Часть первая
Мастер и Мария
Как-то раз, одним поздним вечером, молодой мужчина, здоровым видом и живостью натуры похожий на выпускника университета середины двадцатого века, а не на среднестатистического современного человека с общепринято испуганным лицом, в очередной раз задумался о том, что в жизни ему обязательно надо что-то делать. И срочно. Такое происходило с ним довольно часто, потому что практически всё, что с ним случалось в жизни, было делом именно его рук, его выбором, а не следствием обстоятельств, ошибок или подарков природы. Его никто не подталкивал, не затягивал в какие-то авантюры, и он не тратил своё время на проживание чужой жизни. Его же жизнь в данный момент становилась слишком однообразной, и он решил действовать.
Все предыдущие годы этот человек тратил на то, чтобы стать в жизни как можно более незаметным. Сначала, всё детство и юность, надо было сохранить здоровье души и тела, не позволить залечить себя до смерти каким-то нерадивым врачам, и, кроме того, не стать идиотом, обучаясь в школе. Потом необходимо было «отдать долг» обществу. Отдать долг обществу означало вписаться в него на его условиях, то есть стать инфантильным придурком, у которого на всё есть правильные и чёткие ответы, полученные из телевизора или из окружающего стада. Этого делать не хотелось, поэтому следующую часть жизни молодой мужчина посвятил борьбе с общественной «моралью». Победа над стадом далась нелегко и потребовала около десяти лет. В эту борьбу входило и сопротивление различным бандам с окраин города, и отказ от обязательной службы в армии. Быть в банде не хотелось, потому что он не намеревался быть рабом дураков, а служить государству,― потому что бесплатно охранять сон и покой миллиардеров, растаскивающих страну по частям, казалось противным занятием. И это притом, что и в первом, и во втором случае вовлечение в систему предполагало потерю здоровья, а возможно и бессмысленную потерю жизни.
Когда удалось выбраться из болота этих «обязанностей», встал вопрос о том, как и на какие средства жить, потому что он знал, что ещё не наступила эпоха, в которой люди могут считать себя обеспеченными материально только на том основании, что они умнее и талантливее миллионов. Эту задачу пришлось решать ещё несколько лет. И вот теперь, в тридцать лет, как-то раз вечером расхаживая по своему дому, он ощутил приятную прохладу на душе. Он вдруг осознал, что стал никому не нужен, все долги, пусть их и не должно было быть вообще, отданы. Ни начальникам, ни государству, ни общинам, ни банкам, ни полувзбесившимся женщинам он был не нужен, и теперь оказалось возможным заняться самим собой.
Сразу встал вопрос: чем вообще можно заниматься в этом мире? Конечно, хотелось заняться творчеством, но, живя «всего лишь в полуторамиллионном»городе, да ещё и в России, да ещё и имея традиционную сексуальную ориентацию, об этом можно было забыть. Каждый творец знает, что без своего читателя-слушателя-зрителя невозможно творить. Понимал это и наш герой. Ещё был вариант заняться бесконечным зарабатыванием денег, но это занятие казалось каким-то скучным и бессмысленным. В этот самый момент и пришла мысль заняться своей личной жизнью. «До начала Большого Перехода ещё далеко, ― подумал он. ― Есть ещё три года, так что можно немножко расслабиться».
Личная жизнь в наше время ― задача маловыполнимая. Во-первых, каждый из живущих ведёт себя так, как будто он не человек, а консервная банка, запечатанная на случай войны в толстую сталь, или высоковольтный столб с надписью «Не влезай, убьёт!». Во-вторых, люди перестали понимать, что они живые и настоящие и что они не герои их любимых книг и фильмов. А в-третьих, даже тем людям, кому верится в существование у них личной жизни, часто и не приходит в голову, что на самом деле они живут жизнь для кого-то другого, служат чужим смыслам и целям. И вот, реальная жизнь для людей перестала быть даже игрой и превратилась в решение какой-то сложнейшей математической задачи, причём с неверно заданными условиями. Толпы неадекватных и невменяемых граждан, бегающих по улицам городов как марафонцы, ― это не тот контингент, который устраивал бы любого более-менее нормального человека своей эпохи. Решив, что здравомыслящие люди в наше дебильное время должны прятаться по норам, пещерам и дуплам, наш герой полез в чудо под названием Интернет.
Однако, просидев в Интернете примерно месяц, наш герой понял, что это настоящая помойка и отстойник для обезумевших неудачников. Люди, сидевшие на сайтах знакомств, оказались ещё более проблемными и нездоровыми, чем даже те, что ходили по улицам города. Казалось бы, если знакомство ― это игра, то Интернет ― это всего лишь способ проявления этой игры. Люди же понимали Интернет совсем по-другому. То, что должно было их освобождать, наоборот, запутало их и превратило в настоящих отщепенцев. Каждый раз, каждую секунду, в них проявлялись и усиливались только худшие качества. Лицемерие, самолюбование, ложь, ненависть, корысть, эгоизм, агрессивность, зависть ― всё что угодно, но только не положительные качества личности развивала эта так называемая всемирная паутина.
Но делать было нечего. На наркотические вечеринки наш герой не ходил, алкогольные танцы в дыму тоже не очень уважал, в социальных авантюрах не участвовал, к тому же была зима, и даже на улицу без нужды высовываться не хотелось, поэтому осталось снова и снова ползать по «сети́», знакомиться, а потом и встречаться с очередными девушками.
И вот, как-то раз, когда уже начиналась весна и обалдевшие от таявшей воды люди начинали бегать по городу всё быстрее, на свидание пришла молодая девушка, которая по странному стечению обстоятельств не показалась ему конченой идиоткой. Жизнь шла своим чередом, поэтому нашему герою не составляло труда встретиться с ней снова, отношения развивались, и в какой-то момент он понял, что, скорее всего, они, эти отношения, могут вылиться во что-то большее, чем полтора свидания сженскими понтами и высококалорийной пищевой романтикой.
Всё происходило как-то само собой. Когда нет какой-то особой, захлёстывающей разум симпатии, отношения с девушками строятся легче. Видимо, чтобы накапливать перед нашим героем слишком большие долги, внешние силы решили откупиться и дали ему то, что он так давно хотел. Он сразу понял, что начинает ввязываться в большую игру между добром и злом, потому что в девушке одновременно присутствовали черты и светлых, и тёмных сил.
– Ну что же, поиграем, ― сказал наш герой как-то раз, лёжа на кровати ночью в своей спальне и глядя в сумрачный, освещённый лунным светом потолок.
Девушку звали Мария. Ей было восемнадцать лет. И она была девственница. Наверное, молодость и невинность были основными её достоинствами в его глазах.
1.2.
На крыше одного из домов ничем с виду не примечательного города сидели трое. Они сидели за небольшим столом и неспеша пили кофе.
– И что, мы сегодня его увидим? ― спросил один из троих, тот, который был мордатый и небритый.
После паузы другой из них, маленький и визгливый, самый молодой из трёх, больше похожий на шпингалет, а не на человеческую сущность, выкрикнул:
– Ну наконец-то! А то надоело уже. Война нескоро, взрывы эти уже надоели, а нормальных двуногих днём с огнём не найдёшь. Хотя бы будет с кем позабавиться.
– И не говори, ― сказал Мордатый. ― Эти остолопы готовы подписаться под любым приговором, лишь бы им давали деньги и не били слишком больно, ― и стал смеяться слегка дебильным смехом перекаченного анаболического самца.
– Ну где же этот придурок? ― спрашивал Шпингалет у третьего, худого и длинного, который сейчас по большей части молчал. ― Мы сидим тут уже полчаса, наверху, непонятно где. Где мы, кстати? Куда ты нас привёл? Какой-то захудалый городишко. Тут и повеселиться-то, наверное, никак нельзя. Хоть всех на уши поставь, никто об этом ничего не узнает.
– Он здесь родился, ― сказал наконец Худой. ― И здесь будут происходить главные события. Было бы лучше, если бы этого города вообще не было. Но он слишком давно здесь стоит, и теперь просто невозможно его уничтожить.
– Ты меня пугаешь, ― сказал Мордатый. ― Ты ещё скажи, что этот хмырь специально здесь родился, и его тоже невозможно уничтожить.
– Ты сегодня что-то очень догадливый. Общение со мной, похоже, не проходит даром, ― сказал Худой.
Все трое затихли. Было начало лета. По городу летали стайки маленьких птиц. Полуденная жара ещё никому не успела надоесть, поэтому многие люди старались почаще выходить на улицу. Людей было немного, но они то и дело резво выныривали из подъездов, чтобы срочно-срочно сделать какие-то ненужные дела, поэтому иногда создавалось впечатление активной городской жизни. Все были заняты. Город шелестел какими-то приглушёнными звуками, и только эти трое молчали и уныло пили кофе.
– Вот он, ― наконец сказал Худой и кивком головы показал на выходившего из подъезда многоэтажки человека.
Все трое высунулись на полтела за кирпичный бортик крыши, чтобы получше разглядеть его. Человек вышел из дома, открыл машину, потом открыл в машине моторный отсек и стал копаться в двигателе, периодически перемещаясь от мотора в салон и безуспешно дёргая ключом зажигания.
– Вот это он?! ― запищал Шпингалет. ― Но это же обычный человек? Таких можно по рубь десяток покупать. Странно как-то…
– «Странно» ― это точно, ― ответил Худой. ― Хорошо, что вы такие тупые и вам сейчас ничего не страшно.
– Значит, говоришь, его нельзя уничтожить? ― сказал Мордатый самодовольным голосом. ― Ну, сейчас мы это проверим.
Никто из двоих даже не успел ничего подумать, как Мордатый взлетел над крышей, сделал петлю над двором и, как огромная хищная птица, кинулся к человеку. Он летел с невероятной скоростью, практически пикировал. Но вдруг, буквально за доли секунды до столкновения, за пять или десять метров до стоявшего человека, он с огромной силой ударился о какую-то невидимую стену. Раздался громкий шлепок, ботинки свалились на асфальт, упали с рукавов пуговицы, а сам он стал медленно сползать вниз, будто по стенке какого-то огромного стеклянного шара, пока не плюхнулся на задницу. Сразу переполошились и закаркали вороны, которые сидели на соседнем дереве, заработали сигнализации стоявших во дворе машин. Человек, который ремонтировал машину, на секунду-другую посмотрел вверх, а потом снова принялся заниматься своими делами.
На взгляд людей, в эти секунды ничего не происходило. Они ничего не видели и не слышали, кроме вороньих криков и воя сигнализаций. Но вороны успокоились, сигнализации затихли, и всё стало, как прежде, ― хорошо.
Когда Мордатый прилетел наверх, Шпингалет всё ещё катался по крыше в истерике смеха. Он так звонко смеялся, что заразил даже Худого.
– Красивое сальто! ― ржал Шпингалет. ― Тебе бы в ледовом шоу сниматься, ― он катался на спине и всё время держался за живот руками.
– Да, братец, посмешил ты нас, ― посмеивался Худой.
– А что, всё так серьёзно что ли? Я чё-т не понял? ― спросил Мордатый.
– А ты думаешь, зачем мы здесь? Сиди и смотри. Тут вроде никто не просил тебя изображать стратегический бомбардировщик.
Мордатый стёр пот со лба и стал поправлять на себе одежду.
– Ладно, ― сказал Мордатый, когда все пришли в себя, ― раз ты о нём всё знаешь, то рассказывай.
– Вот о нём-то, как раз, я всего не знаю, ― ответил Худой. ― Но вам бы следовало знать побольше. Не мне же одному с ним бороться.
– Слушай, а что он вообще тут делает? ― перебил разговор Шпингалет.
– Он ремонтирует машину, ― ответил Худой. ― Вчера поздно вечером она у него не завелась, поэтому он ночевал тут. Пришлось залить ему в бензин немного парафина.
– Ты хочешь сказать, ― сказал Шпингалет, ― что ты покопался в мозгах какого-то человека-технолога на каком-то крутом нефтеперегонном заводе, испортил репутацию огромной компании и поставил на прикол тысячи машин… И всё для того, чтобы вот он, ― Шпингалет показал пальцем вниз, ― полчаса покопался в моторе машины в нашем присутствии?! А нельзя это было сделать как-то проще? Больно всё как-то хитро́ у тебя получается.
– Ты же знаешь, что нельзя, ― ответил Худой.
–Что за ерунда? ― негодовал Мордатый. ― В рай нас больше не пускают, теперь здесь ошиваемся. И ещё теперь оказывается, что надо бояться какого-то непонятного хрена.
– А я всё равно не верю, ― подбадривал себя Шпингалет. ― Ерунда это всё. Всё будет как всегда, также как в прошлый раз. Он опять устроит шоу в балахонах, побегает по горам, залезет на крест, потом испарится, и всё будет хорошо. Мы снова будем делать свои дела. Кому он нужен-то?
– М-да, ― с омерзением посмотрел вниз Худой, ― если бы так… Этот на крест не полезет. Этот пришёл за нами. А ещё― за нашими друзьями крестоносцами, ну и им подобным.
– Господи-боже-мой! ― вскрикнул Мордатый, ― а где ж нам теперь прятаться-то? Когда эти уроды молятся, на душе спокойнее как-то. И когда книги жгут ― тоже приятно. Он что, хочет ещё и с дураками бороться?!
Все молча поглядели друг на друга.
– Дураков победить нельзя! ― заявил Шпингалет. ― Поэтому мы будем жить вечно!
– Вот-вот, ― удовлетворённо закивал Мордатый.
– Одно это и успокаивает, ― тихо добавил Худой.
Все замолчали. Свежий ветерок весело колыхал молодые листья деревьев.
– Вы думаете, я бы стал волноваться, если бы всё было как в прошлый раз? ― спросил Худой. ― В прошлый раз такой как он пытался вытащить дураков из дерьма, превращая их в ещё больших дураков. И при этом ещё думал, что у него одного хватит на всё сил. Это для нас так же безопасно, как игра ребёнка в песочнице. А этот хочет крови. Он пришёл не спасать, а убивать. И никто не знает, как его остановить, потому что игра уже началась.
– Стоп, стоп, стоп. Не может быть, чтобы нельзя было с ним справиться, ― снова оживился Мордатый.
– Ты же знаешь правила, ― ответил Худой. ― Живых убивают только живые. Ещё нужны долги, пороки, страсть. А у этого ни долгов, ни пороков, тишина сплошная. Нет у него, сука, долгов! ― прикрикнул Худой. Потом успокоился и добавил: ― И предки его никому не должны, а только им. И сам он, как специально, живёт так, что ему должны, а он никому. Столько сил тратить на всё это. Удивительно! Он как будто заранее знает, в каком мире окажется. С каждой секундой становится сильнее. Никогда не думал, что живые могут быть такими умными. Да ещё сейчас, когда мы подмяли под себя всю планету.
– Да-а, ― протянул Мордатый, ― прямо как ты в лучшие годы.
– Прямо как я, ― ответил Худой, ― только он Белый. Представьте, какие у него скоро могут быть возможности.
– Все эти Белые рано или поздно оказываются поносного цвета. У них под балахонами всё как у нас, ― попытался пошутить Шпингалет.
– Да-да, ― почти согласился Худой. ― Но этот действительно не прикидывается.
– Что-то страшноватую картину ты нарисовал, ― весело отчеканил Шпингалет. ― Что же теперь делать?
– Я вас собрал, чтобы его показать, ― сказал Худой. ― А ещё, чтобы вдолбить в ваши головы, что всё серьёзно. Единственный способ его остановить ― это неизвестность. Нужно сделать так, чтобы о нём никто ничего не знал. Чем больше будут о нём знать, тем больше будет у него силы. Потому что его сила в его словах. Чем меньше будет ушей, тем лучше для нас.
– А что за сила в словах? ― спросил Шпингалет. ― Неужели это то, о чём я подумал?
– К сожалению… Всё, что он говорит, сбывается. И он знает правила не хуже меня. Сами понимаете, если он, простой смертный, отправил уже десятерых наших, живших здесь, обратно к нам всего лишь одной-двумя фразами, лучше действовать осторожнее.
– Уже десятерых? ― спросил Шпингалет.
– Да, двух за этот год только, ― ответил Худой. ― Так что к нему близко не подходим. Дурачков, конечно, надо к нему периодически подкидывать, чтобы не забывал, где живёт, но только проштрафившихся, шваль всякую. Сильными рисковать не будем. Главное для нас сейчас ― это его забвение и безвестность.
– Худой, ― спросил Мордатый, ― мысль-то я понял, только как ты объяснишь, что его и так никто не знает, нам он тоже себя не объявляет, живёт в какой-то дыре и, вообще, ведёт себя тихо?
– Во-первых, это не навсегда, а во-вторых, наверху все уже всё узнали. Это только смертные обо всём узнаю́т последними. Или после смерти, ― добавил Худой и ухмыльнулся, обрадовав себя невольным каламбуром.
Все замолчали. Человек внизу ударил гаечным ключом по какой-то железяке в моторе, и машина завелась. Потом он позвонил по телефону, собрал свои вещи, сел в машину и уехал.
– Да, не надолго тебе его удалось задержать, ― улыбаясь, протараторил Шпингалет.
– Ничего, ― ответил Худой, ― в ближайшие два года он для нас практически не опасен. В этом городе живёт девочка. Она наполовину Белая, наполовину Чёрная. Вот он и будет ею заниматься. Будет пробовать силы. Вот и пусть пробует. А мы пока делом займёмся. Ну и развлечёмся заодно, а то что-то, я погляжу, вы как-то помрачнели. Это наше время, и мы хозяева мира. Так что будем веселиться.
– Вот и правильно, ― сказал Шпингалет. ― Пусть себе копается в этом дерьме. И вообще, не нравится мне этот город. Такое ощущение, что на тебя все смотрят: вот эти деревья, кирпичи, листья, окна, облака. Все смотрят, и кажется, что они знают, кто я такой.
Всё это он говорил, вертя головой в разные стороны, глядя на мир с омерзением и досадой. Потом секунду помолчал и добавил:
– Плохо здесь как-то. Полетели в Москву, там свежо и уютно.
Через секунду крыша дома была уже пуста.
1.3.
Когда-то давно, когда не было электричества, люди к словам относились вполне серьёзно. Возможно потому, что слова было трудно копировать. А сейчас всё стало легче лёгкого. Говори что хочешь. Правда, обычным словам никто не верит ― теперь всё больше нужно говорить что-то сверхвыдающееся, суперсильное. Если вы так не умеете, то проходите мимо, ― вы родились не в том веке. А вот если можете хотя бы иногда, то тогда у вас начинает появляться маленький шанс.
Я тогда ещё не успел до конца полюбить и освоить все эти словесные обороты, но что-то где-то уже просыпалось. Интернет помогал мне осваивать искусство пустой болтовни и бесконечного размножения банальности. Однажды я почувствовал, что успех близится, и я вот-вот вольюсь в стройные ряды заманчивых пустозвонов.
Итак, я знакомился с девушками на сайте знакомств. Модно, тупо, эффективно. Сотни контактов, десятки телефонов, и даже несколько «романтических отношений».
Двадцать первый век начался, по-моему, как-то лихо. Почти как двадцатый. Тогда было время великих открытий, и казалось, что вот-вот наступит счастье на всей земле, надо только немного подождать. Счастье всё не наступало, поэтому кто-то оказался в этом виноват. То есть сосед. А значит надо было отрывать головы всем врагам. Чем больше танков и автоматов, тем ближе должно было быть счастье. Но что-то не получилось… Нынче же ощущение надвигающегося счастья присутствует само по себе. Просто потому что пора.
И вот мы все, неадекватные тунеядцы и разгильдяи, с перехлёстывающей через край самооценкой, но, главное, с твёрдой уверенностью, что нам положено не меньше десяти тонн счастья на человека в год, начинаем его искать. Личные отношения ― это самое крутое счастье после денег. Деньги придут сами, а для личных отношений нужен Интернет.
Вы пробовали пытаться знакомиться на улице? (Я о мужчинах, женщины почему-то этим никогда не занимаются). Занятное дело. Но, когда ты хочешь этим заняться, то в городе появляются одни сплошные бабки с кошёлками, а глаз так быстро «замыливается», что и более-менее приличных девушек перестаёшь замечать. А в бойком месте постоянно тебе кто-то норовит броситься под ноги, стоит тебе начать догонять понравившуюся девушку. Сначала это раздражает, но потом ты представляешь себя виндсёрфером, катающийся на океанских волнах где-то на Гавайях. Тебе весело, потом смешно. А потом начинаешь думать: «А может и правда куда-нибудь поехать? Что я тут делаю?» Ну, а если это зима, или дождь, или ещё какой-то катаклизм местного масштаба, то ни о каких знакомствах речи быть не может. Девушки бешенные. Да и ты не лучше. То ли дело до́ма! Тепло, уютно. Жужжит компьютер. На столе― чай с плюшками, на ногах― любимые драные тапки, а в наушниках любимая музыка. Ты занимаешься «делом», и тебе хорошо.
– Привет! Давай дружить! ― пишешь ты.
– Привет! Ну, давай попробуем, ― пишет она.
И дело пошло. Тебе хорошо, потому что тебе кажется, что кому-то ты ещё всё-таки нужен.
1.4.
«Сколько лет длится наша молодость?» ― частенько спрашивают молодые граждане. Правильный ответ: пятнадцать минут. Остальное время либо вы ещё «сопливые», либо уже «посыпался песок». Вам страшно начинать отношения, потому что вы об этом «ничего» не знаете, а потом страшно, потому что вы об этом знаете «всё». Одна романтическая история на всю жизнь ― вот предел современного человека. «Я пробовал(а), и у меня не получилось». Кто внимательный, тот слышал такое в своей жизни много раз. Пятнадцать минут ― это тот срок, когда твёрдо веришь, что всё получится. Прошла четверть часа, и «привет!», считай, что твоя песенка спета. «Все мужики― козлы!» «Все бабы― шлюхи!» Три миллиарда полуромантических историй на всю планету ― это, конечно, маловато. Но, делать нечего, придётся привыкать.
И вот мне тридцать один. Уже давно всё поздно. Уже даже поздно третий раз подавать на развод, потому что ни разу даже не женился. А я вдруг начинаю понимать, что этих пятнадцати минут у меня в жизни ещё не было. «Кошмарики!», «Помогите!» … «Слава тебе, Интернет!».
Февраль, морозы. Компьютер, я, рваные тапки, плюшки и наушники. Атмосфера создана. Я начинаю.
Февраль и март уже прошли. Пока тишина. Начинается апрель. Терпеть не могу середину весны. Всё время кажется, что куда-то не успеваешь. Все прыгают и скачут, веселятся почему-то. Можно подумать, они вчера родились и никогда не видели весны. Только родились и не знают, что она скоро кончится, и опять они никуда не успеют.
Хорошо ещё, что в нашем городе толком весны не бывает. Зима, зима, а потом ― брык ― и сразу лето. В этот раз, правда, именно так почему-то не получилось, и я постоянно мёрз и болел. И это злило меня всё больше.
Раз за разом из Сети вылезали какие-то сомнительные «субъектши». Постоянно, то есть постоя́нно, хотелось сказать им: «Тебе самой чего надо-то?» Естественно, даже задав этот вопрос прямо, ответа я не получал. «Ничего, ― говорил я себе, ― сто контактов ― это десять телефонов. Десять телефонов ― один секс. Так всегда было. Прорвёмся!» Но время шло. Секса с «бэу́шными» дамами или «крокодилами» совсем не хотелось, поэтому цифра контактов давно и основательно перевалила за сотню.
И вот, как-то раз, когда я уже решил выползать из электронной жизни, я пошёл на встречу. Как это ни удивительно, но на последнюю встречу из десятка переназначенных за эту весну.
Ей восемнадцать. По фотографии ничего не понятно, но пишет грамотно, голос в телефоне приятный, трубку берёт сразу, претензий не предъявляет. «Можно встретиться», ― подумал я.
Так как ей восемнадцать, то назначил встречу у цирка (всё-таки надо чтить саратовские традиции неискушённости). Холодно, промозгло. Настроения никакого. Всё уже надоело. Очередной кризис среднего возраста. Те же дома́, те же рожи. И даже год, кажется, идёт тот же самый, что был прошлый, а может быть даже позапрошлый.
Постоянный запах пива и сигарет, выбитая плитка под ногами, недочищенный лёд, серое невесеннее небо, шум машин, рекламные плакаты, пустой фонтан. Это точно где-то уже было.
Ну вот, она уже и опаздывает. Сейчас я ей позвоню.
– Алло! Я уже на месте. Ты скоро?
– Да, я уже подхожу.
Опоздала только на три минуты. С ума сойти! Это интересно.
–Извини, ― говорит она, ― что опоздала. Я обычно не опаздываю.
– Да ничего, ― говорю я, ― я не долго ждал.
Да уж. За трёхминутное опоздание передо мной редко извиняются. Да, она такая же как многие, может быть даже малоприметная, но ей восемнадцать, а мне тридцать один. И она всё время смотрит в мою сторону. Идём в кафе.
Переход от места встречи до кафе всегда интересен. Нужно говорить какую-то глупость, но со смыслом. С другой стороны, много говорить нельзя. В этот раз мне было уже всё равно, и я стал говорить о том, о чём мне хочется. «Пусть думает, что я «ботаник», пусть думает, что я идиот (то есть слишком умный). Мне всё равно», ― думал я. Мы шли по весенней и слякотной улице и говорили о том, о чём с большинством людей говорить не рекомендуется. Чуть позже, где-то наверное через день, я вспоминал, что очень удивлялся тому, что мы именно разговаривали, а не я тащил на себе разговор от начала и до конца. Мне совсем не приходилось выкручиваться в разговоре, чтобы не обращать внимания на типичные тупые ответы, ответы невпопад и плоские однотипные проверки. Разговор клеился, и я даже успевал спокойно понаблюдать за ней и за происходящим вокруг. Она шла на каблуках по скользкой улице, и ей постоянно было стыдно за то, что она постоянно поскальзывалась. И, скорее, стыдно не оттого, что скользила, а оттого, что на секунду-другую разговор терял свою красоту. Она стеснялась. И мне было очень приятно.
Зашли в кафе. Почему-то места были только для курящих, хотя обычно бывает наоборот. Интеллектуальные разговоры в прокуренной, как вагон поезда в гражданскую войну, кафешке, набитой совершенно сдегенерированными молодыми псевдостильными и псевдокрасивыми людьми ― это одно из моих лучших воспоминаний. Было даже интересно то, что нас пытались выгнать оттуда потому, что мы мало заказали, а то, что заказали, уже съели и выпили. Это был единственный раз в моей жизни и почему-то именно тогда. Я говорил и говорил. Она слушала и слушала, и задавала правильные, заинтересованные вопросы. Меня беспокоил только её густой ненатуральный загар. Умная и загоревшая девушка, зимой, в нашем городе ― это непреодолимое противоречие. Проблема не в том, что у неё мог быть низкий интеллект, а в том, что у неё могла быть завышенная самооценка, а значит полная неадекватность к окружающему миру. В тот момент она мне казалась даже не копчёной, а поджаренной. Это и пугало, и веселило одновременно.
Хорошо, что теперь я знаю, как определить девушку, которая хочет общаться с мужчинами, которой что-то надо от жизни, ну или хотя бы от вас. Оказывается это то, как она с вами разговаривает по телефону. Начинаются телефонные игры, ― ищите себе что-то новое. Разговаривает с вами как с равным, ― будьте к ней внимательны, и всё получится. Тогда я этого не знал, ну или недооценивал. Возможно, поэтому потерял столько времени в жизни.
Вторая встреча прошла также как и первая. Короткий телефонный звонок ― и вот мы уже вместе проводим время. Осторожные движения, внимательность, манеры. Что-то в ней начинает меня заинтересовывать. Уже не пугает её зимний загар, потому что я знаю об её азартности во многих делах. Она старается жить на максимуме, может быть немного торопится, поэтому часто результаты оказываются чрезмерными. На втором свидании не произошло ничего, и это отлично. Поцелуй, слова́ «пока», мысли.
В нашем обществе женщины умнее мужчин. Не по факту, а по статусу. Им положено знать всё наперёд, уже с малолетства, и они знают. Им положено отличать плохое от хорошего, и они отличают. Пусть всё это у них получается совсем плохо, но главное в нашей жизни ― это действовать. Уже не важно в каком направлении. Мне всегда нравилось, как молодые девушки развешивают ярлыки незнакомым людям. Три минуты совместных разговоров, четыре ничего не значащих фразы, ― и вот ты уже оказался дураком, козлом, принцем или негодяем. Из каких-то неведомых науке источников информации девчушки черпают для себя фантастические образы, их мимолётные выводы становятся непоколебимы даже законом всемирного тяготения, после чего никто и никогда на планете Земля не сможет переубедить их, даже если потратит на это половину жизни.
Иногда сидишь на первом свидании и смотришь в её помутневшие глаза каким-то сиротеющим взглядом, взглядом человека, которому всех жалко. Она говорит слова, съедая все гласные и половину согласных звуков, отворачивается, и изо всех сил сдерживается, чтобы не сказать тебе какую-нибудь гадость. А ты спокоен, уже не взволнован, и думаешь о чём-то своём. Ты думаешь о том, что если бы она была не дура, ты бы повёз её на экскурсию по городу, и рассказал бы о нём то, что почти никто не знает, показал бы его совсем с другой, закрытой стороны, ты повёз бы её в степь, чтобы она увидела как там красиво весной, или в горы, и заставил бы там посмотреть на землю с высоты полёта птиц, ты бы рассказал ей о том, как жили люди тысячу лет назад, что было до того, когда ещё ничего не было. А может быть, ты бы стал рассказывать о дальних странах, что где-то далеко люди думают о том же, о чём думаем мы сейчас, ты рассказывал бы о больших деревьях, маленьких городах, смешных обычаях, о рассвете на Волге, о древних поселениях, о капле росы в утреннем солнце. Говорил бы о людях и животных, о том, как взлетают самолёты и как корабли возвращаются в порт издалека. Может быть, ты рассказал бы ей о своём счастливом детстве или о том, кем бы все могли стать, если бы были романтиками. Но ничего этого ты уже не скажешь. Твоё место в восьмом ряду. На лбу твоём уже красуется ярлык идиота, и уже давно пора идти домой смотреть телевизор.
Третье свидание, а мы всё говорим и говорим. Я знаю, что ещё долго не иссякну, и всё жду, когда она скажет, что у неё болит голова и что я надоел. Спрашиваю об этом, а она говорит, что ей нравится меня слушать. И постоянно чувствую наши сомнения друг в друге.
Есть в мире девушки, сексуальность которых видна «невооружённым взглядом». Эти полусексбомбы бегают по разным городам нашей необъятной родины и верят, что фригидность ― это сексуально. Есть девушки, похожие на детей. Они ведут себя совершенно непосредственно, всё, что с ними ни происходит, ― правильно и так и надо, даже если это неизвестно где подхваченный сифилис или полтора года сексуального рабства где-нибудь в Папуасии. Их легко обмануть, но и легко сделать счастливыми. Ещё есть много всяких переходных и неопределённых вариантов. Но есть такие, о внутреннем мире которых сказать почти ничего нельзя ни с первого, ни со второго взгляда. Они всегда тайна, их мир всегда чуть больше, чем ты о нём думаешь. Проверить этих девушек сложно. Есть, пожалуй, только один способ, да и тот «варварский».
Мы продолжаем говорить, я приглашаю её к себе. Она отказывается. Начинается что-то вроде выяснения отношений. И, о чудо! Я узнаю, что она девственница. Глаза «старого извращенца» начинают гореть. Возможно, меня даже начало трясти, потому что что-то стало с голосом. Ей восемнадцать. Она девственница. Мне тридцать один, и я уже почти уверен, что никакие потные лапы её ещё не касались.
Странное чувство. Почему-то вечером этого дня стали вспоминаться типичные плейбои нашего времени ― двоечники и второгодники, «гомики» и сифилитики, дауны и альфонсы, нытики и тряпки. Сразу вспомнились школьные дебилы из параллельных классов, их пропахшая сигаретами и запахом гнилых зубов школьная форма, потёртые лица и грязь под ногтями. А потом восторженные взгляды моих одноклассниц в их сторону, эта их мечта быть в стаде, и чтобы где-нибудь в грязном подъезде их ущипнула за сиську грязной рукой с заусенцами парочка хрипатых удальцов. Вспомнилось то, что говорили мне многие девушки, их слова о том, что раз они могут сделать глупость, то нужно обязательно помочь им совершить её, и что я слишком чистый, чтобы заниматься «такими грязными делами». Весь вечер перед глазами почему-то проносились гомосексуалисты с их умением дружить с девушками, а потом и желание девушек «переделать» этих парней любым способом. Потом в уме скакали ноющие неудачники, которых девушкам всегда жалко. Ну как такому не дать, он же такой милый? И уже не важно, что после него заводятся лобковые вши.
Вечером этого дня я сидел, думал и улыбался. Да я знал, кто в нашей стране становится первым парнем у большинства девушек, но теперь почти точно знал, что весь этот сброд к моей новой девушке не прикасался. Она не для них, она для меня. А ещё я постоянно радовался, потому что всё-таки применил тот «варварский» способ, который позволяет прочитать хоть как-то этих таинственных женщин.
Это было на набережной. Весеннее тепло летало в воздухе, небо серебрилось, деревья оживали, земля грелась на солнышке изо всех сил. Мы продолжали говорить, она иногда улыбалась, но потом я почувствовал, что когда она стесняется, лёгкое возбуждение пробегает по её щекам, а в глазах начинает играть огонёк. Она скрывает это, но получается не идеально. Мы остановились. Я чувствую её запах. Духов нет, и от этого становится ещё приятнее дышать её воздухом. Я смотрю на неё, а она не знает что делать. Приятно. Я целую её. Она отвечает, может немного неловко, но с интересом. Я начинаю целовать её шею, уши и Это началось. Какой-то фейерверк в глазах. Она теряет равновесие, но я крепко держу её в руках. Теперь уж точно ни одна сила в мире не оторвёт мои губы от неё.
Мимо проходит молодая семья с маленьким ребёнком.
– Папа, а что они делают? ― звонким голосом спрашивает мальчик. Звук этих слов разлетается в весеннем воздухе так широко и вольно, что стесняется даже папа.
– Ничего особенного, пойдём, пойдём, ― ответил его папа тихим голосом.
Моя девочка застеснялась ещё сильнее, и от этого всё больше возбуждалась. Видно было, что она хочет провалиться сквозь землю от стеснения, но было понятно, что я ей просто не дам этого сделать. Я понимал, будь на её месте та, которая была бы до меня с двоечниками, уже через десять минут мы лежали бы в моей кровати. Но этого не происходило, и было как-то по-весеннему приятно, как будто начиналась новая жизнь.
Становилось как-то свободнее жить. Девушка-загадка, которую во многом я разгадал, была где-то рядом, думала обо мне, а я думал о ней. Очень хотелось продолжения истории, хотелось быть к ней ближе. Неудивительно, что следующий звонок по телефону оказался крайне сложным. Она испугалась и решила уходить. Даже не знаю, негодование какой силы заставило меня четвёртый или даже пятый раз говорить одно и тоже слово «почему», но каким-то мистическим для меня способом это на неё подействовало. Она сказала, что мы можем встретиться в кафе в другом конце города, и на следующий день я полетел туда. Я сказал себе, что постараюсь простить ей даже самую большую глупость, о которой она мне скажет. Она же такая молодая. Не зря же я написал в записной книжке телефона: «Марина 18». (Так она представилась с самого начала и так я её часто называл потом). Я же просто с ума сходил от её неопытности.
Наверное, приятно оказываться правым, особенно в любовных делах. Она призналась мне, что у неё не было мужчин, и попросила прийти к ней в гости, где будет ещё её мама. Как вы думаете, я мог отказать? Да, я подумал, что даже если мне там набьют морду, это того стоит. И я пошёл. Всё прошло отлично, почему-то я совсем не переживал, и понравился даже её коту. Дело было сделано. Люди, оказывается, иногда действительно приятно жить!
Когда смотришь современные фильмы, то главное чувство, которое обычно окружает тебя, ― это зависть. Всё у героев фильмов хорошо, как у охотников и рыбаков. Актёры ― супермены, актрисы ― адекватные красавицы, сюжет гладкий-гладкий. Никаких сложностей: позвонил ― дозвонился, сказал ― услышали, захотел в туалет ― тут же тебе кабинка. Как жизнь, так через пень колода! То пробки на дорогах, то экзамены, то ливень, то понос. Попробуйте, например, среднестатистическому человеку что-нибудь доказать. И вы сразу поймёте, что вы не туда попали, не в то время родились, и, вообще, вас здесь не стояло. Единственный способ стать счастливым ― это ничего не хотеть, ничего не делать и чего-то всё время ждать. Примерно тысячу пятьсот шестьдесят раз в своей жизни я слышал от девушек, что современные мужчины не умеют знакомиться, какие-то несмелые, неинтересные, не умеют ухаживать и создавать романтику. Девушки кричат: «Где ужин при свечах?! Где миллион роз?! Где белый кабриолет?!» Можно подумать, что киношные штампы ― это и есть романтика. До сих пор науке не известно, почему колючие цветы вульгарно большого размера и такого же вульгарного цвета (отгадка для дураков ― розы) являются идеалом по шкале любовного творчества, и почему пожароопасное мероприятие (для тех же ― зажигание десятков свечей в полупьяном и полусонном состоянии) так привлекает плоские умы. И я уже не говорю про кабриолетное заглатывание жуков и мух при движении по летним автострадам на высокой скорости. Однако же, отсутствие роз в ухаживании почему-то остаётся для таких умов настолько же парадоксальным явлением, насколько было бы парадоксом не поесть мороженое в саратовском цирке во времена ядерной войны.
Как известно, самый плохой подарок, который можно подарить девушке ― это живой цветок в горшке. За ним надо ухаживать, поливать и много чего ещё. А вот трупики цветов ― совсем другое дело. Выкинул охапку в мусорный контейнер ― и красота! Быстро и практично. Потом всё равно новый дурак подарит новый веник. Раздолбайство, возведённое в принцип, ― самая главная добродетель современных романтических отношений.
Когда я был маленький, то однажды видел в Москве во времена всеобщего нищенствования одну очень яркую даму, которая стояла на тротуаре огромного проспекта с охапкой роз и в дорогой одежде. Подъехала не менее дорогая машина и увезла её в неизвестном направлении. Косметика на даме и эти розы стоили, пожалуй, годовой зарплаты среднего российского работяги, и мне тогда показалось, что вот это и есть жизнь, вот это и есть романтика. Теперь, наверное, вы понимаете, почему мне так смешно вспоминать те свои ощущения. Мне казалось, что сейчас она поедет в дорогой дом и там горячий крутой мужик сделает с ней то самое как минимум не хуже, чем выглядит она и эти странные цветы. Хорошо, что хотя бы я́ знаю, что видимая, показная красота так мало стоит на самом деле, и что, чего-чего, а хотя бы секса-то у неё сегодня точно не будет, в лучшем случае ― полторы минуты симуляции удовольствия, плюс пустой, ничего не выражающие взгляд в её сторону за обедом и ужином.
Тем удивительнее мне сегодня кажутся настоящие романтические истории. Пусть они и не такие скла́дные, как в кино, но они же случаются. Без штампов, без лоска и наигранности, без зрителей и жюри. Просто случаются, как будто наш мир развлекает сам себя, выстреливая этими искрами в сторону избранных.
Был совершенно обычный день в городе Саратове. Весеннее солнце светило ярко, заставляя горожан надевать тёмные очки или щурится, обнажая менее заметные в обычное время морщины. Город по привычке жужжал будничными звуками. Начинало казаться, что лето всё-таки придёт, но признаться в этом пока никто не решался. Мы назначили свидание на то время, на какое обычно их никто не назначает, на час дня. Народу на улицах было мало, пахло оттаявшим газоном и какими-то студенческими свитерами. Я пришёл к месту на пятнадцать минут раньше, а она как раз проходила мимо.
– Привет!
– Привет! Отлично, что ты пришла пораньше. У нас будет больше времени, чтобы побыть вместе. Как твои дела?
– Нормально.
– Ну что, пошли?
– Хорошо, пошли, ― она улыбалась.
Мы пришли ко мне. Она позвонила подружке, чтобы сказать, что с ней всё в порядке, после чего мы поцеловались, а я открыл специально припасённое к этому случаю вино. Совсем скоро кровать была разобрана, и мы лежали голые близко-близко друг к другу.
Торопиться ужасно не хотелось. Я всё время думал о том, что у неё это последние минуты в жизни, когда она девственница, вот сейчас ещё никто и никогда её не трогал, а через полчаса она будет обычной женщиной, и ни для кого, кроме меня, она никогда уже не будет невинной. Ощущение, что я циничный развратник и развращаю невинность, возбуждало постоянно. Следующее, что мне хотелось, это посмотреть на то, чего вскоре уже не будет. Я посмотрел. Всё было как во сне. Красиво, таинственно, нежно.
Я положил её на спину, возбудился посильнее и приложился. Она замерла, лёгкая боль пробежала по её лицу. Я ещё ничего не сделал, но оставалось только одно движение. Вот она, моя девочка. Она мне нравится уже только потому, что она моя.
Я целую её, отвлекаю, как могу. Она ждёт, но только я знаю, когда и как я нажму. И вот я нажимаю. Рывок наполовину, она борется со мной, ещё рывок, ещё. Я еле удерживаю её руки. Она постоянно вскрикивает. Я замираю. Она успокаивается. Мой член весь внутри неё. Я счастливый человек.
А дальше началось что-то странное. Стоило мне начать двигаться, она ожила, но было видно, что вместе с болью к ней всё быстрее и настойчивее приходит что-то ещё. Я не останавливался, с лёгким ужасом смотрел, на краснеющую простыню, но уже просто не мог остановиться, потому что ясно понимал, что ей очень нравится, что она просто с ума сходит от новых ощущений. Так нежно и так крепко меня ещё никто не обнимал. Уже через минуту я почувствовал, как она кончает, и так резко это почувствовал, что с тех пор в глаза смеюсь всем женщинам, которые говорят, что можно обмануть симуляцией любого мужчину. Уважаемые профессиональные симулянтки, так симулировать у вас просто не хватит возможностей. Это природа.
В какой-то момент мне немного стало страшно. Во мне просыпались инстинкты. Но не потому, что я сам их будил, а потому что она подталкивала меня к этому. Даже я остерегался мечтать о продолжении, но она провоцировала меня на новые подвиги. То, о чем я боялся и мечтать, происходило на са́мом деле,причём в ничем не примечательной квартире ничем не примечательного дома в ничем не примечательный день. Мы продолжали всё это с перерывами около двух часов. Никто ни о чём не жалел. И я не жалел, и она не жалела. Похоже, мы оба не знали, что даже в первый раздевушка может получить столько удовольствия.
Мы вышли на улицу. Людишки бегают, торопятся. Жизнь течёт так, как будто ничего не случилось. Земля по-прежнему круглая, а вода мокрая. Я проводил малышку на автобус и поехал домой, в другой свой дом. Весь вечер я вел себя так, как будто я знаю что-то очень важное, но никому не говорю. А ещё через какое-то время я стал понимать, что скорее не одна она повзрослела, а и я повзрослел.
1.5.
Как вы думаете, какой положительной черты обычно нет у современных русских девушек? Никто никогда не догадается. А на самом деле, это привычка принимать телефонный звонок, если тебе звонят. Современная коммуникация слишком сложна, чтобы постоянно придумывать что-то новое. Если раньше люди пользовались голубиной почтой, передавали информацию с гонцами или в письме, или приходили в гости сами, то сейчас нам остались только цифровые носители и кнопки. Но они немедленно перестают работать, стоит только одному из контактёров начать придуряться. «Не хочу», «не буду», «нет настроения», ― типичные фразочки для неадекватных людей, имеющих на руках звонящий мобильный телефон. И вот как раз моя девочка старалась всегда брать трубку, если я звонил. Вы даже не представляете, как легко было развивать наши отношения при этой её с виду простой привычке.
Мы стали встречаться регулярно. Прошло её сомнение в том, что я мог быть женат. Прошло моё недоверие к ней, что я могу подцепить от неё какую-нибудь заразу. Мы постоянно разговаривали, откровенничали, ну и, конечно, занимались сексом. Она постоянно всего стеснялась, а мне это нравилось. Я заставил её возбуждаться просто от всего, мы радовались жизни. Было легко изощряться в сексуальных утехах, потому что она была любопытна и горяча, а я полностью доверял ей. Я писал «свою картину» на ней без напряжений, потому что на чистом листе бумаги видны даже самые мелкие штрихи.
Никогда не понимал мужчин, которые соблазняют девушек только для самого факта соблазнения. Они, видимо, из тех людей, которые хотят взять что-то чужое. Попользовался чужим, наигрался, и бросил. После этого можешь считать, что жизнь удалась, и что ты очень современный и интересный. Эпоха одноразовой посуды, одноразовых мыслей, одноразовых людей и одноразовых отношений обязывает соответствовать, надо стараться всё время что-то менять и именно для того, чтобы менять, а не вследствие необходимости. Делаем перестановку в комнате, меняем квартиры, машины, увлечения, внешний вид! Скорее и быстрее! «У тебя всё та же девушка? Фу-у, не интересно!» От себя же я могу сказать, что если современность такова, то зачем она вообще нужна? Если для душевного равновесия придётся полезть в пещеру, то я готов.
Когда лежишь с хорошей девушкой в кровати в пустой квартире, посреди бегущего и суетящегося города, почему-то начинают в голову приходить мысли и похуже. Начинают приходить мысли о смысле жизни. Сразу становится ясно, что вообще-то люди друг другу не нужны, то, что они делают, чаще всего бесполезно и глупо. Моя девочка обнимает меня, мне хорошо, и я думаю о каком-нибудь соседе сверху, который вторую неделю что-то у себя колотит. «Вот он всё бьёт и бьёт, ― думаю я, ― а зачем? Через год или два ремонт потребуется снова. И он снова будет бить? И кому он сделает лучше, если вот сегодня, сейчас, в его квартире что-то изменится? Жена больше не будет пилить его? Или не будет гоняться за ним со скалкой или сковородкой по квартире? А может это вообще квартира тёщи, и после ремонта его новая семейка пошлёт его куда подальше, чтобы найти другого чудака, который станет делать ремонт быстрее предыдущего? Есть ли у него дети? Воруют ли они у него деньги из карманов? Устраивают ли они в этой квартире дикие вечеринки, после которых надо снова что-то колошматить в доме, делать ремонт заново. Или, может быть, он третий год платит кредит за машину, за ту самую машину, которую разбил вдребезги через полгода после покупки, и вот теперь бьёт в стену от ощущения безысходности и пустоты? А может быть, в его доме живёт какая-то старая бабка, которая видела ещё коронование царя, но ни детей, ни внуков вспомнить уже не может, зато исправно ходит под себя огромными кучами, которые невозможно убрать даже совковой лопатой. И это всё только потому, что ест она за троих, у неё отменное здоровье, и проживёт она ещё минимум лет десять. А у него, при этом, вполне может оказаться холецистит, и ему становится просто не по себе, когда невменяемый овощ на его глазах наворачивает то, к чему притрагиваться он не может из-за своей нервной жизни, постоянных депрессий и алкогольных встреч со старымидрузьями». Никто не знает, какая жизнь у каждого, но когда обнимаешь молодую девушку, становится чуть-чуть теплее. Если у меня раз в неделю есть целый день на то, чтобы провести его с девушкой в одной кровати, значит, ещё не всё потеряно. Я знаю, что у меня ещё есть выбор, и я счастлив.
Никогда бы не подумал, что женское любопытство, может быть настолько конструктивным и полезным, особенно для мужчины. Моя малышка просто перевернула моё представление об этом. Представьте себе, если в начале наших встреч я старался быть развратным, быть для неё кем-то вроде учителя и проводника в мир удовольствий, то уже через месяц или два она сама просила меня показать ей что-то ещё, делилась своими фантазиями, а я воплощал их в жизнь, только и делая, что удивляясь, потому что эти фантазии находились где-то глубоко в моих мыслях, где-то в самых дальних уголках. Она как будто заманивала меня в это. В какие-то моменты я чувствовал, что это она меня искушает, а не я её. Разве что, только, я был для неё авторитетом, и воплощал фантазии в жизнь искусно. Ничего нового в этих фантазиях вроде бы не было, но я непременно поражался ею, потому что никак не мог поверить, что это всё хочет делать одна маленькая девчонка, а не взвод одуревших от многих лет проведённых без мужчин шпалоукладчиц.
Первое время я даже рассказывал кое-что о своей девочке друзьям, но в какой-то момент понял, что эти рассказы всё меньше оказываются похожими на правду, и что даже я сам перестаю верить в реальность происходящего. «Пусть живут спокойно, зачем вызывать зависть и раздражение ещё и у своих друзей», ― думал я. Так что, и так не известные никому наши отношения, стали ещё секретнее. Сама Марина почему-то тоже не горела желанием рассказывать кому-то о нас, тем более в какой-то эпической форме. Время шло, но тайное продолжало оставаться тайным.
Когда-то давно, во времена заката коммунизма я сидел и размышлял, можно ли жить так, чтобы быть свободным. Ну, то есть в том плане никому не нужным, чтобы тебя не заставляли ходить на работу, таскать флаги, маршировать, верить руководителям страны. И с детства я тщательно старался выбрать себе такую профессию, чтобы не подчиняться ни каким-либо командам или приказам начальников, ни правилам человеческого общежития в виде распорядка дня, ни каких бы то ни было других социальных и политических «рекомендаций». Ужасно не хотелось мне вставать в школу к восьми часам, дежурить в классе, потом ездить на занятия в университет. Даже сама мысль о том, что есть и ходить в туалет надо всё время по расписанию, утром или в перерывы, приводила в замешательство. Новый год надо праздновать тогда, когда празднует вся страна. День и ночь наступали в тоже самое время, как у всех. И вот однажды, после смены нескольких профессий, мне удалось-таки разобраться со всеми этими неприятностями. Как нетрудно догадаться, работа эта снова оказалась связанной со «всемирной сетью». Я работал на себя, вставал и ложился спать именно когда хотел, отпуск и выходной тоже устраивал в любое удобное время. Прошёл год или два. И даже стало казаться, что мне нравится жизнь.
Единственного, чего мне всерьёз не хватало, ― это живого общения с людьми. Конечно, я прекрасно помнил, что большинство отношений, как с парнями, так и с девушками, кончались их желанием навалить на меня побольше собственных проблем или, если на это не хватало фантазии, просто просить деньги. Из-за всего этого друзей было совсем мало, а девушек и того меньше. Я с уверенностью считал, что девушки не стоили тех денег, которые они требовали за эксплуатацию своего тела. «При твоих умениях, это они тебе должны доплачивать, а не ты им», ― шутили друзья. В целом, я был согласен, наверное поэтому старался искать некоммерческих, а значит горячих девушек. А с горячими девушками в России застарелая проблема. «Чужие оргазмы должны доставаться мне бесплатно», ― сказал я себе, и стал потихонечку подыскивать подходящий вариант.
Как известно, в убогом мире красивые телом люди всегда выбирают себе в пару страшных. Двадцать лет я искренне удивлялся этой закономерности. А потом нашёл ответ. Если человек считает себя красивым, значит, он окружён повышенным вниманием. Это значит, что вероятнее всего он не умеет сам поддерживать коммуникацию, и первым идёт на обострение ситуации и конфликт. И через совсем небольшой промежуток времени вокруг красивого и достойного человека начинают вертеться одни страшилища, в прямом и переносном смысле. Они с удовольствием терпят выверты этих, с позволения сказать, красавчиков и красавиц, понимая, на что идут.
И вот, будучи неглупым мальчиком, я начал думать о подходящем варианте для себя. «Что мне нужно?» ― спрашивал я себя. А для этого я просто вынужден был сказать о том, кто я такой. Я не страшный, совсем даже очень не страшный, здоровый, при этом почему-то довольно умный, образованный и разносторонний человек. Не люблю социальные форматы, начиная от семьи и свадеб, до правил поведений на свиданиях и моде в одежде. Значит, глянцевые бабушки под тройным слоем штукатурки не для меня. Значит, тётеньки старше двадцати пяти, которые во сне кричат «дайтемнемужа!» тоже не для меня. Уставшие от жизни «героини мыльных опер», опять же таки не для меня. И ещё многие-многие особы женского пола, в особенности те, которые с первых же секунд знакомства делают с лицом что-то, что в результате начинают выражать фразы «ну что ещё, козёл, скажешь?» и «я фригидная, не видишь что ли!».
А ещё мне всегда приходилось учитывать то обстоятельство, что терпеть выверты девушек можно только по какой-то причине, а не просто так. Ждать авансом, что тебе всё-таки «дадут», как-то по-детски. Деньги мне не нужны, значит даже мысль клянчить их у девушек точно прийти не могла. Поэтому я решил, что терпеть я смогу только молодых девушек, списывая все их глупости и «странные поступки» на их же молодость. И конечно, я не забывал, что чем моложе девушка, тем вероятнее, что в её жизни не наступили ещё те самые «пятнадцать минут», и что наступят они именно со мной.
Вот так я и решил, что молодость окупит мне всё, даже странности в голове и обычность во внешности. Мы с моей девочкой не устраивали «красивых» сцен из мультфильмов, не затевали «лошадиные» гонки за романтикой и даже не «играли в современность». Конечно, описывая положительное, я постоянно упускаю другую сторону, но разве это сейчас кому-то интересно?
Когда видишь в жизни что-то необычное, начинаешь сразу задавать много вопросов. Моя девочка была необычной, и поэтому я спрашивал себя «кто она?», «какая она на самом деле?», «что ей интересно?» Итак, Марина, восемнадцать, а точнее без малого девятадцать лет. Коренная горожанка, высокого роста, довольно крепкая, с нежными руками без заусенцев и накладных ногтей, ногами без мозолей, кривых пальцев и натоптышей, русыми волосами, неиспорченными химией и болезнями, со здоровой неядовитой кожей и с непереохлаждёнными внутренними органами. Она не курит, хорошо пахнет, а точнее, ничем не пахнет, кроме тонкого запаха юного тела. Она чистоплотна, у неё хороший голос.
Как и все девушки начала двадцать первого века она носила маску «не влезай ― убьёт!». Но при этом, стоило мне начать разговаривать, она оказывалась внимательной, слушающей и умеющей говорить. Выглядела она старше своего возраста, но тело при этом было совсем молодым. Буквально с первых дней она сказала, что замуж она не собирается, всё время старалась за себя заплатить и пыталась постоянно отказываться от того, чтобы я возил её на машине, причём даже после того, как отношения продвинулись до постели. Никакие эмоции и просьбы на неё не действовали. Действовало только убеждение. Мне это тогда очень нравилось. Она очень многого стеснялась в постели и в жизни, часто краснела от моих откровенных фраз и возбуждалась от моего запаха.
В детстве она всегда играла с мальчиками, почему-то не любила девочек, и вообще любила всё мужское. Здравый смысл её, как будто бы по отношению ко всему в мире, придавал мне уверенность и спокойствие за наше ближайшее будущее. «Ведь очевидно, ― думал я, ― что от добра добра не ищут. Если я полностью устраиваю человека, зачем ему ломать наши отношения». И действительно, отношения развивались, мы понимали друг друга. А в постели её жажда удовольствия, сравнимая, наверное, только с азартом карточного игрока, помогала мне идти вперёд, не оглядываясь на все свои предыдущие истории. Я успокоился. Жизнь стала отчётливо разделяться на состояния«до» и «после» нашей встречи.
1.6.
Тот год оказался очень интересным для меня. Как я уже писал, интернетные интриги не давали мне ощущения комфорта в отношениях с девушками. Те чудны́е экземпляры женского пола, которые приходили из виртуальной жизни, оставляли только чувство изнуряющего сарказма. Мне не хватало живого общения уже на самых ранних этапах знакомства. И вот однажды, в марте того же года, случилось так, что мой старый знакомый пригласил меня на свадьбу. Обычная свадьба, такая же, как и у всех: напуганная перекрашенная невеста, уставший и замороченный жених, пьяные толстые гости и окосевший от повторения комплиментов тамада. Сидел я в каком-то тёмном углу, чуть ли не спиной к сцене, выступающих граждан было плохо видно и не очень хорошо слышно. Я, как есть, не любитель праздников, а тем более свадеб. Единственная цель, которую я тогда преследовал, ― найти какую-нибудь перепившую нестарую родственницу жениха или невесты, и сделать «всё по-быстрому». Меня, конечно, предупреждали опытные люди, что на современных свадьбах все «родственницы» либо замужем, либо очень-очень страшные, но я всё-таки верил и надеялся. «Это же не комсомольские свадьбы шестидесятых. Куда это тебя понесло?» ― говорили знающие люди с ухмылкой. Но я же был почти романтик, а значит, верил в необыкновенную встречу. Итак, я пришёл, огляделся, никого не увидел и решил напиться. Но получалось как-то «не очень». Вино было кислое. «Свою» водку и коньяк я уже в жизни выпил, а шампанское я в большом количестве пить боялся из-за, скажем так, мультиметеоризма (привет гусарам!), коим страдают все, кто решит выпить со скуки хотя бы пару бутылочек.
Итак, я сидел грустил, думая что вообще-то всё равно, где грустить, дома или вот с этими пузана́ми. Но вдруг я обнаружил, что за соседним столом практически с таким же лицом сидит молодой парень. Он всё время наливает себе шампанское и пытается развлекать какую-то потёртую офисную тётку неопределённого возраста. Это ему не очень удаётся, потому что та постоянно бегает курить и прыгает в центр зала, едва тамада скажет свою очередную глупость.
– Привет! ― сказал я.
– Привет! ― ответил он.
– Какими судьбами на этом «празднике жизни»?
– Я дальний-дальний родственник жениха.
– Это хорошо, что дальний. Не надо сочувствовать.
– Всё равно приходится, ― сказал он и улыбнулся.
– Олег, ― представился я.
– Антон.
Мы пожали руки. Посидели немного, а потом решили напиться кислым вином. После второй бутылки я почти не слышал криков тамады, и не видел пьяных конкурсов. Зато мы горячо рассуждали о бессмысленности походов на свадьбы с целью поимки женского пола. После моей фразы, что я хочу поехать в Африку и поглядеть своими глазами на нильских крокодилов, чтобы удостовериться настолько ли они страшные, и после его ответа, что не стоило бы этого делать, а то я захочу взять одного из них в жёны, мы стали разговаривать на тему знакомств на улице. Дальше я уже плохо помню, но к этому моменту мы уже смогли обменяться телефонами и договорились как-нибудь попробовать знакомиться с девушками на улице «два на два». Он сказал, что знает много книг на эту тему, и только нормального человека для этих целей как раз не хватало.
Уже через месяц, как раз к началу мая, я знал всё о «непринуждённых» знакомствах на улице и о «непринуждённом» же дальнейшем соблазнении в современных городских условиях. Не сказать, что я не интересовался этой темой. В Интернете она к тому моменту освещалась вполне сносно, просто не хватало какого-то толчка и единомышленника.
Мы пошли «в народ» и, как ни странно, стало что-то получаться. Пусть и коряво, но всё лучше и лучше, мы начинали разговаривать на улице с самыми разными девушками, и, что удивительно, почти треть из них давали нам телефон. А ещё удивительнее было то, что две трети этих телефонов оказывались реальными, кое-кто с нами разговаривал, и даже приходил на свидания. Не сказать, что уличные девушки намного умнее интернетных, скорее наоборот, но красивее и ухоженнее ― однозначно.
Дух потихоньку захватывало. Наверное, впервые в жизни мне начинало казаться, что вот-вот, и у меня появится выбор в «личных делах». Тот самый выбор, которого никогда в жизни у меня не было. По большому счёту, этого выбора нет ни у кого из современных мужчин и даже у многих женщин. Но другие не в счёт. Перспективы устроить свою жизнь как-то интереснее даже сменили мой распорядок дня. Я стал раньше ложиться и раньше просыпаться, чего по своей инициативе я не делал ещё никогда в жизни.
И в продолжение всего, мои отношения с Мариной как раз в этот момент переросли в постельную фазу. Я совсем ещё к ней не привык, она пока не была слишком дорога мне. Было бы легко расстаться, в случае чего. Я знал, что буду удерживать её до конца, но если она окажется невыносимой, придётся «сделать свой выбор». Интересно, что сама моя девочка крайне аккуратно себя вела, казалось, она боялась застать меня врасплох, чтобы потом не принимать «неприятного решения», то есть расставаться. Одним словом я был свободен в своих действиях. Светило майское солнце. У меня была молодая девушка, но при этом я мог почти смело ходить на свидания с другими.
Время шло, мы с Антоном довольно часто выбирались в центр города, чтобы завоевать тела и сердца девушек, но результата так и не получалось. Да, мы дозванивались, да мы ходили на первое, и даже на второе свидание, но дальше этого дело не шло. Собственно, вопрос был в одном и том же. То мы были слишком весёлые, то слишком умные, то слишком чистые (не курили и не пили пиво), то слишком подозрительные. Одним словом, мы были «слишком». Бродя в некоторой растерянности по улицам и разглядывая приличных девушек в компаниях каких-то уродов, нам начали приходить странные мысли. Была идея, что нам надо изваляться в луже или облиться пивом, потом были мысли, что неплохо было бы подбить глаза друг другу, порвать рубашки и обязательно сделать татуировку. Ещё была мысль надеть растянутые свитера с ромбиками на пузе, какие носили недотёпы ещё в восьмидесятых годах прошлого века, а теперь носили почти все. Но от этой идеи отказались сразу с криками «свят! свят!». Конечно, шикарно было бы повесить соплю или чтобы текла слюна изо рта, но, в первом случае, трудно дышать, а во втором, ― это негигиенично.
Вписаться в уличную среду нам категорически не удавалось. То не хватало пивной банки в руке, то рюкзачка за спиной. Около двух месяцев мы боролись с обстоятельствами, но потом мысль пришла почти противоположная. «Зачем нам общаться с такими девушками, которым нужны дегенераты?» Вот тогда стало немного всё успокаиваться, дело пошло на лад, потому что мы перестали испытывать неудобства от ощущения невозможности подстроиться под люмпена. Но к тому времени наступило лето, а, как известно, летом в городе девушки не живут. Живут все: дети, женщины, парни, старики, «офисные калоши», засаленные работяги, только не девушки.
Но это нас стало смущать немного меньше, потому что мы подружились сами по себе. Были какие-то интересы помимо знакомств с девушками. Лично же я, уже не так рвался знакомиться, потому что у мня всё-таки была девушка, и, как выяснялось с каждым днём, всё более и более хорошая.
Антон был друг, которого мне как раз не хватало вот уже пять или даже десять лет. Интересный парень, умный, как и я с обычной семьи. Он был на полгода младше моей девушки. Но на его фоне я не казался старым. Совсем наоборот. Он подсказывал мне, как лучше одеваться, в какой манере разговаривать, хотя я и сам знал, но это придавало уверенности моему выбору. Было интересно увидеть изнутри, как общается и ведёт себя молодёжь. Радовало и то, что я прекрасно вписывался в эту среду. Даже самые матёрые тётки не давали мне тогда больше двадцати семи лет, а уж первокурсницы даже удивлялись, что я уже закончил университет. Огромная наша с Антоном разница в возрасте придавала ему уверенность со взрослыми девушками, а мне ― с молодыми. Девушки считали нас братьями, а нам от этого было даже весело, потому что мы действительно были чем-то похожи. Единственной неприятностью было то, что врать по поводу своего возраста разным девушкам приходилось по-разному, чтобы меньше их пугать. Но при этом я постоянно забывал, какому возрасту какой соответствует год из «китайского гороскопа».
Работа моя шла хорошо. Здоровье тоже радовало. У меня появился друг, с которым можно пообщаться на тему молодых девушек. Да, у нас почему-то не получалось соблазнять их, но как только я вспоминал о своих ровесниках с по́пами в форме диванного кресла, так сразу мне становилось ещё лучше. Ведь даже то, что нам удавалось поговорить со столькими девушками и походить на свидания с ними, сразу напоминало мне, что я очень даже хорош.
