Часть I
«Оранжевый прозрачный марс».
– Жеро, вы не боитесь летать без страховки?
– Что?!
– Вы не боитесь летать с открытыми дверьми?! Мы слишком высоко!
– Что?! Говори в микрофон! Ветер!
– Вы не боитесь выпасть?
– А как я еще смогу подстрелить зверя? Мне ничего не должно мешать, тем более страх за свою жизнь. К тому же, Франка, я специально отказался от вертолётов с люками! Экономим на чем можно.
«Обожженная охра».
Я бывала в Дашти-Марго, Руб-эль-Хали, наносила визиты во множество городов, в рамках исследовательских групп, но ничего подобного не видела. Эта пустыня сплошная синена, этот пейзаж – набросок сепией, и эта красная природа жалит. Ее сухой вид, как деревянный ящик, со скрытыми занозами.
До этого я никогда не летала на эирерафте, тем более на охоте.
– Профессор, связь возникнет только в городе?
– Здесь нет городов, только мелкие поселения. Радиоантенна у меня в жестянке, остановимся на ночь и сможешь выйти в сеть.
– То есть мы будем охотиться до ночи?
– Что?! Франка, ну в микрофон же!
– Мы целый день еще проведем в вертолёте?
– С ума сошла?! Через три часа стемнеет!
Жарко. Пот не липкий, моментально высыхает. Жеро встрепенулся.
– Франка! Вот дерьмо… Франка! Кажется я его вижу!
– Где?
– Отойди отсюда! Или перемотайся тросом! Зачем сняла пояс?
У профессора то ли от ветра, то ли от возбуждения, раскосматились волосы. Я еле сдерживалась.
– Я сейчас подстрелю эту тварь!
Жеро прицелился. Я захлопнула защиту и подошла слева в плотную к профессору. Ветер каким-то образом поднимал песок на сотню метров вверх, я прищурилась, чтобы рассмотреть зверя.
– Анех, кажется, за кем-то гонится, не могу его разглядеть.
– Рассмотришь этого блядогона, Франка, когда я его подстрелю! Он преследует лошадь.
– Тут водятся лошади?
– Что?! Громче!
– Откуда здесь лошадь?!
– Франка, в Охре… твою мать, еще один патрон! Слишком высоко! Ниже! Себастьян, иди ниже!
Пилот спустился, теперь я поняла, насколько анех крупный.
Выстрел. Промах. Выстрел.
– Сукин сын!
Анех уворачивался.
– Сейчас я его…
Жеро не успел выпустить пулю, вертолет встряхнуло. Да так, что я налетела со всей дури на спинку кресла. Профессор держался за голову, на лбу небольшая ссадина, он выругался:
– Что это еще за черт, Себастьян?! Франка, ты как?
– Вроде нормально.
– Профессор, передо мной пронеслась девушка…
– Что?
– Я серьезно. Не мог же я…
Жеро сморщился:
– Началось. А, вон она, вижу, красавицу. Ну-ка, Себастьян, подтянись к ней!
– Есть!
Ничего не понимаю. Я подтянулась к Жеро.
– Профессор, кто это?
– Это, Франка, очередная защитница. Прошлую подстрелили, теперь обнаружилась новенькая. Быстро они, однако. Продышать не дают.
– Какой ужас.
– Защитники, если честно, нарывистые гнойники. Мешают охотится, лезут со своими правами и гуманностью, оберегают анехов. Просят поддержки ВОЗЖ, но до сюда им добраться – легче добавить громкости музыке.
– Сюда с нами летели несколько человек из организации.
– Нда? Какие молодцы! Пока стоимость тушки гниющего анеха на рыке измеряется сотнями тысяч долларов, им не достучаться до охотников. Недавнюю защитницу подстрелили намеренно. Я с этим ублюдком несколько раз пересекался, и скажу – приятного мало. Обвинение, естественно, с него сняли, мол случайность, целился же в анеха. Страшный отморозок, имеет депутатский мандат, три гражданства, и кучу меченых лавровых листов на голове, а ему все мало. Так, а сейчас поглядим на эту новенькую.
Мы подошли ближе к плотной черноволосой девушке. Тонкий атлас ее платья переливался на смуглых, мускулистых ляжках. Девушка раскачивалась на небесной качели, высотою двадцать метров над песками. Трос тянулся от сиденья и скрывался за облаками.
Поразительно. Разве такое возможно?
Мы поравнялись с ней. Жеро вытянулся из кабины.
– Здравствуйте, девушка!
– Убирайтесь отсюда.
– Что за тон? Ваша предшественница хотя бы была любезна.
– Может это ее и погубило.
– Не думаю.
– Повторяю – проваливайте с нашей земли!
– Предполагаю, вы не сторонница дипломатических переговоров.
– С такими свиньями, как вы – нет.
– О как. Послушайте, девушка, как ваше имя?
– Убирайтесь отсюда! Иначе я вас пристрелю, так же как вы анехов!
– Сложная девица. Послушайте, милочка, мое имя вы должны знать – профессор Жеро Ресем. Я имею полное право на отстрел анехов, по распоряжению вашего государства. Охота на данный вид разрешена, на основе безопасности человеческих поселений. Анех весьма неприятное существо, вы как никто должны об этом знать. Они охотятся на лошадей, чья популяция под угрозой вымирания. Все наши действия санкционированны. И вы не имеете никакого права нас останавливать.
Девушка показалась мне бесстыдной плебейкой, к тому же, не особо привлекательной.
– Анех – хищник, он живое существо. Это вы не в праве лишать его жизни. И мне плевать на разрешения от государства!
– У меня есть подозрение, что вы не из альянса.
– А что это меняет?
– Понятно. Наш разговор окончен. Себастьян, вперед за зверем!
– Есть!
Девушка взвизгнула.
– Вы не смеете!
– Себастьян, минуту.
Пилот задержался в воздухе.
– Милочка, вы еще не вступили в должность главы альянса свобод. О чем мне с вами разговаривать?
– Союз рушится и ему помогаете вы. Из-за вас в Охру ввалились тонны бумажной волокиты, с вашей пропагандой обесценивания любой жизни кроме собственной – альянс рассыпается. Я не могу спокойно смотреть на это царство теней.
– Боже мой, ты поздно забродила, надо было сразу защищать Охру от микробов соседних государств, ползущих к границам.
– Вы нас обманули.
– Кого вас? Вас не существует. Вы – это каждый по отдельности, вы – это обособленные одиночества. Не хотите быть под чей-то пяткой, придётся наточить шипы – таков закон, и ничего ты не поделаешь.
– Это закон вашего общества.
– Мы уже пришли. Попытайся подстроиться. Себастьян, двигай, пока анеха еще видно.
Пилот повернул рукоятку рычага.
Я повернулась к профессору:
– У девушки влажные глаза.
– Ай, – Жеро махнул рукой, – девчонки, кто их еще рассматривает в партии.
Профессор подстрелил анеха, когда он терзал тушку лошади. Я не сходила с вертолёта, пока Жеро с Себастьяном пристегивали мешок с телом зверя к геликоптеру. Отталкивающая морда анеха еще в теплой крови. Страшное животное, к тому же эта трупная вонь.
Я спросила Жеро, оставят ли они мустанга в песках. Жеро съязвил, мол что даже организуют скакуну панихиду. Запачканная своей же жидкой тканью кипенная грива, мыльные тускло-сизые глаза – красивая лошадь. Была. К горлу подступила тошнота. Я залпом выдула пол-литра минералки.
Мужчины долго возились: сначала со зверем, затем протирали запачканную кровью одежду порошковыми салфетками.
Мне стало совсем плохо. Обеденный сандвич решил все-таки собраться и вылезти из кишок.
Жеро крикнул, чтобы я глотнула граппу. Мне и так плохо, какая ещё граппа, совсем спятил.
* Мне помогает. Могу предложить ром, порыщи в загашнике. Он в пакете, а нет, в чёрном пыльнике.
* Благодарю, я пас.
Наконец-то они загрузили анеха.
– Франка, ты вся зелёная.
– Интересно почему?
– Говорю же, глотни крепкого, лучше станет.
– На голодный желудок? Чтобы меня совсем скрутило?
Пилот проверил пристегнулись ли мы:
– Взлетаем!
– Франка, я не призываю тебя пить бутылку, ее я опустошу вечером сам. Себастьян, составишь компанию?
– Посмотрим.
Жеро закатил глаза.
– Профессор, за ужином я ваш партнёр, но не сейчас.
– О как! Звучит шикарно.
Стемнело.
Взлетно-посадочная полоса освещена белыми стробами. У меня ныл живот, а горло раздирала сухость. Нас встретил местный. Мужчина со смуглой кожей, похожей на иссохнувшую корицу. Он протянул мне руку, горячая и влажная. Он оклонился. Не запомнила его имя. Я невероятно устала болтаться в жару по воздушной жестянке. Да еще в которой, слышен запах от анеха. Жеро щипнул меняза бедро. Я опешила от нахальства.
– Франка, нас не жди, заходи внутрь, располагайся. Мы завязнем минимум на полчаса с отчетами.
Пустыня. Все что вижу – небольшой аэропорт, с одноэтажной постройкой и внедорожник.
Я села на крыльцо. От анеха аж до сюда тянуло. На бесполезном затянувшемся небе – звезды, а на бесплодной гнильно-чесночной земле – аэродромные световые указатели. В Охре совсем другие звёзды. Я пригляделась, каждая имела по несколько острых углов. Знобит, я зашла в расшатанную постройку. Справа от порога нащупала выключатель. Пыльная куркума рассеялась по жилищу, прилипая к каждому углу – желтая лампочка, без плафона. На стенах прибиты задрипанные, когда-то пестрые ткани. Стол с радио приборами у окна, двухэтажная койка и матрас на полу, весь в сомнительных пятнах. Высокий открытый шкаф, напичканный проводами, мониторами и папками документаций.
Я подошла к койке, постель застелена и вроде как даже чисто. Сняла шорты и залезла наверх. На второй полке постель тверже. Я уже уснула, когда за дверью высунулся Жеро.
– Франка, ну чего ты, посмотри на зверя, мы разгрузились.
Теперь, в добавок от пятиминутного сна, побаливает голова. Я надела шорты и вышла в открытый космос, черный пустынный и голодный. Охра так и хочет сожрать меня, утащить в свою песчаную равнину.
