«Розовая горилла» и другие рассказы [Роман Кветный] (fb2) читать онлайн

Посвящается моей семье и друзьям…

Вместо предисловия

Сомнений когтистая лапа

Бросает рукопись в хлам…

Хочу, чтобы цвет и запах

Присущ был моим стихам.

Хочу, чтоб слова метались

По ним табуном лихим,

И долго не засыпалось

Под грохот копыт строки…

                   Анатолий Мышковский

Итак, я решил издать эту книжечку…

Удивительно для противника графомании и дилетантства!

Всю жизнь я прожил в Виннице и первые мои годы прошли в старинном районе Иерусалимка на берегу Южного Буга. Сейчас я живу в большом доме в пятидесяти метрах от дома моего детства. Такое счастье выпадает далеко не всем. Я не буду описывать свои первые воспоминания, в них нет ничего примечательного, как и в моем детстве и юности: обычная жизнь еврейского мальчика из семьи педагогов. Хорошо учился, очень быстро решал математические задачки, играл в КВН, собирал марки, любил спорт, пробовал писать стихи, имел много друзей…

В семидесятые мы жили беззаботно, иногда вступая в легкие стычки с тоталитаризмом, которые, к счастью, ни для кого из моих друзей ничем серьезным не обернулись, а ведь, например, за такие стихи Вите Кирьякову можно было угодить за решетку:

Крякает утка в камышах зеленых,

Разговаривает с Богом на своем языке…

Сюда бы этих, партийных, в погонах,

Чтоб расстреляли ее на реке…

В институте я играл и режиссировал студенческий капустник ко Дню Космонавтики, из-за которого чуть не был исключен из комсомола за несколько шуток, перекликавшихся с изречениями Ленина. С кем меня только не сравнивали комсомольские вожди, обзывая чуть ли не фашистом. В итоге отделался строгим выговором, а если б исключили, то на научной и любой другой карьере в СССР можно было ставить крест.

Где сейчас эти вожди? Всех их смела революция. Хотя, конечно, кто-то из тех, стыдивших и изгалявшихся тогда, приспособился и к новым реалиям. Мы к этим неприятностям относились легко, как к приключениям, и даже бравировали, представляя себя борцами за демократию и свободу. Молодыми быть хорошо при любом строе…

Институт, армия, работа на кафедре в институте, защита кандидатской диссертации, потом докторской, многолетнее заведование кафедрой… Мне везло с должностями и званиями: в армии никогда не был ефрейтором, сразу стал младшим сержантом, потом сержантом; не работал младшим научным сотрудником – сразу стал старшим; не был ассистентом в университете – сразу после защиты кандидатской стал старшим преподавателем, потом доцентом, быстро защитил докторскую и получил аттестат профессора…

Я очень люблю путешествовать и за свою жизнь объездил много городов, стран, континентов, но, где бы я ни был, всегда через неделю-другую меня тянуло в мою Винницу, словно какая-то крепкая не рвущаяся нить связывает меня с этим городом. Много раз передо мной и в юные, и в зрелые годы открывались заманчивые перспективы в других городах и странах, но я всегда оставался тут. И никогда об этом не пожалел. Это мой осознанный выбор – Винница!

Моих многочисленных друзей и учеников разбросало по свету. Благо, в век высоких технологий связь с ними поддерживать стало легко. Эта книжечка для моих близких: моей семьи и моих друзей. В ней собраны некоторые воспоминания и «сказки», которые я много лет пишу под новогодние праздники и рассылаю друзьям. Здесь нет ничего про политику, практически не вспоминаются те люди, которые живут рядом со мной. Ведь можно о ком-то сказать больше или лучше, о ком-то субъективно и вызвать обиды, а я никого не хочу обижать. Какие-то эпизоды и образы из «сказок» будут узнаваемы, какие-то придуманы… Юношеский авантюрный роман «Конь», написанный вместе с моим студенческим и армейским другом Толей Мышковским во время службы в армии в конце 70-х в посёлке Озёрное, кое-какие стихотворения тех времен…

Как говорится, чем могу…

Откуда я произошел

Мой отец был человеком, которого очень любили в нашем городе. Определяя, каким он был, я скажу просто – добрым и мудрым. Эта доброта доходила до того, что он учил меня помогать всем людям вне зависимости от того, знаешь ты их или нет, плохие они или хорошие. Отец был историком, Учителем. Дело не в том, что, работая в педагогическом институте, он вырастил много поколений учителей, и даже не в том, что он преподавал, а в том, что он показывал людям какими они должны быть, как надо относиться друг к другу.

Обладая замечательным ораторским талантом, он умел прочитать увлекательную лекцию на любую, самую скучную тему. Выходец из очень бедной многодетной еврейской семьи из белорусского местечка Василевичи, он искренне верил в гений Ленина и справедливость его учения. Ему представлялось, что ни он, ни его братья и сестры и их дети ничего бы не добились (а среди них есть академики, профессора, лауреаты государственных премий, главный редактор газеты, главный конструктор крупного завода и т. д.), и вряд ли смогли бы преодолеть «черту оседлости», если бы не революция.

Сегодня я уверен, что это не так, потому что, повидав много людей и стран, могу сказать, что должность простого профессора провинциального института, а это был тот максимум, который могла, при всем желании, выделить ему советская власть, никоим образом не соответствовал его таланту трибуна, сенатора и философа. Уважение и любовь людей он бы заслужил при любой власти. От его разума и авторитета не могли отмахнуться даже местные партийные руководители (многие из них учились у него в институте и неизменно попадали под магию его личности). Для себя ему было очень мало, и я помню, как к нам в дом приходило очень много людей нуждавшихся в его помощи и совете. Он помогал всем: кому просто советом, кому устроиться на работу, кому избежать снятия с работы или выговора за какие-то прегрешения, кому попасть в институт (напомню, что в годы советской власти для евреев, да и просто для любых детей, не имевших властной поддержки, это была большая проблема вне зависимости от их знаний). После смерти отца я ощутил себя либеро – «последним защитником» (есть такое понятие в футболе), за которым уже никто ничего не сможет исправить. Сегодня на папину могилу приходят разные люди, разной веры, разных идеалов, кого-то из них я уважаю, кого-то нет, но всю жизнь везде, где отца видели, знали, общались с ним, меня воспринимают как сына ТОГО КВЕТНОГО, и это не зависит от смены общественного строя, это нельзя купить за деньги и этому всегда надо соответствовать. Даже на фуршете после моего избрания в Национальную академию педагогических наук Украины один из академиков вдруг сказал, что учился в Винницком пединституте и Наум Соломонович был его любимым преподавателем.

Мама моя, первая красавица нашего города, талантливая скрипачка, чья карьера исполнительницы была оборвана войной, когда она, одна из самых способных студенток киевской консерватории, вынуждена была, бросив все, бежать с бабушкой в эвакуацию в Среднюю Азию. После войны, с маленьким сыном на руках (моим старшим братом) продолжать учебу было невозможно, и она проработала все годы преподавателем Винницкой музыкальной школы, воспитав при этом целую плеяду талантливых учеников, которые сейчас преуспевают не только на наших сценах, но и в Австрии, Израиле, Австралии, США… Великолепная хозяйка, мать и жена, очень красивая женщина с сильным, строптивым характером.

Еще немного о моих предках. Мамин отец, Иосиф Павлович Мильнер, был легендарным Винницким бухгалтером, который двадцать лет проработал главбухом треста ресторанов и столовых. На сетования бабушки о том, что на такой должности другой давно бы был богачом, дед неизменно отвечал: «Зато я на свободе». Он любил хороший коньяк, но не любил нарушать законы. В моей памяти он остался волшебником, бравшим на счетах корень из шестизначного числа, гладко выбритым, седым, высоким, чуть сутуловатым красавцем, который курил папиросы «Казбек», пах одеколоном «Шипр», никогда не повышал голос и давал мне по воскресеньям железный рубль. Бабушка Ида когда-то была красавицей и танцевала в юности на балах в имении графа Грохольского, что находилось рядом с ее родной Стрижавкой. Она открыла ХХ век, родившись 1 января 1900 года, и прожила в нем нелегкую жизнь, пережив революцию, войну и смерть деда. Ее отец был состоятельным стрижавским торговцем, но не верил, что такой культурный народ, как немцы могут поголовно уничтожать евреев, отказался эвакуироваться и был расстрелян со всей семьей вместе с другими евреями в январе 1942 года во время акта «зачистки» гестапо мест, где строилась ставка Гитлера. Я поставил памятник всем этим людям на месте расстрела у стены Стрижавской исправительной колонии.

Очень колоритной фигурой был и мой дед по линии отца – Соломон Кветный. Он дожил до девяносто четырех лет (вполне мог прожить и больше, так как имел мощнейший генетический настрой на долголетие), был похож на библейского мудреца, в соответствии со своим именем, вырастил семерых детей и оставался для них до конца дней непререкаемым авторитетом. А ведь среди его потомков только профессоров было трое.

Рассказывая о себе, не могу не коснуться своей любви к путешествиям. Недавно подсчитал, что успел побывать в 55 странах и моё вступление будет неполным, если не поделюсь хоть маленькой толикой своих впечатлений…

***

Очень люблю Париж. Уже на второй день пребывания, я ощутил себя здесь своим. Мне очень легко было разбираться в хитросплетениях Парижских улиц, где каждое название напоминало о «парижских тайнах», мушкетерах, импрессионистах и королях. Я одинаково полюбил Монмартр с его художниками (в моей коллекции картин есть городские пейзажи Парижа, купленные на Монмартре), Нотр Дам де Пари и набережные Сены, музей импрессионистов Д’Орсэ и Версаль, Большие Бульвары и Люксембургский сад, «Мулен-Руж».

Когда я планирую свои зарубежные поездки, и можно хоть на полдня залететь в Париж, я всегда это делаю. У меня есть даже любимый маршрут прогулки по Парижу. Если когда-нибудь будете там, вспомните мой совет. Итак, чаще всего это бывает вечером. Садитесь в такси или автобус в аэропорту «Шарль де Голь», выходите возле Триумфальной Арки, спускайтесь по Елисейским полям через Площадь Согласия до Сада Тюильри и сквозь него пройдите к Лувру, затем по набережной Сены до Консьержери и Собора Парижской Богоматери, поужинайте в греческом ресторанчике Латинского квартала (это недорого и вкусно) на Левом берегу Сены, затем возвращайтесь на Правый берег и по улице Сен-Дени идите к центру Помпиду и фонтану Стравинского. Уже ночь? Если вы не устали и есть время, то можете гулять дальше… Вообще, мне кажется, что в Париже люди почти не спят, это касается и местных жителей.

Из множества интересных стран и городов, где я был, сразу вспоминается сказочный город на воде – Венеция; Флоренция Данте и Леонардо; колыбель религий ветхозаветный Иерусалим, где трепет охватывает даже атеистов; величие Египетских пирамид; Барселона с соборами Гауди и страстная Андалусия; уютные фестивальные Канны, рядом с вечно играющим Монте-Карло, на Лазурном берегу; сказочные игрушечные городки в Швейцарских Альпах; Злата Прага и Карловы Вары, пивные Брюссель и Амстердам… В последние годы очень полюбил Мадрид. Мадрид – это футбол, фламенко и живопись! В Прадо и Тиссен-Борнемисса можно ходить ежедневно. Ошеломляющий Иеронимус Босх, от картины которого «Сад земных наслаждений», по моему убеждению, пошел весь сюрреализм. Эль Греко, совершенно отличающийся от современников удивительной манерой и цветом. Гойя, особенно, последний его период, где потрясает пронзительная «Тонущая собака». Каждый народ гордится своими живописцами: Нидерланды молятся на гений Рембрандта, Ван Гога, Вермеера, бельгийцы Рубенса и Брейгелей, австрийцы боготворят Климта и помнят про Шиле и Кокошку, швейцарцам достался Джакометти, удивительно сыгранный Джеффри Рашем в англо-американском фильме Стэнли Туччи «Последний портрет», а вот испанцам, итальянцам, французам из-за множества гениев приходится туго с выбором богов. Из направлений живописи, преклоняясь перед Босхом и Рембрандтом, я большой поклонник импрессионизма и постимпрессионизма. Бесподобен Клод Мане и сотни его кувшинок. Мечтал побывать в его имении в Живерни, но теперь, прочитав книгу Мишеля Бюсси «Черные кувшинки», мне кажется, что я уже там был – уж очень детально описано

Замечательные приключения я пережил в дебрях Амазонки, когда несколько дней жил там в лонже с перуанскими индейцами. Мой проводник, индеец Эдгар, знал язык животных и вызывал (вернее, высвистывал) то ленивца, то муравьеда, то еще какого-то диковинного зверя. Обезьяны на Амазонке прекрасные пловцы и их великое множество: от маленьких, величиной с котенка, до достаточно больших особей. Местные пресноводные дельфины длиннее обычных, без характерного плавника и розового цвета. Они плавают между затопляемых в сезон дождей джунглей, разделяя водные пространства Амазонки с кишащими там пираньями и кайманами. На пираний даже довелось порыбачить. Встречались анаконды, а вот ягуары очень осторожны и обитают в сухих дремучих местах.

Перу – очень живописная страна, в которой и земли инков с затерянным в горах городом Мачу-Пикча и самым высокогорным в мире озером Титикака (оно очень красивое, но не сравнится с Байкалом), и Амазония, и пустыня Наска с фигурами, как полагают, инопланетного происхождения, и кишащие морскими животными и птицами острова Балестас или Малые Галапагосы, и самый глубокий каньон Колка, где на рассвете парят огромные кондоры с размахом крыльев более трех метров. Между тремя вулканами в горах, там, где начинается Амазонка, стоит белый город Арекипа, в котором круглый год весна с температурой не выше двадцати пяти градусов и не ниже двадцати. В джунглях мне довелось побывать и в Коста-Рике, экзотической стране с очень дружелюбным народом. Коста-Рика расположена на узкой части центральной Америки между Карибским морем и Тихим океаном. В ней есть удивительное многообразие животных и природных явлений – джунгли, горы с бурными горными реками, вулканы, два океана…

Когда-то мой отец в составе одной из первых делегаций ученых побывал в Танзании, и я всегда мечтал посетить эти места. И вот через пятьдесят лет после него я путешествовал по Танганьике и провел неделю в заповедниках Нгоро-Нгоро и Серенгети среди саванны и живущих на воле диких африканских животных, побывал на Занзибаре и черепашьем острове, где живут гигантские черепахи. Чем дольше живу, тем больше люблю дикую природу. Позади удивительные фьорды Норвегии и Аляски, затерянный у берегов Африки Маврикий, вулканические острова в Атлантическом океане, драконы с острова Комодо, единственные оставшиеся на свете динозавры, а впереди…

И всё же, снимая шляпу перед таинствами Востока, богатством Америки и экзотикой Африки, я предпочитаю цивилизацию и культуру старушки Европы.

***

С детства мечтал о науке и карьере ученого. Не могу сказать, что это была моей главной мечтой. Я хотел стать спортивным журналистом, комментатором. И я по сей день уверен, что, если бы сложились обстоятельства, то мог бы стать хорошим спортивным журналистом. Но…

Отец сказал мне:

– Какая журналистика? Даже, если поступишь в МГУ и окончишь факультет журналистики, то дальнейший твой путь, скорее всего, продолжится в «Рязанской правде» и будешь комментировать районные соревнования по легкой атлетике. Вряд ли тебе, еврейскому мальчику из далекой украинской провинции, позволят претендовать на большее. Вот получается у тебя математика, решаешь задачки быстрее других детей – туда тебе и дорога.

Я и решал сложные задачки, читал книжки об Эйнштейне и Ландау, смотрел фильмы об ученых – «9 дней одного года» с артистом Баталовым про физиков-ядерщиков, ну и мечтал попасть туда, к ним, в это царство, в эту сказку – НАУКА!

Папа был блестящим педагогом в такой науке, как история, но для меня большая НАУКА ассоциировалась только с математикой и физикой.

Прошли годы, ныне я, доктор технических наук по специальности «Математическое моделирование и вычислительные методы», профессор, член-корреспондент Национальной академии педагогических наук Украины, автор многих учебников и монографий в этой области.

У меня осталось двоякое чувство – вроде бы мечта исполнилась, но мир науки, как и любая реальность, оказался далек от идеала, который я представлял себе в детстве. Не могу сказать, что я особо горжусь какими-то своими работами, наоборот, часто после выхода статьи или книги не хочу их даже видеть из-за того, что понимаю, насколько это мелковато и несовершенно… Может быть, я излишне взыскателен? Ведь один мой известный коллега часто повторяет своим ученикам: «Если что-то неясно из вычислительных методов, то читайте книжки Кветного…»

Но я-то знаю, о чем говорю!

Наибольшая моя гордость – это мои ученики. Я не могу сравниться со многими известными педагогами по количеству подготовленных докторов и кандидатов наук, их всего-то около тридцати, в то время, как у Анатолия Федоровича Верланя только докторов двадцать пять, а кандидатов еще в два раза больше. Но мои ученики сегодня работают на высоких должностях в Google, Microsoft, Siemens, Goldman&Sachs, они возглавляют многие IT и бизнес-компании в Украине и мире, тысячи инженеров – специалистов по компьютерным системам трудятся в разных фирмах…и не только.

Как-то, в начале 2000-х годов ко мне в офис пришла налоговая полиция и достаточно жестко начала проверять условия уплаты налогов нашими программистами, и через час такой проверки их начальник попросил меня зайти в кабинет и сказал:

– Роман Наумович, я ваш студент, учился у вас в начале девяностых, слушал ваши лекции, вы меня вряд ли помните (я и не помнил), но не бойтесь, я все понимаю и все помню, мы немного покрутимся, «погоним картину» и уйдем и все будет в порядке.

Однако всё это только вступление и главное, что дала мне наука и прожитая в ней жизнь-это знакомство и дружба со многими замечательными людьми, про которых я и хочу рассказать.

Мне повезло – я попал в это сообщество очень рано. После армии я пришел на работу в Винницкий политехнический институт (сейчас Винницкий национальный технический университет). Здесь в моей судьбе произошло событие, которое я считаю определяющим. Я встретил человека, ставшего для меня Учителем: Виктора Тихоновича Маликова. Именно он показал мне, каким должен быть мужчина, руководитель, ученый. Многих из нас, вышедших с той Маликовской кафедры автоматики и информационно-измерительной техники (я ее после него возглавляю уже 25 лет и, надеюсь, что мне удалось сохранить здесь Его дух), людей разных и непохожих, связывает его имя и общая созданная им alma mater. У Виктора Тихоновича был особый талант значительности. В первый раз, увидев его, было ясно, что это профессор, или министр, или еще кто-то, который призван руководить и выделяться среди людей. Я видел его рядом с настоящими министрами и крупными руководителями, и через мгновение все уже ясно понимали, кто здесь истинно главный. При всем этом он был очень добрым человеком (с одинаковым вниманием вникал в проблемы коллеги профессора и уборщицы), обаятельным (душа любой компании), заботливым отцом и другом. О нем можно рассказывать много удивительных историй, этот человек придавал вкус жизни и каждому мгновению.

Вот, например, я ему представляю нового инженера вычислительного центра, и этот парень заходит в кабинет к Виктор Тихоновичу, всегда с большим вниманием относившемуся к одежде и хорошим манерам, в тапочках. Я рассказываю про этого человека, какой он толковый программист и т.д. Виктор Тихонович сдвигает очки, переводит взгляд на тапочки и кивает. Потом я возвращаюсь к нему в кабинет, уже сам. И он тихо и удивленно, чуть сдвинув очки, спрашивает:

– Роман, он в тапках?

Я начинаю объяснять, что на ВЦ вычислительные машины, они не любят пыли и часто инженеры ходят в тапках, а сам этот парень хороший математик– программист….

– Он мне не нравится, – так же тихо резюмирует шеф. И самое интересное, что в конце концов он оказался прав и через некоторое время мы этого парня отправили с кафедры.

В первый год работы, сразу после моей свадьбы Виктор Тихонович решил отправить меня в командировку– надо было отвезти в Москву в ВАК документы только что защитившего диссертацию Сергея Лютворта. Особого желания ехать через неделю после свадьбы у меня не было, но, как сказал шеф, для этого поручения нужен был молодой человек интеллигентного вида, и я вынужден был подчиниться. Хотя в те годы поездки в Москву для меня были интересны: я всегда попадал либо в театры, где следил за всеми премьерами, особенно в Таганке(туда однажды на «Доброго человека из Сезуана» меня провёл через служебный ход Валерий Золотухин), либо на хоккей, где сшибка «Спартак»– ЦСКА была многолетней изюминкой сезона, а я с детства болел за хоккейный «Спартак», либо в музей, куда начали привозить мировые шедевры, и я открывал для себя Шагала и Дали, но уезжать от молодой супруги не хотелось… И мы с провожавшим меня другом, тогда студентом четвертого курса, а ныне богатым и знаменитым, Сашей Усачем, поплелись на вокзал. А надо добавить, что отец Сергея Лютворта долгие годы был в Виннице крупным партийным работником, он умер сравнительно молодым, но связи у этой фамилии остались и Сережа забронировал на своё имя для меня билет. Мы подошли к кассе, а билеты на поезд были в дефиците, увидели большую очередь, и я громко, так, чтобы докричаться до кассирши, сказал: «Бронь обкома на фамилию Лютворт!». Из очереди тут же откликнулись: «А Лютворт уже в обкоме не работает!» И Саша ответил остротой, которая остаётся на долгие годы одной из лучших шуток, мною услышанных: «Да, Лютворт в обкоме не работает. Мало того, он давно умер, но бронь его сохранена!». Очередь расступилась, я взял свой билет и успешно съездил, передал документы, и вскоре Серёжина защита была подтверждена ВАК.

Маликов мог двумя словами перевернуть ход защиты диссертации или, например, как-то на партсобрании, когда собирались за пьянство исключать одного сотрудника и вопрос казался решенным, он вдруг встал и выступил в защиту, хоть и не был с ним близко знаком. Человека пожалели, ведь исключение из партии тогда практически ставило крест на научной карьере. А потом этот человек стал известным ученым и вырастил целую плеяды учеников в области оптоэлектроники, хоть пить и не перестал.

Так мы с Виктором Тихоновичем и не сыграли в преферанс… Только говорили про это. Помню, как, приехав из Москвы, куда он ездил с нашим коллегой Женей Дубовым, которого очень любил, жаловался, что в поезде сели играть, а «эта дубина ни зайти, ни завистовать правильно не может».

Вот я, как один из его ближайших учеников, и попал в этот профессорский мир, где познакомился с замечательными людьми, Учеными и Педагогами. Практически все они были фронтовиками, прошли войну, а в мирной жизни именно они стали той научной средой, той почвой, на которой основан послевоенный всплеск прикладной науки.

Анатолий Леонардович Грохольский-сухой седой интеллигентный потомок польских шляхтичей, зав кафедрой авиационных приборов и автоматов киевского авиационного института-признанный специалист в области измерителей перемещений.

Бенцион Иосифович Швецкий– один из создателей украинской цифровой измерительной техники, работал во Львове в Политехнике, был рецензентом первого нашего с Маликовым учебника по методам вычислений, который вышел в 1986 году. Легендарная личность. Мудрец. Его цитируют во Львове по сей день. Мне довелось побывать на его 70-летии в главном зале ученого совета Львовской политехники, где стены расписаны знаменитой картиной Яна Матейки «Триумф прогресса».

Кругленький Генрих Абрамович Штамбергер основал целое направление по автоматическим измерениям в Ивано-Франковском институте нефти и газа.

Все они приехали в 60-х годах из Новосибирска под руководством Константина Борисовича Карандеева и, разъехавшись по украинским техническим вузам, создали украинскую научную школу информационно-измерительной техники. И не только украинскую – Илья Филиппович Клисторин поехал в Кишинев и стал там профессором и академиком АН Молдавии. Илья Филиппович и стал моим оппонентом по докторской диссертации, которую я защищал уже после смерти Виктора Тихоновича Маликова в 1989 году.

Мне было тогда тридцать три года, и я сейчас уже с трудом представляю, как мне самому удалось прорваться через все препоны, которые стоят на пути к этой цели. Но сейчас мне кажется, что всё прошло очень легко, и я стал одним из самых молодых в Украине и последним доктором наук, которого утвердила Высшая Аттестационная Комиссия (ВАК) СССР во главе со своим знаменитым председателем Кирилловым-Угрюмовым. Все последующие уже проходили через украинский ВАК, который был создан после обретения независимости Украиной.

Кроме Ильи Филипповича моими оппонентами были очень известные люди Сергей Морицевич Мандельштам и Владимир Ильич Скурихин.

Сергей Морицевич-создатель информационной теории измерений, представитель знаменитой династии Мандельштамов, где все были учеными и инженерами, и только Осип – поэтом, был интереснейшим человеком, и мы стали достаточно близкими друзьями с его семьей. Он мог в Ленинграде остановиться в любой точке центра города и рассказывать историю каждого дома. Помню его рассказ, как они с мамой жили в тридцатые годы в громадной комнате в помещениях, примыкающих к Зимнему дворцу, в котором зал делился перегородками на 8 маленьких комнат, и каждая семья получала свою.

Владимир Ильич Скурихин был одним из руководителей знаменитого Института Кибернетики АН Украины. Это там работал один из основателей советской школы вычислительной техники и кибернетики Виктор Михайлович Глушков, там создавались первые советские компьютеры. У Скурихина в отделе работала моя двоюродная сестра Софа, которую Владимир Ильич очень ценил и именно благодаря ей мне была представлена возможность доложиться в Институте Кибернетики и Владимир Ильич, который вообще редко выезжал из Киева, согласился приехать в Винницу и выступить оппонентом на моей защите.

Ведущая организация по моей работе была выбрана НПО «Система» во Львове. Я, когда летом 1989 года поехал туда докладывать, то неловко спрыгнул с поезда с рулоном демонстрационных плакатов и порвал единственны штаны. В те годы так просто купить штаны было трудно, да и денег и времени у меня не было, поэтому мой друг Саша Гиренко, сопровождавший меня в поездке, просто зашил на мне взятой на прокат в вокзальной парикмахерской цыганской иглой эти штаны, и мы пошли докладываться.

Про мою докторскую диссертацию, посвященную проблеме аналитического вероятностного моделирования сложных систем, скажу, не касаясь высокопарных фраз про вклад в отечественную и мировую науку, только то, что сделана она была достаточно добротно и как аттестационная работа удовлетворяла всем требованиям. Все доклады – и у оппонентов, и в ведущей организации, и у нас в институте, и сама защита на Совете по защитам диссертаций (кстати, сегодня я уже шестой год возглавляю именно этот Совет) проходили не просто, но не оставили у меня каких-то воспоминаний, связанных со сложностями в защите работы или в отношении окружающих. Все было в рамках правил, хотя и достаточно напряженно, но докторские защиты просто не проходят.

То, что я сравнительно легко прошел все преграды, конечно связано с тем, что мой Учитель достаточно успел проварить меня в этой среде.

Юрий Алексеевич Скрипник – ученик легендарного Петра Павловича Орнатского, автора, пережившего много поколений и переизданий, учебника «Теоретические основы информационно-измерительной техники», воспитавшего в Киевском политехническом институте целое поколение больших учёных. Юрий Алексеевич был уникален – интеллигентнейший человек, которого можно вносить в «Книгу рекордов Гиннеса» как автора более 600 изобретений и патентов, кроме научной работы, которой он не переставал заниматься никогда, был большим ценителем женской красоты. Известна история, когда в 80-е годы к нему домой в гости наведался с супругой один из тогдашних руководителей министерства образования, и его жена, увидев у Юрия Алексеевича на стене фотографии красивых женщин, в сердцах сказала мужу:

– Ну вот видишь, как красиво у Юрия Алексеевича, а ты всё Ленин… Ленин!..

После моей защиты докторской Юрий Алексеевич уговаривал меня:

– Роман Наумович, напишите книжку по теории погрешностей измерительных устройств и систем с учетом их вероятностных характеристик. Если Вы не напишите, то никто этим систематически не займётся…

Но я не написал, жалею, но тогда у меня уже были другие интересы.

Борис Николаевич Локотош – ученый, писатель, бывший ректор Ивано-Франковского института нефти и газа, запомнился изысканным комплиментом, сказанным одной красивой женщине с большими выразительными глазами, поцеловав ей руку, он спросил:

– Скажите, а такими глазами, наверное, лучше видно?

Юрий Константинович Филипский – один из столпов украинской радиотехнической школы. Одессит! Во всех смыслах этого слова… Вспоминается, как мы сидим в его большой квартире напротив оперного театра и обсуждаем диссертацию моего друга и ученика, работавшего одним из крупных руководителей «Укртелекома» и поэтому из-за громадья дел не всегда ориентировавшегося в деталях своей диссертации. Юрий Константинович открывает какую-то страницу и показывая нам, спрашивает:

– А что вы здесь имели в виду, Володя?

Я моментально отвечаю:

– Здесь он имел в виду… – И даю подробные объяснения.

Юрий Константинович открывает другую страницу и спрашивает:

– А здесь, что вы имели в виду, Володя?

Я без промедления отвечаю:

– А здесь он имел в виду…

И мы все втроём начинаем смеяться.

Рассказывая «за Одессу» не могу не вспомнить знаменитого физика и педагога, полиглота Альфреда Николаевича Куценко, который писал пронзительные юмористические рассказы и с вниманием читал мои «сказки». Я познакомился с ним в начале двухтысячных, когда Валерий Михайлович Шарапов, лидер черкасской школы по проектированию пьезоэлектрических преобразователей, собирал по ранней осени в благословенном Гурзуфе приборостроительные конференции, которые проходили на фоне скал Адаларов и Медведь-горы очень интересно и разнообразно. С тех пор часто встречаю уже маститых сегодня ученых, которые приезжали туда еще молодыми аспирантами и кандидатами и знают меня не только по научным докладам. Когда один из них напомнил мне, где мы познакомились, и я спросил:

– Ну и что я там делал? Докладывал?

Он ответил:

– Да, а еще прыгали со скалы в воду и рассказывали анекдоты…

Я всегда ценил в людях открытость и непосредственность. Однажды ко мне за отзывом ведущей организации приехал молодой симпатичный парень из Днепропетровска от моего друга и коллеги Александра Ильича Михалёва, я даже помню фамилию этого молодого парня – Помулев. И вот я, просматривая его действительно хорошую работу, посвященную фрактальным преобразованиям, спрашиваю:

– А вы экспериментально проверяли все ваши математические модели? Есть у вас результаты экспериментов?

