегда отвечал Вконтакте, в месенджере или в крайнем случае в обычном сообщении с телефона. Звонить смысла не было. Но ему звонили. Незнакомый номер.

Вполне возможно, что это какая-нибудь дурацкая реклама, на которую не стоит отвечать и о которой не стоит беспокоиться, но Вадим почему-то чувствовал, что должен ответить.

«О, да, кто-то ведь расстроится, если ты не ответишь. Нельзя игнорировать людей, Вадим, нельзя» – внутренний голос вторил его вновь разгорающейся тревоге.

– Да, – тихо ответил Вадим.

– Че у тебя там за дела вообще? Давай приезжай, именинница тут про тебя спрашивает.

– Ничего я не… – доносилось из динамика.

Из-за плохого звука собеседника было едва слышно, но Вадим все равно понял, кто ему звонил и слегка повысив голос ответил:

– Извините, меня родители запрягли ужин приготовить, я не смогу, извините.

– Ля, ну, приготовь и приезжай? Мы тут еще посидим, а потом на дачу поедем, ты вроде где-то в той стороне живешь, сможешь подойти?

– Да я… – слабо запротестовал было Вадим, но его тут же перебил громкий голос из динамика.

– Так все, давай не парься, сделай, че надо и звони, окей?

Телефон засветился показывая, что разговор окончен и Вадим остался стоять возле выхода один, отягощенный новыми обязательствами, не замечая ничего вокруг себя. Он не слышал уже ни толпу студентов вокруг, ни пищащие при входе и выходе турникеты, только шум собственной крови в голове, не чувствовал холодного октябрьского ветра, только свои горящие щеки и уши и мокрые от пота ладони, сжимающие телефон.

***

Зайдя домой, Вадим посмотрел на настенные часы и осознал, насколько долгим был этот день. Еще не было и пяти, а он уже хотел раздеться, лечь спать и не просыпаться ближайшие несколько дней. Но он знал, что не может этого сделать, совсем скоро должны вернуться родители, нужно приготовить ужин, сделать «уроки» и придумать, что ответить, когда его спросят: «Как дела в школе?».

Потому что в «школе» дела обстояли дерьмово, гораздо более дерьмово, чем обычно, если раньше он был просто никому не нужным невидимкой и думал только об этой проблеме, то теперь его заметили и заметили не в лучший момент. Со своей неподтвержденной тревожностью, усилившейся в последнее время, Вадим, наверное, представлял собой жалкое зрелище и показываться миру именно сейчас было бы отвратительным решением, но просто отказать себе в возможности попробовать жить «нормальной» жизнью было сложно.

Было бы странно взять и выложить это родителям в ответ на их расспросы, наверное, услышав такую нелогичную и непоследовательную оду психическим расстройствам, они перестали бы впредь пытаться разговорить его. Не потому что были плохими людьми, нет, скорее потому что были слишком нормальными, чтобы понять, почему можно так переживать из-за мелочей, почему можно так накручивать себя, зная, что все это лишь домыслы, не отражающие реального положения вещей ни на секунду.

Реальность была проще, в реальности Вадима скорее всего позвали просто потому что могли, позвали, наверное, и кого-то еще из «невидимых людей», никого особенно не волновало, кто вообще придет, главным было количество людей и алкоголя, который на них приходится и все. Вадим, пожалуй, даже приходил и к такому варианту в своем тревожном анализе, но слишком его не развивал, было странно просто взять и признать, что мир не крутится вокруг него, что люди близкие и далекие не живут мыслями о том, какой он неудачник и не думают, как бы подгадить ему еще больше. Нет, это было бы слишком просто, мир не мог быть таким простым.

Суп был почти готов, оставалось только добавить нарезанный аккуратными кубиками картофель в кастрюлю и можно было пойти наконец переодеться в домашнее и посмотреть какое-нибудь дурацкое видео на Ютубе до прихода родителей.

В тихое пространство квартиры, тревожимое лишь звуком кипящей в кастрюле воды, вдруг ворвались звуки открывающейся двери. Послышался шум и галдеж нескольких голосов в прихожей – родители о чем-то разговаривали с младшим братом.

