Анастасия [Максим Фарбер] (fb2) читать онлайн

Максим Фарбер Анастасия

Хладный ветер пробирал до костей – березень месяц, как-никак, не шутка. На дороге, раскисшей от вчерашнего дождя, сошлись в поединке двое.

Первым было хрупкое юное создание в мужицком чапане с чужого плеча. При ней же были старые замызганные шальвары, да не менее ветхие полусапожки. Грязь скрывала черты лица; лишь длинные кудри, выбивавшиеся из-под кушмы, давали понять: девушка! Имя ей было, кстати, Настя. Простая русская крестьянка, ничего особенного; ну разве что – одна, без мужика, в такой глуши… Это насторожило бы любого, кто мог увидеть ее сейчас (однако ж никто – или ПОЧТИ никто – не видел).

Её враг, татарин, был крепок, жиловат и коренаст – – но, невзирая на это, клинок дошёл до сердца. Девушка вырвала нож из его груди, толкнула труп (он осел в смрадную грязь у её ног), и лишь тогда задумалась:

– Это… я его так, что ли?

"Ну, не одна только ты", – – сказал дух Петра. Настя его не видела, но слова, речённые бывшим сердечным дружком, гулко отдавались у неё в мозгу. – – "Я направлял твою руку. Без меня бы ты, Анастасия, пропала совсем".

Как обычно, голос почившего друга был для измученной ее души целебным бальзамом. Девушке хотелось смежить веки, позволить блаженному ощущению охватить ее – и ничего не делать, только слушать Петруху. Ведь сам этот процесс… о-о-о! Но она тут же очнулась, прогнав иллюзию.

– Пора нам убираться отсюда.

Орёл в небе заклекотал, будто бы соглашаясь. Настя уже не первый раз видела этого орла. Он всегда появлялся там, где ее жизни что-то угрожало. В другое время девушка задумалась бы, кто (уж не Бог ли?) послал хранителя. Но сейчас Настя просто улыбнулась. Потрепала савраску по тёплой, густой гриве:

– Где наша не пропадала, братец…

Жёлтые глаза коня светились пониманием, добрым, но суровым, без унизительной жалости. Девушка спрятала косы под пастушью кушму, вновь обхватила своего верного друга за шею, припав лицом к его резко пахнущей шкуре. Всплакнула, но мигом опомнилась; разжала объятья – – и пошла вперёд, не оглядываясь.

Путь, путь, долгий путь, и теперь уже – в одиночку. Дорога, по крайней мере, сейчас чиста. Смуглолицых нет. Хотя… Пока доберёшься по гнилой пустоши до какого-нибудь села… или хутора… ой-ой-ой, сколько топать; за это время всякое может случиться. "Впрочем, ладно. Бояться – значит себя не уважать… хоть и надо быть готовым ко всему". Настя оперлась на посох, вскинула голову к небу, загорлала что есть сил:

– Шарабан по склону мчится,

На пути зайчонок спит.

Шарабан остановился,

И зайчонку говорит:

– Ах, малявка ты, малявка!..

Я желаю всей душой

Если смерти – то мгновенной,

Если раны – небольшой....

Песня развеселила ее. Немногие (она знала) имели способность так легко, несерьезно воспринимать пропаганду, идущую сверху. Петр был на это способен, и передал свой талант ей.

"В наше прозаическое время", – думала Настя, – "не найдешь за каждым углом ни голодного упыря, ни змея о трех головах. А вот угодить на ужин такому же человеку, как ты – эт" пожалуйста. Бандюков тут хватает. Так что не унываем, подруга; долбись оно все колодезным журавлем!" И – просто на всякий случай – крепче сжала рукоять клинка.

В тот вечер она стучалась в двери трех или четырех трактиров. Только в одном посмотрели на нее приветливо; в двух не хотели и на порог пустить. Наконец, в последнем она переночевала за три часа грязной, однако незапоминавшейся (от слова "совсем"), пусть и изнурительной работы: вычистила свинарник, отскоблила там стены, как следует, прошлась горячей водой… Потом, перед сном, чутка отмокла в лохани; а ночью толстая хозяйка – как и следовало ожидать – вознамерилась забраться под одеяло к новоприбывшему " парню". ("Да еще работящий, ты гля! Такие, епсель-мобсель, на дороге не валяются")… Настя ее не прогнала. Хозяйка гостиницы вряд ли осталась так уж удовольствована – по очевидным причинам – но утром, как ни в чем ни бывало, спокойно подала ей похлебку "а ля бурдэ" и молча смотрела, как "гость" не спеша собирается в дорогу. Если что-то навроде обиды или досады закралось ей в душу, она в любом случае никак этого не обнаружила.

