Утро
Запотевшее окно спокойно глядело на него. Белая муть была за этим окном. Жидкая, тягучая белая муть, обволакивающая город. И сквозь неё не пробивались даже те скудные лучики света, которые жаловало солнце горькому городу Полыневу.
Он сидел в забегаловке "Добрые порожки", недалеко от рынка, забитого огромными, старыми картонными коробками с всевозможными вещами. В этих вещах не было ничего примечательного, просто каждый найдёт в них что-то своё. Но вещи раскупят, а коробки останутся неизменными наблюдателями.
Руки его слегка подрагивали. Взгляд выдавал легкое беспокойство, но в тоже время был достаточно умиротворенным. И только прическу его как будто позаимствовали у популярного певца из далеких пятидесятых. Волосы были тщательно уложены, и их владелец будто сам хотел показать окружающим, что он ценитель культуры тех времён. И его одежда соответствовала прическе. Вчера за этот прекрасно сохранившийся костюм и туфли он помог в одном деле молодому поэту. Коричневый однобортный пиджак в серую клетку, белая рубашка, классический галстук темно-синего цвета и широченные черные штаны в белую полоску.
Тарелка с простой едой. Макароны с мясным соусом и немного салата, а также кружка дешёвого кофе без сахара. Наверняка самого дешёвого, который только может быть на свете. Маленькое удовольствие, которое он позволял себе не часто. Человек принялся машинально пережевывать всё это, ловя себя на мысли, что уже и не помнит, почему ему нравится кофе, ибо этот кофе был ужасен на вкус.
А за окном всё та же плавающая белая взвесь. Третий день она никуда не двигалась. Не пытайтесь понять, ведь никто не понимал. Белая муть просто была вокруг, вот и всё. Каждый чувствовал себя в ней неуютно. Хотя никто и не наблюдал из-за угла за одиноким прохожим на улице, и ничего ему не мерещилось в переулке между старыми домами, просто было не по себе. Эту туманную повседневность все жители Полынева вешали на окна своей души. Она не убивала, но сковывала их. Оставляла в ожидании чего-то, а это что-то и было мутью. Белой, непонятной и расплывающейся в липкой грязи, словно бездорожье от ливня.
После завтрака человек снял пиджак, закатал рукава рубашки и, оставив галстук, отправился на задний двор. Он приоткрыл скрипучую дверцу, влажный воздух окутал его и впустил внутрь себя. Несмотря на выглядывающее солнце, на расстоянии десяти метров ничего не было видно, туман и не думал уходить. Человек молча взял топор и принялся колоть дрова. Поздней осенью ночевать на улице было холодно, поэтому владелец забегаловки разрешил человеку пожить у себя. В Полыневе не знали о деньгах, из-за чего свой ночлег человек отрабатывал колкой дров и мытьем посуды. Жены у хозяина не было, детей тоже. Он был рад каждому посетителю, всегда стараясь помочь и угодить. Работа была частичным смыслом жизни владельца. Частичным потому, что и от него он иногда уставал, тем более, существовало кое-что, а точнее кое-кто важнее работы. Это сложно было представить, видя его внешность и манеры. Словно опавший кленовый лист, чудом сохранившийся после холодной зимы, насквозь высушенный, и с выпитым сердцем был характер хозяина, которого все называли по фамилии – Крю́чевский.
В Полыневе было безлюдно. Маленький городок оживал только к обеду, так как большая часть его жителей любила поспать, поэтому, когда уставший путник входил в город утром или ранний поезд приезжал к станции, казалось, что Полынев абсолютно пуст. Вездесущая молочная влажность только способствовала поддержанию этой атмосферы.
Звук ударов топора был тем утром единственным звуком в городе, по крайней мере, так казалось самому человеку, колющему дрова, делал он это автоматически, почти не обращая внимания на процесс, будучи глубоко погруженным в себя. Гулкие удары разбудили людей, живущих неподалеку от забегаловки Крючевского, они недовольно и что-то ворча себе под нос, вставали с теплых постелей и шли босиком по холодным полам в ванную, на балкон или ещё куда-нибудь.
Мимо двора Крючевского проехала машина, затем ещё одна и Полынев постепенно проснулся. Забегаловка наполнилась посетителями, в основном, чтобы перекусить, они предлагали всяческие мелкие услуги или приносили разные вещи. Некоторые обедали по старой дружбе, Крючевский имел немного друзей, почти все они были этим утром здесь, в сухом и теплом уголке внутри белого океана, окутывающего город.
Обычно здесь говорили тихо, однако сегодня бурно обсуждали случившееся. Этой ночью произошла кража дорогих часов из квартиры Сакса́йского – местного хулигана и пьяницы. Удивителен сам факт существования такого человека, который ничего не желает делать, ворует водку из магазинов и других заведений, однако, сколько бы его не наказывали, он всё равно продолжает жить в Полыневе. Несколько раз его даже выгоняли из города, провожая увесистыми тумаками. И, тем не менее, Саксайский возвращался, но, не переосмыслив своего поведения, снова устраивал беспорядки. Часы были едва ли не единственной ценностью данного индивидуума, они достались ему от бабки, а ей, в свою очередь, от отца. Этим часам было больше ста лет, обычно такие вещи высоко ценились у антикваров, при желании их можно было обменять на хорошее жилье или ферму.
В забегаловку Крючевского набилось множество людей, и тихие разговоры давно переросли в балаган. Все обсуждали кражу, которая являлась единственным событием за последний месяц. Вскоре в заведение зашел и сам Саксайский. Лицо его не выражало признаков грусти, скорее он был рад тому, что стал участником бурно обсуждаемой новости. Все его расспрашивали о краже, сожалели и предлагали помощь. Никогда так не относились к этому жалкому человечку, и он светился от счастья, позабыв о часах. К слову, он и до кражи о них особо не вспоминал, лежали они где-то в его убогом жилище и сами ожидали, когда их украдут.
