Часто можно услышать, что Россия – великая страна, могучая держава, и прочее, и прочее. И это действительно так. Однако, «Россия» – это просто название страны, а вот могучей, великой и какой только пожелаете, ее делают люди, те самые: мудрые, находчивые, бесстрашные, чей девиз часто звучит как «безумие и отвага». Народ – вот сила России. И, пожалуй, самые интересные представители живут в деревне. Обычной русской деревне, там, где чтут традиции, где простота – образ жизни, а юмор – средство выжить. В одной такой деревне я и живу. Живу – не тужу, как говориться, на рыбалку хожу.
Как-то раз в один из субботних летних дней я и затеял пойти на рыбалку. А поскольку, как известно, лучший клев бывает на утренней зорьке, с вечера приготовил свои рыбацкие снасти и, предвкушая, как хорошо я смогу провести время, уснул крепким сном. Настолько крепким, что проспал. Отказываться от своей затеи с рыбалкой я, естественно, не стал. Ну, во-первых, время, проведенное на рыбалке, в счет жизни не идет, а во-вторых, такой уж человек: пообещал себе рыбалку, или другое приятное занятие, будь добр – исполни. В итоге, несмотря на упущенную возможность застать великолепный клев, пришлось согласиться на его величество «авось», тот самый, который стоит во главе множества действий нашего великого и могучего народа.
Я собрался, попил чаю, захватил рыболовные снасти и отправился в путь. Дорога на речку пролегала мимо дома Тимофеича.
Тимофеич, добродушный старик лет семидесяти, уже давно овдовел и жил один. Дети жили в городе и к нему приезжали редко. В таких случаях, как известно, тебя навещают только родственники, живущие по соседству, а если и таковых не найдется, то ты «обречен» на общение только с соседями. Так вот, Тимофеич был обречен на общество соседки, бабы Веры. Пышущая здоровьем, чистоплотная женщина приходила приготовить поесть, постирать, да и так, помочь по хозяйству. Не знаю, приходилась ли она кем-нибудь Тимофеичу, сами понимаете, на кой мне это? Вот если б у наших деревенских женщин спросили, то они наверняка все бы вам рассказали. А я нет, не знаю. Женщины вообще любят собирать картину своего окружения, как пазлы, из рассказов, правды, полуправды, слухов. А чем же себя еще развлечь, кроме телевизора? Правда в том, что развлечений в деревне не так уж и много. Поэтому упустить возможность поболтать с односельчанами ну ни как нельзя!
Тимофеич, как и все люди его возраста, страдал бессонницей, оттого уже в шесть утра он садился на некогда добротную, самодельную скамейку, с которой теперь слезла краска, и кое-где виднелись следы то ли зеленого, то ли голубого оттенка. В тени сирени, в начале лета обсыпанной нежно-сиреневыми шапками цветов, но теперь шумящую от дуновения ветерка лишь темно-густой зеленью листьев и кое-где виднеющимися засохшими соцветиями, он складывал ногу на ногу, скрещивал руки, так что кисти свободно свисали ниже колен и, ссутулившись, ждал какого-нибудь собеседника.
– Здорова, Тимофеич, – поздоровался я вполголоса.
– Здорова-здорова! – ответил он, расплывшись в добродушной стариковской улыбке, наконец дождавшись, с кем бы поговорить. – Смотрю, ты на рыбалку собрался. Че-то поздновато…
И взглянул плутовским взглядом на голубое небо и уже во всю начинающее греть солнце.
– Проспал… – ответил я, как бы оправдываясь.
– Проспал?! – с неким возмущением в голосе переспросил старик. – Кхм… Вот я никогда не просплю. А почему? Потому что у меня будильник природный, к тому же, – тут он улыбнулся еще шире, – еще и бесплатный!
– Эт что за чудо такое? – спросил неожиданно подошедший к нам Василий Иванович.
То был старый, я б даже сказал «закадычный», друг Тимофеича, но он же был и его вечным оппонентом. Василий Иванович, насколько мне известно, чуть моложе Тимофеича, худощавый, а ростом пониже, чем его друг. Он за сходство имени-отчества носил в деревне прозвище «Чапай». Кроме этого, пожалуй, отмечу, что этот человек имел действительно огромный талант оказываться там, где завязывал спор или намечалась пьянка (правда, если быть до конца откровенным, зачастую своим появлением именно он-то и привносил и то, и другое, то есть не эти вещи находили его, а он, так сказать, был со своим всегда на пороге).
– Тьфу на тебя, кобель старый! Напугал до чертей! – сказал Тимофеич, протягивая руку для приветствия, при этом сдвинув брови, в подтверждение своих слов, но весь его вид говорил, что тот рад видеть друга.
– Ой, сам- то не лучше! – ответил ему Чапай, крепко, по-мужски и от души пожав ему руку.
