Ковент-Гарден [Юлия Боднарюк] (fb2) читать онлайн

Наименьшие потери

1.

Шарик соскользнул с медного обода и с треском заскакал по ячейкам. Анна поспешно отвела взгляд, зная, что предугадать, где он остановится, все равно невозможно, но успела заметить, что попадает он преимущественно в красные.

– Двадцать шесть, черное, – крупье поместила стеклянную метку на клетку в том ряду, на границе которого лежали её две фишки, и поставила рядом стопку втрое больше. За её спиной кто-то одобрительно ухнул и даже раздались аплодисменты.

*      *      *

Она слонялась по бульвару и пришла на терминал, когда вся очередь уже переместилась от окошек регистрации к турникетам у прохода на посадку. На пароме Анна сразу ушла на корму, села на скамейку, бросив рядом сумку. Серая вода шла рябью. Хельсинки провожал их дождем.

На корму выходили двери и окна какого-то из корабельных баров. Он был полон – то ли пассажиры собрались посмотреть отплытие, то ли отметить его, то ли это было обычным времяпрепровождением, и бар никогда не пустовал. Анну поразило то, как, едва взойдя на борт, все немедленно бросились развлекаться. Когда она сунула нос на прогулочную палубу (или променад, как было отмечено в плане судна), та уже кишела народом – люди листали меню в ресторанах, перебирали сувениры и вешалки с одеждой в лавках, пространство наполнял многоязычный гвалт, звон вилок и грохот жетонов в игровых автоматах.

Дверь в бар то и дело распахивалась, выпуская вместе с курильщиками тепло и веселый гомон, и Анна почувствовала отвращение к этой беззаботности. Она одернула себя – они не виноваты, да и никто не виноват в том, что она делает. Анна всегда винила себя, и те, кто знал её, более всего ценили в ней это качество.

Прямоугольная гавань удалялась, рассеченная широкой пенной дорожкой. Капли стучали по перилам, и ветер то и дело забрасывал их на палубу, норовя попасть в девушку. Путешествие началось, хочет она того или нет.

Свою каюту она нашла не сразу – на самую нижнюю, вторую палубу спускался всего один лифт. Третья и четвертая были заняты автомобилями, а её уровень, по самым лучшим предположениям, находился где-то в районе ватерлинии.

Каюта была очень просторная и темная. Утопленные в разных углах потолка круглые лампы даже в сумме давали не слишком яркий желтый свет, который, тем не менее, позволял читать. Она опустилась на единственную откинутую и застеленную койку, развернула программу круиза, которую сунули ей в руки вместе с посадочным талоном. Ансамбль африканской песни выступит на главной палубе, а затем – в ночном клубе. До этого будет шоу воздушных гимнастов. Анна положила буклет. Нет ей дела ни до африканских песен, ни до акробатических трюков, ни до того, что это краткое морское путешествие – круиз. Просто она сказала, что боится летать, и ей пошли навстречу.

Анна не знала, боится ли она летать на самом деле. Она никогда никуда не летала.

Сначала, понятно, был порыв просидеть безвылазно в каюте до самого Стокгольма. Анна тут же заклеймила его как показушный. Разыгрывать комедию (а точнее – трагедию) все равно не перед кем. Если она останется, мысли о завтрашнем дне задушат её за шестнадцать часов плавания. Лучше поскорее подняться наверх – к людям, к шуму, к жизни. К тому же, не мешало бы пообедать.

Она сделала полтора круга по прогулочной палубе, останавливаясь у всех заведений, разглядывая меню на четырех языках и прикидывая расходы. Два ресторана грозились вычерпать все финансовые ресурсы, в баре только наливали, кафе могло предложить лишь закуски и десерты, а закусочная – пиццу и бургеры. Анна заглянула и в ночной клуб, заявленный также как казино. Он еще не начал работу, здесь было малолюдно, по танцполу и между столиками бегали дети. Весь первый этаж клуба был уставлен слот-машинами и детскими игровыми автоматами. «Странные у них представления о казино…». Только потом она заметила в углу три зачехленных до поры стола.

Анна ещё раз проверила кошелек, хотя точно знала, что там сорок четыре евро купюрами по десять и монетами по два, после чего решительно повернула к кафе. Выбрала салат с креветками, ягодное пирожное и кофе и отнесла свои тарелки к самому удобному столику у окна. Оказывается, она успела проголодаться, и салат проглотила, даже толком не распробовав. А вот пирожное оказалось вкусным и кофе, который она сама налила себе из кофе-машины – тоже. За толстым стеклом иллюминатора рябила темная поверхность моря, и в узкой полоске чистого неба над самым горизонтом, скупо разлив лучи по воде, в первый и последний раз за день показалось оранжевое солнце

«И впрямь как должно быть в круизе!» Анна съела еще несколько ложек десерта, откинулась на удобную спинку кресла и вздохнула от удовольствия. И сразу вспомнила, зачем она здесь.

*      *      *

Анна долго не решалась подойти к рулетке. Фланировала поблизости, читала правила, смотрела на игроков за столом «блэк джека». У рулеточного стола все еще было пусто, и, в конце концов, она подошла первая.

– Двадцать шесть, черное, – крупье поместила стеклянную метку на клетку в том ряду, на границе которого лежали её две фишки, и поставила рядом стопку втрое больше. За её спиной кто-то одобрительно ухнул и даже раздались аплодисменты.

Она выиграла на третьей ставке, и дальше продолжала выигрывать с поразительной периодичностью. Её игра привлекла других посетителей, у стола даже стало тесно, и дела пошли ещё лучше. Неведомый прежде азарт будоражил её изнутри, как слабый ток. Она ставила понемногу, но теперь её фишки уже были сложены в две стопки. Анна рискнула поставить одну из них на «красное», где минимальная ставка была 10 евро, и столбиков фишек стало три. Стоявший рядом с ней худой подвыпивший парень в клетчатой рубашке раз от раза всю первую дюжину засыпал своими синими жетонами, и крупье каждый раз сгребала их со стола. Анна же, если проигрывала, пропускала ход. Иногда это помогало.

…Она наращивала свой капитал около часа, а продулась быстро. Анна чувствовала легкую усталость, но уже настолько успела привыкнуть к внезапной благосклонности фортуны, что не предполагала иного исхода. Во всяком случае, пока ей ещё хватало жетонов, чтобы быстро наверстать потери. Анна подравняла оставшийся столбик фишек и поставила его на «черное».

Слева от неё вновь возник парень в клетчатой рубашке, сваливший после очередного проигрыша. Теперь его заметно покачивало, в руке он держал стакан с коктейлем. Подойдя к рулетке, он мимоходом приобнял её за плечи.

– Выигрываешь или проигрываешь? – поинтересовался он.

– Проигрываю, – буркнула Анна.

– Тебе надо попробовать играть в «блэк джек». Тебе понравится «блэк джек».

– Мне никогда не идет карта, – отозвалась она, следя за колесом рулетки. В конце концов, на кону были её последние фишки.

– Нельзя так думать, – заметил парень и отчалил.

Шарик упал в черную ячейку…

«Да!»

…и с последним толчком инерции перевалился на соседнее «зеро».

«А если б я сказала «win», я бы выиграла», – подумала Анна. – «Поделился своей непрухой!». Она сердито глянула в ту сторону, куда скрылся тип с коктейлем. Обменяла еще пару монет, быстро их проиграла, вышла из казино и стремительным шагом отмерила круг по променаду. Только тогда разбушевавшийся азарт и злость пошли на убыль, и девушка вдруг удивилась самой себе. И даже не себе, а той, незнакомой Анне, что яростно требовала вернуться, купить еще фишек, играть дальше и нелогично и безрассудно верила в свою удачу.

Но та, вторая, скоро исчезла, а единственная оставшаяся Анна уже поняла, что дело вовсе не в чужом невезении.

Нет, как обычно, дело в ней.

*      *      *

Рулетка вытянула из её «дорожных» (то есть последних) всего восемь евро, но учитывая исходную сумму и остаток этих дорожных, стоило схватиться за голову. В Стокгольм она прибудет без копейки, но ей было безразлично, что станется с ней по прибытии. Хуже того, ради чего она едет, все равно ничего не произойдет.

Прежде чем решиться на этот шаг, Анна голову себе сломала, день и ночь размышляя о том, какой выход связан с минимальными потерями. Пока, наконец, не признала, что вот он, похоже, и есть, этот самый выход. Поиск решения может быть бесконечно долгим, если есть время. Когда времени уже нет, начинаешь дергать все рычаги уже не думая, к чему это приведет.

…Нужно было спасаться от этих мыслей, и она снова зашла в ночной клуб и поднялась на второй этаж. Здесь продолжалось вечернее шоу, цветные прожекторы метали снопы света, и его радужное зарево сверкало на блестках нарядов певцов и танцоров. Длинные диваны были заполнены, зрители сидели даже на лестницах. Анна тоже опустилась на свободную ступеньку, и очень скоро эта пестрая феерия затянула и её. Песни звучали сплошь знакомые, из тех, что прокручиваешь в уме, когда особенно легко и все удается, и она стала подпевать негру в сверкающем пиджаке.

…It is now or never.

I ain’t gonna live forever,

I just want to live, while I'm alive!¹

«Не сойти мне с этого места!», – подумала Анна. Она бы действительно с него не сходила. Это наваждение оказалось стойким и не сдавало рубежа бубнившему в сознании голосу, который не оставлял её ни на день вот уже несколько лет. И в разное время она квалифицировала его то как совесть, то как наиболее подлое проявление памяти.

– It’s! My! Life!

Это не про неё. Это все не её жизнь. Она здесь как вор, который забрался в дом, не зная, что хозяева созвали прием, и теперь веселится, успешно затерявшись среди не знакомых друг с другом гостей.

«Да как ты можешь вообще!»

«Могу, черт возьми, да, могу! Я именно такая – пустая, глупая, поверхностная! И здесь есть все то, что мне нужно. А от тебя мне нужно только одно – чтобы ты хотя бы сегодня заткнулся и не мешал мне!».

Анна решительно подошла к бару и углубилась в чтение липкой на ощупь коктейльной карты. Можно ли ей сейчас пить вообще? Про это никто не упоминал.

А не всё ли равно? Она еще раз пробежала взглядом по перечню коктейлей и выбрала самый интересный. В реальности коктейль оказался синим, но на практике недостаточно крепким. Ничего, потом закажет еще.

…В клубе окон не было, в казино они были плотно зашторены, и поначалу Анна постоянно забывала, что она на корабле. Теперь ощутимо качало. Палуба безо всякого предупреждения уходила из-под ног, и каждый такой её нырок доставлял непонятное удовольствие, позволяя на мгновение зависнуть в воздухе над полом.

Оркестр наяривал всеми любимые рок-н-ролльные хиты, на танцполе стало тесно, а качка, вкупе с выпитыми коктейлями добавляла веселья в танцы. Какой-то скандинав, пригласивший Анну, бесконечно её кружил и раскручивал, так, что к концу песни ощущения напоминали полет в невесомости, и такая же блаженная невесомость царила в голове. Она будет танцевать всю ночь, а потом посмотрит, как в этих краях выглядит рассвет.

*      *      *

…Она поняла, что еще немного – и она уснет прямо здесь, в клубе. Публика хоть изрядно поредела, но веселиться не переставала – какая-то не юная парочка выделывала замысловатые фигуры на танцполе, а толстый финн, сидевший через столик, перехватывая её взгляд, широко улыбался и приглашающе кивал в их сторону. Композиция сменялась более спокойной, Анна снова закрывала глаза, и тогда брали верх качка и алкоголь. «Надо идти в каюту», – подумала Анна, но с места не тронулась. В её бокале было на два пальца воды – растаял весь лед. Огромное судно медленно переваливалось, то на левый, то на правый борт. Она вспомнила, что когда отходили из порта, погода начинала портиться. Сейчас, возможно, настоящий шторм. Трудно было представить, какое волнение способно было заставить так раскачиваться громаду парома.

Идея пойти посмотреть на бурю окончательно её разбудила. Анна поднялась, кивком попрощалась с толстым финном и, с некоторым усилием сохраняя равновесие, стала спускаться по подсвеченной розовым лестнице. На миг её остановил треск рулеточного шарика. Казино все еще работало, но девушка не стала задерживаться, миновала холл с лифтами и вышла на открытую палубу.

Ветер, особенно сильный оттого, что был отягощен моросью, обхватил её за плечи, сквозь редкую вязку джемпера пробралась ночная сырость, и под их общим натиском быстро улетучился нестойкий коктейльный хмель. Ненастная ночь сомкнулась вокруг ярко освещенного белого судна, как тисками сжала его темнотой, и было очевидно, насколько неравны силы – света хватало лишь разглядеть рваные волны под самым бортом, а дальше уже ничего было не различить.

И вот на этом пятачке умеренно твердой почвы она наслаждается карнавалом, который умещается на небольшой сцене, и в крошечном игорном заведении играет так, будто рискует тысячами и сотнями тысяч. Все как настоящее, и, собственно – настоящее, но только уменьшенное в десятки раз. И это и есть её порция жизни. Ветер немилосердно хлестал по щекам, словно будил после пьяной гулянки.

Это была беспомощная и глупая попытка, такая же, как и она сама. Завтра все встанет на свои места. Завтра в стокгольмском порту её встретит некто Карл Биргстрем, который считает, что за деньги можно купить все. Хотя это действительно так. Жизнь, например, иногда можно купить.

В плотной тьме она вдруг разглядела приближающийся силуэт встречного парома. Но удивление, вызванное оживленным движением на Балтике, резко сменилось необъяснимой тревогой. Только спустя несколько секунд Анна поняла, что именно не так – встречный паром шел без огней. Он все приближался – черный, безжизненный, – а она стояла, схватившись за перила, не в силах отвести взгляд.

Это был остров. Крутые скалистые берега она и приняла за борта, а поднимавшийся от них лес – за верхние палубы. Он медленно проплыл мимо по левому борту и скоро потерялся из виду в ночной мгле, а она продолжала ежиться на ветру и вглядываться в серые волны.

Первый шаг – на нижнюю планку лееров. Второй и третий – перенести через перила сначала одну, потом другую ногу. Разжать руки.

«И никто ничего не получит. Ни Инга, ни те люди в Швеции, ни я. Я меньше всех. Все останется как есть, только ещё хуже».

Нет, это худший из возможных выходов. Это вообще не выход.

Эти мысли не удивили её. Они давно стали привычными, они не стоили обдумывания, и она так же привычно отгоняла их. Она не искала в них смысла. Но мысли были настырными и лезли все равно.

Холод, который прежде почти не чувствовался, вдруг пробрал её до костей и прогнал с палубы. В холле Анна уже нажала кнопку вызова лифта, но пока он сползал с 12-й палубы на 7-ю, решила еще раз прогуляться по променаду.

Все магазины и кафе, кроме бара и закусочной уже закрылись. Анна дошла до конца прогулочной палубы и повернула обратно. Теперь здесь стало совсем свободно, но Анна бессознательно замедлила шаг. Когда она спустится в каюту, эта праздничная ночь разом закончится, и мысли набросятся на неё, как стая одичавших собак.

У неё еще оставалось немного денег, и Анна подумала, что единственное, что ей сейчас хочется – немедленно пропить их или проиграть. Да будет ли у неё ещё такая возможность в череде выверенных жестокой необходимостью разумных поступков? Она хотела подняться в бар и уже прошла несколько ступенек, когда решила избрать второй вариант. Только проигрываться следует побыстрее – сон просто валил её с ног.

В углу зала все ещё шла игра – грузный мужчина медленно, заторможенно, ронял из пригоршни фишки на клетки игрового поля. Крупье следила за его ставками равнодушным усталым взглядом. Анна протянула ей десятку, а потом еще четыре монеты по одному евро. У неё возник соблазн сразу поставить всю стопку на «зеро» – она была уверена, что уж ноль-то ни за что не выпадет. Но она ограничилась четырьмя фишками, наменянными с мелочи. Выпало «33». Анна оглянулась через плечо – теперь и здесь было пусто, даже музыка стала не слышна. Здоровяк тоже продулся на этом ходе и ушел. Анна подравняла оставшуюся стопку фишек и поставила все на «черное».

Шарик крутился бесконечно долго и долго не мог угомониться потом, пока, наконец, не лег в черную ячейку. Крупье улыбнулась и подала ей еще 10 фишек.

Анну потряхивало от усталости. Можно не имитировать азарт. Скоро у неё будет сколько хочешь денег. Вернее, сколько надо. Выиграй она сейчас хоть тысячу – настроение ей это вряд ли улучшит. Тысяча не решит проблему, а сумму, которая может что-то решить, на рулетке не поднимешь.

Двумя руками Анна подвинула обе стопки на «зеро». Посмотрела на табло – «зеро» не выходило ни разу, – и, поддавшись мгновенному импульсу, быстро переместила всю ставку на «23».

На этот раз шарик наматывал круги еще дольше. Настолько долго, что Анне стало обидно столь намеренно спускать последние деньги. Ставку она не сняла, но не удержалась и сдвинула все фишки на границу с клеткой 24. Сразу вслед за этим раздался треск, ставший за этот вечер столь привычным, что Анна даже усмехнулась, почувствовав себя завсегдатаем игорных домов. Этакой светской дамой, которая не считает деньги и просто устало доигрывает, чтобы убить время…

– Мои поздравления, – улыбнулась крупье, ставя свою стеклянную метку на «24».

