Соседский пёс [Елена Дымченко] (fb2) читать онлайн

Елена Дымченко Соседский пёс

Звонок в дверь звучал непривычно требовательно и громко.

Отчего-то испугавшись, Вера Петровна, наскоро сунув ноги в шлёпанцы и застёгивая на ходу халат, поспешила в прихожую. Она заглянула в глазок и, помедлив всего минуту, обречённо повернула ключ в замке. Тот тихо щёлкнул и дверь, подгоняемая нетерпеливой рукой извне, рывком распахнулась.

На пороге стояла Клава, соседка по подъезду, живущая двумя этажами выше. Её глаза возбуждённо блестели, волосы, обычно аккуратно уложенные в сложную замысловатую причёску, сейчас были небрежно откинуты на спину. Полузастёгнутый, атласный халат с красными драконами на жёлтом фоне бесстыдно распахнулся, открывая чужому взору шёлковое дорогое бельё на теле уже далеко не молодой, но не желающей этого признавать, женщины. Клаве сейчас было абсолютно наплевать, как она выглядит.

– Вера Петровна! Вера Петровна! Вы слышали?

– Господи, что случилось, Клава? – Вера Петровна, испытывая волнение, передавшееся ей от не в меру возбуждённой соседки, всё же про себя осудила ту за распущенность и несдержанность в выражении чувств.

– Кузнецова убили! – Клава, блестя глазами, чуть не схватила Веру Петровну за рукав, но та успела уклониться.

– Какого ещё Кузнецова? – устало и обречённо спросила та, понимая, что быстро отделаться от Клавы теперь не получится.

– Соседа вашего, из шестой квартиры. Пошёл вчера с собакой гулять, с этим своим велосипедом горбатым, а его убили. В парке нашем, хулиганы, наверное. Нашли его сегодня, милиция вон приехала, ходят по квартирам, спрашивают, кто да что; а я ведь поцапалась с ним вчера. Вы, наверное, слышали? – с тревогой заглянула она в глаза Вере Петровне.

– Ничего я не слышала, Клава, – Вера Петровна уже начинала терять терпение, но по её невозмутимому лицу этого заметить было нельзя.

Уж что-что, а владеть своим лицом она умела профессионально. Вера Петровна уже тридцать лет работала в школе, преподавая в старших классах математику и физику. Там без этого навыка было бы трудно выжить.

– Ах, ну да, вы не слышали! Это и не удивительно, – с нескрываемой издёвкой произнесла Клава.

Вера Петровна, прислонясь к стене, еле сдерживала раздражение. Какое ей дело до Кузнецова? И до Клавы? И кто с кем и почему «поцапался»? Она всегда держалась отстранённо от соседей и не участвовала в достаточно активной «общественной» жизни многоквартирного дома, в котором прожила уже ни много ни мало около двадцати лет.

Ей были неинтересны соседские склоки и сплетни, она считала себя выше и относилась к соседям несколько свысока, с чувством превосходства. Они это чувствовали и не любили её за это, за спиной называя «учёной дурой». Своей холодностью и отстранённостью Вера Петровна, в принципе, добилась того, чего хотела: её оставили в покое. Всё общение с соседями ограничивалось весьма сухими приветствиями при встрече. Это её вполне устраивало, и вот только Клава, то ли не чувствуя её высокомерия, то ли ей было всё равно, с упорством продолжала «общаться» с неразговорчивой соседкой.

– Ой, что же теперь со мной будет? – Клава уже готова была разрыдаться, её выпученные глаза начали краснеть, толстоватый нос угрожающе зашмыгал. Вера Петровна не на шутку испугалась: не хватало ещё, чтобы эта дура здесь разнюнилась, тогда придётся её утешать, а это уже было чересчур.

– Да что вам будет, Клава? Вы-то тут причём? Возьмите себя в руки, – подчёркнуто спокойно ответила Вера Петровна.

– Я же вчера кричала на весь подъезд, что убью и его и этого паршивого пса! Все же слышали, весь дом! Его поганый пёс Муську мою вчера порешил во дворе, хватанул за шею и как тряхнёт, паразит, и нет Муськи.

– Ну, успокойтесь, пожалуйста, Клава. Неужели вы думаете, что в милиции всерьёз решат, что вы за какую-то кошку человека убили? Это же смешно, в конце концов, – Вера Петровна раздражалась всё больше.

«Кошку порешил? Тоже мне горе», – подумала она про себя.

А Клава, как будто не слыша раздражения в её голосе, с надеждой вглядывалась в непроницаемое лицо соседки, как будто именно от той зависела её судьба. И не отыскав на строго-отрешённом лице долгожданной поддержки, как-то вдруг поникла, её лицо некрасиво сморщилось и, всхлипнув, она вдруг припала на плечо к Вере Петровне и громко в голос разрыдалась.

Чувствуя себя неловко в подобной ситуации, и не зная как успокоить разошедшуюся не на шутку Клаву, Вера Петровна вдруг почувствовала себя бессердечной и бесчувственной, Вера Петровна приобняла её за плечи.

Чувство неловкости от этой невольной близости не проходило и уже, не имея сил этого выносить, Вера Петровна попыталась мягко отстранить от себя рыдающую Клаву. Но та, оттолкнув её руки, вновь приникла к плечу, громко завывая.

Что-то в том, как она выражала  непонятное ей горе, претило Вере Петровне и вызывало чувство брезгливости.

Клава, живя одна после двух бурных, коротких браков, вела довольно распущенный образ жизни. Вереница мужчин прошла через её одинокую спальню. и ни один из них не задержался надолго. Одинокая, неустроенная женщина начала потихоньку попивать, пребывая в полной уверенности, что никто не догадывается о её тайном пристрастии, хотя все соседи уже давно, шушукались за её спиной, то жалея, то осуждая непутёвую соседку. Вот и сейчас, в столь ранний час, от Клавы исходил довольно ощутимый запах дешёвого портвейна.

Вера Петровна, которая всегда держась в стороне и от Клавы и от всех остальных, почему-то вызывала прилив доверия у Клавы, хотя никогда её к этому не поощряла. Довольно часто под разными предлогами Клава забегала на минутку и в результате задерживалась и на две, а то и на все полчаса. Вера Петровна, из вежливости её выслушивая, всегда облегчённо вздыхала, закрывая за той дверь. Каждый раз она надеялась, что Клава больше не придёт, но та приходила снова и снова, не замечая вежливой отстранённости Веры Петровны.

Вот и сейчас, рыдая на её сухом плече, Клава ждала от слов поддержки, а та не могла себя заставить выдавить даже слово. Молчать больше было неловко, и Вера Петровна, запинаясь, пробормотала:

– Клавочка, ну что вы, успокойтесь.

Ей хотелось сейчас ударить эту несдержанную женщину, настолько неприятна была эта вынужденная близость.

Похлопав успокаивающе Клаву по плечу, она решительно отошла от неё и, облегчённо вздохнув, села на диван.

Та, неожиданно утратив опору, поникла ещё больше и, закрыв залитое слезами лицо руками, так и стояла, ссутулившись, рыдая в ладони.

Глядя на неё, Вера Петровна почувствовала вдруг жалость и, налив стакан воды, протянула Клаве.

– Ну, выпейте, станет легче.

Клава, всхлипывая и вытирая по-детски глаза кулаком, взяла, наконец, стакан, и жадно, громко глотая, почти залпом осушила его.

Вера Петровна почувствовала вдруг, что этот детский жест, лишённый взрослого притворства и желания выглядеть хорошо, неожиданно тронул её, напомнив сына. Не того сильного, жилистого и грубоватого мужчину, каким он был сейчас, а того маленького, уязвимого мальчика, которого она, наверное, недостаточно часто жалела, стараясь вырастить сильного мужчину.

Как часто, будучи малышом, он вот также смахивал слёзы кулаком, стоя перед ней, такой принципиальной и строгой матерью, не желающей ему потакать ни в чём, всё ещё надеясь на то, что его пожалеют и приласкают. Позже он уже разучился плакать и перестал ждать от неё ласки и понимания. Сын вырос сильным, таким, как она и хотела, но теперь она всё чаще и чаще с тоской думала , что упустила что-то в его воспитании, не научив сочувствию и любви.

Выучившись на геолога, он постоянно пропадал в экспедициях. Матери писал редко и в его скупых, как будто обрубленных строчках она не могла найти опору своему одиночеству и тоске, которая всё чаще и чаще наведывалась к ней. Втайне она мечтала о внуке, хотелось, чтобы в жизни появилось, наконец, существо, которому можно было отдать всю нерастраченную нежность сердца, которую она так тщательно всегда скрывала от всех, даже от собственного сына.

Ей всегда хотелось быть и, главное, казаться сильной и неуязвимой, и ей это удавалось. Во всяком случае, никто не мог похвастаться тем, что когда-нибудь видел, как она плачет.

Вырастив сына и выпустив его в жизнь, она осталась совсем одна. Годы, одиночество, надвигающаяся старость делали своё дело. И частенько, в бессонные ночи, вспоминая свою юность, своего мужа, умершего так рано, и, наконец, сына; она всё чаще и чаще засыпала в слезах. И не было никого рядом, кому она могла бы доверить свою боль. А внук или внучка могли стать объектом её любви и заботы, уж сейчас она не стала бы скрывать от них свою любовь. Но сын, мотаясь по экспедициям, так до сих пор и не женился, и её мечты так и оставались мечтами, лишь добавляя ещё больше боли.

Клавин голос вдруг оторвал её от грустных мыслей:

– Ой, извините, Вера Петровна, что-то я совсем расстроилась и вас взбулгачила. Простите меня, нервы что-то ни к чёрту последнее время. Пойду я, разузнаю, что да как.

С облегчением закрыв за ней дверь, Вера Петровна пошла на кухню и налила себе стакан цветочного чая.

– Вот бедоносец-то.

Усевшись за маленький, угловой кухонный столик, Вера Петровна попыталась осмыслить новость, которую принесла ей Клава.

Кузнецов жил в соседней квартире, на той же лестничной площадке, что и она. Это, наверное, был единственный человек в доме, который не вызывал у неё раздражения. Средних лет, моложавый, он всегда вежливо пропускал её вперёд, если они сталкивались в дверях подъезда, а однажды даже помог донести до квартиры тяжёлую сумку с продуктами.

Он был молчалив и никогда не досаждал пустыми разговорами. Почти всегда с ним рядом был белый, огромный пёс. Высоченный, с узкой, длинной головой, он был очень красив. Когда она встречала их на улице, лёгкость, с которой передвигалась эта собака, грациозный поворот головы невольно восхищали: она была очень чувствительна к прекрасному, что бы это ни было – красота заката, человека или животного.

При всей своей красоте этот пёс был такой худой, что Вере Петровне иногда хотелось спросить у хозяина, почему он так плохо его кормит, но так как она принципиально не вступала в контакт с соседями, то и не спрашивала, да и какое ей, собственно, было дело до этого.

Жили они тихо, ни шума, ни лая она никогда не слышала из их квартиры, хотя живущий выше этажом маленький, лохматый пёсик частенько изводил её слух своим звонким, заливистым лаем. Тишина же, царящая в квартире Кузнецова и его собаки, импонировала ей и вызывала невольное уважение к этому псу.

Она не помнила, чтобы хоть кто-нибудь приходил к соседу, вероятно, он был таким же одиночкой, как и она.

Да, пожалуй ей было жаль его, приличный был человек, ненавязчивый.

Помыв стакан, Вера Петровна стала собирать проверенные тетради в сумку, завтра у неё был первый урок в девятом классе, самом боевом и строптивом.

А когда к ней пришли из милиции и стали спрашивать, что она знает об убийстве соседа, она с чистой совестью отвечала, что ничего не слышала, не видела и не знает, и это была правда. Сколько её не сверлил глазами молоденький оперуполномоченный, взгляда она своего не отводила, и смутить её ему не удалось. В конце концов, он убрался восвояси ни с чем.

Управившись со своими немудрёными домашними делами и решив немного почитать перед сном, она, взяв книгу, забралась на диван и, открыв, прислушалась. Ей показалось, что она слышит какой-то странный звук, тонкий и высокий, который доносился из-за входной двери. Вот он затих на минуту, а потом возобновился.

– Странно, что это?

Вера Петровна встала с дивана и на цыпочках пробралась в коридор, подойдя к двери, она выглянула в глазок.

Возле квартиры убитого Кузнецова стоял его огромный пёс. Уткнувшись носом в дверь квартиры, где он когда-то жил, он жалобно скулил, издавая тот самый странный и тревожащий звук.

Вера Петровна вернулась в комнату и, плотно прикрыв дверь, чтобы неприятный звук ей не мешал, снова взялась за чтение.

Но читать не смогла, скулёж, доносившийся из подъезда, становился всё громче. Пёс скулил, просился домой, а его не пускали, потому что некому было пустить. Квартира была пуста.

Вера Петровна снова встала и заглянула в глазок. Собака лежала возле соседской двери, положив голову на лапы, и тихо поскуливала.

