Вдохновение [Матвей Холодов] (fb2) читать постранично

Матвей Холодов Вдохновение

Ночь. По стеклу окна в моей комнате бьют капли дождя. Кажется, будто дождь выстукивает свой собственный ритм, которому в эту секунду подчинено абсолютно всё на свете. Этот бесконечно прекрасный ритм, казалось, даже менял биение моего сердца, а вместе с ним и пульсацию крови. Я закрыл книгу, погасил потолочное солнце и уже в темноте стал прислушиваться к каплям, разбивающимся о стекло: кап-кап-кап. Я пытался почувствовать ритм всем своим существом, впитать в себя весь его без остатка так, будто это последний дождь в моей жизни, но мог поглотить лишь звук этого всеочищающего и столь прекрасного явления. Окно надёжно защищало меня от стихии, но я чувствовал, что, если случайный разыгравшийся порыв ветра ударится в окно, оно распахнётся, и тогда в мою комнату ворвутся холодные капли, но я даже не шелохнусь, не встану чтобы закрыть окно, не шевельну ни единым мускулом: я так и останусь сидеть в своем кресле, слушая, как маленькие водяные войны захватывают мою комнату, разбиваясь о ковёр и стоявший рядом с окном стол.

Порой я чувствую, что эта комната и этот дом уже не мои. Будто бы я пришёл в гости, но в доме нет никого, кроме меня. Порой это пугает, порой заставляет смеяться и страдать от собственного же смеха. Я сижу за закрытыми шторами сутки на пролёт и теряю всякую связь с внешним миром. Иногда мне кажется, что если я выйду за дверь, меня унесёт порывом ветра, и я больше никогда не вернусь в объятия этих стен, никогда больше не посмотрю на пугающие картины, висящие вокруг якобы для создания уюта, а на деле ввергающие меня в крайнюю степень ужаса. Я бы сорвал их и сжёг в огромном костре прямо в центре гостиной, но мои руки становятся свинцовыми в жалких попытках снять любую из них. И гонимый ветром по улицам города, я буду пытаться вспомнить этот дом, но все попытки окажется тщетными, будто в нём со мной не происходил ничего существенного, что я мог бы вспомнить, и поэтому дом вовсе не дом.

Снова этот страшный пустой лист передо мной, рядом с ним ручка, а из этой ручки тянется рука, накрепко врастающая в плечо. Но чьё оно, это плечо? Тишина… Пытаясь ответить сам себе, я чувствую, как мои губы шевелятся, но звука нет. Крик, и в то же время безмолвие. На листе появилась строка, теперь он перестал пугать меня. Ещё одна строка, и он превратился в нечто совершенно иное: этобольше не лист бумаги, теперь это лес, море, жизнь и смерть, это целый мир, который строился с каждой новой строкой, выливавшейся на белую пустоту. И именно этот мир станет теперь моим домом, по крайней мере до тех пор, пока он не будет закончен. Тогда я смогу оставить этот мир и отправится создавать новый, в котором не будет места старым знакомым и старым воспоминаниям.

Стены пристально следят за мной. Они нависают, будто чего-то ждут, будто хотят, чтобы я поговорил с ними, а потом душат, давят, стесняют. Нет воздуха. Штора, украшающая окно, ожила: она поднималась и опускалась под действием входящего в комнату воздуха. Он наполнял комнату, гуляя по ней. Воздух смотрел на меня, а я на него и казалось, что он хочет сказать мне что-то, забрать меня с собой и увести прочь от этих стен. Этих картин. Этих дверей. Прочь от меня самого. Ветер волен гулять везде, где только захочет. Но почему же в тот момент, когда люди открывают окна своих домов, он спешит влететь в них и остаться там как можно дольше? Неужели ветер так одинок в своей свободе? И можно ли быть свободным, не чувствуя себя одиноким? Нет ответа. Тишина.

Стук в дверь. Ещё стук. «Открыто!». В мрак комнаты входит она. Я смотрю и не верю глазам. Пытаюсь отогнать от себя бред и проснуться, но безуспешно, ведь она уже здесь, заполняет своим присутствием всё пространство между четырьмя серыми и пустыми стенами. Я вжимаюсь в кресло, смотрю на прекрасное тело, смотрю и пытаюсь, будто скульптор, выгравировать её портрет на стене собственной памяти. Мои иссохшие губы шевелятся, но изо рта не выходит ни единого звука.

– Здравствуй, – вдруг прозвучал её голос и сразу же достиг самого моего сердца.

Но я молчал не в силах даже открыть рта. Она вновь заговорила, и её голос казался мне какой-то бесконечно прекрасной мелодией. Он был чист и нежен, словно кто-то внутри неё играл на самой лучшей скрипке, а она лишь выгранивала эти звуки в слова своими алыми, как лепестки розы губами:

– Матвей, ты так и не нашёл своего счастья? Прошло уже столько лет, а ты всё также страдаешь и ведёшь затворническую жизнь. Неужели, ты не можешь просто отпустить всё это?

– Как бы я этого ни хотел, но я не смогу. – Я почувствовал, что онемение спало, и я смог говорить с ней, а не просто смотреть. – Ты приходишь ко мне, даришь обрывки счастья и исчезаешь, а я продолжаю ждать. Ждать так, будто от ожидания и зависит моя жизнь. Ждать, когда наконец ты постучишь в эту дверь. Каждый день я умоляю себя отпустить, забыть. И каждый день я понимаю, что не могу, что я буду счастлив лишь в своём страдании, ожидании и боли. Я виноват перед тобой, и я продолжу страдать, чтобы хоть как-то