Зайдя в комнату, Саксайский тут же откупорил украденную бутылку и, сделав несколько глотков, вновь начал толковать о своем: "Я когда домой пришел, как обычно сел за книгу, ведь самообразование – ключ к улучшению всего человечества. И задумался о том, чтобы бросить разгульную жизнь и начать зарабатывать, словно нормальный человек. Хотел было отыскать бабкины часы, дабы внести первый вклад в свое собственное дело, а заметил только коробку от них, тотчас упавшую передо мной, и силуэт, скрывшийся за моим окном, если бы не эта белизна, описал его, а так…" – Саксайский снова приложился к бутылке, после чего вновь повторял историю желающим, только другими словами. Конечно, нынешняя трактовка событий отличалась от истины, ведь знающие этого пьяницу сомневались в том, что он вообще умел читать. Однако сейчас многие ему верили, то ли от скуки, то ли под влиянием красивых слов Саксайского. Говорят, до того как он стал пить, работал в театре, и даже был женат.
Человек в костюме, закончив колоть дрова, слушал всё это без капли сожаления. Он давно ловил себя на мысли, что в последнее время стал редко жалеть людей. Некое ощущение всемирной справедливости объясняло его нейтральное отношение к чужим печалям и радостям. Полагая, что всё получаемое человеком, зависит от его заслуг, мужчина в костюме, тем не менее, часто жалел себя. Вот и сейчас, закончив с дровами, он заметил единственное неразрубленное полено, лежащее под забором. Не было бы чрезмерным трудом для этого человека расколоть его, но он не сделал этого, оправдывая себя тем, что Крючевский попросил колоть поленья, лежащие в ящике, а на полено под забором это указание не распространялось. После того как работник загнал занозу в палец, он вообще закатил настоящую истерику владельцу забегаловки, мол, работа слишком травмоопасная. Так сильно он боялся получить заражение крови.
Вечер
Настало время ужинать, однако настроение пока ещё было утреннее, не до конца осознающее происходящее вокруг. Так как это ощущение преследовало всех без исключения, человек в костюме просидел весь день в забегаловке, наблюдая за тем, как люди перекусывают, общаются и как Саксайский радуется своей потере. Но вот находиться здесь стало как-то совсем скучно. Фонари потихоньку начали разливать имитацию солнечного света по улицам Полынева, однако сейчас эта имитация сталкивалась с туманом, который клубящимися вихрами затмевал её, и освещение становилось бесполезным.
Вдыхая запах влажной земли, а в некоторых местах даже болотной сырости, человек прогуливался по старой мостовой. На улице было пусто, только в окнах домов жили тени людей, разыгрывая немые сцены на фоне безрадостных стен. Этот театр забавлял человека в костюме, он даже вспомнил о своем последнем походе в кино, о том, как после этого тоже прогуливался по каменной мостовой, но совсем другого города, и совсем не один. Тогда у человека была жизнь, прекрасная и удовлетворяющая всем его потребностям, а сейчас была словно копия счастья, которая вроде и удовлетворяет всем потребностям, но не так честно и четко, как прошлая.
Белая муть, казалось, слегка уплотнилась и осела, было уже не так тяжело дышать и видеть. Человек сошел с мостовой и двинулся в один из переулков, желая зачем-то сократить путь. Дома были неказистые и невыразительные, ведь город был старой застройки и к серым невзыскательным жилищам люди относились так же – серо и невзыскательно. Население Полынева привыкло существовать в своих вместилищах, никому даже не приходило в голову строить новые или хоть как-то украшать старые дома. Людей здесь было мало, и жилья хватало всем. Во дворах было то же самое: скудные детские площадки, лавочки в тени деревьев, на которых проводили время алкоголики и старушки. Дворы повторяли друг друга, как и всё вокруг, создавая тягостное ощущение некой зеркальности. До жути казалось, что "вот в этом месте я уже был", что "я хожу кругами", поэтому шаги человека в костюме замедлились и стали неуверенными, а прическа, потеряв былое очарование, сползла на лоб.
Ночь
Каждый новый поворот давался с трудом, каждый закоулок насмехался над человеком, а вереница одинаковых строений плыла перед глазами. Город уже не казался таким маленьким как тогда, в день приезда человека в костюме. Вновь поднялся плотный туман, который словно светился, несмотря на объемлющую его ночную мглу. И снова уличные фонари стали бессильны и бесполезны в борьбе с бледной заставой. Человек уже начал думать о том, что попал в ловушку умелого шутника или в дурной сон, но тут путь ему преградила фигура. Она покачивалась и была едва видна, однако запах спирта от неё распространялся быстрее скорости света. Это был Саксайский, его слабые руки сжимали очередную бутылку, а речи выражали счастье вперемешку с перегаром:
– Чего-йто вы так поздно гуляете молодой человек? – осведомился пьяница и отпил из бутылки.
– Да я заблудился, что непонятного?
– Первый раз слышу, чтобы в нашем городе кто-то заблудился. Хотя тут сейчас сам черт ногу сломит, проклятый туман, уже всем надоел, – Саксайский снова глотнул.
– Не подскажете ли, где тут Добрые порожки?
– Отчего не подсказать, подскажу. Они за третьим поворотом, если идти напрямик отсюда и до красного дома, там лет пять назад старушка жила, которая яблоки продавала, ох и вкусные были яблоки, только сейчас яблоки никто не продает, не сезон уже. Жаль, что вы так поздно приехали, откушали бы наших яблок, а вот у меня часы украли, слышали? Так вот я бы может и жизнь с этих часов новую начал, да только нет их теперь, – мужчина продолжал говорить ещё долго, а человек в костюме всё слушал и слушал, пока не стало совсем поздно, из-за чего Саксайский пригласил его переночевать у себя.
