«СНЕГ ДЕТСТВА»…любой дневник начинается ночью. Любая история начинается внутри. Там, где в темноте еле слышно тикают ходики… Снег идет… Зимней ночью фонарь способен на чудеса, деля пространство на тьму в мягких пушинках белесой мглы и столб света, в котором радужно переливаются осколки холода…
Пустая ночь, лишь ожидание, неведомым зверьком мечется со снежинки на снежинку, время от времени делая стойку, прислушиваясь – то ли мороз растрескивает покрытые инеем березы, то ли долгожданный хруст шагов…
И вот, одинокая фигура в темно-синей небесной форме плавно движется, мягко прорывая темноту, и сквозь свет плывет на встречу детскому сонному счастью…
В этой зиме нет невзгод, и печали хрупки, как лед ноябрьской лужи… Это зима радости… Зима теплого пристенка, такого уютного после катания на санках.
Эта зима каплями стекает с варежек, лежащих на батарее…
Эта зима красных щек и снежной лавины, которая срывается с еловых лап ударом отцовской ноги по стволу…
Потом будет весна с корабликами из скорлупы грецких орехов, будет тяжесть лужи, которая давит на резиновые сапоги.
Будет весна с запахом солнца, будут низкие облака, с разбега покоряющие новые высоты.
И будет лето со стрекозами, с запутавшимися удочками, жуками, спелым крыжовником и железнодорожным чаем… И легкий перестук колёс, незаметной рябью колышущий ребячий сон…
И будет запах яблок и слив, аромат новеньких учебников и чистого линолеума, букет в рост и новый, абсолютно новый мир, в который стеснительно, как-то бочком входило моё детство…
«ЛЕТО»…я открыл окно, и что-то прошлое нежно проскользило в комнату. Я узнал этот ветерок с двух дуновений… Густой летний полдень на прозрачной берёзовой опушке… Не воздух, запах облепляет тело, оседает на коже, выступая росинками. Гул июня – это само лето вибрирует, трепеща своими легкими изумрудными крыльями.
В закрытых глазах плывёт желто-зеленое марево, сквозь которое проступают неясные черты…
и в этот момент понимаешь, что лето бывает только в детстве… потом его уже нет… потом оно распадается на месяцы, даты, отпуска…
но там, вдалеке времен, все было вплетено в единый мерцающий узор – и эта ржавая железная дорога, которая толи спряталась в лесу, толи поросла, как сорняком, молодыми березками…
и кувшинки… и ветерок в крылатке….
пригорок, нагретый солнцем, вкус свежего батона белого хлеба и пирамидка молока и молодость родителей, такая легкая ….
кроны берез, сходящиеся в глубине неба, мёд полдня, гамак, ромбами впивающийся в тело… И в этом не-касательстве земли, которое он дарил, было что-то от полета, была оторванность, парение… и был легкий страх от потрескивания скрученных верёвок при покачивании, и по спине пробегал холодок каких-то смутных воспоминаний о каком-то давнем падении…
…Гулкая пустота летнего двора, одинокое эхо недоигранного мяча… и книжки… на балконе, на матрасе, под простыней-крышей, наброшенной на бельевые веревки…
в это время само время замирало… оно покачнется и застучит в ходиках только к концу августа, постепенно наращивая темп и уже в октябре сольется с дробью дождей по подоконнику…
а лето останется нас ждать. Ведь оно никуда не уходит, это мы в том купе скорого поезда….
«МОСКВА» …но ты не поверила и осталась на берегу реки, что зовётся Время.Так что дорисуй эту девушку по памяти, художник. Хочешь, я расскажу тебе о Москве.
Она тлеет в закате, и пожимая плечом, отвергает любое предложение. Она роскошна и надменна.
Она, запрокидывая голову, кружит среди разноцветных карнавальных мумий. Её горящие глаза пожирают невинное небо, случайно задевшее крылом её владения. Её бриллианты кровавы, её одеяние – шелест змеи. Ночь с ней – это Ватерлоо. Битва ради поражения. Твои шансы сочатся сквозь её пальцы.