*      *      *

Триста сорок евро выигрыша внесли некоторую сумятицу. Иначе говоря, желаемый эффект был достигнут, и Анна спустилась в каюту, действительно думая совсем не о том, о чем морально готовилась думать.

С ней неожиданно случилось то, чего никогда прежде не случалось. Ей повезло.

Забыв обо всем, она даже попрыгала в своей каюте. Сон слетел, будто его и не было. И, смывая макияж с век, Анна напевала мелодийку из старого фильма и улыбалась сама себе, видя в зеркале свои блестящие от возбуждения глаза.

Она легла в постель и повернула выключатель. В темноте стала заметна широкая щель под дверью, и живое воображение Анны тут же дорисовало вокруг почтовый ящик, в котором предстояло провести ночь. Она закрыла глаза. Качка здесь почти не чувствовалась. Где-то совсем рядом раздавался равномерный стук машины. Поначалу он действовал на нервы, но скоро Анна привыкла к нему и перестала замечать. Это был наиболее доступный для неё путь решения проблем, решить которые она была не в силах. Которые постоянно вставали на пути. Из которых состояла её жизнь.

Стараясь отвлечься от нахлынувших дум, Анна стала мысленно конструировать заново окружавшее её пространство. Её каюта. Четыре ряда кают на нижней пассажирской палубе. Машинное отделение под полом. Поршни, электрическая тяга (она очень плохо себе представляла, как это выглядит). Над всем этим и над ней – десятиэтажный дом из парковок, кают, кафе и магазинов. А прямо за её затылком – борт судна (думается, достаточной толщины), а за ним – только холодная тьма Балтийского моря. Еще ниже, под машинным отделением и днищем – киль, тоже, должно быть, высотой с многоэтажку. Как только он не царапает по дну! Так, а какая же глубина под ней?

Анна поймала себя на том, что вот-вот заснет, и огорчилась, ибо зафиксировать этот момент в сознании – верный способ надолго спугнуть сон. Скоро она заметила, что старательно, через силу зажмуривается, а когда мышцы лица начало сводить, открыла глаза.

Открыла и ничего не увидела. В каюте было темно, как в погребе, даже из-под двери не пробивалось света. Но не это настораживало и заставляло выпутаться из начинающего подступать сна. Было тихо, вот что странно. Только немного качало.

Мы что, стоим? Но стоянка в Мариехамне гораздо позже. Выходит, судно остановилось дрейфовать в открытом море?

Интересно, успела она уснуть? И как давно стоит пароход, и почему такая темнота? Может быть, на полу каюты уже вода, поэтому и не видно света из-под двери. А сигнала тревоги она попросту не услышала. За дверью так тихо, что, может быть, она уже вообще одна на этой палубе ниже ватерлинии.

Она долго прислушивалась к окружавшей её напряженной тишине, и, в конце концов, различила тихий звук, похожий на всплеск.

Хорошо, если так, что она будет делать? Вскочить, распахнуть дверь, броситься к лестнице… До главной палубы пять этажей…

…Она не успеет. И дело даже не в том, что не бегает она с такой скоростью. Её ставка в этой игре заведомо проигрышна, как проигрышна каждая ничтожная ставка. Её жизнь ничего не стоит. Она не чувствовала ни сожаления, ни страха, просто констатировала факт. Это гораздо более привычное для неё, и, стало быть, закономерное развитие событий.

Нет, ну а если вскочить, натянуть джинсы, свитер, ботинки, схватить куртку, сумку с документами…

Стоп. Документы как раз брать не надо.

Эта идея её неожиданно воодушевила. И почему она решила, что не успеет? До главной палубы пять этажей – по 10-15 секунд на этаж, можно взлететь по лестнице за минуту. Она не думала о том, как действовать дальше, это было и не важно, главное – выбраться из этого трюма.

Но сначала лучше все же узнать, что случилось.

Не открывая глаз, она спустила руку с койки и тянулась, пока пальцы не наткнулись на совершенно сухой ковролин пола. В ту же секунду она различила шум двигателя, по-прежнему ровный и спокойный.

Ей все ещё хотелось спать, но по коридору то и дело топали шаги, слышались глухие неразборчивые голоса. Анна на ощупь нашла на столике часы. Зеленоватые фосфорицирующие стрелки показывали без четверти девять.

Она проспала и рассвет над Балтикой, который хотела встретить, и большую часть времени завтрака. Но все это было мелочью по сравнению с тем, что дорога подошла к концу, и теперь уже ничто не отсрочит неизбежного.

*      *      *

Больше она не могла думать ни о чем другом. В таком подавленном состоянии Анна поднялась в буфетную и пристроилась в очередь, медленным потоком обтекающую столы с сосисками, ветчинами, омлетами и булочками. Её неожиданно замутило от количества и запаха еды, поэтому она положила себе на тарелку только круассан и кусочек омлета, налила стакан сока, и повернула к столам, откуда доносился веселый гомон и, кажется, не было свободных мест.

В глаза ей ударил свет сверкающего в солнечных лучах миллионом искр моря и яркого неба. Природа стряхнула с себя вчерашнюю серость и ночной шторм и теперь развернулась во всей красе. Анна второпях проглотила завтрак и поспешила на палубу. Паром уже зашел в шхеры, далеко впереди были видны многоэтажки городских окраин, а над скалистыми откосами берегов сияли золотом березовые рощицы.

Здорово, должно быть, приезжать сюда из города на велосипеде, сидеть на припорошенном желтыми листьями мху над обрывом, вдыхать осенние лесные запахи, смешавшиеся с запахом водорослей, подставлять лицо нежному октябрьскому солнцу и наблюдать за тем, как идут заливом огромные белые пароходы.

Здорово, но ей не светит. Она приехала не за тем.

Анна заставила себя уйти с палубы. Медленно спустилась она в каюту, собрала и впихнула в сумку свои пожитки, и, даже не пытаясь влезть в переполненный лифт, поплелась по лестнице.

Пассажиры собрались на променаде. За стеклянными дверями уже был виден тоннель, но сами двери пока не открывали. Зажатая между группой японцев и огромным зеленым чемоданом, Анна оглядывала окна кают, поднимавшиеся к самому куполу, где вчера крутились гимнасты, вывески ресторанов, магазинов, ночного клуба. Словно здесь, на борту, истекают последние минуты счастливой жизни, и дальше ждет только мрак и безысходность. Но разве до этого у неё была счастливая жизнь? Если только здесь, на пароме, когда решение уже было принято, но до его приведения в исполнение была целая ночь. Ночь в отрыве от суши, от связи, от знающих её людей и оставшихся дома проблем, от той самой себя, которой ей до смерти надоело быть.

Она брела по длинному рукаву перехода, сумка оттягивала руку. Что, если вернуться, сказать, что забыла какую-нибудь вещь в каюте, а потом затеряться на пароходе, который сегодня же уходит в обратный рейс? То, что она сошла на берег, нигде не фиксировалось. На пароме можно будет сесть в каком-нибудь кафе, дождаться отплытия, а потом всю ночь провести в клубе. Она думала и продолжала брести вперед – ведь это тоже не было выходом; переход шёл под небольшим уклоном, и Анне казалось, что она просто катится вниз, набирая скорость.

…Карл Биргстрем оказался высоким и худым мужчиной с грустным лицом измочаленного жизнью человека. Это ощущение лишь усиливали прямоугольные очки в черной оправе, которые он постоянно поправлял, словно ища баланс на тонкой переносице. Он протянул руку, и Анна пожала её.

– Как я рад.

Голос у него был бесцветный, как будто он устал после произнесения долгих речей. Но даже этот голос не мог скрыть радость, столь огромную и искреннюю, что Анна окончательно впала в уныние.

2.

На парковке им мигнул поворотниками серый приземистый «вольво». Биргстрем положил сумку Анны на заднее сидение и сел за руль.

– Клиника находится в Кунгсхольмене, а вот пансионат, где остановитесь на время обследования, немного в другой стороне. Сперва придется заехать в клинику, уладить кое какие формальности, – он замолк и предложил. – Хотите, я поеду через центр?

Анна пожала плечами.

– Все равно. Давайте через центр.

…Машина то и дело взбиралась на горки, а потом плавно скатывалась с них. Солнце скрылось, но открывавшийся с каждым поворотом город был хорош и без солнца. Тесные улицы, где узкая проезжая часть казалась зажатой с обеих сторон высокими стенами, не угнетали, а царивший везде серый тон не казался холодным, не вызывал грусти. Наоборот, город дышал какой-то удивительной свободой – свободой от необходимости куда-либо спешить, суетиться, решать нерешаемые проблемы.

«Почему здесь?» – думала Анна. – «Почему мне пришлось приехать сюда, а не в какой-нибудь бешеный мегаполис, не в провинциальную промышленную дыру, не в какое-то другое место, которое закономерно вызвало бы тоску или раздражение? Которое я потом легко могла бы ненавидеть».

Вслух она спросила:

– Это мы уже в центре?

– Вы бывали прежде в Стокгольме?

– Я не бывала нигде.

Карл Биргстрем кивнул, приняв её ответ к сведению, не отрывая глаз от дороги, хотя машина вползала на очередной холм на скромной городской скорости. Анна даже успела прочитать название у входа на станцию метро – «Остермальм».

– Да. Сейчас выедем на Страндвеген, увидите. Мне жаль, но, боюсь, толком не смогу показать вам город. Нет времени.

– Не беспокойтесь, – отозвалась Анна. – Мне это не нужно.

Биргстрем покосился на неё. Анне показалось, что он хотел что-то сказать, и даже начал проговаривать ответ про себя, но озвучивать отчего-то не стал, и снова уставился в лобовое стекло.

Анна отвернулась к окну. Было ясно, почему Биргстрем обрывал любую беседу. Он боялся узнать её лучше, чем требовалось для дела. Для него она была не человеком, а контейнером с ценным грузом. На ум пришла нарядная свинья-копилка, которую жалко разбить.

Ей всегда приходили на ум глупые ассоциации. Все же с ними было немного веселее.

Серый «вольво» проехал коротким участком набережной – вдоль неё выстроилось множество катеров и яхт. Отсюда открывался вид на рыжий от осенних крон островок и башни и шпили за ним. Затем машина вновь нырнула в сетку улиц.

– Не забывайте, скорее всего, они будут интересоваться, вы – сестра Кайсы, – внезапно прервал затянувшееся молчание Биргстрем.

– Какое совпадение, – тихо отозвалась Анна.

– Я сказал, что сестра, потому что Кайса моложе меня на одиннадцать лет. Она немного постарше вас, но ей еще нет тридцати.

Он запнулся, но Анна по-прежнему молчала, и он поспешно продолжил, словно считая себя обязанным объяснить все здесь и сейчас, немедленно.

– Почечная недостаточность у неё уже давно. Но чем дальше, тем хуже. Вы не представляете, какой ад её жизнь, особенно в последние два года. Все эти …

– Скоро представлю, – буркнула Анна.

Биргстрем аккуратно вывернул к тротуару и остановил машину.

– Анна, пожалуйста, простите меня!

– Я вас не виню. В этом нет смысла. Почему вы остановились?

Он замялся, и тогда Анна поняла, что он всерьез готовился не то утешать её, не то извиняться и объясняться. Но вместо пояснений Карл спросил:

– Что заставило вас на это пойти?

– Сестра.

– А вы… не можете помочь непосредственно ей?

– Ей не нужна почка. У неё проблемы с сердцем. С детства.

– Где она сейчас?

– Она в Германии, – глядя перед собой, отозвалась Анна, – ждет операции. А клиника ждет оплаты.

Она метнула суровый взгляд на Биргстрема, обрубая дальнейшие расспросы. Но он и без того молчал. А Анна продолжила:

– Мы слишком долго собирали на операцию. Постоянно были нужны лекарства… и срочные вмешательства, и восстановление после них. Так мы дотянули до того, что это стало почти что вопросом жизни.

Она обернулась к Биргстрему.

– И сейчас я могу решить этот вопрос окончательно.

– Вот так? – подал голос Карл, выждав должную паузу и полностью проигнорировав поставленную ею жирную точку.

– Это оказался единственный доступный способ. Ведь никто не даст такую сумму просто так, верно? – грустно хмыкнув, она подняла на него голубые глаза, пожалуй, слишком светлые и оттого немного теряющиеся на лице.

Биргстрем промолчал, но во взгляде читалось упорство человека, решившего не соглашаться.

– Вы бы тоже не дали, элементарно потому, что вам самому нужна помощь.

Он кивнул несколько раз подряд, машинально, как замшевая собачка на «торпеде», но и это не означало согласия.

– Так не должно быть.

– Не должно. Но так есть.

Позади остался второй мост и Анна, ни разу не развернувшая прихваченную с парома карту города, чувствовала, что дорога близится к концу. Теперь они ехали по длинной аллее, расчерченной посередине трамвайными путями, над которой сомкнулись сводом лимонно-желтые вязы.

Невольно девушка стала следить за Карлом, но для того её внимание осталось незамеченным. Он был сосредоточен, но на чем-то своем, внутреннем, и Анна могла бы забеспокоиться, не будь аллея перед ними совершенно пуста.

Интересно, сколько лет Биргстрему? Лет сорок, ну может, сорок с хвостиком. Нет, меньше, он же сам сказал. Усталость от непреходящих забот высушила его, причем менее всего – внешне. Тут она поняла, что именно в нем показалось ей знакомым в первые минуты встречи. Эта иллюзия, что он в любой момент может упасть под тяжестью неподъемных проблем и они напоследок похоронят его, громадой обрушившись сверху.

…Их свел знакомый Карла, оказавшийся в её краях. До того, как Анна отправилась в Швецию, они всего лишь раз коротко поговорили по телефону. Все переговоры шли в переписке, и за стандартными электронными письмами ей виделся сухой, деловитый человек, не слишком стесненный в средствах и не склонный к обсуждению иных сторон вопроса.

Да, она здорово обманулась в своих ожиданиях, но что ей это даст? Еще одно утешение? Возможно. Инга вылечится, и мама перестанет жить в постоянном страхе потерять младшую дочь, и Кайса Биргстрем тоже вылечится, и, возможно, сам Биргстрем не будет таким печальным и замученным. И все это благодаря ей.

Вернее, за счет неё.

– Я даже не поинтересовался, чем вы занимаетесь дома? – снова подал голос Биргстрем, вовремя прервав её размышления.

– Я работаю медсестрой.

– Тоже из-за сестры? Сестра вас младше?

– Да. Через год заканчивает школу.

– Не жалеете, что…

– Жалею.

– Вы много делаете для неё, – заметил Карл.

– Так получается, – Анна нервно заправила за уши свои светлые волосы, подстриженные каре, рассеянно откинула рукой прядку, выбившуюся из подколотой надо лбом челки. – Иногда мне кажется, что других путей просто нет, и все остальное существует для кого угодно, но не для меня.

И повернув голову, снова увидела печальный и рассеянный взгляд Биргстрема. Минута – и он стряхнул с себя эту рассеянность. «Вольво» свернул на дорожку меж вязами и въехал в широкие каменные ворота, и по короткой подъездной дороге подкатил к одному из низких белых зданий.

– Для нас только это, – сказал Карл Биргстрем.

*      *      *

Анна сидела на кровати рядом со своей уложенной сумкой, и взглядом сканировала комнатенку на предмет забытых вещей. Эта было лишено практического смысла – кроме крошечного столика, кровати, вешалки на стене и полочки в ванной, видимой за открытой дверью, вещам негде было залежаться. В кармане зазвонил телефон, и она вытащила мобильник:

– Привет.

– Он перевел деньги…

Голос матери её поразил. В нем была ровно половина облегчения и ровно столько же ужаса. Анна постаралась тут же купировать этот ужас, который вползал прямо в голову из динамика трубки.

– Всю сумму?

– Да… Еще вчера.

– Ты уже заплатила за операцию и все остальное?

Мать медлила с ответом.

– Мама, говори!

– Да, – упавшим голосом отозвалась она, словно сознавалась в преступлении. – Все состоится в назначенную дату…

– Ну и отлично!

– Прости меня…

– Все, все не надо! Это было мое решение. Мне уже пора ехать. Привет Инге!

Анна опустила руку с телефоном, и сразу выключила его. Она знала, что мама перезвонит, будет сокрушаться, жалеть её, снова разрываться между двумя своими дочерьми без всякой надежды когда-нибудь сделать выбор, и хотела избавить её от этого. Решение действительно было её, и было оно сугубо эгоистичным, ибо Анна не представляла, как будет жить, не воспользовавшись шансом спасти Ингу. Особенно теперь, когда Биргстрем со своей стороны выполнил все условия. Хотя Анна всегда догадывалась, что в самопожертвовании больше трусости, чем кажется на первый взгляд.

*      *      *

– Анна, вы хотите пообедать?

Анна давно заметила, что Карл заложил неслабый крюк, и злилась на него за эту непрошенную экскурсию. Она не просила его об этом, а Биргстрем все равно оттягивал начало, словно это ему, а не ей предстояло лечь на операционный стол.

– Кажется, в клинике есть кафе. Незачем задерживаться.

– Я настаиваю. Я ведь должен обеспечивать вас всем необходимым, такая у нас договоренность, разве нет? – но в его голосе звучала не настойчивость, а печаль.

…Едва взглянув в меню, Анна наметанным глазом выбрала из полутора десятков блюд самое дешевое.

– Чем вызван ваш выбор? – глянув в карту, поинтересовался Биргстрем тоном психолога-любителя.

