Шарада [Руслан Каштанов] (fb2) читать онлайн

Мать жалась спиной к огромной стене супермаркета, и горько плакала, закрыв лицо руками. Ветер трепал ее прическу; дорогую одежду превращал в обноски.

Дина помогала ей подняться и идти, в то время, как материнская истерика не останавливалась. Дочери хотелось укрыть свою мать огромным вороньим крылом, и унести ее подальше от этого места, как маленького птенца.

Дина не знала, куда бежать. Она смотрела по сторонам в поисках ориентиров, но не находила их.

Она видела другое…. В небе… В ночном небе, среди туч, начинало что-то образовываться. Нечто сферическое вбирало в себя облака и воздух. В центре сферы танцевали электрические молнии.

Дина подумала: «Это бомба! Какая-то новая бомба, от которой не сможет укрыться ни одна живая душа. Ни на моей земле, на моей родине; ни в любой другой стране. Никто не сможет спастись от подобного оружия».

Все заворожено смотрели, как сфера набирает энергию, расширяется, раздувается.

Потом Дина увидела яркую вспышку, и почему-то услышала знакомую мелодию.

Она проснулась. Мобильник насвистывал популярную песенку, выбранную в качестве будильника.

Она сходила в туалет, слушая свое сердцебиение. Она сняла пижаму, и встала под душ – для нее это был лучший способ быстро победить сонливость. Сердце начинало успокаиваться.

Она пила горячий чай, прокручивая перед глазами материал, подготовленный к семинару.

Сон быстро отпустил ее, и она совсем о нем не задумывалась. Только напомнило о себе знакомое с детства чувство, которое промелькнуло за пару секунд после пробуждения. Она не стала на нем останавливаться, распознавать его, потому что все ее мысли были заняты учебой.

В автобусе, в тепле, в удобном сиденье с высокой спинкой, она думала о том, как ей поскорее хотелось увидеть Кирилла. Она мечтала о его объятьях и поцелуях. Порой об этом невозможно было не думать…

Если Кирилл, поступив на факультет психологии, находился в постоянном поиске ответов на своим вопросы, лежащих в плоскости семейного драматизма, то Дина, напротив, все ответы определила для себя уже давно. Она была способна применить гибкость, и впустить в свою орбиту новое знание. Но вырабатывать его она не собиралась.

Для Кирилла внутрисемейные отношения были зоной, в которую можно было войти, глядя на нее при этом со стороны. Выходило так, что с помощью научного познания, он мог чувствовать себя некой силой, воздействующей в основном с конструктивным исходом. Невольно он брал на себя функцию «божественного» – он намеревался направить в «верное» русло судьбу членов своей семьи, и изменить многое из того, что ему казалось неприемлемым.

Должно заметить, что все из вполне альтруистичных намерений. От этого Кирилл частенько оказывался в невыгодном для себя положении. Он попросту был еще слишком молод для того, чтобы понять: для его семьи дорога к благополучию – это путь человека, глубоко в душе преданного ряду особенностей своей нации, от которых отказаться (сменив при этом полностью стиль жизни) не всегда возможно.

Дину все эти бытийные хитросплетения интересовали мало. Она просто обходила их стороной.

Она действовала соответственно правилам общественной нормы: почитай родителей, не сиди у них на шее; верь и действуй – Бог во всем поможет; и, хотя бы время от времени, веди себя, как воспитанная девушка из интеллигентной семьи.

О Боге ей часто говорила мать, потому что веровала, и хотела, чтобы ее дочь тоже могла находиться под оберегающим колпаком небесной канцелярии. В этом плане Дина разделилась пополам: душой, она, безусловно, всегда была с Богом (хотя и верила в него с каждым годом своего взросления все меньше; ее вера слабла); головой же она понимала, откуда душа черпает стремление и потребность каждую ночь перед сном обратиться молитвословом в небытие. К подобному ритуалу ее приучила мать, религиозность которой с возрастом вызывала у Дины усмешку.

Не все способны отыскать в вере дорогу к душевному спокойствию. Дина замечала, что вера для ее матери была всего лишь ширмой, за которой можно было спрятать любой из своих грехов: самым типичным, в отношении родительницы, было уныние. Мать никогда не смогла бы верить по-настоящему, ибо была не согласна с этим миром; и, следовательно, и с самим Богом. Она отправляла свои молитвы, как сотни лет тому назад отправляли письмо с голубем; письмо с какой-нибудь просьбой. Проще говоря, молитва перед сном была для нее почти что заклинательной палочкой, которую она доставала из-под подушки и убирала туда же, оставляя себе возможность «переспать с этой просьбой». Дина не могла подавить в себе усмешку, когда ее мать из вздорной девчонки вдруг превращалась в истинную христианку, стоило той трижды перекреститься и переступить порог божьего дома. Она ходила от иконы к иконе, как благословенная; ее лицо менялось, обретая маску смиренности и почитания; ее спина становилась прямее, и она выглядела, как по-настоящему благочестивая прихожанка, хоть и не понимала (и не признавала вовсе) ни одно из правил богослужения. Когда она останавливалась возле своей «любимой» иконы, чтобы снова наладить связь с небесами, Дина отворачивалась – более этот спектакль она видеть не могла. Пожалуй, именно через эту дверь она и выходила из божьего дома, и забывала все чаще о вере.

В любом случае, девочки всегда стремятся к своему отцу.

Дина любила своего отца. И, наверное, этой всеобъемлющей любви ей было бы достаточно, чтобы прожить свою жизнь в ровном сиянии разума. Этого хватило бы каждой девочке. Ровно, как и каждому мальчику в отношениях со своей матерью.

Но Дина была обычным человеком, и со временем плоть стала проявлять свои физические потребности. Да и постоянные материнские разговоры о замужестве не давали покоя ее сознанию. К мальчикам она стала присматриваться намного раньше, чем того обычно ожидает общество от простой девочки. Разница заключалась лишь в том, что это никак не было сексуальным созреванием, как иногда можно было бы подумать.

Она присматривалась, оценивала, возможно, создавала себе образы, которые, к счастью, чаще всего обрывались. Никаких знакомств на школьных переменах, никаких переглядываний с объектом интереса, сидящим за соседней партой; не говоря уже о заигрываниях и жеманничаний перед сильным полом.

Дина никогда не попадала в чьи-то избранники. Выбирала всегда она. И это было неизменно.

–Право выбора, ответственность и свобода, – говорил ей отец. – Три тесно связанных понятия. И, когда-нибудь, ты сама поймешь, в чем состоит их связь.

Это значило, что Дина должна была включить терпеливость, и узнать подробности немного позже. Подробности трудно осмыслить, и приходили они в качестве эмпатийного озарения.

К тому моменту, когда Дина познакомилась с Тимом, который стал ей единственным и настоящим другом за всю ее недолгую жизнь, она уже понимала, что, выбирая такого непоседливого парня себе в наперсники, необходимо быть ответственной. Причем в равной степени и за себя, и за него. В итоге, эта ответственность, безусловно, предполагала свободу – душевную и физическую. Она не ошиблась – когда они находились рядом, то были по-настоящему счастливы. Это трудно было понять. Как и то, что многие их мысли совпадали. К примеру, Тим тоже был осведомлен о связи трех понятий…

Впервые Дина увидела Тима в поточной аудитории, когда только начиналась учеба в университете. Это был первый курс, и многие пожирали друг друга глазами. На Тима не обратил внимание только равнодушный студент. Остальные, в том числе и Дина, по достоинству оценили простоту в купе с верными чертами лица и спортивной фигурой (что не шибко характерно для типичного гуманитария).

Пожалуй, это было впервые, когда Дина проявила такую заинтересованность в знакомстве. Из сотен и тысяч лиц мужского пола среди своих сверстников, она никогда до этого не чувствовала такого притяжения, как к тому лицу, какое было у Тима. В нем было что-то родное, близкое и всегда понятное.

Постоянно находясь в состоянии тайного поиска потенциального жениха, она отметала каждого, кто предлагал ей открыться сердцем, или, хотя бы, тем, что находилось ниже пояса. Она редко с кем сближалась, потому что не могла позволить себе ошибиться. Она воображала себя невероятно умной, и этот несгибаемый женский ум почти всегда говорил «нет».

А теперь он говорил «да!». Да и да! Ее ум возвещал свободу рядом с этим человеком еще до момента знакомства.

Дина встала рядом с Тимом, который покуривал сигаретку, и взглянула в ту сторону, куда он смотрел. Не увидела ничего (и никого) конкретного, и тут же сказала первое, что пришло на ум. Кажется, это было нечто саркастичное. Тим обратил внимание на девушку, которая стояла около него; она была красива, и не смотрела на него пристально, как обычно это делали все остальные. Но он сразу ответил ей что-то подтверждающее ее сарказм, и она отреагировала на его слова легко и просто.

Его удивило, что ему хотелось общения с ней.

Она удивилась, что парень общителен и совсем не высокомерен, как это часто бывало. И что-то подсказало ей, что и на нем она не сможет остановить выбора в качестве своего молодого человека.

Но, как бы там ни было, прервать их диалог уже не находилось возможным.

–Я общаюсь с теми людьми, рядом с которыми мне комфортно, – говорил Дине отец. – Если бы я угодил на остров с самой продвинутой цивилизацией, какую только может представить себе человечество, но при этом там велись бредовые разговоры или пустословие, я, либо в скором времени сошел с ума, либо научился жить, как Робинзон Крузо.

Если бы обстоятельства того потребовали, Дина тоже с готовностью могла отнестись к тому, чтобы превратить свою жизнь в Робинзонаду. Но сейчас было другое – нужно было позаботиться о замужестве; Дине не хотелось разочаровать мать в своем выборе будущего спутника.

–Я не хочу, чтобы он был бабником! – говорила мать.– Твой отец никогда не был бабником! Я даже не знаю, как это, жить под одной крышей с кобелем!

Дина была равнодушна ко многим мужским качествам, в том числе, и к сексуальной нетерпимости. Ее отец никогда не изменял своей супруге, и к другим женщинам, он, чаще всего, был равнодушен. Сколько бы его не ревновала мать (которая, в итоге, признавалась, что ревность между супругами необходима, как воздух; что ревность – это доказательство дыхания любви), Дина всегда понимала, что ее отец был натурально однолюб. Он не умел флиртовать, не умел подчеркивать перед другой женщиной своих мужских качеств, на которых выезжают все пикаперы, и попросту не был способен заниматься «пустым мясотерством».

–Приятно тебе это будет слышать, или нет, – говорил он, – но я буду не я, если этого не скажу. В сексе главное чувство. Не само движение, а чувство. Хочешь, называй его любовью, хочешь, как-то еще. Но лучше, чтобы оно было. Особенно это необходимо для женщины… Если я вообще правильно понимаю женщину!

Моногамности Кирилла позавидовала бы любая девушка, страдающая от вечной ревности к своему возлюбленному, который в тайне или в открытую лез под чужую юбку. Для Дины моногамия ее избранника была нормой. Она всю жизнь прожила под одной крышей рядом с моногамным отцом. Ее душа никогда не могла бы отозваться на «гуляющего» молодого человека, который всю жизнь находится в ожидании момента того, когда он перебесится.

В отличие от Кирилла, Тим был достаточно полигамен. И это его никак не ободряло; скорее наоборот, – удручало. А когда он вдруг услышал новое для себя слово «промискуитет», то вообще впал в какое-то подобие отчаяния. Ему стало казаться, что его поиски любви, о которой он так часто мечтал, но которые всегда заканчивались парой ночей, – это ничто иное, как бесконечная смена партнеров, которая никогда не прекратится. В этом плане его юношеский максимализм проявил себя в полной мере. Он настолько накрутил себя, что готов был встать в ряды антисексуалов, или, вообще, дать что-то, вроде обеда безбрачия.

Оба молодых человека стремились любить и быть любимыми. Кирилл стремился к факту любви, как к таковому. И, со временем, он нашел ее в Дине, – нашел, и принял все таким, как оно было. Тим не был на это способен. Он готов был купаться в этом источнике, словно желая испить его до дна. Ему нужно было исследовать эту область, потому что он ничего о ней не знал. Для него не существовало любви без секса. Он и был бы рад, чтобы любовь существовала вокруг него и без сексуального удовлетворения, но этого не происходило, это казалось невозможным. Ему хотелось испытывать оргазмы разных цветов и оттенков, и он делал это, начиная с четырнадцати лет. Когда он осознал, что любовь – это нечто, что не имеет к сексу никакого отношения, он разочаровался. В первую очередь, в себе. Вслух он говорил:

–Я не шлюха!

Но думал обратное. Что больше всего ужасало его, так это то, что он не мог остановить свой бег в погоне за новыми вспышками, когда мир взрывался, переворачивался, кружился вокруг своей оси и обволакивался в финале пленкой, тонкой, прозрачной и теплой. Это были минуты восторга и ощущения защищенности.

В итоге, Дина находилась в обществе парней, которых связывала вполне женственная черта, – потребность в любви. Первый был способен заставить Дину почувствовать себя женщиной, другой – свободным человеком.

Не смотря на то, что Кирилл постоянно проявлял ревность к Тиму, и на то, что Тим частенько робел перед парнем своей лучшей подруги, оба они всегда были способны найти общий язык. Их разномастное трио частенько бросалось в глаза. Для некоторых они выглядели неформально. Большинство оценивало их положительно, нежели отрицательно. Дина хоть и была несколько высокомерна, но дурой ее назвать было трудно. Тим хоть и причислял себя к несколько «иной» касте, но при этом никогда не выставлял сей факт напоказ. Кирилл хоть и хотел часто показаться безразличным, все прекрасно видели, что это всего лишь его маска, с которой он никогда не расставался; обычно его считали рубахой-парнем, и все мужики принимали его за своего.

Когда к ним присоединялся Айдын, трио превращалось в квинтет. Про Айдына никто и ничего толком не знал. Одни его побаивались, потому что считали отморозком (в основном, опираясь на слухи). Другие испытывали к нему уважение, потому что он был одним из лучших студентов, и, в целом, преподаватели его любили. Он был со всеми и ни с кем. Он приезжал в своей красивой машине, шел уверенной и свободной походкой, улыбчивый или хмурый, всегда по-разному, с кем-то здоровался, кого-то умышленно пропускал мимо себя. Поговаривали, что он бандит. Но трудно было поверить в бандитизм подростка, которому было всего двадцать (пусть и выглядел он старше), да и еще отличался интеллектом выше среднего и был на короткой ноге с доктором психологических наук Нелли Артуровной, – с женщиной, на лекциях которой все сидели смирно и боялись проявить свое скудоумие. Ибо всех, в итоге, ждали судные дни – сессия – и всем воздастся по делам и по речам их (это была шутка Тима, которую Дина обычно завершала суховатым: «Аминь!»).

Айдын выбрал себе в наперсники Кирилла. Все думали, что Кирилл единственный, кто знает что-то об этом «таинственном и опасном», но, все же, притягательном молодом человеке. На самом же деле Кириллу было достаточно того, что ему теперь было с кем поговорить, не стесняясь своих мыслей, которые порой уводили его в темную сторону бытия. Кирилл знал, что Айдын занимался чем-то, что может быть противозаконным. Но это его мало волновало.

На вопрос, как в одном человеке уживаются две полярные стороны: стремление к просвещению и потребность в противозаконных действиях, – он мог ответить однозначно и просто:

–Это новый уровень преступности. Гений и злодей в одном лице. Вот и все!

Для него это была шутка. Он был счастлив, и ему не хотелось нарушать устоявшийся баланс.

Сначала Дина познакомилась с Тимом, а уже только потом с Кириллом.

У Дины никогда не было друга. Все люди (исключая родителей) были «приходящие» и «уходящие». В начальной школе было несколько девочек, в своем или параллельном классе, с которыми Дина проходила детскую самоидентификацию, не испытывая никаких сложностей. Далее она переходила из одного класса в другой: из класса с техническим уклоном в класс гуманитариев; из одной школы в другую: из обычной средней в школу для одаренных; из одного коллектива в другой: где-то хуже, где-то лучше.

К тому моменту, когда началась учеба в университете, за ее спиной осталось несколько парней, которым она умудрилась разбить сердца, нисколько не сомневаясь в том, что они сами были в этом виноваты («Я предупреждала, что со мной сложно!»), и парочка подружек, опять же из разных классов и школ, с которыми она виделась редко и по отдельности. Как-то она решила собрать их вместе, но знакомства между ними не случилось – обе подруги крайне ревностно относились друг к другу, и к «общению на стороне».

Тим был ее человеком, и это она поняла сразу. Но она редко считала его своим другом. Она чувствовала родственность душ, но не была готова это признать. Она частенько находилась в некотором отдалении от него в большинстве своем уже по привычке, – дружеское сближение до той степени, что порою растворяешься в своем собеседнике, было для нее незнакомым опытом. И он ей казался не самым полезным, даже лишним.

Тима это совсем не огорчало. Он тоже предпочитал находиться с людьми на разумном расстоянии. Но так было не всегда. В прошлом у него было много хороших друзей, с которыми ему пришлось распрощаться. Причина была тривиальной. Однажды его семье пришлось переезжать в другую страну. Его родителям необходимо было поднимать новый регион. Результаты вышли отличными, как и всегда. Но домой возврата уже не было. Этот факт заставил Тима на некоторое, весьма продолжительное время, озлобиться на своих родителей. Он утратил друзей (тех, что встречаются в детском возрасте), и, конечно, ему пришлось попрощаться со своей первой и главной любовью. Пожалуй, в этом и заключалась невозможность «остановить бег». Все, кто был после, не мог заменить того, кто был первым. Трагедия первой любви. Тим был ее заложником. Он расставался с новыми знакомыми, которые только-только успели привыкнуть к нему, попасть под его природное обаяние и шарм; некоторые переносили эту утрату весьма болезненно. Но подростковая бесчувственность изолировала Тима от подобных сентиментальностей; по сути он не жалел никого, и общение с этим подростком могло стать вполне разрушительным. Сначала он в себя влюблял, а потом выказывал безразличие.

По каким причинам Дина все больше и больше привязывалась к совершенно чужому человеку, а Тим вдруг решил отбросить свою бесчувственность и проявить завидный интерес, было непонятно.

Они были из тех студентов, которые не все свое время проводили за подготовкой к семинарам. Любой материал они усваивали легко, и также легко подтверждали свои гранты. Но большинство свободного времени они проводили в каком-нибудь кафе, пили пиво, иногда напивались, и требовали продолжения банкета; обсуждали прохожих за окном, свою жизнь, нередко разговор заходил и о сексуальных пристрастиях. По поводу последнего, Дина, как девственница, сказать ничего не могла, и поэтому молча краснела, когда Тим делился откровениями из своего богатого опыта. Тим был единственным человеком, перед которым Дина могла позволить себе смущение и легкий румянец на смуглых щеках.

Однажды Тим пропал. Он не появился на учебе, и Дина, которая нередко сидела рядом с ним, сразу почувствовала в душе легкую обиду, – обычно они прикрывали друг друга, если того требовала ситуация.

Дина даже не знала истинной причины отсутствия друга, и от этого первую пару она отсидела в некотором недовольстве, ибо не знала, что конкретно говорить, когда преподаватели начнут устраивать свои допросы. Озлобленность усиливалась тем, что далее на горизонте появлялась Нелли, которая славилась нежеланием давать поблажки своим студентам, как бы хороши они ни были. Отсутствие на ее лекциях оправдывалось только в крайних случаях. Естественно, Дине пришлось выслушать по этому поводу отдельную лекцию.

–Позвольте вам напомнить, – сказала ей Нелли, – что студент, получающий образование за счет выделенного гранта, должен подтверждать оказанную ему честь. «Грант» – это не просто слово, которое вы употребляете между собой, когда знакомитесь друг с другом. Например, «Ты учишься на гранте?», «Нет, я на коммерческой основе!». – Нелли изобразила на своем лице студенческую беспечность. – Или: «Полученный грант нужно потом отрабатывать! Это не по мне!». – Она сделала круглые глаза. – Между прочим, я недавно встретила студента, который вообще не в курсе о том, что такое грант. Такое бывает тоже. Напоминаю, что грант – это деньги; которые, говоря между нами, мог бы присвоить себе какой-нибудь пухленький воришка-чиновник. Но эти деньги попали к вам!

Она указала пальцем на Дину:

–Помните об этом! Об этом должен помнить каждый «грантник»!

–Мы помним об этом! – вдруг выпалила, но совсем скромно, еще одна студентка, получившая честь учиться на бесплатной основе.

–Прелестно! – подытожила Нелли. – Тогда начнем нашу лекцию!

Лекцию о «подарке судьбы» (гранте) Дина выслушала очень внимательно, и принимала все усилия воли, чтобы не закипеть, как чайник, под свист и бурление собственного мозга. Такое же усилие она приложила для того, чтобы дождаться финала лекции (от которой, временами, невероятно клонило в сон), выйти из кабинета, и первым делом сделать то, что ей хотелось сделать на протяжении неполного часа, – обматерить как следует Тима и узнать, когда он, наконец, соизволит притащить в университет свой королевский зад.

Она набрала его номер, но ответа не дождалась. В трубке шагали только долгие гудки.

Дина «бомбила» его номер до тех пор, пока «электронная женщина» (так Кирилл называл голос в трубке, который появлялся при недозвонах) не сообщила о том, что «мобильный телефон выключен или находиться вне зоны действия».

–Вот же негодник! – сказала Дина.

Она подумала, что ее друг погулял, и погулял хорошенько, раз он даже отказывался отвечать на ее настойчивые звонки, а потом и вовсе отправил свой мобильник на время к праотцам.

Дина пообещала себе, что еще отомстит ему за такое вольничество. Отомстит не с чувством злости, как можно было подумать, а с тем ощущением дружественности, какое может возникнуть между парнем и девушкой.

Конечно, Дина была уверена, что Тим, рано или поздно, но выйдет на связь. Сам. Отоспится, умоется, приведет себя в порядок, или что он там еще может с собой сделать с похмелья, а потом просто позвонит, и расскажет ей, какой он падонок и негодяй.

Но этого не случилось. Ни к обеду, ни к концу учебного дня.

Тим мог выпить сколько угодно. Но проводить весь следующий день в амебном состоянии было не его прерогативой. Его можно было найти за рабочим столом, в ванной, на кухне, в конце концов, на брусьях в школьном дворе. Но никак не в постели.

Ну, случаются же исключения, сказала себе Дина, начинающая нервничать, как и любая другая нормальная женщина в подобной ситуации.

К удивлению, дома она его не обнаружила. Как и на турнике, на который она бросила взгляд, будучи еще находясь на улице.

Его кружка была чистой. Еда, оставшаяся со вчерашнего вечера, была не тронута (студенческий паек). Его постель была заправлена.

–Козел! – опять выругалась Дина, подумав о том, что друг загулял не по-детски.

Но она уже не могла остановить свою убегающую в воспоминания мысль.

Она вдруг поняла, что не видела его дома уже пару дней, только в университете. Что она была так поглощена учебой и ссорами с Кириллом, что на общение с другом у нее просто не оставалось энтузиазма. Она поняла, что он был молчалив, и, как ей казалось, сдержан, не потому что видел ее женскую нервозность и решал просто «не трогать» ее какое-то время, а, видимо, совсем по другой причине. Она поняла, что кое-что проглядела. Кое-что совсем непростительное.

Дина сделала вывод, что пропустила боль своего друга. Ту боль, о которой обычно молчат. Ту боль, о которой не говорят вслух по одной причине, – потому что она кажется вздорной. Иными словами, настоящую боль, боль истинную, далеко не надуманную…

К слову, о надуманности. Дина была вынуждена остановить свою минутную женскую слабость «накручивать себя и страдать от этого». Она сказала себе, что все в порядке, что Тим взрослый и умный парень

да он же ребенок черт возьми

все мужики ведут себя как дети это норма

и что рано или поздно, но он объявится. И вот тогда она устроит ему веселуху! Бог свидетель!

Дина не могла поступить иначе. Это была молодая женщина, которая развивала в себе интеллект, всегда и всю жизнь.

Развивающийся интеллект помогает женщине притупить на какое-то время ее природный дар видеть мир таким, каков он есть (не страдать от правды невозможно). Мужчина, развивающий чувствительность, способен на некоторое время избавить себя от вечного прагматизма.

Тим был чувствителен. И Дине потом снилась эта чувствительность. Редко, но снилась. Когда она просыпалась, то не могла понять, почему ее подушка была мокрой от слез. Ничего трагичного в своем сне она не видела и вспомнить не могла.

Прошли сутки, прежде чем Дина начала действовать. Все предыдущие двадцать четыре часа она называла мысли о пропавшем друге глупыми и лишними. В конце концов, кто он ей такой? Не брат, и не сват! Детей с ним крестить она не собиралась… Хотя, если задуматься, было бы и можно…

Да, по крайней мере, она старалась считать свое волнение вздорным. Оно возникало, как будто, ежесекундно, и она боролась с ним, как библейский персонаж боролся с ангелом.

Она увидела Айдына, и подошла к нему решительным шагом. Он ее заметил не сразу, но когда увидел ее возбужденный взгляд, решил ничего не говорить. Точнее, она даже не дала ему ничего сказать. Она выпалила:

–Айдын, кажется, я схожу с ума!

–О, ты должна была заметить это еще пару лет назад! Сейчас уже все потеряно! Можешь в этом не сомневаться!

–Без шуток! – Дина резко убрала прядь волос с лица. – Если я хоть с кем-то не поговорю, нервный срыв мне обеспечен!

–Я бы на это посмотрел!

Через мгновение они уже сидели друг напротив друга в университетской столовой, и Дина выкладывала все, как есть, на духу, – Тим пропал, и с ним определенно что-то случилось. Что-то неладное, конечно.

–Ты хочешь, чтобы мы на время стали Малдером и Скалли? – спросил он.

–Думаешь, его похитили пришельцы? – ответила она вопросом на вопрос, и не сдержала улыбки.

–Вот видишь, – сказал Айдын победно, – ты уже шутишь! Все отлично! Ты просто накрутила себя!

–Разум мой веселиться, но душа моя неспокойна!

–Это у всех так!

–Айдын, я знаю, что ты легко можешь узнать, куда он подевался.

–Легко?

–Более того, в короткие сроки! Ты должен вернуть мне мое спокойствие! Я хочу, чтобы все было, как пару дней тому назад: чтобы я занималась учебой, ругалась с Кириллом и вырубалась без сил еще до полуночи!

–Так вот почему ты решила рассказать об этом мне. Ты повздорила со своим женишком.

–Даже если бы у нас были идеальные отношения, я бы еще сотню раз подумала, нужно ли говорить ему что-то, или нет.

–Невротизм и истероидность. Тебе знакомы эти понятия?

–Айдын, я серьезно.

–Возможно, я не могу говорить о многом с таким настойчивым выражением лица, как у тебя. – Он передразнил ее. – Но, поверь мне, я тоже вполне серьезен. Я стараюсь превратить все в шутку только потому, что ты девушка моего друга. В противном случае ты уже была бы со мной в одной постели, либо я разговаривал с тобой совсем в ином тоне и ином порядке.

Дина скрутила губки в недовольный бантик, и сказала:

–Ясно!

Затем поднялась из-за стола, накинув на тело сумку и прихватив со стола бутылку с недопитым лимонадом. Она уже хотела развернуться и уйти, но не сдержалась. Сказала:

–Знаешь, что я думаю?

–Иногда я умею читать чужие мысли, но не сейчас.

–Я думаю, ты на него в обиде.

–На кого? На Тима?

–Да, на него.

–Хм! С чего бы это?

–Он пропал, скрылся, ничего никому не сказав… Ничего не сказав тебе!

–Поздравляю, Скалли! Ты нашла улики!

–Для тебя это должно быть оскорбительно, не так ли? Ты ведь уделял ему столько внимания!..

Дина ехидно улыбнулась.

Айдын усмехнулся, но потом стал хмурый. Сказал ей:

–Дина, я совсем не из-за этого не хочу заниматься пустым делом! Или, что бы ты там не думала своей женской головой… Тим самостоятельный парень! И всегда им был! Да, немного максималист! Но это только его фронт. И возраст; это тоже играет значение.

Дине не понравилось, что Айдын не поддался на ее провокацию.

Айдын тяжело вздохнул и сказал:

–Посмотри на меня. Вот он я здесь. Завтра меня здесь может не быть. Я могу сорваться в другую часть света в любую секунду, ни сколько не задумываясь о чувствах людей, которые окружают меня изо дня в день! И, знаешь, почему? Потому что я предоставлен самому себе! Точно так же, как и Тим. Могу поспорить, он встретил кого-то, и они сорвались в какую-нибудь поездку, или еще что-нибудь в этом роде. Полет души! Понимаешь, о чем я?

–Да, ты прав. В этом вы похожи. Но это не в твоем стиле. И, я думаю, Тим тоже не способен на подобное безрассудство. Я думаю, здесь что-то другое. Да. Я так полагаю…

–Как знаешь!

Айдын устало потер лицо ладонью.

–Все-таки, мне кажется, что ты равнодушен не так, как себе это представляешь.

–Это уже неважно! – Он тоже поднялся со стула. – У нас обоих есть дела, которые зовутся одним славным словом «учеба». Я планировал уделить сегодня именно этим делам немного своего времени. Если ты не против, конечно!

Дина покачала головой.

–Значит, ты будешь заниматься его поисками? – спросил Айдын.

–Только лишь ради своего душевного равновесия.

–Удачи!

Дина стала искать знакомых своего друга. Тех знакомых, о которых она знала. Таких было немало; но это, безусловно, была капля в океане по сравнению с тем, скольких на самом деле знал Тим и сколько людей, в свою очередь, знало его.

Дина считала неважным степень знакомства и общения по отношению к разным лицам – Тим всегда был на одной волне, в одном настроении практически со всеми, кроме редких исключений. В этом было его преимущество, о котором он, к сожалению, не догадывался. Дина считала это очевидным – парню несказанно повезло; он находил себя везде и всюду. И, наверное, от этого многое казалось ему простым, пустым и однодневным. Она решила, что не стоит очевидное переводить в конструктив – мальчик мог зазнаться. Теперь она понимала, насколько глупа была эта мысль.

Она могла сказать ему многое. Но почему-то этого не сделала. Причину своего странного поведения она искать не хотела; ей становилось от этого тошно.

На общение с малознакомыми ей людьми у нее было не так много времени, как ей бы того хотелось. За вечер она успевала созвониться или встретиться максимум с двумя, и то, при условии, если они еще согласились на встречу. Слухи разлетались быстро, и за несколько дней уже многие знали, что мальчишка пропал, и что мало кто знает, куда именно.

В конечном итоге, с Диной разговаривать отказывались все. Ее звонки игнорировали. Игнорировали ее персону.

Дина от этого не переживала. В уныние ее приводил тот факт, что большинство из окружения ее друга открещивались от знакомства с ним, как отказываются от человека с дурным тоном и отсутствием воспитания или выраженной мысли. Тиму не было свойственно ни первое, ни второе, ни третье. Но выходило так, что он все равно оказывался человеком второго сорта, чья судьба не особо волновала остальных. Всех, кроме Дины, конечно…

Неизвестно, как и откуда (скорее всего, от Айдына, как она полагала), Кирилл узнал о ее происках. Поначалу он не слишком обрадовался всему этому; прежде всего ему не нравилось, что его девушка занималась поисками другого парня, словно Тим был ей кто-то из родни или близких родственников. Дина ожидала похожей реакции, – она уже свыклась с мыслями своего избранника, и этот его выпад она приняла с равнодушием, сказав убедительно, что она не может «оставить все просто так». В итоге, Кирилл смог разделить с ней ее душевные (и сознательные) переживания, и даже, в какой-то момент проникся ситуацией. Ему стало жалко Дину, которая всхлипывала временами, отгоняя от себя истерику; и ему стало жалко Тима – действительно, с этим пройдохой могло произойти все, что угодно.

И поэтому Кирилл обратился к человеку, который, наверняка, смог бы пролить свет на многие вещи чистыми фактами. Кирилл обратился с ситуацией о Тиме к своему суровому руководителю и доктору психологических наук. Он обратился к Нелли.

И она, действительно, сказала то, что и должно было быть сказано:

–Мы уже в курсе об этом. Деканат связался с родителями Тима, и те сказали, что их сын не выходил на связь уже неделю. Насколько ты понимаешь, наш факультет готов оказать любую поддержку в поиске нашего студента. Но это не значит, что тебя, или кого-то еще, будут беспокоить лишними расспросами. Надеюсь, я выражаюсь внятно?

Кирилл молчал. Он не находил, что сказать.

–Кирилл, – сказала Нелли уже менее официальным тоном. – Мы знаем Тима уже достаточно долго для того, чтобы предполагать самые обычные вещи, которые частенько случаются в жизни подростков, живущих вдали от родителей и имеющих весьма скверный характер, – уж извини, но это так. Тим далеко не пай мальчик.

–Обычные вещи? – Кириллу нужны были уточнения.

–Например, он решил скрыться, никого не предупредив. Это вполне в духе таких людей.

–Дина не желает верить в это.

–Дина? – Ее брови изогнулись.

–Мне по большому счету безразлично. Хотя, это с какой стороны посмотреть…

–Главное, не поднимать панику.

–Думаете, мне не говорить ей о нашем разговоре?

–Почему? Рано или поздно, она узнает об этом сама. Только будь тактичен. Пожалей ее возбужденность. Наверное, она держится из последних сил. Они очень хорошо общались друг с другом.

–Она сказала, что у нее никогда не было такого друга, как он.

–Тебя это оскорбило?

–Скорее, удивило.

–В этом нет ничего удивительного, дорогой. Девушки частенько выбирают себе в друзья именно таких парней. Ты ведь понимаешь, о чем я?

Кирилл скривил рот, но утвердительно покачала головой – «конечно, понимаю».

–Она сильная, – сказала Нелли. – Она справится.

–Я знаю.

Для Дины поиски друга не увенчались успехом. Но она, как человек, ступивший на путь психолога, отыскала в этом факте плюсы. Например, неожиданно закончились ее бесконечные споры (или «дискуссии», как они их оба называли) с Кириллом. Он вдруг стал чрезвычайно нежен с ней, заботлив, и даже принимал завидную участливость. Дина думала, что Кирилл (наконец-то!) проникся ее переживаниями. От части, это было правдой. Но в большинстве он ликовал (в тайне, конечно) от того факта, что рядом с его девушкой хотя бы какое-то время не будет мельтешить другой парень (пусть и не представляющий никакой угрозы их отношениям).

Кирилл последовал настоянию Нелли. Когда он поделился с Диной тем, что узнал в отношении поисков Тима, он был крайне тактичен. Он уже устал повторять, что все будет нормально, и только обнял ее и прижал к себе, когда та не сдержала слез. На минуту он усомнился в том, что Дина сможет перенести стойко «временную» потерю друга. Но Дина была не из слабаков. Как только она почувствовала к себе жалость, сразу сделала глубокий вдох, вытерла слезы и вывернулась из объятий Кирилла, в которых, как и всегда, было приятно.

–Я в порядке, – сказала она.

Она была в порядке, безусловно. Стойкости ей было не занимать.

Да и все остальное было в порядке, по своей сути. Ей никто не сочувствовал, кроме ее парня. Никто не проникся, а даже, напротив, как только почуяли нечистое, так сразу все пропали, и отказывались разговаривать с ней. Это был порядок, в котором изо дня в день шагал этот мир. Так что, все было более, чем нормально.

Хотя некоторые вещи не вписывались в категорию нормы. По крайней мере, в сознании Дины.

Когда она старалась с кем-то связаться, чтобы дойти до какого-то края истины, любой ее грани, за ней постоянно велась слежка…

Нет. Ей казалось, что была слежка. На самом деле ничего такого не было. Ведь так?

Но я видела их Одни и те же люди Одни и те же лица Всегда где-то неподалеку

Чушь

Они смотрели на меня Прямо мне в глаза Настойчиво А потом отворачивались и уходили

В итоге, Дина решила, что у нее мания преследования. И уж о чем, но только не об этом стоило говорить кому-то еще!

Если ты сходишь понемногу с ума на нервной почве, то лучше об этом молчать, и… Что? Лечиться?

Чем? Успокоительными?

Этот вариант нельзя было исключать. Но Дина предпочитала взамен плацебо сухие факты. То, что видят глаза и слышат уши.

Пожалуй, именно поэтому она не смогла остановить свои поиски.

Позволив себе минутную слабость, Дина почувствовала, что не готова сдаться так быстро. На следующий день, во время учебы, она решила обратиться еще к парочке ее с Тимом знакомых.

На перерыве Дина вышла на улицу, чтобы не находиться в шумном помещении среди галдящих студентов. В такой обстановке говорить по телефону было невыносимо.

Дина решила поменять тактику, и в этот раз ей должны были оказать содействие. Хотя бы дружественной беседой.

Она достала свой мобильник, нашла среди контактов нужное имя, нажала на дозвон, и, оторвав взгляд от дисплея, оторопела. В шагах десяти от себя она вновь увидела тех же людей, что казались ей «шпионами». Они смотрели именно на нее, и никуда больше. Сложно было сказать, что конкретно было в их лицах – предупреждающая злоба, сосредоточенность, безразличие или что-то еще. Дина увидела все это сразу. Хотя мимика обоих никак не менялась. Она не могла оторвать от них взгляда, будто ее гипнотизировали. Один из них был немного старше другого. На обоих – костюмы. Никакой официальности и амплуа бизнесмена; никаких «людей в черном».

Дина вдруг поняла, что когда-то она их уже видела. И не только на этой или прошлой неделе, в толпе остальных лиц. Нет. Это было давно. Возможно, в прошлом месяце. Возможно, еще раньше. Она не помнила точно. Слишком много людей вокруг Музыка И Тим Он тоже там был…

…И когда Дина какой-то частью своего сознания вдруг поняла, что она замерла, как парализованная, и, одномоментно, как будто, увидела себя со стороны – с остекленевшими глазам, с мобильником в одной руке и открытой сумочкой, повисшей на другой, и, кажется, с открытым от изумления ртом – именно в эту секунду на ее плечи легли мужские ладони.

Дина вздрогнула. От испуга весь мир вокруг нее перевернулся.

–Что такое? – спросил у нее Кирилл. – В чем дело?

Мобильник, дорогостоящая вещица, выпал из ее рук и ударился об асфальт. Сказать, от чего именно Дине сделалось плохо – от этих двух, пристально смотрящих на нее, или от вида ударившегося о землю IPhone – Дина не могла.

Она посмотрела на Кирилла, обрадовалась от того, что это был он, а не кто-нибудь из тех, кто пристально смотрел на нее просто потому, что она шла по улице

(или еще по какой-то причине?)

Она уже хотела обнять его, но снова увидела свой мобильник, валяющийся на земле, как мертвец, которого еще живым неаккуратно толкнули с возвышенности, и тот упал лицом вниз. У нее снова в голове повторился этот страшный звук, который сопровождает удар гаджета об асфальт. Ей хотелось поднять его, но она до сих пор находилась в оторопи.

Его поднял Кирилл.

–Боже мой! – взмолилась Дина. – Скажи мне, что с ним все в порядке!

–Я, конечно, не тот, к кому ты обратилась, – сказал Кирилл, – но могу сказать точно, что он цел, и работает так же, как и раньше.

–О, Боже, спасибо!

–Я случайно не третий лишний?

Дина взяла свой телефон из рук Кирилла и убедилась в его исправности.

И только потом она смогла снова посмотреть в ту сторону, где стояли те двое.

–Что с тобой? – настойчивей спросил Кирилл. – Что-то опять случилось?

«Ох, уж мне это «опять»!»– подумала Дина; но вслух сказала:

–Не знаю.

Ей хотелось сказать, что она сходит с ума, потому что она не увидела вокруг ни одного человека, даже близко напоминавшего кого-то из тех двоих. Прошло всего лишь несколько секунд. Не могли же они так быстро скрыться!

–Я не знаю…

Теперь она долго не могла решиться на какие-то действия. Прошло около шести часов, а она до сих пор не сделала простой телефонный звонок к людям, у которых она могла найти какие-то подсказки.

В их с Тимом съемной квартире она теперь была одна. Иногда с ней оставался Кирилл, и ей уже не было так мучительно от гнетущей тишины и полнейшего душевного одиночества. Сегодня Кирилл ушел в ночную смену. На этот раз он нашел работу охранника в каком-то государственном учреждении. Как-то раз рассказал байку о призраках, которые появлялись в пустом здании, которое он сторожил по ночам. Дина не поверила его рассказам. Прагматик по натуре, она не верила в рассказы о сверхъестественном, и «ужасающее» повествование Кириллапоказалось ей неинтересным.

Сейчас она не была против послушать еще одну из его историй. Так у нее могла появиться возможность хоть немного отвлечься от своих мыслей, и спокойно уснуть рядом со своим парнем.

Ей не хотелось слушать музыку. И она до сих пор не могла настроиться на учебный лад. Одним словом, ей приходилось тяжко.

Она долго сидела в тишине, рядом со своим мобильником, который лежал на столе, и с пепельницей, куда тушила бычки, покуривая Тимины сигареты.

Она полезла в контакты, покопалась, нажала дозвон. В трубке медленным и размеренным шагом пошли гудки, которые не вызывали у Дины никаких эмоций. Она сильно устала.

Потом гудки вдруг оборвались. На линии все зашумело, затрещало, а затем и вовсе все замолкло. Дина посмотрела на дисплей. Звонок оборвался.

Она положила мобильник обратно на стол, и обреченно вздохнула. От сигарет ей стало нехорошо, потому что курила она совсем редко, обычно, только когда находилась навеселе с Тимом, и никогда больше… кроме сегодняшнего вечера.

Ей снова захотелось плакать, но вместо этого она почему-то смачно зевнула.

Вдруг завибрировал мобильник. Дине звонили со скрытого номера.

Почему-то это ее насторожило. Она сама не могла понять, с чего бы это – звонить со скрытого номера мог кто угодно, даже Кирилл. Но именно сейчас все было не так, как обычно. У Дины вдруг начались развиваться неврозы, чего она замечала за собой, ну, разве что, за всю жизнь лишь однажды – когда в ее семье возникли финансовые затруднения, и родители могли спорить часами, ничуть не стесняясь ни друг друга, ни своей дочери.

Дина не могла вновь посвятить себя учебе. Не могла отвлечься на что-то другое, как-то развеяться.

Мир встал с ног на голову.

Она думала об этом, когда видела свой вибрирующий мобильник, который вдруг люто возненавидела за то, что было на его дисплее – указание на вызов со скрытого номера.

Дина решила ответить. Поднесла гаджет к уху, и, откашлявшись, сказала:

–Алло!

Сначала с той стороны молчали. Потом заговорил мужской голос. Заговорил очень внятно, так, чтобы его слова были разборчивы.

–Ты должна остановиться! – сказал мужчина.

Дина проигнорировала этот приказной тон. Она схватилась за эту соломинку; от нее посыпался град вопросов:

–Где он находится? С ним все в порядке? Он еще жив? Мне нужно знать!

Мужчина молчал. На линии послышался треск. Потом он сказал:

–Ты зря тратишь свое время! Забудь об этом, и ложись спать.

Он сказал это мягко, как будто даря поцелуй на ночь. Холодный поцелуй.

Потом побежал гудок. Разговор был окончен.

Дина была шокирована.

Вроде бы не было сказано ничего внушительного. Но звучало все это как реальная угроза.

Вечерняя прохлада заставила Дину одеть под толстое пальто теплый свитер и обмотаться как следует длинным шарфом. Перед выходом она глянула на себя в зеркало (бросила взгляд), и не смогла обратить внимания ни на свою прическу, ни на весь образ. Она увидела только грустное выражение своих глаз и уставшее лицо. Этого ей было достаточно.

Она вышла из своей квартиры в тот же вечер, как получила предупреждение остановиться. Она захлопнула за собой дверь, покинула подъезд, и оказалась на улице. Свежий воздух немного ее взбодрил. Она отправилась в тихое кафе, где было немного людей, и где можно было поговорить.

Тот человек, мужчина с внушительным голосом, не мог знать, какого сумасшедшую он будит в обычной, на первый взгляд, девушке, когда диктовал ей через мобильник свои указания.

Дина была не из робкого десятка. Эти предупреждения, от кого бы они ни были, только прибавили к ее апатии огня. Проще говоря, она не на шутку разозлилась. Подобные предупреждения действовали на нее, как красная тряпка на быка. В таких случаях она долго не раздумывала, и шла наперекор. Ее железный характер не позволил бы ей действовать по-другому.

Она позвонила по другому номеру, услышала гудок, и когда ей ответили, она не увидела в этом никакого чуда, только судьбу. При разговоре она была вежлива, обходила все острые углы, иногда взывая к здравому рассудку и простой логике своего собеседника. Хотя последнее было необязательным. Дина априори знала, что ее мысли по поводу пропавшего без вести друга на этот раз не будут полностью проигнорированы, и эта уверенность помогла добиться встречи.

На этот раз положение меняло то, что это был их общий друг – каждый из них любил Тима по-своему.

Поначалу ее собеседник хоть и хотел показаться равнодушным, но было ясно, что его принципы не совпадали с подобным качеством, и ушли давно вперед всякой стандартной мысли, к которым привыкло большинство людей.

Дина добралась до кафешки, где ее уже ждали.

Парня звали Алексеем. Он был воспитанным трудоголиком, на редкость прорывным, и таким холеным, что за него сразу хотелось выйти замуж. Тим всегда был ему подстать, и некоторые даже заходились завистью, когда видели их вместе.

Дина была несказанно рада еще раз встретиться с Лешей (так он всегда просил себя называть в неформальной обстановке), и ей ответили взаимностью. Они виделись много времени, и поэтому долго говорили о том, какие у кого дела.

Приятный разговор «за жизнь» прервался, когда речь зашла о Тиме.

–До сих пор не могу поверить, что это произошло, – сказал Леша.

–Ты его уже похоронил? – спросила Дина.

–Он не вернется. – В его словах была возвышенная уверенность и падшая вера. – Так обычно происходит… Либо, через какое-то время, где-нибудь обнаружится мертвое тело… Я понимаю твое упрямство. Даже восхищаюсь, в какой-то степени. Но Тима больше нет… Я знаю это… Извини…

–Но как? Откуда?..

–Я ждал такого исхода… Или нечто подобного…

Дина не находила, что сказать.

–Мы были с ним близки, ты знаешь это. – Леша покрутил в руке свой бокал, на дне которого блестела жидкость. – Он разрушал себя… Он был не в ладах с самим собой… И он был безутешен…

Они замолчали, не в силах больше произнести ни слова.

За окном росло большое красивое дерево, половина листьев которого успела пожелтеть и опасть. Дина смотрела на него, и представляла себе Тима. Это было в последний раз, когда она смогла ясно увидеть его своим внутренним взором…

Вечерний сумрак ранней осени смешался с дождем сомнений, хлынувшим сразу после того, как Дина кончила разговор, сделала пару последних глотков легкого спиртного (запечатала конверт с эмоцией) и покинула теплое помещение, после которого по телу пробежала легкая дрожь.

Образы падали с торфяного неба, суетились среди прохожих под светом фонарных столбов и неоновых ламп рекламных щитов.

Тим приводит Дину на концерт симфонического оркестра. Он в предвкушении. Его глаза горят. Дина равнодушно удивляется, почему в зале не гаснет свет.

–Не обязательно погружаться во мрак, чтобы распознать красоту музыки, – отвечает он ей. – Это не театр, и не кино.

Дают Шуберта.

–Это очень сложные произведения! – говорит Тим.

–Надеюсь, мой интеллект это оценит! – говорит Дина, присматриваясь к музыкантам. Один из виолончелистов показался ей симпатичным.

И когда пальцы музыканта повисли над рядом черно-белых клавиш фортепьяно, готовясь снова отправиться в долгий путь проблесков надежд и падений в ничто, Дина почувствовала, как Тимино сердце вдруг ухнуло и побежало куда-то вдаль. Он весь замер, перестав поглаживать свою юношескую щетину, и так и сидел с блестящими, широко открытыми глазами и рвущейся из своего тела душой.

–Боже! – сказал он в какой-то момент. – Как же это красиво!

В ту секунду, совсем ненадолго, у Дины надломилось ее равнодушие, – она наконец-то смогла почувствовать красоту музыкальной гаммы. Она почувствовала это благодаря своему другу. Он пропустил через себя свое непреодолимое восхищение и подарил ей.

Дина, захваченная образами прошлого, шла мимо людей, отпечатывающихся тенями на фоне ее воспоминаний, проходила сквозь слепленные, словно маленьким ребенком, шумы знакомой музыки, отчаливающих машин и расточительных голосов. Лужи отражали огонь предночного города, и асфальт блестел, как ледовый каток небывалого черного цвета. Дина не могла заметить этой красоты. Ибо красота интерьера жизни была порождением красоты экстерьера памяти. И Дина была счастлива в этом закутке света, в котором радость воспоминаний побеждала любые толки и споры о личности ее друга.

На перекресте она дождалась, когда светофор равнодушно подмигнет водителям желтым цветом. Движение остановилось, и она пересекла пешеходную зебру…

Еще одно:

Тим знакомит Дину с Библией.

–Священная книга! – говорит он. – Священный текст!

–Священные странички! – шутит Дина. – Священный переплет!

В этом случае она не могла не съязвить.

Тогда он представил ее вниманию издание с гравюрами Гюстава Доре.

Дина свернула за угол дома, и прошла мимо знакомых подъездов, которые указывали близость ее квартиры, ее четырех стен. Она зашла в арку, в плотную темноту; ей оставалось пройти еще немного…

И последнее – поднялось словно со дна колодца:

Кровь. На его руках. На его одежде.

…Ее как будто накрыло огромное крыло черной птицы, и тьма поглотила все вокруг.

Чья-то рука уверенно легла на ее плечо. Кто-то стал отводить ее в сторону. Она повернулась, и увидела лицо, спрятанное под капюшоном – это было одно из тех лиц, что преследовали ее в толпе!

От страха Дина окаменела. Но ее не покинула способность мыслить. Она отреагировала так, как это сделала бы любая другая на ее месте. Точнее, она хотела бы отреагировать, но мужская ладонь закрыла ей рот, и поэтому ее отчаянный крик превратился в бесполезное мычание.

Она начала сопротивляться, но, словно Бог покинул ее, появился второй, который сковал ее своей крепкой хваткой и прижал к холодной стене.

Один из них заговорил, и Дина поняла, что они немногим старше нее, возможно, на пару лет, не больше. Но наглости и прыти в них было, как во взрослых мужчинах.

–Заткнись! – злобно сказал первый. – Лучше заткнись! Иначе я обойдусь с тобой, как со свиньей на бойне!

Он приложил к ее щеке огромное лезвие. Оно блеснуло в темноте, и Дина ужаснулась, когда поняла, что это был охотничий нож. Холодное оружие.

Она перестала сопротивляться. Руки второго отморозка не прекращали шарить по ее телу.

–Ты идиотка! И шлюха! Упрямая идиотка и шлюха!

Руки с силой дернули за воротник пальто, и оно распахнулось. Потом эти же руки полезли туда, куда допускался только Кирилл. Больше никого там никогда не было.

Дина заплакала. Ей нечем было дышать. Она не могла пошевелиться. И ей было ясно, что с ней сейчас сделают.

–Конечно, ты шлюха! Одна из тех шлюх, которая продолжает делать то, чего ей велели не делать!

Дина постаралась освободиться, но ее попытки были тщетны. Она снова что-то промычала – ей хотелось, чтобы ее кто-нибудь услышал. Но это было не то время и не то место – здесь мало кто проходил, особенно в этот час.

К ней приблизились и нашептали на ухо:

–Знаю, ты теперь сожалеешь о содеянном. Но придется сделать это с тобой. Мне нравится делать это, особенно с такими непослушными бабами, как ты. Так что приготовься получить удовольствие, малышка!

И вдруг этот кошмар оборвался, упал в бездну, разбиваясь на осколки. Дина оказалась освобожденной от крепкой хватки, и снова смогла дышать. Ее дыхание сбивалось. Паника сковала ее, и она молилась, чтобы это ужас скорее кончился.

Один из отморозков хрипел, скрючившись пополам, и никак не мог прийти в сознание. Другой оказался в удушливом плену кого-то третьего; спасителя, скрытого во мраке.

–Пока вы живы, твари, лучше проваливайте, чтобы я вас не видел! – сказал он.

Оба придурка прислушались к его совету, и сделали ноги сразу, как только у них появился шанс. Один из них имел наглость обернуться, и Дина увидела его недоуменное выражение лица – отморозок до сих пор не верил, что их чертов план с треском провалился.

Дина стала поправлять на себе одежду. Ей было стыдно смотреть в лицо молодому человеку, который прервал эту экзекуцию. По правде говоря, такого стыда она не испытывала уже давно.

–Их было двое, – сказала она первое, что пришло ей на ум. – Возможно, с одним я еще бы и справилось. Но двое…

–Я и не ожидал, что ты рассыплешься в благодарностях.

Его голос был до боли знакомым. Да, безусловно, Дина знала этого парня, и, стараясь смотреть сквозь дымчатую пелену, повисшую повсюду после испытанного стресса, и сквозь сумерки.

–И часто ты так развлекаешься?

–Айдын! – Дина вцепилась в него, и не хотела отпускать его от себя ни на шаг. – Кажется, я влипла в ужасную историю! Сначала я даже не могла поверить! Думала, кажется! Но нет! Во всем этом есть что-то дикое! Не уходи, прошу тебя! Останься со мной!

–Я уже подумал, что тебя привлекают ролевые игры…

–Айдын, меня только что чуть не изнасиловали! Это было ужасно! Почему ты не убил их?

Он промолчал, и, наконец-то, обнял ее. По-настоящему, по-мужски.

–Послушай, ты вся дрожишь. Мы должны привести тебя в порядок.

–Я не смогу от этого избавиться, Айдын! Я никогда не смогу это забыть! Никогда не смогу справиться с этим!

Когда она это говорила, Айдын уже вел ее домой.

По дороге она рассказала ему все, как было: и то, как за ней постоянно велась слежка, и про звонок со скрытого номера, и о том, как она не прислушалась к мужскому голосу по ту сторону телефонной трубки, который «советовал» ей остановиться в поисках пропавшего друга.

Айдын слушал молча, и, как показалось Дине, скрывал свое недовольство.

Он помог ей подняться по ступеням в полутемном подъезде; когда открылась соседская дверь, Дина в ужасе вздрогнула, и сжала его ладонь так, что на его руке еще сутки не сходили следы от ее ногтей. Оказавшись в квартире, он довел ее до ванны, и сказал, глядя неожиданно добрыми глазами:

–Позови меня, если тебе что-то будет нужно. Я буду рядом. Приготовлю тебе чаю, или то, что обнаружу на кухне.

Немного помолчав, он добавил:

–Все хорошо. Ты не должна винить себя в чем-то. Может быть, и стоило выполнять чьи-то чужие приказы. Но ты действовала по велению сердца.

–Ты можешь быть заботливым и добрым, Айдын! – сказала она ему. – Я об этом даже и не подозревала!

Она все еще была измученна, с бледным лицом и опустошенным взглядом. Резать себе вены она, конечно, не собиралась. Но в эмоциональной поддержке она нуждалась намного больше, чем обычно.