Огромный анех лежал на брезенте с клочковатой грязной шерстью. Медвежья шкура, длинные паутинные лапы, спиралевидный хвост. Из спины торчат, будто объеденные, острые лопатки со сливовидными пятнами. Морда у анеха похожа на пластик, вытянутая, прозрачная, видны все капилляры, мышечные волокна, немного жира. Брюхо так же прозрачно, без шерсти. Просвечивает раздробленное копыто лошади в переваренной отвратительной массе. Уши у анеха мелкие, как у старой кошки. Лакричневые глаза глубоко посажены. Отвратительное животное. И по общему ощущению почему-то напомнило рыбу.
Смуглый мужчина подошел к профессору.
– Жер Рэсм, птноййэх куфрэдчджр рп пэ чфрц.
– Ну нет, Курзэн, говори, чтобы всем было понятно. Девушка не знакома со здешним языком.
Смуглый улыбнулся. Сказать «не симпатичный» – сделать ему комплимент. Коренастый, с торчащими на лбу и шее венами и курчавыми жесткими волосами, смотрел на меня как на кусок сахара. Разве что не облизывался.
– Зэвтрэ э вэм нйжэн?
– Завтра нам понадобится твой пикап. Мы оставим его на перегоне. Там и заберёшь.
Смуглый кивнул.
– Сможешь перетащить анеха в кузов? Мы невероятно устали.
Курзэн снова покачал головой.
– Вот и хорошо.
Мы зашли в постройку.
– Я надеюсь он не будет с нами ночевать?
– Франка, не смеши, конечно нет. Считай мы в гостинице. Себастьян, будь добр, вскипяти воду и разведи пюре… – профессор огляделся по углам. – В чем-нибудь… Я передам координаты и свяжусь с МОЗПЖ, узнаю что у них там происходит.
Я взяла со стола банку тушенки и прочитала состав. Говядина.
– Себастьян, не смешивай все это вместе.
– Почему? Не ешь мясо?
– Ем, только не коровье.
Жеро поинтересовался.
– Я не ем кошек, собак, попугаев, коров и лошадей. Надеюсь мне не надо объяснять почему.
Жеро кивнул. Себастьян хотел что-то сказать, но я его опередила.
– Профессор, где я могу умыться?
– Душ справа по тропинке, за красной ширмой. Кстати, на досмотре ты не призналась в мыле?
– Я провезла гель для душа.
– Молодчина.
– Могу вам там оставить.
– Думаю, меня эта штука не отмоет.
Тишина. Винное высокое небо. Может так кажется из-за красноватой земли? Или воздушный купол и вправду залила бычья кровь – кровь отстреленных анехов, цвет охоты. Я никогда не видела такого количества звезд. Эта природа – иное мировоззрение. Впервые в Охре – и дышится по-другому. Эта пустыня как сморщенная шаманка: ты потеряешь сознание, даже не почувствовав момент, когда в тебя вопьется игла с эссенцией забытья. И если никто не приведет тебя в чувство, не выведет из жаркого исступления, то красная земля расплющит тебя глиняной гусеницей своего медного танка.
Похолодало, часы показывают 15 градусов. Благо до деревянной коробки метров десять. Кое как освещаю дорожку фонариком на телефоне. Слышно как смуглый возится с анехом. Почему-то стало не по себе. Зашла в кабинку. Света никакого. Присобачить бы куда телефон. Нашла кое-какую выемку на столбе, главное его не намочить. Странно, столько звёзд, полный месяц, а ощущаешь себя как в сливе для раковины.
Я расстегнула рубашку, сняла прилипшую к телу майку. Может лучше выкинуть все это, чем стирать? Не под душем же… Я повесила одежду на крючок, прибитый к столбу с неработающим светильником. Душ ограждён доской только с одной стороны. Над головой бочка, зеленый шланг. Приеду домой и не вылезу из ванны. Я открутила кран и на меня полился зеленый сироп. Поскольку воду в Охре достать трудно, то приходится умываться искусственным аналогом – пеллинитролем.
Так получилось, что фонарь светил мне на плечи, освещая подбородок и грудь.
Пена в промежутке двух холмов, стекала на черную доску.
Показалось или я и правда уловила шорох? Анех? Невозможно. Площадка пропитана гарликом, он не подойдет. Может лошадь? Так её нечего боятся. Треск. Здесь явно кто-то есть.
Я промыла глаза и вздрогнула. Передо мной щерился смуглый. Он глубоко дышал, вена на шее премерзко пульсировала. Он облизывался как изнеможённый тигр над тушкой аксиса. Я закричала так, что могло быть слышно с соседнего поселения. Смуглый пошел ближе. Я впрыснула ему в глаза струю шампуня. Он взвизгнул, попытался меня схватить, я увернулась.
Все произошло очень быстро. Себастьян с ноги откинул смуглого. Я спустилась на корточки.
Подбежал профессор.
– Неужели этот кретин напал на тебя?
Его вопрос, направленный скорее в воздух, нежели ко мне, не подразумевал ответа и скорее походил на размышление.
– Лучше подкиньте полотенце.
– Да, конечно, прости.
Абориген без сознания лежал оседланный Себастьяном. Профессор склонился над ними.
– Вот что за блядство!
– Профессор, полотенце!
– Да-да… Прости.
Я закуталась. Жеро подошел к Себастьяну.
– Как он, живой?
– Да я его слегка. Хотя… профессор, посветите.
– Себастьян, с нас три шкуры снимут, если ты его задел посмертно.
Я возмутилась:
– Так за дело.
– Не будь жестокой. Он впервые видит белую женщину. Да и вообще… – Жеро махнул на меня рукой. – Вроде дышит. Слава богу, давай-ка, Себа, мы его перетащим на лежанку.
– Что? Он будет лежать с нами?
– Франка, не шуми. Ну правда, ты видимо не туда отправилась, тебе бы в Дисней Ленд.
– Он попытался меня…
– Да понятно, что он пытался. Естественно, он с нами спать не будет. Уложим его под навес, где он и ночует.
– Благодарю.
– Не нужно. Им запрещено находиться в исследовательских пунктах.
– А что если он проснется и захочет отомстить?
– Кому? За что? За то, что полез куда не следует? Я думаю он не совсем уж чучело. Да-да, Себастьян, я за ноги.
Я забралась к себе, на верхнюю полку. Там, прикрываясь полотенцем, я и оделась. На первом ярусе кое-как валялись вещи Жеро. Профессор закрыл ноутбук и потёр ладони.
– Ну что ж, садимся к столу, отметим удачную охоту.
– И второе рождение.
– Да брось, Франка. – Жеро достал из шкафа рюмки. – Кто что будет пить?
Мы ели из мисок, полностью нашпигованных пюре. Скорее такая доза более подходит для английского мастифа, чем для человека, но сейчас мы неплохо перекликались со сворой псов. Две пустые бутылки граппы под столом. Я пожелала «спокойной ночи» первая. Себастьян рухнул на матрас минут через сорок. Охотник – самый стойкий, убрал посуду и снова открыл ноутбук.
Я проснулась от многоголосия.
Радио.
«…выступил со срочным докладом…»
Я прижала подушку к лицу.
«…поставки новых самолетов заморожены…»
Голова кружится.
«…аннулировали многомиллиардный контракт на покупку трехсот пассажирских самолетов Unitarair PIK92…».
Рыжеет за тканевыми стенами. Жеро, в проводах за рабочим столом, разбирался с бумагами. Все в той же одежде.
– Доброе утро. Вы не ложились?
– Доброе. Почему? Я встал около часа тому назад. Смешно, но я и забыл про тебя, спишь тихо. – Жеро чихнул и поменялся в лице. – Ладно, вставай потихоньку. Себастьян, уже что-то приготовил.
– Что?
– Какую-то кашу.
Я скривилась.
– Хоть на молоке?
– На сгущеном.
– Вы уже завтракали?
– Я выпил кофе с какой-то бадьей.
– Какой?
– Которую нашел.
– А что…
– Франка, встань и посмотри. Когда ем, я не особо вникаю что именно.
– Вы чем-то взволнованы?
– Воспаление спадет, когда я погружу анеха, и собственно, тебя в самолет.
– Что случилось?
– Та девица, новая защитница, успела отягчить нам дела. – Жеро тяжело выдохнул. – Не суть.
– Темпераментная девчонка. А что с аборигеном?
– В каком смысле?
– Живой? Без претензий?
– Франка, я занят. Начинай собираться.
Я умылась и вышла к фургону. Несмотря на розоватую облачность – светло. Анех уже упакован. Смуглый и Себастьян сидели у походной печки. Смуглый не подавал виду на вчерашнее, но левая часть лица его распухла. Себастьян черпнул мне в кружку геркулес. Как же пресно.
– Без сахара?
– Разумеется. Сахар любят лошади, учуют его, даже спрессованный в мешках на складе. А на лошадей соберутся анехи – тогда пиши пропало.
– Разве охотникам это не на руку?
– По-твоему, здесь круглосуточная гостиница туристов с винтовками? Местные не стреляют в зверей. А прятаться в сопливых шатрах – смешно.
Я обратилась к аборигену:
– Почему вы не защищаетесь? Анех не так гуманен к человеку.
Смуглый покачал головой. Себастьян поднял с земли костяной шарик:
– Он не понимает тебя.
– Ты можешь спросить?
Себастьян со смешком перевел мой вопрос Курзэну.
– Он не понимает тебя.
– Что именно ему не понятно?
– Все.
– Он издевается?
– Почему? Рзжджэ йик рподзлнрг. – Себастьян повторил вопрос аборигену. Тот только пожал плечами. – Курзэн не понимает, что ты хочешь от него. Смуглый загаганил.
– Тебя это забавляет?
– Безусловно. Смотреть как ты задыхаешься. – Себастьян улыбался. – Они живут по другому времени, в другом мыслительном направлении, Франка. Он не насмешничает, когда не может понять тебя. Он не знаком даже с теоретической возможностью убийства. Анех может разделаться с человеком, но наоборот… это как?
– Не понимаю.
К нам выбежал профессор:
– Поели? Собираемся! Вечером обещают туман.
– С чего вдруг в апреле?
– Себастьян, ты как в первый раз здесь.
– Как раз таки не в первый.
Мы сели в пикап. Смуглый махал нам в след.
Жеро возился с картой.
– Так, судя по всему, до Придата мы доберемся через четыре часа. Если заметите анеха, придется еще и поохотится.
– Профессор, сколько анехов вы обычно привозите с поездки?
– Максимум трех. Это за двадцать лет. А так и один – отлично.
Себастьян спросил, кто заберет вертолет.
– Конкистадоры отгонят его на базу.
– Мне показалось, что тот абориген не шибко был вам рад.