– Я всегда беру что-нибудь из национальной кухни, – легко соврала Анна. Это уже начинало входить в привычку.

– Вы, кажется, говорили, что нигде не были! – легко раскусил её ложь Биргстрем.

Он поднял глаза от меню и чуть кривовато усмехнулся:

– Глупо тратить слишком много на еду, правда?

Психолог явно подавал надежды. Анна прикрыла веки, выражая согласие.

– А на что не глупо?

– Вы прекрасно знаете.

– А вы? На что бы вы тратили в нормальной жизни? Будь ваша сестра здорова?

Она неопределенно дернула плечами.

– Как вы вообще представляете себе нормальную жизнь?

Анна отпила воды из бокала.

– Вы не похожи на стереотипного шведа. Я слышала или читала, что шведы замкнуты в себе и стараются не проявлять явного интереса к другим.

Биргстрем пропустил это мимо ушей.

– Я должен знать, что вас толкает на такую жертву… Я хочу знать, – поправился он.

– Я бы с радостью пожертвовала чем-нибудь другим.

– Но почему именно вы?

Она уже заметила эту манеру Карла – сделать паузу вежливости и продолжить вроде бы оконченный разговор. Анна вскинула голову и ответила с плохо скрываемым раздражением:

– Потому что больше некому, – она уставилась на приборы на столе, посмотрела в сторону кухни, за окно… – Я и так все время чувствую себя виноватой. И я не знаю, за что именно, поэтому ничего не могу с этим поделать. И если сейчас не попробую что-то предпринять, совесть не даст мне покоя до конца моих дней.

– Хотите откупиться от своей совести раз и навсегда? – хмыкнув, хмуро предположил Биргстрем.

– Да. Хочу. А вы?

– У меня уже не получится.

…Официантка убрала тарелки и принесла чай. Вкусная еда всегда, вне зависимости от обстоятельств, хоть немного да улучшала Анне настроение. Чай был тоже хорош, и девушка пила его медленно, стараясь концентрироваться на вкусе, на выдержанном в духе начала двадцатого века интерьере кафе, на том, как сквозь стекло пригревает шею выбравшееся из-за крыш солнце.

– Анна, – (Почему каждую обращенную к ней фразу он начинал с имени?), – знаете, мне очень жаль, что я не знал вас до того… до того как вы сюда приехали.

– Почему?

Биргстрем посмотрел на неё, но ничего не ответил. Анна заметила, что он не притронулся к своей чашке.

– Продолжайте же!

Сама она невольно покосилась на часы над барной стойкой, и Карл проследил её взгляд. По часам выходило, что им пора трогаться, но Биргстрем сидел не шевелясь и глядел уже не на Анну, а по стенам кафе, а потом что-то тихо пробормотал себе под нос по-шведски.

– Что? – переспросила Анна.

– Я говорю – какое же дерьмо иногда происходит, – буркнул он и, с шумом отодвинув стул, поднялся из-за стола.

– До свидания, – сказала Анна официантке. Биргстрем попрощался кивком и пропустил её вперед. Она почувствовала, что он остановился в дверях за её спиной.

– Анна, я хотел вам сказать…

Анна обернулась, встретилась с ним глазами, и то, что он хотел сказать, так и осталось комком воздуха в его горле. Он смотрел на неё так, будто говорил задуманное, и губы его двигались. И было похоже, будто кто-то извне выключил звук.

– …я надеюсь, что для вас все обойдется… без последствий. Без серьезных последствий …

Внезапный дискомфорт охватил Анну. Ей было тяжело смотреть сейчас на Биргстрема, слушать его. Но она знала, что это нужно ему, и слушала, чтобы хоть кому-то их них стало легче.

– Мне очень жаль. И вообще, и… Мне жаль, что это именно вы. Если бы я только знал…

«Если бы…» Что бы тогда изменилось, Карл? Мы с тобой бросили бы тех, кого любим, и сбежали на север, в тундру, туда, где не ловится мобильная сеть? Хотя она тут, возможно, всюду ловится.

Анне захотелось улыбнуться своей фантазии, но губы неожиданно задрожали, и она плотно сжала их. Она тоже любила этот оборот, только говорила иначе – «Если б я была другим человеком», – эта фраза звучала в её непрерывных рассуждениях чаще всего. Слова «если бы» всегда произносятся слишком поздно и являют собой лишь форму прощания с тем, что было безвозвратно упущено.

– Поймите меня… а, впрочем, не нужно!… – тут лицо Биргстрема передернулось, он махнул рукой, в три шага преодолел расстояние до машины и открыл перед ней дверцу.

*      *      *

С этого момента словно началось негласно объявленное время тишины – больше они не сказали друг другу ни слова. Биргстрем хранил безразличное выражение лица и вел машину, как автопилот. Анна отвернулась к окну, и её устремленный вперед неподвижный взгляд скользил по прохожим, фасадам и витринам, и со стороны могло показаться, что на самом деле она ничего не видит и не запоминает. Но нет, зловредная память с садистской дотошностью фиксировала все, готовясь преподнести ей потом целый ворох ненужных воспоминаний, которые еще долго будут мучить по возвращении.

Странно, что как раз о возвращении думать было тяжелей всего. Завтрашний день заслонял его, как и все остальное будущее. Как бы Анна себя не настраивала, она вернется домой уже другой, и там все тоже будет по-другому.

…Пока они обедали, день разгулялся. Небо очистилось от бесцветной пасмурной дымки и оказалось высоким, налитым слегка разбавленной синевой. Десятки незаметных прежде деталей разом открылись глазам Анны – фотографии на первых полосах газет в киосках, каменный орнамент на стенах, афиша кинотеатра, старушка с пончиком в руках в дверях кафе, парень в костюме при галстуке на велосипеде… Хотя улица была широкой, солнце уже перевалило зенит и не доставало до её дна, но сверкало на остеклении универмага и в зеленых макушках не успевших поддаться осени деревьев. Впереди показалась треугольная площадь. Этот пятачок среди расступившихся неоготических зданий был залит ярким светом, и люди, с трех сторон двинувшие через дорогу на «зеленый», словно спешили поскорее выйти под этот свет.

Биргстрем остановил машину на светофоре.

Порой выход из сложной ситуации настолько прост, что в него трудно поверить. Он открывается внезапно, словно портал в параллельный мир, и так же внезапно растворяется в воздухе, чтобы теперь уже навсегда кануть в прошлое.

…Биргстрем остановил машину на светофоре.

На обдумывание порядка действий ушла пара секунд, потом Анна одновременно утопила кнопку ремня безопасности и нажала на ручку дверцы, скинула ремень и плечом вперед метнулась прочь из машины, словно та должна была вот-вот взорваться. Машинальным движением Анна даже захлопнула за собой дверцу. Главное – не оглядываться, главное – поскорее скрыться из виду Карла Биргстрема, не дать ему возможности себя окликнуть. Она с разбега вклинилась в группу людей, входивших в большой магазин, едва не сбив кого-то из них с ног, и пробежала через весь зал, огибая столы, продавщиц и вешалки с одеждой. Как она и ожидала, магазин имел еще один выход – она оказалась уже на другой улице, которая тоже была торговой имноголюдной. Анна пробежала насквозь еще один универмаг, а потом вышла и зашагала спокойно. Потому что сердце уже готово было выскочить горлом, и еще потому, что она с самого начала знала – никто за ней не гонится.

Слух выхватывал обрывки чужой речи. Сбившееся дыхание еще не унялось, и воздух, который она со свистом втягивала носом, холодил грудь изнутри. Анна не задумывалась, ни о том, куда идти, ни о том, что делать теперь. Это было что-то новое для неё – наконец-то можно было не думать ни об Инге, ни о её болезни, ни о деньгах.

Сложнее всего было не думать о Биргстреме.

Август 2017.

Квартирник

Здесь кто-то жил, но стёрся номер,

Танкист давно уехал прочь.

Мы спали, а в соседнем доме

Свет горел всю ночь.

«Сплин»

Концерт давно закончился, аппаратуру отключили, с соседями объяснились, и кое-кто из благодарных слушателей помог музыкантам стащить по лестнице установку и усилители. Задумчивый организатор квартирника в узких очках слонялся по запущенной квартире, подбирая мусор. Половина собравшихся упорно не желала расходиться, откопала на кухне старый чайник и теперь пила чай с добавками разной крепости.

Кира, миниатюрная девушка лет двадцати, осторожно отхлебнула из старой чужой чашки, посмотрела на часы и глянула за окно, где в тёплом сентябрьском вечере перебегали из одного фонарного пятна в другое редкие прохожие. Ей не хотелось уходить. Но панки, прочие неформалы и стремившиеся ими быть уже разбредались, и с каждым хлопком двери улетучивалась народившаяся здесь рок-н-рольная атмосфера. Снятая на вечер концерта хата пустела. Значит, скоро отсюда попросят всех.

То, что происходило здесь всего час назад, спешило стать прошлым, и от этого Кире было немного обидно. Но всё же тот восторг, который к финишу концерта вытеснил из головы все серьёзные, грустные и попросту прозаические мысли, не покидал её, напоминал гитарную струну, которая уже испустила звук, но всё еще дрожит в микроскопической амплитуде. И жалко было расставаться с ребятами, чьих имён она не знала, но в которых успела уловить что-то очень ей близкое.

На Киру уже долго смотрел один парень. Кира была заметная девушка, она это знала и беззастенчиво этим пользовалась. У неё были ярко-рыжие волосы, подстриженные коротким каре с чёлкой. Они никогда не лежали гладко и при малейшем дуновении ветра летали вокруг головы. У неё были большие серые глаза и штук десять бледных веснушек. Ещё у неё была худенькая шея, на которой сейчас болтались два шнурка с кулонами, и тонкие руки, по которым от запястий до локтей свободно ездили часы и кожаный проклёпанный напульсник.

Парень поднялся со своего стула и направился к ней. Кира улыбнулась ему и про себя заодно. Вид у него был характерный – тощий, бледный, чёрные волосы стоят торчком. Впечатление сглаживали глаза – живые и весёлые.

– Ты уже уходишь? Проводить тебя?

– Я далеко живу. Разве что до такси, а то мне не вызвать, телефон сел.

– О’кей! Пошли, рыжая моя подруга! Веня, – он протянул руку, которую Кира с удовольствием пожала. – Можно Веник. Но нежелательно.

У дверей они столкнулись с крепким белобрысым парнем, стриженным почти наголо. Он задержал взгляд на Кире, и это заставило её притормозить. Секунду-другую они оба стояли, не двигаясь, и разглядывали друг друга, но потом парень отвернулся к стенке и уставился в висящий на ней старый календарь.

… Сквозь ещё густые кроны сквера светили фонари, наливая листву где лимонным, где апельсиновым цветом. Свет стекал по решётке сада, испещрял узорчатыми бликами тротуар. Он взбирался на бледные стены, но поднимаясь, слабел, и верхним этажам оставалось довольствоваться сиянием жёлтой, почти полностью округлившейся луны.

Они шли молча. Веня, который поначалу показался Кире разговорчивым, теперь будто воды в рот набрал. Девушку немного раздражало это молчание, в ней ещё не рассосалась постконцертная эйфория, хотелось веселиться, общаться, дурачиться. Один лишь раз он спросил, куда она вообще направляется, и предложил срезать путь.

Снопу едкого электрического света, рождённому низко висящим фонарём, было тесно в квадрате двора. Карнизы и углы заявили о себе резкими тенями. «Будто нежилой», – подумалось Кире. Она подняла глаза наверх, куда отступила ночь и где бледно светили несколько окон, и поняла, что на улице чувствовала себя уютнее.

Видимо, это ощущение оказалось заразным. Венька несколько раз отставал от неё, сбавляя шаг. В арке он резко обернулся.

– Ты чего? – Кира остановилась.

– Ничего, – отозвался он настолько беспечно, что ей сразу стало не по себе.

В переулке Венька ещё раз обернулся, а Кира смотрела вперёд и догадывалась, что они забрали в сторону, иначе их путь давно бы пересёк проспект.

– Кира, – тихо и нарочито спокойно сказал Венька. – Зайди в парадное, дверь закрой и держи изнутри.

– Зачем? – парадное зияло чёрным провалом в стене, и девушка впервые с подозрением глянула на спутника.

– Затем, что за нами идёт кто-то. Давно.

– А ты?

– А я пойду дальше. Надо узнать, кто это. Потом за тобой вернусь.

– Хорошо, – согласилась Кира. Предложение было настолько идиотским, что спорить даже не хотелось. Девушка пошла к дому и у дверей оглянулась – Веня уже скрылся в подворотне. Кира, отшатнувшись от тёмного провала и мысленно обругав горе-провожатого, спряталась за втиснутым во двор угловатым джипом. «Сейчас посмотрим, что ты за птица», – подумала она и пожалела, что не вызвала такси по чьей-нибудь мобиле.

Не прошло и минуты, как в арке глухо застучали шаги. Пока неясно было, с какой стороны приближается человек. «Вернулся», – грустно констатировала Кира и осторожно подняла с земли валявшуюся у стены пивную бутылку, перехватила её за горлышко. Хоть какое-то оружие. Её можно кинуть или разбить «розочку», как делают хулиганы.

Идущий следом был уже близко. Но его шаги не сопровождались звяканьем цепи, а у Вени к брючному ремню была присобачена толстая цепь! Не задерживаясь, человек прошёл двор насквозь и скрылся в следующей подворотне.

Кира выскользнула из-за машины и с наслаждением выпрямилась – как она устала несколько минут сидеть на корточках и бояться! Теперь ей хотелось действовать, самой навести шухеру. Держась ближе к стенам и всё ещё сжимая в руке пустую бутылку, она продолжила прежний путь.

Выглянув из-за угла, Кира разглядела остановившегося под фонарём человека. Даже со спины она узнала высокого бритого парня с концерта – его затылок маячил перед ней весь вечер. Парень повернул голову на какой-то не слышный ей шум и рванул с места. Кира, радуясь, что надела на концерт кеды, поспешила следом, держа дистанцию.

На неузнаваемой в темноте улице, в проулке между стеной здания и сеткой баскетбольной площадки их преследователь вцепился в воротник Веньки и шипел:

– Где девушка?

– Хрен тебе, а не девушка!!!

– Куда ты её дел, чмо волосатое?

– Так я тебе и сказал!

– Что ты с ней сделал?

– Я?! Я, что ли, тащился за ней всю дорогу?

– Где она? – тут парень уловил направление взгляда Веньки, обернулся, заметил Киру, получил по челюсти, двинул наугад и, кажется, попал.

– Вооружаешься? – он кивнул на бутылку в руке девушки – Правильно делаешь. А то ещё обидят дружка твоего! – Тут парни снова сцепились. Кира отошла в сторону.

– Зачем ты за нами шёл?

– Подстраховать решил. Что-то мне твой провожатый не внушает доверия, – пояснил парень, легко увернувшись от удара.

– Не хочешь же ты сказать, что с нами попрёшься? – пыхтя, возмутился Венька.

– Хочу! Попрусь! И не с вами, а с ней, ты мне как-то не интересен. Ты вон, потерял её на полдороги! – здесь они, наконец, оставили попытки друг друга придушить и только злобно зыркали один на другого.

– Меня, кстати, Артёмом зовут. А тебя? А тебе далеко? Да? Это прекрасно! Да брось ты эту бутылку, ты даже не знаешь, как ей пользоваться!

– Поделись опытом, – ехидно откликнулся Веник. – Устрой мастер-класс!

– Чтобы потом от какого-нибудь волосатого полудурка получить благодарностью по затылку?

– Не всё же нам от вас огребать!

– А ты поменьше языком молоти и не огребёшь!

Когда за спиной Киры послышались скрежетание зубами, фырканье и неразборчивая ругань, она не стала оборачиваться, а только ускорила шаг. Это возымело ожидаемый эффект – не успела она дойти до угла дома, как с обеих сторон от неё возникли её спутники – оба в слегка помятом виде, – и дальше они пошли вместе.

– Я одного не понимаю, как тебя-то туда занесло? – недовольно пробормотал Веник.

– Ну, прикинь, нравится! – отозвался Артём.

– «Он за железный порядок, он скромно одет…»

– «Он почти без наколок, мама, он интеллигент! От заграничной заразы он спасает Москву…», – смеясь, продолжила Кира.

– Слушай, ты! «на душе сто колец, два тату, да на память косуха подружки»²! – Артём легонько подтолкнул Киру.

– Предлагаю продолжить о том, о чём ещё не спел Шевчук!

– Странно, что наша музыка нравится тем, кто принимает условия игры, – процедил сквозь зубы Веня.

– Хорош приватизировать музыку! И мне лично никто никаких условий и не предлагал. Я сам их для себя установил, понял?

– Это тебе так кажется! Просто в тебе нет протеста и правильно – без него жить удобнее!

– Офигеть, какой протест! Вопли, шухер на голове, цепочка от унитаза на шее, косуха в жару, косуха в метель, в косухе на пляж… А суть? То, что вам на всех плевать? Так и всем на вас плевать, чего в этом удивительного-то?

– Знаешь, Тёма, свобода начинается как раз с крашеного зелёнкой ирокеза. Когда тебя перестанет волновать, как кто на тебя посмотрит, значит, пройдена первая стадия посвящения, – негромко заметила Кира.

– И ты туда же, – печально покачал головой Артём. – Ты всё равно зависишь от чужого мнения, не в прямом, так в обратном отношении. А не будет никто на тебя обращать внимание, весь «протест» твой, который на самом деле не протест, а выпендрёж, сойдёт на нет!

