Стая Тамерлана [Александр Михайлович Бурых] (fb2) читать онлайн

Александр Михайлович Бурых Стая Тамерлана

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Огромный английский мастиф цвета летучей мыши тяжелым галопом несся по парковой аллее. Вслед за ним поднимались маленькие вихри опавших листьев, и плескалось в лужах отстоявшееся за день солнце. Из широкой и, казалось, улыбающейся собачьей пасти в обе стороны торчали концы толстой сучковатой палки. Пес нагнал двух неспешно шагающих мужчин, забежал вперед и уронил свою ношу к ногам подтянутого молодого человека в легкой кожаной куртке.

— Молодец, Принц, молодец! — улыбнулся тот. — А теперь рядом. Рядом!

Мастиф, не желая соглашаться, присел на передние лапы в глубоком реверансе и дважды пролаял с просительной интонацией. В ответ хозяин потрепал его по загривку, взял палку и, широко размахнувшись, бросил ее в сторону. Получилось далеко.

— Ишь, какой он у тебя энергичный! Полчаса уже, поди, носится, — похвалил убежавшего четвероногого собеседник молодого человека, полный солидный господин ближе к шестидесяти.

— Да щенок он еще, Аркадий Николаевич. Повзрослеет — обленится.

— Ну, ты скажешь, Юрик. Щенок! С теленка… да… раза в два, наверно, больше гончей, а то и в три. Сколько ему?

— Год и три месяца всего. Вот еще через годик вширь раздастся и перестанет зря гоняться.

— Человека, небось, возьмет, а?

— Такой? Такой возьмет.

Тяжело поводя боками, пес снова опустил перед молодым человеком палку и, повернув набок голову, посмотрел на него красноватыми глазами.

— Пусть отдохнет, загоняешь, — несколько рассеянно посоветовал Аркадий Николаевич.

— Все, все, хватит, Принц. Иди, погуляй. Гулять! — скомандовал Юрий.

Он ухватил кожную складку на холке собаки и закрутил ее почти на сто восемьдесят градусов. Принц слабо тявкнул, но не от боли, а скорее от удовольствия и прикусил в ответ руку хозяина. Поняв, что апорта больше не будет, мастиф устремился было куда-то в сторону, но изменил намерение, резко развернулся, подхватил свою игрушку и энергично потрусил впереди мужчин.

Старый парк томился в вялом запахе сентябрьской прели. Темные стволы лип готовились к долгому зимнему сну и излучали в окружающее пространство сигналы, призывающие к успокоению и размеренности. Порождаемые деревьями волны растекались концентрическими кругами по улицам, заполненным людской суетой и навязчивым машинным гулом, проникали в сознание божьих тварей, преломлялись в нем и уходили вверх — к бледно-голубому куполу высокого неба — а оттуда, словно от гигантского рефлектора, отражались вниз. Вняв древнему как мир зову, пес успокоился, сдержал темп и пошел тише, вразвалку. Люди тоже замедлили шаги и даже говорить стали как-то глуше.

— Вернемся к нашим гусям, — произнес старший собеседник. — Значит, твоя задача — договориться с директором, как там его…

— Плющик.

— Да, как хочешь, но ты должен это сделать. Первый состав отбудет не сегодня, так завтра. Отправляешься вечером, билеты заказаны. Даю тебе три дня.

— Хорошо, Аркадий Николаевич, это мы сбацаем.

— Если будет сильно ломаться, можешь удвоить его гонорар, или…

— Да не станет он у меня ломаться. Но я учту.

— Затем сразу в Ташкент полетишь.

— Ясно.

— Ну, бывай.

— А пообедать? Татьяна стол накрыла… — разочарованно протянул Юрий.

— Не могу, дела, дружок мой. Как-нибудь в другой раз, — левую половину лица Аркадия Николаевича тронула короткая усмешка. Он повернулся и грузно двинулся к выходу из парка.

Возникший из боковой аллеи порыв ветра швырнул вслед его полной коренастой фигуре охапку желтых сухих листьев, а где-то в стороне по собственной инициативе треснула отживающая свое ветка.

* * *

Праздномыслию в жизни Аркадия Николаевича Заседина отводилось строго определенное время. Например, такое, как сейчас. За тонированными стеклами мелькали все сплошь знакомые улицы с домами-вехами, символически отмечающими его путь в этом городе, который чем-то походил на вечный маршрут белки в колесе или, точнее, в восходящей спирали. Но не о бренности существования думал Заседин, ему почему-то вспоминался вчерашний пустой, в общем-то, разговор с Анатолием Валентиновичем Каретниковым. Наверное, серый красавец Принц навеял воспоминание.

Своими корнями его дружба с Каретниковым уходила в глубины старого московского двора, лежащего в истоках Комсомольского проспекта, и питалась гумусом многих совместных воспоминаний. Как и все дети приличных или очень приличных родителей, оба избрали вполне благополучные стези. После окончания вуза Заседина увлекла партийно-хозяйственная деятельность, Каретников погрузился в лабиринты науки. Итоги трудов каждого были закономерны. Аркадий Николаевич, достигший еще в СССР общественных и материальных пиков Ленина и Коммунизма, не только удержался на них, но и поднялся выше. А Анатолий Валентинович увяз в лабиринтах высшей школы, причем, затерялся где-то на срединных ее этажах. Его всегда отличали непрактичность, а подчас и нерешительность. И лишь когда сознанием овладевала какая-либо идея, он мог определенное время переть напролом. Пока не выдыхался, что происходило довольно быстро.

Виделись друзья редко, однако, несмотря на разность во всем, почему-то знакомства полностью не порывали.

Профессор истории Каретников, субтильной комплекции, выше среднего роста и лысый, провел Заседина в единственную комнату своей холостяцкой квартиры. Здесь он проживал уже полтора десятка лет после развода. Ученый плеснул в две микроскопические рюмки плохого коньяка и, не утруждая себя формальным интересом к делам гостя, меланхолически посетовал:

— Эх, и времена пришли, Аркаша. Вчера Чехова почитать взялся и не смог. Не идет он мне, представляешь, а?

— Чехова?! Ну, ты, брат, ляпнешь, так ляпнешь! Зачем он тебе, Чехов этот? Я уже не помню, когда в руках книгу держал, и что? Тут газеты просматривать некогда!

— Как же, я его в юности так любил, так увлекался, так жалел, что он роман не создал… а сейчас читать не могу. А, ладно, у меня другая мысль зреет.

Анатолий Валентинович, как нередко с ним случалось, был чем-то озабочен и переполнен идеями. И с присущей ему особенностью резко менять тему он переключился на изложение очередной задумки.

Где-то около полугода назад Заседин возил с собой Каретникова на развлекательное мероприятие не для всех — закрытые бои вообще без правил в чисто российском диком варианте. По окончании профессор, вопреки ожиданиям, заговорил не о попрании гуманистических идеалов и прочей дребедени, а заявил, что в сравнении с древними боями римских гладиаторов это просто бледная картинка.

— Ну, ты скажешь, как в воду пернешь, — усмехнулся Заседин. — Уголовщины захотелось? Я думал, тебя проймет… что ж ты хочешь, чтобы они с топорами и вилами друг за другом гонялись и головы сносили?

— А почему нет? Один с трезубцем и сетью, другой со щитом-пельто и махайром. Это меч такой серповидный, — пояснил Каретников.

Он нередко удивлял Заседина тем, что воспринимал действительность с какой-то отстраненно-книжной точки зрения, будто телевизор смотрел. Что поделать, настоящий книжный червь. Может быть, поэтому им и было интересно вместе — сугубому практику и неисправимому романтику. «Эх, какие бы ты песни, дружок, запел, столкнись с кровью и грязью сегодняшнего дня не в пахнущих типографией газетных статейках, не в голубом ящике, а нос к носу», — подумал Заседин.

И с момента посещения боев профессором овладела мысль написать историко-литературный труд, посвященный всякого рода опасным единоборствам, исконно проводимым как шоу. Во что он и посвятил Аркадия Николаевича.

Каретников определенно был оратором. Живость ума и точность определений всегда привлекали к нему слушателей. И Заседин внимал профессору с интересом. Сейчас тот разрабатывал тему единоборства человека с животным, конкретно с собакой.

— Если другие звери нападают на человека только в случае крайней нужды, когда они голодны или приперты к стене, то собак готовили к борьбе с человеком специально, — витийствовал ученый. — Причем не только во всевозможных современных концлагерях, а с седой древности. Это часть культуры, если хочешь. Вид искусства. Причем более естественный, чем, скажем, живопись, музыка, стихосложение и так далее. Самый природный. Вылепить зверя, своими руками создать монстра из существа, испокон века служившего человеку и многократно доказавшего свою ему верность. А? Это не дикого коня объездить, хотя тоже искусство древнее. Это тебе похлеще Франсиско Гойи или Иеронимуса Босха. Следишь за мыслью?

— Ну…

— Боевые собаки были у Ассирийского царя Ашурбанипала, у древних персов. Гирканские псы-убийцы парфян в одиночку справлялись с вооруженным пехотинцем или всадником, а против стаи не мог устоять и боевой слон! Кстати, греки считали гирканских псов смесью пастушьих овчарок с малоазийскими львами. Представляешь, каковы были песики? Они отличались огромной львиноподобной мордой, обрамленной гривой длинных жестких волос. Не приведи Господь встретить! Древние римляне нередко пускали впереди войска закованных в доспехи собак-великанов — молосских догов, за ними шли рабы, а затем воины. Стремительно несущиеся собаки расстраивали ряды противника, наводили в них панику, калечили и уничтожали лошадей и воинов, порой решая исход сражения. Чем не современная мотопехота?! Использовались специально подготовленные собаки и для боев в амфитеатрах — один на один с человеком. И в средние века кое-где сохранялась эта традиция.

— Да уж, традиция… — заметил Аркадий Николаевич.

— Что, неинтересно?

— Почему, весьма. Рассказчик ты недюжинный, сам знаешь. А собак я люблю, да и разбираюсь в них немного, особенно в охотничьих.

— Да что рассказчик!

— Ну и писатель ты, думаю, способный.

— А толку? У меня рукопись о взаимоотношениях Этрурии и Рима уже сколько лежит? Тоже, между прочим, занимательно написана. Есть такая далеко не беспочвенная версия, что этруски — наши ближайшие родственники, именно северо-восточной ветви славянства. Даже созвучно — русские — этрусские! Издательства не берут, а самому напечатать не на что, ты же знаешь, как сраные дерьмократы платят науке.

— Заработай.

— Ха-ха-ха!

— Могу помочь.

— Ты? Как?

— Есть у меня один фонд, подготовишь для них, скажем, техническое задание на аудит, тысяч двадцать долларов отвалят.

— Сколько?!

— Сколько слышал.

— Недурно, да… но какой аудит, я же историк, Аркадий!

— Твое дело написать. Думаешь, читать эти бумажки кто-нибудь станет? Найди какого-нибудь старшекурсника-экономиста, отвали ему пару сотен зелени, пусть лишний курсовой нарисует. Или преподавателя. У тебя же есть знакомые.

Еще почти час воспарявший духом Каретников погружал своего друга в пучины истории, а на прощание спросил:

— Про аудит ты это серьезно?

— Обижаешь, Толя. Припомни, я тебе когда-нибудь фишки вкручивал?

— Ну, извини.

— Ладно. Завтра позвоню.

— Слушай, Аркадий, а сейчас у нас, случайно, не проводятся где-нибудь бои человека с собакой, не знаешь?

— Нет, уж чего не знаю, того не знаю.

— Эх! Мне бы только одним глазом посмотреть, фактура нужна, понимаешь? Пусть уж не гирканские псы, а обычный дог или мастиф и человек — вот зрелище! А книгу я знаешь, как назову?

— Ну…

— «Шаг в пропасть».

— А почему в пропасть?

— Ну, как же… как эквивалент риска… а что — плохо?

«Что за чушь в голову человеку лезет? — подивился Заседин, спускаясь вниз, к машине. — Чехов… псы какие-то! Нет, плохо кончит друг Толя. Дурдом ходячий. Кстати, этот Чехов тоже что-то про сумасшедших травил, кажется. Не помню, чем сам кончил… да, вот так люди и свихиваются. А насчет аудита пообещал зря, расслабился, но выполнить придется».

Автомобиль с Аркадием Николаевичем на борту плавно остановился у подножья монументального здания в центре столицы. С тяжелого лица Заседина ушло выражение минутной расслабленности, оно налилось чиновной значительностью, в которой проскальзывало нечто эпохальное. Носитель сей официальной вывески взошел по короткой лестнице из гранитных ступенек, миновал вахтера в форме милицейского лейтенанта и сосредоточенно прошествовал к лифту.

* * *

Примерно в тот же час, но совсем в другом городе и три дня спустя, из серебристого «Опеля» вышла элегантно одетая молодая женщина, небрежно хлопнула дверцей и скрылась за калиткой детского сада. Тут же у машины возник человек среднего возраста, небритый, с коротким носом и глазками словно бы просверленными на круглом, как сковорода, лице. Растрепанной соломенной шляпой и мешковатой одеждой он напоминал небогатого дачника, а еще больше смахивал на Страшилу из известной сказки об унесенной ветром американской девочке. Мужчина, не проникая в салон, ловко справился с капотом, сунул под него обмотанную тряпицей руку, извлек ее и потопал дальше. Дама вывела маленького темноволосого мальчика, села с ним в «Опель», но вскоре покинула машину. Она беспомощно оглянулась вокруг, постояла в растерянности, постукивая по асфальту носком модной туфли. Но вскоре заметила приближающийся автомобиль и подняла руку.

Притормозила пятидверная «Нива» с установленным на крыше желтым в шашечку табло. Женщина негодующим жестом указала на отказывающуюся повиноваться иномарку и посетовала на немецкий автопром. Водитель «Нивы» вышел, осмотрел заглохший мотор, что-то в нем поковырял.

— Эй, шеф, не задерживайся, — недовольно крикнул пассажир.

Из такси, опустив тонированное стекло, выглядывал недавно подходивший к «Опелю» круглолицый субъект, но уже без бросающейся в глаза соломенной шляпы.

— Извините, ничем помочь не могу. Здесь требуется спец, — развел руками таксист и повернулся к своей машине.

— Куда же вы? — раздраженно притопнула ногой женщина. — Мне что же, с ребенком до автобуса тащиться?

— А вам в какую сторону? — спросил похожий на дачника мужчина.

Огорченная мать сказала название улицы.

— Нет, нам совсем в другую. Поехали, шеф.

— А, может, прихватим мамашу? — засомневался водитель.

— Послушай, я спешу!

— А у меня ребенок!

— Ребенок у нее! Ребенок, видите ли. Да. Ну и что? Вон другие все тоже с детьми, а пешком ходят.

— А я вам не другая! К тому же мы спешим!

— Все спешат, у всех дети. Тоже мне птица, мамаша-растармаша…

— Слушай, ты, папаша, — оборвал его водитель. — Вали-ка отсюда! Давай, сходи, приехали. Ноги у тебя из правильного места растут, дотопаешь, куда надо.

— Ты что? Как это? А кто первый сел? Нет, пусть она другого ловит.

— Я два раза не повторяю, — обозлился шофер. — Сказал — выметайся, значит выметайся. Или тебе помочь?

— Ну, ладно, шеф, ладно, не кипятись, — сдался Страшила. — Пусть садятся. Только сначала меня подбрось.

— Вы на сигнализацию-то поставьте, — посоветовал новой пассажирке таксист. — А то, неровен час, отремонтируют вашу тачку и…

Елена, дочь Григория Михайловича Плющика, была поражена до полной потери речи, когда ровно три минуты спустя увидела в руке раздражительного «дачника», повернувшегося к ним с переднего сидения, пистолет с глушителем. Ствол был направлен точно в лоб ее пятилетнего сына.

Маленькие глазки злодея излучали столько чувства, горели таким непередаваемым восторгом, что в салоне стало немного светлее. И страх, сковавший все члены женщины, был порожден больше этим хищным блеском, чем видом оружия. Мать сжала в ладони руку сына и ощутила, что тот разделяет ее ужас.

Страшила прижал к губам короткий толстый палец, призывая к молчанию. Впрочем, жест этот был излишним.

Недавно еще столь сочувственно настроенный водитель и ухом не повел в направлении сидящего рядом с ним террориста.

* * *

Официально Юрий Мызин числился в штате правительства России и напрямую подчинялся Аркадию Николаевичу Заседину. Имея такую крышу, можно наворотить множество разных дел. Главное — чтобы они были на благо. Кому — это уже не вопрос. Конечно, себе.

В люксовом номере лучшей местной гостиницы, где он проживал уже третий день, было прохладно. Ветер то выдувал из балконной занавески парус пиратской бригантины, то принимался мелко трепать ее, словно желая заразить вибрационной болезнью. Юрий, одетый в светлые брюки и белую рубаху с узким синим воротничком-стойкой, беспокойно выстукивал пальцами глянцевую столешницу рядом с лежащим на ней прямоугольником сотового телефона. Он искоса поглядел на настенные часы. Стрелка на циферблате приближалась к шестнадцати.

— Вот же старый идиот! — вслух подосадовал Мызин.

«И чего этот козел добивается? — подумал он. — Чего прячется? Ну, возьмем за жабры, сам же при-бежит на полусогнутых, в ногах валяться будет. Во, народец! Фантасмагория какая-то у нас, а не народ! Сами заставляют идти на крайние меры, а потом… тоже мне, дедушка хренов».

Он дважды чихнул, поежился, встал и двинулся к балкону. Но на ходу передумал закрывать дверь и направился к шкафу. Накинул на плечи пиджак. Сунул руку в карман, достал оттуда какие-то бумажки, смял их и бросил в пепельницу. Затем поймал свое изображение в зеркале. Вид у него был раздраженный: на скулах проступали желваки, темные брови сходились к переносице, образуя над ней вертикальную складку, серые глаза потемнели. Даже высокие залысины, казалось, заострились.

— Ну, паразит, блин недожаренный, — выругался он, — парься тут из-за него!

И тут мобильник вывел свой заученный мотив. Юрий поднес трубу к уху, послушал, сухо улыбнулся и распорядился:

— Давай!

И сразу вслед за портативным растрезвонился стационарный телефон. Это был пропащий директор. Ага, наконец-то!

— Вы, как всегда, объявляетесь вовремя. Еду к вам, — коротко ответил Юрий и бросил трубку.

* * *

Фабрика производила впечатление. В основном своими размерами и тенью былой мощи, отбрасываемой облупившимися серо-желтыми громадами корпусов. Сейчас она работала от силы на четверть своих возможностей и больше всего походила на опустившегося донельзя сироту, кормящегося подачками дальних и не очень любезных родственников.

«Да, колер как у туфель моей бабушки, — подумал Мызин, глядя на стены, мимо которых он не в первый раз уже проезжал. — А директор непременно генеральный. Как же — АО!»

Перед входом в административное здание лежал запущенный сквер с неровными плиточными дорожками и покосившимся щитом доски почета. На лавочке сидели работницы в линялых синих халатах и лузгали семечки. У них под ногами деловито крутились бойкие пернатые комочки. Заметив приближающегося человека, воробьи дружно вспорхнули на куст черемухи.

Несмотря на обветшалую наружность фабрики, просторный кабинет генерального вполне отвечал современному протоколу — модерновая мебель, огромный TV, компьютер с внушительным монитором, гасящее шаги ковролиновое покрытие. Не затертое. Плющик нехотя поднялся навстречу, вяло пожал руку и коротко бросил, указав на ряд кресел у длинного стола:

— Располагайтесь.

— Однако пришлось вас поискать, — улыбнулся Юрий. — Что, не рады встрече, Григорий Михайлович?

— Да нет, отчего? Отчего бы нет? — неопределенно ответил директор.

— Ну, тогда давайте прямо к делу. Я прибыл за ответом. Итак, каков он?

Генеральный взял в руки дорогую авторучку, покрутил ее и положил обратно.

— Мне не очень нравится эта сделка. Вы знаете.

— Почему? — искренне удивился Юрий.

— Почему? Я внимательно изучил ваши предложения. Интересные, заманчивые. Даже слишком. Но мне все же до не конца понятно, что за этим кроется.

— Да ничего, кроме того, что там написано. Мы стремимся к возрождению экономики страны. Начинаем с вас. Разве это плохо?

— Стремитесь к возрождению? — задумчиво усомнился директор. — Я что-то таких давно не встречал. Если не считать всяких болтунов вон оттуда. — Он кивнул на телевизор. Немного помолчал, глянул прямо в глаза посетителю, шумно выдохнул и произнес. — Я не склонен идти на это. Давайте закроем вопрос.

Мызин едва сдержал едкое и уничижительное замечание в адрес упрямца. Но решил вести древнюю игру в кошки-мышки до конца. Два с половиной дня он тщетно пытался встретиться с Плющиком. Сегодня истекал срок, отпущенный Аркадием Николаевичем. К тому же утром тот звонил и, не выбирая слов, что было для него, в общем-то, нехарактерно, потребовал выполнения задания. Для Юрия это было эквивалентно команде «фас». Тогда он предпринял меру почти что крайнюю, но во всех случаях обеспечивающую успех. Его люди все это время прослеживали маршруты директорских родственников. Наметили болевую точку — детсадовца Игорька — младшего внука несговорчивого оппонента.

Полчаса назад Игоря вместе с матерью технично захватил мастер на все руки Портнов, числящийся у Мызина референтом.

До сведения Плющика этот прискорбный факт еще не дошел. Он объявился по собственной инициативе и позвонил Юрию в гостиницу. Будто почувствовал. На самом деле, очевидно, решил, что затягивать дальше момент встречи с представителем столичного города не стоит — утратишь инициативу и проторгуешься при случае. Особенно учитывая то, что это не обычный проситель, а человек из правительства, мало ли на какие педали нажмет. Григорий Михайлович видел крайнюю заинтересованность московской стороны в соглашении, понимал, что все зависит только от его подписи, и потому чувствовал себя хозяином положения. Единственно чего не мог постигнуть старый лис — зачем это вдруг кому-то понадобилось возглавляемое им кругом убыточное предприятие. И над этим вопросом Плющик также надеялся приподнять завесу. Мызин, в душе посмеиваясь над черной комичностью сложившегося расклада, напустил на себя раздраженный вид:

— Черт возьми! Ну что вам еще надо? В вас вкладывают деньги, загружают вашу фабрику сырьем — среднеазиатским хлопком высшего сорта, у вас открываются новые рабочие места! Мало того — и о сбыте голову ломать не надо! Вам же кислород открывают! Что еще надо?!

— А контрольный пакет, а седьмой цех?

— Дался вам этот седьмой! Ну, а контрольный пакет — это естественно. Кто платит, тот заказывает музыку.

— Обычно предприятия на аукционах продают. На честных аукционах, не как у вас. Деньги, что вы предлагаете, хоть и немалые, но вы не хуже меня понимаете — это предприятие стоит в десятки раз больше, — возразил директор.

— Какой тебе на хер аукцион? Тоже мне, нефтяной магнат! Кому твоя развалюха нужна? А сколько платим — столько, значит, это и стоит! Ясно, мудозвон старый?! — совсем не наигранно вспылил Юрий.

— Вы что себе позволяете? — встрепенулся Плющик.

— Григорий Михайлович, все подписи, кроме вашей, у нас уже есть. Я сегодня уезжаю. Уезжаю непременно с положительным результатом. Ясно? — размеренно продолжил Мызин, словно не замечая реакции собеседника. — Подпись генерального директора нужна мне сегодня, прямо сейчас. И она у меня будет. Знаете почему?

— Н-нет, — запнулся, словно предугадывая подвох, Плющик.

— Вашего внука зовут Игорьком?

— Причем здесь внук?

Вместо ответа Юрий вытащил из кармана трубку и набрал номер.

— Как дела Портной? — спросил визитер. Затем кивнул, хмыкнул и приказал, — давай ее сюда. Вот, послушайте, — передал он телефон собеседнику.

Через пять минут бледный и разом осунувшийся директор нетвердой рукой подмахивал бумаги, выкладываемые перед ним на стол Мызиным. Он совсем не ожидал такого поворота событий и был выбит из колеи. Плющик занес ручку над последним листком и остановился.

— Ну, что вам еще взбрело? — нелюбезно взглянул на него Юрий.

Директор прокашлялся и севшим голосом поинтересовался:

— А это… как насчет особых условий?

— Каких, каких?!

— Ну, что вы мне давеча… говорили…

— А! Что я в прошлый раз предлагал?

— Да.

— Я бы после всей этой комедии тебе хрен с маслом показал. Но раз обещал — выполним.

— Я не о том.

— А о чем же?

— Увеличить бы надо.

— Во как! И насколько?!

— Раза в четыре.

— Оу! — воскликнул Мызин и рассмеялся. — Ну, ты и жаба наглючая! У тебя внук и дочь в подвешенном состоянии, а ты торгуешься! — отсмеявшись, восхитился он. — Только за твою наглость скажу шефу, что согласился без его ведома удвоить гонорар. Все, молчи! Рисуй, давай, рисуй.

— Портной? — сказал он в трубку, следя за последними виражами директорской руки. — Вези мальца домой.

* * *

Что-то последнее время Юрию Мызину приходилось слишком много путешествовать. Автомобили, поезда, теперь самолет. Нормально выспаться некогда. Он пристегнулся, зевнул и от нечего делать уставился в иллюминатор.

«Наш полет…», — привычно забалаболила стюардесса где-то на краю сознания…

Детали земной поверхности становились все меньше и меньше, вот они стали напоминать аккуратный план из школьного учебника географии, план слился в сплошное серо-зеленое поле и растаял в густой вате облаков.

Раза два за полет Мызин просыпался, но связных воспоминаний от пробуждений не осталось.

— Приплыли, Юрий Витальевич, — услышал он и одновременно почувствовал, что его деликатно потряхивают за плечо.

Салон уже наполовину опустел, лишь несколько членов делегации еще возились у своих мест. Очевидно, тоже продремали весь полет. Мызин потянулся и направился к выходу.

Среднеазиатские просторы всегда ассоциировались у Юрия с пыльной гладильной доской, от которой только что оторвали утюг. Жаркий поток сухого воздуха, прокатившийся вверх по трапу, живо напомнил ему этот не очень приятный образ и заставил поморщиться.

— Уф, духотища! И это вам конец сентября! Спрашивается: а что здесь делают в июле? В холодильных камерах живут? — проворчал кто-то позади него.

Хорошо еще, что гостеприимные хозяева не стали долго мурыжить гостей на летном поле, а быстро рассадили по машинам и повезли в город, к кондиционерам.

Сутки Юрия Мызина в Ташкенте были расписаны по минутам. Днем он в составе российской делегации обсуждал вопросы межгосударственного сотрудничества. Вечерами приватно обсуждал иные темы.

Поскольку данная сторона многогранной деятельности шефа Мызину до сих пор была незнакома, на этих людей он вышел примерно так, как это делают в шпионских фильмах. Нашел дом с заранее известным ему адресом и бросил в почтовый ящик оговоренной квартиры незаполненный конверт с пустым листком внутри. Обратно двинулся пешком. И все время чувствовал на затылке чей-то взгляд, но не оборачивался. Во время ужина тот же конверт лежал под его тарелкой. В комнате Юрий вскрыл его. На листке обозначались место, время и номер машины. Через два часа Мызина подобрали, повозили по городу, не раз проезжая по одним и тем же местам, и высадили на каком-то перекрестке. Это был район частных домов. Мимо прошел человек в халате и тюбетейке.

— Идите за мной. Пятый дом по левой стороне, — не останавливаясь, сказал он.

Незнакомец прошел мимо указанного им дома, а Юрий постучался в большие ворота. Его усадили в беседке, увитой виноградными лозами, предложили чаю. По окончании чаепития его пиалу забрали и несколько минут занимали разговорами на свободные темы. Затем собеседника сменил другой мужчина, без всяких предисловий заявивший:

— Овца под одной шкурой…

— … десять раз худеет и столько же раз жиреет, — без запинки подхватил Мызин.

— Поехали, нас ждут.

На этот раз машина не петляла, она выехала за город и попала в район фешенебельных строений. Кому принадлежит огромный каменный домина, похожий на сказочный замок эпохи Алладина, московский гость интересоваться не стал.

Осень, действительно, выдалась на редкость душной. Ни ветерка. Десятком раздраженных кобр вокруг шипели, пережевывая воздух, напольные вентиляторы. Клубился паром зеленый чай. Беседы в чьей-то шикарной резиденции носили доверительный характер, что подчеркивалось местом их проведения — огромным по площади северным балконом особняка, увитым лозой, и легкой непротокольной формой одежды. Стремясь успеть обсудить все детали, засиживались порой далеко за полночь. Интересы этих бесед не имели никакого касательства к официальным переговорам. Они были значительно важнее и результативнее.

На третий день Мызин, как человек проверенный и личный посланник Аркадия Николаевича За-седина, удостоился разговора с Салимом Якубовым. Оба не без удовольствия, хоть и с легким оттенком иронии, называли предмет соглашения «проектом века». «Проект века» сулил небывалую выгоду всем заинтересованным сторонам и требовал доскональной и тщательной проработки. Необходимо было согласовать все: и контроль качества, и оформление документации, и способы доставки, и сохранность в пути, взаимные гарантии и формы оплаты. И многое, многое другое. Пять дней пролетели, как пять часов.

Во время церемонии официальных проводов член правительства Узбекистана Салим Якубов обменялся с Юрием Мызиным самым крепким рукопожатием среди всех провожающих-отбывающих и улыбнулся ему по-настоящему тепло и искренне. Обратный перелет изрядно уставший Юрий также провел без сновидений.

* * *

Может быть, кому-то древние земли Средней Азии и представляются дышащей жаром гладильной доской, над которой висит к тому же марево из взбитого на миксере огромного пляжа. Но это мнение разделяют не все. Многими людьми опаляемые жгучим солнцем необозримые горизонты степей, вечная жажда пустынь и каменистая строгость предгорий воспринимаются как одно короткое слово: «Родина». И выросший здесь человек, волею судьбы покинув эти места, навсегда сохранит в себе образы дымящих песком барханов, гектаров пожухлой травы, буйства цветущих красок оазисов и пестрых столпотворений базаров. Эта простая истина распространяется на всех — и на совершенно нормальных, и на ущербных в чем-то людей.

Нет хуже участи, чем быть младшим ребенком в семье бедняка. Тамерлан родился седьмым, последним. Его почему-то так и назвали сразу — не Тимуром, а Тамерланом, и такое имя занесли в метрику. Хотя, в принципе, это одно и то же. У истощенной непосильным трудом матери, видно, осталось на мальчишку совсем мало сил, и он появился на свет маленьким, как крысенок. Ростом, силой и подвижностью Тамерлан, несмотря на грозное историческое имя, всегда уступал сверстникам и держался от них в стороне. С присущей им простодушной жестокостью дети за худобу, сутуловатость и острое личико так и прозвали его: «Крысенок». Случилось, правда, это не сразу после рождения, а позже, когда мальчишке было пять лет.

Тамерлан всегда играл один и не стремился навязать ребятам свою компанию. У него в ту пору была единственная личная собственность — утратившая привлекательность в глазах подросших сестер ветхая деревянная кукла. Когда-то ее голову украшали черные дуги ресниц, бантик алых губ и две косички, но они стерлись, и теперь замотанная в выцветшие лохмотья кукла могла выполнять любые роли. Быть и солдатом, и землекопом, и пастухом. И даже, пожалуй, космонавтом. Последнее, впрочем, навряд ли, хотя никто не мог знать, какую именно роль играет старая деревяшка в представлениях ковыряющегося на дне сухой придорожной канавы замкнутого в себе мальчишки. И однажды на его единственную собственность покусились. Это была тройка живущих по соседству пацанов. Завзятые хулиганы. Все на год старше. Игрушку грубо вырвали из рук Тамерлана и стали перекидывать друг другу. Едва ли кукла была нужна задирам, им всего лишь хотелось немного поиздеваться. Не более чем через пять минут они бы ее выбросили. Но малыш не стал дожидаться, и попытался немедля вернуть свое достояние. Толчком в грудь он был отброшен в пыль. Вскочил, но снова оказался на земле. Силы были слишком неравны. Победители засмеялись. Действительно — весело. Но Тамерлан не сдался. Он на четвереньках подполз к зачинщику и укусил того за ногу выше колена. Крепко — так, что от усилия у самого треснуло за ушами. Оторвался, дико завизжал от переполнявшей его злости и попытался отметить второе колено.

Неприятель атаки не вынес, вскрикнул, словно ужаленный, и, сопровождаемый дружками, ударился в бегство. Издали, глотая слезы и потирая ногу, прокричал: «Крыса! Крыса! Крысенок проклятый!». Тамерлан, не подозревая, что сейчас на годы приобрел второе и довольно меткое имя, подобрал выточенную из чурбачка фигурку, вытер ее и полез обратно в канаву.

Поздно вечером, когда он уже спал, в их дом, словно фурия, ворвалась мать потерпевшего — работница совхозной бухгалтерии. Отец молча стянул полусонного младшего на пол и при бухгалтерше высек. Сын не плакал, только побелели костяшки тощего кулачка, сжимающего деревянную игрушку.

Все слезы Крысенок, похоже, вылил на первом году своей жизни. Он был чрезвычайно беспокойным младенцем. Рыдал днями и ночами, а когда не плакал — тихо и монотонно хныкал охрипшим голоском, напоминающим далекое завывание какого-то мелкого животного. Даже во сне не всегда умолкал. Этот бесконечный жалобный полуплач-полустон выводил из себя всю родню, особенно громко выражал недовольство отец, чертыхаясь по утрам и вечерам и громко скрипя тахтой ночами. Однако вскоре после первого своего дня рождения Тамерлан вдруг иссяк, как глубоко затронутый экскаватором родник. И больше никто не видел его слез.

* * *

В школе маленький Крысенок не изменил себе — он, как прежде, не стремился обзавестись расположением сверстников, его не привлекали шумные игры. Напротив, вскоре между ним и другими ребятами возникла линия отторжения. Дети не забыли его клички. Приятно ведь обозвать кого-то, зная, что никто тебя за это не накажет. Тамерлан был меньше ростом, чем самая крошечная одноклассница и уж конечно не являлся силачом. Но внешность оказалась обманчива. Стоило кому-либо сравнить его с презренным грызуном, и малыш устремлялся в атаку. Он не махал руками и не пытался достать обидчика, к примеру, ногой. Крысенок наклонялся вперед, издавал подавляющий вражью волю душераздирающий визг и хватал обидчика зубами за ноги. Довольно ловко и ужасно больно. Многие сверстники, да и ребята из классов постарше обрели в столкновениях с ним неровные белесые шрамы, отражающие неправильный прикус маленького агрессора. Вскоре нелицеприятная кличка сохранилась только для обозначения субъекта в приватных беседах, когда этой зубастой мелюзги поблизости не наблюдалось.

Учился Тамерлан плохо — не успевал по всем предметам. Учителя не раз грозились отправить его в спецшколу, а пока оставляли с завидным упорством на второй год. Когда он перешел в третий класс, и ему исполнилось одиннадцать лет, отец, человек раздражительный, а иногда просто бешеный, вместо нашкодившего третьего сына Ахмета, ударил палкой подвернувшегося под руку младшего. Конец палки угодил как раз в висок.

Несколько долгих недель Тамерлан провел между жизнью и смертью, почти без ухода. У матери и сестер не всегда находилось время на него. А тут еще отец, подчиняясь странным предрассудкам, гнал их от тяжелобольного сына и не позволял вызвать фельдшера. Словно ему было легче перенести смерть Тамерлана, нежели в будущем ежедневно иметь перед глазами постоянный укор в виде искалеченного им самим ребенка.

* * *

В душной кладовке едва теплилась слабая жизнь. Она висела в сухом запахе пыли и дынь на тонкой, как паутина, нити, свешивающейся откуда-то с самого непостижимого верха. Изредка мелькали в ней лица близких, порой издалека доносился тихий, в подушку, ночной плач матери. А может и не доносился…

И только морда с темными маслянистыми глазами запомнилась отчетливо и ясно. Когда Тамерлан ненадолго выныривал из мрачных волн бессознательности, она всегда была рядом. Большая морда, покрытая космами белой шерсти. Единственным существом, которое, не замечая хозяйских запретов и не вникая в тонкости человеческих взаимоотношений, вылизывало его, грело своим теплом и даже приносило разгрызенные кости, был пес Дарган. Получалось, что никому больше не нужна жизнь маленького Крысенка, даром евшего и без того скудный хлеб.

А Тамерлану, тем временем, делалось все хуже, и казалось, что ребенок обречен. Однако Аллах оказался милостив: он не дал окончательно порваться невидимой паутинке и позволил мальчику выкарабкаться. Правда, оставил его калекой — у Тамерлана отнялись правая рука и нога, нарушилась речь. Со временем подвижность конечностей восстановились только частично, а произносить слова он стал как человек с вечно набитым ртом. Так судьба еще раз явила свою злую иронию, сделав его хромым, как и великого тезку, но, при этом, не одарив ни крохами завоеваний, ни толикой славы. Потом, через много лет, он получит и то и другое, но в таком же искаженном виде, в каком будет протекать вся его жизнь, предопределенная неверным ходом планет и чудными завихрениями небесных эклиптик и стихий.

После травмы в школу Тамерлан больше не ходил, а целыми днями с ранней весны до поздней осени одиноко сидел во дворе, греясь на солнце, если было не особенно жарко, или забиваясь в тень огромного карагача в знойную погоду. Зимой холодные дни проводил у окна, а при потеплении его снова тянуло во двор. Там мальчугана встречал неизменный друг — огромный белый пес Дарган.

Наверное, Дарган и открыл Крысенку некие сокровенные тайны собачьего племени, нашептал те непроизносимые слова, что способны укротить и навек покорить сердце любого самого злобного волкодава. И может быть, вовсе не звезды, а обычная дворовая собака предопределила судьбу мальчика по имени Тамерлан…

Глава 2

Ленька Гридин вернулся пятнадцатого сентября, за две недели до бракосочетания старшего брата, чем весьма обрадовал всю родню.

Свадьбу отгрохали на широкую ногу — три дня центральный ресторан города стонал и дребезжал стеклами от усилий двух сменяющих друг друга музыкальных групп. Еще два дня веселились дома — в недавно отстроенном Костином особняке. Не так звучно, как в кабаке, но не менее душевно, — под дяди-Сашину гармонь да под стереосистему «Шервуд», среди прочего добра подаренную молодоженам. Другом жениха был сам Владимир Соболихин. Засвидетельствовать почтение заезжал глава администрации города и другие чиновные люди.

После кислого запаха казармы, проникшего, как ему казалось, через легкие во все части тела, потоки разнообразных ароматов гражданки и особенно сногсшибательные благоухания многочисленных танцевавших с ним дам кружили голову. И ничего, что ближе к полуночи их тела, приближаясь к естеству, добавляли в букет слабый, но терпкий оттенок пота — возможно, так было даже лучше. Странно, но уважение, которое Ленька испытывал к брату, удерживало его от ухлестывания за прекрасным полом. Молодому дембелю почему-то казалось, что этим он может осквернить светлый Костин праздник. Да и времени как-то не было. Очевидно, не зря утверждают, что армия портит человека. В конце третьего дня Женьчик Махонин, кореш старшего брата, увез Леньку вместе с тремя девицами к себе на дачу.

— Брательника поздравил, пора и о себе подумать, — мотивировал он свое приглашение.

— А Костик не обидится? — неуверенно спросил Ленька. Молодость дезактивировала алкоголь со страшной силой и, несмотря на выпитое, он был трезвее большинства гуляющих.

— Да ладно тебе! Кончай дрочить — привыкай к воле. Погнали, — хлопнул его по плечу Женьчик и заговорщицки добавил. — Грид в курсе. Он сам сказал — увези брательника, пусть немного оторвется.

На даче компанию встретил суетливый дед с крапленым мелкими сосудами фиолетовым носом.

— Ты баню-то затопил, Лукич? — строго глянул на него Махонин.

— А то как же, а то как же! Как ты позвонил, я ментом сюда, а как же, а как же! — заегозил дед.

— Молоток! Как здоровье?

— Да какое в мои-то годы здоровье, Женечка! И-их, нету его совсем, здоровьишка…

— Лечиться надо. В багажнике для тебя литр микстуры, пойди, забери.

— Вот спасибо тебе, вот спасибо. Не забываешь нас, ветеранов.

— Ну что, начнем с шампусика? — повернулся Женьчик к прибывшим, когда они зашли в пахну-щую свежим деревом комнату для отдыха.

Он хлопнул шампанским, теплое вино пенной струей рвануло к потолку, оставив на дне бутылки уровень сантиметров в пять.

— А ну его в задницу! — обиделся хозяин торжества. — Давайте лучше по водочке. Светка, вот там сумки — набрал винища и закуски со свадьбы. Тащи все сюда.

— А вы, кобылы, тоже не стойте, помогайте ей, — накинулся он на стоящих среди комнаты девах. — По рюмке, раздеваемся и в баню.

Подруги не стали строить из себя примадонн. Приняв по стопарю, они сбросили с себя платья и белье.

— Хороши, курвы! — одобрил Женьчик, окинув взглядом предоставленные свободному обзору выпуклости. — Живо в душ подмываться, и в парилку. Потрете спинку папе своими мочалками.

Девицы прыснули и дружно отправились выполнять приказание.

Истосковавшегося по женской плоти Леньку простое слово «подмываться» хлестнуло как плетью. Он давным-давно привык к скабрезностям и не реагировал на них, но вот это слово дохнуло на него чем-то интимно женским, теплым и эротичным, вызвав почти нетерпимое напряжение внизу живота.

— А ты ничего, в форме, — похвалил Женьчик, оглядев его поджарую мускулистую фигуру. — Не зря, видать, государственный харч лопал.

— Ты тоже не подарок, — ответил Ленька.

Равномерный слой подкожного жирка обволакивал ширококостное тело Махонина, смазывая рельефность, но не скрывал объем лежащих под ним мышц. Женя нагнул голову и критически осмотрел себя.

— В смысле?

— Ну, здоровый, как лось.

— А говоришь — не подарок. Не подарок — это значит — говно, понял?

— Да? А я думал наоборот. Ну, тогда подарок.

— Это другое дело. Ты цепь-то сними.

— А что?

— Ожог заработаешь, металлист хренов. Там ведь за сотню!

— Ах, да, забыл.

— Ну, совсем одичал…

Гридин снял с левого запястья обмотанную в три раза толстую стальную цепочку. Эту простую железяку еще до армии подарил ему брат. И младший почти никогда не расставался с ней, словно это был невесть какой талисман.

В парилке царила всеобщая обнаженность. До сих пор поглощенному сначала подготовкой к торжеству, а затем участием в самом празднестве, Леньке некогда было всерьез обращать внимание на личные проблемы. Сейчас же вид похожих на хорошо выпеченные дрожжевые булки грудей с коричневыми пирамидками сосков, контрастно белые после лета полнолуния ягодиц и влекущие, как пропасть, шерстистые треугольники, венчающие низ животов, спровоцировали вполне естественную реакцию. Он неловко прикрылся простыней. Сигривым восклицанием:

— Ой, чтой-то там у нас шевелится? — Светка сдернула обернутое вокруг пояса смутившегося парня маскировочное полотно. — Глядите-ка, девки! Какой бананчик у нашего мальчика!

Ленька засопел, обхватил широкие бедра озорницы и притянул ее к себе. Больше терпеть он был не в силах. Ему вдруг стало все равно — видит ли их кто или нет. И, вообще, в бане он, в постели, или на сцене огромного полного зрителей театра. Его тело напряглось, член, наполнившийся дубовой крепостью, погрузился во что-то мягкое, наверное, это был пупок, глаза застыли и бессмысленно уставились на разделенное ровным пробором темя. Именно в таком состоянии души бедокурят и насильничают.

— Э-эй, нетерпеливый, здесь я не могу, жарко! Это… это ж самоубийство! Постой! — смеясь, запротестовала Светка.

— У него и так стоит, — бесстрастно прокомментировал Махонин.

Подхватив женщину под ягодицы, Ленька приподнял ее, и попытался насадить на торчащий пенис.

— Ты что, смерти моей захотел?! — отреагировала она и резким движением выскользнула из объятий настырного кавалера. Затем схватила его за руку и потянула к выходу.

* * *

День, с утра супившийся низкими облаками, просветлел, на улицах появилось тепло. Поднявшийся ветерок разносил его по дворам и переулкам.

— Ну чего, Лех, к бане или на склад? — покосился на развалившегося в удобном сидении Гридина Махонин.

— Давай к бане, там разливное, — потянулся тот.

Все Ленькино тело после бурной ночи без сна, парилки, выпивки и оставшегося в носу женского запаха млело и словно распадалось на отдельные клеточки, из которых оно некогда было собрано.

— Клево! — он вытянутыми руками уперся в верхний край лобового стекла и зевнул.

— Вмажем по кружечке, банку с собой нальем и обратно на дачу спать, — распланировал Женька.

— Ага, спать! Там еще бабы остались…

— Дорвался, конь?

Женька подрулил к городской бане. Здесь с незапамятных времен стояли под навесом столики, а из окошка всегда подавалось свежее холодное пиво. В знак уважения к коренным российским традициям злоупотребления — с самых ранних часов. Нисколько не заботясь насчет оплаты и очереди из трех скукоженных мужиков, Махонин сунул в окошко пятерню и извлек ее с двумя кружками.

— Банку нам, это, с собой. И смотри, чтоб отстоялось, — буркнул он и смахнул с ближайшего столика рыбные остатки в виде недоеденных ребрышек, похожих на оправленные в ржавчину кривые иголки.

Составляющие очередь мужики уныло переглянулись.

После веселой ночки первые глотки свежего пива отправлялись в организм как райский напиток амброзия. Из двери выкатился заискивающе улыбающийся продавец, поставил на столик запотевшую трехлитровую банку, постелил газетку и выложил на нее пару отливающих золотом копченых рыбешек.

— У-у, сечешь, — одобрительно промычал Женька.

— Здорово, атаманы! — нарушил сосредоточенность кайфа полноватый парень в джинсовой куртке. Метрах в семи за ним остановилась группка молодых ребят.

— А-а, Шестеренка… — вяло отреагировал Махонин.

— Привет, чемпион, — подошедший сунул руку Леньке, не смущаясь отсутствием энтузиазма по отношению к своей персоне.

Гридин вяло пожал кисть Игоря Шестернева, учившегося некогда с ним в одной школе, только на два класса старше. Игорь был лидером уличной хулиганской группировки. Таких полно в каждом городке, и основной смысл их существования — пополнение новыми заключенными тюрем или шестерками банд рангом повыше.

— Слушай, Шестерня, ты чего сюда приперся? Пива хочешь попить? Иди, пей, — в упор глянул на подошедшего Женя.

— Хочу соревнование предложить.

— Какое еще соревнование?

— Грид против моего бойца. Кикбоксинг.

— Какой на хрен «боксинг»? Завтра подходи, я тебе сам вломлю. А сегодня мы отдыхаем. Свободен.

— Ну что, слабо? — подначил Шестернев Гридина.

— С тобой? — усмехнулся Ленька.

— Нет, вот с ним.

От хулиганской кучки отделился длинный, на полголовы выше Гридина, мосластый парень.

«Неплохой раздражитель», — подумал Ленька и ответил:

— Да хоть с кем, мне все равно.

Несмотря на отговоры Махонина, впрочем, не очень настойчивые, Гридин допил пиво, скинул ветровку и стал напротив соперника.

— Не здесь. Пойдем во двор, — предложил Шестернев.

— Погодь, — остановил его Махонин и немного презрительно спросил. — Мажем?

— Ну, давай… а что? Мажем!

— И чем ты готов рискнуть, Шестерня?

— Не знаю, ну… сотню баксов могу поставить.

— Сколько? Сотню баксов?!

— Ну.

— Смешишь, Березовский!

— А чего?

— Не жлобись!

— Ну, две…

— Целых две? Да подотрись ты своими сотнями!

— А сколько?

— В таких делах мелочиться не надо, братан. Давай… а хотя бы по десять косарей положим.

— Что?! Десять штук зелени?! Да это ж охренеть!

— А че ты хотел? На халяву пропереть? Ты считать умеешь?

— Ну…

— Хер гну! Вас здесь шестеро, — рассудил Женя, вводя оппонента во все большее замешательство. — Один дерется. Пять зрителей. С носа по две штуки. Вот так. Мажем на чирик.

— Нет, это круто!

— Тогда вали отсюда. С сопливыми и клоунами не связываемся. Накопишь — приходи. Да, Лень? Нехрен нам тут пачкаться.

— Да как скажешь, — поддержал друга Гридин.

— Подожди, мы посоветуемся, — ответил снедаемый азартом Шестернев.

Он отвел свою ватагу в сторону, и они, собравшись в кружок, горячо забубнили. Махонин подошел к машине, покопался под сидением, незаметно достал «ТТ» и сунул его за пояс. На всякий случай.

— Мы согласны на пять. Мажем? — вернулся Шестернев.

— Ты че, пень глухой? Я же сказал — чирик! — отрезал Женя.

Организатор соревнования еще несколько минут калякал со своей братвой, взмахивал руками, как дирижер-импровизатор, и, в конце концов, они приняли астрономические условия. Видно, сильна была вера в успех.

— Ну и рисковый ты перец, в натуре! — восхитился Махонин.

* * *

Банный двор, по углам заросший сорняком, в центре был засыпан утрамбованным шлаком. Сбоку от черного входа в здание бани и у гаражей высились два штабеля пустых ящиков. К гаражам вела полоса разбитого асфальта, а в середине двора располагалась бывшая клумба, огороженная по кругу торчащими зубьями кирпичей.

Ветер усилился и похолодел, северо-западный край неба снова начал затягиваться серым пологом.

Ленька не сомневался в победе. Он не стал нападать первым, отдав инициативу сопернику, и несколько разведочных ударов отбил легко: ему надо было войти в ритм и темп боя. Противник отошел назад и низко, по-борцовски, нагнувшись и прикрыв голову руками, двинулся к Гридину. «Хочешь идти в захват — давай, схлопочешь по ушам», — подумал Ленька. Но парень, сблизившись, бросил свое длинное тело ногами вперед и подсек Гридина. В падении Ленька не успел поставить блок, жесткая подошва угодила ему в живот, отбросив к штабелю тары. Деревянные стенки нижних ящиков затрещали, верхние посыпались на Гридина. Он попытался вскочить на ноги, но стальная цепочка на левой руке зацепилась за что-то и повлекла новый обвал. Разбрасывая тару, Ленька на миг потерял из виду соперника. Второй удар попал ему в бок, вновь повергнув на землю, и окончательно перебил дыхание.

— Аут! — радостно заорал Шестернев. — Митяй, добей его!

— Нет… — прохрипел Ленька.

Он получил скользящий удар в скулу, но следующий не прошел: ему чисто рефлекторно удалось перехватить летящую в челюсть стопу и резко изо всей силы вывернуть ее. Противник со стоном грохнулся навзничь, лягнул Гридина правой ногой в плечо, вырвал левую и покатился по шлаку. На этот раз Ленька поднялся быстрей. Бешенство душило его. Легкие работали натужно, голова кружилась и гудела. Митяй встал сначала на одно колено, затем полностью. Вес его тела приходился на правую ногу, левая оставалась позади и касалась земли лишь носком.

Туча накрыла уже половину двора. На небесную кровлю с грохотом обрушился невидимый камнепад. Упали первые крупные дождевые капли.

Стараясь раздышаться, Гридин принялся кружить вокруг соперника. Тот переступал на одном месте рывками, прихрамывая. Выражение уверенности, не покидавшее лицо шестерневского спортсмена с первых минут боя, сменилось гримасой боли. Начинающийся ливень распластывал по лбу короткий чуб, будто стремясь остудить накал эмоций.

Не выдержав паузы, Митяй бросился на Леньку. Гридин нырнул, сместился в сторону, поймал на кулак острый подбородок, ударил другой рукой и тут же добавил коленом под ребра. Руки парня опустились, он покачнулся, но не упал сразу. Это его и погубило — Ленька в развороте нанес показательный удар ногой в голову. Митяй свалился ровно, как подрубленное дерево, с размаху ударился затылком о выступающий из земли угол кирпича и затих.

Шестернев и компания несколько секунд растерянно переглядывались, и с некоторым опозданием поспешили к своему поверженному бойцу. Махонин поправил скрытый полой пиджака пистолет, улыбнулся и насмешливо попрощался с Шестерневым:

— Чао, промоутер, жду с баблом в гостинице в четверг, как договорились.

— Погоди, Жень, — кисло ответил тот. — Мы так быстро не успеем…

— Так. Ну, и какого фига ты тогда лез, блин? Тоже мне, Березовский нашелся! Тебя че, за язык тянули? А?

— Мы отдадим… но…

— Короче, дело к ночи, когда принесешь?

— Ну, недели две подождешь?

— Много. Столько — нет, не могу, брателла. Однако сегодня я добрый, еще три дня могу накинуть.

— Ну… ладно…

— Смотри, потом счетчик включу.

— Да понял я…

Женьчик обнял все еще тяжело дышащего Гридина за плечи и повел со двора. Дождь разошелся и, подстегиваемый ветром, полоскал вовсю, приятно холодя затылок и спину разгоряченного Леньки.

* * *

Прошло уже три дня, а профессор Каретников все ждал звонка. Приподнятое расположение духа неуклонно снижалось. Он вообще отличался перепадами настроения. То парил в облаках, и тогда обожал весь мир, то погружался в мрачные пучины депрессии, ходил, еле таская ноги, терял аппетит и через раз отвечал на приветствия. Все эти дни он ревностно следил за уровнем зарядки мобильника, а вечера проводил дома — вдруг по-городскому позвонит. Сам Аркадия не беспокоил, неудобно, вроде. Срок-то малый прошел. Профессор каждый раз опрометью бросался к звонящему аппарату, но с очередным пустым вызовом надежда таяла все больше. И вдруг, на самом пике переживаний, незнакомый голос, ссылаясь на Заседина, пригласил его на встречу.

Ободрившийся Анатолий Валентинович помчался на следующее же утро по указанному адресу. Протоптался у запертой двери почти час. Дождался открытия. В ультрасовременном офисе его принял серьезный и весьма откровенный клерк.

— Вас рекомендовали, как хорошего специалиста по аудиту.

Еще бы!

— Вам заплатят в рублевом эквиваленте. Вы согласны?

Еще бы!

— На руки получите сумму в размере пятнадцати тысяч долларов. Делиться надо, понимаете ли…

Еще бы…

— Недели вам хватит?

Еще бы!

Выросшие за спиной размашистые крылья вынесли профессора на улицу и повлекли в институт. Там его и пять сотен зеленых уже ждал знакомый преподаватель экономики. Крылья позволяли Каретникову легко опережать прохожих и дважды удачно пронесли через проезжую часть вне зон переходов.

«Все к черту! Все к черту! Все к черту! — напевал про себя ученый. — Коллег и студентов. И грязь аргументов. Учебный процесс. Наш ректор балбес. Плюю на работу и в отпуск иду. Две книги, две книги мои издадут!!!».

Он радовался жизни, свалившейся с небес удаче и даже тому, что у него получается в рифму.

* * *

Годы мало влияли на внешность Тамерлана. Его не подвластное эмоциям лицо сохраняло бессмысленное выражение навсегда ушедшего в себя человека. Он оставался худым и низкорослым. Ходил, раскачиваясь и припадая на правую ногу. Издали напоминал колышимый ветром пустой стручок, воткнутый черенком в какую-то щель на поверхности земли. И казалось, что он не идет самостоятельно, а некий глубинный кукольник несет его на палочке, высовывающейся из этой самой щели.

Образ его жизни изменился еще меньше. Общение с домашними ограничивалось несколькими самыми необходимыми словами. На каждого члена семьи он тратил не более трех-четырех звуковых выражений в полгода, а на чужих просто не обращал внимания. У окружающих также не возникала потребность в общении с калекой. Словно за явной печатью физической убогости в нем угадывалось не-что еще более мрачное и отталкивающее. Иногда случалось, что посторонний человек, впервые увидев неприглядного подростка, неожиданно вздрагивал, как бывает при внезапном появлении перед глазами чего-то опасного или отвратительного, например, змеи.

Вполне освоив маленький дворик, Крысенок полюбил дальние прогулки. Как ни странно, калека оказался выносливым ходоком. Чуть ли не ежедневно можно было по утрам видеть тощую и сутулую, как высохший стручок, фигуру в сопровождении крупной белой собаки покидающую пределы кишлака. Чаще всего Тамерлан выбирал направление в сторону райцентра, находящегося километрах в семи к югу. Невдалеке от него земля выгибалась холмом, вздымая на себя желто-коричневую простыню степи. Там, наверху, устраивался хромец, наблюдая то за людским муравейником и раскинувшимися за ним орошаемыми полями с одной стороны, то за лишенным смысла бегом шаров перекати-поля со всех других сторон, или за плавающими в восходящих небесных потоках пернатыми хищниками. Возможно, в эти часы Тамерлан мечтал.

Дарган устраивался у ног друга, закрывал глаза и тоже о чем-то грезил. Когда раскаленная лепешка солнца достигала точки, откуда ей было всего удобней палить беззащитную живность, неразлучная пара спускалась вниз и пряталась в тени стен полуразрушенного кирпичного строения, приткнувшегося у основания кургана.

В отношениях между человеком и собакой происходили очевидные перемены. Раньше Дарган, относящийся к мальчишке, как к личному чаду, опекал его, будто строгая нянька. Когда Тамерлан выкарабкивался из липких как холодный кисель лап болезни и снова учился ходить, пес, исполняя роль костылей, сам выбирал траекторию пересечения двора. Потом, если Тамерлан, подучившийся ковылять самостоятельно, пытался выйти за границы, положенные ему четвероногим наставником, Дарган ухватывал того за рубашку и без церемоний возвращал в пределы разрешенного им круга.

Теперь же маршруты прогулок выбирал человек, а пес, не возражая, следовал за ним. Старшим в дуэте стал Тамерлан. И лишь когда вблизи оказывались чужие, Дарган настораживался, приближаясь вплотную к мальчугану. Он поднимал обычно опущенную к земле голову, и создавалось впечатление, что пес намеренно принимает важный начальственный вид. Дарган будто сознавал, насколько легко обидеть инвалида, и в его взглядах, бросаемых в такие минуты на друга, сквозил покровительственный оттенок.

Тамерлан приобрел еще одну привычку или, скорее, привилегию: возвращаясь по вечерам домой, он немедля проходил в курятник и выпивал несколько сырых яиц. Мать не останавливала слабоумного сына, хотя поступи так кто-нибудь из старших, ему непременно бы досталось.

Но однажды, для чего-то заглянув за угол саманного куриного домика, она увидела вопиющую картину. В грязной собачьей миске на поверхности нежной белковой лужицы плавали янтарные шарики желтков, похожие на только что упавшие с небесного свода новорожденные солнца. Все это дорогостоящее лакомство, чавкая и облизываясь, поглощал их дворовый пес! Негодующий крик обратил враз осознавшего страшную вину Даргана в бегство.

Вызванный на подмогу отец нес солдатский ремень с тяжелой потемневшей бляхой. От еле сдерживаемой ярости желваки скул на продолговатом худом лице казались двумя грецкими орехами, почти черные глаза приобрели неестественный светлый оттенок. Но сын, этот маленький самовольный уродец, не отступил. В накаленной обстановке курятника столкнулись два взгляда — один бешеный, но не лишенный человеческого выражения, другой — обезумевший, как стон осеннего ветра в горах или как марево, струящееся над барханами перед бурей.

Отец неловко замахнулся. Тамерлан перехватил мелькнувшую в воздухе кожаную полосу, дико завизжал, впился зубами в ремень у самого отцовского кулака и потянул на себя. Его глаза распахнулись во всю ширь, нашли отцовские и сшиблись с ними вновь. И старший не смог перенести выплеснувшийся на него поток ненависти, той слепой, все подавляющей ненависти, что, наверное, испытывает лавина к сносимому ею палаточному городку у подножья горы. Он вздрогнул, отпустил орудие расправы, выругался и ушел.

* * *

Махонин проявил благородство — он ни гроша не потребовал с Гридина из гонорара, причитаю-щегося тому как победителю Шестерневского Митяя. Сколько Ленька ни настаивал, объясняя, что без вовремя поданной Женей мысли он бы дрался за просто так, Махонин напрочь отверг все попытки с ним поделиться. Мало того, под залог причитающихся Леньке десяти тысяч долларов Махонин занял ему денег, что позволило, не откладывая в долгий ящик, осуществить давнее желание — купить автомобиль. Пусть подержанный фольксваген, но ведь это только начало! И сколько денег еще осталось! Если в первые дни Ленька почти не отходил от брата, то теперь заезжал к Косте редко, в основном посвящая досуг покорившим его Светке с подругами.

Воинскую службу Гридин-младший провел на Дальнем Востоке. Брат постарался отправить его подальше, на что были свои причины. Тянул солдатскую, а потом сержантскую лямку в основном на далеких точках, откуда в увольнение можно было ходить только разве что к лосихам. Парень он был спортивный, своего увлечения единоборствами не оставлял, а спиртное не очень увлекало его. Потому он не спился и не дал себя сломать не знающему пощады неуставному молоху Вооруженных сил. В тяжелые минуты Гридина спасала мысль, — а каково ребятам на зоне? Там еще труднее, но сильные всегда остаются людьми. Его независимость и способность постоять за себя уважали, зря не лезли.

И вот теперь, вернувшись на волю, Ленька давал выход своим, накопившимся за два нелегких года, мечтаниям. Они были непритязательны: купить машину, приодеться и вытравить из себя всю казенщину. Еще при этом беспрерывно купаться в головокружащих волнах женской ласки.

Все это он получил быстро и был по-настоящему счастлив. На вопрос брата о планах на дальнейшую жизнь, казавшейся ему сейчас бесконечной и исключительно радужной, молодой Гридин лишь отмахнулся — дескать, там видно будет. К учебе возвращаться ему тоже не хотелось, хотя брат мог бы устроить восстановление даже не с самого начала учебного года. «Этот год до следующей осени я отдохну», — твердо заявил он дома. Мать сетовала на то, что почти не видит долгожданного сыночка. Отец, как ни странно, проявил больше понимания. Может быть, еще помнил молодость.

Пользуясь относительным затишьем в делах, приятные во всех отношениях Ленькины приключения с энтузиазмом разделял Женя Махонин. Разница в возрасте никоим образом не давала о себе знать. Гридин со щедростью загулявшего купца норовил оплачивать совместные расходы. Старший друг посмеивался и периодически позволял это делать. Приятели регулярно посещали рестораны, пивные, гоняли по городу на тачках, а ночевать отправлялись на махонинскую дачу. Через день услужливый ветеран Лукич истапливал баньку и получал свою дозу лекарства. Единственное, на чем Женьчик настоял, — чтобы дамы привлекались тоже через день, а потом и через два.

— Иначе от тебя скоро кроме ушей, красных глаз и распухшей синей елды между ними совсем ничего не останется, — нравоучительно заметил он Леньке в ответ на его возмущение.

Вспоминая потом эти деньки, Ленька Гридин небезосновательно относил их к лучшему периоду в своей жизни.

* * *

Людям экстремальных профессий год засчитывается за два или даже за три. Это цена лишений, претерпеваемых на нелегком поприще. Для собак время движется еще быстрее — год идет за шесть. Такова собачья жизнь. Дарган старел. Его белая шерсть свалялась и приобрела сивый оттенок. Сначала ему стало тяжело сопровождать Тамерлана в дальних прогулках, потом он перестал выходить за пределы двора. Стареющий кобель забирался в тень и пролеживал там целыми днями. В слезных дорожках скапливались обильные гнойные корки, и мальчик несколько раз в день сковыривал их пальцами. Нерастраченная нежность, копившаяся в нем годами, окутывала дряхлеющее животное, но никаких плодов не приносила. Тамерлан носил Даргану воду и пытался кормить его. Но ел тот совсем мало, даже разбитые в миску свежие яйца, — яйца! Он лишь пробовал кончиком языка и отворачивался. И Крысенок, издавая странные горловые звуки, сам был вынужден поглощать деликатес.

А однажды у пса отнялись задние ноги. Несколько дней он упрямо пытался волочить непослушное тело, словно желая преодолеть постигшую его слабость, затем смирился и тихо лежал у тыльной стены дома. Тамерлан, будто возвращая долг четвероногому другу, несколько раз пытался приподнять его, но когда-то мускулистое тело лишь проминалось под слабыми руками мальчишки.

Угасающий пес не скулил, он молча ловил пристальным, временами туманящимся взглядом глаза Тамерлана. Упрямо не отводил взора. Точно хотел что-то передать ему без посредничества звуков и жестов, а самым надежным способом — из мысли в мысль. И, очевидно, передал.

Однажды вечером мальчик зашел на кухню и взял со стола большой разделочный нож с утончившимся и почерневшим от времени лезвием. Самый острый в доме нож. Мать, привыкшая не противоречить младшему, только проводила его взглядом.

Тамерлан положил тяжелую голову Даргана на колени, заглянул ему в глаза, сверяясь — правильно ли он понял воспринятую им из мысли в мысль последнюю волю друга, и сильно провел лезвием по горлу. Потом долго сидел в красной луже, глядя, как впитывается кровь в буроватую землю, как запекается и темнеет она на белых шерстинках.

* * *

Из мальчика вырос мелкий кривобокий юноша, не способный выполнять мужскую работу и едва умеющий нацарапать свое имя. Косноязычный, а потому молчаливый, почти немой. На что он еще мог рассчитывать со стороны подобных себе, кроме унизительной жалости или откровенного презрения? Два старших брата и одна из сестер покинули дом, жить стало чуть легче, однако новую собаку заводить не стали. Кому она нужна? Пасти особо некого, разве что кур. Охранять тоже нечего.

Оставшись в одиночестве, а люди никогда не были членами его общества, Тамерлан не изменил своим привычкам. Он по-прежнему совершал дальние бессмысленные прогулки и подолгу просиживал на кургане вблизи райцентра. Его никогда не тянуло в поселок, он смотрел на него с тем же равнодушием, как и на окружающую степь.

Но однажды Тамерлан обогнул холм и переступил границу представлявшегося ему непомерно огромным населенного пункта. Скорее всего, для разнообразия. Он беспрепятственно добрался почти до базара, где заметил мотоцикл, и остановился возле него. Подросток с любопытством рассматривал зеркально-синюю с блестящими выхлопными трубами и черными сидениями машину. Так близко мотоцикла он еще не видел. Иногда в кишлаке появлялись гремящие двух и трехколесные железные кони. Но поглазеть на них вблизи не получалось.

Странный тип был замечен ватагой мальчишек. Без внушительного Даргана Тамерлан казался совсем беззащитным. Необычный вид чужака возбудил у пацанвы естественное желание поиздеваться. Уродца оттеснили в тупиковый переулок. Он прислонился спиной к углу между двумя заборами. Ребятишки расположились полукругом, отрезав пути к отступлению. Между шалунами возникло состязание в острословии. Высмеяли необычность его лица, прошлись по внешности родителей, предположили, какими могут быть его братья и особенно сестры. Не забыли и костюм страхолюдины. Тамерлан, далекий от забот о внешнем виде, донашивал вещи старших братьев, напоминающие лохмотья. В пылу обсуждения родилась неплохая идея — стащить с него одежду и переодеть все наизнанку, да еще наоборот — поменять местами штаны с рубахой и на потеху жителям прогнать по улицам. Затейники вплотную подступили к хромоногому.

И тут его прищуренные до того глаза распахнулись навстречу толпе. Страха и покорности в них не было. Тамерлан всегда ходил прищурившись, поэтому его глаза по-настоящему никто не видел. Была, конечно, еще одна причина — никому до его глаз не было дела. А между тем они являлись единственной диссонирующей особенностью в уродливом облике инвалида. На иссохшем лице с покатым лбом, узкой полосой серых губ и недоразвитым подбородком глаза темнели как огромные спелые виноградины. Вечный прищур скрывал два основных выражения. При взгляде на людей виноградины становились почти черными, и, казалось, стремились повернуться внутрь черепа, пряча отблески угрюмой бессильной ненависти. Они словно копили ее, складывая позади себя в специальное место, где ненависть вызревала, ожидая своего часа. И лишь когда Тамерлан смотрел на собак, его глаза оживали, и на темно-карей глянцевой поверхности зажигались маленькие золотистые искорки. Искорки пульсировали, завораживая своим ритмом. И любой пес принимался радостно и доверчиво вилять хвостом, стоило ему поймать этот взгляд.

Мальчишки замялись. Может быть, им стало жаль слабого, и они устыдились. Возможно, они вдруг потеряли интерес к новой забаве. Но не исключено, что их беспечные души ощутили прикосновение темной и холодной ауры уродца. Они расступились, и Тамерлан беспрепятственно прошел сквозь нестройный ряд. За ним увязался не желающий терять лица заводила. Остальные двинулись вслед. Проявив недюжинную сметку, парнишка легко нашел тему для общения — он предложил незнакомцу тарелку плова. Тамерлан прислушался к голосу пустого желудка и согласился кивком головы. Они подошли к выкрашенной темнозеленым металлической калитке в глухом высоком заборе. Радушный «хозяин» открыл дверцу с помощью тонкой щепки, угодливо пропустил вперед приглашенного, подтолкнул его и прикрыл калитку.

Перед Тамерланом предстал большой, просторный двор. Нюхая землю, по нему ходили две огромные собаки. Увидев постороннего, они на секунду замерли и, не сговариваясь, ринулись в атаку. Хриплый рык огласил окрестности. Два небольших смерча неслись к одиноко стоящему неказистому человечку, грозя смять его, разорвать, превратить в ничто.

Затейник, наблюдавший картину через щель, протянул руку, чтобы в последний момент выдернуть остолбеневшего придурка наружу. Но тот вдруг шагнул навстречу верной смерти. Дверь поспешно лязгнула за его спиной, и вся компания у забора с замиранием сердца прислушалась к ожидавшимся звукам роковой борьбы.

Собаки затормозили в метре от Тамерлана. Все еще щерясь, они вытянули морды и обнюхали странного пришельца. Парень вытянул вперед руки, и страшные псы, виновато закрутив огрызками хвостов, ткнулись ему в живот.

Калитка на миллиметр приоткрылась. Неожиданное зрелище не уложилось в голове уличного лидера, он вскрикнул и что было сил припустил, куда глаза глядят. Ватага, не отставая, устремилась за ним. Когда дыхания у ребят не осталось, и они остановились далеко за окраиной поселка, их вожак мог внятно произнести только одно слово:

— Шайтан! Шайтан! Он — шайтан!

* * *

Всю эту невероятную картину приручения свирепых псов наблюдал через окошко в противоположном заборе один из домочадцев председателя местного совхоза. Икая от удивления, он побежал с докладом к баю. Председатель пожелал немедленно лицезреть смельчака, не побоявшегося добровольно войти к собакам. На их территорию.

Это были не простые пастушичьи псы, нет. В специально отгороженном дворике гуляли растущие в изоляции лютые звери, предназначенные исключительно для охраны вверенной им территории. Председатель слыл горячим поклонником собачьих боев и держал с десяток отменных алабаев. А для того чтобы бойцов, спокойно относящихся даже к посторонним людям, не увели, приходилось иметь еще и сторожей.

Добиться чего-либо путного в разговоре с забредшем невесть откуда на его подворье человеком баю не удалось. Тот отвечал коротко и нечленораздельно. Тогда председатель лично провел безобразного парня по вольерам с наиболее злыми воспитанниками, заставляя входить к истошно лающим собакам. И удивительно — только что демонстрировавшие яростное желание превратить в клочки любого псы покорно склонялись перед чужаком. Это было невероятно!

Тамерлан не вернулся домой в тот день. Он больше никогда туда не возвращался. Председатель оставил юношу у себя. Ему нужен был псарь. Потому что прежнего запороли кнутом за недосмотр — гибель перспективной сучки вместе с пометом.

Бай не просчитался: вскоре Тамерлан достиг на новом поприще заметных успехов. Он нутром чувствовал своих питомцев и всегда точно знал, что тому или иному псу надо. Четвероногие, очевидно, признавали Тамерлана членом стаи, своим вожаком с непререкаемым авторитетом. Какой-то странный магнетизм исходил от юноши: собаки никогда не пытались померяться с ним силами, хотя любой годовалый кобель играючи мог перекусить тонкую, как черенок кетменя, шею, и слушались парня беспрекословно. Под надзором Тамерлана у его подопечных словно бы удваивались силы и председательские овчарки все чаще и чаще стали одерживать верх над соперниками от других хозяев. Крысенок стал лучшим собачьим тренером.

Это положительно отразилось на его облике и благосостоянии. Тамерлана впервые в жизни одели во все новое. У него, тоже впервые, появилась собственная комнатка. В ней стояли шкаф, стол, два стула и железная кровать. На подоконнике — жестяная банка из-под томатной пасты. В ней, за выцветшими портретами спелых помидоров, Тамерлан хранил заработанное. Накопления складывались из зарплаты и премий. Ежемесячно он ставил закорючку в приносимой из колхозной бухгалтерии ведомости, а премии выдавал не страдающий жадностью бай за каждую победу. Деньги хромцу были не нужны, но не выбрасывать же их? Значительно важнее разноцветных бумажек, украшенных профилем неизвестного ему лысого типа с бородой наподобие клина, была для Тамерлана возможность посещать в любое время курятник, в чем, по распоряжению бая, ему не препятствовали. Ночевал он большую часть года не в предоставленной ему отдельной комнате, а на просторной сури^[1] рядом с собаками.

Успехи тренера прямо сказывались на авторитете его хозяина. В такое денежное и престижное занятие, как стравливание псов, мелких и случайных людей не допускали. И если кто-то мог похвалиться успехами в этом деле, он становился весомым человеком в среде персон далеко не случайных и, разумеется, не мелких.

Хорошо натасканная бойцовая собака ценится очень высоко, но еще выше стал цениться Тамерлан. К председателю то и дело поступали предложения одно заманчивее другого. Но тот не уступал. Пока не встретился с Салимом Якубовым.

Глава 3

Если поездка Юрия Мызина в Узбекистан и не улучшила межгосударственный климат в самом высоком понимании, то определенно добавила теплую струю в отношения не столь заоблачные, но все же далеко не самые завалящие. Его удачное посольство отозвалось скорым, как апрельский подснежник, ответным визитом Салима Якубова.

Развалившись на заднем сидении, Якубов дремал в машине, несущейся по загородному шоссе. На переднем сидении рядом с водителем сидел охранник. В следующем за ними автомобиле находилось еще четверо телохранителей. Тем не менее, главный пассажир отнюдь не чувствовал себя безмятежно. Тепла в отношениях с московским другом, может, и добавится, но вот холод куда девать? Он никогда не доверял полностью никому. В том числе и другу Аркадию, в гости к которому направлялся сейчас. Пожалуй, как раз ему доверял меньше всех. Да, познакомились они давно — в период афганской войны. Якубов тогда занимался снабжением армии продовольствием. Он не был военным, но плотно контачил по партийной линии с интендантскими службами. Доставлял продукты местного производства и в некоторой степени отвечал за подвоз съестных припасов из центра. Заседин курировал поставки по линии министерства, в котором тогда работал. Часто бывал в Средней Азии и на границе.

Доступ к провианту в стране Советов всегда был золотым дном. Почище обладания приисками. А оба чиновника были заядлыми искателями презренного металла. На этой почве и сблизились. Якубов, тогда еще человек недостаточно опытный, погорел на попытке сбыть налево шесть вагонов с тушенкой. На него завели уголовное дело. Особым трусом он никогда не был, но тогда перепугался. Главным образом из-за карьеры — крах навсегда отлучал его от кормушки! Страх придал силы. Якубов знал, что самое главное — не сознаваться. В партии не уважают слабаков, которые быстро задирают лапки, партия может закрыть глаза на проступок, но павшего — растопчет! Он твердо отрицал свою причастность к преступлению, сваливая вину на подельщиков. Держался независимо и дерзко. Но все это, как выяснилось, было не настоящее испытание. Подлинного ужаса нагнал начальник из Москвы — Аркадий Николаевич Заседин. Да, больше, чем вся милиция с прокуратурой и все следователи.

Он забрал воришку из следственного изолятора, вывез в голую степь и вытолкал из машины. Совсем молодой широколицый мужчина с коротким носом и маленькими глазками, выполняющий функции шофера, ни слова не говоря, достал пистолет и выстрелил в землю между ног Якубова. Тот невольно отскочил, и попытался объясниться. Ему не ответили, а пули, словно в плохом вестерне, продолжали вздымать миниатюрные пылевые фонтанчики у рантов сандалий теряющего голову в бешеном танце Якубова. Широколицый сменил обойму и так же молча навел ствол на грудь воришки. Грохнул выстрел, и обожгло сердце, в голове зазвенело, и глаза застлала тьма.

— Вставай, дорогой. Что, шуток совсем не понимаешь? Жив ты… пока… — Хлестал его по щекам широколицый. — Холостой патрон, холостой, ясно тебе? Первый у меня всегда холостой, ха-ха-ха-ха!!

Якубов поднялся. Ноги дрожали, во рту было солоно, и степь плыла куда-то в сторону, и еще душила, перехватывая горло, одышка, будто легкие пытались надышаться в последний раз.

— А вот второй патрон всегда с пулей. Хочешь проверить, а? — спросил мучитель, вновь наведя пистолет.

Круглое лицо этого человека светилось счастьем, широкая улыбка была почти сладострастной; сомнений не оставалось — изничтожение себе подобных — наслаждение для него. И тогда не успевший отдышаться Салим Раджабович Якубов, гордый и независимый человек, инструктор ЦК Коммунисти-ческой партии Узбекской ССР, упал на колени и заплакал. Он долго, нервически икая, без какого-либо дополнительного принуждения выбалтывал мельчайшие детали своего преступления. Черный зрачок дула висел на уровне лба, и Якубову казалось, что он исповедуется не перед людьми, а перед коротким толстым пальцем, замершем на курке, и перед спрятанным в бездушной железной трубке кусочком свинца, что готов в любой момент оборвать его жизнь.

Слова, вырывающиеся из вибрирующей гортани, продлевали и продлевали жизнь. Якубов незаметно для себя перешел к другим, более ранним аферам, о которых не ведал ни один человек. Он погрязал в несущественных деталях, повторялся. И не было сил остановиться. Вероятно, он мог бы фонтанировать словами, пока не умер бы от жажды, солнечного удара или полного умственного истощения.

— Довольно! — оборвал его коллега из центра. — Что, считаешь, на тот свет тебе рановато?

— Да, таксыр^[2], да, я…

— Не торопишься, значит?

— Я… я… да я…

— Ну, хватит! Хватит… ломать комедию. Вставай, поехали.

Через три дня Заседин совершенно неожиданно предложил расколовшемуся и полностью осознавшему вину подследственному вместо тюремной камеры полную реабилитацию и сотрудничество. Идея была воспринята с благодарственным энтузиазмом, чуть не с целованием рук, а если бы только намекнули, то и ног. Уголовное дело, будто по волшебству, закрыли. Якубова восстановили в прежней должности.

Дело-то закрыли, но, как потом выяснилось, не уничтожили. Через несколько лет между дружками случилась размолвка, и Заседин дал Салиму почитать несколько интересных папок. После этого Якубов смирился с мыслью, что с крючка ему не сорваться до конца дней.

А тогда, после заключения союза, он продолжил заниматься привычным воровством, только под надежным патронажем нового друга. В более крупном масштабе. Тандем крепчал, обрастал связями и накапливал опыт. Их совместный клондайк не иссякал. Золотой песок в виде макарон, круп, мешков с сахаром и прочей армейской снеди, переплавляясь в звонкую монету, непрерывной струей тек в карманы. Но аппетит рос. Захотелось не мелочи, не песка, а самородков. Крупные военные чины добывали их, сбывая врагу оружие, или снабжали родину наркотой в цинковых гробах — вообще способ идеальный — не подкопаешься. Заседин с Якубовым нашли свой путь транспортировки зелья. Не слабее. Якубов отправлял, Заседин решал проблемы реализации в Москве или переправлял товар дальше. Богатство лилось в руки с неотвратимостью Ниагарского водопада.

Но день, как известно, сменяется ночью. Наступила пора, когда вся с любовью выстроенная ими цепочка рассыпалась. И не просто так, а под натиском Комитета Государственной Безопасности. Пришла настоящая беда! Друзья приготовились к худшему. И хотя их участие доказать было практически невозможно — все делали подчиненные люди, не знающие главных руководителей, КГБ может все.

И смог бы, но подоспело удивительное время — перестройка. Весна народов. Комитет залихорадило, он стал истаивать, как снеговик в оттепель. Какие могут быть расследования, если угольки глаз вытекают из орбит, нос-морковка отваливается, и нет сил сохранить лицо, и не превратиться в жижу?

Доверенному человеку Заседина майору Портнову удалось изъять все многочисленные тома, посвященные деятельности их альянса. (Кстати, гебист Портнов и был тем водителем, что отбивал некогда выстрелами ритм зажигательного танца для расхитителя государственной собственности из Узбекского ЦК партии.) Он, Якубов, тогда специально примчался в Москву. И вместе с другом Аркадием с наслаждением жег страшные бумаги в камине старой засединской дачи. Это потом уже Салим Раджабович небезосновательно подумал, что Аркадий мог сохранить часть документов. На память, как тогда, после первого их знакомства. Для подстраховки и чтобы при случае можно было прищучить узбекского друга. Хороший рычаг. Сам бы так поступил. И все последующие годы он подозревал Заседина. Понимал, что, случись размолвка, тот имеет против него вполне материальные профессионально собранные доказательства, в ответ на пустые слова Якубова. К тому же, Заседин был человеком непредсказуемым. Мало ли что ему придет в голову?

Потому каждой очередной встречи с другом Аркадием узбекский гость ждал с определенным напряжением. То ли давние страх и унижение не забывались, то ли еще что. А возможно, это было чувство зверя, не имеющего в своем лесу естественных врагов. Долго жил этот зверь непуганым. До той самой поры, пока не довелось свести знакомство с обжигающим клеймом, оставленным тяжелой лапой другого непуганого зверя. Еще более злобного и крупного.

Да вот еще и сон какой-то приснился сегодня под утро. Дурной сон, нехороший. Содержания его Салим Раджабович не помнил, но чувство осталось, будто к чему-то плохому, к беде привиделось. Словно предупреждение ему какое-то было.

* * *

Ресторан «Свеча» вырос в живописном загородном местечке около года назад. Это было двухэтажное кирпичное строение с арочными окнами под зеленой черепичной крышей и башенкой наверху. Башня, призванная символизировать название, была высокой и круглой, с заостренной, подобно карандашу, верхней частью и вертикальным штырьком на макушке, наподобие фитиля. Она немного напоминала минарет. Это не очень вязалось с европейским стилем сооружения, зато вполне отвечало склонности современного зодчества к эклектике. Очевидно, идею украшательского излишества архитектор срисовал с какой-то уж совсем авангардисткой натуры, поскольку более всего оно походило на фаллический символ. Но был в этой особенности и положительный момент: башенка служила неисчерпаемым источником известного рода шуток для местных острословов.

Перед входом в заведение раскинулся цветник, с левой стороны находилась открытая автомобильная стоянка. Сзади примыкал просторный крытый гараж. В огороженную территорию входило невеликое естественное озерцо. С четырех сторон прилегающую к ресторану землю окружал шумящий и зеленеющий, а то белеющий, в зависимости от времени года, лес.

Спонсировал затею со строительством через свое ведомство Аркадий Николаевич Заседин, и он же был фактическим хозяином «Свечи». Для него в некотором отдалении от ресторана был выстроен флигель о двух этажах, а в сотне метров за ним располагался собачник, где держали несколько гончих и ягдтерьеров: в свободное время Заседин был не прочь побаловаться охотой. Заведение быстро оценили состоятельные люди близлежащего городка, заглядывали сюда и москвичи и просто случайные проезжие, так как днем здесь подавали недорогие обеды.

Сегодня у перекрытых шлагбаумом въездных ворот двое парней в черной униформе вежливо заворачивали всех желающих, объясняя закрытие внезапной ревизией. На самом деле ресторан принимал важных гостей. Заседин пригласил дорогого восточного гостя в «Свечу», чтобы в лесной тишине, вне навязчивой суеты большого города и без лишних свидетелей, обсудить детали их сотрудничества. Несмотря на давнее знакомство и успешное продвижение совместных дел, лично встречались они редко — раз в несколько лет. И только когда имелся для прикрытия официальный предлог, — а нечего гусей травить.

Комбинат, выбранный российско-узбекским альянсом для реализации очередной своей идеи, вовсю переоснащался. Прибыл, согласно плану, первый эшелон с хлопком. Поезд доставил и партию сырья для лаборатории, занявшей часть седьмого цеха. Настала пора окончательной шлифовки задуманного. Два часа старинные приятели, запершись в отдельной комнате, обговаривали экономические и правовые аспекты проекта. В заключение удовлетворенные друг другом стороны закатили банкет. Празднество вышло непосредственным и веселым. Весьма оживил беседу приглашенный Засединым для разнообразия профессор истории Анатолий Валентинович Каретников. Подготовив техническое задание на аудит, он находился в великолепном расположении духа. Сосвойственным ему блеском профессор рассказал пару занимательных историй, позаимствованных из богатого на курьезы наследства человеческого рода, и скатился к интересующей его последнее время теме — о единоборстве человека с собакой.

— Да, приходилось мне видеть такие вещи, — отозвался подвыпивший Якубов.

Услышав неосторожное признание, Каретников вцепился в узбекского мужа с упорством матерого питбуля. Аркадий Николаевич поначалу тоже с энтузиазмом включился в обмен мнениями, однако вскоре заметил, что выказываемый историком охотничий темперамент начал заметно утомлять восточного гостя. Каретников же, не обращая внимания на смену настроения, продолжал свои атаки. Да еще вслух посетовал, что не захватил с собой диктофон. Якубов негодующе оглянулся, сразу заподозрив Аркадия в подготовке какой-то подлости. Нередко «большие» люди, несмотря на свою неуязвимость, опасаются сболтнуть лишнего, особенно в ситуации, когда им трудно спрогнозировать отзвуки сих простодушных откровений. У некоторых вип-персон нежелание попадать в двусмысленные ситуации порождает настоящую манию. Заседин уловил нарастающее беспокойство друга и подал знак своим людям.

Тут же к профессору подсел сначала один, затем второй член засединской свиты. У каждого было предложение выпить «по полной» и «до дна», и предлоги находились замечательные. Полными были рюмки с коньяком, граммов по сто пятьдесят. Третий подход ввел любознательного ученого в состояние осоловения, а после четвертого и пятого он потерял вместе с нитью беседы и способность к самостоятельному передвижению.

А потом Аркадий Николаевич преподнес гостю сюрприз. Он взял Якубова под руку, провел через подсобное помещение в какой-то плохо освещенный коридорчик и отворил металлическую дверь. За дверью стоял непроглядный мрак, тянуло сквозняком и чувствовалось отсутствие пола — будто там была яма. Заседин, нетрезво посмеиваясь, сделал рукой широкий приглашающий жест. Узбекский государственный муж нервно обернулся и не увидел позади ни одного из своих телохранителей. Сердце дало перебой. По спине пробежал холодок.

— Ну, смелей, вперед. Только осторожней, здесь лестница, — подбодрил его Заседин.

— Ты что задумал, Аркадий? — тревожно спросил гость, ему отчетливо вспомнился приснившийся намедни дурной сон.

— Сейчас увидишь, — лукаво улыбаясь, икнул Аркадий Николаевич и подтолкнул Якубова на ступеньки.

— Але оп! — рявкнул хозяин.

И грянул свет. Мощные прожектора мгновенно залили пространство водопадами света, вынудив двух габаритных мужчин закрыться рукавами.

— Черт, не рассчитали! — выругался Заседин и потряс за плечо напрягшегося Якубова. — Все, все, Салим-ака, уже можно смотреть.

Якубов медленно опустил руку. Наиболее сильным чувством у него было сейчас осознание своего бессилия что-либо изменить. В нем всегда жила уверенность — когда-нибудь он перестанет устраивать Заседина, и тогда Аркадий выбросит его как ненужный стоптанный башмак. Не раз он в мечтаниях разделывался самыми изощренными способами с ненавистным московским другом, но боязнь расплаты и неизбежные материальные потери не позволяли материализоваться задумкам. А зря, ох, как зря! Страх и жадность — худшие враги! А теперь все — поздно уже! Он в очередной раз поверил этому лису с жалом гюрзы — согласился приехать в загородный ресторан. И попался как цыпленок. Множество раз Якубов прокручивал сценарии возможных гнусностей, которых следует ждать от Аркадия. Они всегда начинались с отъема всех его капиталов, а потом уже следовало физическое уничтожение. Но случилось по-другому. Куда банальнее. Да, вот о чем предупреждал его сон! Его убирают как ненужную дрянь, просто убивают. Но почему сейчас? Почему?!

Ураган жутких мыслей успел прошуметь в голове Салима Якубова, пока он ронял обессиленную руку. Но узрел он то, что никак не ожидал в сложившихся обстоятельствах увидеть. В пяти метрах перед ним, немного внизу, отливая черным глянцем боков и поглощая свет тонированными стеклами, в лучах прожекторов купался длинный представительский «Мерседес». Якубову представилось, что автомобиль наделен какой-то дьявольской животной красотой. На его поверхности вспыхивали и гасли световые блики, и казалось, что это не мертвый железный механизм, а нетерпеливый вороной скакун играет подкожными желваками.

— Это мой тебе подарок, Салим-ака! В знак наших добрых отношений! Бронированный! Полностью! Двойной броневой слой по спецзаказу! Из пушки не прошибешь! В нем все прибамбасы! Салон — из лучшей кожи, руль — черное дерево! Такого у президента нет! Ты сам посмотри. Каков, а? Красавец, а? — громко захохотал Заседин.

Когда потрясение от случившегося прошло, Якубов, вылезший из подаренной машины, обнял друга Аркадия и горячо прошептал на ухо:

— У-ф-ф! И я в долгу не останусь! Клянусь! Ты получишь мой ответ и еще… еще стаю Тамерлана.

— Какую стаю?

— Узнаешь! Пойдем, за это надо выпить, — подхватил Якубов под руку Заседина.

А сам подумал: «Что это со мной? Действительно, зачем Аркадию меня убивать? Мы же связаны одной пуповиной, срослись как сиамские близнецы. Нет, совсем нервы износились, в санаторий ехать пора».

* * *

Неприятности начались через две недели после свадьбы.

Сладкий сон молодожена Константина Гридина прервал ранний утренний звонок. На проводе был Соболихин.

— Слышь, Грид! У нас киоск ночью бомбанули. Ты мне нужен. Я дома.

Костя потянулся к часам на тумбочке. Тридцать пять шестого. Наташка на тихую трель даже не отреагировала. Повернулась только со спины на бок, когда он вставал, и обняла его еще теплую подушку. Светлые волосы закрыли половину лица.

«Эх, красавица у меня баба!» — в тысячный раз подумал Гридин и стал одеваться.

Гараж находился прямо под домом. Сплошное удобство. Не то, что раньше — пилить надо было за три квартала.

У Соболя уже сидели Махонин и Серега Резков.

— Ну, чего с ранья дергаешь? — угрюмо спросил Гридин.

Все десять минут, что минули после внезапного пробуждения, он раздумывал над небывалой ситуацией — ограблена их собственность! Все в городе, кому полагалось и не полагалось, были прекрасно осведомлены — принадлежащее Соболю — неприкосновенность. Кто же, черт возьми, мог решиться? Со-болихин ткнул пальцем в расстеленную перед ним карту города:

— Вот, смотри, здесь.

То ли из желания придать своей персоне дополнительную солидность, то ли по какой другой причине, Соболь обычно обо всех городских делах разговаривал не иначе, как держа перед носом карту. «Городишко с цыплячью душу, тут без слов на пальцах все можно объяснить, а он… полководец хренов», — посмеивался про себя Гридин.

— Замок сбили, дверь взломали, товар вывезли. И ведь наверняка знали — точка наша. Кто этого не знает? Хотя рядом и другие стоят — не тронули. Прикинь, наглецы, а?

— Ну, других-то там одна-две, все остальные под нами, — резонно заметил Константин.

— Какая разница!

Соболихин произносил слова с придыханием и сокрушенно покачивал головой. Его изрезанное ранними морщинами лицо выражало неподдельную печаль. На самом деле в нем клокотал гнев. Выражение меланхоличной печали в сочетании с горестными покачиваниями стриженой ежиком головы обычно скрывали кипящую под этой скудной прической злость.

— Известно еще что-нибудь?

Первым о ЧП узнал Сергей Резков, исполняющий при Соболе обязанности телохранителя. Возвращаясь утром от пассии, он увидел, по его выражению, «раскоцанную точку». Не долго думая, Резков отправился будить Соболихина.

— Ну, а видел там кто-нибудь что? Шум же какой-нибудь был… — задал наводящий вопрос Гридин.

— Да не знаю я, блин. Я, это, сразу к Соболю.

— У-у, понятно. И что ты думаешь? — повернулся Гридин к Соболихину.

— Я тебе что, бабка-гадалка, что ли? Поехали на место.