Это шуточная перебранка между старыми друзьями могла продолжаться бесконечно, уж будьте уверены. Но вы ведь понимаете, в этот день было еще кое-что: нескрываемое и всепоглощающее любопытство Василия Ивановича к новому приобретению Тимофеича.
– Ну? Что ты там, старый, опять раздобыл? – спросил Чапай, закуривая и присаживаясь на лавку рядом с Тимофеичем.
Я присел с другой стороны от Тимофеич, так что счастливый обладатель невиданного «ноу-хау» оказался между нами.
– А вон, видишь, слега1 сосновая возле избы стоит? Я еще на нее антенну приладил! – в голосе явно слышалась гордость и заговорщические ноты.
– Да-а-а, – протянул Чапай, – добрая слега, метров десять будет! – испытывая свой глазомер, сказал он, в кой-то веки поддерживая товарища.
– Ага! Двенадцать не хошь? – с гордостью и мальчишеской удалью парировал ему Тимофеич.
– Ну так во-о-от. Повадился, значит, ко мне этим летом из лесу дятел. И первым делом, эдакий негодник, садится на слегу и начинает ни свет ни заря свою работу, так что рассвет, благодаря этому молодцу, – и Тимофеич неопределенно махнул в сторону слеги, – точно не пропущу.
Над скамейкой после этих слов повисла пауза, но я уже чувствовал, что сейчас Чапай что-то выдаст. Так и есть! Василий Иванович, качая головой, начал:
– Вот смотрю я на тебя, Тимофеич, и думаю: сколько тебе лет, а ума-то ты не нажил!
– Почему это? – перебил его Тимофеич.
– Ну вот смотри: перебьет он тебе твою слегу, тебе придется ставить новую…
– Ну и поставлю! – с раздражением и нотками огорчения в голосе сказал Тимофеич.
–Не так-то все просто! – продолжил Чапай. – Первым делом надо ехать к леснику, а там сейчас Мишка Смирнов: с ним меньше, чем за литр мне договориться! Пото-о-ом… Ее, родную, надо на чем-то везти? Во! Еще литр. Привезешь, а ее ж ставить надо. Сам не поставишь – соседей позовешь. Да? Ну? Стол накрыть надо, а на стол меньше трех литров не поставишь. Итого шесть литров! – подытожил Василий Иванович.
– Каких шесть?! Получается же пять… – возмутился Тимофеич.
– Ну а мне за науку? Итого шесть и выходит! – ухмыльнувшись, сказал Чапай.
– Обойдешься и без литра! – отрезал Тимофеич, нервно сглотнув и потушив окурок ногой, обутой в старую калошу на босу ногу.
Я решил больше не задерживаться. Пожав руки старикам, я отправился на реку, поэтому уж не знаю, чем там их разговор закончился. Но пока я шел, все думал: на кой человеку, страдающему бессонницей, будильник-дятел? Скорее дятлу нужен будильник-старик! И, улыбнувшись этим своим мыслям, я их оставил и полностью отдался рыбалке: услышал, как где-то в зарослях щука начала гонять молодняк, а потому тут и там то и дело слышались всплеск.
На следующее утро наша деревня получила уже два дятла. Один – дятел-птица – садился наверх слеги Тимофеича и начинал долбежку, а другой – сам Тимофеич – с черенком от лопаты снизу начинал охаживать жердь, чтобы отпугнуть птицу, сопровождая свои действия отборным матом. Все бы ничего, но все это происходило в четыре утра. После недельного противостояния человека и птицы, которое изрядно надоело всем соседям, к Тимофеичу пришло озарение в виде матерящийся бабы Веры.
– Ты что, старый, на старости лет совсем башкой ослаб? Что до птицы докопался? Что она тебе сделала? Уже целую неделю никому покоя не даешь! – сказала баба Вера, снимая высохшее белье с веревки.
– Да помолчи ты! Ты, со своим бабьим умом, этого не поймешь! – со всем мужским достоинством, на которое способен только поживший очень много лет старик, осек ее Тимофеич.
– Ах, туды растуды! Да куды мне… А ты уж постарайся! Объясни мне, дуре бестолковой, что это за блажь в голове твоей? – с ехидством и обидой в голосе парировала баба Вера.
– Ну смотри: дятел мне слегу передолбит, придется новую ставить. А это ж расходы! Головой думать надо! – с гордостью в голосе и полным удовлетворением своей мудростью закончил Тимофеевич свое поучение соседки, даже постучав сложенным кулаком по своей голове для пущего эффекта.
