Не просто слово [Ник Крамов] (fb2) читать онлайн

«Убийство чести» – убийство члена семьи, чаще всего (но не обязательно) женского пола, совершённое родственниками за навлечение на семью «бесчестия». Материал из Википедии.

Под «бесчестием», пятнающим репутацию семьи, обычно подразумеваются запретные в данной культуре действия сексуального характера, вероотступничество, отказ от брака по договоренности, позднее возвращение домой…

Дзыньк, мелодично звякнула пряжка потертого кожаного ремешка, стягивающая ружейный чехол. Дзыньк, звякнула в ответ ее подружка. Видавший виды чехол темно-вишневого, местами черного от масла цвета, толстого, старого, как и само ружье, брезента. Не манерный кожаный с ровными строчками, не современный пластиковый кейс, в котором ружье возлежит на мягком поролоне как персидский шах из детской сказки, а самый обычный, купленный, вероятнее всего, вместе с самим ружьем в том же магазине, и также вероятно один из самых дешевых, если не самый дешевый, но от этого совсем не проигрывающий своим более дорогим собратьям. Потому что с самим ружьем они как братья, оба недорогие, но качественные, на все сто выполняющие свою основную задачу, чехол – хранить, ружье – убивать. Как модель одноствольная – с одного выстрела, наповал.

Развернув на столе чехол, Ибрагим Александрович долго смотрел на его содержимое. Как и в детстве, когда ружье принадлежало отцу, так и сейчас, перед ним находился приклад, вырезанный из березы и покрытый темно-красным лаком, цевье такого же цвета и материала, и ствол шестнадцатого калибра. Не самый крупный, но и с таким охотиться в горах практически не на кого, ну разве что на бурого медведя. Все три части охотничьего ружья были вставлены в глубокие кармашки, исключающие удары друг по другу при транспортировке, и торчали оттуда совсем немного, только чтобы было удобно вытаскивать. Патронов в чехле не было, патроны хранились отдельно в распечатанной пачке на той же полке под потолком, где и ружье. Это было неправильно, при проверке Ибрагима Александровича могли оштрафовать, но никто никогда не проверял условия хранения оружия в его селе, по крайней мере за последние тридцать лет он такого припомнить не мог. Да и какая разница как хранить, если найдут ружье воры, найдут и патроны, городить огород из-за такой ерунды было глупо, все это понимали, а чтобы дети оружием не баловались, их надо правильно воспитывать, с уважением и к оружию, и к словам взрослых.

Последний раз Ибрагим Александрович открывал чехол лет пять назад. Нет, он знал, что чистить даже не использующееся ружье необходимо регулярно, лучше раз в месяц, но не чистил и чехол не открывал. Лежит и лежит себе, есть, как говорится, не просит. Не был он охотником, и любителем пострелять особенным тоже не был. Мужчиной он был, и когда пять лет назад в соседнем селе произошло убийство, он решительно собрал оружие, набил патронташ картечью и вместе с односельчанами отправился прочесывать местность, выделенную для поиска преступника его селу. Он знал как им пользоваться, но охотиться на дичь, в то время как любое мясо можно купить в магазине, не хотел. А стрелять по банкам считал расточительством и баловством недостойным взрослого мужчины. Старинная масленка с веретенным маслом, по-простому с веретенкой, стояла слева, чтобы не мешала при манипуляциях со сборкой и разборкой и не полетела, незамеченная, на пол. Так было во времена его детства, так было и сейчас. Рядом с масленкой лежала чистая ветошь для протирки, шомпол, ершик, вишер и другие принадлежности для сборки-разборки и чистки.

Сегодня ершик был не нужен, Ибрагим Александрович покрутил его в руках и отложил на место. Ружье не стреляло, значит налета свинца и порохового нагара нет, и ершиком чистить не за чем. Последний раз он стрелял лет десять назад, когда старый друг позвал на охоту на зайца. Не очень-то он и хотел этой охоты, но друг из дальнего села пригласил впервые за много лет, встретил как дорогого гостя, и не принять предложение поохотиться Ибрагим Александрович не мог. А если уж принял, то стрелять мимо и делать вид, подыгрывать, он не стал, счел ниже своего достоинства. Сказал «да», значит «да». Убил зайца с первого же выстрела, к нескрываемой зависти друга – с предельной дистанции, посчитал обязательство выполненным и больше не стрелял. Он не боялся промазать, он знал что попадет всегда, помня слова отца, очень хорошего стрелка, что дело не в ружье, не в заряде пороха, не в освещенности или силе ветра, дело в уверенности в себе. В том, что не глаз направляет пулю, а дух, и если дух чист и неколебим сомнениями, то и промаха не будет. В тот раз он долго чистил ружье, и ершиком от возможного нагара, сперва капнув в ствол керосина, и пыжами, и чистой ветошью. Почистил, смазал и убрал. Сын примет по наследству, он будет чистить или как хочет, или как научили, а пока так.