Айдын прошел на кухню, включил чайник, чтобы вскипятить воду, проверил заварку. Заглянул в холодильник, нашел остаток недопитого спиртного. Налил себе немного, выпил. Покопался еще, в поисках чего-нибудь съедобного, сладкого. Чего-то, что сможет успокоить девушку в небольших дозах, которая только что подверглась нападению.

Кухня была маленькой и тесной. Тускло горел плафон. Старая микроволновка, старая газовая плита, старая мебель. Стены пожелтели и молили о ремонте.

Айдын присел на скрипучий табурет, положил руки на стол, и устало вздохнул.

Увидел пепельницу с сигаретными окурками, и пачку сигарет рядом с ней. Задержал на ней взгляд. Замер.

Он знал, кому она принадлежал. Обычно только Тим курил эту марку.

Айдын долго смотрел на сигаретную пачку, и вместе с ним в этом мире все замерло. Не было слышно ни звука, и краски сгущались вокруг него, и все начинало осыпаться вокруг, до того момента, пока Айдын не взял ее в руки, вернув все на прежнее место.

Он достал одну сигарету, повернул ее в руке, затем закурил.

Это был тот момент, когда он снова позволил себе быть слабым.

Скоро из ванны появилась Дина, явно отошедшая от того, что с ней приключилось. В ее взгляде мельтешила суровая ярость, и, отодвинув крепко заваренный чай, она по-мужски налила себе из той бутылки, что покоилась в холодильнике, и стала пить и рассказывать. Это был не просто жалобный рассказ о том, как маленькая девочка Дина с диким альтруизмом кинулась искать своего пропавшего друга, а ей на пути встали непонимание людей, преследования, угрозы, и, наконец, грубое нападение! Это было озлобленное повествование неуемной фурии, суть которого заключалась в простой истине – Дина была готова идти до конца. Более того, ей хотелось снова повстречаться со своими обидчиками, которые подстерегли ее в уличной темноте, и собственноручно лишить их своих достоинств.

–Я хочу взять остро заточенный нож, и отрезать им яйца! – говорила она, подогревая себя спиртным. – Хочу схватить их чертовы пиписьки и подергать их так, как в школе мальчики дергают девочек за косички! Только увеличить при этом силу дерганья в десяток раз! Хочу слышать их мучительные стоны и вопли! Хочу…

–Иными словами, – прервал ее Айдын, – ты хочешь мести!

–Да! – твердо сказала Дина. – Это будет главное блюдо на праздничном столе моего ликования! И оно будет холодным! Сурово холодным!

Это были слова женщины, которая поддерживала себя в трудный и чрезвычайно непривычный для нее момент, и Айдын понимал это.

Но думал он совсем о другом, думал уже долгое время. Ему было, что сказать Дине.

–Я рад, что ты снова в норме, – сказал он ей, для начала.

–По-другому и быть не могло!

–Но ты должна знать кое-что.

Дина посмотрела на него, и сразу почувствовала неладное. Ее настрой надломился.

–Как ты понимаешь, я не смог остаться безучастным. – Айдын говорил размеренно и внятно, потирая свои ладони, заметно волнуясь. – Твоя настойчивость не оставляет ни капли равнодушия, видишь ли…

На его лице промелькнула нервная улыбка, но он снова стал серьезен.

– Как ты понимаешь, я приехал к тебе сегодня не для того, чтобы спасать тебя от… кого бы там ни было. Совсем не поэтому…

Если бы ты тогда не подошла ко мне, я бы и пальцем не пошевелил в сторону всей этой истории. Тим не был мне так дорог, как ты думаешь. Для меня это был проходной человек. Как и многие в моей жизни. Поэтому я не мог знать точно, что именно заставило меня искать его след. И почему, какая сила помогла мне, найти его так быстро.

–Ты знаешь, что с ним? – Дина была поражена, но уже предвидела беду.

Она видела сожаление в его глазах, и ту горечь, которая висит в воздухе, когда кто-то покидает этот мир.

–Ты должна быть сильной, Дина, – сказал он ей. – Намного сильнее, чем ты можешь быть.

–Боже! – Она отвернулась от него, вытирая побежавшие по щекам слезы. – Он, что, мертв?

После недолгой паузы он сказал:

–Думаю, тебе лучше самой все увидеть.

Дина молча поднялась, чтобы одеться в новую одежду. Ту, что была на ней тогда, ей хотелось сжечь.

Она была сломлена. И Айдын это заметил.

Они долго ехали в ночной тьме. Их спутницей была огромная луна. Белым светящимся шаром она повисла в небе, и не жаловала этой ночью облака – они проплывали мимо нее стороной.

Черта города осталась позади, началась проселочной дороге. На пути не встречались автомобили.

Их фары были одинокими путниками, стремящимися к своей цели.

–Айдын, – сказала Дина, – куда мы едем?

Она постоянно сдерживала свои слезы. Ожидание убивало ее.

–Есть дом. В лесу. Среди деревьев. Тебе придется зайти в него, Дина. И спуститься в подвал. По-другому никак.

Ей стало казаться, что она сходит с ума. Что все не по-настоящему. Что ж, это было уже не единожды. Похоже, этот мир менялся. И не в самую лучшую сторону.

Она не знала, сколько еще времени они ехали в темноте, и ей уже захотелось спать, как вдруг машина замедлила ход, и медленно съехала с дороги на еле заметную тропку среди деревьев. Через сотню метров свет фар наткнулся на обветшалый особняк с пустыми окнами.

–Что там внутри? – спросила Дина, вглядываясь в темноту.

–Я долго следил за этими людьми. Они приезжают сюда, занимаются своими делами, и снова уезжают. Никогда не задерживаются там на долгое время. Приехали-уехали.

–Какие люди, Айдын?

–Те самые, с кем нам теперь приходится иметь дело после того, как пропал Тим. Сейчас там никого нет. В этом я уверен. Они бывают здесь только в определенное время.

Он сделал глубокий вдох и продолжил:

–Все, что тебе нужно, это зайти вовнутрь, спуститься по лестнице в подвал и найти комод.

–Комод?

–Да, старый комод. Найти его и открыть. И быть сильной, Дина. Нужно быть сильной, не забывай об этом.

–Ты пойдешь со мной?

–Нет. Я останусь здесь. Кто-то должен остаться на стреме. Всякое может случиться. Я не могу быть уверен до конца. Включи фонарик, и освети себе дорогу. Ты сможешь! Слышишь?

Дина кивнула и решительно покинула машину. Она достала свой мобильник и нажала на нужную кнопку: луч света упал с задней панели телефона. Под ее ногами звучно зашепталась трава, и она шла по земле, как по поверхности чего-то мягкого. В городе такой почвы не бывает.

Из дома на нее дыхнуло холодом. Она закрыла глаза, сосчитала до пяти, сделала глубокий вдох, и переступила порог. Под ее ногами поскрипывала половица. Она сразу увидела лестницу в подвал. Она находилась в прихожей – не было никакой двери, никакой маскировки. Заплутать было невозможно.

Дина стала спускаться.

А потом она увидела свет от пламени. Это не был обычный подвал, каким он ей представлялся изначально. Это была обустроенная комната с аккуратными стенами, которая горящими свечами. Это показалось ей странным. Словно ее здесь ждали…

Она увидела комод и подошла к нему. Были две большие створки. Борясь с диким волнением и сбившимся дыханием, Дина потянулась к ним, дотронулась до холодных ручек…

–Боже, помоги мне!

Створки со скрипом открылись, и… О, Боже! Что же это?! Как это может быть правдой?!

Дина кричала. Вопль звенел в ее ушах отчаяньем и болью.

И она вспомнила. Вспомнила ту ночь, и как он вернулся, и как смывал кровь со своих рук.

Крик застрял где-то внутри нее, и там убивал своим отчаяньем. Она не давала ему выйти. Она закрыла свой рот рукой, чтобы не кричать от ужаса, который она увидела.

Нет, она кричала. Она кричала…

Эпизод 6

Джунгли В Тумане

Дина проснулась от грохота. Где-то в глубине квартиры упал и покатился какой-то предмет, причем с таким грохотом, что на границе сна и бодрствования родились случайные образы – горы, камнепад, катастрофа. От этого, как сумасшедшее, заухало сердце, побежало вызнавать догадки, что это могло быть. Предположения были разными. Но среди них Дина сразу выбрала верное: Тим вернулся домой.

Он всегда следовал их общей договоренности «о трезвом и пьяном студенте»: пьяный студент, воротившийся среди ночи в жилье, которое делится (по воле случая) с трезвым студентом, должен вести себя, более или менее, скромно, и не уподобляться слону в посудной лавке. Ибо сон трезвого студента, отказавшегося от соблазнов, поджидающих чуть ли не за каждым углом, в пользу учебной усидчивости, свят и неприкосновенен.

Дина взглянула на дисплей мобильника, чтобы узнать время. Раннее утро. За окном уже давно светало.

В этот раз она не была трезва. Университет, с его лекциями и семинарами, полыхал в пламени выходного дня. Можно было предаваться сладостной праздности как минимум до обеда.

Было мутное похмелье, и от шума, который все никак не прекращался, ускользал сон, а на смену ему приходила головная боль. Вдобавок рядышком храпел Кирилл, и этот храп, который Дина не всегда находила музыкальным, окончательно вытянул ее из страны грез, переливающихся световыми бликами, где, как ей помнилось, она видела себя в честолюбивом образе – прекрасной принцессой-воином.

Неожиданно факты реальности накинулись дурным скопом. Она вспомнила, как этой ночью они изрядно напились, и как Тим вдруг куда-то пропал, и как ей хотелось найти его, чтобы срочно сказать какую-то важную глупость, а его все нигде не было. И в итоге пришлось покинуть night club и отправиться домой в изрядно плохом настроении и с пьянющим в драбадан Кириллом. Кажется, загрузиться в такси им помогал Айдын. Но точно уже не вспомнить…

Дина почувствовала потребность в отмщении за прерванный сон, а также в двух десятках глотков минеральной воды, чтобы утолить мучившую ее жажду.

Она поднялась с постели, и, качнувшись из стороны в сторону, как маятник, в утреннем полумраке отправилась искать Тима, чтобы злобным шепотом выказать ему свое недовольство.

В ванной комнате горел свет, и было слышно, как из открытого крана бежала вода. Дверь была приоткрыта на ладонь, и Дина, находясь в несколько невменяемом состоянии, не смогла понять, куда вдруг пропал ее задор потрепать немного нервишки другу. Как только она увидела его, склоненного над раковиной, то, как он судорожно мылился, смывал с себя пену, – с ладоней, рук, лица, снова и снова повторяя то же самое, – она сразу почувствовала – что-то не так. Она определенно четко услышала его беспокойство, и уже не знала, нужно ли его тревожить без толку.

На его одежде остались следы от земли. Он словно вывалялся в траве и песке, как какой-нибудь жизнерадостный пес.

Подрался с кем-то, пронеслось у Дины в голове.

Почему полностью не помоется?

Примерив на себя роль заботливой матери, она решила дать другу дельный совет по поводу того, как быстро привести себя в порядок. Все же, она девушка; об этом ей известно гораздо больше.

И на какой-то момент беспокойство отошло на второй план. Но вернулось сразу же, как только Дина решительно открыла дверь, а Тим повернулся к ней лицом, – она увидела его стеклянные, полные испуга, глаза, от одного вида которых становилось не по себе.

Она потеряла дар речи, а потом осторожно произнесла его имя, как бы спрашивая, все ли в порядке.

Он резко отвернулся от нее, и злобно приказал ей идти спать.

Сконфузившись, она все же сказала ему (сама уже не зная, зачем):

–Помойся в душе, ополоснись целиком! Намылься, как следует!..

–Дина, пьяная ты сучка! – Он закрыл кран и снова встретился с ней взглядом. – Просто вернись обратно в постель, и оставь меня наедине с самим собой!

–Но… – Она не унималась. – Что это? Кровь? Ты весь в крови!

Тим быстро глянул на свои руки, одежду, и отчаянно бросил:

–Да все нормально!

–Тогда что это? У тебя все лицо побито!

–Это просто… Повздорил! Как обычно! Со мной все в порядке! Я цел! Видишь?

Шестым чувством Дина понимала, что ее водят вокруг пальца, и настойчиво не хотят говорить правду (они могли простить друг другу мимолетную ложь, но откровенная изворотливость, – так называемая «ложь во благо», – больно ударяла не только по уху, но и по сердцу), и, оскорбившись не на шутку, она твердо высказалась:

–А вот мне так не кажется!

–Дина! Чтоб тебя!

Теперь в его глазах было столько злости, сколько не было, кажется, никогда. Возможно, так он мог смотреть только в глаза своего обидчика. Но не в ее сторону.

–Посмотри на себя! – сказал он ей, и развернул ее лицом к зеркалу.

Она ужаснулась своему отражению. Похмелье никогда не украшало человека.

–Ты пьяна! Иди и проспись! Поняла?!

Он снова развернул ее к себе, и весь он показался ей настолько чужим и совсем незнакомым, что ей стало страшно. Она прижала руки к груди, как испуганный ребенок, который из благих намерений хотел помочь своему родителю, а тот отругал его за этот ненужный шаг.

–Уйди и оставь меня!

Он вытолкнул ее в коридор и захлопнул дверь. Щелкнула щеколда.

Дину трясло, как в сильный мороз, непонятно от чего, – из-за нервной обстановки, или из-за такой вольной грубости. Не сумев вынести такого к себе отношения, она решила не отступать.

–Я хочу в туалет!

Упрямства ей было не занимать.

–Найди чертову бутылку! – послышалось за закрытой дверью.

–Не могу! – Дина вдруг ощутила ком в горле. – Я же девочка!..

Тим прекрасно знал, что ей не нужно то, о чем она говорила. Он посмотрел на себя в зеркало, – изможденного и потрепанного, – и стал просить Бога, чтобы пьяная девчонка оставила его в покое.

–Дина. – Он решил перейти на спокойный тон. – Послушай меня. Просто иди спать. А утром мы обо всем поговорим. Обещаю тебе!

–Ты обещаешь? – Она взмолилась, как маленький ребенок.

–Да, я обещаю.

Тим с трудом не менял мнимое успокоение на злость.

–Я просто беспокоюсь за тебя, – сказала Дина.

И ее голос, там, за дверью, был родным, как ничто другое в этом мире.

Тим вздохнул и опустил голову. Ему не хотелось отвечать, но он, все же, сказал:

–Я сейчас разденусь, и приму душ. Так, как ты мне и советовала. Потом высплюсь. И ты тоже выспишься. А утром мы поговорим.

После недолгой паузы за дверью послышался все тот же родственный голос, но с глупой инфантильной интонацией.

Дина сказала:

–Хорошо.

А затем зачем-то добавила:

–Я только попью, а потом сразу лягу спать. Ужасно хочется пить!

Ее босые ноги прошлепали в сторону кухни. Можно было сказать с уверенностью на сто процентов, что больше она его не тронет.

–Боже!.. – тихо сказал себе Тим, и, закрыв лицо ладонями, присел на край ванны. – Боже!..

Он больше не мог сдерживать это в себе.

Он замер, зацепился за какую-то болезненную мысль, и по его щекам побежали горячие слезы.

Освобождение…

Как-то раз, Леша, в благом стремлении, решил помочь Тиму отчиститься хотя бы от небольшой части ненужных мыслей. Он высказал ему идею с философским окрасом. Ее основной тезис заключался в том, что «человеческий ум – это облако пыли над головой каждого из нас; и хорошо бы, так сказать, протирать, хоть иногда, стеклянную поверхность сознания, чтобы увидеть на долю секунды часть наших истинных стремлений или намерений».

Тим с ним быстро согласился, и, в качестве ответного выстрела (когда говорят нечто очевидное, хочется эту очевидность пристрелить) попросил достать внушительных размеров тряпку для смахивания «пыльных мыслей и образов».

Леша озадачился, затем усмехнулся, и сказал: «Для твоей тыквы одной тряпки будет маловато! Придется подключать клининговую компанию!».

Признаться честно, это была правда; и Тим даже с этим не спорил. Только надулся, для вида. Он и сам иногда напоминал себе о том, что, время от времени, в голове нужно наводить порядок. Только в роли «большой тряпки» чаще всего он почему-то выбирал крепкий напиток или курительную смесь.

К тому моменту, когда его депрессивное настроение достигало своего апогея, когда было испробовано с десяток любовных и сексуальных связей, когда наступил период затишья познания прелестей чужих тел (про себя он называл это «молчаньем в джунглях»), тогда жизнь подготовила странный сюрприз в виде повседневного знакомого, проявившего неожиданную заботу.

Этим знакомым оказался Айдын. Именно он протянул свою «руку помощи», когда Тим ощутил тотальное бессилие и душевное одиночество, свойственное подросткам его склада характера.

Айдын показал раскрытую ладонь, в которой покоилась пара круглых таблеток, и сказал:

–Выпей. Станет легче.

–Что это? – спросил у него Тим.

–Всего лишь успокоительное, братан. Ничего больше.

Тим доверился, и через короткий промежуток времени действительно почувствовал легкое облегчение, а вслед за ним всегда желанную эйфорию. Неоднократность подобной терапии доказывала то, что был обнаружен еще один незадачливый способ в преодолении некоторых нежелательных эмоций.

Мир снова погрузился в чудесную палитру, и противиться этому было сложно. К тому же Айдын, такой мужественный и красивый, циничный и рассудительный, сильный и добрый, серьезный, но с выразительным чувством юмора (соблазнительных дихотомий можно было перечислять сколь угодно), был прекрасным сопроводителем в плоскость новых впечатлений. Трудно было понять его намерения (ничего ведь не делается просто так, верно?), но он никогда не требовал что-нибудь взамен своей доброжелательности.

Внутренний голос, или голос разума, оставил под этим событием следующий комментарий из едких скабрезностей:

Молодой человек, прельстившийся легкодоступной дармовщинкой, может выглядеть со стороны не только, как «девушка легкого поведения» (проще говоря, шлюшка), но и как мужчина с отсутствием корневого стержня, на котором держится вся его мужественная природа (говоря короче, «моральный импотент»). Также следует отметить ничем непреодолимый гедонизм, что в очередной раз подтверждает гомосексуальную натуру; как ни крути – факт. Sorry. Good lock!

В ответ не оставалось ничего, кроме как послать подобное хамство к черту, и продолжать делать то, что делается.

Первым над Тимом стал подтрунивать Сергей, студент журфака, с заметным блеском в глазах (новые идеи, постоянно посещавшие его, ждали воплощения в жизнь), и неисправимо веселый парень. Они сошлись уже в первый месяц своей учебы, и надолго скрепили себя доверительной дружбой, привлекая к себе при этом немалое внимание, – один был неотразимо красив, другой ярко подвижен и гибок в подходе к любому делу.

–Впервые вижу, как ты смущаешься! – весело заявил Сергей Тиму.

Провоцирующий триггер: «смущаться». Тим не отличался конфузами. Поэтому на реплику друга он отреагировал внушительным взглядом, в котором не было ни капли смущения; только лишь немного раздраженности, ничего больше.

–Да ладно! – Сергей сделал простецкое лицо. – Признайся, тебе с ним хорошо! Твое сияние видать за километр!

–Иногда, после душа я полирую свое тело… – Нужно было сказать какую-нибудь глупость, чтобы уйти от ответа. – Может быть, в этом дело?

Но друг не унимался:

–Расскажи о нем? Он хорошо этим занимается?

Сергей вышел за рамки приличия, и Тим снова дал ему это понять. Молча.

Дина тоже проявила неравнодушие к неожиданно чрезмерному (как ей самой казалось) общению Тима с Айдыном.

Сохраняя в своем голосе фонетический баланс между подростковой наивностью и напористостью следователя, она задала прямой вопрос:

–Что между вами?

В этот раз Тим не стал ходить вокруг да около.

–А что между нами может быть? Мы выпиваем, общаемся, иногда где-нибудь отрываемся.

–Ммм… – В такт своему многозначительному мычанию Дина покачала головой. Это можно было толковать, как угодно.

–Временами он дает попробовать что-нибудь запрещенное, – продолжал Тим. – Это «что-нибудь», между прочим, всегда нелегко достать. Понимаешь, о чем я?

Дина была против «запрещенных препаратов», и поэтому сначала недовольно промолчала, а потом сказала:

–Предположим, понимаю. Значит, он твой новый «фармацевт»?

–Можно и так сказать.

На что Дина прочла короткую лекцию по поводу того, как важно сохранять хладнокровие и внимательность в подобных делишках.

Сергей же расплылся в удовлетворительном возгласе:

–Круто!

–Да, – охотно согласился с ним Тим. – К тому же, он всегда угощает.

–Но ведь когда-нибудь он попросит расплатиться…

У Сергея многозначительно поднялись брови, вновь затронув тему про это.

–В мире нет ничего бесплатного, и ты знаешь об этом, – сказала Дина.

–Если мне придется расплатиться душой, я продам ее. – Тим улыбнулся. – Тут уже ничего не попишешь.

–Я уже говорила, что фатализм тебя не украшает?

–Ты обратила внимания на мои кеды, которые пришлись тебе не по вкусу. Про фатализм я не припомню.

–Давайте отрываться вместе! – воскликнул Сергей. – Я люблю халяву!

И только один человек, не прекращая, взывал к осознанности.

Леша положил свою руку на плечо парня, которого когда-то любил страстно, а теперь спокойно, и сказал ему:

–Тим, так ты только задергиваешь шторы. Закрываешь себе обзор. Отказываешься от солнца. Нет солнца – нет света. Нет света – нет жизни. Всё.

Душа заблудилась в тумане в тот момент, когда пошатнулась вера.

Тим отвернулся от Бога не потому, что вдруг возвысился в гордом атеизме; отнюдь. На самом деле он оказался в западне того гнетущего чувства, которое способно сожрать даже самого сильного человека. Проще говоря, Тим испытывал стыд. Зазорно он прятал свое лицо от Его лика (обычно возникавшего в неожиданных иконостасах), но продолжал верить в радость жизни и безопасность мира, ибо никак не мог от этого отказаться. Природа создала его именно таким – жизнерадостным.

В детстве его радость была помножена в десятки раз.

Детское счастье не имеет границ осознанности.

Оно плавится под солнцем куском сливочного масла. Становится сладким, как мед, или как дешевые рыночные конфетки в целлофановом пакете.

«Ничего не оставляй на столе в такую жару! – говорила бабушка. – Солнце светит во всю харю!»

Тим любил солнце. В особенности, когда под его лучами оказывалось любимое лакомство; оно становилось липким и тягучим, и наполняло собой радостью, от которой хотелось замереть, и не дышать.

Неведение раннего возраста – это неповторимый вкус жизни, ее прелестный аромат, поиск которого заканчивается провалом, когда начинаешь его в зрелые годы.

Был родительский дом, и был бабушкин дом.

Было море…

–Мне оно снова снится, Дина, – говорил своей подруге часто нетрезвый Тим перед сном, засыпая. – Море… Мое любимое море!

Первый поцелуй случился именно там, в тех водах, под куполом ночного неба, утыканного миллионом мерцающих звезд. Недалеко от каменистого берега, в качке легких волн, произошло чудо, не поддающееся внятному описанию – впервые, к его губам прикоснулись чьи-то чужие уста – бессловесный диалог. И пусть это был самый обыкновенный «чмок», непродолжительный и с малой долей смущения. Все равно он стал началом того времени, когда начинаешь давать себе обеты романтического и духовного характера. К тому же все вокруг изменилось, преобразилось до неузнаваемости, и окрасилось в те тона, которые обычно сопровождают на каждом углу влюбленного человека.

Тим, такой счастливый и беззаботный подросток, воспринял все как должное. И только потом стал придавать этому событию оттенок неповторимости; он видел тот момент, ту секунду, то возобновленное дыхание, как нечто, свершающееся лишь единожды и более неповторяющееся.

Действительно, скопировать то время было невозможно.

Тим просыпался рано утром, без труда, без лености, легко поднимался со своей удобной кровати, принимал душ с неосознанным чувством обреченности на бесцельное существование, и, более посвежевший и удовлетворенный собственной внешностью (выразительность которой он отметил для себя еще в раннем возрасте), отправлялся на тренировку с чувством такой радости, что обычный солнечный свет в обычном дряхлом автобусе превращался в переливы и отблески ритма, в коем билось его сердце. И там, среди десятка подобных ему молодых спортсменов, он находил того, с кем однажды чмокнулся в теплой морской воде, а затем перешагнул с ним на следующую ступень уже более продолжительного вида поцелуя, в коем было и признание, и обещание, и самое обычное исследование закоулков души.

Нередко, они то и дело переглядывались и перемигивались в стремлении выказать друг другу хотя бы каплю внимания. Было ощущение беззаботности и все того же счастья, о котором догадываешься по чужим взглядам, транслирующих скрытую зависть, непомерное удивление и даже некоторую снисходительность.

То было время искренней благодарности своим родителям. Никакого автоматического «спасибо!». Никакой расчетливой признательности, когда ребенок использует сахарные слова вроде «мамулечка» или «папулечка», лезет обниматься с безразмерной лыбой-улыбой на лице, а затем с чувством выполненного долга отправляется дальше. Все заключилось в исключительно добрых глазах и теплой отрывистой речи – подход зрелого интеллекта. Сложно было узнать подростка в подобном стиле поведения. Таким образом, Тим вызывал больше доверия и взаимной симпатии (сам даже не подозревая об этом).

Необходимость перейти из одной спортивной секции в другую объяснялась простым родительским недовольством в отношении тренера. В итоге Тим попал в группу отличного специалиста, где готовили спортсменов, а не шалтай-болтаев, а вместе с тем и в распростертые объятия влюбленности.

Всегда было сложно забыть тот момент, когда Тим впервые встретился со своей любовью глазами. Это должен был быть еще один тренировочный день в новой группе, не больше… Но случай определил несколько дальнейших лет.

Как раз в этом и были «повинны» родители Тима. Именно за это он выказывал им свою молчаливую благодарность.

При этом он думал, размышлял и анализировал обо всем с ним происходящем, долгое время не имея возможности остановить себя в этом занятии.

Цепочка случайностей прокручивалась в его голове, как лента сентиментального фильма, в котором обыкновенная последовательность событий превращалась в дар судьбы, в то время, как реальность доказывала обратное, отбрасывая всякую чувствительность. После одухотворенных идей о любви, которая, как странник, путешествует от одного одинокого сознания к другому, огибая незаслуженных ее вниманияпришлых, Тим возвращался в свой радостный быт и отпускал все догадки о мироустройстве и его действенных принципах так же легко, как и приходил к ним. Он свободно пролетал мимо той потребности, которая призывает к рефлексии, к превращению реальности в романтическую фантазию, к расстановке всего по своим местам.

В морских водах Тим принял поцелуй, и был счастлив. За его спиной выросли крылья. Именно они уносили его от стремления, которое было в нем всегда – познавать этот мир, его неизведанные тропки и закоулки, его невидимые нити и тонкие связи.

Еще в детском возрасте родители отметили в нем эту черту. Веселый и жизнерадостный ребенок вдруг замолкал, становился тихим и не шибко общительным. И потом, после длительно молчания (формулировал мысль?), он вдруг задавал вопрос, суть которого трудно было обозначить, как обычный детский интерес. В отличие от большинства, эти родители не придавала особого значения подобному проявлению детской психики. Магия сложного вопроса, сошедшая с уст ребенка, действовала на них точно так же, как на слона дробина. Они не испытывали по этому поводу никакого восхищения, и уж тем более не связывали детскость с ореолом взрослого состояния, когда в сознании вполне зрелого человека рождаются такого рода вопросы, подумав над которыми какое-то время, голова начинала ходить кругом.

Лишь однажды между молодыми супругами случился диалог, между строк которого стал просвечиваться силуэт их сына в будущем – смутно, невнятно, без всякой конкретики было выяснено, что Тим несет в себе потенциал незаурядной личности.

–Все же, согласись, – сказала она ему, – в его возрасте, как правило, мысли движутся совсем в другом направлении.

Оторвавшись от своих бумаг, он вопросительно посмотрел на нее поверх ободка очков. Выражение его лица говорило о том, что он был поглощен своим делом, а теперь обратил на нее самое искренне внимание. Ей это всегда нравилось.

Чтобы ему было легче вникнуть в несложную суть ее слов, она прибавила:

–Подобные мысли и вопросы возникают позже… Намного позже, если ты понимаешь, о чем я.

Он уловил смысл, и спокойно сказал:

–Он напоминает мне моего деда.

И это действительно вносило некую ясность. Его дед был профессором. Серьезный и уважаемый человек.

–Да, – согласилась она, – я понимаю. Это, безусловно, зачатки интеллекта. Но само содержание вопросов…

–Что не так с содержанием?

–Они граничат с… – Она искала подходящее слово. – С абстракциями!

Он никак не поменялся в лице, но она почувствовала его удивление, и кое-что еще…

Это был один из тех редких моментов, когда их дуэт (муж-жена) превращался в трио (отец-мать-сын), грозясь распасться на еще один дует, в котором уже не найдется место отцу, а только матери и ее ребенку.

Не все супружеские пары на данной ступени брака смогли добиться определенного баланса…

Разделение неизбежно. Они знали об этом. Как и о том, что необходимо всегда и во всем договариваться, находить общее решение.

Их резолюция в данном отношении была предопределенна заранее – они были парой, не способной превратить свой дуэт в трио.

Он проявлял все возможные черты авторитарного отца, не забывая, время от времени, оказывать моральную поддержку своему сыну и разъяснять ему суть простых сложностей, которыми полон мир. Она же дарила своему чаду ровно столько любви, сколько могла себе позволить; конечно, чувствуя при этом малоприятный душевный диссонанс, который можно было сгладить успехами в работе или близостью с супругом.

Они нарисовали черту и обозначили ею безопасную стабильность своих отношений, а также, что немаловажно, карьерного роста.

Поэтому, когда его глаза ясно дали ей понять: «Ты начинаешь волноваться за нашего ребенка, у которого и так все в порядке», она сказала ему:

–Не подумай, пожалуйста, что я придаю всему этому какое-то большое значение. Просто мне видится это, мягко говоря, необычным.

Он отменил «необычную» версию сразу, как та подняла перископ над водной гладью, и уже после, в некоторых более или менее простых фразах, напомнил своей любимой (жену он любил вечно) о простой истине: личность не может породить бездарность; индивидуальность – это только старт полноценной личности; их ребенок индивидуален; все просто.

–Ну, да! – сказала она в ответ на его непринужденность.– А мы с тобой, значит, две великие личности, породившие индивидуальность!

Он улыбнулся ей и сказал:

–Я благодарю Бога за то, что величие обошло меня стороной, а такая девушка, как ты, нет.

Она не могла не растаять от этих слов…

Так в очередной раз был сохранен их союз.

Приближаясь к отрочеству, и почувствовав обычную для того возраста возможность все преувеличивать в стремлении изменить мир вокруг себя, Тим никогда (лишь за редким исключением) не обвинял своих родителей в недостаточном к себе внимании. Хотя отец с матерью и проводили на работе всю свою сознательную жизнь, назвать их черствыми и невнимательными было трудно. Тим чувствовал с их стороны пусть и не любовь, но что-то очень схожее с этим. Он видел, как они были преданы друг другу, и мечтал испытать в будущем нечто подобное. В ночной тишине, преодолевая разделение стен, он слышал их любовь, и эти звуки растекались в нем спокойствием; он засыпал, улавливая их дубликаты уже во сне, с кем-то еще, кто может быть любим и предан.

Была предоставлена свобода мысли и чувств. Было позволено оставаться самим собой. Всегда находилось пространство на шанс задаться сложным вопросом и постараться найти не менее простой ответ.

За что же тут корить своих родителей?

Определенно не за их дистанцированность.

Шанс показать свой юношеский протест выпал несколько позже…

И, все-таки, кое-что было сделано, чтобы предотвратить отчужденность маленького ребенка. Тим приближался к пятилетнему возрасту.

(Первый юбилей! Большая пятерка, украшавшая торт, была бережно перенесена в тарелку именинника, после того, как тот успешно задул все свечи, и преспокойно отправилась в его же рот вместе с куском бисквитного коржа!)

Умные люди подсказали, что это идеальный возраст для усвоения ребенком иностранных языков, поэтому его безоговорочно отправили изучать английский. А также определили в спортивную секцию по гимнастике. Мальчик отреагировал на оба нововведения с завидным энтузиазмом. В итоге, английский шел не шатко, не валко. Зато спорт укрепился в детские годы надежно и прочно.

Тим-ребенок жил, предоставленный самому себе. К десяти годам он имел четкое представление о дисциплине, и о том, как вызвать вынужденный интерес к делу, которое надоедает со временем. В одни дни он посвящал себя гимнастике, в другие – прилагал усилия, чтобы усвоить чужестранную речь. В нем выработалась ответственность и усидчивость, и поэтому любые школьные задания приходились ему по плечу. Порой он проявлял социальную активность. Началось все с того, что ему понравилось чувствовать себя «левой рукой» своего классного руководителя; а прерывалось в те моменты, когда навязывалась глупая общественная работа.

Все это помогло ему получить свой грант на образование в университете. Только вот радости от этого факта Тим испытать не смог.

В то время туман сгущался до невозможности, – до тайных слез в ванной комнате у незнакомых лиц, до пьяного угара, повторяющегося ежедневно, и до того, что немногие люди называют промискуитетом. На все это были свои причины, с которыми Тим-подросток примириться никак не мог.

Болезненная сторона его счастья было связана с переездом. Не в соседний квартал, и не в другой город. В чужую страну.

Родители добились в своем деле ощутимого результата. Им предложили выгодные должности управляющих, двух разных отделов, но в одной компании (если говорить точнее, – динамично развивающейся компании). Иностранный инвестор, открытые перспективы, возможность бесконечного развития. Предложение, от которого не отказываются.

Все благодаря полезным ископаемым… в которых Тим ничего не смыслил.

По началу, он был ошарашен этой вестью. С диким изумлением он задавал сотни вопросов, предлагал десятки вариантов, за счет которых мог остаться рядом с тем, что любил, и, прежде всего, кого любил. Он выдвигал одну дельную идею за другой. Отец и мать сменяли друг друга в качестве слушателей, и терпеливо разъясняли невозможность реализовать понятный даже дураку порыв их сына сохранить свое право на родину.

Потом он замолчал. И его молчаливое согласие не вызывало ничего, кроме жалости.

–Но как же так?.. – спрашивал он у пустоты. – Как это может происходить?.. Почему?..

Главным побочным эффектом стала утрата красоты, незаметно прятавшейся все это время в обычных вещах.

Пропало желание заниматься спортом. Да и вообще, двигаться к чему-то, делать очередные достижения, выглядело теперь бессмысленным.

Тело стало ныть и жаловаться.

Однажды Тим сломался соматически, – заболел так, что врачи забили тревогу. Его срочно госпитализировали, и потому он долгое время вынужден был провести в больничной палате. Но поправку он пошел, когда стали пускать посетителей: друзей, однокашников, гимнастов; и, конечно, среди всех лиц выделялось одно. «Даритель-первого-поцелуя»… который всем своим видом показал, что не происходит ничего страшного, и нет причин для волнений.

В ответ на такое равнодушие Тим оскорбился и сказал (стараясь сдерживать ровный тон в голосе):

–Чувак, если ты задался целью успокоить или поддержать меня, то получилось у тебя откровенно хреново!

«Чуваком» они обзывались только в начале их знакомства. То, что Тим вновь вернулся к этому словцу, означало одно – тем самым он завершил начатое. Они оба возвращались к одиночному существованию. Сделал он это со зла, и потом, конечно, жалел. Но поделать с этим ничего уже не мог. Все было так очевидно, что хотелось повеситься на первом же столбе. Поэтому вид ночных фонарей со временем стал вызывать в нем тошноту…

И я не знаю, почему, но на небе не видно солнца. Штормовая погода. С тех самых пор, как мой любимый и я не вместе. Беспрерывно льет дождь… Штормовая погода… Штормовая погода…

Боль первой влюбленности могла бы скраситься обычными событиями – бессонными ночами, душевной тревожностью и стремлением немного порушить себя каким-нибудь деструктивным способом, вроде спиртного в неограниченных объемах. Но Тим был безутешен.

Его выводила из себя мысль, что он больше не сможет совершить тот сладостный homecoming, который случается после курортного отдыха где-нибудь заграницей. К себе на родину он теперь сможет вернуться только для того, чтобы погостить, и не более.

Весь этот абсурдный кошмар, – и подготовка к переезду, и постоянное ощущение, что нужно со всем прощаться, и муки непримиримости с действительностью, – все это продолжалось три затяжных месяца.

Девяносто дней, за которые молодой человек поменялся до неузнаваемости.

Тим неожиданно обнаружил в себе дар пытливого истерика. Он срывался на всех, кто попадался ему под горячую руку, начиная с родных, и заканчивая людьми, привыкших относиться к нему уважительно. Все безропотно терпели это, хотя было уже невозможно смотреть на душевные муки всегда и во всем довольного паренька.

–Ты как солнышко! – говорила влюбленная в него девочка. – Всегда улыбаешься! Шутишь, радуешься! Ты такой хороший!

Для Тима подобный набор слов не выражал ничего значительного. Он видел, как девчонка сохнет по нему, как из-за своего интеллигентного воспитания не знает, с какой стороны к нему подступиться, и поэтому ей ничего не оставалось, как восхищаться красивым мальчиком со стороны, на расстоянии, осыпая его самыми обычными комплиментами. Тим подшучивал над ней, а в ответ она весело обзывала его, и с наигранной злостью хлопала своей невесомой ладошкой по его сильной руке, твердому плечу или широкой спине. И, конечно, была счастлива от этого – так она могла прикоснуться к нему. Многим девочкам, чтобы жить дальше, достаточно и такой незатейливой прозы.

Но настал момент, когда Тим сорвался и на ней тоже. Она, в стремлении утешить его (видеть его страдания для нее было просто невыносимо; и она жалела о том, что может поддержать его только словом; если бы он любил ее хоть немного, она могла бы безответно отдать ему себя, лишь однажды; ей думалось, что так ему станет легче) сказала, что на «новом месте» будет все новое, все другое; разве это не здорово? Другие люди, другая жизнь! Сама она была бы на седьмом небе от такого подарка судьбы, как полная смена обстановки и перемена мест. Наверняка, он встретит девушку, которая ему наконец-то понравится, и… Тут он ее оборвал. Его терпение лопнуло. Он спокойно назвал ее «совсем дурой», и прибавил, что она вообще ничего не понимает.

Ее душа укатилась в пятки, и пряталась где-то там, в подножии, еще очень долгое время.

–О чем… ты… говоришь? – спросила она, стараясь сохранить свою воспитанную деликатность, и сдерживая при этом фонтан слез, который под жгучим напором застрял в горле, застилал глаза, и только не лился из ушей.

–Всякая на твоем месте уже давно бы все поняла! Не с пятого, так с десятого захода!

–Не надо… так… говорить… Прошу тебя!..

Памятуя о «девушке на новом месте», он продолжал:

–Мне не нравятся девушки, понимаешь? Мне нравятся парни. Всегда нравились… И влюбляюсь я обычно только в парней. И целуюсь с ними. И…

–Нет! – Она показала ладонь, как полицейский на перекресте. – Зачем ты говоришь такое?

–Потому что это правда. И ты должна это знать.

Он посмотрел на нее, как уставший взрослый на неразумное дитя.

–Ты должна знать, что у меня был парень, которого я очень любил. И он любил меня в ответ.

–Зачем мне это знать? – Она сделала круглые глаза. – Это твое личное дело! Я не сую нос в чужие дела!

А он не останавливался:

–И вот теперь я уезжаю. Навсегда. И мы с ним больше не увидимся. Понимаешь ты это? Никогда мы с ним больше не увидим друг друга!

–Ну почему же? Все возможно…

–Хватит! – Он взорвался. – Перестань поддерживать меня! Ты не сможешь добиться моего расположения! Не сможешь добиться моей любви к тебе! Ее не было, нет, и не будет! Пойми ты это наконец!

Она открыла сумочку, достала салфетку, сжала ее в кулаке, и сидела так с полминуты. Тим прекрасно понимал, что наговорил лишнего. Но назад дороги уже не было. Поэтому он просто отвернулся.

Все так же сдерживая слезы, она сказала:

–К твоему сведению… Со мной все в порядке… Не такая я и дурочка, как ты считаешь… – Шмыгнула носом. – Но никто и ничто не может лишить меня права испытывать чувства к человеку, который мне нравится… Прости, если была слишком назойлива!

Она захлопнула сумочку, поднялась со скамьи, и пошла восвояси.

–Постой! – крикнул Тим.

С сожалением он вынужден был признать, что вел себя не по человечески.

–Прости меня!

Она не обернулась. Только махнула рукой в воздухе – прощаю!

Тиму этого было мало. Он догнал ее, обнял и стал успокаивать. А она разлилась в девичьем рыдании, прижавшись к его телу, и снова была самой счастливой девушкой на свете. Ведь ее обнимал не кто-то, а объект ее воздыханий. Делал он это сам. Наконец-то…

–Ну, – ласково мычал он ей под нос, вытирая с ее щек слезы, – ты прощаешь меня? Скажи, что я тварь, но ты меня прощаешь!

–Ты тварь! – сказала она, и, улыбнувшись, обняла его еще сильнее.

Он обнимал ее в ответ, прижимал к себе, и бесконечно извинялся.

И именно в этот момент, в эту секунду, она вдруг поняла, что для того, чтобы прикоснуться к нему, почувствовать тепло его тела, им всегда нужно было как следует повздорить…

Пожалуй, это был последний раз, когда Тим снизошел до извинений. Девочка, которая так искренне втрескалась в него, проявляла на постой все черты выходца из интеллигентной семьи. Тим понятия не имел, что значит слово «интеллигенция»; возможно, только самое пространное. Но он, безусловно, почувствовал эту почти святую искренность, привязанность, которая могла продлиться на всю жизнь, и стремление к некоторому самообману, – она все прекрасно про него понимала, но продолжала где-то глубоко в душе надеяться на взаимность с его стороны. Тим в такой ситуации мог сказать себе только одно: людей такого рода оскорблять не рекомендуется; их необходимо беречь, как нечто священное. Он не мог объяснить себе такой сложный оборот мысли. Но его национальная интуитивность безусловно оказалась права.

После этого он словно обезумел в своей черствости, и, впервые в жизни, объявил своим родителям войну.

Господь презрел мои мучения, подумал он. Он (мой Бог) да не оставит меня ныне, в моей борьбе за Дом мой.

Веру поселила в нем его бабушка. Часто они читали Библию, обходя в сложном архитектоническом составе, сложенном веками, пустозвонные места свода правил и прочей воды, необходимой в то время, когда начиналось летоисчисление Новой Эры. Понимание смыслов требовало пытливости ума. Поэтому Тим часто перечитывал особо запавшие в душу места, стараясь вникнуть в суть выразительности, что, к слову, заканчивалось полным фиаско – семантика древнего текста с трудом отражалась в современном бытии ребенка.

–Бог умер через текст, – однажды обронила Нелли на одной из лекций. – Смерть посредством морфологического величия. Слово не стоит на месте. Оно движется во времени и пространстве, избавляясь от мертвечины и создавая новую органическую модель. Возможно, чтобы возродить Бога, людям просто нужно создать новую библию…

После этих слов Тим сразу вспомнил, как неосознанно использовал библейский формат текста, чтобы воззвать к высшим силам.

К моменту скорбного прощания с родиной, бабушки уже давно не было в живых. Но вера не умерла. И библейский текст иногда всплывал в сознании подростка, трансформируясь под нужды верующего. Происходило это редко, и по большей части представляло собой благодарность за жизнь, и за судьбу. Теперь же это был вопиющий глас проснувшегося воина, и Тим, тем самым, придавал своей войне священной характер.

Как и любой подросток, действовал он неуклюже, и, порой, даже слишком грубо; и поэтому был вынужден получить кучу порицаний, со справедливостью которых ему самому согласиться было сложно.

Справедливость стала для него пустозвонием; словом, выброшенным в воздух каким-нибудь правозащитником. Чем-то, что никогда не вернется бумерангом обратной связи хотя бы дюжиной поддерживающих или согласных голосов.

Проще говоря, пришло время, когда он утвердился в мысли, что Бог покинул его; и причиной тому грех мужеложства и малакийства. Сие было вполне логично…

Так, в жизнь, где больше не было Бога, пришел туман, в котором царила пустота. И в этой пустоте Тим покидал свои родные места.

Он прошел мимо старого бабушкиного дома, где обычно проводил свое лето. Выставленный на продажу, дом пустовал. Окна-глазницы с задернутыми занавесками провожали маленького мальчика с его сладостно-солнечным, наполненным ежедневным счастьем, детством.

Краем глаза он пожаловал спортивный манеж, куда ходил заниматься гимнастикой. Он вспоминал снаряды в паре с воспитанной ловкостью, духоту и испарину, особенно в тренажерном зале, и то таинство первой влюбленности, дающее легкость и некоторый, пусть и ошибочный, стимул. Перемигивания, переглядывания, и даже поцелуйчики в пустой раздевалке, или в каком-нибудь темном углу. Покусывания и обнимашечки…

«Люблю обнимашки!» – вспоминал свою инфантильность Тим, и ему становилось тошно от самого себя.

Он побывал у любимого кинотеатра, куда частенько захаживал один, потому что имел склонность уделять внимание не только масскульту, но и чему-то, что могло поразить до глубины души (он отметил про себя, что не все в его окружении желали бы поразиться до глубины души).

Посетил место побоища, где был вовлечен в кровавую драку с местными отморозками, и из которой вышел только с легкими царапинами. Выяснилось, что в его теле жил настоящий боец, с сильными руками, отточенной реакцией и смекалкой, которая частенько уходит в неизвестном направлении, когда она так необходима на ринге или татами. Пару раз его хорошенько задели бейсбольной битой, но, опять же, никаких серьезных травм причинено не было.

После драки он краснел, бледнел и трясся от осознания того, что с ним приключилось. Его подбадривали, хлопали по плечам, называли его «настоящим мужиком». А он в тайне благодарил Бога за то, что остался жив, хотя ясно понимал, что до летальности дело бы никак не дошло.

И, наконец, он провел много часов на каменистом берегу. У моря. Смотрел на волны, и на закат.

Хотелось плакать. Но слез не было.

Море потихоньку окутывалось туманом. Пропадало солнце, светя большим круглым фонарем, тускло пробиваясь сквозь млечное изобилие.

Пустота…

Айдын протянул руку, и раскрыл ладонь, сжатую в кулак, показав жемчужину внутри ракушки – таблетка, но не такая, как обычно.

–Новое успокоительное? – спросил Тим.

–Почти, – ответил Айдын. – Кое-что получше.

-Так значит, тебе было плохо? – задал свой главный вопрос Леша. – Почему же ты всегда молчал? Зачем делал вид высокомерного и самодовольного принца? Мог бы сказать правду, и стало бы немного лучше! Просто от того, что сказал…

-Плохо – это тоже хорошо! – жизнеутверждающе продекламировал Сергей. – Лозунг мазохиста!

-Хватит вести себя, как глупый мальчишка! – Порой Дина не могла сдержать слов…

Когда ловушка сна отпустила его, Тиму показалось, что он вынырнул из воды. Он вдохнул полную грудь воздуха, и долго не мог выдохнуть, приходя в себя: ощупал взглядом стены (спросонья они выглядели, как плюш), оглядел знакомую мебель, и вдруг посмотрел на свои руки, ожидая увидеть на них стянувшуюся корочку бордового цвета, которая наверняка так и не получилось смыть до конца. И теперь эта явная улика останется на его теле врожденным пятном как доказательство причастности к одному из самых страшных грехов на планете.

Но ничего подобного на своих руках он не обнаружил.

В ушах тонко прозвенело, и стихло…

На улице резвились школьники. Кричали диким воплем, отстреливаясь иногда вполне остроумным матом.

Тим уронил голову обратно на подушку, и уставился в потолок, слушая детскую вакханалию. Его позабавили некоторые речевые обороты, и что-то он даже запомнил, чтобы передать другим.

Он помнил, как умылся в душе, а затем лег в свою постель вроде бы и уставший телом, но бодрый разумом. Перед его глазами, до сих пор, лежал, распластанный в траве, истекающий кровью труп…

Он слышал, как ухало его сердце, и понимал, что нужно выспаться, что сон в итоге подарит возможность дать более трезвую оценку всей ситуации. Но он не верил, что такое возможно.

Отключился он незаметно для самого себя. Ему ничего не снилось. И только в финале мир вдруг перевернулся, и сердце снова зашлось в беге.

Его тело было тяжелым, и ему мало хотелось шевелиться. Он стал подыскивать оправдание для Дины. Правду ей, да и кому бы то еще, говорить было нельзя.

Перед глазами стояла все та же картина. Сколько бы он не прогонял ее, она снова возвращалась. Это изматывало, и он понимал, что пора бы отвлечься на что-то другое, занять себя чем-нибудь.

–Только действие лучшее лекарство от недугов и нежелательных мыслей, – говорил ему отец.

Тим поднялся с кровати, размял свое одеревеневшее тело, оделся, и вышел из комнаты.

Дину он застал на кухне, за столом, в руках с какой-то объемной книгой. Она оторвала от страниц глаза, и Тим увидел, какая она уставшая.

–Это самое ужасное похмелье за всю мою жизнь! – хриплым голосом сказала она и откашлялась. – Никогда! Ты слышишь меня, Тим? Никогда я так не напивалась! Это ужасно!..

–Ужасно? – осторожно переспросил он.

–Я ничего не помню! Пустота! Обрыв! Пробел!

–Поэтичный образ!

–Как такое может быть возможным?

Тим готовил себе крепкий чай, методично окуная в кружку с кипятком треугольный пакетик. Послышался фруктовый аромат.

–Какое твое последнее воспоминание о прошлой ночи? – Тим ощупывал почву.

–Рюмка водки! Кто-то угостил меня! Я даже не помню, кто!

«Пьянчужка! – подумал Тим. – Все забыла!»

И улыбнулся ей как самому любимому человеку на свете.

–Не смей делать такое лицо! – твердо сказала она. – Мне все это не нравится, знаешь ли! Здоровье – оно не железное! Так нельзя!

–Да-да-да! Слышал сотню раз!

Тим звучно отхлебнул горячего чая из кружки с изображением белозубой улыбки.

–Нужно завязывать, Тим! Радикально пересмотреть взгляды на все эти наши гулянки!

–Ты говоришь это каждый раз, когда тебя мучает похмелье! Я вот, например, чувствую себя заново родившимся!

–Это самообман! Ты даже об этом не догадываешься! Уверенно шагаешь по тропе к зависимости!

–Если ты еще этого не заметила, мы уже давно шагаем с ней рука об руку!

–Страшно! Очень страшно!

Тим повернулся к окну. Наступал вечер. Солнце клонилось за дома.

–И во сколько ты проснулась? – вдруг спросил он.

–Примерно в обед, – сразу ответила она. – С головной болью и страшной усталостью! Как будто всю ночь вагоны разгружала!

Он бросил на нее незаметный взгляд. Дина разговаривала с ним, не отвлекаясь от книги.

Она помнит или нет? Молчит из приличия? Или ждет, что я сам заговорю?

–Я хочу прогуляться, – сказал он. – Пойдешь со мной?

Она уронила книгу себе на колени и посмотрела на него своим замученным взглядом в стиле Капитана Очевидность: «Ты сам знаешь, что я никуда сейчас не пойду».

–Понятно, – буркнул он, и вылил в раковину остатки чая, которые оказались лишними.

Затем бросил, покидая кухню:

–Я куплю что-нибудь к ужину.

Дина сразу встрепенулась:

–У тебя остались деньги?

–Немного, – ответил он уже из коридора. – Кажется…

–Я тебя обожаю! – крикнула она ему вслед.

–Ну, да… – сказал сам себе Тим и решил заглянуть в комнату, где спал Кирилл.

Было душно, и в спертом воздухе повис тот запах, который обычно остается от человека, пившего всю ночь.

Кирилл был наг. Белая простыня туго обмоталась вокруг его паха, захватив собой полностью одно из бедер.

Тим почувствовал восхищение от того, что увидел. Мужественное тело Кирилла забрало под себя большую часть разобранного для сна дивана, и беспорядок, царивший вокруг, только подчеркивал сознание человека, пребывающего в стране грез – раскиданные диванные подушки, одежда, неаккуратно упавшая на пол, криво задернутые занавески. У него были большие руки с выраженной линией бицепса и худые икры. И это грубое, но такое красивое лицо с умиротворенным выражением спокойствия – сон его был сладок, никаких окровавленных трупов и напряженного нерва.

Время застыло в замедленной минуте красоты.

Неожиданно Кирилл хрюкнул, заворочался, и свернулся в какой-то эмбрион, превратившись из мощной скульптуры в беззащитного ребенка.

Тим разочарованно отвернулся. Идиллия была грубо нарушена.

Он отправился в свою комнату за чистой одеждой. Ему не терпелось быстро ополоснуться в душе и выйти, наконец, на свежий воздух.

Паника, как горячая картофелина, ошпарила темную воду его сознания, и стало горячо; очень горячо.

Оказавшись на улице, Тим вмиг забыл о том, зачем вышел из дома. Урбанистический пейзаж с его цветущими клумбами поздней весны и кристально чистыми улицами центральных районов не привнес легкости подростку, как это обычно бывало. Красота мира проходила мимо, теряясь в том, что происходило в разуме.

(Такие игрушки не для детей, малой, – прохрипел Олег перед смертью. – Запомни это…)

Тим старался сохранять хладнокровие. Ему нужно было сделать важный звонок. Он подкурил сигарету, достал мобильник, пролистал контакты, нажал «дозвон», и, поднеся трубку к уху, сделал глубокий вдох. Дым, воздух, привкус железа во рту.

Ответа не было. Тим приготовился к отбою, но гудки вдруг прервались, и с той стороны ответил бодрый голос Айдына. Тим вдруг растерялся в своем волнении, и, не зная, что именно сказать, направился в сторону будничного разговора. Потом все же взял себя в руки, и полунамеками стал напоминать об утренних событиях в лесополосе.

–Братан, все нормально! – простецки оборвал его Айдын.

Тиму верилось в это с трудом. Он не был готов закончить разговор. Ему нужны были какие-то гарантии. Какие именно, было неясно.

–Тимон, если тебе нужно успокоить нервы, выпей и расслабься. Я занят, и поэтому не смогу составить тебе компанию. Извиняй. Позови свою подружку, похмелитесь вместе.

Уверенный тон Айдына внушал доверие и одновременно с тем вызывал раздражение.

–Дина не в состоянии… – сказал Тим. – Я позже перезвоню тебе. Не могу оставаться наедине с мыслями. Поделиться мне не с кем. Поэтому, как ты сам понимаешь, наш разговор еще не закончен.

Он не скрывал недовольства, и говорил уверенно и твердо.

Айдын помолчал, и нехотя согласился.

Тим подумал было навязать кому-нибудь свое общение, но все-таки решил побыть в одиночестве, среди толпы. Он отправился в свое любимое кафе, куда ходил исключительно в компании с самим собой. Ему пришлась по нраву теплая погода, и он остался на летней площадке, в нежном свете электрических ламп. Он утонул в удобном кресле, заказал себе мягкого пива, и попивал его уже через пару минут, ничего не слыша и не видя вокруг себя. Он спрятал свой отсутствующий взгляд за солнечными очками, сидел без движения, и поэтому с виду походил на спящего слепого. Но потом он вдруг «просыпался», чтобы сделать еще пару глотков, и снова принимал позу мыслителя.

