О скуке [Марк Должанский] (fb2) читать онлайн

 В оформлении обложки использована фотография с https://pixabay.com/ по лицензии CC0.

Что вы знаете о скуке? Наверняка, не так много, как я. Было ли когда-нибудь вам знакомо чувство угнетающей, давящей всей своей тяжестью и не дающей мыслить скуки? Давайте сразу определимся: моя скука не та, что была у Камю или Сартра. Экзистенциалисты крепко поднаторели в подобных делах, изучая и препарируя существование человека во всех самых низких его проявлениях. Однако они придавали этому слишком много значения. Да, значения. Прошу не бросать в меня камнями – именно значения.

Для Камю образ Сизифа был собирательным образом жизни любого человеческого существа, борющегося с непреодолимыми обстоятельствами лишь ради самой борьбы, которая и являлась смыслом самой жизни. Но сам миф слишком уж наполнен философскими измышлениями, которые вряд ли были бы понятны рядовому человеку, которому также выпадает время от времени участь испытывать скуку. Сизиф – это слоган бессмысленности существования, лучше всего ее продающий массовому обществу; священный огонь, выжигающий любое инакомыслие из голов людских, потому что инакомыслие он отрицает: «Делай как хочешь, тяни свою лямку или уедь на край света, только свой камень в гору толкать тебе придется, как и раньше!» Но там нет ни слова о скуке.

Что есть скука? «Это когда нечем заняться», – скажет с заученной уверенностью в голосе первоклассник и будет абсолютно прав. «Скука есть отсутствие работы, грязный клок волос на голове паразита общества», – считали представители одного популярного политического направления, которое по вполне весомым историческим причинам почти семьдесят лет управляло страной. «Скука – это когда ничего не происходит», – скажет идеалист-подросток, десять минут назад доставивший себе удовольствие всем известным способом. А как ответим на этот вопрос мы?

Нет-нет, немедленного ответа я отнюдь не требую. Садитесь, пожалуйста, в кресло, заварите себе чая с бергамотом. Только не из пакетика – право же, не настолько ведь мы одичали, чтобы пить чай из пакетика, разговаривая о самом важном, самом сокровенном и неподдельном, что есть в нашей жизни – скуке. Что ж, давайте попробуем… Когда последний раз вам было скучно? Сразу определим правила игры: скука – это не то состояние, когда пришел с работы и включил телевизор в надежде притупить желание мозга получать информацию, какой бы бессмысленной и бессвязной она ни была. Скука – это когда вы понимаете, что включить телевизор равно самоубийству, но не видите других возможных вариантов развития событий после прихода с работы.

От скуки рождается большинство проблем личности, но иногда она их и разрешает. Когда человек резко перестает делать что-либо, приносившее ему моральное, физическое и материальное удовлетворение, начинается первый этап скуки – кривая эмоционального состояния непременно идет вниз. Кончается эта кривая потерянным взглядом в стену или в окно. В промежутке – разочарования в жизни, пьянство, наркотики, расставания, случайные связи, аварии, травмы, написание глупых текстов, ссоры, траты, путешествия, мастурбация, книги, любовь, признания и покупка апельсинового сока в супермаркете за углом. Довольно много всего, не правда ли? Скука начинается ровно тогда, когда человек впервые понял, что камень, который он толкает в гору, неизбежно скатится вниз. А он скатится – уж поверьте мне. Как только в крошечном несуразном кусочке серого вещества одного homo sapiens проскользнула мысль о том, что, может быть, не имеет смысла толкать камень, который все равно скатится, начинает расти кривая скуки.

Прогрессировать она может быстрее или медленнее, может на время перейти в стадию ремиссии, но самое паскудное ее свойство в том, что она уже никогда вас не оставит. Ее можно заглушить новыми эмоциями, знакомствами, алкоголем или чувством долга, но убить навсегда нельзя. Часть не может победить целое, только если это не опухоль или не скука.