Взяв ствол, Ибрагим Александрович посмотрел сквозь него на свет, идущий от окна. Ствол был покрыт тонким слоем масла, за годы ставшего почти незаметным, и тускло светился. Было десять часов солнечного субботнего утра, сегодня из интерната приедут дочь и сын. В маленьком селе нет такого количества взрослых детей, чтобы работала полноценная школа, поэтому начиная с седьмого класса все ребятишки учатся в школе-интернате в райцентре, и домой приезжают только на выходные. Последние пять лет приезд детей был самым радостным событием, но только не сегодня, сегодня от него веяло холодом, и если бы можно было сделать так, чтобы дети не приехали, то Ибрагим Александрович сделал бы так, не задумываясь о цене. Десять, значит скоро они будут здесь.

Навинтив на шомпол вишер и вставив в его отверстие кусочек ветоши, Ибрагим Александрович взял ствол в левую руку и не спеша стал водить шомполом по всей длине ствола, равномерно, от дульного среза до патронника и обратно, много раз повторяя одни и те же движения. Вытащив шомпол и убедившись, что ветошь испачкана в старой смазке, он сменил ее и продолжил. Механическая работа позволяла думать, это было сродни трансу, да что там говорить, трансом это и было, даже чистка патронника с другой стороны ствола не прервала ход его мыслей. В четверг у него был гость. Такой гость, про которого говорят, что незваный гость хуже татарина. И такой, от которого «жди от гостей всяких вестей». И пожелание могло бы быть такому гостю: «откуда пришел, туда б и ушел». Ну а результат этого визита – и вовсе «гость на двор – и беда на двор». Народ знал, о чем говорил. Да, большинство поговорок благоволят гостю, приманивают его и счастье с достатком в дом вместе с ним, но не все, не все. Незваным гостем был двоюродный брат по отцовской линии, живущий в соседнем селе, и с которым виделись нечасто, причем не жалея об этом. Поборник нравов, замечающий то, что нормальные люди не видят, даже если и специально указать. Новость, принесенная Муслимом, была совсем не новостью, точнее новостью, но не для Ибрагима Александровича. Отчество «Александрович» приклеилось к нему в школе, где почти тридцать человек учеников уважительно называли так своего любимого учителя, и родители, не желая ронять его авторитет, продолжали традицию, и в селе со временем не осталось людей, которые называли бы его просто по имени, Ибрагим, как это было раньше, до того, как он из автомеханика превратился в учителя. Его дочь видели идущей за руку с мужчиной. И все. Это позор, который семья должна смыть кровью. Ни много, ни мало. Может, и обошлось бы срезанием волос и измазыванием головы зеленкой, но нет, не обошлось. Поборник нравов сразу заявил, что не обойдется, что слух уже ходит, и что люди ждут самого строгого наказания. Родственники должны совершить убийство чести.