– Всё всегда идёт от простого к сложному. Нестандартные мысли рождаются потом, и в нестандартно подстриженную голову они придут быстрее.

Артём молчал. «Ну что, согласен!» – неожиданно для самой себя ткнула его локтем Кира. Он обернулся к ней, так, что Веник его не видел, улыбнулся и подмигнул ей.

– Лучше сразу начать выбираться из этой Системы. Иначе она, считай, предопределила клетки, по которым мы пойдём. Пройдёт лет пять-десять, Кира выйдет замуж, родит детей, ты сядешь или шею свернёшь…

– … ты сторчишься… – продолжил Артём. – Не знаю как ты, а мы ещё посмотрим, кто там кому что предопределил!

– Это стандартный сценарий. Если плыть по течению и не барахтаться, вынесет туда же, куда и всех! – заметила Кира.

– Можно и барахтаться, а вынесет всё равно туда же. Нет, надо начинать иначе. Все, чьей жизни можно позавидовать, просто однажды решились на что-то, выпирающее за пределы рутины. И кто-то наверху, кого уже достала посредственность, их за это вознаградил.

– А тебе так важно, чтобы позавидовали? Ни фига себе панк! – удивился Артём.

– Да, важно! Потому что настоящей жизни обязательно будут завидовать, какой бы она не была! И я не о бабле говорю и не о престиже, а о драйве!

– И чтобы не знать, что за следующим поворотом. И не знать, чего захочешь завтра, – подхватила Кира.

– И всё-таки у нас с этим лысым немного больше возможностей, нам проще выйти за эти рамки. А ты готова? Тебе ведь тоже захочется любви, семьи, детей? Для этого придётся навесить на себя дом, работу, обязательства…

– Готова. И я, в принципе, не собираюсь от всего, что ты вначале перечислил отказываться. И я уверена, что не скажу потом «я страдала фигнёй, искала обходные манёвры, а эти ценности вечны». Только у нас – особенно сейчас! – в мозги под давлением нагнетается одна и та же мысль, что для женщины материнство – предназначение, смысл жизни… И финиш. А мне этого мало! Я хочу жить, наслаждаться жизнью, что-нибудь сделать выдающееся. Я не хочу быть передаточным звеном между моими родителями и моими будущими детьми. Если все будут передаточными звеньями, которые поддерживают существование едой и работой, кто же жить-то будет?!

Какое-то время они шли молча. Чёткие, словно скрупулёзно вычерченные карандашом, тени, опережая их, шагали по светлым фасадам. На другой стороне улицы меняли фонари, и тротуар скрылся за ночью, только белая стена какого-то дома периодически наливалась ментоловым светом вывески напротив. Слепые тёмные окна и заброшенные кирпичные закоулки чердаков на крышах с подачи луны усугубляли ощущение хищной одинокости, хотя тройка бредущих по …ой улице молодых ребят не обманывалась им, хорошо зная ухищрения своего города, примирившись с ними, привыкнув не обращать на них внимания.

– Знаешь, лет в 17, ну три года назад короче, я тоже казался себе уникальным. Думал, что знаю нечто такое, чего никто не знает, – задумчиво начал Артём.

– А потом так разозлился от разочарования, что пошёл чурок гасить? – ехидно поинтересовался Венька.

Артём грустно посмотрел на Киру и многообещающе улыбнулся:

– Извини…

После чего двинул Веньку в ухо. Кире, показалось, что он сделал это вполсилы. По крайней мере, Венька сразу же врезал ему в ответ, и между парнями завязалась драка.

Кира отошла немного в сторону. Что ей делать, она не знала. Визгливо кричать «Прекратите!» было как-то противно, а разнять её случайных приятелей лучше даже не пробовать. Отчего-то они разом очутились на земле, причём хлипкий Венька довольно уверенно молотил накачанного Тёму.

– Ой, там, кажется такси стоят, – растерянно произнесла Кира, глянув в конец улицы.

Махач моментально прекратился, причём Артём киношно замер, держа на замахе сжатый кулак. Ребята уставились в направлении её взгляда. Тёма медленно выдохнул:

– А ты ехать хотела, да?

Кира машинально кивнула. Конечно, после концерта она хотела отправиться домой, и Веника прихватила, чтобы он проводил её совсем недалеко. Только теперь Кира отчаянно пожалела о том, что машина нашлась так быстро.

– Хотела… только, – Кира на минуту задумалась, – только у меня, кажется, денег нет.

– И у меня нет! – довольно откликнулся Венька, поднимаясь, и выразительно уставился на их бритого попутчика.

«Ну же! Не гусарствуй, скажи, что нечем платить за такси, и мы пойдём дальше по ночному городу и будем спорить, и драться, и прикалываться, и Кира будет с нами!».

Артём похлопал себя по карманам джинсов, запустил руки в карманы куртки и довольно долго в них копался, безразлично глядя поверх голов и выжидающих взглядов, и попытался изобразить разочарование, но у него получился обратный эффект.

– Что ж, Кирюш, придётся тебе терпеть нас до самого утра! Так, а с тобой я ещё не договорил…!

– Вообще, можно и у дома заплатить…

– Нет! В смысле, мы всё отложим, да ведь, Метёлка? – он хлопнул своего панковатого спутника по плечу, так, что тот покачнулся.

– Веник, – недовольно поправил тот. – Ладно, Лысый, замнём на время ради дамы.

Они вышли на набережную. Тусклые огни берега не падали на воду и в её безнадёжной черноте одиноко плавала луна. От ночного магазина на углу доносились пьяные выкрики.

– Фонтанка, – заметила Кира. – Кто-нибудь помогите мне.

Она полезла на парапет. Венька попытался поддержать её под руку, но Артём просто подхватил под мышки и поставил на широкий барьер. Справившись с секундным головокружением, Кира выпрямилась в рост и, держась за руку Тёмы, осторожно пошла над водой.

– Какое доверие! – съязвил Веня.

– Мне думается, Артём едва ли имеет в планах заставить меня искупаться. Впрочем, если гарантируешь, что удержишь, иди ты рядом.

– Это зря! – заверили оба парня, покорно меняясь местами.

– Может, я не права. Может, я ни фига не разбираюсь в людях, и тебя стоит опасаться? – Кира на секунду остановилась и обернулась к Артёму.

– Тебе – нет.

– У тебя тёмное прошлое?

– Судя по его виду, у него и настоящее не очень-то светлое! Мне интересно, вот если бы к тебе так относились? Если бы ты куда-нибудь приехал, а тебя там прессанули десять местных гопников?

– А на хрен мне ехать туда, где меня могут прессануть десять местных гопников? А там, куда я езжу, я не цепляюсь к прохожим, не пляшу вприсядку на центральных площадях и не смотрю на всех орлиным взглядом.

– Не обобщай. Многие из них ведут себя как нормальные люди, и хотят, чтобы к ним тоже отнеслись нормально, по-человечески.

– Вопрос в том, готовы ли к тебе отнестись нормально, по-человечески? Знаешь, в чём беда цивилизованного мира? Да в том, что населяющие его люди думают, что все остальные столь же цивилизованы. А это не так. Ты к ним с общечеловеческими ценностями, а они к тебе со своими порядками, которые они задолбались соблюдать у себя на родине, потому что там за это наказывают, а здесь всё можно, потому что у нас, ах, гуманизм ко всем гуманоидам!

– А сам не боишься опуститься при этом ниже их уровня? – спросила Кира.

– А есть время выбирать методы?

– Время включить мозг всегда есть! – отреагировал Веня.

– Я его, в отличие от некоторых, никогда и не выключаю! А ты просто пытаешься своим фуфлыжным протестом подменить реальный. А реальный протест у нас в России вообще редко существует на открытом воздухе.

– А мне по хрену на политику!

– О’кей, тогда на что тебе не по хрену?

– Да на мою жизнь! Хочу, чтобы в неё никто не вмешивался.

– Ты ненавидишь общество, бла-бла-бла, мы это уже поняли!

– Я не ненавижу общество. Я не хочу обитать в том болоте, которое оно для себя создает. У меня одного возникает ощущение медленно затягивающейся петли на шее? Вроде меня лично ничего не затрагивает, но как будто стены сжимаются и те люди, что вместе со мной внутри отступают в центр круга и от этого всё меньше воздуха.

– Ну, опасения оправданы – когда некуда будет двигаться первыми задавят тебя, меня, Киру, таких как мы. И чтобы этого избежать останется лишь смешаться с толпой.

– Чем мы обязаны счастью первыми попасть под раздачу?!

– Потому что – не обижайся, Кирюха, я сейчас только про него, – глядя на вашу панкобратию, живо вспоминаются порка в дореволюционных гимназиях и какой-нибудь пронафталиненный план Аллена Далеса… (Сочинённый в КГБ! – хором отозвались Веня и Кира). Даже человек отчасти продвинутый, враз забудет о своей продвинутости и заголосит о падении нравов.

– Люди, которые чрезмерно озабочены всеобщей нравственностью, как правило, не отягощены собственной, – заметила Кира.

– А вот это уже общество глубоко не колышет, – отозвался Веня. – Потому что очень многим не нужен праведник – на него сложно равняться. Им нужна жертва, которую можно пинать и выглядеть охрененно порядочными.

– А ты считаешь себя лучше других? – неожиданно спросил Артём, после чего перевёл взгляд на девушку. – А ты, Кир? Вот честно?

– Скажем так: я считаю себя лучше многих. И не хуже остальных, – тут же ответила Кира. – А ведь ты всё-таки признал, что мы в одной лодке!

Артём изобразил скорбь на лице и развёл руками.

– А я просто знаю, как мне жить, – отрезал Веня. – И лучше меня этого никто не знает.

– Ага. Только с общих рельсов ты всё равно не соскочишь. Разве что под откос! Это под силу единицам, а не каждому встречному-поперечному неформальчику, который мнит о своей раздутой личности чёрт знает что! И ты это знаешь не хуже меня!

– Да ну тебя! После разговора с тобой хочется пойти и повеситься!

– А ты его не слушай, – предложила Кира. – Откуда ты знаешь, может у него именно такая цель – чтобы ты пошёл и повесился?

– Хм!

– Отнюдь, – с задумчивым видом бросил Артём.

– Всмысле?

– А хрен знает. Очень удобное слово, когда хочешь кого-то запутать!

– Кирюха тебя раскусила. Не люблю тех, кто мнит себя гуру!

– А сам-то! – хмыкнул Тёма.

– Тебе могут наговорить всё что угодно. Всё в этой долбанной жизни можно увидеть с десяти разных сторон и наизнанку. Кем угодно можно считать человека, который поступает не так, как ты. Главное – понимать, кому и когда стоит сказать: «Мне до фонаря твоё мнение».

– А так мы куда выйдем? – поинтересовался Веня, когда компания нырнула в узкий проход между глухими стенами.

– К месту назначения, – откликнулась Кира и повернулась сперва к Вене, потом к Артёму. – Здесь я и живу.

– Краской воняет, – заметил Веник, когда они трое поднялись на крыльцо.

– А, это парадное красили и бросили тут банки, – Кира остановилась и замолчала. Её спутники опустили глаза в пол.

– Пока… Вообще, так здорово вся дорога прошла… и с ней полночи. Спасибо, что проводили.

– Пока, – одновременно выдохнули парни. Венька подмигнул Кире, Артём попрощался коротким кивком, и они оба вышли на улицу.

Кира медленно поднималась, уже никуда не торопясь. Подступившая усталость расслабляла мышцы, но ещё оставалась терпимой. А вот грусть была мучительной и острой, как проглоченная вилка. Кира всегда привязывалась к случайным знакомым, а Веня и Артём теперь не казались ей случайными. Она даже телефона ни у кого из них не спросила, постеснялась, побоялась, чего? Она поднялась уже на третий пролёт, а снизу всё ещё слышался скрип заржавленного доводчика. Сейчас лязгнет металлическая дверь и всё. Конец рок-н-роллу и иже с ним.

Скрип действительно резко оборвался, но хлопка двери она не услышала. Она поднялась ещё на несколько ступенек, но тут снизу раздался придушенный оклик:

– Кира!

Не веря себе, девушка перегнулась через перила и глянула в пролёт. Задрав голову, с площадки первого этажа ей помахал Тёма.

Она подождала его у окна. Он поднялся к ней, очень довольный:

– Не знаю как у вас, у панков, а у нас принято девушку до квартиры провожать – ночь всё-таки. Какой этаж?

– Последний, пятый.

– Странный вечер, – заметила Кира, когда они прошли пролёт. – Столько переговорили… Вообще мы все очень мало знаем друг о друге. Слишком любим перебирать собственные мысли…

– Необычное ощущение, что кто-то ещё бывает прав! – усмехнулся Тёма – Хотя жизнь у каждого своя, и мир у каждого свой, и перестраивать его заново в лом.

– Но приходится всё равно.

– Приходится… раньше никогда так не думал. Но этим лучше не увлекаться, а то в один прекрасный день проснёшься не у себя и не в себе. Веник прав – лепить жизни по одному лекалу нет смысла.

– Вот мы и пришли.

– Ну, тогда пока! – улыбнулся Артём и шагнул к лестнице.

– Пока…

Он притормозил и снова развернулся к Кире.

– Всю эту ночь хотел тебе сказать – ты красивая, – прошептал Артём и даже зажмурился на секунду. Кира скромно улыбнулась. Вдруг Тёма оказался совсем близко к девушке и обнял её, крепко прижав к себе. Кира заметила, что ноги её уже не достают до пола. Артём осторожно поцеловал её – сначала в мочку уха, потом в щёку и коротко – в губы. После чего отпустил и быстро стал спускаться по лестнице

* * * * *

В квартире было тихо – должно быть, родители уже ушли на работу. А она, похоже, безнадёжно опоздала на первую пару. С оханьем Кира оттолкнулась от подушки и села, спустив с дивана худые ноги, потрясла головой, отчего и так взлохмаченные волосы растрепались ещё больше.

Она заметила – после бурного веселья отходняком непременно приходит эта очищающая тишина бессолнечного скромного утра. Босиком по холодному полу Кира подошла к окну. На дворе было сыро. Дождя будто бы ещё не прошло, но прозрачные облака, застилавшие всё небо, были чуть темнее обычного. День за окном манил свежестью. Он уже не обещал лета, как это было весь месяц, но и не предвещал осени, а был каким-то промежуточным временем года.

Она быстро оделась, накрасилась, что-то съела, запихнула в сумку две тетрадки и вышла из квартиры. Сбегая по лестнице, Кира сунула руку в карман куртки – проверить проездной, – но кроме карточки нащупала что-то ещё. Вытащила руку – это была сплющенная крышка от сигаретной пачки, на которой почти сдохшей без чернил ручкой был нацарапан одиннадцатизначный номер. Кира засмеялась, потом усмехнулась. Тёма всё-таки оказался хитрее.

Только выйдя на крыльцо, девушка поняла, что ошиблась. Веня тоже не терял времени – в полдвора перед ступеньками её парадного белилами был размашисто написан ещё один телефон.

2012 г.

Кот

Ленинград, декабрь 1937 года

Стекло превратилось в сплошной лёд, его уже нельзя было растопить дыханием и понять, где проезжаешь. И не ясно, действительно ли это тот же город и тот же день, или же это всё уже прошлое. Узорчатые оранжевые отблески, пробившиеся сквозь оконную льдину, падали ей на колени, на сложенные руки в белых варежках. И капля, упавшая вдруг на рукав тоже легкомысленно заблестела оранжевым.

Даша отвернулась от всего трамвая, прижалась лбом к колючему стеклу, чтобы никто не видел, как она плачет. Последние три дня она постоянно, неожиданно, не отдавая себе в этом отчёта, начинала плакать, и с этим ничего нельзя было поделать. Слёзы лились сами по себе, без всхлипов, без задыхания. И на службе приходилось низко склоняться над машинкой, в магазине – утыкаться в витрину, на улице – прятать лицо в бобриковый мех воротника.

Ещё ничего не произошло, а она уже пряталась. Впрочем, сегодня она явственно поняла, что произойдёт.

Отца, военинженера, арестовали ночью третьего дня. Дашу потрясло, насколько стремительно, нагло и буднично это случилось. Безразличного лейтенанта ничего не смущало – ни то, что отец старше его, ни застывшая в безмолвном ужасе Даша, да и полуночное вторжение он видел обычным делом. Когда отца увели, Даша не закрыла двери. Села на пороге в халате и просидела так очень долго.

Конечно, она много слышала о том, что такое случается. Да что слышала! Этот одинокий майор с печальным лицом, живший этажом выше. Той ночью не спалось, она вышла в переднюю и увидела отца, стоявшего у входной двери. В застывшей холодной тишине были различимы слова с лестницы. Два дня спустя квартиру майора уже заняли другие люди… Ещё женщина из конторы… она тоже пропала внезапно, говорили – следом за мужем…

Но все равно не может этого быть! К тому же, Даша всегда чувствовала перемены отцовского настроения, и ничего не предвещало беды! В тот вечер он вернулся веселый, они поужинали, прочитали письмо от мамы…

Даша опустила руку в карман пальто и нащупала три толстых надорванных конверта. Она нашла их утром, письма были спрятаны в щель между столом и бюро. Слёзы снова подступили к горлу – папа спрятал их в тот момент, когда раздался звонок в дверь, не хотел, чтобы смотрели мамины письма, чтобы узнали, где она.