Квартира пьяницы была под стать хозяину. Старые, драные обои с зеленоватым узорчиком, деревянный крашеный пол, покосившаяся мебель и единственная лампочка, свисающая на проводе очень низко, так, что человек в костюме задел её плечом. На столе валялись мятые газеты, а прямо на них располагались кусок вяленой рыбы и десяток пустых бутылок. В одном из углов, по-видимому, кто-то жил, какое-то животное, то ли кот, то ли собака, потому как жилое местечко было обустроено чистым полотенцем, полной миской еды и блюдечком с водой. На протяжении всей ночи маленький квартирант так и не показался.
Хозяин по всем правилам приличия угощал гостя, а гость не отказывался, поэтому было принято решение откупорить бутылку помимо той, что изначально была в руке у Саксайского. Дальше человек в костюме ничего не помнил, кроме расплывчатых подъездов старых домов, но из окон уже не шел свет, из-за этого было не по себе. Помнил ещё добродушную старушку, подавшую ему бутылку, и то, как Саксайский быстро перехватил её. Вновь он брёл по каменному лабиринту, после чего дверь в квартиру снова отворилась. Затем были только гулкие звуки, разбудившие его ближе к вечеру.
Вечер
Человек лежал на диване, сначала не осознавая, где он находится и что произошло. Позже пришел Крючевский, а с ним старушка, продавшая ему бутылку, и какая-то женщина. Её человек раньше не видел, а если и видел, то вспомнить не мог. Она была стройная, высокая, темноволосая и довольно миловидная, хотя и носила огромные очки. Была одета в серую юбку и бордовый жакет, а в руках держала блокнот в дорогом кожаном переплете.
Как оказалось, женщину звали Изабелла, она работала в местном управлении, исполняя роль служителя порядка. Кроме неё ту же работу исполняли ещё три человека, но на задания чаще всего выходила Изабелла. Она сама часто вызывалась, брала на себя дела коллег и справлялась с ними, надо сказать, неплохо. Несмотря на должность, женщину называли просто Белла.
– Вас зовут Михаил? Михаил Рудчев? – осведомилась Белла у лежащего. Для него это было чем-то странным, по имени, а тем более по фамилии его называли редко, и это немного смущало.
– Да, меня так зовут, – ответил Михаил, запинаясь и немного растягивая слова. Ночь ещё напоминала о себе частыми уколами в висках.
После женщина представилась и началась размеренная, но оттого не менее напряженная беседа: оказалось, что прошлой ночью к Саксайскому вернулись его часы, но он был слишком пьян, чтобы разглядеть предполагаемого вора. Преступник отдал часы со словами: "Настолько жалкой скотины я ещё никогда не видел, забирай свое барахло, мне надоело то, что ты о них постоянно щебечешь". Очень странно то, что пьяница запомнил эти слова, как он сам заверяет, с предельной точностью. Когда он произносил их вслух, его глаза стекленели, а лицо бледнело; говорили, что он даже плакал, когда повторял их. А Михаил в свою очередь попадает под следствие, ведь вчера он остался у жертвы ограбления на ночь, и старушка, снабдившая их алкоголем, это подтвердила.
– Отныне вы, Михаил, будете находиться под временным арестом. Следить за вами будет господин Крючевский, – в этот момент хозяин забегаловки выпрямился и немного продвинулся вперед. Его рубашка поднялась, и под ней обозначился пистолет. Для Полынева огнестрельное оружие было большой редкостью и признаком богатства или благородства. Не многим лицам в городе доверял народ, и если у несостоятельных или просто мутных личностей замечалось такое оружие, то, скорее всего оно просто изымалось. Насильно или нет – было делом случая. Война мало затронула Полынев, и ни о каком серьезном вооружении не могло идти речи, поэтому у Крючевского был старенький револьвер, доставшийся ему от покойного брата, у которого это оружие обычно висело на стене как украшение.
Как только пистолет стал заметен, Михаил слегка оробел, поняв всю серьезность ситуации. После беседы Изабелла и старушка, от которой сильно пахло хозяйственным мылом, вышли из комнаты, владелец "Добрых порожков" сказал:
– Вы будете находиться в этом помещении ближайшие пару суток, питание я предоставлю три раза в день, – затем Крючевский подвинул ногой железное ведро, доселе скрывавшееся за диваном, развернулся и ушел, закрыв дверь на ключ. Комната была небольшой, в ней с трудом помещались старенький диван, большой шкаф со стеклянными дверцами, маленькое окошко и возле него письменный стол с шатающимся табуретом рядом. Деревянные, покрашенные в бордовый цвет полы и картина с изображением маяка в пустыне. Михаил Рудчев плохо разбирался в живописи. Этот маяк был ярко-красным, и цвет никак не вязался с бледной пустыней. "Ему бы сейчас к берегу океана, в прохладу, а он тут в жаре стоит", – подумал человек. Его костюм был аккуратно сложен в шкафу, а рядом висел халат и рваненькие тапочки зеленого цвета. На столе лежала стопка довоенных книг, среди них была парочка сборников рассказов каких-то смутно знакомых авторов и заляпанный растаявшим шоколадом сонник.