Но с утра, выходя из ванны, не накрашенная, с растрепанными и влажными волосами, она по-детски сморщит нос, озорно глядя из-под челки, и внутри что-то нежное и невозвратное, как школьная любовь, взвоет, заскулит, и захочется до хруста обнять это ангельское создание и шептать "где же ты была?! где же ты была?!"… окунуться с головой в облако аромата её юности.
Но объятия опали под охладевшим взором, смог затянул комнату вязкой органзой, и в воздухе замерцал хром. Время вытекло из твоих ладоней. Твоё время вытекло из ладоней.
А над головою, как в назидание, блеклые утренние звезды… И ослепшая от слез синева…
«ЛЕС»…небо, она словно шторка, колышется по утру. И утро это особенное, это утро рождения. У прошлого нет листвы, оно не жухнет и не опадает. Прошлое похоже на елку, вечнозелёное и переполненное узнаваемыми запахами. Есть некоторые, которые вырубают его, уносят домой и, украсив по-своему, истово пляшут вокруг. Но такие праздники недолги, после них тяжёлое похмелье, звенящая пустота и осыпающиеся неживые мгновения. Мы не из тех. Мы любим лес, с корнями, с ветром в верхушках деревьев, с прохладой и запахом грибов. Здесь можно бродить, сойдя с дальней станции. Здесь все наши.
Невдалеке сквозь желтые поля проносятся порожняки со временем, пустые вагоны, лишь с тиканьем внутри. Пусть бегут, их товар – штамповка копеечная.
А вот штучные секунды, мерцающие секунды (ибо счастье – оно не бывает двухсерийным, оно длиться ровно вдох), вот эти мгновения ручной работы незабудками и кувшинками прорастают в наше чаще. И нет ничего лишнего в этом лесу, нет пустых телефонных гудков, нет заоконного собачьего лая, нет стука сердца невпопад, нет ненавистного запаха медикаментов… а вон над беседкой птица серебристая порхнула… или это был день? Берегите лес, берегите…
«ЧТО ТЫ ЗНАЕШЬ?»…пусть всё бы прекрасно пустым, и потому безудержно чистым, что бы не искать во всем этом ответов… Что ты знаешь о любви и пустоте, о красоте и катакомбах, о свободе и о возвращении…?
Радуга живет не в этих небесах.
Здесь тучи размазаны по марле.
Здесь никто не говорит на неизвестном языке, здесь все слова имеют корень «не я».
Неправда, что здесь поля высокого давления, здесь разреженность во всем, все ткани протерты, все флаги выцвели и не на что опереться крылом.
Это мир тысячи замочных скважин и тысячи сквозняков. Здесь время из резины, и каучуковые минуты тянутся часами.
Тут Луна светит лампой и ветер на привязи, и электричество во всем. Здесь у всех тайн уже есть имена, и орфография всех разгадок проверена…
Этими печалями нельзя гордиться, и их нечем утолить. Эту пустоту не вытряхнуть… Это – дно ядра.
Здесь даже надежду называют надя, и не испытывают её.
Но все эти стены из тяжелого дыма, стОит окликнуть пролетающий бриз и он, смеясь, развеет зАмки и замкИ.
И вот уже солнце колокольчиками пробежит по глазам, прыгая между голубых облаков…
Вселенная, она ведь в мгновениях… Мир, он вежлив, он стучится в сердце, прежде чем войти, прежде, чем запустить в нас снежком вечности.
Вот, оглянись – цикады, как выпавшие галчата, каркают, то сбивая ритм, то выправляя его, будто слушаешь неровное дыхание мира, прижавшись к его груди. Голубка замерла на полу-взмахе, продлевая навечно своё курлыканье. Звезды расселись на ветвях соленых сосен, переглядываясь и мигая, как небесный семафор, разрешая кому-то набрать высоту. Прибежав по стеклянным волнам, ветерок, словно игривый котёнок, запутался в шторе, пытаясь поймать свой хвост, устал и, проскользнув в щель, пошёл искать ночлег. Море опустилось на глубину, оставив сверху лишь парное молоко, шепотом напоминающее о Рае. И вот Покой, как мягкая лавина, течёт по миру, лишь изредка и ненадолго водоворотом задерживаясь в излюбленных заводях. И вот прозрачная волна этого Великой Полночи неминуемо и неотвратимо возвышается, возвышается и топит в себе, и накрывает тишиной. Но эта сладость была недолгой, законы Мироздания исключают статику. Покой двинулся дальше вдоль береговой линии, и было слышно, как на его пути лопаются мыльные пузыри пустых человеческих переживаний. И звездная пыль, покачиваясь, поднималась в небо, как утренняя роса. И где-то прозвенела чистая пронзительная нота, быть может, во мне…
«НЕЖНОСТЬ»…и лишь мысль о том, что когда я проснусь, ты превратишься в зыбкое существо по имени “Завтра”, помогает мне уснуть… Как высказать нежность?