Мама была в санатории в Минводах – в последнее время она жаловалась на желудок, – и через неделю должна была вернуться домой. На следующий же день после ареста, уже повинуясь безотчетному страху, Даша отправила ей письмо с просьбой остаться в санатории. Потом пожалела – о чём она думала, маме нужно скорее вернуться, ведь сама она теперь совершенно не соображала, как помочь отцу. А сегодня ей показалось, что письма недостаточно. Даша боялась слать телеграмму – через сколько рук она проходит! – но сегодня в обеденный перерыв всё же сбегала на телеграф и отправила. Теперь она жалела и о телеграмме тоже.

Ей не хотелось думать дальше, какой-то неведомый прежде инстинкт блокировал на входе мысли, маскировал, изгонял из головы те детали, обдумать которые было сейчас жизненно важно.

Первый звонок раздался вечером следующего же дня, едва Даша, вернувшись со службы, переступила порог квартиры. Она взяла трубку. Отбой. Он был ещё и первым за весь день, как будто весть об аресте сама, без проводников разлетелась по штабу и легла проклятием на их квартиру – чуть ли не впервые за годы телефон молчал. Даша проглотила ком в горле – снова вспомнилась та ночь без сна с жёлтыми тенями на потолке, когда даже пригревшийся у неё под боком кот не спал, то и дело поднимал голову и смотрел на неё. Наутро, когда Даша без аппетита завтракала, телефон снова зазвонил. Сегодня ей позвонили в третий раз. На работу. Общий телефон стоит на первом этаже, и вахтёрша поднималась, звала Дашу. Даша спустилась вместе с нею вниз, но когда сказала «алло» и том конце извинились и повесили трубку.

От её слёз, дыхания и прикосновений разгорячённой щеки на стекле вытаял овальный глазок. В нём мимо скрипящего трамвая проплывал окованный 20-градусным морозом Ленинград. Над проспектом тяжёлой белой сеткой нависли обросшие густым инеем провода. По вытоптанным до блеска тротуарам спешили прохожие. А над ними громоздились колонны и балюстрады, портики, балконы, и окна, окна… Какими тусклыми казались они по сравнению с искрящимся снегом! Белёные потолки с лепниной и бледные обои озаряли матовые, на три рожка люстры, а где и голые лампочки на шнурах. Безнадёжными казались их потуги осветить даже эти комнаты, куда уже ломилась зимняя чернота, не позволяя жить хоть немного светлее. Сейчас и она вернётся в свою опустевшую квартиру, снимет пальто и окрасит таким же бессильным светом ещё три окна в этом городе.

И тут Даша поняла, что домой идти нельзя.

*****

Эта фраза то и дела проскакивала в трамвайном многоголосом шуме, светилась на вывесках и множилась в стёклах домов. Просто нельзя и всё. А пойдёт, уже ничего не исправит.

До какого-то момента не придаёшь значения эпизодам, не стыкующимся с собранной мозаикой твоих представлений. И они кажутся лишними и их бы выбросить из памяти, но они уже свершились. И гибельным грузом повисают на хрупкой конструкции, которую ты успела выстроить, ненадёжно уравновесив. Нравится тебе это или нет, но надо строить по-новому, пока тебя ею не убило.

Теперь мозг воспалился и работал в лихорадочной спешке, ежесекундно выдавая скомканные мысли. Оставаться в Ленинграде тоже нельзя. Надо уехать и лучше – сразу, не дожидаясь утра. Это возможно. Сегодня она получила жалованье, его должно хватить на билет и на первое время. Паспорт и комсомольский билет тоже с собой.

Куда ехать? В Москву, к дяде? Нет, там найдут в два счёта. К бабушке и тёте, в маленький посёлок под Ярославлем. Точно! Они перебрались туда недавно, и её никто не станет там искать!

Мама! Мама должна вернуться сюда, у неё путёвка, не останешься ни одного лишнего дня. Зря всё же письмо отправила, Даша от такого письма точно рванула бы домой. Но нет, надо ехать к маме. Опередить почту. Рассказать всё. И тогда решать – как спасти отца и как спастись самим.

Стоит ли вообще ехать домой? Вещи, тряпки, конечно, жалко, но они уж точно не дороже их с мамой свободы. Только … ведь дома кот! Она совсем забыла о нём!

Трамвай коротко звякнул, качнулся обоими вагонами вперёд и замер. В последнюю минуту спохватившись, что это её остановка, Даша протиснулась между пассажирами и еле успела спрыгнуть с подножки. Трамвай укатил, и она осталась посреди дороги одна.

Она вообще теперь одна. Мама далеко. А папа вообще так бесконечно далеко, что стоит о нём подумать, как сжимается грудная клетка, давя сердце и лёгкие. Близко только рыжий Брыся, который ждёт её в пустой квартире.

Даша побрела к дому. От трамвайной остановки это было недалеко – в переулок, третья от угла арка во двор. К вечеру мороз окреп, и ей хотелось поскорее добраться до дома. Но чем ближе она к нему подходила, тем чаще в мозгу всплывало посетившее её в трамвае предчувствие. Эта мысль была настойчива, она выскальзывала из тисков сотни разумных доводов, которыми Даша пыталась её приструнить, и дошла до того, что наложилась на какую-то легкомысленную мелодийку.

«Я ничего не буду делать, не стану задерживаться, ничего не возьму, только Брысю», – уговаривала себя Даша, и то, как серьёзно сражалась она со своими предположениями, казалось ей признаком умопомешательства. «Вероятность, что за мной… что со мной что-нибудь случится в эти пять минут ничтожна. Считай, её вообще нет!».

Вот и арка. Даша свернула во двор, в первый, проходной. В арке было темно, дальше на ограниченном стенами квадрате слепил свет, от которого девушка скрылась в следующей подворотне. Тут земля неожиданно вырвалась из-под ног. Даша ойкнула, взмахнула руками, но удержать равновесие не смогла и упала на укатанный снег. Открыв глаза, она увидела ледок, выступивший в колее, оставленной автомобилем.

Девушка поднялась на ноги, ощутив, что наступать на левую больно, и сморщилась от досады. Чёртова машина. Ладно, долго страдать нет времени.

Откуда взялась машина?

Автомобиля не было ни у кого во дворе. Да и быть не могло – люди здесь простые, питерские работяги, так же трудно было представить, чтобы кто-то из них вызвал такси. Только в её парадном жили военные, но не того ранга, чтобы за ними присылали машину. Но с другой стороны, разве это так уж невероятно?

Тем не менее, Даша наклонилась и присмотрелась к следам на снегу. Они обрывались здесь же – автомобиль остановился в арке, а после сдал назад. Странно.

Даша сделала три шага назад, туда, где скрещение углов образовало убежище от света всех дворовых фонарей, в плотную тень. Разум всё ещё собирал на ниточку какие-то увещевания, но Даша уже не слушала его, потому что всё её существо, надрываясь, кричало, что надо бежать, бежать куда глаза глядят.

И Даша побежала.

*****

Вернее, она пошла – быстрым шагом, назад, не оглядываясь, и, по меньшей мере, несколько десятков секунд ни о чём не думая. Но снова оказавшись на улице, остановилась. Она ведь шла за котом.

Нет, кота надо оставить дома! Куда она с ним? В Минеральные Воды? В поезда, куда самой бы, дай бог, сесть? Надо попросить соседей забрать его. Передать как-нибудь ключ. Позвонить из автомата, встретиться на улице, упросить…

Нет, ничего не получится. Даша по инерции сделала несколько шагов и остановилась под чьими-то тёмными окнами без штор. С того утра после папиного ареста соседи из квартиры напротив не проронили с нею ни слова. Они встречали её взгляд грустными глазами, здороваясь едва заметным кивком, который невозможно было бы различить со стороны. И каждый раз при встрече с ними Даша как будто слышала их слова: «жаль, очень жаль, но что поделаешь? У нас ведь и своя жизнь…». Соседка из другой квартиры на площадке терпеть её не может, вечно чего-то шипит себе под нос, видимо, считая само дашино существование на свете вопиющим неприличием. Кто ещё? Те, кто перестал её замечать, или кто не замечал и прежде? Кто встанет под удар и пойдёт в квартиру, которую вот-вот опечатают, чтобы забрать чужого кота?

Даша обернулась и посмотрела в окно на уровне глаз. В комнату пробивался свет фонаря, и сквозь мутное стекло девушка различала мебель в глубине комнаты. В этот момент она устыдилась того, что подглядывает в чью-то квартиру, но в ту же минуту ей показалось, что оттуда, из темнеющего дверного проёма, за ней наблюдает встречный внимательный взгляд.

Как будто ныряя в воду, Даша резко наклонилась, метнулась в арку, укрылась в парадном. «Я схожу с ума», – она медленно поднималась по ступенькам, отталкиваясь ладонью от перил. – «Пока ничего не произошло, и скоро это будет уже без надобности. Я сама закрываю себя там, откуда не выбраться; начиная с того момента, как я вышла из трамвая, запираю один засов за другим. Я ищу подтверждение своему психозу в тёмных окнах и следах на снегу и нахожу всё, что пожелаю».

На следующей площадке перегорела лампа, но туда пробивался голубоватый снежный свет. Может, это конечно, и психоз, но только если это правда, за недоверие к себе самой придётся слишком дорого заплатить.

Наверху послышался медленный скрип двери. Даша замерла, вцепившись в перилину так, что свело пальцы. Звук утих. «Ну! Не раскисай! Ты же комсомолка, ты офицерская дочь!». А что если её ждут именно здесь? Это озарение вонзилось под рёбра холодным металлом, но Даша продолжала подниматься наверх.

Глупая она. Если б нужна была кому, попалась бы давно. Может быть, уже попалась. Даша дошла до верхней площадки лестницы. Что она значит для них? Да ничего. 19-летняя машинистка, одна из миллионов. Значит можно сгинуть, а можно затеряться, и зависеть всё будет только от того, кто первым сделает выпад. И даже если никто не подкарауливает её сегодня, она права, вынуждая себя быть чрезмерно осторожной. Только надо забрать кота.

Вспомнив про кота, Даша развернулась и быстро пошла вниз. Мысленно она подсчитала время для того, чтобы пересечь двор, взбежать на свой этаж, открыть дверь, найти и схватить Брысю, выйти, спуститься, выбраться на улицу. На всё про всё выходило около трёх минут. Но чем ближе Даша была к своей цели, тем удивительнее казалась способность трёх минут растягиваться до бесконечности или сжиматься в секунды, смотря, на чьей стороне играло время. Вот она, низкая квадратная арка, за которой, как освещённая софитами декорация из тёмного театра, нарисовался со всеми своими углами и нишами её двор. Фонарный свет падал в тоннель подворотни, где сталкивался с темнотой. Демаркационная линия, которую Даша, повинуясь инстинкту, не спешила переступать.

Почти во всех окнах в её доме горел свет. Только её три амальгамой отражали противоположную стену. Интересно, что сейчас делает Брыся? Спит на диване в папином кабинете или слоняется по подоконнику в кухне? А может, сидит прямо на окне, и Даша его не видит? Она вгляделась и увидела, как за стеклом вспыхнул и через секунду погас огонёк.

Как будто ударной волной Дашу отбросило назад, вплотную к стене. Лавина панического страха накрыла её с головой, тело прошила короткая страшная дрожь. Что-то произошло с памятью или со зрением – теперь она не могла вспомнить, видела ли она огонёк спички в своей квартире или всё-таки в соседнем окне, окне лестничной площадки. В любом случае, на лестнице в их доме никто не курит.

Человек, смотревший из окон её дома, если он, конечно, там был, не мог видеть девушку. Она слилась с чёрной тенью, мучительно осознавая, что так пройдут ещё долгие годы. Даша боялась пошевелиться. Крепкий мороз, который она прежде не замечала, теперь проник в каждую клетку тела. Дашу терзал озноб, леденели уши и щёки. Она машинально растёрла их варежками.

Надо бросить кота. Ей нельзя рисковать. Ей надо предупредить маму. Да, надо плюнуть на кота.

Когда Даша мысленно произнесла последнюю фразу, внутри растеклось жгучее отвращение к себе. И тут же она будто почувствовала в своих руках Брысю – большого, тяжёлого, пушистого. Сидя у неё на руках, кот внимательно смотрел на Дашу своими зелёными глазами, будто ожидая чего-то от своей хозяйки. А может, он уже тогда боялся, что она однажды предаст его.

«Если у меня просто мания преследования – кажется, это так называется, – если следы машины обычное дело, а огонёк в окне мне просто померещился, мой Брыся умрёт от голода».

Плечи и голова Даши так и клонились к ледяной каменной стене, её придавило к земле, к опоре. Но маскируясь в непрозрачной зимней тени, держась за стену, Даша сделала ещё несколько шагов вперёд. Она вглядывалась в свои окна, что она хотела там увидеть – подтверждение или опровержение своим мыслям? Ей показалось, что из окна во двор смотрит кот. Будто громадный кулак стиснул её горло, перекрыв кислород и вызвав головокружение.

«Может, кто-нибудь догадается, вспомнит, выпустит. Может быть, они, если они в квартире. Зверь же… Не звери же они… Он выживет, если только выберется из дома», – летели, сменяя друг друга, мысли, и только одна никуда не торопилась: «А если нет?».

«Я сейчас придумаю, как тебе помочь, котик!» – Даша выбралась из дворов на улицу и дошла до книжного магазина на углу. Надо было спокойно всё обдумать и принять решение.

Вечером в магазине всегда было много народа. Люди в толстых тяжёлых пальто и телогрейках стояли у прилавка, листая книги, перебалтываясь с продавщицей, школьники толкались у витрины с марками. Даша встала в уголок, за створку двери, уткнулась в стеллаж с книгами. Кто-то из ребятишек рядом громко заверещал, и продавщица пригрозила вывести его из магазина.

«Исследуем возможные маневры», – Даша старалась думать холодно и отвлечённо, подражая отцу, который любит повторять, что если не мыслить трезво, то лучше вообще не мыслить. – «Если мне не мерещится, если меня на самом деле ждут, то выходить во двор рискованно, в парадное вообще опасно. Чёрный ход наглухо заколочен. Остаётся окно. Второй этаж, кот может спрыгнуть, но только как открыть окно и как его выманить?»

Дверь за спиной Даши вдруг вздрогнула, зазвенело разбитое стекло. Возмущённые оклики, возня, срывающийся вопль: «Тётя, я не хотел!». Девушка обернулась, когда продавщица, изловчившись, схватила за воротник шумного мальчугана и грозилась вызвать милицию. Он болтался тряпкой, а потом, улучив момент, вывернулся из продавщицыных рук и дёрнул к дверям. Даша быстро вышла за ним на улицу.

– Эй, постой! – она окликнула мальчишку, который был уже достаточно далеко. Он обернулся, потряс головой и прибавил шагу.

– Я видела, что ты не специально! – крикнула Даша вслед.

– А я специально, тётя! – он развернулся на каблуках и осклабился. Из-под низко надвинутой ушанки хитро блеснули хулиганистые глаза.

– А вот я живу в доме, где стёкла не бьются, – выпалила Даша, одновременноудивляясь тому, какую чепуху она способна нести. – И вообще, какая я тебе тётя!

– Врёшь! – заинтересовался паренёк.

– Не вру. В этом доме живут военные и стёкла там особые, их даже из пистолета не пробить.

– А из снайперской винтовки? – мальчишка подошёл ближе.

– Не из чего. Я же говорю – специальные стёкла из металлической пыли. Они секретные, если хочешь знать.

– А где этот дом?

Даша назвала адрес.

– А, спорим, я разобью? – парень вытащил из кармана рогатку.

– Спорим!

– Нет, не годится. Будет считаться, только если стекло разобьётся, а если просто попадёшь – не в счёт!

– Тогда такой, – он притащил увесистый булыжник. – А по какому бить?

Даша прикинула, где может находиться кот.

– Видишь, на втором этаже три тёмных окна? По среднему, – и, заметив искру недоверия в глазах паренька, добавила, – что смотришь так? Это мои окна. К тому же ты его не разобъёшь!

– Давай, смотри!

Стекло осыпалось вниз, как сверкающий дождь. В окнах замелькали лица, мальчишку как ветром сдуло. Впрочем, Даша этого не видела – она уже была на улице. С холодным, как ночь, спокойствием выждав где-то полтора часа, девушка пошла обратно. Она сняла с головы меховую шапочку и спрятала её в сумку, меховой воротник пальто подняла и поверх воротника низко повязала голову платком, заменявшим ей шарф. Глянув в зеркальце и убедившись в том, что выглядит изрядной кулемой, никак не похожей на молодую девушку, Даша решительно направилась к дому.

Огонёк папиросы действительно маячил в окне лестничной клетки, теперь уже Даша не могла ошибиться. Не отвлекаясь на раздумья о том, кому он принадлежит, Даша пристально следила за оранжевой точкой. Вот она погасла. Как долго теперь придётся ждать?

Недолго! Вспыхнула спичка, и девушка метнулась через двор и прижалась к стене своего дома. Если курильщик на лестнице действительно наклонился с папиросой в зубах к огню, то теперь уже не мог её увидеть из парадного.

Даша долго не могла заставить себя подать голос. Она повторяла «Брыся, кис-кис» и «Брыся, иди ко мне», но из горла не вырывалось ни звука.

«Возьми себя в руки. Осталось чуть-чуть, последнее. Дальше можно будет дать волю страху и бежать».