Один умный человек когда-то сказал, что наша жизнь похожа на воронку, которая нас постоянно засасывает. А главное, чем ближе мы к концу воронки, тем меньше вокруг нас пространства. Чем старше мы становимся, тем меньше вокруг нас друзей, девушек, меньше интересов и возможностей. Конечно, когда тебе пятнадцать-семнадцать, мир кажется бесконечным и приветливым. Неудачи ещё не останавливают твоих порывов, с ровесниками почти нечего делить, а взрослые, даже наоборот, помогают и подталкивают тебя в твоих начинаниях. А всё потому, что ты ― центр мира. Ты же самый особенный или особенная, и люди просто не могут не замечать «сияние над твоей головой», поэтому и помогают. Проходит время, и интересы начинают сворачиваться в какое-то маленькое пятнышко или даже точку. Всё, что тебе хочется и на что у тебя есть время, ― это одна или две мечты: купить квартиру, выплатить кредит, съездить на Кубу или найти хорошую девушку (мужчину). А бывают желания совсем простые, и тогда тебе хочется, например, купить шкаф в прихожую. И конечно, окружение со своими идеями никак не вписывается в твою мечту и даже мешает её реализации. Друзья и единомышленники оказываются лишними в твоей жизни, увлечения и страсть ― посторонним, отвлекающим занятием. И вот ты покупаешь шкаф в прихожую, и начинается самое страшное.
Оказывается, чтобы начать мечтать, а тем более реализовывать новую идею, нужно столько сил и информации, что дух захватывает. А ещё нужна смелость и решительность, а она уже куда-то подевалась, потому что сидеть и смотреть футбол на своём старом диване гораздо интереснее, чем ходить по городу в дождь за красками для картин или фотографировать вечернее небо. И уж тем более, попытаться пустить в свою жизнь нового человека или идею. Мир же агрессивен и очень страшен. Куда ни пойди, всё вокруг насыщено опасностями. Лучше уж пусть будет так, как есть, а то последнее отберут. Наконец, ты понимаешь, что вообще-то тебе хочется именно нового, что жизнь скучна и неинтересна вместе с новогодними подарками, поездками на дачу и этим проклятым конторским столом. Ты понимаешь, что всё готов отдать ради этого нового, но ты просто не можешь этого сделать, слишком страшно. И ты остаёшься на своей старой и неинтересной работе, за которую тебе мало платят, ты остаёшься со своей сварливой женой, которая уже давно забыла как подмываться, или мужем, который из-за обожания пива насквозь пропах тухлой сушёной рыбой, ты продолжаешь общаться с ноющими друзьями и подругами и не можешь выкинуть из дома дырявое старое кресло, потому что тебя тешут воспоминания о пролитом на него в далёком детстве сгущённом молоке и крики по этому поводу бабушки и тёти. И чем дольше это продолжается, тем страшнее жить и невозможнее изменить хоть что-то.
И эта самая воронка всё засасывает и засасывает, а всё потому, что ты никогда не делал выбор. Ты так жил потому, что так жили твои родители, и вообще, поздно что-то менять, потому что вроде бы и так всё неплохо.
А бывает и наоборот. Всё, что приходит в твою жизнь ― это кадры кинофильма. Посмотрел один фильм ― начал другой. Сидишь себе, а плёнка крутится. Приходят люди ― уходят люди. И ты кричишь им: «Ничего, жизнь только началась! У меня грандиозные планы! Я на вершине горы! Не удержался на моей великой высоте ― значит ты мне не нужен!». В твоей голове постоянно звучат слова: «Ты меня не достоин!» и «Я достоин (достойна) большего!», «Не получилось ― значит так и надо», «Я всегда смогу изменить свою жизнь».
И вот жизнь идёт, люди вокруг тебя постоянно меняются. Ты общаешься только с интересными людьми. Постельные истории сменяются одна за другой, потому что зачем терпеть человека, если он не может тебе ничего дать, ни духовно, ни материально, а может только требовать, потому что у него, видите ли, есть на это право, раз он был с тобой вместе какое-то время. Как в калейдоскопе меняются съёмные квартиры, обстановка в доме, марки машин и одежда. Друзья меняются одни за другими, потому что ты меняешь города и интересы быстрее, чем ботинки в летний сезон. Зато там, впереди, тебя вроде бы ждёт что-то новое и интересное. Новые женщины (мужчины), новые интересы, новые страсти. Но в какой-то момент ты оглядываешься, и видишь, что в жизни твоей почти ничего не осталось. Все свои деньги ты тратил на модную одежду или на покупку более новой машины, друзей у тебя нет, потому что не тратил на них никаких усилий и ждал, что это они должны тебе, потому что ты очень интересный и крутой. Все отношения в постели никогда не заходили дальше социального секса. И только твои родители ещё по-прежнему верят в тебя, причём только потому, что видят всё того же глупого мальчика или девочку, у которой всё впереди. Но ты-то уже точно знаешь, что впереди уже не может быть лучше, всё как-то не то, и пусть чуть-чуть, но хуже, чем было. И вообще, оказывается мир не такой большой и бесконечный и начинает всё чаще повторяться. Дежавю ― это уже твоё привычное состояние. Как же всё-таки тебе скучно!
И вот тогда ты с рвением начинаешь хвататься за всё, что хоть как-то могло быть похоже на что-то долгоиграющее и стабильное. Ты говоришь себе: «Я смогу!» ― но у тебя это плохо получается. Квартиру покупать дорого и скучно, потому что надо копить и отказаться от своих привычек, а долго заниматься сексом с одним партнёром ты не можешь, потому что это тебя просто не возбуждает. Через какое-то время ты понимаешь, что всё старое у тебя получается реализовать намного легче. Новое, оно такое опасное и капризное. Тяжело и страшно. Уж пусть лучше всё остаётся как есть.
У тебя нет выбора, но зато так живут все «лучшие» люди на земле. И только тоска по ночам не уходит всё дольше и дольше. Ты слаб, ты не можешь совершить над собой усилие.
И вот, где-то к тридцати годам становиться практически ясно, что и с кем произойдёт. Обычно люди идут по первому пути, некоторые по второму. Думая о своих ровесниках, я уже отчетливо понимал, что это люди обречённые. Они уже не выскочат из своей колеи и лишь будут переманивать меня на свой путь, с удовольствием и поддельным возбуждением рассказывая как хорошо покупать в кредит спальный гарнитур и иметь пятипроцентную скидку в сетевом магазинеили как весело по четвергам ходить в бар на улице Пупкина, потому что там тебя все знают, и пьяные девочки с удовольствием отдаются тебе за бокал мартини, потому что ты«на ты» с местным барменом.
А вся-то сложность этой жизни как раз в том, что есть третий путь, на котором стоит совсем мало людей. Этот путь сложен, потому что надо постоянно осознавать, что́ ты делаешь и для чего. Нужно ли это тебе и твоим близким? Создаешь ты на этом свете хоть что-то или цепляешься за старое, делаешь что-то сам или пользуешься чужим? Вот поэтому, осознав то, как и почему я двигаюсь по жизни, я старался общаться только с молодыми людьми, оставляя уже даже ровесникам лишь «комиссионные на старость». Надежда, что кто-то хоть иногда станет думать как я, поддерживала живое тепло в моём сердце.
1.7.
Мои свидания с новыми девушками продолжались, но однажды я заметил, что я не то, что не могу, а не хочу затаскивать их в постель. Совершенно случайно я обнаружил, что я постоянно сравниваю их со своей девочкой. Они ей проигрывали в сравнении. Тогда я пытался найти им хоть какое-то «применение» в своей жизни, не находил, и расставался, даже не начав ничего серьёзного. Меня пугало только отсутствовавшее у меня самолюбие. Я совершенно не хотел поставить себе «зачёт», зная наперёд, что это будет первая и единственная интимная встреча. Того, что подворачивалось под руку, совсем не хотелось, а то, что хотелось, было слишком пугливым и сбегало раньше времени.
Вообще же, многие вещи в тех девушках меня крайне удивляли. Когда я был студентом, я любил ходить по улицам города и просто смотреть девушкам в глаза. Они были разные, усталые и красивые, ухоженные и наивные, но в глазах довольно часто горел огонёк. Это не какая-то страсть или похоть, не веселье и радость, а надежда. Свет этих глаз был похож на блеск в глазах детей, когда они предчувствуют что-то интересное, подарок или сладости, или удовлетворение любопытства. Это надежда. Страх перед неизведанным и надежда, что оно окажется прекрасным. Так смотрели и подрастающие девочки, и студентки, и даже взрослые женщины. Даже взрослые женщины смотрели на меня с какой-то усталой надеждой и интересом, стоило задержать на них взгляд дольше положенного.
Рассуждая об этом сейчас, я начинаю понимать, почему они на меня так смотрели. Точнее, с уверенностью можно сказать, почему я тогда так на них смотрел. В наивной эпохе с наивными желаниями, желанием любить и быть любимым, можно было привлечь внимание. В каждом из нас таилась какая-то загадка, от каждого дня хотелось ждать чего-то нового. А сейчас, повзрослев и попав в другой исторический момент, окружение уже не казалось таким же заманчивым и непредсказуемым. Максимум непредсказуемости ― это какая-то «из трубы» выскочившая проблема, которая появилась от человека, который в твоей жизни тоже выскочил «из трубы». Поэтому каждый раз, общаясь с новым человеком, думаешь не о хорошем, а о той опасности, которую он может представлять.
Девушки не боятся никаких опасностей, потому что пока им восемнадцать-девятнадцать они не уязвимы ни для кого, ни для проблем, ни для болезней, ни для криминала, ни для простого отупения. В этом смысл всего земного мироздания. Каждый раз они смотрели на меня как на объект вещественного интереса, я отвечал им тем же. В такой ситуации думать о перспективах в отношениях не приходилось. Но было лето, мы с Антоном ходили на пляж. Белый песок и тёплая волжская вода радовали наше настроение, а пузатые и кривоногие голые женские тела в невыразительных купальниках нас уже почти не расстраивали.
Нас расстраивало только то, что никак мы не могли найти моему другу постоянную девушку. Особенно расстраивался я, потому что мне казалось, что за столько лет жизни мне уже пора было бы научиться находить тот формат и тот сценарий в общении с полувульгарными женщинами, которые с некоторой долей лёгкости согласились бы побыть вместе с моим другом хотя бы пару месяцев. Но оказалось, что я в свой тридцать один год оставался таким же романтиком, каким был и он в свои восемнадцать.
Интересная история, оказывается у романтических девушек совсем не бывает подруг. Сколько бы я ни встречался с более-менее вменяемыми девушками, ни у кого из них не было подруг. Так-то они особо и не нужны, но если у тебя самого есть друг, то всегда само собой подразумевалось, что их можно познакомить для возможного дальнейшего флирта. Но, если бы так. Я даже не припомню, чтобы мне хоть однажды удалось бы познакомить своего друга с подругой своей любовницы. У всех моих девочек никого не было, и они ходили по жизни одни. Даже почему-то казалось, что стаями ходят только шлюхи, а приличные девушки всегда живут в одиночестве. И вот мы сидели на берегу Волги и рассуждали о шлюхах. О том, что как бы хорошо было, если бы мы пили водку, были перекаченными дебилами с дегенеративным взглядом, тогда мы могли бы ржать невпопад, быть вечными тормозами, и разговаривать однословными, максимум двухсловными предложениями. Но это были мечты. За этими мечтами лето прошло незаметнее.
1.8.
Мордатый уже второй час слушал доклад своего подчинённого. Тот делал отчёт о проделанной работе над людьми за последние годы.
– Итак, ― говорил докладчик, ― Вы видите, что работа с объектом проводилась большая. Каждые пять лет мы повышали статус наших участников, причём это делалось на основании наших наблюдений и анализа. Естественно, сразу после получения информации мы включились в работу с утроенной энергией. К сожалению, результатов это пока не дало. Как Вам известно, уровни энергии объекта постоянно возрастают, и работать на близком расстоянии последнее время не представляется возможным из-за высокой вероятности гибели наших сотрудников.
– Да уж, обрадовал, ― сказал Мордатый.
– Поймите правильно, никто же не знал ни кто он, ни где он. С ним работали самые обычные и рядовые сотрудники. Мы связывались с очень высокими нашими Белыми агентами, и они тоже ничего не знали. По всей вероятности, достоверной информации об объекте не было даже на первом уровне Богов. Мы вообще не знаем, кто владел этой информацией.
– Ладно, что по физике и биологии?
– Вынужден огорчить, но физическое и психологическое состояние объекта крайне стабильное. Он совершенно никого не пускает в поле своей деятельности, контакты ограничены. Наряду с достаточной эмоциональностью присутствует крайняя осторожность и взвешенность. Ещё присутствует эффект постоянного перерождения. При этом очень трудно подобраться извне, я бы сказал.
– Чёрт! ― Мордатый встал с кресла и стал ходить по кабинету. ― Что по истории?
– Прошлое, к сожалению, самое обыкновенное. Просмотренные нами предки прожили без смертных грехов и пожизненных долгов. Мы работали со знающими магами. Они всё просмотрели. Говорят, что работать не с чем.
– Вот я не пойму, Гундосый, ты надо мной издеваешься что ли?!
– Никак нет! Это правда, Ваше Величие! Определённой информации нет. Объект живёт в каком-то микромире. Уровень внутренней энергии в открытом состоянии превышает внешнюю в десятки раз. Его мир закрыт, нам тяжело приблизиться к нему, потому что он чует наш запах за большом расстоянии. Видимо это врождённое качество.
– Ладно, хрен с ним, с микромиром! Если он пойдёт в большой мир, каков сценарий?
– Есть вероятность того, что он раскроется слишком сильно, тогда мы сможем внедриться через подставных Белых. Хотя, кое-кто из аналитического считает, что при вхождении в макромир его энергия только усилится.
– Етитская кочерга! Ты охренел совсем?! Что это за доклад?! У него что, слабых мест нет? Есть что-нибудь наверняка! Давай рассказывай!
– Слабых мест крайне мало. По большому счёту, можно говорить только об одном, ― Гундосый почесал переносицу.
– Ну! Ну! ― нетерпелось Мордатому.
– Понимаете, он живёт в той картинке, в какой живут современные жрецы и Белые духовники. Он берёт от мира только то, что могут позволить себе люди его уровня. Сами понимаете, что сегодня наверху не Белые, а наши, и даже в середине большинство наших. Естественно, что в таком положении о каком-то доминировании с его стороны речь не идёт. То есть пока его физические ресурсы достаточно слабы и его можно не опасаться.
– Пока? А что потом?
– Трудно сказать. Вероятно он обладает какими-то дополнительными способностями. Может быть, у него какой-то особый дар убеждения или влияния. Мы пока не знаем. Есть данные, что его особая чувствительность по части природы и событий, я бы сказал сверхчувствительность, даёт возможность совершать минимум ошибок и даже изменять сами события не на физическом уровне с последующей их самореализацией. Многое ещё предстоит выяснить. Мы этим занимаемся.
– Они, мать их, этим занимаются!.. ― продолжал негодовать Мордатый, медленно вышагивая вокруг стоявшего навытяжку Гундосого. ― Они этим занимаются… А мне что прикажешь делать?
– Если верить в Большой Переход, о котором говорят Белые, то у нас есть ещё несколько лет. Наши силы велики. Мы подготовимся. Я думаю, что нам надо душить весь мир целиком. Тогда у объекта «провалится земля под ногами», мы сможем выиграть время, а потом и заиграть его совсем.
– Да уж, да уж. Только ведь так и не понятно, почему сам объект в своих высказываниях постоянно желает краха мира, ― тихо сказал Мордатый куда-то в сторону, потом развернулся к собеседнику и в лицо прикрикнул: ― А! Почему?! Почему его не пугают катастрофы? Почему он их даже можно сказать подгоняет. Да чего говорить ― ждёт! Его это не пугает, ясно Вам!
– Ясно, Ваше Величие! Постараемся решить и этот вопрос.
– Вот идите и решайте! А мне работать надо!
Гундосый ушёл. Почти тут же в комнате появился Шпингалет.
– Ну? ― спросил он.
– Что «ну»? Ничего! ― ответил Мордатый.
– А что же мы Худому докладывать будем?
– Не знаю, у меня голова болит. Думай сам.
1.9.
Какими бы ни были девушки, если вы им хоть немного нравитесь, все они рано или поздно начинают говорить, что вы им изменяете. Вы можете дни напролёт сидеть в бочке или погребе, у вас может быть зрение минус двенадцать. Вы даже можете быть импотентом, но вас всё равно будут подозревать в измене. Любой психолог знает, что такое поведение чаще всего говорит о подсознательном желании именно этого. Но такое объяснение ― это «большая тайна». Кто же признается себе в том, что хочет посоревноваться с какой-нибудь очередной соперницей? Мало этого, большинство людей, в том числе и женщин, «знает», что если у мужчины только одна женщина и параллельно нет ещё одной или двух, то этот мужчина недотёпа, которому никто не «даёт», и с которым лучше не иметь дела, потому что он какой-то подозрительный. И вообще, если у классного парня никого нет, то «этого просто не может быть». Он просто неискренний и постоянно что-то о себе скрывает.
Типичная женская фраза из моей жизни, адресованная мне:
– Я знаю, что у тебя кто-то есть. Не знаю, что я сделаю, если узнаю об этом.
За внешней несуразностью и юмором кроется какое-то глубинное противоречие женской натуры. Но, противоречие противоречием, а быть всё время под подозрением, мало того, быть в положении оправдывающегося человека не хочется. Если ещё учесть фразы примерно такого содержания: «У настоящего мужчины всегда много женщин» или «Сильный мужчина сможет удержать около себя сразу несколько девушек», то уж идиотом оказываться совсем не хочется. Рано или поздно начинаешь искать себе параллельный вариант, чтобы не быть зря обвинённым и одновременно быть сильным мужчиной.
Моя девушка пошла дальше, сказав фразу: «Все настоящие мужчины полигамны». И примерно месяц доказывала мне эту теорию на примерах из своей жизни и на личных ощущениях. Помимо прочих аргументов было и то, что Марина, если у неё родится сын, планировала помогать ему в соблазнении девушек, причём так усердно, что у него одновременно их должно было быть не меньше пяти. Только тогда ей будет хорошо, и её потенциальный сын может считаться полноценным и достойным мужчиной.
Будучи недоверчивым к таким проверкам человеком, я не сразу стал поддерживать её позицию. Но всё-таки согласился с ней, потому что и сам так считал. И тогда я осторожно подумал, что, возможно впервые, мне не придётся скрывать свою сущность и притворяться малохольным семьянином. Именно тогда возникла мысль, что моя девочка так разговаривает со мной не только из-за простой философии, а ещё и потому что сама хочет соблазнять и добиваться других девушек, хотя бы иногда представляя себя на месте мужчин. Стало совсем интересно жить, потому что в таком случае я бы мог спокойно искать девушек и уже не только для себя, а ещё и для неё.
Будь я моложе, я бы сразу кинулся расширять горизонты и, как говорится, воплощать мечты в реальность, но я и в молодости не очень-то торопился жить, так что и сейчас начал ещё более спокойно жить и знакомился с новыми девушками«потихонечку».
Время шло спокойно. Так прошёл почти год. Бо́льшую часть совместного времени мы проводили за занятием сексом, разговорах о чём-то высокодуховном, обсуждении психологии людей и мечтах о будущем. Марина снова и снова просила меня рассказать подробности того, с кем и когда знакомился мой друг, как я ему в этом помогал. И ещё спрашивала, что нужно сделать, чтобы наладилась жизнь у её лучшей полуподруги.
Наступил май, месяц «офисных» надежд на любовь. В такие днимногие девушки вспоминают, что уже более трёх лет они ни с кем не встречались и даже не целовались, а те их них, которые работают в офисе, начинают судорожно метаться по городу, по кабакам и по знакомым, в надежде найти какого-нибудь идиота, чтобы было за чей счёт съездить в отпуск. Именно в это время я познакомился с одной забавной дамочкой двадцати шести лет.
Это была самая обычная патриархальная феминистка, какие сотнями штурмуют маршрутные такси в районе восьми часов вечера. Стандартные наивные офисные представления о жизни, любовь к пузатому начальнику, полная убеждённость во «всемужикикозловости», и непреодолимое желание выйти замуж, ― одним словом, ― полный набор. Звали её Настя. Понравилась она мне тем, что тихоразговаривала, не сильно наглела, а главное, была намного симпатичнее моей девушки, а точнее, была почти полностью в моём вкусе, небольшая, округлая, спортивная, с голубыми глазами и торчащей красивой грудью. При общении мне иногда казалось, что я общаюсь с девушкой из сказки. Я познакомился с ней в парке, куда она пришла, видимо, с той же целью, что и я.
С другой стороны, я бы даже не обратил на неё внимания, если бы после обмена телефонными номерами она сама не написала бы мне телефонное письмо с глупой, но такой обнадёживающей мужчину фразой «привет, как дела». Так как я с Мариной был на полном доверии, мы к этому времени рассказывали друг другу (она даже намного больше) обо всех своих историях и фантазиях, а кроме того я успел уже рассказать ей, что мы ходили знакомиться в город накануне, то ничуть не смутившись, едва затрещал телефон, я показал содержание сообщения своей девушке. Она сказала, что рада за меня. А я ответил, что это очень странно, и что сроду никому не был нужен.
– Позвони ей обязательно, ― сказала Марина.
– Да ладно, может позвоню, может нет, ― ответил я.
– Нет, позвони, может она хорошая.
– Я в это не верю. Ладно, я подумаю.
На том простились, а через неделю, когда снова встретились, пришли ко мне домой и сели на диван, то моя девочка заявила, что решила со мной расстаться.
Да, моему негодованию не было предела. Давно меня не обманывали так сильно. И потому что я понимал, насколько именно меня «ценит» девушка, раз хочет так легко со мной расстаться, и потому что все её рассказы про позитивную полигамность мужчин не более, чем выдумки, а ещё потому что в очередной раз я принял удар за свою честность.
Мы были очень близки. Она мне рассказывала такие вещи, от которых волосы могли шевелиться на мягких местах. Я всегда выслушивал и старался понять её, а если считал что-то неправильным, то старался поправить вежливо и без истерик. «Что бы ни случилось, ― говорил я, ― всегда нужно стараться понять друг друга. Нужно стараться понимать друг друга изо всех сил, потому что никто, кроме нас, не сможет помочь нам в этом. Если мы живём не так, как все, то прежде всего должны научиться думать, а не делать». Но все эти мои увещевания оказались напрасными. Первая же мелочь ломала нам все отношения.
Тем больше было моё удивление и непонимание.
– Я так и не понял, почему ты решила от меня уйти?
– Потому что я поняла, что тебе нравится другая.
– Это же не первый раз я беру телефоны у девушек… Я беру телефоны и для Антона, и просто так, чтобы не забыть, как это делается, почему сейчас-то?!
– Потому что я знаю, что она тебе понравится.
– Я видел её всего один раз, почему она мне должна нравится? Детский сад какой-то!
– Я уверена в этом.
Я в бешенстве ходил по комнате, не зная, что сказать.
– Но ты же всегда говорила, что откровенность ― это самое главное в отношениях, ― начал приходить в себя я, ― ты говорила, что тебе всё равно, встречаюсь я с кем-то или нет!
– Я не знала, что это будет так больно. Когда ты мне показал эту эсэмэс, мне сразу стало плохо, разве ты не заметил?
– Нет, не заметил, я смотрел на дорогу. Ведь я вёл машину.
– А мне было очень плохо, и я поняла, что не выдержу, если ты будешь с ней.
– И поэтому ты решила не дожидаться ничего, а сразу уйти. Гениально!
В общем-то, можно было её не держать. Была бы она слегка постарше и поискущённее, я бы не простил ей такой поворот. Всё, о чем мы говорили и договорились в отношениях, было перевёрнуто. В тот момент я ещё этого не понимал до конца. Мне хотелось только одно: остановить мою девочку. Страсть и моя способность к убеждению сделали своё дело. Она осталась.
А когда всё улеглось, я только попросил её предупреждать меня, если что-то не так. «Если тебе было плохо, то ты просто могла бы сказать мне об этом, а ты наоборот провоцировала. Не делай так больше».
Я пришёл домой и мне было понятно, что если даже такая мелочь могла убить наши отношения, которые складывались целый год путём длительных переговоров и компромиссов, то что будет, если возникнет что-то чуть более серьёзное. Я понимал, что упускать новое знакомство ни в коем случае нельзя, а то я останусь один мгновенно.
А с Настей у нас всё было обычно, как в учебнике по знакомствам. Много-много моего эмоционального и мозгового ресурса, три свидания, и мы оказались в одной постели, и не для того, чтобы поспать. А вот дальше началось самое интересное. Девочка из сказки оказалась самой большой занудой из всех, кого я видел. Она постоянно подозревала меня, что я болею какими-то жуткими заболеваниями, начиная от туберкулёза и заканчивая сифилисом, была постоянно недовольна сексом и с криками «я же не секс-машина», «не могу я так долго» и одновременно «почему так быстро» начинала сравнивать меня с каким-то совершенно левым парнем, но который был у неё первым, а главное, был вечным тормозом, что, как известно, является главным достоинством современного мужчины. Я делал всё то слишком рано, то слишком поздно, то слишком резко, то вообще неправильно. Но достала она меня всё-таки тем, что раз в три минуты с одинаковой интонацией и строгой периодичностью произносила две фразы «ну как у тебя дела?» и «ну признайся, какой всё-таки болезнью ты болеешь». Сначала я пытался рассказывать о своих делах и судорожно вспоминать, чем же я болел в детстве, но вскоре и вспоминать, и рассказывать мне очень надоело.
После второго постельного дня я пришёл домой и понял, что звонить ей больше не буду. На мою радость, уже она сама через день прислала мне телефонное письмо из серии «прости-прощай». Это, конечно, было не последнее её письмо, но я больше не писал. «Да, ― думал я, ― каких только дур не бывает на свете. И все они разные, как многообразие биологических существ, живущих на Земле».
Ещё через два месяца произошла другая «весёлая» история. У моей девочки что-то помутилось в голове, и она каждую встречу требовала у меня признаться, был у меня кто-то, пока мы встречаемся или нет. Она клялась здоровьем и внешностью, что моё признание сделает наши отношения только лучше. Она ползала на коленях и умоляла, уверяя, что теперь она другая, и что отношения не могут развиваться без этой информации. Это было день за днём. К тому времени я уже знал, что моя Марина ярко выраженная мазохистка в постели. И я почему-то подумал, что и в социальном плане это тоже должно проявиться. Одним словом, я сдался.
Я рассказал ей, что у меня один раз была бывшая девушка, а ещё один – это тот случай, который был с Настей. Может это и глупо, но такой вот я человек. Просто я не люблю врать. Моя девочка была рада неописуемо, как школьник, выигравший деньги в лотерею по билету, купленному на последние деньги. И у меня, признаться, на сердце было невероятное ощущение. Такого спокойствия я не испытывал ещё очень долго. После встречи я как-то раз ехал в автобусе, смотрел в одну точку и каждой частичкой тела чувствовал, что у меня всё хорошо.
Но прошло несколько дней. Мы встретились, провели вместе время. А потом я услышал тот же монолог, какой был два месяца назад. Снова всё оказалось напрасно. Она рассказала мне, что как-то раз пылесосила дома, и почему-то вдруг подумала, что всё у меня случилось как раз тогда, когда ей якобы было очень плохо. Мои возражения, что плохо ей было только вследствие её собственной глупости, действия не имели. Мы попрощались, и она уехала на отдых в другой город. Если честно, то уже было мало желания её возвращать. Это была уже не та Марина, которую я нарисовал себе в своём воображении. Она уже не казалась мне такой же нежной и необычной, такой же умной и рассудительной, какой она стала всего лишь спустя два-три месяца после нашего первого секса, когда прошли детские страхи и молодёжные комплексы. Мне казалось, что общение со мной должно было оставить на ней отпечаток. И отпечаток этот должен был оставаться навсегда, не подвергаясь трансформации и интерпретации. Как ревнивые дети не должны ревновать родителей к их старости и болезням, так и ожившие люди не должны ревновать своих спасителей к другим спасённым. Любовь ― это не конечная величина. Это не тонны песка и не килограммы золота, не рубли и не патроны. Если её делить, то её меньше не становится. Она либо есть, либо её нет. Великая мудрость не может иметь морали, ибо она и есть мораль. Как и мораль не может иметь мудрости, ибо она всего лишь заслуга. Но мудрость никогда не даётся и аморальным людям, чтобы они ни делали, ибо мораль от мудрости непостижима для зла.
1.10.
Чтобы хорошо жить, нужно быть героем своего времени. Вместо того чтобы опасаться времени, планировать будущее, рассчитывать на лучшее, нужно радоваться тому, что есть, как можно меньше думать, как можно меньше спать, но как можно больше есть, шататься без дела и любить себя в этом времени. Если вы чувствуете дискомфорт, ― это не ваше время. Любой герой своего времени бывает двух видов: супергерой и дерьмогерой. Супергерои ― это, в зависимости от эпохи, рыцари, купцы, ремесленники, генералы, революционеры, учёные. А дерьмогерои, ― соответственно, ― холопы, тунеядцы, алкоголики, растратчики, мытари, спекулянты, люмпен, быдло, наркоманы, проститутки. Наша эпоха тоже не самая сложная. Супергерои нашей эпохи ― это бюрократы. Дерьмогерои, ― …ну, вы понимаете. Главное, что им, в отличие от нас, живётся очень комфортно. Вся логика этого мира подчиняется именно их логике мышления. Понятно, что поэту тяжело жить в любой эпохе, и героем какой бы то ни было эпохи он стать не может, по определению. Но интересно то, что героем эпохи не может стать и обычный человек, который живёт своей жизнью и за свой счёт. И вот, когда вы понимаете, что шансов отличиться в ваше время у вас нет никаких, появляется желание сделать какой-то резкий шаг и что-то изменить.
В году номер 20-08 от рождества Христова нужно было становиться или бюрократом, или полоумным неудачником. Второго не хотелось, а бюрократом не становятся, а рождаются, а я им не родился. Поэтому, прикинув все свои шансы, я понял, что лёгкой жизни не будет. Стало грустно, потому что всем известно: герой ― это не звание само по себе. Это возможность выбора в самом большом смысле этого слова. Какая может быть возможность выбора у человека, который иногда даже опасается выходить на улицу.
Посудите сами, вышел ты на улицу, а там вокруг герои своего времени. У вас талонов на отстрел героев нет, поэтому с улицы вы можете вернуться либо с синяком под глазом, либо, например, лишившись водительских прав за нарушение пункта 158 дробь 3127, подпункт 18. А может быть, ещё вас заставят раздеваться до трусов перед входом в любое государственное учреждение или магазин продуктов в связи с государственной же необходимостью. И это ещё в лучшем случае. Поэтому, когда вы выходите на улицу, то ведёте себя крайне осторожно, чтобы как минимум вернуться домой здоровым, психически устойчивым и не лишившимся каких-либо прав, свобод, ну и, разумеется, денег впридачу. Так как всем известно, что у всех героев своего времени есть особое право лишать всех остальных именно денег. Ну а самим героям всё нипочём. У бюрократа права не отнимут, потому что отнимать-то будет сам бюрократ, а это как-то не с руки. У врачей не отнимут права, потому что бюрократы могут попасть на операционный стол. У судей не отнимут права, потому что они могут засудить бюрократов. А у дураков ни денег, ни прав сроду не бывало, поэтому им жить ещё лучше и даже веселее всех указанных выше.
И вот тут-то мы как раз и возвращаемся к «нашим баранам». Девушки всегда любят героев своего времени, а не просто абы кого, от дружбы с которым не то что риска отбить голову об асфальт нет, триппера-то обычного, и то не дождёшься! «Ну какая тут, нафиг, романтика!» ― скажет уже героиня своего времени, то есть девушка, которая ещё не наобщалась с героями своего времени, то есть которая сделала менее трёх абортов, и которую душили всего два раза алкаши и обдолбанный водитель героя её времени. И снова всё в моей голове сходилось на том, что выбора в моей личной жизни совсем никакого нет. Нужно было либо притворяться героем, либо быть им, либо смириться с долей обычного, нормального, но не героического человека и жить тихо-тихо.
А так как героев своего времени по количеству всегда гораздо больше, чем остальных мужчин, то остальным уже совсем ничего не остаётся. Мало того, что их мало, да ещё они и не в почёте. Вот и получается, что если ты не герой, то ты просто вынужден искать себе вторые и третьи варианты девушек для личной жизни, иначе, когда она пошлёт тебя, заклинившись на каком-то наркомане или бомже, ты можешь не справиться со своей пошатнувшейся психикой или с судебным иском от обалдевшей жены и оказаться тоже в стане героев, но уже где-нибудь на помойке в облёванном свитере. Я очень не хотел становиться героем, хотя год от года таковых вокруг становилось всё больше. Ясно, что жениться я не собирался. Но, чтобы случайно не оказаться героем своего времени, этого было явно недостаточно, особенно, что касается личной жизни.
Именно поэтому я уже ни на что не оглядывался в отношениях с Мариной и спокойно встречался с другими девушками. Хотя было очевидно, что на общем дебилоидном и убогом фоне она постоянно выигрывала у своих невидимых конкуренток. «О, если бы я нашёл кого-то хотя бы вполовину хуже неё, ― думал я. ― Я бы жил намного проще». Десятки имён, сотни дерьмовых женских поступков. На какое-то время я снова прекратил поиски.
…Чем «хорошо» наше время? Тем, что даже трёхлетние дети у нас уже всё и обо всём «знают». Они «знают» всё лучше своих родителей, а их родители всегда умнее своих родителей. Время «гениальных» яиц и «бестолковых» куриц просто радует глаз. Авторитетов-то, уж тем более, нет никаких. Если ты учёный, то ты дурак, если ты дурак, то ты гений. Если ты уже научился попадать ложкой в рот, то ты постиг великую мудрость вселенной! Трудно быть настоящим мудрецом в такое время, потому что сытые и надменные идиоты никогда не прислушаются к умным мыслям. Никогда ни о чём не спросят. И мудрецы ― молчат.
Я большую часть жизни тоже молчу. Но иногда мне кажется, что люди хотят слушать мои советы, спрашивают о чём-то и ждут развёрнутого, полного ответа. Около года общения с моей девушкой я находился в восторженном состоянии. Она была молодой и на удивление жадной до новых знаний. Мы постоянно только и говорили, что о законах мира, природе, кино, писателях, философах, музыке. Не проходило и дня, чтобы я не посоветовал почитать и обсудить какую-нибудь книгу, посмотреть и оценить фильм или передачу по телевидению. Она быстро впитывала информацию, мои оценки происходящего в мире. А я всё чаще уверялся в то, что обратного пути нет, она уже не такая как все. Теперь она оценивает мир через моё ви́дение, а значит я для неё авторитет и защитник. И она раз за разом будет обращаться ко мне как к источнику знаний и силы, как к хранителю живой морали, ценностей, сути вещей.
Но месяцы шли. Книги уже давно были заброшены, фильмы просматривались со всё большей неохотой, обсуждения чего бы то ни было становились похожими на склоку студентов на семинарном диспуте. А я всё продолжал и продолжал рассказывать о мире с тем же жаром и энергией, как и в первые месяцы общения. Каким-то странным образом наши оценки событий и героев стали расходиться почти полностью. Общее становилось находить всё труднее, но я так и не успел перестроить формат общения, даже не сразу почувствовав, что это не я, а уже она ведёт наши отношения.
Я писал для неё песни, а она собирала картинки с любимыми футболистами. Я читал для неё свои сценарии романтических фильмов, а она приобщилась к игре в карты через Интернет. Теперь мы по большей части обсуждали тактику игры в покер зазнавшихся неудачников из телевизора и глубину глаз перекаченных даунов с цветных плакатов для зашуганных лодырей среднего школьного возраста. Я уже больше не предлагал посмотреть Тарковского.
…Но зато я предложил ей посмотреть порнофильм. И результат оказался самый неожиданный.
Это был вполне сносный, не запредельный порнофильм. Посмотрев его, Марина сказала одну из ключевых фраз в наших отношениях:
– Теперь я понимаю, почему мне всегда было приятно смотреть криминальные хроники, где рассказывают о найденных на дорогах убитых и растерзанных проститутках.
– Что-то я не понял, ― ответил я.
– Когда я это смотрела, мне хотелось их убить.
– За что?
– За то, что они шлюхи. Я понимаю мужчин, которые убивают шлюх.
– А как же мужчины, которые снимаются в порно?
– Нет, они ― это другое дело. Они мне нравятся.
– Поэтому ты и не хотела сниматься со мной на домашнее видео?
– Да, я не хочу быть как они, ― отвечала она.
– Но тебе же очень нравится, чтобы я обзывал тебя шлюхой во время секса, и ведёшь себя ты в эти моменты не лучше, чем они. Если это грязь, то тогда везде грязь, а если нет, тогда везде нет.
– Ну и что, что мне нравится…
– А что бы ты сделала, если бы в нашей постели была ещё одна женщина?
– Я бы её убила.
– За что?
– За то, что она женщина.
– А если бы был мужчина? ― продолжал допрашивать я.
– Это было бы интересно. Ты же знаешь, что у меня есть такая мечта.
Я подумал и сказал:
– Я раньше думал, что ты любишь мужчин и ненавидишь женщин. А теперь понимаю, что ты завидуешь мужчинам и хочешь быть как они, а женщины для тебя даже и не люди. Мне не верится, что ты сможешь любить какого-то мужчину больше, чем себя. А уж твоя любовь к женщине ― это вообще абсурд. Непонятно, как ты общаешься с мамой, и что ты будешь делать, если у тебя родится дочь…
– Если у меня родится дочь, я не захочу её видеть.
После такого разговора особенных вопросов больше не возникало. В человеке не было ни христианской морали прощения и терпения, ни гуманистической европейской морали терпимости к различиям, ни даже любопытственной морали учёных, морали познания нового и неизученного. Это была типичная мораль современной суки, которая, кроме себя, никого не видит. Плюсами этой девушки оставались только продолжающаяся самокритичность и пока ещё трезвый ум, позволявший оценивать положительное или отрицательное с достаточной точностью, пусть и по отношению к себе.
1.11.
Итак, она приехала с отдыха. И у меня был выбор, звонить ей или нет. Особых причин для звонка не было. Но почему-то мне захотелось испытать себя, как героя какого-то фильма. Что-то вроде этого: «Она ушла, а он силой убеждения и ещё кое-какими силами заставил её вернуться».
Я приготовился, всё хорошо продумал. Мы встретились в людном месте, там где бабушки выгуливают внуков и сплетничают о своих детях, читая друг другу нотации.
Был конец лета, поэтому большие деревья казались ещё больше, а страшные девушки ещё страшнее. Продуманные мною ходы сработали безотказно, девочка расплакалась, потом разоткровенничалась, а потом и возбудилась, чем я воспользовался, и мы снова оказались в моей квартире без одежды, а я в очередной раз услышал фразу: «я всё поняла, я так больше не сделаю». Страсть и волнение ожили в нас с новой силой, и ещё целых три месяца я не получал от неё «ударов подды́х».
Да, она всё больше сидела на сайтах знакомств, всё чаще она рассказывала о каких-то волнительных моментах в общении с посторонними мужчинами. Всё это были мелочи, но таких мелочей находилось великое множество. Каждый жест, каждый взгляд какого-нибудь прохожего или попутчика в трамвае обсуждался и оценивался ею помногу раз. Мы только и делали, что говорили о её внешности и о том, как воспринимают её окружающие. Она села на диету, стала носить накладные ресницы. Мои советы по её внешности уже выслушивались крайне критично. Совсем скоро, моя девочка из простой и милой барышни с томиком русской поэзии превратилась в броскую перемалёванную шлюху ― так она выглядела на мой субъективный взгляд.
Я боролся и с этой внешностью, и с её стремлением участвовать в азартных играх, и с постоянной её потребностью флиртовать с мужчинами. Мои аргументы и воспитательные примеры из жизни, ― все эти корректирующие модели поведения, ― были хороши. Но они не работали. Отчётливо было видно, что всё это рождается изнутри, что какая-то тёмная сила постоянно подпитывает её. Я борюсь, я побеждаю, но на утро следующего дня всё начинается сначала, новые аргументы тёмных сил появлялись быстро и неожиданно, как стаи собак из подворотни. Их снова приходилось разгонять.
Этот мой недостаток, эта моя увлекающаяся натура, портили отношения вконец. Я всё чаще звонил, что категорически запрещается в общении с девушками. Я становился занудным, мнительным и слишком внимательным. Мне казалось, что иначе поступать нельзя. Если я ослаблю прессинг, то уже через неделю последние милые черты этой девушки растворятся сами собой, и она окончательно превратится в невменяемого монстра. Честно сказать, было жалко тех огромных усилий, которые были потрачены в первый год наших отношений. Из совершенно неприспособленной к жизни девушки с какими-то абсурдными взглядами на жизнь, которая не умела себя вести и даже не так хорошо выглядела, удалось сделать совсем другое, что-то родное, и, казалось мне, светлое. И вот теперь, если я проиграю войну, не будет и человека, не будет и друга. Это моё понимание, что прожить достойную жизнь обычному человеку без поддержки какого-то сильного мудреца совершенно невозможно, заставляло меня относиться к ситуации более ответственно. Пока я прикрываю её своей энергией и мудростью, с ней ничего не случится. Значит надо бороться до конца.
Но дьявол живёт внутри нас. Если нет желания его победить самому, у других не будет возможностей тебя вылечить. Ситуация становилась всё хуже. Её постоянное виртуальное общение с идиотами, разросшееся желание нравиться всему миру, какие-то тщеславные прожекты в голове, которым посвящалось всё свободное время, ― всё это не оставляло поля для манёвра.
В один прекрасный момент, видимо наглядевшись каких-то пошлых фильмов про современную романтику, ей захотелось любви: цветов, которых я никогда не дарил, мужских соплей, которых у меня никогда не было, мужской стойки на коленях, щенячьего мужского взгляда и ощущения собственного превосходства над другими людьми.В течение недели её угораздило четыре раза встретиться с каким-то сомнительным парнишкой, с дворовой социализацией и неопределённой половой ориентацией. Естественно, он был самбисто-каратист с интеллектом телеграфного столба.
После серьёзного разговора, идея продолжения встреч у неё прошла, но пара седых волос у меня прибавилась. В очередной раз меня поразила скорость, с которой девчушка кинулась «во все тяжкие», какое-то необузданное неистовство, самозабвенное легкомыслие. После этой истории «моя мадам» сказала, что теперь у нас счёт один-один. Теперь у нас всё будет хорошо. То, что она целовалась с представителем очень далёкой и совершенно не русской Азии, сойдёт за то, что я занимался сексом с той самой Настей, раз я так сильно переживаю. После этого я дал ей посмотреть французский фильм про двух супругов, живущих свободной любовью. Но она сказала, что так не может, и что слишком хорошо ко мне относится, а следовательно, ладно она будет изменять мне́, но уж мне-то изменять ей никак нельзя. Удивившись такой логике, я перестал настаивать.
Все эти расставания и полурасставания постоянно приводили меня к мысли, что к любви она слишком легко относится. Да, этот человек в жизни не видел горя, нужды, поэтому, как и многие молодые девушки, ей казалось, что жизнь ещё впереди, а мир большой и прекрасный. Да, нездоровая семья и не самый лучший характер обострили в ней цинизм и легкомысленность, но всё равно я продолжал её не понимать. Полтора года такого давления с моей стороны ни к чему, по сути,не привели. Человек с каждым днём становился даже хуже того, кем был до встречи со мной. Получалось, что моя либеральная позиция, моя идея о грехе под стеклом проваливалась.
Я думал, что можно найти сильного человека с самостоятельной позицией, раз за разом показывать ему, что хорошо, а что плохо. Показывать это так, как показывают школьникам учебный фильм с перерывами на завтраки и развлечения. Думал, что наставник может создать искушённую личность без набития этой личностью «шишек» в жизни, с помощью одного своего авторитета и безупречности оценок всего вокруг. Но оказалось, что это не работало. И я не знал почему.
Казалось, что этот единичный пример может перечеркнуть идею всеобщего просветления и идеального мира, иногда это даже начинало пугать, но я отбрасывал эту мысль. Просто я уже понимал, что нельзя создать искушённого человека без искушения, а «блудного сына», нельзя вернуть, пока он не наделает ошибок и не испугается быть «съеденным» этой Вселенной. Авторитета одного, каким бы он ни был могучим и сильным, просто не хватает, чтобы воспитывать детей в этом мире закостеневших умов и убивающих традиций и пороков.
Да, я ещё боролся, но проект мой был обречён на неудачу. Моё первое впечатление не обмануло меня. Тяжёлую карму этой девочки нельзя было переделать собственными силами. Все зёрна, посеянные тёмными силами, проросли. Оставалось просто дождаться окончания истории.
1.12.
Как-то раз, обычным осенним днём, когда прозрачный воздух становится чуть прозрачнее, а серые цвета улиц и домов сливаются в одном общем порыве безысходности, встретились двое. Было прохладно, и если кто-то обратил на них внимание, то сразу бы понял, что одеты они не по погоде.
– Ну как там у вас жизнь? ― спросила девушка. ― Все уже в сборе?
– Да, всё нормально. Носятся, будто сумасшедшие. Другие замерли и ждут. Заждались уже.
– Да, тихо стало. Согласна. Здесь тоже особо не шумят. Иногда кажется, что они что-то чувствуют, ― и девушка засмеялась детским смехом.
Это было на главной пешеходной улице Саратова. Обычный пасмурный день. Веселящие звуки из громкоговорителей, нарочито весёлые подростки и грустящая молодежь. Парень сидел здесь же, на лавочке, рядом с девушкой, стараясь держаться с достоинством. Он немного сутулился, то и дело поглядывал на девушку восхищённым и стеснённым взглядом, но при этом говорил чисто, членораздельно и холодно. Одет он был в какой-то древнерусский балахон, и, хотя в данной обстановке это казалось немного театрально, двигался в этой одежде вполне гармонично и слаженно, было понятно, что это не бутафория. Девушка же была совершенно другая. Она была постарше своего спутника, сидела раскованно, постоянно меняя позы и ритм разговора, глаза и тело её играли огнём, ей то и дело было весело, но веселье её легко успевало переходить в серьёзность, когда это было нужно. Она постоянно сосала леденец на палочке, улыбалась и делала широкие жесты. Было видно, что ей интересно жить. Яркая красота девушки, идеальные пропорции и черты лица не давали бы успокоиться многим людям. А в данной обстановке она бы привлекла к себе внимание ещё больше, потому что сидела на лавочке проспекта совершенно голой.Грудь и плечи едва прикрывались длинными соломенно-рыжими волосами. Её тело как-то неестественно светилось золотистым цветом, так что часть тротуарных плит и сама лавочка была слегка подсвечена этим оттенком.
– Слушай, а ты всегда так ходишь? ― спросил парень.
– Раньше, нет. Хотя всё равно много чего просвечивалось. А сейчас, да. Это Он попросил. Когда мы встретились, Он сразу сказал, чтобы я всё сняла.
– Да, тебя бы нашим старцам показать, они бы стразу побледнели бы, ― засмеялся парень. ― И тебе это не мешает? ― В воздухе повисла тишина, и парень добавил:― Хотя с твоим уровнем ты, наверное, перед кем угодно можешь голышом бегать.
– Не переживай, я даже перед Ними только так хожу. Вот, волосами немножко прикрываюсь и всё, ― хихикнула девушка.
– А Он тебя ка́к называет?
– Обычно Рыжей Красавицей.
– Ты же не рыжая?
– А ему так нравится.
Оба помолчали какое-то время.
– Ну как Он живёт? ― спросил парень.
– Ничего, всё как обычно. Ему-то там иногда даже спокойнее, чем нам здесь.
– Да уж…
– Ну да, ― снова заулыбалась девушка и пососала конфетку. ― Недавно прилетали эти посмотреть.
– Все трое?
– Да. Ну так, пошалили немного и улетели. Моя помощь даже не понадобилась. Если честно, я даже не пойму, зачем я Ему. Хотя, может быть потому, что Ему так спокойнее.
– И что, больше никто не приходит?
– Не-а. Всё тихо. Остаётся только конфетки сосать. Вот хоть ты появился.
– А наши переживают страшно, «что там, как там?», извелись уже.
– Ты же знаешь правила, всё будет хорошо. Тебе ли, Проводнику, переживать? Главное, у вас все готовы? ― спросила девушка.
– Да, готовы.
– Ну вот и хорошо. Самой не верится, что всего полгода осталось.
– А почему мы тут сидим?
– Так ты же сам говорил, что хочешь на него посмотреть. Вот и повод как раз подходящий.
Подул холодный ноябрьский ветер, и люди стали повыше поднимать воротники и больше смотреть себе под ноги.
Девушка грациозно вертелась на скамейке и разглядывала прохожих, она положила одну свою ногу себе на бедро и стала играться рукой со своей голой пяткой, шевеля лапкой под какую-то неслышимую музыку.
– Куда это ты смотришь? ― спросила она.
Парень засмущался, но спокойно ответил:
– Знаешь, я представил, как ты своими розовыми лапками ходишь по этим грязным плиткам.
– Думаешь, не стала бы? Для Него ― с удовольствием. Хоть зимой. Хотя, конечно, я уже в деревянных башмаках находилась в своё время.
– Красивые они у тебя.
– Ты про ноги? ― девушка провела кончиком тонкого пальчика по всей своей ступне и взвизгнула от щекотки. ― Да, ему тоже нравится. Кстати, как раз из-за ног меня и сожгли.
– А утопили за что? ― спросил Проводник.
– Утопили совсем из-за другого, ― и девушка засмеялась. Потом помолчала и добавила: ― Ты же знаешь, как эти чудики к ведьмам и умным девушкам относятся.
– В их смысле к ведьмам?
– Нет, в нормальном смысле. Но зато на мне столько долгов накопилось, что даже из космоса было видно, представляешь?
– Да, но ты не одна такая, а выбрал Он тебя́.
– Ну вот, всё тебе расскажи, ― девушка причмокнула конфеткой, ― сам знаешь, без любви у него ничего не обходится.
– Знаю, о Земле уже из таких миров интересовались, что аж мурашки бегать начинают, всё удивляются нам.
Оба помолчали, глядя на прохожих.
– Это что, снег пошёл или изморось? ― спросил парень.
– Да, снег вроде бы, ― ответила Рыжая Красавица.
– Прямо как у нас на севере.
– Тут тоже снег бывает. Сейчас пройдёт.
– Странное место какое-то. Этого города ниоткуда не видно. Даже Верхние почти ничего не знают. А начал подлетать сюда, и комок к горлу подкатил.
– А вот и Он, ― перебила его девушка.
– Он нас не видит? ― испугался на секунду парень.
– Нет конечно, ― заулыбалась девушка. ― Нас никто не видит.
Лавируя между летящими навстречу прохожими, деревьями и фонарями, шёл молодой человек лет двадцати пяти. Он разговаривал с окосевшей от собственной пустоты девицей, пытался шутить и быть весёлым. В шуме пешеходной улицы это казалось вполне нормальным, будничным зрелищем.
– С кем это Он? ― спросил наш парень.
– С какой-то очередной дурой, ― ответила девушка.
– Зачем он это делает? Кошмар. Ты же видишь какая у неё энергия?!
– Да ладно тебе. Собирает потихонечку долги у Чёрных. Тут почти все такие. Разве у вас их нет?
– Но здесь же место силы. Тут один Чёрный десятерых сто́ит!
– Ничего, один Белый тоже. А Он их всех один перекрывает.
– Странно. Но ведь Он мог бы всех Белых поднимать ещё выше, а возится с какими-то ублюдками.
– Не забывай, Он никому ничего не должен и прекрасно знает, когда и что Ему делать. И потом, Ему нужна хорошая женщина, как человеку, ― добавила девушка и хихикнула. ― А ещё лучше несколько, ― теперь она уже засмеялась и несколько раз ловко перебрала ножками.
– Никогда не любил земную жизнь, ― сказал парень в полном опустошении. ― А ты тогда почему здесь, а не там?
– Он меня не пустил. Я Ему здесь нужна. Ты думаешь, я за Него не переживаю? Я бы с удовольствием родилась для Него. Ну ничего, для Него уже начали рождаться наши девочки, так что и без меня там скоро будет тепло. Через полгода начнётся Его время, и я буду меньше плакать.
– Ты плачешь?
– Конечно, плачу, я же Его люблю.
– Ты бы со своим уровнем сама могла планетой управлять, а плачешь за Него.
– Какая ещё планета?! Я за Него отдам всю себя и буду счастлива!
– Так он же не просит и не требует?
– Потому что Он меня тоже любит.
Двое замолчали. Люди продолжали ходить. Единственная свободная лавочка на проспекте продолжала оставаться свободной, и, по странному стечению обстоятельств, никто из прохожих на неё не претендовал.
– Слушай, ― сказал парень, ― а ведь ты возбудилась. Смотришь на Него каждый день, а увидела снова и возбудилась.
– Хватит тебе. Я же девушка, мне не удобно.
– А что хватит? Соски торчат, раскраснелась вся, глаза блестят так, как будто в них фонарями светят. Смотришь на тебя, как будто открытка глянцевая, как будто… Ладно, не буду говорить.
– А я не буду отрицать. Но и ты выглядишь так, будто порох изобрёл.
– Да, странно всё это. Всю жизнь на дудках играл, а теперь хочется драться и бороться. Смотри, ― добавил он, помолчав, ― радуга! Вон там, за большим зданием.
– Я вижу. Тут ещё и не такое бывает.
– Здесь, действительно, особое место.Наверное, я даже хотел бы здесь родиться. Знаешь, я когда собирался, наши старцы даже заволновались. Посмотришь, говорят, завидуем. Молодёжи-то нашей, конечно, всё равно, они не поняли ещё.
– Я привыкла уже.
– Ладно тебе, отвлекись, ещё на него насмотришься и о Нём надумаешься.
– Это конечно, ― девушка поджала под себя обе ноги, продолжая держать их руками и пытаясь подпрыгивать на месте. Она развеселилась и посмотрела на собеседника. ― Спрашивай, что хотел спросить.
– Может, я давно на Земле не был. Не знаю. Просто людишки здесь какие-то странные. Они совсем не знают, как жить. Ни поисков счастья, ни борьбы, ни смысла. Пора задумываться!
– Пора. А мы тут тогда зачем?
– А сами они, почему не понимают? Белых почти совсем не осталось, да и Чёрные все какие-то перекрашенные. Основы забыли, науку высмеяли, стадо какое-то.
– Это не стадо, это биомасса. Пусть едят и всё остальное. Я думала, ты меня о Нём спросишь. Не отвлекай от хороших мыслей.
– Знаю я твои мысли, хочешь дочку свою сюда к Нему отправить. И своих лучших воспитанниц. И ещё много чего.
Девушка рассмеялась.
– Ты что, забыл, что я девственница?! И дочки здесь не по родству.
– Я знаю, что ты девственница. Или ты думаешь, что можешь меня запутать как земного?
Девушка живо посмотрела на парня и добавила:
– Всё равно, всё решает Он. И всё уже давно решено. Люди пойдут к Нему. Он позовёт, и они пойдут. И не только люди. Ему вернут всё. Передай своим Верхним, чтобы открыли все каналы. Кого надо ― проведите без задержек. И пусть не подставляются, чтобы го́ловы не отлетали. Я понимаю, что они сами себе не враги, но всё-таки, пусть не зевают.
– Скажу, конечно, ― ответил Проводник.
– Он хочет, чтобы мы перешли на Новый круг спокойно, по безопасному пути. Если пойдём по краю, ― передавится слишком много всяких разных, и не только людей.
– Ты же знаешь, сейчас и наши, и Чёрные хотят крови, хотят, чтобы всё разорвало.
– Ну, тогда и мы подставляться не будем. Тем более, что тогда, кроме Него, вообще никого не останется, ― сказала Рыжая Красавица, улыбнувшись многозначительной улыбкой.
Парень снова посмотрел на оживлённую девушку. Его взгляд снова замер, а она снова это заметила.
– Можно дотронуться? ― спросил он, упорно разглядывая пальчики её ног.
– Нет конечно. Ты что, с ума сошёл?
– А зачем же ты голой ходишь, да ещё и лапками сверкаешь?
– Пора бы Вам знать, молодой человек, что ходить голой ― это большая привилегия. И её не так просто заслужить. Кстати, на Его свадьбе голыми будут только Его невесты. И большинство им позавидует, понимая что к чему.
– Я в курсе.
– А голыми могут быть только умные и красивые, а не дуры и страшные, как эти, которые мимо ходят, ― девушка снова хихикнула и сменила позу. ― А не нравится, замени мой образ и сиди спокойно, ― она повернула на него взгляд, не двигаясь головой.
– Нет, не буду стирать. Сиди так.
Оба ещё провели некоторое время вместе, разглядывая прохожих.
– Вообще, ― заговорила девушка, ― если вдуматься, кошма́р людей ждёт, да и у нас переполох не маленький.
– Знаешь, а мне не страшно. Все уже готовы. Будем ждать, ― ответил парень.
Прошло немного времени. Улицы города продолжали жить своей осенней жизнью. И вот уже какие-то люди, увидев свободную лавочку, с удовольствием сели на неё, удивляясь, как это им удалось найти свободное место.
1.13.
Наш герой продолжал искать себя в своей любовной истории, и историю любви в себе. И иногда это ему удавалось.
Когда он был помоложе, то часто задавался вопросом, любит ли он кого-нибудь или нет. Ему нравились необъяснимые эмоции, которые он внезапно начинал испытывать к некоторым девушкам, он писал стихи и песни, он мог не спать ночами, всё думая о ком-нибудь в розовом свете. Но не понимал, любит ли он. И вот теперь, казалось, понимание любви к нему окончательно пришло. Он понял, что почувствовать любовь до конца можно только через страх. И что любовь сама по себе ничего не стоит.
Первое время отношения между Марией и нашим героем складывались вполне рационально. Обмен мнениями о жизни и людях, обмен вкусами и пристрастиями, мудрыми советами и интересными наблюдениями. Наш герой не переставал удивляться, что его новая подруга постоянно старается за ним тянуться, заинтересованно спрашивала обо всём на свете, старалась подражать и быть внимательной. Даже её вопросы о том, как изменить внешность, чтобы быть привлекательнее, его не удивляли. Как выглядеть сексуальнее, как лучше заниматься сексом, чтобы получить больше удовольствия и меньше последствий, какие книжки лучше читать, чтобы совсем не отупеть, какие фильмы лучше смотреть, чтобы не потерять веру в любовь. Всё это с живым интересом обсуждалось и крайне быстро воплощалось в жизнь. Нашему герою действительно было интересно такое общение, потому что он чувствовал в нём своё участие, а не простое присутствие.
И чем больше был его интерес к ней, тем больше времени он тратил на общие дела. Если сначала они созванивались только чтобы назначить встречу, то потом могли созваниваться только для того, чтобы созвониться. И говорить часами. Волей или не волей, но он стал говорить о том, что делал в этот день и в день перед ним, она была в курсе его дел и спрашивала о них постоянно. Он отвечал, а потом начал интересоваться её жизнью. Та тоже отвечала, и теперь уже он знал о каждом её шаге лучше, чем она сама. Всё бы это не так сильно его волновало, но как-то однажды он отчётливо осознал, что без того, чтобы не узнать её дела и того, чем она занималась каждый из дней в году, ему становилось как-то некомфортно жить. Он звонил и узнавал, звонил и узнавал. Звонил, узнавал, что всё у неё и у них хорошо, успокаивался, но лишь до вечера следующего дня, когда снова собирался звонить.
Как только он переставал думать о других девушках, он начинал немедленно думать о ней, и как только он начинал думать о ней, то немедленно переставал думать о других девушках. Да, сначала она боялась его потерять и спрашивала о его жизни в подробностях, потом он, поняв, как приятно любящему человеку знать подробности жизни любимого, жизни любимого без посторонних людей, стал рассказывать о себе. И уже позже сам стал интересоваться самыми мельчайшими подробностями её жизни, оказавшись в той же самой зависимости от неё, как и она.
Этот страх развивал остроту чувств и одновременно постоянно угнетал. Страх, что можно в одну секунду безвозвратно потерять всё, что имел, заставлял со всё большими силами забрасывать в «топку любовных отношений» всё новые эмоции, силы, всё большее количество времени, всё меньшее количества разумных действий. Было ясно, что для возвращения разума, для возвращения спокойствия и рассудительности, кроме самой любви, нужно что-то ещё. Нужно было бы то, что позволяло бы перевести дух, какой-то помощник или союзник, например, такая её зависимость от него, которую она не могла бы убрать ни сама, ни при помощи другого. Он знал, что он достойный человек. Но женщины всегда любят по принципу «от противного», поэтому любой обдолбанный, вонючий и никчёмный гражданин всегда будет лучше необдолбанного и невонючего, едва только сложится подходящая ситуация.
И вернуть ситуацию на место будет нельзя. Потому что нельзя. Нельзя просто любить, как нельзя воевать голым. Нельзя не бояться любить без страховки, как нельзя ходить на одной ноге. Нельзя не ошибаться, потому что ты не выяснишь сути вещей. Но если ты ошибся, то тебе нужна будет помощь, средство спасения, второй шанс, ― всё что угодно, ― то, что даст возможность твоим рукам не дрожать, пока ты развязываешь очередной узел жизни.
Паруснику нужны вёсла, чтобы не погибнуть, когда стихнет ветер, простуженному, чтобы не умереть, нужно выздоравливать в тепле, альпинисту нужно снаряжение, а влюблённому, чтобы не потерять свою любимую, обязательно нужен «короткий поводок». Наш герой понял, как он ошибся, выбрав именно эту девушку для своих чувств. Ей не были нужны ни деньги, ни статус, ни жильё, ни привязанность, ни что бы то нибыло. Кроме самой любви ничего не было. Ни на секунду нельзя было успокоиться и терять темп отношений. Он воевал голым и голыми руками. Не за что было дёргать, чтобы остановить её случайно обезумевший мозг. Зная это с самого начала, он успокаивал себя тем, что просто не думал, что отношения с таким неудобным для любви человеком зайдут так далеко.
1.14.
Давным-давно один пожилой мужчина купил яблоню и посадил её перед окнами своего маленького домика. У этого человека жизнь была как у всех, трудная. Все люди в его селе жили трудно, и все люди в его стране жили трудно. Но мужчина не унывал. Каждый раз, когда наступали нелёгкие времена, он находил выход и продолжал жить дальше. Жена его умерла, дети разбежались кто куда. Его старые знакомые тоже пропали на войне или умерли с голоду или от эпидемий. Хозяйства у него особого не было, потому что всё, и не только у него, уже давно забрало и проело государство. Оставалось только жить и надеяться, что за тобой не придут и тебя не убьют представители очередной власти. Все люди в его стране ничего не делали, а только боялись, а если кто-то что-то делал, то боялся ещё сильнее.
И вот так он и жил, доживал свой век. Он посадил яблоню около оконцев своего домика и каждый день радовался, глядя на её зелёные листочки или молодые веточки. У него была яблоня, и он её любил. Мужчина был немного образо́ван и знал, как выращивать плодовые деревья. Он ухаживал за яблоней, поливал, подкармливал, обрезал её крону, чтобы она росла правильно и была красивой.
Как-то так получилось, что государство не рубило эту яблоню. Каждый раз, когда очередной уполномоченный по рубке яблонь намеревался срубить её и готовил для этого топор, власть в государстве менялась, появлялся другой уполномоченный, который первым делом использовал топор, чтобы порубить предыдущего уполномоченного и всех сочувствующих ему. Вторым делом он рубил тех, кого велело рубить государство в связи с очередной государственной необходимостью. Третьим делом он рубил тех, у кого хотел забрать деньги, дом, телегу или лошадь, угнать скотину, отобрать хлеб, увести чужую жену или невесту. И только потом, пятым или десятым делом, когда нужно рубить или по привычке, или потому что его очередному государству больше нечего было рубить, а рубить непременно было нужно, ― дело доходило до его яблони. Но тут снова менялось государство и уполномоченный. А яблоня всё росла и росла.
От соседей, которые тоже всем сердцем хотели срубить яблоню, мужчина тоже отбивался вполне успешно. С ними было проще. Немного физического насилия, немного колдовства, немного взяток уполномоченному, и всё становилось хорошо.
Яблоня зацвела, потом ещё. Сначала были только цветы и молодая листва, которые, особенно по весне, радовали всю округу. Но потом появились первые яблоки, одно из которых так и не украли, которое не было съедено червяками и вызрело до конца.