В пути обсудили версии либо о налете гастролеров, либо об «оборзении» своей молодежи. Последнее вряд ли — знают, что за это будет. Возле палатки стоял милицейский автомобиль. Очевидно, кто-то из жителей вызвал или сами наткнулись.

— Ну что, Владимир Палыч, заявлять будешь об утрате имущества? — иронично поинтересовался небольшого роста капитан, зам. начальника железнодорожного РОВД.

— А чего мне заявлять? Мы сами товар вывезли. Реконструкцию проводим.

— Ночью?

— А какая разница?

— И замок сами… того, да?

— Да! Ключи потеряли.

* * *

После осмотра места преступления, который ничего не дал, приехали в офис. Это был небольшой дом из полутора этажей в центре города, спрятавшийся за жилой пятиэтажкой. Удобное место. По возвращении Соболихин в первую очередь распорядился о вывозе разбитой палатки.

— Все равно ничего там не найдем, — проворчал он в ответ на немой вопрос Гридина. — А болтовни меньше будет. Да и вообще на этом месте пора большой магазин городить.

Еще не настало семи часов, а на месте киоска темнел прямоугольник отдохнувшего от подошв и сора асфальта. Половина дня прошла в бесплодных поисках грабителей. Ребята поработали не хуже заправских следователей. Осторожно опросили живших поблизости людей, облазили весь город. Безрезультатно. Только один бессонный дед сказал, что будто бы мотор большой машины слышал часов около четырех.

Несмотря на все попытки утаить случившееся, по городу прополз слушок. «Слыхали, а? Соболя обчистили!» — тихо радовался народ. «Ух, ты! Кто же это?!» — восхищались храбростью воришек собеседники.

Ближе к полудню, выражая сочувствие, позвонил мэр.

— Да ничего у меня не случилось! Никакой помощи не надо! На месте этой развалюхи и всех других поставлю кирпичный павильон, потому и убрал! Понятно? Разрешение, надеюсь, дашь? — досадливо прошипел Соболихин.

— Ну, публика! Какая от него может быть помощь? Тоже мне граф Монтекристо! — возмущенно посетовал он Гридину.

К обеду выяснилось — в подходящее время, именно в районе половины пятого, на южном посту ГАИ слышали гул мотора грузовика, предположительно ЗИЛа. Самой машины задремавшие постовые не видели. Соболихин разослал часть бойцов по организациям, где есть ЗИЛы, других в ГАИ — навести справки о частных владельцах грузовиков. Не успели стихнуть шаги посланных, как проснулся интерком.

— Владимир Палыч, здесь из милиции.

— Впусти.

Вошел капитан, встреченный утром при исполнении обязанностей у разграбленной палатки.

— Ну, чего тебе, командир? — сухо осведомился Соболихин.

— А вот.

Милиционер сел и молча бросил на стол явно самодельный брелок из эпоксидной смолы, содержащей в себе насекомое, смахивающее на некрупного таракана. На брелке висел единственный ключ.

— Это что, ключ от квартиры, где деньги лежат? — съязвил Гридин.

— Ага. Ваши…

— Что, что? Ты не петляй, сознавайся во всем, ничего тебе за это не будет. — Оживился Соболихин.

— Это, Владимир Палыч, вещь. док. У твоей вскрытой лавки утром нашел.

— А чего сразу не отдал?

— Так вы же сами замок сломали и барахлишко вывезли. Реконструкцией это, кажется, называется…

— Ну?

— Ответил бы я тебе прямо: «антилопу гну», коли не уважал бы. У кого-нибудь из твоих мальцов такая штука была?

— Не антилопу ты гнешь, а антилопа такая есть — Гну. Так она называется, понял?

— А какая разница?

— Да никакой. А фиговину эту я ни у кого из наших не видел, — Соболихин повертел безделушку в руках, передал Гридину. — А ты, Костик?

— Нет, не было у наших такой, — подтвердил Константин.

— Во! И я так подумал. Тогда чье это? А?

— Что ж… спасибо тебе, капитан. Если в жилу, за мной не заржавеет, сам знаешь, — впервые за день своим нормальным голосом промолвил Соболихин и даже изобразил не слишком искреннюю улыбку.

* * *

Судьба братьев определялась эпохой, укладом жизни подмосковного городка, семейной атмосферой и личным темпераментом. Может быть, и еще какой-нибудь непознанной составляющей, например, роком. Больший, Костик, всегда был заводилой — в детском саду, потом в школе, где образовательными успехами не блистал, но славился кулаками и беззаботным нравом. На улице его уважали и лет с десяти чаще называли не по имени, а кличкой — Грид. Он легко достиг первого юношеского разряда по боксу, но был отчислен из секции за строптивость и неуправляемость. После восьмого класса, несмотря на дельные намеки учителей насчет ПТУ, школы не оставил и проучился еще полгода — не дотянул до зимних каникул ровно недели. Ушел не по какой-то там особой причине, а потому что окончательно надоело. Это все мать удерживала. Ныла: «Костик, учись. Десять классов кончишь, в техникум поступишь — вот тебе и хорошая, чистая работа будет. Не спину ведь гнуть всю жизнь, а за столом сидеть. Или вот массажу научат, тоже ведь деньги хорошие». Хотя в техникум, или, по-современному, в колледж, брали и после восьмого класса, ей очень почему-то хотелось, чтобы сын окончил весь курс. Идеалом матери, проработавшей большую часть жизни санитаркой в райбольнице, была «чистая» работа. Ее как раз тогда повысили в сестры-хозяйки, чем она гордилась, и мать с удвоенной настырностью приставала к чаду со своими нехитрыми мыслями о «чистой» работе. Отец, никогда особенно не вникавший в дебри семейной педагогики, бухтел прокуренным голосом: «Заладила! Вот заладила, старая клюшка! Мой батька рабочим помер, я семилетку кончил, всю дорогу слесарю, и он пусть вкалывает. А то гляди — техникумы им подавай! Ага, академиков у нас мало! Вон в ящик посмотри, что не рыло — то академик в ём сидит, а что толку? Ты его еще в университеты пошли, распусту».

Ни продолжать учение, ни вкалывать Костя не стал. Связался с хулиганами и вскоре отправился за ограбление сельского магазина в колонию для малолеток, где провел два года.

Для Леньки, сколько он себя помнил, не было большего авторитета, чем старший брат. Моложе Кости на шесть лет, он рос с единственным желанием — быть не хуже своего кумира. Поэтому, несмотря на легковесную худобу, в драки лез чаще и был в них упорнее и злее. Когда ему доставалось — Костику не жаловался из-за чувства стыда. Слез его пораженческих никто не видел. Но после очередного получения по шее Ленька прятался ото всех и одиноко рыдал где-нибудь на чердаке, не умея по-другому выплеснуть жгучее горе от пережитого унижения. Своих обидчиков не забывал, и, бывало, рассчитывался с ними спустя годы.

Ленька превзошел старшего не только в количестве баталий на месяц жизни, но и в учебе. Спортом он тоже увлекался — карате, а потом кикбоксингом. Вполне успешно — через несколько лет стал чемпионом Москвы по кикбоксу. Школьные премудрости давались ему легко: не отличник, но хорошистом он был твердым. Чаяния матери наконец-то оправдались — младший сын окончил одинадцатилетку.

К этому времени Костя стал известным в городе рэкетиром, ездил на потрепанной БМВухе, стильно, с точки зрения соответствующего контингента, одевался и имел успех у дам. К Леньке он всегда относился немного снисходительно, но с любовью. «Тебе надо учиться дальше», — неожиданно для младшего брата заявил он за полгода до окончания тем школы. Ленька немного поерепенился — хотелось поскорее хлебнуть романтического образа жизни хозяев российских просторов, но старший был непреклонен. Матери было безразлично, в каком заведении будет грызть камень науки ее сын, главное — факт! Отцу, понятно, вообще наплевать. Константин же непременно хотел видеть Леньку адвокатом. «Пойдешь в юридический — ты нам потом сгодишься». Но не хватило то ли баллов, то ли знакомств, то ли взятку Костик дал не тому, а, может быть, сам Ленька неосознанно саботировал экзамены. Со взяточными деньгами Костя потом разобрался, а Леньке пришлось переориентироваться на пищевой институт, где у старшего брата нашлись железные связи. «Ничего, — не унывал Костя, — устрою тебя мэтром в хорошем кабаке, потом станешь директором, или свой гадюшник со временем организуем».

Очередные летние каникулы после третьего курса Гридин-младший проводил дома. На это время как раз пришлась большая война за передел сфер влияния в городе. Набиравший силу Владимир Со-болихин претендовал на главную роль во всех местных делах. Бригада Визы, другое крупное бандитское объединение города, позиций сдавать не хотела. С обеих сторон появились трупы. В дело неудачно вмешались кураторы — московская братва: кто-то застрелил двоих из столичных «миротворцев». Рванувшаяся по горячим следам милиция задержала недалеко от места преступления Леньку Гридина. Как будто ментам было невдомек, что на месте убийства киллеров не ловят — они вообще никогда не попадаются, что и составляет главную особенность их профессии. Явных улик против Леньки не обнаружилось, да и быть их не могло. Он посидел месяц под следствием и был отпущен. Но Константин забеспокоился: тень подозрения, павшая на брата, могла привести к расправе над ним, и быстренько подсуетился насчет армии.

Пока Ленька служил, многое изменилось. Убийц москвичей отыскали без помощи милиционеров. Ими оказались парни Визы. После приведения в исполнение всех приговоров жизнь в городе вернулась на мирные рельсы. Соболихин утвердился в роли лидера городского криминального сообщества. Константин, благодаря убыли в бандитских рядах, вырос по службе — стал правой рукой Соболя. Выстроил особняк, обзавелся шикарной иномаркой и вот теперь женился.

* * *

— Брелок еще, блин… а, погнали в «Свечу», надоело все… — неожиданно предложил Соболь.

— Правильно. Другого выхода все равно нет, — согласился Константин.

Еще при закладке первых камней в фундамент нового ресторана Владимир Соболихин проявил законный интерес к строительству, затеянному на его территории. По этому поводу с ним специально встречался человек по фамилии Портнов. С тех пор Соболь и его ребята посещали «Свечу» только как место приятного отдыха.

И на сей раз их вечерний визит ничем не выделялся среди десятков других. Может быть только настроением, испорченным ограблением палатки. Так, по крайней мере, им казалось. К гостям, удобно расположившимся в излюбленной кабинке, подсел директор заведения и поделился бедой: ночью сломали замки на двери складского помещения, оттуда проникли в бухгалтерию и забрали всю выручку. Кроме того, очистили одну холодильную камеру, унесли почти весь запас спиртного и прихватили из сейфа небольшой арсенал стрелкового оружия. Сторожа убили.

Соболихин с Гридиным переглянулись.

— Но вы не беспокойтесь насчет стола, для вас мы все найдем, — неправильно истолковал директор еще более помрачневшие физиономии прибывших.

— Не в том дело, — ответил Соболихин. — Следы какие-нибудь остались? Ну, на чем вывозили, например?

— На грузовике. Отпечаток протектора вроде похож на зиловский.

— А собаки? У вас же здесь целая свора?

— Да черт их знает! До них же метров двести. Может, и тявкали. Кругом ведь лес, ну, кто услышит? Хоть из пушки стреляй. А сторож, он, может, на лай и вышел, ну, тут его и тюкнули.

— Угу. Ясно. Понимаешь, у нас тоже проблемы. Этой ночью торговую точку кто-то грабанул. Нашу. Брелок там нашли. Ты ничего похожего не видел? Покажи, Грид.

Гридин вытащил из кармана принесенный милицейским капитаном брелок.

— Ого! Это ж Колькина вещица. Сторожа нашего. Ну, того, что сегодня ночью замочили!

* * *

Директор ресторана быстрым шагом пересек зал, поднялся на второй этаж и постучал в дверь своего кабинета. Сейчас его занимал референт Юрия Мызина Портнов. Он приехал еще утром, как только узнал о случившемся. Срочность портновского прибытия недвусмысленно свидетельствовала о серьезности грядущих оргвыводов. Дело было в том, что ночные воры вскрыли не только сейф с оружием, но и другой, секретный, где хранились некоторые важные бумаги самого Заседина. Референт послал в город на разведку приехавшую с ним бригаду и ждал новостей. Наряд милиции, конечно же, вызывали — скрывать труп сторожа не было смысла. Но сотрудничать с ними по-настоящему никто не собирался.

Перед Портновым лежал чистый лист бумаги, на нем поблескивал тупорылый макаровский патрон. Референт время от времени пускал его по столу волчком и задумчиво наблюдал за вращением медного цилиндрика.

Вошел директор ресторана и рассказал о брелоке и о разговоре с Соболихиным. Вместо того чтобы немедленно пригласить Соболя, Портнов шмыгнул коротким носом, недобро посмотрел исподлобья на директора и спросил:

— Когда он был у тебя последний раз?

— Не знаю точно. Дней, наверное, пять прошло.

— А, вообще, часто бывает?

— Да примерно раз в неделю, когда два.

— Хорошо, иди.

— А как с ним быть?

— С кем?

— С Соболем.

— Никак.

Когда директор взялся за дверную ручку, он услышал позади себя произнесенную шепотом фразу: «Зачем Соболь показал здесь брелок? Зачем, а?» Обернулся и наткнулся на взгляд маленьких злых глаз.

— Иди, чего стал? — крикнул ему референт.

Оставшись в одиночестве, Портнов сжал в кулаке патрон, затем опустил его на бумажный лист и сильно закрутил. Блестя медью, кусочек металла раскрывающейся спиралью побежал по столешнице, звякнул о настольную лампу, отскочил от нее и слетел на пол.

* * *

Утром на окраине города в гаражном поселке нашелся угнанный «ЗИЛ». Соболихинские ребята успели осмотреть машину до прибытия милиции, но путного ничего обнаружить не удалось. Гаражей там стояло более двух сотен, не обыскивать ведь каждый? Да и вряд ли добро спрятали здесь. Соболихин навел справки в УВД. Подтвердилось совпадение отпечатков протекторов найденной машины и оставленных прошлой ночью у «Свечи». Водитель парковал «ЗИЛ» около дома. Примерно в два ночи услышал звук двигателя, выбежал и получил по голове. Когда очнулся, машины и след простыл. Расстроился и в милицию не обратился. «Какой смысл?» Значит, не выезжали грабители за город? Местные, что ли? Или перегрузились на другую машину. Самый главный вопрос оставался по-прежнему открытым — кто?!

Константин Гридин подкинул версию о причастности к делу мелкого хулигана Шестернева. Он рассказал Соболю о драке младшего брата, заключенном на нее пари и о том, что другой участник поединка находится в настоящее время в реанимации — крепко затылком к кирпичу приложился. Деньги, десять тысяч долларов, немалые для такой шпаны, должны быть отданы как раз сегодня. Где их взять? А еще нужно бабло на лечение своего дружка. Вот и нашли выход. Гипотеза показалась логичной. Спустя час с небольшим вся шайка без лишних церемоний была этапирована в подвал недостроенного магазина, принадлежащего одному из друзей Соболя. Допрос с пристрастием длился почти до вечера. Он стоил определенных нервных затрат дознавателям и нанес существенный ущерб подследственным, как физический, так и моральный. Хотя, справедливости ради надо заметить — никого не покалечили. Соболихин, вообще, не имел склонности к жестокости и кровавым разборкам, он всегда, если можно было, предпочитал разумные компромиссы. В конце концов, следственная бригада вынуждена была согласиться с тем, что вина подозреваемых не доказана. Участие в ограблении ресторана «Свеча» и соболихинской палатки отрицали все как один, а деньги хулиганы добыли просто — срочно продали однокомнатную квартиру знакомого алконавта, что подтвердилось. Так что версия оказалось сырой, и пришлось всех отпустить. Остался лишь Шестернев, неожиданно вызвавшийся в добровольные помощники.

Около девяти Соболихин позвонил в милицию. Новыми данными те не располагали.

— Да, скорее всего, они поменяли машину. Паленую бросили, а на другой свинтили из города. Как ты считаешь? — спросил его Гридин.

— Ты меня спрашиваешь? — прошепелявил в ответ Соболь.

Глава 4

После эпизода открытого неповиновения, последовавшего за скармливанием яиц собаке, отец, и до того не жалующий младшего сына, вовсе перестал замечать его. Он не испытывал никаких положительных эмоций от лицезрения последыша и раньше, а теперь ни за что не признался бы себе в том, что окончательной причиной решительного отторжения уродца служит пережитый тогда, в курятнике, необъяснимый парализующий страх. Так что исчезновение Тамерлана отца нисколько не огорчило. Иное дело мать. Ее сердце неисповедимо. В нем нет места логике. Часто оно больше страдает, болит и радуется не за процветающих и здоровых детей, а за убогих, глупых и беспутных, совсем не требуя взамен ответной любви. Мать долго расспрашивала людей, пока через полгода ей не сказали, что видели Тамерлана на территории усадьбы бая. Ее обрадовало известие, что младший жив. Но увидеться с сыном долго не могла. В райцентре бывала редко, а когда случалось, как прийти к могущественному человеку, как попросить его о свидании? Может, и нет там ее сына. Показалось кому-то. Да и зачем такой, как Тамерлан, понадобится баю? Не работник, почти немой. И все же бывая в райцентре примерно раз в два месяца, она, робея, пыталась заглянуть в открывающиеся время от времени самые большие ворота в поселке. И ее заметили.

Председатель несказанно удивился, что у такого странного существа может быть мать. Он воспринимал Тамерлана как некое чудо природы и ни разу не удосужился поинтересоваться его происхождением. Ему легче было поверить, что столь неожиданно и удачно подвернувшийся псарь воспитан степными волками, — говорят, бывают такие случаи. Или, вопреки постулатам самой передовой на свете марксисткой догматики, является подарком какого-то благорасположенного лично к нему, председателю, джина. Бай с головы до ног оглядел бедно одетую и рано постаревшую женщину, покачал головой и разрешил ей увидеться с сыном.

Отдельная комната с аккуратной кроватью, столом и шкафом, а также новая и опрятная одежда Тамерлана сразили мать. Сын, впрочем, принял ее так, будто они расстались вчера. На ее несмелое объятие не отреагировал и на протяжении всего свидания почти ничего не сказал. И все равно, она испытала облегчение. Словно камень у нее с сердца свалился.

* * *

Слава — это хвост удачи. Как за маленьким раскаленным космическим осколком, называемым кометой, тянется намного превосходящий его размером газовый след, так и за громкими успехами следуют молва и слухи. Нередко раздутые до грандиозных размеров. Со временем из них — слухов — происходят легенды. Собаки председателя так часто одерживали победы, что породили шлейф, тянущийся за ними подобно инверсионному потоку. Его частицы расходились сначала по району, затем по области, а потом растеклись по всей республике, проникая в умы любителей из самых дальних окраин. Нередко теперь председатель вывозил свою команду на состязания в далекие уголки страны. Как и у руководителя футбольной команды у него появилось расписание домашних и выездных встреч. После каждого победного матча известность его росла. Докатилась она и до Ташкента.

И пусть возглавляемый баем совхоз совсем не блистал показателями. Скорее наоборот, даже в нелепом соревновании, называемом социалистическим, он никогда не вылезал из аутсайдеров. Но и этого было мало — план в хозяйстве, это верхнее божество социализма, даже на бумаге выполнялся с большим трудом — председателю лень было рисовать нужную цифирь! Вот настолько ему было наплевать на аграрный сектор.

А после того, как на собачьем дворе обнаружился уродливый подросток с невероятными способностями, честь председателя окончательно переселилась в псарню, и он вообще перестал ходить в длинное одноэтажное здание, где располагалось правление. Нет, не совсем, конечно — раз в неделю он проводил часовую планерку, а потом исчезал до следующего заседания. И, как оказалось, правильно делал. Никому из его более успешных на ниве земледелия, животноводства, а главное — бумаготворчества, коллег, давно глазеющих со своих фото на прочий люд с глади районных, областных и даже республиканских досок почета не поступило такого заманчивого, такого великолепного предложения.

* * *

Кончался жаркий и пыльный августовский день. Ехать решили в ночь — путь дальний, и лучше его совершить в относительно прохладное время суток. Погрузка началась ближе к вечеру. Двор заполнился суетливым гомоном. Словно предвидя судьбоносность поездки, бай лично руководил всеми хлопотами. Кузов грузовика заставили клетками с собаками, надежно закрепили их. В другую машину сносили подарки. Личный водитель придирчиво осматривал персональную «Волгу».

Непросто попасть на свадьбу к близкому родственнику члена республиканского ЦК партии. Редкий председатель отдаленного и отнюдь не показательного совхоза бывает пожалован такой честью. Это все равно, что получить орден, а, может, и больше. Но если он владеет десятком хороших бойцовых собак — такое возможно. Молва о победах тамерлановых воспитанников докатилась до Ташкента и проникла в очень и очень высокие уши. И вот — председателю доставили официальное приглашение. Вместе с ним для соблюдения приличий и партийной дисциплины был приглашен и первый секретарь местного райкома.

Тамерлан неподвижно, как изваяние, стоял у борта «ЗИЛа», где находились клетки с его воспитанниками. Одна из его особенностей заключалась в том, что он мог вот так, безо всякого движения, простоять или просидеть сколь угодно долго.

У распахнутых ворот, очевидно, каким-то особым образом почувствовав момент окончательного расставания с сыном, появилась одетая в темное платье женщина. Никто не обращал на нее внимания. Немного потоптавшись на улице, она прошла на территорию усадьбы без спроса. Несмело проскользнула между суетящимися людьми и обогнула хранящий остатки дневного жара голубой металл кабины грузовика.

Как всегда неполноценный сын не проявил радости. Даже когда слезы промочили рубаху на его плече, Тамерлан просто стоял и молчал, будто деревянный истукан.

Прокричали отправление. Хромец отстранил мать, но двинулся не к машине, а пошел к дому, где жила прислуга. Вскоре он появился с новой черной сумкой, в которой что-то глухо звякало, когда она ударялась о его ногу. Сын поставил сумку перед матерью и забрался в кабину. Взревели моторы.

Мать долго смотрела, как оседают пылевые вихри, поднятые колесами. И когда они полностью осели, она все смотрела и смотрела вдаль, будто в воздухе продолжал висеть образ ее навсегда утраченного незадавшегося младшего сына. Подул ветер и испарил влагу с ее щек. Справа, распластавшись узкой багровой линией над горизонтом, догорал короткий азиатский закат. Она подняла сумку и открыла ее. Там были три банки из-под томатной пасты.

— Зачем мне столько томата? — прошептала мать и опять тихо заплакала.

На землю упала тьма. Как всегда в этих краях, неожиданно.

Некоторое времени спустя немыслимое содержимое этих томатных банок в корне поменяло жизнь нескольких малоимущих семей. Умные братья и сестры Крысенка не сразу поверили в свалившееся на них счастье. Но потом привыкли.

* * *

Женился отпрыск сестры Салима Якубова. Помимо торжественных мероприятий каждая свадьба предполагает обширную развлекательную программу. Частью такой программы были собачьи бои. Якубов относился к числу горячих поклонников подобного рода зрелищ. Он сам держал собак, которых готовил кинолог с высшим московским образованием по научно разработанной программе. Помимо среднеазиатских овчарок, в группу бойцов входили два кавказца и суперновинка — импортный пес бультерьер.

Салим Раджабович самолично осмотрел доставленных вчера соперников. Нет, его звери выглядели интересней — мощнее, упитаннее. Никакого сравнения. Он подосадовал, что удостоил приглашением столь маловажную особу. Поверил каким-то байкам. Видимо, у них на западе не знают, что такое настоящие бои, используют первых попавшихся шавок. А потом распространяют слухи — еще бы, покусали нескольких дворняжек! Но, с другой стороны, неплохо оказаться в роли ниспровергателя нарождающейся легенды. Якубов был победителем по натуре. Любой успех, даже легкий, стимулировал его, украшал жизнь. Здесь он гарантирован. И все же Салим Раджабович подозвал колхозника и благородно предложил тому добровольно отказаться от выставления собак в связи с полным отсутствием шансов — неинтересно будет зрителям. Замену еще не поздно найти.

— А ты уж, раз приглашен, побудь моим гостем, на всю жизнь запомнишь. Заодно увидишь настоящих собак, — закончил он великодушную речь.

Председатель смутился, побежал к псарю советоваться. Тамерлан не сразу понял, о чем речь, а потом захотел посмотреть на грозных соперников.

Все у Якубова было уровнем выше. Просторный ухоженный двор с вольерами напоминал картинки из попадающих только в высокопоставленные руки западных журналов. Заасфальтированные дорожки, аккуратные газоны, подстриженные шарами яблони и шелковицы. Помещения для четвероногих были приподняты над землей и отгорожены изящными коваными решетками. Для изоляции от прочего мира, что считается обязательным при воспитании собачьей злобы, они затягивались опускающимися с помощью хитрых механических приводов брезентовыми полотнищами. Да и кинолог выглядел куда респектабельнее Тамерлана — высокий, глаза насмешливые и умные. Ну, а собаки — загляденье. Крупные, ухоженные и чистые, словно только что их вымыли с шампунем.

Брезентовые занавеси на вольерах поднялись одновременно. Неприятный уродливый тип, привезенный из глухомани, подтаскивая ногу, двинулся к вольеру с единственной непричесанной собакой, огромной кавказской овчаркой. Лохматый пес, как только увидел людей, начал метаться в тесной клетке и исходить хрипом, в углах губ образовалась пена. Он был психически неуравновешенным, и общаться с ним приходилось только в специальной защите. Рискнувшего как-то зайти к нему собачьего воспитателя кавказец сбил с ног и возил по полу, пока того баграми не подтянули к выходу, а собаку оттеснили струями из брандспойта. Хорошо, что комбинезон был сделан на совесть — кинолог отделался царапинами, синяками и испугом. Пса даже не удалось освободить от надетого при транспортировке из Грузии строгого ошейника. Якубов не отдал приказания застрелить его только в расчете на хорошее потомство. Уж больно крупный и злобный был экземпляр.

Тамерлан подошел к барьеру, мешающему приблизиться к сетке, и оглянулся с недвусмысленным видом. Возник короткий спор, в котором председатель безуспешно пытался доказать удивительную способность хромца находить общий язык с любыми собаками. Якубов лишь рукой махнул досадливо, не обратив внимания на то, что кавказец, пока они полемизировали, не хрипел, а лишь неуверенно порыкивал на стоящего перед ним уродца. Больше Тамерлан не проявил желания близко пообщаться с четвероногими. Он быстро осмотрел других, чуть подольше задержавшись перед коротконогим горбоносым бультерьером. Отвернулся от него и коротко сообщил хозяину, что их собаки не потерпят ни одного поражения. Остальные без привычки не разобрали его невнятных слов. Председатель, вспотев от проявляемой дерзости, протер лоб платком и заявил Якубову, что предпочел бы не отказываться от схваток.

* * *

Всего боев намечалось семь за два дня. Три в первый день и четыре во второй. Ставки делались крупные — свадьба не располагает к мелочности. На первые три боя Салим Раджабович велел поста-вить молодых и не очень искушенных собак, — пусть наберутся опыта в соперничестве с несильным противником. Но перед самым началом перерешил — открытие ристалища проведет его лучший пес — Актай. Ведь известно: хорошее начало — половина успеха.

Бракосочетание — событие радостное само по себе, а тут еще такой аттракцион, публика, состоящая из одних мужчин, находилась в приподнятом настроении, многие были навеселе. Первым вывели упитанного якубовского пса. На него был надет металлический намордник, отчего голова казалась массивнее, чем на самом деле. Высокий стройный кинолог с достоинством нес левую руку, вокруг запястья которой был обмотан широкий туго натянутый брезентовый поводок. С другой стороны в огороженную узорной металлической решеткой площадку вошел невзрачный Тамерлан. В сравнении с дипломированным красавцем он походил на человеческую пародию. Около его правой ноги, придерживаемая накинутым на шею потертым ремнем, шла худая собака. На вид она казалась раза в полтора легче оппонента. Если первую пару встретил приветственный рев, то вторая вызвала насмешки и свист. Все как один собравшиеся, разумеется, считали себя прекрасными экспертами-собаковедами.

Увидев противника, хозяин поля грозно зарычал и стал рваться вперед, поднимаясь на дыбы. Тело его задрожало от возбуждения. Дюжему кинологу пришлось откинуться назад, всем своим весом сопротивляясь яростному порыву питомца. Гость, прижимаясь к ноге Тамерлана, лишь скалил в ответ зубы. Складывалось впечатление, что он трусит. Хор экспертов дружно заулюлюкал, предвещая легкую победу якубовскому Аполлону собачьего царства. Глубокое почтение к сановному владельцу и восхищение его зубастой собственностью смешались в экзальтированном скандировании.

— Ак-тай! Ак-тай! Ак-тай! — вопили болельщики.

Если бы первенство можно было присваивать за внешний вид и бравое поведение, как на выставках, все стало бы ясно незамедлительно. Но вот собак освободили. Грозный Актай ринулся вперед. Миг — и животные сплелись в один восьминогий и двуглавый клубок. Он покатился по утоптанной площадке, сдавленно хрипя и оставляя на земле клоки шерсти, кровавые пятна и следы от когтей. Разобрать, кто одерживает верх, было невозможно. Крикливый энтузиазм зрителей временно стих. Яростный комок распался, чтобы тут же слиться вновь. Так повторялось несколько раз. Собаки вели себя как переменные магниты. То они на мгновение приобретали заряд одной полярности, и тогда их разбрасывало в разные стороны, то опять становились разнозаряженными, и неумолимая сила притяжения спрессовывала их в одно целое. Болельщики, ожидавшие быстрого успеха фаворита, возобновили неистовую поддержку.

— Давай, Актай!

— Рви, Актай!

— Убей его! — орали они.

Несколько минут драка шла без очевидного перевеса какой-либо стороны. Рычание и бешеный хрип то заглушали людские голоса, то тонули в них. В очередной раз клубок раскатился на две отдельные собаки. Оба пса тяжело дышали, пасти у них были окровавлены, шерсть всклокочена. На плече Актая зиял глубокий разрыв, левая передняя лапа была прокушена над локтевым суставом. У его соперника кровоточил располосованный бок. Собаки, высоко держа головы и скалясь, застыли полубоком друг к другу. Дуэль продолжали лишь налитые кровью глаза, стремящиеся предвосхитить малейшие движения противника. Превосходство Актая в росте и массе стало еще более заметно. Сомнений в том, что эти качества решат исход поединка, ни у кого не было. Торсида взорвалась бурными призывами:

— Ак-тай! Вперед, Актай!

— Возьми его!

— Фас! Фас!

— Задави его, Актай!

— Порви ему глотку!

Председатель колхоза перекусал все губы, проклиная себя за самонадеянность. Надо же быть таким дураком и поверить идиоту. Что понимает в собаках простой мальчишка из кишлака? К тому же, умственно неполноценный! Нет, этот бой станет первым и последним. Хватит позориться, надо уезжать. Несмотря на все еще воинственный вид, свой пес казался жалким и истощенным. Он скрипнул зубами и вполголоса произнес:

— Не докармливает моих собак, сволочь! Ворует, уф!

«Ну, получит у меня этот маленький сопляк, — дал зарок председатель. — Запорю. До смерти запорю подлого змееныша!» Подавленный ажиотажной поддержкой соперника, он как-то позабыл, что недавно буквально сочился гордостью в хвастливых разговорах о своей непобедимой своре и ее тренере.

Изо всех собравшихся здесь людей только проклинаемый баем хромой собачник не испытывал никаких эмоций. Тамерлан молча стоял у решетки и не отрывал широко распахнутых глаз от площадки.

Передохнув, бойцы сшиблись опять. Возобновившийся хриплый рык был достойным ответом на людские вопли. Одно тело, две головы и восемь лап катались по земле, расходуя энергию со щедростью вулканического извержения. И вдруг картина боя застыла как в стоп-кадре. Худой заезжий пес, широ-ко расставив лапы, сжимал челюсти на шее лежащего под ним Актая.

— Вставай, вставай, Актай!

— Поднимись!

— Ну, Актай! Давай!

— Вперед, родной!

Словно в ответ на искреннюю поддержку, Актай мощно рванулся. Ему почти удалось встать, но соперник, не разжимая зубов, ударил его плечом и опять поверг на землю. Несколько раз Актай, то царапая лапами глину, то рассекая ими воздух, пытался освободиться от душащей его хватки. Безуспешно. Попытки становились все слабее. Было видно, что силы его быстро тают.

Тамерлан почувствовал на плече чью-то руку. Он скосил глаза и увидел глупую счастливую ухмылку на потном лице хозяина.

Молодым и неискушенным якубовским собакам опыта набраться не удалось, как, впрочем, и другим, более компетентным, представителям его псарни. Им нечего было противопоставить гостям. Привезенные с запада овчарки с лихвой оправдали молву — они дрались с большим знанием дела, жестоко и поражали стойкостью. Лишь на первых минутах сражения могло показаться, что они уступают соперникам, но затем их выносливость брала верх над видимой мощью якубовских псов. Гости казались двужильными. На второй день окончательно выяснилось — слухи ничуть не преувеличены — ни одна из воспитанных образованным кинологом собак, как и предсказал Тамерлан, не устояла. Не помогли и крокодильи челюсти хваленого бультерьера.

Председатель, а с ним и секретарь периферийного райкома здорово обогатились, поскольку только они двое ставили на тамерлановых питомцев. Впрочем, у любой медали две стороны. Для райкомовского секретаря радость от пополнения кошелька обернулась горькой пилюлей — он лишился теплого местечка, да и саму великую и могучую партию мирового пролетариата едва не покинул с позором. Ибо иметь мнение, не совпадающее с взглядами старших товарищей, особенно из ЦК, есть великий грех оппортунизма!

Председатель, напротив, получил высокую правительственную награду в виде ордена, ему выделили большую квартиру в центре Ташкента и назначили заместителем министра сельского хозяй-ства. Вот такой оказалась цена Тамерлана и его стаи.

* * *

Новые «покровители» не обманули. На фабрику прибыл первый эшелон с хлопком. В точно назначенное время. Григорий Михайлович Плющик поневоле вспомнил старые времена. Когда сырье поступало регулярно, заказы сыпались со всех сторон, и главной задачей было — работать без сбоев. Вы-полнить оборонное задание, а потом отпускать гражданским. Тотальный дефицит встране порождал бешеный спрос на все. Ни один вид продукции, включая портянки, не залеживался на складах.

Теперь куда сложнее. Восстановить полуразрушенное производство, набрать людей — это вам не пятилетку в четыре года. А надолго ли? Сколько эта афера будет продолжаться? В том, что со всем этим «подъемом производства» нечисто, директор ни минуты не сомневался. «Что им здесь нужно, этим бандитам? — размышлял он. — Не комбинат же у меня цветных металлов или нефтеперегонный завод. Хорошо что хоть свой маленький куш сорвал». Решительностью своей в критический момент Плющик заслуженно гордился. Даже этот разбойник Мызин тогда удивился. Работу, конечно, налаживать надо, но и глаз не спускать со всего, что тут затевается. «Подведут меня эти гады под монастырь, подведут, как выпить дать», — чувствовал Григорий Михайлович.

Он вызвал бригадира слесарей-наладчиков Михеева. «Чекиста», как называл его в разговорах наедине директор. Михеев, человек, без преувеличения, с золотыми руками, мог разобраться в любой технике, и нашей, и не нашей. Вторым его призванием было умение вынюхивать. Много лет Чекист верой и правдой служил осведомителем Плющика. Благодаря ему, Григорий Михайлович всегда был в курсе всех интриг, скандалов, адюльтеров и пьянок на фабрике, знал кто чем недоволен, кто больше других ворует, кто берет взятки. Это значительно облегчало управление. Михеев, свою основную работу выполнявший быстро, всегда располагал свободным временем и легко находил подход к любому человеку, будь то спившийся разнорабочий или поднимающийся в карьерную гору ИТР. Он умело демонстрировал свое фрондерство по отношению к директору и имел у работников репутацию надежного человека, на которого всегда можно положиться. Стучал Михеев изобретательно, обычно навещая Плющика на даче в воскресенья по вечерам. Для этого Григорий Михайлович даже сделал ему в свое время через другое предприятие «Жигуленка». На работе одного Михеева директор вызывал редко, надо было соблюдать видимость плохо скрываемой взаимной антипатии. Но в сегодняшней суете, царящей на возрождающейся фабрике, никого не интересовало, кто с кем дружит.

— Слушай, Чекист, ты в седьмом цехе давно был? — сразу перешел к сути дела Плющик.

Михеев потер рукавом спецовки под носом, почесал затылок:

— Последнее время не заходил, Григорий Михайлович. Не зовут эти новые, сами, видать, справляются.

— А ты сходи, выясни там, что к чему… что-то там затевается… нехорошее, проверь.

* * *

Якубов перевез свои живые приобретения в новое место. Словно угадав невысказанное желание нового тренера, поселил его вместе с собаками не в игрушечном городке, где жила прежняя свора, а в бесплодной степи, подальше от людских поселений. Местность напоминала природу, окружающую родной кишлак Тамерлана. Быстро возвели целую усадьбу, окруженную плетеным забором. На территории построили два саманных домика и помещение для курятника, что подчеркивало осведомленность во вкусах нового работника. Вольеры на полтора десятка обитателей соорудили не так, как в городской псарне Якубова, а проще — из некрашеных досок и металлической сетки. Для ведения хозяйства Салим Раджабович выделил тихую пожилую женщину. Дважды в неделю грузовик привозил фляги с водой, еду для людей, зерно курам и тушу старого коня, реже быка, для собак. Иногда животных доставляли еще живыми, и тогда голодная стая в считанные минуты разрывала своему пайку горло.

Хромой оказался не только прекрасным тренером, но и замечательным селекционером. Из помета он отбирал одного, редко двух щенков по известным только ему признакам. И никто, ни прежний хозяин, ни ученый кинолог, ни даже Якубов, не могли переубедить его, и вынуждены были со временем оставить свои попытки. Крысенок не спорил, просто делал, как считал нужным. Выбор Тамерлана практически никогда не падал на самого крупного или самого подвижного щенка, порой он оставлял явных заморышей, чем-то напоминавших его самого в детстве. Но всегда подросшие собаки демонстрировали несгибаемую психику бойцов. Они были поджарыми, худыми и мускулистыми. В большинстве случаев выводимые против них псы физически выглядели явно предпочтительнее. До первого столкновения.

Тамерлан был не просто вожаком стаи, он был собачьим богом. Великим и всемогущим. Бога любили, как и следует, до самоотвержения. Достаточно ему было издать нечленораздельный звук, похожий на карканье, и его паства мчалась в свои вольеры. Когда кто-то задирался, свара прекращалась от одного только визгливого вскрика. Тамерлан никогда не бил собак и не наказывал каким-либо другим понятным человеку способом, однако власть его была безгранична. При всем при том, говорить о таком понятии как гуманность, характеризуя Крысенка, было безосновательно. Он был чужд ей: не приглянувшихся щенков хромец убивал на глазах сучки, раскраивая им черепа о камень, и бросал тушки в вольеры кобелей. Достигших восьми-девятилетнего возраста собак Тамерлан либо отдавал на растерзание более молодым конкурентам, либо собственноручно перерезал им горло. И никто из свирепых его воспитанников никогда не помышлял укусить тонкую руку, лишающую жизни детеныша или занесшую над его головой смертельный клинок.

В дикой природе хищники одного вида редко дерутся до смерти. Их взаимная агрессивность про-является в случаях конкуренции за расположение самки, главенство в стае, при территориальных спо-рах, защите детенышей или борьбе за добычу. Побежденному обычно позволяют унести ноги. Если смотреть под определенным, может быть, и предвзятым углом зрения, такое поведение дает основание заподозрить в сообществах животных зарождение примитивных соревнований. То есть, такого сложного социального явления, как спорт. А что — есть дух состязательности и есть приз, а часто и зрители присутствуют. Болеют. Чем не чемпионат? Спорт не война, он не подразумевает уничтожения соперника. И в том, что побежденный остается жить, содержится глубокая мудрость — если сильный вдруг погибнет, ему на смену придет изгнанный ранее слабый, и стая, род, вид не вымрет. Собачьи бои также проходили до победы. Интерес бойца не распространялся дальше стремления доказать свое физическое превосходство, а вместе с ним продемонстрировать, что он достоин лучшего места под солнцем. Загрызать поверженного соперника редкому псу приходило в голову, ну разве что очень азартным, не умеющим вовремя остановиться, или крайне жестоким экземплярам. Человеку же всегда хочется большего. Не являясь исключением, а напротив, будучи самым ортодоксальным проявлением этого правила, Якубов потребовал от своего псаря, чтобы его собаки непременно добивались смертельных исходов. Нервы хозяина становились толще, их уже не щекотали простые драки. Ему хотелось видеть агональные движения, закатывающиеся глаза, слышать предсмертные хрипы. Вот это — кайф!

Под новые веяния надо было перестраивать весь учебный процесс. И Тамерлан вновь проявил свою незаурядность. Ему понадобилось много дворняг. На следующий день сабаколовка из Ташкента привезла целое стадо визжащих, огрызающихся и подвывающих от страха старожилов городских рынков и подворотен. Всех их разместили в двух клетках. Хромец выволок первую дворнягу, которая ему попалась. За несколько минут, потребовавшихся для перехода к вольеру одного из кобелей, она успела без памяти влюбиться в нового человека. Эта была первая настоящая любовь в ее жизни и одновременно последняя. Так он распределил пять собачек. Четыре дня Тамерлан не заглядывал к своим одаренным таким образом воспитанникам. Эксперимент завершился успехом — к утру пятого дня на деревянных полах от гостей остались только клоки грязной шерсти. Для полного изменения у своих питомцев заложенной эволюцией предусмотрительной заботы о продолжении рода Тамерлану понадобилось два транспорта с уличными шавками. Подрастающая смена в виде щенков разных возрастов с бойким любопытством наблюдала за гостеприимными манерами опытных родственников. Об этом тренер не преминул позаботиться тоже.

Теперь принадлежащие Якубову собаки смотрели на соперников по-другому. Забава перестала быть спортом, она превратилась в битву не на жизнь, а на смерть. Обычно противники догадывались об этом в самый последний для них момент. Желающих выставлять собак против якубовских выкормышей поубавилось. Остались лишь наиболее азартные, ничего не жалеющие отдать за наслаждение, доставляемое кровавым зрелищем. Своего рода наркоманы. Теперь суммы вокруг собачьих боев крутились астрономические. Запросто можно было продуть дефицитные «Жигули» или престижный автомобиль «Волга», а то и с домом расстаться.

* * *

Забава, превращающаяся в серьезное, основательное дело, можно сказать, в индустрию удовольствий, нередко выделяет людей с нестандартным мышлением. Таким оказался один из друзей-соперников Якубова, потерявший на боях целое состояние, отчего он, тем не менее, ничуть не обеднял. Приятель предложил Салиму Раджабовичу необычное пари.

— Собачек ты своих продать не хочешь, — подкатился он. — Ладно, не продавай. А как насчет волков. Настоящих, а?

— Что насчет волков? — сразу не понял Якубов.

— Ну, с волками их стравить. Или побоишься?

— Нет, они же и так волкодавы.

— Волкодавы-молкодавы. Это когда трое на одного.

— А ты найдешь?

— Конечно.

Через неделю привезли двух серых хищников в переносных железных клетках. Прутья клеток были плотно обмотаны толстыми веревками, чтобы звери не повредили зубов. Волки были матерыми, с широкими лбами и крупными лапами. Они смотрели на людей желто-коричневыми, полными ненависти глазами, скалились, но прутьев не грызли. Понимали, что бесполезно.

Встреча закончилась вничью. Первый волк не устоял. Он здорово порвал собаку, но и сам упал с разорванным горлом. Обычно южные волки не достигают размеров своих приполярных собратьев. Однако второй зверь был невероятно крупным, настоящим великаном — килограммов под восемьдесят, на воле он наверняка являлся вожаком. Серый гигант без большого труда искромсал огромными клыками выставленную против него овчарку.

Он, высунув язык, стоял в огороженном решеткой квадрате над телом пса, тяжело дышал и с мрачным вызовом смотрел на зрителей, словно вызывал на бой их тоже. Кровь из немногочисленных ран подсыхала на шкуре. Специальная пулька, начиненная снотворным, угомонила хищника.

— Вот! — обрадовался друг-соперник. — И на твоих управа есть. Пусть отдохнет дня три, а потом я его снова выставлю.

К Якубову подошел Тамерлан и о чем-то настойчиво заговорил, коверкая язык. Салим Раджабович сначала удивился тому, что почти немой псарь отважился на столь длинную тираду, и только потом вник в смысл его труднопонимаемых слов. Он покачал головой, улыбнулся и хлопнул Тамерлана по плечу.

— Он хочет прилить его кровь моим собакам, — объяснил Якубов.

— Из этого следует только один вывод: его ум не соответствует внешности, — отозвался изобретательный друг.

* * *

Для волка разгородили два вольера, и получилось достаточно большое вместилище. Якубов с приятелями остался понаблюдать за новым жильцом. Зверь очнулся к вечеру. Собаки, чуявшие ненавистный запах, вели себя возбужденно, то и дело заходились в лае, будто оспаривали между собой право на уничтожение мерзкой твари. Бродящий по двору Тамерлан был вынужден периодически успокаивать их, неприятно вскрикивая.

Очнувшись, серый убийца, вопреки ожиданиям, метаться по клетке не стал. Он лишь изменил положение — лег не на бок, а на живот и устроил голову на передних лапах. Люди подходили, смотрели на него, а он будто не видел их. Складывалось впечатление, что его не волнует ни заточение, ни мельтешение двуногих, ни витающая в воздухе ярость четвероногих. К воде и пище он не притронулся. Может быть, продолжало сказываться действие снотворного. Следующий день волк провел практически без движения. На миску с водой и кусок заветренного мяса он не смотрел и больше всего походил на собственное чучело. Тамерлан несколько раз за день подходил к прутьям, но реакции со стороны хищника не следовало. Третье утро зверь встретил в той же позе. Стало ясно — это лежачая забастовка.

Видя, что ситуация не меняется, хромец взял из дома ключи и направился к клетке. В руках Тамерлан нес сумку. Небольшая группа любителей острых ощущений наблюдала за его действиями с не меньшим интересом, чем за грызней представителей рода Canis¯. Отличие было в одном — никто не делал ставок. По всей вероятности, не успели сообразить.

Впервые после своего пробуждения от снотворного волк поднялся. Ощерился и низко присел для прыжка. Он решил, что этот человек пришел за его жизнью и приготовился биться за нее. Но почему-то все не бросался. А Тамерлан, опустив руки, стоял в двух метрах от хищника и смотрел ему в глаза. Немая сцена продолжалась несколько минут. Кто-то из числа зрителей не выдержал, крикнул:

— Фас, бури¯¯, фас!

Его одернули. Но ни волк, ни застывший перед ним человек не слышали глупого возгласа. Похоже, они предпочитали физическому выяснению отношений игру в гляделки. В распахнутых виноградинах Тамерлана плавали золотистые искорки. Они мерцали, умирали и снова рождались. Яркий солнечный луч падал на морду зверя. По его блестящим желто-коричневым глазам пробегали мелкие блики, придавая радужкам цвет начищенной меди. Волк неожиданно сел, выпрямив передние лапы. Хромец вытащил из сумки большой кусок свежего мяса и бросил на солому перед животным. Зверь потянул носом воздух, схватил подачку и стал поедать ее. По лицам наблюдателей скользнула мимолетная тень разочарования, смешанная, надо заметить, с изрядной долей восхищения.

Волк прожил немногим более полугода. Очевидно, его все-таки погубила тоска по утраченной свободе. Но Тамерлану удалось реализовать свою идею. Три сучки понесли от зверя. Щенки первой генерации не оправдали надежд. Как ни странно, метисы при хороших внешних данных были трусоваты. Боялись они в основном человека — сказывался впитавшийся в гены страх перед сильнейшим конкурентом в природе. И все же в дальнейшем волчья кровь сказалась.

Глава 5

Седьмой цех — старое неказистое здание, построенное еще в тридцатые годы, переоборудовали под экспериментальную лабораторию красителей. Да быстро — за неделю вымели все старое, провели ремонт и завезли новое оборудование. Прямо стахановцы. И теперь якобы собираются в седьмом разрабатывать новые краски, подбирать современные цветовые гаммы и придумывать модные дизайнерские решения. Возможно, возможно… но казалось Григорию Михайловичу, что все-таки здесь что-то не так. Может быть, казалось лишь потому, что привык он на всей доверенной ему территории быть хозяином полновластным и безраздельным, а теперь седьмой выпадал из-под его юрисдикции?

Чекист Михеев в спецовке и с амбарной книгой под мышкой, куда он записывал обычно всякие претензии к механизмам, появился на пороге седьмого. «Здорово постарались», — отметил он. Самый маленький цех на фабрике напоминал миниатюрный химический завод, или нет — фармацевтический — такая была чистота. Михеев потоптался на пороге, затем вытер ноги, чего он никогда не делал, даже входя к директору. В помещении работали незнакомые ему люди в голубых комбинезонах. Судя по всему, доводили оборудование. Никто не обратил на вошедшего внимания. Почти посередине цех разделяла вновь сооруженная сплошная стена с полуоткрытой дверью в центре. Бригадир неспешным хозяйским шагом подошел к двери и заглянул внутрь. Там, в небольшом помещении, людей не было, а справа и слева выстроились столы с компьютерами, по три с каждой стороны. За ними возвышалась еще одна перегородка, на двери которой значилось: «Склад. Посторонним вход строго воспрещен». Пользуясь тем, что никто его не останавливает, Михеев, плотно затворив дверь в компьютерную, попробовал войти на склад. И здесь не заперто. Но темно — окон не было. Чекист, пошарив по стене, нащупал кнопку. Вспыхнули на высоком потолке яркие люминесцентные лампы. Нет, перед ним явно был не склад. Химическая посуда на длинных лабораторных столах, неизвестная аппаратура. Только в дальнем конце стеллаж во всю стену, и там какие-то мешки, коробки, полные бутыли. Михеев сделал несколько шагов в глубину помещения. На столе распечатка с перечислением химических веществ.

— Метиленхлорид, бензол, амиловый спирт, соляная кислота, уксусная кислота…» — прочел он. Напротив каждого вещества стояли цифры, обозначающие количество. Не трогая листка, Чекист быстро переписал знакомые и не очень названия в свою книгу.

Холодный, неуютный, почти не отбрасывающий теней свет в «складском помещении» вызвал у многоопытного соглядатая беспокойство. Ему послышался какой-то шорох за спиной. Михеев резко обернулся. Нет, он здесь один. Однако пора сматываться, пусть директор сам разбирается, для чего нужны эти непонятные вещества. Во всех этих химикалиях он, Чекист, ни в зуб ногой. Его задача — добыть и принести информацию. Михеев выключил освещение и осторожно приоткрыл дверь в компьютерную. Там стоял человек в голубом комбинезоне.

— Здорово, — спокойно произнес он.

— Здравствуйте, — стараясь не споткнуться голосом, ответил Чекист.

«Да что я так струхнул? На своей фабрике, чай. Ну, что мне здесь будет? Тьфу!» — внутренне одернул он себя.

— И что ты на складе забыл?

— Ничего, ага. Обычная проверка оборудования. Плановая.

Волнуясь, бригадир начинал вставлять словцо «ага» по делу и не по делу.

— Плановая, говоришь, да? Проверка? Тебя самого проверить не помешает. Эй! — позвал незнакомец.

В комнату вошел еще один мужчина в комбинезоне. Только сейчас Михеев обратил внимание на то, какие здоровые перед ним были ребята. Толстые загорелые шеи, неохватные плечи.

— Да чего меня проверять? Вы что это?! Я — бригадир Михеев, ага. Здесь меня на фабрике как облупленного знают. Двадцать три года на одном месте.

— А чего ты задергался? Сейчас поедем с нами, все расскажешь — и баста.

— Куда ехать?! Лучше к директору…

— К директору так к директору.

Выйдя из цеха, синие комбинезоны повернули к стоящей неподалеку легковушке.

— Да тут пешком… — возразил бригадир.

— А зачем, когда под рукой тачка?

Ворота фабрики были открыты, и машина с затемненными стеклами покинула территорию без остановки.

* * *

Шло время. Второе поколение волчьих потомков удалось лучше. Немалую роль, несомненно, сыграло умение Тамерлана увидеть в новорожденном щенке его взрослый характер. Руководствуясь каким-то непонятным чутьем, он в копошащейся массе слепых комочков безошибочно выбирал будущих несгибаемых бойцов. Появилась на свет и третья генерация волкособак. Все меньше в них было крови огромного вожака, но, как ни странно, его внутренняя сила проступала в молодых зубастиках все ярче.

Удовлетворение от побед, одерживаемых питомцами непостижимого уродца, блекло. Они стали регулярными до закономерности. Хотелось нового. И, глубоко поразмыслив, Салим Якубов подарил Тамерлану истинное счастье. Эта мысль, наверное, зародилась у него давно — возможно, в тот момент, когда хромец входил в клетку с волком. Предвкушение ожидавшейся трагедии тогда было значительно острее, чем перед собачьей дракой. И оно запомнилось.

Однажды под вечер на обнесенный высоким плетеным забором двор Тамерланова убежища помимо привычного грузовика въехали еще две машины. Из Волги вышел Якубов, а из УАЗика вывели трех оборванных людей.

— Подготовь к завтрашнему дню трех собак. Посмотрим, на что они годятся. — Не глядя на Тамерлана, бросил Якубов и пошел к своему домику, стоящему отдельно от жилья собак и их тренера.

Тамерлан понял все вмиг. К горлу подкатил комок, вызвавший похожий на кудахтанье не то смешок, не то стон. Он мог только мечтать о таком подарке, только мечтать. Хромой одними губами произнес: «рахмат»¯, прижал руки к груди и низко поклонился спине благодетеля. Впервые за много лет при взгляде на человека в глазах угрюмого инвалида не проскользнула черная тень ненависти, а брызнули по глянцевой поверхности виноградин во все стороны маленькие золотые искорки. Если бы гордый и недоступный Салим Якубов обернулся и поймал этот светлый гипнотический взгляд, он, воз-можно, проникся бы ответной безграничной любовью к ничтожному псарю.

Но Тамерлан не нуждался в разделенном чувстве. Он ликовал. Он может стать богом не только для собак, но и для человека. Пусть для трех оборванцев, но это пока. Он станет настоящим человеческим богом! И все благодаря его стае. Его величайшая мечта сбудется: он будет держать в руках нити жизней этих всегда презирающих его существ. И он, он, воплощенный в своих зубастых детях, порвет эти нити!!!

Если раньше деятельность Тамерлана можно было сравнить с блестящей работой талантливого учителя средней школы, то теперь он по рангу приблизился к заведующему кафедрой престижного вуза. Или даже к первопроходцу. Он шел неисследованными тропами. Учил собак приканчивать своих прямоходящих старших братьев. Не задерживать, не отпугивать, что свойственно их натуре, а — убивать!

Поначалу его покрытые шрамами бойцы возились слишком долго. Они наносили много лишних укусов, так, по крайней мере, считал взыскательный ментор. Прежде чем вцепиться в горло, собаки изрядно кровавили руки, ноги и другие части тела жертвы. Но Тамерлан, бесспорно, не был обделен эстетическим чувством. Ему хотелось не просто рвать нити жизней зубами своих воспитанников, но делать это быстро и изящно, а значит — эффективно. Маленький калека проявил дьявольскую изобретательность.

Якубов, поощряя старания хромца, привез в следующий раз пятерку бомжей. Двоих бросили в пустующие вольеры, остальных сунули в небольшой сарай, построенный для хранения всякой всячины, почти не используемый.

Тамерлан не стал откладывать очередной урок. В тот же день он направился к вольерам.

Бомж сидел в дальнем углу и чесался. Этот выловленный на свалке человек, дурно пахнущий и облаченный в лохмотья, повидал на своем веку много всякой гадости и отвратительных существ из числа себе подобных. Из созерцания всевозможной грязи в разных ее проявлениях и складывался, в основном, его житейский опыт. Он и сам давно стал грязью. В деревянном помещении, куда его посадили, висел запах псины, сухая трава застилала пол, в углу стояли две алюминиевые миски. Одна была пуста, вторая — наполовину заполнена застоявшейся водой. Бродяга взял ее в руки, как кастрюльку, и напился. Свет проникал из-под крыши — с тыльной стороны не хватало верхней доски. Было уютно, но тревожно.

Дверь скрипнула, и он увидел тщедушного мужчину, калеку. Лицо, покрытое налетом идиотизма, живо напомнило подзаборнику его многочисленных сотоварищей. Бомж перестал чесаться, привстал и несмело улыбнулся вошедшему. Глаза Тамерлана широко открылись в полутьме. Оборванец вздрогнул. В шакальем мире, где он получал уроки общежития, очень важно суметь распознать намерения человека, еще до того, как тот заговорит или начнет действовать — это может спасти от побоев или даже от чего похуже. В уставившемся на него пристальном взоре бомж прочел лишь одно слово, парализующее остатки воли. Слово было — смерть. Единственное, чего он не мог предположить, это то, насколько ужасной она будет. Тамерлан подошел к вжавшемуся в стену человеку и ударил его по голове обмотанным тряпкой обрезком железной трубы. Вместе с выделенной Якубовым женщиной они выволокли обмякшее тело на волю.

Бомж очнулся, когда его окатили холодной водой. Небо качалось перед глазами. Он зашевелился и удивленно оглядел неподатливые конечности. Его руки и ноги были обмотаны чем-то плотным и поверх окручены толстой веревкой. Руки почти не гнулись. Долго гадать о причинах странного переодевания несчастному не пришлось. Калека помог ему встать, затем подвел большую светлой масти собаку и, выкрикнув что-то невнятное, спустил ее с поводка. Человек неловко развернулся, успел сделать шаг, и на его плече, сбивая на землю, повисла собака. На страшное рычание он ответил полным ужаса воплем, поднялся на четвереньки и попытался уползти. Овчарка схватила его за руку, но зубы наткнулись на предохранительное одеяние. Тогда собака вцепилась в бок. Оборванец ударил ее утяжеленной рукой, вскочил на ноги и рванулся прочь. Мощный толчок в спину заставил его покатиться кубарем. Нанеся еще несколько укусов не по месту, пес, наконец, вонзил клыки в горло бедняге. И когда это случилось, услышал самый лучший, самый долгожданный звук — косноязычную похвалу любимого тренера.

Тамерлан выпустил из большой корзины с полдюжины разновозрастных щенков и прибавил к ним трех подростков, что были привязаны неподалеку. Раньше они наблюдали за тем, как их старший собрат расправляется с человеком, а теперь хромец, беря всех по очереди за шею, тыкал носом в разверстую, истекающую кровью плоть. Щенки, злясь и урча, расширяли по мере сил рану под подбородком.

То ли тренер был действительно талантлив, то ли собаки неглупы, но скоро все Тамерлановы воспитанники брали человека быстро и целенаправленно, без лишней возни, портящей зрелище.

* * *

Интеллектуальная копилка профессора истории Анатолия Валентиновича Каретникова включала в себя без малого три сотни научных трудов. Относительное слабое его бытовое преуспеяние в чем-то объяснялось тем, что и при коммунарах он занимался исследованием древнего мира. Нива же столь конъюнктурной науки, как изучение собственного прошлого, приносила отчетливые дивиденды лишь знаменосцам бесчисленных побед развитых социалистов. Но поскольку таковые обнаружились на планете поздновато, а из весьма отдаленных предтеч восхваления достоин был, наверное, один лишь пожизненный зек Томмазо Кампанелла, житель города Солнца, из орбиты интересов Каретникова выпавший, то и приходилось существовать, на роток накинувши платок. Анатолия Валентиновича это нисколько не тяготило, пока не решил он пополнить копилку беллетризованными историческими байками. Вот здесь-то сказалась его тощая сума. Не столь просто, как выяснилось, издаться, даже при интересном материале. Но в итоге вышло ладно — приехал старинный друг Аркадий, и будто манна небесная просыпалась невзначай.

Теперь настала пора отдаться творчеству. Подстегнутый меркантильным допингом Каретников в тиши своей холостяцкой квартиры придумывал коллизии, где встречались ужасные гирканские псы и отряды легковооруженных пеших воинов, античные пастушьи овчарки гоняли вороватых субъектов цыганистого вида, а молосские доги грызлись с несчастными гладиаторами. В освоении сей инкогнитой терры ему помогала единственно лучина собственной фантазии. Ведомый ею, он брел вдоль пыльных трактов Ассирии и Финикии, забирался в лагеря персов, ублажающих воинственными упражнениями Дария ІІ Гистаспа, нависал тенью над спартанскими царями, забредал на огонек к римским патрициям, провожал к подножию кострищ жертв монаха Торквемады, являвшегося тезкой автора «Города Солнца».

Книга формировалась в виде группы новелл, объединенных темой противоборств. Не питавший иллюзий насчет высокой морали своих разумных собратьев, историк придерживался точки зрения, согласно которой некая обобщенная личность, эволюционируя в веках, раскрывается подобно цветку. Есть в чертежах тычинки, лепестки и пестики — они и будут развиваться вплоть до зрелости. И ничто не отпадет прежде времени, плохо оно или хорошо. Пропорция лепестков дурных и благородных постоянна. Цивилизация лишь усложняет или извращает их проявления. Потому человечество, двигаясь сквозь время, становится гуманнее и добрее, но одновременно являет миру все больше и больше мерзости и жестокости. А это значит, что зрелища, потешающие низменные чувства далеких пращуров, не менее любы должны быть современникам.

Разговор с Салимом Якубовым только укрепил профессора в этой точке зрения. Якубов рассказывал о боях человека и собаки, как о явлении, виденном им лично. Жаль одного — напился тогда Каретников что-то уж быстро. Вроде, особой склонностью к зелью он не отличался, а тут потерял контроль. Но, ничего, что-нибудь надо придумать. Эх, как хорошо бы все это увидеть в натуре!

«А не отправиться ли мне за фактическим материалом в Узбекистан, к Аркашиному другу?» — подумал однажды ученый.

* * *

В круговерти множества праведных трудов Мызин наконец-то вырвал пару дней и для себя. Последнее время он почти совсем забросил семью, и теперь вывез жену, дочь и мастифа Принца на дачу. Обильный и вкусный шашлык из нежной свинины обычно не склоняет к совершению активных прогулок. Но дочь Катерина была иного мнения — потащила отца на рыбалку.

Семилетняя Катька являла пеструю смесь из девчонки и мальчишки. Больше месяца приставала к родителям с идеей поудить рыбу, где она только ее почерпнула? Отец, никогда не увлекавшийся такого рода занятиями, купил удочку и прочие принадлежности, проконсультировался у знатоков. И теперь, пренебрегая острым желанием вздремнуть, отправился с дочерью во главе на дальний, больший, пруд — там частенько посиживали рыбаки. Обойдя половину побережья, Катька наконец обнаружила стоящее, с ее точки зрения, место.

Прогал в густых кустах вел к воде. На вытоптанном пятачке валялись два коротких бревна, несколько пустых бутылок, окурки и смятый пластмассовый стакан. «Куда ты лезешь? Это же помойка!» — пытался вразумить чадо отец. «Нет, здесь сидели рыбаки, значит, клюет здесь!» — детская упрямая логика взяла верх. Юрий минут десять понаблюдал за поплавком, сторожащим небо дульцем микроскопической зенитки, и, строго предупредив дочь, чтобы в воду не лезла, отправился побродить по берегу. Не мог он подолгу сидеть на одном месте без дела. Принц увязался за ним. Но не сделали они и двадцати шагов, как сзади раздался дикий вопль. На короткой дистанции Мызин едва не опередил пса.

Катька, держа удилище высоко двумя руками, исполняла танец индейцев карибу, посвящая его маленькому переливающемуся серебром ромбику, извивающемуся на конце лески.

— Ты всю рыбу так перепугаешь! — расхохотался, переводя дух, Юрий.

— А вот и нет, а вот и нет! Я наловлю много-много рыбок, посажу их в банку и буду кормить стрекозами!

— Да она сама как стрекоза, твоя добыча. Комара не проглотит.

— Ну, тогда ты купишь им корм! И большой аквариум, им в банке тесно будет!

Юрий снял с крючка плотвичку.

— Ладно, трудись пока, я еще немного поброжу.

Мощная ива, раздвинув вокруг себя заросли, клонилась к воде, напоминая престарелую модницу, настырно требующую от зеркала возврата былой прелести. Место под деревом было вытоптано, в земле виднелись следы от табуретных ножек. Никаких окурков и бутылок.

«Вот сюда надо Катьку перетащить», — подумал Юрий. Он свистнул затерявшегося где-то Принца, но пес не появился, а вместо него до слуха донесся повисший на одной ноте визг. Второй раз пришлось Мызину поспешить к дочери. И на этот раз основания были серьезнее.

Катерина стояла у самой кромки воды, вытянувшись столбиком и опустив руки по швам. Ее в полтора раза увеличившиеся глаза безотрывно смотрели на двух распростертых на земле мужчин, над которыми нависал ощетинившийся и рычащий Принц. Он поворачивал свою массивную голову от одного к другому, и тогда его слюна падала на поверженных. Увидев Юрия, тот, что лежал на спине, попробовал приподняться и тотчас получил удар оскаленной пастью в лицо.

Мызину не без труда удалось оттащить и успокоить собаку. До смерти перепуганные мужики, пятясь назад, сбивчиво объяснили свое появление вовсе не злыми намерениями, а тем, что пришли раздавить пузырь на излюбленное место.

— Они тебя не обижали? — спросил Юрий у дочери.

— Нет. Они подошли и сказали, чтобы я в другом месте погуляла. Я сказала — сами уходите, а тут Принц налетел.

— Значит, не трогали… а, не врешь?

— Нет, нет, папа.

— Понятно. Хорошо, считайте, что вам повезло. Катитесь отсюда. Пса я смогу удерживать ровно две минуты, потом он вырвется, не один раз проверено.

Топот незадачливых выпивох стих вдали секунд через десять.

— Ну что, закончилась рыбалка? — взъерошивая растрепанные волосы Катерины, спросил Мызин.

Дочь прижалась к нему.

— Да, пойдем, папа. Я так испугалась.

— Чего? Это они тебя напугали?

— Нет, Принц. Я думала, он их загрызет.

— А, ну тогда все в порядке. За Принца не переживай, он на людей зла не держит. Просто тебя защищал.

Мызин приобнял пса за шею.

— Молодец, Принцуля, молодец, гениальная ты псина.

* * *

Этим инцидентом, собственно, и закончилась попытка Юрия Мызина отдохнуть в семейном кругу. Вскоре после того, как они вернулись домой и Катька, под материны ахи, еще не успела завершить возбужденный рассказ о подвиге героического мастифа, а Принц дожевать заслуженные остатки шашлыка, позвонил Аркадий Николаевич Заседин. Он сообщил, что совершен налет на «Свечу» и пропали важные документы. Там уже находится Портнов, но результатов пока нет, потому необходимо присутствие и его, Мызина. Весь среднеазиатский проект под угрозой. Это было серьезно.

Крутя баранку, Мызин перебирал в уме варианты кандидатур на роль воров. Кто мог знать о проекте? Никто! Но информация просочилась, иначе как объяснить, почему грабанули именно сейф с документами и именно сейчас? Совпадение? А если нет, то, как могли уйти сведения, через кого? Ответов не было. Знал все исключительно малый круг сверхнадежных людей. А может, действительно, время начала проекта просто совпало со случайным налетом местной шантрапы, и тогда ничего страшного? Но, такие случайности, извините! Нет, в голову ничего толкового не лезло. Он встряхнулся и постарался думать о чем-нибудь другом. Вот, хотя бы о Принце. Молодец, как он за Катьку заступился!

Однажды к Юрию обратился старый приятель. С незначительной, в общем-то, просьбой. Что-то там насчет долгов. Мызин легко решил проблему. Попутно как-то невзначай похвалил большую мордастую суку, жившую у приятеля. Через полгода тот привез похожего на медвежонка щенка. Вот тебе бабка и Новый год! Зачем им собака? Вшей плодить? Но Катька влюбилась в плюшевого живого звереныша с первого взгляда, к тому же оказалось — собаки вшей не разносят. Только блох. А тех легко вывести, если понадобится. Принц, таково было имя неожиданного подарка, рос не по дням, а по часам и завоевывал чувства взрослых домочадцев исключительно беспредельным добродушием. Когда ему было около года, пес совершил первый свой подвиг. Жена куда-то ушла, оставив Катьку дома с собакой. Вернувшись, застала разодравшую материнскую душу сцену. Дочь с невысохшими слезами на щеках спала в зале на ковре. Светло-бежевый ворс ковра был окрашен кровью. Рядом лежал Принц и зализывал глубокий порез на руке малышки. Невдалеке валялись осколки большой хрустальной вазы. Оказалось, что Катерина зачем-то полезла на секретер, где стояла злополучная ваза и уронила ее. Мало того — свалилась и сама. Крайне неудачно — осколок стекла рассек ей предплечье. Хирург детской поликлиники высоко оценил медицинский уровень клыкастого лекаря.

— Рана глубокая, — после наложения швов сказал он. — Была задета довольно крупная вена. Ума не приложу, как ему удалось остановить кровотечение. Я бы без инструментов или хотя бы жгута не смог. Так что считайте — вам крупно повезло. Если бы не собачка, жизнь девочки была бы сейчас в очень серьезной опасности. Благодарите его, а не меня.

Еще до того случая Юрий, вечно испытывающий дефицит времени, заметил, что ему приятно утречком протрястись рядом с подрастающим четвероногим. Это бодрило. А когда случалось возвратиться домой не в настроении, Принц подходил к хозяину, клал лобастую голову Мызину на колени, жмурился и тихонько похрюкивал. Руки сами тянулись почесать густую короткую шерсть, помять складки на шее. И раздражение проходило. Словно в провод заземления утекал накопившийся за день статический заряд нерешенных проблем, неотвязных забот и разнокалиберных неприятностей. И нервы, освобожденные от излишнего напряжения, затихали, мышцы расслаблялись, начинало клонить в дрему. Чем тяжелее был день, тем отчетливее проявлялся эффект своеобразной «психотерапии» или, вернее сказать, — «доготерапии». Такого рода общение между хозяином и псом вскоре приняло форму почти ежевечернего ритуала. Мызин дал мастифу второе имя, неофициальное: стал называть его «Антистатиком». Тот не возражал, но дочка за него обижалась и требовала использования только правильной клички.

* * *

Через полтора часа Юрий подъехал к шлагбауму, охраняемому парнями в черной спецодежде. Портнов встретил его мрачно. Он вообще редко улыбался, этот неприятный крепыш с кнопкообразным носом и маленькими глазками на широком как блин лице.

Насколько Мызин был информирован, Никита сошелся с Засединым еще при развитом социализме, и долго являлся правой рукой патрона. Юрий прибился к команде Аркадия Николаевича значительно позже, но со временем ему удалось практически отодвинуть бывшего гэбэшника на вторые роли. Как ни странно, Портнов отнесся к этому спокойно, во всяком случае, он не проявлял недовольства ни на словах, ни на деле. Напротив, нередко им приходилось работать в тандеме, в котором Мызин чаще играл первую скрипку, и ни разу их дуэт не сфальшивил — все всегда ладилось. Чем не свидетельство полного взаимопонимания и доверия? За эти годы Юрий неплохо изучил партнера. Портнов был неглуп, хитер, бесстрашен и совершенно беспощаден. Любопытное качество отличало его — в опасных ситуациях он стряхивал с себя налет некоторой апатичности, превращаясь в настоящего хищника, но больше всего преображался, когда убивал. Мызин лишь раз оказался свидетелем расправы, осуществляемой напарником, но этого хватило. В те минуты невыразительное лицо деревенского простачка светилось истинной одухотворенностью; с подобным выражением, наверное, делают великие открытия или сочиняют шедевры. Юрий не мог поверить, что у такого человека нет амбиций.

Тем временем они прошли в ту часть засединского флигеля, где располагалась тайная комнатка. Собственно, это была не комната, а огромный встроенный шкаф, размером полтора метра на два. Архитектор долго ломал голову над тем, как спрятать в изгибах строения указанную площадь, и в итоге это ему вполне удалось. Изнутри помещение было выполнено из металла. При необходимости здесь можно было разместить много разных вещей. А сейчас на вошедших пялились вырезанными автогеном неровными глазницами два сейфа. Один побольше, другой — поменьше. Мызин впервые оказался в этом секретном месте. Постучав зачем-то по стенке одного из сейфов, Портнов кашлянул и принялся докладывать:

— Охрана была никакой — один сторож. Слишком мы стали самоуверенными. А эти охотничьи шавки, что в загонах, какой от них прок? Может, на их лай сторож как раз и высунулся. Придется, видно, заводить овчарок. Следы заметены довольно профессионально. Конкретно на кого-нибудь грешить оснований, вроде, нет. Вот такая ситуевина.

— А как же вскрыли, в смысле, в помещение это вошли? Здесь, я слышал, какая-то хитрая система.

— Правильно слышал. В самой двери никакого замка нет. Он наверху, в полу второго этажа, точнее под ним. Тоже хрен сыщешь. Знать надо. Да и сам механизм требует хороших навыков. Но, как видишь, нашлись такие умники.

— Так… ну, и что, никаких зацепок?

— Имеется одна небольшая зацепочка. Имеется…

— Ну…

— Ближайший городишко держит человек по фамилии Соболихин. Вчера он был здесь, в ресторане, и показал брелок, принадлежащий убитому накануне сторожу. Брелок нашли у торговой палатки. Его собственной палатки, которую тоже ограбили в эту ночь! Информация проверена: так и было. Неплохо, да?

— Интересное совпадение…

— Мне тоже так показалось. Возникает вопрос: это что, инсценировка для отмазки? А брелок притащил специально, видите, мол, ни сном, ни духом, что это вещица вашего сторожа? Делайте вывод — и ваш ресторан и мой ларек вскрыла одна банда! И давайте искать вместе. Ловко? Ну, подумай: кто, сперев у нас такие бумаги, позарится на какие-то поганые «Сникерсы» из коммерческой палатки? Какой идиот? И еще при этом потеряет заметную вещь с убитого, а? Только лох последний так поступит, но здесь-то еще те умельцы поработали! А? Как ты думаешь?

— Да, черт возьми. Нестыковка. Но с другой стороны — зачем ему-то эти документы? Он что, полный идиот, так попадать?!

— Вот, у него бы спросить неплохо.

— Ну, так зачем же дело стало? Ты с ним говорил? — спросил Мызин.

— О чем?! Он что, вот так сразу расколется, да?

— Что предлагаешь?

— Наверняка ему заказали. Ну, не для себя же? Куда какому-то Соболю с нами тягаться? Ясно, это конкуренты. Пронюхали что-то. Там ведь, в этих бумагах, и на Аркашу есть компра, хотя, главное, конечно, на Якубова.

— Это, насколько я понимаю, те самые материалы, которые ты изъял из архивов твоей бывшей конторы?

— Ну, да. И еще там кое-что накопилось…

— Да, местной братве они уж точно ни к чему. Разве что мозги проветрить захотелось — дырок в котелках не хватает…

— Не знаю, чего им там не хватает. За этой бандой приглядывает один мой знакомый мент, так вот, контактов никаких с чужими у Соболя, вроде, не было. Возможно, бумаги еще здесь. На мой взгляд, надо сделать так. «Свече» скоро год, через две с небольшим недели. Назначим юбилей на один из ближайших дней и пригласим основных из ребят Соболихина. А пока они будут тут кувыркаться, осмотрим все их возможные захоронки. Не найдем ничего — пусть уходят. А в случае, если уточнить надо будет чего-нибудь по ходу дела, они опять же под рукой.

— Стоит ли из-за этого праздник какой-то дурацкий устраивать? Может, ты с ними в рабочем порядке?

— А если все-таки не они? Что у нас? Брелок, безделица эдакая. Охранник мог его у той палатки неделю как потерять, так?

— Ну…

— Да и палатки у нас грабят не так уж, чтобы редко!

— Это так. С преступностью в нашей стране еще не совсем покончено…

— Именно! А мы парней этих знаем, отношения как бы даже поддерживаем. Зачем нам лишний шум?

— Вот! Шума-то и не надо. Так что давай с ними в рабочем порядке, обойдись без бардака в «Свече». Аркаша сюда на днях собирается. Ты же знаешь, не любит он таких дел.

— Да знаю. Но по любому лучше собрать пацанов в кучу, чем по всему городу потом их вылавливать. Ты прикинь: если пропадет вдруг Соболь, что, никто об этом не узнает, да? И тогда сразу заказчик концы обрубит — уберет посредников, он же не сам лично выходил на местных, так?

— Скорее всего.

— А в ресторане мы их хоть неделю продержим, нузагудели паршивцы, с кем не бывает?

— Логика в этом есть, конечно. Хорошо, организовывай. Только помни: Аркаша враг беспорядков. По шеям надает.

— Да что ты заладил: беспорядки да беспорядки! Не будет тут никто беспорядков нарушать. Возьмем ребяток как яйца из гнезда, аккуратно, если понадобится.

— Ну, действуй, а мне надо домой звякнуть.

* * *

Еще в машине при возвращении с дачи Татьяна Мызина почувствовала недомогание. Юрий высадил ее и дочь у подъезда, помог внести в квартиру сумки и помчался в «Свечу». Жена, человек терпеливый, на вопрос о самочувствии только рукой махнула: «Езжай, отлежусь, и все пройдет. Ты же знаешь наши дела бабьи». Судя по последнему телефонному разговору, боли не уменьшились, а даже возросли. Мызин вызвал «Скорую» и отправился домой, пообещав Портнову через пару часов быть. В дороге он перезвонил еще раз. Медицинская бригада из спецполиклиники уже колдовала над женой.

— Необходима срочная госпитализация, есть подозрение на внематочную, — такими словами огорошила трубка Юрия незнакомым голосом. Это был врач.

Потом сдавленный полушепот жены:

— Я попрошу соседку, она пока присмотрит за Катькой, а ты, как освободишься, отвези ее к маме.

В решении домашних проблем Юрий привык полагаться на жену. Всегда поступал, следуя ее советам. А чьим еще? Она сидела дома, цацкалась с дочерью, воспитывала ее, возила на музыку, приглашала к ней учителей. Да и все прочие хозяйственные заботы несла на своих плечах, не привлекая никакой прислуги, хотя вполне могла — в средствах муж не ограничивал. Куда можно срочно пристроить Катерину? Татьяне лучше знать. И правда — ближе всего теща. Пришлось к ней.

У многих людей живут в головах разнообразные тараканы. Но самыми погаными насекомыми, отличающимися уж совсем особыми вывертами, как правило, населены тещи. Мызинская давно и прочно бзикнулась на кошках. Развела их аж семь штук. Собак же на дух не переносила. Она могла служить наглядной иллюстрацией к пословице: «С кем поведешься, от того и наберешься». У нее развился чисто кошачий брезгливый снобизм, помноженный на иррациональный страх перед волчьими потомками. Как же быть с Принцем? А может, возьмет в виде исключения? Видя каменное упорство бабки, Катька устроила сцену: «Хочу Принца с собой, не увози его, папа!» И в слезы. Старая чуть в обморок не хлопнулась, представив этакую смердящую псиной громадину в окружении ее разленившихся кошечек с розовыми бантиками.

— Да это все равно, что тигра в крольчатник пустить! Да он же их одним глотком заглотит и не поперхнется! — запричитала она. — Нет, вези его с собой! Он и машине перекантуется!

Не помог и внушительный мешок с собачьим кормом, по дороге купленный Мызиным. Не убедил. Ясно, что такие безобразные собаки перед завтраком, обедом и ужином только и мечтают об одном: разнообразить меню зазевавшимся котиком. А сама теща как сможет остаться в квартире с псом? Они все кусаются и гадят напропалую, а еще брешут по поводу и без него. Собака в доме — прямая дорога к инфаркту, параличу, бессоннице, лихорадке, холере, псориазу и сотне других болячек (тещина медицинская осведомленность всегда повергала Юрия в ужас), не в пример киске, от которой только польза здоровью. Хотя бабка внучку любила до безумия, потакала ей во всем, но тут стала насмерть. Пришлось Мызину выматериться про себя, и взять мастифа в «Свечу».

* * *

Годы летели незаметно, и Тамерлан не почувствовал, как стал жить совсем в другой стране. Впрочем, сразу этого не поняли до конца и куда более здравые умом граждане. Словно мелкие щепки за выходящими в бушующее море каравеллами и фрегатами, они потянулись в новую жизнь вслед за большими политиками. Паруса кораблей раздували ветры амбиций, бури упоительной самостийности гремели над головами маршами научно выверенной надежды. Такелаж, состоящий из попутчиков, советников и прочих романтиков светлой будущности, белых и пушистых на вид, но циничных и корыстолюбивых, по сути, успокаивающе потрескивал и бодро скрипел, обещая небывалые рассветы впереди. Щепки барахтались в кильватерных волнах и наивно радовались долетающим с флагмана красивым словечкам: «перестройка, гласность, демократия, свобода печати, выборы, приватизация» и другой мишуре, как будто вся эта терминологическая канитель предназначалась исключительно для их пользы. Огромная империя развалилась как трухлявый пень. В одночасье. Не потребовался даже удар какого-нибудь завалящего ржавого топора. В этой кажущейся мягкости перехода из одной формации в другую с трудом угадывались близкие потоки крови и слез, слабо брезжило скоротечное рождение баснословных воровских состояний и повсеместное распространение плесени вопиющей нищеты.

Вместе с током истории менялся и Салим Якубов. Он не утонул в новом политическом океане, потому что был непотопляем. Выбросив корочку большевистского партбилета, как белка пустую шишку, Якубов влился в состав нового, теперь уже по-настоящему народного правительства. Ему нравился текущий момент. Он предоставлял больше возможностей. Соответственно, требовал и больших затрат личного времени. У многочисленных родственников Якубова прорезались коммерческие жилки. Тугими петлями обвивались жилки вокруг принадлежащих раньше государству предприятий. И в каждой петельке, каждом узелке оставляла след лапа члена народного правительства. Другие его лапы выпускали острые когти и обороняли нажитое, а третьи — тянулись дальше и выцарапывали чужие куски. Из-за всех этих каждодневных хлопот Якубов все реже посещал обнесенный плетеным забором пятачок в степи, где хромой Тамерлан воспитывал псов-убийц.

А к тому времени, когда созрел и оформился новый альянс с Засединым — «проект века» — интерес Салима Раджабовича к загрызанию людей собаками вовсе поуменьшился. Что поделаешь — все приедается. Даже спорт.

Существенную роль в изменении вкусов сыграл один неприятный случай. Племянник Якубова Джафар Алтыбеков, тот самый, на чьей свадьбе впервые пересеклись пути хромого псаря и его нового хозяина, полюбил остроту кровавых представлений едва ли не больше дядюшки. Он часто приезжал без своего высокого родственника навестить собак. Полюбоваться ими. Почувствовать свою причастность. Особо Джафар выделял кобеля, белого, как снежные шапки, венчающие стерильные вершины гор. Его звали Дарган. Это был уже четвертый пес Тамерлана с таким именем. Обычно все белые самцы носили у него одинаковую кличку и были любимцами. Дарган казался наиболее смышленым и уравновешенным из всех собак, живущих сейчас на степной заимке. Несмотря на свою зверскую профессию, он неплохо разбирался в людях. Понимал, кто жертва, а кого трогать нельзя. С ним можно было где угодно спокойно гулять, ведя его на поводке. Хоть по городу.

Джафар привез Тамерлану две пестрые китайские рубашки. Пристрастие к ярким вещам стало второй после сырых яиц слабостью хромого. В обмен на подарок Джафар выпросил белого пса на день. Ему давно мечталось пройти по центру Ташкента с собакой-убийцей. Он представлял себе опасливое удивление и зависть дружков. Внутри тридцатидвухлетнего взрослого мужчины сидел пацан, наивно полагающий, что его собственный вес зависит от крутизны выносимых им на улицу игрушек.

Глава 6

Поджарый мощный Дарган, украшенный боевыми шрамами, в красивом ошейнике, заранее куп-ленным специально для этого случая, вызывал закономерное восхищение. К его чести надо сказать, что асфальтированные дороги, высокие дома, множество автомобилей, круговерть людей, а также сонмище запахов от всего этого не выбили из колеи степного пришельца. Он шествовал по улицам невозмутимо, и никаких симптомов раздражения или страха не проявлял.

Откровения Джафара, от которых удержаться он был не силах, воспринимались больше как хвастливое вранье или сильное преувеличение. Приятели цокали языками, переглядывались и подначивали рассказчика, но держались от пса на почтительном расстоянии, несмотря на явное равнодушие к ним Даргана.

Короткий отпуск пса завершился бы спокойно, не попадись на пути зеленый островок парка. В нем частенько прогуливали собак. Группа мужчин с белой пастушеской овчаркой во главе вступила под сень почтенных деревьев. Навстречу им шел человек лет пятидесяти с огромным мраморным до-гом. Чудище передвигалось расхлябанной царственной походкой. Увидев Голиафа собачьего племени, дружки оживились, обоснованно полагая, что настал момент истины. И фонтан Джафарова бахвальства, наконец, иссякнет. На вопрос: а потянет ли Дарган против этого, Алтыбеков сплюнул и заявил:

— Вот как я растираю плевок, так Дарган разорвет эту собаку. Только в три раза быстрее.

Сказано это было громко, поскольку аудитория Даргановых почитателей составляла человек семь.

Заметив незнакомого кобеля, дог, считающий себя неограниченным властителем парка и окрестностей, басовито, на грани инфразвука, залаял, а его хозяин презрительно усмехнулся словам несведущего и самоуверенного прохожего.

— Держите вашу овчарку подальше. Учтите, Бекташ вам не какая-нибудь дворняга.

— Это вы побыстрее уходите, уважаемый, — ответил Джафар, — а то плохо будет.

Дарган ощерился и рыкнул в ответ на угрожающий лай. Он не привык вызывать соперника на бой или подавлять его предварительным сотрясением воздуха. В его мире огороженных площадок никто не тратил времени на ненужные перепалки, там занимались конкретными делами, и нескольких коротких хриплых звуков вполне хватало для выражения своего мнения. Так их воспитал Тамерлан. Командой к атаке в его лексиконе служило не слово, а освобождение от ошейника.

Хозяин дога уже стоял под углом сорок пять градусов к земле и продолжал клониться назад. Если бы нашелся подходящий смычок, на вытянувшемся струной поводке можно было бы сыграть небольшую сюиту. Мужчина покраснел от натуги. А его пес, между тем, еще не впал в настоящую ярость, полагая, что достаточно будет начальственного окрика.

— Фу, Бекташ! Фу! — безуспешно пытался урезонить дога мужчина. — Парень, еще немного, и я его не удержу.

— Можете отпустить, он все равно сбежит, — засмеялся Джафар и глумливо добавил, передразнивая, — ав, ав, ав!

Своим поведением он будто специально растравлял дога.

— Ну, хорошо! Хорошо! Отведи своего пастуха на газон. Только потом не плачь. Договорились?

— По рукам! — легкомысленно парировал Алтыбеков.

Он прошел на изрядно вытоптанную собачниками поляну, остановившись метрах в десяти от дорожки. Владелец дога перехватился по поводку, добрался до шеи и освободил своего грозного любимца. Одновременно Джафар снял ошейник с Даргана и отбежал в сторону. Свита Джафара стремительно рассыпалась в безопасном, как им казалось, радиусе. Дог, подобно управляемой ракете «Томагавк», помчался на Даргана. Он всегда сбивал противника с ног грудью. Вес многокилограммовой туши, помноженный на скорость в шестьдесят километров в час, был способен вывести из равновесия буйвола. Белый пес мимолетно соприкоснулся с ним, но в последний миг отскочил, и мраморный снаряд пронесся мимо. Нападение повторилось. Дарган увернулся снова. Промахнувшийся вторично дог на секунду остановился, и стало видно, что на обоих его плечах зияют рваные глубокие раны. Бекташ, очевидно, не чувствовал боли, а атаковать по-другому не умел. Он в неистовстве ринулся на овчарку в третий раз. Первые две стычки были для алабая разведкой. В последней собаки тесно сплелись и, кувыркаясь, покатились по газону. Совместное хаотичное движение было коротким. Дарган пружинисто вскочил, а великолепный дог забился на земле. Из его горла била пульсирующая струя крови. Владелец Бекташа растерянно замер на несколько секунд, а потом бросился на Джафара с кулаками.

Алтыбеков всегда получал от финала кровавого зрелища удовлетворение, сравнимое по яркости с оргазмом. Он ничего не видел перед собой. Удар по лицу застал его врасплох. Он приземлился на ягодицы и получил ногой в грудь. Лишь после этого, отмахнувшись еще от одного удара, откатился и встал позади Даргана, невольно толкнув пса навстречу временно лишившемуся разума хозяину дога. Для алабая этот жест был равносилен приказу. Белая собака взвилась в воздух.

Финал трагедии уложился в секунды — прокусить горло, порвать артерию на тонкой безволосой шее — что может быть легче?

Перед совершенно растерявшимися зрителями предстала страшная картина: невдалеке друг от друга на траве распластались человек и пес, еще недавно переполненные самодовольством и жизненными силами. Оба умирали.

Реакцией на шокирующие событие, заставившее подняться дыбом волосы, стал топот многих подошв. Это уносили ноги почитатели.

Джафар, не сразу разобравшийся в случившемся, оттолкнул Даргана от лежащего человека и пнул того ногой. Но вспышка ярости немедленно угасла, как только он заметил кровь, толчками растекающуюся из глубокой пузырящейся раны под подбородком. Джафар, закусив губу, огляделся, быстро накинул на алабая ошейник и бегом устремился вслед за приятелями. Никому из них не пришло в голову попытаться оказать пострадавшему хоть какую-нибудь помощь или вызвать машину «скорой». Несколько собачников, издалека наблюдавших схватку, подбежали к месту происшествия, когда уже было совсем поздно.

После этой нелепой трагедии, доставившей Якубову массу неприятностей, Салим Раджабович почти совсем охладел к любимому развлечению. Тамерлан и собаки по-прежнему оставались на довольствии, изредка им подкидывали и пару-другую бомжей. Но сам Якубов появлялся совсем не часто. Он перестраивался. Как политика нового типа его даже несколько тяготило былое пристрастие к кровавым забавам. А виной всему было иностранное слово — имидж. Необходимо блюсти имидж!

Хотя он, конечно, знал: если и пронюхает об этом какой-нибудь журналистишка или вшивый оппозиционер и разболтает, ему, Якубову, все равно ничего не будет. А вот нахалу, скорее всего, придется отведать чьих-то зубов. В переносном, а может быть и в прямом смысле. И все же… и все же настало время избавиться от своры, и, по возможности, с выгодой.

* * *

Бригадир слесарей-наладчиков Михеев переживал самые невыносимые часы в своей биографии. Он, скрючившись, лежал на дне огромного сундука. К затхлому пыльно-нафталиновому запаху, смешавшемуся с едкими испарениями собственной мочи, бригадир уже привык. И руки, отбитые о дубовые стенки, перестали ныть. Он помнил, как его вывезли с фабрики, доставили в старый дом на окраине, привели в чулан и засунули в сундук. Почти без слов. С ним обращались, словно с неодушевленным предметом.

Михеев давно потерял счет времени. Сколько он здесь лежит — день, сутки, двое суток, неделю? Что от него хотят? Зачем так поступают? Конечно, он догадывался. Все — седьмой цех. Он влез во что-то запретное. А кто виноват? Плющик! Он виноват во всем! Это директор дал «задание». Но почему все так? Почему??? Надежда выбраться отсюда умирала. Вместе с ней мешался и таял разум. Думать было страшно. У него, Михеева, осталось только дыхание. Только дышать, и тем цепляться за жизнь — больше он уже ничего не мог.

Зазвенели ключи, скрипнула тяжелая крышка, застонали петли. В сундук проник свет. Он был слаб, но Михеев сощурился.

— Фу! Фу! Фу! Ну и вонь тут, блин! Слышь, клиент спекся, кажись, — прозвучал голос откуда-то сверху, и человек зашелся в приступе кашля.

— Что, совсем отдуплился? — спросил другой голос.

— А, не, погоди… нет, шевелится. И, кажись, к базару готов. А ну-ка, вставай, корешок.

Сознание бригадира совершило гигантский скачок. От безумия, порожденного отчаянием, оно перемахнуло в эйфорическое состояние юноши, влюбленного в небо, цветы, невесту, стул, на котором она сидит, и вообще во все, что движется и не движется. Михеев сел на край сундука. Встать сразу не мог — суставы ног застыли и не разгибались, будто в них заржавели подшипники.

— Не могу пошевелиться, — жалко проблеял он пересохшим ртом.

— Че на складе искал, крысятина? Че тебя туда занесло?

— Пить хочу… пить…

— Ты не врубился, че я спросил?

— Глоток, глоточек… воды… пожалуйста… ну…

— Расколешься, в кабак отведу, понял? Жрачки тебе будет полный стол и пойла море. Колись, да-вай.

— Меня Плющик, ага, послал. Плющик, Плющик, — прошепелявил он пересохшим ртом.

— Директор?

— Да, да. Плющик, Плющик. Он виноват!

— В чем?

— Он послал, Плющик!

— Вот залудил: послал да послал! Зачем послал-то?