Вероятно, услышав её острожные движения, он поднял голову и как показалось Вере Петровне, уставился прямо ей в глаза.

Отпрянув, она, как маленькая девочка, застигнутая за кражей конфет из буфета, кинулась назад в комнату.

«Мне то что!» – сказала она сама себе и стала застилать постель, ведь завтра рано вставать и пора уже было ложиться.

Умывшись и почистив зубы, Вера Петровна забралась под одеяло и закрыла глаза. Сон не шёл. Пёс молчал, во всяком случае, его скулежа она больше не слышала. Ворочаясь с боку на бок, Вера Петровна безуспешно пыталась заснуть. Проворочавшись всю ночь, она провалилась в сон только под утро и чуть не проспала на работу.

Разбуженная резким сигналом будильника, она подскочила с кровати и, наспех глотнув кофе, вышла из квартиры. Пса на площадке не было.

«Ну, и слава богу!» – мелькнуло в голове, и тут же, забыв про собаку, она помчалась в школу.

День выдался нелёгкий. Опять ей нахамил несносный Воробьёв, девятиклассник, с которым у неё давно уже тянулся бесконечный, затяжной конфликт. После уроков её вызвал директор и сообщил о поступлении жалобы от родителей одного из учеников. В ней говорилось, что якобы она несправедлива к их сыну и намеренно занижает оценки. Он не назвал фамилию ученика, но она и сама поняла, о ком идёт речь: всё тот же Воробьёв.

Вера Петровна и вправду недолюбливала этого худощавого, белобрысого мальчика с дерзкими глазами и упрямым ртом. Слишком он был самоуверен, с её точки зрения, не имел никакого уважения к авторитетам. На уроках вёл себя вызывающе, вечно препирался и пытался доказать, что она некомпетентна в своём предмете.

Мальчик и вправду неплохо знал предметы, этого она не могла отрицать, но его дерзость и неуправляемость, как она считала, были недопустимы. А то, что учитель ставит оценки, которые он, видите ли, считает заниженными, так это её работа, в конце концов.

Упрямо поджав губы, она вышла из кабинета директора и, внутренне кипя от возмущения, а внешне выглядя абсолютно спокойной, отправилась домой.

Поднявшись по лестнице, она обнаружила на своей площадке всё того же белого пса. Свернувшись кольцом, вероятно, на голом кафеле было холодно, он лежал возле двери своего бывшего дома.

Вера Петровна, на цыпочках, чуть дыша, проскользнула мимо него и, быстро открыв дверь, благо замок на этот раз сработал безупречно, проскользнула в квартиру и с облегчением перевела дух.

Пёс даже не поднял головы.

Вечером, прежде чем выйти из квартиры с мусорным ведром, она заглянула в глазок: пёс был там.

– Вот чёрт! – выругалась Вера Петровна и решила, что мусор можно будет вынести и завтра, ещё терпит.

Дело в том, что Вера Петровна панически боялась собак. И хотя этот пёс порой восхищал своей внешней красотой и изяществом, доверия он у неё всё равно не вызывал.

В детстве, когда ей было лет десять, её цапнул на улице маленький, тщедушный пёсик только за то, что она протянула к нему руку, чтобы погладить. Мать, строгая и помешанная на стерильности, не задумываясь ни минуту, отвезла её в больницу, где работала хирургом. И маленькой Вере пришлось пройти полный курс уколов от бешенства и столбняка, а это было ни много ни мало сорок уколов в живот. Как она тогда это выдержала, сейчас было трудно даже представить, но после уже близко не подходила не только к собакам, но и к кошкам, хомякам и прочим так называемым домашним животным.

Именно из-за своего панического страха, она наотрез отказывала сыну, который, будучи ребёнком, довольно часто просил разрешения завести собаку или хотя бы кошку.

«Нет!» – один-единственный ответ, который он слышал на свои просьбы, а иногда и мольбы.

«Нет, и всё!»

Перед тем как лечь, она тихонько прокралась к двери, чтобы проверить, ушёл ли пёс, но он лежал на том же месте и в той же позе, что и днём.

Утром, отправляясь на работу, Вере Петровне всё же пришлось набраться смелости, чтобы покинуть квартиру, несмотря на то, что пёс так и лежал на своём посту. Тихо повернув ключ и, не сводя глаз с лежащей собаки, она на цыпочках прокралась мимо него. На её счастье, он никак не прореагировал на этот манёвр.

Это начинало уже раздражать, ведь она уже не могла спокойно выйти или зайти в свою собственную квартиру.

«Если вечером он снова будет здесь, надо будет позвонить в милицию или куда там надо звонить по поводу беспризорных собак» – подумала она.

Вечером, поднимаясь по лестнице, она успокаивала себя тем, что, наверное, собаки уже не будет на площадке, надо же ему что-то есть, пить, не будет же он там лежать вечно. Но дойдя до своего этажа, Вера Петровна увидела, что пёс никуда не делся.

Он лежал, вытянувшись во весь свой гигантский рост и занимая почти всю лестничную площадку, казалось, пёс дремал. Услышав её приближающиеся шаги, он резко вскинул голову, вероятно, надеясь увидеть своего хозяина, но это была она, женщина, живущая по соседству. Убедившись в этом, он снова положил голову на кафельный пол, но глаза не закрыл, наблюдая за ней.

Пёс был большой, а площадка была очень маленькая, и Вере Петровне пришлось остановиться. Он вроде бы лежал спокойно и не проявлял никаких признаков агрессии, но перешагнуть через него она не решалась.

Вера Петровна стояла на дрожащих от страха ногах перед огромной собакой, перегородившей ей дорогу в собственную квартиру, и пыталась убедить себя, что бояться его совсем не нужно.

Ведь она была с ним, если так можно выразиться «знакома». Всё-таки они жили ни один год по соседству и периодически встречались в подъезде или на улице и ни разу этот огромный пёс не проявил к ней никаких признаков агрессии. Но тут же, же она вспомнила, что до неё иногда доносились через ту же Клаву слухи о его кровожадности и злобе по отношению к другим животным.

Она вспомнила и про Клавину Муську и истории с другими кошками. И также в памяти услужливо всплыл случай, которому она была свидетелем, когда этот с виду спокойный и уравновешенный пёс, за секунду превратился в безжалостного убийцу. Тогда зазевавшийся Кузнецов не сумел его удержать и выпустил поводок из рук, и тот вмиг расправился с тем самым пёсиком, который не давал покоя своим беспрерывным лаем. Одним мощным рывком вырвав поводок из рук хозяина, он молнией подлетел к этому маленькому пустолайке и, схватив сверху за шею, просто тряхнул его пару раз, и пёсик умолк навсегда. Хозяйка несчастного подняла тогда страшный крик и бедный Кузнецов даже заплатил ей какие-то деньги в счёт нанесённого ущерба, как рассказывала тогда Клава, которая всегда была в курсе всех местных событий.

Веру Петровну тогда потрясла реакция, скорость и ярость этой собаки и, конечно, ей было немного жаль хозяйку убитого пёсика, которая убивалась по нему так, как будто это была не маленькая, противная собачка, а близкий человек. Этого Вера Петровна, конечно, понять не могла и, в глубине души она даже порадовалась такому исходу, уж больно шумным был этот маленький пёсик.

Вспомнились и другие истории про постоянные драки с дворовыми собаками, которые затевал этот белоснежный красавец.

Все эти истории, всплывшие в памяти, смелости отнюдь не придавали и она так и стояла на ступеньке, не решаясь шагнуть ни вперёд, ни назад.

Пёс, то ли почувствовав её страх, то ли просто заинтересовавшись, что это она так долго здесь стоит, снова поднял голову и в упор посмотрел ей в глаза.

Вера Петровна, лишь на миг заглянув в эти чёрные, чуть продолговатые глаза и увидела в них такую тоску, такую боль, что у неё перехватило дыхание. Она застыла, оцепенев, не в силах оторвать свой взгляд; такая чёрная, страшная бездна отчаянья открылась ей вдруг в душе этой собаки.

Вспомнились вдруг СВОИ горе и боль, когда совсем молодым погиб её муж, а также она вспомнила СВОЮ бездну отчаянья и невыносимую тоску, в которую она надолго погрузилась тогда и если бы не годовалый сын, кто знает, смогла бы она с этим справится.

Молодая Верочка любила мужа до умопомрачения, он был всем в её жизни. И когда она его потеряла, то пережила эту потерю с большим трудом, а пережив, навсегда захлопнула свою душу, не позволяя себе любить кого-нибудь, даже сына. Она заботилась о нём и сделала всё, чтобы он стал образованным, самостоятельным человеком, но любить его в полной мере она себе не позволяла, второй такой потери она бы не пережила.

И вот сейчас увидев такую же тоску, которая убила когда-то давно её собственную душу, она зажмурила крепко до боли глаза, чтобы не видеть, не чувствовать, не знать, но было уже поздно.

– Нет, не хочу, не смей! – почти в голос закричала она, боясь снова хотя бы мимолётно соприкоснуться с этим снова. Сжав кулаки до такой степени, что ногти впились в ладони, зажмурив до боли глаза, она стала глубоко дышать: вдох-выдох, вдох-выдох, чтобы взять себя в руки и успокоиться.

Почувствовав себя немного лучше, она, наконец, осмелилась открыть глаза и увидела, что пёс исчез, его не было на площадке, он ушёл.

Вера Петровна трясущимися руками отпёрла замок и, захлопнув дверь, сползла по стене на пол, потому что дойти до стула у неё не было сил.

Немного успокоившись, она выпила двойную порцию снотворного и легла спать, надеясь на то, что утром проснётся и всё будет, как раньше – спокойно и размеренно.

Провалившись в тяжёлый, как смерть, сон, Вера Петровна проснулась утром с чудовищной головной болью. Голова трещала так, что казалась, она сейчас треснет, как перезревшая тыква.

Постанывая, она добрела до ванны и приняла контрастный душ, это немного помогло, но голова всё ещё болела. Сварив себе крепкий кофе, она присела за стол на своей крохотной кухне и, прихлёбывая маленькими глотками ароматный напиток, тупо ждала, когда уйдёт боль.

Кофе помог и, почувствовав себя значительно лучше, Вера Петровна, собравшись и приведя себя в порядок, подошла к входной двери. Немного помешкав, она задрожавшей вдруг рукой отодвинула крышечку с глазка и выглянула наружу: собаки не было. Облегчённо вздохнув, она вышла из квартиры, заперла дверь и чуть ли не бегом кинулась вниз по лестнице. Больше всего она сейчас боялась встречи с этим несчастным псом, а ,точнее, с его болью и тоской, которые открылись ей вчера.

Кое-как провела она сегодня пять уроков, чувствуя себя так, как будто её избили. На провокации своего постоянного оппонента Воробьёва, она сегодня не реагировала: не было ни сил, ни желания с ним спорить. Не встречая привычного отпора, он тоже как-то сник и притих. В классе сегодня царила гнетущая обстановка и источником этого была она.

Еле дождавшись звонка с последнего урока, Вера Петровна покинула стены родной школы, но домой не пошла. Доехав на метро до Крестовского острова, она долго бродила по аллеям тенистого парка. Устав и скинув туфли с отёкших от долгой ходьбы ног, прямо в своём строгом костюме она ещё долго сидела на газоне возле тихого канала, подстелив брошенную кем-то газету и наблюдая за стайкой утят, снующих по водной глади.

Проголодавшись, она зашла в кафе тут же в парке и заказала шашлык с зеленью и бокал красного вина. Давно она так не пировала. Потягивая не спеша терпкое вино, она наслаждалась свежим шашлыком, он оказался очень вкусным, мягким и ароматным. Побродив потом ещё по парку и чувствуя невероятную усталость, она была вынуждена всё же отправиться домой.

Подходя к дому, она увидела впереди Клаву, свою назойливую соседку. Убедившись, что та тоже направляется домой в один с ней подъезд, Вера Петровна ускорила шаг и вошла туда вместе с ней.

Клава, как обычно, начала безостановочно болтать, рассказывая какие-то свои важные новости. Вера Петровна, рассеянно кивала и с тревогой ожидала встречи с собакой. Вот они прошли один лестничный пролёт, другой, и вот сейчас за поворотом будет лежать он. Вера Петровна сделала глубокий вдох, последний шаг и… На площадке никого не было.

Она не смогла скрыть своего облегчения перед Клавой и, услышав её облегчённый вздох, та повернулась к ней лицом и пристально посмотрела в глаза.

– Вере Петровна, вы что? С вами всё в порядке? – с любопытством озабоченно спросила она.

– Всё нормально, Клава, всё хорошо.

Голос её немного подвёл, он дрогнул, и это окончательно убедило Клаву в том, что её железобетонная соседка тоже имеет вполне человеческие эмоции. Любопытство Клавы разгорелось ещё больше.

Видя, что Вера Петровна не собирается с ней откровенничать, Клава решила сама сделать пробный заход.