– Брыся, – позвала Даша. – Брыся, иди ко мне!

Она запрокинула голову. Разбитое окно испускало в чёрный кривой четырёхугольник неба едва заметный белесый пар. Через несколько минут над карнизом показалась круглая мохнатая мордочка.

– Иди ко мне, – позвала Даша, с ужасом представляя, сколько времени уйдёт на уговоры.

Кот прыгнул в снег.

Кот сидел тихо, только изредка пытаясь просунуть любопытную морду между пуговицами. От него шло ровное тепло. «Теперь главное – билеты!» – чувствуя тяжесть кота на руке, которой она придерживала его под пальто, Даша спешила к вокзалу.

2013 г.

Мрак

Автобус мчался с такой скоростью, что Джерри не удивился бы, раздайся позади полицейская сирена. На поворотах свисающие с ярко-желтых поручней петли наклонялись на 45 градусов. Но водитель не сильно рисковал – даже полиции не было на этих окраинных улицах, особенно безжизненных в едком оранжевом свете.

Водитель заложил еще один лихой вираж (Джерри готов был поклясться, что на этот раз оба левых колеса уж точно оторвались от земли) и, резко сбросив скорость, въехал на бетонную площадку автостанции.

Двери распахнулись, но Джерри не шелохнулся. Он катался по городу уже два круга, и просидеть в светлом теплом салоне как можно дольше было единственным его желанием. Вместе с маршрутом в жизни закончилась определенность. Куда идти дальше, Джерри не знал.

Так прошло еще минут пять. Потом водитель выглянул из кабины и убедился, что единственный за последние полчаса пассажир так никуда и не убрался.

– Автобус дальше не идет, – он пригляделся к Джерри и, едва заметно усмехнувшись, добавил, – сэр!

«Сэр» лениво поднялся и поплелся к дверям. Обернулся, прежде чем выйти.

– Последний на сегодня?

– Боюсь, что так.

После тепла салона прохладный ночной воздух показался приятным. Джерри пересек стоянку по направлению к стеклянному зданию автостанции. Табло не горело. Вывешенное на стене расписание подтвердило слова водителя и худшие ожидания. Он зашел внутрь. Касса была закрыта. В киоске в углу продавщица надевала плащ.

– Подождите! – кинулся к ней Джерри.

– Простите, уже закрыто.

– Продайте мне сигареты.

Но продавщица покачала головой и показала на кассу. Джерри кивнул, глядя в пол, и уже сделал шаг в сторону, когда она окликнула его. Женщина достала из кармана плаща пачку,взяла одну сигарету и протянула пачку ему.

Он не знал, как благодарить её за это.

С автостанции он ушел. Можно сколько угодно хохмить над ситуацией, но странное дело – с наступлением ночи совершенно параноидальные на первый взгляд идеи стали набирать силу. Во всяком случае, ему было неуютно в одиночестве на освещенном открытом пространстве.

В паре сотен метров от автостанции темнела стена деревьев – скорее всего, это был угол ближайшего парка. Джерри сошел с дороги, продрался сквозь редкую можжевеловую изгородь и нырнул в темноту. Сначала в рваном свете с шоссе, потом чуть ли не ощупью он углубился в чащу и, когда наткнулся на поваленное на манер скамейки бревно, устроился на нем. Пошарил в подаренной продавщицей пачке – три сигареты. Мало, конечно, но при желании можно растянуть на всю ночь. Он вытащил первую, достал зажигалку, попробовал высечь огонь. И только тогда заметил, что у него трясутся руки.

***

Здесь не было ветра, и воздух был по-лесному сочен, без малейшего привкуса осеннего тлена. Да и Джерри понимал, что холод здесь ни при чем.

Либо ничего не было и он просто сходит с ума, либо было, и это значит, что с ума он уже сошел.

Он машинально почесал предплечье, и пальцы зацепили повязку. Задрал рукав свитера – сквозь носовой платок темнело пятно крови. Но оно как будто не увеличилось, значит, кровь остановилась.

Вот оно, подтверждение. Хотя, говорят, психи сами себе наносят увечья. Джерри поймал себя на том, что такая версия событий по необъяснимой причине кажется ему наиболее приемлемой. Потому что реальность не укладывалась в голове.

Самое главное – Джерри не мог понять, как все это могло случиться с ним – взрослым, вроде бы умным мужчиной, интеллигентным человеком, с которым по определению ничего подобного случаться не должно?

Еще не так давно он писал рассказы и вел блог, топил за «Фулхэм», хорошо зарабатывал, имел много друзей и ничего общего с тем неврастеником, что сидел сейчас во мраке парка на городской окраине и мял в кулаке чужую пачку с двумя последними сигаретами.

****

Совсем рядом вдруг раздался звук шагов. От неожиданности Джерри вздрогнул. Нет, он не ошибся – подсохшая листва проседала под чьими-то ногами. Джерри машинально собрался затушить сигарету, но тонкий женский вскрик опередил его движение.

– Не бойтесь, это всего лишь я, – подал он голос в темноту.

Темнота зашевелилась и скоро обрела хоть и расплывчатые, но очертания. Очертания были крупные, в них угадывались светлые волосы, светлая куртка, бледное лицо.

– Что вы тут делаете? – удивленно спросила женщина. Голос был молодой, тон – робкий.

– Сижу. А вы?

– Я… так.

– Понятно.

– Я пойду, пожалуй… Можно?

– Почему вы меня спрашиваете?

– Не знаю…

– Хорошего вечера.

Женщина отошла на несколько шагов: по звуку Джерри насчитал всего четыре.

– А вы здесь останетесь?

– Да.

– Ничего, если и я останусь?

– Да ничего… Присаживайтесь, – Джерри подвинулся на бревне.

– Да не, я постою… – она осеклась.

– Если вы меня все ещё боитесь, то зря.

– Нет… просто… Просто странно, что я пришла сюда, а тут вы!

– Вот это действительно странно, – буркнул Джерри.

– Как вас зовут?

– Джерри. А вас?

– А я Лотта, – она замялась. – и можно на «ты».

– Как тебе будет угодно.

– Ты англичанин?

– Да, а что?

– Да ничего. У тебя акцент. Так что ты тут делаешь?

– Странно такое говорить, но я тут прячусь.

– Зачем?

– Моя жена хотела меня убить.

Бревно качнулось – Лотта всё-таки села рядом и выдохнула:

– Ничего себе… встреча!

Джерри по-прежнему видел лишь силуэт, однако ему показалось, что, произнося это, она качает головой. Бревно снова колыхнулось – Лотта развернулась к нему и спросила:

– У тебя есть курить?

Джерри на минуту замешкался, но потом все же протянул ей пачку с двумя последними сигаретами, и Лотта взяла одну.

Зажигалка всегда давала слишком большой огонь, и пока Лотта неуклюже прикуривала, Джерри смог разглядеть свою собеседницу.

Это была невысокая полная девушка, хотя, скорее всего такое впечатление создавали широкие пухлые плечи и короткая шея. Круглое бледное лицо с крупными чертами обрамляли негустые прямые светлые волосы, немного не доходящие до плеч. Больше всего её портили круги под глазами, но когда он присмотрелся, то понял, что это не круги, а фингалы – один почти рассосавшийся, а другой – свежий и темный.

На ней была мятно-зеленая спортивная кофта с капюшоном, бесформенная юбка и серые легинсы. Странно, но по лесу девушка гуляла без обуви, в одних носках.

– Почему ты босиком? – как бы невзначай поинтересовался Джерри.

Его глаза уже настолько привыкли к темноте, что он заметил, как нечто наподобие судороги скривило её лицо.

– А не хочешь спросить, почему я здесь?

– Тоже интересно, – пожал плечами он.

Лотта выдернула изо рта сигарету, обернулась к нему, оперлась рукой на бревно и подалась вперед так, что её лицо оказалось в паре сантиметров от кончика его носа и четко выговорила, буравя его черными во мраке глазами:

– По той же причине, что и ты.

Он сходит с ума, это факт.

– Тебя тоже жена хочет убить?

– Ты дурак?

– Нет, я псих, но я буду стараться!

Она поглядела на него печально:

– У тебя и впрямь психоз, – её манера говорить и внешний вид не вязались с медицинскими формулировками. – Ты пытаешься себя развеселить или кого?

– Да, прости. У меня действительно глупые шутки. Так что случилось?

– Мой парень проиграл меня в карты.

– Что, правда? – вопрос прозвучал глупо, но надо же было как-то отреагировать. А как реагировать на такие заявления, Джерри не знал.

– Сегодня к нему пришли какие-то парни – я их раньше не видела, – и они сели играть. Азиз дверь запер. Ну, я сижу в комнате, тут заходит один из тех, смотрит на телек и говорит: «не, старый». Берет молоток и по экрану… А Азиз ничего, только велел, чтобы я осколки убрала. И они пошли играть дальше… Наверное, он проиграл все деньги. А, может, наоборот – сначала меня… Они прежде громко орали, а тут понизили голоса. Я подошла и слышу – они спорят, кому я первому достанусь.

Она затряслась и даже застучала зубами.

– …я не стала дослушивать, вылезла в окно – мы на третьем этаже, спрыгнула на балкон соседей снизу, оттуда на землю и бежать… Даже ничего не взяла, ни денег, ни… – она посмотрела на свои ноги, – Азиз прячет мою обувь. Отдает, только когда мне нужно на работу идти.

– Ни фига себе порядки! А кто он такой вообще, чем занимается?

– Ничем… В спортзал ходит. Если он меня найдет, то мало не покажется. Мне вечером нельзя выходить одной.

– Кто это сказал?

– Азиз. Но в этом он, пожалуй, прав. А если меня найдут эти его приятели…

Она замолчала и подняла взгляд на Джерри. Теперь он хорошо видел её круглые глаза и огромные зрачки.

– Может быть, он отыгрался. Или проиграл что-нибудь другое! Или, может, они посидят, постепенно напьются и забудут про меня? Как ты думаешь, может так быть?

– Я думаю, нет.

Она обмякла, в секунду сдулась, как шарик.

– Почему?

– Потому что, если я буду тебе поддакивать, ты побежишь домой, и случится беда. Из того, что ты мне за две минуты рассказала, я понял, что она обязательно случится.

– И что мне остается – жить в парке? Если б тебе такое предложили?

– Ох, я бы с радостью! Давно хотел побыть наедине с собой. Ну или с новым человеком, – поспешил поправиться Джерри. – Но для этого пришлось ночью уйти в лес! Хотя, – он почесал наметившуюся на подбородке щетину, – я бы и здесь не расслаблялся.

– Из-за жены?! – поинтересовалась Лотта

– Угу. Она за мной следит, – Джерри сунул в зубы последнюю сигарету и торопливо прикурил.

Лотта недоверчиво хмыкнула:

– Вот прям до такой степени?

– Да по ней контрразведка плачет! – и, поскольку Лотта выжидательно затихла, неожиданно для самого себя продолжил: – Когда я вечером выхожу из офиса, почти всегда вижу её либо в книжном магазине, либо в кафе напротив. И она всегда сначала смотрит на меня, а потом опускает глаза в книгу или в стол. Она сначала шпионила просто так, а теперь напяливает парик. Если следит из кафе – то черный, а если из магазина – кудрявый рыжий.

– А у тебя хорошее зрение? – уточнила Лотта. – Или ты линзы носишь?

– Нет, плохое. И линзы не ношу, не люблю. Ты про то, что я обознался? Так ведь она там маячит каждый день!

– Послушай… – Лотта перешла на вкрадчивый тон, и ему это не понравилось.– Что, если это просто две разные женщины – одна каждый день заходит по дороге в магазин, а другая ест в одном и том же кафе?

– Нет. У неё кроме париков еще и одежда специальная для слежки есть. Так вот один раз она перепутала – и женщина в кафе была в пальто той рыжей, что отсвечивает в магазине.

– Тоже может быть совпадение, – пожала своими широкими круглыми плечами Лотта.

– Черта с два!Если я не поворачиваю сразу в сторону дома, она немедленно мне звонит!

Иногда Джерри ловил себя на том, что запросто выкладывает этой девахе все то, что еще недавно было противно даже прокручивать в мыслях. Ладно, какая, к черту, разница! Все равно он завтра уедет отсюда и возвращаться не собирается.

А ведь когда-то Клер казалась ему славной… и слабой, по большому счету – беспомощной девушкой, брошенной в этот мир, словно в реку с пираньями. Теперь же сам Джерри казался себе беспомощным, неуравновешенным, неприспособленным ни к чему и в принципе неспособным жить по эту сторону Канала.

– А ты не пробовал просто зайти в магазин или в кафе?

– Заходил. Из магазина есть другой выход. Она каждый раз успевает улизнуть. В кафе… ну, один раз я действительно обознался. Хотя, не исключено, что она специально села рядом с похожей женщиной.

Лотта ничего не ответила. Хоть и было сухо, носки почему-то промокли, и ноги мерзли. Она могла бы их поджать под себя, но не хотелось сидеть в таком неудобном положении.

Мало ли, вдруг понадобится быстро вскочить!

Вполне может понадобиться. Зачем вообще она забрела в темный глухой парк, куда даже лунный свет почти не проникает, и ведет какие-то разговоры с этим типом? Потом она опять будет жалеть. Она часто делала что-то, не подумав, а потом всегда жалела.

Слишком часто.

– Если через полчаса после того, как я вышел из офиса, я еще не дома, опять раздается звонок.

– Ужас какой, – мрачно съязвила Лотта. – А ты не пробовал телефон выключить?

– Один раз выключил… А когда я приехал, она выбежала на улицу и легла поперек дороги.

– Это ты тоже выдумал?

– Нет. Ей все время кажется, что я ей изменяю. Если я не рядом с ней, то в этот момент я где-то сплю с другой.

– И?

– В конце концов, я задолбался ей объяснять, а когда понял, что больше не выдержу истерик, угроз самоубиться, и ещё того, как она немедленно падает лицом в подушку и начинает рыдать, то я стал отказываться от желания куда-либо пойти, через каждые десять минут смотрел на телефон, перестал встречаться с друзьями и с кем бы то ни было. Так оказалось проще.

– А что такого особенного случилось сегодня?

– Я ей изменил.

***

– Зачем? – после некоторой паузы спросила Лотта.

Джерри задумчиво выпустил дым.

– Назло. Она с самой свадьбы так рьяно следила за каждым моим шагом, что мне стало казаться, что если я не вырвусь из-под её контроля хоть раз, то перестану… Как бы это сказать? Быть человеком… ну не знаю – свободным, самостоятельным, отдельным? Да вообще, блин, – просто перестану быть человеком!

– Только из-за этого?

– Да.

– С её подругой?

– Все женщины так банальны или только мне так везет? – хмыкнул Джерри. – Нет, со случайной знакомой.

– А как она хотела тебя убить? – полюбопытствовала Лотта.

– По-моему, сначала она хотела отравить. Ну, она и так постоянно подмешивала мне в еду всякую фигню, в основном, свои успокоительные, что ей когда-то прописали.

Луна над темными кронами как раз снова зашла за тучи, и в темноте Лотта поспешила слегка отодвинуться от парня.

– Знаешь, ты говоришь, как псих. Психам всегда кажется, что им что-то подмешивают.

– Да знаю я! Поэтому и не говорю никому. Так вот, в этот раз это была какая-то техническая жидкость. В кофе. Он был очень крепкий, но я все равно учуял и не стал пить. Вылил в раковину. Она разозлилась, закричала. Тут я ей все и выложил.

– Но зачем?!

– Сам не знаю! То есть тогда знал, а теперь уже не помню. Но я не ожидал, что она так отреагирует.

Лотта не задала вопрос, но Джерри его уловил и продолжил:

– Тогда она схватила нож и приставила себе к горлу. Пригрозила, что зарежется, если я не признаюсь, что соврал про измену. Что было делать – пришлось соврать, что я соврал, хотя на самом деле сначала-то я сказал ей чистую правду! Поэтому, когда я попытался её успокоить и забрать нож, она вдруг завизжала «Ты мне все врешь!», замахала ножом и полоснула меня по руке.

– И что дальше?

Джерри замялся:

– Дальше я ушел.

– Как она на это отреагировала?

– Не знаю. Я выскочил на улицу, прыгнул в автобус и… всё! Вся история.

– Почему же ты не пошел в полицию?

Джерри хмыкнул.

– Её же посадят, дуру! Ну или меня посчитают за параноика, тоже ничего вариант.

– Боишься её?

– С чего ты взяла?

– Если прячешься, значит, боишься.

– Я пошутил, – мрачно отозвался Джерри. – Я просто убиваю время. А вписаться в гостиницу мне не на что.

– Чего так?

– Издержки доверия. Я не считал нужным скрывать пароль банковской карты, девичью фамилию матери и тому подобные вещи. А потом не догадался поменять.

Лотта задумчиво посмотрела на короткий окурок в руке:

– И что ты будешь делать дальше?

– Не знаю. Вернусь в Англию. Отдышусь. Наверное, разведусь и просто поживу в тишине. У меня все время какой-то шум в голове, я устал и ни черта не понимаю.

– Шум? – задумчиво переспросила Лотта. -У меня вот тоже… шум. Нет, а сейчас что будешь делать?

– Дождусь утра, поеду в свою контору. Займу денег. Возьму отпуск или уволюсь. Пойду в банк – сниму, что осталось на счете. А ты?

– А я не знаю. Ни про сейчас, ни про потом.

– Тебе некуда пойти?