Тимофеич достал из кармана пачку сигарет, своих любимых, без фильтра, и коробок спичек. Прикурил, зажав зажженную спичку между ладоней, как бы закрывая ее от ветра, затянулся и выпустил небольшое облачко ароматного дыма. Он ждал похвалы и восхищения его прозорливостью, но тут же был разочарован: его подруга, баба Вера, взорвалась истерическим смехом, который продолжался около минуты. Просмеявшись, пожилая, но еще очень бойкая, женщина, опираясь на плечо Тимофеича, немного опешившего от такой реакции на его доводы, уселась рядом с ним на завалинку возле злосчастный слеги и, протирая глаза подолом фартука, спросила, не переставая заливаться от смеха:
– Это кто же, Тимофеич, тебя надоумил? Не твой ли дружок Чапай?
– Ну знаешь, что… Васька не такой уж и дурак! Иногда умные вещи говорит… – еще раз глубоко затянувшись, чтобы хоть как-то успокоиться, сказал Тимофеич.
– Ну да! Он и литр, наверное, с тебя взял? – протирая глаза от нескончаемого потока слез, прохохотала баба Вера.
– Литр – не так уж и много… Если этот петух недоделанный мне слегу сломает, придется потратить уже пять литров… – оправдывался Тимофеич, говоря совершенно расстроенным голосом, хотя уже сам начинал понимать, что он дал маху.
– Ваш дятел – бобер что ли? Ему это бревно лет двести долбить надо, а тебе, старый, два понедельника жить-то осталось! – продолжая смеяться, закончила баба Вера.
Ее заливистый смех разносился по всей округе. Именно он-то и напряг идущего проведать своего друга Василия Ивановича, который моментально сообразил, что его коварный план по раскрутке Тимофеича на литр раскрыт. Чапай подошел к калитке друга, заглянул через нее во двор, и, увидев там надрывающуюся от смеха бабу Веру, которая заметив его чуть не упала на землю от охватившей ее истерики, а рядом с ней совсем расстроенную физиономию Тимофеича, как вежливый человек, хотел в начале поздороваться, но слова приветствия так и застряли в горле. Вся деревня знала о норовистом характере Тимофеича, в комплекте с которым Бог наградил того не дюжею силой. Хоть и стар стал, но если ж доведешь, мало ли… Поэтому вместо «Привет!» Василий Иванович выдавил из себя:
– Тимофеич, ну ты это…
Тимофеич по началу этой пламенной встречи тоже был не многословен. Со словами «Ах ты ж, сморчок старый!…» Тимофеич потянулся за инструментом, которым он целую неделю боролся с дятлом. Заметив это движение, Василий Иванович не стал дожидаться рукопожатия старого друга и со словами: «Я зайду попозже…» пустился на утек. Праведный гнев Тимофеича позволил старику, не мешкая, броситься в погоню. На бегу толкая калитку и держа черенок от лопаты, как туземцы копье, обманутый друг совсем недолго гнался за своим обидчиком. Пробежав несколько метров, Тимофеич метнул свое оружие в обманщика и попал тому чуть ниже спины, прям по пояснице. Василий Иванович был обездвижен. Медленно и тяжело дыша, каратель подошел к другу и спросил:
– Ну че, хрыч старый? Будешь еще меня обманывать?
Вид у Тимофеича был такой, как, наверное, у Наполеона при победе под Ватерлоо. Василий Иванович, кряхтя и постанывая от боли, потирая раненное место, оперся на пасынок деревянной электроопоры, у которой его настиг снаряд, выпущенный рукой Тимофеича. Он, еле сдерживая смех, хотя ему и было больно, сказал:
– Не-е-ет… Сегодня больше не буду!
– Ах, ты ж еще издеваешься! Вот я тебя… – замахнувшись наотмашь, уже отдышавшись после погони, сказал Тимофеич. – И литр мне вернешь!
Сказав это, Тимофеич потянулся за черенком от лопаты, лежавшим чуть поодаль от места перемирия старых друзей.
– Верну! Верну-у-у! – закивал головой Василий Иванович. – Пенсия ведь только вчера была, всю еще не успел потратить. Вечером жди! Закуска с тебя!
– Ну вот и ладно.
Опираясь на свое копье, Тимофеич побрел к себе во двор.
Вечером того же дня, во дворе Тимофеича, у знаменитой слеги, был накрыт небольшой стол. Нет ничего лучше застольного перемирия! А стол – это ж, пожалуй, единственное, кроме гордости, что осталось крестьянину, то, что отнять у него, не возможно!
В центре этого стола стоял большой хрустальный графин, наполненный злосчастным литром ароматного, чистого, как слеза младенца, деревенского самогона. Рядом с ним стояла большая, похожая на ладью, посудина с горкой наполненная отварной и слегка обжаренной на сливочном масле молодой картошечкой. По соседству с этой парочкой располагались тарелочки поменьше, богато наполненные дарами с огорода Тимофеича: это были и розоватые, упругие, крупно порезанные помидоры, слегка посыпанные солью, и огурцы, порезанные вдоль пополам с диагональными насечками, чтобы лучше и быстрее просолились. На углу красовалась тарелка с порезанным разноцветным болгарским перцем. Конечно же, на столе присутствовала зелень всех видов: это и петрушка, и укроп, и листья салата двух видов, даже нашлось место для кориандра, который ужасно не нравился баб Вере, но который обожал Василий Иванович.