"Ну и ладно", – решила Настя, сворачивая на большак и проходя опушкой леса, за которой дикого жилья уже было поменьше, а " цывызызованного" – побольше. – "Не хотела портить настроение, так и спасибо, блин, громаа-адное!.. А все прочее до меня не касается".

От опушки дорога вела к баштану. Баштан этот явно был недалеко от околицы села, а может, кучки хуторов (что для нее сейчас – то же самое).

Огораживал его тын – живая изгородь из лоз, когда-то, наверное, бывших ростками тыквы или огурца. Сейчас они все густо срослись, образовали стену и побурели. Настя пнула тын каблучком, уселась рядом с большим изжелта-зеленым плодом (это как раз тыква и была: продолговатая, полуовальная, вся укрытая спелой корою…)

" Кот, зеленый весь, на плетень залез", – вспомнила девушка. Старая детская загадка, из тех, что бабка Марья рассказывала. На баштане было спокойно – никого из людей ("Но все может перемениться в любую секунду! Помни это, лапушка!.."), одно только небо – блеклое, белесое, бескрайнее – да столь же молчаливые огородные овощи.

Наша героиня наслаждалась тишиной. Она вообще, как мы знаем, любила "уходить в себя", потому-то и решила тут ненадолго задержаться.

Поудобней расположила ноги. Уперла посошок оземь. Глянула ввысь. И ей показалось, что бесцветный, тускло-прозрачный " глаз" в обрамлении серых и синих туч тоже на нее смотрит.

Верней, не так. Смотрит-то он смотрит, да только – прямо в неё. В сердце, так сказать.

– Как живешь? – спросила Настена, не зная толком, можно ли так обращаться к небу, и ответит ли оно, и вообще, есть ли в этом измерении (так называл мир Божий старый ее учитель – дьяк Мефодий) еще какие-то живые твари, кроме собственно людей да зверей.

…Но ответ пришел тут же:

"Я-то ничего; ты как?"

Девушка страшно изумилась (мало сказать!.. Она тут же представила, как рассказывает, например, Петрухе. Или бабе Марье: "Вот сидим мы, значит, это, с небом – С НЕБОМ, млин, представляешь?! – за жизнь треплемся. Я ему – про то, что голодно, корму путёвого не достать, как ни вертись… а оно мне…") И все-таки, несмотря на откровенное безумие происходящего, сказать что-то надо было.

Она сидела, тупо глядя в небо, и так же тупо улыбалась:

– Со мной пока все – лучше не бывает; спасибо, что спрашиваешь. Ни один Смуглолицый не прибил и не ограбил… пока. А за морем у меня сестра болеет. Послали за лекарем, из этих… из Дивов; так он только руками всплеснул: не знаю, мол, не умею, чем лечить. А ведь туда же, Див, не кто-нибудь! Но человек для него, видишь, тайна за семью печатями.

" Ох и трепло ты, Настя", – ласково ответил белесый глаз. Куры, ворошившиеся в пыли у тына, подхватили: "ко-ко-ко", " ко-ко-ко", и это было согласие. Так, наверно, на их языке тоже звучало "трепло". Гладкий бок зеленой тыквы сотрясли утробные волны хохота…

" Как хоть зовут ее, сестру-то твою?" – спросило небо.

"Мы всегда по-простому, Тоней. Но она – не Тоня… Мужа звали Антон, вот поэтому… Она сама путает, как правильно – Антониха или Антонина".

" Иди ж ты"… – толстая тыква вновь задрожала от смеха.

"Чудачка", – равнодушно сказало небо. – " И чудачка твоя сестра!"

Настя обиделась.

– Так что ж нам и обсуждать тогда, Небесный Глаз? Как я татар бью?