— Узнать, что там делают. Пить, умоляю! Пить!

— Ладно, принеси бутылку из машины, там минералка у меня.

— А ему, директору твоему, на фига? — продолжился допрос, после того, как Чекист опорожнил бутылку.

— Он не говорил. Но я могу узнать у него. Я спрошу. Все что хотите, ага, узнаю! Воды еще дайте…

— Зачем ты в тетрадку названия химии разной рисовал?

— Где?

— В Караганде!

— А, там, в цехе тогда, да, а?

— Да, твою мать!

— Так Плющик, ага, просил. Он виноват. Он во всем виноват! Ты, говорит, все там запиши. Все, что увидишь. Запиши, ага. Все, все, ага, — списывал на директора Михеев собственную инициативу.

— А ты, значит, мол, не в теме?

— В какой теме?

— Ну, не просекаешь, для чего тебя заслали? Да?

— Что?

— Ты под придурка тут не коси! Директору твоему на хрена вся эта байда? Что, опять не въехал?

— Въехал, въехал я! Клянусь здоровьем: не знаю! Не знаю, зачем ему!

— Ну что, отпустим его? Пусть валит? — поинтересовался один из допрашивающих у другого.

— А че? Клевый же мужик. Сечешь, он же, в натуре, не при делах. Все директор этот, гаденыш!

— Ага, ага, он виноват, директор, Плющик Григорий Михайлович! Он во всем виноват!

— Ну, давай, давай тяни лапу, помогу тебе встать.

На глаза Михеева навернулись слезы умиления.

— Ой, спасибо вам, ага, ой спаси…

Тонкая как игла спица выскользнула из протянутой для помощи ладони и погрузилась в плоть Чекиста между четвертым и пятым ребром слева от грудины. Его губы еще беззвучно шептали слова благодарности, по морщинистой щеке продолжала катиться слеза радости, а безвольное тело, будто по привычке, валилось обратно в сундук.

* * *

Ковры ручной работы были прекрасны. Целая кипа ковров. Аркадий Николаевич Заседин не без удовольствия рассматривал ответные дары своего восточного друга Салима, поочередно раскатываемые перед ним двумя узбеками в полосатых халатах и тюбетейках. По залу растекался запах тщательно промытой шерсти. Но высказывал одобрение хозяин, по мнению Джафара Алтыбекова, племянника Салима Якубова, очень сдержанно. Словно его что-то беспокоило, не давало полностью переключиться на любование преподнесенными сокровищами. «Да, видно, сильно занятый он человек», — тактично подумал Джафар. Вот жена, стройная молодая женщина в красивом голубом платье, та сияла, не пытаясь скрыть свой восторг. И ковры, а особенно бриллиантовый гарнитур из диадемы, колье, серег и двух перстней повергли ее в натуральный экстаз.

Джафар оценивающе подумал: «А как должна быть прелестна эта красивая блондинка в постели!» И отвел предательски заблестевшие глаза. Он прекрасно знал свое место, в рамках которого не могло быть даже мечтаний о женщинах, принадлежащих старшим по рангу.

— А это Тамерлан, — подтолкнул Джафар вперед невзрачное скривившееся на бок существо, до того никем не замеченное.

— У-у, — невнятно отреагировал Заседин, не понимая связи между шикарными коврами, драгоценностями и этим странным заморышем.

Шестнадцать лет жизни у Якубова не изменили Крысенка. Худой, маленький, одна нога короче другой, узкое личико со скошенным лбом. Полуприкрытые выпуклыми веками, словно от смущения, глаза. Правая рука нелепо прижата к животу. На нем была пестрая в светлый горошек на синем фоне рубаха и брюки-хакки, заправленные в яловые сапоги. Он казался мальчишкой-инвалидом. Жертвой какой-то трагедии. Таким должны хорошо подавать милостыню. Даже несмотря на опрятный вид.

— Стая Тамерлана, уважаемый Аркадий Николаевич, — напомнил Джафар.

— Стая? — удивился хозяин.

— Пойдемте, уважаемый. Там, во дворе.

С фасадной стороны усадьба Заседина была обнесена высоким, выше трех с половиной метров кирпичным забором, имитирующим крепостную стену. Поверху ее украшали три нити колючей проволоки. На площадке между стильным забором и еще более шикарным домом стояли прибывшие сегодня от Якубова фордовский микроавтобус, доставивший ковры, и ЗИЛ с плотно завешенным тентом. Содержимым грузовика Аркадий Николаевич прежде времени интересоваться не стал, полагая, что и так все разъяснится. На всякий случай около него был оставлен дежурить охранник.

Джафар обошел машину и, остановившись метрах в пятнадцати, придержал под локоток шагнувшего было вперед хозяина. Затем дал команду поднять задний полог тента. Шофер отстегнул крепления и потянул за веревки. Показались две прикрепленные к бортам металлические клетки, между ними оставался неширокий проход. Из-за каждой решетчатой стенки на людей глянуло по крупной собачьей морде. На одной из них сию же секунду изобразился оскал, и раздалось негромкое, но грозное рычание, вторая осталась равнодушной.

— Собаки? Это для охраны что ли? — не понял Заседин. — Так у меня бойцы на то есть…

— Дядя хотел сделать вам сюрприз, уважаемый.

— Да? Какой еще сюрприз?

— Давайте отъедем куда-нибудь в лес, где никого не бывает, и я покажу их вам в деле.

— Прямо сейчас?

— Да. Только жену не берите с собой.

— Ну что ж, ну что ж, — пробормотал заинтригованный Аркадий Николаевич и глянул на часы. — Минут сорок у меня есть. А как вы их доставили?

— На самолете, прямо в этой машине. Дядя предоставил транспортный самолет.

* * *

Оказалось, ЗИЛ привез не двух собак. Это стало ясно чуть позже, когда из кузова раздалась целая какофония, состоящая из хрипящего лая и воя. В этих воплях звучала столь неудержимая жажда убийства, такое нестерпимое желание разрушений, что кровь стыла в жилах. Они были ужасны. Но выступлению этого хора предшествовало событие еще более жуткое.

Лесная дорога привела небольшой кортеж на поляну. Там Джафар, попросив никого не покидать автомобили, а только приоткрыть окна, вытолкнул из салона худого узбека неопределенных лет. Потом что-то крикнул покинувшему грузовик Тамерлану и захлопнул за собой дверцу. Узбек бессмысленно оглянулся по сторонам, ухватился за дверную ручку и, напрягаясь всем телом и что-то бормоча, стал тянуть ее на себя. Однако слишком долго предаваться этому занятию ему помешал пес, выпущенный из кузова. Заметив собаку, человек взвизгнул, метнулся к другой машине, забрался на капот, а оттуда на крышу. Джафар высунул из окна руку с пистолетом, направил оружие на несчастного и разразился злобной тирадой. Вняв угрозе, узбек скатился на землю и, пригибаясь, побежал к лесу. Видно, рассчитывал, что пес не заметит его. Но не тут-то было. Это только в кино собака, преследуя человека, пробегает за ним полгорода. В реальности алабаю понадобилось несколько прыжков. Пес сбил жертву с ног и, не принимая во внимание отчаянное сопротивление своей добычи, в течение каких-то секунд добрался до горла, замер над ним, а потом рванул голову назад и вбок. Все было кончено.

Вот после этой короткой и неравной борьбы, поляну и огласили дикие вопли. Заморыш взвизгнул, и лай мгновенно оборвался. Затем он произвел горлом нечто, напоминающее карканье простуженной вороны. Пес, тот самый, что рычал на людей из кузова, оторвался от лежащего на траве человека и, наклонив голову, послушно запрыгнул в клетку. Тамерлан защелкнул две большие щеколды.

Только после этого Джафар открыл дверь машины, и они с Аркадием Николаевичем вышли на поляну. Лицо последнего стало еще более озабоченным и даже рассерженным.

— Ну, вы, бляха, ребята, мастаки! Развлекли, ничего не скажешь! Ты что охренел, Джафар?

— А что?

— Ну, на хера мне эти звери? Чем вы там с Салимом думали?

— Думали, вам интересно будет, уважаемый!

— Ёпрст, интересно мне будет! Это же вам не Азия, это Россия все-таки! Что теперь с трупом будем делать? — раздраженно произнес он.

— Да ничего не надо, уважаемый, — белозубо улыбнулся Джафар. — Мы его сейчас заберем, а там о нем собаки позаботятся — ничего не останется, ни одной кости, проверено.

— Людоеды они, блин, что ли?

— Ну, почему, не только. Они и быка едят, и конину, и кашу им варят из риса…

— А пропажа человека? Как с этим быть? Куда его списывать?

— Это не человек. Это раб был. Без документов, без родственников. Никому он не нужен. Искать не станут.

— Та-ак.

— Со мной еще такие есть, уважаемый.

— Ах, еще есть!? Корм, да?

— Нет, просто рабы.

— А когда кончатся, чем прикажешь кормить?

— Ну, кашу они едят, конину, я же сказал…

— Конину им подавай, дьявол! И что мне прикажешь со всем этим хозяйством делать?

Джафар понял, что столь ценный в его глазах дар вызывает у Заседина скорее недовольство, чем восхищение, но не смутился:

— Укажите место, я поставлю вольеры. Все предусмотрено, уважаемый, — и с ноткой почтительной робости в голосе осведомился. — А вы знаете, сколько такие животные стоят?

— Какая разница? Да-а, положеньице! Мне-то они на хрена? А?

— Что, обратно, что ли их отправлять? Подарок, все же… хороший…

— Хороший? Ах, вашу мать, хорош подарок, ничего не скажешь. И так проблем по горло, а тут еще… А, ладно… погоди… вот!

Заседин обернулся к выстроившимся позади него людям и приказал:

— Перевезите все это в «Свечу», ну, расширьте там собачник. Там, в «Свече», им самое место. Я сам туда на днях загляну…

* * *

Личное обращение вызывает больше доверия. Портнов сам позвонил Соболихину.

«Юбилей «Свечи»? Какого черта? — подумал Соболь. — Тут своих вопросов хватает. Или что-то они разнюхали? Поделиться хотят?» Отказываться не стал — кто их знает, что им в голову стукнет, вдруг и его заподозрят, если не поехать? Пока оснований на то нет, но в чужую голову залезть, это не в лавку за водкой сходить — вспомнилось чья-то сентенция.

Вообще-то еще неделей раньше такое приглашение за честь бы почел, тем более не одного зовут, а с парнями. Уважают, знать, москвичи. А возможно, это и к лучшему. Собираются объединить усилия? В том, что те ведут самостоятельное расследование, он не сомневался, но их, местных, не привлекают. Понятно — уровень все-таки разный. Да, видно, и у самих затор. Кого же с собой взять? Опасности там никакой не предвидится. И все же — телохрана, Резкова, иначе не солидно. Гридина, разумеется. А еще кого?

* * *

Было полуденное время. За занавеской о стекло билась лбом муха и зло жужжала от обиды на неожиданно затвердевший воздух, где-то дальше тонко и растерянно блеяла коза, очевидно, молодая и неопытная. Да, хорошо жить на окраине: чем дальше от центра, тем ближе к природе.

После женитьбы Константин Гридин, если представлялась возможность, старался обедать дома. Ленька, пока и не думающий куда-то пристраиваться, периодически столовался у брата. Они сидели на огромной кухне и допивали чай. Наташка, которой пока еще не надоело хозяйствовать, хотя муж предлагал обзавестись прислугой, убрала посуду, улыбнулась братьям и вышла, сообщив, что ей надо навестить подругу, посмотреть какой-то новый наряд. Мужчины остались вдвоем.

Внешне братья были сходны только в том, что досталось им от отца — носами с небольшими горбинками, материнские же черты рассредоточились по лицам, создавая разницу, а не подобие. Широко открытые материнские глаза смотрели на мир с Ленькиной физии, а Костя был награжден полноватыми губами и ямочками на щеках. Старший был ниже, но плотнее, в разговоре с ним, если они стояли, Ленька всегда умолял свой рост, и оттого искренне считал, что они с братом одинаковые.

Константин никогда всерьез не допускал Леньку до своих дел; как мать всегда мечтала о «чистой» работе для своих чад, так и он желал брату легального поприща. Но склонная к романтике натура младшего не желала мириться с таким положением вещей. Вот и сейчас он старался перевести разговор в интересующую его колею.

— Мы, по-моему, эту тему закрыли, — нелюбезно ответил Костик, закуривая. — Сколько можно трепаться об одном? Учись, получай образование. А там я тебя куда-нибудь пристрою, будешь свои бабки законно строгать. Зачем тебе во все это лезть? Чертик в жопе играет? Спать не дает? Ты знаешь, сколько братвы положили? Сходи на кладбище, полюбуйся. Тоже туда хочется?

— Сейчас времена уже не те. Соболю вон скоро полтинник, и ничего с ним не стало. А ты чего, боишься, что ли? — подначил Ленька Константина.

— Ах ты, паршивец! Чего мне бояться? Мне уже дороги взад нет. Узелок завязан, и крантец. А за тебя, да, боюсь. Ты посмотри: все самые крутые, что выжили, в бизнесмены записались или в думы там всякие пошли, в администрации разные, политику крутят. Они своих родственничков на разборки не шлют. Есть для этого негры. Да тот же Соболь, он кто? Нормальный бизнесмен, а не гопник-стопник какой-то. А ты куда лезешь?

— Попробовать хочется.

— Пацан! Вот я сейчас перед тобой сижу в своем доме, а завтра, может, жена моя вдовой сделается.

— Да ты чего, Костик, в самом деле? Завтра! Да ты сто лет проживешь!

Константин вздохнул, зло вонзил окурок в пепельницу, глянул на брата в упор и сказал, как-то вопреки своему жесту, вяло, без эмоций:

— Предчувствие у меня какое-то в последнее время дурное. Не знаю. Обещай: если со мной что случится, ты по моей дороге не пойдешь!

— Да ладно тебе. Тоже мне Нострадамус выискался.

— Не ладно! Понял? Не ладно! Матерью поклянись! Сейчас же!

Строгий вид брата заставил Леньку стушеваться и оставить ернический тон.

— Хорошо, Костя, обещаю, — пожал он плечами.

— Поклянись!

— Ну, хорошо, клянусь мамой… что… что по твоей дороге не пойду.

— Вот так.

— А откуда у тебя предчувствие? В самом деле, что-то есть?

— Если б прикуп знать… Слушай, у меня тут тайник оборудован, в доме. В нем деньги и оружие. Жена не в курсе. Пойдем, покажу. И смотри — об этом знаем только ты и я!

— Да, понял я, Костик, не продам.

Когда они вернулись на кухню, зазвонил телефон.

— Соболя пригласили в «Свечу». Юбилей у них, год с открытия. С собой зовет, — сообщил Константин, положив трубку.

— А мне с вами можно?

— Что, очень хочется?

— Интересно же…

— Пацан… Ну, собирайся, думаю, не помешаешь. К шести нас ждут.

* * *

В числе прибывших вместе с Соболихиным ребят, помимо братьев Гридиных, были Сергей Резков, Женьчик Махонин и Шестернев. Последний оказался приглашенным на раут случайно. После допросной эпопеи и последующей реабилитации, он проникся к Соболю какой-то неземной симпатией. Возможно, это объяснялось наконец-то выпавшим шансом занять надлежащее, как ему представлялось, место под солнцем. По крайней мере, Шестернев минимум три раза в день навещал контору Соболихина и рвался поучаствовать в поисках истинных грабителей. Чем-то все это смахивало на настоящую любовь с первого взгляда. Соболю, в свою очередь, было как-то неудобно перед невинно пострадавшим, да еще с такой готовностью предлагавшим свои услуги. Именно поэтому он предложил Шестерневу проехаться в «Свечу» с ним, благо тот оказался под рукой в подходящий момент — Шестерня в очередной раз надоедал своим верноподданническим присутствием, когда позвонил Портнов.

Словно оправдывая свое название «Свеча» пылала огнями. Вдоль стен банкетного зала и по углам сияли бронзовые подсвечники, заряженные большими, на много часов, свечами. Длинный стол ломился от яств. Соболя с ребятами усадили довольно почетно — не с самого края. Во главе сидел высокий поджарый шатен лет тридцати пяти. Рядом с ним широколицый Портнов. Шатена, представившегося Юрием Мызиным, Соболихин видел впервые. Остальных он более-менее знал — ресторанное начальство и люди Портнова, еще два-три незнакомых лица, но, судя по всему, персоны малозначимые. Из городского начальства заместитель мэра и несколько клерков из городской администрации, начальник милиции с секретаршей и заместителем, прокурор, налоговики и тройка местных директоров. Юбилей в узком кругу.

«Вот не ожидал, что бугор у них такой молодой, или это все же не самый главный, — подумал Костя Гридин. — А все-таки что-то им от нас нужно. — Он внимательно осмотрел зал и собравшихся в нем. — Как-то на скорую руку все устроено. И гостей со стороны мало. Да вообще почти никого. Эта наша городская шушера не в счет. Но не может же быть, чтобы из-за нас все затеяли? Зачем? Или кто-то подъедет? На всякий случай надо сказать, чтобы пацаны не напивались. А с другой стороны, нам даже разоружиться не предложили. У Резака пушка, он с ней не расстается, у меня «Оса». Возможно, и Махонин что-то прихватил. Шухер им здесь, вроде, устраивать ни к чему».

К Соболихину подошел с большим альбомом Портнов. На обложке весьма удачное изображение двухэтажного здания «Свечи» в обрамлении леса, зеленеющего в лучах утреннего солнца.

— Это журнал для почетных гостей. Оставь автограф для потомков, — предложил он.

— Да брось, какой я тебе почетный, — отмахнулся Соболь, он терпеть не мог орудовать ручкой, и связать на бумаге два слова для него было пыткой.

— Не скромничай, Палыч, черкни пару ласковых. Городское начальство уже память оставило. Пиши. Что, убудет от тебя?

— Да что я тебе, блин, накалякаю?

— Подсказать?

— Ну… да не мне… вон, Леньке Гридину, он грамотный…

— Лады, но подпись пусть будет твоя.

— Это я умею…

— Давай, молодой, лепи вот здесь, — переместился Портнов к Леньке. — Поздравляю коллектив ресторана с юбилеем. Я, как давний друг и постоянный клиент «Свечи», хочу отметить высокий уровень обслуживания и прекрасную квалификацию работников. Так, написал? О, даже запятые ставишь! Ну, давай, лепи дальше. Лучшего места для отдыха, чем «Свеча», трудно представить. Все распоряжения и пожелания здесь готовы выполнить беспрекословно. Ага, годится? Годится! — Он вернулся к Соболю. — А вот здесь, здесь, пониже, поставь число и подпишись. Вот, нормалек! Ну, отдыхай.

— А вы чего-нибудь раскопали? — спросил Соболихин.

— В смысле?

— В смысле ограбления.

— Да нет, но наметки кое-какие имеются. После перетрем, хорошо?

Открыл застолье шатен. Он произнес довольно пространный тост с перечислением достоинств заведения, обрисовал его краткую историю и призвал выпить за столетнее благоденствие сего места.

И опять Косте Гридину показалось, что как-то без внутренней беззаботной радости было сказано слово, будто бы плохой актер озвучил навязанные ему слова. Он на секунду пожалел, что согласился поехать, что взял Леньку, а потом одернул себя: «Да что я, словно баба, в самом деле! Скоро из спальни без колебаний и сомнений перестану выходить!»

Тут привезли девиц, и сразу стало шумнее и веселее. Праздник набирал обороты.

А когда наметился переход к танцам с последующим развратом, в зале появилась группа новых личностей. В центре — полный солидный господин в дорогом темно-синем костюме, немного отечный с умеренно недовольным видом. Рядом с ним молодой человек восточного типа; остальные видно — персонал новоприбывших.

«Ну, теперь все правильно, начальник здесь этот бобр, а вовсе не молодой хлыщ», — разобрался Гридин.

Так и оказалось. К нему тут же подскочили и Портнов, и шатен. Однако задерживаться в зале прибывший не стал. Видимо, празднование в его планы не входило. Пробормотав что-то на ходу скороговоркой, бобр пересек зал и, увлекая за собой зачинщиков юбилея, скрылся во внутренних помещениях.

* * *

Пьянка в «Свече» оказалась для Аркадия Николаевича Заседина полной неожиданностью, потому он не смог или не захотел скрыть недовольства. Да и не с чего ему было радость испытывать. Из секретнейшего сейфа, фиг его отыщешь, если не знать точно, где он замурован, выкрадены КГБешные досье. Те самые, что были составлены на них с Якубовым и затем изъяты Портновым. А также некоторые более поздние документы, тоже не с лучшей стороны его характеризующие.

«Дурак. Идиот. Какого черта я их оставлял?», — ругал себя Аркадий Николаевич. Всплыви сейчас вся эта бодяга, и можно коту под хвост выбросить весь сегодняшний проект — слишком рискованно будет его продолжать. А потери-то какие? Как их восполнишь?

— Я приехал узнать, что вы здесь раскопали, да на собак новых глянуть. А вы бардак развели, вместо того, чтобы бумаги искать, — упрекнул он Мызина и Портнова.

План, разработанный подчиненными, вернее Портновым, не слишком вдохновил Заседина.

— Стоило из-за этого… да и на хрена им… килькам в томате в глубокие воды, — проворчал он. — Ладно, пусть немного посидят и закругляются. Не время сейчас.

— Рано их отпускать, мои ребята еще не вернулись, — возразил Портнов, иначе вся задумка провалится, а вдруг они при деле? Вы же за них ручаться не станете?

— Еще чего!

— Вот видите!

— Ну, хорошо, хорошо, пусть рассиживают. Но смотри — в случае чего, разборки с ними чтоб без малейшего шума. Со мной человек от Якубова, если он что услышит, я тебе голову откручу, так и знай! А сейчас пошли новых собак поглядим. Ты их видел? Нет? А ты, Юра? Стоит глянуть. И шпану эту здешнюю можете с собой взять.

Глава 7

Пока Соболихин развлекался в «Свече» два больших джипа колесили по городу. Они, согласно намеченному плану, объезжали принадлежащие ему склады. Всего у Соболя было пять складов. Охранникам показывали листок, на котором за подписью патрона было написано:

«Все распоряжения и пожелания выполнить беспрекословно. Меня не беспокоить».

Почерка Соболя никто толком не знал, но число стояло сегодняшнее и подпись его. Бумажка была помятой. Посредине первой фразы красовалось большое жирное пятно с расплывшимися буквами под ним, а слова: «Меня не беспокоить» выписаны несусветными каракулями. Ясно — шеф в лом, и лучше его, действительно, не тревожить. Этот клочок менее часа назад был вырезан из «Книги для почетных гостей» и умело подредактирован.

— Никогда он так не поступал, доверять каким-то чужим… — ворчали сторожа.

— Да, понимаешь, сумку он просил привезти, синюю такую. Сам он в «Свече» отдыхает. Там со связью что-то. Не дозвониться.

— А мобильник?

— Да потерял он его, в сортире утопил, прикинь? А от чужого отказывается, выпендривается.

— Да и не писал он сам никогда писулек…

— Да не он это писал, а молодой там какой-то с ним. Сам-то Палыч никакой, наклюкался, а с сумкой этой пристал, как банный лист к жопе.

— А что, кого-нибудь из ребят не мог послать?

— Да бухие они там, в люлю все! Только Резак держится, но он, сам знаешь, от Соболя ни на шаг.

— Нет здесь ни синих, ни других сумок.

— Ну, мы посмотрим. Нет, так нет. Он сказал, чтобы мы сами поискали и обязательно привезли. А сам точно не помнит, где ее оставил, то ли здесь, то ли на другом складе.

— А что в сумке-то?

— Да нам до балды. Сказано привезти, и все.

Дозвониться до ресторана и в самом деле не получалось. Дома подтверждали — да, Владимир Павлович отбыл в «Свечу». О его пьянках, редких, но метких ходили легенды. Все сходилось.

Так, довольно спокойно, портновские хлопцы объехали три склада, а в четвертом, на окраине города, им показали от ворот поворот. Это складское помещение, самое маловажное из всех, стерегли поочередно два пенсионера. Да и то нерегулярно, один из охранников нередко запивал, и тогда здание ночевало без присмотра. Да и что там было охранять? Всякую дребедень, что уже не нужна, а выбросить руки не доходят?

Кирпичный дом был облуплен, окна потеряли прозрачность из-за грязи и пыли, ремонтировать его Соболихин пока не собирался, сторожей же держал в основном для профилактики загаживания и окончательного разукомплектования полов, оконных рам и прочих сомнительных материальных ценностей. Старческий голос из-за двери категорически заявил:

— Никаких сумок тута нету. Ни синих, никаких. Открою только самому. А записку вашу все равно не прочитаю — очки не взял.

И баста.

— Ну, что ж, сам потом шефу объяснишь, — развели посланцы руками. — Мы поехали.

Не отошли они и на двадцать метров, как дверной замок взорвался. В открывшийся проем вбежало несколько парней. Контуженый дед представлял собой препятствие в виде легкого для взятия барьера, к тому же полуживого. Сигнализация не сработала по причине отсутствия.

А находки на этом складе оказались интересными. В предпоследней комнате по левой стороне под ржавыми листами кровельного железа обнаружились четыре десантных калаша, два макара, три охотничьих карабина, три вертикалки и патроны к ним. Как раз этого оружия лишилась в результате взлома «Свеча». В одной куче с оружием валялась и папка синего цвета. С документами. Именно ее и нужно было отыскать. Детали проникновения на склад и вид находок старательно зафиксировал человек с кинокамерой.

* * *

Под руководством Джафара вольеры построили по аналогии с теми, что были у его дяди в загородной псовой резиденции. То есть с глухими стенками из толстых необструганных досок, впереди решетки и дверцы на мощных шпингалетах. На решетки опускались брезентовые пологи. Перед ними, метрах в трех, протянули высокую ограду из металлической сетки. Это была дополнительная страховка. Среди присутствующих на юбилее многие уже слышали о новых обитателях собачника при «Свече», и большинству хотелось взглянуть на них собственными глазами.

Подошло время показательного кормления. Привели Тамерлана. До сих пор он отсиживался где-то в недрах ресторана и его почти никто не видел. Он был одет все в тот же наряд, в котором возник перед Аркадием Николаевичем после демонстрации присланных Якубовым ковров — синюю в горошек рубаху, военного покроя брюки и начищенные до блеска сапоги. Несмотря на опрятное платье, хромец производил отталкивающее впечатление, и люди помимо воли отводили от него взгляд. Происходило это не из-за обременительного чувства жалости и не потому, что на неудачные творения Всевышнего смотреть всегда тяжко, а скорее вследствие неких флюидов, испускаемых его неказистой фигурой. Вокруг уродца клубилась невидимая оболочка древней и неизбывной как черная тоска ненависти, расползающаяся во все стороны и гнетущая даже укрепленные цинизмом и алкоголем сердца. К вольерам двинулась небольшая шумная толпа. Тщедушный повелитель псов шел впереди, возглавляя шествие. За собаководом следовали два живых еще раба с тазами, наполненными крупно порубленными кусками мяса.

Все это напоминало экскурсию в зоопарк. А Джафар был экскурсоводом. Он шел рядом с Засединым игромким голосом давал пояснения, надо сказать, толковые, что свидетельствовало о его знании предмета. К тому же, изъяснялся он по-русски довольно чисто.

— Туркменский алабай, вообще, наверное, лучшая собака, уважаемый. Благородная. Очень древ-нее происхождение имеет — больше пяти тысяч лет известна! В одиночку может справиться с волком.

Тамерлан прицепил к одному из тазов бечевку и потащил его вдоль вольеров. Учуяв запах мяса, с другой стороны вольера залились визгливым лаем ягдтерьеры, им подтянули гончие трубными воющими голосами. Среднеазиаты из своих бункеров дружно ответили грозными захлебывающимися басами. В них зазвучала столь дикая и яростная мелодия, что люди невольно замерли, а охотничьи собаки затихли. Но мгновенно опомнились неукротимые ягдты и, будто устыдившись временной слабости, разразились душераздирающими звуками. Не надо было обладать кинологической подготовкой, чтобы понять — это вызов. Над лужайкой загремела неистовая симфония необузданной первозданной природы. Человеческая речь совершенно потерялась в этом животном оркестре. Аркадий Николаевич резким жестом распорядился угомонить старожилов. На это ушло несколько минут. А свою лютую стаю Тамерлан унял одним пронзительным выкриком.

— Уф, я думал, они никогда не замолчат, даже уши заложило, — продолжил Джафар после небольшой паузы. — Вам интересно то, что я говорю, уважаемый Аркадий Николаевич?

— Да, да, конечно…

— Хорошо. Алабай неприхотлив, и жару и мороз переносит великолепно, бесстрашен — никого не боится! Прирожденный пастух, одной собаке можно доверить целую отару — умрет, а не подведет Прекрасный боец и сторож. Злость, агрессивность у него в генах. Но вот эти собаки уже, скорее всего, не алабаи, хотя в них нет другой крови, уважаемый. Если не считать, правда, немного волчьей. Обычно новую породу выводят путем скрещивания нескольких других. Здесь все было не так. Восемнадцать лет, из поколения в поколение, Тамерлан отбирал лучших и воспитывал у них одно — стойкость, выносливость и кровожадность. С самого детства он учил их убивать. Вы не смотрите, что он такой хилый и… уродливый. Лучше чем он собак никто не понимает. Ни одна собака в мире не устоит против этих! Вы потом проверите, если захотите, уважаемый. Но их готовили для зрелища получше — они учились драться с человеком. Дядя очень любит смотреть. Это не просто алабаи, это алабаи-убийцы. Бывают экземпляры крупнее этих и красивее на вид, просто перекормленные свиньи, фи! У них, у этих, лучшая форма, поверьте, уважаемый Аркадий Николаевич.

— Да верю я, верю! А что толку?

— А вы проверьте!

— Зачем?

— А разве вам самому не интересно?!

В вольерах находилось шесть собак. Перед выдачей корма Тамерлан выводил из вольера очередного питомца, давая полюбоваться на него. Все они служили наглядной демонстрацией слов Джафара. Уши и хвосты были обрезаны, что придавало им более компактный и свирепый вид. Тяжелые головы с длинными тупыми мордами, животы подтянуты, ни капли жира, под короткой шерстью перекатывались тугие сплетения мускулов. На рассматривающих их людей собаки реагировали сдержанно.

«Да, некстати Принца я сюда притащил. Надо его держать подальше от этих тварей», — подумал Юрий Мызин. Он оставил мастифа в ресторане, запер в одной из подсобок — все-таки не уличная собака, привык жить в квартире.

В первом вольере находилась сучка, одна из двух среди привезенных собак, остальные были кобели. Ее звали Хива. Тамерлан сам давал клички своим воспитанникам и почему-то всегда присваивал им географические имена. Возможно, потому, что первым его другом был пес Дарган, тоже названный созвучно одному из населенных пунктов. Исключения из этого правила случались, но редко. Хива лежала, высунув язык и прикрыв глаза. Вид у нее был утомленный, очевидно, она неважно перенесла дорогу, или просто хандрила. Выйти не пожелала, но ее было хорошо видно благодаря лучам света, проникающим через щель в верхней части тыльной стены. И на свой кусок мяса она отреагировала вяло, будто делая одолжение.

Следующим был Шайтан, серо-рыжий кобель, угрожающе скалившийся на людей, видимых из-за спины Тамерлана. Его кличка была как раз исключением из географического правила. Шайтана Заседин уже наблюдал в деле. В тот день, когда получил грузовик экзотических живых подарков. Зрелище получилось не слабое.

«Вот то, что нужно Каретникову. Увидев этих зверей, он до потолка подскочит. Надо пригласить его, пусть ученый поглазеет», — усмехнулся про себя Заседин, и, не теряя времени, распорядился на сей счет.

Тем временем Шайтан выпрыгнул из вольера, потерся о ногу своего кумира и легко, как пушинка, заскочил обратно. Негромко заурчал оттуда, показав толпе зубы, и вонзил их в свою порцию. Он вел себя подобно модели на подиуме — выступал с немалой долей самолюбования и легким презрением к публике.

— Ну и клычищи! — воскликнул кто-то в толпе.

— Такими зубцами только лес пилить! — поддержали его.

— А сколько они способны съесть за раз? — поинтересовался еще один любопытный.

Джафар перевел вопрос Тамерлану. В ответ псарь что-то прокурлыкал.

— Он говорит, все вместе за двое-трое суток коня съедают.

— Ни хрена себе аппетит!

— Да с ними разоришься к едрене фене! Где же столько лошадей напасти? Табуна на месяц не хватит!

Джафар добросовестно перевел восклицания. Послышалось ответное курлыканье.

— Он имел в виду тот случай, когда их много было, еще у нас, в Узбекистане. Потом часть мой дядя продал или подарил, а этих, лучших, прислал Аркадию Николаевичу. Зато им потом несколько дней можно еды не давать, но если к боям готовить, кормить нужно чаще и помалу.

— А когда вы собираетесь их выставлять, Аркадий Николаевич? И против кого? — поинтересовался остановившийся сразу за Засединым Женя Махонин.

— Пока не думал. Да и не знаю, надо ли это? А что, тебе Шайтан понравился?

— Да ничего псина.

— Понравился, нет?

— Ну да, симпатяга такая, а что?

— Так полезай к нему, познакомься ближе, если понравился.

— Нет, уж, спасибо, мне еще жить не надоело.

— Можешь к другому, на выбор.

— Заботливый вы, чувствуется, хозяин. Вам что, кормить их уже нечем стало?

Отвлеченный разговором Тамерлан переместился к следующей клетке, позабыв запереть дверцу Шайтана. Никто на это не обратил внимания, и, прежде всего, сам пес, увлеченно дробящий в полутьме говяжью бедренную кость.

Третьим в ряду располагался Атрек, за ним Сари, Узбой и последним белоснежный Дарган. Пропустив три дверцы, Тамерлан направился к нему, почесал любимца за ухом и нагнулся над тазом. Дарган выпрыгнул на траву и потянулся за мясом. Несколькими секундами раньше Шайтан, бросив возиться с костью, носом приоткрыл дверцу своего отсека, и высунул голову. Он быстро глянул на людей за сеткой и молча оскалился в их сторону. Внимания на него не обратили. Пес открыл дверцу шире, чем по-прежнему никто не обеспокоился. Одним мощным прыжком Шайтан покинул вольер. Стремительный рывок, и клыки сомкнулись на шее не ожидающего нападения сзади Даргана. Собаки забились на скошенной траве. Схватка была короткой и почти бесшумной. Тамерлан, едва не снесенный с ног, пронзительно заверещал. Шайтан, подчиняясь Божеству, отпустил жертву. Но было поздно. Белый пес истекал кровью. Алая лужа под ним увеличивалась с каждой секундой. Он ощерил зубы, сделал попытку встать и уронил голову, лапы его разъехались. Бормоча что-то похожее на жалобную молитву, Тамерлан вытащил из-за голенища нож и прекратил мучения умирающего. Он подошел к открытой дверце в вольер Шайтана, куда тот поспешил убраться, и замер перед ней. Из полутьмы донеслось жалкое поскуливание — Шайтан извинялся за содеянное.

Зрители были ошеломлены внезапностью и кажущейся бессмысленностью случившегося.

— Прощения, шакал, просит, — заметил Джафар.

— А почему он напал? — спросили его.

Джафар ответил без консультации с Тамерланом:

— Характер такой. Я же говорю, главное в них — кровожадность. А эти двое всегда соперниками были, их и не выгуливали вместе. Тамерлан еще давно сказал, что им двоим вместе на свете не жить. Но в честном бою у Даргана было шансов больше. Жалко его. Самый умный из всех. Это был единственный пес в стае, с которым можно было просто выйти на улицу, прогуляться. Очень послушный. Тамерлан несколько раз давал мне его. Я с ним даже по Ташкенту ходил. А теперь Шайтан будет сильнейшим в стае. Вожак.

* * *

Стало темнеть. Лес на фоне лилового неба казался собственной бесплотной тенью. От него веяло сыростью. Впереди ярко светились окна «Свечи».

«Что-то не нравится мне весь этот юбилей. Какой-то он ненатуральный. Собак каких-то потащили смотреть. А Заседин этот за столом так и не появился. Что они затевают?» — пытался анализировать ситуацию Константин Гридин. Он поискал взглядом Соболихина. Тот шел чуть позади рядом с Портновым и о чем-то оживленно с ним переговаривался. Костя замедлил шаг. К Портнову подошли двое парней. За столом их не было видно. Да и одеты не по юбилейному.

— Минуту, — улыбнулся референт собеседнику. — Узнаю, что сорока на хвосте принесла.

И отошел.

— Валить нам пора, — тихо сказал Гридин Соболю, когда они поравнялись.

— Почему это?

— Не по душе мне эта бодяга.

— Да нормально все, не парься! Часика три посидим, и домой.

— Стремно что-то. Ты как хочешь, а мы с Ленькой отчалим.

— Да что с тобой? Что за напряги?

— Не знаю, мне кажется, все это чем-то хреновым кончится.

— Кажется — перекрестись.

— Я серьезно.

— Да? Ты знаешь, я сначала тоже все подлянки какой-то ждал, но тут Портной кое-что рассказал. Взяли они, вроде, какой-то след, а к нам у них претензий нет. Предлагает объединить усилия. Вот так.

— А зачем им с нами-то объединяться? Что, своих силенок не достает?

— Но предлагает…

— Вот как? Значит, либо это какая-то заморочка хитрая, либо они собрались на конкретных ребятишек наехать, а нас как шестерок под чужие стволы подставить.

— Да, вот об этом я тоже думаю, дьявол их побери…

Обмен мнениями прервал молодой человек, заметно под хмельком. Он сказал, что их зовут на маленькое совещание. Только двоих, остальных приглашенных ждет продолжение банкета.

— Ладно, пошли. А ты, Резак, иди к ребятам, отдохни. Смотрите, не напивайтесь там, — распорядился Соболь.

Соболихина и Гридина препроводили в бильярдную. Два стола, обитые зеленым сукном, плотные зеленые же портьеры на окнах. Слегка накурено. В помещении находился один Портнов.

— Сыгранем по маленькой? — предложил он Соболихину. — Ты, говорят, мастак.

— Мы же потолковать собирались…

— Вот за шарами и потолкуем. А ты играешь? — спросил Портнов Гридина.

— Да так, неважно.

— Ну, так судьей будешь.

* * *

В кабинете Аркадий Николаевич Заседин и Юрий Мызин знакомились с уловом портновских ребят. Оружие, бесспорно, было из арсенала «Свечи». И документы те самые. Аркадий Николаевич облегченно вздохнул.

— Главное, нашли. Засранцы местные… подумать только. Но кто-то за их спинами стоит, мразь ка-кая-то. Откуда, блин, узнали, и кто это? Неужели, коллеги наши с тобой из правительства или…

Его рассуждения прервал гулкий лай.

— Что еще? Это зверье уже в дом забралось? — вздрогнул Заседин. — Кто выпустил?

— Это мой Принц.

— А он что здесь делает?

— Жена приболела. Не с кем было оставить.

— Фу, не место отдыха, а притон какой-то. А что с Татьяной?

— Внематочная. Прооперировали. Звонил. Состояние удовлетворительное.

— А ты здесь?!

— Что ж поделаешь. Там есть кому быть, сестра ее, мать.

— Ценю. Ну и полоса, елки-палки… да, хорошо, что хоть документы нашлись, теперь мы…

— Бумаги, конечно, интересные. Я и не знал, что такие есть на свете. Но вы рано, похоже, радуетесь, — перебил его рассматривающий листки Мызин.

— Что?

— Это же ксерокопии, все документы ваши. Обычные ксерокопии хорошего качества…

— Как? А где оригиналы, черт побери?! Где оригиналы, я тебя спрашиваю! — гневно воскликнул Заседин.

— Откуда мне знать? Я что ли их спер? — не сдержался в ответ Юрий.

Да что же это такое? Опять на него голос повышают! Заседину тут же вспомнился вчерашний конфликт с женой. Ни с того ни сего Вера, на ночь глядя, устроила истерику. Бывали у нее такие срывы раньше, но потом она как-то успокоилась, стала сдержаннее, а последнее время и вовсе к лучшему переменилась: все Аркашенька, да Аркашенька. Вот, казалось бы, подарки получила, а цацки всякие ох как любила! И — на тебе! Не глянулся ей тот уродец, что Салим прислал. Стала вдруг требовать, да с напором, чтобы его вместе с псами обратно отправили. Немедленно!

— Ну, куда я тебе их на ночь глядя отошлю?

— Самолет закажи!

— Веруня, да ты в своем уме? Кто ж подарки возвращает? Что Салим подумает?

— Раньше ему надо было думать, когда отправлял!

— Да что ты так распалилась? Дались они тебе, собаки эти!

— И собаки, и мерзкий этот с ними… хорек, даже не хорек — крыса! Вот! На крысу он похож! Он тебе несчастье принесет!

— Да что ты так волнуешься? Прими успокоительное и иди спать!

А она еще пуще, в слезы, в крик:

— Какой спать, когда эта гадость рядом! Не буду я здесь спать! Не буду!

— Да не спи! Не хочешь — не спи! Но меня в покое оставь! Ясно тебе?!

— Ясно, да! Значит, не отошлешь?

— Да что ты заладила? Достала уже меня!

— Достала? Посмотрим, как тебя крыса эта достанет!

— Заткнись! Все, кончай!

— Вот так? Затыкаешь меня? Ну и хрен с тобой! Все, в Москву уезжаю!

— Да катись колбаской, стерва!

Вера хлопнула дверью и заорала в коридоре так, что стекла задрожали:

— Коля! Николай! Все, заводи машину, уезжаем отсюда на хрен!

— Сейчас, Вера Викентьевна, иду, — глухо отозвался откуда-то личный телохранитель и водитель жены.

«Что это они все звереют вокруг? Забыли, кто здесь главный?» — подумал Аркадий Николаевич, но решил на первый раз сдержаться и только попенял Мызину:

— И ты туда же?

— Куда, туда же? — не понял Юрий.

— Все мне последнее время хамят! Все! Дома — Верка, здесь — ты! Кончится это когда-нибудь?

— Ну, извините…

* * *

Свет в бильярдной мигнул и погас.

— Ох, уж эта электрификация, — пробурчал Портнов. — С вами хотел, вообще-то, поговорить шеф. Мне надо было ввести вас в курс дела. Сейчас… Эй, кто-нибудь! Нажрались что ли, черти… обождите здесь.

Послышались неуверенно пробирающиеся к выходу шаги. Затем мягко прозвучали другие, будто кралось по комнате несколько человек. Гридин расстегнул кобуру под мышкой.

— Ты чего там копошишься? — вполголоса спросил Соболихин.

— Да так…

Вспыхнул яркий свет и почетные гости ресторана «Свеча» увидели направленные на них стволы. Перед ними стояли шесть бойцов.

— Руки! Руки поднимите. Медленно! — приказал Портнов.

Глава 8

Девки были аппетитные, не хуже Светки с подругами. «Нет, эти лучше», — определил Ленька и ухватил ближайшую за скользкую в колготках ляжку. Не встретив отпора, его рука пробралась под юбку, достигла края резинки и потянула ее вниз.

— Полегче, милый, полегче. Лучше налей шампанского. И себе тоже, — красавица накрыла его руку потной ладошкой, но не отвела.

— А что мне за это будет?

— Ишь ты, хищнюга. Постелька тебе будет, хочешь?

— А то! Тебе сколько, литр?

— Ванну, ха-ха-ха!

Наливая, Ленька реально представил, будто имеет деваху в ванне с шампанским, и расплескал половину вина.

— Как тебя звать?

— Неля.

— Хорошее имя. А где ты живешь, Неля?

— Любопытной Варваре нос оторвали… зачем тебе?

— Скажи… сватов пришлю.

— Ну ладно, раз так, скажу. Улица Молодежная, дом пять.

— А квартира?

— Зачем тебе?

— В натуре, свататься приду. Понравилась ты мне… и телефон свой запиши.

— Ишь, ты! Еще проверить надо твою сваталку.

— Эй, бабы, перестаньте лапать, в сортир хочу! — во весь голос заорал Махонин.

Как-то быстро они, пренебрегая указанием Соболя, набрались после экскурсии в собачник. Причиной тому явились то ли изобилие женских прелестей, то ли настойчивость тамады, произнесшего три подряд тоста, за которые грех было не выпить до дна. Или же на не страдающие излишней впечатлительностью души так подействовал вид страшной тамерлановой стаи?

Шестернев, весь длинный вечер купающийся в счастье от близости к Соболю, отрубился первым и уснул поперек стула. Брюхом он лежал на сидении, ноги покоились на полу, а голова устроилась на соседнем стуле. Остальные еще держались. Освобожденный на время от своих обязанностей Резков ухватил по девахе под каждую руку и повел их, как он сам выразился, «в апартаменты».

* * *

На обратном пути из туалета затылок Махонина взорвался от удара по нему чем-то мягким и тяжелым.

В апартаментах девчонки куда-то исчезли, а на Резкова навалились трое, заткнули рот и связали.

Леньку Гридина оторвали от Нельки, сославшись на то, что его зовет брат по срочному делу.

Спящего Шестернева вынесли за руки и ноги.

Городское начальство уехало весьма довольное собой и гостеприимством хозяев ресторана.

На этом юбилей «Свечи» закончился.

* * *

Голоса тихо лились из маленького динамика. Мурад Сафаров, устроив подбородок на руках и вытянув губы трубочкой, слушал их с плотским удовольствием музыкального гурмана, вкушающего новейший опус любимого композитора. Диктофон замолк, Мурад чмокнул губами и выключил аппарат.

В управлении полковник Кушторин, прочтя перевод записи, только головой покачал:

— Нет слов, нет слов! Одно могу сказать — ты гений, просто гений сыска. Такой канал раскрыть! Удача, которая случается раз в жизни!

Этот, направленный из Москвы для координации работы с узбекскими правоохранительными органам полковник, являл собой пример чрезвычайно симпатичного человека. Мягкое, улыбчивое лицо. Умение выслушать собеседника и посочувствовать ему, когда он того заслуживал. Помочь. И не просто на словах, но и на деле. Мурад испытал это на себе.

— Очень, очень здорово, — продолжал Кушторин. — Осталось проследить груз до получателя, внести маршрут, так сказать, в протокол и смело в прокуратуру.

— Но мы ведь не знаем, кто этим командует там, в России, — охладил пыл коллеги Сафаров.

— Вот! Вот именно, Мурад Усматович! Принципиальный вопрос. Иначе дело не будет завершено. Но, этот поезд… а вдруг выгрузка происходит раньше? Или еще что? Эти… твои голоса, не раскрывают всего… и тогда снова мимо? Отсюда все полностью разматывать… эх, тяжеловато будет.

— Правильно, Александр Васильевич. Надо отправить своего человека с составом, можно под видом охранника. Дай-ка телефон.

Трубка утонула в пухлой ладони Сафарова. Из уважения, при Кушторине он старался говорить на русском и переходил на родной, лишь когда собеседник не был силен в языках.

— Да, груз сопровождает наше подразделение охраны. Ташкентское, — возвращая аппарат, сообщил он.

— Значит, внедрять надо кого-то из местных.

— Конечно. Меня!

— Ну, зачем же? Нет, нет. Ты здесь нужен. У тебя что, подчиненных нет, кому доверяешь полностью? Или доложи начальству, оно само выберет кого-нибудь. Смелый парень нужен, кто рискнуть не побоится, не растеряется, если что. Опасно все-таки, ох, как опасно. Вдруг раскроют его? Об этом подумал?

— Вот именно!

— Да, если попадется — живым не вернется. Ни одного шанса. Потеряем человека. Настоящий храбрец нужен!

— А я что, рисковать не соглашаюсь, по-твоему?

— Ты неправильно понял, в тебе я не сомневаюсь. Но ты здесь больше пригодишься. У тебя что, молодых и смелых парней нет?

Чем аргументированнее Кушторин отговаривал Мурада, тем больше крепло у того убеждение — за партией сырья для наркотиков должен проследить только он и никто другой. Тем более что в этом замешан Якубов.

* * *

Дорога была длинной. Товарняк — не пассажирский экспресс, особенно с грузом хлопчатобумажной ткани. Задержки на полустанках, отставание от графика в пути и бесконечные версты, протянувшиеся по степям и пустыням, лесам и горам, то под жарким, как мартеновская печь солнцем, то в сени рассыпанных по небесному ковру недоступных звезд. Однообразный перестук колес, станционные запахи, повсюду одинаковые, будто смешанные в одной посуде, и вынужденное безделье настраивали на воспоминания. Они лезли в голову Мурада бессистемно, как им самим заблагорассудится. Да, самое время покопаться в себе. Занятие, возможно, не из самых приятных, и уж точно бесполезное. Но что делать? Уже за сорок. На висках первые блестки седины. А жизни словно не было. Жена умерла при вторых родах вместе с нерожденной дочерью. Единственный сын, Самат, воспитывается в семье младшей сестры. Когда все случилось, Мурад работал в Карши, и частые командировки, без которых тогда он не мог обойтись, — такая работа, не способствовали педагогическим экзерсисам. Сыну семнадцать скоро. Здоровый парень, в отца, вернее в их род, Сафаровых. За редким исключением мужские представители Сафаровых отличались дородностью, покатыми плечами, широким, почти женским тазом, крупными руками и ногами. И при этом выделялись большой, прямо таки, медвежьей силой. И дед, и отец его, и братья отца не раз завоевывали победы в состязаниях по национальной борьбе и в других спорах пехлеванов…

Рельсы, сопротивляясь тяжести железных колес, все тянули непритязательную ритмичную мелодию, понуждая упрямую память нестись обратно, вспять.

«За-ре-ма, За-ре-ма», — скандировали они.

Он встретил Зарему на центральном рынке. Оба они покупали зелень у одного продавца. Одного из сотни. Случайное знакомство. Студентка факультета психологии Ташкентского университета и не первой молодости служитель Фемиды. Но искра пролетела. Их глаза встретились и выстрелили друг в друга сигналом, закодированным миллионы лет назад прапредками всех земных тварей. Такое случается раз в жизни. Только раз.

«За-ре-ма, За-ре-ма».

Не было у них судьбы. Она — родственница члена правительства Якубова. Дальняя, но все же. Он — вполне ординарный человек, не добившийся в жизни больших высот. Стали встречаться.

Пролетело два месяца…

В чайной его обступила группа молодых людей.

— Я - брат Заремы, — представился один из юнцов.

— Очень приятно, присаживайтесь, места всем хватит, — ответил Мурад.

Юнец взял со стола пиалу с чаем и плеснул в лицо Сафарову. Щеку словно опалило — чай только принесли. От ответной пощечины задира улетел под столик напротив. Спутники парня забрали и без лишних слов вышли.

Этим же вечером на Мурада напали. Почти у самого дома. Он был готов к чему-либо подобному, и отбиться сумел. Сколько их было, человек пять, семь? Ему тоже здорово досталось. Над левой бровью кожа содрана до кости — ударили кастетом, сильно болел правый бок — трещины двух ребер, как потом выяснилось. Были и другие травмы, мелкие, но болезненные. Да еще щека горит от ожога.

Покряхтывая, Сафаров поднялся в квартиру. Дверь открыта. Ничего не пропало, но все поломано и побито, словно толпа варваров прошлась. Заявлять не стал. Ничего, сами разберемся. Больничного Мурад не взял. Какой смысл в четырех стенах высиживать? Бровь заклеил, грудь туго перетянул на выдохе — заживет, не впервой. Щеку обработал мазью «Спасатель».

Прошло несколько дней. Неожиданно позвонил Салим Якубов. Сам! На работу. Хочет встретиться лично. Да, ради Аллаха. Вечером его наскоро прибранную квартиру посетила целая делегация, включающая и старшего брата Мурада — Керима Сафарова.

— Я бы не хотел, чтобы между нашими родами возникла вражда, — вежливо сказал Якубов. — Ко-гдато я знал вашего отца. Немного, но знал, и всегда уважал его, и вас уважаю тоже. Молодежь погорячилась, они приносят извинения. И им досталось — четверо в больнице, один из них в тяжелом состоянии. Не правы, конечно, они, на вас никакой вины нет. Наоборот, я их еще накажу. Сам накажу.

И далее в том же духе. Прощаясь, Якубов положил на охромевший журнальный столик бумажный сверток.

— Вам нанесен материальный и моральный ущерб. Возьмите это. Возьмите. Не обижайте меня, это в память о наших отцах.

Керим накрыл ладонью дернувшуюся к свертку руку брата…

«За-ре-ма, За-ре-ма», — твердил бесчувственный металл.

Не сказав о ней ни слова, Якубов ушел.

Керим, четверо детей, работа в министерстве торговли, долго уговаривал брата вести себя разумно.

— Возьми деньги и успокойся. Не трогай их, этих пацанов. Он же из-за этого приходил. Ты пойми, он нас раздавит. Всех раздавит, если захочет, просто раздавит, и все. Нам еще повезло, что все так… сошло…

Да, конечно, им необыкновенно повезло. Вскоре Мурад узнал, что Зарема взяла академический от-пуск и уехала. От него и навсегда.

«За-ре-ма, За-ре-ма», — уносилось в пространство ее имя.

Долго Мурад думал: почему Якубов пожаловал сам, почему не прислал шестерок? Ну, в самом деле, не испугался же? Две недели думал. А потом ему передали на расследование дело об убийстве. Обвинялся некий Джафар Алтыбеков. Все произошло здесь, в Ташкенте. Алтыбеков прогуливался со среднеазиатской овчаркой. Ему повстречался другой собачник, владелец дога. У мужчин возник спор — чей пес сильнее, окончившийся стравливанием четвероногих. Не прошло и нескольких минут, как среднеазиат опрокинул дога и порвал тому горло. Шокированный гибелью любимца хозяин вылил на Алтыбекова потоки брани, применил физическую силу. В ответ тот спустил овчарку. Это было настоящее убийство. Поскольку все произошло днем в парке, свидетелей была масса.

И вот явился к Сафарову посланец от Якубова с просьбой:

— Джафар Алтыбеков — любимый племянник Салима Раджабовича, помочь надо, собака не его была, сама вырвалась, а у убитого нож в руке был.

— Свидетели там были, видели и слышали. Алтыбеков собаку натравил. А ножа вот никто не помнит. И потом еще труп ваш Джафар пинал. Люди и это видели.

— Что люди?!

И намекнул присланный на встречу недавнюю и принятые деньги в сумме значительно большей, нежели понесенные Мурадом убытки.

— Передай Салиму Раджабовичу: не подстилка я, и нечего об меня ноги вытирать, ясно? И еще, слухи ходят, что его подручные устраивают травлю людей собаками. Ему не поздоровится, если факты подтвердятся. Так и скажи.

Дело передали другому следователю, более грамотному и умелому. Джафар Алтыбеков свободы не потерял. А у Мурада пошли служебные неприятности. Сам едва под суд не угодил. Якобы за сговор с подозреваемым по одному делу и намеренное укрытие важных улик за взятку. Выручил, как ни странно, московский коллега Александр Васильевич Кушторин. Какие у него нашлись рычаги? И отстали почему-то от Сафарова после этого случая. Может, передышку взяли? Вскоре после этого Мурада перебросили на иной фронт — наркотики. В пару к присланному из России Кушторину. Под новую программу создали межгосударственную следственную группу. Без участия Александра Васильевича с новым назначением явно не обошлось. И — почти сразу удача. Да какая! Официантка — старинная знакомая. Приклеенный скотчем под столиком диктофон — проще не бывает, но рыбка попалась. Бдительность потеряли. И вновь имя Якубова выплыло! Словно рок их связал. Мертвым узлом связал, и как теперь развяжет?

За-ре-ма, За-ре-ма, За-ре-ма, — будто не знала пульсирующая сталь других слов.

Под Тулой поезд встал надолго. Часов пять загорали. Товарная станция, тихо и сыро: недавно дождь прошел. От земли поднимались испарения, пищали какие-то птички. Нарды из увлекательной игры превратились в некое подобие слабоноющей зубной боли, черные доминошные прямоугольники вызывали аллергию. С двумя незнакомцами подошел начальник охраны состава. Указал на Мурада:

— Вот он, наверное, вам нужен.

Его отозвали в сторону.

— Вы — Мурад Сафаров?

— Простите?

— От Кушторина, верно?

— Вы — кто?

— Майор Влекушин, — представился старший, демонстрируя удостоверение. — До отправления еще полтора часа, мы справлялись. Понимаете, обстоятельства изменились. С вами хочет поговорить Александр Васильевич, он вчера прилетел. Ждет вас в отделении.

— Здесь, в Туле?!

— Да.

— Поехали, — согласился Мурад.

В городе водитель попросил разрешения заехать домой, на пять секунд — ребенок приболел, лекарство надо передать. Все равно мимо едем.

— Давай, но смотри не больше. Разжалую, — пригрозил сидящий на заднем сидении рядом с Сафаровым майор Влекушин.

Он опустил стекло и закурил. Прошло минуты три.

— И чего он там копается? Точно, придется разжаловать, — посетовал майор. — Подождите здесь, я мигом.

Влекушин направился было к подъезду, но с полпути вернулся обратно, просунулся в открытое окно:

— Одно уточнение, — сказал он и направил в лицо Мураду едкую струю из баллончика.

* * *

Сколько времени провел Сафаров в отключке, было неизвестно. Окончательно пришел в себя он в каком-то темном холодном помещении. Руки и ноги связаны. Рот не заклеен. Повернулся на бок, сплюнул комок вязкой кисловатой слюны.

— Оклемался, чурка, — констатировал голос откуда-то справа. Говорили на русском.

— Где я?

— Ты? В подвале, братан. В подвале ресторана «Свеча».

— Где это?

Ему объяснили.

— А ты сам откуда?

— Из Узбекистана.

— Прямиком оттуда, что ли?

— Да.

— Ну, ты даешь, корешок! Далековато тебя занесло. Но и тут землячки твои есть.

— Где, в подвале?

— Нет, на воле. В кабаке с нашими гужуются.

— Кто?

— Одного Джафар зовут. Он собак ваших привез.

— А фамилия?

— Да кто его знает.

Но Мурад и так уже знал — Алтыбеков. С каким еще Джафаром могла пересечься его судьба здесь, в России? «Как же они, шакалы, меня вычислили?» — напряг Сафаров гудящую от намешанной в ней химии голову. Ларчик, как всегда, открывался исключительно просто. Но для разгадки у Мурада оказалось слабовато с воображением. Отправив его с опасной и почетной миссией, благодетельный человек Александр Васильевич Кушторин набрал номер, данный ему еще в Москве. Представился и сказал всего два слова:

— Надо встретиться.

— В семь за вами заедут, — ответили ему не менее лаконично.

На следующий день утром Кушторин, улыбаясь, пересчитывал немалую сумму, вырученную за добытую Сафаровым запись разговора.

* * *

«Какого рожна я притащил его сюда?» — думал Заседин, глядя на историка Каретникова, с горящими глазами делящегося с ним восхищением от осмотра собачника. Сидящий рядом Джафар кивал ученому с таким видом, будто все комплименты адресовались лично ему.

Соболихин, несмотря на весьма действенные меры, предпринимаемые бойцами Портнова, упорствовал, напрочь отвергая свою причастность к ограблению ресторана. Его помощник, Гридин, тоже не кололся. Аркадий Николаевич дважды спускался в подвал и наблюдал за ходом дознания. «А может, действительно, им на склад подложили наши вещи? И брелок этот чертов подсунули? И чем дольше мы здесь с ними валандаемся, тем больше отдаляем разгадку?» — сомневался он. Настроение и без того паршивое, а тут еще этот болтун, Каретников.

В комнату вошел Портнов. Расположение духа угрюмо молчащего патрона не составило для него загадки. Портнов шмыгнул коротким носом и без обиняков предложил:

— А не принять ли нам чего-нибудь успокоительного?

— Эх, — крякнул Заседин и перебил разошедшегося профессора. — Да помолчи ты, Толик. Эх, блин, давайте…

— Что?

— Что, что! А вискаря дирбанем для начала.

— Десять утра, — напомнил Каретников.

— Какая разница? Вон там, в баре, напитки, Джафар, будь любезен. Мне — виски, остальным по желанию. А ты позвони насчет закуски, — скомандовал он Портнову.

— Будет исполнено. И пивка закажу ящик. Нашенского. Уважаю российское пойло.

Час спустя на столе неровным строем стояли бутылки разной степени недопитости. Шла своим чередом обыкновенная пьянка, процесс неуклонный, мутный и весьма почитаемый в народе. Компания заметно расслабилась. На лбу Заседина разошлись хмурые складки.

— Вот бы в деле на них посмотреть, на твоих свиррепых алабаев, — вернулся к своему профессор, промокнув губы салфеткой.

— А что? Дельная мысль, — поддержал его Портнов. — А главное — умная, профессор рекомендует, как-никак! Что, Аркадий Николаевич? Спробуем подарочек?

— Это можно, да, Аркадий Николаевич, уважаемый? — пьяно засмеялся Джафар. — Два раба еще осталось.

— Да и у нас подвал под завязку нехилым хулиганьем забит, — напомнил Портнов.

— О, хулиганы? Это еще лучше! А что они натворили?

— Кто, хулиганы эти? — переспросил Заседин. — Да так, ну, пакость, в общем, сделали одну, отморозки местные.

О пропаже бумаг, касающихся их с Якубовым отношений, Заседин с Портновым Джафара в известность не поставили. Не хотелось огорчать партнера. Тем паче, что тот оказался на высоте — вовремя сообщил о прибытии в составе поездной охраны ментовского лазутчика.

— С этими отморозками вашими намного интереснее получится! Рабы — это дрянь, они сразу сдаются. Борьбы нет, — компетентно сообщил Алтыбеков.

— Ну что, проверим собачек, Аркадий Николаевич, а? — подзадорил шефа Портнов.

— Хм, идея ничего… А что? Наливай! Посмотрим, заодно тоску разгоним, — продолжил Заседин, поставив рюмку на стол. В нем просыпалась хмельная веселость. — И твоего земляка, как его там?

— Какого земляка?

— От Салима вчера позвонили, ну, что вынюхивает тут один. Ну, мы его и взяли. Как его… это…

— Мурад Сафаров, — подсказал Портнов, — слышал о таком, Джафар?

— О, Мурад Сафаров? И он здесь? Откуда?!

— Да тоже вот испортить нам обедню хотел. Но дядя твой, Салим-ака, вовремя предупредил — обезвредили.

— Да, у моего дяди длинные руки!

— А ты с этим Сафаровым знаком, что ли?

— Я? Козел он вонючий! Мне не помог, когда посадить хотели, не отмазал! Вы дядю моего уважаете?

— Да кто же Салима Раджабовича не уважает? Мы с ним сто лет знакомы, правда, Аркадий Николаевич?

— Ну!

— А он дядю моего не уважил! Своими руками задушу шакала!

— Не надо никого душить, мы — гуманисты. Верно, профессор?

— Мы-то? Да! Еще какие!

— За это надо выпить!

— Надо! За гуманизм, как высшее достижение цивилизации!

— В точку!

— И за то, чтобы Сафаров сдох! — добавил Джафар.

— Во, и козла твоего в волчью пасть засунем, ха-ха-ха! — рассмеялся Аркадий Николаевич собственному каламбуру.

Его охотно поддержали.

— Щас, еще по маленькой, и я распоряжусь… — продолжил он отсмеявшись. — Чего там надо сделать… ну, для представления? Сцену с декорациями и с рампой?

— Нет, ринг. Вбить столбы и обтянуть вокруг сеткой.

— Ага. Ты налей пока. А потом чертеж мне с размерами нарисуй. По линейке! И смотри у меня, не ошибись! А ты, Портной, пацанам задание дай, пусть сварганят.

Большие напольные часы, стоящие в углу комнаты, низко заурчали и разразились утробным боем. Складывалось впечатление, что мудрые носители бесконечного и бесстрастного времени выражают согласие с жутким планом собравшихся.

* * *

Вернувшийся из Москвы Юрий Мызин прогулял Принца, зашел во флигель к Заседину и застал там пьянку в разгаре.

— Садись, Юрик, выпей. Мы сейчас здесь цирк устроим, — сообщил Аркадий Николаевич.

— Бои будут. Как у древних этих, как там — римлян! — добавил просвещенный Каретниковым Джафар.

— Посмотрим, на что эти местные пацаны годятся, — обрисовал замысел Портнов.

— Да, — коротко подтвердил Заседин, его обычно розовое лицо раскраснелось, на губах застыла довольная улыбка.

— Не понял что-то. Какой еще цирк?

— А пусть задержанные покажут, на что годятся, — пояснил икнувший Портнов. — Слабо им с новыми собаками потягаться?

— Не врублюсь что-то никак…

— Да что врубаться-то? Ну, бои сейчас устроим!

— Вы что, этих ребят, что в подвале, с собаками драться заставите?!

— Ну, дошло, наконец. Да. Получат то, что давно уже заслужили.

— Аркадий Николаевич! Да вы что? Вам-то это зачем? — воскликнул Мызин. — Тем более, никто до конца не уверен, что это они в ограблении участвовали.

Губы Заседина недовольно изогнулись:

— А ты не выступай тут! Об ограблении вообще ни слова! Поди, собери народ лучше. Сейчас наш гость Джафар чертеж сделает и мы, как ты говоришь, сбацаем. А? Сбацаем!

— Еще как сбацаем, — засмеялся Портнов и поддакнул шефу. — Да что ты, Юрик, мнешься, как не родной? Сразу видать, трезвый. Махни, и все пройдет. А улики против них налицо, мои парнишки никогда не ошибаются. Ясно? Какой из этого вывод? А? Наказать их надо, баранов, так? Надо! Вот! У меня есть только один вопрос, — тактический: а какие у нас будут правила?

— Никаких не будет! — отрезал Заседин.

— Совсем?

— Совсем!

— Нет, одно должно быть.

— Ну?

— Без ничьих! Если ничья, то обоим — вилы! Ничьих быть не должно. Вот за это я выпью!

— Ха, уважаемый, обижаешь, какие такие могут быть ничьи? Не будет никаких ничьих! — засмеялся Джафар.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1

Если вчерашний день изредка являл сквозь облака хиленькое солнышко, призрачно намекая на возможное улучшение погоды, то этот, сегодняшний, с головой залез под свинцовое одеяло и тем погубил все климатические надежды. Висело одеяло низко и совсем не грело. Кругом было так сыро, что казалось, будто отделившиеся от серого неба тончайшие струйки застыли в пространстве без движения.

«Твари, подонки, что с ним сделали?!» — дернулся Ленька в крепких руках ведущих его парней, увидев брата. Ему выкрутили запястье.

— Отпусти, сука! — воскликнул Гридин и лягнул обидчика пяткой. В ответ ему чуть не сломали кисть.

Выглядел Костя скверно. Лицо раздулось от побоев, левая рука перевязана какой-то тряпкой. Там или порез, или ожог. Прихрамывает. Соболихин имел вид еще более печальный, но Ленька видел только брата. Он всегда где-то в глубине души считал Костю почти сверхчеловеком, хотя и понимал иррациональность такого мнения. Но хотелось верить, что брат может все — и горы передвинуть, и из воды сухим выйти, и, вообще, решить любые проблемы. На секунду он поймал Костин взгляд. В нем не было ничего, кроме отчаяния. Ленька вспомнил последний разговор с братом. «Неужели сбывается Костино предчувствие?!» — похолодело у него в груди.

На большой поляне невдалеке от озерца возвышалась короткая трибуна из двух ярусов (ее недавно доставили из заброшенного пионерского лагеря, что располагался неподалеку). Перпендикулярно ВИП-ложе расставили несколько скамеек. Над всеми сидячими местами растянули большие куски брезента. В центре поляны находилась площадка, огороженная металлической сеткой.

Их вели к этому на скорую руку возведенному сооружению.

«Для чего все это?» — никак не мог догадаться Ленька. Ему, вообще, многое было непонятно. Почему веселый праздник в «Свече» закончился таким неожиданным финалом? Что от них нужно этим сволочам? Какая на них вина?

В чем согрешили соболихинские ребята, объяснять никто не стал. Трибуны заполнили вчерашние радушные собутыльники, всего их было немногим более двадцати человек (девчонок отправили домой вчера поздним вечером). На самой высокой, в центре, расположился приехавший вчера в разгар веселья бугор, вокруг расселась свита. Внизу, у ног, посадили на перевернутый ящик Соболихина. Когда его вели, Соболь пошатывался и, очевидно, долго стоять он бы не смог. Напротив «представительской ложи», по другую сторону квадрата из сетки, выстроили предательски захваченных вчера местных парней. Правда, один среди них был посторонним. Третьим слева, после Шестернева и Кости Гридина, стоял Мурад Сафаров.

Несмотря на прохладную и сырую погоду у пленников забрали верхнюю одежду. Они были в брюках с абсолютно пустыми карманами и в постепенно намокающих от дождя рубахах. Их почти не держали, но каждый ощущал между лопатками давление автоматного ствола. Ленька сделал еще одну попытку приблизиться к брату, его грубо схватили за руки и вернули на место с угрозой: «Не дергайся, сученок, мать твою! Пристрелю!»

Как-то быстро по ресторану прокатился слушок, что самое высокое начальство уже приложилось, и все бросились втихаря опохмеляться. К двум часам, то есть к началу представления, трезвых на территории «Свечи» осталось раз-два и обчелся. Потому зрители вели себя шумно. Преддверие зрелища ажиотажем походило на начало микроскопического по масштабу, но обещающего быть крайне накаленным футбольного матча. Оживленнее всего было в центре. Профессор Каретников громко и с удовольствием препарировал исторические параллели готовящемуся действу. Его гуманитарный ланцет изящно вскрывал события древних, средних и новых лет вместе с их подоплекой. Ученый слегка запинался на простых словах, зато сложные произносил на удивление легко. Вдруг он резко оборвал речь, очевидно, его посетила новая идея.

— А как ты отметишь победителей? — спросил он Заседина.

— Победителей? Ну… не знаю, купить им новых сучек, что ли… или окороков куриных по ящику… а как еще? — взглядом он подключил к обсуждению Джафара.

Тот пожал плечами:

— Можно им медали дать, уважаемый. Многие собаки медали имеют, а у этих — ни одной.

— Да, правильно — Герой России. Каждой — по Герою, — поддержал Мызин. — И чтобы сам президент России вручал или на худой конец, губернатор.

Он оставался одним из немногих еще пока трезвых.

— Президента нашего ты тут не трогай! — строго оборвал его Заседин. — Он в этом не замешан!

— Нет, я имею в виду не собак, а именно — гладиаторов. Они всегда как-то поощрялись, — уточнил Каретников.

— Как поощрялись? Скажи-ка нам.

— Ну, женщин им давали, еды, вина, а некоторым даже свободу…

— Женщины и вино у них были вчера. Что остается?

— Остается что? Свобода остается, вот!

— Да, во! Сегодня пусть у них будет свобода, — великодушно рассудил Аркадий Николаевич. — Как ты считаешь, Джафарчик?

— Век им воли не видать! Всех порвут, уважаемый! Всех!

— Вот! И я так считаю, — засмеялся Заседин. — Так что пусть будет свобода! Объявите им.

— Я лично это сделаю, — вызвался Каретников.

* * *

«Гладиаторы» до последней минуты недоумевали — зачем они здесь? Что с ними будет? Возможно, кто-то о чем-то и начал догадываться, но только один из них понял все тотчас, как только увидел ринг. Впрочем, остальные тоже недолго оставались в неведении относительно своей участи — со стороны вольеров показался Тамерлан.

На коротком поводке он вел бледно-желтого, как яичное мыло, с черной головой и темными пятна-ми на боках Атрека. Крысенок выступал торжественно, на его кривом лице застыло подобие улыбки, а в огромныхминдалевидных глазах плавно качались искры, похожие на золотой песок. Атрек, самый молодой из стаи, нетерпеливо тянул вперед, вынуждая Тамерлана хромать больше обычного. От избытка сил пес мог рвануть и поволочь маленького человека за собой по влажной траве, но он сдерживался и только мотал время от времени тяжелой головой, то задирая ее, то низко пригибая к земле.

К строю подошел лысый худощавый субъект, покачнулся, поднял руку с вытянутым указательным пальцем и, напрягая голосовые связки, прокричал с пьяной торжественностью:

— Гладиаторы! Вам предстоят трудные битвы! До смерти одного из противников! Ничьих не будет! Но знайте: победителей ждет свобода! Они уйдут отсюда беспрепятственно! Салют вам!

* * *

Первым на «арену» вытолкали стоящего ближе других к входу в ринг Игоря Шестернева. Светлая рубаха намокла и плотно облегала его полноватое тело. Шестернев, словно проснувшись, огляделся, подбежал к сетке, отделяющей его от трибуны с Засединым, неистово затряс ее и закричал срывающимся голосом:

— Вы что, паханы? Вы что это?! Я же не при делах! Я здесь случайно! Не надо! Я вас умоляю, оставьте меня! Я на колени встану, я что хотите… я… а-а-а!

Тамерлан отстегнул ошейник и впустил Атрека в ограду. И вместо того, чтобы опуститься на колени, Шестернев, хватаясь за ячеи, полез вверх. Его ноги беспомощно заскользили по сетке, но руки подтягивали тело выше и выше. Атрек долю секунды наблюдал за карабкающимся человеком. Парень уже достиг верха, он ухватился за толстую проволоку, что была протянута по краю рабицы, и пытался закинуть на нее ногу. Алабай издал короткий рык, разогнался и прыгнул за ним. Его зубы сомкнулись на поднимающемся бедре Шестернева. Тот заорал, обвис на сетке, но пальцев не разжал. Атрек отпустил ногу, приземлился и тут же снова взлетел. На этот раз он вцепился в подмышку беззащитного человека, оттолкнулся от него передними лапами и опустился с выдранным куском окровавленной рубахи в пасти.

Не умолкая, Шестернев предпринял новое усилие, чтобы преодолеть барьер. Ему удалось перекинуть ботинок через край, казалось, еще немного и человек перевалится через роковое препятствие. Но алабай снова повис на нем и своей тяжестью стащил назад, на прежнюю позицию. Каждый рывок парня сопровождался новой атакой. На какое-то время в борьбе наступило равновесие. Человек перестал дергаться. Вонзив ставшие от напряжения похожими на белые когти пальцы в проволочные отверстия, он словно прилип к сетке. Овчарка немного постояла и снова продолжила методичные подскоки, все более кровяня спину висящего. Все-таки чувствовалась молодость — Атрек совершал много лишних движений. Но зрителям нравилось. Каждый прыжок и сопутствующее ему яростное рычание сопровождались возгласами болельщиков, словно они приветствовали удачные действия боксера, наносящего сопернику нокаутирующие удары.

Шестернев уже не кричал беспрерывно, как вначале, он лишь сипло вскрикивал при очередной атаке. Очередной взлет. Атрек повис, сомкнув зубы на пояснице жертвы. Наверное, своим весом он надеялся обрушить человека. Но тот не сдавался, он лишь на минуту затих, набирая в легкие новую порцию воздуха — хриплый вздох отчетливо разнесся над ареной, и снова пронзительно и нечленораздельно завопил.

Псу еще раз пришлось отпустить упорно цепляющегося за сетку, а в конечном итоге, за жизнь Шестерню. Из разодранных боков и спины человека текла кровь. Атрек отошел к противоположному концу арены, склонил голову на бок, внимательно посмотрел на деяния своих клыков и устремился вперед. Это был самый высокий прыжок. Челюсти защелкнулись на предплечье все еще пытающегося вырваться из ужасного ринга человека. Пес уцепился за сетку когтями, найдя, таким образом, точку опоры, и перехватился по руке зубами. Треснула кость, и, увлекаемый двойной тяжестью, Шестернев рухнул вниз. На земле палач и жертва раскатились с разные стороны.

Человек уже не кричал, но непрерывно жалостно стонал, и в этих стонах можно было услышать ка-кую-то безадресную, потерявшую смысл мольбу. Лежа на спине, он пытался заслониться от страшного пса здоровой рукой. Атрек обошел лежащего и неожиданно резко, как наносящий решающий укол фехтовальщик, ринулся вперед. Голова собаки проскочила под согнутой в локте рукой, нашла цель, на несколько секунд задержалась и резко отдернулась назад. Человек, словно желая изменить тактику собственного спасения, вместо не принесшего успеха лазания вверх по сетке часто засучил ногами на месте. Как будто хотел убежать. Но бегство не удавалось — ноги лишь взбивали пустой воздух и сучили по траве. А вскоре дернулись и замерли совсем.

Высоко подняв голову, алабай облизнулся и гордо оглядел аудиторию. Раздались аплодисменты, пьяные выкрики и свист. Но, заглушая их, со стороны вольеров донеслась смесь лая и завываний, несущая в себе кровожадную энергетику разрушения. Это был ненасытный, как вековечный голод и дикий, как рев селевого потока гимн. Словно волна цунами, ужасные звуки утопили в себе окрестности, заставив всех и вся онеметь, и даже наиболее мужественные сердца ощутили кристаллический укол страха. Стая почуяла первую смерть. На сей раз ни о каком вызове со стороны местной псарни не было и речи. Тамерлан взвизгнул особенно громко, и вакханалия ярости прекратилось.

Подождав, когда уведут Атрека, двое парней за ноги выволокли Шестернева из ринга. Тело скользило по траве как мешок, голова тянулась вслед, она болталась на наполовину перегрызенной шее, подпрыгивала на неровностях и казалась несущественным довеском.

— Он что же, мертв, а? Мертв?! Мертв, да? — заикаясь, спросил поднявшийся на ноги Каретников.

— Готов! Как освежеванный баран! — захохотал Джафар.

— Мертв… да-а?

— Что-то вы, профессор, с лица сошли, — участливо заметил Портнов, усаживая историка, — глотните-ка, говорят, помогает.

Анатолий Валентинович всю жизнь изучал историю. То есть деяния и свершения давно умерших людей. И понятие смерти для него стало явлением обыденным. Но как оказалось, только абстрактное понятие. А факт смерти, с которым он столкнулся лицом к лицу, ощутил его ужас, почувствовал запах и увидел агональные движения умирающего, потряс Каретникова до самых глубин. Можно тысячи раз читать о смерти, рассуждать о ней, воспринимать с экранов, но видеть воочию…

Он механически выпил полстакана водки, не почувствовав ее вкуса.

До окончания боев профессор уже не мог прийти в себя. Он будто находился в каком-то полуреальном раздвоенном мире. С одной стороны, это был мир, где жили изучаемые им персонажи, где все основные понятия условны и последствия заранее известны. А с другой, — в этой взвешенной и просчитанной вселенной произошел какой-то трагический слом, абстрактные факты вдруг стали превращаться в жестокие, бьющие по нервам реалии. От всего этого у него кружилась голова, в глазах то темнело, то возникали пятна, расплывчатые, как водяные знаки.

Юрия Мызина, судя по всему, зрелище тоже не вдохновило.

— Я пойду, гляну, что творится на территории, — сказал он.

— Не задерживайся, самое интересное пропустишь, — посмотрел на него Заседин.

В глазах Аркадия Николаевича загорались жадные огни азарта. Его лицо мало-помалу меняло спектр расцветки и становилось пунцовым. Портнов ткнул ногой сидящего внизу на куске неровного картона Соболихина:

— Видишь, что творится? Вот так будет со всеми твоими балбесами. Но если ты скажешь, где бумаги, они уйдут отсюда целыми.

— Да не мы это! Не мы, блин! Неужели тебе не ясно?! Нет у нас никаких бумаг! Как тебе еще доказать? Ну, как? — вскричал тот.

— Заткнись и подумай. Время у тебя еще есть. Но — мало.

Портнов вздохнул и повернулся к Заседину, который сидел на ряд выше. Короткая спортивная куртка задралась, и Соболихин заметил пистолет, заткнутый сзади за пояс брюк. Его измученный разум узрел моментальное избавление от всех бед, рука напряглась. Но Портнов, словно что-то почувствовал и тут же занял исходное положение лицом к арене.

* * *

А Тамерлан уже вел к рингу Сари. Эта трехлетняя сука отличалась от других собак непредсказуемостью и имела самый коварный нрав. Расцветкой, относительно длинной шерстью и широкой спиной она напоминала бурого медведя в миниатюре, только брюхо у нее было светлое, а морда, напротив, темнее остального окраса.

— Смотрите внимательно, — посоветовал Джафар, будто кто-то только и думал о том, чтобы отвлечься. — Она — великая актриса, ей в театре надо выступать! Да, самом большом. Смотрите!

Костя Гридин стряхнул с плеч руки подталкивающих его к калитке парней. У входа он взялся за железный столб, обернулся и встретился взглядом с братом. Леньке показалось, что они смотрели друг на друга вечность, и в глазах брата он прочел такие несовместимые чувства как смертельная тоска и ярость.

Костя почти не хромая дошел до середины квадрата, повернулся, выставил вперед руки и слегка присел.

Сари не бросилась сразу в лобовую атаку, она понюхала капли свежей крови на траве, облизнулась, села и начала чесаться. Создавалось впечатление, что обычная дворняга занимается нехитрым туалетом где-нибудь у завалинки в деревне. Зрители недовольно засвистели и заулюлюкали. Оправдывая репутацию опытной актрисы, сука, не обращая внимания на реакцию людей, изогнулась и принялась что-то выкусывать из густой шерсти на задней лапе. При этом она совсем не обращала внимания на застывшего перед ней человека.

— Эй, урод, чем ты ее опоил?

— Фас, фас!

— Возьми его!

— Ату!

— Да взгрей ты ее, ублюдок! — разразились негодованием трибуны.

Но стоило Косте переступить с ноги на ногу, как собака тут же вскочила и медленно пошла к нему. Когда она достаточно приблизилась, Гридин нанес быстрый удар ногой. Редкий боец успел бы на него среагировать. «Несмотря ни на что, брат в форме», — обрадовался Ленька, у него затеплилась надежда. Но Сари отпрянула назад легко, как будто данный эпизод был многократно отрепетирован ими, и удар прошел мимо. Взрыва не последовало и на сей раз — собака опять неторопливо двинулась вперед. И снова она без труда увернулась от ноги. В третий раз, словно упрекая партнера за однообразие приемов, Сари схватила носок зубами и дернула на себя. Костя поскользнулся на траве, упал на спину. Он попытался достать собаку другой ногой. Попал. «Как у нас с Митяем», — вспомнил Ленька свою последнюю драку.

Сари и в этот раз не стала форсировать событий. Получив по голове, она молча выпустила из зубов стопу, отошла назад и села, позволяя неприятелю подняться. Вообще за все время боя Сари не произнесла ни звука. Костя встал. Несмотря на краткость поединка, он тяжело дышал, на правую ногу опирался неуверенно; стало заметно, что он уже измотан, очевидно, сказывались побои, нанесенные ему ночью.

И тут сука без подготовки и заметных мускульных усилий взмыла в воздух и обрушила свою ускоренную полетом немалую массу на грудь человека. Два тела покатились по мокрой от дождя и крови траве. Гридин инстинктивно прикрыл горло подбородком, и клыки вонзились ему в лицо. Он оторвал от себя собаку и отшвырнул ее. Но Сари не дала человеку подняться, она снова кинулась вперед, пастью поймала летящий в нее кулак и стала грызть руку. Костя закричал что-то нечеловеческое, замолотил другой рукой, обрушивая на измазанную кровью морду град ударов, попытался зажать шею собаки между ног.

И добился только одного — Сари отпустила его, вывернулась из захвата, отскочила, в очередной раз села и начала облизываться. Как будто все, чем они до этого занимались, была всего лишь игра, а не битва за жизнь, и самое главное условие в этой игре — соблюдение опрятного вида.

С огромным трудом Гридин, опираясь спиной о сетку, поднялся. Его лицо было красной маской с белыми вкраплениями обнажившихся костей и единственным глазом, раздробленная кисть руки — месивом, которое он прижимал к груди.

Ленька, не помня себя, рванулся к брату. Его повалили на землю и вывернули руки.

— Давай его на цепь посадим, чтоб не дергался, — предложил один из охранников.

— Как это?

— А вот, у него на руке болтается.

Они сняли цепочку, обернутую в три раза вокруг левого запястья Гридина, оставили лишь один тур, а в образовавшуюся петлю вдели ножку стула. На стул тут же уселся охранник. Ленька был вынужден опуститься на корточки. На затылок давила тяжелая рука второго парня.

— Держись, Грид. Мы с тобой должны выжить. Обязаны! — услышал он глухой, словно из бочки, голос Махонина.

Сари смотрела на противника изучающе, примерно так взыскательный ваятель оценивает свое не очень удачное творение, и не двигалась. Можно было подумать, что собака дает полураздавленному человеку какой-то шанс.

Это была та пауза, что отличает таланты от бездарей, нет, она есть водораздел между талантливостью и гениальностью. Люди за сеткой ждали продолжения спектакля с нарастающим напряжением, в буквальном смысле затаив дыхание. Висела абсолютная тишина, при желании можно было бы расслышать столкновение дождевых капель в воздухе.

Пауза завершилась как раз тогда, когда ее и следовало закончить. Сари кинулась в атаку, но была отброшена. Ничуть не стушевавшись, она совершила ряд наскоков на прижавшегося к сетке Костю, всякий раз серьезно раня его. Человек отбивался все менее успешно, в его движениях сквозила обреченность. Вскоре он лишился последних сил, и, скользя по влажному металлу спиной, медленно сполз вниз. И тогда, дождавшаяся нужного момента коричневая молния, словно в апофеозе драматического спектакля, рассекла воздух и впилась в незащищенное горло.

Крепко удерживаемый Ленька зарыдал от собственного бессилия.

— Браво! Брависсимо! — закричал Портнов и повернулся к Заседину. — Супер, Аркадий Николаевич, это просто супер, она одна стоит всех ваших дворняжек!

— Стоит, ей Богу, стоит! Прима! — не менее восторженно откликнулся Заседин.

— А что я говорил? Что я говорил? Это просто балерина! Балерина самого большого театра! Как она его, а, уважаемый? Красиво, а! Фу, и нет, — дунул Джафар на пальцы, будто сдувая пылинку.

Каретников отхлебнул прямо из горлышка бутылки, зажатой у него в руках. Он уже не смотрел на ринг, но восторженные крики болельщиков хлестали его словно плети.

Этого краткого обмена впечатлениями в начальственной ложе хватило Соболихину. Он выхватил из-за пояса вновь отвернувшегося к шефу Портнова пистолет, сбросил предохранитель и выпалил в грудь Заседину. Второй раз Соболь выстрелить не успел — пистолет был выбит, а его самого, отброшенного на землю, прошила автоматная очередь, пущенная в упор охранником.

От попадания Аркадий Николаевич не покачнулся, а громко охнул и ошарашено уставился на стрелявшего. С его щек мгновенно слинял цвет помидора «бычье сердце», и они приобрели вид свежей штукатурки. Взоры вскочившей публики теперь обратились к Заседину. Он же, поддерживаемый верными секьюрити, продолжал сидеть с открытым ртом, и походил на фотографию человека, застигнутого при исполнении богатырского зевка. Руки вслепую шарили по груди. Наконец Заседин опустил голову и прошептал:

— Что? Что… это… было?

Его правая ладонь была испачкана копотью.

— Пороховые газы. Патрон был холостым, я часто первый оставляю холостым, — ответил Портнов.

— А второй? — так же шепотом спросил Заседин.

— Ну… второй… второй заряженный…

— Гад! Ах, ты, и гад же! Мразь… — зашелся в хриплом кашле Аркадий Николаевич. Наваливающаяся слабость и заполняющее его чувство какого-то нелепого восторга не позволили развить мысль дальше.

В ристалище был объявлен перерыв, народ повалил с площадки.

Профессор Каретников не отправился со всеми в помещение ресторана, он, покачиваясь, зашел за трибуны, скорчился и его сотрясли рвотные спазмы. Из него выходило все зараз: и насквозь пропитавшиеся алкоголем остатки отбивной, и полупереваренная капуста, и ужас новых впечатлений, и острая боль исковерканного зрелищем разума, и остатки веры в себе подобных. Всего было так много, что он не мог уняться минут двадцать.

На время перерыва всех оставшихся пленников вернули в подвал, но держали по отдельности. Охранники дышали перегаром и смотрели на парней зло, будто только сейчас осмыслили всю глубину падения доверенных им личностей. Если у кого-то из «гладиаторов» и возникала мысль о сопротивлении, то она в корне уничтожалась твердостью пальцев, лежащих на спусковых крючках десантных автоматов. Им принесли по второму, которое съел только Мурад Сафаров, чая же попили все, за исключением Леньки Гридина.

* * *

Пролетел час.

Этого интервала времени хватило шарику по имени Земля на то, чтобы немного продвинуться по одобренной Богом орбите и чуть-чуть повернуться вокруг собственной оси…

На отдельных участках твердой части его лика появились новые штрихи проплешин. Они добавились к уже существующим там прочиканным бескрылой молью пятнам городов, оспинам аэропортов и длинным ходам автострад и рельсовых путей…

На дорогах случились аварии, в населенных пунктах вспыхнули пожары…

Словесные кружева материализовались в стих, пламенный и посвященный вечной любви мужчины к женщине…

Отряд альпинистов достиг вершины…

Жидкая часть шарика кое-где вспенилась новыми бурунами штормов, утонул корабль…

Признанный мэтр велоспорта едва не побил мировой рекорд…

В разных местах народились дети. Они были несмышлеными и еще не задумывались над тем, куда их занесло. Двадцати шести из них суждено было стать уголовными преступниками, девяносто трем — чиновниками, а одному гением…

Недра шарика лишились запланированного количества руды…

Где-то в пустынной и скалистой местности озарилось счастьем гнездо молодой четы стервятников — там проклюнулись скорлупки яиц и на свет выползли мокрые большеклювые страшилки. Птенцы требовательно пищали, не подозревая о том, что всю жизнь обречены наслаждаться падалью.

И еще много чего успело случиться…

* * *

Трибуны заполнились.

После несостоявшегося покушения облик Аркадия Николаевича так и не достиг недавнего колера спелого томата, остановившись на фазе ранней зрелости. Он был спокоен и строг. Портнов, выказывая полное раскаяние, ссутулился на своем месте. Каретников, залепетавший что-то насчет: «… и мне уже пора домой…», получил ответ почти грубый: «Сиди, наслаждайся. Ты же этого хотел?» Сил на то, чтобы встать и уйти, у Анатолия Валентиновича не было. Из него будто выкачали всю волю. Он выпил вместе со всеми и ничего не почувствовал.

Очередность в строю оставили прежней. Перед тем, как войти в ринг, Мурад Сафаров оглядел товарищей по несчастью и сказал:

— Запомните. Главное — не бояться, и вывести его из себя. Тогда он в твоих руках.

Очевидно, он говорил о собаках, во всяком случае, логичнее понять его было именно так. Затем повернулся к главной трибуне и спросил, остается ли в силе условие, согласно которому победитель отпускается на свободу.

— Да, остается, остается, — громко ответил Заседин, — выйдешь оттуда живым — можешь идти на все четыре стороны, никто тебя не тронет.

Он выглядел самым тяжелым из пленников. Махонин тоже был здоровяком, ростом под сто девяносто, но Сафаров, несмотря на то, что был ниже, фигуру имел более широкую и смотрелся мощнее. Он вошел и твердо остановился в центре огороженного куска поляны, держась совершенно расслабленно и выпустив изрядный животик, руки оставались свешенными по бокам.

Тамерлан скрипнул калиткой и расстегнул ошейник на Шайтане.

Джафар произнес несколько непонятных слов, тут же спохватился и перевел:

— Я пожелал удачи Шайтану.

— А он в этом нуждается? — засомневался Аркадий Николаевич.

Пес, в котором почти идеально сочетались быстрота и сила, не стал тратить времени на разведку — ощетинившись и зарычав, он кинулся на соперника. Когда его лапы уже почти коснулись груди человека, а клыкам осталось несколько сантиметров до цели, Мурад, слегка отклонившись назад, послал коротким стремительным крюком левый кулак в скулу нападавшего. Шайтан перевернулся в воздухе, ударился о сетку, вскочил и затряс головой. Неудача не обескуражила его, а только разозлила, и алабай немедленно предпринял следующую атаку. Все повторилось с тем лишь отличием, что удар был нанесен справа. В этот раз на то, чтобы прийти в себя, животному понадобилось немного больше времени.

Сафаров успел снять туфли и одеть их на левую руку: получился своего рода бутерброд, состоящий из кисти руки посередине и двух башмаков — сверху и снизу, подошвами наружу.

Не помня себя от ярости, Шайтан бросился в новую атаку. Наконец-то он достал врага! Обуреваемый лютой злобой алабай мотал головой, все крепче и крепче сжимая зубы, в попытке разорвать толстые кожаные подошвы. Его противник неожиданно упал на колени и прижал всем своим весом нижнюю челюсть собаки к земле.

Несмотря на великую злобу, Шайтан разобрался, что на клыках у него не плоть человека. Он захотел отскочить и начать новую атаку, дернулся назад, пытаясь вырваться из ловушки, однако нижние клыки, глубоко вонзившиеся в кожу и придавленные немалой массой противника, не позволяли ему освободиться.