Цевье щелкнуло, примкнув к стволу, защелка заняла свое рабочее положение, и теперь ружье стало состоять не из трех, а из двух частей. Пройдясь по стволу еще раз чистой белой тряпкой, Ибрагим Александрович посмотрел сквозь него на окно, выходящее на залитую солнцем сторону, покрутил и по часовой стрелке, и против, и остался доволен, ствол блестел и был готов к стрельбе. После он также придирчиво прошелся взглядом по внешней его стороне и нахмурился, увидев пятнышко ржавчины. Поковыряв его ногтем и убедившись по цвету последнего, что это действительно , хоть и маленькое, но ржавое пятнышко, он отложил ствол, насаженный на цевье, и пошел смотреть полку, где хранился чехол с ружьем, на предмет протечек. Он давно жил один, жена умерла когда дочери было десять, а сыну одиннадцать лет. Общественное положение учителя и приезжающие на выходные дети не давали опуститься, плюнуть на себя и на дом, поэтому он, сперва заставляя себя, потом, привыкнув, автоматически, красил стены, перекрывал крышу, покупал достаточно приличную одежду. На полку, где хранилось ружье, капало. Не сильно, собственно, только в одном месте и чуть-чуть, но капало. Ибрагим Александрович подумал и слез со стремянки, с которой обследовал полку в недоступных взгляду снизу местах. Ну капает, и пес с ним, теперь это уже не важно. Он нашел в кладовке канистру с керосином, хранящимся для лампы на тот случай, если не будет света, смочил тонкий кусочек тряпки, специально оторванный для этого случая, и обмотал ей ствол в том месте, где обнаружил пятно. Цевье отсоединил и положил на место, в кармашек чехла. Не нужно, чтобы на него попал керосин, неизвестно как поведет себя лак, да и пахнуть будет долго. Дочь дружила с мальчиком. С одним. Дружила давно, все об этом знали, кто интересовался, никакой тайны в этом не было. Брат, как мужчина, следил за ее поведением, это было принято, но и он не видел в ее дружбе ничего предосудительного. И дружила его сестра с его другом. И друг говорил не раз, что закончит школу и женится, что его семья не будет против, что его дома во всем всегда поддерживают. И вдруг позор. Кто пустил слух? Зачем?

Пока ствол отмокал в керосине, Ибрагим Александрович взялся за чистку и смазку ударно-спускового механизма. Отвернув винты затыльника, он рассоединил ложе и ствольную коробку, ложе с прикладом отложил в сторону, а ствольную коробку положил перед собой, на чистую тряпку, бывшую некогда частью не то рубашки, не то медицинского халата. За более чем пятнадцать лет учительства в школе Ибрагим Александрович научился выслушивать собеседника. Потому что только выслушав, не раньше, появляется возможность беседовать с человеком слушающим, а не только говорящим. Весь слух был создан самим Муслимом, создан не для зла, а по глупости, таким уж он был недалеким, он ходил по дворам и разносил его под видом того, не слышали ли люди про такое непотребство и не знает ли кто каких подробностей. Никто ничего и слыхом не слыхивал, но после Муслима задумывался, и сам, в свою очередь, шел обсудить к соседям. Теперь с этим ничего уже не сделать, пущенный слух живет собственной жизнью, а новостей в селе не много и кости перемывать друг другу люди любят. А Муслиму кто сказал, кто был первым? А первым пожаловался на современные молодежные нравы Магомет, брат отца мальчика, с которым дружит Лейла, дочь Ибрагима Александровича. То есть ближе к школьному выпускному семья решила расторгнуть дружбу, пока она не вылилась во что-то большее. Мешать ли она будет тому пути, что они выбрали своему сыну, или есть еще причины, неизвестно. Таким вот образом.

Отмоченную в керосине ржавчину Ибрагим Александрович соскоблил деревянной палочкой, остался едва заметный след, видимый только если знать и специально смотреть, а не смотреть, то никогда и не догадаешься. Местный мулла, уважаемый человек и приятель его детства, не стал скрывать, что знает о произошедшем.

– Да, сказал он, – девушки в наши дни должны вести себя более скромно. – Им же с детства объясняют как можно себя вести и как нельзя. То, что родители юноши возмущены – логично и правильно, они выступают за добродетель и самобытность традиций. Наказание должно последовать неотвратимо, это показательный пример для общества, а для девушек – устрашение. Посмотри, показывают ей, что бывает из-за легкомысленности. Ее пример покажет тысячам других что произойдет, если они отойдут от устоев. Нация не должна выродиться, а это произойдет если мы забудем кто мы и как нам правильно жить.

Ибрагим Александрович молча слушал муллу и думал. С одной стороны все верно, излишние права выхолащивают традиции, плохой пример заразителен, а жестокое наказание останавливает сомневающихся. Но это его дочь, она ничего предосудительного не делала и это неправильно, чтобы она, невиновная, стала примером для остальных в вопросе соблюдения правил приличия.

– И где же здесь нарушение нарушение традиций, – наконец после долгого молчания спросил он,– она всего лишь шла за руку со своим, как она считала, будущим женихом.

– Окружающие не знают – жених он или нет, – ответил мулла, – они видят лишь то, что видят. –Она шла за руку не с отцом, не с братом и не с мужем. Если никто не осудит, значит так можно, а если сегодня можно так, то что можно будет завтра и послезавтра? Дети все видят и понимают, в кого они вырастут, если мы будем мягкосердечны?