– Разве что в какой-нибудь социальный приют. Но он меня там найдет в два счета.

– А в полицию?

– А что сделает полиция? Даже если его арестуют, то долго не продержат. А уж он найдет способ со мной разделаться.

– А родители или друзья не могут тебе помочь?

– У меня уже очень давно нет ни родителей, ни друзей.

Джерри в темноте опустил голову.

– Что ты молчишь?

– Ничего. Я думал, что у меня все хреново, а у тебя вообще какой-то мрак. Как тебя вообще угораздило с ним связаться?

– Да он сначала был неплохой. Внимательный. Потом уже стал злиться по любому поводу. Привык, наверное.

– Сначала – это давно?

– Четыре года назад.

Джерри присвистнул:

– Хотел бы сказать что-то о твоем терпении, но боюсь, слово «ангельское», сюда никак не вяжется!

Лотта напряглась, сверкнула глазами, сузилась в плечах. Джерри в этот момент отчего-то подумал про боеголовку. Но приступ гнева был краток. Она снова опустила плечи и голову, расплылась, так что волосы грустно повисли вдоль щек.

– Слушай, посмотри-ка на меня и подумай – кому такая нужна?

– С такими фингалами, думаю, никому.

Она снова вздрогнула, подняла руки и коснулась синяков белеющими в темноте пальцами.

– Да и вообще никому не нужны чужие проблемы.

Лотта опустила руки, посмотрела на свои короткие, но тонкие пальцы.

– Однажды хозяйка кафе, где я работала, – не поднимая головы, внезапно продолжила она, – увидела у меня ссадину и долго прессовала мне мозг. Убеждала, что на Азиза надо заявить, что от него нужно отделаться. Она заняла мне денег, и я не пошла домой – я пошла в кино, куда давно не ходила, а на ночь вписалась в хостел.

Лотта вскинула голову и повернула к Джерри бледное в свете луны лицо с темными провалами под глазами:

– И знаешь – ночью мне стало страшно! Я лежала, смотрела на тени на потолке и думала: а что дальше? Понимаешь, я ничего не придумала! Не знала, куда идти. И еще я не знала – кто теперь войдет в мою жизнь? Я чувствовала, что это обязательно будет какой-нибудь подонок, ещё хуже Азиза. А еще я поняла, что совершенно не выношу одиночества. Я еле-еле дождалась утра и пошла домой, хотя было страшно от одной мысли о том, что он со мной за это сделает! Потому что с Азизом, в его доме, у меня было хоть какое-то, хоть плохое, но будущее…

– Вот оно, – Джерри обвел рукой темный парк.

Она говорила, а в его горле разбухал комок тошноты. Ему сейчас физически противно было слушать Лотту, видеть, как шевелятся её пухлые губы, подтверждая происхождение повисающих в воздухе слов. Терпение, это все чертово терпение… ненавистное качество, испоганившее жизнь этой глупой тетехи.

И его собственную жизнь.

– Я тогда была в белой рубашке… в которой работала в кафе… У меня носом кровь пошла, и я зажала нос рубашкой… На ней остались большие пятна. Он у меня её отобрал, не дал постирать. И теперь, если мы ссоримся, он её вешает на плечиках в комнате на видное место…

– Что же не выкинешь её или не постираешь?

– Нельзя. Лучше не обращать внимания.

– Бедная ты.

Она кивнула.

– А из того кафе я уволилась. Еле упросила хозяйку не обращаться в полицию! И больше мне никто никогда не пытался помочь.

– М-да, теперь я понял, почему ты надо мной не смеялась… А где ты живешь?

– Да вот здесь, – мотнула головой в сторону Лотта, – двенадцатиэтажки за автосалоном знаешь?

– Знаю, депрессивный такой квартал.

– Босиком не очень-то разбегаешься. А ты откуда?

Джерри назвал улицу.

– Это же центр! Сейчас скажу – отсюда туда 24-й автобус идет.

– Ага. Я на нем и приехал.

Лотта опустила руку, вдавила давно погасший окурок в сырую кору дерева.

– Что-то мы с тобой хреново прячемся.

Джерри посмотрел на часы. Казалось, они сидят здесь вдвоем уже очень долго, но само время тянулось медленно. Лотта заглянула ему через плечо.

– Хорошо бы утро подольше не наступало! – вздохнула девушка. – Завтра меня точно найдут.

– Ты так спокойно об этом говоришь, что становится не по себе.

– Привыкла. О таких, как мы, жизнь вечно вытирает ноги.

Обобщала она или просто оговорилась, только его сочувствие к Лотте сразу ослабло. Какого черта она их равняет?

– А меня не найдут. Я, в отличие от тебя, все для этого сделаю!

– Ладно тебе. Мне хоть есть, кого бояться. А тебе? Ведь не ревнивую же жену, в самом деле.

– Нет. Уже нет, – отозвался Джерри. Подумал и добавил. – Но есть причиныбояться полиции.

– Думаешь, тебя, как пропавшего ребенка в розыск объявят? – засмеялась Лотта.

– Угу. Только не как ребенка. Если её, конечно, нашли, – сказал он в пространство. – Я очень надеюсь, что нашли. Когда я уходил, она была ещё в сознании.

– Что? – похолодела Лотта.

– Она меня полоснула ножом… – рассеяно продолжил Джерри. – Я схватил её за руку, стал его отбирать… Я не понимаю, как это вышло!

– Ты что, задел… Ты ударил её ножом?

Джерри помолчал, отломил сучок с сухой ветки и покрутил его в пальцах.

– В общем, да.

Он уставился в землю, а оцепеневшая Лотта – на него, словно видела впервые. Но ведь так на самом деле и было!

«Боже, почему ты ничего не сделаешь с моей головой?! Почему не научишь понимать, что к чему ведет, а когда пойму – не застывать в страхе, а вовремя уносить ноги?»

– В конце концов, она первая схватилась за нож! У меня до этого и мысли такой не было!

Больше всего на свете Лотте хотелось сейчас вскочить и броситься прочь… В лес? в город? на дорогу? Теперь было уже поздно. Знакомый холод снизу вверх пронзил позвоночник. Руки и ноги обмякли. Она лишь пыталась сдерживать шумное дыхание, чтобы не выдать своей паники, но и это ей не удавалось.

Джерри повернулся к ней. Но тени легли так, что Лотта не видела лица Джерри. Зато тот хорошо видел её лицо – лунно-бледное.

Он оторопел.

– Эй, стоп! Лотта, слушай, не бойся меня!

Не отрывая от него округлившихся глаз, она замотала головой.

– Лотта, милая, я… – он дотронулсяладонью до плеча девушки, и, скорее от неожиданности, чем от страха Лотта резко вскрикнула и отшатнулась.

В ответ совсем рядом послышался ликующий возглас.

****

– Оп-па! Вот ты где! А я её ищу, ищу. А это еще кто?

Их подставила луна, что недавно подняласьв зенит и словно театральная рампа озаряла полянку. Но произнесший это не спешил выйти на свет и остановился на границы лесного сумрака. Джерри смог различить лишь какие-то детали. Лица он не видел, хотя и без того сразу догадался, кто это.

Слегка шатаясь, Лотта поднялась на ноги.

– Ищешь, потому что проиграл меня своим дружкам, да?! – голос её дрожал, но Джерри не понял – от страха или от гнева.

– Я проиграл не тебя, курица! Я проиграл жизнь.

– Чью? Мою?!

Джерри удивился самому себе – он-то с самого начала видел пистолет в опущенной руке Азиза, видел, но не пытался что-либо предпринять. У него даже не было идей по этому поводу. Несмотря на маниакально настроенную жену, в мире Джерри стреляли лишь по ту сторону киноэкрана.

Хотя, когда Азиз вскинул руку с пистолетом, Джерри мгновенно понял, что делать и двумя руками толкнул Лотту на землю.

Это было лишнее – тот направил ствол вовсе не на Лотту.

Эхо выстрела перекрылистошный женский крик.

Но кричала не Лотта. Лотта, напротив, беззвучно зажимала руками рот.

Азиз заметался. Где-то рядом трещали ветки, и кто-то голосил. Похоже, это сбило его с толку – он бросил ствол на землю и быстро исчез в темноте.

Парк наполнился шумом и голосами. Казалось, он весь кишит людьми, но на полянку перед оглушенной Лоттой выскочила всего одна женщина.

Лотта плохо видела её. Она все еще сидела на земле, ни разу не решившись пошевельнуться, а женщина ошеломленно смотрела то на неё, то на неподвижное тело и матово блестящий вороненой сталью пистолет.

– Что здесь произошло? Кто стрелял? О, господи!!! Джерри!!! – теперь и она прижала ладони ко рту, но рыдание на какой-то очень высокой ноте все равно рвалось наружу, заполняло все пространство и казалось громче давешнего выстрела.

А потом также резко оборвалось. Женщина глядела на Лотту.

– Это ты стреляла? Ты? Ты и естьта самая тварь, с которой он трахался? А теперь, когда я все узнала, и он решил от тебя отделаться, ты заманила его сюда и убила, – вопросительная интонация к концу фразы исчезла окончательно. Она повторила убежденным шепотом. – Ты его убила. Ты его убила!

В отчаянии Лотта дернулась вперед, женщина отшатнулась от неё и побежала прочь.

Лотта на коленях подползла к Джерри. Тот неподвижно лежал, уткнувшись лицом в землю. Лотта хотела перевернуть его на спину и схватилась за его плечо. Под ладонью с противным чавканьем подалась горячая мокрая ткань свитера, и Лотта в ужасе отдернула руку.

Осторожно она повернула его на бок. Ей показалось, что по её руке скользнул теплый ветерок дыхания. Она начала трясти его:

– Джерри, Джерри, ты жив?!

Он тихо застонал, потом открыл глаза.

– Ты жив! Ой, Джерри, пожалуйста, не умирай!

– Я и не хочу…

– Нам надо выбраться отсюда, слышишь? Надо дойти до заправки – там по шоссе есть заправка, – надо дойти до неё и вызвать тебе «скорую».

– Только не оставляй меня здесь.

– Не оставлю! Пойдем вместе. Можешь идти? Ты только не умирай!

– Я попробую.

Cо второй попытки навалившись на девушку здоровым плечом, Джерри поднялся на ноги, и они медленно пошли в сторону шоссе. Лотту трясло. Она боялась, что её опять может парализовать страх, и старалась сейчас не думать ни об Азизе, ни о ране Джерри, ни о том, что будет с ней, если он умрет. Надо только выйти на дорогу, тогда все как-нибудь устроится. Надо дойти, тут совсем близко, давай, Джерри, давай!

Она не замечала, что твердит это про себя. Но те же самые слова и так крутились в голове у Джерри. Все силы он сосредоточил на том, чтобы идти. Впереди маячили черные силуэты деревьев, их было много, но сквозь густую листву уже проникал оранжевый свет фонарей на шоссе.

Чем дальше они шли, тем ярче он становился.

Октябрь 2018

Ковент-гарден

«В жизни есть только две настоящие трагедии:

одна – когда не получаешь того, чего хочешь,

а вторая – когда получаешь».

Оскар Уайлд

Паб «Синий единорог» открывался едва ли не в восемь утра, что было главным из его многочисленных преимуществ. Стефани размотала свой бесконечно длинный шарф, энергично встряхнула пальто, на котором утренний туман оставил бисер мелких капель, и, повесив его на вешалку у входа, прошла к стойке.

За стойкой, как и во всем баре, никого не было. Стеф громко шлёпнула на неё пухлую пластиковую папку, убедилась, что её предпочли не услышать, вытащила из сумки зеркальце и критически всмотрелась – пережил ли макияж уличную сырость?

Хорошо рассмотреть себя не удалось – в пабе было темно; бледное октябрьское утро боязливо жалось к узким окнам, но тяжелая мебель темного дерева, панели на стенах и темно-зеленые обои не пускали свет внутрь, только слабо поблескивали бокалы, висящие над стойкой.

Стеф достала черные тени и успела пару раз мазнуть пальцем по векам, когда из кухни, отчаянно зевая, показалась Лара.

– А я-то думала, послышалось! Доброе утро!

– Доброе.

– Завтракать?

Стеф кивнула. Лара взяла с полки чашку и повернулась к кофе-машине.

– Ну и туман сегодня! Я ехала – встречные фары замечала только метра за три! А сейчас как?

– Не лучше.

Лара поставила перед Стеф чашку, молочник и сахарницу.

– Наслаждайся. Сейчас тосты принесу. Телек тебе включить? – и, не дожидаясь ответа, махнула пультом.

Едва засветившись, телевизор тут же выплюнул автоматную очередь, ближневосточную пустыню и скороговорку корреспондента ВВС.

– Ох, переключи, умоляю! Ненавижу, когда утро начинается с новостей.

– Я тоже, – Лара нажала кнопку, и полированная стойка окрасилась зеленью футбольного газона.

– Вчера «Арсенал» играл, так нам чуть бар не разнесли! А это кто бегает?

– «Тоттенхем» и «Суонси», – накладывая в чашку сахар, отозвалась Стеф.

– Будешь смотреть?

– Вчера смотрела. «Шпоры» выиграют.

Лара поставила на стойку тарелку с тостами и снова скрылась. Стеф с удовольствием отхлебнула кофе, откусила горячего хрустящего хлеба в желтом растаявшем сыре с тонким ломтиком слегка поджаренной ветчины. Доев первый тост, Стеф развернула тяжелый барный стул так, чтобы видеть большую часть паба и окно, улица за которым по-прежнему была занавешена промозглой утренней хмарью.

Будь хорошая погода, она бы поехала в Ридженс-парк – времени у неё было достаточно. Но, едва она вышла из дома, как дыхание перехватило от холода, и Стеф решила, что куда приятнее будет позавтракать в пабе, чем шататься с картонным стаканчиком в тумане среди деревьев.

Метро она не любила, но путь на автобусе был отнюдь не близким, и она спустилась в подземку у себя на Килбурн-парке. Табло оповещало, что ждать поезда оставалось три минуты; Стефани села на лавочку и стала прикидывать, где удобнее сделать пересадку, когда к ней подошел человек.

Человека она не запомнила. Он задал вопрос – спросил, как куда-то доехать, но Стеф не могла взять в толк, что за место ему нужно. Он дважды повторил название, слово было безумно знакомым, но такой улицы она не знала.

Вдоль края платформы замигали желтые ромбики, оповещая о приближении поезда. Стеф поднялась со скамейки. Мужчина, который все ещё добивался от неё ответа, покачал головой и отошел. Cтеф невольно проводила его взглядом; в это время сквозь плотный воздух до её слуха донесся отдаленный шум автомобилей. Налетел ветер, обдал холодом щеки и шею, загремел пересохшими листьями… Вслед за ветром подлетел белый обтекаемый поезд. Стеф нажала кнопку на дверях и вошла в вагон. «Доехал он в автобусе до станции Воксхолл, свернул на юг и понял вдруг, что не туда пошел»³, – улыбнувшись, пробормотала она себе под нос.

…Все хорошее заканчивается, и к завтраку это относится в полной мере – второй тост проскочил и вовсе незаметно. От паба было не слишком близко до конторы, но у неё оставалось ещё минут сорок, в которые вообще можно не вспоминать, что у тебя есть работа. Рабочий день и без того представлялся ей черной дырой, поглощающей пространство и время. Поэтому Стеф вытащила из сумки книжку и открыла на странице, заложенной карманным планом подземки. Временами она отвлекалась от чтения, чтобы ещё раз оглядеть пустой зал.

За спиной отворилась дверь, и Стеф не смогла сдержать вздох. Ей не хотелось уходить. Она мысленно приказала вошедшему убраться куда-нибудь за дальний столик, но он подошел к стойке.

Из кухни выглянула Лара, убедилась, что посетитель имеется, в последний момент подавила зевоту, отчего на её лице отразилось нешуточное страдание, и шагнула навстречу гостю.

– Привет! – пробасил посетитель, и Стеф, поерзав на стуле, села так, чтобы не видеть его даже боковым зрением. – Будьте добры, черный кофе и круассан с маслом.

Лара, наконец, поняла, что всласть прозеваться ей не дадут, и принялась готовить заказ, а Стефани все же глянула на незваного соседа. Мужчина был молодой, но на коротко стриженой голове надо лбом уже намечались залысины. Веселые серые глаза смотрели с приветливым любопытством.

– Агата Кристи? – он кивнул на книгу в её руках.

– Только не говорите, что знаете, кто убил.

– Я помню, кто, но не хочу вызывать отвращение на первой минуте знакомства.

– А мы не знакомы. И не знакомимся, – отозвалась Стеф и снова уткнулась в книгу.

Читать она теперь не могла – слова перестали собираться в предложения, смысл ускользал от неё. Она то и дело чувствовала на себе чужой пристальный взгляд. В конце концов, Стеф не выдержала, вскинула голову и встретилась с ним глазами. И немного смягчилась – её сосед выглядел совсем иначе, чем она ожидала. Он выглядел смущенным.

– Вы что-то хотели спросить?

– Для начала – как вас зовут?

– Попробуйте ещё раз.

– Вас что, сегодня уволили с работы?

– Если бы, – вздохнула Стеф. – Почему вы так решили?

– Редкий человек в отпуске вскочит с утра пораньше, чтобы позавтракать в кафе. А на домохозяйку или девушку, которая может позволить себе не работать, вы не похожи.

– А на кого похожа? – Стеф опустила взгляд под стойку и пальцем повернула к себе циферблат часов.