Время шло, яблок становилось всё больше, уже почти треть из них доставались именно пожилому мужчине, и он стал есть их всё больше, а иногда и продавать или заготавливать на зиму.
В это время в его стране опять наступил голод, и он знал, что выжил и не потерял много здоровья во время голода только потому, что под его окном растёт его яблоня. Он уже не ходил на работу, а жил тем, что мастерил что-то в своём маленьком домике, ремонтировал какие-то вещи, которые приносили ему сельчане, да ещё и продавал яблоки, если был год урожая.
Жизнь становилась всё хуже, и не потому что мужчина был стар, а потому что просто наступило такое время в его стране. Люди голодали, уходили в города и исчезали там. Было снова плохо всем, кроме уполномоченных и помощников уполномоченных.
Раньше, когда яблоня была маленькая, мужчина поливал её и приговаривал: «Видишь, как сухо и жарко, что бы ты без меня делала?» Весной, когда он обрезал её крону, он говорил: «Ничего, родная, может тебе и будет больно, но ты у меня будешь здоровая и красивая». Теперь же он ничего не говорил. Только молил каждое утро, чтобы земля оставила ему это дерево.
И вот однажды яблоня заболела. Весь год на ней были маленькие листочки неестественного цвета, совсем не было цветов и яблок, она облетела раньше времени и всю зиму грустно и молча стояла у окна его маленького домика с маленькими оконцами. Год был очень трудный. Люди продолжали голодать и умирать. Мужчина весь год болел и сильно постарел. Он постоянно боролся за жизнь и всё время думал о том, переживёт ли эту зиму его яблоня, распустится ли, зацветёт ли. И ещё он часто ругал себя за то, что, возможно, не так за ней ухаживал, или, может быть, когда-то плохо о ней говорил. Мужчина только и делал, что за что-то себя ругал и всё время боялся.
И вот однажды весной, когда ему было совсем плохо, он вышел из своего маленького домика. Была ночь, и было очень холодно. Он встал около яблони, одинокий и грустный, и долго молчал. Подул ветел, и пошёл последний мартовский снег. Старик с небритой седой бородой, без шапки, с растрёпанными волосами стоял у огромной яблони и плакал. Через какое-то время он подошёл к стволу дерева, глубоко проваливаясь в подтаявшем снегу. Он плакал, потом повалился на колени и заговорил с яблоней: «Прости меня, маленькая, не бросай! У меня больше никого нет! Проси у меня что хочешь, только не умирай! Не оставляй меня здесь одного в этом мире! Прости! Прости! Прости!»
Старик продолжал стоять на коленях, в промокших от талого снега штанах. Он обнимал ствол яблони, как живого человека, и продолжал что-то бормотать, но всё тише и неразборчивее. Со стороны можно было услышать только одно слово, «прости».
Наступившая весна была дружной. Забулькала вода, побежали ручьи, зазеленела молодая травка. Старик считал каждый день. И, наконец, пришло время распускаться яблоням. Он вышел на улицу и подошёл поближе. Зрение его было уже не тем, что в молодости, и сейчас, ранним утром, он видел ещё хуже. Он подошёл к дереву и взял в руки крайнюю веточку. Погладил её и почувствовал, а потом и увидел маленькие, нарождающиеся листочки. Он трогал каждую веточку, стирал слёзы со щёк и снова трогал и трогал, трогал и трогал своё любимое дерево.
В этот год было всего десять цветочков и три яблока, но на следующий год их было огромное количество. Люди, как и прежде, жили плохо или ещё хуже, а старик продолжал мастерить в своём домике разную домашнюю утварь и жить своей жизнью. Яблоня его не бросила. Она была с ним. А ещё в тот год он продал часть своих вещей, чтобы купить себе новый саженец. И теперь у его маленького домика с маленькими оконцами зеленела и радовала белый свет молодая груша.
1.15.
Наш герой тоже любил деревья, а они любили его.Он любил выращивать лимоны в горшках, и первоцветы в саду, и вообще любил растения. Может потому, что они не имели возможности убежать, как двуногие и четвероногие, а может быть потому, что растения умеют быть благодарными.
Как-то зимой, во время поездки домой по холодным и неосвещённым улицам города, Маша заявила нашему герою:
– Мне неудобно, что ты мне столько отдаёшь, а я тебе не могу подарить дажеобычного удовольствия, столько, сколько ты хочешь.
Мастер немного подумал и спросил:
– Тебе неудобно, что я тебе отдаю больше, чем ты мне? Тебя мучает совесть или ты чего-то боишься?
– Наверное и то, и другое.
– Раз ты спросила, значит ты испытываешь дискомфорт с которым нельзя смириться.
Зимние нечищеные улицы проносились в свете автомобильных фар как-то особенно быстро. В машине было тепло и уютно, только шум мотора иногда проникал в обременённое сознание. Ещё немного помолчав, наш герой продолжил:
– Знаешь, из таких дел есть только два выхода. Либо ты будешь получать меньше, чтобы уравнять отношения… Ты готова к этому?
– Нет, я не готова. Я очень счастлива.
– А второй вариант ― это освобождение от стереотипов. Я говорю о том, чтобы меня делала счастливым не только ты одна. И тогда мы снова уравняемся.
– Нет, я так не могу.
– Но ты же спросила меня именно потому, что чувствуешь меня не таким счастливым, как ты?
– Да. Но мне кажется, что тебе нужна другая, которая лучше меня, а не ещё одна.
– Откуда тебе знать, что мне лучше? Ты же знаешь, как я критично отношусь к женщинам. И потом, я не хочу делать счастливыми посторонних.
– Я бы хотела что-нибудь ещё сделать для тебя. А не это.
– Ты же знаешь, что мне в жизни мало что нужно. Я живу не для себя. И я уверен, что если бы в тебе было побольше уважения к себе, а не зависти и страха, то и для меня ты бы делала намного больше.
– Нет, я не могу.
– Ты думаешь, я не знаю, что ты себя ненавидишь?
– Это знаешь только ты один.
– Ладно, будем считать, что в нашем неравенстве нет никаких проблем, ― сказал наш герой, и больше к этой теме не возвращался.
Прошло ещё где-то два месяца, и возник новый разговор, на этот раз в квартире нашего героя. Мария пыталась убедить его, что девушка, с которой он встречался, была хорошей. На что он отвечал:
– Именно потому, что хороших девушек в двадцать первом веке практически нет, так скучно и так трудно жить на свете нормальным мужчинам.
– Нет, она была хорошая.
– Как твой самбист-олигофрен? ― спросил он.
– Зачем ты спрашиваешь? Он мне не был нужен.
–Тогда зачем ты с ним встречалась? Зачем носилась на свидания как одержимая?
– Мне было интересно. Ты не представляешь, какие у него были щенячьи глазки, когда я сказала ему, что у нас всё кончено.
– И теперь ты хочешь это повторить?
– Да. Я буду худеть, я буду краситься ещё больше, буду бегать на стадионе, сделаю себе операции, только чтобы все сходили от меня с ума.
– А потом бросать?
– Да.
– Да, похоже, тут гораздо больше работы для психоаналитика, чем я предполагал раньше. Утверждаться за счёт других и за счёт эксплуатации своей внешности ― это поступок маленького человека.
– Ну и пусть. Я им всем покажу!
– Что-то я не доглядел. А не пойму почему. Но ты же раньше такой не была? Ты уже не боишься меня потерять? ― спросил мастер.
Мария молчала. Наш герой посмотрел на неё внимательно и тихо добавил:
– Просто в твоей жизни никогда не происходило ничего по настоящему сложного. Ты не боролась за жизнь по-настоящему, одна борьба с иллюзиями.
– Нет! Нет! ― вспыхнула Мария. ― Это у меня-то не было?! Я же рассказывала!
– Рассказывала, знаю. Поэтому я тебе такое и говорю. Хотя это и так видно, даже без твоих рассказов. Все твои выходы из сложностей ― это не твои победы, а стечение обстоятельств. А значит ты просто не знаешь цену этих сложностей.
Прошло время. Казалось, отношения между двумя людьми снова наладились. Двое жили интересами одной стороны, он играл в покер в Интернете вместе с ней. Она постоянно интересовалась вопросом «как лучше выглядеть, чтобы привлекать больше мужчин». Он знал, что такая заинтересованность идёт на грани с болезнью, но привычка быть открытым миру не давала проявлять хитрость и молчать. Мария всё чаще хвалилась, что на неё стали всё больше обращать внимания самые разные мужчины, рассказывала, кто и сколько раз подходил к ней знакомиться, эти ежедневные и откровенные отчёты успокаивали его, но он понимал, что начинает поддаваться влиянию этой игры. Весна была ещё не скоро, поэтому свою игру он вести не мог. К тому же он был крайне занят, и одна за одной на него наваливались бытовые и финансовые сложности. Кроме ежедневных разговоров по телефону и сверхбурного и разнообразного секса раз в неделю почти ничего и не оставалось. Мария общалась со всё бо́льшим количеством людей, а мастер рассчитывал на то, что для самодостаточного и сформировавшегося человека открытый мир не представляет опасности. Одним словом, любимое занятие нашего героя ― искушение собственной слабостью ― процветало.
Неизвестно, почему большинство людей воспринимают чужую слабость как сигнал к бездумным действиям, но они всегда на это попадаются. Попалась и Мария. Очередной сдегенерированный и перекаченный боксёро-каратист появился на горизонте. Когда люди видят подобное чудо, им становится как-то грустно и тревожно за ещё не родившихся детей. Ещё два-три поколения рождённых таким женским выбором людей, и шиномонтажникам и посудомойкам придётся выдавать университетский диплом после пяти или семи лет обучения, причём ежегодно обязательно проводить проверку их квалификации и профессионально пригодности. Иначе они будут делать своё дело исключительно наперекосяк. Но история, надо надеяться, этого всё-таки не допустит.
Но пока никто не может составить конкуренцию дебилам, кроме самих дебилов. Женщины это понимают, поэтому любят их самозабвенно. Наш герой, зная такую непреложную истину, даже и не стал бороться. Любовь у него прошла не сразу, но прошла. Потому что надо было двигаться дальше.
1.16.
Был год номер двадцать десять. В этом году на весь мир навалилась такая зима, о которой этот самый мир не помнил уже два столетия. В Саратове не было каких-то особых морозов, но каждый день, как никогда, шёл снег, и каждый день, как никогда, снег шёл с особенным упорством и силой. Зима была длинной. Ещё с самого начала холодного сезона весь город постоянно болел различными респираторными инфекциями, и к его концу сил переживать зиму дальше и любить её «всем сердцем» не было практически ни у кого.
Ближе к последним числам марта наш герой и его мать поехали на машине делать покупки, потому что дальше сидеть на одном месте и не шевелиться было уже невозможно. И в этот день, «естественно», пошёл такой снег, которого даже этой зимой редко можно было заметить.
Город был наполовину пустой. На оживлённом проспекте, где всегда много машин и людей, где на каждом перекрёстке всегда столпотворение, всего этого в этот раз было чуть меньше. Наш герой уже много лет водил машину аккуратно, потому что знал, что такое водить с риском и что такое риск на зимней дороге. И вот, после долгих и нервных попыток найти то, что они хотели купить, он никак среди сугробов и торосов не мог разглядеть поворот дороги, куда можно было бы свернуть, чтобы очутиться в очередном полукривом магазине электроники.
Он увидел поворот. И чуть сильнее нажал на тормоз в управлении машиной, и едва он это сделал, как автомобиль рванул с места, ― его развернуло так, что он оказался на полосе встречного движения. И только наш герой попытался выровнять его, автомобиль занесло уже в другую сторону. В одну секунду перелетев через все полосы встречного движения, увидев, что на перекрёстке никого нет, он заблокировал колёса, чтобы юзом врезаться в огромный сугроб боком машины и наконец-то остановиться.
– Да, пятнадцать лет вожу машину, а таких полётов у меня ещё не было. Ты как?
– Нормально, ― ответила Его мама.
– Нормально? Ты не испугалась?
– Да нет.
– Чудеса какие-то. Так летать, да ещё и на ровном месте. Ты точно не ушиблась?
– Нет, всё хорошо.
– Тогда я лучше сразу отсюда уеду. Выезжать будем через другой перекрёсток, ― сказал наш герой, а сам всё думал: «Как же это так, в таком месте я никогда не видел, чтобы не было встречных машин, или машиныне стояли бы в ожидании проезда других».
Снега становилось всё больше. Он наметал так, что в нём растворялись даже силуэты надоедливых столбов вдоль дорог. Давненько в этих местах мокрый снег не шёл во время мороза. На одной из электрических опор сидел некто в чёрном плаще. Снег скатывался с его одежды так же легко, как масло с горячей сковородки. На другом столбе, напротив, сидел ещё кто-то в белой одежде. На него снег вообще не попадал, а пролетал сквозь. Между ними было около двадцати метров.
– Ну вы и изобретатели! ― сказал Белый. ― Такой погоды ещё наверное лет двадцать не будет?
Чёрный молчал.
– И то, что он в другой день поехать не мог, и что десять лет назад ему бракованную резину продали… Тоже знали? ―Белый ещё немного помолчал и добавил:― Всё вы, нахрен, знаете! Надоели уже!Делать вам что ли больше нечего?
– А вот ты-то здесь зачем? ― наконец ответил Чёрный. ― Не было бы тебя, я бы стал одним из лучших. А если бы повезло, то и больше.
– Вот ты дурной, ― заулыбался Белый. ―У тебя мелкие грандиозные помыслы, а это ведь Он. Ты хоть понимаешь, дебил, что мне тут просто на́до быть, а тебе совсем не обязательно.
– Это ты дебил. Расчистить дорогу от машин тут за тридцать лет никому не удавалось.
– Ну, это ты зря. Я просто подвалил ещё немного вашего же дерьма, и вы же и обделались. Сне́г я имею в виду. Так что ваши «зайцы» никак бы не успели, ― добавил Белый после некоторой паузы.
Чёрный улыбнулся и покачал головой. Двое ещё какое-то время поглядели друг на друга, а потом исчезли. Шёл снег.Была середина дня. Машины ездили. Люди бегали. Ничего необычного.
1.17.
В это время на Марсе была хорошая погода. Красная планета, как всегда, жила своей жизнью, жизнью солнца, жары, холода, ветров, мистики и тишины. На освещённой стороне, под огромным валуном на песчано-каменном склоне сидели двое.
Был марсианский вечер. Человек в блестящем серебристом комбинезоне сидел на камне и о чём-то думал. Его собеседница, подбоченясь, лежала на само́м склоне, спортивными ботинками игриво разгребая марсианский грунт и пытаясь нарисовать на мелких камнях что-то похожее на дугу.
– И что, тебе здесь нра́вится? ― спросил он.
– А что, здесь хорошо. Смотри, какая Земля отсюда красивая.
– Так её же почти не видно.
– Ну, вот и хорошо. Зато здесь загар коричневый. И вообще, это, в каком-то смысле, Его планета. И тихо здесь.
– И облаков нет.
– Ну да. И облаков нет, ― улыбнулась собеседница.
– А местные не расстроятся? ― спросил Серебристый.
– Ничего, переживут, ― ответила Рыжая Красавица.
Двое помолчали, посмотрели в оранжево-красную даль, потом мужчина вздохнул, видимо о чем-то снова задумавшись, и спросил:
– Ну как там, на Земле, у вас дела-то?
– Всё по-старому. Народ тупеет день ото дня. По прежнему стремительно морально разлагается. Мне кажется, что ещё немного, и он окончательно превратиться в навозную жижу, ― девушка вздохнула. Над склоном пронёсся лёгкий ветерок. ― И по прежнему практически никто не хочет быть счастливым. Упорно!
– Что, все эти миллиарды снова превращаются в обезьян?
– Ну, как-то примерно так, ― со смехом произнесла девушка.
– И что, Он до сих пор верит, что им можно как-то помочь?
– Нет конечно, он ни во что не верит. И я не верю. Никто не верит. Он просто знает, что так будет. Не знал бы, не начинал всей этой истории.
– И что, и даже местные Большие ему не помогают?
– А кто ему поможет? Их на всю Землю двадцать человек. У каждого свои дела.
– Но в Саратове есть же ещё один. Получается, что их уже двое?
– Как-то даже смешно Его называть просто Большим, ― улыбнулась девушка.
– Да уж, я Ему не завидую. Столько лет ждать, чтобы увидеть такое разорение, ― сказал мужчина в серебристом комбинезоне и посмотрел далеко-далеко в небо.
– Да ладно тебе, Боги с самого начала знали, что́ произойдет сейчас. Они тоже ждут и тоже надеются, как и мы, что мир не пойдёт прахом.
Оба ещё помолчали. Девушка снова легла на бок, подперев голову рукой.
– Слушай, скажи мне, ― начал мужчина, ― ты на лобке волосы бреешь или они у тебя там просто не растут?
– Не растут. Они нигде не растут.
– А зачем?
– Я так хочу. Я же дух, я могу всё. Может же девушка иметь слабости.
– А румянец зачем постоянный?
– Потому, что так интереснее, и Ему так нравиться. И я это знаю, и Он знает, что я это знаю. Поэтому и делаю.
– Сумасшедшая ты какая-то. Могла бы быть обычным приведением в форме облака. Я же вижу, что ты даже немного вспотела от здешнего солнца, и вижу, что острые камешки впиваются в твою кожу. Возможно, даже тебе от этого больно. Тебе больно?
– Ну, немножко больно.
– И вот, голая ты всё время. Как старцы тебе это разрешают?
– Ну, я же не спрашиваю тебя, почему ты в серебристом комбинезоне всё время?
– Так это и так понятно. Потому что я Серебристый.
– А я Золотая, а ещё и Рыжая. Мне можно ничего не одевать. И ещё много чего можно.
– А Он какой? Он же из ваших?
Девушка промолчала.
– Так переходи к нашим, ты бы у нас прижилась, ― сказал он.
– Ты сюда прилетел глупые предложения делать? ― спросила она.
– Да ладно, у нас там скука смертная. Все только и делают, что ждут. А тут такая красавица рядом, ― улыбнулся мужчина.
– Вот вы заладили, красавица, красавица. Я смущаюсь! ― она плавно поправила волосы рукой, улыбнулась, и щеки девушки залились краской.
Оба ещё немного помолчали, поглядели в даль, и девушка снова заговорила, снова сделавшись крайне серьёзной:
– Ладно, чего попусту говорить. О главном. Ты скажи своим, чтобы ничего не затевали. Ну там, эксперименты разные. Процессы лучше остановить, чтобы не сдуло никого. Каналы должны быть открытыми и без беготни. А то он может ненароком передавить кого из ваших. А так они спокойно увернуться смогут.
– Откроем. Остановим. Мы уже и так всё остановили. Да и наших там всего-то двести человек. Думаю, им не достанется.
– Что-то вас совсем мало.
– Да, мало. А что, он нас приглашает после всего снова на Землю?
– Он всех приглашает. Но ты же знаешь Его условия. Золотые всегда выше, и за нами последнее слово.
– Страхуется?
– А вот ты сходи, отруби все головы дьяволу, а потом и говори. Или ты будешь играть в благородство с огнём?
– Да нет. Я понимаю, ― мужчина тоже сделался очень серьёзным. ― Интересная всё-таки у него мысль. Отрубать головы по одной, не торопясь. Шестьсот шестьдесят семь, и по одной…
– Это конечная цифра. Не так уж это и долго. Лет за двадцать управится. Кстати, их будет шестьсот шестьдесят шесть, ― поправила его Рыжая.
– Зверь наверное уже с ума сходит.
– А то. Пять голов уже отрублено, а ещё ничего толком и не начиналось.
– Да-а, ― протянул мужчина. ― Прямо и не верится, что мы не по кругу пойдём, а вверх. Ему же все мешают. Там же болото, там же дерьмо сплошное.
– Не волнуйся, болота тоже высыхают, а дерьмо превращается в удобрения, ― снова заулыбалась девушка, сверкнула отразившимся в глазах марсианским небом, и сморщила носик с веснушками. ― Не волнуйся, он не торопится.
– Да уж, не волнуйся. Миллиарды заблудших душ и ещё большее количество озлобленных ду́хов. Как бы не разорвало там всё в клочья.
– Боишься, что все придут за своими долгами в один день?
– Даже не знаю.
– А ты не бойся. Как будет, так и будет.
– Да-а, ― выдохнул Серебристый. Потом помолчал и добавил: ― А что мы всё-таки тут сидим? На какой-то горе, под каким-то камнем?
– А это сейчас увидишь.
Вдруг с самой вершины горы, на отдалении, сорвался небольшой камешек и покатился вниз. Он набирал скорость, захватывал всё новые массы камней и пыли и летел прямо на двух разговаривавших. Мужчина в серебристом комбинезоне увидел это, но сразу понял, что кусок скалы, под которым они сидели, укроет двоих от марсианского горного обвала. Обоих говоривших с грохотом и скрежетом накрыла волна грунта, но только мелкая ржавая пыль спустилась им на головы.
– С ума сойти! ― восторгался мужчина. ― Тут же такое раз в сто лет бывает. А ты знала?
– Ну, не раз в сто лет, но редко. А что зря сюда летать? А так, повеселились, как в детстве.
– Ну да. Только в детстве на твоей розовой попке осталась бы гора грязи и твой суровый папаша, выпорол бы тебя крапивой. А сейчас ты чистая. Чище, чем была.
– Ну, ты тоже не замарался. Всё-таки духом тоже быть неплохо, ― улыбнулась девушка.
– Ага, ― подтвердил мужчина и добавил с иронией: ― А ещё лучше быть духом из Больших.
– Ну, не без этого, ― засмеялась девушка, оглядела себя, подмигнула мужчине и добавила: ― Ладно, вашим привет!Про уговор не забудь. Пока!
– Пока!
1.18.
Год двадцать ноль восемь. Поздняя осень. Белые листья кружатся над Белым городом. Иногда идёт мелкий дождь, но бывает, что через разлом облаков к земле пробивается золотистый свет всё ещё тёплого южного солнца. В это время года у людей не случается тревожных ожиданий или внезапно возникших забот. Люди просто живут свои дни, а иногда стеснительно надеются на что-то.
Мужчина шёл по мокрым неровным тротуарам с мелкими лужицами, лицо его было растеряно, вероятно, несколько дней он только и делал, что о чём-то думал.Все последние месяцы он плохо спал, плохо ел, и всё в его жизни было плохо. Это он понимал крайне отчётливо, ему казалось, что этот негатив он мог потрогать руками и даже с ним разговаривать.
В прошлом блестящий артист, любимец публики, любимец женщин и почти герой своего времени ― этот человек ныне пребывал в забвении и нищете. Десять лет назад, когда ему было в районе сорока пяти лет от роду, о нём знали лучшие люди города. Он пользовался уважением и почётом, любимая жена любила его, любимые дети только и делали, что радовали его. Работа давала столько душевных сил, что этот человек совсем не чувствовал, что уставал. Он только радовался и радовался.
– Знаешь, ― как-то раз сказал он жене, ― мы с тобой самые счастливые люди. Мы пережили такие трудные годы. Я наконец-то счастлив.
Иногда мужчину могли спросить дома или на работе: «Как тебе удаётся всё это время и в жизни добиваться успехов, и не идти по головам? Как ты умеешь находить себя в трудных ситуациях и не обозлиться на эту жизнь?» А он отвечал: «Это очень просто. Нужно иметь чистую душу и верить в бога».
И так оно и было. Он имел чистую душу. Ежедневно он молился, соблюдал обряды и заветы, не был чрезмерным в своих желаниях, не имел страстей, любил ближних, не брал чужого, делился своим с нуждающимися, не завидовал, был законопослушен и смиренен. И жизнь благодарила его за это. Он не испытывал нужду и был нужен людям.
И вот однажды вечером, когда он в очередной раз неистово славил бога, он подумал: «Как же наш бог велик! Никто не сможет сравниться с ним, даже если отдаст все силы. Какое счастье постичь эту истину и быть верующим».
Он лёг спать. Спокойствие и умиротворение растекалось по его телу. Душа была полна счастья. Хотелось делать великие дела и думать только о боге.
Время шло. Прошёл год или около того. Мужчина стал замечать, что его стало подводить здоровье. Не проходящий насморк и головные боли не давали ему покоя и мешали работать. Он плохо спал и был слегка растерян. Как-то раз во время спектакля какой-то восьмой помощник не пойми кого сказал ему, что он переигрывает, что нашему зрителю нужно побольше пошлятины, а он играет как любитель.
Старший сын его, недавно ушедший в армию стал писать домой, что там над ним издеваются и офицеры, и обычные солдаты. И мужчина, и его жена постоянно обсуждали эту тему, стали часто ругаться по пустякам и упрекать друг друга, что не пошли на обман государства, астали строить из себя просветлённых мегапатриотов. Ещё через какое-то время их сына так сильно избили в армии, что комиссовали оттуда. Сын получил инвалидность и начал пить. Он почти не появлялся дома, а приходил только тогда, когда пропитая пенсия кончалась или когда очередные собутыльники в порыве «святого гнева» пытались проломить друг другу голову.
Теперь мужчина радовался только своей дочке. Эта шестнадцатилетняя красавица всю жизнь его радовала. Была скромна, интересна, постоянно подавала пример. Отец радовался всегда, когда её видел. Но как-то раз дочка не пришла домой. Розыски ни к чему не привели. Милиция «сбилась с ног в поисках», поэтому дочку удалось найти только спустя неделю в каком-то притоне наркоманов в совершенно невменяемом состоянии. После того, как её откачали и расспросили, выяснилось, что она беременна от какого-то другого наркомана, проведённые анализы выявили кучу венерических заболеваний, поэтому последовавший выкидыш «не заставил себя ждать». Но, на удивление родителей, дочка сразу же попала в новую историю, теперь уже с криминалом, поэтому на выявившиеся старые подробности её жизни можно было не обращать внимания.
Мужчина продолжал стараться жить по-прежнему изо всех сил. Но получалось плохо. На работе дело шло всё хуже. Частые больничные и отгулы усиливали косые взгляды. Он терял спектакли, режиссёр и ассистенты смотрели на него всё более негативно. Здоровье тоже не радовало. Выяснилось, что у него не всё в порядке с сердцем, а нос готов был «отвалиться» в любую минуту.
Кто-то из семейных постоянно воровал деньги из дома. Когда пришло время платить по кредиту, денег не оказалось. Домашний скандал не был бы таким страшным, если бы благоверная жена не заявила, что он, её муж, ― никто иной, как неудачник и идиот. Следующие скандалы по той же или иным причинам не улучшали обстановку в доме.
Как-то раз, когда казалось, что вот-вот всё хоть как-то наладится, на работе ему заявили, что в ближайшее время новых спектаклей ему не дадут, и что, по-хорошему, ему пора присматривать новое место или вообще ехать в другой город. Слегка выпивший, он пришёл домой, где увидел, что жена без его ведома распродаёт мебель. Каково же было его изумление, когда выяснилось, что она это делает не для того, чтобы расплатиться по долгам или заплатить за уголовные проделки дочери, а для того чтобы поехать отдохнуть неизвестно с кем неизвестно куда. Очередной скандал не добавил оптимизма и не уменьшил градус потребляемых мужчиной алкогольных напитков. Как-то раз он пошёл по своим делам на целый день. А вернувшись обнаружил, что замки на дверях его квартиры были заменены. Он проследил за тем, кто же теперь живёт в его доме, и выяснил, путём подглядывания за человеком выносившим мусор, что теперь на его кровати спит человек «не совсем российский гражданин» с явно криминальным прошлым.
Следующий год мужчина провёл за разводом с женой и отвоёвыванием хотя бы части собственной квартиры. Квартира была его, но по законам и обычаям той страны, где он жил, в лучшем случае он мог претендовать на четверть. За время борьбы за квартиру ему несколько раз ломали рёбра, один раз чуть не убили, но каким-то чудом он спасся. Теперь он был счастлив тому, что ему удалось купить комнату в коммунальной квартире на окраине города и хотя бы иногда спать при выключенном свете.
За прошедший год сын его спился окончательно и находился в неизвестном месте. Дочь всё-таки не удалось спасти от уголовного суда даже при помощи гражданина,жившего раньше «совсем не в России», имевшего связи в суде. Оказалось, что потерпевшие тоже имели связи в суде. Поэтому заболевшая спидом наркоманка-дочь теперь была хоть и на месте, но довольно далеко. Бывшая жена мужчины давно продала все его книги и коллекцию старинных монет. И теперь ему только оставалось безвольно бродить по городу, пить некачественный самогон в своей маленькой комнатке и смотреть старый обшарпанный телевизор, который показывал всего два телевизионных канала.
Денег было мало. Мужчина подрабатывал грузчиком в соседних магазинах, а когда не было работы или тоска уж совсем невыносимо брала за горло, ― безвольно бродил по городу, разглядывая стеклянным взглядом дорогие витрины и молчаливые дома.
И вот, как-то раз, в ничем не примечательный осенний день, он шёл по мокрым тротуарам и мелким колдобинам и думал о смысле жизни.
Деревья, дома, машины, улицы, асфальт, городские птицы, серые люди ― движение, как в уснувшем калейдоскопе. Только мелкий дождь и свежий воздух радовали израненную душу и уже достаточно больное тело. Мужчина сел на какой-то грязный бордюр и обнял голову руками. Ему очень хотелось заплакать, но почти ничего не получалось. Какая-то натужная грусть всё время давила изнутри. Он сидел молча и качал головой вместе с руками.
– Что, братец, грустно? ― услышал он чей-то голос.
Мужчина поднял голову и увидел, что неподалёку от него какой-то бомж роется в мусорном баке. Медленно копаясь и приглядываясь к содержимому контейнера, тот время от времени посматривал на него.
– Не гонись, ― продолжил бомж, ― лучше всё равно не будет.
Бомж планомерно пролазил по всем шести ящикам, что-то положил в свою сумку и сел рядом.
– Зато погода хорошая, ― снова сказал бомж.
– Погода хорошая, а жизнь ― говно, ― ответил молодой мужчина.
– Не́ жили богато ― нехер начинать, ― ответил бомж и полез копаться в своей сумке.
– Да-а, ― протянул мужчина. ― Это точно. Хотя хотелось бы просто жи́ть.
– А что мешает? Вот мне уже ничего не мешает. Вот раньше. Был я технологом на большом заводе. Зависело от меня много, а теперь тишина, покой. Так даже лучше.
– А чем лучше-то?
– Кто его знает, ― ответил бомж. ― Ну, вот смотри. Жил я хорошо. Делал своё дело. Не мешал другим. Платил государству дань, любил жену, пил по партийным праздникам. А теперь жена умерла, с работы выгнали, сын женился на прошмандовке. С квартиры она меня выкинула, потом, правда, и его, дурака, тоже, ― бомж засмеялся. ― Теперь хожу здесь, копаюсь в мусорке. Счастья навалом.
– А почему?
– А потому, что я ни от каких мудаков не завишу. В том числе и от бога. Дальше падать некуда. Шоколад!
– А почему ты так говоришь про бога?
– Ну сам посуди. Работал я хорошо. И вот однажды приходит ко мне владелец завода и говорит, что надо сделать ещё три процента из того, что есть. Я говорю, что нельзя, что может линия накрыться. А он говорит, что давай, а то уволю. И я дал. Но как раз в это время нам материал пришёл качества чуть хуже, чем обычно. Мы поднажали, и как раз в это время у нас подстанция полетела. Когда дерьмо разгребли, ―меня под суд. Копались-копались ― вроде бы разобрались. Кто виноват? Я́ виноват. Работяги кинулись ― я оказался сволочью. А мой начальник, «естественно», ― честный собственник. Суд да дело ― всё пошло через задницу. Квартиры нет. Ни хрена́ нет. Зато мусора на нашей планете-е, ― протянул бомж, ― хоть жопой жуй. Не пропаду.
– А сейчас что? ― спросил мужчина.
– С кем? ― спросил бомж.
– С заводом.
– А-а. Стоит давно. Все потроха выпотрошили. Работает только охрана.
– Не пойму я всё равно, ― в горечи сказал мужчина, ― ну вот послушай…
И он рассказал свою историю.
– Да-а, ― протянул бомж, когда дослушал историю до конца. ― Не весело.
– Я одного не пойму, ― перебил его мужчина, ― я же всегда молился, изо всех сил верил. Даже когда жизнь бить стала, я всё равно продолжал молиться и верить. Даже ещё больше верил. И когда дочь шлюхой стала ― верил. И когда жена с уродом каким-то начала трахаться ― верил, и когда без жилья остался, и били меня и гнали кругом ― верил и ждал. А ничего не случилось. Было только хуже.
– А в кого ты веришь? Этот засранец проиграл дьяволу всё, что можно, ты бы лучше дьяволу молился.
– А как же вера?
– Вера? ― бомж почесал затылок. ― Ну, вот смотри. Видишь собачье говно в песочнице?
– Где?
– Ну, вон там, под грибком. Видишь?
– Вижу.
– А ты веришь, что оно там есть?
– Верю.
– И я верю. Мы с тобой два верующих человека. Только верим мы в говно, которое лежит в детской песочнице.
– Ты не боишься так говорить? ― испугался мужчина.
– Я боюсь только того, что когда я сдохну, этот добродетель не осмелится посмотреть мне в глаза. А я только этого и хочу в жизни.
Оба какое-то время молчали. Даже дождь прекратил идти на несколько минут.
– Но ведь в дьявола тоже нельзя верить, ― сказал мужчина.
– Это верно. Вот я и не верю никому, ― загрустил бомж.
Оба ещё какое-то время помолчали. В тишине гудели провода и шипели автомобили. И вдруг мужчина почувствовал, что на крупицу, совсем ненамного, едва-едва, ему стало легче. Вот, прямо сейчас. Как-то светлее и менее безысходной казалась жизнь. Мир как будто бы стал чуть добрее.
– Слушай, ― сказал мужчина, ― пойдём ко мне. Возьмём чего-нибудь выпить. Поговорим.
– А пошли, ― сказал бомж. ― Мусор на этой планете ещё не скоро переведётся, а вот хорошие люди ― скоро.
Двое мужчин, осторожно и не спеша, побрели по мокрым тротуарами лужицам. Было светло и тихо. Голуби ютились под балконами, воробьи неохотно чирикали свои частушки, дорогие машины насиловали лужи, а унылые дома почёсывали мелким дождём свои серые бока. Время отмеряло свои промежутки, но, кажется, в этот день оно делало это не зря ― двое человек на Земле перестали быть одинокими.
1.19.
В году номер 18-32 на далёком Енисее в «сомнительной» Сибири жил человек по имени Ефрем. Жил он обыкновенно. Предки его, постоянно преследуемые государством и озверевшими общинами, поселились здесь совсем недавно. Казалось им, что наконец-то они нашли место, где человек может жить, никому не мешая хотя бы тем, что для процесса жизнедеятельности ему нужно дышать, а иногда и что-то есть. Двадцать лет без малого родители его жили в мире с миром и растили своего сына. Но время шло. Суровая сибирская жизнь рано свела его отца и мать в землю, и вот, в двадцать лет от рождения, он остался один. На нём было хозяйство, у него был хороший срубовой дом, кое-какой скарб и, главное, неплохой ум.
Соседи у него были хорошие. Потому что их почти не было. Была семья его друга Петра, и вот и все соседи. Так и жили две семьи своей жизнью, вдали от суматохи власти, вдали от умалишённых царских указов и самодурства чиновников.
Каждый день вставал Ефрем до света и начинал заниматься хозяйством. Надо было следить за коровой, лошадью, за свиньями, курами, косить траву, заготавливать грибы и ягоды, а ещё ловить рыбу, которая во множестве водилась в его большой реке. Ему нравилась его жизнь, потому что он был предоставлен сам себе, сам решал, когда, что и почему он будет делать, поэтому можно было как-то планировать и свой труд, и свои праздники. Несколько раз в год, он ездил в село, чтобы купить спички, соль, крупы или какую-нибудь хозяйственную утварь, и продать пойманную им рыбу.
Отец его, который трудился всю жизнь, всегда говорил ему, что достойная и правильная жизнь ― это жизнь в труде. Единственное, что тяготило его отца ― это крепостная зависимость. То, что его труд принадлежал по большей части лентяям и тунеядцам, постоянно растило в нём тревогу и даже ненависть. Отец никак не мог взять в толк, почему порядок вещей, заложенных только лишь по рождению и случайным образом, поддерживался всеми людьми с неистовой страстью, почему идиоты прикрываются для идиотов написанными же законами будто это законы вселенной, почему царь, каким бы он ни был, всегда делает всё только для себя, а не думает о людях и почему бог, который по идее и ставит царя на трон, ставит именно таких людей, а не кого-то ещё, более совершенного. Попы́ объясняли постоянные страдания народа божественной необходимостью. Но никак нельзя было понять, почему эта необходимость длиться бесконечно. После победной войны с перекошенными от безнаказанности и жадности европейцами в 1812 году вся Россия и отец Ефрема тоже надеялись на скорое освобождение крестьян из рабства, потому что думали, царь будет благодарен тем, кто вытащил его задницу из огня ценой своих жизней. Но крестьян снова обманули. Именно тогда кровная обида засела в голове отца Ефрема. Надежды больше не было. «Видимо, ― думал он своей теперь уже богохульной головой, ― в этом мире правит исключительно сила. Царь не пошевелится, сколько ни проси, пока ему не дать пинка, и бог тоже не пошевелится, сколько ни молись, если и ему, в свою очередь, тоже не дать хорошего пинка». Кроме себя, надеяться оказалось не на кого, поэтому-то семья Ефрема и оказалась на Енисее, чтобы освободить сердце от злобы и обиды и жить для себя и своей души.
Ефрем и его сосед Пётр были разные люди. Ефрем трудился, не покладая рук, у него было большое хозяйство, две лодки, достаточное количество денег, вырученных за рыбу, полный погреб еды. Он постоянно что-то строил и перестраивал, постоянно был в деле. Сосед же был человеком ленивым. Он, его жена и двое детей постоянно жили впроголодь, часто не хватало еды или худела одежда, и Ефрем кормил его детей или отдавал свою одежду в эту семью. Бо́льшую часть времени Пётр молился и постился. Молился и постился он ожесточённо и самозабвенно и постоянно пытался приучить к этому ремеслу Ефрема. Тот отказывался с чертыханьем, потому что считал, что молитвами не наполнишь ни желудок, ни душу.
И вот однажды весной, после особенно снежной и суровой зимы, началось сильное половодье. Как-то раз под утро Ефрем услышал страшный шум, доносившийся ещё издалека, но постоянно усиливавшийся. Он выбежал из избы и в предрассветном сумраке разглядел двигавшийся с верховьев реки огромный вал льда, снега и воды. Эта волна надвигалась как-то тревожно и неукротимо. Ефрем пошёл предупредить Петра. Но тот ответил, что его бережёт бог, что он уже помолился, и что не о чем волноваться. Через полчаса ледяной валуже дошёл до домов. Переведя скотину повыше на берег и перенеся самое нужное на пригорок рядом с домом, Ефрем уже во второй раз пошёл предупреждать соседей об опасности. Пётр сказал, что если они уйдут, то бог не будет беречь его дом, что нужно остаться, тогда бог спасёт и его, и его дом. Но уже совсем скоро вода поднялась настолько, что выбраться из дома без посторонней помощи оказалось нельзя. Лёд наваливался как язык огромного животного. Скрежетали брёвна, брызгала вода, из окон дома Петра доносились детские крики. К этому моменту Ефрем уже нарубил несколько сосен, росших рядом и набросал поверх льда и воды, чтобы пробираться к покосившемуся дому соседей. Всё тряслось, дом уже сорвало с места и потянуло ближек руслу реки. Ефрем подполз к избе Петра уже по крошащемуся льду и воде, вырубил топором раму маленького окна и стал спасать людей. Пришлось влезть внутрь, выталкивать хозяина оттуда, державшего на руках младшую дочь, потом жену, а уже потом вытаскивать на себе и старшего сына восьми лет от роду. Лезли по пояс в воде по остаткам нарубленных веток. И вот уже почти дошли, и вот уже приближалась твёрдыня, но тут гигантская льдина резанула здоровую сосну, та накренилась, раздался страшный треск. Люди пытались увернуться, но стояли во льдинах, как в болоте. Последнее, что успел сделать Ефрем, это оттолкнуть от себя ребёнка. Оглушённый и сброшенный в ледяной водоворот, он всё ещё пытался хоть как-то найти опору и вылезти. Люди из последних сил лезли на берег, не думая уже ни о чём. А когда все четверо всё-таки добрались до спасительного возвышения, тело Ефрема уже исчезло в серо-белой массе енисейского льда.
Семья сидела на пригорке. Пораненные и мокрые, все дрожали и всхлипывали, но весеннее солнце, ближе к обеду всё-таки постаралось их согреть. Тут же, под деревьями, лежала сухая одежда, еда, инструменты, а чуть в стороне стояли или бегали домашние животные. Пётр утирал с лица капельки снега, и тихо плакал.
На другой стороне реки под огромным камнем сидели двое. Один в белом льняном балахоне, с накинутым на голову капюшоном, другой в широкой рубахе с косым воротом. Оба какое-то время молчали.
– Красиво тут, ― сказал первый.
– Да, ― согласился второй.
Оба ещё какое-то время помолчали, но первый прервал молчание:
– Мне когда сказали, что надо лететь, его встречать, я сначала не поверил. Ты же знаешь, что ему ещё рано.
– Знаю.
– Ну и зачем тогда? Зачем ты всё это сделал?
– Странный вопрос. Ты же знаешь, чей это был приказ, ― ответил второй.
– Э́тот, ва́ш, совсем что ли охренел там от своего тщеславия?! Мы же все Белые, святы́х уже начали убивать!
– Ты же знаешь, что мы можем делать всё. Он так решил, потому что этот Ефрем ему уже надоел. Вот твой придёт, будет тоже убивать всех подряд.
– Когда мой придёт, на земле будет жить одно дерьмо. И по вашей милости. А пока я работаю ангелом смерти, ― сказал первый и скинул капюшон с головы. ― Я тут пять тысяч лет, но такое редко вижу. Испугались, что Ефрем ещё больше сможет подняться прямо в этой жизни? Наплодили чертей полный огород, как разгребать-то будем?
– Да ладно, ― махнул рукой второй, показав лёгкую расстроенность.
– Действительно, ладно, ― ответил первый, ― пойду Ефрема встречать, а то он заждался.
В тот же миг тот, что был в балахоне, полетел над ледяной рекой. В самой дали, почти за её поворотом, блеснул силуэт ещё одного духа. А уже через минуту, оба скрылись в каком-то золотистом вихре, который повис здесь же, на фоне голубого неба.
1.20.
Где-то на Амуре, на «непонятном» Дальнем востоке стояло село. Страна, где оно находилось, была в огне гражданской войны. Однажды тишина и размеренный покой, сопровождавший жизнь людей в этом поселении, нарушился. Пришли лихие люди и стали устанавливать свой порядок своими же методами. По правде сказать, это были обыкновенные бандиты, мораль которых, как известно, заключается в том, что все люди, живущие на Земле, должны отдавать им всё, что есть, по первому же требованию. Причем отдавать это необходимо было с удовольствием и особой страстью. Кто отдавал без удовольствия, того они били, а кто ничего не отдавал, или, как им казалось, отдал не всё, того они убивали.
На краю села, там, где начинался обрыв и Амур был виден особенно ослепительно, стоял большой амбар. На крыше его сидели двое и глядели вниз на происходившее людское оживление. Отсюда было прекрасно видно практически каждую деталь. Какие-то люди привели человека с завязанными за спиной руками. Он был сильно избит, одежда его была изорвана. Суетящиеся рядом с ним были пьяны и нахальны. Было сразу видно, что безнаказанность их поступков и одновременно дикое недоумие этих людей вызывало в них особый восторг и трепет. Народу собиралось всё больше. Это были и бандиты, стоявшие в центре, и местные люди, издалека и с опаской подсматривавшие за происходящим.
Человека, стоявшего на краю обрыва, звали Антип. Это был работящий, рукастый крестьянин с открытым сердцем и доброй душой. Всю жизнь свою он прожил в этом селе, работая на себя и своих родных, поэтому сейчас, когда ему было уже близко к сорока годам, хозяйство его прилично разрослось. Пришедших бандитов он ждал, пытался запутать их, чтобы они своим диким отрядом прошли мимо села, а когда они уже подходили, то предупредил сельчан, чтобы они прятали своё добро подальше. Конечно, такие люди сразу бросаются в глаза, и жить таким гражданам на нашей планете не рекомендуется. Однако, он жил, не гневил судьбу, и был всегда спокойный и радостный, чтобы с ним ни происходило. «Зачем дразнить чертей?» ― говорил он. Поэтому старался не травить душу понапрасну, а просто жил и трудился.
Напротив его дома жил другой человек с именем Павел. Жил он обыкновенно, не хуже и не лучше других, но дом его был рядом с домом Антипа. И когда каждый день рано утром Антип начинал рубить дрова, Павел глядел в окошко и злился. Он злился и тогда, когда Антип построил второй дом, и когда купил двух лошадей к своей третьей, и когда тот женился на красивой девушке, и даже когда Антип помогал ему чинить крышу. Как-то раз Павел подглядел, что Антип в своём погребе прячет что-то ценное. Что именно, он выяснить не смог, но снова злился и завидовал.
И вот, в село пришла банда. Она распотрошила все более-менее богатые дома, а когда вся еда была съедена, и всё добро отобрано, банда сказала сельчанам на сходе, чтобы те отдали ещё. Все промолчали, потому что отдавать было нечего, а вечером Павел шепнул на ухо одному из банды, что Антип что-то прячет в погребе. Все кинулись туда, и нашли сундук с добром и даже деньгами. За это и было решено расстрелять Антипа.
Сидевшие на амбаре какое-то время молчали и недовольно переглядывались. Было видно, что уж точно это не лучшие друзья и даже не приятели. Они вели себя спокойно, но, приглядевшись, можно было заметить, что всё-таки они нервничают.
– Ну и зачем вы его убиваете, никак не пойму? ― спросил наконец тот, что сидел в балахоне с капюшоном.
Второй, маленький и юркий, одетый в военную одежду неопределённого века, ответил не сразу. Он о чем-то задумался, по лицу пробежала улыбка, потом грусть, потом ухмылка. И только когда он успокоился, то ответил:
– Нет, ну а как ты хочешь? Живёт целую жизнь, и никакого с него толку.
– Для кого? Для ваших?
– Ну да. Столько сил прикладываешь, чтобы сделать какую-нибудь гадость, чтобы он злился, нервничал, ошибался, болел. А он ничего. Ну где это видано?!
– Да, вам, Чёрным, жить трудно, ― сказал тот, что был в льняном балахоне. ― Трудиться надо не меньше, чем нам.
– А то как же. Вам-то проще. Люди для вас место эксперимента, место роста. А нам же питаться надо. Где столько их страданий набрать, чтобы всем пожрать хватило. И заметь, душевных страданий.
– Неужели не хватает? По-моему, последнее время все только страдают и плачут, по крайней мере, в этой стране.
– А вот не хватает. Знаешь скольких накормить надо? ― возбуждённо говорил маленький.
– Да, расплодилось вас. Скоро всех сожрёте. Наверное, и еду вам подавай только от святых да от чистых. Кого жрать-то будете? Пади порочных, грязных и продавшихся не трогаете?
– Что ж мы, своё говно есть будем? Ну ты скажешь…
– Ну да. А чистые думают, что это невезение, и не понимают, почему засранцам везёт.
– Чтобы им везло, нужно чтобы мы их возили. А вы-то, почему своим не помогаете? Не положено? Нужно, чтобы люди сами свой путь искали? Святых растите? Ну давайте, давайте… А остальные все к нам попадут.
– Не гунди, серые к вам не попадают, ― оборвал его тот, что в капюшоне.
Маленький в непонятной военной одежде рассмеялся.
– Зря ты так волнуешься, ― сказал он. ― Видно же, что мы побеждаем. Через сто лет всё уже будет кончено. Не будет ваших чистых или святых, будут одни наши. А ваших мы будем держать только чтобы их жрать, как зверей в загонах.
– Ну-ну. Размечтался. Ты лучше ответь, зачем вы этого убиваете?
В это время за амбар подошли несколько вооруженных людей. Плачь и завывания женщин усилились. Откуда ни возьмись налетел порыв ветра и сорвал у некоторых людей шапки. Старые осенние листья и сухая пыль летали столбом, ветер резал глаза, стало тревожно.
– Не, ну как его не убивать?! ― возмутился, будто ища понимания и поддержки, маленький, сидевший на крыше. ― Сам подумай, отличная душа, великолепное питание, а он… Что с ним ни делаешь, он не злиться. Наши неудачи ему изо всех сил создают, а он только смеётся. Ужас просто. Мало того, демонов из себя выжил, бесов наших вообще половину погубил. Даже чертей ближе ста метров к себе не подпускает. Наш большой даже один раз об него споткнулся. Куда это годиться?..
– Ты так рассказываешь, как будто он знает, что делает.
– Нет, ну нельзя же так правильно жить… Вот. А теперь убьём его, хоть жена его и дети страдать начнут. Наши хоть немного поедят, а то те, кто с ним работал, голодные ходят, чуть не умирают вообще.
– Ну это-то всё понятно, ― сказал тот, что был в льняной одежде, ― а почему столько официальности. Можно же было потихонечку убить. А тут чуть ли не приговоры какие-то, чуть ли не закон какой-то.
– А что, мы не хуже ваших. У нас тоже суд. Ваш-то вон, аж высший суд придумал. Сам что ль судить-то будет? ― маленький засмеялся. ― У вас тут, на земле, кругом порядок, все кругом правильные, законопослушные. И там, ― маленький показал палец вверх, ― пади тоже бардак такой же. Так что, ваш любит цирковые представления, ― и мы тоже не отстаём.
– Вот сейчас взять бы тебя, и грохнуть прямо здесь.
– А что, давай. Сжечь-то ты меня не сможешь, а я потом размножусь и буду героем у своих.
– Да-да, ― вздохнул Белый. ― И ещё десять младенцев, скоты, убьёте,до которых не можете пока добраться.
– Ну да, ― заулыбался и утвердительно закивал Чёрный.
– А всё-таки не смогли вы подобраться к Антипу своими способами, живых на него накинули, да ещё сколько сил на мелкие случайности потратили.
– А как ты хотел? Со святыми трудно. Ты же знаешь, как всё устроено. Поэтому пока там, ― Чёрный показал на людей и землю, ― не появиться по-настоящему Большой, а ещё лучше Пророк, мы можем жить спокойно. Ты даже не знаешь, насколько теперь силён наш худой начальник. Он даже Большого сожрать может, для него теперь и боги не указ, ― маленький в военной одежде помолчал, потом снова рассмеялся и добавил:― Так что нам теперь часто встречаться придётся. Многих святых перебьём, можешь не волноваться.
– Да уж куда тут волноваться, ― сказал Белый и глубоко вздохнул.
В это время внизу люди подняли оружие. После взмаха рукой раздались выстрелы, и убитый человек упал на землю.
Потом тот, что махал рукой, что-то долго кричал и размахивал пистолетом. Ещё через какое-то время убийцы ушли, а люди кинулись к убитому.
Здесь же, над пригорком, возникла золотистая дымка. Белый взлетел над амбаром, и было видно, что он встретил кого-то над деревьями, и через минуту всё исчезло.
– Так, всё ребята, работаем, ― сказал Черный, и тут же, из-за каждого куста, каждого столбо́чка и каждой ямки повылезали какие-то непонятные чёрные существа, всё загудело и зашевелилось. Люди этого не могли слышать, но тягостное напряжение горя из-за них только усилилось.
– Странные все эти Белые какие-то, ― продолжал рассуждать тот, кто остался сидеть на крыше. ― Им бы бежать на их месте, а он работает, надеется на что-то.
1.21.
Год 19-72. Река Воро́на. «Противное» Черноземье. Бесконечное марево засушливого лета создаёт сказочные пейзажи над красивым высоким берегом. Мальчик лет двенадцати сидит на берегу и ловит рыбу самостоятельно сделанной удочкой. Рыба ловится не очень хорошо, потому что снасти старые, но мальчишка не отчаивается и продолжает ловить.
– Чёрт всё подрал! Как мне это надоело! ― ругается мальчик на непослушную снасть.
– Что же ты чертыхаешься-то всё время? ― спросил его пожилой мужчина, который неизвестно откуда появился и был мальчику незнаком.
– Да я бы матерился с удовольствием, это больше помогает, только вот вы пришли, мне не удобно.
– А молиться не пробовал?
– Вы, наверное, смеётесь?
– Ну, кто знает.
– Можно и помолиться и покреститься, и на коленках побегать. Только это долго. И бесполезно. Чертыхаться проще.
– А помогает?
– Нет, конечно, кому из нормальных черти помогали? ― сказал мальчик и закинул удочку.
– Странный ты какой-то. Так говоришь, как будто ни бога ни дьявола не боишься.
– Кого?! ― удивился мальчик.
– Ну, высших сил. Тех, что сильнее нас.
– Вот вы странный, ― снова удивился мальчик. ― Мы находимся в Тамбовской области. Здесь не то, что бога и дьявола, тут даже государства никто не боится. А что их бояться? Ну, придут, ну, убьют. На большее-то у них всё равно ума не хватит.
– Интересно.
– Ага. Вот у меня два деда. Одного газом травили немцы в первую мировую. А второго ― свои, когда Антонов ублюдков государственных резал. Получается, что бог и дьявол вместе работали, а вы говорите, в кого верить. Верить можно только в себя.
– Да-а, ― протянул незнакомец, вздохнув.
В этот момент клюнула рыба, и парень ловко вытянул её и принялся снимать с крючка.
– А я вот, решил проведать, как у вас дела?
– Вы какой-то начальник?
– Да нет.
– А почему в бога верите?
– Не, я тот, который верит в себя, ― улыбнулся мужчина.
Парень к этому времени уже закидывал удочку снова.
– Если хотите знать, ― сказал мальчик, ― я бы и богу и дьяволу просто оторвал бы голову. И стало бы всем намного лучше.
– Может ты и прав, ― сказал мужчина, помолчал немного, а потом продолжил. ― Я тут вот по делам прилетел, посмотреть что тут и как. Скоро, просто, большая заваруха будет, и вот я думаю, участвовать в ней или нет.
– Война что ли?
– Ну, что-то вроде. Только страшнее.
– С немцами опять что ли?
– Да нет, не с немцами, и не с людьми. Скажем так, с гадами всякими.
– О, я бы поучаствовал!
– Да нет, ты к тому времени уже старенький будешь.
– Ого! А говорили, скоро.
– Ну, время относительно, ― улыбнулся мужчина, а потом стал говорить задумчиво и как-то отрешённо. ― Но решить мне надо сейчас.
– Что, начальство требует?
– У меня нет начальства.Просто Он скоро родиться, и всё начнётся.
– Он? А кто он?
– Ну-у, да, хороший человек.
– Ну и что же вы решили?
– Думаю, что я бу́ду участвовать в этой игре. Вот, хотя бы ради твоих детей и внуков. Поглядел я по миру много, но всё равно сюда вернулся. Если честно, страшно всё начинать, но мы должны. Хотя бы ради того, чтобы вас больше газом никогда не травили.
Мужчина поднялся с земли и посмотрел в даль, куда-то на восток.
– А Саратов там? ― спросил он.
– Саратов? ― удивился вопросу мальчик. Потом посмотрел туда, куда смотрит мужчина, и ответил:
– Да, Саратов там.
– Странно, никто никогда там не был, но все почему-то спрашивают, ― сказал мужчина.
Он ещё немного постоял, всматриваясь в горизонт, потом попрощался с мальчиком и ушёл. А мальчик продолжал ловить рыбу, с интересом разглядывая причудливую рябь на воде.
1.22.
Худой и Шпингалет шли по каким-то огромным ангарам. Часть из этих ангаров была устроена людьми под склады, часть под стоянки машин. Проходя вместе с несколькими сопровождающими из одного склада в другой, они непрерывно разговаривали.
– Я рад, ― говорил Шпингалет, ― что пришлось новое помещение подыскивать. Нас уже намного больше, и это за какой-то год. Раньше для этого лет десять приходилось суетиться.
– Да, дела наши неплохи, ― согласился Худой. Вот ещё бы до президиума дотянула пара-тройка, ― было бы совсем хорошо.
– Ничего, и эти пригодятся. Новички всегда активнее других.
Вся компания зашла в самое большое помещение, где при желании можно было бы хранить авиалайнеры.
– Значит здесь? ― спросил Худой.
– Да, большего пока трудно найти. Говорят, на следующий год будут ещё строить, а пока здесь.
– Ну а что, неплохо. Отделайте здесь всё псевдоготикой, скульптурки всякие, ну ты в курсе. Что-нибудь под инквизицию тоже можно. «Рыбьих костей» поменьше, а побольше сумрака и размаха.
– Да-да, всё сделаем, не хуже, чем раньше, ― ответил Шпингалет.
В это время в ангар зашли люди. Впереди шёл какой-то человек, размахивал бумагами и рукой и отчаянно ругался.
– Ну почему?! ― обращался он к помощникам. ― Почему, я вас спрашиваю этот склад пустой?! Это же самое большое помещение! Места не хватает, а мы держим тут всё пустым! Всех уволю, придурки! Говорили же, что ремонт не доделали, а он здесь и не нужен.
Компания во главе с ругающимся начальником продолжала ходить по ангару. Шпингалет и Худой какое-то время смотрели на них отрешённо. Потом Худой спросил:
– Кто это?
– Наверное, из людей, хозяева этого «борделя», ― ответил Шпингалет.
– Я вас предупреждаю, ― продолжал кричать начальник, ― если завтра…
В этот момент Худой достал руку из кармана и большим пальцем двинул в сторону этого человека, будто нажимая на кнопку в районе его сердца. В ту же секунду тому стало плохо, и, не договорив фразы до конца, человек рухнул на землю, разбросав по сторонам свои бумаги.
– Что с ним?! ― испугались помощники.
– Наверное сердце, ― сказал кто-то из них.
– Воды́! Вызовите скорую!
Люди стали пытаться спасать своего начальника, а компания, которую из людей никто не видел, пошла дальше.
– Президиум поставьте здесь, ― показал пальцем Худой. ― Новеньких, как обычно, вперёд. А я пойду развеюсь пока.
И в ту же секунду он исчез. Остальные из его команды стали разглядывать помещение.
– Так, ну вы слышали, что надо, ― сказал Шпингалет. ― Всё сделайте в лучшем виде. Я тоже пойду по делам.
Помощники Шпингалета стали что-то обсуждать. В это время в ангаре было полно народа. Врачи грузили умершего в машину скорой помощи, а работники всё время шептались, что лучше бы оставить этот ангар в покое и ни в коем случае не переделывать его в склад.
Уже через три дня возникло торжество, к которому так готовились. Открывал его Мордатый. С нескрываемым удовольствием он залез на трибуну и радостно с ораторским придыханием произнёс:
– Дорогие мои красавцы и красавицы! Разрешите мне открыть наш ежегодный сбор всех лучших из лучших! Вот уже который раз мы совершаем это во всё более торжественной и тёплой обстановке. Я рад приветствовать наших новых членов! ― он показал рукой на первый ряд, и почти все, кто сидел там, встали. ― Отмечу так же наших выдающихся отличников и орденоносцев, которые отличились в этом году! ― в глубине зала тоже кто-то стал вставать, а зал непрерывно хлопал. ― Ну и, конечно же, мы не забываем наших выдающихся отцов основателей! ― Мордатый показал на стол президиума на шестнадцать мест, а зал начал хлопать сильнее и вставать. ― Ну а главное, ― оратор поднял торжественность голоса до предела, ― поприветствуем нашего отца всех героев!.. родителя нации и силы!.. дорогие друзья!.. Сатана!
Тот, кто сидел в центре президиума, встал. Зал зашёлся в экстазе. Было такое оживление и шум, что можно было просто оцепенеть. Сотни и тысячи хлопающих рук и кричащих ртов сотрясали стены. Несколько минут зал хлопал, потом ведущий стал усмирять собравшихся и продолжил свою речь, главным образом рассказывая о достижениях за предыдущий год.
В это время под самой крышей ангара, на головах готических статуэток сидели четыре огромных ворона в половину роста человека. Они почти не шевелились, только изредка глядели одним глазом на собравшихся или немного двигали крыльями, чтобы не затекали лапы.
– Да, обнаглел дьявол совсем, ― сказал один из них, но не голосом, а мыслью, так что трое, что сидели по другим сторонам помещения, всё сразу услышали. ― Такого сборища я ещё ни разу не видел.
– Это точно. По-моему, этих засранцев уже намного больше тысячи! ― согласился второй. ― А ведь каждый управляет своей тысячью, и это только крупные.
– Да. Вот об этом-то я вам и говорю. Если будет их, пусть даже с мелкими, больше десяти на одного человека, то они их просто сожрут живьём, ― грустно произнёс третий.
– Так сейчас же уже около семи?! ― сказал второй.
– Да, и вот тогда-то они и будут полные хозяева.
– А может и ладно, они будут жрать людей, мы будем жрать их. Представьте, еды навалом на сто лет вперёд. Сейчас их почти никто не убивает, и нам жрать нечего. А это они с голоду начнут дохнуть, и мы тут как тут.
– Ну да, а потом? Потом мы?
– Да не, ребята, никто не даст дьяволу по Большому кругу второй раз идти. Просто Землю уничтожат и всё. И не будет ничего. Тут по Малому-то кругу чуть второй раз не пошли, и то трясёт до сих пор, а тут…
– Мда, невесёлые дела.
– Были бы мы волки, тогда стали бы выращивать траву для лосей! ― пошутил четвёртый.
Все четверо мысленно засмеялись.
– Кар-р! ― вырвалось у одного во́рона вслух.
Сидевшие внизу и слушавшие в тишине доклад очередного выступающего, задрали голову с гневными лицами.
Ворон потоптался по голове скульптуры, изображавшей не то чертёнка, не то святого младенца, слегка пошевелил крыльями и успокоился.
– Да нет, я думаю, Белые справятся. Они этих всё ещё убивают. Вы видели, как их новый раздавил Древнюю Бабку?
– Это которая с острова?
– Да, мы туда сколько не летали? А теперь еды лет на десять.
– Это всё хорошо, но он один, новый то.
– Зато какой. Я уже чувствую, как эти его боятся.
– Слушайте, может ещё поживё́м, не всё так плохо? ― риторически спросил один из воронов.
– Будем надеяться. Я не думаю, что в таком большом деле Белые ошибутся.
В это время очередной докладчик, входя в раж, продолжал говорить об успехах:
– Итак, господа, подводя итог, можно уверенно сказать, что все крупные города мира находятся под нашим контролем, и все маломальские основы их существования, скажем так, социально-исторические стержни, сломлены. Кроме этого, не найдётся больше ни одного государства, которое способно в философском и нравственном смысле противостоять нам. А это, как я полагаю, означает обязательный исход Белых в субкультуры, отдалённые и замкнутые территории, изолированные с экономической и политической точки зрения социокультурные сообщества. Я абсолютно уверен, что в ближайшие двадцать лет мы сможем измельчить и раздробить остатки светлых пятен настолько, что процесс окажется необратимым и позволит нам на десятки тысяч лет чувствовать себя в полной безопасности. Хотя есть мнение, ― докладчик посмотрел на президиум, ― и я с ним готов согласиться, что уже сейчас этот процесс является необратимым, а те силы, которые хоть как-то способны оказать нам сопротивление, представляют собой лишь тупиковые, умирающие и самозакрывающиеся сообщества и энергии. Поэтому нам сегодня остаётся лишь с удовольствием наблюдать за агонией наших, теперь уже не уважаемых соперников! ― завершил с улыбкой и гордым удовольствием докладчик.
– Браво! Браво! ― кричали многие в зале и хлопали.
– Слышали, что говорят, ― сказал ворон. ― Была бы моя воля, я бы одного из них прямо здесь заклевал. А тут сиди, жди, когда их Белые жечь начнут.
– Ну, родился вороном, ― сказал другой, ― теперь сиди и жди. Радуйся, что с тобой они сделать ничего не могут.
– Да уж, ― согласился с этим высказыванием первый говоривший.