Впервые я почувствовал скуку после окончания университета. Выходишь из его дверей с парой бесполезных мыслей в голове, красной картонкой в руках, дурацкой шапкой на голове и полным отсутствием мыслей по поводу дальнейшей жизни. Перед молодым человеком открывается миллион дорог: все они разные, переплетаются, как змеи, и ведут к разным вершинам, горизонтам и пропастям. И куда же здесь пойти человеку, который всю свою жизнь только и делал, что читал книжки да готовился к сессиям? Он может рассказать наизусть про цивилизацию древнего Рима или девяносто пять тезисов Лютера, а вот выбрать жизнь между работой в Макдоналдсе, путешествиями по всему миру на родительские деньги и беспробудным пьяным угаром – уж извольте, это слишком.

Тогда из трех возможных вариантов (их, конечно же, в разы больше, но уверен, что все миллиарды вариантов занятий выпускника можно отнести к одной из этих категорий, кроме, пожалуй, службы в армии – верха желаний каждого розовощекого умника мужского пола после выпуска из ВУЗа) … о чем это я… ах да, из трех вариантов я выбрал второй. Мне он показался самым безобидным и, возможно, дающим какие-то перспективы. Решил провести год в Европе, чтобы понять, что же «мое» в этом многогранном и неизвестном мире. Хочу сказать, что это на время заглушило ощущение скуки. Понимаю людей, которые путешествуют всю жизнь. Это похоже на бегство от бешеной собаки со стекающей по морде пенообразной слюной, укус которой равен мучительной смерти: путешественник меняет заграничные паспорта, самолеты, визы, отели и ночлежки, паэлью на пиццу и наоборот, только чтобы убежать от этой демонической собаки, которая вот-вот норовит схватить его за ляжку.

Некоторым удается бежать – не зря Минздрав предупреждал, что курение портит легкие, и они вовремя бросили эту пагубную привычку – и конец жизни наступает раньше, чем бешеная собака схватит свою очередную добычу. Ну, а курильщики в этом забеге опять в проигравших. Сидишь вот так вот, куришь себе сигаретку где-нибудь в Риме на Пьяцца Навона поздней ночью или в Барселоне, любуясь на фонтаны Монжуика, и понимаешь, что несмотря на весь твой побег, тебе скучно. Все – клыки бешеной собаки со страшной силой сомкнулись на голени – спасения нет, потрачено. Не стоит и пытаться вырваться (но вы будете, поверьте мне). Вы объездите еще полсвета, перепробуете кучу блюд и скурите множество сигарет до того момента, когда поймете окончательно, что «каторжная жизнь на острове Сахалине ничем не отличается от жизни в Ницце, что разница между мозгом Канта и мозгом мухи не имеет существенного значения, что никто на этом свете ни прав, ни виноват, что всё вздор и чепуха и что ну его всё к чёрту.» Извините, Антон Павлович, немного увлекся. Рассказ уж больно хорош. Вы-то, похоже, в скуке на пару порядков побольше меня понимали.

Меня собака догнала, как сейчас помню, в горах Грузии. Природа, красота, снег лежит на безмолвных вершинах, вино льется рекой… а скучно. А что, пожалуй, не худший вариант, где можно поскучать. И уж тем более не самый плохой, чтобы решить вернуться домой и найти работу. Тогда я подумал, что это не скука. Это просто во мне просыпается чувство ответственности: за себя и за родителей. По поводу благосостояния родителей я мог бы не беспокоиться: его бы хватило еще на парочку путешествующих по миру оболтусов-сыновей, но все-таки что-то меня позвало обратно. Теперь-то я знаю – что. Тогда я вернулся домой и устроился в третьеразрядную газетку, окончательно убив свое свободное время и получив взамен лишь стойкую непереносимость типографской краски и пятьсот евро ежемесячного заработка. На жизнь этого хватало с трудом, но я думал, что нужно лишь перетерпеть неблагоприятный период в жизни, чтобы потом началась белая полоса. Кто же знал, что белую полосу я принял за черную!