Мурад схватил врага за длинную морду и со всей силы рванул ее на себя. Раздался треск суставов, нижняя челюсть вывернулась из сочленений и осталась на месте, тогда как голова собаки развернулась к человеку. Шайтан взвыл, а Сафаров резко вывернул и потянул морду вверх. Из разорванных губ алабая брызнула кровь. Не отпуская продолжающую вырываться и истошно уже не выть, а орать собаку, Мурад громко спросил:

— Я что, должен его убить?

Ему никто не ответил, и Сафаров повторил вопрос.

— Да, ничьих здесь не бывает, — крикнул ему в ответ Джафар, и добавил тише. — Хоть он и мой враг, но я горд тем, что принадлежу к одному с ним народу. Надо же, убить Шайтана голыми руками! — И зацокал языком.

Задачу Мурада облегчил Тамерлан. Во время боя он всегда находился рядом, стоял, прильнув к решетке. Ему казалось, что и живет он по-настоящему только в эти минуты. Минуты, когда его воспитанник уничтожает еще одно из многих ненавистных ему существ. Одного из тех, что некогда отринули маленького калеку, воздвигнув между Крысенком и остальным человечеством глухую стену презрения и непонимания. Когда он убедился, что Шайтан проиграл, его глаза-индикаторы, на которые, впрочем, никто не трудился обратить внимания, померкли. Тамерлан вошел в ринг, подсунул лезвие под шею пса и прикончил его. На выходящего невредимым из квадрата смерти Сафарова все смотрели с невольным уважением.

— Ты, действительно, свободен. Можешь идти, — сказал ему подошедший со стороны начальственной ложи телохранитель.

— А можно я немного побуду здесь? — спросил Мурад.

— Ну, побудь, если хочется, — дернул плечами охранник.

* * *

Предыдущий бой вселил в душу Махонина надежду. Он довольно спокойно ждал предназначавшегося ему зверя. Им был Узбой, палевый в неровных темно-коричневых пятнах кобель. По тамерлановым канонам этот пес относился к разряду долгожителей — недавно ему минуло восемь лет. Но с годами он не стал слабее, а обретенного в битвах опыта могло хватить на троих. Ведя Узбоя без поводка, прямо за широкий брезентовый ошейник, Тамерлан низко склонился над головой пса и всю дорогу что-то нашептывал ему. Алабай шагал медленно и сосредоточенно внимал заклинаниям своего божества. Со стороны могло показаться, что тренер дает последние напутствия ученику перед серьезным испытанием.

Очутившись внутри площадки, Узбой немного постоял, разглядывая непривычно крупного противника, а затем бросился на него. Опыт, пусть не свой, появился и у Махонина. Женя встретил пса кулаком. Ему не хватило выдержки Сафарова — удар был прямым, костяшки пальцев чиркнули по клыкам, грудь алабая скользнула по руке человека с внешней стороны, и первая стычка закончилась ничем.

Этот пес не стал, подобно Шайтану, кидаться сломя голову в новую атаку. Обнажив свой белоснежный смертельный арсенал и глухо ворча, он пошел вокруг человека. Махонин, сохраняя боксерскую стойку, поворачивался за собакой, оставаясь к ней лицом, и не пытался достать ее ногами. Узбой сделал два медленных круга и неожиданно стремительно рванулся, вынуждая противника к резкому повороту. Мгновение — и пес, внезапно сменив направление на обратное, прыгнул на человека. Женя среагировал частично — его рука наотмашь ударила собаку в бок, но не помешала зубам достичь цели. На плече закраснел глубокий разрыв. Следующий наскок алабая оказался удачней — он немного, но выигрывал у человека в скорости. Вцепившегося чуть пониже уха Узбоя отнесло за спину парня, оба упали. Махонин повалился лицом вверх и тотчас попытался вскочить на ноги. Но зверь снова оказался проворнее — если бы Женя не успел защитить горло рукой, бой бы тут же и закончился.

Человеку удалось добраться до сетки и, опираясь об нее, встать, — ценой буквально изжеванной правой руки и изрядно покусанной левой. Отведав крови и почувствовав слабость противника, Узбой осатанел. Удары, теперь не столь точные, не останавливали его. Раз за разом алабай наскакивал на человека, отбивавшегося все менее удачно. Пес рвал подставляемые ему руки, которые уже не могли по-настоящему ударить.

Этот бой получился самым затяжным. Несмотря на многочисленные раны, Махонин не сдавался, в его взгляде не метался страх, а пылала злоба, сродни той, что выплескивалась из налитых кровью глаз собаки-убийцы. Вот он раскрыл объятия, поднял вверх то, что осталось от рук, будто сдаваясь и открывая зверю доступ к средоточению своей жизни.

Алабай присел и метнулся к незащищенной глотке человека. Но в полете его обхватили не потерявшие еще всей силы руки, и Махонин рухнул на пса, стремясь раздавить врага. Узбой опять не достиг цели — челюсти сомкнулись на ключице. А навалившийся на него человек из последних сил прижимал зверя к себе, горя желанием переломать ребра, сокрушить позвоночник. Будь на его месте любая другая собака, она не смогла бы победить. Однако полураздавленный алабай судорожно вытянул шею и достал клыком сонную артерию.

Минуты две было неясно — кто выжил.

Потом обращенная к неласковому небу спина Махонина покачнулась, и из-под него выбрался палевый в темно-коричневых и красных разводах пес.

* * *

От мелкого непрерывного дождика и обильно пролитой крови зеленая трава, густо покрывающая импровизированный ринг, превратилась в скользкий каток, будто чей-то извращенный разум попытался трансформировать футбольное поле в хоккейную площадку. Словно пробор в прическе, зловещую поляну разделила на две неравные части широкая полоса, оставленная выволоченным за ноги телом Махонина.

Тут и там гладь ринга нарушали темные пятна, оставленные содранным дерном, будто кто-то хотел выкопать лунки для гольфа, но оставил затею.

Едва ли какой-нибудь спортивный знаток мог догадаться, что за правила руководят проводимыми здесь играми. И каков характер этих развлечений. Но, судя по здоровому энтузиазму публики, состязания, ведущиеся на удивительной площадке, оказались популярны. Об этом свидетельствовали возгласы, бурная жестикуляция, разгоряченные физиономии и бутылки — пива и других прохладительных, покрепче, беспрерывно снующие по рукам.

Зрители VIP-ложи ни в чем не уступали окружавшему их плебсу. Даже щеки Аркадия Николаевича Заседина подбирались к свойственному им в некоторых случаях кетчуповому оттенку. Колоритностью лиц отставали лишь Юрий Мызин, не пивший ничего, и профессор Каретников, впавший в отрицательную фазу — добавочные порции спиртного, казалось, обесцвечивали его. Возможно, организм ученого нуждался в каком-нибудь особом, богатом теплыми красителями, напитке…

* * *

Неудача Махонина подорвала дух Леньки Гридина. Как же странно устроена человеческая психика: быстрая победа узбека задвинула воспоминания о Костином бое в какой-то совсем дальний ящик сознания, будто он произошел год или больше назад — ярко вспыхнула надежда на благоприятный исход лично для него. А гибель Женьки, случившаяся несколько минут назад, в свою очередь, заслонила все, что было раньше, и отозвалась в груди щемящим чувством отчаяния.

Леньку втолкнули в ринг. Он по инерции прошел до конца площадки и остановился, когда дальше идти стало некуда. В ногах чувствовалась дрожь, перед глазами плыли ячеи сетки и неразборчивые лица за ними, напоминающие некие размазанные пятнистые символы на полотне неумелого художника.

Рык бесхвостой черной пантеры. Резкий поворот навстречу. Алебастр клыков на фоне летящей смоляной морды. Ленька инстинктивно закрылся левой. Адская боль в руке. Спина врезалась в сетку. Удар правой сверху вниз по впившимся зубам. Вместе с клочьями рубахи и мяса собака отлетает. Боль молотом бьет по сознанию. Гибель брата, смерть Женьки, собственная, от которой на волосок, опаляют неистовым вихрем адреналиновой бури. На арене с истоптанной, скользкой от крови и дождя травой застыли два зверя. Четвероногий ринулся в новую атаку. Костяшки пальцев двуногого окровавились о короткие штыки, торчащие из ужасной пасти. Еще один наскок. Рабица, в которую вдавился Ленька, спружинила под локтем, помешав размахнуться, и он просто выбросил обе руки вперед. Лоб Хивы ударился в ладонь, ее верхняя челюсть проскочила в кольцо, образованное свисающей с левого запястья цепочкой, и зубы, не достигнув горла, ухватили складку на груди. Гридин сжал кисть на загривке поневоле взнузданной собаки.

Почувствовав во рту металл, Хива рванулась назад. Ленька захвата не ослабил, напротив, его пальцы онемели от напряжения, больше похожего на судорогу, и разжать их сейчас без орудия типа монтировки, возможно, не смог бы никто.

На ринге начался невообразимый танец: крупная агатового цвета собака металась из стороны в сторону, пытаясь освободиться, человек, держась вытянутыми руками за шерсть на загривке, совершал перед ней дикие па в стремлении удержаться на ногах. Конечно, в выносливости Ленька уступал противнице, но та прикладывала вдвое больше усилий, желая сбросить железную узду. А человеку надо было всего лишь не упасть и не согнуть рук, чтобы не дать зубам добраться до своей плоти. Чем-то картинка смахивала на нелепое родео. Смертельное родео.

Зрители едва не визжали от восторга — одобряли. Представление нравилось.

Хиве все-таки удалось свалить Леньку — он поскользнулся на очередном вираже, но руки его остались прямыми. Собака попыталась вцепиться в ногу, однако челюсти не могли до конца сжаться из-за цепочки, застрявшей на гребешках коренных зубов, и ей оставалось только рвать клыками доступные места. Недолго. Гридину удалось встать на колени. Хива метнулась в сторону, изменила направление и точно юный жеребенок, вскидывая то задом, то передом, понеслась по кругу. Ленька на широко расставленных коленях вертелся за ней как волчок. После нескольких кругов собака остановилась в растерянности. Захват, в который она попала, не ослабевал ни на йоту, достать врага было невозможно. Ребра Хивы тяжело поднимались и опускались, по краям пасти выступила розовая пена. Ленька смутно видел удерживаемую им тварь, пот ел глаза, но о том, чтобы вытереть его, не было и мысли. Бойцы выглядели крайне измотанными, и казались уже ни на что не способными.

— Ну что, похоже, дело движется к ничьей, Аркадий Николаевич? — угодливо спросил Портнов.

— Тебя бы сейчас туда, — скрипнул Заседин, и переадресовал вопрос, — как считаешь, Джафар?

— Наверное, уважаемый, не знаю, что сказать даже…

— Что будем делать шеф? — не отставал провинившийся, уловивший перелом в отношении к нему начальства.

— Думаю, то, что ты предложил.

— Обоих в расход?

— Ну…

Портнов кивком подозвал боевика с коротким автоматом.

— Помоги им.

— Кому?

— Им обоим. Они нарушают правила. Ты ведь знаешь, что ничьи запрещены?

— Ну… слыхал, да…

— Так помоги…

— Как это?

— Своей погремухой, дубина!

— Не въехал…

— Балда…

— А-а… и пацана, и собаку что ли замочить?

— Тебе что, пять раз повторять надо, пока въедешь?

— Больше не надо! Ща я их, в легкую!

Тем временем Гридин поднялся на ноги, и пляска возобновилась. В ней уже не было прежней страсти, движения партнеров стали тяжеловатыми. Лишь изредка борьба вспыхивала с прежним пылом, но он тут же гас. Хива устала, устала больше от невозможности реализовать душащую ее ярость, а из ран на теле Леньки текла, отнимая силы кровь.

Автоматчик подошел к дверце, ведущей в ринг, и посмотрел на Портнова.

— Погоди, у нее еще возможно есть шанс, — сказал Заседин.

Портнов отрицательно махнул рукой.

Окончательно потеряв терпение, Хива, уподобившись быку, наклонила голову и поперла вперед. Гридину пришлось отступить. Он оглянулся и скорректировал курс на нечетко различимый угловой столб, а когда до него осталось не больше метра, отскочил в сторону и дернул собаку вперед. Морда с размаху врезалась в шероховатый металл. Раздался визг, смешанный с воем.

Хиве не повезло — в том месте, куда она приложилась, торчал конец проволоки: здесь сетка фиксировалась к столбу наскоро сделанной закруткой. Оглушенная болью собака отпрянула назад с такой бешеной энергией, что снесла Леньку и свалилась на него. И вместо того, чтобы наброситься на человека, вскочила, едва не вырвав ему руки, наклонила голову набок и стала тереться о землю. Лишь тогда Гридин заметил кровяные сгустки, вытекающие из опустевшей левой глазницы.

Однако Хива справилась с шоком и, собрав последние силы, вновь прыгнула на противника. Человек упал на спину. Хрипящая пасть тянулась к подбородку. Но Ленька уже знал, что делать. Он достал подушечкой большого пальца здоровый глаз и изо всей силы надавил на него. С таким отчаянием, как сейчас, он никогда ничего в жизни не делал. Хива рванулась, царапая тупыми когтями руки, потащила Гридина по траве. Но большой палец преодолел упругое сопротивление. Под ним будто лопнул наполненный жидкостью пузырь, и палец ухнул в горячее и мокрое.

Рык, визг и вой ослепленной собаки перемешались в сумасшедшем вопле, лапы засучили по голове, тщась вытряхнуть мучительный стержень, пронзающий мозг. Челюсти сжались, послышался хруст крошащихся зубов.

И вместо боевика с автоматом в ринг вошел Тамерлан.

Невнятно бурча, великий собачий бог вытащил из-за голенища нож и даровал мечущейся в болевых спазмах Хиве покой.

Глава 2

В любом случае Мурад ушел бы после этого боя. Оставаться до конца представления слишком опасно — не верил он, что так просто будет отпущен. Слишком много знает. В лучшем случае хозяева «Свечи» сделают вид, что освободили, а затем устроят охоту — неплохое развлечение на закуску.

Но куда ему деваться в малознакомой стране? А выживший местный парень — настоящий подарок для человека без документов и без денег, к тому же с отличной от аборигенов внешностью. Минуты, затраченные на последнюю схватку, возможно, дадут им небольшую фору. Сафаров поддержал шатающегося Леньку и повел его к зданию ресторана. За ними никто не увязался. Слишком захватывало происходящее на ринге.

— У вас тут аптечка есть? — спросил он первого встреченного на пути мужчину в наряде официанта.

— Пошли… вон там, — испуганно посмотрел тот на двух грязных и окровавленных людей и поспешил вперед.

— Эй, друг, а ты ему штаны и рубашку не найдешь?

— Посмотрю сейчас.

В небольшой комнатке стояла кушетка, покрытая одеялом и сверху клеенкой, стол из нержавейки и застекленный медицинский шкаф, над раковиной висело зеркало. Сафаров усадил собрата по несчастью, или, напротив, по счастью? На кушетку, оглядел себя. Ничего, сойдет. Он умылся и стал вытираться. Сзади донесся глухой стук. Этого еще не хватало! Парень отключился. Мурад вернул его на кушетку, нашел на шее пульс и содрал одежду. Левое предплечье у Леньки было разворочено до кости, на груди изрядный разрыв, ноги покусаны. Сафаров облил раны перекисью водорода, намазал вокруг йодом, щедро выдавил из тюбика мазь «Левомиколь». Как смог перевязал. Набрал в шприц глюкозы и ввел в локтевую вену. Официант принес одежду. Вместе они обрядили пострадавшего.

— Еще просьба: пожрать найдешь?

— Да, да, сбегаю на кухню, принесу.

— С собой нам заверни…

Пора было уходить. И лучше без свидетелей. Мурад похлопал по бледным щекам, плеснул в лицо воды, парень нехотя открыл глаза, зашевелился. Сафаров нашел в одном из ящиков стола целлофановый пакет. Быстро сунул в него бинт, лейкопластырь, мазь, большие ножницы, прихватил флакон с настойкой корейского женьшеня и невесть как здесь оказавшийся длинный гвоздодер.

* * *

Остался последний из гладиаторов. И тут выяснилось, что бились уже все алабаи. Мало того, Тамерлан, эта замухрышка, наотрез отказался повторно выводить какую-либо собаку на ринг. Не помогли и угрозы. «Пусть сами выводят, я не буду, хоть стреляйте», — твердил своим противным голосом хромец. Обескураженный Джафар только руками виновато развел.

— Ну что, просто так его шлепнуть? — предложил Портнов.

— Нет, не годится, это нарушение традиции, — не согласился Заседин. — Тогда и этого, Тамерлана, надо застрелить вместе со всеми его псами… да и тебя не помешает…

Он еще не отошел от неудавшегося покушения на себя. Сменивший острый приступ страха гнев, возобновившийся азарт и повышенный уровень алкоголя создавали в мозгу слабо контролируемую бурю. Аркадий Николаевич сначала решил было действительно прикончить якубовского уродца, но вдруг что-то вспомнил и повернулся к Мызину:

— Эй, Юрик, а ну-ка тащи сюда твоего серого.

— Зачем?

— Как зачем? Будет драться!

— Да вы что, Аркадий Николаевич! То ж звери, а у меня обычный домашний пес. Он на человека не натаскан, и драться не станет.

— Не мели чепухи! Собака, она и есть собака.

— У вас вон охотничьи есть.

Спор происходил на глазах свиты. Гнев Заседина нарастал, окончательно устанавливая «генеральский» цвет лица. И вторично терять его сегодня он не собирался.

— Что, жаба задавила? Ну, сколько тебе за него? Десять штук, двадцать?

— Принц не продается.

Заседин приблизился к Мызину и, глаза в глаза, прошипел, окутывая его амбре перегретого самогонного аппарата:

— Обнаглел! Твое мнение здесь никого не интересует! Быстро за собакой!

С таким Засединым спорить было самоубийственно. Юрий посмотрел в сторону Портнова, но тот отвел глаза. По бокам Мызина уже выросли два телохранителя шефа.

* * *

Мастиф дремал в небольшой комнатке, куда его определил хозяин. Сразу, как только его заперли здесь, Принцу стало немного скучно: помещение маленькое, он большой, что здесь делать? Непонятно. Принц оперся передними лапами в дверь, потом зубами потянул ручку: живя в квартире, он прекрасно научился справляться с дверьми, но эта не поддалась. Тогда он в полголоса полаял. Никто не пришел. Как и все солидные и крупные собаки, Принц предпочитал молчание. А если подавать голос, так лишь по поводу. Например, можно взлаять при встрече хозяина, грозно одернуть железным гавом не-понравившегося человека или непочтительного пса, дурашливо потявкать на свою малую подружку Катьку. И Принц перестал зря сотрясать воздух, он лег на пол и стал ждать. Вскоре издалека послышались шаги хозяина. Пес мог отличить их на слух в толпе из сотни людей. Хозяин принес две миски, которые Принц на радостях едва не опрокинул вместе с человеком. Но после окрика несколько успокоился. Продолжая непрерывно вилять хвостом, он уплел содержимое первой миски — вкусно, другая была с водой. Заправившись, Принц испытал вполне естественный позыв, но хозяин уже ушел, а дверь опять не открывалась. Не отваживаясь нарушать дисциплину, мастиф покрутился в тесных стенах и снова выразил негодование коротким всплеском обиженного лая. (Именно его слышал Заседин, когда они с Юрием Мызиным разбирались в находках портновских разведчиков.) Никто на зов не явился. Что поделаешь, надо потерпеть. Рано или поздно хозяин вернется и выведет его.

Вообще Принц верил людям безгранично. Все положительные эмоции в его жизни были связаны с ними. Он любил общаться с хозяином, дурачиться с Катькой. На улице, если они были вместе, держался ближе к девочке, чувствуя ее беззащитность, и всегда был готов постоять за подружку. Взрослых членов семьи уважал и слушался. Понимал — они старше, умнее и зла ему не желают. Соседей не пугал, напротив, кого знал — приветствовал небрежными колебаниями хвоста. Наверное, уживчивости помогал и счастливый характер — Принц был законченным оптимистом. Ведь каждая собака, как и человек, отличается своим характером. В значительной степени он определяется опытом жизни и зависит от среды и воспитателей. Принцу определенно повезло и с тем и с другим. Так что нрав у него был легкий и совсем незлобивый для такой серьезной псины. Мастиф улегся перед дверью и вскоре задремал. Разбудил его звук шагов. Это возвращался хозяин.

* * *

Не сумев переубедить упрямого как пень старого саксаула калеку, Джафар поначалу расстроился, но тут же спохватился: а где же Сафаров? Алтыбеков заметил, как некоторое время назад он потащил соперника Хивы к зданию ресторана.

«И за ними никто не пошел! — осенило его. — Уйдет, гадюка. Им что, пьяным скотам? А мне потом дядя голову оторвет!»

Хотя и его трезвым никто бы не назвал, но сам Джафар был другого мнения.

На то, что он покинул трибуну, никто не обратил внимания. Общий интерес был поглощен начальственной перепалкой. Алтыбеков забежал в выделенную ему комнату, достал пистолет, проверил обойму и даже навинтил глушитель — все у него было!

«Все сделаю без шума, а потом привезу дяде башку этого мента в целлофановом пакете», — наметил он план ближайших и отдаленных действий. И улыбнулся, предвкушая похвалы грозного родственника.

На первом этаже ему попался официант с подносом, на котором лежали свертки явно с едой.

— Куда ты это несешь? — тихо спросил Джафар.

— Это? — облизнул губы человек, косясь на пистолет. — Это — туда. Просили, это, вот поесть.

— Кто?

— Ну, они, которые с собаками, это, ну, то есть…

— Где они?

— Вон, открытая дверь.

— Пошел отсюда!

«Нет, не ошибся во мне дядя Салим, не ошибся. Ничего я не забываю, не то, что эти пьяные ишаки», — нахваливал себя Джафар, бесшумно (как ему казалось) двигаясь по коридору.

* * *

За дверью медпункта что-то шаркнуло и, вроде, споткнулся кто-то. А потом, словно мишень в тире, возникла фигура с пистолетом в вытянутых руках.

Мурад, стоящийвполоборота к входу, успел рухнуть на одно колено и взмахнуть снизу вверх гвоздодером. Над головой чпокнул выстрел, пуля осыпала пол осколками зеркала, а вслед за ними к потолку взлетело оружие. Обратная дуга железяки, зажатой в руке Сафарова, пришлась на темя незадачливого убийцы. Джафар без крика рухнул в комнату.

Мурад схватил валяющийся у ножки кушетки пистолет и направил его в дверной проем. Однако больше там никто не спотыкался и не пытался оттуда выскочить. Спустя несколько секунд выглянул. Никого. Один был, герой? Тем лучше. В карманах Джафара нашлись паспорт, небольшая пачка евро, несколько тысяч рублей. Очень кстати.

Гридин вполне пришел в себя и, слегка прихрамывая, двинулся за Мурадом. В здании ресторана их никто не попытался задержать. Очевидно, народ продолжал веселиться. Плотницкий инструмент помог и на автостоянке для взлома стоящей между иномарками потрепанной восьмерки. Как и понадеялся Сафаров, на ней не была установлена сигнализация. У шлагбаума стоял лишь один охранник. Мурад вышел из машины, сунул ему в нос реквизированный паспорт и без замаха ударил под ложечку, а затем в основание черепа.

* * *

— Фас, Принц! Возьми его! Фас! — приказывал Мызин.

Больше всего ему хотелось сейчас оказаться за сто верст отсюда, или выхватить пистолет и разрядить его в жирное брюхо патрона. Но и то, и другое было нереально. Способностью к телепортации он не обладал, а пистолета с собой не было. К тому же два засединских охранника с автоматами ни на шаг не отходили от него. В его голосе, натравливающем собаку, не чувствовалось необходимой уверенности.

Мастиф зарычал, но не очень грозно. Такая игра не была ему знакома. Он мог защитить близкого человека, а нападать просто так, даже если хозяин приказывает? Не было у него выучки служебного пса. Если бы его водили на курсы дрессуры, вдалбливали страшную команду «Фас!», после которой он очертя голову должен был нестись вперед и рвать указанный объект, если б натаскивали на закутанного в ватник человека. Вот тогда да…

А, кроме того, Принца смущал витающий над поляной сильный запах. Это был запах крови, человеческой и собачьей. Он забивал все. И дух собак и людей, недавно побывавших здесь, и испарения осенней земли, и долетавшую со всех сторон вонь, состоящую из сигаретного дыма и винных отрыжек.

Мастиф отчетливо вспомнил Катьку. Однажды она упала и сильно порезала руку. Брызнула кровь. И лилась не переставая. Тогда Принц каким-то чутьем понял, что вместе с этой остро пахнущей жидкостью маленькое тельце покидает еще что-то очень важное. То, без чего Катьки не будет. Дрожа от страха не меньше пострадавшей, он стал зализывать ей рану. И — зализал. Остановил кровотечение. Может быть, даже не столько языком, сколько силой чувств беспредельной любви и преданности. И теперь мастиф стал оглядываться в поисках того, кому нужна его помощь. Но хозяин почему-то хотел от него другого. Требовал жестким и малопонятным словом: «Фас!». Что же ему надо?!

Юрий подтолкнул формально рыкающего Принца к стоящему перед ним мужчине. Мастиф сердито залаял, прогоняя не понравившегося хозяину субъекта. И тут у Сергея Резкова не выдержали нервы: он с размаху врезал ногой по огромной направленной на него морде. Голова пса дернулась, он рявкнул, и прыжком с короткого расстояния сбил с ног обнаглевшего типа. Навалился на человека, положил лапы на грудь и приблизил к исказившемуся лицу ощеренную пасть. Резков пытался вывернуться, оттолкнуть собаку, ударить ее локтем. Не вышло. Принц, не переставая угрожающе ворчать, прикусил дернувшуюся руку. Резков ушел в глухую защиту, спешно закрыв лицо и горло. Лежащая на нем девяностокилограммовая громадина давила на грудь, роняла на предплечья, выставленные навстречу зубам, слюну и заполняла все пространство вокруг низким рычанием. Оба, и человек и собака, замерли. Немного погодя мастиф обернулся к Юрию, словно интересуясь, все ли правильно он сделал.

— Предупреждение за пассивность!

— Ничья! Это ничья, в натуре!

— По маслине каждому!

— Судью на мыло!!! — посыпались возгласы с трибун.

Последний выкрик почему-то близко к сердцу воспринял Аркадий Николаевич Заседин. Он махнул сжатым кулаком Мызину.

— Заставь кобеля драться, а не ваньку ломать! — закричал он.

Юрий ответил шефу взглядом исподлобья.

— Он не будет, я же говорил! Кончайте это безобразие…

На секунду ему показалось, что Заседин одумается и прекратит нелепый бой. Но тот и не собирался. Напротив, взгляд его наполнялся все большей злобой, чем-то он стал напоминать подаренных ему алабаев, которые видят перед собой только одно — цель.

— Ладно, — закусив губу, просипел Заседин. — Заставим. Киньте этому гаврику нож.

— Ну, это слишком! — воскликнул Мызин.

— Есть кастет. В подвале, — практично заметил Портнов.

— Во! То, что надо, тащи, — подхватил Заседин.

— А ты, Юрик, сиди и не рыпайся. Все будет по справедливости, — искоса глянув на ближайшего помощника, добавил он.

Резков медленно протянул руку в сторону, пошарил по траве, нащупал холодную тяжесть кастета, на ощупь просунул в него пальцы. Мастиф повернул вслед за движением руки голову, принюхался, но спокойно позволил надеть на пальцы матово блестящую железяку. Столь внезапного и сильного удара пес не ожидал. Он жалобно тявкнул, словно восклицая: ну и игры у вас, люди! И отскочил, позволив человеку подняться на ноги. Из-за уха у него потекла кровь.

Резков, ободренный успехом, шагнул вперед. Деформированный металлическим гребнем кулак рассек Принцу губу, и, наконец, разозлил его. Пес увильнул от следующего взмаха входящего в раж парня, вцепился в несущую ему боль руку и сильно дернул на себя, повалив человека. Затем вскочил ему на спину и прихватил зубами шею. Будь на месте Принца любой из среднеазиатов, бой на этом бы и закончился. Мастиф же, не приученный убивать, вновь довольствовался видимостью победы. Он выполнил игровую задачу: поверг врага на землю и надежно удерживал его. Чего еще вам надо, люди???

Однако публика была значительно кровожадней и не преминула заявить об этом недовольными криками.

— Принц! Добей его, Принц! — прорвался сквозь гул выкрик Мызина.

К начальственной ложе подбежал охранник в черной робе и доложил о бегстве двух победителей сегодняшнего ринга.

— О, блин! — отреагировал на новость Заседин. — Упустили! Это все ты! — недобро глянул он на Портнова.

— Не уйдут! — уверил тот и по-деловому спросил, — А здесь что? Ничья?

— Да, ничья. Все, заканчивайте! Давай, организуй погоню. Этих сволочей взять живыми!

Автоматная очередь, распоровшая лоснящуюся серую шкуру, так и не позволила Принцу разобраться в тонкостях людской натуры и понять, какого рода действий ждали от него собравшиеся здесь гуманоиды. Собака и лежащий под ней человек навечно слились в корчах предсмертной агонии.

— Ладно, Юрик, не переживай, мы тебе нового купим, — нетерпеливо сказал Заседин, вставая.

«Издевается, гад!» — подумал Мызин. И тут пружина, на которой бывает подвешен здравый смысл, лопнула в нем. Юрий сбил с ног ближайшего охранника, ударил ногой в живот другого, выхватил у него автомат. Но сразу же на спину ему прыгнул еще один человек. На упавшего налетела целая толпа разгоряченных зрелищем и вином мужчин.

* * *

Взвизгнув тормозами, восьмерка свернула на трассу. Машин было немного, и нестись, выжимая из дребезжащего всеми потрохами автомобиля максимальную скорость, было не сложно.

— Ты жив? — поинтересовался Сафаров минут через пять.

— Жив.

— В какой стороне твой дом?

— Там, — показал Ленька назад.

— А где Москва?

— Туда же.

— А, черт!

Мурад замигал фарами, громко посигналил и перегородил дорогу встречному «КАМАЗу». Водитель грузовика и не подумал возмущаться: как-то не принято у нас обижаться на вооруженных людей. Он вылез из кабины, держа руки перед собой, и скороговоркой принялся объяснять, что денег у него нет, идет он порожняком, и настойчиво предложил обыскать его самого и машину.

— Замолчи и иди к себе, — оборвал его Сафаров.

Он немного выехал из-за «КАМАЗа», почти перекрыв неширокое двухполосное шоссе. В импровизированный затор вскоре уперлась «Тойота-Королла» белого цвета с одним водителем. О лучшем Мурад не мог и пожелать.

— Разворачивайся и езжай обратно, — приказал Сафаров камазисту. — Учти, за нами погоня. Но поедут они за тобой. Что бы ты ни сказал — не поверят. Сначала продырявят. Ребята там злые. Мы им живыми не нужны — учти! Лучше сверни куда-нибудь, спрячься. Понял?

Вскоре на трассе осталась лишь одна пустая восьмерка.

* * *

Следуя коротким осенним путем, скрытое облаками солнце валилось на запад.

Юрий Мызин, изрядно помятый и вывалянный в грязи, сидел на мокрой траве и смотрел на безжизненный холмик, возвышающийся в центре ринга. Внутри него была пустота.

Серое полотно сумрака путалось с дождевыми струями и размывало силуэты. Трибуны пустели. Люди неплотной толпой потянулись к освещенному зданию ресторана. Впечатлениями почти не обменивались — всех ждало новое важное занятие. Позади всех тащилась худощавая ссутуленная фигура.

— Убийцы, — шептали ее побелевшие губы. — Убийцы! И я среди них! Я — убийца!

Голова человека кружилась, фигуры, идущие впереди него, плясали как маятники и казались расплывчатыми, словно залитые каким-то подвижным студнем. Человек остановился, сомкнул на голове ладони, качнулся и осел на землю. В это время кто-то оглянулся на оставшийся позади ринг, все-таки эмоции такого рода оставляют мощный след, и заметил падающего.

Несчастного профессора Каретникова перенесли в одну из комнат отдыха, избавив, по крайней мере, от воспаления легких.

К Мызину, неподвижно застывшему вблизи ринга, никто не подошел.

* * *

Погоня, направленная в обе возможные стороны, быстро наткнулась на брошенные «Жигули». Рядом с легковушкой отчетливо чернел тормозной след большой машины. Грузовик шел по направлению к «Свече», затем резко затормозил, развернулся и поехал обратно. Получив информацию, Портнов секунду подумал и распорядился догнать грузовик. Сам он в это время ехал к городу, рассчитывая изловить сбежавших на въездном посту ГАИ, хотя уверенности в том, что охота будет удачной, он не испытывал. Вполне возможно, а, скорее всего, так и есть, грузовик — это для отвода глаз, а сами беглые направятся в город. Только вот на чем? Могли в любую машину пересесть. Ведь сколько времени упущено!

До смерти напуганный водитель «КАМАЗа» свернул на первый же проселок и закрутил по нему в такие болота, которые в пору было покорять вездеходу на воздушной подушке. А в заключение бросил завязшую все-таки машину и удрал пешком. Хотя мог бы спокойно сидеть в кабине и покуривать: преследователи запнулись на первой же серьезной луже.

Белая «Тойота» беспрепятственно проехала мимо въездного поста автоинспекции за десять минут до прибытия туда машины с главным ловцом. Нигде не останавливаясь, она пересекла город и миновала выездной пост, в то самое время, когда дежурный принимал распоряжение о тщательном досмотре всех следующих в сторону Москвы автомобилей. Ее владелец, спеленанный буксировочным тросом, негромко посапывал на полу за передними сидениями.

Так что вышло, как Портнов и предполагал: сбежавших по горячим следам задержать не удалось.

Глава 3

Поздним вечером в кабинете директора ресторана «Свеча» беседовали двое.

Аркадий Николаевич Заседин грузно передвигался от стола к двери и обратно. Он резко жестикулировал и плевался словами. Ход событий прошедшего дня был похож на медленно накаляющуюся спираль, а Заседина вполне логично было сравнить с электрическим чайником, заключающим эту спираль внутри себя.

— Сволочи! — кипел он. — Все вы! Ублюдки! Вы все! Документов не нашли — подлинников! Меня чуть не убили — благодаря тебе, между прочим! И этот мент узбекский удрал! Где его искать теперь, а? Опозорили, твари! А Юрка? За автомат схватился, мразь! А потом уехал, гад, молча! Весь проект скоты провалили! А ты? Ты-то?! Профессионал хренов, оружие у тебя любой урод способен отобрать! Да… и Соболя этого, отморозки, завалили! Как теперь на вора выйти? И вдобавок, на закуску, так сказать, этого идиота долбанного, Джафара, чуть не прибили! Будет он жить? Будет, а, кретин?

— Кто ж его знает? Башку ему качественно проломили, — буркнул сидящий у стола Портнов.

— Ага! Ты не знаешь! А кто знает? Подохнет — что я скажу Якубову? А он, между прочим, один искать их кинулся, а ты, сука, квасил, как ни в чем не бывало, и молодчики твои хреновы тоже! Молчи, недоносок! — ошпарил он и не пытающегося отвечать подручного.

— Хватит! — неожиданно оборвал шефа Портнов.

— Ч-что? — прошипел Заседин. — Да я тебя, гада…

— Хватит причитать!

Аркадий Николаевич, ошеломленный дерзостью, застыл посреди комнаты с раскрытым как выпускной клапан ртом. Если бы изо рта вырывалась струя раскаленного пара, сходство с перегревшимся котлом было бы полным.

Портнов сильно крутанул по столу любимую игрушку — макаровский патрон и накрыл его ладонью у самой кромки.

— Никуда документы не денутся, найдем, — веско сказал он. — Этих двоих тоже. К тому же один из них прилично покусан. Без больницы не обойдется. Джафар? Кто он такой? Да хрен бы с ним. На него Якубов размениваться не станет. Дело важнее. А разменяется, значит, дурак. Юрка попсихует и придет. За пистолет я уже извинился, и еще раз говорю — искуплю! Еще есть проблемы?

— Как… как ты со мной… смеешь? — выдохнул, наконец, Заседин.

— Так!

* * *

Примерно в это же время Юрий Мызин опрокидывал вторую половину стакана водки. Он сидел на кухне своего фешенебельного дачного особняка. В лицо ему неприятно скалилось корявое сине-желто-красное существо, изображающее клоуна. Более всего клоун походил на черта. Исчадие ада красовалось на витражном стекле. Мызин сжал гладкие бока стакана, замахнулся им в ухмыляющуюся рожу и со стуком поставил емкость на стол. На дне плеснули остатки водки.

— Опустил меня, выблядок, — горько вымолвил он.

Сразу после окончания последнего боя, когда все неожиданно засуетились, оставили его в покое и куда-то понеслись, Мызин остался сидеть на холодной и мокрой траве. Он чувствовал себя выжатым, словно лимон. Хотя ему изрядно досталось, боли он не ощущал.

Начало темнеть, и дождь усилился. Юрий поднял взгляд к слепому небу и абсолютно спокойно подумал: «Ну, все. Пора домой». Он вошел в ринг и нащупал место на шее Принца, где проходит сонная артерия. Пульсации не было. Юрий взвалил тяжелое обмякшее тело на плечо и, слегка покачиваясь под грузом, двинулся к машине. На пути ему попались несколько человек, но он не обратил на них никакого внимания.

Мызин закопал Принца в дальнем конце участка и навалил на сырую, осевшую сейчас же землю большой валун, один из тех, что были заготовлены для альпийской горки. Потом, наследив ошметками грязи с подошв, зашел в дом и отыскал в холодильнике початую литруху.

Что он мог сделать там, в «Свече»? Что он мог?!

Аркашка был готов отдать любой приказ своим ублюдкам… в том состоянии, в котором он находился… совсем невменяемом… и он, Юрий, не сумел… да, не сумел защитить… Предал! Ведь знал, что Принц не убьет человека… Антистатик… Что теперь сказать Катьке?!

Рыло, украшающее стекло, издевательски мигнуло и тут же брызнуло осколками, приняв на себя пущенный со всего размаха стакан.

* * *

Портнов устроил в городе форменный шмон. Заручившись поддержкой местных правоохранителей, он получил ордера на обыск всего соболихинского наследства и задержание сбежавших из «Свечи». Их объявили в розыск, как особо опасных преступников. Его подручные бок о бок с милицией прочесали все места, где беглецы могли отсиживаться, опросили массу народа. Нет, здесь, в городе, их не было. На встревоженные вопросы родственников Соболихина, родителей братьев Гридиных и жены Константина отвечали: сами, мол, ищем, а подозреваются они ни мало, ни много в ограблении ресторана «Свеча» и убийстве сторожа. Через два дня розыскные мероприятия закончились выдачей премий милицейскому начальству. Облагодетельствованные менты торжественно пообещали: буде хоть малейшая к тому возможность, они непременно изловят супостатов.

* * *

Чаще всего Леньке снился брат. Улыбающийся здоровый, или же весь перевязанный, чудом спасшийся от неминуемой смерти, и теперь подтрунивающий над страхами младшего. А когда его сознание выныривало из забытья, хотелось грызть подушку. Но не было сил. Даже на это. Он не сопротивлялся, когда его переворачивали, не чувствовал боли во время перевязок и не пытался выплюнуть засовываемую ему время от времени в рот кашицеобразную пищу.

В тот день они добрались до столицы без особых проблем. Еще не выпавший в осадок Гридин, по всей видимости, он держался на остатках стрессорных гормонов и супердозах корейского женьшеня, разыскал институтского приятеля, и тот помог с временным жильем. Договорился в каком-то общежитии. Комендантша согласилась приютить двух мужчин без документов на месяц за скромные пятьсот долларов. Этот же приятель притащил к ним старшекурсника медицинского университета. Парень оказался с задатками, его, видно, сумели чему-то научить, так что первый самостоятельный больной юного доктора пошел на поправку.

Да, физически Ленька выздоравливал. Сепсис, поразивший его организм, потихоньку отступал, раны затягивались и синяки рассасывались. Капельные растворы промывали организм и восстанавливали объем циркулирующей жидкости. Мощные антибиотики, проникая в каждый уголок его тела, глушили на корню штаммы вредоносных бактерий. Вонючие мазилки, наносимые на развороченные зубами овчарки ткани, высасывали развившуюся там гниль и возрождали обменные процессы. Но ни капельницы, ни антибиотики, ни мази не могли вылечить его больную память.

Ленька всегда представлял брата этаким сверхчеловеком, это был настоящий культ. Костик может все: передвинуть горы, зашторить тучей солнце, достать зависший на самом высоком дереве воздушный змей, не моргнув глазом выслушать гневливую соседку, у которой только что разбили футбольным мячом окно. Может разобраться с любыми хулиганами или ментами и жениться на самой красивой девчонке в их городе. Несмотря на то, что оба они давно повзрослели, где-то в глубинах сознания младшего брата продолжала жить эта ирреальная вера.

И вот Костика не стало. На его, Ленькиных глазах, старшего брата загрызла собака. Собака! И других ребят тоже. А он ничего не мог сделать. Только выжить! Зачем? О родителях Ленька почему-то не вспоминал, да ни о ком больше вообще. Единственно — о брате. Эта мысль разъедала мозг, лишала его существование смысла.

Подходила к концу вторая неделя их проживания в общаге. Мурад Сафаров, поджав губы, смотрел на Гридина, безразлично ковыряющего ложкой в тарелке с супом. Ему надоело выполнять роли мамки, няньки и кухарки при ушедшем в депрессию юнце.

— Я собираюсь уезжать, Леня, — попытался он привлечь внимание товарища по несчастью. — Завтра уеду.

Тот ничем не дал понять, что понял сказанное, шаркнул пару раз ложкой, положил ее и улегся на кровать, отвернувшись к стене. И в период совсем плохого самочувствия, и сейчас, когда Ленька вполне мог самостоятельно передвигаться и обслуживать себя, он большую часть дня лежал именно так — лицом к стене.

— Ну, молчи, молчи. Пойду за билетом, заодно продуктов тебе куплю, — сообщил Мурад равнодушной спине.

— Давай, — получил он неожиданный ответ.

— Давай?! Чего тебе дать?

— Давай, вали.

— А-а, ну спасибо…

Не успел Сафаров взяться за дверную ручку, как услышал за спиной резкий скрип кровати и быстрый топот. Ленька подлетел к Мураду и, скорее всего, нокаутировал бы его, не отбей тот следующий точно в челюсть кулак. Промахнувшийся Гридин ударился грудью в плечо Мурада, едва не повалив его — помешала дверь. Сафаров обхватил неожиданно возбудившегося парня двумя руками, тот совершил не вполне удачную подсечку, и оба повалились на пол.

— Ты чего это? — спросил Мурад.

Вместо ответа Ленька, оказавшийся придавленным немалой массой оппонента, попытался выполнить последнее из доступных ему агрессивных телодвижений — нанести удар лбом. Но его голова оказалась зажата между щекой и плечом Сафарова. Произведя несколько бесполезных попыток освободиться, Гридин, наконец, выдавил:

— Костя умер, а ты… ты почему живой, гадина?

— А сам ты… что?

— Я тоже! Лучше бы я подох, а не он!

— Так. Ну, а если ты меня убьешь, легче станет? Обрадуешься, да? Вон там, в ящике, есть пистолет. Принести?

— Не надо! — странным высоким голосом воскликнул Ленька. Рыдания, которые он больше не мог сдерживать, душили его.

Мурад не стал поднимать с пола Гридина. Он отряхнулся, разрядил доставшийся от Джафара пистолет и вышел.

Сафаров вернулся спустя час. Ленька сидел с ногами на кровати и выглядел осмысленно. Мурад отрезал колбасы, сыра, очистил луковицу, налил в блюдце кетчупа, отломил кусок батона и, не приглашая соседа по комнате, стал есть.

— Я тоже хочу, — заявил Гридин.

— Бери, кто тебе не дает…

Впервые за все время их жизни здесь Ленька ел с видимым аппетитом.

— Плов будешь? — поинтересовался Сафаров.

— Буду, свари.

— Достань из холодильника мясо, пусть оттаивает.

— Ты купил билет? — задал Гридин вопрос, справившись с заданием.

— А что?

— Останься.

— Еще раз побить хочешь?

— Нет. Отомстить хочу.

— Мне?

— Нет, им.

— А, тем, что были в ресторане?

— Да.

— За брата?

— Да.

— А от меня чего хочешь? Чтобы я помог?

— Да.

— Тогда не только тебя, но и меня убьют.

— Значит, уедешь?

— Уеду, да. Что мне здесь делать?

— Вот как…

— А ты один пойдешь?

— Пойду.

— Не побоишься?

— Нет!

Худое, заросшее щетиной, лицо сидящего напротив парня выражало злую решимость. В глазах стояла боль, но сквозь нее проглядывала холодная ярость. Никаких следов тоски и апатии. Гридин несколько секунд в упор разглядывал Сафарова своими широко распахнутыми глазами, потом раздраженно шмыгнул носом и отвернулся. Мурад подумал о том, что дома его, кроме Якубова, никто сильно не ждет. Там он всемогущему противнику не ровня. А здесь? Что его ждет здесь? Тоже противник не менее серьезный. Но у него здесь есть задание. Не выполненное — не узнал он, куда направляют наркотическое сырье. Здесь есть помощник. Пусть неопытный, но доверять ему можно. Он скатал из хлебного мякиша шарик, подкинул его на ладони, внимательно рассмотрел и ответил:

— Хорошо, не поеду я, останусь пока… ты на себя в зеркало давно смотрел?

— А что?

— Посмотри, вон висит.

— Ни фига себе! Когда это? — вскричал Ленька, трогая волосы.

Половина чуба у Гридина выглядела так, словно ее вымочили в перекиси водорода, — она была седой.

— Тебе еще побриться не помешает. А теперь расскажи о себе. Как там оказался? За что с вами так поступили?

Информации у Леньки было не густо. Когда же он услышал в ответном сообщении невольного союзника о том, что тот из органов, воскликнул:

— Так ты — мент?! Сдать меня, значит, хочешь?

— Ага. Вот ждал удобного момента…

— Теперь дождался?

— У тебя голова уже хорошо работает?

— Она у меня всегда хорошо работает!

— Тогда дослушай…

— Ну, а теперь немного подумай, — предложил Сафаров, завершив повествование. — Ты им нужен? А? Нет. Кто ты такой?

— Ну…

— Вот именно. А я — нужен. Кто запись сделал? Кто по следу шел, аж из Узбекистана? Кого с поезда сняли? Кто слишком много знает? А? Так что это ты меня слить можешь. Еще и деньги тебе дадут, разбогатеешь… Подумай над этим.

* * *

Второй день они просиживали в машине, припаркованной во дворе по улице Молодежной. Ждали девушку по вызову с именем Нелька. Это была пусть и хилая, но зацепка. Гридин крепко, почему-то с фотографическими подробностями, запомнил свой последний мирный разговор в «Свече» и настоял на том, что начинать поиски следует именно с этой улицы. Ехать сразу в загородный ресторан действительно казалось бессмысленным. Из главных там наверняка никого не будет, а всякая мелочь тут же поспешит настучать об их визите. Хотя девица тогда могла и наврать с три короба, но Ленька верил в удачу. Потому Нельку, вышедшую в середине дня из такси и утомленно бредущую к подъезду, несмотря на полную смену экипировки — в загородном ресторане она была в легком платьице, теперь же в плаще и шляпе, узнал незамедлительно. Она его — нет. Приняла сначала за какого-то давно забытого клиента.

— Спать хочу, солнце мое. Приходи вечерком, что хошь и как хошь сделаю, — позевывая отговаривалась девица. — А сейчас отвали.

На болтовню Гридин времени тратить не стал. Злое лицо приставалы и остро заточенный кухонный нож у горла моментально оживили память уставшей от ночной службы путаны. Нет, она, действительно, не знала, кто заказывал их, нескольких девчонок тогда. И почему так быстро отправили назад — только вина попили, а никто ими не попользовался. Мамаша Зинаида, вот она, она должна быть в курсе. Через нее всегда договариваются.

— Где ее найти?

— Где найти? Скажу, скажу, только не выдавай меня! Христом Богом молю, не выдавай!

* * *

Побеседовать с «мамашей» Зинаидой отправился Сафаров. Порывался это сделать Ленька, но Мурад ответил, что тот лишь дров наломает и оставил его в арьергарде. На «пожертвованные» неудачливым Джафаром деньги они неплохо оделись, и портреты имели вполне на уровне. Из-под полурасстегнутого длинного светлого плаща, немного скрадывающего габариты Сафарова, виднелись темно-синий костюм и слабо повязанный галстук на серой микровельветовой рубахе. На Гридине была симпатичная куртка, грудь обтягивал модный пуловер.

Нельке следовало работать штатной свидетельницей. По крайней мере, внешность «мамаши» она, возможно со страху, описала идеально. У Зинаиды, очевидно, был обеденный перерыв. Полный мужчина восточного типа вошел в кафе, занял столик и скучающе огляделся. Официант не торопился. Мужчина еще раз обвел глазами небольшой зал, и лицо его оживилось. Он подошел к яркой даме, сидящей через два столика, устроился рядом и полушепотом напористо заговорил с ней.

— В «Свечу»? — несколько растерявшись от неожиданности, переспросила она. — К Заседину? Тогда Портнов, наверное, заказывал девчонок. А может, это было в другой раз? Вас какая интересует?

Одним махом две фамилии! Мурад настолько поразился удаче, что улыбнулся, пожалуй, слишком широко.

— Ну, такая, знаете… — его пальцы обрисовали в воздухе нечто похожее на гигантскую тыкву.

— А вы, миленький, простите, кто такой будете? — вдруг насторожившись, перебила его «мамаша».

— Да я их друг.

— А про меня от кого узнали?

— Ну, от них, конечно…

— Ах, да, да, от кого же еще… так как зовут мою воспитанницу?

— Вай, не помню сейчас… а выглядит… ну, персик… нежный такой, с каплями росы на губах… волосы — морская пена, как у русалки, только черно-рыжие…

И Мурад описал нечто эфемерное, лишь отдаленно походящее чем-то на Нельку у подъезда. Представив себе это создание отнюдь не усталым, не запуганным ретивым Ленькой, в подходящем неглиже и вообще Клаудию Шифер.

— Хорошо, — в свою очередь улыбнулась женщина. — Закажите пока что-нибудь себе, кавалер. Я скоро. Постараюсь прямо сейчас подобрать вам похожую.

Женщина скрылась за дверью, ведущей в рабочие помещения. Сафаров, немного помедлив, встал и двинулся к гардеробной. Подошедшему официанту на ходу сделал заказ и пообещал скоро вернуться.

— Куда же вы? Не спешите, — это был охранник у двери.

— Забыл, понимаешь, одно дело. Скажи Зинаиде, пусть подождет минут пятнадцать, хорошо? — ответил Мурад, накидывая плащ.

— Она просила вас дождаться ее здесь, — уперся парень.

Из зала на подмогу ему подтянулся второй.

— А-а! Мамаша приказала не выпускать, да? — еще шире, чем раньше улыбнулся дородный восточный дядька.

— Да…

— Напрасно, ох, напрасно…

Пистолет возник в руке толстяка быстрее, чем распускаются бумажные гвоздики за ушами доверчивых поклонников заезжего иллюзиониста. Охранники растерянно переглянулись и вежливо посторонились. Ни у одного из них и мысли не возникло что-либо добавить к сказанному раньше.

* * *

Жена все еще находилась в больнице, дочь — у тещи. Мызин большую часть дня проводил дома в одиночестве. Других дел, кроме посещения гинекологического отделения и проведывания Катьки у него не было. Супруга, нелегко перенесшая несложное, казалось, хирургическое вмешательство считала причиной нерадостного вида супруга состояние личного здоровья, втайне этим гордилась и вопросами не донимала.

Дочь, узнав о гибели под машиной лучшего своего друга — Принца, долго плакала, затем настырно упрашивала отца забрать ее от бабушки. Но Юрий просьбе не внял. У бабки ей все равно будет лучше, он за детьми ухаживать так и не приучился, питался в ресторане, а можно ли там постоянно есть ребенку? Не вредно ли? И, к тому же, его всегда могли выдернуть и закрутить разнообразные неотложные и бездушные дела. Наконец, хотелось побыть одному.

Он все еще так и не определил своей дальнейшей линии поведения в отношении Заседина, когда тот позвонил.

— Здорово, Юрик. Не заболел?

— Нет.

— А чего не показываешься?

— Занят.

— Ладно, ладно, не дуйся. Ну, дал я маху, с кем не бывает. Мы же старые друзья. Разочтемся. Ты мне нужен. Документов как не было, так нет. Плющик там, этот идиот, что-то вынюхивает. Отправил к нему Портнова. Короче, чтоб был у меня в течение часа. Понял?

Умел все же Аркадий общаться с людьми. Руку потряс со значением, по плечу хлопнул. Извиняться не стал, как же, жди, такой извинится. Но дал понять, что был не совсем прав, и осознает это. И тут же устроил проверку на толерантность.

— Там, в «Свече», комнатушка с сейфами как была взломана, так и стоит. Надо отремонтировать. Будь другом, проконтролируй, съезди вместе с рабочими. Ключи потом мне передашь, — сказал он, прекрасно понимая, что видеть ресторан Мызину сейчас особенно неприятно, но, с другой стороны, демонстрируя, вроде бы, к нему полное доверие, поскольку до последних событий не было у Заседина места более тайного.

— Хорошо, — без энтузиазма согласился Юрий.

— Сбацаем?

— Там видно будет…

* * *

Профессор Каретников не помнил, как попал домой. Неделю он валялся в горячке и, если бы не помощь верной Клавдии Петровны — приходящей домработницы, живущей двумя этажами ниже, неизвестно — выкарабкался бы он вообще. Тем не менее, даже когда мутное безмолвие, отделяющее его от прочего мира, затягивало Каретникова на самое дно, он, на секунды выныривая, категорически отвергал попытки отправить его в больницу. Трижды вызываемые домработницей бригады скорой помощи уезжали пустыми. Возможно, он желал умереть.

Очнувшись как-то утром, Анатолий Валентинович долго с недоверием глядел в потолок, и лишь убедившись, что перед ним настоящая штукатурка, а не прежняя все застилающая муть, поднялся. Ноги дрожали, и горько было во рту. Стены плыли. Ему пришлось сесть. Профессора окружала смутно знакомая обстановка. Где-то он это уже видел. Орехового цвета трехстворчатый шкаф, рядом дверь. Куда? Куда он ведет? Около кровати, на которой он лежал, резная тумбочка. Тонкая бледная рука, покрытая отдельно растущими волосками рыжеватого оттенка, протянулась к верхнему ящику. Что? Ах, это же его рука. В ящике очечник, часы с металлическим браслетом «Ориент» — стоят. Который же час? И где он? Взгляд скользнул по стене. Вот оно! Репродукция «Едоков картофеля» и рядом копия парсуны князя Скопина-Шуйского семнадцатого века. Так! Это, что — его собственная квартира?!

Профессор с трудом доковылял до ванны и ужаснулся своему виду. Точнее, не сразу узнал себя. Какое-то время ему казалось, что с той стороны зеркала за ним наблюдает какое-то мерзкое бесцветно-щетинистое привидение. Каретников помочился в раковину, механически почистил зубы и, снова вглядевшись в зазеркальное существо, неожиданно понял, что совершенно не отдает себе отчета, почему он стал таким. Он что — болел? Чем же?

Замок входной двери щелкнул, вошла Клавдия Петровна. Но и она не внесла ясности. С ее слов профессор узнал, что отсутствовал два дня, а когда появился, был совсем плох. Кто его привез, домработница не знала. «Два дня, где я провел эти два дня? И что со мной тогда случилось?» — мучился Анатолий Валентинович.

Его память начала восстанавливаться ночью. Каретникову приснился кошмар. Он состоял из клыкастых пастей, развороченных животов и перегрызенных глоток. Профессор в короткой и тесной светло-коричневой хламиде, какие несколько тысяч лет назад носили греки, шел по траве. Влажная и скользкая растительность заставляла его все время балансировать, чтобы не упасть. Он был бос и наг под верхней одеждой. Полы нелепого плаща на каждом шагу распахивались, демонстрируя вялые и невзрачные достопримечательности историка. Однако на это никто не обращал внимания. Вокруг него кипела бойня. Огромные львоподобные собаки рвали одетых в розовые и голубые туники юношей. Погибая, молодые люди воздевали к нему руки и восклицали:

— Анатолий! Идущие на смерть приветствуют тебя, своего убийцу!

— Убийца! Убийца! Убийца! — доносилось со всех сторон.

Душу Анатолия Валентиновича заполнили невыразимые муки. Нестройный хор голосов, повторяющих одно и то же, терзал ее остро и мучительно, словно похожие на кинжалы зубы вспарывали не людские податливые кожные покровы и внутренности, а препарировали его больное сознание.

Он шагнул к ближайшей сцепившейся паре, желая спасти хоть одного человека. И прошел сквозь борющихся, словно пересек луч света или чью-либо тень, и ничего не изменилось. Собака, напоминающая своим видом скорее не льва, а бурого медведя, оторвалась от горла своей жертвы и посмотрела в глаза ученому. В ее зрачках бился лютый и одновременно шалый огонь. Она провела по губам длинным рубиновым языком, подмигнула ему левым глазом и оскалилась. Но не зло, а как своему, весело и призывно.

— Сари, — услышал профессор неясное слово, произнесенное откуда-то сверху.

Он поднял взгляд и увидел над собой большую ворону. Ее лапы были обуты в начищенные до блеска сапоги. Птица висела в пространстве без движения.

— Сари, — повторила она, нечетко артикулируя.

— Сари! — ужасаясь, прокричал Каретников, хрипло и раскатисто, с невольным вороньим акцентом. — Сари!

Он сидел на постели в собственном доме. Мокрый, как мышь. Где-то за окном прогудела ночная машина, еще дальше затявкала милицейская сирена.

— Сари, ах, Сари, — повторил Анатолий Валентинович имя из своего сна, и все ему вспомнилось.

Глава 4

Как нередко бывает и с человеком, и с местом, и с любым замыслом, достигнув определенной высоты, раскрывшись наиболее для себя полно, субъект или объект погружается в депрессию. Так произошло и со «Свечой». Бурно и кроваво пережив «юбилей», загородный ресторан словно впал в спячку. Вокруг него расползались слухи, определенно не улучшающие репутации.

Отчего-то о «Свече» начало складываться мнение, как о «плохом месте». Конкретизировать, что под этими словами подразумевалось, могли знающие, но их было немного и они молчали, а прочие, скорее всего, улавливали разнообразные кривотолки. По вечерам ресторан пустовал, клиентов можно было сосчитать по пальцам одной руки — с самого открытия такого не бывало. А днем и того хуже — изредка разве кто явится, словно с неба свалится. Интересно, что перестали захаживать не только завсегдатаи, но и случайные посетители стали обходить «Свечу». Раньше едет человек, глядит — вывеска заманчивая:

Ресторан Свеча

Кухня Европы и Азии

Вкусно, доступно, приятно

Отчего бы Вам не заглянуть?

А действительно: отчего бы не перекусить? А теперь: едет человек, а вывески не видит. И — все! Будто нет ее. И идут машины мимо, мимо, мимо.

Персонал сначала не особенно переживал из-за вынужденного безделья. Свободного времени стало больше, и люди собирались группками, болтали о том, о сем. Когда еще поговоришь? Но шли дни, ресторан не оживал. Возникло беспокойство: а вдруг сокращения? Кроме того, исподволь зрело чувство какой-то неопределенной вины, или нет — безысходности. Смена, работавшая в тот злополучный вечер, сплошь теперь состояла из свидетелей преступления — самосуда над группой местных ребят. Прочие смутно догадывались о чем-то. Хотя Портнов собрал работников после неудачной охоты за двумя сбежавшими «гладиаторами» и строго-настрого предупредил о соблюдении молчания, но какие-то словечки или даже, скорее, настроения просачивались, создавая в атмосфере давящий ореол страшной тайны. Все понимали — начнись расследование, и окажутся они между двух огней — или наказание за сокрытие улик, или неминуемая расправа со стороны хозяев. И еще беспокоило соседство ужасной стаи. Когда вдруг со стороны вольеров доносился взрыв хриплого лая, мало кто был способен удержаться от разряда пронизывающей тело дрожи. В коллективе скоплялась нервозность.

Все эти психологические сдвиги не распространялись на семерых бойцов, оставленных здесь Портновым. Крепкие ребята, евшие каждый минимум за двоих, не позволяли поварам и официантам окончательно дисквалифицироваться. Они играли на бильярде, напрягали работников «Свечи» разными глупыми просьбами, изредка выпивали. Если было настроение — поддерживали спортивную форму, бегая вокруг ресторана или потея на тренажерах в зале. Два раза в неделю им привозили баб, и тогда работы общепитовцам прибавлялось.

Еще здесь остались привезенные вместе с собаками-убийцами узбеки. Душевное состояние троих гостей с далекого юга едва ли было мажорным, а с другой стороны, никто не пытался в нем копаться. Собачий воспитатель Тамерлан и приданные ему — а куда их девать? — два раба жили здесь постоянно в выделенных им двух комнатах. Вернее Тамерлан в комнате, а двое отверженных в коморке под лестницей, где раньше хранились принадлежности для уборки помещений.

А между тем природа брала свое. Осень наплывала как неотвратимая эпидемия сонной болезни. Своим тяжелым языком она смахивала остатки листвы с деревьев, и лес вовсю страдал недугом гнездного облысения — островки елей выделялись густой темной зеленью на фоне пустых остовов берез и осин. А в ненастье ели казались черными пирамидами, окутанными колеблющейся паутиной ветвей и стволов. Временами с вершин деревьев доносились грубые возгласы колготящихся ворон. Все чаще по утрам трава серебрилась инеем, надолго потом оставаясь влажной, даже если не было дождя.

Стены леса, обступавшие «Свечу», представлялись недавним переселенцам чем-то чуждым и таящим опасность. Даже алабаи во время прогулок настороженно обнюхивали каждый кустик и часто фыркали, уловив какой-то незнакомый, а может быть и вредный им запах. Далеко в дебри они не стремились. Тамерлан выгуливал теперь всех оставшихся собак вместе. Без Шайтана, готового в любое время вцепиться в глотку любой твари, они сохраняли между собой перемирие. Не исключено, что пребывание в этой незнакомой вселенной понуждало овчарок сплотиться и забыть о былых обидах. Высвобождая накопившуюся в несвободе вольеров энергию, собаки носились кругами и устраивали между собой короткие бескровные потасовки. Их порыкивание, далеко разносящееся в сырой тишине, воспринималось окружающими живыми существами как неприкрытая угроза. Когда алабаи проветривались, а это происходило дважды в день — утром и вечером, работников «Свечи», как и гвардейского вида бычков, из помещений не смогла бы, пожалуй, выгнать сила, равная дюжине портновых. Охотничьи псы иной раз откликались на хищные звуки, но должной уверенности не было и в голосах ягдтерьеров.

Питались узбеки отдельно. Один из рабов немного понимал по-русски. Он и служил мостиком, соединяющим южан с коренными обитателями ресторана. Русскоговорящий приносил еду Тамерлану, затем шел за порциями для себя и товарища. Он всячески демонстрировал свое прекрасное отношение к местным: по поводу и без него улыбался неполнозубым ртом и благодарно кланялся на всякие нелестные в свой адрес эпитеты. Несчастье метит человека печатью отверженности, и у персонала «Свечи» выработалось крайне пренебрежительное отношение к рабам, хотя об их действительном социальном положении общепитовцы могли только догадываться. О бедных узбеков только что ног, в буквальном смысле, не вытирали.

Но было и нечто объединяющее эти диаметральные группы людей — страх. И те, и другие испытывали непритворный ужас перед молчаливым хромым заморышем и его питомцами.

* * *

После того как память вернулась, профессор Каретников пережил рецидив горячки. Кратковременный и не настолько сильный. Он не повлек за собой забвения. В его мозгу каплями расплавленного свинца висели теперь картины случившегося в «Свече». Они выжигали сознание, превращая не только ночи, но и дни в цепь кошмаров. Анатолий Валентинович нередко вдруг начинал слышать рычание, столь явное, что поворачивался к источнику звука. Но его взгляду представали обыденные домашние вещи — письменный стол, шкаф, торшер. Злое рычание повторялось по нескольку раз в день. И каждый раз оно заставляло профессора испуганно озираться. До тех пор, пока он не вгляделся пристально в источники этих звуков.

На первый взгляд — обычные детали меблировки. Не-ет, а вот и не обычные, совсем не обычные, — осенило однажды Анатолия Валентиновича. Они — изменились! Здорово изменились!

Это были уже не просто предметы быта, нет! Они, в этом историк вскоре окончательно перестал сомневаться, прятали в себе непонятную и опасную жизнь. Они знали все, что знал он. Но — таили свои знания! И выжидали ошибки с его стороны. Для чего? Известно — чтобы погубить!

Терпение у этих предметов было поистине дьявольским. Конечно, они же деревянные. Вот замер письменный стол. Ему уже лет тридцать. В его ящиках хранятся давно позабытые хозяином мысли и намерения. Сколько на его столешнице было написано, сколько за ним передумано. А он все накапливал и накапливал, собирал досье. Сделанный из полированного темного дерева, стол не знал болезней, никогда не огорчался и ничего не забывал. Сколько еще он способен ждать? Вечно! А когда имеешь впереди столько времени, обязательно дождешься. Или шкаф. Эта громадина, похожая на вертикально поставленный трехместный гроб, внимательно изучала каждуюпобывавшую в нем вещь хозяина, ощупывала ее, пробовала на вкус, взвешивала. Шкаф знает каждую молекулу хранящейся в нем одежды. И — через белье, рубашки, полотенца и костюмы он постиг суть человека, вычислил все его слабости и недостатки. А торшер? Лет двадцать исподлобья абажура наблюдает он за профессором. Днем и ночью, днем и ночью. Только притворяется тупым и незрячим.

Подлые, подлые вещи! Сжечь! Уничтожить раз и навсегда. Как только Каретников подумал об этом, он краем глаза заметил, что шкаф шевельнулся, стол неслышно вздохнул всеми своими ящиками, а торшер кивнул им обоим, чуть склонив длинную шею.

Ах, вот как! Они все знают! Они читают его мысли! Если сюда придет огонь, вещи не выпустят его. Нет, они только и ждут от него непродуманных поступков. Пораженный обретенной вдруг способностью проникать в замыслы бездушных предметов, Анатолий Валентинович опустился на стул. Вот стул, простое и незамысловатое сооружение, он друг, это чувствуется. Но, слабый — не защитник, а лишь место для седалища. Кровать? Она никогда не подводила его. И, тем не менее, кровать нейтральна. Ни вашим, ни нашим. Затаилась и смотрит, чья возьмет. Уже давно взвешивает шансы. Выверяет свою выгоду. Если сильнее окажутся стол, шкаф и торшер, то кровать как-нибудь в полночь затянет его в свои глубины и запросто придушит там. Ей раз плюнуть.

Как только все это открылось ему, Каретников разработал маршруты передвижения по квартире. Всего их оказалось два. Первый — если надо было подойти к телевизору. Входя в комнату, он резко брал влево, проходил впритирку к креслу, затем поворачивал и двигался мимо кровати. Дойдя до ее конца, коротким броском вправо достигал телевизора. Второй дозволял приблизиться к книжным полкам. Он был сложнее. Начинался, как и первый, но на уровне середины кровати следовало повернуть на девяносто градусов, тогда прямо впереди оказывался письменный стол, а справа шкаф. И пройти необходимо было по косой точно между ними. На одинаковом расстоянии от каждого. Трудность заключалась именно в соблюдении равной дистанции между столом и шкафом. В этом случае их воздействие было наиболее слабым.

Удовлетворенный маленькой тактической победой, Анатолий Валентинович забрался с ногами на кровать. Та, в силу своей нерешительности, чуть крякнула, словно грузчик, взявший привычный вес. Нет, кровать все-таки еще не изменила ему. Пока не изменила.

Пришла домработница. Начистила картошки, поставила на плиту вчерашний суп и сосиски. И принялась за уборку. Когда она включила пылесос, торшер рыкнул и, качнувшись, послал сигнал письменному столу, тот слегка присел на ножках, как будто собирался подпрыгнуть, но сдержался, а шкаф угрюмо пожал углами, будто это были плечи. Вещи начали перешептываться грубыми деревянными голосами. Какая наглость! Они строят заговор днем, находя шум пылесоса достаточным прикрытием. У шкафа открылась средняя дверца и оттуда вывалилась майка. «Ничего не боятся! Уже действовать начинают», — вздрогнул Каретников.

— Хватит! — крикнул он им.

— Что, что? — не разобрала Клавдия Петровна.

— Выключи его, Клавдюша!

Пылесос замолк, домработница подняла майку, положила ее на полку и захлопнула приоткрывшуюся дверцу шкафа.

— Голова у вас болит? — сочувственно поинтересовалась она.

— Они шепчутся! — сообщил профессор.

— Кто?

— А ты разве ничего не расслышала?

— Нет. А что я должна была расслышать?

— Ну конечно, конечно. Ты ведь здесь не живешь. У них заговор не против тебя, против меня! Да, так просто в этом не разобраться, прежде их надо хорошо узнать, — потряс он указательным пальцем.

— Что с вами, Анатолий Валентинович? Опять плохо?

— А что?

— Вы бредили, когда болели.

— Да? О чем?

— Да все по истории своей. Ну, какие-то там гладиаторы… Все зубы вам снились, стонали вы: трава, трава, кровь на траве. И еще слово какое-то все повторяли… сейчас… а, вот: лабаи, лабаи. Лабаи какие-то вам чудились все…

— Прекрати, прекрати! — взмолился Каретников. Лицо его исказилось.

— Ох, что же я несу! Дура я, дура! — всплеснула руками Клавдия Петровна. — Человек болен, а я лезу. Ложитесь, миленький, ложитесь, я вам супчика принесу. Сейчас, сейчас.

От еды профессор отказываться не стал. Еще бы, не дождутся! Сейчас ему как никогда потребны все силы. Пообедав, Каретников внимательно посмотрел на домработницу и значительно спросил:

— Клавдюша, а что, ты ничего особенного в комнате не замечаешь?

Клавдия Петровна окинула взглядом стены, мебель.

— Нет, вроде все на своих местах… Может пыльно где?

— Ну, хорошо, иди. Иди к себе, пожалуйста. Я один тут с ними…

— Да с кем же? О чем вы все говорите?

— Спасибо тебе, Клавдюша, иди, иди.

* * *

Заначка, оставшаяся как память от Джафара, понемногу таяла. Хотя денег оставалось еще довольно много, их следовало употребить на задуманное, а не тратить на проживание. Легко добытые Мурадом у мамаши Зинаиды фамилии ничего не говорили двум представителям отряда дичи, стремящейся обратится в ловцов. Сафаров не был на слух знаком с особями из рода политического истеблишмента дружеского государства, а у Леньки всегда имелась полная взаимность с обретающимися наверху: им было абсолютно наплевать друг на друга. Да и не настолько тусовочной фигурой был Заседин, чтобы его, подобно многим другим политикам, знала каждая собака.

Они ужинали в начинающей надоедать обоим комнатке. Было довольно поздно — около двенадцати ночи. За стеной нестройный хор пытался вытянуть песню о кузнечике, идущем по жизни коленками назад. Выходило нескладно, и закончилась спевка звоном бьющейся посуды и матерной бранью. Потом на пол грохнулся какой-то мягкий тяжелый предмет, скорее всего кто-то из хористов.

— Пойду, угомоню эту быдлятину, — не выдержал Гридин.

— Сами успокоятся, — остановил его Мурад. — Лучше давай решим, что дальше будем делать.

— Что, что… домой надо съездить.

— К тебе?

— Ну.

— Зачем?

— В доме у брата есть тайник. Его хрен кто найдет, хоть обыщись. Костик специально оборудовал, когда строился. Там оружие и деньги.

— Много?

— Ну, штук пятнадцать евриков, и гринов там сколько-то, и наше, деревянное, бабло есть. Ну, еще несколько стволов. Мне точное количество не известно.

— Это не помешает. А нас там не ждут?

— А что, есть предложение получше?

— Хорошо, едем завтра. Во второй половине дня. С утра мне надо будет навести кое-какие справки.

Праздник за перегородкой не утихал. Кого-то там принялись дубасить под аккомпанемент истошного женского визга, и звуковое оформление веселья в соседней коморке стало напоминать оргазменные вопли садомазохистов. Оглушительно взвыл и тут же стих магнитофон, затем в соседнюю дверь громко заколотил кто-то возмущенный. Дверь открыли, но крики и возня после этого только усилились. Ленька не выдержал и отправился посмотреть.

— Там мужика прирезали, — сообщил он через пару минут.

— Плохо. В милицию сообщили?

— Дежурная пошла звонить. И сказала, чтобы мы свалили куда-нибудь.

— Правильно. Нам в свидетели только не хватало попасть. Да и вообще… Быстро собирайся. К их приезду духа нашего не должно здесь быть.

* * *

Вечером Анатолий Валентинович маршрутом номер один прошел к телевизору, взял пульт и вернулся на кровать. Он нажал кнопку не без опасения. На чьей стороне окажется этот сложный прибор? Каретников вспомнил, что и раньше телевизор позволял себе вольности. Бывало то один, то другой канал он показывал с помехами, а через некоторое время изображение восстанавливалось. Явно вольничал, заявлял о независимости. Эх, вот что значит не понимать мир вещей…

Но теперь-то это знание у него есть. Внутренне сжавшись, профессор щелкнул кнопкой. И как только экран засветился, Анатолий Валентинович почувствовал облегчение. Нет, телевизор не враг ему. Если что-то раньше и было, то он просто шутил. А к столу, торшеру и шкафу этот японский продукт относится с нескрываемым презрением. Он давно знает о плетущихся ими интригах, и не ставит их ни в грош. Мало того, они перед ним пасуют! Это стало ясно в тот же момент, как только мягкий голубоватый свет растекся по комнате. И шкаф, и торшер, и стол тотчас же уменьшились в размерах, словно истаяли. Они потеряли свою фальшивую значительность, ушли в тень. Каретников довольно улыбнулся и потер ладони.

Он долго смотрел на экран просто так, не вдаваясь в происходящее. Чувство освобождения, пусть и временного (он сознавал это!), залило его всего полностью. Даже почему-то показалось, что он находится в санатории и принимает хвойно-жемчужную ванну: по коже побежали приятные мурашки. Но это от длительного лежания слегка затекло тело. Профессор шевельнулся, и кровать никак не отозвалась на его движение. Вот так вот! И на нее телевизор действует положительно. Никаких колебаний — полная верность хозяину. Анатолий Валентинович смело посмотрел в сторону вещей-предателей. Нахохлились словно воробьи в январе. От былой уверенности не осталось и следа. Особенно слабым выглядел торшер. Он напоминал сиротливое деревце с чахлой кроной в период засухи. Но жалости в сердце Каретникова не было. Он встал и под надежным прикрытием электронных лучей вырвал белую змею провода из розетки. Поднял торшер за холодный ствол, открыл балкон и вышвырнул подлую вещь наружу. Вернувшись, снова окинул взглядом письменный стол и шкаф. Те еле заметно дрожали и старались прильнуть к стенам, вжаться в них.

— Вот так-то! Человек все равно умней! — сурово произнес Анатолий Валентинович и погрозил им пальцем.

Победа была безоговорочной. Можно и расслабиться. По телевизору шло очередное ток-шоу или что-то в этом роде. Выступал известный своей невозмутимостью крупный политик. Независимо от происходящего в стране, его лицо никогда не покидало выражение пренебрежительной уверенности. Он как будто хотел все время сказать зрителям: «Ну, что, бараны? Ни хрена-то вы не понимаете, а я вот сейчас открою ваши тупые зенки…». Но по неизвестным причинам ничего нового никогда не открывал. Каретников, разобравшийся с главной своей проблемой, выслушивал пустословие благодушно. «Вот такую же околесицу несли римские сенаторы в период распада», — подумал он. И представил себе государственного деятеля в тоге. Потом примерил на него поочередно рогатый шлем викинга, плащ средневекового разбойника и полосатую форму заключенного. Все оказалось к лицу. Профессор продолжал свое невинное развлечение, пока не столкнулся с невыразительным взором оратора. За блеклой роговицей что-то мелькнуло, или показалось?! Нет, нет, зрение Анатолия Валентиновича пронизало внешнюю оболочку и устремилось внутрь, туда, где содержалось то самое не высказанное высшее знание. А там… Каретников напрягся, даже вспотел от того, что ему открывалось. И неожиданно услышал вороний клик: «Сари!» Он вздрогнул и тревожно огляделся. Нет, и шкаф, и стол молчали, притиснувшись к стенам. Анатолий Валентинович опять повернулся к телевизору и в буквальном смысле застыл на месте.

С экрана в обрамлении не изменившихся за эти мгновения лба, бровей, носа и щек на него жадно смотрели лютые нечеловеческие глаза. Беспощадные глаза собаки-убийцы. А вороний голос звучал в его собственной голове! Как предупреждение!

* * *

Бродить по ночной Москве — себе дороже Неизвестно, от кого больше ждать неприятностей — от хулиганов или пастырей человеческого стада в погонах, в дубинах, в автоматах и в поисках легкой добычи. О том, чтобы нормально выспаться, речи не было. По счастью, на пути оказалось казино. Ночь они провели в игорном заведении. Другие публичные места, например вокзалы, были чреваты проверкой документов. А здесь, если менты и суются, то свои, карманные, похожие на голубей, пасущихся в городской пыли, нагловато-важным видом напоминающие — мы не зря клюем ваши крошки, но еще и землю тут хвостами подметаем. Такие играющих не обижают.

Сафаров ставил понемногу и, практически, остался при своих. Ленька быстро втянулся. Еще бы — повезло три раза подряд! Малые риски сразу же показались скучными. Он решился на крупную став-ку, благо, касса хранилась у него. И — продулся. Но не расстроился, ведь удача была рядом, она холодила виски и тонкими птичьими лапками перебегала вдоль позвоночника. Но в последнюю секунду вспархивала и наблюдала за расстроенным игроком откуда-то из-под потолка. В результате на двоих осталось двести тридцать шесть долларов, да и то только благодаря прижимистости вовремя подоспевшего старшего партнера. Вследствие расстройства нервов, оконфузившийся Гридин даже не мог как следует зевнуть. Он разевал рот, запрокидывал голову, вздыхал, но непослушный воздух не желал проникать до корней легких, и зевок не выходил. Подсчитав убытки, Сафаров поджал губы и цокнул языком, но от комментариев воздержался, только заметил:

— Уже рассвело, нам пора.

Полмесяца в номере люкс самой фешенебельной гостиницы со всеми заморочками не подорвали бы так их финансовое положение.

Пять утра. Морось. Улицы пусты. Единственное место, где можно спокойно передремать в это время, — метро. Вагоны, несущиеся по заколдованному ободу кольцевой, баюкали правильной равномерностью движения не хуже бормотания поднаторевшего в своем занятии гипнотизера. Поверхностный двухчасовой сон и плюс к нему по две чашки кофе с горячей пиццей несколько восстановили силы. В метрополитеновском вестибюле Сафаров направился к таксофону.

— Кому это ты звонишь? — удивился Ленька, уверенный в том, что, помимо него, во всей России у Мурада нет, и не может быть знакомых.

— Одному человеку, — не стал пускаться в объяснения Сафаров. — Потом скажу.

Человек, с которым хотел побеседовать Мурад, оказался на месте. Удивление Гридина еще больше возросло, когда только на обмен приветствиями ушел жетон. На втором собеседники о чем-то, наконец, договорились.

— Едем на Шаболовскую, — улыбаясь во всю ширину лица, сказал Сафаров.

— Зачем?

— Надо встретиться. А там один выход, не разойдемся.

— Да с кем встречаться-то?

— Не гони коней, — добродушно ответил Мурад.

* * *

Выйдя из метро, партнеры направились по улице влево, и остановились между недавно возведенным торговым рядом и вынесенным на воздух кафе.

— Сейчас подойдет мой друг. Ему можешь доверять, как мне, — пояснил Сафаров.

— Посмотрим, — буркнул Гридин.

И тут же они увидели высокого плотного человека в кожаном плаще и кепке. Человек здорово хромал и помогал себе при ходьбе тростью. Мурад поглотил в объятиях подошедшего.

— Уф, а ты остался таким же здоровым, медведище! Только поправился маленько, — засмеялся мужчина.

— Здравствуй, Славик. Давно не виделись, а?

— Тыщу лет, старик! Нет, больше, намного больше. Как сам, Мурад?

— Нормально. А ты?

— Не обижаюсь.

— Все там же?

— Ну, вроде того.

— А ребята?

— Что ребята? Стешенко и Бабанин не в форме. Один пожизненно в коляске, второй из госпиталей не вылезает. Это ты знаешь.

— Да, знаю.

— А Горюхин умер.

— Да что ты? От чего?

— Пил последнее время крепко. Воспаление легких подхватил, не лечился. Когда все-таки в больницу привезли, уже поздно было. Не спасли. Три месяца уже прошло.

— Вот оно как… Жалко, отличный парень был.

— Что поделаешь? Только Коля Малашевский из нашей команды в строю. Руководит охранной фирмой. Ну, и я еще скриплю.

— Если верить первому впечатлению, скрипишь неплохо. Расскажи, как поживаешь?

— Да что мы все о моей персоне? Могли бы, кстати, и у меня поговорить, а не на улице. Но на то есть особые причины, так?

— Как всегда.

— Ты, как я посмотрю, все в конспирацию играешь. И где же ты сейчас?

— Расскажу в другой раз.

— Дела, дела и еще раз дела?

— Конечно.

— По службе?

— Не совсем.

— Это уже интересно. Ну, и во что ты нынче вляпался?

— В дерьмо, во что еще? По уши. Разве не знаешь — это мое любимое занятие.

— А меня за ассенизатора держишь?

— Ну, если ты можешь предложить другую кандидатуру…

— Юморист. А кто это с тобой?

— За него не беспокойся. Сейчас расскажу.

Конспективное изложение событий последних дней заняло минут десять.

— Гады! Собаками травить, это уж слишком. Да, по уши ты влип… точно, — вздохнул Славик. — Что от меня требуется? Укрытие? А чего ты сразу меня не нашел? По общагам каким-то…

— Если я тебя нашел, значит и другие смогут.

— Пока не нашли.

— Вот именно: пока!

— Вот так вот! Значит, сейчас ты оказался в тупике и на меня вышел с риском для жизни?

— С надеждой, что риск окажется невелик, я не прав?

— Прав. Риска нет. Ты это по голосу почуял, когда по телефону связывался, командир?

— Можно и так сказать. У тебя как сейчас с информацией?

— С доступом и добычей?

— Ну…

— Кое-что могем. Скажи что надо, попробую.

— Первое. Узнать кто такие эти Портнов и Заседин. Кроме того, что они бывают в загородном ресторане «Свеча», и, по всей вероятности, являются его владельцами или что-то близко, я ничего не знаю. Скорее всего, люди из криминального мира. Как ты понял из моего отчета, я наверняка их видел, по крайней мере, одного из них. Так что смогу опознать или описать. К сожалению, тогда они не представились. Они как-то связаны с нашим Якубовым и его планами насчет наркоты. И второе — путь хлопка. Куда, в какое место он мог направляться? Да, чуть не забыл. Есть третье — нам нужны документы. Ему и мне.

— Хорошо. Все, что смогу. Для паспортов только фотки нужны. Сейчас подброшу, вас щелкнут. Дальше…

— Все пока.

— А помощь тебе не нужна? Ты что, как всегда сам полезешь?

— Нет, не нужна. Понадобится — дам знать.

— Как бы поздно не было. Запомни мой сотовый.

— А чего запоминать? Диктуйте, я номер в свой запишу, — вмешался Ленька.

Сафаров и Славик переглянулись.

— Если тебя возьмут, то вместе с телефоном, ясно? — спросил Сафаров.

— Да, понял…

— А сейчас опиши подробно место, куда отправляетесь. Может вас доставать придется.

— Не думаю. Ну, ладно. Это лучше сделает мой юный друг, — кивнул Сафаров на Леньку.

* * *

Несмотря на то, что жгучее чувство обиды не оставляло его, Мызин, вернувшись в привычную обстановку, почувствовал себя легче. Он выполнил просьбу шефа — побывал в «Свече» и проконтролировал ремонт секретной комнаты. Замок восстановлению не подлежал, а подобного сразу не нашлось. «Такие не продаются, такие изготавливают только на заказ, — пояснил бригадир рабочих.

«Заказывать еще, канителиться. Да черт с ним», — самовольно решил Юрий.

Заседину он потом доложил, что дверь временно до установки нового замка надежно заклинили, и открыть ее невозможно. Посетил и «спортивную площадку». Там все осталось в точности, как и в тот проклятый день. Никто и не подумал прибраться. Валялись пустые бутылки, и витал запах крови. Или казалось?

Единственно, чего не было, — зрителей и участников. Но память легко расставила всех по местам. Мызин простоял там долго, пака не почувствовал усталости в руках. Оказалось, все это время он туго, изо всех сил сжимал кулаки.

— Ладно, Аркадий Николаевич, ты мне за это еще ответишь, — громко прошептал он и направился к своей машине.

Приторный запах крови перестал преследовать Юрия лишь когда машина выехала на трассу. Непонятно, что мучило его больше — потеря Принца или пережитое оскорбление. Скорее, второе — память об унижении жгла как позорное тавро. Но времени на самокопание не оставалось. Дел было море. Не давали спокойно жить чертовы пропавшие бумаги. Они никак не желали всплывать. Это сильно тревожило Заседина. Он все время, как удара в спину, ждал их появления, постоянно нервничал и теребил свое окружение. Доставалось и Юрию. Хотя тот действительно старался изо всех сил и работал на шефа не покладая рук: Аркаша был еще нужен ему. Пока только с ним можно было связывать надежды на безоблачную жизнь. Пока.

«Вот когда азиатский проект заработает на полную мощность, тогда посмотрим», — откладывал Мызин на потом выяснение отношений.

Много работы предстояло по налаживанию нового транзитного пути из Узбекистана. Кроме того, надо было готовить рынок в Москве. Заседин после того, давнего, провала отошел от серьезной наркоторговли. Было что-то по мелочи, носящей характер случайных заработков. Но большинство связей за эти годы было утеряно, а новые не налаживались. И теперь Юрию предстояла куча работы. Его эмиссары, и не слышавшие о существовании человека по имени Юрий Мызин, прощупывали оптовых покупателей товара. Заключали с ними предварительные договоренности. Рисковали. Одного из таких посланников, кто-то, перестраховавшись, убрал, а, возможно, подсуетились конкуренты. Выяснять подробности Юрий не стал: не бывает войны без жертв. А это была настоящая война за передел богатейшего рынка.

Все больше вникая в тайные пружины столичного наркобизнеса, Мызин намечал собственные удары. Чертил схемы, чем иногда напоминал себе военачальников из советских кинофильмов. Там они под угрюмым взглядом вождя народов стояли перед огромной картой страны и расчерчивали бумажную поверхность Родины жирными стрелками, направленными в тыл оккупантам. А Юрий тонкими линиями капиллярной ручки соединял кружочки, обозначающие разных людей, разные организации и фирмы, стараясь докопаться до корня зла — узнать, кто стоит за тем или иным картелем. Каким чиновникам отстегивается мзда для покупки безопасности и вседозволенности. И сколько платят каждому. Мызин стремился заглянуть в самую густую тень, туда, где скрывают свои благообразные лики истинные, а не показные паханы. Его расследование по тщательности и по уровню было не чета милицейскому. На Юрия трудился солидный штат, никто его не гнал, не требовал бумаг о выполнении и перевыполнении, а, главное, он боролся он за свою выгоду и жизнь. И еще был немаловажный фактор — мощное финансирование. Деньги, отпущенные на разработки, горели, словно высушенные березовые дрова в печи, когда на улице стоит тридцатиградусный мороз. Но все оправдывалось. Аркадий Николаевич, видя усердие подчиненного, ни в чем ему не препятствовал и не отказывал. Напротив, поскольку видел результаты. Он убеждался, что давно, в общем-то, занимаясь наркобизнесом, не в таких, конечно, как намечалось масштабах, он не знал и сотой доли того, что раскапывал его заместитель.

— Тебе бы в следователи Генеральной прокуратуры по раскрытию особо важных преступлений пойти, важняком стать, а не затевать собственные криминальные деяния, — посмеивался он. — Могу составить протекцию. Что, пойдешь?

Но Мызин не все сообщал Заседину. Он сидел в центре все шире раскидывающийся паутины и хотел оставаться в ней единственным пауком. Пусть другие тоже полагают себя пауками. До поры. А когда она наступит, — окажутся вдруг мушками и мошками. Вот будет смешно.

Часть продукции намечалось отправлять за рубеж. Налаживание контактов тоже ложилось на плечи Мызина. Он постепенно становился центровой фигурой — настоящим хозяином создаваемых им тенет. Для того чтобы держать на дистанции Портнова, Юрий настоял на разделении обязанностей: он занимается рынком, а тот ищет документы. Аркадий Николаевич согласился — нечего раздваиваться, пусть каждый занимается одним направлением, так результативней. На самом деле, основной причиной разобщения их с Портновым дуэта, всегда успешного, служили личные чувства Мызина. Он не забыл, как хладнокровно и даже с удовольствием Никита отдал распоряжение об убийстве Принца. И вообще, анализируя тот день, приходил к выводу, что роль многолетнего напарника была далеко не последней в реализации дикой идеи стравливания людей и собак. Неплохо зная Портнова, Юрий пытался разгадать его мотивы. Тот ничего не делает просто так, сообразуясь с капризом. За всеми его движениями прячется смысл, порой неявный. Что-то стоит и за этим грязным шоу, для чего-то оно было нужно бывшему полковнику ГБ. Но для чего?

* * *

В гости к Леньке партнеры отправились на электричке. Они сошли, не доехав одной станции, и продолжили путь на частной машине. Гридину вдруг остро захотелось навестить родителей. Он почти уговорил Мурада. Но, подумав, тот не согласился:

— Сначала выполним, что задумали. Потерпи. А к твоим — завтра утром заглянем.

Весь день шел дождь, к вечеру прекратившийся. Над окраинными улицами городка грязным плащом висели туманные сумерки. Фонари высовывали из них подслеповатые головы на жирафьих шеях и заглядывали в многочисленные лужи. Прохожих почти не было. В трехэтажном доме брата не горело ни одного окна.

— Алки нет дома. Ну и хорошо. За гаражом должен лежать запасной ключ, посмотрю, — глуховато сказал Ленька.

Внутри дом производил впечатление покинутого. Ощущение создавалось такое, какое возникает, когда человек возвращается из отпуска в пустовавшее месяц или более жилище. Повсюду тонкий налет пыли и запах долго не проветриваемого помещения. Гридин почувствовал, как за грудиной нарастает гнетущий ком. Совсем недавно здесь жил Костик… такой сильный и жизнерадостный.

Лучше бы его встретила рыдающая невестка, чем эта тихая гулкая пустота.

— Послушай, давай тайником займемся попозже, ну завтра, что ли, а? — попросил он Мурада.

— Давай, отдохнуть нам не помешает, — согласился тот, доставая пакет с провиантом из сумки. — Поужинаем?

— Нет, я не хочу.

Но отдохнуть им не дали. Снизу раздался звонок.

— Кого там еще черти носят? — возмутился Ленька и подумал: «А может, Алка пришла?»

Нет, черти принесли мента. Это был тот самый капитан, что передал в свое время Соболихину вещьдок — самодельный брелок из эпоксидки с впаянным в нее тараканом.

— Леха, ты? Вот так дела! Откуда?

— Да вот приехал. А тебе чего?

— Мимо проезжал, — радостно почему-то сообщил милиционер. — Смотрю — свет. Думаю, надо проверить. Не воры ли забрались?

— Да нет…

— Где ж ты пропадал? И брательник твой, и Владимир Палыч? Опустел без них город, осиротел. Ты же знаешь, кореша они мои. А они тоже приехали?

— Не… а где Алка, не знаешь?

— К родителям ушла. Скучно, видать, одной. Сколько вас не было-то. Постой, а ты никак седеешь? С чего это вдруг?

— Ни с чего, бывает. Ну, а мои как?

— Кто?

— Родители.

— А, предки! Ты что, у них не был еще?

— Нет.

— Да живы, здоровы они. Эге, а кто это у тебя?

— Знакомый один. Ну ладно, командир, спать нам пора. С дороги, устали.

— Понимаю, понимаю.

После того, как милиционер ушел, Мурад спросил у Гридина:

— Слушай, у тебя здесь есть друзья?

— Я здесь вырос.

— Лучше нам эту ночь провести в другом месте.

— Ты что, своим не доверяешь?

— Я никому не доверяю, а своим особенно. Я сначала не мог понять, кто меня в подвал «Свечи» направил, а потом подумал и разобрался.

— Ну, и…

— Коллега один сдал. Его из России к нам прислали для проведения совместных мероприятий. Долго думал и понял: больше некому. Вот тебе и «свои».

— Нет, этот нас не сдаст. Его ребята прикормили, Соболь и мой брат. Он наш, здешний, я его с детства знаю. Нет, нет, зуб даю, этот не настучит. Да и кому?

— Зубы твои никому не нужны, а осторожность проявить надо.

— Ну и проявляй, а я никуда не пойду! Надоело уже!

— Эх, Леня, Леня!

