Когда на небе нет звёзд [Анастасия Сергеевна Хахалева] (fb2) читать онлайн

- Когда на небе нет звёзд 2.93 Мб, 336с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - Анастасия Сергеевна Хахалева

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Пролог


Аврора и я сидели на краю обрыва. Говорили о нашей дружбе. Смотрели на облака.

Мне было грустно. Она пыталась меня развеселить, корчив рожицы. Это не помогало, поэтому она начала пересказывать взрослые шутки своего папы (в любой другой день я бы засмеялся).

– Прости, – сказал я. – Мне совсем не хочется смеяться сегодня.

Аврора не любила сдаваться. Наверное думала – что она за друг, раз позволит нам попрощаться на такой печальной ноте?… Поэтому она встала и начала танцевать, напевая песенку из рекламы молока или йогурта. А может мороженного.

Ее танец был чем-то средним, между классическим вальсом и кривлянием цирковых клоунов. Может, все дело в ее прыжках или привычке взмахивать руками… это было красиво, как никогда раньше. И ужасно нелепо, как обычно. Наверно, потому и сработало. Я позволил себе улыбнуться, подумав, может моя мама передумает? Может, все действительно будет хорошо? Мы продолжим гостить друг у друга, будем вместе праздновать дни рождения и даже пойдем в одну школу?

Вдруг Аврора потеряла равновесие и упала.

Я знал, что могу помочь ей, если буду действовать незамедлительно.

Я скинул свое серое пальто и прыгнул вслед за Авророй.

Следующие воспоминания моя память сделала неестественно яркими и красочными. Помню, как сквозь волосы Авроры пробивались последние солнечные лучи. Западный ветер обдувал ее затылок и мои крылья. Она плакала думая, что умрет, а осознав, что я не позволил этому случиться, стала улыбаться; хоть слезы тонкими линиями все еще струились из ее глаз, делая их еще больше и красивее. Мы совсем немного возвышались над обрывом, где стоял деревянный дом, огороженный невысоким забором. На отдельных маленьких участках до сих пор проглядывали остатки не растаявшего снега, местами зеленела трава. Казалось, под нашими ногами весь мир и ничто не способно разлучить ее и меня. Я улыбался, думая, что как прежде уже никогда не будет. Я держал Аврору за руки. Они были такими мягкими и теплыми… А потом из дома выбежал ее безумный отец. Выстрелил в меня. И мы упали.


Первая часть

Первая глава

Мир


Первая городская больница.

Второй этаж.

Я в просторном кабинете. На синих стенах с серыми полосками не висит ни одной картины. Мне всегда казалось это странным.

Мой лечащий врач, а по совместительству, главврач больницы… а еще мэр города и любовник моей мамы, говорит что то вроде: – Бла бла бла. – Это означает, что я его не слушаю. Не из-за какого-то там неуважения или протеста, или обиды. Все намного проще, я не любитель слушать одно и тоже на протяжении нескольких лет.

Спокойными, хищными глазами он смотрит то в мою папку, то на правый край своего стола. Я же смотрю на его руки, точнее на ногти, которые уже очень долгое время не дают мне покоя. Дело в том, что ногти его правой руки всегда идеально чистые, ровные, подпиленные. А ногти левой руки – острые и запачканы чем-то коричневым, или даже… не хочу думать об этом. И он будто специально не чистит их, дабы я смотрел и ломал голову; гадал, что он все-таки этой рукой делает. Все это выглядит действительно пугающим. Словно мэр красуется ногтями, как единственным доказательством своей истинной натуры. И да, не считая меня, это доказательство все игнорируют. А, если все игнорирую, почему я должен спрашивать его об этом? Почему я должен быть тем самым, кто «спросит»?

Мэр сомкнул ладони в кулак и глубоко вздохнул. Это обычно происходит в конце его монологов, когда нужно подвести итог или что то вроде.

– В последнее время точно не происходило ничего необычного? – спросил он.

– Нет, – отвечаю я. – Абсолютно.

– Хорошо. Тогда на сегодня все.

– До свидания.

– Пока. Очень надеюсь, что в следующий раз, ты действительно будешь меня слушать, а не делать вид.


Я на улице. На остановке. Переминаюсь с ноги на ногу, рассуждая о том, почему наш город называется «Аквариум». Я понимаю, со всех сторон окружают реки, и на карте мы выглядим, как огромный прямоугольник; «Аквариум» звучит вполне к месту и даже поэтично. Но почему не назвать, «Водная гладь», например? Или «Речной берег»? Может, это глуповато (хоть, я и слышал названия на много глупее), но в «Водной глади» хотя бы не проскальзывает никакой замкнутости и обреченности, в отличии от Аквариума. Впрочем, может когда дело дошло до названия, у основателей города на то и был расчет.

Кругом снег и люди. Посвистывает морозный ветер. Мои голову и плечи облепило мокрыми хлопьями. Я стряхнул их, и спрятал руки обратно в карманы. Так холодно мне никогда не было. Надеюсь, это не войдет у погоды в привычку. Я мысленно призываю автобус, как будто от этого он приедет быстрее… Неподалеку от меня, вместе с подругой (или знакомой) стоит тетка. Хотел бы сказать, что она типичная представительница города, для большей драматичности, но нет. Такие, как она, мне встречаются редко. По крайней мере, раньше встречались редко… В общем, она пялится на меня. Это раздражает. Возможно, если бы она этого не делала, я бы не называл ее теткой. Да и вообще, не обратил никакого внимания на ее внешность. У нее широкие ноздри и острый подбородок. Волосы спрятаны под шапкой. Губы толстые, как две сосиски и накрашены самым отвратительным цветом в мире. Без зазрения совести скажу, что она уродливая, хоть знаю как минимум двух людей, которые со мной бы не согласились. Так вот, уродливая тетка пялится на меня и параллельно болтает со своей подругой. Лица подруги не разглядеть: огромная шапка скрывает всю верхнюю часть головы, а шарф намотанный по самый нос, всю нижнюю. Только и видно, что ее бледно зеленые глаза.

Пялюсь в отместку на уродливую. Теперь она смотрит на меня не любопытным взглядом, а злобным, с не скрываемым возмущением.

– На что вылупился? – спрашивает она.

Глупый вопрос. Очевидно же, что я вылупился на нее.

– Ненормальный. – фыркнула тетка, и добавила, повернувшись к своей подруге. – Терпеть не могу крылатых.

Стоит ли говорить, что ее лицо я тоже с трудом переношу, но мне ведь достаточно просто отвернуться?

Вряд-ли.

Ее подруга сказала: – Знаешь, когда это на показ выставлено, словно все обязаны смотреть – это не правильно. Пусть делают, что хотят, только в своих квартирах. А так, я против них ничего не имею. Они же, в конце концов, не виноваты. Они такими родились.

Подруга уродливой снисходительно а скорее жалостливо смотрит на меня, как на побитого котенка. Наверное, считает себя хорошим человеком, понятия не имея, что мне сейчас очень сильно хочется плюнуть ей в лицо, только бы изменить это мерзкое выражение.

Я злюсь. А потом вспоминаю, что мне плевать.

Автобуса все нет. И приедет он, наверное, еще очень не скоро. Если вообще вспомнит о существовании этой остановки. Я представил, что здесь стоим мы с Авророй. Просто стоим вместе, делимся, смеясь, историями из детства, вспоминаем какими мы были. На ней надето зеленое пальто и фиолетовая шапка, из-под которой выбиваются и развиваются на ветру кудрявые прядки длинных волос. Я пью горячий чай, а она ест шоколадное мороженное – хочет заболеть этой зимой, чтобы я перестал называть ее неуязвимой. Мы передохнули от воспоминаний, помолчав пару минут и стали рассуждать, куда пойдем сегодня вечером. Я, прильнув подбородком к ее плечу, предлагаю потанцевать. Она смеется, напоминая что я ужасно танцую. Я не стал говорить, что мы танцуем одинаково. Вместо этого, отобрал у Авроры мороженное и выкинул в урну. Аврора в отместку замахивается в меня снежком. Я увернулся. Снежок попадает в мужчину, что сидит на скамье, позади нас. Мы, не придумав ничего лучше, убегаем с остановки.

Как раз, к концу моей фантазии, приехал автобус. Люблю такие совпадения.


Я вышел у стадиона – место, где в любое время суток до ужаса шумно и оживленно. Все меньше безразличных взглядов. Все больше недоумевающих. А стоило всего-то надеть зимний пуховик, вместо пальто, которых, кстати говоря, у меня много. Двадцать три, если точнее. Такие длинные, с вкладкой и стягивающими ремешками на внутренней части спины, чтобы крылья не выпирали, и вообще никак не проглядывались. В основном черные и серые. Еще есть парочка зеленых, для каких-нибудь особенных случаев.

В данный момент я не ношу пальто не из-за каких-то принципов. Это бы означало, что мне не все равно. Я не ношу плащ потому, что на улице зима, не в обычном своем легоньком воплощении, как вчера или позавчера, а очень холодная, морозящая до костей, самая настоящая зима. Хорошо одно, синоптики обещали, что уже завтра температура нормализуется. В такую погоду, как по мне, идеальная верхняя одежда – это пуховик. Но тот единственный, что есть у меня, оказался мал, да и стягивающих ремешков в нем нет. Я прорезал на спине дырки, и выправил крылья. Выглядит не очень, зато молния застегнулась.

– Мам, смотри. – услышал я за спиной тонкий, детский голос. За ним последовало шиканье. А потом молодая мама с маленькой дочкой, обогнали меня быстрым шагом, и скрылись за железной дверью продуктового магазина.

Из-за дырок спину продувает. Завтра пойду на улицу в пальто. А, за одно, признаю свою идею с пуховиком идиотской. Встану перед зеркалом и с уверенным взглядом скажу: Да, это было глупо. Но не расстраивайся. В конце концов, ты – псих. Чем еще заниматься психам, как не рождать идиотские идеи?

Я захожу в маленький, обшарпанный магазинчик. Здесь всего пять стеллажей. В основном с шоколадками и чипсами. Под потолком моргает серая от комьев пыли, лампа. Охрипшее радио передает оживленную беседу ведущего с каким-то доктором (наверное, доктором): « – Согласитесь, – говорит ведущий. – За последние пару десятков лет, общее число психически больных в нашем городе сильно выросло, и с каждым годом становится больше.

– Кем бы ни были ваши статистики, их следует уволить. – отвечает доктор. – Они сильно преувеличивают.

– А психиатрические больницы? Их число тоже растет. Некоторые даже считают, что подобных учреждений скоро станет больше, чем школ или детских садов.

– Хах, уверяю вас, сколько бы мы не строили психиатрических лечебниц, образованию детей это никаким образом не повредит.

– Да, но…»

Я подхожу к прилавку. От седого продавца, в голубой, мешковатой рубашке пахнет кофе. Я сказал, что мне нужны сигареты.

– «Ястреб» или «Филин»?

– «Филин». Две пачки.

Я расстегиваю пуховик. Запускаю руку во внутренний карман. Денег там нет, только волшебная справка. Наверное, оставил кошелек в пальто, или на тумбочке. Надеюсь, мелочи хватит.

Я высыпаю на стойку всю мелочь, что у меня есть, и начинаю высчитывать. Десять, двадцать, тридцать…

Радио продолжает вещание: «– И последнее… Простите. Уж очень часто мы об этом слышали. – говорит ведущий. Похоже, что он сдерживает смех. – Можете поклясться, здесь, в прямом эфире, что все это не инопланетное вторжение.

– Хах. Клянусь, это не инопланетное вторжение. Хотя теория интересная… Мне, правда, больше нравится другая. Про какой-то искусственно выведенный вирус… Якобы мэр травит собственный город газом, сводящим с ума. Чтобы людей было проще контролировать. Клянусь, это не более, чем выдумки обывателей. И будь я студентом первокурсником, с удовольствием бы в них верил»

Я наскреб на одну пачку. Считаю дальше.

«– Спасибо за увлекательную беседу. – сказал ведущий.

– Вам спасибо. Зовите еще.

– Это был…»

Я досчитал до нужной суммы и убрал оставшуюся мелочь в карман. Продавец отдал мне сигареты. Потом сгреб деньги в ладошку и принялся раскидывать по ячейкам кассы. Я продолжаю стоять у прилавка, хочу дослушать ведущего.

«– Что ж. На самом деле существуют десятки теорий. Инопланетяне, правительство, эксперименты. Чего стоит та история с тестами на П.И.Э.С (психическое и эмоциональное состояние)»

Старик вопросительно на меня смотрит.

– Тепло у вас здесь. – говорю я.

Ведущий продолжает: «– … Знаете, мой хороший друг сказал мне, что люди не изменились. Просто теперь, чтобы значиться психически нездоровым, много причин не требуется. Такое время»

– Можете погреться. – старик добродушно смотрит на меня. – В коморке много места. Есть кофе и крекеры.

– Нет, спасибо, я…

«– А наша передача подошла к концу»

– Я тороплюсь. До свидания.


Иду через парк. Кругом голые деревья, неработающие фонтаны и пустые лавочки. Зимой, здесь, почти что безлюдно. Не будь так холодно, я шел бы на много медленнее, или, даже посидел бы на лавке.

Спроси кто-нибудь, за какие заслуги меня считают психом, я бы без лишних раздумий, ответил, что все из-за Второго. Да, сваливать на него вину, одно из моих любимых занятий.

«Второй я» появился спустя пару недель, после нашего с Авророй «происшествия». Говорит, это я его создал. Знать бы еще, зачем. Может, от скуки?

Внешне он от меня никак не отличается. Лицо, одежда, все тоже самое. Разве что, он может летать. Если бы он использовал это, что б покинуть мою голову… а так, по мне его умение летать бессмысленно. Нет, я не ненавижу Второго. Иногда мне нравится с ним что-то обсуждать, даже спрашивать его мнение. Мне так же нравится, что Второй не пытается занять мое тело. Одно время меня часто посещали такие опасения; насмотрелся фильмов. Потому вынудил Второго поклясться никогда подобного не делать. Здорово, что даже какая-то воспаленная часть моего мозга держит свое слово. Главным образом мне не нравится, что у меня вообще есть второй я; само его существование; а еще, что он всегда рядом, когда со мной происходят странные вещи.

Например, однажды, мы с мамой неделю жили в отеле, когда наш дом избавляли от плесени. И там, в холе отеля я познакомился с девушкой. Мы разговорились. Мне было шестнадцать, ей, наверное также, хотя выглядела она старше. Длинная шея. Неестественно черные волосы до плеч. Голубые глаза, спрятанные за очками в красивой, золотой оправе. Я спросил, есть ли у нее мечта. «Мечтаю набить татуировку на руке, с каким-нибудь победным символом» ответила она. Я не скрыл своего разочарования и сказал, что это дурацкая мечта, и что любой дурак может набить себе татуировку. И дополнил свою речь фразой: – С тем же успехом, ты бы могла мечтать купить себе новое платье или что-то типа того. И вообще, если так хочется, то набей уже, и придумай мечту поинтереснее. Она ничего не ответила, просто ушла в свой номер. Через несколько дней я узнал, что у нее рак. Потом я потревожил многих людей, чтобы найти ее и извиниться. А, когда дошло до дела, она моих извинений не приняла. Не помню, что именно сказала та девушка, но после ее слов, я сильно разозлился на себя а, если точнее, был в ярости. Разбил все стеклянные полки в номере и выкинул из окна всю свою одежду, в том числе и ту, что была на мне. Когда мама вернулась номер, я валялся на полу и плакал. А Второй смотрел на все это, сидя на окне, и с умным видом говорил, что после такого, из отеля я поеду прямиком в больницу, а не домой. Так и получилось.


Уже в двух шагах от выхода из парка, я поскользнулся и упал. Трое парней, проходивших мимо, помогли мне встать. После, двое прижали меня к кирпичной ограде, а третий достал нож и отрезал несколько перьев. Они немного посмеялись и ушли.


Я перешел дорогу, свернул за полу разорившийся торговый центр и, наконец, добрался до бара. Весь смысл в этом – я шел в бар. Тут поблизости больше и нет ничего интересного. Пять жилых домов, а за ними целых два района, состоящих из одних только фабрик и заводов. Все, что есть в этом городе, он делает сам…

Но вернемся к бару. Это маленькое двухэтажное здание. Неприметные, серые стены. Ставни на окнах. Даже таблички нет, вместо нее наклейка на двери «НЕНОРБАР». Не сложно догадаться, что тут проводят время только такие как я.

Я сел за свой любимый столик под номером десять, напротив маленькой сцены. Вот вот придет группа, сыграет что-нибудь новенькое. Над барной стойкой висит телевизор, показывает новости. С каких пор здесь смотрят новости? Высокая, широкоплечая женщина в строгом синем костюме, нахмурив густые брови, говорит твердым, внушающим доверие голосом: «– … Полиция уже начала расследование. Если вы владеете какой-нибудь информацией, немедленно сообщите по телефону, что вы видите на экране»

Народ в баре повернул головы в мою сторону, задержали взгляд на секунду и вернулись к своим делам.

Ко мне подошел бармен, по имени Марк. Я сказал: – Мне пиво.

– Я знаю. – он придвинул стул и сел рядом со мной.

– Почему все на меня так посмотрели?

– Вчера ночью, в центре, человек десять видели крылатого. Летящего. Я хотел спросить…

– Они думают, это я? Ты тоже? Бред, ведь.

– Ага… Я по поводу нашего недавнего разговора.

– Я, вроде бы жирно намекнул, что не буду принимать участия. Тебе то зачем это надо? Не отвечай.

Марк, будто не слыша моих слов, провел рукой по воздуху, указывая на посетителей и спросил: – Видишь их?

– Да, вижу.

– Знаешь, кто они?

– Люди. Если я ничего не путаю.

– Они войны. – сказал Марк.

Я покосился на бармена и моего лучше друга, по совместительству. Он, пытаясь предотвратить мой смех, продолжает говорить: – Самые настоящие войны… – Теперь мы оба смотрим на полу-дремлющих, завсегдатаев бара. – То, что ты наблюдаешь сейчас это временное состояние. Их нужно подтолкнуть, понимаешь? Всего один толчок … Ты бы видел нас неделю назад…

– Что, отчитывали грубых продавцов?

– Помнишь Герону?

– Смутно. Да.

– Продавец выгнал ее из магазина.

– За что?

– Если вкратце, смущала покупателей.

– Ну, и что вы сделали?

– Пришли в магазин всей толпой. Потребовали извинений.

– Изящно.

– Дело же не в компенсации или расправе. Главное показать, что за каждым отдельным, с виду слабым человеком, может стоять еще человек тридцать.

– Ясно… И почему я должен становиться частью этого всего?

– Потому что ты мой друг. И у тебя много свободного времени.

– Ты отменишь бесплатную выпивку, если откажусь?

– Нет.

– Тогда я пасс.

Марк, если и разочаровался во мне, то виду не подал.

– Странно, что именно ты решил все это организовать. – сказал я. – Я помню, каким ты был раньше…

– Люди меняются. В большинстве случаев.

– Что заставило измениться тебя?

– Наш город. Хах, тем, что он, как раз, не меняется. Мне кажется, надо ему помочь.

– Значит, грубыми продавцами дело не ограничится? – шутливо спросил я и, состроив недоверчивую гримасу, добавил. – Может, ты и мэра планируешь сместить?

– Все возможно. – подмигнул Марк левым глазом; затем, смущенно улыбнувшись, произнес: – По-моему, мэр неплохо справляется со своими обязанностями. Взять хотя бы отмену закона П. К. Р.

– Что это?

– Закон о первом крылатом ребенке. Если у мужчины и женщины рождается крылатый первенец, больше этим людям детей заводить было нельзя.

– Что, если первенец без крыльев, а второй ребенок с ними, третьего заводить можно?

– Да.

– Я не совсем понимаю.

– Я тоже. Наверное, какой-то смысл в этом был, не знаю… В общем, мэр отменил П. К. Р., и для многих стал героем.

– Понял. Он тебе нравится.

– Кому он может не нравиться? – весело спросил Марк.

– Ну да… – пробубнил я, потирая нос. – Сколько он уже на своем посту?

– Почти двадцать лет.

– Так долго… Почти всю мою жизнь.

– И будет еще столько же. В Аквариуме нет временных рамок на этот счет. Как в Лиловой роще, например.

Марк привстал.

– Я принесу тебе пиво. – произнес он.

– Спасибо. Кстати… – я достал две пачки «Филина» и протянул бармену. – Держи.

Марк улыбнулся: – Спасибо, Мир.

Он ушел к барной стойке и, примерно через три минуты вернулся с большой кружкой пива.

На сцену вышла группа из шести человек. Они колдовали над своими гитарами, синтезатором и ударной установкой (если я правильно назвал эту штуку с барабанами и тарелками), настраивали микрофоны, переговаривали между собой, наверное, еще что-то делали, я не видел – отвлекся на свое отражение в кружке.

Мне понравилось, что солист ничуть не отличался от остальных участников группы, как то обычно бывает. Ни дурацкой шляпы, ни подкрашенных глаз. Они все вышли на сцену в обычной одежде, (в которой ходил я, Марк, и Кларсон – мой хороший знакомый, что сидит в самом дальнем углу и злобно таращится на всех) Только вид у участников группы был отрешенный, как и полагается всем музыкантам. Буд-то эти ребята существуют вне времени и пространства и, когда кончатся песни, просто растворятся в воздухе.

Второй я занял свободный стул, за моим столиком. В его руке так же появилась кружка с пивом. Он следит за сценой, ничего не говорит. Зачем пришел сюда, непонятно. Не хочу думать сейчас ни о нем, ни о ком-либо другом… А тем временем, тишина заполнила бар, вытеснив шум гомон. Один из музыкантов приложил пальцы к клавишам синтезатора. Мне уже нравится эта песня.

Я чувствую, как погружаюсь в транс, а значит, ребята на сцене все делают правильно. Музыка, словно река, что заканчивается водопадом, сначала медленно течет, щекоча уши, после, тревожно ускоряется, заставив все мое тело напрячься. Меня переполняют страх и любопытство. Музыканты все громче и громче играют одну мелодию, постепенной дополняя ее другими инструментами, а их лидер терпеливо ждет, тяжело выдыхая им в такт. И вот, когда громкость дошла до своего пика, солист запел. Музыка, в купе с его хрипловатым, голосом, завораживает. Она подхватывает меня и все во мне, что отвечает за любовь к прекрасному, и уносит далеко далеко, в место, где нет ни хорошего ни плохого, где нет ничего живого и ничего мертвого, туда, где нет ни одного цвета, или все они перемешались – во тьму, в самое ее ядро.

Я не верю, что все люди в мире подключены к какому-то одному мыслительному проводу, если можно так выразиться. Хочется думать, что о каких-то вещах размышляю лишь я один. Но сейчас… Эти слова, этот голос. Я уверен, солист знает меня, понимает. Он написал эту песню специально для меня, предвидя, что я зайду в этот бар… Музыка играет, солист поет. Руки пробила дрожь, тело обмякло. И, вдруг… мне захотелось плакать, кричать, бить кулаками о стол, умереть, убить солиста, разнести бар к чертовой матери под эту песню. Другой я прочитал мою последнюю мысль. Сквозь мыльный барьер своего воображаемого полета по темноте, я увидел, как Второй создал десяток своих копий (его любимый фокус). Вместе они отодвигают кружки, встают со своих мест и абсолютно обезумев, начинают крушить все на своем пути. Других посетителей словно и не было. Я переворачивают столы, ломают стулья о пол, кидают кружки в стены, в барную стойку… отрывают обои, выцарапывают штукатурку со стен… По всюду стекло, пахнет пивом.

Повсюду стекло, пахнет пивом.

Я вышел их транса. Песня закончилась. Бар цел и невредим. Посетители на месте. Мои штаны залиты пивом, на столе осколки кружки и моя рука в них. Из порезов сочится… Меня рвет.


Вторая глава


Когда мне было восемь лет, я познакомился с девочкой. Ей тоже было восемь лет. Наша дружба завязалась легко и внезапно, как во второсортном романтическом фильме и, как в хорошей книге, закончилась трагедией. С тех пор прошло много лет, много разных событий, и я все равно считаю встречу с ней лучшим, что случилось в моей жизни. Я любил ее. Как можно было не влюбиться? Ее звали Аврора.

Мы познакомились зимой, в магазине или маленьком кафе, не уверен… Помню, что у мамы не было денег, и Винир – отец Авроры, заплатил за нас. У «взрослых» сразу завелся какой-то свой, «взрослый» разговор. Мы с Авророй тоже быстро наладили контакт. Она рассказала, что их дом стоит на холме и я, заинтригованный, напросился в гости. Наши родители радостно согласились. С той встречи мы виделись почти каждый день. Мама прибегала с работы, мылась, и мы тут же ехали на другой конец города. Того, что я крылатый, Винир не знал, благодаря пальто со специальными ремешками, сшитым моей мамой; и свитерам, что были на несколько размеров больше. Мы с Авророй почти все время играли на улице, под наблюдением родителей. За хорошее поведение Аврору и меня угощали чаем с шоколадными конфетами, а потом, мы с мамой уезжали домой.

Что я помню об Авроре? Она очень любила своего отца. Любила еду, которую любил он, и смотрела все, нравившиеся ему передачи. Аврора часто говорила фразы, вроде: «у меня самый красивый папа на свете» или «правда, мой папа очень умный?».

Аврора часто смеялась, хотела, чтобы вокруг нее всем было весело. Любила есть снег; играть сухими ветками, будто это маленькие человечки; цитировать рекламные слоганы и обсуждать вещи, о которых не имеет никакого понятия. Давала всему и вся разные, чудаковатые имена. Меня, например, обозвала снежным комом, а себя чайкой. Все в Авроре было красивым, каждое движение, каждое сказанное ею слово. Такая энергичная и громкая. Она настолько сильно отличалась от меня… Я любил ее, я говорил?


После нашего знакомства прошло чуть больше месяца, когда моя мама сказала, что мы больше не будем ездить к Авроре и Виниру в гости, и вообще с ними видеться. Я недоумевал, а причины объяснять никто не собирался. Поэтому, я решил приехать к Авроре один, пока мама на работе, чтобы, не знаю… попрощаться.

Двенадцать остановок на автобусе, и полчаса пешком.

Я постучался в дверь их дома, Аврора быстро открыла мне и увела подальше от крыльца, объяснив тем, что ее папа спит и будить его нельзя. Потом спросила, зачем я приехал. Я все рассказал и мы пошли к обрыву, где случилось то, что случилось…

Я прыгнул за Авророй так быстро, как мог, всем сердцем надеясь, что у меня получится. И сам, не меньше Авроры удивился положительному результату. Я порхал, хотя мама говорила, что крылья крепнут лишь к четырнадцати годам (с этих лет их и начинают подрезать). Мне казалось, что я бессмертен, что все могу… Если бы я поставил Аврору на землю сразу же, как поймал, все бы закончилось хорошо. Но нет. Мне ведь так нужно было растянуть тот величественный момент – я спас любовь всей своей жизни!

Винир выбежал из дома на пронзительный крик Авроры, прихватив с собой пистолет. Как позже оказалось, папа Авроры ненавидел крылатых, а еще, в тот день он много выпил. Кто знает, что творилось у него в голове… Я знаю только, что он выстрелил в меня не задумываясь, машинально.

Мимо леса в тот день проезжал мэр. Он услышал выстрел и каким-то чудесным образом быстро обнаружил нас и спас.

Отца Авроры нашли спустя день. Винир слонялся по окраине города, с жутким похмельем и нес какой-то бред про то, что его дочь похитил демон…

Я переломал с десяток костей, и провел в коме, кажется, шесть дней. Аврора же впала в глубокую кому.

Возненавидел ли я Винира из-за случившегося? Конечно. Люто! В какой-то момент я даже думал, что во мне нет ничего, кроме этого самого чувства. Но, со временем ненависть к Виниру ослабла; устала наверное… и стала для меня чем-то бытовым; само собой разумеющимся, как чистить зубы по утрам.

Как-то я возвращался домой из бара, и встретил Винира на улице. Я крикнул ему: «Ты выстрелил в меня! Я спас твою дочь, а ты выстрелил меня!». На что он ответил: «Если бы тебя не было с ней, вы бы не торчали там. Она была ответственной, никогда не подходила к обрыву ближе, чем на пять метров. Это ты ее туда повел, как будто хотел, чтобы она упала… А может, ты и хотел? Что, похвастался крыльями? Стал героем?» Сказав последние слова, Винир криво улыбнулся. Я подошел к нему вплотную, хотел посмотреть в глаза, думал, в них нет ничего, кроме злобы. Но ошибся, в глазах Винира не было ничего. Просто ничего. А потом он развернулся и ушел.

Аврора все еще в коме и похоже, только меня это волнует. Может Винир когда-нибудь любил свою дочь, но теперь это не важно. Наверное, он возненавидел Аврору, как только понял, что она дружит с «крылатым», что «крылатый» трогает ее, что она позволила «крылатому» себя спасти…

Помню, как мама злилась, что Винира даже не посадили. Вместо этого признали невменяемым и принудили к лечению.

Моя мама кстати, благодаря этому случаю, вскоре разбогатела. Люди заинтересовались ее пальто. В городе много крылатых, и каждому из них пригодился бы подобный элемент гардероба. Теперь она знаменитая, успешная и с каждым годом становится только красивее. Какие только романы ей не приписывали: актеры, пожарные, музыканты, продавцы недвижимости, мэр… Из списка правдой является только последнее.


Третья глава


Я говорил, что считаю мэра сущим злом? Нет, он никогда не делам мне ничего плохого. Напротив, всегда помогал мне и маме, как только мог. И ни смотря на это, мэр худший человек в Аквариуме. Я понял это, как только его увидел. Мне было восемь лет, и я уже знал, что он зло. Просто чувствую всем нутром. Находится с мэром в одной комнате – испытание для меня каждый раз. А еще (мне не стыдно в этом признаться) я очень его боюсь. Моя мама этого страха не понимает. Наверное, в жизни каждого есть человек, который нравится абсолютно всем, а ты его ненавидишь.


Я в кабинете мэра. Наш разговор вышел живее, чем обычно. Не помню, чем он начался, но продолжился вот так: – А, откуда они узнают, подрезал я крылья две недели назад, или вчера, но так, что б казалось, как будто две недели назад?

– Знающим людям очень легко это распознать.

Молчание. Потом я спрашиваю: – Знаете, что было бы действительно здорово?

– Что?

– Если бы меня звали Филипп.

– Твое имя тебе не нравится?

– Меня зовут «Мир», сами как думаете?

– Полный вариант «Мириада», красиво звучит, не находишь? Такие имена были очень популярны в прошлом веке. Но почему именно Филипп?

– Даже не знаю… Аврора, Филип, вечная любовь, длительный сон…

Мэр помолчал несколько секунд, потом, толи с усмешкой, толи серьезней некуда, посмотрев на меня, произнес: – Я надеюсь, ты не веришь, что можешь разбудить Аврору поцелуем любви?

– Конечно, нет. Мама лишила меня этой возможности, дав не то имя.

Он вздохнул.

– Мама сказала, вы ходите на кулинарные курсы, хотите удивить ее роскошным ужином. И как вы умудряетесь все успевать?

– Ну, ты знаешь, для того, что нравится, время найдется всегда. Мой отец говорил, что у меня настоящий талант в распределении временем. А еще, в умении быть везде.

– Быть везде, это не талант.

– А что это?

– Привычка, которая раздражает окружающих…

Я оглянул кабинет, будто не бывал здесь ни разу, до этого дня. Осмотрел голые стены, шкафы, полки, кресла, стол, и спросил: – Почему вы не обосновались в ратуше, когда стали мэром? Почему остались в этом кабинете?

Мэр улыбнулся.

– Этот кабинет принадлежал еще моему отцу. Здесь мне лучше работается… Как на счет твоих привычек, Мир? Как проводишь время? На этой неделе например, занимался чем-нибудь интересным?.

– Тоже думаете, что это я летал?

– А кто еще так думает?

– Похоже, все, кто меня знает.

– Есть мысли, почему они подозревают тебя?

– Они не «подозревают», они уверены… Мне откуда знать, почему? Наверное, из-за всей этой истории с Авророй и ее папой. И из-за моего полета. Хоть это и было всего раз.

Мэр замолчал на десять секунд, будто задержал дыхание. Потом сказал: – Это на один раз больше, чем у остальных.

– Поэтому я виновен?

– Тебя никто не обвиняет. По крайней мере, не лично тебя.

– У меня нет других личностей.

– У тебя есть Второй.

– Он не личность. Скорее тень личности.

– Мозг – сложная штука. Твой мозг не исключение. Ты мог что-то или кого-то упустить.

– Тогда уж вы упустили. Вы же меня лечите.

Мэр отвел взгляд влево – обдумывает мною сказанное. Или ему просто нравится сводить меня с ума тишиной. Считается ли молчание неловким, если неловко только одному из нас?

Наконец, мэр вылез из своего кресла, обошел стол и остановился рядом со мной. Меня обрадовало возникновение хоть каких-то звуков, но то, что он теперь стоит так близко, мою радость хладнокровно убило, предварительно над ней поиздевавшись.

– Не возражаешь, если я проверю твои крылья?

– Мне их подрезают каждый месяц, как и всем.

– И все-таки.

– Я… я хочу провериться вместе с остальными, в участке.

– Ты ненавидишь очереди и многолюдье, а я могу сделать это прямо здесь и сейчас.

– Вы даже не эксперт.

– Я вызову кого-нибудь с первого этажа, для консультации.

– Нет… подозрения только усилятся, если все проверятся в участках, кроме меня. Да и вы под подозрение можете попасть. В смысле, что причастны…

– Что ж, тогда приходи завтра в третий участок, он ближе всех к вашему дому. Проверка начнется в восемь, закончится в три.

– Обязательно приду. – я собираюсь встать с кресла.

– Мир?

– Да?

– Если предположить, что это ты… думаешь, какая у тебя была бы причина?

– У меня нет причин.

– А у Второго?

– У него тоже их нет.

– Прозвучало неуверенно.

Я встал с кресла.

– Если бы… – не унимается мэр – Если бы Второй убедил тебя, что каким-то образом, разбитые окна… не знаю… например, восстановят справедливость. Как думаешь, тебе было бы легко взять в руки камень?

– Что? Что это за вопрос? Я не… не знаю. Откуда мне знать?

Мэр внимательно посмотрел мне в глаза.

Спустя две секунды он отвел свой взгляд от меня и сказал: – Не бери в голову… Можешь идти.


Снег приятно хрустит под ногами. Я иду по заброшенному парку аттракционов. По-моему, в каждом городе должно быть подобное место.

Были дни, когда из каждого угла парка слышались радостные голоса, крики и нытье маленьких детей. Обшарпанная краска на вывесках была гладкой, блестящей и отовсюду пахло попкорном и жженым сахаром. Здесь было идеально для людей, что хотят забыться, чтобы их внимание каждую секунду переключалось с одной яркой картинки на другую. Таких дней я не застал. На моей памяти парк всегда был заброшенным, забытым и пустым. Это ему очень идет. … Теперь главным достоянием парка стала тишина, которая нарушается лишь поскрипыванием ржавых качелей, а вкусные ароматы выветрились, не оставив абсолютно никаких запахов. Это место стало идеальным для размышлений и монотонных бесед с самим собой.

Веселый паровозик. Веселый паровозик для детей от двух лет. Двух-местные качели с сиденьем в виде лодки. Стенд для тира. Зеркальный лабиринт без зеркал. Сувенирная лавка без сувениров. Комната смеха. Комната страха. Пустынная бетонная площадка с четырьмя стальными столбиками – место для чертового колеса. Пару десятков лет назад, кто-то покончил с собой, забравшись ночью на самый его верх и спрыгнув. Хозяина парка обязали избавиться от чертового колеса и выплатить штраф за то, что он плохо позаботился об охране своего детища. Посетителей заметно убавилось, и в итоге парк разорился. Колеса обозрения с тех пор вообще запретили.

Я залез в комнату страха и лег на пол, подложив руки под голову. Без мигающего света, страшной музыки и огромных кукол, комната страха представляет собой извилистый, черный коридор. Я проходил его от начала до конца много раз. Он не пугает, скорее наоборот. Наверное поэтому тихое и спокойное, это место и стало моим любимым во всем городе. Я могу проторчать здесь хоть шесть, хоть десять часов подряд, если захочу. У меня нет других дел на сегодня или на всю эту неделю. И на оставшуюся жизнь тоже планов, в общем-то, нет. Мне и не нужны никакие планы. По крайней мере, сейчас. Вот, проснется Аврора, тогда… Много лет назад я начал представлять нашу с ней совместную жизнь. Грезить, как бы это было… Как бы это было потрясающе. Иногда, несколько часов не мог уснуть, формулируя идеальные диалоги. Часто это происходило само собой. Остановиться было очень не просто. Кто по своей воле откажется от размышлений об идеальной жизни, особенно, когда твоя такая не идеальная? К тому же Аврора спит пятнадцать лет. Она столько всего пропустила. Столько не говорила, не делала, не испытывала. Пока время непрерывно летит, она прозябает свою жизнь во сне. И не факт, что это хороший сон. Мне приятно думать, что хоть где-то с ней происходят всякие события, пусть даже, это всего лишь моя голова.

Я поднимаюсь с пола, поворачиваюсь направо, делаю шесть-семь шагов. Затем вытаскиваю из внутреннего кармана маленький фонарик квадратной формы (который всегда беру с собой, на всякий случай). Отрываю от задней стороны фонарика пленку, прилепляю его к противоположной стене и включаю. Потом достаю из кармана пальто, упаковку цветных мелков. Моя мама хорошо рисует, она научила меня кое-чему. «Не важно, как именно ты это делаешь» говорила она «главное, чтобы исходило от сердца». Эти стены ей бы точно понравились.

Розовым мелом я рисую волосы Авроры. Синим рисую ее большие глаза. Желтым пальто. Ее сапоги черным. Себя, рядом с ней тоже полностью черным. Остановку, в виде четырех столбов и крыши, голубым. Дальше рисую человечка, сидящего на скамье, не особо стараясь. И штрихую пустое пространство белым, это снег. Получилось неплохо. Не лучше и не хуже остальных «работ». Я, медленно, боком иду влево, рассматривая предыдущие рисунки. Вот мы с Авророй переходим дорогу. Мы с Авророй в кино. В баре. На набережной, держа в руках сахарные крендели… Я все иду и иду. Предпоследний рисунок – спящая на цветке Аврора и парящий над ней крылатый, то есть я. На мне надета пижама, а голова обвязана платком, потому что я не мог нарисовать нормальное лицо. И наконец, самый последний… то есть первый рисунок – маленькие я с Авророй, радующиеся снегу.

На комнату страха я наткнулся полгода назад. Эти ровные стены так и просили, чтобы их разрисовали. Я подумал, почему бы мне этого не сделать?

Заглядывает ли сюда Второй? Нет. Он ненавидит это место. И вообще все, что связано с Авророй.

Я вышел из комнаты. Повесил на дверь ржавый замок, который давно уже не защелкивается и направился домой.


Четвертая глава


Семь утра. Я дома, в своей комнате. Встаю с кровати, снимаю пижаму. Надеваю серую футболку и спортивные штаны. Спускаюсь по лестнице.

Не люблю вставать рано, но опаздывать не люблю больше.

По кухне распространился приятный запах. Мама сварила яиц, приготовила какао и разогрела вчерашнюю пиццу в микроволновке. По телевизору идет сериал, над которым она обычно смеется до слез, но только не когда я рядом. При мне мама позволяет себе лишь улыбаться.

Мы поели. Я нашел на куске пиццы ее рыжий волос, незаметно вытащил и вытер его о скатерть. Мама спросила, как я спал сегодня ночью. Я пробормотал, не поднимая на нее глаз: – Спал, как убитый. – а сам представил, что на соседнем стуле сидит Аврора. Она то и дело выхватывает у меня кружку с какао, и пытается прошептать на ухо какую-то шутку. Мы смеемся, потому что всю ночь провели на улице, а мама и не заметила. Всегда приятно иметь от кого-то секрет, пусть даже такой ничтожный. На самом деле, мы всю неделю проводили ночи таким образом. Гуляли по пустынным улицам, бегали за бездомными кошками, заставляли ди-джеев в клубах, включать только наши любимые песни. Забираясь в мою комнату под самое утро, у нас все никак не выходило перестать улыбаться и нашептывать друг другу глупости. А потом, не добравшись до кровати, мы засыпали, распластав тела по ковру, укрывшись нашей верхней одеждой… Зазвонил телефон. Я вздрогнул. Мама взяла трубку и ушла с ней в гостиную. Сериал закончился. С экрана телевизора уползли последние строки титров. Теперь в центре телевизора танцует розоволосая девочка, рекламирует газировку со вкусом жвачки. Я потянулся за пультом, чтобы переключить, но реклама быстро кончилась. Семь тридцать – время новостей. Молодой диктор сообщила, что вчера, приблизительно с одиннадцати вечера по час ночи, некто разбил около десяти окон на втором этаже, первой больницы. Полиция подозревает крылатого. Внизу живота почему то похолодело. Я выключил телевизор и допил какао.

Второй этаж. Как раз где-то там, в закрытом крыле, спит Аврора… Соглашусь, странное совпадение. Но этого все равно не достаточно, чтобы подозревать меня. Это может быть какой угодно крылатый, и вообще кто угодно.


Я в книжном магазине, витрины которого заполнили «серыми книгами» (на сегодня скидка, пятьдесят процентов). В самом большом зале магазина проходит лекция «Безымянные поэты». Еле отыскал, куда можно сесть. Все места заняты. Четыре ряда по десять стульев, и тем не менее.

Посередине зала, в объемном белом свитере, узких штанах и сапогах на высоком каблуке, стоит широкоплечая, худая девушка, роста метр шестьдесят пять. Ее каштановые волосы убраны в маленький хвостик. На ушах большие, изумрудные серьги.

Держа в тонких пальцах, альбомный листок и придав лицу, до смешного серьезный вид, она читает коротенькое стихотворение толи о любви, толи о дружбе, толи обо всем сразу и немного о смерти. У девушки очень приятный голос, особенно, когда волнение заставляет его подрагивать.

Всего три года назад, читающая красила волосы в зеленый цвет, пудрила лицо, пока оно не становилось белым, как лист бумаги и носила исключительно черную одежду. Пыталась походить на вампира, или что-то вроде.

Ее зовут Лиза, мы лучшие друзья. Она сказала, если не приду, ударит меня в пах битой. Мы начали дружить еще в подготовительной школе творчества, когда мне было одиннадцать, а ей тринадцать. Ходили вместе на кружок рисования, это должно было помочь мне научится выражать свои переживания и чувства, а ей отлынивать отдежурств по классу.

Лиза стояла рядом со мной, мы часто перешептывались и смеялись над рисунками других. У нее было маленькое, с острыми чертами, лицо. Вечно припущенные уголки губ и хмурые брови. Так же она была очень худой. Из-за этого преподаватель как то сказал «Лиза, ты прямо легче воздуха». Из-за этого в классе к ней приклеилось прозвище «газ».

После того, как я почти все ей про себя рассказал, Лиза сделала комплемент моему воображению, назвав его богатым. Я считаю, комплемент безосновательный, потому что Второй визуально ничем от меня не отличается. А Аврора… Я так и не смог придумать, как бы она выглядела в пятнадцать или двадцать лет. Так что, грезя о нашей совместной жизни, я представляю себе девушку, что однажды увидел в каталоге с одеждой.

– Только по тому, что эти поэты были не известными, не значит, что они менее талантливы. – говорит Лиза, внимательно всматриваясь в присутствующих.

Я увидел в зале вялые кивки, кто-то поднял ладони, чтобы похлопать, но передумал.

– В скором времени я собираюсь устроить выставку рисунков в школьных тетрадках или на салфетках, которые найду в мусоре и перерисую. Мы их объективно оценим и сравним с более известными работами современных художников. Вход будет свободный… Спасибо всем, кто пришел.


Мы на улице. Идем вдоль набережной. Лиза ест пирог с мясом. Я ем яблочный. Холодный ветер вот вот вырвет еду из моих рук. Под ногами мешкают голуби, надеются отхватить пару хлебных крошек. Лиза отламывает кусок от своего пирога и кидает самому толстому голубю, а затем резко прыгает на месте, чтобы прогнать их всех. Кроме женщины, выгуливающей золотистого лабрадора, здесь никого нет. Всегда думал, что у Лизы в голове маяк на такие вот тихие, свободные от людей, места.

– Ну и как тебе моя… «лекция»? – спрашивает она.

– Не знаю. Я не знаток поэзии. Где ты нашла эти стихи?

– Я уже говорила. В архиве одной библиотеки. Их отсылали на поэтические конкурсы. Я взяла те, что не прошли и первого отбора. Там и имена были, но я решила, что лекция о безымянных поэтах привлечет больше зрителей и… Думаешь, на выставку кто-нибудь придет?

– Звучит интересно.

– Да… Посетителей точно будет меньше, чем на выставках Вика А…– Лиза скривила губы, затем отломила маленький кусок от своего пирога и кинула голубям.

– Не удивительно. Он же гений.

– Ты сейчас серьезно? Он нашел в универмаге списки продуктов и нарисовал их большие копии. И…Он считает себя великим творцом! Ты знаешь, за сколько купили некоторые его картины? Зеленый, клетчатый фон с надписями: один точка, килограмм апельсинов, два точка, молочная шоколадка, три точка, упаковка яиц (обязательно проверь срок годности) и так далее.

– Я и не говорил, что Вик А великий творец. Вряд-ли у него есть хоть сколько-нибудь художественных способностей. Но он придумал, как заработать на такой ерунде, как списки покупок. В этом плане он гений, вот я о чем.

– Я знаю людей, которые купили эти картины, считая их искусством.

– Это их проблемы.

– Знаешь, сколько в нашем городе прекрасных художников? А известным стал этот… Вик А. Наитупейший псевдоним…

– По моему глупо обижаться на людей, только потому что им везет больше, чем тебе. Хотя кто я такой, чтобы указывать, на что тебе обижаться, а на что нет.

– Вот именно… Я просто боюсь за…за будущее искусства.

Мы встали и начали медленно вышагивать по очищенной от снега тропинке.

– Это просто период. Сейчас в моде смотреть на что-то идиотское и пытаться понять, что хотел сказать этим автор. Или это еще раньше было в моде… Не важно. Людям нравится включать воображение.

По лицу ударил еще более холодный ветер. Из глаз выкатились, и тут же застыли, слезы. Я сказал Лизе: – Может, все-таки в кафе?

– Нет, пока погода хорошая, лучше прогуляемся.

У нас с ней разные понятия о хорошей погоде.

– Мир, как думаешь, что страннее: разглядеть смысл там, где его нет или не видеть там, где он очевиден? – спросила Лиза.

– Что значит «страннее», страннее в каком плане? Странный вопрос… Может, ты не так выразилась?

– Я выразилась именно так, как хотела. Я думаю, страннее видеть смысл там, где его нет. Это встречается чаще и у большинства людей. Значит, это нормально. Первое встречается реже, значит считается… менее нормальным, то есть странным.

– «Менее нормальным» гениально сказано. А откуда ты знаешь, что встречается чаще, а что реже? Ты заглядывала в головы всем людям мира?

– Интуиция.

– По-моему странно думать, что смысл вообще в чем-то есть.

– Давай без этих вот твоих мыслей.

– Я же не серьезно.

– Все равно.

Мимо, на огромной скорости проехала машина, прогнав пару оставшихся голубей. Что не испугались прыжков моей подруги. Лиза остановилась, и с налетом печали на лице взглянула на реку.

Я, пытаясь подбодрить ее, говорю: – Если куча людей считает «списки покупок» гениальным творением, еще не значит, что они правы.

– Я знаю, просто… не знаю.

Я улыбнулся, она тоже.

– Расс сказал, что может помочь мне с книгой. А я думаю, правильно ли это?

– Сначала с лекцией помог, а теперь и с книгой. Твой жених – чудо.

– Муж… Прости, что не пригласила на свадьбу. Его родители устроили бы скандал, а они и так против наших отношений, хоть вслух и не говорят… Пилили меня неделю за то, что я пластиковую бутылку выкинула в урну с бумагой, а не с пластиком.

– Так почему не соглашаешься? По поводу книги.

– Хотела узнать твое мнение.

– Откуда мне знать, что правильно, а что нет?

– Ты должен был сказать, что это правильно и ты полностью меня поддерживаешь. А я, поняв, что все эти прекрасные слова сказаны только из-за нашей дружбы, откажу Рассу и попытаюсь пробиться своими силами.

– Так ты ему отказала или нет?

– Отказала.

Лиза, держась за меня, наклонилась поправить ремешок на сапоге. Когда он затянулся в нужном положении, мы пошли дальше.

– Значит, будешь пробовать сама… Я обязательно прочту книгу, когда она выйдет и буду говорить всем о ее великолепии.

– Если она выйдет.

– Когда.

Лиза снова улыбнулась. Мы дошли до конца набережной.

– Куда дальше? – спросил я.

– Пойдем в кафе.


Я вернулся домой ближе к вечеру. Открыл дверь, включил свет. Снял обувь. И не успел помыть руки, как зазвонил телефон. Я взял трубку. Это был мэр.

– Здравствуйте.

– Здравствуй Мир. Можешь объяснить, почему ты не пришел на проверку?

Черт. Я знал, что что-то забыл…

– Я.... Я…

– Случилось что-то серьезное?

– Нет. Ничего серьезного. Я забыл. Это ведь со всеми может случиться?

– Конечно. Какое-то событие заставило твою память тебя подвести? Чем ты весь день занимался?

– Я гулял.

– Гулял. Наверное, в окружении веселой компании.

– С Лизой, вы ее знаете.

– Да, знаю.

– Я приду завтра. Завтра, ведь, можно?

– Конечно, можно. Я отвезу тебя.

– Это не обязательно.

– Я уже сказал твоей маме, что отвезу. До завтра, Мир.

– Да… До завтра.

Я повесил трубку. Помыл руки. Надел обувь, выключил свет и вышел из дома. Десять минут назад мне казалось, что сегодняшний день идеален. Теперь я считаю, что он отвратительный. И трансформировать его в хотя-бы приемлемый (на хороший я и не рассчитываю), под силу только алкоголю.


Пятая глава


Я в баре, на своем обычном месте. Пью пиво, ем чесночные крекеры. Ко мне подсел Винни: блондин, с торчащими во все стороны, волосами и глазами на столько большими и синими, что каждый его знакомый, хоть раз в жизни, не в состоянии удержаться, начинал откровенно в них пялиться. Одет Винни в черные, спортивные штаны и растянутую водолазку а, на вешалке, рядом с выходом, висит его желтая зимняя крутка. Его характер можно описать двумя словами – простой и добродушный.

Винни – человек, с которым все хотят дружить, не являясь при этом ни умным, ни красноречивым, ни интересным рассказчиком. Таких вроде называют обаятельными. В общем он нравится всем.

Лиза, встретившись с Винни впервые, восклицала «Какая очаровательная улыбка! Тебе бы на телевидение. Ты милее всех щенят, что я видела»

Единственная отрицательная черта Винни – иногда он становится Кларсоном. Хотя, правильнее будет сказать, что единственная положительная черта Кларсона – иногда он становится Винни.

– Я отвлекаю от какой то мысли?

– Нет, нет, Винни. – сказал я. – Знаешь, я заметил, что сегодня ты улыбаешься чаще обычного.

– Прости, Мир. В баре о тебе, теперь, так много говорят. А я никогда не сидел с известной личностью. Только не обижайся.

Его указательный палец правой руки барабанит по столу. Широкие ноздри жадно вдыхают воздух. Глаза всю ширь смотрят на меня, отражая свет барной люстры.

– На что мне обижаться?

– Тебя, ведь это злит. Что все думают…

– Меня зли то, что я не понимаю, почему все так думают.

– Людям нужен…

– Кто? – я допил пиво и спросил снова. – Кто?

Винни знает, как сильно я ненавижу слово на букву «г».

– Я не знаю… – сказал он, и прокашлялся. – Но, кто то им точно нужен.

– В этом ты прав. – я дружелюбно похлопал Винни по плечу, затем повернувшись к барной стойке, крикнул: – Марк, мне еще пива!

– Ты забыл сказать пожалуйста. – поправил меня Винни.

– Пожалуйста, Марк!

Я снова поворачиваюсь к Винни: – Как думаешь, кто распространяет слух обо мне?

– Это не слух, скорее, это… – Винни замялся.

– Так, кто говорит об «это…м»?

– Вроде, все…

– Но кто-то же был первым?

Подошел Марк. Поставил на мой стол кружку с пивом и забрал пустую.

– Марк хороший человек. – говорит Винни.

– Не спорю. Не понимаю только его. Марк говорил, что ненавидит Аквариум, но все равно не хочет уезжать.

– Он верит в то, что все можно изменить.

– Ясное дело верит. Все люди верят в… не знаю, чудо, наверное. Это заложено у нас в генах.

– Клар уж точно в чудо не верит.

– Все верят. – отрезал я и отпил пиво и продолжил – Представь, что ты слабый и выдохшийся…

– Представил.

– Стоишь в каком-нибудь лесу, прижатый к дереву, а рядом убийца, приставил тебе пистолет ко лбу. Тебя убьют через пару секунд. Надежды нет. Что ты сделаешь?

– Попрошу не убивать меня.

– А, когда твоя просьба не помогла?

– Не знаю… зажмурюсь.

– Правильно! Ты закроешь глаза. Потому что еще с детства веришь, что если ты чего-то не видишь, значит этого нет.

– И что, так сделает каждый?

– Думаю да. Ну, может, за исключением мэра.

– Разве это вера в чудо?

– А что это? Кстати, как там твои курсы?

– Хорошо. Я теперь умею чинить вентиляторы.

Не знаю сколько времени. Сколько я уже выпил тоже не знаю.

Я все еще в баре. Винни разглядывает картинки на обратной стороне меню. Точнее на размытые чернильные пятна. Говорит, что видит барашков, по мне так, больше похоже на гнилые зубы.

– Марк хочет, чтобы я стал каким то народным мстителем. Чтобы вдохновил его маленькую группку психов на борьбу с…

– Со злом? – спросил Винни.

– Именно.

– А я не собираюсь бороться с ним, и с кем бы то ни было еще. Борьба это…

– Это? – Винни искренне пытается понять меня.

– Не могу вспомнить слово… Вертится на языке… У тебя такое бывало?

– Да. Много раз. – Винни отложил меню. – Как то не мог вспомнить слово «вентиль». Смотрел на него в душе, а слово сказать не получалось. Три дня, представляешь? Я сильно расстроился. Авия долго успокаивала меня, и пообещала не подсказывать. А, когда я наконец вспомнил, она была так счастлива. Стала целовать в губы и за ухом, а потом мы долго… – он покраснел и отвернулся, чтобы я не заметил.

– Думаешь, Клар сильно злится? Тело его, но ты всем нравишься больше. Даже его жене…

– Я Авии не нравлюсь, она меня любит. Как никогда не любила Кларсона, она сама сказала.

– Как вообще можно влюбиться в Клара? Он кретин, каких поискать. Ты уж не обижайся.

– Я не в обиде. Кларсон на самом деле очень плохой… И ты не прав, Мир. Это и мое тело.

Я не смог скрыть ироничного взгляда: – Ты появился всего два года назад. Да и у тела не может быть двух хозяев, как не крути.

– Значит, конкретно это тело. – Винни указал рукой на себя – рас… раскрутили так, что у него теперь два хозяина.

– Винни…

– Нет, подожди. Вот у тебя есть мама, да?

– Да.

– Она твоя мама уже много лет.

– Двадцать три года, если точнее. – заулыбался я, не понимая, что он пытается мне сказать.

– Допустим, она недавно родила тебе сестру или брата. Она теперь и его мама. Ровно на столько, на сколько и твоя. Хотя твоей матерью является двадцать два года, а его всего пару дней.

– Винни, это дурацкий пример. – заключил я, немного поразмыслив.

– Я знаю… Но это не значит, что я не прав. Когда-нибудь я придумаю хороший пример, и ты признаешь мою правоту.


Ночью стало намного теплее. Дорога размокла. Я иду домой. Иду медленно, и не могу поднимать ноги выше, чтобы не издавать этот отвратительный шаркающий звук. Пытаюсь обходить лужи, дабы не намочить новые ботики. Получается в одном случаи из трех. Вокруг дома абсолютно мне не знакомые. Очевидно, что я перепил. Надо было согласиться на такси… Надо было взять деньги на такси.

Я остановился. Задрал голову к верху. Странно, я почти ни с кем не говорил о звездах. Пару раз с мамой, еще до моего «падения». Один раз с Марком, когда мы лежали в больнице. Моя лучшая подруга вообще не любит говорить о космосе. У Лизы ним связаны все кошмарные сны, где холодно, темно, одиноко, а сама она задыхается и бесконечно падает.

Серая пелена, затянувшая небо на весь день, полностью рассеялась. Тысячи звезд, яркие и бледные, вращаются перед моими глазами, становясь больше и размытие. Такие моменты особенно прекрасны в полной тишине, когда ничто не отвлекает от мыслей. Когда можно просто смотреть и думать: «Ничего себе, а ведь мир действительно огромный. И где-то там, в нескольких галактиках от меня, находится нечто, к пониманию чего мне не добраться даже моей самой гениальной, извилистой и изощренной мыслью. И все-таки это «что-то», я когда-нибудь обязательно встречу. Может, после смерти. Может, в другой реальности…» Меня охватило ощущение невесомости. Голова закружилась. Хочу лечь прямо тут. Я никогда не спал под звездами. Может, настало время?

– Нет!! – чей-то мужской голос ответил на мой вопрос. Дальше последовали обрывистые крики и стоны.

Чувство полета исчезло. Звезды вернулись на прежние места, стали более или менее четкими. Я опустил голову. Вглядываюсь в темноту, пытаюсь увидеть то, что услышал.

За углом, рядом с гаражами четверо. Или пятеро. Я вижу склонившиеся силуэты. И сразу понимаю, что там происходит. Быстро (на сколько это возможно) иду к бедняге, на чьи «нет», «пожалуйста» и «ааа» никто не реагирует. Пошел бы я туда будучи трезвым? Нет.

Лужи издают смешной звук, когда я в них вступаю. Ноги промокли. Надеюсь, я не заболею – во время гриппа мне всегда снятся страшные сны. Не всякая ерунда с призраками в старинных особняках. По настоящему страшные. Чаще снится, что моя мама мертва. И чувство обреченности и потери просто раздирает изнутри. Это ощущение на столько отвратительное, что словами не передать. И самое странное, что я пытаюсь внушить себе, что все хорошо. Рыдаю от горя и при этом говорю себе – от ее смерти только польза, ты получил наследство и тебя больше никто не опекает… ненавижу эти сны. Ненавижу себя, когда мне снится подобное.

Ребята, избивающие стонущего парня, заметили меня и остановились.

– За что вы его? – спрашиваю. Если ответят: «Мы видели, как он украл у старика пакет с продуктами» или что то в этом роде, то я развернусь и уйду.

Какой-то парень сделал шаг мне навстречу и произнес: – Он гребанный крылатый. – что уйти мне конечно не позволило. А ведь мне так хочется домой…

Знаю ли я фразу, способную изменить человека, чьи характер и принципы формировались двадцать с лишним лет? Нет. Об умении драться, вообще лучше не спрашивать.

Четверо. От двадцати до сорока лет, в темноте не разобрать. Я смотрю на них, они смотрят на меня. Наверное ждут что я к ним присоединюсь, или уйду.

Мы стоим молча где то минуту. Если бы не стон валяющегося на мокром снегу крылатого, было бы совсем тихо.

…Однажды гуляя по парку, я увидел как один парень избивает крылатого. Избиение не выглядело таким уж жестоким. Больше было толчков и ругательств, нежели самого битья. Увидевшее, заставило меня поежиться и быстренько убежать, с мыслью «хорошо, что на его месте не я»…


Я глубоко вздыхаю и только потому, что не придумал ничего лучше, снимаю пальто.

Теперь мои крылья обнажены. Я вытянул их и немного ими похлопал. Назад пути больше нет. Они быстро окружили меня. Бежать я и не думал, иначе теряется весь смысл.


Вот я уже валяюсь на снегу, получая со всех сторон пинки в живот, ноги, грудь, голову… Кажется, я успел ударить кого-то пару раз в живот. Другой крылатый быстро смылся, а значит я, вроде как, сделал доброе дело… Кто-то ударил меня в пах. Я взвыл на всю улицу. Затем, корчусь и кашляю. На лбу запульсировала вена. До сегодняшнего дня я думал, что эту боль преувеличивают… Ненавижу себя за то, что пошел на такое!

Перевернулся на живот. Теперь удары поступают только на ноги и бока.

Получил удар по челюсти. Испачкал своей кровью чей-то ботинок. Перестал издавать какие либо звуки, кроме хриплого дыхания, которое теперь кажется очень громким…

Я отключился на пару секунд. Меня все еще бьют. Картинка перед глазами размазалась, теперь кажется, что тут нет никаких людей, одни только ноги, полные ярости. Откуда в них столько злости, думать нет сил.

Меня вдруг осенило. Поздновато, но все-таки. Я вспомнил о том, что может мне помочь.

Тяну руку к внутреннему карману пальто. Получил по ней пару раз, но смог вытащить справку. Волшебную справку, созданную для моей защиты. Изо всей силы поднимаю руку вверх и машу бумажкой перед их лицами. Они остановились. Не поняли, что именно я держу. Я хриплю настолько громко, насколько могу: «Я псих». Один из них светит на справку фонариком, чтобы удостовериться. Через секунду все они разбежались.

Облегченно вздыхаю. Применять, какое бы то ни было насилие по отношению к сумасшедьшим строго запрещено в Аквариуме; карается большим штрафом и даже сроком до пяти лет.

Звуки убегающих ног стихли. Снова тишина, сбивающаяся только легким свистом ветра. Я кое-как развернулся и лег на спину. Холодно, все еще ощущается неимоверная боль, но она, словно, осталась где то позади… Не знаю, как это объяснить. Правая рука мертвой хваткой вцепилась в справку. Не могу ее разжать. Или не хочу. Перед глазами темно синее небо и, кажущиеся черными, крыши высоких, четырехэтажных зданий. Золотой цвет звезд смешивается с серым цветом тощих облачков. Небо похоже на одеяло. Наверное, все похоже на одеяло, когда хочется спать… Закапал мелкий дождь. Мне вдруг стало хорошо и легко. Все снова плывет. И я, забывая обо всем на свете, плыву следом.


Я проснулся на жесткой больничной подушке. С головой, наполненной смесью ваты и газировки и телом, полным необычайной легкости. Надо мной склонились два лица. Моя мама, чье красивое лицо, подпортили мешки под глазами. И мэр, чей вид никак не изменился. Темно зеленый пиджак, белая рубашка, и белый галстук. Каштановые волосы зачесаны назад. Небольшие круги под голубыми глазами. Ни единой морщинки на лице, из-за чего не понятно сколько ему лет. Тонкие губы. Широкие скулы. Странные родинки на лбу и подбородке. Сейчас он своим успокаивающим голосом, спросит…

– Как ты себя чувствуешь?

– Наверное, так же, как и выгляжу.

– Мир… – мама прильнула к моему лицу, и стала аккуратно гладить голову.

– Кто это сделал? – спросил мэр.

– Я не помню.

– Не помнишь или не хочешь отвечать?

– Не напирай на него. Не сейчас. – сказала мама.

– Было темно… – пытаюсь ответить я.

– Сколько их было?

– Четверо. – мама продолжает гладить меня, а я не могу оторвать взгляда от ее руки. Я и забыл, как это успокаивает и расслабляет. Будто я снова в детстве.

– Они что-нибудь тебе говорили?

– Я не знаю… я хочу пить.

– Диана, ты нас не оставишь?

– Зачем? – спросила мама.

– Мир хочет пить. Принесешь ему что-нибудь?

– А… Конечно. Я заварю нам чай.

Мама наклонилась ко мне, чтобы поцеловать в лоб, но из-за того, что каждый сантиметр моего лица занимают синяки и ссадины, передумала и просто ушла.

Не успела дверь за мамой, захлопнуться, мэр спросил: – Ты специально снял пальто? Хотел быть избитым?

– Не совсем так… Там был еще крылатый. Я подумал, если им так надо, пусть лучше меня изобьют.

– Почему тебя?

Не представляю, как лучше на это ответить.

– Ты думал, что заслуживаешь избиения? – подсказал мне мэр.

– Нет. Не знаю. Просто… у меня был выбор, стать отбивной или спокойно дойти до дома, а у того, другого крылатого, такого выбора не было.

– Откуда ты знаешь? Может, был?

Я повел плечами.

– А, зачем показал справку? Решил, что с тебя хватит? – мне показалось, что мэр улыбнулся. – В любом случае, мы проверили твои крылья, когда ты был без сознания. Все в порядке. Я уже сообщил полиции. Ты теперь не подозреваемый.

– А, если я нашел способ летать с подрезанными крыльями?

– Тогда бы пришлось полностью их удалить.

– Крылатые после такого долго не живут.

– Гений, что придумал летать с подрезанными крыльями, с легкостью должен справится и с этой задачей, так?

– Вы же понимаете, насколько жутко это звучит?

– Я понимаю, что для тебя не пожалели обезболивающего.

Не знаю почему, я улыбаюсь его словам.

– Тебе нужен отдых. – продолжает мэр. – Полежишь тут недельку другую.

– Зачем? Я полон сил.

– Твои почки, ребра и состояние в целом, так не считают.

Держа в руках кружку с чаем, вернулась мама.

– Что ж, а мне пора бежать.

– Уже? – оставив чай на тумбочке, рядом с моей кроватью, мама подошла к мэру и, держась за изгиб его локтя, поцеловала в губы.

– Пока Диана. А ты, Мир, надеюсь, очень скоро поправишься.

Мэр покинул палату.

Мама села в кресло, размешала сахар в чае и дала отпить мне немного. А потом, она, крепко сжав мою руку и прильнув лицом к подушке, глухо заплакала.

К металлическому привкусу во рту прибавился приторно сладкий вкус чая из столовой. А, к звукам гудящей лампочки, висящей над моей кроватью, мамины всхлипы. Так я и заснул.


Шестая глава

Марк


В четыре утра ненорбар обычно пустует. Выключены все, кроме одного, светильники. Сохнет вымытый пол. Перевернутые стулья лежат на протертых столах. Музыкальный автомат выдернут из розетки. Блестящие бутылочки с выпивкой ровно стоят на полках, не нарушая алфавитного порядка. Дверь плотно закрыта.

Вместе с ненорбаром, сидя за центральным столиком (своим любимым столиком), безшумием, наслаждался хозяин бара – Марк.

Он был одет в водолазку с длинным воротом, серые джинсы и ботинки на молнии.

Каштановые волосы, зачесаны на правую сторону и смазаны лаком. Глубоко посаженные, зеленые глаза, всегда слегка прищурены, будто предвкушают что-то или на что-то надеются. Брови сдвинуты, скулы напряжены. Тонкие губы искусаны, так же как и ручки с карандашами и манжеты некоторых рубашек.

Сгорбившись над толстой, черной тетрадью, бармен пишет нравоучительные монологи, ответы на вопросы, придуманные им же, а еще тирады, манифесты и тому подобное. Его правая нога нервно бьется о пол, а руки то и дело трут глаза, размазывая по бледной коже синие чернила. Хотя-бы одна удачная фраза или метафора, думает Марк, и день прожит не зря.

Еще чаще, чем исписывать свою тетрадь, Марк любил фантазировать – привычка, что он приобрел лет в двадцать, когда проводил много времени в больницах, имея прозвище «тот высокий парень» и статус пациента.

Как и все мечтатели, он мечтал красочно и с размахом. Лишь разнообразием его фантазии редко отличались. Это почти всегда была воображаемая сцена с огромным числом зрителей в зале. Где, с неприсущей его голосу громкостью и расправленными плечами, он уверенно вышагивает и говорит… например, своей сестре, как сильно она ошибалась все это время, после чего женщина, ошеломленно метается в разные стороны, не зная, куда спрятать свое раскрасневшееся от стыда, лицо. Говорит уже покойным родителям, как были неправы они. Дает мэру города советы по улучшению Аквариума, а тот, самозабвенно слушает, стараясь не упустить ни одного слова. Так же Марк, подстегивает своего лучшего друга, Мира, к действиям (Марк еще не придумал к каким именно), и тот моментально берет свою жизнь в руки, не понимая, почему раньше этого не сделал. Наконец, Бармен пытается заставить толпы людей поверить, что если захотят, они могут все изменить: свою работу, окружение, место в обществе, город, свою жизнь и жизнь других. И они верят. И меняют… Представляя вдохновленные, горящие от нетерпения и воли глаза зрителей, руки Марка непроизвольно сжимаются в огромные кулаки, протыкая до крови ладони острыми ногтями.

В без десяти пять, Марку все сложнее держать глаза открытыми, а написанное три раза подряд слово «мэр», он даже не заметил. Его усталость приказала запереть тетрадь в сейфе, что бармен и сделал. После чего выкурил сигарету в туалете для посетителей; сполоснул рот и лег спать в комнате, что на втором этаже.


В десять утра хозяина бара разбудил чей-то топот и неумение бесшумно двигать стулья. Если бы не это, он проспал бы на полчаса больше.

Марк спустился вниз, позволив белым трусам остаться единственным элементом гардероба на своем теле; проигнорировав даже тапки.

Бар был скован утренним холодом и скрипел каждой своей частичкой. Босые ноги и те не позволили пройти Марку тихо.

Внизу, склонившись над одной из стеклянных полочек, его ждал посетитель, одетый в мятые, испачканные грязью штаны и свитер.

У него были темно-русые волосы. Лохматые пучки бровей. Широко посаженные, карие глаза. Острый подбородок, заросший неровной щетиной. Крючковатый нос. Неестественно яркие губы, кончики которых всегда стремились вниз.

Поняв что это за человек, взволнованный до того Марк с облегчением выдохнул. Посетитель же непринужденно поприветствовал его, помахав грязными руками.

– Адам. – сказал Марк, перешагнув через последнюю ступень лестницы. – Я думал…

– Что тебя, наконец, решили ограбить?

– Что это Эльвира. – поправил Марк. – В чем у тебя руки?

– Это земля… Так это ты свою сестру встречаешь при полном параде? – Адам указал на Марка пальцем, и покрутил им в воздухе для большего эффекта. Затем отвернулся, что бы достать себе бутылку с коньяком.

– Только Эльвира так громыхает, когда заглядывает сюда. Остальным хватает ума вести себя тихо.

– Ясно. Два оскорбления в одном. – Адам наполнил свой стакан ровно до половины, и аккуратно поставил бутыль на свое место. – Незапертая дверь и о твоем уме мало хорошего говорит.

– Ты знаешь, сколько у меня посетителей, которые рады прийти сюда ранним утром или днем, потому что и семья и собственный дом им уже до тошноты надоели? – спросил Марк. Слова Адама его задели. – А зимой эта «незапертая дверь» спасает…

– Да да, спасает жизни.

– Люди меня уважают. – не унимался Марк. – Доверяют мне и, что главнее, они мне благодарны. Меня ни разу еще не ограбили.

– Я хотел тебя ограбить пару лет назад. – резко сказал Адам.

– И что случилось?

– Ты сам дал мне денег в долг. – Адам вышел из-за барной стойки и сел за ближайший от нее столик. – Вдобавок, предложил пожить у тебя.

– Точно.

– Правда, после этого, я еще сильнее захотел тебя ограбить. – Адам сделал небольшую паузу, пока его глаза и глаза Марка не встретились внимательными взглядами. – Ты был воплощением всех людей, которых я ненавидел в детстве. Тех, кто верит в карму, позитивное мышление… «магию вселенной» и все такое прочее. Закидывают окружающих свей «добротой», только чтобы она потом вернулась к ним же, в двойном объеме. Подать, вежливость, помощь ближним. Их хорошие поступки следует называть выгодными. И не важно действует карма или нет, они же в нее верят… А ты каждому встречному помогал, каждому подзаборному пьянице…

– Это ты о себе?

– Да.

– Но ты брал деньги.

– Я брал деньги, представляя, как избиваю тебя. – хмуро произнес Адам, шевеля ртом так, словно он ест слова, а не говорит их. – Я никогда не назывался порядочным человеком.

– Я не верю в карму. – сказал Марк.

– Да, знаю. Но сколько людей тебе всем обязаны? То есть «благодарны»?

– Зачем ты пришел?

– В больнице сегодня работаешь?

– Вторая смена.

Адам наклонил голову, и, уставившись в одну точку (в маленькое, черное пятнышко на деревянном полу), задумался, напряженно поджимая тонкие сухие губы.

– Выпьешь со мной? – безрадостно спросил он, спустя полминуты.


В без двадцати час, Марк вышел из ненорбара, оставив небольшую, стоящую рядом с кассовым аппаратом, плетеную урну, на дне которой, уже лежала пара купюр. Адам вышел вслед за барменом.

– Кое-кто попросил спросить тебя на счет группы.

– «Наемники» сюда больше не вернутся.

– Ты на них до сих пор обижаешься?

– Я просил не играть ту песню.

– Их лучшую песню.

– Наплевать.

– Да брось ты, всем же понравилось. Почти всем… И им очень жаль.

– Мне тоже. Правда.

– Ладно. Передам парням, что всегда готовый помочь, Марк, оказывается, не всегда готов помочь.

На этом, Марк побрел в сторону остановки, а Адам вернулся в бар.


В десять минут второго, Марк уже входил в больницу, через один из задних выходов. Первая попавшаяся ему женщина в голубом халате, добродушно улыбаясь, вместо приветствия сказала емкое: – Опаздываешь.

– Автобус сломался. – подмигнул Марк. – Я сразу на четвертый.

– Приберись сначала в кабинете мэра.

– Он сам попросил?

– Ага.

Марк изогнул правую руку, чтобы пальцы достали до, начавшей вдруг зудеть, лопатки, и посмотрев в лицо женщине, чуть наклонившись вперед с, еле уловимо изменившимся голосом, уточнил: – То есть он, куда-то вышел, да?

– Нет, он у себя.

«Может, это знак?» – подумал уборщик – «Это точно знак». Марк поторопился уйти, чтобы изменений в его лице никто не заметил.


Робкая рука уборщика все никак не решалась открыть единственную в больнице, не издающую скрипа, дверь. Марк стоял напротив кабинета мэра, вместе со своим верным товарищем – компактной, многофункциональной тележкой. Небрежно тыкая указательным пальцем в чистящие средства, тряпки, щетки и губки, делая вид, что просто проверяет, не все ли забыл взять. Конечно, он уже много раз убирался в этом кабинете. И с мэром виделся довольно часто; обычно это происходило поздним вечером. Марк даже успел подметить за ним некоторые вещи. Например, странную привычку коса смотреть на правый край стола. Интересно, что мэр там прячет?… Но удобного случая поделиться своими мыслями и идеями так и не создалось. А, ведь, именно ради этого, иногда вспоминает Марк, он и остался работать в больнице, хоть и необходимость этого давно отпала.

Марк несколько раз успел пожалеть, что не взял на работу свою тетрадь или, хотя бы не перечитал пару ее страниц дома. Теперь осталось только напрягать память и, в ее недрах, по крупицам собирать одну из своих речей, что в тетради давно уже доведена до идеала. … Медлить уже было нельзя.

Марк открыл дверь и вошел в кабинет, катя перед собой тележку.

– Здравств… – запнулся он, ругая свои слабые нервы – Здравствуйте.

Мэр сидел за столом, подписывая лист за листиком, стопку каких-то документов. Рядом стояла его секретарь – миловидная, крылатая женщина с короткими, русыми волосами; одетая в розовую блузку и клетчатые, серые брюки. Чуть наклонившись, женщина показывала мэру, где именно нужно поставить подпись.

– Здравствуй Марк. Прости за такую срочность. Я пролил кофе прямо под стол. Ботинки прилипают к полу. Это ужасно раздражает, а работать за пределами кабинета я не могу. Лина подтвердит. – мэр кивнул в сторону секретаря.

Женщина улыбнулась ему, а потом забрала со стола все документы и вышла из кабинета.

Марк подошел к столу и, увидев коричневое пятно, посаженное ровно посередине, между столом и колесиками кресла, сощурился, запустив за спину руку, второй раз за день.

– Как… – хотел задать вопрос Марк, но Мэр продолжил за него: – Как я умудрился пролить туда кофе?

Уборщик, глупо улыбаясь, кивнул.

– Я специально. – сказал мэр.

Марку потребовалось десять секунд, чтобы понять слова мэра.

– И к чему эти сложности? – спросил он тихо.

– Она – мэр показал большим пальцем на дверь, подразумевая Лину. – может снова сюда зайти еще, что-нибудь подписать.

– А дверь не запереть?

– Зачем? Зачем, интересно, мэру запираться в своем кабинете с уборщиком? Чем таким они могут заниматься, что требует конфиденциальности?

Марк невольно улыбнулся: – Ты о таком думаешь?

– Она будет об этом думать.

– Почему вообще… – Марк не унимался.

– Почему днем, когда в больнице еще полно персонала? Не знаю… Может, у меня сегодня особое настроение? Ты ведь не против?

– Нет.

Мэр отъехал от стола на несколько сантиметров и развернулся в кресле лицом к Марку: – Тогда заныривай. Только захвати щетку и мыло.

– Думаешь, Лина станет проверять, если у меня щетка, если зайдет?

– Как говориться… кто-то там в деталях…

– Дьявол. – Глухо сказал Марк.

– Точно. – мэр подмигнул ему. – К тому же потом, ты все равно будешь здесь все оттирать… Не забудь закрыть глаза.


Седьмая глава

Мир


Я в больнице. Уже восьмой день. Брожу по длинному коридору, на третьем этаже. Когда дойду до двери, что ведет на лестничный пролет, поверну назад и буду шагать пока не достигну окна в конце коридора, что выходит на трассу. Потом снова поверну. Я занимаюсь этим уже второй час подряд. Это весело, если не переставать внушать себе, что это весело.

В коридоре много людей. Сидят на кожаных лавочках. Кто книгу читает, кто газету. Есть те, что просто смотрят в одну точку.

Не знаю, это влияние больницы или погоды. Может, пациентов сюда подселили, как на подбор, с тяжелым кризисом личности, натолкнувшем их на заключение, что в жизни нет никакого смысла. Я заметил, что лица у всех какие-то обреченные, безучастные (может, и у меня такое же, не знаю). Как будто ни одна женщина и ни один мужчина здесь, не верит в то, что их когда-нибудь выпишут из больницы, да и все равно им на это.

Когда я поделился своей теорией с мамой (она иногда заходит, сидит у моей кровати и говорит о каких-нибудь отстраненных вещах), она ее забраковала; сказала, что все здесь нормальные, бодрые и веселые. А обреченность их лицам я придумал сам из-за безделья и плохого настроения. Не знаю теперь, что и думать. Мама редко меня обманывает.


Высокий старик, через которого я проходил уже пять раз, кажется готовится как следует наорать на меня. У него грозный вид. Виной этому шрам на переносице. Размышления о том, как старик этот шрам заработал – одно из моих главных здесь занятий. Все боюсь, что какой-нибудь санитар взболтнет мне, что это за шрам и как он появился, и страшная тайна рассеется. Тогда из увлечений останутся только коридор и окно.

Я гадал, может ли быть еще скучнее? Второй этому удивился. «Ты ходишь, пялишься в окно, ведешь длинные монологи ни о чем» сказал он мне «И в целом, попусту тратишь свое время. Чем это отличается от твоего обычного времяпрепровождения?». Разозлился ли я? Да, но не на Второго а, скорее на себя, потому что не смог ответить ничего остроумного. А прошу его. Оставить меня в покое.

Вдалеке показался знакомый силуэт. Я присмотрелся. Это Лиза. Это странно. Кажется, я обмолвился ей однажды о том, что не люблю, когда меня навещают в больнице.


Мы в палате. Я сижу на краю кровати, Лиза в кресле.

– Тебе идет. – сказала Лиза.

– Что? Больничный халат?

– Нет, быть избитым.

– Хах, спасибо.

Я откинулся на кровати, раскинув руки. Лиза же откинулась на спинку кресла и огляделась вокруг.

– Просторно тут. У меня в детстве комната и то была меньше… и телевизор есть.

– Там всего один канал работает.

– Бедняжка. Я вообще-то не на долго. Так, забежала посмотреть каким ты стал красивым. Прости, это было грубо… Еще я принесла сладкого.

– А что, у тебя сегодня выставка? Или лекция?

– Нет. Обед с родителями Расса. – Лиза тяжело вздохнула. Затем вытащила из сумки маленький целлофановый пакетик и кинула на кровать.

– Спасибо. – я привстал и заглянул в пакет. Там лежало пять шоколадок: с фундуком и карамелью; с миндалем; белый пористый; со вкусом кофе и…

– Горький?

– Это от Расса.

– С чего бы ему посылать мне шоколад? Мы даже не знакомы.

– Просто он хороший парень, такие еще существуют.

Лиза улыбнулась своим же словам.

– Что вообще нового? – спросил я.

– Все по-старому. – Лиза махнула рукой и вытянула ноги. – Все, как всегда… Мне бы во вселенную, где ведьмы воюют с единорогами за алмазные горы… Это звучит так же глупо, как я думаю?

– Да.

Лиза вопросительно посмотрела на меня. Я продолжил: – Ты ведь хочешь писать сказки. Волшебный мир тебе, как минимум, не выгоден. Кто станет читать книги про заколдованные замки, когда у них под окнами ведьмы сражаются с единорогами?

– Может в таком мире, в моде были бы монотонные книжки про простую, неинтересную жизнь. А я много знаю о неинтересной жизни. И монотонности. Успех был бы в кармане. – Лиза саркастично улыбнулась. Потом посмотрела на часы, что стоят на моей тумбочке.

– Ладно, я пойду. – она вылезла из кресла. – Не то, Марго будет ворчать, «почему это я опоздала. Что, были дела поважнее?»…

– А попадись тебе портал в параллельную вселенную – проговорил я. – на чьей бы стороне ты воевала?

– На стороне ведьм, конечно. Единороги слишком много думают о себе.

– Так и знал.

– А ты?

– Мы были бы врагами.

Лиза ушла. Я распечатал одну из шоколадок, включил телевизор. Новости.

Больше недели прошло, а я все еще надеюсь на какой-нибудь хороший фильм.