В один из вечеров в барах, которые я проводил в то время с завидной периодичностью, потягивая свой кисло-соленый гёз из неприспособленного для него широкого пивного бокала, увидел за столиком в углу прелестную молодую особу. В бокале – несмешанный ламбик, явно моя аудитория. Подошел, поговорили. Через три недели переехала жить ко мне. В течение этих трех недель все было прекрасно, любовь шла по нарастающей. На время я даже забыл об укусе бешеного бульдога в Кавказских горах: вот на что способна химическая реакция в организме, называемая некоторыми романтиками любовью. За три недели мы выпили немало бельгийского в том баре, а также и в других, разбросанных по всему городу. Говорили о музыке, литературе, путешествиях. Оказалось, что ей нравится рок-н-ролл пятидесятых годов и Раммштайн, читает Бредбери и Оруэлла. Любое смешение жанров было ей по душе: могла даже свой любимый ламбик жигулевским запить. Мне это нравилось, я открывал ее мир невообразимых контрастов, подобно тому как тринадцатилетний школьник открывает для себя берег реки, куда он уехал в одиночку на велосипеде без ведома родителей. Она была девственницей. Сначала было больно, потом обоим стало нравиться. В некоторых позах она была прямо-таки хороша. Первый этап нашей любви мы прожили в барах и прогулках по освещенным уличными фонарями мостовым. Второй этап – в нашей уютной студии.

Она сносно готовила, но еще чаще, дабы оставить вечер свободным для любовных утех, мы заказывали еду. Было хорошо и даже не скучно. Она приходила с учебы в университете часов в шесть вечера, я на час позже притаскивался из редакции. Кажется, нас тогда мало интересовало, что происходит у нее на учебе или у меня на работе. Нам просто было хорошо. Размер кровати позволял нам делать все, что хотелось, даже с запасом. А потом мы взяли билеты в Виго. Выбор города был такой же странный, как и ее излюбленное сочетание в выпивке. Виго в ноябре был плох. Было пасмурно, с океана дул промозглый ветер и казалось, что весь город олицетворяет то, от чего я бежал последний год после выпуска. И даже дешевый астурийский сидр, разлитый в огромное количество малюсеньких стеклянных бутылочек, не помогал. Чтобы не броситься в океан с прибрежных скал пришлось уехать на юг, в Португалию. В Лиссабоне было получше. В последнюю нашу ночь перед возвращением домой смотрели на корабли в гавани с тихой смотровой площадки ресторанчика, почти как у Ремарка. Только те бежали от реальной угрозы, а мы – от выдуманной, призрачного порождения моего больного клочка серого вещества.

Когда вернулись домой, я снова осел в редакции газетки, получая свои тяжело достающиеся и легко пропиваемые гроши. Постепенно мы стали больше времени проводить не в обществе друг друга, а с друзьями: ее или моими. Мои уже почти все стали работать спустя год после выпуска. Помните, писал про три варианта пару страниц назад. Пророчество сбылось, но ребята выглядели весьма счастливыми. То ли мне как всегда больше всех надо было, то ли друзья мои были слишком неизбирательны. Мне на самом деле было все равно. У меня еще не отошла заморозка, любезно сделанная мне моей белокурой пассией, облегчавшая страдания от укуса в горах Грузии. Впрочем, ледокаин постепенно прекращал свое действие. Как я это понял? Точно так же, как понимают семейные пары, что старое чувство уже ушло. Реже занимаетесь любовью, уже не спускаетесь по лестнице, чтобы донести своей любимой пакеты из магазина, не целуете нежно на ночь, мотивируя тем, что устали, и необходимо побыстрее заснуть. Конечно, как и любой другой мужчина, понимающий, к чему идет дело и страстно желающий отсрочить конец, я старался сделать все, что в моих силах. Выводил девочку на прогулку вечером на набережную, внезапно приносил домой букеты, дарил белье и платья. Кто не наступал на эти грабли, тот полный сухарь, и та самая собака не просто укусила его за голень, а перегрызла артерию, которая идет от сердца. Было страшно и в то же время – все равно.