— Что Леня? Ну, сам прикинь, город маленький, все друг друга, считай, знают. Хорошо, перейдем мы в другое место. Думаешь, не найдут, если захотят? Этот мент всех моих друганов здесь знает. А снова в Москву я сегодня возвращаться не собираюсь. А ты?

— Ладно, рискнем…

* * *

Взяли их на рассвете. Тихо, со знанием дела. Очевидно, за гаражом было спрятано запасных ключей, по меньшей мере, два набора. Входная металлическая дверь не скрипнула, а по новому деревянному полу бесшумно могло пройти стадо африканских слонов, особенно если в носках.

Ленька и Мурад спали в разных комнатах. Но проснулись одновременно. Роль пионерского горна сыграли резко сдернутые одеяла. Когда тебя будят под стволами возражения предъявлять сложно. Никто и не протестовал.

Как почивали в одних трусах, так и привели их в большую комнату. В ней, занимая любимое Костино кресло, сидел тип с коротким носом, маленькими глазками и улыбкой на широком, как телевизионный экран лице. Оба партнера узнали его одновременно. Сафаров видел этого человека во время проведения боев с алабаями. Гридин запомнил широколицего, еще и в качестве одного из главных персонажей юбилейного вечера в «Свече». Именно он больше других тогда общался с Соболихиным и Константином… А потом все случилось…

Ленька неожиданно лягнул одного из удерживающих его, вырвался у другого. Но на втором же шаге его спину догнал автоматный приклад, и Гридин, пропахав носом по ковру, свалился прямо к ногам чувствующего здесь себя хозяином Портнова. Встать ему не дали — чье-то колено уперлось между лопаток, сильные руки вывернули плечи. Тут же, очевидно для острастки, принялись за Мурада. Его согнул удар в живот. Потом врезали по шее. Сафаров успел втянуть голову в плечи и опустить ее, досталось, в основном, загривку. И еще раз. Он вяло, теряя сознание, упал. Не получившие глубокого удовлетворения от легкой победы бойцы пару минут отрабатывали на нем разнообразные стили восточных, а также отечественных пинков.

Несколько времени спустя партнеры уже сидели на стульях. Руки сковывали за спинами наручники. Лицо Гридина со сжатыми челюстями и недобрыми глазами напоминало пойманного, но не прекратившего скалиться волчонка. Мурад, напротив, выглядел подавленным — понуро опущенные голова и плечи, обмякшее полное тело напоминали брошенный в угол и забытый там куль. Узнанный ими мужчина по-прежнему занимал кресло в центре комнаты. Он достал из внутреннего кармана пистолет, проверил обойму, вогнал патрон в ствол и направил его поочередно сначала на Леньку, затем на Сафарова. Злобное выражение гридинских светлых глаз не изменилось. Мурад же, очевидно, почувствовав что-то, приподнял голову и едва уловимо вздрогнул. Удовлетворившись произведенным впечатлением, Портнов встал, спрятал пистолет и сказал:

— До вечера пусть отдохнут, а тогда, если будет охота, я с ними поговорю.

Их бросили в длинную светлую комнату с окнами на запад. Здесь, еще при закладке дома, Костя планировал сделать игровое помещение для будущих детей. Вспомнив это, Ленька вторично за время посещения родного города ощутил в горле жесткий ком. Справившись с собой, он громко прошептал:

— Эй, что будем делать, а?

— Ничего, — уныло ответил Сафаров в полный голос, — ничего. У нас нет шансов… никаких…

— А ты подумай.

— Уф, а может, нас не убьют, как думаешь? — некоторое время спустя жалко спросил Мурад.

— Говно, — отчеканил Гридин. — Эх, а я думал, что ты…

Они лежали в разных углах, прикрепленные наручниками к трубам отопления.

Глава 5

К вечеру у Портнова действительно возникла охота поговорить. Пленников вновь приволокли в большую комнату, усадили на стулья. И оставили наедине с широколицым.

— Что вас сюда принесло? — спросил он.

— Да мы денег хотели занять. Вот у его друзей, — кивнул Мурад на Леньку. — Мне уезжать надо… домой хочу…

— А зачем меня искали?

— Никого мы не искали.

— А к мамаше Зине кто приходил?

— Я. Не хотелось с вами встречаться. Думал, узнаю, где вы, а потом поедем. Но она не сказала.

— Врешь!

— Клянусь! Клянусь здоровьем, не вру!

Портнов достал пистолет и выстрелил в пол между ног Сафарова. Мурад дернулся, едва не свалившись на пол. На звук заглянул один из боевиков.

— Я тебя звал? — повернулся к нему Портнов.

Парень исчез.

— Да, клянусь, чем хочешь поклянусь! Не вру я! — воскликнул Мурад умоляюще. Тело его крупно дрожало.

— Да… тогда ты получше выглядел, собаку убил… а против людей… слабаком оказался… Ну, лад-но, я сам куплю тебе билет.

— Ку-куда?

— В Ташкент. Ты ведь туда намылился?

— Да, я….

— Заткнись! Вам, корешки, предстоит выполнить очень важное задание. Ты, — он ткнул стволом в Гридина, — созвонишься с одним человеком. Его зовут Аркадий Николаевич. Договоришься о встрече. Тебя к нему отвезут. Скажешь, что направил тебя дядя, у которого лежат все подлинники бумаг из сейфа ресторана «Свеча», и еще он много чего знает. Дядя этот добрый, сообщать никуда не хочет, но требует пятьдесят процентов от прибыли или соответствующее отступное. Потом вернешься и мне доложишь. Вот для тебя письменная инструкция. Чтобы слово в слово повторил.

Портнов согнутым в крючок пальцем стукнул по лежащей на подлокотнике тетрадке и добавил:

— Выучи как «Отче наш». Ошибешься — разом на тот свет, и не один, а вместе с горячо любимыми престарелыми родителями. Рядом будут мои люди. На протяжении всего путешествия. Понял?

— Не поеду! — буркнул Ленька.

— Это не тебе решать, — заметил Портнов. — В армии служил?

— Да…

— Вот. И у нас здесь как в армии законы — не хочешь — заставим. А ты, мент чучмекский, свяжешься с Якубовым. Покажешь ему копии бумаг и той пленки, что ты надыбал. Как тебе, говнюку трусливому, это удалось — ума не приложу, наверное, у какого-нибудь подчиненного славу захотел стибрить. Ну, ладно. Предложение к нему аналогичное. Теперь главное: меня описывать не рекомендую. Все равно не поверят. А пулю схлопочете в момент. Итак, запоминайте оба. Послал вас, значит, высокий худощавый мужчина с усами черного цвета. На лбу у него косой шрам от правой брови вверх, к виску. Нос прямой, глаза карие. Смуглый. Звать — Серажутдин, люди называют — Серый. Все ясно? Ну и хорошо. Пожрать вам сейчас дадут. Потом выучите инструкции.

* * *

После всех обрушившихся на него открытий Анатолий Валентинович Каретников изменился в корне. Он рассчитался в институте, благо денег теперь, по его мнению, было в достатке. Оформляя увольнение, профессор осторожно пытался выведать у коллег, имеют ли они какое-нибудь представление о самостоятельной воле безгласных вещей и их способности влиять на жизнь человека. А также об умении предметов накапливать информацию и делиться ею друг с другом. Нет, конечно, никто даже не догадывался об этом. Мало того, некоторые смотрели на Анатолия Валентиновича со странным интересом. Темные людишки. Что с них взять? Хотя, если быть справедливым, и ему все это стало доступно совсем недавно. О собачьих глазах политиков Каретников даже не заикнулся. Не время.

Разбитый торшер пролежал внизу под окнами дома всего день. Потом исчез. Стол и шкаф, после того, как их замыслы оказались разгаданы и найдено средство борьбы с ними, изредка неуверенно поскрипывали, словно расщепленные бурей деревья в лесу. И всего лишь. Анатолий Валентинович хотел вызвать грузчиков из мебельного магазина и попросить вынести зловредные вещи, но отложил — были дела важнее. Неожиданно, а скорее вполне закономерно, под воздействием замысловатых векторов творящихся вокруг него событий, он постиг свое главное предназначение. Да, какую бы банальную окраску не носило сие утверждение, но его звала политика! Именно здесь он принесет наибольшую пользу людям. Ведь для чего вступают в эту мутную воду? Только лишь ради одной цели — оказания помощи ближним своим! Может быть, нет, не может быть, а наверняка, он — единственный среди живущих, кто способен различать суть вещей. Но об этом надо молчать. До поры. Она придет, но нескоро.

Вот почему так много в последнее время техногенных катастроф? Падают, тонут, сталкиваются, взрываются, рушатся и врезаются во все, что попало. Ученые и инженеры головы ломают, придурочные астрологи и колдуны зарабатывают на предсказаниях и амулетах, а кто-то наживает политический капитал нытьем о повальной изношенности техники и ее причинах. А дело все в том, что созданные человеком предметы уже давно живут своим тайным житьем. Они имеют собственную волю, память и намерения, что приравнивает их к личности. Они делятся на лагеря. Некоторые ненавидят своего творца и всегда готовы вредить ему. Другие нейтральны, у них какие-то свои заботы. Но есть и расположенные к человеку. Если специально отбирать вещи, симпатизирующие людям, и только из них создавать устройства повышенного риска, число аварий можно свести к нулю! Да! Вот в чем колоссальный ресурс сохранения жизней! Профессор несколько дней специально бродил по городу, заходил в разные мастерские, автосервисы, магазины. И убедился, что лучше относятся к человеку вещи новые. С возрастом их нрав портится. Но и в рядах новоиспеченных встречаются отъявленные враги. Он заглянул на одну из многих столичных фабрик. Там главным инженером работал его старый приятель. Цель посещения Каретников туманно мотивировал выявлением исторических параллелей. Хочется ему, якобы, провести сравнительное исследование образа рабочего старой мануфактуры и труженика современного машинного производства.

— Больше вашим ученым головам не о чем болеть, — вздохнул главный инженер, но не отказал.

Во время экскурсии Анатолий Валентинович обратил внимание приятеля на один из станков. От громоздкой металлической конструкции веяло тем же мрачным ненавистническим духом, что от письменного стола или шкафа, когда их нездоровая злоба была в расцвете. Профессор не удержался и высказал мнение, что от этого устройства можно ждать беды и его нужно обязательно выбросить.

— Какой еще беды? — осведомился главный.

— Покалечить может. Например, руку отрежет. Или, вообще, убьет кого-нибудь.

— Да, — согласился приятель, — его и еще пару таких же выбросить. И можно закрывать шарашку.

— Тогда поставь рядом с ним телевизор, лучше японский, — вырвалось у Каретникова.

— Зачем это?

— Для нейтрализации вредоносной энергии.

Главный инженер качнул головой и пробурчал:

— Недаром, видать, вы, умники, по заграницам расползаетесь. Тесно вам здесь. Ты-то чего сидишь?

— Мое место здесь, — отчеканил Анатолий Валентинович.

Наутро третьего дня главный инженер побеспокоил Каретникова звонком.

— Слушай, умник, а ты накаркал, однако.

— Что?

— А то. Вчера станок, ну, про который ты предупреждал, покалечил двух человек. Механик с ним возился. Подошла мастер, она баба возбужденная, и с чего-то там спустила на него всех бешеных собак, что в ней сидели! Механик с перепугу не ту кнопку нажал, а сам поскользнулся как-то неловко и сбил мастера. Ну, ей в момент руку по локоть отхватило. А он сам вывихнул ногу.

«Ничего удивительного», — подумал профессор, но ответил какими-то общими фразами. От предложенного совместительства в качестве специалиста по технике безопасности вежливо отказался. Важнейшим сейчас было совсем не определение лояльности различных изделий по отношению к людям. Существеннее было разобраться в самих людях.

Ежевечерне Анатолий Валентинович приникал к голубому экрану. Он смотрел новости и все публицистические передачи, жадно вглядываясь в лица мелькающих там политиков. Почти у всех за масками серых, зеленых, карих, а чаще неопределенно-водянистых зенок просматривались другие, истинные их глаза. «Буркалы, у всех буркалы!», — горестно негодовал Каретников.

После осмысления информации, полученной им за последние дни, профессор развернул бурную агитационную деятельность. На личные средства напечатал листовки и с помощью верной Клавдии Петровны, а также двух преданных студентов расклеил их в разных столичных районах. Вспомнил прежние знакомства. Когда-то с его участием намечался цикл исторических передач. Не состоявшийся. Он разыскал человека, ответственного тогда за этот проект. Тот вырос и стал главным редактором на одном из ведущих телеканалов. Абсолютно уверенный в своей правоте, Каретников в три осадных дня сумел убедить телебосса в необходимости собственного выступления. За символическую цену. После телевизионного показа у него взял интервью корреспондент газеты «Московский комсомолец». Причем, напросился сам.

Анатолий Валентинович прямо заявил, что собирается баллотироваться на открывшуюся вакансию в Государственной Думе. Искусно маскируя истоки осведомленности в отношении истинного облика политической элиты, что придавало высказываниям кандидата дополнительный вес, профессор интриговал избирателей новыми технологиями разоблачения негодных политиков. Если верить его словам, таких было почти сто процентов. Избиратель знал это и без него, потому Каретникову верили. У него хватило ума онаучить свои откровения, и подавать их не как плод прозрения, что отдавало шарлатанством, а представить в виде результата изысканий. Методом социально-административной реверберации называл профессор свое открытие. И популярно объяснял, что сие означает. «Социально» — понятно, это все, что касается общества. Уточнение термина словом «административной» демонстрирует отношение данного определения к властным структурам. «Реверберация» — это процесс затихания какого-либо звука в помещении после того, как прекратится сам звук. Она обусловливается отражением звуковых волн от различных поверхностей. Таким образом, если взять реальные деяния любого органа власти, можно оценить принесенный им вред, поскольку эхо этого ущерба сохраняется довольно-таки продолжительное время. Из него можно вычленить долю недобрых дел, приходящуюся на каждого чиновника. Остается проанализировать, в чем конкретно проявилось приносимое им зло для населения страны. Существует и обратная реверберация, выявляющая причины античеловеческого поведения бюрократов, двигаясь от частного к общему. Методологию и главные особенности проведения социально-административной реверберации автор обещал продемонстрировать после получения доступа к властным рычагам — иначе не дадут, гады. Да, легко соглашались избиратели, уж эти гады точно не дадут. Это как выпить дать. Вся эта абракадабра пришла в воспаленную голову Каретникова за полчаса до прямого эфира. И теперь профессор лишь развивал мысли в выступлениях и публикациях. Несмотря на сложность теории, Каретников излагал ее легко и непринужденно. Поскольку это была не огульная, а единственная научная попытка объяснения царящего который уже год в стране беспредела, она шла на «ура». Тем паче, что корень зла виделся не в экономических, кармических, исторических и иных причинах, а в грязной воле политической элиты. Народ, как всегда, абсолютно верно чуял — именно так оно и есть, только сформулировать сам не мог.

* * *

Выехали по темноте. Надо было успеть на утренний рейс. По сторонам пустынного в этот час шоссе потянулся лес. Сафаров завозился на заднем сидении.

— Не шебуршись, сука, — одернул его сосед, с которым он был связан тонкой стальной цепью.

— В туалет хочу…

— В штаны наложил,чурка? — поинтересовался сидящий рядом с водителем. Очевидно, он был за главного.

Остальные хмыкнули. Толстяк вызывал у ребят презрение. На вид здоровый, собаку победил, а попался — и скис, как профурсетка. Молодой парнишка, что был с ним, еще на что-то годится, а этот…

— Нет еще, но…

— Потерпишь. В самолете знаешь какие сортиры? Зашибись!

— Не могу уже терпеть, — с натугой жалобно возразил Мурад.

Пришлось остановиться. Из машины вышли Сафаров и двое охраняющих. Мурад сразу потянул в лес.

— Э-э, стой. Отцепи его, — воскликнул прикованный к подконвойному, обращаясь к начальнику караула. — Я что, рядом сидеть и нюхать все обязан?

— А уйдет?

— Он-то? Куда? Я фонарь прихвачу. Тут кроме леса ничего кругом. Застрелю на хрен, в случае чего. Ты понял? — толкнул он пленника.

— Да, да, понял я.

Он подставил руку под ключ, затем достал пистолет, передернул затвор и ткнул Сафарова в спину:

— Вперед, засранец.

Громко треща сучьями, Мурад увлек сопровождающего метров на пятнадцать вглубь.

— Куда прешь? Хорош! — остановил его охранник.

— Все, все, сейчас место выберу. У тебя туалетной бумаги, случайно, нет? — шагнул Сафаров навстречу сопровождающему.

Тот, по всей вероятности, хотел ответить остроумно, но железные клещи, сжавшие и вывернувшие кисть с оружием, спутали его мысли, а тяжелый кулак, опустившийся на темя, вовсе рассеял их.

Главный по этапу беспечно стоял на обочине спиной к лесу. Позади было тихо, но вот что-то хрустнуло в стороне. Он повернулся и даже не почувствовал, как сознание покинуло его.

Задняя дверь машины открылась, и в нее забрался толстяк. Он был один.

— А где ребята? — удивился водитель.

— Да тоже это… в туалет захотели… — неопределенно ответил пленник.

Головы у всех конвоиров оказались наиболее слабыми местами, что, впрочем, легко было предвидеть.

* * *

Еще до рассвета машина, отправившаяся в аэропорт, взвизгнув тормозами, уперлась в высокое крыльцо дома, откуда она минут тридцать назад отбыла. В дверь забарабанили. Угловая комната на втором этаже осветилась.

— Кто там? — донесся сонный вопрос.

— Да я это, Колян Новохаткин. Открой, Вовчик!

— Вы ж уехали?!

— Бензонасос что-то забарахлил в дороге.

Говорил он сдавленно. У Кольки болела голова, и стоял он, нагнувшись и скособочившись, точно простреленный радикулитом. Не желая иметь лишнего активиста, Мурад зафиксировал его руки, пропустив цепочку наручников между ног. Одна рука находилась впереди туловища, вторая сзади. Да еще поверх были надеты брюки, затянутые на последнюю дырку в ремне. Из такого положения и Гудини бы одним махом не высвободился.

— Бензонасос у них барахлит, блин, — продублировали изнутри.

Щелкнули замки, в открытую дверь просунулась мятая подушкой физиономия. Новохаткин внезапно кувыркнулся через перила, а на лоб встречающего обрушилась пистолетная рукоять. Сафаров метнулся внутрь дома. Несмотря на то, что один пистолет он держал в руке, а второй ждал своей минуты за поясом, стрелять не пришлось. В прихожке расслабленно стоял еще один боец. На плечо откинута двустволка. Как у мастера стрельбы по тарелочкам, проведшего удачную серию. Он только подумывал среагировать на странные звуки и опускал ружье. Не теряя скорости, Мурад отбил длинный хобот дробовика и врезал «стендовику» в челюсть. Человек отлетел метра на три, затылком разбил стеклянную дверь в столовую и сполз на пол. На первом этаже, кроме огромной прихожей, располагались кухня, столовая, кладовка и ванная комната. Едва ли кто здесь будет коротать ночь. Сафаров взбежал по лестнице и вошел в зал, где вчера они с Ленькой получали задания. Видно, стук во входную дверь, а потом звон стекла нарушили покой новых обитателей. Открылась дверь, из нее, толкаясь, выскочили двое. Без оружия. Оба застыли, уставясь на неожиданного посетителя. Мурад указал пальцем вниз:

— На пол! Быстро! Руки за головы!

Оглушить лежащих было делом секунды. Больше в доме, за исключением Гридина, никого не было. Сафаров подручными материалами связал застигнутых врасплох незваных гостей костиного дома, нашел в кармане одного из них ключи от наручников и освободил Леньку. Тот удивленно хлопал глазами.

— Как ты здесь оказался, тебя же увезли?

— Они тоже так подумали.

— Слушай, а мне показалось тогда… ну, что ты это… сдрейфил… извини уж…

— Им тоже так показалось, но извиняться они, в отличие от тебя, почему-то не хотят. Что будем с ними делать?

— В подвал их, и расстрелять на хрен.

— За то, что невежливые?

— За все!

— Нет, Леня, мокрых дел нам не надо. Мы же не за этими пришли?

— Нет, вообще-то… но…

— Правильно. Так, побеседуем немного и уедем. А пока скажи, куда тут можно загнать машину, чтобы с улицы не было видно?

— Да за дом, там проезд есть. К сараю. Ни одна собака не увидит. Давай я поставлю.

— Ключи в замке.

Уже снизу Гридин закричал:

— Эй, Мурад, а тут еще один!

— Потише, я знаю.

Допрос занял немного времени. Связанных по одному притаскивали в комнату, бывшую недавно временной тюрьмой для «мстителей». Ленька в два счета выработал подходящий дебютный ритуал: сверля очередную физиономию злыми глазами, он отвешивал пару солидных тумаков. Большего Мурад не позволял. Если кто-то запирался, Сафаров, демонстрируя единство милицейских и бандитских методов дознания, говорил:

— Вот у меня целлофановый пакет есть и скотч. Знаешь, как этим пользоваться? По глазам вижу, что знаешь. А потом еще вот это. — Он показывал внушительных размеров ножницы по металлу, принесенные Гридиным из кладовки. — Без ушей и пальцев, знаешь, разговорчивость сильно возрастает. Не веришь? Хочешь, проверим?

Потом пребольно ткал в зубы ножницами, кровяня губы, и добавлял:

— Ну, а если тебе еще и языка не жалко, если ты полный герой, твои друзья все за тебя расскажут.

После такой преамбулы необходимость в инструментальных методах отпадала. Меньше чем за час удалось стереть множество белых пятен с картины мироздания.

Выяснилось, что все парни являются сотрудниками частного охранного предприятия «Кираса». Аркадий Николаевич, для переговоров с которым предназначался Ленька, и Заседин, упомянутый мамашей Зинаидой, — одно и то же лицо. Он — самый главный. Тогда, в «Свече», командовал именно он. Где живет и трудится, парни не знали. Часто ли он посещает «Свечу», тоже сказать не могли, поскольку сами они москвичи, а к ресторану троих из них приписали временно. Остальные приехали сюда только вчера и вообще не знали Заседина. Широколицый, что проводил работу с пленниками, и есть Портнов — вторая фамилия из непреднамеренных показаний сутенерши. Он же директор ЧОП «Кираса». Об этом человеке бычки свидетельствовали с большой неохотой, из чего Мурад заключил, что его боятся. Скорее всего, не зря, если судить по собственным впечатлениям. Портнов ночью, еще до отправления транспорта с Сафаровым, убыл в Москву, потому очередное свидание с ним не состоялось. Еще есть Юрий Мызин, второе лицо после бугра. Все, что о нем известно, — только внешность. О возвращении к родным пенатам Леньки Гридина Портнову сообщил капитан милиции, заглянувший к ним в тот вечер. Каждому бандюге по очереди Мурад задавал специальный вопрос:

— Куда направляются поезда с наркотиками из Узбекистана?

Отвечали все как один, похоже, искренне:

— Не знаю!

Последний интервьюируемый, услышав вопрос, слегка вздрогнул, но повторил отрицание.

— Нет, ты знаешь, — уверенно заявил Сафаров, сжал большой палец допрашиваемого ножницами и слегка надавил на них. — Интересно, сколько понадобится ампутировать пальцев, как ты думаешь? — спросил он Леньку.

Гридин поморщился, но ответил невозмутимо:

— Пять, шесть, где-то так. Думаю, хватит… да чего возиться, могу электрическую пилу принести и сразу… кастрировать его на хрен вместе с ногами!

— Кастрировать, говоришь? И с ногами? А это мысль. Но сначала мягко попробуем…

Выступила кровь. Парень скривился и задышал учащенно. На лбу его выступил пот.

— А я думал, тебе пальчики жалко. Но ты храбрый, — равнодушно сказал Мурад и усилил нажим. — Смотри, я ведь все откушу… и не только пальцы…

— Хватит, хватит, я скажу, — вымолвил тот сквозь гримасу боли.

— Давай, — ободрил его Сафаров, не разжимая похожие на челюсти гигантского краба ржавые лезвия.

— В Иваново. Отпусти!

— Я слушаю.

— На хлопчатобумажный комбинат. Адрес не помню. Там есть седьмой цех, в нем лаборатория. Там делают герыч или еще что-то такое.

— Молодец. Хороший мальчик, — похвалил Мурад и отложил ножницы.

— Не радуйся. Тебе все равно не жить. И ему тоже, — выдохнул побледневший боевик.

— Поговори у меня еще, поговори, — угрожающе протянул Сафаров.

— Что дальше? — спросил Ленька.

Его интерес к допросу заметно упал. Ни на секунду не забывая об участи брата и других, он без колебаний расстрелял бы негодяев, избил бы до полусмерти, но пытать… от этого воротило.

— Опрошенных свидетелей просят немедленно покинуть зал судебных заседаний, — резюмировал Мурад окончание следственных мероприятий. — Куда мы их поселим?

— Зачем селить? Кончим — и все дела.

— Нам это ни к чему, Леня. Пусть живут.

— Ну, тогда в сарай, там им самое место, — вздохнул неудовлетворенный мягкостью приговора Ленька.

— Да ты не расстраивайся, это же шестерки. Им и так в жизни достается, — утешил его Сафаров. — Вот, видишь, и мы шкурку им подпортили…

Тайник, оставленный Константином Гридиным, действительно, сохранился. Он находился не в подвале или стенах здания, а под крышей. Собственно это был не один тайник, а несколько закрывающихся сверху, со стороны кровли, ниш в мощных лафетах, использованных как стропила. Не зная точно, где они, — ни за что не найдешь.

* * *

Словно почувствовав, что надолго, а может быть и навсегда, он покидает этот дом, совсем недавно выстроенный братом, Ленька медленно обходил комнату за комнатой. Мурад не торопил парня. Гридин вошел в спальню Константина. Огромная кровать, последним на ней спал кто-то из бандитов, возможно и сам Портнов, была не убрана. Ленька выругался. Ему захотелось выхватить пистолет и разрядить обойму в этот неповинный итальянский матрас, искрошить в перья подушку, обтянутую шелковой сине-оранжевой наволочкой. Он сунул руку в карман, но одумался. В зеркале шкафа-купе отразилось искаженное злобой лицо с широкой седой прядью. Вместо того чтобы начать стрельбу Гридин еще раз выругался и раздвинул створки. Шкаф был полупустым. Там висело лишь несколько вещей брата. «Странно, Алка забрала всю свою одежду. Догадалась, что ли, обо всем?» — подумал он. Его взгляд скользнул вниз и наткнулся на черный кожаный дипломат с цифровыми замками. Такого у Константина, вроде, не было.

Находка, что ждала партнеров внутри найденного Ленькой портфеля, стоила больше всех спрятанных на черный день гридинских ценностей. Очевидно, Портнов, не желающий повсюду таскать с собой важные документы, оставил его здесь под бдительной охраной своих адъютантов.

— Ты понимаешь, что это такое? — усмехнулся Мурад, рассматривая листки.

На них в виде схемы изображались действующие лица героинового пути пятнадцатилетней давности и связи между ними. Пометки трехцветной авторучки выделяли организаторов и рядовых исполнителей. Отдельно вырисовывался путь доставки, отмечались места переработки сырья в готовый продукт и столбиком перечислялись сопутствующие договоренности и условия. Особенно щедро, в двух томах, отмеченных печатями КГБ, освещалась деятельность Якубова. Заседин упоминался вскользь.

— Это? Думаю, подлинники тех бумажек, что нам выдал Портнов. Только в полном виде. Гляди, вон какая папка толстенная, — ответил Гридин.

— Да, та прав. Это старая разработка КГБ. Интересно, почему ей не дали ход в свое время? Но и это не подлинники, а ксерокопии.

— А нам какая разница?

— Небольшая, пока. Но это не просто бумаги, это и подписанный нам с тобой смертный приговор. Уже второй.

— Ну и что?

— А с другой стороны, возможно, наша козырная масть. Если мы, конечно, заберем бумаги, а не оставим их здесь.

— А что еще с ними делать?

— Ну, если ты считаешь, что больше нечего, тогда надо побыстрей убираться.

* * *

Промозглый и влажный российский холод никакого удовольствия узбекам не доставлял. Они редко покидали здание, а когда приходилось, кутались в выданные им здесь телогрейки синего цвета и до бровей натягивали привезенные с собой тюбетейки. Начальство словно забыло дорогу в «Свечу». Никто и не заикался ни о простых банкетах, ни, тем более, о новых пиршествах крови. Было спокойно и тихо. Но сложившаяся в ресторане обстановка не желала консервироваться, а, подобно молодому вину, бродила, подвластная каким-то собственным законам.

Рабы от хорошей кормежки поправились и ободрились. У них зрела робкая надежда на то, что их теперь не затравят собаками и, возможно, даже когда-нибудь отпустят. Они держались вместе, о чем-то болтали по-своему, а тот, что вовсе не понимал русского языка, понемногу стал им овладевать. Когда его окликали: «Эй ты, урюк!», или гнали: «Пошел вон», он уже не кивал головой, бессмысленно как болванчик, а в зависимости от контекста либо с улыбкой поворачивался к говорящему, либо покорно уходил.

Верный себе, Тамерлан не пытался сблизиться ни с соплеменниками, ни, тем более, с работниками ресторана. Часть дня он проводил с собаками, в другое время, когда не спал, беззвучно сидел в своей комнате или подолгу застывал у заднего выхода из ресторана, неотрывно глядя на осенний лес. Периодически он наведывался в холодильное помещение и разнообразил свой рацион парой-тройкой сырых яиц. Холодные яйца не очень нравились хромцу, но курятника он здесь не нашел.

Меток на прозвища народ. В «Свече» Тамерлан приобрел вторую в жизни кличку. Его стали называть «Маугли». Конечно же, за глаза. Слово не относилось к обидным. И было сомнительно, что неграмотного собаковода вообще когда-либо занимала печатная продукция, и, в частности, Киплинг. Тем не менее, обзывать в лицо маленького уродца никто не решался.

Посетителей в ресторане немного прибавилось, хотя далеко еще было до прошлых дней. Нервное состояние, овладевшее работниками после «юбилея», внешне сгладилось. Но не ушло совсем. Оно рассеялось в атмосфере, всегда создающейся вокруг группы людей, проводящих много времени совместно, имеющих схожие интересы и одинаковые приоритеты. Когда приоритетен страх, все, что на нем замешано, становится уже не атмосферой, а цементным раствором, крепко связывающим отдельно существующие рассудки. Подобная мутной туче, эманация поголовного трепета из умов поднялась вверх и распределилась под потолками ровным гнетущим слоем. Ресторанный народ постоянно ощущал невесомую ее тяжесть и, кажется, начал потихоньку привыкать к давлению парящего над макушками дискомфорта.

Яйца обычно Тамерлан получал у кладовщицы. Он стучался в комнатушку, где та сидела, и женщина без звука открывала ему холодильник. Ресторан работал до полуночи. Кладовщица покидала работу значительно раньше. Но в этот раз ее задержала выпивка. В обычном формате — на троих.

Неясно было, имел ли Тамерлан представление о времени. В показаниях хронометров он уж точно не разбирался, и часов не имел никогда. Очевидно, его чувство времени было сродни ощущениям животных, ориентирующихся в основном по освещенности. Потому жизнь при ресторане, где коридоры озарены искусственным светом допоздна и долго бывает шумно, нарушила биоритмы собачьего воспитателя. И сбила время пробуждения аппетита.

Стук вызвал за дверью своеобразную реакцию: развязные голоса за ней смолкли. Час стоял уже поздний, и собравшиеся, по всей вероятности, никого видеть не хотели. Тамерлан вытащил из-за голенища нож и заколотил рукояткой.

— О, блядь настырная, выпить по-людски не даст! — заворчала кладовщица. — Ты что ль, Артемыч? — крикнула она, имея в виду самого безотказного, но активно спивающегося грузчика. Он частенько наведывался к ней поправиться.

Не получив ответа, женщина открыла дверь и увидела мрачный символ упадка «Свечи» — хромоногого уродца. Нож он уже убрал на место.

И тут случилось то, что рано или поздно должно было произойти — из сцементировавшегося под сводами ресторанных помещений облака страха в кладовщицу ударила молния. Она была не пламенной, кумачовой и зигзагообразной, как положено, а походила на прямой кусок холодной арматуры. Вместо логически ожидаемой реакции от удара — оглушения и падения, виртуальная молния до предела вздернула матрону.

— Ах, это ты, блядюга! — взвилась она. — Маугли хренов! Ну, что тебе, рожа? Яиц? А вот хер тебе, а не яйца! — Кладовщица изобразила неприличный жест.

Тамерлан не ответил.

— Молчишь, сволочь? А ну, мотай отсюдова, пидермонт!

Она схватила хромца за плечи, развернула, пинком отшвырнула к противоположной стене и хлопнула дверью. Мужчины, заглянувшие к даме на огонек, несмотря на изрядную подпитость, резко засобирались. Но в разошедшейся мегере, словно в алхимической реторте, страх переплавился в кураж. Она безапелляционным тоном потребовала продолжения застолья.

— Ну что, орлы, зассали? Мужики вы или подстилки? — риторически взвыла кладовщица.

Собутыльники помялись и согласились, что нет, пожалуй, не подстилки. Да и какие могут быть подстилки, когда на столе остаются недопитыми две трети бутылки? А к ним еще три больших банки пива, гора зеленого лука, куски вымоченной в пряном уксусе селедки, несколько отбивных и картошка фри. Аргументы почище всяких увещеваний. А этого Маугли уже давно надо поставить на место! Ишь, оборзел, по ночам шастает, расслабиться не дает!

Несколько позже окрыленная собственной храбростью женщина сидела на стуле с воинственно за-дравшейся до светло-розовых ажурных трусиков юбкой. Ни она сама, ни временно утратившие всякую сексуальную ориентацию собутыльники не обращали на сей факт никакого внимания, а, возможно, деликатничали. Кладовщица вовсю развивала основные тезисы личного видения национальной проблемы. Делала она это, очевидно, для поднятия упавшего мужского духа. Винные пары необычайно концентрировали мысли, и слушатели увлеченно запивали потрясающие их умы откровения. После каждой точной, как острие стилета, фразы они автоматически поддакивали и синхронно прихлебывали.

В самый разгар обличительной тирады, посвященной злонамеренным проискам черножопых, за дверью раздался слабый шорох. Его оставили без внимания. Жаркий монолог не утихал. Уровень «Столичной» в бутылке падал со скоростью выбросившегося с двенадцатого этажа самоубийцы. Закуска не поспевала. Открыли еще один пузырь. Но и ему не суждено было продержаться долго. И вот последние, тщательно вытрясенные капли, укрылись на донышках стаканов, но и они пробыли там недолго. Завхоз, известный склонностью к философским обобщениям, заглянул в стакан, увидел там почти сухое дно и промолвил:

— Я вам не дурак…

После чего замолчал в раздумчивой паузе.

— Ну, дурак ты или нет, не тебе судить, — поддержала ускользающее соображение дама, — а ты вот посмотри на наших хотя бы чурок, ведь они…

— Я вам не дурак, и понимаю — всю гадость нам никогда не перепить. Это… это даже аморально желать такое! — осилил сентенцию ветеран «Свечи». — Но добавить еще обязательно… надо. О-бя-за-тель-но…

— А нету, вот нету больше. С собой надо приносить. Сколько мне вас учить? — возразила кладовщица.

— На складе поди возьми…

— Ишь, чего! Там опечатано, — отрезала хранительница волшебного ключика, — и не буду я возиться. А пиво, что, кончилось?

— Все вышло, все… — печально сообщил завхоз.

— Ну что, мальчики? Тогда по домам. Собирайтесь.

Как ни грустно было, но настала пора расходиться. И тут сработала женская интуиция, которую, видно, окончательно не пропьешь. Кладовщица одернула юбку, замялась отчего-то и предложила мужчинам выйти первыми.

— Ненавижу всяких черных. А вдруг там этот Маугли хренов? Не хочу его видеть, до греха он меня доведет, — пояснила она.

Дородный завхоз в свою очередь уступил дорогу самому молодому — экспедитору Вове.

— Какой там Маугли на фиг! Да я на этого Маугли… — кривовато ухмыльнулся экспедитор, качнулся, ухватил за горлышко пустую бутылку и повернул ключ в замке.

Но дверь стал приоткрывать осторожно. Что и спасло его от неминуемой смерти, равно как и всех остальных. В щель напористо сунулась черная оскаленная морда. Вова уперся изо всех сил, препятствуя дальнейшему проникновению монстра, но ноги не выдержали, ослабли и подломились, экспедитор упал на колени и «ахнул» прямо в собачий нос пиво-водочно-луковым перегаром. Неожиданная химическая атака заставила Атрека брезгливо фыркнуть в ответ и рефлекторно отдернуть голову. И тотчас же члены компании, оставшиеся на своих двоих, отчаянно навалились на дверь. Пес заскребся и зарычал снаружи, но уже обрушился, звеня склянками, шкаф поперек входа, а на нем утвердились два стула и тяжелый портфель завхоза.

Отбив атаку, все почувствовали, каково приходится людям, только что прошедшим специальную процедуру в медицинском вытрезвителе. Было плохо: знобило, в желудках неприятно шевелилось что-то напоминающее копошение пробудившихся в весеннем болоте лягушек, в головах пульсировала боль внезапной трезвости. Всем троим срочно требовалась медицинская помощь. Кладовщица достала тщетно вымаливаемую недавно заначку. Молодой экспедитор завозился над ней, но быстро сдался. У завхоза руки ходили не меньше, однако, сказался опыт.

Воспользоваться внутренним телефоном никто с перепугу не догадался. Пятая поллитровка шла медленней предшественниц. Но она оказалась самой нужной.

Кладовщица уснула на диванчике, мужики устроились на полу. Когда кто-нибудь из них вздыхал, поворачивался во сне или всхрапывал, за дверью возникало сдержанное рычание.

* * *

На следующее утро шеф-повар ресторана «Свеча» едва не лишился своей драгоценной жизни. Мурлыкая веселенький мотивчик, он спустился вниз, намереваясь узнать, как делишки на складе. Открыл дверь и увидел в полутемном коридоре ворох из каких-то вещей, лежащий перед комнатой кладовщицы. Не успел он сделать несколько шагов, как неясная масса вскочила и, обретя контуры собаки, рванулась к нему. Привязанная к дверной ручке цепь не позволила алабаю разом настичь жертву. Второго броска ручка не выдержала, но шеф к тому времени уже запирал изнутри свой кабинет.

Он не забыл о средствах внутренней связи, и в ресторане наступила паника. Приехавшие на работу люди лихорадочно бросились прятаться. Ховались где только могли. Никто не соглашался отправиться на поиски Тамерлана. Несколько секунд ресторан напоминал терпящее бедствие судно, по которому бестолково мечется потерявший голову и отчаявшийся экипаж. Затем настала абсолютная тишина, как будто члены команды разобралась с доступными плавсредствами или их смыло волной.

Тамерлан проснулся примерно час спустя после инициированного его воспитанником переполоха. Забрал разгуливающего по коридору около холодильных камер Атрека и повел его в вольер.

Как раз в это время явился на службу директор ресторана. К его удивлению, в ресторане не было ни души. Директор медленно обходил помещения, уверенно подавая голос. Зашел в большой зал. И здесь никого. «Что такое еще, черт возьми, случилось?» — подумал он и тут услышал полушепот:

— Игорь Борисович, а Игорь Борисович!

Директор огляделся: никого. Зов повторился, но вокруг по-прежнему не было ни души!

— Да здесь я, наверху!

Под потолком, на карнизе, удерживающем тяжелые гардины, он заметил распластанную кухонную рабочую. Своей искусственной позой она напоминала разведчика-ниндзю из зарубежных боевиков. Глаза у рабочей были абсолютно круглыми. Чего, чего, но чтобы люди, словно мухи, липли к потолку в подведомственном ему заведении — такого еще не видали. «С ума сошла, — понял директор. — Точно. Вон, какой взгляд дикий». Он хотел закричать на женщину, но одернул себя. Все-таки ненормальная. Мало ли что выкинет. Еще сиганет вниз, прямо на него. Как минимум, искалечит. На всякий случай он немного отошел и достаточно сдержанно осведомился:

— А что ты там делаешь?

— Прячусь я. У нас все попрятались.

— А зачем? — мягко, будто обращаясь к ребенку, спросил начальник.

— Вы что, ничего не знаете?

— Чего еще?

— Да собаки же шефа загрызли!

— Шефа… э, какого еще шефа?!

— Какого? Да, нашего же!

— Нашего? Повара что ли?!

— Ну! Шеф-повара, да…

— Как?

— Совсем! Насмерть! И сожрали! Ни косточки от него не осталось! Хоронить нечего!

— Хоронить?

— Ну!

— Эти, которые это… собаки? — дрогнул голос начальства.

— Маугли выпустил своих! Бегают по всему ресторану. Вам разве не попадались?

— Мне?!!!

Директор мгновенно изменил свое мнение о психическом здоровье рабочей и испуганно оглянул-ся. Собак вокруг не было.

— Лезьте сюда, ко мне. Только с той стороны. У меня тут места нет.

Где-то в глубине «Свечи» родился звук, напоминающий одновременно скрип дверных петель и глубокий вздох. И вроде что-то зашлепало по полу.

— Это они, они это! Быстрее!

Полноватый Игорь Борисович не ожидал от себя такой прыти. Словно разжалась пружина и швырнула его вверх, плюшевая ткань напряглась под его весом, но позволила забраться почти до верха. Рука вцепилась в толстую дубовую перекладину. Осталось немного подтянуться. И в этот момент, не рассчитанный на подобные физкультурные поползновения, карниз хрястнул и отвалился от стены. Директор, царапнув ботинком на лету оконную раму, обрушился с трехметровой высоты сначала на подоконник, затем на пол. Взвизгнув, как авиационная бомба на излете, рабочая соскользнула со своего конца и с глухим деревянным стуком приземлилась рядом. Несколько секунд, наполовину прикрытые увесистой тканью, они лежали молча и недвижимо, очевидно, в ожидании смерти. Но та все не шла. Не слышалось ни вздохов, ни рыка, ни постукивания когтей по паркету. Ни одной собаки не появилось в большом зале. А может, ОНИ подкрадываются?!

Не выдержав неопределенной тишины, Игорь Борисович откинул штору и попытался встать, но со стоном опустился на пол: отказала левая нога. Он посмотрел на рабочую. Та была мелового цвета, не шевелилась и, кажется, не дышала. «И не почувствует ведь ничего», — тоскуя, позавидовал директор. Валяться тут в ожидании ужасной своры было выше его сил.

Игорь Борисович встал на четвереньки и ринулся к выходу. Тучным экстерьером, неритмичным, хотя стремительным аллюром и крайне целеустремленным видом он напоминал охромевшего поро-сенка, которому удалось сорваться с ножа мясника и отыскать неожиданную лазейку на бойне.

Отчего-то ему показалось, что отделенная невысоким барьером раздевалка послужит надежным укрытием от алабаев. В сам дальнем углу ее он и заховался, сунув, для пущей безопасности, голову под стул.

* * *

Посещение родных мест все более угнетало Леньку. Сначала опустевший дом брата, и все что там произошло за последние сутки. Потом горе на лицах отца и матери, когда он сообщил им о гибели Кости.

— Как… как это случилось? — дрожа губами, допытывалась мать. Голос не слушался ее, и говорила она шепотом.

— Застрелили, — коротко ответил Ленька.

— Ты сам видел?!

— Да, на моих глазах.

— А как же ты?

— В меня не попали.

Мать всплеснула руками, представив, что могла лишиться одновременно двух сыновей. А может быть и не от этого, едва ли она могла что-то представлять в такой ситуации.

— Где он? Надо его забрать, — вмешался отец.

— Да не знаю я! Сам не знаю, понимаете?

Потом родители не хотели отпускать последнего сына. Им на мгновение показалось, что они сумеют спрятать младшего, заслонить от всех бед сенью своих крыльев, встать горой на пути грозящих ему опасностей. Прощание затягивалось. Их могли накрыть каждую минуту. Пришлось вмешаться Мураду. В конце концов, его отозвал в сторону отец. Шмыгнув носом, он попросил:

— Побереги парня, ладно? Мать не выдержит, если чего… ладно, а?

— Сделаю все, что смогу. Обещаю, — серьезно ответил Сафаров, пожал сухую руку и добавил. — А вы не говорите, что мы были у вас.

— Да кто спросит-то?

— Кто бы ни спросил. Ни милиции, ни соседям, никому, договорились?

Выбраться тоже было проблемой. Никто не знал, когда вернется Портнов, да и в городе у него повсюду могли быть глаза. Гридин вообще хотел дождаться его здесь.

— Убью эту тварь. И не отговаривай, — заявил он Мураду, и предложил устроить ловушку в доме брата.

— Ну, хорошо. Засядем мы там. Уложим нескольких. Возможно и Портнова. А дальше?

— Там видно будет.

— Ничего потом ты не увидишь. Вся милиция туда сбежится. ОМОН вызовут. Обложат. И останется два варианта. Или под пулю, или за решетку, что будет уже маловероятно. Тебе это надо?

— Ничего, уйдем.

— Нет, Леня, не уйдем. А самый главный убийца останется.

— Заседин?

— Да.

— Что ж нам делать?

— Головой работать надо, а не лезть на рожон.

Город покидали на двух видах транспорта — Ленька договорился с приятелями. Лежа в тракторном прицепе, выбрались на окраину, а затем пересели в неприметный «Москвич. Километрах в двадцати от города легковушку оставили в лесу, угнали, мол.

* * *

В Москве Сафаров первым делом позвонил Славику. Встретились у станции метро Фрунзенская — опять же один выход. Из переулка, вырываясь на простор Комсомольского проспекта, дул стылый порывистый ветер. Казалось, студеные вихри проникали сюда, в центр Москвы, прямиком из Верхоянска. Прохожие горбились и отворачивали лица.

— Пошли в машину, нечего по холоду болтаться, — сразу пригласил Славик. В салоне передал распечатку.

— Как у тебя тут с ушами? — осмотрелся Мурад.

— В машине-то?

— Все бывает.

— Увы, чего нет, того нет.

— Ладно, посмотрим, что сорока принесла.

Белые пятна на карте мироздания продолжили исчезать.

— Заседин Аркадий Николаевич — член правительства РФ. Человек никогда не выставляющийся на первые роли, но сидит крепко. Богат. Имеет недвижимость в России, за рубежом, счета в иностранных банках, и т. д. и т. п. Источники доходов известны не в полном масштабе. Связан с оргпреступностью. Женат в третий раз. От первого брака двое взрослых детей. От второго — один сын. В третьем браке детей не имеет.

Портнов Никита Петрович, полковник КГБ в отставке. В данный период возглавляет частное охранное предприятие «Кираса». ЧОП «Кираса», в частности, выполняет функции личной охраны Заседина. Также занимает должность референта у советника Заседина Юрия Мызина. Скорее всего, формально. Разведен. Имеет двух дочерей от единственного брака.

По поводу возможного адреса поступления среднеазиатского хлопка. В Иваново на одном из хлопчатобумажных комбинатов на днях умер директор — Плющик Григорий Михайлович. Официально — инфаркт, не исключено отравление неустановленным ядом. Двумя неделями раньше найден бригадир слесарей-наладчиков того же комбината. Заколот шилом в сердце. За месяц до названных событий, точнее до смерти директора, этим предприятием был заключен большой контракт на поставку хлопка из Узбекистана. Оплата контракта проводится через «Тинко-банк». Его охраной занимается ЧОП «Кираса».

Загородная база отдыха «Свеча» числится на балансе ведомства Заседина как долгострой. Охрана объекта возложена на ЧОП «Кираса», — закончил вслух читать Мурад.

— Ага, долгострой у них! — шевельнулся Ленька на заднем сидении. — Юбилей, значит, был у долгостроя…

— Те самые ребята? — поинтересовался Славик.

— В самую точку, — ответил Сафаров. — А вот ты упомянул Мызина. О нем мы тоже слышали. И, как выяснилось, видели. На этого типа случайно ничего нет?

— Случайно поинтересовался. Тридцать пять лет. Чемпион СССР по десятиборью среди юниоров. Мастер спорта по самбо. Черный пояс по карате. Службу проходил в ВДВ. Окончил институт физкультуры. Сначала работал простым тренером по единоборствам. Потом оказался в спорткомитете России. Отвечал за международные связи, в основном, с бывшими республиками. Последние три года трудится у Заседина. Имеет дружков в руководстве так называемой спортивной мафии. Жена, дочь…

— Тоже, хорош…

— Хорош… Да, вот то, что вы просили.

И Славик передал каждому по новому российскому паспорту.

— Клево, — непосредственно заметил Гридин, рассматривая документ. — Широков Андрей Ва-сильевич. Андрюха я, значит. А зачем мне второй паспорт? Я ведь свой из дома забрал.

— Пригодится, — уверил его Славик.

— Ну, вы даете! Все про всех знаете и ксивы какие рисуете! Не отличишь! Ходячее справочное бюро и фальшивая контора вместе взятые. Может, вы и бабки лепите?

— А много нужно?

— Да нет, лимонов пять зелени хватит.

— Это подождать немного придется.

— Подождем, времени навалом. Но, сейчас-то мы за все это что-то должны, а Мурад?

— Разберемся.

— Ну, вы даете, — повторил Ленька. — А откуда вы друг друга знаете?

— Это долгая история. Служили вместе, — ответил Сафаров.

— Спецподразделение такое, «Альфа». Приходилось слышать? — уточнил Славик.

— Что-то тренер рассказывал. Там все такие крутые, вроде как!

— Ну, да, вроде как. Ребята на самом деле неплохие там были. Однажды Мурад из такой меня вытащил мясорубки! С шестью пулями внутри и вдобавок контуженного. Потом в госпитале по частям собирали. По гроб жизни ему обязан.

— Ладно тебе. Сто раз поквитались, — прервал воспоминания Сафаров. — Нам уже отчаливать пора.

— Как скажешь, начальник. Вот, возьми ключи. Перекантуетесь пока.

Глава 6

Ключи, выданные Славиком, открыли двери однокомнатной квартиры, располагавшейся на третьем этаже. Обставлена по минимуму. Два дивана, пара кресел, гардероб, сервант, телевизор на тумбочке, в углу сложенный стол-книжка.

— Сегодня нас здесь никто не разыщет. Потому хочу предложить тебе немного передремать. Как идея? — спросил Мурад.

— Нормальная, — ответил Гридин. — А вот…

— Нет, нет. Вопросы потом, укладывайся, — решительно пресек любопытство младшего партнера Сафаров.

Через пять минут Ленька уже дышал ровно. Мураду, несмотря на усталость последних дней, не спалось. Как профессионал, он должен был чувствовать полнейшее удовлетворение. Его миссия выполнена почти на сто процентов. После обнаружения давних связей между Якубовым и Засединым, а также учитывая другие обстоятельства, можно было с уверенностью говорить, что конец цепочки, тянущейся из Узбекистана, — Заседин. Ловко придумали. В Иваново вместе с хлопком едет полуфабрикат — опий. Там из него производят героин и отправляют на рынок сбыта — в столицу. Вместе с разной тряпичной продукцией наркотик поступает в столицу с севера. Кому придет в голову проверять, скажем, направляющиеся из Иваново в Москву ткани или шмотки? Да и не только в столицу, куда угодно, хоть в Париж. Результат — прекрасная маскировка и еще значительная экономия на дорожных расходах: того, кто не знает, что за грузы следуют мимо него, кормить не надо. Да, осталась рутина. Для небольшой бригады следователей. Уточнить: тот ли это комбинат, выявить исполнителей, собрать на них улики. И хотя до главных боссов, скорее всего, не дотянуться, но игру им поломать можно. Остается вопрос: на чей стол положить рапорт? Кушторин, отправляя Мурада в командировку, назвал трех человек, которым можно полностью довериться в столице. В их числе был один из заместителей генерального прокурора. Но с момента обнаружения себя в подвале «Свечи» воображение у Сафарова восстановилось, он понял, кому обязан провалом своей миссии. Что касается безадресной передачи материалов в руки правоохранительных органов, то это тоже не самый удачный ход в сложившейся ситуации.

Вообще самое простое и правильное — как можно подробнее изложить на бумаге выявленные фак-ты и параллельно очистить от них голову. А затем мелко-мелко порвать записи и спустить в унитаз. Это обеспечит наилучший результат. Нельзя обижать сильного — такова главная заповедь постсоветского пространства. Хочешь, чтобы боялись, — лупи слабых, а замахнешься на сильного — свои ножки подкосятся. Вот если сильный вдруг ослабнет, споткнется, — тогда налетай, тут уж тебе помогут! И, значит, надо столкнуть этот наркодуэт — Заседина и Якубова — с кем-то покрепче. Лучше всего для этого подойдут естественные конкуренты. Осталось лишь их найти. Депутаты? Менты? Или просто бандиты? Но кто именно? У них ведь тоже сферы влияния разделены, попадешь не на тех — все равно, что пальцем в небо, толку не будет… Хорошая, однако, задачка…

Наконец, измученный размышлениями Мурад уснул. И тотчас же его кто-то затряс за плечо.

— Что?! — вскочил он и увидел Леньку. — Ты чего спать не даешь? Только легли…

— Ну, ты соня! Ночь уже скоро.

За окном висела темнота, разряжаемая единственным уличным фонарем. В доме напротив горело несколько окон. Сафаров посмотрел на часы. Без пятнадцати двенадцать. А пришли они сюда в час дня. Нормально отдохнули.

— Что у тебя случилось? — зевнул он.

— Слушай, я тут проснулся и подумал. Помнишь того мента… то есть, это, милиционера.

— Да хватит тебе подбирать слова. Мента, так мента. Какого?

— Ну, что к нам приходил в Костином доме. Что потом этому, как его, Портнову, стуканул.

— И что?

— Вот, — Гридин был заметно взволнован. — Я в их дела не лез. Ну, моего брата и Соболя. У них тогда киоск грабанули, а этот мент там брелок нашел. А брелок оказался из «Свечи», понял?

— Нет, не понял. Ты успокойся и давай по порядку.

— Короче. Соболь в нашем городе шишку держал. А Костик его правой рукой был. Это его, Соболя, тогда, во время боев, застрелили, ну, он пытался еще пришить того, как его…

— Заседина.

— Ну! Заседина пришить.

— Угу, помню.

— Вот. У них с братом коммерция была. Ну, магазины там разные, киоски. И вот один киоск обчистили. Они все голову ломали — кто? А потом узнали: в ту же ночь и «Свечу» ограбили. Подумали, что это одних и тех же рук дело. А мент этот им брелок принес. Вроде, у вскрытой точки нашел. Вещь, значит, у воров как бы упала. Потом узнали, что брелок с убитого сторожа ресторанного снят. Пригласили нас всех на юбилей в «Свечу». А там и взяли. Ну, а дальше ты знаешь.

— Так, ну… что ты хочешь сказать?

— Подставили наших.

— Угу… и…

— Подставили. Точно, подставили. Мента этого, тварь такую, Портнов научил брелок нашим при-нести. И вышло, что вроде они из «Свечи» бумаги стащили, а свою палатку для отвода глаз обчистили. А это сам Портнов! Он и бои эти подстроил, наверняка, — чтобы нас всех убрать и, вроде, концы обрубить. И ведь он же хотел нас послать к этим, как там их, Заседину и к вашему…

— Якубову.

— Ну, и к Якубову. С бумагами. Чтобы ему отслюнявили. Так что главный самый гад — Портнов этот!

— Да, логично. Так. Значит, ты утверждаешь, что Портнов сам украл бумаги, чтобы шантажировать Заседина с Якубовым?

— Ну.

— А вину повесил на вас?

— Да. Чтобы воду замутить!

— А что? Смысл в этом найти можно. И Соболя убрать, значит, он подстроил, и собаками вас травили, чтобы некому было назвать якобы заказчика. Ведь вашим ребятам эти бумаги, я так понимаю, ни к чему?

— Конечно! На кой хрен им эти досье?

— А если подумать?

— Чего думать?

— Не мог ваш Соболь все же оказаться замешанным?

— Да нет, я бы знал, наверное… — не очень уверенно ответил Ленька.

— Значит, такой вариант не исключается.

— Нет, этого быть не могло. Сам подумай — зачем им на таких мажоров тявкать? Риск выше крыши! Им и так на пирожки хватало, ты же видел дом брата. Нет, Портнов все затеял, сука! Напрасно мы его там не подождали!

— Э-э, за это ты не переживай. Он сам нас ищет. Нам сейчас о другом надо думать — о том, как подольше с ним не встречаться.

* * *

Все чиновники в России трудоголики. Они служат обожаемой Родине и ее электорату с самого ранья до поздних часов, пренебрегая, порой, законными выходными. Иногда круглосуточно и даже в праздники. Горят и дымятся на работе. Нет дня, чтобы новости не огорошили публику известиями о новых решениях, встречах и важных, как Потсдамская конференция, заседаниях. Только смотри голубой ящик. За это им, очевидно, и воздается — житуха у чиновного люда нехилая, уровень у нее, можно сказать, заоблачный.

Аркадий Николаевич Заседин исключением из правил не был. Работал много. Последние дни с каким-то угрюмым остервенением. Его, словно торчащая в крупе бандерилья, жгла мысль о потере гебешного досье. Найти бумаги не удавалось. Он навел справки в основных бандитских объединениях столичного города и Подмосковья. Выходило, что никто о нападении на «Свечу» не ведал. Да и предъявлять ему ничего не пытались. А времени прошло уже порядочно. Что бы это значило?

Хуже всего было вот это нахождение в подвешенном состоянии. Удивительно, что и Портнов, известный пройдоха, всегда выручавший шефа в похожих случаях, не мог добиться прогресса. В отличие от последнего, занимающегося свободной охотой, Юрий Мызин постоянно был рядом. Он по прежнему отдавал все время исследованию перспектив наркоторговли, но три дня назад Аркадий Николаевич подключил и его к розыскам документов.

— Ты и так уже достаточно нарыл. А с этой чертовой кражей полный мрак. Неспокойно мне, — вздохнув, сказал он.

Теперь Юрий разъезжал на встречи с различными авторитетными деятелями и неизменно возвращался с отрицательными результатами. Так получилось и на этот раз. Они сидели в просторном кабинете Заседина вдвоем. Секретарше Аркадий Николаевич строго приказал ни с кем его не соединять и никого не впускать. Чрезвычайно важное заседание. Последнее время он часто уединялся со своим заместителем. Мызин недавно пошел на повышение, из советника превратившись в первого заместителя. А с кем еще вить нити судеб подведомственного фрагмента государства, если не с первым замом?

— Никаких следов. И эти, что из «Свечи» тогда удрали, «гладиаторы», как сквозь землю провалились. Кстати, Джафар, я звонил в больницу, в сознание не приходит. Состояние тяжелое. Наверное, дуба скоро даст.

— Да и черт с ним. Значит, опять ничего?

— Ничего.

— Это мистика какая-то! Мистика, черт побери! — возмутился Заседин. — Уж лучше пусть обозначатся, сволочи, чем кота за хвост тянуть. Нервов скоро не хватит. С ума сойдешь.

С нервами, действительно, проблемы назревали. Аркадий Николаевич скинул не менее полутора десятков килограммов. Обычно, полных людей такие перемены молодят. Но не всегда. Кожа надвпавшими щеками собиралась высохшими складками, ниже глаз повисли мешки. Цвет лица, главный барометр засединского настроя, приобрел легкую синюшность. Обвисший костюм сидел на нем как украденный.

— Да, — согласился Мызин с неутешительным диагностическим прогнозом, — сойдешь, — и повернул разговор в другое русло. — Думаю, надо пока затормозить с Якубовым.

— Это почему?

— Ну, сами смотрите: в ФСБ Портнов справки навел, братва тоже все отрицает, резона не верить им нет, — уже давно бы стрелку забили и цену назначили. Тогда кто?

— Кто?!

— Либо это спецслужба какая-нибудь, хрен ее знает, вас свалить решила. Они пока все улики не соберут, двадцать новых томов не сочинят, хрен объявят. Либо сам Якубов. Там, насколько я из той копии понял, в основном про него речь?

— Ну…

— Но и вы упоминаетесь. У него тоже свои интересы есть.

— Какие это? Да и зачем ему? Обнародовать эти бумаги он не решится. Пусть даже о себе все повыкидывает. В любом случае это и по нему ударит. Тогда на кой ляд, спрашивается, ему?

— А вам для чего они были нужны? В кулаке его держать, нет?

— Так… на всякий случай…

— Ваша доля всегда была больше; материалы ведь тоже в этом плане роль играли?

— Какую-то, да.

— Ну, а он чем хуже? Может, он хочет условия игры поменять? От бóльших денег никто не отказывается.

— Угу, получается, если это Салимова работа, наезжать на нас никто не должен…

— Конечно. А если мы скажем, что-нибудь типа: давай заморозим пока дела на годик, он, может, и вскроется.

— Неувязка выходит. Об этом сейфе, в «Свече», знали только я и Портнов. Он мне эти бумаги и преподнес когда-то. Что ж, по-твоему, Портнов с Якубовым снюхался? Не может такого быть. Якубов его ненавидит. Убил бы давно, если б смог. Вернее, если б я разрешил.

— А зачем им друг друга любить? Деньги и общие интересы и не то делают. А что, третьего знающего об этом не может быть?

— Думаю, нет. Ну, мастера, которые его устанавливали. Двое. Ну, возможно, кто-то из работников ресторана случайно увидел. Я там часть оружия держал и этот сейф за год раза два открывал… пусть и подглядел кто. Но, в любом случае, о самой папке никто не знал — где она не знали!

— Тогда без Портнова здесь не обошлось.

— Быть этого не может! Хотя… почему бы и нет? Все может случиться… дерзить он мне стал.

— А раньше такого не было.

— Нет, не позволял себе. Да и сейчас больше по телефону общается… занят, видишь ли, дюже…

— Аркадий Николаевич, — прервал беседу механический голос секретарши, — уж извините, пожалуйста. Тут директор ресторана «Свеча» добивается. Раз, наверное, в двадцатый звонит. Говорит, у них чепе какое-то.

* * *

Портнов вернулся в Москву позавчера. Он позвонил Заседину, но заезжать не стал, сославшись на загруженность. Надо, мол, уделить внимание «Кирасе». Охранное агентство действительно требовало присутствия начальства. На одну подзащитную фирму наехали какие-то отморозки, что в последнее время стало редкостью. То ли недавно освободившийся уголовный элемент, то ли пацаны, наслушавшиеся баек о горячем начале девяностых. По любому, надо разбираться, и Портнов вынужден был потратить день на утряску назревающего конфликта. На встречу, назначенную вблизи одного из гаражных кооперативов, отправился сам. Надо иной раз и стариной тряхнуть.

В дороге он предвкушал скорое завершение внезапно пришедшей в голову комбинации с засединскими бумагами. Это авантюрное решение было, с одной стороны, неким озарением, а с другой, без сомнения, явилось плодом раздумий, колебаний и неудовлетворенности, копившихся многие годы. Да, столько времени он таскал Аркадию каштаны из огня, верой служил и правдой? Западники таких надежных соратников в партнеры берут и делят с ними все пополам. А он как был, так и остается мальчиком на побегушках, хотя и высокооплачиваемым. А между тем, едва ли Аркаша покорил бы половину сегодняшних высот, не будь рядом верного как пес и на все готового Портнова. Конечно, тому Никите, что жил двадцать лет назад, нынешнее благополучие наверняка показалось бы фантастическим бредом, но все познается в сравнении. И если сопоставить то, что имеет Портнов, с тем, что имеет Заседин, то… опять фантастика какая-то выйдет. Целая пропасть между ними. Уж кто-кто, а самый близкий помощник хорошо знал финансовые дела шефа. Да вот еще вопрос: кто теперь самый ближний к Аркаше человек? Похоже, уже не он, а молодой да ранний Юрка Мызин. Парень не без способностей, да и работать с ним в паре одно удовольствие: соображалка работает и характер подходящий, но почему он вперед лезет, почему его Заседин стал больше привечать? Так и до полной отставки недалеко, а отставка это известно что. Нет, хватит. Следовать в хвосте событий — последнее дело, надо эти события направлять!

Портнов знал выучку своих ребят и в успехе затеи не сомневался, доставят они пленников и к Якубову, и к Заседину. А те никуда не денутся, расколются оба как миленькие. Весь ход размышлений и патрона, и Якубова, Портнов, хорошо зная обоих, мог представить на несколько ходов вперед. Раскошелятся, а заартачатся, — есть в запасе другие жареные факты из биографических страниц. Да и суммы для них не такие уж убийственные — всего-то по двадцать лимонов зеленью. Тьфу! Ничуть не обнищают. Да и потери скоро восстановят с их положением. А его гонцы уже, небось, предъявили требования. Ну и моськи были у государственных деятелей! Легко представить. Ничего, пусть обвыкнутся с новой ситуацией, помечутся. А потом начнем вести настоящие переговоры. Интересно, гонцов-то они шлепнули? Если нет — исправим.

Позади длинной кирпичной стены выстроились редкие облетевшие осины. Между ними торчали голые хворостины кустов. На укатанной гравийной дороге стояли два автомобиля — потертый джип и фольксваген-пассат. До них оставалось метров пятьдесят.

— Останови, — приказал Портнов.

Увидев скромную «Ниву», из машин вышло шестеро молодых парней. Вид у них был уверенный. Карманы топорщились. «Пацаны», — усмехнулся Портнов.

Явились за час до встречи. Осмотрелись. Теперь чувствуют себя королями. Идиоты. Его люди обследовали намеченное место встречи еще вчера. За два часа стрелки уже заняли позиции. Расставили посты. О приближении отморозков Портнову доложили, когда те были в полукилометре от гаражей. Он специально задержал выезд и прибыл с опозданием на десять минут. Вместе с Портновым в «Ниве» было всего два человека. Они, не торопясь, направились к ожидающей их группе. Те пошли навстречу. Лица растягивались в самодовольных улыбках.

«Обкурились, засранцы!», — без малейшей жалости подумал шедший чуть позади своих людей Портнов. Когда сходящихся разделяли метров пятнадцать, он дал отмашку левой кистью и выхватил пистолет. Стрелки, замаскированные разным хламом на крышах гаражей открыли бесшумный огонь. Трое идущих позади бандитов рухнули на землю. Передние суетливо задергали руки из карманов. Портнов выстрелил трижды. Быстро и расчетливо, как в тире. Каждая пуля нашла яблочко воображаемой мишени на левой стороне груди. Сопровождающие в развлечении не участвовали, они предназначались для страховки. На случай, если что-то пойдет не так. Хорошая вышла охота. Все шестеро успокоились без каких-либо проблем. А троих взял он сам!

Чертовски приятно всадить пулю-другую в ходячую цель! Бодрит. Двое из убитых им лежали навзничь, один упал вперед. Портнов носком лакированного ботинка перевернул его и по очереди вгляделся в застывшие лица. Его губы тронула одна из редких улыбок. В ней читалось истинное наслаждение.

— Эх вы, яблочки моченые, дурни неученые! (так, обыкновенно, именовались на языке Никиты Петровича сотворенные им самим трупы), — негромко сказал он, и спросил одного из ассистентов. — Как, хороши?

— В десятку, шеф, как всегда, — ответил тот.

— Ну, и славненько. Проверьте их, — бросил Портнов, передавая использованный ствол помощнику, развернулся и, не оглядываясь, пошел к «Ниве».

Негромкие хлопки контрольных выстрелов прозвучали многоточием, обещающим впереди массу приятных событий и впечатлений. Да, классная штука — жизнь!

* * *

Пораженный безумием профессор Каретников продвигался вперед как армия, воодушевленная идеей блицкрига. Его тактика наглядно демонстрировала слагаемые успеха многих депутатов — нахрапистость и не вполне здоровую психику, напрочь отметающую всякие сомнения.

Вакансии в Государственной Думе уже скоро предстояло закрыться. На одно место претендовало шестеро кандидатов. Каждый лез из кожи вон. Профессор тоже неустанно и уверенно пропагандировал себя, упирая на строгую научность разработанных им методов. О нем заговорили. Кто-то достаточно влиятельный счел Каретникова проходным. Трое обаятельных мужчин, остро пахнущих дорогим парфюмом, посетили Анатолия Валентиновича под вечер. Недавно вернувшийся домой Каретников только что закончил внимательное обследование склонных к бунту вещей — письменного стола и трехстворчатого шкафа. Он проводил этот ритуал каждодневно, дабы показать отступникам, что наблюдение за ними не ослабевает и намерения их известны. Оба предмета вели себя как неживые. Только опытный глаз мог различить едва заметные пульсации на полированных боках, и изощренное ухо слышало легкие поскрипывания, точно в древесине ходили по выеденным капиллярным лабиринтам жучки-древоточцы. Никаких жучков там, ясное дело, не было.

— Мы созванивались с вами, Анатолий Валентинович. Не далее как вчера. Не забыли? — вежливо спросил наиболее представительный.

— Ну, еще бы! Еще бы! Проходите, я ожидал вас.

Попытки сесть на полюбившегося в последнее время конька оставили малочисленную аудиторию холодной. Ее интересовала голая конкретика. Отдав должное ораторским талантам ученого и оригинальности его заманчивой для избирателя программы, что недвусмысленно свидетельствует о нестандартности мышления, посетители сместили акценты на условия предлагаемой ими договоренности. В целом беседа удовлетворила стороны. Каретников получал партийную крышу, щедрую финансовую помощь и интенсивную раскрутку. В свою очередь, историк обещался радеть в будущем за интересы спонсоров. Его не смутили претензии «благодетелей». К цели надо было идти любой ценой!

С тех пор, как профессор нашел ключ к обузданию таящейся в его собственной мебели вражьей силы, жизнь дарила ему одни радости. Жуткие сны не беспокоили, рейтинговые очки сами прыгали в копилку новоявленного кандидата, и вот теперь поддержка свалилась как будто с небес. У Анатолия Валентиновича хватало лукавства не сообщать публично о недавно обретенных им способностях. Какой-то непораженный край сознания его раздвоившейся личности все еще бдительно контролировал речевую продукцию, отфильтровывая все шокирующее средние умы. «Непременно сочтут за сумасшедшего», — догадывался он. Особенно, по мнению сохранного мозгового участка, опасно было до поры говорить про тайну глаз важных персон. Увлеченный ею, Каретников превратился в страстного телемана. Целыми вечерами просиживал перед экраном, вылавливая из эфирной каши физии, принадлежащие различным особям российской политической фауны. Впивался в зрачки очередному экземпляру и вслушивался, ожидая включения где-то в глубинах черепа крошечного магнитофона с записанным на нем единственным словом. И оно раздавалось. «Сари!», — звучал каркающий вороний голос. И орбиты исследуемого уже не заключали в себе больше равнодушных глазок, а горели лютым нечеловеческим огнем. Ученый завел книжку, в которую аккуратно вписывал фамилии проявившихся оборотней. Однако его дар имел один существенный изъян. Недостаток заключался в том, что истинную сущность политика профессор мог раскрыть лишь тогда, когда тот мельтешил в телевизоре. В условиях реальной жизни эти существа по-прежнему оставались загадкой. Окунувшемуся в политику Анатолию Валентиновичу довелось встретиться с парой депутатов. Они фигурировали в его списке. Но при личном общении их сытые глаза никак не трансформировались, и не раздавалась тревога, продуцируемая встроенным в его мозг высокочувствительным датчиком.

Каретников долго ломал голову над поисками выхода из этого положения. Конечно, можно было зафиксировать изображение человека камерой, а затем просмотреть запись. Но такой путь был медленным. Анатолий Валентинович же был максималистом. Ему хотелось быстрых результатов, причем в масштабах страны. А на такой территории этот подход, если задаться целью оценить всех политиков и чиновников, даст окончательный результат через несколько лет. Ведь сколько надо объездить, заснять и просмотреть? Непосредственное распознавание тоже займет много времени, но все же исключит применение технических средств и сэкономит время таким образом. И вот как-то, сидя у телевизора, он в очередной раз услышал запечатленный в сознании выкрик мрачной птицы. И впервые с момента окончания горячки подумал о человеке, обладающим таким своеобразным голосом.

Жестокие ристалища в лесном ресторане «Свеча», нанесшие глубокие раны психике историка, после болезни и последовавших за ней перипетий отодвинулись в памяти на дистанцию, которую можно приравнять к нескольким годам. Они как бы подернулись изолирующей пленкой, защищающей чувства от ранящих переживаний прошлого. Так вспоминают давно умерших близких — с печалью и сожалением, но без разрывающей боли в сердце и без жгучей влаги на веках.

Если бы кто-нибудь еще две недели назад предложил Каретникову наведаться в «Свечу», он, возможно, погрузил бы ученого в новый транс. Но теперь профессор сам пожелал увидеть Тамерлана. В рамках его бреда родилась и тут же приняла форму аксиомы идея о том, что маленький псарь, превосходно знающий природу своих необузданных воспитанников и не раз заглядывавший на самое дно их темных душ, столь же хорошо разберется и в людях, отличающихся сходными наклонностями.

* * *

В тот день, когда Атрек навел шороху в загородном ресторане, жизнь там стала просыпаться лишь к полудню. Часов в одиннадцать какие-то люди попытались найти в пустом зале хоть одного работни-ка общественного питания. Вероятно, хотели есть. Неудачно — ни гардеробщика, ни официанта, ни швейцара — никого. Наткнулись на бездыханную кухонную рабочую и враз заторопились. Прихватив с собой, очевидно на память, сервировку двух столов, включая скатерти, заезжие покинули опустевшую «Свечу».

В районе двенадцати около кухонной двери возник раб. Дальше его никогда не пускали. Он долго вскрикивал, ломая слова, пока крышка одной из больших кастрюль не приоткрылась и оттуда не высунулась физиономия шеф-повара. Убедившись, что опасность миновала, повар кое-как очистил штаны и ботинки от фрагментов котлет по-киевски, минут пять набирался храбрости и затем, ступая бесшумно и ежесекундно приседая, словно заправский партизан, достиг большого зала и обратился в стоящий на эстраде микрофон. Его подвиг не остался незамеченным: громогласное провозглашение свободы вызвало в ресторане повсеместные шевеления. Сам герой тут же потерял сознание от собственной дерзости и последовавших за ней многочисленных шумов, неправильно им истолкованных. Охи и ругательства, тем не менее, звучали приглушенно. Люди старались быстрее покинуть страшное место. Надо отдать коллективу должное — он проявил завидную солидарность — всех замеченных пострадавших вынесли. Их запихали в фургон, привезший в ресторан коробки со спиртными напитками. Выброшенное зелье оставили валяться на земле, и никто ни разу не обратил внимания на раскатившиеся под ногами бутылки с водкой, коньяком и виски — такая невероятная стойкость пробудилась в людях. Физически здоровые работники набились в стоящие у входа автомобили. Шеф-повар, уподобившись капитану терпящего бедствие судна, покинул ресторан последним. Он запер двери главного входа и только потом затрусил к ожидавшей его машине.

В городе раненых осмотрели. Пятеро несчастных работников пострадали серьезно. Им срочно понадобилась медицинская помощь. Директору с вывихнутой ногой, кухонной рабочей, сломавшей шею после неблагополучного приземления, дородному метрдотелю, умудрившемуся запихать себя в ящик, предназначенный для складирования использованных скатертей. Он долго пролежал там, свернувшись в калач, и теперь никак не мог разогнуться из-за сильнейших болей в крестце. Получили ожоги разной степени два повара, схоронившихся в емкостях с горячим, один из них — в тяжелой степени. Провозвестник возвернувшейся свободы — шеф-повар-герой отделался нервным шоком.

Собственно, шок получили все. Этот случай переполнил чашу терпения сотрудников. Облака сцементированного ужаса, долго клубившиеся под сводами ресторана, разразились целым камнепадом заявлений на увольнение. Пионером была кладовщица, проведшая жуткую ночь в обществе двух потерявших всякую ориентацию мужиков. За женщиной последовали ее соратники — завхоз вместе с экспедитором Вовой. И пошло, и покатилось…

Отправленный на больничный директор читал принесенную ему на дом кипу заявлений как некую книгу скорби и с содроганием вспоминал обрушившийся карниз. Он немного погоревал в бездействии, а потом всю силу растрепанных эмоций направил на телефонный аппарат. Директор многократно пытался связаться с Портновым. Но ему не везло. Тогда он вконец отчаялся и стал набирать самого Заседина.

* * *

— Аркадий Николаевич, — раздался механический голос секретарши, — уж извините, пожалуйста. Тут директор ресторана «Свеча» добивается. Раз, наверное, в двадцатый звонит. Говорит, у них чепе какое-то.

— А, черт! Ну, соедини. Чепе еще какое-то в «Свече» — пояснил он Мызину.

Директор говорил натужно-плаксивым голосом, таким обычно просят милостыню в электричках псевдо-погорельцы:

— Аркадий Николаевич, приношу глубочайшие извинения за беспокойство. Простите меня великодушно. Со вчерашнего дня не могу Портнову дозвониться.

— Ну, а… дьявол! Сами мы не местные, да?

— Что? Что мы?

— Ладно, проехали, это я так. Ты короче давай, короче…

— Это, значит, в ресторане все увольняются.

— Что? Почему это?

— Этот Маугли собак своих выпустил.

— Какой еще, на хрен, Маугли?

— Ну, тот, что из этого, как его, из Узбекистана с собаками приехал.

— Тамерлан?

— Да, да. Он тут собак выпустил в ресторан. Вот. Прямо внутрь. Ну… — директор издал звук, напоминающий не то всхлип, не то громкое чмоканье. — Простите. У меня рабочая в больнице при смерти. Метрдотель тоже в больнице. Два повара. И нога моя…

— Что, и тебя за ногу тяпнули?

— Нет, вывих.

— Гонялись за тобой что ли?!

— Ну, да.

— А ты, однако, не промах! Шустрая бестия: от таких собак удрал… На одной ноге что ли?

— Да нет, ползком я…

— Ползком? — не смог удержать нервный смех Заседин. — Ползком! Уморил! Да как же ты уполз-то живьем?

— Они не заметили…

— Не заметили? Уморил! Совсем уморил! Вот не знал, что ты такой тихушник! Партизан! Замаскировался и уполз, значит незаметно?

— Да…

— Ну, и что?

— Что, в смысле — что?

— Ну, они что, и сейчас еще на свободе?

— Кто?

— Хрен в пальто! Собаки, кто!

— Ой, простите. Нет, в клетках сидят. Но где гарантия, что он снова не выпустит? Нет ее, гарантии, нет ее! Понимаете? Нет гарантии! Понимаете ли вы это, а?!

— Ладно, уймись. Ты где сейчас?

— Дома я, дома у себя!

— Будь на месте, партизан. Тебе перезвонят.

Заседин вздохнул, поджал губы и объяснил Мызину:

— Этот ублюдок, Тамерлан, псов своих в ресторане спустил. Представляешь, что там было? Этого только не хватало. Может его Салим подучил, а?

— А зачем?

— Да кто его знает. Восток, он и есть Восток. Шутка такая или психологическое давление, например. Если все-таки он бумаги спер, а? Так и собак мог прислать не просто так, а с умыслом… Вот каким только?

Секретарша вновь побеспокоила заседающих, объявив, что прибыл Никита Петрович Портнов. Референт приехал к Заседину сразу после окончания удачно проведенной стрелки с отморозками. Символическое многоточие завуалированных глушителями выстрелов еще ласкало память его слуха. Простоватое лицо Портнова озарял какой-то внутренний свет.

— Проходи, у нас тут новые проблемы, — встретил его Заседин.

«Известны мне твои проблемы, дорогой Аркаша. Еще как известны», — мысленно позлорадствовал вошедший, и услышал повествование о приключившемся в «Свече».

— Ну и что? Они вам нужны? Сердцу милы? Перестрелять всех собак вместе с этим придурком, и дело с концом, — не задумываясь, ответил Портнов и внимательно посмотрел на шефа, готовый услышать главную новость.

Но ее не последовало. Минут двадцать просидел глава ЧОП «Кираса» в кабинете «дорогого Аркаши», так и не дождавшись от Заседина признания в том, что его кто-то шантажирует, используя пропавшие из лесного ресторана документы. Он дважды попытался осторожно повернуть колею беседы на интересующую его тему, но отклика не последовало.

«Либо что-то не сработало, либо они меня заподозрили и скрывают», — уяснил Портнов и засобирался.

— Ну, что, как решим с рестораном? — спросил он.

— Так ты предлагаешь…

«Ишь, как стелет, наверняка что-то усек, сволочь», — огорчился Портнов.

— Да послать туда ребят с берданами…

— Вот и пошли. И еще к тебе вопрос: о тайнике в ресторане ты никому не болтал?

— Да вы что, Аркадий Николаевич? А что, есть какие-то новости?

— Так не болтал или…

— Не пойму, к чему этот вопрос?

— Ты отвечай.

— Конечно, нет! За кого вы меня держите?

— Значит, мы только двое знали…

— Да. Но…

— Хорошо, иди, иди…

Последняя часть беседы оставила в душе Портнова наряду с горьким осадком робкую надежду. «Дошел-таки гонец? — раздумывал Портнов. — Или нет? Если дошел, то почему Аркаша не поделился бедой со мной?». Этот безответный вопрос и был стержнем горького осадка, омрачавшего настроение. Мысли о нем начисто стерли с лица Портнова тихое довольство, выражающееся в блеске очей и смягчении рельефа лица. Расстройство усугубляло продолжающееся на глазах сплочение Мызина с шефом, несмотря даже на то, что Заседин, по сути, был виновником гибели юркиного пса. А он уже губы раскатал… Нет, что-то, похоже, не срослось. Портнов обзвонил своих парней, оставленных стеречь ценный портфель. Везде длинные безответные гудки, — ни один мобильник не отвечал! Вот что значит ослабить контроль! Хотя он сам приказал им не звонить — а вдруг прослушка. Но взять-то должны! Физиономия директора «Кирасы» окончательно превратилось в маску злой озабоченности. Немедленно связавшись с преданным ему милицейским капитаном, он отправил того проверить, что делается с бойцами, оставленными в доме одного из погибших в «Свече» — Константина Гридина. Новость вскоре последовала безрадостная, — оказалось, что особняк пуст, а боевики все, кроме двух, связаны и заперты в сарае. Портнову очень захотелось выяснить, тут же по телефону, остался ли на месте портфель с бумагами, но он проглотил вопрос. Не надо менту лишнего знать.

* * *

Автомобиль отсчитывал километры подмосковного шоссе. Дворники мелькали перед глазами, без устали сгоняя воду с лобового стекла. Дорога шипела под колесами. Портнов, уставясь в одну точку, раздумывал. Зря он тогда уехал, не доведя отправку курьеров до конца. Оказывается, была у них подстраховка. Наверняка, этот узбекский мент нашел в столице каких-то людей, готовых защитить его. Кого, интересно? Да что сейчас гадать? Его-то самого не освободили, едва ли, машину отправлял Портнов сам. Улетел ментяра в свой Ташкент. Ну, там он получит теплый прием. С ним надежные ребята, доставят. А мальчишка, видно, ушел. Да и хрен с ним. Как же там документы? Добравшись до гридинского особняка, Портнов в первую очередь заглянул в шкаф. Нет, портфеля на месте не было. Не было!

— Приведи этих, убр ебр обррр, — прорычал он шоферу.

Других слов, помимо неологизмов, для определения провинившихся не нашлось. Да что слов, тут вообще проглотить язык можно! От таких поворотов. Вся блестяще задуманная комбинация грозила рухнуть в одночасье.

Уставя глаза в пол и потирая больные головы, бойцы сбивчиво пересказывали картину утреннего налета. Вот как! Оба ушли, и узбек, и мальчишка! И еще перед уходом головы этих козлов в целлофановые мешки совали! Пальцы грозились отрезать! Кастрировать бензопилой! Выпытывали! После всех новостей Портнов неожиданно для себя почти остыл. По крайней мере, вернул способность внятно изъясняться.

— Так, поганцы… значит, упустили вы их… Мало того, еще и документы отдали… Повесить вас за это мало… Живыми в землю, гадов, зарыть! — медленно с паузами и ударениями на ключевых словах подвел итог собеседованию Портнов.

Как раз в конце разбирательства появился боец, сопровождавший узбека в аэропорт. Он помнил лишь то, что очнулся в лесу на прелой мокрой траве. Как там оказался, не знал. У обочины валялся его товарищ с пробитой головой. Они долго ловили машину, — никто не останавливался.

— Да, с таким видом, как у тебя, остановят, жди… — не удержался от комментариев Портнов.

В конце концов, попался сердобольный водитель и довез их до больницы. Покалеченного госпитализировали, а он отправился сюда. Все.

— Мать вашу так! Ну, и козлы! Своими руками бы всех положил. Вон отсюда! — вновь разгневался Портнов, сжал рукоять пистолета, и ему вспомнилось блаженное ощущение, доставленное недавно глупыми отморозками. И тут же пропало.

Так вот оно что! Узбек обвел его вокруг пальца, как щенка. Купил на сопли. И он поверил, и парни, естественно, поверили. Сам, значит, и виноват, головотяп козлиный! Да кто же он такой, этот мент, а? Кто такой? Не так просто разделаться с семеркой хорошо подготовленных ребят. И без единого выстрела. Да, непростительная беспечность. Не проверил. А ведь можно было заподозрить что-то сразу после их исчезновения из ресторана. Нормально тогда было исполнено. И собаку он технично обработал. А тут размяк… да, обвел вокруг пальца.

Кому теперь узбек понесет документы? С кем имеет контакты, тому и понесет. В ФСБ? А может, отправит их к себе, в Ташкент? Тому же Якубову подарит? Нет, надо приложить все силы и где бы он ни был, договориться с ним. Заплатить сто, двести, триста штук, да хоть поллимона, но бумаги вернуть… а лучше бы, конечно, пристрелить на хрен. Да, вот так — кто не успел, тот опоздал, все надо делать в свое время.

Выйдя из неприятной задумчивости, Портнов отдал несколько распоряжений. Сначала он вызвал капитана милиции и дал указание перетряхнуть весь городок в поисках следов молодого Гридина и его спутника. Если появятся — на глаза им не лезть, а прочно сесть на хвост и незамедлительно звонить. Задерживать в крайнем случае, если будут активно уходить. Родственникам при этом не хамить, вести себя дипломатично. Капитан немного удивился последнему пожеланию и отправился выполнять. Затем Портнов пригласил двух парней, понесших наименьшие потери в неравном бою с Сафаровым, велел им отправиться в «Свечу» и перебить там среднеазиатских собак вместе с хромым ублюдком.

* * *

Впервые за весь год своего существования лесной ресторан «Свеча» был абсолютно пуст, если иметь в виду штатный состав и посетителей. Работники покинули его, не оставив даже сторожа. Кто же согласится добровольно или даже принудительно стать мясом для зубов собак-убийц?

Во время массового исхода Тамерлан спокойно и тихо сидел в своей комнате, не реагируя на шумы за границами его комнаты. Рабы молча наблюдали истерику, охватившую вдруг знакомых им людей, но до конца не осознавали, что все-таки происходит. Тот, который лучше понимал русский язык, объяснил соратнику, что, по мнению паникующих, в ресторан забрались алабаи. Однако ни одной собаки в ресторане не было. Да, странно все это… Когда ресторан опустел, узбеки обсудили сложившуюся ситуацию, но к каким-то определенным выводам не пришли. Возможно, в конечном итоге предположили они, столь поспешное бегство объясняется какими-то особенностями русского характера. Недаром ведь говорят, что у русских душа не простая, как у остальных людей, а имеет в себе множество неразгаданных тайн. Вот тут одна из тайн и выплыла…

Так или иначе, но близился вечер, и хотелось есть. У рабов возникла дилемма — с одной стороны, табу на вход в кухню, с другой, — Тамерлан и голодные собаки. При воспоминании о клыках табу пало также легко, как некогда прекрасная Елена перед неотразимым троянцем Парисом. Быстро наевшись, рабы притащили полные тазы смеси из эскалопов, отбивных, тушеного в сметане кролика и прочих гастрономических достижений к вольерам. Кролик, предназначенный для директорского завтрака, был готов полностью, остальные приятности находились в разных стадиях — от сырого до разной степени недоваренного и недожаренного.

Алабаи удовольствовались содержимым одного тазика, на второй с той стороны вольеров запретендовали гончие и ягдтерьеры. Человек, ухаживающий за охотничьими помощниками Заседина, смылся заодно с персоналом ресторана, оставив собак на произвол судьбы. Пришлось Тамерлану позаботиться и о них. Впервые завидев хромца, охотничьи псы тут же признали его своим богом и изъявили свою абсолютную преданность.

Так прошли сутки, и минула половина следующего дня. Готовые и полуготовые блюда кончились. Рабам пришлось добывать мясо из холодильника, нашелся и рис. Вскоре закипел плов.

Глава 7

Перед главным входом в ресторан остановился темно-синий джип. Машину покинули два крепких парня с мрачными выражениями лиц и помповыми ружьями в руках. Голова того, что повыше, была обвязана тонким платком, скрывавшем несколько туров бинта, другой глубоко на лоб надвинул козырек бейсболки.

Эти ребята, показавшиеся директору «Кирасы» наиболее здоровыми из всех побитых Сафаровым, в «Свече» бывали, но давно. В число свидетелей последних событий они не входили. Однако и им ресторан преподнес сюрприз, — прямо у входа валялось несколько бутылок крепких напитков, а рядом стояли полные ящики такого же добра. Один из них поднял привлекшую его емкость:

— Гля, а вискарь-то клевый!

— Оставь, не за этим мы здесь, — проворчал второй.

— Деварс оставить? Ему же восемнадцать лет! Не дождешься! Я его с собой прихвачу.

— Дьюарс, а не деварс.

— А, по барабану! Замочим эту шушеру и отметим наш успех. Или ты в завязке?

— Ты сначала дело сделай…

Они подергали ручки парадного и, убедившись, что заперто, пошли в обход здания. Дверь, выводящая на поляну позади ресторана, была приоткрыта. Обладатель бейсболки толкнул ее ногой и прошел внутрь. Услышав шаги, навстречу вышли два узбека.

— Привет, черножопые, — поздоровался боец и навскидку выстрелил в ближнего.

Второй на секунду замер и кинулся бежать по коридору, петляя от стены к стене.

— И где он только выучился так? — удивился носитель косынки и, подтолкнув товарища в плечо, добавил. — Оставь, это мой.

Пучок крупной дроби, врезавшийся в спину, заставил человека кувыркнуться и метра два проскользить по кафельному полу.

— Ну, что? Главное сделано, — заключил меткий стрелок. — Что теперь?

— Собаки…

— Пошли к собачнику, это туда.

— Погоди-ка. Что-то тут не так. Он ведь должен быть один, а их — два!

— Один, два, нам какая разница?

— Нет, постой. Мы должны замочить хромого урода и трех больших собак. Какой из них был хромой?

— Ну, чего ты паришься? Тот, кто бежал не хромой, так? Значит, хромой — этот. — Он ткнул концом ствола в лежащего человека. — Да и урод тоже он, — ты ж ему полморды своротил.

— Твою мать, черт! Как их теперь разобрать, а? Эх, погорячились мы.

— Ладно, хватит базарить, давай завязывать с этой байдой. Пошли на воздух, и так башка раскалывается, тошнит что-то, а тут еще порохом, блин, воняет.

* * *

Тамерлан проснулся в это день рано. Его томило какое-то неопределенное беспокойство. Он не привык разбираться в причинах своих чувств, потому сделал первое, что пришло в голову, — выпустил собак. Заметив во дворе алабаев, рабы просто выпихнули таз с едой на улицу. Большую часть дня Тамерлан, по своему обыкновению, неподвижно стоял к ресторану спиной, обозревая сливающиеся верхушки деревьев. Обычно он мог цепенеть так на часы, но в этот день отвлекался и то и дело принимался вышагивать по влажной траве. Мелкий дождь, казалось, не мешал ему.

Настроение человека передалось собакам. Похожая на поджарого медвежонка, Сари ни на шаг не отходила от своего божества, нежно тыкаясь ему мордой то в живот, то в ноги. Кобели тоже держались поблизости. В своих коротких прогулках Тамерлан медленно приближался к лесу. И когда к «Свече» подъехал темно-синий джип, хромец со своими питомцами скрылся среди деревьев.

* * *

Вернувшись, Портнов отзвонился Заседину, уведомив того, что наряд в «Свечу» отправлен, и принялся наводить справки о Сафарове везде, где мог. Параллельно его люди объезжали аэропорты и вокзалы, делая это скорее для очистки совести, ведь, как известно, даже весь аппарат столичной милиции не в состоянии полностью контролировать все выезды из Москвы.

Полученная вскоре информация совсем не обрадовала руководителя ЧОП «Кираса».

— Да, — проворчал он, разглядывая полученные факсы и пуская волчком по столу патрон. — Влип я с ним, по уши влип.

Гебешная «Альфа» тех времен это не подарок. Против одного такого не семь пацанов надо, а хороший взвод. Придется, видно, договариваться. Если обнаружить удастся.

Почему же он в простые менты подался? Эти ребята обычно так не поступают. Значит, скорее всего, это агент какой-то там своей, узбекской, спецслужбы, косящий под милиционера. В практике КГБ такое бывало, да и сейчас в ФСБ случается. Если он агент, то надежд на получение денег с Заседина и Якубова мало, этот Сафаров все им насчет Портнова быстро разъяснит. Хотя, целью его уж точно Портнов не является, а те же Заседин и Якубов. Так что, вряд ли он станет с ними делиться.