– Я могу его понять, Франка. Мы все-таки разрушаем их жизнь. Они никогда не смогут ассимилироваться, этот народ другой, полярный нам. Встреча с людьми для них достаточно болезненна, а мы постепенно наводим здесь свои порядки.
– Как вы считаете, когда перебьют всех анехов, сюда можно будет перебраться?
– В каком смысле, я не понял. Имеешь в виду построить здесь города?
– Вроде того.
– Если только для сумасшедших. Когда отстрелят последнего анеха, то перекинуться на лошадей. Затем пески сами выжгут местных. И вот, на Земле, плюс один сепсис.
Я ликовала. Какое счастье, даже не верю, что впереди показался оазис. После душной консервы, мы остановились у источника. На другой стороне, над водоемом склонилась лошадь. Она отличается от привычной домашней. У этой более тонкая шея; покровная шерсть как у изабелловой масти, но прилично длиннее, если сравнивать – как у гладкошерстной кошки, за счет шерсти жилистости почти не видно. Ноги высокие и тонкие, особенно пять, крутой пястный подъем. Репица широкая, блики на голубоватых волосках гривы. А главное – глаза. Я видела породистых кобыл с голубыми, зелеными, но глазницы лошади Охры похожи на человеческие – защищены лобными дугами и черной шерстью над веками. В чем еще разница? Нет существенной, но животное выглядит по инапланетному, опасно.
Мы сели на песок. Я вытянула загорелые ноги, хоть что-то приятное, и любовалась лошадью.
– Какие они красивые. Почему их не ловят?
– Запрещено. Эта особь водится только здесь, в особом климате. Эти лошадки слишком чувствительны. У всех образцов останавливалось сердце, когда пытались их чипировать и отправить отсюда. Поэтому наслаждайся, Франка.
– Он нас не боится.
– Он быстро бегает и мы далековато. А так, лошади мирные животные.
– Профессор.
– Да, Себастьян?
– Поглядите, вон, не та ли это девчонка?
– Твою мать, она! Бежит, похоже к нам. Ее не хватало. Только решил расслабиться.
Девушка поравнялась лошади и что-то ей кинула, похожее на яблоко или грушу.
– Вы еще здесь!
– Здравствуйте, девушка!
– Вы по-хорошему не понимаете.
– Вы о вчерашнем разговоре? Для вас такой тон называется “по-хорошему”?
– Я получила официальное разрешение на вашу депортацию, господин Ресем. Ловите.
Девушка бросила нам бумажный самолет. Жеро поднял с песка бумагу, развернул, прочел.
– Это какая-то ерунда. Я подчиняюсь непосредственно председателю президиума. А бумажка, ваша, подписана руководителем защиты прав животных, который так же повинуется председателю. Я возвращаю вам, ваш самолетик и впредь, будьте добры подходить более грамотно к такому вопросу.
Девушка порозовела. Она обратилась к лошади на странном грудном языке. Я выкатила глаза, когда зверь будто ей ответил. Лошадь плеснула копытом по воде, встала на дыбы и рванула с места.
Профессор дернул меня за ухо:
– Лингвистика.
– Я не понимаю.
Себастьян пояснил, что здешние люди говорят на трех языках, в том числе лошадином и на языке анехов.
– Такое возможно, профессор?
– Здесь не привычная для нас жизнь, Франка. Здесь иной ход развития человека, иной путь эволюции. Поэтому нам сложно друг друга понять.
Девушка крикнула.
– А не вы ли, профессор Ресем, писали в одной из своих статей, что человечество оскотинилось с изначального шага? Ваше общество, вы ведь говорили о нем? Так еже ли вы сами обличаете свое паршивое нутро, не значит ли, что мы, люди Охры, возможно можем оказаться существами более высшего дара?
– Вероятность присутствует.
– Тогда зачем вы насаждаете нам свои условия? Я, честно, уже не знаю как с вами охотниками, бороться. Никакие человеческие доводы вас не берут. Остаётся заставлять силой? Но как я, противник убийства анехов, могу тем же самым способом сеять мир?
Я помню, как вчера мне эта девушка показалось некрасивой: мускулистые ляжки, лиственная переносица, квадратное лицо с наточенными углами, как болт у винта насажен на ребристую шею. Однако сейчас, полярные блики на черных радужках будто кокетничали, и лицо ее освежилось от заигрывания молодости. Розовые губы, почти рассыпчатый мел, собирали вытянутые дугообразной формы пальцы. На ключицах наброшено тонкая белое платье, видны небольшие соски. И пробирающаяся к ним с затылка дорожка пота. Почему-то она мне нравится.
Жеро начал плавиться.
– Милочка, вы так и не назвали ваше имя.
– Лука.
– Лука? Я как-то бывал в городе с таким именем, давно правда. Наикрасивейший…
– Профессор, – девушка вытянула из-за спины лук, натянула тетиву. – Помогите мне, вы же не глупый человек. Как мне быть?
– Я не в праве вам советовать, поступайте как желаете. Только эта девушка – дочь моего друга. Она не имеет никакого отношения к отстрелу. Ее я советую отпустить. И Себастьян – всего лишь мой личный пилот. По разговору чести —он не при чем. Они оба – мои сопроводители, не более.
– Пилот понятно, а девушка?
– Она писатель.
– Писатель? Что ей здесь надо? Найти вдохновение или она исследует Охру?
– Она – человек интересующийся.
Девушка опустила лук и вызывающе меня обсмотрела.
– И что здесь интересного?
Жеро толкнул меня.
– Отвечай.
– Я никогда ничего подобного не видела.
– И что думаешь?
– Непониманию сложно понравиться.
Девушка спустила стрелу.
– Чему именно ты удивлена?
Профессор дернул меня за рукав.
– Не надо.
– Я не понимаю как можно здесь жить.
– Не смей.
Жеро умолял, я вырвала руку из его захвата. Лука насмешливо удивилась.
– Поясни.
– Здесь ничего нет. Кроме двух зверей. Вы живёте по одиночке, у вас нет семей, деревень, городов. Эти мелкие и смешные поселения выведенные людьми с другой культурой и, опять же таки, для себя. Вы живете на красной планете пустоты и песка. Почему вам чужда сплоченность, клановость?
Профессор качал головой. Девушка ему крикнула.
– Пожалуй, твоя девчонка заслуживает еще пожить, только лишь, чтобы набраться ума.
Она снова натянула тетиву на профессора, однако снова обратилась ко мне:
– Позволь спросить, зачем тебе сбруя?
Я не поняла вопроса. Лука переспросила:
– Зачем вам семья?
– Нуу… Это нормально. Человек не может…
– Давай я тебе помогу и скажу, что человек – может.
Вмешался Жеро.
– Девушки, абсурд…
Лука его проигнорировала.
– Кто они те, которые говорят, что есть нормально?
– Я не знаю… Так положено по нашей природе.
– По какой такой «вашей»?
Жеро глубоко вздохнул.
– Она везде разная и особенная. Не будь как поезд, который следует только по выделенной полосе. Ладно, хватит. Перебор, Лука. Ты либо нас отпускаешь, либо идешь под трибунал.
– Ого, как запел. А кто узнает?
– Сама же понимаешь. Так, ребята, в пикап.
– Я пущу стрелу! Я убью тебя!
– У меня много дел до темноты. Я хочу все-таки завалить еще одного анеха. Всего доброго, девочка. Ну же, Франка, садись, чего медлишь?
Мы подпрыгивали на каждой рытвине, на каждом углублении. В салоне жарко. Меня будто ударили по груди уродливыми костяшками. Какое слово может описать абстрактную боль? Никакое.
Проблема моего языка?
– Профессор, я дура?
– Уточни точку для сравнения.
– Мышление… человека.
– Какого?
– Эм… Обычного?
– Обычного это как? Среднестатистического из общего?
Он издевается?
– Нет, ты не дура.
Жеро продолжил внюхиваться в карту.
– Профессор, а кто-нибудь из людей Охры уезжал от сюда?
– Таак… ну-ка вспомню. Был такой, я с ним не пересекался, он преподал пару лекций в Гумбольде, а перед практикумом в Осло его нашли с переломанной головой в туалете в ЦентралБрюгге.
– Господи.
– Ну да, не понятно кому это понадобилось.
– Отчего не понятно? У него же мозги были вытащены. Не просто же так все.
– Себастьян, ты наслушался всякой чуши!
– Так вся сеть трубила.
– Вся сеть… По мне так, это все глупые грязные байки.
– Но это вполне могло быть и правдой. У них же другой мозг.
– Себастьян! Хватит! Чего только может и не быть, но думать же нужно?
Себастьян вздохнул.
– Осторожно, кочка.
Нас неплохо встряхнуло.
– А, еще вспомнил. Жена бывшего губернатора Сунэла, тоже отсюда.
– Жеро, так она тоже ж, вроде, того?
Себастьян провел головой на вылет в окно. Жеро видно как злился.
– Чего того?
– Ну, спрыгнула.
– Я не в курсе.
– Да как так не в курсе, если опять-таки, все новости были затянуты ее смертью. Мол она застукала этого ублюдка с молодухой-моделью. У меня, кстати, она на обоях была одно время…
– Мне плевать на это так же глубоко, как ты представлял во сласти свой член в ее рту.
Себастьян крякнул.
– Короче, Франка, и она тоже мертва.
– Самоубийство – вставил Себастьян.
– Невероятно. Профессор, а никаких политических конфликтов?
– Да как-то и не интересовался.
– Франка, боюсь гнева Жеро, но все там гладенько устроили.
Бояться стоило. Профессор вскипел.
– Господи, да кому чего устраивать? В Охре и власти никакой. Кто тут возмутиться? Анехи? Каждый абориген по отдельности?
Часть II
Мы остановились в поселении Парто, в небольшой деревеньке с короткой набережной.
Парто создан охотниками, антропологами, историками и прочими, как пункт отдыха и связи.
Красная брусчатка, мелкие камешки под ногами. Вырытый канал – синяя пыль. Несколько одноэтажных домов вдоль берега. Вдалеке гора.
– Что это?
– Не знаю, Франка. Мне кажется, или она и правда зеленоватая, не находите?
Себастьян согласился. Мне тоже так показалась.
– Думаю, тогда нам стоит до нее прогуляться после того как перекусим.
– Зачем?
– Что за вопрос, Франка? Ты из местных то видела лишь идиота и сумасшедшую.
– И мне хватило.
– Нам нужно получить санразрешение на вывоз анеха, и я намерен отнять у Охры еще одну шкуру. Так что погоди.
– Здесь немало местных.
