Рассказ об опоздавшем чуде [Евгения Дмитриевна Ерёменко] (fb2) читать онлайн

Евгения Ерёменко Рассказ об опоздавшем чуде

Моей семье и всем лицам, приравненным к ней.

В конце моего четвёртого курса в Петербург пришла сомнительная, неласковая, неустойчивая, но всё же весна. Находясь в помещении, петербуржец ,безусловно, радовался появляющемуся солнцу и наметившимся тёплым перспективам. Призрачные надежды на соответствие погоды общепринятому понятию «весна» рассеивались после выхода на улицу. Город из года в год пытался выйти из зимы как ни в чём не бывало. Он снова и снова ожидал пробуждения, но каждый раз Ростральные колоны, гранит набережных и дворы-колодцы напоминали о местонахождении, давая понять, что культурная столица удерживает своих жителей, влюблённых и покорившихся очарованию, отнюдь не климатом.

В дни этого самого студенчества, большее количество времени проходившего в серых декорациях, на одной из кафедр терапии медицинского университета N преподавал замечательный Профессор.

Думаю, что каждый его слушатель под тем или иным углом видел в его, несомненно, интересной и умудренной опытом персоне черты, схожие с чертами личного дедушки.

Моего дедушку я знаю отлично, он здравствует и ныне. Для меня он неутомимый, моложавый для своих без малого 73-х лет, но не молодящийся человек; отзывчивый, лишенный малейшей лености, находящийся в прекрасной физической форме мужчина. Он тоже, как и упомянутый выше доктор медицинских наук, принадлежит к представителям интеллигентной профессии. Дедушка посвятил жизнь инженерии и вышел на пенсию лишь в 71 год. Он родился в небогатой семье. Пятеро братьев и сестёр были младше его.  Он часто рассказывал мне, маленькой, о своём детстве, которое проходило в пределах Краснодарского края. Истории звучали, как рассказы о межконтинентальных круизах, как о посещении других планет, перелеты на которые были непростыми, и только случайность позволяла не замерзнуть на переправочных станциях и не сбиться с пути домой на просторах Вселенной. Слушая их, я всегда боялась его перебить, так как интуитивно чувствовала, что возможность поделиться своими воспоминаниями для него- шанс вернуться в далекое детство, встретиться с давно ушедшими людьми, вдохнуть воздух родных мест.

***

Мой учитель уделял максимум сил укреплению морально-нравственного в нас, был неуёмным эрудитом, рассказывал абсолютно очаровательные байки. Их целью он видел развитие и умножение ассоциативных связей для лучшего усвоения материала. Профессорская манера говорить тоже вызывали у меня умиление и трепет: он был в точности моим дедушкой в моменты увлеченного повествования.

Люди именно этого поколения, воспитанные на радости от Победы в Великой войне, на патриотизме, на вере в будущее и выросшие с осознанием принадлежности к народу-победителю, становятся особенно счастливыми, мысленно воскрешая своё наполовину голодное, бедное отрочество. Они радовались всему, чему только может быть рад человек.  Справившийся, уцелевший,  получивший жизнь благодаря духовной силе и непобедимому мужеству своих родителей.

Так здорово разделять с человеком радость, когда он погружается в мир своих безоблачных воспоминаний, излучает простое человеческое счастье, настраивая всё вокруг на мирный лад.

Важно, что детские воспоминания не хранят злобы и апатии, но маскируют самые ужасные обстоятельства произвольными и не всегда логичными объяснениями произошедшего.

***

Я шла к Профессору на занятие не только за рассказами о болезнях, но за горящим огоньком в глазах старика, за его смехом над курьёзностью жизненных ситуаций. Он обладал умением доказывать, что казуистика в нашей жизни не так уж и редка.