« – … стерилизации. К этому законопроекту мэр обещает подойти со всей серьезностью. И выдать окончательное решение уже в середине этого месяца» – Говорит красивая, полная женщина с идеальным, симметричными лицом. Кажется, даже если разглядеть его под лупой, все равно не найдется ни одного изъяна. Она строго одета и накрашена и, кажется, вообще не моргает.

« – К другим новостям:

На кладбище «Подлесное», самом крупном кладбище города, в районе между одиннадцатью и тремя часами ночи, неизвестный надругался над трупом…»

Я выключил телевизор, убрал шоколад в тумбочку… и всеми силами пытаюсь выбросить из головы образ изнасилованного трупа.


Самый большой минус скуки – она выматывает. В полдесятого я устал бродить туда сюда по больнице; смотреть в окно; считать, сколько раз медсестры или медбратья входят в мою палату просто, чтобы узнать все ли у меня в порядке и лег спать.


…Я иду по коридору. Все стерильное, чистое: пол, потолок, мелькающие плафоны, мои ботинки. Я в больнице. Только упрощенном, лишенном многих деталей, варианте. Это очень похоже на сон. Это сон? Скорее всего. Стены, вдоль коридора облеплены пациентами в одинаковой, серой пижаме и со смазанными, какими то не четкими лицами. Каждый из них несчастен, каждый страдает. Как я это понял? Не представляю. Но от этого знания я испытываю счастье. Точнее удовольствие… Ведь… ведь красивее страдания ничего нет. И нет людей, кому бы ни шло страдать… В моих руках гитара, сделанная кажется из фанеры, осеревшей от сырости и старости. Рядом идет Второй с такой же гитарой. Мы синхронно играем мелодию, вызывающую тоску и, возможно приступы тошноты; и проговариваем рифмованные фразы, не уступающие в тоскливости музыке.

Не знаю, кто из нас двоих я, то есть, настоящий я…

Мы поем обитателям коридора обо всех их неудачах; обо всех людях, которые издевались, обманывали, бросали и не поддерживали; о потерях; о несбывшихся мечтах. Мы говорим пациентам: – Этот мрак, пропитавший ваши тела, эта грусть, духота и чувство полного опустошения, это теперь и есть ваша жизнь.

Напоминая пациентам о том, что они уничтожены, Второй и я уничтожаем их снова и снова, и снова. И еще десятки раз «снова». А пациенты, вместо того чтобы убежать, продолжают стоять на своих местах и слушать. И плакать…

Когда песнязаканчивается, мы со Вторым уже стоим напротив лестничной площадки. Гитары из рук куда-то пропадают. Позади слышны только мычание и всхлипы. Мы поворачиваемся друг к другу, и видим, что один из нас плачет. Оказалось, что он такой же как все эти пациенты, или даже хуже… Из воздуха появляется наточенный, кухонный нож. Пара секунд, пара глухих ударов. Вот уже один из нас лежит на полу истекающий… корчащийся, а потом и окончательно добитый. Не из-за презрения, скорее из жалости.

Я чувствую жалость и я чувствую, как сталь разорвала мою грудную клетку… А потом я ничего не чувствую…


Я проснулся на мокрой от пота, подушке.

Середина ночи. Что это было? Я подумал минуту, две; пытаясь сообразить, вспомнить, что могло меня так напугать. Кажется там… А, важно ли это? Подумав еще минуту, я решил что нет, не важно, и перевернулся лицом к окну; закрыл глаза; глубоко вдохнул и… представил, что рядом со мной находится Аврора.

Поначалу мы молча лежим на кровати; я смотрю на затылок Авроры, а она, на свое размытое отражение в черном экране телевизора. Мы молчим, потому что устали. Или потому что нам просто не охота разговаривать. Я дышу ей в затылок, колыша волосы, что спали на плечи и шею.

Вдруг, Аврора говорит, что нам не место здесь. Я спрашиваю «А, где нам место?» Она загадочно молчит. Потом поворачивается и целует меня в висок. В щеку. В уголок рта. В губы. В шею… Наверное, все дело в том, что я сильно хочу спать. Потому как это перестало быть простой фантазией. Не знаю, как объяснить… я почти чувствую ее поцелуи. И кажется, изо рта моего вырвался стон. Прямо наяву. Здесь, в палате, мимо которой время от времени, проходят медсестры. Аврора почувствовала мое смущение и перестала. Затем встала с кровати и, все повторяя слова о том, что нам не место здесь, подошла к двери… Я засыпаю. Из последних сил пытаюсь додумать фантазию до конца… Аврора подносит руку к двери. Спрашивает меня, последую ли я за ней? Я конечно отвечаю да, и вот мы уже бежим вниз по лестнице, пока меня самого, настоящего, уже уносит в место, где я не могу управлять своими фантазиями. Сто ступенек; двести; пятьсот, тысяча… тысяча двести тридцать две… Наконец, под звуки наших бегущих ног, звонко ударяющих по металлическим наконечникам ступеней, я проваливаюсь…


Восьмая глава

Марк


Марк стоял за барной стойкой; наливал коньяк женщине, что сидит у сцены; старику с пятого столика пиво; себе виски, а своему собеседнику, самое дешевое вино, что у него есть. Собеседника звали Герона. Она была женщиной лет сорока и одной из завсегдатаев бара, отличительной чертой которой, была манера говорить не переставая: пробка в центре города; пожар на полузаброшенном складе; кто-то уволился со скандалом, кто-то трагически погиб – вся информация, которую она так стремилась донести до слушателя, выпрыгивала из ее рта скороговоркой. И лишь вино помогало Героне говорить четче, медленнее, именно так, как она думала и хотела. Другими словами, вино помогало Героне становиться самой собой.

Женщина говорила и говорила, чуть не задыхаясь от своих слов.

– … Ложки, вилки. Чайные ложки, чайные вилки. А ножи для масла? Ножи для сыра. Для хлеба. Сколько их всего? Сможешь посчитать? Ножи для мяса, для салата. Есть десертные ножи. Хотя это те же ножи для масла. И кого они обмануть пытаются? Это просто, это… так меня раздражает… Столько названий, обозначений. Зачем так много? Кому все это нужно? Я просто… я…

Бармен поставил на стойку налитое Героне вино. Женщина схватила, и тут же опустошила пододвинутый к ней бокал с вином. Затем, они одновременно с барменом облегченно вздохнули. После Марк разложил оставшиеся напитки на поднос, и уже собирался уйти, как Герона поспешно перехватила поднос из-под его рук.

– Я разнесу.

Герона слезла со своего места, и покинула Марка. Бармену осталось лишь повезти плечами.

Это был обычный вечер в ненорбаре. Толпа посетителей; переполненная корзинка с чаевыми. Каждый столик, каждый уголок заведения имел свою собственную, маленькую групку, собственные дискуссии и обсуждения: где-то громкие и некультурные, где-то культурные, высокоинтеллектуальные и еще более громкие. Порой гул от посетителей становился столь концентрированным, что обходил по громкости песни из музыкально автомата и ведущих новостей из телевизоров, подвешенных к потолку. Марк никогда не переставал удивляться, каким образом его ни чем непримечательное детище, стало таким популярным. Большинство посетителей (постоянные гости), сами забирали свои напитки, выбрасывали мусор и вытирали столики а, когда Марк не мог находится в своем баре, сами следили за чистотой, чаевыми и поведением тех, кто приходил в ненорбар первый раз.

Герона вернулась на свое место. Высокий мужчина в строгом черном, словно с похорон, костюме, что сидит прямо за ними, что-то сказал Героне, а затем присвистнул во след, на что женщина развернулась, и ехидно улыбаясь, помахала игривому посетителю кончиками пальцев.

– Что он сказал? – поинтересовался бармен.

– Спросил, всегда ли мой язык такой ловкий.

– Обычно, ты за такое бьешь.

– Изобью, когда он в туалет пойдет.

Герона поставила пустой поднос на прилавок и, прикусив нижнюю губу, кокетливо спросила Марка: – Ты, случайно, не хочешь переспать со мной?

Марк задумался.

– Я вроде не в твоем вкусе. – произнес он.

– Так и я не в твоем… Но сейчас главное, что ты порядочный человек. А мне нужно по быстренькому завести ребенка. Пока это еще возможно.

Марк с досадой выдохнул, потом приблизился к женщине и, разместив на стойке свои руки, словно школьник за партой, сказал Героне: – Мэр этот закон ни за что не примет.

– А то, что мэр его вообще рассматривает, тебя никак не смущает?

– Я…

– Ладно. – Герона оборвала бармена. – Обойдемся без споров. Мне этого на наших сборищах хватает.

– Хорошо. – согласился Марк. Затем указал рукой на пустой бокал Героны. – Я говорил, что всех остальных воротит от этого вина?

– Да, много раз. Налей еще, пожалуйста. – женщина улыбнулась, по детски наивно.

– Хочешь, налью хорошего? За счет заведения.

– Нет. Налей это.

Бармен выполнил просьбу.

Герона снова примкнула губами к своему напитку. Затем протолкнула жидкость через горло, чуть скорчившись. А когда вино дошло до желудка, умиротворенно улыбнулась.

– Вы просто ничего не понимаете. – сказала Герона. – Ваше «хорошее» вино можно пить до бесконечности, и никакого результата. А от этого вина меня уносит, после первых двух бокалов. Прямо, как в детстве. И вкус такой же.

– А, когда тебя «унесет», как домой будешь добираться?

– Да уж как-нибудь… Кстати, как там Мир?

– Нормально. Наверное. Я у него не был. Мир не любит, когда его навещают в больнице.

– Что за бред? – резко спросила женщина, подавая пальцами сигнал, чтобы ей подлили еще. – Мою мать например, вообще воротит от одного моего вида. Но если ее увезут в больницу с очередным сердечным приступом, я ее навещу. Даже цветов принесу. Потому что это правильно.

– Мир мой друг. – Сказал Марк, наполняя вновь опустевший бокал Героны. – И я уважаю его мнение.

– Мир твой лучший друг, поэтому, на его мнение ты должен плевать. И, хочет он того или нет, тебе нужно припереться в его палату и спросить «как дела?». – Герона улыбнулась и, смотря прямо вниз, на дно своего бокала, сказала, как бы самой себе: – Что еще делать старой алкоголичке, как не давать наставления?

– Ты здесь далеко, не самая старая. – сказал ей Марк.

– Я здесь самая алкоголичка.

Бармен не успел никак отреагировать на это – другой посетитель отвлек его, и Марк отошел от своей стойки на пару минут, а, когда вернулся, спросил Герону: – За что твоя мать тебя ненавидит?

– Я красивее ее. – ребячливо ответила женщина.

– Хах. Серьезно?

– По крайней мере, так считал мой папа.

Марк озадаченно посмотрел на Герону, и собирался что-то сказать, но женщина опередила его, спросив: – А у тебя, какие были отношения с родителями?

– Сложные. Но, они умерли и оставили мне наследство. Так, что я все им простил.

– Большое видимо наследство.

– Да. И еще кое-что, что важнее денег.

– И это?

– Наш род. Мы с Алисой потомки основателей Аквариума.

– Вау. Так, значит, ты мог бы стать мэром?

Марк, улыбнувшись, кивнул.

Тут, они оба заметили, что в бар зашел их очень хороший знакомый.

– Смотри ка, Винни. – сказала Герона.

– Или Кларсон.

– Нет, Винни. Клар бы не вышел из дома в мятой одежде, и, тем более, с растрепанной головой. А Винни, вряд-ли даже расческой умеет пользоваться… Нет, ты не подумай, я люблю Винни, как и все. Но, простят меня небеса, Винни на столько же глуп, на сколько Кларсон сволочь.

Они оба помахали Винни и тот, заметив это, радостно направился в их сторону. Марк поторопился достать бутылку с шоколадным ликером для одного из своих любимых посетителей, пытаясь при этом вспомнить, что еще такого он хотел спросить у Героны.


В десять утра Марк уже был в больнице; поднимался на третий этаж, не переставая задаваться вопросом – как Героне удалось столь быстро переубедить его? Она владеет какими-то хитроумными манипуляторными приемами? Или на мнение Марка так легко повлиять?

Одет он был в клетчатую серую рубашку и темно-синие брюки. Из карманов брюк торчали две пачки аспирина, ради которых, Марк выстоял в аптеке, что на первом этаже, очередь из девяти человек. За все года его работы в больнице, Марк ни разу не замечал, чтобы очередь превышала и трех человек. Ему оставалось лишь дивиться и медленно продвигаться вперед. Вообще, весь этот день Марку казался каким-то нереальным. Наверное, это обычное дело, если ты много времени не высыпаешься, или идешь на работу в свой выходной.

Когда до выхода на третий этаж оставался лишь один лестничный пролет…

– Здравствуй, Марк.

…на пути Марка появился главный врач больницы.

– Пришел друга навестить? – спросил он. – Это очень хорошо, а то Мир уже весь извелся от скуки.

Марк не нашел, чем лучше на это ответить, поэтому, закинув руку за спину, глухо протянул: – Да… Главное, чтобы это не мешало ему выздоравливать.

– Не мешает. Послезавтра мы его уже выписываем.

Бармен изобразил подобие улыбки. Мэр решил, что на этом их разговор закончен, и собирался было пройти дольше, как Марк протянул руку, и неуклюже вцепился ею в перила, тем самым преградил главврачу путь.

– Ты ведь… не примешь этот закон? – тихо сказал Марк, смотря прямо в глаза мэру.

Мэр в свою очередь молчал. Спокойно, выжидательно. И, будто подражая Марку, так же смотрел прямо ему в глаза.

Так прошло десять секунд. Двадцать. Тридцать. Тридцать пять…

Когда Марк не выдержал и отвел взгляд, а вместе с тем, убрал руку с перил, мэр, наконец, произнес: – Я рад, что тебе не все равно на дела Аквариума, но ничего сказать не могу.

– Но ты уже принял решение?

– Да, и раньше времени, о нем никто не должен узнать.

Марк снова поднял негодующий взгляд, на что мэр лишь снисходительно улыбнулся.

– Поверь. – сказал глава больницы, положив руку на плечо Марка. – не будь это так важно, я бы тебе рассказал.

Услыхав чьи-то шаги где-то неподалеку, они оба разошлись. Марк вверх, мэр вниз по лестнице.


Мир лежал на полу, когда его друг открыл дверь в палату. На пациента была надета потертая, голубая, почти серая, пижама, и поверх, белый, махровый халат.

Марк вытащил аспирин из карманов и кинул на кровать. Мир поднялся с пола, стряхнул с себя пыль, тяжело вздохнул.

– Тебя то сюда какими ветрами? – пробормотал Мир.

– Спросить, «как дела?».

– Отлично. Послезавтра выписывают.

– Я знаю. Виделся с мэром.

– Отлично… – Мир посмотрел на свою кровать, потом указал рукой на аспирин и произнес: – С тем, что мне дают, я вообще головы не чувствую, не то, что боль в ней.

– Не хотел приходить с пустыми руками.

– Принес бы книжку.

– Ты не читаешь книги.

– Принес бы с картинками. – Мир потянулся, потом убрал таблетки в шкафчик. – Ладно, садись, спрашивай.

– Что спрашивать?

– Что у меня нового? Как я себя чувствую? У тебя пока только одна галочка из трех.

Марк ухмыльнулся. Сел в кресло. И вместо вымученных вопросов, поинтересовался об обитателях третьего этажа, и чем вообще этот этаж отличается от четвертого. Мир это оценил, даже воодушевился и, немного поразмыслив, решил для начала рассказать о старике со шрамом.

Марк расслабился в кресле, под детальное описание морщинистой кожи, впалых глаз и усталого, злого взгляда. Он слушал сначала внимательно. Затем, в пол уха, то и дело отвлекаясь на какие то свои случайные мысли. А потом сам не заметил, как слова Мира стали монотонными, расплывчатыми, еле различимыми. А сам он (Марк) придался далеким воспоминаниям о его буднях в этой же больнице, на четвертом этаже, в качестве пациента… Дни, когда он спал по десять часов; когда его хвалили за рисунок вазы или победу в шашках; когда за полностью съеденный обед, ему давали сигарету. Дни, когда Марк дрожал от одной мысли, что его сестра посетит больницу чтобы проведать его. В это же время он делил с Миром одну палату. Им было восемнадцать и двадцать шесть лет. Марку нравился Мир. За колкие комментарии в сторону врачей и санитаров (однажды в порыве ярости, Мир даже наорал на одного врача и толкнул в тележку с лекарствами. Хотя это вряд-ли можно причислить к плюсам. Врач – Мария Литто, нравилась всем пациентам. В том числе и Миру. До сих пор непонятно, почему Мир это сделал. Он сам никогда не говорил о той истории).

Так же Марку нравилось отсутствие у своего соседа привычки задавать тысячи личных и неудобных вопросов. И, что Марк ценил больше всего, за некую моральную силу, которой так недоставало ему самому. Единственный его минус, который признавал сам Мир, был в его многочисленных жалобах, в основном ночью, когда больница утихала и свет в коридорах выключался. И даже эти жалобы, Марка не раздражали. А, спустя некоторое время, он и вовсе не мог заснуть без них, как без материнской колыбельной.

Мир жаловался на врачей; на свое невезение; на свою плохую память; на бездарность в рисовании. Так же, он жаловался на посетителей больницы и вообще всех, кто не являлся пациентом. Даже на свою маму. Мир говорил о том, как это ужасно, что кто-то может просто прийти и увидеть тебя в таком сальном, нелепом и болезненном виде. И под конец, когда Марк уже начинал проваливаться в сон, Мир жаловался на головную боль, и на то, что ему приходится упрашивать медсестер, дать ему аспирина.

Марк однажды, пообещал после их выписки, хоть каждую неделю покупать ему аспирин. Мир, в эту выписку не верящий, со своей стороны, шутливо поклялся покупать сигареты своему соседу хоть каждый день.

Погруженный в воспоминания, Марк не заметил, как прошел целых полчаса. А, погруженный в свой рассказ, Мир, не заметил, что его совсем не слушают. Спустя еще двадцать минут они попрощались. Мир пошел завтракать. А Марк решил прогуляться по парку, недалеко от больницы. Посидеть на лавочке, посмотреть на деревья, птиц, людей. Воспоминания никак не могли оставить его в покое. Слишком большим был контраст между Марком прошлым и Марком теперешним. Слишком приятной была мысль, что прошлый Марк остался в той палате, на четвертом этаже, и никогда больше не вернется. Приятно также было прослеживать, в какие моменты менялись те или иные черты его характера. Как уходили робость, страх, податливость, привычка мямлить себе под нос. Как голос становился громче, взгляд острее и потихоньку начинали проклевываться зерна дара убеждения, и дара влиять на людей… Вдруг, он припомнил недавние события. Свои слова, действия. И в его груди в одночасье похолодело. Его мозг атаковала острая, болезненная, язвительная и, каждую секунду, все больше набухающая мысль. Так ли сильно он изменился? А что, если прошлый Марк обманул его, и каким-то образом, сумел сбежать из своей палаты? А что (и это было самым пугающим) что, если Марк никогда и не менялся?


Девятая глава

Мир


Пару недель назад меня выписали. За это время не происходило ничего примечательного. Я бродил по дому. Наслаждался запахом своей комнаты и особенно своей кровати. Ел. Говорил с собой. Говорил с мамой. С собой больше, чем с мамой. Смотрел телевизор. Иногда в окно… Я вспомнил слова Второго. Стало немного не по себе.

Прямо сейчас я надеваю пальто и ботинки. Кладу в карманы деньги, ключи. Сегодня одиннадцатое февраля, «день метели», своеобразный праздник. Для кого-то он даже важнее дня рождения. Не отмечать его, простительно только таким, как моя мама. Людям, что круглосуточно заняты. Людям, что прямо сейчас на работе.


Я на улице. Иду в направлении ненорбара, через узкую аллею. Поворачиваю на право, вижу через дорогу от себя женщину. Она сидит на бордюре, что-то говорит и разливает вокруг себя молоко. Неподалеку от нее, столпилось десятка два человек. Я останавливаюсь. Мне интересно, чем все это закончится.

Прошло минут пять. К женщине подъехала машина, из которой вышли два санитара. Они подняли ее, вежливо и аккуратно посадили в машину и уехали. Я пошел дальше.


Ненорбар переполнен людьми. Как иначе?

На люстрах висят синие звезды из картона, а на столах наклеены синие снежинки. На двери, большими синими буквами, написано «Одиннадцатое февраля» и жирный знак восклицания. Сто с лишним лет назад, в эту ночь, была зафиксирована сильная метель и самая низкая температура в истории города. Умерло много людей, в основном бездомных. В память об этом, третье февраля превратилось в «день метели» (кстати, эта фраза украшает окна и стены). По традиции сегодня принято угощать неимущих выпивкой, а все рестораны, кафе и бары делают скидки в пятьдесят процентов на весь алкоголь.

Я еле пробился к своему столику, где меня уже ждет Винни.

– Привет. – сказал я Винни, садясь на стул. – Как дела?

– Привет, Мир. Отлично выглядишь. Твое лицо… на нем нет синяков. – Винни уже выпил. И не мало.

Мама попросила меня не напиваться, желательно никогда. Я конечно не согласен с тем, что в недавнем происшествии был виноват только один алкоголь, но пообещал ей. С другой стороны. С другой стороны, сегодня же «день метели», так что я позволил себе выпить немного, перед выходом из дома. Ну, как немного…

К нашему с Винни столику подошел один из постояльцев ненорбара, делающий вид, что он официант. Я попросил его, принести мне кружку пива. Когда «официант» ушел, я сказал: – Эй, Винни?

– Да?… – Винни попытался сделать свой взгляд, как можно более внимательным, но у него, конечно, ничего не получилось. Никогда не видел его таким пьяным.

– Помнишь, я однажды спросил у тебя, что такого случилось пару лет назад с абсолютно здоровым, Кларсоном, что его воображение выдумало тебя? Ты ответил, что это секрет, и ты не можешь мне его разгласить.

– Я… – Винни икнул. – Кажется, помню…

– А ты не можешь, поведать мне эту тайну, сегодня? Не то, чтобы я хотел давить на тебя. Но мне бы, правда, очень интересно.

– Я не могу, Мир… – лицо Винни вдруг стало грустным. – Клар возненавидит меня еще больше, когда узнает. А он знает все, что знаю я.

– Да ладно тебе. – я дружески похлопал Винни по плечу. – Что он тебе сделает?

– Ну, он делал плохие вещи…

– Какие, например?

– Он подрабатывал в другом городе. Кажется, в Нере, или Лиловой роще…

– Почему не здесь?

– Так было безопаснее.

Мне принесли пиво, я протянул официанту четверть денег, что взял с собой.

– Этого слишком много. К тому же, тебе вообще не обязательно платить, Мир.

– Знаю. Я все время боюсь, что когда-нибудь этот праздник разорит Марка.

Официант улыбнулся, словно ничего глупее не слышал за всю свою жизнь. Потом, задержав на мне взгляд, на две секунды, взял деньги и направился к стойке.

– И что он там делал? – спросил я Винни, и отхлебнул из своей кружки.

– Пр… проверял плесень в домах, он же ди-пло-ми-рован-ный специалист. Кларсон очень умный.

– Не отвлекайся. А то вырубишься и оставишь мое любопытство неудовлетворенным.

– Прости, Мир… Кларсон сообщал, в каких домах, в какое время, не будет его хозяев, своим… знакомым, и они этот дом грабили, когда Кларсон уже находился в Аквариуме. Он неплохо зарабатывал тогда.

– Знаешь, Винни, я ждал чего-то большего. Но все равно спасибо.

– Теперь мне можно выр-у-биться?

– Конечно.

Винни кладет голову на стол: – Прости, Мир, что не сказал…

– Не сказал раньше? – закончил я за него. – Ничего. Совсем скоро, Винни, я буду просить у тебя прощения, за то, что заставил проболтаться.

Музыка что играет в баре, похожа на разбросанные по полу пазлы – сколько голову не напрягай, все равно не поймешь, какая картинка должна получиться; снежные горы над морем или цветущий сад. Ничего удивительного, музыканты в хлам. Они и сами, наверное, не понимают, какую играют музыку и где вообще находятся. Но всем такой расклад вполне по душе, а я… я никогда не любил собирать пазлы.

Между тем, людей здесь стало еще больше. На столько, что я не могу разглядеть стены самого бара. Ни одного, даже крохотного кусочка стены. Наш столик, буквально облепили. Куда не поверну голову, вижу лишь пестрые платья, костюмы или комбинезоны.

Я выпил еще немного и полностью расслабился. Из головы выветрились больничные коридоры и лица пациентов. Мне наплевать на ту историю с крылатым, что разбил окна больницы. Хотя, надо признаться, что совсем чуть-чуть, но меня одолели сомнения, по поводу себя самого.

– Можно присесть? – это нас с Винни, который ни на что уже не реагирует, спросила девушка в длинном, вязаном платье и огромными серыми крыльями за спиной. Мне в глаза сразу бросились ее растрепанные волосы. Они очень густые и торчат во все стороны. Я думаю, парик это или нет.

Отвечаю ей: – Да, конечно.

Она села рядом со мной.

– А я тебя знаю.

– Меня тут многие знают.

– Ходят слухи, что ты сын мэра, но он и твоя мама это скрывают, из-за… ну, знаешь, из-за твоей повышенной пернатости.

Я поперхнулся. Затем, скривил рот, представляя, как мэр учит меня ходить, и читает сказки на сон грядущий.

– Уверяю тебя, это не более, чем слухи. – сказал я.

– Поверю на слово. Что пьешь? – она спросила, не убирая улыбку с лица.

– Пиво. Не представляю, с чем еще можно спутать пиво.

– С яблочным соком, например.

– А ты, что пьешь?

В ее руках был стакан, с какой то голубой жидкостью.

– Не знаю. Какая разница? Тебя правда зовут Мир?

– Да, а тебя?

– А меня неважно, как зовут. Мы с тобой все равно потом больше не увидимся.

– Зачем ты сюда села?

– Я устала стоять, а свободное место только тут увидела. Не хочу быть невежливой, так что давай мы поболтаем немного ни о чем, а потом я уйду.

– Я не против.

– Хорошо. Давай… – девушка сделала наигранно задумчивое лицо – поговорим о нашем детстве.

– Нет, не хочу.

– Тогда о любви. Я не болтушка, если что. Ни кому не растреплю.

Я отрицательно покачал головой.

– Может, о мести? Мстил когда-нибудь?

– Нет.

Девушка выпила все содержимое своего стакана и задумалась по настоящему, пристально вглядываясь в меня.

– Ты симпатичный, Мир. Почему ты пришел без пары?

Я задумался.

– У тебя ведь есть пара? Это человек, которому ты будешь врать о своей верности, если мы с тобой переспим.

– Тебе нечего с ним ловить. – ответил за меня, неожиданно проснувшийся Винни. То есть… я присмотрелся к нему, уже не Винни. Лицо моего соседа по столику, перекосила недовольная, надменная гримаса, а голос стал ниже. – Мир не занимается сексом. Принципы, что с них взять.

Наверное, не стоило говорить с Винни о подобных вещах.

– Привет, Клар. – сказал я на выдохе. – Давно не виделись.

– Привет, Мир. – сказал Кларсон и вылез из-за стола. – Пока.

– Что это было? – спросила девушка, когда он ушел.

– Это Кларсон, не обращай внимания.

– Ты, что, девственник? Почему?

– Придумай вариант, который больше понравится. – Я решил, зачем утруждать себя объяснениями? Эта девушка мне никто.

– Ты хоть в курсе, где и в какое время живешь? Мы не можем голосовать, переезжать без разрешения, работать там, где нравится, детей заводить… А ты еще и сексом не занимаешься? Что ты вообще делаешь?

– Я слушаю музыку. – сказал я и, подняв перед собой кружку с пивом, добавил: – И еще пью. Тебе то какое дело?

– Да я так… Может, потанцуем?

– Зачем?

– Хочу с кем-нибудь потанцевать. А ты мне нравишься… Как может понравиться незнакомец, в сравнении с другими незнакомцами.

– Ты же сказала, что знаешь меня.

– Еще я сказала, что хочу потанцевать.

Оглядев набитый битком зал, я произнес: – Ты выбрала неудачное место для танцев. Может, пойдешь в другое?

– Я хочу именно здесь.

– Почему?

– Не знаю. Ты когда-нибудь делал что-то, без полнейшего понятия зачем тебе это, но со стопроцентной уверенностью, что так надо?

– Если ты про танцы, то сейчас у меня нет ни понятия, ни уверенности. – сказал я.

Она улыбнулась и протянув мне руку, сказала: – Пойдем танцевать, Мир.

Я подумал полминуты и решил, почему бы и нет? Мы вылезли из-за стола. Музыканты как раз заиграли быстрее; их солист взбодрился. Девушка, назову ее Анна, повела меня к сцене, как то по лисьему улыбаясь, будто что то задумала. Я иду сзади. Замечу, что вязаное платье идеально подчеркивает фигуру. Не могу оторвать глаз от ее изгибов.

Солист громко запел, какую то дико веселую песню. Анна остановилась. Повернулась ко мне. Рывком выхватила свою руку, и словно взбесившаяся мельница, начала вращаться вокруг себя, махая руками. Потом она, расправила на полную катушку свои крылья, задрала облегающее платье, что бы было удобней танцевать, и начала прыгать и задирать ноги. Анне наплевать, что она толкает людей, а своими крыльями бьет их по лицу. Так люди танцуют только под любимую песню, ну, или, не знаю… когда им на все плевать. Я увидел, что на обеих щиколотках у нее татуировки в виде стягивающих ремешков. Анна затрясла головой в такт барабанам; резко подняла руки, отпустив складки платья, так что оно снова сползло вниз; обняла меня, и мы закружились в быстром танце, наступая друг другу на ноги.

У Анны красивые кари глаза, при нужном освещении кажущиеся черными, густые брови и прямой нос. На вид ей, тридцать-тридцать пять лет. Безупречная кожа, напоминающая цвет оливкового масла. Нижняя часть лица грубовата, но этого почти незаметно, так как Анна всегда улыбается, смягчая черты подбородка. Розовая помада на губах, веки подведены жирными стрелками. Вязанное желто-зеленое платье, демонстрирует до мельчайших подробностей очертания ее фигуры, и при этом полностью его скрывает. Длинные рукава, длинный ворот… До того, как увидеть ее татуировки, я предположил, что у Анны какие-то шрамы или ожоги. Теперь думаю, что на шее и руках у нее те же самые татуировки ремней.

Мне очень нравится песня, что исполняют прямо сейчас музыканты, хотя до «Наемников» им далеко. Я перестал считать людей, которых толкнул или задел, пока пытался раскрутить Анну, или поднять ее. Народу, кажется, стало еще больше. Кто то топчется на месте, кто то танцует еще безумнее нас. Запах алкоголя и пота вскружил мне голову. А из-за разноцветных, вычурных нарядов со всех сторон, болят глаза. Мы танцуем, как велит нам солист и верим в то, что какая бы ерунда в жизни не творилась, не стоит сильно переживать. В конечном итоге, мы все равно умрем. Это обнадеживает меня, и всех остальных в этом баре думаю тоже. Я улыбаюсь, потому что улыбается Анна, мне кажется, я бы даже мог влюбиться в нее, если бы уже не любил Аврору.

У меня заболела голова, гудит в ушах. Жарко и душно. Мне наплевать, кто я и я хочу запомнить этот момент, потому что мне кажется, что я счастлив…

Мы выбежали на улицу, потому что Анну и меня затошнило, и еще я пропотел всю свою одежду. Ее вырвало прямо под окна бара, я сдержался и просто лег на снег неподалеку.

Анна подошла ко мне спустя какое то время и легла рядом.

Мы лежим на боках, облокотившись на руки, и смотрим друг другу в лицо.

– Ты знал, что обреченность выглядит, как разбитый на тысячу кусочков, космос? – Вдруг говорит Анна странным, спокойным, совсем невеселым тоном.

– Космос?

– Да. У каждого человека есть космос. И его очень легко разбить.

Я ничего на это не отвечаю. Анна продолжила: – Я вижу в своих глазах осколки каждый день, когда смотрю в зеркало. В моей жизни творится много всего… И мои татуировки означают, не делай вид, что их не заметил, они означают, что я сама этого захотела. Я это заслужила. Выбрала… То есть, выбрала, скорее, жизнь. Но мне пришлись по душе ее идеи.

– Я не понимаю, что ты пытаешься мне сказать.

– Конечно, не понимаешь. Ты, ведь, не знаешь меня. А те, кто знают, тем более, не понимают.

Анна смотрит мне в глаза, словно ищет в них что-то. Чем бы это ни было, во мне этого нет. Когда до нее это дойдет она наверное во мне разочаруется.

Я честно сказал ей: – Прости, но я все еще тебя не понимаю.

– Как бы тебе объяснить… – ответила мне Анна. – Я (метафорически, конечно) умираю каждый день по чуть-чуть и получаю от этого настоящее удовольствие… Печаль, тоска, отчаяние (банальные слова, но нельзя недооценивать их значение), мне нравятся эти чувства. Я думаю, они прекрасны. Холодные, тягучие и вязкие. А цвета всегда синего или черного. Они блестят, как снег и кусают изнутри, как мороз. Покрывают мурашками, увлажняют глаза и щеки. Окунают в бездну, накрывают мглой, словно тяжелым одеялом. Они убивают самым красивым способом… Я люблю чувствовать это. Я… я люблю страдать.

Она замолчала, формулируя мысли. Я не стал портить возникшую тишину.

– Я знаю твою историю.

– Вот оно что…

– Я думаю, мы с тобой не похожи.

– Ты это хотела мне сказать? Это итог твоей речи?

– Именно. – к Анне вернулся радостный тон. – Ты страдаешь. Сильно. По-настоящему. Я это знаю, чувствую. Ты игнорируешь свою боль, не замечаешь или просто к ней привык. Так продолжается сколько? Больше десяти лет? Знаешь, какой у меня девиз по жизни?

– Не представляю.

– «Зачем, если нет удовольствия?»

Анна встала.

Только сейчас до меня дошло, что кроме платья, на ней ничего нет. Я встал следом, и надел на нее свое пальто, вынув из карманов ключи и справку. Оставив там деньги, платок и использованную зубочистку. Надеюсь, Анна о нее не порежется, когда будет греть руки. Она поблагодарила меня, а потом сказала: – Знаешь, что еще я думаю?

– Нет.

– Тебе нужно взбодриться. – Анна засунула руку себе под платье и вытащила из лифчика маленький прозрачный пакетик, где лежали две розовые таблеточки.

– Вот. – она протянула этот пакетик мне. – Найди того, кто тебе по-настоящему понравится, и раздели с ней. Или с ним. Обещаю, вам будет так хорошо, как ты себе даже представить не можешь.

Я взял таблетки.

– Спасибо. А, с тобой мы еще встретимся?

– Зачем? Мне нравятся только самые первые встречи. Дальше уже…

– Нет удовольствия?

Анна улыбнулась мне непередаваемо красиво. Как улыбаются люди, когда хотят, чтобы их запомнили. И поцеловав меня в щеку, развернулась и неспешно зашагала в сторону темных дворов жилых зданий.

– Эй. – окликнул я ее. – Скажешь еще что-нибудь напоследок?

– Перестань быть призраком самого себя. – сказала Анна, не оборачиваясь, продолжая идти.

Я вернулся в бар. Взял у Марка куртку на прокат, и отправился домой.


Я сижу на диване, в гостиной, ем шоколадные печения. Мама в душе, когда она помоется, мы поиграем в шахматы. По телевизору идет детская передача с ведущим в костюме фиолетовой совы. Я переключил на другой канал. Там какой-то плохо рисованный мультик. Я снова переключил. Идет фильм «И тебе и мне», я смотрел его сотню раз. Продолжаю щелкать.

Мама вернулась из душа. Мы продолжили, поставленную на паузу, пару дней назад, партию. Я играю черными, она белыми.

– Как прошел день метели?

– Раздал по бутылке коньяка троим бездомным.

– Это очень хорошо, а то у меня никого не получилось угостить. У меня из офиса то не получилось выбраться… Шах и мат.

У моего короля не осталось клеток, для отступления. И дама никак не может ему помочь, ее путь преграждаю две мои же пешки, которые я вовремя не сдвинул.

– Я тебе поддавался. – говорю я не непроницаемым видом.

– Только если в параллельной вселенной. Я знаю, когда ты поддаешься.

– Про меня все все знают. Я как тот человечек в учебнике по биологии. Над каждой частью тела проставлены циферки, а внизу, в сносках названия и функции всех органов.

– Не преувеличивай. Мы знакомы всю твою жизнь. Ты и должен быть для меня, как раскрытая книга. Ты мой сын, в конце концов.

– А как же мэр?

– Он знает только то, что ты ему говорил.

– Я рассказывал ему все… Хах, и до сих пор рассказываю.

– Ну вот видишь… Черт. – мама случайно пролила молоко на шахматную доску. – Кухня все-таки не лучшее место для этих игр.

– Я понял это, еще когда ты испачкала свою ладью шоколадом.

– Не умничай. Лучше скажи, где тряпка.

– Я их всех выкинул. Они воняли. Возьми салфетку.

– Кстати… хочу, чтобы ты от меня об этом узнал. В общем, мы с мэром вместе, опять. В пятницу идем с ним на шоу темного кукольника, в большом театре. Давно мечтаю попасть туда… Ночевать я тоже буду не дома. Мэр обещал угостить, каким-то очень дорогим вином. И… мы поженимся. Скоро.

– Уверена, что хочешь всего этого?

– Да. К тому же мы, по большому счету и не расставались… Скорее это был длительный перерыв. Я тогда еще уезжала в другой город надолго, помнишь?

– Смутно.

– А, да. У тебя как раз был сложный период.

– Может, потому и был плохой период, что ты от мэра уехала…

– Прекрати. Он к тебе со всей душой.

– Нет у него никакой души. – я не смог сдержать ухмылку. Мама не поняла, что я сказал это несерьезно.

– Хватит.

– Да я просто…

– Нет, погоди. Я понимаю, что мэр может давить…морально. Но, пятнадцать лет назад, когда тебя собирали по кусочкам, и у меня не было ни денег, ни страховки… ничего у меня не было, и сделать я ничего не могла… мэр помог нам. Нашел врачей, выделил лучшую палату, помог с оформлением документов. Мне продолжать?

Я открыл было рот, чтобы напомнить маме о том, на сколько красивой она была, но мама остановила меня жестом руки.

– Подумай, прежде чем сказать что-то про мою внешность. – Мама вздохнула, и добавила: – Может мэр и зло, как ты выразился. Но лично ты не имеешь права ему, что-либо предъявлять. Тебе не за что. Мэр любит тебя. Не тратил бы он на тебя столько времени и сил, не будь это так…

Мной вдруг овладела злоба или, скорее обида. Я редко испытываю такие чувства по отношению к матери. Потому что она редко встает не на мою сторону. Я пожалею о том, что сейчас ей скажу. Знаю, что пожалею. И все-таки открываю рот и, как можно более саркастично, говорю: – Скажи, если окажется, что мэр ставит над пациентами эксперименты или просто жестоко убивает людей у себя в подвале. Я все равно должен буду считать его «хорошим», потому что к нам с тобой он относится «по-особому»? А еще, мне интересно, почему, если мэр такой «хороший парень», он за столько (я сделал ударение на этом слове) лет так и не предложил тебе выйти за него замуж? А ваши «перерывы»? Происходили они из-за чего? Расскажешь когда-нибудь?…

Мама ушла в свою комнату. Сегодня она вряд-ли захочет со мной разговаривать.


Вечер. Я весь день лежал на кровати. Потом, когда мама вернулась с работы, я попросил у нее прощения. Она обняла меня, дав понять, что все в порядке. А потом, когда мы сели на диван, сказала, что мэр принял закон.

– Какой закон?

– О стерилизации.

– А. Ясно.

– Что думаешь? Тебя это тоже касается.

– Можешь представить меня родителем? – я улыбнулся себе и положил голову ей на плечо. – Думаю, лицемерно нам с тобой волноваться о таких вещах.

– Почему?

– У тебя полно денег. Мэр – почти твой муж. Ты постоянно предлагаешь мне, посетить с тобой другие города. Крылатым это запрещено, но у тебя есть связи и прочее… Остальные законы мы так же сможем обойти, если захотим, разве нет? А ты что думаешь?

– Не знаю. Мэр ничего не делает просто так. Но пока я не понимаю его. Может, завтра нам удастся нормально поговорить. Хотя я не уверена, что хочу этого.

– Ты не так собиралась сказать. – Я ехидно прищурившись, посмотрел в ее лицо.

Мама отвернула мою голову, спрашивая: – С чего это ты взял?

– Я тоже знаком с тобой всю свою жизнь. Ну, так я прав?

Мама помолчала пару секунд, потом сказала: – Я не уверена, что мэр хочет говорить со мной об этом.


Десятая глава

Марк


Двери ненорбара были заперты. Три десятка постоянных посетителей сидели за столиками напряженные, как никогда. Собрание было внезапным и незапланированным. Не все, кто хотели бы его посетить, смогли прийти. Марка это не тревожило. В лучшем случае, человек было бы тридцать пять.

Бармен пил коньяк, собираясь с мыслями. Как и у всех, настроение у Марка было странное. Самые разные мысли хаотично возникали в его голове, и быстро заменяли друг друга. Ни на чем не удавалось сконцентрироваться. Даже его тетрадь, в которой казалось, были фразы на все случаи жизни, не могла ему помочь.

Когда Марк наконец собрался, и вылез из-за барной стойки, все притихли. Начал он скомкано, озвучив первую же фразу, что пришла ему на ум.

– Я… был уверен, что этого не произойдет.

Затем Марк подошел к самому близкому от себя столику и, окинув взглядом всех посетителей, спросил: – А вы?

– Я тоже, Марк. Я думал это шутка. – сказал кто-то.

– И я.

– Шутка? Интересная мысль. – вдруг из середины зала, выкрикнул какая-то девушка, с короткими, рыжими волосами. – Думаешь, это ирония, абсурд или какой-то подвид сарказма?

– Мы тут серьезные вещи обсуждаем. – сказал Марк.

– А, нет! – продолжила девушка. – Это классический анекдот. Зашли как-то в бар три психа, а бармен им говорит: «Очень скоро вы станете кастратами».

– И в чем шутка?

– В том, что это не шутка.

– Не преувеличивай. «Кастратами» нас никто делать не собирается.

Девушка состроила извиняющуюся гримасу, и произнесла: – Прошу прощения.

– «Пирога» не лишат, а «начинку» испортят. – робко прозвучало от седого мужчины со второго столика. Все неловко засмеялись. Даже Марк не удержался.

Когда смех стих, голос подал высокий мужчина лет сорока, что сидел за седьмым столиком: – Это коснется больше шизофреников, маниакалов и прочих таких… Мне сказали, что с моим нервозом мне нечего бояться.

– А если тик? – спросила полненькая, светловолосая девушка, что сидела за третьим столиком.

– Про тик я не спрашивал.

– А, что с депрессией? – спросил мужчина с пятого.

– Не знаю. Я больше ни о чем не спрашивал, говорю же.

Снова тишина.

– Вряд-ли депрессия считается. – сказал тот же мужчина с пятого столика. – То есть, это же всего лишь депрессия.

– Когда я сказала тебе тоже-самое, ты на меня наорал. – пробормотала кудрявая женщина, сидящая неподалеку от Адама, что полулежал на подоконнике, позади всех и угрюмо молчал.

– Это сейчас не важно. – сказал Марк. – Закон вступит в силу через пару месяцев. До тех пор нужно что-то сделать. Что-то придумать.

– Например?

– Да… Что сделать? И как?

«Сначала хотелось бы понять, кому и для чего этот закон вообще понадобился» – подумал Марк. Затем сказал: – Соберем подписи, для начала.

– Это хорошая идея, Марк! – сказали сразу несколько человек.

«Это моя единственная идея. Пока что» Подумал Марк, а потом вдруг вспомнил то, что невзначай пришло ему на ум пару дней назад: – Еще можно расклеить по всему городу плакаты с протестами.

– А это законно?

– Не очень… А есть еще у кого-нибудь идеи? Хоть какие.

Тишина.

– Этого бы не произошло, если бы «кое-кто»… – Неуверенно сказал мужчина с пятого столика. Не очень громко. Но все услышали.

– «Кое-кто» что?

– И кто?

– Договаривай. – вдруг сказал Адам.

– Я имел в виду не конкретного человека, а в общем… некоторые из вас ведут себя, как идиоты. Да еще и в людных местах! Я не говорю, что всегда…

– Приведи пример.

Люди кажется забыли, зачем вообще собрались. Это начинало действовать бармену на нервы.

Мужчина с пятого столика, его звали Фамин, сказал: – Кто-то льет молоко людям под ноги. Кто-то не умеет справляться со смертью. А ты… – он обратился к девушке по имени Лена, что рассказала анекдот про трех психов в баре: – Ты постоянно разговариваешь с собой.

– Все говорят с собой.

– Все знают, когда можно делать это, а когда нет.

– АКира не так давно устроил истерику из-за манекена в торговом центре!

– Они валялись там голые, с оторванными руками!

– Не это мы должны сейчас обсуждать. – Марк повысил голос.

– Ты прав. Не Фаму нас судить. – произнесла девушка с третьего столика, по имени Клина, нервно стуча пальцем по столу. – Ты… – Обратилась она к Фамину. – недавно вскрыл себе вены из-за глупой девчонки!

– Она не глупая! И это не твое дело!

– Моя болтовня – сказала Лена. – Тоже не твое дело. Хочу и болтаю, это никому не вредит.

– Это раздражает. – заметил светловолосый парень, сидящий за пятым столиком, вместе с Фамином.

– Ах, раздражает!

– Просто перестань, ладно?

– Ты меня раздражаешь. Может перестанешь быть?

Голос стали повышать все больше людей. Несколько попыток Марка успокоить народ, неосознанно проигнорировались, в следствии чего он просто зашел обратно за стойку, где выпил еще пару порций коньяка. Спустя всего пять минут, ненорбар стал напоминать рынок (самую утрированную его версию).

Через двадцать минут собрание закончилось. Почти все его участники разошлись. Начали заходить обычные посетили.

Весь оставшийся день Марк был молчаливым и раздраженным. Нехотя разливал выпивку. Не слушал и даже не делал вид, что слушает завсегдатаев, что хотели поговорить с ним. Ближе к вечеру, все смеющиеся и громко разговаривающие, люди были обозваны его устами, кретинами и идиотами. В девять часов вечера, Марк вовсе покинул рабочее место, и поднялся к себе в спальню, никому не сказав ни слова.


В полдвенадцатого ночи, Марк лежал на кровати и смотрел в пыльный угол своей спальни. В его висках пульсировало и стреляло. С чего бы это? Коньяк? Кофе? Люди?

– Все в порядке? – спросил Адам, стягивая с ног носки, и ложась на расстеленный ему на полу матрац.

– Да. – ответил Марк. – Просто думаю.

– О чем?

– Мэр. И этот закон… Для чего он вообще нужен? Я не понимаю.

– А разве, мы должны понимать?

Марк проигнорировал вопрос.

– Собрание не так должно было пройти. А я еще думал, что народу приходит слишком мало… Представь, нас было бы на два-три десятка больше? И каждый бы кричал и обвинял остальных в черти чем… Еще Мира звал.

– Чем по твоему, Мир может тебе помочь?

– Не знаю. Может, и ни чем. Я лишь думаю, что если он так жаждет сделать что-то для города, почему бы не заняться этим вместе со мной? С нами.

– Не помню, спрашивал ли я. Почему ты думаешь, что это Мир… как там его уже называют? Крылатый мститель; гроза окон; защитник хаоса и так далее.

– Больше некому. Сам мэр так считает.

– Ну, раз сам мэр… а тебе то откуда знать, как он считает?

– А, это важно?

– Раз, не хочешь говорить, значит важно.


В два часа ночи Марк и Адам до сих пор не спали.

– Нет смысла… Бессмысленный закон. – бормотал бармен, смотря в потолок красными от бессонницы, глазами.

– Помнишь, крылатых тоже хотели стерилизовать лет десять назад? Тогда все тоже казалось окончательно решенным, но что произошло потом?

– Это бессмысленно. – повторил Марк, продолжая игнорировать слова Адама. – Бессмысленно.

На что его друг тихо проговорил: – Прямо, как моя жизнь.

Адам же ерзал на своем матраце, пытаясь улечься поудобнее. Кажется, он попробовал все позы, которые только знал. И ни одна ему не подошла. Когда иссякли последние надежды на комфортный сон, Адам выдохнул: – Я, как будто снова в летнем лагере… Не хватает карт, выдохшегося пива и страшных историй, хотя… Что мы там с тобой обсуждаем?

Марк отвернулся, вздыхая толи зло, толи устало.

– Хочешь, чтобы я заткнулся?

– Я этого не говорил.

– Так скажи. Вдруг поможет?

Бармен вздохнул снова.

– Постарайся говорить… молча. У себя в голове. – произнес он.

– Прости, в своей голове я не могу. Боюсь тамошних собеседников… Не переживай. Как только я найду работу и жилье, тут же уеду. – сказал Адам потянувшись, и добавил. – А ты сегодня раздражительней, чем обычно. Это, кстати, все заметили.

– Все заметили. – повторил Марк. – Всем больше заняться нечем, как следить за моим настроением. Если бы они думали… хоть чуть чуть… над тем, в чем сейчас пытаюсь разобраться я… Бесполезные куски…

Марк вздрогнул, будто смысл его собственных слов дошел до него только сейчас. «Больше позволять себе такое нельзя» подумал он «нельзя говорить подобные вещи вслух»

Адам произнес: – Не называй людей бесполезными. Я такое часто слышу, и мне не очень нравится. – Затем спросил: – Что тебя выбесило? Да, народ разорался, но они запомнили все, что ты им сказал… Что успел сказать.

– Эльвира была права. Оратор из меня никудышный.

– Зато манипулятор очень даже ничего.

Марк повернулся к Адаму, и вопросительно посмотрел на него.

– Ты говоришь робко, иногда тебя почти не слышно. Но все твои слава принимаются к сведению. С мнением всегда считаются, выполняются просьбы… Ты придумал эти собрания, и на них ходят. Продолжать?

– Что ты хочешь этим сказать? Что я нравлюсь людям?

– Конечно нравишься! Со всей своей «добротой» ты не оставляешь им выбора тебя ненавидеть… Лена купила планшеты для петиций и уже обошла парочку домов… Мы по телефону сегодня немного поболтали.

– Значит ли это, что ты пойдешь завтра собирать подписи?

– Нет. Я буду рисовать плакаты.

Марк иронично усмехнулся и произнес: – Этого все равно недостаточно. Я хочу, чтобы люди делали эти вещи, не потому что я им нравлюсь. Я хочу, чтобы они чувствовали мою правоту. Были уверены, в том, что меня стоит слушать.

А еще, думал Марк, я хочу создать что-то большое. Нет, сам хочу быть чем-то большим. И чтобы люди стремились быть частью меня…

Вдруг, Марк подумал: «Плакаты можно не только расклеивать. Их можно держать в руках»


Одиннадцатая глава

Мир


Когда я лежал в больнице, какие-нибудь новенькие пациенты мне часто говорили, что я, наверное, считаю себя полным неудачником из-за того, что и псих и крылатый. Я обычно не успевал ничего на это ответить, потому что, кто-нибудь из «стареньких» пациентов, сидевших поблизости, обязательно говорил, что-то вроде «Он еще и тупой» или «Он еще и уродливый», «Он еще и девственник» и так далее. Мне даже нравилось. Приятно было быть чьей-то традицией. К тому же я знал, что все это делается не из злого умысла, а наоборот.


Пятница. Лизе ни с того, ни с сего захотелось навестить меня. Поболтать, попить чаю, посмотреть какой-нибудь фильм ужасов. Дома ей скучно. Подруг нет, а Расс в командировке. Мой дом то же, очень кстати оказался сегодня пустым. Мама, под руку с мэром, ушла на шоу темного кукольника.

Прямо сейчас Лиза развалилась на диване, в гостиной, безуспешно щелкая каналы, в поиске чего-нибудь интересного. А я вытаскиваю из ящиков все самое вкусное и складываю на поднос.

– Чипсы? Печенья? Крендельки? Через пять минут будет готова пицца. – сказал я Лизе.

– Только чай. Марго вчера сказала, что я тощевата, и мне нужно поправиться. Так что я худею. Мне кажется, я готова стать ходячим скелетом, просто на зло ей…

– Знаешь, что я думаю?

– Что?

– Ты бы могла сказать об этом раньше. До того, как я засунул пиццу в духовку.

– Прости.

Я разложил чипсы, печенья и крендельки по местам. Вытащил пиццу. И отрезав от нее кусок, забрался с ним на диван к Лизе.

– Что нового? – спросила она.

– Ненавижу этот вопрос. Это… как будто моя жизнь каждый миг должна меняться, только, чтобы я смог развлечь тебя на пару минут.

– Ну так, что нового?

Я ухмыльнулся. Лиза тоже. Затем мы оба принялись смеяться, а, когда прекратили, я произнес ей: – Я встретил девушку в ненорбаре, на день метели. – а потом я рассказал Лизе почти обо всех событиях того дня. И добавил: – Анна, то есть та девушка, думает, что я не такой, как она. А мне наоборот кажется, что нас многое связывает. – Лиза сразу нахмурилась.

– Ну, не совсем все… Скорее только то, что нас обоих устраивают положения вещей.

– А тебя они устраивают?

– Да, я же сказал.

– Мир, почему ты (не знаю, уместно ли такое спрашивать)… почему ты не занимаешься сексом? Тебя отвергают? Или просто не хочешь? Дело в Авроре?

– Зачем спрашивать, если заранее знаешь ответ?

– Мир, Аврора …

– Она еще не умерла. Она в коме. Это паршиво, но не тоже-самое, что и смерть. – Я не заметил, как повысил голос.

– Прости. Я задела больное место.

– Нет, это ты прости… Понимаешь, я не могу… – только и успел сказать я, как увидел Второго. Он появился из неоткуда, рядом со столом. Затем отступил на пару шагов и сел на пол, пристально глядя на меня. Я делаю вид, что не замечаю его, и сбивчиво отвечаю Лизе – Мне кажется, если я это сделаю, то предам Аврору.

Второй исчез так же быстро, как и появился.

– Предашь? – переспросила Лиза.

– Я буду наслаждаться жизнью, пока она в коме. Разве это честно?

– Но… никакие твои действия не повлияют на ее пробуждение.

– Не факт.

– Факт.

Лиза выключила телевизор, так ничего не найдя.


– Мир. – сказала Лиза.

– Что?

– Помнишь нашу учительницу по изобразительному искусству? Ее кажется звали Инна или Изольда… Точно, Инна Лен.

– Помню.

– Когда мне было пятнадцать, я пожаловалась ей, что я никому не нравлюсь, что у всех есть парни, а у меня нет… в общем все, что мне казалось важным в то время, я ей выплеснула, просто ни с того ни с сего. Инна была хорошая, не смотря на некоторые моменты… Только ей я и не боялась жаловаться… Я тогда так плакала, что она принялась гладить меня по голове, приговаривая что-то вроде «Все у тебя еще будет. Любовь приходит, когда совсем ее не ждешь». Хах… А я ей на это, чуть ли не закричала: «А что, если я всегда жду?!»… Никогда не видела, чтобы учителя так громко смеялись… Я хотела обидеться но, не знаю, мне казалось, не смотря на это, она меня понимает. А потом, спустя шесть лет, в одно зимнее воскресение, я познакомилась с Рассом.

– История со счастливым концом.

– Я тогда ее тоже ждала. В то воскресение.

– Кого ее?

– Любовь.


Не прошло и часа, как в каком-то непонятном, настроении, мы попрощались с Лизой.


Я медленно иду по улице. Поздний вечер. Холодно. Скользко.

Чайная лавка, в которую я направляюсь, находится довольно высоко. Добираться туда тяжело, особенно, если в лицо тебе дует морозный ветер. И все-таки оно того стоит, там продают самый вкусный черный чай во всем городе. Да что там, во всем мире. Зеленый правда так себе. Но я все равно его не пью, так что это не имеет значения. Я перехожу дорогу. Сворачиваю налево. Впереди очищенный ото льда бордюр. Можно какое то время идти, не боясь поскользнуться.

Я прохожу мимо недостроенного офисного здания. Вокруг него высокий непреступный забор. «Заберемся?» – спросила бы Аврора, иди она рядом со мной «Мне, вдруг, так захотелось туда». Я спросил бы «А как мы пройдем через забор?» Аврора ответит «Я знаю тайный лаз». Она такая. Знает все тайные лазы во все недостроенные здания. Не успеваем мы одуматься, как уже бегаем по бетонному полу, пинаем банки из-под пива и прячемся друг от друга за стальными балками. Мы словно забыли, что нам уже не по пятнадцать лет, и просто делаем то, что внезапно захотелось сделать. Аврора удивляется, почему никто из нас не проворачивал подобное раньше. Я удивляюсь следом. Мы немного говорим на эту тему, а потом продолжаем страдать ерундой: Прыгаем, дурачимся. Целуемся на самом краю бетонного пола: я расправив крылья; Аврора подняв руки…. Позже мы медленно спустимся вниз, целуясь через каждые двадцать две ступеньки. На улице Аврора скажет мне «Раньше подобные места казались чем-то захватывающим. А на деле ничего особенного. Пустое пыльное здание. Даже ни одного маньяка-каннибала под лестницей не нашлось». Я отвечаю «Я тоже считал стройки рассадником приключений. А ты взяла, и привела меня на одну из них. Тем самым, разрушила эту иллюзию» Аврора громко повторяет мои слова «Разрушила иллюзию! Я какая-то злодейка, получается. Не хватает злобного смеха и… еще чего-нибудь злобного». Я возразил, приобняв ее и прижав к себе «Ты не злодейка. И никогда не будешь злодейкой»

Справа от меня проезжая часть, освещенная старыми фонарными столбами. Слева, ровным строем растут деревья, чьи длинные склонившиеся ветки, похожи на тонкие руки, будто приглашающие на танец. Чуть подальше большой, жилой дом. Давным-давно там была больница. Сейчас что-то вроде общежития. На первом этаже, сколько не прохожу мимо, в окнах всегда горит бледно голубой свет. Я ненавижу этот свет, он меня пугает. Я ненавижу все, чего боюсь.

Через дорогу планетарий. Я был там в детстве, еще до его ремонта. Мне показывали мультик про каплю воды. Было еще что то, я уверен, например звездное небо и планеты, но мне запомнилась только капля. Сейчас я пройду художественную гимназию, сверну за угол и вот, я у чайной лавки. Кстати, только я называю это место чайной лавкой. Вообще, это магазин, носящий название «Чай и не только». Иногда там проводят акцию – купи две пачки кофе, и получи шоколадку в подарок. Если шоколад с орехами, то я покупаю кофе. Если это обычный молочный, то беру только чай.

Я вспомнил наш разговор с Лизой. «Никакие твои действия не повлияют на ее пробуждение» Повторил я, коверкая голос. Я люблю Лизу, но… мне надоели советы людей, думающих, что они знают об этой жизни намного больше меня. Когда как, в действительности, все знают о жизни… Да никто ничего о ней не знает!

Я думаю, это не так уж плохо – зацикливаться на прошлом. Возможно, кому то жить дальше просто не дано. И вообще, что это за односторонняя система? Почему я не могу никому говорить, например: «Никогда не забывай об этом. Зациклись. Остальное ничего не значит» а мне «Забудь и живи дальше» могут, и даже считают своим долгом.

Второй снова появился воплоти. Одетый в белую пижаму и коричневые тапочки, он идет чуть поодаль от меня, втянув шею в плечи, и зажав руки в подмышках.

«Ты ведь в курсе, что неправ?» произносит он.

«Может быть. Но я волен делать со своей жизнью что угодно. В том числе и быть не правым».

Второй молчит. Я говорю снова: «Это, как сон, приснившийся в обычную ночь, такую же, как и все предыдущие. И неожиданно оказавшийся самым приятным, самым волшебным, нереальным… и реальным… прекрасным, насыщенным, красочным и ярким сном в твоей жизни. Сном, после которого последующие сновидения кажутся такими же скучными, как будни. Сон, в который ты при всем желании, ни как не можешь вернуться…» Я раздраженно вздохнул и добавил «Ты никогда меня не поймешь. Ты этого не видел. Ты появился позже»

У меня был идеальный фантастический момент! Никакие больше ощущения, события, и люди не сравнятся с ним. А лишь отдаленно будут напоминать о том, чего уже не вернуть. И как мне не зацикливаться на этом?… Когда Аврора проснется, обязательно попробую взлететь с ней снова.


Внутри магазина уютно и вкусно пахнет. У входа стоит автомат с печеньем.

Я купил чай и кофе. Продавец приветливо вручил мне шоколад, с цельным лесным орехом.

Когда я уже выходил из магазина, запнулся о порог и чуть не упал. Я дал себе пару секунд, перевести дыхание. А потом вдохнув, как можно больше воздуха, чертыхнулся, наверное, на всю улицу.

«Что это с тобой?» спрашивает Второй.

«Это зовется плохим настроением. Город со своими подозрениями. Незнакомка со своими напутствиями. Мэр с моей мамой.... Да еще и небо затянуто. Проклятые облака».

«Но оно, по-прежнему красивое. Как будто обсыпано пудрой» сказал мне Второй, глядя наверх с наивными искорками в глазах, словно ребенок.

«Дело не в красоте» отвечаю я почти ласково «Дело в звездах. Когда я ночью смотрю на небо, мне хочется видеть звезды. С ними приходит этакое ощущение, что есть нечто большее, чем наша маленькая планета, понимаешь? Ощущение, что не все так просто… На что мне эти облака?»

«Раньше тебе нравились облака» говорит Второй.

Ухмыльнувшись, я ответил ему «Когда-то и ты мне нравился»


Я дома.

Сижу на диване. Пью чай. Смотрю по телевизору прямую трансляцию, почти завершившегося шоу темного кукольника.

Его постановки мне, в отличие от мамы, никогда особо не нравились, но финальные песни и танцы… это всегда что-то потрясающее.

Вверх по экрану поднялись синие складки занавеса. На сцене стоят девушки, в одинаковых позах – прямые спины и ноги, руки и головы опущены. Пять девушек по центру, изображают собой небольшой круг, остальные равномерно распределились по всей оставшейся площади сцены. Они подсвечены так, что полностью их разглядеть нельзя.

Глава шоу, стоит в самом углу сцены и бесстрастно наблюдает за залом. В такие моменты, он, как никогда, оправдывает свое сценическое имя.

Раздался звонок колокольчиков, как из музыкальной шкатулки. Девушки начали двигаться колокольчикам в такт, плавно и грациозно, но между каждым движением делают крохотные паузы, что и отличает их движение от движения человека.

Свет на сцене стал ярче, я разглядел их кукольные лица. Не осталось ни каких сомнений, что это марионетки. Они очень красивые. Прекрасные. Совершенные.

Девушки передвигаются по залу абсолютно синхронно, делают пируэты и встают в красивые позы… Вдруг быстро заиграли барабаны, колокольчики ушли на второй план, но не это главное. Куклы заплясали очень быстро в такт барабанам, уже без каких бы то ни было пауз, от человеческих движений не отличить. Они, танцуют, как люди… Они танцуют лучше людей. Волосы и руки развиваются, когда девушки кружатся, а их руки изворачиваются, словно змеи. Может, это обман. И на сцене, ни какие не куклы, а загримированные танцовщицы? Тем временем девушки продолжают неистово кружиться и вращаться. И, когда быстрее танцевать уже просто невозможно, сцена замирает, а музыка заканчивается теми же колокольчиками, с которых все и началось.

Зал аплодирует стоя. Зажегся ослепительный свет. Темный кукольник вышел на середину сцены и пригласил всех желающих, подняться к нему и рассмотреть «кукол» (он сделал ударение на этом слове) поближе.

Мама говорила, что после шоу, на первом этаже театра будет прием с вкусной едой и танцами. Поэтому ждать ее стоит скорее всего под утро, или на следующий день.

Я выключил телевизор, вымыл свою кружку и уже собирался подняться к себе, как в дверь постучали.

Я отпер дверь. На пороге, розовая от холода и дрожащая всем своим телом, стоит Лиза.

Я оцепенел на секунду. Затем, затянув ее внутрь и заперев дверь, спросил: – Тебе на столько скучно дома?

– Не люблю, когда мы с тобой вот так, по-дурацки прощаемся. – сказала она, снимая пальто и шапку, кидая их на пол. – Чем собирался заняться?

– Собирался лечь спать.

– Хорошо.

– Что хорошо?

– Не знаю. Пока что, все хорошо.


Иногда, я на весь день могу забыть, что у меня есть крылья. Иду, бегу, ем, чищу зубы, не важно. Но вот наступает ночь, и я снова о них вспоминаю.

Я ворочаюсь на кровати. Рядом пытается заснуть Лиза. Я вздыхаю и говорю: – Кое-что, мне никогда им не простить.

– Кому им?

– Крыльям. Не представляешь, как неудобно спать. Видела когда-нибудь хоть одну птицу, лежащую на спине? Я тоже нет.

– Так перекатывайся на бок.

– Ты не любишь, когда к тебе поворачиваются спиной. И, когда дышат в лицо, тоже.

– Я эгоистка, но не на столько.

Я перевернулся на бок, спиной к Лизе.

Окно напротив кровати открывает вид на мамин сад с розами, лилиями, яблонями и вишнями, а также соснами и огромным тополем. Из-за этого стена над моей головой, каждую ночь превращается в театр света и тени.

– Видишь тени деревьев на стене?

– Угу – сонно промычала Лиза.

– Если долго вглядываться, то переплетенные, толстые и тонкие ветки, что колышутся на ветру, превращаются в странный такой… сюрреалистичный мультик, бессюжетный, расслабляющий. В детстве, что бы удобней было не это смотреть, я перекладывал подушку, и ложился ногами к стене. Сейчас я так уже не делаю. Даже не помню, когда перестал, и почему.

Лиза чуть бодрее спросила: – Может, боишься?

– Чего мне боятся?

– Ну, не знаю…Того, что больше, не сможешь увидеть эти тени… то есть мультик. Я многое бросала по такому же принципу. Боялась разочароваться, не ощутив прежних чувств.

– Например?

– Не твое дело.

– А точнее?

– … Я не слушаю одну песню. Уже несколько лет.

– Песню?

– Не смейся надо мной. Это прекрасная песня. Она мне слезы по щелчку выдавливала. Такая… тебе не понять. Спи.

– Хорошо.

Я прищурил глаза и стал смотреть на полку, что висит на стене. Потом перекинул взгляд пол. Затем, на стену. На плинтуса…

Моя комната понравилась мне с самого переезда. Пол цвета какао, бледно-синие стены и потолок, бежевый, круглый ковер из овечьей шерсти. Мама думала, что я, как и многие дети буду бояться по ночам большого шифоньера или стенного шкафа, поэтому расставила по всей комнате множество шкафов маленьких и средних размеров. Под моей кроватью, по этой же причине, тоже находится выдвижной шкаф. Раньше там были игрушки, сейчас не знаю, какой то хлам. Еще в моей комнате нет стола. Учился и делал уроки я, обычно, либо в маминой спальне, либо в гостиной, а играть я всегда любил на полу. Рисовать на ковре, конечно, было неудобно, так что я подкладывал большую энциклопедию, да и рисовал я не часто.

Размышления о комнате действует, лучше, чем счет овец. Я чувствую, как засыпаю…


…Я в каком-то зале. Огромные, желтые стены. Большие, флуоресцентные, люстры на потолке. Пол выглядит, как плитка в процедурном кабинете больницы. Много света. Играет музыка. Повсюду шампанское; много людей, женщины, мужчины, все яркие и разноцветные, и на лицах у них одно выражение: бесстрастный взгляд, а на губах легкая улыбка. Моя мама стоит в длинном, золотом платье. Какая же она красивая… Я заметил, что на моих ногах ничего нет, остальные тоже босые.

Когда музыка сменилась. Зал закружился в вальсе, или в чем-то, похожем на вальс. С моей мамой танцует мэр. А я сижу за столом, и ем кусочки шоколада, сыра, и пью шампанское. На мне, единственном, нет костюма. Вместо него, обычная пижама.

Вдруг мэр куда-то исчез, а на его месте уже, танцую я… пытаюсь кружиться так, чтобы не наступить маме на ноги. Мне даже нравится. Я заметил, что танцую не хуже остальных; ровно держу спину, легко поднимаю маму над своей головой … Потом я увидел, что у мамы трясутся руки, она же не обращала на это никакого внимания. Я оглянулся на остальных, с ними тоже что-то не в порядке: кто-то очень часто моргает, кто-то весь трясется, какая-то женщина режет себе бедра ножом для масла, а мужчина, что танцевал с ней, душит себя. Еще были те, кто очень громко смеялся… Мама подтянулась к моему лицу, я подумал она хочет поцеловаться и испугался, но она успокоила мня, погладив по голове. И когда волнение прошло, мама прижалась губами к моему уху и прошептала : «Ты слабак».

Это прозвучало без какого либо осуждения, скорее, как простая истина… Весь зал повторил шепотом ее слова.

«Ты слабак»

Потом они повторили их еще раз. И еще раз. И снова…

«Ты слабак»

«Ты слабак»

Их слова становятся громче с каждым разом. Чего они хотят от меня? Какой реакции? Мне заорать на них? Попытаться перебить? Может, убить их всех? Не знаю, что должен делать и вообще то, знать не хочу. Так что я просто смотрю в их лица и жду.

«ТЫ СЛАБАК» – этот раз прозвучал на столько громко, что все стеклянные тарелки, бокалы и люстры одновременно взорвались. Я вздрогнул и зажмурился. А когда открыл глаза… понял, что проснулся.

На часах три сорок пять. Лизы в кровати нет.


В час дня, когда остатки снов окончательно рассеялись, я спрыгнул с кровати и спустился вниз. Потом взял трубку телефона и набрал номер Лизы. Спустя два гудка она ответила: – Да?

– Привет, это Мир. Почему ты ушла?

– Не могла заснуть.

– Почему ничего не сказала?

– Не хотела будить.

Я неуклюже посмеялся в трубку.

– А почему ты вообще ко мне приехала?

– Я не… – Лиза выдохнула так, будто тоже собиралась рассмеяться, но вовремя остановила себя. – Я не знаю, Мир. Правда. Ладно, я не могу сейчас говорить. У меня тут… – Лиза перешла на шепот. – Марго.

– Мать Расса?

– Я не знаю других Марго.

– Теперь не шепотом.

– Она ушла в туалет.

Я молчу.

– Понимаешь. – говорил Лиза. – Я не хочу, чтобы она услышала, как я называю ее имя.

Снова молчу.

– Вдруг Марго решит, – продолжает Лиза. – что я о ней сплетничаю, или того хуже.

– А я подумал, из-за того, что ты называла ее Марта, когда вы только познакомились.

– Смешно.

– Ага, целых пять букв не могла запомнить.

– Ах так. Ну ка, скажи мне Мир, какого числа мы отмечаем «Единение»?

– Эм.

– День и месяц. Всего четыре цифры.

Я молчу.

– Мы каждый год его отмечаем.

– Назови что-нибудь другое.

– Мой день рождения.

Все еще молчу.

– Я так и думала. Пока, Мир. – она положила трубку.

Что это с Лизой? Она ведь, знает мое отношение к цифрам и датам, и ко всему что связано с цифрами и датами.

Я вспомнил, как учился в детстве… Учеба всегда была мне ненавистна. Моей маме тоже. Еще бы, ей приходилось учить меня.

Помню, как-то мне нужно было написать один доклад, и я потом ей его зачитывал; вяло, лениво, постоянно сбиваясь и путаясь в собственных словах. Выглядело это примерно так: « – В каком-то году, в какой-то день, во всем мире было принято решение отказаться от деления планеты на страны и государства. Остались только города. Эммм… стр… страны готовились к этому десять лет… А еще… многие были не довольны, то есть против! Да, против… и тринадцатого марта… такого-то года, недовольство дошло до своего пика и началась всемирно… или гражданская… Началась война, между теми, кто за единение, и теми, кто хотел оставить, как есть… Через три года и восемь месяцев этой ужасной войны, победило единение. Поэтому, вся планета празднует этот праздник «Единение»… Как-то так»

«Ужасной войны?» – спросила меня тогда мама, когда сама решила прочитать мой «доклад».

«– Ну да ужасной, много, ведь, людей, умерло…

– Ты можешь на много лучше.

– Раз, не написал лучше, значит лучше и не мог.

– Может, ты чего-то не понял из учебника?

– Я ничего не понял… Разве мы пришли к единству? То есть, ты сама говорила, что чуть ли не каждый город, в который ты ездила, презирает все остальные города. У всех свои законы и порядки. А в некоторых городах, так вообще к крылатым относятся хуже, чем здесь.

– Хочешь, я дам другую тему? Например «Аквариум», напиши про наш город.

– Он был основан кучкой сектантов. Что тут еще добавить?

– Где ты услышал это слово?

– В больнице»

Маме только и оставалось, что вздохнуть и поставить мне «удовлетворительно».

И правда, что еще можно было написать про наш город? Ни тогда, ни сейчас история Аквариума, мне совсем не была интересна. Группа людей, называющих себя «Чистыми» решили обосноваться на полуострове. Это произошло, когда война уже близилась к концу. Во всех бедах, что творились с человечеством, «Чистые» винили телефоны, телевизоры, радио, холодильники. В общем все, связанное с электричеством или вроде того. Причина, почему они так думали, была известна лишь им одним.

Город разрастался, переселялось все больше людей. Основной причиной было желание начать все заново, на новом месте. Принципы и убеждения «Чистых» со временем, смягчились, но не сошли на нет. У нас до сих пор много чего отсутствует. Я конечно не знаю, как живут в других городах, но мама то часто путешествует. Она рассказывает мне почти все. Так же, мэром Аквариума может стать лишь потомок основателей. А их у нас не так много.


Двенадцатая глава

Мир


Я говорил, что с Марком мы познакомились в больнице пять лет назад, когда оба принимали душ? Он был жутко тощим и бледным, что-то шептал себе под нос. А, когда я поздоровался, он сказал мне: «Из-за сильного напора воды, трубы гудят. Шум такой, словно они пытаются что-то сказать, а что, непонятно. Непонятно. Почему нельзя сказать нормально? Если им что-то нужно, почему не сказать – Эй, Марк, сделай-ка для нас это и это, мы будем очень благодарны»


Я не понимаю Марка. Он страдал галлюцинациями и маниакальными идеями, но таблетки и правильная их дозировка, помогли почти полностью излечиться. Ему бы только получить разрешение у сестры, и он может уехать из города навсегда. И отправиться в любое место… Не сразу, конечно, будут еще волокита с документами и всякие проверки, но это того стоит. Что его держит тут?


Я в ненорбаре.

– Тебе это не поможет. – сказал Марк, когда я подошел к барной стойке и сел на мягкий, крутящийся, табурет. Он видел, как я расспрашивал посетителей об Анне. –Никто не знает эту девушку.

Марк предложил мне выпить. Я отказался. Потом, он протянул мне две пачки аспирина. Я убрал их в карман.

По утрам все пабы выглядят уныло, ненорбар исключением никогда не был. Но помимо постоялых пьяниц и мерзкого запаха, сегодня здесь еще и весь пол завален пустыми плакатами, красками и кистями. Парочка девушек в разноцветных пальто, сидят за моим любимым столиком и, с удивительной для здешних посетителей сосредоточенностью, что-то пишут у себя в тетрадках.

– Она знала меня. – сказал я, глядя в пустоту.

– Тебя многие знают.

Я иронично посмотрел на Марка. Слишком часто он говорит подобные вещи. Наверное думает, это как то настроит меня ходить на его собрания, а на деле напоминает о днях, когда в меня тыкали пальцами. Еще бы, ту историю с обрывом крутили по всем каналам, а более или менее известные ведущие обсуждали ее в прямом эфире и раскладывали по полочкам, кто виноват; кто не виноват; кому просто не повезло. Меня успели подставить под каждое, из трех определений, в этой истории. Хорошо, что она быстро всем надоела.

Марк продолжил говорить: – Кстати, по телевизору недавно показывали одного крылатого. Он сказал, что на него напали четверо. А, потом пришел другой крылатый и заступился. Это случайно не ты, Мир?

– С чего взял?

– С того, что как раз в это же время, ты попал в больницу.

– Совпадение.

– … А потом долгое время, никто не бил окна и не летал.

– Об этом парне, вроде до сих пор ничего не слышно.

– А ты, что, не в курсе?

– В курсе чего?

– Кто-то вчера ночью разбил окна театра. Мир… я не понимаю, почему ты не хочешь присоединиться к нам?

Меня начинает злить его глупая уверенность в собственную правоту, поэтому я отвечаю, заметно повысив тон и добавив жесткости голосу: – Потому что ваша затея это глупость. И потому что я НЕ летаю по ночам. Я подрезан, как и все. Хватит придумывать про меня, ясно? Просто хватит.

Я на секунду задумался, вообразив себя борцом с несправедливостью в каком-нибудь меланхоличном фильме, для подростков с суицидальными наклонностями. В таком фильме, где в конце зло проигрывает, а добро умирает. Или, где зло выигрывает, а добро лучше бы умерло… Главный герой подобных фильмов обречен. Что поделать, финал не считается сильным, если в конце нет ничего трагичного…

– В последнее время. – как ни в чем не бывало произнес Марк. – Крылатых, да и психов, часто избивают. Против этого давно нужно было что-то предпринять… Ребята из бара иногда совершают вылазки на улицу, мало ли, наткнуться на драку. Пару раз даже кому-то помогли… Конечно, как ты, один против четверых, ни кто из них не решился бы биться. – Марк хлопнул меня по плечу.

– Я не бился. – ответил я. – Просто стоял. Потом лежал.

– Почему?

– Думаешь, у меня были хоть какие-нибудь шансы?

– Это не имеет значения. За себя нужно бороться всегда, в любой ситуации. Иначе получается, что тебе на себя плевать.

– Для тебя существуют только две крайности?

– Не для меня. Их в принципе, только две.

– А как же побег? Это приравнивается к борьбе, или к пофигизму?

– Ты намекаешь на себя или на меня?

Я повел плечами.

– Зачем ты тогда вообще решил влезть в драку? – спросил Марк.

Я подумал одну минуту. И собрался рассказать о том, что случилось со мной однажды в парке, но быстро отмел эту идею.

Подумав еще минуту, я решил рассказать Марку другую историю, не менее неприятную: – Однажды, в доме творчества, когда мне было двенадцать, мимо меня по коридору прошли мальчик и девочка. Может, старше меня на пару лет, может так выглядели, неважно… Они стали кидать мне хлеб под ноги, называть меня голодной птичкой, смеяться. Когда им это надоело они не торопясь ушли. Пока я просто стоял. Спустя пару минут, я придумал, что им ответить. Это была какая-то смешная фраза. Даже остроумная, если сделать скидку на возраст… Но, момент был уже упущен. Я остался один, с «гениальной» фразой в голове, хлебом под ногами и очень неприятным чувством. Не знаю, как его описать… Наверное, глядя на тех четверых, я подумал, если что-нибудь не сделаю для избитого крылатого, испытаю это чувство снова.

До того, как Марк успел мне что-нибудь сказать, я слез со своего места и направился к выходу.

Я открыл дверь и вышел из ненорбара. Глаза, что успели привыкнуть к полу-тьме, ослепил яркий свет зимнего солнца. Я надел солнцезащитные очки, которые по счастливой случайности оказались в кармане моего пальто.

Сделав пару шагов в противоположную сторону от ненобара я заметил Кларсона.

– Эй, Клар! – окликнул я его.

Кларсон подошел ко мне.

– Как поживаешь?

– С Винни все в порядке.

– Может, я о тебе беспокоюсь.

– Бездарно врешь. Надо чаще тренироваться.

– Зачем это мне?

– Ну, раз решил притворяться «крылатым мстителем».

– А ты не думаешь, что это я? – это было неожиданно.

– Я думаю, его вообще не существует… Чего тебе надо, Мир?

– Ничего, просто… ты помнишь девушку в ненорбаре, на дне метели?

– Да, помню. Как по мне, ничего особенного, видал и покрасивее.

– С твоей женой, конечно, не сравнить.

– Авия тоже не красавица… Вот, твоя мама.

Кларсон думает разозлить меня. Бесполезно. На подобные фразы, я научился не обращать внимания лет в пятнадцать.

– Из-за таких слов – говорю я. – жена тебя и ненавидит.

– Нет. Авия ненавидит меня за то, что я «слишком умный для нее» (это цитата). Как и большинство женщин, по этой же причине она меня и полюбила. Даже тут не смогла быть оригинальной… Идеальная пара Винни.

– Так, ты точно ничего такого не видел и не слышал?

– Точно. Не видел и не слышал. Мир, я тороплюсь.

– Что, спасать город с Марком и остальными?

– Нас стерилизовать хотят.

– Крылатых стерилизовать тоже хотели. Все обошлось.

– Ага, вам просто нельзя заводить детей. Я не хочу с тобой спорить, это бесполезно. Мир же в любом случае будет в шоколаде, со всеми известной мамочкой, ее деньгами, и мэром, среди прочего. Но мне, как простому человеку «с отклонениями», хочется оставить при себе, ну знаешь, хоть какие-то права.

Кларсон ушел. Я смотрю на его отдаляющуюся спину, пока она не скрывается за углом.

Начался снегопад. Я побрел к центру города, под руку с идиотской надеждой, случайно столкнуться с Анной, у какого-нибудь магазина или парка, или фонарного столба… Нет, Анна не покорила меня своим обаянием, честностью, красотой… и прочими своими качествами. Я лишь хочу поговорить с ней… Такое бывает, ты просто хочешь увидеть человека, чтобы объяснить ему, как он не прав. Или… не знаю… Что-то мне в ней не дает покоя.


Тринадцатая глава

Диана


Диане от природы достались ярко рыжие волосы; выразительные, синие глаза, защищенные густыми ресницами; тонкие кисти рук, узкая талия, пухлые губы, длинная шея, большая грудь… Ее проходы по улице редко оставались без внимания. Из-за чего Диана просто не могла не считать себя лучше всех остальных. Однажды, в пятнадцать лет, она посмотрела на себя в зеркало и, с искренней верой в то, что она выбрана кем-то свыше, что у нее особенная судьба, сказала своему отражению – «Я никогда не буду одна». Спустя полгода, ее родители погибли в аварии.