– Конечно,– отвечает Помулев.

– Покажите, пожалуйста.

– Я их не привез…

– Почему?

И он очень непосредственно отвечает:

– Потому что я – идиот!

Конечно, я подписал ему положительный отзыв.

Вот так сложилось, что я, попав в эту среду совсем молодым человеком, дружил с ними и сегодня те, кто меня не видел, а только читал книжки и статьи иногда думают, что мне уже по меньшей мере восемьдесят лет.

Как-то меня знакомили с известным тележурналистом, которого я до этого видел только по телевизору, и я сказал ему:

– Я вас видел!

А он ответил:

– А я про вас слышал!

Иван Васильевич Кузьмин – это эпоха в жизни Винницкого политехнического института. Он приехал из Харькова в 1976 году, когда институт только отделился от КПИ и получил самостоятельный статус. На позицию ректора нужна была крупная известная фигура человека, который мог бы продвигать институт не только на областном, но и на всесоюзном уровне, добывать деньги, пригласить серьезных ученых. Таким стал для Винницы Иван Васильевич Кузьмин, человек сибирско-армейской закалки, обладавший большими связями (рассказывают, как он работал у Королева над разработкой систем управления ракетными комплексами), мощным здоровьем (выпить несколько бутылок водки, переплыть реку в самом широком месте, париться в раскаленной бане… всё это было в его арсенале жизнелюбия), настоящий серьезный ученый, автор обобщенного функционально-статистического критерия эффективности сложных систем. При нем в институте начали защищать кандидатские и докторские диссертации, заработали Советы по защитам, началось крупное строительство новых учебных корпусов, общежитий, построен стадион и летний спортивный лагерь в живописном месте под Винницей, появились разнообразные конструкторские бюро, которые работали большей частью над специальными задачами оборонной промышленности. Конечно, это не только заслуги Кузьмина, но его появление дало толчок ко всем этим достижениям. При этом Иван Васильевич был в те годы человеком грубым, своенравным, не терпевшим чужого мнения. Практически единственным человеком, который мог с ним спорить, ибо по человеческой значимости не уступал Кузьмину, был Виктор Тихонович Маликов и я, как его любимый ученик, часто попадал к Кузьмину на наковальню. Это потом, через много лет, когда он уже перестал быть ректором, мы с ним подружились и я никак не мог понять, какой же он на самом деле– тот жесткий правитель или этот добрый симпатичный старик, готовый всем помочь и всех поддержать. Думаю, что хорошего в нем все же было больше. Ну, а в истории университета его вклад трудно переоценить. Иван Васильевич умер в возрасте 94 лет в начале 2018 года и своими последними словами очень далеко послал медсестру, которая пыталась заставить его выпить лекарство. С ним связано много интересных историй, личностью он был неординарной и очень любопытной. Например, рассказ, как он, будучи адъюнктом Военно-воздушной Академии имени Жуковского, рисовал картинки для знаменитой книжки его учителя Якова Семеновича Ицхоки «Импульсная техника».

Представьте себе громадного, абсолютного лысого Ивана Васильевича, который низким голосом с переливами и умилением при воспоминаниях о днях молодости, рассказывает:

– Я ж рисовал хорошо и Яков Семенович поручил мне нарисовать картинки к его книжке, но в эти дни уехал муж одной моей близкой приятельницы, мы с ней сильно загуляли, и я совсем забыл про эти картинки, а когда подошел день сдачи, вспомнил и пришел домой к Ицхоки. Он только посмотрел на меня и все понял: «Иван! Ты что не нарисовал?». Я молчу… И тут он как крикнет: «Леночка!». А Леночка это была его жена. Приходит Леночка, и я ожидаю, что он скажет: «Ты посмотри на этого негодяя, который загулял вместо того, чтобы выполнять порученное дело!». Но тут Ицхоки говорит спокойно: «Леночка, принеси, пожалуйста, бутылку коньяка и две стопки…». Яков Семенович!!! Какой был человек! Как он понимал людей!

И на глазах старика выступают слезы…

Или история о том, как он случайно попал вечером в Сандуновские бани и оказался там вместе со знаменитыми мхатовскими артистами Яншиным, Грибовым… и эти артисты пили водку, а кильку запустили в бассейн и вылавливали ее там на закуску. После этого «Сандуны» на несколько дней закрыли на чистку канализации.

Выпив, любил попеть: во весь голос, с мимикой и переливами, полузакрыв глаза, но при этом внимательно наблюдая за всеми. Пел две вещи: арию Томского из оперы «Пиковая дама» и «Вьются кудри…».

Характер у Кузьмина был действительно тяжелый – приехал в Винницу он с женой-красавицей, оперной певицей, которая через месяц от него сбежала обратно в Харьков. И на вопрос, почему?

Иван Васильевич обычно отвечал:

– Я ее очень люблю, но ничё с собой поделать не могу…

При всем этом он был серьезным ученым, очень грамотным и глубоко разбирающимся в научных вопросах человеком. Когда я готовил к защите докторскую, то, конечно, не мог миновать Кузьмина. Он ее почитал и пригласил меня к себе обсудить. Обсудили очень детально, он ее хорошо оценил, дал пару дельных советов, а потом, уже выходя, я достал припасенную бутылку армянского коньяка, потом водки, потом… в общем, как в тот вечер с Иваном Васильевичем, я не выпивал никогда в жизни! Всё это происходило быстро, практически без закуски, и в конце Кузьмин сказал:

– Ты знаешь, Рома, я думал сегодня книгу писать, но уже не буду, просто почитаю газеты…

А у меня, к счастью, хватило сил добраться до дому, благо, жили мы недалеко друг от друга. И потом Иван Васильевич поддержал меня на защите, а я его поддерживал всю оставшуюся жизнь до самой его смерти, был научным руководителем его невестки, Лены, с большой теплотой относился к его сыну Андрею, к сожалению, прожившему мало, всего около 50 лет, из-за неизлечимой болезни.

В этих своих заметках я вспоминаю только людей, которых уже нет с нами, а про тех, кто живой, когда-то напишут другие.

Портрет старого еврея с кубком

Он давно собирался посетить историческую родину. Во-первых, считал, что там должен побывать каждый еврей, во-вторых, оттуда всё же ближе к Богу, а ему давно надо было с Ним пообщаться, а в-третьих, просто любил интересные путешествия, а в Израиле много чудес, да и многочисленным осевшим там друзьям обещал приехать.

У него даже была мысль, что хорошо бы там умереть, когда придёт на то пора, ведь в семье жила легенда про прапрадеда по материнской линии, который был состоятельным человеком, но в старости всё продал и уехал умирать на Святую Землю…

Но эта мысль была скрытая, т.к. умирать он пока не собирался, и думалось про это в каком-то неопределённом будущем.

В общем, он спланировал поездку, заказал билеты, отели, благо это несложно, а визу оформлять сейчас не надо, в любом случае он по всем параметрам (и материнской линии, в частности) был чистокровным евреем и имел полное право посетить и даже остаться навсегда на исторической родине.

Ближе к поездке мысль о смерти стала приходить чаще, он, никому не говоря, приготовил мамино и своё свидетельство о рождении для подтверждения своего еврейства. Так… на всякий случай…

Перелёт был несложный, процедуры в аэропорту на удивление необременительными – он просто показал все ваучеры и обратные билеты, которыми запасся, назначив отлёт назад через неделю. Его встретили, отвезли в отель, ну и т.д., а на следующий день с утра – прямо к Нему: к Стене Плача. Кипу он заблаговременно приготовил и привёз с собой. Это была красивая вязаная крючком шапочка, подаренная давно приезжавшим из Израиля другом детства, которая, правда, плохо держалась на его лысоватой, короткостриженой голове, но ничего – он успевал поправлять.

После прогулки по старому городу и посещения Стены, где он попробовал попросить Его о чём-то, что считал важным, и даже помолился с рыжим раввином Давидом, передавшим привет раввину из его родного города со словами:

– Он меня знает, меня все знают, скажете просто: от Давида от Стены Плача…

А потом с другом пошли к старому кладбищу. Он любил старые кладбища, ощущал там какое-то удивительное спокойствие, а здесь как будто окунулся в «море духов», витавшем в этом месте рождения цивилизации.

После нескольких часов блужданий, а друг, знаток иврита и иудейских традиций, читал надписи на могилах и пояснял ему их значение, они вышли к могиле Мордехая бен Шлоймо (Кейсера), умершего в 1929 году и появилась мысль, а не прапрадед ли, но проверить это было невозможно.

В Израиле всё прошло очень хорошо: помолился, побывал в святых для всех религий местах, даже на Храмовую Гору к мечетям забрался, пообщался с друзьями, покупался в море, и мысль о смерти больше не приходила.

Могила возможного прапрадеда почему-то вспомнилась через полгода, когда привычно поехал отдыхать и попить целебную водичку в свой любимый Мариенбад. Гуляя по Русской улице забрёл в лавку антиквара и наткнулся на картину, изображавшую старого еврея в кипе с кубком и бокалом с вином в руке. Она притягивала его и пару раз зайдя в лавку он, поторговавшись с молодым антикваром Давидом Янчиком, который не знал ни автора, ни оригинального названия картины (случайно попалась в Мюнхене на блошином рынке) купил её за 1200 долларов и потом волнуясь провёз в чемодане мимо таможни, т.к. боялся, что картину могут счесть музейной ценностью и даже конфисковать. Но пронесло, никто его вещами не интересовался… Позже он выяснил и имя художника: Хрвой (Хайм) Милкус из Хорватии, но история написания картины осталась загадкой.

***

Мордехай Кейсер жил в Германии с самого рождения, в Мюнхене, куда его предки переселились из Кёльна, а туда евреи пришли в незапамятные времена – ещё до принятия христианства Римской империей.Кейсеры всегда занимались торговлей тканями и мануфактурой, кажется, были богаты (иначе откуда такая звучная фамилия: «кейсер» в переводе с немецкого значит «император»,– и простых людей так не называли), и Мордехаю от отца досталась приличная лавка в центре города, которая, благодаря его рачительности, ещё больше расцвела, несмотря на кризисные времена. Имел двух сыновей: Нехем поехал с отцовскими товарами в Польшу (добрался аж до территории нынешней Украины), влюбился в красавицу Лею и остался там жить (в местечке Стрижавка, впоследствии Подольская губерния, а потом Винницкая область в Советском Союзе и Украине). Имел 4 детей (Адольф, Ида, Хана, Гриша). Стал зажиточным человеком ещё до революции, торговал, ездил по свету, часто бывал в Германии, Австрии, Польше, да и после революции тоже жил неплохо, погромы его миновали, т.к. был добряком и пользовался большим авторитетом у соседствовавших с ним крестьян. После начала войны в 1941 отказался эвакуироваться или переехать к родственникам жены в местечко под Жмеринку, которое находилось под румынской оккупацией, и где у евреев были шансы уцелеть. Сам родился в Мюнхене и не верил в то, что немцы уничтожают евреев, считая это советской пропагандой. Был расстрелян 9 января 1942 года в Стрижавке в числе 216 стрижавских евреев. На его беду гитлеровцы выбрали Стрижавку (маленькое местечко в 10 километрах от Винницы) местом своей ставки на Восточном фронте и зачистки евреев здесь проводились особенно тщательно. По легенде, Нехем сам догнал расстрельную колонну и встал в строй, когда, вернувшись домой, узнал, что его жена и беременная невестка (жена воевавшего на фронте сына Гриши, завершившего войну героем в Берлине и погибшего от пули бандеровского лесного брата уже после войны под Стрижавкой, когда заехал в родные места проститься с сожжённым немцами отчим домом) с двухлетним сыном уведены фашистами на расстрел. Напредложение соседей-украинцев спрятаться ответил отказом.

Авраам остался в Германии, был в отличие от отца и брата неприспособленным к торговле, зато много читал, закончил исторический факультет Мюнхенского университета, где и остался преподавать, защитил диссертацию и считался в конце двадцатых, начале тридцатых годов прошлого столетия одним из лучших в мире специалистов по истории Крестовых походов. Есть предположения, что он был связан с масонами и даже занимал высокое место в их иерархии. Сразу понял опасность фашизма и успел в начале еврейских погромов через Швейцарию уехать в США, где до конца жизни преподавал историю в Принстоне. Умер в начале 60-х годов, никогда не женился и сведений про его потомков не сохранилось.

Сам Мордехай в 20-е годы уже был человеком преклонного возраста, жил сначала с сыном Авраамом, а потом один (жена его Рахиль умерла молодой). Но сохранял бодрость и хорошее здоровье, любил выпить и был завсегдатаем Мюнхенских пивных, где и свёл дружбу с юным Хаймом Милкусом, хорватским евреем, художником, зарабатывавшем на хлеб портретами посетителей пивных и изображением кабацких сценок. Именно Мордехая чаще всего изображал в различных нарядах Хайм на своих портретах– с трубкой, с кубком в кипе, с кружкой пива в баварском наряде… Мордехай всегда позировал юному другу, когда у того не было заказов, а потом щедро оплачивал ненужные ему картины. Вот почему сейчас на многочисленных аукционах, где появляются картины ставшего после смерти, как и положено, знаменитым художником Хаима Милкуса в основном изображён улыбающийся Мордехай Кейсер в разных видах и костюмах.

Только одну картину старый Мордехай любил больше и оставил себе на память – он во всегдашнем бордовом сюртуке, который носил у себя в знаменитом на весь Мюнхен магазине тканей и мануфактуры на центральной Нойхаузерштрассе с кипой на голове и кубком с шабатным вином в руках. Эта картина висела у него в кабинете в глубине магазина.

Когда в 1925 году Мордехай почувствовал, что подходит его время и принял решение (вернее принял он его давно, но теперь настало время для осуществления) уехать умирать на святую землю в Палестину, то продал магазин и всё имущество, дом оставил сыну Аврааму (тот вынужден был его бросить, когда эмигрировал из Германии), но картину в числе немногих вещей решил взять с собой, однако она при сборах куда-то пропала …

Мордехай прожил на Святой земле ещё 4 года, а когда умер, то был похоронен на заранее купленном участке старого кладбища на Масличной горе рядом с могилами Пророков, где мечтает быть погребённым любой правоверный иудей.

А картину выкрал, вернее, просто взял на память, его слуга Рудольф, очень любивший хозяина и сохранивший картину не из любви к искусству, а как память о воспитавшем его с юношеской поры Мордехае. Однако вскоре эта картина оказалась запрятана в дальний угол чулана (пришли фашистские времена и изображение еврея в кипе хранить было опасно),сам Рудольф погиб на восточном фронте весной 1944 года где-то в тех же местах, что и Нехем, а картина была случайно найдена через 70 лет его праправнукомстудентом – механиком Отто в 2010 году и продана за 300 евро торговцу на блошином рынке, который, в свою очередь, продал её антиквару из Мариенбада Давиду Янчику за 500 евро, а у того она была куплена уже за 1200 долларов туристом из Украины осенью 2012 года. Самое интересное, что этот турист оказался правнуком Нехема Кейсера из Винницы, сыном его внучки Фиры, дочери Иды, и при покупке отчего-то притягивавшего его портрета старого еврея с кубком по наитию сказавшим Давиду Янчику, что этот портрет напоминает ему про расстрелянного фашистами в 1942 году в Стрижавке прадеда или похороненного где-то в Иерусалиме прапрадеда.

Уже вернувшись домой, он разобрался, что эта картина написана известным Хрвоем (Хаймом) Милкусом, стоимость её гораздо выше 1200 долларов, но кто на ней изображён определить было невозможно – какой-то старый еврей, зажиточный купец, да мало ли их было в Мюнхене до прихода Гитлера… Он считал его похожим на своего прадеда Нехема, старая фотография которого сохранилась в семейном архиве, а дальше своей родословной он не знал, а про прапрадеда только какие-то предания и легенды, которые ему когда-то рассказывала бабушка Ида, даже не знал, что прапрадеда звали Мордехай.

Chek out

Лас-Вегас! Он давно мечтал об этом …

Ему, молодому математику из далёкой Украины, ещё несколько лет назад и не снилось такое, а сейчас он раскинулся на кровати в знаменитом отеле Cezar, и через час у него доклад на Международном конгрессе математиков. Чудо! Вообще все события последнего времени представлялись ему цепочкой чудес – блестящая праздничная защита кандидатской в Институте Кибернетики, где не возникло никаких проблем (а они бывают, и пресерьёзнейшие) – чудо! Потом , это письмо с приглашением на конгресс, куда он наудачу отправил заявку на участие несколько месяцев назад, его ответное письмо с просьбой выделить грант, т.е. оплатить перелёт, проживание и оргвзнос,как представителю бедной страны, имеющему малые доходы, и, наконец, быстрое согласие (тоже чудо!), оформление без лишних вопросов американской визы (чудо! – ведь там каждому второму отказывают), пришедшие по электронной почте авиа билеты, перелёт через океан с пересадкой в Нью-Йорке, и вот час назад он вселился в этот шикарный номер в отеле, а ещё через час уже делает доклад на пленарном заедании – на столе лежит план, как найти конференцзал, и программа с выделенным его выступлением.

Доклад на тему «Численно-аналитическое моделирование преобразований двумерных законов распределения вероятностей в существенно-нелинейных системах »прошёл успешно, и его английский (о чём он очень волновался ) выглядел достаточно органично, и презентация на компьютерной системе установилась и прошла без сбоев, и вопросов было много, но все они были понятны, а его ответы одобрительно воспринимались присутствующими, и даже его одежда, джинсы и вельветовый пиджак , ничем не отличалась от того, во что были одеты другие участники, за исключением небольшой группы официальных лиц, облачённых в тёмные костюмы с галстуками. После доклада он побеседовал с молодым шведом, который тоже моделировал двумерные законы, послушал другие доклады, перекусил во время кофе-брейка здесь же в специально оборудованном месте рядом с залом, а к вечеру, освободившись, пошёл гулять по Лас– Вегасу. А там есть много чудес…

Так и пролетели эти три дня: он втянулся в работу конференции, почувствовал себя здесь своим, разговорился его английский, он задавал вопросы, пару раз даже втянулся в дискуссии, а потом гулял, ел, пил, сходил на шоу китайских акробатов, поразивших его какими-то нечеловеческими трюками, в общем, всё делал, как и положено в этом месте. Нет, не всё, он не играл – ни в рулетку, ни в Блэк-Джек, ни даже в автоматах. Не играл, хотя всегда считал, что в рулетку, как специалист по теории вероятностей, может прогнозировать выигрыши. В те несколько раз в жизни, когда он это пробовал, ничего не выходило, но это не поколебало его уверенность, что если взяться за дело серьёзно, то выигрывать можно, и много… Но здесь, в месте, где все только этим и занимались, он почему-то не мог заставить себя, то ли боялся проиграть скудные несколько сот долларов, которые были у него в кармане, то ли психологическое состояние не соответствовало. В общем – не играл.

И вот наступил последний день – в пять после обеда закрыли конференцию, а в два часа ночи уже самолёт в Нью-Йорк, и утром домой, в родную Украину. Он спустился вниз, присел в баре, взял рюмку текилы, ещё долларов сто пятьдесят в кармане было, и стал наблюдать за играющими в рулетку. Вернее, он и смотреть не собирался, и играть не хотел, но вдруг обнаружил, что стоит и смотрит, как развивается игра за одним из столов. Наверное, это была уже не первая рюмка текилы, ведь днем был фуршет в честь закрытия конференции. Но не так уж и много он выпил, чтобы не контролировать своё поведение. Скорее, просто пришёл его час, в жизни это всегда происходит неожиданно. Итак, он купил фишек сразу на пятьдесят долларов и стал внимательно смотреть за игрой, анализируя цифры на табло, где показывались выпавшие номера. Он никогда не верил в системы, которые заведомо приводят к выигрышу, хотя много раз слышал рассказы про это, но серьёзно верил только в то, что можно прогнозировать вероятность выпадения следующих чисел, опираясь на гипотезу о равномерности закона распределения всех номеров в рулеточном барабане. Правда, он слышал рассказы одного профессора, который ставил на цвет, удваивая ставку при проигрыше и говорил, что практически не проигрывает, но в следующий раз, на вопрос об успехах в этом деле, тот только махнул рукой и поморщился. Итак, он купил фишки и стал следить за игрой. Рядом стояла какая-то женщина, он не рассматривал её, т.к. был всецело поглощён наблюдением, но почувствовал, что красивая, и тут же отогнал от себя эти мысли. Наконец, он сделал ставку на 27 – десять долларов… проиграл, выпало 18, он снова поставил на 27, на табло в числе последних пятидесяти выигравших номеров не было 27… снова проиграл, выпало 6, и тогда он поставил все оставшиеся фишки на 27 и ВЫПАЛО 27! Он выиграл и пошло…

Часа два он не понимал, что с ним происходит, ставил, ставил и ставил, следил только за табло, числа всплывали в голове, он выигрывал почти постоянно, иногда проигрывал. Несколько раз за столом менялся крупье, но всё продолжалось, и общий результат был ошеломляющий – возле него скопилась гора фишек. А она всё время была рядом, впрочем, сначала, когда ему только начало везти, она попробовала уйти, но он, повинуясь какому-то инстинкту, ничего не говоря удержал её, схватив за руку, и она, молча, осталась. Он уже рассмотрел, что это миниатюрная мулатка потрясающей красоты. Или ему только это казалось, ведь всё это время он находился в страшном возбуждении и выпил уже с десяток рюмок текилы. Он посмотрел на часы: 22.30 p.m., а самолёт в два часа ночи, встал, сгрёб фишки на услужливо подставленный кем-то из персонала поднос и направился к кассе. Мулатка была всё время рядом, он держал её за руку, но они так и не обменялись ни одним словом. В кассе сказали, что выиграл он 244 280 долларов и, конечно, всю сумму наличными ему не выдадут. Тогда он взял 4280, а остальные двести сорок тысяч чеком BOA (Bank of America), который сунул во внешний верхний карман вельветового пиджака. Они, по-прежнему не разговаривая и не размыкая рук, поднялись к нему в номер и…

Такой любви у него не было и никогда больше не будет! Он даже не думал, что такое бывает, а за полтора часа до самолёта, совершенно опустошённый, закрыл за ней дверь, но, тут же, выскочил в коридор, догнал:

– Name?

– Naomi…

– Oh… – ему всегда нравилось, как звучит» Наёми». Так она и сказала: не «Наоми», а именно «Наёми»!

– My phone… – он нашарил в кармане старенький «паркер» и какую-то бумажку, на которой нацарапал своё имя и номер мобильника.

Она кивнула, взяла бумажку, сумки у неё почему-то не было, и ушла вдаль по коридору.

К нему вернулось сознание, он бросился в номер, схватил чемодан, хорошо, что собрал заранее, и побежал к лифту – до самолёта оставалось чуть более часа. Он успел, всю дорогу до Нью-Йорка проспал, глубоко, без снов, потом пересадка в Нью-Йорке, и лишь в небе над Гренландией по пути в Киев пришёл в себя. Первым делом он захотел посмотреть на чек, который сделал его богатым, и теперь в корне меняет всю его жизнь.

Чека в верхнем кармане не оказалось, его не было и в бумажнике, и в других карманах, и тогда он понял, что именно на чеке написал Наёми свой номер телефона.

Он ни о чём не жалел, наверное, оно того стоило, но всё-таки он ждёт звонка…

Авасик

– Ты меня помнишь?– раздался в трубке далёкий голос. – Это Алёша Васнецов, мы дружили в детстве!

– Я помню тебя, Авасик.

– Да! Это Авасик! Ты не забыл… – в трубке замолчали, показалось, даже вздохнули или всхлипнули.

Ему уже говорили в университете, что несколько раз звонил какой-то старый друг из Шотландии, который прочёл информацию на сайте, но не заставал и всё просил мобильный или домашний телефон. Ему в конце – концов дали номер, и вот теперь – Авасик…

Конечно, он его помнил. Они жили в соседних домах и дружили в детстве. Почему-то вспоминались две вещи: как он маленьким выбирал подарок Авасику на день рождения, а потом Авасик перепутал время, и он пришёл с подарком, когда все гости разошлись, а Авасик уехал к бабушке.

Долго стучал в дверь (до звонка он тогда не доставал), наконец ему открыли, он передал подарок, а потом плакал под дождём от обиды. Он плакал всего-то несколько раз в жизни и хорошо помнил когда.

А второе вспомнилось, что Авасик сразу после школы ушёл в армию маленьким и худеньким (он вообще в детстве был слабеньким, и во дворе всегда приходилось его защищать), а вернулся через два года здоровенным парнем с рельефной мускулатурой, мастером спорта по биатлону. Потом он куда-то уехал, говорили, что в Прибалтику, и 30 лет о нём ничего не было слышно. И вот звонок из Шотландии.

– Как там Лох-Несское чудовище поживает? – ничего более умного не пришло в голову.

– Нормально, это тут рядом… я читал, ты профессор. А я живу в старинном городе Стерлинге, у меня бизнес, два сына, мы уже много лет тут.

И Авасик рассказал, как жил в Риге, закончил институт, в конце восьмидесятых занялся бизнесом – стал изготавливать спортивное оружие, был успешен, но с распадом Союза житьрусским в Прибалтике стало муторно, и он переехал с семьёй в Шотландию, перенёс туда бизнес. Два взрослых сына– один юрист, а второй, член сборной Шотландии по стрельбе из лука, чемпион Европы, сейчас готовится к Олимпийским играм. Бизнес в порядке, не то, чтобы особо процветал, кризис всё-таки, но и не бедствует. Сейчас в основном всё ведут сыновья, а он практически отошёл от дел. И, конечно, тоска по Родине…

– Вот собираюсь посетить родные места.

– Приезжай, буду рад, у меня большой дом на берегу реки, помнишь, как мы рыбачили, пацанами, а зимой гуляли с моей бабушкой по льду…

– И я всё боялся, что если лёд проломится, и мы будем тонуть, то она тебя спасёт первым, как родного внука, а меня может не успеть! Да, я всё помню. У меня приглашение от вашей федерации биатлона, я ведь им поставляю оружие, так я через две недели буду в Киеве и обязательно к вам заеду.

И ровно через две недели перед воротами остановился «Ровер» и оттуда выскочил седой высокий подтянутый мужчина, в котором невозможно было узнать маленького Авасика.

Первые два дня Авасик гулял по городу, ему всё было интересно, как человеку тридцать лет не бывавшему в родных места. Он всё с любопытством рассматривал, спрашивал про друзей детства, с упоением поедал забытые блюда когда-то родной кухни: борщ, вареники, деруны, отведал домашней колбасы, кровянки, но, в отличие от местных, совсем не пил… Авасик показал другу образцы оружия, которыми очень гордился. В доме был оружейный сейф, где стоял старенький «Ремингтон», с которым хозяин иногда охотился, их туда поставили на время приезда и положили ещё какие-то особые пули – гордость Авасика.

А третьего дня вечером, когда Профессор вернулся из университета, он обнаружил Авасика сидящим на чердаке и рассматривающим окрестности из чердачного окошка. Лето, темнеет поздно, и из окна как на ладони открывался перекрёсток набережных улиц и спуск к реке.

– Красиво,– сказал Профессор и подумал, как всё-таки тяжело потерять родину, но Авасик не поддержал эту тему, а сказал:

– Пойдём, поговорим у тебя в кабинете.

Они спустились с чердака в кабинет, расселись в креслах возле камина, и Авасик неожиданно предложил:

– Давай, выпьем! У тебя есть шотландский виски? Привык я к нему.

Они выпили, Авасик вынул из кармана фотографию и спросил:

– Ты его, конечно, знаешь?

Это был даже не вопрос, а утверждение. Именно такая была интонация. Конечно, он знал его, этот человек, бывший его лучшим учеником и близким другом, когда-то предал и разорил его, и прошло много лет, прежде чем Профессор снова сумел стать на ноги и поверить в людей.

И тогда Авасик начал свой рассказ. Когда-то, ещё в армии, он попал в спецподразделение, которое использовалось для выполнения деликатных заданий в разных странах. Он много повидал и много знал. Жизнь повернулась так, что уже долгие годы не изготовление, а применение стрелкового оружия было его основным бизнесом. Он был киллером, одним из лучших. Конечно, дети об этом не знали, они считали отца просто удачливым бизнесменом. В принципе, так и было. Он работал в разных странах, но сказал, что всегда знал, кого убивает – только негодяев. (Профессор подумал, что уже слышал это где-то, в каком-то фильме, так всегда говорят «честные» убийцы.) И вот сейчас есть заказ на этого человека. Он разузнал про него всё, волк в овечьей шкуре, из тех, что делают зло со слезами на глазах, а потом замаливают грехи. Таких он ненавидел особо и пришёл к выводу, что может взять это на себя, а он соглашался далеко не на все заказы и уже давно хотел отойти от дел. А за этого платят много, и денег хватит и для него, и чтобы отблагодарить друга.

– Не беспокойся, тебе ничего не надо делать. Я всё сделаю сам. Ты теперь единственный, кто знает правду, была ещё жена, которая всё знала, но она умерла в прошлом году… Этот пижон ездит в открытом кабриолете каждый вечер по твоей улице, и я завтра сниму его с твоего чердака в два счёта.

Авасик резко поднялся, допил виски и ушёл спать, а Профессор всё сидел в кресле и смотрел на огонь в камине.

Вместо выстрела раздался хлопок, Авасик повернулся, они встретились глазами. По лестнице на чердак поднимались люди.

Когда Авасика увезли, он долго сидел во дворе и наблюдал, как играют его собаки – одна чёрная, а другая – белая.

Посвящается Альберту Рафаиловичу Бушелю

Альфред

– Привет, Профессор, я ещё жив…

Звонок из США от старого друга, о нём уже два года ничего не было слышно, и закрадывались смутные плохие мысли, которые он от себя гнал: ведь Альфреду было за семьдесят, и в последние годы ему ставили какие-то не очень хорошие диагнозы, с которыми тот, будучи сильным и уверенным человеком, боролся большей частью не лекарствами, а духом.

– Я уже думал об этом… как ты, дружище?

Они обменялись новостями про жизнь, детей, общих друзей. Альфред продал свой бизнес, купил дом в Испании, много путешествует, а в США приезжает периодически: подлечиться и навестить детей и внуков.