Следующий докладчик приводил много цифр, а потом перешёл к анализу происходящего:
– Никогда ещё в истории культ удовольствия среди людей не распространялся так массово. И никогда ещё само удовольствие не приносило людям столько страданий. Вот, меня тут, недавно спросили о новых технологиях производства удовольствия. И я тогда ответил, и отвечу вам здесь, что эти технологии сегодня практически не нужны. Нужно только время. Подумайте сами, сегодня практически все источники и псевдоисточники удовольствия являются опасными или крайне опасными для биологии и социологии людей. Культура страдания, слава богу и сатане, умерла. Цели в сознании людей размыты, а главное, что биология живого переживает неконтролируемую мутацию, которая вызывает их страдания сразу же после зачатия, не говоря уже о рождении и дальнейшей жизни. Эти придурки, скажу не без радости, перестали понимать различие между человеческим и животным, что в результате привела к полному краху и вымиранию философских идей, необходимых в их переходный период, и целеопределений, свойственных обществу в процессе развития, а следовательно, сегодня происходит забвение оставшихся мудрецов и мудрости вместе с ними. Как вы понимаете, мудрецы ― это самые главные наши враги. Современное общество людей, рождает на благо нам всё больше биологических и умственных уродов, которые, как вы понимаете, идеальный пожизненный материал для наших экспериментов и превосходная пища для наших детей и братьев наших меньших. Итак, слава нашему создателю, нам больше не придётся маяться в муках и совершать невозможное, чтобы люди жили для нас. Теперь сами люди, в поисках новых удовольствий найдут способы отдаться нам. Ещё и уговаривать будут, ― улыбнулся докладчик, чуть понижая голос. ― Ну, о том, какие новые способы подавления и подчинения ещё есть, расскажет следующий наш гость. Я лишь добавлю, что сегодня передовые наши усилия должны быть направлены на разрушение последних оплотов наших противников, а также возведение наших культов в большей степени уже не в неизбежный формат действий, а в обязательный и позитивный.
– Как мне эти умники надоели, ― сказал один из воронов. ― Мне почему-то тоже клюнуть кого-то захотелось.
– Кар-р! ― крикнул ворон на весь зал.
Все подняли головы.
– А почему эти сволочи всё время здесь? ― тихо спросил один из двоих сидящих в зале на последних рядах.
– Вот ты странный, ты уже третий год здесь, и не знаешь, ― ответил второй также шёпотом. ― Они нас пересчитывают и распределяют.
– Вот чёрт, а я думал, что мы самые сильные.
– Так и есть. Главное ― не умирать. Эти убить не могут, только совсем слабых. Тем, кто здесь сидит, они не опасны. А об опасных нам с трибун говорят.
1.23.
В одном большом и очень «подозрительном» городе жил-был врач. Ещё с молодости он выделялся своими умственными способностями, а теперь, окончательно окрепнув как учёный, стал лучшим специалистом в своём деле. Занимался он оплодотворением человеческих яйцеклеток за деньги ― крайне полезным и востребованным в этот век делом.
В один мартовский ничем не примечательный рабочий день, когда казалось, что весна уже никогда не придёт, к нему в кабинет в очередной раз пришёл пациент-донор.
– Здравствуйте! ― сказал молодой парень, лет двадцати.
– Здравствуйте! ― ответил доктор. ― Проходите.
– Ну как мои дела? ― спросил парень с волнением.
– Вы знаете, очень хорошо. Могу Вас обрадовать, никаких заболеваний мы у вас не нашли. Кроме этого, качество Вашей спермы очень нас устраивает. Если бы у меня была возможность, я бы платил за неё намного больше, чем мы платим сейчас. Так что, можем начинать работать.
– А что, обычно по-другому бывает? ― спросил парень.
– Ещё бы. Если бы вы знали, молодой человек, какие образцы нам сдают на анализ, ― врач улыбнулся. ― Ну так как, вы готовы сдать сегодня? ― снова улыбнулся врач и посмотрел на парня с надеждой.
– Вы знаете, сегодня нет. Думаю, что послезавтра.
– Вы уверены?
– Да, послезавтра приду обязательно, ― слегка замявшись подтвердил парень.
– Хорошо, ― ответил врач, ― ждём вас в любое время.
– Что это вы, Александр Владимирович, такой расстроенный? ― спросила медсестра у яйцеклеточного доктора, когда тот смотрел в окно, куда-то в даль.
– Знаете, Оленька, работа наша какая-то бестолковая. Ищем того, чего нет, и делаем то, что никому не нужно и даже вредно.
– Как же так? ― удивилась медсестра. ― А наши детишки? Вон их уже сколько! Вы же сами говорили.
– Все наши детишки ― это наши будущие пациенты, ― равнодушно произнёс врач и засобирался домой.
В этот день Александр Владимирович устроил себе короткую смену. Прежде чем пойди домой, он заглянул в магазин и купил там себе спиртного. К приходу же жены он был определённо пьян.
– Что-то ты давно не пил в одиночку, ― сказала жена, когда нашла подходящий момент, чтобы начать разговор.
– А что такое? Ты же знаешь, что я не чту святые алкоголические традиции, поэтому пью, когда мне это нужно самому.
– А почему тебе это нужно?
– Потому что моя работа ― это дерьмо! И моя жизнь ― тоже дерьмо!
– Странно, вчера ты говорил обратное, ― сказала жена врача и стала суетиться на кухне.
– Вчера я думал о мелком и о глупом. А оно всегда радует душу. А сегодня пришлось думать о большом. А когда думаешь о большом, в итоге, все равно напиваешься, ― и он налил себе новую рюмку коньяка.
– Это верно, думать, вообще, вредно.
– Я вот, одного не пойму, ― начал волноваться доктор, ― почему все люди такие идиоты?! Почему им нравиться делать только то, что вредит здоровью?! Почему, когда доносишь до них здравые мысли, они только улыбаются?!
– Ну, ты же сам ответил. Потому, что они идиоты, ― старалась быть весёлой жена.
– Нет, ― все более серьёзно продолжал доктор, ― я не могу этого понять. Им не интересно жить, им плохо, когда они здоровы, им хорошо, когда они больные. Их устраивает всё, но при этом они живут в дерьме.
Жена подсела за стол к мужу, посмотрела на него и снова спросила:
– Что же у тебя там случилось?
– Ничего особенного, ― ответил он, ― просто парень с идеальными показателями снова отказался стать донором. И как человек, я его понимаю. Как представишь, что твоих детей рожает неизвестно кто и неизвестно для чего, а потом неизвестно кто будет его воспитывать неизвестно как, и при этом ничего нельзя сделать…
– В тебе снова проснулся гуманизм?
– Это не гуманизм, это просто человек.
Жена улыбнулась.
– А как врач, ― продолжил он, ― я понимаю, что такого донора я буду ещё полгода искать. А в ближайшие месяцы мне будут попадаться одни сплошные бракодельщики. Нет, ну ты только представь себе, количество сперматозоидов уже сейчас в два раза ниже, чем было, когда я студентом был. Да и того хуже, сейчас уже идут головастики с тремя головами, четырьмя хвостами, без хвостов, вообще неподвижные. Одни мутанты, кругом сплошные мутанты!
– Ты же это и раньше знал.
– Но такого дерьма всё больше! Раньше мы выбирали одного из десяти, теперь одного из сорока, а скоро один и ста будет. Но ведь и они никуда не годятся. Это всё барахло! Не годится это всё, понимаешь!
– Да брось ты. Ну, будут они без хвостов, всё равно же размножаться не перестанем.
– Ты пойми, каждое поколение всё более доходяжное, сначала они не смогут без меня размножаться, потом не смогут совокупляться, а потом и шевелиться перестанут. И я не вижу ни одной технологии, которая улучшала бы само здоровье. Само, понимаешь. Только компенсирующие технологии. Родился безрукбезног, ― приделали руки и ноги, родился без мозга, ― вставили мозг. Но эти компенсированные опять родят таких же, только у них ещё будет какой-нибудь диабет и или слепота. Задолбаемся мы эти дыры в здоровье затыкать. Конец, настоящий конец! Видела мою кривую? ― жена кивнула, а он продолжил: ― Уже через два поколения останутся одни пробирки. Клиники придётся делать в каждом жилом квартале. Только дело-то не только в сперме. Яйцеклетки вообще все дырявые и прокуренные! А что потом? Искусственная матка? Инкубаторские яйцеклетки? Стволовые яйца? Клонированные имбецилы?
– Да ладно тебе. Всё будет хорошо, ― успокаивала жена.
– Нет. Всё будет плохо. Технологии становятся всё дороже. Скоро для замены того, что было всегда естественным и бесплатным мы будем тратить все свои деньги. Мы будем жить с проталкивателями в рот еды, с нанороботами, которые пихают в трубы бесхвостых сперматозоидов, с автоматом-высирателем, автоматом-говорителем и автоматом для автопердежа́.
–Вот ты снова думаешь обо всех. Пусть живут, как хотят, а ты делаешь своё дело хорошо.
– Нет, ― волновался врач. ― Просто я начинаю чувствовать, что крах неизбежен. Понимаешь, сама природа против того, чтобы мы размножались, а мы продолжаем это делать. Мы насилуем её, и она отомстит. В природе всё слишком жестоко. Если мир усложняется слишком сильно, то жди какого-то скачка, после которого этот сложный мир просто исчезнет. Посмотри, что мы жрём, ― он взял паузу, чтобы налить новую рюмку и закусить, ― уже сейчас большинство продуктов есть просто нельзя. Совершенно нельзя. Это питание, но не пища. И лучше не становится. Рано или поздно, куда-нибудь в хлеб, воду или ещё куда начнут добавлять какой-нибудь дегенератонитрит натрия, или обдолбаевую соль, которые или сами по себе, или в сочетании с чем-нибудь дадут такие мутации, которые будут необратимы. И мы превратимся в каких-нибудь лягушек или монстров. Гуманизм с его индивидолюбием останется на месте, всё будет хорошо, только человек исчезнет. Это будем уже не мы, а мутанты без мозгов и членов. Все будут счастливы. Только жили-то мы всё время как люди и людским миром, а будем монстрами для монстров. Потом уничтожим свою историю, потому что монстрам не нужна история жизни людей, потом культуру, а потом просто передохнем, потому что у монстров просто не хватит ума и здоровья выжить в этом мире. Они не успеют приспособиться под какое-нибудь изменение. И все семь миллиардов монстров, или сколько их к тому времени будет,просто сдохнет за год. Вот и вся перспектива.
– Ты же знаешь, ― улыбнулась женщина. ― Где-нибудь в тайге или пустыне, или в горах, найдётся какое-нибудь племя, которое не ело чипсы и крабовые палочки, и люди снова начнут жить.
– Вот в том-то и дело, что снова. Они будут тысячи лет развиваться, удивляясь наскальным рисункам с изображением космических кораблей, потом дойдут до уровня нашего развития, снова станут оплодотворяться искусственно, потому что жрут чёрт те что, и живут чёрт те как, снова что-нибудь случится и все будут надеяться на дикое племя в горах, и так по кругу, до бесконечности…
Мужчина сидел, подперев голову рукой. Он опять выпил рюмку и глубоко вдохнул.
– Ну и что же делать? ― спросила его жена.
– Я не знаю, ― ответил он. ― Я не знаю, что говорить детям.
1.24.
Давным-давно, когда люди ещёприслушивались к голосам природы, в местах, где никогда не было торговых путей, один молодой странник ходил по свету и искал истину, чтобы стать сильнее. И вот однажды он встретил старика, который оказался интересным человеком. Старик рассказывал страннику разные истории из жизни, а Странник всё допытывался, как стать сильнее, и есть ли волшебные вещи, которые помогают человеку в этом. «Можно стать сильнее, ― говорил Старик, ― но гораздо важнее стать при этом умнее, иначе всю свою силу ты растратишь попусту». И вот, когда Старик рассказал Страннику всё, что хотел, то подозвал его к себе и сказал: «Возьми этот мешочек. Там много разных предметов. Если ты сможешь соединить их воедино и ничего не сломать, то ты станешь сильнее». Странник взял мешочек и заглянул в него. Там было множество каких-то круглых блестящих железочек, каких-то маленьких-маленьких камешков из меди и кривых металлических палочек.
Странник пошёл по миру, но нигде, куда бы он ни обращался, не могли ему помочь. Сам же он совсем никак не мог понять, как собрать всё это непонятное многообразие в один предмет. И вот однажды в одном маленьком городе торговец сладостями подсказал ему, что где-то далеко, за большой рекой на трёх холмах живут три мастера, которые знают очень многое и могут помочь разобраться даже в самом невероятном деле. Странник шёл тридцать дней и тридцать ночей и вот наконец-то дошёл до места. Местные жители подсказали ему, что мастера́ принимают заказы редко, потому что постоянно заняты важными делами, но если он попросит, то, возможно, они и согласятся помочь ему.
Странник рассказал свою историю первому мастеру и протянул ему мешочек. Мастер взял мешочек и посмотрел внутрь, а потом сказал, что это какой-то очень сложный механизм, что он знает, как устроен мир до мелочей, поэтому сможет всё соединить, но для этого ему нужен целый год. Странник согласился, отдал мешочек и деньги за работу и целый год странствовал по свету, занимаясь своим промыслом. Через год он вернулся, и мастер отдал ему содержимое мешочка в виде одного предмета. Странник взял его в руки, долго ходил по мастерской, но так и не почувствовал себя сильнее. Предмет был единым, все железочки и кругляшки были уложены внутри друг друга и стали выглядеть ещё краше. Но всё же никакой силы странник не почувствовал. Тогда первый мастер посоветовал обратиться ко второму, который жил на другом холме. Странник согласился и пошёл к нему.
Он показал предмет второму мастеру и рассказал всю свою историю с самого начала. Второй мастер выслушал его и сказал, что знает, зачем и почему всё устроено в этом мире, поэтому сможет помочь ему. «Оставь свой предмет, ― сказал второй мастер, ― и приходи через год». Странник согласился с ним, оставил предмет и деньги за работу и ушёл странствовать в дальние края. Там он занимался тем, что рассказывал людям весёлые или страшные истории про людей и про зверей, про разные страны и обычаи. Этим он зарабатывал на хлеб. И вот, через год, как и условились, он вернулся ко второму мастеру, чтобы узнать результаты его работы. Мастер показал ему его предмет и передал в руки. Странник взял его. Это был тот же самый предмет, но все делали внутри него шевелились и прыгали. Странник очень удивился и обрадовался. Предмет стал ещё более красивым и притягательным. Он переливался солнечными лучами, попискивал и шуршал. Мастер объяснил ему, что некоторые детали внутри предмета были не на своих местах, и добавил, что если всё будет на своих местах, как сейчас, то детали оживают и двигаются. Но когда странник взял предмет в руки, то не почувствовал, что стал сильнее. Второй мастер посоветовал обратиться к третьему, который жил на третьем холме, и Странник пошёл к нему.
Он принёс шуршащий предмет к третьему мастеру и рассказал ему свою историю. Тот выслушал его и взял предмет в руки. Никогда ещё в жизни мастер не видел такого предмета, но согласился помочь Страннику. Он сказал ему, чтобы тот оставил предмет и приходил через неделю. Странник очень удивился такой быстроте заказа, отдал деньги за работу и ушёл. Через неделю он вернулся. Мастер сидел у окна мастерской и задумчиво разглядывал горизонт. Странник вошёл внутрь, а мастер ему сообщил, что заказ готов. Мастер отдал ему предмет. Странник взял его в руки, но не увидел никакого отличия от прежнего. Тогда мастер сообщил ему, что добавил к этому предмету ещё кое-что и теперь предмет полностью готов к использованию. Это были две палочки, маленькая и большая, которые мастер закрепил на лицевой стороне предмета. Странник взял предмет в руку, походил по мастерской, но так и не почувствовал, что стал сильнее.
Тогда третий мастер рассказал ему, что когда маленькая стрелка совершает круг, то день сменяется ночью или ночь сменяется днём, когда маленькая стрелка проходит круг два раза, то проходят целые сутки. Странник очень удивился услышанному. Он не думал, что возможно знать, когда день сменится ночью. Он спросил про большую стрелку, а мастер ответил ему, что она нужна для того, чтобы удобнее было делить день и ночь на части. Странник поблагодарил мастера и пошёл своей дорогой. Он ходил по свету и стал чувствовать себя сильнее, потому что уже знал, когда приходит день и ночь и когда время работать и отдыхать. Но теперь он постоянно думал, кто же из троих сделал бо́льшую работу. А когда понял, то его охватило сильное волнение, потому что он мог так никогда и не узнать смысла жизни.
1.25.
Однажды, в один из обычных дней, в какие Мастер встречался со своей Марией, после нескольких горячих часов, проведённых в постели, она спросила его:
– Как ты думаешь, конец света будет?
– Думаю, что нет, ― ответил он. ― По крайней мере, не для всех.
– И что совсем ничего не случится?
– Нет, случится очень многое. Но разве это плохо? Есть два пути: исчезнуть всем без дела и исчезнуть не всем и пройти, наконец, дальше. Если ты будешь читать тексты футурологов, или серьёзных экономистов, или социологов, или физиков или биологов, ну мало ли ещё кого, ― все они тебе будут говорить только одно: конец развития уже настал. А мир не может стоять на месте, или он развивается, или его нет.
– Получается, что все мы умрём?
– Я надеюсь, что не все.Сейчас ситуация сложилась такая, что шансов вылезти из пропасти нет. Но при этом всё, что людям необходимо для движения дальше, давно имеется.
Мастер вздохнул и медленно почесал затылок.
– Понимаешь, ― продолжил он, ― сколько времени живёт человечество, всегда было так, что единственным двигателем в развитии была наука. Как только её начинали душить или сама наука оказывалась в кризисе, ― эпоха кончалась, народы гибли, цивилизации стирались с лицаземли настолько, что даже сейчас их следы трудно отыскать. Вот и у нас сейчас наука погрязла в глупости. Она сама по себе больше не способна противостоять идиотам. А идиоты всё культивируются и культивируются.
– Неужели сейчас нет нормальных учёных и умных людей?
– Почему, есть. Они есть, но главнее сейчас не люди, а идеи. В своё время главным для учёного было то, что открытое им явление должно было происходить всегда, независимо от воли человека. Если эксперимент мог повторить любой человек по описанию изобретателя, то тогда этот эксперимент признавался всеми, и человеку приписывалось открытие. Проблема в том, что сейчас наука подошла к такой границе знаний, когда сам экспериментатор влияет на результат. Грубо говоря, если ты плохой человек, эксперимент не получится. Да, вот так вот антинаучно и смешно. Это не во всём так, но уже случается, потому что основное непознанное находится в области субъективного. А из-за методологии признания научности мы не можем туда пройти.
Мария улыбалась. Наш герой тоже улыбался и гримасничал.
– Действительно, это странно, ― продолжал мастер. ― И сегодня большинство учёных не верят, что существуют приборы, которые настроены точнее, чем энергия человека и сила человеческой мысли. Я бы и сам не верил, если бы не работал в подобных лабораториях.
– А почему ты не скажешь об этом? ― спросила Мария.
– Говорили и до меня, и я говорил. Только это бесполезно. В науке (глобально) существует, так сказать, «генеральная линия партии». Ну, например, сказали, что в ДНК зашита вся генетическая информация, значит так и есть. И хотя приличные учёные знают, что это не так, но всё равно ― это так, потому что большинство думает, что это так. Или, хотим мы летать на допотопных самолётах, схему которых разработали в шестидесятых годах прошлого века и ракетах, разбрасывающих материю, ― и будем летать до бесконечности. Никто новые движители и схемы принимать не хочет. Нравится нам верить, что вещественная медицина ― это единственный способ поддержания здоровья и лечения болезней ― и всё тут. Никого уже не переубедишь. Я ещё раз говорю, авторитет предыдущих научных достижений настолько силён, что больше ничего ощутимого придумано не будет. То, что давало нам развитие раньше, душит нас сегодня.
– Поэтому и кризисы в экономике? ― спросила Мария. Она обучалась экономическим дисциплинам, поэтому в экономике неплохо ориентировалась.
– И это тоже. Любое экономическое развитие основывается на изобретении, которое повышает производительность труда. Сегодня таких изобретений всё меньше, а завтра совсем не будет. Экономистам остаётся только оптимизировать издержки, а банкирам покупать задёшево жизни, то есть труд и бытовую мотивацию будущих поколений. Да и вообще это не экономика. Но при этом конфликт в обществе настолько сильный, что уже никакими гамбургерами и наркотиками его не заткнёшь.
– А что же теперь делать?
– Ничего. Сидеть и ждать, пока весь мир разом не грохнется до первобытного состояния. Сначала мир распадётся на фрагменты, потом голодные и потерянные оборванцы начнут жрать друг друга и растрачивать всё, что создали их предки, а потом всё будет хорошо, ― наш герой улыбнулся, глядя на испуганное лицо девушки.
– И когда это будет? ― спросила она.
– Ну, при нашей жизни точно, ― ответил он.
– Нет, а всё-таки, что делать? ― снова спрашивала она. Она обняла его всем телом, стала целовать его лицо и шею, потом отстранилась и улыбнулась, тёплым и нежным взглядом приглашая мастера продолжить его рассказ.
Он улыбнулся тоже, взял её грудь в руку и поцеловал девушку в ответ. Она глубоко и возбуждённо вздохнула, но пересилила себя, чтобы не накинуться на мастера или не отдаться ему, и снова замерла, ожидая продолжения разговора.
– Смотри, ― сказал он, ― я тебе говорил про учёных. Сегодня учёный ― это просто учёный. Но такие учёные уже всё открыли. А должны быть учёные, моралисты, общественники, философы и религиозники. И всё в одном лице. Но это не просто винегрет какой-то или салат внутри одного человека, это новая личность, ну, или, если хочешь знать, жрец. Наука на большой скорости с перекошенной от агрессивного непонимания рожей проскочила мимо очень важных открытий. А эти открытия и технологии могут очень многое. Вот, например, если мы откажемся от вещественной медицины и будем использовать информационную, то уже завтра большинство хронических болезней просто исчезнет, а послезавтра ― все. Мало этого, мы сможем моделировать и корректировать рождение и развитие детей. Абсолютно гармоничный рост, но мало этого. Даже у взрослых можно корректировать дефекты здоровья и внешности, но без скальпеля или таблеток. А главное ― это возможность лечения болезней ещё до их появления. Мы, ну то есть в данном случае получается, что я, потому что нас мало, можем узнать о болезни за месяцы, а иногда и загод-полгода до её появления. Значит регулярные обследования, особенно для групп риска, дадут возможность создать абсолютно здоровую нацию. А дальше, здоровая и спокойная старость, быстрое лечение травм, резкое снижение смертности и так далее, так далее. Представь, если мы сможем реализовать хотя бы половину биологического потенциала, который заложен в людях. Красивые, здоровые, не озлобленные люди. И такие всюду.
– И что, ― спросила она, ― это можно сделать без желания людей, как в старой науке.
– К сожалению, нет. Я же говорю, и сами изобретение, и их понимание, и даже, скорее всего, их применение будет возможно в основном только избранным. Люди должны сделать над собой усилие, не просто захотеть, а многое преодолеть. Дело в том, что негативные и неправильные мысли отражаются и на здоровье и, как говорится, на лице. В тонком, очищенном мире уже нельзя будет въехать в рай на чужом горбу или за деньги. Каждый будет тем, кем он на самом деле является. Вот тут-то и получается, что дураков и засранцев совершенно невозможно сделать счастливыми или сделать их жизнь лучше. Они будут цепляться за старый мир изо всех сил, потому что он для них приветлив и понятен.
– Да, интересно, ― сказала Мария. ― А почему ты не стал дальше работать там, с физиками и медиками? Может всё-таки можно было попробовать как-то совмещать хотя бы?
– Да нет, что-то меня физики ещё с детства невзлюбили. Наука любит, а люди в ней ― нет. А биться головой о стену ― не всегда продуктивный ход. Ничего, можно ещё вернуться, если надо будет. В основном уже всё написано в литературе, что надо. Ну ещё добавить пару-тройку идей. Если это будет действительно людям нужно.
– Я думаю, найдутся такие.
– Да, но ещё раз говорю, это должны быть те, которые сделают над собой усилие. Нужна духовная смелость и неотягощённый чванливыми и одновременно мелкопузыми идеями разум.
– И тогда можно будет идти дальше? Что будет дальше?
– А дальше начнётся ещё интереснее!Если получится хоть кому-то оказаться в новом мире, не потеряв нынешнего лица, они будут успешнее остальных. И возникнет уже новое общество. В нём люди не будут делать гадости, потому что это опускает их статус и отбирает силу. И вот тогда действительно талантливые будут наверху, а действительно долбанутые ― внизу. И это само собой, без кризисов и огромного репрессивного аппарата. Я понимаю, что выглядит это как утопия, но я знаю, о чём говорю. За двадцать-тридцать лет можно создать совершенно новую культуру жизни и развития.
Наш герой пошёл на кухню. Мария лежала на кровати голая, даже не накрываясь одеялом. Она не любила этого делать, что очень нравилось мастеру. Он сделал себе чай и пришёл вместе с чашкой в комнату, быстро поглощая горячий кипяток.
– А тебе не страшно, вдруг ничего не получится? ― спросила Мария. ― Ведь никто этого делать сам не будет и само оно не сделается.
– Ну, если ничего того, о чём я говорил, не случится, и мир будет катиться в пропасть, то тоже не страшно. Так уж сложилась история и ситуация, что Россия сейчас самая спокойная во всех смыслах территория, самая, скажем так, бесконфликтная и перспективная. Исторически к нам меньше всего претензий у соседей по сравнению с нашей силой. Долгов, в большом смысле, перед нами намного больше, чем у нас перед другими. Так что, вселенские и Белые силы нас на части рвать не будут. А люди здесь теперь проживают довольно говнистые и деградированные, так что и дьявол нас трогать не станет, потому что и так побеждает, зачем же ему своих трогать?! Так что, весь мир будет в огне, а мы ― более-менее. Если будем погибать, то последние.
– А что, дьявол такой сильный, что всех здесь под себя подмял? ― спросила она.
– Да он и там почти всех подмял, просто там люди ещё сомневаются, грешить или нет, а здесь грешат с удовольствием, под музыку, ― он ехидно улыбнулся. ― А дьявол… Да нет. Не сильный он совсем. Понимаешь, человек, если он сам по себе, может развиваться до бесконечности. Он может становиться всё лучше, чище и совершеннее, и быть всё более развитым, и у него будет появляться всё больше возможностей. Но это если он сам по себе, а не под кем-то, ду́хами, чрезмерными обязательствами, долгами. Тогда человек развивается. Белые в этом смысле ему не помощники, а только учителя и консультанты. Они только в редких случаях помогают. А вот Чёрные человеку настоящие враги. Они сильны настолько, насколько силён тот человек, которого они захватили себе в рабство, которого они смогли сломать под себя. Дьявол же ― это совокупность силы сломанных и раздавленных Белых. Но ты же понимаешь, что источником силы всё равно является тот, кто её создаёт, а не тот, кто её украл и пользуется. Достаточно вора поймать и сразу всё встанет на свои места. А ещё нельзя забывать, что существуют такие Белые, для которых дьявол меньше букашки, что-то вроде соринки на полу.
– Ты про Бога?
– Нет, не про бога. Наш бог, о котором ты подумала, довольно слабоват. На нём, конечно, никто не ездит, и его не ломали, но просто, он не может судить дьявола. Нет, я говорю про множество других богов и богов этих богов. Да мало ли таких во Вселенной. Просто они в эту мелкую игру ввязываться не хотят. Да и неправильно будет, если они влезут.
Возникла пауза. Мария думала.
– Вот такая история, ― продолжал мастер. ― Вообще, Белым быть интересно, особенно, если ты умный и сильный духом. Это всё равно, что иметь звёздочки на погонах или право на то, на что у других права нет. Только всё по-честному. Это не какие-то купленные должности или блатные назначения. Только заслуженное и выстраданное право. В общем, что-то вроде компьютерной игры. Ходишь, собираешь разные штуки, которые делают тебя сильнее: то защиту, то энергию, то средства нападения, то дополнительные возможности. Да мало ли. Только условия игры такие, что твои привилегии могут растратиться сами по себе. Со временем или по глупости. А если они так растратятся, то новых ты не получишь. Как говорится, если питаешься дерьмом, то можешь хороших поступков не совершать, а уж если твоя пища прекрасна, то будь добр соответствовать. Так что ты должен тратить то, что тебе дали, не только на себя, а ещё и на хорошие дела. Хотя тратить силы на своё развитие ― это лучший вариант. На себя нельзя много тратить во время передышек. А твой высокий статус нужно оправдывать своим поведением. Так устроен мир. Помогать другим выгодно. Хотя, нельзя забывать, что сейчас вокруг одни служители дьявола, а вот им вообще нельзя помогать, это страшный грех. Наверное поэтому последние Белые в Чёрных перекрасились и стараются сидеть тихо.
– Интересно, ― сказала Мария.
– Да, ― добавил он, ― только ходить, будто проглотил здоровый штырь, с важной надменной мордой тоже не обязательно. Конечно, перед свиньями бисер метать не надо, но всё-таки надо быть скромнее. Это тоже условие. Скромность, добродушие, даже весёлость, особенно со своими. С чужими, конечно, немного не так, ― наш герой опять улыбнулся.
Он смотрел на свою девушку тёплым и слегка взволнованным от откровения взглядом.
– Вот, ― сказал он, подводя итог, ― поэтому в Библии и говорится, что слабый станет слабее, сильный ― сильнее, богатый ― богаче, а бедный ― беднее. Это о духе говорилось, а не только о материальном. Уж не знаю, откуда они́ всё это узнали, но это так и есть. Поэтому, будешь с Чёрными ― проиграешь, ― погрозил пальцем наш герой.
– А если у человека такие возможности, то, значит, он попадает в рай? ― спросила она.
– Да какой ещё рай?! Рай ― это свет, чистый свет, а свет ― это путь, правильный путь. А путь ― это не только направление, но и дорога. А дорога ― это и время, и огромный труд, чтобы по ней идти, в правильном направлении идти, да ещё и не делая глупостей и гадостей, осознанно, а не сдерживая свои гадостные порывы из последних сил. И в этом смысле приятность рая только в том, что идти по дороге и развиваться можно бесконечно. Представляешь? Бесконечно!
– Да, ― сказала она. ― У Чёрных всё попроще. Самый сильный получает самое большое удовольствие.
– Удовольствие ― это только особый способ сброса заработанной энергии. Иногда оно нужно, даже очень, даже богам. А чаще всего ― это самоцель. Вот взять тебя. Твоё удовольствие сейчас ― это моё развитие завтра. В этом предложении самое важное слово «моё». Оно нужно и тебе и мне. Оно оправдано. Но если ты будешь получать его столько же, просто так, с кем-то другим, то его нельзя будет оправдать. Это будет движение вниз. Хотя… ― мастер задумался, ― столько чистого удовольствия ни с кем ты получить не сможешь. Будешь как все, социальным сексом заниматься. И катиться под откос.
Он улыбнулся. Потом продолжил чуть громче и быстрее:
– Так что в новом обществе всё будет правильно, а главное, не будет глупцов и засранцев. И тебе́ будет проще не делать глупостей.
– А я впишусь в это общество? ― спросила она.
Наш герой задумался. Потом поднял глаза и сказал:
– Я тебе так скажу. Ты мо́жешь в него вписаться.
– Это потому что я в душе́ грязная? Люблю секс?
– Нет, секс ― это хорошо. И твоё самобичевание ― тоже неплохо. И даже грязный и развратный, в кавычках, секс, как у нас, ― тоже хорошо. Можно было бы даже ещё немного подбавить разврата. От дьявола в тебе азартность и страсть к разрушению. И ещё твоя любовь к силе. К любой силе, как таковой. А ведь сила бывает разная, и чаще всего такая, которую надо обязательно остановить.
Наш герой подсел к своей девушке, погладил её по плечу рукой и продолжил:
– Пойми, на любой поступок нужно иметь моральное и духовное право. Пока ты со мной, у тебя есть право на очень многое. И в том числе потому, что, хоть ты этого, может быть, и не замечаешь, я постоянно корректирую твои позывы сделать глупость. И из задуманной тобою глупости вырастает вполне приличное дело. Только ты никак не можешь понять, что удачи и интерес к жизни не сваливаются на голову сами собой. Нужно иметь рядом духовного лидера, и при этом постоянно думать своей головой.Сдаётся мне, что пока ты ещё шишек в жизни не набила, чтобы трезво смотреть на вещи и развиваться так, как требует новое время. Но шанс начать это делать у тебя есть.
– А может я не захочу это делать, ― сказала она.
– Ну, это будет твой выбор, ― ответил он. ― Тогда тебе понадобятся Чёрные, чтобы они тебе помогали, тебе везло, и так далее, пока они тебя полностью не сожрут.
Маша походила по комнате, потом легла в кровать, рядом с нашим героем.
– Ну ладно, ты пока думай, а я делом займусь, ― и стал приставать к ней с нацеленными ласками.
– Ох-х, ― застонала Маша.
– А то ты сегодня по оргазмам выполнила недельную норму только этого квартала, а надо всего этого микрорайона.
– Ах-х, ― снова стонала она. ― Я не хочу за них выполнять нормы.
– А куда ты денешься? Сегодня ты у нас дежурная по городу в этом деле. Так что лишнюю сотню раз на те десять тысяч жительниц выполнить придётся. Да и богов заодно порадуем ярким светом. А то они заскучали от этой вечной темноты.
Маша улыбалась.
– Или двести? ― громко спросил мастер.
– Нет-нет, давай пока сто. Сто!
Наш герой улыбнулся, и они оба начали заниматься делом. Вечерний город коротал время по-своему. Зимний сон окружал тёплые дома и заснеженные дороги. Для этого мира ничего, кроме ожидавшегося через две недели Нового года, не было интересным. Мороз, снег, грязные машины и неосторожные прохожие, кувыркавшиеся на скользком солёном льду ― вот и всё, что можно было запомнить этим декабрём простому человеку.
1.26.
Это началось после Нового года. Моя мадам, получив доступ к безлимитному Интернету, почему-то поверила в бесконечность виртуального мира и в безграничность своих возможностей. Постоянные знакомства с новыми дегенератами захватили её дух. Дегенераты были сдегенерированы самым разнообразным образом, поэтому казались один интереснее другого.
В это время, как я уже писал, дела мои шли не очень хорошо. Проблемы с работой и заработком накладывались на сложности со здоровьем, да ещё и меня преследовали постоянные мелкие неудачи. Приходилось навсегда расставаться со многими идеями, некоторыми людьми, какими-то своими привычками. Через два месяца я собирался праздновать своё тридцатитрёхлетие. Обычно я дни рождения не праздновал, но в этот раз я знал, что его необходимо отметить. Хотелось собрать всех, кто хорошо ко мне относился, и показать себя миру с новой, настоящей стороны. Естественно, огромная роль в этом действе отводилась Марине. Я на неё рассчитывал. А пока занимался доделкой затянувшейся перестройки дома, плавно перешедшей в ремонт того, что не было перестроено. Я намеревался успеть доделать очень много дел, поэтому сильно торопился и много работал.
И вот в самый разгар условно-половых праздников, когда молодые пары со всей страны истерично требуют друг у друга знаков любви, а потому сразу расстаются, чтобы весну начать с чистого листа ― в это самое время ― дама моя начала от меня дрейфовать, как пузатый перегруженный пароход от грузового терминала. Она таяла, растворялась. Она даже не уходила, а становилась другой. Это чувствовалось.
Когда человек сходит с ума и предаёт себя и свои идеалы, он меняется в лице. Меняется голос, походка, темп речи. Он выглядит не как ребёнок, предвкушающий открытие нового мира, он больше похож на проститутку, которой через минуту-другую нужно войти в квартиру нового клиента. И только надежда на «щедрые чаевые и бонусы»бодрит дух такого человека. Старые грехи, неразрешённые проблемы, долги рода ― лезут наружу. И остановить падение в беспросветную примитивность становится невозможно.
Как-то раз, я набрал её номер. Ничего не предвещало беды, но я сказал ей, что она ― это то последнее, что ещё не исчезло и не испортилось из того, что у меня появилось за последние годы. Она ― это то, что соединяет мой мир с реальностью. Я сказал, что я сейчас слаб, и мне нужна её помощь, хотя бы сейчас, хотя бы пару месяцев. Она сказала, что мне не о чем беспокоиться, и что всё будет хорошо. Дни шли очень быстро, мне было некогда даже думать.
В тот день, в начале марта, я подгонял свои дела всё быстрее. Я позвонил ей вечером и по идиотским ноткам в голосе понял, что меня хотят обмануть. Наутро трубку уже никто не брал.Поэтому, когда она всё-таки взяла трубку через несколько часов, я потребовал рассказать всё. Она с диким восторгом рассказала мне, как прекрасен её «новый член». Все эпитеты сводились к тому, что она в огромном восторге. Как выяснилось потом, восторгаться было совсем нечему, то есть совсем. Я не удивился, зная, что с возрастом многие женщины находят себе всё более и более проблемных мужчин. Просто я не думал, что всё может быть настолько гипертрофированным. Было понятно, что моя героиня сдалась, испугалась. И вместо интересной и сложной жизни, которая развивала бы её ежедневно, выбрала спокойную и пустую жизнь плывущей по течению льдинки.
Нам пришлось встретиться ещё раз. Рядом со мной оказался слегка чужой человек с пионерскими мыслями и глупым видом. Да, я всё ещё любил её, но со мной случилось то страшное, что только может со мной случиться. Я перестал её понимать. И понял только через год или даже больше. И понимание моё было связано только с осознанием логики её глупостей. Первое время было безумно жалко себя. Но потом всё оказалось наоборот. Больше всего в жизни мне не хотелось быть на её, а не на своём месте.
В течение первых недель мне было особенно плохо. Не помогал ни алкоголь, ни аутотренинг, ни даже встречи с девушками, которых я находил всё в той же сети. Через какое-то время, вероятно из-за душевных потрясений, я стал ощущать, что у меня открылись возможности видеть мир по-другому, чувствовать его иначе. Как-то раз передо мной пронеслась жизнь моей дамы, особенно некоторые сложные сцены, как на экране кино. Всё это было очень интересно. Да, теперь я знал о её будущем больше, чем она о своём настоящем. Тогда я начал себя успокаивать по-настоящему. Ещё с детства я не любил в себе развивать способность видеть тонкие миры, потому что когда видишь тот ужас, который творится вокруг, жизненных сил становится намного меньше. Тем более не хотелось знать будущего других людей, и в таких подробностях.
Конечно, она предложила остаться друзьями. Мне почему-то захотелось, чтобы она поздравила меня с днём рождения. Естественно, она этого не сделала и прямо на день рождения удалила меня изо всех своих контактов в сети. Потом были звонки с угрозами быкующих малолетних обезьян. Я знал, что её «новый член» молодой, даже младше её, поэтому не стал возиться с очередным недоумком. И каждый раз вместо злости в голове крутилось недоумение по поводу того, что он и младше её, тогда как она всегда говорила, что мужчина должен быть намного старше женщины, и по поводу того, что он ниже неё, зная, что она любит носить высокие каблуки. И даже то, что он дегенерат никак не вписывалось в тот идеальный образ в её голове, о котором я знал на протяжении двух лет без перерыва.
Но, делать нечего. Всё закончилось где-то на середине. Начался мой день рождения и сразу, в этот же день, вместо дикого холода и метелей, появилось солнце. Земля освободилась от снега за считанные дни. В лицо дул тёплый ветер, мир как будто просил у меня прощения за очередную трудность на пути жизни. Приветливость природы поражала. И я всё-таки был счастлив, потому что началась новая эпоха, которую люди ждали долгие две тысячи лет. И пусть моя женщина и не дотерпела совсем немного, чтобы узнать об этом первой, от этого жизнь хуже не стала. Как и раньше будет трудно, но чувствовалось, что это скоро пройдёт навсегда.
1.27.
Каждый из нас спрашивает себя, зачем человек живёт на свете. Этим частенько занимаются умные дети и гиперчувствительные подростки. Они спрашивают у родителей. Те не отвечают или говорят глупости. Тогда приходится читать книги, научные статьи и религиозные трактаты. И везде написано одно и то же. Либо люди живут для того, чтобы жить, либо люди живут для Бога. Такие ответы обычно никого не устраивают, но других никто не предъявляет, поэтому люди рано или поздно успокаиваются и в «счастливом неведении» начинают жить спокойной и глупой жизнью. Конечно, бывает и не спокойное «счастливое неведение», и тогда люди начинают враждовать и конфликтовать. Могут начаться войны или резня, но ответа на вопрос всё равно получено не будет, потому что все горячие борцы всё равно становятся старыми и всё равно они оставляют эту жизнь на том же месте, с какого её и начинали.
Весь год номер 20-09 наш герой проводил в поисках себя. Он много ездил по стране, встречался с людьми, разговаривал. Теперь, когда главный груз с его плеч был снят, ему стало легче, и одновременно,ответственность, которая на него легла, помогала ему глубже вдумываться в суть множества явлений. Он понимал, что теперь он не просто познал мир, теперь познания его не могут иметь двойного толкования. С этого момента каждой вещи на этом свете было место по её сути, а не по отношению к ней. Он знал, как создавать новое и как относиться к старому, как жить, а главное, зачем жить.
Теперь он понимал, что люди никогда не могут быть равны друг другу и не должны таковыми быть. Да, у каждого в жизни есть проблемы и трудности, но это его трудности, самоличные и уникальные, и в том весь интерес. Ни камень в каменной кладке, ни деревья в лесу никогда не равны себе подобным. Камень может быть обливаем дождями или заточён в плен между другими, не видя белого света, а кто-то из других таких же стои́т во главе угла. А деревьям может попасться разная почва в лесу, одно будут ломать грибники, второе может мучаться от ветров, а третье съедаться гусеницами. А уж у человека-то, тем более, разные условия жизни. Кто-то живёт без родителей, кто-то борется с нищетой, а другой со страстями и с праздностью, четвёртый никак не может поправить своё здоровье, а пятый постоянно выживает из ума. А ещё есть другие люди и их мнения о каждом человеке, и всегда эти мнения неверные и ошибочные. И так во всём, даже в каждой мелочи никогда нельзя добраться до истины. И каждый раз, как только мы становимся немного умнее, нам становиться только хуже, потому что ощущение несправедливости, бессмысленности и безысходности не покидает развивающийся разум гораздо настойчивее.
Люди ищут выход. Они часто пытаются стать глупее и тупее, чтобы хоть как-то заглушить голос разума и сравняться с блаженными идиотами, которые всегда по воле их рода или лени, или по воле природы и случая, были недоразвитыми, а значит счастливыми и нужными. Для отупения люди пьют спиртное или идут в наркотическую яму, принимают чужие идеологии или откупаются от своего ума верой в идолов. И, продолжая не видеть ответов, собирая все оправдания воедино, и всю ответственность за себя отдавая другим, вере или долгу, люди закрывают глаза и успокаиваются. А когда приходится платить по Долгам, то каждому из них остаётся только скрежетать зубами и недоумевать, почему же снова он прожил бестолковую жизнь.
Но наш герой знал, зачем живут Люди и зачем живёт Вселенная, зачем живут камни, горы, леса, озёра, планеты, животные и всё-всё вокруг. Он знал, что жить ― значит творить жизнь, что жизнь ― это тоже, что и дух, а дух, чтобы с ним ни делали, ― всегда борется с хаосом. Горы и реки живут только для того, чтобы развиваться дальше. Река за миллионы лет меняет своё русло, становится то полноводной, то мелкой, то бурной, то тихой. И всегда борется с новыми вызовами. И в каждом своём промежутке жизни находит максимальную красоту и гармонию. Горы также, вначале острые и высокие, но затем всё более спокойные и старые, раздающие миру великолепные минералы и красоту покорения лесами и водами, птицами и людьми, в итоге приходят в равновесие с миром и в молодости, и в зрелости, и в старости. И мир, вобравший всё это, постоянно движется дальше, чтобы снова и снова отвечать на вызовы стихий и побеждать их, улучшать себя, чтобы каждый раз хаос, беспорядок и бессмыслие уступали место красоте, разуму и гармонии.
И так же с человеком. Каждый раз рождаясь, каждую секунду живя, он должен самому себе одно и то же, быть лучше, быть богаче внутри себя, развиваться, помогать развиваться другим, создавать условия для развития, бороться с бессмысленностью, но всё это уже не просто по воле природы или по её наказу, а из-за своего духовного осмысления сути вещей, умышленно, нарочно. Потому что человек, если он таковым себя называет и не является проводником пустоты, должен понять, что жить ― это значит быть лучше. А быть лучше для разумного существа ― это всегда лучше, чем хуже, и это не требует доказательств. Наш герой всё это знал и понимал, как будто это было проще простого. Он знал, что прекратить идти вперёд ― это значит прекратить жить, понимал, что борьба с самим собой ― самая трудная на свете.
Понимал он, и что каждый шаг человека, каждое его действие вызывает пусть маленький, но Долг перед кем-то. И если ничего хорошего он не делает и живёт в праздности, то Долг всё равно растёт. А если он ещё и тратит жизнь на то, чтобы мешать другим развиваться, создавая горе и страдания другим людям, то Долг возрастает многократно. И никто, даже Боги, бросающиеся за людей на «амбразуру» суда, не могут спасти ни падших, ни заблудших. И всем этим падшим и заблудшим придётся отдавать Долги лично, капля за каплей, шаг за шагом. Потому что никому ничего не прощается. И всё, что делается в этой Вселенной, ею же запоминается и записывается. И ошибки надо обязательно исправлять, а не замазывать и просить исправить другого. А если другой берёт на себя твои Долги, то он глупец. А помочь может только Учитель, который научит вас исправляться быстрее, чем приходит время платить, или хотя бы поможет разобраться с причинами. И это будет для тебя вторым шансом.
Понимал наш герой и то, что только идиотам и грешникам в этом, земном, мире живётся легко, потому что разбазаривать и тратить всё, что накопил твой род в духовном плане, что дала тебе Природа и Вселенная, всё, что вложили в тебя Боги и Ду́хи, ― всё это тратить очень приятно. Только всегда надо помнить, что продать себя в рабство ― это самый лёгкий путь, который только может быть у человека. И чаще всего такой путь ведёт к смерти, полной смерти, а не просто смерти в одной жизни.
Да, люди не равны. Цена поступков и дел для каждого человека разная, даже если сами дела и поступки совершенно одинаковы. Победы и падения для каждого свои. Но каждому родившемуся нужно совершить хоть какое-то преодоление, сделать шаг вперёд, стать выше себя, преодолеть беды и найти своё счастье. «Да, ― думал наш герой, ― люди не идеальны, и у каждого где-то есть изъян и слабое место. И никогда нельзя успокаиваться. А уж если изъянов нет, и человек стал богом, то у богов еще больше мест для развития и борьбы со слабостью, чем даже у людей. Всем, всем есть куда ещё расти! Вселенная для нас ― это самый лучший пример».
«Да, все не равны, ― думал наш герой, ― это не простая беговая дорожка, где у нас у всех всего лишьразная физическая форма и подготовка. Здесь у каждого ещё с собой и свой груз разного размера и веса. У кого-то больная нога, кто-то глухой, у кого-то нет ботинок, кто-то бежит голый, злой или не выспавшийся. И на этой дорожке может выиграть каждый, если на этот раз пробежит быстрее, чем делал это раньше, если на финише он бежит лучше, чем на старте, при рождении».
Одно только волновало нашего героя. Год за годом прожившие жизнь люди становятся всё хуже и хуже, а маленькие дети на своём и так уже не самом лучшем старте не имеют никакого желания становиться лучше. Поросячьи лица со временем становятся рылами с агрессивными манерами и звериными намерениями. Сотни и миллионы, тысячи и миллиарды родившихся явно приходили на Землю только для того, чтобы продаться за временное спокойствие и незаслуженное удовольствие и погубить себя.
Так шли мысли нашего героя. Теперь они лились стройно и без надрыва. Больше он ни с кем не хотел спорить, доказывать, никому не хотел сопереживать. Он ездил по стране, радовался, что у его друзей и знакомых складывалась нормальная жизнь, что Антон наконец-то нашёл себе девушку, которая не испугалась спать с Ангелом и которая не так откровенногордилась своей страстью к глупости. Время снова стало выжидать и красться, жизнь шла сама по себе.
1.28.
Однажды утром нашему главному герою начали сниться сны. Последние годы ему сны стали сниться намного чаще, чем раньше. Раньше они были страшные, тоскливые и всегда чёрно-белые, а теперь сны становились всё ярче и изящнее, и некоторые даже имели смысл. В этот раз сначала ему снились совсем обыкновенные бытовые истории, но вдруг возникла какая-то тревожность, и наш герой это почувствовал.
Он увидел огромный, залитый ярким жёлтым светом стадион, больше похожий на цирк. Между двумя огромными вышками, подвешенными или стоявшими на арене стадиона, был натянут канат. По канату с длинным шестом шёл человек. Видно было, что шёл он довольно давно и с напряжением. Толпа шумела и улюлюкала, свет, шум, стометровая высота и движущийся по канату человек. Ему оставалось идти несколько метров, как вдруг налетел ветер. Изо всех сил человек начал сопротивляться силе этого ветра, дувшего непредсказуемыми порывами. Он двигал шестом, приседал, сгибался, боролся как мог. Ветер резко стих, и человек медленными шагами пошёл дальше. И вот, когда ему оставалось буквально метра три до твёрдой площадки, какое-то существо, непонятного происхождения и образа, подлетело, схватило руками канат и со злобным хохотом стало раскачивать его изо всех сил. Человек замер, а потом стал сопротивляться потерянному равновесию. Внизу были сто метров пустоты и пустынная арена. Зрители не видели существа и продолжали бесноваться в наблюдательном экстазе. Ясно было, что через секунду человек упадёт вниз. Подлетели ещё какие-то существа и стали хихикать и надсмеиваться над обречённым человеком. И вот он уже начал сваливаться, тогда наш герой подхватил его двумя руками сзади за талию. Почувствовавший опору человек сделал несколько быстрых шагов вперёд по прыгающему канату и сразу очутился на площадке с поручнями. Толпа хлопала, улюлюкала, человек улыбался, поднимал и опускал руку, как это делают артисты, но на лице его застыл настоящий ужас. Наш герой подлетел к нему по воздуху и сказал:
– Никогда не ходи по такому канату без страховки.
Испуганный человекавтоматически продолжал играть на публику и едва успел сказать «спасибо».
Тут же сон закончился. Наш герой перевернулся на другой бок, глубоко вздохнул, и снова заснул.
И сразу же он оказался в другом сне. На этот раз немного в прошлом времени. В детстве, когда ещё существовал старый сарай во дворе его дома. Какие-то люди, очень похожие на борцов за права человека, то есть разношёрстные, несуразные и физическивычурно слабые, собрались вокруг этого сарая. Они что-то говорили тому, кто стоял внутри этого сарая. Хоть это был и сарай, но почему-то для нашего героя он был совершенно прозрачным. Тот, что стоял внутри, был молодым и надменно-злобным сушёным качком. Он был с голым торсом, длинными тёмными альфонсовыми волосами, и тёмными глазами. Кто-то из окружившей толпы вышел к нему и стал рассказывать «волосатому», что он не прав, и должен ответить за свои дела, говорил ему, что так больше не может продолжаться. На это тот, кто был с голым торсом, только смеялся. Было видно, что он не боится собравшихся, но и почему-то терпит всех, кто был вокруг. Вдруг человек, который вышел из толпы поскользнулся и упал на спину, а другой, с альфонсовыми волосами выхватил откуда-то блестящий золотой трезубец с четырёхгранными ножами разной длины в линию. В ту же секунду тот, что был с голым торсом, воткнул трезубец в лежащего навзничь человека несколько раз. Наш герой не видел, как он его убивает, почему-то тело упавшего скрывала какая-то низкая перегородка. Но он видел дикие глаза убивающего и его спокойные хладнокровные жесты. Не зная, что внизу лежит человек, можно было подумать, что Альфонсовые волосы просто вскапывает землю. Нашего героя крайне возмутило и потрясло, с какой лёгкостью, даже рутинно, этот «сушёный нарцисс» убивал беззащитного, случайно упавшего человека.
Сразу же люди, окружавшие сарай, в панике исчезли. Где-то вдалеке только были слышны слова «он его убил» и испуганная фраза «уходите отсюда все». Альфонсовые волосы стал ходить вокруг трупа и косо улыбаться. В это время наш герой зашёл с другой стороны и встал рядом. Почему-то тот, что был с голым торсом, его не замечал. Тогда наш герой мыслью создал пулю в воздухе, и, когда Альфонсовые волосы встал перед нашим героем во весь рост, пуля выстрелила из воздуха прямо в живот, в голый торс. Сначала на землю упал трезубец, а потом лицом вниз свалился Альфонсовые волосы.
Стало тихо, но через несколько секунд на этом месте появились новые персонажи. Какие-то люди в чёрных плащах стали расследовать произошедшие события. Видно было, что они пришли из мира того, кто лежал на животе с голым торсом. Они быстро просканировали все следы на этом месте и прокрутили ситуацию шаг за шагом. Следов не было. «Это наш лучший», ― говорили они. «Как так могло получиться?», «Мы найдём того, кто это сделал!». Наш герой стоял рядом с местом действий, но они его не замечали.
– Посмотри, ― сказал один из расследовавших другому, показывая извлечённую пулю. ― Это пуля со смещённым центром тяжести. Кто-то знал, что его нельзя убить обычной пулей. А эта разорвала всё внутри него. Умер мгновенно.
– Что за ерунда?! ― недоумевал второй.
– Это ладно, ты посмотри на пулю внимательнее, ― раздосадовано улыбался первый.
– Нет насечек?
– Да, нет насечек. И гильзы, естественно, тоже нет. Пулю для автомата выпустили из пустоты.
– На кого же он нарвался, бедный, ― со сдержанным спокойствием сокрушался второй.
– Не знаю, ― ответил первый, ― но парню явно не повезло.
– Нет, мы должны его отыскать!
– Ты же знаешь, что мы не сможем ничего сделать, даже если поймём кто это. Слишком всё здесь чисто.
Те, что были в чёрных плащах, продолжали лазить по месту событий, и наш герой проснулся. Он снова вдохнул побольше воздуха, поёрзал в постели и уснул.
На этот раз ему снилось, что он ходит по какому-то бункеру. Темнота, груды бетона или камня, запах нежилого зловещего места. Всё время хотелось найти выход и выбраться оттуда. Он долго ходил по каким-то коридорам и залам, пока не выбрался на какой-то балкон. Тогда наш герой залез на каменные перила балкона и, держась за какую-то огромную железную трубу, которая оказалась на уровне его головы и постоянно ему мешала, посмотрел по сторонам. Место, где он находился, оказалось старым за́мком на острове. Огромные стены замка стояли на самом берегу моря. На море был шторм, гигантские волны, с грохотом прыгая по камням, пролетали над ними и ударялись о стену за́мка. С моря дул ветер наполненный мелкими брызгами, отчего вся стена замка, балкон и даже труба, за которую он держался, были влажными, вода стекала холодными каплями по рукам, ноги скользили на скользком камне, поэтому приходилось чуть ли ни висеть на одних руках.
Наш герой знал, что выход из замка может быть только через другой балкон, поэтому надо было перелезть по скользкой стенке, держась за трубу, и не свалиться вниз. В тридцати метрах внизу, там, где вода превращается в туман, на него глядели чёрные острые камни. Сумрачное море и тревожное небо, остров без маяка и птиц, только шум чёрных волн.
Наш герой стал медленно двигаться вперёд, но боковым зрением заметил, что кто-то стоит рядом и смотрит на него. Он повернул голову, внизу, рядом с дверью, стояла небольшая старуха, со страшными, горящими глазами. Глаза были такие огромные и злые, что у нашего героя по телу побежали мурашки. «Только бы не повернуться к ней спиной!» ― вертелось в голове у нашего героя. Он стоял к ней боком. По одну сторону ― пропасть с бушующим морем и камнями, по другую ― горбатая старуха в черном одеянии и чёрном платке. На другой балкон он уже не успевал, слишком скользко было под ногами, прыгать вниз означало прыгать в неизвестность. Тогда он развернулся, переместил голову уже внутрь балкона, стараясь не задевать трубу и держась почти на одних руках, и, развернувшись лицом к старухе, сделал огромный шаг на неё. Нога в его любимых кроссовках встала прямо на голову этой бабусе, а шаг наш герой сделал очень уверенно и жёстко.
В ту же секунду голова старухи провалилась в её плечи, раздался хлопо́к и, чуть не потянув ногу, наш герой встал на землю уже на полу. И в тот самым момент, когда он встал бабусе на голову, из-под сплющенной головы вырвался свет, а вместе с исчезающим телом разрывалась напополам, как гнилая материя, вся старая «картинка» с этим за́мком. За долю секунды чёрный за́мок исчез, а под ногой нашего героя остался лежать балахон старухи. В лицо брызнул свет. Наш герой стоял на поляне, напротив лесной чащи. Было тепло и сухо, через листву пробивались тонкие лучи позднего рассвета. В южном лиственном лесу пели птицы, качалась трава и тихонечко шевелились листья. Было как-то радостно и легко.
Откуда-то сзади прибежали люди. Лиц он не видел. Они всё время говорили. Они говорили быстро, между собой все сразу,а с ним ― только по очереди.
– Как же это случилось? Сразу! В один миг! ― восторгались они. ― Столько времени! Мы думали, так не бывает. Спасибо! Кто Вы? Как Вы это смогли?
Люди подбегали со всех четырёх сторон, а наш герой дышал влажным лесным воздухом и разглядывал лучи света. Почему-то он был намного большего роста, чем люди. Он смотрел на лес, но всё время держал в ощущениях правую ногу, под которой оставалась одежда старухи. Тогда он достал из кармана аккуратно сложенную холщёвую сумку, сшитую его бабушкой. Развернул эту сумку и засунул в неё всё, что было под его ногой.
– Давайте сожжём её, ― галдели люди. ― Давайте расправимся с ней окончательно!
– Нет, ― сказал наш герой, ― одежду нельзя сжигать, иначе эта дрянь переродится где-то в другом месте. Она навсегда останется в моей сумке, а вам нечего бояться.
– Спасибо! Спасибо Вам! Спасибо! Спасибо Вам! ― раздавалось со всех концов.
Наш герой стоял посередине лесной поляны и улыбался. Вокруг бегали счастливые люди, взрослые, дети, у молодых были на голове венки из цветов, старые улыбались и глядели просветлённым взглядом. Все были счастливые и радостные.
Наш герой проснулся. Открыл глаза и перевернулся на другой бок. Почему-то он ощущал приличную усталость, будто спал всего несколько часов, а не десять, как обычно. Он встал, оделся, посмотрел в окно. Ярко светило солнце, весна была в самом разгаре. Наш герой спустился со второго этажа вниз, чтобы поесть. Через два часа он уже совсем не ощущал усталости и чувствовал себя даже лучше обычного.
1.29.
На большом лунном плато сидели трое. Здесь, между двумя старыми кратерами было особенно уютно и удобно. Они часто собирались именно тут, особенно в часы, когда эта часть Луны находилась на терминаторе.
Все трое сидели на камнях и глядели на Землю, которая отсюда была, особенно сейчас, в апогее, хорошо видна.
– Это точно, ― подтвердил второй, скорее смахивающий на рыбака, который ловит рыбу на льду, ― совсем жарко сейчас там. А отсюда выглядит всё так же, как и пятьсот лет назад.
Третий, со внешностью советского геолога, утвердительно покачивал головой и вглядывался в дали голубой планеты.
– Неужели они выпутаются? ― в слегка риторическом смысле спросил Зимний рыбак.
– Шанс такой есть, ― ответил Охотник за утками. ― Самому удивительно, но шанс есть. Я, когда они ядро взрывать начали, думал, что уже им конец пришёл, а они всё ещё ползают.
– Кстати, новость слышали? ― сказал Советский геолог. ― В Андромеде на пятой двойной времена года перепутали.
– Да ладно! ― засмеялся Рыбак.
– Серьёзно. Они при смене Больших три месяца потеряли, а потом поделить год не могли. В итоге, вместо зимы опять лето началось.
– Позитивные люди, похоже, на этой пятой двойной живут, ― улыбался Охотник. ― А земные такого не планируют?
– Пока нет, ― сказал Геолог. ― Тут сказка серьёзная. Главное, унести ноги.
– Опа! ― Рыбак показал на Землю пальцем. ― Опять светится.
– А кстати, почему он светится не всегда? ― спросил Геолог.
– Закрывается. Ему в этом гадюшнике думаешь весело? ― сказал Охотник.
– Вот не пойму я этих богов, ― начал Геолог, ― полезть не духом, а живьём в это пекло! Вырывать их с края пропасти куда-то ещё! На таких энергиях там жить, в дерьме каком-то, извините. Зачем?
– Ты же знаешь, у них свои интересы, ― ответил Охотник. ― Они всё хотят этот сброд перетащить на Большой виток, причём без затирания. Упираются просто изо всех сил.
– А что, может получи́тся? ― поинтересовался Рыбак.
– На этот раз, может, ― сказал Охотник, ― видишь, как светится!
– Сам удивляюсь. На таком дерьмофоне, кажется, вообще, прожектор, ― шутил Рыбак.
Где-то на Земле под облаками северного полушария светилась маленькая точка. Она блестела и переливалась разными цветами. Тусклая Земля с яркой точкой будто передавала всем троим какие-то знаки.
– Не знаю, сколько такого видел, всегда дух захватывает. Откуда боги всё знают? С ходу, без информации. Вошёл, пожил немного, и всё. Знает и про основы, и про правила, и про слова, и про выключатели ― просто всё! ― сказал Геолог. ― Как будто художник при тебе картину рисует или человека моделирует. Не было ничего ― и на́ тебе.
– Ну, ты же знаешь, что на Переход, туда обычный бы не пошёл, так что, ничего удивительного, ― сказал Охотник.
– Да, движение там, конечно, большое начинается, ― сказал Геолог. ― Чёрные прыгают, как кони, серебристых золотые предупредили, биомасса вообще в экстаз вошла, даже «зелёных человечков» Большие перестали туда пускать. Видели знаки на границе?
– Ага!
– Да.
– Это на́с только пускают, потому что мы местные, ― продолжал Геолог. ― Но, всё равно, ближе лучше не летать.
– Да всё равно полезут какие-нибудь из дальних галактик, ― сомневался Рыбак.
– Да нет, Большие вроде бы всё закрывают, ― ответил Геолог. ― Хотя, и они тоже немножко нервничают.
– Слушай, а чего это их новый столько дел у соседей нагородил? ― спросил Охотник. ― Ему что, своих забот мало?
– Это ты про расплющенную бабку и всё такое? ― спросил Геолог. Все улыбались. ― Да это он силу показывал. Подолбил кое-кого немножко. Говорят, крупных каких-то.
– Да, похоже на то. Они аж взвыли. Ошарашенная за́срань даже подпрыгнула от неожиданности, ― продолжал шутить Рыбак.
– Да не, нормально теперь с этим новым будет. Раз срок от рождения прошёл и его уже объявили Богом, сняли груз, закрыли нижнюю дверь, значит и он поспокойнее будет. Всем спокойнее теперь, ― сказал Геолог. ― Хотя, конечно, ещё идти и идти.
– А он не любит, когда его Богом называют, в курсе? ― поддерживал разговор Рыбак.
– Это да, ― сказал Геолог. ― Мало того, что закрытый всё это время, безродный и ниоткуда не взявшийся. Да ещё и с именем обычным, и земным, а не как у богов и духов. Ясно, конечно, что это только на первый взгляд. Так он ещё и поводов никому не даёт. Зашифровали его, конечно, серьёзно. Имена одни как интересно собрались и цифры все.
– Вот интересно, кто не Бог у них, того богом называют, а кто Бог, тот и сам говорит, чтобы особо не называли его так, ― удивлялся Рыбак.
– А что, Европу действительно выключают? ― после паузы спросил Охотник.
– Да, опять. Как говорится, пора и честь знать, ― ответил Геолог.
Все трое улыбнулись и переглянулись.
– Да, земным не позавидуешь, конечно, ― заговорил Охотник. Кому верить? Что думать? Я так понял, кроме книг и свадьбы их Новый никаких других примет им не даст. Я так понял, даже чудес особых не будет?