Вадим дернулся от резкого звука и уронил несколько кубиков на пол. Он быстро нагнулся, чтобы убрать все до того, как родители войдут и увидят беспорядок, дверь на кухню была закрыта и у него оставалось еде несколько секунд, чтобы успокоится и не метаться по комнате как ненормальный. Резко разогнувшись, Вадим стукнулся головой о стол, тихо выругался и повернулся, чтобы выбросить мусор как раз, когда дверь на кухню распахнулась.

– Я же говорила не закрывать двери, тут теперь душно, не подохнуть.

Вадим промычал в ответ что-то невнятное и принялся помешивать недоваренный суп.

– Еще не готово? – резко спросила его мать.

– Нет, извини, я не успел, – растерявшись ответил Вадим. – Извини.

Вадим принялся усерднее мешать суп, будто это могло помочь овощам быстрее свариться. Не могло, но положить ложку и остаться просто стоять перед родителями, ничего не делая, Вадим не мог. Любая, даже самая бессмысленная деятельность успокаивала его и внушала мысль, что он не бесполезен и по праву находится в этом доме, будто он был не их сыном, а прислугой, которой постоянно нужно было доказывать свою полезность.

– Вадим? – настойчиво позвала его мать. – Ты слышишь?

Вадим вопросительно посмотрел на нее, сейчас загнанный в угол их маленькой кухни он чувствовал себя так будто его допрашивал следователь, а не родная мать. В такие моменты ему даже становилось стыдно перед ней. Она не была монстром, который бы мучил его с самого детства, подминая под себя и жестоко обрубая малейшие, неугодные ей, ростки его личности, нет, в сущности она была довольно обычной строгой матерью, которой по несчастью достался ребенок с едва ли не хрустальный психикой, вместо нормального, сильного человека, которого она по всей логике должна была произвести на свет.

– Ты сам поел? – видя растерянность Вадима, мать немного смягчилась.

«Нет»

– Да, – сдавленно ответил Вадим.

– Как дела в школе? – решил разрядить обстановку старой шуткой отец.

Вадим собирался ответить на вопрос, но слова застряли в горле, будто его голосовые связки окончательно отказались работать, оставив его безмолвным неудачником до конца его недолгой жизни – ему снова звонили. Снова тот же номер. Он ведь пообещал, он приготовил еду и теперь должен быть уйти. Его ждали. Если внешне Вадим оставался относительно спокоен и молчал, то внутри у него все горело. Та негативная энергия, что копилась в нем весь этот бесконечно долгий день, теперь требовала выхода, она свернулась комом в горле и давила на его мертвые голосовые связки, вот-вот готовая прорваться наружу.

– Кто это тебе звонит? – удивленно спросила мать Вадима.

Кто тебе может звонить?

Телефон продолжал вибрировать, Вадим тупым взглядом уставился на него и не мог найти в себе сил, чтобы ответить. Его мозг судорожно обрабатывал все, что говорили рядом. Кто ему звонит? Он ведь нелюдимый. Так они про него думают? Думают, что ему никто не может позвонить просто так?

– Может возьмешь уже трубку? – послышался недовольный голос, но Вадим уже не мог различить чей, шум собственной крови теперь мешал ему понимать чужую речь.

Может возьмешь уже себя в руки?

Голоса родных, окликающих его, слились теперь в неразборчивый белый шум, в котором Вадим перестал понимать, что ему говорят на самом деле. Он всегда склонялся к тому, чтобы выдумывать за людей их мысли, теперь он выдумывал и слова, откинув малейшие сомнения и мысли, что о нем кто-то беспокоится, что ему на самом деле хотят помочь, теперь он слышал лишь упреки и презрительные комментарии, исходящие от самых близких ему людей.

– Вадим! – разорвал «белый шум» пронзительный голос матери.

– Да что вам от меня еще нужно?! – отчаянно закричал Вадим.

В комнате повисла тишина, в которой он слышал лишь стук своего сердца и неприятный писк в ушах. Вадим затравленно посмотрел на опешивших от его срыва родителей и, кинув на стол ложку, которой помешивал суп, бросился в свою комнату, хлопнув дверью.

– А что это было? – тихо спросил брат.