– Ты не думаешь, что эти правила придумали те мужчины, которые неуверенны в себе и в своих женщинах, – спросил Ибрагим Александрович, – почему один пущенный слух должен восприниматься семьей как призыв совершить суд без всякого следствия? –Ведь вся проблема в том, что мужчины боятся насмешек и косых взглядов, и только ради того, чтобы этого избежать, совершают страшную вещь, убивают члена своей семьи, чью-то будущую жену и мать. Не о том, мне кажется, они думают, что этот шаг оздоровит национальную самобытность, а о том, что их самих оставят в покое. Более того, еще и посчитают героями, что вот они не побоялись пойти против закона страны, соблюдя закон чести.

– А даже если это и так, чем плохо? Один человек для народа ничто, но он может помочь ему сохраниться еще тысячу лет. Нужно смиренно принимать то, что посылается нам свыше.

– Смирение – не обязательно подчинение, смирение – это значит смотреть на всё с миром. И что, тысячу лет будут воспевать мужчин, убивших из-за боязни осуждения, из-за насмешки? Это гордость народа? Извини, но тут я не согласен. Гордость народа тот, кто отдает свою жизнь за других, а не наоборот.

– Это не важно, что думаем ты или я, будем мы даже жить или нет. Важно что останется после нас, важны традиции. Если для того чтобы традиции остались незыблемыми мне придется умереть, я готов хоть сейчас.

– Даже если эти традиции подпитаны несправедливостью? Если своими порядками мы будем шокировать людей, составляющих большинство в нашей многонациональной стране, то хорошо тоже не получится, в наши дела будут вмешиваться, и чем дальше, тем больше. Никто не мешал и не мешает нам хранить свои традиции, свой язык и жить своим укладом, но всему есть предел.

– Даже если следование традиции ведет к единичной несправедливости, это не повод от нее отказываться. Пусть он солгал, жизнь его накажет, кто мы такие чтобы решать кто прав, а кто нет? Ты обвинишь, он ответит, начнется ссора, может пролиться кровь, кому это надо?

– То есть как кому? Мне, например.

– Что ты хочешь, – потерял терпение мулла, – чтобы я провел расследование и выяснил, что уважаемый в селе и всем районе человек оклеветал твою дочь? – Чтобы началась вражда? Чтобы за твою или его кровь отвечали ваши дети и это тянулось вечно, пока чей-то род не угаснет? Этого ты хочешь? Ты глава семьи, ты несешь ответственность, тебе в конечном счете и решать, но помни, что сейчас цена всему – одна жизнь, и один человек меньше всего рода.

Ибрагим Александрович не ответил, он развернулся и, не попрощавшись, пошел по двору, потом за ворота, а после к себе домой. Шел и размышлял о том, что друга у него больше не было, и веры в справедливость тоже.

Ибрагим Александрович рассматривал лежащую на чистой тряпке ствольную коробку и примеривался разобрать и ее, когда в дверь постучали и, не дожидаясь ответа, ворвались и тут же почти повисли на нем его дети, Лейла и Александр. Александр, названный в честь дедушки, был похож на отца и лицом, и волосами, и манерой говорить, уже вырисовывалась та же статная фигура, рослая, широкоплечая, с гордо посаженной головой. Лейла же была как мать, рыжая, всегда смеющаяся, высокая и тонкая. Обняв детей, отец долго не хотел их отпускать, но усилием воли разжал руки, и Лейла тут же собралась к подруге, живущей по соседству, точнее прямо через забор по одной с ними улице, да и на улицу не надо было выходить, в заборе давно была сделана никогда не запиравшаяся калитка. Она убежала, но было такое ощущение ее присутствия, что Ибрагим Александрович несколько раз окидывал дом взглядом, не вернулась ли дочь, когда он отвлекся и не видел. Cо своей женой он познакомился в командировке в Ленинграде. Наверное, это были лучшие дни его жизни, из той ее части, в которой он жил для себя, а не для других. Тогда не болел еще отец, не родились дети и он не работал учителем в школе, беззаботное время. С появлением забот дни наполнились ответственностью и не перестали быть счастливыми, просто Ибрагим Александрович перестал это счастье замечать. А тогда они с будущей женой гуляли, держась за руки, по освещенному белыми ночами городу, бесконечно долго разговаривали, он не торопил события и позволял ей показать себя такой, какая она была, задорной, веселой, начитанной и любящей его до умопомрачения. У нее были чудесные рыжие волосы, и она смеялась так же, как сейчас смеется ее дочь, искренне и заразительно. У Ибрагима Александровича, тогда еще просто Ибрагима, командированного в Ленинград за ГТС-кой, геологическим гусеничным вездеходом, необходимым для геологической партии, в которую он устроился после службы, не было никакого желания запихивать эту красоту под косынку. Потом, после возвращения домой, когда его отец заболел, она надела косынку, потом надела длинное платье, скрывающие ее красивые длинные ноги, потом перестала выходить на улицу. Потом заболела воспалением легких и умерла. Он до сих пор думает, что умерла она не от воспаления легких, а от того, что ей было плохо и тоскливо так жить, укрывшись в доме от бесконечных пересудов и повышенного внимания, и уезжать она не стала из-за него, а даже не из-за детей. Да что теперь вернешь. Умерла, и смолкли осуждающие ее разговоры, нашлись более важные темы. Жаль, что раньше их не нашлось.