Задрав ноги на подушку, она развалилась на белом диванчике, в своем офисе. Пила сладкий кофе с густой молочной пенкой, и просматривала эскизы женских плащей и дождевиков. События дивного вчерашнего вечера напоминали о себе ноющей, головной болью, избавиться от которой не помогал ни аспирин, ни отдых, ни ее любимый напиток. С вином она вчера явно переборщила…

– Ах. – вырвалось у Дианы. На секунду ее голова заболела в разы сильнее обычного. Она вспомнила о своем сыне и то, о чем ей сегодня рассказал мэр.


На тумбочке лежала коробка трюфельных (отвратительнейших, по мнению Дианы) конфет, с маленькой запиской «Самой красивой женщине». Подарок мэра.

– Самой красивой женщине… – прошептала Диана.

Сколько раз ей говорили, что она самая красивая? Сотню тысяч раз? Пятьсот? Может, дошло уже и до миллиона. Об этом Диана задумывалась чаще, чем ей бы этого хотелось.

А отец ее сына? Диана, вдруг, о нем вспомнила. Сколько раз он говорил ей, что она самая красивая? Тридцать раз? Может, десять? Хотя бы один?… Нет. Ни одного раза. Только он – ее самая большая; возможно, единственная настоящая любовь… только он знал (догадался с первой же встречи), как Диана это ненавидит.

Так и не выбрав лучший вариант, из предложенных, она отбросила эскизы на спинку дивана и допила свой кофе. Затем посмотрела на часы.

Одиннадцать ночи.

Вот и день прошел, подумала Диана. А что она успела за сегодня сделать? Выпить семь стаканчиков кофе. Потерять ручку в складке дивана. Наорать на подчиненного. Забраковать парочку собственных идей… И вот так быстро, и незаметно, проходил почти каждый день, месяц и даже год. Время, непонятно куда, стремилось, увеличивая ее компанию и доходы; выветривая остатки идей; остекленняя взгляд; наконец, делая сына старше… Диана все ждала, когда время запустит свои жадные лапы в ее красоту. Может, думала женщина, когда она лишится этого своего дара… впрочем, это были глупые фантазии.


Диана приехала домой в без десяти двенадцать. Свет был выключен. Мир, наверное, спит, или в баре, или у Лизы, или еще где…

Женщина сняла с себя верхнюю одежду и подошла к дивану. На стеклянном столике лежал двухсотый выпуск ее любимого юмористического журнала «Ку». На обложке изображалась известная актриса, летящая на воздушном шаре. Заголовок был таким: «Нера, Свиреп, Лиловая роща, Аглариз… Любой город рад приютить у себя каждого! (Если у вас есть деньги)». Прочитав это, Диана невесело улыбнулась, вспомнив, как однажды спросила у своего сына, что тот думает о путешествиях. Не хочет ли он разнообразить свою жизнь; сделать ее полной? На что Мир лишь саркастично улыбнулся, и ответил ей: «Хах, кидание себя в тысячу разных мест… Это делает жизнь полной? Больше похоже на жалкие попытки, забить голову чем угодно, лишь бы не думать о бессмысленности своего существования…»

Вдруг дверь открылась. Домой пришел Мир.

– Я думала, ты спишь. – сказала Диана.

– Я наверное и спал. Даже не помню, как сюда добрался. – Мир снял пальто и повесил на вешалку. Потом снял ботинки, и положил их на тумбочку для обуви; просунул между замшевыми туфлями и старыми кедами.

– Ты пил? – спросила Диана.

– Нет. Просто гулял. – ответил Мир, и ушел на кухню, мыть руки. Диана последовала за ним.

Спросить его? Думала Диана. Нет. Ответила она себе же. Опять начнется «этот» разговор. А «эти» разговоры обычно заканчиваются чем-то ужасным… И все таки можно просто обмолвиться, ничего не начинать. Скорее всего, Мир и сам об этом уже слышал.

– В театре вчера, кто-то разбил окна.

– Я знаю. Марк сказал. – Мир домыл руки, и уступил матери место у раковины.

Диана поднесла руки к струе теплой воды. Затем намылила их. После сполоснула и выключила воду.

– Ты… – неуверенно произнесла женщина.

– Что? – спросил Мир, наливая себе в стакан воду, и шурша чем-то в ящике с таблетками.

– Ничего… Мы с мэром отлично провели время вчера. Надо было взять тебя с собой.

– Не переживай. – улыбнулся Мир. – Я тоже не скучал. В гостях была Лиза. Даже ночевать осталась.

– Лиза? – женщина с облегчением выдохнула. – Я рада. А то вы стали редко проводить время вместе. С тех пор, как она завела парня.

Диана вытерла руки. Заем налила воды в железный чайник, и поставила его на газ.

– Лиза замужем, мам.

Мир отложил стакан, и вытащил из настенного шкафа две кружки; насыпал в них кофе и сахар, и засунул в каждую по чайной ложке. Потом достал молоко, и положил рядом с кружками.

– Жаль. Я все надеялась, что у вас с ней что-нибудь получится.

– Смешно.

– Вы были бы красивой парой.

– Лиза классная, но она не…

– Да, да. Знаю. Но на выставку ты ее все равно отведешь.

Мир сел на высокую табуретку, положил голову на кухонныйстол и принялся смотреть в синее, газовое пламя под чайником.

– На какую выставку?

– В картинную галерею. Мне подарили пару приглашений. Будут известные художники и шампанское. Лиза, ведь, любит искусство? Вам понравится.

– Что-то не хочется мне никуда идти.

– Перестань. Тебе не повредит немного разнообразить свои будни.

Чайник вскипел. Диана разлила кипяток по кружкам. Добавила молока и села рядом с Миром.

Мир сделал пару глотков. Потом спросил Диану: – Ты видела что-нибудь? В театре. Ты была там.

– Это случилось, когда все уже разошлись. Я и сама узнала только утром. Мэр подал эту новость вместе со стаканом воды и двумя таблетками аспирина.

– Какой заботливый.

– Мир…

– Прости.

Диана прижалась губами к своей кружке и, с нескрываемым наслаждением, залпом выпила все ее содержимое. Потом положила голову на стол и сказала: – Не представляешь, как я сегодня устала. Ничего толком не делала, и так устала…

– Так ложись спать.

– Сначала почитаю. А ты…

– Слабак?

– Что?

– Ничего.

– Ты точно сегодня не пил?

– Я бы стал врать?

– Ты чем то расстроен?

– Я… я надеялся, найти кое-что, но так и не нашел… Скажешь, искал не там?

– А, может, не то?

Диана спрыгнула с табуретки. Помыла за собой кружку. Обняла сына, немного потрепала за волосы и перья.

– Кто-бы мог подумать, что Лиза замужем… Мир, а тебя не смущает, что у всех твоих знакомых жизнь куда-то движется. А твоя словно… замерла. – осторожно спросила Диана.

– Замужество, это движение вперед?

– Это движение. У Марка вот, бар.

– Он получил наследство.

– Он мог бы его прогулять. Но открыл свое дело. А Винни ходит на курсы по ремонту техники.

– Зря я рассказал тебе об этом.

– Ты можешь научиться чему-нибудь. Чему хочешь. Можешь поступить, куда хочешь. Я помогу подтянуть нужные знания. Точнее… приобрести их.

– Я думал про первый аквариумный колледж.

– Правда?

– Да. Мы можем поступить туда вместе с Авророй, когда она проснется.

– Я оставлю пригласительные на столе, в гостиной. Обязательно сходите с Лизой.

– Хорошо. – ответил Мир.

– Спокойной ночи.

– Спокойной.

Диана направилась к лестнице.

– Почему ты с мэром? – вдруг спросил ее сын, тупо уставившись в свою кружку. На секунду Диана подумала, что ей послышалось, настолько отстраненным в этот момент выглядел Мир. А в прочем, когда он НЕ выглядит отстраненным? Спросила себя женщина, вспомнив, как Мир может просто сидеть и улыбаться, или безмолвно шевелить губами, глядя в одну точку; и продолжила шаг, решив воздержаться от ответа.


«Почему ты с…» Если бы Мир с самого детства, пристрастился задавать подобные вопросы, Диана бы, до смерти устала, на них отвечать…

«Почему ты с продавцом в автосалоне?»

«Почему ты с директором магазина?»

«Почему ты с тем странным мужчиной из соседнего дома?»


Диана поднялась в свою спальню и с порога грохнулась на кровать. На прикроватной тумбочке, между упаковкой аспирина, и пузырьком снотворного, лежала потрепанная книга, в тонком переплете. Диана взяла ее, и, приняв удобное положение, открыла на страничке с загнутым уголком. В предложении, на котором она остановилась, описывалась обнаженная девушка, гуляющая по полю ромашек в последний, жаркий день лета. Девушка улыбалась смотрела на облака и говорила: «Мне никогда не было так хорошо!» Вместо этого, Диана прочитала: «Почему ты с мэром? Ясно же, что ты его не любишь. А он, разве любит тебя? Мне так не кажется. Так, почему вы вместе?

Почему, почему? Разве, это не очевидно? Спросила Диана у героини книги. Мне, может, и не нужна никакая любовь. Мне нужна стабильность. Мне и Миру. А, если мэр не любит меня, так даже лучше. Никто не любит, значит, и не разлюбит никто. К тому же, мэр добрый, порядочный и влиятельный… Я о большем и мечтать не могу! Так что заткнись! (Диана сверлила глазами место в книге, где было написано имя главной героини) И шагай по своему полю! И радуйся своей жизни.

Почему же тогда мэр с ней, раз в нее не влюблен?

Ответ Диану настолько же пугал, на сколько и успокаивал.

– Потому что он любит моего сына. – произнесла женщина.


Четырнадцатая глава

Мир


Двенадцать утра.

Плечо свело судорогой.

Я лежу в ванне, чищу перья зубной щеткой. Это очень утомительно. Те перья, что ближе к спине, нужно чистить с помощью двух зеркал, не хило вывернув руки, которые затекают уже через пару минут. Раньше мне их чистила мама или санитары в больнице, но лет в четырнадцать мне показалось, что со стороны это выглядит жалко, и я кое-как приноровился сам.

Пристально вглядевшись в отражение, я просмотрел каждое перо. Вроде все чисто.


Мне вдруг вспомнился один случай, связанный с Лизой. Как-то, когда мне было лет восемнадцать-девятнадцать, а за окном стояло лето, Лиза позвонила мне в семь утра и попросила встретиться. Ее голос так меня напугал, что я тут же принялся одеваться.

Мы встретились у школы творчества. Глаза Лизы были красными, а рукава блузки, мокрыми. Мы сели на лавочку, где Лиза прильнула к моему плечу, и сказала «Я сегодня мылась два часа. Крутила и крутила вентиль; вода была чуть теплая. А когда вылезла из душа и стала вытираться, поняла, что мылась в кипятке». Я всмотрелся в ее лицо, шею. Кожа Лизы была красная. Она продолжила говорить «Мир, я ни на что не гожусь. Раньше я думала, что неплохо пишу, и собиралась заниматься этим всю свою жизнь, но теперь… Меня не приняли в университет, я провалила почти все экзамены. Ненужно было брать перерыв после школы… А еще, издательству не понравился мой роман. Сказали, сюжет провисает, финал предсказуемый, а главный герой не раскрыт» Лиза надрывно вздохнула и истерично рассмеялась. «Меня даже обратно, на склад не берут. Пришлось устроиться официанткой в баре, чтобы заплатить за электричество. Буду общаться с людьми, и натягивать улыбку на лицо два, через два… Не так я планировала этот год. Прости, что всполошила тебя. Мне больше не с кем поговорить. Я так хотела ни одного дня не делать то, что мне не нравится. Мне казалось, это выполнимо, если постараться. Видно, я не старалась… Черт! Мне кажется, что я падаю в пропасть, Мир… Я в собственной жизни ничего не решаю» Лиза расплакалась.

До этого момента, как Лиза плачет, я видел только один раз. Когда мы смотрели документальный фильм про гонения какого-то человека, или целого общества… Непомню.

Мы пришли ко мне. Лиза заснула на моей кровати. Я спал на полу, укутавшись покрывалом.

На следующий день, она мылась в моей ванне, пока я чистил зубы в полуметре от нее.

Через пару месяцев Лиза встретила Расса в том самом баре, где работала, и больше они не расставались.


Я сполоснул щетку и убрал в пластмассовый чехол. Спустил мыльную воду. Включил кран. На меня обрушился поток теплой воды, создавший вокруг головы, успокаивающий шумный вакуум. Иногда в нем хочется жить вечно…

Спустя пару минут, мыла на мне не осталось. Я выключил воду и отодвинул прозрачную занавеску, свисающую вокруг ванны.

На кафельном полу сидит Второй. Опершись на унитаз, он ковыряет ногти острым кончиком тюбика зубной пасты.

«Не забудь побриться. Все-таки светское мероприятие»

– Мама уже ушла на работу.

«Побрейся один»

– Смешно. – глухо ответил я, глядя на синее, вафельное полотенце.

Мы посидели молча минуту или две, и вдруг Второй отложил пасту, спросив меня: «О чем думаешь?»

– О книгах. – ответил я, и потянулся к полотенцу. – Не могу понять, что это за ерунда с не до конца раскрытым героем? Почему мотивы персонажей всегда должны быть понятны? А если они не ясны, то это ужас; полный провал? Когда Х был маленьким, его изнасиловали, поэтому он злится на мир и убивает людей. Другого Х била мама, поэтому он никому не доверяет. Еще одна Х хотела украсть у старушки фрукты, что привело к смерти второй, поэтому Х теперь пытается совершать только хорошие поступки. – я схватил полотенце и принялся вытирать лицо. – А еще один Х профессиональный наемник. Десять лет назад вся его семья подорвалась в поезде из-за теракта, но потом он вновь полюбил очень хорошую девушку, что заставляет его метаться между темной и светлой сторонами. Мне никогда не казалось это правильным. Люди в реальной жизни редко понимают собственные мотивы. Они могут думать так, а на деле сделать по-другому. Или не думать вообще ничего, и ничего не делать, соответственно… Х, чья семья погибла, мог с тем же успехом вырасти самым обычным человеком с вредными привычками, веселой компанией и огромной коллекции фарфоровых поросят. Да и ненавидеть людей можно просто так, без всякой на то причины…

«С чего вдруг тебя волнуют такие вещи?»

Я вылез из ванны. Накинул халат. Надел тапочки. Убрал мыло и щетку в шкафчик, что висит над раковиной. Протер большое, запотевшее зеркало. Потом сказал Второму: – Почему я так хочу встретиться с той девушкой? Это на меня не похоже. И в ней, вроде бы, ничего такого нет.

«Разве плохо, кем-то заинтересоваться?» спросил Второй.

– Да. – ответил я. – Не то, чтобы плохо… Скорее не нужно. А, ты что об всем этом думаешь. Об Анне?

«Я… Я ничего не думаю. И ничего не знаю… Не знаю»


Шесть вечера.

Бледно голубой потолок, плавно сливается с синими стенами, которые в свою очередь, перетекают в темно синий, мраморный пол. Здесь полно света, шума, официантов. А так же смеющихся, и восхищающихся на каждом шагу, посетителей. Лиза и я в галерее, на выставке изобразительного искусства. Стоим в зале, где висят работы молодых художников. Смотрим на большое полотно, где изображена мешанина из непонятных мне вещей: цветы с ядовито-желтыми бутонами в виде змеиных морд; реактивная карусель с клоуном в костюме доктора; густой лес с оранжевыми деревьями; река, в виде туфли; вытянутые и перекошенные, городские здания с хвостами острозубых рыб, вместо крыш. Чуть выше нарисованы снежные горы, с чьих вершин скатываются морские коньки. У краев полотна нарисованы планеты со звездами, обволакиваемые размытыми черными линиями космоса. А в самом центре полотна, изображена девушка в зеленом платье, которая как и мы с Лизой, не понимает, что происходит.

Картина мне понравилась. По большому счету, из-за девушки. Ее лицо очень выразительное и красивое.

– Думаешь, сколько она стоит? – спросил я Лизу.

– Вряд-ли картины, что висят здесь, пользуются большой популярностью. Тысяч сорок, не больше.

– Сорок? Но сорок это много.

– Тогда про расценки Вика А, тебе вообще лучше не говорить.

Мы помолчали немного, потом я спросил: – Я не поинтересовался, как прошла твоя выставка. С рисунками из мусорных баков.

– Никак. – ответила она, продолжая, не моргая, смотреть на полотно. – Я, не нашла ничего достойного, хоть перерыла десятки мусорных контейнеров. Так что пришлось отложить на неопределенный срок… Представляешь, я додумалась предложить Рассу прогуляться со мной по городской свалке. В шутку, конечно.

– И как он отреагировал?

– Отказался. Очень, очень мягко. Как будто боялся, что я расстроюсь.


Полностью оглядев на картину, под названием «Где?», мы двинулись дальше по залу, смотреть на остальные работы. Вот картина, похожая на штору – черные и серые узорчатые цветы на голубом фоне. Мы даже не стали останавливаться возле нее. Дальше картина, где нарисованы маркеры, обтянутые оранжевой лентой. Далее восход над заледеневшим морем. Хвойный лес, вид сверху. Бледный, бирюзового цвета, силуэт человека на лиловом фоне. Женское лицо, все детали которого (нос, губы, глаза, шея…) изображены в виде женских тел. Мужчина сидящий на камне в виде женского лица, чьи глаза и ресницы белые, губы тоже. А облизывающий губы язык, черный. Далее стеклянный замок на фоне восхода. Фиолетовые тюльпаны в разрезе. Голубой человеческий силуэт, обтянутый корнями горящего дерева. Розоволосый голый старик тонущий в бутылке пива. Попугай в разрезе. Кролик в разрезе. Фарфоровая кукла в разрезе. И, напоследок слоны, летящие на чайных пакетиках.

– А картин не так уж и много. – сказала Лиза. К слову, она великолепно выглядит. Объемная короткая стрижка с косой челкой, которую она сделала специально для сегодняшнего вечера, ей очень идет. Короткое, мандаринового цвета, платье, без бретелек, выставило напоказ ее плечи. Очень красивые плечи. Губная помада под тон платья. Синие туфли на высоких каблуках, и тушь тоже синего цвета. Тушь, если честно, я не заметил. Лиза сама мне про нее сказала.

Я же одет как обычно. Рубашка, брюки, ботинки, галстук. Был еще пиджак, но я сдал его в гардероб, к своему пальто. Слишком жарко. На мои крылья, за все время, что я здесь, внимание обратили лишь два человека. Оба, как и я, крылатые.

Мы остановились перед официанткой, что несла поднос с шампанским, и взяли себе по бокалу.

Я отпил немного, и указала рукой на большой зал с золотыми стенами, где висели новые работы Вика А.

– Я имею в виду ХОРОШИХ картин.

– И что тогда? Обойдем этот зал снова?

Лиза улыбнулась мне, взяла под руку. Мы развернулись и пошли в обратную сторону.


Спустя шестьдесят минут, пять бокалов шампанского, и нескольких сотен шагов, (более веселая, чем обычно) Лиза и (самый обычный) я, детально посмотрели и обсудили все картины в зале. По семь раз каждую. Музыка, что играет на заднем фоне начала раздражать. Яркие лампы, светящие изо всех углов, давят на глаза. Официанты разошлись. Гости выставки, стали заметно убывать. И нам нет причин не следовать их примеру.

Мы медленно направились к выходу.

Вдруг из-за спины раздался мужской голос: – Вам совсем-совсем не интересно, что там, во втором зале?

Я собирался обернуться, но Лиза остановила меня и сказала: – Если бы нам было интересно, мы бы посмотрели, так? – и мы пошли дальше.

– А я вас знаю. – послышалось следом.

На этот раз мы обернулись.

– А я вас, кажется нет… – тихо сказал я, всматриваясь в лицо стоящего передо мной, пытаясь его вспомнить.

– Это Вик А… – сказала Лиза.

Я удивился. Вик А совсем не похож на известного художника. Черный пиджак, черные брюки, белая рубашка и серый галстук. Квадратные очки в черной оправе. Густые брови. Зализанные назад, обесцвеченные волосы, с черными корнями. Кари глаза.

Он стоял, расправив плечи; выпрямив спину, и выглядел очень высоким. Выше всех, кого я знаю. А еще Вик А улыбался. И от его улыбки мне стало не по себе, от нее разит фальшью. Я часто видел похожие гримасы в больнице, на четвертом этаже; так же в ненорбаре; или у мамы; или у Марка и Лизы. Все дело в глазах. Если повнимательнее приглядеться, можно отчетливо рассмотреть усталость, иногда тоску. Чем больше тоски в глазах, тем шире улыбка. Это как расфокусировать зрение, глядя на размытую картинку. Один раз увидишь, будешь замечать всегда.

– Я за вами наблюдал. – произнес, глядя на Лизу, Вик, вытаскивая при этом свою руку из кармана пиджака. А потом резко перекинул взгляд на меня, сказав – Фанат вашей мамы. – пожимая мою, рефлекторно выскочившую ему навстречу, руку. – Мириада, да?

– Просто Мир. – сказал я.

– Просто… Мир. – повторил он, улыбаясь и саркастично, и доброжелательно, одновременно. – А как зовут вашу спутницу?

– Лиза. – сказала Лиза.

– Чудное имя. Не такое, как «Мир», но все-таки.

– Вам что то нужно? А то мы торопимся.

– Как вам выставка?

– Чудная. Отличные картины. Очень талантливые. И красивые. – пролепетала Лиза.

– Да. – подхватил я. – Особенно картина, которая называется «Где-то».

– Просто «Где», со знаком вопроса. – поправила меня Лиза. – А мне – продолжила она. – понравилась картина с тонущим в бутылке, стариком. Как там она называется? «Моя жизнь» или «Моя старость»… Точно, «Моя безысходность». Автор изящно передал свой замысел. Потрясающая работа. Заставляет о многом задуматься. Это вам не списки покупок на однотипных фонах писать. Ой!… – Лиза удивилась так натурально, что я и сам чуть было не поверил в ее искренность. – Я что то забылась. Простите.

– Прощу, если поужинайте со мной. В пятницу, например. Или в субботу.

– Зачем это НАМ? – спросила Лиза.

– Подарю картину «Где?»

– Это ВЫ ее написали?

– Конечно, нет. Моя хорошая знакомая. Она мне давно уже задолжала, и я готов этим воспользоваться.

– Тогда мне пожалуйста, картину со стариком. – сказала Лиза, напустив на себя несерьезный, беззаботный вид.

– У меня больше нет знакомых – должников. Но вы получите бесплатный ужин. – Сказал ей Вик А.

– А, зачем это вам?

– Какая разница? Согласны?

– Да. – ответил я.

Лиза не успела ничего ответить. Вик А сказал: – Здорово. Тут, за углом есть один ресторан. «Белый лавр». Встретимся там в эту пятницу, в шесть часов.

Потом он кивнул мне и Лизе. Развернулся. И ушел.


Лиза вопросительно посмотрела на меня.

– И что это было?

Я взял ее под руку, и двинулся к выходу.

– Мне спросить снова?

– Да брось ты. – сказал я. – Мы бесплатно поужинаем. Я получу картину. А тебе представится еще один шанс сказать Вику А пару ласковых.

– А если Расс узнает? – спросила Лиза, когда стояли у гардероба и забирали свои вещи.

– Мы же будем втроем. К тому же мы будем просто сидеть, есть и разговаривать.

– Все же я думаю, мне лучше не идти.

– Он позвал нас обоих.

– Тебе так нужна эта дурацкая картина?

– А тебе не интересно, зачем он нас пригласил?

Лиза тихо произнесла: – Немного.

Я улыбнулся ей. Она улыбнулась мне в ответ. На этом мы попрощались.


Придя домой, я сразу ринулся к шкафчику с таблетками.

Голова раскалывается. Так и знал, что это произойдет. Просто знал.

Я выдавливаю из пластиковой упаковки, две моих белых спасительницы и наливаю себе стакан воды, попутно ставлю на газ чайник.

Мамы нет. Дома холодно и тихо. Сквозь оконные рамы просачивается, и обдувает шторы, легкий сквозняк. На кофейном столике блестят присохшие крупицы сахара. Я залез на табуретку. Запрокинул голову. Положил на язык аспирин, и запил его водой. Потом прижался щекой к столу и принялся смотреть на огонь; ждать чего то. Не знаю, чего. Может, когда засвистит чайник.

Вода закипела спустя десять минут. Я выпил черного с сахаром. Потом ушел в свою комнату и лег на кровать, где меня уже поджидали мои приятные мысли, рассуждения, фантазии… Сначала я подумал, что Авроре очень понравится та картина, а все остальное всплыло в голове как то само собой… Я представил Аврору здесь со мной. Представил, как мы лежим на полу, в том месте, откуда виден мультик из переплетающихся теней. Наши головы плотно прижимаются друг к другу на перьевой подушке. Ее руки горячие, словно из духовки, а ноги холодные, как лед. Я трусь о них своими ногами, пытаюсь согреть. Мы смотрим на тени, улыбаемся. А потом, когда они надоедают, смотрим в окно, на убывающую луну, и сотни крохотных ярких звездочек. Аврора бархатно шепчет в мое ухо «Поцелуй меня». «Нет, ты поцелуй» отвечаю я. Тогда Аврора приподнимает голову, осыпав мое лицо струящейся копной длинных волос. Думает секунду глядя прямо перед собой, после чего медленно наклоняется, соединяя свои пухленькие мягкие губы с моими. От поцелуя нам становится жарко, от чего мы сбрасываем одеяло. А затем… (не уверен, правильно ли такое представлять)… мы сбрасываем нашу одежду…

Я… счастлив. Я физически ощущаю счастье. Свое, Авроры, всего вокруг… Но, чем ниже целую ее, тем сильнее стыжусь этого. А еще я чувствую, как проваливаюсь в сон. Все глубже и глубже…


… Я в больнице. Как можно тише, поднимаюсь по запасной лестнице, на четвертый этаж. Она чистая, чуть ли не блестит. Сразу видно, что тут редко, кто ходит. Синяя краска на стенах до сих пор выглядит свежей. Перила гладкие. Плафоны идеально белые. Видимо, пыли в этом месте вообще нет.

Второй следует за мной, отставая на один шаг. Мне страшно, как и ему. Кажется, ему даже больше.

Мы добрели до четвертого этажа. До того блока, что находится под замком. Но я бы не затеял все это, не будь у меня в руках ключа. Размером с ножницы, сверкающего золотом, увесистого ключика… Как он оказался в моих руках? Второй дал. Как он оказался у него? А какая мне разница?

Я вставил ключ в замок и повернул. Замок громко щелкнул.

Задержав дыхание на двадцать секунд, я вытащил ключ и толкнул дверь. Неужели, я наконец побываю в этом блоке… Я тихонько вошел и закрыл за собой дверь.

Пахнет йодом. Свет чуть приглушен, от чего меня не покидает ощущение, что в воздухе витает туман; некая пелена, не дающая все четко разглядеть. Пол покрыт узорчатым линолеумом. Стены белые, потолок и плинтуса тоже. А я почему-то всегда думал, что это место будет разительно отличаться от остальных крыльев больницы… Я уже говорил, что тут пахнет йодом? Этот запах просто убивает… Я выглядываю из-за угла, никого нет. Иду вперед на цыпочках, но кажется, что я вкладываю в шаги всю силу своего веса, на столько здесь тихо. И мое дыхание, оно будто хочет меня оглушить.

«Расслабься» шепчет Второй «это обычный коридор».

– Нет. Это совершенно точно НЕ обычный коридор. Где-то здесь лежит Аврора, и я просто обязан ее найти… – отвечаю я, продолжая медленно продвигаться вперед.

«Почему?»

– Откуда я знаю? Почему люди вообще что-то делают?

Мы прошли метров пять, и заметили, что здесь нет ни одной двери. Я замер. А мое учащенное дыхание эхом разошлось по всему коридору. Возникло ощущение, что вот вот случится нечто плохое.

Я успокоил дыхание и пошел дальше. Стараюсь громко шаркать; барабаню средним и указательным пальцами по стенам. Борюсь с тишиной.

Еще пять метров. Снова ничего.

Еще пять.

Еще…

Мне начинает казаться, что этот коридор бесконечен.

Еще пять метров.

Еще десять метров…

Наконец, развилка. Хоть что-то.

Коридор поделился на две, одинаковые части. Я могу пойти направо или налево.

Недолго думая, решаю пойти направо.

Нет. Налево. Или все-таки…

«Иди направо» сказал Второй.

– Уверен?

«Первые решения, обычно, оказываются верными»

– Никогда не слышал о таком выражении.

«Ну, ты решил сегодня отправиться в больницу. И посмотри, где мы?»

– Не помню этого… Ладно, пошли.

Мы свернули направо. Второй не ошибся. Стоило немного пройти, и я сразу обнаружил большие фанерные прямоугольники с торчащими, серебряными ручками.

– В какую войдем? – спросил я Второго.

«В эту» он указал рукой на ближайшую к нам дверь. Я послушался. Сделал пару шагов, и дернул за ручку. Не заперто.

Дверь открылась, не издав ни единого звука. Даже не знаю, что хуже. Такая вот гробовая тишина. Или все эти пронзительные скрипы, как в фильмах ужасов…

Ничего необычного внутри не оказалось. Простая, маленькая белая комнатка, скорее всего процедурная. Умывальник с зеркалом, за ним ширма, дальше кушетка; с другой стороны стол, стул и пустой, стеклянный шкаф. Я вышел. Жуткая, тихая дверь за мной закрылась.

Следующие четыре комнаты оказались такими же. А потом, за дверями вовсе оказывалось пусто.

Полностью пустая комната. Еще одна пустая комната. И еще одна…

Пусто, пусто, пусто… Пусто!

Грудь продрала жгучая злость. Жалею, что выбрал этот коридор. Быть так близко и провалить все, из-за дурацкого решения повернуть налево? Я хлопаю дверьми, раз за разом не оправдывающие мои ожидания. Как же мне хочется, чтобы эти двери живыми, чтобы я мог убить их!…

«А, может, Авроры вообще здесь нет?»

– Что? На этаже нет?

«Нет в больнице»

– Где она, по-твоему, еще может быть?

«Нигде. Представь, что она…»

– Я не хочу ничего представлять.

«Просто представь!»

– Замолкни! – заорал я на Второго, прижимая его к стенке. После тут же отпустил его, и захотел извиниться, но передумал, вместо этого резко разворачиваюсь и бегу обратно.

Остановился. Тупик. Развилки нет… Я изо всех сил пинаю стену, оставляя на поверхности черный след своего ботинка. Разворачиваюсь. Коридор наполнился густым туманом. Мне жарко. Нечем дышать. Стены и потолок сливаются в единое пятно, давящее на глаза. Второго нигде нет. Трус… Он мне и не нужен.

Я шаркая перебираю ногами и медленно продвигаюсь вперед. Мне почти стало плевать на все: на коридор; на туман; на Второго; на эту комнату…

Комната!

Я подбегаю к двери. Напрягаю зрение. Среди тумана, серую дверь можно распознать только благодаря блестящей, золотой ручке. Надеюсь, мне это не кажется.

Вдруг стены пошли рябью, как у сломанного телевизора, только более мелкой и бледной. Я вижу это уголками глаз, если полностью повернуть к ним голову, ничего такого нет. Ноги ватные, я волнуюсь. Хоть бы это была «та самая» дверь. Да, конечно это та самая дверь. Такая таинственная, непохожая на другие, отрешенная от остальных дверей. Прекрасная в своем одиночестве. А за ней, такая же прекрасная, спит Аврора.

Я дергаю ручку. Заперто. Достаю ключ из кармана, вставляю в замок. Ключ подошел, но дверь все равно не открывается. Что за бред? По рукам прошла мелкая дрожь. Я вот вот начну заикаться от волнения…

«Может, у меня получится?» Рядом возник Второй. Я ничего ему не ответил, просто уступил место.

Он берет ручку и поворачивает. Дверь открылась, а Второй вместе с ключом растворился в воздухе.

Я сделал шаг, и остановился в проеме двери…

Передо мной комната с кафельными стенами и полом. Не знаю, что это, для операционной слишком мало места, и как процедурная она то же не выглядит. В центре белая кушетка, обшитая по бокам, кружевами. С потолка свисает большая операционная лампа. Рядом белый столик для инструментов.. И повсюду яркая, густая… Что тут произошло? Кто-то взорвал трех литровый донорский пакет с чьим то пожертвованием? Может, это все мне мерещится? Точно! Это глюк! Белая комната, залитая кр…овь…ю, в конце мрачного коридора, словно я в чьем-то кошмаре… Я сильно зажмуриваюсь, а когда открываю глаза, комната стала вся красная, залитая белой кр…вью. Снова зажмуриваюсь, и резко открываю глаза. И вижу, как белая лужа тянется к стенам, вытягивая и вбирая в себя ее цвет. Смешивается с ней медленным водоворотом, создавая образ ванильно-клубничного леденца. Я моргнул. Комната снова чистая и белоснежная, а то, что ее пачкало… Я смотрю на свои руки. Оно на мне… Стекает со штанов, волос и пальцев. Стекает по лицу и заливает глаза!

Я трясу руками, тру друг о дружку, пытаюсь вытереть их о стены. Ничего не помогает. Никакого проблеска моей плоти. Мне противно и холодно. Одежда отяжелела. Глаза защипало, я практически перестал видеть.

Я рухнул на корточки, и схватился за голову. Чувствую, как вязкая, холодная жидкость заполнила мои уши, и пытается пробиться к мозгу. Оно топит меня! Сдавливает, сжимает. Я ослеп. Я пытаю кричать. Позвать на помощь. Но мое горло до краев наполнилось этим. Я сую пальцы в рот, пытаясь выскрябсти эту проклятую жидкость, или хотя бы вызвать рвоту. Ничего не выходит. Я не больше не знаю, что мне делать.

Вдруг, кто-то схватил меня за плечо, и обтер мои глаза.

Я поднял голову к верху. Это Второй!

Он помог мне встать. После я обнял его, крепко сжав за плечи, и сказал: – Выведи меня отсюда.


Пятнадцатая глава

Диана


Диана проснулась в десять утра. Выспавшаяся, отдохнувшая, и в приятном расположении духа.

С лицом, украшенным ленивой улыбкой, она лежала в кровати до двенадцати. Затем спустилась на кухню, сварила яиц, разогрела пиццу и сделала какао. К моменту, когда Диана постукивала яйцо чайной ложечкой, к ней спустился Мир. Заспанный, потрепанный и бледнее, чем обычно.

– У нас порошок закончился. – сказал Мир, наливая себе какао.

– А что нужно постирать?

– Постельное.

– Ты, что, ночью…

– Хах, нет мам. Всего лишь пот. Такая себе была ночь. Голова снова болит…

– Аспирин еще не кончился?

– Нет.

– А что снилось?

– Не помню.

Дальше, разговор не зашел, и они ели молча пятнадцать минут.

Мир был погружен в свои мысли, Диана и гадать не собиралась, что творится в его голове. Сама она размышляла о мэре. Сегодня он должен сделать ей предложение, женщина знала это наверняка. Что надеть? Какую сделать прическу? Каким тоном сказать «да»? Нежно, восхищенно и радостно, выдавив пару скромных слезинок? Или сдержанно и снисходительно. А может, в шутку подумала Диана, никуда ни ехать? Вместо этого, остаться дома. Посмотреть с Миром какой-нибудь фильм. Обсудить решения главных героев. Как в старые добрые времена. Что сказать мэру? Можно придумать какое-нибудь нелепое оправдание. Например, что она заболела, или просто неважно себя чувствует.

Но это были так, несерьезные мысли. На самом деле, если оценивать, так сказать, без эмоционально, мэр являлся лучшим мужчиной, что был в ее жизни. Им давно пора было пожениться… К тому же, больше отказывать было уже нельзя. На этот раз, мэр может и обидеться. Этого Диане ни в коем случае не хотелось.

Диана невольно задумалась, от скольких еще мужчин, она когда-то ждала предложения…

«Почему ты со своим начальником?»

«Почему ты с работником банка?»

«Почему ты с механиком? Он грубый. И от него всегда так странно пахнет…»


Диана вспомнила, каким добрым мэр был к ней и Миру, когда еще толком их не знал. Как заботился. Как боролся с проблемами Мира, словно то были его личные проблемы.

Однажды мэр признался Диане, что не может иметь своих детей. Тогда женщина поняла, что в ее прекрасном Мире, глава Аквариума видел сына, которого у него никогда не могло быть. Вслух она, конечно, этого не говорила. Диана, по некоторым признакам догадалась, что тема детей, для мэра болезненна, как и еще одна тема…


– Почему ты никогда не спрашивал про своего отца? – спросила Диана, когда Мир доедал второй кусок пиццы.

Это получилось неожиданно даже для нее самой.

– Его все равно нет. От твоих рассказов о нем, ничего не изменится. Так какой смысл?

– Смысл в том, чтобы интересоваться вещами, связанными с твоей жизнью.

Мир подумал немного и спросил: – Почему вы разошлись?

– Вообще, история вышла глупая. Сперва все шло потрясающе, а потом он сообщил, что изменял мне. Дальше скандал, продолжительностью в миг и вот, твой папа уже выходит за дверь квартиры.

Когда я узнала, что беременна его уже не было в городе. И куда он уехал, никто не знал.

– Как его звали?

– Мириада.

– Ты назвала сына в честь изменника?

– Это очень красивое имя. Отчасти из-за него я влюбилась.

– Влюбилась в имя?

– А почему вообще люди влюбляются? Почему ты полюбил Аврору?

– Я… – Мир, вдруг, смутился. – Я не знаю.

Вдруг, телефон, что висел на стене, неподалеку от холодильника, громко затрезвонил. Они оба вздрогнули. Диана встала, чтобы ответить. Один молодой журналист просит взять у нее интервью. Это не должно занять много времени. Диана нехотя согласилась, назначила дату, и повесила трубку.


Спустя час, они лежали на диване, перед телевизором. Шел фильм, под названием «Чудо в чуде», который она посмотрела уже больше двадцати раз. Главную роль в нем исполнял, ее любимый актер Никон Асперский в главной роли.

Асперский играет алкоголика с тридцатилетним стажем со скверным характером, который живет в маленьком городке, где все друг друга знают. С людьми, герой, не ладит. Из друзей имеет лишь ручного ястреба.

В какой-то момент герой решает завязать с выпивкой навсегда. Разумеется, никто в городе, в его успех не верит и, открыто шутит об этом. Но, проходит неделя, и городок сходит с ума. Все обсуждают героя Асперского; делают ставки, сколько он сможет продержаться; и пристально за ним наблюдают.

К сожалению, Мир и Диана включили телевизор слишком поздно, попав на финал фильма, и, по совместительству, лучшую его часть… Спустя два месяца трезвости, у главного героя умирает ястреб. Он не может смириться с этим и решает выпить.

К сильному удивления героя, в продаже алкоголя ему отказывают. Тоже самое происходит в другом магазине, и во всех магазинах города. Тогда герой идет к соседям, в надежде купить выпивку у них. Героя прогоняют. Никто в городе, не позволяет ему напиться, чтобы тот не предлагал. В гневе он выкрикивает ругательства и проклятья; громит все, что попадается под руки, возвращается к себе домой и громит все там. Потом вспоминает о ястребе и закапывает птицу, поливая землю сверху, апельсиновым соком.

Пошли титры. Мир взял пульт и переключил на другой канал.

– И какой это был раз? Сто первый?

– Ты ничего не понимаешь. Сюжет, съемка, актеры. В этом фильме прекрасно все. Не только Никон отлично сыграл. Помнишь лица соседей главного героя в тот момент, когда он выпрашивал, умолял и угрожал им?… Лица, выражающие жесткое сочувствие. Понимание и, при этом непоколебимость… А ведь эти же соседи совсем недавно надсмехались над главным героем, относились как, к какой-то забаве, развлечению. Люди, которым было наплевать в начале, со временем хотят, чтобы чудо все-таки произошло и у главного героя все получилось. А в решающий момент, когда он готов был сдаться, сами помогают сбыться этому чуду…

– Так вот, откуда это глупое название. – улыбнулся Мир. Его маме оставалось лишь закатить глаза.


В пять часов, Мир безвылазно торчал в своей комнате. Наверное, задумчиво лежит на кровати или смотрит в окно. Чем еще он может заниматься?

Диана де рассматривала одежду, которую еще ни разу не носила. Что-то из нарядов, она задвигала глубже, в шкаф. А, что-то подносила к себе и поворачивалась к большому, во весь ее рост, зеркалу.

– Нет. – сказала женщина, наткнувшись на розовое короткое платьице, с желтыми ассиметричными линиями.

– Нет. – снова произнесла она, фиолетовому брючному костюму, с огромными карманами.

– Нет.

– Нет.

– Хм… – она чуть склонила на бок голову, оценивающе осмотрев себя с головы до ног, держа тонкими пальцами вешалку, со свисающим с нее длинным закрытым платьем, насыщенного синего цвета. Потом одобрительно кивнула, и кинула платье на кровать. Синий всегда шел Диане.

Она закрыла шкаф. Затем, села за туалетный столик и принялась вставлять в мочки ушей, изумрудные серьги – подарок Мириады, мужчины, который с удовольствием стал ее первым, но единственным стать не смог. Или не захотел… На Диану разом нахлынули воспоминания, а именно тот день, когда Мириада сообщил о своей измене. Перед глазами всплыло «его» лицо. Глубоко посаженные, серые глаза. Черные волосы, обрамляющие широкие скулы. Шея, усыпанная родинками… Уставший, обиженный взгляд. А слова? А слова отскочили от его тонких губ, словно разъяренные пчелы из потревоженного улья, и эхом разошлись по ее спальне: «Прости, но мне надоело ревновать каждый день. Стараться не замечать все эти взгляды… Мне постоянно говорят, какой я везунчик. Что я тебя недостоин. Даже друзья так считают. Ты… как-будто сделала наиогромнейшее одолжение, и я теперь, по гроб жизни тебе обязан! Как же, сама «Диана» выбрала, такое ничтожество, как я!… А я выбрал Еву… На самом деле, мы переспали больше одного раза… Знаю, тому что произошло оправдания нет. Давай, я просто заберу свои вещи и уйду». Девушка ответила на его слова емким «Хорошо. Уходи». И на этом все кончилось.


В без десяти шесть, Диана постучалась в дверь Мира. Затем вошла в его комнату, сказав: – Я быстренько на работу, и обратно. Нам нужно что-нибудь, кроме порошка?

– Можешь купить щетку? Только пожестче. Для крыльев. И у нас кончились печенья. – сказал Мир.

– Ясно. Я приеду минут через сорок.

– Хорошо. Пока.

– Пока.

Диана вышла из комнаты. Из дома. Села в машину и поехала.


Уже на обратном пути, когда документы были подписаны, все сотрудники поприветствованы, а на заднем сидении машины лежало два пакета с продуктами, Диана решила съехать со своего обычного маршрута и сделала крюк.

Торговые центры и маленькие магазинчики освещали ее лицо разноцветными неоновыми огнями. Диана проехала велодром, пару полузаброшенных улиц, таксопарк, магазин мебели. На большой, бронзовой статуе, в виде яблоневого дерева, женщина свернула направо и проехала еще пару километров.

Когда Диана наконец затормозила, ее машина находилась напротив заброшенного парка аттракционов.

Она пыталась разглядеть горки и карусели, что в темноте были почти незримыми, и думала… пыталась решиться… Идти туда или нет?

Ее пальцы нервно выстукивали на руле ритм какой-то песенки. Частое дыхание, дымкой ложилось на окно. Ноги сводило от долгого сидения.

– Нет… – разочарованно сказала она себе. – Не хочу. – и поехала домой.


В половину девятого они с Миром снова сидели перед телевизором. Мир ел печения, Диана докрашивала глаза перед маленьким зеркальцем.

– В следующем месяце, мне нужно будет уехать на неделю в «Лиловую рощу». – сказал женщина, вытирая ватной палочкой, смазанные черные пятна с нижнего века. – Хочешь со мной? Мэр сделает разрешение, никаких проблем. Будем заказывать еду в номер, лежа на кроватях.

– Нет, не хочу. Но спасибо.

– Всего на неделю. Почему нет? Тебе хоть раз нужно побыть за пределами Аквариума.

– Ты знаешь, почему нет.

– Думаешь, она проснется как раз, когда ты уедешь? Шансы почти нулевые.

– Но они есть.

– Как хочешь. – сказала Диана, и продолжила краситься.

Нера, Свиреп, Лиловая роща. Аглариз… Подумала Диана. Мы были бы рады приютиться в любом городе, будь там Аврора.


В девять двадцать пять, она сидела за круглым, маленьким столиком напротив мэра. Он заказывал мясо и вино к нему, Диана же выбирала десерт, который еще ни разу не пробовала и думала, почему она не зашла? Не захотела пачкать обувь? Или порезаться? Там, наверное, полно всяких железяк и битого стекла, а у Дианы даже не было с собой фонарика. И, почему, она до сих пор не купила фонарик? Давно же собиралась. Ну ладно, успокоила себя Диана, можно приехать завтра или на следующей неделе. У нее еще полно времени.


Диана узнала о том месте полгода назад. Совершенно случайно. Каталась по городу в один из своих редких выходных и увидела сына, бродящего по далеко не самому приятному району. Диана решила проследить за ним, мало ли он связался с плохой компанией. А Мир был так погружен в себя, что и не заметил слежки.

Таким образом, Диана доехала за сыном до самого парка. Мир погулял немного среди аттракционов, потом залез в комнату страха, и не выходил больше часа. Когда Мир наконец вышел, Диана тут же уехала в страхе, что он вот вот увидит ее.

Она следила за ним еще какое то время спустя, то намереваясь ворваться в комнату страха сразу за ним. То, встретить Мира на выходе… Ничего из этого у нее так и не получилось сделать. Это был тот случай, когда правда пугала больше неизвестности.


Золотое кольцо с большим синим камнем, скатилось вниз, звонко стуча по стенкам бокала. И упало прямо в ладонь Дианы.

– Ты согласна?

– Да.

Ресторан разразился громкими аплодисментами.

Мэр, широко улыбаясь, наблюдал за тем, как его невеста надевала на палец, кольцо. Женщина улыбнулась ему в ответ, и принялась есть свой шоколадный десерт. Странный день, подумала Диана.


Шестнадцатая глава

Мир


Однажды я решил отказаться от сна. Мне было интересно, сколько я смогу продержаться. Оказалось всего два дня, и две ночи. Невыносимые два дня, и отвратительные две ночи. Мне мерещилось, что по рукам и спине кто-то ползает, а весь дом переполнен сотнями шепчущихся людей… Под конец своего вымученного бодрствования, я вырубился с чувством разочарования в самом себе и, конечно, огромным наслаждением… Я помню, что на пару минут, перед тем как заснуть, мой разум как будто приободрился. Протрезвел. В голове была полная ясность. Я смотрел в окно, на яркое, голубое небо и деревья. И думал о чем-то совершенно абстрактном, ни какой фактической мысли из слов и звуков, в моей голове не витало. И все-таки эта мысль прорисовывалась очень четко, в зеленых и голубых цветах, в солнечном золотистом свете и утренней прохладе. Никогда цвета не были такими насыщенными, как в тот день.

Пару дней назад, мама сказал, что они с мэром помолвлены. Нет, я не расстроился из-за этого. Я рад за маму, если она за себя рада.


Прямо сейчас я открываю дверь ненорбара, держа в руке большой целлофановый пакет. Решил принести бармену его куртку.

В творении Марка бардак больше обычного. Все до одного столики заняты пишущими и красящими что-то, людьми. Я сел за барную стойку. Поздоровался с Марком, вручил ему пакет и сигареты; и попросил налить мне большую кружку кофе с двумя ложками сахара. Потом осмотрелся. Некоторые странно, с подозрением, покосились на меня. Один тип даже улыбнулся.

Марк же выглядит собранно, даже серьезно.

– Тяжелый день? – спросил Марк.

Я вопросительно посмотрел на него.

– Прости. Я думал, будет смешно. Бармены же часто это спрашивают.

Он подал мне кофе.

class="book">Я спросил: – Кто эти люди?

Марк повел печами: – Те, кому не наплевать.

– Или, кому нечем заняться.

Я сделал глоток, потом еще парочку, и спросил: – Марк, почему я никогда не навещал Аврору?

– Тебе запретили. – задумчиво ответил он. – И блок Б заперт, даже не всем уборщикам туда можно.

– А разве это должно меня останавливать? То есть… я ведь, люблю ее. Почему я не вломился к ней?

– Я не знаю.

Вот и я не знаю… Я сделал еще глоток кофе и спросил Марка: – У тебя бывали галлюцинации?

– Нет.

– Я всегда завидовал шизофреникам. И сам хотел видеть, ну знаешь… то, чего не видят другие. Что-то поинтереснее Второго. Словно твой собственный мир вырывается из головы… Но мне тут недавно приснилось кое-что, и я представил, как видел бы и наяву тоже-самое. День за днем… Я бы не смог долго с этим прожить.

– Раз уж этот мир твой, только от тебя зависит, каким он будет. Так?

– Наверное, так… А как у тебя дела?

Марк наклонил голову; записал, что-то в своем учетном журнале, и я заметил красное пятно у него на шее.

– Это что, засос? – спросил я.

– Нет… У меня все, как обычно, Мир.

Я опустошил свою кружку, и попросил еще одну. Посетители ненорбара не перестают меня смущать.

– Что за сон? – спросил Марк, наливая мне еще порцию.

– Ты серьезно? Хочешь узнать про мой сон? Да это самая неинтересная вещь в мире – слушать про чужие сны.

– Мне интересно, что отвадило тебя от мечты стать шизофреником. – Марк почти улыбнулся.

– Хах… Я искал Аврору.

– Нашел?

– Нет.

– Интересно…

– Это сарказм?

– А ты как думаешь, это сарказм?

Я рассмеялся.

– Ты напомнил… – произнес я сбивчиво. – Старика из больницы. У него еще имя было такое… Тристан или…

– Наолий.

– Наолий, точно! – воскликнул я.

– У него была эта странная манера отвечать на вопросы. – кивая, произнес Марк.

– Да! Поначалу мы думали, что он какой-то мудрец, чьи слова кажутся бессмыслицей по началу, но потом все встает на свои места, когда ты становишься умнее, переживешь что-нибудь этакое и обретаешь жизненный опыт… А потом оказалось, что он просто перезадавал нам наши же вопросы, томно смотря в даль, с просветленным выражением лица… Такой бред. Он часто даже не понимал, о чем его спросили. А мы считали его гением…

– Может, он и был гением. Сколько он нас дурил?

– Пару месяцев.

– Мы не могли раскусить его пару месяцев.

– Из всего этого не следует, что Наолий был гением. Это только значит, что мы идиоты.

– Даже не в прошедшем времени?

– Даже не в прошедшем времени.

– Все еще не хочешь присоединиться к нам?

– Все еще нет…Но, серьезно, кто поставил тебе это? – я ткнул пальцем в шею Марка. – Я его знаю?

– А знаешь ли ты его? – переспросил меня Марк. Мы рассмеялись.


Я попрощался с Марком и вышел на улицу.

Прохожу мимо приюта для душевнобольных – два не больших, двухэтажных здания (мужское и женское отделения) за высоким, кирпичным забором.

Рядом появился Второй.

«Милое местечко» сказал он, «добродушные санитары, детальный распорядок дня, ежечасный присмотр. Синие таблетки утром, и бежевые вечером. Или, бежевые утром, а синие, если будешь плохо себя вести…»

– Как и во всех больницах.

«Как ты думаешь, сколько людей выходят из этого места (Второй указал рукой на приют) здоровыми?»

Отвечаю второму: – Не знаю… Человек семь в год?

«Вычти семь и умножь на никогда»

– Остроумно.

«Из таких мест не выходят. Это не больница мэра. Это приют. Как дом престарелых, только для психов. В такие места отправляют, если за тобой некому ухаживать и следить, чтобы ты не натворил бед… И ты, когда-нибудь там окажешься»

– Я не собираюсь «творить бед».

«Ты уже их творишь»

– Объясни.

Но Второй объяснять не стал.

«Ты бы говорил по тише. Лучше про себя» вместо этого сказал он.

Я остановился и повернул голову. Мужчина что шел сзади, быстро проскочил мимо меня, чуть не задев огромной, черной сумкой, свисающей через плечо.

– Не очень то вежливо. – сказал я.

«Надо громче» предложил Второй, и мне, почему то захотелось его послушаться.

– Не очень то вежливо! – прокричал я.

– Псих. – сказал еще один, мимо проходящий мужчина, в вязанной, оранжевой шапке.

– Эй! – крикнул я вслед ему.

Тогда мужчина в шапке, резко развернулся и пошел на меня. Я быстро достаю из пальто справку и тычу ей ему в лицо.

– Что, ударишь психа?

Он с размаху бьет меня в живот. Потом еще раз в то же место. Я сгибаюсь пополам, кряхтя от боли. Он наклоняется ко мне и говорит, плюя в лицо: – И, кто скажи, поверит, что это не ты сам себя ударил в каком-нибудь своем психозном припадке? Эти справки нужны, не чтобы остерегать вас от избиения. А, чтобы лишний раз напомнить о том, насколько вы ущербны… Не надо было тебе от туда выходить. – он указал на приют.

Мимо проходят люди (мужчины и женщины), стараются не смотреть на нас. Мужчина в шапке встал, и пошел своей дорогой.

Я тоже поднялся.

«Видишь камень?» спросил Второй.

– Да.

«Подними его»

– Зачем?

«Он тебе пригодится»

Я поднял тяжелый камень, и засунул его во внутренний карман пальто. Он влез туда наполовину, и, если я буду бежать, то, скорее всего, выпадет.

– Дальше что?

«Иди за ним»

И я пошел за человеком, который меня ударил, решив дать ему прозвище «Силач».

Мы минули две остановки, а потом свернули в переулок за торговым центром. Вокруг деревянные двухэтажные дома, через пол километра от сюда находится ликеро-водочный завод (одно из старейших зданий города), из-за чего запах тут всегда стоит тяжелый и приторный.

Силач услышал, что за ним кто-то идет и повернулся. Поняв что это я, резко затормозил.

– Чего тебе? – рявкнул он.

Я замедлил шаг, но остановился только, когда мы почти впритык стояли друг напротив друга.

«Что теперь?» я мысленно спросил Второго.

«Спроси его: – что бы…»

– Что бы ты сделал, узнав, что я крылатый?

– Бил бы сильнее. – сказал Силач.

Теперь мы просто молчим.

«Что дальше?»

«Жди» проговорил Второй.

И я жду. Мы оба ждем.

Прошло наверное секунд двадцать. У меня чуть дрогнули руки. Это получилось само собой. Силач увидел это и улыбнулся. Затем сжал правую руку в кулак, и приготовился меня ударить.

Прошла еще секунда.

Силач размахивается. Его кулак мчится навстречу моему лицу. Я же, резко вытаскиваю камень и подставляю его прямо перед своим носом.

Кулак Силача ударяется о камень и отскакивает. Он кричит: – Черт!

Я бы тоже кричал «Черт!» на его месте.

«Я не могу его ударить. Это того не стоит. Он не настолько меня злит» говорю я Второму.

Силач держит правую руку левой, тяжело дышит. Совсем скоро он снова попытается напасть на меня. У меня несколько секунд, чтобы решить, убежать мне или…

«А что, если это не Силач?» говорит Второй «Что, если перед тобой та дверь, за которой должна была быть Аврора?»

«Ты с катушек, что ли слетел? Не трави этой ерундой мою голову!»

«Она уже отравлена. Сотнями мыслей, которыми ты оправдываешь свое бездействие…» Второй говорит так, как-будто и впрямь сошел с ума «Давай! Это та самая дверь, что втоптала в грязь твою надежду хотя-бы во сне увидеть Аврору. Та дверь, что посмеялась над тобой и жестоко напугала»

Я попробовал представить серую дверь с четвертого этажа, но пока она находится только в моей голове. Перед глазами все тот же мужчина в оранжевой шапке, только чуть размазанный. Тем временем, Силач приближается ко мне, я отхожу назад.

«Дверь, показавшая мерзкую лужу, вместо любви всей твоей жизни» Второй все никак не успокоится. Я чувствую холод в желудке и дрожь в плечах. Я ненавижу эту дверь…

«Прекрасная Аврора. Неужели от нее осталась лишь лужа?»

«Нет…»

«Может, Авроре лучше быть мертвой? По крайней мере так считала эта дверь»

На ладонях выступил пот. Я ненавижу…

«А, может, дверь права?…»

Гнев внутри обдал жаром мою шею и грудь. Кажется, что я состою из гнева; что я сам он и есть… Плечи передернуло. Рукам так и хочется что-нибудь сжать или разодрать.

Я ясно вижу дверь. Серая древесина. Золотая, блестящая ручка. Вся такая идеальная, прямая и гладкая. Я вижу только ее. Все остальное померкло и исчезло. Моя рука с камнем, замахивается и бьет по двери. Сразу после, я бью еще раз. Потом еще.

Я бью и бью, стараясь превратить дверь в щепки.

Руки испачкались в крошках ее серой краски, и резко заболели, но гнев заставляет меня продолжать. Я почти уничтожил ее. Я могу уничтожить все двери в городе… Я бросил камень и просто стучу по щепкам. Колочу, что есть силы, царапаю ногтями. Пытаюсь раскрошить ее остатки в пыль…

«Остановись»

Я пришел в себя. Двери нет. Силача тоже. Я стою на коленях на смешанной со снегом, земле.

«Он убежал, как только ты ударил его первый раз» сказал Второй, стоящий надо мной «Знаешь, что это значит?»

– Что я избил землю?

«Что еще есть шанс»

Я поднялся с земли. Отряхнулся, но это мало чем помогло. Ногти изогнуты и переломаны, Все руки в земле.

«Теперь Что? Снова пойдем искать Анну?»

– Теперь я иду в заброшенный парк.


Я в комнате страха. Тут на много теплее, чем на улице. Я снял пальто, чтобы было удобнее рисовать, и разложил цветные мелки по полу.

Воспоминания о моей недавней, самой первой в жизни драке, отзываются легкой дрожью в руках.

Я думаю о том, как гордилась бы мной Аврора, будь она там. Думаю, как мне изобразить ее тонкие, но сильные руки. Напряженность в губах. Страх и трепет на лице, а еще готовность помочь мне в любой момент.

Я взял розовый мелок и рисую ее голову, руки и ноги. Синим, рисую ее большие, слегка прищуренные, глаза и маленький носик с чуть раздутыми ноздрями. Зеленым, ее платье и ботинки. Желтым, развивающиеся на ветру волосы. Коричневым и белым рисую землю, снег и Силача. Фиолетовым, я рисую ее губы… Еще пара штрихов: сдвинутые брови Авроры, шапка Силача и мой силуэт, держащий в руке камень… Идеально… Я любовался на свой рисунок минут десять, или, пару часов… Потом ушел.

Семнадцатая глава

Диана


Диана приехала на работу в одиннадцать ноль пять. Ее офисом было лиловое, трехэтажное здание, где на первом этаже окон не было совсем, зато второй и третий были полностью застекленными.

У самого входа ее поджидал высокий мужчина, лет двадцати пяти, с крашенными, каштановыми волосами, неровно выбритыми у висков. Увидев Диану, парень вприпрыжку к ней подбежал.

– Диана! Здравствуйте!

– Здравствуйте… – Диана растерялась. – А вы?…

– Ратин, можно просто Рат… Мы говорили по телефону. Вы согласились на коротенькое интервью. Всего четыре-пять вопросов…

– Да, точно. Простите, вылетело из головы.

– Ничего, я начал переживать, когда меня не пустили в здание. Но вот вы тут… – Ратин нервно улыбнулся. Диана же, толкнула входную дверь и они вместе, через нее прошли.


Стены, в кабинете Дианы были поклеены васильковыми обоями; пол, застлан серым линолеумом; жалюзи на окне так же были серыми. По бокам кабинета, были расставлены, различных размеров, шкафы и шкафчики, некоторые из них, украшали горшки с комнатными папоротниками, кактусами и фикусами. На стене, помимо сертификатов и фотографий Мира, висел телевизор. В углу, слева от стола, находился небольшой диванчик.

Диана подождала, когда секретарь принесет ей кофе. Размешала его, сделала пару глотков. Съела несколько миндалин в шоколадной глазури. Затем, обтерла влажной салфеткой зубы и уголки рта. Посидела в полной тишине минуту. И, откинувшись на спинку кресла, нажала на голубую кнопочку телефона и попросила секретаря, пригласить Ратина к ней в кабинет.


– Ничего, что я буду на ты? – спросила Диана, когда Рат уже устроился в кресле, напротив нее, и достала из сумочки диктофон.

– Ничего.

– Так, о чем хочешь узнать? О помолвке с мэром? О том, как мы познакомились, знают все, кому не лень… Или может рассказать, почему мы не живем в одном доме? В этом нет никакой великой тайны. Просто я не готова бросать свой дом, а он свой, и нас обоих это устраивает.

– Я хотел бы, если вы… если ты не против, спросить о первой модели пальто для крылатых. Как тебе пришла эта идея?

– Как пришла идея? Хм… Как только на моего сына первый раз ткнули пальцем, так и пришла. Я помню, сделала первую модель из пиджака Мира (который, по великому совпадению, был еще и велик). Так же я использовала подкладку от своего пиджака, а еще вытащила ремешки из своих старых сапог. Результат мне понравился. Внешне, крылья были почти незаметны, всего пара маленьких складочек… но Миру было очень неудобно в нем, поэтому пришлось думать дальше…

– Вы поделились своими идеями лишь спустя несколько лет. Почему?

– Я и не думала богатеть на этом. – неловко улыбнулась Диана. – В те времена, моя голова была занята другими вещами.

– Какими?

– Я работала на двух работах. Заботилась о сыне. Пыталась… – Диана прервала себя и вдруг, рассмеялась. – Прости…

«Пыталась выйти замуж» произнесла про себя, женщина, и задумалась.

«Почему ты с аптекарем?»

«Почему ты с тренером по плаванию?»

«Почему ты со своим начальником?»

– Просто пыталась сделать мою жизнь и жизнь Мира счастливее. Комфортнее. -сказала наконец Диана. – И в итоге все… вышло как вышло…

– Мир поддерживал тебя в становлении твоей собственной фирмы; в твоей карьере?

– Миру было не до того. Скорее, это ему нужна была моя поддержка.

– Какими были первые трудности; сложности?

– Их не было совсем. Моя фирма, фирма «Меридиан», была первая, кто стал разрабатывать одежду такого плана. Успех, и настоящая прибыль не заставили себя долго ждать. К тому же, о каких трудностях может идти речь, когда твой друг – мэр?

– Прости за следующий вопрос но, тебе не кажется, что все это неправильно?

– Что именно?

– Твоя одежда, принуждает скрывать крылатых то, кем они являются. По сути, фирма «Меридиан» разделила людей на две категории: крылатых и не…

Бровь Дианы еле заметно поднялась. Она дала Ратину секунду, надеясь, что парень просто оговорился, и не то хотел сказать. Затем произнесла, понизив голос: – Для начала, людей на две категории поделила не моя фирма, а природа. А на счет «принуждения». Я никого не «принуждаю» носить мою одежду. Ее покупают те, кто сам хочет скрыть свои крылья, соответственно, те, кто НЕ хочет этого делать, просто ее НЕ покупают.

– Да, но…

– Ты выпросил у меня это интервью для того, чтобы сказать, как я своего родного сына с самого детства заставляю скрывать его сущность?… Если бы его не оскорбляли, не дразнили на детских площадках и… не стреляли бы в него, как раз из-за того, кем он являлся, мне бы и в голову не пришло шить эти гребанные пиджаки!

– Простите…

– Дай сюда диктофон!

Журналист протянул женщине черную коробочку.

Диана вытащила оттуда кассету и, чуть ли не швырнула диктофон обратно Ратину.

– Пошел вон. – холодно сказала Диана.

– Я не хотел…

– Если не вылетишь пулей из здания, в течении тридцати секунд, то журналистом тебе больше не быть. Никогда.

Рат выбежал из кабинета Дианы, чуть не запнувшись о порог двери. Диана, в свою очередь, прислонила холодные подушечки пальцев к вискам. Затем, засекла время на часах, что украшали ее тонкое запястье и повернулась к окну.

Силуэт Ратина, показался на улице, спустя двадцать одну секунду. Диана повернулась назад к своему столу.

Я никогда не принуждала его. Подумала Диана. Никогда! Затем она воссоздала в памяти образ своего пятилетнего Мира. Как ему шел тот серый, твидовый пиджачок!

«Мне неудобно. Крылья болят» пищал маленький Мир «Почему я должен его носить?»

«Почему ты больше не с аптекарем?»

«Почему ты больше не с тренером по плаванию?»

«Почему ты больше не со своим начальником?»

– Потому что, ты крылатый. – сказала Диана.

«А, почему ты с Виниром?»

– Потому что… Я думала, он другой. Что он лучше их всех.


Восемнадцатая глава

Мир


Пятница. Я пью горячий чай и заедаю ореховым печеньем, что недавно купила мама. Сама она ест вафли и говорит, толи с собой, толи с телевизором. Я представил, что на кухне сидим мы с Авророй. Она со скучающим видом смотрит на меня и громко стучит ложкой, пока размешивает какао. Я спрашиваю ее «о чем задумалась?». Она отвечает «у тебя дурацкое имя». «Зато полностью отражает мой характер» говорю я, на что Аврора спрашивает «считаешь себя пупом земли?». «Считаю себя дурацким». Она улыбнулась. Я сказал «над чем смеешься? Ты не лучше, раз встречаешься со мной». Она улыбнулась еще шире и спросила «правда считаешь себя дурацким?». «Только, если так считаешь ты».

Я отвлекся на резкий, громкий звук телевизора и спросил у мамы, что она там смотрит. Оказалось «Чудо в чуде», снова…

– Чем Асперский тебе так нравится? Актер, как актер. – спросил я.

– Он ПОТРЯСАЮЩИЙ актер. Он добился…

– Добился известности в сорок шесть лет. Ты много раз говорила.

– … Ему отказывали несколько тысяч раз. Представляешь? Тысяч! Асперского постоянно увольняли, потому что он убегал с работы на прослушивания. Друзья считали его идиотом. В сорок лет ни профессии, ни денег, ни семьи. Ты представляешь каково это, лелеять заветную мечту, когда буквально весь мир говорит тебе «и не надейся»? Но он доказал.

– Доказал, что действительно хороший актер, этого не отнять. И все-таки актеров, которые добились успеха после сорока, много. Я уж молчу о писателях и ученых, которых вообще признали, только после смерти.

– Это печально.

– Я не о том…

– Кому сдалась эта слава после смерти? Если они в раю, то какая им разница, что о них думают на земле? А если в аду то тем более… Ты любишь меня? – вдруг спросила мама.

– Да.

– Точно? – мама положила руку на мое плечо. – Ты никогда… не считал меня плохой матерью?

– Что это на тебя нашло?

– Просто… – мама поджала губы. – Ты не ответил.

– Ты лучшая мама, что у меня была и есть. – сказал я.

Мама улыбнулась и ушла.


Мама уехала на работу, или к мэру. Или, сначала на работу, потом к мэру. Сказала, что вернется поздно вечером, или через два дня. Я плохо ее слушал…

Сразу, как она вышла из дома, я вымыл наши кружки, блюдца, и убрал в сервант. А затем, продолжил нашу с Авророй беседу.


Вечер. А именно, шесть его часов. Лиза сидит напротив меня. Мы в ресторане. Ждем Вика А. Лиза уже составила список самых дорогих блюд меню, которые собралась попробовать.

Мы пришли на десять минут позже, уверенные в том, что Вик опоздает примерно, настолько же и сидим тут уже пятнадцать минут. Болтаем о всякой ерунде и едим хлеб из декоративной корзиночки.

– Как Расс? – спросил я.

– Все еще мой муж. – ответила Лиза.

– Придумала, что обидного скажешь Вику А?

– В голову ничего не пришло. К тому же я думаю он не придет. Он забыл о нас, как только мы попрощались, в той галерее. Это очевидно.

Я отвел взгляд от Лизы, и за ее спиной заметил Вика, разговаривающего с метрдотелем ресторана (полноватым парнем, с длинными волосами, убранными в хвост). Он указывает на нас. Наверное, предлагает проводить его. Но Вик отказался, так как идет к нам один.

– Очевидно. – повторяю я за Лизой.

Художник садится напротив нас.

– Привет.

– Привет.

– Привет. – сказал Вик, дружелюбно улыбнувшись сначала мне, потом Лизе. – Я чертовски голоден.

– Ты забыл картину. – заметила Лиза.

– Она в машине.

К нашему столику подошел официант. Я заказал вегетарианскую пиццу (никогда такую не пробовал). Лиза заказала салат с королевскими креветками, пасту и мороженное, покрытое золотым шоколадом. Вик заказал бутылку коньяка.

– Я думала, ты чертовски голоден.

– Да, поэтому и собираюсь нажраться.

Я невольно улыбнулся, хотя шутка такая себе.

Лиза произнесла: – Художник-алкоголик. Оригинально.

Наш новоиспеченный друг, внимательно посмотрев на нее, спросил: – А, этот сарказм. Он оригинален?

Затем Вик ухмыльнулся, не отводя взгляда от Лизы.

– Что? – спросила она.

– Ты назвала меня художником. Мило.

Лиза не нашла, что на это ответить.

Нам принесли заказ. Лиза принялась ковырять вилкой в салате, выбирая оттуда креветки. Я свернул кусок пиццы в трубочку, и засунул его в рот. Вик наполнил коньяком, ровно половину своего стакана; поднял его, и кивнув Лизе, сказал: – За оригинальность. – потом сделав один глоток, осушил стакан, не оставив там ни капли.

– Так… зачем ты нас пригласил? – спросил я.

– Ах, да… Твоя мама – Вик повернулся ко мне. – Можешь устроить нам встречу?

– Для чего?

– Для портрета. Сложно поверить, но она очень красивая. Многие в моем кругу, умоляли Диану попозировать им. Она все время отказывает. Уж не знаю, почему. Да это и не имеет значения… Познакомь нас. Или расскажи обо мне. Порекомендуй как-нибудь.

– Эм… прости, но меня тогда ты зачем пригласил? – спросила Лиза.

Вик замялся.

– Знаете, есть слово. – сказал он, снова взявшись за бутылку. – как жалость, только мягче…

– Из сочувствия! – снова произнес он, и показал указательным и средним, пальцами на Лизу. – Ты не похожа на девушку, которую часто куда-то приглашают. Считай это благотворительностью. Я большой добряк, по своей натуре.

Тишина.

Вдруг Лиза улыбнулась. А спустя две секунды, рассмеявшись, она встала из-за стола, взяла свою сумку, стянула с вешалки куртку и направилась к выходу. Я поспешил за ней.


– Подожди. – я схватил Лизу за руку у самого выхода из ресторана. – Хочешь, я изобью его? Я могу.

– Перестань. Если я и захочу чьего-нибудь избиения, сама это сделаю… Я могла бы сейчас лежать с мужем на диване… Так и знала, что не надо ехать сюда.

Лиза потянула руку к двери, чтобы открыть ее.

– Лиза…

– Ну что?

– Давай закажем весь ресторан, а потом выпьем и набьем горы посуды.

– Чтобы он после этого, себя вообще, святым считал?

В ресторан вошли двое. Нам с Лизой пришлось отойти на пару шагов, чтобы не преграждать им путь.

Лиза молчит. Я до сих пор держу ее за руку. Она тяжело дышит, отворачивается от меня. Делает все, чтобы мы не встретились взглядом.

– Мир, я… я, правда, выгляжу жалкой?

– Голодной? Да. Жалкой? Ни в коем случае. Это он жалкий.

– Ты говоришь, как твоя мама.

– Но тебе, ведь, стало лучше. – я улыбнулся Лизе.

Она улыбнувшись в ответ, сказала: – Возвращайся. А я поеду домой. Мы и так с Рассом в последнее время, редко остаемся наедине. То работа, то его родители приезжают… Я пойду. Съешь мою порцию.

– Хорошо. – я отпустил руку Лизы, и обнял ее. – До встречи.

– Пока.


Лиза ушла. Я вернулся к Вику. Он продолжал пить и разглядывал фотографии блюд в меню.

Я сел на свое прежнее место.

– Так… – я казал я Вику. – Ты прикидываешься идиотом или козлом?

– Смотря, что получилось лучше.

– Зачем?

– Зачем? А кто меня знает… Кстати! – Вик А отложил толстое меню на край стола. – Возвращаясь к этому. Твоя картина все еще в моей машине. Я хоть сейчас могу ее отдать.

– Да, точно… Ты хочешь нарисовать мою маму.

– Многие хотят нарисовать твою маму.

Я посмотрел на Вика.

– Это комплемент. – сказал он.

Я посмотрел на Вика снова. У него очень странные глаза, никак не разглядеть цвет, словно они размытые.

– А ты рисовать вообще умеешь?

– Это меньшая из моих забот, если честно.

Я задумался на полминуты.

– Мама сейчас вся в делах. – говорю я. – Но, думаю, если я поговорю с ней, она сможет выкроить для тебя время.

– Было бы здорово. Черт! Если все получится, я могу стать настоящей легендой! Я буду по гроб жизни тебе обязан.

– Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал.

– И это?

– Гулял когда-нибудь по свалкам? Рылся в мусоре?

– Я заинтригован.

– Мне нужны выброшенные рисунки. На салфетках, например или скомканной бумаге. На тетрадных листах и стикерах тоже можно. Пары мешков хватит. А потом доставь их по адресу, который я сейчас тебе напишу.

– Ты это серьезно?

– Абсолютно.

– И тогда ты устроишь нам с Дианой встречу.

– А ты отдашь мне картину.

Вик внимательно смотрит на меня.

Вдруг он засмеялся. Звонко, глуповато, как ребенок. И так же громко. Наверное, его слышно даже на втором этаже ресторана.

– Знаешь, я отдам тебе картину прямо сегодня… Давно я не рылся в мусоре… Будет весело.

– Даже не спросишь, зачем мне это?

– Мне должно быть дело?

Вик придвинул к себе тарелку с салатом, который заказала Лиза. Взял ее вилку и начал есть, отодвинутые ей в кучку, креветки. Я же взялся за мороженное.

– Лиза твоя подруга, да?

– Как ты понял?

– У нее есть кольцо, у тебя нет. К тому же, будь вы парочкой, ты бы здесь не остался… У нее хороший вкус. – Вик продолжает есть, вытаскивая из тарелки маслины. – Жаль, она скучная.

– Это почему?

– Все, кто носит это. – Вик вытянул передо мной свою руку, оттопырив безымянный палец и показав на него указательным пальцем другой руки. – для меня скучные… А ты и правда, псих?

– Да. То есть… Да.

– Тебя уже стерилизовали?

– Закон еще не в силе.

– Понятно… Интересно, это больно?

Я ничего на это не сказал. Вик тоже решил помолчать какое-то время. Так что мы просто едим в тишине. Если тишиной можно назвать тихую музыку из колонок, и звуки болтающих и жующих что-то, людей.

– Как ты додумался до списков покупок? – спросил я. Мне хотелось спросить об этом еще на выставке.

– Первое, что пришло в голову.

– И, это все? Весь твой рассказ?

– Ага.

– И это сразу стало популярным?

– Да.

– Тебе очень повезло.

– О, я знаю.


Девятнадцатая глава

Диана


Диана сидела на краю кровати, расчесывала свои волосы. Рядом лежал мэр. Скрестив руки за головой, он внимательно наблюдал, как непослушные пряди рыжих волос, покорно расправляются, сталкиваясь с жесткими зубчиками расчески. Его это успокаивало.

– Я хочу вернуть Мира к рисованию. У него так хорошо получалось раньше. И он не говорил об Авроре, когда этим занимался… Еще хорошо бы уговорить его выбраться из Аквариума, хотя-бы на пару дней.

– Таким, как Мир, почти невозможно выбраться в другой город, хотя-бы на пару часов.

– Я знаю. Но у меня жених мэр города. Думаю, он сможет в этом помочь… – женщина игриво повела плечами и, из-под завесы алых губ, показала белоснежные зубы. – Я же не собираюсь навсегда переезжать. – слукавила Диана (потому как в тайне, это было одной из ее самых желанных мечтаний). Просто хочу, чтобы Мир начал впускать в свою жизнь хоть что-то новое, хоть по чуть чуть. Уже давно пара…

– Чем остальные города отличаются от нашего?

– Многим. Архитектурой. Техникой. Традициями. Политикой… Во всех городах, где я была, властей выбирают простые люди. Причем участвуют все, кому уже исполнилось двадцать лет. И только у нас мэра выбирают главы администраций.

– А люди?

– Люди тоже отличаются. Но одинаковая черта все же есть.

– Какая?

– Если твое мнение не совпадает с их мнением, лучше помалкивать. Иначе, порвут на части… Странно, что ты никогда не выезжал за пределы Аквариума, хотя-бы в познавательных целях.

– Я уже познал все, что хотел. И сделал это здесь.

– Считаешь это правильно, что крылатые должны скрывать свои крылья? – спросила Диана закончив с волосами.

– Должны? Их кто то заставляет?

– Нет. Но, никому не нравится, если они этого не делают.

Мэр ухмыльнулся.

– Теперь ты будешь испытывать вину вообще перед всеми крылатыми?

– Нет. – фыркнула Диана, словно лиса. Потом убрала расческу и легла на кровать. – Как они все-таки, появились? Каким образом?… Я полистала однажды «серую книгу». Думала, она мне что-нибудь пояснит.

– Если хотела найти ответы, ты выбрала не ту книгу.

– Для чего она вообще нужна?

– Эту загадку мне, когда-нибудь хотелось бы разгадать.

Из тумбочки со стороны мэра, послышалось тонкое пиликанье. Мужчина открыл ящик, вытащил из него сотовый телефон, и поставил его на зарядное устройство.

– Разве это не лицемерие? – в шутку спросила Диана.

– Я считаю, у каждого может быть столько лиц, сколько он хочет. – так же в шутку, ответил мэр. – К тому же, я использую его только в крайних случаях.

– Например?

– Например, когда вызывал скорую твоему сыну.

Мэр придвинулся к женщине. Начал гладить ее шею, плечи, лицо. Диана еле заметно вздрогнула и мысленно отругала себя за то, что так долго встречается с мэром, но еще не привыкла к его холодным рукам… Она повернулась к мэру лицом, и издав изнеженный стон, лениво улыбнулась.

– Когда я гостила в Лиловой роще, – сказала она. – мне показали один фильм. В Аквариуме он считался бы запрещенным.

– О чем фильм?

– О крылатых.

– Ты раньше не рассказывала.

– Думала, тебе будет неинтересно. Там ни одного факта. Только теории, и много пустой болтовни.

– Мне интересно. – мэр убрал свою руку с лица Дианы, и положил на ее талию.

– Фильм начинался с непонятных обрывков кадров; со слов «Все случилось неожиданно. Вчера был обычный день. А сегодня, какая-то женщина, родила младенца со странными отростками на спине» Сейчас этому младенцу уже сто семь лет… Никто не знал, как к этому относится. А тем временем, число крылатых увеличивалось. Это происходило по всему миру. Кто-то заикнулся, что люди с крыльями новая ступень эволюции. Зря. Возмущению людей не было предела. Наверное, это и стало причиной всеобщей ненависти. Представь, тебе сказали, что ты на этой планете не номер один а, всего лишь некая промежуточная его форма. Как куколка перед бабочкой.

Мэр поцеловал Диану в уголок рта. Его рука скользнула вниз, по ее животу.

– Никто бы не посмел мне такого сказать.

– А еще, ты знаешь, кто такие ангелы?

Мэр задумался на секунду.

– Не слышал о таких.

– Это мифические существа, что-то вроде русалок, как я поняла, или единорогов. Только ангелы упоминались не в сказках… Выглядели они, как люди с крыльями и жили на небе. Считалось, что ангелы лучше людей, что у них нет недостатков, нет пороков, что они идеальны. Слово «ангел» было, например, связано с очень красивой внешностью.

– Может, мне называть тебя ангелом? – тихо спросил мэр.

– Пол планеты вычеркнули упоминания об ангелах из всех книг, фильмов, статей… Отовсюду. Чтобы люди… не смущались.

– Это вселишь теория. Ты сама сказала. Фактов в фильме не было.

– Мне нравиться думать, что это правда.

– Почему?

– Так, у нас была бы хоть какая-то причина… Все лучше, чем ненавидеть просто так.

– Любить просто так можно, а ненавидеть нельзя? – спросил мэр.

– А ты любишь меня просто так?

Мэр улыбнулся. Запустил лицо в волосы женщины. Вдохнул их аромат. Провел пальцами по ее бедрам. Она в свою очередь, скользнула рукой по промежности мэра. Так она делала лишь, когда чувства полностью захватывали ее разум.

Мужчина перестал гладить Диану.

Она убрала руку и передвинулась, невольно представляя перед глазами белый, сияющий шрам, что начинался на левой внутренней части бедра, проходил прямо через половой член и, заканчивался правой, внутренней частью бедра. Будь у меня такой шрам, думала Диана, я бы тоже стеснялась.

– Может, если бы ты мне рассказал… Мы столько лет друг друга знаем. – как можно тактичнее произнесла Диана.

– Нет. – сказал мэр, не меняя тон голоса. Затем он выключил свет, и их ласки продолжились.


Двадцатая глава

Мир


Мы попрощались в половину двенадцатого. Вик А, еле стоявший на ногах, десять минут пытался найти картину в своем багажнике. Когда он это сделал, я отнял у него ключи и отдал метрдотелю.

На улице стоит безветренная, безоблачная ночь. На небе поблескивал месяц уходящей луны. Улицы были почти пустыми. Мне захотелось пойти домой пешком. И по пути заглянуть в ненорбар, поболтать с Марком, и выпить пару бокалов пива.

Я не спеша бреду по тротуару, любуюсь безлюдностью улицы и думаю, чем бы я занялся, если бы все люди в городе исчезли? Буду орать во все горло? Грабить магазины? Достану тысячи книг и литры клея, и сооружу из всего этого памятник в свою честь? Открою вольеры зоопарка и устрою небольшой хаос? Разобью пару окон… Скорее всего, я просто буду бродить по улицам и наслаждаться покоем и одиночеством, внезапно обрушившимися на меня.