– Да ещё кака́я свадьба! ― ответил Геолог. ― Ты же знаешь, что он не только Переход делает, но и всё на свои места возвращает. А значит, должна быть свадьба, невест будет много и все они будут его любить и не только себя, но и друг друга. В общем, как полагается.
– Это что, в физических телах, не в ду́хах? ― спросил Рыбак.
– Ну, да, ― ответил Геолог. ― Это же должно означать конец второго шага и начало третьего.
– А книга ― начало первого? ― спросил Рыбак.
– Да, ― сказал Геолог, ― так что, по-хорошему, местным, земным, надо подсуетиться. Хотя, время поторопить всё равно не получится, ― добавил он улыбаясь.
– Да, движение там быстрое. Я чувствую, все долги будут отданы. Не зря же конец и эпох и эр в одно время наступает, ― подвёл итог Рыбак.
– Кстати, ― начал говорить Охотник, ― был в центре, там такие модели под образы для новых храмов сделали. Давно таких не видел. И наши там участвовали. Мне понравились.
– Ты лучше расскажи, как ты «зелёных человечков» преследовал двенадцать галактик, ― улыбаясь, спрашивал Геолог, ― а то «образы», «храмы»…
– Подумаешь, перепутал, ― смутился Охотник.
– Да-да, рассказывай, ― поддерживал Рыбак. ― А то мы про твои весёлые приключения мало знаем. Давай рассказывай о том, как ты вспомнил молодость!
Все засмеялись и человек, больше похожий на охотника за утками, стал рассказывать остальным о своём весёлом и немного глупом приключении. А Луна и Земля продолжали лететь в бесконечном пространстве.
1.30.
Мордатый и Шпингалет летели к Москве с большой скоростью.
– Я не понимаю, они испугались что ли? ― спросил Мордатый.
– Нет. Не поверили. Сказали, что без объявления этого хрена не будут встревать, ― ответил Шпингалет.
– А ты им сказал, что чистить будут всех? ― с нажимом на слово «всех» спрашивал Мордатый.
– Сказал. Только эти балбесы прикрываются своими молитвами.
– Вот странно. Их церкви всегда были с нами, а объявлять Антихриста не хотят. Нет бы очередной крестовый поход под нашими знамёнами устроить, а они молчат, ― негодовал Мордатый, когда вдали показались огни.
Через доли секунды, заложив крутой вираж, двое уже были на балконе старой высотки, стоявшей рядом с огромным проспектом.
– Я так понял, не получилось, ― первое, что им сказал Худой, когда они вошли с балкона в комнату. ― Ну, да и хрен с ними! Идёмте веселиться!
– Любишь ты, Худой, устраивать веселья в каких-то домах с привидениями. Что это опять за бардак? ― спросил Мордатый, отходя от полёта через океан.
– Обыкновенная квартира, ― ответил Худой. ― Все в семье психи. Видали, сколько говна навалено?
Квартира была заставлена какими-то шкафами с заплесневевшими книгами, вонючие одеяла вперемешку с какими-то фотографиями и старыми открытками валялись на полу и на слегка подмокших неизвестно от чего диванах. На окнах стояли засохшие много лет назад комнатные цветы, а занавески и обои были изодраны когтями домашних животных.
– Ну-с, господа хорошие, я сегодня в отличном настроении! ― сказал Худой, хлопнув и потерев ладонями. ― На войну пошёл обратный отсчёт, так что первые сто миллиончиков говнюков мы погнём совсем ско-оро, ― протянул слово Худой и заулыбался. ― Вам надо понять одно: больше трупов ― больше молитв в нашу сторону. Меня, просто, прёт от энергии. Пойдемте-ка напьёмся, как свиньи. Мне тут шампанского братья подарили.
Он обнял Мордатого и Шпингалета, и они прошли в другую комнату. Там уже был накрыт стол, за которым сидело ещё несколько человек, двое из которых оживлённо спорили.
– А я тебе говорю, что надо их всех окольцовывать и штриховать, и быстрее, пока не поздно, ― горячился один.
– Если мы будем их штриховать насильно, то найдутся герои, будет протест. Надо всё спокойно делать, как обычно, ― ответил второй.
– Да мы же тогда не успеваем… ― начал было возражать первый, но в комнату вошли трое во главе с Худым.
– Ну что, ― спросил Худой, ― пьёте? Хорошо́ здесь! Значит так, давайте все пьём по бутылочке и пойдёмте на другой балкон, смотреть как алкашка ребёнка своего выкинет с окна.
– О, отлично, отлично! ― заволновались гости. Все открыли по бутылке, естественно, облив пол, выпили немного и пошли на балкон, который выходил во двор.
– Смотрим! ― скомандовал Худой.
С балкона, который был этажом выше и правее соседнего, раздались крики.
– Нет, мама, не надо, что ты делаешь! ― кричала девочка десяти лет. ― Нет, мама, за что?! Нет!
– Заткнись, сука! ― кричала озверевшая мать. ― Я тебе покажу! Нечего было жопой перед ним вертеть! Он мой! Я одна с ним буду трахаться!
– Не надо, дура, что ты делаешь?!
– Я тебя научу, как чужих мужиков отбивать!
– Нет!.. ― последнее, что успела крикнуть девочка, когда мать перекидывала её через перила балкона.
Девочка летела с пятнадцатого этажа молча. Лёгкий хлопок и человек превратился только в тело. Ангелы подхватили душу и сразу куда-то улетели.
– Вот сука, поцарапала! Тварь, ― сказала пьяная мать и ушла в комнату.
На нижнем балконе все пятеро хлопали в ладоши и улюлюкали.
– Браво! ― кричали они и поднимали вверх руки и бутылки с шампанским.
– А главное, господа, что засудят за это дело другого. Ха-а! ― Худой начал смеяться напоказ.
– Да-да! Я это тоже люблю, ― подтвердил Первый спорщик. ― У меня тоже тут одна мамаша задушила первоклассника, а дали ей два года условно, потому что у неё есть второй ребёнок, и его нельзя оставлять без матери! Обожаю это! И-их-ха! ― визжал и ржал он в удовольствие.
– Люблю этот город! Город торговцев и юристов, казнокрадов и лиходеев! ― кричал Худой. ― Да здравствует Третий Рим! Он будет вечен! Да здравствуют эти архивариусы и кладовщики! Я буду вечен вместе с ними!
– Ну что, вечер продолжается? ― утвердительно спросил Второй спорщик. Идёмте на другую сторону, там наши снова работать будут сегодня, как и всегда.
Вся компания, пробираясь через груды вещей, прошла на другой балкон. Шёл лёгкий снежок, половина проспекта стояла в пробке. Сотни и тысячи машин, освещая себя фарами, теснили друг друга. В тёмном вечернем воздухе было видно, что вокруг кишели какие-то существа. Город стоял в пробке, и от каждого человека из этих тысяч исходила злость. Эти ниточки злости существа собирали в верёвочки, а потом и в канаты, связывали и отправляли, как по конвейеру, куда-то дальше, в темноту. Существа суетились. Злость складывали со злостью, ненависть сплетали с ненавистью.
– Хорошо работают, ― сказал Шпингалет, а все остальные попивали шампанское и глядели вниз, соглашаясь.
Несколько одиноких ангелов сидели на крышах высоток и удручённо, согнувшись и свесив ноги вниз, смотрели по сторонам.
– Вторая половина проспекта на все шесть полос была почти свободна. По ней ехала снегоуборочная техника. Вдруг с огромной скоростью одна за другой вылетели несколько машин. За какую-то секунду одна из них резко поменяла направление движения, вторая чуть подтолкнула её, и тогда первая на полном ходу врезалась в огромный трактор. Вторую же машину сильно занесло, и она вылетела на встречную полосу со стоявшими там машинами. Несколько сильных металлических хлопков ― и снова тихо и падает снег.
– О-о! ― захлопали стоявшие на балконе. ― Ве-ли-ко-леп-но! ― кто-то из них выговорил слово и громко, и по слогам.
– Трупаки есть? ― поинтересовался Худой.
– А как же! ― ответил Первый спорщик. ― Один трупешник и два инвалида!
– Да, да, здесь всё по-настоящему, ― улыбался Мордатый и пил шампанское. ― Да и вообще, нам надо на водочку переходить!
Все собрались идти в комнату.
– Секунда, это ещё не всё, ― сказал Первый спорщик. Он промотал события во времени немного вперёд, и все видели, будто на перемотке ленты, что эвакуаторы убирают разбитые машины, а через какое-то время на том же самом месте снова случается авария. Первый спорщик остановил перемотку событий, когда другие три разбитые машины снова эвакуировали с того же самого места.
– Да! ― кричали все. ― Давай ещё! ― орали они в направлении улицы.
– На этот раз всего лишь два оторванных пальца, а у другого сильное кровотечение, ― комментировал Первый спорщик.
– Э-э, не-е, ― остановил его Худой. ― Пошепчи нашим друзьям медикам, путь ему вместо физраствора мочу вольют.
– Точно! ― согласился Первый спорщик. ― А второго сегодня на органы разберут!
–Е! ― орал Второй спорщик, а вся компания уже истерично смеялась.
– Так ребята, ― заговорил Мордатый, пьём водку и пошли в метро.
– Не, ну идиоты, согласитесь, ― удивлялся Шпингалет. ― Раньше бы это место лет десять гиблым считалось, и никто бы к нему не подходил. А тут через пятнадцать минут врубились по новой. И, я так понимаю, три дня будут тут биться. Ты́ постарался? ― спросил Шпингалет у Первого спорщика?
– А то! ― радостно признавался тот.
– Молодца! ― похвалил его Второй спорщик
Через некоторое время вторая часть проспекта тоже заполнилась машинами, поэтому демонам и чертям работы по сбору злости и ненависти прибавилось.
Пьяная компания подлетела ко входу в метро.
– Мне нравятся эти муравьи, ― сказал Худой. ― Если кто-то крякнулся, то другие бегают по трупам и не замечают. И все всегда бегают по одним и тем же обоссанным и помеченным дорожкам. Обожаю! Обожаю их!
– А вот и мой дебил с гранатой! ― сказал Второй спорщик!
– О, точно, ползёт, идиот, ― сказал кто-то из компании.
Человек, не по погоде одевший лёгкий плащ, подошёл ко входу в метро и, по-звериному оглядевшись, достал гранату и дёрнул за кольцо. Сильным взрывом повыбивало стёкла в цветочных киосках. Люди беспорядочно валялись на ступеньках и около входа. Крики раненых людей и вой сигнализаций растворялись в шумящем городе.
– Обожаю таких придурков! ― крикнул Шпингалет! ― Энергия здесь так и прёт, ― он смеялся и летал над местом взрыва кругами, пожирая энергию только что убитых тел.
– Надеюсь, это не всё? ― спросил Первый спорщик.
– Конечно нет, ― ответил Второй. Четыре жмурика, два инвалида, восемь раненых. Но главное, в семьях будут и сумасшедшие, и наркоманы, пьяницы, разводы и даже самоубийство. Уж мы постараемся!
– А промотай-ка вперёд, ― сказал Худой.
Второй спорщик промотал события вперёд, и все увидели, что уже к двенадцати ночи никаких последствий взрыва на этом месте не было. Люди спешили в метро, как ни в чём не бывало, наступая на те же места, где, по сути, только что убили людей.
– Вот они, жопошники, я их просто люблю, ― в диком смехе заливался Худой. ― Люблю этих муравьёв. Уже успели отмыть кровь, счистить остатки мозгов и черепушек с тротуаров ― и всё отлично! У них всё отлично!
Худой кинул бутылку из-под водки в висевшую сосульку, и сосулька свалилась на спину какому-то бомжу.
– Жалко, что бутылка из параллельного мира, ― смеялся Шпингалет, ― а то бы она как раз ему по дыне попала.
– Летим на квартиру! ― скомандовал Худой. ― Там сисястые тётки споют нам про любовь.
Сисястые тётки уже что-то пели, а Худой продолжал восторгаться жизнью:
– Никто, никто не может мне перечить. Я сильней всех, я главней! И мне везде хорошо! А этот дурачок хочет меня остановить. Вот смех!
– Говорят, его свои у себя уже объявили, ― сказал ещё один гость в квартире. ― Осталось ему только себя объявить лю́дям.
– Ой, ты-то ещё кто? ― спрашивал уже порядком пьяный Худой.
– Я ― это ты, как и все здесь, зачем спрашиваешь? ― удивился Новый гость дьявола.
– А почему цве́та не такого, сероватый какой-то или коричневатый, не поймёшь, мы же чёрные все?!
– Ты же знаешь, что тёмная сторона должна быть всегда. Вот это я и есть, только в Новом мире.
– Что это ещё за анальные сюрпризы?! ― удивился Худой, расхаживая по квартире со стаканом водки и почему-то не глядя в глаза новому гостю. ― Я убью любого, кто будет против меня, и твоего нового Бога тоже. Я́ Бог, понял! Я всех убью!
– Его ты не сможешь убить. Он сильнее тебя и сильнее всех, кто сюда приходил, и Чёрных и Белых.
– А ну-ка заткнись! ― кричал Худой. ― Не сметь портить мне настроение!
Все в комнате уже давно стояли, замерев. Шпингалет подбежал к Худому и по-свойски стал его успокаивать:
– Ладно тебе, родной. Всё и так идёт лучше некуда. Пойдём спать, а завтра устроим где-нибудь очередной апокалипсис.
– Я им всем устрою обдристалипсис! Ублюдки! Что за рожи в моём доме ходят?!
Сатана ушёл в другую комнату спать, а все постарались продолжить праздник и сделать вид, что ничего не случилось.
– А ты не очень-то тут выступай, ― сказал Шпингалет Новому гостю. ― Ишь ты, пришёл он из Нового времени!
– Можно подумать, что ты на новом витке останешься, ― сказал Новый гость. ― Он вас всех уничтожит.
– Да пошёл ты! ― крикнул вслед уходящему гостю Шпингалет.
Мордатый посмотрел на Шпингалета, и они оба вышли на кухню.
– Паршиво как-то на душе, ― сказал Шпингалет.
Мордатый медленно закивал и спросил:
– А что, этот их новый хрен действительно убил Волосатого?
Шпингалет кивал.
– Вот так вот просто? Взял и убил? ― недоумевал Мордатый.
Шпингалет продолжал медленно кивать.
– И Лесную планету освободил тоже?
– Тоже, ― ответил Шпингалет.
– Терпеть не могу этих Нордов! ― сквозь зубы выдавил Мордатый. ― Вечно они везде нос суют и друг другу помогают. С Лягушками проще как-то.
Потом помолчал и добавил:
– Не хотелось бы, что бы на таком насиженном месте нам головы поотрубали.
– Да уж, планетка-то хорошая, не энергии, а сок один. Нижние взбесятся, а там же уже и так бардак, ― ответил Шпингалет.
– Ладно, пошли напьёмся, ― сказал Мордатый. ― Может ещё, слава сатане, договоримся с их новым хреном.
1.31.
― Итак, что можно сообщить собравшимся, ― сказал Главный.
Собравшиеся находились вокруг. Сотни световых лет пустого пространства вокруг и десяток умов, сошедшихся по какому-то делу. Здесь тихо.
– Мне, тут, подготовили отчёт. Со всеми подробностями, так сказать. Ну и выводы, конечно. Что у нас получилось, ― говоривший Главный взял паузу и оглядел всех вокруг. ― Так во́т. У нас на Переходе стоя́т двадцать планет. Десять проходят успешно, с ними, вроде бы, всё ясно, четыре ― точно не проходят, так что будем затирать, четыре ― пока не понятно. С оставшимися двумя, как я понимаю, всем вопрос тоже ясен. Одна идёт с Большого на Малый круг, почти без потерь, и на контролируемый Переход… Я правильно понял? ― обратился к кому-то Главный.
Сидевший неподалёку Святой дух закивал головой и добавил:
– Да, мы уже всё подготовили.
– Хорошо, ― ответил Главный.
– Ну вот, ― продолжил Главный. ― Особый вопрос опять у нас по Земле. Я так понимаю, вопрос этот надо как-то, наконец, закрывать. Вы знаете моё мнение. Моё мнение ― затирать, и больше никаких импровизаций. Четвёртый раз на Большом круге. А сколько Малых пропущено! Так что затирать, ― и через две тысячи лет Переход под Контролем. Сколько можно энергию жрать?
Некоторые Ду́хи и Ведущие переглянулись в молчаливом несогласии.
– Я вас понимаю, ― ответил на незаданный вопрос Главный. ― Я понимаю, что результат будет фантастический! Но сколько же можно?! Время, их время, подходит к концу. И вы это знаете. Никаких вторых попыток и никаких переписываний на́бело.
– Но ведь сейчас всё, хоть и по минимуму, но проходит, ― сказал один из Ведущих.
Главный улыбнулся.
– Любите вы её больно. Какие-то, прям, романтики вы что ли? ― сказал Главный. ― Одним словом, энергии на этот «эксперимент» осталось мало. Вы это знаете. Новую галактика давать не будет. Пока делайте, что хотите. Переход на их управлении будет через два года, всем это известно.Если не пройдёт, то через пятьдесятваших лет, жду с планом Перехода под Контролем и безо всяких фокусов. Да и стирать к тому времени их уже почти не придётся, ― Главный улыбнулся.
Те, кто переглядывался между собой, мысленно согласились. Они посмотрели на Главного со спокойствием и даже с каким-то равнодушием. Этот Дух Галактики даже для Святых ду́хов и Ведущих почти не был виден. Если бы не его прозрачное одеяние, то никто бы не знал в какую сторону смотреть.
– Теперь попрошу в центр докладчика по Новым формам, ― сказал Главный. ― Про межгалактические дела мы пото́м поговорим.
В центр вышел ещё один Дух, и собрание продолжилось. Когда же оно было закончено, двое Ведущих полетели в одну сторону вместе.
– Что, так всё плохо? ― спросил один, который работал по новой звезде.
– Да так, ничего хорошего, ― ответил другой, который был Ведущий Землю перед Ду́хами Галактики. ― Видишь, как они настроены.
– А по-моему, нормально. Главный с юмором, с плеча не рубит, ― Ведущий звезду улыбнулся. ― А что это ни вашего Святого духа нет, ни Бога какого-нибудь, один ты тут?
– А они не захотели. И так во всё верят. Пророк же на Земле уже.
– Объявлен?
– Ты же знаешь, что он должен сам себя объявить, ― сказал Ведущий Землю.
– Ну, я это и имею в виду.
– Пока нет. Ждём.
– А что у вас вообще делается? Почему Главные-то расстраиваются?
– Да кошмар у нас. Ты же знаешь, что такие планеты всегда на подкачке стоя́т. Раньше и обратно много энергии уходило, а теперь дьявол почти всех оседлал. Ужас, просто! Всё на Чёрных перекачивает. Я бы на месте Главных всё выключил, чтобы эта чернь передохла.
– С людьми?
– С людьми, конечно. Всё равно это уже не люди, а биороботы. Сейчас, если всё выключить, то энергии Чёрным на несколько лет хватит, а потом все всех сожрут.
– А почему вы по Малому кругу не пустите? ― спросил Ведущий звезду?
– Ты же знаешь, «сверхновые» на Малых кругах не взрываются. Ты хочешь, чтобы мы за шкирку их наверх затащили, а потом с ложечки кормили? Наши Боги хотят внутреннюю эволюцию, хотят основного развития. И я сними согласен. Сто́ит того.
– Значит, вы точно романтики. Главный был прав.
– Он-то прав. Только он сам ждёт, что у нас всё получится. Это же не только для галактики, а для всех праздник.
– А что же вам мешает? ― снова спрашивал Ведущий звезду.
– Не знаю, просто, как перед выходом на сцену, волнение какое-то.
– А кто у вас Туда пошёл?
– Закланный от Мира. Это лучший из всех.
– А что, умные они у вас. Это же давно было. И по знанию, и по развитию…
И по силе… Всё вроде сходится. А ключ у него есть?
– Есть, ― ответил Ведущий Землю.
– Значит, похоже, вы настоящего Бога дождались. Только гореть всё будет, у вас же большой и малый периоды совпали.
– Да. Уже горит, но скоро ещё страшнее будет.
Оба Ведущих летели по периметру Млечного пути. Рукава звёздной системы раз за разом пролетали мимо них. Покой и умиротворённость. Безмятежность. Большая Вселенная дышала на них тёплым дыханием. Галактика с её миллиардами звёзд освещала им дорогу.
– А моя звезда вроде бы стабилизировалась, ― сказал Ведущий звезду.
– Это хорошо. Ты хорошо поработал. Теперь куда пойдёшь?
– Попробую с микросистемами поработать, а там посмотрим.
– Знаешь, если ничего не получится, пойду моделировать Средние модели, ― сказал Ведущий Земли. ― Устал я болеть за судьбы человечества.
– А сам как думаешь, получится?
– Получится. Только люди должны сами идти к нам. Они должны хотеть стать лучше. Богам не нужна пустая Земля. А Вселенная оставляет живыми только чистых людей и светлых духов.
– Тогда будем надеяться на вашего героя. И ещё на каждого разбуженного Белого, ― сказал Ведущий звезду.
– Да. Скоро всё станет ясно, ― ответил Ведущий Землю.
1.32.
Поезд ехал по тайге к Северному океану. Мимо окон проплывали угрюмые деревья и холодные туманы. Мастер ехал в купе один, пил вино и вглядывался в незнакомые ему пейзажи. Он ехал и удивлялся, что ему начинает нравиться ездить в поездах. Полупустой мягкий вагон с единичными пассажирами, отдельное купе, приятный сервис с благожелательным проводником. Нашему герою никогда не нравились люди, особенно путешествующие люди, и он понял, что поезда его утомляли именно из-за людей, ехавших в них, а не сами по себе.
Впервые в жизни он уснул в поезде и спал спокойно. Стуки колёс и вагонов совсем не казались ему так безнадёжно раздражающими. Даже частые полустанки, на которых постоянно останавливался этот скорый поезд, казались вполне-себе нормальным явлением. Весь прошедший вечер он разговаривал о жизни людей и обо всёмбольшом и интересном с пожилой и умной женщиной, своей единственной попутчицей, которая рано утром вышла на какой-то станции. И вот теперь наш герой вспоминал о вчерашнем дне. Он думал, что эту бесконечную безысходность, в которой находились думающие люди его эпохи всё-таки можно переломить. Даже закоренелая пессимистка, которая наверняка много думала о том, о чем говорила, начала прислушиваться к его словам, а не оспаривать их, причём настолько прислушиваться, что в её глазах появилась надежда.
И теперь, когда нашим героем пройдено так много, когда огромные изменения во времени и пространстве наконец-то случились, он верил в себя как никогда. Он понимал и знал, что борьба предстоит нелёгкая, что его позиции пока слабы, что большинство людей будет против него, а остальные окажутся глухими, и только единицы смогут помочь или встать рядом. Но даже если он так и останется один, то до последнего своего усилия и воли он будет бороться с Чёрными и не успокоится, пока не победит. Потому что он Победитель.
«Было бы хорошо, ― думал он, ― если рядом со мной встали посредники между мной и пока грязным миром, тогда светлые стали бы светлее, а тёмные ― темнее. Нужны люди. Сначала немного, но потом больше. И тогда мы сможем зажечь свет на этой земле». Он ходил по вагону поезда и думал, не тыкает ли он палкой мертвечину. Есть ли на свете кто живой или все уже умерли? Общение с людьми ему редко доставляло удовольствие. Если Людей нет, то придётся закрыть планету. А если есть хотя бы один, то борьба того стоит. Но потом он говорил себе снова, что всё рано будет продолжать бороться. И если он родился, значит нужно обязательно идти по своему пути.
Большие дела нужно делать вместе со многими. Нужны люди, нужны маленькие пророки, большие пророки, нужны посредники, нужны труженики, нужны чистые люди, нужны мужчины, нужны женщины, а ещё светлые неотягощённые дети. Нужно желание всех двигаться вперёд, а не по кругу, и жить хотя бы для кого-то. Мастер останется мастером, Мария останется Марией, а у всех остальных должен быть выбор. И если О́н уже здесь, то каждый должен подумать, как ему жить дальше.
Часть вторая
Заповедник совести
Очень давно, когда ещё ничего не было, Создатель Вселенной думал, как сделать мир, который был бы единым целым. Всё, что приходило ему вначале в голову, ― были только попытки подчинить явления друг другу, но долго не оставалось ясным, что главнее, время или пространство, энергия или материя, начало или конец. Что бы он ни придумывал, каждый раз возникала путаница и борьба за первостепенность. И тогда он сделал просто. Он сделал так, что всё стало зависеть от всего. И тогда исчезли случайности, возникло Великое Начало, после которого Вселенная стала выстраиваться сама собой. Время и энергия создавали пространство, пространство и время ― материю, материя и энергия создавали время, а все они вместе ― рисовали картину мира.
Каждый следующий шаг мира стал зависеть от предыдущих, и каждое явление стало отражать в себе всё, что происходило во Вселенной до него. Эпохи складывались в эры, звёзды в галактики, люди в общества. И у всего каждый раз всегда было будущее. Песчинки находили место среди песчинок, а соединившись вместе могли стать горами, капли находили место среди капель, но вместе могли стать океанами, элементарные частицы находили место среди элементарных частиц, создавая атомы, а атомы тоже могли летать отдельно, а могли создавать молекулы, а те складывались в сложные молекулы, а те в огромные соединения, а потом дальше, дальше. Каждая частичка вселенной находила себе место, звёзды светили и гасли, планеты жили и умирали, но оставалась энергия, которая создавала новые звёзды и планеты. И всюду, в каждом уголке всего, был разум, разум Создателя, и разум тех, кто жил в его мире. И уже трудно стало противопоставить один разум другому, потому что разум стал единым.
И ничто в этом мире не могло жить само по себе и не могло жить неправильно. Всему было место, а сотворённое новое тут же становилось частью всего. Создатель Вселенной оказался добр, и давал каждой вещи и каждой цели время, чтобы найти своё место правильно, но ровно так же был он и строг, когда приходило время оценить, получилось ли новое творение для всех, вписалось ли оно в его большой мир. Для маленьких дел было мало времени, для больших ― много. Кто вписался ― становился основой нового, кто не вписался ― пищей для новых попыток. Вселенная строится, люди рождаются и все обо всём знают.
На планете Земля на какое-то время эти правила почему-то решили переписать.
Всё начиналось с малого. Вначале кто-то один решил обмануть многих и немножко переписал историю своей жизни. Совсем чуть-чуть. И всё было бы хорошо, если не брать в расчёт другого одного, который знал о вранье, но вместо егоразоблачения, которое ничего ему бы не давало, сам немного соврал. И ничего не изменилось, боги не обиделись. И этим двум стало как-то немного лучше и легче жить. Потом нашлись другие, которые поняли, что их кормят обманом. Кто-то из них боролся, кто-то решил попробовать обмануть снова. Кто боролся ― был уличён во лжи, а кто обманул, ― стал героем. А боги снова молчали, потому что поняли, что теперь люди сами хотят разобраться в добре и зле и не хотят больше с ними советоваться. Мудрецы смотрели на это философски и сочинили притчу о рае, змее́, яблоке и о многом чём ещё.
Это было очень давно. Тысячи лет назад. Но незадолго до этих событий, были и иные.
В те времена те люди жили в мире со всем, что их окружало. Вместе с этими людьми на Земле жили и другие люди, которые были никчёмны и глупы, но они посчитали себя равными с мудрецами, разговаривавшими с богами на одном языке и презирали народ, который держал ключи от этой планеты. И вот многочисленный народ решил силой взять то, что ему не могло принадлежать. Тогда избранные собрались вместе, подумали как войну обратить в мир, и малыми силами разгромили глупых многочисленных пришельцев, заставив потом высокой ценой заплатить за свою глупость и злость. Мудрецы смотрели на это философски, и написали притчу о сотворении мира.
В другом конце света, народ от другого корня, который жил между двух рек, а позже исчез совсем, стал забывать о мудрости, подаренной им богами, занялся торговлей и промыслом, продавая друг другу за деньги не только товары, но и доброту, и помощь. И вот однажды у них началось страшное наводнение, затопило многих из них, а кто выжил, ― не смог жить так, как жил раньше. Боги молчали, а мудрецы смотрели на это философски и написали притчу о всемирном потопе.
И были другие истории, и были другие притчи, и были другие книги.
А потом нашлись лжецы, которые были лживее первых. Они стали не просто обманывать других людей, рассказывая небылицы о своей жизни. Они стали приписывать заслуги не только себе, но и своим предкам. Эти вруны жили в другом конце света, но они владели книгами древних великих народов. Они переписали их под себя. И тогда наступило время сжигать книги-источники. Так появились пересказы историй о сотворении мира, об изгнании из рая, о всемирном потопе и ещё много чего.
Время шло, люди глупели. Со временем почти все перестали быть грамотными, разучились думать, забыли свою историю. Пришло время великих империй, а великим империям понадобились новые великие герои. Оставалось только великих лжецов своего времени превратить в великих героев будущего, а самим сочинителям сказок встать на трон своей современности.
А придумали они совсем немного. Взяли чужое и сделали его своим, а отражение в кривом зеркале назвали не отражением, а истинным образом. И после этого всё встало на их места. Дух стал телом, зло превратилось в добро, нищие стали блаженными, грязные оказались святыми, нищие духом стали богатыми, богатые духом оказались изгоями, мудрецы стали врагами, дураки ― гениями, мир ― войной, а истина ― ложью.
Всё стало для них на свои места. Реки крови и отмщение за правду, вражда всех со всеми и всеобщий непреодолимый страх перед истиной и судом богов. Лицемерие и тщеславие стало самым почитаемым правилом жизни.
Может быть всё так и осталось бы на своих местах, но время грязи и экспериментов кончилось. Боги посмотрели на землю и поняли, что людям нравится жить по законам ада, что люди не хотят расти над собой и что наступило время остановить такой ход событий. Оставалось только вычистить грязь, и оставить на земле одних избранных.
2.2.
Где-то в Римской империи в году минус 00-50 к одному известному мудрецу пришёл погостить другой мудрец.
– Скажи мне, милейший, ― начал гость, ― я читал твой трактат о богах, но так и не понял, почему ты так противишься истории?
– Странное обращение у тебя, будто на востоке у далёкого океана, ― ответил Известный Мудрец.
– Какая разница? На том востоке я не был, но говорить могу по-разному, потому что я не глуп и образован. И меня очень волнует заданный мною вопрос.
Известный Мудрец проводил гостя в специальную комнату и продолжил разговор.
– Я уверен, ― сказал он, ― что Единый бог будет полезен нашему обществу. Глупцам и нищим он просто необходим. Зачем народу разбираться в сложных божественных иерархиях, когда можно объяснить всё просто. Единый бог для них будет всем, и началом, и концом, и создателем и судьёй.
– Но наша долгая история, ― возражал Мудрец-гость, ― показала, что мы достойны такого видения мира, где всё непросто, но зато справедливо и истинно. У нас много богов, людей, животных, и каждый занят своим делом. А у тебя какие-то философы только запутывают наш разум. Этот невнятный спор. Один говорит, что боги живут сами по себе, другой, что весь наш мир ― это только заслуга богов. Что это?
– Ты же знаешь, что мудрость не может быть только божественной. Она живёт сама по себе. И никто, ни наши боги, ни человек не могут объяснить многого из того, что и почему происходит в этом мире. А значит, нам нужен такой бог, который простыми словами объяснил бы людям, как устроен мир, чтобы они больше не задавали вопросы нам, мудрецам. Потому что дуракам мы всё равно ничего не сможем объяснить. Мы будем жить в своём мире и становиться мудрее, а дураки и нищие будут жить в своём.
Известный мудрец взял паузу, нахмурился, а потом продолжил:
– Один бог нам всем поможет. Не надо опутывать мышление человеков, нельзя бесконечно держать всех в сомнениях, иначе мы подорвём основу устройства нашего мира, мира толпы и невежества. Боги, или лучше один бог, должны поддерживать и любить, а не мстить и карать. Вот тогда и нам всем станет спокойнее. Пришло время придумать бога.
– Интересно. А на площадях ты часто другое говоришь, ― улыбнулся Мудрец-гость.
– Я вижу мир с разных точек зрения и никогда не искажаю сути такого ви́дения. Но сам имею свою, которая не мешает мне слышать другие.
– Воистину, ты останешься в веках, Известный Мудрец! Я готов с тобой согласиться. Будем думать, что так оно и случится. В любом случае, нам, мудрецам, ничто не угрожает, и мы можем спокойно продолжать познавать вселенную.
– Да, я в этом уверен.
2.3.
Примерно в это же время где-то на Среднем востоке мудрые Астрологи писали очередную главу своей книги. Был поздний вечер, и на тёмно-синем небе уже светились звёзды. В тени больших деревьев звёзды горели ещё ярче.
– Братья, ― заговорил один из четверых, сидевших полукругом на красивом дорогом ковре, ― прошло уже больше ста лет, а ни пророк, ни бог так и не родился. Мне бы давно хотелось знать, каким он будет, что принесёт. Нам надо писать книгу, а многого в ней не хватает. Отцы и деды не велели нам писать в книге ничего выдуманного. Не зря же три тысячи лет наши книги ценятся дороже любого золота и камней.
– Да, ты прав, ― поддержал второй, ― что-то он опаздывает. Но великие книги говорят, что бог и не может родиться в эту эру. Что скажете?
Третий, помолчав и подумав, начал говорить тоже:
– Мы знаем, что родится Великий Пророк. Всего вероятнее, что родится он где-то на западе, где берег Межземного моря провожает закат. Там земля его эры. Но его эра уже началась, значит он будет её Сыном, а значит Пророком. Тот, кто будет Отцом своей эры, принесёт её на плечах и в сердце, значит и в этот раз мы снова не дождёмся Бога.
– Будем опять ждать? ― спросил четвёртый.
– Зачем же ждать? ― ответил третий. ― Пророки тоже каждое мгновение не родятся, поэтому полвека ― это не долгое ожидание.
– А как же тот, настоящий? Почему так долго? ― спрашивал четвёртый.
– Не переживай, ― когда придёт его время и будет конец всех концов и начало всех начал, ни о нас, ни о мудрости люди помнить уже не будут. И книги мудрости все уже сгорят в огне. И наши книги тоже.
– Будем говорить о Пророке, ― подвёл итог первый.
– Подайте чай, ― сказал второй мудрец девушке, прислуживавшей мудрецам. Девушка послушно убежала, а четверо продолжили разговор.
– Что мы знаем про новую эру? ― спросил первый.
– Не самое лучшее время для людей. Пока больше ничего не знаем, ― ответил второй.
– Не только, ― сказал третий, ― мы знаем, что добродетели эры ― это тщеславие и лицемерие. Всё будет иметь двойной смысл, а главное, не будет откровенности, люди уйдут от истинного. Деньги и призрачная земная власть станут их настоящими богами и заступниками.
– Да-а, ― протянул первый, ― мрачный мир наступает на земле, братья.
Девушка принесла чай и сладости и тут же скрылась в тени деревьев.
– Угощайтесь, ― сказал первый мудрец.
– Нужно будет обязательно туда кого-то послать, ― сказал третий. ― Мы так и не можем понять, каким он будет. Из нас, здесь сидящих, к тому времени сможешь туда добраться только ты, ― он дотронулся до рукава четвёртого и посмотрел ему в глаза.
Четвёртый немного растерялся, но сдержал эмоции и сказал:
– Хорошо, я это сделаю.
2.4.
Через тридцать лет мудрецы пришли на Берег Межземного моря и проводили закат.
– Ну что, братья, пойдёмте посмотрим, кто родился на этой земле, ― сказал один из мудрецов.
– Да, ― ответил второй, ― сейчас отдохнём с дороги и двинемся в путь. Звезда показывает, что мы немного прошли мимо, но ничего, завтра мы будем уже на месте.
– Идти такое расстояние, и не посмотреть на море ― это неправильно, ― добавил третий.
На следующий день все трое уже были в маленьком доме с тесными комнатками и смотрели на младенца.
– Интересное место он выбрал, ― сказал один из мудрецов, когда они возвращались обратно. ― Родится среди такой бедности в такой глуши.
– Да, местечко странное, ― ответил второй, ― если бы мы были глупцами и заранее не знали, что провинция и глушь всегда являются центром чего-то большого и великого, я бы не поверил ни во что.
– Да, звёзды нас не обманули. Они вообще не обманывают, ― согласился первый говоривший.
– Это всё хорошо, только вот он лишь Пророк, ― сказал третий, ― Получается, что мы так и не дождались того, кого так долго ждём.
– Да, что-то на небе для нас интересное придумали. Надо бы нам кое-что в своих книгах поправить, ― добавил первый.
2.5.
― Я не пойму, ― кричал Римский правитель, ― почему у нас то здесь, то там какие-то бунты и погромы? То там недовольных давим, то здесь. Так никаких легионов не хватит?!
– Не переживайте так, ― отвечал мудрец. Наша империя велика, вот и появляются сложности то здесь, то там.
– Я не пойму, а почему это в Константинополе такая тишина? Что эти мелкие людишки опять придумали такого, чтобы нас злить?
– А разве вы не знаете, ― ответил мудрец, ― уже давно там хозяйничает новая вера. Все как один, и бедные и богатые, совершают обряды, чтобы следовать их новому богу.
– И что это за вера? ― спросил Правитель.
– Там многочего непонятного. Но вкратце так: бог один, он родился на земле для того чтобы все знали, что он их любит, страдает за них, что есть другая жизнь, на небесах. И чтобы туда попасть, нужно вести себя хорошо.
– Интересно. Интересно, что такое хорошо, по их мнению?
– Хорошо, оно у них примерно как у всех. Но главное ― это не думать о земной жизни, а думать о жизни после смерти.
– То есть каждый на своём месте не должен ни с чем бороться, а просто жить, чтобы попасть на небеса?
– Точно так, ― ответил Мудрец. ― Этот их бог родился среди бедных, и теперь у бедных он настоящий кумир.
– Так-так, ― медленно сказал Правитель и задумался.
Он долго ходил между каменных колонн, иногда поглядывая куда-то вверх на свод потолков. Потом оживился и снова обратился к Мудрецу:
– Расскажите-ка мне об их обрядах. Есть что-то новенькое?
– Да, кое-что есть, ― сказал Мудрец и начал рассказывать Правителю всё, что он знал о новой вере.
В процессе рассказа говорившие прошли через несколько помещений и теперь сидели в атриуме, расслабляясь звуками журчащей в фонтане воды.
– Итак, вы полагаете, ― сказал Правитель, ― что никаких особенных чудес и не было?
– Похоже на то, ― ответил мудрец, ― но ясно, что такой человек не мог родиться просто так и явно что-то с собой принёс. Мудрецы востока говорят, что он родился в своё время и в своём месте, и я с ними соглашусь, потому что по звёздам видно, что уже давно пора.
– Да-да.
– Кроме этого, ― вы видите, какая пошла известность. Все ему поверили. А главное поверили окраины. И мы можем этим воспользоваться.
– Да-да. И ещё Константинополь поганый хочет всё под себя подмять. Неймётся им! ― правитель выпил вина и продолжил:― Ну что ж, дай подумать. Сделаем так. Если низы так легко приняли веру, то ничего не мешает и нашим вельможам сделать то же самое. Я считаю, что каждый горожанин и свободный человек обязан пойти с этой верой. Мы сохраним покорность рабов, раз они и сами теперь к этому будут готовы. А главное, мы возглавим новую религию. И тогда уже мы сможем повернуть так, как нам это угодно, а не каким-то прохвостам из Константинополя или сказочникам из Израиля.
– Только нельзя забывать, что по большей части это фикция.
– Фикция, не фикция, какая разница? Пророк был. Это факт. Рабы ему верят. Это тоже факт. И факт тот, что у нас окраины горят и мы ежедневно теряем лучших солдат.
– Я согласен с Вами, ― сказал Мудрец.
– Ничего, я соберу лучших мудрецов, и вы тоже должны нам помочь. Ясно, что надо многое сделать по-другому, а не как у этих варваров. Надо всё облагородить. А главное ― контроль, полный контроль! Что там надо делать? Креститься?
– Да.
– Вот и отлично! Перекрестим весь сенат. Всех перекрестим. Назначим главных духовников. Я уже и сам верю, что эта штука работает, ― улыбнулся правитель.
– Значит вас ждёт царство божие, ― поддержал его улыбкой мудрец.
– Ха-ха, ― засмеялся Правитель, ― смешные слова какие. А ещё знаете?
– Конечно знаю, ― ответил Мудрец, ― у нас много разных книг его последователей. Сочиняли они, скажу Вам, довольно изящно. Многое конечно от глупости и тщеславия проросло. Но так и время такое, сами понимаете, каждый хочет выделиться.
– Да-да. Ты рассказал мне хорошую новость. Так сделаем же всё это правдой!
2.6.
Посередине маленькой веранды за столом из струганного дерева сидели и пили чай из мяты две девушки. Здесь, где время и пространство измеряется по-другому, всегда уютно и спокойно. Тёплый летний сад, где стоит веранда, наполнен цветами и простирается совсем недалеко, заканчиваясь ничем. Из-за отсутствия границ и заборов здесь чувствуется безмятежность и гармония.
– Ну как, рада, что дождалась? ― спросила Рыжая Красавица у второй девушки, сидящей напротив неё.
– Да, очень, ― ответила девушка, ― меня столько людей провожало. Все радуются. Подбадривают.
– Это ты в таком теле и родишься?
– Да. Сказали, что заслужила. Отдадут без испытаний. Мне нравится.
– Я бы тоже не отказалась в таком теле идти к Нему. Волосы до пояса, такая грудь, руки, кожа. А ничего, что лицо умное? ― спросила Рыжая.
– Ничего. Ты же знаешь, он умные лица любит, ― ответила Умная Девушка.
– Да-да.
По веранде пробежал лёгкий ветерок, и растения зашелестели.
– Хорошо тут у тебя, ― сказала Умная Девушка, ― можно посидеть, подумать. Прямо райский сад какой-то.
– Это да. На звёзды глядеть уже надоело. Свой мир интереснее.
– А что, я не первая туда иду?
– Из Больших третья, ну и других много. Но ты же знаешь, у каждого своя цель, свой смысл, ― ответила Рыжая.
– Как он там? Расскажи о нём? ― спросила Умная. Эта девушка держалась одновременно с достоинством и простотой. Врождённая интеллигентность, природная красота, ум и захлёстывающая страстность сочетались в ней самым обычным образом. Она сделала глоток чая, поставила чашку на стол, поправила прядь волос и посмотрела на подругу.
– Что тебе сказать, сестричка, ― сказала Рыжая, ― живёт как землянин среди землян. Последнее время стал закрывать все контакты, чтобы идти дальше. Ты же знаешь, он любит это делать, идёт по ступеням, ― она упёрлась голой пяткой на стул, чтобы положить голову на коленку и принять задумчивую позу. ― Трудно ему там, он там как микроскоп в навозной куче. Не может начать быть собой, потому что пока из-за этого тут же перестаёт быть собой.
– Ну, так помочь ему надо.
– Нельзя. Я знаю. Ты даже не представляешь, сколько он мне указаний давал на этот счёт, когда уходил. Да я и сама понимаю. Ну вот, что ещё. Обязательно нужно быть с ним открытой, голой совершенно. Такая, как ты сейчас. Там, конечно, больше в моральном смысле, хотя и в прямом тоже. Никаких вторых, третьих, десятых масок и никаких собственных игр. Ничего накладного и фальшивого ни в мыслях, ни в делах, ни в теле. Никакого обмана. Во-первых, он тебя всё равно вычислит, а вторых, не за тем он там, чтобы такой ерундой заниматься.
– Я знаю, что буду такой, но всё равно боюсь. Но как всё вспомнить, память прошлую же накрывают при рождении новой.
– Не мне тебе рассказывать. Живи только собственной моралью. В момент выбора никого не слушай, а только внутренние ощущения. Мораль ― это всё, что мы заработали за прошлые жизни, у каждого она своя. И чем выше, тем больше у нас возможностей. Только надо всегда помнить, что мораль ― это не запреты и ограничение, а правила поведения, внутренний стимул к росту. Никаких стереотипов, и у тебя всё получится.
– Уф, не первый раз я уже иду туда, а в этот волнуюсь больше всего, ― сказала Умная Девушка.
– Ничего, над телом твоим поработали хорошо, родишься в нормальной семье. Можно идти спокойно. Испытаний будет мало. Всё, что в тебе сейчас есть само возникнет.
– А он меня заметит?
В это время в саду запели птицы и особенно сильно запахло цветами. Обе девушки сменили позу на более удобную и прислушались к птицам.
– С таким лицом, такой грудью, с такими ногами, такими глазами?.. Заметит, ― улыбнулась Рыжая. ― Это я шучу. Выделяйся умом и скромностью.
Умная Девушка сняла с бедра прядь золотисто-каштановых волос и подразнила ими свой сосок:
– У меня ещё и волосы есть, ― она улыбнулась. ― Я же не об этом спрашиваю.
– Да поняла я, ― ответила другая. ― Не волнуйся, он одним взглядом до дна души может достать. Посмотри ему в глаза и всё.
– А тем блондинкам ты тоже это говорила?
– Говорила, я много чего говорила. Лишний раз напомнить не вредно, ни другим, ни тебе. Да, самое главное, ― вспомнила Рыжая, ― ни в коем случае не ревнуйте его к нему же. От Богов не требуют, чтобы они стали людьми или жили как-то попроще. Вы все вместе до него не дотянетесь, поэтому нельзя требовать, чтобы Он выбирал, или сдерживал себя в своём великолепии. Он и так сдерживается, поверь мне.
– Понимаю. Мне про ревность тоже говорили, только в другом ключе немного. Так это и для обычных людей правило годится. Все должны знать, что нельзя упрекать человека за то, что он слишком хорош и сто́ит больше тебя.
– Да-да. В общем, главное ― это помогать, а не мешать. Земная жизнь короткая. Представляешь, сколько ему успеть надо?
Девушки едва заметно закивали головой, показывая взаимное понимание. Потом задумались и стали глядеть будто сквозь друг друга.
– А я в прошлой жизни служанкой была, представляешь? ― сказала Умная Девушка. ― А теперь получается что-то вроде принцессы.
– Ну, думаю, ты бы и служанкой к нему с удовольствием пошла. Тут меня уже многие упрашивают.
– Пошла бы. И чего это меня так ценят? ― усмехнулась Умная.
– Ладно, не смеши. Я твою всю историю зна́ю. Тоже мне, золушка, ― улыбнулась Рыжая.
Девушки выпили ещё по чашке чая, и Умная спросила:
– Я тут слышала, что все хотят с ним встретиться, и Иисус, и дьявол даже.
– Да, это правда, ― Рыжая Красавица сразу стала серьёзной, ― с дьяволом, правда попозже. Не до дьявола пока.
– Интересно.
– Я так поняла, Он хочет помириться. Да нет, Они должны действительно помириться. Я, конечно, понимаю, первый нагородил дел по простоте своей, но всё-таки.
– Даже страшно как-то.
– Ничего. Встретятся, поговорят. Мой-то его даже богом не хочет признавать, настолько сердится на него.
– Не было бы на что, не сердился бы.
– Это да, но всё-таки помириться надо.
– Знаешь, ― сказала Умная, ― мне так хочется туда, к нему сейчас. И страшно, и хочется, и мурашки по коже бегают. А как вспомнишь, что ещё рождаться надо, потом расти. А я ведь его даже и не видела толком. Он и здесь-то никому особо не показывался.
– Ничего, увидишь, поглядишь, много чего ещё будет. Тебе сколько осталось? Через ме́сяц твоё зачатие?
– Да. Времени совсем мало осталось. Скоро стану глупой и ничего не помнящей, и всё начнётся сначала.
– Ничего. Мы рядом. Будь смелее.
2.7.
Худой уже неделю был в запое. В пьяном угаре он летал по городу и делал всякие мелкие пакости, но это его не веселило. Мордатый и Шпингалет взяли все его дела в свои руки. Им было не трудно, но настораживало то, что Худой с каждым разом напивался всё сильнее и на более долгое время. Каждый день они приходили, отчитывались перед ним, он их выслушивал, давал небольшие указания и снова начинал пить.
– Да, скучная наша жизнь, ― сказал Шпингалет Мордатому, ― последнее время новых стало трудно вербовать. Кинешься ломать Белого ― а он наполовину Чёрный.
– Это верно, ― ответил Мордатый, ― и наш что-то совсем дошёл, пьёт и пьёт. Его даже убитые младенцы перестали интересовать. Не пойму, что с ним.
– Да это всё из-за нашего нового. Если он появился, значит и Нижний мир развалился, и Верхние перехода ждут. Похоже, конец нам всем.
– Почему же конец? Когда всё отлично работает, работает как никогда хорошо, ― удивлялся Мордатый.
– Да, обидно. Но я всё-таки верю, что удастся договориться. С этим… Ну с тем хреном, помнишь?
– Ну да, ну да, вспоминаю. Я так понял, его уже все признали?
– Похоже. Худой хочет с ним переговорить, ― сказал Шпингалет.
– Трудновато ему будет, мне тот провинциал не понравился.
– Он у наших никому не нравится. Опасный тип, не люблю таких. Прикидывается под дурачка, а потом раздевает до костей. Совершенно ни с кем не считается и гнёт своё. Так прёт, будто для себя старается…
В это время из комнаты напротив раздался грохот пустых бутылок.
– Э-э, народ! ― послышалось оттуда.
Шпингалет зашёл в комнату. На разобранной кровати лежал Худой, в одежде и ботинках.
– Значит так, ― сказал Худой, ― позови сюда ихнего Деда Мороза, хочу с ним поговорить.
– Ты что?! Его́ нам здесь не хватало, хочешь, чтобы нашу богадельню разнесли в щепки? ― ответил Шпингалет.
– Ну, ладно, ладно. Ты же понимаешь, о чём я. Кто там у них вместо него?
– Николай.
– О! Во! Николашку тащи!
– А этот, думаешь, пойдёт? И тоже мне, подарочек. Зачем он тут?
– А ты уговори, объясни всё, ― ответил Худой, катаясь в кровати, ― скажи, что поговорить надо. Разве он откажет своему старому знакомому?
– Как хочешь, попробую, ― и Шпингалет ушёл.
Где-то спустя день будто ниоткуда в комнате появился небольшой подвижный старичок с серыми живыми глазами. Он посмотрел на спящего дьявола и негромко сказал:
– Пора подниматься. У меня времени мало.
Худой открыл глаза и посмотрел на старичка.
– А-а! Какие люди! Как же, ждём, ждём, ― говорил Худой, садясь на кровать и размахивая руками. ― Давненько не виделись.
– А что мне с тобой видеться? Ты всё такой же, я всё такой же.
– Да, пожалуй. Но делом-то мы одним занимаемся, людишками мерзопакостными, могли бы за столько лет и подружиться?
– А я погляжу, ты тут немного опустился, ― сказал старичок, ― пьянство, разгул. Решил от дел отойти, или просто обделался?
– Не дерзи сатане! Я сейчас тебя в тыкву превращу!
– Ну-ну! Ты не очень-то забавляйся, забыл с кем разговариваешь?
– Ты пойми, ― начал дьявол. ― Я же с миром пришёл. Я не хочу ни с кем воевать. Я этого вашего засранца могу в порошок стереть, а вот видишь, тебя позвал, на переговоры.
– Переговоры, с Ним?! ― Святой Николай даже смутился.
– Да. Я хочу договориться, ― дьявол сделал серьёзное лицо рецидивиста, решившего завязать с прошлым, ― будет трудно, я знаю, но мы сможем найти общий язык. И всё будет хорошо.
– Ты уверен, ― резюмировал Николай.
– Да, я уверен. Мы сможем.
– Интересно. А ты в курсе, как именно он будет тебя убивать?
– Меня нельзя убить!
– Он будет сжигать тебя кусочек за кусочком. И каждый на своём месте, в себе и в каждом, даже в маленьком деле, будет тебя выталкивать и выживать. Отовсюду и везде. Ты будешь не нужен. Ты сгоришь, как обычная солома в печи.
Дьявол подпрыгнул с кровати и встал в угрожающую позу.
– Нет, это я его уничтожу! Я всех уничтожу! И тебя уничтожу! Гадостные твари! ― он тыкал пальцем в сторону Николая и со звериным выражением лица выкрикивал слова по отдельности. ― Ишь ты, дерьмо развели какое! Я сильнее всех! Запомни!
– Ничего ты не сделаешь. Ты уже сейчас ничего не можешь, ― ответил Святой Николай. ― Да, все «бомбы» и «мины» уже расставлены. И они сработают. Вся грязная работа уже сделана, и осталось только дождаться результатов. А нового ты не можешь сделать. А? Скажи? Получается у тебя это сделать?
– М-м, ― промычал Худой.
– Вот видишь, ты и сам знаешь, что время вышло, осталось только собрать урожай, а посеять уже не выйдет.
– Да мне и этого хватит на века!
– Тебе-то да, а твоим выкормышам с нижних миров? Они же тебя сожрут всё равно. И потом, вы же все без мозгов. Вы прикладывали столько сил, чтобы победить и можете существовать, если только вам сопротивляются. А Он вам говорит, делайте, что хотите, пользуйтесь, жрите. И вы жрёте, как сумасшедшие, без остановки. И этого уже на века не хватит. Дурачки вы все. И слабаки.
– А вы не боитесь столько мяса потерять? Это же миллиарды, шутка ли?!
– Мясо терять не страшно. А кого надо, того и спасём.
– Спасатели, мать вашу! Я вам глотки перегрызу! ― злился сатана.
– Смешной ты стал, нервный, ― улыбнулся Николай.
– Я ещё раз говорю, надо договариваться. Я пойду на уступки.
– Ты предлагаешь нам есть заражённое «мясо»? Зачем нам тела, которые принадлежат тебе? Они твои. Все твои. Пользуйся. А уж со своими мы как-нибудь сами разберёмся.
– Нет, я тебе не верю, ты блефуешь. Ты же добрый, подарки всем приносишь, помогаешь. Помоги же и на этот раз. И все тебе спасибо скажут, ― теперь дьявол говорил сладким голосом и заглядывал в глаза.
– Не волнуйся, я не картёжник, ― весело сказал Николай. ― Мне твои игры не интересны. Пришло время платить, так будь добр расплачивайся полностью и спокойно. Твои схемы теперь совсем не работают. Игра окончена.
– Нет, я не верю тебе. Я хочу с Ним поговорить. Вы все болтуны и негодяи.
– Хочешь говорить? Иди и говори. А мне на тебя смотреть уже не интересно.
Через секунду Святой Николай исчез. Дьявол сел на кровать и задумался. Потом походил по комнате, пиная упавшие на пол вещи и пустые бутылки. Потом вышел из комнаты и позвал всех к себе.
– Так, ― сказал он, ― просто так мне пить уже надоело. Переодеваемся в реальные тела. Нужно устроить трипперную вечеринку. Давайте тащите всех, всех больных письками и кровью. Гепатитных, сифилисных, всех! Чтобы не меньше пятидесяти человек было! Будем совокупляться три дня под наркотой. А я заодно ещё немного подумаю.
– А что, это мысль, ― сказал Шпингалет.
– Согласен, ― подтвердил Мордатый, а потом и ещё несколько присутствовавших.
– Так-с, ― сказал Шпингалет, ― выбираем тела покрасивше и побогаче. Как у них это сейчас называется, глянец что ли? Давайте, чтобы всё сначало блестело, а потом письки почернели и отвалились! ― Шпингалет уже смеялся привычным смехом и начал готовиться к веселью.
– Надо последних Чёрно-Белых превращать в Чёрных. С Белыми мы уже не справимся, а серые мне даром не нужны ― буркнул про себя Худой и пошёл в свою комнату.
2.8.
На Полярном Урале зима наступает рано. Здесь, среди заснеженных гор, поросших низкими деревьями, даль кажется ещё более далёкой и ещё более недостижимой. Покой и безмолвие, длящиеся сотни тысяч лет будоражат воображение. Иногда создаётся ощущение, что ты находишься в начале мира или даже до его сотворения. Деревья низки, животные редки, снег, горы, небо, дальние дали и бесконечная жизнь.
Почти у самой вершины высокой горы, там, где природа особенно ярко обнажилась до своего первоздания, стояли двое. Высокие, стройные, чем-то похожие друг на друга. Они стояли рядом и смотрели куда-то за горизонт, туда, где ледяная дымка прятала великие просторы. Они прислушивались к тишине и глубокодышали морозным воздухом. Едва заметный ветерок колыхал их одежду, а маленькие снежинки осторожно и заботливо ложились на их непокрытые головы.
– Хорошо здесь. Нет никого и тихо, ― сказал тот, что был коротко стрижен и чуть более резок в движениях.
– Да, отсюда, пожалуй, можно разглядеть половину мира, ― ответил тот, что был с длинными волосами и несовременно одет.
– Давно не виделись, даже страшно вспомнить.
– Да. Время идёт.
Оба стояли ещё довольно долго, прежде чем они снова стали разговаривать.
– Значит, решил придти на Землю сам? ― спросил Длинноволосый.
– В любом случае, надо было. Я всегда говорил, что такие дела надо делать вовремя, всё рассчитав, ― ответил Коротковолосый.
– Давно же я тебя жду. Ты никогда не умел торопиться.
– Да, торопиться ― не моё достоинство.
– Вообще-то, я рад, что всё закончилось. Последние сто лет как-то совсем тягостно стало. А теперь на кого ни посмотрю ― у всех в глазах надежда. Хотя, та́к вот, если разобраться, как-то грустно всё и буднично как-то. Я ухожу, ты приходишь. Как будто смена дежурства у сторожей.
– Сторожами мы никогда не были, охотниками тоже. И многими кем не были. Это зде́сь кажется, что всё тихо. А в головах-то людей война настоя́щая.
– Я знаю. И даже в каком-то смысле им завидую, ― ответил Длинноволосый. ― Впервые у них есть настоящий выбор. И сразу у всех.
– Да, мир не стоит на месте. Когда ты приходил, весь мир был маленькой деревней на окраине одной из империй, ― тот, что был с короткими волосами ещё немного помолчал. ― Как же ты всё-таки туда полез-то? Я же не советовал.
– А что было делать?
– Рассказать, что из этого получилось?
Снег на время прекратил идти и показались более дальние горизонты. Тот, что был с короткими волосами развернулся и пошёл ближе к вершине горы, утаптывая этим снег на естественной природной площадке у подножия вершины. Он отошёл на несколько метров назад, развернулся и продолжил говорить:
– Нельзя верить всему подряд. Нельзя доверять тому, чего ты не понимаешь. Как можно было поверить в то, что тебе говорили?
– Но ведь я чувствовал.
– Вот и надо было жить чувствами. Откуда эта вера бесконечная взялась? ― говорил Коротковолосый. ― Да, я понимаю, сначала всё было хорошо. За тобой пошли униженные, слабые, забытые, обиженные и много кого ещё. И что? Да, ты решил подставиться, чтобы дать им второй шанс. А зачем? Чтобы набрать последователей? И ты искренне верил, что останешься в гражданском пространстве и государственники и управленцы этого мира не приберут твою идею к рукам?
– Но я же сразу сказал, что я не для властителей родился.
– А им-то что? Они ― это спрут, пожирающий все идеи. С ними не справиться просто так. Что ты им дал, всем им?! Веру?! А что это такое? Куда её прилепить? Как жить ты им не говорил, что делать, когда тебя обманывают ― ты не говорил. Ты ничего не говорил, а потом пришли те, которые перестали тебя бояться и всё твоё перестроили под себя.
– Но это же было без меня.
– Да, без тебя, но с твоим именем. С твоим именем, понимаешь! С твоим именем они жгли города, топили младенцев, обзывали всех язычниками. И оно и понятно. На черта́ ты этот крест придумал вообще?! ― начинал горячиться Коротковолосый. ― Крест же символ отрицания. Хотели всё перечеркнуть, запретить, отменить? Что ты хотел отменить? А потом пришли идиоты, переписали твои десять заповедей в свои книги, и это всё стало называться революцией и властью угнетённых. А потом миллионы невинных жертв?!
– Но я крест и не придумывал.
– А какая разница? За тебя придумали. Ну а потом, ― он ходил кругами по уже весьма вытоптанному и утрамбованному снегу, ― все эти фокусы, все эти чудеса дешёвые, зачем они?
– Ну а как было с ними? Все же не грамотные, бестолковые по сути. Их тема была еда, здоровье и мистика. Вот и пришлось немного поднажать с иллюзиями, ― Длинноволосый старался держаться спокойно, хотя иногда было видно, что он немного нервничает.
– Ну и что? У дураков всегда эти темы главные. Но ты же Бог. Понимаешь, Бог, который родился для них, родился, чтобы каждому последнему дебилоиду предоставить способ спасения. Разве можно было опускаться до их уровня?! И ты сам выбрал это место…
– Но…
– Да. Я знаю, что других вариантов не было… ― намного тише добавил Коротковолосый. ― Просто, потом стало ещё хуже.
– А почему тебе не нравится моё воскресение?
– А мало ли святых не могли утопить, зарезать или просто убить? Они просто оставались живы. И это было уже чудо. Само по себе. Что, нельзя было объявиться где-нибудь потом? Все эти мальчишеские фокусы на народы слишком сильно повлияли.
– Но я хотел подать это по-другому. Это же надежда для каждого.
– Надежда, вера… Знаю я этот язык. А вот эти молитвы бесконечные? Это что? Вместо того, чтобы думать и трудиться, все молились и ползали на коленках. Это прославление неизвестно чего и неизвестно за что. Зачем это? Зачем эта феерия слабости и бессилия?
– Но я же увидел целый мир, что он намного больше и интереснее того, что все видели.
– Ну и что? Ну понял ты, что вселенная ― это единый организм, ну почувствовал ты её в себе. Но это же не значит, что надо забыть о мелочах. Этого нельзя было делать. Эти мелочи всегда накапливаются до тех пор, пока не свалят основное. И все это знали. И дьявол это знал. Нельзя ничего размазывать, замазывать или прикрывать великим. Все хотели делать лучше, не знали как, поэтому только и делали, что хуже, убивали, деградировали, жгли книги, учились покорности и слабости, лишь бы только никто никого не трогал. И так до бесконечности. Ад уже не стал таким безобидным как раньше. Он стал опасным!
– Да, но что было делать? Ведь пустота была сплошная. Куда твои все попропадали? ― спросил Длинноволосый.
– Никуда они и не пропадали. Можно было и гонцов к ним послать. Лет тысячу они ещё ходили по земле, не по твоей конечно, а потом всё. И я бы в эту грязную эру не пожелал бы родиться. Дерьмо и грязь сплошная. Ложь и тщеславие, ложь и тщеславие. Как будто помешались все на этом! Учиться надо было, а не вселенной восхищаться!
– Не волнуйся ты так. Ты же знаешь, что отрицаемое и запрещаемое всегда сильнее всего вылезает наружу.
– Ну да, ну да. Природу, науку, секс и язык уж твои бандиты запретить постарались как следует. Но сегодня-то всё опять перекошено в этих делах. Оно, это дело, вылезло, правда с перекошенной рожей, но даже и эту рожу снова хотят запрещать.
– Но это теперь уже твоя головная боль, ― сказал Длинноволосый, ― теперь твоё время.
– Моё, моё, только разгребать замучаешься. Почему ты к нищим-то полез? Они же не только ленивые и угнетаемые, они же ещё и тупые. Да, верить проще всего тупым, обвести вокруг пальца проще всего идиотов, и дать счастье проще таким товарищам. Вот только они же соврут рано или поздно. Не по злобе может быть даже, а вообще. Природа у них такая. Много они тебе пользы дали? Много прощённых душ в итоге поняли свои ошибки?
– Нет. Не много. А разве надо было к богатым приходить?
– А при чём здесь бедный-богатый. Ты не только к бедным, ты и к богатым пришёл. Верить, молится, соглашаться… Главное ― это всем оставаться на своих местах. Ведь римляне не зря взяли твои идеи. Потому что всем хорошо. Каждый остался при своих условиях. Всем оставалось только верить в то, что не видел и не понимаешь и надеяться на то, во что не веришь, но очень хочется. Грех и святость, бедность и богатство, вера и мудрость ― вот твои оппозиции. К чему они привели, мы знаем.
– К чему?