– Вы слышали, Вера Петровна? Собаку Кузнецова забрал сегодня его какой-то родственник и потащил с собой на похороны. Представляете? Припереть собаку на кладбище! Вообще, люди с головой не дружат! Так, этот пёс уходить оттуда не захотел. Тот его за поводок тянет, а он, стервец такой, вывернулся из ошейника и дал дёру. Тот гонялся за ним по кладбищу, гонялся, ну разве ж его поймаешь? Так, говорят, и уехал ни с чем.

– Оставил собаку на кладбище? – наверное, впервые за всё время знакомства с Клавой Вера Петровна поддержала разговор.

Клава воодушевилась. Остановившись и, чуть ли не прижимая Веру Петровну к стене своим раскормленным, потным телом, она с пылом затараторила:

– А что ему оставалось делать? Он его подзывает, а тот стоит, набычившись, и так исподлобья на него смотрит. Мужик только шаг к нему сделает, а тот и был таков. Главное, далеко не уходит, стервец, кружит рядом, а в руки не даётся. Часа полтора дядька за ним гонялся, колбаской его приманивал, а потом чертыхнулся, рукой махнул и ушёл. Тем более ждали его на поминки. Народу-то мало было, говорят. Не очень-то он общительный был, Кузнецов-то этот, прям как вы… – Клавка осеклась и замолкла.

– Ой, Верочка Петровна, простите мой дурной язык. Сама болтаю, иногда не знаю что.

Клава заискивающе заглядывала в глаза Вере Петровне, но та даже не заметила её неловкости.

У неё перед глазами стояла картина: съёжившийся белый пёс среди кладбищенских памятников с лютой тоской в глазах и почему-то, толстый, потный мужик, с куском колбасы в жирных пальцах, пытающийся соблазнить им пса. Картина была отвратительной и, честно говоря, Вера Петровна не смогла бы объяснить, почему этот добрый и отзывчивый, скорей всего человек, который хотел забрать эту осиротевшую собаку к себе домой, в её воображении предстал в таком отталкивающем виде. Он этого явно не заслуживал.

– Вера Петровна! Вера Петровна! – вернул её в действительность пронзительный Клавкин голос. – С вами всё хорошо?

– Да, да, не волнуйся, Клава, всё хорошо!

И Вера Петровна решительно направилась к своей двери.

– Ой, я так испугалась, вы так побледнели, и взгляд такой стал, какой-то странный!

              Клава, догнав её, опять попыталась заглянуть в лицо.

– Всё нормально, не волнуйся, просто голова немного закружилась. Пойду, прилягу.

Вера Петровна юркнула в свою квартиру и, уже почти закрыв дверь, вдруг резко её распахнула и крикнула в спину поднимающейся по лестнице Клаве, высунувшись в дверной проём чуть ли не наполовину:

– Клава, Клава!

Та обернулась и с молчаливым вопросом удивлённо смотрела на неё.

Вера Петровна смутилась и, помешкав, всё же спросила:

– А на каком кладбище Кузнецова похоронили?

– Да на нашем, на Красненьком, – с недоумением ответила Клава. – А вам зачем?

Но ответом ей был звук щёлкнувшего замка закрываемой двери.

Клава пожала плечами.

Спрятавшись, наконец, от назойливой соседки, Вера Петровна, не раздеваясь, буквально упала в кресло.

Её броня, которая защищала от боли столько лет, рухнула, и у неё не был сил этому сопротивляться. Снова перед глазами встала картина на кладбище: одинокая, страдающая собака и мужик с колбасой.

Воспоминания вдруг нахлынули, именно те, что уже давно были под строжайшим запретом, но плотина прорвалась, и остановить это она уже не могла. Она вспомнила, как после похорон своего мужа часами сидела на кладбище, не в силах оставить его там одного. Забыв обо всём, даже о своём маленьком сыне, она истуканом сидела возле свежей могилы, истекая слезами и отчаяньем. Её уводили, но она вновь упорно возвращалась. Сколько времени это продолжалось, она не могла  бы тогда сказать, потому что потеряла счёт времени. Её дорогого Васечки больше не было, а значит всё рухнуло и полетело в тартарары. Мир исчез и ничего не имело  значения без него, осталась только она и страшная боль.

И сейчас, вспоминая тот период жизни, она понимала эту несчастную, осиротевшую собаку. Понимала его боль и отчаяние, ведь в один день он потерял целый мир.

Она долго сидела в полной темноте и, в конце концов, не заметила, как заснула.

Проснувшись утром, она покрутила головой, пытаясь размять затёкшую шею. Поднявшись с кресла, пошла на кухню варить кофе.

Немного взбодрившись, она, было начала собираться на работу, но вдруг вспомнила, что сегодня выходной.

Это её совсем сейчас не обрадовало, перспектива весь день оставаться один на один со своими мыслями совсем не радовала.

Решив, что лучше всего будет занять себя физической работой, она решила сделать генеральную уборку.

Но, то ли потому что она себя плохо чувствовала, то ли ещё по какой причине, но дело не шло на лад: всё валилось из рук. Доставая посуду из серванта, она сразу умудрилась разбить две чашки из немецкого, ещё маминого сервиза. Потом она опрокинула таз с водой, стоявший на столе и, поскользнувшись, чуть не разбила голову.

«Нет, хватит с меня!» – решила она и, убрав за ею же учинённый разгром, начала собираться на улицу.

«Пойду, пройдусь, развеюсь», – объясняла она себе это решение.

Надо сказать, что погода в этот день, явно была не для прогулок. Небо было затянуто серыми тучами, моросил мелкий, питерский дождь.

Но Вера Петровна, невзирая на погоду, всё же отправилась на прогулку. Ноги сами несли её в сторону Красненького кладбища. Мелкий дождь всё моросил и моросил, и Вера Петровна, съёжившись под своим тонким плащом, не спеша, двигалась по дорожкам этой обители мёртвых.

Читая надписи на надгробиях и рассматривая лица, высеченные на камнях, она снова погрузилась в свои мрачные мысли. Ей вспомнились те дни, когда она несла бессменный пост возле свежей могилы мужа. Но сейчас, уносясь воспоминаниями в то страшное время, она, удивляясь этому, не чувствовала той режущей боли, как это было раньше.

Двигаясь по дорожкам, Вера Петровна дошла до новых участков, ведь она искала свежие захоронения. И вот, наконец, нашла.

Вытянув длинную морду, пёс лежал возле холмика с деревянным крестом и несколькими небольшими венками. Глаза его были закрыты, а всё тело сотрясалось мелкой дрожью. Ей показалось, что он стал ещё худее, чем был; рёбра выпирали из-под тонкой кожи и, пушистая и обильная шерсть, будучи мокрой, не могла скрыть эту худобу.

Веру Петровну захлестнула волна жалости и сострадания к его неизбывному горю. Её вечный, панический страх перед собаками куда-то пропал, и она седьмым чувством понимала, что этого пса ей бояться не стоит.

Присев на скамейку невдалеке и не смея его потревожить, она молча смотрела на собаку и ей очень хотелось как-то облегчить его горе. Она знала по собственному опыту, что помочь в этом нельзя, ведь горе можно только пережить, пройдя до конца этот тягостный, страшный путь. Поэтому она просто сидела невдалеке и молчала.

Пёс лежал не двигаясь. Можно было подумать, что он спит, но по еле заметному движению глаз под тонкими веками было видно, что это не так. Время от времени он тяжело, судорожно вздыхал, как это делают маленькие дети после обильного, длительного плача.

Вера Петровна встала и, подойдя к нему поближе, сказала:

– Эй, послушай!

Она не знала, что ему хочет сказать, но желание отвлечь и вытащить его из этого омута боли было непреодолимо.

Но пёс не хотел ничего слушать, не хотел принимать никакой помощи. Он напрягся, дрожь тела его усилилась, а глаза зажмурились ещё сильнее.

«Уйди, не мешай! Я никого не хочу видеть и слышать! Уходи!» – всем своим видом говорил он.

Она вернулась на скамейку и просидела рядом с ним до позднего вечера, пока совсем не стемнело.

На следующий день, который тоже был выходным, она опять пошла на кладбище, не отдавая себе отчёта, зачем она туда идёт. Это было не на уровне разума, она просто не могла иначе.

Уже почти подойдя к могиле Кузнецова, Вера Петровна услышала мужские возбуждённые голоса, потом крики, а потом и грозное, утробное рычание. Она прибавила шаг, потом побежала и застала такую картину.

Двое мужчин, вероятно, могильщиков, стояли с лопатами наперевес, а против них, оскалившись и взъерошив загривок, готовый к прыжку – пёс Кузнецова. Мужчины были разозлены и настроены решительно, но и пёс тоже не собирался отступать.

– Постойте, пожалуйста, постойте! – крикнула Вера Петровна и, спотыкаясь, подбежала к месту действия.

– Не лезьте, дамочка, а то и вам достанется! – сплюнув, сказал один из них, тот, что был меньше ростом.

– Не трогайте его! Здесь лежит его хозяин!

– Он уже третий день здесь ошивается, – опуская лопату, ответил второй, почти что миролюбиво. – Нам могилу надо рыть, а он не подпускает.

– Он горюет, у него больше никого нет, – Вера Петровна умоляюще смотрела на могильщиков.

Они опустили свои лопаты.

Пёс тоже умолк и занял свой пост рядом с могилой Кузнецова.

– Посмотрите на него, горюет он, а нам  то, что делать? – спросил высокий. – Уведите его отсюда, пусть горюет в другом месте, а нам работать надо! А не то… – он многозначительно сплюнул и нехорошо ухмыльнулся.

– Как же я его уведу? – растерялась Вера Петровна. – Я даже не знаю, как его зовут.

– А чего тогда лезешь? – сразу снова озлобился невысокий.

– Подождите, подождите, сейчас что-нибудь придумаю.

Вера Петровна лихорадочно пыталась сообразить, что же делать, но мысли скакали беспорядочно и ничего путного в голову не приходило.

Могильщики отошли немного и, закурив, присели на скамейку.

– Извините, у вас верёвки не найдётся? – обратилась к ним Вера Петровна.

– Верёвки? – ухмыльнулся маленький.

– Есть вроде, сейчас дамочка, – высокий, нагнувшись, выудил откуда-то из-под лавки небольшой рюкзачок и, порывшись, достал скрученную в моток верёвку.

– Пойдёт? – спросил он, протягивая моток ей.

– Не знаю, – совершенно искренне ответила Вера Петровна.

Взяв верёвку, она начала её разматывать и, завязав на одном конце петлю, сделала робкий шаг к собаке и остановилась. Что теперь делать она даже не представляла. Как надеть эту верёвку на пса, увести его отсюда, а главное, что с ним делать дальше? Эти вопросы крутились в голове, доводя её почти до паники.

«Спокойно, – сказала она сама себе, – не всё сразу, будем решать вопросы постепенно. Для начала надо его увести отсюда».

Ещё год назад ей даже в страшном сне не могло присниться, что она будет даже задумываться над такими вопросами. Что с ней сделал этот пёс?

Смешки могильщиков за спиной вернули её к реальности.

Решившись, она, сжимая в руках верёвку, двинулась по направлению к собаке. Имея постоянную привычку анализировать свои чувства, она с удивлением отметила про себя, что сейчас испытывает всё что угодно, но страха перед этой собакой не было.

Сделав несколько шагов, она опять остановилась. Пёс поднял голову и, к своему облегчению, она не увидела сейчас в его глазах той тоски, что плескалась в них при последней встрече. Сейчас он просто оценивал ситуацию, в его глазах она увидела осмысленность и настороженность. Это её приободрило. Могильщики за спиной с любопытством наблюдали за ними.

Она несмело улыбнулась псу и, преодолев последний метр, присела рядом. Пёс, не поворачивая головы, ждал, она чувствовала его напряжение, страх, но угрозы или злобы в нём не было.

– Послушай, – начала она, – я понимаю, как тебе сейчас плохо, я знаю, как тебе больно и страшно, я знаю, что ты совсем один. Я всё знаю, но тебе нельзя здесь больше оставаться, пойдём со мной, надо уходить.

Пёс, казалось, слушал и понимал. Он выслушал её сбивчивую речь, не шевельнувшись, и ей показалось, что напряжение между ними немного ослабло.

Когда она начала неловко одевать ему петлю на шею, он не сопротивлялся, Вера Петровна почувствовала себя уверенней.

– Вот и хорошо. Пойдём.

Она встала и, сделав шаг в сторону, остановилась, ожидая, что он тоже встанет, но он не двигался. Вера Петровна снова начала паниковать. Что ей делать, если он упрётся и не пойдёт за ней? Силой его тянуть или оставить здесь? Ни то ни другое её не устраивало.

– Пойдём. Ну, пойдём, я не обижу тебя.

В её голосе послышались слёзы. Пёс поднял голову и внимательно посмотрел Вере Петровне прямо в глаза. Боль, тоска, обречённость: вот что она увидела сейчас.

Её собственные глаза наполнились слезами, и новая волна сострадания накрыла с головой.