Он часто возвращался к воспоминаниям о своём детстве, об учебе в математической гимназии, которая находилась и находится в центре Санкт-Петербурга около Певческого моста. Его облик и манера говорить были очень дружелюбными, а мечтательность и лелеемая память о собственных молодых годах располагали к нему нас, психологически еще наполовину пребывавших в прекрасной поре детства.

Одной из его любимых присказок был состоящий из игры слов важный закон медицины: «Редкое встречается редко. Частое- часто». Думаю, что недостаток внимания, уделяемого людьми необыденным вещам, был для него основным человеческим порок. Залогом его успешности в профессии, уважения коллег, любви пациентов и объяснением находчивости были желание и способность иметь в виду, казалось бы, невозможные вещи.

В очередную учебную субботу Профессор, снова вспомнив выше упомянутую поговорку, радостно сообщил о том, что, по его скромному мнению, всем давно пора признать, что чудо не относится к разряду «редких вещей». Чудо оно, конечно же, весьма распространённое, «частое» явление, парировал он. В противном случае человечество не имеет ни малейшего шанса на счастье и успех в научных исканиях.

Ему удалось нам это доказать.

«После войны отцу дали квартиру на Васильевском острове»,–  начал он.

Аудитория находилась на последнем этаже. Солнце через окно в покатой крыше проникало в класс и ослепляло Профессора. Он щурил глаза, от чего выражение его мечтательного лица становилось еще более приветливым и мягким.

«В школу было далековато добираться, но ничего. Не жаловались. Была у меня учительница по математике.

Красивая женщина. Невероятно красивая! Высокая, статная. Шатенка. Со спокойными синими глазами, тонким носом и маленькой горбинкой на нем. От наших восприимчивых детских ушей не мог укрыться восхищенный тон учителей-мужчин, обращавшихся к ней. Женщины из педагогического состава вели себя с ней крайне сдержанно, характеризовали её нейтральной, мало чем примечательной персоной. По сей день я уверен, что прохлада в отношениях между женщиной и группой коллег того же пола – лучший комплимент для отвергаемой.

Меня поражало ее спокойствие. Вспоминая, хочу сказать, что её манера общения с учениками, уважение к нам, присутствовавшее в голосе, во взгляде, на инстинктивном, неосознаваемом, необъяснимом для меня уровне усмиряли нас. Несмотря на свою сдержанность и кажущуюся отстранённость, она была общественно активным человеком. Дама помогала нам рисовать стенгазеты–, он то ли ласково, то ли грустно усмехнулся,– вы сейчас и слов-то таких не знаете. Еще она интересовалась нашими литературными вкусами, приглашала по выходным к себе для чтения. И на кофе с "Раковыми шейками". Конфеты были вкусными, но со временем коннотация названия стала совсем негодной для моих ощущений-профессиональная деформация, так сказать.

 У нее была потрясающая библиотека для юношества. И муж. Большой начальник. Кажется, сделал блестящую военную карьеру- так мне помнятся её слова. Она всегда говорила о супруге и о недавно закончившейся войне (шёл 1953 год) с большим почтением. При упоминании в разговоре называла мужа исключительно по имени и отчеству.  Критично относилась к женщинам, предавшим своих мужей и возлюбленных, ушедших на фронт. Воинов-победителей чтила царями¹, как бы ни высоко это звучало. Именно такую ссылку я обязан дать, чтобы вы поняли смысл её присказки, произносимой в моменты,  когда беседа заходил об изменах супруг во время войны и ей приходилось осуждать неверных: «Caesaris uxorem tam suspicione quam crimine carere oportet»².

Преподавала она у нас только в 8 классе. 1 сентября, когда мы стали 9 «А», на торжественной линейке директор объявил, что те, у кого она раньше вела математические предметы, получат преподавателя на замену. Так мы узнали об её увольнении.

На учителях исчезновение этой привлекательной женщины никак не отразилось. Получить от них информацию о причинах её исчезновения для успокоения наших пытливых сердец не удалось. В ближайшую субботу мы с одноклассниками решили наведаться к ней в гости.