Тем временем Крючевский проводил старушку и Беллу к выходу, а сам направился на кухню. Сегодня он надел голубоватую рубашку и коричневые брюки с подтяжками. Обычно хозяин забегаловки одевался так на праздники, но сегодня заведение посетила Белла, виновница его прекрасных чувств. Он был вне себя от радости, упорно уложил волосы набок, к посетителям обращался исключительно вежливо, с улыбкой, которая, к слову, возникала на лице Крючевского нечасто. Целый день этот человек не ворчал, что не могло не радовать постояльцев. Люди давно подметили, будто владелец заведения иногда, словно по волшебству, вдруг становился совершенно другим человеком, и многие догадывались почему, однако никто не знал, кому именно принадлежало сердце мужчины. Пожалуй, влечение к Белле и было единственным счастьем в его жизни; нет, он, конечно, очень любил свою забегаловку, любил посетителей, любил свою работу в принципе, но всё это периодически надоедало. И с каждым годом хозяин становился всё более угрюмым и ворчливым. В такие моменты Крючевский обычно срывался, всё бросал и уезжал куда-нибудь, чаще всего в загородный дом, где он разводил кур, вспахивал грядки, а иногда даже собирал урожай. Потом проходил месяц или два, и хозяин заведения вновь возвращался в город. Только чувства к Белле не могли ему надоесть, потому, что она была единственной женщиной, занявшей его сердце на целых три года. Три тяжелых года этот несчастный человек мучился по ночам, но днем не делал ничего для достижения такой, как ему казалось, недостижимой вершины – Беллы. Обычно дальше простого разговора о погоде или ещё о чем-либо, у них не заходило. Но Крючевскому и этого было достаточно, даже сейчас, когда белая муть заволакивала окна, и чтобы читать книгу приходилось зажигать керосиновую лампу – для хозяина забегаловки светило солнце и пели птички, а на глаза опускалась розовая пелена. Всё в его душе сияло, и промозглая осень превращалась в цветущую весну.
Но вот бледно-желтоватый из-за тумана шар садился за ограды кирпичных домов, и настроение этого мужчины вновь превращалась в комок грязного снега, вместо которого когда-нибудь вновь расцветёт тюльпан. Заведение уже было закрыто, и его хозяин, потушив везде свет, впотьмах направился к своей спальне. Он не любил включать свет ночью, поэтому жизнь для него существовала в основном до заката, а темноту владелец боялся тревожить своими нуждами, считая такие поступки даже немного бескультурными. Вот он снял с себя праздничную одежду вместе с улыбкой и обаянием. Накрылся шерстяным одеялом и нечаянно бросил взгляд на бледное от вечного тумана окно.
Глаза Крючевского в этот момент померкли, а руки отнялись. Тело стало словно ватным и покрылось потом. Время шло, а из окна всё также неотрывно смотрел черный силуэт, само существо которого вызывало отвращение и страх. Древний, неприкаянный, словно крик тысяч сожженных еретиков, неотступных и упрямых. Этот страх стоял там, за хрупкой стеклянной преградой, которая была совсем ненадежным укрытием.
Ночь
Дождь лился рекой. Била, стреляла и грохотала ужасная каракатица молний, раскидывая свои лапы на всё небо. Эти вспышки освещали на мгновение дорогу, и то, что представляло безумное воображение Хида вместо привычных теней и силуэтов, выжигало остатки разума из его головы. Очки у человека запотели, поэтому за ними практически ничего не было видно. Хид гнал свой мотоцикл на полной скорости, потому что готов был поклясться: за ним кто-то бежал. Или что-то. Даже сквозь рев мотора он слышал, как кто-то настигает его. Лужи выплескивались под напором колес стального волка, а запах выхлопных газов жег ноздри. И в этот момент он привычным движением поправил зеркало. Границы сознания стерлись, и бедный почтальон окончательно сошел с ума. Дождь стучал по его кожаной куртке и чемодану. Мокрый шарф тряпкой, словно петлей, висел на шее. О Господи, зачем он повернул зеркало в сторону преследователя?!
Утро
Подоконник был завален бумагами. Их значимость варьировалась от совсем бесполезных до ощутимо важных. И всё это великолепие венчала старая грязная кружка с крепким чаем, след от которого медленно, но верно расползался под емкостью с напитком. Многие посчитали бы этот натюрморт недопустимым, но Полынев – свободный город, и избираемая власть тут тоже свободная. "Не нравится – сделай что-нибудь с этим самостоятельно", – это было основным законом города. И пока всех всё, видимо, устраивало. Мужчина средних лет, задумавшись, протянул руку к кружке – и, разумеется, всё разлил. Но даже это его ничуть не смутило, он молча поднял кружку, и отдал её кому-то, попутно прося заварить себе новый чай.
Мужчина был одет в легкую серую рубашку и классические черные брюки. На ногах у него были старые ботинки, явно не чищенные с прошлой прогулки. Надо сказать, он был большим любителем гулять в окрестностях Полынева, заходить в самые отдаленные улочки, раздумывая о делах, касающихся своей работы. Удивительная черта жителей этого города: почти все здесь имеют в списке основных увлечений работу, за исключением, например Саксайского, хотя если подумать, безработица и являлась его работой, причем стоит заметить – не самой легкой.
– Виктор, ваш чай, – сказал секретарь, ничем особо не выделявшийся, кроме своего злопамятства.
Виктор, ничего не ответив, взял новую кружку и тут же поставил её на место старой, дабы она остыла. Его голова сейчас работала, словно терпеливый строитель, потихоньку возводя каркас нового дома мысли. Он думал о вчерашнем происшествии, смерти почтальона Хида. Ночью он был вынужден выехать на место событий, потому что на Белле и так много обязанностей. А так хотелось всё скинуть на неё, и провести этот день за книжкой или газетой, последние, к слову, стали недавно выпускаться в Полыневе, и снискали невероятную популярность.
На месте происшествия лежал разбитый мотоцикл, а чуть поодаль, лежал и сам почтальон. Хирург установил, что смерть произошла внезапно – Хид сломал себе шею, упав с мотоцикла. Сложно было узнать знакомого человека в покорёженном трупе. Однако была одна странность: чемодана с письмами рядом нигде не было. По идее, каждую субботу мотоциклист привозил письма из соседнего городка, который находился в четырех часах езды от Полынева. Но сегодня писем не было. Народная дружина неохотно осматривала окрестности в поисках чемодана, никто не хотел тратить время на такую мелочь. Но Виктор понимал, что обычно скрывается за такими мелочами. Полной картины в его голове не было, однако он точно знал, что Хид прекрасно водил свой мотоцикл, и плохая погода не могла стать ему помехой, он привозил почту даже зимой, в гололед. Значит тут, вполне вероятно, может скрываться что-то необычное.