Три часа ночи. Я дома. Разворачиваю коричневую, оберточную бумагу и не без улыбки смотрю на свое приобретение. Карусель, клоун, цветы, дома, девушка… В этом определенно что-то есть. Не в деталях, не в цвете, а именно во взгляде. Таких чистых, выразительных глаз я кажется еще не встречал.

Я поставил картину на пол, облокотив на тумбочку. И сел на кровать. Спать не хочется. Я спустился в гостиную и включил телевизор.

Реклама.

Реклама.

Второсортный ужастик.

Новости шоу бизнеса. Почему нет?

Я оставил на новостях, убрал пульт и положил под голову подушку.

Задорный женский голос, повествует: «Известную актрису, певицу и автора собственной биографической книги, Ларину, номинировали на хрустального колибри за роль страдающей шизофренией, журналистки, влюбившейся в своего начальника. Фильм вышел еще в начале прошлого года, и был обруган и критиками и зрителями. Даже самые преданные фанаты Лорины посчитали его глупым и надуманным. Но все до одного признали, что Лорина сыграла в нем просто великолепно!

Еще до съемочного процесса у молодой актрисы, состоялась фотосессия, где она предстала, одетой в смирительную рубашку. Фотографии так же пришлись всем по душе»

На экране стали появляться эти самые фотографии. Неестественно бледный, цвет кожи. Растрепанные волосы. При этом яркий вечерний макияж. «Материал предоставил журнал «Все самое прекрасное»

«Как же это мило» произнес Второй, что сидит на противоположной стороне дивана «Народ фанатеет от безумия, когда оно такое странное и загадочное, подающееся в красивой, глянцевой упаковке. А потом злорадствует и кривится, если видит тоже самое вживую»

– Ты это о ком?

«О тех, чьи дела были куда хуже, чем твои. О ребятах, кому было суждено стать жителями больницы, а не временными ее пациентами. Помнишь таких?»

Да, я помню… Блеклые, почти бесцветные, зрачки. Сальные волосы. Изо рта пахнет таблетками.

«По взгляду некоторых можно прочесть всю их историю. Ты любил так делать – придумывать детали. Но основа истории всегда была одна: давным-давно один бедняга заблудился в собственном безумии а, когда его вытащили, он понял, что там (в извилистых тоннелях подсознания) ему было намного лучше»

Второй странной взглянул на меня. Я выключил телевизор. Задумался. В больнице я часто встречал людей, о которых сказал Второй. И предпочел бы вообще никогда не видеть. Рядом с ними в воздухе витала обреченность, безвыходность. Нечто, худшее, чем смерть.

Я встал с дивана и ушел спать.


– Мииир, Мир? – это голос мамы зовет меня. – Мир. – мамина рука гладит мой лоб.

Я открыл глаза. Мама, склонившись над моим лицом, улыбается.

– Привет. – хрипло сказал я. – Во сколько ты вчера вернулась?

– Я вернулась сегодня. Мне сейчас нужно уехать на пару дней, по работе. Я заполнила холодильник едой, до отказа. И еще положила денег на тумбочку.

– У меня от пособия еще много осталось.

– На всякий случай, пусть полежат. Мэр хотел поговорит с тобой, зайдешь к нему в больницу сегодня или завтра, хорошо?

Я выдохнул: – Хорошо.

– Я люблю тебя.

– Я тоже.

Мама встала и пошла в сторону двери.

– Мам.

– Да? – она повернулась ко мне.

– Не хочешь стать обладательницей собственного портрета?

– А кто будет рисовать? Ты? – мама оживилась.

– Нет. Знаешь Вика А? Мы с Лизой встретили его в галерее. Он подарил мне картину. А еще, он мечтает тебя нарисовать.

– Так ты пообещал ему, что я соглашусь?

– Конечно, нет. Я сказал, что сделаю все возможное. Так ты хочешь?

– Нет. Пока, сын. – мама послала мне воздушный поцелуй и покинула мою комнату.

– Я сделал все, что мог… – пробурчал я, и попытался снова заснуть, но ничего не вышло.

В больнице, на четвертом этаже, проблем со сном никогда не было. Неужели я скучаю по тем дням? Я лежу в кровати уже час. Все еще надеюсь вырубиться.

«Ударься головой о стену. Точно вырубишься. А может, еще и в больницу вернут» сказал Второй, лежащий под кроватью.

Вдруг, раздался телефонный звонок. Я нехотя вылезаю из кровати. Спускаюсь по лестнице. Поднимаю трубку. Прикладываю к уху.

– Ало?

– Это Марк.

– Привет.

– Мир, ты помнишь, как заходил вчера ночью ко мне в бар?

– Конечно.

– А после этого, что было?

– Я пошел домой.

– Ты ведь немного выпил, да?

– Пару бокалов всего.

– Можешь приехать ко мне?

– Зачем?

– Неизвестный вчера ночью разбил окна в одном приюте для умалишенных, чудом никто не пострадал.

Я устало вздохнул.

Мне нравится Марк, но иногда я хочу, чтобы он тихо мирно умер от остановки сердца, в своей кровати, или кресле-качалке, что ему больше нравится…

– Мне сказать снова? Это был не я. Пока… – я бросил трубку, вздохнул, протер глаза, стиснул зубы. И воспроизвел еще пару вещей, которые делают раздраженные люди.

Ко мне по лестнице, спустился Второй. Полюбовавшись им с минуту, я, склонив на бок голову, спросил: – Это точно не мы?

«Точно» ответил он «Я бы знал»

– Мне даже жаль… Знаешь, когда Аврора проснется, мы обязательно вместе разобьем что-нибудь.


Марк. Марк. Марк… Что с ним не так? Он ведь здоров. Откуда эти навязчивые мысли? Почему ему так хочется, чтобы это был я? Прямо, как пять лет назад, когда он думал, что его сестра скоро умрет, стоило ей один раз пожаловаться на боль в суставах.

Я вспомнил о сестре Марка, Эльвире. Я видел ее всего пару раз, но впечатление осталось сильное. Уж не знаю, какая она, с другими людьми, но рядом с Марком, Эльвира вела себя, как нечто среднее, между курицы наседки и коршуном. Длинные, тонкие пальцы обычно мертвой хваткой вцеплялись в рубашку Марка сразу, как только он к ней подходил. А когда они прогуливались по коридору больницы или по ее территории, на улице, она не упускала ни единой возможности вытереть Марку лицо, помочь высморкаться в платочек или убрать какую-нибудь пылинку с его одежды. Если Эльвира говорила что-то вроде: «Я постирала твою верхнюю одежду», после этого выдерживала паузу, чтобы Марк поблагодарил ее, потом Эльвира кивала и говорила дальше. Было странно наблюдать за всем этим, даже мерзко. Но Марк сам просил меня не оставлять их одних в тот день, и еще в парочку других.

Я уже говорил про гудение труб, которые так напрягали Марка? Так вот, однажды, когда мы с ним снова вместе мылись. Это происходило не так часто, как может показаться, на самом деле всего два раза… В общем, громкий звук, издаваемый трубой, в конце концов доконал Марка. Он взбесился. Вылез из ванны, сорвал со стены железную полку с вешалками, и начал бить ею по трубе. Разумеется, никаких повреждений, кроме нескольких царапин, полка трубе не причинила. Это разозлило Марка еще больше и он швырнул ею в окно. Стекла разлетелись в разные стороны. Потом он мигом успокоился, и забрался обратно в ванну. Через несколько секунд к нам вбежал санитар.

Марк до этого момента, вел себя совершенно спокойно. Ни апатии, ни агрессии. Лишь тревога перед приездом сестры. И то, он очень хорошо ее скрывал. Марку даже намекали, что если он дальше будет себя хорошо вести, через неделю другую, его выпишут. Поэтому, в случившемся я обвинил себя. Марк же просто молчал, пребывая в каком-то ступоре. А на следующий день он спросил, зачем я взял вину. Я шутя ответил, что сам давно хотел это сделать. Марк восхитился моей храбростью. Глупо. Я давно знал обо всех уловках, всех наказаниях больницы. Со мной бы не сделали вещей, которых бы множество раз не сделали уже. Новые таблетки, пристальные взгляды, запрет сладкого, запрет видеться с мамой… ко всему этому я привык. На всеэто мне было давно наплевать… Марк спутал храбрость с безразличием.

Остальные в больнице иногда спрашивали о причине моего поступка. Я каждый раз отвечал одно и то же: «Я ненавидел это окно. Оно слепило мне глаза»


Двадцать первая глава

Лиза


В четырнадцать лет Лиза написала коротенький рассказ. Назывался он «мальчик, который кое-что понял». Повествование шло о тощем, длинноволосом мальчике, по имени Резинка. После школы он подрабатывал в доме престарелых, где умирающие старики рассказывали ему свои секреты. Мальчик ни об одном секрете ни разу не проболтался, даже если это было очень важно, например, когда речь шла об огромном наследстве. Все рассказанное ему, считалось стертым из истории, как-будто никаких событий и не было.

Резинка был высокомерным. Держа в голове тот или иной секрет, он чувствовал то, что чувствует человек, держащий нож у горла другого человека – самую настоящую власть. Резинка мог в любой момент отпустить поведанную ему тайну, даруя ей жизнь, на десяток или даже, на несколько десятков лет, но предпочитал удерживать, чтобы ее зарыли в землю вместе с ним. С каждым днем, мальчик ощущал больше власти. Словно внутри него жили сотни маленьких жизней, которые кричали и царапали стены своих тюрем. Однажды Резинка решил, что имеет власть над самим прошлым. Это осознание дарило ему энергию, отличное настроение, бойкость, ловкость и силу. Он играл в футбол с остальными детьми и его команда всегда выигрывала. Он получал только отличные оценки и везде успевал. А когда наступала ночь, Резинка подходил к окну, представляя, как берет полотно прошлого и вырубает из него целые куски, чьих-то историй, огромным топором.

Так продолжалось несколько месяцев, до самого разгара лета. Резинка лежал на берегу реки, размышлял о водяных жуках, как вдруг, непонятно как и почему, понял, что нет у него никакой власти над прошлым. Оно уже произошло, и ничто этого не изменит. А секретам плевать хранят их, или ведают о них.

То, что Резинка понял, забыть уже было невозможно.

В жизни мальчика наступила черная полоса. Ушло и настроение и энергия. Казалось, его покинули даже жизненные силы. Он мрачно бродил по городу и отчаянно пытался вернуться в прошлое, когда глупый мозг еще не понял страшную правду. Гуляя по лесу, Резинка, в порыве сильнейшего отчаяния, ударился головой о дерево, надеясь таким образом все исправить. Нельзя сказать, что у него этого не получилось. Резинка забыл абсолютно все, даже свое имя. Рассказ заканчивается таким предложением: «Резинка медленно шел по лестнице, держа за руку медсестру и не понимал, насколько счастливым стал»

Единственным, кто прочитал это, был Мир.

Мир похвалил рассказ. Сказал, что ему понравилась высокомерность мальчика и то, чем закончилась вся история. Так же сказал, что Лиза прирожденный писатель. А, еще спустя минуту, признался, что не понял ни морали, ни смысла истории.

Иногда Лиза думает, что это именно она отвадила Мира от любви к книгам.


Лиза проснулась в восемь утра. Выпила стакан воды, помылась, причесала волосы, заправила кровать. В полдевятого, она позавтракала овсяной кашей, зеленым яблоком и чаем без сахара. После этого, десять минут наблюдала за моргающей лампочкой в люстре, чье мигание будто специально напоминало ритм старой глупой песенки, припев которой был примерно таким: «Тебе здесь не место. Тебе здесь не место. Ты должна уйти».

В девять, Лиза взялась читать книгу. В десять, убрала ее и снова взяла. В двенадцать часов, книга была полностью дочитана. Тогда Лиза принялась мыть посуду, оставшуюся еще после вчерашнего ужина.

В полпервого, Лиза открыла дверь своего кабинета, подошла к столу, села в кресло. Громадный стол, занимающий половину кабинета был чистым, ничем не заставленным. Лишь небольшая пишущая машинка с пыльными клавишами, нарушала его изящную пустоту. Из машинки торчал лист. Лиза взглянула в него, и вслух прочитала написанное: – И тогда уставший Иланий выкинул посох в болото, и, вдруг, понял…

Незаконченность предложения, не прекращала портить настроение девушке. Пора дописать его. Давно уже пора… Лиза положила свои пальцы на клавиши и задумалась. Что понял Иланий? Что он мог понять? Ведь она знала это, уже давно придумала. Но теперь почему-то забыла… Может, Иланий понял, что он неудачник? Тогда, он ни чем не будет отличаться от остальных персонажей ее рассказов… Может, Иланий понял, что его отец был прав? Хотя, это тоже самое, что и первый вариант, только другими словами… Может, Иланий понял, что ему не стоило идти за первой же феей, позвавшей его к себе домой?… Рядом с головой Лизы прожужжала муха. Сделав несколько кругов над печатной машинкой, она села на левую руку Лизы, и успела преодолеть расстояние между кистью и локтем, прежде чем Лиза замахнулась в тщетной попытке пришлепнуть насекомое. Муха улетела.

В полвторого, Лиза встала; размялась; пощипала затекшие ноги. Затем вытащила из машинки лист, и прочитала про себя: «И тогда уставший Иланий выкинул посох в болото и вдруг, понял, что Лиза бездарность». Лиза смяла лист. Выкинула его в урну.

Следующие сорок минут она лежала на ковре в гостиной и пролежала бы там еще столько же, если бы в дверь не позвонили. Это в гости пришли Марго и Натан, родители Расса. Отлично. Подумала Лиза. Именно сегодня, когда Расс в отъезде. Замечательно.


Они сидели в гостиной. Лиза разлила апельсиновый (любимый Марго) чай по фарфоровым чашечкам. Поставила на стол вазу с заварными пирожными и села на диван, закинув левую ногу на правую зная, что Марго такой позы не одобряет.

– Как твоя книга, Лиза? – спросила Марго, шестидесятилетняя женщина, одетая в бледный, желтый свитер и темно синие, зауженные штаны.

У Марго были большие зеленые глаза, при дневном свете кажущиеся изумрудными; маленький острый нос; высокие скулы; тонкие губы; платиновые волосы, убранные серебряным ободком. Глубокие морщины, покрывающие все лицо, были небрежно запудрены. Из-за чего кожа Марго была похожа на сухарь в сахарной пудре. Из-под кожи на толстых руках и шее, выпирали синие вены. Над воротником свитера свисал второй подбородок. Лиза много раз видела старые фотографии своей свекрови и признает, что в молодости Марго была очень красивой, но сейчас… сейчас она больше напоминала растолстевшую птицу.

– Книга продвигается. – сказала Лиза.

– Как именно продвигается?

– В своем темпе.

– В каком темпе?

– В своем.

Лиза посмотрела в глаза Марго, отпила немного из чашки и подумала: Если я вам так не нравлюсь, просто закажите меня уже киллеру и покончим с этим.

– Не приставай, Марго. Напишет, когда напишет. – сказал Натан. Бородатый, шестидесятипятилетний мужчина, выглядевший еще более разъевшимся, чем его жена.

– А как твоя выставка этого… уличного искусства? – снова спросила Марго.

– У меня пока недостаточно материала.

– В нашем то городе, где мусор буквально на каждом шагу? (это конечно было преувеличением. А, может и нет. Смотря, что Марго считала мусором). – Марго вздохнула. – Мы построили здесь два перерабатывающих завода. И для чего?

– Для денег. – сказал Натан. – Не приставай к Лизе. – он улыбнулся девушке. Лиза улыбнулась ему в ответ.

– Ты так говоришь, будто я из вредности. Я же переживаю. Лиза умная, талантливая. Книга нужна прежде всего ей… Просто, с моей стороны, это выглядит так – Марго посмотрела на Лизу. – как будто ты ничего не можешь довести до конца. Даже эту выставку… Тебе всего-то нужно найти всего пару десятков рисунков.

– Не могу найти ничего, чтобы мне понравилось.

– Или не хочешь.

– Может, мне погулять по вашим заводам?

– Вот еще.

– Кстати, во что перерабатывается бумага? – спросила Лиза.

– В основном, в бумагу туалетную. – ответил Натан. – По крайней мере, у нас. В Свирепе, где сейчас Расс, может придумаем что-нибудь еще. Если нам дадут добро, конечно.

– Обязательно дадут. Свиреп прогрессивный город. Там живет много моих старых знакомых, которые как и я, всегда были за повторное использование. Главное, чтобы Расс вел себя уверенно. И произносил наш слоган как можно чаще.

Лиза обрадовалась про себя, и даже удивилась, как легко ей удалось сменить тему для разговора.

– «Мусора нет». Отличный слоган. – сказала Лиза. – лаконичный и легко запоминается. А кто его придумал?

– Это Марго. – Натан приобнял свою жену. – Еще двадцать лет назад. И актуально до сих пор.

Марго, сделав вид что смущена, прижалась к мужу.

– Смысл в том, – сказала она. – что из любой бесполезной вещи можно сделать полезную. Было бы желание.

Натан потянулся к заварному пирожному.

– А помните, на Подлесном, какой-то мужчина надругался над трупом? – спросил он ни с того, ни с сего. – Так вот, этого извращенца нашли. Двадцать восемь лет. Алкоголик. Безработный.

Марго поежилась.

– Я всегда знала – сказала Марго смотря на Лизу. – Что ваше поколение, ты уж не обижайся, легкомысленное, циничное и аморальное. Но, чтобы до такой степени…

Девушка еле заметно улыбнулась.

– Слегка лицемерно с вашей стороны. – сказала Лиза. – Я думала вы ЗА повторное использование.


В пять часов вечера, гости покинули Лизу.

– Чем бы таким заняться? – спросила себя она, но ничего лучше лежания на диване, так и не придумала.

В девять часов вечера, в дверь позвонили опять.

Лиза встала с пола, запахнулась в розовый халат, сделала несколько шагов, и посмотрела в дверной глазок…

Затем, еще раз посмотрела.

Подумала.

Тем временем, звонок все не унимался.

Лиза открыла дверь.

На пороге, с мусорным пакетом наперевес, стоял Вик А.

– Привет. – сказал он толи неловко, толи нахально улыбаясь.

– Я очень занята. – произнесла Лиза. – Чего тебе надо?


Двадцать вторая глава

Мир


Вряд-ли хоть один поэт когда-нибудь писал о такой погоде, как сегодня. Придумывать рифмованные строчки то еще занятие, если речь идет о шершавом ветре, прошлогодних гнилых листьях и коричневой жиже везде, где должна быть твердая почва. Все это выглядит так, как будто сама природа тяжело болеет гриппом или ангиной. Или еще чем-то в этом роде… Благодаря чему я вынужден идти, пробираясь сквозь ее сопли, рвоту и накопившийся в горле, гной.

Помню, как в один из таких дней, примерно пять лет назад, мы с Лизой гуляли по улице, пока проезжавшая мимо машина, не окатила нас из лужи. Греться мы решили у меня дома. Сидели на ковре, пили горячий какао, играли в карты. Лиза проиграла четыре раза подряд. Я сказал ей: «Мне везет в игре. Тебе повезет в любви», на что Лиза ответила мне: «В любви никому не везет».


Сейчас примерно восемь вечера. Темно. Я вдыхаю запах елей и сырости. Сзади меня дом Винира, где ни в одном из окон, не горит свет. Из чего я сделал вывод, что Винир больше не живет здесь. Или может, вообще больше не живет.

Мы (я и Второй) находимся в двух шагах от обрыва. Смотрим вниз. Молчим. Как мы здесь оказались?

Все получилось спонтанно.

Я ехал на автобусе в больницу, чтобы поговорить с мэром, как попросила мама. Через четыре места от меня высокая, сутулая женщина, пьяная в стельку, приставала ко крылатой. Спрашивала, нет ли у нее желания «погадить» сверху на людей, как она относится к хлебу, не вступала ли в «связь» с голубями или дятлами, ну и все в таком духе. Проблема заключалась в пальто крылатой. Оно было самое обычное, без подкладки и ремешков. Я развернулся, хотел было встать и заступиться за крылатую, но автобус уже подъехал к следующей остановке и пьяная женщина вышла.

После этого маленького происшествия, я еще некоторое время смотрел на крылатую, и задумался, что, если бы Аврора была крылатой? Изменились бы события «того» дня? Упали бы мы? Познакомились бы мы вообще? Эти мысли не могли оставить меня в покое. Свою остановку я пропустил, и уехал дальше за город. А потом, словно ведомый какой-то потусторонней силой, пошел к дому отца Авроры…

И вот я здесь.

Стою в грязном снегу, слушаю шелест деревьев. На улице, стало значительно теплее, про что я кажется, уже сказал… Весна уже намекает на свое появление. Холодные ветры будут приходить все реже. Температура с каждым днем будет ползти вверх. А я надеялся, что зима никогда не кончится… Теплая пора – худшая пора для крылатого. Спине жарко как никогда. А в крылья то и дело заселяются насекомые. Все это сопровождается зудом и раздражением кожи… Черт…

– Это нытье, да? – спросил я Второго.

«Да» ответил Второй.

– Весна даже еще не наступила. А я уже ною…

Вдруг, за спиной послышались странные звуки. Я оборачиваюсь, чтобы посмот…


Двадцать третья глава

Она


Некогда длинные, белокурые кудри были укорочены, выпрямлены и закрашены иссиня-черной краской. Веки миндалевидных глаз, обведены зеленым карандашом. Поверх естественных ресниц были небрежно наклеены искусственные.

Губы в розовой помаде. Щеки в дешевой пудре (о своей коже она заботилась в последнюю очередь). Ногти покрыты черным лаком.

Она была крылатым подростком; мечтающим и ненавидящим. Большую часть энергии тратившая, фантазируя. Она с легкостью переносила полное отсутствие друзей. Но, дико страдала, стоило отнять телевизор.

В тот день телевизор как раз сломался. А еще позвонили из больницы, напомнили, что она пропустила подрезание. В общем, настроение было ни к черту. И, когда с работы пришла уставшая мама, она решила, поделиться с ней этим своим настроением.

– Ты долго. – сказал девочка, встречая мать в прихожей, сидя на черном пуфике.

– Знаю. Прости, Мика. Работа. – ответила девушка, снимая с себя сапоги, шапку, шарф и бежевую курточку.

– Прощу, если пойдем в клуб… Ведь это и делают сестры, да Агата? Ходят по клубам.

Девушка прищурилась.

– Кто-то в гостях? – спросила она взволнованно.

– Нет. Это шутка.

Агата выдохнула, непроизвольно прижимая правую руку к груди, в области сердца. Потом произнесла: – Я просила так не шутить!

– А я просила семью из мамы и папы! А, не из «старшей» сестры. И хороший телевизор!

– Да что с тобой?

В ответ Мика понуро опустила глаза и тихонько ответила: – Мне пора в парикмахерскую.

– Ясно. Как всегда. – девушка подошла к дочери, поцеловала в лоб и направилась с ванную комнату.

Дверь за ней закрылась. Послышался шум воды.

– Надо будет встать пораньше. – крикнула Агата, из-за двери. – Занять очередь.

– А если я не приду? – крикну в ответ девочка.

– Тогда, придут за нами.

– Ну, вот и хорошо. Не придется сидеть в очереди.

– Очень смешно.

– Я серьезно. Я не хочу… Давай спрячемся. Заляжем на дно. Как в кино.

– Хорошо.

– Хорошо? Ты разрешаешь?

– Да. Разрешаю тебе залечь на дно. Когда станешь взрослой.

– А это когда?

– Когда я стану старухой.

– Тогда я пойду собирать вещи.

В ответ ничего не последовало.

Спустя двадцать минут Агата вышла из ванной с мокрыми волосами, обмотанная полотенцем. Мика поднялась с пуфика и окинула свою маму пристальным взглядом.

– Ты побрила ноги. – заметила она. – Собралась на свидание? С кем?

– Мика…

– С кем?

– С кое-кем из прошлого.

– С тем самым кое-кем? – глаза девочки загорелись. Уголки губ приподнялись, изобразив красивую улыбку.

– Как ты догадалась? Не важно… Да, с тем самым. Мы не виделись со школы. Он, вдруг позвонил мне на работу. Предложил встретиться.

– А тебе это странным не показалось?

– Немного. Но он позвал меня в одно место. Туда, где мы в первый раз… то есть, где мы с ним…

– Меня делали.

Агате только и оставалось, что запустить правую руку в лицо.

– Зря я тебе все рассказала. И нет. Тебя мы сделали не там.

– Не важно. – махнула рукой Мика. – Так ты думаешь, что он хочет возобновить отношения? Спустя столько лет? Может, он узнал? Ну, обо мне.

– Никто никак не мог узнать. Родители все предусмотрели. Ты моя сестра. А, теперь дай мне спокойно собраться, пожалуйста. Мне выходить через тридцать минут.

Агата прошла в гостиную. Достала фен из коробки, со шкафа. Подключила его к розетке. Села на диван и нажав на кнопку «Вкл», начала сушить волосы.

– Можно с тобой?

Агата выключила фен и вопросительно посмотрела на девочку.

– Мне скучно. – пояснила Мика.

– Ну, так сделай домашнее задание. Для разнообразия.

– Они сделаны.

– Все?

– Даже внеклассные задания. Так можно с тобой?

– Нет.

– На уроки борьбы, ты меня с собой таскаешь!

– Не борьбы, а самообороны. Почему ты сравниваешь? Это абсолютно разные вещи.

– Я не буду вам мешать.

– Нет. – отрезала Агата и продолжила сушиться.

Мика ушла в свою комнату злая и, уверенная в том, что она имеет полное право поехать сегодня с Агатой.

Злость, граничащая с ненавистью была для девочки делом привычным. Все началось, когда Мике было двенадцать лет, и она узнала, что родители, которых больше нет, ей вовсе не родители. А, ее сестра, которая только и делает, что раздражает, вовсе не сестра.

Лож почти никому не нравится. Неприятная правда, вообще никому.

Агата причитала на судьбу, и закон П. К. Р., что Мику злило. Ей бы только всех обвинить! Всех, кроме себя! Думала девочка. Но больше, Мика злилась на то, что после всего этого, Агата продолжала, видимо по привычке, общаться с дочерью, как с младшей сестрой; на равных. А, о своем материнстве вспоминала, только когда ей это было выгодно.

Упреки, ругательства и сарказм в адрес мамы, Мика считала платой за ее неправильные поступки. А иногда, с чашкой чая, сидя напротив окна, задумавшись о вечном, девочка приходила к мысли, что ее выходки возможно поддерживают некий вселенский баланс.

Несмотря ни на что, Мика любила маму, и несколько дней в неделю, давала это понять. Просто сегодня был не такой день.

Девочка сжимала в руке одного из динозавров, вдавливая его пластмассовые глазки с синтепоновую голову, и разрабатывала план, как ей незаметно сбежать из дома и спрятаться в маминой машине.


Вторая часть

Двадцать четвертая глава

Мэр


Он сидел в своем кабинете. Перелистывал карты пациентов, делал пометки рядом с фотографиями некоторых из них. Улыбался своим же шуткам. Чесал глаза. Потом открыл красную папку бумаг, что лежала на его столе с самого утра. Первая же страница утомила его больше, чем весь сегодняшний день: губернатор города Агларис предлагал поделиться их технологиями, в обмен на бесплатные перемещения по одной из рек Аквариума… Мэр, кажется, объяснял, что людям Аквариума не нужны никакие «новые технологи», они прекрасно живут со старыми. И проживут так еще очень много лет.

Подобных предложений (мэр провел большим пальцем по краешкам листов) еще штук сорок. Он решил оставить все до завтра. Прочтет все, перед встречей с администратором из управления образованием.

Мэр положил папку в верхний правый ящик стола и запер его на ключ. После, с помощью секретной комбинации, давным-давно выученной наизусть, отпер ящик самый нижний. Где на учебнике по истории психологии лежал увесистый, серый камень, а в самом учебнике, между сто второй и сто третей страницами, был спрятан конверт.

Мэр открыл его и вынул послание, написанное на кусочке синего картона, неровным, схожим с детским, почерком. Затем тихо прочел: «Убить человека тебе было так же просто, как мне взять в руки камень?»

Потом он подумал секунду, и прочел снова.

«УБИТЬ ЧЕЛОВЕКА ТЕБЕ БЫЛО ТАК ЖЕ ПРОСТО, КАК МНЕ ВЗЯТЬ В РУКИ КАМЕНЬ?»

«Кто мог написать это?» – безмолвно спросил мэр, а за тем отругал себя. «Это глупый вопрос. Бессмысленный. Только тратит время и ведет к тупику» подумал он.

«А какой вопрос не глупый?»

А не глупых вопросов оказалось довольно много: О чем думал приславший это? Чего хотел? О чем думает сейчас, чего сейчас хочет? Много ли он знает? Как он мог это узнать? В каком он психическом состоянии? На что способен, кроме того что уже делает? Есть ли у него помощники?… А, может он, этот психопат, вообще ничего не знает? «Мозг – сложная штука»… он мог что-то придумать у себя в голове и стать одержимым собственным бредом. Да, это вероятно. Раз уж на то пошло, мэр на девяносто процентов был уверен как раз в таком раскладе. Воспаленный мозг и не на такое может быть способен.

Мэр опять прочитал: «Убить человека тебе было так же просто, как мне взять в руки камень?»…

Сколько раз он заглянул в этот конверт? В какой раз он произнес эти двенадцать слов? В двухтысячный? Возможно, дошло уже и до трех тысяч. Читать послание, стало вредной привычкой. Порой мэр сам не замечал, как достает конверт, читает и снова убирает его в ящик.


Все началось два месяца назад. Ночью.

В доме было тихо. Все бытовые приборы издавали минимум шума и были замурованы в стенах, что почти не пропускают звуков. Животных нет. Прислуга закончила работу и разъехалась по домам. Гостей не было тем более. Ближайшие соседи живут в трех километрах от его жилища. В доме было тихо, как на дне океана. Мэр дремал на кровати в своей спальной и, возможно, вспоминал свою мать, которая могла быть требовательна, строга, жестока; все зависело от ее настроения. Или мэр вспоминал отца, что сказал ему однажды: «Человек, который не боится тишины – ничего не боится». Мэр так и не понял, верны эти слова или нет. Вообще его отец часто делился с сыном своей сомнительной мудростью. И да, он тоже бывал требовательным, строгим и жестоким человеком… Примерно о таких вещал мэр и думал, когда самая обычная ночь, запустила в окно его спальни камень с посланием. Оборвав тишину дома резким, звенящим в ушах, грохотом. А его самого (мэра), вытолкнув из собственных размышлений.


Страшно ли главе больницы? Нет. Без единого сомнения, нет. Есть люди, которые не позволяют себе бояться. Мэр был как раз таким человеком. Он не боялся, когда узнал о разбитом окне больницы. Или об окне в крохотной кирпичной постройке, что стоит между двумя половинами большого торгового комплекса, в самом центре города. Постройке, что двадцать лет назад была его офисом.

Даже прочтение посланного ему конверта в первый раз, не смогло заставить его тело обеднеть хотя бы на одну капельку пота.

Окружающие мэра люди считают, что это, доведенное до совершенства, умение сдерживаться. Никому еще не хватило ума сказать мэру об этом. И хорошо. Он бы счел такие слова оскорблением. Сдерживаться? Прятать эмоции? Он что, какой-то второсортный актер? Делать вид, что тебе все равно, когда внутри сердце готово остановиться от ужаса… Это не про мэра.

Хотя способность, доведенная до совершенства, у мэра и вправду есть. И это не умение скрывать чувства. Это – умение их не испытывать. Работает почти всегда. Почти.

Мэр вспомнил, как вздрогнул, когда окно разбилось. О том, как все тело его обдало холодом. О сердце, чье биение на несколько секунд вышло из-под контроля. Такого не случалось много лет. И не должно было не случаться еще столько же. А виной всему этот… несчастный, потерянный, запутавшийся человек. Ничего, кроме жалости к нему испытывать нельзя. И, когда мэр выяснит его личность; удостоверится в ней на сто процентов, то, конечно пожалеет преступника. Да, бедняга получит жалость и понимание, на которое только способен мэр. Но и за свои действия, конечно, придется ответить.


Двадцать пятая глава

Мир


Я проснулся с тупой головной болью и звоном в ушах. На затылке ноюще пульсирует гематома. Все тело пробрало дрожью. Особенно это ощущается в области живота. Последнее, что я помню – резкая, пронзительная боль. Давящая темнота. Чувство падения.

Надо открыть глаза. Убедится, что я все еще жив.

Я с силой разжимаю веки. В меня ударяет яркий свет. Головная боль обрела еще большую силу. К горлу подступил душащий ком, и я тороплюсь от него избавиться.

Меня рвет жгучей, густой массой, пока глаза все еще закрыты.

– Только попробуй за собой не убрать. – прозвучал хриплый голос, который мне сложно с кем то спутать. Я снова открыл глаза. На этот раз, испытывая меньше боли. Рядом со мной, немного склонившись, стоит отец Авроры, Винир. Это высокий, худощавый, даже высушенный человек с жилистыми руками. Его карие глаза, мутные и впалые. Волосы почти полностью покрыты сединой. Лоб располосован глубокими морщинами.

– Что ты забыл на моем участке? – спросил Винир.

– Зачем ты меня ударил? – спросил я в ответ.

– Нечего у меня тут ошиваться. Я не для этого сколотил дом у черта на рогах. – Винир с любопытством, смотрит на меня. – Тебя на этом обрыве, я ожидал встретить в последнюю очередь.

– Сам от себя не ожидал…

– А ты не прыгнуть, случайно, собирался? – Винир улыбнулся. В его глазах, зеленой вспышкой, сверкнул солнечный луч, пробравшийся в дом, сквозь широкое витражное окно с изумрудной мозаикой. Я не знаю, что на это ответить. Поэтому не отвечаю ничего. Он глядит мне прямо в глаза, затем разворачивается, проходит пару метров и садится на диван, где вытаскивает из кармана фляжку.

Я оглянулся. Глаза уже полностью привыкли к свету. Да, это жилище Винира. Если точнее, Винира Порфия. Одноэтажный дом орехового цвета, с большим крыльцом и чердаком. Три спальни, одна из которых была завалена хламом. Одна ванная комната, один туалет. Кухня, и гостиная, где сейчас я и нахожусь. Этот дом всегда был красивым и снаружи и изнутри. Резные росписи на потолке, полу и ставнях. Интересной формы, ручки на всех дверях. Всегда чисто, всегда приятно пахнет, либо полевыми цветами, либо хвоей. Я заметил, что дом до сих пор в превосходном состоянии. Светло-коричневые стены блестят, словно их только вчера покрыли лаком. Узор на полу поменялся. Раньше это были волнистые полосы, сейчас это какие-то цветы, похожие на лотос. На деревянном потолке тоже цветы, похожие на четырехлистные ромашки… Винир всегда гордился своим домом, не переставая украшать и доводить до идеала его, даже самые крохотные детали. Интересно, он когда-нибудь относился с таким же трепетом к своей дочери?

Винир отпил немного из своей фляжки.

– Так ты хочешь закончить начатое? – спросил он меня.

– Я ничего не начинал.

– Ты понял, о чем я.

– Нет, о чем ты?

Винир ухмыльнулся: – А ты неплохо ударился.

– Не лучше, чем в тот день, когда ты в меня выстрелил.

– И правильно сделал. – совершенно спокойно сказал Винир, и добавил – Рас уж ты жив, надо позвонить кому-нибудь. Чтобы тебя забрали.


Машины у Винира нет, телефона тоже. Зато он снизошел, чтобы дать мне воды и замотанный в тряпку, лед. Прямо сейчас я прижимаю его к шишке, возникшей при столкновении моего затылка и кирпича, которым Винир подпирает дверь. К слову, Винир сам вымыл мою рвоту. Интересно, это жест доброты или он считает, что я недостоин мыть его пол?

Сам он ушел к своим знакомым, что живут в паре километров, от которых и собирается позвонить. Напоследок, Винир не произнес никаких предостерегающих фраз, вроде «ничего не трогай» или «не заходи в подвал». А просто ушел, сказав «я вернусь примерно через сорок минут». Наверное думает, что я не в состоянии и с пола встать, не то, что бы куда-нибудь залезть. Что ж, сочту это вызовом.

«Тебя снова вырвет, как только ты встанешь». Неподалеку от меня возник Второй.

– Не узнаю, если не попробую.


Я кое-как поднял свое тело, тяжело дыша, кряхтя, и издавая прочие странные звуки. В целом, было не очень сложно. Второй зря волновался, меня только слегка пошатывает.

Поднявшись, я наконец в полной мере смог разглядеть гостиную и кухню. Ничего особенно не изменилось. Новый ковер, новый шкаф с книжными полками, новый кухонный стол. В гостиной, над камином раньше висела картина, теперь ее нет. Наверное, я запомнил все эти мелочи, потому что в детстве, этот дом мне очень нравился. Я даже думал, что любой ребенок был бы счастлив тут жить, и завидовал Авроре.

За дверью, что рядом со шкафом, спальня Винира. За узкой аркой, в маленьком коридорчике находятся еще четыре двери: спальня Авроры, захламленная комната, ванная и туалет.

Я иду в ванную, чтобы освежиться – умыться и сполоснуть рот; наконец, просто посмотреться в зеркало. Надеюсь, мой вид не сильно шокирующий.

Шаг за шагом, медленно и аккуратно прохожу через арку. Открываю первую слева дверь. Включаю свет. Слева ванна, справа корзина с грязным бельем, спереди умывальник и зеркало над ним. Мое лицо помятое, заспанное, бледное. На щеках и подбородке появилось несколько ранок. Наверное, ударился обо что-то, когда падал… Не смотря на это, в целом выглядит неплохо. Я повернул кран с холодной водой, умылся. Сполоснул рот. Стало не на много, но лучше. Я бы сейчас с удовольствием выпил целую упаковку аспирина, и лег спать.

«Не волнуйся. Потереть осталось пару часов»

– Ты знал, что этим закончится?

«Я похож на ясновидящего?»

– Нет, всего лишь на моего воображаемого друга… Хах, а знаешь, я думал, что Винир уже упился до смерти.

Я снова умыл лицо холодной водой.

– И зачем мы пришли сюда?…

«Просто так ничего не бывает»

– Я считаю с точность до наоборот. Но спорить мне сейчас не хочется. Так, к чему это ты?

«Я к тому… может, рано или поздно, ты должен был снова очутиться в этом месте?»

– Зачем?

«У каждого человека в жизни происходит этот момент… Момент, когда ты наконец решаешься оставить прошлое в прошлом. Ты так не считаешь?»

– Не знаю…

Я вышел из ванной. Закрыл дверь. Всего в паре шагах, слева от меня, находится спальня Авроры.

– Я просто обязан заглянуть туда.


Перед тем, как открыть дверь, я вообразил несколько вариантов того, что увижу. Например, что комната окажется пустой. Или, что она будет наполнена приборами для поддержания жизни, а в ее центре, на больничной кровати будет лежать бледное, неподвижное тело… Так же я представил, что эта комната, как и соседняя, теперь завалена ненужным хламом, который просто жалко выбрасывать… А может, я увижу саму Аврору? Сидящую на подоконнике, глядящую в окно. Она улыбнется, когда я войду. Спрыгнет с подоконника. Подбежит ко мне. Стиснет в крепких объятьях. Скажет: «Я боялась, что ты не придешь». Поцелует меня. Выведет из дома. И мы побежим вперед, на встречу… жизни. На встречу всего, что успели пропустить за эти годы… Представляя последний вариант, я невольно улыбнулся и открыл дверь.

Передо мной предстала комната Авроры… место, которое так и не изменилось со дня нашего падения.

– Аврора никогда ее не любила. Поэтому большую часть времени проводила на улице.

Стены кремового цвета. Потолок, обклеенный бумажными звездами. Большой шкаф в левом углу. Столик напротив зеркала, стул с мягкой спинкой, несколько настенных полок для тетрадей и книг. Пустой цветочный горшок на подоконнике. Зеленый ковер с длинным ворсом. Квадратная тумбочка под всякие безделицы, а в центе комнаты кровать, заваленная мягкими игрушками.

«Кто-то здесь регулярно вытирает пыль и метет пол» сказал Второй.

Странно, я открыл дверь уже несколько минут назад, но так и не осмелился перейти порог. Не знаю, что думать обо всем этом.

«Люди не оставляют комнату своего ребенка в идеальном состоянии, если им плевать на него»

– Да, я то же самое хотел сказать.

«Почему ты стоишь тут, как истукан? Войди внутрь»

– Я думаю… – я повернулся ко Второму и посмотрел в его глаза, которые ни чем не отличаются от моих. – Я что, все это время ошибался на счет Винира?

«Ты же не считаешь теперь его хорошим человеком?»

– Нет. Но ему, если я все правильно понимаю, совершенно точно жаль. Может, я все это время зря его ненавидел?

«Лучше его, чем себя»

– Но… почему тогда он ведет себя, как последняя сволочь? Так, будто ему все равно?

«Какая разница? Винир все еще тот, кто выстрелил в тебя»

Я прохожу в комнату Авроры, медленно, разглядывая каждую деталь, проводя пальцами по стене, по столу, по ее кровати. Я представил вдруг, не знаю зачем, что она умерла… Я ощутил пустоту в легких и желудке; тревогу; тоску. Огромную несправедливость судьбы. От смышленой девочки, которая могла вырасти в актрису, врача или мэра, только и осталась эта маленькая комнатка. А так же, воспоминания пары-тройки человек. Я подумал затем, если умрет ее отец и я, что от Авроры остается? Лишь эта комната? Пять жалких мера? Старые игрушки и пустая ваза… Так не должно быть. Не с ней… Я вдохнул тяжелый, сухой воздух комнаты, все запахи из которой давно уже выветрились. Мои глаза вдруг увлажнились. По щекам потекли слезы. Соскальзывая с носа, они падают на пол и мои ноги. Маленькие ранки на лице защипало. Я стер слезы с глаз большим пальцем и растер по стене.

«Зачем?»

– Хочу оставить здесь свой след.

«Ты же веришь в то, что она проснется» недоуменно произнес Второй. Мне показалось, что его губы дрогнули, будто он хотел улыбнуться.

– Конечно, верю. – не задумываясь, отвечаю я. – И всегда буду верить. – сказал я громче. – Не смотря ни на что. – после чего успокаиваюсь. Улыбаюсь сам себе в зеркало. Все это глупые фантазии. Она проснется. Совсем скоро. И всем, кто в этом сомневался, придется принести кучу извинений за свое неверие.

– Она все здесь переделает. – продолжаю я говорить. – Все от стен, до кровати. И эта комната перестанет напоминать могилу. Или… Нет! Аврора сюда никогда не вернется. Она будет жить со мной. Сначала в мамином доме. Затем, мы построим свой! Хотя, зачем? Зачем нам что-то строить здесь? Когда можно уехать из города. И никогда не возвращаться.

Я радостно взглянул на Второго и заметил, что он тоже заплакал. Это странно, даже карикатурно. Его вид заставил осознать, как со стороны выглядит мое лицо. Я стираю с себя остатки слез рукавом рубашки, и говорю ему:

– Что с тобой?

Второй ничего не отвечает. Только смотрит исподлобья, сверкая красными опухшими глазами.

– Что с тобой? – спросил я снова и подошел ближе.

Я тяну ко Второму руку, но не успеваю коснуться и пальцами, как он исчезает. Я остаюсь один.


Винир вернулся, широко распахнув дверь, впустив в дом свежего воздуха. Его не было час и сорок минут.

Я сижу на диване в гостиной. Второй как исчез, да сих пор не появился.

– Скоро приедет мэр. – сказал Винир.

Я удивился.

– Почему ты позвонил мэру? Почему не моей маме, например? Откуда у тебя телефон мэра?

– А, откуда у меня бы взялся телефон Дианы? Может, ты сам до больницы дойдешь? Выглядишь вроде лучше.

– Это так. Мне даже удалось встать. Умыться у тебя в ванной. И заглянуть в комнату Авроры. – все правильно, я хочу его спровоцировать.

Винир, как ни в чем не бывало, снял джинсовую куртку, повесил на крючок, рядом с дверью и прошел на кухню, где вымыл руки, лицо и шею. Затем вернулся в гостиную.

– Надеюсь, ты ничего там не трогал.

– Не трогал.

– Хорошо.

– Мне всегда было интересно, как ты попал в меня? С первого раза, и даже не задел Аврору.

– Я со школы, первый по стрельбе. А под градусом, даже лучше выходит.

– Ты не хочешь это как-то объяснить?

– Долгие тренировки и хороший наставник. Ну, и конечно, дар от рождения.

Я молчу.

– Я не обязан ничего тебе объяснять. – говорит Винир.

– Я думаю, что обязан.

– Ты не правильно думаешь. – Винир сел на другой конец дивана, снял с ног ботинки и расслабился, тяжело выдохнув воздух. – Предлагаю молча посидеть, пока не приедет мэр, а потом спокойно разойтись. Согласен?

– Нет, не согласен. После всего, что случилось, тебе не кажется, что ты должен выговориться?

– Хочешь, чтобы я извинился перед тобой?

– Да… Да, как минимум.

– А, не пошел бы ты из моего дома… как минимум.

– Я бы здесь и не появился, не выруби ты меня кирпичом.

– Ну, вот теперь ты в сознании. Что тебе мешает?

Я хотел было встать, но…

– Ты убил юность своей дочери. Тебе действительно нечего больше сказать?

Я смотрю Виниру прямо в лицо, хочу уловить самое крохотное изменение. Он же, с отсутствующим видом тупо смотрит себе на ноги.

– Я был пьян. – отвечает он.

– Это тебя полностью оправдывает.

– А мне не нужно оправдываться перед тобой.

– Аврора не заслуживала такого отца.

– Черт. – Винир ухмыльнулся, но все еще не поднимает глаз. – Думаешь, ты самый умный и весь такой проницательный? Разбираешься в людях? Что ты вообще можешь знать? Я думал, ты пытаешься похитить ее, я думал… – Винир встал с дивана. – Мерзкий… Мерзкий крылатый гаденыш! Лишил меня единственной дочери, а сам еще считаешь последней сволочью! И мне теперь оправдываться перед тобой? Перед тобой? Просить прощения? Что это решит, интересно? Что это изменит?

– Тебе бы не пришлось ни перед кем оправдываться, не будь ты больным на всю голову.

– Убирайся из моего дома.

– Что?

– Вон из моего дома. – повторил Винир. – Подождешь мэра на крыльце.

– Я никуда не уйду, пока не скажешь, зачем ты это сделал.

– Вон!

– Тебе придется меня выталкивать.

Не успел я произнести последнее слово, как отец Авроры подошел ко мне и рывком выкинул с дивана. Я свалился на пол. Винир поворачивается. Я, соображая примерно секунду, ударяю ему ногой по колену. Он, не издав ни единого звука, хватает меня за ворот футболки и тащит к двери. Я пытаюсь ухватиться за что-нибудь на полу, но безрезультатно. Винир уже открыл дверь. Я изо всей силы уперся ногами и ухватился пальцами за порог.

– Убирайся! – кричит Винир.

– Почему ты это сделал?

– Я сказал «Вон»! Валяйся на крыльце. Или еще лучше, загнись в какой-нибудь канаве!

Пальцы соскальзывают.

– Знаешь, почему я считаю тебя последней сволочью? Потому, что ты такой и есть! День, когда тебя наконец посадят за то, что ты сделал, станет лучшим днем в моей жизни! И, в ее тоже!

Пальцы соскользнули. Я выпал за порог. Большая часть моего тела уже валяется на крыльце. Еще один маленькие рывок и… Винир вытолкнул меня полностью.

– Меня никогда не посадят. – крикнул Винир. – Я спас жизнь мэру, когда выстрелил в тебя!

Дверь захлопнулась.


Двадцать шестая глава

Лиза


Однажды, когда Лиза гуляла по книжному магазинчику, ей в голову пришла идея, которую она условно назвала: «Интерактивные сказки для детей». Своему другу Миру, она объяснила идею так: «Это, как обычные маленькие истории. Только в них, мотивы главных героев не объясняются, и концовка тоже неопределенная. После прочтения, ребенку будут задавать вопросы: как ты думаешь, почему она или он поступили так, а не иначе? Что их мотивировало? Как ты думаешь, что произошло дальше?… Эти книжки должны помогать развивать воображение и творческие способности… Мне бы в детстве такая книга понравилась»

Мир ответил, что ему бы тоже понравились такие сказки. Потом, похлопав Лизу по плечу, похвалил ее идею.

Несколько последующих дней, Лиза доводила концепцию интерактивных сказок, до идеала. Даже набросала несколько эскизов для обложки… А потом узнала, что такие книги уже существуют.

Лиза была раздосадована и подавлена. Она злилась на себя, но еще больше на саму вселенную, недоумевая, если идея была уже кем-то выдумана, зачем было посылать тоже-самое в голову Лизы?


В десять утра Лиза сидела на полу. На руки ее были натянуты резиновые перчатки. Ноги одеты в старые, спортивные штаны, а поверх них красовалась желтая футболка, с надписью «я люблю собак». Волосы надежно убраны заколками, чтобы ни одна прядь не могла упасть ей на лицо. Из угла кухни шумел большой холодильник и, если Лиза замирала и прислушивалась, ей казалось, что звуки, издаваемые бытовой техникой, напоминали слова песни. Нечто вроде: «Это было ошибкой. Это было ошибкой. Большой, большой ошибкой»

Вокруг валялись смятые и полу смятые бумажки, разных цветов и размеров: Десяток морских пейзажей. Десяток школ, домов, цепей. Руки в огне. Плачущие глаза. Подвешенное на леске сердце. Золотые короны. Птицы. Сотни рисунков птиц. Сотни ассиметричных женских лиц. Восемь непропорциональных тел. Цветы. Змеи. Кошки. Одна балерина. Одна целующаяся парочка. Одна сцена убийства. Два космоса. И голая женская грудь, испачканная пятнами кофе.

Лиза долго выбирала, рассматривала, искала скрытые смыслы.

Наконец, когда прошло уже несколько часов, рисунки, что не представляли собой ничего интересного, Лиза убрала обратно в пакет и засунула в урну. А то, что ей приглянулось, положила в шкаф своего стола.


В два часа дня, Лиза позвонила Миру, чтобы поблагодарить за рисунки, и отругать за то, что тот дал «этому Вику А» ее адрес… Никто не ответил. Наверное он еще спит. Подумала Лиза, и только повели трубку, как телефон зазвонил сам.

Лиза приложила трубку к уху.

– Да? – спросила Лиза.

Это был Расс.

– Привет. – радостно сказала девушка. – Не представляешь, что произошло. А, может и представляешь, кто тебя знает? Я… А… Хорошо… На сколько?… Понятно… Нет. Точно, нет. Мы с тобой как-то не виделись целую неделю. Четыре дня я потерплю… У меня то хорошо… Ты такспрашиваешь, как будто мне десять лет… Да… Да, три раза в день… Не только яблоки… Хах, я знаю. Но ты не сказал, как все прошло… Правда? Отлично! А то, твои родители переживали… Нет уж, сам их обрадуй… А завтра что?… Хах, не умри от скуки… Ладно… Хорошо… Порви там всех… Значит, порви еще раз. Люблю тебя. – Лиза повесила трубку.


В три часа дня девушка села за печатную машинку. Рас уж дело с выставкой (которую она, почти решила бросить) понемногу продвигается, может и книгу всей ее жизни удастся сдвинуть с мертвой точки? На чем она там остановилась? Ах да…

«И тогда уставший Иланий выкинул посох в болото и, вдруг, понял…»

Лиза прищурившись, сверлила взглядом текст. Кусала внутреннюю сторону губ. Нервозно стучала пальцами по краю стола. Вздыхала. Зевала. Зарывалась руками в волосы. Бормотала что-то себе под нос.

– Иланий, Иланий, Иланий… – произнесла Лиза. – Может, утопить тебя в болоте и закончить на этом книгу?… Зачем ты вообще выкинул посох? Ты что, идиот?

Тут, глаза Лизы расширились и она быстро принялась печатать.

«И тогда уставший Иланий выкинул посох в болото и вдруг понял, что он идиот. Посох был его единственным шансом, снова увидеть Лидию, его единственную и неповторимую Лидию! Он перед богами и перед всей деревней поклялся жениться на самой красивой женщине на всем белом свете. Клятвы нужно сдерживать… Не медля ни секунды, Иланий снял свои тяжелые, кожаные ботинки, и бросился в зеленую, кишащую ядовитыми пиявками, воду. Если я помру, думал он, поделом мне. А, если нет…Боги, если я не умру, я никогда больше не подниму руку на брата, честное слово!»…

Лиза все печатала и печатала. Она не могла, да и не хотела останавливаться. Наконец-то, думала девушка, наконец-то муза, эта маленькая стерва, добралась и до ее дома.


В восемь, Лиза убрала руки с машинки и откинулась в своем кресле. Не переставая улыбаться, она все любовалась на кипу листов, до краев заполненных ее историей.

В десять минут девятого, кипа была убрана в ящик стола и заперта на ключ. Лиза вышла из кабинета счастливая и даже решила, что сегодня можно позволить себе съесть что-нибудь вредное. Скажем пиццу, или жаренную картошку… Но не успела Лиза спуститься на кухню, как в дверь позвонили.


Девушка открыла дверь. На пороге стоял Вик А, держа в руках мусорный пакет. Где-то она уже это видела…

– Одного было достаточно. Спасибо. – произнесла Лиза, вместо приветствия.

– Мир сказал, нужно как минимум три. – художник протянул рисунки Лизе. – Мы с тобой так и не поговорили… Я удивился, когда тебя увидел. А зачем тебе это? – Вик потряс пакетом.

– Родители моего мужа владеют заводом по переработке бумаги.

– И…?

– Хочу сделать им подарок.

– Так себе, наверное, из них получились родственники.

Лиза чуть улыбнулась и забрала пакет.

– Я хочу устроить выставку. – сказала она приветливее. – «Искусство из мусорного контейнера». Над названием еще нужно поработать… В общем, долго объяснять.

– И в чем смысл?

– Рисунки, что мне понравятся, я перерисую на больших полотнах. На выставке мы их будем оценивать и сравнивать с профессиональными картинами признанных художников. Современных, конечно. Не классиков.

– Звучит интересно. Но я, по-моему, где-то уже это видел.

– Ты серьезно? – Лиза нахмурилась.

– Конечно, нет. – смеясь, ответил Вик А.

– Не смешно. – гаркнула девушка и уже принялась закрывать дверь, как Вик остановил ее.

– Идея действительно очень интересная. – сказал он. – Не забудь упомянуть, что я принимал в этом участие. Завтра принесу еще.

– Ты уже достаточно принес. Не нужно больше заморачивайся, правда.

– Может, я хочу извиниться?

– Зачем? Это же был благородный поступок. Раскрывающий твою добрую натуру.

– Разумеется. Но я понимаю, почему ты не смогла оценить его по достоинству. Увидимся завтра. Милый наряд, кстати.


Двадцать седьмая глава

Мир


Я в палате. В больнице.

Лежу на жесткой койке, напротив окна.

Солнце наполнило мою стерильную палату светом. В его сочетании с желтыми стенами, и такими же полом и потолком, окружающее кажется невесомым. Нереальным. Сказочным… Я смотрю в окно, глубоко вдыхая воздух, не ощущая ничего, кроме спокойствия. За больничной палатой давно уже закрепилось чувство безопасности. Это у меня наверное уже в крови. Что бы не случилось: падение, авария, катастрофа… просыпаясь здесь, я знаю, что все позади, все хорошо. Или по крайней мере, должно быть хорошо.

Вид за окном великолепный. Небо розовое, голубое, фиолетовое. Крыши домов покрыты голубым сиянием. Вдалеке поблескивает одна из рек Аквариума. Солнце возвышается над ней размытым золотым пятном. С моего ракурса кажется, за рекой ничего нет, кроме бесконечного неба. Когда-нибудь мы с Авророй обязательно пересечем ее…

Завидую ли я ястребам или альбатросам, вот в такие моменты? Нет. Никогда не завидовал птицам. Мне они не очень-то нравятся, если честно. Но я признаю, что есть в них некоторая красота и даже величие. К голубям, вездесущим птицам Аквариума это конечно не относится. То ковыряются в мусоре, то гадят на чердаках. Нет, я не осуждаю их будни. Я осуждаю чудной контраст между этими действиями и их возможностями. То есть… у них есть гребанные крылья! Когда ты можешь улететь куда угодно в любой момент, разве ты будешь клянчить хлеб у прохожих? Разве будешь рисковать жизнью, ради выброшенного пакетика чипсов, на который уже позарилась какая-нибудь жирная крыса?

Напротив кровати, портя собой весь вид, появился Второй. Он стоит прямо, словно столб и громко смеясь, смотрит прямо мне в глаза.

Я не успеваю на это как-то отреагировать. Дверь моей палаты открылась. Внутрь вошла низенькая, светловолосая медсестра с прямой челкой, ярко накрашенными в персиковый цвет, губами.

Вместо приветствия она звонко произнесла: – Я позову к вам врача.

– Нет. – возразил я. – Я хочу побыть один какое-то время.

«Тебе это не нужно» сказал Второй.

– Почему?

«Потому что это сон»

Я вздрогнул, резко открыл глаза. И понял, что все еще нахожусь на крыльце Винира.

Даже не помню, как заснул.

Я встал на ноги и огляделся. Второго снова нет. И что с ним сегодня? Почему нельзя вести себя нормально? Зачем нужно исчезать ни с того ни с сего, и говорить загадками? Как бы напоминая, что он мне никакой не друг, а всего лишь болезнь. Болезнь, от которой меня не смогли избавить самые современные методы и лекарства. Точно так же, навороченные моющие средства никогда полностью не избавят дом от пыли.

Помню, когда я жаловался на Второго, Марку, он уходил в себя. Либо жаловался в ответ на свои проблемы. А потом делился своими странными теориями. Например о том, что совсем скоро, наступит время, когда сдвиги и отклонения будут считаться не болезнями, а составляющими индивидуальности. «Представь город» говорил он «где окружающее будут подстраивать полностью под тебя, учитывая все твои «отклонения». Работу, место жительства, соседей. Например…» Но дальше я обычно засыпал, не дослушав его до конца.


Я смотрю вдаль. Вспоминаю, как завораживал меня этот обрыв. Как нравилось нам с Авророй бегать по этой огромной площади, стоило родителям, запрещавшим это, хотя-бы на секунду отвлечься. Было весело и страшно. Весело, потому что мы оба быстро бегали, и оба не любили уступать. Страшно, потому что мы никогда не знали, когда заканчивается обрыв. Например, с ракурса, где стою я, кажется, никакого обрыва вовсе нет… В голову закралась мысль. Непонятная. Очень абстрактная… Я силюсь расшифровать ее, но не получается. Очень быстро она покидает мою голову.

Я спустился с крыльца и побрел к обрыву.

Вот я здесь, снова… Снова стою совсем недалеко от края и смотрю прямо перед собой. Надеюсь, в этот раз никто не ударит меня сзади… Лиза как-то спросила меня, «О чем думаешь, когда летишь с такой высоты?», а я не нашел, что ответить. Я не помню. Возможно тогда в моей голове вообще не было ни одной мысли. Это огорчает… Я задумался. А, если я снова упаду, но уже с летальным исходом? Смог бы я создать в голове что-нибудь этакое напоследок? Действительно стоящее. Не протяжное «ААА», и не глухой пробел в мозгу, что появляется, когда тебе срочно нужно о чем то подумать… Я о четко выраженной фразе. Черте, проведенной под жизнью. Итогом. Как бы звучал мой итог? Если вдуматься, это самая интимная вещь у человека. Самая личная. О ней никто, не при каких обстоятельствах, никогда не узнает. Я не беру в расчет предсмертные записки или возможность, что умирать можно в полном сознании, и даже не в одиночестве… Ведь этот момент будет у каждого… Момент, когда губы не в силах шевелится, ноздри перестают вдыхать и выдыхать, картинка перед глазами мутнеет, и ты исчезаешь, думая… «мне страшно»?… Нет. Никуда не годится. К тому же, я не подумал о людях, что умерли внезапно, неожиданно для себя. Наверное, в таком случае, статус итоговой просто причисляется самой последней мысли. Но разве она подводит черту? Как-то обидно за таких людей. Об этом лучше не думать. И ни о чем сейчас лучше не думать. Просто стоять и смотреть…

«Это конец» вдруг пришло мне на ум. А что, мне нравится. Мысль хоть и очевидная. Зато простая и элегантная. Ничего лишнего. Никакого пафоса. К тому же она в буквальном смысле «подводит черту».


К дому Винира подъехал синий автомобиль, марки «Тигр». Это мэр. Он вылез и жестом призвал меня сесть внутрь, а сам направился в сторону дома.

Я забираюсь в машину на заднее сидение, не гласно давая понять, что я не хочу ничего обсуждать по дороге. И пусть мэр может это просто проигнорировать, попытаться стоит.

Винир открыл дверь мэру. Они здороваются. О чем-то говорят. Интересно, о чем они вообще могут говорить? «Прекрасный дом! Ты хороший строитель, Винир. И хороший стрелок, кстати. Напомни, почему я тебя не посадил?». «А вы отлично справляетесь с возложенной на вас ответственностью. А, что с вашими ногтями? Шучу. Никто не обращает на это внимания. Правда»

Вдруг Винир, всего на секунду, очень странно на меня посмотрел. Это случайность? Бывают такие взгляды случайными? Случайный, проникновенный, сверлящий взгляд, направленный одновременно и на меня и сквозь. И полная ясность в глазах. В этих мутных, безжизненных глазах? У меня сложилось впечатление, что он знает все на свете… Может, он хочет поговорить со мной? Нормально поговорить. Объяснить тот самый день. День, который перевернул с ног наголову целых четыре жизни… А может, этот взгляд означает «Приди сюда снова, и я убью тебя»?

Мэр сел в машину, глухо хлопнув дверью. Мы развернулись и двинулись вниз.

– Ты бы пристегнулся. – сказал мэр.

Я пристегнулся.

Машина медленно катится по песочной дороге. Я посмотрел назад. Все больше отдаляются: дом, пара сараев, кусты, дикие яблони, отец Авроры… Зря я сюда пришел. Просто потрепал нервы и себе, да и Виниру. Который был пьян и думал… Хах… что я пытаюсь похитить его дочь, поэтому и сбросил нас с обрыва. Все так просто. А я то голову ломал… Нет.

Нет.

Я понял, что за абстрактная мысль меня посетила. Винир был пьян и стоял на крыльце, когда увидел нас. Я уже говорил – у этого крыльца на обрыв особый ракурс? Винир не знал, что мы над обрывом. С его места положения казалось, что земля практически у нас под ногами. Полметра, не больше.

Передо мной предстала картина: пьяный отец, услышав крик своей дочери, выбегает на крыльцо с пистолетом в руке. Видит, как «крылатый» пытается забрать его единственную дочь и, почти инстинктивно стреляет… Какого же было его удивление, когда мы скрылись за обрывом.

Не знаю, чего в этой ситуации больше, трагизма или идиотизма.

Я хочу улыбнуться, потому что это всегда приятно, когда ты до чего то догадываешься. Но не выходит… А еще я думаю, что больше никогда не смогу испытывать к Виниру прежнюю ненависть. Он все еще тот, кто стрелял в меня, да. Но он с лихвой за это поплатился.

«Я спас жизнь мэру, когда выстрелил в тебя». Интересно, что это значит?


Машина едет вдоль густого леса. Ели, березы, орешники, тополи. Мои глаза слипаются, превращая пейзаж за окном в однородную серую массу.

– Что с вашей левой рукой? – спрашиваю я мэра, как бы невзначай. А то вдруг, я за сегодня должен узнать еще что-то важное.

– А что с ней не так? – встречно спрашивает мэр.

– Вы знайте, что не так. – говорю я, глядя на его затылок.

– Раз спросил, значит не знаю, верно?

– Она… отличается от правой.

– … Что ж, у меня, сколько себя помню, левая рука длиннее правой. Забавно, что ты заметил. Ты очень наблюдательный человек, Мир.

– Наверное. А я все удивлялся, как другие этого не замечают.

Машина, вдруг, стала затормаживать, и съезжать к обочине. Затем остановилась.

– Ты не хочешь, пока мы не приехали в больницу, поговорить о том, что случилось?

– Нет, все в порядке.

– Тебя каждый день ударяют по голове?

– Ну, если отнестись к этому вопросу, как к метафоре… Правда, все нормально. Я хотел поностальгировать, а Винир принял меня за вора. Дурацкая ситуация. Нечего рассказывать.

– Никогда не думал, что произвожу впечатления полного идиота. – мэр не поворачивается ко мне и не смотрит в глаза, как обычно, а продолжает говорить из-за спины.

– Вы производите впечатление кого угодно, но точно не полного идиота. – произнес я тихо.

Мэр повернулся ко мне.

– Винир предположил, что ты этой ночью, хотел спрыгнуть с обрыва.

– Он ошибся.

– Согласен. Приди ты к обрыву с желанием с него спрыгнуть, ты бы совершил задуманное, так или иначе. До моего приезда, я думаю, у тебя было много возможностей… Если только Винир не сказал тебе нечто, что заставило тебя выкинуть эту суицидальную дурь из головы, забив ее другой дурью.

– Да ладно вам…

– Думаешь, твоя мама обрадуется, если ей снова придется навещать тебя на четвертом этаже?

– С чего бы это?

– С того, хотя-бы, что мои руки одинакового размера.

Я открыл рот и даже воспроизвел им какой-то звук, чтобы начать оправдываться. Хотя сказать мне, на это нечего.

Мэр перебил меня: – Потом придумаешь, как объяснить это явление. Сейчас меня интересует другое.

Сердце бешено заколотилось. Что это? Паника? Страх? Желание провалиться сквозь машину? Сквозь грунт дороги? Сквозь ядро Земли…

– Я просто хочу узнать, что у вас там произошло. – говорит мэр, не отрывая от меня глаз.

Этого пронзительного взгляда я не испытывал на себе давно. Холодные сверлящие глаза, зрачки которых подмечают каждое, даже самое крохотное изменение в твоем лице… Прямо сейчас, мне кажется, что эти две черные пластины, роятся в моих мозгах, выскребывая все самое личное. Самое глубоко зарытое… Тыкают это скальпелями. Рассматривают под увеличительным стеклом.

Я в одночасье вспотел, меня пробрала дрожь. Я быстро решаю, с какого места лучше начать, и рассказываю мэру все, кроме, сам не знаю почему, той странной фразы.


Спустя минут десять мэр, никак не изменившись в лице, отвернулся. Машина снова поехала.


Двадцать восьмая глава

Лиза


Однажды Лиза пришла домой к Миру, чтобы от всей души пожаловаться. Поныть. Возможно, поплакать. Эти приятные вещи, она позволяла себе редко, только в особенных случаях. Тот случай был особенным. И в тоже время, ни чем не отличался от других. Снова ее никто не любит, снова, она ни на что не годная, не интересная, бесталанная. Любимая воспитательница уехала из города. Родная мать отдала ее почти сразу же после рождения. Никто не может утешить девушку, а ей бы хватило всего одного объятия…

Мира дома не было. Он отдыхал. Лечился… Дверь открыла его мама. Лиза, не задумываясь, рассказала Диане все.

Женщина улыбнулась Лизе, нежно прижала к себе и предложила горячего чая. Девушка согласилась. Ей стало так хорошо, так просто. Они сидели за одним столом, вели трогательную беседу, словно мама с дочкой. Диана не прекращала утешать девушку, и рассказала о том, что у нее (Дианы) родители умерли, когда она еще училась в школе, потому она так же росла в приюте.

– Правда?

– Да. Так, что ты не одна такая. И ты со всем справишься. Я обещаю.

Лиза не могла поверить. Не могла скрыть свою… раздосадованность. Даже обиду. Девушка поторопилась уйти, оставив Диану в сильном недоумении.

Впоследствии, Лизе будет стыдно за свои мысли. Взрослая, сформированная личность, злилась на человека с похожей судьбой. Почему? Этого Лиза сама до конца не понимала.


«Много дней мокрый, грязный, голодный и дико уставший Иланий, брел в родные края, через густой лес, по вытоптанной им же тропинке. Одной рукой он отмахивался от жирных мух. Другой, держал свой волшебный посох. – Все равно я тебя ненавижу. – произнес Иланий, поглаживая золотую гравировку посоха. – Колдуешь, только когда тебе вздумается. А все твое «волшебство» ни разу никого не удивило. – парень остановился и глубоко вздохнул. – А я так хотел стать великим волшебником… или, хотя бы стоящим… Ладно. – Иланий двинулся дальше. – Добраться до Лидии, ты мне поможешь! Обязан помочь. Иначе, я не знаю, что сделаю!

Вдруг, из-за кустов, навстречу Илания выбежало непонятное существо, схожее с человеком только издали. У нее (Иланий сразу понял, что перед ним женщина) были невероятно густые, зеленоватые волосы, достающие до самой земли. Цвет кожи напоминал чай с молоком. Огромные, в пол лица, сиреневые глаза. Маленькие нос и белые губы. Бровей не было совсем. Тонкое тело было покрыто блестящей белой материей, прилегающей так плотно, что мужчина без труда мог разглядеть острую грудь существа, складки и линии, а так же увидеть все ее двадцать ребер, идущие от ключиц до самого живота.

– Кто ты? – спросил Иланий.

– Я Эдит. – ответило существо. – Я здесь, что бы помочь тебе, выбраться живым из этого леса.

Конец двадцать первой главы»

Лиза взяла кружку чая, что стояла по левую руку от нее, и отпила пару глотков. Затем, взяла овсяное печенье в шоколадной глазури, что лежало по левую руку. Ее губы чуть измазались шоколадом. Тогда Лиза потянулась вперед. Там, за печатной машинкой, среди чайных ложек и ватных палочек, должны быть влажные салфетки.

Посуда еще не была вымыта, еда не приготовлена. Пол гостиной завален сотнями помойных рисунков. Лиза посмотрела на часы. Девять вечера. Секундная стрелка непреклонно укорачивала оставшееся время на домашние дела, а ритмом напоминала песенку из детской сказки, начало в которой было таким: «Врать это очень, очень плохо»… А ведь, уже завтра приезжает Расс. Надо срочно прибраться… но сначала, неплохо было бы перечитать все, что за сегодня напечаталось.

«Еле живой, Иланий выбрался таки на берег…»


Восемь вечера. В духовке медленно запекалась курица, пока Лиза в срочном порядке, сортировала на полу рисунки из пятого (пятого!) мусорного мешка.

Цепи, пейзажи лесов, дома, и принцесс с русалками, сразу на выброс. Их и так очень много. Новогоднюю елку можно оставить. Розового голубя тоже. Толстую даму в красном платье? Выглядит интересно, но… На выставке будет Мир. Ему это не очень понравится… Ладно, можно оставить для собственной коллекции… Роза с опавшими лепестками. Нечего особенного. Тюльпан, торчащий из пасти котенка. Это мило. Мороженное и воздушный шарик. Ерунда. Поколотая склянка с синей жидкостью. Выглядит интересно…

Звонок в дверь.

Лиза встала с пола.

Я же сказала, что больше не надо. Подумала Лиза. Уже после третьего мешка сказала!

Девушка сняла перчатки, и открыла дверь.

– Привет, Вик. – вздохнула девушка.

– Привет. – сказал Вик А и, заглянув в дом, через плечо девушки, добавил. – Жесткий отбор?

– Да.

Лиза заметила, что в руках у Вика ничего нет, но озвучить это не успела. Художник пристально всмотрелся в ее лицо.

– Рискованно. – задумчиво сказал он. – Далеко не всем идут синяки под глазами. Это разве сейчас в моде?

– Я просто давно из дома не выходила… Ты ничего не принес.

– Это упрек?

– Что? Нет. Просто… зачем ты пришел?

– Хотел позвать прогуляться. Покопаться в баках.

– Нет, спасибо.

– Попахивает лицемерием. – улыбнулся Вик.

– Нисколько. Я уже рылась в мусоре. Много раз. Просто ничего не нашла.

– Я вот нашел.

Лиза усмехнулась.

– Только не говори, что подобное тянется к подобному.

– Зачем? Смысл моей выставки – доказать, что рисунки со свалки могут чего-то стоить. А их хозяева совершили огромную ошибку, их выкинув.

Теперь усмехнулся Вик А.

– А чем это пахнет? – спросил он.

– Я готовлю курицу в помидорах. – ответила Лиза и добавила: – Мой муж ее очень любит.

– У тебя есть муж. Знаю. Я пришел не отбивать тебя. – Вик отодвинул Лизу и прошел внутрь дома. – Какое самомнение… Может, мне одиноко и я нуждаюсь в друге?

– Это вторжение!

– Так вызови полицию.

Вик сел на пол. Затем поднял над головой рисунок синей склянки, сказав: – По моему здорово.


Десять часов вечера. Лиза и Вик, потрепанные и уставшие, запихивали в урну пакет с ненужными рисунками.

– Надеюсь, это был последний отбор. – сказал Вик.

– Только если ты не притащишь мне еще.

– Почему Мир, тебе не помогает?

– Мир в больнице.

– А муж твой значит, приедет завтра?

– Да.

– Могу я попробовать курицу?

– Нет.

– Ты не умеешь благодарить.

– А ты уходить, когда тебя просят.

– Ладно. Налей мне чай, и угости конфетой. Тогда я уйду.

Лиза поставила чайник на газ и вытащила из ящика коробку конфет. Затем убрала противень с курицей в холодильник, и открыла воду в раковине, чтобы помыть посуду. Иначе потом девушка снова о ней забудет.

Вик сел на диван, откинулся на спинку, взял с тумбочки журнал по архитектуре и принялся его пролистывать.

– Давно вы с Рассом женаты? – выкрикнул Вик.

– Год. Но встречаемся уже давно.

– Ты узнала, что он богат до или после того, как вы стали встречаться?

– После. А как ты стал самым бездарным художником современности?

– Не знаю, но если бы мои «обычные» работы кто-нибудь покупал, я бы вовсе не стал художником. Например, тот старик в бутылке. Думаешь, кроме тебя, он кому-нибудь понравился?

Лиза выключила воду. И повернулась к Вику А.

– Это правда ты нарисовал?

Вик помолчал несколько секунд с серьезным видом, затем рассмеялся.

– Конечно, нет. – сказал он, продолжая смеяться. – Я и правда такой бездарный, как ты думаешь. Но я везучий. И этого мне достаточно.

Чайник вскипел. Лиза сняла его с плиты. Залила в свою кружку, и кружку Вика, кипяток. Затем кинула в них по пакетику.


– Как ты собрался рисовать Диану, если не умеешь этого делать? – спросила Лиза, допивая чай.

– Я конечно постараюсь, что-нибудь намалевать. Но даже если получится убого…

– Что значит «но»?

– Не перебивай. Даже если получится убого, это будет картина «Вика А», которому позировала «сама Диана»… Ее убогость сочтется за фирменный стиль. Знаешь… даже, у твоего мужа не будет столько денег, чтобы купить мою работу. – Подытожил художник, хитро улыбаясь Лизе.

Лиза улыбнулась.

– Вик. – сказала она.

– Что?

– Тебе пора.


Двадцать девятая глава

Марк


Люди собирали подписи каждый день. Из самых далеких районов. Из самых грязных, неблагополучных и просто неприветливых. Для некоторых завсегдатаев бара это стало чем-то вроде соревнования. В конце недели велось подсчитывание. Кто набирал больше всех, получал подпитку к самомнению и зависть своих коллег. Марк был недоволен. Это что, для них хобби? Спрашивал он себя. Знают ли они вообще, зачем нужны все эти подписи? И Адам куда-то запропастился… Точно. Адам. Бармен поймал себя на мысли, что уже давно его не видел. И следом подхватил еще одну мысль – его не сильно это волнует. Слишком важные вещи творятся в жизни Марка, чтобы переживать о приятеле, с которым вечно что-то случается. Слишком часто стала болеть его собственная голова. Слишком многого он хочет добиться.

Бармен подошел к ближайшему столику и спросил у рыжеволосой женщины, записывающей что-то в блокнот: – Эл, для чего нам это? – Марк приложил свою ладонь к кипе заполненных, альбомных листов.

– Чтобы знать сколько людей против стерилизации. – ответила Эл.

– А вон то нам зачем? – Марк указал на соседний столик, где трое мужчин рисовали плакаты.

– Мы расклеим их по всему городу. – ответил один из трех мужчин.

– Нет. – сказал Марк. – Мы пройдемся по городу с ними в руках.

– Хорошо. – сказала женщина. – Главное, чтобы не в понедельник и четверг. У меня книжный кружок.

«Я нравлюсь людям. С моим мнением считаются. Мои просьбы выполняются. Если это не мешает посещать книжный кружок»

Марк вздохнул и ушел к барной стойке.

– А я и так не пойду. – сказал кто-то. – Делать больше нечего.

Голова бармена заболела в разы сильнее.

– Кто это сказал? – басом проговорил Марк.

Ненорбар (все его шестьдесят три посетителя) затих.

– Опять сегодня не в духе. – пробормотала Герона, что сидела за третьим столиком, не выпуская из руки бутылку вина.

– Так кто это сказал? – повторил Марк. – Что ему больше делать нечего, как выйти с нами на улицу, держа эти плакаты?

– Я… – робко сказала девушка с седьмого столика. – Я этого не говорила. Но тоже считаю… то есть не считаю… то есть я… Не пойду. Собирать подписи весело. Я со столькими людьми познакомилась! А улица… это не весело.

– Это глупо. Прости Марк… – сказал мужчина сорока пяти лет, по имени Нула.

– А стерилизация? Считаешь ее глупой?

– Да. Но меня она не коснется. Я не в той группе.

– Из всех нас лишь несколько человек в «той» группе. Это повод ничего не делать? – Спросил бармен.

– Но мы делаем. Каждый день.

– Это должно приносить пользу. Кларсон с Авией, например, хотели бы завести детей в будущем. И Герона.

– Кларсон приходит редко. У Авии вообще агорафобия. Она сюда ни разу и не заглядывала. А Герона жить не может без бутылки, куда ей ребенка?

Марк посмотрел на Герону.

– Ничего не скажешь? – спросил он.

– Нет. Не сейчас. – ответила женщина. – Но, когда собрание закончится и мы выйдем из бара, я ударю его в пах.

Бармен вернулся к остальным собравшимся: – Представьте, что вы в той категории.

– Но мы НЕ в той категории. – сказал Нула. – Даже ели и были бы. Что плакаты то изменят?… Я не хотел говорить, но тебя начинает заносить не туда.

Несколько человек стали тихо поддакивать и шептаться.

Марк схватился за деревянные углы стойки, и облокотился на нее.

Зря он начал этот разговор. Ситуация складывается неприятная. Бармен стал испытывать чувство дискомфорта и паники. Что ему сказать, чтобы получить влияние? Нет. Влияние у него уже есть… И при этом, каждое собрание все равно, заканчивается либо сумбуром, либо вообще ничем… Его слова имеют вес, но как сделать их тяжелее?

Что сказать? Что сказать?…

А что он недавно написал в своей тетрадке?

Бармен медленно вдохнул. Выдохнул. И вспомнил, каждое слово, что он написал в недавней своей речи.

– Вас когда-нибудь дразнили в школе? Глумились нам именем? Давали обидные прозвища? Смеялись над вами? Поднимите руку, с кем хоть раз такое было.

Руки подняли все, на что бармен и рассчитывал.

– Вы знаете, что у меня есть крылатый друг. Его зовут Мир. – продолжил Марк. – Однажды когда он был в школе, мимо него, по коридору прошли пара школьных хулиганов… Так вот, они стали кидать ему под ноги, хлеб. Смеялись. Называли его крысой с крыльями. А, когда им это надоело они ушли… Пока Мир просто стоял и смотрел им в спины… С каждым из нас было нечто подобное. И каждый из нас, как и Мир, спустя пару минут, придумал, что им ответить… Но было уже поздно. Момент был упущен. В нем закипал гнев, который почти сразу сменился злостью на себя, чувством неудовлетворенности. Ничтожности. Пустоты… Двенадцатилетний мальчик бестолково стоял в коридоре, где кроме него уже никого не было… Теперь представьте, что мэр это школьные хулиганы (бармену было неприятно так говорить о мэре, но ситуация требовала). Категории не важны. Он смеется над всеми нами. Он всем нам дал прозвища. И во всех нас что-то кидает. Кому-то достается больше других. Это не значит, что те, кому достается меньше, могут чувствовать себя в безопасности.

Марк посмотрел на Нулу: – Ты спросил, что изменят плакаты? Возможно, они не изменят ничего. Но это наш ответ. И, если мы его не дадим, будем чувствовать себя в сто крат хуже, чем крылатый мальчик в школьном коридоре. – Марк повысил голос. Сделал его металлическим, холодным, жестким. – Любая невысказанность уничтожает самолюбие. – сказал бармен. – А человек без самолюбия… это жалкое зрелище.

Бармен оглядел каждого из собравшихся. Их глаза горели. Воодушевлением, или ненавистью… Какая разница? Марк был счастлив. Он был больше, чем счастлив. Он был больше… Бармен стоял перед смотрящими на него снизу вверх людьми, ощущая силу каждой частью своего тела.


Тридцатая глава

Мир


Одно время я очень боялся, что мама отправит меня в школу. Я знал, что, если ты захочешь в туалет, во время занятия, тебе нужно будет поднять руку и спросить у учителя, можно ли тебе выйти. Что меня в этом смущало? Даже не знаю… Все с виду логично: хочешь выйти – отпросись. Иначе, все вставали бы со своих мест и уходили, куда и когда им вздумается. Но, это конечно глупо, сам факт того, что полноценный, сознательный человек, должен у кого-то отпрашиваться, справить нужду. Я и в семь лет и сейчас, считаю это дикостью. То есть… это естественная потребность тела. Я ни у кого не должен просить разрешения справить ее! Ни у учителя, ни у директора, ни у мэра… Почему я, вообще об этом вспомнил? Потому что вдоль коридора, мимо меня прошла пара человек. Они громко смеялись, обсуждали свое детство, и кто-то из них сказал, что вся наша жизнь это школа…


Да, я снова в больнице. Уже четыре дня. Диагноз: легкое сотрясение. Хах, это после удара кирпичом то! Повезло. Меня даже сюда класть не хотели. Мог бы отлежаться дома, но мама попросила побыть здесь, пока ее нет в городе.

Палату мне выдали туже самую, что и в прошлый раз. Только вынесли телевизор.