Любовь не прожила даже трех бегбедеровских лет, сократив срок своей непродолжительной, но довольно содержательной жизни до трех с небольшим месяцев. В январе мы разошлись. Без скандалов и истерик, принимая неизбежность продолжения битвы с камнем, закатываемым в гору. Было двадцатое января, как назло посреди зимы пришла оттепель, и кривая скуки резко пошла вверх. До взгляда в стену было еще далеко.

Зато взглядов на дно бокала, опустевшего от внезапно закончившегося в нем крика, было предостаточно. Но у каждого пьяницы наступает момент, когда он решается взять себя в руки. Другое дело, что далеко не у всех это получается. Но у меня получилось, даже довольно безболезненно. Просто в очередной раз, поливая содержимым недр своего желудка мостовую, я решил, что с меня хватит. Мне не нравится блевать, это я понял в восемнадцать лет. И с тех пор старался всячески избегать этого неприятного процесса, хотя напивался систематически и с упорной педантичностью. А после расставания с белокурой что-то зачастил. Проснувшись на следующее утро, четко решил воплотить в жизнь вчерашние задумки. Конечно же, не удержался, когда узнал, что за мое пьянство меня уволили из газетенки, но со следующего утра все же решил завязать.

Пока не нашел что-то более-менее подходящее, проедал остатки своих скудных сбережений, которые полумагическим образом у меня задерживались, учитывая размер жалования и наши с белокурой неуемные аппетиты во всем, будь то выпивка или одежда. В тупом исступлении я пытался найти работу. Страшно не хотелось признавать, что я пойду по первой статье, обрисованной мною в начале схемы. Пришлось ходить по знакомым, бывшим преподавателям и друзьям родителей, которые искренне хотели помочь, но не знали, где может пригодиться такой заносчивый кусок третьесортного бумагомарателя как я. Меня устроили работать редактором переводов в довольно-таки престижную переводческую контору. Платили получше, так что я уже мог не ограничивать себя в выпивке. Но я ограничивал, хотя бы пытался. Получалось не слишком хорошо, но до такого, как раньше, я уже не доводил.

Первое время работать было действительно интересно: изрядно изуродованный алкоголем мозг вспоминал два иностранных языка, выученные в университете. Довеском шла редакторская работа, моя… хотел написать «любимая», но нет. Ведь это, пожалуй, было то единственное, что получалось у меня не так плохо, как у многих других. Во всяком случае, на таком уровне, что меня не выгоняли после первой же опубликованной мной статейки. Я был в целом доволен и, самое главное, не так глуп, чтобы считать, что работу, связанную с нажиманием кнопок на клавиатуре, я мог бы когда-нибудь променять на что-либо другое. Идти в Макдоналдс во всяком случае я не планировал, разве только за парой гамбургеров.

Больше года я проработал как честный человек редактором, откладывая и накапливая средства. Спустя двенадцать месяцев я уже не мог там находиться. Меня тяготила сама мысль, что мне нужно будет приходить в офис агентства и заниматься привычными, скучными и давно избитыми вещами. В лучшем духе писателей бит-поколения, я бросил работу и ушел с рюкзаком в лес. Способ, предлагавшийся героем Грибоедова, мне не слишком подходил: в Саратове, к моему огромному сожалению, не было даже дальних родственников. Поэтому я решил уйти с палаткой. Долго ехал на автобусе, потом пересел на попутку. Водитель – образцовый семьянин (или он только хотел таким казаться?) все расспрашивал меня, почему я еду в лес. Я мог бы, наверное, попытаться объяснить ему, что причины этого коренятся в глубокой разочарованности в образе жизни, который я вел после выпуска из университета, а также в том, что я совсем не хотел бы закончить, глядя тупым и потерянным взглядом в открытое окно или серую бетонную стену. Но разве можно ему было такое объяснить? Табу! Харам! Ничегошеньки не понял бы, хотя годков-то побольше моего было раза в два.

Порядочный семьянин остановил свой Фольксваген посреди дороги, по обеим сторонам которой рос густой лес. Поблагодарив за услугу, я забрал свой красный рюкзак из багажника и побрел в лес. Идея идиотская, но мне нужно было что-то, чтобы отсрочить свое падение.