То же утро
Дом, окруженный хлипким деревянным заборчиком. Прохудившаяся крыша жирной птицей наседала на покосившиеся стены, из-за чего строение выглядело несчастным. Вместо чистой дорожки – заросшая тропа, такая родная и милая сердцу этого мужчины, что ни за что в жизни косить бы он её не стал. Из окон дома выглядывало личико с легким румянцем и небрежно упавшей на лоб прядью кудрявых волос. Лицо это принадлежало жене Михаила, и то, как сильно он радовался при виде его – затмевало осознание всех бед, преследовавших Рудчева. Он бросался сломя голову, перепрыгивая хлипкий забор, к предмету своей любви, но в этот момент сон обрывался, и всё тонуло в вязком болоте пробуждения.
Окно выглядело так, будто сейчас стекло с треском вылетит из рамы. Белая субстанция очень сильно давила на него снаружи, силясь проникнуть в комнату. Михаил лежал на кровати, с трудом вспоминая недавний сон. Перед ним висела картина с красным маяком, всё также не вяжущаяся с общей атмосферой. Рудчев смотрел сквозь неё, совсем не обращая внимания на оголенную палящим солнцем пустыню, окружающую одинокое строение на холсте.
На глазах человека появились слезы, и он долго сдерживал их, пока не успокоился и не решил, что глупо плакать о том, что не имеет к нему никакого отношения, пора одеться и прийти в себя. Приходил в себя он медленно, словно всё это время жил в другом мире, а сейчас каким-то чудесным образом попал в другую реальность, причем не особенно дружелюбную.
Только через полчаса человек надел свой костюм и проследовал в другую часть дома, то есть в закусочную. Как оказалось, Крючевского не было на месте, и Рудчеву пришлось самому готовить завтрак. Дверь отворилась, в помещение вошел Саксайский, бледный, осунувшийся, с ужасной синевой под слезящимися от недосыпа глазами.
– Вот, теперь даже пить опостылело, а как приятно было, все интересовались, а нынче никто даже не здоровается, – Саксайский говорил раздраженно, и голос его сейчас напоминал карикатурную пародию на самого себя, противно сипящую и немного неестественную, – Никому я теперь не нужен. Пропади они пропадом, эти часы! – Воскликнул он, и изо всех сил швырнул на пол свою фамильную ценность. Часы разлетелись на мелкие осколки, которые разом оказались в самых темных углах комнаты.
Пьяница тут же упал за один из столиков и залился слезами. Михаил осторожно присел рядом, однако не смел прикоснуться к рыдающему, так как вдруг вспомнил один случай из своей жизни. Ещё в молодости, когда Рудчеву не было и двадцати лет, он пытался успокоить женщину в нетрезвом состоянии. В какой-то момент она резко поднялась со стула и дала ему сильную оплеуху, которая в тот момент поразила его сильнее молнии, и потом Михаил уже никого не пытался успокаивать. Не то чтобы страх останавливал его, просто в голове после того случая крутилась навязчивая мысль о том, что никому не нужна его помощь. Люди сами плачут, сами решают свои проблемы, и снова плачут после этого, а если ты вмешаешься – то непременно станешь виноватым. Так думал человек, сидящий напротив Саксайского, но в этот момент его собственные мысли казались совершенно чужими, отчего Рудчев впал в какую-то тусклую туманную тоску.
То же утро
Смерть почтальона сразу стала главной новостью, хотя не являлась единственной странностью на сегодняшний день. Господин Крючевский проснулся не у себя дома, и после пробуждения, как следует всё обдумав, поспешил в здание управления. Двигаться приходилось осторожно, несмотря на то, что к туману уже все привыкли, он постоянно становился гуще. Сейчас владелец "Порожек" даже не хватался за углы и стены домов, чтобы сориентироваться, хотя поле зрения ограничивалось семью метрами. Он настолько стремился поделиться потенциально важной для Изабеллы информацией, что спотыкаясь о бордюры и падая, тут же вставал и мчался дальше.
– … открываю глаза, а надо мной серое небо, и вокруг туман. Не видно не зги, кое-как до вас добрался, – проговорил Крючевский. Перед ним сидела Белла, и хозяин закусочной сильно стеснялся своего спального одеяния, которое, к слову, очень забавляло женщину. Не будь её лицо загипсовано профессионализмом и серьезностью положения, она бы рассмеялась. На Крючевском была голубая пижама в полосочку, немного коротковатая и какая-то детская, персиковая повязка для глаз, и длинные зелёные чулки в домашних тапочках, собственно тапочки и смутили Беллу.
– И вы настаиваете, что засыпали дома? – размеренным, слегка хриплым голосом осведомилась Белла. Сегодня она не выспалась, да к тому же простудилась.
– Да, уснул в собственной кровати.
– Вы точно ничего больше не помните? Может, слышали, как кто-то заходил в комнату, или бродил под окнами? – после этих слов Крючевского на секунду охватило смятение, он вспомнил силуэт, увиденный им в окне. От уставших и сонных, однако, невероятно внимательных глаз женщины это не утаилось.
– Да нет, говорю вам. Можно было бы понять, если бы я выпил, но это не так, я был абсолютно трезв. Помню, как заснул в постели, а проснулся в какой-то канаве.
Белла что-то записала в своем блокноте и разрешила Крючевскому идти, после чего он, к слову сказать, остался. Они принялись обсуждать смерть почтальона.
– Так говорите, он сломал себе шею? – Спросил Крючевский. Когда он разговаривал с Беллой, то не мог скрыть своего восхищения, и в его глазах слишком честно читалась влюбленность.
– Увы, но это так. – После ответа женщины прозвучала неловкая пауза, затем она продолжила, – Господин Крючевский, скажите честно, вам не кажется, что за последнее время в нашем тихом городке участились странные происшествия? Кража у пьяницы, смерть почтальона, а сейчас ещё и ваш случай.