– Напомнить? Хорошо. Власть воров и лицедеев, я могу назвать единицы правителей, которые хоть как-то могут оправдать свои действия не личной выгодой, а общим духовным смыслом. Большинство царей и королей ― убийцы и негодяи, но все восхваляют их и кланяются им. Все трясутся, чтобы каждому из этой черни первому похвалить своего новоиспечённого придолбанного вождя. Что ещё? Абсолютное отсутствие памяти народов. Истории ― так и вовсе нет. История убита. Все книги сожжены, одно словоблудие и обман. Ни один народ не знает своего прошлого дальше двух веков. Позор и унижение. Все забыли или не знают, где центр мира, где колыбель разума, откуда всё пришло и почему. Никто не знает зачем жить, и только молятся, молятся, молятся, молятся! Зачем они молятся? Этим идиотам разве не говорили, что и земная жизнь пригодна для творения, земная жизнь есть часть мироздания и не надо ничего ждать, чтобы подниматься вверх, к свету и разуму. Эти балбесы думают, что надо чего-то дождаться, а потом наступит рай на земле. Чего они ждут? Чего ты там им наобещал? Смерти ради спасения? Для чего это всё? Ты что не знал, что главное ― это творить и развиваться?
– Знал, ― сказал Иисус.
– Ты же провозгласил себя́ творцом, говорил правильные слова про образ и подобие, а потом? Вместо творчества и роста предложил всем поклонение и прощение? Зачем так надо было тебя славить? Объясни мне? Зачем тебе слава нищих духом и преступников? Много ли они тебе этим помогут перед вселенной? Почему ты забыл о великих мудрецах? Ты что, думал ты один во вселенной что ли?
– Трудно сказать. Казалось, что весь мир передо мной. Всё мгновенно объясняется и преображается, стоит об этом подумать. Тогда казалось, что я близок людям.
– Надо было становиться Учителем, а не Спасителем. Ты же проводник между вселенной и людьми, их шанс на просветление и озарение, ты же посредник между светом и тьмой, разумом и невежеством. А во что всё превратилось? Что натворили твои попы́? Это же кошмар, сотни лет сплошного мракобесия. Мир же жил не благодаря им, а вопреки, спасаясь и прячась, пряча мудрость, знания, святость и дух, лишь бы эти варвары не разворошили и не сожгли им не принадлежащее. И всё под прикрытием твоего имени. Понимаешь, Твоего!
– Но ведь и среди них были святые. Настоящие святые.
– Были. Потому что только среди них можно было спрятаться от гнёта и преследования, и только через их церкви можно было спасти своё имя и принадлежность к великому духу. А разве это хорошо?
– Но люди же спасались?
– Спасались, только жили для смерти. А живые нужны для жизни, а не для смерти. Там ― это другая жизнь. И здесь проявить себя гораздо легче, чем там. Зачем же туда рваться-то?
– Твоим бы умом весь мир прочистить, ― грустно выдохнул Иисус.
– Не надо. Всему своё время и место. У меня свои дела, у тебя свои. Главное не мешать никому и делать одно дело. Больше никаких посредничеств, Вселенная открыта для всех, а Земля ― это наш дом. Отсюда надо мерить, боготворить Солнце, Вселенную, Творца, Род человеческий, Святой дух ― и всем этим называться. Я надеюсь, теперь никто не будет стоять в стороне, и ты мне тоже поможешь. Отзывай своих священников. Всех и изо всех религий. Объясни им что и почему. Не моё дело с ними разговаривать.
– Значит теперь не будет ни греха, ни святости?
– Почему? Будут. Только мир ими измеряться перестанет. Теперь будет разум и глупость, мудрость и примитивность, а главное, творчество и подражание. Потому что истинный творец, а значит настоящий человек, расширяет собой Вселенную, и он не может быть греховным и аморальным по природе. Не даст ему наш мир этого «счастья», не допустит просто. Сначала просветление, очищение от гнёта глупости и слабости, а уж потом творение. Так всегда было. И всё это только в гармонии с физическим телом и природой, только с бережливостью и умеренностью. Никаких других жизней в каких-то третьих мирах, никаких двенадцатых попыток. Здесь надо жить, и без всяких мистических авантюр. Никакой одноразовости. Всё связано со всем и никаких прощений и обмана.
– А покаяние?
– Возможно. Только покаяние ― это прощение, подтверждённое делами прощённого. А иначе никак.
– Но ведь ты же не прощать пришёл.
– Конечно нет. Всё дерьмо уже прощено, уже перепростили всех. Теперь отвечать пора. И прощённым и непрощённым и всем остальным. Теперь надо строить новое, идти дальше и вверх, а не копаться в урнах. Нам нужны чистые и святые, а не заблудшие и падшие. Пока в нашем мире им места не будет. Только на задворках, пусть трудятся.
– И ты веришь, что найдётся много святых и мудрецов для твоего строительства?
– Нет, думаю, что не много. Их всегда не хватает. Но уж опустившихся царей, вождей и духовников больше природа не допустит. А я помогу и подскажу людям, как это сделать. Ну и мудрость, конечно, придётся рассаживать по всему миру, как парковые и садовые насаждения.
– Значит ты хорошо подготовился.
– Да, хорошо. А главное, и мир уже к этому подготовился. Так что мы нашли с ним друг друга. Ну, если только, конечно, все не захотят погибнуть в одночасье.
– Будем надеяться, что не захотят. А идея-то с прощением всё-таки интересная, ― сказал Иисус.
– Да интересная, ― теперь уже спокойно сказал наш герой, ― только она не работает в массах. Покаяние ― удел избранных. И покаянием, а не твоим прощением, можно дать жизнь единицам, но не строить дороги, города и учения. Хотя, конечно, когда ты пришёл, и надо было подвести итог, прощение было нужно́. Кого можно было, ты простил. А теперь нам всем не до этого.
Наш герой расстегнул куртку, потому что ему стало жарко.
– Хоть это и Полярный Урал, но мне тут жарко, ― сказал он. ― Не надоело тебе в своих балахонах ходить?
– Да ладно, у вас там тоже имидж есть, ― улыбнулся Иисус.
– Наверное. Я пока во многом не успел разобраться.
– Не надоело закрываться?
– Надоело. Но иначе-то нельзя. Как я без собственного слова? Это ты у нас, с криками «уа-уа» обожествился. А на самом-то деле, такие игры не так делаются. Кругом одни лабиринты. Не без твоей помощи и не без твоих одобрителей. Понагородили такой огород, что и герой не перепрыгнет.
– Ждёшь, когда само всё развалится?
– И жду, и выбираю момент, чтобы подтолкнуть. А вообще-то ты же меня знаешь. Я Отец и Строитель. Мне до других дел дела нет.
– А мне говорили, что ты Победитель? ― спросил Иисус.
– И это тоже. Только после победы-то руины обычно остаются, так что победить ― это не главная задача.
– Похоже, что я немного авантюрнее тебя?
– Ещё бы, полезть в такую грязь, да ещё сказать, что ты начало и конец всего, альфа и омега. Это как тебя дёрнуло то? Обалдел от счастья что ли?
– Но я же не знал, что вселенная настолько большая и мир настолько большой.
– Вот-вот. Неучем нарисовался. Думал своей гениальностью все бреши закрыть. А мир, брат ты мой, гораздо сложнее и обширнее, чем можно его обхватить обычными мыслями.
Иисус улыбнулся. Он посмотрел на нашего героя, поправил волосы и сказал:
– Значит ты ещё и Учитель?
– А куда деваться. Всех надо учить, учить. Сколько можно на всё смотреть. Думаешь приятно, когда святые и боги идиотничают, а ты ничего сделать не можешь?
– Думаю нет.
– Наверное после смерти многое переделать захотелось? ― спросил наш герой.
– Да. Многое.
– А мне обидно, что мой народ в твою эру больше всего пострадал. И водой его твоей задолбали, и последыши с крестами на головах, даже специалисты по сжиганию книг, городов и памяти, ― и те тоже постарались. Все постарались. Как нарочно, вся собачья свора налетела. И даже старые боги не вступились.
– Теперь будешь им помогать?
– Буду, только кому помогать, одни осколки остались? А я же пришёл для всего мира. Для всего и целого. Для каждого, кто поймёт, примет и захочет учиться.
– У меня было проще. У меня надо было только верить, ― пошутил Иисус.
– Да, у тебя проще. Только с этой верой потом людей жгли и убивали, под простое обожествление можно было грабить целые страны, а ещё потом других вер народилось полно, которым понравилось, что в одном лице можно быть всей вселенной.
– А что же можно было сделать?
– Что сделать? ― переспросил наш герой. ― Надо было жить дольше и оставлять после себя не испуганных летописцев, а настоящих мудрецов. Надо было объяснять каждую мелочь, доходить до сути всего, заставлять всех думать своей головой и принимать решения от сердца и разума, а не от мнения и хотений.
– Но ты же знаешь, что среди нищих и безграмотных это невозможно.
– Тогда мои были все грамотные, как и всегда.
– Но твои живут под другими звёздами. И тогда нельзя было идти к ним.
– Получается, что ничего нельзя было сделать? ― спросил наш герой.
– Получается, что ничего.
– И поэтому ты устроил театрализованное представление для не очень грамотной и искушённой публики, а потом под это дело въехал Богом?
– Да.
– Смело. Прямо как египтяне со своими картами. Только ты, ― чтобы родиться.
– И всё-таки ты слишком смело ворвался в этот мир, ― сказал наш герой. ― Я ведь знаю, что означает твоё имя. Решил на богов покуситься? Решил опровергнуть истины, на которых они стояли?
– А что, вроде бы получилось.
– Да, перепуталось многое, всё перемешалось. Авторитетов нет даже на небе. Получается, я твой противник, но без тебя ничего бы и не началось сейчас.
– Всё правильно. Ты же прекрасно знаешь, для чего я рождался и для чего нужна была моя смелость. Не только же для толпы, но и для твоего времени тоже.
– Да, странно, ― вздохнул наш герой, ― высшие истины поколебались, начались катастрофы и ужасы, но в результате расчистилась дорога для всего более мощного, сильного и великого.
Оба перестали ходить вокруг друг друга, остановились и стали смотреть в даль.
– Я знаю, что никто не хотел идти в тот мир. Всем было страшно. А надо было кому-то идти обязательно. Я тебе благодарен, ― сказал наш герой.
– А я знаю, что никто, кроме тебя не сможет расчистить этот ад. И я в тебя верю. Все мы верим.
Они ещё немного постояли, потом наш герой предложил:
– Зайдём на гору?
– Да, давай.
Оба вскоре оказались на вершине горы, куда стало пробиваться полуденное солнце. Тучи и снежный туман стали понемногу рассеиваться, и над полярными горами и далёкими полярными равнинами заиграли зимние солнечные лучи. Великое множество чистых и нетронутых снежинок отразились светом и мир погрузился в новую, радостную и светлую жизнь.
2.9.
Далеко на севере среди лесов и болот жил один человек, который думал, что трудом и верой в идею можно многого добиться. Жил он обычной жизнью, как и все, в каком-то обычном городке, где проживали совершенно обычные люди. Когда-то в этом городке кипела жизнь, но изменилось время, поменялись ценности в головах людей, и теперь ни городок, ни люди в нём проживавшие стали не нужны ни стране, ни соседним поселениям и городам.
Этот самый обычный человек жил тем, что верил в силу великих открытий, в пользу своего труда, верил в победу над глупостью и бессовестностью. Он верил, что люди должны жить не так, как им говорят идиоты, и не там, где им говорят жить невежественные и постоянно любящие славу и удовольствия правители.
Его дом стоял недалеко от аэродрома. Раньше здесь летали самолёты и не давали ему спать, а теперь ему не давала спать тишина и унылость, и ещё дикие звери, захаживавшие сюда из тайги. Время от времени мужчина ходил на взлётно-посадочную полосу, чтобы посмотреть, не изменилось ли что, не испортилось ли, и каждый раз замечал, что время делает своё дело, деревья заселяют забытые человеком земли. Сначала он безвольно смотрел на происходящее, но однажды понял, что должен что-то делать сам и руками, а не бороться с управленцами и лентяями с помощью бюрократической переписки. Вера, что аэродром можно восстановить и использовать на благо людям не покидала его, и однажды он стал ухаживать за территорией безо всякой поддержки, сам.
Прошло двадцать лет. Все вокруг считали его идиотом и умалишённым, а он продолжал методично вырубать вновь растущие деревья, убирать мусор с территории и следить за порядком. Это было не сложно, но от бессмысленности деяния у него часто опускались руки. Годы шли, а он продолжал делать своё дело, даже и не надеясь на результат.
И вот однажды в небе случилась одна неприятность. Где-то далеко над землёй у какого-то лайнера что-то сломалось. В радиусе сотен километров не было ничего, кроме лесов, болот, озёр и рек. Так уж вышло, что в стране, где это случилось, жило мало людей, и тем более никому не были нужны дороги и запасны́е аэродромы, поэтому пилоты самолёта не испугались и не расстроились. Они понимали, что сделать уже ничего нельзя, поэтому приготовились к смерти. Пассажиры тем более были в неведении, одним словом, всё было хорошо.
И вот, когда до земли оставалось не больше двух километров, лётчики увидели взлётно-посадочную полосу. Откуда она взялась в непроходимой тайге в месте, которого нет даже на военных картах, где не должны жить люди и даже звери и деревья чувствуют свою неполноценность от непричастности к столицам и центра́м, ― было совершенно не понятно. Но, будто повинуясь чуду, пилоты стали снижаться на эту спасительную полоску чистой земли. Они не думали ни о чём, а только спасали себя и своих пассажиров.
Местные жители не видели самолётов очень давно. Они привыкли жить в своём параллельном мире, в котором нет не только самолётов, а нет почти ничего. И вот вдруг, над чащей леса, из промозглых облаков прямо на их головы стала спускаться громадина, величиною с дом. Она свистела и шипела, становилась всё больше, и казалось, что вот-вот накроет собой половину неба. Стоявшие на земле люди просто не верили, что эта махина поместится в их крохотном мире.
Изогнувшись гордой птицей, самолёт коснулся края полосы. Потревоженные лужи кинулись врассыпную. Грохот и свист сокрушал деревья и зверей. Железная машина с огромной скоростью побежала дальше, срывая за собой листья и слабые ветки. Самолёт бежал по бетону куда-то в даль, будто не желая останавливаться. Пилоты думали, что вот-вот кончится полоса и на их пути окажется лес. Но этого не случилось. Пробежав ещё немного после бетона, срубив крылом пару молодых берёз, самолёт встал. Пассажиры выглянули из окон и увидели родную и такую незнакомую им землю.
Все были счастливы. Люди были спасены. Совсем скоро на это место приехали специально обученные для спасения люди. Они помогли всем, кто был в самолёте. Благодарные пассажиры с удовольствием расхваливали лётчиков за их героизм. Лётчики с удовольствием шутили и кокетничали перед камерами. А потом о чудесном спасении заговорила вся страна. Каждый, сидя у телевизора, радовался за спасённых и умилялся невероятному чуду, думая, что никогда нельзя терять надежду и верить в лучшее и в чудеса.
Совсем скоро первые лица страны стали награждать пилотов-героев, и все, каждый на своём месте, хотел брать с них пример и гордился своими соплеменниками. В мире, в котором почти не было хороших новостей, такая новость и такая история радовала каждого.
Самолёт увезли не сразу. Ему требовался небольшой ремонт. Целый месяц его ремонтировали, пока, наконец, крылатая белая машина не оказалась в полном порядке. Рутинно и буднично новая бригада лётчиков села в самолёт, прогрела и проверила двигатели и спокойно, плавно и легко, повела его в небо. Тайга попрощалась с этим железным чудом и затихла.
Двое немолодых мужчин сидели на лавочке около деревянной будки авиадиспетчера. Они проводили взглядом лайнер и стали нервно смотреть в пустоту. Через минуту один из них посмотрел на другого и сказал:
– Ну и зачем это все? Ты доволен?
– Конечно, доволен. Сколько людей спаслось.
– Да-да. Только аэродрома всё равно не будет. Не нужен им аэродром. Им вообще ни хрена не нужно! Они же даже о тебе не вспомнили. Им же на всё плевать!
– А мне тоже плевать. И на них, и на их глупость.
– И что, будешь продолжать рубить деревья и чистить тут всё?
– Буду. Теперь в этом даже смысл появился. Больше ста спасённых душ. Это того стоит.
– Не пойму я тебя, ― сокрушался первый, ― неужели тебе не обидно?! Эти недоумки готовы любить кого угодно и верить во что угодно. Они любят жить в дерьме и верить в чудо и славное спасение. Мы им не нужны!
– Сто сорок должников на дороге не валяются, ― ответил второй. ― Пусть награждают друг друга и целуют друг друга в задницы. Они же дети. Им нельзя мешать! А у меня свои дела.
– Ладно, деловой, пойдём лучше ко мне. Посидим, выпьем.
– И то верно. Пошли, бог с ними!
2.10.
Как-то раз наш герой оказался посреди очень жаркого и интеллектуального спора.
Было воскресенье и одновременно какой-то весенний праздник. Но в фирме, в которой работал тогда наш герой, это, «естественно», был рабочий день. Светило солнце, работать не хотелось, поэтому сразу после совещания все заговорили о чём-то своём, к тому же, при отсутствовавшем начальстве сразу захотелось поговорить о будущем, тем более, что это был второй год нового тысячелетия.
– Ну и объясните мне, зачем они в лес-то залезли? ― горячился Некропатриот. ― Сначала страну развалили, а теперь испугались?
– Нет, они там строят новый мир, новое общество, ― отвечал Изоляционист. ― Это же всем понятно, что всё скоро закончится, и надо всех спасать, пусть малыми силами. Надо уходить туда и там строить новые города!
– И ты пойдёшь туда? ― спросил наш герой.
– А что, может и пойду. Ты читал текст, который я давал? ― спросил Изоляционист.
– Да, читал. Непонятно только, зачем надо ехать в тайгу, в Сибирь, в морозы и дикий мир? ― ответил наш герой.
– Ну а как же?! Надо всё начинать заново! Нужно искать истину, ― возмущался Изоляционист.
– А зачем искать то, что уже найдено? ― спросил наш герой.
– Как это найдено?! Люди ничего не знают. Им нужен новый вождь, новый бог, который придёт на землю и расскажет, что мы делаем не правильно, ― вещал Изоляционист.
– А по-моему, ― ответил наш герой, ― большинство людей и так знает, что правильно, а что неправильно. И большинство вопросов уже давно имеет ответы.
– Правильно, ― поддержал его Некропатриот, ― вот раньше всё знали, и всё было правильно. Была наука, люди знали, зачем работают, у них было будущее.
– Ну-да, ну-да, ― посмеивался Изоляционист, ― помним, как все колоннами на работу и с работы ходили. И что они имели?
– Зато в театры ходили и книги читали, а не кололись и не трахались! ― горячился Некропатриот.
– А что трахаться нельзя? ― спросил Изоляционист.
– Ни в коем случае! ― вошёл в разговор Идолопоклонник, ― секс ― это помощь дьяволу, сейчас об этом все забыли.
– А как же детей делать? ― спросил Изоляционист.
– Детей на благо бога делают. Это природой и богом положено. И не смейтесь! ― ответил Идолопоклонник.
– Да идите вы все со своей религией, Иисусами и прочей дребеденью! Новый бог уже есть, а вы об этой ерунде, ― высокомерно посмеивался Изоляционист, будто зная больше других.
– Это тот, который в лес забрался? ― спросил, улыбаясь, наш герой.
– Да, я же тебе давал читать.
– А я таких с десяток знаю, ― сказал Некропатриот. ― Кто в горах, кто в подвалах, кто в лесу сидит. Один из бетона бомбоубежище строит, а один пещеру.
– Неправильно это, ― встрял Идолопоклонник, ― нельзя против бога идти. И сексом нельзя заниматься.
– Не волнуйтесь, ― сказал наш герой, ― уж сексом, слава богу, теперь почти никто не занимается, только по телевизору голые жопы рассматривают друг у друга. На этом всё и кончается.
В этот момент из другой комнаты вошёл Конформист ― самый молодой из всех, кто находился в конторе. Он всегда был по-дурковатому доволен и ждал только хороших новостей.
– Вот вы спорите, а всё равно всё будет хорошо, ― сказал он, ― сколько уже концов света нам обещали, и ничего. Нормально живём. Люди чего-нибудь придумают.
– Что это за мышление? ― ответил на это Изоляционист. ― Мы что, мало знаем примеров, когда исчезали целые цивилизации и страны?
– Вот-вот! ― поддержал его Некропатриот. ― Такую страну только что убили, целую империю! И уже никто не помнит. И мир этот тоже погибнет. И поскорее бы уже!
– Погибнет обязательно! ― горячился Изоляционист. ― Поэтому надо спасаться в лесах и далеко от людей. А когда здесь все передохнут, то можно вернуться обратно.
– На руины? ― спросил наш герой.
– Мы всё восстановим.
– С помощью придурков, которые в лесу будут сидеть?
– Мы восстановим. Пусть и не сразу.
– Смешно, ― продолжал отвечать наш герой. ― Мы не можем технологии пятидесятых годов восстановить, половину не понимаем, а другую половину не можем в принципе восстановить, потому что нет ни материалов, ни более-менее подходящего оборудования.
– Правильно, всем конец! ― поддерживал Некропатриот. ― Наш институт развалили. Теперь то, что мы умели, умеют делать только китайцы.
– Китайцам это нужно как мартышке очки, ― улыбнулся наш герой.
– Всё верно, всем конец, ― согласился Некропатриот и в дальнейшем разговоре в основном молчал и поддерживал нашего героя.
– Просто надо верить в бога и ходить в церковь, ― снова завёл свою пластинку Идолопоклонник.
– И в церкви мне скажут, как не отравиться в магазине или как предотвратить глобальную экологическую катастрофу?! ― быстро ответил Изоляционист. ― Вот из-за таких придурочных взглядов мы ещё быстрее загнёмся. Надо истину искать, а не свечки ставить. А истина ― она в изоляции от дерьма, а не в глотании дерьма и молчании по этому поводу. И вообще, ты молчи, тут понимать надо, а не болтать попусту. Иди, вон, лучше с братьями-иноверцами воюй, пока они нам сами голову не оторвали.
Идолопоклонник, как и все идолопоклонники, был довольно туп, поэтому, не зная, что ещё говорить, замолчал, потом долго кряхтел, а потом и вовсе ушёл из комнаты, даже не попрощавшись, то и дело думая о грехе, о расплате, снова о грехе и снова о расплате.
– Ничего, новые технологии спасут мир, ― сказал из своего угла Конформист.
– Какие, на́хрен, новые технологии? ― быстро спрашивал Изоляционист. ― Сотовые телефоны что ли?
– Ну хотя бы, ― ответил Конформист.
– Новые технологии в современном мире ― это что-то вроде новой технологии снимания или одевания трусов или новой технологии покраски заборов, ― сказал наш герой и рассмешил Некропатриота. ― Ты же знаешь, что выработка энергии, транспорт, медицина, ― всё это каменный век и абсолютная стагнация. До полной дегенерации нам осталось только объявить землю плоской, и стоящей на трёх китах.
– А зачем знать, как устроен мир? ― спросил Конформист. ― Мне надо знать только свою работу и всё.
– Точно! Скоро надо будет знать только как кнопки нажимать. Одна кнопка будет включать засовыватель в рот еды и разжёвыватель, а вторая эвакуатор дерьма и жопоподтиралку, ― смеялся Изоляционист.
– Да нет, ― добавил наш герой, ― это всё будет делаться с помощью голосовых команд, а ещё будет робот, который по мимике и эмоциям, сосканированным с мозга, будет переключать каналы телевизора под твои желания, ковырять в носу и чесать за ухом.
– Не, это будет не телевизор, это будет кристалл, вживлённый в глаз или специальная маска, ― поддерживал Изоляционист. ― Ты станешь толстым и тупым. И тогда, действительно, будет всё хорошо.
Конформист не нашёлся что сказать, он испугался, что если он начнёт говорить и дальше, то будет выглядеть ещё тупее, поэтому замолчал и стал нехотя слушать продолжение разговора.
– Нет, единственный способ спастись, это уйти небольшому числу людей, кто понял истины, куда-то далеко и там изолированно жить общиной. Жить там правильно, не так как здесь, работать и ждать, пока здесь всё не кончится, ― заговорил Изоляционист с удвоенной энергией.
– А ты себе представляешь, какими дураками будут дети первых жителей общины? Они же будут дикие, лесные люди. А дети их детей? А дети их? Они же в обезьян превратятся, ― спрашивал наш герой.
– Нет, мы будем их учить, мы всё сохраним, только это будет чистым и правильным, ― ответил Изоляционист.
– То есть, ты думаешь, что в общине возможно будет строить полупроводниковые приборы, двигатели для самолётов, учить играть на скрипке, снимать кино, строить железобетонные дома, разрабатывать лекарства от новых вирусов, выпускать металлопластиковые трубы для водопровода, выпускать микроскопы, учить в университетах, и ещё не переругаться при этом?
– Да, сложно. Но надо стараться сейчас. Нужно больше людей. Нужно всё правильно организовать, а главное, успеть всё это сделать, потому что времени осталось мало, ― говорил всё быстрее Изоляционист.
– Скажу тебе по секрету, ― отвечал наш герой, ― любой уход от реальности ― это уже не реальность. Если ты сломаешь социальность, технологию, культуру как оценку реальности, потом вернуть это уже будет нельзя. Твой вариант ― это спасение биомассы, просто человеческой популяции, как в заповеднике или зоопарке. А эволюция человека, смысл жизни, наконец, ― это не пустое спасение от биологической смерти. Это ещё и духовный рост, эволюция духа и социума, развитие личности до состояния бога, гармоничный бесконечный рост и в физическом, и в духовном плане.
– Правильно, ― отвечал Изоляционист, ― мы будем развиваться духовно в общине, будем жить в мире…
– Веря в того божка, о котором ты мне всё время говорил? ― перебил его наш герой. ― А если он утопнет или сопьётся, то конец и вашей общине?
– Нет-нет, такого не может произойти, ― Изоляционист не нашёл другого ответа.
Все молчавшие заулыбались, понимая, что где-то эта идея имеет изъян.
– Ну а ты что предлагаешь? ― спросил он.
– Я пока ничего не предлагаю, ― ответил наш герой, ― но знаю, что пройденный человечеством путь ― это не ошибка, а фундамент для будущего. И чтобы выжить, нужно постараться сохранить как можно больше того, что было раньше. Я говорю обо всём. И о духовном, и о социальном, и о технологическом и биологическом. Обо всём. В любом случае, единственная возможность выжить и жить долго ― это выжить в этом мире. Может быть на семи ветрах и вопреки всему. Выжить здесь, а не убегать от этого мира, и не закрываться ни в технологической, ни в географической, ни в культурной изоляции.
– Это невозможно, ― сказал Изоляционист.
– Я понимаю, что твоя идея гораздо более наглядная и более выполнимая, но это затворничество не имеет перспектив, а выживание в большом мире имеет.
– А как же ты собираешься это сделать? Начнётся война, или мор какой, и у тебя всё равно всё сожрут и разорят.
– Ну, конечно, когда будет приходить полный конец, то к тому времени нужно будет иметь уже выделенную территорию с каким-то силовым контролем границ и фильтром для попадания внутрь. Но полный конец будет происходить постепенно, и поэтому изначально стои́т другая задача. Не борьбы с дураками или голодными, а создание своей социальной, экономической и технологической модели, духовной и сбалансированной, а не того ужасного дерьма, которая есть сейчас.
– И что это за модель такая? ― спросил Изоляционист.
– Я сейчас не готов это говорить, потому что ситуация не созрела, да и публика здесь не совсем подготовлена, ― ответил наш герой. ― Но идея состоит в том, что после того, как часть людей, а это будут интеллектуалы и крайне развитые люди, поверят в возможность создания чего-то нового, что сможет противостоять любому негативу и разрушениям в их жизни, они оглянутся на себя. И окажется, что каждый из них, помимо того, что он просто человек и способен воспитывать своих детей в рамках новой духовности, он ещё и носитель какой-то важной информации, полезная часть этого мира. Кто-то окажется учителем, кто-то строителем, кто-то художником, кто-то учёным или инженером, каждый будет профессионал в чём-то своём, готовый на активные действия. И объединившись сначала информационно, потом строя новые города, они будут освобождены и от стереотипов старого, и будут нужны новому обществу больше, чем старому. А главное, к тому моменту, когда им потребуется защита от кошмаров надвигающегося конца света, они смогут её найти в новом мире. Этот мир поможет им сам по себе без чудес и дорогой цены.
– Ну да, и в новом мире заведутся точно такие же придурки, которые были в старом, ― сказал Изоляционист, ― всё сожрут, всё испортят, да ещё и всеми командовать будут, как и здесь.
– Не заведутся. Оттуда они будут вылетать как сопли из носа. Так будет устроен мир, что гнилые отношения и ценности там просто не смогут завестись.
– Как это?
– Я же говорю, это новая социальность. Мы раньше, уже несколько тысяч лет, боролись за несколько вещей. За равенство, за удовольствия, за счастье и за веру. И вот теперь оказалось, что это всё привело к тому ужасу, который сейчас есть. А если кое-что подправить, то мы ещё не потеряны.
– Нет, я всё-таки естественник, не пойму я где и как что-то можно построить? ― спросил Изоляционист.
– Это очень просто. Нужно найти место, где смогут счастливо жить не горстка отшельников, а хотя бы миллионов пятьдесят человек. Это должно быть место, не где жуткий климат или постоянные природные катастрофы, а нормальный, предсказуемый мир.
– И такое место есть?
– Оно всегда было.
– А как его найти?
– Ты же знаешь, как искать центр мира или центр не знаю чего, ― сказал наш герой. ― Нужно найти самое большое захолустье, посмотреть на него не глазами современников и дураков, а глазами умного человека, незашоренными глазами. И сразу окажется, что там, где мало что меняется и вокруг чего все бегают тысячи лет, ― это и есть центр.
– Ну а почему его ещё не нашли?
– Это всё равно, что спросить, почему мелкие и пузатые второпришельцы, ну или боги все эти сектообразные, не знаю, как назвать… ничего не понимают в древних обычаях, правилах создания цивилизаций, ничего не знают о мире тонких материй, и вообще ни хрена́ ничего не знают. Кому надо, всем давно известно, что было и что будет. И где, и как.
– И где же всё-таки?
– Отвечу так, где-то рядом, ― сказал наш герой.
– В России что ли?! ― все, кроме Некропатриота, засмеялись.
– Если ты про территорию, то да. Конечно, это то место о котором никто и не хочет знать и отрицает его существование вообще. Каждый в своей душонке. Не люблю цитировать Библию, но там правильно сказано, что последние станут первыми и отвергнутый строителями камень встанет во главу угла. Это истина вселенская, но там сказано понятным для всех языком.
– Всё равно, не пойму я, ― куда ты власть денешь, куда нахлебников разных, мудаков, в конце концов? Они же всё равно захотят своей доли?
– Пусть себе живут где хотят, сами исчезнут. И вообще, что ты докопался, это и не моё дело. Это будет с нами или без нас. Книга жизни уже написана. Поменять ничего нельзя. И будет всё именно так.
– А я думаю, ― продолжал нетерпеливо размышлять Изоляционист, ― что надо всё начинать с нуля.
– Ты думаешь, что инквизиция, мировые войны, религиозная и национальная вражда, мор и голод, мучения и страдания, в том числе труд учёных и строителей, социальные катастрофы ― всё это было зря и всё это нужно немедленно повторить?
– Нет. Просто мы этого не повторим.
– А куда же вы, интересно, денетесь, если не построите свой мир на основе старого? ― спросил наш герой.
– Мы постараемся.
– А вот нам и не придётся стараться, потому что мы просто пойдём дальше.
– Кто это мы? ― спросил Изоляционист.
– Ну, все те, кто поймёт, что важнее веры знание, важнее жопы голова и важнее рефлексов разумный действия.
– Это слишком простое требование.
– Не такое уж простое. Единственное, что меня радует, что теперь каждый следующий год для землян будет хуже предыдущего, и рано или поздно каждый задумается о спасении и каждому придётся делать выбор.
– Ну да, пока ты будешь ждать, нас перережут какие-нибудь уроды, или от катастроф погибнем, или от голода, ― негодовал Изоляционист.
– Ничего, успеется. Сейчас, вообще, рано о чём-то говорить. Надо и повоевать всем со всеми, и пострадать от природных катастроф, и поболеть от ужасной пищи, и много, много, много чего. А вот когда в душе каждого будет всё натянуто как струна, когда не на шутку захочется умереть, а не жить в этом кошмаре и страхе дальше, вот тогда я со своими идеями стану нужен. А всё потому, что отвечать на вопросы надо тогда, когда их задают. Сейчас мои ответы просто никому не нужны.
– И что же, в Бога можно не верить? А душа? ― спросил Изоляционист.
– Можно верить во что угодно, если это вам помогает жить. Только нельзя переступать через себя, потому что тогда рано или поздно с вами никого не останется, даже вас самих. Так что Бог вроде бы и ни при чём уже.
– А я вообще атеист, ― сказал Некропатриот, ― что же мне теперь и не жить вовсе? Если есть душа и бог, объяснимся уж как-нибудь.
– Бог есть, конечно, но человеку надо не о боге думать, а о будущем, о жизни и о себе, ― сказал наш герой.
Все замолчали и задумались.
– Ладно, сказал Изоляционист, ― что-то мы засиделись тут. Уже третий час, а сегодня всё-таки воскресенье, да и праздник ещё. Ехать пора.
Все стали собираться и выходить из конторы. Оказавшись на улице, один за одним мужчины стали прощаться друг с другом.
– Ну что, мне пора. Интересно, поговорили, ― сказал Изоляционист нашему герою. ― Надо бы как-нибудь ещё пообщаться на эту тему. Не думал, что тебе это настолько интересно. Меня подробности особенно интересуют.
– Хорошо, ― улыбнулся наш герой, пожимая ему руку, и добавил: ― Как-нибудь может и поговорим.
2.11.
Давным-давно в одной далёкой стране жили очень добрые и заботливые люди. Они старались ежедневно думать о хорошем и делать хорошие дела. С утра до вечера их быт и их смысл жизни был ориентирован только на создание счастья для других, для себя и для всего, что их окружало.
Так получилось, что долгие годы жизни их предков были омрачены трудностями, страданиями и лишениями. Люди голодали, убивали друг друга, приносили друг другу много несчастья. Но зато теперь, когда все эти ужасы прошли и стало жить хорошо, можно было забыть о прошлом и просто радоваться. И теперь никто никому не делал ничего плохого, люди были взаимовежливые, внимательные, спокойные и правильные. Всем было жить хорошо и приятно. Удовольствие с утра до вечера и с вечера до утра разливалось по их телам и умам.
Но со временем людям стало казаться, что удовольствия мало. Главной проблемой было то, что для того, чтобы стать членом общества, необходимо было обязательно учиться и обязательно уметь соблюдать правила этого общества.
Какой-то человек сказал однажды:
– Учиться надо легко, чтобы и от этого получать удовольствие. Зачем мучить детей ненужными знаниями?
А другой человек поддержал его и сказал:
– Самое главное на свете ― это дети. Надо заботиться о них. Нужно сделать так, чтобы им было жить приятнее, чем нам.
А третий согласился с двумя предыдущими и добавил:
– В мире взрослых всё ещё встречается плохое, надо оградить наших детей от всего, что может напугать их, от всего, что может помешать им быть счастливыми детьми. Нужно оградить детей от секса, насилия и всего плохого, что есть во взрослом мире.
Так и сделали.
Миллионы и миллионы взрослых озаботились судьбой детей и стали с утра до вечера помогать детям. «Это святое!» ― кричали одни, «дети ― наше будущее!» ― поддерживали криком другие. И с этих пор всё, что происходило или могло произойти в мире, оценивалось только с той позиции, насколько хорошо и безопасно было детям.
Совсем скоро дети стали плохо учиться в школе. Они не хотели понимать учителей и слушаться родителей. Глупые учителя и родители пытались наказывать детей, но доброе общество вступилось и наказало за это этих глупых учителей и родителей. Учителей уволили, у родителей отобрали родительские права. И теперь в школах работали только добрые учителя, которые всем детям ставили только пятёрки, а в детских домах работали только добрые воспитатели, которые разрешали детям делать всё, что им захочется. Сначала детей хвалили за то, что в сочинении они делали меньше ста ошибок, потом за то что они умели писать, а со временем стали хвалить за то, что самые одарённые из них могли читать по слогам. Учителей же только ругали, потому что они не справлялись со своими обязанностями, их увольняли снова и снова. Родителей же заставляли заботиться за детьми всё усерднее. Если ребёнок сажал себе занозу или резал палец ножом ― это немедленно доводилось до суда и родителей штрафовали, а некоторых сажали в тюрьму.
Время шло, и вот уже в стране не стало учёных, потому что выросшие дети не понимали сложных наук. «Все учёные ― это злые дураки!» ― сказали дети и учёных запретили. «Всё для детей, всё для детей, ― говорили люди, ― не нужны нам учёные, раз дети так от них страдают. На фоне учёных наши дети выглядят дураками. А этого не может быть, потому что все дети от рождения гениальны!» Именно после этого всех учёных уволили и забыли.
Потом те дети, у кого не забрали родителей, перестали понимать своих родителей. Они не понимали их жизнь, их проблемы, не хотели смотреть старые, а потому сложные и непонятные, фильмы. Вскоре старые фильмы и книги запретили. А потом запретили вообще все книги, потому что их сложно было читать, и там было слишком много насилия. Вместо чтения мальчики и девочки тыкали в какие-то плоские мониторы и там разглядывали картинки.
Дети понимали, что у них больше прав, всё-таки они же дети, поэтому стали злиться, что их мало любят. Их тут же поддержали взрослые и сказали, что взрослых недостаточно наказывают за их нелюбовь к детям. Этого оказалось мало, и тогда в стране придумали закон, по которому детям разрешили делать со взрослыми всё, что им захочется. Особо вредных взрослых разрешалось даже бить и убивать под тем предлогом, что у детей не может быть дурных мыслей, а значит все их мысли и поступки праведные. И уж коли ребёнок убил взрослого, значит тот того заслуживал. Стало немного лучше. Детям стало спокойнее. Они могли делать всё что угодно, и никто не мог им сказать ни слова. Взрослые были счастливы!
В это же время страна изо всех сил стала бороться с сексом. Все знали, что секс ― это зло, которое гораздо страшнее не только убийства, но и людоедства. Поэтому даже намёк на сексуальность по отношению к детям решили преследовать самым тщательным образом. «Ребёнок ― это ангел, ― говорили все, ― надо оградить ангелов от этого ужаса!»
Для начала запретили взрослым трогать детей. Никто и нигде не имел права дотрагиваться до ребёнка. Из-за злоупотреблений пришлось нанять огромную армию тех, кто будет следить за исполнением законов. По улицам ходили полицейские из полиции нравов. Они заглядывали в каждый дом и зорко следили за тем, не трогает ли кто детей руками. А если трогал, то немедленно отправляли в тюрьму на пять лет. Взрослые шарахались от детей, которые проходили по улицам. Некоторые даже специально связывали себе руки, чтобы в общественном месте, не дай бог, до кого-нибудь не дотронуться. Если касания телом или рукой не замечали полицейские, то всё равно, людей непременно наказывали, потому что всё вокруг записывали видеокамеры.
Но многие взрослые в тайне почему-то всё-таки трогали детей. Тогда пришлось ужесточить законы. За это преступление стали отрубать руки. Вот тогда количество этих ужасных преступлений немного сократилось, но в стране появилось множество безруких людей.
Потом весь мир подумал, что сам вид детей ― это слишком святое, и взрослые не имеют права смотреть на них, потому что это оскорбляет честь и достоинство ребёнка. Теперь всех тех, кто видел голого ребёнка ждала смертная казнь, а тех, кто смотрел в сторону одетых детей ждала десятилетняя каторга.
Первыми расстреляли всех акушеров и педиатров. Затем взялись за родителей. В школах больше не работали учителя, потому они либо попрятались в тайге, где в отдельных поселениях жили исключительно взрослые, либо этих учителей уже расстреляли. Любителей пляжа и загара тоже быстро поставили на место. Вместо пляжного отдыха все оказались в лагерях. Фотографы и операторы исчезли как профессия, потому что куда бы ни направлялся объектив камеры, всюду в него так и норовили влезть дети. Детские сады были закрыты, детский спорт запрещён.
Дети были неприкасаемы и недосягаемы. Никто не имел права даже думать о них. В школах теперь преподавали вычислительные машины. Но это было недолго, потому что даже такие школы, где всем ставили пятёрки, всё равно расстраивали детей. Потому что пятёрки ставили за разные знания и дети дрались между собой. Школы отменили.
Ещё оказалось большой проблемой, что дети, по мнению психологов, стали взрослеть гораздо позже, чем раньше. Если в старые времена дети переставали быть детьми в связи с биологическими изменениями, то сейчас это должны были быть изменения социально-ролевые. Теперь взрослыми люди становились не в шестнадцать или восемнадцать, а в двадцать пять, а потом и в тридцать пять лет.
Оставшиеся горстки взрослых восхищались проделанной работой. Им нравилось всё и они очень радовались за детей, живущих в их стране. Единственная проблема была та, что самим им жить в этой стране становилось всё труднее. Но взрослые не унывали, поэтому, чтобы хоть как-то жить в стране, придумали себе специальную одежду, в которой не было рукавов, чтобы прятать руки подальше. Последние из учёных придумали специальные очки, в которых не видно было детей. И теперь все взрослые носили такие очки. Причём качество таких очков проверяла специальная комиссия и на полгода давала гарантийный срок использования, по истечении которого необходимо было проверять качество очков снова, и в куче бумаг опять требовалось ставить печати подтверждения.
Вместо рук взрослые теперь использовали специальные манипуляторы, которые тоже стоили очень дорого, и фирмы производившие манипуляторы и очки стали очень богатыми. Но потом ввели специальный налог, по которому вся прибыль от продажи очков и манипуляторов уходила в фонд поддержки детей. И снова все были довольны, особенно когда в течение каждого года налоги на лицензию манипуляторов и очков повышали сразу в два раза.
Дети очень расстраивались, что с ними никто не разговаривает. Стоило детям появиться на улице, ― включалась специальная сирена, и взрослые бежали врассыпную. Зазевавшегося взрослого тут же настигали дети и старались прикоснуться к нему. Если им удавалось прикоснуться животом или попой, то взрослого немедленно волокли в отделение полиции и оттуда он уже не возвращался.
Со временем взрослые перестали рожать детей из-за страха быть расстрелянными. А те, кто всё-таки делал это всеми правдами и неправдами, старались отдать детей государству, потому что содержать детей было слишком дорого и невероятно опасно. Родителей могли посадить на десять лет в тюрьму, если ребёнок говорил, что плакал. А если родитель видел кусок голой ноги или, не дай бог, голую грудь ребёнка, то камеры наблюдения, которые обязательно устанавливались в те дома, где жили дети, всё это фиксировали и правосудие становилось неизбежным. А для удобства последние программисты придумали специальную программу, которая отслеживала по зрачкам, видел ли кто кусок голой ноги ребёнка или нет, и в автоматическом режиме направляла патруль полицейских в дом преступников.
В определенный момент, когда и в школьных столовых, а потом и в ресторанах посадили всех поваров, официантов и служащих, в стране по всем улицам стали развешивать кормушки и автопоилки, чтобы дети могли спокойно есть и пить без участия взрослых. Это спасало положение, потому что к этому времени дети разучились не только писать и читать, они уже не умели разговаривать и держать в руках ложку.
Дети уже не мылись, потому что купание считалось насилием над ребёнком. Дети не играли в игрушки, потому что игрушками можно было пораниться или напугать ребёнка. Дети не смотрели телевизор, потому что там могли показать что-то неправильное, а что является правильным уже никто не знал, поэтому по всем каналам непрерывно показывали надпись: «Дети, всё хорошо!». Однажды из-за неполадок в передатчике на несколько минут надпись исчезла, и одному мальчику стало плохо. Инцидент немедленно был расследован на самом высшем уровне, и техника, отвечавшего за качество телевизионной картинки, немедленно расстреляли.
Но чаще всего никто и не пытался читать никакие надписи. В опустевших городах в больших тёплых помещениях, оборудованных автопоилками, кормушками и автоклизмами, на подогреваемом полу сидели толстенные дети и ели, ели, ели… Время от времени у кого-то из них случалось расстройство желудка, и тогда инженеров по кормушкам, поваров, производителей пищи и операторов кормления немедленно расстреливали.
То и дело в стране разгорался очередной скандал, потому что где-то в далёкой деревне или посёлке кто-то по недогляду не расстрелял взрослого за то, что он увидел голый зад ребёнка или дотронулся до ребёнка фалангой мизинца. Тогда в район бедствия немедленно вызывалась спасательная команда и всю эту местность в радиусе нескольких километров выжигали керосином, а потом огораживали всё колючей проволокой и лентами с надписью «Место греха! Не входить!»
Те дети, которые ещё могли перемещаться в пространстве, сбивались в стаи и бегали по пустынным улицам городов. Они громили всё вокруг, душили друг друга, друг друга насиловали и издевались. Это не запрещалось. Это было можно. Детям можно всё.
Последние взрослые были довольно стары и доживали свой век. Всё было хорошо. Ни одна детская слеза не была уронена. Всё лучшее было отдано детям. И через несколько лет далёкой страны, где жили добрые и заботливые люди, не стало. Все помнили об этой стране и говорили о ней только хорошие слова. Говорили, что ради доброты эти великие люди даже не испугались умереть. Говорили, что такие люди достойны только уважения, потому что они понимали, что самое ценное на земле ― это дети.
2.12.
Мужчины уже несколько минут сидели молча и не шевелились. Прохлада осеннего вечера то и дело трогала их тела, но желания согреться у них почему-то почти не возникало. До заката было ещё пара часов, влажный воздух с переизбытком кислорода легко наполнял их лёгкие, и в тишине казалось, что слышно движение их мыслей.
– Да, вот так вот мы и живём, ― сказал слегка седой мужчина в растянутом свитере.
– И не говори, ― поддержал его второй, серьёзный и задумчивый.
Стояла середина осени южной России, тихая и безмятежная, как старость восточных мудрецов. Старые друзья, впервые за многие годы выбравшиеся на дачу к одному из них без жён, неожиданно для себя стали много говорить. И говорили они о самых сложных, самых волнующих их умы вещах. Всё время казалось, что у них слишком мало времени, поэтому мужчины торопились говорить и торопились слушать, спешили думать и всё время что-то делали, делали, так что время от времени забывали о том, для чего они сейчас здесь. А собрались они здесь отметить с шашлыком завершение одним из них большой научной работы.
– Да, страшно, ― сказал Седой. Я уже на свою дочь смотреть не могу. Понимаю, что она полная дура, и ничего хорошего её не ждёт.
– Что, опять началось? ― спросил Серьёзный.
– Да. Я уже даже не знаю, как справляться с этими дегенератами, её друзьями. То один, то другой, то криминал, то блевотина, то татуировки на жопе. И главное, я понимаю, что ни про Чехова, ни про Куприна я ей уже говорить никогда не смогу. И уже на Щелкунчика мы с ней не пойдём, и вообще, уже мало куда пойдём, а только буду оплачивать её штрафные квитанции, подтирать задницу и возить в больницу.
– Ладно тебе. Татуировки ― это же не проблема, ― успокаивал Серьёзный.
Седой посмотрел на друга возмущенным взглядом. Но тут же его взгляд смягчился, он повернулся к костру, где разгорались дубовые поленья, и кочергой поправил несколько из них, чтобы огню было удобнее сжигать слегка намокшую древесину.
– Ты знаешь, ― сказал Седой, ― я тут разговаривал с одним садистом. Я в хорошем смысле, не смейся, ― улыбнулся Седой, ― так вот он мне сказал, что татуировки, козявки вот эти все на морде, макияж этот весь лошадиный, гонки по улицам без трусов, и засовывание голой жопы в снег ― это хорошо. Он даже сказал, что это признак нормальной девушки.
– Смешно, ― спокойно ответил Серьёзный.
– Серьёзно. Он мне сказал какое-то хитрое слово. То ли сенситивные они, то ли гиперчувствительные. Я так и не понял, а потом тот развил мысль и сказал, что всё это нормально. Единственное только, всё это делать можно исключительно под контролем старших, умных, рациональных, и всё такое прочее, людей. Нужен тот, грамотный и хладнокровный, которому, эти самые, с козявками в носу, должны безоговорочно подчиняться. Вот тогда этот мир снова встанет с головы на ноги, всё пойдёт по-старому.
– Интересно.
– Да-да, я даже на своих студенток с дребеденью на лице стал смотреть по-другому. Мне стало казаться, что они вовсе не идиотки, а просто чокнутые. Просто они потеряли папу с мамой. В социальном смысле. И если бы они нашли достоянные идеалы, или родителей, то дерьмо на лице и на жопе им не мешало бы трезво смотреть на вещи, любить людей и не гадить мимо туалета.
– Хочешь сказать, что ты понял свою дочь? ― спросил Серьёзный.
– Да я-то её давно понял, ― ответил Седой, ― только понимание само по себе ничего не даст. Всё равно её дела ― это одна суматоха, её мысли ― это бардак. Что её ждёт? Ска́чки галопом через глупую жизнь? Бестолковая борьба с ничтожными проблемами, борьба с собой? Что?
Серьёзный пожал плечами.
– А я знаю. Рано или поздно она поумнеет, только это будет именно поздно, и ничего поправить уже будет нельзя. А именно сейчас, когда ей просто необходимо ко мне прислушиваться, она делает только то, что хочет. Она может делать всё, и ни одна душа не может её в этом переубедить. Она может начать воровать, блевать под забором, она может завтра начать трахаться с собаками, а я даже и покритиковать её за это не смогу, не то, что остановить, там, или посоветовать.
– Подбрось-ка дровишек, ― после некоторой паузы сказал Серьёзный, и Седой положил на разгоревшиеся дрова ещё парочку новых.
Огонь в костре был всё ярче, и двое мужчин всё внимательнее вглядывались в танец горящей материи.
– А у меня свой обормот, ― сказал Серьёзный. ― Ноет и ноет, ноет и ноет. Всё время жалуется, что ему в жизни не везёт, что девки ему попадаются стервозные и что никакого смысла в жизни нет. Мне особенно и говорить-то с ним не удаётся. Твоя-то хоть может с «обезьянами» трахаться и с тобой спорить. А мой уже не спорит. Пьёт и молчит.
– А что толку, что она со мной спорит? Мне садист сказал, что даже он с ней не сможет справиться, потому что его авторитета не хватит. Даже с его умением она из-под него выскочит, потому что помимо умений, знаний и авторитета, ещё нужна любовь и преданность вере. Он сказал, что нужен такой пресс, такое давление на разболтавшихся придурков, которого ни отдельный человек, ни малая группа людей сделать уже не в состоянии. Нужна глобальная жопа, такая, чтобы придавила всех мордами к грязному полу до хруста и скрежета. И вот тогда эти поносники задумаются и перестанут делать хренодела только потому, что они мо́гут делать хренодела, шевелить конечностями и говорить потому, что они могут шевелить конечностями и говорить. Тогда появится смысл хотя бы в том, что они жрут и ходят по земле.
– То есть война? ― спросил Серьёзный.
– Ему больше нравится голод, ― ответил Седой.
– Ну а что, мне эта перспектива нравится. Если бы начался голод, тогда всё стало бы намного лучше. Я, вообще, большой поклонник общаться с голодными и голыми людьми. Есть хоть какой-то шанс на понимание и перевоспитание.
– Теперь и я тоже.
– Умный, этот твой садист, ― сказал Серьёзный.
– Сам удивляюсь, но приходится с ним соглашаться. Мне кажется, что он отучил бы мою шмыгалку курить.
– Ну, так и познакомь их.
– Да брось ты. У неё уже всё слиплось и рассосалось. Тут и садизм не поможет. Внуков, похоже, мне не дождаться. Я если дождусь, то каких-нибудь мутантов. Если честно, на старости лет не хочется бегать по больницам и стационарам.
– Ну что, скоро мясо нести надо? ― спросил Серьёзный.
Некоторое время мужчины возились с мясом, но потом снова уселись за костёр и продолжили разговор.
– Я всё равно считаю, что культура будет основой потенциального прогресса, ― сказал Седой, будто ожидая оспаривания его мысли. ― Как ни крути, но мы должны согласиться с новым порядком, если он будет. Конечно, только в том случае, если он будет отражать наши желания и наши мечты.
– Это ты о каких мечтах? ― спросил Серьёзный.
– О самых обыкновенных. Моя мечта, чтобы обо мне, о том, как я живу, помнили хотя бы ещё пару сотен лет. Мне не интересна ни одна идея, ни одна до́лбанная культура, ни один до́лбанный политик, если в результате воплощения созданных идей обо мне не вспомнит больше никто и никогда. Да, я ненавижу кеды, ненавижу лошадиные крашеные чёлки на человеческих лицах, я не люблю транслит в русских словах. Я не люблю и не обязан любить дерьмо! Не обязан! Я не обязан обожать культуру, которая забудет обо мне и о моих предках в течение следующего поколения! Мне не интересны люди, которые живут как биомасса! Скажи мне, зачем тебе твой сын или зачем мне моя дочь? Для сохранения баланса биомассы на планете? Чтобы кто-то ходил по магазинам с корзинкой, а потом что-то жрал? Чтобы было кому платить кредиты, кому голосовать на выборах, и было кому вызывать сантехника, когда говно из унитаза поплыло по полу?! Зачем вообще всё это нужно? Для кого я жил и старался, и почему я уже в немолодом возрасте каждую секунду должен доказывать, что я не верблюд, и что я ещё достоин ползать по этой земле?! Да, пусть у дегенератов лихо получается на кнопки жать. Но ведь и у меня есть учёная степень, я тоже, пусть и с трудом, но выучиваю это нереально сложную науку, жать на эти вонючие кнопки!
– А как же душа? Мы же и для себя живём? ― спросил Серьёзный.
– Знаешь, о душе мы начнём думать, когда время подыхать станет приближаться, а пока ещё рано. Пока мне хочется, чтобы меня уважали не за то, что голову никому за всю жизнь не проломил, а наоборот, за то, что я сделал. Или разумный человек уже не способен заработать авторитет и уважение своими делами? Приходит мелкопузая сволочь в кедах и начинает отрицать всё под чисту́ю, причём не удосужившись даже закончить начальные классы или слово «корова» начать писать без ошибок? Я не пойму, убивать своё прошлое ― это общесоциальная норма теперь что ли? Почему дураки вылезли на арену, а мы уже даже не в партере, а жопной ложе и рассматриваем сцену из-за колонны.
– Ты же понимаешь, что кедоносцы скоро всё разорят, и придётся вернуться, если не к истокам, то хотя бы немного назад.
– Пока кедоносцы одумаются или мы будем ждать, пока они одумаются, придут бородоносцы и тупо всех перережут, а ещё раньше все подохнут от голода или какой-нибудь трансгенной гадости. Один хрен, нам всем конец.
– Ну а сам-то ты что думаешь, ― спросил Серьёзный, ― есть выход или нет, что делать-то дальше?
– Если честно, я не знаю. Я знаю, что делать нельзя. Я знаю, чего я не хочу. Не хочу, не потому что я какой-то волюнтарист или своенравный негодяй, а потому что я точно знаю, чего от мира можно хотеть, а чего нельзя. И ещё я знаю, что никто не готов сделать то, о чём я думаю.
Дрова в костре уже догорали. Седой пошёл за мясом, принёс его и стал нанизывать на шампуры, а Серьёзный в это время из кирпичей создавал подобие мангала. Совсем скоро мясо жарилось на углях и разговор двух мужчин продолжился.
– Я хочу воспринимать происходящее с точки зрения культуры, ― говорил Седой. ― Вот представим себе, что культура людей ― это звери в зоопарке. У каждого своя, и особенная. А теперь какой-то полудурок вдруг откроет все клетки. Что будет?
– Хрень, ― сказал Серьёзный.
– Нет, постой. Тут два сценария, толерантный и нетерпимый. Если нетерпимый, то все друг друга перегрызут и останется самый сильный. Хотя, я даже не знаю, кто в зоопарке самый сильный. Может тигр, а может и бегемот, а может клещ-бегемотоед. Но нам тут всем на земле объяснили, что такой сценарий маловероятен и античеловечен, поэтому будет второй сценарий. Все перетрахаются друг с другом и в результате все будут попугаекрокодилоносорогобизономышами или, например, гиеносвиномакакозебрами. Тут уж выбирай, кого хочется. Но культура людей в результате будет представлять примерно это зрелище.
Серьёзный искренне смеялся, ожидая от Седого новых шуток.
– Тут главное, кто окажется плодовитее, свиномакаки или носорогобизоны. В любом случае, победит одна культура и потом станет доминирующей и всеподавляющей. Тебе это нравится? Вот видишь. И мне это не нравится. А если мы коснёмся какой-нибудь неполиткорректной хрени? Если я сейчас скажу, что мне хочется, чтобы мои потомки черезсто лет выглядели примерно как я. Тогда что? И, между прочим, очень может быть, что это желание каждого мужчины, живущего на Земле, такова уж наша природа. Это не только моё желание. Но что нам всем делать? Сраться квадратами?! А я не хочу! Я против! Да, я против!
– А что ты хочешь сейчас? Ни одна религия не предложила ответа. А что мы имеем кроме религий? ― рассуждал Серьёзный. ― Мы имеем европейский гуманизм, мы имеем советский атеизм и мы имеем зелёные убеждения. В первом случае ― это даже не зоопарк, где открыты все вольеры, а скорее Колизей, во втором случае ― это насилие над монокультурой, раз в результате вовлечения третьих и четвёртых идей рушится самая главная, а в третьем случае ― это всего лишь искренняя вера в сказки взрослых и социально плохоадаптированных людей, что можно жить и проявлять жизнедеятельность герметично. Непонятно только, как так жить в единении с природой, если главная идея сохранения природы ― это полная изоляция от неё. То есть разъединение.
– Да, это так. Я знаю, что ничего интересного не ожидается. Тупик. Вот и вся перспектива, ― горячился Седой, вращая шампуры с мясом на огне углей. ― Я не вижу перспективы, и я в панике, ― он некоторое время подумал. ― Ну а если о религии поговорить… Взять христианство. Мне, вот, совершенно не интересно жить жизнью будущего, тем более такого, о котором никто ничего не знает, которого никто никогда не видел и не расскажет. Мало этого, мне не интересно знать, что мне не делать. Я плевать хотел на десять заповедей, потому что никто и никогда мне не говорил, что делать. Я хочу знать, что мне делать. Я не хочу молиться, я хочу творить, созидать, радовать людей в конце концов, я хочу действовать, а не ползать на коленках по храму. А что я слышу в ответ? Ничего, только гундёж про то, что я должен смириться, обосраться и ждать своего до́лбанного смертного часа. А вот я против такой философии! Мне нужны результаты своего труда, здесь и сейчас, а не потом и в другой жизни.
– Ты не самый большой поклонник религии, ― улыбнулся Серьёзный.
– А взять мусульманство. Почему я должен кому-то верить, если я даже не видел их бога. Где он? Он есть вообще? Могу я сомневаться или нет? А если я не могу сомневаться?.. Если сомневающихся надо немедленно убивать, то это попахивает обыкновенным детским экстремизмом и сумасшествием. Почему я должен верить пророку, который, возможно, всего лишь обыкновенный мужик, которому захотелось побольше власти. И почему, я не понимаю, если они не поверили в Иисуса, как в бога, не встретив на земле своего бога, возникла эта религия? На основании чего? Я поверю только тогда, когда увижу своими глазами. Ты же знаешь правила религиозности. Бог должен родиться на земле, иначе его просто нет. Нет, понимаешь! Он есть где-то там, а для землян его не существует и не может существовать.
– Да знаю я, ― сказал Серьёзный.
– Ну а буддизм? Что это? Всего лишь желание прожить следующую жизнь не хуже предыдущей. Зачем? Чтобы в жопу не клевали жареные петухи? Зачем жить вообще? Смысл? Какой смысл этих бесконечных перерождений? Если человек, проживший множество жизней, так и не сможет стать творцом или богом, то нахрена́ мне такая философия и религия? И тоже конфуцианство с его желанием вечно сидеть на заднице и познавать мир. Ну куда это годиться?! Мир маленький! Чего его познавать?! Нужно сотворять новое. Нет же, они будут до посинения ждать, пока мы это придумаем, а потом тупо своруют у нас это, думая, что воровство идей ― это всего лишь познание окружающей их природы.
– Ну а остальные религии?
– Такая же хрень. Пустота. Каждый раз найдётся такой изъян, который перечеркнёт всё и сразу. Меня они не устраивают. И атеизм тоже не устраивает. Меня ничего не устраивает. Я хочу найти такого философа или бога, назови как хочется, который объяснит мне, как воспитывать мою дочь. Я хочу такое общество, чтобы один человек отличался от другого, и не был неразберипоймёшькакойнации. Но при этом чтобы каждый искренне понимал другого, а не изо всех сил терпел его, точа нож под одеялом по ночам. Я хочу, чтобы бегемоты были бегемотами и жили в реке, зебры зебрами и жили в саванне, волки волками и жили в лесу и степи, рыбы рыбами и так далее, и так далее. Я вообще не хочу никаких зоопарков и принуждения к терпению.
– Это всё красиво, но ты похож на обыкновенного утописта девятнадцатого века, ― сказал Серьёзный.
– Не трогай этих придурков, из-за них и так две мировых войны было, и третья едва не началась. Просто, я понимаю, что есть два пути, либо появится тот, кто объединит все нации в общей идее и в общем понимании мира, либо все передерутся и перережутся. И нихрена ничего не останется. А мне хочется, чтобы что-то осталось. Но, скажи мне на милость, ты знаешь кого-нибудь, хоть отдалённо напоминающего пророка или духовного вдохновителя? Может быть у какой-то нации есть совесть нации, есть тот человек, который ведёт их вперёд? Есть или нет?! Нет же ни у кого! Как слепые котята болтаются все! Как говно в проруби! Пустышки! Деревяшки! Никчёмные люди! Полный конец! Да пусть они все скорее передолбятся и передохнут! Толку никакого всё равно!
– Только жалко.
– Только жалко, ― согласился Седой. ― И грустно. Жалко, потому что столько времени люди боролись и страдали, выживали и жили, и всё-таки что-то интересное построили. А грустно, потому что от нас в этом спасении ничего не зависит. Пророка нет. И если он не родится, то все мы погибнем.
– А ещё мы погибнем, если он родится, а мы в него не поверим, ― добавил Серьёзный.
– Да уж, это будет ещё смешнее, и ещё грустнее. И, кстати, это будет очень похоже на всех нас. Вокруг же одни придурки.
– Ладно, давай мясо дожаривать. Уже всё к концу.
– Это точно, надоело всё, ― согласился Седой.
– А ты своим студентам об этом рассказываешь? ― спросил Серьёзный.
– Ты, наверное, смеёшься. Этим придуркам даже о том, что булки не растут на деревьях, говорить не рекомендуется, чтобы у них не было культурного шока. Так что, обычно я несу пургу в рамках классической околонаучной теории, а в это время смотрю на какую-нибудь симпатичную мордашку женского пола, не до конца изуродованную диким макияжем и туповатым взглядом, и жалею её потихонечку. Потому что понимаю, что ничего хорошего эту красоту в жизни не ждёт.
– Ну что, готово? Попробуй! ― сказал Серьёзный.
– Сейча-ас, ― ответил Седой, с удовольствием предвкушая дегустацию, ― О-о, кажется, готово!
– Да, отличное мясо!
– Хорошо, что мы сегодня без жён, ― как-то неопределённо и философски сказал Седой.
– Это точно! ― ответил Серьёзный. ― Наливай-ка! Ну их всех к лешему!
2.13.
Черти сидели и пили чай в маленьком кафе. Один из них, с большим пузом, всё время жаловался на жизнь и кряхтел, а второй, маленький и кривоногий, суетился и подхихикивал. Оба почему-то немного нервничали и о чём-то беспокоились.
– Ничего, ― говорил Пузатый, ― успеем ещё к этому выпускному, хотя надо бы им кое-что отбить, чтобы не опаздывали.