В той стране, где они жили и дружили, Альфред прошёл путь до ведущего инженера и учёного на крупнейшем металлургическом заводе, а потом, после развала большой страны, решил эмигрировать в США, где много чем занимался, зарабатывая на жизнь, даже водил трайлер с грузами по отдалённым уголкам Техаса и Мексики. И вот однажды на набережной Балтимора ему встретился бывший американский морской пехотинец без ног, но на очень удобной многофункциональной инвалидной коляске. Альфред помнил, как мучился его старик инвалид отец, не имевший таких приспособлений. И у него сразу появились идеи (а надо сказать, что он всегда был выдающимся изобретателем и имел много патентов), как это усовершенствовать, наладить выпуск разной техники для инвалидов. Он подумал про своих инженеров из заводского конструкторского бюро, которые разбрелись кто куда с развалом производства: ведь их всех можно было собрать… Конечно, кроме бизнеса, им двигали гуманные цели. И он чувствовал себя в силах развивать это полезное и благородное дело, облегчающее страдания несчастным людям, но и делать бизнес, выбивать деньги из государственных фондов, организовывать производство, заключать контракты… Всё это он уже делал и знал, что справится, а к тому времени у него уже сформировалось твёрдое желание вернуться на родину и встал вопрос – чем там заниматься? Дело было за малым– где взять начальный капитал? Миллиона долларов хватит, прикинул он бизнес-план перед очередной прогулкой с пехотинцем Гарри, с которым они к тому времени уже стали друзьями.

Когда Гарри услышал рассказ Альфреда про планы организации производства техники и изделий для инвалидов, он глубоко задумался, а потом сказал:

– Ладно, Guy, я помогу тебе достать деньги – ты рисковый и везучий, и у тебя должно получиться. Там не будет криминала … по крайней мере такого, который можно будет обнаружить, но будет… один миллион долларов!

Гарри до морской пехоты и Вьетнама работал в пограничной службе на мексиканской границе в Южной Калифорнии и знал много разных путей как легальных, так и не совсем для зарабатывания денег. Его и во Вьетнам погнала не столько романтика или воинский долг, а необходимость на время уехать из страны. Всё это не мешало ему, однако, быть добрым человеком, который много перенёс и повидал…

– Полетишь в Тихуану, купишь там трайлер, с тобой свяжутся – повезёшь груз. Если повезёт, то заработаешь свой миллион. Надеюсь, что тебе повезёт, ты очень способный парень, я многое видел и знаю, что говорю. Вернёшься – деньги будут у меня.

–Hey, Gringo, are you friend of Harry? – лысый, до черноты загоревший старик мексиканец окликнул его в условленном месте на центральном бульваре Тихуаны Агукалиенте.

Машину загрузили какими-то ящиками с надписями « Инструменты для ручного труда », выдали проездные документы. Вместе с трайлером их надо было оставить в Сан-Диего по указанному адресу. Там его должен был ждать тот самый загорелый старик мексиканец, с которым они познакомились в Тихуане.

Альфред перед отправкой внимательно проверил все ящики и не обнаружил там ничего запрещённого и криминального. Всё было, как и обещал Гарри. Границу и весь путь прошли без осложнений, он оставил трайлер по указанному адресу, распрощался с загорелым мексиканцем, который поинтересовался, когда он улетает, но вместо того, чтобы отправиться в аэропорт и улететь по заранее заказанному Гарри билету, сел в автобус и уехал в Лос-Анжелес, а оттуда уже улетел в Балтимор. Альфред – смелый человек, но всё время чувствовал какую-то опасность.

Гарри встретил его с улыбкой, но какой-то напряжённой:

– Ты же должен был прилететь вчера?

Отдал пароли, они вместе проверили счёт – там действительно лежал миллион долларов.

На следующий день договорились встретиться, чтобы отпраздновать удачную сделку, но вечером Альфред вдруг догадался, ЗА ЧТО ПОЛУЧИЛ МИЛЛИОН, и, подхватив жену, первым же самолётом улетел в Европу, а оттуда на родину. С инвалидным бизнесом всё получилось именно так, как он задумал, и за несколько лет Альфред стал богатым знаменитым и очень уважаемым человеком, занимающимся благородным делом, а ещё умудряющимся зарабатывать на этом деньги. Он никому и никогда не рассказывал про миллион, с которого всё началось, и даже ближайшие друзья не догадывались, за что ему заплатили тогда в США эти деньги. Кстати, через пять лет он вернул деньги старику Гарри, но больше никогда с ним не встречался. И вот, по прошествии многих лет, Альфред оставил бизнес и решил остаток жизни провести в путешествиях.

– Приезжай ко мне в Испанию на Новый год – повидаемся, отпразднуем, попутешествуем…

– Алик, дорогой, ты же знаешь, что у меня весь год расписан: защиты диссертаций, конференции, лекции, и всё надо планировать заранее…

– Приезжай, Профессор, и ты узнаешь, за что я получил этот миллион, и что же на самом деле произошло тогда в Мексике…

***

И вот они сидят втроём на главной площади Севильи в ресторанчике возле кафедрального собора: Профессор, Альфред и старина Гарри. Завтра Новый год. Пьют красное андалусское вино.

– Так что же ты вёз тогда, Алик?

– Да мебель какую-то … инструменты…

– А за что тогда миллион?

– Он просто хотел помочь, а я ведь гордый и просто так бы не взял, и он это понимал. Вот и придумал этот сценарий.

– А чего же ты боялся тогда?

– Но я же не знал…

Они рассмеялись, чокнулись и посмотрели на Гарри. Он не знал русского, но всё понял, тоже чокнулся и рассмеялся.

Будьте здоровы, друзья!

Байкал

      Давняя мечта поехать на Байкал наконец-то стала реальностью. Он заказал билеты на самолёт Киев – Москва и Москва – Иркутск, а предварительно связался с другом своего друга Коли, иркутянином Валерой, который имел базу на Малом море Байкала (залив, образованный мысом Улирба и островом Ольхон, где и глубины небольшие, а Байкальская вода прогревается до 18-20 градусов и почти всегда летом можно купаться), в заповедном месте, в долине между холмами или небольшими горами, выходящей к озеру и продуваемой Баргузином, что создавало уютный климат и препятствовало появлению москитов. Собралось восемь человек: Женя – Альпинист, Саша-Интеллигент, Саша-Рыбак, Андрюша-Экстрасенс, Вова-Министр с сыном Витей-Футболистом и замом-строителем по отчеству Андреич. И сам он – Профессор.

      Летели хорошо: взлетели – выпили- уснули – приземлились- выпили – взлетели-уснули-приземлились…

       В Иркутске оказались рано утром и стали бродить по городу и берегу Ангары в ожидании автобуса от владельцев Улирбы. На берегу возле церкви большой крест на высоком постаменте – памятник Колчаку, который тут был расстрелян. Ну вот, все, кто был воспитан на примере Василия Ивановича Чепаева, теперь поклонились его антиподу… «Сэ-ля -ви» …

      Потом отправились – сначала природа особо не впечатляла: здесь не было той дремучей загадочной тайги, которую он помнил на берегах Ладоги и Свири, всё холмы и перелески, но потом открылся Байкал, и он был действительно велик. Даже с берега производил впечатление моря, и уж куда величественней знаменитого высокогорного озера Титикака, на котором Профессор бывал в Перу, и других малых и больших озёр, которые наблюдал путешествуя.

      Добрались уже по грунтовой дороге через тайгу в Улирбу (и мыс, и долина, и база назывались одинаково), разместились в деревянном домике из двух комнат и зажили Байкальской жизнью с каждодневной парилкой и купанием в заливе; рыбалкой, где лидером был, конечно, Саша – Рыбак, ловивший много разной рыбы и раздававший её после этого бесплатно местным жителям – бурятам из соседней деревни (а рыбы было так много, что хватало и себе попробовать и им раздать); карабканьем во главе с Альпинистом по окрестным небольшим горам (а для Жени, покорявшего Памир, Эльбрус, Монблан – это было лёгкой прогулкой, чего не скажешь о Профессоре, который, как пел Высоцкий, « стонал, но держал»), откуда открывался великолепный вид на озеро; путешествиями на катамаране, нанятом у владельца базы Валеры, и другими вещами, которые можно делать на берегу этого удивительного озера, обладавшего поистине целительными свойствами. Искупавшись в Байкале, человек чувствовал мгновенное успокоение и прилив сил, например, когда они после утомительного восхождения в первой половине дня окунулись в озеро, то в этот же день всухую разгромили футбольную команду иркутских студентов, бывшую до них чемпионом побережья!

       А счёт-то был 9:0, причём забивал не только Витя, для которого футбол был самым любимым занятием в жизни, но и 55-летний Профессор, три гола которого несказанно удивили Андреича, не видевшего доселе профессоров забивающих голы студентам. Правда, стоит отметить, что футбол для этой компании был любимым воскресным развлечением, и они уже лет 25 играли вместе.

      В своих вылазках, которые возглавлял Альпинист, не расстававшийся со штативом с фотоаппаратом, они открывали чудеса Байкала: то поляну, усеянную эдельвейсами, которые и в высоких горах – редкость, то, взобравшись на самую высокую окрестную горку, натолкнулись на целую россыпь золотого корня, дорогого и редкого лекарственного растения, разновидности женьшеня, и Альпинист досадовал, что с собой не было лопатки – а то так бы и поездку окупили.

       Экстрасенс, поначалу назвавший турбазу «деревней Зажопье», нашёл в тайге на берегу энергетические центры и лежал там, подзаряжаясь, целыми днями, слушая птиц и полавливая рыбу, а появлялся только к вечеру на традиционный ужин с ухой и водкой. Пару ящиков водки привёз на вертолёте Министр, который улетал и прилетал, т.е. вёл себя в соответствии с прозвищем и положением, но активно участвовал во всех мероприятиях компании.

      Было и ещё одно дело, которое больше касалось Альпиниста и Профессора, и о котором они вспомнили, беседуя в самолёте. Дело в том, что за некоторое время до этого на Байкале исчез старик профессор по фамилии Никонов, работавший с нашим Профессором в одном университете, а с Альпинистом проделавший много разных горных восхождений. Он был странным человеком, этот Никонов, немного, как говорят, «не от мира сего», занимался изучением молний, слыл специалистом по выживанию в трудных условиях, и, по словам Жени, мог спать прямо на снегу и днями ничего не есть. Ему уже было за 80, в последние годы он был нелюдим, хотя в горы продолжал вырываться, а Байкал был для него чем-то священным, как Мекка для мусульманина. И вот четыре месяца назад он поехал на конференцию по своим молниям, которая проводилась на острове Ольхон на Байкале и … исчез. Последний раз его видели, когда он направлялся гулять к скале Шаманка. Это громадный утёс, про который сложено много легенд, в том числе про шаманку, которая жила в пещере на нём и обладала беспримерной магической силой. Скала изобилует гротами и пещерами и примыкает к острову Ольхон, а сам остров находится как раз на другой стороне Малого моря, напротив Улирбы, и друзьям предстояла поездка туда на катере.

      Об этом вспомнили Альпинист и Профессор сидя накануне поездки вечером у костра. Не исключено, что старый «Волк» решил добровольно уйти в любимый Байкал, но это выглядело уж очень трагично для реальности. А, может, просто старику стало плохо или на его самочувствие повлияло мощное биополе утёса. Непонятно… Его тогда долго искали спасатели, но никаких следов так и не нашли. И вот завтра они будут на этом острове.

      По сравнению с окружавшей моторной лодке был крайне интересным – они проплывали и густонаселённые птицами небольшие острова и остров, на котором установлена буддистская ступа, обозначающая священное место. Всё это было очень красиво и отвлекло от воспоминаний о старом учёном. Но после обхода и объезда острова Альпинист и Профессор попросили отвезти их к Шаманке и устремились исследовать пещеры и гроты, которых в действительности оказалось там в изобилии. Договорились все вместе встретиться на пристани через два озеро природой Ольхон не показался уж очень интересным. Заросший невысокими деревьями остров, с остатками завода по переработке рыбы и достаточно примитивной деревней, но путь на часа, т.к. хозяин катера должен был вернуться в Улирбу ещё засветло. На Шаманке пути друзей разделились, и Профессор постарался не углубляться в пещеры далеко, а больше просидел на выступе скалы, наблюдая птиц и переливы Байкальской воды в лучах постепенно склоняющегося к закату солнца.

      В какой-то момент он задремал, а когда проснулся, то понял, что настало время возвращаться, и стал звать Женю. Но тот не откликался, и Профессор подумал, что Женя давно уже на пристани, спустился со скалы и поспешил к месту сбора. Все были на месте… кроме Альпиниста.

      А хозяин катера требовал отплытия, по каким-то своим делам поспешая вернуться в Улирбу. Уговорили его задержаться, вернулись, обшарили Шаманку, но Жени нигде не было. Что делать? Женя был бывалым альпинистом, который умел выживать не только в тёплую июльскую ночь, но и в гораздо более суровых условиях. Кто-то предлагал остаться всем, но решили вернуться в Улирбу, а утром опять приплыть на Ольхон и продолжить поиски. Когда вернулись, было уже не до еды и питья, а ночью никто не спал.

      С рассветом за хорошие деньги наняли моторку и вернулись на остров. Уже никто не следил за птицами и не фотографировался, сразу же побежали к скале и издалека заметили одинокую худую, чуть сутуловатую фигуру Жени, сидящего на уступе скалы над водой. Когда поднялись к нему, то увидели, что Альпинист находится в какой-то прострации, вроде спит, но с открытыми глазами. Но когда его растолкали, сразу стал адекватно себя вести и общаться. Рассказал, что помнит, как пошёл вглубь одной из пещер, и, кажется, потерял счёт времени и уснул. Потом… он замолчал и сказал, что сны помнит, но рассказывать их пока не готов, а очнулся уже утром на этом уступе и окончательно пришёл в себя вот только сейчас.

      Им оставался ещё всего один день, но Женя никому ничего больше не рассказывал, только как-то растеряно улыбался и мурлыкал в седые усы. А когда они подлетали к родному Киеву, измотанные задержками рейсов, скитаниями из Домодедово во Внуково и дезинфекцией тёплой водкой «Журавли» (другой в аэропорту не было) по цене хорошего французского коньяка, Женя наклонился к Профессору и прошептал:

– Он там …

      Больше он ничего не рассказал и не рассказывает и сейчас, говорит, что ещё не настало время…

Мотивация

Жил-был пес.

Причем, жизнь ему была дарована, на первый взгляд, случайно. Он был одним из двух щенков, родившихся у старой дворовой суки, охранявшей гаражи строительного управления, и старик-сторож уже принес их вечером к реке, чтобы утопить, но второклассник Вовочка, уже утопивший к тому времени в речке свой дневник с двойкой по математике, выкупил несчастных щенков за одну гривну и было понес их домой, но, испугавшись родительского непонимания, одного щенка сунул под окно ближайшего дома. Громкий писк голодной собачки, которая только открыла глаза и даже ходить еще не умела, разбудил девочку в Большом доме на берегу реки. Дальше начинается счастливая (в собачьем понимании этого слова) жизнь собаки с необычным именем Бубрик. Этот пёс стал умелым охотником (добыча в виде мышей, ежей, кур, а иногда и котов), был красив (Хозяин называл ее Belgium Sheep Dog за черную пушистую шерсть с белой грудью и лапами, придававшую ему сходство с настоящей бельгийской овчаркой), пользовался огромным авторитетом у других собак, обитавших на улице, особенно противоположного пола (детей своих, встречая, всегда привечал), был очень быстрым, сильным и умным зверем.

Про него уже ходили легенды, а знакомый ветеринар, повидавший много разных животных, с уважением говорил: «Это не собака…». Совсем маленьким он не любил спать в будке, и Хозяин, бывало, укачивал его на руках и лишь потом укладывал на место.

Взрослость пришла к Бубрику после смерти от болезни на его глазах старого американского кокера Бакса, жившего с ним рядом в Большом доме, и, как считалось, воспитавшего его Настоящим псом. За несколько дней из молодого жизнерадостного и игривого большого щенка он превратился во взрослую, грустную, много повидавшую, собаку.

После Бакса в доме появился крайне резвый и большой далматинец Орфей, который сделал жизнь нашего героя несколько напряженной. Теперь чуть зазевавшись можно было лишиться обеда, и, если что не так, то и получить взбучку от молодого и здорового соседа, отличавшегося буйным нравом. Кроме всего, Орфей ревновал Бубрика к свободе – ведь тот гулял сам и приходил домой, когда вздумается, а вот Орфея водили дважды в день на поводке. Но и преимущества тоже были, например, после долгих лет сна на улице или в будке, благодаря Орфею он получил возможность ночевать дома. Орфей, чтобы не скучать, буквально выпросил для него эту привилегию сначала в морозные ночи, ну а потом уже в любые.

И вот в первую Новогоднюю ночь ХХI века Хозяин, выйдя в прихожую, не увидел своего Бубрика, Орфей мирно спал, нагулявшись с вечера, а Бубрика не было. «Я вроде его пускал», – подумал Хозяин, вышел во двор, заглянул в будку, проверил в саду – собаки нигде не было.

Он решил подняться к себе в кабинет и, когда открыл дверь, почувствовал, что в комнате кто-то есть. «Неужели он забежал сюда? Но все двери были закрыты!». Когда зажегся свет, Хозяин обнаружил за своим письменным столом незнакомого лохматого парня в черном спортивном костюме, который улыбался и внимательно смотрел ему в глаза. «Точно, как Бубрик, – подумал Хозяин. – Это не собака…» – пронеслись в голове слова старого ветеринара. Хозяин кинулся к шкафу, где стоял семи зарядный охотничий ремингтон. А кто же это, если не грабитель?

– Не надо, папа, – тихо сказал парень и помахал (нет, не хвостом) рукой. – Я пришел тебе помочь. Я знаю у тебя трудности в бизнесе, ты разочаровался, не знаешь, кому верить. Да и мотивации нет….

«Неужели она тогда родила? – пронеслось в голове у Хозяина. – «Нет, этого не может быть… Боже, это же…»

А утром жена обнаружила мужа спящим у себя в кабинете в обнимку с Бубриком. На столе стояла пустая бутылка от Арманьяка 50-летней выдержки, которую подарил ему на юбилей племянник, и, которую он берег для какого-то очень торжественного события, и два стакана.

Когда Хозяин проснулся, то почувствовал, что что-то изменилось – во-первых, откуда-то у него появилась мотивация, а во-вторых, он понял, что верить нельзя ни людям, ни собакам, ни глазам своим…

А Бубрик, вырвавшись на улицу и даже не позавтракав, устремился в погоню за незнакомой рыжей сукой.

Кому повезло?

Вышли из дому они вместе в шесть часов утра, но один сел в машину и поехал на охоту, а другой двинулся вверх по улице, покрутился возле старой больницы, сбегал к Башне, спустился на пляж, прошёлся по свежему льду… Падал снег, было так хорошо, хотелось любви… Он вспомнил ту, рыжую.

«От сучка! – сразу же вверх по обрыву бегом. – К ней! К ней!».

Через забор, через пустырь, на старую автобазу, а там она.

«Ждёт… От сучка!» – опять пронеслось в голове.

Уже близко, она должна быть на месте, но какое-то беспокойство, что-то мешает, что-то держит, подсказывает. Интуиция его никогда не подводила, и когда умер Орфей, он чувствовал это заранее и хотел сказать Профессору: «Не уезжай!» – но как тут скажешь? И когда птенец запутался на чердаке, и когда усыпляли больного Бакса, и даже когда умерла Бабушка, он знал и всё предчувствовал. Вот и сейчас что-то не давало ему отдаться любви, что-то должно было случиться. Надо бежать, но куда? Зачем?

И он подчинился интуиции – она и в этот раз должна была его вывезти. Он побрёл, сначала неуверенно, озираясь, потом быстрее, быстрее, потом побежал…

Охотники доехали до места, встретились с егерем, перекусили и… начали!

Все разошлись по номерам, а часть отправилась в загонщики. Погода была хорошая, охотились сегодня на коз, и охота обещала быть удачной. Командовал парадом Тесть (у всех охотников есть свои, принятые в их среде, клички – Тесть, Тренер, Красный, Папа, Банкир), он вообще был главным в этом районе, и именно он устроил эту охоту.

Все были прекрасно экипированы, имели хорошее оружие, несколько собак, машины, на которых переезжали от загонки до загонки, а Профессор решил опробовать взятый на прокат квадроцикл и перемещался на нём. Коз было полно – за четыре часа они добыли семерых. Профессор вдоволь настрелялся из своего «Ремингтона», но ни в одну не попал (может, и к лучшему), а попадали Тесть и Папа. Видимо козы в этом лесу тоже знали начальство.

Ну, решили, хватит! Семь коз на шестерых! Достаточно. Одну егерю (он с сыном их быстренько разделает), одну загонщикам– крикунам или «гучкам», как их называют на Украине, а остальные разделим. Все двинулись на двух джипах к избушке лесника, а Профессор ещё решил сделать кружок на квадроцикле вдоль берега реки, а вдруг удастся взять какого-нибудь зайца.

Он бежал уже несколько часов, сначала был город, потом какая-то дорога, просёлки, поля… По дороге попадались какие-то собаки, кто-то огрызался, кто-то звал, ему опять померещилась рыжая подружка, но нет времени, надо бежать. А снег шёл и шёл, и его чёрная шубка стала белой, а язык вывалился наружу, хотелось пить, и он ел снег. Что-то вело его по этим полям и пригоркам, а вот и река, и он двинулся по берегу вдоль покрытой тонким льдом реки. Туда! Туда! Куда? Он не знал, но чувствовал, что надо скорее.

Профессор проехал по берегу, подъехал вверх на обрыв, остановился, посмотрел вокруг, а вот и заяц, одной рукой он стал наводить ружьё, а другой развернул руль и одновременно нажал на газ и… полетел с обрыва в воду вместе с машиной. К счастью, обрыв был невысокий, и Профессор сразу вылетел из-за руля, но глубина приличная, бушлат, на ногах сапоги, лёд сразу проломился, и он стал тонуть.

Джип уже подъезжал к избушке, когда из-под колёс кто-то выскочил. «Заяц!» –подумал Тесть (он любил их кушать), «Лиса!» – подумал Тренер (жена заказала), «Волк!» – крикнул Папа

Он был остроумным, как все евреи, но тут же узнал в запорошенном снегом чёрном псе Бубрика, любимую собаку Профессора. А Бубрик прыгал, то отбегал, то возвращался, словно звал куда-то…

В общем вытащили Профессора, еле успели, ещё пять минут и всё, пиши пропало украинская наука.

А вечером, уже отогревшимся, сидя у камина и попивая виски с Папой и Тренером, он подумал: «Повезло!».

«Ещё неизвестно кому?» – перехватил его мысли дремавший рядом Бубрик и усмехнулся, но этого никто не заметил, людям не дано видеть, когда собаки над ними смеются…

Заветное желание

В один из выходных дней конца осени – начала зимы, уступив настойчивым просьбам Банкира, он всё же решил присоединиться к охотничьей команде и выехать на кабанью охоту. Всё было как всегда: приехали ещё затемно в охотничье хозяйство, оплатили лицензию, взяли на борт егеря и поехали в отведённый участок леса. Бригад приезжих охотников было немало, поэтому и участки разделили строго, чтобы не пересекаться. Им достался дальний с достаточно густым смешанным лесом, который ограничивался с одной стороны небольшой речушкой, а с другой – полем и старым яблоневым садом. Дальше, разбили участок на квадраты, а охотники разбились на две группы, одна из которых выполняла роль загонщиков, прочёсывая лес с шумом, чтобы поднять кабанов, а другая, рассредоточившись, поджидала этих кабанов (на охотничьем жаргоне это называется «стоять на номерах»).

Так провели несколько загонок, но кабанов не было. Олени, косули, зайцы, лисы пробегали в большом количестве, а кабанов не было. Когда охотятся на кабанов, как правило, других зверей не берут, да и лицензия была оплачена «на кабана».

В очередной загонке Профессору выпало стоять крайним в цепи охотников на номере, он за излучиной тропы даже не видел своего соседа, которым был добродушный толстяк разбойничьего вида по прозвищу Цементник (кажется, торговал цементом). Он зарядил ружьё, дослал патрон в патронник, снял свой «Ремингтон» с предохранителя и стал ждать. Сначала было тихо, не совсем, но так, как бывает в лесу – шум падающих листьев, шорохи, капли с деревьев, треск сучьев…

Потом послышались крики загонщиков, в глубине леса промчался олень, а кабаны так и не выходили. Со временем всё стихло, и ему вдруг показалось, что он остался один. Тогда он прошёл метров тридцать по тропе в направлении, где должен былбыть Цементник, но никого не встретил, ещё немного покрутился – никого не было и тишина…

Он понял, что его забыли, это бывает на охоте, ведь много людей и машин и, если пространство большое, то иногда бывает так, что кого-то и недосчитываются. Потом подбирают. Он достал мобильный телефон, но связи не было, низина. Тогда выбрал сухое место под деревом на излучине тропы, присел на корягу под сосной и стал ждать, вспоминая разные истории и советы, которые начинались со слов: «Если вы потерялись в лесу…». Главный совет был не паниковать и не двигаться со своего места, если чётко не знаешь направления. Так он и поступил. Было не холодно, через час его одолела дремота, и он уснул, а когда проснулся, то увидел, что уже темнеет. Вокруг было тихо, телефон по-прежнему не работал, он встал и пошёл по тропинке и, пройдя несколько сот метров, увидел в глубине леса огонёк. Уже было прилично темно, и огонёк мелькнул очень отчётливо.

«Наверное, машина… – пронеслось в голове, и он побежал на огонёк с криком: – А-у, это я!».

Но там никого не было. Он остановился, оглянулся и увидел, что огонёк мелькает в другой стороне…

Так и бегал целый час по лесу за мерцающим лучиком, пока совсем не стемнело. Выбившись из сил, остановился на какой-то опушке и вдруг увидел, что стоит возле небольшого домика – избушки, напоминающего охотничий, а в мутном окошке горит свет.

Он подошёл к двери, постучал, и она сразу же открылась. На пороге стоял похожий на артиста Льва Дурова старик небольшого роста и улыбался, а рядом с ним виляла хвостом небольшая рыжая сука, по виду напоминавшая борзую, очень изящная, глазастая с большим красивым лисьим хвостом. Она, было, принялась лаять, но Хозяин прикрикнул на неё:

–Тихо, Лиска! – и она замолчала, только продолжала подпрыгивать, подвиливать хвостом и улыбаться (если так можно говорить применительно к собакам).

–Заходите, Профессор, располагайтесь, здесь и отдохнёте, и перекусите, и обсохнете. Давно вас жду…

Он не удивился, его уже много раз незнакомые люди при первой встрече сразу называли его «Профессором» – не только в Университете, но и на базаре в Стамбуле, и во Флоренции на Золотом мосту…

Прошли в комнату, она оказалась на удивление большой, гораздо большей, чем на первый взгляд могла поместиться в такой маленькой избушке. Было тепло, горел камин, посреди комнаты стоял массивный деревянный стол и несколько стульев, а по бокам в углах большие скамейки, впрочем, что там было в углах сказать трудно, они тонули во мраке. Он положил ружьё, снял охотничий бушлат и сел на стул. Старик тоже сел, а собака отошла в угол и прилегла там, только глаза поблескивали в полутьме.

Хозяин подошёл к камину, взял большой медный чайник, который там грелся, и налил пахучего крепкого чаю себе и гостю.

–Перекусите, Профессор, небось, оголодали, бегая по лесу? – сказал он и пододвинул большую деревянную тарелку с ломтями ржаного хлеба и плошку с мёдом.

Это были первые слова, которые произнёс старик после того, как они прошли в дом.

Профессор почувствовал, что действительно сильно голоден. Он молча взял хлеб, макнул в мёд и отхлебнул горячего вкусного чая с ароматом каких-то неизвестных, но очень приятных трав. Он ни о чём почему-то не думал и ничему не удивлялся, сосредоточившись на еде.

Хозяин тоже молчал и смотрел на гостя, а, когда тот насытился и откинулся на спинку стула, вдруг неуловимым движением достал откуда-то колоду карт и предложил:

– Сыграем? Да не волнуйтесь вы, ничего плохого не случится… только хорошее, да и денег у вас, наверное, нет, – улыбнулся он.

«Почему? Есть», – подумал Профессор, и спросил:

– И что дальше будет?

– Да ничего, поиграем, отдохнёте, и … найдут вас ваши друзья.

– А на что и во что?

– Во что? Да в преферанс, ведь все знают, что вы больше ни во что и не играете. А на что? Ну, не на деньги же… На исполнение заветных желаний. То есть мы с вами задумываем по одному желанию и играем вдвоём в старый польский преферанс, а уж, кто выиграет, того желание и исполнится. Это я вам могу обещать.

– Вы что волшебник? – усмехнулся Профессор.

– Что-то вроде того…

«А почему бы и нет? Чем я рискую?» – подумалось и стало как-то спокойно, а вслух спросил:

– И что делать?

– Желание задумывать – на это минута, потом кидаем на туза, и, кому он выпадет, сдаёт первым. А играем, конечно, полтинник. Ну, поехали?

Профессор кивнул и стал думать, что же загадать? Он осмотрелся. Удивительно, но собака исчезла, а появилась рыжая маленькая девочка, которая сидела в углу и смотрела на него, не мигая, круглыми чёрными глазами.

– Это внучка моя, Лиска, она иногда балуется – в собаку превращается, а так хорошая, читает, пишет, рисует, скоро отвезу её в город, ей к людям пора… Она сирота, а я старый уже, скоро соберусь… Вы на неё внимания не обращайте, она мешать не будет… хотелось бы к хорошим людям…» – старик посмотрел внимательно на гостя, потом на девочку и добавил:

– Задумали, Профессор?

– Да, – ответил гость и оживил в голове своё самое заветное желание.

– И я задумал. Ну что, начали?

Кинули на туза, Профессору выпало сдавать, и пошла игра. Профессор играл хорошо, а когда удавалось сосредоточиться на игре и прогнать всякие посторонние мысли, то даже очень хорошо. Но и Хозяин играл хорошо, а «гусарик» (так называют старый польский преферанс, в который играют вдвоём, а третий, «гусарик», всегда пасует) игра фартовая, в которой много больше зависит от везения, чем при игре в полном составе. Вот и играли они часа три, и Профессор проиграл.

В конце выпили ещё по кружке чая с мёдом, почти не говорили, а Хозяин сразу предупредил, что желания тайные, поэтому обсуждать ничего не будем, но так как люди, вроде, приличные, то ничего плохого не должно произойти.

А потом Профессор вышел из избушки и вдруг зазвонил телефон:

–Профессор, где вы?! – кричал Банкир. – Мы тут весь лес облазили!

– Да всё нормально … – ответил он и обернулся, чтобы попрощаться с Хозяином и Лиской, но сзади уже никого не было, ни избушки, ни Хозяина, ни девочки, только в кустах в свете луны мелькнул рыжий хвост.