Хозяин забегаловки ненадолго оторвался от предмета своего обожания и подумал о делах насущных, а после изрек, – Как вам сказать? Ну есть такое, хотя с другой стороны, похожие случаи не редкость в Полыневе. Помните, например, дворника, который сначала дочиста вымел весь двор, а затем повесился на сушилке для белья?
– Не приплетайте сюда этого доходягу, там была совсем другая ситуация, а здесь – так много происшествий, и все в одно время. Я буду с вами откровенна. – После этого Белла поправила свою прическу и встала со стула. – У меня есть подозрение, что эти случаи связаны, и что они каким-то образом относятся к недавно приехавшему в наш город Михаилу Рудчеву, который находится в вашей закусочной под домашним арестом. Если вы обладаете хоть какими-то сведениями относительно Михаила или произошедших событий, то поделитесь ими со мной.
Крючевский напрягся, и с его губ слетела вся знакомая и незнакомая информация, которой владелец забегаловки вообще владел. Он настолько хотел угодить своей возлюбленной, что приплетал совсем ненужные вещи к своему рассказу, и старался показать себя с наилучшей стороны. Бедняга.
Тем временем люди на улице, все как один, напоминали незрячих призраков затерянной страны, которую окутывал насыщенный туман. Это становилось стихийным бедствием, ведь передвижение было опасным, многие просто не разбирали дороги в этом белом мареве, которое уже протекало в дома. Создавалось ощущение, что в комнате накурили и не проветрили. Плюс ко всему выстиранная одежда не высыхала, и невозможная влажность печально отражалась на здоровье полынчан. В городское управление постоянно приходили жалобы, там даже пытались предпринять какие-то меры. Расставили яркие указатели и нарисовали цветные линии на дорогах, ведущие к главным зданиям. Прошло немало времени после странных происшествий, однако их расследование никак не продвинулось.
Михаила выпустили из-под домашнего ареста, хотя это было формальностью, потому как из забегаловки он выходил редко. Рудчев сдружился с Крючевским и числился у него постоянным разнорабочим. Его хорошо кормили, да и обязанностей было немного. Люди уже начали доверять этому человеку, и сам он кое-как освоился: завел новых знакомых и проводил вечера либо в компании горестного Саксайского, либо не менее горестного, но усердно скрывающего это Крючевского, слушая его "ненавязчивые" истории, "по великой случайности" связанные с Беллой.
Всё было в целом неплохо до определенного момента. Осенней ночью, когда Крючевскому снился не очень приятный сон, он попытался нащупать свой револьвер под подушкой и к своему ужасу – не нашел его.
Первое время он молчал, подозревая, что сам куда-нибудь его положил и теперь не в силах вспомнить куда. Однако когда все возможные для тайника места были по несколько раз осмотрены, Крючевский уверился в краже и главным его подозреваемым стал, конечно, Рудчев. Понятное дело, что во время их посиделок владелец забегаловки проникся к этому человеку доверием, но его смутные подозрения, растворившиеся в повседневном товариществе, всплыли в памяти с новой силой. Теперь он пытался догадаться о возможных мотивах, как это советовала делать ему Изабелла. Следующим в списке его подозреваемых был Виктор Диомедов – глава ордена служителей порядка, или же ГОСП, в городском управлении. Он также был одноклассником Крючевского и по совместительству его пожизненным соперником. Они оба были влюблены в Беллу, и оба знали о своем соперничестве. Диомедов редко обедал у хозяина закусочной, но если такое происходило, то, несомненно, становилось причиной очередной неприятной сцены. Это мог быть бессмысленный спор о длине зубочисток и цвета салфеток, а случалось, что и драка. Правда было это давно, и как оба любят выражаться: неправда.
Виктор не считал целесообразным допускать ношение оружия Крючевским, и на каждом совете упоминал это, отпуская в адрес хозяина забегаловки весьма колкие определения, характеризующие всё отношение Диомедова к оному лицу. Виктор называл его несерьезным, глуповатым типом, всё назначение которого – чистить кастрюли, а не заниматься серьезными вещами.
На улице стоял легкий морозец, словно сиамский близнец прирос он к туману. Старенький тротуар плелся вперед очень далеко, однако сейчас едва ли был виден под ногами. На нем стоял Рудчев и отчитывал Саксайского за очередную, по его словам, ненужную бутылку.
– Ты посмотри на себя, часы тебе давно вернули, а что ты с ними сделал? Разбил! Как часто я слышал от тебя, мол, эти часы и продать можно, и дело свое начать. Теперь же ты снова сидишь здесь, как собака в конуре, только вместо цепи – стекло с выпивкой.
Пьяница молча утирал слёзы. Ему было очень грустно от того, что единственный товарищ его отчитывал, а отчитывал за что? За правду. Саксайский это понимал.
Вдруг он резко встал, гневно посмотрел в глаза Михаилу и произнес, – Ты ничего не понимаешь, только и можешь браниться. А я-то что? Я просто немного внимания хотел, достоин я, в конце-то концов, хоть какого-то внимания? – и он развернулся и побежал куда-то в белую пустоту, за его спиной ещё долго слышались слова и приказы вернуться, но Саксайский не останавливался. Не менялась лишь дорога под его ногами, а остальное, словно во сне выплывало из небытия. Продолжалось это до тех пор, пока бегущий не упал, споткнувшись о банку. Это была краска для разметки дороги. Пьяница с трудом поднялся и уставился на растекающееся перед ним пятно. Много о чем он думал в этот момент, и чтобы не стоять попусту, взял валяющуюся рядом кисточку и начал рисовать. Постепенно, желтое пятно стало превращаться в причудливые образы, ограждающие его от досадных мыслей.