Я и ребята отлично знали адрес, так как не раз бывали гостями её библиотеки. Сформировался отряд из четырех представителей нашего класса, движимых серьёзным намерением всё выяснить и предложить свою посильную помощь любимой учительнице. Если она в таковой нуждалась. Мы шли по знакомой дороге и лишь мысленно могли предполагать причину её увольнения, не решаясь произносить догадки вслух.

Дверь нам никто не открыл. Мы слышали, как звонок издавал особенно высокий звук, отражавшийся от стен опустевших комнат. Квартиру еще не успели заселить новые жильцы. Выглянувшая из квартиры на том же этаже соседка сказала, что они с мужем «съехали» в августе. «Куда? Нет, не сказали. Может, на юга перебрались. Учительница ваша пару месяцев, как совсем хворой стала. Живем, как видите, на 5 этаже, её тяготило это. Поднималась с трудом. Отдыхать приходилось на каждом лестничном пролете. Астма? Говорят, астматикам Крым «показан» – санатории там подходящие, поэтому и говорю про курорты, но это лишь мои догадки».

 Худая полосатая кошка с огромными зелеными глазами и ушами-локаторами высунулась в открытую дверь, юркнув мимо ноги хозяйки. «Киса, ну куда же! Ой, ребята, держите!» . Я сделал быстрый шаг вперед навстречу кошке, животное испугалось и вернулось в квартиру. Соседка вежливо улыбнулась нам напоследок, ища понимая, мол, кошка же сбежит, чего мы тут болтаем. Попрощавшись, она закрыла дверь. Бессмысленно было продолжать поиски нашей Дамы. Оставалось надеяться, что всё прояснится само собой».

Профессор отошел в тень, устав щуриться от солнца, снял очки и немного помолчал. Он пытался в сотый раз мысленно убедиться, что они с одноклассниками поступили правильно. Наверное, он размышлял еще и о том, что он смог бы сделать сейчас. Как бы разворачивалась эта история в наши дни? Что пришло бы на помощь? Мобильная связь? Социальные сети? Скоростные поезда? Общая настроенность на открытость и «сангвистичность» в обществе, когда все запросто рассказывают обо всём , забывая быть искренними?

«Я поехал на Олимпиаду в Москву по математике в 10 классе. Мне было…сколько? 16 лет? Мы десятилетку заканчивали. Олимпиада начиналась в понедельник, шла три дня. Мне предстояло пройти три этапа. Между прочим, победителю полагалось место в МГУ на факультете прикладной математики! Вне конкурса! Да! А вы что думаете? Я не знал, что стану врачом даже в 10 классе. На всё – воля судьбы. Или наша собственная. Этого я так и не понял. Итак, вернёмся»,– он резко вышел из тени, надел очки и подошёл к доске, всем своим видом демонстрируя, что этот рассказ не является досужим. Профессор помнил – он намеревался доказать нам, что чудеса точно случаются.

"Перед моим отъездом в Москву директор школы пригласил меня к себе. «Мы всем нашим преподавательским коллективом желаем тебе удачи, возлагаем на тебя большие надежды. Конечно, будет грустно отпускать тебя на учёбу в Москву, если ты станешь победителем. Нам тоже здесь нужны великие математики для Большого Университета³. Но должны же мы показать москвичам! Однако школа имеет к тебе особую просьбу. Ты помнишь, была у вашего класса учительница по математике? Товарищ Т. Она сейчас в Москве проживает с супругом, да. Когда уходила, просила передать ей весточку из школы, если кто-то будет в Москве. Она ушла из преподавательской деятельности. Обидно вот что: мы не успели объявить ей благодарность! Наше управление замешкалось, а к моменту получения грамоты школой с Гознака Товарищ Т. уже проживала в Москве. Передай ей эту красную папку. Там письмо. Благодарственное. От коллектива школы. И гвоздики в количестве трёх штук. Столько положено. Да смотри, в поезде стакан попроси у проводника, воды в него налей и цветы поставь. И первым делом после Олимпиады – к ней! Мы уже звонили, она ждёт тебя в понедельник. Будет дома. Надолго у нее не задерживайся. Ну, ты сам всё увидишь». Ребята, шел 1956 год. Мы тогда все с младенчества Товарищами были. Я был ужасно горд за эту красную папку для Товарища Т. в своих руках. Гвоздики я завернул в газету, надеясь, что смогу их довезти до написанной на листке рукой директора «ул. Малая Бронная».