Пройдя около часа по лесу, продираясь через густые заросли, я набрел на поляну. Здесь уже не было слышно трассы. Здесь струился солнечный свет, пробиваясь сквозь кроны деревьев. Здесь пахло мхом. Здесь я и решил остановиться. С собой я прихватил пару книжек – лекарство, которое всегда спасало меня от скуки. Книги – странная вещь. Они уводят в те миры, которые мы не увидели бы ни в одном пьяном угаре, но когда просыпаешься после угара, в памяти не остается ровным счетом ничего, максимум смутные воспоминания и чувство далекого приглушенного стыда. А вот после прочтения книги начинаешь думать: искалеченное серое вещество начинает работать, выстраивать невиданные нейронные связи, стараться перенести прочитанное на свою жизнь. Есть время подумать, приложить кальку и прочертить схожие линии. А может что-то совпадет, не правда ли будет забавно? Но знания отягощают скорбь, это тоже общеизвестный факт. Личный брандмейстер Битти всегда стоит на страже душевного здоровья каждого из нас, он говорит: «Зачем тебе эта глупая книжка? Включи лучше телевизор, там комик валится со сцены, там все просто и понятно. Неужели ты настолько глуп, чтобы позволить этим писакам одурачить себя?» А мы все изображаем из себя Монтэгов, каждый раз доставая огнемет – открывая книгу, жадно впиваясь глазами в каждую букву, напечатанную на белоснежной бумаге. Что действительно нужно нашему времени – так это поменьше слезливых героев, уходящих в лес, а потом пишущих об этом плаксивые книжонки.

В лесу было совсем не плохо. Я просыпался не по будильнику, не надо было пить кофе и спешить в ненавистный офис на другом конце города, а единственными моими соседями были птицы и ежики, периодически посещавшие мою поляну. Я вставал с утра, умывался, готовил себе завтрак на костре из банки консервов, заедал все это печеньем. Воду я нашел в относительно чистом ручье минутах в пятнадцати ходьбы от моего лагеря. Поначалу я ее кипятил, потом перестал, не видя в этом необходимости. В обед читал книги, бережливо припасенные в моем рюкзаке еще до побега из города именно для такого случая. Да и книги были подобраны классические для подобных побегов: «В диких условиях» Кракауэра, «Биг Сур» Керуака и его же «В дороге». Вряд ли я отождествлял себя с каким-либо из героев этих книг. «В дороге» – книга обо мне двухлетней давности, этот этап я уже прошел. До Маккэндлесса я еще не дорос морально: он был действительно славным малым, особенно учитывая, что книга написана на реальных событиях. Ближе всего, пожалуй, я мог поставить себя к герою «Биг Сура», однако на моей голове никогда не было короны, пусть даже и битнической, а в карманах не шелестели зеленые от выпуска романа «В дороге». Это была моя история: липкая, безынтересная и, самое главное, скучная.

После обеда я выходил гулять в лес. Я думал, что мне будет интересно открывать нетронутые человеком девственные просторы лесного массива, пробираясь сквозь чащу, вкушать самую жизнь, первобытную и необузданную, однако я в очередной раз ошибся. В чаще леса меня ждали комары, мокрый лес, мох и гадюки: не очень-то романтично, правда? Если когда-нибудь кто-то из вас захочет уйти в лес так же, как и я, по идеологическим соображениям, пожалуйста, подумайте не об олененке на полянке, озаренной солнечным светом, а о комарах и гадюках. Если готовы с ними мириться – идите, если нет – лучше сходите в поход, но никак не переезжайте в лес на ПМЖ, как хотел сделать я.