"А хотя бы и это".

– Я б не била, – грустно молвила девушка. – Но савраска и Петр вступились за меня; теперь, чтоб их не подвести…

" Ты корчишь из себя бой-девку".

– Это удобно, – без особой радости хохотнула Настена. – Бой-девкой ни разу не быть, но впеч"ление т"кое производить…

"И чем же ты, мое сердечко, недовольна?"

– Скажу тебе как на духу… Только тем, что боюсь. Трепещу, аки тот зайчонок в песне.

"Но, боясь, ты все ж таки преодолеваешь себя. Заставляешь бросаться в бой. И это, – черт меня подери, – великолепно!"

" Петя… постой-ка на минуточку, уж не ты ли опять – собеседник мой?! Так, значит…ай, бли-ин!"

…Вдруг осознала, что очередной раз говорит сама с собою. Не тыква, не куры и не флегматичный столетний небосвод были ее собеседниками – лишь свое не в меру чувствительное сознание…

" Обмануть тебя нетрудно", – заметил знакомый голос. – "Ты ведь и сама рада обманываться".

"Петенька, заткнулся б ты. А?"

"Да я ж при чем, милая?" – ответил он. – "Слушать надо… того… тщетильней!"

"Ах, это савра-а-аска!.. Христосе пресвятый, я уж не надеялась, что тебя увижу, конек ты мой ненаглядный!" Подошла к нему, почесала белую звездочку меж ушами. "Видишь, не так-то до Бога высоко, раз мы встретились вновь!"

Конь довольно заржал. Из небесной выси донесся радостный орлиный клекот. Настя вытерла жестким рукавом взопревшее от волнений лицо (правда, чище оно все равно не стало) и хмуро улыбнулась.

"По крайней мере, я не обманываюсь в одном".

" В чем же?"

"Вы со мной, дорогие други. Как, чер-те дери, хорошо!"

"Сейчас бы тебе еще мужика под бочок", – снова завел свою волынку призрак, – "так лучше б вообще не было".

– Ай, брось, – сказала девушка вслух. – Кому нужна такая… замкнутая в себе?

–Ты – не замкнутая! – возразил он.

"Я плохо пережила твою смерть. Очень плохо! Так что не рассказывай мне, блин…"

"Но ведь пережила же?" – возразил он из-под сводов ее черепа.

"Да, только до сих пор не оклемалась, как годится. Было б у нас с тобой дитя – пришла бы в себя быстрее. Так не дал Бог, проклятье ему навеки…"

"Не спеши проклинать. Я не я буду, если к исходу этой драки мы не найдем тебе хорошего друга. И, что еще важней, расторопного хозяина".

"Какой же ты болтун", – усмехнулась она. – "Всегда был… и есть. Так что давай, давай, трепись вовсю. А я послушаю".

"Твое право – не верить", – бесстрастно сказал Петр.

– Мы не найдем парня, подходящего для меня. Я выгляжу – в глазах у всех – чудачкой.

– Чудиком, – сказал призрак. – Не большим, чем это у обычных людей бывает. С первого взгляда и не сказать, что ты странная.

– Пусть "чудиком". Пусть с первого взгляда не ясно. Главное, ни один мужик… ну, такой… который – приличный…

И тут она осеклась – прямо как поперхнулась среди своей пышной речи: сразу, вдруг. Ибо увидела его.

Коренастый усач – в шлеме и железной рубахе с нагрудником, изображавшем божье светило – занят был тем, что рылся в подсумках у сбитого наземь кочевника. Злато-серебро, значит, ищет, как же без этого!..Наша героиня во все глаза изучала бойца. Парень был невысок, простоват на вид ("Тем лучше", – – решила Анастасия, – – "значит, я долго буду водить его за нос в этом наряде!"). Он совсем не напоминал Петруху – уж тот-то был настоящий богатырь! – – но вот глаза… В глазах его было что-то похожее. Некая особенная доброта и кротость, неявные, скрытые очевидной флегматичностью , но все же присутствовавшие. Настя почувствовала, как у нее в душе рождается приязнь к этому, едва знакомому пока, человеку.