Волнение постоянно накатывало мутными волнами, но теперь ветер слег, и на прибое стало тихо.

Мышцы более не оставались в напряжении. Уставшее тело постанывало, но стон этот доносился словно с соседней планеты; где-то далеко, и вместе с тем очень близко.

Тим думал.

Его размышления тонули в сомнениях, выбирались на поверхность, чтобы вдохнуть воздух осознанности, прятались от яркого света пылающей ярости, поднимались выше в поисках верных путей и выходов, и снова падали вниз, к безразличию.

Голоса сливались. Им нельзя было верить.

Сергей: «Вот теперь-то ты по-настоящему влип, братишка! Я бы посмеялся над тобой, да проявлю скромность. Зачем издеваться?..»

Леша: «Если не можешь действовать, остановись и подумай».

Отец: «Сынок, мы любим тебя! Не забывай об этом! Даже когда у тебя будут серьезные проблемы, знай, мы…»

Дина: «Нужно завязывать, Тим…»

Тим: «Кажется, меня гипнотизируют».

Айдын: «Тебя гипнотизируют?»

–Может быть, вы хотите что-нибудь к пиву?

Официанточка. Всегда строит глазки. Милая, как доброе утро.

–У нас жарят отменные крылышки! – Она улыбнулась. – В сочетании с соусом – объедение!

Тим молчал. Он только что как будто поймал за хвост какую-то важную мысль. Что-то было… Что-то между строк, где-то за текстом…

–Молодой человек?

Она слегка коснулась его плеча, и он обратил на нее внимание. Как во сне, через толстые линзы солнечных очков, он увидел ее красивое и доброе лицо.

–Да, – сказал он ей, – крылья! Давайте полетаем!

Она наклонилось к нему поближе, и прошептала на ухо:

–Жертвенность – это ключ. Ты открываешь врата божеству. Война – отец всего.

Ее дыхание было горячим, и когда она поцеловала его, он почувствовал женское желание, побудившее в нем страсть.

(джунгли проснулись)

Ему не хотелось отпускать ее губ, но она отстранилась, провела ладонью по его щеке, и ушла в туман.

Он снова был один. В пустой тишине. В тумане.

–Ты не один, братиш.

Это был Сергей. Он сидел напротив, всем телом подавшись вперед, проявляя заинтересованность.

–Попробуем почитать между строк? – В его глазах играла интрига. – Они нам помогут.

Леша и Дина сели с разных сторон, и стали ждать.

Тим положил руки на стол и решительно сказал:

–Нелли.

Это был не он. Кто-то сказал это за него. Внутренний голос.

–Айдын.

Это Тим произнес сам, отчетливо почувствовав эмоции, связанные с этим именем.

Забота… Доброта…

Вместе:

–Нелли и Айдын.

Дина: «Я бы никогда не пошла на консультацию. Это не в моем стиле».

…Всякая психологическая консультация покрыта куполом неизвестности.

Для специалиста событие икс заключается в глубокой индивидуальности каждой встречи. Человек – самое сложное, что есть в этом мире. Жизнь каждого достойна романа. Чтобы прикоснуться к этим переплетам (до финала, в любом случае, он не дойдет), упитанными сотнями историй, специалисту-консультанту необходимо быть готовым не только к личным драмам консультируемого, но и к своеобразию мира, в котором тысячелетиями живет и дышит все человечество (и который, как известно, далек от совершенства). Определенно, это работа предназначена не для высоконравственных персон. Хотя, при беглом взгляде, рядового обывателя всегда так и тянет убедить себя в обратном…

Как студент психологического факультета, в этом отношении Тим ни в чем себя не убеждал. Он быстро скумекал, что попал в «свою атмосферу»: никаких сюсюканий, моральных притязаний и прочего рассусоливания (слово его бабушки); только сухие факты, подтвержденные научно (математическими методами, между прочим!).

В науке психологии, тесно связанной с философией, как младшая сестра и старший брат, было посеяно зерно цинизма, и теория доктора Фрейда типичное тому подтверждение.

Те, кто рано или поздно смог отметить для себя сей факт, и сумел двигаться дальше, ступал на порог научного познания мира. Все остальные просто понимали, что постучались не в ту дверь.

Тим был среди первых, и был этому искренне рад. Прежде всего, он проявлял интерес к теории. Для начала Тим решил отобрать ярчайшие теоретические проблески всех времен и народов, и обнаружить среди них что-то общее (амбиции били ключом). А уж только потом подступиться к проблеме, которая интересовала его лично.

Сквозную линию он так и не нащупал. Ключевой вопрос и его формулировка остались загадкой. Заинтересованность таяла…

В этом состоянии ума Тим впервые обратил достойное внимание на практическую сторону психологии. Венцом всего здесь являлась консультация – все дороги вели к ней. Она возвышалась над старательными коуч-тренингами и пустозвонными семинарами, как королева среди подданных. Она хранила в себе тайну, к которой так или иначе, хотелось прикоснуться каждому, в особенности студенту.

Когда Тим шел на свой первый сеанс (уверенность в том, что это будет единственный консультационный час в его жизни, не покидала его), он, как и любой другой клиент, находился в плену стереотипов (это было неизбежно). Конечно, он не представлял себе психолога, как шамана, способного своими «волшебными» приемчиками сотворить чудо исцеления («Исцеления от чего?» – задавался вопросом Тим), и не воображал себе фрейдистский «лежак», позади которого таился молчаливый консультант с блокнотом (киношники обычно дорисовывают в нем самолетики).

Он знал, что результат достигается посредством коммуникации и нарратива. Так же он знал, как выглядит университетский «Кабинет Психологической Разгрузки» (просто потому, что случайно видел его через открытую дверь) – четыре стены, два кресла, жалюзи на окнах, и парочка горшков с неприхотливыми растениями.

О чем он не мог знать, так это о том, что любая серия консультаций у «мага-психолога» – это вход в лабиринт собственной жизни, полный зеркал, искажающих, деформирующих, вызывающих неожиданные слезы и смех. Глаз, смотрящий внутрь.

Лабиринт призывает в те моменты, когда возникают вопросы, на которых нет ответов. В свою очередь, психолог, это тот, кто помогает не заблудиться в лабиринте, и не застыть в ужасе или шоке перед одним из своих отражений.

Зов лабиринта души маскируется под разного вида оправдания. К примеру, Тим был абсолютно уверен, что им движет исключительно интерес к практической стороне науки. Все же он студент факультета психологии. Он должен знать и видеть все «изнутри»! Почему бы и нет?

На самом же деле в нем накопилось столько вопросов, что их вполне хватило бы на развлекательный журнальчик с желтым названием «Philosophy Magazine» – мысли вслух, постановка популярных вопросов и их возможные решения.

Нелли, асс практической психологии, и Тим, студент, обремененный сложносочиненными мыслями, не ожидали друг от друга продолжительной серии консультационных встреч. Но в итоге вышло десять часов и десять консультаций, – вполне недурно.

По началу Тим не мог зафиксировать вполне ощутимую пользу от «встреч». Он ощущал в себе какие-то сдвиги, но в силу возраста не был способен придать им форму. Он продолжал посещения. Ему снова и снова хотелось вернуться в этот кабинет, в это кресло, к этой невероятно умной и терпимой (возможно, даже терпеливой вынужденно) женщине, которая обычно была строга со студентами, а в рамках консультаций превращалась в добрейшую добрячку.

На старте Тим был откровенен. Он честно признался в своем интересе, и даже сделал вид, что пришел ради небольшого развлечения, так сказать, развеять дурман, нагнанный монотонностью лекций и семинарскими потугами.

Нелли приняла эту откровенность, и, как обычно, перешла к прозе, намекнув на то, что для реализации любой консультации необходимо найти «тему для разговора». А затем, проявив добропорядочность, сразу поставила жирную точку, избавив обоих от никому ненужных запятых и многоточий.

–В противном случае, нам придется распрощаться и не тратить наше время впустую.

Серьезность этих слов Тиму была ясна так же, как и то, что он повел себя несколько легкомысленно. Но он смело сделал себе скидку – студенту допустимо ошибаться.

Он вздохнул и призадумался. Нелли ему не мешала.

–Есть многое, о чем бы мне хотелось поговорить, – вдруг сказал он, нарушив молчание. – Но я не уверен, можно ли эти темы назвать «нормальными» или «подходящими»…

–Смотря, что считать нормальным, дорогой мой, – сказала она и улыбнулась.

Ему сразу стало от этого легче, как и от ее ясных глаз, в которых не было ни капли старости.

–Как ты сам думаешь, эти темы можно назвать нормальными? – спросила она у него.

Так началась его терапия…

Дина: «Надеюсь, ты не рыдал перед ней, как маленькая девочка?»

Тим: «Нет… Я старался быть откровенным. Мне хотелось прояснить для себя кое-что».

Сергей: «Прояснил?»

Тим: «Вполне»

…Бывает, что равнодушие утрачивает власть, и становится прямой противоположностью холодности чувств, перетекая в дружбу… или нечто большее.

Эта сторона жизни, чаще всего скрытая от чужих глаз, коснулась Тима подобно подозрительному незнакомцу – он не доверял таким поворотам. Постоянно находясь в атмосфере научности, первым делом он постарался объяснить все логическим путем, совершив при этом грубую ошибку рационализации чувств.

Всегда можно расставить эмоции по полкам и постараться взглянуть на них со стороны. Но проделать такое можно только по отношению к себе.

Что же делать с тем вторым, чьи чувства вдруг поменяли «минус» на «плюс»?

Не имея склонности упрощать, Тим пустился плутать среди предположений. Не удовлетворившись полученным результатом, он обратился к знакомым, в надежде отыскать опору в чужом опыте. Просто так, будто между делом, он задавал им вопросы:

–А случалось ли тебе держать строгий курс на ненависть, а потом менять его на любовь?

–Как ваша взаимная ненависть переросла в дружбу?

(Леша: «Очень просто – нужно переступить через долбанное «не хочу» и сделать широкий шаг к согласию»)

–Что лучше? Любить или ненавидеть?

(Сергей: «Это две стороны одной медали»)

Результат поисков и опросов был не самый лучший: тупые обобщенные факты. Ответа, от которого стало бы легче дышать, он не получил. Впрочем, это уже становилось привычным…

Оставалось довольствоваться трезвостью мысли, и душой, изогнувшейся в вопросительном знаке.

Закоулки памяти говорили немного (Мнемозина отказала этому молодому человеку в долговременном хранении): впервые Тим увидел Айдына в поточной аудитории, когда каждому новоявленному студенту вручали его билет (документ из узких штанин slender foot). Моментальный оценивающий взгляд, предвзятое мнение, отсутствие интереса. В следующий раз (стоило потрудиться, чтобы отыскать эти короткие пять минут жизни в пыльном хламе редких воспоминаний) уже через пару дней, они столкнулись на скучной перемене, и, не обремененные отсутствием коммуникабельности, узнавали без интереса, со взаимной надменностью, общедоступные биографические факты друг о друге: имена, даты, возраст, какие-то несхожие интересы. Тим так же вспомнил, что после того незначительного диалога у него остался неприятный осадок, и даже возмущение, – уже тогда было ясно, что Айдын превосходит многих, в том числе и избалованного мальца, каким часто воспринимали Тима.

Вот и все, что смог выдать архивариус после нескольких к нему обращений.

Безусловно, ихповерхностное общение всегда имело место быть. Они не были врагами. Но и друзьями не назывались. Их общение входило в ту огромную часть заурядных диалогов, что происходят между людьми, видящихся по воле судьбы изо дня в день в одном и том же помещении (в данном случае: учебный корпус).

На этом самом факте Тим и спотыкался. «Что заставило его проявить ко мне такое благодушие? – задавал он себе вопрос. – Что могло измениться?».

(Сергей: «Как мило! Ты влюбился!»)

(Тим: «Я этого не говорил»)

И перед его глазами, как мастерский киноспецэффект, представал сгусток злости, окрашенный в бордовый цвет, переливающийся коричневыми прожилками и окутанный аналогичного тона туманностью. Так он увидел свой гнев, после того, как освободился от него.

То были дни открытий и понимания. Тим, в паре с Нелли, блуждал в лабиринте своей души. Стабильно, один раз в неделю, в рамках психологического консультирования.

Тим открывал двери, в которые не то, что никогда не решался входить, но и которых он даже никогда не замечал. Замки на них уже заржавели, настолько долго они оставались закрытыми. И за одной из таких дверей притаилась нелицеприятная, вызывающая бурю гнева, правда. Правда несправедливая; разочарование спутник такого вида правды.

–Ты можешь плакать, если хочешь, – сказала ему тогда Нелли. – Никто тебя за это здесь не осудит. Каждый из нас имеет право на слезы.

–Нет, – сказал Тим. – Плакать я не буду.

Он не улыбнулся, как обычно, отпуская свою боль и растворяя ее в беспечности, а только лишь уставился в одну точку, замолчал, и долго не хотел говорить. Глаза его стали цвета осеннего холода, и на время он превратился в грозную статую.

–Тим? – обратилась к нему Нелли. – Мы можем продолжать?

И он твердо ответил:

–Да, конечно.

Вечером того же дня он оторвался на каком-то незнакомце.

Тим приметил на себе чей-то «косой» взгляд, и вдруг позабыл о том, что его внешность часто оценивается окружающими, и что взгляды могут быть любыми, начиная от завистливых и заканчивая типично влюбленными.

Он вдруг стал дерзок, и, никого и ничего не видя вокруг, уверенно пошел на немного ошарашенного паренька («Я просто посмотрел на тебя, братан! – читалось в его глазах. – Ничего больше!»), но готового безусловно принять вызов. Они стали обмениваться резкостями, и их никто не останавливал – казалось, если прикоснуться к кому-то из них, можно было обжечься.

–А что случилось то? – не теряя рассудка, задался вопросом Кирилл.

–Не знаю! – ответила ему Дина, не скрывая своего недовольства. – Похоже, наш Тимон совсем погнал!

Следуя инстинкту сохранения, Кирилл стал изучать пацанов из «вражеского лагеря», и, признав со стыдом, что в одиночку он бы с ними навряд ли справился, мысленно поблагодарил Бога за то, что рядом был Айдын; в такие моменты от его присутствия всегда становилось намного легче.

Воздух накалился до предела. Тим придвинулся вплотную к своему «обидчику», так, что можно было чувствовать на своей коже его горячее дыхание, и, уже в следующий момент беспощадно накинулся на него, в стремлении положить на лопатки. Но не тут то было – противник оказал достойное сопротивление.

Дальше началось месиво.

Дине постоянно казалось, что вот сейчас Кирилл точно получит удар, который собьет его с ног, и его начнут жестоко пинать эти дикие животные. Глаза ее заблестели от слез, но она истово продолжала убеждать себя, что все обойдется.

Главный зачинщик этого глупого побоища, – Тимон, – стремительно сдавал позиции. Парень, на которого он решил спустить свой гнев, оказался недурен в рукопашном бою. Тимино лицо уже было в ссадинах и кровоподтеках (наметки для грядущих синяков), в то время, как из видимых показателей, которые оставляет на теле драка, у его противника была лишь разбитая губа, но при этом дышал он тяжело и громко.

Кто-то из свидетелей выкрикнул «дежурную» фразу:

–Зовите ментов!

«Превосходно!» – пронеслось в голове у Дины.

И вдруг она увидела, как Тим проделал со своим телом нечто, что может сделать только боец. Его корпус увертывался от ударов, как в танце; его руки закрывали лицо, и его глаза ждали удобного момента. Паренек отмолотил кулаками воздух, и когда в очередной раз его дыхание сбилось, Тим нанес свой удар. Не сокрушительный, но вполне успешный. Противник зашатался, стал терять равновесие.

Тим ощутил колоссальное облегчение. Но чествовать победу было нелепо, а точнее, неуместно. Битва еще не было кончена. Удары внушительной силы обрушились на Тима с другой стороны. Еще один «недруг». Если напал на одного члена стаи, готовься сойтись со всей стаей. Тим закрылся руками, не имея возможности оказать сопротивление.

Неожиданно удары остановились. Парень, молотящий кулаками со знанием дела, согнулся в какой-то неестественной позе, напоминая скрученного инвалида. Позади него стоял Айдын, который одним ударом помог тому лечь на землю.

То, что произошло дальше, Тим старался забыть, не придавая этому какого-либо значения, но у него так и не вышло.

Они впервые встретились глазами, так, как это бывает, когда заглядываешь в душу другому человеку. Тим увидел доброту, понимание, учтивость… И все это было адресовано к нему, к Тиму. А еще взгляд Айдына ждал взаимности.

Тим опешил от всего этого, но, не растерявшись, сказал:

–Это было не обязательно. Я бы и сам справился.

–«Спасибо» скажешь потом! – весело ответил тот, и,

«Будь я проклят!» – подумал Тим,

и увидел в глазах Айдына блеск, какой бывает, когда испытываешь восхищение.

(Леша: «Романтика!»)

Совершенно не понимая, что это было, Тим стоял на одном месте, как вкопанный, и очнулся только когда к нему подошел Кирилл и сказал:

–Если не хочешь встретить утро в обезьяннике, то советую пошевелиться!

Тим увидел его побитое лицо, и Дину, у которой был тот еще взгляд, и было непонятно, на что (или на кого) конкретно она злилась.

Вчетвером они быстренько совершили побег к машине Айдына, загрузились в нее, пыхтя, как старички, и вздохнули с облегчением, когда зарычал мотор. Они успели ретироваться до приезда кавалерии, и уже через полчаса сидели в своей студенческой квартире, попивали пиво и размышляли о том, как провести остаток вечера (часы даже не пробили полночь; Золушка в это время только начинает входить во вкус).

Тим до сих пор прибывал в недоумении – это продолжалось. Он решительно не знал, как стоит повести себя; нужно ли игнорировать откровенно интересующиеся им взгляды; эти блестящие глаза, вечно смотрящие в его сторону, – когда Дина настойчиво приближала к его ранам ватную палочку, искупанную в зеленке, приговаривая: «Хочу поблагодарить тебя за прекрасно проведенное время!»; когда он разделся и оказался по пояс голым; когда он незаметно выскользнул на балкон (наивно полагая, что остался незамеченным), затянулся несколько раз дымом через трубочку, набитую скифом (остатки с предыдущего раза), запил горечь парой внушительных глотков пива, и вернулся обратно в комнату… где его снова поджидали те же самые глаза.

В очередной раз Тим потерялся в догадках и в своих чувствах. Не было никакого влечения или сексуального желания. В воздухе витали все те же внятные ощущения доброты и легкости (и первое, и второе никак не ассоциировалось с Айдыном).

–Чего?.. – невнятно спросил Тим, откашлялся, и повторился: – Чего ты на меня так смотришь весь вечер?

Айдын помолчал, выдержав невесомую паузу.

Будто играет со мной, подумал Тим.

–Я и не думал, что ты такой дерзкий! – сказал Айдын.

Потом он улыбнулся, и край его нижней губы на несколько секунд оказался зажат в стройном ряду белых зубов, так, как это обычно бывает при флирте.

Тиму показалось, что его глаза полезли на лоб. Но они оставались на месте и старались не выдавать истинных чувств. Он сказал:

–По ходу, ты от этого балдеешь!

Айдын засмеялся и покачал головой.

Какие же у него глаза, черт возьми, подумал в этот момент Тим.

–Нужно беречь себя, – сказал Айдын.

И то было одно из первых проявлений благодушия с его стороны…

Дина: «Значит, это любовь!»

Тим: «Ничего подобного. Он оказался крайне заботливым человеком. Вот и все».

Леша: «Нет, не все. Что-то здесь не так. Чего-то не хватает».

Тим: «В последнее время я стал думать, что ему попросту не хватало друга. Настоящего верного друга».

Сергей: «Да перестань! Этот парень несовместим с обычной человеческой дружбой! Небо и земля!»

Дина: «Безусловно, Айдын может оказать поддержку. Но в основном, чтобы развеять повседневную скуку. Он самоутверждается через другие вещи. И одному только Богу известно, что это за вещи».

Леша: «Он никогда и ничего не требовал взамен…»

Тим: «Он любил находиться в компании со мной…»

Дина: «Вместе с ним ты подсел на таблетки. Не забывай об этом».

Тим: «Это важно?»

Леша: «Видимо, да…»

Сергей: «Когда ты стыл слышать голоса?»

Взойди на алтарь!

Сергей: «До того, как вы стали общаться? Или после?»

Война – отец всего.

Тим: «Это важно?»

Ты ключ к божественному.

Леша: «Здесь что-то скрыто. Нечто ужасное…»

Тим: «Голоса появились, когда стихли джунгли».

Когда стихли джунгли…

-Нелли.

…Как известно, бесконечно можно смотреть на две вещи: на то, как горит огонь, и на чью-то работу.

–Я бы добавил еще кое-что, – сказал Тим.

–Правда? – Нелли оказалась заинтригованной. – И что же это?

–То, как кто-то трахается…

Он выдержал паузу, ожидая реакции психолога-консультанта, чью роль исполняла Нелли. На ее лице не дрогнул ни один мускул.

–Конечно, если смотреть на это вечно, можно сойти с ума. Кто-то этого зрелища вообще не переносит (и, по-моему, занимается самообманом). Я же могу смотреть на это очень долго.

Нелли Артуровна, я не буду ходить вокруг да около. В разные времена были свои сексоголики. Калигула, Казанова, дон Жуан. И помимо них, кто-то еще. Обычные люди – назовем их так. Всегда это считалось нравственной проблемой. Сегодня угол зрения несколько поменялся. Сексуальная зависимость – это скорее проблема личная, и скрывать ее не имеет смысла.

Добро пожаловать в современный мир! Гаджеты стали продолжением нашего нерва. Вера стала продуктом в магазине – ассортимент на столько велик, что разбегаются глаза. Водочка! Ах, этот сладкий напиток! Вино виски шамПАНское! Что я забыл? Неважно! Лучше давайте затянемся? Сделаем крепкий затяг! Так, чтобы голова стала ясной, и все легло по своим местам! Чтобы разум прояснился! Устроим себе легкое просветление! Или нет! Лучше давайте заработаем себе статус! Точно! Это же так круто! Красивые машины портмоне с ожирением дорогие вещи beautiful life!

Это мир удовольствий, Нелли Артуровна. Мир, премьер-министр которого Его Величество Дофамин!

И среди всего этого мнимого великолепия спряталось нечто… Еще один элемент наслаждения… Он, как хамелеон, меняет свой цвет. Из отличного друга превращается во врага, иногда становясь тенью услады, прячась за вздохами чужого блаженства.

Что же это, Нелли Артуровна?

Это каменные джунгли. Это бешеный темп. Это самообман… В джунглях все трахаются. Вы знали об этом? Джунгли пропитаны сексом. Желание повсюду. Оно в самом воздухе.

Все это джунгли. Все это секс…

(Сергей: «Браво!»)

–Правильно ли я тебя понимаю?.. – Нелли попыталась найти лучшие слова, но остановилась на самых простых: – Ты считаешь себя сексоголиком?

–Только не сейчас… Нет… Сегодня джунгли молчат…

Это все из-за ваших прогулок, молодой человек. Слишком много их было, вам так не кажется? Сексуальное пресыщение. Сексуальная усталость. Джунгли замолчали… Потребность в любви превратилась в сладкое пирожное. Ты съел свою потребность, Тим.

(Сергей: «Это слишком категорично!»)

(Леша: «Я бы так не сказал…»)

–В начале нового века психологи дали ясный прогноз: порнография станет одним из лидирующих видов интерактивного развлечения. Они поставили интервал в десять лет, и эти десять лет прошли.

Сегодня нет ни одного сюжета, на который не была бы снята своя порноверсия. Любой современный или классический сюжет переложен на порно.

Представьте себе: камера, способная фиксировать такие вещи, какие подчас трудно выразить словами, в данном случае закрепляет в записи акт базовой потребности, причем во всех его изощренных формах. При этом самый обычный видеоряд, демонстрирующий самую неприхотливую работу съемочной группы, может в итоге принести далеко не самую малую финансовую прибыль. Люди не замечают вялый монтаж, закрывают глаза на вздорное актерство (даже стоны в процессе соития иногда выходят чудовищно неправдоподобными) и редко обращают внимание на отсутствие интеллектуальной индивидуальности (мясо занимается мясотерством). Иными словами, все видят то, что должны видеть. Секс.

Порно – это секс. Все остальные добавки только портят блюдо. Сюжет, если таковой наклевывается, заставляет ум скучать; романтика, подарок для женской половины аудитории, не сходится с финальными оргазмами, пещерными стонами и искореженными в физическом безумстве лицами; а любое структурирование, поиск определенного темпа и ритма, разваливается – невозможно регулировать досконально действия актеров, ибо тогда это будет нечестно, что означает только одно – это будет плохое порно.

Понимаете? Без честности нельзя даже здесь! Камера видит все!

Свой первый порнофильм я увидел еще когда начинал переступать школьный порог. Мой друг детства стащил у своего старшего братца диск, с тем самым кино. Для нас это была небольшая авантюра. Сначала взять чужую вещь, потом посмотреть то, что считалось запретным…

При первом просмотре из всего зрелища мы выдержали не больше минуты. Весь интерес пропал сразу, как только женский рот глотал сами знаете, что. От увиденного хотелось блевать! Это было настолько отвратно, что всякий раз, когда мы об этом вспоминали, нам обоим становилось тошно. И вот вам парадокс – то, что вызывало отвращение, притягивало ребенка так же, как и новая компьютерная игра, если не сильнее.

Не трудно догадаться, что мы потом пересмотрели все фильмы, которые были на том диске. Мой друг выказал большее равнодушие к подобному виду искусства, в отличие от меня. Я же смотрел на все, как завороженный. Оторваться от этого зрелища мне было сложно. К тому же, мне быстро перестало казаться это запретным.

Вообще, запретно ли это?

Шесть лет и первый порнофильм… Да… Любой моралист назвал бы это безнравственным…

–Не хочешь ли ты сказать, что порнография занимает особое место в жизни человека?

–Абсолютно верно! Именно это я и хочу сказать!

Более того, я считаю, что тот, кто хоть однажды увидел это, определенно получил свой пропуск в современный мир.

–То есть, современный мир – это мир порнографии?

Не совсем. Современный мир – это отражение эпохи. А сегодня мы живем в эпоху секса. Это очевидно. Порнография, как видеоаттракцион, лишнее тому подтверждение!

Секс, в своем большинстве, связан сегодня с деньгами. Деньги заставляют мир вращаться.

Мир, в котором мы живем, движется именно в этом ритме – в ритме секса. А тот, кто идет ему наперекор, становится аутсайдером.

–И постепенно обретает собственную индивидуальность. Разве нет?

–Аутсайдерскую индивидуальность.

Индивидуальность вне мира.

(Сергей: «Интересно, когда ты занимаешься сексом, ты тоже об этом обо всем думаешь?»)

(Дина: «Более того, я уверена, что он еще об этом и рассказывает! После секса, конечно. Или до него. Разницы нет».)

(Леша: «Меня эта страшная участь обошла стороной…»)

Мобильник зашелся в вибрации. Тим извинился, и ответил на звонок.

–Это очень важно, – сказал он.

Конечно, это важно, когда на связь выходит потенциальный сексуальный партнер, с которым случилось ночное интернет-знакомство.

Закончив короткий разговор, он откланялся, и сказал, что ему необходимо прервать консультацию и покинуть кабинет.

(Дина: «Ты этого не делал!»)

(Леша: «Ему нужно покинуть кабинет…»)

(Тим: «Всего лишь посмотреть, кто этот смельчак, который хотел со мной встречи»)

Тим повернул дверную ручку, и его обдал спертый воздух непроветренной квартиры, которую он и его новый знакомый сняли на пару часов.

–Именно так это и делается, – сказал он, обернувшись. – Непринужденно. Без сомнений.

–Хорошо, что не в кустах и не за первым поворотом, – добавила от себя Нелли.

Кабинет психологической разгрузки потерял свои очертания в тумане. На первом плане оказалась ванная комната. Тим увидел, что кран закрыт не до конца – вода не хотела останавливаться. Наверное, дело в незаметном волнении. Все делается не до конца. Он вернулся к раковине и потуже затянул крестообразную ручку крана.

Потом вышел в коридор, захлопнул дверь и выключил свет. Прошел в соседнюю комнату, где его ожидало плотское наслаждение. Паренек, его ровесник, разделся до нижнего белья, и сидел в ожидании на диване.

(Дина: «Нам обязательно это слушать?»)

(Сергей: «Женщины закрывают уши!»)

С одной дороги на другую дорогу, из одной постели в другую постель, от одного любовника к другому любовнику. От черного к красному. Теперь для меня нет спасения! Нет спасенья для меня! Но это нормально… Это нормально…

–Я скажу о том, что мне нравится.

Любовное выражение глаз, блеск которых видно даже в темноте (эти глаза сосредоточены не на внешности; они смотрят в душу, нагло заглядывают в нее, и честно находят там самих себя, в той или иной степени). Губы, цвета «облизанного барбарисового леденца» (встречаются редко, и потому занесены в Красную Книгу). Мягкие ладони, желательно теплые; холода мне хватает в самом себе. Стройность, атлетичность, самоценность.

Пожалуй, все. Именно эти эстетические черты я искал в разных людях, и встречал по отдельности, постоянно с сожалением понимая, что поиск может продолжаться до бесконечности, и что пора бы успокоиться; что прошлого не вернешь, и тот далекий образ, что остался позади, больше не повториться ни в ком другом.

Я старался рассыпать по полу все эти качества и распинать их по углам, покуда не дойдут руки до генеральной уборки – тогда уж точно все придется выбросить на свалку.

Но это только распаляло меня еще сильнее. Иногда желание обрывало все границы. Из одной постели в другую постель. От одного любовника к другому любовнику.

Это было нормально. Кажется, все, с кем я спал, так же переспали друг с другом. Надеюсь, мне только кажется…

Все это до того момента, пока джунгли не стихли. Впервые я почувствовал свой внутренний стержень. Впервые я почувствовал, что мне нужна пауза. Перерыв на неизвестный срок.

–Я призываю свою смерть.

Нелли удивленно посмотрела на него и спросила:

–Что, прости?

Он простодушно повторил:

–Я призываю свою смерть, – и глупо улыбнулся. – Не знаю, откуда это взялось. Просто слова в голове. Приходят ко мне в минуты отчаяния…

В тот момент, когда все обволакивает туманом. Когда ничего не видно. Когда пустота поглощает все с головой. Пожирает все оболочки, оставляя одни кости. Бесплодие разума. Мысли-блудницы, без разбора совокупляющиеся друг с другом.

–Видите ли, все задумываются о суициде. Рано или поздно, но это происходит. Современная тенденция такова, что молодой человек рассматривает вариант самоубийства как верный исход событий – именно так, и никак иначе. Без вариантов.

Не хочу сказать, что мне хотелось проделать над собой это грубое действо – стереть самого себя. Отнюдь. Могу сказать точно, что истероидные черты обошли меня стороной. Последнее, чего мне хочется, так это оказаться в центре внимания; чтобы все поняли, как мне было больно.

Боже! Оказывается этот мальчик страдал! Какой кошмар! Вроде бы из благополучной семьи. Общительный. Хорошо учился. И вдруг…

Нет. Эти спектакли не для меня.

Но смерть манила меня. Всегда. Ее лик. Ее прекрасный ужас…

У смерти есть образ – нечто, в саване, с косой. А у жизни? Какой образ можно придать жизни? Какую форму? Конечно, отсюда можно сделать вывод, что образ смерти – пустышка. Смерть так же сложна, как и жизнь. И накидывать на нее одежды, давать в руки крестьянский предмет, не более, чем вздор…

Почему же смерть выглядит для многих людей более привлекательно? Для меня в том числе. Подобно многим, я ищу в ней успокоение, избавление от собственного гнева, от щемящей пустоты, от боли и крика. В чем причина?

Повторюсь, что я никогда не собирался резать вены или вешаться на фонарном столбе.

И все же… Я призываю свою смерть… Я призываю ее, потому что не вижу смыслов и не нахожу ответов. Трагичность жизни не дает мне покоя. Я не способен посмотреть на нее со стороны, сделать ее своей подругой, своей сестрой. Мы постоянно в ссоре.

Я не согласен. И не знаю, что мне с этим делать…

(Леша: «Она должна была помочь тебе. Ты увидел свое отражение, опечалился ему. И теперь ее функцией являлось провести тебя дальше в том лабиринте, где ты заплутал»)

(Сергей: «Абсолютно верно! Она помогла?»)

(Тим: «…»)

Нелли посмотрела на него так, словно перед ней сидел ангел.

–Ты призываешь свою смерть, – повторила она. – Дай-ка я постараюсь сформулировать точнее… Выходит так, что ты отказываешься от греха самоубийства, обходишь его стороной, не признаешь его (и это верно!). Но при этом отказываешься жить.

–Точно, – обреченно сказал Тим. – Коротко и ясно.

–Ну что ж! Самое время поговорить об этом, если ты не против.

И они стали говорить. О том, каким прекрасным было его детство, и о его первой любви. О его несогласии с родителями – конфликт, который так и не разрешился. До сих пор он разговаривал с ними через себя; он продолжал чтить их, но только лишь потому, что того требовала жизнь. Без уважения к родителям, почему-то, все постоянно ломается, ничего уверенно не стоит на месте. Они заглянули в сторону, где таились промискуитетные связи, и выяснилось, что не все уж так было беспорядочно.

Из постели в постель. От любовника к любовнику. От черного к красному.

Но это нормально… Это нормально. Это нормально! Это НОРМАЛЬНО!

С одной дороги на другую дорогу! Из постели в постель! От любовника к любовнику! К любовнику! К любовнику! К любовнику!

Больше нет спасенья для меня! Нет спасенья для меня! Нет спасенья для меня!..

Действительно, обрести себя в бесконечных оргазмах с разными людьми невозможно. Напротив, можно себя раздать. Но после этого всегда приходилось собираться заново. Какой-то частью себя Тим понял это, и решил остановиться. Повиснуть в неопределенности. И даже на некоторое время отказаться от секса совсем (проще говоря, из крайности в крайность).

–Я поведал ей все, – однажды сказал Тим своей подруге.

Дина скептически переспросила:

–Все?

–Абсолютно все! – радостно подтвердил Тим.

–Зачем? – больше у себя, чем у него, спросила Дина, сделав ничего непонимающие большие глаза.

–Затем, что это консультация, и не нужно ходить вокруг да около, впустую растрачивая время.

–Я никогда бы не пошла консультацию. Это не в моем стиле.

–Кому же ты доверяешь свои тайные чувства и эмоции? Подушке перед сном? Или своему возлюбленному?

–Вообще то, я всегда доверяюсь тебе. А если я что-то подобное расскажу Кириллу, то он посчитает меня чокнутой, и будет шарахаться от меня сразу, как заметит на горизонте.

–Да… Но ведь я ничем не могу тебе помочь! Я не самый лучший советчик!

–Мне достаточно использовать тебя, как выгребную яму. Излила душу, и присыпала песочком до очередного стресса.

–Напоминает помойку.

–Ну, – она пожала плечами, – у кого какие ассоциации.

–Негодяйка!

Она смачно укусила пышный бутерброд с салатным листом и овощами, который готовила себе во время диалога.

–Ммм! – восхищенно промычала она. – Вкуснятина!

–Приготовь мне тоже! – попросил ее Тим.

Она сделала недовольное лицо и показала средний палец.

–Ну, пожалуйста! – настаивал Тим.

Она показала оба средних пальца. Затем еще раз откусила от своего бутерброда, положила его в тарелку, и принялась готовить новый. Для друга.

–Спасибо! – Тим расплылся в благодарственной улыбке.

–Ну, и каков же итог ваших разговоров по душам? – определенно, Дина относилась к индивидуальному консультированию весьма скептически.

–Мне стало намного легче, – сразу ответил Тим.

–Кто бы сомневался…

Дина шмякнула кусок салями на хлеб и хорошенько полила его майонезом.

–Это что б ты немножечко потолстел! – сказала она. – Перестанешь быть стройным, снова впадешь в очередную депрессию, и побежишь жаловаться нашей Нелличке.

–А она прижмет метя к своей груди и будет жалеть! Долго и страстно!

–Фу!.. Извращенец! Ешь свой бутерброд своими грязными извращенскими руками! – Она передала ему его порцию. – Ты сегодня моешь посуду! Ты об этом помнишь, раб?

–Да, моя госпожа!

–Так то! Знай свое место! Извращенец!..

(Сергей: «Джунгли умолкли. Туман сгущается».)

(Дина: «Извращенцы никогда не находят себе покоя»)

(Леша: «Здесь что-то не так… Что она тогда сказала? С чем тебе пришлось согласиться?»)

…И они говорили. Постоянной темой, проскальзывающей тут и там, было несовершенство мира. Трагичность жизни вечно выглядела удручающей. Тим со всем этим не мог согласиться, и Нелли поддерживала его несогласие, подтверждая достаточно жесткими примерами – несправедливость, психопатство, сильный побеждает слабого.

(Леша: «Укрепляла твою озлобленность. Вот, что она делала»)

И в какой-то момент пришлось открыть давно запертые двери…

–Я болен. – Тим пришел к удручающему выводу. – Ведь так?

Нелли с сожалением покачала головой: да, дорогой мой, ты болен.

(Сергей: «Старая стерва!»)

–Хотя, – тут же добавляла она, – гомосексуализм не такая уж страшная болезнь, на самом деле. Нужно всего лишь расслабиться, и получать удовольствие.

Естественно, Тим уже никогда не смог равнодушно реагировать на эту мысль. В тот же вечер, когда открылась эта карта, он выплеснул всю злость на случайном знакомом.

(Леша: «И тут же появляется наш таинственный мистер Икс»)

(Дина: «Айдын…»)

(Тим: «Вот, что я скажу. Все это бред! Ничтожный внутренний диалог!)

–Не нужно было оставаться наедине с самим собой! Напросился бы к кому-нибудь в гости, и все эти вздорные мысли обошли бы меня стороной!

В тумане промчалась огромная тень. Потом с другого бока.

–Черт! – Тим закрыл глаза. – Черт! Черт!

Он стал успокаивать себя: делал глубокий вдох и медленно выдыхал. Потом снова.

Его собеседники пропали. Вместе с дурными мыслями.

Когда он услышал музыку и голоса других людей, стало ясно, что туман рассеялся. Тим открыл глаза. Он снова оказался в своем любимом кафе, под мягким светом ламп. Был уже поздний вечер, и тепло сменилось прохладой.

–Наконец-то, – сказал сидевший напротив Айдын. – Я думал, ты уже не проснешься.

–Как ты здесь очутился? – Тим снял свои солнечные очки, и протер глаза.

Словно бы это помогло ему убедиться в том, что Айдын действительно сидел здесь же, за этим же столиком.

–Ты не поверишь! – ответил тот. – Я проходил мимо, и увидел, как ты сидишь здесь один. Как истукан. Подошел, толкнул тебя, а ты даже не отреагировал. Решил проследить за тобой, чтобы все было нормально. Не проходить же мимо, верно?

–Верно… – сконфуженно сказал Тим. – Сколько время?

–Скоро полночь.

–Я обещал Дине, что куплю чего-нибудь на ужин. Наверное, так и ждет.

–Что с тобой было? Все нормально? Ты разговаривал сам с собой.

–Кажется, меня кто-то гипнотизирует.

–Тебя гипнотизируют? – Айдын улыбнулся.

–У тебя никогда не случалось такого? Твои чувства не совпадают с мыслями. Ты хочешь сделать одно, но делаешь абсолютно другое. Словно кто-то другой приказывает тебе делать это.

–Это бывает только у тех, у кого рассеянное внимание. Кстати, на тебя это очень похоже.

–Неправда. Я умею сосредотачиваться на чем-то одном. В усидчивости я силен.

–Не будь таким серьезным.

–Что же тогда нужно делать. Выпить пива и расслабиться?

Было заметно, как Айдыну не пришелся по вкусу тон, которым с ним разговаривали. Но он был способен реагировать рационально, поэтому сказал:

–Слушай, я понимаю, что ты переживаешь. Произошел несчастный случай, и все такое. Теперь тебе повсюду видятся призраки. Тебе не по себе, а, возможно, ты даже испытываешь страх.

–Ты прав. И мне не стыдно в этом признаться.

–Я говорю тебе, здесь и сейчас. – Айдын наклонился в сторону Тима, и в его голосе прибавилось убедительности. – Все нормально. На самом деле, эту жизнь покинул еще один никому не нужный отморозок. Все это не имеет никакого значения. Я обо всем позаботился, и об этом никто не узнает.

–Ты говоришь об этом так, как будто сходил в магазин за продуктами.

–В этой жизни я ничему не придаю значения. Ближе к вечеру у меня выдался отличный секс. Так я был занят. Поэтому и не смог присоединиться к тебе. Я расслабился, получил удовольствие. Чего и тебе советую.

–У тебя был секс? Даже не верится!

–Ты думал, что я асексуален. Все так думают. Я не в обиде.

Они замолчали. Тим понимал, что немного нахамил. Но никак не чувствовал себя за это виноватым. Он испытывал к Айдыну злость за его постоянное спокойствие и непринужденность, даже когда дело касалось убийства (последнее слово трудно было произнести вслух, и Тим постоянно старался обогнуть его и в своих мыслях тоже). А еще его кольнула ревность.

–С кем это ты получал удовольствие?

–Не имеет значения. – Айдын даже не посмотрел в его сторону.

–У тебя завелась невеста?

Айдын, наконец, снова показал свои добрые глаза, посмотрел в упор на Тима, и по мальчишески произнес:

–Невеста не помеха.

Тим подумал, что ему это должно нравиться, то, как с ним флиртуют, стараются успокоить, придать уверенности. Только что-то всегда было за тем смешанным, неясным образом, который представлял Айдын. Это чувство пугало Тима, и он не находил возможности расслабиться. Его тело было в напряжении, его мысли гуляли вразнобой, его воля была сломлена сильными препаратами.

Что-то было в его лице… Оно говорило… Говорило о том, что Айдын станет его убийцей… Да! Так оно и было! Это его лицо Тим увидел его над собой, скрытое под саваном. Айдын и его палач – это один и тот же человек! Тим понимает это, когда Айдын перерезает ему горло холодным лезвием, и теплая кровь заливает шею и камень на котором он лежит обездвиженный она льется из его рта и голос этот проклятый голос ЕГО голос повторяет одно и то же

Война – отец всего

Война – отец всего

Окрой двери божественной силе

Ты ключ

Это голос Айдына Это он его гипнотизировал Это всегда был он

Он

Его друг и убийца

Тим почувствовал, как его жизнь обрывается. Сначала он провалился во тьму, а потом будто огромная пушка выплюнула его вверх, и он взмыл в небо, выше птиц и облаков, и ощутил вокруг себя свободу и свежий воздух, и смог, наконец, увидеть все то, о чем так долго мечтал! Всю красоту мира! Все архитектурные шедевры! Древние сокровища и новейшие достижения инженерной мысли!

Да! Его грезы стали явью! И он понял, что он, и вся планета – это единое целое! Что он, и все остальные – все связаны едиными нитями! Что рождение и умирание – есть непрерывный процесс, и в нем заключается великое торжество экзистенции!

Он был счастлив… Он видел своих родителей, видел свою покойную бабушку, видел своих друзей и возлюбленных…

Все это долго мчалось мимо него, и завершалось. Медленно. Тихо. Успокаивающе…

Он снова был на земле, на проселочной мостовой. Была ночь, и вдоль дороги горели фонари. Он стоял под одним из них, под тем, что горел намного ярче остальных. В его сторону ехала машина. Она пронеслась мимо, и Тиму показалось, что он как будто увидел себя со стороны. Словно он был пассажиром в том проезжающем автомобиле…

Машина скрылась вдали, и ее звук был последним, что было слышно в этом месте.

Тим вдруг почувствовал, как пространство вокруг него группируется, сжимается, и вот уже дорога с обеих сторон взмыла ввысь, и соединилась со звездным небом. Фонари разом погасли, и Тим оказался заточен в темной сфере, в невесомости, посреди бесконечного количества звезд. Он парил, и понимал, что его тела больше нет, что его жизнь окончена, и что у него есть выбор…

Ему вспомнился его убийца. И люди, которые продолжали с ним общаться. Он вспомнил Дину, своего лучшего друга, и что-то подсказывало ему, что она в опасности. Она и ее возлюбленный.

Что-то подсказывало ему говорить… Предупреждать… Являться…

Так беспокойная душа стала искать выходы в мир живых, чтобы предупредить их о том, что ей стало известно…

Эпизод 7

Сильный Характер

-Все, что тебе нужно, это зайти вовнутрь, спуститься по лестнице в подвал и найти комод, – сказал Айдын.

–Комод? – переспросила у него Дина.

Было заметно ее смятение. Ею овладевал страх перед неизвестностью (перед тем, что предстояло увидеть), терзала горечь (тот ее вид, когда осознаешь смерть близкого человека), и в то же время на ее лице оставалась печать смирения (молчание в этом случае таило в себе боль). Все это смешалось в ней, пропахивая внутри нее огромную борозду, которая вряд ли сможет зажить со временем.

Айдын ожидал подобной реакции, и поэтому ему было легче сохранять хладнокровие. Но он был потрясен самому себе: весь вид беспрекословного повиновения сложившейся ситуации вызывал в нем сочувствие и даже некоторую жалость к этой молодой женщине, в компании с которой ему довелось впервые в жизни испытать пусть и приблизительное, не точное, не до конца оформленное, но все же чувство дружественности. Раньше с ним такого не случалось. К чужой дружбе он был ровен, а к женской неспособности проявить черствость в стрессовой ситуации относился больше с нисхождением – в этой природной данности ему виделся огромный минус.

То, что сейчас происходило с Диной, стало для Айдына откровением. Но, как и всегда, он даже не подал вида.

–Да, – сказал он ей, – старый комод. Найти его и открыть. И быть сильной, Дина. Нужно быть сильной, не забывай об этом.

–Ты пойдешь со мной?

–Нет. Я останусь здесь. Кто-то должен остаться на стреме. Всякое может случиться. Я не могу быть уверен до конца… – Он понимал, что ее нужно подтолкнуть, и решил добавить: – Ты сможешь, слышишь!

Дина кивнула, и решительно открыла дверцу, впустив вовнутрь холодный ночной воздух. Она покидала салон с той симфонией звуков, которая рождается, когда человек в глубокой тишине выныривает из комфортной утробы современного автомобиля: язычок натянутого ремня высвобождается из плена пряжки, ремень вытягивается в привычную вертикальность, а кресло прощается со своим пассажиром, сохраняя его фантом.

Он дождался момента, когда она зашла в дом, и тьма поглотила ее.

Он вышел из машины и неслышимо двинулся вслед за ней…

Утро начиналось с разминки тела и концентрации ума. Пятиминутная растяжка, доведенная до автоматизма, помогала появиться солнцу из-под линии горизонта, отделяющей сон от бодрствования, которое проливало свет на поверхность сознания, на ту ее сторону, где, подобно душам умерших во тьме, метались несколько лишних мыслей, и лишь парочка важных. Необходимо было отделить зерна от плевел. Расставить приоритеты. Обнаружить цели.

Два десятка отжиманий попросили подождать какое-то время, а затем снова пропустили вперед бегущую линию раздумий, которая с каждым новым шагом – контрастный душ, быстрое бритье, сытный завтрак – становилась тоньше, до того момента, пока не превращалась в тонкий звон, фиксируя мысль в одной точке.

–Ну что ж, – говорил Айдын своему отражению, которое уже подружилось с новым днем, – время веселиться!

И он отправлялся навстречу своей жизни, чтобы в очередной раз заглянуть ей в лицо, и получить от этого моральное удовлетворение того типа, какое обычно наступает после хорошей встряски.

Всякий день готовит что-то новое.

Невольно оглядываясь назад, на эту долгую вереницу часов и минут, на этот черный клубок событий, Айдын обнаруживал в хаосе порядок. Не так давно он был способен только лишь сердито шипеть на врага; теперь же появилась возможность расчертить собственные границы, четко разделив территорию на свою и чужую.

Айдын отдавал себе отсчет в том, что он стал тем, кем он был сегодня, благодаря своим наставникам.

Нынешним ментором (четвертым по счету) была профессор психологии Нелли Артуровна. Для Айдына она была просто Нелли. Только ему позволялось в неформальной обстановке называть своего учителя коротко, по имени. Однажды она сама попросила его об этом, скромно прибавив, что в душе она все еще чувствует себя молодой.

Стоило отдать ей должное. Она перевоспитала его, помогла ему ощутить незримые грани воспитанной мужественности, в которых нервный подросток способен перерасти в усидчивого юношу. К его незрячему солдафонству она прибавила честолюбие и доблесть. Она рассеяла в нем мрак невежества и научила следовать свету бесконечного саморазвития. Она подарила ему ценности, которые он принял, взял на веру и неукоснительно следовал им.

Айдын был безгранично благодарен ей, и порой с теплотой в душе вспоминал то время, когда завязывались их отношения – ему казалось, что он наконец-то встретил родную мать, ту, которой он никогда не знал, не видел и не слышал. Теперь данный факт выглядел, как сентиментальная слабость, с которой трудно было поспорить – Нелли действительно проявляла материнские черты, достойные похвалы.

Неизвестных Айдыну родителей всегда заменяли менторы – сильные и волевые люди. В итоге, из мальчика-сироты вышел строгий молодой человек, не знающий атмосферы обыкновенной семейственности, и ориентированный на весьма нестандартные цели, отличающиеся от привычной схемы родиться для того, чтобы создать еще одну социальную ячейку и продолжить свой род.

В этом месте Айдын предпочитал оборвать свои нередкие размышления. Он не знал, нужно ли благодарить судьбу за то, что с ним стало, и чего с ним не было. Глубоко внутри себя он все еще стоял на перепутье.

Сильный характер не беспокоиться в отсутствии друзей. Ему с головой хватает самого себя.

Дружба обходила Айдына стороной. Он не находил отображения своих эмоций в других людях. Его сила воли и состояние пытливого ума останавливали даже легкую волну товарищества, случайно посланную разными людьми в разные времена его недолгой жизни.

Без проблем он был способен найти общий язык с любым встречным, если тот, конечно, не проявлял упрямого нежелания общаться. Айдын выбирал маску, создавал вокруг себя иллюзию и заставлял поверить в нее. Он был мастером перевоплощения, прирожденным хамелеоном и королем маскарада. Ложь украшала его бытие. Выдумка служила мостом к собеседнику, который Айдын безжалостно уничтожал, как только понимал, что завладел чужим умом, а иногда и сердцем.

Он никак не мог и помыслить, что настанет день, и вдруг приоткроется темный занавес, и забрезжит свет дружественности, который не сможет привлечь, не станет предметом исследований и не вызовет любования; но будет оплотом новых эмоций, таких теплых и порой проницательных.

Оказавшись в университете, Айдын долго держался аутсайдером. Он приезжал на своей машине и моментально привлекал к себе внимание окружающих – его высокий рост и спортивная осанка не могли не вызывать скрытого восхищения даже у самых заядлых завистников. В том, как он себя представлял, в его походке, в строгости взгляда – во всем этом отчетливо чувствовалось мужское начало. Чаще всего именно таких парней девушки находят весьма привлекательными (опасность, таящаяся за образом таинственности, есть слабость ума не только доброй доли юных леди, но и молодых женщин в том числе). Те студентки, что заручились овладеть этим загадочным юношей, хоть и ощущали вокруг Айдына ореол опасности, по обыкновению полагали, что все это до первого откровенного разговора, когда мужчина превращается в маленького мальчика, которому нужна еще одна мама. Они же в итоге вынуждены были не только разочароваться, но и не на шутку испугаться, если обладали хоть какой-то каплей ума. После некоторых бесед с Айдыном становилось ясно, что парень действительно занимается чем-то «нечистым». Было удивительно уловить это – по сути, он никогда и ничего толком не говорил о себе напрямую, но понимание приходило где-то между сказанных им слов.

Пару раз Айдын все же подпустил к себе двух разных красоток. Но только ради того, чтобы провести время с одной из них в своей машине на заднем сиденье, а с другой – в пустой аудитории,дверь в которую можно было закрыть на щеколду. Обе не испытали особого удовлетворения. Их партнер хоть и проявлял в некоторых моментах горячую страсть, но все равно оставался холоден, в сосредоточении самого себя, в своей крепости, в своей броне.

Все-таки, не для этого он оказался в университете. Цель была иной. Она была ведома ему, и еще нескольким людям; и представляла собой значительный интерес, практически планетарного масштаба. Айдын нес в себе эту тайну, как священный огонь, параллельно тому, что касалось студенчества. Высшее образование, получение знаний, «защита диплома» – ко всему этому он шел навстречу с одной только мыслью – ничего из вышеперечисленного не будет лишним. Хотя и был уверен, что в грядущем мировом порядке, совсем в недалеком будущем, все эти формальности уже не будут иметь никакого значения…

Можно было только догадываться, как этот мистер Икс оказался на факультете психологии. Вряд ли он был движем научным интересом. Бытовало мнение, что не самую последнюю роль в этом казусе сыграла Нелли.

«Скорее всего, это она привела его сюда за ручку, – говорили злые языки. – Как маленького ребенка».

«Ему подошла бы юриспруденция. Там таким самое место».

«Все качки туповаты. Шагал бы он к физрукам».

«Я бы не сказала, что он туповат…»

Крайняя реплика принадлежала голосу студента более или менее равнодушному к малознакомым лицам мужского пола. Этим студентом была Дина. И с ней в этом случае было трудно поспорить.

Факты говорили сами за себя. Хотя Айдын и пропускал немало лекций, на семинарах он проявлял вполне достойное знание материала. В те минуты, когда и ему, как и всем остальным, приходилось выступать с докладом, аудитория, как правило, замирала. Одна часть ждала полного провала, чтобы дать себе волю похихикать наконец-таки над тем, кто постоянно ставил себя выше остальных; другая часть готовилась к моменту, когда тишину прервет немногословная личность (голос Айдына в такие моменты приобретал магический оттенок); оставшаяся часть попросту проявляла безразличие, по-студенчески стараясь вникнуть в предлагаемый материал.

Не сложно догадаться, что Дина входила в число последней категории лиц.

Если бы ей сказали, что она когда-нибудь будет проводить свободное время в компании с Айдыном и другими людьми, которые со временем обрели статус значимости, она нашла бы такую реплику пустой, глупой и не имеющей никакого отношения к реальности.

Но этой бессмыслице суждено было случиться. В основном, благодаря доверительному общению, завязавшемуся между Кириллом и Айдыном. Со стороны их «дружба» выглядела как подарок судьбы. Словно сирота обнаружил свою родню, которую искал долго, но безрезультатно. Ни тот, ни другой никогда не занимались целенаправленным поиском родственных душ, и даже не помышляли об этом. Поэтому было вдвойне приятно обнаружить в своем соседе по парте нечто близкое, эхообразное, с еле видимой чертой аналога.

Кирилл был рубахой-парнем. Границы его личного пространства были весьма гибкими. Он легко подпускал к себе людей, и с той же легкостью с ними прощался. Исключение составляла его родня, и девушка, в которую он был влюблен. Каким-то образом, Айдын со временем тоже перекочевал в эту особую группу лиц.