Прямо сейчас я сижу на подоконнике с, на четверть, открытым окном. Пью холодный чай с лимоном и размышляю. Есть выражение «думать до тошноты»? Привычка перемалывать в голове одну и ту же мысль снова и снова, хотя она давно уже тебе надоела, как пережеванная, размякшая жвачка… Может ли это выражение стать диагнозом, если подобное продолжается уже четыре дня?

Второго до сих пор нет. Больше, чем на день, он никогда не пропадал. Он исчез навсегда? Мне обрадоваться этому? Испугаться? Быть безразличным? Хорошо бы выбрать один из этих вариантов, вместо того, чтобы по сто раз в день, задаваться вопросом «что с мин случилось?»

Кто-то вошел в палату. Я повернулся. Это медсестра по имени Уна. Из медперсонала, она нравится мне больше всех. Никогда не спрашивает, как дела, и не шипит, если видит меня в коридоре ночью.

– Окно. – сказала Уна.

Открытые окна никому здесь не нравятся. И похоже, только мне не нравится больничный запах.

Я захлопнул окно, слез с подоконника.

Уна поставила на стол поднос с обедом.

– Спасибо. – сказал я.

– Пожалуйста. – ответила женщина, и ушла.

Я снова подошел к окну. Открыл его. Через секунду Уна вернулась в палату, и встала в дверях, скрестив руки на груди.

– Нам что, заколотить его? Только ради тебя?

– Скорее «из-за».

– Нет. «Ради». Чтобы ты лишний раз почувствовал себя важной персоной.

– Я об этом и не думал.

Уна потерла лоб.

– Да мне наплевать. – сказала она. – Не делай так в мое дежурство. Можешь открыть форточку, сантиметров на десять, но не окно. Забудь о том, что оно открывается, и я забуду, что ты его открывал. И не сиди на подоконнике.

– Вы бы могли сесть рядом. – сказал я в шутку.

– Я бы вообще могла здесь не работать. Но, у меня нет мэра и богатой мамы, которые бы решали все мои проблемы.

Уна ушла. Странно, но она начала нравится мне еще больше.

Я закрыл окно, придвинул к нему стул. Положил поднос с едой на подоконник и принялся есть, любуюсь видом домов, дороги, деревьев, и фонарного столба, на который приземлилась отдохнуть большая, черная ворона. Набравшись сил, она оттолкнулась от края своего пристанища и взлетела, резко растопырив крылья… Я вспомнил «тот» день… Когда я спрыгнул с обрыва. Нырнул вниз. И падал, падал… Было непривычно и немного больно. От страха я так напрягся, что чуть не раздавил внутренние органы собственным телом. Я не дышал, боясь, что это может меня замедлить. И сделал глоток воздуха только, когда мои руки схватили Аврору.

Сколько длился мой полет? Минуту? Меньше? Этого оказалось достаточным, чтобы понять, как это восхитительно… и заречься, никогда так больше не делать.


Вечер. Я вышел из палаты, чтобы позвонить. Потом побродил по коридору примерно десять минут, пока он не опустел, и подошел к телефону. Набрал номер Лизы.

Один гудок. Два. Три. Четыре.

Я повесил трубку и набрал номер снова.

Один гудок. Два. Три. Четыре. Пять.

Я посмотрел на настенные часы. Полдевятого. Может, она уже спит? Может, мне последовать ее примеру?

Я вернулся в палату и лег на кровать.


…Я еду на машине, на огромной скорости по пустынной, голубой дороге, похожей на реку. Вид из окон представляет собой повторяющиеся деревья. Небо чистое, солнце где-то сзади. Даль застелила серая стена городских зданий. Мне не кажется, что я когда-нибудь доберусь до них. Я посмотрел вниз. На меня одет костюм, похожий на те, что носит мэр, а туловище перекрестил ремень безопасности. Гудение мотора больше напоминает шум сломанного телевизора. Мои руки лежат на клетчатом руле. Откинувшись на водительском сидении, я давлю на газ и просто еду вперед, хотя никогда до этого не водил машину. Это приятно.

– Я извинюсь… – вдруг услышали мои уши.

Я повернул голову направо и увидел Второго.

– Извинюсь… – продолжил он. – Если ты извинишься.

– За что?

– За то, что взвалил на меня все, чего не захотел касаться сам. За ответственность. За то, что я никогда не перестану пытаться… оживить тебя…

Второй выглядит спокойным и встревоженным, одновременно.

Я секунду смотрю на дорогу, и снова поворачиваюсь к нему.

– Я никогда не думал о тебе в таком ключе.

– Извинись.

– За что? Я ничего на тебя не взваливал. Я даже не хочу, чтобы ты был.

– Еще как хочешь.

Солнце перестало отражаться в зеркале заднего вида. Небо посерело.

– Мне было восемь лет. Я даже не понял, как создал тебя.

– А Винир не понимал, что…

– Не сравнивай нас. – перебил я Второго.

Небо стало совсем черное.

Я вздохнул, и сказал: – Ладно. Прости меня. Я не чувствую своей вины, но… Прости меня.

– И ты прости.

– За что?

– Анна. Ты не просто так заинтересовался ею. Я этому поспособствовал. У тебя и так возник интерес к этой девушке. Я лишь усилил его, как мог.

Лес и небо исчезли. Осталась только дорога.

– Зачем?

– Чтобы ты меньше думал об Авроре, или вовсе забыл… Это сработало. Не на долго.

– Ты хотел заставить меня забыть об Авроре? Это предательство… – сказал я. – Ты не имел права.

– Я не чувствую вины, но прости меня.

Я резко затормозил. Не пристегнутый Второй врезался своим лицом, в приборную панель.

– Ты всего лишь болячка в моих мозгах. Кем ты возомнил себя?! – кричу я Второму.

Он в свою очередь, схватился за лицо, и отвернулся от меня.

Минуту мы сидим в полной тишине. Потом Второй подал голос.

– Я всегда считал болезнью Аврору. – сказал н, откашлявшись. – Но знаешь, что? Это ты. Ты болезнь. Я бы прожил твою жизнь в сотню раз лучше.

Второй резко повернулся ко мне. Из его носа и рта сочиться… мерзость… Мерзостью, Второй пачкает свои штаны, сидение и… полмашины. Он с безумным выражением лицо, тянется ко мне своими грязными руками. Я пытаюсь снять с себя ремень безопасности. Руки Второго все ближе… Паника… Я тяну и тяну ремень и наконец, когда, пальцы Второго почки коснулись меня, застежка ремня щелкает, и я вываливаюсь из машины и оказываюсь… в городе.

Я поднялся на ноги. Напротив меня вход в заброшенный парк аттракционов. Все затуманено, будто сейчас летнее, раннее утро. При этом палящее солнце находится в зените. Идет снег, но не холодно. Дорога и моя машина исчезли. Вдалеке, в парке, я вижу черный силуэт Второго.

Я толкаю ворота и иду вперед.

Старые, никому не нужные аттракционы мрачно поблескивают на солнце и отбрасывают странную, живую тень, изображающую веселье, которое здесь уже давно не проживает. Тень старого чертового колеса на бетонном пустыре крутится, словно пытается рассказать, как ловко когда-то ее хозяин мог вызывать у людей страх. Тени выцветших карусельных лошадок, как и раньше, медленно поднимаются и опускаются, наворачивая круги, под заостренным куполом. Тени симпатичных лавочек показывают игрушки, шарики и сладости, которые когда-то там продавали. Я так же замечаю тени бегающих и играющих детей, и их родителей. Наверное, если бы я провел в этом парке хотя-бы один день из своего детства, пока он работал, мне было бы очень грустно видеть его заброшенным.

– Не так много посетителей, как хотелось бы. – говорит, внезапно появившийся рядом, Второй. Чистый, без единой царапины. – Денег на починку неисправных аттракционов не было. Зарплату платить не на что. Люди увольняются. Парк закрывается. Спустя тридцать лет его выкупает одна женщина, по имени… а какая разница? Она провела здесь очень много счастливых дней и решила, во чтобы то не встало, не дать исчезнуть этим лошадкам и каруселям. Но и у нее не было средств на починку. Понимаешь, она выкупила парк просто так. Чтобы его не уничтожили. Не построили на его месте торговый центр или жилой квартал. Она не хотела, чтобы счастливившие дни ее жизни ушли в небытие. Поэтому оставила о них напоминание. Все это… – Второй поднял руки вверх. – Огромный памятник ее детству. Удивительный факт, памятники не поворачивают время вспять. Только засоряют свободное место. На улице. В городе. В голове… Ты тоже воздвиг памятник.

Мы остановились.

– На самом деле ты их очень много создал. – продолжил Второй. – Они проглядываются в каждой твоей мысли, в каждой фразе. В каждом выражении лица. Лучший день твоей жизни. Любовь всей твоей жизни… Стоит заметить, что ты еще не так много прожил.

Кожа Второго побледнела. Глаз загорелись, наполнились кр… Он выглядит так, словно подцепил бешенство. Мы долго смотрим друг на друга. Он молчит, я тоже. Я боюсь его несколько секунд, а потом вспоминаю, что это всего лишь сон. Что он может мне сделать? Мне стало даже жалко Второго. Или себя…

Вдруг Второй наклоняется и поднимает с земли большую кувалду, которую я в реальности с трудом бы удержал в руках. Потом он копирует сам себя и их становится несколько десятков.

Вторые подходят к первому попавшемуся аттракциону (качели в виде большого, синего корабля) и парой ударов, превращают его в щепки.

Земля под моими ногами затряслась.

Следующая на очереди – карусель. Три удара. Ее купол слетел с петель и раздавил всех деревянных лошадок… Вторым этого мало… Пути бешенного поезда разрушились, как карточный домик. Ларьки со сладостями и сувенирами вообще ушли под землю. Огромный осьминог рухнул, после одного удара, чудом не задев меня. Дальше веселые горки… Та же судьба… Каждый стенд, каждую вывеску, каждый фанерный маленький домик, киоск, комнату… Вторые уничтожает без каких бы то ни было усилий.

Они бьют с такой быстротой и силой, что уже через несколько секунд, от парка остаются только камни, железные прутья и пыль.

Потом все Вторые исчезают, кроме одного. Самого главного. Он стоит посреди горы камней, не выпуская из рук кувалду, покрытый с ног до головы серой стружкой и кричит: – Ты и сам давно стал памятником! Ты сам ПАМЯТНИК!


Я проснулся. Светло. Утро наверное только наступило. Мне жарко, все тело в поту. Сердце с такой силой бьет по грудной клетке, что причиняет боль. Дышать тяжело. Правая рука затекла – я заснул, задавив ее всем своим телом. Плечи немного потрясывает. Я встаю с кровати, подхожу к окну, и открываю его нараспашку. В палату хлынул поток свежего ветра. Он быстро заполнил все пространство моих легких, а так же каждый уголок комнаты. Я дышу, расслабив плечи и шею. Исчез гадкий запах больницы. По телу пробежала мелкая дрожь. Я неосознанно зашевелил крыльями под рубашкой.

Дверь открылась. В палату кто-то вошел. Я стою спиной к двери, но знаю, что это женщина, слышу тяжелое дыхание и тихий обрывистый стон. Чувствую сердитый взгляд на затылке. Она закрыла дверь и подходит ко мне.


Мы задумчиво глядим вдаль, сидя на подоконнике. Ее ладони скрещены и прижаты к животу, мои ладони расставлены по бокам. Что до ног, то и ее и мои болтаются навесу со стороны улицы и слегка трутся друг о друга.

– Все, хватит. Пять минут уже прошли. – говорит Лиза. – Еще заболеешь в больнице. Выйдет глупо и не смешно.

– Хорошо. – отвечаю я. – Кстати, рад тебя видеть.

– А я думала, это просто в комнате холодно. – улыбнулась Лиза.

Мы слезаем с подоконника и перемещаемся на диван, в небольшой комнате отдыха. «Комната отдыха» через чур громкое название для помещения с двумя маленькими диванами и огромным горшком с геранью, между ними. Тут нет даже мусорного ведра. Я сминаю фантик от шоколадки,в руках уже двенадцать минут, не знаю, куда его деть.

– Дай сюда. – сказала Лиза и выхватила фантик. Затем, положила его в карман сумки. – Теперь рассказывай. Кто на этот раз тебя побил?

Лиза одета в синий пиджак с рукавами-колокольчиками, бледно-розовую блузку и черную юбку, что на много короче всех юбок, что я на ней когда-либо видел. Волосы немного растрепаны. На шее серебряная цепочка, что ей подарили еще в детдоме на шестнадцать лет.

– Винир. – отвечаю я.

– Ты что, в его дом залез?

– Только на территорию.

– Выглядишь нормально. Не как в прошлый раз.

– Он только по голове ударил. И то, не знал, что это я. А потом позвонил мэру и мы попрощались.

– Ты, как будто о своем старом друге говоришь. Что, все было настолько плохо, что спрашивать еще рано?

Из динамиков комнаты отдыха звучит пианино. Ничего другого тут и не включают. Плюс такой музыки – она не отвлекает от разговоров и не сбивает с мыслей. Минус – я устал сдерживать свою зевоту.

– Не знаю. – с запозданием ответил я. – Не настолько плохо. Просто странно… Кстати.

– Что?

– Я вспомнил, что у тебя есть своя жизнь. И в ней тоже много чего происходит.

– Ага. Расс приехал из командировки. Мы отметили это в ресторане всей семьей. Еще моя книга, вроде как, продвигается.

– Это здорово. А как твоя выставка?

– Экспонаты есть. Осталось их перерисовать. Это будет не так просто, как я думала.

– Попроси А помочь. Хотя, моя мама отказалась ему позировать… Все равно попроси. Может, он сделает это по душевной доброте.

Лиза нахмурила брови и потупила глаза, затем ее взгляд на секунду сделался растерянным. Такое происходит, когда ей хочется сказать больше, но она не уверена, стоил ли.

Скучная композиция закончилась. Началась другая, чуть поживее.

– Вик мне поможет. – сказала Лиза. – Мы с ним виделись каждый день до приезда Расса. С ним весело и он, вроде… нормальный.

– Нормальный?

– Да. Это плохо?

– Хах, плохо, что он нормальный?

– Да нет же. – Лиза вздохнула. – То, что мы проводим время вместе.

Я снял тапки и закинул ноги на диван.

– Это не плохо, Лиза. – ответил я.

– Это то, что я хотела услышать.

– Скажи, чем А стал тебе импонировать?

– С ним нет неловкости. И разговоры не бывают скучными. Даже если речь идет о фильме, который он никогда не смотрел, ему всегда будет что сказать… Если бы еще постоянно не называл себя будущей легендой, он бы меня почти не раздражал… Вы с ним чем-то похожи.

Я тихонько посмеялся.

– Когда мы лежали в больнице, – сказал я. – Марк часто говорил, что я настоящая легенда.

– И ты верил ему?

– Иногда.

– Не надо было. Легенда, это полумистическое существо, Мир. Чтобы ею стать, нужно умереть. Исчезнуть, как минимум.

Лиза, улыбнувшись правым уголком рта, посмотрела на меня, затем оглядела темно-зеленые стены комнаты, шарообразную люстру, окно, горшок с растением и словно предметы, на которых можно было бы заострить внимание, кончились, она снова взглянула на меня.

Я положил руку ей на плечо, и сказал: – Моя мама выходит замуж за мэра.

– Я знаю.

– Точной даты еще нет. Но ты приглашена. Сможешь выкроить один свободный день? Мне одному будет не по себе.

– Постараюсь.

В Комнату отдыха вошла медсестра лет шестидесяти, с розовым добродушным лицом и убранными назад, черными волосами.

– К тебе приехала мама. Она заполняет документы на выписку.


Тридцать первая глава

Марк


От каморки, на минус первом этаже больницы, ключи были только у Марка. Он сам разгреб в ней мусор год назад, вычистил старые тумбочки от паутин. На свои деньги купил новую флуоресцентную лампу, двухместную раскладушку, пастельное белье. А еще поменял замок.

– На собраниях теперь не протолкнуться. – сказал Марк. – Нас становится больше с каждым днем.

– Я несказанно рад за тебя. – произнес мэр.

– Это не хвастовство.

– А что это?

Опираясь левой рукой на спинку стула, мэр завязывал коричневые шнурки на своих ботинках, правой. Уборщик курил, сидя на краю раскладушки, и массировал пальцами пульсирующий висок. Он хотел закурить сразу же, но как всегда, пришлось подождать, закрыв лицо бежевым покрывалом, пока мэр не наденет штаны.

– Мы собираемся устроить прогулку через неделю… пройдемся с плакатами за день до твоей пресс-конференции по поводу закона. О стерилизации.

– Интересно. Твои маленькие собрания начали давать плоды.

– Маленькие плоды, да. – усмехнулся Марк. – Ты бы видел меня в нербаре, когда я произносил речь. Я их прямо… натравил на тебя. Сравнил со школьной шпаной.

– Ты уверен, что это не хвастовство?

Уборщик хвастался? Да. Немного. Может, и много. Не смог удержаться. Ему так хотелось, чтобы мэр гордился им. Наверное, никому другому не понравилось бы, что на него натравили группу людей. Но мэр не простой человек. Какой именно, Марк не знал. И давно уже перестал пытаться узнать. Марк лишь хотел стать достойным его персоны.

– Сколько людей придет на прогулку?

– Те, что ходят на собрания. Почти двести человек. Они точно придут. Еще те, чьи подписи мы получили. Больше двух тысяч. Не знаю, сколько придет из них… Что скажешь?

– Мило.

– Мило?

– Здорово, что ты переживаешь за своих друзей алкоголиков, невротиков и параноиков. Им полезно будет побывать на свежем воздухе.

Марк озадаченно посмотрел на мэра.

Мэр рассмеялся, и принялся надевать на себя синюю рубашку.

– Люди пройдут от ратуши, через центр, до твоей больницы, чтобы заявить о своем недовольстве. Тебя это никак не трогает?

– У тебя было домашнее животное в детстве? – спросил мэр, отойдя от стула, принявшись заносить руки в черный пиджак.

– Нет.

– У меня была крыса.

Мэр посмотрел на свои руки, подумал секунду, и облокотился спиной к белой стене.

– Однажды я потянулся к ней в клетку и она укусила меня за палец. – продолжил говорить мэр. – Было неприятно. Я испачкал кровью стол, свою рубашку, пол. Я разозлился. Сильно. Хотел ударить по ней кулаком. А потом кое-что понял… Этот укус, Марк. Эта маленькая, неприятная ранка – это ее высшая точка. Апогей ее возможностей. Я мог выкинуть свою крысу. Перестать кормить. Перестать наливать воду в поилку. Перестать чистить клетку. Подсадить к ней других, больших и злых крыс… Я мог ее задушить. Сломать шею. Выкинуть в реку клетку с ней внутри. Раздавить ее. Закопать заживо. Взять нож с кухни, и отрезать ей лапы… Мои возможности не имели ограничений. В то время как самое большое, что могла сделать мне моя крыса – укусить за палец. Злоба сразу прошла. В злобе не было смысла, как и в попытке маленькой крысы навредить мне. Я скорее стал больше умиляться своему питомцу.

– Я…

– Я бы не стал переживать, будь намерения твоих «последователей» самыми серьезными, а воля непоколебима… Но дело даже и не так обстоят. Люди соглашаются на твои сборища, потому что ты нравишься им. Они бы с мест своих не встали, не сделай ты грустные глаза.

– Ты…

– Ты организовал все это, чтобы впечатлить меня? – спросил вдруг, мэр, не сдерживая улыбки. – А вот это действительно мило. И жалко. Не заставляй, жалеть тебя, Марк. Это понравится только мне.

Мэр отошел от стены на шаг, и повернулся спиной к Марку.

– Пиджак испачкался?

– Да.

– Не отряхнешь? Пожалуйста.

Уборщик встал. Потушил сигарету о тумбочку. Подошел к мэру и прислонил ладонь к его спине.

Парой легких движений, белые пятна штукатурки были удалены.

– Спасибо. – сказал мэр, повернувшись к уборщику.

– Можно вопрос? – спросил Марк.

– Конечно.

– Для тебя нет смысла переживать, из-за пары тысяч недовольных тобой людей. Чем от них отличается «крылатый мститель»?

Мэр не стал ничего отвечать. Вместо этого посмотрел вниз. На правом запястье уборщика краснел свежий ожог от сигареты. Мэр сжал это запястье в своей ладони, и сказал: – Не внушай людям, что они на что-то влияют. Тебя возненавидят, когда откроется правда.

– Интересно, сколько твоих знакомых слышали эту историю про крысу? – спросил Марк, после недолгой паузы.

– Я рассказываю подобные истории только, так сказать, нуждающимся. Тщательно подбираю каждое слово. Стараюсь делиться с людьми теми метафорами, которые подходят именно им.

Глава больницы ушел, оставив уборщика одного.

Была пара вещей, о которых подумал Марк, после этого.

Первая: мэр был прав лишь наполовину. Даже странно, что такой человек, не смог распознать его истинного желания стать чем то большим и значимым.

Вторая: Марк понял истинное значение нового закона.

Все было так просто… Нужности стерилизации, никто не улавливал, потому что этой нужности нет. Нет причины. Нет смысла. Есть только мэр, который решил напугать людей. Заставить их некоторое время думать только об одном. А, на пресс-конференции закон отменится также просто, как и утвердился.

Марк разумеется не догадывался, зачем мэру все это нужно, но то, что ситуация складывается именно такая, был уверен. И учитывая, что за день до отмены стерилизации, Марк пройдет по улице с плакатами, люди… нет, точно его не возненавидят. Они полюбят его еще больше. Они поверят в него. И в себя, конечно.

Марк запер дверь коморки и лег обратно на раскладушку, поверх одеяла.


Тридцать вторая глава

Мир


Поздний вечер. Мама забрала меня из больницы. Мы заскочили в пару мест, после выписки. Теперь наконец подъезжаем к дому.

Я люблю смотреть, как крыша нашего дома, с определенного ракурса, достает кончиком флюгера до яркого кремового месяца.

Мы вышли из машины. Холодно. Тихо. Мама и я живем достаточно отдаленно, благодаря чему уличные шумы доходят до нас лишь слабыми отголосками.

Я смотрю на дом.

Ночью наше жилище кажется особенно огромным. Мама всегда хотела жить в большом доме, и не важно сколько пустого и ненужного места там будет. Огромный дом с черными мраморными колоннами в виде застывшей морской волны; окном, занимающим два этажа; глянцевыми картинами; выдвигающимся из стены с книгами, баром; редкими растениями, обвивающими перила лестницы; куполообразной крышей и прочими предметами роскоши, которые она высматривала в журналах «твой личный декоратор», «декор для всех», «твой дом» и «наш дом». Она более двадцати лет ютилась в маленькой квартире. Ее мечту об огромном, красивом доме поймет каждый. Но, когда мама «ознаменитилась» разбогатела. Когда дом мечты мог стать реальнее некуда, ее вдруг обеспокоило мнение окружающих по этому поводу. Не будет ли это слишком вызывающим? В газетах и на телевидении ее выставляли очень хорошим человеком. Идеальным. Разве хорошие люди выпячивают свое богатство на всеобщее обозрение? Мне кажется, всем было бы плевать, но мама другого мнения. На этот счет мне ее очень жаль. Боясь порицания посторонних людей, она свою мечту попросту располовинила. Разве не для того нужны деньги, чтобы воплощать давние желания? Я как то подшутил над ней. Сказал, что величина нашего дома так же может кого-нибудь возмутить не меньше, чем мраморные колонны. В моих словах была доля серьезности, но мама ее не уловила. Тогда я понял, что она возможно самый противоречивый человек, которого я знаю.


Мы вошли в гостиную. Переоделись. Помыли руки. Мама поставила чайник на газ, достала смесь для приготовления горячего шоколада и две кружки.

Прошло немного времени. Чайник вскипел. Мы уселись за стол.

– Ты так ничего и не сказала. Вообще. – произнес я.

– А что мне сказать? – спрашивает мама, задумчиво смотря в пространство.

Последовала долгая пауза. Стало не по себе.

– Я боялась увидеть тебя. – наконец, произнесла мама. – Увидеть «это» намерение в твоих глазах. Решимость. Смирение.

– Почему все думают, что я хотел покончить с собой?

– Зачем ты туда пошел?

– Второй заставил.

– Такого бездарного вранья я давно не слышала… Разве, твоя жизнь ужасна? – спрашивает мама, глядя на меня. – Настолько ужасна? – ее глаза заслезились. Но волю расплакаться, она себе не дала. Вместо этого уткнулась лицом в кружку с шоколадом и начала пить маленькими глотками.

– Я просто… – сказал я. – Просто подумал, а вдруг она там? У себя дома. Живет, как ни в чем не бывало… В детстве ты говорила, что крохотная вероятность, есть у каждой невероятной вещи.

Мама улыбнулась. Кажется, она мне поверила.

– Мой сын мечтал стать космическим рейнджером. – сказала мама. – Я хотела его подбодрить.

– Ты все правильно сделала.

– Никогда больше туда не ходи. Никогда.


Тридцать третья глава

Диана


– Никогда… – глухо произнесла Диана.

– Никогда их не увидим? Но почему? – недоумевал маленький Мир. – Они уезжают? Давай тоже уедем.

– Мы никуда с ними не поедем. – пробормотала девушка. – Я опаздываю на работу. – она потянулась поцеловать сына. Тот отстранился.

– Я не понимаю. Ты обиделась на Винира? Он что-то сделал?

Диана не знала, что сказать. Она была такой вымотанной. Такой опустошенной. А впереди еще целый рабочий день.

– Это не честно. – пискнул Мир. – Мы-то с Авророй не ссорились!

Мать сцепила сына в крепкие объятия так, чтобы тот не смог вырваться.

– Если приберешься дома. – сказала она. – Я все тебе расскажу.

– Хорошо. – ответил мальчик.

– Хорошо. – повторила за ним Диана, облегченно вздыхая. За девять часов она сможет придумать, что-нибудь убедительное. То, что не так расстроит Мира.


Диана познакомилась с Виниром холодной зимой, в уютной маленькой пекарне, находившейся недалеко от дома. На кассе, когда продавец уже протягивал ей большой, черничный пирог, Диана обнаружила, что не взяла с собой деньги. Винир, стоявший в очереди вторым, не задумываясь заплатил. Симпатия вспыхнула сразу. А, через пару минут, когда Диана увидела своего сына, уже успевшего подружиться с этой очаровательной дочкой Винира, Диана почти влюбилась.

Они вышли из пекарни вместе, держа своих детей за маленькие ручки.


Прошло три недели.

После каждой дневной смены, Диана торопилась домой, принимала душ, красилась. Приматывала крылья Мира ремнем чтобы, как можно плотнее прилегали к спине, одевала на мешковатые кофты и они ехали загород.

Диана бы и вовсе не брала с собой Мира, хотя-бы первое время, но он так хотел увидеть Аврору.

Винир предлагал видеться и у нее дома тоже, но девушка была категорически против. Мало ли, что ему могут сказать ненавистные соседи про нее или Мира. Подобное уже не раз происходило… Винир пока был не готов узнать, что сын Дианы крылатый. Нужно было его подготовить.

Девушке многое нравилось в этом человеке. Он был честным, прямым, принципиальным. Любящим отцом. И мужем был любящим… пока его жена не умерла от рака шесть лет назад.

У Винира были сильные руки, с огрубевшими подушечками на пальцах. Диане было приятно целовать эти руки… Руки, которые могли сделать и починить все, что угодно. А его голос… такой глубокий и мягкий.

Были и вещи, которые смущали молодую маму. Винир – прямой потомок основателей города, чистых. К тому же, как говорят, старовер. В его доме не было никакой техники. Ни холодильника, ни плиты, ни телефона. Зато был большой погреб. Такой же камин, и несколько чугунных печей, расположенных по всему дому. Но к этому можно было привыкнуть. Диана бы привыкла. Как и к тому, что до Винира нужно было сорок минут ехать на автобусе, и тридцать минут идти пешком.

Диана как-то спросила, неужели Винир ни разу, даже в детстве, не смотрел телевизор, не игрался со светом в комнате, то включая, то выключая его? Не прижимался в открытой морозилке, в жаркие дни… Мужчина только улыбнулся Диане. Оказалось, что до трагедии, Винир и его жена вели обычную жизнь со всеми удобствами. Слушали музыку из магнитофона, водили машину, пользовались электрической печкой…

– Рина была убеждена, что ее болезнь, это наказание за то, что мы наплевали на традиции. – говорил Винир. – Перед смертью, она взяла с меня слово, впредь жить, соблюдая все обычаи, все правила чистых… Чтобы больше не навлекать бед.

– Было тяжело?

– Не тяжелее, чем потерять жену, и остаться с двухгодовалым ребенком. Но мы справились. – сказал Винир улыбаясь, не сводя глаз со своей дурачащейся в углу гостиной, дочери.

В тот момент Диана смотрела на Винира почти с восхищением и подумала, что надо ей побольше узнать о традициях чистых. Может, купить «серую книгу»? Но тут Винир поцеловал девушку, и эта мысль вылетела из ее головы так же быстро, как и появилась там.

Больше всего маме Мира нравилось, когда они проводили время во дворе. Пока Мир и Аврора дурачились, или играли в прятки, Диана и Винир, сидели на крыльце, нежились, обсуждали их будущее. Винир говорил, что еще никогда не встречал такой девушки, как Диана. Что человек, который бросил ее, либо идиот, либо полный псих. Он сжимал ее в горячих объятиях, и при этом оставался сосредоточен на детях. Смотрел на них, словно ястреб. Следил, чтобы они не подбегали к обрыву ближе, чем на десять метров. И обещал, как появятся средства, выстроить вокруг дома забор.


Спустя еще две недели, в начале весны, Диана приехала к Виниру одна. Он готов, думала она. Наверное, он уже сам догадался но, как воспитанный и тактичный человек, ждет, чтобы она сама сказала.

Она крепко обняла его при встрече, и бодро прошла в дом.

Винир налил ей чаю и, зная, как она любит сладкое, выставил на стол все конфеты и печения, что были в доме, и сел на диван, рядом с ней.

– Я не ждал тебя сегодня. – сказал Винир, целуя девушку в щеку.

– Я… Я… – Диана не знала, с чего начать, и решила сперва выпить чай.

Когда девушка успокоилась, она взяла Винира за руки, и сказала: – Я люблю тебя! Может, еще рано так говорить, но…

– Не рано. Я хотел сказать это, когда только увидел тебя.

Диана широко улыбнулась и сжала руки Винира еще сильнее.

– Есть еще кое что… Ты знаешь, в нашем городе, крылатых многие воспринимают в штыки…

– Это мягко сказано.

– Винир.

– Что?

– Ты, ведь любишь нас? Мир хороший мальчик. Добрый. Умный… Ты ему нравишься. Про Аврору я вообще молчу.

– К чему ты клонишь?

– Он крылатый.

– Мир крылатый. – повторила Диана.

– Это шутка?

– Нет. Пока крылья маленькие, их легко прятать… Я просила его не говорить ни тебе, ни твоей дочке.

Винир встал с дивана.

– Почему ты раньше не сказала?

– Боялась. Я же говорю, многие…

– Он ходил по моему дому, ел мою еду… Пил из моих кружек! – резко сказал Винир. – И я позволял ему…

Теперь встала Диана.

– Он не прокаженный!

– Всего лишь, гребанный крылатый! Ты не имела права такое скрывать! Он прикасался к моей Авроре…

– Винир!

– Заткнись! – крикнул мужчина. Его зрачки, словно загорелись. Заискрились злобой. Нет. Бешенством. От глубокого, мягкого голоса не осталось и следа. Мозолистые пальцы, сомкнулись в кулаки. Диана подумала, что сейчас он ударит ее.

– Винир…

– Пошла вон! Не возвращайся сюда! Никогда! И сыну своему передай, если увижу его рядом с Авророй, я убью его! Пристрелю на месте! Убью! Поняла?! Ты поняла меня?!

Диана выбежала из дома Винира, а тот все продолжал кричать. Девушка думала, что никогда в жизни еще так не боялась… Спустя всего день, она испугается в сотню раз сильнее.


Тридцать четвертая глава

Мир


Ночь. Я ворочаясь, лежу на кровати и веду очень длинный монолог обо всем на свете. Мне не спиться. Обычно в таких случаях появляется Второй.

Я думаю о Втором в перерывах, между каждой законченной мыслью, каждым итогом, каждой моралью, вспомнившегося, мне вдруг фильма. Не знаю, прощу ли его когда-нибудь, но без него мне тревожно. Страшно. Почти так же страшно, как в том сне, в котором мы последний раз общались.

Я встал с кровати. Прошелся по комнате. Посмотрел в окно хах, с глупой мыслью, что увижу там его. Снова прошел по комнате. Снова посмотрел в окно. И на что он злится? Я сел на кровать, на секунду, и опять вернулся к окну. Он злится на мою отрешенность? Зацикленность? Если бы не они, Второго наверное, вообще не существовало. В его же интересах, чтобы я никогда не менялся. Интересно, он это понимает? Кажется, что нет. Я отвернулся от окна и направился вперед. Может, стакан холодной воды, сможет усыпить меня?

Выхожу из комнаты. Закрываю дверь.

Вдруг за моей спиной раздался громкий треск. Я вернулся. Кто-то разбил окно. Пол, словно, серебряной стружкой, усыпан стеклом, а среди них, у ножек моей кровати, валяется камень. Я подбегаю к окну. Стряхиваю стекла с подоконника, забираюсь на него, открываю дверцу…


– И потом ты выпрыгнул? – спросил мэр. Повествование только началось, а он уже меня перебил.

Прямо сейчас я в его кабинете. Сижу на кожаном кресле и нервно постукиваю пальцами по столу, высеченному из цельного куска пятисотлетнего дерева.

Мэр слушает мою историю нетерпеливо, что совсем не присуще ему (точнее, обычно он это нетерпение тщательно скрывает. Я так думаю). А еще он смотрит на меня в упор, прекрасно зная, что я это ненавижу.

Однако я продолжаю повествование: – Я встал на ноги. Напряг зрение до максимума, надеясь хоть что-нибудь увидеть. Это было бесполезно. Более менее четко, удавалось разглядеть лишь деревья, что рядом с домом. И очертания леса вдалеке. Поэтому, я вытянулся за пределы комнаты так, что моя голова, а так же шея и плечи уже торчали на улице, но все равно ничего не было видно. Вдруг я услышал, что под моим окном зашуршали ветки деревьев. Резкостью и хромотой звучания, они выбивались из синхронной ритмичности других веток.

Мэр посмотрел на меня, приподняв бровь.

– Я просто это еще утром придумал. Мне показалось, красивое описание… В общем, чтобы разглядеть что там внизу, я нагнулся по полам. Напрягся, сощурил глаза, и… потерял равновесие.

– То есть упал.

– Да. Я упал. Не будем заострять на этом внимания. Мне и так не по себе от того, что все произошло так по-дурацки. – я сделал паузу на секунду, обдумывая следующие слова и продолжил. – Я несильно ударился коленями, поцарапал подбородок. Испугался лишь на секунду, настолько все быстро произошло. Потом я поторопился встать, и принялся искать этого «укротителя окон». – я слегка поморщился.

– Все в порядке?

– Просто вспомнил, какого было бродить босиком по мокрой земле и снегу. Ощущение не из приятных. Да еще ветки пару раз хлестанули по лицу… Примерно через минуту я услышал шебуршание и посторонние движения, и зашагал в их направлении. В это же время мои глаза, как раз привыкли к темноте и, в общем… я думаю он ждал, хотел, чтобы я его заметил… Потому что, стоило мне замереть и спокойно осмотреться вокруг, как я увидел чьи-то очертания. Я, естественно, побежал на встречу. Мама видела мои следы во дворе, сегодня утром. Я прямо чувствовал, как под моими ногами проминалась земля.

– Не отвлекайся, Мир.

– Мне больше не о чем рассказать.

– Не ври мне.

– Это правда. Не потому, что события на этом кончаются. А потому что я не хочу дальше рассказывать.

– Ты должен.

– Я ничего вам не должен. – возразил я, и замер.

Мэр придвинулся ко мне чуть ближе, приподнял подбородок и, не моргая, проговорил: – Я могу сделать так, что даже, если Аврора проснется, ты никогда не дотронешься, не заговоришь, и не увидишь ее.

– Вы угрожаете мне?

– Не тебе. Всего лишь смыслу твоего существования.

Я вылупился на мэра. Он продолжает смотреть на меня. Он серьезно? Мэр может говорить не серьезно?… Еще несколько секунд, и я выбегу из кабинета, и во что бы то не стало, найду палату Авроры и…

– Прости. – сказал мэр. – Это была пустая угроза, и я не имел права ее озвучивать… Но ситуация серьезная. И меня очень расстраивает, что ты не считаешь ее таковой. – он откинулся в кресле. Чуть склонил голову. Его взгляд упал на левый край стола. – Дальше ты вернулся в дом?

– Я не успел пробежать и двух метров, как он взлетел… Это был крылатый. Человеческий силуэт с двумя крыльями. Такое ни с чем не спутаешь. Я думал, все это ерунда, байки. Кому-то просто могло показаться, и про вранье не стоит забывать. Но да, это был настоящий летающий крылатый. Я просто завороженно смотрел на его силуэт. Он летел в сторону леса… Пару минут я думал, что это галлюцинация. – я иронично улыбнулся. – Только когда силуэт полностью скрылся, я вспомнил, что стою на улице в одной пижаме. Потом я забрался в свое окно по водостоку, все время боясь, что он оторвется, и мы вместе рухнем. Хорошо, что этого не произошло. Было бы уже слишком. Дальше сполоснулся в душе и лег спать в гостиной на диване, так как в моей комнате был сквозняк, сами понимаете. Мама проснулась только утром, ее снотворное своих денег определенно стоит. Когда она меня разбудила, я рассказал ей произошедшее. Не детально, как вам. Так, в двух словах. Через полчаса, как мы позавтракали, мама позвонила вам. Вот и все.

– Вот и все… – повторил мэр за мной.

– И что теперь? Полиция начнет обыскивать лес?… Я не понимаю, с чего весь этот интерес к какому то крылатому? Он ведь, не террорист и никого не агитирует. Всего лишь разбил пару окон.

Мэр вздохнул, и снисходительно посмотрел на меня. Ненавижу вот такие пафосные вздохи. Как будто он сейчас скажет, нечто умопомрачительное. Простое и сложное, одновременно. Что то, что перевернет мое понятие о жизни.

Я спрашиваю: – Вы тратите хоть на половину ваших усилий на поимку шпаны, что избивает таких, как я?

– Не забывайся.

– Извините. Я просто…

– Ты никогда не говоришь ничего простого, но ждешь, что люди поймут тебя с полуслова, и поймут правильно. – сказал мэр ласково. Эту же фразу, сказал ему я, когда мне было пятнадцать.

– Моя мама. – сказал мэр, после короткого молчания. – Рассказывала мне кое-что… о власти. Хочешь, я поделюсь этим с тобой?

– Да, конечно.

– Она представляла себе власть, как водонапорную башню. Не смейся, моя мама всегда была немного чудная, как и твоя. Так вот, представь, власть это та самая башня. Они бывают разной формы и размера, но цель у них всех одинаковая – удерживать воду, тонны воды. Моя же задача состоит в наблюдении за своей башней, проверке ее сохранности, потому что, достаточно маленькой трещины, размером с сантиметр, и медленно, потихоньку, вся вода из твоей башни вытечет, каких бы внушительных размеров и параметров ни была. Вода вытечет, Мир. Вся, без остатка. Из-за того, что одну крохотную пробоину вовремя не залатали. – мэр сделал паузу, посмотрел на свои руки и, не поднимая глаз, спросил: – На камне была записка?

– Нет.

– Хорошо. Я вызову тебе такси.

– Я доберусь сам.

– Я вызову тебе такси.

– Спасибо.


Выйдя из кабинета, я столкнулся с помощницей мэра, Линой.

– Простите. – сказал я, пока женщина в скором порядке принялась поправлять блузку и пиджак, из под оборок которого, выглядывали кончики ее крыльев.

– Ничего. – ответила она и зашагала к своему столу.

Я проследовал за ней, и когда Лина села на стул, спросил: – Вы что, подслушивали?

Женщина, как не в чем небывало, взяла голубую резинку, что была намотана на простой карандаш, лежащий в подставке для канцелярских товаров, и убрала волосы в хвостик.

– Я все равно думаю, что ты и есть «крылатый мститель». – сказала Лина, прицелившись в меня любопытным взглядом.

– Это не так. – ответил я ей, и в подтверждение этим словам добавил. – Меня проверили. Я подрезан.

Лина вдруг заявила: – Проверку можно обойти.

Я не знаю ни единого случая, чтобы какой-нибудь крылатый смог обмануть проверку или избежать подрезания… А, даже если такое и возможно, то точно не в моем случае. На моей проверке присутствовал мэр, лично.

Уверенность женщины в собственных словах насмешила меня. Я спросил, чуть улыбаясь: – Правда? И как? Как бы Вы ее обошли?

– Я бы могла переспать с женатым проверяющим. И потом шантажировать его. Тогда он бы делал все, что я попрошу.

Какое то время я просто молча смотрю на Лину. Пытаюсь понять серьезно она говорит, или издевается надо мной.

– Брось, я же шучу. Ляпнула первое, что пришло в голову. – произнесла в итоге она, рассмеявшись. – Мне нужно возвращаться к работе, Мир. Ты не возражаешь?

Я сказал: – Нет… – Затем тихо спросил, указав пальцем на дверь. – А, часто ты его подслушиваешь?

Лина ничего не ответила.

Я ушел.


Один раз я видел, как дети в маленьком парке с качелями и горками, играли в «прятки». Довольно скучное занятие. И виной всему был парк. Кроме качелей и горок, о которых я уже упомянул, там почти ничего не было, спрятаться было негде, от того игра не длилась больше десяти минут. Но, внимание мое привлекли не прятки, а то, как дети выбирали ведущего. Прятаться веселее, чем искать. Так не только я думаю, те детишки тоже. И так, чтобы честно выбрать ведущего, дети образовывали собой круг, одного выставляли в центр круга, завязывали ему глаза и раскручивали. В том случае, глаза завязали невысокой девочке в комбинезоне. Водящим стал мальчик, на которого по окончанию кружения, указывала вытянутая рука девочки. Я подумал тогда, что именно таким образом, вселенная и выбирает, кого следующего окунуть в разочарования и неудачи. И я уверен на все сто, что та девочка подглядывала.

К больнице подъехала машина. Я залез в нее, протянул водителю деньги, что мне дал мэр, и поехал домой.


Тридцать пятая глава

Лиза


На листе, торчавшем из печатной машинки, Иланий, истекающий кровью, брел по маленькой деревушке, неся в мешке сломанный пополам, посох и искал, либо способа повернуть время вспять, либо быстрой смерти.

Встретив на своем пути девочку с большими, выпученными глазами, Иланий вспомнил Эдит. Ненужно было наверное, говорить ей все эти скверные слова. Но она сама виновата! Соврала, что ясновидящая, а сама просто следила за Иланием несколько дней и захотела, от скуки, присоединиться к его приключению.

И все-таки с Эдит было весело. Она знала много историй и, не жадничая, делилась ими. Была очень проворной и находчивой. А еще сильной, не смотря на свое тощее тело. Все дело в костях. Они у таких, как Эдит – волшебные. Но кто знает, может, и это было выдумкой?

Когда Иланий спросил девушку, кем она является. Эдит ответила, что Таверином. Таверины сильные и выносливые. Выносливее даже трехпалых Кеивов.

Живут в пещерах или, изредка, в стволах тысячелетних деревьев. Одной из особенностей Таверинов, является их выбор одежды. Как они сами считают, от любой ткани или шкур, их сила уменьшается в два раза. Единственное, на что у них нет этой странной «аллергии», так это на паутину редких серебристых пауков. Настолько редких, что каждому Таверину, выдается по небольшому свертку ткани, на всю жизнь. От холода, дождя и снега, Таверины защищаются своими длинными волосами. Иланий как-то поинтересовался у Эдит, почему они, в таком случае, не делают одежду из своих волос? На что Эдит назвала его извращенцем, и ударила в живот.

Вспомнив о спутнице, Иланий улыбнулся, а потом заметил, что кровь, струившаяся из его плеча, почернела…

Тем временем, Лиза и Вик А гуляли около свалки. Смрад стоял сильный, насыщенный; источавший многообразие отвратительных запахов. Время и алкоголь, помогли кое-как к нему привыкнуть.

Они пили пиво (пустые банки из-под которого выкидывали через ограду, прямо в большую кучу мусора), разговаривали, смеялись. Дотрагивались до одежды друг друга липкими от пива руками, и смеялись еще громче.

На Лизе была синяя шапка из искусственного меха. Высокие, коричневые сапоги, короткая, белая курточка. Вик был одет в длинное серое пальто, из-за чего казался еще выше, чем он есть.

Поначалу Лиза не хотела никуда идти, а теперь она не понимала, чего собственно, боялась.

– Твой муж не против, что ты проводишь со мной время? – спросил Вик А, открывая третью баночку пива.

– Не против. Его нет дома. – весело сказала Лиза, а после резко сдвинула брови, и добавила. – Но, он бы и так был не-против. Мы же с тобой друзья. Просто гуляем.

– Как вы с ним познакомились?

– Я работала официанткой в кафе, а он туда часто заходил. – ответила Лиза, допивая третье пиво. Вик протянул ей четвертую банку.

– Вкусная еда?

– Вкусная Лиза. – сказала девушка, и засмеялась. – Мы влюбились и поженились. Банально, но красиво.

– Дай угадаю, он запал на твой сарказм, и латентную стервозность.

– На мои красивые глаза.

– А ты влюбилась, потому что он такой… обходительный, вежливый, правильный. Очень, очень хороший. Я прав?

– Конечно, он хороший! – воскликнула Лиза. – Ему некогда быть плохим.

– А его семья?

– А у его семьи много свободного времени. Как и у меня… Забыла сказать. Диана не согласилась на портрет.

– Попытаться стоило.

– Миру жаль.

– Мне нет.

– Что?

– Ничего.

Лиза и Вик А, дошли до конца железной ограды и остановились. По небу пролетела стая ворон. И, может Лиза была уже слишком пьяна, но она готова была поклясться, что эти вороны напевали глупую школьную песенку, которую она слышала в школе: «Весело сплюнет гитара. Кто-то кому-то не пара»

– Пиво кончилось. – сказала Лиза.

– Тогда пойдем, купим еще.


Спустя десять минут, Лиза и Вик выбрались из зоны мусорного смрада, и задышали полной грудью.

Заметив в ста метрах от себя, небольшой магазин, они направились в его сторону.

– И все-таки, какого это быть бездарем? – спросила Лиза.

– Не знаю. Я разбогател на списках покупок. Ты считаешь это бездарностью, а я гениальностью. Твой друг Мир, со мной согласен.

– Гениальностью? Хах. Твой талант состоит в удаче.

– И все же, он у меня есть. А у тебя есть?

Лиза было хотела рассказать о своей книге.

Передумала.

Испугалась.

– Я уверен, у тебя есть какой-нибудь талант. – сказал снова Вик.

– Ну, есть один… – сказала Лиза, смущенно улыбаясь. – Со мной никогда не бывает скучно.

– Что, правда?

– Нет. Я великолепная лгунья.

– Серьезно?

– Нет…

Они зашли в магазин, и купили алкоголя.


Было примерно два часа ночи. Лиза и Вик А сидели на лавочке, посреди безлюдной улицы.

– Чем ты занимаешься, когда не устраиваешь выставки? Ты говорила, у тебя много свободного времени. На что тратишь?

– На саму трату. Главное ведь, это не результат, а процесс, да?

– Процесс чего?

– Ничего. – Лиза икнула. – Процесс ничего неделания. С никаким результатом. Это лучше, чем, когда ты делаешь полную противоположность «ничего», а результат такой же… – Лиза понуро посмотрела в пространство.

– Тебе нельзя столько пить.

– Поэтому ты продолжаешь протягивать мне пиво?

– Я хочу поцеловать тебя. – вдруг сказал Вик, и не спеша потянулся к Лизе.

Девушка вытянула перед его лицом, ладонь

– Нет. – сказала она.

Художник отстранился.

– Я думал. – проговорил Вик. – Все к этому идет.

– С чего ты взял?

Вик только промычал.

– Я похожа на домохозяйку из сериалов, что вешается на шею к каждому, стоит мужу выйти из дома?

– Ты обидишься, если я скажу «да»?

– Да. Сильно.

– Ладно тебе.

– Мы друзья.

– Ты красивая, молодая жена, отсутствующего мужа. А я холостой красавчик с дурным характером. Природа создает таких, как мы не для дружбы.

Лиза встала с лавочки. Вик задержал ее.

– Не читала любовных романов в школе? Мужчина и женщина не друзья. – продолжил художник. – Они либо заклятые враги, либо спят друг с другом… Первое не всегда исключает второе, но это не важно.

– Ты как будто о единороге говоришь… Мир мой лучший друг. Он ни разу не пытался поцеловать меня.

– Да это потому, что он ненормальный! – воскликнул Вик. Его губы расплылись в пьяной улыбке. – Признайся. – сказал он, пошатываясь.

– В чем?

– Ты боишься… Ты хочешь быть особенной. Считаешь, что твоя преданность мужу, которого ты очевидно не любишь, это единственное, что хоть как-то тебя отличает от других. А, над некоторыми даже возвышает… Изменив, ты станешь такой, как все.

– Это все, что ты во мне видишь?

– Нет… Это то, что бросается в глаза.

Лиза отступила от художника на шаг. Опустошила металлическую баночку, что все еще держала в руке. Затем смяла ее, и со всей силы кинула в лицо Вика А.

Художник издал негромкий стон, и схватился за лицо. Девушка же, быстрым шагом перешла дорогу, и скрылась за бетонными зданиями.


Тридцать шестая глава

Марк


Погода стояла теплая. Безветренная.

Покрытая тонким слоем растаявшего снега, площадь, что народ избрал для своего скопления, сверху, изображала собой солнце, выложенное шестьюдесятью дорожками, из черной и серой брусчатки. Недалеко стояла ратуша – белое ассиметричное здание, крыша которого опиралась на черные, мраморные колонны. Самое старое здание Аквариума. Очень давно там решались судьбы людей и всего города. Сейчас, ратуша использовалось только в качестве музейного экспоната.

Марк приехал к часу дня, как и было обговорено на собрании. Бармена подвез Фамин, на небольшом белом фургоне, вся задняя часть которого, идеальными стопками, была заполнена плакатами и стендами.

Когда Марк вышел из машины, его радостно встретило около тысячи человек. Отлично, подумал Марк. Но можно подождать еще минут двадцать. Мало ли… А пока…

Бармен открыл двери фургона, призвав ближайших к нему, людей, разбирать стенды. А сам взял в руки мегафон, и взобрался на небольшую платформу.

Спустя двадцать минут, число людей увеличилось вдвое. Марк ликовал. И, на какое-то время даже растерялся. Он столько хотел сказать им всем! О том, что каждый из них важен! О том, какие они сильные! Что способны абсолютно на все!… Но, передумал. Решил, лучше не затягивать речь.

– Я рад, что вы пришли. – сказал Марк, глядя на толпу, сверкающими от возбуждения, глазами. – Давай-те отменим закон!

Народ затряс своими плакатами, громогласно воскликнув: – Да! Да! ДА!

И они пошли.


Спустя три часа, триста человек из тех, что были на митинге, сидели в ненорбаре. Среди них веселилась Лена, Фамин, Эл, Винни, Герона, Нула и многие другие знакомые бармена. Они пили за счет заведения, и веселились так, словно все разом победили на какой-нибудь олимпиаде, или выиграли огромную сумму денег. Марк был доволен. Рад. Счастлив. Он веселился со всеми. Обсуждал детали их похода, все еще пребывая от него в возбуждении. Жаль, не было Мира, и Адама. Уж Адам то мог бы и прийти.

Марк отдыхал в углу барной стойки и думал: «Интересно, мэр это видел? Наверняка видел. И что он на это скажет, не так важно» Марк знал, их поход был НЕ милым. Каким угодно, только не милым.

– Ты молодец. – услышал бармен за спиной и повернулся. Перед ним стоял небрежно одетый, парень. Со светлыми, взлохмаченными волосами, и простодушным, чуть пришибленным взглядом. Его щека была исцарапана, на подбородке заживала ссадина.

– Ты тоже, Винни. – сказал Марк. – У меня не было времени спросить, с кем ты подрался?

– Это все Клар. – ответил Винни. – Довел Авию, и уснул. А досталось мне.

– Она, наверное, очень переживает.

– Она прогнала меня… но я и так хотел уйти. На твою прогулку. То есть Клар хотел, а я…

– Я понял. – Марк похлопал Винни по плечу. – Давай выпьем чего-нибудь.

– Давай те все выпьем что-нибудь! – закричала на весь ненорбар, Герона, случайно услышавшая их разговор.


На следующий день, Марк проснулся в одиннадцать сорок утра на полу, в своей спальне. Бармен проглотил горсть аспирина, запил водой из-под крана. Умыл лицо. Посмотрел на часы. И когда понял сколько времени, бегом спустился в бар и включил там телевизор.

Люди, что лежали на полу и столах, недовольно застонали. Марк шикнул на них. Конференция почти кончилась. Бармен не понимал, отменен закон или нет. Мэр говорил о каких-то абстрактных вещах. О погоде, о чистоте рек. О культурном наследии города. О силе. Об образовании. О среднем интеллектуальном уровне жителей Аквариума… А ведь от эфирного времениоставалось лишь пять шесть минут.

Наконец, мэр произнес:

« – Я думаю, все понимают причину моего решения. И его правильность. – мэр встал со своего кресла, пожал кому то руку, и ушел со студии, под аплодисменты.

Камера переключилась на строго одетую ведущую.

– Измененный закон вступит в силу уже через полмесяца. Как только это произойдет, у каждого (без исключений) обладателя этой справки, – ведущая показала желтую бумажку, что имеется у каждого посетителя ненорбара. – будет год, чтобы пройти химическую стерилизацию. Мы рады, что вы были с нами. До встречи через…»

Марк выключил телевизор, запустив пульт в его экран, и сел на пол, соображая… Думая, зачем, мэру все это? Зачем?

«Не внушай людям, что они на что-то влияют. Тебя возненавидят, когда откроется правда» Вспомнил бармен, и лицо его перекосило от ненависти…Теперь Марк лишиться доверия людей, уважения, любви… А ведь он, даже не успел добиться и половины того, о чем мечтал. Что же Марку теперь делать? Что теперь делать?


К шести часам вечера нерорбар снова переполняли посетители. Негодующие. Взволнованные. Испуганные. Недовольные. Злые.

Марк стоял, как всегда, опираясь спиной к барной стойке. Его рубашка была небрежно застегнута. Пуговицы не совпадали с петлями. Пальцы и рукава, покрывали пятна чернил. В урне, с другой стороны стойки, валялась порванная в клочья, черная тетрадь. Несколько бокалов стали жертвами ярости Марка, и валялись разбитыми в той же урне.

Чистые до недавнего времени спальная, туалет, лестница были осквернены сморщенными окурками. Весь ненорбар, стал пепельницей Марка.

Он смотрел в одну точку – заколоченное окно бара, и массировал висок.

– Может, скажешь что-нибудь? – спросила Эл. Или, какая-то другая девушка. Не все ли равно, кто это спросил? Думал Марк.

– Он уже все сказал. Зачем только позвал, не понятно.

– Мы сами виноваты… Хотя бы было весело.

– Весело? Да, очень весело. Теперь, мы все в одной группе, и представлять не надо… Что я вообще здесь делаю? Мне на работу через полчаса. – пробормотал Нула.

Первым желанием Марка, было накинуться на него. Избить. Бармен отвел эту мысль.

– Мы все делали неправильно. – сказал Марк.

– Мы делали то, что ты нам говорил.

– Я говорил неправильно! – крикнул Марк, вообразив себя… гласом народа. Миссией… Избранным, что был послан высшими силами, на защиту простых людей… А, эти люди… оказались недостойными его зашиты. Они чуть все не испортили! Да! В случившемся был виноват не бармен. И даже не мэр… Марк представил, что во всем случившемся были виноваты собравшиеся. Он верил в это. Верил. Верил, что есть силы. Потому что знал – если поверит он, поверят и все остальные.

– Мы наклеили плакатов. – вещал Марк, выпрямив спину, и принялся медленно шагать между посетителей. – Придумали сотни лозунгов. Думали, что громкие фразы спасут эту планету! Сейчас мне это кажется нелепостью… – Марк поднялся на сцену. – Нет, не нелепостью. Непростительно бессмысленной затеей! – бармен встал в центр сцены. – Что интересно, мы надеялись изменить своей прогулкой? Отношение к нам? Показать наше недовольство? Буквально несколько часов назад, я открыл секрет. Хотите, открою его вам? – посетителям, кажется было трудно и слово сказать. Вместо этого они кивнули. А кто-то вовсе моргнул в знак согласия, боясь пошевелиться. Марк выждал несколько секунд, и ответил: – Мэр и так знает, что мы недовольны! На самом зарождении закона, он знал, что мы будем недовольны! И уже тогда ему было плевать на наше недовольство. Вот почему в этом не было смысла. Хах, мы думали, что мэр испугается, увидев толпу на улице! «Эй, их много и у них плакаты!»… А, на деле, он посмеялся над нами. Убедившись лишний раз, что мы ленивый и слабый, народ. И, что выйти на улицу и покричать – это… апогей наших возможностей! – бармен замолчал на секунду. Дабы, посетители переварили все, о чем он только что им поведал. Затем произнес: – Если мы действительно хотим, чтобы стерилизацию отменили, надо сделать нечто совсем другое. Нечто радикальное. Если понадобиться… мы уничтожим мэра. – Произнося последние слава, Марк ощутил приятную дрожь в руках.


На следующий день Марк отмывал пол от грязных следов в холле, на первом этаже. Оттирал пятна крови, на втором. Отковыривал жвачку с каменных, лестничных ступеней. Выкидывал мусор. Смахивал пыль со столов. Работа его всегда успокаивала, расслабляла. Даже, когда приходилось собирать в совок сгустки рвоты.

В пять часов вечера, Марк вернулся в холл, на первый этаж. Пол снова нуждался в протирке. Уборщик отжал тряпку, намотал на швабру, и принялся толкать вперед грязь, оставляя за собой блестящую, влажную линию. Когда такими линиями, было покрыто больше половины пола, Марк остановился отдохнуть. Размял плечи, шею и посмотрел наверх; на потолок, выложенный стеклянной синей плиткой, расписанный чувственными образами, парящих среди звезд, людей. На их телах не было одежды. На лицах безмятежность… или счастье. А вокруг планеты и созвездия. Если долго вглядываться, и так огромный потолок, начинает казаться бесконечным…

– Мэр уронил салат. – услышал Марк за спиной. Он повернулся, и увидел перед собой Лину, секретаря мэра. Она стояла в верхней одежде, с маленькой, коричневой сумочкой, в руках. – Там нужно все убрать и выкинуть мусор. Он попросил передать тебе, если встречу.

– А ты куда? – спросил Марк.

– Домой. Отпустил пораньше. У него сегодня хорошее настроение. Может, и тебя отпустит. – Лина поджала губы, смотря в глаза Марку, а затем задрала голову к верху, и сказала: – Мне всегда неуютно находится здесь. Кажусь себе здесь маленькой букашкой. Интересно, такие здания специально создавались, чтобы люди лишний раз почувствовали себя ничтожествами? – спросила женщина.

Марк не нашел, что ответить, так что она продолжила говорить: – Есть люди, как эти здания… Ненавижу таких людей.

Марк по-прежнему молчал.

– Ты знаешь таких людей? – спросила Лина чуть тише.

– Нет.

– Уверен? Если знаешь, мы могли бы их обсудить у тебя в баре. Я люблю поболтать. Просто мне не с кем.

Целую минуту они смотрели друг другу в глаза. Затем, Лина помахала рукой уборщику, и ушла.

Тяжелая, стальная дверь закрылась за Линой, громко ударившись о косяк. Марк взглянул женщине во след, затем повернулся, и оглядел лестницу. «Может, это знак?» иронично спросил себя уборщик «Это точно знак».


Марк вошел в кабинет мэра с тряпкой в руке и щеткой, болтающейся в правом кармане рубашки.

– Здравствуйте.

– Здравствуй.

Уборщик сделал три шага вперед и два в сторону, и увидел разбросанные по ковру куски овощей в оранжевом соусе. Еще он увидел, как мэр запирает что-то на ключ, в нижнем правом ящике стола. А затем кладет ключ в карман своих брюк.

– Снова особое настроение?

– Можно сказать и так. – мэр посмотрел в глаза уборщика и улыбнулся. – У тебя видимо тоже. Видел конференцию по поводу закона?

– Да. Многие видели. Никто не понимает его смысла.

– Сложно понять то, чего не существует.

– Но я понял.

Глава больницы с заинтересованным видом откинулся в кресле.

Марк продолжил: – Ты делаешь это, просто потому что можешь. Тебе нравиться время от времени, демонстрировать свои возможности. Пару лет назад, перестал наливать воду в поилки сотням должникам. В этом году, решил отрезать лапы.

– Скорее хвосты.

– Тебе нравится издеваться над людьми.

– И снова три шага назад… а начал неплохо.

– Ты хотел отменить закон. Но передумал. Почему?

– Отменю потом.

– Когда потом?

– Когда это, ни в коем случае, нельзя будет считать заслугой тебя и твоих последователей.

– Я рассказывал тебе все, думая…

– Что я поддержу тебя? Буду твоим наставником? Думал, что я вижу в тебе приемника, и таким… своеобразным методом, делюсь мудростью?

Марк ничего не ответил.

– Я лишь люблю поговорить время от времени. С тем же успехом, я мог делиться своей мудростью с пустым пространством. А в том, что я выделил тебя среди прочих, благодари свое лицо. Люблю, как оно смотрит на меня из под этого стола… Я бы попросил тебя поторопиться, если ты не против. Через полчаса я должен буду встретиться с главой администрации промышленности. Не хочу опаздывать.

Последние слова уборщик не слышал. Его голову, по какой-то причине, занимал ключ, что все еще находился в кармане мэра.

Марк забрался под стол.

– Не забудь закрыть глаза… Кстати, как там твои последователи? – спросил главный врач больницы.

– Они меня ненавидят. – ответил Марк.


Тридцать седьмая глава

Она


Агата приехала первая, чему обрадовалась – у нее оставалось немного времени на, хоть какую-то подготовку. Девушка посмотрелась в зеркальце заднего вида. Подкрасила губы и пригладила торчащие на макушке волосы. Затем, взгляд ее заметил странное шевеление позади…

– Вылезай! – прошипела Агата.

Мика скинула с себя старое, коричневое покрывало, и перебралась на переднее сидение машины. Затем оглянулась. Их машина находилась в чаще леса, между двумя высокими елями. Девочке понравилось это место и показалось знакомым; даже захотелось поинтересоваться, точно ли не здесь родители ее зачали, но увидев злое лицо матери, желание пропало.

– Что с тобой не так? – строго спросила Агата.

– Сколько можно спрашивать?

– Сколько можно вытворять подобное?!

– Прости. – сказала девочка виноватым голосом.

Мама смягчилась, произнеся: – И опять твое любимое «прости»… Он приедет с минуты на минуту. Что я ему скажу?

– Правду.

– К правде сначала подготавливают.

– Меня никто не подготовил.

Теперь виноватой себя почувствовала Агата. Она потянула руку к рукам дочери, но та скрестила их на груди.

– Что? Скажешь – когда-нибудь я пойму?

Агата наклонилась в бок, прижав лицо к окну.

– Чтобы это понять, нужно быть беременной пятнадцатилетней девчонкой, а я надеюсь, ты по моим стопам не пойдешь.

Девочка откинулась на кресле; задрала голову вверх. И принялась рассматривать крышу машины.

– Мика… – сказала Агата, после продолжительной паузы. – Надо было подготовить тебя. Мы хоронили обоих родителей. Ты была раздавлена. Я думала, мои слова хоть как-то помогут тебе. Помогут чувствовать себя не такой одинокой, понимаешь?

Мика безмолвно кивнула.

– Я люблю тебя, ты знаешь это?

Девочка кивнула вновь.

– Ну, иди ко мне. – нежно произнесла Агата, потянувшись к дочке. Затем, крепко прижала ее к груди.

Они просидели в таком положении несколько минут. Потом, высвободившись из объятий, Мика полушепотом спросила маму: – Когда вы расстались?

– Когда тебе было два года.

– Как?

– Это неприятная история.

– Я и так все знаю. Ты много болтаешь, когда пьешь… Хочу услышать адекватную версию.

Агата все же не поддалась большим глазам дочери, и говорить ничего не стала, лишь крепче обняла ее.

А, что рассказывать? О том, как Агате было семнадцать лет, и для всех подруг, ее жизнь была беззаботной?

Как от секретов, открывать которые нельзя было ни единому человеку, у нее выпадали волосы, и зудела кожа?

Даже ее парень; ее первая любовь, не знал, что стал отцом. И, что пару лет назад, Агата так надолго уезжала не лечить почки… Родители заставили дочь поклясться, никому ничего не рассказывать; порвать отношения с мальчиком, а лучше вообще перестать с ним общаться. Агата сдержала только первую клятву, посчитав, что во второй нет такой уж необходимости.

Все было почти хорошо. Агата успевала быть примерной ученицей, веселой подружкой и мамой на полставки, почти не удивляясь, как это все смогло поместиться в ее жизнь. А потом, весь класс отправили в больницу, для планового осмотра и сдачи анализов, где Агата (единственная из всех), каким-то невероятным образом заразилась скверной болезнью, когда у нее брали кровь.

Сама Агата узнала об этом через пять дней. Пять дней! – восклицала девушка, каждый раз, когда вспоминала эту историю. И сердце ее резко кололо, когда она воображала ситуации, в которых крохотная Мика, заражалась от своей же мамы. И правда, скольких Агата могла заразить за пять дней? К счастью, пострадал всего один человек. Не к его счастью, разумеется.

Парень девушки испытал все: ярость, гнев, страх, жалость к себе, отвращение к Агате, презрение к ней же… На время, он прекратил свое существование, как человек, став калейдоскопом отрицательных эмоций. Чего он только не сказал, чего только не сделал… Самые обидное для Агаты – он не поверил в историю с больницей, выкрикнув на последок: «Ты просто неверная дрянь! Заразная шл…!»

Почему же она согласилась на встречу, после всего?… Потому что ни одного мужчину не любила так же сильно, как «его». Потому что, он отец ее прекрасной дочки. Потому что они оба выросли. И потому что, может быть, он попросил о встрече, дабы раскаяться; извиниться перед Агатой. Извинений она точно заслужила.

Мика взмокла от жары. Она открыла дверцу машины.

– Куда ты собралась?

– Тут душно.

– Открой окно.

– Я хочу в туалет.

Девочка вылезла из машины и направилась к холмику, где росли черные, густые кустарники.

Ее мама, вся красная от жары, а может от переизбытка чувств, вылезла следом и крикнула вдогонку: – Только не уходи далеко.

– Я как раз собиралась далеко уйти. Хорошо, что ты сказала. – обернувшись, ответила Мика.

Агата улыбнулась. Почему то, обычно раздражающий сарказм дочки, ее насмешил.


Третья часть

Тридцать восьмая глава

Мир


Я в ненорбаре.

Первое, что я заметил войдя сюда, это колокольчик, свисающий над дверью, что сообщает о появлении нового посетителя. Раньше его не было.

Посетителей мало. Человек десять. Все сидят рядом, обсуждаю что-то. Люди, не участвующие в разговоре, просто сосредоточенно слушают. Марк стоит, опершись на подоконник, и пассивно участвует в разговоре, прикладывая указательный палец то к своему виску, то к уголку глаза. Заметив меня, Марк улыбнулся и быстро зашагал в мою сторону.

– Я рад, что ты пришел. – говорит бармен, подойдя ко мне ближе.

Мы давно с ним не виделись. Вид у него уставший, даже изможденный. Обычные синяки под глазами, превратились в вмятины. Я так же приметил некоторую странность в его походке и выражении лица. Марк выглядит… уверенно. Угрожающе уверенно. Словно он человек, который знает все обо всех… И может все и со всеми.

– Я тоже рад. – проговорил я.

– Пиво?

– Нет. Врач сказал, алкоголь нельзя минимум месяц.

– А прошло сколько?

– Три недели и четыре дня. Так что мне сок. Ананасовый, если есть.

– Сейчас будет.

Я сел за свой любимый столик.

Марк ушел к бару, и вернулся через две минуты.

– Насыщенные выдались деньки, да? – сказал Марк, протягивая сок и подсаживаясь ко мне.

– Да? – спросил я, прислонив к губам стакан с красной жидкостью. – Прости, я не выходил из дома. «Насыщенным» у меня было только лежание в кровати.

– Но новости ты, ведь, смотрел?

– Этого мне тоже нельзя.

– Битье окон участилось. За эту неделю разбито больше, чем за все время.

– Ты больше не думаешь, что это я?

– Ты был дома все это время. Под присмотром.

– Странно, что мэр с мамой мне про это ничего не говорили. – сказал я.

И вот почему, последние недели, мэр так часто у нас бывал. Порой, открывая дверь моей комнаты посреди ночи.

– Кстати…

– Кстати… – мы сказали одновременно.

Я вытащил из кармана две пачки филина. Марк положил на стол две пачки аспирина.

– Аспирин оставь. – сказал я.

Брови Марка вопросительно приподнялись.

– Знаю этот жест. – пояснил я, приложив палец к виску. – Тебе нужнее.


Прошло пару часов. Я выпил весь ананасовый сок, что был у Марка, так что он начал наливать мне яблочный. Сам он крохотными глотками, пьет виски.

Люди, что сгруппировались в левом углу ненорбара, никак не могли прийти к единому мнению о чем-то… четкие фразы до моих ушей не долетали. Иногда они звали Марка для помощи в споре. Он оставлял меня не больше, чем на пять минут, и возвращался.

Посетители, что приходят просто напиться, похоже, стали здесь редкостью.

– Что вы затеваете? – спросил я, когда снова сел за мой столик.

– Перемены. – таинственно ответил Марк.

Я рассмеялся. Марк придвинулся ко мне ближе.

– А ты… – тихо спросил он. – Ты не замечал за мэром ничего подозрительного или странного? Может, он что-нибудь говорил или делал?

– Он считает «крылатого мстителя» щелью в его водонапорной башне. Это достаточно странно?… Я был уверен, что вся суматоха вокруг этого, раздулась только чтобы у народа была темя для обсуждений. Как думаешь, почему мэр считает «мстителя» угрозой?

– Потому что не знает его личность. Или, потому он первым стал протестовать.

– Протестовать против чего? Окон?

– Не знаю. Мало ли причин? Может, против низких зарплат, или работодателей? Крылатым сложно найти хорошую работу. Или той же стерилизации. Может, «мститель» тоже псих?… У нас некоторые районы погрязли в мусоре, чем не причина? И не забывай про шпану, что избила тебя. Подобных им, много.

– Из твоих слов выходит, что угрозу составляют не действительные проблемы города, а тот, кто на эти проблемы указывает.

– Я не говорю, что с этим согласен.

Стало жарко. Я неохотно снял пальто, бросил на вешалку, и перекинул свои крылья через спинку стула.

– Ненавижу весну. – сказал я Марку. – А лето буду ненавидеть еще сильнее. Будь я мэром, объявил бы лето вне закона.

– А я ненавижу высоких женщин. И гнусавые голоса. Подумывал даже, не впускать их в свой бар.

– Твоя сестра, вроде, высокая. И гнусавая.

– Именно так.


Громко хлопнув дверью, причитая на жару, в бар вошли два одинаково одетых мужчины. Серые пиджаки под серыми куртками, черные мешковатые штаны и мощные, черные ботинки, подошвами которых с легкостью можно было бы раздавить человеческий череп.

Бармен осушил свой стакан и удалился, обслужить их. Я же задумался, что бы еще я запретил, будь у меня власть. Каким был бы мой идеальный мир?

Закончив с летом, я бы, наверное, запретил насекомых, и кошек… однажды, лет в пять, на меня напала кошка… Огнестрельное оружие, я бы тоже запретил. А еще вызывающий макияж у женщин; медлительность в очередях; голубей; футболки со странными надписями, и людей, что целуют своих собак.

Ор в общественных местах и вопрос «как дела?», я обложил бы налогами… на ряду с подростками, что раздают листовки у торговых центров… Я представлял и представлял, вспоминая все, что меня раздражает, выдумывая новые законы и запреты, пока не понял, что мой идеальный мир, остальным людям, не покажется даже приемлемым. «Мой мир», какое приятное словосочетание. В каком, интересно, случае, он действительно может принадлежать только мне?

Да, ни в каком.

Не знаю, правильная ли это мысль, но я думаю, власть вообще никому нельзя давать. Ни одному человеку, ни группе людей. Никто не должен иметь возможность решать, какой должна быть жизнь. Разве что, это касается только его жизни. С другой стороны, не всем же быть такими, как я.

Я вздохнул, понуро уставившись на дно своего пустого стакана. И откуда такие мысли? На трезвую голову они обычно не приходят.

Вернулся Марк. Я попросил принести мне бокал пива. Он снова подал сок мне, и виски себе.

– Помнишь, ты спрашивал про девушку со дня метели? – внезапно спрашивает бармен.

– Про Анну?

– Не знаю, как ее зовут. Она была здесь недавно. Выпила, поболтала с кем то, послушала пару песен, и ушла. Заходи почаще, может, встретишь ее.

– Я уже не хочу ее встречать. Я и не хотел… Но спасибо, что сказал.

– Уверен, что не хочешь? Девушка довольно интересная.

– Я уже знаком с одной интересной девушкой… Эй, а как на счет твоего идеального мира? Каким бы он был?

– На эту тему можно долго рассуждать.

– Вот и рассуди. Я никуда не тороплюсь.

– Даже не знаю. Мне не нужен весь мир. Хватило бы города.

Опять он про это. Ну ладно.

Марк улыбнулся и по хитрому прищурился: – Если вообразить город, как наш. Я бы выстроил его кольцами. Огромными бетонными кольцами. В несколько уровней. Каждое кольцо это район. И в каждом районе будут жить люди со схожими типами… характера. Смысл в том, что никто не будет мешать друг другу, понимаешь? – Марк воодушевляется прямо на глазах. – Необщительные и замкнутые, любящие спокойствие и тишину, будут жить, например, в первом районе. А те, у кого энергия бьет через край и рот не закрывается, во втором. Так же, отдельно бы жили шизофреники и параноики. Дебоширы и просто опасные для себя и окружающих, будут жить в самом безопасном и охраняемом районе. – Марк сделал паузу, что б отдышаться, и продолжил. – И работу я тоже буду подстраивать под людей. Шизофреники выполняли бы что-нибудь творческое; паникеры что-нибудь спокойное и монотонное; социофобам для работы вообще можно будет из дома не выходить и так далее.

Кажется, Марк перепил.

– Так, твой идеальный город – это огромная психушка?

– В том то и дело, Аквариум и так огромная психушка. Я лишь хочу сделать ее комфортной. – он, точно, пьян.

– А куда бы ты дел нормальных людей?

– Это уже детали. Но согласись, идея отличная.

– Не очень.

– Отличная. – повторил Марк.

– Как скажешь.

Не хочу начинать спор на пустом месте. Не люблю споры. И людей, что с пеной у рта, готовы отстаивать свою точку зрения, тоже не люблю.

Мнение не предмет. Не нечто физические. Его не обязательно защищать, потому что отнять его никто не может. Даже, если промолчишь, оно все равно останется при тебе. Зачем тратить столько сил, доказывая, что твой любимый фильм самый лучший за всю историю, а пиво в бутылках вкуснее пива в банках, не понимаю…

Живи я тысячу лет назад и осознай, какую-нибудь простую истину, как например… что земля круглая, я бы не стремился поведать об этом всему миру, зная, что меня могут за это сжечь. Мне бы хватило того, что это знаю я… Да, для всеобщего блага будет лучше, если ученые гении не будут обладать моим характером.

Марка переполняет удовольствием. Его глаза светятся так, словно заряжаются напрямую от вселенной. Наверное, кроме меня, он своей идеей еще ни с кем не делился.

– Какой бы ни была эта идея – сказал я. – явью твой много-кольцевой город никогда не станет. Это я так, на всякий случай сказал, что б ты не помешался, думая, как это все реализовать.

Марк, будто, не услышав моих слов, продолжает вещать о своем идеальном городе.

– Никакого недопонимания и враждебности; лишнего, никому ненужного стресса; издевательства; неожиданного выселения из зоны комфорта. Вся жизнь, от начала до конца будет зоной комфорта! Мне кажется, такая жизнь пришлась бы по вкусу, если не всем, то многим. Таким, как Кларсон и Авия. Герона, Фамин, Лена, и все в этом баре. Как ты. Разве тебе бы там не нравилось? Я, ведь, только этого и хочу, чтобы все мы были счастливы. Поверь, я бы за этим проследил. Хотя, один бы я не справился. Нужно будет придумать систему наблюдения…

С каждой минутой я вслушивался в слова Марка все ленивее. Мое внимание отвлекала пустая сцена… Я представил, что на ней, облаченная в длинное, зеленое платье, находится Аврора. Она ходит взад, вперед, смущенно глядя на зрителей. Смотрит на меня, ища помощи. Смотрит на заколоченные окна. Смотрит на входную дверь бара, будто готовясь к побегу. В какой то момент, не в силах совладать со страхом, Аврора прячет свое розовое лицо за ладонями… Тут заиграла музыка, и Аврора, резко убрав руки, широко улыбается, давая понять, что ее смущение было притворством. Дальше она начинает танцевать. Неистово вращается, закидывая шею назад. Игриво машет руками. Пытается делать реверансы, постоянно запинаясь о свои ноги. Вытягивает носки, подражая движениям балерин. Прыгает, словно ни один человек, кроме нее не знает, как это делать. И она просто обязана показать это нам, научить. Вкладывая все свои силы в каждое движение… Красивая. Волшебная. Грациозная в своей неуклюжести, Аврора завладела сценой. Она бы могла завладеть всем миром, если бы захотела. Ей нужно было бы только станцевать. Никто бы не устоял. И дело даже не в движениях. Хитрая, без тени коварства. И наивная, без капли глупости, Аврора верила, что она прекрасна. И могла заставить поверить в это, кого угодно…

Из чудной фантазии, меня вытащил Марк, вылезая из-за стола, громко елозя стулом.

Бармен покинул мой столик, дабы обслужить еще парочку новопришедших клиентов. Когда он вернулся, мы выпили яблочный сок на брудершафт и попрощались.

Я вышел из ненорбара ближе к вечеру. Давно пора было домой, но мне туда не хотелось. Нужно было срочно зарисовать мое видение. Я порылся в карманах пальто. Обнаружил там, как минимум, пять мелков (этого мне хватит), и направился к парку аттракционов.


Тридцать девятая глава

Лиза


Стол в кабинете Лизы, завалило салфетками, чайными пакетиками и смятой бумагой. В верхнем ящике стола, лежала большая кипа листов. На самом верхнем листе, Иланий бился с голодным волком, починенным посохом. Огромная, серая тварь отрывала куски от его ног, пыталась вцепиться в шею. Боль была невыносимая, и все же Иланию было смешно. Еще бы, он столько преодолел! Хищные цветы. Ядовитое золото. Нападение двухголовых кошек (а он и так ненавидел двухголовых кошек). Болото. Заколдованные термиты. Гражданскую войну двух поселений, славившихся неутолимой жаждой убийства. Огненные ямы. Пещеры. Великаны… И теперь, когда до любви всей его жизни, Лидии, оставалось меньше десяти километров, его съест обычный волк? Ну не смешно ли?

Иланий, переставший чувствовать свою правую, руку, которую то и дело подставлял под пасть волку, чтобы защитить лицо, ударил волка по носу своим каленом. Волк взвизгнул. А, Иланий получил три секунды, на передышку. Затем волк подскочил снова. Тут Иланий ударил волка по тому же месту, но уже своим посохом, произнеся одно заклинание, что он выучил в огненной яме, надеясь, что это сработает… Не сработало. Волк лишь пару раз чихнул, словно надышался пыли, и снова принялся атаковать.

Вдруг, сквозь звуки раздираемой плоти и рычания, мужчина услышал знакомый клич… Это была Эдит.

А пока Иланий пытался не быть съеденным, Лиза открывала дверь своей выставки, под названием «Искусство везде».

Начало было в пять часов вечера.

Четыре однотонные, бежевые стены, украшало сорок картин. На первой висели пейзажи. На второй, портреты. Третья стена посвящалась метафорам. Четвертая, мифическим существам. Некоторые картины, не подходящие ни к одной теме, были разложены на небольших пьедесталах, в центре зала. Все это освещалось одним, маленьким окном и двумя люстрами, с покрытыми пылью, плафонами. Лиза пыталась держать в голове, что их неплохо было бы почистить, но в итоге все равно об этом забыла.

На открытие пришло пятьдесят человек. Наверное, если бы в объявлении было сказано о причастности к выставке, Вика А, людей пришло бы в два-три раза больше… но Лиза все равно была в восторге. Она была бы в восторге, приди и десять человек.

Ни на одно полотно, цены назначено не было. Хозяйка выставки, одетая в фиолетовое, струящееся ассиметричными складками, платье и темно-зеленые ботинки на высоком каблуке, решила, что если кому-нибудь что-нибудь приглянется, она отдаст это просто так. В конце концов, это были даже не ее картины.

Зал выделила студия, специализирующаяся на дизайне занавесок. Девушка долго уговаривала. Потом заказала у них продукции, на все окна, что есть в ее доме, а так же доме ее свекрови и тестя и напоследок, пообещала дать студии, телефон самой Дианы. Больше уговаривать не пришлось.

Здорово, здорово, здорово. Не переставала думать про себя, Лиза, объясняя посетителям смысл выставки, и показывая рисунки. Она придумала идею. Доработала ее. Воплотила в жизнь… И это было здорово.


Среди гостей, с запозданием на двадцать минут, появился Мир. Одет он был в свое обычное серое пальто и черные ботинки.

Встретившись взглядом с глазами девушки, он помахал рукой. Потом к нему подошел один из специалистов студии, временно взявший на себя роль вахтера.