Ствольную коробку он разбирать все-таки не стал. Повертел, почистил ветошью, капнул масла в те места, которые, как он посчитал, требуют смазки, пощелкал курком, и положил обратно на стол, предварительно протерев снаружи, чтобы не пачкалась. Для одного выстрела хватит, а больше, наверное, и не понадобится. Неслышно подошел сын, сел рядом у стола, оглядел разложенные части ружья и спросил зачем смазывать это старье, почему он не купит себе новое, современное. Ибрагим Александрович некоторое время думал с чего начать, потом решил, что с любимой истории сподручнее всего, тем более что и история длинная и достойная. Это ведь не просто самое массовое ружье в стране, это действительно качественная вещь из той эпохи, которой сейчас уже не существует, и неизвестно, сможем ли мы сейчас повторить что-либо подобное в массовости и качестве одновременно, что ресурс этого ружья родом из шестидесятых больше, чем у большинства современных, впрочем, как и выше надежность. Ну и что, что нет магазина, это отдельная тема, и кроме меньшего веса здесь существует своя философия, один ствол – это один выстрел, нужно хорошо подготовиться, прежде чем этот выстрел совершить. Нужно подобраться не торопясь, но и не мешкая, хорошо прицелиться и одним разом закрыть вопрос. Один выстрел, один взмах шашкой, прямо из ножен, один удар кинжалом. В древности народы, живущие в лесах на равнине, на медведя ходили один на один с рогатиной. Тоже один шанс, без права на ошибку. Разозлить зверя, вынудить его броситься, это огромное существо в полтонны весом, рассчитать расстояние и время, чтобы, уперев рогатину в землю под нужным углом, встретить его. Или ты, или тебя. Это достойно, достойная победа над зверем или достойная смерть в глазах людей. Не как сейчас, магазин на много патронов, и еще несколько на смену, много людей на одного зверя, загон толпой. Не выманить, не ждать в засаде, а гнать шумом на стрелков, у каждого из которых много выстрелов в запасе. В чем смысл? В мясе? Но им семью этим мясом не кормить. В чести? Чести здесь нет. Сила на равную или бОльшую силу, один на один, тогда есть честь, а много силы на одну, где отвага, где смелость? Он вспомнил рассказ, услышанный в селе, как один большой начальник убил спящего медведя прямо в берлоге. И не умер от стыда, а даже гордился этим. Наверное, это неправда, не могут люди быть такими убогими.

Соединив ствольную коробку и ложе в одно целое, Ибрагим Александрович завинтил шурупы затыльника, присоединил ствол, поставил на место цевье, щелкнув головкой защелки. Оглядел результат своей работы и остался доволен. Тусклый вороненый металл, красное дерево, простой брезентовый ремень. Вещь не для хвастовства, для дела. Поднял оружие стволом вверх, нажал на спуск. Раздавшийся при этом щелчок неожиданно громко прозвучал в тишине дома.

– Что случилось, отец, – сын смотрел на него спокойно, но видно было, что это спокойствие дается ему не очень легко, обстановка в доме, несмотря на кажущуюся обыкновенность, была совсем не обыкновенная. Она была как разжигаемый из сухих щепок костер, когда спичка уже поднесена, и сухой бересте нужно мгновение, чтобы превратить огонь спички в факел, заражающий все вокруг пламенем. Это чувствовалось, сын, по крайней мере, это чувствовал.