– Привет тебе, воин, – сказала девушка. Тот выпрямился, смерил ее отчасти настороженным взглядом (" ну, это ему по долгу службы ведь полагается!"), но почти сразу, бросив копаться в карманах у мертвого южанина, повернулся к ней и, промокнув на ходу смуглый лоб рукавом, улыбнулся. Возгласил:

– И тебе, братец.

– Что, нечасто в ваших краях гости бывают?

– А ты сам как думаешь? – Усатый вытер пот со лба и впервые взглянул на "Никанора". – Ну, пойдем со мной, раз ты столь храбрый. Я из села Великопольского....

По дороге Настя спросила:

– Кто это тебе сказал, будто я – храбрый?

– Никто. Сам решил. Меня, знаешь ли, многие боятся; как-никак, княжий кмет… Чтоб вот так просто подойти и заговорить, нужно или являться очень храбрым, или..

– Или? – с нажимом переспросил " Никанор".

Гришка стушевался.

– Или, значит, тебе реально плохо. Помощи ищешь… Но о таком, братец ты мой, вслух-то не говорят! Давай и мы не будем.

"" Ну что ж. Давай не будем".

***

– У меня жизнь невесёлая. Можно даже сказать, скучная…

– Ох, ну оно понятно, – буркнула Настя. Но кмет, между тем, не унимался:

– Корову-то сам, без моей помощи, выдоить сможешь?..

– Да ты уж вообще, Григорий. Считаешь, я вчера родился?! – хохотнула она.

– Это хорошо, – больше хозяин ничего не сказал, по крайней мере, пока они не вошли во двор.

…Петух на заборе – обыкновенный, серо-белый, никакой особенною красотой не выделяющийся. Будка, в которой спал кудлатый барбос (" Да, все равно", – хмыкнул Гришка, – " я его больше из жалости держу. Воров не собака останавливает, сам понимаешь – они просто знают,что я князев кмет. И не суются."

Двор был бедный, но в общем-то, неплохо содержался. Настя заметила, что он чисто выметен, мусора и хлама в помине нет. "Ну, пусть небогато, " – решила она. – "Мало ли что, может, у человека жалованье маленькое. Не всем же роскошествовать."

Григорий распахнул дверь в сени. Посторонился, пропуская Настю.

– Вот мой дом, – молвил он. – И ты, Никанор, теперь за него в ответе. Вместе со мною.

Девушка (предварительно отерев грязь со своих сапог) не спеша переобулась в сенях. Надев соломенные шлёпанцы, она почувствовала себя куда уютнее, да и то, что от надоевшего чапана теперь можно избавиться, ходить только лишь в рубашке и штанах, несказанно грело душу.

– Рукомойник там, – хозяин указал на дверной проем, ведший, очевидно, в ложницу. – Иди, ополоснись, а я тем временем на кухне кашу согрею. Вечером – уж прости – придется тебе здесь порядок наводить одному; мне в дозор надо…

"Да и слава Богу", – подумала Настя. – " Отовраться, почему не хочу спать на одной кровати с ним, я бы, конечно, смогла, но… муторное это дело, блин!" Впрочем, как оказалось, ложниц тут было две. Правда, во второй стояла не кровать, а широкая лавка, однако ж, учитывая даже и это… объясняться с Григорием не намного проще. "Стесняюсь", – вот и всё , что в итоге сказала она. Кмет поверил.

Подле умывальника Настя ополоснула руки до локтей и плечи; скинув тапки, похлюпала холодной водой на ноги. Освежившись таким образом, она присоединилась к хозяину – тот уже возился с казанком, полным каши. " Ячка", – про себя улыбнулась наша героиня. – "Как давно я не ела грубой, сытной ячки?" – И – не могла припомнить. Видно, вправду времени-то много прошло…

"Поздравляю", – сказал Петруха. – "Тебе здесь будет хорошо". В ржании савраски и клекоте орла, дружно раздавшихся в ответ, она тоже чувствовала поддержку.

На мгновение, – всего лишь на мгновение! – в ее душе воцарился мечтательный настрой, эдакая ленивая истома и желание отдаться ей без остатка… но Настя тут же взяла себя в руки. " Спокойно, дорогая. Тебе предстоит много-много работы, в том числе, по завоеванию нового нового парня. Не время сейчас в излишний восторг впадать!"