«Пойдём со мной, пожалуйста», – сказала она ему глазами.

«Хорошо», – помедлив, ответил он и встал.

Медленно, приноравливаясь друг к другу, они направились к выходу. Могильщики молча провожали их глазами, высокий предательски шмыгал носом.

Не спеша, как два старика, они добрались, наконец, до дома.

Пёс послушно шёл за Верой Петровной.

Идя рядом с собакой, Вера Петровна уже не спрашивала себя, что она будет делать с этим псом. После их бессловесного «разговора», после той общности душ, что она почувствовала не только сегодня, на кладбище, но и раньше в подъезде,  вопрос отпал сам собой.

Они шли ДОМОЙ.

Дойдя до дома и поднявшись по лестнице, Вера Петровна остановилась, чтобы достать ключи. Открыв дверь и сделав шаг в квартиру, она почувствовала, что верёвка в руке слегка натянулась. Оглянувшись, она увидела, что пёс остановился и явно не собирался идти дальше. Распахнув настежь дверь, Вера Петровна сказала:

– Теперь ты будешь жить здесь. Заходи.

Пёс упрямо стоял и явно был с ней несогласен.

– Ты не можешь жить на лестнице, тебе придётся зайти ко мне в дом.

Она ждала, но он не двигался.

Вера Петровна чувствовала растерянность. Она не умела обращаться с собаками и не знала, как заставить его зайти в квартиру. Не тянуть же его силком? Да и вряд ли бы она с ним справилась. Несмотря на свою худобу, пёс был явно сильнее.

– Хорошо, – сказала она. – Давай посидим здесь.

Она принесла стул из кухни и, поставив его на лестничной площадке возле своей двери, села. Пёс улёгся на пол.

Время шло. Иногда мимо проходили соседи и, удивлённо озираясь, здоровались и проходили мимо. Кое-кто улыбался и совсем не сочувственно. Вера Петровна начала нервничать, она чувствовала себя глупо и, хотя всегда гордилась тем, что ей нет дела до того, что о ней думают соседи, всё же понимала, что выглядит довольно нелепо со стороны и её это раздражало.

Но выхода из этой ситуации она пока не видела.

«Только Клавы мне сейчас не хватало», – подумала она и тут же, как бы отзываясь на её призыв, возникла Клава собственной персоной.

Поднимаясь по лестнице и увидев Веру Петровну, сидящую на стуле в подъезде, она, заблестев глазами, набрала побольше воздуха в грудь и затарахтела:

– Верочка Петровна, здравствуйте! А я подымаюсь, думала к вам зайти, а вы вот где. Как чувствуете себя? А то в прошлый раз вы что-то так побледнели, так побледнели!

Тут она заметила собаку.

– Гляньте-ка, пёс вернулся! Ждали его тут, можно подумать. Разлёгся как будто так и надо. Чего разлёгся? Шёл бы отседа, нечего тебе теперь тут делать, живодёр!

Собака даже ухом не повела, полностью игнорируя Клаву. Та укоризненно покачала головой и тут же переключилась на Веру Петровну.

– Ой, а что вы тут сидите-то? Ключ потеряли?

Увидев, что дверь в квартиру Веры Петровна чуть приоткрыта, она тут же выдвинула новую версию:

– Ждёте кого?

Вдруг она заметила в руках у Веры Петровны верёвку и, проследив глазами по длине, обнаружила, что другой конец обвязан вокруг шеи собаки.

– Тю, – она даже присвистнула от удивления,

– А чё это, вы его на верёвке держите?

Клава раскраснелась, глаза её возбуждённо блестели, взгляд метался с собаки на Веру Петровну, с Веры Петровны опять на собаку.

Пёс, потревоженный её резким, высоким голосом, поднял голову и внимательно посмотрел на Клаву. Создавалось впечатление, что он её не только слушает, но и понимает всё, что она говорит. В его взгляде, как Вере Петровне показалось, блеснуло высокомерие и, несмотря на то, что была расстроена болтовнёй Клавы, она про себя улыбнулась.

 «Да, мы с тобой одной крови», – промелькнуло у неё в голове.

Вероятно, сочтя, что Клава не стоит его внимания, пёс опять положил голову и прикрыл глаза. Весь его вид говорил, что ему абсолютно неинтересна Клава со всеми её разговорами.

«Завидую, что ты можешь себе это позволить», – подумала Вера Петровна.

Тем временем Клава не унималась. Почувствовав, что происходит что-то интересное, о чём можно будет поговорить с соседками, она загорелась идей всё разузнать ещё больше. Глаза её блестели, мелкие капельки пота выскочили на лбу, щёки покрылись румянцем: Клава взяла след и отступать не собиралась. Казалось, она сейчас выскочит из платья, так она была возбуждена. Не в силах больше сдерживаться, она засыпала Веру Петровну новыми вопросами:

– Вы его с кладбища, что ли, привели? А зачем? Что вы тут с ним сидите? Вы его себе, что ли, возьмёте?

– Клава! Ну что вы, в самом деле? Вам то что? – подала, в конце концов, голос Вера Петровна и вдруг её прорвало:

– Да, я его привела, с кладбища! Да, сижу с ним здесь, потому что в квартиру он заходить не хочет, а хочет лежать здесь, возле своей! И ни какой он не живодёр!

Голос Веры Петровны поднимался всё выше, она уже кричала и Клава, испуганно хлопая настежь открытыми глазами, даже отступила на шаг назад, Никогда прежде она не слышала, чтобы Вера Петровна повышала голос, всегда она была выдержана и спокойна, а тут…

Пёс, услышав крик Веры Петровны, вдруг резко вскочил на ноги и, сделав шаг, просунул нос в щель полуоткрытой двери её квартиры и затем протиснулся внутрь.

Вера Петровна осеклась и умолкла. Растерянно посмотрев на Клаву, она пробормотала:

– Извини, Клава, – и, подхватив стул, заскочила в квартиру вслед за собакой, захлопнув за собой дверь.

«Вот, зараза!» – Вера Петровна всё ещё не могла успокоиться.

Пёс постоял немного, опустив голову, а затем со вздохом опустился на пол и растянулся во весь свой немалый рост в её узеньком коридоре рядом со входной дверью.

Вера Петровна обошла его бочком, стараясь не наступить, и повесила плащ на вешалку.

– Ладно, лежи. Здесь можно.

Скинув туфли с усталых ног, Вера Петровна прошла на кухню и поставила чайник.

Заваривая чай, она подумала, что собаку нужно тоже чем-то покормить, ведь вряд ли он ел хоть что-то в эти дни. Но чем? Этот вопрос поставил её в тупик.

Открывхолодильник, Вера Петровна задумчиво стала изучать его содержимое. Изобилием это хранилище вряд ли могло похвастаться: половина селёдки с заветренными колечками лука, кусочек сливочного масла на щербатом блюдце, пара огурцов, полупустая баночка со сметаной и тарелка с остатками вчерашних блинов. Вот и все запасы, которые, урча, хранил большой белый холодильник.

– Мда, негусто. Что же тебе дать?

Вера Петровна и вправду была озадачена. Чем его кормить? У неё никогда не было собак, а этот ещё такой здоровый и ему, наверное, нужно много еды. Роясь внутри холодильника, она не могла понять, чтобы ему предложить. Отодвинув банку со сметаной, в глубине полки она вдруг увидела заветрившийся небольшой кусок докторской колбасы, завёрнутый в бумагу.

– Вот это, наверное, подойдёт.

Она вытащила колбасу и, взяв нож, отрезала маленький кусочек.

Подойдя к собаке, Вера Петровна предложила ему угощение.

Брезгливо, как ей показалось, обнюхав протянутую колбасу, пёс осторожно, передними зубами, прихватил угощение за краешек и деликатно потянул на себя. Не спеша, пережевав, проглотил и, вдруг подняв брови и наклонив голову набок, выжидательно посмотрел на женщину.

– Ишь ты, аристократ какой, – хмыкнула она и, отрезав следующий кусок, протянула ему.

И также деликатно взяв второй кусок, а затем и третий, и четвёртый, пёс, не спеша, проглотил всю колбасу.

– Ну, раз ты ешь, это уже хорошо! – обрадовалась Вера Петровна. – Завтра надо будет тебе чего-нибудь купить. А теперь давай спать. Ты, я так понимаю, будешь спать здесь?

Пёс положил голову на скрещённые лапы и закрыл глаза.

– Ясно, ну, спи здесь, бедолага, – со вздохом сказала Вера Петровна и пошла в ванную умываться.

Выйдя из ванны и, взглянув ещё раз на собаку, Вера Петровна расстелила диван и легла. Ноги гудели, но на душе, несмотря на такой суматошный и нервный день, было легко. Теперь она была не одна.

Утром, проснувшись от звонка будильника и собираясь на работу, Вера Петровна напряжённо думала, что же ей делать с псом. Оставить его одного на весь день в квартире почему-то было боязно. Выпустить на улицу? Тоже не вариант. И вдруг ей в голову пришла одна идея.

Положив в карман второй комплект ключей от квартиры, она выскочила на лестницу и, поднявшись на два этаж выше, остановилась в недоумении. На площадке было две квартиры. В которой из них живёт Клава? Подойдя к коричневой, оббитой драным кое-где дерматином, Вера Петровна приложила ухо к двери, там царила полная тишина. Зато за второй слышалось шлёпанье босых ног и женское то ли мычание, то ли пение. Набравшись смелости, Вера Петровна нажала на звонок, но он молчал, скорей всего был сломан.

«Точно, Клавина квартира», – усмехнулась про себя Вера Петровна.

Постучав деликатно пальцем в дверь, она прислушалась, но её явно не услышали. Она постучала погромче. Ещё громче. Ещё. Взглянув на часы и, понимая, что уже почти опаздывает на работу, она забарабанила кулаком в дверь со всей силы.

В квартире что-то загремело, послышалось мужское чертыханье, женский переливчатый смех и, щёлкнув, дверь распахнулась. На пороге стоял высокий, небритый мужчина в одних трусах. Его грудь, плечи, ноги и довольно округлый живот были покрыты густой чёрной порослью. Волосы на голове были взъерошены, и от него исходил явственный запах перегара.

Вера Петровна в испуге отшатнулась.

– Чего долбитесь с утра пораньше? Вам кого? – хриплым то ли со сна, то ли с похмелья голосом спросил мужчина.

– Извините, может я ошиблась квартирой, а Клава здесь живёт? – пролепетала Вера Петровна.

– Клавка, к тебе! – крикнул мужик и, почёсывая всей пятернёй волосы на груди, развернулся и скрылся за дверью с нарисованным писающим мальчиком.

Вера Петровна невольно скривилась.

В коридор выскочила Клава в своём халате с драконами такая же растрёпанная, как и её гость.

– Вера Петровна? Вы? – удивилась она. – Проходите.

– Нет, Клавочка, спасибо. Извини меня, пожалуйста, что я на тебя вчера накричала, нервы всё, нервы, – почти заискивающе рассыпалась в извинениях Вера Петровна.

– Да ладно, я уже забыла, – озадаченно проговорила Клава. – Бывает.

– Я хотела тебя попросить об одолжении, – Вера Петровна, чувствуя ужасную неловкость, была готова расплакаться.

– А что надо? – оживилась Клава и глаза её заблестели.

Тут из туалета, в сопровождении рёва спускаемой воды, вышел Клавин ухажёр и, громко рыгнув, всё так же почёсывая свою волосатую грудь, приостановился напротив двери и с угрюмым интересом уставился на Веру Петровну.

– Понимаешь… – Вера Петровна смутилась и осеклась.

– Петь, ну, чё встал, иди, щас я, – обернувшись к приятелю, замурлыкала Клава.

Мужчина глумливо усмехнулся и ушёл в комнату, но дверь за собой не закрыл.

Вера Петровна, запинаясь, продолжила:

– Мне на работу надо бежать.

Она, вытащив из кармана ключи, протянула их Клаве, но они, выскользнув из дрожавшей руки, с бряцаньем упали на пол. Клава сделала было инстинктивное движение, чтобы их поднять, но передумала.

Вера Петровна, почувствовав себя униженной от этого полужеста, наклонилась и сама подняла ключи. От неловкости она уже была готова разрыдаться.

Клава с недобрым удовлетворением, смотрела на неё.

– Клава, ты можешь присмотреть за собакой, пока я буду на работе? – собравшись с духом и разозлясь на саму себя, выговорила, наконец, Вера Петровна.

– Что? За собакой? За какой собакой? – посыпались вопросы.– А, за Кузнецовской? – то ли спросила, то ли сама себе ответила Клава.

– Она у вас, что ли, теперь будет жить?

– Клава, я сама пока ничего не знаю, пока она у меня.

Вера Петровна уже окончательно начала терять терпение:

– Так, ты присмотришь или нет? – почти крича, Вера Петровна решительно протянула Клаве ключи.

– Ну, хорошо, хорошо, не волнуйтесь. Присмотрю, – сжалилась, наконец, Клава, – а что надо делать-то?