– Четверо работают на техническом обслуживании станции. Еще двое – повара.
– И как они между собой?
– А, никакого контакта.
– Уверенны?
– Поверь. Им совершенно не интересны твои надобности.
– Как же они…
– Размножаются?
– Да.
– Не волнуйся, когда приходит желание – они не забывают воспользоваться единственно приятным способом.
– И как они выращивают детей?
– В семь лет ребенок официально признается взрослым и мать оставляет его в песках. До этого времени он учится выживать.
– А отец?
– Здесь нет такого.
– Бред какой.
– Почему?
Вопрос профессора звучал искренне.
В столовой не протолкнуться – пять человек создают ощущение давки в маленьком зале. Два метровых чана, пузырящаяся жировая пена, scum – удовольствие только лишь набить живот. Приеду домой – накручу роллы, напьюсь в баре…
«В моем случае план никогда не работает».
Двое местных в белых халатах: один на раздаче, второй размешивает бульон. У обоих пот с лица стекает чуть ли не на тарелки. Мужчины, с неопределенным возрастом, очень похожи.
Я вышла на воздух, поскольку Себастьян взялся поухаживать за мной. В столовой дикая жара. В палисаднике, возле клена – две деревянные лавки, скреплённые длинной пластиковой плитой, на которой лежали приборы и салфетки. Я тронула ствол, листья – дерево искусственное. Выглядит точь в точь как настоящее. Села за стол. Справа от меня, совсем с краю, дожевывал лепешку симпатичный в кепке.
Заговори с ним, ну.
– Сюда бы карту винную.
Он повернулся ко мне настолько неохотно, насколько только это возможно и ответил так пренебрежительно, что мне на неделю хватит чувствовать себя ничтожеством. Нет, я конечно понимаю, что могу быть не в чьём-то вкусе, но я же не пристаю. Ладно, бог с ним.
– Чего такая озадаченная?
Себастьян поставил передо мной миску и два бокса с соусами.
– Вас жду.
– Из напитков: апельсиновый сок или перетертое манго?
– Апельсин.
– Минуту.
Себастьян забежал обратно. Жеро сел со мной рядом.
– Анехи любят гнездиться на вершинах. Но я если честно, ещё ни разу не видел зеленых гор.
– Может иллюзия?
– Может. Мы и проверим.
– А если спросить у кого? Кто-то же точно там был, смотрел.
– Если бы в Парто приезжали нормальные люди – запросто, а так… —Профессор сморщился. Зашептал. – Казалось бы, вот куда должны стекаться интеллектуальные сливки – Охра! Неизведанный и фантастический остров на Земле. Ан нет, сливки то все тут, но скисшие.
– Почему?
– Сам не знаю. Может время такое? Технология утрачена, вместе с бабками на кладбищах. Все же можно испортить, даже человека.
Жеро заулыбался.
Себастьян принёс три стакана сока.
– Как же я голоден! Сегодня что-то совсем ужасающее.
Он помешал ложкой серый бульон. Жеро икнул:
– Пардон. На самом деле вкусно, добавьте все соуса в тарелку – на удивление отлично.
Мы с Себастьяном так и сделали.
– Правда будте осторожны с красным соусником, это вроде как чили.
Жеро поздно предупредил, у пилота вытаращились глаза после двух ложек.
В горах, как я поняла, анехи роют норы.
Жеро сиял:
– Если мне удасться пристрелить детеныша – с меня легендарная вечеринка по возвращению.
– Щенята выше ценятся?
– А то.
На горе росла совсем плешивая трава. Мужчины все охали.
– Никогда такого не было, Себастьян, никогда!
– Да я сам в это не верю. Откуда? Может кто-то из этих – пилот указал большим пальцем в сторону поселения, – экспериментирует?
– Как вариант.
– Погодите, чем питаются лошади, раз здесь такая беда с растениями?
– Франка, так они и вымирают.
Впереди послышался вой. Мы ускорились.
– А здесь – тихо!
Мы шли осторожно, и насколько можно бесшумно.
– Вкусно пахнет, слышите?
Себастьян тоже почувствовал аромат.
– Гриль, жареное мясо.
У Жеро округлились глаза, зрачок стал почти не видимым.
– Скорей всего – люди.
– Это плохо?
– Я… я не знаю.
Жеро снял ружье с предохранителя.
– Профессор, что такое?
– Видите ли, господа, Охру насаждают три вида существ и мясо анехов не пригодно для еды.
– То есть вы хотите сказать, что кто-то готовит человека, раз лошадь запрещено трогать под карой смерти?
– Нет, конечно, человека никто есть не станет, – Жеро прислушался. – Когда происходит зачахление, человек вынужден есть лошадей.
– Я что-то подобное слышал, но думал, что это все байки.
– К сожалению, Себастьян, не байки.
– Что значит зачахление?
– Здесь, Франка, люди предоставлены сами себе все время. Трудно жить в клетке, без всяких открытий, тем более если эти прутья свои же знания. Когда у них истончается мысль, они чувствуют невероятную боль и, чтобы заглушить ее им нужно мясо. Лошади занесены в книгу нетронутых, не только из-за эстетической и популяционной причины: их мышца способна восстанавливать поврежденный неокортекс, а именно внутренний пирамидальный слой коры, а также заживлять надломы, как бы правильно выразиться – внутреннего мира, что ли.
Я смотрела на Жеро прямо скажем, как на идиота.
– Ты ничего не поняла?
– Ничего.
– Люди перестают думать.
Профессор добавил махи руками.
– Ну давай уж совсем поверхностно – науке, на данном этапе, не известно по какой причине происходит расшивание организма, живущего в Охре. Известно, что существует некий агент, поражающий людей, но, что интересно, на иностранцев он не распространяется.
– А я слышал о неком убивающем эфире, которым наполнена Охра.
– Если вы хотите знать мое мнение, то эфир этот, просто напросто душевные расстройства.
– Здесь, я слышала, нет стариков?
– Без понятия, Франка, и нам бы лучше двигать отсюда.
– Вы считаете там как раз человек ест лошадь? Он опасен?
– Человек с разрушенным сознанием перестает быть человеком, это же не физическое определение. Не знаю что найдёт на него. Прошлые такие встречи мне многого стоили.
На ужин – самса с сыром и стакан красного вина. Стакан – вот это щедрость.
Ни Жеро, ни Себастьян, ни кто бы то еще, не могли мне внятно объяснить, что случилось. После того, как мы увидели странную вспышку на небе, Жеро прямо-таки поменялся. Он сказал, что пока задержимся в Парто. Передвигаться по пустыне нельзя. Когда я спросила в чем опасность, профессор растерянно ответил, что опасности никакой нет.
– Тогда зачем нам здесь тормозить?
– Мне нужен еще один анех.
– Вы пойдете на охоту утром?
– Нет, утром мы должны быть в аэропорту.
– Уже? Профессор, что происходит?
– Я тебя не понимаю, Франка.
Почему он не хочет говорить? Короче, какая мне разница, если завтра меня уже здесь не будет.
Стемнело. Через пару часов будет виден месяц. Жеро прочищал ружье.
– Собираетесь на охоту?
– Я же тебе говорил.
– Я помню, но вы никогда не охотились так поздно.
– Обстоятельства.
– А какие, вы, конечно, не расскажете?
– Потому что они, девочка, не имеют к тебе никакого отношения.
Жеро улыбался как-то натужно: губы его не слушались, но глаза сияли.
Я знаю Жеро с детства. Он был хорошим другом моего отца. Лет в четырнадцать, когда я впервые замкнулась из-за тех самых событий, которые говорят девочке, живущей в фантазийной абстракции, что мир не так и свободен от законов и правил. Что подчинение не только удел человека, но и всех, пересекающихся с ним элементов, атомов, сил и веществ. Подчиненно все, даже наше небесное тело, тем же законам, по которым существует самая парализующая неоднозначностью загадка – космос. Так в эти самые разрушающие смысл четырнадцать, Жеро стал для меня человеком, возрождающим разумную опору. Мне захотелось расти, скорее оформиться, потому что впереди чувство, о котором я наслышана, и не доступное мне сейчас.
«Когда я поступлю в институт, я признаюсь ему». Но в восемнадцать я призналась другому, такому же как я, беспомощному щенку.
От родителей, я краем уха слышала, что вроде у него имеется сын, но Жеро никогда о нем не говорил. Не знаю насколько эта тема неприкасаемая, я не спрашивала.
Он как-то пришел к нам на ужин с очень приятной женщиной, кроме того что она была блондинкой в белой майке – ничего о ней не помню. Мне она понравилась. Позже, я узнала что у него был с ней роман, под конец который стал для него оскорбительным. Я все хотела узнать что там случилось, но отец никогда не разговаривал с Жеро о личном. Потом, я «выросла» и мне стало не до профессора. Он же оставил пилотирование и перешел в авиационный исследовательский институт. Спустя время защитил докторскую, получил ученую степень. Когда стал профессором, раскрутил меня как автора. Приглашал вести лекции для студентов. Ненавидела их, но за два часа получала как за полмесяца работы. Как можно акцентировать внимание на формальном образовании, в самое подходящее время для развития духа. Ума едва ли можно набраться в двадцать, а вот чувственности и эмпатии вполне. А после тридцати, пытаются натренировать душу, уже обветренную, а кое-где даже и залежалую.
Мы не понимаем своего несчастья, ровно также, как рожденные в средневековье. А через сотни лет, потомки будут сожалеть нам, поколению, умирающему от ишемии, кровоизлияния, рака.
Два часа трястись с избитыми истинами перед толпой желторотых. Говорить одно и тоже: будто, чем разнообразней форма, тем вероятнее дойдет до каждого. Ничего подобного! Вместо уроков за партой, создали бы театр, где студенты, на примере героев прочувствуют не слова, а смысл. Но никому это не надо.
У человека имеется омерзительная способность: забыть, что он был ребёнком; забыть прошлую дурость. Почему визжащая за провинность мать, не вспомнит себя же девчонкой, плачущей за проступок?
“
– Давайте поиграем?
Молчание.
– Господа студенты, ну что же вы? Это моя последняя встреча с вами. Устройте балаган, в вашем распоряжении пара часов.
Молчание.
– Понятно. Продолжаем лекцию?
– Да, будьте добры. ”
Мы трое остались на ночь в двухкомнатном легком домике.Себастьян сразу пошёл ко сну. Жеро скинул вещи и сразу же ушёл. В доме был интернет, в кухонном шкафу вино, кто-то из прошлых оставил. Живем. Я села за стол и уткнулась в телефон.