На пятый день моего пребывания в лесу я уже почти начал скучать снова, ведь кроме постоянного чтения мне не оставалось никакого для себя применения. Но внезапно, как это часто бывает в жизни, случилось то, что дало мне приличного пинка под зад, дабы не закисал в своей лесной безысходности. В очередной раз я шел по лесу, в сотый раз прокручивая в голове сюжеты прочитанных книг. Шел не торопясь, практически небрежно, ведь за последние дни лес стал для меня если не первым, то вторым домой точно. И, не заметив корня, торчавшего из-под земли, запнулся за него. Первые пару секунд пытался устоять на ногах, но потом как пьяный (о, как же давно я не был пьяным!) завалился немного в сторону от моей проторенной тропы. Лежу лицом вниз в каком-то холодном и противном мху, поворачиваю голову налево – в сторону от меня начинает быстро уползать гадюка, а левую руку пронзает сильная боль. Укус.

Я всю свою жизнь прожил в городе, понятия никогда не имел о том, что делать, когда кусают змеи. Лежу и судорожно прокручиваю в голове всю информацию, которая могла осесть за двадцать с лишним лет на моих извилинах, по поводу укусов змей. А рука краснеет, раздувается, да еще и левая – к сердцу близко. Побежал к своему лагерю. Быстро покидал в рюкзак самые необходимые вещи, палатку бросил. Побежал через лес к дороге. В голове стало кружиться. Вышел к дороге. Рука – как бревно. Потрогал – горяченная. Стал тормозить машины. Остановились через четверть часа. Сел. Попросил в ближайшую деревню. В пути начал задыхаться, потом выяснилось, что отек горла. Доехали до фельдшера. Ввели сыворотку. Отключился.

Когда я проснулся, за окном было уже темно. Небольшая комнатка с ободранными стенами была скудно обставлена тремя койками, выстроенными в ряд, и письменным столом без стула в углу. Дышать я мог уже спокойно, а вот рука болела знатно. Опухоль тоже немного спала, но все же похожа рука была больше на ногу худощавого слона, чем на конечность малахольного писаки. Через полчаса пришел фельдшер. Поинтересовался о моем состоянии. Я сказал, что получше, спасибо. Меня оставили до утра (не знаю, принято ли это в деревенских фельдшерских пунктах, но мне тогда было как-то не до размышлений о предназначении зданий фельдшерских пунктов). Ночь в помещении с ободранными стенами действует на человека довольно угнетающе, особенно когда утром укусила ядовитая змея. Впрочем, относиться к этому слишком серьезно я тоже не планировал. Точка пули в конце ничуть не лучше двойного змеиного укуса, а куда уж мне с Маяковским тягаться.

В районе двенадцати ночи начал кружиться потолок. Спать не хотелось, бросило в жар. В голову полезли разные мысли. Может ли быть скучно, когда вот-вот отдашь концы? Что ты готов сделать, чтобы их не отдать? Не знаю, были ли вы когда-нибудь в таком незавидном положении, но мне тогда просто хотелось, чтобы все это закончилось. Мне было глубоко наплевать на всю философию мира, мне просто хотелось перестать испытывать боль. Простое человеческое желание: примитивное и первобытное. Когда нас мучают, мы готовы сделать все, лишь бы избавиться от страданий. В герои возводят людей, которые ведут себя по-другому, но девяносто девять процентов людей отнюдь не герои. И боль – это человеческое, слишком человеческое, почти как у Ницше. Когда испытываешь страдание, начинаешь понимать неизлечимо больных, ставших морфинистами. Когда человеку плохо, он ищет спасения и готов дорого заплатить за любую его форму, пусть даже и мимолетную.

Потолок летал всю ночь, только под утро я забылся. А когда проснулся вечером, было уже легче. Я выжил. Теперь это было абсолютно понятно. Трагедии не было: так и должно было быть. По статистике вероятность умереть от укуса гадюки обыкновенной, которые водятся в наших краях, крайне низка. Я лишь не стал исключением из правила. Согласитесь, немного обидно было бы попасть в другие три-четыре процента. Но я был слишком обыкновенным, чтобы стать таким редким исключением. Хотя, может, и стоило бы попасть… Большинство великих людей умирали совершенно обычной, ничем не примечательной смертью. Почему бы заурядному обитателю планеты Земля не помереть как-нибудь эксцентрично? Со мной этого не случилось, и переночевав еще одну ночь в потрепанном фельдшерском домике, я взгромоздил свой изрядно похудевший рюкзак на спину и отправился домой.