Пока Михаила не было в Порожках, Крючевский решил провести в его комнате обыск. Он прекрасно понимал всю неправомерность своих действий, однако желание найти револьвер, который, к слову, нужен был скорее не как оружие, а как показатель социального статуса, давало мнимый повод к поискам. Первым, что попалось на глаза, была картина с красным маяком и бескрайними песками пустыни. Отчего-то хозяин задержал на ней взгляд, он пытался вспомнить, откуда у него эта картина, но так и не смог. Его интерес быстро переключился на шкаф, полки, в целом на всё, куда можно спрятать оружие. Крючевский неторопливо продвигался по бордовому пыльному полу, словно по ковровой дорожке, мерно переходя от одного угла к другому, стараясь ничего не упустить из виду. И в какой-то момент он вспомнил, что не осматривал диван. Его полные руки быстро раскидали подушки.
Револьвер найден не был, но хозяин забегаловки обнаружил чемодан, как позднее выяснилось, принадлежавший мертвому почтальону. Владелец забегаловки с некоторым удивлением осмотрел находку и решил немедленно отнести её Белле. Их отношения в последнее время складывались хорошо, он дарил ей цветы, а она уделяла ему должное внимание во время совместных чаепитий. И вот Крючевский уже шел по линии на дороге, ведущей к Управлению. Вокруг него простиралась белая пустота, но он даже не замечал её, всё думая о том, как отдаст Изабелле такую важную улику, и как она после этого его отблагодарит своим присутствием. Его смущала только повседневная одежда, которую стоило бы заменить, однако на это не было времени.
Здание управления выплыло каменным фрегатом из льющегося тумана. Видно было, что и здесь ремонта недоставало: потрескавшаяся, иногда обвалившаяся штукатурка, запыленные оконные рамы, и двери, огромные черные двери, словно врата в замок, стояли недвижимы. Крючевский потянул одну из них за ручку и слегка оробел, когда раздался ужаснейший скрип, будто крик сирены он оповещал работников управления о том, что в их обитель вошел человек. Этот скрип продолжался до тех пор, пока дверь не открылась. Внутри здание было совсем не таким как снаружи – оно было темнее и серьезнее. Острые углы не сглаживались, а подчеркивались резко поставленными столами и хмурыми квадратными комодами. По холлу то и дело пробегали сотрудники, их было так много, все были нарядны и приятно пахли. Только сейчас владелец забегаловки заметил цветные лампочки, развешенные по стенам, разносортные закуски на столах и стоящих вдоль стен жителей Полынева. Тут же заиграл старенький патефон, и всё окунулось в атмосферу лёгкого, хотя и немного нафталинового праздника. Из-за единственно освещённого зала были особенно заметны зияющие провалы темноты в огромных дверных проходах. Крючевскому казалось, что гости мечутся в разные стороны как стёклышки в калейдоскопе, то кружась в танце, то беседуя, как обычно что-либо осуждая. Дамы были в парадных платьях, часть из которых была сшита самостоятельно по картинкам из "модных" журналов, десятилетней давности, а другие куплены в ателье у местной портнихи. Мужчины были в довоенных костюмчиках и густо-лакированных туфлях, либо ботинках. Крючевский вертелся в этом размеренном беспокойстве, всё время вспоминая про чемодан в руке. Мысли в его голове разлетались испуганной стайкой птиц и вновь переплетались бесконечными узлами.
Он подходил к различным группам людей, спрашивая, где ему найти Изабеллу, но в ответ получал, лишь двусмысленные шутки, упреки и недоумение, мол, "как это вы не знаете? Ну подождите пару минут, сейчас сами всё увидите, господин кухарь". И хозяин забегаловки ждал, беспокойно бродя из стороны в сторону. Ему постоянно было стыдно за свою повседневную одежду, нечищеную обувь, но более всего он стыдился ужасно нелепого чемодана, который оттягивал ему руку. Крючевскому казалось, что люди постоянно на него смотрят, и что дамы хихикают именно над ним, а не над шутками кавалеров.
Тут кто-то сменил пластинку и несколько секунд тишины прервались музыкой. Владельца забегаловки внезапно покорежило, словно всё внутри сильно сжалось, превратившись в комок бумаги. Он уже где-то слышал эту музыку, когда-то давным-давно она уже звучало в его жизни, но он никак не мог вспомнить, только плохое предчувствие, ужасно плохое, тяготило его сердце.
Одна из темных комнат управления озарилась электрическим светом, и оттуда вышли двое. Всё стало вдруг так ясно, банально и плохо. Название композиции всплыло в голове бедного кухаря, и он выронил чемодан. Играл "Свадебный марш" Мендельсона, а в центр вышла пара влюбленных. Виктор Диомедов и Изабелла, в ужасно белом платье, которое имело такой слепящий, такой режущий оттенок, что Крючевский решил, будто слёзы пытаются вырваться именно из-за этого оттенка. Через несколько мгновений скрип черных входных дверей попытался разрезать атмосферу праздника, однако никто не обратил на него внимания.
Крючевский долго бродил, пропадая в сырых переулках между некрасивыми домами. Белое марево то выплевывало его из себя, то поглощало вновь. Бледный солнечный диск едва проглядывал сквозь сгустившийся туман. И тут Крючевский набрел на древний парк.
Это было очень старое место, в котором редко кто гулял, потому что оно находилось на окраине города и было полузаброшенным.
Ржавые прутья ветвей заковывали небо, пока хозяин "Добрых порожков" проходил под ними. Ушлая каменистая тропка петляла под ногами Крючевского, выползая из мути. Перед ним возник потрескавшийся фонтан. Он, видимо, был сломан, но вода вокруг насоса осталась и позеленела, а холодный ветер гнал по ней маленькие волны. Немного погодя кухарь обошел фонтан и поплелся дальше. Уже покрасневшая звезда скрывалась за горизонтом, она едва просматривалась чрез тернии крючковатых деревьев.