Мир расстегнул пуговицы пальто. Расцепил верхние ремни, стягивающие грудь, и нижние, что опоясывают торс. Затем засунул руку за спину, расстегивая внутренний ремешок, который находился в подкладке пальто. После тихого щелчка, Мир, наконец, снял верхнюю одежду и направился к Лизе, слепя ее своей белоснежной футболкой, с прорезями на спине и задевая крыльями, стоявших поблизости, посетителей.

– Думала, ты не придешь. – сказала девушка, приветствуя друга.

– Я еще хочу немного пожить. – сказал Мир в ответ.

– Я рада.

Вдруг Мир принялся тихонько напевать какую-то песенку.

– Что это? – спросила Лиза.

– Прости. Песня играла в автобусе. Глупая, но приставучая: «Если не любишь, то уйди. Просто уйди. Просто уйди, малышка, если не любишь…» мама ее в машине часто включает. Кстати, она тоже придет, и мэра с собой прихватит.

– Не нужно было упрашивать.

– Не пришлось. Она сама хотела. К тому же, ты обещала стать почетной гостьей ее свадьбы.

– Я не обещала.

– Можешь сказать ей об этом, когда она придет. – улыбнулся Мир. – Как на счет персональной экскурсии?

Лиза взяла Мира за руку и повела к первому полотну, где изображался сельский домик с соломенной крышей, стоящий среди высохшего поля.

– Я сперва хотела отправить эту картину к стене с метафорами. – сказала девушка. – Но так и не поняла, метафорой на что, она является… Почему ты не поехал вместе с мамой и мэром?

– Чтобы опоздать еще больше?

– А они не обидятся?

– Они уже.


В полседьмого вечера, когда Лиза и Мир, обсуждали последнюю картину на стене с мифическими существами, в студию, под нескрываемое удивление присутствующих, вошли Диана и мэр города.

Мама Мира была одета в голубую блузку с боской, темно-синие брюки и черные туфли. Минимальный макияж. Прически не было совсем. Но, даже не стараясь, Диана затмила собой всех женщин, что пришли на выставку при полном параде. Люди, прибывшие туда только что, могли бы решить, что хозяйка мероприятия именно Диана. Да что там выставка, она бы могла стать хозяйкой вообще всего, чего только захочет.

Мэр был одет в синий костюм.

Лиза, уверенная, что у таких важных гостей, в последнюю минуту, обязательно появятся неотложные планы и прийти они не смогут, опешила.

И все же, они здесь. Девушка выдохнула и, направилась к Диане, передвигаясь короткими, неспешными шагами. Решила, что если пойдет слишком быстро, выставит себя в дурном свете. Мир шел еще медленнее, отставая на два шага.

– Здравствуйте. – произнесла Лиза, когда пересекла зал, и добралась до самой известной пары в Аквариуме.

– Здравствуйте. – повторил Мир за ней.

– Здравствуйте. – кивнул мэр.

– Привет, Лиза. – сказала Диана, взяв руку девушки в свою ладонь. Затем, повернулась к сыну. – Привет, Мир. Мы до вас еле добрались. Покажете мне здесь все?

– Пусть лучше, покажет Лиза. – сказал мэр. – Она же хозяйка выставки. А мы с Миром немного поговорим.

– Конечно. – девушка не сумела сдержать нервную улыбку и показала рукой на куртину, что висела к ним ближе всех. Зимний лес, полный высоких елей, а снег, что разбросало между стволами, усыпан следами маленьких животных. – Это я нашла в урне, рядом со средней школой.

– Красиво. – сказала Диана, вглядываясь в ветви деревьев. Ты сама переводила свои находки на большие полотна?

– Мне… помогали.

– Кто? – спросила Диана.

Они подошли к следующей картине. Синее море и маленький кусочек пляжа, где из песка торчал, обдуваемый ветром, зеленый зонтик.

– Вик А. – шепотом ответила Лиза.

Чтобы вспомнить это имя, Диане пришлось напрячь память.

– Мир мне, вроде что-то рассказывал… – неуверенно произнесла женщина.

– Он очень известный художник. Авангардист. И, знайте?

– Что?

– Он жаждет нарисовать вас… Мне бы было очень приятно, если бы вы дали Вику шанс. Он помогал мне не жалея сил.

Диана подумала с минуту. Затем ответила: – Хорошо. Только в следующий раз, как задумаешь очередную выставку, привлеки и Мира. Он может здорово помочь, если хорошо попросишь.

– Еще неизвестно, будет ли следующая выставка.

– Будет. – улыбнулась Диана, а потом сказала чуть тише. – Ты молодец.

Лиза повела Диану к следующей картине.

– Почему здесь нет твоего мужа? – спросила женщина, оценивая изображение стройки, на фоне заката.

– Он на работе. – ответила Лиза. – Его родители тоже очень занятые люди. Вряд-ли они придут.

Хорошо бы, если не придут, подумала Лиза.

– Ты расстроена?

Девушка повела плечами: – Не сильно. Мир ведь здесь. И вы.


К восьми часам вечера народ увеличился втрое.

Лиза устала здороваться, говорить одно и тоже, и придумывать новые истории к картинам, порой запинаясь в словах, от волнения. При этом чувство, что она испытывала, было похоже на счастье.

Диана была рядом, и не переставала говорить о своем восторге от выставки. Лиза шепотом попросила, не слишком ее перехваливать. Жених Дианы в свою очередь, находился в стороне от дискуссий, удостаивая своим вниманием только Мира, ни на минуту, не выпуская его из виду.

– Если ты хочешь заниматься подобным, на постоянной основе, это отличное начало. – сказала Диана Лизе, когда они стояли в центре зала, рядом с картинами-аутсайдерами.

– Не уверена, что хочу посвятить себя демонстрацией чужого творчества.

– Это демонстрация ценности этого творчества. Демонстрация твоего труда. Твоей идеи.

– Вы правы. – улыбнулась Лиза. И действительно, Диана была права. Все эти рисунки сгнили бы на свалке, если бы не она… и не Вик А. – Но, я бы еще хотела попробовать себя в одном деле.

– В каком?

– Я… пишу книгу. Пытаюсь написать…

Незаметно подойдя, и прижав к себе Диану, разговор прервал мэр.

– Как проводите время? – спросил он.

– Болтаем. – ответила женщина. – Как вы? Где Мир?

– Он в туалете.

– О чем разговаривали?

– Обсуждали картины. И его поступок.

– Ладно, Мир просто не хотел опаздывать. – сказала Диана, махнув рукой.

– А мы хотели, чтобы он поехал с нами.

– Он поедет с нами обратно.

Лиза решила, что оставаться рядом с ними не вежливо и неловко. Поэтому аккуратно отошла к третьей стене, где между двумя посетителями, велся громкий спор о картине, изображающей горящие в желтом пламени руки. Название рисунка, «старость на ладонях», девушка придумала сама.

– Это мужские руки или женские? – спросила у Лизы высокая девушка, в черном, джинсовом топе. Но, не успела Лиза сказать и слова, как окно над ее головой раскололось с оглушительным треском. Сверху посыпалось стекло. А замотанный в листок, камень, что был виновником всего этого, чудом не задев ни одного человека, врезался в пьедестал с картинами, уронив их все.

На секунду все замерли. Затихли. Затем, принялись осматривать себя.

Лиза провела ладонями по своим плечам, голове и спине. Ничего, кроме пары осколков в волосах, она не обнаружила.

– Все целы? – громко спросила Диана.

– Да. – ответило несколько человек.

Лиза помогла отряхнуться женщине, что испугалась больше остальных и направилась к Диане.

Сделав пару шагов, она увидела, что камень уже не обернут листком.

Из туалета вернулся Мир.


Сороковая глава

Мэр


Полиция никого не поймала. Полиция не очень то и старается. Скорее всего люди, работающие там, считают дело о «крылатом мстителе» незначительным, не достойным себя. Может, стоит уволить кого-нибудь? Или лишить премий? Нет. Идея плохая. Даже глупая. В последнее время мэру слишком часто стали приходить плохие идеи. Наказать сотрудников полиции было бы приятно, но бессмысленно. В конце концов, мэр сам не стремиться сотрудничать с ними, умалчивая о своих догадках. К тому же, неведение исполнителей власти, еще может сыграть на руку, если мэр решиться воплотить одну из других своих идей. Осталось понять, хорошая она или плохая.

Часы показывали пять вечера. Мэр сидел в своем кабинете, в полутьме, за запертой дверью, и пытался открыть нижний ящик своего стола.

Ключ прошел через скважину, сделал два оборота влево, один вправо и еще один влево, как всегда. Или, он делал три оборота влево? Возможно ли такое забыть? Как бы там ни было, ящик не хотел выдвигаться. Что-то в нем заклинило. Мэр вытащил ключ и снова вставил. Повернул. Вытащил. Не открывается… Мэр подергал ключ. Вытащил. Снова вставил и повернул. Вытащил. Вставил. Повернул… Может, что то мешает колесикам? Или замок сломался? Мэр вытащил ключ. Вставил. Повернул. Ударил по ящику. Выдохнул… Помолчал с секунду, и положил ключ на край стола. Затем, схватился за ручку ящика, и принялся тянуть ее на себя, упершись ногами в стол.

Ящик упрямо сопротивлялся. Теперь мэр ударил его сильнее и передохнув, повторил попытку, напрягая все силы, что у него были.

– Если ты не откроешься. – сказал, мэр, словно, это может помочь. – Я сожгу тебя.

Это помогло. Устав сражаться, ящик сдался мэру, издав множественный щелчок. Какой издает механизм, когда ломается. Или кость, когда ее ломают.

Содержимое нижней части стола вывалилось на пол. Этим содержимым были мятые коричневые листы. Почти двадцать штук. И на всех напечатано одно и тоже: Убить человека тебе было так же просто, как мне взять в руки камень?

Мэр представил, как улыбался злоумышленник, печатая эти слова. Представил, как в маленьком, воспаленном мозге этого «крылатого мстителя», возникло ощущение власти. Силы. На руках главного врача больницы, выступили мурашки. Не из страха. А из-за того, что кто-то попытался… посмел попытаться напугать его. И, в этот самый момент думает… интересно, о чем он думает?

Мэр залез в карман своего пиджака, достал еще один коричневый лист, и положил к остальным… Встав на ноги, и взглянув на ящик сверху, он вспомнил: один оборот влево, два оборота вправо, и снова два влево. Именно в таком порядке. Слишком богатыми на события выдались последние дни. Не удивительно, что разум стал подводить мэра. Хорошо бы, снять напряжение. Подумал главврач. Интересно, Марк сегодня работает?


В детстве мэр был тихим и послушным, мальчиком. Мама его была начальником тюрьмы. Отец выдающимся хирургом. Родители, не смотря на свою занятость, не обделили единственного ребенка ни вниманием, ни образованием. Не ленились давать всяческие наставления. Не уставали, делиться своей мудростью. Не забывали наказывать, ели сын не хотел принимать мудрость.

Мать любила давать пощечины. Отец тоже, но вкладывая в них больше силы. Словно верил, что с каждым ударом, их сын становиться умнее. В некотором роде, так и было.

Чаще всего мальчика наказывали за вопрос «почему?». Родители считали, всегда лучше самому предположить ответ, пусть даже миллион раз не правильный. Это бы означало, что голова не дремлет, шестеренки в мозгах работают, пытаются создать хотя-бы подобие логической цепи. Вопрос «почему?» обозначает не что иное, как неохоту и лень. А ленивых не любит никто. Так что, перед тем, как поинтересоваться о чем либо у родителей, мальчик придумывал свои варианты ответа, основываясь на том, что уже знал. Если его предположения соответствовали истине, родители не могли перестать умиляться своим чадом. В такие дни, мэр был по-настоящему счастлив. Были и дни, когда родители еле сдерживали свою ярость, а их сын получал самые болезненные удары в своей жизни. Например, когда «додумался» привести домой крылатого мальчика, и назвать его при родителях, своим другом…

Сначала отец мэра тихо, но резко сказал крылатому мальчику убираться. Когда гость убежал, мэр получил по щеке удар кулаком.

– Ты решил, что это смешно? – кричала мать. – Отвечай!

– Я не понимаю… – растерялся мальчик.

– Не понимаешь, какое у чистых отношение к крылатым? Тебе уже двенадцать! О своих предках ты должен знать все наизусть!

– Я знаю… Но… вы сами говорили, не обязательно следовать всем обычаям. Это не обязательно значит, что мы не уважаем их… Я подумал… о крылатых ничего не сказано в старой версии «серой книги». Когда Аквариум был основан, крылатых вообще не существовало…

– О крылатых подробно написано в новой версии. – сказал отец.

– Твоя бабушка, когда у нее родился крылатый, отдала его на усыновление. Это с учетом того, что создание семьи для нас важнее всего! – процедила мать, но затем смягчилась. – Нужно понимать, каким обычаям следовать не обязательно, а каким обязательно.

– Поче… Мы ненавидим крылатых, потому что они нас лучше?… – спросил мальчик.

– Что?! Нет! И ты не должен их ненавидеть. Скорее презирать.

class="book">– Крылатые, это выродки. – сказал отец. – Большая ошибка матери природы. Или, скорее ее насмешка над всеми остальными людьми.

Мама кивнула словам мужа, как-бы подтверждая их, и сказала: – Ненависть сильное чувство. Отнимающее много сил и энергии. Испытываться оно может только к людям, что представляют тебе угрозу. Ненавидя, ты признаешь за объектом своей ненависти, власть над тобой. Крылатые не представляют нам угрозы… Иди к себе. Мы с папой потом решим, что с тобой делать.

Мальчик шагал в свою комнату, поднимаясь по лестничным ступенькам, а сам думал, что угроза – очень неприятная вещь, за этим словом может стоять что угодно. Удар. Череда ударов. Шлепки. Бесконечные нотации. Крики. Или, еще что похуже… Еще мэр думал, что всю его жизнь, угрозу ему представляли только родители.

На следующий день отец мэра ушел на работу. А мама сказала, что никакого наказания не будет, она только покажет фильм.

Мэр радовался ровно до того момента, пока экран телевизора не загорелся…

Белая комната. Трое врачей. Лежащий на операционном столе, крылатый. Шприцы. Скальпели. Много скальпелей. Какие-то маленькие пилы, пинцеты, металлические иглы и другие инструменты, названия которых мальчик не знал.

Пациент лежал на спине. Его крылья были ощипаны до единого перышка, связаны ремнями и растянуты в разные стороны… Юный мэр подумал, что сейчас пациенту отпилят крылья, и на этом все кончиться. Но, вместо пилы, врач зачем то взял скальпель, и сделал им один длинный надрез, точно, между лопатками крылатого; и два надреза поперек. Из под кожи крылатого потекла кровь. Мальчик зажмурился на секунду. Снова открыв глаза, он увидел, что врач положил скальпель на столик, и взял какую-то непонятную, железную штуковину…

– Кажется, это ранорасширитель. – сказала мама.

На лбу мальчика выступил пот. Он увидел, как расширился надрез врача. Как его зеленые перчатки перемазались кровью… как он снова взялся за скальпель, бесстрастно принявшись орудовать им в спине крылатого.

– Понимаешь. – пояснила женщина. – Если просто отсечь крылья; спилить, как ветки деревьев, пациент сразу умирает. Предположительно от шока. Что очень странно. Без наркоза такие вещи не проделываются. Эту тайну крылатых, мне хотелось бы когда-нибудь узнать… Врачи, на которых мы смотрим, предположили, что если удалить крылья полностью; сразу с корнем… так сказать, то результат изменится… Они ошибались. Что ж, попытка не пытка. Я могу даже дать отчет. Десять.

Мэр смотрел, как врач продолжал копошиться внутри пациента.

– Шесть.

Одно крыло начало падать. Хотя, без перьев, его сложно было так назвать. Скорее, это был, костяной отросток.

– Четыре.

Остальные доктора подхватили крыло.

– Два.

Из раны вдруг брызнул фонтан крови. Отросток оказался полностью отсеченным. Не успел врач снова отложить скальпель, как крылатый задергался …

– Один… Пациент умер… – сказала женщина, и помолчала секунду. Затем, без эмоционально добавила. – Сейчас такие операции незаконны.

Женщина выключила телевизор и вытащила кассету из видеомагнитофона.

– Тот хирург… это был папа? – спросил мальчик.

– Да.

– А, операция проходила, когда было еще можно?

– Ты написал доклад на понедельник?

– Нет.

– Тогда иди, делай.


Одиннадцать утра. Глава города сидел за своим столом и смотрел на Мира, сидящего напротив.

В это время сын Дианы обычно, только просыпается, поэтому он был весь бледный. Заспанный. Заторможенный. Недовольный.

– Почему, вы оставили себе записку?

– У полиции и так распоряжение отдавать их мне.

– Окон в туалете не было. Вы лично проверили. – говорил Мир.

– Проверял.

– В чем же дело?

Главный врач не отвечал. Думал, глядя то на Мира, то в окно. Будто сам не знал, для чего затеял эту встречу.

– Объясните, почему это должен быть я? – спросил Мир, глядя в пустоту негодующим взглядом. Диана часто говорила, что у ее сына добрые, невинные глаза. Мэр же терпеть не мог их. Добрыми они точно не являлись. А «невинность» была скорее наглой, чем искренней. Вечно эти глаза что-то не договаривали. Что-то утаивали. Даже, когда сам Мир не знал об этом.

– Ты единственный, кого не было в зале, когда разбили окно.

– Вы верите в совпадения?

– Я верю. Однажды совпадение… Не важно. И все таки… Если ты к этому причастен, самое время сообщить.

– Я не…

– Винир говорил тебе, что-нибудь, о чем ты возможно, испугался поведать мне тогда, в машине? Нечто странное, непонятное. Что смутило тебя.

– Он назвал меня мерзким крылатым гаденышом.

– Того, что ты еще не слышал.

– Нет.

– Ты мог это забыть?

– Не думаю.

– А, если подумать еще? Второй сейчас рядом? Я бы хотел поговорить с ним.

– Он исчез.

– Как, исчез?

– Так… примерно месяц назад.

Тогда же ты встретился с Виниром. Подумал мэр. Может, тень стала-таки личностью, и действует за спиной у своего создателя…

– Почему ты не сказал?

– Не знаю… но, это же хорошо. Значит, я выздоровел.

– Поверь, когда ты выздоровеешь, мы с твоей мамой сразу пойдем… Может, стоит возобновить твое лечение… в больнице. – сказал мэр и, не без удовольствия стал наблюдать, как веки Мира, расширились. А брови сдвинулись в испуганную линию.

– Кажется, я кое-что вспомнил. – произнес Мир.

– Что же?

– Винир сказал, что он спас вам жизнь, когда стрелял в меня.


Сорок первая глава

Мир


Набережная. Час дня.

Я иду по каменной дорожке, ведя рукой по белым, облупившимся перилам. В это время людей здесь много. Глупо было надеяться на обратное. Хочется постоять одному на речном балконе, похожим на птичью клетку. Такие встречаются здесь через каждые пятьдесят шагов, но все кем-то заняты. Либо художниками, либо милующимися парочками.

Я передал мэру фразу, которую крикнул мне Винир. От чего мои внутренности не покидает неприятный осадок. Нет, важной фразу, я не считаю. Просто хотелось, чтобы она принадлежала только мне. Про исчезнувшего Второго тоже рассказал. И как у мэра это получается?

На счет того, что меня все еще подозревают… мне надоело говорить, что это не я. А, вот вернуться в больницу мне не хотелось бы. Аврора может очнуться в любой момент. Не хочу быть пациентом психушки, когда это произойдет.

Я дошел до конца набережной и спустился на пустынный пляж.

Смотрю на спокойную, тихую реку и противоположный ее берег. Тело и мозг расслаблены. Кроме меня, здесь никого. Ветер фильтрует гудение машин, создавая здесь, что то вроде белого шума. Это приятно. Противоположный берег реки, на котором я никогда не бывал, усеян разноцветными двухэтажными домиками. Раньше я хотел жить в одном из таких домиков. Квартира на втором этаже. А на первом собственный книжный магазин. Я обожаю книжные магазины. Не книги, а именно магазины. Есть в них что то таинственное, завораживающее и в тоже время уютное. Как будто ты в любой момент можешь пережить удивительное приключение. Доброе и безопасное. Не длящееся больше одного дня. Потом ты возвращаешься, выпиваешь чашку чая, смотришь на реку, сквозь витрину и думаешь, можешь ли ты быть счастливее, чем в этот момент?

Но я отвлекся. Это же так, детские фантазии. В детстве все можно было превратить в приключение. Тот же поход на берег речки. Вылазку в торговый центр. Поход в лес. Или знакомство с девочкой… И еще тысяча занятий. И все хотелось переделать. И все казалось таким интересным и возможным… А потом тысяча занятий по одному стремительно исчезают, становясь чем-то обыденным или нелепым, или не стоящим потраченного времени. Интересно, эта такая стадия взросления? Вряд-ли, разве что стадия НЕПРАВИЛЬНОГО взросления. Мэр как то сказал, что я слишком рано повзрослел. Мама же считает, что слишком неправильно.


Авроре бы нравилось это место не меньше моего. Я знаю это наверняка. В детстве она обожала холод и сильный ветер, раздувающий волосы. Будь она здесь, сняла бы обувь и носки. И шла бы вдоль берега, наступая босыми ногами на холодный песок. Это завораживает и интригует. Я снял бы обувь и вздрагивая от каждого соприкосновения с песком, сделал бы для начала несколько шагов на месте. Чтобы свыкнуться с ощущениями. И направился бы вперед.

Дальше я представил все еще более живо.

Аврора поворачивается ко мне. Я протягиваю ей руку, приглашая на танец. Она жмет ее, поклонившись в элегантном реверансе. Мы начинаем кружиться, продолжая терзать наши оголенные ноги. Не знаю, на что похож наш танец. Наверное, на ленивую версию вальса. Без мастерства, изящества и прямой осанки. То я веду, то она, то сам ветер. Мы кружимся, ускоряясь и замедляясь, чувствуя огромную легкость. Словно камни, отяжелявшие нашу жизнь, оказались соляными, и на этом самом пляже взяли и растворились… Смешавшись с пресной водой и превратили реку в море. Оставив наконец в покое нас, таких красивых в этот момент, и таких свободных.

Вот мы уже стоим по щиколотки в воде. Аврора останавливается; прижимается ко мне. Затем встает на носочки, чтобы поцеловать. Когда наши губы соприкасаются, мощный поток ветра врезается в затылок Авроры, до безобразия растрепав ее волосы. Опустившись, она устремила свой взгляд вдаль, на линию, соединяющую морские воды с небом, затянутым белой пеленой. Аврора дрожит. Ее лицо, суровое и скованное от ветра, переполняет…

– Желание. – не моргая сказала Аврора.

– Желание чего?

– Угадай.

Аврора посмотрела мне в глаза. Я засунул руки в карманы и хотел было произнести что-то, как наткнулся пальцами правой руки, на какой-то острый пакетик.

Я вытащил его. Это были те две таблетки, что дала мне Анна.


Сорок вторая глава

Лиза


Расс не брал трубку уже больше десяти минут. Странно. Лиза звонила именно в то время, на которое они договаривались. Наверное, задерживается на работе, или нашел себе в Свирепе более подходящую претендентку в жены…

Лиза накручивала прядь волос на палец и думала, что же такого могло случиться. Не из-за волнения, нет. Скорее, от скуки. Нужно же девушке чем-нибудь занять голову, пока она слушает эти гудки… А тем временем, голос Расса все никак не хотел появляться на той стороне телефонного провода.

Лиза сбросила и снова набрала номер мужа. Услышав в ответ все те же: бип, бип, бип… девушка заныла: – Ну же, отвечай! Ты спросишь, как я поживаю. Я спрошу, как поживаешь ты. И мы вернемся к своим делам!

Вдруг, от собственных сказанных слов, Лизу перекосило. Толи от смущения. Толи от отвращения… Она сбросила номер и положила трубку на пол, к ногам.

Лиза глубоко вздохнула.

– Это не правильно. – тихо сказала она себе, а затем, внезапно запела. – Это неправильно. Это не правильно. Это все не-пра-виль-но… – затем встала и ушла в свой кабинет, дописывать книгу.


Глотнув остывшего чая, Лиза подняла руки над машинкой и растопырила пальцы:

«Эдит сторожила лошадей на улице, пока Иланий, сломя голову бегал по опаловому дворцу.

Отыскав Лидию в одном из старинных залов, Иланий первым же делом, прижал синеглазую принцессу к своей груди, зарывшись лицом ей в волосы, вдыхая аромат хлеба, и свежих мандаринов. Неужели все злоключения остались позади, и они вместе? Не во сне. Не в хмельном угаре. Не под действием семян змеиной розы. Здесь, наяву… Обезвоженный, раненый и, постаревший лет на десять, Иланий был настолько счастлив, что… даже не заметил отчаянные попытки Лидии вырваться из его объятий»

Спустя час Расс перезвонил Лизе. Они побеседовали пятнадцать минут и попрощались. А, спустя еще час, в дом Лизы постучался Вик А.

Открыв входную дверь, девушка увидела художника в непривычном для него виде. Вик, одетый в джинсы, рубашку и распахнутую, голубую ветровку выглядел усталым и взъерошенным. Его серая рубашка пропиталась потом. Лоб взмок. Девушка обратила внимание на глубокие морщины, тянущиеся от уголков глаз художника да самых его висков. Они появились недавно? Или раньше она их не замечала?

Лиза, с волосами, небрежно зачесанными в коротенький хвостик, растянутых в области коленей, штанах и в футболке, заляпанной пятнами чая, выглядела не на много лучше.

На улице было тепло. Со всех сторон доносилось пение птиц, и шелестение недавно проснувшейся, листвы, колышущейся на ветру, то и дело переменяющем свое направление.

Девушка стояла, скрестив руки на груди и молчала. Нет, сказать ей хотелось многое. Но с чего начать она не знала.

Вик молчал тоже. По аналогичной причине.

Они смотрели друг на друга, прекрасно понимая, насколько глупая эта ситуация.

В конце концов, Лиза не выдержала и легонько улыбнулась. Все же они взрослые люди, а не страдающие от недостатка драмы, школьники.

– Я пришел извиниться. – сказал Вик А. – Был не прав… Но ты тоже виновата. Прости, но кем нужно быть, чтобы не понять моих намерений?

– Намерений? Ты пригласил меня прогуляться вокруг свалки. Менее романтичное место невозможно придумать.

– Это было романтично. В контексте нашего знакомства.

– Я не давала тебе никакого повода.

– А, он нужен?

– Ты же следуешь правилу, не встречаться с замужними?

– Я и пить время от времени бросаю. Но хватает меня не на долго.

Они снова замолчали.

Вик ждал, чтобы его пригласили в дом. Не хотел вламываться, как раньше. Лиза подыскивала нужные фразы в своей голове, смотря вниз, на ноги. Когда она решила поднять взгляд, в глаза ей бросилась рука Вика. А точнее ссадины, ее покрывающие.

Лиза показала на ссадины пальцем.

– Ты переусердствовал, когда стучался в дверь. – сказала она. – Нужно продезинфицировать. И забинтовать.

– Так чего же мы ждем? – улыбнулся Вик.

– От чего эта ухмылка? – спросила девушка.

Они вошли в дом.

– Это один из моих любимых поводов для сближения. – ответил художник.

– Поясни.

Лиза открыла шифоньер, что стоял в гостиной и вытащила от туда коробку с медицинскими принадлежностями. Вик сел на диван.

– Сначала ты протираешь мои «раны» спиртом. Я корчу страдающую гримасу. После чего, ты дуешь мне на руку и, не успеваем мы оглянуться, как оказываемся голые в вашей с Рассом спальне.

– И почему это должно произойти? – спросила девушка, присаживаясь на диван, с бинтом и перекисью водорода в руках.

– Так уж заведено.

– Где?

– В моих грязных фантазиях.

– Давай руку. – улыбнулась Лиза.


Спустя полчаса, рана была обеззаражена. Рука забинтована. Лиза и Вик сидели друг напротив друга. Пили чай.

– Как прошла выставка? – спросил Вик А.

– Отлично. – ответила Лиза. – Я давно не испытывала столько разных эмоций в один день… Я ничего не сказала гостям о твоей помощи, зато… – девушка протянула Вику визитку. – Я рассказала о тебе Диане. Она согласилась. Осталось позвонить ей, и обговорить дату.

Вик взял визитку здоровой рукой и убрал в карман.

– Спасибо. А, когда разбилось окно, много людей пострадало? – невзначай спросил художник.

– Критично никто. Но я слышала некоторым пришлось наносить швы… Постой, – девушка, удивленно посмотрела на Вика. – Ты поэтому ломился? Думал, со мной что-то случилось?

– Возможно… Это сделал твой друг? Мир?

– Нет.

– Откуда ты знаешь? – спросил Вик, подливая заварку себе в чай.

– Он сказал, что не причем. – ответила девушка.

– Мир мог и соврать, знаешь?

– Друзья не врут. Это второе правило дружбы.

– А, первое какое?

– Не предавать. Третьего нет. Их всего два.

– «Не убивать» могло бы стать третьим.

– Вообще-то изначально я и хотела так сделать. – задумчиво сказала Лиза, сделав маленький глоток чая. – Но представила ситуацию, в которой один из нас страдал бы от неизлечимой болезни, и умолял второго убить себя… Понимаешь, если друг откажется, то нарушит первое правило. Если согласится, нарушит третье. Не хочу, чтобы дружба поставила нас когда-нибудь в такую сложную ситуацию.

Вик засмеявшись, откинулся на стуле: – Я не буду это комментировать… – сказал он. Потом посерьезнев, добавил: – Все, что я наговорил тогда. Про то, что ты боишься… Забудь это.

– У нас с ничего не будет. Я испытываю к тебе симпатию, как к интересному собеседнику. Как к другу. Прежде, чем ты что-то скажешь… У меня с приюта, среди друзей были одни парни. Я привыкла, что меня воспринимают, как угодно, только не в качестве своей грязной фантазии.

– Как же Расс?

– Расс для меня до сих пор загадка. – нахмурившись, сказала Лиза.

– Ты прямо вся светишься, когда говоришь о нем.


Вик находился в гостях у Лизы до самого вечера. Они пили чай, ели яблоки, разговаривали. Разговаривали они очень много. Темы для бесед возникали одна за одной, и сменялись так стремительно, что девушка и художник не замечали хода времени. Не хотели замечать.

Лизе нравилось общение. Очень. Так же как и их дружба. Но она предупредила, что если Вик еще раз попытается поцеловать ее, то на этом их дружбе придет конец. Художник дал слово, что этого не произойдет.

Позже, пока Лиза мыла чашки и блюдца, Вик провел для себя маленькую экскурсию по дому. Осмотрел сервант, заполненный хрустальными статуэтками. Провел пальцем по заслонке камина. Дунул в большую вазу, стоявшую возле окна. Поднялся по лестнице, заглянул в пару ничем не примечательных спален. Следующая дверь по коридору, оказалась заперта. А, за самой последней дверью, стоял стол с печатной машинкой. Вик посмотрел немного на валяющийся повсюду мусор и вышел. Дойдя до конца коридора, художник оказался в еще одной гостиной. Значительно меньшей, чем та, что на первом этаже. В центре ее стоял маленький, зеленый диван и стол, а вокруг этого, закрывавший собой целых три стены, находился огромный стеллаж с книгами.

Вик открыл одну из дверц, и достал первую попавшуюся книгу. Это был сборник эссе, одного мыслителя прошлого столетия.

Тут, закончив с посудой, пришла Лиза.

– Ты прочитала их все? – спросил художник, указывая на сервант.

– Дважды. – ответила Лиза.

Вик положил книгу на место.

– Когда приедет твой муж?

– Завтра.

– А, когда снова уедет?

– В следующую субботу. Тогда же состоится свадьба Дианы и мэра.

Вик направился к лестнице, Лиза последовала за ним.

– Ты писательница, да? – спросил Вик, когда они спускались по лестнице. – Я видел твой кабинет. Сомневаюсь, что он Расса.

– Я не писатель. Пытаюсь им стать… Вик, я тут подумала, пока мыла посуду.

– О чем же?

– Нам не следует видеться больше.

– Тебе следует сменить моющее средство… Почему ты так решила?

– У нас ничего не будет, но ты не перестанешь надеяться. Это жестоко по отношению к тебе.

Художник в ответ лишь улыбнулся.

– Значит, говорить этим прелестным снисходительным тоном, что нам не следует видеться, не жестоко? – спросил он.

– Ты ведь все понял. Зачем придуриваешься?

– Что мне остается?

Они спустились в гостиную и обменялись прощаниями. Но, не успел Вик накинуть на себя ветровку, как в дверь постучались. Это были родители Расса.

Лиза поспешила открыть дверь, перед этим указав Вику жестами, стоять на месте и вести себя, как ни в чем не бывало.

Не хватает еще, чтобы Марго и Натан решили, что Лизе есть, что скрывать.

– Здравствуйте. – сказала девушка, отворяя дверь.

– Здравствуй. Мы только что узнали, что произошло на выставке. По новостям! Ты должна была нам позвонить еще вчера! – затараторила Марго, входя в дом.

– Со мной все в порядке.

Пожилая пара заметила Вика.

– Это Вик А. – сказала Лиза. – Мы обсуждали мою выставку и заболтались. Он уже уходит.

– Здравствуйте. – сказала Марго и вытянула художнику руку.

Вик, не без неудовольствия, взял ее и легонечко прикоснулся губами к старой, жилистой коже.

– Знакомое имя. – сказал Натан.

– Это известнейший в Аквариуме художник. – сказала женщина, щуря глаза и улыбаясь; не моргая смотря в лицо Вика А.

– Нам он нравится? – спросил Натан.

– Конечно, нет. – буркнула Марго. – Эта же абсолютная бездарность и безвкусица. Но, я не удивлена, – добавила мать Расса, повернувшись к Лизе. – что, тебе нравится подобное «искусство».


Сорок третья глава

Мир


Аврора и я сидим на кровати. Целуемся. Говорим о нас. Смотрим на улицу, через починенное окно.

На меня надета серая футболка. А так же серые, спортивные штаны. На Авроре, темно-синее платье, похожее на сорочку; на ногах синие, бумажные тапочки; к волосам привязана голубая лента.

Жарко, я стараюсь двигаться, как можно меньше. Кажется, даже маленькое шевеление указательного пальца, способно увеличить температуру моего тела на сотню градусов.

Мама ушла на работу, и вернется только завтра.

Две розовые таблетки, лежат на тумбочке, в белом блюдце.

– Ты уверен? – спросила Аврора.

Я отвечаю, да и проглатываю одну таблетку. Затем, представляя, как это делает Аврора, проглатываю и вторую.

– Что-нибудь чувствуешь? – спросила Аврора, ложась на кровать.

Я, устраиваясь рядом с ней, отвечаю: – Только невыносимую жару.

Я и не знал, наскольким был идиотом, обозвав жару невыносимой, потому что, спустя всего три минуты она стала действительно невыносимой.

– Ты это тоже чувствуешь? – спросил я Аврору, стягивая с себя мокрые футболку и штаны, наблюдая за тем, как комната постепенно приобретает желтоватый оттенок.

– Нет.

– Да как же нет?

Я выкинул одежду на пол. Открыл дверь и окно нараспашку и осмотрелся. Пространство вокруг стало отливать насыщенным желтым и оранжевым. Воздух загустел.

– Ты ничего этого не видишь? – спросил я Аврору.

– Нет. – говорит она.

Я, запыхавшись, словно после спортивного зала, хожу по комнате и вижу, как стены, шкафы, кровать и стол, плавятся. Пол напоминает песок на пляже в разгар лета. Тумбы, будто восковые, теряя свою форму, становятся все меньше и меньше. Шторы, золотыми сгустками, капают на пол… Лишь Аврора не чувствует жары. И, как ни в чем не бывало, лежит на плавящейся кровати, не спуская с меня глаз.

Я резко останавливаюсь, ощутив жалящую боль на своих плечах. Провожу пальцами по спине. Вижу желтые, светящиеся кусочки своей кожи на подушечках пальцев. Я тоже плавлюсь…

– Не хочу расплавиться. – говорю я испуганно.

Аврора молчит. Ждет чего-то… Чего?!

Пот стекает по моему телу и, попадая на пол, превращается в пар; перья слетают с меня серым пеплом. Надо было выкинуть эти таблетки, или смыть в унитаз! Я иду к окну, еле передвигая, прилипающие к ковру, ступни. Мне бы чуть-чуть ветерка. Одного маленького дуновения, было бы достаточно!

Когда я, наконец, оказался рядом с окном, из моего рта вырвался ошарашенный стон. Здесь еще жарче. А вид снаружи (улицы, дороги, деревья, дома) стал огромным озером жидкой лавы.

Становится больно и противно дышать. Я закрываю, готовое уже взорваться, окно. Поворачиваюсь к Авроре. Собираюсь снова спросить, почему она такая спокойная, но замечаю, что Аврора не просто спокойная. Она не плавится. Не горит. Не изнывает от жары.

Я сажусь на кровать и беру ее руки в свои.

Они такие приятные! Такие невероятно, неповторимо, восхитительно холодные!

Моя кожа сразу перестала болеть. Горячий, горклый ком в горле, пропал. За секунду отрасли новые перья.

Идиот! Почему я сразу этого не сделал?

Аврора придвинулась ко мне чуть ближе. Я понял, что она хочет поцеловать меня, и закрыв глаза, прикоснулся своими губами, к двум льдинкам ее красивого, маленького ротика… Тело на секунду оцепенело от удовольствия. Спина, грудь, пятки, и каждое перо моих крыльев, приятно покалывают. Рот, словно сладкий, мятный чай, ласкает нежный язык Авроры. Все мои внутренние органы, каждая капля крови, вибрируют. Желудок, будто обволакивает, сливочный бальзам. Может, это душа сейчас, захлебывается в блаженстве? Как будто, боясь утопить ее, я прекращаю целовать Аврору, и принимаюсь медленно, нехотя, открывать веки.

Раскрыв глаза полностью, я увидел Аврору такой красивой, какой она никогда еще не была.

Похожая на изваянную изо льда скульптуру, Аврора источает голубое, как чистое озеро, и синее, как небо поздним вечером, мерцание. Ее глаза – две полярные звезды. Платье и волосы стали ультрамаринового цвета. По волосам, бровям и ресницам, словно стерли в пыль и рассыпали, млечный путь.

Я пытаюсь сказать, что она прекрасна.

Не выходит. Не получается открыть рот.

Я отвожу от Авроры взгляд, продолжая крепко держать ее за руки… Оказывается, все это время мы летим по открытому космосу. Вращаемся вокруг огромного шара раскаленного железа.

Каким-то образом, солнце не сжигает нас заживо. Даже не греет. Я знаю, что все это благодаря Авроре, но не могу ей этого сказать. Она лишь, снисходительно улыбается, как будто знает обо всем, что твориться в моей голове.

Мы снова целуемся.

Я счастлив. Она тоже. Как еще объяснить все эти слезы, что текут из ее лаз? Серебристые, соленые капельки, ведомые некоей силой, устремляются вдаль. А, преодолев несколько тысяч километров, становятся планетами.

Я глажу Аврору по волосам. По рукам, шее и лицу. Хорошо, что я не выкинул эти таблетки, и не смыл в унитаз.

Вдруг, на груди Авроры возникает червоточина. Очень быстро она заполняет собой все пространство Авроры, превращая ее в черную дыру с женскими очертаниями. Не успев ничего сделать или сообразить, я проваливаюсь в Аврору.

Мое тяжелое дыхание эхом разносит в разные стороны. Я стремительно падаю, находясь в каком-то тоннеле, стены которого переливаются черным, фиолетовым и золотым, цветами. Сквозь цвета я вижу другие такие же тоннели, и силуэты внутри них.

Мне дико страшно первые двадцать секунд. Но затем я вспоминаю – это все Аврора. Либо она. Либо нечто, созданное ею. В любом случае, бояться мне нечего, потому что, она никогда не стала бы вредить мне.

«Полет» длиться минуту или две. По его окончании, мое тело ничком приземляется в мягкий сугроб.

Я поднимаюсь. Отряхиваюсь от снега. Холодно. Я осматриваю себя. Голый торс, ноги, руки, ступни, все цело, что радует. И обнажено, что радует меньше. В своей жаркой комнате, я не умудрился снять с себя, только трусы. Да, одежда бы мне сейчас не помешала. От морозного ветра, дующего со всех сторон, кое-как укрывают лишь крылья.

Осмотревшись, я не смог разглядеть ничего, кроме бесконечной. Белой. Пустыни. И что делать дальше? Ждать Аврору здесь? Или, отправиться на ее поиски?

Выбираю второе.

Солнце, что совсем недавно находилось так близко, сейчас высоко в небе, скрыто за толстым, непроницаемым, слоем серых облаков.

Без устали стучащая челюсть вот вот сотрет в порошок все мои зубы. Я иду вперед, наступая на снег а, иногда на шершавую, жгучую поверхность голыми ногами. Смахиваю с глаз и носа, маленькие льдинки. Вдыхаю в руки горячий пар, и растираю его по туловищу. Разумеется, это не помогает но, что я еще могу? Мое тело сводит от холода. Не знает, куда ему деться. И я тоже не знаю.

Прошло пару сотен метров, а может и километров. Стали появляться лысые деревья; давно увядшая черная трава, непонятно как прорвавшаяся сквозь снег; каменные плиты. А еще, ведущие в разные стороны, тропы. Я не решаюсь ступить ни на одну из них. Если честно, они пугают меня больше, чем холод… Тени. Все дело в них. Они, словно призраки прошлого или будущего, безмолвно слоняются вдоль своих дорожек. Наверное, ищут жертв, таких как я.

В паре черных силуэтов, я узнал себя и Лизу. Еще одна тень, напоминала Анну. Следующая, была похожа на крылатого, держащего в руках мольберт и кисть. Остальные находятся слишком далеко, чтобы я мог распознать в них что-то или кого-то.

Внезапно, далеко впереди замелькал голубой, светящийся силуэт. Это Аврора! Я, не теряя ни секунды, бегу к ней.

Пробежав пару сотен метров, а может километров, я понял, что был прав. Хах, а разве могло быть иначе?

И вот уже холод и усталость, атакуют меня не так яростно, а на лице, рот которого обрамлен, блестящими линиями застывших слез и соплей, появилась улыбка.

Аврора сидит на снежной глади, обнимая коленки. Ее волосы морскими волнами, ниспадают на плечи. А платье, подобно воде, растеклось по снегу идеальным синим кругом. Аврора похожа на волшебный фонтан. Из тех, что исполняют желания или дарят вечную жизнь. Надо будет попросить у нее что-нибудь. Вдруг исполнится?

Я бросаюсь к ней и крепко сжимаю в объятиях. Ее руки такие нежные. Такие чудесно, невообразимо, пленительно теплые!

– Ты не представляешь… – говорю я, зарываясь в ее волосы. – Не представляешь…

– Боялся, что я оставила тебя? – гладя мою голову, спросила Аврора.

– Я бы умер.

– Ну что ты. Конечно, нет.

– Мне лучше знать. – нервно смеюсь я. – А ты? Где ты была?

– Я была… – задумчиво говорит Аврора. – Была… Была…

Она не находит, что ответить, и тогда я прекращаю ее попытки, сказав: – Мне плевать, вообще то. Ты здесь. Разве не это главное?

Аврора ничего не говорит. И не нужно. Я зажмуриваюсь и целую ее. А, когда открываю глаза, Аврора снова предстает передо мной в новом облике.

Ее волосы и глаза приобрели цвет лунного камня. Ее кожа, словно застыла в меде, переливается на только что появившемся в небе, солнце. Платье и губы, стали золотыми. А кончики пальцев сияют, подобно драгоценным камням.

Я забыл о морозе. О боли и страхе. Я целую руки и шею Авроры, упиваясь ей. Греясь ею. Голова закружилась от наслаждения. Каждая неправильная, злая и попросту глупая мысль, готовы испариться. Вспыхнуть, оставив в голове место лишь для любви всей моей жизни. Только для доброго и светлого. Я и сам готов вспыхнуть ради этого.

Губы этого прекрасного создания на вкус, как абрикосовый джем. Я заглядываю ей в глаза, собираюсь сказать об этом, и вижу, как из век Авроры текут янтарные слезы. Подхватываемые ветром, они летят вверх, на небо, где становятся миллиардами звезд.

– Ты волшебная. – Говорю я.

– Волшебства не бывает. – отмахивается она, игриво улыбаясь. Затем поднимается со снега, потянув меня за собой.

– Тебе не холодно? – спрашивает Аврора.

– Нет – отвечаю.

– Хорошо.

Аврора закрывает мои глаза ладонью и целует в губы.

Спустя десять секунд, поцелуй прекращается. Аврора убирает руку с моего лица, и растворяется в воздухе… Затем я вижу, что нахожусь в комнате страха… Аврора оставила меня в комнате страха. Нарисованным мелом на черной стене.

– Аврора! – кричу я. – Аврора! Это не смешно!

Я пытаюсь вылезти или выпрыгнуть из стены. Не выходит. Пытаюсь расколоть стену, стуча по ней кулаком. Прыгаю, подставляя плечо. Бесполезно. Никаких вмятин или трещин на стене не появилось. Лишь белые следы мела от моих рук. Замираю на мгновение. И глубоко дыша, успокаиваюсь.

Еще пару мгновений спустя, я поворачиваюсь налево. Вижу разноцветные линии. Иду к ним, хочу рассмотреть поближе. (Немного радует, что в стороны я идти могу)

Оказалось, все это – мои рисунки. Просто они плоские, поэтому сбоку кажутся линиями. Я рассматриваю замершую в воздухе картинку, где мы с Авророй стоим на остановке. Это старый рисунок. Значит, я в хвосте коридора. Я стою еще пару секунд, затем аккуратно прохожу дальше, стараясь не задеть нарисованных Аврору и меня. Дальше, изображение, где мы гуляем по дороге. Потом, идем по набережной. Смотрим кино. Бежим по тротуару. По полю. По коридорам больницы… Вот Аврора спящая на цветке. Вот восьмилетняя Аврора, валяющаяся в снегу. Это крайний рисунок.

Иду в другую сторону. Так же аккуратно обходя каждое счастливое, пусть пока ненастоящее событие.

Добираюсь до последнего на данный момент, рисунка. Аврора на сцене в ненорбаре. Да… здесь я постарался на славу. Волосы, глаза, губы. Все нарисовано и заштриховано практически идеально. Особенно, это касается замерших в танце рук. Тонкие игривые пальцы, перетекающие в изогнутые, так и манящие к себе, кисти. Они похожи на маленькие крылышки.

Я улыбнулся своему рисунку. Затем услышал громкие аплодисменты. И обернувшись, оказался на настоящей сцене ненорбара. Сотни посетителей сидят за столиками, кто-то с бокалами вина в руках, кто-то со стопками. Все они восхищенно смотрят на центр сцены, где стоит Аврора. Темно-синее платье. Бумажные тапочки. Голубая лента в волосах… Она не сводит с меня глаз, и жестом приглашает подойти ближе.

– Так, это была шутка? – спросил я Аврору, когда между нами не осталось пустого пространства.

– Тебе было смешно? – встречно спросила Аврора.

Я только чешу затылок. Затем говорю: – Было весело.

Тут Аврора хватает меня за руку. И вместе, мы сбегаем со сцены. Покидаем бар. Несемся мимо домов и памятников. Магазинов и парков. Сбивая с ног все, что встает на пути, преодолеваем несколько улиц, проулков и дорог. Достигаем набережной, и спускаемся вниз, на пляж. Когда пят уже коснулась вода, мы резко останавливаемся, и смотрим вдаль. На плечах и руках Авроры выступили мурашки. Беззаботная улыбка пропала. Лицо побледнело, стало серьезным. Глаза жадно смотрят на воду. А, может на небо, что эта вода отражает.

Аврора тяжело тянет ноздрями воздух и, кажется, снова готова заплакать…

Ей что грустно? Это из-за меня?

– Что значит твой взгляд? – спрашиваю Аврору.

– Желание. – отвечает она. – Я кое-чего хочу.

– Чего?

– Взлететь.


Сорок четвертая глава

Диана


Она пришла домой в пол одиннадцатого утра.

Мир еще спал. Как обычно.

Еда в холодильнике была нетронута. Странно. Он не ел весь день? Или, опять, гулял где-то, хотя, она просила… Ладно. Главное, сейчас он дома. Лежит на краю кровати, с головы до пят закутанный в одеяло и храпит на весь этаж. Окна в доме целы. И вчера вроде, никаких происшествий не было.

Диана села на диван, и достала из сумочки планшет с эскизами. Затем, достала ручку, и принялась помечать эскизы. Некоторые галочками, некоторые крестиками. Бывали дни, когда ее настроение зависело полностью от количества таких галочек. Сегодня же, на ее настроение ничто не могло повлиять. Вряд-ли, настроение сегодня вообще появиться, как таковое. Слишком насыщенным был вчерашний разговор с мэром:

« – Ты должна подумать не о том, что Мир уже сделал. А, о том, что он еще может, если мы не приложим усилий… Пока ты ждешь, что все рассосется само собой, груз за плечами Мира растет. Я боюсь, что в один прекрасный день, Мира просто раздавит под всей этой тяжестью. Я не хочу этого, а ты?

– Нет стопроцентной уверенности, что это он. Мы могли не так понять… И ты не обязательно прав.

– Я никогда не ошибаюсь.

– Ну так ошибись хоть в этот раз! Что тебе стоит?»

Диана положила колпачок ручки между зубами, и сомкнула их. Вкус пластмассы расслабляет даже лучше, чем вино. И никакого похмелья.

Женщина вытянула ноги под столом, и откинулась на спинке дивана. Затем мысленно произнесла «Я обещала себе, что даже если моему сыну суждено быть «больным», он не проведет в больнице вся жизнь.... И все же речь идет о безопасности других людей…»

Ручка выскочила изо рта и упала но пол. Диана уткнулась лицом в ладони.

Что же делать? Думала Диана. Она была уверена, виноват вовсе не Мир, а тот его неизвестный сообщник. Поймать бы его, и все сразу станет, как было.

Раздался телефонный звонок. Диана сняла трубку и приложила ее к уху.

Это позвонил…

– Простите еще раз, кто?… А, точно, Лиза говорила… Сегодня? – Диана посмотрела на планшет. На стол. На свои руки. Подумала пару секунд… – Да, еще здесь. Я думаю. – Диана повернулась назад, оглядела лестницу. – Почему бы и нет? Но я приду не одна, если вы, конечно, не против… Тогда диктуйте адрес.


В час дня машина Дианы подъезжала к студии Вика А.

– Напомни, почему я поехал с тобой? – спросил, не перестающий тереть свои красные глаза, устроившийся калачиком, на заднем сидении, Мир.

– Потому что я тебя попросила. – ответила Диана, поглядывая на него в зеркало заднего вида.

Диана забрала волосы в толстый пучок. Нанесла на губы оранжевую помаду. Глаза спрятала за большими очками. Одета она была в синий брючный костюм, и оранжевую, легкую курточку, поверх. Мир облачил себя в мятую футболку и голубые джинсы а, свое пальто использовал в качестве одеяла.

Припарковавшись напротив трехэтажного, ярко-оранжевого здания, они вышли из машины, оставив в ней верхнюю одежду. Диана взяла Мира под руку.

– Лиза хорошо о нем отзывалась. – сказала Диана, подразумевая Вика А. – Ты, вроде, тоже подружился с ним.

– Сильно сказано.

– Значит, еще подружитесь.

Мир открыл дверь дома, перед мамой. Диана вошла внутрь здания. Мир, следом за ней.

– Почему ты захотела, чтобы я поехал с тобой? – спросил Мир, ступая по железным ступенькам, винтовой лестницы.

– Хочешь правды?

– Нет.

Диана повернулась к Миру.

– Зачем тогда спросил?

– Тишина смущает. – повел Мир плечами.

Тогда женщина сказала: – Я подумала, вдруг, смотря на то, как Вик А пишет меня, ты проникнешься и сам начнешь «творить». Ты здорово рисовал в детстве.

– А, выглядит так, словно ты боишься оставлять меня одного.

– Вчера же оставила.

– Может решила, что это было ошибкой? У тебя часто меняется мнение.

– В любом случае, всей правды мы не узнаем. Ты сам сказал, что ее не хочешь.

Они поднялись на третий этаж, где стены и пол были грязно-зеленого цвета. А, с потолка свисали комки пыли и паутина.

Диана сжала руку в маленький кулачок, и постучалась в шестьдесят пятую квартиру.

Ждать пришлось минуту. Мир с Дианой стояли, скрестив руки на груди, вслушиваясь в звуки возни и раздраженных ругательств, раздававшихся из-за двери.

Наконец, дверь открылась.

Художник стоял, облаченный в темно-серую водолазку с длинным воротом, и черные джинсы. Изможденный вид и бледнота сразу бросились гостям в глаза. Как и его широкая, лукавая улыбка.

Волосы Вика, зачесанные назад и смазанные вазелином, блестели. Как впрочем и глаза, что Диане показалось странным. Она всегда думала, что у уставших глаз не бывает блеска.

– Безумно рад. – сказал Вик, вместо приветствия, протянув Диане руку.

– Мы не вовремя? – спросила Диана, воздерживаясь от пожатия.

Вик улыбнулся: – Что вы? Нет! Это я не вовремя вспомнил, что у меня полный бардак… Привет Мир. – сказал художник, неловко помахав рукой. – Заходите.

Оказавшись в просторной студии, Диана и ее сын поняли, о каком бардаке говорил Вик А.

Картины валялись на полу, вместе с мольбертами и коробками из-под пиццы. Диванчики и кресла были завалены одеждой. Лиловые стены исписаны словами на непонятном языке. Под высоким потолком висели десятки люстр. Широкие окна же, подверглись закрашиванию синей краской.

– Дневной свет переоценивают. – пояснил Вик.

– Как и ваши работы, судя по всему. – Задумчиво сказала Диана, рассматривая неприкрытую тканью, картину, где на белом фоне, в ровный столбик по центру, десять раз, было написано слово «сахар». – только не обижайтесь.

– Не заработай я на ней триста тысяч, обиделся бы… Надеюсь, Мир вам рассказал, какой именно я художник?

– Да, конечно. Но я не думала, что все настолько… буквально. Не волнуйтесь, на это мне наплевать. Можете изобразить меня хоть в виде списка вещей, что я купила на днях.

Диана перевела внимание на еще одну неприкрытую картину, похожую на первую, но, вместо слова сахар, там было слово «шоколад». И фон был не белый, а розовый.

– Уютное у тебя жилище. – сказал Мир.

– Я жил здесь еще во времена моей бедности. Не захотел расставаться. Это идеальное место, чтобы работать. И приглашать гостей.

Диана повела плечами и сняла с себя синий жакет, под которым пряталась белая шелковая блузка.

– Приступим же. – сказала она. – Куда мне сесть?

Художник подошел к одному из стульев, что стоял в центре студии, и снял горку одежды, занимающей его.

– Сюда, пожалуйста.


Четыре часа пребывания на одном месте; в одном положении, не смогли утомить Диану. Напротив, ей даже нравилось. Женщина полностью погрузилась в свои размышления, не замечая хода времени. И отвлекалась от дум, только когда «маэстро» просил ее повернуть голову в ту или иную сторону.

Мир решил прибрать один из диванчиков, что находился рядом с окном, и немного полежать на нем, а потом уснул.

Вик творил, плавно ведя по холсту, сначала карандашом, затем кистью. Он не выглядел ни напряженным, ни воодушевленным. Ни, тем более, одержимым беспощадным, всепоглощающим демоном, чье имя Вдохновение. На его одежде, руках и лице не появилось ни одного, даже самого маленького пятнышка краски. Лоб ничуть не взмок. Прическа, как была идеально зачесанной иприлизанной, так и осталась.

Несколько раз Вик отходил от холста, чтобы выпить немного воды, и водки. Исходя из его объяснений, это делалось, дабы избавиться от волнения. Диана этому не верила. Вик выглядел, как человек, которого ни что не может смутить, взволновать или обидеть. Таким, по крайней мере, он составил о себе впечатление.

– Вы и правда, такой известный, как говорила Лиза? – спросила Диана, когда все мысли, что тревожили ее, были передуманы.

– Да.

– Странно, почему я о вас раньше не слышала?

– Потому что вы очень занятой человек, полагаю. – сказал художник.

– Налейте мне воды, пожалуйста. – попросила Диана. Тогда Вик положил кисть на деревянный выступ в мольберте, и отошел к кухонному уголку, где стоял холодильник; две широких тумбы; раковина и электрическая плитка. Затем открыл дверцу одной из тумб, достал стакан, ополоснул его, и заполнил водой из серебристого графина, что стоял на холодильнике.

– Может быть, чего-нибудь покрепче? – спросил Вик, ставя графин на место. – Пока сын не видит.

Художник подошел и протянул стеклянный сосуд Диане.

– Спасибо, нет. – Диана сделала пару глотков и вернула стакан.

Вик А вернулся к работе.

– Мне любопытно, вы взяли с собой Мира, потому что испугались остаться со мной наедине? – спросил он, смешивая в мольберте маленькие полоски синей и белой краски.

– Чего мне бояться?

– Моих чар соблазнителя.

Женщина улыбнулась. Сначала изумленно. Затем снисходительно, даже жалостливо.

– Пытаешься смутить меня? – спросила Диана.

– Нет, конечно. Я смущаю только тех, кто хочет быть смущенным. Вас я лишь пытаюсь развлечь. Как умею… – художник взглянул в глаза Дианы. – Наверное, по мне не видно, но я благодарен за то, что вы делаете. За все это.

Диана внимательно посмотрела на лицо Вика. В первый раз, за все время их знакомства, оно не показалось ей самодовольным. Лицо Вика отражало какую-то странную неловкость, и печаль.

Женщина поджала нижнюю губу, и мягким голосом спросила Вика: – От чего вы устали?

Лицо художника тут же приобрело насмешливое выражение. Лукавая улыбка вернулась.

– Устал? Не думал, что произвожу такое впечатление. – он задумчиво потер подбородок. – Может, все дело в деньгах? Всегда мечтал устать от денег.

– Как ты познакомился с Лизой? – спросила Диана, разочаровавшись в ответе художника, но сделала вид, что не обратила на него внимания.

– Я познакомился с Лизой и Миром, на моей выставке. Решил сперва, что они парочка – не отлипали друг от друга ни на шаг.

– Да, они были бы чудесной парой. – с оттенком печали, произнесла Диана.

– Вы правда так считаете? – спросил Вик, наклонившись вплотную к рисунку, так, что женщина перестала видеть его лицо.

– Я уверена в этом. – женщина повернула голову. Секунду, посмотрела на спящего Мира. И повернулась обратно. – Видел бы ты, как она на него смотрела. Как влюбленная кошка… Жаль, у них ничего не получилось.

– Почему, как думаете? – спросил Вик А.

– Потому что это Мир. И потому что, это Лиза… Грустно конечно, но я рада, что Лиза это переболела и теперь счастлива с другим.

– Диана.

– Что?

– Повернитесь пожалуйста вправо.

Женщина повернула голову право.

– Странный ты художник. – сказала Диана. – Ни набросков, ни черновых вариантов. Хочешь все сделать за один день. Мне казалось, портреты занимают гораздо больше времени. У меня, в свое время, на некоторые эскизы уходили месяцы.

– Все потому что, вы талантливы.

– Грубая лесть.

– Если те полупрозрачные платья, которые пару лет назад, носили почти все девушки Аквариума – ваша работа, то отнюдь. Я к тому… время любит талант. Время ему помогает, улучшает. Совершенствует. Ко мне же, это не относится. Мне природа таланта не дала. Я – бездарь. – произнося последнюю фразу, Вик приложил правую руку к груди и манерно поклонился. – Уйдет на портрет пять часов, или месяц, результат не поменяется.

Диана помолчала полминуты, обдумывая слова художника. Затем произнесла: – Ты так… уверенно неправ, что мне даже не хочется смеяться.

– В чем я не прав? – поинтересовался художник.

– Время не совершенствует талант. – сказала Диана. – Талант совершенствует опыт. А опыт, это награда за труды. За отданные силы, внимание и нервы. Если ты чего то не умеешь то, только потому, что не хочешь уметь. Не считаешь нужным. Зачем, если картины и так продаются? И в этом нет ничего плохого. По крайней мере, я ничего плохого не вижу. Но не нужно винить в своей «бездарности» (как ты выразился) некую силу, что дает одним, и обделяет других. Это жалко.

– Если я скажу, что пытался стать хорошим художником? – без эмоционально спросил Вик.

– Я отвечу, что ты плохо пытался.

Диана злилась на себя. Художник был ей никто. А, давать наставления незнакомцам, читать нотации… это, как минимум странно. И просто некрасиво. Разве Вик А просил ее поделиться мудростью? Нет… Но что-то в его фразах, напомнило Диане, Мира; не сами слова, скорее их интонация; смиренное, ограниченное настроение… и женщина не смогла устоять.

Наступило неловкое молчание. Прервала его Диана, спросив: – Не боишься реакции общественности на мой портрет?

– Все, к чему можно будет придраться, я сумею объяснить художественным виденьем. – улыбаясь, как ни в чем не бывало, ответил Вик. – Зачем вы согласились? Если не секрет.

– Лиза редко меня о чем-то просит. Мне показалось, для нее это очень важно.

– Мир вас вроде, тоже просил.

– Для него это важным не было. – Диана подняла руки над головой и потянулась, хрустнув парой косточек. Ей хотелось поинтересоваться, для чего Вику А, рисовать ее портрет? На ее поклонника он не похож. На человека, желающего кому-то что-то доказать, тоже. Любопытству пришлось отказать. Скорее всего, художник бы вновь принялся отшучиваться, так что Диана спросила вместо этого: – Долго еще?

– Все. – ответил Вик.

Диана встала со своего места. Размяла ноги, руки и шею. Потянулась еще раз и подошла к мольберту…

Лицо на холсте выглядело, как растекшееся, розовое блюдце. Волосы напоминали шапку из лисьего меха. Кривые руки с растопыренными пальцами, выглядели, как корни деревьев. Мутные, разные и по форме и по размеру глаза смотрели на свое отражение в синее, выпуклое зеркало… Очень маленькие, по сравнению с лицом, острый нос и фиолетовые губы. Выпирающие, зачем то выделенные черными линиями, скулы. Коричневые ресницы, напоминали щетки для чистки обуви. Только плечи выглядели красивыми, что делало их самой странной частью картины.

Диана не смогла сдержать эмоций. Ее звонкий смех вихрем обрушился на тишину студии, разбудив Мира и заставив Вика А вздрогнуть.

– Ты просто обязан одолжить мне этот порет на свадьбу. – проговорила сквозь смех Диана. – Он будет висеть на самом видном месте.


Сорок пятая глава

Винир


Коричневый диван в гостиной, как и сам Винир, пропах приторными ароматами дешевых вин.

На улице орудовала ночь. Холодный, совсем не весенний ветер, что-то тревожно нашептывал за окнами. Вороны гаркали, прыгая возле крыльца, может, в поисках еды, а может, в поисках подходящих веточек для гнезда. Внутри же дома царила полутьма, чья черная пелена, плавно контрастировала с оранжевым сиянием восковых свечей; а также тяжелое, словно медный памятник, молчание, непрерываемое ни кем и ни чем. Если бы стены могли говорить, все равно не проронили бы ни слова, настолько пропитались они унынием и печалью.

Винир сидел на полу, впираясь ногами в ножки дивана. Обсасывал горлышко стеклянной бутылки. Глядел в пустоту. И ни о чем не думал.

Нужда в бездумности появилась у Винира пятнадцать лет назад. Она была сильнее, чем жажда воды у забытого, комнатного растения. Наивнее, чем желание бездомной собаки, разыскать хозяина. Нетерпеливее, чем стремление бывшей красавицы выйти замуж… Создавать в голове вакуум, мужчина научился не сразу. Время и не прекращаемая практика помогли ему. Наверное, если бы он, как раньше умел отправлять свои мысли в путешествие по времени, сошел бы с ума. А, гримаса ужаса и боли, застыли бы на его лице, навсегда исказив его некогда, приятные черты. Впрочем, хоть тело мужчины и не находилось под стражей в больничных палатах, с безумцами у Винира было довольно много общего. Взять хотя-бы его глаза.

Весь, уже прошедший, день, Винир убирался в доме. Мыл полы. Выбивал ковры. Выметал сор из дверных проемов. Словно маньяк, выискивал комки пыли за шкафами и под кроватями. Протирал от налета стеклянную посуду. Потом Винир решил, что пора бы поменять оконные рамы, и отправился в сарай, где в свете керосиновых ламп, безвылазно, за выпиливанием и резьбой, провел семь с половиной часов. Наконец, под вечер, он спустился в погреб, откуда взял три бутылки вина. Поднялся в гостиную, поставил все три на журнальный стол. Затем снова спустился еще за двумя бутылками, так, про запас; и принялся откупоривать одну за другой.

С приходом ночи, на коричневом диване, валялись уже три испитых сосуда. Четвертый, мужчина держал в руках. Мерцание луны, проникшее в дом, через витражное окно, зеленым светом ложилось на шею и лицо Винира. Красные винные капли, что стекали с уголков рта на ссохшиеся губы, отзывались острой болью, сталкиваясь с кровоточащими маленькими ранками. На боль реагировал лишь подбородок, чуть подрагивая. Сам же Винир не замечал ее; был слишком занят пребыванием в пустоте.

Редко Винир давал волю своему воображению. В такие моменты, он представлял, как потолок, что находился над его головой, медленно опускается вниз, раздавливая, сначала мебель, затем его самого; и не останавливался, пока от Винира не остается мокрой лужи с переломанными костями.

По схожему графику, проходили вчерашний и позавчерашний дни, а так же сотни и тысячи дней, что были до них. Винир прибирался, пил и совершенствовал дом, пребывая в молчаливом ожидании дня, когда вселенная пошлет ему смерть. Почему же он сам давным-давно не приложил руки к своей участи? Спроси кто-нибудь это у Винира, то он ответил бы сбивчиво; ненавидя себя и стыдливо краснея… Он боялся.


Когда на часах стояло три ночи, за окнами гостиной, показались два желтых глаза, фар. К дому подъехала машина.

Мутный разум Винира на секунду решил, что это сон или галлюцинация. Но, затем, послышались звуки открывающейся и закрывающейся двери; чьих-то шагов; кашля. Винир раздраженно вздохнул. Это точно не сон. А, для галлюцинаций еще рано, и недостаточно выпито.

Мужчина отбросил бутылку, и поднялся с пола, пару раз запнувшись о собственные ноги. Но не успел Винир сделать и шага навстречу входной двери, как она открылась. На пороге стоял мэр Аквариума.

Винир с ног до головы окинул незваного гостя пьяным взором, и глупо ухмыльнулся.

– Что, снова нужно от кого-то избавиться? – спросил он, пошатываясь.

– Да. – ответил мэр, и закрыл за собой дверь. – Садись.

Винир послушался и плюхнулся на диван. Бутылки, что валялись там, подпрыгнули и покатились к мужчине, звонко стукаясь друг о дружку.

Мэр медленно направился к дивану, осматривая дом.

Помолчал пару секунд. Затем сел на кресло, рядом с хозяином дома.

– Скажи, чья это была идея? – спросил мэр, кинув на колени Винира смятый листок. – Твоя? Мира?

Винир развернул лист, и напряг зрение.

– Убить че… чело… человека те… – Виник громко икнул. Смял лист. И кинул обратно мэру. – Я не в настроении сейчас читать. Извини те.

– Я думал, твое зрение становиться лишь острей под алкоголем.

– То было раньше. – махнул рукой Винир.

Мэр улыбнулся, затем глубоко вздохнул.

– Мира я понимаю. – ровным голосом сказал глава города. – Он действует, исходя из своих фантазий, но ты… Мы вроде подробно все обговорили, и пришли к соглашению. Ты очень помог мне и я…

– Что ты?

– Винир, если бы не я, Аврора умерла бы там, в лесу. Я сделал все, чтобы она поправилась. Чтобы выпрыгнула из больничной койки также быстро, как и Мир. Мне извиниться, что я не всесилен? Снова?

– Мне снова сказать, «я плевать хотел на это»?

– Я так и думал. – глухо сказал мэр, глядя вниз.

– Зачем ты пришел? – спросил Винир.

Мэр поднял взгляд. Глаза его сверкнули чем-то, что сложно было назвать гневом или яростью. Подобный блеск, Вирнир видел лишь раз в своей жизни, в детстве. У своей собаки, когда та подхватила бешенство.

Мэр не моргая, смотрел на мужчину в течении целой минуты. Любой другой на месте Винира, похолодел бы от ужаса. А его, кажется, это только забавляло. Повлияло ли на это состояние вино, что загустило жилы красной патокой и окутало разум мягким одеялом?… На этот вопрос, и сам бы Винир не смог ответить.

– Ты рассказал Миру, или он сам как-то увидел? – спросил Мэр.

Винир не ответил.

– Я хочу знать, чья это была идея.

– Допустим, моя. – ухмыляясь, сказал Винир.

– И на что ты рассчитывал? Натравить на меня общественность? Засадить в тюрьму? Свести с ума?

– С последним вроде начало получаться.

Мэр поднялся с кресла, одернул пиджак и начал ходить вокруг дивана маленькими шажками.

– Сначала я думал, что Мир и вправду летает – сказал он. – Нашел какой-то невероятный способ обманывать проверяющих… Но потом понял, чтобы докинуть камень, даже до четвертого этажа, уметь летать не обязательно. Свидетели, видевшие парящего крылатого… следует ли им верить? Они могли быть пьяны, как ты сейчас; находиться под действием наркотиков или лекарств. Или просто все выдумать, ради шутки. Не имеет значения.

Мир рассказал мне байку про то, как летающий крылатый разбил и его окно. Это меня, конечно, позабавило. Хотя, я думаю, он не врал… Ты к слову, возможно, все это время общался не с Миром, а с его второй… натурой.

Винир не понимал, о чем толкует мэр, но зачем-то не переставая улыбаться, проговорил: – Его вторая натура мне даже больше нравится.

– Зря вы все это затеяли.

– Даже не знаю, что и сказать.

Мэр остановился напротив, сидящего на диване, пьяницы и произнес ровным, но при этом, угрожающим голосом: – Я помогал тебе, не смотря на огромный риск. Хотя, вместо этого, должен был избавиться, как от свидетеля, еще очень давно.

– Чего ж, не избавился?

– Ты, Мир… Аврора, не намеренно, но спасли мне жизнь. Я не люблю быть обязанным, но умею благодарить.

Винир повел плечами: – Молодчина. Родители хорошо тебя воспитали.

– Я говорил, что после того, как довел отца до суицида, запер мать в психбольнице? – вдруг сказал мэр. – Она потом тоже долго не протянула… Понимаешь, ненавидеть собственных родителей – очень плохо. Я был уверен, что только так мог избавиться от этого отвратительного чувства. – мэр улыбнулся. – Я оказался прав, не в первый и не в последний раз… Люди привыкли удалять ненависть подчистую, не оставляя никаких следов. Я же, ее скорее трансформирую. В жалость… Моя мать, которой подчинялись сотни человек и боялись сотни насильников и убийц, кончила слюнями в подушку и мочой в простынь. Я навещал ее каждый день, чтобы просто посмотреть, как она шарахается от каждого громкого звука… Ты когда-нибудь испытывал жалость? Это лучше, чем секс.

– Как ты…

– Как я это сделал? Простейший рецепт: открытый доступ к семейным тайнам и лекарствам. Терпение.

Винир притих. Мэр же запустил руку в пиджак; вытащил оттуда огнестрельное оружие и направил на сидящего.

– Я бы не стал рассказывать всего этого, не собираясь убить тебя.

– Это что, мой револьвер? – прищурившись, спросил Винир.

– Нет, но он зарегистрирован на твое имя.

– Мира ты тоже убьешь?

– Не понадобиться. После твоего самоубийства, я думаю, поток этих записок прекратится. Если нет… впрочем, тебя это беспокоить не должно.

– Ты псих, еще похлеще, чем он.

Мэр осклабился.

– Тебе прострелить виски или подбородок?

– Виски.

– Хороший выбор.

– Благодарю. Вино допить можно? – Винир указал рукой на неоткрытую бутылку, что стояла на столе.

– Нет. Я здесь уже достаточно задержался. Но, если так страшно, можешь сделать один глоток.

– Я не боюсь смерти.

Глава города, выказывая уважение, кивнул. Затем обошел диван; остановился сзади Винира, и приложил к его виску дуло револьвера.

– Последнее слово?

Винир не издал ни звука, мысленно проговаривая слова всех молитв, что знал. Нет, он не соврал. Смерти мужчина не боялся. Он боялся так и не встретиться с женой и дочкой, после смерти. Но сейчас… сейчас смерть сама пришла за ним. Среди глубокой ночи, не предупредив, не постучавшись, и все-таки… это было благословение. Нужно потерпеть всего несколько секунд… Губы Винира дрогнули, затем улыбнулись. Он закрыл глаза и представил Рину, невысокую, светловолосую женщину в сиреневом комбинезоне. Она сидит на крыльце с чашкой горячего чая, и большими карими глазами высматривает на полянке Аврору… Рина конечно станет ругать его. Винить во всем, потому что больше винить некого. Если она изобьет его, и заставит жить во дворе, как пса, Винир ни сколько не опечалиться, и сопротивляться тоже не станет. Главное, чтобы они были вместе. Чтобы они все были там. И больше никого…

Раздался выстрел.

Тело Винира мгновенно умерло, перепачкав всю гостиную кровью. Из глаз текли слезы. А лицо, с легкой улыбкой, замерло навсегда.


Сорок шестая глава

Мир


Свадьба.

Мэр, с профессионализмом диктора, произносит клятву. Я смотрю на маленькие пуговки его пиджака и думаю о том, как сильно они похожи на таблетки, что дала мне Анна. Жаль, я ничего не помню, о своем наркотическом путешествии.

… И мы всегда будем счастливы. – мэр закончил клятву и убрал исписанный листок в карман пиджака.

Зачем ему этот лист? За все время зачитывания, мэр ни разу в него не заглянул, смотрел только на маму, или сквозь нее, не знаю.

Два дня назад мама спросила меня в шутку, не совершает ли ошибку, соглашаясь на этот брак. Я ответил ей – нет, не совершает. Она вяло улыбнулась. Я же мысленно ударил себя по лицу и сказал тоже самое, но убедительнее. Мне казалось, это было правильно, и очень нужно маме. Как бы там ни было, мэр ее любит. К слову, после моей второй попытки ответь на ее вопрос, мама улыбнулась искренне и поцеловала.

Прямо сейчас мама говорит свою клятву с высокого мраморного пьедестала. На ней облегающее серебряное платье с кружевным шлейфом. Длинная фота вплетена прямо в распущенные волосы. Веки украшены светло голубым; губы – бледно розовым; ресницы – насыщенным синим. Все взгляды устремлены только на нее. Вряд-ли кто-нибудь слушает, даже я не слушаю (слишком занят своим монологом), но смотрят точно все.


На свадьбах обычно преобладает белый цвет (по крайней мере, на тех, что я видел по телевизору). Здесь организаторы исключений делать не стали, все кругом белое. Не изысканное, или с намеком какой-то сказки, а просто белое. Скорее даже, стерильно белое. Пол, потолок, стены, занавески, люстры. От этого все присутствующие, в своих цветастых нарядах, кажутся странными и просто лишними. Все, кроме моей мамы, конечно. Складывается впечатление, будто она и родилась лишь затем, чтобы в этот самый день улыбаться, кружиться по залу и пить шампанское за центральным столом. Лиза сказала, что моя мама выглядит, как настоящая королева, как раз в тот момент, когда я мысленно, сравнивал столы с кушетками, а официантов с санитарами… а потом вспомнил, что десять лет назад, когда я лежал на четвертом, некоторые пациенты (мои соседи), дали маме прозвище «Королева больничной палаты».

Справлять торжество решили в загородном ресторане «листопад». Я ожидал неприлично большое число гостей, и обрадовался, узнав, что их не больше двух сотен. В их числе Лиза и Винни (Винни чуть было не отказался, пришлось уговаривать). Нам троим предоставили отдаленный столик, как я и просил.

Марк отклонил приглашение, еще до того, как я успел его толком озвучить, ссылаясь на жуткую занятость. Этом меня нисколько не удивило, в отличии от отказа Вика А, которого моя мама позвала на торжество лично.

– Не боишься, что Клар проснется и испортит веселье? – спросила Лиза Винни, умиляясь его щекам, набитым абрикосами и канапе.

– Нет. Мы с ним договорились.

– А каким образом у вас это происходит?

– Я… мы… мы не говорим про это.

– Извини.

– Не доставай Винни. – сказал я.

– Я же извинилась.

– Все в порядке, Мир. – проговорил Винни.

Я почесал лоб, отпил немного шампанского и небрежно произнес: – Просто хочу, чтобы за нашим столиком не было неловких ситуаций.

– И сам только что создал одну из них.

Винни прожевав и проглотив все, что с трудом недавно утрамбовал во рту, улыбнулся нашей маленькой с Лизой перепалке, (если ее можно так назвать) и произнес: – Давайте лучше выпьем.

Лиза улыбнулась ему в ответ и принялась откупоривать бутылку шампанского, что стояла в центре столика: – А вот сейчас было неожиданно. – все еще улыбаясь, говорит Лиза.

– Ты удивилась тому, что я пью? – спросил Винни.

– Скорее тому, что выпить предложил не Мир.

– Не понимаю, зачем это нужно предлагать. Просто бери и пей. – произнес я.

Лиза отпила немного шампанского и облизнула губы. Затем внимательно оглянула зал.

– Все сидят по семь человек. Одни мы втроем, так… очевидно отстраненно от остальных.

– Это я попросил отдельный столик, только для нас. Прости.

– Нет, ты молодец. – сказала Лиза. – Мне нравиться здесь.

– Правда?

– При другом раскладе, мы могли бы оказаться там. – Лиза незаметно для остальных показала пальцем на столик, где в центре внимания была блондинка с писклявым голосом, что разговаривает без остановки уже тринадцать минут. – Или там. – теперь Лиза показала на столик, где все обсуждали гениальность Вика А. – И, тем более там. – кончик ногтя Лизы указывал в сторону столика, за которым сидели четыре парочки, целующиеся каждые три минуты. – Лиза поежилась.

– Что?

– Ничего. Наверное, мне просто неуютно на свадьбах.

– Ты на многих свадьбах была?

– Только на своей.

Винни поинтересовался: – И как там было?

– Так же, в основном. Разве что салфетки у нас были в форме роз. А здесь, в форме голубей. Гостей было намного больше… Еще шампанское у нас разливали слишком сладкое, а это – Лиза подняла бокал. – напиток богов.

– Но, было весело, да?

– Не знаю… то есть, невесты обычно не веселятся на своих свадьбах, только вид делают, так?

– Наверное. – неуверенно говорит Винни. – Извините, мне нужно в туалет.

Винни вылез из-за стола и направился к лестнице.

– А что, туалет только на первом этаже? – спрашивает Лиза.

Отвечаю: – Здесь тоже есть, только на кухне. Винни думает, что туда нельзя, хотя я уже два раза сказал, что можно.

В зал вошли два десятка официантов с подносами. Они распределились по столикам маленькими, быстрыми шажками. Таким образом еда оказалась у всех гостей почти одновременно. На наш стол поставили три белые тарелки с лососем и печеной картошкой.

Я быстро приступил к трапезе.

Прошла пара минут. Моя тарелка опустела наполовину. Лиза же к своей еде еще не притронулась; зато не убирает из руки бокал с шампанским.

– Не странно, что сын невесты сидит так далеко? – Лиза кивнула в сторону столика, что находится у самой стены. Там мама и мэр кормят друг друга тортом. А над их головами висит мамин уродливый портрет.

– Не думаю. Мы же, не на разных этажах. Попробуй рыбу. Похоже, на нее полили ананасового соуса. Никогда такого не пробовал. Очень вкусно.

Наконец, Лиза вонзила в маленький кусок нежной, бескостной рыбы, зубья серебряной вилочки и запустила себе в рот.

– Правда, вкусно. – согласила Лиза, проглотив рыбу.

– Хорошо выглядишь. – не знаю зачем, произнес я. И не соврал. Лиза выглядит очень хорошо.

Синий, шелковый комбинезон, белые туфли на высоком каблуке, синий лак на ногтях, белая брошь в виде пера, на правом плече. Розовая помада. Белые тени. Волосы зачесаны на одну сторону.

– И как тебя Расс одну отпустил?

– Он уехал из города. По делам.

– Но он знает, где ты сейчас?

– Нет, и не должен. Его родители меня живьем съедят, если узнают, что я была на свадьбе мэра, в то время, как они нет. Если честно, мне самой этот факт греет сердце.

– А на второй день ты, ведь, останешься?

– Конечно. Я собралась серьезно напиться сегодня и продолжить завтра.

– А, причина?

– Она нужна? – спросила Лиза, ухмыльнувшись. – Ну, допустим свадьба твоей мамы. Чем не причина?

– Ну да.

– Как у тебя дела вообще? Ты странный какой-то.

– Правда?

– Бледнее, чем обычно. – пояснила Лиза.

– Может, в последнее время, произошло кое-что странное.

– Что?

– Я поругался со Вторым.

– Из-за чего?

– Из-за Анны… долго рассказывать.

Вернулся Винни. Он потер мокрые руки о свои штаны, и сел за столик.

– Анна, это та томная красотка, что говорила про космос? – спросила меня Лиза.

– В общем, да… Хах. Она назвала меня призраком самого себя.

Лиза нахмурила брови. А Винни улыбнулся шире обычного и, оглядев нас большими, искрящимися глазами, сказал: – Чьим еще призраком можно быть?


Первый час ночи.

Мы (Лиза, Винни и я) гуляем по лесу.

Волосы Лизы растрепались. Одежда заляпана большими коричневыми пятнами. На туфли вообще лучше не смотреть. (Весна выдалась мокрая). Лиза же не обращает на это внимания, бесстрастно вступая в грязь в такт со мной и Винни.

Мы идем, кривляющиеся, громко смеющиеся и непонятно на кого похожие. Не имею понятия о том, сколько, конкретно, мы выпили. Наверное, много.

Интересно, чей наряд более неподходящий для прогулки по лесу? Лизин комбинезон, мое серое пальто и зеленые туфли (подарок мэра), или спортивная, зеленая ветровка и смешна оранжевая шапочка Винни.