– Чего не спишь?
Входная дверь дернулась, вошёл Жеро.
– Пью кофе.
– Молодец. Вставать рано, смотри не упейся.
Он взял ружьё.
– Вы на охоту?
– Себастьян спит. Не вздумай будить. Завтра ему нужно быть особенно бодрым, поняла?
– Да я и не собиралась.
– Ладно. Ты лучше спи давай, а не хлеб с вином наяривай.
– Жеро, я не ваша студентка, не забывайтесь.
Меня раздражил его тон. Жеро посмотрел на меня как-то по-отцовски.
– Хорошо. Франка, ты очень красивая.
Я опешила. А он, с ружьем на плече, пошел к выходу. Его сгорбленная спина отражалась в черных окнах, как и облепиховая кожура лампы.
– Жеро, вы серьезно, вот так уйдете? Вы действительно не понимаете, что делаете? – начинаю раздражаться. – В этой темноте, на горе, да вас анехи могут разорвать по частям!
– Могут.
– Вы сумасшедший!
Жеро открыл дверь.
– А что мне делать, если вы не вернетесь?
– Вернусь.
– У вас есть дети?
– Странный диалог. Есть.
– Перед тем как вы уйдете, могу я задать личный вопрос?
– Давай.
– Интимный.
– Задавай.
– Вы не общаетесь с ними?
– С сыном нет. С дочкой время от времени.
– Можете рассказать?
Он усмехнулся.
– Зачем?
– На случай если не вернетесь.
– Напишешь?
– Если хотите. И косвенно, если меня заинтересует.
– Времени нет…
– За десять минут уложитесь. Не думаю что у вас длинная история.
Жеро вспыхнул.
– Что именно ты хочешь? Узнать почему мне плевать на детей?
Я не успела ответить.
– Потому что, Франка, мой сын – мудак. Когда я любил его мать, я был прекрасным человеком. Когда разлюбил – стал говном. Причем понять, откуда это дерьмо взялось, да много надо. Я не подлый человек, не глупый, я не уничтожал и не вычеркивал, я всего лишь – разлюбил.
– Другая женщина?
– Нет. Она пришла намного позже. От нее девчонка. С этой женщиной я был откровенен, абсолютно, когда познакомился с Лоттой. Расписаны мы не были, девочка носила ее фамилию. Я никогда не противился детям, раз получились, и пускай, но лично для меня они не несли ценности. Я всегда это говорил. Всем, каждой. Первая дура, вторая сознательная, и приятно, что дочь не обозлилась. Вроде она поняла меня.
Профессор сел за стол. Попросил кофе. Я промыла турку, две ложки с горкой.
– С Лоттой, я был не против детей. – он промедлил, – я, наверное поменялся с ней местами, только с исключением во вранье. Она невероятная лгунья. Повелась с моим приятелем, до сих пор болит. Думаешь вот, Франка, говоришь как, чувствуешь, правду, не увиливаешь, все как есть, а тебя дерьмом называют. А вот враль последняя, так и живет, хороша. Для кого мне беспокоится? Дочка если, и мать ее, но я им не нужен, так уж вышло.
– Да вы фармазон.
– Я? Брось, много ты обо мне знаешь, чтобы метаться определениями, – Жеро расплылся в улыбке. – Пошли со мной, раз боишься без меня добираться до аэропорта.
– Чтобы меня, если что вместе с вами раздербанили?
– Именно.
– Я, как-нибудь, доберусь до аэропорта.
– Смотри сама. – Жеро встал.– Только момент, Франка – ты хотела увидеть Охру, а сама боишься.
– Так я ее увидела и, приятного мало.
– У-видела? Я бы переиначил в недо-видела. Кхм. Если думаешь, что Высоцкий с тебя писал «Жил-был человек…» то, милая моя Франка, как ты не далеко ушла, несмотря на десятки тысяч километров от дома.
Жеро залпом чашку.
– Себастьян посадит тебя в самолет.
Профессор закряхтел и вышел.
Проснулась. Без десяти восемь. В комнате душно, голова мокрая, тело липкое. Хочется пить.
На площадке Себастьян осматривает вертолет. Я подошла к нему.
– Все в порядке, скоро можем лететь.
– Доброе утро, где профессор?
– Спит.
– Он вернулся? Все в порядке?
– Ну да.
– С анехом?
– Чего?
– Он подстрелил анеха?
– Не спрашивал. Кстати, узнай. Если да, так мне ж его пристегнуть нужно.
– Мы в аэропорт?
– Угу.
– Во сколько?
– Ну я доделаю, тут в принципе, не долго. Пообедаем и полетим. У нас в три вылет из Охры.
Вот наблюдаю за Себастьяном – что ему здесь нравится? Как я поняла, он отличный пилот, да ещё и механик.
Прилечу. Дома, конечно, все полезут с вопросами об Охре. И что я им скажу? Отвратительно, ужасно? Изначально, мне никто не говорил как здесь на самом деле. Разводили опоэтизированные сказки. Идеалистичный мир без материального. Что за бред.
– Когда мы летели сюда с Жеро, он говорил о тебе. Немного, что с нами будет лучший проводник по Охре. На тот момент я восхищалась такими как ты – эта страна была слишком романтизирована. Когда я увидела, что такое Охра на самом деле, то искренне не понимаю, что держит вас здесь. Деньги?
– Они не держат. Они как хорошая страховка, на случай чего. Здесь я ощущаю особенность. В этом парадоксальном мире, мне хотя бы любопытно.
– А за границами Охры только лишь заурядность?
– Разве теперь ты не того же мнения?
– Я не задумывалась. Мне здесь тошно, одно могу сказать.
Себастьян промолчал. Он снова принялся проверять вертолёт.
– Себастьян!
– Что такое?
– Почему мы так срочно летим домой? Почему Жеро аж ночью пошел за зверем? Мы не должны были оставаться здесь на ночь. Мы не доехали до Торсу. Что происходит?
– Узнай у Жеро.
– Я хочу узнать у тебя.
– Потому что он не говорит?
– Не спрашивала.
Себастьян просек, что я вру.
– Франка, послушай, я специалист теоретической географии и бывший военный лётчик, который служит гидом по Охре. Я зарабатываю тем, что перевожу с места на место, обеспечиваю безопасность передвижения наемщика. Я работаю с Жеро все три года, с нашей первой с ним экспедиции, и как ты понимаешь, не могу даже и намекать на разгадки. Если Жеро что-то и скрывает, то я тем более тебе не помогу. К тому же, я просто рабочая сила, со мной он и не секретничает.
– Хорошо. А если не трогая Жеро и его дела, я задам вопрос лично тебе и по ситуации?
– Хах, давай посмотрим.
– Мы должны были сегодня утром полететь в Торсу. Там же исследовательская станция?
– Да.
– Но мы улетаем домой. Почему?
– Давай попробую ответить.
Себастьян явно повеселел, выпрямился. Вот стоит человеку сказать, что он специалист, особенно в науке, то как-то он в моих глазах и выше и стройнее становится.
– Дала сбой новая система пилотирования. Вчера разбился двухпалубник, на шестой минуте из вылета с Вайоминга, 468 человек, прямо в гору.
– О боже.
– Больная система вошла в контакт со всеми пассажирскими устройствами. Через три часа потерял управление самолет шедший на посадку в Кейптаун АС240, следом ТМ42/7u, через десять минут HYPE-10, еще через пару JERSEY-B111. У всех причина одна – контроль системы над пилотом.
– Система направляла самолеты на убийство?
– Надеюсь, что это не так. Во всех случаях пилоты докладывали диспетчерам о невообразимой скорости, которую набирал самолет, поднимая нос.
– А причём тут наша спешка?
– Нужно успеть вылететь из Охры, пока европейское соглашение не закрыло небо. До получений адекватных сведений о состоянии пилотируемой системы, все полеты будут временно запрещены. А вот насколько это, временно, кто его знает. И нам, по-хорошему, нужно вылететь домой, пока указ не вступил в силу. Предположительно, у нас есть несколько часов.
– Погоди-ка, мы полетим на потенциально опасном самолете?
– Вероятность крушения один к тысячи.
– Меня больше волнует один, чем придает уверенности тысяча.
– А тебя не беспокоит, что ты можешь остаться здесь на месяц, два, полгода?
– Считаешь, лучше умереть?
– Я не считаю, что мы разобьемся. Все, баста! Я занят делом.
«Бесстрашие.
Откуда ты берёшься? Чем обусловлено?
Смелый человек, почему ты не боишься?
Может ли жирный шестилетка, любитель крема, знать что есть голод?
Смелость – достоинство или не знание?»
Профессор спит, убитого анеха нигде не видно. Я вышла на набережную. Никого. Склонилась на деревянное ограждение. Прозрачная вода, с циановым оттенком. Сливается с медным дном, с подвижной песчаной почвой. Кажется, будто небо отражает бирюзу канала. Но я то знаю, какая ты, красная атмосфера, на самом деле. Мареновая. Даже вода мертвая, хотя пытается казаться живой. Зачем? Мы знакомы с природой твоего рождения. Будь собой, рекой ты все равно не станешь.
«Чтобы войти в кондицию, мне хватило ста миллилитров. Вино на солнце в такую жару размазало меня таки неплохо. Волны пытаются вырезать выложить себе новый путь сквозь камни.
Несколько гостевых домов, в которых остановилась профессура или кто там еще. Все они слишком старые, для кокетства не годные. Поскорее бы отсюда. Вечером уже дома. А что если… Даже думать брось об этом! Я вернусь. Не может по-другому, не может. Только куда я, спрашивается, тороплюсь? Домой, жить? Или принять ванну? Н-да, Франка. Ординарная прямая.
Короткое время.
Пройдёт несколько лет, я с грустью вспомню ночевку у смуглого, забуду тот страх и брезгливость. Стану сожалеть, о прекрасном времени, которое на тот момент таким и не являлось. Время – шулер, направляет как ему удобно.
Я осмотрелась. Ничего, одни пески. Жуткая природа. Как апельсиновая корка на ягодицах.
Дома вряд ли мы встретимся с Жеро. Он сразу же пропадет в щели Кирквуда. Я – на полгода увязну в лекциях. Интересно, тот надоедливый с четвёртого курса, нашёл себе девчонку или так и будет продолжать скулить мне под дверью? Смешно, если ждёт меня.