– Надо бы, ― ответил Кривоногий, ― уже не первый раз такое. А сегодня, я слышал от Ушастого, должен сам Шпингалет появиться. Я даже не представляю зачем мы ему, но обязательно надо встретить как положено.
– А как встретить? ― спросил Пузатый. ― Прошлый раз мы тоже какую-то шишку встречали, ну помнишь, лет десять-пятнадцать назад всего, ― Кривоногий кивнул, ― тогда двести человек за день утопили. Смешно было. Но тогда мы знали чего делать. А сейчас?
– Говорят, он любит аварии, обморожения, смерти при родах и отравления.
– А психов и дураков?
– Ну ты спрашиваешь, ― засмеялся Кривоногий, ― этих братьев и сестёр все любят.
– Давай предложим Ушастому родственные отравления. У меня есть три тётки свихнувшиеся от своей биологии. Я предлагаю, чтобы они травили мужей, как и задумали, а отравили бы ещё и детей с родителями.
– Мысль хорошая. А я тогда балкон уроню с пьяными ежами, а на нижних балконах в это время будут дети и герои прошлого.
Оба согласились друг с другом и налили новую порцию чая.
– Я слышал Белые уже встречались. И даже помирились вроде бы? ― сказал Пузатый
– Я тоже слышал. Это не к добру. И так ворота все открыты. Страховки нет. Некоторые в открытую бездну улетели. Если честно, страшновато.
– Теперь я понимаю, почему Шпингалет и наш, Ушастый, волнуются. Только я не понял, Война объявлена или нет?
– Я тоже не знаю, ― ответил Кривоногий.
– Ну наконец-то! ― оживился Пузатый, когда в дверях увидел чёрта со взъерошенной головой и рябым красным лицом. ― А Сутулый где?
– Сутулый с Ушастым ушли Шпингалета встречать, ― ответил Краснорожий. ― А вы чего расселись? Полетели на выпускной.
Уже через минуту все трое сидели в первых рядах актового зала какого-то лицея или школы. Люди были взволнованы, веселы и счастливы. Неподготовленному человеку могло показаться, что это самый лучший момент их жизни, и все они стоя́т на пороге в рай.
– Я так понимаю, ― сказал Пузатый улыбаясь, ― что большинство выпускников ― это наши люди.
– Да, видишь на них сколько нижних налипло. Со всех углов! А про энергию я вообще молчу! На-аши, ― протянул Кривоногий, ― эти эгоистики и бездельники.
– Слушайте, так скоро работы не останется, ― довольно улыбался Краснорожий. ― Смотрите, из выпускников Белых ― одна тётка и два мужика, и на распутье ещё по паре. Сейчас быстро их обломаем, и всё. Можно в отпуск ехать.
В учебном заведении шло награждение выпускников и взволнованные люди стали ещё более взволнованы. Трое, сидевшие в первых рядах, уже совсем расслабились, как в дверях показались Ушастый, Сутулый и Шпингалет. Шпингалет всех вывел в сторонку и поприветствовал.
– Так, родные мои. Политику партии вы знаете. Объяснять дословно не буду. Молодёжь мы, слава дьяволу, додолбили. Мужиков опустили ниже некуда.
– Да-да, мы стараемся, ― сказал Кривоногий.
– Я знаю, что стараетесь. У меня мало времени, поэтому не перебивайте. ― Шпингалет сделал паузу, дождавшись пока прыгавшие, как молодые козы, люди не отошли на некоторое расстояние от них и не образовали вокруг них неожиданный для самих себя круг. ― Итак, доношу до вас некоторые поправки. Если Белые парни ― не трогайте. Это бесполезно, обломались мы на них последнее время страшно. Ломайте всех неопределившихся и особенно старайтесь рвать Белых девок. Последнее время мы научились их перекрашивать. А вы прекрасно знаете, какая прёт энергия от сломанного Белого.
– Значит, сдаются Белые! Это хорошо, ― сказал Пузатый.
– Да, сдаются. Мы всё-таки нашли слабое место в их женщинах, поэтому дело пошло намного лучше. Раньше ломали только промежуточных, а вот теперь дошло дело и до чистых. И время нам в помощь, и, конечно, человеческий идиотизм. Инструкции получите у Ушастого, ― Шпингалет кивнул на серьёзного чёрта, стоявшего чуть в стороне. ― Так, что тут у вас? ― он посмотрел на окружавший всех их людской балаган. ― А, ярмарка тщеславия! Обожаю! Обожаю! …Бах! ― тихо добавил после паузы Шпингалет.
В это время одна выпускница во время награждения оступилась и с размаху ударилась подбородком о стол. Все замерли, кто-то стал ей помогать и оттаскивать со сцены. Изо рта текла кровь, кто-то наступил ей на платье. Платье порвалось и испачкалось. Некоторые смеялись. Потом всё улеглось и люди стали распаляться в задоре возбуждения самовосхищения с новой силой.
– Кстати, вон, возьмите вон ту, которая стоит с края сцены. Видите? Чистый белый цвет. Сочная, как зелёное яблоко, мечта поэтов и педофилов.
– А золотинки в цвете мы куда денем? ― спросил Краснорожий.
– Надо работать, ребята. Нет предела совершенству. Сначала золотинки уберите, а потом и ломайте, и рвите, как дикие звери. Тогда будет и удовольствие, и почёт.
– Хорошо. Мы сделаем, ― сказал Ушастый.
– Ладно. Работайте! ― сказал Шпингалет, ― А теперь показывайте свои подарки.
– Сейчас-сейчас, ― сказал Сутулый. ― Я первый покажу. У меня есть сразу две беременные наркоманки и мальчик с газовым баллоном.
– Большой баллон?
– Огромный. Пропановый. А у мальчика напильник и спички.
– А друзья у мальчика есть?
– Должны подойти двое в самый интересный момент, ― суетливо улыбался Сутулый.
– Ну ладно, ― сказал Шпингалет, ― пойдём посмотрим, ― подумал и добавил. ― А тётки давай у тебя подерутся сковородками, а!
– Нет, они же не знакомы. Но одна попадёт под электричку. Должно быть весело.
– А вторая?
– По идее, должна в ванной утонуть, ― сказал Сутулый.
– Не, утонуть ― это скучно. Сейчас и так эра воды кончается. Вода злится, превращается в дерьмо, и все в ней тонут, травятся или снегом всех заваливает. Давай по-другому. Я уже вижу эту сучку, ― Шпингалет погрузился в себя. ― Итак, она пойдёт на пятый этаж и свалится в промежуток между лестничными маршами.
– Гениально! ― сказал Пузатый.
– А я сейчас ещё кирпичей вывалю туда, ― сказал Ушастый, наконец-то немного повеселев, ― тогда всё разбрызгается как положено!
– Ладно, показывай своего мальчика с напильником. И вы тоже не забудьте порадовать гостя, ― сказал Шпингалет, в конце обращаясь уже к Пузатому, Кривоногому и Краснорожему.
– Всё будет в лучшем виде! ― с удовольствием успокаивали его они.
2.14.
Аня была девочкой спокойной. Она играла с друзьями, рисовала рисунки, любила природу и людей, старалась не выделяться, защищала слабых и не переносила несправедливости. Детство её было не простым, полным переживаний по поводу развода родителей, а отрочество не было безоблачным, каким, в силу моды тех лет, оно должно было быть у многих. А всё потому, что каждый раз, когда девочка видела несправедливость или зло, она страшно переживала, старалась это исправить или чем-то помочь пострадавшему, старалась как-то улучшить или даже усмирить жизнь, чтобы снова для всех сияла радуга и светило солнце.
Подруги её частенько сторонились, но вспоминали о ней немедленно, лишь только в жизни у них возникала сложность. Сердце Анечки сразу же откликалось на просьбы помочь, поэтому она не испытывала недостатка в общении с близкими по возрасту ей людьми. Шли годы, люди глупели, природа скудела, но девочка всё ещё находила в жизни радости, неиссякаемый интерес к непознанному и простую доброту к людям.
Как-то раз Аня с удивлением обнаружила, что школа окончена, и уже пора становиться номинально взрослой и планировать, как всем и положено, неопределённые перспективы. Тогда она поступила за счёт своего ума в университет и стала учиться дальше. Спустя год ей совсем не интересно было вспоминать школу, и единственное, что осталось в памяти ярко, было смешное падение с серьёзными последствиями Юльки из параллельного класса на выпускном и глупые приставания брата одноклассника на дне рождения лучшей подруги. И всё в её жизни, в общем, было хорошо. Расстраивало столько одно, что её помощь становилась не нужной её старым друзьям, и, при этом, с появлением новых друзей и подруг, старые друзья и подруги относились к ней всё более презрительно.
Всё началось с того, что через месяц после выпускного вечера её забыли пригласить на какой-то праздник. Потом она узнала, что её школьная подруга при всех несколько раз называла её дурой и слабой курицей. Ещё через какое-то время парень, которого она в тайне любила три года, сел в тюрьму, ограбив по пьяному делу человека на остановке. Раз за разом чувствовалось, что старая её жизнь растворяется в какой-то мгле, и приходит какая-то новая.
Её подруги-одногруппницы были, в общем-то, хорошими. Одна из них однажды её даже приглашала в гости, где они вместе пили чай, а другая, как в лучшие времена школьных лет, всё ей рассказывала, делилась самым тайным, постоянно что-то просила и слушала советы. Анна не отказывалась помогать, даже помогала с удвоенной силой. Особенно она почувствовала необходимость в такой дружбе, когда и мамина подруга её сильно обидела и просто перестала с ней считаться.
– Ты пойми, ― говорила ей её подруга Катя, ― в наше время любить можно только себя. Зачем тебе все эти проблемы со всякими гениями и уголовниками? Заведи себе нормального парня и тяни из него всё, что можешь.
– А родители? ― спросила Аня.
– А что родители? У них своя жизнь. Думают о какой-то ерунде. И вообще они уже устарели. Родители ― это не модно. Их сейчас не любят. Сейчас модно иметь покровителя.
– А собаки?
– Вот собаки ― это святое, особенно если они маленькие и пушистые. Не люблю больших собак.
– А я люблю, ― ответила Аня.
– Ну и дура! Ты вообще какая-то странная, ― недоумевала Катя. ― Ходишь и молчишь всё время. Ты что, говорить не умеешь?
– Я слушаю.
– Вот зачем ты простила Ленке её долг?
– Я думаю, она поймёт, что я простила, и будет меня уважать. Или сама вернёт.
– Нет, ты точно странная. Ленка просто сука. Я бы ей и рубля не дала. И парни все твои психи, какие-то навозные жуки.
– Я просто хочу людям помогать, ― сказала Аня.
– Ну правильно. Вот они тебе на шею и садятся.
Как-то так получилось, что самое неинтересное в жизни доставалось делать именно Ане. Как-то так получалось, что у всех всегда находились очень уважительные причины, чтобы не заниматься трудом или даже ничего не делать вообще, поэтому Аня часто доделывала работу за других, кому-то помогала, иногда даже забывала о себе. Ей всё время казалось, что люди это замечают и ценят её за это.
Но дальше становилось ещё хуже. Когда она помогала людям, то все ругали её за то, что она делает это не достаточно проворно и качественно. Её обижали за то, что она не успевала помочь всем желающим. Не оставалось времени ни на личную жизнь, ни на себя. Аня уже совсем ничего не успевала в жизни.
И вот однажды Аня поругалась с мамой, которая постоянно заставляла её делать много домашней работы. Мама её упрекала за то, что она ничего не успевает, давала ей всё новые дела, и не заметила, что девчонка просто болеет и не успевает справляться со всеми наказами.
– Я не хочу никому помогать, ― как-то раз сказала Аня. ― Мне все надоели. Вы ничего не хотите понимать и слушать. Все думают только о себе. Вот и я буду думать только о себе. Мне не нужны чужие дела и чужие проблемы. Плевала я на всех!
И сразу её жизнь стала лучше. Ушли болезни и мелкие неприятности. Ей впервые в жизни стало везти. Удача то тут, то там радовала её жизнь. Теперь её жизнь стала яркая и насыщенная. Аня перекрасила волосы, наделала татуировок, стала ходить на шумные псих-вечеринки, мелкие криминальные истории стали приносить не разочарование, а удовольствия. Жизнь сияла во всех красках.
– А вы боялись, ― сказал чёрт по имени Ушастый своим подручным. ― Нечего бояться этих золотистых оттенков у заблудших овец. Помогайте ей ребята! Кто её там из наших везёт на себе?
– Кривоногий, ― ответил Сутулый.
– Добавьте ещё кого-нибудь. Сделайте ей рай. Завалите счастьем.
И жить Ане стало ещё веселее. Она нравилась мальчикам, её приглашали во все компании. Алкоголь, наркотики, чужие лишние деньги, никакой ответственности и последствий.
– Если ты ещё и давать хоть кому-то будешь, будет ещё лучше, ― говорила и Катя, и её подруги. ― Только трахайся не за просто так. Это этим козлам жирно будет.
– А как же любовь? Хоть первый-то раз должно быть по любви?
– Забудь про любовь. Нет её. Любовь придумали мужики, чтобы бесплатно нас трахать. Так что пусть не ждут. Эти засранцы должны отдать нам всё. Так природа устроена!
И Аня погружалась в авантюры всё сильнее. Как-то раз её и ещё двух её подружек пригласили встречать Новый год на какую-то дачу. Она сразу же согласилась. Должно было быть весело. Парни обещали море шампанского и фейерверков. Девочки намекнули им, что готовы провести Новый год и в кровати. Тогда парни решили прихватить с собой ещё немного друзей и наркотиков. Планы были замечательные.
Прямо перед самым Новым годом мама Ани заболела. Не сильно, но всё-таки. Аня ругалась на неё и помогала ей нехотя. И вот, тридцать первого декабря, когда мама попросила её сходить в магазин за продуктами, дочка ей наконец-то сказала, что едет встречать Новый год с друзьями на дачу. Для мамы это прозвучало как откровение. Она знала, что дочь постоянно отирается с недоумками и придурками, но в этот раз почему-то сильно испугалась.
– Не езжай к ним, дочка, пожалуйста. Я тебя очень прошу, Анечка! Мы встретим Новый год вместе. Позови кого-нибудь к нам, если хочешь. Я тебя прошу, ― говорила ей мама дрожащим голосом.
– Кого я могу пригласить, когда ты здесь?! ― ответила Аня. ― Нормальные люди к нам в гости не ходят. А парней как я приглашу? У меня друзей много. Я не хочу. Я поеду на дачу. Я обещала.
Долгие пятнадцать минут мама упрашивала свою дочь остаться с ней. Но та ответила ей, что она всё равно уйдёт, вот только сходит в магазин.
На улице, в лошадиной новогодней суете было двигаться труднее обычного, труднее разбирались лица людей, труднее было думать. Аня отстояла очередь в магазине, всё время думая о себе и своей жизни. Она верила, что была абсолютно права в своём выборе, представляла себе романтическую новогоднюю ночь с красивыми и умными мальчиками в загородном доме. Чудились треск камина, свечи, пузырьки шампанского в хрустальном бокале, запах дорогих духов, какие-то старинные картины и вазы, полные фруктов. Всё было прекрасно, и её лицо было одухотворённым. В этот самый момент, в самую романтическую секунду, когда рыцарь в расстёгнутой белой рубахе с золотыми запонками брал её за руку, Аня поскользнулась и шлёпнулась на задницу у выхода из магазина. Она больно ударила бедро и довольно долго не могла встать, катаясь по мороженому и обляпанному солёным снегом кафелю. Скакавшие вокруг входа люди лихо перепрыгивали её и бежали дальше. Пакет с продуктами разорвался, пришлось из снега выковыривать раскатившиеся апельсины. Мужественная Аня не проронила ни звука, только сразу же забыла о чём мечтала, она взяла пакет за химло и отошла в сторону, чтобы отряхнуться.
И тут, неподалёку от магазина, она увидела, как девочка лет тринадцати неистово ругает свою мать. Летели какие-то невероятно бранные слова, девочка сильно махала руками и притопывала ногой. Она так забывалась, что временами поскальзывалась, а терпеливая мама заботливо подавала ей руку, чтобы та не плюхнулась на грязный тротуар. Но, поймав равновесие, девочка одёргивала руки и начинала орать с новой силой. В какую-то секунду Аня захотела подойти и остановить маленькую скандалистку, но тут же остановила себя. Холодный пот выступил где-то на её спине. Девочка орала и орала, орала и орала. Поскальзывалась, опиралась на мамину руку, снова толкалась и снова орала. В какой-то момент Ане стало нехорошо, и она пошла домой, так и не узнав, сколько ещё мать терпела свою стервозную «королеву мира».
Всю дорогу до двери квартиры Анечка шла со смешанными чувствами. Как только дверь за ней закрылась, она закрыла глаза и испугалась. Спустя некоторое время, девочка вошла в комнату, где лежала мама и сказала:
– Мама, я буду праздновать Новый год с тобой.
Новый год прошёл не весело и не грустно. Конечно, девчонке пришлось выслушать много разных слов про себя от двух подруг, которые несколько раз звонили ей по телефону и уговаривали её приехать. Но уже за два часа до полуночи от неё отстали, заявив, что она полная дура, и что вместо неё поедет более достойная.
Первого числа Аня выспалась, провела весь день за домашними делами, а уже второго в дверь квартиры позвонили и в её комнате оказался милиционер. Он мало говорил, всё время спрашивал про её подруг, а Аня с испуга отвечала односложно. Единственное, что ей удалось выяснить было то, что все её подруги сгорели на даче в новогоднюю ночь.
Со временем, неделя от недели, стали выясняться подробности. Через полгода она уже узнала всё, что там произошло. Но страх, недоумение и ужас так и не покидали её. Единственный человек, которому она была близка, её мама, стала ещё ближе. Но подробности трагедии и бессмысленность и ничтожность жизни не давали спокойно жить дальше или даже просто спокойно существовать.
2.15.
― Я не пойму, ― сказал Ушастый, ― почему на эту дачу припёрлась какая-то другая сучка? Мы же с ней не работали. Кого они пялить-то будут? Кого таблетками кормить?
– А что ты волнуешься? ― ответил Пузатый, ― нам-то всё равно. Ну нет Белой, ну и ладно. Своё мы всё равно возьмём.
– Меня волнует, что я видел Ангела смерти, а мы этого не планировали. Узнай быстренько, что здесь может случиться.
Пузатый куда-то слетал, потом вернулся и сказал:
– Похоже, что всё по плану, но будет пожар.
– Чёрт подери их всех! ― разозлился Ушастый. ― Похоже, что они на жертву серую девку ловить будут. Эта новенькая сучка брыкаться начнёт. Хитрые, эти Белые твари! Ладно, готовь наших, представление начинается.
В половине одиннадцатого вечера к даче подъехала машина, набитая молодыми и пьяными девками. Они смеялись, хохотали, всех троих сразу повели в дом. Беготня и в доме и вокруг дома продолжалась до трёх часов ночи, а потом раздались крики. Двое парней вышли на крыльцо, закурили и стали зло разговаривать.
– Странно, ― сказал один, ― значит жрать и дозу получать за наш счёт они хотят, а трахаться нет.
– Это ты зря, ― ответил другой, ― этих же двух сучек все наши уже трахнули. Всё нормально.
– А эта новенькая?
– Дожмём. Она такая же шлюха, как и эти, только целка ещё.
Где-то через час обдолбившаяся и пьяная изнасилованная девушка орала на всю округу, что всех посадит и убьёт. Она полуголая бегала по снегу и крушила всё вокруг. Ещё через полчаса вокруг запертого дома стояла группа парней и смотрела, как он загорается, а ещё через полчаса всё сгорело дотла, в морозной тишине и без свидетелей.
Черти стояли рядом и рассуждали вслух.
– Всё-таки жалко этих шлюх. Они нам ещё очень помочь могли. Да и за парнями такой долг теперь висит. Что с ними теперь? ― спросил Сутулый.
– Посмотри сам, ― ответил Пузатый.
Сутулый какое-то время стоял с закрытыми глазами, потом открыл их и сказал:
– Один целых десять лет протянет. Мы ещё поработать с ним можем. А остальным в ближайшие два года я бы не советовал к огню приближаться.
– К любому? ― спросил Кривоногий.
– Да, и к водке тоже, ― ответил Сутулый, ― если ты про огонь спрашивал.
– Жалко, что помочь нельзя, ― сказал Ушастый, ― Белые за свою весь долг возьмут. И всем шестерым.
– Нет, ну что за нафиг, ребята, ― недоумевал Кривоногий. ― Какая она Белая. Она серая была. И на наркотиках.
– Ты что, тупой? ― сказал Сутулый. ― Она сделала выбор. Она жертва теперь. Они её на другой круг повели. И в рост.
– Да, похоже мы тут проиграли, ― сказал Ушастый. ― Как-то даже неожиданно получилось. Хорошо, что еды ушло нашим много. Но хотелось бы больше.
– Вот не послушали бы Шпингалета, не налетели бы на такой провал, ― сказал Сутулый. ― Кто-то подмогнул той, которая не приехала.
– Да, серьёзная девочка, эта Аня, ― сказал Ушастый. ― Ладно, будем жрать её со всех концов, долго она не протянет.
– Я сам хочу этим заняться, ― сказал Кривоногий. ― Мне баллы нужны. А за такой сок мне много дадут.
– Хорошо, занимайся, ― сказал Ушастый. ― Только осторожно. Что-то Белые ей прилично помогают. Видимо у них там тоже не слабая команда на этот раз подобралась.
Ну что, поехали смотреть на придурков с петардами? ― предложил Ушастый.
– Точно, ― ответил Пузатый. ― Сегодня один дурачок ракету себе в трусы запустил.
В это время над домом пролетела белая стрела.
– Ну, разлетались, сволочи, ― сказал Кривоногий. ― Но ничего, мы вас тоже подставим.
Через секунду чёрных сил на пожарище не было, но двое ду́хов, Белых и незаметных для всех, всё ещё ходили по чёрным головешкам.
– Нравится мне моя работа, ― сказал один из них, с бирюзовой нашивкой на рукаве. ― Роняешь в одном конце города девку на задницу, а в другом конце города из-за этого три других сгорают. Всегда любил такие методы.
– Не знаю, я не такой радикальный, ― ответил ему второй тихим голосом. ― Я бы скорее наркотик этим пожёстче подсунул. Все бы были живы.
– Брось. Сейчас не время для полумер, ― ответил тот, что с нашивкой. ― Дерьмо надо давить большим дерьмовым башмаком. И я, как истребитель дерьма, это просто обязан делать. И эти шестеро красавцев никуда тоже не уйдут.
– Ты не горячись, ― сказал тот, что с тихим голосом, ― ты лучше Страннику передай, что теперь его работа настала. Это сейчас поважнее будет.
– Передам.
Оба в последний раз посмотрели на обгоревшие тела девчонок и исчезли в морозной мгле.
В это время Ане снился сон, в котором она шла по льду какого-то бесконечного озера. Никого не было вокруг. Она долго шла и очень устала. Было очень скользко и холодно. Она постоянно падала и била себе коленки. Почему-то она была плохо одета, почти голая, только тонкий оренбургский платок прикрывал её и она постоянно в него куталась и куталась. Но пронзительный ветер продувал её насквозь, до самых костей. В какой-то момент она упала и заплакала. Было очень обидно и грустно, что она ничего не может сделать. И в этот момент добрый мужской голос сказал ей: «Закрой глаза». Аня закрыла. Голос сказал: «Скажи себе «я смогу!». Аня зажмурилась ещё сильнее и еле-еле выговорила: «Я смогу». Сразу всё стихло, она открыла глаза и увидела, что лежит в своей квартире, в своей тёплой кровати, но почему-то всё вокруг залито светом. Она захотела прыгать и крутить головой, но тот же голос сказал ей: «Никогда не оборачивайся и иди вперёд. Тебе помогут». Аня очень испугалась и тут же проснулась.
Темнота зимней ночи окутывала комнату. Тишина давила слух. Тогда Аня специально зашевелилась, чтобы что-нибудь услышать. Ещё через какое-то время до неё донёсся шум предрассветного новогоднего салюта, и она окончательно успокоилась.
– Приснится же такое, ― сказала она, а потом укуталась получше в своё любимое одеяло и тут же уснула.
2.16.
Великий учёный проснулся как обычно, в шесть тридцать. В этот день он, как и обычно, пошёл на работу. Хотя ему было за семьдесят лет, работал он исправно: придумывал, изобретал, писал научные статьи, учил студентов.
Жизнь учёного прошла ярко и интересно. Он многое придумал, целые исторические эпохи проходили перед его глазами, а он в это время жил жизнью активного человека так, будто и не было ничего в этом мире невероятного и сверхъестественного. Просто жил, как жили люди прошлого, рождаясь и умирая за той же сохой, за которой рождались и умирали далёкие прадеды.
И вот наступила новая эпоха в его жизни и в его стране. На седьмом десятке прожитых лет он со своим другом неожиданно для себя придумал то, что человечество не могло придумать за всю свою историю. Придумали то, что унесёт весь мир в такие светлые дали, о которых никогда даже не мечтали самые смелые фантасты. Открытие было настолько серьёзным, что даже открытие колеса приготовилось померкнуть на его фоне. Случилось что-то невероятное. Никому не нужный старик в компании своего старого друга, находясь в самой глуши мира, где ад абсолютно бессилен перед обстоятельствами, безо всяких денег, практически на коленке, придумал то, что превращало грязный мир в чистый, больной в здоровый, глупый в умный, и даже брошенный в обретённый.
Несколько лет великий учёный бился, чтобы рассказать миру, что именно он придумал. Идея была ещё сырая, но никто не помогал ему сделать её совершенной. Тогда он брал учеников одного за другим, но в той стране, где он жил, учёным платили так мало, что над ними смеялись даже бездельники и дураки. Поэтому все его ученики рано или поздно уходили на заработки и бросали науку. Стране он был не нужен, обществу ― тем более не нужен. В какой-то момент он решил, что надо продаваться бизнесу, иначе его идею сожрут и уничтожат, причём не люди или негодяи, а учёные, с которыми он работал. Так началась хоть какая-то работа по продвижению его идеи в жизнь. Он отдавал всё. За гроши и за благодарности он отдавал патенты и идеи, лечил людей от смертельных болезней, травм, сумасшествий.
Как-то раз наш герой предложил своему другу сходить в лабораторию к Великому учёному. Тот согласился, и они вдвоём пошли в гости, туда, где создавалась настоящая тайна.
– О, здравствуй, здравствуй, ― сказал Великий учёный и обнял нашего героя.
– Здравствуйте! ― радостно отвечал ему наш герой и тоже обнимал его.
– Давно не виделись, ― сказал Великий учёный.
– Да, уже больше года. Вот, привёл Вам своего друга. Тоже физик. Многое понимает в нашем деле, ― сказал наш герой. ― А я смотрю, у вас есть изменения небольшие. Даже какая-то аппаратура новая.
– Да, вот работаем над новой программой. У меня есть один парень, медик. Но и математик хороший. Он обрабатывает данные и потом составляется изображение патологии.
В этот момент в лаборатории появился какой-то прыгающий гражданин, и стал по-хозяйски бегать вокруг.
– Познакомьтесь, мой ученик, ― Великий учёный показал на нашего героя, ― в своё время создавал эту лабораторию, когда мы с предыдущей уезжали.
Наш герой и прыгающий гражданин пожали друг другу руки и представились. По пренебрежительному отношению к людям сразу было видно, что этот гражданин был как-то связан с медициной. В следующие полчаса наш герой и Великий учёный активно разговаривали на тему открытия, попивая чай с коньяком. Но в небольшой лаборатории людей становилось всё больше. Кто-то, как и много лет назад, приходил лечить свою неизлечимую болезнь, кто-то прыгал просто так, потому что любил большие скопления людей, кому-то просто нечего было делать.
Выйдя из лаборатории, наш герой и Антон пошли по улицам города, разглядывая прохожих и обсуждая увиденное.
– Теперь ты представляешь, о каких технологиях я тебе говорил? ― сказал наш герой.
– Да, ― ответил друг, ― интересно.
– Вот этим всем я и занимался много лет.
– Удивительно, что они так легко обнаружили, что когда-то у меня болели лёгкие. Этого ни на одном «рентгене» нет.
– Это всё ерунда. Не то это всё. Идея изначально была другая. Людям не нужна новая информация о болезнях, людям нужны управляющие команды. Лишний прибор для обследования ничего особого не даст.
– Но ты же говорил, ― сказал Антон, ― что таким прибором можно узнать о болезни ещё до того, как она началась.
– Да, даже за два-три месяца до первых симптомов болезни можно. Но это не самое интересное. Понимаешь, это открытие ― это живой памятник цивилизационного идиотизма. Все, как стадо слонов, в панике и на полном ходу ломанулись куда-то в микромир, а надо было спокойно свернуть в бок, открыв маленькую дверку. Изначально само открытие открывало другое. И я работал над другим. И он, ― наш герой показал в сторону лаборатории Великого учёного, ― тоже о другом думал. Речь шла о моделировании и коррекции биологический процессов, а не об исследовании дисфункций.
– Обидно, что он опять патент отдал.
– Да, теперь этим гусеницам уже его работы не нужны. Теперь все приборы готовы. А самое смешное, что когда они получат допуск на рынок, то никто уже и не вспомнит, с чего всё начиналось и кем.
– Да, раз ты говоришь, что теперь эти железные боксы не нужны, и радиометр скоро будет дешёвый, то скорее всего всё скоро просто кому-нибудь продадут, ― сказал Антон.
– А потом всё тупо срисуют китайцы и будут продавать свои чудо-анализаторы за доллар и девяносто девять центов.
– Ну да, а мужик-то уже старый, так что никто уже о нём и не вспомнит.
Наш герой задумался и некоторое время шёл молча.
– Знаешь, ― сказал он, ― как-то раз он мне сказал, что даже если всё украдут, он всё равно будет этим заниматься. Я, правда, ему ответил, что можно этим заниматься и без того, чтобы раздавать открытия направо и налево. А он мне ответил, что это дело его жизни, и уже не важно, кому пойдут знания.
– Интересно, ― сказал Антон.
– Да. Ты же знаешь как я отношусь к тому, что знания и технологии оказываются в руках дураков и ублюдков. Но, что удивительно, он мне как-то рассказал, что ездил на всякие, там, конференции, показывал и рассказывал всё, что придумал. Но его никто не понимал. То есть, тупо, понимание доходило только до того места, что он рассказывал. Без энтузиазма и без продолжения. Концепции так никто и не понял. А ещё смешно то, что даже приборы часто отказывались работать в других руках.
– Это как с его начальником? Кто он там, директор у них был или как его там?
– Да, как и все начальники, он оказался засранцем, и просто не верил в открытие. Правда премию за это открытие получил с удовольствием.
– Ну, как от премии откажешься-то, это же деньги, ― засмеялся Антон.
– Да, но потом, опять же, как и все начальники, он оказался одновременно и предателем и палачом. А наш Великий учёный просто не стал с ним связываться. Это я бы его с дерьмом смешал, а тот просто не стал связываться. Всё доказывал придурку, что эффект есть.
– Удивительно, откуда берутся такие дураки? И как у идиотов получается остановить открытие? Может придурки всесильны?
–Великое дуракам неподвластно. Они только могут предать великое забвению. И, как ни крути, целая страна уродов никогда не сможет справиться с одним гением. Они могут только разозлить небо.
– Но здесь и сейчас придурок всё-таки победил, ― утвердительно сказал Антон.
– Да, победил. Как и десятки других придурков, которым сто раз показывали, доказывали и объясняли, а они своими кривыми и дохлыми руками и мозгами не смогли признать очевидного.
– Это что, результат, зависимый от исследователя?
– И это тоже. И это тоже где-то имеет своё место. Хотя и проявляется только при воздействии на людей, а на воде или биоорганизмах такое случается только при зашкаливании «фона». Но… Ты же знаешь, в какие дали наука уже ушла. Но дело не в этом. Я его спрашивал, и он мне ответил, что открытие это понимают и осознают только те, у которых хорошая энергия. Я понимаю, что слово «хорошая» звучит смешно. Но всё-таки… Он и на своих приборах это померить может, я уже рассказывал. И я сам безо всяких приборов всё вижу. И, вообще, и так понятно, и по приборам и без приборов, что наступило время, когда человечество разделится на говнюков и нормальных людей. Говнюкам просто не дано осознать многого, их кто-то сдерживает. Даже если говорить об учёных. А об остальных вообще говорить в таком контексте несерьёзно. И потом, когда он сам об этом стал говорить, я очень удивился. Он мне говорил, что кто-то его ведёт и кто-то не даёт придуркам в руки эти знания, столько примеров рассказывал.
– Получается, что патенты ― это бесполезная вещь? ― спросил Антон.
– Получается так, ― ответил наш герой. ― Я как-то думал, и получилось, что если создать целый институт и работать только в медицине, не говоря уже о сельском хозяйстве, биологии и химии, то нужно будет иметь пару тысяч умных и инициативных учёных, которые всё бы это тащили на приемлемый уровень. А если применить мою идею о двухмерной подаче информации и моделировании процессов, тогда, вообще, конец. Потребуется целый агломерат институтов и смежных с ними предприятий и много ещё чего. И никто этого не будет делать, потому что тупые, и потому что информация во Вселенной для дураков и таких уродов закрыта.
– И тогда можно будет уволить всех медиков?
– Две трети.
– Этого не случится, ― утвердительно сказал Антон и улыбнулся.
– Конечно, ― улыбнулся наш герой.
– А что же делать?
– Ничего. Ждать, я думаю. Человечество уже проскочило все важные повороты в развитии. Если Вселенная поможет, если найдутся энтузиасты с чистой душой, если эти энтузиасты будут достойны, тогда, возможно, мы и увидим новый мир.
– Теперь я понимаю, почему ты оттуда ушёл, ― сказал Антон, и друзья пошли по весенним улицам чуть быстрее, разговаривая уже совсем на другие темы.
2.17.
Через полтора года после смерти подруг Аня продолжала себя чувствовать плохо. Её донимали какие-то тревоги, страхи и подозрения. Она не знала, как начать всё исправлять, не знала как жить и умела только пугаться. Ей всё время хотелось, чтобы кто-нибудь загородил её от этого мира хотя бы на минуточку, чтобы кто-нибудь лучше неё знал что делать и как. Но никто этого не делал, ничего не объяснял, и она продолжала бояться.
Иногда Ане казалось, что она невезучая и постоянно притягивает неудачи. Регулярно случавшиеся в её жизни мелкие неурядицы травмировали и раздражали её. Девчонка становилась нервной и замкнутой. Её почти ничего не радовало, даже её собственная грусть. Хотелось о ком-то заботиться, но заботиться было не о ком, хотелось кого-то любить, но любить тоже пока не получалось.
Так она и грустила всё лето. И в начале осени, сидя в парке и глядя в даль, она тихонько плакала и грустила. В этот момент неожиданно и сзади к ней подошёл странный человек и сказал «привет». Она ему ответила. Он спросил «грустишь?», она кивнула. Тогда он предложил ей грустить вместе и так они просидели молча несколько минут. Они молчали и сидели, но слёзы у Ани прошли. Странный человек повернул к ней голову и представился. Девчонка назвала ему своё имя, и они стали разговаривать.
– Когда мне грустно, ― говорил странный человек, ― я успокаиваю себя тем, что могло быть ещё хуже.
– Куда же хуже? ― спросила Аня.
– Если тебе некого любить, ― это не значит, что жизнь кончилась.
– А как Выдогадались?
– Ты ещё молодая, и не знаешь как это делается.
– А разве любить надо уметь? ― удивилась Аня.
– Ещё как, и любить надо уметь, и жить надо уметь, и слабым быть надо уметь, и себя любить надо уметь. Всё нужно.
– А Вы умеете?
– Я умею. И, если хочешь, могу тебя научить.
Странный человек и Аня поменялись номерами телефонов, и он тут же исчез.
Уже через два дня они бродили по городу и разговаривали, разговаривали, разговаривали. Он всё время что-то спрашивал, задавал какие-то странные вопросы, она рассказывала ему о себе всё, даже то, что он не просил, даже то, что она боялась о себе говорить маме. И всё потому, что этот человек точно описывал её жизнь и её ощущения, будто видел насквозь и знал наперёд. Становилось страшно, что он знает о ней всё, а она о нём совершенно ничего. Но вместо того, чтобы задавать вопросы, она снова рассказывала о себе. Было жутко интересно, это её пугало, но какие-то подозрительные предательские мурашки удовольствия бегали по её телу.
На следующей встрече Аня рассказала ему историю с подругами, поделилась своими мыслями об удивительных случайностях и совпадениях, рассказала ему о том, что эти случайности происходили с ней уже не первый раз в жизни, а он всё слушал и улыбался. И чем больше он улыбался и смотрел на неё большими глазами, тем ей становилось страшнее.
– Как мне теперь жить? ― спросила Аня, рассказав историю с подругами.
– Обыкновенно, ― ответил странный человек. Если что-то случается, значит на это были причины. Тебе дали шанс. Может быть, за твои дела и дела твоих предков, а может быть, авансом, зная, что в будущем ты своей жизнью покажешь, что была достойна этого. А может быть, и то, и другое. Мало ли.
– А я смогу?
– Конечно сможешь. На каждого человека никогда не нагружают больше, чем он сможет унести. Такой закон природы. Так что, ты сможешь. Даже не переживай.
– А что я могу? ― спросила Аня.
– Жить и любить. Ты девочка. Это твоя главная миссия. Только любить не так, как все и как принято, а так, как ты считаешь.
– Ты же говорил, что надо учиться любить?
– Всё правильно. Учиться любить так, как ты считаешь надо любить.
– Ты не поймёшь меня, если я тебе скажу, как я считаю мне надо любить, ― сказала Аня и покраснела.
– Мне кажется, я знаю, как ты считаешь ты хочешь любить, ― сказал странный человек. ― В этом нет ничего плохого.
– А мне кажется, что это плохо.
– Ты думаешь, что быть слабой, подчиняться и отдавать себя всю другому ― это плохо?
– Не знаю, ― грустно сказала Аня и очень удивилась, что он так быстро понял главную её тайну.
– Понимаешь, Анечка, ― сказал странный человек, ― чтобы быть слабым не по принуждению нужна огромная воля и не менее огромная сила. Ты вспомни, только настоящие герои и самые сильные рыцари шли на смерть, зная, что погибнут, зная, что окажутся слабее и проиграют. Только самый мужественный человек может пойти наперекор судьбе, бороться и страдать от борьбы, тогда как большинство будет спокойно плыть по течению и получать удовольствие. Только самые сильные выходят из толпы и тени, не боясь быть смешными на глазах у всех. Так почему же ты думаешь, что быть осознанно слабой перед любимым ― это плохо?
– Я не знаю. Когда ты говоришь, у меня мурашки бегают по коже. Я не знаю, что тебе ответить, ― сказала Аня.
Двое людей собирали листья на кленовой аллее. Оба молчали, но первой снова заговорила девушка:
– Но почему же тогда так больно, когда я люблю по-настоящему? Почему меня не понимают?
– Очень просто, ― ответил странный человек, ― уметь быть осознанно слабым ― это дар. А одарённых людей толпа всегда ненавидит. Одарённых любят только избранные, но зато изо всех сил и, как ты сказала, по-настоящему. Тот, кому ты можешь доверять и любить, всегда должен понимать твоё желание быть слабой, твоё желание подчиняться ему. И подчиняться ему не потому что ты испугалась или слабая, а наоборот, потому что ты сильная и смелая и потому что ты его сильно любишь. Ему нужно понимать, что это только для него. Ему нужно это знать обязательно и за это любить тебя ещё сильнее.
– А это не будет так, как ударили по щеке ― подставь другую? ― спросила Аня.
– Ни в коем случае. Не так. И вообще, нельзя подставлять никакие щёки врагам, и даже от первой пощёчины надо постараться увернуться. А если не получилось, то постараться ответить или хотя бы избежать повторения.
– Интересно, ― засмеялась Анечка.
– Да, ― улыбнулся странный человек, ― но вот подставить щёчку любимому ― это совсем другое дело. И он должен знать, что это твой осознанный выбор, а не слабость. Тебе сразу станет легко и жить, и любить. Ты будешь знать себя, а он тебя.
– А с тобой такое было?
– Не раз было так, что я на виду у всех шёл поперёк воли толп дегенератов. Я думал, что они поймут, что такой риск означает мою силу.
– И не понимали?
– Нет. Дегенераты начинают что-то понимать только тогда, когда им проламываешь голову или эту голову переезжает поезд.
– А в любви? ― улыбнулась Анечка.
– Любовь ― это другое дело. Но в любви я нахожусь не на твоём месте, а на своём.
– Я теперь тоже хочу находиться на своём месте, ― сказала она, посмотрела на странного человека блестящими глазами, ещё сильнее раскраснелась и в смущении пробежала вперёд.
Когда странный человек подошёл к ней, она стояла с опущенной головой и теребила в руках жёлтый листик.
– Тогда ты умеешь любить, если это понимаешь, ― сказала девочка и подняла глаза.
Странный человек стоял рядом и отвечал своим взглядом на её взгляд. В её глазах стали мелькать какие-то огоньки, как будто стала прокручиваться кинолента жизни. Она перестала дышать и постепенно лицо её с весёлого переменилось в слегка испуганное. Она пристально посмотрела на его губы. Он приблизился к ней, и они поцеловались.
Следующие полчаса они ходили между деревьями и шуршали ногами в листве. Время от времени они останавливались и начинали жарко целоваться. Аня была маленького роста, поэтому для поцелуев ей надо было что есть силы тянуться на носочках. Но странный человек почти не наклонялся к ней, чтобы ей помочь. Тогда она стала прыгать на него с ногами и обвиваться вокруг него всем телом. Так и прошёл весь этот день.
На другой день почему-то снова светило солнце, и почему-то снова хотелось целоваться. Весь день Аня трогала лицо странного человека своими маленькими, розовыми и холодными пальчиками, глупо улыбалась и снова спрашивала его о чём-то.
– Сколько тебе лет? ― спросила она.
– Много, ― ответил он?
– Очень много?
– Для тебя ― не очень.
Он улыбнулся ― она засмеялась.
– А в настоящей любви что страшнее, измена или предательство? ― спросила она.
– В любви и в жизни самое страшное ― это измена самому себе. Когда всем, себе, любимым людям, земле и богу ты говоришь одно. А потом почему-то меняешься и делаешь непонятные никому вещи. Это плохо тем, что тебе уже никто не поможет.
– Я поняла. Но а про любовь двух людей расскажешь?
Они снова поцеловались, он улыбнулся, глядя в её игривый взгляд и сказал:
– Хорошо. Расскажу. Понимаешь, какое дело, если человек не изменяет себе, то он никогда не станет презирать того, кто его любит. А у людей принято так, что если полюбил другого, то первый становится изгоем, ничтожеством и пустышкой, этого человека надо непременно обидеть и бросить, никогда с ним не общаться. Вместо того, чтобы любить свою первую любовь ещё сильнее, потому что она никуда не делась и страдает, вместо этого на ней вымещается всё зло и все собственные проблемы.
– Я не поняла.
– Я говорю о том, что настоящая любовь не может закончиться никогда, даже если есть и другая, и третья, и четвёртая.
– Значит ты будешь мне изменять? ― улыбаясь спросила Аня.
– Глупенькая, ― ответил странный человек, ― изменять можно только нелюбимым и с нелюбимыми.
– Значит, если ты полюбишь, то уже никуда не уйдёшь?!
– Да. Не уйду. Просто моя любовь ― это как любовь к своему ребёнку. Его нельзя ни отменить, ни забыть. Он твой ребёнок, а ты его родитель. Навсегда. Даже если у тебя есть дети ещё.
– Значит я буду твоим ребёнком? ― Аня сказала глупость, и это её почему-то сильно развеселило.
Странный человек смущённо улыбнулся, стараясь предотвратить падения девчонки, повисшей на нём и еле державшейся за его плечо одной рукой. Он обнял её, поцеловал в кончик носа и сказал:
– Ну, если ты так хочешь.
– Я хочу, ― сказала она, ― и положила голову ему на плечо.
В тот вечер, когда он провожал её домой, они почти не разговаривали. Просто молча шли, глядя себе под ноги.
Перед прощанием она оглядела его лицо, встала на носочки и они поцеловались, после чего посмотрела ему прямо в глаза и сказала:
– Я тебя люблю.
– Мне приятно, что ты это сказала…
– Нет, не говори, ― она положила пальчик на его губы.
– Не волнуйся, ― убрал он её руку, ― я ничего страшного не скажу.
Он немного помолчал, потом продолжил:
– Давай пока я не буду ничего тебе отвечать. Я хочу, чтобы ты меня любила не потому, что я тебе сказал «люблю», а просто меня, без всяких слов.
– Я именно так тебя и люблю, ― сказала Аня. ― Я люблю тебя.
Они снова поцеловались, очень крепко обнялись, и Аня заплакала.
– Поплачь, моя маленькая, ― гладил он её по голове и длинным волосам, ― поплачь. Тебе нужно поплакать, а мне нужно тебя целовать, ― и он стал целовать её в солёные щёчки, губы и глаза.
Следующие дни Ане было очень хорошо. В животе летали бабочки, в голове играла музыка, глаза и щёки горели, всё время почему-то хотелось подпрыгивать. Но время от времени из неё вылезали какие-то страхи и тревоги. Почему-то снова мерещились призраки сгоревших подруг, один раз приснился дурацкий сон, ей всё время казалось, что она ― это не она, и вообще, всё, что есть, того на самом деле нет.
В этот день они встретились в том же парке, где и познакомились. Они долго ходили, говорили, потом немного устали и сели на лавочку, откуда весь город был виден, как на ладони.
– Знаешь, ― сказала она, ― мне с тобой так хорошо и спокойно, а когда тебя нет, то всё наоборот. Какие-то страхи, кошмары. Иногда так страшно, прямо до физической боли. Я всё-таки ещё чего-то боюсь. Мне лучше, но всё равно плохо.
– А как же наши встречи?
– Лучше всего мне было, когда я плакала у тебя на руках. Но так же не должно быть?! ― искренне недоумевала Аня, глядя на любимого просящими глазами.
– Может быть по-всякому. Главное ― радоваться всему, что происходит, наслаждаться жизнью, обожать жизнь. И, кажется, я знаю, что тебе нужно сейчас.
Он взял её руку и выкрутил за её спину, пока ей не стало больно. Потом отпустил. Аня взвизгнула от таких ощущений и такого поворота событий. Она потирала руку в негодовании и даже толкнула странного человека рукой в колено.
– Ну как? ― спросил он, глядя на покрасневшую девушку.
– Ты дура-ак, ― с игрой и негодованием сказала она.
– Не думаю, ― спокойно и даже как-то сухо ответил он.
– Ну ты хоть бы предупредил.
Он ничего не ответил, а только стал смотреть в даль. Когда она перестала тереть заломанную руку он спросил:
– Хочешь ещё?
– Да, ― смущаясь, но твёрдо ответила она, раскраснелась и опустила голову.
Он снова взял её руку и стал выкручивать всё сильнее и всё время глядел в её глаза.
– Ай! ― закричала Аня.
– Тс-сс, тихо, тихо, ― спокойно говорил он и стал крутить ей руку ещё сильнее.
– Как же больно, чёрт! ― с максимальным хладнокровием, но всё-таки надрывно выговорила Анечка. ― Чёрт! Ещё!
Он всё время глядел в её глаза и дышал её воздухом, держа голову в миллиметрах от её лица. У Анечки на лице проступил пот, она слегка тряслась и взгляд её стал совершенно потерянный. Она сжала зубы изо всех сил и уже сквозь них выдавила звонким шёпотом:
– Господи, как же больно!
В это время откуда ни возьмись к лавочке стали слетаться огромные чёрные во́роны. Сначала появился один, каркнул два раза, потом появился второй. И вот их уже было четыре. Они спокойно расселись, кто на ветках, кто на проводах, и хладнокровно наблюдали за происходящим.
Странный человек чуть-чуть отпустил руку девочки и тихо и медленно произнёс:
– А теперь поцелуй меня, нееежно-нееежно.
Аня потянулась к губам любимого человека, до которых были всего какие-то сантиметры, но каждый этот сантиметр тянуться было всё больнее и невыносимее. От боли она зажмуривала глаза, но снова открывала их и тянулась, тянулась к нему своими уже обветрившимися губами. Боковое изображение в глазах уже потемнело, она видела только губы. Наконец, она до них дотянулась и медленно, будто боясь спугнуть, стала целовать его, вкладывая в поцелуй всю нежность мира.
– Ещё нежнее, нежнее, Анечка, ― тихо и настойчиво говорил он каким-то громким полушёпотом и делал ей всё больнее и больнее. И Аня старалась. Её нижняя губа тряслась как в горячке, дыхание дрожало так, что не было понятно вдыхает она или выдыхает. Девчонка покрылась огромными каплями пота. Напряжение оказалось бесконечным и пронзало всё её тело. Через минуту, которая показалась Ане вечностью, он сам отпрянул от неё и тем же полушёпотом кому-то потороннему сказал:
– Да-а.
А у Ани тут же вырвался громкий и резкий крик:
– А!!! ― и она закинула голову назад.
Он быстро стал отпускать её руку, пока совсем не отпустил и не положил ей на колено. Аня дышала так, как будто бежала четыреста метров на скорость. В следующую минуту она почувствовала невероятный прилив сил. Она открыла глаза, стёрла с них пот и слёзы и немного подпрыгнула на месте. Свет пасмурного дня просто ослепил её, такого яркого света она не видела никогда в жизни. В этот момент странный человек подхватил её на руки и посадил себе на колени лицом к себе. Через секунду он уже целовал её в ухо и шею.
– Мамочка! ― громко вырвалось у Ани. И после этого она только дико вздрагивала и подпрыгивала в его руках. А он прижал её к себе, чтобы не удариться с ней головой и чтобы она не свалилась на землю.
– Тебе хорошо? ― заинтересованно спросил он через несколько минут, когда её тело стало понемногу успокаиваться.
– Ты даже себе не представляешь как! Господи, ты даже себе не представляешь, как мне хорошо! ― затараторила она и кинулась обниматься с новой силой, высвобождаясь из его объятий. ― Прости меня! Спасибо тебе! Господи, прости меня! ― она целовала его лицо и руки, смеялась, плакала, извинялась и снова плакала, и снова смеялась.
В это время четыре ворона закаркали как-то особенно сильно. В какой-то момент все четыре синхронно сорвались с места и спикировали вниз. Около минуты где-то в кустах шла какая-то борьба и возня, потом всё успокоилось. Во́роны каркали реже и по-хозяйски делали своё дело.
– Ну как тебе? ― спросил странный человек.
– Хорошо, ― ответила Аня.
– Лучше, чем бывает в ванной у себя дома?
– Ты даже не представляешь себе, насколько. Ты даже не представляешь себе, как я тебя люблю.
Она гладила его лицо руками и улыбалась. Потом остановилась и сказала:
– Пожалуйста, отвези меня к себе домой. Я прошу тебя!
– Думаешь, тебе пора становиться взрослой? ― спросил он.
– Рядом с тобой я никогда не буду взрослой, хотя буду взрослее всех других. Я буду всю жизнь жалеть, если ничего не случится.
– Хорошо. Мы поедем. Ты этого заслужила.
И пара быстро покинула парк.
В это время в другой части парка носились над землёй Ушастый и Пузатый.
– Скоты! Сволочи! Скоты! Засранцы! ― кричали то один из них, то другой.
– Всех наизнанку выверну! ― орал Ушастый.
– Как они могли проморгать?! ― недоумевал Пузатый.
В это время к ним присоединился Сутулый.
– Что случилось? ― спросил он.
– Кривоногому конец! ― сказал Пузатый. ― Его больше нет! Уже и во́роны догрызают! Про трёх мелких я уже не говорю.
– А как же так случилось? ― спросил Сутулый.
– Он полез в неё, хотел закрепить побольше демонов, потом сам увлёкся.
– С ума сойти! ― сказал растерянный Сутулый.
– Я же говорил, чтобы в неё не лазили! ― орал обычно спокойный Ушастый. ― Я же говорил, чтобы с ней были все осторожными! Балбесы! Идиоты!
– Хорошо ещё, что Краснорожий не успел полезть, ― продолжал горевать Пузатый.
– Кошмар, ― сказал Сутулый.
– Чтобы я вас ближе километра к ней не видел, кретины! ― горячился Ушастый. ― Чтобы даже не приближались! Только попробуйте!
Он ещё долго распинался, летая над горой. Во́роны давно сделали своё дело. И вот уже снова в природе всё стало так же безмятежно, как и несколько часов назад.
2.18.
В далёкой жаркой стране жил свой век один сумасшедший дедушка. Начиная с его детства все вокруг считали его сумасшедшим, потому что время от времени он начинал говорить такие странные вещи, которые никак не входили в кругозор и взгляды окружающих. Со временем его высказывания становились всё более необычные, и одновременно он становился старше, поэтому на него совсем перестали обращать внимания и соседи, и горожане.
Однажды какой-то журналист из Европы заинтересовался дедушкой и приехал его навестить в его маленький дом на окраине небольшого, но шумного города. Дедушка был уже наполовину глухой и наполовину слепой, поэтому дотошному журналисту приходилось спрашивать его с особым тщанием и по несколько раз.
– Скажите, почему же вас всё-таки считают необычным человеком? ― спрашивал журналист.
– Кто считает? Никто не считает. Просто я вижу больше, чем видят другие. Особенно я хорошо вижу будущее.
– И что же интересного в этом будущем?
– Ничего интересного, особенно для вас. Что может быть интересного, если будущего совсем нет? ― ехидно смеялся дедушка.
– А почему нет?
– Потому что пришло время всё заканчивать. Для всех. Для людей, для стран, для народов. Всем пришёл конец.
– И нет выхода? ― спросил журналист.
– Я Вам так скажу, родной мой, лично я собираюсь уходить из этой страны, потому что скоро ей придёт конец. И Вам из Вашей тоже советую убираться.
– Я не пойму, почему?
– Потому что Пророк уже родился. Мало того, он уже давно живёт и всё давно уже приготовлено, а мы просто этого не знаем или не понимаем, ― ответил дедушка.
– И вы в это верите?
– Я знаю, что он есть. Я знаю, что у него возможностей больше, чем у кого-либо, жившего до него. Я знаю, что времени осталось мало, и как только он о себе заявит, считайте, что ваше время истекло, и пора действовать.
– Что значит действовать?
– Это кому как, молодой человек. Кому учиться, кому кланяться, кому строить и жить, а кому-то просто бежать или возвращаться.
– Значит, не всё так просто?
– Может быть и так. Только всем остальным просто умереть придётся, и никто им не поможет, ― ответил дедушка и как-то подозрительно захихикал. Потом прокашлялся и посмотрел на собеседника более зорким взглядом.
– А что, новый пророк такой жестокий? ― спросил журналист.
– Ну, во-первых, он не пророк, это я его так назвал, чтобы не испугаться. А во-вторых, просто он пришёл для других дел, не прощать, не карать, не управлять. Он пришёл строить новое, а значит никого и ничего не пожалеет. У него не будет компромиссов, не будет оговорок, только лучшее или идеальное, только самое нужное и живое. Можно сказать, что он дитя своего времени. Но делать всё это может только он.
– Откуда же у него такие привилегии?
– Если бы вы были до рождения богом и до рождения пошли бы жертвовать собой, может и у вас это было. Поэтому-то он и родился для этого мира, а не для загробного, чтобы здесь, в нашем мире, сделать божественное, а не потом очищать от земной грязи гнилые души.
– А разве богам это надо?
– Надо. Только у них силёнок не хватает этого сделать. И вам, молодой человек, нужно очень уважительно к нему относиться, ― старик сделал паузу, почесал лоб и добавил: ― Его боятся и уважают даже там, ― от поднял указательный палец вверх и закряхтел, ― а уж местным-то, вообще, в ногах его валяться ― и то заслуга.
– Это с чего же такие почести? ― засмеялся журналист.
– Глупый ты ещё, разгневался дедушка, у него есть ключ от книги жизни. Поняли? От Книги Жизни! Вы можете делать всё, что угодно, но вы никогда не найдёте нужных ответов. Нужен только он, а вам остаётся только молчать и кланяться.
– И все?
– Нет не всё. Будьте рядом, если достойны, помогайте ему и старайтесь понять истины и сути.
– Что за страшного человека вы описали?
– В нём нет ничего страшного. Он вообще добрый и похож на ребёнка, потому что в душе́ он очень молодой Бог. Только не пытайтесь его ловить на глупости. Наивность и добродушие ― это только иллюзия. Он такой, потому что был жертвой и с жертвами тысячи лет, а теперь просто наивно улыбается этому миру. Но одним словом он может уничтожать города и народы так же легко и просто, как и живёт сам, какой он и есть сам.
– Это он уничтожит вашу страну?
– Нет, ему не нужна ни наша страна, ни другие. Глупцы и так передерутся и оставят после себя пустыню, поэтому ему не нужно этим заниматься. Но если он захочет это, то никто, ни на небе, ни на земле, не сможет воспротивиться этому. А не станет, потому что он живёт в ладу с небесами и со всеми.
– Ну что же, ― сказал журналист, ― тогда нам бояться нечего. Всё будет хорошо, раз Вы говорите, что нас ждут перемены к лучшему, развитие и обновление.
– Я бы на Вашем месте так не радовался. Горя хлебнут все, а он, спокойно глядя на то, как мы миллионами гибнем, улыбаясь и шутя, просто подарит некоторым шанс выжить. И только потом, когда всё дерьмо до последней капли утечёт в свои канавы, только потом начнётся настоящее возрождение, светлое и великое.
– Знаете, дедушка, ― сказал журналист, ― вот вас слушаю, и никак не могу понять, почему Вы говорите словами не своего народа, а какими-то другими. Такое впечатление, что сами Вы не из этой местности.
– Истина и природа вещей не имеет признака места, молодой человек. Религии заблуждаются, нации не могут быть идеальными. История всегда идёт по кривой дорожке. Что-то где-то всегда имеет изъян, пока вы не начнёте подводить итог. Значит, пришло моё время быть здесь и говорить Вам так. Вот и весть ответ.
Журналист из Европы ушёл. Решив, что дедушка действительно сумасшедший, он не стал нигде печатать это интервью, не стал делать репортаж, вообще ничего не стал делать. По приезде домой, он иногда в шутливой форме рассказывал об увиденном и услышанном своим друзьям и знакомым, каждый раз приговаривая выражения «вот идиот» и «вот придурок».
– Так значит этот псих тоже грезит концом света? ― спрашивали его друзья, наливая всё новые порции коктейля.
– Да. Говорит, его стране кирдык. Пойду, говорит, ближе к его родине. Если, говорит, повезёт, то дойду до реки бога. Возьму своих учеников и пойду.
– Псих, не иначе, ― смеялись друзья. ― А что за река?
– Да я так и не понял, то ли бога солнца, то ли ещё какого. Пора, говорит, нам всем домой возвращаться. Пугал всё время, пугал.
– Так он же местный вроде бы?
– Вот и я о том же. Они там все баранов режут, а этот говорит, что это новому богу только лучше, потому что он баран и каждое новое жертвоприношение только его усиливает, потому что он и так жертва перед богами, а уж перед людьми ― тем более. Я, правда, так и не пойму, как может слабость усиливать.
– А может он не про барана говорил, а про агнца?
– А кто его знает, ― отвечал журналист. ― Он вообще придурок, и я эти диалекты не очень понимаю. ― Говорит, что все этому богу должны, а он, этот самый бог нереальный, никому не должен. И теперь он может делать всё, что угодно, ему дано всё. Якобы он заслужил, раз на нём нет пятен и раз всё зло мира было без его участия.
– Да, муть настоящая. Ничего не понятно.
– Да не, весёлый старикашка. Чаем угощал, горячился так, как будто сам в это верит, ― смеялся журналист.
– А что за страна-то? Где этот бог живёт?
– Я так понял, он про Россию говорил. Хотя всё время как-то иносказательно.
– Вот ещё не хватало нам от русских придурков такое чудо получить. Этот твой старик действительно сумасшедший!
– А я о чём ребята? Говорю вам, я еле смех сдерживал!
И друзья наливали по новому коктейлю, переводя разговор на футбол, женщин, биржи, погоду, автомобили и собак.
2.19.
Пьяный Мордатый уже несколько часов непрерывно смотрел телевизор. Сразу все каналы. Интересного было немного, поэтому он почти спал. Но всё равно при этом он запоминал всё ценное и важное. Вытащив пузо наружу и держа в одной руке бутылку, он спокойно дремал, поглядывая на экран одним полузакрытым глазом.
Показывали его любимые криминальные хроники. Оживлённый и несколько пришмякнутый диктор бодро докладывал о том, что случилось плохого, но интересного в мире простых людей: «…подвергнутая домогательству девочка не дала никаких показаний, ― весело гундосил диктор, ― но потерпевшая, то есть её мать, сообщила, что мужчина неоднократно приставал к её дочери и даже дарил ей подарки. Видя такое бесчеловечное преступление, женщина немедленно обратилась в милицию и педофила немедленно задержали. Им оказался её сожитель, с которым она прожила несколько лет. И вот под маской обычного человека скрывался настоящий преступник. Девочка пояснила, что мужчина несколько раз трогал её и однажды водил в кафе. Но самое интересное оказалось позднее, ― продолжал вещать диктор, ― как выяснили следственные органы, этот молодой человек является тем самым проводником с того самого поезда, который полгода назад взорвали террористы…»
– Та-ак! ― открыл глаза Мордатый, а диктор будто разговаривая с ним продолжал проповедь: «…напомню, что благодаря своевременным действиям этого человека, был остановлен скоростной экспресс. В той страшной трагедии удалось избежать жертв, за что он и был награждён и от лица железной дороги, и даже первыми лицами государства. И вот теперь мы видим настоящее лицо преступника. Мама девочки настроена решительно и, по её словам, обязательно доведёт дело до конца…»
– Ревнивая истеричка приревновала своего мужика к дочери. Это мне нравится, ― сказал Мордатый и снова погрузился в сон.
Он подремал около пяти минут, потом открыл глаза и добавил:
– Какие же они мудаки! ― а потом стал громко смеяться.
Через секунду в комнате показались его секретарши.
– Приведите ко мне наших болотных героев. Кто там у нас, ― он на мгновение задумался, ― а, Рябой и Плешивый. Сюда их быстро.
– Сию секунду, ― сказали силиконовые брюнетки и исчезли.
– Уже через минуту перед трезвым Мордатым, который оказался в огромном кабинете за большим конторским столом, стояли двое, Рябой и Плешивый.
– Ну что, ― сказал Мордатый, ― как наши успехи? Какие новости?
– Всё по старому, Ваше Величие! Новостей особых нет, ― заговорил Рябой. ― Работаем. Как и сказано на великом собрании, множим дураков и немощных, душим здоровых, помогаем больным.
– И ещё не смотрим телевизор, ― добавил Мордатый. ― Вот что, банда, ― продолжил он, ― у вас почему не было жертв после взрыва поезда? Вы что в своих болотах не могли нормально всё устроить? Почему вы не можете этих полуобезьян научить рельсы взрывать?
– Простите, Ваше Величие, но просто они полуобезьяны. Это невозможно, ― отвечал Плешивый. ― И потом, случилось какое-то чудо. Нашёлся герой, которых всех спас. Мы против таких бессильны.
– Правильно, правильно говорите, ― улыбался Мордатый и вышел из-за стола, чтобы обнять коллег, ― но телевизор всё-таки надо смотреть и наукой с правилами жизни тоже не брезговать. Прошлый раз мы не нагнали трупаков только потому, что взрывали поезд просто так, без долгов, без причин. А нашим Белым друзьям достаточно было только послать одного героя, чтобы спасти сотни жизней. Но теперь-то Белые на нашей стороне. Теперь все на нашей стороне, даже сама Вселенная, и трупы посыплются рекой
– С чего Вы взяли? ― спросил Плешивый.
– Всё-таки телевизор на́до смотреть, молодой человек, ― шутил Мордатый.
Рябой и Плешивый стояли по стойке смирно, а Мордатый не без удовольствия продолжил разговор:
– Представляете, родные мои, оказывается в городе Петербург живёт чокнутая тётка, у которой есть дочка двенадцати лет, которую её сожитель однажды погладил по заднице. И его, конечно, поса́дят, поса́дят, ― с нажимом говорил Мордатый, ― и правильно сделают. Но смех в том, что это именно тот гад, который в прошлый раз дёрнул стоп-кран. И ваш хренов теракт ничего толком не дал. Представляете себе, какая удача!