Мы не специально сбежали со свадьбы. Это вышло само собой. Поздним вечером, алкоголь странным образом не побудил нас отплясывать вместе со всеми паровозиком, а от еды уже тошнило. Мы решили подышать свежим воздухом и немного пройтись. Сначала по лестнице, потом, по дворику, далее мы вышли за пределы территории ресторана. Мы так разговорились, что и не заметили, как забредаем глубже в лес, не чувствуя ни времени, ни холода.

Каждый участник нашей маленькой компании выполняет какое-то маленькое задание. Винни несет бутылку шампанского. Я держу Лизу под руку и слежу за тем, чтобы она не упала. Лиза у нас ответственная за культурную часть прогулки, а это: истории из детства, философские изречения, размышления о смысле жизни. Такой чести обычно удостаивается самый пьяный член компании. Ни я, ни Винни сегодня не смогли составить Лизе достойную конкуренцию.

– Знаете, а я была уже здесь давным-давно. Лет десять назад. Только тогда это был не ресторан «листопад», а пансионат «лесная река», или санаторий «лесная река», что-то вроде того. Я из своей группы единственная часто болела, вот и отправили. Я жила на третьем этаже, на втором жили старики, а на первом были процедурные кабинеты и столовая. Было весело, тамошние дети меня не дразнили, не обзывали. Пара мальчиков даже считали симпатичной. Представляйте, на сколько было обидно уезжать?… Я говорила, что дописала свою книгу?

– Это здорово! – воскликнул я.

– Думаешь? Я тоже, так думала первые полчаса… «Наконец то, закончила!» Приятное чувство, знайте ли – видеть перед глазами цельное творение. ТВОЕ творение. Даже приятнее, чем тогда, на выставке.

Мне не понравился голос Лизы, и я сказал: – Сбавь градус уныния. Это ведь хорошая новость.

– Если моя новая книга повторит судьбу предыдущей, и окажется полным провалом? Вам все равно не понять…

– Куда нам.

– Чтобы там ни было, я это переживу. Как-нибудь… Хотите еще кое что скажу? – Заговорщики спросила Лиза.

– Да.

– Когда не получилось с писательством, задумалась. То есть, сначала плакала и истерично колотила стену, а потом задумалась, что мы… знайте, кто мы?

– Кто? – спросил Винни.

– Мы спички! – Лиза остановилась и поманила Винни пальцами. Он протянул Лизе бутылку с шампанским. Лиза сделала один глоток и продолжила: – Понимаете, нет?

– Если честно… не совсем. – сказал Винни, вернув себе бутылку.

Лиза сбивчиво затараторила: – Все спички одинаковые в самом начале, когда еще лежат в коробочке, в один ряд. А потом их, по одной, достают. И начинается… Одна спичка зажжет плиту; другая камин; одна подкинет искру бенгальскому огоньку… еще одну спичку подожгут, чтобы просто посмотреть, как она горит. А… а какие-то спички отсыреют и вообще никогда не загорятся, про них лучше не говорить… Я это все к тому: посмотрев в мусорное ведро, вы не отличите спичку, зажегшую камин от спички, зажегшей сигарету. Все они одинаковые, черные, изогнутые, деревянные трупики. Разве это не забавно? Представьте, что наша смерть это мусорное ведро, в которой мы все такие же одинаковые спички. Все, что нас отличало исчезнет и вряд-ли останется даже в нашей памяти. Есть ли у мертвецов память? Так что я… – Лиза замолчала на две секунды, и произнесла: – Знайте, как легко становится, когда сравниваешь свою жизнь с бесконечностью? Автор десятков бестселлеров умрет и я умру, и оба мы будем двумя одинаковыми, мертвыми людьми. И это потрясающе. Странно. Мысль об этом, меня действительно успокоила, а ведь я всегда так хотела выделиться; отличаться ото всех… И сейчас хочу. Только нечем.

– Все остальные становятся веселее, когда выпьют… Вот тебе и отличие. – сказал я Лизе.

– А как вы думаете? – спрашивает Винни – Я с Кларсоном, мы одна спичка или две?

– Одна, разделенная пополам. – говорю я.

Лиза запротестовала: – Нельзя поделить спичку. Одна половина так и будет спичкой, а другая станет просто короткой палочкой.

Я улыбнулся: – А если спичка двухсторонняя?

– Их не бывает.

– Нам нужно… мы должны… мы просто обязаны создать такие! – запинаясь, прокричал Винни.

В ответ Лиза согласно покачала головой: – Точно! Мы откроем свое производство. Свой бизнес! Это же так экономно. И футуристично.

Я возразил: – Только это, мягко говоря, не очень удобно.

– Ты в этом не разбираешься. Все, Мира с нами не будет.

– Но я придумал идею!

– Значит, придумаешь еще тысячу идей.

– Нам надо остановиться.

– Да мы не ссоримся, Винни. Это пустой треп.

– Я про лес. Нужно поворачивать.

Мы синхронно остановились и принялись оглядываться. Столетние сосны загромоздили небо, от чего внутри теплится чувство защищенности и уюта. А может, это шампанское. Или вино. Или что там я еще сегодня пил?

Сквозь тишину лесной чащи, перебиваемую нашим тяжелым дыханием, доносятся отдаленные звуки безудержного веселья.

Мы стоим в грязи, и уже потихоньку начинаем чувствовать холод. Мы не кричим и не танцуем. Возможно, ни одному из нас совсем не весело и все таки… Здесь так приятно; так хорошо.

– Интересно… – говорит Лиза.

– Что?

– Я правда не хочу быть среди тех гостей?

– Или?

– Или мне просто нравиться думать, что я не хочу там быть.

– Это не имеет значения. – сказал я.

– Почему?

– Потому что ты скоро там будешь. Мы возвращаемся. Мало ли, мама уже начала волноваться.

– Ты уверен? – спросила моя подруга, намекая на все эти звуки радости и праздника.

– Нет, но… мама не стала бы показывать вида, даже, если бы перепугалась до смерти.

Голос снова подал Винни: – Мир, я, наверное, должен тебе кое-что сказать. – робко произнес он.

– Если не хочешь, не говори.

– Это Марка каса… касается.

Вдруг мы услышали шуршание веток позади и одновременно повернулись. Недалеко от нас, высоко, между кронами деревьев, шевелилось огромное черное пятно.

– Это наверное сова. – тихонько произнесла Лиза.

– Давайте уйдем отсюда. – тихонько произнес Винни.

– Ты хотел, что-то сказать.

– Нет, я хочу уйти.

Мы все одновременно отвернулись и ускорили шаг.


Два часа ночи.

Волосы Лизы убраны на правую половину подушки. Влажное, блестящее от света луны, лицо, вкусно пахнет мылом и кремом. На ней надета моя пижама. Свою, Лиза забыла захватить. Я в одних трусах, как и Винни.

Моя грязная одежда лежит под кроватью. Лиза разбросала свой наряд по полу, а Винни аккуратно сложил все на стуле. Мы лежим на кровати в апартаментах под номером тридцать два, на третьем этаже, плотно прижавшись друг к другу. Лиза справа, я слева, Винни посередине. Его голова расположилась прямо в расщелине между двумя подушками. Кажется, Винни это не сильно беспокоит – он заснул, как только мы пришли, и сейчас тихо посапывает. Лиза тоже вот вот уснет, но сил ее точно хватит на парочку слов или даже одну связную фразу. Я смотрю на ее лоб, выглядывающий из-за шеи Винни, и спрашиваю, не переходя на шепот: – Лиза, почему ты не пригласила меня на свою свадьбу?

– Я уже говорила. – вздыхает Лиза.

– То не считается. Было, ведь, что то другое, да?

– Может быть.

– И что же?

– Я не хочу сейчас об этом говорить. Я хочу спать, Мир. – она отвернулась лицом к двери и закуталась краешком одеяла по саму голову.

– Не хотела знакомить меня с Рассом? Или, не хотела, чтобы я увидел тебя в свадебном платье?

Лиза снова вздыхает, нарочито громко, и поворачивается обратно ко мне лицом, спустив одеяло до шеи. Затем приподнимает голову. Я вижу ее глаза. Такие ясные, словно она совсем отрезвела.

– А как бы это выглядело?

– Выглядело?

– Именно. – Лиза замолкла в некотором смятении. Словно решает, стоит ей говорить следующие слова или нет. Через пару секунд она еще больше приподнялась на подушке, так что одеяло стало ей по грудь. – Помнишь, когда мою рукопись забраковали? Я думала лишь о том, что всю жизнь проработаю официанткой и плакалась тебе, как ненормальная. Мы тогда впервые напились… Я призналась тебе в любви. Я была вдрызг, и все же… В ответ ты так снисходительно посмотрел на меня… начал говорить об Авроре. Будто я забыла о ней… и после этого я должна приглашать тебя на свою свадьбу? Ничего более жалкого и придумать нельзя. Не хватает только взять мегафон и декламировать – смотри, кого ты упустил! Смотри, какая я счастливая! Какой успешный у меня жених, какая богатая у нас свадьба… Я не хотела, чтобы свадьба казалась каким-то дурацким способом самоутвердится; сказать последнее слово.

– До сегодняшнего дня, я думал, что твое признание в любви мне только приснилось.

– Очень удобно. Мне бы так. – Лиза, посмотрела куда-то в сторону. – Да не бери в голову. Все равно я тебя уже не люблю. Ну, как к другу, конечно, моя любовь необъятна. По всем остальным параметрам, ты с треском провалился… – Лиза положила голову на подушку и произнесла: – Давай спать, Мир. И пусть этот разговор тоже станет размытым сном.

Я отвернулся к окну и закрыл глаза.


… Я не могу двигаться и говорить. Я сплю? Я ничего не вижу, и не чувствую. Наверное, я умираю. От этого так волнительно, так спокойно. И почему смерти все боятся? Если она похожа на сон, чего в ней страшного?

Внезапно все тело обдало болью, словно колодезной водой, такой же ледяной и ошпаривающей.

Я ощутил, какое маленькое у меня тело, какое оно хрупкое и помятое. И еще я вспомнил, о чем-то очень плохом, страшном и болезненном. Я вспомнил, что упал. Что мы упали… А, где же Аврора?

Издалека слышится чей-то стальной голос. Мне не разобрать ни слова. Может, это и не человек вовсе. Кажется он (этот голос) здесь уже давно, но его присутствие дошло до моего мозга только сейчас.

Я открываю глаза, и тут же закрываю их. Слишком страшно. Хорошо, что «голос» этого не заметил, наверное смотрит в другую сторону, или в потолок, или в одну точку, так что все вокруг расплылось… Доли секунды мне хватило, чтобы разглядеть огромные пальцы с острыми ногтями, вцепившиеся в мою руку и крохотные выступы кр… густой жидкости, испачкавшие эти самые пальцы. Зачем кому то так впиваться в меня? Я сделал что то плохое? И почему я не чувствую рукой даже маленького прикосновения? Ни холода, ни тепла. Можно подумать, снаружи все потеряло чувствительность, настолько больно внутренностям. О, Боже, как я не подумал об этом! А что, если у Авроры все еще хуже? А что, если она… Нет. Нет… Сердце быстро быстро заколотилось, словно я испуганный кролик. Я вспомнил, как падал. В тот момент сердце билось точно так же. Нет ничего хуже, падения. По крайней мере, ничего хуже я никогда не испытывал.

Я забыл, о чем думал…

Об Авроре?

Кажется о том, что она уме…

Нет, конечно, нет. Я ведь спас ее. Мама назовет меня героем, и перестанет прятать мои крылья под колючими кофтами и пиджаками. А по всем законам книг и фильмов, герои, если принялись кого то спасать, доводят дело до конца или героически погибают вместе с прекрасными дамами. Раз я жив, значит и с ней все хорошо. По-другому не бывает. А, может, я все еще падаю?… Тело поплыло, как в невесомости. Меня кружит, и тянет в место, где нет ничего, кроме низа … Но почему я все еще слышу этот голос? Бла бла бла – говорит он. Нет конечно, он говорит другое, и еще странно всхлипывает. Я напрягаю слух и заставляю себя задержаться здесь; не уплывать пока в бездну.

– Терзаешь… – разбираю я. Нет, не так. – Ты знаешь. – говорит голос. – Ты знаешь, как я отношусь к ним.

Он спрашивает меня? Но, я ничего не знаю.

Вдруг я почувствовал в своей коже ногти, больше похожие на клыки собаки. Похоже, боль посещает меня с большим запозданием…

– Как и мои родители, как их родители, как все благоразумные люди… – продолжил голос. – Господи, если это какой то знак… Если это ты послал их, чтобы спасти мне жизнь, пожалуйста, скажи, что делать дальше… Потому что я не имею ни малейшего понятия. Ты проверяешь меня или издеваешься? Пытаешься сломить? Хочешь, чтобы я пожалел его? Я могу… я уже. Но… я никогда не позволял себе быть обязанным… Их так просто убить сейчас. Особенно его. И словно ничего не произошло…

Мое нутро стало тысячей испуганных кроликов. Лучше бы я уплыл, пока была возможность. Мне не было страшно, а теперь… Все, что говорит этот голос пугает. Смерть от его руки не будет похожа на сон, это уж точно. Лучше бы я уплыл.

Я сглотнул шершавый ком в горле.

– Ты, что, слышишь меня? – резко спрашивает голос.

Нет, не слышу. Я сплю. Я плыву. Падаю.

– Открой глаза, если слышишь. Тебя никто не обидит. – голос стал мягче, но все еще такой стальной, как если бы острый меч мог говорить. Если бы само зло могло говорить… – Мир, твоя мама очень обрадуется, если узнает, что ты проснулся.

Я знаю, что его слова – уловка, но все равно открываю глаза, потому что боюсь гнева самого зла…

Я вижу склонившееся надо мной мраморно белое лицо с красными глазами и размазанными под ними слезами (не смотря на это, лицо все равно кажется спокойным). Его глаза оценивающе смотрят на меня. На трубки, торчащие из моей руки. На аппараты рядом с кроватью. Он что-то вкалывает в одну из трубок и снова смотрит мне в лицо. Я молчу. Он тоже. «Так просто убить сейчас. И словно ничего не произошло»…

– Аврора… – выдавливаю я из себя сиплым, тонким голосом. Не знаю, зачем. Может, чтобы просто доказать «ему», что я еще в состоянии произносить слова?

– Мне очень жаль. – говорит голос, смотря мне прямо в глаза. – Аврора умерла.

Из горла, внутрь живота пробежала дрожь. Эти слова такие нереальные, такие неправильные. Даже их смысл я не совсем понимаю. Не хочу понимать.

Не успеваю я опомниться, как думать совсем стало невозможно. Какая-то сила схватила мою голову, зажав ее в крепких объятьях. Мои глаза закололо, не могу больше никуда смотреть и, захлопнув веки, тут же проваливаюсь в сон. Страх растворился, как небывало, вместе с невозможными словами и стальным голосом. Тело опять приобрело легкость. Бездна тянет к себе, кружа и покалывая. Я плыву к ней, забывая обо всем, и растворяясь…


Сорок седьмая глава

Мир


Следующие дни я ненавидел себя за то, что перепил на маминой свадьбе – почти не помню, как прощался с Лизой, и как на следующий день прощался с гостями и приехал домой.

Я болел двое суток и казалось, конец моим страданиям, никогда не настанет. Все, что происходило в те дни, меня не интересовало. Физически не могло. Ни на одном человеке, я не концентрировался больше, чем на три минуты. Минеральная вода, моя кровать и туалет – единственные вещи, что вызывали во мне чувства и интерес. А еще, уже много дней подряд, мне не снятся сны.


Сейчас со свадьбы прошел уже месяц. На улице здорово потеплело. Лиза уговаривала меня прогуляться по фруктовому саду или посидеть в открытом кафе, на набережной. Я ненавижу жару, так что предложил компромисс – поторчать у меня дома. Лиза согласилась. Прямо сейчас я разогреваю покупной малиновый пирог в микроволновке и высыпаю в плошку картофельные чипсы.

– Иди уже сюда. Пропустишь начало.

Я сажусь надиван, протягиваю Лизе чипсы. По телевизору идет что-то про вторжение инопланетян.

– Все еще не поздно пойти погулять. Фруктовый сад открыт до десяти.

– Ты можешь сходить с кем угодно другим.

– У меня не так много близких людей. Тебе ли не знать.

– А как же Вик? Вы вроде сдружились.

– Да… Мы сдружились, но нам лучше не общаться. – сухо говорит Лиза.

– Почему?

– Я ему нравлюсь. Кажется, он меня даже любит.

– Как это произошло? – спрашиваю я.

Лиза отвечает: – Мне откуда знать? Я сама Вика не понимаю. Но мы действительно хорошо сдружились. Мне нравилось проводить с ним время. Хотелось бы стать ему другом.

– Я думаю, у тебя получится.

– Правда?

– Я тебе нравился, помнишь? Но ты всю эту глупость отбросила, и мы остались лучшими друзьями.

Лиза, взглядом, полным иронии, уставилась на меня. С чего бы это? А потом она выдохнула и проговорила: – Почему в мире все так сложно?… Я знаю, что это идиотская фраза, но все-таки, почему в мире все так сложно?

Я ответил: – Помнишь, мы с тобой в детстве, играли в «слова»? Я называю какое-нибудь слово, а ты говоришь свое, первая буква которого должна совпадать с последней буквой моего. И так далее.

– Отличное у нас было детство…

– Я не о том. Когда мы только начали, никаких правил не было. Мы просто использовали все слова, что знали, включая города, имена, названия блюд. А потом нам стало скучно. Мы оставили лишь существительные, причем только те, что не являлись ни едой, ни одеждой, ни обозначением чувств. Это тоже быстро наскучило, и мы исключили названия цветов и животных. Затем придумали правило – называть можно только то, что помещается в мою комнату. А еще… я не помню, кто из нас это предложил… если три раза подряд звучат слова, связанные по смыслу, у нас была…

– Супер игра. Произносились только те слова, что связанны каким-нибудь праздником, да еще букв должно было быть не меньше пяти. Играть стало невозможно, мы ломали головы, считая себя идиотами, и постоянно спорили. Да, «слова» нам быстро осточертели. С чего ты об этом вспомнил?

– С того, что игра могла остаться простой и незатейливой. Мы сами все усложнили. А потом возненавидели.

Из телевизора раздался пронзительный, женский крик. Мы с Лизой уставились в экран, где разрушенные здания сменялись кадрами мертвых тел. Сквозь все эти тела, к одному из домов пыталась проползти девушка, спасаясь от уродливых пришельцев. Большую часть ее лица покрывает ожег; обе ноги, кажется, сломаны. Вся она в кровавой, дранной одежде. В воздухе витает серая пыль. До ближайшего дома всего пара метров, и пока девушку никто не заметил. Вдруг, трехпалая, с прозрачной кожей, рука, хватает ее за голову и не успевает девушка опомниться, как на разрушенный город падает бомба и все взрывается… Реклама.

Лиза выключила звук и положила голову мне на плечо.


Сорок восьмая глава

Лиза


«Иланий сидел на пыльной, каменной дорожке и угрюмо смотрел на свой посох. Рядом сидела Эдит.

– Я столько преодолел ради нее! – тихо сказал волшебник, все еще негодующий и ошарашенный. – Стольких убил! Столько раз чуть не умер! Добыл воды из этого дурацкого болота. Стал богатым. Купил это кольцо… – Иланий достал из кармана маленькое, переливающееся всеми оттенками красного, колечко из драконьего золота и выбросил в высокую траву. – И где же благодарность, Эдит? Почему все так несправедливо?

Эдит поднялась, и отряхнула свои колени от дорожной пыли. Она сильно устала за последнее время. От всего этого города и нытья Илания. Больше от нытья.

– Лидия не оценила по достоинству твои подарки и широкие жесты… Случается. Не стоит так сердиться, потому что… Потому что, знаешь что, Иланий? Кто-то старался стать для тебя особенным, а ты даже не заметил…

Эдит похлопала волшебника по плечу, и ушла в сторону леса. Больше они никогда не виделись.

Конец»

Дом скучал от безлюдности; от похожих друг на друга, спокойных дней; от Лизы. И иногда высказывал свое недовольство, тарахтением обогревателей и холодильника.

Лиза лежала на диване, держа в руках, вою рукопись, и перечитывала последние строчки. Рядом валялся большой конверт, адресованный издательскому дому номер два.

Все, что надо было сказать, сказано. Все, что нужно было сделать, сделано. Думала Лиза. И все же, с книгой было что-то не так. Почему-то история кажется незавершенной. А, концовка смазанной. Хотя, предполагалось, что она будет емкой; лаконичной. Да, с заполнением конверта она поторопилась. Нужно еще раз перечитать всю книгу и подумать. Лиза перелистала на самую первую главу и, вдруг глаза ее стали коситься на кухню, где на тумбе лежал, ждал своего часа, телефон – еще одно дело, воплотить которое она все никак не решалась.

Поиздевавшись над своими глазами минуту, Лиза вернула взгляд тексту (в конце концов, перечитать его, было первоначальной задачей).

– Итак. – сказала Лиза и приступила к чтению: – В стране под названием Свет, что была спрятана от других стран горами и реками, на окраине маленькой деревушки родился мальчик Иланий.

В первый же день жизни, мальчик стал знаменитостью – таких громких воплей, что издавал он, деревня еще никогда не слышала…


К вечеру глаза девушки разболелись, а саму ее начало тошнить от собственного произведения. И она, пряча взгляд и от рукописи, и от конверта, и от телефона, вышла из дома, намереваясь прогуляться по парку.


Весенняя теплота решила ненадолго отдохнуть. Лиза оказалась в центре города, на момент самого разгара этого отдыха. С неба, маленькими редкими каплями, падал дождь. Ветер дул прямо в лицо девушки, будто упрашивая вернуться домой и отправить уже свои труды в почтовый ящик. А лучше, позвонить мужу и сказать ему правду. Ну, или в качестве альтернативы, отсидеться в симпатичном маленьком кафетерии. Лиза не хотела ни черный кофе, ни еды… Может, немного виски, сна и другой жизни.

Жаль, воспоминания об их с ребятами, свадебном веселье, и его последствиях, заставили отказаться от идеи с виски. Так что, Лиза просто шла по узким тротуарам, то и дело врезаясь в прохожих, одетая в высокие, черные сапоги и фиолетовое пальто.

Волосы Лизы, от воды распушились и спутались, она забыла взять зонтик. Тушь потекла, намок белый шелковый шарфик. Она дышала в такт дождю, и думала о своей жизни. О своей книге. О своем браке. О своем счастье. О Мире. О Вике А. О своих детских мечтах… Из-за мыслей о последнем, по рукам Лизы пробежались мурашки. Обещание, что она дала себе в пятнадцать лет, в серьез грозило не исполниться. А, тем временем, насмешливый дождик, напевал песню Лизе на ухо: «Эй, ты! Ты его не любишь. Ты не любишь его. Ты не счаст-ли-ва»


В двенадцать ночи, Лиза вернулась домой, мокрая и трезвая.

Не раздевшись, не разувшись, она залезла на диван, пачкая его замшевую обивку, дорожной грязью.

Рукопись и конверт лежали там же, на диване. Лиза не моргая смотрела на них и думала о том, что в ее книге неправильно все: Главный герой, это поверхностный идиот, которому все время, неоправданно, везет, при том, что он еще и остается недоволен. Так же, этот персонаж влезает в опасные приключения, по глупым причинам, даже абсурдным. А, к концу истории, ничего не понимает, и остается таким же, каким и был в самом начале. Да, Лиза сделала Илания таким специально, чтобы он отличался от героев сотен книг, с похожим сюжетом. Но, правильным ли это было решением? Стала бы она сама такое читать, не будь автором? Вряд-ли… Хотя, интересные моменты в книге есть. Может, встретиться с Миром? Заставить его прочитать. Узнать мнение. А, если ему не понравится? И он вынужден будет соврать, чтобы не обидеть начинающего «писателя»? Лиза сразу поймет, что он врет и обидится. Интересно, на вранье Расса, она бы обиделась? Интересно, есть человек, которой не стал бы ей врать?

Лиза задумалась на минуту, затем взяла телефон и набрала номер Вика А.

– Нет. – резко сказала девушка сама себе, и сбросила. – Что я делаю?

Звонить посреди ночи, человеку, что влюблен в тебя, ради простой болтовни… Мир делал с ней так же, но у него хотя бы есть оправдание – он не замечает ничего вокруг; он не знает, то есть не знал, то есть… Об этом ей нужно было думать в последнюю очередь.

– Ах, к черту все! – сказала Лиза.

Ни один ее знакомый не сможет помочь или дать действительно полезный совет. Так что, какая разница?

Девушка на выдохе засунула рукопись в конверт, тихо произнеся. – Да, так да. Нет, так нет. Пора перестать бояться.


– Пора перестать боятся. – повторила Лиза, и набрала номер Расса.


Сорок девятая глава

Марк


Сначала уборщик хотел вытащить ключи от шкафчика, из кармана брюк мэра. Дождаться, когда тот уйдет, открыть ящик. Посмотреть, что там. И оставить ключи где-нибудь на полу, в его кабинете. Затея была рискованной и глупой (мэр ни за что не поверит, что сам выронил ключ) Уборщик вовремя понял, что взломать замок куда проще.


За последнее время Марк похудел. Выбросил все, испачканные чернилами, рубашки и брюки. А, так же приобрел привычку не говорить и не слушать вещи, кажущиеся ему не интересными.

Его голос увеличился в громкости. Глаза в яркости. Мысли стали, как он сам считал, стеклянными (очищенными и отшлифованными; легкими в нахождении; удобными в использовании).

Марк сидел на полу в своей спальне, одетый в зеленую футболку и серые штаны, и думал, думал, думал… кажется, это занятие, с каждым днем причиняло все больше боли, но останавливаться было нельзя. Столько всего еще предстояло сделать.

Раздался стук дверь.

– Входи. – сказал бармен.

Дверь открылась. В комнату, с подносом в руках, вошел Нула.

– Я принес виски. – произнес гость и закрыл дверь за собой.

Марк поднялся, взял с подноса бутылку; бокал, и сел на прежнее место.

– Спасибо. Сколько времени?

– Восемь.

– Уже? Как там бар?

– Не переживай. Мы следим за всем.

– Спасибо. – снова сказал Марк, и открыл бутылку.

– Марк.

– Да?

– Ты решил, что дальше? С окнами и всеми этими записками… нам продолжать?

– Продолжайте пока. Но, не в нескольких местах сразу. Знаю, кто-то из вас предлагал это.

– Конечно, не будем… По поводу убийств.

– Вы так ничего и не нашли?

– Нет. Ни в газетах, ни в отчетах. Ничего, что можно было бы связать с мэром.

– Кого же он убил?

– Мы найдем. Знать бы, на какой год искать.

– Не тратьте время. Я попросил, лишь из любопытства. Мы обойдемся и без этого.

– Ты что то задумал?

– Да.

– Что? – спросил Нула.

Лицо Марка на мгновение напряглось. Затем, он непринужденно улыбнулся, заполнил свой стакан виски до краев, выпил залпом и ответил: – Я задумал подставить друга. Еще больше… Нула, у тебя все еще есть знакомые в Лиловой роще?

– Да.

– Могут они кое-что тебе оттуда перевезти?

– Что именно?

– Пару телефонов. Мобильных.

Нула замялся.

– Если кого-нибудь поймают с ними, у нас, в Аквариуме… штрафом дело не кончится. – проговорил он.

– Я никогда не оставляю друзей в беде. – сказал Марк, внимательно глядя в глаза Нулы. – Я бы не стал просить, не будь это важным, ты ведь понимаешь?

– Да. Понимаю… Я сделаю все, что смогу.

Вдруг, зазвонил телефон, что лежал на тумбочке. Нула поторопился дать его Марку.

– Да. – сказал Марк, прислонив трубку к уху. – Что?… Понятно… Хорошо.

– Кто это был?

Бармен протянул телефон обратно Нуле, ответив: – одному из уборщиков срочно понадобилось уйти. Попросили выйти за него.

– Тебя подвезти?

– Если не составит труда.


Час ночи.

На руках, поскрипывали резиновые перчатки. Карманы штанов растягивало от напиханных в них, впитывающих тряпочек. На шее висел серый респиратор.

Желтая губка, брошенная в центр багровой лужицы, медленно раздувалась, становясь розовой. Уборщик подождал полминуты. Когда, примерзкого вида, куску поролона уже некуда было расти, Марк взял его в руки и выжал в синее, пластмассовое ведерко. После, снова кинул в лужу крови.

Он стоял в двухместной палате, на четвертом этаже, где еще десять минут назад, один из пациентов, пытался покончить с собой шурупом, выкрученным из кровати.

Если бы, сосед этого пациента, не проснулся и не принялся неистово кричать, крови здесь натекло бы намного больше, подумал Марк, а затем устало вздохнув, посмотрел на другую лужу. Ту, что у двери оставил перепуганный «зеленый» санитар.

Заходя в больницу, уборщик думал, что его вызвала Лина, хотя в случае необходимости, она сама звонит уборщику… Или, что это был мэр (пару раз он уже так делал).

Мэр. Мэр. Мэр… Интересно, о чем он думает в этот самый момент? Вдруг, глава Аквариума догадался, что не Мир закидывает его письмами? По крайней мере, в последнее время.

Марк ухмыльнулся, снова выжимая губку. Вряд-ли, думал он.

Себя и своих последователей, уборщик, конечно не считал гениальными шпионами и махинаторами. Глядя на некоторых индивидов, Марк вообще сомневался, поняли ли они план, но мэр… В главе города, бармен не сомневался ни секунды, на столько мэр был уверен в собственной правоте. Марку порой казалось, что даже если он сам придет к мэру и признается во всем, тот не поверит. Хоть, с тысячей доказательств; хоть с тысячей свидетелей. Не поверит. Слишком уж, ему нравится верить в нечто другое.

Марк кинул губку в один из ящичков в своей тележке; взял упаковку хлорки, и половину ее, а может больше, высыпал на след от кровавой лужи.


Марк натянул на рот и нос респиратор, взял одну из многочисленных щеток, наклонился к пятну и принялся интенсивно тереть ею из стороны в сторону.

Уборщик любил мэра. Восхищался им. Считал его самым умным человеком на планете. Думал, что он желает для людей Аквариума лишь одного – лучшего. Что оказалось на деле? Что мэр – ребенок, любимое занятие которого – ощущать власть; любимая игрушка которого – Аквариум. И, как всем детям, ему нравилось заботиться о своей игрушке так же сильно, как иногда, нравилось издеваться над ней. Хоть, сам мэр и не считал это издевательством… Впрочем, всего Марк понять никогда не сможет. И никто не сможет.

Интересно, понимает ли себя сам мэр?


Четыре часа утра.

Марк вошел в ненорбар, ничуть не уставший; не терзаемый головными болями но, как не странно (учитывая, чего он сегодня нагляделся) сильно голодный.

За одним из столиков, бодро спорили пара посетителей. За барной стойкой орудовала Герона.

– Чипсы остались? – спросил Марк, подсаживаясь к барменше.

– Полно. – ответила Герона. – Еще есть арахис и сухофрукты. Подать?

– Да. Пожалуйста. Можешь, высыпать все в одну тарелку.

– Думаешь, я собиралась для тебя все три запачкать?

Женщина ехидно улыбнулась, а после скрылась за стойкой в поисках еды.

Марк отошел в туалет а, когда вернулся, его уже ждала наполненная едой, тарелка.

Барменша протирала бокалы.

– Пить? – спросила она, не отвлекаясь от своего занятия.

– Кофе. – ответил Марк, кладя в рот горсть чипсов.

– Кофе нет. Есть травяной чай. Помогает уснуть.

– Со сном у меня порядок.

– Я знаю, что нет. Так что, будешь пить травяной чай. Он почти заварился.

– Зачем ты тогда спросила?

– Из вежливости… Как там твоя Лина? Видел ее сегодня?

– Нет.

– Но она, хоть, нам помогает?

– Она очень поможет нам, в будущем.

– Как ты можешь быть в ней таким уверенным? А если она доносит на нас мэру. Хочет выслужиться перед ним.

– Она его ненавидит.

– Это еще ничего не значит.

– Я ей верю.

– Хорошо… Но, если я окажусь права, то дам тебе по голове за то, что не послушал мудрую женщину.

Герона снова скрылась за стойкой и через секунду поднялась с чашкой чая в руках.

– Он, хоть, вкусный? – спросил Марк.

– Ты мне скажи.

Марк взял в чашку в свою руку, и сделал маленький глоток.

– Не плохо. – констатировал Марк.

Герона вернулась к протирке бокалов.

– Завтра. – сказала она невзначай. – Нума похвастается тебе.

Марк проглотил еще несколько маленьких горсточек чипсов и спросил: – В чем?

– Один влиятельный человек, не прочь присоединиться к нам. Журналист.

– Ты с ним говорила?

– Нула говорил.

Рука Марка снова нырнула в тарелку, теперь уже, сжимая в кулак горсть орешков.

Журналист мог бы очень пригодиться, подумал Марк и спросил: – С чего вы взяли, что он влиятельный?

– Потому что он себя так назвал. Ты же, можешь убедиться в этом при личной встрече. – сказала женщина, затем взяла мешок мусора, что стоял в углу и направилась к черному входу.

Звук пустого или почти опустевшего ненорбара, в обычные дни действовал на Марка, как хорошее успокоительное. На подобную магию так же, были способны, голоса Мира и Винни; звуки сыплющегося песка; свист зимнего ветра и шелест конфетных фантиков… Сегодня магия не хотела действовать. Сегодня Марк не хотел спать. Он желал думать, размышлять. Не важно, что это причиняет боль. Боль может быть даже приятной. А, если она еще и оправданна; если сопровождается величием и успехом, какая же, это боль? Это настоящий экстаз.

Все же думать надо было о неприятной вещи. Мир.

План есть. Марк долго составлял его детали в своей голове. Странная авантюра; шероховатая и, во много зависящая от удачи… но хозяин бара был уверен – лучше он придумать не способен. Как и не способен никто из его знакомых. Оставалось решить, сможет ли Марк (как это ни странно звучит) решиться на это. Кто знает, на что способен глава Аквариума, доведенный до ручки? С Миром может произойти что-нибудь совсем скверное. Марк мог попросить совета у Героны… Жаль, она сказала бы вещи прямо противоположные тем, какие Марк хотел услышать.

– О чем задумался? – спросила вернувшаяся с улицы Герона.

– Я думаю о Нуле. – соврал Марк. – Зачем ты рассказала мне про журналиста, если Нула хотел? Он же взбесится из-за этого.

– Именно. – улыбнулась Герона чуть пьяными глазами.

Хозяин бара понимающе улыбнулся в ответ, затем опустил взгляд и увидел, что белая тарелка опустела. Кружка тоже.

Марк встал со своего места, и еще раз поблагодарил барменшу за все.

– Ты спать? – спросила она.

– Да. – снова соврал Марк.

– Я забыла сказать. – герона остановила хозяина бара, положив руку на его плечо. – Твой друг, Адам. Он в больнице. Психиатрической. На принудительном.


Пятидесятая глава

Диана


… – Это не честно. – пискнул Мир. – Мы-то с Авророй не ссорились!

Мать сцепила сына в крепкие объятия так, чтобы тот не смог вырваться.

– Если приберешься дома. – сказала она. – Я все тебе расскажу.

– Хорошо. – ответил мальчик.

– Хорошо. – повторила за ним Диана, облегченно вздыхая. За девять часов, она сможет придумать, что-нибудь убедительное. То, что не так расстроит ее Мира.

Диана накинула на себя красную куртку. Спрятала свои волосы под вязаным беретом. Взяла валяющиеся на полу сумку и пакет со сменной обувью. Затем, поцеловав на прощание Мира, вышла из квартиры и заперла за собой дверь.

Ключи громко звякнули, падая на дно черной сумочки. Диана заглянула в нее, дабы убедиться, что бейдж и контейнер с едой были на месте. Когда глаза Дианы подтвердили, что она ничего не забыла, рука девушки закрыла сумку, зажав между пальцами собачку молнии, в виде лепестка розы.

До начала смены оставалось тридцать две минуты. Опаздывать было нельзя. Но, вместо того, чтобы пулей вылететь из здания, Диана повернулась лицом к квартире напротив и принялась смотреть на ее дверь.

Простояв две минуты, Диана сделала три шага вперед и постучалась.

Дверь открыла миловидная, крашенная блондинка крепкого телосложения, одетая в зеленое, домашнее платье. На вид ей было лет сорок. За гнусавый голос и пренебрежительную манеру речи, женщина не понравилась Диане с первых секунд знакомства.

– Здравствуй, Лора. – сказала Диана, силясь скрыть недовольную гримасу, под глупой улыбкой.

– Что тебе? – спросила Лора, которая в свою очередь, прятать недовольные гримасы не любила.

– Окажи мне услугу, пожалуйста. Я знаю, что мы с тобой… не лучшие соседи, но мне сегодня не спокойно. Не хочу оставлять Мира одного. И с собой взять не могу, мой начальник, он…

– Хочешь, чтобы я посидела с Миром?

– Просто пригляди. Заглядывай время от времени, чтобы убедиться… что все с ним хорошо.

Дина открыла сумку, запустила в нее руку по самый локоть и, добравшись до ключей, протянула их соседке.

Рита брать ключи не торопилась.

– Тысяча. – сказала она.

– Что? – не поняла Диана.

– С тебя тысяча. Не так много за безопасность цыпленочка… Можешь попросить, кого-нибудь другого. Но, скорее всего, остальные тебе даже двери не откроют.

Дина заглушила все матерные слова, напрашивающиеся на язык, и произнесла: – У меня нет. Давай, я отдам потом.

– Мне нужно сейчас.

Диана повысила голос: – Я же сказала…

– Залог принимается. – перебила ее Лора и улыбнувшись, указала на кольцо, украшавшее средний палец Дианы.


… Пиииб!!!

Внезапный, сигнальный гудок, вывел Диану из дымки воспоминаний. Она вздрогнула и увидела, что на светофоре, ей загорелся зеленый.

Нога надавила на газ. Руки крепко вцепились в руль. Машина женщины поехала дальше по дороге.


День выдался тяжелым (ни одной свободной минуты). Может, поэтому, к его завершению, у Дианы возникло непреодолимое желание сесть в машину и ехать вдоль домов, больниц и киосков, пока не кончится дорога?

Диана каталась по городу, чуть меньше часа, слушая по радио музыкальные хиты прошлого года, и осторожно заглядывала за дверцы своей памяти, предаваясь сначала приятным воспоминания, а затем и всем остальным… С чего бы ей вспоминать Лору? Эту алчную лживую стерву? Может, потому что Диане нравилось винить ее в случившемся? Если бы Лора, взявшая самое ценное украшение Дианы, действительно приглядывала за Миром в тот день, кто знает, чтобы тогда произошло?

– Надо было ударить ее сильнее. – проговорила Диана сама себе.

Но, она знала. Где-то между глубиной души и ясным осознанием, Диана знала, что виновата была не Лора и даже не Винир. Нельзя было оставлять Мира одного, раз она чувствовала что-то неладное.

Машина повернула направо, и снова остановилась на светофоре.

Диана оглянула местность и поняла, что находиться в районе, который полностью застроен больницами.

Из окон выглядывали скучающие дети. На крыльце столпились курящие больные в махровых халатах. На лавочках, неподалеку, сидели люди в повседневной одежде. Кто-то гулял по узким каменным дорожкам. Кто-то наблюдал за птицами и цветами… Диана вспомнила, как вбегала в двери больницы, расталкивая всех на своем пути. Разумеется, происходило это не здесь…

Замигал зеленый, разрешающий женщине поехать дальше. Так она и сделала.


… Тяжелая дверь громко закрылась за ее спиной. Диана подбежала к регистратуре, бормоча девушке за стеклянным окошком, что-то бессвязное. Ее шея и лоб вспотели. Лицо побледнело, словно она сама была награни отправиться в небытие. Руки нервно дрожали. Зубы отстукивали ритм взбесившегося сердца. Ей не хватало воздуха, связных мыслей, сил.

– Я вас не понимаю. – сказала девушка из регистратуры. – Пожалуйста, успокойтесь и скажите еще раз.

– Мальчик! Крылатый мальчик! Где?…

Девушка открыла журнал, что лежал на столе, пробежала глазами пару строк и, спокойно сказала: – Он на операции. Я вас провожу.

Спустя пять минут, Диана уже стояла напротив серой двери, за которой, если пройти небольшой коридор, находилась операционная, где ее восьмилетний Мир боролся за жизнь.

Спустя двадцать минут, Диана стояла там же и почти не моргая, смотрела в одну точку (скважину двери). Никто из заходивших и выходивших из палаты врачей, не говорил ей ни слова.

Спустя еще сорок минут, девушка сползла по стене на пол, и на скважину смотрела уже снизу вверх. Ей казалось, что пока она смотрит – может контролировать процесс. Пока она не отворачивается – все будет хорошо. Пока она смотрит – ее сын жив.

Прошел еще час.

Два часа.

Четыре.

Пять.

Мимо не переставали проходить люди. Кто в туалет, кто в кафетерий, кто по каким-то другим делам. А Диана даже не знала, хочет ли она в туалет… Одно ей было известно совершенно точно – если выйдя из этой двери, врач скажет, что пациент не выжил, Диана захочет умереть, и ничего больше.

Из-за двери, в больничном, испачканном кровью наряде, вышла потрепанная, вымотанная женщина.

– Меридиана? – спросила она.

Молодая мама не сразу поняла, что обратились к ней. Тем временем врач спросила снова.

Девушка медленно моргнула и потупив взгляд, наконец, повернула голову вверх и влево.

– Да… просто Диана. А, вы? – тихо, безжизненно сказала Диана, будто произошло самое страшное.

– Рита. Я оперировала вашего мальчика.

– Так он…

– Он жив. Все будет хорошо.

– Спасибо, Боже! Спасибо! – громко сказала Диана, и встала с пола. – Как я могу вас?… Как я могу вас отблагодарить?

– Умойтесь. Поешьте. Отдохните. – сказала Рита, похлопав Диану по плечу. Затем ушла.

Не успела Диана опомниться, и до конца осознать хорошую новость, как к ней подошел еще один человек. Мужчина. Кажется, где-то она его уже видела. Может, по телевизору?…


Диана вздрогнула опять (уже из-за громкого крика певца, раздающегося из колонок машины). Пора перестать рыться в прошлом. Подумала женщина. Как бы не случилось аварии.

Или хотя-бы, делать это не за рулем.

Машина подъехала к маленькому кафе и остановилась. Женщина вышла из нее. Затем открыла дверь кафе, и села за первый попавшийся свободный столик. Через пять минут к ней подошел официант. Двадцатилетний высокий парень спортивного телосложения. Он сразу узнал Диану, потому меню предложил сбивчиво и, как-то неловко.

– Мне какао и шоколадный торт. – ласково сказала женщина.

Официант ушел.

Женщина сняла голубой пиджачок, и аккуратно сложила его на соседний стул. Сверху положила сумку. Вытащила из нее влажные салфетки. Тщательно протерла каждый палец, сначала левой, затем правой, руки. Выкинула салфетку в урну. Убрала волосы на одну сторону. И уткнулась локтями в стол.

Подошел официант.

– Какао и торт. – сказал парень, перекладывая заказ с подноса. – Что-то отмечаете? – поинтересовался он.

– Нет. – улыбнулась Диана.

И почему ее всегда об этом спрашивают? Разве, для сладостей нужен повод?

Дина оглянула зал и поняла, что все находящиеся в кафе, ее узнали. Кажется, совсем недавно, ей становилось от этого неловко. А, в самый первый раз… в самый первый раз, когда ее узнали, Диане было от этого невыносимо.


… Она сидела в кафетерии. Уставшая, дерганная. Залпом пила чай с ромашкой, мятой и еще с какой-то ерундой, которая должна была привести ее нервы в порядок.

Вокруг сидели десятки посетителей и больных, и все они знали, кто она (непутевая молодая мама, что не смогла уберечь своего крылатого сына). Паранойя ли, что девушка видела любопытство, осуждение, усмешку и презрение в глазах каждого встречного? Их мысли словно скрежетали у Дианы в голове.

Вдруг раздался чей-то голос: – Я взял вам салат.

Размытая тень, села напротив Дианы. Она хлопнула глазами и улыбнулась. Это был главный врач больницы, а так же мэр Аквариума.

– Спасибо. – сказала девушка, угрюмо стуча чайной ложечкой по белым стенкам кружки. – У вас там чая с имбирем нет случайно?

– Голова болит?

– Да. Наследственное… Надеюсь, я не передала это сыну.

– Может, лучше таблетку?

– Мои мигрени прогоняет только имбирь.

– Я поищу.

– Спасибо.

– Перестаньте.

– Что перестать?

– Говорить «спасибо». Устали, наверное.

– Нисколько. Вы ведь столько… – Диана резко умолкла. Заметила кое-что. Точнее, кое-кого.

Скулы девушки до боли, стиснулись. Руки сжались в кулаки. Кровь закипела гневом.

– Винир… – процедила Диана, уставившись в дальний угол кафетерия. Она встала со своего места. Главный врач остановил ее, взяв за руку.

– Диана… – тихо сказал он.

– Что?!

– Аврора не выжила.

Девушка села обратно, расстроенно вздыхая; растерянно глядя в пустоту. Ей было жаль Винира, хоть она все еще его ненавидела. А, на счет Авроры; этой милой девочки, которой Диана совсем недавно собиралась стать матерью… С ее смертью… и Диана никогда никому в этом не признается… с ее смертью, Диана почувствовала облегчение.


Спустя месяц Дина сидела на кресле, в одной из палат больницы и держала за руку своего сына. Рядом стоял мэр. Для поддержки.

Ее сын лежал на кровати. Порозовевший за последнее время. Даже набравший в весе. Он глядел на свою маму большими глазами и ждал ответа на вопрос, кажущийся ему совершенно простым.

Он просил не один день, и не одну неделю. Нет, Диане не надоело отнекиваться и увиливать. Она даже начинала думать, что может проделывать это вечно. Но мэр, чьи слова струились правотой из каждой буквы, уговорил ее сказать Миру правду. Он ее заслуживал, хоть и, как потом оказалось, совсем не хотел.

– Мир, Аврора…

– Да? – спросил Мир тонким, хрипловатым голосом, и слегка улыбнулся. Он всегда улыбается, слыша это имя.

– Ее не смогли спасти.

Улыбка с лица Мира, в мгновение пропала; появилась недоумение.

– Это невозможно. – сказал Мир. Он знал не так много невозможных вещей, но был уверен, что смерть Авроры точно является одной из них.

– Мир…

– Меня ведь, смогли спасти. Почему же ее нет?

Диана растерялась.

– Так… бывает. – сказала она.

– Нет, так не бывает! – отрезал Мир, повысив голос.

Мэр, в свою очередь молчал. Они условились с Дианой, что всо должна сделать она одна.

– Послушай… – Диана пыталась подобрать правильные слова, но Мир не прекращал перебивать ее.

– Аврора намного сильнее меня! Раз я выжил, значит и она должна! – голос Мира, наверное услышал весь этаж.

– Не кричи.

– Зачем ты меня обманываешь?

– Я тебе не вру.

– Нет, врешь! Ты все врешь. Лгунья!

Мир попытался встать с кровати. Диана схватилась за его плечи, пытаясь удержать сына, как можно более аккуратно.

– Отпусти меня! – кричал Мир.

– Успокойся. Пожалуйста. Мир!

В конечном итоге, пришлось вколоть мальчику успокоительное.

На следующий день Диана жутко волновалась, что стоит Миру проснуться, как он тут же снова впадет в истерику. Но все обошлось. Хотя, лучше бы не обходилось.

Мир пробудился, после четырнадцатичасового сна, нехотя. Широко зевая и лениво потирая глаза. Увидев маму, он попросил дать ему стакан воды а, затем поинтересовался, когда ему, наконец, разрешат увидеться с Авророй…


Она доела торт и допила какао. Затем встала. Заплатила по счету и вышла из кафе и залезла в свою машину.

Катаясь по городу, Диана ни как не могла перестать вспоминать.

Бесконечные вопросы Мира. Бесконечные попытки Дианы, и врачей донести правду. Бесконечное отрицание правды. Больница. Больничные коридоры. Врачи, сменяющие друг друга. Палаты, сменяющие друг друга. Вранье. Переезд домой, после которого, все было вроде хорошо и гладко… но стоило Миру случайно узнать правду – срыв, во время которого может произойти все, что угодно. Затем, возвращение в больницу. Снова коридоры и палаты. Снова переезд домой. Снова срыв. И так год за годом.

«– Я не хочу, чтобы он пробыл в больнице всю жизнь. – говорила она. – Так он еще больше замкнется в своей голове; своих фантазиях. Пусть ведет обычную жизнь. Пусть гуляет, учится, веселится, пьет. Да, что угодно! Он, в конце концов, о ней забудет. Может, ему станет наплевать. Так будет даже лучше…

– Если, пока гуляет или учится, Мир услышит чей-то разговор. Или от диктора по радио, узнает о мертвой девочке по имени Аврора… Произойти может все, что угодно.

– Сейчас почти никто об этом не говорит. Все эти случайности, маловероятны, ты же знаешь.

– Это возможно. Я знаю, Мир все забудет. Если честно, я восхищен его защитным механизмом. Но до того как этот механизм сработает, эти несколько минут…

– Я знаю. – сказала Диана и сделала короткую пауза. Затем произнесла. – Я хочу, чтобы он жил. И беру на себя полную ответственность за свое желание.

– Хорошо.

– Хорошо? – Диана удивленно приподняла бровь, голос ее чуть задрожал. – Так просто?

Мэр улыбнулся, и приложил ладонь ее щеке.

– Просто тебе никогда не будет. – сказал он»

Чем больше проходило времени, тем реже историю о крылатом мальчике и погибшей девочке вспоминали на телевидении, в газетах или журналах. Число людей, помнящих детали трагических событий, и знающих Мира в лицо, тоже сократилось. Он рос, и преставал походить на свои детские фотографии.

Если же Мир заводил друзей, или близких знакомых, с ними приходилось проводить коротенькие беседы; объяснять, что можно говорить Миру, а что нельзя.

Врать не нравилось никому. Ни врачам, ни знакомым, (даже самым дальним) ни, тем более Диане. Но мать Мира быстро привыкла, думая не о том, что она делает в данный момент, а о том, для чего она это делает.


Полная жизнь, думала Диана, увеличивая громкость, своей любимой песни, заигравшей из колонок. Счастливая, насыщенная жизнь.

Если бы еще, не вся эта ситуация с неким «крылатым мстителем», и аккуратными уговорами главы города вернуть Мира в больницу, чтобы «просто понаблюдать». На пару недель, не больше…


Диана поворачивала направо, налево; давила на газ; притормаживала, не задумываясь, куда в конечном итоге приведет ее дорога. И таким образом, когда на черных водах рек Аквариума, расстелилось звездное небо, машина Дианы оказалась у заброшенного парка аттракционов.

Диана выключила музыку, и застегнула верхние пуговицы пиджака.

– Знак свыше или… подсознание? – тихо спросила у себя женщина, и повернулась. – Если бы я только верила в знаки.

На заднем сидении, купленный на первом этаже маленького торгового центра, лежал фонарик и прилагающиеся к нему, две батарейки.

Пора было перестать игнорировать это странное место, и факт того, что Мир в нем ошивается. Если ее сын приходит сюда посидеть в тишине, и подумать – хорошо. Если это что-то серьезное, связанное с наркотиками, тайными клубами и беспорядочными половыми связями – не очень хорошо.

Диана должна знать. Просто должна знать.


В час ночи, Диана открыла дверь своего дома.

Мир лежал в подушках дивана, перед телевизором. Скрюченные пальцы его правой руки били по кнопкам пульта. На его белой футболке и штанах были рассыпаны крошки шоколадных печений, серебристая упаковка от которых, валялась на полу.

– Ты поздно. – сказал Мир.

– Каталась.

– Тяжелый день?

– Ты себе не представляешь.

Мир повернулся к матери, которая все еще стояла в дверях.

– Что случилось?

Диана молча прошла в гостиную и села на кресло.

– Видела твои рисунки. – произнесла Диана. – Я все гадала, зачем тебе столько мелков.

– Это было личное.

Женщина будто не слышала слов своего сына.

– Я думала, тебе душно дома. Хочется собственного места. Чтобы было только твое, и, никто бы не знал.

– Так и есть.

– Я не договорила!

– Место для… «подумать». Пить. Водить девушек. Устраивать бои без правил… Черт! Да хоть ширяться!

Диана резко встала. Прошла на кухню, и налила себе там сто грамм конька, из хрустального графина. Женщина думала, что вино, которое она купила в круглосуточном магазине, и выпила по пути домой, хватит, чтобы успокоиться. Оказалось, нет.

Мир недоумевал: – Что ты делаешь?

– Что ТЫ делаешь? – переспросила его мама. – Знаешь, на пару минут я обрадовалась. Я, наверное, даже была счастлива. Даже странно, как я сразу не поняла, что ты заштриховал все стены… Авророй.

Мир все еще ничего не понимал. Мама пояснила: – Неужели (думала я те пару минут), не одной только этой девочкой забита голова моего сына. Неужели, в ней таки нашлось место для чего еще. Как же… – Диана глотнула коньяк из граненого стакана. – Ты видишь сны с ней. Думаешь о ней. Планируешь с ней будущее. Рисуешь ее.

– Это всего лишь рисунки.

– Если б ты сам верил в то, что говоришь.

– Мам… – Мир встал с дивана и посмотрел в глаза матери. Он явно не ожидал такого окончания дня.

– Что? Что ты хочешь мне сказать? – громко спросила мать. Мир вздрогнул и отвел глаза. Диана сделала еще глоток и поморщилась. Затем, сказала спокойнее, не Миру (он все равно не поймет) скорее самой себе. – Вместо того чтобы принять правду, ты от нее спрятался. Вместо того, чтобы жить дальше, ты создал культ… культ несуществующей жизни! Та комната… наверное, ее алтарь?

– Ты хочешь, чтобы я вернулся в больницу?

– Я хочу уехать из Аквариума. Вместе с тобой. Навсегда. Похоже, только это может тебе помочь.

– Это не вариант.

– Почему? Наш город подстрелил тебя, покалечил. Подрезает каждый месяц. Запретил иметь детей. Пытается игнорировать твое существование. Ты ненавидишь Аквариум! Оставаться в нем попросту глупо! Ах да… Придется оставить здесь Аврору. – последнее слово Диана произнесла до того язвительно, что сам Мир начинал выходить из себя.

– Не надо о ней.

– Стоило бы. Ведь, именно из-за Авроры ты терпишь все. Плюешь на все. Бесцельно слоняешься из бара домой, и обратно. Ведешь себя, как будто в собственной жизни, ты проездом.

– Все изменится.

– Не измениться. Откуда взяться этим изменениям? Раз ты ничего не делаешь. Ничего не хочешь!

– Я жду! – истошно выкрикнул Мир.

– А, если то, чего ты ждешь, так и не произойдет? – спросила Диана, внутри готовая уже заплакать. – Что будет?

– Ничего не будет. – ответил Мир, повернувшись к матери спиной.

Диана глубоко вздохнула (что она еще могла сделать?) и произнесла: – Я часто думаю… погибни ты под тем холмом, чтобы было со мной? Я бы каждый день тебя оплакивала. Твою резко оборвавшуюся жизнь. То, кем ты мог стать, но не стал. То, в каких местах ты мог побывать. Какую семью завести. Какую карьеру построить… Потом спрашиваю себя, «И чтобы изменилось?»

Диана поставила стакан на столешницу. Молча вышла из дома. Залезла обратно в свою машину. И провела там всю ночь.

На утро, почти сразу после пробуждения, отправилась к мэру.


Пятьдесят первая глава

Лиза


Прошла неделя с тех пор как Лиза засунула конверт со своей рукописью в металлический ящик, а так же сообщила Рассу, что хочет развода.

Не самая лучшая неделя в ее жизни… Столько оправдываться и просить прощения ей ни разу еще не приходилось. В какой-то момент она даже готова была свести все ею сказанное в шутку и, если это сработает, жить с Рассом дальше, как ни в чем не бывало, но вовремя поняла, что дальше просто нельзя.

Нет, Лиза ни в коем случае, не извинялась за то, что не любит и, никогда не любила. Это было бы глупо; чувства нельзя заставить появиться или исчезнуть… по крайней мере Лиза этого делать не умела. А, вот за то, что она врала… нагло врала в лицо все это время… Красные следы, оставленные колючими языками стыда, еще не скоро сойдут с лица девушки.

Лиза ходила по своему номеру в гостиной, что была расположена на берегу реки, и проворачивала в голове слова Расса: «Зачем же ты встречалась со мной? Зачем ты за меня вышла?!»

Ответ был весьма короток, но как же сложно было его произнести: «Мы познакомились в тот момент, когда я обиделась на себя. На судьбу… На жизнь. Мне ничего не хотелось, кроме спокойствия и комфорта. С тобой, именно их я и испытывала». После этих слов Расс затих; не знал, что сказать. Как и Лиза. Они оба молча дышали в трубку, не решаясь ее повесить. По прошествии нескольких часов Лиза выдавила из себя последнее, на тот день, «прости», и отключилась. Затем встала, и принялась собирать свои вещи.


В десять утра, в номере внезапно стало очень холодно. Что-то с отоплением; обещали разобраться. Лиза надела теплые носки, спортивные штаны, толстовку и запрыгнула под одеяло, предварительно включив телевизор.

– Что у нас там новенького? – проговорила девушка, борясь с приступом зевоты (от холода всегда хочется спать).

« – Крылатый мститель словно взбесился! – вещала ведущая в строгом костюме» Лиза переключила канал.

« – Одиннадцать окон за пять дней. Куда смотрит полиция?» Лиза переключила снова.

« – Фильм с Никоном Асперским впервые не номинируется на престижные награды!» переключила.

« – Закон о стерилизации. Так ли мэр прав?» переключила.

« – Местного затворника нашли мертвым в…»переключила.

« – Новые работы Вика А…» Лиза выключила телевизор и вернулась к ходьбе по номеру.


В час дня, отопление, наконец, дали. Но Лиза не знала об этом, так как находилась на улице. Шла вдоль набережной, наступая на серую плитку, плоскими подошвами ботинок; разбавляя белые, потертые футболки прохожих (которые совсем недавно вошли в моду) своей зеленой рубашкой.

Погода стояла теплая, хорошая. Наслаждаться бы ею весь день, но через тридцать минут у девушки должно было состояться собеседование на должность продавца-консультанта, в магазин парфюмерии. Давно Лиза не была на собеседованиях. Обычно она их жутко боялась. Вся эта гипертрофированная вежливость; вопросы, ставящие в тупик. Сейчас Лиза была даже рада сбивчиво говорить и глупо улыбаться перед каким-нибудь менеджером по персоналу. Это хоть на короткое время отвлечет от настоящего.

Рассказала ли Лиза о случившемся Миру? Да. Сумбурно и не вдаваясь в подробности, но все же рассказала. По большому счету, за тем, чтобы лучший друг знал ее новый адрес и не звонил в старый дом.

Мир предложил Лизе пожить у себя, сколько будет нужно, уверенный, что Диана не будет против. Лиза отказалась. Конкретную причину назвать не смогла. Лишь сказала, что так будет правильно. К тому же, у нее оставалось еще много денег, бережно копленных еще со времен ее первой зарплаты. Которые впрочем, кончались с завидной стремительностью.


В половину второго, Лиза пришла на собеседование в маленький магазин, что находился на втором этаже торгового центра. Все закончилось, толком и не начавшись. Высокая ухоженная дама лет сорока, сходу задала Лизе вопросы, связанные с опытом и умением работать с людьми. Лиза положительно на них ответила.

Женщина похвалила внешний вид Лизы, и пообещала перезвонить в течение двух дней.

Выйдя из магазина, девушка не представляла, что ей делать весь оставшийся день. Вернуться в номер? Может, пройтись по магазинам и купить что-нибудь вкусненькое? Пожалуй, так она и сделает.

Лиза медленно шла по насыщенно освещенному коридору, почти каждый сантиметр которого, украшали яркие магазинные витрины. Маленькие манекены, одетые в сказочные платья принцесс и принцев – магазин детских товаров. Манекены, наряженные в пижамы и халаты – магазин нижнего белья. Манекены, в повседневной одежде, стоящие в окружении, по-королевски накрытых кроватей, шкафов и вычурных подсвечников – товары для дома.

– Лиза? – окликнул девушку кто-то.

Она обернулась. Это был Вик А.

– Здравствуй. – сказал Вик.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Лиза.

– Не очень то вежливо.

– Прости. Странно видеть тебя здесь. Вот и все.

– Странно? – Вик улыбнулся. – Знаю, мы с тобой все время общались, практически у тебя дома, но поверь, я бываю и в других местах.

Лиза невольно улыбнулась.

– Пройдемся? – предложил Вик.

– Почему нет? – ответила Лиза.

Они вышли из торгового центра, и неспешно направились к парку.

– Нус, как у тебя дела? – спросил художник, беря девушку под руку, когда они переходили дорогу.

– Лучше ты первый. Как твои дела?

– Отлично. Один критик сказал, может слышала, что мои новые работы даже лучше предыдущих.

– Здорово.

– Только вот, никто не торопиться их покупать.

– Почему?

– Не знаю. Может, мода на меня прошла?

Они свернули направо и вошли в парк, через высокую, украшенную искусственными цветами, арку.

– Давно хотела спросить. Почему ты вообще решил посвятить себя изобразительному искусству?

Вик А повел плечами.

– Моя мама была художником. – ответил он.

– Она хотела, чтобы ты пошел по ее стопам? – спросила Лиза.

Художник рассмеялся.

– Что? – не поняла Лиза.

– Она была гением. Или, по крайней мере, пыталась внушить это мне. – сказал Вик. – Имела огромный талант, ум и отвратительный характер. Чего она не имела, так это денег и признания. На моей памяти, у нее купили всего одну картину, и то, из жалости. Наверное, ей было очень обидно.

– Она срывалась на тебе?

– Да. Старалась сдерживаться, но… да. Я ее раздражал. Это было взаимно. Она считала меня нытиком. «Идиот» было самым милым прозвищем, которое она мне дала. Я ушел из дома в шестнадцать и поклялся, что в ее собственной нише, достигну таких высот, о которых мамочка даже мечтать не могла.

– Как она теперь к тебе относится?

– Никак… Аневризма. Она даже не успела застать моего успеха. Хах, может, умерла бы еще сильнее… Ее картины просто выбросили на свалку. Несколько, правда, я смог найти.

– Прости, что спросила про нее. – сказала Лиза.

– Ничего. Я решил тогда, что Бог ненавидит гениев. В отличии от дерзких красавцев. – Вик повел бровями и, нарочито самодовольно улыбнулся. – Теперь мне кажется, что он ненавидит вообще всех. – Вик задумчиво помолчал. Затем спросил Лизу. – Что ты делала в торговом центре?

– Устраивалась на работу. Продавцом-консультантом.

– Почему не в галерею? Тебя бы взяли. Ты произвела фурор в прошлый раз, помнишь?

– Пришлось бы отдать этому делу и голову и душу. Мне они нужны для писательства. А, в магазине нет ничего сложного, с людьми я работать умею. Кассу выучить проще простого, так же как и запомнить товар. Буду делать все на автомате.

– Зачем тебе вообще работа?

– На шее своего мужа, я больше сидеть не могу… Я развожусь.

– Неплохо.

– Это не из-за тебя.

– Охотно верю.

Лиза хихикнула, пряча улыбку в ладони. От чего-то ей стало легко и весело, хоть и говорили они, отнюдь, не на веселые темы.

– Правда, ты тут не при чем. – произнесла девушка, когда приступ смеха отпустил ее.

– Я правда верю. – сказал Вик А. – Мир… ты его любишь, да?

– С чего ты взял? – спросила Лиза.

Вик не ответил.

– Да. – недолго думая, сказала девушка.

– Зря. Я тебе больше подхожу.

Они прошли еще несколько шагов и сели на лавочку, что была точной копией той лавки, на которой они чуть не поцеловались.

– Как дела с книгой?

– Закончена. Жду письмо от издательства.

– Если ничего не получится, и ты захочешь утопить горе в вине, не забудь позвать меня.

– А, если получится? И я стану богаче тебя?

– Я не очень хорошо умею обращаться с деньгами. Так что, скорее всего ты уже богаче меня.

– Так это все? После одного провала?

– Индустрия весьма жестока.

– У тебя даже не было плана Б?

– С чего мне было думать про план Б, когда с планом А, все так хорошо получалось?

– Как же портрет Дианы?

– Его сочли забавной шуткой. Поговорили пару дней, и все… Может, податься на телевидение, в комедию? Всегда мечтал веселить народ.

– Правда? Мечтал?

– Конечно, нет. Если бы моя голова создавала мечты, то ее давно бы расплющило под тяжестью их несбыточности. Так что я вообще ни о чем не мечтаю. Никогда. Лишь угрожаю и зарекаюсь. Пару раз клялся… но это не считается.

Они оба уставились на реку, чья серебряная вода виднелась где-то вдали.

– А я мечтала, лет в двенадцать, иметь собственную книжную лавку. – задумчиво проговорила девушка, не отрывая взгляда от реки. – Магазин был бы на первом этаже. Я жила бы на втором. Завтракаешь, пьешь кофе, и не спеша спускаешься на работу. Стоять за прилавком можно прямо в домашних тапочках… Приятный запах бумаги. Красивый вид из окон. Каждый день встречаешь странных, интересных людей.

– И каждый день напоминал бы предыдущий.

– Если это хорошие дни, то почему нет?

– Мне понравился портрет. – сказала Лиза после коротенькой паузы. – Если мою книгу издадут, хочу, чтобы ты сделал ей обложку и может, пару иллюстраций.

– Оплата?

– Получишь сверх меры. По старой дружбе.

– Какая часть портрета тебе понравилась больше всего?

Лиза замялась.

– Глаза? – неуверенно спросила она, поджимая плечи.

– Врушка. – усмехнулся Вик, и добавил. – Ты жестокая. Особенно, когда считаешь себя доброй.

– Прости, я хотела…

– Не жалей меня, Лиза. С этим я в данный момент и сам отлично справляюсь.

– Хорошо. – вздохнула девушка.

Они пожали друг другу руки, после чего Вик, не снимая с лица непринужденную маску, произнес: – Знаешь, я влюбился в тебя с первой нашей встречи.

На что Лиза ответила: – В Мира я влюбилась точно так же.

– И почему жизнь так не справедлива? – спросил художник, толи себя, толи Лизу. Толи Бога.

– Может, мы просто не понимаем ее справедливости?

– Сама-то веришь в это?

– Нет… Ты влюбишься в кого-нибудь еще, Вик. – сказала Лиза, мягко положив руку на плечо художника.

– А ты?

– А я буду писать книги.


Пятьдесят вторая глава

Мэр


По мраморной столешнице, на кухне, неслышно ползала, единственная в доме, муха.

Свет не горел, кроме коридора, между спальней и уборной комнатой. Там его, было решено, только приглушать. Окна, защищенные снаружи решетками, в узкую клетку, были плотно закрыты, не взирая на жару. На тумбе, возле кровати, поблескивал, отражая звездное небо, недопитый стакан с водой.

Ночь наступила пару часов назад. Диана и мэр, лежали на кровати. Он в серой пижаме. Она в розовой, длинной сорочке, полностью закутанная в одеяло, из-под которого торчали лишь ее волосы, заплетенные в толстую косу.

Глава города уже не помнил, когда в последний раз у него был нормальный сон. Муки причиняли и погружения и пробуждения. Сами сновидения были особенно терзаемыми: родители, выбравшиеся из могилы; сын Дианы на посту мэра и так далее.

Глава города ворочался, то скидывая одеяло, то укутываясь обратно, и спрашивал себя: Почему Мир не захотел прекращать все это? У него нет чувства самосохранения? Или он не верит в то, что мэр может избавиться от него, так же как сделал это с Виниром? Может, он не знает про Винира?

Нет. Знает.

Не может не знать.

Наверное, за время, что главный врач первой больницы Аквариума медлит, Мир придумывает пакости похуже и посерьезнее.

Интересно, что бы мэру сказали родители, будь они здесь? Наверное, отреклись бы от него? Нет, это было бы слишком просто. Они не любители простых путей.

Мэр Аквариума вздохнул. Повернулся лицом к окну и почесал свои красные глаза.

Он никогда так не уставал, как в последнее время. Никогда столько не потел. Никогда так не раздражался. И все из-за чего?

Камни. Окна. Стекла. Письма… Нескончаемый поток писем, камней и стекол…

«Это кончится когда-нибудь» спросил мэр про себя.

Конечно, кончится. Тут же ответил он. Не без усилий. Не без грязи. Но кончится. И не важно, кто пострадает. Мир, Второй, Диана…

Вдруг жена мэра, словно услышав его мысли, вынырнула из-под одеяла и протяжно зевнув, произнесла: – Ты не спишь?

– Нет. Думаю о Мире. Когда ты поговоришь с ним?

– Без малейшего понятия… Знаю, что надо, но это будет еще один разговор, который ничего не даст. Мы помиримся и будем жить, как ни в чем не бывало, а я так не могу больше. Иногда я даже смотреть на него не могу. Как будто Мир не мой сын, а лишь напоминание, что он, когда то у меня был… Крылатый мститель… Если, это Мир, я…

– Не думай об этом. Сколько ты уже не спала?

– Очень, очень много.

– Таблетки, что ты пьешь?

– Уже не помогают.

– Значит, надо их сменить.

– Я мешаю тебе? – спросила Диана.

Именно – хотел ответить мэр. Вместо этого, поцеловал женщину в лоб, проговорив: – Может, это поможет.

Это не помогло, и они оба бессонно ворочались на кровати всю ночь.


На утро Диана уехала на работу. Мэр, с разницей в два часа, тоже.

Превышая скорость; проезжая на красный, мэр добрался до больницы за пятнадцать минут.

Голова гудела. Требовала сна.

Он, чуть ли не бегом прошел по коридорам и лестницам, пряча свои глаза от слепящего света больничных ламп; наспех поздоровавшись с несколькими врачами и своим секретарем.

Открывая дверь кабинета, мэр попросил Лину сделать ему кофе. Желательно сразу три порции, и не успел мэр вытащить ключ из замка, как огромное окно, занимавшее почти всю стену его кабинета, с треском, вобравшим в себя все мерзкие звуки мира, разбилось на тысячу осколков.


Пятьдесят третья глава

Марк


Он долго глядел на психиатрическую больницу, под номером сто четыре, прежде чем войти. Это было трехэтажное здание из красного кирпича, полностью поделенное на две равные части: мужское и женское отделения, соединенные тремя широкими балконами. Местами, кирпичи на первом этаже, были закрашены розовой краской, из-под которой проглядывали, написанные черным, нецензурные слова.

Марк открыл деревянную дверь. Когда придерживал ее ладонью, чтоб та не хлопнула, порезался о торчащую щепку.

Внутри пахло сыростью и хлоркой. С потолка сыпалась штукатурка. Синяя краска на стенах дала трещины. Коричневый линолеум местами вздулся. Посетителю сразу не понравилось это место. Еще ему показалось, что вдоль карниза пробежал таракан.

Сразу за дверью (всего в одном шаге) находилась застекленная со всех сторон, коморка: два оконца; два стола, один из которых занимал седой старик, и стеллажи с больничными картами, высотой до самого потолка.

По бокам были две двери, ведущие в отделения.

– Я бы хотел поговорить с глав. врачом мужского отделения. – обратился посетитель к старичку. – Мне назначено.

Вахтер открыл большой журнал, и вплотную к нему наклонился.

– Имя, Фамилия. – сказал он, не поднимая взгляда.

– Марк Э…

– Нашел. – перебил посетителя старичок, и нажал зеленую кнопку на большом пульте, что лежал по его левую руку. – Левая дверь. Проходите.


Отсыревшие половые доски.

Стены, покрытые выцветшей, коричневой краской.

Окна, шелестящие наклеенными на них бумажными листами.

Марк ступал осторожными, маленькими шагами, следуя за коренастым санитаром, чьи волосы были седыми, не смотря на то, что старше тридцати пяти лет, он не выглядел.

Они шли мимо палат, заставленных по восемь-девять коек. Палат, чьи размеры не превышали маленькие комнатки в студенческих общежитиях.

Пациенты выглядели худыми, неухоженными, раздавленными. Не отрешенными, как в первой Аквариумской. Подумал Марк. Именно раздавленными.

Санитар остановился рядом с железной, красной дверью. Марк остановился следом.

– Пришли. – произнес санитар, и постучал в дверь. Затем открыл ее.

Тут же из кабинета, не успел он отпустить ручку, выбежала растрепанная девушка в больничном халате.

Подавив смешок, санитар сказал Марку: – Проходи.

Бармен вошел в кабинет. Дверь за ним закрылась.


Через час хозяин ненорбара вышел из больницы с Адамом, одетым в не подходящие ему по размеру штаны и такую же футболку. В руках он держал белый пакетик с личными вещами.

Лицо Адама сделалось худым, бледным. Но, выражение его не было ни страдальческим, ни печальным.

Вдруг Адам остановился.

– Что ты сказал им? – спросил он. – Соврал что-то? Угрожал?

– Дал денег. – ответил Марк. – Не переживай. Тебя выписали, полностью официально.

– Зачем тогда, они снова накачали меня?

– Сказал бы лучше спасибо.

– Спасибо. Я хотел тебе позвонить… Но, тогда бы ты все узнал.

– Я и так все узнал.

– Точно… Ты меня теперь презираешь?

– Каждый справляется со смертью, как может.

Они пошли дальше. Медленным шагом направляясь к воротам больницы.

– Я хотел попрощаться с ней. – глухо сказал Адам. – Они все извратили…

Марк не понял кого именно, говоря «они», имеет в виду Адам. Журналистов или полицейских? Это было не важно. Марк ничего на это не сказал.

– Знаешь, как меня называли в больнице? – спросил освободившийся, непринужденно. – Бесполезный выкидыш общества. Это так странно. Почему нельзя было назвать просто «выкидышем общества». Смысл бы не поменялся. Им, видимо нравилось слово бесполезный.

Марк снова не стал интересоваться, что эти «они». Врачи? Санитары? Другие пациенты?

Ворота больницы были преодолены. На другой стороне дороге, ждала машина.

– Куда мы едем?

Вместо ответа, Марк взглянул на Адама и поймав его взгляд, улыбнувшись спросил: – Хочешь доказать, что ты полезен?


Пятьдесят четвертая глава

Мир


Я лежу на лавке, на нашем заднем дворе, в тени высокой ели. Лежу вниз животом, в одних трусах. Одно крыло опирается на спинку лавки, другое свисает, волочась по траве. Умираю от жары. Ненавижу насекомых. Нет, это не «интересный факт» обо мне, а моя сегодняшняя деятельность – ненавидеть. Утром вот, объектом этого сильного чувства было солнце; чуть позже лимоны, за то, что их не оказалось в холодильнике; потом тумбочка, о которую я ударился головой; потом снова солнце, за еще более безжалостную коптильню и наконец, насекомых, выбравших для своих укусов самые труднодоступные моим пальцам, места.

Погода настолько мне не импонирует, что с ненорбаром пришлось завязать. Я за порог дома то, редко выхожу.

Что, на счет Марка? Я звонил ему пару раз. Человек, отвечающий на его звонки, сказал, что Марк очень занят.

С мамой мы, вроде как, поругались. Она не разговаривает со мной больше двух недель. Приезжает время от времени, привозит продукты. Я сказал ей, что и сам могу их покупать. Она ничего не ответила. Может ждет, чтобы я извинился. Я не делаю этого намеренно… Мы еще очень давно условились, не говорить на определенные темы, а она на это условие наплевала. Еще и следила за мной. Не похоже на маму… Интересно, будь здесь Второй, как бы он посоветовал мне поступить?

С Лизой я говорю каждый день. Правда, только по телефону. Ей одиноко в последнее время, и скучно. Она звонит мне по вечерам и спрашивает, как мои дела, для того чтобы рассказать, как дела у нее.

Вчера я узнал, что Лиза устроилась в какой-то магазин косметики, и вроде была рада этому. На счет книги пока ничего не известно. На счет развода она говорить не хочет. А может и хочет, просто не со мной.

Я же сижу дома, пялясь в основном в телевизор, откуда узнал, что крылатый мститель совсем распоясался (цитата репортера). Окна безжалостно и хладнокровно разбиваются на тысячи осколков, а полицию и мэра заваливают письмами с угрозами, непонятно, кому именно адресованными. Чего, конкретно, хочет написавший их, так же непонятно. Я было подумал – маме так или иначе придется поговорить со мной, чтобы спросить снова, я это или не я; и многозначительно смотреть, когда прозвучит мой отрицательный ответ но, как я уже говорил, из ее уст не вырвалось ни слова.

Подозреваю, что она с мэром планируют вернуть меня в больницу. Только они не знают, как сделать это… помягче, что ли. Сейчас я даже не против. Пара недель в больнице и все на тысячу процентов убедятся, что я не бью эти идиотские окна. Хотя, я уже лежал там зимой и, как раз в это время, мститель решил сделать перерыв… Главное, взять с мамы слово, что, если пока я лежу в больнице, Аврора проснется, меня без возражений пустят к ней. И будут говорить ей, что я пациент.

Так же я узнал, что Винир покончил с собой. Его тело нашли лишь спустя месяц, и то случайным образом, из-за того, что он не заплатил какой-то налог. Скверно это все…

Я воображаю Аврору каждый день, рано утром. Мы просто сидим на моей кровати и разговариваем. Не помню, только, о чем. Даже на допросе с пристрастием, не смог бы ответить. Единственное – помню, как, после наших разговоров, мне становится приятно на душе. И это чувство приятного не покидает меня до конца дня.


Я услышал какие-то звуки и приподнялся.

К дому подъехала машина. Я встал с лавки, вошел в дом и запер заднюю дверь.

Не успеваю я подойти к парадной, как она сама открывается. Через порог переступает мэр.

– Хорошо, что ты здесь. – говорит он, оглядев меня сверху вниз. – Одевайся, мы едем в больницу.

– Что-то случилось с мамой?

– С Дианой все хорошо. Она приедет сегодня вечером. Мне нужно с тобой поговорить.

– Обязательно в больнице?

– Да.

Не зря меня одолевали подозрения.

Мэр стоит, облокотившись на спинку нашего дивана, с которого я еще вчера хотел убрать пустые коробки от печений и стряхнуть крошки. Мэр выглядит, как обычно. Коричневый костюм и синяя рубашка идеально сидят. Волосы уложены, как всегда. А вот его поза странная. Обычно она расслабленная, а сейчас напряженная. И взгляд мэра тоже странный. Обычно его выражение лица не поддается расшифровке. Невозможно угадать, что он к тебе испытывает. Безразличие? Добродушие? Любопытство? Желание сожрать с потрохами?… А сейчас в его глазах, я узнал пациентов с четвертого этажа. Может, мне лишь кажется.

Я поднимаюсь по лестнице. Иду к себе в комнату. Надеваю джинсы. Рассовываю по карманам, справку, ключи от дома и еще пару мелочей. Потом пару минут думаю, надеть футболку со специальными фабричными прорезями, или ту, на которой я сам проделал дырки? Надеваю первую. Белого цвета. Пахнет от нее жутко. Чистых футболок у меня не осталось. Я хотел заняться стиркой еще вчера…

Спускаюсь к мэру. Выхожу из дома. Запираю дверь. Сажусь в машину и спускаю окно со своей стороны до упора, надеясь, что мэр не почувствует моего мерзкого запаха.

Едем.

Светло-зеленые деревья сменяются темно-зелеными. Маленькие домики сменяются высокими, бетонными зданиями. Облака летят по небу так быстро, что я даже не успеваю придумать, на каких зверей они могли бы быть похожи. Окна машины напоминают телевизоры, показывающие фильмы в ускоренной съемке. Интересно, почему мы так спешим?

Мэр крепко сжимает руль. Его руки напряжены; выступили синие вены. Скорее даже, что то среднее между синим и зеленым. Очень неприятный цвет. Вены перемещаются по его руке, словно подкожные змеи, каждый раз, когда ему приходится шевелить пальцами.

Я пялился слишком долго, мэр заметил.

– У меня опять что-то с руками, Мир?

– Нет. Почему мы так спешим?

– Вот вот перекроют дороги. Марк организовал новую прогулку. Не хочу в пробке простоять.

– Еще одна прогулка, а вам наплевать?

– Не Марк меня сейчас интересует, а ты.

– Зря, Марк очень интересный малый.

– Это, похоже, шутка. Если позволишь, я воздержусь от хохота.

Машина поехала быстрее.


Обогнув маленький музей и парк для выгула собак, мы оказались на небольшом мосту. Мэру пришлось сбавить скорость.

Мои крылья обдувают редкие порывы влажного ветра. Запах бензина перебивается ароматами сахарной ваты. Я придвигаюсь вплотную к окну, и вижу внизу набережную. Мы проезжаем место, где она обрывисто становится безлюдным, белым берегом. Солнце слепит меня. Глаза увлажнились. Я продолжаю смотреть, думая об Авроре, и искать глазами что-то.

Мне не совсем нравится такая набережная. Все слишком ярко, насыщенно. В куда больший восторг, меня приводили холодная серость и полумрак. Тусклое небо, темная вода. Было огромным удовольствием воображать наш с Авророй танец на темном пляже, а впрочем…

Я представил нас с Авророй, там, внизу.

Мы стоим по колено в воде. Плещемся в струящихся, солнечных отблесках. Мы счастливы, хоть и без улыбок. Стараемся оставлять лица серьезными. Не знаю, зачем. Возможно боимся, что, если выдадим, на сколько чувства переполняют нас, задуманного не получится.

Я расправляю крылья и делаю пару взмахов. Затем медленно поднимаюсь вверх, словно небо само приближает меня к себе. Я не чувствую своих ног. Не чувствую силу, что поднимает меня. Ни страха, ни волнения, только необычайную легкость. Я протягиваю руку Авроре, она хватает ее, и мы поднимаемся вместе. После, Аврора цепляется и за вторую мою руку; теперь мы движемся еще быстрее.