Половицы приятно холодили ей ноги. Каша была действительно сытной, хотя не особо-то вкусной. "Как та, в сказке… из топора", – вспомнила она, и подавила чуть не вырвавшийся смешок.

Гришка смотрел на неё с очевидным расположением, даже, наверное, с теплотой. Ему нравилось наблюдать, как новоприбывший, – " Никанор!" – усмехнувшись, вспомнила она, – мирно ест, наслаждаясь покоем, уютом и тишиной.

Наконец, с кашей было покончено. Настя откинулась на стуле, похлопала себя по животу:

– Теперь немного отдохнуть, а там и за работу.

– Я тебе покажу, что да как, – молвил хозяин. – Позаботишься о животных, приберешь в избе… Пока меня не будет, тебе целых пол-дня возиться.

– Ничего, Григорий, – девушка слегка поёрзала ногами, нашарила шлёпанцы, встала. – Но сейчас, если ты позволишь, я примерно часик – ну, чуть-чуть меньше – вздремну; ладно?

Кмет потрепал ее по плечу (она испытывала смущение, но и он… вроде удивился, что ли?!)

– Отдыхай, друг. Я постерегу твой сон.

…Так и шла ее жизнь на хуторе у Гришки. День проходил за днём , незаметно: все те же хлопоты по хозяйству, все тот же краткий отдых, все те же голоса в голове – Пётр, конь и орёл: "Ну, ты молодец, держись!"

И девушка понемногу вновь стала верить (хотя не отдавала себе в том отчёта), что жизнь ее – не такая уж зряшная. В том, чтобы дальше коптить небо, очевидно, была и цель, и смысл.

…На вторую неделю, как жила у него, она пошла в лес собирать валежник. Сизые тучи стлались по небу. Было мрачно и холодно, однако ж не сыро. В чаще, само собой, вообще была непроглядная тьма, поэтому, выбравшись на опушку, Настя вздохнула с облегчением.

Вот он, завал хвороста. Гришка еще вчера, как рассказывал ей утром, сбил вместе три хлипкие жердочки над ним. Повесил шубу мехом навыворот. Но если он таким образом надеялся отогнать от завала злых духов, то очень ошибся.

Ибо Настя встретила на валежнике шамана (был он как медведь, только верхних лап – не две, а четыре. Нижние – как и положено, кряжистые, загребавшие чуть вбок – плотно стояли на земле, будто человечьи. Нос у "медведя" был длинный, тощий – еще чуть-чуть, и она сказала бы "острый". Рот вымазан в какой-то светящейся желтой дряни. Шаман – а то, что это шаман, девушка не сомневалась – кружился в удивительном танце; слегка покачиваясь с ноги на ногу, он бил толстыми когтями по древесному корню, на котором стоял, и родящийся таким образом ритм подчинял его движения себе. "Музыка" создавала в сознании нашей героини странные образы: большой – нет, даже большущий – Рак, из которого кметы делают, потроша его на ходу, воинский доспех. Голый, хлипкий парнишка, прожаренный солнцем и не без труда в этот доспех забравшийся. Девушка с луком и стрелами, пускавшая ветры сквозь мочальную юбчонку…

Наша героиня потрясла головой, и все исчезло. Все – кроме пляшущего медведечеловека.

" Это сильный Див", – решила Настя. – "Не аждаха, понятно… Но по меньшей мере, убыр. А то и шурале!"

Про валежник Настя, конечно же, и думать забыла. Сделала шаг-другой в сторону шамана, однако поняла, что слишком торопится, и подалась назад. Она не погибла. Лукавый, может, и хотел погубить, но не имел столько сил. Знакомые звуки – ржание савраски, крик беркута – донеслись до ее слуха; девушка пришла в себя. Новое видение, не связанное с теми, непристойно манившими, на миг открылось перед ней: зеленый тополь в огне, распускающемся вверх, словно журавль-малыш, взмывает в заоблачную мечту.... И тут же – видение вновь перестало существовать. Девушка почувствовала, что у мага больше нет над нею власти.