Словами ли с пушистым окончанием? Сложив ли губы дудочкой? От этого само чувство превращается в пустой розовый зефир – остаётся лишь безвкусная пересладость во рту…
Как выразить нежность? Касанием? Но почему каждый раз, прижимая к себе теплое облако, стараешься силой решить этот вопрос? Как научиться разрывать связи между атомами и попытаться проникнуть глубже, чем кожа? Иначе это лишь как стекло между ладонями…
Где-то ниже линии сердца есть кроличья нора, уходящая под запрещенным углом в бездны какого-то щемящего измерения, оттуда на крыльях бабочек поднимается нежность. Там живут наши слезы, и сладкие, и солёные.
Слёзы – это непроизнесенные слова, это непроизносимые слова. Все писатели мира творят лишь с одной целью – перебирая буквосочетания, кто, полагаясь на удачу, кто математически дотошно, все они пытаются собрать хотя бы одно слово, слово, которое влагой сочится из души и вытекает из глаз. Но нет победителя в этой лотерее, и джек-пот растёт, как гигантская надувная игрушка, смущенно и неловко поглядывая на участников…
И поцелуй не решает задачи, хотя порой касание губ позволяет на миг прорвавшись сквозь облака, увидеть Солнце и зажмуриться… Правда, это похоже скорее на подглядывание, на что-то случайное и неповторяемое…
Но главный враг нежности – это Время. Это тиканье, которое к ложке крылатой невозможности добавляет бочку гранитной невозвратности. И каждый раз, когда в попытке взять эту до болезненности милую высоту, в то мгновение, когда в зрачках уже отражается сверкающая вершина, Время стальной секундной стрелкой обрубает страховочный трос. И вот ты хватаешь руками пустоту, но центр тяжести уже начал свою работу… А где-то в вышине затухающей свечей трепещется фраза – "Любая жизнь коротка, и ты не успеешь"…
Время, к сожалению, право…
Но душа не может иначе, она продолжает источать нежность, даже для тех, кому её уже не отдать, как не обнять воздух, как не погладить ветер по щеке. И тогда любовь превращается в камень, который бесконечно падает в бесконечную бездну…
Но есть Свет, и Свет должен стать дорогой. И тогда всё Светло. И прошлогодняя нежность становится грустью, но не печалью. А грусть тоже требует слов, и слова эти растут на васильковой поляне…
«ОСЕНЬ»…подари мне желтоманию природы. Подари мне ностальгию, прозрачную, как аллея моей памяти, залитая жидким туманом солнца… Осень, золото повсюду, в траве, в листве, и даже в небе золотой абрис твоих волос…
Меняются люди, меняются эпохи, осень неизменна. Осень никогда не проходит мимо. Лето, зима, весна – всё это напоено ожиданием… Летом ждешь яблочных дней, по весне ждешь тепла, зимой просто ждешь – зимой больше нечего делать. А вот осенью…
Осень – это расплата. Это нестрашный суд. Он выдает заслуженное – дарит красоту за пережитые невзгоды, дарует дождь, как прощение за бесшабашность, подает ветер и слякоть за окном тем, кто заслужил домашнего уюта.