Солнце освещает нас подобно прожектору, одарив изгибы лица золотым контуром. Голубые глаза Авроры с медными обручами вокруг зрачков, стали полностью желтыми, совсем немного уступающими сиянию солнца. Пара ее слезинок сорвались с глаз без ее ведома и стекли к уголкам губ. Она выронила эти слезы, боясь, что у нас ничего не получится; и теперь, когда мы уже в десяти метрах над водой, она улыбнулась, дав своим слезам упасть и навсегда остаться в пресных водах реки, которую мы только что покинули.

Я прижимаю ее к себе. Грудь обдало жаром; руки по-прежнему дрожат от холода. Нечто вращает нас вокруг своей оси и слегка пошатывает. Голова больше не может ни о чем думать, и только восхищается происходящим, напевая давно забытую песню в такт сердцебиению.

Вдруг Аврора отдаляется от меня и поднимается выше. Я, испугавшись, вцепился крепче в ее руки. Аврора же успокоила меня ласковым взглядом, и безмолвно дала понять, что ничего страшного не произойдет. Тогда я, все еще не уверенный в своих действиях, отпускаю ее руки… Удивленно таращась на любовь всей моей жизни, я осознаю, что Аврора тоже способна летать и без всяких крыльев. Вдвое больше сил. Вдвое больше возможностей. Вдвое больше шансов нам улететь отсюда, на другой край планеты. Мы завороженно осматриваем друг друга, подобно ребенку, что никак не может нарадоваться новогоднему подарку. Я снова беру Аврору за руку; зажимаю ее тонкие пальчики между своими. Сила толкает нас, направляя на юг; мы ей не сопротивляемся.

Аврора не замечает, как изменилась за эти несколько минут. Под изменением, я имею в виду перерождение… Не кривя душой, я могу назвать ее совершенством, поэтому не хочу говорить, что она стала лучше. Моя мама считает, что лучше совершенства ничего не может быть, разве что изъян… Как бы там ни было, теперь я смотрю на нее по другому и, от чего-то мне сильно хочется «по другому» ее поцеловать.

Я пытаюсь затормозить движущую нами, силу, но скорость настолько большая, что нас заносит, будто машину на льду. Аврора падает в мои объятья; мы кружимся, словно в свадебном вальсе… Когда темп вращения чуть замедляется, мы целуемся, смыкая губы так, что ни одна сила не смогла бы нас разлучить.

Поцелуй отяжеляет наши тела, переворачивает в лежачее положение и устремляет вниз. Я, продолжая целовать свою девушку, плавно погружаюсь спиной под воду, оставив Аврору над речной гладью. Ее и мои губы точно расположились между двумя стихиями… Совсем недавно мы любовались линией, что соединяет небо с «морем», а теперь сами стали этой линией.

Пара мгновений, и что-то снова толкает нас вперед; так что мы продолжаем двигаться на юг, не меняя положения тел. Затем река сама меняется, устремив течение прямо вверх, став чем-то вроде водопада, точнее, его противоположностью.

Когда Аврора и я прекращаем целовать друг друга, вся вода падает вниз, не задев нас ни одной каплей. На минуту мы замираем, наблюдая за блестящими брызгами. Затем продолжаем полет.

Наши силуэты летят все дальше и дальше, и дальше… пока не становятся для города маленькими точками в небе, а город не становится маленькой точкой для нас.

Я очнулся от своей фантазии. Не знаю, сколько она длилась. Машина уже проехала набережную. А, так же, заброшенную табачную фабрику и сейчас, вроде как, направляется в сторону кладбища.

– Странно, что вы не спрашиваете, как у меня дела или, как я поживаю. – спросил я мэра.

– А тебе есть о чем мне рассказать?

– Нет.

Машина остановилась на светофоре. Кладбищенские отполированные ворота поблескивают, в двухстах метрах от дороги.

Мэр долго ничего не говорит мне, и смотрит прямо перед собой. По моим плечам, по неведомой причине, пробежались мурашки. Живот слегка закололо. Нашей дороге загорелся зеленый цвет. Мы двинулись, все больше приближаясь к кладбищу. Я увидел людей, стоящих возле могильных памятников. Серых склепов, и усаженных на их крышах, бронзовых детей. Старика, что выкапывает свежую могилу. Тысячи искусственных цветов, тысячи каменных крестов.

Затем машина повернула в противоположную сторону.

Мы проехали пару заброшенных домов; керамический завод; заправку. Снова повернули.

Наконец, машина подъехала к больнице, как и планировалось. Зачем мэр выбрал такой длинный путь, хотя сам торопился, я не стал спрашивать. Мы вошли внутрь не сказав друг другу ни слова, зато разбрасывались фразами «здравствуйте» и «добрый день» перед каждым встречным. За время, что меня здесь не было, стены холла успели перекрасить; со светло-коричневого на чуть более светло-коричневый. В остальном, в больнице все по-старому: чисто, тепло, душно. Мэр подписал пару листов на стойке регистрации. Затем, вцепившись в широкие деревянные перила, мы принялись подниматься по лестнице.

На втором этаже, мэра встретила Лина. Она что-то дала ему на подпись, искоса поглядев на меня. Мэр подписал. Я же подошел к двери в его кабинет, схватился за ручку…

– Нам не туда. – остановил меня мэр.

– Мы обычно сидим в вашем кабинете. – сказал я.

– Сегодня утром там разбили окно.

– И где же мы будем говорить?

– На четвертом. Ты не против?

Я саркастично усмехнулся: – Не против навестить своих старых соседей?

– Не против навестить закрытый блок.


Пятьдесят пятая глава

Мэр


Глава больницы достал из кармана длинный, бронзового цвета, ключ с десятью зубцами на ребрах и вставил в замок. Последовало три громких щелчка и дверь отворилась.

Мэр подергал переключатели на стене. Свет в закрытом блоке загорелся.

Мир стоял позади, чесал затылок и смотрел на происходящее непонимающим взглядом, чем сильно раздражал.

– Пошли. – сказал Мэр, и махнул рукой в сторону открывшегося коридора так, словно завлекал маленького ребенка.

– Вы хотите показать мне Аврору? Из-за того, что произошло между мной и мамой?

– Нет. Напротив, я хочу, чтобы ты кое-кого показал мне.

Они вошли в коридор.

Под потолком, висели круглые плафоны, слегка запыленные (уборка здесь проводится два раза в месяц). Работали далеко не все из них, от чего освещение в коридоре было слабым.

Стены покрывала бледная, зеленая краска. На пол был настелен коричневый линолеум. Одинаковые белые двери расстелились по бокам коридора, с расстоянием друг от дружки в полтора метра. Они походили на ряд зубов, в идеальной челюсти.

– Сколько здесь дверей? – спросил Мир.

– Шестьдесят пять.

– И за какой из них Аврора? – Мир сделал шаг вперед. Главный врач остановил сына Дианы, положив руку ему на плечо.

– Сначала ты должен позвать сюда Второго.

– Его нет.

– Я уверен, есть. – сказал мэр.

– Если и так, то он не особенно жаждет появляться.

Мэр задумался на секунду, затем сказал: – Держи – и протянул Миру сложенный на четыре части, листок.

Мир развернул бумажку и прочитал вслух: – Сегодня, сразу после прогулки, об этом узнают все. И ты ничего не сможешь сделать… Что это?

– Это было привязано к камню, которым разбили мое окно.

Мир вздохнул и сказал, протянув записку обратно мэру Аквариума: – Вам надоело это слушать. Мне надоело это говорить, но ЭТО НЕ Я… К чему весь этот спектакль? Я знаю, что вы не собираетесь показывать ее. Мама бы точно это не одобрила. Просто заприте меня на четвертом и посмотрим, продолжится ли все это мелкое пакостничество с школьными записками.

– Запереть на четвертом? Я думал, ты не хочешь снова там оказаться. Настолько не хочешь, что даже передал мне фразу, сказанную тебе Виниром.

– Теперь я хочу, чтобы меня оставили в покое. Раз и навсегда. Если ради этого, нужно погостить в больнице, так и быть.

Мэр молчал, медленно вдыхая и выдыхая носом воздух, поправляя через пиджак кобуру, что натирала ему живот. Его пульс начал учащаться, а большой палец правой руки, до упора впивался ногтем в подушечку мизинца. К горлу подступала желчь. Кислая, разъедающая. Казалось, она проникла и в голову мэра, по крупицам поглощая здравый смысл, оставив лишь, что-то болезненное, давящее. Если бы главе города, сказали, что вместо серого вещества, в его голове лежит скомканный шерстяной свитер, он бы не удивился.

Тут они оба услышали выкрики, раздающиеся с улицы.

– Что это? – спросил Мир.

– Наверное, Марк и его последователи. Их прогулка начинается с этой больницы. – Ответил мэр города. Потом, спустя короткую паузу, произнес, указывая рукой на первую слева дверь. – Открой, пожалуйста.

Сын Дианы неодобрительно посмотрел на мэра; замешкался. Но, подумав примерно сорок секунд, все же последовал указанию.

– За ней ничего нет. – сказал Мир.

– Странно. Попробуй следующую.

Мир открыл следующую дверь. За которой так же ничего не было. Он повернулся к мэру, состроив сердитую гримасу.

– Меня давно здесь не было. – оправдывался мэр. – Может, за этой? – он указал пальцем на первую дверь справа.

Мир послушался, и наградой за это, стало пустое помещение, с пыльной старой кушеткой в углу.

– Я вспомнил. – вдруг сказал мэр, и зашагал вперед. Сын Дианы молча последовал за ним. – Совсем недавно Аврору перевели в палату побольше, где-то… – они прошли пять. Семь. Десять. Тридцать шагов и остановились на середине коридора. Благодаря четырем окнам, находившимся по левую, от них, сторону, это было самым освещаемым местом во всем коридоре. – Где-то в этой области. – произнес мэр. – Можешь начать с этой. – глава города снова указал пальцем на самую близкую к ним дверь.

Мир не сдвинулся с места.

– Хорошо, я сам.

Мэр отворил дверь очередной пустой палаты. После, открыл еще одну дверь. А затем не спеша, стал проделывать это снова и снова.

– Зачем? – спросил сын Дианы. В голосе его проскользнула хрипота.

– Чтобы ты понял. – ответил мэр, не отрываясь от своего занятия.

Монотонно, даже автоматизировано, мэр проделывал всего три движения: шаг, шаг и толчок, за которым следовал, раздражающий скрип петель. Кажется, он намеревался открыть вообще все двери, принадлежащие блоку Б.

– Что я должен понять?

Мэр открыл еще одну дверь.

– Что понять? – переспросил Мир.

И еще одну дверь.

И еще…

– Перестаньте. – сказал Мир так громко, как никогда не разговаривал с мужем своей матери. Но мэр останавливаться не собирался. Ему нужно было «вытащить» Второго, и заставить его говорить.

Шаг. Шаг. Скрип.

– Чего вы от меня хотите?

– Признания. – сказал мэр.

Шаг. Шаг. Снова скрип. Пустая палата.

– Я этого не делал… Я хочу уйти отсюда.

– Уйти? Но ты так долго просился сюда.

– Мне наплевать.

Мэр повернулся к этому упрямому крылатому и, борясь с желанием вцепиться в его шею, посмотрел Миру прямо в глаза, и проговорил: – Не смотря на все, что я сделал для вас с мамой, часть тебя всегда меня ненавидела. Что ж, я не-против. Но мне нужно признание этой твоей части. Этой личности, что возомнила о себе невероятную вещь – решила, что может запугивать МЕНЯ.

– Я не понимаю вас… но я понял, что Авроры здесь нет. Вы ее куда-то спрятали, так что.

– Мы спрятали ее очень давно. Под землю.

Мэр развел руками.

– Не похоже, чтобы тут могли держать пациента, требующего повышенного внимания. – сказал он. – Не похоже, чтобы сюда вообще кого-нибудь могли положить.

– Это неправда. Это не…

– Это правда, которую очень давно до тебя пытались донести твоя мама, я и еще несколько врачей. Мы все сдались, а твоя упертость победила. Есть чем гордиться, не так ли?

Мир ошарашено смотрел по сторонам и молчал, то приоткрывая, то смыкая губы. Он был похож на испуганного щенка, вот вот готового убежать к маме.

Мэр вплотную подошел к растерянному крылатому; прижал его к стенке, и посмотрел снова в его глаза.

– Не уходи в себя… Хотя, если это поможет выбраться Второму, то давай. И поторопись. – сказал глава города.

Прошло время. Мир молчал.

– Мне нужно знать. – сказал мэр громче.

Такой же результат

– Признайся! –крикнул мэр. Глаза его стали бешенными.

Но Мир не мог выдавить из себя ни слова. Похоже было, что он даже не воспринимал слов мэра, и не понимал, где вообще находится. Тогда главный врач влепил ему пощечину. – Признайся! Это ты присылаешь мне записки! Ты знаешь! Только ты и Винир могли все это устроить! – мэр ударил сына своей жены, во второй раз. Значительно сильнее. Затем вновь замахнулся, но рука его остановилась на полпути, заметив, что Мир очухался. Жаль, вместо того, чтобы сказать мэру желаемые слова, крылатый оттолкнул главу города и, не оглядываясь, убежал.

Мэр Аквариума вынул из кобуры, недавно приобретенный пистолет, но выстрелить не успел. Мир скрылся из виду.


Главный врач стоял в коридоре, сжимая в руках оружие, минуту или две, пытаясь сообразить, как ему поступить дальше. Оставлять все, как есть – недопустимо. Ничего он не хотел так яростно, как «этого чертового признания». Ничего не доставило бы ему большего удовлетворения. Почему? Мэр и сам не знал. Да и плевал он на свое незнание… Раз с Авророй не вышло, подумал мэр, может смерть матери, заставит Второго выползти из своего убежища?

Вдруг раздался взрыв, сопровождающийся звоном стекла.

Мэр вздрогнул, издав испуганный стон. Сколько можно?! Его тело обдало жаром. Жаром ярости. Злости. Ненависти… Ненависти, нет, не к своему пасынку или Виниру… Мэр ощутил, будто бы его родители, точно незримые призраки наблюдают за ним снизу, из какого-нибудь адавого уголка, и надменно смеются над глупостью и ничтожностью своего чада. В тоже время им стыдно, что он их ребенок.

Сильнее, чем чувство стыда, они испытывают жалось. Как мог их мальчик быть таким недальновидным? Не избавился от Винира сразу. Не избавился от Мира, или хотя-бы не запер в больнице до конца его дней. Не убил их, после первой же записки! Позволил страху, проникнуть в себя; обосноваться в своем теле и разрастись, подобно раковой опухоли! Что? Благодарность? Принципы? Есть ситуации, при которых о принципах нужно забыть. Разве мэр об этом не знал? Какой же он мэр после этого?

А между тем, все окна закрытого блока были вдребезги разбиты. Пара маленьких осколков даже попали в щеку мэра. Он вытащил их, испачкав рукава кровью и выбросил на пол к другим осколкам.

Глаза мэра и сами будто стали стеклянными, готовыми полопаться в любую секунду. Сверкнув ими, проверяя количество пуль в своем пистолете и убрав его в кобуру, главный врач направился вслед за Миром.


Потный, потрепанный, пребывавший где угодно, но явно не в себе, мэр выбежал из больницы на слепящий солнечный свет. На мгновение, он сощурился. А, когда открыл глаза, увидел огромную, окружившую всю больницу толпу, возглавляемую Марком.

Многие из этой толпы были крылатыми.

Все, как один были похожи на Мира…

Все, как один смеялись над главным врачом…

Сжимали в руках что-то…

Грозились рассказать всем…

Мэр вытащил оружие из-под пиджака и открыл стрельбу.


Пятьдесят шестая глава

Мир


Лиза говорила: «Когда жизнь лишила меня всего, что было важным, чувства были такими (банально, конечно) как будто земля уходит из-под ног. Нет никакой опоры, понимаешь? Ничего не защищает, не преграждает от пропасти. И остается только бояться, и падать» Я вряд-ли задумывался, что когда-нибудь испытаю это чувство на себе. Мне было нечего терять. Нет, не в том смысле, что меня уже всего лишили. Скорее в том, что у меня не было ничего, что я потерять действительно боялся. И откуда только взялась такая уверенность… В любом случае, с мнением Лизы я в корне не согласен… Разве земля разверзлась сейчас? Разве, подо мной возникла бездонная пропасть? Нет. Опоры и преграды никуда не исчезли. Земля на месте. Все на месте. Лишь я не должен быть здесь. Мне не нужен какой-то барьер, спасающий от пропасти. Я не боюсь, я ХОЧУ «упасть». Вообще то, только этого я сейчас и хочу.

Пот пропитал всю мою одежду. Стекает по шее за спину. Капает со лба на веки, жжет глаза и ссадины на руках. Тело дрожит. Не знаю, из-за чего; здесь чуть прохладнее, чем на улице, но в целом такая же жара. Я смотрю на черные стены, на свои цветные рисунки, на грязный пол.

Я кажусь себе очень маленьким сейчас, и совершенно пустым. Это чувство забавляет, потому что… мне кажется, я был таким всегда.

Я попытался засмеяться, но изо рта вырвалось только неловкое хмыканье.

Ноги и шея затекли. Крылья упираются в лопатки. Руки ноюще болят, как будто я ими весь день работал, хотя на деле, всего пару раз ударил дверь, когда долго не мог открыть ее. Я сижу на полу, прижавшись к стене, в комнате страха и…

Только что рядом со мной возник Второй я.

– Решил проводить в последний путь?

«Это и мой путь»

Второй сел напротив меня, как ни в чем не бывало. Как-будто мы не ругались с ним, и он не исчезал.

«Значит, уродливый труп в заброшенной коморке? Так ты отблагодаришь свою маму за все, что она для тебя делала?» – Второй кивнул на ржавую железку, что я держу в правой руке.

– Без отговоров никак? … Только о маме не надо. Она знала об Авроре и, я думаю, она знала, чем это для меня кончится. Мне кажется, она к этому готова. И давай признаем, что жизньее станет только легче.

«Да, трагедия ее жизнь сильно облегчит»

Я улыбнулся.

– Трагедия… Трагедию ищи там, где люди умирать не хотели. В моей смерти ее не будет.

«В ход пошли громкие фразы. Наверное, так страшно тебе еще никогда не было»

Я хотел было возразить Второму, но случайно взглянул в его лицо; не мельком, как я обычно это делаю, а по настоящему, как не смотрел никогда. Его лицо изможденное и высушенное, кожа серая, а глаза обесцвеченные. Не знаю почему, но именно это заставило меня осознать, что мы оба правы, а бесстрашие я только пытаюсь себе внушить.

– Я собираюсь дождаться ночи, чтобы было не видно… – проговорил я. – До тех пор, чем будешь меня развлекать?

Второй молчит. Я жду какое-то время, а потом, спрашиваю о том, что меня действительно интересует: – Об Авроре… ты все знал, да?

«Я знал все» ответил Второй, и внезапно растворился, оставив меня одного. Следом, со стены исчезли все изображения Авроры и меня. Вместо них образовались, так же нарисованные мелками: пляж, река, набережная на дальнем берегу и небольшой домик с оранжевой крышей. Я ощутил холодный воздух на своем лице. Услышал шум плескающейся воды.

«Квартира на втором этаже, а на первом собственный книжный магазин. Ты хотел жить в таком доме. Пить чай и смотреть на реку сквозь витрину… Красиво, да?» Второй, появился рядом со мной, завороженно глазеющим на стену. «Красивая мечта. Тебя бывало невыносимо слушать. Но о ней я слушал с удовольствием»

Стена стала похожа на одну из тех картин, что продают в уличных ларьках, и, которые обычно никто не покупает. По реке плывут моторные лодки и парусники. Белые силуэты собирают ракушки вдоль берега и ловят рыбу. Где-то вдали летают чайки. Ветер раскачивает деревянную вывеску с надписью «добро пожаловать» над дверями моего магазина. Река раскинулась по всей длине коридора и кажется, ей нет конца. Да, красиво, но…

– Есть вещи и покрасивее. Чем все это тебе так понравилось?

Второй помолчал пару секунд, и заговорил, каким то не своим голосом.

«В этом магазине или на пляже, кого ты представлял?»

– Что?

«Ты бы не впустил кого попало в дом своей мечты»

Я задумался.

«Кто бы жил там, Мир?»

– … только я.

Теперь на стене появился и мой крылатый силуэт. Я стою на крыльце и подпираю входную дверь камнем. Затем, мою окна и сметаю грязь с крыльца плетеным веником, стелю коврик для ног, выравниваю табличку над дверью… А потом все исчезло. Стена предстала перед моими глазами совершенно голой, как, когда я увидел ее в первый раз. Второй продолжает смотреть, будто видит то, чего не видят другие. Он похож на психов, что часами таращатся в выключенный телевизор.

– Кажется, ты хочешь быть там больше, чем этого когда либо хотел я.

В ответ тишина. Я счел это за согласие, отвернулся в противоположную сторону и заметил, что полосы света, пробивающиеся сквозь дверь и щели стен, начали постепенно меркнуть, а потом и вовсе исчезли. Скорее всего, солнце загородили тучи. А, может вечер так быстро наступил? Комнату заполонила темнота. Стало спокойнее и даже уютно. Я решил этим воспользоваться. Прижимаю острый угол обломка к левому запястью, медленно вдавливаю его в плоть и резко дергаю в сторону.

Боль не такая сильная, как я думал, почему же тогда дрожь усилилась?

«Что мешает тебе…» произнес Второй. Его мысль осталась незаконченной, но я понял, что он имеет в виду.

– То были мечты ребенка. – говорю я, снова прижимая к запястью свою альтернативу лезвию.

«Мэр был прав, в детстве ты был намного умнее»

– Не стоило, значит, мне вырастать.

«Ты, хоть, помнишь свое детство, Мир?» спросил Второй.

Вдруг

Свет

Вернулся.

Я увидел свое запястье… сочащуюся из него КРО-ВЬ, и поспешил отвернуться, выронив из руки свою железку.

Красная мерзость течет вниз, к локтю и капает на штаны… Горло тут же обожгли сгустки рвоты. Я сдерживаю их и упорно смотрю на стену, боясь опустить взгляд хотя бы на один миллиметр.

– Воняющие чистотой палаты. – цежу я сквозь зубы. – Таблетки на завтрак и непрекращающаяся, тихая тревога на лице мамы, ты об этом детстве говоришь?

Тошнота все еще не отступает. Не хочу… Не хочу, чтобы рядом со мной нашли лужу блевотины. И чтобы потом, упоминание обо мне не вызывало ничего, кроме отвращения. Я закрываю глаза, успокаиваю себя, дыша через нос. Как там меня учили? Два вдоха и выдох, или три вдоха и два выдоха или сто вдохов и…


– Мир, взгляни. – этот голос…

– Ну, чего ты? Не бойся. – это голос мамы.

И вот уже страх почти не ощущается. Словно он где-то очень далеко. Сердце бьется все ровнее и ровнее. Я протолкнул рвоту внутрь, где ей самое место и открыл глаза.

– Ты же не хочешь пропустить молнии? – спрашивает мама, заговорщицки улыбаясь, смахивая с лица кудрявые прядки волос.

Я в нашей старой квартире, стою вместе с ней напротив окна, облокотившись на подоконник. На нас одинаковые теплые халаты. Мне шесть лет. Маме двадцать с чем-то. За окном сильная гроза. Первая гроза в моей жизни.

Это странно, чувствовать себя и актером и зрителем сразу. Удивляться происходящему и знать все свои реплики. Мне и шесть и двадцать три; я в парке аттракционов, и одновременно, в противоположной части города, в крохотной квартирке, с бежевыми стенами и мягким ковром. Облака черные, синие, фиолетовые и розовые. Дождь врезается в сияющую крышу, старого соседнего дома, растекаясь по ней десятком одинаковых ручейков. Ветер, срывающий ветки с деревьев, неистово ломится в наше окно. По краю деревянной форточки капает вода. Меня оглушают звуки рвущегося неба. Вдалеке сверкнула первая молния.

Я спрашиваю маму: – А, если они попадут в дом? А, если они взорвут дом?

– Не взорвут.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю.

– Откуда? – не унимаюсь я.

Мама поворачивается ко мне с серьезным лицом, и спрашивает: – Ты мне веришь?

Я не очень уверенно киваю ей и говорю «да». Она довольно улыбается и кладет руку мне н плечо.

На горизонте появилась еще одна молния. За ней еще одна. А потом небо разорвала самая яркая, близкая и громкая молния за эту ночь, и на секунду заставила мои плечи судорожно вздрогнуть, а легкие, задержать воздух. Это настолько красиво, что я не могу сказать ни слова.

– Знаешь, почему я их так люблю? – спросила мама, и тут же сама себе ответила – в миг, когда молнии ослепляют тебя, и ничего не видно, кроме яркого света, ты не думаешь ни о чем. В голове полное отсутствие мыслей. Ты еще не знаешь, как это прекрасно, когда мыслей нет… А ведь, этого не происходит даже во сне. Это как… при мигрени…. Голова раскалывается, и ни народные средства, ни таблетки, ничего не действует. Ты страдаешь, ноешь, массируешь пальцами виски по часовой стрелке и просто ждешь. Но потом кто-то отвлекает тебя, буквально на несколько секунд: просит о помощи, спрашивает, чем планируешь заняться завтра, или просто открывает дверь… не важно. Происходит все так неожиданно, что ты совсем забываешь о боли в этот момент. Она просто перестает существовать. И только, когда мысли оказываются на своих местах, и боль снова возвращается, ты осознаешь, что те несколько секунд, были лучшими за весь день.

Из сказанного мамой, я не понял ни слова и просто сказал: – А еще молнии очень красивые.

– Да, они очень красивые.

Небо выплеснуло очередную порцию разрядов.

Белоснежная вспышка затмила собой все вокруг. А рассеявшись, переместила меня.

Я сижу на деревянной лавочке; в небольшом парке с хвойными деревьями и искусственным прудом, обложенным разноцветными камнями. Мама примерно в тридцати шагах от меня. Стоит на каменном берегу, с ломтем хлеба – кормит уток. На ней синее платье, похожее на длинную рубашку с пышным подолом, разрисованным желтыми и оранжевыми бутонами лилий. На улице осень.

На этот день было много всего запланировано: сеанс в кинотеатре, планетарий, мороженное, карамельные конфеты, торт, и восемь восковых свечек. Парк с утками был только началом нашей праздничной программы, но из перечисленного, максимально отчетливо, я запомнил именно его.

Когда хлеб у мамы кончился, она подсела ко мне.

– Почему ты со мной не пошел? Было здорово.

– Мне больше нравится издалека смотреть.

Маму насторожил мой голос. И мое лицо.

– Тебе не весело? Что то случилось? Ты с самого утра какой-то хмурый.

– Не хочу, чтобы ты расстраивалась.

– Я расстроюсь, если не скажешь.

– Вчера вечером заходила наша соседка, попросить молока… Когда я открыл дверь, она назвала меня мерзостью.

Мама долго молчит. Через чур долго, как мне кажется.

– Мир, она имела в виду не тебя, а нашу квартиру… – наконец начала говорить мама, гладя меня по голове, улыбаясь изо всей силы: – Ты, как всегда устроил там бардак, а у нас все соседи на порядке просто помешаны, ты же знаешь.

– Но она смотрела только на меня.

Мама растерялась, ее улыбка стала еще более неестественной, а глаза забегали в разные стороны, как у ребенка, который первый раз попался на лжи.

– Я уродливый? – спрашиваю я.

– Что? Конечно, нет! Какая соседка к нам заходила?

– Элла из сорок девятой.

– Элла из сорок девятой… так она же просто идиотка! Ты видел, во что она одевается? Топает, как слониха и ворует газеты. И пахнет от нее… – мама смешно скривила лицо и произнесла: – Вот это действительно мерзость! И ты думаешь, в словах такого человека, как Элла, будет хоть сколько-нибудь правды?

– Нет. – отвечаю я, и улыбаюсь. Мама всегда так забавно выглядит, когда ругает кого-нибудь из взрослых. – Так, со мной все… хорошо?

– Конечно. Конечно! ТЫ. У МЕНЯ. САМЫЙ КРАСИВЫЙ.

Мне в момент стало веселее, но через пару секунд проматывания в голове этой прекрасной фразы, я недоумевающе воскликнул: – У тебя? Но у тебя никого больше и нет!

Вдруг мама засмеялась так громко, что некоторые прохожие от неожиданности вздрогнули и остановились, а утки вовсе разлетелись, нервно хлопая коричневыми крыльями.

– Я… Прости. – она пытается взять себя в руки. – Разумеется, ты самый красивый. На всей планете. Я имела в виду… что ты мой сын. Ты же мой сын, правильно?

– Ага.

– Значит, ты У МЕНЯ самый красивый.

– Понятно…

Мама еще немного посмеялась, но уже тише. Когда она смеется, мне почему то становится очень хорошо. Не весело и даже не забавно. Просто хорошо.

– Надеюсь, цепляться к словам, у тебя в привычку не войдет. – говорит она и треплет мое плечо.

Я думаю о том, что сегодняшний день станет лучшим в моей жизни, даже если весь его остаток будет проведен на этой лавочке. Мы одновременно откинулись на спинке и расслабленно вытянулись, щелкнув парочкой костей. Затем, ветер качнул ветку высокого дерева, что загораживает нас от солнца. Маленький луч, освободившись от барьера, атаковал мое лицо, кусая и щипая глаза. Я закрыл их сжатыми ладонями, а когда разомкнул пальцы, снова очутился в другом месте.

(Много еще будет этих путешествий?)

«Ужасный день!» – думаю я. Серые тучи загородили все небо, и так с самого утра. Ни дождя, ни ветра, ни одного солнечного просвета. Погода застряла на унылом ничем, как раз в мой день рождения; когда мне в первый раз за долгое время, разрешили выйти на улицу. Я гуляю с мамой по больничному дворику, вяло волоча свое девятилетнее тело по асфальтовой дорожке. Мне скучно, одиноко и злит все на свете. На Аврору не дают даже посмотреть; я надеялся, сегодня уж точно разрешат. Мне бы сразу стало лучше, но мама в это не верит. Как-будто теперь я не прав абсолютно во всем, что бы не говорил.

– Жаль, с погодой так получилось. Но зато не холодно. – мама пытается меня подбодрить.

– Ага. – с некоторых пор, «Ага» стало моим любимым словом.

– Я купила дом. – говорит мама. Затем останавливается и смотрит на меня. Ждет радостной реакции.

– Так меня скоро выписывают?

– К сожалению, нет. Но, когда выпишут, тебя будет ждать комната, какую только хочешь.

– А, когда это будет?

– Это зависит от тебя, милый.

– Если от меня, тогда пусть сегодня.

– Я не это имела в виду.

– А что ты имела в виду?

– Я…

– Когда меня выпишут?

– Я не знаю.

– А когда Аврора выздоровеет?

– Не знаю.

– Я думал, ты знаешь все на свете. Что ты самая умная. – мне надоело стоять. Я сделал шаг вперед, но мама меня остановила.

– Мир.

– Что? – спрашиваю я.

Мама кладет руку мне на плечо: – Я знаю, какого цвета будут стены в твоей комнате.

Мое лицо изображает вялую заинтересованность: – И какие же?

– Желтые, как мое платье. – мама улыбается.

– Почему? – теперь интерес уже не поддельный.

– А тебе что, не нравится? – мама двинулась вперед, я зашагал за ней.

– Нет! Пусть лучше синие.

– Потолок то точно будет желтым.

– Тоже синий.

– Ты что, хочешь жить внутри океана? Или ледяной горы? Пол тоже будет синим?

– Да. То есть нет. Пусть лучше цвета дерева. И мягким. Я хочу ковер.

– И кровать в виде лодки. Помню, ты такую хотел.

– Я уже не маленький. Без разницы, какая будет кровать, главное, чтобы удобная.

– А на стенах картины с насекомыми. Тебе нравятся насекомые. – мама так уверенно это сказала, что я не мог не изумиться.

– Нет! Ты же все перепутала. Я не люблю насекомых, только мультик про них. Стены с жуками! Я не буду жить в такой комнате.

– А что прикажешь мне там развесить? Слонов? Цветы? Может, бабочек?

– Бабочки тоже насекомые.

– Я хотя бы предлагаю варианты. А ты?

– Это сложно. Нужно подумать… Может, картинки из сказок? Нет, глупо. Может… Может, мы сами что-нибудь нарисуем?

– Тогда нужно запастись красками и бумагой, карандашами и кисточками, и много чем еще. – мама прищурила глаза, словно решает в уме сложные примеры. – Придется побегать по магазинам. – сказала она, и посмотрела на меня очень серьезно: – Тогда с тебя идеи.

– Идеи? Даже не знаю… Я хорошо умею рисовать деревья и дома… Много надо будет рисунков?

– Очень много.

– Тогда я еще подумаю.

Мама тихо сказала: – Хорошо. – потом зачем то позвала меня по имени: – Мир.

– Что?

– Ты затер лист до дырки. – говорит мама.

Я поворачиваю к ней голову.

Очередное путешествие.

Мы в моей комнате, рисуем на полу. Мне лет двенадцать-тринадцать. В руках карандаш и покусанный ластик. На полу лежит большая энциклопедия, а, поверх нее, альбомный листок .

Свет из окна ровно рассеивается по комнате. На улице выпал первый снег, но гулять мне, почему то не хочется, а хочется сидеть тут и рисовать чайку, зрачок которой я тщетно пытался довести до идеала, пока в конец и безвозвратно не испортил.

(Не самое хорошее воспоминание… Лучше его пропустить)

– Возьми новый. – продолжает мама.

Я лишь молча тру ластиком по одному и тому же месту, зная, что делаю этим все только хуже. Я так долго рисовал, я просто не могу…

– Просто возьми новый лист.

– Так задумано. – говорю я. Ситуация начинает меня дико злить.

– У тебя в шкафу полно бумаги. Ты можешь нарисовать хоть тысячу чаек.

– Какая тебе разница? Это просто рисунок.

– Ты на этот зрачок целый час убил.

– Я и не заметил.

– Сын.

Я продолжаю стирать, штриховать, и опять стирать.

– Врач попросил ни на чем не зацикливаться, это плохо на тебя влияет.

– Это на всех плохо влияет.

– Мне наплевать на всех, а на тебя нет.

Мама кладет руку мне на плечо (интересно, сколько раз в день, она это делает?) Я аккуратно отстраняюсь и рисую новый зрачок, чуть левее предыдущего, чуть овальней и смазаннее. Не припомню, что я еще хоть над чем-нибудь так упорно старался, но какая разница, этот зрачок получился еще хуже предыдущих двух. Я снова берусь за ластик и… Новые попытки мне делать уже не на чем. На листе дыра, размером с большой палец. Я хочу сжечь этот лист, а за ним все деревья, все дома и всю планету целиком, но вместо этого упираюсь локтями в пол и думаю, как это можно исправить. Мама, словно прочитав мои мысли, говорит: – Ты можешь делать вид, будто тебе нравится то, что получилось или, что ты изначально так и планировал. Если хочешь, можем даже приклеить поверх дырки маленький листочек, и ты снова попытаешься нарисовать глаз. А если и там ничего не получится, приклеим еще один. Потом еще и еще… А, можешь, просто взять новый лист и нарисовать новую чайку.

– Такой же у меня не получится.

– Получится еще лучше.

– Она идеальная.

– Нет. Она не идеальная.

Я обижено смотрю на нее. Как будто мама виновата в том, что у меня ничего не получилось. Как будто она виновата в том, что у меня вообще ничего не получается.

(«Давай сразу к следующему воспоминанию» я мысленно обращаюсь я ко Второму)

Мама улыбается. Гладит меня по волосам. Она думает, что я понял смысл ее слов. Она думает, что мне теперь станет лучше; что вспышки гнева ослабятся; зацикленность сойдет на нет; что мэр был не прав, не рекомендуя выпускать меня из больницы на выходные.

Я сминаю рисунок и отталкиваю от себя. А потом, не моргая, смотря прямо перед собой, говорю маме: – Ненавижу тебя.

(– Нет!

Я закрываю глаза, и с силой вдавливаю пальцы в веки, в надежде, что цветные блики перебьют все эти образы. Слишком яркие. Слишком реалистичные.

– Нет… Не надо. – я обращаюсь ко Второму, вновь. – Я извинился потом! Ты знаешь. Через пару часов я умолял о прощении!

«За свою смерть тебе будет не извиниться»

– Значит, это ты меня так наказываешь?

«Ты думал, я просто дам тебе умереть? Подбодрив и пожелав доброго пути?!»

– Никаких воспоминаний больше!

«Мне еще есть, что показать»

– Наплевать.

«Тогда мне тоже»)

Не успев и выдохнуть, я оказываюсь в больнице.

Мне восемнадцать. Или девятнадцать. Это не имеет значения. Я в большом холле. Повсюду кресла и маленькие диванчики. А так же столы с шахматами, шашками и прочим. Много людей. Все оживленно чем-то занимаются. Ни одного апатичного пациента. Из-за этого реальность происходящего, часто стояла у меня под вопросом. Как так, никого с кислой миной? Со злобой или ненавистью. Или, что они все притворяются? Тогда они просто болваны. Если и есть самое неудачное место для притворства, так это психушка. Может, меня раздражает, что я не могу притворяться, как они?

Я направляюсь к Марку, пройти какой то тест из журнала и поиграть в «кто угадает карту», наш стол возле окна. Пациенты, «мои добрые соседи» из разных сторон выкрикивают: «Привет, Мир!» или «Доброе утро!», стараюсь не обращать на это внимания и иду в темпе, но не очень быстро, чтоб не бросалось в глаза. Подумают еще, что я их боюсь… Нет, это не невежливость. Это справедливость. Они хотят здороваться, и здороваются. Я не хочу здороваться, и не здороваюсь. Все честно. Тут меня останавливает мой лечащий врач. Мария Литто. Ходят слухи, что она увольняется. Надеюсь, это не правда. Она тут всем нравится, и я не исключение.

– Мир, нам нужно поговорить. – голос у нее хриплый и грубоватый, что не вяжется с мягкими чертами лица. Я долго к этому привыкал.

– Может, тогда в мою палату пройдем?

– Лучше здесь.

– Все-таки увольняйтесь. – грустно сказал я.

– Да. Мое мнение слишком сильно отличается от мнения остальных врачей. – она чуть смутилась. – Но поговорить хотела о другом. Пока я не ушла…

– Что то случилось?

– Случилось. – Мария отвела меня в сторонку. – Знаешь, почему ты здесь?

(«Какой то бред. Это даже не воспоминание» я обращаюсь ко Второму. Уверен – он меня слышит.

«Смотри дальше» произносит Второй.

Не помню этого разговора. Его не было.

«Был. Ты предпочел подарить его мне»)

– Потому что псих. – отвечаю я Марии.

– А почему?

– Наверное, потому что изюм люблю. – ухмыльнулся я.

Мария не моргая смотрит на меня.

– Я унылый. Маме со мной скучно.

– Мир.

– Что? Я вижу другого я. Бывают вспышки гнева. Провалы в памяти. Вы мне это все сами говорили тысячу раз. А еще пара медсестер считает, что я тупой. Тоже болезнь, своего рода.

– Аврора умерла.

– Что?

– Не выходя из комы, в которой провела пять дней.

– Вы…

– Аврора умерла. – Мария крепко сжала мои руки. И, куда-бы я не отвел взгляд, поворачивается в туже сторону. Они все так постоянно делают, чтоб «не терять зрительный контакт». – Не отстраняйся от этого, не прячь. Прими. Вечно, как ты, делать нельзя.

– Вы врете.

Я не понимаю, как она может так говорить. Мария была такой доброй и понимающей. Остроумной. Говорила на простом языке, а не размытыми, заумными фразами, как все остальные. Разделяла мою неприязнь к мэру… Оказалось, она даже хуже мэра.

– Ты знаешь, что я не вру… Но не хочешь этого знать. – Мария все не умолкает.

– Врете.

– Почему тогда, за все время, тебе ни разу не разрешили увидеть Аврору?

– Спросите мэра.

– Он подыгрывает тебе. Как и твоя мама. Как и все в этой больнице.

– Значит, все притворщики. Одна вы такая «хорошая».

Повеяло холодом. Грудь и плечи обдало жаром. Все органы разом отяжелели, кроме легких – они будто в разы уменьшились, а может, и вовсе исчезли. Я сжал пальцы в липкий кулак. Мне захотелось ударить Марию Литто, снести ее лживую голову с тощей шеи.

– Тебя уволили.

– Это не так.

– Признайся, тебя вышвырнули, и ты просто мстишь! Хочешь, как то напакостить больнице!

– Можешь говорить все, что хочешь, но Аврора по-прежнему мертва.

Рядом проходит санитар, что раздает утренние лекарства.

– Заткнись! – крикнул я, рывком отшвырнув от себя Марию. И не успевает доктор опомниться, как я изо всей силы толкаю в нее тележку с лекарствами.

Послышался грохот. Холл притих. Все вокруг смотрят только на нас. По полу разбросаны разноцветные таблетки и бумажные стаканчики. Я наблюдаю за тем, как лицо Марии пытается сохранить самообладание, а руки тянутся к ушибленным коленям. Какую бы боль она там не испытывала, этого мало. Я хочу причинить ей еще боли, но санитар уже крепко держит меня за руку.

Вдруг к таблеткам кинулись пациенты. Такого раньше никогда не случалось, иначе медсестры бы не впали в ступор. На полу образовалась куча мала. Все кричат, спорят. Мария исчезла так же быстро, как и появилась. Кто-то толкнул меня, и я замечаю, что из моей ладони… наверное, когда толкал тележку, схватился за острый болт … из руки течет… я… Я не могу дышать. Не могу! А она все не перестает течь. Я с ужасом озираюсь вокруг, но разве кому-то сейчас может быть до этого дело? Никто не обращает внимания, а я уже по локоть в самой настоящей КРОВИ! Я сгибаюсь пополам. Чуть ли не достаю подбородком до пола. Меня рвет. Нет. Выворачивает на изнанку. Санитар отпускает меня. Я падаю на пол.

Внезапно стало тихо.

Больница исчезла.

Я в лесу. Лежу на животе. Моя рука уменьшилась. Повсюду кровь. Я не могу пошевелиться. Всему телу больно.

(«Если бы ты только не пришел в сознание в этот момент» говорит Второй «Возможно, меня бы не существовало»

«Убери меня отсюда» мысленно прошу я «мне больно».

«Потерпи, скоро я уже появлюсь на свет»

«Второй!») я приоткрыл рот на пол сантиметра, и втянул немного воздуха. Телу стало еще больнее. Глаза заслезились. Я заморгал и заметил странное… Руку. Сначала я подумал, что это моя окровавленная рука, но этого не может быть. Не с такого ракурса. Эта рука… Я напряг зрение, и приподнял голову чуть выше… Длинные светлые волосы так же в крови… Приподнял голову еще… Я не могу в это поверить… Ее лицо белое. Глаза закрыты. На тонком подбородке грязь. Она, кажется, не дышит, а я даже не сразу понял, что моя голова лежит на ее животе. МОЯ ГОЛОВА НА ЕЕ ЖИВОТЕ! И кровь не моя, а ее! Я укрылся Авророй от падения… Использовал ее тело, как подушку безопасности. Этого…

«Не может быть» продолжает за меня фразу, Второй, и вновь возвращает меня в комнату страха. «Все это время ты так хотел, чтобы она проснулась. Столько ждал, столько забывал, игнорировал. Принять ее смерть означало бы принять все обстоятельства. Принять факт, что Аврора бы выжила, если бы вы просто поменялись местами во время падения. Чувство вины такой степени, кого угодно сделает… тобой.

– Ты позволял мне все забывать?

«Это было обязанностью, которую на меня взвалил ты. Я не обвиняю. Тогда это было необходимо»

– А сейчас?

«Зачем превращать лекарство в наркотик?»

– Все равно. Мне недолго осталось.

«Тебе не зачем умирать»

– Ты издеваешься? – я непроизвольно засмеялся. – Ты же сам только что показал, почему мне СТОИТ умереть!… Я убил Аврору! Не «не смог спасти», а убил. СПАС ЕЮ СЕБЯ! Или скажешь – это не так, и я ничего не мог сделать… так решила судьба или… всевышний?

«Я не знаю»

– Тогда, что?

Второй не отвечает.

– Я тебя зря создал. Давным-давно бы со всем покончил.

В горле пересохло. Я сглатываю ком вязких слюней и пытаюсь расслабиться. Вся нижняя часть тела обмякла, в ногах появилось мелкое покалывание. Виски так сильно пульсируют, кажется, голова сейчас лопнет. Руки онемели. Красная лужа под моей рукой все разрастается. Странно, она перестала меня страшить.

«Думаешь, что там будет? На той стороне»

– Не знаю.

«Вряд-ли ты попадешь в параллельную вселенную. Там уже есть какая то твоя версия. Зачем им еще одна? И в прошлое тоже не вернешься. То есть, это же глупо. Кто, после смерти путешествует во времени? Как насчет твоего личного рая? Маленький островок в вакууме. Где только ты и она; каждый день – какое то маленькое, детское приключение; и вам вечно восемь лет. Тебе надоест через месяц. С другой стороны, вы оба можете быть взрослыми. Только ты не знаешь, какой бы она была, будучи взрослой. Значит, это ни чем не будет отличаться от твоих фантазий. Ты сразу заметишь подвох. Или, может…»

– Это будет небытие. Пустота. Отсутствие всего.

«Гениально. Не хочешь жить в мире, где нет ее. Поэтому отправишься туда, где нет вообще ничего»

– …

«Ты не хочешь умирать. Если бы хотел, не создал бы меня. Ты хочешь, чтобы жизнь тебе не нравилась, но она нравится. Тебе нравится гулять; спорить у себя в голове; придумывать монологи; лежать на кровати. Есть вкусную еду. Слушать музыку. Смотреть на реку. Разговаривать с Лизой. Разговаривать с Марком. Пить с Винни. И твоя мама…»

– Тогда сотри все. Весь этот день.

«Не буду»

Губы судорожно задергались. Из глаз потекли слезы. Мне хочется укрыться одеялом и никогда из-под него не вылезать.

«Ты попытался спасти ее, но она умерла, а ты выжил. Если бы все случилось с точностью до наоборот, ты хотел бы, чтоб она покончила жизнь самоубийством? Решила себя самого ценного. Потому что реальность не совпала с желаниями.

Я не знаю ответа на этот вопрос. Поэтому глухо говорю Второму: – Все должно было быть не так.

«А, случилось именно так»

– Ну и что мне делать со всем этим? Что?

«Жить дальше»

Я смотрю в одну точку, медленно дыша.

Прошла минута.

Две минуты.

Час.

Век.

Тысячелетие.

Миллион тысячелетий…

Кажется, эта галактика уже успела умереть, и на ее месте возникла другая, похожая, как две капли, на свою предшественницу. Появились звезды, спутники, млечные пути, астероиды, черные дыры, планеты, в том числе, и наша маленькая Земля… И вот, когда на ней появилась жизнь, а вместе с этим новые мы с Авророй, я решил встать с пола.

Опираясь на правую руку, я сгибаю обмякшие ноги. Затем, опираюсь уже на них, и медленно поднимаюсь, до сих пор прижимаясь к стене липкой спиной. Кровь все еще идет; зажимаю рану ладонью.

Стою, пошатываясь. Смотрю на стену. Я даже не считал, сколько тут изображено… Два или три десятка рисунков. Два или три десятка меня с ней.

Я делаю шаг. Еще один. Поднимаю свои вялые конечности. Прикладываю ладонь левой руки к нарисованному лицу Авроры; здесь она улыбается и есть мороженное. Ладонь сползает вниз на десять сантиметров, стирая это лицо, оставив взамен разноцветное пятно. Иду дальше, не убирая руки. Стираю еще одно лицо, это мы гуляем по набережной. Еще пара шагов, еще одно лицо, это мы просто стоим среди безликой толпы (один из моих любимых рисунков). Стираю, не успев и глазом моргнув. Мне кажется – я спокоен, а слезы все не перестаю течь.

Еще пара рисунков стали неровным слоем детского мела.

Я брожу вперед-назад и веду рукой, словно безумные дворники на машинном стекле… Мы с Авророй на недостроенном здании. На деревянных лошадках. На остановке. На кровати. На полу. На речке. Это точно не сон? Кажется, как-будто сон… Вот я парю над спящей Авророй. Я с ней в больнице. Среди высокой травы. Вот мы едем на велосипедах. Танцуем в ненорбаре. Сбегаем из ресторана, не заплатив. Со стыдом возвращаемся и платим в два раза больше. Смотрим друг другу в глаза, под старым мостом, во время ливня. Свисаем с ветки дерева вниз головами. Прыгаем на кушетке.

Образы оживают, как кадры из фильмов… Сколько раз я чувствовал себя хорошо, просто думая об Авроре. О том, что совсем скоро ее жизнь станет такой яркой, интересной, насыщенной, красивой. Ей и думать будет некогда об упущенных пятнадцати годах. Я стану тем, кто ждал и верил несмотря ни на что. В некотором смысле, настоящим героем… Все до одной, Авроры красивые, счастливые. Обнимают меня, целуют, трогают… дышат. Я добрался до самого последнего, целого рисунка. Нам по восемь лет. Вокруг царит веселье и белый снег. Она будто срисована с фотографии. Я трудился несколько дней. Старался передать ее лицо как можно точнее…

Пару секунд я думаю о том, что думать большее не о чем. Потом, я шарю рукой в кармане своих джинс. Достаю зеленый мелок и пишу под рисунком: Это Аврора.

Кладу мел на пол.

– Прощай. – глухо произношу я маленькой смышленой девочке, которая никогда не повзрослеет.

Меня пробил озноб.

Руки, все в разноцветном меле, прижались к туловищу.

– Прощай. – повторил я. Уже для себя. А потом, просто вышел из комнаты страха, оставив дверь открытой нараспашку.

Жар спал. Стало даже прохладно. Серые облака облепили палящее солнце. Наверное, будет дождь.

Я направляюсь к выходу из парка аттракционов, и понимаю, что никогда больше сюда не вернусь.


Пятьдесят седьмая глава

Она


Мика услышала, как подъезжает машина. Первой же ее мыслью было – побежать навстречу. Потом махать руками, пока ОН не выйдет и не поздоровается со всеми. На выдохе рассказать свою историю. Обняться.

Что-то внутри остановило девочку. Голос разума, может страх.

Мика не стала вылезать из своего укрытия; не издала ни звука. Наоборот, притихла, и внимательно рассмотрела кустарники, что росли поблизости. Когда ее глаза приметили наиболее выгодное для пряток, а главное, удобное для подглядывания, место, девочка маленькими, тихими шажочками, перебралась туда. Пусть лучше все расскажет Агата, думала Мика, и уже после, она познакомится с папой.

Тем временем, в черном, похожем на похоронный, костюме, из машины вылез мужчина. Мэр Аквариума, собственной персоной. Мика наблюдала, как вместо того, чтобы подойти к Агате, он стоял и ждал, что она сама подойдет. Так и произошло. Девушка чуть ли не подбежала к мэру. Радостная и взволнованная. Больше взволнованная. Мика со стыдом смотрела на мать, которая, либо наплевала на самоуважение, либо вовсе забыла о нем.

– Привет. – протянула Агата не привычным для Мики, голосом и по дружески приобняла мэра.

– Привет. – сказал мэр улыбаясь скорее вежливо, чем дружелюбно. – Отлично выглядишь.

Отвечать на объятие он не стал, чему Мика не придала особого значения. И Агата тоже.

– Позвонил бы ты мне два года назад. – сказала смущенно, Агата. – Вот тогда я действительно отлично выглядела.

– Два года назад я не еще знал.

Не знал? Так он знает? Думала Мика. Сердце девочки забилось чаще. Ведь это потрясающе! Получается, Агате нужно лишь объяснить ему, почему она все скрывала.

Девушка отступила на шаг и, на секунду повернула голову в сторону, куда отходила ее дочь.

– Чего ты не знал? – медленно, проговаривая каждую букву, спросила Агата.

Мика знала – мама всегда отчеканивает слова, когда волнуется, чтобы подавить дрожь в голосе.

– Что бесплоден. – ответил мужчина.

Над парой повисла пауза, продолжительностью почти минуту. Агата недоумевающе смотрела на мэра, беззвучно шевеля губами. Лица же мэра, Мика со своего положения, не видела.

– Я не совсем понимаю. – наконец произнесла девушка. – Ты меня за этим сюда позвал?

– Да. Я не могу иметь детей.

Девушка повела плечами.

– Это… печально, но я не могу понять…

– Причем здесь ты?

– Именно.

– Ты вроде, училась на врача.

– Я провалила экзамены.

– Есть ряд болезней, которые могут вызвать бесплодие. – сказал мэр. За все время разговора, его тон никак не изменился. Мужчина говорил спокойно, отстраненно. Казалось, он ведет лекцию. – Одной из этих болезней, Агата, очень давно, ты меня заразила. – продолжил мэр. – Помнишь? Такое сложно забыть. Ты испортила мою жизнь.

Снова пауза. Тело Агаты будто сковало параличом. Словно каменная, она стояла и не двигалась, не в силах выговорить и слова.

В любой другой ситуации, Мика бы выбежала из укрытия, и высказала своему отцу все, что она о нем думает. Но, в этот раз ее охватило любопытство, которое охватывает читателя, наткнувшегося на интересную историю. Девочке не хотелось встревать; выругаться или отстоять честь мамы. Лишь узнать, чем все это дело кончится.

– Такой реакции я и ожидал. – сказал мэр, по прошествии нескольких секунд, и зачем-то запустил руку в пиджак.

Агата, отошедшая от ступора, вдруг налетела на мэра и ударила его в висок. Мэр пошатнулся, прижал руку к голове и собрался что-то сказать, как Агата ударила его во второй раз; по ногам. Глава города упал.

Мика улыбнулась. Такого он точно не ожидал, подумала она, и заметила, что из пиджака мэра что-то вывалилось. То же заметила и ее мама.

Агата нагнулась к земле а, когда выпрямилась, девочка, чьи ноги уже начало сводить, увидела пистолет в ее руке.

– Ты собирался убить меня? – выкрикнула девушка. – Встань.

Мэр не пошевелился.

– Встань! – снова крикнула девушка, тряся пистолетом.

Мэр поднялся.

Дыхание Мики перехватило. Она не моргая смотрела на маму, впиваясь руками в грязный снег.

Агата переспросила, тыча дулом пистолета мэру в лицо: – Ты собирался убить меня?

– Если отвечу «нет», ты поверишь?

– Ты позвал меня сюда, потому что в другое место я бы не поехала… Какой же ты ублюдок.

– Я? – спросил мэр, чуть приподняв бровь над левым глазом, и добавил, придав голосу жесткости – Ты. Лишила. Меня. Будущего… Я пришел за справедливостью.

Из уст Агаты вырвался не веселый, ядовитый смешок.

– Ведь я хотела… – чуть было не вырвалось у девушки. – Не важно. Отойди.

– Что? – не понял мэр.

– Три шага назад. Быстро.

Глава города повиновался и, сделав три шага, оказался прижатым к дереву.

По телу Мики пробежали мурашки. Ее охватила странная гордость за маму, и, столь же странное предвкушение.


Четвертая часть

Пятьдесят восьмая глава

Диана


Диана сидела у себя, не занималась ни чем особенным, как вдруг, к ней в кабинет вбежал низенький, кудрявый молодой человек – один из ее секретарей. Парень не счел нужным ни прикрыть дверь, ни извиниться и с ходу принялся тараторить что-то совершенно глупое и нелепое, похожее на несмешную шутку.

Женщина прогнала секретаря. Затем включила телевизор, и немного пощелкав каналы, наткнулась на срочные новости:

«Мэр открыл стрельбу по толпе, возле больницы. Четверо раненых, а один убит. В данный момент мэр обезврежен. Подробности выясняются»

Не сказав никому ни слова, Диана выбежала из офиса, и села свою в свою машину.

Доехала она быстро. Меньше, чем за десять минут. Не смотря на то, что многие дороги были перекрыты.

Припарковаться было куда сложнее. Проникнуть в больницу и вовсе оказалось невозможным. К ее счастью, Диана наткнулась на Марка.

Бармен успокоил женщину, сказав, что видел Мира убегающего из больницы, еще до того, как началась стрельба. Почему произошла эта стрельба, бармен не знал. Что случилось между Миром и главой города, тоже. Да и это было нет важно, по крайней мере, в тот конкретный момент. Диана была слишком рада, что ее сын не пострадал.

Женщина поблагодарила Марка, сжав в крепких объятиях, и снова села в машину.

Следующие полтора часа, мать Мира не спеша ездила по городу, надеясь встретить сына блуждающим вдоль какого-нибудь проулка; по пути заглянув в ненорбар, дом Лизы, гостиницу Лизы и работу Лизы. Последним пунктом, в мысленном списке Дианы, был парк аттракционов, а именно комната страха.


Она осмотрела коридор. Мира там не было. Зато были пятна крови, ведущие к большой кровавой луже. Специфический запах. Обломок какой-то железки, так же запачканный кровью. Стертые рисунки.

Диана впала в ступор. Перестала дышать и даже моргать. Единственное, чего она не могла перестать, так это думать. Мысли посещали ее голову, одна хуже другой… Мир не справился. Сдался. Решил со всем покончить. Он напуган и зол. В ярости. В бешенстве… Он один. И, возможно, он уже… Нет!

Диана выбежала из комнаты страха, дабы отдышаться, прийти в себя.

Прижав руку к груди, надеясь таким образом успокоить щемящее сердце, женщина зашептала: – Нет. Тела нет… Его тела там нет… Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста… – голос ее дрожал.


Прошел час.

Заброшенный парк аттракционов, равнялся площадью с небольшим стадионом. Диана обошла каждый его киоск; каждую карусель; каждую кабинку бешенного паровозика, но все равно не отыскала своего сына.

Ее идеи кончились вместе с силами.

Внезапно серое небо над головой женщины разверзлось. Засверкали молнии. Полил дождь. Диану намочило в считанные секунды. Она побежала к машине. Затем залезла в нее, закрыла дверь и разрыдалась.


Прошло пятьдесят минут.

Диана подъехала к дому.

Заехала в гараж.

Поднялась по маленькой лестнице на крыльцо.

Открыла входную дверь…

В гостиной горел свет. Она не заметила этого снаружи, из-за зашторенных занавесок.

Мир сидел в полной тишине, на диване, укутанный в коричневый плед. Свою мать, он встретил улыбкой. Произнести же, ничего не смог. А, это нужно?

Диана почувствовала, как нечто темное, тяжелое, с острыми краями, упало с ее души. На замену пришла легкость и, вместе с этим, отчаянное мрачное безмолвие Дианы, стало безмолвием счастья. Она подбежала к сыну.


В Аквариуме творилось, нечто безумное, но им было наплевать. Диана и Мир, обнимались, пока их плечи не свело судорогой. А, когда высвободились, женщина взяла, кое-как перемотанную бинтом руку сына, и сказала: – Я вызову доктора на дом. Он тебя заштопает.

Как я разберусь со всеми делами, мы уедем из Аквариума. С тобой все будет хорошо?

– Да. Я, кажется, выздоровел. – произнес Мир, и шутливо добавил он. – А вот мэр спятил.

– Это точно.

– Кто знал, что так будет.

– Я должна была знать. Я доверилась ему. Доверила ему тебя. А в итоге, еще один провальный кандидат в мужья. Провальней не придумаешь… Я всю твою жизнь искала нам защитника, в то время как сама должна была им быть. – проговорила Диана, глубоко вздохнув, и принялась поправлять волосы Мира, словно ему снова восемь лет.

Мир же посмотрел на маму взглядом мудрого старца, и спросил: – А ты разве не была?


Пятьдесят девятая глава

Мэр


Он стоял, прижатый спиной к дереву. В живописном лесу, что по весне приобретал красоту поистине волшебную. В лицо ему смотрело дуло пистолета. По лбу текла кровь. Руки рвались стереть красную лужицу, прежде чем она достигнет брови, а затем стечет прямо в уголок глаза. Мэр сдерживался, зная, что любое движение может стать фатальным.

– Ты не выстрелишь. – сказал мэр женщине, что держала пистолет.

– Ты бы выстрелил.

– Да. Но, ты лучше меня. По крайней мере так считаешь.

Мэр поморщился – кровь все-таки попала в глаз.

– Я не знала, как сильно тебя ненавижу, до этого момента.

– Агата, опусти пистолет. Ты не убийца.

– Я не прочь стать. – отчеканила девушка, выпятив острый подбородок, хотя словам своим верила едва ли.

Агата была высокой женщиной, с изящными линиями стройной фигуры, и грубоватыми чертами лица. Напряженная кисть, той ее руки, что держала оружие, была исполосована частыми белыми шрамами (напоминание о худших днях жизни). Растрепанные, каштановые волосы, спадали на плечи, комом спутанной шерсти. Кари глаза неморгая, смотрели на мэра.

– Прощай. – сказала Агата, смотря на мэра.

И вот уже указательный палец ее руки, приготовился надавить на спусковой крючок, как вдруг, неподалеку раздался чей-то крик. Затем выстрел. Послышался звук сломанных веток. С деревьев, спрыгнули и разлетелись, испуганные птицы.

Агата вздрогнула и отвела взгляд в сторону, на долю секунды…

Этого оказалось достаточно, чтобы мэр успел толкнуть женщину и выхватить из ее рук, свой же пистолет.

Земля отпечаталась на ладонях Агаты, ее одежде и обуви; земля, с которой, женщине было суждено так и не подняться.

Мэр наставив оружие на женщину. В отличии от нее, его рука не дрожала.

– Моя мать была права. Нам с тобой не нужно было встречаться. – произнес мэр. – Что поделать, мне нравилась твоя открытость. Кто же знал, что ты будешь открыта не только мне.

– Даже странно, что ты пошел наперекор маме. – насмешливо сказала Агата. – Она тебя по щечкам не отхлестала?

Мэр выстрели ей в левую ногу.

Из уст Агаты вырвался вопль. Она вцепилась руками в кровоточащее бедро, и озираясь по сторонам, словно ища кого-то, крикнула: – Нет!

– Брось. Есть вещи куда больнее. – декламировал мэр.

– Ты будешь гореть в аду. – не слыша его, отрезала девушка.

– Ада нет.

– Будет. – дрожа выговорила Агата, все еще зажимая рану. – Твоя жизнь станет им. Клянусь тебе.

Мэр выстрелил Агате точно между глаз. Затем убрал пистолет в кобуру и присел на корточки, чтобы понаблюдать, как земля впитывает кровь мертвой женщины. В этот момент, глава города считал себя милосердным – смерть вышла быстрая (быстрее, чем он задумывал) А еще, он считал себя Богом. Бог ведь тоже решает, жить человеку или умереть, так?


Спустя десять минут, Агата уже лежала в багажнике своей маленькой, желтой машины с ржавыми дверцами, а мэр решил пройтись дальше в лес. Чувства возвышенности, какого-то вдохновения и, конечно, любопытства, распирали его.

Идти далеко не пришлось. Глава города не успел толком прогуляться, как увидел двух детей, лежащих без сознания. Окровавленных. Имеющих больше сходства с брошенными марионетками, нежели с живыми людьми.

Мэр задрал голову, и взглянул на обрыв, задавшись вопросом, могли ли эти дети, видеть сверху его и Агату?… Потом он наспех осмотрел обоих, и проверил пульс.

– Аврора! – послышалось позади.

Мэр обернулся. Перед ним стоял мужчина лет тридцати, чей сильный, насыщенный запах алкоголя, бил наповал прямо в ноздри. Он стоял в футболке и домашних шортах. Босой.

– Так это ты выстрелил в мальчика?

– Да! – отчаянно выкрикнул безумец. – Я не знал… Не знал! Не хотел, чтобы так вышло! Я думал, он пытается ее похитить!… Аврора! Как она? Она жива?

Глаза мужчины, наполненные ужасом, таращились на детей. Не дождавшись ответа мэра, он рванулся к ним, но глава города его остановил.

– Дети живы. Пока.

Мужчина рванулся снова, и снова был задержан.

– Они упали с огромной высоты. Если ты не знаешь, как в такой ситуации оказать первую помощь, лучше не трогай.

– Ты врач?

– Я смог бы помочь им. – сказал мэр, но не сдвинулся с места.

– Чего ты тогда ждешь? На счету каждая секунда!

– Ты прав… Как тебя зовут?

– Винир.

– Ты видел машины, когда бежал сюда?

– Что? Да.

– Водить умеешь?

– Да.

– Так вот, Винир, мне нужно, чтобы ты залез в желтую пуму, и уехал на ней по адресу, который я напишу.

– Уехать?! Это моя дочь! Я никуда не поеду!

Мэр схватил Винира за плечи и прижал к себе.

– Здесь ты не нужен. – сказал он, глядя в отрезвившиеся от страха, глаза. – Ты ничем не можешь помочь своей дочке. А я могу. Но и мне нужна помощь.

– Я не могу ее бросить.

– Ты уже это сделал. Буквально. Не лишай ее шанса спастись.

– Кто ты вообще такой?

– Мэр.

Глава города порылся в кармане пиджака; вытащил смятый чек из обувного магазина, простой карандаш; и, прижав бумажку к груди Винира, что-то на ней написал.

– Вот. – сказал мэр, кладя в руку Винира чек и пару зеленых листиков. – Это на автобус. Когда встретишься с полицией, говори, что ничего не помнишь. Дождись встречи со мной. Потом что-нибудь придумаем. Теперь иди.

Незадачливый стрелок неуверенно отступил назад.

– Спаси ее. – сказал он.

– Это то, что я собираюсь сделать.

– Спаси ее. – повторил Винир, и убежал к машине.


Прошло два дня.

Пребывая в полной беззащитности и бессознательности, маленькие дети боролись за свою жизнь, пока виновник их несчастья, Винир беседовал в полицейском участке с главой Аквариума.

Прежде чем начать беседу, мэр убедился, что их никто не прослушивает. Винира это, в легкой форме, позабавило. На долю секунд он, даже забыл, что его дочь умирает. Многие в участке призирали Винира. Многие сочувствовали ему.

Разговор проходил в маленькой комнатке для допросов. На столе, что разделял мэра и задержанного, лежали пепельница и чашка горячего кофе. Мэр был одет в один из своих обычных костюмов. Винир же сидел в черной толстовке и в широких штанах, что были выданы ему завхозом.

– Она держится? – спросил Винир.

– Да. Аврора сильная.

– Я вряд-ли увижу ее в ближайшие несколько лет… но это не важно. Главное, что бы с ней все было хорошо.

– Не волнуйся на счет тюрьмы. Лишь следуй моим указаниям.

– Это я могу… – пробурчал Винир. Затем добавил. – Я видел труп девушки в багажнике.

– Это была самооборона. Она пыталась убить меня. Твой выстрел меня спас.

– Мне плевать. Я не собираю болтать. Просто сделай все для моей Авроры. Все, что можешь.

Мэр молча кивнул. То, что он и так уже сделал все: оказал первую помощь; вызвал скорую; созвал лучших врачей со всего города, он говорить не стал.

На счет мальчика по имени Мир, прогнозы были более-менее обнадеживающими. Чего нельзя было сказать об Авроре. Считалось чудом то, что она не умерла на месте. Если выкарабкается, это будет вовсе божье провидение. В которое конечно, никто из врачей не верил. Хоть и надеялись все.

Аврора боролась пять дней, пока жизнь не оставила ее в теплый, безветренный день.

– Она умерла. Мне жаль, Винир. – сказал главный врач глядя во влажные, красные глаза безутешного отца.

Они стояли у окна на лестничном пролете, между первым и вторым этажами.

Мэр продолжил смотреть, наблюдая по лицу Винира за тем, как что-то в нем, возможно, самое его нутро, безвозвратно ломается.

– Что ты будешь делать? – спросил мэр города.

– Попрощаюсь с дочкой.

– А потом?

– Боишься, что я сдам тебя?

Я бы действительно боялся, будь у тебя, хоть какие-то доказательства, подумал мэр.

– Если бы это оживило ее, – продолжил Винир. – я сдал бы тебя в эту же самую минуту…

Затем, он ушел.

Мэр же еще постоял у окна минуту или две, и направился в кафетерий.


***

Кто бы мог подумать, прошло уже пятнадцать лет, а он так живо помнил, представлял свои деяния, начиная с восемнадцати лет, заканчивая последними неделями. Назвать свои поступками «злодеяниями», у него не поворачивался язык. Для, так сказать, жертв ситуаций, может, его действия были злом. Но для него самого это было либо необходимой мерой, либо порогом, переступив который, он оттачивал мастерство; совершенствовался. Либо же, это было справедливостью; высшим удовлетворением… Взять хотя бы его родителей. Насилие, ругань, жестокие уроки. Все это было не просто так. Родители учили мальчика понимать то, чего не понимают другие дети, быть умнее других, быть лучше других. Уроки помогали ему. От жестокости и насилия была польза. Поэтому, он принимал это; терпел. Но ад, сопровождающийся болью и унижением, обрушившийся на юношу в восемнадцать лет из-за противной, не такой уж редкой болезни… в нем не было пользы, морали, урока. Лишь ярость, стыд и презрение двух родителей к их некогда, любимому, послушному мальчику.

«Не смей плакать» говорила мама, пока отец рассекал плоть сына холодным скальпелем «Со своими шл**ами ты не плакал! Ну, ничего. Больше ты такого не совершишь. Теперь у тебя будет напоминание»

Такое мэр не мог, ни принять, ни забыть (когда какую-то часть тела украшает длинный шрам, сложно забыть воспоминания, связанные с ним)… Это требовало справедливости. Справедливость злой быть не может.

Что на счет Агаты? Ее, мужчина пытался простить. Во имя их бывшей любви. И, наверное, не смотря на все, что он пережил, Агата даже была прощена. Ровно до того момента, как он узнал о своем бесплодии.


Бывшего мэра, под руководством Марка, поместили в старой ратуше.

Он сидел на углу кровати, пересказывая всю свою жизни себе же. Чем еще можно заняться, сидя в маленькой запертой комнатушке без окон, с голыми стенами и холодным полом? Места, впрочем, было бы куда больше, не занимай почти половину ее пространства огромный стол и кресло, что совсем недавно находились в кабинете мэра.

– Хотел разнообразить мой интерьер? – спросил заключенный у своего посетителя.

– Ты пока официально мэр. Нужно будет подписать еще очень много бумажек. И да, мне хотелось как то украсить это место. – ответил Марк. – В будущем, тут станет намного комфортнее. Обещаю.

Марк был облачен в свою обычную одежду. Говорил в той же манере, что и всегда. Мимика, язык тела, привычка закидывать руку за спину. Ничего в бармене не было подвержено явным изменениям, и все-таки, близкие и друзья Марка, глядя на него, видели, абсолютно другого человека.

– Кажется, я выстрелил в твоего друга. Он жив?

– Умер.

– Мне жаль.

– Ничего. Я боялся, что ты вообще никого не убьешь.

Заключенный ухмыльнулся, потер лоб.

– Правильно ли я понимаю, что ты новый мэр?

– Да. – ответил Марк. – За мной были люди. Главам администраций ничего не оставалось. Жаль, не получилось стать самым молодым мэром. Ты здесь пока бесспорный лидер.

– И все произошедшее, твоя работа?

– Да.

– Даже не похвастаешься, как ты это провернул? Я бы похвастался.

– Я не ты… Но, если так интересно, мне много кто помог. В том числе и твоя секретарша Лина. Но больше всех конечно, помог ты. Порой мне казалось, ты нам подыгрываешь. Особенно, когда получил последнюю записку и поехал за Миром. Тебя, правда, нисколечко не волновало, что это произошло в тот же день, что и наша прогулка?

Заключенный не ответил, вместо этого спросил: – Как ты узнал?

Марк на несколько секунд задумался, потом ответил: – Мир мне рассказал… Еще в больнице, когда был не в себе.

– Ясно. Ясно… Я ведь пытался полюбить его. Их обоих.

– Почему? – спросил Марк. Глаза его загорелись. Он подошел ближе к решетке.

– Почему именно их? – усмехнулся заключенный. Но отвечать не стал, лишь подумав про себя: Потому что в какой то момент, я решил – если уж не смогу полюбить мальчика, спасшего меня и его маму (самую красивую женщину на всей Земле) мне вовсе не суждено испытать этого чувства.

Затянулось странное молчание. Заключенный погрузился в дремоту на яву. Глаза его были открыты, а мысли блуждали, словно по затуманенному полю. Ища толи свет, толи самый темный, укромный уголок.

– Мне кое-что интересно. – произнес Марк, выведя тем самым из тумана, своего собеседника. – Тесты П.И.Э.С… Пять лет назад под твоим руководством почти все больницы Аквариума обязали пройти их тысячи человек. Почти у всех нашли те или иные отклонения.

– У всех без исключения. – сказал заключенный, взбодрившись. – Чтобы П.И.Э.С ничего у тебя не вывел, нужно быть либо очень везучим человеком, либо одним из тех, кто этот тест составлял.

– Но зачем?

– Я тогда загорелся одной идеей… Надо было кое что проверить.

– Что за идея?

– Сколько людей в Аквариуме имеют желтые справки?

– Двадцать один процент.

– Я хотел увеличить этот процент до девяноста девяти и девяти и девяти… Представляешь, официально быть единственным нормальным во всем городе?… Я быстро понял, что это слишком даже для меня. Но, провал П.И.Э.С признавать было нельзя. Я просто спустил все на тормоза. А те, кто уже их прошли так и остались психически нездоровыми. Я жалоб не слышал. Так что наверное, им и так неплохо.

– А стерилизация?

– Твоя невнимательность начинает раздражать. Я уже говорил, стерилизация – это лишь занятный эксперимент. Было интересно посмотреть, что люди сделают с тем, кто обрел их на отсутствие будущего… Никто из них не попытался убить меня, можешь в это поверить?

– Я рад, что ты теперь за решеткой. Ты же ненавидишь собственный город. И его жителей особенно.

– У каждого своя правда.

– Это не моя правда. Просто правда.

– Я люблю власть, Марк, и мне очень нравятся люди, над которыми ее легко обрести. – заключенный многозначительно, с усмешкой посмотрел на Марка. – Во мне нет ненависти. Ни к тебе, ни к остальным. Скорее, иногда мною овладевает любопытство… Если тебе больше ничего от меня не нужно, я бы хотел побыть один.

– Вообще-то нужно.

Марк позвал охранника. Тот отпер стальную дверцу и, после того, как Марк вошел в камеру, запер ее и удалился.

Посетитель постоял секунду, осмотрелся. Затем сделал пару шагов, сел в кресло и придвинулся к столу.

– Что ты делаешь? – спросил заключенный.

– Не знаю… Стало интересно, каково тебе здесь. Вообще-то, я всегда хотел посидеть на этом кресле. А еще у меня сегодня особое настроение.

Прошло десять секунд, прежде чем, заключенный понял.

– Я тебя ни к чему не принуждал. – тихо произнес он, как бы между прочим. Но в голосе легко улавливались злобные нотки.

– Знаю. – сказал ему мэр, откидываясь на спинку, и устраиваясь удобнее. – И тем не менее, я бы попросил тебя поторопиться. У меня важная встреча через полчаса.


Шестидесятая глава

Мир


Серые облака плывут по небу, защищая нас от безжалостного, палящего солнца. Легкий ветерок колышет тряпочные навесы веранд; разноцветные ленточки детских велосипедов, подолы платьев и бутоны душистых цветов, разнося по Аквариуму запах лета. Гогочущие чайки перелетают с судна на судно, в поисках еды. Мы стоим на причале. Я и мама. Смотрим на наш белый, с зелеными полосами паром, который отбудет через полчаса.

Много чего произошло за последние пару недель. Мама развелась с мэром, то есть, уже с бывшим мэром. Не знаю, как его теперь называть… Еще мама продала свой бизнес (оказывается, она давно хотела это сделать) и наш дом.

Вик А устроился на телевидение, ведущим передачи «Доброе утро».

Я все это время ходил по врачам, доказывая, что я теперь здоров. Это заняло намного меньше времени, чем я предполагал. Подозреваю, не обошлось без влияния моего лучшего друга – нового мэра, но допытываться я не стал. Марк – человек теперь очень занятой. Он даже не расстроен моему отъезду. Я рад. Я надеюсь, что по мне вообще никто не будет скучать.

Иногда, засовывая руки в карманы, я машинально пытаюсь нащупать желтую справку и, когда не нахожу ее, на секунду меня охватывает страх, а потом я вспоминаю, что она мне теперь не полагается.

– Я боялась, что не успею. – окликнул нас голос запыхавшейся девушки.

Мы повернулись.

– Привет. – сказал я Лизе, и потянулся с объятьями.

– Здравствуй. – сказала мама, сделав тоже-самое.

Лиза стоит в ситцевом зеленом платье и розовых, хлопковых тапочках. В руках, маленькая сумочка, в которую может поместиться, разве что кошелек. Вид у нее вымотанный и грустный слегка, хоть она и пытается это скрыть.

Несколько секунд мы стоим, глядя друг на друга, не зная о чем говорить дальше.

– Я пожалуй пойду. – сказала мама, и вложила мне в руки билет. – Осталось двадцать минут. Не задерживайтесь.

Мама ласково попрощалась с Лизой и ушла.

Мы остались одни.

Моя подруга улыбнулась мне, затем опустила голову.

– Надо было покутить на прощание. В ненорбаре, например. – проговорила она, убирая выпавшую прядь волос, за ухо.

– Ну, мы же будем в Свирепе, а не на другой планете… Не представляешь, сколько мама заплатила тамошнему начальству, чтобы я смог официально жить в их городе. – Улыбнулся я, затем спросил. – Как ты? Выглядишь уставшей.

– Потому что я устала.

– Работа?

– Книга.

– Я думал, ты ее дописала.

– Так и есть. Но, меня попросили кое-что поменять.

– Кто?

– Издатель.

Я опешил. Потом взял Лизу за руку, и спросил чуть громче, чем планировал: – Так, тебя что, напечатают?

Лиза кивнула.

– Потрясающе! Когда ты узнала?

– Пару дней назад.

– Почему не сказала сразу? – спросил я.

– Тогда не было бы этого диалога. – ответила она заговорщицким тоном.

– Хочу поднять тебя.

– Может, обнять?

– Нет.

Я подхватил Лизу на руки, закружив. Она вскрикнула и задергала ногами. На ее громкий смех, похожий на мультяшный, лаем откликнулась маленькая собачка, что гуляла с хозяином неподалеку от нас.

– Когда я прочту книгу? – спросил я, ставя Лизу на ноги.

– Когда ее издадут. Вышлю тебе почтой. Может, упрошу издать маленький тираж в виде графического романа. Специально для тебя.

– Было бы здорово. – бодро произнес я, и вдруг вспомнил, что через пятнадцать минут навсегда покину Аквариум.

Сердце с болью екнуло. Я надеялся, что до этого не дойдет.

Вздохнув, я задал своей лучшей подруге наиглупейший вопрос: – Не хочешь с нами?… Знаю, что не хочешь.

– Тебе пора. – сказал Лиза. И нежно прикоснулась губами к моей щеке.

Я увидел, как ее глаза печально заблестели. Она пробубнила что-то вроде: – Ну, разумеется… – и смахнула слезы.

– Будешь по мне скучать? – спросил я. Лиза легонько пихнула меня в бок.

– Можно было обойтись и без глупых вопросов.

Лиза снова поцеловала меня в щеку, и произнесла: – Я хотела… Хотела напроситься, отплыть с вами. Но, потом позвонили из издательства.

– Зачем ты мне это сказала?

– Затем… Я точно не знаю… Может быть, мне нечего больше сказать тебе? Это, ведь, все.

– Я уплываю, а не умираю.

– Точно. Совсем забыла. – сказала Лиза, и легонько хлопнув меня по плечу, добавила. – Пока Мир. Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, Лиза. Пока.

Мы обнялись с ней в последний раз. И разошлись.


Паром двинулся в путь, стремительно сокращая не маленькую дистанцию между нами и Свирепом.

Я стою на палубе. Смотрю то на небо, то на реку. То, на Аквариум. Здесь шумно, ветрено и очень красиво. Мама решила остаться в каюте. Она видела то, что вижу я очень много раз.

Интересно, каким окажется Свиреп? Мама говорила, там строят здания на двадцать и, даже тридцать этажей. А, я даже пятиэтажные дома никогда не видел… Надеюсь, мне понравится этот город.

«Если не понравится, можешь переехать куда-нибудь еще» произнес Второй, стоящий у самого носа с широко расправленными крыльями; как всегда, появившийся из неоткуда. «Планета большая, в курсе?»

– Когда ты уже перестанешь вмешиваться в мои монологи? – шепотом спросил я, прикрывая рот рукой.

«Вообще-то, я пришел попрощаться»

Я приблизился к носу парома.

Второй выглядит, как я. Белая футболка, джинсы, сланцы. Волосы растрепаны на туже сторону. Такого же цвета глаза. Единственное отличие – его кожа. Она бесцветная. Почти прозрачная.

– Где ты теперь будешь? В каком уголке моего мозга?

«Ни в каком»

– Но, я смогу вызывать тебя?

«Нет. Я не джин. А, твоя голова не лампа. Хотя, на счет последнего можно поспорить»

Я подошел к нему впритык.

– Ты… умрешь?

«Скорее, исчезну… Мне так больше нравится»

– Я думал, такое происходит незаметно. Как у детей с воображаемыми друзьями.

Второй приподнял одну бровь и назидательным тоном сказал: «Ну, знаешь, я больше, чем воображаемый друг»

– Хах. Ну и самомнение у моей второй личности. Рано видимо я отдал справку.

«Нет. Наоборот, ты с этим сильно затянул. Да ты и так уже знаешь… Мне не хотелось уходить незаметно. Мы столько всего прошли»

– Думаешь, у таких как ты, есть рай?

«Избавиться от тебя уже рай»

Я обернулся. Рядом прошла пара людей.

Когда за углом, скрылись их спины, я спросил: – Тебе страшно, да?

«Да»

Я посмотрел Второму в глаза, силясь сказать, что-нибудь ободряющее, но ничего не смог придумать.

«Не нужно бояться за меня, Мир. Это странно» сказал Второй, подмигнув мне. Его крылья зашелестели, будто приготавливаясь к полету. Но я понял, что этого не произойдет, по тому, как стремительно стали они исчезать, прямо на моих глазах. Вслед за ними, все прозрачнее становятся его руки и лицо.

Я понял, что осталось несколько секунд.

– Что скажешь на прощание? – спросил я, когда Второго стало почти не разглядеть.

Он улыбнулся (я почувствовал это всей своей сущностью), и иронично произнес: «Это конец»