Как и почему это произошло, самого Кирилла особо не волновало. Он принимал события таковыми, какими они являлись. В то время, как Дине постоянно не давал покоя тот факт, что ее молодой человек стал водиться с каким-то непонятным субъектом, промышляющим темными делишками. До этого Айдын был ей безразличен. Она могла случайно пересечься с ним у входа в университет, в пустом коридоре, или на какой-нибудь из городских улочек, поприветствовать его (ненароком отмечая про себя бойцовскую фигуру), и уже не вспоминать о нем до следующего момента их неумышленной встречи.

Но когда Айдын стал водить дружбу с Кириллом, ее это сразу встревожило, и она находила в этом непонятную расчетливость.

–Когда он затянет тебя в свои дела, раскрутит как следует, а потом кинет, я обязательно напомню, что предупреждала, но ты не слушал. Жалеть я тебя не стану. Назову дураком.

Порой Дина воспитывала Кирилла в самых строгих формах.

На такие реплики Кирилл реагировал, как правило, одинаково: тепло улыбался, прижимал свою девушку к себе, в очередной раз признавался ей в любви, и благодарил за заботу.

–Посмотри на них, – говорила Нелли Айдыну. – Последи за этой влюбленной парочкой. Отметь для себя, как развиваются отношения между потенциальными супругами. С возрастом я нахожу это забавным. Эдакая трагикомедия. Будь я писателем, то уже давно сподобилась написать пьесу о влюбленных студентах…

Айдын стал наблюдать. Он редко присматривался к людям, окружавшим его. Все полезное, что он мог взять, он брал от наставников. Остальные были ему неинтересны. Люди казались ему примитивными, однобокими, ведомыми.

Но теперь многое менялось. Назвав себя другом, и тем самым приблизившись к человеческой простоте, он смог, наконец, почувствовать то многообразие мира, которое всегда двигалось где-то в параллелях, и от того выглядело чужим, а временами даже ненастоящим.

Приоткрылся занавес, и забрезжил свет…

В Кирилле сошлись две разности – невесомость простодушия и сложное видение мира. С удивлением, Айдын обнаружил для себя, что ему это импонирует. Общаясь с Кириллом, он испытывал истинное удовольствие. Их разговоры могли опуститься до самых низких пошлостей. Но, благодаря Кирилловой добросердечности и его стремлению рационализировать даже самые глупые проявление человека в мире, их пустозвонные беседы сохраняли здравомыслие, и никогда не укатывались в холодную прорубь цинизма. С сожалением, Айдын вынужден был отметить для себя, что он неожиданно оказался в том круге, где уважительные отношения свободно перетекают в дружбу, а вынужденная ложь непреодолимо стремиться к искренности чувств. В его планы это не входило…

Он смотрел на Кирилла, и видел его будущим семьянином. Он видел, как он будет возвращаться домой после работы, вкусно ужинать, и валяться на диване до того момента, пока не наступит время сна. Айдын представлял себе, как Кирилл станет приближаться к обрюзглости, и как молодость будет уходить из него, и как он будет стареть в кругу своих родных и близких. Это был примитивный портрет стандарта, безжизненный и лишенный биографических подробностей. И потому такой непривлекательный для всякого индивидуалиста, каким был Айдын.

Потом Айдын приглядывался к Дине, к потенциальной супруге Кирилла, и также легко обнаруживал в ней будущую жену, способную к истовому воспитанию своих детей, бездумному пропиливанию своего мужа, к периодическим жалобам, которые способна воспринять только еще одна женщина, и всему прочему, что не сильно украшает слабую половину человечества. Но то была одна Дина; в паре с ней шла другая, которую Айдын разглядел сразу и окрестил «стойким оловянным солдатиком».

–У нее железная хватка, – говорил он Кириллу; и добавлял, опираясь на свой опыт: – Из нее может выйти сильный воин. Конечно, пришлось бы заняться перевоспитанием. Выбить из головы бабскую дурь. Но она бы это выдержала.

В ответ Кирилл посмотрел на него круглыми глазами. Ему было приятно, что его девушку хвалят в таких необычных формах. Но ему не хотелось, чтобы Дина из нормального человека превратилась в феминистку, или еще что-то в этом роде. Кириллу была важна женская простота.

–Ты сказал это, как какой-нибудь генераллисимус! – сказал он другу.

–Я всегда вижу в людях потенциал.

Кирилл не мог тогда знать, что Айдын действительно был предводителем, и вел за собой людей к событию, которое могло изменить мир до неузнаваемости… В основном, Кирилл видел перед собой человека, которому нравился он, которому нравилась его девушка (это было немаловажно), и с который всегда было чертовски комфортно.

Действительно, Айдын не жаловался, сохранял прямолинейность, в любой ситуации не терял лица и оставался самим собой.

Быть настоящим, насколько это вообще представляется возможным, для Кирилла было важным. Когда он почувствовал в Айдыне неподдельность, от которой в лучшие моменты жизни вырастали крылья, и от которой частенько открещивалась добрая половина человечества в пользу персональной иллюзии, то сразу понял, что даже заядлый мизантроп в лице нетипичного однокурсника может таить в себе сильный интеллект и немалую долю человечности.

Иными словами, непритворность стала точкой соприкосновения этих двух молодых людей.

Способность Дины смотреть за фронтальную зону любой личности не давала ей покоя в отношении искренности Айдына. Она улавливала в нем волны подхалимства, и постоянно ставила под сомнение его дружеские намерения, о чем непременно старалась ввинтить в вечерних беседах, которые случались между ней и ее молодым человеком. Но сколько бы Дина не говорила об этом, – настойчиво, или просто так, чтобы не уходило из-под внимания, – от Кирилла шла однообразная реакция.

–Мне плевать! – говорил он. – Я рад, что все мы ладим друг с другом! Это здорово!

После подобных реплик Дине постоянно хотелось назвать его котом Леопольдом, который постоянно заводил свою песню о пользе дружности. Но из-за уважения к Кириллу она не могла произнести подобную чушь вслух. Поэтому она проговаривала это про себя и отгоняла подальше.

Кирилл тоже мысленно проговаривал фразы, которые рвались из него, как бешеные кони, но при этом выглядели чересчур импульсивными, и потому, чаще всего, оставались в темнице сознания, словно преступники, осужденные на короткий срок, и ждущие своего часа, чтобы наконец выйти на свободу.

Вот типичный пример этих фраз:

«Ты общаешься со своим дружком, который постоянно таскает тебя по ночным клубам, и, черт его знает, чем вы там занимаетесь. Я доверяю тебе и твоему выбору. Более того, я уважаю твой выбор, каким бы странным он мне не казался. Позволь и мне отдать предпочтение человеку, который мне импонирует. Мы оба общаемся с теми, с кем нам хочется общаться. Не нужно совать палки в колеса».

Айдын наблюдал, и ему казалось, что он видит больше, чем ему нужно. Но с этим уже ничего нельзя было поделать. Обстоятельства складывались таким образом, что он вынужден был разделить мысли Кирилла, не реагировать на холодность Дины, а потом и вовсе стать эдаким оберегом для парня, которому суждено было уйти из этого мира жертвой, принесенному великому божеству. Этим парнем был Тим. Или, как снисходительно говорил Кирилл: ее дружок…

-Мне нужно перерезать парню горло, – говорил Айдын своему помощнику. – Всего лишь пустить кровь. Уверен, он даже не почувствует боли.

–Такое впечатление, словно тебе не хочется, чтобы он ее чувствовал, – отвечал тот.

–В том то и дело, Макс. На этот раз все не так, как обычно. Не так, как это было до этого.

Максим, Айдынова «правая рука», всегда верил в то, что говорил ему его лидер. Когда происходили изменения в планах, необходимо было проявить внимательность. Сейчас был один из таких случаев.

–Этот парень должен отдать свою жизнь добровольно, – продолжал Айдын. – Во имя нашей общей цели. Во имя нашего Бога. Я не хочу, чтобы он дал деру, как только увидит жертвенный алтарь. Он должен принимать все так, как оно есть. Поэтому тебе нужно сохранить его безмятежность на столько, на сколько это будет возможно. Скорее всего, он мало что будет соображать. Поэтому не стоит ждать от него связанной речи. Наверняка, это будет что-то из его жизни. Он любит поговорить о себе, показать свои переживания. Не обязательно обращать на это какое-то внимание. Главное – поддерживать его слова на всем вашем пути, начиная от его квартиры, откуда ты его заберешь, и заканчивая тем моментом, когда ты привезешь его к пещере. Не стоит сопровождать его вовнутрь. Он дойдет сам. Ты понимаешь меня?

–Да, – ответил Макс, – я понимаю тебя.

–Скоро этот момент настанет. И, будь уверен, теперь ошибки не будет.

В одну секунду перед глазами Макса пролетели предыдущие попытки жертвоприношений. Он, на пару с Айдыном, буквально купались в крови, растекающейся по каменному алтарю. Жертвы, до последней минуты готовые к своему предназначению, теряли над собой контроль, и боролись за свою жизнь, хватаясь за невидимые соломины. В итоге они покидали этот мир с неприглядным видом. Более всего трудно было забыть глаза, в которых все становилось холодным, и проваливалось куда-то в бездну, констатируя полное опустошение, – душа покидала свою оболочку…

–На этот раз мы обойдемся без жестокостей, – сказал ему Айдын, словно прочитав его мысли. – Я много сделал для этого… Даже больше, чем «много»…

Готовя себе овощной салат с излюбленной куриной грудкой, Айдын повторял:

–Война – отец всего. Взойди на алтарь. Жертвенность – ключ к божественному. Жертвенность – ключ к божественному… Ты открываешь дверь божеству… Ты слышишь меня, Тим? Ты – ключ к божественному!

Он добавил немного соли, которую часто забывал использовать перед трапезой, и перемешал.

В этот, казалось бы, совершенно непринужденной для Айдына момент, Тим сидел в кресле, пребывая в невменяемом состоянии. Для его сознания настало то время, когда огромное количество спиртного вперемешку с запрещенными медикаментами дало невероятный эффект опьянения. Выручить его мог только продолжительный сон; чего Айдын не допускал до нужной поры. Он удерживал Тима в этом состоянии столько, сколько было нужно, и продолжал свою внушительную гипнотизацию.

–Война – отец всего! Взойди на алтарь! Взойди на алтарь!

Он обвернул заполненную салатницу пищевой пленкой и убрал в холодильник. Затем подошел к Тиму, помог ему подняться с кресла, довел до своей кровати, уложил его. Снял с него футболку, джинсы и носки.

Почувствовав мягкий матрац, Тим заворочался, устраиваясь удобнее; лег на бок, засопел. Сон пришел к нему моментально.

Айдын тоже разделся до нижнего белья – боксеров темного цвета – и лег на свободной стороне двуспальной постели. Он знал наверняка, что с пробуждением Тима одолеют мысли разного толка, и потом, как всякий зависимый от спиртного человек, он будет жалеть о том, что снова напился до беспамятства, и теперь не помнил, что конкретно было ночью.

Так и должно было быть. Айдын добивался этого эффекта.

Пусть Тим забьет себе голову романтизмом и чувством вины.

Но там, за толстым слоем льда поверхностной мысли, Айдын доберется до самых глубин, и поселит в нем уверенность в том, что принести себя в жертву – есть большая честь и редкое предназначение; что он открывает этому миру еще один проход, новый путь. И то была истинная правда – жертвенность способна была дать миру иное дыхание.

Тим должен верить в это. Ибо без веры все теряло свою силу…

Айдын использовал любой удобный момент. Как только опьянение Тима достигало своего апогея, Айдын начинал разговаривать с ним, почти как гипнотизер со своим пациентом. Айдын щелкал пальцами, и то был сигнал для Тима к активному слушанию; в эти моменты включалось подсознательное Тима. Оно вбирало в себя информацию. Двери были раскрыты настежь, и враг с легкостью проникал извне, совершенно незамеченный.

Конечно, всем этим лучше было заниматься будучи находясь наедине с Тимом. Обычно это происходило дома, или в машине. Но если выпадал случай вне стандартной обстановки, а поблизости не было никого из знакомых, Айдын без сомнений заводил свою уже привычную «песню», от которой сам уже немного подустал.

–Ты ключ к божественному, Тим! Только ты!

Как-то раз Тим стал засыпать, когда они сидели за баром в ночном клубе, попивая виски. Айдын оглянулся по сторонам, не увидел никого, кто смог бы помешать ему, придвинулся поближе к Тиму, и стал наговаривать ему на ухо свои «волшебные слова»:

–Война – отец всего! Взойди на алтарь, Тим! Ты слышишь меня? Взойди на алтарь!

Не открывая глаз, находясь на границе сна и бодрствования, Тим ответил, что слышит, и вполне внятно. Айдын осекся, замолчал, и дал парню уснуть. Подобное произошло единожды, и больше не повторялось.

Вообще, все складывалось весьма необычно. По началу сложившаяся ситуация Тиму показалась даже несколько пикантной. Чтобы Айдын вдруг стал проявлять такой нестандартный интерес, так сказочно улыбаться, проникать взглядом в душу, и вообще, проявлять завидное благодушие; где такое можно было увидеть? Да только в каком-нибудь индии-фильме, созданном исключительно для узкого круга лиц. А здесь эта история складывалась в реальности, и, честно говоря, дико возбуждала воображение, которое начинало выдавать чересчур бурные образы (чего сам Тим даже не ожидал от самого себя).

Тим долго старался понять, что от него хочет Айдын. Когда становилось ясно, что, по большому счету, Айдыну ничего и не нужно, положение вещей стало приобретать оттенок странности.

Действуя по плану, Айдын видел все наперед. Он подготовил эксклюзив: соблазн высшего масштаба. Для начала он привлек к себе внимание Тима, затем стал с ним сближаться.

На тот момент сердце Тима было закрыто за семью печатями, и это было заметно. Он мало кого подпускал к себе, пил пуще прежнего, и держал общение в основном с теми, с кем у него складывались более или менее дружеские отношения. Новостей от судьбы он не ждал. И каким же было его удивление, когда к нему проявился интерес совершенно с иной стороны. Айдын знал, что доброта и благодушие есть серьезные отмычки против любого замка, за которым пряталась душа. И все держалось именно на этих двух китах, – устоять перед Айдыном было сложно.

Айдын отчетливо видел, что творится с Тимом. Оказавшись в плену новых отношений, которые вели непонятно куда – то ли к новой дружбе, то ли к сексуальному раскрепощению, то ли, вообще, к новой любви – Тим терялся в догадках, и не смел задать свои вопросы напрямую. Потому что боялся испортить это новое образование, так неожиданно окрасившее его жизнь.

Это было мучительно: наслаждайся видом телесности, но не смей прикасаться; смотри, но не вздумай мечтать; получай удовольствие от общения, но терзайся сомнениями и непониманием.

Айдын ликовал. Тим проглотил наживку настолько легко, что в это даже трудно было поверить. Как и всегда, Айдын вынужденно сделал свой успех невидимым. Необходимо было довести дело до конца: жертва сама должна была взойти на алтарь, безо всякого принуждения.

Он вспоминал, как поначалу был не в восторге от одной только мысли, что ему предстоит проводить время с каким-то взбалмошным парнем, вроде Тима. Приходилось переступать через самого себя, что случалось с Айдыном крайне редко. Но потом он напомнил себе, как ему не хотелось заводить дружбу с Кириллом, а потом вышло так, что в итоге Айдын оказывался рад любой их встрече. Потом к ним присоединилась Дина, в которой он также смог углядеть приятные для себя черты – когда он говорил Кириллу о том, что его девушка напоминает ему воина, он нисколько не лукавил; Дина действительно импонировала ему этим качеством.

То же самое вышло и с Тимом. В какой-то момент Айдын просто отпустил ситуацию. Оказалось, что жертва может сделать все сама. Стоило только подтолкнуть.

–Ты ключ к божественному! Взойди на алтарь!

Словом, Айдын пользовался симбиозом дружбы и влюбленности. Он расставил ловушки в том пространстве, которое образуется между людьми, когда интеллект следует в том же направлении, что и эмоция. Спиртное, в котором Тим находил упоение, легко вливалось в эту территорию, и закрепляло чувство доверия, возникшее практически на ровном месте. В то время Айдын обнаружил для себя талант располагать к себе людей. До этого он был уверен, что люди, не скрепленные единым делом (или миссией), потеряны друг для друга. Для него заводить какие-либо бесполезные знакомства было занятием пустым, заранее обреченным на провал.

С сожалением Айдын вынужден был признать, что не только был в заблуждении, но и в том, что дружба, которая изначально должна была быть не более чем просто актерской игрой, заведомо расчетливой и продуманной чуть ли не до мелочей, открыла для него горизонты новых чувств. Перед ним вдруг предстал один из элементов трагичности человеческого существования – он использовал людей, которых в какой-то момент искренне полюбил, хоть и не желал себе признаваться в этом факте.

–Мне нужно перерезать парню горло, – говорил он.

А сам этого даже не хотел.

Айдын наблюдал, и видел, как страсть заменяется спокойствием. Все читалось на Тимином лице: шок следовал за руку с заинтересованностью, затем на смену этой парочке пришло сексуальное возбуждение, высокую температуру которого постоянно сбивало непонимание; а уж только потом наступило умиротворение любви, ничего не вопрошающей, не требующей никаких объяснений, и абсолютно тихой, почти немой.

Тим хоть и был инфантилен, да только это был всего лишь первый слой. Там, глубоко внутри, он был вполне серьезным молодым человеком, которого очень сложно было разглядеть. Когда он показывал свое истинное лицо, от неожиданности Айдын деревенел, понимая, что полоснуть лезвием по горлу человека, открывшемуся со своей тайной стороны, будет гораздо сложнее, чем если бы это был заклятый враг, от которого чесались избавиться руки.

Иного пути не было.

Методичный гипноз делал свое дело.

–Взойди на алтарь! Взойди на алтарь!

Айдыну не приходилось раньше заниматься программированием чьих-то мыслей и действий. Но, так как он ни капли не сомневался в своих возможностях (ему это просто не приходило в голову), возможно, именно поэтому дело продвигалось с завидной успешностью.

Он никак и подумать не мог, что все его установки, произносимые со знанием дела, и с непринужденной напористостью, обретут для Тима набор уникальных образов, постоянно являющихся к нему, и ставших его спутниками до самой его кончины.

Айдын думал, что он всего лишь заставит паренька принести себя в жертву. Вот и все. Он не знал, что Тим перед своим «добровольным» уходом из жизни будет мучиться бесконечной чередой галлюцинаций и видений, в которых сливались голоса, образы и времена…

Больничные двери раздвинулись, и на улицу своим привычно торопливым шагом вышла Нелли. Айдын ждал ее на парковке, в своей машине. Нелли преодолела десяток метров, распахнула дверцу автомобиля, и устроилась в пассажирском кресле, рядом со своим подопечным.

Она замерла, и молча смотрела перед собой.

Улица была тихой. На землю ложилось яркое предвечернее солнце, стремящееся к закату.

Больничный городок окружила любвеобильно ухоженная живая изгородь, которой можно было любоваться до бесконечности. Несколько аспирантов пристроились под тенью деревьев и о чем-то живо общались. Их молодые лица успешно сочетались с белыми халатами.

Минивен, похожий на черного жука, припарковался на свободном месте, и из него вышла женщина. Она держала в руках пакет с продуктами – было время посещений.

Только что Нелли покинула палату, в которой лежала ее старшая сестра, и теперь не могла вымолвить ни слова.

Айдын решил нарушить молчание, которое уже наполнялось лишним напряжением.

Вкрадчиво он спросил:

–Как она?

Несколько секунд (которые показались Айдыну вечностью) Нелли ничего не отвечала, а потом сказала:

–Катя умирает. – Она покачала головой, как бы в подтверждение своих слов. – Человек умирает…

Удивительно, что только сейчас, с ее еще не свершившимся уходом, я вдруг почувствовала, как в полной мере смогу узнать, что же такое одиночество. Видишь ли, для меня это всегда было какой-то абстракцией. Пусть я и была практически всю жизнь сама по себе, как такового душевного одиночества я не испытывала. Мне нравилось то, каким образом складываются мои мысли, нравилось быть не как все, – не скрою, я получала удовольствие от общества самой себя! Этого мне всегда было вполне достаточно!

Но теперь, когда жизнь покидает последний родной человек, все меняется до неузнаваемости.

Катя всегда была где-то рядом, неподалеку. Как и мой покойный супруг. Они оба не были способны оставить меня. Что бы ни случилось. Поразительно, как я никогда не ценила этого! Для меня это было само собой разумеющийся факт! Ничего больше!.. Возможно, именно поэтому мне никогда не приходилось скучать в кулуарах собственных мыслей…

Ох, Айдын, я разменяла восьмой десяток, и до сих пор мне открываются скрытые факты…

Знаешь, я благодарю судьбу за то, что рядом со мной есть ты. Волею судьбы именно ты стал продолжением моих родных и близких.

Прошу тебя, не смущайся!

Айдын посмотрел ей в глаза. Ему не особо нравилось, когда она вот так начинала разговаривать с ним – много откровений, много чувств – это было слишком. Он предпочитал видеть ее сильной и волевой женщиной, умной и расчетливой; такой, какой он увидел ее в самом начале их знакомства, и какой она была почти всегда… Кроме таких моментов, как этот.

–Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, – сказала она ему. – Неловкость. Волнение. Старуха снова начала нести свой вздор.

–Не говорите так. – Он удрученно отвернулся.

–Но, знаешь, если бы тебе удалось сейчас распознать свои эмоции, так сказать, расставить их по полкам, то ты обязательно наткнулся на нечто приятное. – Фанатик своего дела. Даже в минуты скорби Нелли призывала своего главного ученика к конструктивной рефлексии. – Это легкие сердечные уколы. Душевные переживания того, о чем говорит тебе твой собеседник.

Сердечные уколы… Айдын знавал их, пусть это начало случаться с ним совсем недавно.

–Вот тебе еще одно старческое признание, – говорила Нелли. – Я ни разу не пожалела о том, что ты стал моим союзником, Айдын! Ты слышишь меня? Ни разу!

Я могла злиться на жизнь. Могла любить и ненавидеть абсолютно разных людей. В конце концов, я могла заниматься убийственной самокритикой.

Но никогда мне не хотелось высказать тебе ни одной претензии.

В тебе свет, мой мальчик! И, думается мне, я приметила его сразу, как только ты появился передо мной.

Нелли сделала глубокий вдох и замолчала, поправляя сумку, что лежала на ее коленях.

–Я не брошу вас, – сказал он ей. – Мы дойдем вместе. До конца. Как и договаривались.

–Спасибо тебе! – сказала она. – Ну, что ж! Давай сделаем то, что мы должны были сегодня сделать. Кажется, я немного отпустила свою меланхолию. Способность к самообладанию еще при мне!

Она победоносно подняла кулак в воздух.

И в следующую минуту они уже катили по мостовой.

Солнце почти ушло за горизонт. На землю ложились длинные тени.

Когда они добрались до места назначения, наступили сумерки. Вечерняя прохлада, которая случается после жаркого летнего дня, приходила вместе с темнотой – стрекот сверчков, жуки и «ночные бабочки» вокруг фонарных столбов, кроны деревьев с элементами картины звездного неба.

Градус важности грядущего повышался с каждым днем, как только приближался этот вечер, и этот час.

По дороге они снова проговорили все вслух: прошлись по каждому пункту своего плана. Нельзя было упускать ничего. Другого шанса могло не случиться. Да он был и не нужен – многому суждено было свершиться именно сегодня.

Еще один огромный шаг к их общей цели…

Оказавшись в положении неопределенности, когда исход дела совсем неизвестен, на удивление, Нелли открыла для себя, что ей нравится, когда перед ней стоит конкретное препятствие, которое необходимо преодолеть, да притом с «хорошими показателями». Она снова ощутила в себе дыхание молодости, возрожденное вместе с духом авантюризма.

Они остановились у дорогого отеля, во внутреннем дворике которого должна была случиться светская вечеринка – ее «след» тянулся уже с самого входа. Отель был высоким зданием с расправленными плечами, одетый в согревающую теплом световую гамму, – несколько разных цветов сливались в один, мягко упавший на стены. Гостей встречали хорошей музыкой и приветливыми служащими на парковке, кои с завидной позитивностью помогали правильно поставить свою машину, или попросту сами усаживались за руль некоторых важных персон, и отгоняли автомобиль на крытый паркинг.

В то время, как Нелли благодарила метрдотеля за предоставленный сервис, поражающий сверхуютной атмосферой, Айдын в один момент отметил нескольких охранников и их месторасположения.

Сегодня Айдын выглядел несколько необычно (в основном, лишь по отношению к самому себе): на нем был взятый напрокат смокинг с бабочкой, один из тех, который стоит много дороже обычного, и не рвется, даже если его как следует растянуть. Также он добавил к своему образу очки в роговой оправе темного цвета, и сразу стал походить на заядлого стилягу. Его прическа поблескивала от мусса для волос – укладкой он не занимался еще ни разу в жизни.

Когда он случайно столкнулся со своим отражением, ему вполне понравилось то, что он увидел – неожиданное амплуа прибавило ему тройку лет, и каким-то образом от этого факта поднималась самооценка.

Айдын вдруг отчетливо понял, что способен выглядеть для остальных вполне соблазнительно.

Закончив с самолюбованием, он поинтересовался у Нелли:

–Вы узнали, где он?

–Более того, я вижу его собственными глазами.

Он увидел, как она улыбается в какую-то определенную сторону, и последовал за ее взглядом.

Человек, с которым должны были состояться сегодняшние «переговоры» (это слово подобрала Нелли, хотя на какие-то договоренности никто не рассчитывал), сидел в своем инвалидном кресле, обустроенном по всем техническим условиям, в окружении каких-то незнакомых людей, и тоже смотрел в их сторону. В частности, он смотрел на Нелли, и его взгляд не выражал радости.

–Итак, в очередной раз пришло время поговорить с нашим общим другом, – сказала Нелли Айдыну. – Когда Катя уйдет, Гектор останется единственным человеком, связывающим меня и мое прошлое. С сожалением готова отметить, что судьба не всегда оставляет этому миру лучших людей…

–Вы готовы? – спросил у нее Айдын.

–Безусловно! И я жду от тебя того же!

Выказывая всем своим видом доброжелательность, она решительно двинулась в сторону мужчины, о котором, по привычке, отзывалась в не самых лучших эпитетах.

–Здравствуй, Гектор!..

Теперь у Айдына появилось немного времени, чтобы посвятить себя новообразованной стороне своей жизни…

Марьяна, слепая с рождения девушка, «видела» окружающий мир несколько с иной стороны: не в виде постоянно рождающихся и умирающих образов, и не в виде каких-то отдельных сцен, некоторые из которых с течением времени преобразуются в памятные моменты. Ее мир рождался и умирал в отчетливых звучаниях окружающего бытия. Он окрашивался в запахи, вкусы и прикосновения, некоторые из которых забыть было невозможно. Точно так же, как и перестать ожидать их чуть ли не каждую секунду.

В силу своей юности ей было непросто понять, что конкретно с ней происходит. Но она знала отчетливо – с ней случилось нечто, что называют любовью. И пусть эта любовь совсем не такая, какой ее часто описывают в книгах (в которые всегда можно было окунуться с помощью аудиоверсий), все же Марьяна принимала странность событий, ураганом ворвавшуюся в ее жизнь вместе с полюбившимся ей молодым человеком, как нечто обыденное, без проблем придавая всему оттенок нормальности. Она сказала себе, что когда-нибудь это тоже должно было произойти. Все же, она живой человек, из плоти и крови, и с тем, что называют душой; а если так, то значит, что она тоже достойна любить и быть любимой, не смотря на свой врожденный недуг.

При этом она никоим образом не ожидала счастливого финала. Но и к трагедии она себя не готовила (хотя именно к такому исходу склонялся ее жизненный опыт – никогда и ничего для нее еще не заканчивалось добром, и поэтому питать надежды на что-то иное было трудно). Скорее, она вообще старалась не думать об исходах, и финалах, и линиях жизни. Ей хотелось, чтобы то, что сейчас происходило, – и горькая сладость ожидания, и учащенное сердцебиение, и жар тела, – чтобы все это никогда не заканчивалось.

Она сидела на скамейке, в тени живой изгороди, думая о том, что где-то проходит очередное празднество, к которому она не имеет абсолютно никакого отношения, кроме того, что ее приемный отец всегда был во главе каждого из них, хоть и прерывал на время посещения этих бесконечных жизнерадостных собраний, где его воспринимали никак иначе, как бизнес-идола. Она сидела там, и не знала, с каким упоением на нее смотрел ее возлюбленный. На ней было роскошное вечернее платье, и Айдын видел ее в таком виде впервые. Конечно, он не смог избежать ложных ассоциаций с глянцевыми красавицами.

Марьяна сидела с прямой спиной – осанка балерины. Ее круглые незрячие глаза смотрели в пустоту, но уши слышали и угадывали множество из того, что способен заметить глаз.

Это могло показаться странным, но почему-то Айдыну импонировал тот факт, что девушка, к которой он испытывал остроту теплых чувств, не знает его внешности, – того, как он выглядит, и как ему пришлось вырядиться для сегодняшнего event.

Они заранее договорились, что встретятся здесь, на этой скамейке. Она попросила свою воспитательницу оставить ее одну, и та воспользовалась удобным случаем, чтобы отвлечься на время от своих обязанностей (с ней это происходило всегда и всюду, и уже стало обыденным, особенно в силу того, что Марьяна взрослела, и была способна проявить самостоятельность).

Она замерла, и слушала. Айдын понимал, что ею владело ничем непреодолимое ожидание, так как угадывал в себе то же самое чувство.

Каждая с ней встреча была наполнена светом, и объяснить рационально это было невозможно. Никогда раньше Айдын не испытывал подобных эмоций, находясь исключительно рядом с одним и тем же человеком.

–Добрый вечер! – сказал он ей, когда подсел рядом на скамейку.

Чаще всего он старался делать это незаметно, тем самым устраивая из своего появления небольшой, но приятный сюрприз. Он подозревал о том, что она уже различает среди общей звуковой гаммы его шаги, и, конечно, слышит его запах. Поэтому, чтобы сохранить «эффект приятной неожиданности», он приближался как можно тише и незаметнее, стараясь не выдавать свое взволнованное сердце.

Она встрепенулась, лицо ее посветлело, и перестало выглядеть таким сосредоточенным. Она подняла руку в воздух и приблизила ее в его сторону. Он уже знал, как поступать в такой момент, и положил ее мягкую ладошку, эту маленькую лодочку, в свои.

Этот ритуал возник сам по себе, как и многие другие приятные мелочи, возникающие между влюбленными.

–Здравствуй! – сказала она, и не нашлась, что сказать дальше.

Они могли бы сидеть так вечность, молча, рядом друг с другом, не требуя ничего сверх того, что у них уже было.

Айдын снова подумал о том, как ему всегда были чужды мысли о любовном настроении, о романтических мечтаниях, которыми страдала слабая половина человечества, и о мужском самоутверждении перед женщинами, за которыми они любили ухаживать. Теперь же все это непонимание померкло перед образом необъятного чувства, овладевшего им, и он знал только одно – без этой девушки он уже не сможет двигаться дальше. Это выглядело невозможным.

–Тебе очень идет это платье, – сказал он ей.

Она улыбнулась, провела свободной ладонью по линии декольте, и сказала:

–Моя гувернантка помогла мне с выбором… Знаешь, до этого я никогда не думала, что можно получать какое-то удовольствие от знакомства с одеждой. Как правило, мой гардероб мне был безразличен. Но вчера я не выдержала, стала выбирать. И, должна сказать, пережила весьма приятные ощущения!

–Ты никогда не рассказывала о своей гувернантке, – вдруг сказал Айдын.

–По большому счету, мы с ней уже подруги. Конечно, мы продолжаем обучение. Но мне кажется, что грань между преподавателем и ученицей стерлась уже давно. На этой неделе мы должны разбирать немецкую философию, но у нас не вышло. Разговор быстро перетек во что-то обыденное. Удивительно, но она даже этому не препятствует. Похоже, ей импонирует моя общительность. Ведь раньше я была более замкнутой в себе, знаешь ли.

–И о чем вы говорите?

–Я не рассказываю ей о тебе, если ты об этом.

Ему совсем не хотелось задавать подобные вопросы, и он был благодарен ей за то, что она сама все поняла, каким-то образом почувствовав его скрытую тревожность, и произнесла вслух то, что ему хотелось бы услышать от нее.

–Хотя, сказать по правде, мне иногда хочется кричать, – сказала она. – И мне самой трудно понять, от чего именно. Может быть, от переизбытка чувств. А может от того, что наши встречи пролетают, как мимолетное мгновение, и приходится вновь оставаться наедине с самой собой, и ожиданием, с которым никак не справиться.

–Ожидание – это нелегко. Пообещай мне, что не будешь мучить себя этим пустым занятием.

–Это не так просто.

–Нужно совершить над собой усилие.

–Ты предельно консервативен сегодня.

–Ты против?

–Наоборот, мне это нравится.

–Прикоснись ко мне, к моему лицу…

Айдын приложил ее ладони к своим щекам. Она водила кончиками пальцев по его губам, слегка небритым скулам, по закрытым глазам и ровному лбу.

–Думаю, что ты слишком красивый, – сказала она. – Думаю, девушки сходят с ума, когда видят тебя.

–Возможно. Вот только я к ним равнодушен.

–От чего же?

–Еще ни одна из них не вызывала во мне ответных чувств.

Марьяна провела ладонями по его шее, плечам.

–Ты самолюбивый? – спросила она у него.

–Почему ты об этом спрашиваешь? – Он был искренне удивлен.

–Мне хочется знать о тебе все. Или хотя бы то немногое, что ты можешь сказать за время наших коротких встреч. Вдруг ты Нарцисс, и скрываешь это даже от самого себя.

Он вдруг поймал ее ладонь возле своего сердца, твердо сказал:

–Марьяна, мне нужно идти.

–Так скоро?

–К сожалению, да. Но ты должна обещать мне кое-что. Это очень серьезно.

–Я слушаю.

–Что бы ты не услышала сейчас, когда я уйду, не покидай этой скамьи. Дай мне обещание, что ни при каких условиях не покинешь этого места.

–Что же такого я могу услышать?

–Все, что угодно.

Марьяна выдержала паузу, понимая, что все это не к добру.

–В таком случае, я тоже кое о чем попрошу тебя, – сказала она.

–Все, что угодно.

–Дай мне обещание, что сегодня с моим отцом не случится ничего дурного.

Айдын осекся, но был вынужден дать положительный ответ. В любом случае, он и сам не желал, чтобы с Гектором что-либо приключилось. Все же, он был верным опекуном этой девушки, пусть и не совсем надежным.

–Обещаю, – сказал он.

И почувствовал, как у него резко пересохло в горле.

–Хорошо, – сказала Марьяна. – Тогда я останусь сидеть здесь, прилагая все возможные усилия, чтобы ни при каких условиях не двигаться с места.

–Отлично!

Он поцеловал ее, осознавая эффект успокоения для них обоих от такого простого действия.

В такие моменты он с трудом узнавал самого себя. Он никогда бы и помыслить не мог, что способен проявлять к кому-то из людей такую доброту и нежность. Безусловно, терапевтическое воздействие подобных проявлений человечности ныне он находил бесценным. Хотя до сих пор ставил под сомнение их нужность.

–Надеюсь, что наша следующая встреча продлится дольше, – сказала она.

Он ответил, что подумает, как это можно устроить.

После этого он покинул ее, и через десяток шагов любовную крылатость сняло, как рукой. Он был сосредоточен уже совсем на другом: пришло время действовать согласно их с Нелли плану.

Он юркнул в кусты, и быстро окинул взглядом территорию: охрана находилась на своих местах.

Айдын бросил взгляд на часы. Время поджимало.

Он освободил горло от галстука, спрятав бабочку в карман и расстегнув пару верхних пуговиц. Затем пробрался на парковку, и, улучив удобный момент, вырубил охранника, стремительно подкравшись к нему сзади. Тяжелое тело он оттащил темноту, и оставил там, где на него трудно будет наткнуться – между двумя огромными мусорными баками. Потом его обнаружат и помогут очнуться.

То же самое он проделал еще с одним охранником, который держал свой пост с восточной стороны отеля.

Когда же Айдын направлялся к своей машине, сверху прогремел взрыв (именно эта секунда волновала его более всего). Показалось, что затряслась земля. Айдын вынужденно остановился, и на секунду закрыл глаза.

Дай мне обещание что сегодня с моим отцом не случится ничего дурного

За его спиной посыпался строительный мусор.

Не оборачиваясь, Айдын двинулся дальше.

С гостевой площадки послышались женские крики. Постояльцев и посетителей снежной лавиной накрыло паникой. Через полминуты они уже начнут разбегаться, и для Айдына это был самый нужный момент.

Он сел в машину, и проехал на крытую парковку.

Остановился напротив лифта. Увидел в зеркале первых людей, семенящих к своим авто.

–Ну, давай… – сказал он.

И неотрывно смотрел на электронное табло, расположенное сверху над металлическими дверями лифта. Неожиданно на них появилась цифра 19, а рядом с ней стрела движения вниз. Цифры убывали, и это казалось вечностью. Неожиданно обратный отсчет прервался на десятке.

Десятый этаж Что там может быть на десятом этаже

Главное не покидать машину Оставатьсятам, где нужно

Следовать плану, и никуда не сворачивать. Таков был уговор.

Айдын не дышал.

Цифра не менялась.

Лифт остановился.

–Не верю, – сказал он.

Похоже, нужно было изобретать новый план. Но вдруг снова появилась стрела с указанием «вниз», и счет вновь пошел на убыль.

Айдын осмотрелся по сторонам. Паника верно перемещалась на паркинг. Гости стремились покинуть отель.

3…

2…

1

Лифт остановился, издав умиротворяющий звоночек. Обе его двери разошлись в разные стороны, и изнутри быстрым шагом вышла Нелли, прижимая к себе сумку с порванной лямкой.

Айдын распахнул дверь со стороны пассажира.

Передвигаясь уже быстрее, Нелли подбежала к машине, села в нее, и захлопнула за собой дверцу.

–Вы добыли их! – не скрывая восхищения, сказал ей Айдын. – Добыли Книги!

–Да, – уверенно ответила Нелли. – И, поверь мне, это было чертовски непросто!

–Что со стариком?

–Гектор живее всех живых. – Нелли посмотрела в его сторону. – Тебе не следует так беспокоиться о Марьяне, дорогой! Согласись, о ней всегда есть кому позаботиться.

Айдын понимал, что в данном случае она имела в виду его.

Он не показал своего недовольство по отношению к ее равнодушию, и в следующую секунду они уже выезжали на улицу, оставляя позади себя погром и хаос.

Когда впервые оказываешься во владениях влюбленности, разгадать сложный спектр собственной эмоциональности, который вдруг приобрел совершенно иной код, почти невозможно; по крайней мере, без посторенней помощи, наедине с самим собой, это выглядит куда более сложным, чем обычное состояние, в котором иллюзия здравого рассуждения имеет устойчивую силу.

Перед тем, как во второй раз повидать Марьяну

Снова увидеть ее Возможно, даже прикоснуться к ней Заглянуть в ее слепые глаза

Айдын провел много часов в одиночестве, размышляя о дальнейших действиях. Что было удивительно, он не приходил к какому-то окончательному решению. Все видимые пути сходились на его учащенном сердцебиении, и на том подстроенном Гектором вечере, когда Айдын оказался в доме старика наедине с его падчерицей, хотя пришел он совсем по другому поводу. Воистину, он никак не мог ожидать, что его жизнь возьмет такой крутой поворот, и что все вокруг так измениться, и перестанет поддаваться здравому рассудку.

Проще говоря, он оказался в тупике, и чем дольше он прибывал в этом состоянии, тем сильнее ему сдавливало виски и горло невидимое нечто, что таилось внутри него. Нечто неразгаданное, нераспознаваемое, скрытое от любых радаров.

Со всем этим в любом случае нужно было что-то делать. Оставлять этот душевный вопль внутри самого себя представлялось уже не просто невозможным, но и более того, крайне неконструктивным.

Айдын рассказал все Нелли. Выложил все, как на духу.

По большому счету, ему было плевать, что она ему скажет. Потому что он заметил одну странную особенность – как только он стал проговаривать вслух историю своего неожиданного знакомства с Марьяной, историю, которая днями напролет рвалась из него дикими конями, именно в этот момент чувство возвышенной влюбленности резко сходило на нет, и уже не выглядело таким уж значительным (хотя до этого казалось, что от него никак не избавиться). В первые секунды этого открытия Айдын подумал, что ему это только кажется, и даже постарался добавить своему рассказу капельку драматизма и щепотку романтики, находя в расчетливом плане старика какие-то надуманные случайности и совпадения. Поняв, что он просто валяет дурака, пытаясь оправдать выросшие за спиной крылья, которые опали сразу, как только о них зашла речь, он снова вернулся в привычное русло рассказа, и успел даже пожалеть, что пошел со своей любовной сказочкой именно к своему наставнику. По этой причине он даже испытал легкий стыд, в большинстве своем перед самим собой.

Нелли поддержала его, и помогла найти верное русло. Другого от нее и не стоило ждать.

Но Айдын тут же прояснил для себя, что об этих мелочах можно было бы поговорить и с Кириллом (не раскрывая, конечно, всех подробностей, а, как обычно, немного приукрасить реальность, оставив самую суть); и в этом потенциальном разговоре двух мужчин не ожидалось ни капли сентиментальности. Напротив, история с умеренным романтизмом добавила бы Айдыну плюсов к его человечности, которую было частенько совсем незаметно (а это было не очень хорошо; необходимо было поддерживать образ по-обычному «живого человека»).

В итоге, он так и поступил. Причем полувыдуманную историю первой любви слушал не только Кирилл, но и Дина, прилегшая на плечо своего молодого человека. На нее повествование действовало неизгладимым эффектом. Постоянно относясь к Айдыну с малой долей недоверия и подозрительности, Дина вдруг сняла свою защитную броню, и отпустила «дежурного-по-недоверию» на короткий отдых. Это читалось в ее взгляде, в котором бежала строка сочувствия: «Бедный парень! Такой чувствительный!».

Хотя Айдын говорил абсолютные банальности, – о том, что вдруг влюбился, что никогда не испытывал до этого ничего подобного, и что даже теперь не знает, как ему поступать, – он видел, каким чарующим образом его простые слова действуют на его слушателей.

Кирилл с Диной не выражали никаких видимых эмоций. Но по всему их виду было ясно, что они включены в его рассказ и сочувствуют ему.

Айдын решил поиграть с драмой:

–По натуре я одиночка. Одна только мысль о том, что появится девушка, с которой нужно будет проводить время, претит мне. Такое мне представляется с трудом. Что тут говорить? Видимо, я просто боюсь отношений. Кажется, именно эти слова частенько используют женщины в подобных ситуациях?

Крайняя реплика была умышленно адресована лично Дине. Естественно, после подобной шовинистской наглости она фыркнула, и ничего не сказала в ответ.

Все это было проделано вполне умышленно. Он успешно создавал о себе двойственное впечатление, но ему не хотелось, чтобы Дина обманывала саму себя, ибо больше спектаклей он перед ней разыгрывать не собирался.

Кирилл проигнорировал романтику и драматизм (он сделал вид, что всего этого попросту не услышал), и сказал:

–Когда ты ее с нами познакомишь?

–С чего это тебе захотелось с ней познакомиться? – тут же выказала свое недовольство Дина.

–Интересно, что за леди, которая смогла поразить сердце нашего Айдына, – отвечал тот.

–Ну, да, конечно!

–Что?!

У пары завязался спор.

Это был момент, когда стоило позабыть историю, рассказанную Айдыном. К ней они уже не вернутся никогда. Спор между возлюбленными сможет сойти на нет только после смены темы разговора, – проще говоря, потенциальная девушка Айдына должна была быть забыта.

Но не для самого Айдына.

Настал день, и пробил час, когда Айдын, после долгих слежек за Марьяной и ее окружением, смог подловить удобные минуты, когда она оставалась наедине, и к ней можно было подойти.

Марьяна могла выйти на улицу одна только вблизи своего дома, прогуляться во внутреннем дворике с раскладной палочкой в руке, и под чутким взглядом гувернантки, что следила за ней из окна, и с которой Марьяна обычно выходила на прогулки или по магазинам. Но случались моменты, когда гувернантка (с виду добродушная зрелая женщина) иногда позволяла себе ослабить свою профессиональную хватку и отвлекалась на обыденные вещи, окружавшие ее повсюду. Например, когда они прогуливались по парку, она вдруг отвлеклась на случайно встреченную подругу…

–Я только с ней поздороваюсь, – сказала она Марьяне, и быстренько удалилась куда-то по диагонали, в неизвестном направлении.

Марьяна все же успела за эти доли секунды ответить услужливое и короткое: «Конечно», но услышала ли ее гувернантка, это вряд ли.

Теперь оставалось только на слух ощупывать окружающий мир, чтобы с кем-нибудь вдруг не столкнуться, или не встать у кого-нибудь на пути (находились такие субъекты, которые шли напролом, не умея из вежливости обогнуть робкую девушку, конечно, не подозревая при этом о ее слепоте; хотя места вокруг Марьяны было предостаточно; но, видимо, некоторых людей раздражало, что девушка стояла, как вкопанная, и не уступала место, ей занятое).

Вдруг Марьяна отчетливо ощутила в свою сторону уверенный шаг, и испытала один из тех приступов паники, когда знаешь, что, вот, опять, станешь помехой какому-то незнакомцу. Все внутри нее сжалось. И тут она снова услышала этот голос; и почувствовала его присутствие рядом с собой.

Он стоял к ней так близко, что казалось, будто напротив нее выросла гора. Пожалуй, это было впервые, когда она приблизительно узнала, что значит быть защищенной женщиной.

–Прошу вас, не волнуйтесь! – мягко сказал он ей, приблизившись к ее лицу. – Я подошел только чтобы поздороваться!

–Это вы! – Марьяна была ошарашена. Кроме этой пары слов она больше ничего не могла сказать.

Ее глаза стали такими панически-радостными, что он даже немного взволновался. Ему хотелось обнять ее, прижать к себе и успокоить. Но это было невозможно.

–Да, – сказал он, – я. Вы мне не рады?

Он всего лишь изобразил скромность.

–Напротив! – чуть ли не выкрикнула она. – Просто для меня это неожиданно! И, если быть честной, совсем непривычно!

Она сдалась напору своих чувств: ее плечи безнадежно опустились, и руки ослабли. Она явно была расстроена тем, что не знает, как именно вести себя в таких ситуациях: когда подходит молодой человек, который тебе нравится.

Айдын прибавил своему голосу оптимизма и сказал:

–Думаю, это можно исправить.

–Я была бы благодарна!

–Для того, чтобы непривычное стало обыденным, необходимо это непривычное превратить в привычное.

–Вот как? – Марьяна пыталась понять, что это такое он сейчас имел в виду. – И как же это осуществить?

–Нам нужно чаще видеться. И, со временем, вы почувствуете, как этот барьер будет преодолен. В отношении вас, и незнакомых вам лиц!

По его мнению, все это было так просто!

Марьяна сохраняла молчание. Она старалась «воочию» представить себе нечто, что звучало, как бред сумасшедшего.

–Вы ведь не против этого, – осторожно спросил Айдын, – если мы будем видеться время от времени?

–Боже мой! – Марьяна пожала плечами. – Как я могу быть против? Вот только… Как же мой отец? Если он узнает?.. На сколько я понимаю, у вас с ним не самые доброжелательные отношения.

–О вашем отце я позабочусь.

–И что же это должно означать?

–Ничего двусмысленного. Уверен, он не будет против.

–В вас столько уверенности! Как вы этому научились?

–Ваша гувернантка заканчивает беседу. Мне пора.

На ее лице отразилась паника, и Айдыну показалась, что в эту секунду она готова была прижаться к нему, и замереть так на долгое время. Чтобы не дать ей сорваться в бездонную пропасть собственных чувств, он добавил легкое успокоительное:

–Наша следующая встреча случится послезавтра. Согласитесь, сорок восемь часов – это не так уж много. Прощайте!

–Да… – сказала Марьяна; и гора удалилась. – Прощайте!..

–Дорогая, все в порядке? – задала ей вопрос вернувшаяся женщина, которая уже давно умела ясно распознать эмоции своей воспитанности. – Извини, что оставила тебя одну. Я и моя подруга любим много говорить о работе… Марьяна, милая?

Все ей сказанное Марьяна слышала вполовину – голос ее гувернантки пару раз всплывал на поверхности, но в большинстве булькал где-то под водой, опускаясь на дно. Почти параллельно ему тонула и сама Марьяна, но только где-то в отдалении, совершенно в другой Вселенной, в ином океане.

Теперь она осознавала себя с новой стороны, и ей не терпелось исследовать вдоль и поперек эту новую область, эту terra nova своей внутренней империи.

Начало было положено самой пустой банальностью. Своей гувернантке она задала прямой вопрос, ожидая получить вполне откровенный ответ:

–Скажи мне, как я выгляжу?..

Так начались их полутайные встречи, чутким модератором которых был Айдын.

За ним больше не тянулся шлейф того странного эмоционального взрыва, который произошел с ним при их знакомстве в квартире у Гектора; и его не разрывало на части от невозможности идентифицировать свои чувства.

Но в нем осталась сердечная мягкость, от которой, как он догадывался, нельзя было отказываться. Она не выглядела опасной, и не несла в себе разрушений. И, более того, Айдын был не против всего этого. Он решил отдаться течению, не забывая в нужных случаях управлять плотом…

Как бы там ни было, с появлением Марьяны в привычном жизненном ритме Айдына произошли изменения.

К его самодовольной уверенности прибавились легкие волнения. Он заметил за собой возникшую потребность додумывать события, большинство из которых еще не успели случиться.

Его конфликт с реальностью обрел новые грани, и теперь он мог нащупать края собственного безумия: стремление радикального изменения мира (главная идея-фикс; двигатель всего; мысль, дарующая силу), – когда все вопросы этики отходили на последний план, и действие порождало все большее насилие, – теперь утратило свою первостепенность, и уступало место доселе неведомым рефлексиям.

Айдыну стало казаться, что он порой слишком жесток. Что его эго слишком велико, и потому опасно, для такой невинной и слабой девушки, какой была Марьяна. И что, рано или поздно, но придется иметь дело со стариком Гектором. Последнее было неизбежным.

И здесь он впервые предпочитал обойти боком предполагаемое будущее. Хотя раньше он склонялся просчитывать многое наперед.

В любом случае, Айдын возвращался к своей миссии, к своему делу, к своей небольшой, но ладно работающей группе единомышленников.

Он был назначенным лидером, и данное предписание было неизменно. И совсем не из-за его абсолюта. Напротив, подчиненные Айдына видела в нем явного лидера, – они любили его, уважали, и готовы были пройти с ним до самого финала, каким бы он ни был.

Айдын умел поощрять и подпитывать. Кроме того, он имел способность притуплять интеллект своих подопечных. Ум им был ни к чему; в большинстве была важна сноровка и способность быстро ориентироваться в экстремальной ситуации.

–Ты не робот, – говорил Айдын Максу. – Ты живой человек. Ты воин. Внутри тебя сильный дух. И когда ты сможешь почувствовать его мощь, ты осознаешь, насколько безграничны твои возможности.

Мы приближаемся к нашей общей цели, Макс! Когда все вокруг нас начнет меняться, преображаться, становиться новым и красивым, я хочу, чтобы ты, – все мы, – полностью почувствовали это. А не смотрели на все тупым коровьим взглядом, испытывая безразличие. Этот путь того не стоит. Нет, брат, это того не стоит…

Долгое время Айдын одержимо кружился вокруг своих стремлений, и его честолюбие взлетало до небес, а потом падало вниз камнем, когда сталкивалось с неожиданным препятствием. Со временем, его пыл вынужденно поутих, и в этом волшебном состоянии, когда отчетливо слышишь, как ветер играет с деревьями, в то время, как весь мир придается хаотичному порядку вещей, он понимал, что цель – это не какая-то определенная точка в пространстве. Она многомерна, и не имеет ни начала, ни конца.

Айдын понял, что ему не хочется в какой-то момент остановиться, и замереть в ступоре, лихорадочно стараясь понять, куда двигаться дальше.

Поэтому он обрел спартанское спокойствие, и подчас принимал все таким, каким оно к нему являлось, не забывая подгонять некоторые моменты под себя (если то было возможным, конечно).

Цели более не существовало. То был один из явных показателей того, что миру, так или иначе предстоит пройти через многомерные изменения. В таком умозаключении прибывал молодой человек просто потому, что к тому привела его жизнь, и по-иному мыслить уже было невозможно.

Как бы там ни было, умение справляться со своими эмоциями приходит с опытом. В этом юность всегда будет завидовать зрелости. А зрелость, в свою очередь, абстрактной нирване, в которой царит вечное умиротворение.

Когда на горизонте появлялись люди, которых Айдын уже по привычке называл врагами, просто потому, что так все его существо приходило в готовность воевать, совладать со своей злостью было сложно. Особенно в те моменты, когда возникала иллюзия, что все идет, как по маслу…

…Тим сидел за столиком в lounge bar напротив субъекта, которого Айдын не встречал уже продолжительное время, и никак не ожидал его появления, особенно сейчас, когда все действия оправдывались ощутимыми результатами, и шаги казались более уверенными, и все вокруг обретало некоторую целостность.

Сказать, что Айдын почувствовал злость, было сказать ничего. Злость – это ничто. Лишь отзвук внутреннего взрыва.

Айдын был в ярости. Так, и только так.

Но к этому моменту он уже был способен контролировать себя.

Решительным шагом он приблизился к этому дуэту, их диалогу, и прервал его, даже не вслушиваясь.

–Почему ты говоришь с ним? – спросил он у Младшего. – Ты не можешь этого делать!

Младший посмотрел на Айдына снизу вверх, и совершенно спокойно, но между тем уверенно, дал ответ:

–Нет, могу.

Айдын повернулся к Тиму, и приказным тоном сказал ему:

–Теперь иди домой!

–А как же?..

–Твоя подружка со своим парнем уже давно на пути в свое любовное ложе, оба в стельку пьяные. Тебе я тоже советую последовать их примеру, и отправиться в вашу съемную квартиру. Я не без труда усадил их в такси. Думаю, с тобой подобной проблемы не возникнет. Верно?

–Никаких проблем, брат!

Тим поднялся из-за стола, и, попрощавшись с Младшим, молча пошел в сторону выхода.

Айдын впервые испытал волнение за жертву, которую он охаживал уже продолжительное время, и поэтому ему пришлось повторить Тиму:

–Домой! Ты понял меня?

В ответ Тим уже на ходу показал свой недоумевающий взгляд, глянув в сторону Айдына через плечо, а затем удалился окончательно.

Айдын сел за стол, туда же, где до него был Тим.

–Итак, – сказал он.

–Итак, – повторил Младший.

–Что происходит? Почему ты с ним разговаривал?

–Причина нашего вмешательства должна быть ясна без лишних объяснений. Уж кому, тебе знать об этом лучше всего, Айдын.

–В связи с тем, что я не видел ни тебя, ни твоего Старшего, уже больше двух лет, я бы хотел получить какие-нибудь объяснения. Если это возможно, конечно.

–Ты научился говорить, – сказал подошедший мужчина. – Поздравляю с прогрессом!