Ночь
Туман не думал уходить, лишь немного посерел. Иногда казалось, что он даже светится во тьме. Прошло много времени, тропка уже давно убежала от хозяина закусочной, и он пробирался по колючим кустарникам и оврагам. Усталость брала верх над слабым телом, но человек не сдавался, продолжая ломать сухие ветки, царапая себе руки и лицо. Казалось, что злобные растения пытаются загнать его в клетку, а туман – затянуть в мерзкий и влажный сон. Отчего-то в голову человеку пришла ужасная мысль, будто если он остановится – то умрет. После этого всё смешалось, деревья и белое светящееся нечто поглощали Крючевского. Повсюду мелькали страшные рожи, метались тени между деревьями.
Вдруг что-то абсолютно чуждое наполнило пространство. Человек был оглушен этими нескончаемыми скрипами, шорохами, шагами и посвистываниями, ведь всё это время туман заглушал любые сторонние звуки, словно дурной плед, и вот сейчас владелец забегаловки смог вырваться из-под него.
Утро
Крючевский стоял на холме, вокруг которого острым хребтом прорастали камни. Позади скукожился крючковатый лес, а перед кухарем плавилась туманная оболочка, окутывающая город. Солнце ещё не проснулось и со стороны Полынева мерцали фонари, пробивающиеся через белое марево. Вдруг одна из лесных теней мелькнула перед хозяином закусочной, она дымилась, словно залитый водой костер. Это был человек. На мгновение его лицо явилось Крючевскому, и тут же он ощутил что-то холодное и тяжелое в своей руке. Тень бесследно исчезла, оставив лишь револьвер в деснице человека. Рука, сжимающая оружие, медленно поднималась, пока ледяной ствол не прикоснулся к разгоряченному виску. Ветер взъерошил траву перед человеком и пошелестел дальше.
Туман медленно таял, вкушая свежую зарю, запахи трав вдруг наполнили необъятное пространство, а звуки наоборот, уже не казались такими раздражающими и стали какими-то второстепенными, мирными и привычными. Жители, погруженные в тихий сон, не были ничем разбужены. Ни один листочек не шелохнулся в лесу. И воздух не разрезал пороховой грохот. Солнце не спеша поднималось, выжигая последние остатки белой мути, окутывавшей город
Человек молча бросил оружие и бодрой походкой пошел домой. Сегодня его ждал долгий рабочий день.
Вечер
Виктор сидел в своем кабинете и перебиралписьма, найденные в чемодане во время вчерашнего торжества. В основном это были личные сообщения, пожелания и обращения, но одно письмо было особенным. Во-первых, оно было из Управления соседнего города Сурьма (письма из одного управления в другое были большой редкостью), а во-вторых, содержало странные сведения.
К Управлению города Полынев.
От Управления города Сурьма.
Уважаемые коллеги, спешим осведомить вас о приближении непонятного погодного явления. Дело в том, что неделю назад в городе Сурьма наблюдался сильнейший туман. Плохая видимость значительно ухудшила обстановку в городе. Просим вас принять все меры предосторожности, перечисленные в приложении к данному письму, это в ваших интересах. На местах преступления люди видели один и тот же силуэт, или как его ещё описывают, "тень", которая является предполагаемым виновником злодеяний. Описание:МужчинаРост: 1.70 – 1.80 Среднего телосложенияВолосы средней длиныПо нашим заключениям – опытный вор, подозревается в убийстве Михаила Рудчева, который был найден задушенным в своей квартире. У жертвы была украдена только одежда.Просим предоставить нам все новые сведения по вышеописанному преступнику.
Вечер следующего месяца, того же числа
Одну из центральных улиц Полынева окружают многочисленные цветные фонарики и другое праздничное убранство. Но, пожалуй, главным украшением является снег, который запорошил всю округу. Люди медленно движутся в легкой и даже немного уютной давке мимо деревянных постаментов, на которых красуются яркие картины, написанные маслом. Тут и увиденные любящими глазами дома, и золотой осенний парк с бьющим фонтаном посередине, и старая добрая забегаловка Крючевского, и даже портрет милой старушки, по слухам торгующей самогоном. Все эти работы стоят полукругом на небольшом участке дороги, очищенном от снега. На нем яркой и сочной желтой краской нарисована пустыня с идущим по ней караваном верблюдов. Прямо в этот момент, не обращая внимания на расстегнутое пальтишко, человек, сидя на корточках, дорисовывал на заднем плане красной краской маяк. Вероятно вы уже и сами догадались, что это Саксайский. Многие у него после спрашивали, что же значит этот маяк, а он неизменно отвечал: "Маяк – это мой вечный друг, которым я и сам теперь стал". Не знаю, мог ли удовлетворить людей такой ответ, но автор картин другого не давал.
Вот мимо прошмыгнула новая супружеская пара, с выражением азарта на лицах. А после прошел злобный секретарь, подававший кофе и чай в местном Управлении, он резко взглянул на картины и, недовольно фыркнув, исчез в толпе. Вот стараясь никого не задеть и не споткнуться обо что-нибудь, неловко появился Крючевский, посмотрев на художника, он встретился с ним глазами. Они молча друг другу кивнули, и хозяин забегаловки пошел дальше. Все стремились к главной площади, встречать лучший праздник в году. И никто уже не вспоминал произошедших осенью событий, люди хотели отдохнуть от своих забот на празднике жизни. Оказаться рядом друг с другом, перестать чувствовать себя одинокими, получить свою долю внимания.
Плывущий над крышами дым вдруг сгустился и завис в воздухе, принимая человеческие очертания, темнея в середине. Тень наблюдала за людским водоворотом, невидимая и не ощущаемая никем. Никем, кроме старых камней, да картонных коробок, проживающих свой долгий век, знающих и замечающих всё сущее.
Чистоозерный – Псков 2018 – 2020
Последние комментарии
4 часов 14 минут назад
13 часов 6 минут назад
13 часов 9 минут назад
2 дней 19 часов назад
2 дней 23 часов назад
3 дней 1 час назад