И тут на поляну въехали два джипа и УАЗ с охотниками, все бросились к Профессору. Особенно радовался Банкир, который уснул в машине и забыл про старого товарища, а потом считал, что тот едет в другой машине, и только к вечеру, когда пропажа обнаружилась, развернули поиски. В общем, все обрадовались, хорошо выпили, тем более, что кабана в этот раз так и не взяли, так что, как говорится, нашли повод.

Профессор никому эту историю не рассказывал, сказал, что просто блукал по лесу, а может, ничего и не было – так, вздремнул и привиделось…

Прошёл месяц, и он уже начал забывать про это дивное происшествие-сон, но под Новый год позвонила его дочь из Киева и рассказала, что нашла удивительно симпатичную собачку, которая уже погибала в лютый мороз на задворках какого-то дома, вылечила и выходила её, и хочет пристроить к каким-то хорошим хозяевам, а если не удастся, то просит его взять её к себе. Собачка, говорит, «очень милая».

Профессор и людям-то с трудом отказывал в чём-то, а уж собакам…

И вот 31 декабря в его дом несмело вошла рыжая небольшая изящная глазастая собачка, похожая на иранскую борзую. У неё был длинный пушистый лисий хвост, одно ухо лежало, как у борзых, а другое стояло, как у овчарок. Она остановилась напротив Профессора и улыбнулась.

– Лиска! Ко мне!

Она встрепенулась, но к Профессору не пошла, а выскочила из комнаты.

– Почему Лиска? – спросила Дочь – Её зовут по-другому.

***

Собака так и осталась жить у Профессора в доме, они часто вечерами сидят друг напротив друга и, глядя в глаза, чему-то улыбаются…

Королева улицы

Умерла моя Собака.

Гера – первая сука из всех собак, которые у меня жили. Историю её появления я уже много раз описывал, проще говоря, её замерзающим щенком подобрала в лютую зиму позапрошлого года моя дочь где-то в Киеве, вылечила, выходила и привезла ко мне– благо собачье место в моём доме всегда найдётся.

Гера была красивая, рыжая, ласковая, очень быстрая и прыгучая, а ещё – она умела улыбаться!

Но рождённую на свободе собаку всегда тянет куда-то, её практически невозможно было удержать во дворе. Она использовала любые пути: делала дырки в заборе, подкопы, чтобы только вырваться на волю. Через пару часов возвращалась всегда, но дважды в день ей надо было оторваться. Она сразу стала чрезвычайно популярной у окрестных собак, заводилой во всех играх, хотя угнаться за ней не мог никто. По-видимому, у неё была кровь гончей собаки-фигурой она напоминала иранскую борзую (вот только ушки не лежали, а двигались, одно чаще лежало, а второе стояло), стройная, поджарая, высокая, но не массивная. А когда начиналась у неё течка, то тут вообще уже продыху никакого не было – она была популярна среди винницких псов, как голливудская красавица, и в это время в нашем районе появлялись собаки, которых в другое время тут и не видели. Стаи её поклонников атаковали мой сад – они настойчиво рыли подкопы, прорывались сквозь дырки в заборе, а некоторые ухитрялись спать ночами чуть ли не на пороге дома. Одна маленькая собачка вскарабкалась на окно и висела полночи на оконной решётке, пытаясь увидеть свою избранницу. Я говорил: Гера – «собака лёгкого поведения». Видимо, в ней было то, что делает такими желанными некоторых особ слабого пола, и что у людей определяется даже не как красота, а как шарм или сексуальность…

Среди её поклонников выделялись четверо, которых я называл Маугли, Серый, Пират и Визгля. Маугли – очень крупный овчаркоподобный, какого-то коричнево-жёлтого цвета. Спокойный, дружелюбный пёс. Серый – немного поменьше, очень настойчивый, но не агрессивный, в прошлую осень я вынужден был разрешить ему оставаться некоторое время во дворе, т.к. он делал подкопы с соседней стороны и, через два-три часа после того как я его выгонял, появлялся вновь, грязный, весь в земле, но только поближе к Ней. Он напоминал немолодого и не очень красивого холостяка в потёртом пиджачке, который каждый день приходит под окно к молодой красотке и надеется, что когда-нибудь настанет и его час… Пират – красивая лайка, небеспризорный, с ошейником. А один раз пришёл даже в красной косынке, за что и получил у меня прозвище Пират. Ну и не большой Визгля – симпатичный, пятнистый, с белым галстучком и очень визгливым лаем. Они составляли её верную свиту, и как только Гера появлялась на улице, готовы были выполнять малейшие прихоти своей королевы.

Я понимал, что долго такие как Гера не живут, ведь она всегда была первой: первой хватала добычу, первой перебегала улицу, первой бросалась в драку, но сильно полюбил её и надеялся, что это не будет так быстро и трагично. Однажды осенью она вышла утром на прогулку и скоро вернулась, шатаясь и, видимо, понимая, что съела отравленный кусок (а тогда травили бродячих собак, но отравились не бродячие, а самые шустрые – наша Гера и ещё одна беленькая дворняжка) и два часа металась в страшной агонии на моих глазах в саду, пока не испустила дух, подняв на меня свои большие красивые глаза (один из моих друзей всегда спрашивал, как там моя глазастая собака), казалось, что на её морде застыла последняя улыбка, но это была гримаса боли. Спасти её было уже невозможно. Похоронили Геру на берегу реки.

В этот день так получилось, что свиты её рядом не было, они не видели её агонии, но уже через пару часов появились возле моего забора, лаяли, суетились, искали и ждали её, но пришёл вечер, стемнело, а она не выходила. Я думаю, к ночи они поняли и завыли. Такого воя я не слышал никогда, так воет одинокий волк, потерявший свою подругу. Они прощались с ней, прощались со своей любовью.

Я думал, что на этом всё, но они не уходили ещё три дня, и каждый вечер, ближе к ночи, устраивали свой поминальный концерт. На четвёртый день собаки ушли и больше не возвращались. Но не все, Маугли провёл возле моих ворот две недели, сопровождая меня при каждом выходе из дома, заглядывая в глаза с немым вопросом, он лизал мою руку и словно спрашивал, может быть, это шутка, Гера есть и сейчас появится. Он понимал, что только я могу это знать. Я не видел, что он ел, он отказывался от пищи, которую мы предлагали, я не видел, чтобы он спал – две недели он провёл возле ворот моего дома, а потом, когда ушли последние надежды, ушёл и он… Любопытно, что при её жизни он не демонстрировал особой привязанности, и, по сравнению с другими поклонниками, всегда держался с большим достоинством и чуть в стороне.

Мы всегда определяем «верность» как: прожили вместе пятьдесят лет, вырастили пять детей и десять внуков и умерли в один день, или как морячку, ждущую на пристани десять лет погибшего в кораблекрушении моряка, но меня больше поразил покойный старик Трахтенберг, каждый раз до самой смерти передававший из Израиля сто долларов своей старой любовнице, которую тридцать лет не видел и даже не был уверен, что она жива. Он почти ничего не помнил, он никогда с ней вместе не жил, не имел детей (так, просто любовница), но просил моего друга найти её и передать эти сто долларов, сэкономленных со скудного старческого содержания…

Или эта собачья верность… Через три дня после смерти Геры в моём доме появился замечательный щенок, золотистый лабрадор-ретривер Бремен, который стазу стал нашим любимцем. Собачья жизнь в моём доме продолжилась.

Собаки живут, к сожалению, ещё короче, чем люди. Мне, порой, снится сон, где я в своём саду со всеми своими собаками: рыщет американский кокер симпатяга Бакс, мудро взирает на свет легендарный Бубрик (про которого старый ветеринар как-то сказал – «это не собака», и которого действительно считали «надсобакой», почти человеком, многие, кто его знал), красуется пятнистый далматинец – великолепный Орфей и командует парадом «Королева улицы» Гера. Они все живы в этом параллельном мире и нам хорошо вместе. Наверное, когда-нибудь мы все встретимся!

А пока – жизнь продолжается, надо кормить собаку.

Диагноз

Он сидел в кресле в своём кабинете на втором этаже дома и смотрел на свою любимую картину-лес, тихо, спокойно. Ему вообще нравились импрессионисты, он умел находить такие картины современных художников, что естественно становились в их ряд. Цена и имя особенного значения не имели, но многими из этих работ искренне восхищались и специалисты, и просто ценители.

А под картиной стоял оружейный сейф и в нём старый американский помповый ремингтон двенадцатого калибра. С ним он ходил на охоту несколько раз в сезон. Он не был фанатом этого дела и никогда не любил убивать, но пару раз в год выбирался с друзьями-охотниками побродить по лесу, а потом и отведать вкусную дичь. Стрелял он неплохо, нет – не как снайпер, но неплохо, ещё в армии когда-то один раз получил отпуск за отличную стрельбу.

Всё как всегда? Нет… чёртов анализ – неужели ему действительно осталось жить неделю. С одной стороны, он давно уже ощущал, что не так много осталось вещей, которые открывают ему что-то новое, приносят настоящее удовольствие – всё уже было, всё уже видено, а то, что неинтересно, то и узнавать не надо. Те цели, которые он ставил перед собой ещё ребёнком, достигнуты, а чего-то уже не будет ни при каком раскладе…

Но уйти не просто потому, что пришло время, а от какой-то болезни, потерять управление жизнью! Да и не все дела ещё сделаны, многие люди просто потеряются без него, и, если там есть какое-то продолжение, то оно не будет спокойным без сознания того, что все мирские дела устроены. Рановато уходить…

Утром будет окончательный результат, но всё, наверное, ясно. Как сказал этот доктор Миша: «Вам правду сказать или…?»

Он задремал…

Нет, спать не время, раз его мало. Надо делать то, что можно успеть. Он перебирал в памяти людей, дела, но, казалось, главное не это. Снова взгляд упал на сейф. Ему почему-то захотелось подержать в руках ружьё. Он встал, открыл сейф, вынул ремингтон, на полочке лежали две пули, те, что остались с кабаньей охоты, ещё с зимы. И тут он понял, что должен сделать – наказать двух мерзавцев! Хотя бы двух, больше не успеть… Он не любил крови, не любил убивать. Да и не пробовал … Может ли он взять на себя приговор этим двоим. Он прислушался к себе, человеку, который стоял на последнем пороге, и понял, что может. Как в Ветхом Завете сказано: «Зуб за зуб, око за око…».

Зарядил ремингтон, вышел во двор, сел за руль. Давненько он не водил машину. Ну, поехали…

Первый живёт недалеко, всего боится, но как страстный курильщик имеет привычку – несколько раз за ночь выходить покурить на крыльцо своего дома.

Оставил машину в одном квартале, подошёл к дому, перелез через забор и затаился за кустом сирени. Там есть собака? Да, появилась овчарка, рыкнула и тут же стихла, подбежала, вильнула хвостом и ушла к себе – собаки его любили, видно чувствовали, что он их ставит выше людей, ведь не обманут, не предадут…

А вот и жертва – приоткрылась дверь, огонёк зажигалки осветил толстый нос и бегающие глазки. Попасть с десяти метров не фокус, он и попал, а потом быстро рывком к забору, в машину и пошёл, пошёл… За спиной всё же сильно залаяла собака, но большого шума не было, и, казалось, ничего не произошло и, никто ничего не заметил.

Теперь второй, это за городом, там охрана, но ничего, прорвёмся, как любил говорить отец.

А имеет ли он право быть судьёй и палачом? Но кто-то ведёт его сегодня, может быть Он?

Не останавливаться! Вот и посёлок богатых домов, дом этого первый от леса. Съехал с дороги, оставил машину и пробрался к воротам. Охрана. Как проникнуть в дом? Он же не Рэмбо, да и пуля всего одна осталась, он только сейчас об этом подумал. Но сегодня его кто-то вёл – опять везло: подъехала машина, остановилась, и вышел этот с квадратным охранником. Обычно, охранник вёл его до ворот, но сегодня:

– Езжай, поздно уже, ночь, тихо, десять метров я дойду сам… – услышал он, и машина уехала.

Этот сделал пару шагов к воротам, вздохнул, посмотрел на лес, на небо и встретился взглядом с палачом.

– Ты !? – узнал и …

Телефонный звонок вывел его из небытия.

– Доброе утро! Извините за ранний звонок! Это Миша, доктор… Я сегодня дежурю, вот, принесли результаты анализов, и у вас всё в порядке, там были ошибки, попьёте витаминчики, я пропишу… – Он недослушал, положил трубку, машинально включил телевизор.

«…сегодня ночью в нашем городе произошло несколько происшествий: два убийства, ограбление квартиры, попытка изнасилования. Подробности – в следующем выпуске. А сейчас, послушайте концерт «Хора Турецкого»».

Он резко повернулся, открыл сейф: ремингтон стоял на месте и две кабаньи пули лежали на полке.

Так как там говорил Иисус: «Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец Небесный».

Посвящается всем игравшим со мной в футбол,

а в первую очередь – Александру Юлиановичу Грущинскому и

Евгению Николаевичу Мельнику, которые играют

со мной ВСЕГДА!

Жизнь моя, футбол!

Всю жизнь играю в футбол, хотя особых способностей к этой игре не имею. Помню, мальчиком, с восхищением наблюдал, как играли на год старшие, чем я, дворовые футбольные знаменитости Фридля (Витя Фридлянд) и Саморяд (Серёжа Саморядов) и был счастлив поиграть с ними вместе. Вспоминается эпизод, когда мне удался финт, которым я этого Саморяда обыграл, и это осталось со мной навсегда. Играли либо на стадионе «Локомотив», на маленькой площадке, либо в «больничке», т. е. во дворе находившейся напротив нашего дома больницы. Я пытался играть, хотя меня и в команду класса особо не брали. Два моих выступления за класс врезались в память: однажды я всё-таки выпросился выйти на замену и набежав свободным на ближнюю штангу забил решающий гол, а в другой раз стал в ворота, но мой друг Киря (Витя Кирьяков), игравший за наших противников из старшего класса, так меня напугал разговорами про убийственную силу удара их нападающего Скляры (Вити Склярова), что я закрыл глаза при первом же его появлении с мячом у наших ворот и пропустил лёгкий гол. После этого случая я никогда в ворота не становился.

Играть меня всё же брали, так как я был дружелюбный хороший мальчик, лучший математик и квнщик школы, ребята меня любили, а кроме того, у меня был настоящий красный футбольный мяч, который подарил мне старший брат Генка, когда приехал разбогатевший из первого студенческого стройотряда из Сибири. Кстати, вот тогда я в первый раз услышал названия Абакан, Нефтеюганск, Тайшет, Сургут …, которые потом во времена нефтяных олигархов стали знаменитыми, а тогда, в 60-х, эти просторы осваивались студенческими стройотрядами.

И больше я вспомнить какие-то свои футбольные успехи из детства не могу. Хотя вот болельщиком и знатоком я всегда был изрядным. Мечта моего детства была стать футбольным комментатором или спортивным журналистом. Я даже выпускал мальчишкой собственную домашнюю газету «Советский Спорт» (других спортивных газет мы тогда не знали, а за настоящим «Советским Спортом» я бегал с нетерпением по 5 раз на день к почтовому ящику и зачитывал его, как говорится, до дыр). Начало моего футбольного «боления» приходится на 1964 год, хотя и до этого отец с раннего детства брал меня на футбол на стадион «Локомотив», а он располагался рядом с нашим домом, где играла наша городская команда с таким же названием. Так как отец преподавал в Пединституте, то у него на физкультурном факультете училось большинство футболистов, которых он опекал. Это была неплохая команда мастеров, игравшая в союзных первой и второй лигах и добивавшаяся периодически достаточно весомых локальных успехов. Приезжали к нам на товарищеские и показательные игры и ведущие команды – мне доводилось воочию видеть игру знаменитых футболистов: Льва Яшина и всего легендарного «Масловского» киевского «Динамо».

Особо винничане гордились успехами наших местных воспитанников, среди которых был Валентин Трояновский – блестящий форвард киевлян, который сильно пил и в периоды обострений ссылался в винницкий «Локомотив». В те годы в «Локомотиве» играли: непроходимый китаец – защитник Юн Чень Ян, заводной полузащитник Александров, по прозвищу «мотороллер», могучий вратарь Антон Востров, который выпивая в ресторане «Октябрьский» за обедом бутылку водки, от второй отказывался, говоря: «Нет, мне на тренировку, а Абрам (тренер Лерман) не любит, когда пахнет…», и многие другие кумиры футбольной Винницы. В центре города существовала биржа болельщиков, где старик Тарнавский заявлял: «Кому Пеле забил тысячу голов? Лукамелешковским хутогам? Вапнягке? Гастолкал своей ж…й весь миговой футбол!».

На стадионе собирался весь город. Там обсуждались городские новости, назначались встречи, обсуждались планы, а деревянные винницкие трамваи в день матча были облеплены добирающимися до стадиона висящими болельщиками, как сладкий арбуз пчёлами. Назад все уже шли пешком, по-моему, трамваи даже останавливали после матча, чтобы их не перевернула толпа. Там, на стадионе, уже в семидесятые, были продемонстрированы первые в городе настоящие американские джинсы Levi’s, купленные Толей Ерохиным за 40 рублей (а именно 40 рублей в месяц составляла студенческая стипендия).

В восьмидесятые «Локомотив» превратился в «Ниву», которая продолжала оставаться заметной командой, даже играла (уже в девяностые) в еврокубках, выйдя в 1995 году в финал Кубка Украины. Тогда, вратарь Цыткин в полуфинальном матче с донецким «Шахтёром» в послематчевой серии отбил все пенальти, а, много позже, когда нас лично знакомили, и я напомнил ему про это, скромный Володя сказал: «Ну что вы – я просто не успел увернуться…». Самыми значимыми играми сезона для винничан были матчи с житомирским «Автомобилистом». Для наших городов это было как дерби, как битвы ереванского «Арарата» с тбилисским «Динамо» или киевского «Динамо» с московским «Спартаком». Четыре гола забитых в Житомире Игорем Гатауллиным (сейчас руководителем профсоюза футболистов Украины, с ним мы дружим до сих пор) вошли навеки в футбольную историю Винницы.

А в 1964 году я услышал радиорепортаж с проводившегося в Ташкенте дополнительного матча за чемпионство между московским «Торпедо» и тбилисским «Динамо». Тбилисцы выиграли в дополнительное время, решающие голы забил Илья Датунашвили, а я стал на долгие годы фанатом этого клуба. Потом это почему-то перенеслось на все грузинские команды во всех видах спорта.

Я обожал Славу Метревели, Мишу Месхи, а потом стал поклоняться Давиду Кипиани, Муртазу Хурцилаве, Манучару Мачаидзе, Владимиру Гуцаеву, Рамазу Шенгелия … Никогда не был в Грузии ( однодневные заезды на кораблях в Сухуми и Батуми не в счёт), но в грузинских фамилиях и вообще во всём грузинском для меня была какая-то тайна, шарм, страсть, обаяние … И я был впоследствии несколько разочарован тем, что на самом деле среди грузинов, как и среди людей других национальностей, есть и плохие, и некрасивые, и нечестные… и, вообще, разные люди.

Но в лучшие годы тбилисское «Динамо» играло потрясающе – это был не наш, а какой-то южный, очень техничный, часто нелогичный, вдохновенный футбол, похожий на игру бразильцев или знаменитых «летучих голландцев» с гениальным Йоханом Круиффом. У нас играли не так…

Правда, времена меняются и, хоть я и сейчас неравнодушен к грузинскому футболу, но таких ярких мастеров там сегодня нет и последними из плеяды великих грузинов были, пожалуй, лет десять назад кумир английских болельщиков, легенда «Манчестер Сити» Кинки (Георгий Кинкладзе), ну и не так давно завершившие многолетние успешные карьеры ветераны «Милана» и Бундеслиги Каха Каладзе и Леван Кобиашвили.

В институте и в армии я в футбол особо не играл, а из спортивных игр занимался баскетболом и шахматами, где действительно имел кое-какие реальные успехи. Правда, дальше этого дело не пошло: всё-таки в баскетболе мои возможности были ограничены, а шахматам на смену пришёл преферанс, а это уже тема отдельного разговора.

С начала восьмидесятых мы стали играть каждое воскресенье с друзьями по утрам: сначала на пляже и в школе, где работал учителем «поэт-футурист и художник – абстракционист» (как он сам себя называл) Киря, потом в специализированных минифутбольных комплексах. Через эти футболы прошли все мои друзья, вне зависимости от степени футбольного таланта, и со временем они стали частью жизненного уклада нашего города.

К нам приходили поиграть и профессиональные футболисты (например, знаменитый украинский вратарь, герой кубковых успехов «Нивы», а сейчас тренер юношеской сборной Украины, Владимир Цыткин, другие ребята, выступавшие за команды мастеров). И сегодня каждое воскресенье, зимой и летом на минифутбольном поле собираются мои друзья, ученики и коллеги. Команда нашей фирмы – один из лидеров винницкой минифутбольной ІТ-лиги. Мы выезжали ветеранской командой старых «педа…гогов». «Starper’do» (произносится с французским прононсом) на игры в Коблево и Каменку, где успешно противостояли профессиональным минифутбольным командам «Укртелекома», одним из руководителей которого многие годы работал мой друг Вова Лысогор, организовывавший эти встречи (именно он и говорит с французским прононсом). Играл я и в составе команды преподавателей против студенческой сборной, и там погоду не испортил: мы не проиграли, гол я хоть и не забил, моменты имел и передачу голевую исполнил. А однажды, когда мы с друзьями путешествовали по Байкалу, в лагере на мысе Улирба обыграли студенческую команду Иркутского политеха, считавшуюся чемпионом байкальского побережья, со счётом 9:0, из которых три мяча удалось забить мне. Как это получилось до сих пор остаётся загадкой: то ли чудодейственный воздух и вода Байкала, то ли какие-то потусторонние силы, но, к ужасу многочисленных поклонниц студенческой команды, мы забили шесть голов, а, когда они попросили дополнительное время, не веря, что эти старики могут так выигрывать, заколотили ещё три…

А вообще, я за это время забил тысячи голов и сегодня в пенсионном возрасте продолжаю забивать. Но вот один случай заставил меня несколько по-иному посмотреть на свои футбольные занятия, без которых сегодня не могу представить себе свою жизнь: я даже шучу, что, если меня нет на футболе в воскресенье в 8 утра, и я не предупредил и никуда не уехал, то, значит, я умер.

Как-то в одно и з воскресений мы собрались поиграть на постоянно арендуемом в тёплое время поле в спорткомплексе футбольного клуба «Нива», и пришло не так много народу, да и наши лучшие футболисты по разным причинам не явились. А в это время предложили объединиться ребята-спортсмены: борцы, боксёры, силовики, которые тоже не имели полного состава на две команды. Их было человек восемь, они все спортивные, тренированные, лет по 25-30,ну а нас шестеро и все разномастные, как говорится.

Я подумал: «Как с ними играть?!!».

Говорю ребятам: «Начинайте, а я на замену выйду…».

По минифутбольным правилам, пять на пять. Начали: один, два, три, четыре… 4:0 в их пользу. Делать нечего – надо выходить. Я, с детства малоспособный к футболу, в шестьдесят лет выхожу против здоровенных тренированных молодых ребят?!!

Покараулил мяч на дальней штанге: 4:1.

Замкнул прострел: 4:2.

Забил пяткой между ног их вратарю (только и услышал за спиной его возглас: ой, ё!..) 4:3.

Потом ударом с углового в дальнюю штангу, чиркнув их защитника и в ворота: 4:4!

Потом попал в штангу и заменился, ушёл с поля: хватит, лучше уже не будет.

Мы тогда проиграли 10:9, но я понял, что не зря прожил свою жизнь!

Розовая горилла

Эта история произошла десять лет назад…

Много лет с самого детства Профессор собирал марки. У него была очень большая коллекция, основной темой которой была фауна. Даже каталог, где указаны все когда-либо выпущенные по этой теме марки и тщательно сверены и отмечены все марки из его коллекции, и тот у него имелся! В последние годы он почти не посещал собрания местного отделения общества филателистов (между собой филателисты называли его просто Общество), а когда-то мальчишкой проводил здесь большую часть свободного времени.

Тогда там собирались сотни людей разного возраста, объединённые страстью коллекционирования, а сейчас, в лихие девяностые, лишь кучка пенсионеров …

Однако Профессор интерес к маркам не терял, исправно пополнял свою коллекцию и в Общество иногда заходил, платил взносы и получал новые украинские марки у одного старичка. Его звали Георгий Сигизмундович, был он очень старым и про него говорили, что он Герой Второй Мировой Войны, то ли поляк, то ли француз, и когда-то воевал во французском сопротивлении “маки”. Старичок был очень интеллигентным и услужливым, но про себя ничего не рассказывал. Однажды профессор его крепко выручил, одолжив крупную сумму денег на лечение внука-наркомана, за что старик был ему очень благодарен и, когда услышал, что Профессор по делам собирается в Париж, неожиданно замер, задумался, а потом взял его за руку и повёл в глубь парка, где усадил на скамейку и попросил несколько минут внимания.

– Я хочу отблагодарить вас и сделать вам подарок – марку, которая станет украшением вашей коллекции. Вы бывали в Париже? Нет. Тогда я объясню, как найти место и человека, который передаст вам мой подарок.

– Мне сказали, что забронировали отель возле площади Звезды…

– Этоли… Прекрасно, я расскажу вам, как пройти от Триумфальной арки, которая находится в центре этой площади. Вы её легко найдёте, оттуда начинаются Елисейские поля. Пройдете по Елисейским Полям, от них отходит много улочек, но вы никуда не сворачивайте. Пройдете через Площадь Согласия, она очень красивая со знаменитым фонтаном, и дойдете до Люксембургского Сада, за которым находится Лувр. Если в него не заходить, то надо повернуть налево и пойти по Рю де Риволи до берега Сены. Вы пройдете мимо старых лавок букинистов и дойдете до Дворца Правосудия (Консьержери). Так вот, в последней перед Доврцом лавке вы найдёте старика, очень похожего на меня. Я думаю, что середина дня, часов в двенадцать по полудню, подходящее время. Его зовут Жак. Вы скажете ему, что Георгий просил отдать розовую гориллу, да, именно так и скажете, он должен помнить русский. Жак передаст вам марку…Это и будет мой подарок!

В Париже Профессор был закручен делами и водоворотом парижской жизни и только утром предпоследнего дня вспомнил про старика и марку. Он пошёл по указанному маршруту. По Парижу гулять всегда интересно, он, честно говоря, не надеялся найти этого Жака, но всё-же… Однако всё случилось именно так, как говорил Георгий Сигизмундович, Жак сидел в своей лавке и был в точности похож на своего брата (или кем они друг другу приходятся).

– Бонжур, месье. Вы – Жак? Я от Георгия… Он просил отдать розовую гориллу.

Брови старика дрогнули, но он ничего не ответил. Профессор повторил, немного подождал и, когда уже хотел уходить, вдруг услышал:

– Приходите через час, она будет здесь.

И ровно через час передал запакованный в конверт климташ с маленькой розовой маркой острова Борнео, на которой была изображена горилла.

Профессор разбирался в марках, таких марок с Борнео, Суматры и других островов Индийского океана было выпущено много в начале века и стоили они, как правило, недорого. Он был немного разочарован, но, возвращаясь домой через Москву, решил заглянуть в офис Московского общества филателистов и поинтересоваться – может есть какой-то фокус с этой маркой. Он оставил её под расписку заместителю председателя общества и договорился зайти на следующее утро, а когда пришёл, то услышал следующее:

–Действительно, таких марок было выпущено много, но на всём тираже была сделана надпечатка, и только одна марка по какой-то причине этого избежала. Она хранилась в коллекции Парижского клуба филателистов, но во время войны исчезла, и Парижский клуб

недавно распространил объявление со списком пропавших марок из своей коллекции и пообещал немалое вознаграждение тому, кто её найдёт, около двадцати тысяч швейцарских франков. Это она, ваша марка… Мы можем взять на себя хлопоты по её передаче, а вы только получите свои деньги за вычетом двадцати процентов, которые пойдут нам. Я думаю, что это будет лучший для вас вариант, ведь если вы захотите её продать сами, то придётся открывать, откуда она у вас и т.д., а так мы знаем, как организовать процесс передачи без лишних хлопот.

Профессор подумал и согласился, а через месяц на его счёт пришли шестнадцать тысяч франков, и они оказались совсем нелишними – надо было заканчивать ремонт нового дома. После получения денег он хотел отблагодарить старика, но тот почему-то не появлялся в обществе, а когда Профессор попробовал его разыскать, то ему сказали, что тот недавно умер, внук-наркоман куда-то исчез, а больше родственников у него не было. Он уже начал забывать про эту историю, но где-то через год ему позвонил из Австралии старый знакомый, Шурик Райхман, отец его ученицы и известный коллекционер, знавший о марках всё. Профессор вдруг вспомнил про розовую гориллу и спросил Шурика про эту марку.

– Без надпечатки? – переспросил Шурик.

– Да, без надпечатки, розовая…

– Да, была такая марка в коллекции Парижского клуба, писали, что она недавно нашлась.

– А сколько она стоит?

– Где-то двадцать-двадцать пять…

– Тысяч швейцарских франков?

– Нет, миллионов американских долларов…

Я просто ограбил банк

Они приканчивали уже вторую бутылку водки, когда Серёга спросил:

– За столько лет дружбы и знакомства ты никогда мне внятно не рассказывал, где ты тогда, 20 лет назад, взял 20 тысяч долларов, с которых начался наш бизнес… Может быть, сейчас? А? Или за этим стоит какая-то страшная тайна? Может, ты убил кого-то тогда или ограбил?

Костя рассмеялся:

– Ты что с ума сошёл? Ты же меня знаешь. Мне и ударить-то человека трудно…

Друзья сидели уже давно, отмечая двадцать лет создания своей фирмы. Официальные торжества для коллектива и партнёров прошли вчера. А сегодня они сидели вдвоём в любимом месте в беседке в углу большого Костиного сада, как садились каждый год в этот день, 18 июля. Оба давно уже были богаты и независимы, но каждый год вспоминали тот день, когда Костя, вернувшись из первого своего послеармейского отпуска с юга, откуда-то взял 20 тысяч долларов, они накупили на них компьютеров и … пошло…

– Ладно, наверное, пришло время рассказать тебе, как всё было. Ты же помнишь, я тогда, дембельнувшись в мае из армии, взял у родителей немножко денег и махнул на две недели в Гурзуф, оттуда и привёз эти двадцать тысяч.