* * *

А если посмотреть с другой стороны — в первый раз Сафаров прокололся, когда сообщил о кассете с подслушанным разговором Кушторину. Менту, а не кому другому! Ну, допустим, проверял. А поехал следить за грузом сам. Зачем? В Туле он прокололся второй раз. Подстраховки у него не было, точно. Ведь так попасться — верная смерть. А никто выручать не стал. Что ж, у них ценных сотрудников пруд пруди, чтобы так ими бросаться? Нестыковка. Дальше. Зачем ему этот мальчишка? Ну, какой от него может быть прок? Что он способен дать? Не так и мало. «А» — хоть какие-то связи в российской среде. «Б» — деньги. У его брата, наверняка, где-нибудь заначка припрятана. Так вот зачем они приезжали в дом покойного брательника! За деньгами. Как же мои их не нашли? И еще, возможно, за оружием. Да, оружие — это «В». Но мальчишка необходим ему только в том случае, если других возможностей получить связи, деньги и оружие нет. Выходит, он действует здесь без поддержки, один?!

Эти размышления несколько разогнали тучи, клубящиеся в узкой теснине между черепными костями и гребешками извилин напряженно пульсирующего мозга Портнова. Интенсивность пульсаций в результате снизилась. Он внимательно перечитал список бывших сослуживцев интересующего его человека. Пятеро — жители Москвы и Подмосковья. Значит, придется выяснить две позиции — первая: не выплыли ли бумаги из засединского тайника где-нибудь в силовых ведомствах. И вторая: необходимо будет проверить всех сослуживцев узбекского мента. А время-то идет…

* * *

Вольеры, в которых должны быть алабаи, оказались пустыми, дверцы нараспашку. Кирасовцы вернулись к ресторану, побродили вблизи. Вокруг никого не было. Ни одной собаки. Начинало темнеть. Из леса тянуло сырым холодом. Зато дождь прекратился.

— Слушай, давай-ка обойдем вдоль ограды, прикинем, что там к чему, — предложил тот, что носил бейсболку.

— На ночь глядя? Зачем это?

— Да хоть для отмазки.

— Да брось ты! Завтра по утрянке обойдем. Утро вечера…

— А шефу ты будешь звонить? Он же вечером сказал доложиться. Мы и так с этими козлами там лоханулись, если еще и здесь пролетим, что нам будет?

— Да, хреновато нам будет, Никитос в легкую башки поотшибает, — погладил через косынку больную голову ленивый боец, сделал небольшой глоток виски из прихваченной бутылки и согласился, — ну, пойдем, чего уж там.

Спереди ресторан был огорожен красивым забором с пущенной над кирпичным фундаментом витой металлической решеткой. Справа и слева тянулся ряд бетонных секций, а позади, за озером, территорию ограничивала сетка. Лес, у которого люди в свое время оттяпали двенадцать гектаров, не пожелал мириться с потерей. Он заслал одиночные стволы лиственных и хвойных пород к зданиям, еще больше деревьев высилось перед озером и около вольеров. А позади них лес стоял сплошной ратью, как будто всерьез надеялся расправиться с захватчиками, оснащенными топорами и бензопилами и испытывающими абсолютное презрение к растительной жизни.

Парни шагали по опавшей листве, держа ружья наизготовку. Под их башмаками потрескивали сучки. Роща становилась все гуще. На открытом пространстве видно было еще прилично, но среди ветвей наступающие сумерки сразу густели. Отдельные кусты стали казаться чьими-то силуэтами, непонятные звуки заставляли озираться. Люди нервно поводили стволами.

Если бы они присутствовали в тот день на боях, устроенных Засединым и Портновым, то плюнули бы сейчас на гнев патрона и отправились под защиту крепких стен. Но они боев не видели, и даже рассказов о них толком не слышали.

— Эх, не нравится мне это, — тихо сказал идущий впереди и поскользнулся. — Черт, все кости тут переломаешь!

— Пить надо меньше! Под ноги, блин, смотри. Вот сейчас вокруг озера обойдем и в люлю.

— Вокруг озера? Да там вообще чащоба. Фонарик нужен.

— Хорош ныть. Шагай быстрей, еще видно.

* * *

Собака, даже весь свой век прожившая в степи или пустыне, сохраняет значительно большее родство с лесной природой, чем разумный человек. Хотя бы потому, что не испытывает расового превосходства по отношению к флоре. Если она захочет, чтобы старший брат не заметил ее между кустами и деревьями, особенно в полутьме, то так и произойдет.

Тамерлан, повинуясь каким-то неосознанным импульсам, увел алабаев в лес несколько часов назад. Он уселся на корточках под разлапистой кроной вековой ели, похожей на покатую черепичную крышу и по своему обыкновению замер. Любой, увидевший неподвижную, как изваяние, фигуру у комля лесного ветерана, принял бы ее за лешего. И потом упорно доказывал бы знакомым, что отличительной чертой настоящего лешего является тюбетейка.

Собаки, побродив немного вокруг, тоже улеглись на сухих местах под елками. Они слышали два выстрела, но лицо уродца осталось неподвижным, а собаки только покосились в сторону ресторана.

Когда мимо них проходили двое пропахших дезинфекцией, алкоголем, потом, табаком и пороховым дымом, не пошевелились ни хромец, ни его питомцы. Алабаи лишь насторожились.

Между Тамерланом и его страшными воспитанниками существовала необъяснимая связь, позво-ляющая им почти всегда понимать друг друга без обмена звуками, взглядами или демонстративными телодвижениями. Это была одна стая, один прайд, и условия охоты на охотников, которой они сейчас занимались, диктовали максимальную скрытность. И все же, когда исполняющие нудную обязанность посланцы Никиты Портнова только еще приближались, Тамерлан издал тонкое шипение, состоящее из смеси звуков «ц», «с» и «щ». Сигнал был подстраховкой, призванной упредить преждевременную атаку собак, возбужденных приближением опасных незнакомцев. А ощущение опасности, исходящее от этих двоих, значительно опережало их самих.

— Слышь, чего это? Змея что ли? — уловил сигнал тот, что шагал первым.

— Что?

— Шипит, вроде…

— Ага, кобра. Тут их тьма. Ждут, не дождутся, когда твоя задница сюда притащится. Тяпнуть ее поскорей хотят. Давай, давай, шевелись, — откликнулась бейсболка.

— Не, в натуре…

— В натуре, в арматуре… ты двигай себе, двигай.

Бойцы пробрели мимо и пересекли невидимую черту, определенную лешим в тюбетейке. Вслед им раздалось тихое карканье. Будто ворона во сне чертыхнулась.

И тут же из полумрака бесшумно выросли две приземистые тени и в доли мгновения слились с высокими фигурами кирасовцев. Грохнуло, сбивая ветви, ружье. Эхо выстрела согнало с ветвей сонное воронье, пронизавшее воздух недовольными воплями. Их гортанные крики многократно, будто усиленное эхо, передразнили команду хромца. Под этот аккомпанемент по мокрой земле со стонами и рычанием покатились два клубка. Между ними встала коричневая собака, при недостаточном освещении казавшаяся черной. Она поглядывала то направо, то налево, готовясь прийти на подмогу любому из кобелей. Но помощи не потребовалось.

Ощутив, что опасность миновала, Тамерлан выбрался из-под елки и, не оглядываясь, пошел на открытое место. Собаки нагнали его у входа в «Свечу». Несколько минут спустя они совместными усилиями — хромец с помощью рук, а собаки челюстей выволокли рабов из помещения и бросили их в стороне. Вольеры на ночь Тамерлан запирать не стал.

* * *

— Ну что, опять на кухне будем целыми днями возиться, да? — бросив в кастрюлю последнюю картошку, возмущенно спросил Ленька.

— В ресторан захотелось, а потом в казино? — поинтересовался Сафаров.

— Ну, а чего мы здесь сидим?

— Ждем. Я же тебе объяснил. Надо подождать.

— А эти сволочи разгуливают себе…

— Кто тебе мешает? Бери автомат, у нас теперь есть, и иди.

— Куда? Где я их тебе найду?

— Ты у меня спрашиваешь?

— Э-эх! Ты воду солил?

— Нет, посоли.

Не хотел Мурад втягивать в свои дела бывшего однополчанина Вячеслава Артюхина, но по-иному не получалось. Снова и снова приходилось обращаться к нему. При очередной встрече, назначенной вновь у метро (Сафаров плохо знал город, и ему было так удобней) он вручил Славику конверт с пятью тысячами долларов. Сумма была выделена с согласия Гридина. Помощник начал отнекиваться, но Мурад остановил его.

— Я понимаю, боевое товарищество и все такое. Но мне не к кому больше здесь обращаться, а бесплатно я не могу ничего просить даже у тебя. Ты что, хочешь оставить нас совсем без помощи?

— Нет, я не о том…

— А я о том. Кроме того, мои капризы обойдутся тебе в копейку. Ты же не один работаешь…

— Ну, в общем, да.

— Что ж, и твои ребята на халяву потеть должны? Нет. Да и не такие уж это деньги. На самом деле, ваши услуги стоят дороже. Не так ли?

— Смотря для кого…

— Вот что мне нужно. Во-первых, узнать кто уЗаседина враги. Смертельные враги. Конкуренты. У меня есть на него материалы, о его прежней деятельности. И о сегодняшней мы с тобой немного знаем. Лучше всего, если это будут люди, занимающиеся тем же, что и он. Связанные с Востоком.

— Наркоторговцы что ли?

— Да. И — серьезные. Кто-то из высоких чинов. Я отдам Заседина им в руки. Хорошо, если и Якубову заодно не поздоровится.

— В грязные дела ввязываешься, командир.

— А ты лучше вариант знаешь, чистюля? Ну, передам я все это просто в органы. Что будет? В самом лучшем случае накроют мелочь. Как всегда. А скорее, продадут все материалы тому же Заседину. Не так, скажешь?

— Ну, возможно.

— И что ты, честный и благородный воин, в этой ситуации посоветуешь?

— Ничего. Что я могу тебе посоветовать…

— Вот портфель. В нем фрагменты бывшей разработки КГБ на наших «друзей». И кое-что я добавил. Сегодняшнее. Пусть у тебя побудет. Если что с нами случится, — обязательно дай этим бумагам ход. Договорились?

— Хорошо.

— Нет, договоримся четче. Если нас возьмут или уберут, что почти одно и то же… Так вот, я тебе буду звонить раз в день. Как договорились, пять звонков, а потом еще три. Ты трубку не берешь. Если от нас в течение суток не будет вестей, запускай эти документы по своему усмотрению. И не жди больше суток, это предельный срок, иначе можешь не успеть.

— Понял.

— Тебя еще не вычислили?

— Нет.

— И нет никаких намеков?

— Кто знает… меня, во всяком случае, пока в известность не поставили.

— Ну, хорошо. Еще мне желательно знать, где в ближайшие дни будут наши друзья Портнов и тот же Заседин. Мы из твоей квартиры пока не высовываемся. Ты к нам не показывайся. Если что — звони. Но только либо из уличных автоматов, либо каждый раз меняй симку. — Не учи ученого.

Глава 8

Из пяти сослуживцев неуловимого узбека, зарегистрированных в московском регионе, двое оказались глубокими инвалидами, один погиб. Оставались двое. Один из них возглавлял охранное предприятие, как и сам Портнов, второй работал в какой-то непонятной фирме. Чем занимается эта контора, достоверно выяснить не удалось. Вроде, продажей спецодежды и некоторых видов спецоборудования. Направленные директором «Кирасы» в указанные организации люди вернулись с неоднозначными результатами. Посланному в охранное ведомство удалось лично пообщаться с начальством, в том числе познакомиться с интересующим командира субъектом. А в обществе с ограниченной ответственностью, под названием «Дубовый лист», даже на порог не пустили. Вернее, пригласили в маленькую комнатушку сбоку от входа, служащую у нормальных предпринимателей помещением для сторожей. Там и провели переговоры с потенциальным «заказчиком». В глубины конторы преграждала вход солидная железная дверь аж с тремя(!!) видеокамерами над ней. Зачем обычным торговцам такие предосторожности? Или «Дубовый лист», помимо торговли пятнистыми штанами, действительно выполняет еще и функции секретного филиала одного из швейцарских банков вкупе с офисом японской разведки?

За однополчанами установили слежку. Люди они тертые, простого хвоста таким не повесишь. Засекут — в сто раз осторожней станут, и тогда никакой пенки с них не снимешь. Потому грамотный Портнов нанял целый батальон филеров. Деньги все равно засединские. Любопытно выходило — деньги, в конечном итоге, работали против своего хозяина. Хотя, если разобраться, хозяин особо ничего не терял в материальном выражении. Его министерство как раз получило очередное вливание, и теперь сумма, отпущенная на очередной умный и полезный экономический проект, тратилась на нужное дело. Так и должно быть.

Соглядатаи работали по схеме, передавали объекты друг другу, общаясь посредством специальной радиосвязи. У офисов и квартир организовали стационарные посты наблюдения. Телефоны поставили на прослушку. И не только сотовые, домашние и рабочие, но также и автоматы в радиусе километра от мест постоянного пребывания клиентов. Человек, имеющий необходимость позвонить по таксофону, обыкновенно выбирает известные ему пункты. А такие, как правило, находятся вблизи от жилья или работы. Сети были раскинуты, но рыбка в них не спешила.

Еще больше финансов ушло на проверку различных ведомств, куда могли бы быть переданы бумаги. Деньги словно в песок ухнули, но акция успокоила Никиту Петровича — документы пока не всплыли.

Тем не менее, напряженная работа мысли продолжалась. Мозговые извилины пульсировали в неровном ритме, полезные вещества текли по малость траченным атеросклерозом сосудам, рождая идеи. Если «Узбек», так решил Портнов именовать своего противника, не собирается передавать мате-риалы в России, значит, хочет переправить их к себе. Возможно, не самому Якубову, а его противникам. Не исключено, что там появилась сильная оппозиция Салиму. Раньше, вроде, не было, но времена меняются. Или все же он сам намеревается выдрать куш у альянса? Подумав об этом, Портнов сморщился. Вообще, последние дни внутренне состояние начальника «Кирасы» в целом можно было охарактеризовать как сморщенное. Куда ни кинь — везде клин, одни сплошные проколы.

И опять-таки сохранялось и даже росло неприятное убеждение, что Заседин, в самом деле, что-то заподозрил. Ожидание материализации кружащихся где-то рядом неприятностей порождало ощущение какого-то внешнего давления. Временами он ощущал себя букашкой под увеличительным стеклом, и, казалось, что за ним самим ведется слежка. Портнов несколько раз в день проверялся и успел проесть своим людям изрядную плешь новорожденной манией преследования. Но подтверждения чувство нависающей опасности не получало. Это раздражало еще больше.

* * *

Оторвавшись от размышлений, он встал из-за стола, пересек кабинет и достал из сейфа маленький пистолетик «Литтл Джон». Вынул его из крошечной кобуры, проверил и сунул за тугую резинку носка. Если Аркаша грешит на него, в любой момент можно ожидать сюрприза. Схватят и поволокут допытываться. Ясно, что эта игрушка не защита, но с лишним стволом он, любящий все стреляющее и взрывающееся, как пятилетний мальчик эскимо на палочке, чувствовал себя хоть немного уверенней.

В дверь постучали. Вошел заместитель Портнова по «Кирасе» бывший старший лейтенант Чепурко.

— Это… наши пацаны из «Свечи» не вернулись, Никита Петрович, а давно бы уж пора. И телефоны у них не отвечают, — доложился он.

— Опять эти телефоны! И сами они не звонили?

— Нет.

— Что же с ними, с гадами, стряслось?

— Не знаю. Может, псы их там сожрали? — хохотнул здоровенный Чепурко.

— Ну да. Вместе с ружьями, — поддержал Портнов и сразу посерьезнел. — Чушь все это. Налопались, видно, ублюдки. Ресторан-то пустой, гуляй — не хочу. Ну, уж теперь я им вставлю, мало не покажется. Отправляйся туда. Возьми тройку ребят.

— А с ними что делать, с пацанами-то?

— Обезоружить и привезти в наручниках. Как преступников. Построже там. Пусть наложат в штаны.

— Ясно.

— Постой, Витек. На всякий случай прихвати винтовку с оптическим прицелом и автоматы. Их издалека пострелять лучше.

— Пацанов?!

— Ты собак тех видел?

— Собак? Нет… Так вы, в самом деле, думаете что…

— Ничего я не думаю. Но ты смотри там…

— Лады.

— Да! И возьми с собой не троих, а побольше людей, чтобы и вас потом не разыскивать. Понял?

— Ну…

— Что еще?

— Да, командир, все понял.

— Иди.

Отдав распоряжения, Портнов вернулся к своим мыслям. Макаровский патрон, поблескивая боками, вращался на твердой столешнице. Его шуршащий звук изрядно способствовал осуществлению трудной деятельности нейронов.

* * *

После болезни профессор Каретников впервые в жизни обрел необычайную и даже, наверное, абсолютную ясность и логичность суждений. У него не было теперь рефлексий и колебаний, так портивших иной раз его отношения с миром. Задумки, приходящие в голову, тут же материализовались в действия. Стоило ему только вспомнить о Тамерлане, и он немедленно решил отправиться в «Свечу» за собачьим тренером.

Анатолий Валентинович, уверенный в победе на предстоящих выборах, предусмотрительно задумывался и о своем будущем штате. Он планировал собрать исключительно функциональный состав. И решил сделать хромца своим помощником. Главным. Действительно, ведь должны быть у депутата помощники? Непременно — по штату положены. А что касается некоторой экзотичности, так и похлеще типы встречаются. По мнению Каретникова, в приглашении Тамерлана заключалась высочайшая целесообразность. Профессор был убежден — личность, столько времени прожившая бок о бок с человеконенавистническими созданиями из племени собак, запросто сможет выявить схожие черты характера и у людей. Самому Каретникову для этого надо, чтобы тестируемая персона глянула на него с экрана, а Тамерлан, ученый в том нисколько не сомневался, должен это видеть непосредственно. Вдвоем они горы перевернут! И его метод социально-административной реверберации заработает, наконец, по-настоящему. В полную силу. Насчет лингвистического барьера Каретников тоже не переживал. Он легко усваивал языки. Как-то, лет пятнадцать назад, Анатолий Валентинович выезжал в Финляндию на конгресс историков. Перед поездкой две недели штудировал словари и учебники, разыскал живого финна, и потом, в стране пребывания, на удивление коллегам, вполне сносно общался с населением. Доклады, конечно, читал, пользуясь услугами переводчика, но в быту был вполне понимаем.

И сейчас Каретников, а времени у него было совсем мало (если бы он знал, насколько мало!), полтора дня просидел над русско-турецким словарем (другого тюркоязычного не нашлось) и, не откладывая, позвонил спонсорам. Вскоре к подъезду без пяти минут депутата подкатил новенький «Сааб».

* * *

Вот, казалось бы, — пристрелили собаку. Тут люди пачками гибнут — их убивают всевозможные бандиты и хулиганы, бедствия и катастрофы, а еще больше, на порядки больше, алчное равнодушие властей. Проблемы выживания общества в целом едва ли занимали Юрия Мызина, но гибели Принца и сопутствующих этому событию унизительных обстоятельств, он забыть не мог. До полуизвинительного-полутребовательного звонка Заседина Юрий вынашивал суровые планы. То он представлял, как сам застрелит патрона на глазах у всех, и плевать, что потом будет. То вознамеривался нанять киллера. Это было, в принципе, несложно. Связей со спортивными бандитскими группировками Мызин никогда не порывал, а в них всегда хватало услужливых «зверобоев» из бывших стрелков и биатлонистов. Позже, уже снова включившись в работу по организации большого наркотрафика, он осознал, что без Аркаши реализация проекта невозможна. Сначала все надо поставить на рельсы. А преждевременный развал компании грозит колоссальными финансовыми потерями. Тем не менее, своей задумки не забыл, просто отложил до лучших времен. Не мог он избыть обиду. И чем больше Юрий лелеял мстительный план в отношении шефа, тем сложнее в реализации он представлялся. Вариант с наймом киллеров стал казаться слишком простым и невыразительным. Скольких кончают по подъездам, а за что, почему? Остается лишь догадываться. Главное — что испытывает жертва? Кратковременный всплеск трепета? Ей даже испугаться по-настоящему некогда — убийцы времени не дают, а чаще и осознания наступающего конца нет — человек вообще ничего не чувствует — удар пули и сразу темнота. Нет, здесь желательно что-то подраматичнее, чтобы и страх, и безысходность по полной программе, чтобы пусть не раскаяние, но осознание и униженные мольбы присутствовали.

Подобное без помощников не провернуть. А кому можно доверять? Ведь обязательно нужны исполнители, которым верят минимум два человека — он сам и Заседин. Таких в один день не найти. Еще беспокоил Портнов. Несмотря на то, что Аркадий на словах допускал его участие в ограблении «Свечи», было видно — данную версию он всерьез не воспринимает. Разумеется! Не кто иной, как Никита когда-то добыл эти бумаги для шефа. Столько лет служил ему верой и правдой. И вдруг решился на кражу. Где логика? Где? Но мог же Портнов, допустим, переметнуться? Найти себе нового хозяина. Мог! Тогда ослепленный его преданностью Заседин становится на удивление легкой жертвой. А вместе с ним выходит из дела и Мызин. Причем, дорога к выходу только одна — через дверь, ведущую на тот свет. Да, необходимо к Никитосу присмотреться. Последить за ним.

После того дня в «Свече» Юрий начал сторониться Портнова. Он не поддержал тогда Мызина перед Засединым и сам отдал приказ об убийстве Принца. Хотя видел, каково было Юрию. Специально злыдничал, раскола хотел? Раньше они многие задачи решали совместно, неплохо дополняя друг друга. И не суть, кто являлся главным, важен был результат. Оба это понимали и никогда не конфликтовали. А теперь для того, чтобы разобраться в Никите, предстояло растопить возникшую в последнее время холодность. Дать понять, что в обиде он на шефа, а не на партнера, но сделать это не явно, а как бы двусмысленно, дабы не подставиться перед Аркашей.

Для начала Мызин посетил «Кирасу», главную контору Портнова. Раньше он заезжал к нему не раз, и все было нормально. А сейчас в поведении старого приятеля скользнул оттенок легкого удивления и, пожалуй, настороженности. Скользнул — и исчез, растворился. Неплохим актером по жизни был отставной гебешник. Поболтали о том, о сем. Обсудили насущные вопросы. Но каждый чувствовал — про другое хотел бы повести речь визави. И весь разговор напоминал игру в топталки: выставляешь вперед ногу, а когда партнер пытается наступить на нее, резко отдергиваешь, опять же стремясь отдавить носок противника. Раунд закончился вничью. С ощущением недосказанности они разошлись. Юрий лишний раз утвердился в подозрениях о намечающемся предательстве Портнова, а тот, в свою очередь, подкрепил свои догадки о том, что его, похоже, все-таки раскусили. И теперь пытаются что-то еще выведать, куда-то заманить.

Главное, что поняли оба — в этой игре не на живот, а на смерть, начинался самый напряженный этап — этап, где ошибок быть не могло.

* * *

Запахнув куртку на синтепоне, — излишней ласковостью погода не отличалась, — Анатолий Валентинович Каретников в поисках незапертых дверей обошел ресторан по примеру его последних и неудачливых посетителей. Если Тамерлан и предчувствовал очередного визитера, он никак не дал знать об этом собакам. Те, перешедшие на вольный образ жизни, бродили где-то по территории, а, может быть, спали в вольерах. Пропитания было вдоволь. Хромец не забывал и охотничью свору, притаскивая им раз в день снедь из запасов «Свечи». В срочном порядке эвакуируясь из ресторана, коллектив и не подумал развешивать замки и пломбы на стратегические двери, так что в ресторане царило продуктовое раздолье. Каретников был один. Водитель «Сааба» остался ждать у шлагбаума, припарковавшись рядом с единственной стоящей там машиной — синим джипом.

Первое, что бросилось в глаза профессору, было полное отсутствие людей. Затем он увидел два окоченевших тела перед задним выходом из «Свечи». У одного снесена половина головы, спина второго напоминала решето. Решительный настрой ученого не располагал к разным интеллигентским штучкам, да и он теперь хорошо знал, чего следует ожидать от «Свечи». Каретников перевернул лежащего на животе и рассмотрел лица, вернее полтора лица. Внимательное изучение склонило его к тому, что Тамерлана среди них нет. Он прошел внутрь здания. Никто не встретился и там. В подсобках, залах и других помещениях царил беспорядок. Складывалось впечатление о срочной эвакуации всего персонала. В большом зале у стены распростерлось мятое бордовое гардинное полотно, напоминающее сорванный парус, а через неприлично оголенное окно виднелся кусок леса.

Ресторан напрашивался на сравнение с кораблем, насквозь проплывшим бермудский треугольник: судно осталось цело, а весь без остатка экипаж уволокла куда-то непознанная водяная сила.

В задумчивости Анатолий Валентинович вышел наружу. Его замыслы в отношении приобретения ценного помощника грозили нарушиться. Он вернулся к трупам рабов, будто они могли разъяснить ситуацию. И только сейчас заметил, что кисти рук у них напрочь отсутствуют, словно отрубленные па-лачом, а у лежащего изначально на спине странно разворочен живот. Его передернуло. «Лисы так бы не смогли», — отметил профессор, чувствуя затылком ледяное дуновение. «Черт возьми! Да кто же это? — задал он себе вопрос. — Неужели?!» И тут острый укол тревоги заставил ученого резко обернуться. Да, не узнать их было нельзя. Каретников вздрогнул всем телом, словно пораженный столбняком, и задохнулся от увиденной картины. Застыл на секунду и, понимая, что уже едва ли успеет, дернулся к спасительной двери. Поскользнулся, ноги улетели вперед и вверх, и он хлопнулся спиной на траву. Но быстро перевернулся на четвереньки, обернулся… и замер в такой позе. Прямо на него, беззвучно пожирая расстояние, неслись три крупные собаки. Между ним и лохматыми убийцами оставалось не более десятка метров…

* * *

Вячеслав Артюхин относился к разряду людей, свято чтящих ратное товарищество. Он старался помочь Мураду Сафарову изо всех сил. К тому же, детективное агентство, где он работал, занималось не только продажей пятнистых штанов и констатацией супружеской неверности, а еще и сбором компромата. Фирма располагала сведениями о многих публичных и не совсем фигурах, имела досье на изрядное число весьма одиозных, а также известных ортодоксальной честностью лиц и организаций. Вторые, разумеется, тырили куда больше первых.

Он довольно быстро собрал материалы на персонажей, интересующих его друга, и старался держать под контролем их дальнейшие шаги. Как только Артюхину стало известно о том, что Заседин на днях должен отправиться на день рождения к своей любовнице, он крепко задумался. Стоит ли говорить об этом Мураду? Что два человека, один из которых зеленый, как травяной клоп, мальчишка смогут ли что-то противопоставить целой группе охранников? А Заседин уже давно и шага не делал без внушительного окружения. Сунутся — и непременно попадутся. Но, с другой стороны, он обещал Мураду сообщать все новости, касающиеся интересующих того лиц. В конце концов, Сафаров не дурак, взрослый человек, в шапкозакидательстве никогда уличен не был. Напротив, сколько его помнил Вячеслав, Мурад как раз отличался расчетливой осторожностью.

Артюхин медленно ехал под темнеющим небом города. После того, как ему оттяпали в госпитале ногу выше колена, он разлюбил ходить. И хотя протез бывший альфовец имел добротный (гуляй хоть весь день, особенно если с палочкой), он старался в основном передвигаться на колесах. Нога оставалась вечным комплексом.

Вячеслав не заметил, как въехал в свой двор. Да, ему же надо позвонить! Мурад просил из дома с ним не связываться, старыми симками не пользоваться, а где сейчас новую взять? Опять ехать куда-то. Позвонить со своего? А вдруг все-таки прослушивается? Вероятия, конечно мало, но уговор есть уговор. Он развернулся, вспоминая, где ближайшие таксофоны. Да, направо по улице, метрах в трехстах, в фойе универсама висят на стене несколько аппаратов, может, какой из них и работает.

* * *

Звонок раздался сразу после ужина. Ленька было встал, но Мурад опередил его, на ходу бросив:

— Это Славик, выключи телевизор.

Он взял со стола маленький блокнот, вооружился ручкой и принялся слушать.

— Вот, что он сообщил, — заговорил Сафаров, положив трубку. — Послезавтра Заседин отправляется на день рождения к своей бабе, любовнице. Ее адрес я записал. Он там будет с хорошей охраной. Последнее время наш клиент увеличил ее вдвое. В отношении моей просьбы о выходе на засединских конкурентов пока ничего конкретного нет. Я попросил его перезвонить минут через двадцать, на случай если нам понадобится что-нибудь уточнить, ну, ты слышал…

Гридин согласно кивнул и перевел разговор в неожиданное русло.

— Я все хочу тебя спросить — ты говоришь по-русски почти без акцента и запас слов у тебя о-го-го. Откуда?

— Ну, ты даешь! Что, по-твоему, если узбек, то обязательно туп как баобаб?

— Да нет, что ты! О тебе такого не скажешь.

— Обо мне? Это, наверное, комплимент, тогда — спасибо.

— Ну… опять не так…

— Да ладно. Кстати, узбеки — древний народ. Древняя культура, древние города. Согд, Шаш, Фергана, Хорезм — слышал?

— Что-то слышал. Хорезм, Фергана. Еще Бухара и Самарканд.

— Ну, молодец, ты очень много знаешь, еще Ташкент забыл.

— Помню я его.

— Ну, еще Алишер Навои, например, или Бабур…

— Это не города.

— Молодец.

— То ли писатели, то ли мудрецы, что-то в этом духе…

— О, ты и это знаешь! Ну, тогда вообще проблем нет. А я долго жил в России, особенно в молодости. Служил. Вот и неплохо выучил язык.

— Понятно. А Заседина надо мочить.

— Да? Это как?

— Пойдем на этот день рождения и завалим, — Ленька вытянул руку и изобразил указательным пальцем нажатие на курок.

— А! Ну, да, конечно! На дни рождения ведь принято являться без приглашения. Кто помнит — тот пришел, и убил заодно, между делом, именинника или гостя какого-нибудь, на выбор. Очень умно…

— Ну, а что ты хочешь предложить?

— Нет, все правильно. И как ты себе это представляешь? — Сафаров сел в кресло и улыбнулся.

— Что?

— Всю сцену. Например, так. Охрана встречает нас у подъезда, жмет руки, вежливо пропускает, затем отворачивается к стене. Мы звоним. Открывает сам, отодвигает в сторону подвернувшуюся под руку любовницу. Ты долго метишься и бьешь без промаха. А Заседин все это время стоит по стойке смирно и улыбается. Нет?

— У тебя вечно шуточки…

— Откуда шуточки? Начал — договаривай.

— Ну, конкретно я еще не придумал…

— Это и видно.

* * *

И, все-таки, сети оправдали себя — в одной из них рыбка затрепыхалась!

— Когда был сделан звонок? — прищурив и без того маленькие глазки, спросил Портнов.

— Разговор начался в двадцать семнадцать. Продолжался четыре минуты шестнадцать секунд. Через двадцать три минуты состоялся повторный контакт. Оба раза звонили из таксофона, расположенного вблизи дома Артюхина. Голос идентифицирован по образцу. Все сходится, говорил он сам. — Ответил человек, одетый в бежевый свитер под горло. Очки с толстыми стеклами придавали ему растерянный вид.

— А на том конце?

— Отвечал ему мужчина средних лет с восточным акцентом. Говорили о Заседине. Запись послушаете?

Портнов глянул на часы.

— Позже, по пути. Так, рыбка в сети заглянула… что осталось?

— Аккуратно ее вытащить…

— Ты прав! Так, сейчас мы имеем половину десятого. Недооценили, значит, они противника… прокололись. Номер абонента есть?

— Вот, — очкарик положил на стол вырванный из записной книжки листок.

— Адрес какой?

— Это дом на углу Зверинецкой и улицы Ибрагимова.

— Спасибо тебе, Семеныч. Ты, как всегда, на высоте.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава 1

Прямо на Каретникова, беззвучно пожирая расстояние, неслись собаки. У Анатолия Валентиновича изо всех чувств сохранилась только одно: способность зрительно фиксировать события. Он, будто установленная на штатив кинокамера, не шелохнувшись, наблюдал за приближением к нему трех сосредоточенных на цели морд. Все воспринималось очень отчетливо. Полуоткрытые с вываленными языка-ми пасти зияли как ворота в ад. Блестели клыки, а над ними сверкали ненавидящие глаза. Казалось, что собачьи головы летят над полегшей травой сами по себе, отдельно от сокращающихся в мускульных усилиях тел. Шевельнуться или закричать профессор не мог — он был парализован. Все, что историку удалось, — это слегка приоткрыть рот. Глотка, превратившаяся в сухую картонную трубку, отказывалась издавать звуки.

Предприняв мощное усилие, в лидеры вырвалась коричневая собака, чем-то напоминающая маленького бурого медведя. Анатолий Валентинович узнал ее — это была Сари, тень из его кошмара.

Секунды растягивались в минуты. Ландшафт утонул в тумане затормозившегося времени. Пропал дальний лес, растворились строения ресторана и засединского коттеджа. Псы-убийцы подплывали к нему в сгущенном воздухе. Они утратили связь с землей, перестав нуждаться в опоре. Между Каретниковым и бурой собакой простерся невидимый мост. Нематериальный, он был крепче многих осязаемых: их связало нерушимое единство палача и приговоренного, которое возникает в самый последний, окончательный момент казни.

Неожиданно Сари, опередившая других метров на пять, резко затормозила. Она развернулась навстречу кобелям и загородила от них безвольно стоящего на четвереньках человека. Атрек и Узбой в немом удивлении замерли перед рычащей на них товаркой, едва не налетев на Сари. Не понимая, чего от них хотят, но и не собираясь нападать тут же на свою лохматую даму, они синхронно оскалились и зарычали в ответ. Сари не отступала. Тогда обескураженные кобели, не переставая огрызаться, сели и выбросили красные полотнища языков. Они демонстрировали стремление к мирному решению проблемы. Убедившись в этом, Сари обратила взгляд на застывшую как изваяние жертву. Наблюдая ее полную пассивность, она с недовольным видом обнюхала человека и капризно тявкнула. Зрители немедленно поддержали ее.

Возможно, следуя потребностям своей артистической натуры, Сари хотела превратить банальное убийство в красивую драму. Наверное, ей надо было сначала испытать сопротивление врага, сломить его, а потом насладиться победой. И сдавить зубами горло в тот момент, когда он изо всех сил цепляется за надежду выжить, а не вот так покорно ждет своей участи. Сари приблизилась вплотную, щелкнула зубами у щеки человека и отскочила. Профессор не шевелился.

Дверь ресторана отворилась, показался Тамерлан. Его привлек лай. Хромец сразу оценил ситуацию и издал звук, напоминающий змеиное шипение. Настал черед удивляться Сари. Она покосилась на бога, тявкнула, на сей раз обескуражено, и сделала шаг по направлению к безмолвствующему Каретникову, будто указывая Высшему существу на ошибочность его решения. Тамерлан отозвался гортанным восклицанием. Тогда четвероногая актриса, будто освистанная залом примадонна, опустила голову, вздохнула и понуро отошла к зрителям.

* * *

Тамерлан никогда не смог бы объяснить, почему он поступил именно так, вопреки своей ненависти к породе людей. Едва ли маленькому псарю была присуща наклонность к самопознанию. Скорее всего, он действовал так или иначе, руководствуясь лишь некими инстинктами, безошибочно распоряжающимися его судьбой. Хромец подошел к Каретникову и ткнул его сапогом в бедро. Профессор, чувствуя, как тает еще недавно казавшийся нерушимым мост, отвел глаза от потерявшей к нему интерес Сари и снизу-вверх посмотрел на ее повелителя. В нос ему ударил химический запах гуталина. Некоторое время Каретников пытался что-то вымолвить и, справившись с нервами и картонным ощущением в горле, хрипло произнес:

— Салам алейкум…

Хромец ответил ему грубым птичьим голосом, живо напомнившим воронье карканье из ужасного сна.

Ободренный благоприятным ответом, Анатолий Валентинович неожиданно для себя легко встал на ноги и горячо заговорил, не сводя глаз с лица Тамерлана. Изъяснялся он быстро и по-русски. Все тюркские слова, почерпнутые им из словаря и крепко заученные, покинули сознание.

Однако собеседник не прерывал Каретникова. Признаки нетерпения не проступали на его лице, похожем на источенную ветрами и солнцем кривую ветвь саксаула. Тамерлан слушал чужую речь внимательно, так, будто понимал ее. Пережитый стресс мощной струей адреналина очистил ум историка от всяких несущественных мыслей. Его охватил восторг.

Анатолий Валентинович впервые излагал публично, пусть и перед единственным слушателем, свой опыт взаимных отношений с обретшими живую волю предметами, взахлеб рассказывал о главном открытии своей научной биографии — об особенностях глаз важных персон, об увиденных им хищных душах, проглядывающих сквозь тонкую поверхностную пленку.

Худой и длинный профессор, сутулясь, нависал над застывшем, как оловянная фигурка, Тамерланом. Потоки холодного воздуха взметывали полы куртки на жестикулирующем Каретникове, обтекая его молчащего собеседника.

Непонятно, чем привлекала речь Анатолия Валентиновича хромого собачьего наставника. То ли богатством модуляций, то ли горячим запалом, а быть может, рассеянными в ней, словно янтарные капли в песке, частицами безумия.

Профессор уже объяснил, что вскоре станет депутатом нижней палаты российского парламента, и принялся агитировать Тамерлана согласиться на роль его помощника. Увлеченный конструированием доводов и аргументов он не услышал, как на стоянку перед рестораном въехала машина, как хлопнули закрывающиеся дверцы. Но тонкий животный слух алабаев и их тренера выделил из человеческого голоса и шелеста деревьев новые звуки. Хромец встревожено огляделся и негромко крякнул.

Собаки дружно бросились к лесу. Им понравилась придуманная богом игра в охоту, когда долгое сидение в засаде сменяется неотразимым броском, и горячий вкус крови заполняет пасть, гимном победы растекаясь по всему телу. Это было намного интереснее единоборства в ринге.

— Смотри! Вон они! Вон! — раздался из-за угла ресторана крик невидимого человека.

— Стреляйте, фига ли вы! — ответил ему командный голос. — Ну!

Застрочил автомат. Цепочка пуль ударила по ветвям много впереди удирающих собак, лишь побудив их сменить рысь на галоп, и выступающий вперед строй кустов и молодых деревьев тут же поглотил алабаев.

Из-за угла показалась семерка посланных Портновым боевиков. Они целеустремленно понеслись к тому месту в лесу, куда скрылись псы. Бегущий последним оглянулся и остановил товарищей.

Каретников заслонил собой Тамерлана от направленных на того стволов. После недавно пережитой им атаки профессор напрочь утратил чувство страха. Вооруженные люди представлялись ему сейчас куда менее опасными, чем псы-убийцы несколько минут назад. Потому язык не изменил ученому, хотя в голове сохранялась небольшая путаница.

— Я депутат Верховного Совета! — с пафосом воскликнул Анатолий Валентинович. — У меня депутатская неприкосновенность. Вы будете отвечать по закону!

Упоминание давно почившего органа власти никак не повлияло на оценку происходящего бойцами «Кирасы».

— Кто это такой? — поинтересовался у командира невысокий черноусый парень, стоящий немного ближе других к нелепой паре.

— А черт его знает, — пожал Чепурко плечами. — Спроси.

— Этот хрен был тогда здесь. Ну, типа, когда устраивали бои с этими собаками. По-моему они с Аркашей, типа, в корешах, — попытался внести ясность другой член отряда.

— Ты сам его видел?

— Ну, да, типа, сам.

— Да! Я друг Аркадия Николаевича, мы дружим с детства, еще со школы, — с готовностью подтвердил Каретников.

— А здесь что делаете? — спросил старший.

— Надо мне. По делам.

— Вчера сюда приезжали наши ребята. Где они?

— Не знаю. Я здесь меньше часа. Недавно приехал, — ответил профессор.

— И никого не видели?

— Вот этих только, — указал профессор на трупы рабов.

— А, яблоки моченые, как говорит наш уважаемый шеф. Да, это работа наших мальчиков, сразу видно, — оценил Чепурко. — Вот черти, а? Мы здесь пальбу устроили, а им хоть бы что, и не показываются. Бар нашли, гаденыши, не иначе!

— Да там перед самым входом пойла целые ящики стоят, — заметил один из ребят.

— Ага, будут они ходить, им сейчас шаг шагнуть западло! Ладно, найдем засранцев… А этот что-нибудь знает? — указал на Тамерлана.

— Он по-русски не понимает и не говорит.

— Понятно. А чего это с руками, у этих яблочек? И пузо вон разворочено… не выстрелом, однако.

— Я так думаю собаки это. С голода, — поделился своими соображениями профессор.

— Хороший голод! Я так понимаю, собачками этот урод руководит?

— Да, Тамерлан.

— Ладно, вы пока отойдите в сторонку, мы с ним сами разберемся.

— Нет, я за ним приехал, он мне нужен.

— Зачем?

— Нужен, и все, — упрямо повторил Анатолий Валентинович. — Я его не отдам.

— А вас он понимает?

— Да кто его знает? Знаки, может быть…

— Скажите ему, чтобы он псов своих обратно из леса позвал.

Каретников повторил просьбу по-русски, затем попробовал жестикулировать, но на застывшем лице Тамерлана не мелькнуло ни тени.

— Ладно, от него хрен чего добьешься, — констатировал Чепурко. — Ну, тогда не мешайте. Пройдите внутрь и ждите там. А ты приглядишь за ними, — кивнув черноусому, распорядился он.

— Понял.

— Это вот, типа, тот Тамерлан и есть, ну что алабаев этих, типа, тренирует, — с запозданием подсказал очевидец недавних боев.

— Ты это серьезно?

— Да, а что? Он это, он, ну…

— Ладно, проехали. Ты за базаром-то следи. Я это уже давно понял, и все остальные, кроме тебя.

— Вы что, хотите нас задержать? — возмущенно спросил Каретников.

— Не хочу, а уже!

— Что уже?

— Посидите под замком, потом с вами разберемся.

— Я требую! Я требую немедленно нас отпустить! Я с Аркадием свяжусь! Я…

Анатолий Валентинович достал сотовый и принялся жать на кнопки. Чепурко выхватил у него трубку, и тут же двое подхватили готового броситься на отвоевание своей собственности профессора под руки.

— Связываться я вам ни с кем не советую, — веско произнес старший группы, — сопротивляться тоже.

— Я - депутат! Я жаловаться буду!

— Жалобы принимаются только в письменной форме. И через секретаршу. Ферштейн?

— Да как вы смеете? Да кто вы такой?

— Так, этих двоих обыскать и под замок! Остальным разбиться по парам и осмотреть помещение. Вперед! — приказал он.

Обследование ресторана не дало никаких результатов. Вчерашние киллеры не обнаружились ни в баре, ни на складе, где хранились спиртные запасы, ни в холодильниках, ни в комнатах отдыха, не было их и во флигеле. Поисковый отряд исчерпал всю фантазию. Тогда было принято решение заняться отстрелом собак, а заодно прочесать лес, может быть эти обалдуи пьянствуют где-нибудь на поляне?

* * *

Первыми словами Мурада Сафарова на следующее утро были:

— Складывается впечатление, что мы увидимся с Засединым еще до его дня рождения.

— Это почему? — удивился толком не проснувшийся Ленька.

— Он прислал нам приглашение.

— Нам? Приглашение?! Какое еще приглашение?

— Выгляни в окно.

К осветительному столбу, расположенному напротив их окна, протянулась ремонтно-монтажная вышка, похожая на механического жирафа. Двое рабочих, стоя на ней, вяло ковыряли плафон.

— Ну и что? Свет на улице погас и… — предположил Гридин.

— Ага, свет. Ты вниз посмотри. Правее.

— Ну, микроавтобус там. Рядом два мужика.

— Куда они смотрят?

— В сторону, не сюда.

— А для чего, по-твоему, монтерам бинокль?

— Они что, с биноклем?

— Да, как раз наши окна рассматривали, когда я выглянул. Со стороны двора, я думаю, тоже кордон недурной выставлен. Осталось подождать штурма.

— Блин! Как же они нас смогли найти?

— Смогли, как видишь.

— Это твой Славик слил!

— Славика не трожь! Просто где-то кто-то прокололся. Да, Портнов и без него кого хочешь разыщет. Профессионал, едрен-батон.

* * *

На сей раз, Портнов старался не упустить ничего. Он намеренно перестраховывался, стягивая к вычисленному дому маленькую армию. Наблюдение за объектом велось целую ночь. Как только рассвело, перед окнами интересующей его квартиры начался ремонт фонаря. «Рабочие» постоянно держали руководителя операции в курсе происходящего перед их глазами. Со стороны улицы в микроавтобусе отсиживались восемь человек. Во дворе их было втрое больше. Четверо дежурили в подъезде, не спуская глаз с металлической двери квартиры. Еще две пятерки бойцов занимали позиции на ближних подступах к дому. Всем людям был дан категорический приказ: «Брать живыми».

Сафаров снял телефонную трубку.

— Хм, гудит… — протянул он. — А, понятно! С нами, значит, хотят побеседовать.

— Чего беседовать? Уходить надо! Сначала сниму тех, на вышке.

Гридин извлек из гардероба автомат Калашникова с укороченным прикладом, отстегнул рожок и вернул его на место, убедившись, что тот полон.

— Леня! Давай без паники, хорошо? Оружием сейчас ничего не докажешь. Их вокруг раз в двадцать больше.

— А как они нас достанут? Дверь — стальная. В окна мы показываться не будем.

— Считаешь, продержимся?

— Сколько хочешь!

— Эта дверь, как и стены, для таких людей — ничто. Мы и полчаса здесь не просидим. Захоти они, уже сейчас бы здесь были.

— Тогда — почему не лезут?

— Нашему другу война не нужна. Ему нужны бумаги и, может быть, кое-какая информация.

Телефон, который Мурад так и не выпустил из рук, зазвонил.

— Я же говорил, — посмотрел он на Леньку и снял трубку.

— Кто это? — требовательно пророкотала мембрана.

— Кто? Слон в кожаном пальто, разве не понятно? — ответил Сафаров.

— Моя фамилия Портнов. Мне нужен полковник Сафаров. Это вы?

— Да.

— А говорите — слон, нехорошо врать знакомому человеку. У вас находятся интересующие меня документы. Я готов предложить за них определенное вознаграждение.

— Документов у меня нет, — ответил Мурад.

— А где они?

— В надежном месте.

— Мне не хотелось бы начинать разговор с угроз…

— И не надо. Можете считать, что бумаги с небольшим дополнением к ним уже на полпути к своей цели. Чего стоят тогда ваши угрозы?

— Не забывайте — вы у меня в руках.

— Почти. А вы, если хотите, настолько же в руках, допустим, у вашего старшего друга Заседина или еще кое у кого.

— Так мы не договоримся.

— Разве это необходимо?

— Перестаньте кривляться.

— Я не девушка, чтобы кривляться.

— Послушайте, Сафаров, я хочу знать ваши условия.

— Условия? Все так неожиданно… Мне надо подумать.

— Сколько?

— Вообще-то запасов у нас на неделю…

— Кончайте ломать комедию. Даю вам час. Потом мои люди штурмуют квартиру!

* * *

Днем лес был значительно прозрачней. Листва, за исключением отдельных выносливых экземпляров, опала, смешавшись с травой в прибитом осадками, но все еще слабо шуршащем ковре. Собаки, подстегнутые выстрелами, промчались по мелколесью и залегли на дальнем участке, где стояли большие ели. Именно там они под руководством бога в прошлый раз поджидали свою добычу. Место было удачным — прикрытых нависающими ветвями алабаев заметить было трудно даже завзятым любителям зверодобычи, а что тут говорить о героях совсем других джунглей — каменных?

Шестеро «следопытов», двое вооруженные снайперскими винтовками, остальные с автоматами, растянувшись неравномерной цепочкой, прочесывали рощу. Шли они шумно, громко переговаривались, и были похожи скорее на толпу загонщиков, чем на охотников, выслеживающих опасную дичь. Основной темой обмена мнениями были их пропавшие коллеги, посетившие «Свечу» не далее как вчера. В том, что они не покидали ресторана, убеждал оставленный перед входом синий джип. Однако самих ребят нигде не было. Стоящий рядом с джипом «Сааб» тоже был осмотрен. Ну, на нем приехал этот, Аркашин дружбан, понятно. Но могла ведь быть еще какая-нибудь машинешка. Может, пацаны в город за бабами двинули? А что, дело молодое, так, скорее всего, и есть…

— Сюда! Сюда! Быстрее! — воскликнул ушедший немного вперед следопыт.

Вскоре бойцы сгрудились около него. Зрелище перед ними предстало неслабое. Так вот где они были, пропавшие!

Посреди небольшой вытоптанной поляны, носящей явные следы борьбы, на спине растянулся посланный вчера в «Свечу» парень. Его неестественно повернутая в сторону голова держалась практически на одном позвоночнике. Мягкие ткани передней поверхности шеи были размолоты, словно по ним прошлись бензопилой. Труп второго таинственно исчезнувшего лежал неподалеку, и вид его был не лучше.

— А мы-то что про них думали! — протянул кто-то.

— Екарный бабай! Да что это, Чепура? Что с ними сделали?! — дрогнувшим голосом спросил у командира один из парней.

— Вашу мать! Санька Френц! И Валька! Вот они где! — простонал Чепурко и повторил, стягивая с головы вязаную шапочку. — Вашу мать так! Да я за них все здесь размету! А я-то думал — перепились, блин! А они — здесь! Да я этих гадов собственноручно замочу! Друг он или не друг Заседину, этот депутат, мне плевать, а без них здесь не обошлось! Собственноручно, бля! Всех!

— Но это же, типа, зубами их…

— Да вижу я! Не слепой! Где эти суки зубастые, а? Где?!

Никто не знал ответа, и над поляной воцарилась растерянная тишина. Повисла невольная, и от того еще более искренняя минута молчания. Слышно было только негромкое сопение переживающих потерю мужчин. Все остальные звуки словно бы отодвинулись и слились в равномерный шум.

* * *

Этот момент подавленности тонко уловили непосредственные виновники произошедшей здесь накануне трагедии. Занятые созерцанием останков зверски убитых товарищей, люди не заметили, как в нескольких метрах от них материализовались три крупные собаки. Лучшего момента для нападения не смог бы выбрать и непобедимый завоеватель Чингисхан.

Овчарки не стали дожидаться, пока на них обратят внимание, они стремительно бросились в самую гущу тесно стоящей добычи. Бойцы «Кирасы» в одночасье лишились главного козыря — возможности применить огнестрельное оружие.

Действие на авансцене леса изменилось в мгновение ока — на место полного скорби немого акта пришла круговерть сверхдинамичной борьбы. Рык, вопли, невнятные ругательства, хрипенье смешались в нем.

Алабаи действовали подобно волкам, ворвавшимся в стадо овец. Они не задерживались на ком-то одном, но с бешеной энергией метались от человека к человеку, нанося каждый раз ужасные раны. Не зря говорят, что серые хищники режут скот. Именно режут, а не загрызают. Точно так же собаки резали своих врагов. Укус, мгновенное движение головой, отскок, бросок к новой жертве. Это была древнейшая манера нападения рода собачьих, единственная тактика, способная нанести максимальный урон множеству атакуемых. Сейчас в них в полной мере проявились плоды тамерланова замысла — на первые позиции вышли навыки, привнесенные некогда генами огромного вожака.

Ошеломленные в первые секунды кирасоцы пытались сначала противопоставить разъяренным тварям навыки рукопашного боя. Они размахивали автоматами и винтовками как дубинами, отбивались ногами, но чаще их неверные удары попадали в своих же товарищей. Раздался выстрел. Ему ответилполный страдания и ужаса возглас, совсем не звериный.

Этот вопль оказался поворотным, люди дрогнули, они перестали сопротивляться и побежали. Многие побросали оружие. Но четыре ноги всегда быстрее двух. Собаки не оставили своих приемов. Мощными прыжками они сбивали то одного, то другого человека и тут же устремлялись за следующим. Это был их пир, вершина заложенной в них кровожадности. Если животные способны мечтать, то именно такое побоище могло видеться в радужных снах воспитанникам хромого псаря.

Двое парней уже не могли подняться, они истекали кровью. Остальные спотыкаясь, падая и цепляясь за ветви, пытались выбраться из устроенного в леске за «Свечой» ада.

Вот еще один боец с разорванной рукой и окровавленной шеей рухнул под тяжестью обрушившегося на него Атрека. Он попытался встать, когда пес кинулся к другому, но завалился на бок и, захлёбываясь, закричал тонким бабьим голосом.

Бывший лейтенант Чепурко теперь был единственным не бросившим автомат. Он отступал, отбиваясь прикладом от собак и короткими ругательствами от наваливающейся на него паники. Его искусанное тело вопило от боли, затмевающей разум.

Командир стряхнул очередного нападавшего, разорвавшего ему плечо, поскользнулся и упал на одно колено. Следующего броска он уже не выдержит. Волна безысходной ярости заполонила сознание Чепурко. Он направил оружие в сторону побоища, которое виделось ему сейчас как бордовое марево с дергающимися в нем черными призрачными кляксами, и широким огневым веером окатил проклятое место.

Рухнули двое еще стоящих на ногах товарища.

Смертоносный поток свинца, послушный рукам теряющего силы экс-лейтенанта, прочертил обратную дугу, ниже. Строка пуль неровно прошила вцепившегося в горло одного из упавших Узбоя. И тут же Атрек прыгнул на последнего сопротивляющегося врага, принимая грудью смертельный шквал. Чепурко заметил быструю как всплеск смутную тень слева, всем корпусом резко дернулся к ней.

И почти успел: бок Сари закровавился на лету, но ее клыки уже впились под угол нижней челюсти не желающего сдаваться человека.

* * *

— Телефон-то у нас работает, — сосредоточенно заметил Гридин, безостановочно расхаживающий по комнате все двадцать минут, прошедших со времени общения с Портновым.

— Работает, — подтвердил Мурад. Он сидел на диване и изучал простенький узор коврика на полу.

— А что, если устроить здесь пожар? — спросил Ленька.

— Пожар?! — поднял голову Сафаров.

— Что, опять не то? — с обидой поинтересовался Гридин.

— Почему не то? Пожар, говоришь… это, может, то…

— Ну…

— И позвонить потом, да, вызвать?

— Точно!

— Вот это то, что надо! Это дело! Слушай, а ты далеко пойдешь!

— Если участковый не остановит.

— Или Портнов. Да, это надо попробовать.

* * *

Из приоткрытого кухонного окна квартиры, служащей объектом наблюдения, повалил негустой дымок. Внимательные монтеры немедленно сообщили о непонятных переменах в стане осажденных. Проанализировать новость в достаточной мере Портнов не успел. Развиться его мыслям помешал Семеныч, заместитель по техническим вопросам, расположившийся на заднем сидении штабного автомобиля.

— Никита Петрович, они звонят! — воскликнул заместитель, приподнимая один наушник.

— Куда? — повернулся к нему директор «Кирасы».

— В пожарную охрану!

— Сволочи, блин! Немедленно рассоедини!

Семеныч отдал команду в портативную рацию. Исполнитель рванул проводки, закрепленные на распределительном щите в подъезде.

— Ну, что, успели?

— Адрес они передали. И сказали, что это намеренный поджог.

— Черт! Опять улизнут! — возмутился Портнов и ткнул в бок шофера. — Беги, скажи, пусть взрывают дверь!

О рации, связывающей его с разбросанными вокруг и внутри дома группами, организатор захвата вспомнил, когда гонец отбежал метров на пятьдесят.

— Всем, всем, всем! — объявил он. — Начинаем штурм!

Три небольших взрыва, слившиеся в один, отвалили прилежащую к замку часть косяка и сорвали дверь с петель.

Гулким эхом, словно подавившаяся басовая органная труба, кашлянул подъезд. С жалобным дзиньканьем лопнувших струн повылетали оконные стекла. Нагоняя страху на жильцов, тяжело вздохнул весь дом.

Взорванная дверь упала не слишком удачно для нападающих — не в ту сторону, немного не рассчитал, ошибся взрывник. Одним из верхних углов дверь вонзилась в стену прихожей, перегородив и без того узкий коридор. Со стороны комнаты его баррикадировала наваленная Сафаровым и Гридиным мебель.

После того, как телефонный разговор прервался, «мстители» залегли, обмотав лица мокрыми полотенцами. Мурад предполагал три варианта атаки — проникновение через окна, подрыв двери или, самое непыльное, — с использованием химических веществ. Портнов, вопреки ожиданиям, предпочел самый хлопотный путь.

— Теперь главное — немного продержаться, а там посмотрим, — подмигнул Сафаров Леньке. — Единственное, что мы должны — стрелять почти непрерывно. Не высовываясь и не целясь. Главное, чтобы сюда не могли войти. Нас-то им надо живыми. Но и на окна не забывай оборачиваться. Вдруг оттуда полезут.

— А если химию пустят?

— Пока, как видишь, нет, но все может быть.

Вход из маленькой прихожей в комнату находился сбоку. Так что входную дверь обороняющиеся видеть не могли. Для этого надо было высунуть голову за угол стены, что Мурад считал излишним. Со стороны подъезда донеслось скрежетание. Кто-то протискивался мимо перекрывшей вход металлической плиты. Сафаров, высунув руку с пистолетом-пулеметом «Клин», пустил в сторону звуков короткую очередь. Из коридора донеслись ругательства, скрежет стих.

Глава 2

Уже в течение пяти минут портновские хлопцы безрезультатно топтались у входа в неприступную квартиру. Стоило кому-то попытаться втиснуться в напоминающую узкий грот прихожую, как по стенам начинали щелкать пули. Двоих легко ранило. Времени совсем не оставалось. Директор «Кирасы» покусывал губы, чувствуя, что добыча и на сей раз близка к тому, чтобы сорваться с крючка. Либо пожарные явятся, либо милиция — наверняка среди жильцов найдется умник и вызовет, или сами услышат пальбу. Портнов глянул на часы.

— Ну, кретин, не хочешь по-тихому, получишь на полную катушку, — пробурчал он и обратился к вернувшемуся шоферу, — в багажнике нервнопаралитические гранаты. Возьми две и отнеси наверх. Одна нога тут, другая — там! Быстро!

Дымовуха, затеянная дуэтом обороняющихся из матраца, флакона одеколона и щепотки пороха разошлась не на шутку. Несмотря на распахнутое кухонное окно, густой вонючий дым тянуло в комнату. Очевидно, в процесс пожара втянулись какие-то пластиковые изделия. Теперь продукты их сгорания заволакивали помещение темными клубами, они заставляли слезиться глаза и раздражали легкие сквозь фильтры смоченных тряпок. Сквозняк тащил гарь в подъезд, но и в комнате ее никак не становилось меньше. Уровень кислорода неуклонно падал, словно в набирающей рабочие обороты газовой камере. При таком быстром темпе задымления отравление неминуемо грозило людям в ближайшие минуты. Зайдясь в кашле, Ленька бросился к окну и разбил прикладом стекла.

И тут же с улицы навстречу ему вместе с потоком чистого воздуха, будто черти из табакерки, выскочили две металлические оглобли, едва не сбив парня.

— Окружают! — крикнул он, нацеливаясь в проем, откуда должны были появиться штурмовики.

Между оглоблей возникла голова рыцаря в шлеме с прозрачным забралом.

— Не стреляй, это пожарники! — сквозь кашель завопил из-за спины Мурад. — Брось автомат в угол! Нам только новых неприятностей не хватает!

Они помогли мужчине, тянущему с собой шланг, забраться через подоконник.

— Пострадавшие есть?

— Да нет, мы кашляем вот только, — выдавил Сафаров.

— Сколько вас?

— Да вот — двое. Больше здесь никого. Но там соседи сюда рвутся. Осторожно с ними: вооружены и пьяные!

— Вооружены?!

— Ну, да! Думают, мы их выкурить хотим. Вот и угрожают. Пьяные, что с них взять? Так что вы поосторожней.

— Надо в милицию звонить. Где очаг возгорания?

— Основной — там, — показал Мурад в сторону выхода из квартиры.

— Ясно. Значит, в помощи не нуждаетесь? — уточнил пожарник.

— Нет.

— Тогда эвакуируйтесь самостоятельно.

Уступив дорогу подмоге в виде еще нескольких рыцарей, Сафаров и Гридин скатились по лестнице вниз.

* * *

Воспользовавшись установившимся затишьем в стрельбе, в прихожую, преодолевая неудачно сорванную взрывом дверь, устремились бойцы Портнова. Но и на сей раз осуществить взятие упрямого бастиона в виде стандартной хрущевки им не удалось.

Многоатмосферная струя, пущенная решившим подстраховаться пожарником, выбросила группу захвата на лестничную клетку. Покрытые с ног до головы пеной, отплевываясь и матерясь, они в беспорядке отступили. Наиболее разъяренный из кирасовцев — огнетушительная смесь ударила его прямо в лицо, хотел «жахнуть» в пожарников гранатой, но был удержан сообщниками.

Никита Петрович, которому о приезде пожарников доложили с небольшим опозданием, немедленно распорядился об отмене газовой атаки, приказав захватить противника внизу без использования ка-кого-либо оружия.

Сразу после появления красных автомашин «электрики» покинули свой наблюдательный пост и отъехали в сторону. А навстречу сошедшим вниз беглецам из микроавтобуса высыпало полдюжины физически развитых парней.

— К пожарке! — направил Леньку Мурад. — Возьми сумку. Беги вперед, я их задержу.

До опустошающей свои водные запасы машины было метров двадцать. Гридин махом преодолел эту дистанцию, рванул дверцу кабины и навел пистолет на водителя.

Сафарова настигли у подножки. Вид полного человека, неловко растопырившегося на пути, в очередной раз усыпил бдительность. И первый напавший боевик вонзился макушкой в диск переднего колеса, второй пропахал асфальт в направлении задней подвески, третьего опрокинул на месте прямой в голову. Мурад вскочил на ступеньку, схватился за ручку, ногой отбросил очередного нападающего и плюхнулся на сидение. Мотор взревел, брезентовый шланг, уносимый рванувшим с места «КАМАЗом», вылетел из окна, пустил высокую струю, изогнулся, подобно хвосту рассерженного дракона, и сбил с ног еще двух преследователей.

* * *

Профессор Каретников и Тамерлан сидели в тесной комнатушке, недалеко от входа. Здесь по углам стояли несколько ведер, метел, граблей и других нехитрых приспособлений человеческого труда, а также четыре стула. Говорить им было не о чем. Обветренное желтоватое лицо хромца напоминало тысячелетнюю мумию. Его маленькая неподвижная фигурка, застывшая на корточках у стены, точно приклеенная, подкрепляла это впечатление. Анатолий Валентинович вел себя непосредственнее. Еще бы — в Москве его ждала куча дел! Он несколько раз вставал, громко стучал в дверь и заговаривал с караульщиком. Верхняя часть комнатушки над выходом была застеклена, профессор со стула пытался увидеть охранника и обратить на себя внимание.

Но усатый часовой, оставленный присматривать за обнаруженными в «Свече» субъектами, подпирал доверенный ему дверной косяк со скучающим, но бескомпромиссным видом и в разговоры вступать не собирался.

Все трое услышали сначала одиночный выстрел, затем, несколько минут спустя, длинную очередь. Усатый довольно ухмыльнулся, сплюнул, приоткрыл дверь и окинул доверенных ему олухов презрительно-враждебным, но довольным взглядом. Его улыбка словно бы говорила: «Скоро и с вами, гадами, разберемся».

— Ну, чего рвешься? В сортир захотел? — спросил он.

— Да! Отведите меня! — потребовал Каретников.

— Перебьешься, вот у тебя сколько ведер. Назад! — повел охранник автоматом.

И снова запер дверь.

— Хамье! Получили оружие и чувствуют себя хозяевами, сволочи такие, — выругался профессор. — Вот расскажу Аркадию, что они здесь пальбу устроили!

Тамерлан глубоко вздохнул и долго еще смотрел в ту сторону, откуда доносилась стрельба. Но по-прежнему не шевелился.

Каретников погрузился в составление тезисов очередной агитационной речи и периодически чиркал загадочные каракули в маленьком блокноте.

Минул час. По-прежнему стояла тишина. Ветер шелестел голыми ветвями. Где-то не очень далеко, похоже, в вольерах, периодически хлопала незакрытая дверца. Раза три за это время взлаивали и снова замолкали охотничьи псы Заседина.

* * *

Оторвавшись от горла врага, Сари некоторое время лежала без движения. Потом она изогнулась и стала вылизывать бок, откуда сочилась кровь. Встать ей удалось со второй попытки. Левая задняя лапа не подчинялась, приходилось волочить ее за собой. Ковыляя на трех конечностях, Сари обошла место побоища, обнюхивая поверженных. Немного полежала на краю вытоптанной поляны, будто прощаясь, и пошла оттуда прочь.

Она торопилась, словно сознавая, что времени у нее осталось немного. Совсем не скрываясь, по самому короткому пути раненая собака добралась до заднего крыльца ресторана и залегла возле него, инстинктивно выбрав наименее бросающуюся в глаза позицию. В помещение она не вошла, наверное, понимала, что выдаст себя неровным постукиванием когтей о плитку или еще как-нибудь. Ее маршрут легко прослеживался по киноварного цвета каплям, оставленным на траве. Время от времени Сари принималась вылизывать развороченный бок, не опуская насторожено приподнятых ушных хрящей. За то время, которое она провела у крыльца, около собаки натекла небольшая лужица темной крови.

Ветер усилился, он пронесся над рестораном, коротко взвыл в трубах, исполнил лаконичное каприччио на гигантской арфе осеннего леса и снова затих.

— Куда же они, елки, блин, подевались? — вслух озадачился усатый сторож и заглянул к доверенным ему мужчинам. — Сидеть, блин, не высовываться, а то… Я скоро вернусь? Понятно?

— Понятно? — повысил он голос, не услышав ответа.

— Да, мы все поняли, — ответил Каретников за двоих.

— Присмотри тут, это, блин, за чуркой, — передоверил ему часть своих полномочий охранник, виртуозно сплюнул и вышел.

Для верности в дверную ручку он просунул метлу, не найдя других более надежных способов предотвратить возможный побег, поскольку замок не казался ему надежным.

Звук шагов заставил Сари оторваться от раненого бока и напружиниться.

Вышедший из двери человек оглядел просторный двор и никого не обнаружил. Он озадаченно выпятил нижнюю губу, поправил ремень автомата и только потом посмотрел вниз. Бурого цвета прерывистая нить, прорисованная на полегшей траве, увела его взгляд в направлении границы леса.

— Ничего не понимаю, — в полголоса сказал он и шагнул вперед.

Настоящего прыжка у Сари не получилось. Ей удалось навалиться передними лапами на спину человека и столкнуть его с крыльца на землю. Собака, потеряв равновесие, скатилась за ним. Ее морда уткнулась во что-то теплое, и сразу же зубы сквозь одежду вонзились в мягкую плоть. Рванули и снова впились. Парень вскрикнул, дернулся и перевернулся на спину. Глаза Сари оказались в четверти метра от лица человека. Еще вчера ей бы понадобилось для окончания боя доля мгновения. Но сейчас рука, преградившая путь к горлу, оказалась быстрей. Челюсти сомкнулись на запястье. Сари перехватилась по руке вниз, пальцы хрустнули под коренными зубами.

В это усилие Сари вложила все оставшиеся силы и огромную душащую ее злость. Такого прилива ярости она никогда не испытывала. Все предыдущие схватки были для нее смесью игры и прекрасной мускульной разминки с пьянящим кровожадным налетом. Теперь, когда любой укус мог стать последним, она билась, максимально включив силы организма. Кости раскрошились под зубами, как будто это был кусок пиленого сахара.

Человек завопил и нанес удар автоматом по спине одолевающей его фурии, немного оттолкнув ее. Собака хрипло рявкнула, нырнула под следующий удар и ухватила вторую руку около локтя. Черноусый выронил автомат, отпихнул навалившееся на грудь существо, попытался вскочить.

Сминающий и разрывающий плоть капкан сомкнулся на лодыжке, вновь повергнув его на землю. Оттолкнувшись из последних сил тремя действующими лапами, Сари достала загривок своего последнего врага. Почувствовав, что ему не сдюжить, боевик заорал во всю силу легких, моля о помощи.

Этот вопль услышали изолированные в дворницкой Каретников и Тамерлан.

* * *

Хромец после ухода охранника словно преобразился. Его маскообразное лицо ожило, он с явным нетерпением поглядывал в сторону выхода. Потом встал, подошел к двери и подергал ручку. Метла вкупе с замком надежно выполняла свои функции.

Снаружи раздался одиночный вскрик. Тамерлан обернулся к профессору. Анатолий Валентинович сделал вид, что не замечает бессловесной просьбы. Ему хотелось разговорить молчуна, и он решил не потворствовать общению, замыкающемуся на языке жестов, ужимок и взглядов. Убедившись, что его не желают понять, будущий помощник депутата крепко затряс дверь. Та не поддавалась. В этот момент до них донесся вопль, полный смертельного ужаса. Каретников подскочил к Тамерлану, и они вдвоем принялись дергать и тянуть дверь. Хилый замок не выдержал, метла переломилась, и пленники, отброшенные назад собственным усилием, повалились на пол.

Выбежав на крыльцо, они увидели два залитых кровью существа. Их черноусый крепыш сторож лежал навзничь и булькал ртом, выталкивая из него кровь. Его руки обвивали коричневое собачье тело. Сари, застывшая на груди человека, полуоткрытой пастью обхватывала его горло. Смертоносные челюсти то принимались сжиматься, то расходились вновь, будто окончательному смыканию мешала распорка.

Нарождающаяся политическая команда дружно стащила неподвижную Сари с человека и занялась осмотром противников. У охранника зрачки еще сохраняли тонус, но непрекращающееся кровотечение не оставляло ему шансов. Здесь требовалась незамедлительная медицинская помощь, но никакая «скорая» из города успеть не могла. Анатолий Валентинович понимал это. Тем не менее, он поспешил на поиски телефонного аппарата. Ему не пришло в голову позаимствовать сотовый у усатого кирасовца.

Разлученная со своей последней жертвой Сари, лежа на земле, продолжала медленно двигать челюстями. Тамерлан сидел перед ней на коленях и что-то быстро лопотал по-тарабарски. Было похоже, что он открывал свою душу последней собаке из выпестованной им стаи и боялся не успеть выговориться.

Сари остановила бессмысленные движения, подняла веки, поймала на влажной поверхности обращенных к ней виноградин россыпи веселых золотистых искорок, отразила их в глубине собственных глаз, вздрогнула и вытянулась.

* * *

На хвосте несущегося вдоль улицы пожарного «КАМАЗа» повисли черный микроавтобус, внедорожник «Опель» и два милицейских автомобиля — «Форд» и «Жигули», — они подоспели в самый разгар событий. Хвост у красного «КАМАЗа», смахивающего на ударившегося в панику мастодонта, действительно был — за ним тянулась, мотаясь из стороны в сторону, брезентовая кишка с блестящим наконечником. Из нее выплевывалась на проезжую часть жидкая пена. Это было похоже на выбросы яда фантасмагорическим гибридом бегемота и скорпиона, а еще больше — на приступ медвежьей болезни.

Атмосфера погони гомоном сирен, блестками мигалок, взвизгами тормозов и высоким градусом страстей в целом не уступала средней силы стихийному бедствию. Как ни странно, кирасовцы не сговорились заранее с милицией, и обе группы воспринимали друг друга как досадную помеху.

«КАМАЗ» вилял массивным задом и не позволял никому зайти сбоку. Встречные и попутные машины жались к обочинам, пропуская разошедшуюся не на шутку пожарку.

Отчаявшись прорваться вперед, экипаж микроавтобуса открыл пистолетную стрельбу по покрышкам грузовика. Ментовская чаша терпения немедленно переполнилась, и тут же сам микроавтобус с пробитыми скатами лег на бок и, скрежеща металлом, закрутился по асфальту. Остальным пришлось лавировать на скорости. «Форд» звонко поцеловался с «Опелем», «Жигули» вылетели на тротуар, и, балансируя на правых колесах, воткнулись в цоколь оказавшегося на пути здания.

— Отстали! — с жаром воскликнул Ленька.

— Быстро во двор! — подсказал Мурад. — Давай, давай, сворачивай.

Вскоре они пешком вышли на параллельную улицу и поймали частника. С одного пересели на другого, потом на третьего, спустились в метро, вышли у Киевского вокзала и смешались с толпой прохожих.

Брошенную пожарку ту же окружила толпа ребятишек. Для них это было редкое и необычное зрелище — большая красная машина в их дворе с распахнутыми дверцами кабины и сзади шланг, выцеживающий из себя остатки пены. И ни одного сердитого дядьки вокруг. Наиболее смелые принялись за подробное исследование, попутно выясняя, хозяевами чего они тут могли бы стать.

Но все-таки любопытство взрослых посильнее детского. А сильнее милицейской любознательности нет ничего. Поэтому директор ЧОП «Кираса» скромно понаблюдал издалека за действиями стражей порядка, гурьбой окруживших только что угнанную специальную транспортную единицу. Конечно, в ней никого не было. Он поморщился и даже стукнул несколько раз кулаком по торпедо, представив скорое объяснение с хранителями закона и общие затраты на него, и совсем не представляя, куда подевались столь искусно окруженные им субъекты.

* * *

Немногим позже того времени, как Портнов экспрессивно продемонстрировал бездну обуревающих его чувств бездушной пластмассе, столь мастерски окруженные им субъекты вяло топали по шестому Можаевскому переулку и жевали хот-доги с плотью неизвестных ни зоологии, ни палеонтологии животных. Несмотря на чудесное избавление от грозящего им плена, настроение мстителей было подавленным. Они потеряли надежное укрытие, и, главное, лишились связи с Вячеславом Артюхиным, не без оснований предположив, что его разговоры прослушиваются, а самого пасут. Фактически, произошел откат на исходные позиции. И хотя, в целом, их информированность за прошедшее время возросла, акция вновь зашла в тупик. Маячащие вдали перспективы разглядеть было сложно.

— Ладно, и то хорошо, что ноги унесли, — подытожил невеселый разговор Мурад. — Нам сейчас главное найти, где переспать. Не шататься же опять всю ночь по городу.

— Поехали к Сереге, — вздохнул Ленька. — Другого мне нечего предложить…

— К тому, что поселил нас тогда в общежитие?

— Да.

— Есть опасность, что он тоже под колпаком, не забывай, Портнов идет за нами след в след, дышит в затылок. Нет, так нельзя, — возразил Сафаров. — Гостиницы тоже не подойдут. Вот что — мы снимем квартиру по объявлению. Паспорта у нас, слава Аллаху, в порядке.

Глава 3

Несмотря на осложнения с пропавшими документами, на след которых Портнов, якобы, никак не мог выйти, хлопковый проект набирал обороты. Заседин не согласился с осторожным предложением Юрия Мызина о временной приостановке дела. Составы, отправляемые Якубовым, прибывали по расписанию, химическая лаборатория в седьмом цехе исправно превращала сырье в конечный продукт. Налаженные Мызиным каналы сбыта функционировали исправно. Ряды наркоманов ширились, и доходы предприятия росли.

Заботила ли по-прежнему Аркадия Николаевича пропажа важных бумаг? Еще бы! Денно и нощно заботила. Даже сон его стал поверхностным и беспокойным, а бодрствование дерганым и вообще неприятным, обострилась старая язва…

Однако мир не стоит на месте, а, как известно, крутится. Вместе с ним крутился и Заседин, но, в отличие от остальной планеты, с неуклонным ускорением. Несмотря на явные успехи в финансовой деятельности, способность уживаться в реформенных джунглях с себе подобными и совершенно необходимую для такого житья беспощадность, его долго не пускали к самым лакомым кусочкам «всенародного» пирога. Подкармливали объедками.

Ведь самим блюдом дозволяется наслаждаться лишь истинным гурманам. Они ревностно следят за другими чревоугодниками, тянущими нечистые лапки к высшим достижениям кондитерского мастерства. Сами же без сна и отдыха поглощают странную для обывателя пищу. А именно: сладостную, как сливочный крем, нефть, нежнейший, словно аромат коньячной пропитки, газ, ягодное желе черных металлов, а также цукаты и зефиры металлов цветных и сильноценных камушков. Не брезгуют лесом, тощими кошельками бесправных сограждан, живыми запасами прибрежных шельфов и прочими питательными наполнителями своих бездонных, как прорвы, желудков. Запивкой этого благовкусия служат тончайшего букета вина крупномасштабных спекуляций. А острота запретных разносолов оружейных потоков, а пикантность каскадов наркотических полноводных водопадов?! Любят они это дело, ох, любят!

Но и отцы державы слабы. Не могут они противиться великому принципу: ищущий да обрящет. Заседин прекрасно зарекомендовал себя. Годами он демонстрировал недюжинные способности и несгибаемую стойкость, его состояние пухло скорее, чем брюшко обжористого клопа. Его посох все громче колотил в вожделенные двери. Клуб истинных гурманов давно заприметил неофита и оценил его. Теперь Аркадий Николаевич стоял у священного порога, за коими простирается заповедное царство золотого тельца и где фригийский Мидас — только жалкий мальчишка на побегушках. Уже долго он, почти как свой, терся в сенях главных «семей» государства Российского. Выказывал преданность.

И вот его пригласили в некую резиденцию. Здесь изредка встречались на досуге члены неофициального пищеварительного клуба. Как равные с равным великие люди обсудили условия его вступления. Определили сумму взноса и дивиденды, с него причитающиеся. Это означало переход на качественно иной уровень. На порядок выше. Он получал добро практически на любые начинания и полную неуязвимость перед законом при одном только условии: делиться.

Впервые за многие дни Заседин был доволен, и заботы о возвращении бумаг отошли на второй план. Действительно, теперь он могутно укрепился против шантажа, а какой еще сюрприз может преподнести ему воришка? Под занавес, отведя в сторонку, к нему обратился с незначительной просьбой один из членов высокой стрелки:

— Мы слышали, что некто Каретников, профессор истории, ваш близкий знакомый?

— Можно с некоторой натяжкой так сказать, — дипломатично ответил Заседин.

— Он баллотируется на вакансию в Думу и, говорят, близок к успеху…

— Хм, на него это не очень похоже… правда, я не встречался с ним в последнее время.

— Видите ли, на это место претендует также и наш человек. Там уже сложилась неплохая компашка. Этот человек — очень желательное дополнение к ней. Пара ничего не значащих поправок к законам, но весьма нужных, понимаете ли…

— Да, я понимаю.

— Вот. А ваш э… друг становится на пути…

— Вы хотите, чтобы я оказал воздействие на него?

— Вы бы нас весьма обязали. Мы уважаем вас и нам, понимаете ли, не хотелось бы действовать иными методами по отношению к вашим… знакомым.

— Хорошо. Думаю, мне удастся повлиять на него.

— Спасибо, дорогой. Рассчитываем на вас. Мы, в свою очередь, будем всегда готовы оказать вам всяческую поддержку.

«И я готов! Всегда готов!» — почему-то захотелось, как в далеком пионерском детстве, во все горло завопить Аркадию Николаевичу. Но он сдержался.

* * *

Каретников проявил удивительную предусмотрительность для неприспособленного к жизни интеллигента. К тому же, не совсем в своем уме. Возможно, в этом и заключается особенность интеллектуалов — входить в согласие со здравым смыслом лишь после некоторого повреждения рассудка? Не здесь ли сокрыты резервы России?

Он разыскал кабинет директора и дозвонился до скорой. Потом вышел на порог и увидел, что раненый, судя по всему, скончался.

Тогда-то профессор и проявил себя. Нет, еще и чуть раньше — он не назвался по телефону. А теперь Анатолий Валентинович не стал никого дожидаться. Он заставил Тамерлана, неподвижно сидящего у тела Сари, подняться и отвел его к автомобильной стоянке. Тот не сопротивлялся. Его обычно прижмуренные глаза почти совсем закрылись, и хромец, подталкиваемый Каретниковым, двигался словно покорный чужой воле сомнамбула. Машины, доставившей ученого в «Свечу» и след простыл.

В тот момент, когда подъехал джип с портновскими головорезами, водитель решил от греха подальше ретироваться и постоять в кустиках неподалеку. Как бы по нужде отлучился — тертый был калач. Конечно, с политиками ведь дело имел. Вид приехавших, увешанных огнестрельными прибамбасами, не вызвал у него никакого энтузиазма. И шофер, прикинув, чем все может кончиться, так в кустах и остался. А, услышав пальбу, он немедля вскочил в машину и дал по газам.

Зато из замка зажигания бесхозного джипа самоуверенно торчал ключ, видно, кирасовцы нисколько не сомневались в скором отъезде. Лет пятнадцать назад у историка был «Москвич». Какое-то время машина ездила, потом стала проявлять характерное для нее своенравие — на частые ремонты почти не отзывалась, глохла, когда желала, и теперь она стояла во дворе, превращаясь в груду ржавого лома. Но кое-какие навыки вождения Анатолий Валентинович сохранил. Профессор впихнул на заднее сидение утратившего инициативу Тамерлана, завел автомобиль и, нетвердо руля, покатил в Москву.

Врачебная бригада, наряд милиции и репортер местной газеты, затесавшийся в их компанию, не застали ни единой живой души на территории «Свечи». Лишь трупы разной степени сохранности встретили их, да несколько дюжин пернатых приветствовали недовольным карканьем.

* * *

Верный данному слову, Заседин на следующий день позвонил Каретникову и договорился о встрече. Как всегда, он сам приехал к другу своего детства. Почему-то он или навещал профессора у него дома, или таскал его по разным мероприятиям, но ни разу не пригласил Анатолия Валентиновича к себе. Впрочем, этот факт на взаимных отношениях не сказывался. Аркадий Николаевич был поражен, увидев у историка ходячее личное имущество, — Тамерлана. И не сказать, чтобы приятно.

Квартира профессора была завалена листовками и другими печатными материалами. Но вся эта предвыборная мишура прошла мимо сознания посетителя, зацепившегося взглядом за хромца.

— Послушай, Толя, а что здесь делает этот? — с некоторой обидой в голосе спросил Заседин.

— Я привез его, — не очень понятно ответил профессор.

— В «Свечу» за ним ездил?

— Да.

— Да зачем, он тебе, наконец?!

И пришлось Анатолию Валентиновичу в деталях описывать свой последний визит в «Свечу». Гость несколько раз перебивал его удивленными восклицаниями но, в основном, возмущенным фырканьем и лицо его все больше краснело. Отфыркавшись, он набрал на сотовом телефоне номер.

— Ты знаешь, что случилось в «Свече»? — загудел в трубку Заседин. — Не знаешь?! Да? Больно занят? Так вот, высылай туда похоронную команду. Вчера там всех твоих стрелков погрызли собаки. Что? Да, насмерть. Олухи. Кого ты набрал? Что твоим говнюкам теперь можно поручить? Разгоняй к такой-то матери свою «Кирасу»! Регистрируйся под другим названием. Ты понимаешь, какая буча вокруг этого может подняться? Нет? Слушай, Никита, ты же опытный мужик! Как ты мог так ляпнуться? Чем ты вообще занимаешься? А, ищешь! Ага, яйца ты в трусах ищешь и найти не можешь, вот что. Так, езжай и сделай все, чтобы шума не было. Сколько на твоих? И у меня тоже. В двенадцать тридцать доложишь. Что не успеешь? Доехать успеешь? Ну. Вот и отзвонишься. Корреспондентиков там всяких гони в шею. Что знаешь? Да не хрена ты не знаешь! Все, отбой.

— Уф, — вытер со лба набежавший пот Аркадий Николаевич. — С вами не соскучишься. Ну а ты, а тебе зачем этот собачий воспитатель понадобился? Что, христианские чувства заели или еще какие?

— Нет. Он будет моим помощником.

— Помощником? Каким таким помощником? Соавтором что ли?!

— Ты, наверное, не знаешь, я в Думу баллотируюсь. Тамерлан будет работать в моем аппарате.

Заседин сел, протяжно вздохнул и уставился на профессора долгим взглядом. Каретников поневоле встретился с ним глазами. Всмотрелся в расширившиеся зрачки, и в мозгу ударом бича прозвучало до боли знакомое воронье карканье. Он быстро оглянулся на Тамерлана, но тот, как и прежде, сидел на стуле, уставившись в окно. Профессор вновь повернулся к Аркадию. Ошибки не было: на него смотрели карие с желтоватым отливом глаза погибшей Сари. Как тогда во сне. Как при последней их встрече, когда висел в пространстве незримый мост, перекинутый между палачом и жертвой. Анатолий Валентинович невольно отстранился и ахнул.

— Тебе плохо? — спросил Заседин, он тоже что-то прочел во взгляде Каретникова, и это что-то ему не понравилось.

— Нет, нет.

— Что с тобой происходит? Ты, вообще, в своем уме?

Профессор, не сумев утаить своих чувств, вздрогнул. Его испугало собственное проникновение в сущность человека без аппаратных средств, испугало открытие истинного лица Аркадия, испугал его вопрос. Сам Каретников ни на гран не сомневался в своей нормальности, но вот люди, ведь они не поймут его прозрений и легко припишут ему сумасшествие.

— Нет, со мной все в порядке, — скороговоркой ответил Каретников.

— Да?

— Почему ты спрашиваешь?

— Ну, хотя бы потому, что ты полез в политику. Зачем это тебе?

— Это надо не мне, а людям! — выпалил изрядно растерянный происходящим ученый.

— Каким людям?

— Ну, людям…

— Ты фамилии мне назови.

— Я имею в виду вообще людей, народ…

— И после этого ты утверждаешь, что в порядке? Да любой психиатр тебе объяснит, что политика делается не вообще, а для определенных, конкретных личностей.

— Я это и подразумевал.

— Вот. Так скажи мне, кто это такие.

— Это население России, обычные граждане, рядовые наши…

— Толя, здесь ты не на митинге. Не пудри мне мозги. Тебя кто-то в это втянул. Понаобещали с три короба, наверное. Я же тебе бабки давал. Мало?

— Да причем здесь деньги, Аркадий? Это… это, если хочешь, мое призвание.

— Ах, вот оно что! Нет, не призвание это, а очередной бзик! То ты книги собрался писать, а теперь сам не знаешь, куда попер.

— Да знаю я.

— Дурак ты, Толя, если не врешь, конечно… а заливаешь ведь, признайся!

— Аркадий, я серьезен, как никогда. И депутатом буду!

— Нет, друг мой, ты — не будешь!

— Это почему?

— Знаешь, на кого ты сейчас похож?

— На себя.

— Нет, ты похож на мальчишку, которому мама купила игрушечный пулемет. И он побежал к дяденьке-солдату в защитных штанах, чтобы его тут же взяли на войну.

— Ты…

— Погоди. Хорошо, допустим, станешь. Станешь ты депутатом. И что ты там будешь делать? Зачем это тебе? Денег хочешь много? Так это не просто. Надо уметь их заработать. Ни одному депутату за красивые глаза бабло никто не дает. Для этого либо надо стать подстилкой, либо уже заранее в команде идти. Тебе ведь поддержку обещали? Так? Значит, будешь там под их сурдинку плясать. Ты этого хочешь?

— Поддержка ни о чем не говорит. Не стану я никому продаваться!

— А, мы нищие, но гордые? В таком случае тебя либо задвинут куда-нибудь, как старый чемодан, или вообще пришибут. Скорее второе.

— Аркадий, это пустой разговор. Ты, вообще, зачем пришел?

— Ну а если серьезно, для чего тебе моя собственность?

— Какая еще собственность?

— Тамерлан.

— Он человек, а не собственность.

— Дело в том, что мне его подарил Якубов, помнишь такого?

— Да.

— Он прислал мне собак и его с ними. В подарок.

— Ты шутишь!

— Нет. У него нет документов. Никаких. Официально такой человек не существует.

— Так. И ты собираешься его забрать?

— Зачем? Могу подарить тебе. Ради Бога. Но с условием.

— Каким?

— Отзови свою кандидатуру.

— Я ему, между прочим, жизнь спас. Его застрелить хотели, там, в «Свече».

— И правильно бы сделали. Ну, как, принимаешь мое условие?

— Аркадий, ты смеешься?

— Мне не до смеха. Послушай меня. Депутатом тебе в любом случае не стать, поверь. Не дадут.

— Кто же не даст?

— Если я говорю, то знаю. Предлагаю тебе, скажем так, приданое за твоим новым любимцем. Сто пятьдесят тысяч долларов. Только по дружбе, столько тебе никто не даст. Ну, как?

— Аркадий, у меня программа есть, пойми. Я должен ее реализовать.

— Да брось ты! Я жду ответа.

— Ты его уже получил.

— Послушай, упрямец, мы знакомы всю жизнь. Мне не хотелось бы, чтобы у тебя были крупные неприятности. А ты на них сам нарываешься. Ты ведь совсем не знаешь политической жизни. В политику зачем лезут, знаешь? А? За двумя вещами. Это власть и деньги. А тебе-то что нужно?

— Я хочу провести свои идеи.

— Это про что в газетках написано?

— Да. У меня…

— Помолчи! У тебя… эх! Это даже не смешно… Пойми, это место нужно очень влиятельным людям для своего кандидата. Остановить их невозможно. Таких, как ты, они просто не замечают. Это для них… ну, будто лягушонок на пути трактора. Переедут и не заметят. Откажись, Толя, пока не стало поздно.

Искренние нотки, прозвучавшие в голосе Заседина, на секунду тронули Каретникова. Он вздохнул и отошел к окну. Внизу под окном, смеясь, пробежали несколько девчушек. Они напомнили косячок шустрых мальков на солнечной отмели. Чему радуются эти беззаботные существа? Видно, на то у них есть причина. Нет, нет, хотя бы ради этих детей он не имеет права отказываться. Кто же тогда будет сдергивать благостные маски с истинных лиц хищников власти? Кто научит людей разбираться в замыслах подобных диким зверям политиканов, а также в кознях всевозможных злокозненных вещей, которыми человек так неосмотрительно окружил себя? А в итоге предотвращать социальные и техногенные катастрофы! Кто спасет жизни, может быть, тех самых девчонок? Кто?! Уж не те ли, о ком говорит Аркадий? Полноте, у них у всех одинаковые взгляды и желания. Это одна порода. Каретников повернулся. Карие с желтоватым отливом глаза Заседина смотрели неотрывно. В них сквозь жестокость проглядывало… сочувствие…

«Разве была способна на проявление жалости Сари?» — подумал Анатолий Валентинович.

— Так, — поднялся гость, — Значит, я не убедил тебя?

— Нет, Аркадий, никто меня не убедит.

— Ну и дурак.

— Посмотрим.

— Да… Хорошо, прими хотя бы совет: до самого дня выборов исчезни и появись в последний момент. Счастливо оставаться.

На протяжении всего разговора Тамерлан сидел на прежнем месте, смотрел на улицу и напоминал фарфоровое изваяние восточного божка. После того, как профессор привез его сюда, он не произнес ни одного членораздельного звука. Но от еды не отказывался и сразу научился пользоваться удобствами. В остальных проявлениях больше всего походил на автомат. Анатолию Валентиновичу порой казалось — поставь он Тамерлана в угол, тот будет стоять в нем днями и ночами, словно забытая вещь. Но была от его появления и непосредственная отчетливая польза — письменный стол и шкаф совершенно оставили свое коварство. Хромец действовал на них похлеще телевизора. Злокозненные вещи забыли свои перешептывания, поникли и даже пылиться стали быстрее, чем раньше.

* * *

Когда Заседин вышел из подъезда, во дворе уже не было никаких девчонок. Навстречу ему попалась немолодая чета, но он грузно прошагал мимо, не обратив на них внимания. Аркадий Николаевич хлопнул дверью, буркнул шоферу: «В министерство», и отвалился на сидении. Он сделал все, что мог.

«Странный какой-то сегодня Толя, — подумал Заседин. — Этого урода-собачника к себе притащил. С этаким рядом нормальный человек на одном поле не сядет, а он помощником его называет. Идиота, который и по-своему говорить-то не умеет. А может быть, переучился ученый? От этих книг у кого хочешь мозги тронутся. Действительно, не пригласить ли к нему психиатра? Нет, сначала надо поручить его Портнову. Да, Портнов, Портнов… Что-то нечисто с ним, что-то он в последнее время ка-кой-то не такой, все темнит. Разобраться с ним надо. Да и с Мызиным тоже. Нет у него прежнего ко мне уважения. Нет, нет, и волком посмотрит. Не забывает того случая, гаденыш».