– Дядя Муслим сказал, что слышал от людей про недостойное поведение твоей сестры, многие считают, что она, в назидание другим, должна быть примерно наказана.

– Она ничего себе не позволяла. Ходила в косынке, хотя каких трудов мне стоило приучить ее к этому, почти не ходила одна, ни с кем не переписывалась в соцсетях, у нее и телефона-то нет. И что теперь скажет ее будущий жених?

– Ты взрослый, скажу как есть. Родители того человека, которого ты называешь будущим женихом, точнее, отец твоего одноклассника и друга, и пустил слух, не сам пустил, а через своего брата. Он, я думаю, не хочет продолжения их отношений, на сына у него могут быть другие планы.

– Сестра не перенесет этого позора, остаться без таких прекрасных волос в таком возрасте…

Ибрагим Александрович молча смотрел на сына, и тот внезапно все понял.

– Нет, этого не может быть! В наше время такого не бывает!

Он бы, наверное, продолжил эту тему, но вернулась Лейла, вернулась тихая и сразу ушла на свою половину дома. Глаза ее были сухими, но отец с братом поняли, что в гостях что-то произошло.

Закончив сборку ружья, Ибрагим Александрович снова разобрал его, уложил три части как было изначально – по кармашкам, свернул старый брезентовый чехол и застегнул ремешками с металлическими пряжками.

– Нельзя так делать, ты же не будешь, отец? – Сын смотрел с ужасом, и с еще большим ужасом Ибрагим Александрович понял, что сын ожидает от него способности это совершить.

– Нельзя, – ответил он, – и я так делать не стану.

– Мы уедем в большой город, где нас никто не знает? – С надеждой спросил сын.

– Нет такого большого города, куда не потянулся бы слух, люди слабы против общественного мнения и редко кто имеет силу ему противостоять. В любом месте тебя затравят и жить спокойно не дадут.

– Ради сестры и своей семьи я на многое способен.

– Даже если ты будешь жить вдели от дома, все равно истинное твое место здесь, здесь твоя родина, могилы твоих предков. Не надо от этого отказываться.

– Эти люди хотят убить мою сестру, как я могу здесь жить?

– Никто не хочет конкретно ее смерти, просто обстоятельства так сложились, они сами не ведают что творят.

– Но для кого ты тогда чистишь ружье, если мы не уезжаем и Лейла останется жить? Ты хочешь убить Магомеда как лгуна и труса? Это правильно, но будет война, у них в роду мужчин больше нашего в три раза.

– Магомет достоин смерти, да, он совершил подлый поступок, хоть ради племянника, но подлый, и, чтобы не смотреть мне в глаза, вообще уехал, как говорят, из района. Но дело уже даже не в нем.

Ибрагим Александрович достал патронташ и коробку с патронами, выбрал несколько с пулями, на крупного зверя, и по одному, неспеша, вставил их в гнезда.

– Сейчас приедет твой дядя, мамин брат. Он прилетел утром из Санкт-Петербурга и скоро должен быть здесь. Вы уедете с ним, ты и Лейла, но так, чтобы никто не только не увидел, а даже и не подумал, что она уезжает. Она сменит имя и фамилию и будет жить в семье дяди как его дочь. Он хороший человек, я всегда это знал. Жаль, что мы почти не общались последнее время, но, к счастью, он не изменился. Лейла окончит школу и поступит в институт, как она и хотела, она станет учителем музыки и все у нее будет хорошо. А ты, хоть это от меня тайна – Ибрагим Александрович усмехнулся – поступишь в военное училище и станешь офицером.

– А ты? – Сын спросил это тихо, он уже догадывался, но не мог поверить, не хотел верить в такое, мир рушился на его глазах и старая привычная с детства жизнь прекращала свое существование.

– А я, Ибрагим Александрович помолчал, еще раз прокручивая всю схему в уме, инсценирую убийство дочери, сделаю вид что спрятал ее тело, и пущу себе пулю в голову.