– Ну, не знаю, загляните ко мне хотя бы разок, проверьте как он. А я к пяти приду.

Вера Петровна, обрадовавшись, что всё же Клава согласилась, уже спешила вниз по лестнице, спасаясь бегством.

– Не волнуйтесь, присмотрю, – крикнула ей вслед Клава и захлопнула дверь.

Вера Петровна, вернувшись домой, была готова сгореть от стыда. Она давно не чувствовала себя такой жалкой.

– Всё из-за тебя! Всё.., – в сердцах обратилась она к псу, который, не ведая, как ей пришлось ломать себя ради него, спокойно лежал в её прихожей.

Он поднял голову, и с такой неспешной величавостью повернул её к ней, что она, недоговорив, замолчала. Его взгляд, как ей показалось, осуждал её за такой взрыв эмоций.

«Это не собака, это то ли ангел, то ли дьявол», – её злость вдруг куда-то испарилась и, вздохнув, она накинула плащ и, выходя, сказала:

– Я пошла. Будь молодцом. Скоро приду. Жди.

Он проводил её взглядом.

Еле дождавшись конца рабочего дня и наскоро заскочив в магазин купить мясной обрези для собаки, она почти бегом поднялась по лестнице и, сражаясь с заевшим, как назло, замком, всё больше и больше паниковала, предчувствуя недоброе. Открыв, наконец, дверь, она убедилась в том, что уже, почему-то, знала: собаки в квартире не было.

Вера Петровна обошла всю квартиру, заглянула за все двери: собаки не было.

«Я так и знала, так и знала!» – повторяла она про себя раз за разом.

Потом, подойдя к зеркалу, поправила волосы и, одёрнув пиджак, твёрдой поступью поднялась к Клаве.

Приложив ухо к двери, она постучала. Ни малейшего шороха или звука, абсолютная тишина. Вера Петровна постучала громче, совсем разозлившись, она забарабанила в дверь уже обоими кулаками.

– Клава, открой немедленно! – потеряв полностью самообладание, закричала она.

Никакого отклика.

Щёлкнул замок соседней двери, оттуда выглянула тщедушная старушка, которую Клава частенько встречала сидящей у подъезда в обществе таких же бабушек.

– Что вы так кричите? – прошамкала она.– Нету Клавки, уехала со своим хахалем.

– Как уехала? Куда уехала? – Вера Петровна, обернулась и, увидев её искажённое гневом лицо, старушка чуть прикрыла свою дверь.

– Откуда я знаю куда. Вечно она мотыляется с хахалями своими. А вам, зачем она нужна? – осторожно поинтересовалась она.

– Я ей ключи оставила от квартиры, чтобы она за собакой присмотрела. А теперь, ни собаки, ни Клавки, ни ключей, – Вера Петровна, совсем растерялась.

– А у вас собака есть? Вот не знала.

Старушка, видя, что Вера Петровна сама готова заплакать и вроде как угрозы для неё не представляет, приоткрыла свою дверь пошире. Она с нескрываемым любопытством смотрела на Веру Петровну, ожидая ответа.

– Да, наверное, была… – Вера Петровна лихорадочно пыталась сообразить, что же делать. Где искать собаку, Клаву?

– Как это – «наверное»? – не поняла старушка.

– Неважно, уже неважно, – поглощённая своими мыслями, Вера Петровна, слабо махнув рукой, стала спускаться по лестнице.

Сев в кресло, она постаралась успокоиться и привести в порядок мысли. Она решила сейчас не думать о причинах Клавиного поступка, сейчас было важнее понять, где может быть собака.

Первое что ей пришло в голову: это поехать на кладбище, может пёс, сбежав, опять вернулся к своему хозяину.

Вера Петровна выскочила из квартиры и поспешила на кладбище.

Дойдя до могилы Кузнецова, она убедилась, что пса там нет. Это её не удивило, она откуда-то знала, что его здесь и не будет.

На выходе с кладбища располагалась здание администрации, зайдя туда, Вера Петровна, застала там высокого могильщика, который на вопрос, видел ли он сегодня собаку ответил, что та здесь не появлялась. Вера Петровна записала ему свой телефон и слёзно попросила позвонить, если пёс появится. Высокий обещал.

Вернувшись домой около девяти часов вечера, Вера Петровна просидела в кресле до глубокой ночи. Она снова переживала своё унижение перед Клавой и горло перехватывало от обиды, когда она думала о том, как та бессердечно с ней поступила. Всплыла в памяти и гнусная ухмылка её хахаля. Вспомнила она, как глупо себя чувствовала, сидя в подъезде с верёвкой в руках и как прятали усмешку проходящие мимо соседи.

А могильщик? С какой жалостью он на неё сегодня смотрел! Да, кто он такой? Необразованный мужлан!

А старушка? Этот божий одуванчик, в её глазах сегодня тоже мелькнуло жалостное выражение.

Боже, какой стыд! Какой жалкой и уязвимой она стала и, даже хуже: она теперь всеобщее посмешище. Все эти люди, которые по уровню на порядок ниже неё, сейчас свысока посмеиваются над ней и, наверное, считают её ничтожной или даже глупой. Во всём виноват этот пёс! Зачем он ей нужен? Пропал и хорошо. Она не будет о нём больше думать.

Она должна подумать о себе.

Надо взять себя в руки.

Всё, с неё хватит!

С такими мыслями она и заснула.

Утром, услышав робкий звонок, Вера Петровна, сделав непроницаемое, строгое лицо, открыла дверь и увидела на пороге старушку, соседку Клавы.

Улыбка, которая начала было проявляться на чисто вымытом, морщинистом личике пожилой женщины, застыла уродливой, испуганной маской после того, как она взглянула в суровое лицо Веры Петровны.

– Простите, я вчера совсем забыла вам ключи отдать. Клавка же перед отъездом занесла, попросила вам передать, – протянула она несмело брякнувшую связку.

Удивившись и обрадовавшись тому, что ключи от квартиры к ней вернулись, Вера Петровна ни одним мускулом этого не показала, её лицо оставалось таким же холодным и подчёркнуто вежливым.

– Благодарю, – сухо ответила она. – До свидания.

Взяв ключи, она стала закрывать дверь, давая понять, что разговор окончен.

– Э, я хотела… – начала было говорить старушка, но дверь уже закрылась перед её носом.

– Мда, бедолага, – зашамкала пожилая женщина и, покачав жалостливо головой в беленьком платочке, осторожно стала спускаться по лестнице.

Сегодня на уроке Вера Петровна никому не давала спуску. Особенно досталось Воробьёву, она сегодня совсем не была настроена прощать его выходки. Когда он начал спорить по поводу того, что доказанная им теорема верна, хотя к решению он пришёл другим путём, она влепила ему двойку и, сама, почему-то, расстроившись, быстро вышла из класса, благо прозвенел звонок.

Подходя к подъезду, она поймала себя на том, что озирается в поисках пса. Одёрнув себя, глядя только строго вперёд, она твёрдой поступью промаршировала по лестнице к своей квартире. Закрыв дверь на два оборота, первое, что она сделала – это плотно задвинула шторы, решив ни под каким видом не выглядывать в окно и в дверной глазок тоже.

Всё, один раз она допустила глупость, дала волю своим чувствам и вот что из этого получилось – один стыд и унижение. Хватит с неё, пора браться за ум.

А пса не было ни в окрестностях дома, ни в подъезде, пёс пропал.

Прошла неделя, а он не появлялся. Вера Петровна старательно боролась с любыми попытками сознания задаться вопросом: а где же всё-таки собака? Она старалась занять себя по максимуму, что бы ни оставалось ни времени, ни сил предаваться «пустым» мыслям. Записалась на семинар, от которого отбивалась уже года два и сейчас всё своё свободное время усиленно готовилась, ложась спать уже тогда, когда глаза резало от усталости. Только положив голову на подушку, она тут же проваливалась в тяжёлый сон. Утром, вскочив по звонку будильника, бежала на работу, с работы – домой, за книги, за свою статью.

Вернулась Клава, они с ней как-то столкнулись на лестнице. Увидев её, Вера Петровна почувствовала болезненный укол обиды, но тут же, обуздав свои эмоции и сделав неприступное лицо, прошла было мимо, но Клава её окликнула:

– Вера Петровна! – голос звучал неуверенно и слабо.

Вера Петровна, приостановилась было на секунду, но, вздёрнув подбородок, двинулась дальше.

– Вера Петровна, как собака? – Клавин голос догнал её уже за поворотом.

Ей показалось, что её ударили в спину.

Она остановилась как вкопанная, потом развернувшись, как солдат строго на сто восемьдесят градусов, чуть ли не чеканя шаг, спустилась на несколько ступеней ниже и, сощурив серые глаза, зашипела:

– Это ты меня спрашиваешь, как собака? Ты! – её опять обуяли эмоции, она готова была порвать Клаву на маленькие кусочки. Все её разумные доводы по поводу спокойствия и выдержанности сейчас не работали, она была просто в ярости от наглости этой распущенной, лживой мерзавки. Перед глазами сейчас насмешливый, издевательский взгляд Клавы, когда она поднимала упавшие на пол ключи.

Клава смотрела на неё снизу вверх, как испуганный цыплёнок на коршуна. Губы у неё тряслись, она напоминала испуганного ребёнка.

Вера Петровна вдруг обмякла, её злость куда-то испарилась. Поникнув плечами, она хотела развернуться, чтобы уйти, но Клава схватила её за рукав.

– Вера Петровна, простите меня, я не виновата. Петька вывел его на улицу, ну, чтобы он сделал свои дела, а он удрал от него. Он его звал, звал, а тот убёг. Ну, я подумала, ничего страшного, побегает и вернётся. Нам ехать надо было, я ключи Васильевне отдала, она ведь вернула? Я ничего у вас не трогала, правда, правда. А вы на кладбище ходили? Может он опять там прохлаждается?

Вера Петровна, выслушав её, отцепила Клавины пальцы от своего плаща и молча стала подниматься по лестнице.

Раздевшись, Вера Петровна сразу села за стол и не без усилий, но всё, же включилась в работу над корректурой своей статьи.

Только она смогла включиться и сосредоточиться, как её отвлёк короткий, резкий звонок в дверь.

«Боже, ну кто там ещё!» – с раздражением подумала она.

Заглянув в глазок, она увидела, что на площадке стоит незнакомая женщина.

Открыв дверь, она с молчаливым вопросом посмотрела той в глаза.

– Здравствуйте, вы Вера Петровна? – спросила довольно приятным голосом незнакомка. Она была среднего возраста, плотная, с короткой стрижкой и с ясными, ярко-синими глазами.

– Да, слушаю вас, – Вера Петровна была рада, что это не Клава или кто-нибудь из соседей.

– Вы позволите? Я на минутку, – женщина, улыбнувшись, показала глазами вглубь квартиры. – Неудобно на лестнице разговаривать.

– Да, извините, конечно, заходите, – Вера Петровна распахнула дверь шире, пропуская гостью в квартиру, – Проходите в комнату.

Женщина, присев на кресло, с улыбкой посмотрела на Веру Петровну. Та не могла не признать, что улыбка была очень милой.

– Я вас слушаю, – повторила она.

– Меня зовут Анна, Анна Андреева.

Вера Петровна кивнула, как бы говоря: «Очень приятно и что дальше?»

– Я к вам вот по какому вопросу. Напротив вас жил Олег Кузнецов.

Услышав фамилию соседа, Вера Петровна внутренне напряглась и сразу же эта женщина показалась ей не такой уж и симпатичной.

– Да, конечно, знаю, – послышался сухой ответ.

Вера Петровна молчала и ждала, что ещё скажет эта женщина.

– Ну вот, такая ужасная трагедия! Кто бы мог подумать, такой был хороший человек! – женщина смотрела на Веру Петровну, явно ожидая, что та выразит своё согласие.

Но Вера Петровна, поджав губы, молчала.

– Хм, ну, я собственно к вам пришла по поводу его собаки, Берендея. Мне сказали, что вы… Ну, как бы это сказать, опекали его, что ли…

Женщина пытливо заглянула в глаза Вере Петровне, но та была непроницаема.

– Опекала? Странно.

Вера Петровна начинала раздражаться: «Опять этот пёс!»

– Я не понимаю, что вы от меня хотите, – в её голосе послышался металл.

– Хорошо, объясню, – синеглазая поёрзала на кресле и продолжила.

– Берендей – мой щенок! – с горделивой улыбкой произнесла она и так посмотрела на Веру Петровну, как будто ожидала, что та сейчас захлопает в ладоши от такого радостного известия.

Вера Петровна не поняла, что она имела в виду. Вероятно, по выражению её лица синеглазая догадалась об этом и, залившись тихим, переливчатым смехом, продолжила:

– Щенок от моей суки. Лучший щенок в помёте! Чемпион России, и, между прочим, – она опять горделиво улыбнулась, – у него полевой диплом первой степени, да, да. Это сейчас такая редкость! Теперь понимаете? – спросила она с улыбкой, всё ещё смеясь глазами.