Осень – это время благодарности, время вне времени, это придорожный блюз на обочине. Осенью можно подглядывать за своей жизнью, можно улыбаться прошлому и жмуриться на будущее… и вот иногда, из искристой дымки, как из пены морской, выходит тот юноша, с ветром в волосах и с гитарой, вместо крыльев за плечами… В его глазах двери к любой стене. Он плывет в аромате антоновки и падающих листьев, кроны кленов и дубов разноцветным салютом встречают своего короля. Но ему в эту секунду уже некого побеждать…
Он способен отразиться ветром в голубой стали неба…
а ветер любит джаз, шелестя нотами, как желтыми листьями в неявном ритме дождя…
Позади два с половиной сезона… И уже удовольствия приходиться не получать, а вспоминать, осмысливать… как белый чай, не имеющий цвета и запаха, который лишь неведомо звучит на выдохе…
А в карманах скопились пригоршни раскрошившегося времени, можно пойти покормить серебряных птиц…
«ДЕТСКИЕ СНЫ»…но всё это лишь блики на шаре, что вертится на праздничной хвое, средь прочих игрушек, сверкая в провалах меж тиканьем стрелок… Ночь завела свою тихую шарманку, подстраивая мелодию под тёплое детское дыхание на плече…
Глядя на спящего ребёнка, чувствуешь себя недостойным той божественной доверчивости, с которой он прикорнул на тебе, но отвести взгляд невозможно, ибо в этот момент ангел сидит на детских ресницах.
Не в силах сдержать себя, нежно, но крепко прижимаешь ухом к слегка влажному и бесконечно милому лбу… И происходит чудо! Случайно прорвав мутный полиэтилен условностей, ты попадаешь в прихожую детского сна, и невольно начинаешь неведомым органом подслушивать чужие, но такие узнаваемые грезы…
и вот уже сквозь площадь полную воздушных шаров, следуя за прыгающим мячиком звонкого смеха, ты бессовестно проскальзываешь в страну, казалось бы, безвозвратно потерянную, и кем-то бессердечно запрещённую для тебя. В страну разноцветных снов. Туда, где под тем самым первым одеялом, полностью изученным на просвет, ты ощущал себя гномом, маленьким гномом, распростёртым на семь миль в длину. Там, где ты бежал сквозь прозрачный березовый пролесок к сверкающей опушке, но в какой-то момент непоседливой душе оказывалось мало бега, и ты взлетал, и встречный ветер натирал щеки, а ты летел, набирая высоту…
и вот уже излучина реки серебрилась перекатами где-то на округлом горизонте, и изумруды в траве заливали всю землю своим густым блеском. Но по-детски испугавшись свой бесшабашности, ты пикировал обратно в кровать. А потом, не признав поддельности пробуждения, гулял по лунной комнате, и злая колдунья, залетевшая на седьмой этаж, сквозь стекло грозила костлявой рукой, поселяясь навечно в детской памяти.
Но спасало волшебно зажмуривание. И открыв глаза в новом сне, уже успев позабыть минувшие страхи и мудро не пытаясь их вспомнить, ты опять с беззаботностью щедро заполнял душу приметами летнего утра… В тех далеких снах переливы милых запахов имели собственную форму и цвет – шлейф маминой шкатулки с драгоценностями был перламутрово-округлым, аромат керосина и дерева, которым встречал бабушкин деревенский дом, на ощупь был, как гладкий коричневый черенок, а кожаный запах велосипедного сидения был чёрен и шершав…
Перед тобой простиралась бесконечная дорога, дорога сквозь поля и перелески, сквозь густой стрекот кузнечиков и стаи мошкары, дорога вдоль небес. И казалось, что так будет всегда…
Но что же спугнуло в нас детство? Что заставило нас веровать в сложное счастье? Что мы не так поняли в шепоте ветра на той мерцающей опушке?..
И уже никогда не узнать, чем же закончился тот цветной сон…
«ОКТЯБРЬ»…полетели к Луне сквозь старые письма и сны, ну, что скажешь? Легкая поступь октября эхом растворилась под улетающим сводом аллеи…
Словно смешивая разноцветные капли – неспеша и неповторимо, город смешивает запахи – терпкий шлейф сквозных проспектов с ароматом пустеющих рощ…
Как кофе и сигареты. Это не просто комбинация.
Это сладкий яд – яд, который пьянит память и разъедает ржавые доспехи вечно стеклянной души.