– На человека, который очень хочет, чтоб от него отвязались.

– Поздравляю, не каждый день встретишь такую наблюдательность. Что ещё скажете?

– Я не кретин и оставил бы вас в покое, но раз уж вы просите, то еще поизображаю из себя Шерлока Холмса. Скажу, например, что у вас есть домашнее животное. Кошка.

Стеф покосилась сначала на него, потом на царапину на своем запястье.

– Два кота, – кивнула она. – Чёрный и…

– Рыжий.

– Точно.

– И зовут их Черныш и Рыжик!

– Джеймс и Патрик. Почти угадали.

– Да-а… Похоже, выведать таким образом ваше имя лучше даже не пытаться!

– Что за дурацкая манера? Я же не требую от вас имени!

– Но я могу сказать!

– Пожалуйста, не надо. Успеете.

По другую сторону стойки вновь возникла Лара.

– Хотите что-нибудь ещё?

– Сделай мне «айриш», – кивнула Стеф.

Воспользовавшись её вмешательством, они замолчали и наблюдали, как Лара цедит «Джеймисон» в металлический мерный стаканчик и возводит на поверхности кофе купол из сливок.

– А вам?

– Спасибо, я еще свой не допил.

– Каждое более-менее свободное утро похоже на маленький спектакль для самого себя, – сказал он полкам с бутылками, когда Лара снова скрылась за шторой. – Знаешь, что через десять минут или через полчаса нужно бежать, что впереди тебя ждет куча дел, но делаешь вид, что их нет, и время не играет роли. И все равно не живешь так, как хочется, а лишь разыгрываешь такую жизнь.

Стефани подтянула к себе за край блюдца высокую стеклянную кружку и, прежде чем приняться за кофе, съела пару ложек сливок.

– Просто вы не верите в то, что играете.

Парень развернулся к ней, облокотившись на стойку, но Стеф его движение проигнорировала – смотрела в бокал и топила в темной жидкости остатки сливок. После некоторой заминки он стал оглядывать помещение бара.

– Для кого они, интересно, открываются в такую рань? Кроме нас никто так и не заглянул.

– Значит, для нас. Я не знаю, как хозяев – с точки зрения рентабельности, – а меня такая забота вполне устраивает! Ну, и к тому же Лара – «жаворонок».

– Как бы бедный жаворонок не вывихнул себе клюв от зевоты!

– Вы тоже предпочитаете утреннему сну игру в беззаботность.

– К черту все игры! На сегодня у меня есть цель.

– Успокойте меня, поставьте на место, скажите, что со мной она никак не связана…

– Александр, – улыбнулся он. – Можно просто Алекс.

– Хорошо, Алекс. Теперь выкладывайте, я вся – внимание, – Стеф уселась еще удобнее, поставила подбородок на кулак и выжидающе подняла брови.

– Это потрясающе – вы уже в третий раз уклоняетесь от окончательного знакомства!

Стефани картинно вздохнула и смерила его сочувственным взором.

– А вам так уж важно знать имя?

– Проклятые пуританские обычаи! Да.

– Меня зовут Стеф. Стефани Эванс.

– Что, вот так прям и Стефани Эванс?

– Да. Послушайте, вы так упорно добивались моего имени, а теперь у вас такое лицо, будто я вас обставила в наперстки.

– Простите. Вы правы. Я больше не буду делать такое лицо.

– Вам действительно так уж хочется поговорить?

– Такой прямой вопрос, да еще и после десятиминутного разговора, прямо вынуждает ответить «да».

– Тогда позвольте мне ещё один прямой вопрос! И, если мне ответ понравится, я вся ваша на ближайшие… – она посмотрела на часы, – четверть часа. Почему вы вообще решили заговорить со мной? Сразу предупреждаю: то, что я здесь одна – не в счёт!

– Вы здесь одна… И при этом вы как будто бы не здесь.

Стефани обратила на него долгий грустный взгляд, потом отвернулась к своей уже почти пустой чашке.

– Вы даже не представляете, насколько.

– Думаю, что вы в каком-то лучшем месте.

Она покачала головой.

– Я там же, где и вы. В «Синем единороге». Здесь. В Ковент-гарден.

– Простите?

– На Шелтон-стрит в Ковент-гарден. Если пройти немного и свернуть налево, то по Лэнгли-стрит спуститесь прямо к метро.

– А если никуда не сворачивать?

– Тогда упретесь в Черинг-кросс-роуд.

Медленно, все ещё не отрывая от неё глаз, он стал оборачиваться к окну. Стефани наблюдала за ним; она и так знала, что он там увидит: узкую улицу в разводах жидкого тумана, красный кирпичный дом напротив, прикованный к столбу велосипед Лары. Она взяла бокал в ладони, чтобы немного согреть руки.

– Сколько стоит такой кофе? – он оперся локтем о стойку и подался вперед, ближе к ней.

– Два тридцать, – помедлив, ответила Стеф.

– Я тоже возьму, пожалуй.

…Он отхлебнул, усмехнулся, склонив голову набок, и похвалил:

– Виски не пожалели!

– А вам никуда не нужно после завтрака?

– Увы, нужно.

– Что скажет по поводу ваших кофейных вкусов ваш шеф?

– Ничего не скажет, он сегодня охотится в Девоншире.

Стеф развернулась так резко, что её стул глухо чиркнул ножками по полу, и от движения воздуха звякнула ложка вбокале. Но вместо того, что ожидала и боялась увидеть, увидела совсем другое, и её губы против её воли сами растянулись в улыбку. Она потрясла головой и прикусила тыльную сторону ладони.

…Их спины вновь обдало холодным воздухом из открывшейся двери, а потом ещё и ветром от ворвавшегося в бар посетителя, который немедленно протопал к стойке.

– Да мне до лампочки его причины! Петруха? Петрухе просто передай, что он козел и едва не подвел нас всех под монастырь! И если теперь Ростехнадзор нас прижмет к стенке… – мужчина замолк на полуслове, опешив под перекрестным огнем их взглядов и держа на отлете руку с еще бормочущим оправдания телефоном.

– Почему вы так… Ох, блин!… Алло! Тьфу ты, черт! – выругался он в притихшую трубку, запихнул её в карман и облокотился на стойку. Не прошло и десяти секунд, как он нетерпеливо забарабанил по дубу пальцами, а еще через полминуты навалился на полированную поверхность грудью и окликнул: – Уважаемые, есть тут кто?

Возможно, Лара даже услышала, но выглянуть из кухни все равно бы не успела – телефон вновь заиграл набившую всем оскомину мелодию, и мужчина, поморщившись и махнув рукой, развернулся на каблуках и исчез столь же стремительно, как и появился.

Стеф с Алексом переглянулись и прыснули со смеху.

– Фейсом об тэйбл, – резюмировал Алекс. – Надо было вовремя свалить и попробовать-таки добраться до Черинг-Кросс!

– Мы бы недалеко ушли.

– Кто знает… Вы просто мастер!

– Вы о чем?

– О вашем умении создавать иллюзии.

– Просто здесь обстановка располагает. Плюс погода. Ну, и вы не стали разносить в щепки мой маленький Лондон!

– То есть такие посиделки в английском пабе в туманный день – проявление ваших тайных желаний?

– Надо же их как-то осуществлять. Хоть на сотую долю.

– А кофе по-ирландски – свидетельство симпатии к ИРА⁴?

– Нет, завуалированный алкоголизм, – Стеф покрутила бокал на блюдце, потом медленно допила два последних глотка.

– Расскажите о себе, – попросил Алекс.

Стеф уже машинально собиралась возразить, но вместо этого просто выдохнула и взяла с соседнего стула свою сумку.

– Только не здесь. Мне уже пора идти. Если вы не дорожите теплом, можете проводить меня.

– Неужели вы надеетесь, что я сдамся теперь, на финише?

Вместо ответа Стеф полезла в сумку и извлекла оттуда записную книжку с изображением Тауэрского моста, в которую оказались вложены листки нарезанной папиросной бумаги, и блестящий пакетик с табаком. Под слегка удивленным взором собеседника она выложила один листок на стойку перед собой, насыпала на него дорожку табака, скатала бумагу и с плохо скрываемым удовольствием лизнула её край, чтобы заклеить. Помяла самокрутку в пальцах и, зажав её в углу рта, другим уголком изобразила улыбку.

– Теперь пойдемте.

Проворно просунув руки в рукава своего толстого серого пальто-бушлата, Стеф резким движением выдернула из-под воротника концы темных, завитых в локоны волос и обмоталась длинным хлопковым шарфом в изумрудных разводах.

– Пока, Лара! – бросила она.

– Пока… До следующего тумана!

Они вышли наружу. Воздух был по-прежнему тяжел, но уже немного более прозрачен. У дверей Стеф прикурила от его зажигалки, и они пошли вниз по улице.

– О чём вы хотите услышать?

– Как о чём?! О вашей Англии! Правильно я понял, что вы там никогда не были?

– Буду. Хочу побывать… Сесть в огромный синий самолет, приземлиться в Хитроу. Поселиться, где получится, работать, где придется. Но я бы предпочла снять квартиру рядом с каким-нибудь парком. Главное – чтоб не в панельной девятиэтажке, как здесь! Проводить холодное лето на побережье – гулять по пустому пляжу, по бетонным пирсам, о которые разбиваются огромные ледяные волны, убегать от дождя в кафе при гостинице…

– Играть в бридж по вечерам, – задумчиво добавил Алекс.

– Да, играть в бридж. Или снимать коттедж в деревушке, такой маленький одноэтажный коттедж с садиком, жимолостью, цветами в ящиках на окнах. Белочке моей такое точно понравится…

– Кому-кому?

– Моей дочке Белле. Ей три с половиной годика.

– А муж ваш…

– Я никогда не была замужем.

– А… Белочкин отец поддерживает эту идею?

– Белочкиному отцу на неё плевать. И, знаете, я рада. Это значит, что она только моя.

– А если вам не понравится?

– Простите?

– Если вам не понравится в Великобритании? Если не сможете устроиться, если не привыкнете, если будет хуже, чем здесь?

– Я не рассматриваю такой вариант.

– И совсем не боитесь?

– А должна?

– Неизвестность обычно пугает. А у вас еще, к тому же, ребенок. Как вы себе представляете такой переезд с ней?

– Белочка маленькая, – устремив вперед застывший взгляд, отозвалась Стеф. – Она везде привыкнет.

Она качнулась на месте и неожиданно остановилась, так что он по инерции опередил её на несколько шагов. Стеф подождала, пока он обернется:

– За меня не беспокойтесь. На Англию мне не скопить и за два года. И даже за три. Я трачу все, что зарабатываю, а зарабатываю я мало. И с моими колоссальными доходами едва ли я могу рассчитывать на визу. У меня здесь мама, папа, бабушка. У папы полгода назад был инсульт, и теперь… И за бабушкой тоже нужно ухаживать. Я их ни за что не брошу.

– Лучше бросьте свою работу.

– Рада бы, терпеть её не могу! Но я подменила там жену друга нашей семьи. Ей очень хотелось уйти, но её не отпускали, если не найдет себе замену. Так вышло, что мы в большом долгу перед ними…

– И как долго вы намерены отдавать свои и чужие долги?

– Пожалуйста, не задавайте вопросов, на которые я не могу ответить! А то я снова как на экзамене!

– Вы спрашивали, не боюсь ли я? – переспросила Стеф, глядя себе под ноги. – Я только одного боюсь – что всего этого никогда не будет.

Они перешли дорогу и теперь шагали вдоль черной чугунной ограды парка, из-за которой тянуло отсыревшей корой и подгнившими на земле листьями. Стефани подняла голову, и теперь в её глазах снова читалось какое-то странное веселье.

– По вторникам я теперь работаю по сокращенному дню, но я об этом никому дома не сказала, и даже Белочку увожу в садик, как будто мне по-прежнему к девяти. Эти два часа – только мои. Я уже забыла, как это бывает! И стараюсь проживать их там, где хочу.

– Да я уже понял, почему вы так упорно защищали свое одиночество! Наверное, вам постоянно приходится охранять свою мечту от вторжений.

Стеф по-лисьи фыркнула и покачала головой.

– Мечту ни к чему охранять. Мечта – это не достигнутая цель.

За двумя рядами давно облетевших рябин, похожих на вкопанные на всю длину черенка в землю мётлы, проступило некогда зеленое, а теперь облупленное до неопределенного цвета здание. До них донесся отзвук резкого электрического звонка, и спустя минуту из дверей, точно конфетти из хлопушки брызнули пестрые курточки и рюкзаки.

– Вот и пришли, – вздохнула она.

«Так, после работы надо еще зайти в «Тэско», купить хоть что-нибудь на ужин, а потом уже забрать Беллу. Погулять бы с ней, да холодно, а у неё насморк. Хорошо бы хоть полчасика выкроить, забежать к Тамми, да сегодня, наверное, не выйдет…»

– Степанида Ильинична, здравствуйте!

Алекс посмотрел на стайку подростков, облепивших тумбу с бетонным шаром. Одна из девчонок подмигнула ему из-под длинной рыжей челки, другие заметили это и захихикали. Адресата приветствия он не вычислил – никого мало-мальски похожего на Степаниду рядом не наблюдалось.

Поиски Степаниды на том бы и закончились, но Алекс слишком внезапно развернулся к Стеф, когда выражение окаменелости еще не успело сойти с её лица. Она выразительно подняла брови и закатила глаза.

– Включу дедукцию и предположу, что русская фамилия – Иванова?

– Свиридова. Не стоит так полагаться на дедукцию.

– Тогда почему Эванс?

Стеф пожала плечами и улыбнулась.

– Ну а почему не Эванс?!⁵

– Кстати, как вам старушка Агата в оригинале? Много книг уже прочли?

– Это первая. За два месяца продвинулась страничек на пятьдесят. Я плохо знаю язык, – призналась Стеф.

– Мне ваш вариант больше нравится, – после некоторого молчания заметил Алекс. – Не понимаю, почему вы не смените имя?

– Мама назвала меня в честь моей прабабушки. Она была ей очень дорога. Оттого и не меняю.

Она отвернулась и безрадостно оглядела школьный двор.

– А может, когда-нибудь переберусь туда, и менять ничего не надо будет!

Они подошли вплотную к ступенькам широкого крыльца. Стефани с ненавистью посмотрела на обитую выцветшими деревянными планками дверь, то и дело отлетавшую в стену под натиском пяти- и шестиклассников, потом обреченно вздохнула и повернулась к Алексу.

– Давайте прощаться.

Он широко улыбнулся:

– Я боялся, что вы уйдете, ничего не сказав!

Стефани поднималась по широкой лестнице, осторожно переступая обтертые закруглившиеся срезы ступеней. Звонок уже прозвенел, но мимо неё то и дело проносились опоздавшие, ракетами взвивались по этажам, и верхние пролеты отзывались об их прибытии жалобным эхом.

Стеф тоже опаздывала на несколько минут, но мысль о том, чтобы кинуться бежать к своему кабинету, вызывала лишь хмурую усмешку. Она прошла по гулкому коридору и нажала на ручку двери секретариата.

– Опаздываете, Степанида Ильинична! – поздоровалась секретарь, вскинув голову в белых кудрях и устремив взор на настенные часы.

– И вам доброго утра, Ольга Борисовна! В чайнике есть что-нибудь?

На её столе лежали зарплатные ведомости, и, по мнению Ольги Борисовны, завидев их, Стефани должна была накинуться на работу, как ястреб на добычу. Но сама Стеф была другого мнения, поэтому щелкнула ногтем по кнопке электрического чайника, достала из ящика стола кружку с «юнион-джеком» и взяла пакетик вишневого чая.

– Степанида Ильинична, вы, может быть, не заметили, но я положила вам на стол документы… директор заходила… из экономического отдела прислали… до завтрашнего дня…

Все свое внимание Стеф сосредоточила на носике чайника. Из него под небольшим напором уже вырывался пар. Секретарша здорово мешала, но Стеф давно научилась игнорировать внешние раздражители. Пар вырывался наружу плотной струей, и делал это точно так же, как и за тысячи километров отсюда – в Бирмингеме, Норфолке, Лидсе. В какой-нибудь лондонской школе, куда пришла на работу и греет себе чай девушка-бухгалтер. Она проехала большую часть пути от своего дома на метро, а потом шла пешком мимо кованых прутьев ограды парка, мимо магазинов и отделанных снаружи крашеным деревом пабов, мимо выходящих на улицу крылец невысоких кирпичных домиков, к унылому зданию довоенной постройки с футбольным полем на заднем дворе. И теперь она глядит на закипающий чайник и не замечает Стеф, стоящую рядом с ней.

Кипяток льётся в кружки, разбрызгивая обжигающие капли, и быстро окрашивается темным янтарем. Девушки размешивают сахар. Потом одна из них доливает в кружку молока. Вторая так и не смогла привить себе эту привычку. На том они расстаются – может быть, до перекура перед обедом, а может быть, до следующего утра или до следующего тумана.

Февраль 2017

Примечания

1

«(Это моя жизнь)/…Она сейчас или никогда/Я не собираюсь жить вечно/Я всего лишь хочу жить, пока я жив» – Bon Jovi

(обратно)

2

Обе песни – «ДДТ»

(обратно)

3

«Слоненочек», Спайк Миллиган, пер. Григория Кружкова

(обратно)

4

Ирландская республиканская армия

(обратно)

5

«Почему не Эванс?» – название романа Агаты Кристи.

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***