Вера Петровна всё равно не понимала, почему она должна радоваться этой новости.

Женщина, потускнев вдруг глазами, откашлялась и продолжила:

– Ладно, давайте по сути объясню.

Тон её изменился, стал суше и в голосе послышались деловые нотки:

– Я только вчера узнала, что случилось с Олегом, в отъезде была. Я знаю, что Олег жил один, вот я и приехала, чтобы узнать, что с Берендеем, хотела его забрать. Стала расспрашивать соседей, они мне и сказали, что Рюша вроде жил у вас, а потом куда-то пропал.

«Рюша? – Вера Петровна была поражена, – Рюша, ну, кто бы мог подумать!» – она была крайне удивлена такой детской, несерьёзной кличкой этого величественного красавца.

– Вы меня слышите? – женщина привстала с кресла.

– Да, да, теперь поняла. Я не могу сказать, что он прямо «жил» у меня, он был-то у меня всего одну ночь. А потом убежал и больше я его не видела.

Вера Петровна проговорила это всё быстро, глядя на свои колени. Ей хотелось, чтобы эта жизнерадостная женщина побыстрей оставила её в покое.

– Больше я ничего не знаю, – добавила она уже более твёрдым голосом, вставая и, тем самым давая понять, что аудиенция закончена.

Синеглазая женщина тут же поднялась с кресла. Если бы Вера Петровна взглянула сейчас ей в глаза, то увидела, что сейчас они потемнели и даже как будто потухли, взгляд их был печален.

– Хорошо, поняла, ухожу, – синеглазая направилась к выходу, но вдруг приостановилась и полезла в свою сумку. Выудив оттуда маленький блокнотик и ручку, она быстро записала номер телефона и протянула Вере Петровне.

– Очень вас прошу, если Рюша объявится – позвоните мне. Я очень за него волнуюсь.

– До свиданья! – уже выходя, сказала она и почти бегом стала спускаться по лестнице. Рыжие завитки её короткой причёски весело прыгали, переливаясь золотом на солнце.

Вера Петровна бесшумно прикрыла дверь.

На душе у неё было пусто, она не чувствовала ни злости, ни радости, а только смертельную усталость.

«Господи, как вы все мне надоели, оставьте меня, наконец, в покое!»

А в это время Берендей работал. Работа его заключалась в том, чтобы вместе с Собачником и ещё двумя грязными, неухоженными псами сидеть на перроне пригородной станции, вызывать жалость и тем самым, зарабатывать себе право на жизнь.

Если бы Вера Петровна увидела его сейчас, то скорей всего и не узнала. Он ещё больше похудел, хребет и рёбра отчётливо проступали через тонкую кожу. Когда-то длинная, струящаяся псовина, грубо обкромсанная тупыми ножницами, стала серой и грязной и торчала уродливыми клочьями. Одно ухо было порвано и покрыто отвратительной коростой. Вид его был ужасен.

* * *

Когда Клава закрыла дверь за Верой Петровной, взгляд её чуть заплывших серых глаз был задумчив и плутоват.

– Петька! А, Петька! – Клава ринулась в комнату. – Во, дела! Верка-то совсем на этом псе помешалась! Кто бы мог подумать!

– А тебе-то что? – сграбастав её в охапку, Петька повалил смеющуюся Клавку на кровать.

– Нет, хватит, давай собираться. Мы же обещали Ксюхе, что к двенадцати подъедем, а уже время-то сколько. Мне собраться надо, причепуриться, ехать нам с тобой ещё часа полтора, вот ещё пса вывести надо.

Клавка, вырвавшись, начала метаться по комнате, подбирая разбросанные вещи.

– Петь, может сходишь с ним, а я пока быстренько в душ? – она пощекотала его под жирным подбородком:

– Ну, Петь!

Пётр потянулся и сел на кровать.

– Ладно, пойду пивка глотну, давай ключи.

Он встал и накинул рубашку и, заглянув в зеркало, пригладил пятернёй взлохмаченные волосы.

– Давай ключи-то, егоза.

Клавка подскочила к нему, сунула в руку ключи, чмокнула в щёку и, развернув за плечи, тихонько подтолкнула к двери.

– Квартира-то, какая?

– Пятая! – крикнула она и закрыла за ним дверь.

Пётр спустился по лестнице и, подойдя к пятой квартире, прислушался. Там царила полная тишина. Повозившись немного с заедающим замком он, наконец, справился и приоткрыл дверь. Она во что-то упёрлась и дальше не открывалась. Просунув голову в щель, Пётр увидел, что шире открыть дверь мешает собака, лежащая на полу.

– Эй, братан, ну-ка встань! – миролюбиво сказал Пётр. Голова у него начинала потихоньку трещать, вчера он явно перебрал.

Пёс поднял голову, но не встал.

Посильней нажав на дверь, Пётр заставил всё же собаку подняться. Зайдя в тёмный коридор, он осторожно прикрыл дверь.

– Здорово, паря, – обратился он к собаке. Тот, не обращая на него внимания, снова улёгся на полу.

– Гулять щас пойдём, погоди немного.  – Пётр, сделав пару шагов, заглянул в комнату.

Зашёл, огляделся. Подошёл к письменному столу, выдвинул ящик, закрыл. Большой платяной шкаф привлёк его внимание, он распахнул дверцы, оценивающе посмотрел на висящую одежду, подвигал туда-сюда вешалки, хмыкнул и закрыл дверцы.

Удовлетворив своё любопытство и не найдя ничего интересного, чем можно было бы поживиться, он вышел в коридор и, взяв конец верёвки, несильно дёрнул лежащего пса:

– Ну, пошли, что ли, страдалец.

Тот не двигался, Пётр дёрнул сильнее:

– Пойдём, говорю!

Собака нехотя поднялась, и они вышли во двор, прошли через арку и вышли на улицу.

Дойдя до ларька, Пётр остановился и, взяв две банки пива, сел на ближайшую скамейку. Открыв банку, он залпом выпил первую и сразу же открыл вторую. Теперь уже не спеша, он прихлёбывал пиво, разглядывая проходивших мимо него женщин. Головная боль вроде бы понемногу начала проходить.

– Петька, здорово, братан!

Высокий, накачанный мужчина, в узких джинсах подсел к нему на скамейку.

– Оба, Вован, здорово! – Петька обрадовался, встретив старого дружка.

– Как дела, брат? – Вован щурился и без того узкими глазами, его тонкие губы растянулись, обнажая жёлтые прокуренные зубы.

– Да, ничего, нормалёк, а ты как? Давно тебя не видел, где пропадал?

– Да так, в местах не столь отдалённых, – Вован нехорошо улыбнулся и сплюнул прямо Петру под ноги.

– Ах да, я что-то слышал, – протянул Пётр.

Он хотел ещё что-то спросить, но Вован его перебил:

– А я вижу, ты остепенился, женился, поди, детей наплодил! – он хлопнул Петра по коленке и опять растянул тонкие губы в подобии улыбки.

– Я-то? Да, брось! – заржал Пётр. – Чего это я себя ограничивать буду. Прибился вот сейчас к одной, баба вроде неплохая, а надоест – другую найду. Вон их сколько ходит-то.

Пётр опять заржал.

– Ясно, а то я гляжу – собака у тебя. Чин-чинарем сидишь, со своей собакой, – Вован ухмыльнулся.

– Да, это баба попросила прогуляться. Да и собака-то не её, соседская.

– Интересный пёс. Тощий-то чего такой?

– А, хрен его знает. Говорят, порода такая – борзыя. Оборзевший пёс, точно, – Пётр опять развеселился.

– Соседская, говоришь? Интересно… – Вован пожевал губами, глаза его ещё больше прищурились. – Слушай, брат, продай его мне, а? – не снимая улыбки с лица, он сверлил Петра острым, как нож взглядом.

– Чего это вдруг? Тебе-то он зачем? – удивился Пётр. Перевернув пивную банку, он вылил остатки пива в рот, сжал её со скрежетом в кулаке и выбросил в стоявшую рядом урну.

– А, понравился! – Вован подмигнул и, сплюнув, опять изобразил на своём лице кривую улыбку.

Пётр ухмыльнулся;

– Скажешь тоже понравился! Чего же я не помню, что ли, как ты кошек казнил?

– Тю, вспомнил! Это когда было-то? В детстве, а теперь-то я добрый стал, – Вован опять хмыкнул. – Давай, чё ты. Скажешь бабе своей, что сбежал пёс. С какой тебя спрос? Ночью всё простит, а? – Вован подмигнул Петру, и тот глумливо заржал.

– А сколько дашь?

– Тыщу.

– Ты чё, смеёшься? – Пётр, сделал вид, что хочет встать и уйти.

– Ладно, две. Две тысячи и не рубля больше, – Вован схватил его за рукав и, потянув, заставил снова сесть.

– Ладно, давай две с полтиной и по рукам, – Пётр протянул ладонь.

– Ладно, по рукам, – Вован полез в задний карман джинсов и, достав толстую пачку грязных, мятых десятирублёвок, стал отсчитывать оговорённую сумму.

– Ты чё их, на паперти собирал? – опять заржал Пётр.

– Типа того, – промычал, поморщившись, Вован, – Не мешай, собьюсь.

Отсчитав две с половиной тысячи, он протянул их Петру, а другой рукой взялся за верёвку.

Пётр почему-то медлил, сомневаясь, и верёвку из рук не выпускал.

– Ну, чё ты? Уговор был-был, бери деньги и вали, – Вован уже не улыбался, и взгляд его узких глаз резал собеседника, как бритва.

Пётр, вдруг почему-то струхнул и выпустил верёвку из рук; сунув торопливо деньги в карман, он поднялся со скамейки.

– Ладно, братан, бывай!

Пожав друг другу руки, они разошлись. Пётр отправился к Клавке, на ходу придумывая достоверную историю, а Вован, посвистывая, двинулся в сторону вокзала, за ним на верёвке плёлся пёс.

Сев на электричку, через час Вован, ведя за собой Берендея, вышел на станции, и, пройдя по краю посёлка, зашёл в заброшенный старый хлев.

Навстречу ему выскочил тщедушный, чумазый парнишка лет десяти.

– Привет, Костян, ты, что ли, сегодня дежурный? – Вован походя, сбил с его головы, замызганную, с полуоторванным козырьком кепку и с размаху сел на старый развалюху-диван, вероятно, добытый с ближайшей свалки. Для улучшения внешнего вида он был прикрыт не менее грязной мешковиной.

– Дай-ка воды, быстро.

Парнишка тут же подскочил со щербатой кружкой, наполненной до краёв водой, и протянул её Вовану. Тот выбил ногой протянутую кружку у него из рук. Кружка, упав, разбилась, вода, расплескавшись, облила мальчика с головы до ног.

– Так, с тебя сто рублей, пацан, запиши. Ты какую воду Хозяину подаёшь, урод?

Мальчишка, всхлипывая, достал откуда-то полулитровую бутылку минеральной воды и протянул Вовану.

Тот, вскрыв бутылку, опрокинул её в себя и швырнул пустую на пол.

– Чё за мусор, шкет? – заорал он, – а ну, убрал!

Мальчишка кинулся к бутылке, споткнулся, тут же вскочил, подхватил её и положил в коробку, где уже лежало с десяток таких же пустых бутылок.

– Так, Собачник вернулся? – закуривая, спросил мальчишку Вован.

– Не знаю, Хозяин.

Мальчишка потупился и стоял, переминаясь с ноги на ногу.

– Что значит, не знаешь? Ты дежурный! Значит, должен знать.

Вован демонстративно сплюнул на грязный пол и выжидательно посмотрел на мальчика, тот тут же кинулся в угол и, достав старую ветошь, начал оттирать пол от плевка.

Вован удовлетворённо хмыкнул.

– Ну? Я не понял, так вернулся Собачник или нет?

– Я не видел его, Хозяин, Честное слово, не видел, – мальчишка чуть не плакал.

– Опять покрываешь старика? – зло сощурившись, спросил Вован, – Ладно, не боись, я сегодня добрый.

– Собачник, выходи! – заорал он во всю глотку, – Костян тебя заложил.

Подмигнув мальчишке, Вован довольно развалился на застонавшем диване.

Из дальнего тёмного угла выполз, кряхтя, чумазый старик в лохмотьях.

– Опа! Вот и Собачник! А ты говорил – не знаю, не знаю. Подь сюда, щенок.

Вован сел и дал крепкую затрещину подошедшему мальчику. У того выступили слёзы на глазах.

– Ну что, Собачник, отпуск себе устроил? Почему не на работе?

Вован прищурившись, с отвращением смотрел на старика.

– Приболел я, Хозяин, сердце прихватило, – заныл старый нищий, голова его тряслась, а из красных опухших глаз текли слёзы.

– Не можешь работать – убирайся! Я тебя не держу! Толку от тебя всё равно мало стало.