В такие минуты приятно, закинув голову, безучастно плыть по течению кирпичных переулков под любопытными взглядами поседевших крон, и постепенно обретая прозрачность, становиться невидимым соглядатаем происходящего…
И тогда мир, теряя осторожность, начинает выдавать свои детские секреты.
Словно не зная о слежке, желтый лист стремительно, без стеснения, срывается с ветки, позёрски застывая на секунду в «па де пуассон», но не в силах побороть врожденную апатию, стекает вниз по густому воздуху, стараясь избежать лужи, чтобы не оставить в ней свой круглый отпечаток.
Облака, заключенные в тяжелую рамку крыш, заскользили в сторону тепла, увлекая за собой замерший след самолёта, видимо, надеясь его отогреть в тех краях.
А вон и сам день легкой дымкой побрёл к своим голубятням. И там, заломив на затылок кепку, выпустил в небо стаю белоснежных птиц, подгоняя их свистом. Восхищенно улыбаясь, он смотрит, как накручивает круги его сверкающая стая.
Уже вскоре, на Покров, она опустится на землю хрустальным платком, но это ещё только вскоре, не сейчас.
А пока… пока где-то в тихом московском дворике на деревянной лавочке сидит пожилая особа в клетчатом пальто, в тяжелых ботинках и теплых носках, с бесхитростной пачкой чипсов и бутылкой прозрачной стылой воды на коленях, сидит, добродушно щурясь в ажурном солнечном решете.
Но лишь немногие узнают в ней уходящую осень…
И над этим мигом проплывает первозданное небо, словно человечества ещё не существует.
А может, так и есть…?
«МОЛОДОСТЬ»…прижмись ко мне, я не хочу, чтобы между нами был ветер. Я тебя люблю. Кстати, что это значит? Я знаю, ты здесь. Вот за этой картонной стеной. Я знаю, ты меня слышишь. Тебя, видимо, попросили не общаться со мной. Тебе, видимо, сказали, что так будет лучше для нас обоих. Давай, я буду говорить, а ты просто слушай…
Мы с тобой расстались… нам пришлось с тобой расстаться. В этом нет вины ни твоей, ни моей. Так случилось. Хотел ли я этой разлуки? Нет! Мне было больно, когда я понял, что нам не быть больше вместе. Больше никогда. Ты больше не услышишь мой искренний смех, не увидишь моих с хитрецой веселых глаз, не будешь танцевать под мою гитару, не оставишь смазанный штрих помады на моей белой рубашке…
А помнишь (ну, конечно, помнишь), те одинокие прогулки по московским переулкам. Как наши тени хитро сливались на каменных стенах старинных городских усадьб, таких приземистых. Ты помнишь, мы ещё представляли, что из них, словно воск, вытекает время, и от этого они ссыхаются, песком сочась в тротуарные трещины…
А первые чуть нервные объятия? Да-да, на том каменном пролёте в преддверии чердака. Дом был ветхий, и зима пробиралась снежинками сквозь разбитые стекла на лестничной площадке, подбирая за нами те крохи тепла, которые мы рассыпали, неумело целуясь…
Ты ведь не забыла, каким разноцветным был тот летний закат на исходе июня на излёте века? Когда я, возвращаясь из переполненного вечера, лёг на дворовой стол, лицом к намечающимся звёздам, и не знал, что делать со всем этим богатством. Мне кажется, я ещё до сих пор могу найти среди карманных складок крошки того дня…
Конечно, жалеть глупо. Ничего не вернёшь. Я знаю, знаю. И ты это тоже знаешь. Я слышу это в твоём молчании за стеной. Как же глупо…
между нами 20 см воздуха и картонная преграда. СтОит толкнуть плечом, и мы вновь окажемся лицом к лицу. Дыханием к дыханию. И ты не отпрянешь от моих объятий, я это чувствую…
Мне бы только ощутить шёлк твоих волос губами, только вдохнуть этот осенний аромат – чуть сладкий, чуть горький и по-голубому свежий.