Родители Вадима непонимающе переглянулись. Первой в себя пришла мать:

– Не знаю, что это было, но знаю, что будет сейчас, – резко ответила она.

Быстро подойдя к двери в комнату сына, она настойчиво постучала и начала громко его отчитывать:

– Я никому не позволю здесь хлопать дверьми! Будь добр, сдерживай свои позывы…

– Перестань, дай ему время.

– Какое время? Сейчас он квартиру разносит, а потом и на тебя кинется. Я не собираюсь такое спускать, Вадим, ты слышишь меня?!

– Оставь его одного. Пойдем.

Под натиском мужа она немного смягчилась и все-таки решила отступить

– Не думай, что это сойдет тебе с рук, молодой человек.

***

Вадим сидел на полу в темноте своей комнаты и ни о чем больше не думал, «слушая» голоса в своей голове, наперебой твердившие ему, какой он никчемный. Будто все, что ему когда-либо говорили было лишь о том, какое он на самом деле разочарование, это был первый и основной смысл слов любого человека, встретившегося в его жизни. Собственных мыслей в его голове больше не было, и он верил всему, что «говорили» о нем. Без чужих комментариев уже не выходило разобраться, какой же он на самом деле, будто собственную личность вырвали из него и заменили приемником, настроенным на сигналы из вне – разговор родных, включённый телевизор у соседей, пьяная болтовня на улице – везде обсуждали, какое он ничтожество, сидели рядом и шептали ему на ухо. И Вадим воспринимал этот шепот, сохранял в голове и собирал в отдельную папку, к которой нужно было впредь обращаться всякий раз, когда возникнет вопрос, кто он такой и как ему следует поступать.

Дверь в комнату тихо приоткрылась, на пороге стоял его младший брат, переминаясь с ноги на ногу и не решаясь войти.

– Вадим, – позвал его ребенок.

Вадим перевел вопросительный взгляд на брата, надеясь, что тот просто скажет, что хотел, не дожидаясь пока Вадим сам спросит его.

– Я там игру новую скачал, хочешь поиграть?

Вадим покачал головой из стороны в сторону, показывая, что не хочет выходить из своего укрытия. Как минимум не сегодня. Ему нужно было еще немного подумать, и собрать наконец по кусочкам свою личность, склеив между собой маленькие рваные бумажки, из которых он теперь состоял.

– Ты никогда ничего не хочешь, – обиженно ответил ребенок и закрыл дверь в комнату, окончательно отрезая Вадима от внешнего мира.

«Ты никогда ничего не хочешь» – эхом пронеслось у него в голове.

Он ничего не хочет. Если он ничего не хочет, то почему он должен хотеть сейчас разбираться в себе? Почему должен хотеть выстраивать нормальные отношения, с семьей, с группой, с обществом, если он ничего не хочет?

Приемник в голове наконец замкнуло, внешние сигналы больше не воспринимались и не обрабатывались, словно что-то окончательно разрушилось в нем. Те рваные бумажки, из которых состоял мозг наконец измельчились до такой степени, что представляли теперь собой странную бумажную пыль, которую кто-то недалекий ссыпал в черепную коробку случайного человека и написал сверху «Вадим», оставив подопытного самостоятельно во всем разбираться. Если и были какие-то инструкции для него, то они по всей видимости были распечатаны на той же мятой, рваной бумаге, из которой состоял и сам Вадим и склеить их теперь вместе было невозможно, как невозможно было склеить и самого Вадима.

***

Утром мать нашла Вадима на полу, уснувшего прямо в одежде крепким, несвойственным ему сном. Она разбудила сына, отправила его в ванную и пошла готовить завтрак, не понимая, почему никак не узнает сегодня своего ребенка. Он был совсем спокойным и отстраненным, не дернулся, когда она коснулась его, не злился, что она вошла в его комнату без спроса, не протестовал, просто легко встал и сделал то, что ему сказали, стараясь никому больше не помешать.

Мир не оставил для рваных бумажек по имени Вадим достаточно места и с каждой минутой они измельчались все сильнее, пытаясь встроиться в эту нормальную для всех людей жизнь и быть как можно незаметнее и удобнее для других.