Почему-то разговор с Каретниковым здорово испортил настроение. Мало того, вопреки всякой логике — ну какая здесь может быть связь? — Аркадий Николаевич почему-то именно в этот момент сильно засомневался в своих замах. Как будто прозрел враз. Да, Портнов слишком уж долго разыскивает пропавшие бумаги. Хорошо, ясно, что их найти сложно, но почему он избегает личных встреч с Засединым? То чуть ли не каждый день глаза мозолил, а как вся каша заварилась — сколько раз приезжал? То-то. Может правильно Юрик на него бочку катит? И, скорее всего, правильно. Нашел подлец Никита бумажки и выжидает удобной минуты. Сейчас он гроши получает по сравнению с тем, что мог бы, стань во главе всего проекта. Разве не стимул? Еще какой! А он давно созрел для крупняка, и опыт есть, и контакты, и амбиции. Да и почему нашел? Не искал он никаких документов. Сам взломал «Свечу». Он же тогда, после кражи, расследование вел. Вот и привез местную шваль, чтобы на них свалить. А Мызин? Таит камень за пазухой, непременно таит. И тоже знает, сволочь, много. Да, и ему мое место снится. Того и гляди, удара в спину дождешься. Ни от одного, так от другого. А скорее от обоих сразу!

В Заседине проснулся инстинкт зверя, почуявшего западню. Еще шаг, и лапу защемит роковой капкан или спустит курок замаскированного ружья невидимая нить, протянутая над тропой. В такие моменты жизни он становился похожим на раненого тигра — осторожным, внимательным и крайне опасным.

Запищал сотовый. Портнов доложил, что прибыл в «Свечу» и приступает к выяснению обстановки.

— Давай, быстрее там. Закончишь — сразу ко мне, — рыкнул в ответ Аркадий Николаевич.

«Да, настала пора с мальчиками попрощаться. Навсегда попрощаться», — решил прорезавшийся в нем инстинкт.

* * *

Для Анатолия Валентиновича Каретникова общение с Засединым тоже не прошло даром. Нет, он не внял его словам и ничуть не испугался. Толстые намеки в виде угроз, щедро разбросанные старым другом на протяжении всего маршрута их беседы, не произвели на профессора ожидаемого эффекта. И уж совсем он не собирался следовать заключительному совету Заседина. Едва ли Каретников вообще слышал его. Ученого без остатка поглотила новая открывшаяся у него способность. Может быть, сыграло роль общение с Тамерланом? Как ни странно, несмотря на краткость их знакомства, между Каретниковым и маленьким хромым узбеком сразу установилось взаимопонимание. Они без труда постигали смысл обращенных друг к другу взглядов, жестов и слов. Постороннему наблюдателю моглопоказаться, что их знакомство насчитывает не один год. Возможно, это явление объяснялось некой анормальной общностью неизвестных полей, возникающих между деформированными умами? Впрочем, сам Анатолий Валентинович был далек от подобных рассуждений. К чему вообще какие-то рассуждения? Наконец-то он стал разбираться в качествах людей без посредства телеэкрана! Это было великим достижением!

Профессору не терпелось убедиться в действенности и прочности нового дара. Он буркнул Тамерлану, что скоро вернется, и отправился на улицу. Оказавшись в людской толчее, Анатолий Валентинович с охотничьим азартом принялся ловить взоры прохожих. Он толкался на остановках, около киосков, в магазинах. В большом универмаге исследователь особенно навязчиво вглядывался в кассиров и продавцов. Те шарахались от худощавого типа, от его поведенного судорогой внимательности лица. Они принимали Каретникова то за ищущего глухую правду обсчитанного покупателя-скандалиста, то за торгового инспектора, то за сексуального маньяка, в зависимости от настроения. Профессор смущал толкущийся в торговых залах народ. Одна девица, несмотря на разницу в возрасте, попыталась кокетничать с ним, а нетрезвый мужик обозлился и гаркнул таким перегаром, что Анатолий Валентинович долго потом совершал короткие серии вдохов носом и выдохов ртом и кривился.

— Вы кого-то потеряли? — осведомился подошедший милицейский сержант.

— Я? Нет, нет, что вы? А что? — удивился историк.

Выполнив главнейший долг столичной милиции — проверку документов, сержант, не глядя, возвратил их чудаку и отрицательно покачал головой из стороны в сторону, обернувшись к высунувшейся из подсобки начальнице отдела.

Каретников был удовлетворен. Дар у него проснулся не на миг, теперь он сохранится пожизненно, это ясно, как день. Возвращаясь домой, профессор систематизировал впечатления, полученные им во время прогулки. У большинства встреченного им люда глаза были обычными. На их дне не таилась жадная страсть к пожиранию себе подобных. Лишь очень редкие экземпляры могли в будущем состояться как народные слуги. Правда, в их глазах недоставало холодной ярости истинных каннибалов. Очевидно, это качество подлежит развитию.

«Интересно, — подумал Анатолий Валентинович, — вероятно у части популяции сохраняются атавистические качества, те, что были актуальны в каменном веке. И когда время требует, эти выброшенные на эволюционную помойку наклонности всплывают. Они модифицируются, приспосабливаются к изменившимся условиям и трансформируют свою направленность. Если у далеких предков было стремление пожирать тела, то сегодняшние питаются душами. Почему же к власти приходят именно люди-алабаи? Что, настала их пора? Или всему виной уродливая судьба России? Но не это главное, а диалектика — у них должны быть антиподы! Надо выучиться распознавать естественных антагонистов этих выродков. Вот только как?! Да и существуют ли такие? А если существуют, какие у них должны быть глаза? Каким огнем они горят?».

Профессор тряхнул головой, понимая, как много работы предстоит ему выполнить, огляделся и обнаружил себя у двери собственного подъезда.

— Вот балбес! — вслух отчитал он себя. — Забыл еды купить, а ведь был в гастрономе.

* * *

О пожаре в квартире на Зверинецкой улице Артюхин узнал вскоре после случившегося. Он сопоставил с происшествием свой вечерний звонок и сделал логичный вывод. Прежде всего, следовало исчезнуть самому. У людей, занимающихся такими делами как он, всегда должны иметься надежные пути отхода. Вячеслав заехал на станцию техобслуживания, поставил машину в бокс, а пять минут спустя уже выезжал оттуда, устроившись в кузове «Газели». Хвоста за ними не последовало. Он без осложнений забрал из тайника мурадову папку, в которой, помимо оригиналов, хранились по три копии доверенных ему документов, и спрятался еще на одной квартире, имеющей чисто оперативное назначение. Прождав сутки, Артюхин выяснил, что Сафаров на связь с ним не выходил. Тогда он разложил материалы в простые картонные папки с красными тесемками и, следуя договоренности, отправил одну копию бумаг в ФСБ, а вторую положил в камеру хранения. Затем позвонил по номеру, ставшему ему известным в последние дни, и сказал:

— Мне Камала.

— Вы ошиблись, — ответили ему, но трубку не бросили.

— Ладно, выслушайте мое сообщение. Данные на ваших конкурентов по таджикскому варианту находятся в камере хранения на Павелецком вокзале.

И назвал номер ячейки и код. Абонент, естественно, ни слова не понял из сказанного, о чем возмущенно заявил собеседнику.

* * *

Прежде чем окончательно распроститься с Портновым, Аркадий Николаевич Заседин дал ему задание нейтрализовать Каретникова. До выборов оставалось совсем ничего, а другого столь надежного исполнителя под рукой у Заседина сейчас не было. Единственным условием, которое он поставил, являлось сохранение жизни профессора и даже непричинение тому значительного физического ущерба. Все-таки жила в каких-то глубинах закоренелого чиновничьего разума память о днях юности.

Расстроенному нелепой гибелью своих ребят и прочими неудачами, Портнову не совсем понравилось условие патрона, но не считаться с ним пока было нельзя.

Операция против ученого была проведена быстро, грубо и бесхитростно. Ночью в его квартиру проникли несколько человек. Они вкололи Каретникову и его экзотическому гостю по дозе мощного снотворного и вывезли их в небольшой подмосковный городок. Проснувшийся на следующий день историк обнаружил себя в совершенно незнакомом месте. Выбежав на улицу, Анатолий Валентинович убедился в том, что находится за сто верст от собственного дома. Все происходило, словно в дурном сне. И сон не кончался.

Добравшись до Москвы, он обнаружил, что ключа от квартиры у него нет. Да и дверь была другая, не старая деревянная, а металлическая. В ответ на его звонок лязгнули замки, и на пороге возник совершенно незнакомый человек, напоминающий тяжело беременную зебру. Полосатая майка обтягивала внушительное брюхо, а волосатые руки покрывали наколки. Человек удивленно посмотрел на профессора и протяжно сказал, словно что-то припоминая:

— А-а! Здорово, корефан! — ковырнул в носу и поинтересовался. — Ну, тебе чего?

— Мне? — опешил профессор. — Мне?! Войти…

— Забыл, что ли, чего? — спросил человек в майке.

— Почему забыл?

— Ну, я не знаю… собирался ты быстро, может чего и оставил. Да ты заходи, заходи, нечего в подъезде балакать.

Внутри все было неузнаваемо. Обои были новыми и другого цвета, мебель стояла абсолютно иная. На месте пресловутых вещей-агрессоров — старого трехстворчатого шкафа и письменного стола — красовалась импортная стенка под орех. А пол у ее подножья украшал ворсистый серебристо-белый ковер. Ничего не понимающий, Каретников ринулся в ванную, но и там сверкала голубого цвета сантехника, какой сроду у него не было.

— А где мои записи? — растерянно поинтересовался он.

— Ну, и чудак ты человек! — в прежнем фамильярном тоне ответил зебровидный незнакомец. — Ты же сам мне наказал, мол, все бумажки пожги, без надобности они мне теперь. Ну, я и пожег. Ты чего, в натуре, все забыл, что ли?

— Ничего я вам не говорил! Я и вижу-то вас впервые. Кто вы такой? Кто дал вам право находиться здесь, в моей квартире?!

— А-а! Так, так, так сказал дурак… эх, предупреждали ведь меня…

— О чем?

— Да ты не кипятись, Толя. Сядь.

И пузан легонько подтолкнул Каретникова. Тот плюхнулся в объемистое кресло. Неизвестно как оказавшийся в квартире профессора мужчина сочувственно посмотрел на Анатолия Валентиновича, погрузил до половины толстый палец в ноздрю, извлек его, осмотрел и вытер о штаны.

— Пиво будешь? — спросил он.

— Какое пиво? Причем здесь пиво какое-то?

— Ну, тогда водки… у меня немного осталось…

— Да вы что?! — привстал Каретников.

— Ну, ну, угомонись. Завязал, говоришь… узел на пупке, да?

— Что вы несете? Бред какой-то…

— Ага, точно — бред… говорили мне, что с памятью у тебя нелады, провалы какие-то бывают, да я не верил. А теперь вижу — правда это.

— Я…

— Погоди, дай закончу. Мы же с тобой выпивали прям здеся, вот в этой прям комнате. Отмечали, блин, обмен. И водка была, и пиво. Ну? Еще смеялись: я — Коля, ты — Толя, я Корытов, ты Каретов. Ну? «Смирновскую», холодненькую, под солененький огурчик — хрум-хрум — и пивко, «Балтику» шестой номер… семга тоже была, жирная такая семужка. Ужель, забыл?!

— Не пил я с вами! Никогда не пил! И не Каретов я, а Каретников!

— Фью, — присвистнул полосатый Корытов. — Да ты, видать, точно с головенкой не дружишь! Ты когда последний раз в свою ксиву заглядывал?

— Что?

— В паспорт, говорю, посмотри, чучело! С тобой он?

Анатолий Валентинович вместо того, чтобы окончательно возмутиться, словно загипнотизированный сунул руку за пазуху и вытащил документ. В нем официальными чернилами было написано: Каретов Анатолий Виленович. А с черно-белой, потрескавшейся в правом верхнем углу фотографии, смотрело его собственное лицо. Руки ученого непроизвольно задрожали. Каретников перелистал книжечку. Последние записи свидетельствовали о том, что он выписан из той квартиры, где сейчас находился, и прописан в другом городе.

— Ну, вот. Вспомнил, блин, садовая голова? Мы ж с тобой закрутили тройной обмен! Там, где ты сейчас, бабка жила. Она ж в мою бывшую хату переехала, в Шацк, там у ней дочь, а я — сюда. Ну, а ты к ней вселился! Вспомнил, блин? Ты еще гундосил все: «Надоела эта Москва, блин, до чертиков, давно хотел куда-нибудь в тихий городок свинтить, чтоб не близко, но и не очень далеко. Книги, мол, в тишине сочинять буду». Ну, вспомнил, башка твоя, блин, бедовая? — тихонько засмеялся, мелко тряся животом, зебровидный. — Ну, что, махнешь теперь?

— Вы, вы, вы… издеваетесь?

— Опять за свое? И писанному не веришь? Ну, ты, братан, натуральный, блин, фитиль.

— Что?

— Короче, дело к ночи, с пивом завязал, от водки у него изжога, тогда чего приперся?

— Это моя квартира! Я в милицию обращусь!

— В ментуру? Давай, давай, блин, звони в ментуру-прокуратуру! Заждались там тебя!

* * *

В кабинете вице-премьера свет горел допоздна. Он, как и другие люди из отечественного чиновничьего истеблишмента, регулярно дымился на работе. На столе перед ним лежали две совершенно одинаковые папки с красными тесемками. Государственный муж потрогал за край одну из них и медленно спросил:

— Ты Заседина в известность поставил?

— Нет, — коротко ответил сидящий напротив человек.

— Правильно. Узнай, где оригинал и, вообще, откуда все это берется.

— Сделаю.

— Значит, наш друг Аркадий остается в игре… до поры до времени, во всяком случае… утечка у каждого случиться может… а про того, другого, что ты говорил?

— Якубов? В нем наши восточные друзья проявили заинтересованность. Его придется отдать, надо отдать…

— Что ж, мы не возражаем.

— Понятно. Я свободен?

— Да.

Собеседник вице-премьера уже подошел к двери, когда его окликнули:

— Генерал, забери бумажки, мне они больше ни к чему. Заседину пока не сообщай. Скажешь, когда его друг Якубов успокоится. Чтобы это послужило ему уроком.

— Последним?

— Хм. Там посмотрим. Но ты все правильно смекаешь.

* * *

Эпизод удачного бегства из-под самого носа Портнова вселил в Леньку необычайную уверенность, особенно щекотало самолюбие то, что именно он выдумал пожар. На какое-то время та наивная вера, что он раньше испытывал по отношению к старшему брату, разгорелась вновь, но обращена она была теперь внутрь. Натура Гридина требовала действий, ее буквально распирало от решительности. Осторожность Мурада казалась ему чуть ли не трусостью.

День рождения любовницы главного врага Заседина сегодня. Наверняка, соберутся вечером. Значит, время еще есть. Сафаров на такое дело не согласится, и возможность отомстить пропадет. Может быть, навсегда. Конечно, Мураду-то зачем карать Заседина? Братьев он не терял. Придется действовать самому. Часть оружия и деньги они во время последнего бегства вынесли. В тайнике Константина, кроме всего прочего, были четыре лимонки. То, что нужно. Он, Ленька, тихонько подкрадется к месту, где состоится торжество, подождет, когда Заседин выйдет и забросает его гранатами, да еще из пистолета добавит. В возникшей панике уйти будет легко. Да и чего заранее о бегстве задумываться, там видно будет, по ходу пьесы. Все. Решено. Окончательно и бесповоротно. Теперь остался пустяк — узнать адрес, где будет проводиться мероприятие. Адрес в голове у Мурада. Навряд ли он его скажет. Как узнать? Позвонить Славику?! А что? Ведь, скорее всего, Портнов снимет прослушку. Уже снял. Зачем она теперь? Только дурак станет звонить по запаленному номеру, и только дурак будет надеяться, что по нему кто-то позвонит. Верно? Еще как! Надо только будет Мурада выпроводить из квартиры на пять минут, или самому выйти. Найти предлог.

Пока эти бунтарские мысли проносились в голове Гридина, его лицо сохраняло безмятежность. Он притворно потянулся и сказал:

— Эх, тоска заколебала. Давай баб пригласим что ли, оторвемся хоть немного.

— Какие такие бабы, Леня? О другом сейчас думать надо, — как и рассчитывал Ленька, отреагировал Сафаров.

— Ну, тогда пива хоть возьмем. Давай, я сгоняю, а? По паре литров, расслабимся…

— Пива? Да, пива немного можно. Сиди, я сам схожу.

Как только Мурад вышел, Гридин рассовал гранаты по карманам верхней одежды и положил пистолет на полку под курткой, чтобы его можно было потом незаметно взять, потом, не колеблясь, набрал запомнившийся номер.

— Мне Вячеслава Артюхина, пожалуйста.

— Кто спрашивает?

— Это не важно.

— Его нет.

— Послушайте, это звонит его друг. Вы Мурада Сафарова знаете?

— Нет.

— А когда Артюхин будет?

— Не знаю.

— Ну, а где его можно найти?

— Не знаю, — раздраженно ответили на другом конце и бросили трубку.

— Скотина! Козел! Выродок! — обругал Ленька невидимого абонента.

Не повезло. Второй раз через короткое время звонить бессмысленно. Придется убеждать Мурада. Нет, он, конечно, будет против. Но, может, чего еще в голову придет…

Пиво было неплохим, холодным. К нему Сафаров принес нарезку форели. Так что кайф был полным. Но Гридин почти не чувствовал горьковато-хлебного вкуса напитка и нежной податливости рыбы.

— А ты чего недовольный какой-то? — спросил Мурад. — Все о дамах мечтаешь?

— Да, ладно, чего там, что я, не понимаю? Нельзя, так нельзя, — отмахнулся Ленька.

— Ну, тогда расслабься и получай удовольствие.

Глава 4

А все-таки жизнь классная штука! С таким настроем шагал по ней Салим Раджабович Якубов. По возвращении из Москвы в санаторий он не поехал. Отпала необходимость. Немотивированный шок, пережитый им у друга Аркадия и закончившийся вручением щедрого подарка — бронированного «Мерседеса», подействовал на Якубова лучше, чем сеанс мощной психотерапии. Он лишился страха перед своим партнером, страх умер, погребенный ощущением неразделимого братства. А что, разве они не братья с Аркадием? Самые настоящие! По духу, по общему делу. Ну, а то, что было раньше, то давно колючей травой поросло. И трава та сто раз сгнила. Нет между ними вражды, и никогда не будет. Его капиталы растут, увеличивается авторитет в стране, родственники пристроены. Что еще надо человеку? Один только Джафар подкачал. Ну, да ладно, он всегда был беспутным и приносил одни хлопоты. Новую машину, похожую на породистого скакуна, Якубов искренне полюбил. Танк на колесах, двигающаяся крепость. Разве подарит такую человек, желающий зла? Никогда. Такой подарок сделает тот, кто по-настоящему заботится о друге…

Иногда лишь он немного жалел о Тамерлане и его стае. Все-таки гормоны в организме застаиваются, и их надо периодически разгонять. Способствует долголетию. Это объяснил Салиму Раджабовичу один знакомый врач. Женщины хорошо подходили для разгонки, и Якубов регулярно использовал их. Вместо лекарства и как лекарство. Но все же не хватало порой ярких, как наркотические галлюцинации, будоражащих сцен выворачивающихся на твоих глазах внутренностей, не хватало стонов, хрипов и рыка.

«Ладно, ничего, — утешал себя Салим-ака, — Аркадию это тоже нужно, пусть живет подольше мой дорогой брат. Да продлит Аллах его дни под луной».

Якубов почти не расставался с «Мерседесом». Он мог быть или дома, или в гостях, или на работе, или в машине. Об этом хорошо знали столичные вершители судеб. И ташкентские, и московские. Там, где надо, они легко находили общий язык между собой.

…Непостижимые бывают технические неполадки. Немецкое чудо вспыхнуло одновременно изнутри и снаружи. На ходу. В центре города. Тяжелая махина, потеряв управление, выскочила на тротуар, снесла бетонный столб, задавила двух прохожих, протаранила газетный киоск и уперлась в стену дома.

Факел, ненасытностью пламени напоминающий горящий напалм, удалось погасить нескоро. Две головешки, оставшиеся в салоне от людей, эксперты смогли идентифицировать только по зубам.

* * *

Быстро и без задоринки проведенная операция по смене места жительства и коррекции документов профессора Каретникова ни на гран не улучшила настроения Портнова. С высокой колокольни наплевать ему было на всякие выборы и их результаты.

Но вот сообщение технического ассистента Семеныча о том, что похитители документов вновь прокололись на телефонном звонке, обрадовало директора «Кирасы» больше, чем спасательный круг утопающего.

Дело было в том, что Портнов забыл отдать распоряжение о прекращении ставшей не нужной прослушки телефонов Артюхина: не станут альфовцы наступать второй раз на те же грабли. И исполнительный Семеныч продолжал ее.

Вот это везение! План родился мгновенно и тут же стал реализовываться. Портнов выслал наблюдение по вычисленному адресу и предпринял все меры для розыска хозяина квартиры.

Новая кампания началась исключительно удачно — квартиросдатчик нашелся в течение часа. Это был пенсионер Нахимчук Д. С. Благо, он ни от кого не таился, а проживал на собственной даче в ближнем Подмосковье.

Двое культурно одетых молодых людей, представившихся налоговыми инспекторами, без промедления доставили его в столицу. В кабинете Портнова испуганный Нахимчук сразу же согласился на любые формы сотрудничества. Вскоре он уже нервно звонил по телефону в свою квартиру и объяснял, что забыл там кое-какие вещи, за которыми хотел бы зайти. Еще до звонка Нахимчука в подъезд по одному начала просачиваться группа захвата. На сей раз Портнов в искусстве маскировки превзошел сам себя. В дом вошло три старика и пять бабулек, две влюбленные парочки и один инвалид.

Дверь пошел открывать Ленька. Он был задумчив и потому, впустив хозяина, рассеянно поздоровался и повернулся к нему спиной. И сразу же отключился. Крепкие руки бесшумно по цепочке передали обмякшего парня на лестничную площадку. На кухню, где Мурад допивал сменивший пиво чай, несмело заглянул Нахимчук. Не успел он поздороваться, как мимо него протиснулась крупная и весьма пожилая женщина в рыжих пластмассовых очках с треснутыми стеклами.

— Это моя э-э, невестка, э-э, нет — сноха… — неуверенно заблеял вошедший хозяин, отчего-то запутавшись в представлении.

Но «сноха-невестка» не растерялась, она резким движением головы сбросила очки и, теряя на лету косынку, рыбкой через стол прыгнула на Сафарова. Из коридорчика выскочила другая старуха, она проскользнула по полу и вцепилась Мураду в ноги. Вслед за ними тесное пространство кухни заполнило еще полдюжины людей преклонного возраста.

Нахимчук, придавленный к газовой колонке, пищал что-то о многочисленных родственниках, а Сафаров задыхался под грудой навалившихся на него отнюдь не старческих тел. Ему удалось кого-то отбросить от себя, кому-то съездить по физиономии локтем, но тут подкравшийся сбоку инвалид дважды ударил Мурада по голове тяжелой клюкой.

* * *

Нет, положительно мир перевернулся! Каретникова не хотели понимать ни в милиции, ни в домоуправлении, ни в префектуре, куда он пришел уже к закрытию.

Соседи, к которым апеллировал профессор между пробежками по инстанциям, ссылались на слабое знакомство с ним. Анатолий Валентинович, действительно, вел замкнутый образ жизни, и никто из жильцов не мог знать о его планах и поступках.

Верная Клавдия Петровна исчезла. Живущая рядом с ней женщина сказала, будто та внезапно получила бесплатную путевку в санаторий и передала ему записку. В ней сообщалось, что Петровне социальный работник принес горящую путевку. Ехать надо было без промедления. Машина уже ждала у подъезда. Она извинялась перед Каретниковым, но упустить такую возможность не могла — суставы вконец замучили. Названия санатория в записке не было.

Утомленный настойчивостью посетителя заместитель префекта как заведенный твердил одно и то же:

— Ваши документы в порядке. Я ведь при вас звонил в домоуправление. Обмен произведен на законных основаниях. Ну, что вам еще надо?

— Да не было никакого обмена, не было, понимаете?

— Вы мне в сотый раз повторяете одно и то же. Обращайтесь в суд.

— Пусть он в суд обращается, Корытов этот ваш! Это мое жилье! Вы что на своей территории порядок навести не можете? Бюрократы вы, а не люди! — кричал вконец растерянный Каретников.

Рабочий день кончался. Чиновник, сожалея о том, что рано отпустил секретаршу и теперь приходится в одиночку сражаться с назойливым типом, досадливо вытер лоб платком. Затем кинул взгляд на часы, понял, что свидание с молоденькой практиканткой находится на грани срыва, и ответно взорвался:

— Иди ты в задницу, псих долбанный! Тебе русским языком объясняют — ты не прав! Не прав ты, ясно?

— Как вы смеете? Я — профессор, я кандидат в депутаты! Я жаловаться буду!

— Да будь ты хоть римским папой, я тебя все равно пошлю! Пошел отсюда вон! Иди на хер, жалуйся куда хочешь!

— Вы ответите за свои слова!

Чиновник, больше похожий на раздобревшего боксера тяжелого веса, а не на канцеляриста, легко развернул Анатолия Валентиновича к двери и, плотно прижав его руки к туловищу, вытолкнул из кабинета. Каретников попытался вывернуться и возвратиться на прежние позиции, но неожиданно получил сильный тычок в живот. Его согнуло. Хватая ртом воздух, профессор низко присел, привалившись к стене.

— Больше здесь не болтайся, понял? Хорек вонючий! Пятнадцать суток у меня схлопочешь, понял, ты, депутат хренов? Совсем опаздываю из-за тебя! — зло проскрипел у него над головой заместитель префекта, запирая дверь.

К ним подошел милиционер, охраняющий здание.

— Что-нибудь случилось? — спросил он.

— Да нет, все в порядке. Вот гражданину плоховато стало. Выпил лишнего. Выведи его на улицу, пусть воздухом подышит.

— Может «скорую»?

— Не нужна ему никакая «скорая».

* * *

Прекрасно сознавая, что рыльце у него в пушку, главный засединский ангел-хранитель и исполнитель разных необходимых беззаконий, Никита Портнов действительно старался как можно реже попадаться шефу на глаза. Он небезосновательно опасался, что патрон в один прекрасный день раскусит его замыслы. Тогда пощады не видать. И надо же, в самый неподходящий момент, когда неуловимый Сафаров оказался в его руках, и до вожделенных документов остался один шаг, Заседин срочно вызывает к себе. На дачу. Причем, не сообщая причины вызова. К чему бы это? Ничуть не желая рисковать, Портнов решил поначалу захватить с собой большую часть своих орлов. Тем более, что к победе над Аркашей он приблизился вплотную, и можно, при крайней необходимости, с ним немного поссориться, но, поразмыслив, решил действовать малыми силами — шеф дураком не был.

— Там все может случиться, — откровенно поделился он с ребятами. — Я поеду на своей БМВ. Со мной трое. За нами поедет только одна машина, главный в ней ты, Угаров. В том месте, где замигает аварийная на моей тачке, остановитесь и будете ждать. Остальным — боевая готовность номер один. Оставайтесь все время на связи. В случае чего будете выручать. И следите за обстановкой вокруг. С задержанных глаз не спускать. Уйдут и на этот раз, сам лично вам зенки повыкалываю, вот этими пальцами, — пригрозил он на прощание.

* * *

В этот же день, но часом раньше, Заседин пригласил и Юрия Мызина. Он поручил своему заместителю в кратчайшие сроки составить подробный отчет по рынку наркотиков с указанием всех его нюансов и подмеченных Мызиным особенностей.

— На это не один день понадобится, — почесал затылок Юрий. — А зачем такая срочность?

— Надо, раз я говорю, — отрезал Заседин. — Бросай все и садись за отчет. Даю тебе двое суток. Работать будешь здесь, на этой даче, так быстрее получится. Я тебе выделю тыльную комнату в мансарде на третьем этаже. Там вид на лес, никаких машин, и люди под окнами не толкутся.

Заметив на лице заместителя недоумение, добавил, мрачно улыбнувшись:

— На твое место я временно поставлю другого человека, а ты отправишься в длительную командировку. За рубеж.

— К Якубову, что ли?

— Нет больше Якубова.

— Как нет?!

— Вот так. Одно к одному идет — то документы украли, то Салима того… убили… сожгли в машине.

— Ничего себе! Когда же?

— Позавчера.

— И кто?

— Эх, знать бы… Грешат на местных, были у него там недруги…

— А как же наш проект?

— Вот об этом и речь, сам должен понимать. Там вместо него будет другой человек, так что все останется по-прежнему. Но надо проконтролировать.

— Ну, а мне все же в Ташкент?

— Туда. Надо человеку новому помочь. Подробности узнаешь сразу, как справишься с отчетом. Иди, не теряй времени.

Сама мысль о подобном отчете показалась Юрию странной. Какой идиот документирует свои преступные технологии? Для чего эта бумага может понадобиться? Чтобы ее тоже когда-нибудь сперли? Нюансы ему запиши! А голова на что?

Если серьезно, подробные записи нужны единственно для того, чтобы кто-то мог продолжить эту работу, не пользуясь его, Мызина, устными советами. Значит, Аркаша ищет ему замену, и надолго. Якубову, вот, уже нашел. Интересно, а Салим тоже сначала отчет составил с нюансами? Так куда же ему предстоит командировка? Уж, не на свидание ли с самим Якубовым?

«Нет, не отчет я буду составлять в эти дни, — определился Юрий. — А заниматься совсем другими делом».

* * *

Перед тем, как навсегда распрощаться с ближайшими помощниками, Аркадий Николаевич решил, по возможности, до конца использовать их, а потом непременно лично заглянуть каждому в глаза перед самым исполнением приговора. Все же столько лет вместе. И в ответ на свое к ним доброе отношение он дождался лишь предательства.

Основанная на смеси логики и интуиции догадка об измене, быстро сменилась убеждением. Уже на следующий день после посещения Каретникова, Заседин не мог воспринимать образы недавних сподвижников иначе, как лютых врагов. А вчера влиятельный человек из ФСБ преподнес ему сюрприз — две копии пропавших материалов с дополнением на тему сегодняшнего дня, составленным полковником Сафаровым, сбежавшим в тот памятный день из «Свечи». В приложении, написанном от руки, был разоблачен их последний совместный с Якубовым грандиозный проект, и детально описывалась интрига, задуманная Портновым с копиями документов. Так что вина директора «Кирасы» подтвердилась с абсолютной достоверностью.

На Мызина никакой порочащей информации не было, но Заседину вполне хватало собственной непоколебимой уверенности, к тому же оба помощника тесно общались, и вполне могли быть в заговоре.

«Шакалы, — краснея лицом, думал он о них. — Пригрел змеюк за пазухой, из грязи поднял. А они? Только и ждут, чтобы ужалить. Но, ничего, часы уже идут, тикают. Недолго им осталось. Мызину — пару дней, а Никитка отыграется сегодня. Но сначала поговорю с ним, загляну подлецу в душу».

Однако встретил он не замедлившего явиться на зов Портнова на крыльце с распростертыми объятиями.

— Что-то забываешь ты меня, Никита, совсем забываешь. Больше по телефону общаемся. Чтой-то с тобой?

— Проблемы, Аркадий Николаевич, дела разные, сами же знаете. Документы чертовы, как сквозь землю провалились.

— Да понимаю я, понимаю. Сплошная головная боль с ними. А все же, как твое мнение, найдутся? — колко посмотрел Заседин на прибывшего.

— Не сомневаюсь, — правдиво ответил Портнов.

— А скоро?

— Думаю скоро. Я у них на хвосте сижу.

— У воров?

— Да.

— И кто ж они такие, если не секрет?

— Ну, какие у меня от вас могут быть секреты! Тех двоих помните, ну, что из «Свечи» тогда сбежали, после собачьих боев?

— «Гладиаторы», что ли?

— Ну да. У них бумаги оказались. На днях их возьму, может, даже завтра, вот тогда все и узнаю. Все-таки соболихинские это по заказу сработали, а пацаненок, который удрал, заказчика знает. Это точно.

— Вот как? Это хорошо, а то я уже сон потерял. Как справишься, мне сообщить не забудь.

— Аркадий Николаевич!

— Шучу, шучу. Ладно, пойдем ко мне в кабинет, посидим. А что это за гвардейцы с тобой?

— Парни мои.

— С каких это пор ты ко мне с охраной приходишь?

— Какая охрана? Разборка нам сегодня предстоит, клиент один заказал. Вот и прихватил, от вас прямо и двинем, — ответил Портнов, разведя в стороны открытые ладони. Этот жест, с одной стороны, выражал полную искренность, а с другой, — был знаком для сопровождающих, приказывающим остаться здесь и не следовать за шефом.

Разговор, действительно, получился душевный. Оба собеседника наверняка сразу, в один момент, не припомнили бы, когда в последний раз они так общались. Ворошили старые, полузабытые страницы неписаной книги под названием «судьба». Как познакомились, как помогали друг другу в этой нелегкой жизни, как вместе поднимались вверх. Заседин из райкома, Портнов из лейтенантов КГБ. Сколько невзгод успешно преодолели, сколько врагов осилили совместно. Встреча, как говорится, удалась.

Попили хорошего виски, взаимно уверились в теплоте отношений и только под конец Аркадий Николаевич выложил очередное задание. Портнову оно вовсе не показалось исключительно важным и срочным. Но вида он не подал. Соратники крепко пожали руки на прощание и расстались еще большими друзьями, чем когда-либо.

Метров через пятьсот от засединской дачи, там, где дорога резко поворачивала и шла обрамленным почтенными липами тоннелем, Портнов остановил машину.

— Поезжайте дальше без меня, я вернусь к Аркаше, забыл кое-что.

— Да вы что, пешком-то?! — обернулся водитель. — Мы сейчас мухой.

— Нет, нет, хочется прогуляться. Так что двигайте без меня, я потом вызову.

Когда машина отъехала на приличное расстояние, Портнов углубился в лес и почти бегом направился в сторону трассы.

Он, как всегда, сошел вовремя, иначе через две минуты был бы мертв.

После КПП, отделяющего элитные дачки от прочего демократического сообщества, до шоссе оставалось еще километра полтора. Уже в конце этого отрезка, там, где лесополоса тесно прижималась к дороге, БМВ накрыли очереди из, по крайней мере, пяти «Калашниковых».

Услышав трескотню, Никита Петрович вытащил из кармана черную коробочку поменьше сигаретной пачки и нажал единственную на ней кнопку. Ухнуло звучно, и даже на таком расстоянии ветер, рожденный взрывом, отчетливо тряхнул вершины деревьев.

* * *

Комната была полутемной. Из единого маленького окошка под самым потолком струился пучок слабого рассеянного света. Мурад и Ленька, прикованные наручниками к цепям, идущим от вмурованных в стену металлических колец, сидели на брошенных на пол коротких досках. Судя по всему, это помещение не в первый раз выполняло функции неофициальной КПЗ. В пределах досягаемости цепей стояло помятое ведро, очевидно, параша. Рядом с ним валялось несколько газет. У одной из стен возвышался большой ящик с обшивкой из оцинкованного металла.

Гридина жег стыд. Не было никаких сомнений в том, что это его злополучный телефонный разговор привел их сюда. И лишил всех надежд на отмщение. Да что там отмщение — на жизнь! От неотвязных мыслей о своей глупости хотелось то дико кричать, то плакать и биться головой о стену. Он то и дело косился на привалившегося мощным телом к углу Сафарова. Тот сидел, переплетя ноги по-восточному, и еле слышно посапывал, будто дремал. После того как их привезли сюда, партнеры не перемолвились и десятком слов. Да и о чем было говорить? Удивляло только то, что их на столь долгий срок оставили в покое, они находились здесь больше двух часов, и никто не появлялся.

— Мурад, — тихонько позвал Ленька, — а, Мурад.

— Что?

— Все думаешь, на чем мы прокололись?

— Ничего понять не могу! — ответил Сафаров, и в его голосе прозвучала растерянность.

— Это я, — слова Гридина прозвучали тихо, как вздох.

— Ты?!

— Когда ты ушел за пивом, я пытался найти Славика, звонил… хотел узнать адрес и сам поехать на день рождения, ну, туда, где будет Заседин. А там сказали, что его нет, в смысле, ну, Славика…

— Уф-ф. И зачем ты мне это рассказываешь?

— Нам отсюда не выйти…

— А, облегчаешься перед смертью?

— Да… — еще тише прошептал Ленька.

Несколько минут в спертом воздухе КПЗ не раздавалось ни звука.

— Убить тебя мало, — нарушил паузу Мурад.

— Я знаю…

— Если выберемся, я тебя высеку ремнем, как щенка.

— Мы не выберемся…

— Вот что, послушай меня хоть сейчас. Придут за нами, не строй из себя Павлика Матросова.

— Морозова…

— Не перебивай…

— Были Павлик Морозов и Александр Матросов. Один продал красным отца, другой на войне упал на фашистский пулемет…

— Хорошо, не падай на пулемет, не геройствуй по-глупому. Вообще, старайся действовать как я, шансы у нас еще есть. Понял?

— Понял.

— Молодец, что признался, — немного подумав, на ободряющей ноте закончил разговор Сафаров.

* * *

Невеселое предположение находило все больше подтверждений. Третий этаж, тихая комната, вид на лес, мало людей, не видно кто приезжает или отъезжает. Да, комнатка аккуратная, прибранная, на стоящем перед окном столе компьютер, лазерный принтер. Все удобства для работы. Но, выйти отсюда можно только пройдя через весь дом. Хотя самое главное даже не это. У Заседина сменился домашний персонал. Охрана совершенно новая — ни одного знакомого лица…

Все это смахивало на негласный арест. Да и отношение Заседина к нему как-то изменилось. Что-то почувствовал? А в чутье ему не откажешь, это точно. Если так, то отпущенные ему Аркашей здесь дни, в самом деле, могут оказаться последними…

Юрий Мызин ощутил далекий, родившийся где-то в глубинах сознания укол страха. Он вышел в коридор. Сбоку пристроился амбал. Мызин спустился этажом ниже и заметил, что сопровождающий не отстает.

— Тебе чего? — неприязненно спросил Юрий топающего рядом парня.

— Аркадий Николаевич сказал исполнять ваши просьбы.

— И ходить за мной по пятам?

— А как я по-другому узнаю, что вам надо?

— И в сортир со мной пойдешь?

— Нет, подожду у входа.

— Ну, хоть на этом спасибо.

Выйдя из туалета, Мызин направился к выходу из дома.

— Эй, куда вы? — остановил его сопровождающий.

— Мне надо съездить домой.

— Аркадий Николаевич просил вас не исчезать до его возвращения.

— Куда он поехал?

— Не знаю.

— А когда вернется?

— Он мне не доложился.

Вокруг Юрия уже стояло четверо новых охранников. Судя по их улыбочкам, они явно не намеревались церемониться с гостем.

— Не знаешь, когда обед? — сдаваясь, повернул назад Мызин.

— Где-то через час.

— Слушай, у меня работы много, не хочу отвлекаться. Не принесешь жрачку ко мне в комнату?

— Принесу, — не ожидая такого поворота, не очень уверенно ответил парень.

— И для себя захвати, не люблю есть в одиночестве.

— Да я…

— Тебе что сказали? Просьбы мои выполнять. Это просьба!

— Ладно…

— Хорошо, пошли наверх. Тебя как звать?

— Сергей.

— Еще просьба к тебе, Серега, — приостановился Юрий перед дверью выделенной ему комнатушки. — Сначала притащи-ка сюда портфель из моей машины, он в багажнике лежит. На, возьми ключи. А насчет обеда после подсуетишься.

Послушав несколько секунд затихающие шаги охранника, Мызин принялся за обследование других помещений, расположенных в этой части здания. Всего в небольшом коридоре было три двери. Одна из них вела в предназначенную ему комнату. Юрий дернул ручку ближайшей к нему двери — запер-то. Времени на взлом не было. Следующая дверь легко распахнулась. Это был чулан, в котором стояли ведра, швабры, пылесос, на полке лежало несколько пар резиновых и хлопчатобумажных рабочих перчаток. У стены валялись старые противопожарные инструменты, а под ними высовывался из стены кран гидранта. Никаких следов нужной Мызину длинной веревки не было. Он плотно прикрыл чулан и вошел в свою комнату.

Исполнительный Сергей принес портфель, а потом обед. Он сам тащил большой поднос для «почётного арестанта». Так назвал себя Юрий, увидев, чем его собираются накормить. Полная тарелка осетровой ухи, два кровоточащих бифштекса с жареной картошечкой и зеленью, весьма аппетитно выглядевший салат и маринованные грибы с луком, да два стакана сока разного цвета. На втором подносе, внесенном другим охранником, стоял такой же набор продуктов, только бифштекса было две порции.

«Неужели оба голубчика решили разделить со мной обед?» — подумал Юрий. Но нет, помощник вышел, неплотно прикрыв дверь. Было слышно, как он спускается по лестнице.

— А ты, однако, аппетитом не страдаешь, — заметил Мызин, кивая на двойную норму второго.

— А чего мне страдать? — прошамкал набитым ртом Серега, — из зарплаты не вычитают. Хотите, я и вам еще принесу?

Юрий начал со второго. Отодвинув незаконченную порцию, он заметил, что в комнатке душновато, приоткрыл окно и попросил Сергея захлопнуть дверь, чтобы не дуло. Тот молча повиновался, а когда он садился Юрий, оказавшийся сзади, ударил охранника ребром ладони по шее. Парень ткнулся лицом в тарелку. Звякнула об пол оброненная вилка. Мызин завел ему руки назад и связал их шнуром от настольной лампы, в рот запихал ком льняных салфеток. Ноги замотал скатертью, все меньше дергаться будет, когда очнется. К сожалению, у Сереги не было оружия. А, может, и кстати, — если поднимется шум, точно не уйти.

Теперь осталось решить, каким образом спуститься вниз. Прыгать не хотелось — хромой далеко не убежит. Минут пятнадцать у него есть. Юрий взял из чуланчика выкрашенный красным топор и без шума взломал ту дверь, что была заперта. Это был выход на чердак. Ему повезло — в пыли на полу валялась бухта какого-то провода. Кабель для телевизионных антенн, как выяснилось. Достаточно прочная штука, только скользкая. Но зато много — хватит с лихвой. Мызин приторочил портфель к брючному ремню, обвязал кабелем отопительную трубу, а конец выбросил в окно. Только бы внизу не заметили! Нет, все тихо. Защитив руки хлопчатобумажными перчатками, беглец выбрался на крышу, осмотрелся и скользнул вниз.

Спуск получился более скорым, чем хотелось, но закончился удачно — травм не было. Преодолев бегом несколько метров газона, Юрий оказался среди деревьев. Он не очень хорошо знал географию засединской усадьбы и потому выбрал направление, ведущее прочь от дома, гаражей и главного въезда. Вскоре наткнулся на бетонный забор. За ним должен быть соседний участок. Но лучше туда сразу не лезть, а пройти вдоль забора. На пути Мызину попался ручей. Он вытекал из-под бетонной стены и терялся среди леса. Юрий перебрался на другую сторону. Надо торопиться, скоро его бегство обнаружится, начнется погоня. Кажется, эти новые парни люди исполнительные. И не захочется им сразу опозориться перед новым хозяином.

Ручей привел Мызина в дремучий уголок. Здесь участок защищали ржавые железные столбы, между ними была натянута ветхая сетка. Водный поток нырял под нее. Где-то не очень далеко эхом прокатилось несколько перекрывающих друг друга автоматных очередей. Вроде бы звуки донеслись со стороны покинутой им дачи, нет, правей. Вслед за выстрелами прогремел взрыв. Юрий послушал еще немного, но больше шума не было.

Через полчаса, когда поднятая на уши новая засединская охрана вовсю прокладывала тропы в нехоженых местах приусадебного леса, Юрий трясся в рейсовом автобусе, направляющемся к железнодорожной станции. Всклокоченный, одетый в легкий не по сезону и перемазанный глиной стильный костюм, он имел вид изрядно подгулявшего нувориша, перепутавшего транспортное средство. Пассажиры, люди иного класса, скользнув по Мызину взглядами, отворачивались от него, как от белой воро-ны.

* * *

Необычайный случай подействовал на психику Каретникова подобно электрическому шоку. Еще совсем недавно в науке о человеке преобладало мнение, что крепкий удар электричеством по башке является лучшим из всего, что здравомыслящее общество может предложить чокнутым. Такая подзарядка хорошо проясняла мозги: думы делались чистыми, как слеза — мечталось только о хорошем, никаких тебе маний, завиральных идей и прочего мусора. Нечто похожее произошло и с профессором.

Задумки, занимающие последнее время профессора, отодвинулись на второй план. Недавно казавшиеся столь важными способности разоблачать политиков по глазам, разгадывать замыслы неодушевленных предметов, а также теория социально-административной реверберации уступили место вполне житейским проблемам. Даже выборы и связанные с ними колоссальные планы и надежды временно забылись.

Анатолий Валентинович, словно угорелый, носился по инстанциям, пытаясь доказать, что он не верблюд. Привыкшие к сытой и размеренной жизни бюрократы воспринимали настырного посетителя, не желающего топтаться в предбанниках, зоологически — как надоедливо жужжащую муху. Они командовали секретаршам, и те насмерть стояли у начальственных дверей, ни пяди казенного паркета не уступая нахальному оккупанту. В домоуправленческих бумагах все подписи стояли на своих местах, и сомнений в их подлинности не возникало. В прокуратуре и райотделе милиции его заявления не принимали, ввиду отсутствия состава преступления. Районный суд отказывал в возбуждении тяжбы. Даже недавние спонсоры отвернулись от бедолаги и в упор не различали его.

Утомленный бесплодными сражениями с мельницами российского правопорядка, своей удивительной крепостью превосходящими китайскую стену, Каретников решился ухватиться за последнюю соломинку. Он стал звонить Заседину, чью личность с недавних пор считал вражеской. Это был вопль отчаяния. Уличные автоматы упорновыводили его на секретаршу и снова на нее, домашний телефон не отвечал, мобильник он в суете где-то потерял. Окончательно растерянный и раздосадованный Каретников направился по привычке домой, точнее в свою теперь уже бывшую квартиру. Шел он размашистым шагом обиженного на весь свет человека. В глубине души его не оставляла уверенность, что происходящее с ним не боле, чем наваждение, что вот сейчас он повернет за угол, или споткнется, или… да что угодно случится, и все станет на свои места.

Зебровидный Коля скривился при виде надоевшего до боли бывшего квартировладельца.

— Ну, чего тебе, кентяра, блин? — нетрезво спросил он и по обыкновению выловил указательным пальцем из носа некий темно-зеленый артефакт, внимательно рассмотрел его и вытер о штаны. — Похмелиться хочешь?

— Ты, сволочь, квартиру у меня отобрал! Кто тебе помогал? Кто?! Скажи, кто? — завелся с пол-оборота Каретников.

Он даже подпрыгнул от возбуждения.

— Что? — разошелся в ответ Коля. — Что ты сказал? Это я-то сволочь? Я?!

Он громко рыгнул и пихнул Анатолия Валентиновича огромным пузом. Вероятно, это был его коронный прием. Ученый отлетел к противоположной двери, но не сник. Лицо его налилось белизной, глаза ярко заблестели, а в углах рта выступила пена. Оттолкнувшись от мягкой дерматиновой обивки, он издал нечленораздельный вопль, способный затмить боевой клич нецивилизованных людоедов и кинулся вперед. Жирный Коля разом осунулся и неуклюже отступил назад.

Кулак Каретникова угодил супостату в нос, потом рассек губу. Попытка захлопнуть дверь успехом не увенчалась: историк успел подставить ногу. Деморализованный неприятель, желая уклониться от стычки, попытался развернуть тушу в тесной прихожей. Но зацепился майкой за бра. Пока он дергался, разъяренный неудачами последних дней профессор молотил и пинал его изо всех сил. Бра с треском оторвалось от стены, Колян упал на четвереньки и, не вставая, рванул вглубь квартиры. Анатолий Валентинович помчался за ним, осыпая ударами толстую задницу. Физические воздействия он сопровождал громкими выкриками.

— Это за префекта! Это за милицию! Это за управдома! Это за Аркашку! Это за судью! Это за всех гадов! Это за… — вопил он.

В лице захватившего его жилплощадь человека Каретников наказывал весь враждебный мир, все злое непонимание, сгустившееся вокруг него в последние дни. В своем неистовом перечислении он перекинулся на личности действующих политиков. Сначала им назывались люди скорее известные, чем важные, затем посыпались фамилии членов кабинета министров. Когда профессор добрался до премьера с президентом и их родственников в квартиру вломился наряд милиции, вызванный соседями. К этому времени зебровидный пузан Коля уже почти не двигался. Он хрипло дышал, лежа на боку, и сквозь слезы периодически визгливо покрикивал, а его измочаленный нос синхронно с дыханием выдувал бесшумно лопающиеся пузыри.

Глава 5

Избежавший верной гибели Портнов отошел на заранее подготовленную им позицию. Это была трехкомнатная квартира в спальном районе города. Таких убежищ, выбранных для обеспечения безопасности при реализации антизасединского плана, насчитывалось три. О них знал только он. Поскольку люди, на чьи имена были оформлены жилые площади, свое физическое существование уже прекратили.

Ехать в офис «Кирасы», где томились обладатели архиважных документов, сразу после расстрела БМВ он поостерегся, не исключено, что его там уже поджидают. Взрыв машины не стопроцентная гарантия того, что опознание трупов сильно затруднится. Вполне возможно, Заседин узнает о неудаче покушения практически сразу. Иметь под боком живого и к тому же еще озлобленного Портнова ему будет крайне неинтересно. Тогда в ближайшие дни и даже часы он приложит все силы для уничтожения бывшего начальника собственной охраны.

Никита Петрович очень сожалел, что оставил пленников в «Кирасе». Хотя, если судить по действиям Аркаши, может быть, ценности они уже не представляют. Неужели, документы уже попали к нему, и весь план рухнул?! Несмотря на доводы рассудка, Никита Петрович в это поверить не хотел. А с другой стороны — обнародование такого компромата радости Заседину не прибавит. Да и в любом случае бороться теперь придется до конца. Потому надо пока схорониться и затем провести атаку из засады.

В отличие от своего недавнего босса, Портнов совсем не жаждал крови. Наоборот, Заседин нужен был ему живым и достаточно здоровым. Настолько, чтобы был в силах отслюнить положенную наличность. Закрутивший всю эту не дюже удачную комбинацию директор частного охранного предприятия «Кираса» все же уповал на то, что Аркадий Николаевич все еще не ознакомился с копиями утерянных бумаг и с приложением к ним, составленным Сафаровым. Он не знал, что жертва в виде Якубова уже принесена, и что Заседин уже прощен в высших сферах, и появление где-либо данного компромата на его участи никак не скажется. Не ведал он и того, что к делу подключено щедро про мотивированное Аркашей ФСБ.

Он продолжал питать надежды, что виктория будет за ним, что он заставит шефа раскошелиться. Таким образом, изолированные в подвале охранного предприятия Сафаров и Гридин все еще оставались в воображении Портнова уж если не джокером, то козырным тузом. Их надо было перепрятать. И он поручил проведение этой операции шестерке бойцов. Это была ровно половина личного состава, оставшегося на данный момент в его распоряжении. Перед отправлением Портнов коротко напутствовал ребят:

— Действуйте там максимально осторожно. Проведите разведку, осмотритесь. Не порите горячку — вас могут ждать! И зарубите себе на носу: вы должны вывезти этих козлов во что бы то ни стало! Они, эти двое, что там сидят, — наше будущее. В случае успеха операции я беру вас в долю, каждый получит хороший кус, никто не пожалеет. Доставите их не сюда, а вот в это место. Внимание! Его должен запомнить каждый, — и Портнов вытянул перед собой листок, где крупными буквами значился адрес. — Не записывать! Мне не звонить ни в коем случае! Я сам через два часа позвоню туда, и потом буду позванивать каждый час. Пароль такой. Я говорю: «Это ты, Коля?», ответ: «Он вышел за сигаретами». Если прокол, говорите все что угодно. Всем понятно?

* * *

Добравшись до Москвы, Юрий Мызин с вокзала первым делом позвонил домой. Трубку взяла жена.

— Тань, бери Катьку и срочно уезжайте. Прямо сейчас. Не копайся. Бери, что под рукой. Там все купишь. Отправляйся к деду Васильичу. Помнишь, где он живет? Да? Поживете у него, пока я не приеду. Что? Да. Большие неприятности. Поторопись!

Он, разумеется, не был в курсе случившегося с Портновым, и направился в «Кирасу». В этом изначально был риск. Возможно, там его поджидают, рассудил Юрий, но навряд ли. Не станет Заседин рассчитывать на то, что, сбежав, он тут же полезет обратно в пасть. Конечно, не исключено, что Портнов тоже участвует в игре против него. Однако, вероятнее обратное. Аркадий последнее время проявлял больше недоверия к Портнову, а не к нему. И, скорее всего, он хочет убрать обоих, обновить ближайшее окружение. С учетом всех обстоятельств, вполне логично. Тогда их спасение в объединении. Порознь шансов никаких, во всяком случае, у него, а вдвоем можно попробовать и шефа свалить.

Взвесив все за и против, Мызин заехал по пути в известный ему ресторан. Как он и ожидал, там среди других завсегдатаев находился его старый знакомый по спортивной молодости. Многие физкультурники, закончив выступать, и оказавшиеся выброшенными на обочину жизни, подались в криминальные структуры или же учредили собственные банды. Благо, при наличии силы и желания это не столь хлопотное начинание. Во всяком случае, проще, чем организовать официальное коммерческое дело. И не только проще, но зачастую и выгоднее.

Олег, более известный теперь под кличкой Отчим, бывший чемпион Европы по самбо, по окончании спортивной карьеры преподавал рукопашный бой в школе милиции. Но со временем понял, где лучше. Теперь он был не последним человеком в довольно влиятельной столичной группировке.

С учетом общих корней и взаимной симпатии Отчим не потребовал чрезмерного вознаграждения, и приятели в сопровождении небольшого эскорта быстро добрались до «Кирасы». В охранном агентстве Юрия знали хорошо, он давно стал здесь своим человеком. Никакой враждебности или настороженности по отношению к нему не чувствовалось и сегодня. Обычное отношение. «Может, я перебарщиваю со своими необоснованными страхами?» — мелькнуло у Мызина.

Выяснилось, что Портнов уехал к Заседину несколько часов назад. По срочному вызову Аркадия Николаевича. И с тех пор он не давал о себе знать. «Вот какие пироги! А стреляли-то, когда я делал ноги, со стороны дачки. И взрыв оттуда слышался. Уж не Никиту ли завалили? Нет, обоснованные у меня страхи», — утвердился в прежнем мнении Юрий. Никто не стал чинить ему препятствий, когда он в сопровождении двух незнакомцев прошел в директорский кабинет.

— Ну, что, брат, у тебя все путем, вроде. Что нам теперь делать? — спросил его Отчим.

— Ничего. Езжайте к себе. Спасибо, что выручили.

— Не за что. А с деньгами как?

— С какими?

— Ну, что ты заплатил. Возьми обратно.

— Не, это ваше.

— Ну, как скажешь. Где меня найти знаешь. Ну, чао-какао.

О том, что он преждевременно отпустил Олега-Отчима, Мызин крепко пожалел уже через десять минут, правда, ненадолго.

Только он успел привести в более-менее божеский вид перепачканный костюм, а также подыскать в шкафу подходящий плащ, и собирался топать дальше, как заметил внизу под окном движение. Из подъехавшей легковушки вышли два человека и стали внимательно разглядывать здание. Вслед за легковой машиной, едва не толкнув ее бампером, остановился автобус. Из него начали выпрыгивать люди в камуфляже и вязаных масках. Их было много. «Да, тут никакой Отчим не поможет, хорошо все-таки, что он уехал», — прошептал Юрий, отпирая найденными в столе ключами оружейный ящик.

ЧОП «Кираса» занимала часть дома уже почти семь лет. Портнов несколько усовершенствовал планировку доставшихся охранной фирме владений. В частности, подвал был переоборудован в нечто среднее между тюремной камерой и пыточным застенком. В него вели два пути — длинный, известный всем — со двора и короткий — из кабинета директора. Из кабинета в подземелье можно было спуститься по замаскированной винтовой лестнице, а из самого каземата был проделан выход в другую половину строения. Так что подвальными ходами на поверхность можно было выбраться на приличном расстоянии от «Кирасы». Подобный маршрут бегства разрабатывался не без умысла: он был наиболее рациональным. Как здраво считал Портнов, в случае форс-мажорных обстоятельств попутно можно было успокоить томящихся внизу нежелательных свидетелей и без задних мыслей смываться дальше. Мызин сунул за пояс два автоматических пистолета, взял гранату, укороченное помповое ружье без приклада, открыл потайную дверь и исчез из кабинета. Громилы в масках, а это действительно были посланцы Заседина, как раз захватывали плацдарм. Они уложили на пол находящихся при исполнении служебных обязанностей парней и обыскали все закоулки. Затем тщательно почистили обувь о лежащих, но ничего толком не добились — не знали несчастные кирасовцы, где пребывает их начальник. В заключение блюстители поломали ту мебель, что попалась под руку, и сочли миссию выполненной.

За вандализмом, творимым над родной конторой, издалека наблюдали разведчики из отряда, направленного директором «Кирасы» за пленными. Они явно скромничали и потому не приближались. Но довольно скоро ОМОН (или что это еще было?) уехал, и им представилась возможность посочувствовать товарищам, пережившим нашествие ретивых служак.

Утешив, как могли, побитых коллег они направились в подвал. К счастью для шестерки бойцов, о тайном проходе из кабинета шефа никто не знал. И на привешенный Мызиным в целях безопасности сюрприз в виде растяжки с гранатой они не нарвались. Парни достигли подземелья длинным путем, и там на них навалилась неподдельная грусть: импровизированная тюрьма была пуста.

* * *

Спустившись в подвал, Юрий Мызин заметил расплывчатые тени у стены. Звякнули цепи, и прикованные к стене поднялись с пола. Их было двое.

— Оу! Кто вы такие? — удивленно спросил Мызин.

— Заключенные, кто еще? — громко ответил крупный широкий мужчина.

— Говорите тише! — зашипел Юрий, щелкая выключателем.

— О! Да я вас, похоже, знаю! Вы тогда в «Свече» бились с собаками, — в полголоса продолжил он. — И что же вы здесь делаете?

— Посадили нас, как видите, — беззаботно отозвался Сафаров.

— Кто? Портнов?

— Да.

— Зачем?

— Думает, наверное, что много знаем.

— А вы не знаете?

— А что мы можем знать?

— Так. Ладно, ладно… хорошо, пойдете со мной. Может, чего и вспомните.

Мызин залез в оцинкованный сундук, достал оттуда ключи и короткий фрагмент цепи, потом со словами:

— Извините, граждане, полного доверия у нас пока нет, — он сковал наручники между собой, а только после этого отстегнул «мстителей» от торчащих из стены железных колец.

Они выбрались из подвала с другой стороны дома и оказались в небольшом огороженном с четырех сторон дворике.

— Мне почему-то кажется, что вам не очень хочется встретиться с одним человеком. По крайней мере, в таком виде, — предположил Юрий.

— Это с кем? — впервые подал голос Гридин.

— С Аркадием Николаевичем Засединым.

— Нет, — поспешно ответил Ленька.

— Я так и думал. Послушайте, кругом шастают его люди. Можете верить мне или нет, но у меня к вам претензий нет. Так что, если хотите выбраться отсюда, спокойно подождите минут пять…

* * *

Крайне недовольный собой, а Аркадий Николаевич в случае крупных неудач умел иногда быть самокритичным, Заседин, раздувая правую щеку и слегка похлопывая ее ладошкой, разглядывал облетевшие деревья в своем дачном леске. Впрочем, никаких берез и елей его замутненный нравственными и физическими страданиями взгляд не воспринимал. Дергал некстати разболевшийся зуб и, что еще хуже, скребла разум досада. Таких промашек у него давно не случалось. Вместо Портнова ухлопали каких-то придурков. А ведь тот выезжал отсюда на БМВ. Пересел, гад, в другую машину, почуял, что земля под ним горит. Более того, заранее подготовился — ждал его запасной автомобиль. И Мызин почуял неладное, удрал через окошко. Что ж, выходит, стареет он уже? Обставляют его? Да, заместители оказались шустрее, предусмотрительнее. И чего теперь от них ждать? Чего ждать от этих тварей? Да чего угодно! И снайперской пули, и ножа, и бомбы. Так что надо, прежде всего, позаботиться о собственной безопасности. И как можно быстрее раздавить, уничтожить их. Только при этом условии можно будет жить спокойно.

Сюда-то они пробраться не должны. Аркадий Николаевич за последний час еще усилил охрану. На не обихоженных участках территории прорубили новые тропы. По ним и всему периметру забора ходили вооруженные патрули. Сам дом превратился в крепость. Три десятка автоматчиков, сменяя друг друга, бдели у окон и дверей. Дюжина видеокамер несла круглосуточное дежурство, отпечатывая на мониторах каждую пядь ближних окрестностей. «Да, чем круче живешь, тем дороже сам себе обходишься», — заключил Аркадий Николаевич. Эта банальность имела скорее философский, нежели практический смысл, поскольку он без скрипа мог нанять и танковую дивизию с ракетно-зенитным полком в придачу.

В комнату вошла жена. Она, предпочитая городские условия, большую часть времени проводила в московской квартире, однако сегодня Заседин приказал доставить ее на дачу. Не хотелось, чтобы супругой воспользовались как рычагом давления на него. А они могут, для них все средства хороши. Аркадий Николаевич на секунду обернулся и вновь, не говоря ни слова, уставился в окно. Далекая от мужниных проблем женщина и не думала скрывать удивления от замеченных ею оборонных приготовлений. Удивление носило тревожный оттенок, что выразилось в утрированной ласковости обращения.

— Что случилось, Аркашенька? Почему они все в бронежилетах? Почему их так много? — спросила она, нежно прижавшись к спине мужчины.

Новый приступ зубной боли вынудил Заседина скривиться и протяжно застонать. Десна запульсировала с такой силой, будто в ней заработала микроскопическая кузня. Но молот там был — вполне макро! Его стук разнесся по всей голове, отдался по шее вниз, к ключице, и показалось, что за щекой растекся расплавленный металл. Остро захотелось долбануться лбом в стену.

— Тебе плохо?

— У-у, да! Зуб проклятый! — не сумев удержать одинокую слезу, жалобно пробормотал он.

— Так давай вызовем дантиста.

— Сюда?!

— Да.

— О-о! А я и не подумал! Позвони, пожалуйста!

Аркадия Николаевича огорошила простота, с которой можно решить столь насущную проблему. Ему самому почему-то не пришла в голову элементарная мысль — вызвать врача на дом!

Это был показатель! Да, уж. Причем, весьма неважный. Страх и ощущение неопределенности пустили в нем настолько глубокие корни и загнали мысли в такую узкую колею, что на решение иных вопросов, даже связанных с ужасной болью, психических ресурсов не осталось. Да, так и совсем голову потерять недолго.

«Собственная безопасность — это важно, но значительно важнее избавиться от источника угрозы, от обоих источников, избавиться, как вот сейчас от этой пронизывающей боли», — размышлял Заседин полчаса спустя, полулежа в удобном стоматологическом кресле. После укола зуб понемногу отпускал. Вокруг него суетились два стерильных и донельзя корректных специалиста, прибывших на микроавтобусе с целым зубоврачебным кабинетом внутри.

«Но где их искать? Вот, это самый главный вопрос — где?!!»

* * *

Не позаботишься своевременно, нечего потом жалеть. Знал бы раньше, подстелил бы соломку… А ведь предполагал, не исключал такой вариант, что придется когда-то прятаться… в далеком, расплывчатом будущем. И вот — как палкой по голове — будущее уже пришло.

Мызин напряженно соображал, куда же ему отвезти вырученных пленников, да и самому где отсидеться, пока в голову не придет какая-нибудь здравая идея. Но ничего умнее, чем остановиться пока у тещи, придумать он не смог.

— На следующем повороте сверни направо, — скомандовал он таксисту.

Остановив машину у проезда на давно замороженную стройку, Юрий завел своих невольных попутчиков в тень шестиэтажного железобетонного скелета.

— У нас мало времени, — сказал он. — Я могу вас отпустить прямо сейчас. Но могу предложить сотрудничество. Что выберете?

— Какое сотрудничество? Против кого? — спросил Мурад.

— Хм. Скажем, против Заседина.

Гридин и Сафаров переглянулись.

— С чего это он? — пробурчал Ленька.

— Холодно, — неожиданно ответил ему Сафаров и поежился.

Он как был в футболке, когда на него навалились замаскированные под старшее поколение боевики Портнова, так в ней и оставался. Гридина же захватили в свитере.

— Против Заседина мы, вообще-то, согласны, — продолжил он.

— Хорошо, пойдемте со мной. И я сейчас расстегну вас, но имейте в виду, если что — стреляю без предупреждения.

* * *

На кухне было тепло. Особенно это радовало изрядно продрогшего Мурада. Его объемистые плечи укрывал верблюжий плед. Он блаженно щурил глаза и со знанием дела уплетал вторую миску пельменей. Под ногами у него крутились два кота, не теряющих надежду на то, что полагающаяся им доля со стола все-таки перепадет. Но пока хвостатым не везло.

Тарелки перед Мызиным и Ленькой Гридиным были пусты, они успели перейти к чаю. Видя глубокую заинтересованность «гостей» в хлебе насущном, Юрий решил немного отложить разговор. Наконец, Сафаров отставил посуду, сладко вздохнул и, не сумев сдержать довольной улыбки, сказал:

— Спасибо тебе, кто бы ты ни был, — друг или враг. Главное, ты понимаешь — беседовать на голодный желудок это все равно, что ждать большого урожая в засуху. Спасибо. А теперь можно и поговорить.

— А сам ты что думаешь?

— О чем?

— Друг я или враг?

— Я думаю, сейчас ты это нам скажешь.

— Хорошо. Я вас освободил, хотя мог бы оставить там. Накормил, хотя мог бы и застрелить. Не собираюсь отдавать вас ни Портнову, ни Заседину. Этого мало?

— А что тебе от нас нужно?

— Если Портнов не прикончил вас, а посадил, значит, вы ему нужны. Я хочу знать — зачем?

— Не говори, Мурад, — вмешался Ленька.

— Ну, почему? Конечно, пледа и пельменей в обмен на нашу информацию маловато будет…

— Что-то добавить?

— Горячую ванну бы не мешало и, вообще, побольше ясности.

— Вас интересуют мои сегодняшние отношения с вышеназванными людьми? — раздраженно спросил Мызин. — Заседин хочет меня убить. Где находится Портнов, я не знаю. Но догадываюсь, почему вы оказались у него. К вам каким-то образом попали документы, украденные из «Свечи».

— Интересно…

— А интересного тут нет. Если бы ему от вас ничего не было нужно — вы бы уже были покойниками. Мой друг Никита Петрович большой любитель выпускать, как говорится, души на волю. Короче, ситуация такая — я начинаю свою войну с Засединым. Эти бумаги в ней оказались бы нелишними.

— Допустим, что документы у нас. И дальше — мы тебе их отдали. А ты отнесешь их шефу, а?

— Я же говорю — он хотел меня убить.

— Говоришь.

— Доказательства? Какие у меня могут быть доказательства? Дырка в голове?

— Предлагаешь верить на слово? А не может быть, скажем, что вы со своим большим другом Никитой играете в доброго и злого следователя?

— Значит, не договоримся?

— Думаю — нет.

— Ну, что ж, из подвала я вас вытащил. А ванну примешь в другом месте. Идите.

— Мы — свободны?!

— А на какой черт вы мне нужны? Валите отсюда, господа, и без вас проблем хватает.

Мызин встал из-за стола и указал на дверь. Лицо его было хмурым. Гридин вышел первым.

— Слушай, там холодно, — после небольшой заминки проговорил Мурад. — Ты мне плед не оставишь?

— А шубы норковой тебе не подарить?

— Нет, шубы мне не надо. До свидания.

* * *

Погоду, конечно, жаркой назвать было трудно. Но — потеплело. Висело солнце над крышами домов, редкие облака напоминали замершие клубы разреженного белесого дыма, а ветер отдыхал. Температура держалась в районе градусов десяти. «Мстители» напряженными шагами пересекли двор, зашли под арку, откуда был виден подъезд, который они только что покинули и остановились.

— Ну что, куда двинем? Ко мне или… — спросил Ленька.

— Да, или… — ответил Мурад. — Давай подождем.

Ни через две, ни через три, ни через пять минут из дверей подъезда никто не появился, и вообще к их персонам внимания не проявили.

— Слушай, а может он правда не врет? — засомневался Гридин.

— Проверить хочешь?

— Ну, в общем, вроде… это, отпустил же…

— Правильно, и я так думаю. Пойдем, тем более деваться нам практически некуда. Только давай сначала договоримся: о себе можешь трепаться сколько угодно, а обо мне ни слова. Откуда, чем занимается, и так далее, — если начнет спрашивать, отвечай: он тебе сам все расскажет.

— Но он же и так знает, что ты мент. Тогда ж в «Свече»…

— Вот я и хочу, чтобы больше он ничего не узнал. Понял?

— Договорились.

— Про то, что Портнов нас раньше захватывал, тоже молчи.

— Хорошо.

— Не забудешь?

— Да что я, склероз тебе что ли?

На звонок вышла пожилая женщина. Та, которая открывала им первый раз, мать или теща.

— Юра, это к тебе, — позвала она.

— Сейчас выйду. Пройдите к себе, мамаша, — донеслось из глубины квартиры.

Как только шаги женщины прошаркали по коридору, в конце его моментально выросла фигура Мызина, стоящая на одном колене. В одной руке он держал ружье, другая была вооружена пистолетом. Посетители молча подняли руки.

— Тьфу, это вы, а я подумал… — опуская оружие, проговорил Юрий. — Чего забыли?

— Еще поговорить хотим.

— Проходите.

Теперь Сафаров не стал отрицать, что знает, где документы. Он рассказал, как содержимое засединского тайника оказалось в их руках, и поведал о роли Портнова во всей авантюре. Ленька периодически уточнял детали, перебивая старшего друга.

— Та-ак, — задумчиво протянул Мызин. — Да, очень похоже на правду. Очень похоже… Никита тогда, по-моему, и подбросил эту мысль, насчет боев… и чтобы без ничьих, и пистолет с холостым патроном у него в стволе… точно, хотя он часто так делает во время работы, что бы попугать, поиздеваться. А вот оружие держать сзади, за поясом, вроде не его манера. А ведь неплохая причина для расстрела вашего Соболя, в самого шефа пальнул. Так, значит, все делалось, чтобы вас уничтожить… всех. И концы, так сказать, в воду… а документы тю-тю. И у меня такие мысли крутились, что это он. О том, что лежит в тайнике, кроме Заседина только он знал. Ах, Никита! Интриган поганый. А зачем ему-то бумаги понадобились? Зачем? Приложить Аркашу? Или бабки стребовать и слинять. Да, похоже на него, похоже. Значит, и Принц на нем…

— Кто? — не понял Гридин.

— Да, ничего, это я так. Мне нужны эти бумаги, — твердо сказал Юрий.

— А что ты с ними будешь делать? — спросил Мурад.

— Найду что.

— Я смотрю с силами у тебя не густо, раз сам с оружием навстречу выпрыгиваешь…

— Не ваши заботы. Короче, приносите документы. Тебя, мент, я отпущу. Бабок дам на дорогу и вообще. Ты же это дело с наркотой расследовал? Так что дело закрывай, урон я тебе компенсирую, не обидишься. А ты, парень, можешь тоже отваливать, конечно, долю свою получишь, а можешь со мной остаться. Если выгорит, — отблагодарю дополнительно. Но, учти, — это риск.

— Я останусь, — не раздумывая заявил Ленька.

— Почему?

— У меня свои с ними счеты.

— С кем?

— И с Портновым, и с Засединым.

— Брат?

— Да.

— Ясно.

— Я тоже с вами, — сказал Сафаров.

— Ты?!

— А что, разве у меня не может быть причин?

Мызин окинул Мурада долгим взглядом.

— Хорошо, — кивнул он. — И среди ментуры бывают нормальные мужики.

* * *

После утраты московской жилплощади профессор Каретников зарекомендовал себя в округе совсем не с лучшей стороны. Он задергал претензиями все районное начальство. Вел себя в корне неправильно — вместо того, чтобы униженно лепетать в приемных и писать робкие прошения, он нагло требовал разобраться с его проблемой. Мало ли таких, обивающих пороги и отнимающих государственное время у чиновного люда? Полно! Кому нужен еще один? Никому! И никто из носителей государственной власти не собирался вникать в беды ученого, воспринимая его как очередную надоедливую и зловредную помеху, занозу в не лишенной удовольствий чиновничьей жизни.

Начальник отделения милиции сообщил о задержании строптивого кандидата в депутаты префекту. Тот весьма кстати вспомнил бредовые публикации о какой-то идиотской реверберации.

— А этот, шизофреник ненормальный, — поморщился префект. — Впаяем ему за хулиганку, иначе не отстанет. С прокурором и судьей я поговорю, чтоб быстрее там все крутилось, без задержек.

Вот же как оперативно могут работать наши органы: суд над Каретниковым состоялся на третий день после задержания. Откуда-то взялся и адвокат. Телепатически подхватив диагностическое мнение префекта, он пригласил к обвиняемому психиатра.

Впервые за много дней с Анатолием Валентиновичем беседовал не грубый чинуша или предвзятый следователь, а вежливый степенный интеллигент. Он позабыл гнетущие стены и вонь переполненной камеры и даже ее пренеприятных обитателей. Под сочувственные поддакивания Каретников рассказал о неожиданно свалившихся на него мытарствах с квартирой и отношении к этому властей. Постепенно увлекся частностями и упомянул о полной замене сантехники и мебели, произведенных за рекордно короткое время. Затем вспомнил о бывших там до «обмена» предательских вещах: письменном столе, шкафе и торшере. И неожиданно его понесло. Ученый детально поведал о своем открытии. Факт наличия произвольной воли у неодушевленных предметов весьма заинтересовал доктора. Его глаза под дымчатыми стеклами очков тускло засветились. А манера общения стала еще более располагающей. Впервые Анатолий Валентинович встретил по-настоящему понимающего человека. «Вот, наконец, мне попался умница, который думает как я. Наверняка, он сам чувствует нечто подобное и улавливает флюиды, испускаемые деревянными, железными, пластиковыми и прочими сущностями», — обрадовался ученый.

— А скажите честно, не бывало ли у вас неких ощущений, когда вы остаетесь один на один с вашей старой домашней мебелью? — спросил Каретников.

— Вы знаете, меня нередко охватывало какое-то неприятное томление, когда вечером, придя с работы, я садился поработать за свой стол. Будто кто-то наблюдает за мной, недоброжелательно так смотрит, и не смотрит даже, а заглядывает внутрь меня, перебирает во мне что-то. Теперь, пожалуй, я это понимаю…

— Вот! Вот именно. Какое точное слово — томление! Томление! — повторил Анатолий Валентинович. — Вы первый, кто подлинно разделяет мои взгляды. Ах, вы не представляете, как это приятно!

И охваченный восторгом профессор с курьерской скоростью понесся дальше. На врача посыпались истории кровавых боев в «Свече», рассказ о том, как Каретников спас от пули собачьего тренера, повествование о самом Тамерлане. Ему стал известен сон ученого и самое главное — способность будущего пациента видеть в глазах политических людей холодную ярость псов-убийц.

— Вот почему в России все не так, все плохо! — восклицал Анатолий Валентинович. — Вы понимаете, кто нами управляет? Антигуманные, античеловеческие существа, нелюди! Они выбирают в толпе себе подобных и возносят их. И что же вы после этого хотите? Какой может быть прогресс? Какие могут быть выборы? Народ слеп, он их не видит. Не видит! Не может отличить от нормальных людей! А они пользуются, дурят его красивыми обещаниями. Теперь-то вы понимаете?

— Все, что вы говорите, столь неожиданно… весьма своеобычный взгляд на вещи… но… я вполне понимаю вас.

— Спасибо. Так приятно не чувствовать себя одиноким. Вы не представляете, как тяжело носить эти открытия в себе, зная, что поделиться не с кем — не поймут. А тут еще этот суд. И вот — вы! А? Вы мне поможете, не правда ли?

— Сделаю все, что в моих силах.

— Ах, спасибо вам, спасибо! — умиленно повторял Каретников.

Его диагноз был ясен.

Глава 6

Не такой уж дурак Никита Петрович Портнов. Он сразу же почувствовал в речах кирасовцев, в один голос твердящих, что пленников забрали люди в масках, изрядную долю фальши, и быстро раскрутил ребят. Оказалось, что сразу перед налетом ОМОНа заходил Мызин, а потом исчез. Про тайный спуск в подземелье знали всего трое: он сам, Юрий Мызин и погибший Чепурко. Юрка опередил всех. Вот это неприятность!

Закрывшись в отдельной комнате, Портнов ощутил нервный озноб. Все насмарку! Сколько лет он, можно сказать, лелеял свою неудовлетворенность, скрывал зависть перед играющим первую скрипку Засединым, не спал ночами, обдумывая как бы обскакать босса, каким путем восстановить попранную справедливость. И вот подвернулся шанс, показавшийся ему, начинающему помаленьку терять надежду, относительно удачным. Родился неплохой, вроде, план. Деньги, считай, были уже в руках, — и все пропало. Мало того — собственная жизнь на волоске. Тупорылый макаровский патрон, который он по неосознаваемой уже давно привычке вращал на столе, вдруг показался ему единственным выходом. Пулю в лоб. А что делать? Рано или поздно Заседин найдет его. У него против шефа ничего нет! И эти козлы из подвала, и документы уже у него, без всякого сомнения! Можно, конечно, удариться в бега, денег и своих надолго хватит. Но это значит, что все прошедшие годы, все достигнутое — коту под хвост.

Портнов застонал. Какой смысл бороться дальше? Надо признать: он проиграл. В сумбуре, заполнившем голову, проскользнула мысль об офицерской чести. Он ведь был когда-то офицером. Да! Рукоять пистолета всегда так ладно сидела в его привычной руке. Оружие давно стало продолжением тела, и вылетающие из ствола разящие кусочки свинца были жалящими частицами его самого. Он так любил стрелять. Особенно по живым мишеням. Это высшее наслаждение, оргазм и экстаз. А теперь наступил момент, когда его собственная жалящая частица должна оборвать его собственную жизнь? Горький и последний момент. Металлический холод коснулся виска, палец замер на отполированной глади курка, секунда — и голову разорвет гром выстрела. И нет никакой соломинки… В эти конечные мгновения он четко различил голос, ведущий обратный отсчет. Голос был одновременно вокруг и у него в голове: четыре, три, два, о…

…Стоп! Разум, мучительно ищущий отсрочку ужасного решения, нащупал слабую возможность, ничтожную, как самая тончайшая соломинка. Но — надо проверить! Никита Петрович стал названивать по всем номерам, где мог быть Мызин. А если он еще не передал их Аркаше? А если удастся договориться с Юркой? Зачем ему работать на шефа, когда сразу можно отхватить жирный кусок? Портнов искренне верил, что способен отдать пятьдесят и даже семьдесят процентов от своего куша другому человеку. Только бы перехватить его! Но Мызина нигде не было. Что, значит он уже у Заседина? Все пропало? Тут в его отчаявшемся мозгу вспыхнул еще один номер. Комбинации цифр Портнов запоминал раз и навсегда, чем немало гордился. У Юрки есть теща. А вдруг?!

— Юру можно? — сипло осведомился он, чувствуя неимоверную сухость во рту.

— Сейчас позову, — ответил немолодой женский голос, отдавшийся в ушах близкого к полной деморализации начальника «Кирасы» звоном возрождающейся надежды.

— Привет, — раздался голос Мызина. — А я думал, тебя завалили.

— Кто?!

— Аркаша, кто.

— Пока нет. Слушай, там у меня двое в подвале сидели, где они?

— А, вот чего ты звонишь! Ну, у меня они.

— Что собираешься с ними делать?

— Пока не придумал.

— А чего думать, Аркаше, небось, отвезешь?

— Нет. Там меня как и тебя ждут.

— Да?! Врешь!

— С чего мне врать?

— Слушай, надо поговорить. У меня есть предложение. Давай встретимся.

— Оставь телефон.

— Нет, я тебе сам позвоню.

— Куда?

— Ну, где будешь.

— В том и дело, что я пока не знаю. Мобильный я отключил. Ты меня здесь случайно застал, я на секунду заехал. Аркаша за мной по пятам идет, боюсь, здесь с минуты на минуту будет. Я сейчас отсюда линяю, куда, еще не решил. Так что, если хочешь встретиться, скажи номер.

— Ладно, пиши…

Сообщив телефонный номер убежища и, таким образом, практически раскрыв себя, Портнов ощутил новый укол тревоги. В обычном состоянии он бы так рисковать не стал. «А тут нюни распустил, кретин, — выругал он себя и еще больше разозлился. — Пулю в лоб? Нет, хрен дождетесь, сначала я вам всем глотки порву!»

Теперь оставались два варианта. Либо ждать непрошеных гостей, либо мызинского звонка. Уходить нельзя, но меры принять не помешает. Во все стороны от дома разошлись бойцы, вооруженные портативными рациями. Они взяли под наблюдение все подъездные пути к нынешней «позиции».

* * *

— Ну, что будем теперь делать? — прервал непродолжительную задумчивость Мызина Сафаров.

— Теперь? Теперь надо столкнуть их лбами, вот что, — ответил Юрий. — Я думал, что Никиту завалили. Но, может, это и хорошо, что он пока жив. У меня появился план. Раньше ничего путного в голову не лезло, а сейчас как озарило. И хорошо бы найти знаете кого?

— Нет.

— Тамерлана! Помните, он собак выводил на ринг. Ну, в «Свече».

— Маленький кривой такой узбек?

— Да.

— Его тоже хочешь замочить? — спросил Ленька.

— Да нет.

— А тогда зачем он?

— Потом узнаешь. Может, Никитка в курсе? Заодно и номер проверю, не набрехал ли?

Нет, Портнов сообщил правильный номер. Трубку он поднял немедленно.

— Але, Никита, ты, случайно, не знаешь, где может находиться сейчас Тамерлан.

— Кто, кто?

— Ну, собачник, что Якубов прислал нашему в подарок…

— Собачник?! Зачем он тебе?

— При встрече объясню.

— А, ну тогда я тебе и скажу.

— Кончай торговаться. Объяснять долго, а дать координаты человека — секунда. Или сам не знаешь?

— Эх… Тамерлан какой-то… на что он тебе сдался?

— Нужен.

— Он с Каретниковым остался. А того переселили в городок здесь, в области. Запиши адрес. Больше ничего я про него не знаю. А ты чего с глупыми вопросами звонишь? Проверяешь?

— Нет, мне действительно нужно. Ну, бывай. Через пару часов перезвоню.

Мызин одарил Мурада толстым безразмерным свитером, после чего тот с легкостью согласился покинуть теплую квартиру. У Юрия, оставшегося без команды, выбора не было, и он решился поверить новым союзникам. Гридин и Сафаров получили оружие. Однако плана своего Мызин им не открыл, сказал лишь, что если все будет удачно, они достанут всех: и Заседина, и Портнова. Ленька сначала запротестовал, не хотелось ему быть слепым орудием. Но Мурад примирил самого молодого члена отряда с действительностью, заметив, что они всегда могут отказаться, если что-нибудь пойдет не так. В первую очередь Юрий Мызин захотел убедиться, сохранились ли похищенные из «Свечи» документы. Сафарова это интересовало не меньше. Он принялся разыскивать Славика. Но, по-видимому, в конторе его друга неплохо умели хранить секреты и упорно отказывались выдать местонахождение Артюхина. После целого ряда звонков удалось договориться о том, что Мурад свяжется с детективным агентством ближе к вечеру и тогда, возможно, ему дадут какие-нибудь ключи для выхода на Вячеслава Артюхина.

— Ну, это уже что-то, — бодро отреагировал Мызин. — А теперь, господа, начинаем игру. Сначала побеспокою Аркашу. Он, даю все зубы, окопался на своей дачке. Не меньше полка охраны расставил и хочет отсидеться до конца заварушки. Пусть-ка наш уважаемый министр почешется.

И в самом деле, Заседин был на даче. Соединили с ним не сразу. Даже узнав предварительно, кто звонит, Аркадий Николаевич не мог скрыть удивления:

— Юра! Ты? Куда же ты делся? Я тебя отчет просил составить, а ты? Как мальчишка, право… нехорошо, нехорошо…

— Я не об этом. Вы хотите знать, где сейчас Портнов?

— Ну, допустим… а что ты за это хочешь…

— Это потом.

— Ну, что ж, слушаю.

— Точного места я не знаю, но мне известен номер квартирного телефона, пишите.

* * *

Располагая засединскими средствами, можно нанять много великолепных профессионалов. Что он и сделал. Сигнал о возникновении подозрительных объектов в поле зрения наблюдателей поступил к Портнову своевременно, однако бежать уже поздно было. К дому на полной скорости подъехали три автомобиля. Два стали у подъезда, а третий взял под контроль фасад с другой стороны. Сразу за ними появились целых пять «Газелей» с основными ударными силами. Люди в масках были оснащены стволами с глушителями, подчеркивающими бескомпромиссность намечаемой акции.

Портнов и не вспомнил о своем недавнем решении свести с жизнью счеты. И вторично любезно предоставленный ему Засединым шанс отправиться к праотцам вызвал лишь приступ холодной ярости. Да, это конец. Отсюда никому не уйти. Но покорной сдачи не будет, не дождутся. Лучше погибнуть в бою, чем быть обезоруженными и расстрелянным. В нескольких коротких фразах Портнов объяснил это своим парням, что оставались с ним в квартире. Они поверили. А это и было правдой: Аркадий Николаевич строго наказал никого в живых не оставлять. Безвыходность положения, в котором они оказались, только заставила сжать зубы кирасовцев и занять позиции в разных углах квартиры.

Стучать в дверь не стали, замки разворотил взрыв. Коридор под разными углами пронзили струи бесшумного свинца. Под их непрерывной защитой спецназ вступил на захватываемую территорию. Первая комната, когда ее достигли, ответила шквальным огнем. Поскольку шума наделали уже много, и утаивать операцию стало бессмысленно, в дверной проем метнули две гранаты. Принимая условия боя, следующая по проходу комната ответила подобным же образом, — лимонка разорвалась прямо у ног победно продвигающегося авангарда. Двое передовых бойцов погибли, третьего ранило, — спас тяжёлый бронежилет. Нападающие озверели. Гранатомет с осколочными зарядами быстро подавил сопротивление.

Дольше всего сопротивлялась кухня. Из ведущего к ней двухметрового аппендикса вылетали ручные гранаты и бил по стенам пулемет обороняющихся. Занять удобную позицию для стрельбы по ее защитникам не представлялось возможным, это частично удалось лишь когда рухнула стена, ведущая в соседнюю квартиру.

Жители дома и всего квартала бурно паниковали. В квартире гремел бой, а внизу, во дворе, прикрываясь бортом подъехавшего бронетранспортера, объяснялись милицейские чины. Дежурному отряду быстрого реагирования, прибывшему на звуки канонады, втолковывали, что удалось накрыть крутую банду, торгующую оружием и наркотиками, а также промышляющую хищениями людей.

Единственными, кто по-настоящему радовался событиям, были оперативно оказавшиеся здесь телевизионщики. Они наводили камеру на приковывающий их любопытство этаж и быстро говорили в микрофон. В общем, готовили очередную порцию горячего материала для каких-нибудь плотоядных новостей. Из окон соседнего здания по непокорной кухне открыли пальбу снайперы.

Когда все закончилось, в квартиру поднялся милицейский подполковник. Он был хорошим приятелем Никиты Портнова и знал всех его ребят. Подполковник бродил по разбитой жилплощади, переворачивал, если надо было, убитых, и внимательно вглядывался в их лица. Очевидно, первый обход не удовлетворил исследователя, и милиционер повторил его дважды. Потом вышел на лестничную площадку, выругался заковыристым матом и приказал не снимать пока оцепления.

* * *

Прямиком из зала судебных заседаний профессора Каретникова отконвоировали в закрытую психиатрическую лечебницу. Этому предшествовал консилиум, в состав которого входил и чуткий, восхитительный доктор. И хоть к концу мероприятия энтузиазма в отношении нового «друга» у Анатолия Валентиновича поубавилось, при нем он не мог отрицать свои ранее сделанные признания. Да и чего их, в конце концов, таить, если это объективная истина? Напротив, пусть больше людей узнает об открытиях, даже если одной десятой это откроет глаза, — уже будет победа. Ведь десятая часть населения страны — это четырнадцать миллионов. Сила! Ни одна сегодняшняя партия не может похвастаться такой численностью!

Условия в больнице мало отличались от тюремных. Кормили отвратительно, а лекарств едва хватало на экстренныеслучаи, — когда кто-то из пациентов впадал в неистовство. Потому фармакотерапию новичок получил лишь на бумаге, — она осталась записанной корявым врачебным почерком в листе назначений, спрятанном в истории болезни. И ядро личности профессора вместе с укоренившимися в ней сдвигами не подверглось тяжелой атаке нейролептиков. Благодаря тиранической натуре главного врача, не терпящего всяческих шухеров во вверенном ему заведении (именно потому запас убойных лекарств расходовался лишь на острые ситуации), больные с отягченными всеми смертными грехами биографиями вели себя здесь почти пристойно. В палате камерного типа «на двадцать рыл», как выразился сосед по койке, находилось не менее двадцати человек. Все в разной степени деградации. Более-менее сохранные образовывали своего рода высший свет и презирали прочее население.

Процедуры «прописки» новый пациент избежал. Оба палатных лидера после междоусобицы неотрывно смотрели мутными рыбьими глазами в потолок, словно видели там некие судьбоносные письмена, мочились под себя и успешно соревновались в нелегкой игре, называемой «молчанкой».

К Каретникову подошел неопрятный тип с ежекоподобной прической и коротко потребовал:

— У, казите на цего-то.

После небольшого выяснения, профессор догадался, что его просят ни чего-то показать, а о чем-то рассказать. Преодолевая частым покашливанием воздух, забивающий легкие смрадными испарениями, Анатолий Валентинович предложил известную историческую байку. Слушало его всего три человека, но со вниманием припавших к живительному роднику матросов, долго носимых волнами после кораблекрушения.

Это были, как представилось Каретникову, престранные создания. У одного высокий и чистый лоб мыслителя сочетался с изуродованным боксерским носом, кривыми блестящими губами и привычкой громко сопеть. Невинные светло-синие глаза второго, не отрываясь и не моргая, смотрели в одну точку, расположенную в каком-то ему одному ведомом пространстве. Лицо третьего непрерывно менялось, будто он был актером, ищущим средства верного выражение трудной роли.

По ходу рассказа к группке у зарешеченного окна присоединились еще двое. Стоило ученому замолчать, как эстафету подхватил человек с изможденным лицом праведника. Несмотря на отточенное красноречие, значительно превосходившее каретниковский слог, ему внимали не столь трепетно. В дальнейшем профессор узнал, что этот больной (сексуальный маньяк) каждый раз повествует об одном и том же, не меняя ни интонации, ни порядка слов.

Анатолий Валентинович, с ужасом и содроганием ожидавший своей участи, понял, что и здесь можно как-то существовать. Уже на следующий день он стал штатным рассказчиком в среде здешней интеллектуальной элиты. И ничего, что маньяк считал своим долгом каждый раз после устной новеллы историка блеснуть вызубренным набором фраз. Эта особенность вносила какую-то особую размеренность в новую жизнь.

* * *

Настойчивые попытки Сафарова возымели действие. Он получил добро на встречу с Артюхиным. При условии, что будет один. В назначенном скверике Мурад прождал лишние полчаса. К нему подошел бомж и предложил следовать за ним. Покрутившись в сплетении переулков, он оставил Сафарова у дома, мимо которого за последние десять минут проходили не менее трех раз. В окно второго этажа постучали изнутри. Открыл Мураду незнакомый человек. Квартира, в которой он оказался, была заставлена устаревшей запыленной мебелью, очевидно, постоянно здесь никто не жил. Артюхина в ней не было. На немой вопрос Сафарова, незнакомец буркнул:

— Сейчас придет.

Затем протиснулся мимо загромоздившего прихожую Мурада, вышел в подъезд, захлопнул за собой дверь и запер ее. Минул час. Сафаров уже начал сожалеть о потраченном времени, когда замок щелкнул и вошел Славик.

— А ты, однако, живучий, — с порога заметил он.

— Для меня еще пули не отлили.

— Верно, тебе серебряную надо.

— Золотую.

— Интересно, а что надо для твоего любезного дружка Заседина? Я ведь, как уговорились, отправил копии — одну в МВД, а другую таджикским бандитам.

— Но третья сохранилась?

— Обижаешь.

* * *

Ничего по-настоящему плохого еще не случилось. Он жив, близкие тоже, деньги целы, дела, несмотря ни на что, идут. Однако настроение было нехорошим, подавленным. Интуиция — качество, редко выдаваемое Творцом мужской половине, — свербела затылок. А может, давление жмет? Да что это за чертовщина — то зуб, то голова! Автоматический тонометр высветил 180 и 110. Так в чем дело — в дурном предчувствии или в гипертонической болезни?