В Гурзуфе я снял комнатку у бабульки рядом с морем и стал купаться, загорать и делать всё остальное, что и положено делать вернувшемуся из армии молодому человеку, который давно не видел моря и женщин… Конечно, в мае вода в Чёрном море ещё прохладноватая, но, ты же знаешь, для меня это не проблема. А, кроме того, Гурзуф всегда был известным местом, куда съезжались преферансисты. Там можно было встретить весь цвет преферанса бывшего Союза, что тоже было причиной, почему я туда поехал. Я ведь с юности привязан к этой игре, а в армии особо не поиграешь. Пару дней я осматривался, а потом начал играть. Не по-крупному. Больше выигрывал, но не очень много. А в один из дней уже перед моим отъездом вдруг пронёсся слух: «Полицай приезжает».

– А кто такой Полицай? – спросил я у одного из своих партнёров, Анатолия Ивановича Вдовина, тогда – заведующего отделом промышленности Закарпатского обкома партии. Преферанс ведь всех уравнивает, и за одним столом часто оказывались и высокопоставленные боссы, и такие, как я.

Полицай – это легенда… Он приезжает сюда каждый год с внуком и обирает всё побережье. Зовут старика то ли Жора, то ли Юра, а кличка его взялась, наверное, из-за его патологической нелюбви к евреям, а, может, из-за того, что он никогда не прощает ошибок за столом.

Упустить такой шанс я не мог и уже на следующий день по рекомендации Вдовина оказался за одним столом с этим монстром, который на первый взгляд выглядел дружелюбным говорливым толстым стариком (а стариками для меня тогда были все люди старше пятидесяти лет), с длинными руками, ярко выраженным сколиозом, что делало его немножко горбатым, и хитрыми маленькими всегда красными глазками над массивным утиным носом. Играли на большом балконе его просторного номера в пансионате «Жемчужина Крыма» с видом на Медведь-гору. Четвёртым пригласили некого рыжего Борю из Львова, не очень приятного мужичка лет тридцати, мастера спорта по шахматам, обладавшего какими-то неординарными математическими способностями и до приезда Полицая сильно пощипавшего приезжих любителей. Для начала договорились играть по двадцать копеек за вист, что не много и не мало, и это я при аккуратной игре мог себе позволить, т.к. на всякий случай тысчонка в кармане ещё у меня имелась. Играли Ленинградку с так называемым «джентльменским» вистом и дорогими распасами.

Игра шла ровно, спокойно, распасов было немного, и всё закончилось в соответствии с табелем о рангах: Полицай и Боря выиграли вистов по триста, я вышел в ноль, а Вдовин проиграл. Было ещё не поздно, и поэтому на предложение старика и Вдовина пойти искупаться и поужинать на пристани в очень вкусном армянском ресторанчике я ответил согласием. Полицай взял с собой внука, очень симпатичного мальчугана лет семи, который любезно одевал на искажённого сколиозом дедушку носки, за что всегда получал в награду то мороженное, то орешки, то чучхеллу. Искупались, выпили, закусили чебуреками и шашлыком, Вдовин засобирался к себе на виллу (а, как крупный начальник, жил он с женой и дочкой в отдельной вилле тут же на территории пансионата), а я пошёл проводить Полицая, и на прощанье, когда внук уже побежал в номер, он задержал меня и спросил:

– А ты не еврей, часом, парень, не люблю я их: всё считают себя богоизбранным народом, а нас всех дерьмом…

– Нет, – неизвестно почему соврал я, чуть не в первый раз в жизни.

Ты же помнишь мою бабушку Иду, и по всем еврейским галахическим законам я есть чистокровный еврей! Но тут почему-то солгал, не из-за стеснения, я всегда гордился своим еврейством, мальчишкой дрался из-за оскорблений по этому поводу, но тут почувствовал, что надо скрытничать и может получиться интересное продолжение.

– Вот ты мне сразу понравился, если хочешь, я возьму тебя завтра с собой в одну компанию. Твоё дело играть и ничему не удивляться, но одно условие: и выигрыш, и проигрыш пополам! Вернее, даже так – выигрыш пополам, а если проиграешь, то я дам денег на расчёт. Идёт?

– Да, конечно, почему нет…

– Тогда в шесть вечера завтра жду тебя здесь у входа в мой корпус.

Мы попрощались, я пошёл домой и полночи ворочался в предвкушении чего-то необычного завтра. Это был мой последний день, а на послезавтра утром у меня уже был билет на поезд домой.

Весь следующий день я промаялся в ожидании. А без четверти шесть уже торчал у входа в Полицаевский корпус. В шесть вышел старик, а ещё через пару минут подъехала чёрная «Волга», и мы поехали. Дорога заняла полчаса куда-то в горы, и в конце пути мы очутились в красивой долине на веранде большого дома, где нас уже ждали пожилой кавказец с золотыми часами на волосатой руке, толстой золотой цепью с золотым орлом на волосатой груди и золотыми зубами в усатом рту, назвавшийся Ашотом, и хозяин дома, моложавый, но совсем седой, Юрий Николаевич, в распахнутом генеральском кителе. Играли ту же игру, что и вчера, но ставка… ставка была умопомрачительная – пять долларов за вист! Но меня предупредили, не удивляться, а так я вообще ничем не рисковал. Началась игра, и как-то сразу Полицай и Ашот начали выигрывать, армянин вообще сыграл два мизера, а вот генералу не везло– он дважды подряд взял по пять взяток на шестерных распасах, а потом ещё сел без двух на выходе на семерной. Я держался в нуле, и по такой игре вообще ни о чём не беспокоился, но что-то должно было произойти, зачем-то ведь он меня сюда привёз, и это ожидание создавало за столом какое-то непонятное напряжение. И оно произошло, во время одной сдачи, когда пуля уже близилась к концу, а Полицай сдавал, не успел я поднять карты, как услышал, что генерал, сидевший раньше меня, сходу объявил мизер. Я посмотрел карты, сразу понял, что, как минимум девять, у меня на руках, и сходу выдохнул:

– Девять!

Лишь потом внимательно рассмотрел карты и испугался, там можно было и недобрать: туз, король, дама в пике и трефе и по тузу с дамой в красных мастях. Мне даже на секунду показалось, что при неподходящем прикупе и раскладе можно сесть не только без одной, но и без двух взяток. Нет, заказав бескозырку, тут без двух не сядешь, но без одной можно. Ох, и неудобно будет перед Полицаем. Всё зависело от прикупа, а в прикупе оказались два красных короля! Я сидел и смотрел на свои карты – там лежали туз, король, дама в четырёх мастях. Я сначала даже не понял, что произошло… У меня на руках лежал преферанс. Все знают, что это бывает, но никто никогда этого не видел. Я, правда, встречалодного моряка, который будучи в сильном подпитии утверждал, что ему однажды выпал преферанс. В общем – преферанс был сродни Лох-Несскому чудовищу! По правилам, если выпадает преферанс, игра заканчивается, и весь выигрыш достаётся тому, кому он выпал. Причём, чем больше другие выигрывали, тем больше становится их проигрыш, т.к. гора у победителя обнуляется и переписывается проигравшим, а всё недоигранное, как и все висты, дописывается победителю. Все (кроме старика) были в шоке от происходящего, причём не столько из-за денег, они были, судя по всему, богатыми людьми, а просто из-за необычности ситуации. Когда посчитали, выяснилось, что я выиграл больше пяти тысяч вистов. С учётом проигрыша Полицая мы на двоих привезли к нему в номер больше двадцати тысяч долларов. Внук уже спал, и старик предложил:

– Давай сходим искупнёмся и перекусим, а потом у меня будет к тебе интересное предложение, ты жк теперь богатый!

Я не посмел отказаться, и приключения продолжились, я даже забыл, что собирался провести последнюю ночь с одной симпатичной девушкой из Новосибирска, которая снимала комнату напротив. Итак, мы искупались, и я даже удостоился чести помочь деду надеть носки, перекусили и выпили в баре на берегу моря, и тогда Полицай предложил:

– Давай сыграем вдвоём в «гусарика» на все выигранные деньги. Кто будет в плюсе, тот всё и забирает.

И, предвосхищая мой вопрос, добавил:

– Клянусь, что буду играть честно и ничего не «заряжать».

Ну и как же я мог отказаться? В общем, играли мы этот полтинник чуть ли не до утра, и я выиграл, а когда уходил с деньгами в пакете, то обернулся и сказал сильно разочарованному Полицаю:

– Извините, я вам солгал: я еврей! – и, не оборачиваясь, побежал вниз по лестнице.

А вслед неслись отборные ругательства старого шулера.

***

– Вот оттуда и взялись наши первые деньги, Серёга!

Они снова выпили, и Костик рассмеялся:

– Ну что, поверил? Я всё это придумал! На самом деле – я просто ограбил банк!

Миром правит любовь

Говорят, что двое мужчин любивших одну женщину называют молочными братьями. Конечно, испокон веку, молочные братья-это младенцы, вскормленные одной кормилицей, но в наше время понятия расширяются, вот уже и учёные шутят, что два профессора, оппонировавшие одну диссертацию, – это тоже «молочные братья». Однажды Руслану помог его «виртуальный молочный брат». У него был роман с женщиной, жившей на центральной площади города Н. Вернее, окна ее квартиры выходили на центральную площадь. Руслан часто любил её в сопровождении всяких торжественных действ на этой площади- один раз даже под выступление президента. Но особо ему запомнилось, как в самый разгар любовной схватки прозвучало громкое объявление:

– А сейчас к нам присоединяется почетный гражданин города Н, губернатор нашей области Артём Сергеевич Вековищев!

Раздались аплодисменты, а потом сильный голос произнес:

– Я с вами, дорогие друзья, каждую минуту я с вами! В каждом вашем деле я поддерживаю вас! Можете на меня рассчитывать…

Они с женщиной рассмеялись и каждый подумал о своём: Руслан представил тут губернатора третьим и рассмеялся, а женщина улыбнулась и немного смутилась. Может, она поймала мысль Руслана, а, может быть, просто подумала о чем-то своём- мы никогда не знаем о чём думают женщины.

На самом деле, этого Вековищева Руслан ранее никогда не видел и не думал, что он ему зачем-то пригодится. В городе Н Руслан бывал часто по делам бизнеса. Он владел крупными пакетами акций нескольких молочных заводов и периодически объезжал районные центры проверяя дела и принимая участие в оперативном управлении предприятиями и стратегическом планировании. Но со временем молочный бизнес ему наскучил, хотя дела шли нормально и доход от таких предприятий, расположенных в зоне молочного скотоводства, был не то, чтобы значительный, но осязаемый. Однажды в воскресенье, которое он проводил с друзьями ему в течении часа раздалось пять звонков с разных молочных заводов! В одном санэпидемстанция соседней области арестовала их машину, которая собирала молоко по сёлам, а борьба за молочные зоны была нешуточной и в ход шли любые средства. В другом- объявилась делегация крестьян из дальнего села, куда из-за плохих дорог не доезжали сборщики молока, и им сказали, что только Руслан, как председатель наблюдательного совета завода, может решить эту проблему. В третьем- какой-то подвыпивший работяга пытался перетащить через забор головку сыра, упал и разбил себе голову, да так, что его увезли в реанимацию…. Наутро, сидя у себя в красивом столичном офисе, за полированным столом из красного индонезийского дерева, он понял -пора продавать бизнес. В это же время на главном их заводе, расположенном в старинном еврейском местечке на границе с Молдавией, наступили тяжелые времена- мэром избрали бывшего боксера, который и на ринге был панчером, и в жизни привык решать все дела резко. Вот он и задумал сконцентрировать собственность над самыми крупными предприятиями под своим контролем и выкупить молочный завод. Конечно, мэр мог создать ситуацию, при которой этот завод пришлось бы уступить за бесценок или вообще закрыть, и с ним надо было как-то договориться, а это было трудно. Он и боксёр был известный своим несгибаемым характером и человек жёсткий, не терпящий столичных чужаков. Руслан попробовал было с ним встретиться и объясниться, но разговора не получилось. У мэра был готов уже и покупатель – его друг детства, человек из местных, бывший начальник таможни, который ушёл на покой и хотел разместить свои капиталы под боком в родных местах. Вот только цену он давал намного ниже рыночной стоимости. Было понятно, что местная власть может попросту задавить завод и заставить владельцев принять невыгодные для себя условия. Как сказали по секрету Руслану- повлиять на ситуацию может только губернатор Вековищев. Но как подступиться к этому мощному старику, который, по слухам, может возразить даже президенту? И тут Руслан подумал: «Чем чёрт не шутит- мы же виртуальные молочные братья!» Правда, надо было подобрать какое-то более подходящее для человека старой формации слово вместо «виртуальные». Научные определения «псевдо» или «квази» не подходили, «гипотетические» – еще хуже. И Руслан остановился на: «типа молочные братья».

Попасть на приём к губернатору было не просто, но Руслана имел связи и авторитет в области и ему устроили аудиенцию у Вековищева в пятницу ближе к концу рабочего дня. Когда Руслан появился в приёмной немолодая секретарша предупредила:

– У Вас пятнадцать минут!

Губернатор сидел один в кабинете. Это был дородный, немного лысоватый мужчина со светлыми глазами, похожий на актёра Баринова, но очень серьезный. Руслан поздоровался, губернатор кивнул в ответ и показал на стул.

– Я вас слушаю, Руслан Петрович.

И Руслан рассказал всю историю своего молочного бизнеса, упомянул сколько он сделал для области и районов, где располагались заводы, а потом перешел к сути вопроса- нет, он не жаловался на мэра- боксера, просто рассказывал и просил посодействовать справедливому решению вопроса- он готов уступить завод, но по рыночной цене.

– А почему я вам должен помогать- боксер и таможенник местные ребята, завод будет работать на благо района, а не приносить прибыли чужакам. Это бизнес, дорогой мой, и никто ничего противозаконного с вами не делает.

Сам тон губернатора был не таким, чтобы его можно было истолковать иначе, чем отказ, да и привлечь его было нечем: у Вековищева были свои, и значительные, источники дохода и мзда за относительно небольшой молокозавод его не могла заинтересовать. И тогда Руслан сказал:

– Но мы же с вами «типа молочные братья» …

– Это как? – губернатор удивленно поднял брови.

И Руслан рассказал, как мог… Он закончил словами:

– Вот поэтому я и считаю вас своим молочным братом!

Губернатор минуту помолчал, потом рассмеялся, встал, достал бутылку французского коньяка и два фужера. Руслан задержался у него на полтора часа, и эта бутылка была не последней. Завод продали по справедливой цене. Он давно не занимается молочным бизнесом, но верит, что миром правит любовь.

Две жемчужины

Уже многое, из того, что мечтал увидеть, исполнилось, но кое-что оставалось. Например, последние динозавры- драконы с острова Комодо. У него был племянник, много повидавший человек по прозвищу Хозяин. Хозяин в молодые годы по глупости во время короткого Андроповского террора в начале восьмидесятых молодым студентом авиационного института попал в тюрьму за рулон джинсового материала, из которого намеревались шить джинсы. Вышел оттуда с большим опытом и авторитетом, при этом оставаясь очень приятным и уважаемым человеком. Так вот, этот невозмутимый, ни чему не удивлявшийся человек, ставший крупным бизнесменом, говорил, что самое большое впечатление в жизни на него произвели драконы Комодо, а он прошел многие российские страшные тюрьмы и пересылки. И вот, решено- летим к драконам- заказан лучший отель на Бали, самолет на остров Флорес, с которого можно добраться на Комодо и Ринчу, а гигантские вараны обитают только на этих двух островах, и катер с проводником для путешествия к ним. Всё шло по плану-нетяжелый перелет через Доху, приземление и встреча в уютном Балийском аэропорту в Денпасаре, трансфер в отель, который был на уровне ожиданий- с прекрасным сервисом, уютными пляжами в спокойной лагуне, отделенной от бурного моря молом, разнообразными ресторанами с вкусной едой, да и сам остров и его исповедующие индуизм жители были очень приятны-древние храмы на берегу океана и в джунглях, священными обезьянами вокруг, красивейшие виды , уютные бухты, позволяющие с маской любоваться великолепием подводного мира, замечательное искусство балийских мастеров – изделия из разных сортов дерева, батик, серебряные украшения… Всё это было очень красиво и интересно, но он ждал четвертого дня, когда было намечено путешествие к драконам. И рыб, и мастеров, и храмы он мог увидеть и в других местах, а вот динозавры-это только тут!

Перелет на Флорес в маленьком самолетике был не утомительный, сам остров они не рассматривали, а сразу же отправились в порт в сопровождении очень любезного проводника по имени Ока с острой, почему-то показавшейся ему лисьей, мордочкой. Удобный просторный катер, который обслуживали три матроса, разрезал голубую гладь океана и проносил их мимо красивейших необитаемых островов, покрытых горами и джунглями и вот, наконец, Комодо. Пока плыли проводник рассказал про варанов, хотя многое они уже знали и сами: вылупливаются из яиц, которые созревают в специальных устроенных в укромных местах гнездах девять месяцев (потом они видели эти гнезда в кустарниках и корневищах деревьев или песке), живут примерно столько, сколько живут люди, пару первых лет, пока маленькие, на деревьях (из-за каннибализма родичей, других врагов у варанов здесь нет), потом спускаются на землю , скорость их бега достигает сорока километров в час, большую часть суток в светлое время и в жару они находятся в полусонном состоянии, прекрасно плавают, хищники, хотя и всеядны, но любят разную дичь, которая в изобилии водится на островах( обезьяны, олени, дикие свиньи, буйволы), не брезгуют при случае полакомиться и человечиной. При этом укус их из-за бактерий считается смертельным и проводник поведал ряд страшных случаев. Вараны достигают пяти-шести метров в длину и внешне представляют собой что-то среднее между динозаврами и большими крокодилами. Острова Комодо и Ринча являются заповедниками и передвигаться по джунглям можно только в сопровождении специальных проводников- рейнджеров.

И Драконы оправдали ожидания. После инструктажа и оплаты рейнджер повел их вглубь острова и минут через двадцать прогулки по джунглям показал дремлющего в тени дракона, он был похож на большого крокодила. Подходить к ним на расстояние ближе четырех-пяти метров опасно. После они видели много драконов, даже засняли одного очень близко, двигающегося на оставленную на тропинке камеру. Сами при этом прятались в стороне. Жаркий день разморил драконов, и они мало интересовались добычей, хотя в ночное время во время охоты проявляют стремительность и укусив преследуют жертву до тех пор, пока она не испустит дух.

Острова эти почти необитаемы, но в одной з бухт Комодо, как раз там, где пристань для катеров, есть небольшая деревушка, в которой расположен лагерь рейнджеров, администрация заповедника, небольшое кафе и парочка рыбацких домиков, где проживает несколько семей. Они торгуют разными поделками, ракушками и жемчугом на импровизированном рыночке для туристов. Несмотря на большой интерес в мире к комодским драконам туристов, кроме них, не было- путешествие с Бали неблизкое, а из Австралии еще дальше, поэтому туристы приезжают на катерах, удовлетворяют свое любопытство и уплывают. Неорганизованных туристов в этой части океана практически не бывает.

На рынке купили несколько красивых жемчужных ожерелий для подарков, но чего- то особенного не увидели, хотя искали. Несколько лет назад во время путешествия на Маврикий он купил жене красивое ожерелье из крупного серого барочного жемчуга и хотелось для комплекта присмотреть пару жемчужин для кольца и серег. Ожерелье было куплено после удачной рыбалки на лодке с необычным названием «234». Оказывается, на ней был выловлен рекордный марлин весом 234 килограмма. Трудно было представить такую рыбу, но именно благодаря ей на рыбалку на этой лодке и с этой командой стояла большая очередь. Но им с другом повезло, правда большого марлина не досталось, сколько его не искали в бурном Индийском океане. А штормило и волна иногда захлестывала суденышко так, что они даже переглядывались, не веря в трагический конец рыбалки. В конце концов, они выловили два десятка двухкилограммовых бонито и были полностью удовлетворены. На волне этого удовлетворения и было куплено великолепное ожерелье из серого крупного барочного жемчуга с белым золотом. И вот к нему-то и требовался комплект. В этой части Индийского океана иногда попадается очень красивый крупный жемчуг разных цветов. В основном жемчуг обычный, но иногда встречаются очень крупные жемчужины серого, розового и других цветов необычной формы, которые стоят целые состояния.

Когда уже отплывали с острова к катеру на лодке со стороны противоположной причалу подплыл мальчик, который хотел что-то предложить. На ладони у него лежали две очень крупные барочные жемчужины- одна серого цвета, ровно такая, которую он искал для кольца жене, а вторая более крупная голубая.

– О! How much?

– One hundred for each pearl…

Ока протянул руку и взял у мальчика жемчуг, но голубая жемчужина выскользнула у него из рук и покатилась на дно катера. Пока проводник и матросы ползали по катеру в поисках голубой жемчужины, ему удалось внимательно рассмотреть серую и договориться с мальчиком о покупке за пятьдесят долларов, что и было сделано. Тщетные поиски голубой длились минут двадцать, но надо было уплывать и Ока что-то сказал мальчику на их языке, протянул какую-то купюру, но мальчик не соглашался, они заспорили и катер отчалил. А мальчик вдогонку осыпал проводника отборными проклятьями на своем языке. Настроение было немного испорчено и Ока долго извинялся за этот инцидент. После этого про жемчуг никто и не вспоминал до самого Флореса.

По дороге искупались на очень красивом розовом пляже, где из-за кораллов вода имеет розовый цвет. И настало время возвращаться.

Окончание путешествия на Бали прошло прекрасно – национальный балийский танец Чакчак в храме Улувату, правда поставленный около ста лет назад голландскими хореографами, произвел впечатление.

Через полгода случайно в новостях по телевизору увидел репортаж с аукциона, на котором была за большие деньги продана рекордных размеров голубая жемчужина и на заднем плане мелькнула знакомая лисья мордочка … или ему это показалось. Потом долго искал подробности в сети, но никаких деталей установить не удалось.

А из серой барочной жемчужины с острова Комодо вышло прекрасное кольцо, которое он подарил жене на юбилей.

День Радио или Декан запретил

К пятидесятилетию радиотехнического факультета Винницкого национального технического университета.

У любого человека существует малая родина- место откуда он произошел, где начался его жизненный пусть взрослого человека. Для меня таким местом стал радиотехнический факультет Винницкого политехнического института (так тогда назывался наш университет). Здесь жизнь подвергла меня первым взрослым испытаниям, здесь появился реальный интерес к профессии учёного, здесь была любовь, дружба, спортивные состязания, поездки в колхоз, студенческие вечера…

Я всегда испытывал сильную тягу к творчеству- еще в школе постоянно занимался КВН-был капитаном школьной команды, которая в те времена была лучшей в городе, пробовал ставить капустники, писать стихи. Это, наверное, во многом связано с тем, что у нас в школе был старшеклассников «Факел», руководителем которого была замечательная учительница литературы Эта Самойловна Фридман. Именно она первая познакомила нас с поэтами серебряного века, импрессионистами и многим другим. Там я услышал, что есть такие писатели как Булгаков, Зощенко, Ильф и Петров, хотя читал я очень много и пользуясь возможностями своего отца, профессора исторического факультета пединститута, часами пропадал в книгохранилище институтской библиотеки. И даже мечтал в юные годы про карьеру журналиста, но любовь и способности к математике взяли верх и я, преодолев мучительный выбор между Винницей и неизвестностью путешествия в Москву (а у меня, как у победителя ряда математических олимпиад, было приглашение поступать на факультет прикладной математики МГУ), поступил в наш институт. Тогда считалось, что наиболее сильную математическую подготовку дает именно радиотехнический факультет- вычислительная техника была чем-то из области фантастики, а автоматчики делали первый набор, мой будущий руководитель профессор Маликов приехал в Винницу и кафедра, которую я сейчас уже 27 лет возглавляю, только создавалось.

Итак, я поступил на специальность 0701 «радиотехника».

Сейчас я хочу рассказать не про учебу и путь в науку, хотя, безусловно, многое из того, чего я потом достиг, было заложено моими университетскими педагогами- Ефимом Авдеевичем Карповым (по сей день считаю его лучшим методистом в истории нашего университета), Левоном Наримановичем Гейвандовым(у него я постигал основы тензорного исчисления и функционального анализа и ,признаюсь, хотя обычно всё в математике мне давалось легко, тут приходилось напрягаться), Станиславом Александровичем Курковым( он научил меня понимать, как всё происходит в радиоприемных устройствах на самом деле) и многими другими.

В то время я всегда режиссировал студенческие капустники-еще первокурсником входил в знаменитую команду КВН института, которая зимой 1973 года обыграла команду мединститута, потом КВН надолго закрыли, а за первое выступление на «Юморине» меня чуть не выгнали из комсомола, что тогда практически однозначно означало исключение из института, усмотрев в нашем спектакле перефразирование Ленина, который в Советском Союзе считался неприкосновенной фигурой. После прекращения КВН наша творческая энергия находила выход в студенческих спектаклях, которые ставились пару раз в год к знаменательным датам. Главным праздником на нашем факультете был День Радио. И вот к очередному Дню Радио (если мне не изменяет память-это был 1976 год) мы подготовили интересный спектакль, одной из главных героинь которого стала пегая в яблоках кобыла Бетти. Кобылу составляли из двух прикрытых попоной человек, причем голову исполнял один рыжий студент с очень выразительной конопатой физиономией и характерной мимикой. Реклама про появление кобылы на сцене нашего института («Впервые на сцене ВПИ. Только в день Радио! Пегая в яблоках кобыла Бетти!») уже давно висела и весь студенческий люд с нетерпением ждал этого спектакля. А тогда студенческие вечера были одним из главных событий институтской жизни, и мы соревновались с энергетическим факультетом, где также подбиралась хорошая компания и декан, Давид Беглярович Налбандян, очень их поддерживал. Все спектакли перед выходом на сцену принимались просмотровой комиссией, которую возглавлял декан. Деканом нашего факультета тогда был замечательный Борис Леонидович Рудницкий. И вот он, добрый и мягкий человек, придя на генеральную репетицию и просмотрев спектакль сказал:

–Всё нормально, но кобылу убрать!

–Как убрать?!! Её ждёт весь институт, реклама давно висит! – возопил я.

–Убрать! Это пошло и не смешно, никто не будет смеяться!

–И что мы скажем людям?

–Так и скажете- декан запретил!

И что нам было делать? Слово декана- закон для студентов!

И вот в День Радио на сцене появляются два ковбоя (одного играл я, а другого- студент Дмитриев) и начинается диалог:

– Ставлю сто долларов против твоей старой шляпы, что ты не оседлаешь мою пегую в яблоках кобылу Бетти! – говорю я.

–Кто? Я не оседлаю твою пегую в яблоках кобылу Бетти!!!

–Да, именно ты не оседлаешь мою пегую в яблоках кобылу Бетти!

–Почему?!

– А потому что декан запретил!

В это время открывается задняя дверь в зале и по проходу несется пегая в яблоках кобыла Бетти с криками:

–Как запретил! Как запретил!

А из-за кулис ей навстречу выскакивает человек в черном костюме, переодетый студент с табличкой «Представитель деканата», и кричит:

– Убирайся отсюда! Это запрещено! Это пошло! Никто не смеётся!

Зал покатывается со смеху.

Он пытается вытолкать кобылу из зала, она даже упала в проходе, а я со сцены кричу:

– Не троньте кобылу! Лучше снимите мне стипендию, но не троньте животное!

В конце – концов «Представителю…» удаётся вытолкать кобылу и в дверях он поворачивается и говорит:

– А вы, Кветный и Дмитриев, зайдете завтра ко мне в деканат!

На следующее утро меня вызвал Борис Леонидович. Он никогда не кричал, не ругался и в этот раз, а только спросил:

– Что ты сделал?

–То, что вы сказали- декан запретил!

Борис Леонидович посмотрел на меня, потом в окно, опять на меня и сказал одно слово:

– Иди.

Я и пошёл, а пегая в яблоках кобыла Бетти еще появлялась на сцене нашего института- именно с ней открывалось первое студенческое кафе «Айвенго» в общежитии номер один, оно было очень популярно в те годы и рыцарь на открытии въезжал именно на пегой в яблоках кобыле Бетти, про которую ни я, ни те, кто ее хоть раз увидел, не забудут никогда!

Полет

Вима был активным молодым человеком – КВН, походы в горы, футбол, конечно, и по ресторанам с друзьями-студентами хаживал, когда водились деньги. А они иногда водились- ведь он был удачлив в преферанс, а как студент отличник получал повышенную стипендию. Скорее, первое, т.к. повышенная отличалась от обычной на десять рублей. В молодежной среде популярны были люди, обладающие какими-то дополнительными умениями: хорошие футболисты, картежники, художники, но особую популярность имели, конечно, музыканты. Самым известным музыкантом в городе считался Боря Квадрат. Это был маленький тучный кудрявый человечек в очках с сильными линзами. Своими короткими толстыми пальчиками Боря выделывал на электрооргане такое, что завороженно замирали и профессиональные музыканты. Никто не знал, какое у него образование, где он этому научился, вообще мало кто знал, откуда он взялся в городе. Боря организовал первую в городе рок-группу, в которой вместе с ним играли сумрачный бас гитарист Грустный Саша, сладкоголосый солист Валик Щукин и толстый барабанщик по прозвищу Апельсин. Эта группа первой переместилась со свадеб и ресторанов в концертные залы города. Вернее, даже не в концертные залы, а в организованные на американский манер ресторанные вечера с платным входом и специальным меню. В это время уже начиналась Горбачевская оттепель и таким образом можно было зарабатывать деньги. Играли они здорово-Квадрат и Валик писали песни, а, в дополнение ко всему, у Квадрата открылся кулинарный талант. Их концерты стали очень популярны и часто на них специально приезжали даже гости из столицы. Потихоньку Квадрат прибрал под себя ресторан в хорошем месте, который хоть и имел вполне заурядное название, кафе «Полёт», в народе назывался «у Квадрата». В этом ресторане часто бывал Вима с друзьями. С Квадратом они не то, чтобы дружили, но стали хорошими приятелями, хотя никогда вместе время не проводили, да и домой друг к другу не ходили.

Прошли годы – Квадрат заматерел, за рояль садился всё реже и реже, а ресторан продолжал быть популярным и приносил хорошую прибыль благодаря тому, что талант кулинара Квадрата расцвёл, он даже изобрёл собственную кухню- импровизационную! Это сейчас многие знаменитые повара рекламируют собственные авторские кухни и конкретные блюда, а изобретательный Квадрат делал это в маленьком городе много лет назад. Вкус у него был отменный и ресторан действительно привлекал публику уже не только концертами, но и специально приготовленными оригинальными блюдами.