С Олимпиадой не задалось. Слишком силён стресс для иногородних на выездных Олимпиадах. Так сказал мой директор, потупив глаза, когда я вернулся с плохими новостями.

Знаете, я не привык называть себя этим слово -«иногородний». Я Петербуржец. Где бы ни приходилось мне бывать. Я не иногородний. Я никогда не претендовал ни на чьи города. Мне всегда хватало моего вымученного, выстраданного и страдавшего Петербурга. Мои родители пережили Блокаду. Смогли выстоять вместе со своим родным Городом в самую тяжёлую годину. Сумели прокормить и вырастить меня в послевоенное время, не потерять веру в жизнь, счастье и простые человеческие ценности. Да что вы, это бесконечная тема. Называйте меня, кем угодно, но только не иногородним. Я свой в своём родном Петербурге, который всегда в моей душе, а оттого в душе – я всегда дома. Даже когда бываю у взрослого сына и маленькой внучки в Москве. Абсолютно «иногородней» для большинства её обитателей. Да, да. Они там не живут. Они обитают.

После Олимпиады я поехал на Пушкинскую. Не на нашу, с музеем военной медицины напротив вестибюля и 49-м военным городком. И не с Обуховской больницей для просто народа, которую Всеволод Крестовский в своих «Трущобах» описал. Нет. То была совсем другая Пушкинская. Гораздо суше, шире, требовательнее и строже нашей. Конечно, и с этой станцией за мою жизнь связалась куча воспоминаний. Жизнь, как ловушки, везде расставляет их. Идёшь по улице, взглянул на дверь в знакомую парадную, вдруг что-то вспомнил. В голове уже завертелось-закрутилось, одно за одним. Так и всю жизнь за четверть часа перебрал. Всего-то за четверть часа.

 Пример приведу вам. На Пушкинской первый Макдоналдс был. Его открыли 31 января 1990, как сейчас помню. Мой сын учился в Москве, и мы с женой к нему на каникулы приехали. И повел он нас не в Пушкинский музей на Волхонке, не в Пушкинский театр на Тверском бульваре, не в библиотеку Пушкина на Бауманской улице, а в дом Роналда Макдоналда на станции метро Пушкинская. В жизни советского человека случались разные запоминающиеся вещи. Например, многочасовые, очереди за продуктами к праздникам да или просто по выходным за сапогами и ночными сорочками. Одной из таковых «примечательностей» стала очередь в Макдональдс. «Ресторан», как было заявлено, открывался в 6 часов утра. 2 февраля мы отправились туда втроём к 7, можете представить себе. Простояли в очереди 1,5 часа. Час из них на улице. Благо, что зима была мягкой, Московской. Без промозглого Петербургского ветра, направление которого невозможно определить. Одна моя глубоко уважаемая коллега из Москвы однажды сказала, что не смогла бы жить в Петербурге из-за ветра: совершенно невозможно прикурить сигарету. Спичка гаснет при каждом порыве, а иногда и сигарету ветром из губ вырывает. Ну да ладно.

Приехал я в тот день Олимпиады на Пушкинскую впервые. Стояла сухая весна. Асфальт был чист, на бульварах радовали глаз цветники. Москва показалась мне приятным городом, но безликим из-за своей масштабности. И разрозненной. Не «цельноорганизменной».