…Когда она вернулась домой, про себя крайне удивленная, что колдун позволил так просто уйти из его лап, девушку ждал сюрприз: Григорий стоял во дворе, а перед ним был возок (не сильно большой, но и не крохотный) в коем лежали необструганные бревна. "Он что, тоже за валежником ходил?! А чего мне не сказал?"

– Это от княжеского эконома, – ткнув пальцем в сторону телеги, молвил Гришка. – Говорит, для укрепления домашнего хозяйства. Как думаешь, братец Никанор, что из этих бревен сделать можно?

"Проверяет", – понял " братец". – "Будь я девушкой, то скажу – сделать прялку, или еще что-нибудь такое. Надо ж, самый первый день, и уже засомневался!"

– Ограду построить, – важно прикинула она. – Заборчик… Там можно будет упражняться с мечом или копьем.

– А что, неплохо придумано, – хмыкнул воин. – Я ему так и скажу. Молодец, Никанор! Ну а теперь пойдем, что ли, в баню. Погреемся.

"Не бойся; соглашайся", – шепнул Петруха. – " А там будь что будет. Он не увидит твое настоящее тело. Мы с савраской и птицей-орлом позаботились об этом".

Настя не очень поверила, но кивнула, показывая, что рада.

***

…Когда они предстали друг перед другом нагие, Настя узрела, что…

(Ржание, как назойливый призыв, отчаянно звенело в ее ушах, и крик беркута не давал покоя, мутя сознанье)…

Что теперь она, совершенно точно, НИКАНОР. Тело ее в две секунды стало мужским – таким же невысоким и кряжистым, как у друга-воина. "Была хрупче прутика, обернулась – или обернулся – крепышом…" Впрочем, ладно. Даже если Гриша поймет, что здесь что-то не так – нам того и надо. "Верно ведь, Петюня?"

Призрак не ответил. "Молчание – знак согласия", – ухмыльнулась про себя девушка, ставшая парнем. И – позволила усатому кмету молча хлестать ее по спине и по бокам молодой березой. В общем, все было довольно тихо, спокойно, если не считать, что голоса хранителей-животных все время мешали. Будоражили. Не давали как следует расслабиться… " А-а, ну и Бог с ним!" Заодно ("каюсь, грешна, грешна!") можно было увидеть своего нового друга в чем мать родила.

…Все же ей показалось: при выходе из парильни, когда она впопыхах накинула крепковатый, но удобный халат, – на миг сквозь полы халата мелькнуло ее прежнее, девичье тело. Заметил ли Гришка – вот вопрос… Возможно, и заметил, да виду не подал (пока). И в постель к ней вечером не пришел. Значит, если она правильно поняла, тревожиться не о чем…

Ну а сам воин, конечно же, так не считал. И, как ни раздражало его колдовство – все-таки вынужден был к нему прибегнуть. Он знал пещеру у реки (а "Никанор" не знал), где живет старая, мудрая дочь Змеи Горыни.

– Госпожа! Госпожа ведунья!..

– С чем на сей раз пожаловал, Григорий?"Оплата-то у тебя, как договорились?

– Три пуда сала с собой, прошу на этот счет не волноваться. А вот погадайте мне, ваше темнейшество, гляньте в костер – что там языки пламени изображают?

– Что ты – на перепутье. Даже, можно сказать, на пороге важных дел.

– Это я и сам знаю. Но как убедиться наверняка – девушка передо мной или парень? Никанор или кто-то другой?

Где-то вдалеке звучал орлиный клекот, доносилось – из его же собственной конюшни – ржание савраски. Они заглушали разговор, так что Григорию еле хватало силы как можно громче кричать. Иначе бы ведьма не услышала.

– Если это девушка, – хмыкнула ведьма, – приведи ее ко мне.

– И что тогда будет?

– В оборот ее возьму. – Григорий знал, что ведьма шутит, и не испугался. Потом она, уже серьезно, сказала:

– Базилик знаешь?

– Цветок такой, с приятным запахом? А конечно.

– А что у мужчин бывают иногда непоизвольные выбросы этого самого… Ведаешь?

– Еще бы. – Он не стеснялся сейчас, ибо разговор с ведьмой – дело особое, смущенья не требует.