И тут Квадрат решил эмигрировать в Америку. То ли маленький украинский город не давал ему достаточного простора для реализации своих талантов, и он рассчитывал раскрутиться в необъятном Нью- Йорке, то ли его увлекла несчастная любовь (так говорили), то ли просто дух эмиграции начала девяностых захватил, но так или иначе, а Квадрат твердо решил уехать. Перед выездом надо собрать все свои сбережения, а главным из них был ресторан. Значит ресторан должен быть продан, но кому? Квадрат задумал хитроумную комбинацию: будучи неуверенным в своих американских перспективах он хотел оставить за собой пути к отступлению и остаться совладельцем ресторана.

Вима был удачлив, смекалист и слишком горд, чтобы удовлетвориться зарплатой научного сотрудника при растущей инфляции нового времени. Он стал бизнесменом. Тогда это было сродни карточной игре. В основном у него получалось, ну а слухи и легенды многократно увеличивали молву про его победы в бизнесе. Его хорошо знали и любили в городе и людям было приятно считать его самым богатым человеком в своем окружении. На самом деле это было далеко не так, но приличные по тем временам деньги у Вимы водились.

И вот Квадрат путем одному ему известных умозаключений пришел к выводу, что продать ресторан он должен именно Виме. Это было удобно: Вима, по слухам, богат и мелочиться не будет, а, кроме того, он болезненно честен, что было немаловажно в придуманной Квадратом комбинации-продать ресторан и самому остаться в доле. Мол, он только обустроится в Нью- Йорке и сразу же назад, сюда, на Родину, чтобы вместе с Вимой организовывать бизнес. А пока оставит за себя своего помощника, Витеньку, который все знает не хуже Квадрата. Ведь всем было понятно, что просто так ресторан работать успешно не может- он и держался на Квадрата кулинарном гении и музыкальных вечерах. Итак, Квадрат придумал схему- он продает Виме часть ресторана, получает деньги и оставляет за собой долю в обществе с ограниченной ответственностью, которое и называется «Кафе «Полёт». Дело было за малым- уговорить Виму…

Уговоры длились неделю- Виме совсем не хотелось ввязываться в неведомое и тонкое дело, но Квадрат каждый вечер изобретал новые блюда, приводил аргументы, садился за рояль, пел любимые Вимины песни «Утро туманное…», «Ямщик не гони лошадей…» и что-то своё… Так Виму никогда не кормили, хотя мама была прекрасной кулинаркой, и он многое видел на традиционных еврейских свадьбах, именинах и семейных обедах. И к концу недели Вима понял, что должен сдаться. Просто, деваться некуда. Он так и сказал своему партнеру Зюзе:

– Нет выхода, я больше не могу кушать! Мы должны купить этот ресторан.

Немножко про Зюзю. Похожий на цыгана или арабского шейха говорун Зюзя был талантливым художником и близким другом Вимы. В те годы наивный Вима еще думал, что бизнес надо делать с друзьями. Поэтому не прочитавший ни одной книги импозантный Зюзя с орлиным носом, гривой волос и неизменной сигаретой в зубах стал его главным партнером. Зюзя мог договориться с любым человеком, а деньги считал на ощупь, всегда норовя часть опустить в свой карман. Он очень не любил брать на себя ответственность и на все предложения и решения Вимы отвечал раскатистым с хрипотцой басом:

– Да, конечно!

Это стоило двадцать пять тысяч долларов и Квадрат уехал. Деньги Вима переправил на названный им счет в США.

А дальше случилось то, что и должно было случиться- Квадрат и не думал возвращаться, без его музыки и кухни ресторан перестал давать прибыли, Витенька оказался совершенно бестолковым, а еще и норовил прикарманить часть денег, а, кроме того, выяснилось, что помещение ресторана не выкуплено Квадратом, а только взято в аренду (перекормленный Квадратом Вима не вдавался в детали всех документов), и теперь его надо было срочно выкупать за приличные деньги, а ведь Квадрат утверждал что по крайней мере двадцать пять лет ресторан никто трогать не будет ! Но вышли новые законы, уже наступали времена реальных цен и комиссия мэрии и фонда госимущества (а помещение принадлежало «Тресту ресторанов и столовых») установило цену в пятьдесят тысяч долларов, которые арендаторам надо было выплатить в течении двух месяцев. Иначе помещение было бы продано на аукционе.

В это же время Вима и Зюзя впервые оказались в Америке и в Нью- Йорке в один из дней их принимал обосновавшийся там Квадрат. Он опять их вкусно кормил- омары, креветки, сам разделывал лобстеров, раскусывая панцирь зубами, извинялся, что долго не возвращается. Но вот- вот вырвется… Ну, а Вима, попавший с этим рестораном в несколько неприятную ситуацию, расписал ему планы по продаже «Полёта» за большие деньги- реальной казалась продажа его за сто пятьдесят или даже двести тысяч долларов! В это искренне верилось и умный Вима так толково рассказывал, что Квадрат сам предложил поучаствовать в выкупе, как соучредитель ООО «Полёт», и обещал передать на это десять тысяч. И передал- таки вскоре через родственников с оказией.

Но вот его обещания вернуться так и остались обещаниями, а ресторан выкупили, но он требовал профессионального ухода. Менялись директора, повара, убытки росли и у Вимы оставалось только одно желание- поскорее продать «Полёт».

А продать было нелегко – кризис начала века опустил цены и много за ресторан не давали. Реальным покупателем был партнер Вимы по преферансу Юра по прозвищу Извозчик, который продал свой таксопарк, очень любил застолья и тешил себя тем, что ресторан скрасит его подступающую старость. Но он больше ста тысяч не давал, а с учетом денег, вложенных в выкуп у государства и Квадрата и вложенных в ремонт, это с трудом покрывало затраты. Ну, а если посчитать убытки, а ресторан после отъезда Квадрата прибыли не приносил, то получалось совсем грустно. И тут Извозчик неожиданно и тяжело заболел и покупателей вообще не осталось. Или наши герои не умели продавать. Квадрат так и не возвращался и Вима уж совсем опечалился судьбой ресторана и вложенных в него денег.

Времена быстро менялись, и он уже начинал понимать, что для него время реального бизнеса с ресторанами, магазинами и складами проходит, а будущее в интеллектуальных технологиях и компьютерах. Поэтому, когда Зюзя вдруг предложил оставить ресторан ему, а он –де имеет план- часть продать, часть отделить под стекольную мастерскую, чем успешно занимался его родственник, а в части сделать свою художественную мастерскую,– Вима недолго колебался. Правда, Зюзя полностью оплатить Вимину долю, а она была наибольшей, пока не мог или не хотел, но слезно обещал это сделать в самом ближайшем будущем. На том и порешили и у Вимы после переоформления ресторана как гора сошла с плеч. С Зюзей они виделись с тех пор мало- он ушел в свои дела, а долги всё обещал и обещал вернуть, пока бывшие друзья не перестали общаться совсем. Во всей этой ресторанной истории выигравшим казался только Квадрат, получивший кое-какие деньги за не принадлежавший ему ресторан.

Прошел год и однажды Виме позвонил один «авторитетный знакомый» и сказал:

– Приехал некий очень уважаемый человек из Нью- Йорка по прозвищу Карлуха, который хочет поговорить с тобой по поручению Квадрата про ресторан.

– Это к Зюзе, ресторан теперь его, – ответил Вима.

– Зюзя бросает трубку и отказывается встречаться, а Карлуха человек очень уважаемый и не встретиться с ним нельзя. Поэтому и звоним тебе, ведь Квадрат имел дело с тобой.

– Хорошо,– сказал Вима. – Я встречусь и объяснимся.

Нашёл Зюзю. Тот, прослышав про славу Карлухи, сильно испугался и сначала отказывался, но потом согласился встретиться вместе с Вимой.

Они встретились в отдельной комнате загородного отеля, присутствовали Вима, Зюзя, Карлуха и Вимин «авторитетный знакомый».

Вима взял листик бумаги и стал в столбик последовательно писать цифры: первая – 25 (столько получил вначале Квадрат), вторая -10 (столько Квадрат внес на выкуп ресторана), далее – 50(столько стоил выкуп ресторана у государства), и 100 (реальная выгодная цена ресторана на тот момент). Даже не вдаваясь в убытки и ремонты понятно, что 15 оставшихся у Квадрата денег чистой прибыли значительно превосходят то, что осталось другим членам ООО.

Карлуха внимательно выслушал Виму, потом взял листик с цифрами и сказал:

– Я не знал про первую цифру. Теперь у меня вопросов нет. Можно я заберу эти расчеты?

– Конечно,– ответил Вима.

– А чего ж он бросал трубку и не хотел встретиться? – Карлуха посмотрел на Зюзю, но вопрос был адресован Виме.

– Так испугался, боялся с тобой встречаться и говорить.

– Боялся говорить? Да у меня мертвые разговаривают!

Эту фразу Карлухи Вима потом много раз вспоминал и даже цитировал при случае. Она была последней в этом разговоре. Больше от Квадрата никто не приезжал и ничего не спрашивал. С Зюзей дружба сошла на нет. Денег он не вернул. Они с Вимой, хоть и жили в одном городе, но практически никогда не встречались.

Через много лет гуляя с одним из своих американских друзей по Лас Вегасу Вима остановился возле нового ресторана с вывеской «Flight».

– Это очень популярный сейчас ресторан, его содержит один толстяк «ex nostris», который изобрел новую импровизационную кухню, а иногда еще и сам садится за рояль и выдаёт дивные блюзовые музыкальные импровизации. Там очень вкусно- попробуем?

Вима чуть помедлил, усмехнулся и сказал:

– Нет, я уже это пробовал…

И они пошли дальше.

Двое под дождем

Шел дождь!

Всю игру выстроенная Симеоне система обороны «Атлетико» работала идеально-как только Месси получал мяч (даже за мгновение до этого) вокруг него вырастали три игрока противника. Эти специально обученные, натасканные лучшим в мире тренером, игроки окружали, хватали за руки, за футболку, ложились ему на ноги, сковывая движения и не давая распорядиться мячом-двое с боков, один сзади. Лео, конечно, всё делает быстрее всех в мире и пару раз пробрасывал мяч, но освободиться от опеки и выйти на ударную позицию не удавалось. Разок вышло ударить из-под защитника, но не очень получилось, разок уже с мячом оказался в штрафной, но на него буквально легли трое, еще раз попробовал развернуться, но они успели выбить- он даже всплеснул руками. У «Барсы» игра, как очень часто в последнее время, не шла- Гризмана освистывали и мяч у него валился из ног, Суарес, мастер мгновения, никак не мог это мгновение поймать, старины Бускетса и реактивного Альбы просто не было на поле, а Пике нещадно били и он даже вынужден был замениться… «Матрасники»( именно так во всём мире называют игроков «Атлетико» за полосатую форму) под вой трибун жали и получали один момент за другим и только кудесник Тер- Штеген всегда успевал вытянуть какую-то руку или ногу и отбивать удары, но, казалось, что гол в ворота «Барселоны» только дело времени. А время шло и шло… уже оставалось до конца 10…5…4…минуты…

«Ну, значит, 0:0… и так бывает… но я же приехал, вырвался, наконец, не умер, не отчаялся, собрался и приехал, чтобы Его увидеть! Неужели Он не понимает!»

Лео поднял глаза и посмотрел наверх, показалось, что он смотрит на 29 ряд 38 сектора стадиона «Ванда Метрополитано», именно на 3 место … Их глаза встретились, шла 86 минута игры- он принял мяч спиной к воротам в тридцати метрах на правом фланге, вокруг, как всегда, трое, качнулся влево и потом резко ушел от них вправо, побежал с мячом вдоль штрафной «Атлетико», обыгрался с Суаресом(по-моему, это был Суарес) и неотразимо пробил своей волшебной левой ногой в правый от Облака угол!

Всё!

Игра была закончена!

Спасибо, Месси!

Потом в каком-то баре неподалеку от стадиона они выпили пару бутылок прекрасного испанского бренди, но это было уже без Лео…

Мы будем любить друг друга

Старик прожил в этом городе всю жизнь: сначала ребенком, потом молодым человеком, потом известным профессором, и, в конце концов, мало кому нужным Стариком. Он много повидал, хорошо знал Париж и Москву, Лазурный берег и Манхеттен, свободно говорил на нескольких языках, но никогда надолго не покидал родной город, несмотря на открывавшиеся возможности и перспективы. Когда-то он был профессором в университете, слыл богатым человеком, у него была семья, дети, внуки, его окружали ученики, поклонницы, но потом кто-то уехал, кто-то умер, а другие просто его забыли, и он постепенно остался один и уже много лет жил в огромном доме на берегу реки. Люди в городе одно время спорили, исполнилось ли ему уже сто лет или нет. Но, со временем, и это ушло, и на Старика перестали обращать внимание – он был привычным атрибутом этого города, как старая башня, которая с незапамятных времен стояла в его центре.

У Старика всегда была собака, причем, казалось, что всегда одна и та же, хотя она сопровождала его уже много лет, но нисколько не менялась и на вид не старела. Может быть, это было несколько собак, но тогда все они были похожи: черные пушистые псы с белой грудью и карими глазами размером с небольшую овчарку.

Что делает Старик в своем доме, никто не знал. Может быть, он писал книги, ведь когда-то публиковался, и его научные и художественные произведения и даже стихи вызывали большой интерес. А может быть, он занимался научными исследованиями. Кто-то даже пошутил, что Старик открыл секрет бессмертия. Действительно, он как бы законсервировался, и сколько ему лет на вид определить было трудно. Его друзей в городе уже не осталось. Все к Старику привыкли, перестали о нем говорить, тем более, что и сам он ни с кем не контактировал, и люди уже забыли, как звучит его голос. Но два раза в день в любую погоду он гулял с собакой в старом парке на берегу реки, и в городе даже считалось, что увидеть утром его массивную фигуру в плаще и старой шляпе – это доброе предзнаменование. Многие после этих встреч получали хорошие вести, некоторым везло в любви, а кто-то даже нашёл деньги.

И вот однажды утром, а было это как раз в рождественскую ночь, в год, когда в этой стране исполнялось девяносто лет со дня знаменитой революции, которая переломала всю историю страны и судьбы ее граждан, люди проснулись и увидели, что старого дома на берегу реки нет. Все дома вокруг на месте, а этого нет, и такое впечатление, что никогда и не было. На его месте стоял занесенный снегом (зима в тот год была снежная) сад. Вместе с домом исчезли Старик и собака. Кто-то из соседей забеспокоился, даже звонили в мэрию, но там ответили, что никакого дома и быть не должно, а тот, что стоял на этом месте с 1898 года был снесен из-за ветхости еще двадцать лет назад, и сейчас мэрия, в числе прочих, рассматривает заявку на использование этой территории. А потом все успокоились и о доме и старике забыли.

Город был озабочен другим событием – назначением нового губернатора. Им стал совсем новый и неизвестный в городе человек. Появился он внезапно, просто возник вечером в губернаторском кабинете, а наутро все газеты опубликовали указ Президента о его назначении. Фамилия его никому ничего не говорила, но поползли слухи, что он был до этого, то ли послом в Марокко, то ли специальным засекреченным посланником президента в Организации Объединенных Наций.

В области давно не было губернатора, предыдущего куда-то перевели, а исполнявший обязанности его заместитель был больным, пожилым человеком и давно просился на пенсию. За время безвластия в городе расцвела коррупция, бандиты, бывало, грабили людей прямо на улицах, прогремело несколько заказных убийств, связанных с переделом собственности. Город вечерами пустел, люди всего боялись, а некоторые просто уезжали отсюда.

Наутро Губернатор выступил перед народом на центральной площади города. Кто не смог прийти, смотрел его выступление по местному телевидению. Выступление было коротким. Губернатор сказал: «С сегодняшнего дня мы будем жить честно, по закону». И еще он сказал: «Мы будем любить друг друга…»

Эти слова передавались из уст в уста. Кто-то верил, другие с сомнением качали головами. Но на следующий день жителей города ожидало много сюрпризов. С утра выплатили долги по пенсиям всем пенсионерам и еще вручили шикарные Рождественские пайки и подарки, затем из резервов местного бюджета в два раза была повышена зарплата врачам и учителям. Дальше – больше: из города в паническом состоянии побежали бандиты, они уезжали быстро, бросая дома и вещи, кто на машинах, кто на поезде, а каталы во главе со знаменитым шулером Жорой Горбатым даже зафрахтовали чартерный рейс в ЮАР. Был арестован Интерполом и отправлен в США, где его должны судить за уклонения от уплаты налогов, знаменитый мошенник, много лет под прикрытием страховых фирм обманывавший людей. Городские чиновники, бравшие взятки, были арестованы прямо на рабочих местах. И наступила нормальная жизнь…

Через год на праздновании годовщины со дня назначения нового губернатора праздничные столы были накрыты прямо на центральной площади. Люди пели, танцевали и любили друг друга. Все были слегка пьяны, но никто не напился и не подрался. Всем было хорошо. Но что самое поразительное, рядом с Губернатором за главным столом сидел Старик с собакой. И этому почему-то никто не удивился. Удивились другому: как похожи Старик и Губернатор, только Губернатор гораздо моложе и без бороды.

«А вдруг, это его сын! Нет, скорее, внук!».

Так подумали многие, но сегодня это уже было не важно. Старику, как самому почтенному жителю города, дали слово, и он произнес любимые слова губернатора: «Мы будем любить друг друга!».

Голос его звучал молодо и красиво, а собака сказала: «Да уж…». Или это только всем показалось. Ведь выпили же…

Конь

(написан под псевдонимом Анро Мышквей вместе с Анатолием Мышковским в конце 70-х в поселкеОзерное во время службы в армии)

             Посвящается супругам Васильевым

Впервые взявшему в руки мой роман и прочитавшему несколько глав может показаться, что он пошл и груб, что от каждой строки несет перегаром, шелестом карт и простыней. Но для того, чтобы понять замысел произведения необходимо быть существом мудрым, обладающим недюжинным умом, способным чувствовать юмор во всех его проявлениях. Ни для кого не секрет то, что многие из нас проводят свою молодость в окружении красивых женщин, хрустальных бокалов, а иногда просто граненых стаканов и с картами в руках, но это не мешает им впоследствии вносить свою более или менее значительную лепту в непрекращающееся движение человечества на пути к ИСТИНЕ. Такое духовное возмужание, постепенное, не сразу заметное, а в начале романа лишь предполагаемое, людей моего поколения я и хотел здесь показать.

            АнРо МышКвей

Не впрячь в телегу скакуна,

Чья кровь чиста, свежа, вольна…

                  * * *

Стучат копыта, хвост трубой,

Да степь мелькает под ногой,

Да ветер свищет мне в ушах.

Спеши, ездок! Быстрее шаг!

И конь несется в облака,

Внизу поля, леса, река…

А вверх посмотришь: неба синь;

Кто на пути, кричу я – сгинь!

А не уходит – матом гну,

И вновь вперед – навстречу дню,

А вот забрезжит уж рассвет,

О, здравствуй, новый день, привет!

Я мчусь туда, где ярче, вглубь,

Покрылась мылом шея, круп,

И солнце палит в очи, пыль.

Сей трудный день не сказка – быль.

Но лишь пришпорю я коня,

Направлю в сердце, в гущу дня,

Подставлю ветру я лицо,

Еще чего, чего еще…

* * *

Где та земля, в которой нас зароют?

Где та мечта, к которой мы идем?

Где та вода, которой нас умоют?

Когда устав с дороги мы придем.

А где те женщины, что искренне мы любим,

И где друзья, способные понять,

Сегодня молодость мы безвозвратно губим,

А завтра будет нечего отдать.

Глава I. Поединок

Я ужасно люблю эти вещи.

Вы хотите узнать, что и как?

Так задуйте сознания свечи.

Назовем это просто – бардак.

Нет не тот бардак, пошлый и грубый,

Тот у нас запрещен навсегда,

Мы же с жизнью целуемся в губы,

И не помним где, как и когда.

Ядд выплеснул ему в лицо рюмку водки, она медленно потекла по красным потным щекам, черной бороде, капая на густую волосатую грудь и грязный, давно немытый пол. Здоровый фыркнул, облизнулся и растерянно огляделся по сторонам. Отовсюду на него смотрели жестокие, незнающие пощады глаза друзей.

– Пей, скотина, пей! – прокричал Бабников и спрятался за мощное плечо Ядда. Деваться было некуда, Здоровый грузно встал, тяжело вздохнул, не глядя нащупал стакан, оттопырив мизинец и высоко задрав локоть, привычным заученным жестом опрокинул его в широко раскрытый рот.

Гиканьем и криком толпа встретила очередную победу Здорового. Обезумевший Бабников элегантным движением сорвал с себя трусы и высоко взметнул их над головой. Но как не эксцентрична была его выходка, внимание всех уже было приковано к Ядду, размеренно и деловито наливавшему себе из бутылки. Наступила гробовая тишина. Борьба продолжалась.

Такие поединки они устраивали нередко, и победа, как блудливая женщина, кочевала от одного к другому. Секундировавшие подобные дуэли друзья заключали по этому поводу разнообразные пари. Сегодняшний вечер не был исключением. Большинство ставило на Ядда, так как Здорового с утра мучил приступ сенной лихорадки, сопровождавшийся обильным насморком. Лишь лейтенант Чуняев, недавно попавший в компанию и покоренный рослой объемной фигурой и всепоглощающей уверенностью в себя Здорового, поставил на него. Однако шансы Ядда были предпочтительнее еще потому, что он выступал в собственном доме.

Эта заброшенная бревенчатая изба в дремучем лесу в двадцати километрах от города, освещаемая свечами, с широкими деревянными кроватями, русской печью, темными, увешанными иконами стенами, досталась Ядду в наследство от предков. Он часто привозил сюда друзей, с которыми пил водку, играл в карты, любил женщин, а иногда, усталый, приезжал сам и в одиночестве писал стихи. Тогда он просыпался по ночам и царапал в полумраке на оборванных клочках бумаги неровные строки:

Пишу с натуры, с кошмара,

Презирая гнетущий рок,

Не чувствуя перегара,

Иронии полных строк…

или

Я баб похотливых встречаю с издевкой.

Оставьте себе любви излияния.

И только со смертью, последнею девкой.

Желаю сойтись для прелюбодеяния.

Сейчас, в наступившей тишине, Ядд подносил ко рту полный стакан, но выпить ему не удалось. Вдруг распахнулось окно, и друзья с ужасом увидели нагромождение женских тел, переваливающихся через подоконник. Когда пьяное воображение переварило действительные факты, то оказалось, что женщин всего две: Танька – невеста, неизвестно когда успевшего надеть трусы Бабникова, и Ирочка, делившая свое любвеобильное сердце на две части, одна из которых принадлежала кандидату по боксу Псову, а другая – всем остальным.

Нужно заметить, что не все оказались рады такому повороту событий – Ядд, Здоровый и Псов мечтали провести этот вечер в мужской компании. Бабников же, обожествлявший любое появление своей Таньки, и Чуняев, так долго слышавший «Смирно, ложись!» от кого угодно, но только не от женщин, были несказанно рады. Как бы там ни было, но появление женщин в корне изменило дальнейший ход событий. Продолжение поединка грозило превратить благородное состязание в глупый, никому не нужный фарс.

Задувать свечи было еще рано, и девушек усадили за стол. Началась обычная для этой компании пирушка с головокружительными тостами Здорового, заразительным смехом Псова и мучительными попытками сострить Бабникова. Вскоре голова Бабникова безжизненно поникла на стол, и разочарованная Танька стала в нерешительности переводить взгляд с продолжавшего философствовать с самим собой Здорового на плававшего брассом в луже водки Ядда. Лейтенант Чуняев пытался построиться с Ирочкой в колонну по два, а Псов в исступлении бил во дворе грушу.

Опустившись на грешную землю, Здоровый взял Бабникова, Таньку, раздел их, уложил в широкую кровать и накрыл свежей простыней. К этому времени закончивший заплыв Ядд вышел на берег, задул свечи и со словами:

Меняю женщин очень часто,

Люблю я выпить и поесть,

Оно не в этом, верно, счастье,

Но в этом тоже что-то есть.

Затем взял Здорового под руку и предложил продолжить товарищескую встречу с пением песен и чтением стихов на свежем воздухе. Они взяли необходимый инструмент и расположились в лопухах.

Обучив Ирочку азам строевой подготовки, Чуняев вышел покурить и оправиться и был ошарашен, вернувшись обратно и застав на своем месте Псова. С мольбой о помощи он бросился в лопухи, но был остановлен строфой Здорового.

От ваших жизненных проблем

Удрать мне хочется в Ботсвану,

А жизнь – глупейшую из лемм,

Решайте сами, член мой с вами.

Чуняев понял, что от поэтов помощи ждать нечего, истошно завопил и забарабанил слезами по зеленым лопухам.

Когда все было выпито и выпето, Здоровый и Ядд взобрались на печку и залились протяжным звонким храпом. Между ними ворочался Чуняев. Он бодрствовал. Ничто не могло усыпить его бдительность. Посреди ночи ему показалось, что момент наступил. Он поднялся на четвереньках и таинственным шепотом спросил:

– Ира, он уже спит?

– Я тебе усну! – ответила темнота характерным сиплым басом Псова.

Чуняев, привыкший стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы, не стал пререкаться и смиренно улегся на теплое место между могучими телами Ядда и Здорового.

Вскоре все затихло.

Глава II. Преферанс

И вновь за карточным столом,

И вновь банкир тасует карты,

И прикуп кожу жжет тузом,

И руки скованы азартом.

Утром, вернувшись в город, Здоровый первым делом нашел бочку с пивом, постоял там и неуверенной походкой направился домой. Принял душ, сменил белье и с куском голландского сыра и чашкой кофе растянулся на диване. Он предался радостным думам и воспоминаниям. В памяти всплывали яркие эпизоды его бешеным галопом несущейся жизни. Вдруг его потянуло в Париж. Он явственно ощутил, чего ему не хватало все эти годы. Ему страстно захотелось пройтись по Елисейским полям, плюнуть в Сену, вывернуться на Монмартре и обнять простую французскую труженицу.

Но с Парижем придется повременить. Не закончена кандидатская диссертация, так хочется напечатать сборник стихов и вообще… Его мысли перекинулись на новый, милый сердцу предмет. В последнее время Здоровому абсолютно не шла карта. Но сегодня он решил положить этому конец. В 15-00 в гостинице «Скотовск», ему предстоял ответственнейший преферанс с тремя заезжими знаменитостями. Условия игры были установлены заранее. Ставки довольно велики: вист – рубль. Но весь фокус был в том, что у Здорового совершенно не было денег, и проигрывать он не имел никакого права.

«А может, не пойти?» – подумал он, перевернувшись со спины на живот, и представил себе сегодняшний вечер на лоне природы в окружении красивых женщин, но минутой позже усилием воли отбросил подлую мыслишку и уже ругал себя за слабоволие и бесхарактерность.

В 13-30 он встал, съел поданный мамой обед и, надев свой любимый голландский костюм и подаренный чьей-то женой французский галстук, открыл дверь, но тут же вернулся, причесал бороду, поцеловал бабушку, что всегда приносило ему удачу, и, лишь тогда, уверенной походкой вышел из дому.

В 14-55 он постучал в полированную дверь номера 101 центральной гостиницы города Скотовска. Дверь открыл лысеющий мужчина средних лет с зелеными навыкате глазами и большими оттопыренными ушами. Здоровый знал его много лет и помнил, как еще ребенком с восхищением наблюдал за лысеющим, расправлявшимся однажды на пляже с местными скотовскими корифеями. Тогда он отпустил в одной рубашке домой друга и учителя Здорового, дотоле непобедимого Боба. И вот теперь настало время отомстить немногословному и скупому, лысеющему, носившему прозвище Полтинник, за былые обиды.

Полтинник познакомил Здорового с двумя другими партнерами, расположившимися в удобных креслах за небольшим столом номера «люкс». В одном из них, низкорослом, тучном, с густыми черными бакенбардами, маленьким носом и толстыми губами, он с удивлением и радостью обнаружил своего старого приятеля Филимона, неизвестно куда пропавшего пять лет назад, но ни одним жестом не показал этого. Филимон был умен и опытен, быстро сориентировался в создавшейся ситуации, протянул свою маленькую пухлую ручку и, склонив курчавую голову, расплывшись в улыбке, произнес:

– Очень рад, Феликс.

В свое время они много играли в паре, понимали друг друга с полужеста и, взглянув в темные, хитрые глаза Филимона, Здоровый понял – судьба сегодняшней встречи предрешена.

Четвертый участник – высокий, тощий, изысканно одетый, с красивым правильным лицом и высоким лбом, был моложе остальных, держал себя свободно, непринужденно, в его повадках чувствовалось гусарское начало, такие играют легко, рискованно, не задумываясь, и либо много выигрывают, либо проигрываются в пух и прах. Назвался он Эдуардом.

Началась игра. Здоровый ослабил галстук, снял с руки швейцарские часы, положил их с левой стороны, взял сданные карты, бегло просмотрел их и тихо, но уверенно произнес:

– Раз.

Полтинник спасовал, но тут Эдик, откинувшись ни спинку кресла, снисходительно улыбаясь, бросил:

– Мизер…

Возмущенный Здоровый заерзал на месте, но «девять» объявлять было не на чем, и Филимон открыл прикуп. В прикупе лежали дама и король пик. Здесь чувствовался талант Филимона. Кроме «голого» прикупленного марьяжа у Эдика был «пробой» в трефе: семь, десять. По всем правилам снести он должен был марьяж. На это и рассчитывал Здоровый. Но каково же было удивление окружающих, когда, вместо взятки на десятку треф, Эдик сбросил пиковую даму. Он легко и просто обвел вокруг пальца этих зубров преферанса, сделав неправильный, глупый, никем неожиданный снос. Полтинник грязно выругался, чего раньше за ним никогда не замечалось, и нервно закурил.

Такое неожиданное начало придало игре лихорадочную окраску и даже обычно спокойный Филимон долгое время не мог взять себя в руки. В этой ситуации, как рыба в воде чувствовал себя Эдик. Он играл семерные, восьмерные, девятерные, проходил чистым на распасах, удачно вистовал, словом, выигрывал все больше и больше, и трудно было предположить, что что-то сможет его остановить. Здоровому карта явно не шла. Нет, он периодически пытался что-то сыграть. Иногда «садился», иногда все же играл, но это была не та игра, не та карта, к которой он привык, которую любил и которую так ждал сегодня.