Доехал без происшествий. Консьержка внизу ничуть не была удивлена, увидев меня. А ведь могла бы и не увидеть больше никогда. Даже не жаль, что ей было бы все равно… Открыл ключом входную дверь, бросил ключи на тумбочку. Еды в холодильнике не было. Есть не хотелось, хотелось выпить. Что ж, бар на углу всегда был рад пополнить свою кассу за мой счет…

Проснувшись на утро с больной головой, решил, что деятельность вновь должна спасти меня от усиливающейся апатии. Многое я уже перепробовал. Путешествия, влюбленность, работа, алкоголь и страх смерти не могли убить скуку, хотя, казалось бы, чего в этом сложного! Займись делом и не будешь скучать – ан нет, все не так просто. Но у меня в рукаве была еще одна карта, которую я и хотел разыграть – общение. Стремясь не упустить свою возможность (как будто она была чуть ли не единственной в жизни), я судорожно принялся перелистывать контакты в телефоне. Должна же быть хотя бы пара людей, которым было бы не противно со мной поговорить. Я нашел одного – уже победа, пусть и умеренных масштабов. Звоню, договариваюсь о встрече. Он придет не один, с женой. Ну и отлично: в два раза больше людей для общения. В районе шести часов они нагрянули ко мне. Он был моим приятелем еще со школьной скамьи, в старших классах мы даже практически дружили. Сегодня он пришел ко мне в аккуратном свитерке с вырезом, прямых джинсах за двести баксов и фирменных кроссовках. Его прелестная спутница – по совместительству, его жена – в офисном костюмчике, юбке и туфлях на небольшом каблуке. Наверняка с работы, оба.

Пить отказались: он был за рулем, она – за компанию. Заварил чаю, завели разговор. Через час я уже знал практически все, что произошло с ними за последние три года. Три года назад они познакомились, год назад поженились. Полгода как взяли новую машину за двадцать тысяч евро, хетчбэк, тринадцать сантиметров клиренса. Сейчас своими усилиями и с помощью родителей заканчивают ремонт в квартире, взятой в ипотеку, пятьдесят восемь метров. Он работает в телефонной компании, она – в автосалоне. Зарабатывают неплохо, хватает на жизнь, выплату взносов по ипотеке и покупку новенького авто. Зимой ездили отдыхать на Кубу: остров неплохой, но за территорию отеля не выходили, следуя предостережениям туроператора. Говорят, что там опасно, и любой местный готов расправиться с туристом за горстку монет намного меньшую, чем десять сольдо. Их родителям нравится выбор своего ребенка, считают его вторую половинку достойной счастья быть с ним (с ней). Единственное, что раздражает ее в совместной с ним жизни – так это то, что он любит разбрасывать носки возле кровати. От ответной ремарки в ее адрес он воздержался, хотя наверняка что-то припомнить смог бы.

Часа через два они ушли. Немудрено, ведь было уже десять вечера, а завтра нужно было вставать на работу к восьми утра, причем обоим. Я остался один в квартире. Достал полупустую бутылку ирландского виски из заметно поредевшего во время моего недавнего загула бара, разбавил колой. Никогда не понимал людей, которые пьют виски чистым, тем более охлаждая его не льдом, а камнями, именно для того, чтобы сохранить вкус и крепость исконного напитка. Меня не раз упрекали за мой дурной вкус в этом отношении, однако с собой поделать я ничего не мог: даже самый дорогой виски я всегда разбавлял приличным количеством колы. У всех свои недостатки. Я бы очень рад, если разбавленный виски был бы самым невыносимым из моих смертных грехов и именно тем, за который меня не пустили бы в рай. Это было бы сильно: праведник, обреченный на муки в аду лишь за то, что не пил чистый виски. Но мне об этом беспокоиться не приходилось, грехов на мне было предостаточно и без этого.