– Ну вот, значит. Кладешь базилик под одеяло своему гостю, а потом смотришь – увял или расцвел.

– А что, нельзя как-нибудь проще? Без лазанья в чужую постель, да еще до свадьбы?

Ведьма задумалась…

– Метла. Вот испытанное средство. Поставь в угол метлу. Если пройдет мимо – значит, парень. Возьмется подметать – девушка.

– Как-то это слишком уж просто…

– Но эффект дает. Не сомневайся. Способ старый, сто лет уж как

отработан. – Ведьма приспустила платок и блаженно почесала родимое пятно на носу. – Сделай так, и сам все увидишь.

– Не шибко верю тебе, магисса. Но все-таки будь по твоему; другого выхода и я не вижу.

(Парой дней позже).

…– Любушка ты моя, милушка! Как же тебя звать-то?

Она поглядела на него с доброй улыбкой:

– Настена я.

И пошли рассказы: про то, как ее в детстве за пана Змиевского выдали, как она схоронила под рубахой кривой клинок, потом в постели отсекла немилому муженьку голову и, не дожидаясь, пока новая отрастет, сбежала из замка. Как металась по лесам и полям, желая прибиться хоть к кому-нибудь. Как ее в итоге нашли агенты Непутевого и графа Чертандо (кто они, Настя не знала, но, видимо, очень влиятельные персоны). Вербовка не удалась, но девушка не жалела: впереди-то еще целая жизнь!

… Как встретила савраску и орла, ставших ее верными хранителями. Как переспала с Петром, а наутро нашла его, убитого, в хате. И как сошла с ума под конец – голоса стала слышать…

– Маленькая моя, все это пройдет, – сочувственно сказал Гришка и обнял ее. Почему-то она поверила. Если раньше кто предлагал ей дружбу до конца жизни, Настя относилась к этому подозрительно, и таких "друзей" обычно спроваживала. Только с Петром – и вот сейчас, с новым возлюбленным – было иначе.

Они вошли в спальню вместе. Григорий поцеловал ее – страстно и нежно, но больше у них (пока) ничего не было…

Она рассказала ему, когда появляются конь и орел. Гришка отправился в поле – проследить за ними. Даже кнут с собой взял, как истинный ("заправский!") пастух. В общем, к галлюцинациям девушки, как и к ней самой, он тоже проявлял милость.

Потом была пьянка. Воин говорил – "застолье", но то была самая обыкновенная буза. Девушка напилась до потери пульса, и почти весь остаток дня ходила блевать на крыльцо. Впрочем, "ходила" – еще громко сказано. "Не приведи Боженька вам такое увидеть…"

А вечером они были в постели, и позволили себе куда больше, чем в прошлый раз. Не только Григорий был рад ее разоблачению; она и сама нашла в близости с ним много замечательных ("забойных!") "фишечек", которые, к счастью, "рубила" на ходу.

А после, уже под самое утро, послышался молодому странный звук:

будто кто-то скребется в дверь.

– Это Анька, – сонно пробормотал он.

– Какая еще… – поразилась Настя.

– Да ходит тут одна такая, не то мышка, не то крыска, не то вообще домовой. Раненых пользует – и наших, и татарюг; ей без разницы. "Попей, браточек", – и фляжку сует. А фляжка-то почти с ее рост высотой! Ну и другие – крысы, мыши, уж не знаю кто – взяли за моду ей подражать.

Девушка тщательно вслушалась… и помотала головой.

– Так говоришь, она раненых пользует – но мы-то, мы-то, какие же раненые?! Анька-а! – опершись на локоть, весело прокричала она. – Мы здоро-овы! Ступай искать в другое место, и да повезет вам всем сегодня!

Но шорох продолжался. Кто-то рьяно царапал дверь, водил по ней кованым железом (очевидно, отмычкой!)

– Это н-не Анька, – побледнел воин. – И не ее отряд.

– Так чего же ты лежишь?! – Настя пнула сонного героя в бок. Вскочила

и – в одной сорочке – бросилась к печи. Вернулась к ложу, вооруженная ухватом; Григорий тем временем успел вынуть из угла здоровущую палку.

И не зря.