Это был Старший. Он отодвинул стул, и сел в него, положив руки на шаткую столешницу, от чего та накренилась в его сторону, под его весом.

–Все мы способны развиваться, – сказал Айдын. – Я напомню, что я улучшил не только навыки коммуникации.

–Это нужно расценивать, как угрозу? – спросил Старший.

–Как тебе удобно, так и понимай, – ответил Айдын.

–Как видишь, – Старший посмотрел на своего подопечного, – характер и манеры остались прежними.

Младший удрученно кивнул.

–У нас вышел небольшой спор, – продолжал Старший, – по поводу того, на сколько ты окажешься сговорчивым. То есть, на сколько ты смог измениться за последнее время. Оказалось, что время меняет лишь немногих людей.

–И то, только потому, что они сами этого желают для себя, – добавил Младший.

–Пустой треп! – высказался Айдын. – Выкладывайте все, как есть. Иначе все произойдет, как несколько лет тому назад . Нам бы этого не хотелось, верно?

–Позволь напомнить, что твое хладнокровие, каким бы оно ни было напускным, не способно внушить то чувство ужаса, какое обычно испытывают те, кого ты про себя называешь своими врагами. Мы купаемся в безразличии на протяжении долгих десятилетий. И время от времени выходим из своей берлоги, чтобы вернуть некоторых личностей к собственному рассудку.

–Не могу согласиться с последней формулировкой, уж слишком она утрирует наш последний конфликт.

–Согласен, – кивнул Старший. – Все мы чудом остались живы, хотя все могло закончиться совсем наоборот. Такой накал скорее исключение из правил, чем норма.

–Думаю, что если ты связался со мной, то это норма. Я все и всегда довожу до крайности, если не вижу иного выхода.

–Да, это мы уяснили, как простую арифметику, – сказал Старший. – Но теперь ты находишься в несколько ином положении.

–Что ты имеешь ввиду?

–Ты сам знаешь, к чему я клоню.

Айдын нащупал это знание внутри самого себя – нашел эту брешь, это слабое место в самом себе, тот отрезок, которого раньше не было – и старался никак не обнародовать свою находку, стремясь скрыть свою эмоцию, и внутреннюю дрожь. Старался никак не выдавать себя.

Пускай сами произнесут это.

–Любовь, – сказал Младший. – Весна в твоей душе. Изменение в твоей крови.

–Все мы рано или поздно привязываемся к кому-то, Айдын. – добавил Старший. – Невозможно жить вечно в броне. Иначе можно просто сойти с ума. В тебе безусловно есть своя доля безумия. Но ее корни совсем в других землях.

–Она здесь не причем! – сказал Айдын.

Перед его глазами замелькал образ Марьяны, и ему вдруг представился ужас потери, утраты, и от бессилия он закрыл глаза и вымолвил:

–Она не имеет никакого отношения к нашим делам.

–Так это или нет, покажет история, – сказал Старший. – Или же, та сущность, что дарует нам неизвестность, и которой никому не дано управлять.

–Если с ней хоть что-нибудь случиться!..

–Теперь уже не время для угроз. Главная угроза для нее – это ты сам, Айдын… – Старший выдержал небольшую паузу. – Ты зашел слишком далеко. Ты и вся твоя компания по изменению обычного мироустройства. Конечно, мы знаем, что все вы находитесь под влиянием чужих мыслей и взглядов. Но, позволь заметить, ты уже давно научился делать свой выбор.

–Ты находишься под серьезным воздействием чужих взглядов и ценностей, – сказал Младший. – Поверь, те мысли, которыми ты часто питаешься, не принадлежат тебе самому, или твоей личности.

–Ты не можешь знать до конца о моих мыслях! Ты не у меня в голове!

–Твоя новая привязанность заставит со временем почувствовать то, о чем мы говорим.

–Я ни к чему и не к кому не привязан!

–Занимайся самообманом сколько хочешь, – сказал Старший. – Каждый мужчина проходит через это.

Мы уходим, Айдын.

Как видишь, на этот раз все обошлось обычным разговором.

–Мы не виделись долгое время. Поэтому сохранили приличие.

–Удачи, Айдын! – сказал Младший.

Айдын не посмотрел в их сторону, и просто помахал ладонью, больше обозначая то, чтобы они проваливали.

Словно скованный цепью, он остался сидеть в одиночестве, не в силах пошевелиться, и выдохнуть свою злость.

Какая-то молодая женщина пристально смотрела на него. Она сидела за баром, с бокалом мартини в руке. Глубокое декольте позволяло насладиться открытостью ее огромных буферов, а из-под длинной юбки выглядывали стройные ноги.

Она спустилась с высокого стула, и пошла в сторону Айдына, не упуская его взгляда. Она двигалась грациозно, как пантера, и Айдын не мог понять, что за странное чувство охватило его. Это нечто пронзало его насквозь, и он уже не мог понять, от чего именно взялся этот непонятный паралич: от неприятного разговора, от этого пристального взгляда, или от чего-то еще, что рождалось прямо перед ним, перед его глазами.

И когда эта женщина проходила возле него, именно тогда это случилось. Страшные образы войны посыпались на него один за другим, и его затрясло мелкой дрожью. Он увидел, как людей разрывают взрывы, как части их тел разлетаются в разные стороны, как солдаты бегут с простреленными головами, не в силах остановиться, упасть замертво, закрывают свои кровоточащие раны ладонями, до конца не веря в то, что вот уже сейчас им суждено покинуть этот мир.

Айдын увидел хаос. Смерть. Разрушение…

Женщина покидала lounge bar, и уносила с собой этот кошмар, но оставляя нечто, с чем невозможно было справиться.

Айдын чувствовал это в себе, в своем быстро бьющемся сердце. Он чувствовал, как слезы подступают к его глазами, и он ничего не может с этим поделать, не может повернуть вспять.

Он закрыл лицо ладонями, в готовности разрыдаться, но вокруг были люди, и Айдын никогда и не перед кем не лил слез. Ему хотелось избежать этого и сейчас, но чем больше усилий он предпринимал для того, чтобы не расплакаться, тем сильнее истерика подпирала к его горлу.

Айдын поднялся из-за стола, и быстрым шагом дошел до уборной. Заперся в отдельной кабинке, и беззвучно рыдал очень долгое время.

Образы войн и смертей продолжали проходить через него, и это казалось вечностью, которую ничем не остановить…

Айдын вдруг вспомнил об этом, когда увидел в глазах Дины отчаяние, и когда она вышла из машины, направляясь в сторону дома, чтобы спуститься в подвал. Он вспоминал и женщину, и свою истерику, когда Дина пропала в дверном проеме, и ему нужно было идти за ней. Потому что шестое чувство подсказывало ему, что с ней сейчас должно произойти нечто подобное – она не сможет отреагировать мужской холодностью на то, что увидит. Какой бы сильной она не старалась быть, она все равно оставалась женщиной. И это было неизменно.

Отбросив от себя вновь всплывшее странное чувство, Айдын тоже вышел из машины, по-тихому прикрывая за собой дверцу, и двинулся за Диной.

Когда он неслышно зашел в дом, он увидел, как Дина уже спустилась в подвал. Он прошел за ней, и когда она уже открывала створки комода, и он чувствовал, как ее дыхание прервалось, и ему казалось, что он видит ее огромные от ужаса глаза, и когда она закричала, как дикарка, у которой убили ее брата или мужа, он зажал ее рот ладонью, и она продолжала мычать, и цепляться за его локоть, размахивать своими руками в воздухе, пока, наконец, не обмякла, и не потеряла сознание, повиснув на его руках, как мертвец.

Айдын снова посмотрел на результат своей работы, и замер, не в силах пошевелиться.

На полке комода стояла банка с формальдегидом. В ней покоилась отрубленная голова Тима.

Жертва во имя божества, что изменит этот мир со своим пришествием.

В свете слабых электрических ламп и свечей, Айдын держал в своих руках потерявшую сознание девушку, и видел напротив себя обезображенное смертью лицо ее лучшего друга.

Айдын ничего не чувствовал, кроме пустоты вокруг себя. Триумф в его душе замолк, словно уже навсегда. Он все еще не мог пошевелиться, и слушал тишину, которая настала после долгих криков и мычаний в его ладонь.

Впервые за долгое время ему подумалось, что он делает шаги не в ту сторону…

Эпизод 8

Скорбь

В ночном небе рождалась смерть, – из воздуха, из страшных черных туч, – она обретала форму огромного шара, в котором концентрировалась невероятная мощь (извилистые молнии танцевали в центре него; сила природы; ее неконтролируемое могущество; божье чудо).

Это зрелище, – этот образ, эта минута, – завораживало до умиротворенного остолбенения, и, более того, ужасало мыслью о конечности жизни, о ее финале.

Дина была бы рада принять эту невиданную доселе метаморфозу за очередной природный каприз, – новый штрих к старым добрым небесам.

Да вот только она отчетливо понимала, что все совсем наоборот.

От набирающей объем сферы, от ее титанических размеров, несло разрушением и гибелью.

«Это бомба, – подумала Дина, – готовая уничтожить все живое».

Теперь паника спала. Страх остался позади. Все замерли в ожидании. В безмолвном смирении.

Бежать было некуда. Бег остановился.

Дина оглядела людей, следящих за гигантским электрическим шаром, обернутым в слои черных облаков; и увидела обреченность мира, в котором она жила; все это было на лицах, все это было в воздухе, в резком и холодном ветре; в последнем дуновении, в последнем вздохе…

Шумели деревья, раскачиваясь из стороны в сторону. Дурно закрепленный прожектор на фонарном столбе кивал, как остолоп. Смачно хлопая, трепалась разорванная ткань билборда…

Неожиданно для Дины апокалипсическое настроение вдруг оборвалось, всего на секунду, споткнувшись в одной неприметной точке. Там, где стоял маленький мальчик. Он посмотрел на нее, и в его взгляде Дина прочла осознанную власть, вселяющую страх. Потом он отвернулся. Он был поглощен бомбой, он был словно внутри нее, он…

«…ее создатель», – тут же пронеслось в голове у Дины.

Она поняла это, как нечто, само собой разумеющееся, где-то позади своего сознания.

Тем временем сфера стала настолько яркой, что многие не выдерживали, и отворачивались.

Дина хотела крикнуть мальчику, чтобы он остановил этот кошмар; попросить его об этом, умолять, если будет нужно. Но сразу поняла бесполезность своей затеи – никто не мог остановить ужас, поглотивший мир. Даже тот, кто его создает.

И в эту секунду бомба взорвалась; и ее волна пожирала все вокруг себя…

Дина открыла глаза, и первое, что она увидела, были смутные очертания ее тела, отраженные на полотне глянцевого потолка. По периметру бодро горели внутренние светильники, и от этого не совсем привычного обилия ярких лампочек на душе становилось спокойно (житье в съемной квартире бюджетного порядка частенько напоминало о себе эхом дискомфорта).

Благополучие. Безопасность. Комфорт.

Таковыми были первые женские ассоциации, связанные с абсолютно незнакомой обстановкой.

Дина решила осмотреться. Она приподнялась, и устроилась удобнее на диване, где обнаружила себя после пробуждения. Матовые стены с редкими украшениями – узорчики и картины. Предметы интерьера, подобранные не только с сопутствующим вкусом, но и особенной любовью – все говорило о чьей-то определенной личности, все принадлежало только одному человеку. Чувствовался стиль…

К своему стыду Дина до сих пор не разбиралась ни в одном из направлений декорирования, поэтому довольствоваться от «стильного интерьера», где бы она с ним не сталкивалась, ей постоянно приходилось только эмоционально; эстетического или интеллектуального наслаждения в данном случае она получить никак не могла.

Итак, эмоции. Чувства. Одно из них было в лидерах: защищенность. Именно так. Словно боевая крепость, которую сложно завоевать.

«Что же это? – подумала Дина. – Айдын привез меня к себе домой?».

Вряд ли. Здесь было много женственного. Возможно, это квартира матери Айдына?.. Которой у него нет.

И тут наступило легкое просветление.

Кто со стороны выглядел, как главный опекун ее одногруппника? От кого он не отходил ни на шаг, когда их видели вместе? С кем он постоянно поддерживал отношения?

Ну, конечно.

Нелли.

«Не может быть! – Дина не ожидала такого поворота мысли. – Он привез меня к Артуровне! Невероятно! Но, в этом еще стоит убедиться!»

Она поднялась с дивана, и вдруг почувствовала головокружение такой силы, с какой раньше ей ни разу не приходилось сталкиваться. В тихо звенящей, сбивающей с ног, слепоте, она вдруг вспомнила вид последнего, что она видела сегодня до того, как очнуться здесь, в этом месте.

голова

в формальдегидной банке

заплывшие глаза

вываленный язык в экстазе слился с губами которые словно целовали стекло банки

голова ее друга

Дина сама не могла понять, каким образом ей удалось моментально узнать в расплывшемся трупном окоченении именно того, кого она в нем распознала. В ту же секунду, как этот ужас предстал перед глазами; именно в этот момент, и не секундой позже, она впервые почувствовала себя обманутой самой жизнью: зачем же нужно было дарить такого чудесного друга, чтобы потом, в итоге, увидеть его страшную смерть?

Тогда из нее вырвался страшный крик, и она никак не могла остановить его. Она кричала, кажется, до бесконечности. Потом все пропало. Стало черным. Прервалось.

Теперь же все закипело. Температура поползла вверх, и все пять чувств ринулись в одну точку, туда, где постоянно рождалось и умирало отчаяние.

Это была пропасть, и, кажется, Дина собиралась прыгнуть с горы. По щеке покатилась первая слеза. По телу побежала дрожь. Стали подгибаться ноги.

Пока была возможность, нужно было остановиться. Схватить рациональность за шиворот, и усадить около себя. Прорыдаться можно будет в любое другое время.

Так решила для себя Дина, и сделала парочку глубоких вдохов, вытирая мокрые глаза и щеки.

«Только не здесь, – говорила она себя. – Не сейчас…»

Она отвлеклась на интерьер.

Вокруг нее царил творческий беспорядок. В обоих креслах, стоящих к дивану под прямым углом, и возле них, на полу, лежали какие-то худые папки и отливающие на свету файлы с документами. Огромное количество книг, по всем углам, и на разных языках. Немытая посуда, оставленная на попечение самой себе после славного перекуса.

Должно отметить, что «стильный интерьер» пусть и диссонировал с таким откровенным бардаком, но в этом сплетении прослеживалась какая-то особая, личная, гармония. Кое-где чувствовалось стремление удержать порядок, в то время как хаос спокойно перемещался в иную зону, спокойно обнаруживая для себя комфорт на новом месте.

Вдруг Дина услышала голоса. Они доносились из коридора; из другой части квартиры. Она выглянула в коридор, сделала несколько неслышных шагов, стараясь расшифровать слова, обрывки которых доносились из-за закрытой двери. По знакомой интонации Дина распознала голос Нелли.

Оставаясь незамеченной, она вернулась обратно в светлую комнату; в беспорядок, в гармонию.

Она решила никого не беспокоить, и терпеливо дождаться того момента, когда ей уделят внимание.

Не придаваясь размышлениям и скуке, она стала рассматривать раскиданные бумаги. На взгляд ей попадались: научные статьи (на родном и иностранном языках); электронные переписки (распечатанные письма); и даже бухгалтерские документы.

Затем она наткнулась на кипу фотографий, брошенных на столе. В хаотичности черно-белых и цветных фиксаций выглядывал случайный узор. Дина вглядывалась в изображения; узор пропадал, проявлялись лица.

Она решила, что фотокарточка – это единственная вещь, с которой можно контактировать, находясь в чужой квартире – все же, это снимки, которые делаются не только для самого себя, но и для остальных тоже; для истории, так сказать.

Здесь были разные времена. Послевоенные перепуганные глаза, душевная простота позднего советского периода, и жизнеутверждающая улыбка современности.

На фотографиях обнаружилась Нелли. В молодости она совсем не была похожа на себя настоящую. Не было и тени того выдержанного спокойствия, которое было в ней сейчас. Строгое и неулыбчивое лицо. Прямолинейный или безразличный взгляд.

Дина встретилась на фотографиях с Айдыном. Было похоже, что он тоже успел пережить некоторое преображение, не смотря на то, что был весьма юн. В подростковом возрасте он был несколько худощав, вытянут, и далеко не жизнерадостен. Тот мальчик, которым был Айдын не более чем с десяток лет назад, больше походил на злобного сторожевого пса, чем на простого ребенка из обычной семьи. На поздних фотографиях он, напротив, был улыбчив, и это выражение позитивности резко сказывалось на выражении всей его внешности: он сразу превращался в дружелюбного молодого человека, вызывающего чувства доверия и надежности. Дина редко наблюдала на лице Айдына улыбку; поэтому она знала его несколько с другой стороны; впрочем, как и все остальные.

Вот Нелли старается его обнять, и даже как-то прижать к себе. Объектив схватывает тот момент, когда Айдын несколько отстраняется от нее. Он не желает изображать из себя покладистость и родственность. Хотя на всех снимках Айдын и Нелли выглядят, как родные друг другу люди, даже не смотря на различия в этносах.

Потом Дина внимательнее пригляделась к другим лицам на фотографиях, и, почему-то, в этот момент ее пульс участился. Стало как-то не по себе. Было трудно найти объяснение этой телесной реакции. Была ясна надвигающаяся тревога, и уверенность в безопасности куда-то пропала.

«Где-то я их уже видела», – подумала Дина.

И в следующую же секунду перебирала картотеку своей памяти. Как только ей удалось зацепиться за какой-то крючок, за мимолетное воспоминание, ее взгляд ушел за фронт снимков, которые она рассматривала.

Под карточками лежало нечто, что привлекло внимание куда больше, чем все остальное в комнате.

Это была книга. И рядом с ней еще одна. Кажется, в аналогичном переплете – корешок выпирал из-под фотографий. Дина отложила снимки в сторону, совсем не заботясь о том, как они лежали – хаос отошел на третий план, его почти не существовало – и раздвинула немного карточки, чтобы лучше разглядеть то, что так приковывало к себе, и вызывало настоящий страх и трепет.

Красота не выходит в тираж. Она скрывается в исключительных вещах.

Именно это относилось к эксклюзивности переплета. Глубокий коричневый тон впитывал в себя смотрящего, и одновременно с тем веял тихой энергией, – словно вечерний прилив, легкий, спокойный и с приятным бульканьем.

Сложная печать, выдавленная в верхней части обложки, заставляла думать о каком-то таинственном величии.

Выведенные буквы на старорусском наречии получилось разобрать не сразу – они легли отчетливой парой черт темного оттенка; словно дымка на фоне задумчивости.

На другом экземпляре тоже были слова, но принадлежали они уже какому-то иному языку. Дина скользнула по нему тем мимолетным взглядом, который обычно сопровождает первое знакомство с любой книгой. Малая разборчивость букв, почти незнакомый диалект, смешанные чувства – все это помешало отчетливо прочесть «название» второй книги. Но по интонации это походило на латынь.

Иными словами, необходимо было применить небольшое усилие для того, чтобы в самом начале иметь представление, с чем имеешь дело.

Дина почувствовала готовность прикоснуться к чуду из чудес…

Как вдруг где-то открылась дверь, появились громкие голоса, и они стремительно приближались в ее сторону.

Дина запаниковала. Она отдернула руку, и, как это обычно бывает, в самый последний момент решила, что ее беспардонное вмешательство в интимность чужой жизни обязано быть незамеченным.

Она поправила фотографии так, как это было до того, как под ними обнаружился источник неведомой силы.

В следующую же секунду в комнате появились люди. Из знакомых лиц здесь были только Айдын и Нелли. Остальных троих Дина видела впервые.

То был старик в инвалидном кресле, которое катил, держась за ручки, молодой человек. С ними был еще один парень. У всех был серьезный вид. Но из всех троих говорил только старик, который явно был чем-то недоволен.

–Иными словами, вы переходите все дозволенные границы, и упрямо не желаете этого признавать! – говорил он.

–Иными словами, Гектор, – спокойно парировала ему Нелли, – мы делаем то, что считаем необходимым. У тебя есть возможность присоединиться к нам, и действовать вместе. Но, видимо, твоему отказу есть свои причины. И, кажется, я заранее догадываюсь, какие именно.

–Не будь таким самоуверенным циником, Нелли. У каждого из нас свои особые причины отстаивать свои позиции.

–Конечно же, твои причины оправдывают каждый твой поступок!

–Нелли, я смогу найти тысячи оправданий, но только одно из них окажется верным. И даже его можно будет поставить под сомнение. Твои же поступки ничем и никогда не оправдаются. Запомни этот момент, эти слова и эту секунду.

–Безусловно, Гектор! Я всегда знала, что у тебя есть дар предвидения!

–О, кто это у нас здесь! – Старик обратил внимание на Дину. – Одно из главных действующих лиц в этой вздорной пьесе!

Дина немного опешила, но постаралась никак этого не выдавать.

–Простите? – спросила она.

–Не удивляйся, дорогая, – сказала Нелли строгим голосом, встав около Дины. – Гектор злиться от того, что у него забирают пальму первенства.

В следующий момент она посмотрела на старика так, словно была готова уничтожить его в любую секунду.

Интуиция подсказала Дине, что она находится между двух огней.

–Девочка, – старик обратился к ней уже мягче, – скажи мне, когда ты перестала внимательно смотреть по сторонам и поверила во всякие сказки, которыми делятся с тобой сумасшедшие?

Дина хотела ответить, что, к сожалению, она не совсем понимает, о чем конкретно идет речь. Но только она успела открыть рот, как тут же ее перебила Нелли, с уже более внушительным тоном в голосе.

–Достаточно, Гектор! Будь добр, покинь мою квартиру! Прошу тебя по-хорошему!

–Вот как? Просишь меня по-хорошему? – Старик сделал смиренный вдох. – Нелли, тебе не кажется, что ты стала употреблять воинственные предупреждения в своей речи намного больше, чем это дозволено? По крайней мере, чаще, чем того позволяет этикет и воспитание!

–Нет, Гектор, я так не думаю.

–Ну, что ж, желаю удачи вам обоим и вашей свиноматке!

На последнем слове старик махнул рукой в сторону Дины, у которой от удивления только не отвалилась челюсть.

За нее заступился Айдын (по всему его виду было ясно, что его терпение лопнуло):

–Выбирай слова,старик!

Гектор крутил колеса на своем кресле и удалялся в сторону входной двери.

–Слова самые подходящие, мой мальчик! – отвечал он Айдыну. – Я всегда думаю, что говорю людям. Слова имеют особенную силу над теми, кто их слышит. Когда полностью осознаешь это, можно с легкостью позавидовать глухим. Участь слышать из уст близких людей гадости обходит их стороной.

Он убедительно посмотрел на Нелли, которая, похоже, в ответ только прыснула, и в следующий момент обратилась к Айдыну:

–Оставь это. Пусть говорит все, что хочет. Когда утрачивается способность мыслить разумно, грубость становится единственным оружием.

–Кто из нас мыслит разумно, покажет время, Нелли.

Распахнув входную дверь, старик остановился. Оба молодых человека ладно подхватили кресло, и стали выносить его, вместе с мужчиной, на лестничную площадку, чтобы пронести через ступени.

–Всего хорошего! – сказал старик. – Надеюсь, у нас еще будет возможность прийти к общему соглашению.

Ему ничего не ответили.

Когда Гектор и его спутники покинули квартиру, Нелли сразу переменилась. Она как будто скинула с себя тяжелую ношу, и вздохнула от этого с облегчением.

–Дина, ты должна простить нас! – сказала она. – У этого человека совсем поехала крыша! Он и сам не понимает, что иногда говорит!

Айдын запер входную дверь, предварительно бросив надменный взгляд на лестничную площадку.

–Думаю, я это переживу, – сказала Дина. – Главное, что у меня не было шанса ответить. Я бы не смогла простить себе пустой спор с пожилым человеком.

–Старость еще в почете, – сказала Нелли. – Это ободряет!

Затем она пригласила Дину сесть на диван, а сама убрала бумажный хлам с кресла, и удобно устроилась в нем. Айдын остался стоять в стороне, деловито скрестив руки на груди.

Все выглядело настолько слажено, что невозможно было этого не отметить. Дина подумала: «Видимо, предстоит серьезный разговор»; и нетрудно было догадаться о его содержании. Разговор о том, что разузнал Айдын, и что в дальнейшем увидела Дина.

Выдержав недолгую паузу, Нелли сказала:

–Ну, что ж, Айдын поведал мне, как ты стала свидетельницей того, чему, если рассуждать здраво, ты никак не должна была стать.

Перед глазами у Дины вновь всплыл искаженный образ того, что осталось от ее друга. Она ничего не смогла сказать в ответ. Ее снова готова была накрыть огромная волна горечи.

–То, что ты увидела, ужасно, – продолжала Нелли. – Поэтому я хочу предложить…

Неожиданно для себя самой, Дина вдруг перебила старшего, твердо сказав:

–Я хочу, чтобы тот, кто это сделал с Тимом, понес наказание! Я намерена сотрудничать с соответствующими органами, чтобы ускорить поимку этих подонков! Просто так я этого не оставлю!.. Черт возьми!..

Дина отвернулась, стараясь сдержать слезы.

Откашлявшись, Нелли сказала:

–Конечно, я целиком разделяю твое чувство долга перед другом. Но сейчас мы все должны четко понимать, что это не детские игры; и не кино; и мы не на сцене в театре. Это серьезное дело. Дело о жестоком убийстве, позволь заметить. И те люди, что посмели проделать подобное с невинным подростком, по всей видимости, больны на голову.

Нелли вскользь переглянулась с Айдыном, словно ища у него поддержки.

–Я очень сочувствую тебе, Дина! – говорила она. – Ты не представляешь, как я рада тому, с какой стойкостью ты переносишь все, что сейчас происходит! Хотя, я до сих пор не понимаю, зачем нужно было показывать бедной девушке весь этот ужас!

–Сказать такое вслух… – Айдын покачал головой. – Нет. Это прозвучало бы как вздорная шутка, или еще что-то в этом роде. Тогда мне показалось верным показать все воочию.

–Что было весьма опрометчиво! – Нелли сделала ему выговор. – Не все обладают психической устойчивостью, подобной твоей! Странно, что ты этого еще не заметил!

–Мне не хочется, чтобы мы сейчас кого-то осуждали, – сказала Дина. – Особенно среди нас, – людей, которые ежедневно окружали Тима… Айдын тоже был под впечатлением. – Она посмотрела в его сторону. – По крайней мере, мне так кажется. Под давлением обстоятельств я могла бы поступить еще глупее!

–Дай-ка угадаю, как именно! Наверное, разработать план мести!

Нелли попала в яблочко. Действительно, стремление к отмщению появилось сразу, как только Дина очнулась, и вспомнила о том, что скрывалось за створками комода.

Ей хотелось взять в руку кирпич с острыми углами, и применить его далеко не по назначению, – как следует, несколько раз пройтись им по лицу того ненормального ублюдка, который стоял за смертью Тима. Так, чтобы этого лица больше не осталось; чтобы на его месте было кровавое месиво.

–Мне трудно успокоиться, – сказала Дина. – Неужели мы ничего не предпримем?

Ей ответил Айдын:

–Видишь ли, за последние пару часов прибавилось пусть и не много, но крайне важной информации. Мы имеем дело не просто с какими-то отморозками, психопатами или еще с кем-то в этом роде. За всем этим стоит серьезно настроенная группировка.

–Что-то вроде секты, – без энтузиазма прибавила Нелли. – Вера в потусторонние силы, оргии, и ритуальные убийства, конечно.

–Причем во всем этом принимают участие люди, обладающие определенным статусом в обществе, – продолжал Айдын. – Я совершил большую глупость, отвезя тебя к той пещере. Определенно, мне не нужно было этого делать. К сожалению, я осознал это слишком поздно. Иными словами, нам придется защищаться.

Тебе угрожала носильная расправ, если ты помнишь. Теперь тебе стоит быть в десятки раз осмотрительней в своих действия и поступках.

Если они узнают о том, что ты видела… Тогда произойдет то, чего мы уже никак не сможем себе простить.

Из сказанных мною слов я принял очевидное решение: я сделаю все возможное, чтобы ты была в безопасности, и чтобы с тобой больше не случилось ничего дурного.

Дина внимательно выслушала его, и решила кое-что прояснить. Она задала уточняющий вопрос:

–Люди с определенным статусом. Что ты хочешь сказать?

–Мы пока не знаем точно, кто они. Возможно, речь идет о крупных политиках, защищенных неприкосновенностью. Возможно, это кто-то из серьезных бизнесменов. Короче, кого-то из них, деньги или власть (может быть и то, и другое) свели с ума. Эти люди ушли в иную веру. В ту, где в жертву богам приносят людей.

–Отвратительно! – Дина сморщила лицо. – Это поведал ваш грубиянистый старик?

–Конечно, Гектор не всегда проявляет корректность в общении с малознакомыми людьми, – сказала Нелли. – Но что касается нужной информации – тут ему нет равных. Мы обратились к нему сразу, как только появилась возможность.

–Почему же моя персона не пришлась ему по нраву? – спросила Дина. – Умный человек, как я понимаю.

–Видишь ли… – Нелли несколько сконфузилась. – Ты показалась ему…

Договорить ей помог Айдын:

–…Глупенькой девочкой. Той, которая способна всего лишь на замужество, деторождение, и глупости, вроде той, чтобы влезть в какую-нибудь историю с обезглавленным телом. – Он виновато пожал плечами. – Прости. Я всего лишь повторяю его слова.

Дина не оскорбилась. Только лишь заметила, с каким восхищением Нелли смотрела на своего воспитанника. Со стороны это выглядело несколько странно – от чужих переглядываний у Дины оставалось ощущение недосказанности. Словно от нее что-то скрывали. Поэтому ей захотелось поскорее прекратить этот спектакль (наверняка, ее в любом случае будут оберегать от правды; обычное дело).

–Нелли Артуровна, что же мне делать? – спросила Дина.

Нелли перестала смотреть на Айдына, как на первоклассного актера на театральной сцене, и обратила внимание на Дину.

Дина, в свою очередь, тактично сделала вид, что ничего не заметила.

–От тебя ничего не требуется, – ответила Нелли, – кроме как быть сдержанной. И никому не говорить о том, что ты видела. В особенности Кириллу. Конечно, тебе придется бороться с собой. Но мы ведь не хотим никого втягивать в эту историю, верно?

–Ни в коем случае! – Дина полностью разделяла такую позицию.

–Вот и славно! – Нелли подняла с пола свою сумочку и положила ее себе на колени. – Если тебе будет необходимо выговориться, я и Айдын, мы оба, всегда в твоем распоряжении. Мы должны стать немыми союзниками на некоторое время. Теперь главное не привлекать к себе особого внимания. Твоя задача непроста – жить дальше, как ни в чем не бывало. Словно ты ничего не видела и ничего не знаешь.

Она открыла сумку, достала из нее тюбик с таблетками и протянула его Дине, сказав:

–Это успокоительное. Пожалуйста, возьми его.

–Думаю, в этом нет необходимости. – Дина не разделяла страсть к фармацевтическому эффекту подобного толка.

–Ты молода, и еще не можешь знать до конца реакций своего тела или разума. Дело в том, что смерть близких людей вызывает в нас не только эмоциональные перепады.

Наверное, ты пока не знаешь, о чем я сейчас пытаюсь сказать тебе. Но в определенный момент ты сможешь это понять. И, если такой момент наступит, мне хочется, чтобы у тебя было, чем сбить подобное состояние.

Решив прислушаться к совету старшего, Дина молча взяла тюбик, и покрутила его в руках – никакой наклейки или маркировки. Только прозрачный пластик с небольшими таблетками в желтой оболочке.

–Теперь я приготовлю тебе чай, да покрепче. – Нелли поднялась с кресла.

–Не стоит. – Дина остановила ее. – Думаю, мне лучше вернуться домой.

Нелли посмотрела на нее, как на умалишенную, но задала свой вопрос с выдержанным спокойствием:

–Ты уверена в этом?

–Абсолютно!

–Айдын, не отпускай ее от себя ни на шаг!

–Без проблем! – сказал Айдын.

Похоже, он всегда был готов к бесконечным поручениям своего наставника.

Нелли обратила внимание на кучу фотографий, сложенных на столе, и сразу спросила у Дины:

–Дорогая, ты здесь что-нибудь трогала?

–Я смотрела фотографии, – ответила Дина. – Извиняюсь, если…

–Нет, все в порядке.

Через десяток минут Дина снова сидела в машине рядом с Айдыном.

–Мне не хотелось оставаться у нее, – говорила Дина. – Было не совсем уютно… Тебе не кажется, что было лишним втягивать ее во все это?

–Почему?

–Нелли уже пожилой человек. Зачем будоражить старость? Это не безопасно.

–Она не такая, как другие люди ее возраста. Уж это должно быть заметно. Разве нет?

Дина выдержала недолгую паузу и задала вопрос:

–Откуда вы знакомы? Извини, конечно, но ты никогда не говоришь об этом. Значит, и интересоваться не стоит. Но сегодня мы слишком сблизились, как мне показалось. Поэтому я решила поинтересоваться.

По всему его виду было ясно, что он встретил такой интерес далеко не с раскрытыми объятьями.

Он смотрел перед собой, на дорогу, и его взгляд не говорил ничего хорошего.

–Однажды я помог ей разобраться в одном непростом деле. С тех пор она считает, что должна опекать меня. Наверное, это такая форма благодарности с ее стороны. Я не против этого. Нелли умный человек, и мне есть, чему от нее поучиться.

Как и всегда, Айдын сохранял честность. Он высказал лишь малую долю той правды, что таилась за его спиной. Но, как ни крути, это была правда; и Дина это почувствовала.

Они направлялись к нему домой. Она должна была остаться у него до полудня – это выглядело безопасным.

Было раннее ноябрьское утро. Было холодно и тихо.

Дину снова начало клонить в сон; и где-то на границе между реальностью и забвением она почувствовала надломанную грань своей повседневности: теперь уже ничего не будет, как прежде. Учеба перестала казаться чем-то неотъемлемым, мысли о замужестве, которые обычно занимают всякую порядочную девушку, отошли на далекий план, и, вообще, весь быт выглядел не более, чем простой котовасией, абсолютно обесцененной.

События последнего дня заставили ее отделиться от обычной себя, и стать кем-то другим. По сути, тем, кто всегда был в ней, но таился где-то за темным поворотом, выглядывал, прощупывал почву, выбирал нужный момент для момента, когда можно будет выйти на свет.

То была черта личности с двойным дном. Она не требовала ничего, кроме желания докопаться до истины, и затем громко вострубить в рог, провозглашая справедливость и победу света над тьмой.

Но как только Дина нащупала в себе это необычное качество, это неожиданное стремление, она ощутила, как множится степень ее недоверия; к людям, которые ее окружали, к миру, что был вокруг нее; ко всему.

Она представила себе грядущий день, и поняла, что уже не сможет так беззаботно пройтись по улице или по коридору университетского корпуса, как это было раньше.

В ней стремительно возрастала непреодолимая подозрительность.

Вокруг нее легла кипа вопросов, и невольно приходилось мириться с тем неведением, которое за ними стояло.

Кто был тот старик? Гость в апартаментах Нелли.

Как Айдыну удалось обнаружить след Тима? Как он нашел тот дом в лесу? И, все-таки, каким образом такие разные люди, как старший преподаватель кафедры гуманитарных наук, и молодой человек, промышляющий какими-то темными делишками, вдруг стали чуть ли не закадычными друзьями?

Дина вспоминала то, как они переглядывались, и, несомненно, понимали друг друга без слов. Между ними пропасть в десятки лет. Что на самом деле их может объединять?

Неделей раньше она закрыла бы на все это глаза, плюнула и растерла; какое ей до всего этого дело?

Но теперь произошло нечто, что до сих пор трудно укладывалось в голове. Событие, давшее толчок к тому, чтобы начать перепроверять факты перед тем, как им предстояло стать фактами.

Дина вдруг поняла, что многое из того, что она видит, имеет не только обратную сторону, но и множество ответвлений; и пройтись по каждому было невозможно.

Подозрительность ширилась.

Кто были эти люди на фотографиях?

После ночной смены Кирилл обычно являл собой страшное олицетворение борьбы человека с Гипносом. Его усталую сонность могла развеять только продолжительная дрема.

На этот раз он был еще и молчалив; ему совсем не хотелось разговаривать.

Он лениво поедал свой сэндвич, запивая его горячим кофе, и Дина смотрела на это с несколько смешанными чувствами: с одной стороны она проникалась жалостью к своему молодому человеку, с другой – становилось немного тревожно. Он постоянно смотрел куда-то мимо нее, игнорировал ее попытки завести непринужденную беседу, хотя немного оживал при виде знакомых однокурсников, здоровался с ними и обменивался незначительными фразами. Но когда они отходили от него, оживленность куда-то пропадала, уступая место отчужденности.

«Он все знает, – подумала Дина. – Знает о том, что со мной произошло. И теперь молчит. Потому что в обиде. Испытывает меня. Ждет, когда я сама все расскажу».

Она пока не понимала, что ее избранник чувствует себя рядом с ней уже почти как с родной. Что он надевает маску приветливости, как это обычно бывает, когда хочешь сохранить перед другими людьми неувядающий позитивизм, просто из уважения к остальным, и становится самим собой, когда вокруг нет никого, кроме Дины.

В общем, он устал, и считал в праве не скрывать этого от своей девушки.

Дина была на измене. Но идти дальше собственной невротичности она не собиралась. Только обреченно смотрела на Кирилла, который, как ей думалось, нередко находился от нее за сотни миллионов километров, где-то там, в иной вселенной.

Потом к ней подошел Сергей, и поинтересовался, не видела ли она их общего друга.

–Тимон куда-то пропал, – сказал он ей. – Мобильник отключен. Никто не знает, где он. Думал, может быть, ты в курсе.

В ответ Дина только покачала головой.

–Сегодня очередная волонтерская группа в больнице, – говорил Сергей. – Как думаешь, сможешь к нам присоединиться?

На самом деле, всегда было трудно отказать его чувству альтруизма. Поэтому Дина согласилась. Не смотря на то, что за последние сутки ей постоянно хотелось спать, и она чувствовала себя невероятно уставшей (что случалось с ней только в периоды месячных, и то, не всегда), она, в какой-то степени, была рада отвлечься на что-то еще, помимо мыслей об учебе… (или умершем друге…)

Волонтерство изначально выглядело «хорошим» делом, даже благородным. Действительно, помощь лишней не бывает – иногда медицинским работникам тоже не мешает ослабить хватку в отношении своей бесконечно сложной и нервной профессии.

–Не забывай, бесплатная медицина нуждается в поддержке населения! – сказал Сергей свою дежурную фразу. – Даже в самой маленькой, но поддержке.

Конечно, он шутил. Серьезен он был только в чувстве своего альтруизма. Ему казалось важным вернуть альтруизм в моду, пусть даже и такими тривиальными способами.

Дина улыбнулась Сергею, обозначив свое согласие с его концепцией, и он удалился. И она вдруг обратила внимание на невероятную оптическую иллюзию: вокруг удаляющегося Сергея витал свет, словно аура, красивая и чистая.

Возможно, это все из-за постоянного стресса. Или можно было списать подобное видение на то, что Дина совершенно не высыпалась.

Но она вспомнила, что наблюдала подобное не единожды. Тим тоже был завернут в это странное облако, которое чудилось ей и в пьяном состоянии, и во время паршивого похмелья.

Мнемозина открыла один из ящиков, и выпустила оттуда запечатленные моменты работы в волонтерской группе. То, как она с Тимом ухаживали за стариками в их палатах…

Дина оглянулась по сторонам: никто не видит ее мыслей?..

…Она одела белый халат. Спрятала волосы под чепчик. Натянула на руки перчатки.

Почувствовала себя хирургом.

Представила, как входит в операционную, чтобы провести лучшую в истории человечества пересадку какого-нибудь жизненно-важного органа.

Увидев свое отражение, улыбнулась. Кажется, впервые за последние сутки.

Дина приступила к обязанностям. Помогла старикам добраться от своих коек до туалета – туда и обратно. Другим (как ей показалось) помогла развеять скуку: улыбалась, общалась.

Старики называли ее «дочкой»; или «внучкой». Те, кто запомнил ее с прошлых волонтерских групп, называли ее «Диночкой». И от этого она чувствовала с каждым из них далекое родство.

Кто-то из бабушек вдруг спросил, где же ее красивый и улыбчивый друг, с которым она всегда работала на пару; они говорили о Тиме.

Дина сконфузилась. Она почувствовала, как сжалось горло, и ей снова захотелось плакать.

Но она сдержала себя.

–Вряд ли он сможет снова приходить сюда, – сказала она. – Кажется, он куда-то уехал.

–Как жаль! – Бабушка интеллигентно опечалилась. – Он травил такие анекдоты! И, вообще, был очень добр и мил!

–Да…

–Я думала, это ваш жених. Разве нет?

Услышав это, Дине захотелось разрыдаться (натиск истерики) и одновременно с тем разразиться диким хохотом.

Она вынужденно проявила вежливость, ответив:

–Жених у меня кое-кто другой! И ничуть не хуже того, о ком мы сейчас говорили!

–О, надеюсь, у него такое же чувство юмора, как и у вашего друга!

–Мы над этим работаем.

Выдерживать в дальнейшем этот диалог было невозможно, и Дина отвернулась, будто занимаясь чем-то важным, но на самом деле сдерживая внутри себя свой отчаянный крик.

Похоже, что как раз таки об этом и говорила Нелли, когда убедила ее взять успокоительное.

Эта мысль промелькнула в сознании одновременно с тенью, скользнувшей в дверном проеме. То был весьма знакомый силуэт фигуры, важность которой оценивалась на кафедре психологии чрезвычайно высоко.

Конечно, Дина могла и ошибаться, но ей почему-то показалось (с уверенностью на сто процентов), что в коридоре только что прошла Нелли Артуровна (дверь в общую палату была открыта настежь, и поэтому всегда можно было видеть снующих туда-сюда людей).

В следующий момент Дина поспешила проверить свою догадку, но, почему-то, действовала, как шпион. Стараясь быть незамеченной, она немного выглянула из палаты.

Действительно, это была Нелли! Она направлялась по неосвещенному коридору на фоне широкого окна, в который падал солнечный свет; ее целью была одна из палат; она зашла в самую дальнюю, и прикрыла за собой дверь, которая не закрылась до конца; осталась открытой немного больше, чем на ладонь.

Равнодушие Дины дало выразительную трещину – такого интереса она не испытывала уже давно. Она достигла палаты спешным шагом, и приблизилась к дверному проему. Увидела двух женщин, одной из них была Нелли (вид сзади – круглая старческая спина), присевшая на край больничной койки, в которой лежала другая – у нее было уставшее, но умиротворенное лицо.

Эти две женщины явно испытывали радость от присутствия друг друга, хотя было ясно, что они здесь практически ради взаимной поддержки – этого требовала глубокая старость и факт конечности лет, отпущенной жизнью.

Дина вдруг поняла, что знает, кем приходилась Нелли та женщина, которая лежала в отдельной больничной палате. То была ее родная сестра.

Как бишь ее имя?

Лена?…

Нет, как-то иначе.

Катя?

Да, кажется, так.

В подтверждение догадок Нелли обратилась к женщине по имени – Катя.

Дина вспомнила тот день, когда впервые увидела ее прямо перед собой. Она и Тим

Тим

Дина закрыла глаза Не могла вынести спокойно даже простых воспоминаний

только познакомились, и пребывали в общении около входа в кампус. И тут появилась эта женщина, которая стала их фотографировать. Потом появилась Нелли, и прервала церемонию, которую Дина с другом потом называли «Сумасшедшая папарацци».

Было сложно разобрать, о чем говорили сестры. Но Дина продолжала напрягать слух, и, не отрываясь, следила за движениями обеих (в основном, она опасалась быть замеченной; поэтому каждую секунду готова была скрыться за дверью, и прикинуться иллюзией; словно ее не было; метод «шапки-невидимки»).

В основном, весь диалог сводился к тому, что Нелли терпеливо успокаивала Катю, выказывая свою моральную поддержку.

–Врачи сказали, что и на этот раз все обошлось. Что ничего страшного на самом деле не произошло. Тебя уже скоро можно будет выписывать.

–Когда находишься при смерти, единственное, чего хочется больше всего, чтобы это произошло не в больнице – почему-то такая смерть выглядит страшной.

–Катя, необходимо понять, что до сих пор еще рано заводить разговоры о смерти. Не настал еще для нас тот момент… Как видишь, мы всё также готовы пережить этот мир.

–Мне не хотелось бы уходить, когда остались незаконченные дела.

–Вот именно!

Нелли, почти ликующе, открыла свою сумку, и достала из нее фотокамеру.

–Я поставлю ее на тумбочку, чтобы тебе было спокойнее. Поверь мне, некоторые вещи могут оказывать на человека самое неожиданное действие. Особенно те вещи, что связаны с редким чудом, которые дарит нам жизнь.

Уверена, у тебя возникнет потребность запечатлеть что-нибудь важное. Все же, ты в больнице; а здесь наверняка может снизойти вдохновение.

–Ты сама знаешь, что я люблю фотографировать лица, Нелли. Здесь они все отвлечены белым цветом.

–Все же, вдруг ты наткнешься на что-нибудь особенное.

–Прошу тебя, не волнуйся так. Я пережила второй инсульт, и это не так уж и плохо для моего возраста. Я конкретно чувствовала, что отдаю концы. Но оказалось, что мой век еще не окончен. Обещаю тебе, что встану на ноги, и пойду. Только у меня есть весомые сомнения по поводу того, что давнишнее увлечение фотографией сможет оказать в данной ситуации благотворный эффект.

–Все же я оставлю ее. – Нелли была несгибаема. – Сейчас я уйду. Есть важные дела. Прости меня, пожалуйста!

–Нелли, у тебя всегда была достаточно активная жизнь, и, позволь заметить, я никогда на это не обижалась.

–Ну что ж… Я приду завтра, в это же время. И постараюсь побыть с тобой несколько дольше, чем сегодня.

–Я буду рада!

Нелли поднялась и направилась к двери, чтобы покинуть палату.

Дина встрепенулась, как ошпаренная. Она стала искать место, где можно было бы спрятать себя. Такого места не оказалось.

Она вспомнила, что у нее на шее висит намордник, и воспользовалась им, натянув на свое лицо. Достала мобильник и погрузилась в него так, словно остального мира не существовало. Затем облокотилась о стену, изобразив беспечную медсестру.

Нелли вышла из палаты, скользнула взглядом по девушке («медсестре»), что стояла рядом, и, не обратив на нее особого внимания, направилась прочь по коридору.

Исподлобья Дина наблюдала за тем, как увеличивалась дистанция между ней и Нелли. Через минуту уже можно было вздохнуть с облегчением и стянуть с лица белый намордник.

Возникла трудность с объяснением собственных поступков и их мотиваций.

Почему бы просто было не подойти, и не поздороваться, вежливо узнав при этом, какие дела привели преподавателя в приемный покой.

Впервые за долгое время Дина не могла понять своих действий, и скидывала все на постоянно растущую подозрительность.

Субъектами подозрения становились все, без исключений.

Она не доверяла Нелли. Совсем не доверяла Айдыну. И даже Кирилл, напоминающий собой по большей части мрачную тучу, нежели чем милого и забавного молодого человека, – даже он попал под прицел подозрений.

Также свое доверие резко утратили медсестры, большинство из которых часто стремится сбежать подальше от серьезной работы. Врачебное равнодушие у многих не вызывает доверия; но у Дины оно умножилась в высокую степень, почти достигая уровня преступности. Волонтерская группа вообще превратилась в средство по удовлетворению потребности в самоутверждении – более ничего она привнести не могла; иначе, слишком подозрительно.

Дина доверяла только этому окну, возле которого она стояла. Она не поняла сразу, почему. Но потом появился знакомый силуэт, – персона из ее воспоминаний, – который стоял к ней спиной, и смотрел куда-то на улицу, на идущих по пешеходной дорожке людей, и проезжающих мимо них машин на мостовой. Смотрел не отрываясь, словно загипнотизированный; словно сквозь все это.

Похоже, он снова что-то употреблял.

Надо же, даже на волонтерской группе умудрился чем-то закинуться!

–Тимон! – Она мягко толкнула его в плечо. – Я смотрю, тебе хорошо, друг мой!

Тим не двигался. Он словно увидел что-то в воздухе, вокруг себя.

Было слышно его дыхание.

–….алтарь… – вдруг сказал он.

–С кем это ты под алтарь собрался, невеста?

Дине захотелось разузнать больше, пока выдался удобный момент. Она решила, что если будет интересно, то можно не полениться, и записать все на видео, чтобы оставить на память бодренький материальчик из молодости.

Но в ответ прозвучало только тихое и односложное:

–Да…

И вдруг Тим словно очнулся от забытья, провел по лицу ладонями, и показал миру ясный взгляд.

–Да, Дина, что ты хотела? – спросил он, спрятав руки в карманах врачебного халата, и сделав при этом вполне серьезное выражение лица.

–Ты сейчас выглядишь, как врач, который переборщил с морфием. В собственных целях.

–Вам требуется лечение, больная.

–Я здорова.

–Все высокомерные глупцы утверждают, что они полностью здоровы.

–Ты там за кого-то замуж собрался? Или я ослышалась?

–Что?

–Ты говорил про алтарь.

–Ничего подобного.

–Стоял у окна, и сказал.

–Не помню. У меня провалы в памяти.

–Замечтался! Так мило!

–Что еще я сказал?

–Я не расслышала. Видимо, твои мечты трудно обретают словарную форму.

–Видимо, да.

Тим быстро решил согласиться, желая закруглить этот разговор. Но Дину было не остановить.

–Не расстраивайся, Тимон! Обещаю, что никому не расскажу о твоих грезах об алтаре!

–Мне это безразлично! Я бы хотел уже закончить здесь! Мне хочется свалить отсюда и как следует напиться!

–О, мечты о замужестве иногда такие болезненные! Я тебя всецело понимаю!

–Перестань!

–Не сдерживай себя! Не стоит стесняться!..

Она могла доставать его так до бесконечности, и это было весьма забавно. Конечно, при удобном случае Тим не видел ничего зазорного в том, чтобы ответить подруге разменной монетой в удобный момент

…Алтарь…

Боже, если бы она тогда могла знать, что это не просто какое-то слово, оброненное ее другом, находящимся в бессознательном состоянии. Что здесь было нечто большее. Что за этим словом стояла какая-то история.

–Черт возьми, Тим! – сказала Дина самой себе. – Ну, почему же ты был настолько сдержан?!

Неожиданно распахнулась дверь, и из палаты вышла красивая стройная женщина в юбке-трубе кремового оттенка и блузке с откровенно открытым декольте. Она посмотрела на Дину и улыбнулась ей – безусловно, она слышала, как Дина разговаривала сама с собой, коря при этом какое-то мужское имя. Дина расценила эту улыбку именно так – женщина поняла женщину. Но, то был только первый слой; глубже заглядывать не хотелось.

Но какая-то мощная сила надавила на Дину, и было видение…

Разрушение Все в огне Дома превращаются в руины от пронзительно громких взрывов Танки тянутся один за другим безжалостно расстреливая из пушек памятники культуры Оставляя после себя прах и тлен Ничто Смерть Темнота Конец жизни

Женщина проследила за взглядом Дины, в котором читался страх – душа, казалось, стремилась найти себе убежище, спрятаться куда подальше, скрыться от обрушившихся образов; а затем просто отправилась дальше, по коридору. Юбка-труба удалялась, пока не скрылась на лестнице.

Дину начало трясти. Потом ей вдруг стало трудно дышать. Горечь и паника переполняли ее. Она не могла продохнуть. Свет потемнел, и горячие слезы покатились по щекам.

Она вспомнила, что взяла тюбик с успокоительным с собой; что он в кармане ее халата. Она и сама не знала, для чего это сделала… Ах, да. Чтобы сильнее вжиться в роль воображаемого хирурга.

Дина проглотила таблетку в то время, как с трудом добиралась до туалета.

Она закрыла за собой щеколду, уперлась о раковину, и разразилась таким диким плачем, словно она действительно только что была свидетельницей смертоносного apocalypto. Она старалась делать это беззвучно – ей не хотелось, чтобы остались свидетели ее безумия.

Она задыхалась в плаче, и старалась успокоить себя, остановить этот ужас. Но все было впустую. Необходимо было пропустить все через себя, и дойти до финала – именно там был спасительный свет.

Перед ней продолжали мелькать образы смерти и разрушения. И она постоянно видела Тима.

Его живого.

Его голову в банке.

Его закатившиеся глаза.

Его добрый взгляд.

Его перекошенное лицо.

Его улыбку.

–Я люблю тебя, Дина! Ты мой лучший друг! Без тебя этот мир был бы не таким, каким я его знаю!

Тогда она обругала его слова за чрезмерную сентиментальность, к которой она часто испытывала непреодолимое отвращение. Теперь она осознавала степень своей черствости, и ей хотелось корить себя за это без остановки.

-На сегодня с меня хватит волонтерства, – сказала Дина Сергею. – Я жутко устала, и хочу спать. Прости меня, пожалуйста, но я намерена уйти.

У нее так и не вышло до конца привести себя в порядок после долгой истерики. На ее лице явно отражалась печать серьезных переживаний.

Сергей постоянно держался в неком позитивном состоянии, и поэтому, когда он натыкался на эмоциональный упадок в других людях, его это всегда изумляло. От Дины подобного он вообще не ожидал, поэтому он даже не смог внятно отреагировать. Он просто смотрел на ее заплаканные глаза и неровную осанку, – создавалось впечатление, что на ее плечи легло нечто невидимое, но весьма весомое, и от этого она немного сгорбилась, поникла.

–Я неважно себя чувствую, вот и все, – сказала Дина, заметив его замешательство.

–Конечно! – Сергей снова обрел дар речи, хотя и говорил неуверенно. – Возможно, я могу оказать какую-то поддержку? На тебе лица нет, если честно…

Дина ответила, что все терпимо.

–Я попрошу тебя об одном – сказал Сергей. – Скинь мне на мобильник какое-нибудь сообщение, когда доберешься до дома. Мне так будет спокойней.

–Без проблем!

Они распрощались.

Дина старалась действовать быстро, но ею овладело то вязкое состояние, какое обычно случается с нормальным человеком после стресса. Плюс успокоительное возымело свой эффект – тело стало тяжелым, почти налилось свинцом. Веки закрывались, и ей постоянно приходилось одергивать себя, чтобы не уснуть буквально на ходу.

Она оказалась на свежем воздухе, но от этого не становилось легче. Улица постоянно шла под наклон, горизонт качался.

Был вариант передохнуть на лавочке. Но ноябрьская погода не жаловала подобных передышек. Лучше было бы преодолеть сотню шагов до остановки, добраться до дома, где Кирилл предавался дневному сну, лечь рядом с ним, прижаться к нему, и они оба, такие уставшие, могли бы набраться сил, и вечером посвятили бы себя друг другу.

Она спряталась за солнечными очками, поблагодарив себя за то, что не забыла их, как это частенько случалось, на тумбочке, перед выходом.

Она старалась идти прямо, и это было не так уж сложно. Промелькнула мысль добраться до дома пешком (расстояние не самое далекое), но, то неясное состояние могло повториться снова, и Дине не хотелось в этот момент оказаться посреди улицы, среди незнакомых людей.