Но я … я обманываю себя, не договариваю всей правды. Я знаю, что мы не увидимся больше никогда… между нами картон… картон… Между нами 20 см времени. Это самое непреодолимое препятствие. Я тебя никогда не увижу, молодость моя…
но я могу с тобой говорить… хотя, скорее всего, тебя даже и не было за этой буратиновской стеной…
пустой стул в пятне света от одинокой лампочки на голом проводе, исписанные листы, кленовые листы, всё колышется ночным осенним ветром… и всё как-то беззвучно....
«НЕСБУДУЮЩЕЕСЯ»…скоро светает, попадали звезды. Птицы замерли… так расскажи мне в тиши, что означает цвет твоих глаз? Пишу тебе, о несбудующееся. Пишу тебе весной, потому что весной температура воздуха и температура души различны, а это и есть запал для парового двигателя творения. Не творчества. Нельзя назвать творчеством стон от невозможности, невозможности высказать, ибо нет такого языка, невозможности выразить, ибо нету таких красок, невозможности докричаться, ибо нет у мечты слуха. И сигнальные огни, выдав напоследок жалкий заряд цветного дыма, угасли на ветру, и только запах гари остался, как осадок горечи от состарившегося вина. Как облегчить эти старания? И эхо уносит в расселины осколки надежды – "никак, никак…"
В юности, когда всё кажется способным произойти, ожидание чудесным, авиценновым плацебо, успокаивало зуд. Сейчас уже это не работает. Сейчас я знаю, что боль не пройдёт, она может утихнуть, но не уйти. И грустная ирония вся в том, что эта боль и есть жизнь. С того момента, когда пелена окаменела, треснула, превратилась в песок и умчалась, как завируха, затерявшись в пустынном многообразии зыбучих барханов, с того звеняще чистого мига, который ослепительным отблеском скальпеля прозвучал в кавардаке сомнений и иллюзий, с той самой безымянной секунды больной начал выздоравливать от жизни.
Как прогулка по предкладбищенскому скверу – и прохладно, и красиво, но неизбежно конечно. Каждое чувство – последнее. Каждый раз – расставание навсегда. Ни ты, ни я не покинем вчерашний день, взявшись за руки. Только поодиночке, только не оглядываясь. Но как этот сон был сладок…Как этот сон был сладок…
«ПРОГУЛКА»…а сил уехать уже нет, а ночи бессонны, и красный кленовый штрафной талон на лобовом стекле… Порой, когда внезапно осознаешь усталость, когда почувствуешь, что сбился с ритма и уже не догнать, пройдись пешком по старым улицам, по улицам-ровесницам.
Особенно осенью.
Быть может пыль дождя, что висит в воздухе или солнечная дымка тающих листьев служат секретным проявителем для черно-белых негативов прошлого?..
И вот уже, померцав, затвердела в воздухе и деликатно опустилась на своё законное место телефонная будка на углу дома. В лохмотьях облетевшей краски, в которых лишь Мнемозина способна угадать красный цвет. С треснутым стеклом двери и с двушкой, закатившейся в угол. Может эта монета оказалась уже лишней, и не было смысла продолжать тот последний разговор, а может наоборот, именно её не хватило, чтобы сказать самые важные первые слова… Расшатанный нетерпеливыми пальцами диск, который своенравно заедал на цифре 5, и холод чёрной трубки. Холод уходил, когда начинались слова, тихие слова, прикрытые ладонью.
А вот из полумрака выходят зонты и встают очередью, мокро поблескивая в светящемся столбе дождя под фонарем. И кто-то настойчиво начинает постукивать в дверь, торопя своё счастье длинных гудков....
Дорога перед домом вдруг волшебным образом вздохнула, выгнулась и отряхнула с себя, как прилипший репей, припаркованные авто.
И стала вновь прежней – тихой, с задорной прядью молодых лип и рябин, с запахом мокрого асфальта, с дворником в динамовской олимпийке, который священнодействовал метлой, считая листопад личным вызовом природы. Может, поэтому с ним все здоровались за руку…
Дом сливался бирюзовыми полосками плитки с небом, отражая в стёклах облака.