– Чёртовы небеса! ― сказал Рябой и напряжение в его лице спало! ― Неужели они осудят и посадят Героя?
– Да́, будь я не дьявол! ― воскликнул Мордатый.
– Вот это подарок! ― подняв голову вверх, сказал Плешивый.
– Представляете, вместо того, чтобы пылинки с него сдувать, они его посадят. Я люблю людей! Тупее этих тварей в мире просто никого нет! Представляете, какой теперь хвост дерьма образовался! Да если бы он всех в квартале перетрахал бы, такого хвоста не было бы, а тут за порцию эскимо дурачок влетает.
– Всегда завидовал тому, сколько милых глупостей могут совершать люди, ничего не опасаясь, ― сказал Плешивый. ― Теперь поезд просто уже не может не взлететь на воздух! Даже если мы и делать-то ничего не будем.
– Да уж, да уж, ― продолжал подсмеиваться Мордатый, расхаживая вокруг приглашённых. ― Кто у нас в ваших болотах ещё есть? Надо бы вам кого-нибудь на подмогу направить.
– Что Вы, Ваше дьявольское Величие, мы сами справимся. Герои же неприкасаемые. Теперь Вселенная сама нам в руки удачу даст. И Белые не станут вмешиваться. Мы же просто палачами будем.
– Да ё! Не надо быть только палачами, надо дальше смотреть и работать, не лениться. Навяжите под этот повод узлов по полной программе. Чтобы последствий побольше! Вы что, первый раз?! Так, возьмёте с Волги Сутулого. Они там что-то последнее время вообще в холостую работают. Уже три дома обрушили, и ничего! Даже пострадавших нет. Там «старого фонда» больше, чем во всей остальной стране, а завалы ничего не дают. Даже бабки под завалами без переломов оказываются. Хрень сплошная. Гнилое место какое-то! Надо бежать из этих Саратовов.
– Да, я тоже слышал, что там что-то не то. Работа не клеится, ― согласился Плешивый.
– Ладно, Краснорожего и Кривоногого пока оставьте, а вот Сутулого с собой возьмите. Пусть он болтики в вагонах откручивает. Одним словом, давайте, действуйте! Но! Не забудьте! Сначала того героя должны посадить! Дождитесь суда, пусть его позором клеймят!
– Всё будет сделано, ― почти синхронно проговорили двое и тут же исчезли.
Прошло полгода. Скоростной экспресс отправился в путь по расписанию. Всё было хорошо, тепло и уютно. В ночное время приятно ездить поездом, особенно если весь день провёл на ногах. Люди дремали, колёса стучали, поезд ехал.
Но где-то в самой глуши болот кипела работа. Люди что-то прятали в железнодорожном полотне, Черные ду́хи суетились и шумели в чаще леса, подготавливая свои отряды для получения энергии, а парочка Белых ду́хов спокойно сидела на косогоре и разговаривала.
– Много сегодня работы? ― спросил один.
– Да нет. Трёх серых тащу только. У меня сегодня Белых нет. А у тебя? ― ответил второй.
– У меня тоже нет. Так что ажиотажа не будет.
– Хитрые эти Чёрные, добились-таки своего! Удивляюсь их работоспособности.
– Да, согласен, эти шанс не упустят.
В этот момент тихим, но нарастающим шумом в темноте показался поезд. Почти немедленно, едва поезд поравнялся с говорившими, раздался взрыв, вагоны накренились и покатились по насыпи. Над местом взрыва тут же стали летать Чёрные. Здесь, в дыму пожаров, криков и человеческих трагедий, искорёженных вагонов и людских судеб, у них было много работы. Безлюдное болото на несколько дней стало самым известным местом в стране.
2.20.
В одном городе люди очень любили веселиться. Особенно по ночам. По ночам веселиться всегда весело, потому что по ночам веселье всегда пахнет опасностью, загадочностью и интригой. Чего уж говорить об избранности и величии людей, веселящихся в то время, когда весь город покорно спит, готовясь к труду и жизни будущего дня.
Как всегда, на праздники или на выходные, избранные люди собирались в шумном заведении, пили, гуляли, швырялись деньгами и своим здоровьем и в обстановке надменной непринуждённости радовали себя причастностью к «большому миру» с его особыми правилами поведения и стандартами жизни.
В это же самое время, в том же доме, но через стенку, жили обычные люди, которые ни праздники, ни выходные не любили. В это время всегда, год за годом, из-за стены слышался шум, похожий на работу сваезабивателя, слышался такой гул и звон, под который невозможно было уснуть, от которого иногда вибрировали и сжимались все внутренности, под который невозможно было даже смотреть телевизор или разговаривать. Год за годом у людей болела голова, они жаловались врачам и друг другу на давление и бессонницу. Им просто было плохо. В их родном доме.
Первое время люди-жители думали, что дискотека и клуб в их доме ― это временно. «В жилых домах нельзя проводить дискотеки. Это незаконно, неправильно, да и просто свинство», ― говорили они друг другу и себе самим. Но время шло. Оргии выходного дня приобретали размах, и на все жалобы, которые шли от жителей чиновникам было реакции всё меньше. Простые люди смирились и тихонько роптали, что богатеи всё равно сильнее маленьких людей, что деньги всё равно побеждают правила человеческой жизни, и что изменить в этом мире всё равно ничего нельзя.
Всё так и было.
И всё так и было бы, если бы однажды не случился пожар. Пожар случился в самый обычный, ничем не примечательный день, каких в календаре бывает множество. Всё произошло как-то обыденно. За некоторое время до события один человек решил сделать пожароопасный потолок, потом другой решил по старой российской традиции закрыть все двери на все замки, чтобы протискиваться не в двери, а в дверные щели и только в одном месте, потом третий решил устроить фейерверк в маленьком и тесном помещении, а четвёртый даже не вспомнил, что фейерверки следует делать там, где есть хотя бы какие-то средства пожаротушения. Так и загорелись. И загорелись так, что сгорели сотни людей.
На одной из улиц города стояли двое. Они стояли в закутке под деревом, спокойно осматривая людскую активность. Было тихо, морозно и сонно. Город пытался спать, улицы были пусты и только низкие звуки подобные работе огромного отбойного молотка иногда насиловали сознание.
– Скоро там? ― спросил один ангел.
– Скоро. Сейчас забегают, ― ответил второй.
Прошло около минуты и вот, наконец, двери ночного клуба отворились и оттуда стали выскакивать чумные любители грохота. Люди вываливались из дверей, как лавина, с криками, шумом и в совершеннейшем беспорядке. Уже через несколько секунд на улице начался такой бардак и хаос, что спокойно смотреть и стоять в стороне обычному человеку было бы невозможно. Но ангелы в серых одеждах стояли спокойно. Их невозмутимость даже умножилась. Теперь они говорили даже как-то более отрешённо.
– Обожаю несчастные случаи, ― сказал один, что постарше.
– Почему? ― спросил тот, что выглядел моложе.
– Ну как же?! Никто не виноват, а сколько работы сделано. И никто никому ничего не должен. И нам с Чёрными нечего делить, и им с нами. Природа всё вернула на место, а нам просто подобрать души нужно и всё. Никакой войны.
– А как же невинные, погибшие ни за что?
– Ну, за невинными мы всё-таки пришли. Но сколько дерьма теперь остановится в своём течении. А главное, спокойно всё, к общему удовольствию.
– Всё равно, для меня такие законы слишком жестокие. Никак не могу с ними смириться, ― сказал Молодой. ― Почему из-за глупости и наглости одних погибают другие, почему дети должны отвечать за родителей?
– А как ты хотел? Дурость ― это один из главных источников событий в мире. Если бы не дураки, ничего бы может и не случалось бы. Дураки нужны, и дураки должны платить за то, что они дураки. А мне лично, приятно, что вселенная устроена так, что дураки, наглецы и невежды никогда в мире не переведутся и всегда будет движение вперёд, пусть даже всё будет и выглядеть так кошмарно, как сегодня.
– Ну а почему же отвечают другие?
– Вселенную придумали не мы с тобой. И это даже хорошо. Хорошо, что ответ приходит не сразу, и отмщение всегда запаздывает. Одно хорошо, что видна истинная грязь и чистая дурость, а другое хорошо, что неизбежность и сила отмщения усиливается. Я понимаю, ты скажешь, что сотни бессонных ночей с головной болью не стоят сотни остановленных сердец. Но ведь и жертва, которую обидели снова, становится во много раз большей жертвой. А ты знаешь, какая сила слова у жертвы перед космосом, и какая страшная сила слова у жертвы, если её обидели дважды. Я бы сказал так, что обижать младенцев или невинных и безобидных существ ― это всё равно что убивать себя.
– Но многие же здесь не понимают, что случилось.
– Ты думаешь, что Вселенной интересно, понимает ли её глупый народ?! Кто не понимает, тот не интересен никому. Никто никого жалеть не будет. И нам не пристало.
– Да, но Чёрные тоже получат своё.
– Получат, вон их сколько, смотри.
К выходу из шумного заведения один за одним слетались чёрные существа. Кто-то вылезал из-под земли, кто-то прибегал ногами, кто-то появлялся будто ниоткуда, но всех их становилось всё больше и больше. Гвалт от их присутствия перемежался с криком обезумевших от пожара людей, со стонами пострадавших и с паникой выживших.
– А нельзя было это как-то остановить сначала, как-то предотвратить? ― спросил Молодой.
– Только разум может остановить хаос. Тем, кто живёт с этого балагана надо было вспомнить, что они не самые сильные в галактике, а тем, кто сюда пришёл, надо было подумать, стоило ли вообще здесь появляться.
– И дети останутся сиротами, ― сказал Молодой.
– И дети останутся сиротами, ― безынициативно подтвердил Старый.
– Сколько тут наших-то?
– Человек пять-семь. Я не знаю точно. С ними другая команда работает.
– А ты, ― спросил Молодой, ― как всегда, за порядком прохода следишь?
– Да. Сегодня видишь какой бардак намечается. Надо глядеть в оба.
– А мне всё равно детей жалко. И невиновных тоже.
Старый подумал, помолчал, посмотрел по сторонам, потом ответил:
– Вот представь себе, что какой-то чудак носит кирпичи на крышу вот этого, например, дома, ― он показал на соседнее девятиэтажное строение. ― Вот он носит и носит, носит и носит. Как думаешь, что будет?
– Рано или поздно всё рухнет.
– Правильно. Вот так и с долгами. Если событие должно случиться почему-то, то оно случится. Рано или поздно. И не важно, крепкое ли было здание, тяжелые ли кирпичи. А когда случится, то будет не важно, кто с этим чудаком сидел на крыше и кто жил в этом доме. Погибнут все, и дом, и кирпичи, и чудак, и жители. Так должно быть. Это закон природы. Нельзя шутить с этим. Нельзя играть с огнём. Нельзя пьяным лезть в воду. Нельзя дом строить вверх ногами, нельзя кататься на квадратных колёсах, нельзя обижать невинных, нельзя забывать предков, нельзя жить в грязи. Много чего нельзя. И об этом надо знать. Надо. И всё.
– Я понимаю.
– Если бы дети не отвечали за родителей и за предков, если бы земля не помнила грехи и ужасы, которые на ней творились, если бы мир не имел памяти, то где бы мы жили, когда всё прощалось бы и не происходило по заслугам? Как вернулись бы поколебленные истины? Но все всё помнят, и все свои долги обязательно предъявят. И никаких чудес.
– А если в этом доме с чудаком будут невинные?
– Ты же знаешь, мы их постараемся спасти. Это наша работа.
– А если там будут жертвы или герои?
– Это вряд ли. Чёрные к таким не подбираются. Но а если и залезут, то ещё лучше. Жертвы и герои идут в рай, а Чёрные, которые подсядут под них пойдут на корм во́ронам.
– Да, ― вздохнул Молодой, ― знаю, знаю. А если появятся новые долги, то сумма их будет всё равно меньше суммы предыдущих. А потом новые всё равно распадутся на более мелкие и незначительные и так до конца, пока всё не успокоится.
– Ну вот, видишь, даже и спрашивать не надо.
– Я то это всё понимаю, только ведь мир подложит новые долги, люди глупы, а Чёрные будут изо всех сил суетиться, чтобы не дать людям делать дела правильно, не дать людям правильно жить, говорить и мыслить.
– Так в этом и заключается главная борьба между Добром и Злом. И то, и другое вечно. Но в этой борьбе рождаются такие Герои, такие Боги и Святые, которых не видывала ни Земля, ни Галактика, ни Вселенная. Новые народы, новые рода́: умные, сильные, красивые и чистые.
В это время на улице уже складывали обгоревшие тела людей. Было много машин скорой помощи. В каком-то пограничном состоянии выжившие люди ходили вокруг друг друга. Крик, шум и суета всполошили окрестности. То из одного, то из другого угла на людейнападал цепенящий страх и горе.
– Слушай, ― спросил Молодой, ― а что, Новый у них действительно такой сильный, как говорят?
– Действительно.
– Да нет, серьёзно… Я тут спросил у одного нашего, так он вообще говорить со мной не хотел. Говорит, ты лучше замри, и смотри в сторонке, а то Старцы на коленках, а ты тут со своими вопросами лезешь.
– Ну, в принципе, он прав. О таких вещах нельзя разговаривать просто так. Тем более нам. Ты просто пойми, Новый жил людскими проблемами тысячи лет, по сути отдал себя в жертву. Ещё до этого рождения. И при этом он герой Сотворения. Я бы уже побоялся говорить в голос в его присутствии. Мало этого, он копит долги даже в новом рождении, хотя мог бы только тратить и за сто жизней не истратил. Мало этого, я его мало знаю, но такой силы никогда не видел. У него вообще нет изъянов. Он просто хочет помочь. Просто помочь и всё. Даже Большие Боги не поверили. Говорят, что мы тут счастливчики.
– А про мозги тоже правду говорят?
– Тоже правду, ― ответил Старый.
– Типа, умный сукин сын? ― пошутил Молодой.
– Типа, да. Только ты так не шути. Если бы мы общались на равных с теми, с кем он стоит на равных, мы бы вообще этот мир не воспринимали всерьёз. А он с нами и среди нас! Так что всё этому миру в подмогу, и его сила, и его разум. Ты же знаешь, Переход уже пошёл. Видел, как все паникуют?
– Когда хреново, каждый хочет зацепиться за что-то великое, ― засмеялся Молодой.
– Вот-вот. Чуют, что чего-то не хватает, да только сделать ничего не могут, ― согласился Старый.
– А он сидит, и не торопится, ― снова улыбнулся Молодой.
– Да, этих Больших сразу и не поймёшь.
– И не говори.
– Ну ладно, ― сказал Старый, ― пойду я. Там мне уже прикрывать кое-что пора. А то Чёрные скоро резвиться начнут.
– Давай. И я тоже пойду. У меня уже посетители, ― ответил Молодой.
И оба исчезли в леденящей дымке полуночных фонарей и мигающих огней спецсигналов.
2.21.
Один парень никак не мог устроить свою личную жизнь. Ему очень нравились девушки, он любил их всех и считал лучшими существами на свете, он боготворил их и постоянно страдал от них. Так прошло много лет. Когда ему исполнилось двадцать пять, а ни одной любовной истории с ним так и не случилось, он задумался.
Сначала он спрашивал о жизни друзей, потом стал читать книги, потом обращался к врачам, но ничего не помогало. Он так и не мог понять, почему мужчина в расцвете сил с головой и руками не нужен никому, и почему его любовь не трогает ничьи сердца. Так прошло ещё два года. И вот однажды ему посоветовали обратиться к одному пожилому мужчине за советом, как жить дальше.
Мужчина жил один в своей маленькой квартире, больше похожей на лабораторию, чем на жилое помещение.
– Проходите, молодой человек, ― сказал мужчина парню, потом предложил ему пройти в комнату и стал внимательно слушать.
– Меня никто не любит. Я никому не нужен, ― сказал парень с грустью.
– Вы имеете в виду женщин или всех людей? ― спросил Пожилой мужчина.
– Женщин. А особенно девушек, ― ответил Грустный парень.
– О, не употребляйте этого пошлого слова в моём доме. Раньше я не мог слышать фразу «беременная девушка с двумя детьми», а теперь и слово «девушка» слышать не могу.
– Хорошо.
– Ну так и что? ― спросил Пожилой мужчина.
– У меня из-за этого проблемы со здоровьем. А главное, мне кажется, что я неудачлив в жизни.
– Вы, конечно, пробовали решить это своими силами.
– Пробовал, ― ответил Грустный парень
– И, конечно, у вас ничего не получилось.
– Да. Мне посоветовали к Вам.
– Хорошо, ― сказал Пожилой мужчина, ― но для того, чтобы я смог хоть как-то Вам помочь, Вам необходимо понять как устроен этот мир, и кто Вы в нём такой.
– Я готов.
– Хорошо. Тогда смотри. Во-первых, ответь мне, кто ты есть, зачем ты живёшь?
– Вот это вопрос.
– Да вопрос неплохой. Но придётся ответить.
В следующие пятнадцать минут двум говорившим удалось выяснить, что парень очень любит электронику. Что последние несколько лет ему удалось собрать два прибора, которые очень полезны людям для выращивания растений и для контроля состояния животных.
– Вот и занимайся этим, ― сказал Пожилой мужчина. ― Если тебе это нравится, и у тебя получается, значит надо этим заниматься.
– А как же женщины?
– А кто для тебя женщины?
– Богини.
– Богини ― это жёны богов, ты видел на земле живого бога?
– Нет.
– Тогда выбери другое слово, ― сказал Пожилой мужчина.
– Королевы.
– Ещё лучше. И ещё смешнее. Потом пойдут «принцессы», «ангелы», «дьяволицы» и прочий словесный мусор. Только это всё не то. Глупо и скучно.
– А как же мне тогда их называть?
– Лучше никак. Если мы пятнадцать минут бились с тем, кто ты, то как можно называть неизвестных и непостижимых тебе существ? Да и вообще, дело ни в женщинах, ни в тебе, ни в мужчинах, и вообще ни в чём. Давай-ка я тебе лучше расскажу то, как устроен мир, а ты сам потом решишь, что тебе нужно.
Мужчина сделал паузу, выпил немного вина и начал свой рассказ:
– Начнём с того, что где бы ты ни находился, есть те, кто ниже тебя, и те, кто выше тебя. Во всех смыслах. Но я буду больше говорить о духовном и энергетическом плане. Мы живём сейчас в физическом пространстве, поэтому выше нас белые силы, а ниже нас чёрные. Те, кто выше нас, могут нам помогать и могут нам не помогать. Мы им, в принципе, не нужны. И вообще, те кто выше, тому нижние почти не нужны. А вот те, кто ниже нас, тем мы очень нужны. Они питаются нами или нашей жизнедеятельностью. Казалось бы, нам они не могут помешать, потому что человек выше чёрных сил, но на самом деле, они могут изменять мир вокруг нас. Не нас, а всё, что вокруг, поэтому их влияние может быть очень сильным. У них нет выхода, кроме как питаться результатами нашей жизни или нами самими, поэтому они всё равно будут рядом с нами, и о них забывать нельзя. Я бы так сказал, в определённом смысле надо думать о них, учитывать их существование и даже заботиться об их мире. Но ни в коем случае нельзя им служить, поклоняться и отдавать им себя. Тогда конец.
– А что же мы можем им дать?
– Мы даём им остатки энергии от своей жизни. Они питаются нашими эмоциями, радостями, страстями, горем, болезнями. Это же уже известно в физике, что тонкие энергии, которые генерирует человек, и живое вообще, распространяются в пространстве. Глупо было бы, если бы такая энергия просто исчезала. Ты пошёл в магазин и купил там не то, что хотел, потом расстроился, и тотчас твою эмоцию съели чёрные силы. Если ты расстроился сильно, то следующий раз они изо всех сил будут подстраивать то же самое.
– Я про негативные эмоции понял, а про радость как же?
– Радостью они тоже питаются, но только если твоя радость ими не контролируется, то они питаются издалека, это как жаркое солнце или горящий костёр. Греться можно только на отдалении, а вблизи можно сгореть. Но радость ещё и даёт гармонию пространства вокруг, поэтому она и для Белых хорошо. И вообще, гармония ― это очень хорошее состояние.
– Значит, надо всегда радоваться?
– Не обязательно. Главное ― это не расстраиваться. Но и негативной эмоцией можно прожить и не поддаться чёрным. Если женщина испытывает боль при рождении ребёнка, то чёрные разбегаются, потому что это боль не болезнь, а радость. Если ты достаёшь занозу из пальца и испытываешь боль, то чёрные снова бегут, потому что ты делаешь правильное дело для здоровья. Точно так же, если приучать ребёнка к чистоте, заставляя его мыть руки, или насилуя его психику, заставлять его читать книги. Так же и муки любви, и даже боль, когда тебе приносят боль или ты женщине приносишь боль, но когда потом всё оказывается хорошо.
– Значит страдание тоже хорошо?
– Страдание хорошо, когда оно кончается радостью, когда оно правильно, по уму и за дело. Каждый раз нужно думать, ты делаешь это с каким результатом? Чем всё кончится? Хорошо кончится или плохо?
– А кто же это может знать?
– Как кто? Ты! Для чего нас выгнали из рая? Для того чтобы мы думали своим умом и подобно богам знали, что такое хорошо и что такое плохо. Ты должен знать всё обо всём. А если не знаешь и ты ошибся, то с тебя спросится. И придётся отвечать.
– Но ведь невозможно знать всего, ― сказал Грустный парень.
– Вот поэтому богов, живущих на земле, крайне мало, ― ответил Пожилой мужчина.
– А как же тогда быть?
– Не делать того, чего не знаешь или чувствуешь душой, что получится плохо. Вот взять тебя. Ты знаешь, что говорить женщинам комплименты нельзя. А говоришь. Зачем? Они остервеневают ещё больше, презирают тебя ещё больше, ты чувствуешь себя ещё бо́льшим ничтожеством и поэтому, чтобы хоть как-то продолжать с ними хоть какое-то общение, говоришь всё больше комплиментов и глупостей. Как, объясни мне на милость, деревянной, вонючей, неумытой, прокуренной и протраханной прошмандовке можно говорить, что она ангел неземной красоты, богиня любви и всё такое прочее?
– Я не знаю.
– Тебе становится легче оттого, что ты врёшь ей и себе? Конечно, если она хороша и интересна, то на́до это говорить, обязательно нельзя забывать говорить хорошие слова. Но только правду. Дерьмо должно называться дерьмом. Тебе становится легче, если ты ей говоришь, что тебе не нужен секс и что секс ― это грязь? А известно ли Вам, молодой человек, что секс ― это главное оружие против Чёрных.
– Нет.
– Очень зря. Это одна из немногих вещей полностью положительной эмоции, которая и разгоняет чёрных и даёт им питание, не лишая нас, живых людей, ничего. Во время секса выделяется такая энергия, какая выделяется только в моменты смерти здоровых людей. Только смерть ― это чаще всего зло. А вот секс, если это секс, конечно, а не суррогат, ― это чаще всего добро. Они наедаются энергией и успокаиваются. Чёрные не должны быть всегда голодные, иначе они перестанут быть ручными, иначе они устроят бойни и убийства, и ни у кого не хватит сил это остановить. А главное, в таких делах ты сам контролируешь, что и когда дать этим ненасытным тварям. Так что пока они не начали есть твою плоть и кровь живьём, я бы рекомендовал поскорее заняться сексом.
– А с кем?
– В твоём случае это уже не важно. Главное ― по симпатии, а ещё лучше по любви.
– Но если есть любовь, то сексом никто не хочет уже заниматься. Сейчас это совершенно разные вещи, ― удивился Грустный парень.
– Вот поэтому, в том числе поэтому, этому миру и хана́. Сначала вместо еды стали есть дерьмо, потом вместо секса стали смотреть стриптиз и мелькающие жопы в рекламных роликах. Потом ко всему привинтили деньги. И теперь совсем превратились в биомассу, без личностей, без мозгов, без идей и правил.
– Это поклонение сексу похоже на любовь к жертвоприношению и оргиям, как в древности.
– Никаких жертвоприношений. Древние делали глупости, а потом хотели умаслить Чёрных. Это всегда было похоже на танцы суеверных людей, которые ради соблюдения правил суеверия готовы плевать через плечо дни напролёт. А тут другое. Ты просто делаешь то, что должен, чтобы оставаться сильным, расчистить вокруг себя пространство и не подставиться. Организм должен быть здоров, пространство вокруг него чисто, поэтому нужно почаще выкидывать мусор и регулярно тренировать себя. Творить, двигаться, любить, желать, жить, не стоять бесконечно на месте. И ещё я должен сказать, что любить надо достойных. Ни в коем случае не грязных, пустых и ничтожных. Иначе будет просто растрата энергии. Поэтому о духовной любви тоже забывать никак нельзя.
– Но никто же не хочет быть рядом со мной. Ни грязные, ни чистые! ― возмутился Грустный парень.
– А ты просто предложи. Не предлагай собачье внимание, не унижайся дарением цветов на коленях, не боготвори свинство. Просто найди себе девчонку или женщину, которая в тебе нуждается. И всё!
– Я не знаю…
– Ну, хорошо. Скажу тебе великую тайну. Чтобы быть любимым женщиной обязательно будь с ней порочным. Дай ей грязь, дай ей возможность терпеть тебя и прощать. Ты должен показать, что готов утянуть её на самое дно. Тогда у тебя появится шанс на любовь. Но запомни, никогда не опускайся на дно по-настоящему, потому что вместе с женской любовью ты получишь настоящее падение вниз во всём остальном. Играй в грешника и дурака. Но никогда не будь им. Потому что рано или поздно с тебя спросят. И ответ, что ты упал вниз для того, чтобы тебя любили тётки, не пройдёт.
– Тогда может быть мне и не нужно ничего?! Может быть мне просто жить дальше так, как я и жил?
– Нет. Потому что нельзя долго держать кипяток в руках. Рано или поздно ты его расплескаешь. Нельзя копить в себе до бесконечности ту энергию, которая в тебе же и вырабатывается. Рано или поздно ты лопнешь. Энергия жизни, сексуальная энергия, творческая энергия, ― всё это должно что-то где-то приводить в движение. Кто-то пишет стихи ― ты занимайся электроникой, кто-то покоряет полюс ― ты держи своё тело в порядке, кто-то любит одновременно десять дочерей ангелов, ― а ты найди себе одну обычную девушку, которая будет любить тебя и то, что ты делаешь, и обязательно будь с ней в физической близости, занимайся с ней сексом. Трогай её по утрам и вечерам, обнимайся с ней, держи её за руку. Мы живём в физическом теле. Одной духовностью здесь не проживёшь. Сожрут! Поверь мне.
– Значит надо откупаться?
– Это не откуп, это правильное использование своего места во Вселенной. Твоё дело не допустить чёрные силы в себя. Твоё дело выйти из своей жизни лучшим, чем ты вошёл. Тебя же не станут упрекать, что ты одеваешься в мороз или ешь, когда голодный? Но поэтому и нельзя никого упрекать за то, что кто-то питается твоей энергией. Ведь он просто так устроен. Но. Собака должна сидеть в будке, птицы ― летать, рыбы ― плавать. И нельзя пускать чертей туда, где им не место.
– Но сейчас, люди готовы умирать, лишь бы не делать то, что Вы сказали.
– Да. Боли боятся. Работать боятся. Сексом заниматься не умеют, а боятся ещё больше, чем не умеют. Творческих людей почти нет. Мудрецов нет совсем. Планета несчастных и убогих, нищих духом господ и невежественных праведников.
– А это как-то можно исправить?
– Думаю, что никак. Если белые силы себя дискредитировали, если чёрные силы стали не травой, поглощающей углекислые газ, солнечный свет и минералы, не падальщиками, ждущими своей очереди, а хищниками или даже людоедами, то исправить такое может только тот, кто сильнее их вместе взятых, и белых и чёрных. А главное, ещё и умнее их всех. Да ещё и право на всё он должен иметь. И я не знаю, возможно ли такое на нашей Земле или нет.
– А мне что делать? Найти в ком-то свою вселенную?
– Да. И обязательно жить физической жизнью, а не жизнью картинок и стереотипов. Возьми себе в подруги самую обычную девчонку. Не делай с ней ничего, что принято делать в телевизоре. Будь с ней сильным, слабым, красивым и страшным, умным и глупым. Просто будь с ней.
– Я попробую, ― сказал Грустный парень.
– Попробуй. И старайся не держать в себе слишком много. Но и не отдавай слишком многого другим.
Грустный парень не очень поверил Пожилому мужчине. Но прошли месяцы, и в его жизни появилось настоящее чувство, тёплое, взаимное, а главное живое. Стало легче, многие недуги покинули его, ум прояснился, и он стал смотреть в будущее открытыми глазами.
2.22.
Сутулый и Краснорожий отдавали последние команды своим подчинённым:
– В серьёзные дела не лезьте, ― говорил один, ― сами ничего не придумывайте. Демоны пусть своё дело делают. Вы же просто смотрите.
– Мы уходим только на один день, ― говорил другой. ― Думаю, Белые в это время тоже затихнут. Так что, опасности никакой. Всё-таки, переговоры ― это святое. И сами тоже ведите себя тихо.
Собравшиеся вокруг них сотни чёртей стояли смирно и слушали.
– Ладно, можете идти!
Сутулый и Краснорожий остались одни. Совершив какие-то ритуалы, они двинулись в путь.
– А что, действительно можно договориться? ― спросил Сутулый.
– Я не знаю, ― ответил Краснорожий. ― Только сказали, чтобы были все. И наш хочет собрать все лица и все головы.
– А сколько их сейчас у нас?
– Если с Кривоногим, то шестьсот шестьдесят семь.
– А разве мёртвые считаются?
– Тогда шестьсот шестьдесят шесть. Собираются только самые главные. Все, кто есть. Нам нужна полная сила.
– Я всё равно не пойму, ― сказал Сутулый, ― почему все этого Ягнёнка боятся. Я понимаю, что время пришло этим их богам меняться. Но мало ли их было. Всегда мы с ними справлялись.
– Я и сам не пойму, но наш полгода готовился ко встрече. Всех на́ уши поднял. Так что, видимо, это серьёзная сила.
– Ладно. Надо, так надо, но только сильнее нас-то всё равно никого нет.
– В этом ты прав. Если всех собрать, то это будет самая страшная сила на земле. Так много нас ещё не было! И такой нашей силы ещё никто никогда не видел!
Когда Сутулый и Краснорожий прибыли на место, там уже было около трёхсот собравшихся, и новые прибывали ежесекундно. Мордатый и Шпингалет стояли в центре огромной площади. Вокруг них кружились десятки маленьких чертей, прихорашивая их вид и организовывая для них комфорт. Когда все были в сборе, Мордатый поднял руку. Собравшиеся затихли.
– Итак, родные мои! Как вы теперь все знаете, тридцать четыре года назад на Землю пришёл Пророк, который пришёл к нам со смертью и мщением. Он объявил нам войну! Он хочет уничтожить нас всех, потому что возымел на это право. Мы знаем его, а он знает нас. Но он один, а нас много.
Ледяная тишина окружала старую площадь пустынного города. Люди не выходили на улицу, машины не ездили. И даже дворовые собаки попрятались по углам. Проявленные чёрные силы в полном составе стояли в общем порыве и слушали своего оратора.
– Итак, он один, а нас много, ― вещал Мордатый. ― Нас миллионы, нас миллиарды! Здесь собрались лучшие, здесь весь наш многоликий мир, и мы должны показать этому новому выскочке настоящую силу! Дамы и господа, Сатана!
Лучшие чёрные силы захлопали и зашумели. Посреди помоста, возвышавшегося над площадью, появился Худой. Он поприветствовал собравшихся и продолжил речь Мордатого:
– Сейчас ещё не время праздновать, господа! Дело в том, что нам бросил вызов какой-то самозванец. И мы вынуждены принять этот вызов. Мы покажем этому одиночке себя! И тогда он узнает с кем связался! Не сомневаюсь, что совсем скоро мы заключим с Белыми ду́хами очередное перемирие, и каждый из нас снова займётся любимым делом. Новые реки горя и беды́ польются в человеческих жизнях на тысячу лет, а мы будем радоваться и наслаждаться своими успехами! Каждый из вас ― воплощение силы тысяч и тысяч всесильных ду́хов. Объёдинившись, мы станем самой достойной силой в истории Земли! И против нас не устоит никто! И на веки вечные никто не станет больше бросать нам вызовы! Никогда больше! Никогда!
Все ду́хи, понимая свою значимость, замерли и слушали каждое слово. Ощущение надвигающейся войны и великой победы подкатилось к горлу и слезило глаза. Каждый готов был на любые подвиги и слушал каждое слово.
В это время перед собравшимися появился Шпингалет. Он сделал небольшую паузу, оглядел толпу и сказал:
– Мы собрались здесь, чтобы собраться в единый кулак и показать свою силу! Большинство из вас никогда не делало этого, но сейчас пришло время для каждого! Подходите по одному к Величайшему из нас и отдайте ему свою силу!
После этих слов чёрные ду́хи по одному стали подходить к Худому. Они подходили, падали на колени, потом вставали и тут же исчезали, растворившись в нём. Каждый раз лицо Худого немного изменялось, да и сам он слегка менялся в форме. Площадь постепенно стала пустеть. Всё новые и новые ду́хи растворялись в Худом. Вот, наконец, не осталось никого.
– Ну, что, братья, ― сказал дьявол, ― давайте и вы. Мы покажем на что способны. Нас снова станут бояться.
Один за одним, сначала Мордатый, потом Шпингалет исчезли в Худом. Над площадью прогремела молния. Дьявол взмыл в небо и растворился в ночи́.
2.23.
В тех местах, о которых никто не знает, есть такие большие поля, что иногда кажется, будто это не поля и холмы, а целая планета глядит на тебя своим спокойным взглядом, будто ду́хи предков шепчут тебе свои сказки, и великая сила мира начинает окружать тебя со всех сторон. В этих местах живёт мало людей, хотя могли бы жить многие. Здесь люди спокойно разговаривают, спокойно думают, и безмятежный дух одиночества, достоинства и света не оставляет право выбирать глупость перед мудростью.
Поздней осенью, когда настойчиво моросит мелкий дождь, когда последние светлые мысли предательски растворяются в воздухе, тело перестаёт слушаться, а душа прекращает летать, в самом дальнем краю степи сидел человек. Просто так, посередине великой равнины. Сидел и смотрел в туманную бесконечность октября, думая о простых земных глупостях. Было так тихо, что временами начинало что-то пищать в голове. Пахло туманом, воздухом и уставшей степью. Мир спал.
В какой-то момент горизонт начал темнеть, а потом потемнело всё небо. Каждая травинка пригнулась сильнее, чем прежде, каждый кустик испуганно замер, стараясь шевелиться как можно более незаметнее.
Человек поднял глаза и увидел, что перед ним сидит дьявол.
Человек улыбнулся.
– Слушай, давно ждём. Куда пропал? ― сказал человек.
– Это ты у нас всё заранее делаешь, ― ответил дьявол. ― Я делаю всё вовремя.
– А ты изменился. Я тебя не таким видел.
– Что, узнал?
– Ну как же твою слащавую морду не узнать. Конечно узнал.
– А если ты и тогда знал, что это я, что же не ударил меня? Испугался?
– Я бы тогда и убить тебя мог. Но зачем возиться с телом всего-то одного ублюдка. Ты же у нас мастер перевоплощений.
– А ещё любитель копить чужие долги. Если хочешь, можешь меня сейчас ударить, ― сказал дьявол.
– Хорошее предложение. Но не сейчас. И потом, ты же знаешь, я хвосты по частям рублю, и если начал рубить, значит дорублю до конца.
– Какой-то ты не героический совсем. И скользкий. На бога не похож ни капельки. Тебе хоть кто-нибудь верит?
– Объявлюсь ― поверят.
– А не поверят? ― спросил дьявол.
– Тогда забирай их себе. Всё равно большинство из них тебе принадлежит.
– Любопытная мысль. Но у меня встречное предложение. Мы делим этот мир. Ты берешь свою кучку, рассказываешь им, что тебе нужно, а я беру себе своё. Каждому своё ― и все довольны.
– Век человека короткий. Я уйду с физического в Верхний мир, а ты останешься. И этих одиноких чистых людей ты обязательно добьёшь. Так что, не серьёзно, ― человек улыбнулся и посмотрел в глаза дьяволу.
Дьявол молчал и смотрел в ответ. Потом тоже улыбнулся и сказал:
– Значит, я тебе не понравился, когда тогда ты меня увидел?
– А что могло понравится? Обычный старообразный малолетний ублюдок с проглоченным штырём.
– Да ладно, ты-то тоже всё молоденького из себя строишь, а сам учить собрался.
– Ну я-то постарше тебя.
– Постарше ― это интересно. А почему я тебя раньше не видел? ― спросил дьявол.
– А ты и не мог меня видеть. Надо книжки читать.
– Семь тысяч лет тишины, и вот ты здесь?
– Примерно так.
– А что раньше не появлялся? Почему никому не сказал?
– Ждал.
– Не поздновато ли теперь?
– Самое время. И тебя прибрать к огню и всех кормящих тебя людей.
– Не пойму. Но ведь все уже продались. Я уже всех прибрал к себе! Это мой мир!
– Может быть. Только вот тебя я не знаю. Папашку твоего глупого знаю. А вот тебя нет. Теперь он в демоны подался?
– Да. Ну и что?
– Да нет. Просто тебе и демоном не стать. Я тебя убивать пришёл, а не перевоспитывать или прощать.
– Смелый ты.
– Что есть, то есть.
– Только я хочу с тобой поеди́нка, ― сказал дьявол.
– Поединка?! Это интересно. Это, наверное, когда твои шавки стаями гонялись за мной, тут ты тоже хотел поединка.
– Ты же благородный, я надеюсь.
– Конечно, благородный. Когда стаи, толпы, тысячи мелких гадов с твоим клеймом постоянно не давали мне проходу. Всё время тут и там мелькали мерзкие рожи с честными намерениями. И постоянно донимали и дёргали меня и днём ночью. Не успокаивались никогда. Хоть бы раз, хотя бы по какой-нибудь мелочи, но никогда.
– Я же не знал тогда, что это ты. Мы так со всеми Белыми работаем. Надо было себя назвать, и жизнь твоя была бы сахарной, ― улыбнулся дьявол и добавил: ― И сейчас я это тебе обещаю.
– Обещаешь? Это интересно. Но с чего ты только взял, что я благородный, особенно для тебя. Я жестокий и мстительный, и пришёл я тебя убивать. И мне всё равно как, будешь ли ты самым слабым, или самым сильным, обернёшься ты в младенца или жертву, ― результат будет одинаковый. А теперь ты пришёл мириться?! Да я твою наглую рожу даже во сне давить буду!
Дьявол подскочил, встал полубоком, в темноте, за его спиной, на фоне тёмных облаков и испуганного неба, выросли две огромные фигуры, две огромные головы. Раздался страшный грохот и свист. Земля вздрогнула и затряслась вместе со всем окружающим живым миром, только мёртвые побеги старой степной травы не испугались и стали летать по кругу в оцепенении.
Тот, который продолжал сидеть, посмотрел вверх, почти не поднимая головы. Из его заблестевших глаз вырвались стрелы ужасного огня. В одно мгновения они долетели до небес и прочертили две параллельных линии на шеях чёрных голов. В ту же секунду грозные головы издали страшный звериный звук, а потом начали растворяться в красном, темнеющем, но всё ещё видимом небе.
Раздался хлопок. Во мгновение всё затихло и успокоилось.
– Ну и что ты сделал?! ― недоумевал дьявол.
– Я срубил две твои головы.
– Это не честно. Я не готов так драться.
– Тебе нужны особые условия?
– Нет, но…
– Я вывел тебя из себя, и ты ослаб. Две головы слетели. А почему ты жалуешься? У тебя ещё много осталось.
– Я пришёл поговорить.
– И я. Но одно другому не мешает. Чем гоняться за тобой по всему миру, выковыривать тебя из каждого угла. А тут вот ты, весь как есть. Ты просто никак не можешь понять одного. Сейчас нет правил для тебя. Нет ничего. Я пришёл тебя уничтожать без всяких условий. Я буду убива́ть тебя. В домах, сердцах, церквях, народах, мыслях, идеях. В глупости, в гордости, в страсти, в слабости. На земле, на море, на небе, на звёздах. Я пришёл сжигать тебя в каждой спящей душе. В любой стихии, в любой частице!
Дьявол долго молчал. Он уже сидел на таком же стуле напротив. Теперь он поддерживал одной рукой голову. Чёрный плащ трепался на пронизывающем ветру. Подняв голову, дьявол сказал:
– А я знаю, почему ты злишься. Ты мстишь мне за родню своей матери. Ты же у нас мстительный. За всех мстить пришёл, всех судить, за одно и за своих отомстить решил.
– Одно другому не мешает, конечно. Но ведь я наперёд знал, что будет. Знал где родиться и как.
– Вот не пойму, откуда? Где ты откопал их, что за рода такие. Почему я не заметил?! Я бы ещё давно их всех уничтожил. Нельзя же быть таким хитрым?! Таким осторожным?!
– Это ты про кого?
– Про тебя! Все людишки слабые и рано или поздно проваливаются. Вот где ты, спрашивается, мать такую нашёл? Почему этот род верил только в силу своего труда? Почему она такая? Где отца такого нашёл? Почему его род никогда не молился идолам? Почему он такой? Это же за́говор какой-то! Как можно быть таким изворотливым и расчётливым?! Это я о тебе́ говорю! О тебе! Бог не должен соизмерять силу. Он должен быть всесильным и бесконечным. Что за ерунда, вообще?!
– Ты мне рассказываешь, каким должен быть Бог?
– Конечно! Потому что так вас легче поймать за задницу!
– А у тебя не получилось, ― улыбнулся наш герой.
– А у меня не получилось, пока ― ответил дьявол, потом сделал паузу и добавил: ― Главное, что ты один. С тобой никого нет. А со мной почти все живущие и большинство мёртвых.
– Ну и что? ― спросил он.
– А то, что тебе никто не верит.
– И я никому не верю. А ты?
– А я верю, ― ответил дьявол.
– Странно, раньше ты даже заднице своей не верил, а теперь вон какие я слышу слова.
– А ты юморист.
– Ну, а почему бы и нет?
– Бог-юморист. Смешно.
– Ну да. Сатана-моралист тоже не грустно, ― и человек засмеялся. ― Ты пади своих дураков чести учишь уже? Не рано ли?
– Какая же ты сука!
– Угу. А у тебя крылья за спиной прорезаются. Только вы, гиены, всегда будете одинаковыми. Вся ваша мораль ― это мораль ошалевших дегенератов, от страха сбившихся в кучу. Слабые вы все ― стая собак. Никто из твоих не думает своим умом. Я буду убивать их по одному и пачками, за дело и без дела. А когда они будут просить прощения, я буду вспоминать глаза сгоревших в кострах детей и тянущиеся в мольбах о пощаде руках невинных матерей. Каждый обиженный человек получит отмщение! Мужчины, потерявшие семью и веру в себя, старики, растратившие любовь впустую и умирающие в забвении, юноши и девушки, погибавшие всего лишь за своё право жить, ― все, все они получат отмщение! Они смотрят! Их глаза не гаснут! Они ждут! И они своего дождутся! И вы со своей гадостной моралью меня не тревожьте! Неотмщённые все равно сильнее, и они ждут, и последние живые из последних родов тоже ждут! А я всё равно уже родился!
– Почему ты так не любишь людей? ― спросил дьявол.
– Потому что теперь они уже твои люди и стали дешевле навоза, по которому ходят. И почти за каждым, почти за каждым их родом одна кровь и грязь. Тебе эта грязь нужна, чтобы манипулировать этими ничтожествами. А мне она нужна только чтобы из этой грязи и из трупов этих ничтожеств, когда всё перегниёт, выросли яркие и большие цветы с полезными всему миру плодами. Хорошее дерьмо всегда даёт хороший урожай.
– Хватит! Я не отдам свой мир! ― вскрикнул сатана.
– Приятно слышать.
– А ты не боишься, что тебя проклянут? ― дьявол продолжал нажимать на голос.
– Кто, твои отпрыски?! ― почти спокойно сказал наш герой. ― Нельзя проклясть неизвестность. И потом, убивать буду не я, а Вселенная. Я только проводник и свидетель, место и время. Место ― планета Земля, а время уже пришло!
– Сволочь! ― заорал сатана.
– Молчать! ― прикрикнул наш герой и снова посмотрел дьяволу прямо в глаза. Дьявол снова ответил тем же прямым взглядом. На небе грохнули сотни синих молний и оглушили несколько больших городов на краю степи.
– Какая же гадость всё это! ― сказал дьявол.
– Да. Тут ты прав.
Когда степь и жизнь в дальних городах успокоилась, дьявол продолжил свою речь:
– Нет, я всё равно считаю, что можно договориться. Я отдам тебе часть людей, ― сказал дьявол. ― Половину!
– Это как, будешь за меня агитировать? ― улыбался наш герой, ― или ты отдашь приказ своим гадёнышам слезть с людей и никуда не везти? Только как теперь из этих почерневших сделать белых? Ты же яд и ты отравил всё.
– Но это же они сами. Ты же знаешь правила, я не могу испортить гармонию и изменить истины.
– Да, они безмозглые. Они тупые и никчёмные. Но ты-то как зазнался? Богом захотел стать? Сделать свою вселенную? Ты забыл кто ты и для чего ты нужен?
– Но я же сильный, почему мне нельзя?
– Твоё место гробовщика и падальщика, а ты́ куда полез? Живой плоти захотел?! Подумал, что вокруг тебя мир крутится?!
– Но мы же нужны!
– Такие ― уже нет. Вашему Нижнему миру пришёл конец, теперь вы загнанные в угол звери, которым некуда бежать. А в новом Нижнем мире вы должны быть спокойными и ручными.
– Я буду стараться.
– Нет, ты уже попробовал кровь, ты жил энергиями самых чистых, тебя не переделать.
– Не пойму, как же вы будете жить без нас? Мы же ваши тени! Мы же ― это часть вас.
– Кто это тебе сказал такую ерунду? Вы всегда были частью слабых, их спутниками и помощниками, а сильным вы не нужны. У солнца нет теней. И у света нет теней. Сияющим вы и сейчас не помеха, но пока человек не засверкает, никому из ваших больше просто так не удастся питаться его энергией. Так что остались вакансии гробовщиков и падальщиков, а не убийц и насильников.
– И что, вы будете бегать по реке времени? ― спросил дьявол.
– Будем стараться, только оступившийся и испугавшийся больше не будет сразу тонуть, и твои палачи не будут хватать их, пока они не утонут сами или сами не выплывут.
– Ты просто мстишь мне, потому что я погубил всю родню твоей матери. Ты сломался. Это твоя ошибка! Меня нельзя убивать.
– Я знаю, что с тобой делать. Не волнуйся. Я буду чистить тебя, пока ты не станешь маленьким, светленьким и ручным, ― улыбался наш герой. ― Я буду рвать от тебя куски шаг за шагом. А знаешь как? Каждый человек будет выдавливать тебя из себя, из своей жизни, из своих мыслей, из своих знаний, дел, традиций, образа жизни, манеры существовать. А я им буду помогать. И вот, когда тебе негде будет пристроиться, у тебя будет настоящий голод. И ты начнёшь худеть. Сначала ты будешь жрать своих. Сначала живых ― у тебя их миллиарды, а потом мёртвых ― их ещё больше. А потом ты начнёшь жрать свои головы, потому что незачем их держать, если нечего есть. Но всё равно будешь худеть. И в итоге ты сам попросишься в клетку, лишь бы тебя там кормили и не обижали.
– Это страшно, ― грустно сказал дьявол.
– Да, наверное. Нижние миры без твоей работы будут голодать, а от тебя останется маленький милый зверёк. Но могу тебя обрадовать, еда для тебя будет всегда. Всегда найдутся люди, которые захотят упасть ниже дна. И вот тогда ты нам пригодишься.
– Не бравируй. Твоё время ещё не настало.
– Настало, просто нужно дождаться результатов.
– А пока ты будешь ждать результатов, ― сказал дьявол, ― я, а не ты, буду рвать всех на части. Всё будет в крови и криках, все будут подыхать и корчиться в болях.
– Я знаю. И я знаю, что обречённым не поможешь. Посмотрим, как ты будешь душить своих дойных коров. А потом придёт моя очередь. Я буду строить, но это тебя не касается.
– Ты зачем мне головы срубил?
– Да так, драматизма ради.
– А-а.
– Бесполезно, зато красиво, ― наш герой улыбался.
– А твои что-то раньше боялись со мной встречаться.
– Правильно делали. Чтобы смотреть в глаза бездне, нужен целый и бесконечный мир внутри.
– Похоже, ты, действительно, их Бог. Судья и Строитель. И я, действительно, тебя боюсь.
– Вот видишь, значит всё не зря в этом мире.
– Да уж.
Подул свежий прохладный ветер. Тучи насупились и приготовились к ночи. Земля закрывала глаза и расслаблялась после напряжённого дня. Двое сидели один против другого и молчали. Казалось, что вся вселенная следит сейчас за этой частью русской степи.
– Мне пора, ― сказал дьявол.
– Да, ― ответил Бог, ― только не забудь, теперь выбираю я, а не ты.
– Я помню, ― ответил дьявол, спокойно и осторожно.
Через секунды его образ растворился.
– Пора и мне, ― сказал Бог, небрежно глядя по сторонам.
Совсем скоро степь оказалась абсолютно пуста. Наступила ночь.
2.24.
Время события 2010. Маленькому мальчику было четыре года. Это был весёлый мальчик с открытой улыбкой. Он жил со своей мамой в обычном доме какого-то города, радовался жизни и ежеминутно познавал мир.
Мальчик часто задавал маме самые непростые вопросы, докапываясь до сути вещей. Если мама отвечала ему отговоркой или не подумав, то он снова спрашивал, и так до тех пор, пока маме не приходилось отвечать на вопрос полно. Раз за разом разговоры их становились всё содержательнее и глубже. Мама мальчика была женщиной умной, она много понимала и в устройстве мира, и в человеческих отношениях, поэтому могла вполне подробно и точно описывать происходящее и природу вещей и событий. Иногда ей самой становилось интересно отвечать на незамысловатые вопросы сына, потому что часто они касались важных сторон жизни.
Мама с сыном проводили вместе много времени, потому что она часто работала дома. Он уже год не ходил в детский сад и разучился разговаривать по-детски. А мама для него была настоящим авторитетом.
– А почему одно яблоко зелёное, а другое красное? ― спросил мальчик как-то за обедом.
– Потому что они разного сорта.
– А почему?
– Их такими сделали люди.
– Какие люди?
– Ну, вот в нашей стране был такой дяденька, он выводил разные сорта яблок, деревьев разных. Всю жизнь этим занимался. Потом и другие это стали делать. И теперь в мире много разных видов яблок.
Когда мальчик получал исчерпывающий ответ, он сразу успокаивался и начинал заниматься своим делом.
Как-то раз он заболел. Мама стала его лечить.
– Выпей таблетку, ― сказала мама.
– А зачем?
– Ты выпьешь, и тебе станет лучше.
– А почему?
– Потому что в таблетке есть вещества, которые помогают людям.
– А почему они помогают? ― спросил мальчик.
– Потому что люди сделали их специально.
– А кто?
– Ну, был такой учёный, который придумал особенное химическое соединение. Это было давно. Оказалось, что оно помогает людям при простуде. И с тех пор все стали пить таблетки из этого вещества.
– Это был дяденька?
– Да.
Как-то раз маме понадобилось научить ребёнка пользоваться холодильником и ей пришлось рассказать для чего он нужен.
– А кто придумал холодильник? ― спросил мальчик.
– Были такие учёные, которые сто лет назад придумали способ охлаждения разных вещей. А потом люди решили использовать эту идею и придумали холодильники.
Со временем вопросов становилось больше. Мальчик спрашивал ― мама отвечала, иногда коротко, иногда вдаваясь в мелкие подробности. Эти разговоры как-то отвлекали её от семейных и бытовых неурядиц, от однообразных разговоров с подругами и родителями и от суеты. Она рассказывала ребёнку о телевизоре, о телефоне, об автомобиле, о поездах, самолётах, домах, дорогах, об электричестве и лампочках, о кораблях и лодках, о картинах и стихах, о книгах и кино, о музыке и театре.
– Это всё сделали мужчины, потому что они умные? ― как-то раз спросил мальчик.
– Да, они были очень умные, и придумали всё это.
– И теперь вы за это их не любите?
– Кто мы?
– Женщины.
– Кто это тебе сказал? ― спросила мама.
– Ты.
– Не выдумывай, ― ответила мама и задумалась.
Уже год мама мальчика была в ссоре с его отцом, кторорый теперь жил от них отдельно. Они поругались по самой обыкновенной причине, по которой ругались многие их современники. Мама мальчика считала возможным и необходимым унижать своего мужа, а он не считал нужным и обязательным доказывать, что этого делать нельзя.
Весь последний год женщина боролась с новыми обстоятельствами жизни. Она работала, привыкала к новой обстановке, задавалась вопросами о справедливости и причинах женских несчастий. Часто в её доме появлялись очумевшие от ненависти подруги, и тогда женщины говорили исключительно с надрывом, про мужчин и про неправильную жизнь. Если не было возможности встретиться с подругами, то мама мальчика говорила по телефону, и тогда она ещё больше жаловалась и даже иногда плакала, и мальчик подходил к ней её жалеть, а она гладила его по голове и говорила ему «иди, иди», а потом жаловалась в телефонную трубку ещё больше.
– А зачем он написал эту сказку? ― как-то раз спросил мальчик у своей мамы, когда она прочитала её ему.
– Он хотел, чтобы детям было интересно. Хотел научить детей, что можно делать, а что нельзя.
– Значит мужчины бывают добрыми?
– Конечно.
– Странно, ― ответил мальчик.
В другой раз мальчик пил чай и спросил у мамы откуда он взялся.
– Его привезли из другой страны, ― ответила мама.
– А почему пьют чай?
– Ну, бумагу же заваривать нельзя, ― пошутила мама.
– А кто это узнал?
– Были такие люди, купцы. Они торговали всем, что у всех есть и вот однажды они привезли чай и много чего ещё привезли. И сладости, и ткани. И люди здесь узнали, что ещё можно есть и пить.
– А кто они были?
– Люди, которые много путешествовали.
– А кто это?
– Я знаю, что ты сейчас скажешь! ― разозлилась женщина и переменилась в лице. ― Да, это были мужчины! И чай привезли мужчины, и кофе, и картошку, и Америку мужчины открыли! Я знаю!
Мальчик молчал и пил чай с лимоном.
Какой-то период времени мама с сыном не разговаривали на скользкие темы. Она рассказывала ему весёлые истории, а он пересказывал передачи из телевизора. Как-то раз мальчик стал рассказывать про одну из увиденных телепередач:
– Там сказали, что вода тоже горит, ― сказал он и посмотрел на маму вопрошающим взглядом.
– Такого не может быть, ― сказала мама. ― Просто не может быть, и всё. Ты же не будешь спорить, что Земля круглая?!
– А почему она круглая?
– Я не знаю.
– А кто знает?
– Какие-нибудь физики наверное, они всё знают, идиоты.
– Почему?
– А потому что зачем знать то, почему Земля круглая, если это итак всем понятно. Все это знают.
– От кого?
– Да что ж такое-то?! ― начала нервничать женщина. ― Ну, был такой дядька, он на корабле проплыл вокруг Земли. Оказалась, что земля круглая. Потом люди в космос полетели и глазами увидели, что это так. Ничего особенного!
– А зачем?
– Что зачем?
– Зачем полетели?
– Откуда мне знать, зачем эти дураки куда-то летают, плавают! Делать было нечего, вот и полетели! ― злилась женщина.
Мальчик подошёл к маме и обнял её.
– Мамочка, ― говорил он прислоняясь щёчкой к её ноге, ― ты не волнуйся. Я никогда ничего открывать не буду. Я буду тупым-тупым, и ты никогда не будешь на меня злиться.
– Почему тупым? ― удивлённо спросила мама.
– Потому что все злятся на умных. А я буду дурак. И никто не будет на меня злиться.
Мальчик говорил всё искренне, надрывно и с зажмуренными глазами.
Женщина подняла голову и испугалась.
– Господи! ― сказала она тихо и для себя. ― Глупость какая!
В этот день мама уложила сына спать пораньше. Весь вечер она ходила по квартире. Потом легла спать и долго плакала. Потом снова стала ходить по квартире. В час ночи, когда огни в окнах соседних домов стали погасать всё чаще, она набрала телефонный номер.
– Это ты? ― спросила она.
– Да, ― ответил мужской голос в телефонной трубке.
– Приезжай, пожалуйста.
2.25.
В этот день наш герой остался дома. Никуда не поехал. Обычно он часто ездил по каким-то глупым личным делам или домашним заботам, а в этот раз они с родителями решили устроить маленький праздник. Наш герой сходил в магазин за вином и продуктами, и теперь вместо обеда они устроили небольшое торжество. Они частенько устраивали такие праздники по поводу и без повода, пили белое вино, жарили мясо, говорили, пели песни, рассказывали интересные истории.
Но в этот раз настроение было какое-то особенное. Они много говорили, шутили, наш герой поднял бокал, чтобы сказать тост.
– Что я могу сказать, ― говорил он, ― живём мы вместе довольно давно. Хорошо друг друга знаем, помогаем друг другу. Мы всегда были оно целое и поэтому успешно боролись с этим миром на протяжении многих лет. Мир опасен и жесток. Мир ненавидит любовь и таланты. Мир опасается доброты и правды. Но мы смогли сохраниться и стать лучше даже в таких условиях. Я благодарен тебе, папа, ― наш герой посмотрел на отца, и отец кивнул ему, ― и тебе мама, ― наш герой посмотрел на мать, и мама улыбнулась. Я благодарен за то, что вы всегда боролись и всегда побеждали. Я рад, что пошёл в вас и что мы были всё это время вместе. Но главное, теперь появляется настоящий смысл нашей жизни, смысл борьбы и смысл страданий. То, о чём я говорил, начинается. И я этому несказанно рад!
Все трое выпили.
– Спасибо! Ты же знаешь, что мы всегда за тебя, ― сказал папа.
– Мы всегда с тобой, ― сказала мама.
– А что уже началось? ― спросил отец.
– Да, ― ответил наш герой. ― Да пора уже. Все уже заждались. Пора.
– Надо же, ― сказала мама. ― Неужели началось.
– Всё будет хорошо, ― сказал наш герой.
Все трое думали только о хорошем. Яркое весеннее солнце светило в большое окно. Природа праздновала праздник вместе с ними.
2.26.
Очень давно, когда ещё ничего не было, Создатель Вселенной думал о том, как ему заканчивать то, что он начнёт. Можно было сделать так, что после начала мир будет развиваться до какого-то момента, а потом всё пойдёт зеркально в обратном направлении. Но тогда в создании Вселенной не было бы никакого смысла. И Создатель Вселенной сделал мир таким, что тот на любом круге всегда заканчивался каким-то итогом, итогом, который имел остаток. Но возник новый вопрос: если всё, что было в мире имеет остаток, то что с ним делать и куда девать? Тогда Создатель решил, что этот остаток пойдёт на создание нового, чего-то более грандиозного и великого, что сможет превзойти предыдущие творения.
С тех времён прошло очень много времени. И не только Земля, а и люди, жившие на ней, существовали уже так давно, что пора было подводить итоги. Поэтому однажды наступил очередной момент, когда старый мир стал исчезать. Но теперь никто из Богов не сомневался, что делать дальше. Все знали, что лучшее, что было создано Людьми и Ду́хами за всю предыдущую историю, должно сохраниться, чтобы в новом мире проявить свой образ чистым, нужным и красивым.
Оставалось только узнать, кто будет судьёй этой красоты, этой полезности и чистоты. Этот судья смог бы дать оценку всему, что было и есть на земле, смог бы понять любую тонкость и любой неразвязанный узел в истории людей и в природе вещей. Он смог бы убрать лишнее, вредное, ненужное и пустое. Смог бы объяснить суть жизни и расставить всё по своим местам. Он смог бы сказать, что и как делать, чтобы в следующий раз не совершать тех ошибок, какие люди делали раньше, находясь в неведении и слепоте. Он смог бы дать в руки людей инструменты и научить каждого быть полезным миру, показать каждому кто он, чего достоин и что сможет совершить. Он смог бы примирить враждующих, открыть им новый мир, показать настоящее развитие и величие каждого для себя и для другого, а не бесконечную борьбу между собой.
Люди не понимали, кто это мог быть, а боги уже знали это. Они знали, что развязывать узлы и выводить людей в новый мир может только тот, кто не завязывал этих узлов и не прикасался к болезням старого мира. Никто из богов и не сомневался, кто, как и почему это будет делать, потому что однажды каждый из них это уже проходил.
Никто из людей не мог знать, когда начнётся переход в Новое. Никто из Белых и Чёрных ду́хов тоже этого не знал. Но великое не могло приблизиться незаметно. Год за годом, день за днём, ощущения приближения чего-то невероятного у людей только усиливались. Сбывались пророчества древних Мудрецов, реализовывались прогнозы Учёных, мир как единое целое встал в оцепенении. Мир замер и начал ждать. И вот оно случилось! Тут и там те, кто кричал «приди!» стали замолкать, потому что поняли ― Он уже пришёл.
2.27.
Жарким южным летом двое влюблённых лежали посредине огромного скошенного поля и смотрели на звёзды. Он привёл её сюда давно. Они лежали, обнимались, смотрели на небо и разговаривали. Они говорили о любви, о будущем, мир казался им большим и прекрасным. Какая-то щемящая радость всё время касалась их груди.
Было так хорошо и спокойно, что хотелось раствориться в этом пространстве и времени, забыть обо всём и исчезнуть. И девушка, и парень боялись того страшного мира, который был вокруг них. Они знали, что вокруг них происходит что-то пугающее и опасное. И не случайно им пришла в голову мысль придтиименно сюда.Они молчали, трогали друг друга, смотрели на небо и улыбались космосу.
Но жизнь продолжалась, нельзя было забывать о действительности и двое влюблённых людейзаговорили о будущем.Они говорили о том, что будут жить вместе, что построят себе светлый дом, говорили о том, как в этом доме будут бегать весёлые ребятишки, будут приходить гости с добрыми вестями, родители будут за них радоваться и будут здоровы, а они спокойно жить, работать и горячо любить друг друга.
Жизнь в таком мире казалось настолько прекрасной, что и парень, и девушка постоянно зажмуривали глаза и у них даже катились скупые слёзы. Иногда оба начинали мечтать такими яркими образами, что казалось этот мир уже наступил. Они говорили, говорили, и всё больше волновались.
В какой-то момент вместо радостного предчувствия будущего возникла тревога. Они крепко прижались друг к другу и затихли.
– Как думаешь, ― нерешительно спросила девушка, ― это сбудется?
– Я не знаю, ― ответил парень. ― Я надеюсь.
Оба посмотрели друг другу в глаза и грустно вздохнули. Каждый в этот момент вспоминал свою жизнь, ту реальность, в которой находился. И та реальность не была такой приветливой, как это огромное, ровное и тёплое поле, как эта ясная и добрая южная ночь. И в головах у обоих всё настойчивее и настойчивее стал крутиться этот со страхом заданный вопрос: «А сбудется ли это? Сбудется ли? Сбудется?..»Некоторое время оба лежали молча, разглядывая любимое лицо, а потом одновременно и непроизвольно посмотрели на небо.
Среди тысяч ярких звёзд, которые в этот час были видны на небе, как на ладони, вдруг вспыхнула такая яркая, которая разом затмила их всех. Она пронеслась через всё небо ― тихо, спокойно, величаво. Она будто приветствовала их. Свет от звезды отразился в глазах влюблённых, и они заплакали, понимая, что всё у них получится.
Саратов, 2009 – 2011
Последние комментарии
8 часов 25 минут назад
8 часов 28 минут назад
2 дней 14 часов назад
2 дней 19 часов назад
2 дней 20 часов назад
2 дней 22 часов назад