Приятель с его женой нагнали на меня тоску. Нет, зависти там не было и в помине. Было лишь удивление. Были ли они счастливы? Вопрос риторический. Ведь всем своим существованием они пытались доказать, что у них все прекрасно: стабильная работа обеспечивала достойный доход, семейное гнездышко на десятом этаже новостройки постепенно обрастало мебелью, новенький автомобиль мог укатить их хоть на край света… жаль только, что они об этом никогда не узнают – о существовании края света. Непревзойденный образец мещанства и торжество общества потребления – вот чем были мои приятели. Причем образец почище эталона метра в Севре: стабильный, прочный, зацементированный, косный. На таких людях держится общество, они – его опора и гарантия процветающего существования. Могли ли они подумать о том, чем была забита моя черепная коробка? Никогда в жизни. Что за вздор! Зачем портить себе существование самокопанием и бессмысленной рефлексией, когда завтра вставать к восьми утра на работу? Разве есть время скучать, когда нужно купить новый резиновый коврик в ванную? Стоит ли труда выходить из зоны комфорта, раз в ней уже есть все, что нужно для счастья?

Разница между нами была лишь в том, что меня от скуки не смогло спасти годовое путешествие по всему свету и едва не пересеченная зыбкая грань между жизнь и смертью в захламленном лесу, а им достаточно было купить машину и полежать на пляже на Кубе. «Чего тебе еще нужно, дурак?» – спрашиваю я сам себя, – «Ведь ты сам ставишь для себя невыполнимые условия игры». «Лионелю Месси не интересно гонять мяч с дворовыми мальчишками», – отвечает мое кичливое внутреннее «Я». Все, чем живут они, я мог бы получить с относительной легкостью, не прикладывая особых усилий. Для них это уровень, до которого дотянуться было непросто, но они справились. Для меня это было бы дауншифтингом посерьезнее ухода в лес. Разные люди, разные подходы: вот и все.

Интересно, что бы почувствовал мой приятель, если бы оказался в одной из моих передряг. Почти уверен, что ничего. Тепловизор не уловит звуковые колебания точно так же, как не сможет взлететь автомобиль серийного выпуска на четырех колесах. Разные конструкции и принципы работы, все просто. Не надо пытаться поймать рыбу с помощью пианино. Вот почему мне не стоило примерять на себя их модель жизни, а им – мою. Это было бы похоже на брюки клеш шестидесятого размера, одетые на худощавого столичного модника из двухтысячных. Ничего хорошего все равно бы не вышло. Поэтому я оставил бесплодное насилие над мозгом, отпил разбавленного виски и уставился в окно.

В начале я, кажется, написал, что кривая скуки достигает своего апогея, когда человек упирается бессмысленным взглядом в стену или окно. Что ж, я рад, что в моем случае это было хотя бы окно. Все-таки приятнее смотреть на дома и проезжающие мимо машины, чем на оклеенную обоями стену. Я ничего не хотел. Мне было скучно. Кривая пробила свой потолок и ушла вверх, как курс биткоина в 2017-м. Не было даже желания выпить. Не хотелось взять в руки книгу, посмотреть на буквы. Не хотелось открыть ноутбук и написать что-либо. Все вызывало отвращение, тихое и самоуничижительное. От него было только хуже, но ничего поделать с собой я уже не мог. Я просто смотрел в окно.

В таком состоянии я пребывал несколько часов. Уверен, что смог бы сидеть овощем и дольше, намного дольше, если бы не зазвонил телефон. Поднимаю трубку. Мать в больнице, сердце. Как ошпаренный, вскакиваю с кресла и, кинув ключи и банковскую карту в задний карман джинсов, выбегаю на лестничную клетку и вызываю лифт. Каким бы самовлюбленным и слабохарактерным идиотом я ни был, продолжать смотреть в окно, когда мать в больнице – на порядок выше моих сил. Вот и лифт пришел. Захожу, нажимаю на первый. Двери лифта смыкаются; я чувствую его равномерное движение вниз и бешенный стук моего живого и здорового, в отличие от материного, сердца…