Через некоторое время обстановка несколько успокоилась. Здоровый и Филимон начали играть аккуратно, слаженно, без видимых ошибок. Однако, они могли лишь уменьшить свой проигрыш, выигрывал же за столом один – молодой человек в темных очках с золотой оправой и в синем джинсовом костюме «Рой-Роджерс», который играл легко и бесстрашно, не обращая внимания ни на кого, для себя, для удовольствия, но в то же время выигрывал уже очень и очень много.

Но тут произошло то, что случается только в снах или в плохих дешевых кинофильмах, нельзя сказать, что Здоровый чувствовал приближение этой минуты, ждал ее, что внутренний голос шептал ему: «Вот он – миг удачи!» Нет, ничего этого не было. Когда он в очередной раз открыл карты, то не ждал увидеть там ничего хорошего. Мысли его уже были заняты другими и малоприятными вещами: он думал, что придется продавать швейцарские часы и кое-что из марок, но тут… взгляд его упал на карты и он сразу понял, что пришла игра. Он даже не видел конкретно какие у него карты, а схватывал всю картину в целом.

– Раз! – сказал он твердо, уверенно и посмотрел в скрытые за темными стеклами глаза Эдика, который полулежал в кресле и покачивал ногой, обутой в тупоносый финский туфель на высоком каблуке. Эдик ухмыльнулся своей нагловатой, кривой улыбкой и тихо, так что все скорее поняли, чем услышали, сказал:

– Я играю мизер.

Окончание фразы потонуло в крике, который, не глядя в карты, издал Здоровый:

– Девять!

У Полтинника начало дергаться ухо, он отвернулся, чтобы скрыть слезы, без которых не мог смотреть, как делят его, как он любил выражаться, «с таким трудом заработанные деньги».

Филимон открыл прикуп. В нем опять чувствовалась рука мастера: туз пик, король треф. Лишь теперь Здоровый внимательно рассмотрел карту. Он не поверил своим глазам, ему показалось, что он спит или бредит. Он зажмурился, покрутил головой, открыл глаза и снова принялся внимательно рассматривать карты. Но ошибки быть не могло. На руках у него лежало то, что он сам за десять лет, проведенных за карточным столом, видел впервые, но о чем ему рассказывали старые седые преферансисты, его даже знакомили с человеком, который много лет проплавал моряком, и однажды, в Греции, видел Это. На руках у Здорового лежал преферанс: туз, король, дама в четырех мастях.

Он бросил карты на стол, уронил голову на свои мощные бицепсы и громко заплакал от счастья. В углу, под кроватью, тихонько скулил Полтинник, а в кресле ссутулившись сидел поседевший Эдик, который сразу осунулся, постарел и потерял всю свою элегантность и легкость.

Здоровый встал, вынул носовой платок, громко высморкался, вытер глаза и сказал:

– Прошу вас, господа.

В это время Филимон уже выводил на листе бумаги четырехзначные цифры.

Эдик стал постепенно раздеваться, вытаскивая из многочисленных карманов смятые червонцы и четвертаки. Полтинник, надо отдать ему должное, с достоинством поднес конвертик с пачкой новеньких, хрустящих сторублевок и неуверенной шаркающей походкой ушел в туалет, где сразу спустил воду.

В общем, из номера «люкс» Здоровый вышел с оттопыренным левым внутренним карманом в сопровождении Филимона, услужливо открывшему ему дверь и несшего его дипломат, в котором лежали финские туфли на высоком каблуке фирмы «Топмэн», джинсовый костюм «Рой-Роджерс» и темные очки в золотой оправе.

Глава III. Я люблю тебя

Кровь чтоб в жилах не остыла,

Чтоб играла в жилах кровь,

Чтобы жизнь не опостыла,

Ты поверь, что есть любовь.

Но любовь не рюмка влаги,

Но любовь не сладкий мед,

Ты глотни из горькой фляги,

Где любовь огонь и лед…

Человек – странное существо, он обладает удивительной способностью думать о вещах, совершенно не зависящих от тех, о которых в данный момент говорит. В народе это называют: думает одно, а говорит другое. Распознать такого человека могут только мудрецы, то есть люди, умудренные жизненным опытом. Света же, слушавшая Бабникова, обладавшего описанной выше способностью, жизненного опыта не имела и на его слова:

– Я люблю тебя, – сказав на одном дыхании слова и ничуть не покраснев, скромно опустила глаза на валявшуюся под ногами опустевшую бутылку из-под «Алиготэ», которую сама принесла полчаса тому назад.

Возле бутылки стоял стакан, тоже пустой. Его Бабников держал для гостей, сам он пил из стакана только при родителях, живших сейчас в другом городе. Отец Бабникова – человек военный, получив приказ, ответил: «Есть!» – и уехал, забрав жену и оставив Бабникову собственную машину и квартиру. Родители, беспредельно любившие своего единственного сына, любили также свои полированные гарнитуры, правда не беспредельно, но достаточно для того, чтобы увезти их с собой, после чего, войдя в одну из двух имеющихся в квартире комнат, можно было увидеть пол, потолок и четыре стены, при этом ни один предмет не препятствовал их созерцанию. В другой комнате имелся стол со стулом. Бабникову, подрабатывавшему на студентах-старшекурсниках технических вузов, они бывали иногда нужны, так как писать курсовые работы и чертить на столе было значительно удобнее, чем на полу. Кроме того, он твердо знал, что каждая вещь должна соответствовать своему назначению, поэтому в книжном шкафу стояли книги, магнитофон играл, а на имевшемся в комнате диване, он спал. Впрочем, сейчас он на нем сидит и тушит сигарету в пепельнице, представляющей собой глубокую общепитовскую тарелку, до верха наполненную окурками.

Он посмотрел на свои ноги: обыкновенные мужские ноги с отмороженным в горах большим пальцем; скользнул взглядом немного вправо: опрокинутая бутылка, пустой стакан; еще правее: что это? Какие-то розовенькие пальчики. «Это ноги Светы», – догадался Бабников и медленно провел взглядом вверх до того места, где они переходили в широкие и вместе с тем изящные бедра. Но именно здесь его ожидала первая неудача: дальше они скрывались под куском материи, которая не становилась прозрачней, как он не напрягал свой взор. Вконец отчаявшись, он перевел взгляд на лицо своей гостьи и повторил слова признания, которые на сей раз прозвучали более в вопросительном смысле:

– Я люблю тебя?

Света опять промолчала. Девушка должна быть скромной. Это знают даже в первом классе школы кокетства, а Света была давно уже не школьница.

Бабников, мало понимающий в женской логике, но твердо знающий свое дело, переставил пепельницу с дивана на пол и пододвинулся к гостье вплотную. Колени их трогательно соприкоснулись. Девушка содрогнулась (второй класс школы кокетства), глаза ее по-прежнему были опущены, ни один звук не слетел с прелестно очерченных губ. Бабников, истолковывавший молчание не в буквальном смысле, а согласно пословице: молчание – знак согласия, решил, что и она не против, чтобы он ее любил, поэтому, не опустошая более свой и без того скудный лексикон, запустил левую руку по локоть в волосы Светы и своими шершавыми губами коснулся спелой вишни – ее губ. Во время долгого поцелуя он расстегнул все пуговицы на ее платье и нежно перевел ее из вертикального положения в горизонтальное. Старый, видавший виды диван протяжно заскрипел. Ах, если б он мог говорить… Впрочем, если б он мог говорить, Бабников уже давно бы его сжег. Вскоре диван начал скрипеть в такт с дыханием Бабникова, который, хотя и бросил спорт, но оставил привычку чередовать вдох с выдохом…

Утром, когда Света ушла, Бабников почувствовал себя одиноким и опустошенным. Ничтожной и бессмысленной показалась ему собственная жизнь, в которой он изворачивался, лгал и попусту тратил душевные силы в попытках получить ложное удовольствие. Он все больше и больше разочаровывался и разуверивался в себе. Ему не хватало той одухотворенности, которую он видел на лицах Здорового и Ядда, читавших свои стихи, или той целеустремленности, с которой Псов повергал своих соперников. Он посмотрел в зеркало, на свое топорообразное лицо с тараканьими усами темной окраски, на поблекшие, некогда голубые глаза, выцвевшие волосы, и ему стало грустно, захотелось очиститься, исповедаться. Он стал искать в глубинах своей души остатки чего-то светлого и непорочного. И тут его осенило, как же он раньше проглядел в себе семя прекрасного, обещавшее прорости в большое, цветущее дерево – дерево любви. Он схватил телефон, набрал номер и, проглотив застрявший в горле комок, с дрожью в голосе, произнес:

– Таня, я люблю тебя, я люблю тебя страстно и необузданно… – больше он не мог вымолвить ни слова.

Но говорить больше и не нужно было. Эти слова, слышанные Таней много раз, тронули ее сегодня своей искренностью и теплотой. Она разрыдалась.

– Я высушу твои слезы поцелуями! – закричал Бабников и рухнул без чувств на пол своей запущенной квартиры, рядом с пустой бутылкой из-под «Алиготэ».

Глава IV. Встреча

Преклоним пред любовью колени

И прислушавшись, может поймем,

Как он в жизни окунался без лени,

Чтобы вынырнуть где-то вдвоем.

Не любил он сидеть на месте,

И без дела сидеть не любил,

Вот опять он пропал без вести,

Вот опять он кого-то убил.

В ресторане «Элита» внимание публики было приковано к двум импозантного вида молодым людям, сидевшим вдвоем за десятиместным столом. По их заказу музыканты в четвертый раз играли «Дядю Ваню». Они оживленно беседовали, не замечая происходящего вокруг, прерываясь лишь в те минуты, когда метрдотель подносил очередную бутылку французского коньяка «Наполеон», и, передавая заказ музыкантам: еще раз сыграть «Дядю Ваню», возобновляли прерванный разговор.

– Так на чем мы остановились, Здоровый? – спросил маленький, тучный, до черна загоревший человек, в котором вы без труда узнаете нашего старого знакомого Филимона.

– На том, как ты пять лет назад в Алупке познакомился с негритянкой Розой, а потом прислал маме телеграмму: «Не ищите меня. Уезжаю в заграницу», – ответил Здоровый, отхлебнув из бутылки.

– Понимаешь, Здоровый, Роза совсем не походила на тех женщин, которых я знал раньше. Это была иссине-черная, длинноногая, с правильными чертами лица и упругой торчащей грудью женщина, чьи необузданные ласки и высокое образование привели к тому, что я влюбился в нее без памяти. Она любила меня еще больше. Тяжело понять, за что меня любят белые женщины, и совершенно бессмысленно пытаться объяснить, за что меня полюбила Роза. Мы не мыслили друг без друга минуты, от нее разило то знойной нубийской пустыней, то бурным Индийским океаном, то непроходимыми африканскими джунглями. Через неделю Роза предложила мне руку и сердце, высокий пост в государстве своего отца, позвонила папе, который в три дня при помощи какого-то друга в министерстве внешней торговли устроил оформление документов, и мы вылетели в Париж.

– В Париж? – затаив дыхание переспросил Здоровый.

– Да, в Париж, где и обвенчались в Соборе Богоматери. Потом Лондон, Мадрид, Токио, прошвырнулись по Соединенным Штатам, а через три месяца я был уже министром телевидения и радиовещания республики Габон. Мы жили в трехэтажной вилле на берегу Гвинейского залива. Вскоре Роза родила мне двух прелестных девочек: одну черную, другую белую. Я много работал, путешествовал, благодаря моим стараниям в каждой третьей хижине появился цветной телевизор. Прошло три года. Как-то, разъезжая по Африке, в одном затерянном в Аравийской пустыне оазисе я познакомился с ветхим стариком бедуином, отлично знавшим русский язык и с упоением читавшим наизусть стихи Лермонтова, Пушкина, Фета. Он оказался бывшим белогвардейским офицером, эмигрировавшим в Африку в 1919 году. Мы выпили бутылку Смирновской водки, и он долго говорил о тоске по Родине, к тому времени и мне уже было знакомо это чувство. Внезапно ему стало плохо. Он умер на моих руках, успев поведать мне то, что стремился познать всю свою жизнь, и что познал лишь два дня назад. Он научил меня сдавать преферанс. В том, что я не лгу, ты сегодня имел возможность убедиться.

– Так это было не случайно, – вымолвил Здоровый.

– Да, ты не изменился… Ты так же наивен как пять лет назад. Но не будем отвлекаться. Вернувшись в Габон и подъезжая к вилле, я из окна своего «Форда» заметил черную тень, соскользнувшую по лианам и скрывшуюся в кустарнике. На балконе стояла Роза. С этого момента в мое сердце закралось страшное подозрение. Вскоре я подстерег его. Это был крупный негр атлетического телосложения с красными глазами. Я застрелил его у нее в постели.

– Ты убил человека, – ужаснулся Здоровый.

– Пожил бы ты неделю моей жизнью, – с горечью сказал Филимон, бросив под ноги пустой бокал. – Я скрылся в джунглях, где питался плодами деревьев. Через некоторое время я узнал, что в стране произошел переворот, к власти пришли крайне правые, которые объявили меня вне закона. После месяца скитаний, преодолев нечеловеческие трудности, темной ночью мне удалось пересечь границу Конго. Не описать те бедствия и лишения, которые я перенес там, но через полтора года получил разрешение вернуться на Родину.

Такова вкратце моя история. Ну а как ты, Здоровый? Помнится, работал над диссертацией под руководством Аркадия Сигизмундовича.

– Да что там я, диссертация уже была готова, когда с шефом произошло несчастье: он сошел с ума. Его поместили в клинику для душевнобольных. В первый же день своего пребывания там, он вообразил, что защитил докторскую. Ребята в палате его отлично понимали. Отсутствием всякой мысли светилось только лицо вошедшего дежурного санитара. На второй день у него появились ученики, которые вместе с ним вылавливали из-под кроватей, тумбочек, из унитаза рассыпанные электроны, необходимые для объяснения принципа действия изобретенного им прибора. И каждый раз он обижался, когда малограмотные ученики вместо убежавшего электрона приносили ему изжеванную расческу или рваный носок, украденные в соседней палате, но все же забирал принесенные вещи. Расческой он сгребал в носок электроны, рассыпанные по полу. Таким образом ему удавалось собрать не более двух третьих носка за восьмичасовый рабочий день, поэтому он разработал новый, более эффективный способ накопления. Суть его заключалась в том, чтобы зарядить электрическим током свое тело, после чего к нему должны притягиваться электроны. Но, когда он отломал средние зубцы у вилки, которой ел, а крайние разогнул и всунул в розетку, два крупнокалиберных санитара его неправильно поняли и, в тот момент, когда он уже начал заряжаться и потух свет, ударили его деревянным стулом по голове, да так сильно, что он отлетел, так и не успев зарядиться, связали и поместили в изолятор. В изоляторе он бросил свою научную деятельность и стал ритмично подпрыгивать на одном месте, восклицая при каждом прыжке: «Я – торшер, Я – торшер!» – чем вводил в изумление лечащих его врачей. Как ты помнишь, Торшер была его действительная фамилия.

– Он был другом моего отца, – воскликнул Филимон. – Давай выпьем за его пошатнувшееся здоровье.

Они выпили. Филимон кашлянул:

– Ну-ну?

– Таким образом я потерял несколько лет и лишь сейчас моя новая диссертация близка к завершению.

Они еще долго беседовали, перебивая друг друга, вскакивали, обнимались, разражались диким смехом, били посуду, еще и еще раз заказывали «Дядю Ваню», новые бутылки коньяка, целовали подсевших к ним за стол женщин, а поздним вечером, совсем пьяные, сели в такси и уехали в Аэропорт. Филимон улетал в Москву, где его ожидала новая возлюбленная – китаянка индийского происхождения Чи Шо, с которой они намеревались отправиться в Бомбей. Здоровый проводил Филимона до трапа и до самой последней секунды надеялся, что тот расскажет ему тайну сдачи преферанса. Но Филимон наотрез отказался, пролепетал что-то невнятное, сослался на головную боль и, чмокнув Здорового в щеку, прыгнул в отходивший самолет.

Глава V. Бросаю курить

То ли водка это, то ли вина,

Сатана, сам черт, а может даже бес,

Норовит швырнуть меня, Фаина,

В глубину больших твоих телес…

Ядд пел ей свои песни, а она слушала их, развесив уши. Это была большая, соблазнительная женщина, с которой он познакомился недавно. Она обладала красивыми черными волосами и белой матовой кожей. К встрече с ней он готовился с утра: купил торт, вино, выгнал толпу восторженных учеников, надоедавших ему уже три дня, застелил чистую постель, создав все условия для наиболее полного проявления своих, действительно больших, способностей.

Все шло по строго разработанному плану. Уже в дверях он начал покорять ее остроумием, читать стихи, показывать фокусы, потом они с аппетитом ели торт, запивая шампанским. Когда же шампанское кончилось, он встал и привлек ее к себе. Своим трепещущим бедром она ощутила что-то мягкое и теплое. Ей наверно это показалось, но нет: вот она чувствует его все отчетливее. «Это конец, – подумала Фаина, – мне уже не удастся совладать с собой», – и подставила губы под жгучий поцелуй, который последовал незамедлительно.

И когда цель была уже так близка и оставалось только поразить ее, его мощное шестипудовое тело затряслось в припадке астматического кашля. Фаина отпрянула и в ужасе забилась в угол кровати. «Ты болен?» – спросила она. А он не мог ни ответить ей, ни остановиться. Тогда она приблизилась и стала с нежностью гладить его могучую спину. «Какой ты худой, бедняжка мой». Его называли кем угодно: мерзавцем, подонком, подлецом, но первый раз в жизни его назвали худым, и тогда Ядд понял, что сегодня он проиграл. Отвернувшись к стене, он с усилием выдавил из себя: «Оставьте меня».

Когда Фаина ушла, Ядд встал, оделся, зло плюнул на пол, растер слюну ногой и направился к Бабникову. По дороге он зашел в магазин, купил две бутылки водки и ржавую селедку.

Открыв дверь в квартиру Бабникова, Ядд застал его лежащим на полу рядом с пустой бутылкой из-под «Алиготэ». Он спал. Ядд нашел на полу стакан, ополоснул его, сел на диван, выпил две бутылки водки, закусив их селедкой, и лишь тогда разбудил Бабникова.

Несмотря на эгоистичность характера и беспорядочный образ жизни, Бабников был все же примерным, любящим сыном. Раз в год, а то и два, он навещал своих родителей. Вот и сегодня ему предстояло убыть с городского железнодорожного вокзала в общем вагоне поезда Ленинград–Одесса в 22 часа 2 минуты. Помнивший об этом, заботливый Ядд умыл друга, одел его и отвез на вокзал, не забыв перед выходом из дома позвонить Таньке и сообщить время отхода поезда.

На вокзале Ядд посадил Бабникова на скамейку рядом с симпатичной блондинкой, а сам побежал выяснять с какой платформы отходит поезд, где будет стоять отмеченный в билете вагон, и есть ли на вокзале пиво. Он надеялся, вернувшись, застать Бабникова в оживленном состоянии, так как знал как действует на того присутствие молодых красивых женщин. Но напрасно блондинка закидывала ногу на ногу, поводила глазами и подтягивала и без того коротенькую юбку, Бабников оставался все таким же безучастным и подавленным. Вернувшийся Ядд извинился перед девушкой, поднял Бабникова, повел его к поезду, нашел нужный вагон, полку и бросил туда ни на что не реагирующего друга. Потом он вышел на платформу и огляделся. По перрону быстро перебирая загорелыми ножками бежала Танька. Ядд ринулся в отходивший поезд, выволок на подножку Бабникова и бросил к нему в объятия Татьяну. Бабников ожил, он стал на десять сантиметров выше и на пять лет моложе, его глаза горели, а длинные руки обвивали тонкий стан девушки, слившейся с ним в долгом, страстном поцелуе. Поезд набирал скорость, Танька отпрянула от Бабникова и спрыгнула на руки бежавшего за поездом Ядда, который страховал этот акробатический этюд.

Поезд уносил Бабникова все дальше и дальше, а на перроне на плече у сохранявшего спокойствие Ядда громко и безутешно плакала Танька. Ядд всегда сохранял хладнокровие и трезвость мышления. Вот и сейчас он не стал утешать Таньку банальными и бесполезными словами, а предложил заесть горе имеющимися у него в квартире остатками торта и запить купленным на вокзале пивом. Таньке было все равно, и она подчинилась воле Ядда. Они с удовольствием съели торт. От пива Танька отказалась и Ядд, не выбрасывать же, выпил его сам. Чтобы убить время, он пригласил девушку потанцевать.

Стереомагнитофон исторгал саднящие душу звуки «Love Story». С первого Танькиного прикосновения почва начала уходить из-под пьянеющего Ядда, ее упругая грудь казалась пронизывает его насквозь, вызывая состояние тела, которое представлялось ему чем-то средним между предсмертной агонией и тропической лихорадкой. Ее мягкие бедра, нежные глаза и пушистые волосы неминуемо привели бы его к летальному исходу, но хорошо натренированная психика еще сдерживала штормовую волну набежавших чувств, пытающихся в море страстей потопить его рассудок.

Однако шторм усиливался по мере сближения их тел и неизвестно как бы закончилось единоборство со стихией, если б не закончилась музыка. Его руки безжизненно повисли на плечах, но в душе еще долго, как эхо, раздавались всплески волн, приносившие с собой тепло, радость, надежду. И вот опять гребень подхватил его и понес прямо на Таньку, но вместо Ядда на нее с потолка обрушилась штукатурка, так как все его могучее существо потряс уже известный вам приступ кашля. Когда Ядд пришел в себя, Таньки уже и след простыл. «Бросаю курить», – подумал наш герой и в сердцах растоптал нераспечатанную пачку «Malboro».

Глава VI. Мордастые

В легкомыслии и пьянстве

Ты меня не упрекай,

В воздержании, постоянстве –

Разве в этом, друг мой, рай?

Сам ведь знаешь, что не в этом,

И примерно знаешь, в чем:

Вменено в судьбу поэтам

Водку пить, вино и ром.

Крымский полуостров. Середина лета. Лучи палящего, знойного солнца ласкают два больших красивых тела, распростертых на волнорезе. Вокруг плещется Черное море, в голубом небе пронзительно кричат чайки.

Здоровый лениво потянулся и бросил в толпу лежавших рядом девушек, давно умолявших его почитать стихи, строфу из своего любимого произведения:

      Но никто из вас, грудастых,

Златокудрых, молодых,

Не уйдет от нас, мордастых,

Наглых, смелых и простых.

Затем обвел скучающим взглядом окружающих, накрыл голову полотенцем и устало произнес:

– Ну, что, довольны?

– Читай еще, – топнула ножкой миниатюрная брюнетка, сидевшая на ящике из-под бананов.

Здоровый криво усмехнулся и, глядя ей прямо в глаза, продекламировал:

Только ложе, только койка –

Фон достойный есть для вас,

В миг, когда в различных стойках

Утешаете вы нас.

– Ах ты проказник!..

Это неосторожное, слишком громкое восклицание разбудило дотоле мирно спавшего Ядда. Он вскочил, обхватил девушку за талию, поднял и забросил далеко в море.

– Вечером в баре, – крикнул другу Здоровый и бросился за ней. Настиг под водой, они вынырнули и поплыли в противоположную от волнореза сторону.

Как только Ядд переступил порог бара, его внимание привлекла группа людей у стойки. Протиснувшись поближе, он увидел любопытную картину: уперев локти и скрестив ладони мерялись силами Здоровый и коренастый моряк в рваной тельняшке, туго обтягивающей покрытую татуировками могучую грудь. Моряк дрожал от напряжения. Он держался из последних сил. Здоровому также приходилось нелегко: лицо стало багровым, а на виске вздулась вена. Однако, увидев Ядда, он собрал последние силы и поднажал. Сопротивление было сломлено, и рука моряка медленно подалась к стойке.

Когда они допивали выигранный ящик шампанского, пожилой мужчина в парусиновых штанах и фиолетовой футболке, сидевший в другом конце бара с очаровательной девушкой лет восемнадцати, подошел к Здоровому и тронул его за плечо.

– Простите, я сегодня утром совершенно случайно услышал Ваши стихи. Они заинтересовали меня, я бы хотел познакомиться с Вами поближе.

– А кто вы, собственно говоря, такой? – спросил Ядд, отрываясь от эффектной высокой блондинки.

– Позвольте представиться, Ярополк Хезопопов, поэт, член Союза писателей.

– Ну что ж, поближе – это здесь! – сказал Здоровый и указал на место между собой и Яддом.

Блондинка молча встала и направилась на поиски свободного стула.

– Я с дочерью.

– Вашу дочь мы посадим на самом видном месте. – изрек Здоровый и направился к дочери Хезопопова, представился, узнал, что ее зовут Нани, галантно поцеловал протянутую маленькую ручку и, подняв девушку вместе со стулом, взгромоздил в центре стола.

Хезопопов был известным поэтом, выпустивший не один сборник, но из всех его произведений Здоровый помнил лишь одно:

Нагое тело

На землю брошено.

Так в чем же дело –

Войдем непрошено.

Войдем непрошено,

Возьмем негаданно,

Что нам положено,

Что нами жаждано.

Поэты долго разговаривали, в основном, стихами. Здоровый с упоением читал:

Бородатый и широкоплечий,

Я презрею голость бритых лиц,

Не боюсь ни с кем на свете встречи,

Ни пред кем не упаду я ниц.

Создавалось впечатление, что он читает только для Нани, которая мило улыбалась то Ядду, то Здоровому. Сейчас она улыбалась Ядду, платившему за эту улыбку стихами:

Давай любить друг друга,

Открыто, страстно, зло,

Бери, черпай, подруга,

Души моей тепло.

Пока упруга кожа,

Зубов бела эмаль,

Смешаем свежесть ложа

И мышц вздыбленных сталь.

После закрытия бара они гуляли по набережной, а глубокой ночью, перед тем как распрощаться, Хезопопов очень лестно отозвался о способностях друзей, посоветовал им относиться к своему творчеству серьезнее, взял с них обещание посетить его в Ленинграде, оставил свой адрес и ушел, покинув на набережной двух неизвестных поэтов, которые долго смотрели вслед дочери члена Союза писателей.

Целый год Ядд и Здоровый собирались поехать в Ленинград, но что-то всегда препятствовало этому: то наличие дел, то отсутствие денег. Сейчас же, после удачного преферанса, все заботы отошли на задний план, а на переднем маячил Ленинград, Нани и Хезопопов.

Друзья удобно расположились в вагоне-ресторане поезда Одесса–Ленинград и занялись любимым делом: пили водку, играли в преферанс, целовали проходивших мимо женщин и читали друг другу свои новые стихи.

Ленинград встретил их моросящим дождем. Прямо с вокзала они позвонили Хезопопову.

– Папа в командировке. Вернется через два дня, – ответила Нани и пригласила их к себе.

Друзья предложили перенести встречу в какой-нибудь солидный ресторан. Долго упрашивать ее не пришлось и через час они встретились у ресторана «Садко», где у Хезопопова всегда был забронирован столик.

Глава VII. Тройной дзуки

Какие-то люди, визжа и смеясь,

Кричат мне: «Трепач ты и бабник!».

А я им плету матерщины вязь,

Плюю в их лица похабные.

Они говорят: «Ты, малыш, не спеши.

Ты жизни не видел, мальчишка», -

Но я вам скажу из глубин души,

Что знаю я все даже слишком

Европу я видел и женщин любил,

И в карты играл, не пасуя,

И морды людей руками я бил,

И пил, пропиваясь вчистую.

Да, был и я битым, дорогу терял,

Был предан, проведен, обманут,

Но путь свой всегда по сердцу сверял,

И жить по-другому не стану.

Псов бил его справа, слева, прямыми в голову, в челюсть, в солнечное сплетение. Когда их разняли, противник был без сознания.

Зал бесновался от восторга. Публика болела за Псова. Ей чем-то нравился этот белокурый молодой человек с маленьким носиком и открытым, добродушным лицом. Вот только что он победно завершил свой финальный бой на ленинградском ринге, завоевал звание чемпиона страны и путевку на европейское первенство. А еще несколько дней назад он приехал сюда из Скотовска никому не известным кандидатом в мастера. Псов весело перескочил через канаты и был подхвачен толпой журналистов, которая вынесла его к пьедесталу почета.

– Золотой медалью награждается Валерий Псов, «Динамо», Скотовск! – в наступившей тишине прозвучал голос диктора.

Зал взорвался громом оваций, а в центре ревущего зала, на верхней ступеньке пьедестала стоял белобрысый скотовский парень, ничего не видел, не слышал и, вскинув в победном приветствии руки, громко и счастливо хохотал.

Полностью пришел в себя Псов в ресторане «Садко», где сидел за столом в окружении незнакомых людей, которые поминутно хлопали его по плечу, гладили по голове, жали руку и наливали, наливали, наливали… Справа, слева, напротив… Хмель ударил его в голову, в челюсть, в солнечное сплетение. Он встал, пошатнулся, окинул взглядом сидевших рядом людей и вспомнил… Вспомнил тяжелую юность, потерянное детство, вспомнил как много лет назад его, слабого, хилого подростка, били ногами на базаре шестеро здоровых мужчин лишь за то, что он украл курицу. Тогда он начал заниматься боксом. Теперь же, уже будучи чемпионом, видя эти самодовольные, светящиеся лицемерием и фальшью лица, он проникся презрением и негодованием к ним, к этим женщинам с их дешевыми улыбками и бездумными глазами, к этим изысканно разодетым мужчинам с холеными лицами, напоминавшим тех мерзавцев, которые предавали и обманывали его на коротком, но нелегком жизненном пути. И он стал плевать им прямо в морды, тыча пальцами поочередно то в одного, то в другого, называть их подонками, паскудами, проститутками и уродами.

– Эй, ты, грязная тварь, – кричал он красивой девушке, сидевшей напротив. – Что ты уставилась на меня своими похабными глазами?!

– А ты чего улыбаешься, вонючее животное?! – повернулся он к соседу. – Я не шучу, ты такое же дерьмо, как и твои друзья! Вон отсюда! Чтоб я тебя больше не видел! Считаю до одного! Как, ты все еще здесь, гнида!

В следующую секунду Псов схватил его за волосы и ударил об стол. Потом, опрокидывая столы и стулья, ринулся к эстраде, взобрался на нее и стал биться головой в барабан. Но чьи-то сильные руки схватилиего за запястья, он попытался вырваться, но тщетно. В глубине его помутившегося сознания мелькнула мысль: «Это Ядд и Здоровый». Точно также они оторвали его от барабана в прошлом году в Одессе.