Семнадцать лет в мужской компании считается совсем взрослым возрастом. Можно курить, сквернословить, драться и даже потихоньку пробовать спиртное. Можно ради уважения товарищей избить человека, часто в этом возрасте даже совершается убийство, не потому, что так хотелось или нужно было, просто не остановиться в своей крутости, когда все так оценивающе смотрят. Или ты думаешь, что смотрят. Кто более безбашенный, тому и больше почета. Это после станет понятно, что всю жизнь прятаться в родном селе, где тебя к тому же осуждают, совсем не круто, что приятели, перед которыми ты выделывался, устроили свою жизнь и про тебя забыли. Потом… Можно многое делать в семнадцать лет, но не получится равнодушно держать такой как сейчас удар. Александр просто сидел и молча смотрел в пустоту, разжимая и сжимая руки, но сжимая не удушающим хватом, и не как сжимают кулаки для удара, а просто, как способ отвлечь хоть какую-то часть мозга от решения непосильной задачи. У мужчины должны быть выдержка и достоинство, и они однозначно присутствовали у семнадцатилетнего юноши, просто ситуация была непомерно сложна.

– Я не поеду, – наконец сказал он.

– Я знаю, что ты не поедешь, и поэтому я тебя прошу это сделать.

– Но почему мы не можем уехать вместе?

– Я уже говорил, я не хочу чтобы ты рвал со своим домом, со своей родиной. Рано или поздно ты поймешь, что родина это не только люди, это в первую очередь место.

– Как я могу жить здесь после того, что ты хочешь сделать? И потом, религия же запрещает самоубийство.

– Она и убийство запрещает. Ни в одной религии и слова нет про убийство чести, это придумано людьми.

– Я все слышала и я никуда не поеду! – Лейла стояла около стола и с ненавистью оглядывала чехол с ружьем, патронташ и коробку с оставшимися патронами. – Давайте уедем вместе. Меня после разговора с единственной подругой здесь вообще ничего не держит, они все как с ума посходили, только об этом и говорят, что о стыде и позоре, как будто сами все этим не занимаются, с одноклассниками не гуляют и пошлые смс-ки им не пишут. А теперь вдруг я стала неправильная, а они правильные, и все от того, что про меня, а не про них, кто-то распустил гадкий слух.

– Нет, я останусь, – Ибрагим Александрович старался говорить спокойно и уверенно, хотя, если честно, его дети немного выбили его из колеи своей горячностью. – Я это делаю не просто так. Во-первых, при таком раскладе никто не будет искать Лейлу, все сделают вид что ее и вовсе не было. И я не хочу просто уехать отсюда, не хочу сбегать, я хочу быть похороненным рядом со своей женой, которую люблю и не могу забыть уже столько лет. Я могу клеветника забрать с собой, но дело не только в том, что это в будущем создаст проблемы семье, а, скорее, в том, что это будет просто местью, так это увидят окружающие. А я хочу, чтобы людям стало стыдно за свой поступок, и, возможно, в будущем они его не повторят. Надеюсь, что не повторят. Будут это обсуждать и решат, что не стоило травить человека из-за ерунды, которая, как они узнают, была еще и неправдой. Я хочу попытаться поставить точку в этом вопросе, поставить ее хотя бы в нашем селе.

Ибрагим Александрович не помнил, о чем он еще говорил с детьми, не помнил момент, как приехал брат его жены на взятой напрокат машине, как сын громко хлопал дверью, делая вид что она не закрывается, отвлекая этим случайных свидетелей, которые могли заметить, как в приоткрытую дверь багажника проскользнула стройная светловолосая фигурка его дочери. Он шел со свертком на плече, сверток был внушителен и достаточно тяжел, не сорок пять килограмм, конечно, но все равно тяжел. Он сложил в него все вещи, которые остались от его жены, все то, на что у него не поднималась рука выкинуть за годы, что он жил без нее, плюс еще несколько крупных камней, чтобы сверток утонул в реке и никто не нашел бы его случайно и не сделал выводов. Дочь умрет и начнет новую жизнь, сын переживет утрату, он мужчина, он станет военным и будет защищать свою родину, большую и малую, нераздельно. Осталось сделать последнее дело, осталось одному пойти против всех, что гораздо сложней чем толпой против одного. Толпа это стадо, а один это воин. Будем надеяться, что его смерть будет замечена и принесет пользу, что люди задумаются и станут чуть больше людьми, что совесть еще у них осталась и им станет стыдно. Он шел легко, не замечая веса ружья в правой руке, которое держал за цевье так, что ствол слегка был наклонен вперед, и свертка на плече, придерживаемого левой рукой. Когда-то, думал Ибрагим Александрович, слово честь было не просто словом, а ощущением, и поступки совершались не ради одобрения, а ради внутреннего чувства удовлетворения от сделанного. Он хотел, чтобы это время вернулось и готов был отдать за это все, что у него было, включая и жизнь.

Санкт-Петербург, 2019