Старик, задрожав всем телом, бухнулся на колени и, хватая Вована за ноги, запричитал:

– Не гони, Христом богом прошу, куда я пойду! – старик, сотрясаясь в слезах, ползал на коленях перед Вованом.

Тот, брезгливо оттолкнув его ногой, рявкнул:

– Заткнись, старая падла, хватит ныть. Я забочусь о вас всех, а вы неблагодарные лентяи, всё б дрыхнуть да жрать! Вот посмотри, кого я тебе привёл! – и, дёрнув верёвку, он заставил подняться Берендея.

Мальчишка, восхищённо глядя на собаку, застыл, открыв рот.

– Борзая? Где вы её взяли, Хозяин? – старик, подслеповато прищурившись, разглядывал собаку.

– Всё для тебя стараюсь, дармоед старый! – Вован, довольно прищёлкнул языком, оглядывал собаку.

– Это ж породистая собака, хозяйская, куда я с ней пойду, меня ж менты загребут, видно же, что ворованная, – запричитал старик.

– Не ворованная, дурак, а купленная. Целых десять кусков за неё отдал. Костян, запиши на счёт Собачника.

Костян, сочувственно зыркнув на старика, достал замусоленную тетрадку и огрызком карандаша что-то в ней написал.

Старик опять затрясся:

– Хозяин, пощади, я же таких денег ввек не заработаю.

– Будешь стараться – заработаешь.

Вован отвернулся от старика и оценивающе стал разглядывать Берендея.

– Да, старый, тут ты прав, слишком по-домашнему выглядит эта псина.

Он прищурился и, сплюнув в сторону Берендея, скомандовал:

– Костян, быстро тащи ножницы.

Взяв ножницы из рук мальчика, Вован начал выстригать Берендею псовину, нарочито неровно, вырывая шерсть клочьями. Иногда он отходил в сторону и, оценив со стороны свою работу, как художник, выстригал то там клок, то там. Наконец, он остался доволен видом собаки.

– Ну, посмотри, какой красавец, – сказал он Собачнику, любуясь полученным результатом.

– Осталось его в грязи извалять – и готово. Хорош работник! Костян, давай займись. Устал я, посплю малёк. А ты Собачник, завтра берёшь его к своим шавкам и вперёд! И без трёх кусков не возвращайся.

Так началась рабочая жизнь Берендея.

Каждый день, невзирая на погоду, старик, кряхтя и охая, поднимался со своего вонючего ложа и плёлся на станцию, таща с собой на верёвках Берендея и ещё двух собак. В отличие от него, собаки были беспородные и так же стары, как их хозяин.

Придя на станцию, старик садился всегда на одно и то же место и, поставив жестяную банку для мелочи, принимался за работу. Его работа заключалась в том, чтобы жалостливо клянчить деньги у прохожих на прокорм себя и своих «бедных» собачек. Время от времени старик доставал собранные деньги, пересчитывал трясущимися руками и иногда, сложив несколько бумажек, мелко-мелко их скручивал и прятал в лохмотьях, но чаще, вернувшись к Хозяину, он отдавал все деньги ему.

Хозяин редко бывал доволен их заработками. Если он был в хорошем расположении духа, то просто обзывал их «дармоедами» и прогонял с глаз долой, но когда он был в плохом настроении, то старику доставались оплеухи, а двум старым собакам пинки. Берендея он с некоторых пор не трогал, после того как тот, получив удар в бок, кинулся на него, ощерив пасть. Вован выхватил тогда из кармана свою финку и если бы не резвость Берендея, закончилась бы уже тогда его история. После этого случая Вован обходил его стороной, а у Берендея на вечную память осталось порванное ухо.

Берендей ещё больше похудел, так как кормился, в основном, на помойках и свалках. Собачник с ним совсем не общался, другие нищие вообще не обращали внимания. Вован тоже злобно косился и только мальчик иногда, улучив момент, присаживался рядом и гладил его, нашёптывая что-то на ухо. Можно сказать, что они подружились. Вован не поощрял их дружбы и, если он заставал мальчика рядом с собакой, тому доставались увесистые оплеухи и затрещины.

Так прошло три месяца. Наступил ноябрь и всё чаще и чаще, им приходилось брести на работу и обратно под холодным проливным дождём.

Старик явно слабел, его донимал изматывающий кашель. С каждым днём ему всё трудней и трудней было подняться. Вован следил за своими работниками и если старик утром не мог встать, пинками поднимал и выгонял его на улицу.

И вот однажды, сев на своё обычное место на станции, старик, просидев полдня на холодной, продуваемой ветрами платформе,, вдруг захрипел и завалился набок. Так он лежал до позднего вечера, пока продавщица из ларька напротив, всё же забеспокоившись его столь длительной неподвижностью, не вызвала скорую помощь. Приехавший врач, только взглянув на старика, сразу вернулся в машину и, вызвав труповозку, уехал. Бригада, приехавшая часа через три, засунула старика в чёрный пластиковый мешок и увезла. Собаки остались одни, привязанные к ограде на пустынной пригородной станции.

Утром прибежал Костян. Догадавшись, что случилось, глотая слёзы, он отвязал Берендея, обнял его за шею и шепнул:

– Беги домой, беги, – оттолкнув его от себя, он взял других собак и пошёл к хлеву.

Берендей смотрел ему вслед, и хотел было двинуться за ним, но мальчик, оглянувшись, поднял камень и, кинув его рядом с собакой, крикнул:

– Не ходи за мной, беги отсюда, беги домой!

Берендей остался на перроне один.

В течение этих трёх месяцев жизнь Веры Петровны потихоньку вошла в прежнюю колею. Поездка на семинар оказалась очень удачной. Её выступление было воспринято очень хорошо и статью напечатали в годовом педагогическом альманахе.

На работе тоже дела шли прекрасно; Воробьёва родители перевели в физико-математическую школу, и теперь на уроках Вере Петровне никто не досаждал.

История с собакой почти забылась и лишь иногда, выходя из своей квартире, перед глазами Веры Петровны вдруг вставал образ Берендея, лежащего возле соседской двери. Он поднимал голову и, как казалось, с укоризной смотрел на неё. Она прогоняла это видение и, с течением времени оно возвращалось к ней всё реже и реже. Жизнь потихоньку налаживалась.

Пару раз к ней наведывалась синеглазая женщина с вопросом: нет ли новостей о Берендее. Сказать ей Вере Петровне было нечего, и когда та пришла в третий раз, она, увидев её заблаговременно из окна, не стала открывать дверь. Затаившись в своей квартире, она ждала, когда та уйдёт.

Клава, слава богу, теперь оставила её в покое. Поначалу она, с присущей ей непосредственностью пыталась то и дело заговаривать с Верой Петровной, встречаясь на лестнице, но та только сухо здоровалась и, не слушая, проходила мимо. В конце концов, Клава оставила свои попытки наладить отношения, и теперь они только здоровались, заходить к Вере Петровне Клава больше уже не решалась.

И вот однажды вечером резкий звонок в дверь подкинул Веру Петровну с кресла, на котором она, уютно устроившись с ногами и накрывшись пушистым пледом, сидела и читала своё любимое «Воскресенье» Толстого.

«Господи, что там случилось!» – давно уже никто не нажимал её звонок, и тяжёлое предчувствие закралось в душу Вере Петровне.

Приоткрыв дверь, она увидела Клаву. Не обращая внимания на подчёркнуто отчуждённое лицо Веры Петровны, Клава, радостно блестя глазами, выпалила:

– Вера Петровна! Пёс вернулся! – она смотрела на неё с таким радостным возбуждением и, вероятно, ждала, что та, услышав такое известие, сейчас же подорвётся и помчится сломя голову вместе с ней к собаке или хотя бы засыплет её разными вопросами, улыбнётся, обрадуется, наконец. Клавке очень хотелось стереть с лица Веры Петровны маску отчуждения и просто порадовать её.

Но Вера Петровна, дрогнув было, тут же взяла себя в руки;

– Спасибо, Клава. Я позвоню его хозяйке, – и стала закрывать дверь.

– Какой хозяйке? Вера Петровна! – Клава чуть не расплакалась от обиды, но дверь уже закрылась перед её носом.

«Змеюка поганая, стерва, сволочь!» – ругалась про себя Клава, поднимаясь по лестнице. Она еле сдерживала слёзы от обиды, ведь она так хотела порадовать свою соседку, всего-то на всего. Она чувствовала себя виноватой после пропажи собаки и ей так хотелось искупить свою вину.

Закрыв перед носом Клавы дверь, Вера Петровна, почувствовав, что сердце её неистово заколотилось, присела, чтобы успокоиться.

«Опять этот пёс, опять этот пёс!» – в панике метались её мысли. Стоило ей только услышать про него, как так долго и тщательно выстроенная ею спасительная стена, снова готова была рухнуть.

«Что же делать? Господи, что же делать?»

Подойдя к глазку и заглянув на лестничную площадку, Вера Петровна никого там не увидела.

Тогда она подошла к окну и, выглянув из-за шторы, увидела его напротив своего окна. Он лежал, свернувшись, на мокром, раскисшем газоне и, казалось, дремал. И, как будто почувствовав её взгляд, поднял голову и посмотрел, как ей показалось, прямо в глаза.

Она, испугавшись, отшатнулась от окна и, прижавшись спиной к стене, замерла, затаив дыхание.

«Боже мой!»

Вера Петровна была в панике. Она заметалась по комнате и, подскочив к письменному столу, выдвинула ящик и стала лихорадочно в нём рыться, ища бумажку с записанным телефоном синеглазой женщины. Найдя записку, она кинулась к телефону и начала лихорадочно набирать номер.

– Алло! Алло! – чуть не кричала она в трубку.

– Слушаю вас, – раздался на другом конце мужской бархатный баритон.

– Здравствуйте, могу я услышать…

И Вера Петровна стала лихорадочно вспоминать, как же звали ту синеглазую женщину, но вспомнить не могла.

«Господи, как же её зовут-то?»

– Алло! Вам кого? – спросил вежливый мужской голос.

– Анну, мне Анну! – вспомнила вдруг Вера Петровна.

– Вы не туда попали, – сказал мужчина и повесил трубку.

– Как не туда? – ответом для неё были лишь длинные гудки.

«Так, возьми себя в руки, – сказала сама себе Вера Петровна. – Не паникуй!»

Она, теперь уже не спеша, сверяя каждую цифру, снова набрала номер, длинные гудки были ей ответом. Положив трубку, она снова набрала тот же номер – гудки, телефон никто не брал.

«Наверное, нет дома, надо позвонить позже», – успокаивала сама себя Вера Петровна.

Как тигр в клетке, она стала мерить комнату шагами. Не прошло и пяти минут, как она снова стала набирать номер Анны, но ответом ей по-прежнему были длинные гудки.

«Ну, где её носит, когда она, наконец, появится!»

Снова раздался звонок в дверь, но Вера Петровна затаилась, как загнанный зверь, и открывать не стала.

За вечер она ещё раз десять набирала заветный номер, но поговорить с Анной ей так и не удалось.

«Я схожу с ума, – подумала она, – Надо успокоиться."

Сев в кресло и включив торшер, Вера Петровна открыла книгу на заложенной странице, но читать не смогла. Она вдруг вспомнила сына, как, будучи второклассником, он притащил домой щенка. Вспомнила, какой болью отозвались тогда его гневные слова: «Ты злая!!!», что он бросил ей после того, как она, невзирая на мольбы оставить щенка, отправила их восвояси. Его залитые слезами и болью, гневные глаза обвиняли и ненавидели её.

На душе стало ещё муторней.

Вера Петровна подошла к окну, и заглянула в щель между шторами. Пёс также лежал на том же месте. Голова его была опущена на лапы, поэтому Вера Петровна, не отдавая сама себе в этом отчёт, стала жадно разглядывать его.

«Какой худой, боже, а грязный какой! Где же он был? Что с ним случилось?»

Она всё смотрела на него и смотрела и не могла оторваться.

Вздрогнув, она вернулась к действительности.

«Нет, я так не могу, не могу!» – как бы извиняясь перед собакой, пробормотала она и, плотно запахнув шторы, расстелила свою постель и легла.

Сон не шёл. Снова и снова перед ней вставали то гневные глаза сына, то свернувшийся в клубок грязный пёс. Эти образы преследовали её и не давали уснуть.

Тем временем на улице, сначала несмело, робко, но быстро набирая силу, пошёл дождь. Он яростно хлестал в неплотно прикрытое окно, как будто хотел ворваться в её жилище и вот, не выдержав напора, створка окна распахнулась, впустив его, наконец, в комнату. Дождь застучал по подоконнику; занавеска, раздуваемая ветром, затрепетала, забилась и, задев стоящий на подоконнике цветочный горшок, смахнула его на пол, превратив в грязные черепки. Бесстыдно торчали оголившиеся бледные корни сломанного цветка из разбитого кома земли.