Его потащили к выходу, закинули на заднее сидение автомашины и повезли по вечернему Ленинграду.

Здоровый и Ядд уже прочитали в газете, что Псов стал чемпионом, о дальнейшем, зная повадки своего друга, они догадывались, поэтому ни о чем его не спрашивали, а лишь познакомили с Нани.

У Хезопопова была уютная четырехкомнатная квартира на Васильевском острове, заставленная книжными шкафами, роялем, камином и другими необходимыми в быту предметами. На пороге валялся огромный дог, которого пьяный Псов принял за половую тряпку и вытер об него ноги.

Нани быстро сервировала маленький столик. Рядом с бутылками «Чинзано», «Камю», «Бургундского» друзья с удивлением обнаружили хорошо знакомую поллитровку «Столичной». Псов было потянулся к ней, но его не пустили, тогда он бросился к японскому цветному телевизору с намерением удариться в него головой, но и это ему не удалось, он обиженный уполз в коридор, нашел собаку, они долго беседовали, лизали друг друга и, обнявшись, уснули на циновке.

В соседней комнате под столом стояли пустые бутылки из-под «Столичной», «Камю», «Бургундского» и «Чинзано», в креслах дремали Ядд и Здоровый, а на фоне грозового неба у открытого окна Нани с упоением играла на скрипке. Когда она закончила, проснувшийся Ядд, желая показать свою музыкальную образованность, спросил:

– Это Паганини?

– Это я, – ответила девушка.

– Мо-ло-дец, – похвалил Ядд и потрепал Нани по розовой щечке.

Девушка благодарно улыбнулась, но время было позднее и, указав друзьям на диван, со словами:

– Вы тут разбирайтесь, ребята, – ушла в соседнюю комнату.

Ядд и Здоровый переглянулись и, не говоря ни слова, кинули на пальцах. Выигравший Здоровый решительно направился к двери, но она оказалась заперта, что его не очень огорчило, так как друг не терял времени даром и уже вытаскивал из шкафа две бутылки водки. Опорожнив их в течении получала, Ядд взял в руки скрипку. Он играл с большой выразительностью и чувством, и играл бы еще и еще, если бы не сломал смычок и не порвал струны. Прекратив музицирование и не найдя нового занятия, Ядд начал разбирать паркет, собираясь делать подкоп в комнату Нани. Вернувшийся из туалета Здоровый, увидев это, рассмеялся, ударом ноги вышеб дверь и со словами «Надо жить проще», ринулся в темноту. Через считанные секунды он уже беспомощно валялся на полу.

– Что это? – удивился вошедший Ядд.

– Тройной дзуки, – ответила Нани. – И не мешайте мне пожалуйста спать.

Но ей уже никто не собирался мешать. Ядд за ноги выволок Здорового из комнаты, дал ему понюхать пустую бутылку, тот пришел в себя, они забаррикадировали дверь шкафом и еще долго не могли уснуть, пугаясь каждого шороха.

Глава VIII. За баб-с

Когда ты молод и здоров

И не обижен богом,

Бежишь по жизни как боров

И всюду тычешь рогом.

А обломаешь как рога,

И вдруг проснешься старым,

Одна потеряна нога,

И по ночам кошмары,

Так и замыслишься, как быть,

Развеять чем тревоги,

И выбор ясен – водку пить

Или уйти с дороги.

Проснувшись утром, друзьям было стыдно посмотреть в глаза Нани, которая, делая вид, что ничего не произошло, накормила их завтраком, а потом со словами: «Подождите, я скоро вернусь», – выпорхнула за дверь.

Как только она ушла, поэты быстро починили паркет, а боксер кое-как приткнул дверь и спрятал под диван поломанную скрипку. Потом они написали записку: »Прости нам все», – и поспешно удалились, так как не были до конца уверены, что Нани не пошла за милицией.

Псов вернулся в гостиницу, где узнал, что решением спорткомитета дисквалифицирован на три года за инцидент в ресторане. Ядд направился в магазин, где собирался купить смычок и струны, чтобы отослать Хезопоповой, а Здоровый – на поиски своего друга детства Леонтия, заканчивавшего аспирантуру и подрабатывавшего ночным сторожем в проектном институте.

Половину дня они провели в своих заботах, а в 15-00 встретились возле памятника Кутузову на Невском. Здоровый пришел изрядно выпивши и заявил, что вопрос о ночлеге решен. Ядд, считавший нормальным состоянием человека пьяное, выглядел вполне нормально, да и Псов вернулся в своем знаменитом «барабанном» настроении. Перед друзьями во всей своей глобальности и всеобъемлющей неотвратимости встал вопрос: куда пойти?

– Музеи отпадают, – посмотрев на Псова, сказал Ядд и приглядевшись повнимательней к Здоровому, добавил: -Рестораны тоже.

– В баню, – съязвил Псов.

И тут все поняли, что это именно то, что им сейчас нужно. Других мнений не существовало. Все пути вели в баню.

– Вам куда? – спросил водитель подъехавшего такси.

– В баню, – ответил Ядд, залезая в машину, но был тут же выдворен и неподобающем образом обруган. Попытка что-то объяснить ни к чему не привела, такси скрылось за поворотом. Точно так же произошло со второй машиной. Ядд недоумевал.

– Они все ….сь! – заключил Псов.

– Сам ты ….ся! – догадался Здоровый и, когда подъехала третья машина, на стандартный вопрос «Вам куда?» начал издалека:

– Поймите, это не розыгрыш, нам действительно нужно в баню, так сказать, очистить грешные тела от пота, мусора и грязи.

– В какую баню? – спросил водитель, когда все уселись.

– В самую достойную, – ответил Здоровый.

– В достойную? Так это вот здесь, за углом! – пришлось выйти.

В бане к Ядду подошел худосочный мужчина. Его глаза светились нездоровым интересом.

– Может быть, э-э-э…

– Нет, я этими вещами не занимаюсь.

– Простите, – мужчина растворился в клубах пара.

– Что он хотел? – спросил Псов.

– Предлагал женщину, – подмигнул Ядд Здоровому.

– Женщину?! – Псов ринулся в туман, но вскоре вернулся, красный, угрюмый, зло посмотрел на смеющегося Ядда и долго, с остервенением мылся.

В буфете они взяли пиво и расположились за единственным свободным столиком, где уже сидел старый, потрепанный дед без ноги и со вставной челюстью. Дед оказался веселым и дружелюбным, разделил имевшуюся у него воблу на четыре части и угостил друзей. Псов отреагировал на это своеобразно: он полез в свою спортивную сумку, где наряду с тренировочным костюмом и боксерскими перчатками всегда имелась бутылка водки, вытащил ее, разлил в стаканы и один протянул деду. Дед воссиял.

– За что мы выпьем? – спросил Ядд.

Дед тяжело поднялся, опираясь на костыль. Дрожащей рукой поднял стакан и сурово произнес:

– За баб-с!

Это был их любимейший тост. Друзья мигом вскочили и, выровняв локти, выпили.

В кружках еще оставалось пиво, а дед уже еле ворочал языком. Коверкая слова и путаясь в оборотах, рассказывал он о своей молодости. Еще до революции, сын обедневшего дворянина, поссорившись с отцом, уехал в Киев, где продавал билеты в кинотеатре Шанцера. 3 рубля в месяц ему платил хозяин да 30 рублей в день со стороны. Он вел жизнь картежного шулера, игрока на скачках, наводчика. Все было: рестораны, женщины… Роман с женой видного общественного деятеля, которой он пел романсы в ее загородном доме.

Друзья ухмылялись. Это начинало выглядеть забавно.

– Вы мне не верите, – расстроился старик и сделал попытку спеть. – Гори, гори, моя звезда… – Но был прерван восклицанием буфетчицы, истерически и в высоких тонах завопившей:

– Гражданин! Здесь не оперный театр! Прекратите сейчас же или я позову милицию.

– Я тебе дам милицию, – угрожающе произнес Здоровый, не любивший теплой водки и сварливых женщин.

Но буфетчица не первый год работала за прилавком, и поставить ее на место оказалось не так легко. Она еще шире раскрыла рот и обдала Здорового отборной руганью. Здоровый вскипел. Псов потешался. Эта сцена ему положительно нравилась. Он даже попытался спеть что-то подходящее к случаю: «Назревал большой скандал, кто-то из посуды вынул Берчикин сандал, пахло самосудом…», – промурлыкал Псов, когда Здоровый запустил в буфетчицу бокал. Цель была поражена, нужно было уходить. Буфетчица потирала ушибленное место. Им оказался живот.

«А вдруг она беременна?», – с ужасом подумал Ядд, выходивший предпоследним, за ним на костылях ковылял дед.

Глава IX. Ямщик, не гони лошадей

Стремимся мудрыми мы быть,

Людская глупость возмущает,

Стремимся искренне любить,

Но часто все не так бывает.

А как-то страшно, наобум,

Стареем, но не понимаем,

Что мудростью холодный ум

Мы очень часто называем.

И что любовь не есть игра,

Не безудержное веселье,

А нашей зрелости пора,

Чувств наших лучших воплощенье.

Но мы когда-нибудь поймем,

Когда подруги отвернутся,

Когда друзья покинут дом,

Затем, чтоб больше не вернуться,

Что жизнь прожили мы не так,

Что мудрым глупое считали,

А искреннее за пустяк,

И что святое опошляли.

Но будет поздно, не вернуть

Давно забытые ошибки,

И с облегченьем не вздохнуть,

Не встретить нам закат улыбкой.

Дед жил в старом заброшенном подвале бывшего здания губернской управы. Половину тусклоосвещенного помещения занимал когда-то великолепный, а сейчас изрядно ободранный рояль. Кроме него имелись два кресла и большой сундук. Сюда дед и привел гостей после поспешного бегства из бани. Кое-как рассадив их в комнате, он стал смущенно вертеться возле рояля. Наконец, отважившись, открыл крышку и вытащил стаканы, а затем и бутылку с подозрительного вида голубой жидкостью.

– Это что, яд? – удивился Ядд, не в силах расшифровать иностранную этикетку с нарисованными насекомыми.

– Нет, что вы, это чистейшей динатур, – с достоинством ответил старик.

Друзья были много наслышаны об удивительных свойствах этого напитка, но пить наотрез отказались. Тогда Псов, чтобы вывести деда из затруднительного положения, вытащил из своей сумки еще одну бутылку водки. Они выпили, и дед начал петь, аккомпанируя себе на рояле. Он пел старческим надтреснутым голосом, в котором чувствовалась былая сила и красота:

Ямщик, не гони лошадей,

мне некуда больше спешить,

мне некого больше любить,

Ямщик, не гони ло-ша-дей…

Нельзя было без боли и сострадания смотреть на эту картину: дрожащие пальцы старика, морщинистое серое лицо, прислоненные к роялю костыли. Казалось, сейчас он встанет, допьет свою водку и откинется в кресле, чтобы умереть.

Глухо лился усталый плохоуправляемый голос. Здоровый и Ядд рассматривали фотоальбом деда – память о молодости, о былом блеске. Красивый молодой человек в котелке, с тростью эффектно позировал в обществе затейливо разряженных дам, обнажая в улыбке белые, ровные зубы. Легкие, небрежные и вместе с тем, изящные позы, веселые жизнерадостные лица в сопоставлении с костылями, зубными протезами, разбитым скрипящим роялем и бутылкой денатурата вызывали жалость, терзали душу.

Когда дед взял заключительный аккорд, костыль соскользнул на пол и больно ударил Здорового по ноге, тем самым выведя его из состояния глубокой задумчивости.

– Это вас на войне? – спросил Здоровый, поднимая костыль и ставя его на прежнее место.

– Какой там войне, – с грустью произнес дед. – Эта нога лишь скупая плата за те минуты радости и удовольствия, которые я испытал с простой цыганкой Рамоной, зарабатывавшей на жизнь пением и танцами. Она была непомерно горда, чтобы добиться ее расположения я потратил целый месяц, но все попытки сблизиться ни к чему не приводили. И тогда, прельстив дорогими подарками, я заманил ее в свою обитель. Мы пили шампанское, она плясала на вот этом рояле, а я аккомпанировал ей. Неистовым и страстным был этот танец. Захлебнувшись желанием, я вскочил на рояль и взял ее почти силой, – он на минутку замолк, зажмурил глаза и тяжело, но сладко вздохнул. – Ничего подобного я никогда больше не испытывал. Мы стали встречаться каждый день. Иногда ездили на Днепр, где, предаваясь любви, проводили теплые летние ночи. Однажды, любуясь закатом, мы не заметили двух молодых цыган, притаившихся невдалеке. Они подозвали Рамону и стали раздраженно беседовать, размахивая руками. Цыганка отвечала резко и с достоинством. Но вдруг случилось непоправимое: блеснуло два клинка и Рамона мягко опустилась на землю. Я бросился бежать. Погоня шла по пятам. Подхватив по дороге кол, цыган наотмашь ударил меня по ногам. Я упал и потерял сознание. Через три дня, очнувшись в больнице, я обнаружил отсутствие ноги. Кроме этого на теле имелось два ножевых ранения. Так я потерял ногу, счастье, надежду.

Время шло, дед все больше ударялся в воспоминания, рассказал про свои выбитые зубы, спел «Очи черные», «Не жалею, не зову, не плачу» и очень расстроился, когда друзья собрались уходить. Они вышли во двор, но Псов неожиданно передумал и вернулся. Ядд и Здоровый отправились на поиски Леонтия, у которого они собирались переночевать.

В огромном десятиэтажном здании проектного института ночной сторож Леонтий занимал большую, светлую комнату. В его функции входило контролировать целостность окон и, при происшествии какого-нибудь безобразия, сразу же звонить в милицию. Оружия Леонтию не выдавали, за исключением свистка, который он вместе с находившимися в комнате диваном, столом, стульями, сдавал каждое утро сам себе по описи. За эту работу, помимо вышеуказанной квартиры, Леонтий имел восемьдесят рублей заработка, что в сочетании со сторублевой аспирантской стипендией и случайными успехами на карточно-шахматной ниве, к которым он проявлял поразительные способности, обеспечивало ему необходимый прожиточный минимум.

Со Здоровым он был дружен с детства. Во время бурной юности они частенько делили друг с другом последний стакан водки и корку хлеба. Поэтому Лео, как любезно называли Леонтия друзья, не мог не предоставить в распоряжение Здорового скромные возможности своей сторожки.

Когда наши герои постучались в дверь, им открыл высокий худощавый брюнет испанского типа. Одет он был скромно: голубые спортивные штаны, на шее висел милицейский свисток. Это и был Лео, который имел вид марафонца, только что закончившего дистанцию.

– Много работаешь? – спросил Здоровый.

– Очень устаю, – устало ответил Лео и проводил друзей в свою комнату.

Там находились две очаровательные блондинки, в беспорядке разбросанные на раздвинутом громадном диване. Одна была в синей юбке, а другая – в красной кофте. Друзья весело уснули с девушками, а усталый Леонтий улегся на полу.

Ночью их разбудил стук в дверь.

– Кто это? – спросил Лео.

– Я, Псов…

– Лео, не пускай его, он тут все опошлит, – закричал с дивана Здоровый.

Псов еще некоторое время постучал, потом, так ничего и не добившись, со словами: «Иду к деду», – удалился.

Проснувшись, Здоровый вспомнил, что сегодня должен вернуться из командировки Хезопопов. Подкрепившись оставленной убежавшим по своим делам гостеприимным Лео, бутылкой кефира с булочками, друзья набрали номер и, услышав голос члена Союза писателей, поздоровались:

– Здравствуйте, Ярополк Иванович, это те два скотовских поэта, с которыми вы познакомились в прошлом году на юге.

– Ну как же, помню, помню. Вот что, ребятки, до вечера я буду занят, ну а в 19-00 жду вас у себя. Там и поговорим. Вас это устраивает?

– Да, да, Ярополк Иванович. Спасибо. Будем как штыки.

Оставшееся до вечера время наши герои убили в Эрмитаже, где Здоровому особенно понравился потолок, а Ядд провел несколько часов в ожесточенном споре с экскурсоводом по поводу существования занозы в ноге у мальчика из знаменитой скульптуры Микеланджелло. Хезопопов встретил друзей очень приветливо. Они пили кофе, беседовали о проблемах литературы, женщинах, футболе, читали свои стихи. Причем знаменитому поэту понравились мотивы гражданственности, уже начинающие звучать в произведениях Ядда и Здорового, он забрал у них рукописи стихов, обещал посодействовать напечатанию, но отметил, что это дело не быстрое и не простое, и о результатах сообщит им в письме. Поздно вечером скотовчане покинули Хезопопова, немного неудовлетворенные, но обнадеженные.

Оживленно беседуя, они спускались по лестнице, когда навстречу, не обращая на друзей никакого внимания, пошатывающейся походкой протащился Псов, ведомый под руки Нани. От него пахло денатуратом, лицо отливало всеми цветами радуги, а маленькие уши горели ярким алым пламенем.

Псов шагнул в открытую дверь Хезопоповской квартиры, со словами:

– Привет старым партизанам, – обнял появившегося на пороге поэта и скрылся в комнатах.

Ядд и Здоровый еще некоторое время потоптались на лестничной площадке, но в квартире было тихо и они вышли, удивленные и ошарашенные в теплую июньскую ночь.

В глубине двора протяжно выли кошки.

Глава Х. Преступление и наказание

Мелькают женские тела…

Мелькают руки, ноги, бедра.

И кожа, что как снег бела,

И что чернее, чем смола,

И груди полные, как ведра,

Мелькают женские тела.

Мелькают женские тела…

Мелькают ночью, на рассвете,

В дворцах, сараях и в газете

Мелькают женские тела.

Мелькают женские тела…

Мелькают толстые, худые,

Уже в летах и молодые.

И в городах, и край села

Мелькают женские тела.

Где-то далеко прокричал петух. Из-за горизонта выглядывало солнце, а по мокрой росистой траве цветущего луга шагал Бабников. Рядом шла корова, которую он пас. Проведав родителей, он заехал в село к бабушке, где гостил уже несколько дней. Бабников окинул взглядом синий утренний луг, вспомнил как еще ребенком здесь бегал, резвился, рвал цветы, пил из родника.

Пахли травы, теплые лучи взошедшего солнца нежно ласкали лицо, а невдалеке, повернув к нему рогатую голову, жевала корова. Под ногой трещал кузнечик, а Машка все не шла. Машка – девушка лет двадцати, доярка, крупная, грудастая, с ясными голубыми глазами. С ней Бабников познакомился вчера во время утреннего выпаса. Но вот показалась характерная Машкина корова, а за ней и сама девушка с веткой вербы в руке.

– Здравствуй. Маша, – поздоровался Бабников и пожал розовую, пухлую, пахнущую парным молоком ладошку.

Постепенно они разговорились. Бабников узнал цены на поросят, похвалил пшеничное поле, заверил Машку, что при отсутствии дождя урожай будет хорошим, затем рассказал о том, как он любит природу, пение птиц, сельские пейзажи, прочитал стихотворение Ядда:

Эта связь людской души с природой

Так на диво чудно удалась,

Между матерью и сыном после родов

Я еще такую видел связь…

И не знал о чем распространиться более, так как Маша вдруг непонятно от чего покраснела.

Солнце поднималось все выше и выше. Оно высушило росу и начинало припекать. Маша спряталась в тень одиноко торчащего дуба. Бабников подсел к ней и попытался обнять, но получил звонкую, увесистую затрещину. С дуба посыпались желуди, а из глаз – искры.

– Все вы одинаковые! – возмутилась Машка и убежала к своей корове.

«Сегодня же в Скотовск!» – решил внезапно вспомнивший о Таньке Бабников и потянул упирающееся животное по дороге в деревню, к бабке.

А в это время за городом в ресторане «Лесной берег» в бешеном танце извивались Танька и седоватый брюнет по имени Эдик, обладатель собственной «Лады» и велюрового пиджака.

К концу вечера они вышли с двумя бутылками шампанского и сели в машину. Взревел мотор. Эдик с места рванул в лесную чащу. Найдя подходящий тупик, он выключил мотор и открыл шампанское. Кругом было темно как в Нигерии. Темнота, вино, молодая кровь. Этого оказалось достаточно. Эдик вынул подушку и разложил кресла. Ложе было подготовлено, и Таньке осталось только изменить, изменить Бабникову. И она это сделала. Нельзя сказать, чтобы легко и бездумно, как может показаться на первый взгляд. Нет, она на секунду заколебалась, но Эдик настоял, а дальше… Таня об этом уже не думала.

Вернувшись в Скотовск поздним вечером и не застав Татьяну дома, Бабников так перенервничал, что не смог уснуть. Встретившись с ней на следующий день, он поставил вопрос ребром: «Где ты была?». Таня упала на колени и рассказала все как было, ничего не приукрашивая. Бабников мужественно выслушал все до конца, слизал языком с нёба слюну, собрал ее в комок и, плюнув в содрогающееся от рыданий тело, вышел. Нашел гараж, вывел свою машину, осмотрел ее, проверил бензин, постучал по шинам, затем, захватив охотничий нож, не спеша поехал по вечернему шоссе за город.

В ресторане «Лесной берег» обычно проводил вечера Эдик. Здесь и остановился Бабников, сунул за пояс нож и, застегнув на нижнюю пуговицу пиджак, открыл дверцу. На небе сияли звезды, воздух был чист. Он глубоко вздохнул, огляделся и решительно направился в светящуюся дверь.

Эдик сидел, как всегда, слева от эстрады за сдвинутыми столиками. С ним было человек десять спортивного вида мужчин и три или четыре потасканных женщины.

Бабников сел возле выхода, заказал бутылку вина, сигареты и стал ждать. Ждать пришлось недолго: вскоре Эдик вышел, по всей видимости в туалет. Выждав еще минуты две, Бабников последовал за ним.

В туалете никого не было. Бабников плотно прикрыл за собой дверь, подошел к единственной занятой кабине и резко дернул за ручку. Защелка отлетела и его глазам во всем великолепии предстал сидящий на унитазе Эдик. Эдик сделал было попытку встать, одной рукой придерживая штаны, но был остановлен прямым в подбородок, тем самым ударом, которому так долго обучал Бабникова Псов. Посмотрев на торчащие из унитаза ноги и голову Эдика, Бабников остался доволен своей работой, прикрыв дверь и пригвоздив на ней охотничьим ножом записку «За Таньку», он задумался: «Что бы еще сделать героического?», но к Тане ехать не решился, поэтому отправился домой и уснул глубоким сном человека, до конца исполнившего свой долг.

Наутро Бабникова разбудил громкий стук в дверь. Он вскочил с дивана и пошел открывать. На пороге стояла группа плечистых молодых людей с угрюмыми лицами, они быстро вошли в квартиру.

– У меня ничего нет, – прошептал Бабников. – А деньги я храню в сберегательной кассе.

– Нам нужны не деньги, нам нужен ты, – сказал вошедший последним Эдик и плотно прикрыл дверь.

«Умру героем», – подумал Бабников и проскользнул в комнату. Когда хулиганы, а их было пятеро, вошли следом, он уже стоял в углу, держа в одной руке сковородку с недоеденной вчера яичницей, а в другой – тяжелый альпинистский ботинок, в котором он несколько лет назад в горах отморозил себе ногу.

Гостьи растянулись цепочкой и стали медленно приближаться.

Вдруг неожиданно дверь распахнулась и в комнату ввалились вернувшиеся из Ленинграда Ядд, Здоровый и Псов. Еще в поезде их мучила тревога о судьбе Бабникова, от которого давно не было известий, и поэтому они прямо с вокзала направились к нему. Псов мгновенно оценил обстановку, одним прыжком ворвался в толпу нападавших и нанес три удара: два быстрых резких – левой и один тяжелый – правой. Три человека упало. В это время Бабников обрушил на голову четвертого сковородку и ботинок и с криком: «Я убью его!!!» – бросился за выскочившим на балкон Эдиком, поймал его и вцепился руками в горло.

Ядд и Здоровый с трудом оторвали Бабникова от Эдика.

– За что ты его так?

– Она изменила мне на заднем сидении его автомобиля! – закричал Бабников, вырываясь из рук друзей.

Эдик собрал последние силы и ринулся по отвесной стене дома вверх – на крышу, но, не добравшись одного метра, сорвался, упал вниз и пополз по направлению к трамвайной остановке, оставляя за собой длинный кровавый след.

Друзья вернулись в комнату, повыбрасывали тела непрошеных гостей через окна и стали готовить себе завтрак. Как только они уселись за стол и начали принимать пищу, рассказывая друг другу о событиях последнего времени, их трапеза была прервана криками и шумом, доносившимися с улицы:

– Ах вы, пьяницы, мерзавцы! Креста на вас нет! Спать полягали в цветах! Ну я вам!..

Это «дворничка» тетя Дуся с лопатой в руках очищала клумбу от хулиганов, попадавших туда из окон бабниковской квартиры.

Друзья посмеялись и вернулись к столу. Как только Псов узнал, что произошло между Бабниковым и Танькой, он вывел Ядда и Здорового на кухню и сказал: «Их нужно помирить, давайте устроим пикник по поводу нашего возвращения».

Глава ХІ. Шишка

Ты для меня не радость

Серых идущих дней,

Ты для меня не сладость

Бурно плывущих ночей.

Ты для меня – воздух,

Сердце мое – ты,

В жилах моих отзвук

Твоей теплоты.

Отблески костра вырывали из темноты возбужденные лица веселящейся компании. В глубине леса долбил дятел, в кустах щебетала Танька, а по корявому стволу старой ели все выше и выше взбирался Бабников.

Как часто мы из-за малейшей бабской прихоти рискуем деньгами, положением, здоровьем. Сейчас Бабников рисковал самой жизнью. При падении он мог переломать себе руки, вывихнуть шею, разбить ногу или свернуть нос. А все из-за какой-то шишки. И зачем она только потребовалась этой капризной девушке? Разве только затем, чтобы бросить ее в огонь и пожелать что-то новое, еще более ничтожное и труднодоставаемое.

С достигнутой высоты Бабникову открылась чудная картина вечернего леса. Ядд втискивал в дупло Ирочку, Псов бесшумно подкрадывался к Таньке, а Здоровый склонял к земле молодую березу. Когда Псов завершал заход на объятие Таньки, Бабников рубанул очередью шишек. В следующую секунду он прыгнул на соседнее дерево, затем на сломавшуюся под ним ветку пожилого ясеня и упал между Танькой и Псовым, больно ушибив себе копчик. Танька бросилась к нему, но он никого не хотел видеть и держась за больное место, уполз в кусты. Она последовала за ним.

Костер разгорался все ярче и ярче. Заглушая треск головешек, ухал филин, стонала сломанная Здоровым береза, Псов шел на доносящиеся из дупла шорохи. Бабников притянул к себе подползшую Таньку, и боль постепенно отошла. Девушка ощутила впивающиеся в нее сучья, ветки, Бабникова. Ей было неудобно, но приятно.

А когда забрезжил рассвет и лучи восходящего солнца начали пробиваться сквозь густую листву пробуждающегося леса, отражаясь в капельках росы и затуманенных, блестящих глазах влюбленных, Бабникову захотелось чтобы Так было всегда, чтобы Это продолжалось вечно, он, превозмогая усталость, напряг голосовые связки, приоткрыл рот и дал выход звукам, зарождавшимся в самой глубине его клокочущего сердца:

– Танька, давай поженимся.

– Да, да, да… – ответила Танька и ухватилась за Бабникова обеими руками.

Они вернулись к друзьям и объявили им о предстоящей свадьбе. Друзья благодарили судьбу, подарившую им отличный повод, но в тоже время, каждый ощущал, что что-то заканчивается, что-то уходит безвозвратно, что-то никогда не повторится, хотя впереди будет много нового, захватывающего, необыкновенного…

Глава XII. Видение

Разве мы понимаем, что если сейчас

Мы не видим того, что за временем скрыто.

То когда-нибудь, где-нибудь каждый из нас

Натолкнется на то, что казалось забытым.

Бабников не спал. Он думал о будущем. Не спала и Танька. Никому не известно о чем думала она.

Посреди ночи у Бабникова заболел живот. Оправив естественную потребность и тщательно вымыв руки, он вернулся к любимой. Гримаса ужаса исказила его лицо, когда он откинул одеяло. На белой простыне, уставившись на него стеклянными глазами, извивалась длинная змея. Силы вмиг оставили его, тело покрылось холодным потом, но секундой позже с облегчением вздохнул: ему это все показалось. Татьяна тихо спала, улыбаясь во сне милой, детской улыбкой. Он влез под одеяло и обнял ее.

Но что это! Бабников отпрянул, больно ударившись головой в стену. Фу! Опять померещилась холодная, скользкая змея, пытающаяся обвить его шею. «Что это со мной?» – подумал он, слушая стук своего сердца.

– Что с тобой, Сережа? – протянула к нему руку Таня, но Бабников оттолкнул ее и выпрыгнул на кухню, где стал курить одну сигарету за другой.

Мрачные мысли одолевали. Он вспомнил, как год назад Татьяне гадала цыганка. Посмотрев на руку, она сказала: «Ты будешь замужем дважды и с первым мужем проживешь недолго». Тогда он не придал этому значения, а сейчас каждое слово сверлило ему мозг, вызывая дрожь и леденящее чувство тревоги. Он впервые за всю жизнь почувствовал над собой власть чего-то могущественного и непостижимого. Он ощущал давящую на него таинственную силу и не мог никуда ни спрятаться, ни убежать. Что-то висело над ним зловещим и безжалостным грузом.

А впереди предстояла свадьба…

Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора Илоны Кветной.

Оглавление

Вместо предисловия

Откуда я произошел

Портрет старого еврея с кубком

Chek out

Авасик

Альфред

Байкал

Мотивация

Кому повезло?

Заветное желание

Королева улицы

Диагноз

Жизнь моя, футбол!

Розовая горилла

Я просто ограбил банк

Миром правит любовь

Две жемчужины

День Радио или Декан запретил

Полет

Двое под дождем

Мы будем любить друг друга

Конь

  Глава I. Поединок

  Глава II. Преферанс

  Глава III. Я люблю тебя

  Глава IV. Встреча

  Глава V. Бросаю курить

  Глава VI. Мордастые

  Глава VII. Тройной дзуки

  Глава VIII. За баб-с

  Глава IX. Ямщик, не гони лошадей

  Глава Х. Преступление и наказание

  Глава ХІ. Шишка

  Глава XII. Видение