Товарищ Т. жила буквально в паре зданий от театра на Малой Бронной. Я поднялся на 2 этаж дома с коммунальными квартирами.

Я не узнал женщину, открывшую мне дверь, но понял, что это Она. Переступив через порог, я подарил ей цветы и зачитал текст из красной папки. Сделал всё, как обещал. Цветы довёз, письмо передал. Но вот прежней Товарища Т. не встретил.

Она была пепельного цвета. Её правая рука, сжимавшая белый платок в кулаке и поднесенная с запАху однотонного домашнего халата была бледна. Кончики пальцев имели сизоватый оттенок. Она часто дышала, кашляла, поднося платок к губам. Я чувствовал, что она была рада меня видеть, но явно выразить это была не способна. Мы пожали друг другу руки после того, как она неловко переложила платок в левую кисть. Она пригласила меня пройти. У них с мужем было две комнаты. В одной из них они принимали гостей. Соседка помогла подать чай с яблочным вареньем для нас. В другой комнате находились жалкие остатки её некогда обширного собрания книг, которые удалось вывезти из Петербурга при переезде. Она объяснила, что основную часть томов отдала в гимназическую библиотеку, что мужа перевели по службе, но это было мерой помощи со стороны его начальства. Основная причина крылась в её болезни. Врачами в Петербурге у неё был диагностирован митральный стеноз, который, по-видимому, явился последствием ревматизма из-за неоднократно перенесенных в детстве и юношестве ангин. И аортальный стеноз позже. Сперва у нее появилась одышка. Подъём на пятый этаж их дома на набережной реки Фонтанки стал восхождением на Эверест. Ежедневный путь от дома до гимназии, преодолеваемый ею, некогда здоровой, за 15 минут, стал часовой мукой, так как требовались долгие перерывы в ходьбе. Её беспокоили боли в области сердца. Они же были для нее сигналом продолжать движение или передохнуть.  "Если боль прошла, значит, сердце сможет ещё немножко «пройти», – размышляла она тогда. В Москве было больше возможностей для лечения. Решено было переехать, так как они с супругом хотели завести ребенка. Для планирования беременности нужно было вылечиться, считали они. Но было поздно. Врачи осторожно обходили тему рождения детей. В разговорах делали упор на то, что ей необходимо «поддерживающее» лечение. Она гнала от себя мысли о том, что «поддерживать» приходится её собственную жизнь, но никак не их мечты о плодовитом будущем. Буквально сразу после переезда в Москву она перестала выходить из дома. Одышка не давала даже пересечь двор. Разговаривая со мной, она кашляла. По окончании одного из приступов я заметил, что на белой ткани платка остались кровяные прожилки, после того, как она отняла его от губ. Печален был очевидный и близкий уход этой женщины. Я, еще совсем юный, ориентирующийся больше на эмоциональную и чувственную сферу по части восприятия мира больше, чем на опыт, понял это. Товарищ Т. подарила мне томик рассказов Чехова, который я храню по сей день. Я коротко рассказал ей о школе, но она быстро сменила тему, не желая навлекать на себя меланхолию.  Школа ушла из её жизни, как и многое другое и многие другие. Как и уходила сама жизнь, еще теплящаяся в её слабом сердце. Она с большим интересом расспрашивала меня о моей семье, военном времени, об эвакуации, в которую мои родители не попали.

Она рассказала мне кое-что о себе.

Оказалось, что она старше меня на 14 лет. Ей шёл тридцать первый год. Когда началась война, ей было 16, как мне в день нашего разговора. Вместе с мамой и двумя младшими сёстрами их вывезли в эвакуацию перед началом Блокады. Отец ушел на фронт. Сёстры были совсем маленькими. Обе девочки и отец погибли в войну. Похоронка на отца пришла уже 42-м. Вскоре не стало сестёр, почти одновременно заболевших пневмонией.