В ней все еще хранилась страшная тайна, и теперь это постоянно заставляло быть начеку, оглядываться по сторонам, высматривать людей, которые, возможно, могли следить за ней. Тех людей, которых Айдын назвал «серьезными»; с которыми шутки плохи. И это было не безосновательно:

Прохожие (в особенности, молодые люди) ежесекундно превращались в скрытых шпионов. Некоторые из них, как казалось Дине, так и норовили встать к ней поближе, прикоснуться к ее спине, или плечу, и, удовлетворив свои извращенные наклонности, шли дальше, своей дорогой.

Казалось, что на нее смотрят. Что за ней постоянно наблюдают. Дина кожей чувствовала на себе чужие взгляды. В какой-то момент она заметила, как один парень, стоящий поодаль, пристально глядел на нее. На нем тоже были солнечные очки, поэтому сложно было разгадать значение его интереса. Затем он просто отвернулся.

«Что это было? – спросила себя Дина. – Мною любовались? С каких это пор?»

Паранойя. Вот, что это. Ничего больше.

Она постаралась поставить точку в своей подозрительности, и терпеливо дождалась нужного автобуса, который, припарковавшись у остановки, стал с грохотом сотрясаться в ритмичных конвульсиях. Когда полный салон утрамбовался (Дине не досталось свободного места), автобус чихнул, и двери закрылись; с движением тряска прекратилась.

Дина крепко держалась за поручень, и смотрела перед собой, в запотевшее окно. Хотя морозный воздух появился только на днях, обогрев салона топил беспощадно.

Настал тот момент, когда Дина задалась вопросом, почему она просто не воспользовалась услугами такси.

«Ну, что же, мне теперь при каждом параноидальном приступе вести себя, как принцесса?» – сказала она себе.

И снова ощутила очередной мужской взгляд, прямо возле себя, по правую сторону. Она резко повернулась в этом направлении, стараясь всем видом источать крайнюю степень неприязни и усталости. Но была вынуждена сразу сменить свой настрой на более вежливый (чему сама была удивлена до предела).

На нее смотрел мужчина средних лет, ухоженный, невероятно красивый. С легкой щетиной, пальто, шарф, широкие плечи, – все, как положено. Дина всегда наблюдала со стороны этот типаж, у которого природа не забрала львиную долю мужского начала, и добавила хорошую щепотку вкуса. Но никогда не думала, что сможет пересечься с таким в переполненном автобусе, именно в тот момент, когда с ее жизнью творилось что-то непонятное.

–Добрый день! – сказал мужчина.

И Дина растаяла.

Она поняла, что этот голос приятней любого другого звука, который она слышала в жизни.

В данный момент необходимо не растеряться.

Дина ответила взаимным приветствием: «Здравствуйте!», и выжидала, что ей скажут дальше.

Но ничего не происходило; он не прерывал своего пристального взгляда, и, в общем то, этого было вполне достаточно, но тогда не стоило что-то начинать.

«Если он будет и дальше также молчать, клянусь, я плюну ему в лицо!» – подумала Дина.

Мужчина улыбнулся так, словно услышал ее мысли, и сказал:

–Я видел вас сегодня в больнице, пока навещал родных. Теперь встретил здесь.

–Надеетесь, что это не пустое совпадение? – спросила Дина.

–Вряд ли это всего лишь совпадение.

–Откуда такая уверенность?

–Вам ведь плохо. Физически. И морально. Верно?

Дина не нашлась, что ответить. Видимо, невооруженным глазом видно, насколько дурно она выглядит. Она отвернулась, ей стало неловко.

–Прошу, не смущайтесь, – сказал мужчина. – Этого совсем незаметно.

–Правда? – Дина не поверила ему. – Тогда как же вы об этом догадались? У вас повышенная чувствительность?

–Нет, – уверенно ответил мужчина. – Просто я всегда знаю, где и когда мне нужно быть. Рядом с кем. И что сказать этому человеку.

–То есть, вы должны сейчас находиться здесь, рядом со мной?

–Абсолютно верно.

–Позвольте узнать, для чего?

–Думаю, чтобы оказать вам поддержку, совсем немного. Уравновесить силы, так сказать. Всего лишь маленькая подсказка, ничего больше.

–У вас какая-то организация? Вы что-то продаете? Какие-нибудь полезные таблетки?

–Вовсе нет, – сказал мужчина. – Кстати, одну вы уже приняли. Думаю, больше не стоит.

–Откуда вы это знаете? Стоп! Значит, у меня не паранойя! Я так и знала, что за мной ведется слежка!

–Со всех сторон.

–Как это мерзко! Что вам нужно?!

–Всего лишь помочь.

–Да?! Точно так же, как вы помогли Тиму?!

–Пожалуйста, не так громко.

–Боитесь, что нас услышат?! Так вам и надо! Негодяй!

Ярость у Дины достигла предела. Тяжело дыша, она отвернулась.

–Вы меня не за того принимаете.

–Вам не удастся меня обольстить! У меня есть парень! Свои заискивания оставьте при себе!

–Слушайте, скоро ваша остановка. Мне нужно сказать вам кое-что важное.

Дина молчала.

–Вы в некоторой опасности, – говорил мужчина. – Но опасность эта не столь страшна, как может показаться на первый взгляд. Главное, действовать аккуратно, и все будут целы и невредимы.

–Только не надо угроз!

–Угрозы будут после. И совсем с другой стороны.

–С какой? – Дина устало посмотрела на мужчину. – О чем вообще речь? Кто вы такой?

–У нас осталось мало времени. В этом автобусе, позади вас, в отдалении, есть пара молодых людей, которые, возможно, могут вам навредить. Не оборачивайтесь так скоро! Эти парни хоть и идиоты, но лучше бы они думали, что вы ничего не знаете об их присутствии.

Дина медленно повернула голову назад, и, как шпион, стала рассматривать пассажиров.

–Это какой-то розыгрыш? – спросила она шепотом. – Я не вижу ни одного подозрительного лица.

Автобус остановился, снова чихнул, двери открылись, впуская в салон уличный воздух, от которого сразу становилось легче дышать.

–Вы сходите на следующей остановке, – говорил мужчина. – Будьте осторожны. И внимательны. Да, и берегите себя. У вас все получится.

–Чушь какая-то! – сказала Дина. – Я никого не вижу!

И вдруг она наткнулась на строгий взгляд какого-то бритоголового тощего парня, которого почему-то не замечала до этого. Словно он был невидим для ее глаз, а тут вдруг решил рассекретить себя. Потом она сразу увидела второго, такого же, похожего на предыдущего, только с чуть более широкими плечами. Они оба смотрели именно на нее. Словно хищники в высокой траве.

Дина до сих пор не могла понять, как она раньше не могла их разглядеть – у обоих была достаточно броская внешность.

–Невероятно! – сказала она. – Кажется, я их вижу! Двое бритоголовых! Верно?

Ей не ответили.

–Верно? Это они?

Дина снова повернулась к мужчине, но его уже не оказалось на месте. Она поискала его быстрым взглядом среди остальных пассажиров, но не нашла.

Потом она увидела его за окном. Он сошел на остановке, и теперь смотрел на нее уже с улицы. Он кивнул, и она вдруг поняла, что уже видела его однажды. Он следил за ней возле университета, тогда он тоже выглядел примерно также. И с ним был кое-кто еще, – парень, немного младший по возрасту. Это было время, когда Дина еще не знала, что случилось с Тимом, но уже начинала догадываться о неладном.

Водитель собрал последних пассажиров с остановки, и после очередного чиха, двери захлопнулись, и автобус тронулся. Дина проводила взглядом мужчину в пальто, который бросил ее в такой неясный момент, и поняла, что ненавидит его.

Она снова кинула взгляд в салон,отыскивая бритоголовых. Оба уже совсем не стеснялись показать себя – кажется, они поняли, что Дина знает об их присутствии.

«И что мне делать?» – было ее единственной мыслью.

Она расстегнула пару верхних пуговиц своего пальто, освободила петлю шарфа, смахнула со лба испарину.

Под сверлящим взглядом людей, которые, как выразился мужчина, могут ей навредить, она преодолела недалекое расстояние до своей остановки, и покинула наконец-то душный салон автобуса.

Немного постояла на одном месте, вдыхая холодный воздух. Поправляя на себе одежду, бросила взгляд по сторонам, и увидела тех двоих; они вышли из автобуса вместе с ней, и продолжали свою ничем неприкрытую слежку. Держались поодаль, на расстоянии нескольких метров.

«Пришло время сделать то, что следовало сделать в самом начале», – подумала Дина.

Ей в конец пришлось пожалеть о том, что она не добралась до дома на такси. Еще большее сожаление постигло ее, когда она поняла, что в видимом обозрении не было ни одного автомобиля с клетчатой шапочкой на крыше.

Слегка обидевшись на проведение, она обреченно направилась в сторону своего дома.

Неожиданно вспомнилась вчерашняя вечерняя прогулка, и тем, чем она кончилась – темная арка, и двое подонков, напавших с такой наглой легкостью, словно для этих людей не было ничего проще, как поступать подобным образом с беззащитной девушкой.

Дина автоматически стала прокладывать в уме иной маршрут до своего дома, огибая место неприятных воспоминаний и возможных нападений. Получалось, что если не идти через арку, то приходилось обходить весь дом; а это на пару сотню шагов дольше обычного.

Факт растянувшегося расстояния до заветного подъезда удручал не так сильно, как то, что двор, по обыкновению, всегда был тихим.

«Время уже пять, – подумала Дина. – Люди начинают возвращаться с работы. Должен же в моем районе жить кто-нибудь еще, кроме пенсионеров!»

Кто-нибудь, кто сможет защитить ее? Какой вздор!

Дина с трудом представляла себе, как она посреди бела дня разрывается диким воплем, чтобы дозваться помощи. Она готова была бороться за себя сама, но только не показаться слабачкой; последнее принижало ее честолюбие, пусть она и понимала, что это глупо.

Боже, в голове какие-то дикие мысли Они ведь мужчины А ты женщина Ты не сможешь с ними справиться Они сильнее тебя в несколько раз Никакое честолюбие или характерность здесь не поможет

Дина оглянулась. Те двое продолжали идти вслед за ней.

Невероятно!

Такого поворота событий Дина никак не ожидала.

Похоже, что она действительно видела и знает слишком много. Теперь дело осталось за малым, верно? Как в той незатейливой песенке: ее пора убить.

«Так, без паники! – сказала она себе. – Держись ближе к людям. Возле безобидных старушек, женщин с маленькими детьми, или возле брутальных парней, которых, в крайнем случае, можно будет попросить заступиться за несчастную девушку (главное, чтобы последние на поверку не оказались тряпками) – словом, ко всем тем, кто мог поднять своим воплем воздушную тревогу, либо дать достойный отпор.

Приближался момент истины. Необходимо было решать, как добираться до дома: через арку, или в обход.

Дина решила схитрить; и это решение, как и всегда, оказалось спонтанным.

Свернув за угол дома, и оказавшись тем самым на несколько секунд в невидимом для бритоголовых подонков обозрении, она бросилась бежать наутек.

Все вокруг нее пошло в пляс, панически переливаясь разными красками. Совладать с паникой было невозможно.

Словно пребывая в ночном кошмаре, она окинула взглядом арку, мимо которой промчалась быстрее ветра. Ее душа ушла в пятки. В арке стояла очередная парочка молодых людей, которые, заметив пробежавшую мимо девушку, сразу встрепенулись, и бросились вслед за ней.

Теперь за Диной гналось не двое, а четверо сорвавшихся с цепи псов; именно такими они ей и представлялись – дикими собаками, готовыми разорвать в клочья свою жертву.

С печатью ужаса на лице, она мчалась мимо прохожих, которые провожали ее ничего не понимающими взглядами. Затем мимо них пробегали четверо преследователей, которых тоже постигали не менее удивленные взоры.

«Прохожие даже никак не реагируют! – подумала Дина. – Хотя, они и не обязаны…»

В эту секунду отчаяния она приготовилась признать свое поражение – контроль над ситуацией был утрачен окончательно. Теперь никто не сможет ей помочь, кроме самой себя. Ей предстояло обогнуть дом, и вот уже через несколько десятков метров, она должна была оказаться возле своего подъезда.

Дина включила пятую скорость.

«Домофонный магнит спрятан глубоко в сумке, – вдруг подумала она. – Вместе с остальной связкой ключей».

Факт того, что ключи в женской сумочке смогут найтись за пару секунд, составлял примерно десять процентов из ста. Остальные девяносто заставили Дину проронить пару слезинок, прямо так, на ходу.

Спасительное убежище приближалось – Дина с успехом легкоатлетического бегуна обогнула дом, в котором жила, и от своего подъезда ее отделяло несколько десятков шагов, не больше.

Но как раз на повороте на нее налетел (или это она налетела, понять было сложно) очередной парень, который махал возле ее лица руками и пытался схватить ее. Они оказались друг напротив друга, и Дина могла чувствовать на себе его дыхание.

Из последних сил она старалась отделаться от цепкой хватки, и в какой-то момент решила, что больше не может сдерживаться, и закричала (хотя нет; «закричала» – это громко сказано; на самом деле, она всего лишь отчаянно взвизгнула). Затем взмахнула в воздухе сумкой, и выпустила ее из рук, как снаряд, который попал точно в цель – в голову противника – что смогло нейтрализовать его на долю секунды. И, на удивление, услышала в ответ родной голос:

–Дина, какого черта?!

Парень закрылся ладонями, и склонился перед ней, подняв верх руки, как перед божеством; это был Кирилл.

Дина оглянулась – преследователи пропали. За ней уже никто не гнался.

–Прости! – сказала Дина Кириллу, помогая ему подняться. – Прости меня! Я не видела, что это ты!

–Теперь и я не вижу тоже! У тебя в сумке кирпичи?

–Я тебя не сильно задела.

–Хочешь сказать, я легко отделался? – Он был на грани злости. – Что с тобой случилось? Что вообще происходит?

–Ничего особенного. Мне просто показалось…

–Ты обманываешь меня. Говори, иначе утратишь доверие!

–Давай для начала успокоимся. Ты озлоблен. Я только что пережила дикий стресс.

–Мне нужно к врачу. Кажется, у меня сотрясение…

–Кирилл, я влипла в небольшую историю.

–Поэтому тебя ищут какие-то отморозки?

–Что?.. О чем ты?

–Ты мне расскажи, о чем я. Двое парней. Попали в квартиру, пока я спал. Дверь была закрыта на замок. Это я помню точно.

–Они что-то сделали? – Дина взволновалась. – С тобой…

–Нет. У нас всего лишь сложился цивилизованный разговор. Речь шла о тебе. Им нужно было знать, где ты. Надеюсь, понятно, что я послал их нахрен? Почему-то я был уверен, что это не какие-то твои дальние родственники, с которыми не нужно портить отношений.

–Ты прав. Это не родственники…

Дина подумала, что сейчас как раз тот самый момент, когда нужно было связаться с Айдыном; и зачем-то сказала это вслух.

–А он-то здесь причем? – Кирилл недоумевал.

Дина только удрученно покачала головой, и пообещала, что все по порядку, постепенно.

Она достала мобильник и набрала Айдына.

Размеренные телефонные гудки медленно возвращали в реальность: к солнечному морозному ноябрю, к уличному спокойствию, к отдаленным голосам и городским звукам. От возникшего диссонанса Дине снова начинало казаться, что все происходит не с ней, а с каким-то ее двойником. Словно она разделилась пополам, и «другая она» – та, что оставалась настоящей, реальной – продолжала жить прежней размеренной жизнью, отдавая себя учебе и дискуссиям со своим молодым человеком. В то время, как сама Дина превратилась в своего допельгангера, злого двойника, и существовала теперь по другую сторону своей обыденности, где царил хаос, и опасность поджидала за каждым поворотом.

Она не была уверена в том, что Айдын сможет оказать соответствующую помощь; все же, не настолько он был всесилен, чтобы противостоять группе фанатиков, среди которых были так называемые серьезные люди. Хотя, как знать… К тому же, Дина не была уверена, что Айдыну вообще стоило что-либо говорить.

Кажется, она не доверяла уже собственной тени.

Иного выбора не было.

–Что-то случилось? – сразу спросил у нее Айдын, как только взял трубку.

Дине не нравилась его проницательность. Она вызывала подозрение…

Айдын проявил внимательность к рассказу обоих.

Дина поведала свою «параноидальную» историю, не забыв опустить то место, где с ней случилась истерика.

Кириллу тоже было, что сказать.

Он проснулся от того, что на него пристально смотрели. Когда он открыл глаза, им сразу овладело несколько чувств: паника, злость и недоумение. В основном из-за того, что напротив него, в одной с ним комнате, находились незнакомые люди.

Двое крепких парней, внушавших своим видом неслабое волнение.

Один сидел в кресле, а другой стоял поодаль, облокотившись о двустворчатый шкаф (закрыв его собой почти полностью), со скрещенными на груди руками.

Кирилл приподнялся, и, сохраняя спокойствие, устроился полулежа на разложенном диване. Он ничего не говорил; выжидал, что будет дальше. Прислушивался к эмоциям: особой опасности он не чувствовал. Но сама ситуация была, мягко говоря, нестандартной.

Говорить пришлось с тем, что сидел в кресле. Второй стоял молча, и будто чувствовал себя лишним – по нему было видно, что он скучает; для полноты образа ему не хватало смачного зевка.

Диалог долго кружил вокруг основной темы: с кем Кирилл тут живет, почему он сейчас один, где остальные.

Кирилл спросил, кто они такие. Дурные мысли непроизвольно кружили вокруг него, насылая тень паники, которую приходилось скрывать. Выходило весьма удачно.

–Мы ищем девушку, которая здесь живет.

–Дина, – вдруг сказал тот, что подпирал шкаф. – Так ее зовут.

–Где она сейчас?

В эту секунду паника отступила на десять шагов назад, уступив место злости. Кирилл ответил, что даже если он и знал что-то по этому поводу, то ничего бы не ответил; и после этих слов почувствовал себя персонажем дешевого шпионского триллера.

–Не к чему геройствовать, – сказал парень, сидящий в кресле.

Кирилл прыснул – ему стало совсем свободно – и задал свои вопросы, ясно демонстрирую свою сдержанную ярость:

–Кто вы такие? И что вам нужно от Дины?

В ответ они только устало стали собираться. Один поднялся с кресла, и поправил на себе джинсы. Другой наконец-то отступил от шкафа.

–Жаль, что мы не застали ее. Можно было бы разобраться быстро и безболезненно.

–Так он сказал? – спросила Дина, сделав круглые глаза.

–Потом они ушли, – сказал Кирилл, проигнорировав вопрос своей девушки.

Он понял, что брякнул лишнее.

–Ладно, – сказал Айдын, качая головой. – Ладно! У меня есть один знакомый, который уехал по работе заграницу на долгий срок, и оставил на меня свою квартиру. Вы в ней поселитесь. Желательно, чтобы вы не высовывались какое-то время. Залегли, затаились.

Дина удрученно закрыла глаза и поникла головой.

–Не расстраивайся так! Мы разберемся с этим! И к Новому году будем гулять и отрываться точно так же, как и в прежние времена, не вспоминая о том, что случилось.

Дина не смогла разделить его энтузиазм, и задала вопрос, который она не могла не задать:

–Скажи, почему мне так сложно поверить тебе сейчас?..

-Щелк!

Дина и Тим очнулись от того волшебного звука, когда фотографирующий аппарат фиксирует маленький момент обыденности.

–Вы прекрасно смотритесь в паре, дорогие! – сказал приятный старушечий голос.

Когда женщина убрала от своего лица огромную фотокамеру («Профессиональная!», – отметил про себя Тим), Дина смогла разглядеть ее лицо. Ее щеки покрывал необычно здоровый румянец, и от этого могло сложиться впечатление, что женщина немного пьяна. У нее были стеклянные глаза, но ясный взгляд. Брови были вздернуты кверху в застывшем, но при этом милом, изумлении. О той же изумленности, напоминавшей маленького ребенка, говорил и ее рот, сложившейся буквой «о».

–Наверняка, вы безумно друг в друга влюблены! – вполне добродушно сказала она молодым людям, образ которых только что заполучила в свою большую черную коробку.

–До потери пульса! – подыграла ей Дина.

–Катя! – заботливо обратилась к женщине Нелли, появившаяся из дверей кампуса. – Катенька! Господи! Что ты тут делаешь?

–Фотографирую твоих студентов, конечно! – простодушно ответила Катя. – У этих молодых людей невероятная печать интеллекта на их лицах! И я смогла это поймать!

Нелли положила свою ладонь на плечо женщины, с которой она, похоже была знакома уже давно, и весь вид старшего преподавателя кричал о том, что ей хотелось бы сопроводить свою знакомую куда-нибудь подальше. Если бы не условности, она избавилась от женщины, которую назвала Катей, ловкими толчками в спину, да поскорее. Почему ей так хотелось это сделать, было непонятно, и от этого в воздухе росли неловкость и дискомфорт.

–Катя, пойдем лучше в мой кабинет, – сказала Нелли.

–Здесь так много красивых лиц! – почти блаженно пропела Катя. – Не лишай меня их, прошу тебя!

Нелли обреченно обратилась к студентам:

–Вам не обязательно это слушать. Отправляйтесь по своим делам.

–Возможно, мы можем помочь? – спросил Тим.

Дина была с ним солидарна.

–Сомневаюсь. – Нелли уверенно покачала головой.

На этот раз студенты оказались не в удел, и вынуждены были удалиться.

–Как думаешь, что это было? – задалась вопросом Дина.

–Понятия не имею, – ответил Тим. – Лично я не приметил ни одного красивого лица во всей округе.

Он пока еще не знал, что пожилой возраст способен оценивать большинство молодых лиц не иначе, как красивыми…

Часть 3

Эпизод 9

Стены, Призрак и Демон

Глубокой холодной ночью, – ночью с колючим февральским морозом, когда все повторно уходит в зимнюю спячку, – несколько раз прогудел дверной звонок. Потом последовало несколько внушительных ударов в дверь.

Айдын резко проснулся, будто заранее знал до этого, что кто-то потревожит его сон. Его глаза открылись, и он поднялся с постели, доставая на ходу пистолет.

Неизвестный за входной дверью настойчиво продолжал нарушать застывшую ночную тишину.

Айдын остановился возле двери, прислонившись к стене. Прислушался. Знакомый голос отчаянно произнес его имя.

Это был Кирилл.

Айдын быстро заглянул в глазок, и увидел лицо своего друга. Оно было в крови.

Когда Айдын распахнул дверь, Кирилл тут же ввалился через порог, спотыкаясь и почти падая. Ноги его подкашивались. Айдын вовремя успел подхватить его, и помог ему усесться на полу. Тяжело дыша, Кирилл облокотился о стену.

Вид у него был неважный. Пижамные штаны (это все, что было на нем из одежды) были подраны и испачканы кровью. Лицо и руки – в глубоких ссадинах, словно он боролся с огромной кошкой.

Айдын закрыл дверь, и опустился перед Кириллом на корты, по ходу стараясь понять происходящее. Ему в голову приходили вполне ясные догадки, но поверить было сложно.

Он молчал. Ждал, пока Кирилл заговорит сам. И в какой-то момент он сказал:

–Это безумие…

–О чем ты? – спросил Айдын.

–Я хочу, чтобы это кончилось… – Кирилл посмотрел вокруг себя. – Все это… Чтобы всему настал конец.

–Скажи мне, кто сделал это с тобой.

Сначала Кирилл замер, уставившись в одну точку. Потом он закрыл лицо ладонями.

На самом деле, Айдын знал, что произошло с его другом. Точнее, он догадывался. Но говорить об этом было нельзя.

Кирилл сам все расскажет…

Он запомнил тот день, когда впервые переступил порог квартиры, – нового места его с Диной обитания.

Айдын завел их обоих в новостройку, они поднялись на второй этаж, а затем он открыл ключом новую красивую дверь, и сказал им заходить внутрь. Здесь теперь было их укрытие. От тех людей, которые преследовали Дину. От ужаса, что приключился с Тимом. От реальности, похожей на дурной сон.

Но как только они оказались в новых стенах, кошмар стал развеиваться.

Это были апартаменты, в которых царил уют минимализма того типа, в котором чувствовались общее благополучие и финансовая стабильность. Поэтому у Дины мигом заблестели глаза. Ей предстояло прожить здесь пусть совсем и недолго, но после старой студенческой квартиры, где постоянно приходилось «приспосабливаться», нынешнее место выглядело как подарок небес.

Не успев обойти весь периметр, мысленно она представила себе общую площадь квартиры, и выразила вслух мысль о том, что, наверняка, здесь живет большая и счастливая семья (при этом она переглянулась с Кириллом своим фирменным любовным взглядом).

Айдын ответил, что хозяин квартиры, – его хороший знакомый, – холост и живет здесь совершенно один.

Дина этому разочаровалась – ей не хотелось, чтобы такой простор был единоличным. В подобном факте разливалось море эгоизма.

Кирилл находился в смешанных чувствах. Он не уловил любовных флюидов в мимолетном взгляде своей девушки, и вообще не мог поверить в то, что им предоставляют жилье высшего класса. Последнее не укладывалось в его сознании. После этого Айдын стал видеться не просто, как лучший друг, или что-то вроде этого; а как нечто большее. Намного большее.

Он смотрел на них обоих – на свою девушку, и на человека, которого она постоянно недолюбливала. В данную минуту между ними пела хор гармония. Дина испытывала ту же самую благодарность, что и Кирилл, и это было заметно в том, как она вела себя с Айдыном – радостная вежливость только не вытекала из нее золотистым медом, настолько переменилось ее настроение.

От этого Кирилл снова почувствовал себя счастливым.

Как ни странно, ненадолго.

Он не мог признаться себе в этом так быстро, но вид всего этого благополучия (чьего-то чужого финансового спокойствия) раздавливал его эго в лепешку.

Кирилл видел, как тем же самым была обворожена Дина, – наконец-то пропала печаль, которая следовала за ней тенью и не желала покидать ее ясных и красивых глаз. Она была рада этому интерьеру – родство с первого знакомства. Кирилл понимал, как и большинство других нормальных мужчин его возраста, что он не может дать своей девушке подобной жизни. Это даже была не роскошь. Если только позже. Много позже…

Первые минуты пребывания в этих стенах им овладела отчаянная зависть. Холостяцкое жилище, каким бы оно ни было, заставляло мгновенно переоценить самого себя. Кирилл отчетливо ощутил собственную никчемность и бессилие, скрытно жившие в нем всегда, и незаметные лишь от того, что на них постоянно закрываешь глаза и прогоняешь от себя сей факт куда подальше.

Но потом Кирилл каким-то образом вернулся на землю. Стены вновь стали всего лишь стенами. Предметы интерьера вновь стали всего лишь предметами.

Он остался в эмоциональном недоумении, – что за волна самобичевания вдруг накатилась на него, и откуда она вообще взялась.

Он оставил Дину, мирно беседующую с Айдыном насчет квартиры и ее собственника, в просторном холле, а сам прошел в коридор, который вел в кухню с широким окном, – через него мягко ложился дневной свет.

Кирилл осматривался. Заглянул в ванную комнату. Она оказалась вполне просторной. Возле дальней стены была душевая кабина, умывальник, тумба и унитаз. Чуть ближе – ванна. При этом оставалось еще достаточно неиспользуемого пространства.

Он зашел на кухню, зонированную от рабочей области широкой стойкой, в близкой досягаемости от которой стоял обеденный стол, прямоугольник темно-коричневого цвета, с такого же цвета стульями на четырех ножках. Чуть поодаль – пара удобных стульев с обивкой из гобелена, прямо возле тонированного окна, вид которого выходил на тихую улочку с редкими деревцами, еще не оправившихся от утреннего инея.

В спальне, что была напротив ванной, все было куда прозаичней. Пустые стены с успокаивающим цветом обоями, кровать с двумя тумбами по бокам, и шкаф.

Было тихо, и от этого казалось, словно стены говорили с Кириллом на своем немом, и потому непонятном, языке. Где-то тикали часы…

–В другой спальне все намного интереснее.

Кирилл обернулся и увидел Дину.

Она хотела, чтобы он последовал за ней. Ее взгляд говорил о какой-то пикантной находке.

Они прошли через гостиную с большим диваном и плазменным экраном, и попали во вторую спальню, где их ждал Айдын.

Действительно, здесь было чему удивиться и дать волю воображению.

В более темных стенах, создававших исключительно интимную атмосферу, помимо прочей мебели, стояла высокая двуспальная кровать; а над ней – навесной стеклянный потолок…

Кирилл вздохнул и сказал:

–Я впечатлен!

Он усмехнулся, и Дина подыграла ему:

–Здесь чувствуется сексуальный изыск.

–У холостяков свои пристрастия, – сказал Айдын.

–Сколько лет твоему знакомому?

–Он уже взрослый мужик. Ему позволяется.

Дина скромно, но решительно, откашлялась, и спросила:

–А сколько он будет отсутствовать?

Ноябрь завершался морозом, и потому было приятно переселиться в комфортные и теплые апартаменты из слабо отапливаемой квартиры с пропускающими холод окнами. Батареи здесь грели много лучше, хотя и не прогревали полностью всю площадь. Окна были новыми, рамы – надежными. Они не выпускали домашнее тепло, и потому постояльцам чаще всего было уютно, тепло и хорошо.

Дина любовно принялась убираться. Она настолько влюбилась в это, что ей во что бы то ни стало, хотелось обжить это место, хотя бы на время почувствовав себя его владелицей.

Кирилл не разделял такой хозяйственности, да и вообще, многое, что было свойственно его избраннице, и потому смотрел на Дину, как на некое загадочное явление в своей жизни.

Больше всего он не мог постигнуть внешнюю красоту, которой Дину наделила природа. Красота эта была огромной тайной, которая пленила не только Кирилла, но и многих других молодых людей, тщетно старавшихся обнаружить путь к ее телу.

Он удивлялся тому, какой стойкой и сдержанной она могла быть. Тому, какой она могла быть рассудительной, и как умело она расставляла приоритеты. А потом она вдруг превращалась в милую и независимую девушку, которая с легкостью заводила новые знакомства, и веселилась с незнакомыми людьми до упаду; затем просто забывали про них, и никогда не вспоминала.

По началу, Кирилл думал, что такая же участь постигнет и его – быть еще одним проходным элементом в ее существовании. Но это была лишь любовная фобия, поборов которую он разглядел один любопытный момент: она тоже находилась в этом странном состоянии наблюдения за энигмой, – мужчина, в которого она влюбилась, порой вел себя чертовски таинственно и непонятно.

Кириллу все более становилось ясно, что они оба находились в плену друг у друга…

Через пару дней объявился Айдын. Он был уверен, что стоит потихоньку выбираться из укрытия. Он был крайне наблюдателен – высматривал людей, которые могли выглядеть как-то подозрительно, – возле предыдущей съемной квартиры, где Дина жила с Тимом, возле нынешней, и возле университета. Никто и ничто не привлекло его особого внимания.

Поэтому Кирилл и Дина смогли вновь окунуться в учебу, тем более, что им в глаза уже смотрела сессия.

Их совместная жизнь вдруг стала напоминать семейную. Чаще всего, они находились вместе. Были позабыты сомнительные вечеринки и, в целом, разгульный образ жизни студента. Все как будто подготавливалось к настоящим зрелым отношениям, какие случаются между молодыми супругами, и Кириллу это нравилось. Его девушка постоянно была у него на виду, и ему больше не приходилось придаваться ревностным мыслям, как это случалось раньше, когда она проводила свое время в веселье, в компании с лучшим другом…

О Тиме вслух не вспоминали. Как и том, какая участь его постигла. В мыслях у обоих он присутствовал всегда, – часто или редко, – как человек, которого не стало, но присутствие которого до сих пор ощущалось где-то около, рядом…

Кирилл стал замечать, что смена общей обстановки оказывала положительное влияние на него, и на его девушку.

Оба они с удивительной легкостью закрывали сессию, и, поэтому к середине декабря чувствовали себя, как две вольные птицы. В это же время случилось их любовное безумие.

Это напоминало огромный выброс энергии, о скоплении которой ничего не указывало, пока она, наконец, не выплеснулась наружу.

Время между экзаменами они проводили дома, – редко куда-то выходили, совсем не гуляли, – только были рядом, вместе. После соития ходили по комнатам обнаженными. Подобное с ними было впервые. Словно в них освободилось нечто, открывающее путь на новый уровень их отношений.

Она постоянно соблазняла его, а он хватал ее, ласкал, и постоянно был возбужден. В какой-то момент любовь прорывалась наружу, и они снова предавалась ей, уже намного дольше предыдущего раза.

В перерывах они беседовали. У них давно не было таких разговоров. Только при знакомстве, при первых встречах тет-а-тет. По видимому, сейчас настал момент еще большего сближения, и они спокойно отдались ему. Говорили друг другу вещи, о которых думали, что не признаются никому и никогда…

Потом страсть снова накрывала их, и Дина заметила про себя, что никогда не догадывалась о своей гибкости, – не только в физическом плане. Она делала для Кирилла такое, от чего у нее все внутри переворачивалось верх дном. Она видела его ошалелые глаза. Они умоляли продолжать, не останавливаясь. Один из путей к сердцу мужчины…

В одну из ночей, когда сон окутывал обессиленных любовников, Кирилл проснулся от чужого взгляда. В комнатной темноте на него кто-то пристально смотрел. В тот момент Кирилл подумал: вот она и наступила, та самая минута; их обнаружили; шутки кончены; теперь начнутся настоящие проблемы.

Но паника не наступала. Было спокойно и тихо. Вокруг словно все замерло.

Парень, стоявший у стены, напоминал какого-то знакомого. Его лицо сложно было разглядеть. Но очертания…

Сердце Кирилла замерло.

Это был Тим. Выражение его лица было умиротворенным, и, казалось, он хотел о чем-то сказать. Но почему-то молчал.

Кирилл замер.

Тим показал руку, которую держал за спиной – сверкнуло лезвие ножа. Тим резко размахнулся, и пронзил ножом стену позади себя, так, будто нанес смертельный удар живому существу. Раздался нечеловеческий вопль, прокатившийся вокруг громом.

Кирилл дернулся, и проснулся. Его дыхание сбилось, и поэтому рот ловил воздух какими-то обрывками.

Огляделся по сторонам.

Дина спала рядом, очень крепко. Мало что могло разбудить ее сейчас.

В комнате, кроме них, больше никого не было…

Любовное безумие имело странное продолжение. После сладострастного марафона сексуальное наводнение повторилось. Но на этот раз с иным настроением.

В Кирилле беспрерывно просыпалась похоть. Мысли о сексе превратились в дешевую одежду, которую постоянно носишь где-нибудь на работе, или у себя дома.

Ему думалось, что он просто вошел во вкус; что ему мало. Все же, он молодой мужчина, и для него это нормально – иметь такое буйное желание. Но мыслей этих было такое изобилие, что сконцентрироваться на чем-то ином становилось с каждым днем все сложнее. Его преследовали образы, в которых сливающиеся в экстазе тела меняли позы, доводили себя до финальной точки, и начинали снова. Он всецело был этим поглощен.

Когда он был один, то смотрел порно, и удовлетворял себя.

Когда рядом находилась Дина, он вдруг становился робким. Она странно смотрела на него, будто знала о его настроениях и одиночных занятиях. Он не мог понять, о чем она думала.

В какой-то момент они просто накинулись друг на друга, прямо посреди кухни. Он развернул ее к себе спиной, она уперлась о столешницу. Он залез к ней в трусики, дотронулся там, и она вздрогнула. Прижался к ней, лаская шею. Освободил ее левую грудь от растянутой домашней футболки. Затем приспустил с ее бедер джинсы с нижним бельем, а ей не составило труда спустить с него спортивные штаны. Потом они снова стали единым целым, и двигались, как обезумевшие, издавая стоны, которым мог бы позавидовать зажатый актер.

Столешница тряслась и поскрипывала.

–Да… да… Вот так…

Когда все закончилось, они тяжело дышали, и долго не могли прийти в себя.

–Мне так безумно хотелось этого! – сказала Дина.

Кирилл удивился. У него складывалось совсем иное впечатление.

Позже они выяснили, что мысли о диком сексе преследовали их обоих. Что оба они при этом не совсем были уверены в адекватности своего постоянного желания.

Через пару часов они повторили снова. В этот раз Дина предпочла смотреть в окно, облокотившись об подоконник. Кирилла это заводило не на шутку…

Кирилл не относил себя к группе лиц, всячески движимых сексом. В какой-то момент он почувствовал себя усталым и опустошенным. Ему казалось, что теперь он имеет приблизительное представление о сексуальной зависимости. Мечты об оргазме и пути к нему заменили ему его обычные мысли и чувства. Уверенность в том, что дома почти в любой момент можно было по-быстрому перепихнуться, покрывала любой неожиданный стресс, возникающий в течение дня. Он говорил себе: сначала учеба, работа, а потом все остальное. Под остальным предполагались сексуальные утехи со своей девушкой. Находиться рядом с ней просто так он не мог. Как и она.

Дина была ненасытна. Безусловно, Кириллу это нравилось; и даже льстило. Но в нем всегда была вера в умеренность и сдержанность. Она никогда не покидала его и сейчас.

–Доктор Фрейд, пожалуй, был прав, что нашей движущей силой является либидо – сексуальная энергия, – говорила на лекции Нелли. – Многие считают, что таким образом психоанализ определил судьбу человека – мы все делаем ради секса, и не для чего более. Это точка зрения дилетанта. Точнее, человека, который к науке психологии имеет опосредованное отношение. Безусловно, мы движимы какой-то энергией, которую Фрейд, условно, но вполне логично, определил, как либидо. Но, вы должны согласиться, что наша энергия может быть направлена не только на то, чтобы кинуться с кем-нибудь в постель при любом удобном случае. Если мы правильно распределим ее, то в нас рождается способность творить, создавая гениальные вещи; работать в поте лица, и порой получать от этого даже истинное наслаждение; в конце концов, мы способны созидать…

Либидо – это не секс в чистом виде. Либидо – это энергия, происходящая из чувства сексуальности. Она растет из корней нашей базовой потребности. Вопрос только в том, как именно мы ей воспользуемся. Будем ли мы сотрясаться в вечном оргазме? Или расширим границы наших возможностей?

Однажды услышав подобное от лица, которое Кирилл счел для себя авторитетным, он уже никогда не смог относиться к сексу как к событию, от которого люди способны получать непомерное удовольствие. Это было либо удовлетворение потребности (что было весьма скучно). Либо проявление любви (что было вполне естественно). Когда секса становилось слишком много, очевидно, энергия растрачивалась не на шутку. Ни о какой любви или удовлетворенности здесь не могло быть и речи.

Было что-то еще. И это что-то постоянно толкало его иметь свою любимую, как надувную куклу. Против чего она даже никак не высказывалась. Ей это нравилось. Хотя, по ее уставшему виду, Кириллу виделось обратное.

Он был в неком недоумении. Но остановить это было невозможно, просто потому, что было не понятно, как именно это сделать. Да и чего тут скрывать? Чаще всего этого и не хотелось останавливать.

Кирилл предпочитал остановиться на мысли, что это новый этап в их отношениях. Пламя любви разгорелось с новой силой. И при том, невиданной. Чего же тут может быть нездорового? В любви двух людей не может быть ничего опасного. Тут и сам Бог велел любить друг друга…

***

В другой части его жизни, в которой он не сдавал экзамены и не проводил свое время с девушкой, происходило нечто необъяснимое. Единожды он постарался поговорить с ней об этом, но Дина проявила снисходительное равнодушие – так взрослый умиленно смотрит на ребенка, и за проявление наивности любит его еще сильнее. Поэтому Кирилл больше не затрагивал эту тему – ему не понравилось выглядеть простодушным глупцом.

При этом он объяснял себе, что Дина не прониклась его историей от части, потому, что он рассказывал ее, как страшную историю возле костра. Нужно было признать себе – в своих описаниях он невольно прибавил драматизма. Которого, на самом деле, было достаточно, когда он оставался один на один с самим с собой, и огромным административным зданием, где он работал охранником. К слову, странности происходили исключительно глубокой ночью, когда Кирилл уже находился на границе сна и бодрствования, и отделить реальность от иллюзий было не всегда просто, как это можно было бы сделать при свете дня.

Кирилл всегда выступал за рационализм. Но чем больше он думал об этом, стараясь объяснить хотя бы для самого себя то, что он слышал и видел, тем сильнее сгущались краски, а жить и работать в таком дискомфорте было не совсем приятно.

Ему нужны были наличные, и он не собирался покидать свое рабочее место из-за единичных случаев чего-то необъяснимого. Тем более, работа хорошо оплачивалась и была не самой сложной.

Чаще нужно было выходить в ночную смену. Дневную он не мог себе позволить из-за учебы.

Распорядок был весьма прост: Кирилл совершал обход, потом следил за камерами и придавался раздумьям. Когда становилось ясно, что ничего страшного не предвидеться, он принимался готовиться к семинарам. Под конец он засыпал, и проводил в легком полусне не более трех часов, полностью пробуждаясь ближе к пересменке.

В одну из подобных ночей, когда в его руках был интересный non-fiction, и в мире не существовало ничего, кроме занятных идей, где-то в здании вдруг раздались шаги. Точнее, это был быстрый перестук женских каблуков. Так, словно кто-то шел быстрым шагом, или почти бежал.

Сначала Кирилл подумал, что ослышался. Но звук никуда не пропал. Каблуки, не сбрасывая темпа, поднялись по ступенькам на следующий этаж.

Кирилл проверил камеры, но никого не увидел. Пораженный удивлением, подозрительностью и даже легкой злостью, он отправился на проверку по всему зданию. Но не встретил и не услышал ничего, что могло указать на чье-то нежелательное присутствие.

Он списал все на собственное воображение. Его чувство ответственности не позволяло ему нормально расслабиться на рабочем месте, он постоянно держал ухо в остро. Впервые, увлекшись чтением, он дал слабину, и тут же услышал шаги.

Видимо, это звук родил мой разум, подумал он.

Но посторонние шаги повторились и на следующую ночь тоже.

Кирилл озлобился на руководство, – наверняка, это была какая-то глупая проверка с их стороны. Он тщательно проверил все здание, убив на это немало времени и нервов. Не обнаружив ничего подозрительного, он уставший вернулся на КП, где он обычно проводил всю смену.

Некоторое время он сидел в недоумении. Потом отвлекся на социальные сети и на бесплатный просмотр сериала. Возвращаться к чтению желания не было – тишина теперь нервировала его.

Подошло время сна.

Как и обычно, он расположился на скамье, какие обычно бывают в залах ожидания, – несколько металлических кресел, сросшихся в один ряд. На сиденьях и спинках присутствовали мягкие элементы. Поэтому вместе с расстеленным на них пледом они могли подарить вполне комфортный сон.

Будка контрольного пункта находилась прямо напротив скамьи. Поэтому Кирилл всегда мог быстренько вернуться на свое рабочее место.

Где-то на границе сна и реальности ему послышался продолжительный грохот. Он моментально понял, что это был за звук. Так хлопали устаревшие деревянные скамейки, рядами стоящие в актовом зале. Точнее, это были сиденья, которые можно было поднять и опустить.

Актовый зал использовался редко, и поэтому все там было устаревшим. Ремонт там длился уже долгое время. Обычно, двери туда на ночь закрывались на ключ. Что Кирилл и увидел, когда подбежал к камерам, преодолевая сонную пелену перед глазами.

Он достал ключи, фонарь, и, только собирался покинуть пост, как вдруг понял, что не хочет никуда уходить. Здесь он чувствовал себя в безопасности.

Разве там опасно? – спросил он себя.

Кирилл вышел в коридор. Было тихо.

Он прислушался. Грохот снова повторился. Одно сиденье, два, или три. Потом, кажется, все вместе, по несколько рядов сразу. Они опускались и поднимались снова, скрипя словно каждое на свой лад.

Кирилл сорвался с места и решительно помчался в сторону актового зала. Грохот оттуда доносился такой, что, казалось, его в ночной тишине было слышно по всему кварталу.

Он всунул ключ в замочную скважину, повернул. Дверь открылась.

Все стихло. Снова.

Страх и волнение брали верх. Сердце ухало, как после длительного забега. Но Кирилл этого не замечал. Злость, что была в нем, перекрывала собой все остальные эмоции.

Он включил фонарь, и луч света проник в темное пространство. Он выхватывал только отдельные части: проход между рядами, ступени, сиденья, сцену.

–Кто здесь? – спросил Кирилл.

Он чертовски боялся, что вот сейчас, в этой кромешной тьме, вдруг объявится чье-нибудь лицо, и оно окажется ужасным, или фигура, искалеченная, покошенная, похожая на мертвеца.

Но этого не происходило.

Послав все к черту, он прошелся вдоль рядов, поднялся на сцену, осмотрел строительные леса. Никого тут не было.

Он покинул зал, заперев за собой дверь. Его потряхивало.

У него было только одно намерение: он хотел еще немного вздремнуть. Как ни странно, сон все еще не желал отступать. Он готов был спать еще очень долгое время. Хоть это и было невозможно.

По пути его настиг еще один неожиданный звук: в туалете из крана бежала вода.

Он остановился. Теперь приближаться к дверям было намного боязней.

Он решил сначала включить свет, а уж только потом открывать дверь. Он нажал на выключатель, и затем повернул дверную ручку и медленно распахнул бесшумную дверь, отходя от нее немного в сторону. Он аккуратно заглянул в комнату, в которой никого не было. Вода продолжала бежать из-под крана.

Он зашел в комнату, подошел к умывальнику и завернул кран. Огляделся по сторонам, вышел, закрыл за собой дверь, и только собирался снова вернуться на свой пост, чтобы еще немного вздремнуть, как вдруг услышал поворот крана, сопровождаемый легким скрипом.

Вода снова потекла в раковину.

Внутри Кирилла все замерло. Он почувствовал, как все его тело покрыла испарина. Он медленно повернулся, с ужасом смотря в сторону туалетной комнаты.

Там кто-то есть? Пронеслось в его голове. Там никого не было. Я видел это своими глазами!

Набравшись все той же решимости (только теперь уже в меньшей степени), он вернулся в туалет, – включил свет и открыл дверь. Вошел, снова закрыл кран, причем как можно туже, и быстро вышел обратно. Вслушиваясь в тишину, он двинулся на пост.

Там он снова улегся на скамью, но уснуть оказалось не так просто.

Он стал всматриваться в темноту, и ему казалось, что сейчас из нее кто-то появиться. Он даже был в этом уверен. Уверенность придавала ему смелости.

Там кто-то был… Там действительно кто-то был…

Контуры постепенно расплылись, и он снова провалился в сон. Ему снились стук каблуков об пол, шум из актового зала, и бегущая вода из-под крана.

Но какой-то частью себя он понимал, что если он снова проснется, то от этого ничего не изменится. Поэтому он продолжал прибывать в своем беспокойном сновидении, пока не сработал будильник, и умиротворяющее утро не стало его защитником от того странного и необъяснимого, что происходило ночью…

Та его смена выпала на конец декабря. Как раз на следующий день должно было состояться празднование грядущего праздника. В студенческой компании. В той самой квартире, где «прятались» (теперь уже просто жили спокойно) Дина с Кириллом. Последний не был в восторге от идеи собрать огромную толпу людей, жаждущих грандиозного веселья.

–Мне сейчас совсем не до этого, – говорил он. – Но если Айдын не против, то, по большому счету, мне без разницы.

Айдын не сопротивлялся.

Кириллу оставалось только пожать плечами, и согласиться.

Дина с несколькими одногруппницами весь день проводили на кухне, гремели посудой, хихикали и были поглощены своим женским счастьем.

В то время как Кирилл старался выспаться после своей изнурительной ночной смены.

Чувствовал он себя не совсем хорошо. В нем как будто что-то изменилось, но было неясно, как обрисовать контуры таких внутренних перемен. У него ныладуша, ему было паршиво, и хотелось вывернуться наизнанку.

Он был уверен, что если выспаться, то это душевное состояние пройдет. Но сон постоянно уходил, как только раздавался девичий гогот, который тут же стихал, – видимо, Дина напоминала, что в дальней комнате спит ее парень, и что нужно его уважить. Но уважение не продолжалось слишком долго.

Все же ему удалось под вечер провалиться в глубокий сон, и на некоторое время забыть обо всем. Очнулся он от громких разговоров гостей, доносившихся из-за закрытой двери, и от музыки, играющей фоном.

Кирилл узнал время – минуты приближались к двадцать первому часу – увидел себя усталого в зеркальном отражении над кроватью, и уловил в себе знакомое чувство, преследовавшее его еще до поступления в университет и до знакомства с Диной. Некая смесь из внутренней усталости и одиночества. Опустошенности. Меланхолии.

Когда он лениво поднимался с кровати, какая-то его часть была уверена, что сегодня он отдастся в плен зеленому змию. По полной катушке. Тем более обстановка располагала…

Кирилл отогнал эти мысли. Для начала он хотел попасть в душ, и взбодриться.

Он вышел из комнаты, и его встретили приветственные возгласы.

–Трудяга!

–Настоящий представитель большевистского класса!

–Спать так долго и так крепко после работы может только трудоголик с чистой совестью!

Кирилл поздоровался со своими сокурсниками, добавил в ответ парочку своих остроумий и направился в ванную комнату.

Вода помогла ему взбодриться не более, чем на полчаса. Может, и дольше. Но он этого не заметил. После первой пары рюмок, выпитых залпом в компании развеселых студентов, он снова оказался в плену своих застаревших, но вновь оживших, чувств.

Ему не хотелось не с кем общаться, не хотелось заводить новых знакомств (на вечеринку пришли люди, не имеющие никакого отношения к факультету), и он понимал, что со стороны может выглядеть грустным принцем, парнем-аристократом, вызывающим отвращение. Но он знал о себе, что он самый обычный молодой человек, каким-то образом снова оказавшийся в плену деструктивных эмоций, с которыми трудно было вести внутреннюю борьбу. Заниматься поиском причин всего этого для настоящего времени было неудобно. Поэтому он просто не сопротивлялся, и пил. Потому что ему хотелось. Потому что он не мог себя остановить. Потому что в опьянении вновь отыскалась какая-то скрытая прелесть.

Добив пятую порцию своего напитка, Кирилл нашел Дину в общей толпе, обнял ее сзади, и уложил свой подбородок на ее плечо. Он закрыл глаза, и подумал, что вот сейчас, в эту секунду сможет ощутить немного умиротворения.

Но Дина была увлечена женской беседой с какой-то из своих знакомых, и только сказала Кириллу:

–Мы разговариваем.

–Я же не мешаю. – Кирилл не собирался от нее отлепляться.

–Ну!..

Дина сделала убедительно круглые глаза, и всем видом дала знать: «не сейчас!».

Она не могла подозревать, какого дракона разбудила. Кирилл отошел от нее, считая себя оскорбленным, и ущимленным в плане собственного достоинства.

Опьянелый разум начинал свое бурное странствие.

–Давно не видел тебя таким пьяненьким, – сказал Айдын.

–Хочешь, я больше не буду? – буркнул ему в ответ Кирилл, демонстративно отодвигая от себя пустой пластиковый стакан.

–Какой-то ты невеселый сегодня.

Кирилл промолчал.

–Давай прогуляемся в супермаркет. – Айдын похлопал друга по спине. – У нас кончается спиртное… Собирайся. Подышим свежим воздухом.

Кирилл смиренно повиновался.

На улице было красиво и тепло. Ранний вечер с пушистыми снежинками, падающими с неба крупными хлопьями.

Наступали сумерки, и в воздухе был синий свет.

Люди стекались к огромному mall’у, в котором был супермаркет.

Парни шли молча, существуя отдельно друг от друга – словно и не знакомы вовсе.

Кириллу казалось, что внутри него все готово в любой момент воспламениться от непонятной злости. Слух его обострился, сердце стучало не совсем спокойно, осязание притупилось, и временами его пошатывало.

У него было чувство, будто он в скафандре из собственных противоречий, терзавших его. Чувства эти сменялись одни другими, превращаясь в слоенный торт: окружающая красота\внутренняя грусть, ощущение праздничного тепла\абсолютная опустошенность, любовь\ненависть, – и так далее, безостановочно.

В супермаркете было оживленно. Тому сопутствовал праздничный настрой. Витрины постоянно пополнялись суетливыми продавцами. Покупательский взгляд скользил от одной полки к другой. Было много людей, но на кассах еще не успели собраться очереди.

Кирилл с Айдыном прошли турникет и направились в секцию с напитками. После улицы Кирилл сразу почувствовал себя расслабленным и разгоряченным. Его внутренняя сумбурность прервалась. Но от этого не стало легче. Его окружала легкая дымка, а свет от электрических ламп казался слишком ярким.

Они остановились возле огромной витрины со спиртным.

–Что возьмем? – спросил Айдын.

–Не знаю, – ответил Кирилл, и отвернулся в другую сторону.

В толпе лиц его внимание привлекло одно знакомое.

–Брось! – сказал Айдын. – Это вам пить. Не мне. Так что, давай, выбирай.

–У нас даже нет документов.

–У меня есть.

–Поддельное удостоверение?

–Мне уже двадцать два, братан.

Кирилл изобразил удивление.

–Мне всегда казалось, что ты моложе.

–Ты ошибся. – Айдын взял в руки пузатую бутылку. – Хорошо, я выберу сам…

Кирилл снова обернулся, и снова увидел то же самое лицо. До боли знакомое.

«Мне это кажется», – только и смог подумать он.

Потому что молодой человек, которого он увидел, не мог находиться здесь ни при каких обстоятельствах. Ни здесь, ни где бы то еще. Душа этого человека покинула этот мир, и ушла в небытие.

Но Кирилл готов был поклясться, что видел именно его! Он видел Тима!

Тим бросил на него быстрый взгляд, развернулся, и скрылся за витринами, в другой секции.

«Это всего лишь незнакомец, похожий на него, – говорил себе Кирилл. – Какой-то незнакомец, вот и все».

Но вслух он сказал (скорее самому себе):

–Мне кажется, я увидел…

И в следующую секунду он двинулся за знакомой фигурой.

С этой секунды Кирилл погрузился в полную тишину. Он никого не видел вокруг себя. Он слышал только, как стучало его сердце, все быстрее и быстрее; и он слышал свое дыхание, размеренное, сохраняющее спокойствие.

Тим остановился, и Кирилл вместе с ним, не в силах двинуться с места (в это невозможно было поверить! Это действительно был он! Это был Тим!). Исподлобья Тим глянул на Кирилла, так, будто не хотел быть замеченным. Потом он посмотрел куда-то в сторону, – в его глазах было что-то недоброе. Кирилл последовал этому взгляду, и внутри него все замерло. Он увидел тех самых парней, которые застали его врасплох, одного, на съемной квартире; тех, что прервали его сон, и нагло стали расспрашивать его о Дине.

Они смотрели на Кирилла, как шпионы. Они следили за ним. Но оказались замеченными. В них не было и тени паники, – они просто отвернулись, и ушли в другую сторону, лавируя между людьми.

Кирилл снова сместил внимание на Тима. Тот шел дальше, удаляясь в противоположном направлении.

Куда и за кем идти Кириллу было непонятно. Пару секунд он стоял, как вкопанный. Но потом он выбрал Тима. Он двинулся за ним, проталкиваясь через людей и сдвигая с пути набитые продуктами корзины. В какой-то момент, оказавшись в секции с бытовой химией, где было много свободнее, он перешел с шага на легкий бег. Пара охранников обратило на него внимание, проводив его невозмутимыми взглядами.