Когда я только написала первый сценарий из задуманных двенадцати циклов о человеческой ограниченности, только одна, из десятков студий, рискнула заключить со мной соглашение. В итоге – четыре успешных проекта. И что удивительно, публика в восторге от разоблачения. Я писала о некой глупости, присущей 90% людей, и именно этот процент проголосовал за нас на премии. Вот в чем смысл, спрашивается? Большинство либо противилось обличителю, либо смаковало. А мне нужно было – направить презрение наблюдателя на самого себя.
Жеро я встретила на кухне, в дурном настроении.
– И где ты ходишь?
– Я гуляла. И вы когда-нибудь научитесь здороваться?
Откуда это умение смотреть на человека так, что он ощущает себя кретином?
– Так, собирайся, через 15 минут будь на площадке.
– Как ваша охота? – я спросила невозмутимо, как мимо ушей.
– Спасибо, ничего.
– Ничего – это без добычи?
– Ничего – это ничего особенного и интересного, чтобы тебе ещё рассказывать.
– Я знаю про проблемы с небом. Только почему вы мне об этом не говорили? Я хочу позвонить отцу.
– Времени нет. У тебя было полсуток, чтобы звонить кому угодно.
– Я знала, что сегодня полечу на потенциальном убийце?
– Франка… Я говорю правду, время поджимает.
– У меня есть 15 минут. Я собрана.
– Нужно настраивать связь.
– Я помогу.
– Франка, – Жеро с бессилием посмотрел на меня. – у меня столько проблем, и… ты еще.
Он позвал меня на веранду. Я надела наушники, Жеро настроил аппарат:
– Звони.
Стало не по себе. Одно дело требовать, другое – получать.
Жеро вышел. Я нажала вызов.
– Алло? Слушаю. Алло, кто это?..
Мы поднялись на пятьдесят шесть метров. Жеро просматривал пустыню, все еще надеясь забрать с собой двух анехов.
– Твою ж мать, это опять бесовка?
– Да, Жеро, она за нами на… похоже на Беркута… Да ладно, откуда?
– Да навряд ли это СУ, сюда запрещено поставлять военную технику.
– Попытаюсь оторваться.
– Стой, не надо, пусть нагонит. Я правда сказать так от нее устал, но с другой стороны не скоро еще ее увидим.
– Ну-с, слушаю. – Жеро скрестил на груди руки, опираясь на дверной проем.
– Спуститесь. – Лука говорила в микрофон.
– Что? Девочка, ты с ума сошла?
– Спуститесь!
– Слушай, я по-настоящему начинаю злиться. Что тебе нужно? Мы летим в аэропорт, ты нас больше не увидишь.
– Вы с добычей, профессор.
– Ну да, что есть, то есть.
– Спуститесь по-хорошему.
– Зачем? Отнимешь анеха, чтоб с почестями придать его огню? У вас нет религий, чтобы я мог поверить не в твое упрямство, а в совесть.
– Я стреляю.
– Попробуй только.
Стало страшно.
– Профессор, я боюсь.
– Кого? Эту идиотку? Так я сам уже.
Девушка выпустила боеголовку.
– Я нажму на рычаг.
– Твою мать, что за паскуда! Себастьян?! Себастьян! Снижайся!
– Блефует!
– Не уверен.
– Ну, и что за остановка?
– Не паясничайте, профессор! Я заберу тело. И направляйтесь дальше, в аэропорт.
– Послушай, Лука, ты меня вынуждаешь.
– Последовать судьбе предыдущего защитника?
– Я этой чуши чтоб не слышал. Ты перегибаешь. Я уже подстрелил животное, больше охотится не собираюсь. Ты нас задерживаешь.
– Отдайте тело и проваливайте.
Профессор в отчаянии. Обратился ко мне:
– Вот что мне делать?
– Вызовите подмогу.
– Нельзя, времени нет. Самолет последний.
– Вас двое мужчин против нее.
– Что ты несешь?
– Тогда отдайте анеха, я не знаю.
– Как можно отдать, Франка? Он мой последний.
– Почему?
Жеро не ответил.
Как так последний? То есть после возобновления полетов, он сюда ни ногой?
– Я его возьму силой.
Девчонка пошла на таран к брезенту. Себастьян крикнул:
– Остановить?
Жеро махнул рукой:
– Она ненормальная дикарка. Что ей будет?
– Зря. Скрутить ее мороки не так уж и много.
– Да о чем вы?! – Жеро всплеснул руками.
Дикарка уже разрезала канат, когда обернулась:
– Да, профессор, поясните, о чем вы? Почему меня тронуть – гнусность, а на анехов устраиваете охоту?
– Я не сравниваю анеха с человеком.
– А как вы определяете? По внешнему виду?
– Я промолчу.
– Смотрите какая странность: вы считаете дурой меня, а по мне, так вы глупый человек.
– Кто-то из нас заблуждается.
– И это, конечно, я?
Жеро развел руками.
– Садись, Франка. – он склонился над девушкой. – За сколько управишься?
– Пять минут.
– Давай быстрее.
Когда мы зашли в вертолет, Себастьян резко потянул рычаг. Лука отпрянула от неожиданности.
– Франка, она за нами?!
– Нет.
Она так и осталась лежать на земле, беспомощная. В дураках.
– Чего такая задумчивая? – Жеро хлопнул меня по плечу.
– Она просто защищает свою землю.
– Не извиняй её. Нет, серьёзно, её не стоит жалеть. На самом деле, нам бы успеть на самолёт и дело считай выгорело. Себастьян?
– Успеем! Пристегнитесь, уйду на максимум.
– Франка, просыпайся, садимся.
Шея затекла. Как же больно.
С просохни я смутно что понимала. Профессор был взволнован.
– Себастьян, в чем проблема?
– Мне не дают добро на посадку.
– Какого черта? Дай диспетчера.
– Жеро, я не могу.
– Дай сюда! Прием! Здравствуйте, МАС98 разрешите посадку!
– Добрый день, МАС98 уходите влево, посадку не разрешаю.
– Почему? Справа впереди свободно.
– МАС98 посадку не разрешаю…
– Девушка, я не вижу причины – снизу сверху все чисто…
– МАС98 вы можете сесть на Tap-Heliport, уходите влево на 500 метров.
– Видимо ждут самолет.
– Какой самолет, Себастьян? Кто сейчас полетит сюда? Мы так опоздаем!
Я не вмешивалась. Огребсти лишний раз не хотелось. Жеро взбешён, такого потока, вырезанного цензурой услышать – приятного мало.
Выбора не было. Мы сели на площадке Tap-Heliport, в 20 минутах, и естественно, по закону подлости не было ни одного внедорожника. Вертодром будто вымер. Пара кур в подземном переходе. Из местных единственный еле живой дед, вроде охранник. Себастьян сказал, что ему сто пятьдесят лет. Я фыркнула.
У нас полчаса до закрытия гейта. Пришлось бежать.
– Я больше не могу, у меня ломит в боку!
– Давай беги молча.
– Сколько нам еще?
– Километр.
Я бы расплакалась, если бы слезы и так не стекали по лицу в качестве пота.
К нашему счастью вылет задерживался на полчаса, шанс ещё есть. Но как же без проблем: в аэропорту Охры четыре гейта. Мы побежали в D – закрыт. G – закрыт. Следующий – аллилуйя. Проводим электронные билеты по скану – не проходят. Сотрудник аэропорта попросил распечатанные билеты. Профессор не в интеллигентной форме попытался объяснить, что кто он, что мы вот-вот опоздаем на рейс и прочее прочее, но белый парень только пожимал плечами. Wi-Fi аэропорту не работал. Сеть аэропорта раздать отказали, распечатать билеты стало быть невозможно. Началась посадка. Мы опоздали. Жеро поднял шум. Вроде как договорились пустить нас на борт лайнера для «закрывающих аэропорт» сотрудников.
Перед нами попросили прощение за задержку в час.
Жеро нервничал. Себастьян все это время не вставал с кресла ожидания. Я подсела к нему:
– Как тебе удаётся держать себя?
– Завидую Жеро, носится по аэропорту, так время идет быстрее. А я лишь убиваю рассудок. Мне не удается себя ослабить в покое.
– А можно попроще?
– Ты не тому удивляешься. Подумай о первом человеке в космосе, о его ощущениях и постарайся не задавай больше таких вопросов.
– Полегче. Не заводись.
– Тебя кто-нибудь ждет дома?
– Нет.
– Тогда ты счастливый человек, Франка.
– Нда? Я думала наоборот.
– Смотря по ситуации.
– А тебя ждут?
– Да.
– Кто?
– Сын.
– А сколько ему?
– Семь. Он первый год в интернате.
– Ой, прошу…
– Нет, с его матерью все в порядке.
– А почему…
– Дальше без вопросов, договорились?
Подошел Жеро.
– Ну что профессор, вы с хорошими новостями?
– Да, в каком-то смысле. Наш самолёт точно не разобьётся.
– Закрыли небо?
– Именно.
Часть III
Я эту песню уже слышала. Как же его… такой желтенький… не помню. Минорная.
Нам нужен был транспорт, добраться до Торсу. Именно в это поселение мы должны были отправиться до объявления чрезвычайного положения. Это мощная, нашпигованная чем только можно исследовательская станция. Жеро не унимался и искал другие возможности убраться из Охры. Труп анеха оставили местным – сожгут.
Жеро попросил нас подождать у выхода. Сам он пошёл искать пикап. Ему хватило пяти минут. Он подкатил к нам на красном додже.
Я раскинулась на заднем. На потолке фломастером нарисован зелёный монстр.
– Кто вам дал машину?
Мужчины переглянулись.
– Франка, не считаю нужным договариваться с кем-либо.
– В смысле?
Себастьян обернулся ко мне.
– Считай нам выплатили компенсацию.
– Не понимаю. Что вы смеётесь? Эй!
– Франка, отдыхай.
– Вы угнали..?
– Стоп! Баста! Ты еще повозмущайся! Меня отымели пополной и не только меня, на минуточку. Я понятия не имею почему не разгромил этот ублюдочный аэропорт! Поэтому, будь добра, помолчи.
«Я не ворую – я компенсирую.
Я не лгу – я благодетель.
Я не предаю – я поменял ориентиры.
Я не бросаю тебя – я развиваюсь.»
Никто из нас не проронил ни слова за два часа. Каждый думал о своем. Но и правда, видимо в данной ситуации, я самая не поврежденная душа. Кроме самой себя, терять мне некого. Одиночество неуязвимо перед смертью.
До Торсу мы добрались уже в сумерках. Нас никто не встретил. Чернота. Ни огня. Включили фонарики. Мы обошли поселение – никого. Жеро буйствовал.
– Что за черт?!