От прежней довоенной жизни ничего не осталось, как и от прежнего дома . Когда они с мамой приехали на поезде в город, то увидели, что бригады уже успели разобрать даже руины, оставшиеся от здания, где они прежде жили. Ленинград после войны приводили в порядок с потрясающей скоростью.

Их поселили в коммунальную квартиру около Военно-медицинской академии. Вскоре она встретила будущего мужа.

В конце зимы 1945 он был ранен и отправлен в госпиталь на лечение. Он поправлялся, и  врач расширял режим активности. Вскоре доктор разрешил выходить на прогулки в парк Академии и на близлежащие улицы.

Она сказала, что лето в тот год было жаркое.

В один из дней, решив прогуляться вдоль набережной Невы около Литейного моста, Товарищ Т. вышла из дома в своих туфлях на два размера меньше – единственных, что они с мамой смогли раздобыть в опустошенном городе.  Вся их обувь пришла в негодность. Кроме довоенных галош, в которых  всю войну и всё первое послевоенное лето проходила мама, по-петербургски дождливыми  днями надевая под них изношенные шерстяные перештопанные носки . Иной обуви для них обеих не нашлось. А еще на холода у них были довоенные  валенки. Остались одни на двоих, но к зиме они получили и вторую пару. Не без помощи вновь обретённого влиятельного покровителя.

Во время прогулки товарищ Т. присела отдохнуть на случайную лавку. Стопы сводило судорогами, мозоли болели. Высокий худой мужчина присел рядом с ней и заговорил. Статный, несмотря на ранение. С военной выправкой. Старше на 10 лет, как она узнала позже.

Им не хотелось говорить о войне, но вопросы напрашивались сами собой.

Проговорив с ней достаточно долго, он предложил ей прийти в это же время завтра на эту же самую лавку, надеясь, что доктор не ограничит его передвижения пространством восьмиместной палаты за столь длительное сегодняшнее отсутствие. И она пришла. В маминых галошах, потому что следующий день выдался дождливым, а ей нельзя было студить ноги. Возвращаясь в тот день с их второго свидания, она попала под ливень. Вымокла до нитки за пару минут. И слегла на следующий день с очередной ангиной. Мамины галоши оказались бессильны.

В поезде на обратном пути в Санкт-Петербург я прочитал несколько рассказов из подаренной книги. Заинтересовался личностью Чехова, в ученической библиотеке нашёл его биографию в серии «Жизнь замечательных людей». На форзаце стояла Её подпись и имя ниже: «Тимофеева Анна». Мне показалась удивительной судьба этого писателя. Всё-таки настоящие доктора-большие оригиналы. Нет более творческой профессии, чем профессия врача, и творчество должно иметь множество воплощений. Как говорится, талантливый человек талантлив во всём. Это не Чехов сказал, кстати. Это Фейхтвангер. Ознакомьтесь на досуге».

***

«Товарища Т., Анны Тимофеевой, не стало через пару месяцев после нашей встречи, почти перед моим выпускным. Муж позвонил в мою гимназию. Директор зашёл в наш класс перед первым уроком во вторник- сообщить об этом звонке и о печальном известии из Москвы.

Я забывал всё крепче и сильнее свой неуспех на Олимпиаде и всё более и более отдалялся от математических размышлений. К июню созрела мысль попробовать поступить в медицинский. Моё юношеское воображение рисовало неисчислимое количество Чеховых в качестве моих будущих коллег: оригинальных, щедрых, благородных, с потрясающим чувством юмора. Конкурс в вуз был сумасшедший! Но с этим испытанием я справился. Правда, учился я не в вашей богадельне. К счастью или к несчастью-вам решать.

Шел всё же тот же 1956 год, я был первокурсником. Казалось, нет ничего сложнее и непреодолимее, чем биология в медицинском вузе и органическая химия. Вы меня понимаете. Знаете, как это бывает. Я пересдавал контрольные, не спал ночами. Учил червей, бактерий, инфузорий, строение сахаров и окисление органических веществ.