В дом лезли дивы и джины ("Это татаре их позвали!", – взвыла Анастасия. – "Там, в лесу, был шаман – я ничего такого не подумала, а он меня, видать, заприметил!" – "Поздно жалеть", – рыкнул Григорий. – "Надо биться!"

Толсторогий и краснокожий шар с выпученными глазами – див – полез через порог первым. Анастасия как следует приложила его ухватом по голове; он рухнул, простонав:

– Ну-у, бой-баба!

Гигантские тараканумы, дракуларисы… Кого только не было здесь! Пара Йырбодов вместе с Карудом ворвались в комнату на медведе, и на плече у одного Йырбода сидел, плюясь грязною слюной, злобный недопеченный Колобок…

Медведя Григорий метнул через плечо. Йырбод и его приятель огребли от девушки – уж что-то, а ухватом ласку дарить она умела. Мерзкий Колобок подпрыгнул и вгрызся ей в плечо; еле удалось отцепить. Девушка швырнула Колобка в печуру, и закрыла заслонку. "Пущай хоть дотла горит!"

Пара леших женского полу – шюрали, НЕ шурале! – нарвались на импровизированное копье воина, которым он повредил обеим правую грудь. Шюрали взвыли и бросились прочь.

С джиннами было проще. "Их сила в бороде, запомни!" – орал воин. И, схватив сразу двоих за бороды (а потом связав эти бороды тройным узлом), Настя получила, с места не сходя, раздавленных и покорных колдунов-чертей." Отпусти нас, девица, любое твое желание выполним!" Но Анастасия просто дала им пинка под зад и выбросила из избы.

– Гришка! Мы же с тобой, блин, чу-удесная боевая пара!.. – во весь голос орала она, потрясая ухватом (хоть врагов уже не осталось, не считая того, на полу, с проломленной головой). – Просто рождены, чтоб вместе ходить по свету, бить этих… шурале, или как их там!

– Я тоже так думаю, – хохотнул воин. – А что думает насчет этого наш Петюня?

Анастасия в ответ скорчила рожу. "Ммм?" – недоумение читалось во взгляде ее.

– Ура! Ты больше их не слышишь. Сверши-илось… – он смахнул радостные слезы.

– Кого "их"? – честно затруднилась понять Настена.

– Ну, их. Савраску твоего. Орла. Мил-друга бывшего… Знаешь, я думаю, мудрецы из стольного града прав,, когда говорят: наш мир – всего лишь отражение какого-то иного. Подлинного. Там, на Земле настоящей, первозданной, мне не пришлось бы тебя вот так исцелять – сперва любовью, потом войной.

– Мы вместе. Вот это важно… И только это. Пойми. – Она накинула тряпку на швабру, и стала вытирать окровавленный пол.

"Так почему же, если мы победили, мне до сих пор мерещится проклятый шаман?! Тут что-то не то…"

Князь Велеслав торжественно восседал в своем дворце. Стол по правую руку от него был забит привозными восточными сладостями – те немногие татары, что признали княжескую власть, заодно с киммерийцами хорошо обеспечивали государю праздничные обеды.

Стол по левую руку от него ломился другими яствами – тут была и оленина, и рыба-золотые перья, и драконовы очи в собственном соку…

Перед князем плясали девушки в странных нарядах, с тростями в руках. Придворный чародей говорил, что это – "фраки и цилиндры". Пройдет еще семь столетий, прежде чем народ поймет, насколько сей наряд красив, не говоря уж про удобство.

В застолье присутствовало много гостей. Был здесь и наш воин.

– Она больше не слышит своих верных товарищей, равно как и Петруху, – говорил он. Сие должно было особо тронуть князя; возможно даже, выжать из него слезу.. и тогда он, конечно, даст своему верному дружиннику позволение свадьбу гулять. Веселую, долгую и, как положено, в меру бесшабашную.

Государь слушал и кивал. Был ли он действительно впечатлен рассказом Гришки, оставалось пока неясно. Воин, по крайней мере, надеялся.

(Настя в то время была дома. Спала, набираясь сил: округлый живот не давал ей теперь быть такой уж активной…

А снился Насте причудливый танец шестилапого Дива. Несмотря на все усилия без пяти минут супруга,, танец этот до сих пор будоражил ее воображение…)