Заглатывая таблетки, Аркадий Николаевич самостоятельно поставил себе верный диагноз. Он формулировался так: потеря инициативы. За долгие годы жизненной борьбы Заседин привык быть ведущим. Во всех начинаниях и интригах, затеваемых им самим или, реже, другими людьми, Аркадий Николаевич всегда был в центре событий, стремился взять бразды в свои руки и, как правило, брал их. Он сам решал, когда следует наносить упреждающие удары, а когда лучше славировать, менял тактику, выжидал и, как только созревал момент, враз решал проблему или ломал судьбу человека. До сих пор он всегда побеждал. До сих пор…

А затеяв, как он свято верил вынужденную (да так, собственно, и было) войну со своими замами, он никак не мог перехватить инициативу…

И с ментовским начальством вышел напряженный разговор. Очинил им нормально (а куда деваться?), остались довольны, но шум, поднятый при захвате квартиры, где засел Портнов, долетел до вечно настороженных ушей одного из главарей всея России. И, очевидно, попал, как говорится, «в жилу». Главарь тут же поднял вой — он давно копал под министра внутренних органов — «Устроили в столице показательную бойню! А каково при этом простым людям? Зачем их пугать? Причина в явной нехватке компетенции!», — плевались СМИ, подвластные шишке.

«Вот, — плакался на это карманный засединский ментовской начальник, — теперь мне головы не сносить, понизят, а там и уголовку чего доброго повесят. Не надо было торопиться, выждали бы…». Его-то успокоить относительно несложно, а вот кремлевских псов? Чувствовал Заседин, что его упрочившееся в последнее время положение дает трещину. И только одной лишь отставкой от пирога может не обойтись. Хуже — шлепнут, и все. Потому надо спешить, восстанавливать реноме. Законы власти — законы стаи: пока силен — уважают, дашь слабину — загрызут. А у него опять неудача — Портнова среди перебитых не оказалось.

Что, они с Юркой затеяли какую-то хитрую комбинацию? И где их, гадов, найти теперь? Больше всего Аркадий Николаевич клял себя за глупую сентиментальность. «В глаза перед концом заглянуть! Чушь, какая. Прямо здесь, на даче, валить надо было, как только приехали. И одного, и второго», — запоздало жалел он. А раньше за ним такого не наблюдалось, — промедлений он себе не позволял и сожалениям по этой причине не предавался, естественно.

* * *

Якубовский подарок, ввезенный в Россию контрабандно вместе с собаками, остался один в чужой квартире, расположенной в незнакомом городе. Он не числился ни в каких паспортных столах или прочих официальных конторах и де-юре не существовал вовсе. Очевидно, Тамерлан был фаталистом. Он ни разу не попытался идти наперекор судьбе. Какие-то неизвестные волны несли его, будто весенний ручей бумажный кораблик. Он родился маленьким и слабым, в детстве стал калекой, потом случайно приткнулся к председателю-баю, а вслед за тем достался Якубову. Тот же, следуя какой-то блажи, отправил его в Россию.

Существует мужество двух типов. Первый — это вечная борьба с жизнью, когда человек не подчиняется ее условиям и условностям, а избирает собственный путь и всеми силами прокладывает его вопреки крутым поворотам, непробиваемым стенам, чужой воле и другим преградам. И второй — внешняя покорность своей участи. Кажущаяся покорность, маскирующая непоколебимую верность собственному миру. Внутренний мир у мрачного хромца, вне сомнения, был. В нем, соседствуя с темной и стойкой ненавистью, жила любовь. Оба чувства воспитывались, в первую очередь, семьей, где главные роли играли два антипода — отец и белый пес Дарган. И Тамерлан никогда не изменял своему мировосприятию. Выходит, — он не был обделен мужеством?

На третий день после отъезда Каретникова, устремившегося в столицу за правдой, Тамерлан стал испытывать муки голода. Разом утративший почву под ногами, профессор не позаботился оставить будущему помощнику запас еды. Помыкавшись в четырех стенах, хромец нашел на подоконнике тощую пачку купюр, оставленную Каретниковым, и вышел на улицу. Четкого представления о стоимости денег у него не было. Ковыляющий по улицам невысокий криволицый тип в блестящих черных сапогах, ватнике синего цвета и тюбетейке обращал на себя внимание, но подойти к нему ни у кого желания не возникало. На магазин Тамерлан наткнулся случайно, — из застекленных дверей вышла женщина с полной авоськой. До этого он уже раза два проходил мимо этого места.

Продавщица была смазливенькая, ее прическу украшал золотистый кокошник, что делало юную особу немного похожей на фею. Настоящие мужчины не всегда требуют сдачи у таких милашек, во всяком случае, не пересчитывают ее. Но Тамерлан, да еще мучимый спазмами под ложечкой, никак не отреагировал на прелестницу. Он впервые в жизни был вынужден обратиться к незнакомому человеку. Раньше он лишь только отвечал на слова других людей, как бы подчеркивая тем отсутствие нужды в обществе себе подобных. Вывалив дензнаки на прилавок, все они были сотенного достоинства, хромец молча ткнул пальцем в хлебную полку. Вопрос продавщицы о необходимом количестве хлеба наткнулся на полную непроницаемость покупателя. «Глухонемой», — поняла она и подняла указательный палец вверх. Никаких эмоций. К указательному присоединился средний. Последовал кивок.

Язык жестов — самый древний и универсальный способ общения. С его помощью Тамерлан заполнил всю свою продовольственную корзину, составившую два целлофановых пакета. Фея отечественной торговли сразу заметила, что «глухонемой» ко всему прочему совсем не разбирается в деньгах. Но поступила с ним почти честно, — она оставила себе всего три десятки с копейками. Да и то не из жадности, у дамочки, по всей видимости, просто сработал давно выработанный рефлекс на растяпу-мужика.

Еще когда хромец бродил в поисках магазина, за ним увязалась грязная и хромая шавка, с чрезмерно растянутым лохматущим телом на облезлых кривых лапках, да со стоячими ушками. Наверное, в истоках этого чуда перемешались гены болонки и таксы, а ушами с ней поделилась не иначе как чихуахуа. Ее образ мог бы послужить отличной моделью для сатирического художника, взявшего на себя труд изобразить конечный результат взаимодействия многочисленных ветвей Российской власти.

Собачка терпеливо дождалась выхода Тамерлана и потопала за ним вслед. Снедаемый голодом «подарок узбекских просторов» присел на корточки у стены дома неподалеку от магазина. Он выпил подряд четыре яйца и стал закусывать их углом буханки, вгрызаясь в нее зубами. Собачонка, склонив голову набок, внимательно наблюдала за трапезой. Выражение ее нелепой морды было сочувственным.

Заморив червячка, Тамерлан в первый раз посмотрел на попутчицу. Если раньше она испытывала несомненную, но беспричинную симпатию к этому человеку, схожему в чем-то с ней самой, то, увидев на дне обращенных к своей персоне виноградин золотистые искорки, влюбилась без памяти. И брошенный кусок хлеба, проглоченный чисто автоматически, никак не повлиял на родившееся чувство. Собачка проводила обретенного кумира до квартиры и улеглась на половичок у двери.

* * *

После ознакомления с бумагами Мызин заметно повеселел.

— Отлично, — радовался он. — Теперь мы подцепим Аркашу на крючок. Он думает, что неуязвим. Пусть тешится. Я последнее время усиленно изучал наркорынок, могу дисер накатать. Есть у него по-настоящему сильный враг. Они же там наверху все жрут друг друга постоянно. И если я грамотно стукану кому надо, Аркаше кранты.

— Мой друг передал копии этих документов в ФСБ и одной группировке, связанной с таджиками. Я же говорил, — напомнил Мурад. — Ну, и что из того? Заседин твой даже не испугался.

— А то, что твой друг тонкостей не знает. И феэсбешников, и эту группировку курирует одна банда на самом верху. А я знаю другую. И Аркаша разом скумекает, что я прав.

— Ну, а нам-то что с этого? Объясни.

— Не гоните коней, мальчики, не гоните…

— Не доверяешь? — спросил Ленька.

— Ну, почему? Я, понимаешь ли, суеверный. Раньше времени рассказывать не хочу, — вдруг сорвется? Мы устроим ему ловушку. Подробности немного попозже. Договорились? Погодите немного.

Место, где временно можно было перекантоваться, заговорщики обрели благодаря Сафарову. Это была та же пыльная квартира, где Мурад дожидался Артюхина. Славик на время согласился уступить ее.

Старую мебель наскоро протерли, подмели скрипучие полы и поставили чай. Гридин сгонял в ближайший магазин и затарился едой. Пару суток можно было отсюда не вылезать.

Но в планы Мызина это не входило.

— Так, парни, сегодня отдыхаем, а завтра в «Свечу».

— В «Свечу»?! — удивленно переспросил Гридин.

— Да, — с подъемом ответил Юрий. — Если говорить высоким слогом: нас ждет заключительный акт драмы. Именно там. И помолитесь всем богам, которых знаете, чтобы нам повезло.

— Может, ты все же скажешь, что задумал? Я так не пойду, — набычился Ленька.

— Завтра. Все узнаете завтра. Подъем в пять утра.

Глава 7

В камере-палате номер двенадцать спецучреждения для ненормальных преступников случилась перемена. Один из двух наиболее активных психов отошел от нейролептического удара и тут же пристал к новенькому. Однако недооценил свои силы, — они еще не восстановились, и озверевший от несчастной судьбы профессор Каретников дал ему отпор. Да такой, что самого Анатолия Валентиновича срочно привязали к койке дюжие санитары и накололи всевозможной дрянью. Уж очень строг был главный врач. Человек старой закалки, «вылечивший» некогда довольно гадов-диссидентов, он назначал больным лекарства только при буйстве. А буйства достаточно было совсем небольшого. Доза же всегда была, по меньшей самой мере, лошадиной. Метода имела колоссальный воспитательный успех — тяжелый, как молох, коктейль могучих химикалий вышибал любую дурь из самых бедовых голов. И результаты достигались гарантированно высокие. (А скептики утверждают, что в медицине стопроцентную гарантию дает только хирург, оттяпавший ногу, — новая конечность никогда не отрастет!)

У откушавшего шоковой терапии надолго, если не навсегда, отбивалось желание бузить. Те же, кто продолжал скандальничать, после нескольких курсов лечения превращались в «культуру». Этим термином медперсонал определял пациентов-ветеранов методы.

Если бы у очнувшегося после многочасового отупения Каретникова сохранилась чувство метафоры, он мог бы сравнить себя, например, с патиссоном. Белый потолок вверху был его прошлым, настоящим и будущим, он стал его вселенной, его проклятием и одновременно пределом желаний.

Когда профессора развязали, и он попытался изменить положение, в голове, обретшей неожиданную глубину и объем, отдаленно зазвенел колокол. Чугунный язык медленно ворочался, биясь о стенки черепа. Причем не того черепа, что украшал сейчас его плечи, а оставшегося где-то позади, в прошлом. А еще дальше того, заднего, на самой границе забвения, полоскались, мелко дребезжа по вогнутостям костей, маленькие колокольцы, по типу ямщицких…

— Ям… ямщ, — силился профессор выдавить последнее слово, но не хватало для того длины, уплывающего в будущее, опухшего рта.

Больные помогли ему сесть. Он непроизвольно обмочился, не чувствуя этого. Из угла рта потянулась длинная сосулька загустевшей слюны…

Интенсивный сеанс неожиданно возымел обратное действие. Тонкие перегородки, отделяющие здравые участки от тронутых болезнью, не выдержали и лопнули. Внутреннее «Я» Анатолия Валентиновича полностью слилось с его последними «открытиями».

И немного восстановившись, Каретников с увлеченностью опытного проповедника стал наставлять сокамерников. Делал это он в полголоса, опасаясь внимательных и злых глаз санитаров. Люди, разделяющие с ним тесные вонючие чертоги, были не слишком обременены догмами и условностями, довлеющими над гражданами с так называемым здоровым рассудком. Они быстро восприняли новые и столь очевидные истины. В палате начал зарождаться массовый психоз. Но был он тихим, даже, можно сказать, задумчивым. Отозвав Анатолия Валентиновича в сторону, тот самый косноязычный неопрятный тип с ежекоподобной прической, что первым встретил профессора, вдруг ясно вымолвил:

— Я принимаю и разделяю вашу точку зрения, коллега. Но не кажется ли вам, что смотреть надо глубже?

— Это как? — слегка опешил Каретников.

— По-вашему, откуда взялись эти самые избранники с хищной тоской в зеницах?

— Это порода такая…

— Ну, хорошо. А ее генеалогия?

— Простите, вы кто?

— Филолог. Доктор наук Стельников.

— За что же вас…

— Полноте. А за что всех? — Он выпрямился и негромко продекламировал. — «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало…» А? Припоминаете общеизвестные гнусности? Их автора, вот кого надо было аминозинить до абсолютного растворения мозгового детрита!

— Ну, и… — совсем потерялся Анатолий Валентинович.

— Вот вам и «ну». Ключевое слово: «народ». Вот откуда они берутся! Из него лезут. Вы когда-нибудь задумывались: а каков он, этот народ?

— Разный.

— Нет, не разный. Он — советский! Был им и остается. Такой, каким его сделал величайший ублюдок и мерзавец всех времен — Ульянов. Он приблизил «народ» к «далеким революционерам». Слил их в одно! Вывел новую породу. И не важно, что сейчас иной строй. Они — оттуда. И взявшись теперь бороться с хищниками, вы обрекаете себя на противостояние всему обществу. Уберете одних, ваш «народ» тут же других предоставит — своих лучших представителей. Да, так и есть. Они лучшие, предел совершенства. Они первейшие воры, главнейшие подлецы, первостатейные ублюдки, отменные хищники! Стонет «народ» — какие негодяи у него правители! Ах, ах, ах! Извивается аж весь, горемычный! А откуда они? С неба сыплются? Они же из него лезут, из вашего «народа» прут! Как змеи из-под колоды, как черви из падали, как опарыши из дерьма! Вы к ним принюхайтесь, к выползкам! Почуйте ароматик! А? Разве не так?

— И что же делать?

— Я знаю что. Только вот толку от этого никакого, пока мы здесь.

— Да, толку и не будет, если весь народ… — расстроился Каретников.

— Будет! — жарко прошептал Стельников. — Будет! Ко мне сегодня больше не подходите, я сам вас позову. А вот этот — стукач, имейте в виду.

К ним приближался маньяк. Его узкие губы сложились в принужденную улыбку, всегда предваряющую начало цветастого раз и навсегда заученного рассказа.

— У, пузя-мазя, я поцола, — в полный голос заявил филолог и отошел.

* * *

План Мызина, рассказанный в предрассветной тиши, в целом Мураду и Леньке понравился. Ничего лучшего они, по крайней мере, предложить не могли. Только внести определенные корректировки.

Юрий не открыл партнерам одного — зачем ему понадобился Тамерлан. Впрочем, хромец в ключевые фигуры не годился, и настаивать на определении его роли не стали. Значительно важнее было в мелочах разработать способ захвата Аркадия Николаевича Заседина. Местом проведения операции Мызин наметил «Свечу». «Там все началось, там должно и кончиться», — мотивировал он свое решение. В целом удобный вариант. Не слишком близко от столицы, чтобы моментально вызвать подкрепление. К тому же Юрий Мызин как свои пальцы знал все ходы и выходы в ресторанном комплексе, а Гридин прекрасно ориентировался в прилежащем городе. Опять же, нет поблизости жилья — кругом лес, этакая недалекая глухомань. Но, с другой стороны, — захочет ли там появиться Заседин?

— А куда он денется? — уверенно заявил Мызин. — У меня в руках не только ваши документы, но также полные сведения о его деятельности за последние годы со всеми лицами, контактами и выходами. Я ведь уже говорил, но повторюсь. Твой приятель, — повернулся он к Мураду, — просто был не совсем в курсе того, что такое рынок наркотиков в России. А я его изучению посвятил немало времени, и сейчас, пожалуй, лучше меня об этом никто не знает. На самом деле, существует всего три мощнейших клана. Все другие — как ручьи в сравнении с Волгой, мелочевка. Один в последнее время ослаб в связи с перестановками в правительстве, так что фактически их два осталось. Обе структуры чрезвычайно разветвлены и запутаны, обе имеют самую высокую поддержку. И при этом мечтают только об одном — зачистить друг друга. У Аркаши тоже есть крыша, он в этом деле почти главный, но не самый. Если я сообщу ему, что собираюсь настучать конкурентам, и он поймет, что это серьезно, то будет готов на любые встречи и где угодно. Потому что для него это неминуемая смерть. Его свои же уберут, сметут. Начнётся отстрел всех фигурантов в его концерне, и начнется с него. Так что он приедет. Но не один, а с целой армией. Вот наша главная забота — как быть с его «защитниками»? Пока у нас только одно преимущество — мы знаем, где состоится встреча, а он — нет.

— А зачем ты все это затеял? Зачем тебе рисковать, когда ты можешь убрать Заседина чужими руками? Не понимаю я что-то.

— Чужими, говоришь, руками? Вот в том-то и дело! А я хочу раздавить его своими руками! Понял — своими! И на то есть причина. После о ней узнаете. Ну, какие есть предложения?

— Я думаю, надо сыграть на внезапности, — предложил Сафаров, — устроить засаду из меня с Леней. Ну и еще заложить несколько взрывных устройств в нужных местах. Неожиданные взрывы могут посеять панику.

— А ты что, взрывник, что ли?

— И взрывник немного.

— Да он и взрывник и боевик, каких поискать еще, — похвастался Гридин, успевший проникнуться к Сафарову.

— Спецназ?

— Да какая разница? — отмахнулся Мурад.

— В таком деле о партнерах надо знать как можно больше! Хотя бы для уверенности.

— Ну, для уверенности знай: мы не подведем.

— Утешил. Так что вас надо будет там спрятать… сюрприз устроить…

— А что, это трудно? — засомневался Ленька.

— Да нет. Суметь-то, конечно, сумею. А как дальше?

— Дальше будет видно. На месте разберемся, — ответил Сафаров.

— Разберемся-то мы, разберемся. А вот получится ли у вас нейтрализовать охрану? Там будет десятка два, не меньше.

— У него точно получится, — кивнул Гридин в сторону Мурада. — Ну, и я постараюсь.

Мызин несколько скептически оглядел полную фигуру узбека, вздохнул и задумчиво произнес:

— С собакой он тогда разобрался лихо. Не спорю. Да и ты тоже справился. Другого выбора у меня все равно нет. Короче, запомните: вся надежда на вас.

* * *

Ноябрь выдался, как ему и положено, холодноватым, но сухим и ясным. Солнце всходило точно в срок. Ему не требовалось ломиться сквозь массивы облачности, и потому оно, легко отхватив у бледного неба восток, било ослабевшими лучами в боковое стекло машины.

Неоднократные попытки молодого таксиста разговорить пассажира натыкались на его односложные, рассеянные ответы. В машине повисла тишина.

— Мы с тобой словно траур объявили, — недовольно заметил водитель и спохватился. — Извините, может вы, в натуре, на похороны едете?

— Нет, — коротко ответил Мурад.

Впереди показались дома. Синяя дорожная таблица известила, что они приближаются к искомому населенному пункту.

— Ну, вот, прибыли. Куда дальше-то? — ворчливо поинтересовался таксист.

— Я же назвал адрес, — ответил Сафаров.

— Ха, адрес, блин! Я что, в справочном бюро работаю, по твоему, в этом городишке? Да я здесь сроду, блин, не бывал! Плати, и вали отсюда! Сам найдешь!

Излишне говорливый водила уже и так изрядно надоел Мураду, а тут еще неприкрытое хамство. Он воспроизвел зверскую физиономию и прорычал:

— Ты у меня и в справочном будешь работать, и в музее, и в зоопарке, если захочу. Понял?

— Ладно, ладно, командир, не горячись, — быстро стушевался владелец таксомотора.

— Поехали!

Автомобиль медленно двинулся по пустынной улице. Ближе к центру им попался бородатый старик в грязном военном плаще. Несмотря на запущенный вид, дед сумел толково объяснить дальнейший маршрут.

То, что здесь проживает Тамерлан, убедительно доказывало наличие трех свернувшихся в клубки шавок у порога. На стук он открыл дверь так быстро, как будто заранее поджидал кого-то. Но, по всей вероятности, не Сафарова. Потому что с остолбенелым видом уставился на стоящего у порога человека. Очевидно, визит убийцы Шайтана потряс его.

Глаза Тамерлана были распахнуты, что редко случалось, когда он смотрел на человека. Они напоминали два черных колодца, на дне которых плескалась угрюмая ненависть. Заглянув в них, слабонервный и чувствительный субъект, по меньшей мере, вздрогнул бы. На Мурада, однако, эти темные глубины впечатления не произвели.

— Собирайся, — распорядился он по-узбекски. — Мы уезжаем.

Проснувшиеся собачонки для обеспечения собственной безопасности немного спустились по лестнице вниз и наперебой затявкали. Хромец каркнул, лохматые замолкли и понуро уселись на ступеньках, негромко поскуливая.

Тамерлан, всю сознательную жизнь питал к людям самые негативные чувства, и, тем не менее, подчинялся чужим решениям беспрекословно, словно неумолимому могуществу стихии. Он влез в сапоги, облачился в телогрейку и покрыл голову тюбетейкой.

— Родственник? — осведомился таксист и, в очередной раз не получив ответа, включил зажигание.

Три маленькие дворняжки уныло смотрели вслед уменьшающейся и уменьшающейся машине. Наверное, им казалось, что она не удаляется от них, а тает на глазах. И вместе с ней исчезает как мираж единственный на свете человек, способный абсолютно точно чувствовать порывы верного собачьего сердца.

* * *

Оставшимся в столице Мызину и Леньке Гридину предстояло совершить массу дел. Прежде всего, они направились в гости к мызинскому дружку Отчиму. Как и полагалось, он проживал в ближайшем пригороде, занимая не самый хилый четырехэтажный особнячок в элитном поселке, где мирно сосу-ществовали банкиры, депутаты, члены правительства и видные бандиты.

Охраняющий въезд милиционер, выслушав требование разбудить столь высокую особу, покрылся испариной. Но после десятиминутной полемики и небольшого поощрения, согласился допустить Мызина до аппарата внутренней связи. Не без труда, но все же удалось договориться с похмельным Отчимом о встрече.

— Ты побудь здесь пока, ладно, — предложил Леньке Мызин, когда они вошли, и проводил его в бильярдную.

В комнате стояли два стола, обитые зеленым сукном, окна драпировали плотные зеленые портьеры. Было слегка накурено.

— Ты играешь? — спросил Юрий.

— Да так, неважно.

— Вот и потренируйся, а мы поговорим.

Гридин ничего не почувствовал, а между тем, такие же точно слова произнес его брат Костя и тоже в бильярдной, как раз перед тем, как их с Соболихиным захватили люди Портнова.

Юрий просил у Отчима военной поддержки. Ребром встал вопрос об оплате. Хозяин четырехэтажной недвижимости никак не мог взять в толк как это можно половину сразу, авансом, а вторую через две недели.

— А если тебя шлепнут там, кто потом бабки отдаст? — возмущенно вопрошал он.

— Ну… — развел Мызин руками, — если бы да кабы… ну, а ты, к примеру, знаешь, что с тобой через пять дней будет?

— Понятно. Короче, предлагаешь нам отпахать за полцены, — задумчиво подытожил Отчим, словно предвидя скорые похороны собеседника. — Хорошо. Я тебе вот так скажу: погоди. Мне посоветоваться надо.

На сей раз события развивались по другому сценарию, отличному от того, что было в «Свече»: свет в бильярдной не погас, а туда вошел Мызин и сказал только одно слово:

— Поехали.

Юрию с Ленькой пришлось изрядно поколесить по городу в поисках необходимого оружия и взрывчатки. И лишь к трем часам все основные вопросы были улажены.

* * *

День получился длинным. Он все еще тянулся, когда на территорию загородного ресторана въехала мезенская «Вольво». Кроме него, в машине были Сафаров, Гридин и Тамерлан. Юрий специально, несмотря на риск, забрал свою машину. Заседин должен увидеть здесь именно его автомобиль и никаких других.

«Свеча» была пуста. Может быть из-за окружающей ресторан осени, а, возможно, по какой-то другой причине, оставленное людьми заведение выглядело не просто заброшенным, а лишенным внутренней энергии. Полумертвым.

Основное здание пялилось наполовину зашторенными окнами на пустынную дорогу и на облетевший лес. Оно казалось слепцом, беспомощно застывшим на развилке дорог и не знающим, куда идти дальше. Из-за ужасных событий, произошедших на этом месте или вследствие того, что люди покинули здание в панике, двухэтажный слепец казался испуганным. Он неуверенно прислушивался к ветру, принимал за чьи-то шаги неритмичное похлопывание незапертой форточки и не верил в свою дальнейшую судьбу. Попади сюда в третий раз профессор Каретников, он добавил бы к своим умениям способность определять «настроение» архитектурных сооружений. И неизвестно, какой приговор он вынес бы потом главным столичным достопримечательностям. Но им повезло.

А сейчас из четверых человек, въехавших на территорию ресторана, трое были психически совершенно здоровыми и озабоченными значительно более прозаическими намерениями, в отношении же четвертого пассажира «Вольво» что-то определенное сказать было сложно.

Из всех прибывших, пожалуй, только Ленька Гридин на минуту проникся тяжелым настроением каменного слепца. Его память остро резанули картины недавнего прошлого. Словно вживую он увидел яростных алабаев, смерть Константина, гибель остальных ребят. Лишь собственный бой не вспомнился ему, он вообще никогда не вспоминался в деталях, а представлялся сжатым в пучок сплошным ужасом. Ленька остановился и непроизвольно зажмурился.

— Леня, пойдем, дорогой, у нас времени нет, — мягко похлопал его по плечу Мурад.

— Да, да, сейчас, — ответил он, судорожным жестом откинул со лба седую прядь и зашагал вперед.

* * *

Тамерлана отпустили на территорию, а остальные занялись делом. Багажник «Вольво» был полон взрывчатки. Расставленные по пути «гиббоны» вполне могли схлопотать лишнюю медальку, задержи они чинно проезжающую мимо постов иномарку. Но им не повезло — алчность на сей раз подкачала. В багажнике лежали и имитационные пакеты, и настоящие серьезные устройства с дистанционным управлением. Увидев чрезмерное изобилие орудий разрушения, Сафаров присвистнул и поинтересовался:

— Ты что, хочешь все это заложить?

— Ну, в общем, да, — ответил Мызин.

— И где ж ты сколько накопал? Этого добра хватит, чтобы поднять на воздух три или четыре таких «Свечи». Я считаю — надо использовать минимум зарядов, но с максимальной пользой. Или ты думаешь, они не осмотрят территорию, как только здесь появятся?

— Еще как осмотрят. Но время у них будет ограничено. В этом и смысл.

— Нет. Давай поставим всего пять-семь пшикалок. Их и найти будет сложней, да и больше просто не надо.

Мызин вскоре убедился в том, что настоящий спец в адских машинках среди них один — Мурад. Им с Гридиным лишь оставалось выполнять его указания. Сафаров не только выбирал наиболее подходящие места для минирования, идеально маскировал заряды, но и уверенно предсказывал, куда направится основная сила взрыва в каждом случае.

— Слушай, ты похож на террориста со стажем, — похвалил Мурада в перерыве Юрий. — Признайся, ты подрывной деятельностью, случайно, не промышляешь? Может ты, вообще, из Алькаиды?

— В человеке все должно быть прекрасно, — ответил Сафаров. — И душа, и тело… и руки из нужного места должны расти. Тогда и бомбу аккуратно поставишь.

— Ух, ты! Он еще и классиков цитирует! Террорист-философ, однако! — восхитился Мызин.

— Он все знает. В «Альфе» служил, где только не бывал, — забыв о договоренности, похвастался за друга Ленька.

— Да? А что ж молчал?

— А ты спрашивал? — укоризненно посмотрел на Гридина Мурад.

Тот досадливо цыкнул языком и потупился.

— Ну, полегчало! — улыбнулся Мызин. — Полегчало! При наличии таких скромных парней наше безнадежное дело и выгореть может! Молодой, а ты, случаем, ничего про себя не скрываешь? Не голубой берет, часом?

— Да не, я что? Я ничего…

— Ну, хоть драться-то умеешь?

— Немного. Занимался карате, ну, чемпионом Москвы был… по кикбоксингу…

— Ничего бригада подобралась, нормальная.

— Натоптать тут надо везде: и в домах, и на улице, — предложил Сафаров.

— Это зачем? — удивился Юрий.

— Они здесь осматриваться будут, все равно наших следов не скрыть. А так, пусть головы поломают: куда ходили, да зачем.

— Да, вообще, логично.

Не принимающий участия в заговорщицких хлопотах, Тамерлан отправился бродить по окрестностям. Он подошел к опустевшим вольерам, поочередно задерживаясь у каждого из них. Его маскообразное некрасивое лицо не меняло выражения, но широкие ноздри учащенно ходили, когда он приближался к очередной клетке. Складывалось впечатление, что хромец посредством обоняния связывается с духами своих детей, некогда жившими здесь.

Потом он углубился в лесок и отыскал большую ель, под которой ожидали они двух посланных на зачистку «Свечи» киллеров. Его прогулка чем-то напоминала путешествие по местам боевой славы. Постояв у дерева, Тамерлан отправился дальше, и безошибочно вышел на место последнего сражения своих воспитанников, после которого в живых осталась лишь раненая Сари. Оттуда он уверенно двинулся точно по следам коричневой собаки, будто ее путь был отмечен на земле специальными вехами. Подойдя к заднему выходу из ресторана, хромец надолго застыл там.

Сумерки расплывчатым серым туманом заволакивали все слои атмосферы. Четкость и стремительность, с которой они надвигались, напоминали отточенные действия хорошо подготовленного захватчика. Вот уже движущиеся люди на дистанции стали восприниматься как неопределенные вертикально перемещающиеся объекты, вроде плывущих над землей столбов, а неподвижные принимали вид теней.

Когда подготовка «Свечи» к визиту Заседина была в основном завершена, Мурад подошел к тени, застывшей у дверей ресторана, и позвал ее за собой. И тут Хромец второй раз в жизни по собственной инициативе обратился к чужому. На этот раз в словесной форме.

— Что ты сказал? — переспросил Сафаров.

Тамерлан совершил движение, напоминающее глотание и воспроизвел почти разборчиво:

— Карети…

— Что за «карети»? — уставился на него Мурад.

— Что он говорит? — поинтересовался оказавшийся рядом Мызин.

— Он сказал: «где карети». Не знаю, что это такое.

— Карети? А не Каретников ли, а?

Хромец кивнул.

* * *

Вот уж не думал Аркадий Николаевич, что Юрка так обнаглеет! Чего угодно мог ждать от него, но только не такого предательства! Нет, такого Заседин от своего ближнего человека ожидать не мог. В голове не укладывалось. Он ради своей никчемной жизни готов уничтожить всю многолетнюю работу, немалая доля которой, надо быть справедливым, принадлежит ему! Порушить колоссальный бизнес! И ведь не врет! Не врет, сука! Аркадий Николаевич это сразу почувствовал.

После звонка Мызина прошло уже минут десять, а Заседин никак не мог прийти в себя. Он включил магнитофон, чтобы еще раз прослушать разговор.

Мызин: Здравствуйте, Аркадий Николаевич.

Заседин: А, это ты. Ну, что скажешь?

Мызин: Надо встретиться.

Заседин: Хорошо, приезжай.

Мызин: Не у вас.

Заседин: А где же?

Мызин: Скажу, но позже.

Заседин: Да? Ты за кого себя держишь, сопляк? Вот что я тебе скажу: вы там с Никиткой не умничайте. Чтоб в течение часа были у меня. Иначе… сам знаешь.

Мызин: С каким Никиткой, с Портновым?

Заседин: А что, еще какие-то есть?

Мызин: Так вы его опять не кончили? Я же телефон давал.

Заседин: Там его не было!

Мызин: Ясно. Ну, ладно, мы потом с ним разберемся.

Заседин: Кто это мы?

Мызин: Мы с вами.

Заседин: Правильно, молодец. Послушай меня, Юрик. Хочешь, чтобы все хорошо кончилось? Давай ко мне. Не бойся. Договоримся. В прежней должности я тебя, конечно, не оставлю, но что-нибудь подберу. Жалеть не будешь.

Мызин: Аркадий Николаевич, а признайтесь, вы хотели ведь меня убрать после составления отчета?

Заседин: С чего ты взял? И мыслей таких не было.

Мызин: Ну, хорошо. Не будем об этом. Я предлагаю встретиться в «Свече».

Заседин: Опять за свое? Не зли меня, Юрик.

Мызин: А почему вы не хотите?

Заседин: Не твоего ума дело. Приглашаю тебя в последний раз, учти…

Мызин: Не надо мне угрожать. Послушайте лучше мои условия: у меня в руках документы, пропавшие из ресторана, подлинники. Кроме того, я знаю все о нашем совместном бизнесе: имена, пути доставки и так далее, согласны с этим?

Заседин: К чему ты клонишь?

Мызин: Непонятно?! Если вы отказываетесь от встречи на моих условиях, то я передаю свой детальный, слышите? Детальный отчет господам Соснуре и Краснецову. А они знают, что с этим делать! И клянусь матерью, я это сделаю!

Вот в этот момент разговора у Аркадия Николаевича кольнуло сердце. Так сильно, как никогда раньше. Так сильно, что он отчетливо запомнил этот момент. Боль, родившись за грудиной, иглой прошила ребра, скользнула по левой руке и, будто заноза, осталась в мизинце. Заседин скривился, сжав зубы, аж под новой пломбой заныло, его голос стал хрипловатым.

Заседин: Ты что, Юрик? Ты в своем уме? Тогда ведь… тогда… и тебе, и мне хана… и вообще…

Мызин: Дошло, да? Другого пути у меня нет. Если встреча, то в «Свече»! Это мое последнее слово! Решайте!

Возникла пауза.

Заседин: Хорошо, я согласен.

Мызин: Вы приезжаете с небольшой охраной, человек пять-шесть. Сегодня днем к половине двенадцатого. Если с вами будет людей больше, я не появлюсь. На маршруте движения за вами будут следить. Учтите это. Если вы не нарушите условий, я подъеду в «Свечу» без пятнадцати двенадцать. Я буду один.

Заседин нажал «стоп», зло постучал кулаком по собственной коленке, потом закусил губу и громко матюгнулся. Но ничего из этого арсенала отвлечения не помогло. Тогда он посмотрел на часы. Было семнадцать минут девятого. Сердце опять заныло, и кольнула мизинец, исчезнувшая было, заноза.

* * *

Пасмурное было утро. Погода окончательно ломалась на зиму. Светлые дни, побаловавшие замирающую природу, оканчивались. Соответственно чувствовали себя и люди.

Юрий Мызин, Сафаров и Гридин сидели в любимой комнате Аркадия Николаевича Заседина и молчали. А о чем говорить? Вроде, обо всем условились. Минуты напряженного ожидания вообще не способствуют легкой беседе. Кто знает, что их ждет к обеду? Может статься, легкий завтрак, который они закончили полчаса назад, станет последней радостью желудка. И не только его, но и печени, сердца, мозговых полушарий, а заодно крупных и мелких суставов конечностей…

И все же Мызин нарушил молчание.

— Мурад, а ты остался с нами потому, что тебе некуда ехать? — спросил он.

— Почему это?

— А кто тебя ждет на родине? Якубов?

— Ну да, и он тоже.

— А если бы его не было, уехал?

— К чему об этом говорить? Было — не было… — Сафаров на минуту задумался. — Нет, все равно остался бы. Тут надо доделать. А дальше видно будет.

— Могу тебя обрадовать. Кокнули твоего Якубова. Сожгли в машине.

— Да? — недоверчиво протянул Мурад.

— Не веришь?

Сафаров пристально посмотрел на Юрия.

— Верю. Это хорошая весть. А кто там за него?

— Пока не знаю, но, может, Аркаша расколется.

— Не забудь спросить.

— Поинтересуюсь. Ну что, не пора ли нам занять исходные позиции?

Глава 8

Палата номер двенадцать отправилась на прогулку. В тесном коридоре перед выходом теплый шепот коснулся уха Каретникова:

— Ходите по кругу с закрытыми глазами. Когда я вас потяну, не сопротивляйтесь. Все подкуплены. Уходим через хоздвор.

Анатолий Валентинович не обернулся. Он узнал голос.

Раздался грохот, и ярчайшая вспышка света больно ударила по глазам даже через плотно смеженные веки. Чья-то рука твердо потянула вправо. Сквозь несущуюся отовсюду ругань близко раздался скрип калитки.

— Откройте глаза! И бегите за мной! — послышалась команда.

Спотыкаясь, профессор Каретников устремился за синей в радужных кругах спиной. Они перемахнули через невысокий забор, тоже светящийся разноцветными кругами, и оказались в следующем дворе. Здесь ограду венчали гирлянды колючки, перемежаемые снежками изоляторов. Людей не было, но также не было и никакого намека на выход. Анатолию Валентиновичу представился очередной аминозиновый кошмар, и он похолодел.

— Сюда! — рванул его Стельников.

Они вбежали в темный сарай. Мерцания в глазах успокаивались и зрение налаживалось.

Филолог разбросал хлам, валяющийся в дальнем углу. Затем протиснулся в щель под стеной. Каретников последовал за ним. Впереди расстилался пустырь. Он был кочковатый и покрытый остатками бурьяна.

— Бежим. Через полкилометра нас ждет машина. Надо добежать! — запыхавшимся голосом объяснил Стельников.

Сразу после вспышки световой гранаты ослепшие больные и охранники заметались в тесном дворике, крича, что попало, в основном ругательства. И только голос маньяка в этом хоре зазвучал осмысленно.

— Они бегут через хоздвор! Они бегут через хоздвор! Они бегут через хоздвор! — истошно вопил он, повторяя одно и то же, словно в нем сменили одну испорченную пластинку на другую.

Благодаря стукачу, выбежавшие на шум надзиратели сразу избрали правильное направление. Но они не стали лезть под стену, а забрались на крышу сарая, откуда им через ряды колючей проволоки прекрасно стали видны бегущие из последних сил два далеко не юных человека.

— Эй! Эге-гей! Психи недоделанные, стойте, блин, стрелять будем! — заорал вслед удирающим парень с красными себоррейными щеками.

— Да чего им втолковывать? Они ж дураки натуральные! — остановил его чернявый мужик лет сорока пяти. — Ты какого берешь?

Очевидно, доброжелатели Стельникова сэкономили на этих, и ребята были настроены серьезно. Краснощекий ответил:

— Да мне, это, плевать-то, в общем.

— Ну, бей левого. Попадешь?

— А то!

Длинные очереди из калашей легко пересеклибурьянистый пустырь. Двое на кочковатом поле споткнулись практически одновременно, упали и замерли в неестественных позах.

— Молоток! Не подвел страну! Ну, что Василек, заслужили мы сегодня по стакану, а? — удовлетворённо спросил чернявый.

— Ага, дядь Миш! По целых, по два, — осклабился парень.

* * *

План Мызина был отнюдь не без изъянов. Напротив, провал мог случиться на каждом этапе. Без сомнения, Заседин привезет с собой не простых охранников, а самых опытных спецов. Прибудет его кортеж с запасом времени. Спецы непременно обыщут здания и осмотрят территорию. Они могут: а) обнаружить заряды; б) найти спрятанных Мурада и Леньку — это, пожалуй, наиболее уязвимая часть из всего задуманного; в) оказать им потом нешуточное сопротивление, даже если мызинский план сработает; г) подкинуть собственную подлянку, например, через несколько минут после начала встречи подтянуть сюда батальон автоматчиков.

Юрий рассчитывал на то, что Аркаша привезет осмотрщиков, незнакомых с особенностями внутреннего строения флигеля. И, разумеется, лично дублировать их не будет. Сафарова и Гридина он решил запереть во встроенный шкаф, где некогда хранились документы, похищение которых и породило весь этот сыр-бор. Потайной уголок находился в глубине здания, откуда нападения ждать не станут. От него до комнаты Заседина, где состоится разговор (это можно было угадать с вероятностью в 99,9 %), всего десять метров. И на эти десять метров приходится два поворота узкого коридора. Так что, если не будет человека рядом с раздвижной дверью, незаметно выйти из нее большого труда не составит.

Сама дверь после взлома не запиралась — сложнейший замок тогда варварски разрушили, а нового не поставили. На внешней стене не было и намека на то, что здесь что-то может открываться. Обычные деревянные панели, как и по всему дому. Отсутствие всяких следов замка объяснялось тем, что запорный механизм располагался в полу комнаты на втором этаже. Взломанный пол все-таки отремонтировали тогда — зашили дыру новым паркетом. Благодаря этому о наличии тайника догадаться было невозможно. Если не знать о нем заранее. Но пусть даже Аркаша вспомнит о коморке, и кто-то попробует открыть ее, изнутри удержать дверь будет несложно. А ведь именно Мызин в свое время докладывал ему, что дверь заколотили до установки нового замка. Все сходится. Сигнал к началу операции придумали довольно оригинальный — не подкопаешься. Им должен был послужить бой часов, отстукивающих двенадцать, что, понятно, насторожить охрану не может. У Заседина в комнате стояли двухметровые напольные электрические часы с боем. Издаваемый ими, когда положено, утробный перезвон распространялся по всему дому, слышен он был и в секретной коморке. При возникновении непредвиденных обстоятельств, Мызин должен был остановить часы до двенадцати.

* * *

В решительные минуты Аркадий Николаевич всегда был собран, хладнокровен и мрачен. Он мог позволить себе пустые вспышки гнева, повести себя барином-самодуром, но лишь в тех случаях, когда за этим ничего стоящего не было. Сейчас над переносицей залегли глубокие поперечные складки, и все его тяжелое лицо было угрюмее свинцовой тучи. Своим выражением оно перекликалось с метеорологической обстановкой, поскольку с юго-западной стороны крались обещанные загодя осадки.

Шестисотый «Мерседес» пожирал последние километры дороги, ведущей к «Свече». Вот показался шлагбаум. Его стрела была откинута в сторону. «Мерседес» затормозил, пропуская вперед «Хаммер» сопровождения. Часы показывали десять сорок три. Первым делом прибывшие тщательно осмотрели территорию. На полувысохшей-полусгнившей траве и голых участках земли было полно свежих следов. Заезжала сюда недавно легковая машина, люди из нее расхаживали повсюду, заходили в помещения, значит, имели ключи. Все следы мужские, три разных вида отпечатков. Возможно, с ними был ребенок или какой-то некрупный субъект. Направления их передвижений довольно хаотичные, словно что-то искали, затем, похоже, все сели в машину и укатили. Следующим объектом стал ресторан, потом отдельно стоящий флигель. Налет пыли, всегда образующийся в оставленных человеком помещениях, стерт в различных местах, как в здании ресторана, так и в доме. Какой-то системы обнаружить не удалось. Особенно тщательному осмотру подвергся коттедж. Все уголки его буквально облазила тройка наиболее опытных сыщиков. Никаких следов записывающих или взрывных устройств в нем не было, не говоря уж о спрятавшихся людях. В конце узкого загнутого углами коридора стояла, прислоненная к стене, громоздкая стремянка. При осмотре ее перенесли к противоположной стене и там оставили. Под конец маленькая группа осмотрела прилежащий лес. По нему совсем недавно бродил какой-то тип с малым размером ноги, возможно, какой-нибудь пацан забрался или это тот самый, что приезжал с другими в машине. Главным итогом обследования стала уверенность в том, что ничего опасного на территории «Свечи» в данный момент нет. С этой утешительной новостью к «Мерседесу» отправился с докладом один из посланных на разведку. Тревожные взгляды, бросаемые Засединым из-за бронированного стекла на приближающегося человека, показывали, что хладнокровие его имеет все же предел. Негромко пикнула рация:

— У нас все нормально, заезжайте.

То же самое подтвердил гонец.

Аркадий Николаевич специально настоял на подобном дублировании, а то мало ли что… Заседин не верил, что Юрий Мызин не попытается устроить ему ловушку. Тот факт, что, якобы, все спокойно, только еще больше накалил нить тревоги, горящую в его сознании. Тем более что недавно здесь кто-то бродил, наверняка Юрка. И не один.

Он подъехал к флигелю и прошел в свою комнату. Все там было на месте. «Странно, — подумал За-седин. — «Свеча» уже столько времени стоит бесхозной, а ничего не покрали». Большие напольные часы ритмично тикали. Их размеренное движение по морю времени почему-то немного успокоило его. Сказалось, наверное, и окружение давно знакомой уютной обстановки. Он выглянул в окно. Над лесом, оправдывая метеопрогноз, небо затягивал сплошной облачный тент. День становился наполовину темнее. Аркадия Николаевича такая перемена погоды отнюдь не расстроила, напротив, она навела его на мысли о вечном, в том смысле, что все меняется, и черные полосы рано или поздно непременно переходят в белые. Он кивнул себе, провел веером из пальцев четыре неровные дорожки по глади давно немытого подоконника, отряхнул руки от пыли и развалился на широком диване. Впервые за последние дни у него без всякой на то причины возникла робкая пока еще уверенность, что все образуется. Тонкая раскаленная нить, пронизывающая рассудок, начала остывать.

«Да, очевидно, с Юркой сегодня придется договариваться, а по серьезному разберемся с ним позже, когда представится удобный случай», — окончательно сформулировал свою позицию Заседин.

* * *

Бойцы группы захвата, тяжелой артиллерией проутюжившие портновскую крепость, не проявили интереса к особенностям взятой штурмом квартиры. Им было не до того. Но и дотошный милицейский подполковник, устремившийся туда, как только стихло эхо канонады, допустил промашку. Он трижды осмотрел всех покойников, убедился, что Портнова среди них нет, и разочаровался. Потом огорчил своим отчетом Аркадия Николаевича. А вот тот факт, что потолок в совмещенной с туалетом ванной комнате ниже, чем в других помещениях скользнул мимо подполковничьего внимания. Да и то: кто ж ищет трупы на потолках? Люди, чай, не мухи.

Через три с небольшим часа после окончания зачистки квартиры украшающие потолок в санузле белые панели отошли в сторону, и на кафельный пол рядом с унитазом неловко спрыгнул человек. Он потер отлежанные бока, совершил несколько медленных наклонов, приводя в движение соки организма, кашлянул и не преминул воспользоваться близким удобством.

Комнаты были пусты. Всех, кого следовало, отправили на временное жительство в морг, валяющееся повсюду оружие подобрали. Остался лишь густой пороховой дух и впечатляющая панорама разрухи в виде развороченных стен и полов. Спасшемуся Портнову было не до созерцания урона и не до пустых сожалений. Он крайне осторожно выглянул в подъезд. Никого. Оцепление вокруг дома к этому моменту уже сняли.

Вскоре бывший директор «Кирасы» находился далеко от своего несчастливого убежища. Он потерял всех людей, не знал, где сейчас его враги и что они замышляют, но, тем не менее, упадническим настроением отнюдь не страдал. В нем клокотала злоба. И у него была цель. Вернее две — Мызин и Заседин. Ему сделали плохо? Да, хуже не бывает. Так пусть же поплатятся! Если местонахождение Юрки неизвестно, то Аркаша наверняка отсиживается в своей загородной резиденции. К нему так просто не подобраться. Но и на хитрую задницу найдется член с винтом. Вот именно, с винтом. Снайперская винтовка. В другом резервном убежище Портнова хранился «зигзаг», так он именовал отлично пристрелянную швейцарскую «ЗИГ-Зауэр». Это то, что надо. Классная штучка. Но спешить не следует. Прежде необходимо денек отдохнуть, успокоиться. Для охоты понадобятся все силы и все терпение. У него только один выстрел. Попал, не попал — сразу придется уходить. И другого шанса ему никто не предоставит.

Большую часть следующего дня он провалялся в постели. Отоспался так, что тошно стало. На ночь выпил сто пятьдесят граммов коньяка, эта мера всегда улучшала сон. Но, тем не менее, проснулся в шесть утра. В который раз осмотрел свой «зигзаг» и продумал детали предстоящей операции. Да, правильно он решил идти на дело в светлое время. Ночью, вроде бы, подобраться и засесть проще. Однако в тишине далеко слышен каждый звук. Аркаша вполне мог завести сторожевых овчарок. А днем главные соперники — люди. С его знанием окрестностей засединской фазенды их обвести вокруг пальца будет несложно.

Портнов хорошо знал привычки шефа. Утром, если Заседин оставался дома, он всегда завтракал поздно, где-то в девять. А перед обедом любил пройтись. Обед у него приблизительно в три. Интересно, не изменил ли он своим привычкам сейчас? В любом случае, на позицию надо выйти около двенадцати. Перед самой прогулкой Заседин наверняка заставит охрану осмотреться и занять позиции. В это время стрелок уже должен быть на месте.

Добираться Портнов решил на общественном транспорте. Подержанный серый плащ, грязноватые потертые ботинки и старая кепка делали его похожим на работягу, отправившегося пошабашить. Винтовку он обмотал куском брезента вместе с купленным специально для такого дела сучкорезом. Его острые концы слегка высовывались из ткани. Под кепку нацепил черный с легкой проседью парик, скрывший его собственную скудную рыжеватую шевелюру. Перед выходом осмотрел себя в зеркало. Порядок. Ни дать, ни взять садовник по вызову. Уже по дороге ему пришла мысль: а не проверить ли, там Аркаша или нет? Если он где-то еще, то смысла в затее не будет, останется только риск. Да, лучше позвонить.

Измененным голосом Портнов спросил Заседина. Собственно, голос нарочно ломать не пришлось, в горле все еще першило, и звуки сами по себе выходили хриплыми. Представился заместителем министра внутренних дел, тот был приятелем Аркаши и нередко звонил корешу запросто, не используя услуги секретаря, и, к тому же, говорил тоже с хрипотцой. Такому абоненту не бросят: «он занят» и не дадут невежливый отбой.

— Аркадия Николаевича нет. Он в отъезде.

— Он мне срочно нужен, — требовательно заявил Портнов. — Где он?

— Вы знаете номер его сотового?

— Сотовый не отвечает. Скажите, где он.

На том конце немного помялись, затем ответили:

— Аркадий Николаевич поехал в загородный ресторан. Называется «Свеча». У него там деловая встреча. Вам сообщить координаты?

— А давно он уехал?

— Да примерно час назад… или немного больше…

Информацию о месторасположении ресторана «заместитель министра» пропустил мимо ушей. Вот как! Заседин отправился в «Свечу»! Зачем? С кем-то на встречу? В «Свечу»… с кем же, с кем? Не с Юркой ли? Это удача, если они там будут оба. Только бы успеть!

Таксист недовольно покосился на зашарпанного клиента. Но когда тот, помимо основной платы, за скорость посулил дополнительных сотню евриков и показал бумажку, сразу переменил мнение. Единственное о чем Портнов жалел, было то, что в свертке у него «зигзаг», а не автоматическое оружие, да еще с подствольником. «Ладно, у капитана автомат возьму», — успокоил он сам себя.

* * *

Юрий Мызин подъехал на пятнадцать минут позже назначенного времени. За рулем «Вольво» был сам Юрий, а на заднем сидении находились два парня Отчима.

— Вы должны были подъехать один, — нелюбезно встретил его крупный мужчина с автоматом на-изготовку. Позади него стоял аналогично вооруженный тип.

— С Аркадием Николаевичем должно быть шесть человек. А вас сколько?

— Ладно, проходите один. Эти останутся здесь.

— Но…

— Идите, идите, мы в машине посидим, — миролюбиво отреагировали приехавшие с Мызиным.

— Если с их голов упадет хоть волос, переговоров не будет, ясно? — раздраженно заявил Юрий.

— Они мне не нужны. Идите, вас ждут.

По углам в коридоре стояли четверо боевиков. Все они недобро смотрели на проходящего мимо Юрия. В комнате, на стульях, расставленных вокруг стола, помимо Заседина сидели еще трое. Как только Мызин вошел, они встали.

— Придется тебя обыскать, — вместо приветствия сказал Заседин. — Сюрпризы мне ни к чему.

— Чего там, не стесняйтесь, — приподнял руки Юрий.

— Документы ты, конечно, спрятал? — полуутвердительно начал разговор Заседин, когда они остались без свидетелей.

— Естественно.

— И чего ты хочешь?

— Вы бы хоть кофе предложили.

— Я тебя спросил.

— Сейчас объясню.

«Черт возьми, их здесь семеро и еще двое на улице! — металось в голове у Мызина. — Нет, без шума убрать семерых в небольшом домике невозможно. Значит, начнется бой. И если моих парней уложат? Придется, видно, брать Аркашу в заложники, иначе самого прихлопнут». Он незаметно осмотрелся в поисках чего-нибудь хоть издали напоминающего оружие. Но взгляд ни за что не зацепился. На больших напольных часах минутная стрелка находилась в шести делениях от двенадцатичасовой отметки. Юрий поднялся и подошел к часам. Для того чтобы они встали достаточно было наступить на тонкий проводок, выглядывающий из-под корпуса и слегка потянуть его.

— Ну, чего заходил? Переживаешь, что ли? Или ждешь чего? — подозрительно спросил Заседин.

— Да, нет. Подбираю слова, — ответил Мызин, поворачивая обратно. — Не возражаете, если я буду ходить?

— Волнуешься… правильно волнуешься…

Легкий щелчок известил, что прошла еще одна минута. «Нет, пусть все идет, как должно. Выкрутимся, — определился Юрий. — А оружие мне сам Аркаша предоставит».

Полил мелкий, словно из решета дождь. Сначала он покрыл стекло капельной сетью, затем капли начали сливаться в отдельные тонкие струйки, и вскоре превратились в сплошную водную пленку. Умывающийся лес стал похож на собственную нечеткую фотографию. От нее веяло грустью.

* * *

В тесной каморке сигнал прозвучал глухо, как будто звон шел из-под ватного одеяла. Мурад тихонько потянул створку — она не поддалась. Странно, раньше, во время тренировки, шла как по маслу. А теперь стояла будто запертая. Когда люди Заседина осматривали помещение, что-то скребануло о стену. Неужели догадались и заклинили дверь?! Он потянул сильнее, еще сильнее. Появилась щель. И одновременно раздался негромкий скрежещущий звук. Что-то начало сползать по стене. Тихо выйти уже не получилось. Сафаров резко выбросил руку в направлении шума и поймал готовую упасть стремянку.

На самом деле акустические возмущения, произведенные открыванием секретной комнатки, были слабыми. Но все же вполне доступными слуху ближайшего охранника. «Крысы, черти, балуют что ли?», — подумал он. Здание подверглось тщательному осмотру, и допустить мысль о появлении чужаков в его глубине было смешно. Не сообщив другим, он решил в одиночку установить источник неожиданной возни.

Странно, но в гладкой дотоле стене появилась узкая щель. Он передернул затвор короткого автомата и приблизил лицо к темному провалу. Тут же его кто-то дернул за ворот, и на темя обрушилась неимоверная тяжесть. Гридин мягко уложил переданный ему Мурадом полутруп на пол и плотно задвинул за собой фальшивую панель.

Теперь, после заминки со стремянкой, они двигались особенно тихо, будто лишенные материальности субъекты. Для оценки вражеской диспозиции Сафаров осторожно заглянул в зеркало, специально повешенное здесь, у последнего коридорного зигзага, с разведывательными целями. Перед комнатой, где шла встреча, в поле зрения находились четыре охранника. Здесь коридор расширялся и полностью виден не был, возможно, их больше. Появляться там, даже внезапно, было слишком опасно. Всех не перестреляешь. Но и эта ситуация была предусмотрена.

Мурад кивнул, и Ленька нажал кнопку, расположенную на лежащей в кармане маленькой коробочке. У входа в коттедж хлопнули два взрыва. Реакция, последовавшая на них, оказалась в точности соответствующей задуманному сценарию.

Одновременно произошли три события. Те двое, что охраняли вход снаружи, укрываясь от мороси под навесом крыльца, дружно хряснулись о землю. Парни из «Вольво» открыли по ним и по окнам бес-порядочную стрельбу. С пятнадцати метров промазать было сложно.

Аркадий Николаевич Заседин дернулся всем телом и закопался во внутреннем кармане пиджака. Удар ноги в голову снес его со стула, и навалившийся сверху Мызин больно вывернул руку с пистоле-том.

Все семь внутренних охранников заняли оборону у окон и двери, ожидая нападения снаружи.

Ни Сафаров, ни Гридин простым созерцанием неприятельских спин не удовлетворились. В руках у каждого появилось по два беспрерывно палящих бесшумных ствола.

Минутой позже Мурад, взявший на себя обязанность по осуществлению тактического руководства, выглянул из флигеля и, убедившись, что на территории все в порядке, зашел проведать Юрия Мызина. Там уже был Ленька. Он хотел немедленно разделаться с ненавистным ему членом правительства, и Юрию не без труда удалось сдержать праведный гнев юноши.

— Мокро там, на улице, — обыденно сказал узбек.

При виде Сафарова у сидящего на диване Заседина отвисла челюсть. Он сразу узнал его.

— Ментам, тварь, продался! — сверкнул Аркадий Николаевич на Мызина налитыми тоской глаза-ми, и протянул руки Мураду. — На, вяжи, гнида.

Как ни странно, в его голосе прозвучало некоторое облегчение. Все-таки он верил, похоже, в родную, а также ближнезарубежную милицию.

— Ничего не могу поделать, клиент настаивает, — словно извиняясь перед кем-то, ответил Сафаров, защелкивая наручники. Ничего, что я у вас курточку позаимствовал? — осведомился он, кивнув на ветровку, обтягивающую его нестандартную фигуру, — а то сыро тут…

— Пользуйся…

— Во дворе нормально? — спросил его Юрий.

— Да, лучше не бывает. Ты пока с ним посиди, а мы за обстановкой присмотрим. Леня, пригласи в дом ребят, что в машине остались.

Первая часть тщательно продуманной операции завершилась полным успехом.

* * *

В том, что будет вторая, никто из заговорщиков не сомневался. И она не замедлила наступить.

— Юрик, гад, прекрати ломать комедию. Тебе все равно отсюда живым не уйти. Сейчас здесь все разнесут, — прошипел Заседин сразу после того, как их оставили одних.

И точно. На территорию ресторана въезжали четыре микроавтобуса во главе с потертой БМВушкой. Это был резервный батальон предусмотрительного Аркадия Николаевича. Он состоял из трех десятков воинов, облаченных в армейские бронежилеты и каски. Машины веером раскатились между зданием «Свечи» и флигелем. Урчание моторов взбодрило Заседина. Он кивнул в сторону окна и сказал:

— Все, Юрик. Поцарствовал и хватит. Это мои люди. Расстегни меня и отдай пистолет, иначе живым тебе не уйти.

— Рановато вы обрадовались. Давайте немного подождем, — ответил Мызин.

Среди наемников, жаждущих помочь плененному заказчику, было немало людей опытных и даже отпетых, или, по современной терминологии, отмороженных. Большинство прошло через горнило так называемых горячих точек. Они умели сражаться в разных условиях и знали в этом толк. Но в данной ситуации обстоятельства складывались не в их пользу.

Во-первых, слабость позиции группы поддержки заключалась в том, что они вынуждены были действовать сходу, без предварительной разведки. Во-вторых, им еще и откровенно не повезло. «Генералом» противной стороны был человек, опаленный жаркими ветрами последней четверти двадцатого века не меньше, чем все атакующие вместе взятые.

Крайняя справа машина взлетела на груде вскипевшей земли. Она грохнулась на бок, из открывшейся двери выползли только двое. По остальным прошелся вихрь огня из стрелкового оружия, заставивший нападавших залечь, вжимаясь в грязь — били из леса. Со второго этажа флигеля зарокотал ручной пулемет. Сложнее положения не придумаешь.

Засединский резерв сразу потерял нить боя. На открытой местности, не зная, где враги и что они собой представляют, обороняться почти невозможно. Прикрываясь беспорядочными выстрелами, часть людей попыталась укрыться в здании ресторана. Их отбросил своевременный взрыв мины.

И тогда морально неподготовленный к упорному сопротивлению запасный батальон Аркаши дрогнул и устремился в поспешное отступление. Поле сражения смогли покинуть только два перегруженных микроавтобуса. Никто не препятствовал бегству, и даже постреливали вслед больше для острастки, а не на поражение.

* * *

Ринг, некогда сооруженный на скорую руку по указанию Аркадия Николаевича Заседина, за короткое время своего существования почти не изменился. И «трибуны» остались на своих местах. Только огромный брезентовый зонтик, установленный над ними снес ветер, и он, напоминая выдубленную шкуру какого-то доисторического животного, валялся неподалеку, сморщенный и влажный.

Юрий Мызин шел в направлении одиозного сооружения, толкая в спину Заседина. Рядом шагали Мурад Сафаров и Ленька Гридин. Они все еще не понимали, для чего Мызин тащит куда-то пленного, эту часть плана он так и не открыл. Но подозревали в совершающемся перед ними действе проявление какого-то изощренного коварства. Потому не приставали с расспросами и терпели холодный душ, со-стоящий из мириад водяных иголочек.

Аркадий Николаевич ступал, тяжело отдуваясь. Щемило расшалившееся от всех недавних перипетий сердце. И было очень жалко себя. «Обскакала молодежь, — с горечью думал он, — уложила на лопатки. Эх, раньше надо было их кончать. Успокоился, потерял бдительность. И вот — оставили в полных дураках. Что еще Юрка задумал? Унизить как-нибудь хочет? Да, его взяла. А может, договоримся мы с ним? Почему нет? И не таких уламывал. Пообещаю ему все, все, что захочет. А потом… не совсем же я старик. Найдем ответные меры. Только бы сейчас выкрутиться. Дай мне Бог выкрутиться! Я целую церковь построю! Вот, ей-богу, постою!».

— Послушай, Юрик, — кашлянув, повернулся Заседин. — Давай поговорим.

— Позже.

— А чего тянуть? Нам ведь есть о чем… говорить.

— Вперед давай, вперед, — подтолкнул его Мызин. — Хотя, есть у меня один вопрос: кто там, в Казахстане, вместо Якубова теперь?

— Об этом позже…

— Скрываешь? Ну, скрывай, скрывай, я и сам узнаю.

Скромную процессию догнал слегка запыхавшийся отчимовский боевик.

— Ну что, командир, это, как мы их? В легкую покрошили, а?

— Молодцы, спасибо вам.

— Да ладно. Ну, мы, это, типа, свободны? Как договаривались?

— Все, мальчики, как договорились. Ты передай Отчиму — пусть ждет должок, за мной не заржавеет.

— Понял. Ну, давайте. Если чего надо будет — обращайтесь.

Мызин снял наручники со своего недавнего шефа, подвел его к калитке, открыл и впихнул Заседина на ринг.

— Ты что, Юрик, запереть меня здесь хочешь и одного оставить, как в клетке? На всю ночь? — воз-мутился Аркадий Николаевич. Он, задрав голову, посмотрел на верхние края сетки. Нет, до них ему не добраться. — Не валяй дурака, Юра!

— Так кто там вместо Якубова?

— Этот… Ахмадов там такой есть.

— А! И как я сам не допер! Знакомый парень. Ну, сейчас я тебе тоже кое-что напомню, Аркадий Николаевич! Думаю, тебе понравится!

Мызин достал из кармана переговорное устройство и произнес в него два слова:

— Мы готовы.

После того, как засединское воинство ретировалось, место у шлагбаума, ограничивающего доступ в «Свечу» занял непритязательный вездеход УАЗ. После мызинского вызова он тронулся и подъехал к рингу. Из машины в сопровождении незнакомого человека вышел Тамерлан. Собачник замер столбом у решетки, а приехавший с ним открыл заднюю дверь и вывел огромного английского мастифа серого цвета.

Изолированный металлической сеткой пятачок земли, люди вокруг, затяжной нудный дождь, контуры голого леса — все ошеломляюще напоминало тот самый тусклый безрадостный день, когда погибли Костя Гридин, Соболихин и другие ребята. Или тот прошлый день не кончался? Слишком все становилось похоже.

Мызин сделал приглашающий жест.

Тамерлан подвел пса к огороженной площадке. Мастиф негромко зарычал на застывшего там человека.

Заседин хотел что-то сказать, но, видно, и его потрясли воспоминания. Он словно потерял дар речи, его обычно красноватое лицо резко побледнело, рот приоткрылся, глаза выпучились, и, казалось, грудь перестала дышать.

— Ты не забыл, надеюсь, моего Принца, Аркаша? — спросил его Юрий. — Помнишь, как в начале осени мы с тобой гуляли в парке, а он бегал за палками? А потом ты приказал его убить. Вот, теперь он пришел за тобой.

— Юрик, Юрка… сука… — с трудом просипел Аркадий Николаевич.

— А вы с ним похожи! Не находишь? Ему тоже, как тебе, хочется крови… твоей крови.

Тамерлан ввел собаку в ринг и снял ошейник. Мастиф, глухо ворча и скалясь, направился к грузному мужчине, растерянно стоящему перед ним. Заседин принялся отступать мелкими шажками.

Пес слегка присел на задние лапы, готовя атаку, но человек вдруг шагнул навстречу ему, словно хотел упредить нападение, покачнулся, схватился правой рукой за воздух и повалился вперед. Собаке даже пришлось немного отскочить.

Мастиф понюхал голову упавшего, виновато обернулся, ловя взгляд Тамерлана, и сел.

Прошло около минуты. Заседин не шевелился. Мызин вошел в ринг, пощупал пульс на шее, затем выпрямился и слегка пнул лежащего.

— И это все? Все?! — разочарованно воскликнул он. — Эх! И здесь ты провел меня, Аркадий Николаевич, гад паршивый! А я-то надеялся…

— Сам подох? — подошел к ним Ленька, — и что теперь с ним? На помойку?

Вместе с Сафаровым они взяли обмякшее тело под руки, выволокли из ринга и привалили к нижнему ряду сидений трибуны.

— Это тебе за брата! — сказал Ленька и плюнул в застывшее лицо, с которого еще не сошла тень былого могущества.

— Ну, и что? Куда его дальше? Или здесь бросим? — спросил Мурад.

— Его-то? А давай-ка мы его посадим, — предложил Юрий, — как тогда сидел. Ты помнишь, откуда он смотрел, когда вы бились?

— Вот с этого места, — указал пальцем Гридин, — здесь он был.

— Правильно, с этого. И мне кажется, он тогда не насмотрелся.

Глава 9

И вот — главный враг оказался повержен. Недостижимую, как еще недавно казалось, победу над ним удалось одержать довольно легко и без потерь. В принципе, все ожидали, что будет куда труднее. И теперь должны были чувствовать себя легендарными Сизифами, наконец-то сбросившими проклятье булыжного ярма. Но, почему-то расслабление не приходило. Вместо него было ощущение присущее, наверное, безжалостно выжатым лимонам.

Дождь унялся. Сырой воздух огласило карканье. Вероятно, окрестное воронье предчувствовало близкое пиршество. Главный деликатес сегодняшнего меню как живой сидел на скамье, подпертый валявшимися неподалеку ящиками из-под спиртного.

Несколько зрителей внимательно созерцали человеческую оболочку, словно удачную снежную скульптуру, образ которой надо запечатлеть в памяти ввиду близкой оттепели.

Лишь Тамерлан, у чьих ног примостился герой заключительного действия этого невеселого спектакля — мастиф, смотрел почему-то на пустой ринг.

Похоже, все прощались. Большинство из присутствующих — с наводящим страх ненавистным демоном в ранге министра Российского правительства.

Мурад смотрел на Заседина, наверно, с чувством выполненного долга, ведь как ни крути, а преступник понес наказание.

Ленька, очевидно, был удовлетворен, насколько это было возможно, — он отплатил за брата.

В голове у Мызина, скорее всего, строились планы, ведь он оставался прямым наследником империи, выстроенной могущественным патроном.

Представляющий в этой компании меньшинство маленький хромой собачник, — с чем навсегда расставался он? Со своей грозной стаей, или с несостоявшейся мечтой о владычестве над двуногими через своих детей, или просто с нелюбезным к нему уголком чужой страны? Кто знает?

В одном они были единодушны: все прощались с «нехорошим местом» — рестораном «Свеча».

Эту паузу, больше напоминающую не торжество победителей, а траурную минуту внезапно нару-шил негромкий хрипловатый голос.

— Бросить оружие! Руки за головы! — приказал он.

* * *

Заместитель начальника железнодорожного РОВД не сразу узнал своего негласного патрона. В чем чистосердечно признался:

— Ой, извините, не признал вас в этом прикиде, волосы даже вон почернели. Долго жить будете, Никита Петрович.

— Если ты поможешь.

— О чем речь? Да мы к вам, как вы к нам… всей душой. Вот, что есть, от пят до макушки, тута она вся, моя душа и с ней вся моя преданность, — хлопнул капитан по груди.

— Кончай балагурить.

— Есть! Что, опять Гридины набедокурили?

— Какие к черту Гридины! Собирайся, поедем в «Свечу».

— В «Свечу»? Значит, это оттуда хлопцы выезжали? Ну и вертеп там, доложу я вам! Язва, а не ресторан.

— Ты о чем?

— Ну, а как же? Я думал, вы знаете.

— Что знаю? Говори!

— Сегодня утром туда через город как его… этот, ну американский такой большой автомобиль проехал, военный. Зеленый, на «х» как-то называется, только вторая буква не «у», а третья не…

— «Хаммер»?

— Во, точняк! «Хаммер»! Через некоторое время за ним несколько маленьких таких автобусов с квадратными, вот такими, — он показал руками, — репами внутри. Это мне дорожники наши с поста рассказали. Их и останавливать не стали: на хрен, на хрен! Потом обратно два этих автобуса пронеслись, а в них рож еще больше, прям как селедок набито. Один сержантик махнул им, дурак, ну с похмела, короче, был, душа горела, на пиво хотел, так оттуда стволов высунулось! Он как был, в грязь упал, думал — крантец пришел. Но ничего, пронесло.

— Ах, дьявол побери! Неужели опоздал? Ну, все равно, собирайся, поедем.

* * *

Машину оставили метрах в ста от въезда в загородный ресторан и двинулись пешком. От шлагбаума открылась панорама более чем красноречивая, иначе как полем боя ее назвать было нельзя. У воронки лежал на крыше буханковидный «Форд», другой микроавтобус накренился словно подбитый бронетранспортер, между ними дымилась развороченная старушка «БМВ» и без движения лежали несколько человек в армейском обличье. Дальше виднелся упомянутый «Хаммер», а у засединского коттеджа стояли рядом «Меседес» и «Вольво». Эти машины не имели, вроде, особых повреждений. Портнов и милиционер осторожно прокрались к входу во флигель.

— Подкрепление надо вызывать и «Скорую», — прошептал капитан.

— Я те вызову!

— Что ж делать?

— Посмотрим, может, кто и остался.

— Не, вы смотрите, Никита Петрович, а я пошел. Мне своя задница ближе, — повернул назад милиционер.

— Постой. Я тебе хорошо заплачу.

— Нет, нет. Зачем, это, покойнику бабки, ну?

— Послушай меня. Здесь, скорее всего, никого нет. Сам же говорил: на двух автобусах уехали. Зачистили все и уехали, понял? А подмога твоя только карты попутает. Мне надо на морды посмотреть, на тех, кого замочили. Не только на поляне, а везде. А ты прикроешь на всякий случай. На, держи, здесь три штуки, — Портнов отдал капитану бумажный конверт.

— Никита Петрович, не в деньгах дело… а вдруг тут засада какая…

— Да где здесь засада? Где?! Хорошо! Если будет хоть малейший риск, потом еще столько же получишь. Я тебе когда-нибудь врал?

— Нет. Но, чует моя душа, добром это не кончится, не кончится это добром, я…

— Хорош причитать, не баба!

— Не кончится, Никита Петрович, вот увидите, не кончится! Сердце чувствует — бьется о грудину! А помирать неохота… Я только жить нормально, можно сказать, начинаю… такую, блин, тачку присмотрел…

— Не ной, будет тебе эта тачка.

— Аудюха, да, клеевая такая! Только пригнали…

— Получишь ты свою аудюху, пошли!

— А бабки, ну, эти бабки, что обещали, как? Тоже моими останутся?

— И бабки, хрен с тобой. Все?

— Ну, ладно… стукает, так и стукает в грудину!.. Эх, пронесет, может… О, Боже, не оставь раба твоего!

Самые ближние деревья росли метрах в двадцати от ринга. К ним и двинулись, а потом поползли Портнов с помощником: кто-то там был.

Увидев живых людей, доверчивый милиционер двести раз проклял свою алчность. Их всего двое, а тех… Его сердце захолодело и замерло, будто сделалось большой влажной жабой, а затем вдруг прытко, как проникший в грудь без спроса зверек, метнулось вверх и заколотилось в горле и в висках все быстрее и быстрее. Сильнее всего его стук ощущался в прижатом к травянистой кочке носу.

— Встань, черт! Встань! Возьми их на мушку! — зло ткнул его локтем Портнов, а сам не смог сдержать широкой улыбки: он успел! успел! успел!!!

* * *

— Бросить оружие! Руки за голову! — приказал негромкий хриплый голос.

Минута не то траура, не то триумфа вмиг сменилась остолбенением. Для всех, кроме толстого человека в тесноватой ему ветровке. Он совершил какой-то немыслимый кульбит, оказался на трибуне и пистолет, выросший из его левой кисти, утолщенной трубой глушителя уперся в ухо мертвого Заседина.

— Аркадий, молчать, башку разнесу! — крикнул он.

Труп легонько кивнул.

— А ты стой, где стоишь, — обратился Мурад к Портнову, в правой руке у него возник еще один пистолет, смотрящий на нарушителя спокойствия. — Тебе ведь он нужен? Молчать, я сказал! — вновь переключился он на заложника. — Говорить будешь, когда я разрешу! Понял?

Тот вновь послушно кивнул.

— Шустрый ты, как веник, Сафаров, — усмехнулся Портнов. — Шкуру хочешь спасти?

— Неважно.

— Ну, хорошо. Со мной десять человек. Вам все равно не уйти. Но могу предложить вариант. Аркаша остается, вы уходите. Живыми. Останешься со мной, Аркадий Николаевич?

Труп снова кивнул.

— Видите, шеф согласен. Даю вам минуту на размышление.

— Ты блефуешь, — с издевкой сказал Мурад.

— Это как?

— Покажи своих людей.

— Капитан, на выход, — крикнул Портнов.

Из-за дерева вышел милиционер. Его глаза бегали, автомат в руках едва заметно подрагивал. Сей-час он был опаснее Портнова, опасней целой оравы беспредельщиков. Что может быть страшнее, чем палец труса на курке автомата? Нервничающий капитан был готов нажать спуск в ответ на дуновение ветерка.

— Один? — голос Сафарова зазвучал иронически, — а остальные?

— Остальные держат вас на мушке.

— Вот оно как! Ладно, согласны. Мы уйдем. Сначала они, потом я.

— Не понял. Как это?

— Они уходят, я остаюсь с вами, здесь, в окружении твоей засады. Когда они отойдут подальше, тогда ухожу я.

— Это почему?

— Такое условие.

— Какое благородство! Ну, ну, хорошо. Все идут с поднятыми руками. Капитан вас проводит. Присмотри там за ними до моего прихода. Любое неправильное движение — стреляй!

Заместитель начальника РОВД шагал, высоко задирая ноги, будто ребенок, играющий в цаплю, похоже, боялся споткнуться. Его остекленевший взгляд ни на секунду не отпускал конвоируемых. Тамерлан покорно отправился вместе с другими. Не понимая ни слова из сказанного, он, тем не менее, правильно выполнял требования. Мастиф ни на шаг не отставал от хромца.

* * *

— Твоя очередь, — сказал Портнов, когда группа отошла на достаточное расстояние.

Он ликовал. Главное — Аркаша теперь в его руках! Нет, не десять миллионов он заплатит, а куда больше! Теперь уж никуда не денется. А узбек и остальные скоро получат свои маленькие кусочки свинца. Пусть только отлепится от Заседина.

— Красиво ходит твой дружок, — заметил Мурад. — Наверное, бывший гвардеец. Мавзолей он, случайно, не сторожил?

— Не тяни время.

— Ну, что, счастливо вам оставаться, Аркадий Николаевич. Рад был познакомиться ближе. Кстати, ты знаешь, у него сердечный приступ, осторожней с ним.

— Проваливай!

Заседин вздрогнул, качнулся и повалился набок.

— Ой, ему совсем плохо, — воскликнул Сафаров, — помоги!

Портнов шагнул вперед, инстинктивно стремясь поддержать дорогого в буквальном смысле шефа.

Чпокнул почти бесшумный выстрел.

Заседин скатился на землю.

Мурад отлетел в сторону, продолжая разряжать в прыжке обойму.

Портнов на секунду замер, как человек, застывший от сильнейшего изумления, потом его ноги под-косились и, роняя оружие, Никита Петрович кулем повалился на волглую буроватую траву. Малень-кий провал между бровями, куда угодил первый выстрел, нацелился прямо в небо.

Не вставая, Сафаров отер пот со лба.

— Уф, шайтан! — выдохнул он. — Главное, не вскрикнул, и выстрелить не успел! Хвала тебе, Аллах! Уф!

В том, что кроме Портнова его никто не окружал, Мурад не сомневался с самого начала, столько человек не могли бы приблизиться совсем бесшумно, да и сам агрессор вел бы тогда себя иначе.

Но ему было необходимо нейтрализовать директора «Кирасы» бесшумно, иначе…

* * *

Исполнительный капитан выбрал неплохое место. Он довел порученную ему компанию до флигеля и уложил ее тесным рядом между стеной и выступающим вперед крыльцом. Сам присел на корточки у угла здания, обеспечив себе, таким образом, и хорошее наблюдение за охраняемыми и неплохой обзор окружающего пространства.

Конечно, будь у Портнова время для подробного инструктажа, он приказал бы милиционеру прикончить всех и сразу вернуться к нему. Но какое-то время было необходимо сохранять видимость честной игры: слишком многое зависело в тот момент от целостности Заседина, у виска которого застыл ствол ненавистного узбека.

Лишенный правильных указаний капитан ждал, и страх его понемногу успокаивался. Где-то, скорее всего, в голове, невзрачной серенькой мышкой попискивала мысль о солидной премии, ожидающей его.

Да, он непременно потребует ее, эту выстраданную премию. И тогда прекрасная темно-синяя почти новая турбодизельная полноприводная «Ауди», что он недавно присмотрел, достанется ему!

* * *

Перед коттеджем, у стены которого капитан расположил захваченных, простиралась гладкая как бильярдный стол поляна. Лес находился позади здания. Машины — «Вольво», «Мерседес», а также «Хаммер» стояли неподалеку, по другую сторону крыльца. И все равно, даже если туда удастся пробраться незамеченным, из-за них едва ли будет виден сам милиционер — угол не тот. Напрямую расстояние примерно восемьдесят метров. С такой дистанции из пистолета с одного выстрела наповал уложить практически невозможно, да и из автомата тоже стрелять опасно. Есть еще опрокинувшийся на крышу микроавтобус. До него метров тридцать пять — сорок через голую поляну. Заметит ли капитан, пока он будет ползти? Если будет так сидеть — возможно, нет, а если ему вздумается немного пройтись или про-сто встать? Имеет ли он право рисковать жизнями людей? «А вдруг этот псих уложит Леньку? — подумал Сафаров. — Нет, придется найти другой выход».

Глава 10

«Что-то долго он там возится», — подумал размечтавшийся милицейский капитан и тут услышал звук мотора. Он выпрямился и увидел приближающиеся белые с синей полоской «Жигули». Это была его служебная машина. Но кто там за рулем? Виден лишь темный волос. Портнов приехал в таком парике, значит он. Но почему так низко сидит? Ранен?! Как же Никита правит? И чего это он надумал таскаться за машиной? Зачем? Милиционеру стало тревожно, он вытянул шею и, пытаясь лучше разглядеть водителя, прошел немного вперед.

Юрию и Леньке аналогичные мысли пришли одновременно и независимо друг от друга: «Это последний шанс, Портнов всех расстреляет!»

Краем глаза капитан заметил несколько взметнувшихся сбоку от него силуэтов. Он дернул автомат в их сторону и нажал курок. Очередь вышла совсем короткой, как и вскрик, последовавший за ней.

Мента тут же повалили, и над ним образовалась куча мала. Кто-то вырвал из рук оружие. Чьи-то зубы впились ему в руку, чьи-то в ногу. А кто-то так сильно ударил по голове, что сознание милиционера вместе с недавно свившей там гнездо симпатичной мышкой помутилось.

Юрий Мызин, выхвативший у капитана автомат, поспешил выпростаться из груды тел, вскочил на ноги и направил оружие на приближающиеся «Жигули». И лишь в последний момент успел вздернуть ствол вверх, уводя смертоносную очередь к верхушкам деревьев: рядом с остановившимся в десяти шагах автомобилем стоял Мурад Сафаров.

— Надеюсь, это салют в мою честь? — спросил он.

* * *

Прошло немного времени, но его хватило для коренного изменения в настроении главных действующих лиц. Вот теперь, в эти минуты, происходило настоящее расставание со «Свечой», однако никакой патетикой и не пахло. Люди были заняты делом. Сначала перевязали Леньку: сильно кровоточили и бок, и бедро, необходима была срочная госпитализация. Имеющий некоторый опыт в ранениях Мурад, заметил, что наружное кровотечение все-таки лучше внутреннего. А на вопрос Мызина о шансах вообще ответил:

— Видишь ли, это живот. Я не доктор и не Бог. Я обещал его отцу и матери… а, судя по всему, не довезем мы его… пульса почти нет. Ладно, давай грузить.

Тамерлан без приглашения последовал за всеми в машину, видно, решил не отбиваться от этой компании. Ведь он, как и другие, принял участие в атаке на капитана, нанеся ему свое фирменное увечье — оставил следы зубов чуть выше правого колена, а руководимый им мастиф едва не перекусил супостату предплечье.

О милиционере, на его счастье, забыли, и он провалялся в ушибленном состоянии почти до вечера, когда взвод коллег отважился на визит в ресторан.

За проявленные при сражении в одиночку с целой бандой героизм и одновременно ещенебывалое мужество ему дали медальку. А те три тысячи евро, что передал в качестве предоплаты Никита Порт-нов, разделили между собой нашедшие его боевые товарищи, пока он еще валялся на травке. Ну, и с турбодизельной аудюхой, теперь уже майору, тоже не повезло.

* * *

Дача у Юрия Мызина была, конечно, не чета засединской, но тоже просторная. Места хватало всем. За окнами дул ветер и кружился первый в году снег. Он ложился на облетевшую сирень и газоны неуверенными мазками, напоминая работу малоопытного живописца. Но вскоре белая простыня обрела целостность, равномерно запорошив землю.

Уютно потрескивал камин. Он был облицован валунами и чем-то смахивал на очаг какого-нибудь племени из доисторических веков. Огонь неторопливо порхал над поленьями, вытанцовывая не похожие ни на что фигуры, разгорался ярче то в одном, то в другом месте и навевал мысли о присутствии на репетиции шабаша какой-то особо мелкой разновидности ведьм. Языки пламени завораживают, в них есть нечто эзотерическое. Они без остатка погружают в себя созерцателя, и Мурад не сразу оторвался для ответа вошедшему Мызину, который спросил о его дальнейших жизненных планах.

— Домой поеду.

— Да? А я думал меня ловить начнешь. Я ведь теперь вместо Заседина, вот только что с переговоров вернулся.

— Тебя поймаю, новый придет… потом другой. Нет, на всех меня не хватит, не буду я больше нико-го ловить. Пенсия уже есть. Уйду теперь в горы баранов пасти.

— Ты серьезно?

— Да.

— А я на тебя, признаться, рассчитывал. Думал, здесь останешься, начальником охраны у меня. Тоже вокруг баранов всяких хватает, да и козлов немало. Квартира, дача, машина любая. Бабок — выше крыши.

Сафаров покачал головой.

— Нет. У меня там сын, невеста ждет.

— Невеста?! Вот это да! На свадьбу пригласишь?

— Открытку пришлю.

— Мастер ты, однако, пришлет он открытку! Да! Ты знаешь, кто документы у Заседина спер? Ну, из-за которых весь сыр-бор и разгорелся?

— Нет, откуда?

— Вы с Ленькой грешили ведь на Портнова?

— Было подозрение. А что, не он?

— Вообрази, этот балаган Аркашина благоверная организовала, — Вера Викентьевна, в девичестве Сморчкова, бывшая модель. Сегодня с мужиками из ФСБ встречался, они это дело раскрутили по заданию с самого верха. Аркаша ей как-то проболтался о тайнике по пьяни, а потом забыл, вот мы ее и не подозревали. Понял?

— Нет.

— Слухай дальше! Ей, казалось бы, зачем, да? Она же эти баксы и еврики всякие, не говоря о деревянных, могла вместо прокладок запихивать, могла ими хоть все стены оклеить в сто пятьдесят слоев, все равно бы не кончились. Ан, нет, не в деньгах, как выяснилось, дело.

— А в любви?

— Как ты догадался? Да! Прикинь, узнала, что у Аркаши любовница есть. Самое интересное, что все эти любовницы у него для престижа были. Он бабу если раз в три месяца осилит — праздник. А она, видно, думала, что с ней редко из-за других! И сама себе хахаля завела — личного своего охранника. Лось-то он здоровый, но полный мозговой инвалид при этом. Кто ж к жене умного-то приставит? Как ты считаешь?

— Да мне что считать?

— Ну, как знаешь. И вот этот самый Коля грохнул сторожа и взял сейф, а по пути грабанул еще ка-кую-то палатку, потом вещи свалил где-то на окраине городка, а документы ей предоставил. Сечешь? Обокрасть что-нибудь по ходу пьесы она посоветовала, также и копии снять с части бумаг и оставить все это вместе где-нибудь: следы они так заметали. Колян все сделал правильно, только два ящика коньяка и там закусь какую-то заныкал, — все же двое подельщиков у него было. И вот когда ребята пришли к нему чисто для беседы, сведения там какие-то собрать, а до этого разные варианты перебирали — и все ни в протык, ну, как и у нас. Так вот: на окне в кухне стоит недопитая бутылка коньяка и на ней, представь, не снятый ценник. Скотч Николаю было лень оторвать, а на ценнике — «ИЧП Карманова»! У Соболихина, тамошнего авторитета, дочь с такой фамилией, он все имущество на родственников оформлял. Представляешь?

— Ну, да, повезло им.

— Вот так-то! Конечно, везуха! Ну и раскрутили обалдуя.

— Ясно. А с помощью документов она хотела шантажировать мужа, чтобы он ее каждый день трахал?

— Слушай, а хорошая идея! За нее, правда, ответить не могу, не знаю, но мысль богатая! А что? Неплохой заменитель виагры придумала, сучка, патент ей в одно место! На самом деле свалить она решила, вот в чем дело, но при этом хорошенько ободрать Аркадия: детей-то они не нажили. А он дядька был прижимистый, да и кто сбежавшую жену благодетельствовать станет? Нету таких! Она сейчас сидит в камере, вся в трансе. Да мужикам, собственно, плевать на нее и ее мотивы, они Веру Викентьевну на бабки разводят. Вот мне и пришлось вмешаться.

— Жалко стало?

— Ага. Скостили с нее маленько должок. Ну, и, вообще, я ее отмазал, адвокат толковый помог.

— А тебе-то зачем?

— Мне? А кому еще? Кому же все оставлять? Я ведь тоже не в накладе: загородный домишко мне отошел. Кому же хочется на нарах париться? Так что скоро дачку менять будем, там хоромы о-го-го, у покойничка-то. Вот видишь, а для начала мою бывшую фазенду, то есть, вот эту, — тебе. Идет?

— Нет, я же сказал: домой поеду.

— Ну, съезди, все там оформи и возвращайся. Свадьбу мы и здесь по высшему разряду… сбацаем.

* * *

У Мызина проснулся настоящий зуд на устройство чужих судеб. Он во что бы то ни стало, хотел заполучить Мурада на роль главного охранника и даже партнера, помог вдове Заседина полюбовно утрясти вопросы с законом и заодно оставил ее без копейки и без угла, лишив, в конце концов, и московской квартиры.

А что, рассуждал он, ведь никто иной, как Вера Викентьевна является причиной гибели целой группы людей и своего мужа, в том числе. А скольким ее поступок принес беды и страдания? Посадить ее? Юрий не верил ни в наказательную, ни, смешно сказать, в воспитательную роль отечественных каталажек. Известно, — никто после них не исправляется — какой же смысл сажать? Часть денег, вырученных у вдовы, они с Мурадом отвезли старикам Гридиным, чем, правда, не дюже их утешили.

А вот любителя халявного коньяка экс-любовника Коляна этапировали таки в кутузку, но, поскольку, он добровольно все брал на себя, срок ему пообещали небольшой.

И сейчас, шагая по гулкому коридору, Мызин раздумывал еще над одной биографией. Не успели они с Мурадом расположиться в палате, как Юрий спросил:

— Ну, чем предполагаешь заниматься, когда отсюда выпустят?

— А не знаю. Пойду, видимо, доучиваться… — немного удивившись вопросу, ответил Ленька.

— У меня есть предложение получше, — Юрий положил на тумбочку стопку дисков, — посмотришь, здесь комедии, в основном. Собираюсь взять тебя на работу.

— Да? А кем?

— Подумаем. В любом случае — жалеть не станешь.

— А доучиться?

— На хрена тебе? Диплом купим, хоть три, а через пару лет кандидатом тебя сделаем наук, если, конечно, в академики сразу податься не надумаешь. Годится?

— Академиком? И шляпу такую, понтовую, дадут?

— И шляпу, и другие цацки. Ты знаешь, Мурад у нас жениться надумал, мне уже телеграмму прислал.

— Как это? Он же вот, сидит… — вырвалось у Леньки.

— Да, не полностью восстановился молодой человек. Но про свадьбу я серьезно.

— Не слушай ты его, Леня, — отмахнулся Сафаров, — лучше по телевизору Петросяна найди, одно и то же. Ты про себя расскажи.

— Да нормально все, брюхо затягивается, нога гнется, скоро на костылях разрешат.

* * *

Через неделю Мызин принимал друзей в дворцеподобном загородном строении, недавно принадлежавшем его шефу — Аркадию Николаевичу Заседину. Гридина, уже вполне уверенно передвигающегося на костылях, отпустили на побывку.

В комнату вкатился серый плюшевый колобок, проскочил под столом, задел и с грохотом уронил костыли, а сам юркнул за диван.

— Принц, Принц! — вбежала за ним Катька. — Постой! Куда же ты?

— Юр, а чего у тебя везде Принцы? — спросил Ленька. — Там, в «Свече», и здесь. Назвал бы хоть Бобиком для разнообразия.

Мызин приложил палец к губам, показав глазами на дочь.

— Все у тебя тайны какие-то, — пробурчал Гридин.

Когда с задержанным щенком на веревочке Катерина вышла, Юрий поведал друзьям историю Принца-1.

— А тот пес, что был с нами на заключительной стрелке с Аркашей это брат моего Принца. Зовут его Парис. Они похожи как две капли, близнецы, видимо. Представляете, как Аркаша прочувствовал ситуацию, когда воскресший Принц на него пошел, а? Да еще то же самое место, ринг, жуткий Тамерлан, даже погода не подкачала, в точности как тогда была. Вот он дуба и дал. А этот вот поганец — сын Париса и, значит, Принцу он доводится племяшом, — закончил повествование Мызин.

* * *

Тренированный голос объявил посадку на рейс до Ташкента. Отбывающие выстроились в очередь. Мурад Сафаров поочередно обнялся с тремя мужчинами.

— Удачи тебе, командир, — напутствовал его Вячеслав Артюхин.

— И тебе, Славик, — ответил Мурад.

— Не шали здесь, — наказал он Леньке.

— Ты сам там не балуй, — ответил тот.

— Мое предложение остается в силе, — напомнил ему Мызин.

— Я учту.

Сафаров нагнулся и чмокнул в щеку Катьку.

— Пошли, Тамерлан, — позвал он неподвижно стоящего рядом с ним маленького человека с кривым лицом.

Две фигуры, массивная и щуплая, пристроились в конец очереди. Провожающие направились к выходу. Неожиданно щенок взвизгнул и, вырвав у девочки поводок, рванулся назад. Хромец обернулся, взял песика на руки и передал раскрасневшейся от бега Катерине. В его распахнутых глазах плавали золотистые искры.

— Спасибо. До свиданья. Приезжай еще, — сказала девчушка.

Тонкая рука Тамерлана протянулась вперед и потрепала ее по волосам.

* * *

Много воды утекло с той поры, как в гнезде стервятников народилось потомство. Оно быстро оперилось и сразу же обучилось наслаждаться падалью, что вполне свойственно этой породе летучих существ.

В мире увеличилось народонаселение (утверждают, и в России тоже, чему верится мало…)

Где-то вспыхнули новые войны.

Сочинились песни и стихи.

Случились катаклизмы и несчастья.

Состоялись открытия, покорения и достижения.

Шарик по имени Земля еще на тысячную долю градуса отклонился от своей орбиты; говорят, добром это не кончится… Внешне он тоже чуть-чуть изменился: новые штрихи избороздили его лик.

Вопреки задумкам или, напротив, по воле Главного Регулировщика всех процессов это делалось, никто не знал. Кроме Него Самого.

Примечания

1

среда (перс)

(обратно)

2

(ар.) господин (почтительное обращение к непосредственному собеседнику)

(обратно)

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

*** Примечания ***