Ты знал все окна, и все окна знали тебя, всякий раз весело и доверчиво распахиваясь на твой свист. И были любимые окна. Ты мог, сидя на заборе, часами следить за шелестом занавесок, лишь догадываясь, какие мечты локонами рассыпались по подушке, и есть ли среди этих драгоценностей хоть блик о тебе. И звезды разделяли твоё любопытство.
И казалось, что сам Млечный Путь начинается именно здесь, на этой улице…
На улице, на которой нас уже нет.
Теперь сюда, сквозь ампирный занавес уходят наши прожитые дни, наши сбывшиеся мечты, наши спетые песни. Словно отыгравшие актеры, они неслышно усаживаются на проводах меж птиц. И глядят, как по утрам подметает опавшие сны добрый, но неизлечимый волшебник.
«ЭПИЛОГ/ПРОЗРАЧНАЯ МОНЕТА»…а пока вечерний паук надежды хранит мой сон… Слепящее сияние одиночества
Безнадежное, как сигнал SOS на губной гармошке.
И не будут мандолины петь в шелесте пальцев,
И лишь ночной осенний ветер,
Чистый и безразличный
Звенит под мостом над высохшей рекой.
Этот остров необитаем,
Это море пусто.
И только любопытные черепахи
высовывают облезлые головы из ленивых волн,
Но не учуяв запаха тлена, молча уходят под воду…
И распахнуты вёсны,
Нанизывая их на обнаженное острие,
Не чувствуя сопротивления
и не слыша треска лопнувшей границы,
Скользишь по замерзшему времени.
Скользишь, роняя многострочие и многоточия,
Оставляя крылья на крючке за дверью.
Скользишь, задыхаясь, позабыв воздух странствий
в дорожной сумке,
оставленной на барной стойке в пыльном и пьяном прошлом.
Выходишь на чей-то перекрёсток
без кожи, вздрагивая от любого дуновения,
Даже от дыхания в имени своём.
И не в силах стоять, делаешь шаг за шагом,
И в каждом движении сотни игл…
Но на склоне все ищут покоя у подножия,
Даже те, кто стремится к вершине.
Просто их приют на другой стороне горы…
Ослепительное сияние одиночества,
Безнадежное, как сигнал SOS опавшими листьями на ветру.
И не будет нежного прикосновения звука мандолин.
И весна прозвенит в стороне,
Прозвенит на мгновение
и уснёт, калачиком свернувшись в лепестковой тиши…
В красивых зеркалах не отражается душа без кожи.
Там просто нет места для печали,
Там просто нет места,
Там просто нет.
И нельзя даже поделиться добычей,
Не едят перелётные птицы мясо.
И нельзя поделиться снами,
Ведь там нет облаков.
А ты умеешь перекатывать солнце в улыбке?
Но тебя слишком много в тебе…
Остался один патрон,
и нет в прицеле ничего, кроме этой ночи у виска.
Но никто не услышит выстрела,
Никто плотно закрывает за собой двери,
Оставляя мир мокнуть под дождём…
И даже если удастся мимолётом вдохнуть ускользающее имя
И выдохнуть цветной звездопад,
То всё равно эти сорвавшиеся кометы не исполнят желаний…
Вот так и становишься лишь чьей-то хорошей приметой.
Вот так и становишься прозрачной монетой....
И не все понимают, какой стороной ты повернут сейчас.
«ОТ АВТОРА»
Вот твоя рука,
Вот моя рука.
Между ними лёд.
Где-то быть должно
Что-то навсегда.
То, что навсегда.
Здесь плетут дожди,
Там куют снега,
А вода течет.
Где-то быть должно
Что-то навсегда.
То, что навсегда
Впереди рассвет,
Позади гроза,
На полях туман.
Где-то быть должно
Что-то навсегда.
То, что навсегда
Можно быть собой,
Можно быть с тобой,
Можно быть никем,
Но где-то быть должно
Что-то навсегда.
То, что навсегда.
Кто-то дверь закрыл,
Но открыл окно,
Свет налил в стакан,
Ведь где-то быть должно
Что-то навсегда.
То, что навсегда.
Последние комментарии
2 часов 13 минут назад
9 часов 37 минут назад
15 часов 21 минут назад
16 часов 28 минут назад
17 часов 26 минут назад
17 часов 40 минут назад