Шансов удержаться было мало. Я вгрызался в гранит науки и чуть не поломал все зубы.

После одной из неудачных попыток сдать коллоквиум по органической химии я заявил преподавателю: «Знать ответы на все Ваши вопросы невозможно».

На что тот ответил мне: «Нет ничего невозможного. И в Вашей жизни произойдёт чудо, которое в этом разуверит».

«Профессор, но человек, например, никогда не улетит в космос».

«Никогда не говорите никогда. Нужно верить в чудеса. И в то, что с третьего раза Вы всё-таки сдадите коллоквиум. Встретимся на пересдаче».

Связанного с этим преподавателем чуда у меня не произошло. Коллоквиум я, конечно, сдал. Но пошёл на третью отработку к другому профессору, более лояльному.  Так как иначе я рисковал быть отчисленным».

***

«В октябре на втором курсе, в 1957, на лекции по анатомии, в качестве доказательства активного развития отечественной медицины доцент кафедры морфологии рассказал нам о первой операции, проведенной при митральном стенозе. Выполнил ее в Научно – Исследовательском Институте грудной хирургии Александр Николаевич Бакулев. Многие великие сердечно-сосудистые хирурги навсегда вписали свои имена в историю врачевания, разрабатывая методики операций на клапанах при пороках сердца: Борис Васильевич Петровский, Сергей Алексеевич Колесников. Сколько жизней, семей, учителей и учеников они спасли своими руками! Но тогда, в 57-м, для меня чуда не произошло знаете ли. Дорогой мне человек погиб, не обретя величайшего дара, который могли бы преподнести ей хирурги, если бы начали проводить  такие операции чуть раньше.

Я был жутко расстроен, зол и разочарован. Я так хотел бы снова поехать в Москву, выйти на Пушкинской, пробежать по тротуару до уже знакомого дома, позвонить в крикливый звонок и увидеть молодую счастливую женщину в цветастом платье. Пожать её руку, поздравить с выздоровлением, с еще одной Победой. Познакомиться с шумными, любопытными курносыми детьми и их отцом.

Я размышлял тогда: «Какая несправедливость! Как быстро шагает вперед медицина, но скольким уже нельзя помочь. Как неумолим этот тандем: несвоевременность научных открытий и трагедии, которые они могли бы предотвратить, но опоздали со вступлением в науку». Моя юношеская горячность лишила меня веры, сделав данный случай фактом с высоким уровнем доказательности, как говорят сейчас в век доказательной медицины, неоспоримым аргументом. Как многих уже не вернуть.

И на этой минорной ноте я мог бы закончить своё повествование.

Но знаете ли, жизнь меня разубедила.

«12 апреля 1961 года Юрий Гагарин полетел в Космос, начав его освоение», – расхожая фраза, вы все её слышали в старых чёрно-белых хрониках на праздник, в музеях, читали в учебниках и брошюрах.

Мне она в те дни вернула надежду. Вспомнив до буковки свои саркастичные слова о невозможности освоения космоса и химии, я понял, что чудеса случаются. Иногда они происходят для того, чтобы показать, что не всё потеряно для нас самих, даже если многое в жизни уже не подлежит ремонту. Так я и живу: на две смерти три чуда. Помните это, иначе утратите всякий смысл».

Профессор сказал, что занятие окончено и тихо сел на стул. По его резко снятым и с неосторожным стуком положенным на стол очкам, отведенному взгляду и медленному потиранию друг о друга ладоней было ясно, что вспоминал он всех тех, к чьим порогам чудо опоздало.

Примечания

1

«Caesar»– царь (лат.)

(обратно)

2

«Жена Цезаря, должна быть свободна от подозрений, а также преступлений» (лат.)

(обратно)

3

Санкт-Петербургский государственный университет

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***