Над нами пролетели несколько истребителей.
– Себастьян, это… F- 35? Твою ж мать…
– Похожи. Очень.
– Откуда у них…
– Хочу ошибаться, но кажется, это не местные.
– Погодите, разве небо не закрыто?
Профессор выругался:
– Закрыто, Франка.
– Я осмотрюсь здесь, все же надеюсь кого-нибудь найти, а вы идите в диспетчерскую, располагайтесь, но пока не включайте свет. Мало ли чего.
Себастьян скрылся за углом дома. Жеро потащил меня за рукав.
Оказывается, я никогда раньше, не слышала тишины. Звук, который окружает меня сейчас – страшный суд. Сейчас я, как никогда наедине. Тет-а-тет с той, из которой я не прочь вырваться. Из ее глупых мозгов.
И все же, я живу каждый день.
Ночью Торсу обстреляли с воздуха.
– Я не собираюсь это так оставлять. Себастьян, включи машину, попробую настроить связь.
– Нет, Жеро.
– Включи.
– Нет.
– Не понял.
– То есть ночью нас случайно обстреляли?
– Это какой-то абсурд.
– Когда Охра – единственная неприкосновенная земля на карте, на которую ни одному государству нельзя и покуситься; которая защищена международным правом и входит в наследие ЮНЕСКО; атакована американскими и японскими истребителями. Это считается абсурдом? Когда впервые в истории полностью закрыто небо и самая передовая связная станция пуста – это, Жеро, по твоему, чушь, бред, бессмыслица?
– Что предлагаешь ты?
– Не спешить и прикинуть наихудшие последствия. И не забывай, что с нами все-таки девчонка. Которая хочет жить, и у меня, профессор, дома семья, я хочу вернуться.
– Я правильно тебя понял, что если у меня нет банальных причин жить – я считаюсь самоубийцей?
– Жизнь сама по себе банальна.
– Она банальна в заурядной голове.
Я стояла под дверью, и не решалась выйти. Они замолкли, я тихо отбежала, боялась, что кто-нибудь из них войдет. Никого. Я вышла на улицу.
– Кстати, Жеро, может с девушкой тоже будем считаться? Не лично решать, а предлагать варианты?
Я опешила. Профессор поднялся:
– Я предлагаю поехать на другую станцию. С собой возьмем прицеп, бензин и еду. Посмотрим, что творится там. Хотя по сути, легче набрать.
Себастьян ссутулился.
– Я и не спорю, что легче. Но что если военные вычислят нас? Не местные же пилотирует истребители.
– И что? Мы же не знаем кто они. По-хорошему, нас здесь не должно быть. Они стреляют по местным, нас то зачем трогать?
– Может быть. Однако сомневаюсь, что им есть дело до кого-либо, раз они не разбираясь, есть ли здесь люди, открыли огонь по крупнейшему поселению.
– Я извиняюсь, но где же все? Их вывезли? – я вытаращила глаза – Это война?
Себастьян хлопнул меня по плечу:
– Не бойся. С чего вдруг? Да и между кем?
– Не между, а с Охрой.
– Исключено. С кем здесь воевать? Это пустыня. В Охре нет ничего ценного.
– А культура?
– Ты думаешь что это ценность, ради которой можно начать борьбу?
– Война – это уже слабоумие, а в нем разбираться смысла особого нет.
Профессор хмыкнул:
– Тогда уж называй это нападением. Что, кстати, скорее всего и есть.
Мы пробыли в Торсу еще сутки. На складах полно еды. Жеро и Себастьян все гадали куда делись местные, искали следы и рассуждали: застрял ли здесь кто-нибудь как мы?
По истребителям было понятно, что это международная кампания. Больше по нам не стреляли, но профессор высказал опасения, что скоро нам ждать военных.
Они не знали к лучшему ли это. Решили, что если до вечера ничего не прояснится – выйдут в сеть.
– Я набираю?
– Давай.
Себастьян вызвал соседнее поседение. Молчание. Потом еще одно, то же самое. И так несколько раз.
– Что за блядство?
– Жеро, вызов! К нам!
– Бери! Включай!
На экране показался обрюзгший военный, форма не наша.
– Торсу-Торсу? Связь нормальная? Торсу, меня видно? Добрый вечер, капитан Семаргин, миротворческий отряд С-Yа, вы меня понимаете?
Мы переглянулись между собой, кивнули.
– Отлично, наши. С кем имею честь разговаривать?
Жеро нерешительно:
– Профессор физических наук авиационного исследовательского института, Жеро Ресем.
– Профессор? Что вы здесь делаете? Вы должны были покинуть охру до закрытия неба!
– Не успели.
– Очень плохо.
Капитан постоянно с кем-то переглядывался.
– Оставайтесь в Торсу. Мы за вами пошлем миротворцев.
– Миротворцы? Что случилось, капитан?
– Профессор Ресем, подождите с ответом до утра.
Мы развели костер. Первая горячая еда за два дня. Каждый был молчалив, потому что мы были в равной степени в не ведении. Мы не ждали утра как спасения. Что-то напротив, тревожило об обратном.
Из далека послышался звук. Похож на двигатель. Себастьян повернулся к Жеро:
– Они же не могут так рано?
– Не могут.
– Местные?
– Не знаю.
Они оба напуганы. Я спросила:
– Нас же не тронут?
Черная точка увеличивалась, силуэт становился понятнее.
– Она меня доконает!
Жеро топнул ногой.
Это была Лука. Она обдала нас песком, тормознув на баги в полуметре.
– Здравствуйте!
Профессор прокашлялся:
– Эффектно.
– Конечно, не сравниться с тем, как вы оставили меня.
– Прошлое. Кто не был глуп когда-то.
– Неужели мне слышится отголосок раскаяния?
– Не без основания.
Лука рассказала, что вычислила нас по сигналу, и что нам не стоит дожидаться военных.
– Все научные сотрудники, журналисты, охотники и путешественники должны были вылететь из Охры до закрытия неба. Взамен, сюда, по последним вычислениям, было отправлено 23 военных самолета из 12 государств. 26 истребителей пятого поколения. Я пока не понимаю, зачем миру уничтожать нас.
Себастьян омрачился:
– Как я понимаю, трагедия с самолетами была переживанием не для всех.
Жеро побагровел:
– Невероятно!
– Профессор, я не понимаю.
– Походу дела, все недавние катастрофы – запланированная операция, чтобы закрыть небо. Чтобы никто лишний здесь не болтался. С такими событиями, кому есть дело до Охры? Таким образом здесь можно творить что угодно. Надо же, какая ценность – захват Охры стоит почти десяток самолетов.
– Он стоит тысячи жизней.
– Милая моя, Франка, жизни мы переживем, а потеря больше чем десятки миллиардов долларов, отразится на каждом.
Лука поморщилась:
– Профессор, знаете, я бы с удовольствием прошла мимо вашего тела на виселице.
Жеро причмокнул:
– Ласковая какая.
– Собирайтесь, поедете за мной. Иначе вас расстреляют.
Я дернулась.
– Если не поторопитесь, то станете теми несчастными, которых разорвала стая анехов. Во всяком случае, именно с этой официальной версией, ваши тела вручат семьям.
Тут Лука художественно опустила глаза, в показной печали.
Себастьян и я пошли за вещами. Жеро, видимо, не доверял Луке. И та спросила:
– Не торопитесь, профессор?
– Куда?
Лука как бы насмехалась над ним.
– Вы не уверены в моей порядочности?
– А должен?
– Как странно, профессор. По вашему, добросовестность – качество, требующее доказательств.
– Не понимаю странности.
– Хм. Могу ли я рассчитывать на честный ответ?
– Давай попробуем.
– За границами Охры, остальные люди мыслят так же как вы?
– Конечно нет.
– А они?
Лука указала пальцем нам в след. Жеро обернулся; мы с Себастьяном уже зашли в обстрелянную постройку.
– Не думаю.
– Это даёт мне надежду.
– О чем они говорят? Мы ведь поедем за ней?
– Франка, ну что тут думать? Мне первому не нравится идея ждать миротворцев. У меня брат воевал на Ближним Востоке.
– Родной?
– Нда, младший. Зачем-то сунулся в армейский анал. Причем вся семья радовалась, мол гордость; да и вся эта военная кампания сплошной валютный плюс. Он вернулся через четыре месяца больной, но с наградами и хорошей пенсией. Хотя до армии он уже был не здоров.
Я осторожно:
– А там его сильно ранили?
– Сильно. Прямо в голову. Не о том я здоровье говорю, Франка. Он мне рассказывал, насколько глубоко можно проникнуть… кхм… Он насиловал. И с таким смаком расписывал каждую… он помнил всех. Естественно война просто вытянула из него то залежалое говно, которым он по сути являлся.
– Ты общаешься с ним? Мне сложно однозначно ответить. Ладно, я просто хорошо знаю, как нечто человеческое может исчезнуть от возможностей господства и права. Не понимаю, чем так обольстителен плен власти – то же самое рабство. Куда хитрее приманка чувства. Вот если б владеть ими, я бы понял.
– Симпатизируешь Дон Жуану?
– Не паясничай. Чувства – не только страсть да любовь.
– Но они первичны.
– Боже мой, это с чего вдруг?
На стуле лежала какая-то книга. Не видела ничего подобного, странные знаки. Текст написан по спирали, против часовой. Символы очень просты, как я поняла, единственно заглавная буква в левом нижнем углу – жирная точка. Чем ближе к центру, нажим более легкий и буквы мельче.
Я перелистнула, из книги вывалилась фотография. Очень старая, но в отличном состоянии. В центре болотного фона стоит девочка, лет навскидку до девяти. Блондинка в вельветовой кеппи. Марроновая куртка и белые гольфы. Заболели виски. Обычный ребенок.
Я сунула фотографию между листами и положила книгу на место.
Мы двигались за Лукой.
– Да не знаю я, Себастьян, не знаю! Но что-то остерегает от девчонки.
– Жеро, расслабься.
– Да не могу! Ты же слишком спокоен.
– Когда влипаешь по самый хер, чего уже портиться в лице?
На дороге мы нередко видели трупы аборигенов и анехов. После двадцатого, мужчины перестали удивляться. Я больше не смотрела в окно. Мы добрались до холмов, там стало тяжелее. У одной из песчаных гор Лука остановилась. Она высунула голову из окна:
– Выходим!
Пикапы замаскировали песком и вышли на более-менее чистую дорогу. Лука сказала, что этот гористый участок называется Косплей.
– Никогда о нем не слышал.