Тим растворялся в толпе, сливался с ней, его силуэт с трудом вычленялся среди остальных. На мгновение Кирилл засомневался в том, кого видел, но ему казалось, что сейчас он сделает еще пару широких шагов, протиснувшись среди людей, которые постоянно появлялись на его пути, как препятствия, и вот уже коснется Тиминого плеча, развернет его к себе лицом, посмотрит в его живые и знакомые глаза, и убедиться в его витальности, и сможет показать его Дине, и Айдыну, и всем остальным, как живое доказательство того, что произошла страшная ошибка – на самом деле Тим жив, с ним ничего не приключилось, и поэтому все страхи и переживания должны рассыпаться прахом и развеется по ветру, став еще одним вздорным недоразумением.

Все это должно случиться здесь и сейчас. Поэтому Кирилл настигает свою цель (к этому моменту его сердце уже стучит оглушительно быстро, дыхание такое, словно он преодолел спортивную дистанцию за короткое время), хватает Тима за плечо, разворачивает его к себе, и видит перед собой страшно обезображенное лицо, – вместо глаза белки, перекошенный рот и вывалившийся язык.

Кирилл стал задыхаться. По его горлу кто-то полоснул лезвием. Он положил руки себе на шею, и потом посмотрел на них, – они все были в крови.

Каким-то странным образом ему хотелось расплакаться…

Перед ним стоял Айдын. Он пытливо смотрел на Кирилла, стараясь понять, что происходит.

Это был не Тим. Кирилл гнался за Айдыном.

Кирилл недоумевал: как один человек за считанные секунды мог превратиться в другого. Как можно было спутать двух совершенно не похожих друг на друга людей.

Он готов был поклясться, что опустил свою ладонь на плечо одного человека, а повернулся к нему уже совершенно другой.

–Что случилось? – спросил Айдын. – Вытри слезы.

–Он только что был здесь! – Кирилл схватился за голову и посмотрел по сторонам. – Я видел его!

–Кого?

Туман перед глазами развеялся. Стали слышен посторонний шум. Кирилл возвращался в реальность. Он посмотрел на свои ладони, провел ими по шее. Никаких ран. Ни капли крови.

–Ты бледный, – сказал Айдын. – Может, выйдешь на улицу? Подышишь воздухом. Я постою в очереди.

–Да… – Кирилл посмотрел по сторонам. На него смотрели люди. – Да, ты прав. Мне это нужно…

Он стоял неподалеку от входа в супермаркет, и покуривал сигарету, попросив ее у кого-то из прохожих. Было очень шумно. Но внутри – в его сознании, в его душе – тихо, пусто, и безмятежно.

Ему было боязно. Он вспомнил, как ему чудились дурные вещи, когда он напивался еще до знакомства с Диной. Такого не должно было больше повториться. Но оно произошло. Только что.

Айдын вышел из супермаркета с большим пакетом.

–Как ты? – спросил он.

–Все нормально. – Кирилл выбросил окурок, залез в карман джинс, достал наличные и отдал их Айдыну. – Ты не обязан оплачивать чужую выпивку.

–Забей!

–Слишком много благородства.

–Сумма все равно была больше. Твоего нала не хватает.

Кирилл посмотрел на друга и не сдержал улыбки.

Гостей прибавилось. Стало больше незнакомых лиц.

Кирилл снимал с себя пуховик, наблюдая за милой беседой Дины и какого-то парня. Они смотрели друг другу в глаза, улыбались, и было похоже на то, что этой парочке больше никто не был нужен.

Никогда до этого Кириллу не приходилось испытывать такого мощного притока ревности. Если когда-нибудь (крайне редко) он видел, как вокруг его девушки увивается какой-то незнакомец, а Дина при этом не проявляла равнодушия, а, напротив, шла на контакт, – он знал заранее, что так она ведет себя из чистого уважения к собеседнику. В таком случае он сразу показывал свое присутствие, свои «владения» (его девушка принадлежала только ему, и никому более), и, смотря по ситуации, налаживал диалог с незнакомцем.

Возможно, сейчас у него просто не было сил. Возможно, Дина хохотала от шуток чужого парня слишком громко и держалась более открыто, чем обычно. В любом случае, Кирилл решил не вмешиваться, а наблюдать. Он налил себе очередную порцию, и сел поодаль, смотря на все со стороны.

Когда Дина отлучилась в туалет, он пошел за ней. Он остановил ее и задал свой вопрос:

–Ты флиртуешь с ним?

–Флиртую? – Она явно не понимала, о чем шла речь. – С кем?

–Не делай такой вид. Я видел, как он постоянно возвращался к тебе, и вы шушукались, как влюбленная парочка.

Дина обомлела, а потом уверенно сказала:

–Я ни с кем не флиртовала, – и отвернулась в другую сторону.

–Ты теперь постоянно будешь сторониться меня на людях? – Кирилл придвинулся к ней вплотную. – Или тебя теперь просто интересуют другие?

–Кирилл, что происходит?

–Как раз это я и хотел у тебя узнать.

–Я вообще ничего не понимаю!..

Он перебил ее:

–Мы находимся под одной крышей, в одной комнате, и ты ни разу не подошла ко мне!..

–К чему ты клонишь?

–…Даже в сторону мою не смотрела!

–Невероятно!

–Только и делала, что улыбалась кому-то, кого впервые в жизни увидела!

–Я не знаю, о чем ты говоришь. Ты пьян. Я не узнаю тебя.

–Как легко ты все списала на опьянение!

–Не знаю, какая муха тебя укусила. Мне сказать нечего. Оправдываться за то, чего я не делала, я не собираюсь.

–Как скажешь!

Он отошел от нее с тем оскорбленным видом, в котором было слишком много гордости и ярости, скрытых за спокойным тоном, обещавшим только одно: на этом дискуссия не окончена – это была всего лишь прелюдия.

К Дине подошла подруга и обеспокоенно спросила, все ли в порядке.

–Не знаю! – Дина пожала плечами. – Конфликт на ровном месте!

Она услышала, как что-то разбилось, и посмотрела в ту сторону, откуда шел шум. Там был Кирилл, которого старались унять окружившие его парни. Он отталкивал их, закрывал лицо ладонями, громко протестовал и возмущался.

–Вот они, спектакли с боем посуды, – сказала Дина. – Это так по-мужски…

Потом Кирилл снова уснул. Ему снился Тим, который, словно выворачиваясь наизнанку, превращался в Айдына. Ему снилась музыка, и под нее он бежал, и хотел взлететь, но падал. Он поднимался, но затем не мог пошевелиться. Стоял истуканом, и огромная тень, возникающая позади него, поглощала его в себя, делала его своей частью. Он оказался в плену, один, в кромешной тьме. И здесь что-то было. Нечто живое. Нечеловеческое. Оно стремилось проникнуть в него. Желало питаться его силой. Хотело использовать его тело, как сосуд.

В своем сне Кирилл сопротивлялся этой силе…

Когда они снова остались наедине, наступило молчание. Они не разговаривали, не смотрели друг на друга, и не строили планов на новогоднюю ночь.

В последний момент Дина сказала:

–Думаю, лучше провести праздник со своими семьями. Я скучаю по своим родителям, и с удовольствием встречу Новый год с ними. Если ты не против.

Слышать это было больно. Он хотел сказать, что хочет всегда быть только с ней, вне зависимости от праздников или каких-то других важных дней. Но он вынужден был согласиться, ответив коротко:

–Без проблем.

А затем тактично добавил:

–Мои тоже заскучали без меня. Они будут рады, если я приеду к ним…

Дома его встретил гвалт родных и близких. В семье Кирилла родственные связи были на удивление сильны. Этот факт обычно ускользал в будничной суматохе, и возникал, в основном, когда отступала леность перед большим семейным праздником.

Кирилла встречали дяди и тети, пара ребятишек, которым он уже приходился дядей, мать, любовно его обнимающая, и отец, с крепким рукопожатием и таким же объятием.

Во всем этом Кирилл находил некоторую церемониальность, или даже театральную наигранность, – в обычные дни все вели себя более сдержанно.

Но, с другой стороны, ему импонировали подобные элементы семейственности. Лично для себя и своей семьи в будущем он желал того же самого.

Илья – старший брат Кирилла – обычно выделялся отдельным звеном во всем размашистом семейном древе. Он был себе на уме, холоден, и считал себя индивидуалистом, хотя таковым не являлся. Все это в нем одновременно притягивало и отталкивало. Кирилл не был исключением.

Внятный диалог у них был редкостью. Он случался, когда его меньше всего ожидаешь. Уникальность рождалась из воздуха, и становилась запоминающейся эпизодичностью.

–Не могу вспомнить, когда в последний раз большой праздник наводил на меня столько тоски, – говорил Кирилл. – Мне в голову лезет всякая чушь. Постоянно хочется спать. А когда просыпаюсь, такое чувство, словно я задыхаюсь. Или тону в собственном вопле, хотя и не кричу. Только громко и часто дышу.

Ему хотелось быть откровенным, и это был тот самый случай. Илья слушал его и не перебивал. Момент, когда старший терпим к младшему. Когда опыт одного человека не осуждает его отсутствие в другом.

–Дина меня терпит. Я замечаю это. После того, как мы с ней оказались в другой квартире, она немного, да изменилась. Словно стала отстраненнее… Вижу, это звучит глупо. Но теперь я вынужден присматриваться к ней. Ну, знаешь, с подозрением. С какой-то ревностью. Никогда между нами такого не было… Как думаешь, я надумываю?

Илья пожал плечами, но вслух сказал:

–Не исключено, что все так, как оно тебе видится.

Кирилл грустно вздохнул и добавил:

–Думаю, мне надо повеселиться сегодня.

–Это точно.

Но после того, как они вместе пропустили один shot, Кирилл продолжал говорить о себе, о своих переживаниях. Илья терпеливо сбивал градус драматизма, когда температура поднималась выше нужного.

Они шутили, чувствовали единение, и были спокойны.

Потом Кирилл вошел в поток веселого и приподнятого состояния, которое умело создавали его двоюродные сестры, способные украсить семейный пир бодрыми конкурсами и приятными сюрпризами.

Где-то в перерыве он улучил минутку, и созвонился с Диной. Голос у нее был счастливый (он сразу уловил эти нотки, кажется, еще до того момента, как она закончила свою первую длинную фразу), и от этого на душе сразу становилось легче и теплее. Он понял, что теперь может позволить себе расслабиться и плыть по течению. Хотя бы, этой ночью.

Когда он положил трубку, то вдруг почувствовал легкую свободу. Внутренне напряжение, которого так много было в последние дни, прошло.

Кирилл словно очнулся от продолжительной болезни.

В нем проснулось ощущение домашнего уюта. Неожиданно он вспомнил свое детство. Его приятные моменты. Мирное время.

Когда стрелки сошлись на двенадцати, и, по традиции, раздался бой курантов, – все кричали, дули в дудки, поздравляли друг друга с Новым годом, и были счастливы. Они вышли на улицу, и пускали салюты в небо. То же самое делали и соседи. Салютов было настолько много, что бесконечные серии взрывов сравнивали с канонадой. Они раздувались в огромные шары, и было в этом что-то знакомое. Словно дежа вю. Но только по отношению к будущему. К тому, что грядет… Или это уже было когда-то, но только должно было повториться снова.

Огромные шары в небе уничтожающие все вокруг себя своей ударной волной

Негде спрятаться от этого ужаса Нет убежища Никакого укрытия

И Кирилл

С маленьким мальчиком на руках Совсем малыш Пятилетка

Ребенок обнимает его Прижимается Кирилл как защитник Откуда-то он знает, что нужно спасти этого ребенка Уберечь его любой ценой Инстинкт ему подсказывает это

Потому что в мальчике мощь В этом маленьком человечке невероятная сила Разрушительная сила не поддающаяся контролю

Что-то в мальчике есть от него От Кирилла Что-то связывает их обоих

–Кирилл?

Это был чей-то голос, совсем рядом. Кажется, он принадлежал матери. Она стояла возле Кирилла, но почему-то он ее не видел. Он видел взрывы. Высоко в небе.

–Что с тобой? Все в порядке? Может, ты хочешь прилечь?

–Прости, – сказал Кирилл. – Я не пойму…

Он осекся.

Его обступила родня.

–Ты бледный, как простыня!

–Приляг!

–Отдохни!

И Кирилл подчинился. Кто-то помог ему вернуться обратно в дом, в тепло, и подсобил улечься в свою постель (по которой он в тайне всегда скучал).

–Спи, родной…

Мягкие материнские губы поцеловали его в щеку, руки поправили челку на лбу, а потом укрыли одеялом.

Все вокруг него было в тумане, и погружалось куда-то очень глубоко, в вечность, в тишину, в ничто. И где-то там, в этом черном безмолвии, Кирилл почувствовал надлом. Он увидел трещину, и не мог представить себе ее размеры, – она шла извилистой молнией без начала и конца. Это выглядело одновременно правильно и страшно…

«Еще одна тяжелая ночь», – подумал Кирилл после пробуждения.

Он не занимался ни физическим, ни умственным трудом. Он не решал сложных задач и не искал ответов на сложные вопросы. Он просто спал. Привычно было бы считать, что после крепкого сна должен появиться хотя бы какой-то прилив сил. Но не наоборот.

Но каким-то образом правила игры незаметно поменялись, и Кирилл не знал, как на это реагировать.

Стрелки на часах говорили о том, что он проспал почти двенадцать часов.

Ему подумалось, что, возможно, все дело в продолжительном сне. Чтобы выспаться, ему обычно хватало семи или восьми часов, не больше. Однажды дело дошло до десяти часов, но бодрости от этого не прибавилось.

С трудом он поднялся с постели. Тело ныло, и трудно было шевелиться.

Вся его родня уже давно проснулась и по частям разъезжалась по домам. Он последовал их примеру.

По пути на автобусную остановку он вдруг ощутил, как заметно поменялось его восприятие. Прежде всего оно было связано с чувством времени, которое теперь не просто шло своим привычным чередом, отсчитывая секунды или минуты; оно разлилось в сознании, и вокруг него; оно было в воздухе, повсюду, и не имело теперь никакого отношения к тому, как день сменял ночь, или как числа менялись на календаре.

Время было всегда, само в себе, еще до того, как его назвали «временем». Оно заполняло пустоту.

Кирилл теперь смотрел сквозь дома и тротуары между ними, он отвлекся от техногенного шума, он стал частью того, чего он обычно не замечал. Он оказался в безопасности.

Время не приносило вреда. Оно обволакивало, и существовало при этом отдельно, словно бесконечная сила, дающая дыхание жизни.

В автобусе Кирилл думал о том, как он вернется домой, к Дине, и как ему станет хорошо рядом с ней, в этом его новом состоянии. Как он обнимет ее, и снова почувствует себя освобожденным, – от дурных мыслей, от повседневности.

Но Дине было не до любовей.

–Все в порядке? – спросил Кирилл.

Ему показалось, что внутри она была холодной, как огромная льдина.

–Да, – коротко ответила она. – Я повстречала школьных подруг, пока была дома. Мы договорились сегодня собраться и провести вместе время.

–Я пойду с тобой.

–У нас будет женская компания. Никаких мужчин.

Она сдержанно улыбнулась.

–Что-то вроде новогоднего девичника? – спросил Кирилл.

–Мы будем пить много чая, есть тортики, а потом думать о том, как сбросить калории. Это не девичник.

Кирилл кивнул. Ему не составляло труда позвонить Айдыну, или кому-нибудь еще, и также развеяться за беседой, за бутылкой пива, или игровой приставкой.

В тот момент он еще не знал, что проведет весь день в одиночестве, в домашней тишине, на пару с крепким напитком. Что выпьет он всю бутылку, даже не моргнув глазом.

Он нашел початый виски, когда Дина уже ушла, и налил себе немного. Включил онлайн старый фильм, который давно хотел посмотреть, но не смог сосредоточиться на повествовании. В тот момент, когда спиртное дало в голову, и мысли зашли на территорию сексуальных фантазий, его рука залезла в трусы, и занялась тем, что эрегировало полчаса к ряду. Кончив дело, он повторил снова. Одного раза оказалось мало.

Уже после, сидя в тишине, опустошенный и пьяный, он вспоминал свое подростковое буйство страстного желания самоудовлетворяться. Он находил удобные видео или фото в социальных сетях, и рука делала все, как надо.

К своему удивлению, он вынужден был признать, что это же внутренне стремление в нем проснулось снова (он не замечал этого, и не придавал этому особого значения). Непонятно, почему, и для чего, в отсутствии Дины он запирался в спальне (а лучше в ванне, как пяток лет назад), и совершал этот тайный, почти порочный, процесс, обрамленный творческой линией, со своим телом.

В памяти всплывали детские шутки, как от этого на руках растут волосы, и что в конечном итоге настигала слепота и отсыхали конечности; а теперь он рефлекторно осматривал свои кисти и руки, и отмечал, на сколько много на них стало волос, – он взрослел, и тело его менялось, покрывалось растительностью, как и тело его отца, его деда, и его прадеда. Он превращался в мужчину, и ощущал это всем своим телом.

В такие моменты время словно становилось плотнее, пространство наполнялось образами, поделенными на забытые-прошлые и представляемые-будущие, на реальные и выдуманные.

В тишине, после взрывного финала, наедине с самим собой, где обширное пространство занимало минимальное количество мебели, где пустовал интерьер, было одиноко, и даже как-то фальшиво, – что-то здесь было недоделано, недообжито. Даже если эти апартаменты принадлежали какому-то холостяку (и пусть он жил в них крайне редко), Кириллу он представлялся фантомом, тенью человеческой фигуры, и чуть ли не цифровым устройством.

Зимними днями здесь было тускло, холодно и уныло. Продолжать жить таким образом выглядело делом зряшным. Но говорить об этом с Диной Кирилл не имел ни малейшего желания.

Он встречал с радостью очередной учебный семестр. Через несколько дней должна была снова начаться работа – ночная смена ждала его, а он, к своему удивлению, ждал ее.

Находится в молчаливом союзе со своей девушкой, в квартире, где было не совсем уютно, – все это Кириллу страшно опостылело. Он был рад вырваться на свободу под любым поводом. Учеба была большим и важным подспорьем.

Но и здесь его он не мог убежать от самого себя, от того, что стало новой частью него самого.

На семинаре, один из сокурсников, очкарик-интроверт, склонный к меланхолии, делал доклад по химическим и нехимическим зависимостям (Кирилл уже четвертый год работал в рамках алкогольной зависимости, и не ему было рассказывать о том, что такое химическая зависимость, и что в ней было такого скрытого, чего не знает обычный человек или алкоголик).

Но когда речь зашла о нехимических зависимостях – зависимости от азартных игр, интернета, пищи, секса, – при последнем слове в этом перечне Кирилл вынужден был оживиться, не сильно этого демонстрируя.

Доклад по части сексуальной нетерпимости оказался для Кирилла очень интересен. Он даже не обратил внимания, как атмосфера стеснительности среди молодых людей, находящихся в аудитории, начинала набирать температуру.

Любознательный студент всезнайка, сидящий, как правило, за первой партой (единственный из всех присутствующих молодых людей, кто не почувствовал в затронутой теме ни капли стеснения или стыда) поднял вопрос о том, можно ли регулярную мастурбацию отнести к сексуальной зависимости.

Настала очередь затушеваться и студенту-докладчику. Он переглянулся с преподавателем, на месте которого была Нелли, и, не дожидаясь ее реакции, ответил:

–Прежде всего, стоит сказать, что ананизм – это не секс.

–Верно подмечено! – сказала Нелли.

–Сексуальная зависимость и зависимость от мастурбации – вещи, все-таки, разные. Возможно, в их основе лежат различные факторы и предпосылки. Но, желание сохранить компульсивность присутствует в обоих случаях, пусть и в разной степени.

–Факторы? – не унимался студент с передней парты.

–Обычно это злость на родителей…

–Спасибо, дорогой, – прервала докладчика Нелли. – Думаю, мы получили исчерпывающую информацию, и можно уже остановиться. Иначе стены нашей аудитории воспламеняться от этих стесняющихся красных щечек.

Кирилл словно очнулся ото сна, и оглянулся по сторонам. Действительно, почти все уже не знали, куда деть себя во время такого откровенного разговора, и даже когда доклад прервался, в воздухе до сих пор висела львиная доля напряжения и стыда.

Кирилл не заметил всего этого. Оно прошло мимо него временем и информацией.

Слова его сокурсника отзывались эхом: обычно это злость на родителей…

К отцу и матери Кирилл не испытывал всепоглощающей любви, как это часто и у многих бывает. Но и какой-то особенной злости или ненависти – это уж совсем черный оттенок эмоций, ему не свойственный.

Факт заключался в том, что когда он думал о своей семье, о том образе жизни, какой из нее выходил, – действительно, мысли о сексе с любимой помогали ему как ничто больше. В ситуациях острых семейных неурядиц момент оргазма был самым сладким. Немудрено, что его братик тоже так улетает по сексу, только в его случае партнерш было много. Все же, они братья, как-никак…

Предаваясь постоянным размышлениям, неожиданно он ощущал на своем затылке чье-то дыхание, – позади него кто-то был, – и, по обыкновению, он был уверен, что это была Дина. Он оглядывался, но никого рядом с ним не было.

Ему думалось, что его окружают призраки. Все пространство вокруг него было нашпиговано духами. Так он думал. От этого он нервничал еще больше, и многократные оргазмы помогали в каком-то плане ему с этим справляться. Так как он не мог говорить об этом вслух.

Он не говорил об этом с Диной; или о чем-либо еще, что казалось ему важным. Она прекратила свои привычные расспросы, и, то было весьма странно, но женский терроризм как будто закончился. В таком молчании феминизм жил в гармонии с шовинизмом.

Проблема была в том, что это было весьма непривычно. И даже скучно.

Все же, какой-то вид коммуникации между ними происходил, и весьма успешно. Помогал им в этом секс. Обоих такой расклад вполне устраивал.

Они продолжали заниматься этим во всех подходящих местах в квартире, заранее ничего не планируя, предаваясь страстной спонтанности.

Чаще всего это происходило в той же кровати, где они спали, в постели под навесом зеркального потолка.

Теперь, после финала, она стала его покидать, чтобы посетить ванную комнату. Молча и непринужденно. Будто такая привычка была у нее всегда.

По начала Кириллу это не нравилось, но он ничего не говорил, при этом постоянно чувствуя себя использованной-сучкой. Но однажды он все-таки прервал ее очередной «побег-после-оргазма», удержал ее за руку, и ровным голосом сказал ей остаться. Когда она воззрилась на него, как на чужого мужчину, который лезет ей в трусы, он добавил:

–Полежи рядом со мной.

–В чем дело? – спросила она, и тут же одарила его своей обычной улыбкой. – Прости, мне нужно в ванну.

–Зачем?

–Новая привычка. Мне очень хочется в душ. Мы можем поваляться вместе уже после.

Он был не против, но «уже-после» обычно никогда не наступало. Он оставался в постели один, наедине со своим отражением в потолке: на фоне смятой простыни и сплющенных подушек.

–Дина, что происходит? – спросил он.

Вопрос вырвался сам по себе. Он вертелся у него в мыслях, на языке, но он никогда не планировал произносить его вслух.

–О чем ты? – переспросила она.

–О нас с тобой, – сказал Кирилл. – Что-то происходит между нами.

–Наверное, я сейчас не совсем понимаю тебя. Я что-то упустила?..

Кирилл сконфузился, качая головой, и тем самым отпуская Дину на все четыре стороны.

«Пусть хоть заночует в ванне, – подумал он. – Мне плевать!»

Хотя ее ровная реакция заставила его задаться вопросом. Возможно, что между ними действительно все, как и всегда; попросту они перешли в новую фазу отношений, когда одному партнеру требуется немного больше личного пространства (на удивление, в их паре таким человеком оказалась женщина; когда как желание временного отдаления обычно происходит у мужчин; или это всего лишь глупые гендерные стереотипы?; в любом случае, Дина всегда была независима, и Кириллу это было известно).

Возможно, это самое что-то, на котором Кирилл прямо, но тактично, поставил акцент, на самом деле происходит не между ними, а только с ним.

По существу, так оно и было. Это у него изменилось восприятие, это с ним стали случаться тревожные сны, и это он придавался частому рукоблудию, что, как он уже знал по своему опыту, тоже прибавляла некоторой доли невротичности.

Выходило так, что его беспокойства были личными, и он скрывал их на столько, что Дина даже этого не замечала, – продолжала заниматься учебой, общением с родными и подругами, оставляя и для своего парня достаточно времени даже просто для удовлетворения базовых потребностей. Такого между ними никогда не было, чтобы общение сводилось к минимуму, а секс разросся до максимума. Но, видимо, для этого настал момент.

Кириллу ничего не оставалось, кроме как справиться со своим новым состоянием. Ну, или, по крайней мере, он намерился поменьше мастурбировать (хотя это казалось невозможным, и потому выглядело странным; его хватало на одиночное раздолье и на парный марафон, который частенько растягивался на часы…).

Как-то раз ему даже показалось, что его новое состояние отходит, отдаляется, остается где-то на периферии.

Это был самообман.

В один из моментов их дневного соития комната вдруг как-то потемнела (Кириллу на секунду подумалось, что пелена покрывала его глаза, что он терял сознание; но нет, это было не так; тьма сгущалась вокруг, облепляла стены, окно, и стоны его возлюбленной стали словно отдаваться эхом, и было в них что-то сексуальное и пугающее одновременно), и в дальнем углу, около двустворчатого шкафа, появился Тим. Он безучастно следил за их страстью, или же он смотрел на Кирилла, и, как будто сразу, мимо них обоих. Потом пространство вокруг вдруг стало заполняться тенями, посторонними голосами, и Кирилл понимал, что слышит и видит все это только он один. При этом он ощущал в себе невероятный прилив мужской силы, который не давал ему остановиться, как бы ему не было страшно, что бы он не видел или не слышал вокруг себя. Что-то заставляло его продолжать двигаться, с еще большим усердием и страстью.

Вокруг были голоса его друзей и знакомых, которые предупреждали его о чем-то важном, о какой-то опасности. Но это было похоже на слабый, с помехами, радиосигнал. Отчетливость слов пропадала, и все сливалось в неразборчивый поток слов, фраз и предложений. Предупреждение о скрытой опасности оставалось нерасшифрованным.

Потом Кирилл увидел себя. Так точно: самого себя, со стороны. Тот, другой Кирилл, стоял в дверном проеме, с измученным лицом, с кровавыми порезами, в порванной одежде, и каким-то неживым застывшим взглядом. А позади него – увиденное было ужасающим – стояло мертвенно-бледное нечто, с огромными демоническими крыльями за спиной; оно рычало, и протягивало к двойнику Кирилла свои костлявые когтистые лапы.

Кирилл закрыл глаза, чтобы не видеть этого ужаса. И вдруг отчетливо услышал, как говорил Тим – это был голос, в абсолютной тишине, заполнившей воздух мягким облаком.

–Все дело в стенах… – сказал он.

Тут он почувствовал, как тепло разлилось по всему его телу, прошлось легкой судорогой, и ему не хотелось открывать глаз, хотелось просто уснуть, надолго, и не видеть снов, не видеть ничего.

–Ты все? – спросила у него Дина.

Он молча кивнул.

–Тогда я в ванну.

Она освободилась от его объятий, спрыгнула с постели, громко топнув ногой по полу, и покинула комнату, чтобы принять душ.

Кирилл снова остался наедине со своим отражением. Он огляделся вокруг: это была все та же комната, все те же стены, и свет был тот же, яркий, дневной…

Ему казалось, что он попал в чей-то дурной сон. Ирреального становилось слишком много. Окружающий мир путался с его личными видениями, чувствами и домыслами, смыслы которых были неясны.

«Безумие невозможно осмыслить, – думал Кирилл. – Это пустое занятие…»

«Неужели я схожу с ума? Этого не может быть…»

Наступил праздник для верующих, и в семье Дины такие дни, время от времени, но отмечались. Это был не лишний повод для семейного обеда, с родственниками, с их новыми женихами и невестами, – людьми, которые вот-вот должны были войти в фамилию, стать ее частью.

Кирилл оказался в числе приглашенных. Он заметно волновался, особенно перед выходом, его даже немного трясло, и он никак не мог успокоиться. Дина остановила его возле дверей, поправила воротник его рубашки, смахнула ворсинки с пиджака, и, словно водрузив вишенку на вершину торта, наградила Кирилла любовным взглядом.

Этот момент взбодрил молодого человека, и поэтому он позволил себе расслабиться.

Они одели теплую верхнюю одежду, спустились вниз, вышли из подъезда и посадили себя в такси, на заднее сиденье.

Поездка сопровождалась молчаливым благоговением перед религиозной неясностью – общий момент в душах атеиста и агностика, какими были Дина и Кирилл.

В какой-то момент она взяла его за руку. Он перестал смотреть в окно, повернулся к ней, и увидел все тот же взгляд, в котором было много добра. От этого в нем сразу проснулась та легкость, которая появилась в нем с первого дня их знакомства. Он не замечал за собой этих эмоций. Хоть они и были, но они никогда не казались ему такими важными, как это было сейчас.

Кирилл подумал, что обнаружил бесценный артефакт; как вдруг машину занесло на повороте. Водитель стал выворачивать руль в разные стороны, но от этого машина не выравнивалась. Все происходило за доли секунды: машину вынесло на обочину, стекла обдало снегом, скрип колес и тормозов, а затем резкий кувырок; и еще один; и еще. Грохот, треск, темнота…

Кирилл дернулся и открыл глаза.

Сердце зашлось в быстром ритме.

Дурной сон.

Ему приснился дурной сон.

Он редко засыпал на смене раньше трех или четырех утра. Обычно его спасал интересных фильм или книга. В этот раз не повезло. Аудиоверсия какого-то нудного романчика, еще и с ужасной начиткой. Он буквально мучил себя, пока слушал главу за главой. Следовало бросить это дело – финал истории его уже не интересовал так, как это было в начале.

На улице стоял трескучий мороз. Он проникал сквозь щели в слабо отапливаемого здание, особенно в ночное время. Кирилл спасался обогревателем, от тепла которого частенько шла кругом голова. Он помнил, как устроился в кресле поудобней, вытянул ноги, и укрылся рабочей курткой – она была легкой, но помогала сохранять тепло. Верно, так его и разморило. Книжный бубнеж отправил его прямиком в царство снов. Мониторы перед глазами расплылись, и дальше какой-то ужас, – будто он и Дина попали в страшную аварию…

Кирилл осмотрелся – дверь в кабинет была открыта настежь.

Он закрывал ее. Он помнил щелчок.

Кирилл посмотрел на мониторы – все, как обычно. Посторонних нет.

Он поднялся, выглянул наружу, и, чуть было не поперхнулся, – в отдалении, в шагах десяти, в коридоре, проскользнула чья-то тень.

Кирилл вернулся к мониторам и посмотрел на нужный экран: кто-то зашел в актовый зал.

Он схватил фонарь и пулей вылетел из кабинета.

В актовом зале горела подсветка (которой никогда там не было) – он понял это, когда приближался к открытой двери.

Это было странно, но ремонт здесь будто кончился уже давно – никаких строительных лесов, никакого мусора. Все идеально здесь было подготовлено… к чему-то страшному.

Стены украшали огромные пиктограммы и знаки. Вдоль рядов на высоких ножках стояли горящие факелы. На импровизированной сцене – алтарь, на котором, с огромным животом, и раздвинув ноги, лежала девушка; она готова была рожать. Ее лицо было трудно разглядеть (оно оставалось в темноте), но в ней было что-то знакомое, даже родное.

Неожиданно Кирилл увидел Тима – он стоял в центре зала, между рядов. Он смотрел в сторону сцены. Если быть точнее, куда-то под нее, – откуда раздавалось рычание, какой-то гневный нечеловеческий вопль. Это был демон. Тот самый, который привиделся Кириллу совсем недавно – высокий, с огромными крыльями за спиной, и когтистыми лапами. Он вылез откуда-то из-под сидений, и, взлетев, одним резким движением накинулся на Кирилла.

Кирилл дернулся и открыл глаза.

Сердце зашлось в быстром ритме.

Он лежал на скамье, возле КП.

Было раннее утро.

Кирилл разлепил сонные глаза, и посмотрел на мобильник – слишком рано. Можно было еще вздремнуть. До пересменки оставалось достаточно времени.

У него появилось острое желание проверить камеры. Он отчетливо помнил содержание своего сна, и, поэтому, ему казалось, что, если он не убедиться в том, что сон – это просто сон, что актовый зал закрыт, и во всем здании все спокойно, как и обычно, то он сможет спокойно спать дальше, и, возможно, ему даже приснится что-нибудь более приятное (на это он уже давно не рассчитывал, но все же).

Чтобы не растерять граммы сонливости, которые еще крепко в нем держались, он спрыгнул со скамьи, уверенными шагами подошел к мониторам и быстро проверил, все ли в порядке… и закрыт ли актовый зал.

Все было в норме.

Он поежился. Стоял январский мороз, и холод неизбежно проникал в помещение. Он вернулся на скамью, и укрылся курткой.

Легкая паутина сна сразу окутывала его, как только он закрыл глаза и глубоко задышал. Он ожидал спокойного сновидения, и это былоодно из самых приятных предвкушений, какие только ему приходилось испытывать за последние несколько недель.

Вдруг он услышал перестук женских каблуков.

«Нет…» – подумал он.

Открылась дверь в туалет, и в следующий момент из крана побежала вода.

Кириллу было плевать. Это не помешает ему и его сну. Или, может быть, он уже спит?..

Нет. Ему это не снится. Это он знал наверняка.

В любом случае, он не собирался обращать свое внимание на нечто, что ему постоянно слышится или видится, но на самом деле не существует. Он решил игнорировать все, и просто спать.

Как вдруг что-то коснулось куртки, которой он был укрыт.

Его сердце замерло. Он медленно открыл глаза.

Поодаль от него стоял Тим.

–Уходи! – крикнул Кирилл. – Оставь меня!

Тим никак не отреагировал. Безусловно, он постоянно хотел что-то сказать, нечто важное, указать на что-то. Так подсказывало Кириллу шестое чувство. Но они не могли услышать друг друга. Наверное, просто потому, что находились в разных мирах.

Мне это кажется Этого нет Это нереально

Тим посмотрел в другую сторону, и его взгляд преисполнился ужаса. Его напугала женщина. Красивая, элегантная женщина в блузке с глубоким декольте и длинной юбке-трубе. Пока она проходила мимо, время неожиданно замедлилось. Стук высоких каблуков ее туфель отдавался долгим эхом. Ее эротичная грациозность посылала какую-то информацию. Кирилл считывал ее, но не до конца. Только когда она посмотрела на него, и он увидел ее красивые глаза, и когда она ему улыбнулась, тогда в нем произошел ощутимый сдвиг. Еще один. Куда более сильный, чем предыдущий раз.

Ее улыбка была юркой, мимолетной, но за ней тянулся шлейф информации. Кирилл видел как рушится мир. Как ударные волны сносят дома машины ветхие постройки деревья. Все живое умирало. Оставались руины Тлен Воздух Пустота

Кирилла трясло. Он свернулся калачиком, прижав колени к груди. По его щекам побежали слезы.

Обратного пути не было Остановить смерть невозможно

Чистое поле Погожий денек И где-то там вдалеке ближе к горизонту что-то образовывалось в небе Огромный шал в котором танцевали молнии Вид навевающий страх и трепет

Кирилл видел это

Он видел

Огромную

Трещину

В основании

Начало конца

Необратимость

Кто-то повернул кран в туалете, и вода перестала бежать.

Кирилл снова остался один. В полной тишине. С длинной скатертью образов конца света перед глазами. С энергией, проникавшей в него извне. Со временем, существование которого он чувствовал. Это было страшнее всего. Сила пала. Основание не выдержало, рухнуло.

Осталась пустошь, и Кирилл, как последняя одинокая душа, скитался в этом темном пространстве, в котором не было материи. Не было света. Не было жизни…

С того момента Кирилл захворал. Высокая температура приковала его к постели, и он подолгу спал, прерываясь только на то, чтобы сходить в уборную, или выпить воды. Его обед и ужин состоял из пары фруктов – яблок или бананов, – которые приносила ему Дина, заботливо порезав их на несколько долек. От горячих блюд он отказывался.

Температура легко сбивалась до стандартной нормы, но потом столбик термометра снова взлетал вверх, и Кирилла начинал бить озноб, который сшибал его с ног. В такие моменты в глазах Дины мужчина превращался в негодное беспомощное существо, в маленькую букашку, которую можно было раздавить, не глядя.

Так продолжалось двое суток. Пока болезнь вдруг не ушла, оставив в покое молодого человека, у которого обычно не возникало никаких проблем со здоровьем.

После выздоровления Кирилл словно вырос над самим собой. Когда он впервые за последние сорок восемь часов вышел на улицу, то почувствовал в себе какую-то новую стать и уверенность. Его спина держалась прямо, в его взгляде не было эмоциональной тяжести. Он вдыхал зимний воздух полной грудью, и получал от каждого вдоха наслаждение.

Дина ощутила заметный рост мужественности в своем молодом человеке, и, не сдерживая себя, стала ластиться к нему, как кошка к хозяину. Кирилл понимал, что она готова была ублажать его ночи напролет, и гораздо чаще, чем это было до этого. Но какая-то внутренняя сила не давала ему поддастся этой бесконечной сексуальной игре, хотя сам он был бы не против. Он чувствовал, что нужно дать дорогу этой внутренней концентрации, родившейся в нем после хвори; что все это для чего-то, да нужно.

Безусловно, любимая девушка, постоянно желающая близости – это то, о чем может мечтать любой нормальный парень. Раскидываться таким подарком судьбы было бы совсем глупо.

Прошла еще пара суток, прежде чем не наступила та ночь, когда он сам набросился на нее (а она нисколько не сопротивлялась; Кирилл уже давно заметил отсутствие усталостей, головных болей и всего прочего, что может мешать парам их сексуальной жизни; как правило, они оба всегда были готовы друг для друга). Он беспрерывно занимался с ней страстной любовью почти до самого утра. Он грубо дергал ее за волосы, шлепал до красных пятен, и делал с ней то, что в рамках этики и воспитанности можно было бы назвать низостью и извращением.

Но плоть просила об этом. Умоляла. И им это нравилось. Обоим.

Никаких теней. Никаких голосов. Ни одного образа умершего человека и демонической силы. Только жар страсти. Пот и горячие поцелуи. Рот, вытворяющий чудеса с телом партнера.

Ни одного обласканного сантиметра. Ни одного невоплощенного желания. Десятки взлетов и падений.

Дальше – только сон. Прекрасный сладкий сон.

Они отсыпались до вечера следующего дня…

Пока сил было много, пока получалось ясно мыслить, Кирилл принял решение отказаться от работы охранником. Ему больше не хотелось оставаться в ночную смену один на один с чем-то, что могло тревожить, и, к тому же, вгонять на двое суток в болезненное состояние.

Видения перестали его преследовать. Но, если это снова начнется, то Кириллу было бы удобнее находиться в такие моменты с кем-нибудь еще. Он заметил, что если рядом кто-то был, то призрачные образы не возникали так пугающе часто.

Ему повезло, – замену ему нашли быстро. Поэтому уже всю следующую неделю он проводил с Диной, на учебе или дома. Трезвый, спокойный и любимый.

Потом Кирилл часто возвращался к этим последним в своей жизни осознанным дням умиротворенности. «Это был финал моей привычной жизни, – думал он. – Концентрация всего того, что ты любишь, но принимаешь за должное, и начинаешь ценить только тогда, когда оно уходит безвозвратно. Океан счастья на один квадратный метр, – все, чем могла одарить меня судьба перед тем, как все начало рушиться…»

В одну из ночей он проснулся от того, что стал задыхаться, как будто захлебываясь.

Он проснулся, и увидел на своей подушке бордовые пятна. Он понял, что у него бежала кровь. Она слиплась комьями вокруг его рта. Он запрокинул голову, но это не помогало. В ушах зазвенело, и где-то в вдалеке послышался голос Тима: «Это все в стенах».

Кирилл поднялся с кровати, и отправился в уборную, все также с запрокинутой головой, стараясь не удариться в темноте о дверной косяк.

В ванной его ослепил яркий свет. После темени это было не совсем приятно. При этом звон в ушах стал каким-то тупым, не столь пронзительным.

Он открыл кран в умывальнике, и стал смывать засохшую кровь со рта и подбородка. Он постоянно шмыгал носом, и разглядывал свое лицо в зеркале. Кровотечение остановилось, но ему казалось, что это начнется снова.

–Кирилл?

В ванну зашла Дина. Он обернулся и увидел ее.

–Что с тобой? – спросила она.

–Да так, – ответил он. – Все в порядке… Можно жить дальше.

Она подошла ближе, и увидела раковину, красную от крови. Ее глаза сделались круглыми. Она замерла с открытым ртом.

–Все уже прошло, – сказал Кирилл. – Сейчас все уберу. Не волнуйся. Просто кровь пошла но…

Он не успел договорить. Дина смотрела на его эрекцию, которую было заметно в его свободных боксерах. Сам он даже не обратил внимания на то, что у него в трусах все кипело от дикого желания. Он понял это только сейчас, когда рядом оказалась его девушка.

То, что было дальше, отпечаталось в памяти обрывками.

Он помнил, что они вдруг (как это обычно было в последнее время) стали ласкать друг друга. Он помнил, что в ванной комнате они пробыли достаточно для того, чтобы доставить себе удовольствие, не достигнув финала. Но он не помнил, как конкретно они это делали. Орально? Возможно. С проникновением? Не исключено.

Этот отрезок остался белым пятном, в котором были стоны удовольствия, и нечто, что им двигало. Секс – самое последнее, чего бы ему хотелось в тот момент.

Зато память вновь оживала к тому моменту, когда они оба уже оказались в постели.

На тумбе горела лампа. Это он помнил точно. Потому что не было темно…

Он вольно имел ее, и она просила еще. Они наслаждались друг другом, и своими сливающимися в экстазе телами в зеркальном отражении, которое покрывали их сверху.

Потом она села на него, и он ее обнял. Она шевелилась на нем, тихо и размеренно. Он чувствовал, что близок к оргазму.

–Кирилл?

–Да…

–Ты видишь это?

Дина смотрела на собственное отражение. Кирилл присмотрелся тоже, стараясь понять, о чем она говорила.

Все вроде бы было в порядке. Но только что-то не так было с отражением. Оно словно ширилось, становилось ближе, отделялось от них самих, становясь частью другой, параллельной, реальности.

–Что это?.. – спросила она.

Кирилл не смог ничего ответить. Он был нем и безмятежен. Что-то во всем этом было невероятно красивое. Нечто волшебное.

И вдруг отражение Дины зашевелилось совсем по-другому, в ином ритме. Оно улыбнулось, им обоим, с той, своей стороны.

–Ты видишь это?..

Кирилл старался разглядеть внимательней. Ему начало казаться, что это иллюзия, которая часто случается, когда в комнате темно, и тени искажаются, а в отражениях может померещиться все, что угодно. Хотя он прекрасно понимал, что ему ничего не кажется. Что все это происходит на самом деле, и он, и она, они оба, в плену собственных отражений. И это параллель взяла их под контроль, словно окутав сетью, как липкой паутиной.

Границы стерлись: неожиданно Дина в отражении протянула руку из того, своего мира, и было ясно, что зеркала уже не существовало. Что они смотрят друг на друга, как если бы сидели напротив. Но только они были сверху, словно в потолке, или в небе, и та Дина, другая, протягивала руку его Дине, которая продолжала шевелиться на нем, словно это действие и было катализатором этой невероятной иллюзии, и, казалось, если остановиться, то все прекратиться, оборвется.

Его Дина вытянула свою руку, и потянулась к той, что была похожа на нее, но уже не была ею. Сверху на них смотрели уже не их родные отражения. Было абсолютно ясно, что там были чужаки.

«Безумие какое-то!» – подумал Кирилл.

Но его мысли бежала на столько быстро, что он уже даже не мог за ней угнаться. Он только чувствовал, что уже готов. Что оно уже на подходе. Этот взрыв. Это вселенское удовлетворение. Этот взлет и падение.

Их пальцы почти соприкоснулись. Они уже готовы были коснуться друг друга – реальность и ирреальность.

–Ты видишь это?..

–Дина! – простонал Кирилл, понимая, что происходит что-то не то, что-то, чего никак не должно было происходить.

Он мог кончить, и тем самым остановить все это. Так ему подумалось.

Ему не хотелось видеть того, что может произойти, когда реальность и иллюзия соприкоснуться. Но вдруг та Дина словно осатанела, и, резко дернувшись, схватила его девушку за кисть, причем так уверенно и крепко, что могла в любой момент затянуть ее к себе, в свой параллельный мир.

И вдруг вокруг все всколыхнуло диким пламенем. И крики наполнили воздух вокруг. И стало жарко, как возле самого солнца. Кириллу показалось, что они сейчас сгорят.

Но самое страшное происходило перед ним, прямо на его глазах. Та, другая Дина, вдруг превратилась в демона, с жуткими клыками, пустыми глазницами, и обрывками крыльев за спиной. Это был тот самый демон из его кошмаров, из его галлюцинаций. И он вцепился в его Дину, и дышал на нее жаром и копотью.

Комнаты уже не было. Она перестала существовать. Вокруг, в сплошном пламени, носились другие демоны, и их громкие шепоты и крики раздавались со всех сторон, окружая и подавляя.

Кирилл обнял одеревеневшую Дину, которая полностью потерялась в своем положении, и она могла только смотреть, как ее чудесное волшебное отражение-иллюзия вдруг превратилось в нечто страшное, не из этого мира. Да и, вообще, отражения уже не было. Остался только Кирилл, Дина и этот страшный демон, который, кажется, хотел забрать Дину с собой.

Кирилл крепко обнял Дину и прижал ее к себе, и вдруг почувствовал, как из него полилось семя, и то было одновременно настолько приятное и неприятное чувство, что он возненавидел себя за это, и просто закрыл глаза. Он мог только слышать, как ангелы ада кружат вокруг них, вокруг Дины… И что-то они с ней делали. Что-то ужасное. За эти доли секунды, пока Кирилл держал глаза закрытыми, боясь отпустить свою возлюбленную… Что-то они с ней сделали…

Эти вопли… Эти крики… Эти шепоты…

И пламя, испепеляющее все вокруг…

Все это вдруг пропало, и комната вернулась на свое место. Было также тихо, как и любой другой зимней ночью, в которой было тепло, которое наступало после многодневных морозов.

Кирилл услышал свое тяжелое дыхание. Он все еще прижимал Дину к себе. По нему растекалось облегчение, какое бывает после оргазма. И впервые в жизни ему стало стыдно за собственную удовлетворенность.

Он ослабил объятия, и взглянул Дине в лицо. И увидел пропасть. Огромную скорбь и недоумение.

Она смотрела мимо него, словно внутрь самой себя. Ее глаза были стеклянными, и, казалось, что она не дышала. Что ее тело уже не принадлежало ей самой.

–Дина? – Он встряхнул ее. – Дина, ты слышишь меня?

Она молчала.

Наконец-то, он вышел из ее лона (я кончил в нее…), и аккуратно уложил ее головой на подушку.

–Дина! Скажи что-нибудь!

–Ложись спать, Кирилл, – вдруг сказала она, посмотрев на него абсолютно ясным, но уже каким-то повзрослевшим взглядом. – Ложись спать. Я так устала… Мне хочется выспаться…

Она закрыла глаза и отвернулась от него, медленными и неуверенными движениями окутываясь в одеяло. Прошло мгновение, и она уже провалилась в сон.

Кирилл долго смотрел на нее, не смея пошевелиться. Находясь в оцепенении, он не знал, что ему делать.

Потом он перевернул свою испачканную подушку чистой стороной, потушил свет, и лег рядом с Диной.

«Что это было? – думал он. – Это видел только я один. Нет… Она тоже это видела…»

Незаметно для себя, он тоже уснул…

Наутро у него было ощущение мгновенности. Ему казалось, что с того момента, как он провалился в сон, и до самого пробуждение, прошло не более секунды.

Он понял, что проспал учебу. И что Дина его не разбудила. Он обошел квартиру в ее поисках, но ее нигде не было. Он выругался, схватился за мобильник и набрал ее номер. Она не отвечала.

Потом он позвонил Айдыну.

–Дина на учебе?

–Да, она здесь.

–Только не говори ей, что это я.

–Да как скажешь…

–Как она выглядит? С ней все в порядке?

–Не знаю… Выглядит, как обычно. Возможно, позитива в ней сегодня больше, чем обычно…

Кирилл нашел это странным, и поэтому замолчал, задумавшись.

–Мне присмотреть за ней? – спросил Айдын.

Кирилл дал положительный ответ, и сказал, что скоро тоже будет.

Этим утром он мчался в университет быстрее ветра.

Он попал как раз на перерыв между лекциями.

–Не знаю, что тебя так волнует, но с ней все в порядке, – сказал Айдын, после того, как они поздоровались. – Она такая же, как и обычно. Возможно, даже лучше. Много и жадно общается, улыбается. Какие могут быть поводы для беспокойства?

–Подскажи, где она.

–Здесь, неподалеку…

Айдын показал куда-то за спину, и Кирилл было уже ринулся в ту сторону, но Айдын остановил его.

–Постой, – сказал он. – Что случилось?

Кирилл тяжело вздохнул и сказал:

–Такое сразу и не объяснить! Странные вещи творятся с нами, – со мной, и с Диной, – и все это сразу, после того, как пропал Тим… Как будто все кувырком…

–За вами снова началась слежка? Или?.. – Айдын сделал непонимающее лицо.

–Нет-нет!.. Это что-то между нами, или внутри нас самих. Я не знаю…

Кирилл закрыл уставшее лицо ладонями, и протер глаза.

–Мне нужно поговорить с ней, – сказал он. – Обсудить, все, что случилось между нами.

Он увидел ее.

Она стояла в кругу подружек, держала в руках свои конспекты, и была такой красивой, как тогда, когда он только увидел ее впервые. Нет… Сейчас она была еще красивее. Еще роднее и ближе, чем раньше.

Дина повернулась, заметила Кирилла, и ее взгляд помрачнел. Потом она приметила Айдына, и сделалась такой недовольной, что Кириллу стало не по себе. Она шла в их сторону, и Кирилл подошел к ней, желая остановить ее, поговорить с ней. Но она только прошла мимо, стараясь не касаться его, делая такое лицо, словно он ей был отвратен, словно он был каким-то насильником, и принуждал ее к каким-то непристойностям, о которых она не догадывалась, и вот, только сейчас осознала. Такое у нее было лицо.

–Пф! – прыснул Айдын. – Мадам точит на тебя зуб!

Кириллу показалось, что Айдын сейчас вообще не к месту.

Примечая это, Айдын тактично заговорил:

–Братиш, все будет в порядке! Вы же любите друг друга! Какая влюбленная парочка не проходила через такое? Все проходили!

–Здесь что-то другое…

–Перестань!

Айдын сделался рубахой-парнем.

–Слушай, надо пойти на лекцию. Сесть неподалеку от нее. Чтобы она видела тебя… Понимаешь?

–Хорошо. – Кирилл поправил свой ранец на плече. – Пойдем.

Оставшиеся пары Кирилл молча сидел вместе с Айдыном и со стороны наблюдал за Диной. Иногда, для вида, он что-то записывал в конспект, но это были какие-то странные слова, не имеющие абсолютно никакого отношения к лекции. Вся информация проходила мимо него, и не имела никакого значения, по сравнению с тем, что с ним творилось. Он вспоминал ночь, и ужас, который охватил его. Он смотрел на Дину, и чувствовал себя виноватым перед ней.

(потому что он оставил ее Одну В центре ада)

Вроде бы, с ней все было в порядке, на вид… Но то был образ, которым она спасалась. Она прилагала немалые усилия, чтобы оставаться той собой, какой она обычно была. Кирилл понимал это, и ему хотелось сказать ей об этом… Ему хотелось объясниться.

Ее мысли – это северный ветер, который сносит все на своем пути. И этот ее ледяной взгляд…

Она вдруг повернулась, и посмотрела прямо на него. Ему в глаза. Она смотрела на него, как на предателя…

В какой-то момент, уже после лекции, Дина пропала из виду.

Кирилл был уверен, что она будет дома. Но, проверив все комнаты, он понял, что в квартире он один.

В его голове были все те же мысли.

Когда начался этот кошмар? Где была допущена ошибка? Почему этот переход был так незаметен? И его до сих пор никак не обнаружить?

Здесь есть какая-то неясность, или тайна…

В коридоре что-то упало и покатилось.

В спальню для гостей прошел мужской силуэт, и Кирилл сразу его распознал. Именно в этой комнате он впервые увидел его. Увидел его во сне.

Тим.

Кирилл замер. Нужно ли было следовать за душой умершего? Галлюцинация ли это? Или Тим действительно постоянно ведет его в каком-то определенном направлении? Если так, то как разгадать это послание? Поддается ли оно расшифровке?

Кирилл пошарил взглядом по полу, но так и не обнаружил упавшего предмета. Он заглянул в спальню – это была ярко освещенная комната, с мебелью бежевого оттенка и птичьим принтом на стенах.

Ничего потустороннего здесь не чувствовалось.

Кирилл приоткрыл шкаф. Он был пуст. Нагнулся, и заглянул под кровать – там никто не прятался.

Никого.

Только…

Кирилл заметил с другой стороны кровати рюкзак, кажется, совсем забытый.

Он принадлежал Тиму. Дина сложила в него вещи, которые сочла нужными, и съехала с ними со старой квартиры, как со своими. Естественно, это были не все вещи ее друга, основную часть пришлось оставить – их судьба перешла арендодателю.

Кирилл остановил взгляд на рюкзаке, стараясь не терять его из виду. Затем он обошел кровать, и вот, рюкзак стоял уже около него, лицом к нему, абсолютно аккуратный, как и его покойный владелец.

–Ты действительно этого хочешь? – спросил Кирилл у пустоты, хотя, и оглянулся по сторонам.

Он почесал свой небритый подбородок, потом решительно поднял с пола рюкзак, и поставил его на кровать. Открыл.

–Что-то ты действительно хочешь мне сказать… Уже давно указываешь мне на что-то… Ведь так? Я прав? – Среди вещей Кирилл нашел ежедневник. – Надеюсь, что я прав…

В другом кармане он нашел мобильник, у которого уже давно села батарейка. Он попробовал поставить его на зарядку. Мобильник проснулся, издал приятный звук, и начал заряжаться.

Кирилл вернулся к ежедневнику. Стал перелистывать страницы, между которыми нашелся маленький пакетик с парой таблеток.

Кирилл не приветствовал наркотики, поэтому постарался проигнорировать увиденное (это было непросто).

В ежедневнике не было никаких личных записей. Возможно, только редкие обрывки мыслей, чем-то напоминающий цитатник в социальной сети. Было видно, что Тим был склонен к педантичности в планировании своего времени. Но не всегда соблюдал собственный график, проявляя при этом гибкость.

Он планировал занятия спортом, планировал встречи с разными людьми, и много рисовал – татуировки, которые он хотел сделать; лица людей; иногда, деревья.