Вера Петровна, вскочив с постели, кинулась закрывать окно. Занавеска, как взбесившаяся птица, хлестала её по лицу огромными мокрыми крыльями. С трудом её усмирив, Вера Петровна справилась, наконец, с окном и, заперев щеколду, не удержалась и посмотрела через окно на собаку. Он был там, на том же месте и также смотрел на неё, не отрываясь, как и несколько часов назад. Создавалось впечатление, что всё то время, когда она боролась со своими чувствами и пыталась заснуть, он так и не опускал взгляда, ожидая её. По тротуару ручьём лились струи воды, деревья, сгибаясь под напором ветра и дождя, яростно кряхтели, как уставшие борцы. А он, этот пёс так и лежал на мокром газоне под проливным дождём и чего-то ждал от неё.

– Вот чёрт! – выругалась вполголоса Вера Петровна. – Что тебе от меня надо?

Пёс неотрывно смотрел прямо в глаза, так, по крайней мере, ей казалось. Выражения его глаз она видеть, конечно, не могла, но сам факт, что Берендей не отрывал от неё взгляда, раздражал и пугал.

Проверив ещё раз оконную щеколду и, задвинув занавеску, Вера Петровна вернулась в постель. Шум дождя не стихал, а только усиливался.

Она не могла найти удобного положения на своём одиноком ложе. Не выдержав, встала с кровати и босиком, на цыпочках направилась к окну. Не раздвигая штор, в щёлку, как вор, она снова выглянула из окна. На улице бушевала стихия, дождь лил сплошной стеной, осатаневший ветер рвал и ломал ветки деревьев, казалось, он отводил свою полную ярости душу. Пёс упрямо лежал на том же месте.

– Вот, супостат, навязался на мою голову! – в сердцах бросила Вера Петровна.

Надев сапоги и старенькоепальтишко, она открыла дверь и, спустившись по щербатой лестнице, выскочила во двор. Стоило ей покинуть тёплый кров, как ветер, как будто обрадовавшись новой жертве, накинулся на неё с такой неистовостью, что Вера Петровна была вынуждена остановиться, чтобы собраться с силами и двинуться дальше.

Опустив голову и крепче запахнув пальто, она с трудом продвигалась вперёд, преодолевая яростное сопротивление ветра. Дойдя до арки, она снова была вынуждена остановиться. Сквозной проход утраивал силу ветра и, сбивая с ног, засасывал в себя, как в чёрную дыру любого, попавшего в зону его досягаемости. Прижавшись к стене, Вера Петровна, почти вдвое согнувшись, упрямо шла вперёд. Вырвавшись, наконец, из плена опасного водоворота, она шагнула к газону, туда, где ждал её упрямый пёс. Увидев её, он встал и, сделав пару шагов навстречу, остановился. Голова его была полуопущена и, как бы исподлобья, он смотрел ей в глаза, неотрывно и даже не мигая.

– Пойдём, что ли.

Вера Петровна, обречённо вздохнув, махнула рукой, как бы приглашая его за собой.

Берендей двинулся за ней. Дорога назад оказалась гораздо легче, ветру как будто надоело досаждать ей или он нашёл другую игрушку, во всяком случае, не встречая никакого сопротивления, они быстро достигли двери подъезда. Вера Петровна впустила собаку в дом.

Поднявшись по лестнице и еле справившись с заедающим замком, она распахнула дверь. Берендей стоял на другом конце лестничной площадки и не торопился заходить.

– Ну, что ты встал? Пойдём уж.

Он стоял и внимательно смотрел ей прямо в глаза, как будто проверял её.

– Ну, как хочешь.

Вера Петровна зашла в квартиру и, оставив дверь открытой, прошла на кухню и поставила на плиту чайник,

Ни звука. Присев на табуретку, женщина стала ждать.

Послышалось тихое цоканье когтей по паркету в прихожей – пёс зашёл всё же в квартиру.

Вера Петровна вышла в коридор. Берендея в прихожей не было, только мокрые следы на полу свидетельствовали о том, что он здесь всё же был. Закрыв входную дверь, Вера Петровна пошла по следу и, зайдя в комнату, ахнула, увидев, что на её тщательно заправленной, белоснежной постели нагло развалилась мокрая, грязная собака, которую она привела с улицы.

– Ах ты, наглец! – Вера Петровна задохнулась от возмущения. – А ну, слазь!

Она подбежала к кровати, прихватив по дороге полотенце с дивана и, уже было, замахнувшись им на собаку, вдруг остановилась.

Наглый пёс, не только не соскочил испуганно с кровати, но и чуть потянув шею, устроился как будто ещё удобнее. Он явно не собирался покидать её постель и вёл себя так, как будто это его законное место и все эти крики и вопли относятся совсем не к нему. Почему-то он был абсолютно уверен, что ему за это ничего не будет.

Такое странное поведение настолько удивило Веру Петровну, что злость её сразу куда-то испарилась. Она стояла с полотенцем в руках, смотрела на этого мокрого, грязного нахала, который бессовестно развалился на её белоснежном бельё и вдруг, почувствовав всю комичность ситуации, расхохоталась.

Она смеялась, сгибаясь пополам, не в силах остановиться. Слёзы лились из глаз, и вместе с этим смехом и слезами выходили из её души давно осевшие там боль, тоска и страх. Давно уже она так не смеялась. Пёс поднял голову и внимательно посмотрел на неё. В его глазах не было страха или удивления, казалось, он смотрел с пониманием, как будто так и должно быть.

Отсмеявшись и с трудом успокоившись, Вера Петровна вытерла слёзы ладонью и сказала с усмешкой:

– Ладно, Берендей, пойдём, я тебя помою.

Пёс, не спеша, поднялся и, стоя на теперь уже грязной и мокрой постели, медленно потянулся всем своим длинным, худым телом. Наконец, лениво спрыгнув, он величественной поступью направился в коридор.

Почти с восхищением проводив его глазами, Вера Петровна, покачав головой, отправилась за ним.

– Ну и нахал!

Зайдя в ванную комнату, Берендей легко и грациозно запрыгнул в ванну. Включив тёплую воду, Вера Петровна долго отмывала его грязную свалявшуюся шерсть. Снова и снова она намыливала его и, смывая грязную пену, оглаживала истощённое тело. Берендей стоял, не шевелясь, явно получая удовольствие и от тёплой воды и от её ласковых рук.

Выключив воду и вытерев его шерсть большим полотенцем, она отвела его на кухню и накормила оставшейся гречневой кашей с мясом. Несмотря на то, что пёс был явно сильно голоден, ел он, не спеша, как бы смакуя. Это привело Веру Петровну в ещё большее восхищение.

– Ну, что ж, а теперь пора спать.

Зайдя в комнату и взглянув на свою изгвазданную постель, Вера Петровна вздохнула и пошла в кладовку. На верхней полке, завязанный бечёвкой лежал старый, детский матрас когда-то её маленького сына.

– Хорошо не выбросила, – бормотала она про себя, пытаясь развязать бечёвку. Справившись, наконец, с упрямым узлом, она раскатала матрас в углу на полу.

– Иди, давай сюда спать.

Пёс, как будто ждал, когда его пригласят и тут же развалился на мягкой подстилке.

– Молодец, – удовлетворённо сказала Вера Петровна.

Включив торшер и, перестелив постель, она пошла в ванную.

Вернувшись в комнату, она опять обнаружила пса на своей, застеленной свежим бельём постели.

– Нет, ну это наглость, ну-ка, марш отсюда, это моя кровать. А ты будешь спать на матрасе. Понял?

Вера Петровна не на шутку рассердилась. Было уже почти три часов ночи, а она ещё глаз не сомкнула, да и вся эта возня с собакой утомила, она просто валилась с ног.

На удивление Берендей послушно встал и отправился на матрас. Вероятно, он тоже устал, и спорить с ней у него не было сил.

Стряхнув одеяло и выключив торшер, Вера Петровна с облегчением вытянула гудевшие ноги и накрылась одеялом.

– Спокойной ночи… Рюша! – сказала она, улыбаясь, закрыла глаза и тут же провалилась в сон.

Пёс тоже прикрыл глаза.

Проснувшись утром, Вера Петровна обнаружила его рядом с собой на постели. Он лежал головой на подушке, вытянув длинные ноги и, удовлетворённо посапывал во сне.

– Вот, нахал! – с улыбкой сдерживая зевоту, сказала Вера Петровна.

Несмотря на наглость этот пёс всё же нравился ей независимостью и чувством собственного достоинства.

Умывшись и поставив чайник на плиту, Вера Петровна озадаченно всматривалась в глубину своего холодильника, пытаясь сообразить, чем ей накормить Берендея.

Так ничего и не придумав, она села пить чай, решив, что надо сходить на рынок и купить мясной обрези для собаки.

Одеваясь, Вера Петровна, увидев записку с телефоном Анны, решила для себя, что позвонит вечером, сейчас ей было некогда.

Одевшись, она кликнула Берендея и, сопровождаемая им, вышла на улицу.

С наслаждением вдохнув в себя чистый после ночного дождя воздух, Вера Петровна отправилась на рынок. Берендей, выйдя из подъезда и проводив её до угла, метнулся за серой кошкой и, мелькнув хвостом, скрылся за углом и исчез.

«Может и к лучшему, зачем он мне», – подумала она, почувствовав укол беспокойства, когда пёс скрылся из вида, и отправилась своей дорогой.

Придя на рынок и купив колбасы, картошки и немного зелени она дошла до мясного ряда и задумалась – брать ей обрезь для Берендея или нет. Решив, что надо немного взять всё же на всякий случай она выбрала неплохой кусочек и, сложив всё в сумку, отправилась домой.

Подходя к дому и не отдавая себе отчёта, Вера Петровна искала глазами Берендея и, не увидев его ни на улице, ни во дворе, расстроилась.

«Ну и ладно, ну и хорошо», – уговаривала она себя.

Зайдя в квартиру и сварив лёгкий супчик, она пообедала и подошла к окну, Берендея не было видно.

«Ну и ладно, ну и хорошо», – твердила она снова и снова и, решив не думать больше о нём, занялась домашними делами.

Пока она сновала по комнате с тряпкой в руке, гладила бельё и поливала цветы, её взгляд снова и снова тянулся к окну: нет ли там Берендея, не ждёт ли он её там, но его не было.

Совсем уж поздним вечером с неполным мусорным ведром она вышла во двор, убеждая себя, что ведро лучше вынести вечером, не оставлять на ночь.

Берендея нигде не было, ни во дворе, ни на улице.

Вера Петровна, окончательно расстроившись, присела на скамейку напротив входа в арку.

Лёгкий ветерок трепал выбившуюся прядь, дышалось легко, свежий, влажный воздух наполнял лёгкие.

По улице прогуливалась молодёжь, весело болтая и хохоча.

Вера Петровна задумалась. Вдруг сзади её что-то толкнуло. Обернувшись, она увидела Берендея, который, ткнув снова носом её в бок, склонив голову и приподняв брови, казалось, улыбался.

– Где ты пропадал, Рюша? – Вера Петровна обрадовалась, увидев его, этого она уже не могла отрицать.

Он снова ткнул её носом и склонил голову в своей неподражаемой манере, как бы говоря: «Ну, что ты сидишь? Пошли домой!»

– Ну, пошли! – Вера Петровна поднялась со скамейки и направилась домой, Берендей двинулся за ней.

Зайдя в квартиру, он тут же направился на кухню.

– Есть хочешь? Ну, давай, я кое-что припасла для тебя.

Достав обрезь, она порезала её на куски и, положив в миску, поставила на пол.

Пёс, забыв о манерах, с жадностью накинулся на мясо.

Вера Петровна, сидя на табуретке и наблюдая за ним, поймала себя на том, что любуется этой собакой. Несмотря на безобразно обстриженную чьей-то безжалостной рукой псовину и ужасающую худобу, он был очень красив: большой, белый, с тонкой, как будто вырезанной резцом головой.

Доев мясо и вылизав миску, он подошёл к ней и, положив свою длинную, изысканную голову на колено, замер. Казалось, он благодарил её за вкусный ужин.

Чуть помешкав, она опустила ладонь ему на голову и, дотронувшись до мягкой, шелковистой шерсти легко и нежно стала поглаживать по голове, почёсывать его за ушами. Он стоял, не двигаясь, впитывая в себя её ласку.

С ней же происходило что-то непонятное. Как маленькая искорка, попавшая в стог сухой соломы, сжигает его дотла, так и маленькая капелька нежности, что она позволила прокрасться в сердце, сейчас вышла из-под её контроля и, сметая всё на своём пути, бурлила и клокотала в душе. Каким-то образом, этот странный пёс опять смог пробудить в ней давно забытые и спрятанные от всех и прежде всего от неё самой чувства.

Гладя его по голове и ощущая тепло на своих коленях, она давилась слезами, а душа её, страдая и плача, разворачивала свои поникшие до сих пор плечи, наполняя жизнь давно утерянными чувствами. Склонившись, она прижалась мокрым лицом к его длинной шее и рыдала уже почти в голос, пока её душа возрождалась в муках и слезах.

Берендей стоял, не шевелясь, он, как будто, всё понимал.

Это была судьба.