Хотя фельдшер и запретил нашим старикам есть жирное (дескать, там есть какой-то холестерин), но по такому случаю из погреба Тимофеича достали трехлитровую банку с соленым, обильно посыпанным смесью черного и красного перца, с крупно порезанным чесноком, салом. Среди этого перечня изобилия домашних яств были и продукты из сельпо. На старой хрустальной селедочнице по краям были разложены крупные куски малосольной, обесшкуренной и филированной селедки. По центру этого блюда были положены икра и молоки, добытые из рыбы. Венчали все это великолепие фиолетовый лук, порезанный кольцами, растительное масло, которым слегка полили рыбу, и мелко порезанные укроп и петрушка, которыми густо припорошили всю селедочницу. Для дамы на столе стоял еще один графин, но уже с морсом, приготовленным из прошлогоднего малинового варенья. В легкой плетеной хлебнице лежал бородинский хлеб, с пористым мякишем и потрескивающей при надавливании корочкой, без которого и стол был бы не столом.
– Ну че? Где вы там? – уже усевшийся за стол Василий Иванович позвал своих друзей.
– Да успеешь ты, она не прокисает! – подойдя к столу, протирая рюмочки полотенцем, висевшем у нее на плече, сказала баба Вера.
–А где сам-то?
–Да там, все никак не может достать свою любимицу.
Любимицей баб Вера называла гармонь Тимофеича. Она и правда была любимицей всей деревни: ни один праздник не проходил без нее. В молодости Тимофеич был одним из лучших работников колхоза, за что его и премировали этой самой гармонью.
– Да угомонись ты, черт старый! Тебе что, в поле на утро? Все равно до обеда из своей избы не выходишь! – показываясь из-за угла дома, проговорил Тимофеич, через плечо неся музыкальный инструмент.
–Да вас не дождешься… А я уже совсем устал смотреть на этот натюрморт. Да садитесь уже!
– Ладно-ладно, бери да разливай, – успокоил его Тимофеич,
Потерев руки с довольным видом, Василий Иванович взял в правую руку графин с самогоном, в другую – маленькую, украшенную узором, сверкающую в лучах закатного солнца хрустальную рюмочку, и ловким и быстрым движением руки наполнил последнюю, как он всегда говорил «почти с горкой». Ко всем ранее перечисленным талантам Василия Ивановича я забыл добавить его умение разливать «высооктановые». К этому процессу он всегда подходил с большой ответственностью и профессионализмом, за что был в большом почете в мужском коллективе деревни. Наливая третью рюмку, Василий Иванович заприметил, что на столе стоит еще одна, четвертая рюмка.
–Верунь, ты еще что ль кого ждешь? Лишнюю тару на стол поставила, – с ноткой ехидства в голосе спросил Чапай.
–А это вон для него! – сказал Тимофеич, указывая наверх слеги.
Подняв головы вверх, старики дружно рассмеялись. На верхушке у самой антенны виднелась красная шапочка этой маленькой, но гордой птицы. Выглядело это так, будто бы он тоже хотел присоединиться к застолью, но в последний момент передумал (может Василий Иванович на этот раз обидел его?). Соскользнув со своего рабочего места, дятел улетел. Больше к Тимофеичу он не возвращался.
Просмеявшись, Тимофеич сказал:
–Ну что? Давай по первой?
Выпив по рюмочке и закусив, Тимофеич начал потихоньку брать первые аккорды на своей любимице. Через пару минут, как бы размявшись и вспомнив все свои навыки, он, растянув меха гармони на полную, обратился к бабе Вере:
–Ну что, Верка, давай нашу.
–А давай!
И полилась по вечерней поволжской земле простая русская песня, заполняя людские души каким-то необъятным смыслом, какой-то добротой и ласковой любовью. Наверное, поэтому русская любовь и дружба самые крепкие на свете. И ничего лучше нету для нас, чем услышать на закате дня, в лучах закатного солнца, когда в воздухе стоит звенящая тишина природы, переливы гармони и слова простой русской песни2:
… За полями, садами за пасекой
Не уйти от придирчивых глаз:
Всем, кто держит свой камень за пазухой –
Ох и трудно в деревне у нас.
Последние комментарии
6 часов 37 минут назад
22 часов 41 минут назад
1 день 7 часов назад
1 день 7 часов назад
3 дней 13 часов назад
3 дней 18 часов назад