– Вы о многом бы услышали впервые, профессор, если о нем кто заговорил.
– Себастьян спросил куда мы идём.
– В деревню ЯккоТу.
Там были местные, которые никогда не видели пришлых. Никто беспардонно не таращился на нас. Рассматривали, да, но без лишней наглости. Мелкий шкет вцепился в мамкину юбку. Застенчивый якобы, но в нашу сторону поглядывал, мать одернула подол.
Если бы вы знали, что пришельцы не мы.
Лука провела нас в свободный барак. Мы оставили вещи и пошли за ней, к костру. Там в котле остатки ужина.
– Значит вот где все аборигены.
– К сожалению не все, профессор. Совсем малая часть.
Себастьян вытянулся:
– То есть не все дома заняты?
– Конечно нет. Я не могла связаться ни с кем из организации. Здесь, только рабочие деревни и те, кого я смогла подобрать на песках. Слишком быстро Охра вымерла, я ничего не понимаю. Все чересчур неожиданно.
Камелопардовая студия, бывшая художественная мастерская. Посередине стол с настольной лампой. Светильник, с обмотанным скотчем проводом, горит тускло, но благодаря ему, в красно-коричневое пространство вмешиваются бежевые полосы. Жеро без брезгливости, на кресле за столом, щелкает по клавиатуре. Пытается в обход, установить связь с родиной. Сейчас лучше его не трогать, да и никто к нему не лезет. У прибора стакан с пролитым разбавленным спиртом. Себастьян в ангаре с парой местных осматривает аэропракт. Я старалась описать события тупым карандашом, на истрепанных распечатках. Чтобы освободить графит, приходилось отдирать деревянную оправу ногтями. Я сидела на стопке из матрасов у стены. Три свечи возле, не давали нормального света для письма. Скоро заболели глаза. Полночь – а я думаю, что так холодно? Накрылась одеялом. Лука сидела на полу возле двери, в ней больше не было ни бойкости, ни былой дерзости. Мы встретились глазами, девчонка выпрямилась, подошла ко мне и села рядом.
– Тебе холодно?
Лука кивнула. Я накинула на нее одеяло. Она вся сжалась и тихо произнесла:
– Людей жалко. Им даже прятаться негде.
– Негде. Как вы собираетесь бороться?
– А никто и не будет.
– Вас же уничтожат.
– Если не солдаты, то старость в любом случае.
Жеро поднял голову:
– Лука, сколько тебе лет?
Девушка задумалась.
– Вот честно, не знаю.
– Да ладно…
– Нет, правда, мне незачем следить. Я совсем не кокетка.
Профессор усмехнулся и продолжил работать. Я сказала Луке, что не могу понять, откуда в ней это нездоровое пренебрежение ко времени.
– Пренебрежение? Я его не замечаю. Мне все равно на время. Думаю, как и большинству. Хочешь сказать что старик помнит, в какой именно вечер, он заснул старым песочником?
Жеро еле слышно подхихикивал.
– Вас пытаются истребить. Агрессору дать отпор вы и не пытаетесь. С такими мягкими, ублюдки только множатся.
– Я не понимаю что такое защищать, потому что не понимаю как это – нападать. Мы не за силу и хватку. А вот вы – другие. Каждый считает другого нечестным, хотя сам таким и является. Гнездитесь в своей же желчи.
– Категорично.
– Так оно так и есть.
– Нуу куда залезла. Ты мыслишь по-детски, Лука, глухо, не смотря по сторонам. Нельзя так твердо, наотрез что-либо утверждать, так однозначно. Ребёнок – может рассуждать исключительно размытыми хорошо-плохо, но человеку взрослому так мыслить напросто глупо.
– Если бы твои исключения составляли хотя бы большинство, я бы умыла руки от демагогии, но вы живете в сущем дерьме, признай это.
– Лука…
– Ну ты, вот ты, человек хороший? Да? Почему?
– Лука. Я не утверждала.
– А ты бы хотела?
– Лука, жизнь с ее компонентами слишком противоречива. Все имеет две стороны и нельзя утверждать, что некая женщина умерла только от избытка сахара в рационе. Есть слово – совокупность. И в мире не только дерьмо, раз он еще не прогнил окончательно. Значит, его держит не такая уж и ничтожная, меньшая часть.
Жеро видимо долго нас слушающий не выдержал:
– Дамы, подите пробздитесь.
Мы не ответили, и он снова погряз в делах.
Лука потянула мой мизинец:
– Вами правят и вы согласны жить в иерархии.
– А как по другому?
– У вас даже порядок повиновения животный – не по интеллекту, не по духовности, а по усидчивости и целеустремленности.
– И что предлагаешь?
– Без унижения – без правителя.
– Не понимаю тебя, должен же быть лидер. Как без него?
– Как мы.
– Но у вас ничего и нет. К тому же, вы невероятно разобщены.
Жеро, видно, по-тихому сотрясался. Лука снова задала вопрос:
– А ты довольна своим правителем?
– Нет. Но думаю, что по-другому быть не может.
– Год назад, у нас в Охре проходил международный форум. Заваакуировали полтора гектара, построили площадку, потом и снесли… Было около сотни представителей государств. Поэтому я смогла насмотреться на людей по ту сторону. Я не такая уж и необразованная, как ты думаешь. Мой отец охотник, обещал матери, что увезет ее отсюда… Но не суть. Хватит этих разговоров.
Мы недолго молчали. Лука спросила:
– А какой он, твой отец? Твоя семья?
– Мой отец? Кажется, я его стыжусь.
– Он глупый человек?
Лука вытянула шею. Я продолжила:
– Он архитектор, но мой опыт показывает – художественное образование не является образованием духовным. Искусство – лишь инструментарий. Отличительные болваны могут великолепно писать картины, как мой отец, например, и сочинять атласистые увертюры, как моя мать, тоже шибко умом не одаренная. Меня раздражали родительские посиделки с разговорами о мире, о котором они толком ничего не знают, но пытаются размышлять.
Лука перебила меня:
– Я видела ваше искусство.
– И как?
– Оно зависит от человека. Ты продолжай.
– Родители афильировали меня к обществу интеллектуалов, не понимая, что это все пустышка, которая не учит думать. Сноб всегда глуп, а человек всегда умирает. Вот мой брат…
– Родной?
– Да, старший. Вырос в устойчивой концепции-картинке, сегодняшнего дня – художник, успешный дизайнер, учредитель нескольких компаний. Приласкал, ничего такую, смазливую, и живет с ней. Месяц назад была годовщина. Она танцовщица и, о боже, поэтесса. Когда мы собираемся у родителей на ужине, эта «святая» пара начинает типичные разговоры о том, что средний класс растет; о потрясающей выставке Komar and Melamid; о Афанасьеве и его Оренбургском периоде… я ору. Но они не говорят, что я истеричка, нет же, боже упаси, мы идеально возвышенные люди, мы понимаем любое человеческое бессознательное. «Франка – творческая личность» говорят. И самое обидное, они даже не сумасшедшие.
На улице послышался треск. Профессору удалось настроить связь.
– Приём! Да-да… Жеро Ресем! Я в Охре, вы меня слышите? Я здесь с двумя…
Грохот от повторяющихся ударов, хлопки. Стены отгораживали нас от бликов и мерцания по ту сторону. Тканевая завеса изрыгала алый, выплевывала шарлах. Автоматная очередь. Дохнуло сырым мясом, ударило разорванным…
Я почувствовала конец. Никогда и не подумала бы, что будет таким. Боишься, трясёшься, а на деле – смирение, готовность повиноваться. Бред, абсурд, трудно поверить, что Он пришёл.
В дверь вломились два солдата. Один молодой, цыпленок белоперый, второй зрелый с подведёнными глазами. Я смотрела на молодого, потому что его молочно-восковые глаза слушали мои.
Он не может выстрелить.
Молодой солдат направил ствол на меня.
Он не может выстрелить…
Второй выстрелил в Жеро. Его сидячее туловище опрокинулось на только что налаженную связь.
Он не может выстрелить. Он молод, ещё гибок… он же ещё живой…
Лука схватила обрубок печи, но не успела выпрямиться. Она легла, в искривленной позе.
Он не может выстрелить…
Заключение
Перевернутая вертолётная лопасть над головами, рассекает разлетающиеся звуки из першащих от перегара глоток. Тусклая энергия, еле живая, засажена в стеклянно-ребристые плафоны, бьется в лихорадке и придает коже приятный золотистый оттенок. Румяные лица – алкоголь подсвечивает изнутри. В ограниченном пространстве, где разнообразие пропорционально равенству – первую скрипку играет удовольствие.
В баре сегодня полная посадка. Две соперницы напротив, одного из самых нестоящих мужчин – ему сегодня выбирать; столик из молоденьких, но не свежих девушек; две манкие со слишком громким смехом; и трое татуированных парней в коротких шортах – единственные от кого можно надышаться воздухом.
Высунула голову из окна, на мало проходимую улицу. Белая ночь, поэтому и конец дня не замечаешь.
Свежо. Обсмотрела улицу. Пара прохожих. Второй этаж, дом еще царской постройки, капремонт примерно в восьмидесятых… единственное не занавешенное окно из которого видно двухэтажную кровать, стеллаж – ничего интересного. Я повернулась к столику.
«Скромность – слабость. Много исключительных обстоятельств подпортила моя деликатность.
Скромность – благопристойность.
Люди, которыми восхищаются, с которыми большинство было бы счастливо связать судьбу – кроме моего сознания их доблесть нигде не начерчена. После нас их благородство канет.»
Так выглядел бы эпизод из моей жизни, если бы я вернулась домой.
– Мам, я хочу тебя с ней познакомить. Завтра в полдевятого в «Жантауре»?
– Только меня?
– Отец ее видел.
– Пардон, это как собственно?
– Франка, я их застукал во дворе. Прощались, лебедушки.
– И мне не сказал?
– Забыл, наверное.
– Потрясающе!
Фрагмент из моей жизни, если бы я вернулась домой.
***
Молодой солдат выстрелил в меня. И самое дурное, что он попал в бедро. Вторая пуля мимо. Я извивалась на полу, и разглядывала свою кровь. Я плавала в своём же горячем нутре, пока молодой перезаряжал ствол. Щелчок.
Странно,живешь, ползешь во времени и вдруг кто-то его крадет. Причём оно ему даже и не нужно.
А я больше не существую.
Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.
Последние комментарии
6 часов 38 минут назад
6 часов 52 минут назад
7 часов 25 минут назад
7 часов 57 минут назад
23 часов 27 минут назад
23 часов 37 минут назад