Ближе к концу исписанных страниц чаще всего повторялось имя их общего друга. Айдын. С ним Тим планировал встречи куда чаще, чем со всеми остальными, и встречи эти всегда были в приоритете – учеба и другие занятия уходили на следующие планы.

Здесь были какие-то неразборчивые записи, и выглядели они, как поток сознания, или что-то вроде того.

Мой голос мой друг мой внутренний голос он говорит что я падаю очень глубоко И мне не выбраться Я в ловушке Ловушка повсюду Она в Айдыне Или может быть напротив Он заманил меня в нее Какие глупости Он просто старается подержать меня Он мой новый друг Как я могу подозревать в чем то друга Как Мой голос Мой внутренний голос Мой диалог с самим собой Всю жизнь только с самим собой

Тим сделал пару записей о таблетках, и Кирилл понял, что это Айдын давал их ему. Это несколько покоробило Кирилла. Такого он никак не ожидал.

Неожиданно пикнул мобильник – зарядка на сто процентов.

Кирилл понял, что провел немало времени с чужим ежедневником. За окном уже сгущались сумерки.

Кирилл включил лампу, что стояла на прикроватной тумбе, и разблокировал телефон (никакой защиты установлено не было). Сим карта отсутствовала, так что мобильник работал в автономном режиме.

Было много фотографий с Айдыном. Переписки во всех мессенджерах с ним же. Кирилл уже не мог остановиться, и читал, перелистывая, перепрыгивая через предложения, в попытке наткнуться на какое-то важное открытие, хотя где-то уже понимал, что открытие уже сделано. Кирилл и не подозревал, что между Айдыном и Тимом была такая живая дружба.

Айдын никогда не говорил об этом… Собственно, почему он должен был это делать? Это ведь его личная жизнь, верно?.

Вся переписка была обычным пацанским бредом, и не нужно было зачитываться ею вплотную. Обсуждение женских фигур и гениталий, алкогольных и наркотических приходов, увлеченность какими-то банальностями – ни Тим, ни уж тем более Айдын, никогда не проявляли такой откровенной простоты в общении с Кириллом, который сейчас, в данный момент, почувствовал себя каким-то чужаком среди своих же.

Из коридора послышался привычный шум – в квартиру кто-то зашел.

Кирилл сложил все вещи обратно в рюкзак, поставил его на то же самое место, где он был обнаружен – на пол, возле кровати.

Он вышел в коридор, и увидел Дину. Она стояла к нему спиной и что-то искала в своей сумке.

Он подошел к ней, но не так близко, как ему хотелось бы, и спросил:

–Где ты была?

Она молчала.

–Дина!

–Что тебе нужно?

Кирилл осекся.

–Значит, мы теперь не разговариваем? – спросил он.

–Почему же? – Она повернулась к нему и сложила руки на груди. – Давай пообщаемся!

Они молча смотрели друг на друга. Она была готова к битве, а он не мог подобрать слов.

–Вижу, ты растерялся, – сказала она. – Другого я от тебя и не ждала.

–Послушай… – Он постарался обнять ее, но, почувствовав, как она вся сжалась, остановился.

–Произошло что-то страшное. – Готовая заплакать, она закрыла лицо ладонью. – Но я не могу вспомнить… Что-то было ночью. Нечто, что заставляет меня ненавидеть тебя. Я запуталась…

–Милая…

Он обнял ее за шею, желая поцеловать.

–Да?.. – Она поддалась.

Их губы соединились. Она часто задышала, и начала целовать его в ответ. Ему казалось, что он смог растопить лед, что он нашел путь, что все снова в его руках, и он способен контролировать ситуацию.

Но вдруг он почувствовал в ней огромный прилив сил (чего раньше не было), и, словно перетянув лидерство на себя, она прижала его к стене, продолжая страстные, с натиском, поцелуи. Открыв глаза, он увидел, как на ее щеках блестят слезы. В этот момент она укусила его за губу. Его пронзила острая боль, и он отстранился.

Она облизнула свой рот, провела по нему пальцами, посмотрела на них: кровь. Затем снова накинулась на него, продолжая целовать.

Внутренне Кирилл запаниковал. Здесь было что-то не так. Он хотел остановиться, но она опережала его, – резко прервав поцелуй, она с размаху съездила ему по щеке.

Вокруг него посыпались звезды. Словно его ударила не молодая женщина, а опытный боец.

Он гневно посмотрел на нее. Ему хотелось ударить ее в ответ, но он не мог этого сделать. Хотя бы потому, что она уже могла быть бер… Его мысль снова оборвалась – ее каблук воткнулся ему в живот, и его дыхание перехватило. Она продолжала: несколько ударов кулаками в корпус, точных и беспощадных. И, под конец, атаковала его ноги.

Кирилл подкосился, упал на колени. Он прижался к стене, поднимая вверх раскрытую ладонь: хватит.

Дина надменно смотрела на него сверху вниз.

–Никакой больше любви, – сказала она. – Ты беспомощен. Мне жалко даже смотреть в твою сторону.

Схватив свою сумку, она удалилась через гостиную в спальню. За ней хлопнула дверь.

Отдышавшись, Кирилл поднялся с пола. Он старался привести мысли в порядок. Но у него не получалось. Все произошло слишком быстро.

Он вернулся в спальню для гостей, и упал на кровать. Все его тело ныло, и невозможно было перевести дух…

Огромные шары

В небе

Они взрываются…

Кирилл проснулся, и обнаружил себя одетым, в той же спальне, в той же постели. Было утро выходного дня.

На кухне что-то готовилось, и он услышал чудесный запах.

Его обняли лучи солнца, падающие в окно, светлая комната, залитая светом, и что-то за закрытой дверью, что-то очень уютное и домашнее. Это расходилось с подробностями прошлого вечера.

Он постарался подняться, так, как он это делал обычно, долго не раздумывая. Но его тело ныло, и он вынужден был прервать резкие движения.

Превозмогая боль, он медленно встал с кровати. Глянул в зеркало. Его левая щека немного опухла, и ее неприятно было касаться.

Он вышел из комнаты, и тут же пересекся с Диной, которая несколько встрепенулась, когда его увидела. Она заговорила извиняющимся тоном:

–Ты, наконец-то, проснулся. Я боялась тебя разбудить. Ты появился неожиданно, поэтому я испугалась…

Кирилл молчал.

–Доброе утро! – сказала она.

–Доброе!.. – холодно ответил он, и отправился в туалет.

Его сердце не встрепенулось, и не возникло никакого внутреннего волнения, как это бывало, когда они редко ссорились.

Он облегчился, почистил зубы, принял душ, и ощутил себя бодрым, по-мужски свободным.

Ему хотелось переодеться в чистую одежду и оказаться где-нибудь подальше, совсем в другом месте. Съездить домой, например. Но Дина его остановила.

–Позавтракай со мной, – сказала она ему. – Прошу тебя…

На этот раз Кирилл снова почувствовал, как побежало его сердце, – перед ним стояла та Дина, которую он знал. Его родной человек.

Впервые за долгое время он отметил, что не рад своему ощутимому сердцебиению.

На кухне он, ничего не говоря, сел за стол, и она стала угощать его своей стряпней (готовила Дина всегда отменно).

У него проснулся аппетит, но еда почему-то шла с трудом.

–Ты не обязан есть, если тебе не хочется, – сказала Дина.

Он глянул на нее исподлобья, – ему совсем не хотелось говорить.

–Я должна извиниться за вчерашнее. Я была сама не своя. На меня что-то нашло. Мне хотелось… Ладно, это неважно…

–Почему же? Договаривай, раз начала.

Она выдержала паузу и сказала:

–Со мной что-то происходит. Нечто странное. Я словно разделилась надвое. Я не знаю… Одна часть меня желает оставаться самой собой. Той, которой я всегда была. Той, которой ты меня знаешь. Но другая… Другая часть словно диктует мне, что делать. И я не могу этому сопротивляться. Не могу сопротивляться неведомой агрессии, которой раньше во мне не было. Мне хочется все крушить вокруг себя…

Кирилл, вчера я нагло воспользовалась тем, что ты не сможешь дать мне сдачи. Не сможешь ударить меня, как и любую другую женщину. Я сделала нечто, чего сама от себя не ожидала. Но, пойми, это была уже другая я…

–Выходит, ты теперь оборотень?

В его голосе был неприкрытый сарказм, и тут она растерялась. Хотя ответить она могла многое. Но не стала. Она себя сдерживала. Конечно, он расценил это как попытку загладить вину.

–Слушай, у меня предложение, – сказал он, положив кухонный прибор на стол, возле тарелки. – Давай побудем пока наедине с самими собой. Нам обоим нужно остыть…

Он встал из-за стола, и уже выходил из кухни, как услышал ее голос:

–Кирилл, стой!

Он остановился. Не мог не остановиться. В ее голосе слышалась наступающая истерика. Пока лишь только ее далекое эхо. Но он чувствовал, как все внутри нее переворачивалось, как слезы подступали к ее горлу, и то, как она себя сдерживала.

–Прошу тебя, не уходи, – сказала она. – Мне страшно!

Он повернулся к ней, и увидел, как она говорила это не в его сторону, а словно кому-то другому. Ей никогда не нравилось выглядеть паникершей или истеричкой. Но на этот раз она даже и не думала останавливать себя. Это рвалось из нее. Крик о помощи. О прощении.

–Со мной действительно что-то происходит, – продолжала она, и вот уже первая слеза побежала по ее щеке. – Что-то очень страшное. Что-то, чего я не могу понять… Это во мне… Внутри меня…

Она дотронулось до своей груди, до живота. И, наконец-то, расплакалась честными слезами.

Кирилл не двигался с места. Просто смотрел на нее.

–Прости меня, прошу, – говорила она. – Но после той ночи я стала другой…

Той ночи

–О чем ты? – спросил он.

Он понял ее. Но сам не знал, для чего переспрашивает.

–Зачем ты говоришь так? – сказала она, и закрыла свое лицо ладонями. Слезы текли по ее щекам, кожа покраснела, и всю ее трясло. – Ты ведь знаешь, о чем я говорю! Неужели мне придется самой справляться со всем этим? Боже, как же мне страшно!.. Я не хочу справляться с этим в одиночестве! Я не смогу!..

Кирилл сдался. Ругая себя последними словами, он бросился Дине. Обнял ее. Прижал к себе.

А она все тряслась и плакала…

–Да, – сказал он. – Я все помню… Я все помню…

Шепоты демонов Их власть над его возлюбленной

–Я не оставлю тебя одну, – сказал он ей. – Больше не оставлю…

Теперь он уже не мог отпустить ее от себя ни на шаг. Он почувствовал ее страх, и ему стало не по себе.

Он понял, что не способен говорить о том, что произошло той ночью. Ему не хватало слов. Ему не хватало отчетливых воспоминаний. Все было, как во сне. И выглядело сплошной иллюзией. Второсортным фильмом.

Было только одно ощущение. Словно это были не они. Словно ими кто-то руководил. Как марионетками.

Говорить об этом вслух было сложно. Что-то до сих пор мешало этому…

Стыд.

Он оставил ее там, среди демонов. Одну. И они что-то сделали с ней. Они в ней что-то поселили.

Это похоже на безумие, думал он. Я схожу с ума…

-Кирилл, в чем дело? – спросила Нелли. – Ты как будто не здесь. Я не очень люблю говорить в пустоту.

Они обсуждали подробности научного исследования, с которым Кирилл стартанул в октябре, но потом забросил это дело. Они говорили о зависимостях и созависимостях, и параллельно этому Кирилл думал о том, как он часто заботился о мыслях и чувствах своей девушки, и какими личными обидами это всегда кончалось.

Как и любой другой молодой человек, отличающийся дисциплиной, Кирилл продолжал заниматься учебой. Хоть это и выглядело странным, – заниматься чем-то обыденным, когда вокруг происходили нетипичные вещи. Но дело нужно было довести до конца. Финал семестра, финал курса, получение базового высшего образования, – все это ждало его и остальных сокурсников уже меньше, чем через полгода. Поэтому приходилось постараться.

Он усердно занимался дипломной работой, так как не уделял ей внимание почти уже четыре месяца. Нелли Артуровна, его научный руководитель, конечно, не с радостью приняла такую информацию, когда та показалась на поверхности.

–Но главное, что ты снова приступил! – сказала она. – Больше трети моих студентов вообще не волнуются по этому поводу, либо просто бояться иметь со мной дело. Одно из двух. Ты ни то, и не другое. Так что, уверена, проблем с этим у тебя не будет.

Он думал о том, что пора бы найти новую работу. Необходимо было быть финансово устойчивым. Но он до сих пор не находил в себе на это сил, и предпочитал занимать деньги либо у родителей, либо у брата (которые не шибко были этому рады).

Теперь не приходилось оплачивать аренду квартиры, и это несколько «развязывало руки».

Кирилл извинился, и устало откинулся на спинку стула.

–Если честно, – сказал он, – я подумываю снова возобновить консультации.

Нелли изобразила некоторое удивление, но ответила:

–Хорошо. Я загляну в свой ежедневник.

–Постойте. – Кирилл остановил ее. – Я пока под сомнением.

Нелли удрученно потерла лоб.

–Если я не ошибаюсь, последняя консультация случилась на втором курсе, примерно в ноябре.

–Здесь я не могу быть точной. Но я помню причину, из-за которой ты почувствовал, что хочешь перестать.

–Да… Я сказал, что теперь у меня появилась девушка, мы влюблены друг в друга, и я счастлив…

–Именно так.

Немного подумав, Кирилл добавил:

–Знаете, я ведь так и не смог сказать Дине, что посещал ваши консультации. Почему-то, она ярая противница подобной работы с клиентом.

–Ну, – протянула Нелли, улыбнувшись, – только не обижайся, пожалуйста, на то, что я скажу, но Дина обычный человек, который тянет лямку способного студента, и делает она это без труда. Зачем и для чего, это ее личное дело. Как и любого другого студента. Поэтому не думаю, что стоит обращать внимание на ее протесты. Это всего лишь ее личное мнение.

–Странно видеть человека, которого любишь, совсем с другой стороны. Признаю, я рисовал себе образ вначале. Хотя, мне иногда кажется, что она сама мне его предложила… подложила… Она совершенно другая. Я стал понимать это еще прошлым летом. Но отгонял от себя эти глупости, как мог. Эти мысли роились вокруг меня, как стая диких мух…

–Может быть, я буду выглядеть банально, но это выглядит всего лишь как одна из ловушек любви. Ты угодил в этот капкан, дорогой мой, но это не смертельно. Из него можно выбраться и залечить раны.

–Да…

Кирилл задумался.

–Мне надо искать работу, – сказал он. – Мне надо заниматься дипломкой. И никто не отменял семинары. Думаю, я умышленно затеряюсь во всем этом. Посмотрю, как будет со временем, и потом мы выберем с вами подходящий час для консультации.

Нелли понимала, что это всего лишь деликатный отказ. Поэтому она, не стесняясь, пропела:

–Ох, как губительна эта логика!.. Ну что ж, право твое. Сейчас мы продолжим обсуждение анализа собранных тобой данных. Если ты не против, конечно.

Кирилл согласился, напомнив так же, что надо бы не упустить интересный материал, обнаруженный им для теоретической части.

Он сказал об этом, и услышал, как продолжилась его внутренняя борьба с тем, что засоряло его утомленное сознание.

Да, Дина действительно была совсем не той приятной, немного смазливой, девочкой, близкой к семейственности, за которую она себя выдавала. Она любила веселье, была несколько разнузданной и своевольной. Но, какого черта? Общество прогрессирует! Женщина имеет право быть такой, какой ей хочется быть! Безумной, веселой и смелой!..

Но Кирилл понимал, что долгое время он находился в заблуждении. Он не собирался обвинять Дину во лжи. Отнюдь. Он отчетливо понимал, что понастроил себе замок из иллюзий, и теперь они все рухнули, – не разом, конечно, а постепенно, просто сейчас обвалилось то, что оставалось, – и он испытывал недоумение.

Ему трудно было выйти из этого состояния, чтобы оказаться извне самого себя, в той части мира, в которой происходило действие: лекции, семинары, работы и подработки…

Он прошел парочку собеседований, но когда ему перезванивали, чтобы дать согласие, в одном случае он ответил, что уже нашел работу, а в другом он просто проигнорировал звонок.

Он решил проводить свободное время с Диной. Он хотел открыть ее заново.

Они снова стали гулять по городским улочкам, дышать свежим воздухом, обниматься и целоваться на морозе.

Они сходили по разу туда, где они давно не бывали: в кино (веселая иностранная комедия), музей (выставка тропических бабочек), хоккейный матч (пошли на пару с Айдыном, который был удивлен тем, насколько его захватило это зрелище; к спортивным соревнованиям он обычно был равнодушен).

Когда Дина отлучилась, и Кирилл оказался на трибуне наедине с другом, среди гула зрителей и болельщиков, он не преминул возможностью, и завел разговор, который уже давно собирался завести.

Он спросил у Айдына, появился ли у того кто-нибудь постоянный.

–Ты про девушку? – спросил Айдын.

Кирилл молча кивнул, жуя свой хот-дог.

–Ты же знаешь, – Айдын заглатывал чипсы один за другим, а тут остановился, тупо смотря в полупустой пакет, – я постоянно занят. Много дел. Женщины требуют внимания к себе. Особенно на первых порах. А если его нет… В общем, девушка, и остальное, – это все не про меня… Почему ты спрашиваешь?

–Только поэтому? – Кирилл ответил вопросом на вопрос. – Потому что ты такой деловой, и не терпишь бабских истерик, и вообще не способен к нормальным чувствам…

–К чему ты клонишь?

Кирилл выдержал паузу и спросил:

–В каких отношениях ты был с Тимом?

–Пф! Не думаешь ли ты?..

–Да, – сказал Кирилл. – Да, я так думаю.

На лице Айдына заиграла ухмылка, сменившаяся разочарованием.

Кирилл продолжал:

–Ты никогда не затрагивал эту тему. Никогда не говорил о том, сколько вы проводили вместе время, сколько вы общались между собой. Даже Дина знала об этом больше меня.

–Это потому что Тим был трепло! – Айдын заметно разозлился, хотя и говорил сдержано. – О покойниках говорят либо хорошо, либо никак. Но это правда – Тим не умел держать язык за зубами! Ты знаешь это!

–Значит, все-таки, ваша дружба должна была оставаться в секрете.

Айдын удрученно вздохнул и провел по лицу ладонью.

– Слушай, если ты гей, то почему бы не признаться в этом? – спросил Кирилл. – Не надо кричать об этом на весь мир. Просто признайся мне, своему другу, – если ты реально меня таковым считаешь. Для этого не надо придумывать истории про баб, которых у тебя никогда не было! И остальные отговорки…

–Ты… – Айдын осекся. – Ты меня почти что оскорбляешь сейчас!

–Я никогда не видел тебя с девушкой. Никогда.

–Даже если бы я был геем, я все равно никому и никогда не сказал об этом.

–Тогда, что вас связывало? Объясни мне. Наркота?

–Откуда только ты узнал обо всем этом?

–Это не Дина. Она молчала в тряпку, как и все вы. Как будто я не достоин знать что-то о людях, с которыми общаюсь каждый день. Всё рано или поздно становиться известно. Всё. Это истина.

Айдын закрыл глаза и отвернулся.

–Прошло уже достаточно много времени с того момента, как Тима не стало, – сказал Кирилл. – Достаточно для того, чтобы мымогли обсудить это. Все вместе. Вот только никто из нас к этому не стремится. Мы все будто аршин проглотили.

–И поэтому ты начал с меня?

–Мне кажется, что ты можешь сказать гораздо больше того, что говоришь. – Кирилл не говорил ему это в глаза. Так он выказывал свое разочарование в их дружбе. – Пожалуйста, только не оскорбляйся. Я считаю, что настоящая дружба выше всего этого. Я закрою эту тему, пока ты не взорвался…

В глазах у Айдына взыграла ненависть. Кирилл добился того, чего хотел, – растормошить друга, проверить его чувства, разгадать его намерения. Мысль о том, что Айдын не просто так водит с ним общение, завелась как-то сама собой. Пора было ее проверить.

Вернулась Дина, весьма на позитивном настроении.

–Как у вас тут дела? – спросила она. – Я ничего не пропустила? Извиняюсь, что так долго. Я встретила кучу знакомых!

Айдын не выдержал, поднялся и покинул трибуны, уходя через входные двери.

Дина на время потеряла дар речи, и только потом решилась спросить, все ли нормально. Она заметила накаленную обстановку, и почувствовала в своем парне ощутимое напряжение.

–Пусть идет, – сказал Кирилл, обняв свою девушку, которая все еще не была способна на комментарии. – Между друзьями иногда случаются дискуссии. Это одна из них.

Они снова становились счастливой парой. По крайней мере, им нравилось так думать.

Их больше не постигало сексуальная чрезмерность. Эта дикая буря стихла, и они ласково обнимали друг друга, и, вконец уставшие, засыпали сладким сном.

Где-то между ними, в воздухе, во всем, что они делали вместе, пролетал еле ощутимый страх, что все это спокойствие может кончиться, что вновь возродиться тот странный тихий ужас, в котором были отчужденность, непомерное сексуальное буйство, ненависть, и… нечто, что трудно было назвать или объяснить…

Кирилл гнал от себя эти мысли, как надоедливых комаров. Он думал, что это беспокойство, частыми минутами прожигающее его изнутри, только в нем самом. Что Дина не переживает подобных волнений. Что ее нетипичное женское довольство или спокойствие хранит в себе какую-то тайну личного счастья, которым она не желала делиться.

Кирилл понял, что это не так, когда его предчувствия оказались оправданными.

В один день демон внутри Дины снова ожил.

Это произошло, когда они вместе готовили себе обед. Мимоходом Кирилл постоянно умудрялся схватить Дину за талию, обнять ее или поцеловать. Он думал, что сегодня они займутся любовью (чего не случалось уже почти неделю).

Он попросил ее передать большой и острый нож, чтобы он мог порезать мясо. Одной рукой она взялась за черную ручку ножа, широкое лезвие которого отражало в себе свет, комнату, и их самих, а другой схватила его за кисть, да так крепко, что Кирилл даже поморщился от боли. Хотя потом ему уже пришлось взвыть – лезвие прошло сквозь его ладонь до самой середины.

Дина любовалась. Тем, как ловко она проткнула кухонным ножом ладонь своего парня; как тонкие струйки крови медленно стекали по лезвию, но при этом в нем оставалось все то же отражение – реальность неизменна. Стонущий от шока и боли Кирилл был частью этой этой реальности. Он снова увидел этот безумный блеск в ее глазах. Это была уже не она. В нее что-то вселилось…

С десяток долгих секунд она не отпускала его кисть. Потом, будто ее обуяла скука, она ослабила свою хватку, – Кирилл оказался освобожден, – и, с удовлетворенным видом, отправилась вон из кухни.

Поначалу Кирилл не знал, как ему действовать – его сковал шок. Потом он вспомнил, что аптечка лежит здесь же, на верхней полке шкафчика. Он быстро достал ее, почему-то страшась делать резкие движения. Дальше ему все подсказывал инстинкт.

За быстрое мгновение он набрал в себя столько мужества, сколько в нем, кажется, не было еще никогда, и, стоя над раковиной, вынул лезвие, пронзившее его ладонь. Кровь полилась ручьем. Он подставил ладонь под воду, бегущую из крана, и, в более или менее удобные моменты, активно поливал рану перекесью водорода. Кровотечение понемногу останавливалось. Представив себе, как фантом опасности делает отступательные шаги, и ситуацию поддается контролю, Кирилл обматывал рану бинтом, предварительно обложив ее ватой с обоих сторон.

Зубами он порвал бинт и завязал его на надежный узел.

Услышал свое громкое сердцебиение. Увидел залитую кровью раковину и столешницу рядом с ней. Почувствовал, как вспотел, и какая мокрая на нем одежда.

Вспомнил затуманенные безумием глаза своей девушки…

Он сел на пол, упав спиной на тумбочку под раковиной. Он старался успокоиться.

На плите кипела кастрюля. Горячий пар извивался над ней все то время, пока Кирилл старался остановить кровотечение, борясь с собственным шоком.

Он дотянулся до ручки на панели плиты, и повернул ее. Под кастрюлей погас огонь, и кипение перестало.

В квартире было тихо. Ни звука.

Кирилл сидел, не двигаясь. Смотрел в одну точку. В его голове мелькали мысли. Ему думалось, что ситуация далеко не критичная. Крайне нестандартная, неясная, но не смертельная.

Возможно это просто сдвиг в психике Или что то подобное

Кирилл был в сомнениях и незнании. Но он был способен держать себя в руках и не паниковать.

Через какое-то время начала ныть ладонь. Он понял, что не может ей толком шевелить.

Он поморщился от боли, и, наконец-то, зашевелился всем телом, которое немного онемело от долгого сидения на твердом полу.

Взяв себя в руки, он поднялся, и, прихрамывая, прошел по коридору, в зал.

Дина спала на диване, обняв подушку.

Он посмотрел на нее, и теперь уже отчетливо подумал о том, что хочет оказаться от нее подальше…

В травмпункте его заверили, что важные нервы не задеты, и что с рукой все будет в порядке. Заживать будет долго, а если будут боли, необходимо пить обезболивающее.

Заново обработали рану и перебинтовали ладонь. Попросили в следующий раз быть осторожнее…

С новой повязкой на руке он поехал домой, в тот свой дом, в котором он вырос, и в который его тянуло теперь, как никогда раньше до этого.

Дома он встретил Илью. Это была удача. Обычно он отсутствовал до поздней ночи.

Они открыли по банке пива, и стали говорить обо всем на свете.

В какой-то момент Илья спросил, куда подевалась Дина, будущая невеста братика, и Кириллу пришлось выдумывать на ходу (он даже поразился своей находчивости точно так же, как и застыдиться того, что пришлось к ней прибегать):

–Дина приболела, – сказал Кирилл.

–Что-то серьезное? – спросил Илья.

–Пока неясно. – Кирилл старался дать понять, что тема разговора ему неуютна. – Она сейчас сдает анализы, и поэтому врачи еще не сказали ничего конкретного.

–Сочувствую.

–Если честно, мне бы не хотелось говорить об этом.

Илья согласился с братом, и снова стал говорить о вещах обыденных. Он поделился своими планами на лето: ему хотелось поехать заграницу, немного отдохнуть, немного подработать, увидеть мир с другой стороны. В поездку он собирался не один, а с друзьями.

Если бы Кирилл присоединился к ним, это было бы супер. Главное, нужно было начинать готовить визы уже сейчас, в ближайшее время.

Кирилл видел неподдельный огонь в его глазах, хотя это и не было видно так явно. Илья решительно расширял границы своего существования, ту ее тесноту, какая имеется у каждого, в той или иной степени. Он стремился увидеть возможности, варианты выборов.

Кирилл думал, что эта жизненная простота ускользает от него. Что все теперь выглядело и устраивалось куда сложнее, чем раньше. Сложность обретала формы, становилась отчетливей, и рождалась в тот ужас, что творился с ним, с Диной, и с ними обоими.

–Я подумаю, – сказал Кирилл. – Мне хотелось бы, чтобы с Диной все было в порядке.

Илья понимающе покачал головой.

Под вечер они распрощались, и, не дождавшись появления родителей, Кирилл отправился в свой второй дом, где он жил со своей девушкой (которая, к слову, ни разу не написала и не позвонила, поинтересоваться, где он, и что с ним)

Возможно она до сих пор еще в том состоянии

Нет этого не может быть

Не с радостью Кирилл доставал ключи от входной двери, чтобы попасть вовнутрь; он был вынужден сделать глубокий вдох, набираясь решимости, что было в принципе для него нехарактерно. Он привык решать все по наитию. Но теперь ситуация была темная, земля уходила из-под ног, и это заставляло волноваться, совсем смутно различая ближайшее будущее и его варианты.

Он вошел в квартиру, где была тишина. Разуваясь, он смотрел перед собой; подспудно он чувствовал опасность, хотя и убеждал себя в обратном, говоря себе, что все в порядке.

Дина сидела к нему спиной. Он увидел ее затылок из-за спинки кресла. Она сидела молча и смотрела перед собой. Он подошел к ней, и посмотрел на ту, которую любил долгое время, и которая могла изувечить его в любой момент.

Кажется, с ней было все в порядке… Вот только… Все равно, что-то было не так.

–Где ты был так долго? – спросила она, не смотря в его сторону.

–Я ездил домой, – ответил он. – Виделся с Ильей.

Она недовольно вздохнула, и глянула на него.

–Боже! – сказала она. – Что с твоей рукой?

Кирилл посмотрел на перебинтованную ладонь, и, сконфузившись, ответил:

–Я… Я повредил ее… Мелочи. Все нормально. Помогал Илье по дому.

–Болит?

–Немного.

Она ничего не помнит.

Или претворяется?

Специально?

Вряд ли. Удивление слишком неподдельное.

–Кирилл, я… – Она осеклась. – Я долго ждала тебя сегодня, – просто так сидела, и ничего не делала, что не похоже на меня, как ты знаешь, – потому что мне нужно тебе кое-что сказать. Это из разряда тех вестей, которые меняют многое.

–О чем ты?

–Ты не мог бы сесть? Мне не совсем удобно, когда ты так стоишь, и… Просто сядь, прошу тебя.

Кирилл сел на диван, и теперь они смогли смотреть друг другу в глаза.

–Так вот, – сказала она, собирая волю в кулак, – у меня была задержка, пару дней… Думаю, после подобных слов вектор моих откровений сразу становится ясным… В общем, я сходила в аптеку, купила парочку тестов, и сделала их. Оба теста положительные. Кирилл, я беременна.

Прежде чем я смогу увидеть твою реакцию, я хочу сказать, что не являюсь сторонницей абортов. Аборт – это не для меня. Я буду рожать. С таким убеждением я жила всегда, и вряд ли меня сможет что-то переубедить. Поверь, моя непреклонность меня совсем не радует. Но я не могу идти против своих убеждений.

Как и любой другой мужчина, услышавший о неожиданной беременности своей возлюбленной, Кирилл испытал смешанные эмоции. Он быстро отмел противоречивость чувств, и остался мужественен.

Не меняясь в лице, он сказал:

–Я не хочу, чтобы ты делала аборт.

После этих слов он сразу вспомнил ту ночь, и то, что он видел. То, что они оба видели. И то, как они зачали. Значит, это все было правдой. Это не было сном. Это все реально.

Он смотрел на Дину, и ему казалось, что она думала о том же. Она думала, как ей страшно, как им страшно обоим, потому что плод уже зачат. Но что стоит за этим зачатием? Может ли это быть что-то темное и ужасное? Что-то, о чем страшно думать…

Она заплакала. Слезы покатились по ее красивым щекам, и Кирилл понимал, что он больше не может сохранять эту дистанцию, которую он хотел растянуть еще долгое время. Просто потому, что у него было такое желание – он имел на это полное право. Теперь же он приблизился к ней, но не обнял. Просто положил свои руки ей на плечи, уткнулся ей в лицо, и сказал:

–Чего ты? Все нормально! Среди моих родственных таким образом зародилось уже несколько семей. И, знаешь, у них все вполне нормально. Получилось у них, получится и у нас.

–Я думала, ты не согласишься со мной… – сказала она.

–Все в порядке! Мы справимся! Это ведь… Счастье! Когда такое происходит! Ведь так говорят!

Неожиданно для себя он улыбнулся, и она, сквозь слезы, улыбнулась ему в ответ. Шмыгнула носом. И вот уже легче сдерживать истерику, и успокаиваться. Она вдруг поднялась с кресла – просто соскочила, встав, как оловянный солдатик, чуть не свалив его с ног. Кирилл чудом удержал равновесие, стоя на кортах.

–Я думаю, можно это немного отпраздновать! – победоносно сказала она, и уже шла в сторону кухни. – Ты не поверишь, что мне пришлось пережить за эти несколько часов, пока я находилась наедине с самой собой, и этими чертовыми полосками на тестах! Я думала, что сойду с ума! Но ничего! Это ведь нормально! Это течение жизни! Ты прав, так говорят! Счастье!..

Кирилл поднялся с кортов, и присел на подлокотник кресла. Ее голос раздавался из другой части квартиры, словно из соседней Вселенной. Он закрыл глаза ладонью, и почувствовал невероятную душевную тяжесть…

Дина вернулась в комнату с двумя бокалами вина.

–Мне чуть-чуть, – сказала она, – тебе больше. Думаю, в данной ситуации, это то, что доктор прописал. Нам обоим это нужно. Боже, Кирилл, мы с тобой такие уставшие. Я не помню, чтобы что-то нас обоих так утомляло когда-нибудь! Что с нами происходит? Ох, надеюсь сдать поскорее сессию, защитить дипломную работу, и сделаться по-настоящему беременной. А потом родить, и сидеть дома с ребенком.

Всегда об этом мечтала…

Она прыснула.

Кирилл знал, что такой сценарий определенно не относился к ее мечтаниям. Хотя, когда-то, и очень долгое время, он хотел, чтобы все было именно так.

–Ты такой молчаливый, – сказала она.

Кирилл просто пожал плечами.

–Ты устал. Я согрею ужин. Кстати, картофель переварился. Я уснула, и упустила этот момент. Пришлось переработать все это дело в пюре. Не знаю, что из этого получилось. Но по мне, вполне съедобно.

Эти слова тоже раздавались уже из коридора, а потом уже и из кухни, куда Дина убежала, оставив недопитый бокал на журнальном столике. Она сделала всего пару глотков, не больше. В ней что-то проснулось, она словно заново открыла себя, и Кириллу уже не было так волнительно, как несколько минут назад.

Дина была права. Он устал. Они оба устали. И еще он был страшно голоден…

Он сидел в кресле, и начинал реально смотреть на вещи. Он думал о том, каким может быть их совместная семейная жизнь, что изменится, когда родится ребенок, и, сказать честно, все это были не самые оптимистичные мысли. Они вводили в ступор.

Поэтому Кирилл отогнал их от себя прочь, и отправился в душ.

Вода взбодрила его, и вытираясь полотенцем, он уже не чувствовал себя, как измотанный работяга.

Он одел свои домашние шорты, вышел из ванны, чтобы наконец-то отужинать, но, не дойдя до кухни, увидел в спальне Дину… Она лежала на полу, раздвинув свои ноги. Подол ее домашнего платья еле скрывал то место, в котором у женщины просыпается желание. Она смотрела на него своим соблазнительным взглядом, и не было ясно, что это – приглашение или просто желание подразнить.

–Когда у меня вырастит живот, я буду очень сексуальна, – сказала она. – Тебе так не кажется?

В ответ Кирилл промолчал. Ему виделось во всем этом что-то неладное. С чего бы это ей ложиться вот так вот на пол, и вести себя так сексуально и одновременно с тем абсолютно глупо.

–Я буду круглой, и, возможно, потом у меня останутся растяжки… – продолжала Дина. – Ты будешь продолжать любить меня, даже если я стану толстой? Толстой как гипопатам, или большая слониха. Толстая и неповоротливая…

Потом я начну худеть. Вставать по утрам на весы. Есть низкокалорийную пищу, которая обычно стоит вдвое дороже обычной. И буду все свое время проводить с младенцем…

Все это звучит адекватно? Или я замечталась?

–Ты так откровенно… – сказал Кирилл, указывая на подол ее платья. – Так откровенно улеглась!

–Что такое? – Дина шире раздвинула ноги. – Тебя это смущает? Или ты уже боишься повредить плод, и поэтому срамные места должны быть прикрыты, чтобы не возбуждать тебя? М?

Она пару раз быстренько сдвинула и раздвинула свои ляжки, словно это были какие-нибудь быстро открывающиеся-закрывающиеся двери. Потом все же свела их вместе, и как-то со скукой в глазах оглядела комнату.

–Ты рылся в вещах Тима? – спросила она.

–Совсем немного, – ответил он.

–Я вижу… – как-то двусмысленно проговорила она. – Для чего тебе это было нужно? Появился неожиданный интерес?

–Просто… Просто мне казалось, что я смогу найти какие-то ответы на важные вопросы.

–Здесь все прозрачно, дорогой, – строгим тоном сказала Дина. – Его убили жестокие и больные люди. Выяснять тут нечего. Мы же не хотим проблем на свою голову?

Она уставилась на него с каким-то надменным видом. В ее голосе был неподдельный сарказм. Она словно что-то не договаривала, но явно намекала. И эти явные намеки относились напрямую к нему, к Кириллу.

Затем она недовольно отвернулась и добавила:

–Я не хочу, чтобы кто-то прикасался к его вещам. Не делай этого больше.

–В каких отношениях он был с Айдыном? – Кирилл решил быть прямым.

Ему надоело ходить вокруг да около.

–А в каких отношениях с Айдыном ты? – ответила вопросом на вопрос Дина.

В ее глазах снова проснулись бесы. Ярость кипела внутри нее.

–Что ты имеешь ввиду? – Кирилл даже не ожидал такого странного вопроса.

–Твой дружище! – сказала Дина, быстро поднимаясь с пола. Она подошла к нему, не спуская с него глаз. В ее глазах снова что-то просыпалось. Что-то нечеловеческое. На этот раз Кирилл не позволит этому что-то взять над ним верх. Так он решил для себя за долю секунды, и это решение помогло ему держаться стойко и хладнокровно. – И вся эта ваша мужская дружба! Крепкие отношения в стиле «не разлей вода»! Что между вами? Что вас так связало? До сих пор не могу этого понять?

–Намекаешь на то, что я гей?

Дина откинула голову назад и театрально захохотала.

–Нет, дорогой, – сказала она. – Я сомневаюсь, что все это время ты был на два фронта. Но в тебе есть свои тайны. В тебе, и в Айдыне, и в том, что вас связывает. Не так ли? Какая-то невидимая связующая нить… Да только я все прекрасно вижу!

Последние слова она сказала так, словно плюнула ему в лицо. Потом она обошла его и вышла из комнаты таким нервным шагом, и с таким мрачным видом, что вокруг нее словно случилась огромная концентрация негативной энергии.

Кирилл оказался в недоумении.

–О чем вообще речь? – спросил он, разводя руками.

–О, только не строй из себя невинную овечку, прошу тебя! – самоуверенно бросила Дина. – Я прекрасно все вижу! Все, что вы делаете! Я смотрю, он не делится с тобой тем, что я узнала. Держит марку. Водит тебя за нос! А ты слушаешь его с открытым ртом! В общем, как и всегда!

–Что с тобой происходит? – спросил Кирилл. – Я не узнаю тебя! Ты сама себя слышишь?

Она резко обернулась, и, громко топая босыми ногами, подошла вплотную к Кириллу, с этим своим новым разъяренным видом, который уже стал ее уверенным спутником в любой непонятной ситуации; она приблизилась к его лицу, и внятно сказала:

–Я отчетливо слышу себя, дорогой! И не только себя! Я слышу и тебя тоже! Все твои тайные мысли! Весь ваш план, который продумал ты и твой так называемый друг!

Она снова отвернулась, чтобы выйти из комнаты, но вынуждена была остановиться, когда Кирилл сказал:

–Какая же ты стала стерва! Ничего не объясняешь. Ходишь сама себе на уме, переполненная до краев ненавистью и злостью. Я не узнаю тебя.

Дина остановилась на месте, как вкопанная, громко дыша, словно стараясь успокоить себя. Но то было несколько иное дыхание. Это словно дышал огромный буйвол.

Это начинается, подумал Кирилл. Снова.

И он не прогадал.

На этот раз я буду готов

–Так понимаю, этих моих мыслей ты не слышишь, верно? – спросил Кирилл. – Хотя они уже давно живут в моей голове.

Вдруг Дина, издав какой-то нечеловеческий животный вопль, скорее больше похожий на вскрик дикого орангутанга, снова развернулась к Кириллу, показывая свое лицо, в котором читалась одержимость. Это уже была не она, теперь Кирилл это видел отчетливо.

В повороте Дина замахнулась, как следует, и ее ладонь летела к лицу Кирилла. Но тот был на стреме, – он поймал ее руку за кисть буквально в нескольких сантиметрах от своего лица.

Он смотрел в эти покрасневшие, налитые кровью глаза, в эти зрачки, которые больше были похожи на зрачки дикой кошки. На это лицо, которое, каким-то образом, резко поменяло свои очертания: скулы стали выражено грубыми, лоб вдруг весь сморщился и покрылся испариной, и челюсть, – она, кажется, тоже изменила свою форму.

На Кирилла смотрело существо из потустороннего мира. Существо, овладевшее его возлюбленной. Существо, которое возрождалось в ней, когда она испытывала нечто, связанное со злостью. Оно выходило наружу, и показывало то, что таится в темных уголках души человека, то, что таится на дне женского существа.

Он не отпускал руку Дины, и выходило так, что Кирилл в какой-то степени владел ситуацией.

–Что ты такое? – напрямую спросил он. – И почему ты выбрал Дину?

Сначала Дина (или то, что в ней было), продолжала громко дышать, игнорируя прямоту заданного вопроса. Потом она вдруг улыбнулась, и, действительно, Кирилл увидел, как зубы Дины стали несколько крупнее, и он даже в первые секунды не поверил своим глазам. Он старался не подавать вида, что испугался не на шутку. Хотя ему теперь казалось, что все это будет сниться ему каждую ночь в ночных кошмарах.

Она улыбнулась, и сказала, своим обычным голосом:

–Ну что за глупости ты говоришь? Я твоя будущая супруга, Кирилл. Твоя Дина. И никто больше. Такая, какая есть.

Она виновато развела ладони в стороны, и эта глупая улыбка не сходила с ее лица. От этого возник страшный диссонанс. Это уродливое лицо, и Дина, – ее голос, ее манера речи, и все остальное, – такое же, как и прежде.

Дина отвернулась, закрыв лицо ладонями, и быстро вытерев глаза.

–С кем я сейчас говорю? – спросил Кирилл.

–Со мной, Кирилл! – Дина показала на себя руками. – Со мной! В этой комнате только нас двое! Больше никого здесь нет!

Ее лицо снова стало прежним, Кирилл даже не заметил этой латентной регенерации. Ему подумалось, что то, что он только что видел, было всего лишь иллюзией. Защита мозга в стрессовой ситуации… если все происходящее вообще можно было отнести к стрессу, или какому-то конфликту, или еще что-нибудь в этом роде.

Но в глазах еще что-то осталось. Да… Ему это не привиделось. Все это есть. Оно где-то на границе ее сознания, на границе души. Оно в ней. И, похоже, она даже не знала об этом, или как-то подозревала… Кирилл пока не понимал.

Он продолжал жесткое наступление:

–А я-то уже подумал, что снова встречусь с твоей новой личностью, которая не может найти со мной общий язык.

Дина с некоторой обидой посмотрела на Кирилла, как на язву.

–Что ты имеешь в виду? – спросила она.

–Ничего особенного, – ответил Кирилл. – Кроме того, что я весь хожу в синяках, которые понаставила мне моя будущая супруга!

–Ой! Ну, я сорвалась! Прости!

–Ты помнишь, что ты сделала с моей рукой? – Она схватил ее и поставил свою перебинтованную руку прямо перед ее глазами. – Вспоминай!

Неожиданно она испугалась, ее глаза стали круглыми, и она смотрела на руку Кирилла, как на уродливое существо, которое ей собирались скормить.

–Я ничего не делала с твоей рукой! – резко ответила она. – Отпусти меня! Мне больно!

–Мне тоже больно! Как ты не поймешь этого? Я – человек! Из плоти и крови!

–Я.

Ничего.

Не делала.

С твоей.

Рукой!

Она резко вырвалась, и отдалилась от него, встав около дивана, и скрестив руки на груди.

–Я ничего с ней не делала, – сказала она куда-то в сторону.

Она стала складывать плед, что лежал на диване.

–Ты проткнула мою ладонь кухонным ножом, когда мы готовили с тобой обед. Здоровенным кухонным ножом. А потом просто вышла из кухни. И всё!

Дина закатила глаза, как будто ее все достало, и вышла из комнаты в спальню, обняв сложенный плед.

Кирилл остался в комнате один.

–Что-то происходит, Дина, – говорил он. – Происходит с тобой, и со мной. С нами обоими… И это неправильно. Это сводит с ума!..

Я ничего не требую. Ни на чем не настаиваю… Просто хочу, чтобы между нами все было, как и прежде, до этого. Мне хочется вернуть нас тех, кем мы были. Вернуть то, что было между нами.

Понимаешь?

Он слышал ее быстрые шаги в свою сторону за своей спиной, и ему показалось, что она хочет обнять его, хочет сказать, что любит его, и вдвоем они все преодолеют, со всем справятся. Он повернулся к ней, и не успел опомниться, как она размахнулась, и ударила его по лицу чем-то тяжелым.

Вокруг него посыпались звезды, и вот он уже чувствовал под собой пол, чувствовал его своим лицом. Он упал навзничь, и, казалось, не мог пошевелиться. Он попробовал подняться на руках, потому что понимал, что оставаться в таком положении нельзя. Она готова была если не убить его, то точно искалечить. Он чувствовал это. Он знал это.

Это была женская злость, помноженная в сотни раз. И эта энергия окружала ее со всех сторон. Ее обезумевший взгляд вернулся, – он заметил его мельком перед тем, как произошел удар.

У него получилось подняться только немного. Когда он прилагал усилия, чтобы подняться, его дыхание вдруг перехватило, и ему стало трудно дышать.

–Ничего уже не будет, как раньше, дорогой, – сказала Дина.

Она пнула его по ребрам, и Кирилл снова свалился на пол, кашляя и задыхаясь.

–Мы в западне, и обратной дороги не существует, – говорила она. – Не стоит соперничать с правдой. Лучше принимать все таким, как оно есть.

Мое тело приказывает мне. Оно стало руководить мной. Я делаю то, что оно мне говорит. А оно говорит мне, что я должна заставить тебя страдать, от физической боли и душевных терзаний. Мучения и страдания, Кирилл. Только так мы сможем прийти к чему-то новому. К духовному экстазу нашей любви.

Разве ты этого не чувствуешь, милый? Мы в тисках собственного преображения.

Она присела возле него, и положила свои ладони на его лицо.

–Мы в коконе.

Он видел ее будто сквозь туман. Неожиданно он почувствовал ее губы на своих губах. Она нежно поцеловала его, а потом вдруг впилась своими зубами в его нижнюю губу, и в этот момент он не выдержал. Это боль заставила его защищаться, беречь себя. И он нащупал здоровой рукой нечто, чем он мог обороняться. Эта была огромная шкатулка, которой она его ударила, и, видимо, после этого просто бросила на пол.

Пока она до крови кусала его губу, он размахнулся, и нанес ей удар шкатулкой, прямиком по затылку. Дина взвыла и отшатнулась.

Кирилл понял, что это единственный шанс спасти себя. Его мысли покрылись паникой. Он понимал, что спасается он собственной девушки. Но трезвость нагоняла его, и подсказывала, что теперь это уже не полностью та Дина, которую он знал столько лет. Она – это что-то еще, помимо того, что было в ней всегда, рожденного или приобретенного. В нее что-то вселилось. И это что-то пришло после той ночи. Той ночи с демонами.

Он бросился наутек, выбежал в коридор, и услышал, как за ним, как огромный пес, шипя и рыча, помчалось то, что попеременно превращалось в Дину (сейчас это точно была не она).

–Ты ударил меня, ублюдок! – кричала она ему за его спиной, на которой он, казалось, чувствовал ее горячее дыхание. – Ты поднял руку на женщину!

Кирилл забежал в гостевую спальню. Быстро захлопнул за собой дверь, и закрыл ее на щеколду.

Дина с той стороны стала долбить по двери.

–Открой, паскудник! – кричала она. – Что же ты за мужик такой, что ударил женщину, и скрылся от нее же в страхе, просто убежав в соседнюю комнату? Бедняжка… Тебя, наверное, уже все так достало. Бедненький-бедненький мальчишка. Так все достало, что ты ударил свою девушку.

Что же это будет за семейная жизнь, ублюдок?! Ты так и будешь бить свою женщину по голове разной хренью, случилось чуть что не так?!

Какой же ты слабак! Тряпка!…

–Я не открою тебе! – сказал Кирилл. Получилось у него не вполне убедительно, – его голос заметно дрожал – Дураку ясно, что нам какое-то время нужно быть на расстоянии.

–Что это? Ты хочешь сделать перерыв? Хочешь погулять на стороне? Так сказать, спустить немного пар?

–Ты одержима, Дина! Я говорю сейчас не с тобой!

За дверью послышался страшный рык, и словно огромная лапа ударила по двери, да так, что затрещало дерево. Потом снова. Кирилл не выдержал, и отошел подальше. Он был уверен, еще пара таких ударов, петли не выдержат, и дверь разлетится в щепки.

Но удары прекратились.

Зв дверью дышало какое-то огромное животное. От этого звука сердце Кирилла укатывалось куда-то в пятки. Теперь ему было по-настоящему страшно.

Потом дыхание прервалось, и Кирилл слышал только тишину.

–Дина?..

Ему не хотелось молчать.

Сначала ему никто (или ничто) не ответил. Потом по двери стали царапать когти: размеренно, сверху вниз, с небольшим интервалом. Звук был отвратительный. В интервалах слышался голос Дины:

–Глупенький, неужели ты так и будешь прятаться от меня там, в этой комнате?

Снова когти по дереву.

–Выходи, малыш! Не будь таким сварливым!

Снова…

–Не нужно всего этого. – Голос ее был ласков и нежен. – Мы ведь все еще любим друг друга. Ведь так?

Кирилл молчал. В нем перемешались все эмоции: страх, злость, смятение, и многое другое, чего он уже никак не успевал за собой замечать или идентифицировать.

Когти перестали царапать дерево, и, уже более нормальным голосом, Дина сказала:

–Рано или поздно, но ты выйдешь. Ты же не сможешь всю жизнь прожить в этой своей комнатушке. И тогда мы с тобой поговорим. О, да, и тогда мы с тобой поговорим!..

Топая ногами, она удалилась в сторону гостиной.

Кирилл услышал свое громкое дыхание, и почувствовал, как убегал его пульс. Он увидел свое отражение в зеркале. Остекленевший взгляд, какие-то детские испуганные глаза.

Страх.

Все-таки он овладел им, почти целиком. Нужно было признать это, и быть готовым…

Готовым к чему?..

Он просидел в комнате, за закрытой дверью, до самого рассвета, и не услышал не единого звука, который смог бы его встревожить и оставаться начеку. Примерно в полночь Дина включила телевизор, и оставила его на высоком уровне громкости. Поэтому Кириллу трудно было прислушиваться, все равно, мало что удавалось расслышать. Иногда ему кое-что казалось, но он понимал, что это всего лишь его воображение.

Он думал, что это такой фокус. Что так она как бы уходит от него в тень. Чтобы он не смог ее услышать.

Но под утро, когда ночные программы сменились позитивными утренними шоу, Кирилл вспомнил, что высокую громкость оставляют на ночь пьяные люди, когда засыпают, или дети, для которых это нормально.

Видимо, Дина просто отключилась. Снова. Как и в прошлые разы. Оставив включенным ти-ви.

Кирилл открыл дверь, и волнение переполняло его. Он выглянул в коридор, в ожидании того, что на него наброситься то существо, которое изувечило дверь в спальню. Она вся шаталась, и с внешней стороны полностью была исцарапана когтями огромной нечеловеческой пятерни.

Кирилл подумал, как ему придется объяснять все это Айдыну, и ему вдруг стало смешно, и захотелось смеяться.

Но какой-то посторонний шумок заставил его вернуться к настоящему моменту. Он стал медленно, но вполне уверенно продвигаться по коридору, не забывая оглядываться позади себя. Ему хотелось быть максимально осторожным.

С великим облегчением, осторожность можно было оставить, потому что уже через несколько шагов Кирилл увидел Дину, которая лежала на полу в бессознательном состоянии.

Он приблизился к ней и присел на корты. Ее одежда была в крови, пальцы все ободраны, и также в кровавых ранах. От нее пахло так, словно она не мылась несколько дней, и занималась при этом тяжелой физической работой.

Сказать, что Кирилл был шокирован, это не сказать ничего.

Потом он увидел нечто, что просто добило его. Кажется, у Дины шла пена ртом.

Она зашевелилась, словно почувствовала его присутствие. Он сразу понял, что видит перед собой свою обычную Дину. Ее реакцию. Ее панику. Ее страх. Ее отчаяние…

–Что со мной? – говорила она. – Где я? Что происходит! Боже! Мои руки! Что случилось? Кирилл!..

Кирилл обнял ее, и стал говорить, что все хорошо, все образумится. Хотя верилось ему в это с трудом. При этом он постоянно напоминал себе, что должен быть сильным.

–Это была не я, Кирилл! Это была не я!

–Я знаю! – Он поцеловал ее в макушку. – Знаю! Это была не ты.

Так, значит, она все-таки помнит?..

–Это была не я… – повторяла она сквозь слезы. – Что-то внутри меня… Но это не я…

С того момента Дина впала в прострацию.

Кирилл поддерживал ее. Успешно или нет, уже другой разговор, по большей части, бессмысленный. Ожидать успеха, когда абсолютно ничего неясно, – это было не для Кирилла.

Поэтому они оба (особенно Дина) словно замерли в состоянии полной неопределенности.

–А что, если это снова повториться со мной? – задавалась вопросом Дина, постоянно находясь в режиме ожидания того, что она, «нормальная», снова отключиться, и в ней проснется существо с разрушительной энергией. – Что, если в следующий раз ты окажешься в еще большей опасности, чем раньше? Что если я покалечу тебя, или…

На этих словах Кирилл просил ее остановиться. Все это заставляло его нервничать не на шутку. Но он этого не показывал. Поэтому, когда у Дины снова случался этот вагон вопросов, и ему приходилось успокаивать ее, уже после, оставшись наедине с самим собой, он вдруг ловил себя на нервном подергивании ногой, внезапной потливости, и невозможности толком сосредоточиться на одной конкретной мысли.

–Похоже, что у тебя температура, – пару раз сказала Дина, которая совсем не была слепой, и видела, в каком неуравновешенном состоянии находился ее жених, который говорил, как по заученным нотам, что чувствует он себя нормально, не стоит ни на что подобное обращать внимание. Что он просто перенервничал, и это все.

Они вместе сходили к гинекологу, который подтвердила факт беременности, и назвала срок – чуть больше трех недель: сердечко эмбриона уже билось. Будущие молодые родители услышали этот чудесный звук из обычных колонок, и оказались поражены наповал. Технический прогресс дошел до таких возможностей, и Дина даже постыдилась, что ничего об этом не знала. Она обычно предпочитала избегать разговоров о беременности, которые заводили ее старшие знакомые. Безусловно, она планировала, что когда-нибудь станет матерью. Но, определенно, не настолько рано. Хотя у нее и была сотня шансов на эту мелочь, подготовить себя к этому событию морально она никак не успела.

С прискорбием она признавалась себе, что нисколько не готова к акту чуда, через которое должна пройти любая женщина. Слышать сердечный ритм, бившийся внутри нее, в существе, которого ей теперь предстояло выносить и родить в дальнейшем, было сродни какого-нибудь из религиозных чувств. Это было так же велико, как и страшно.

Более всего Кирилла удручал тот не совсем приятный факт, что все это мало походило на счастье.

«Скорее всего, от того, – размышлял он про себя, – что все складывается не так просто. Все очень мрачно…».

О чем же думала по поводу этого Дина, оставалось только догадываться. Кирилл не хотел лезть к ней с расспросами, потому что ему мало хотелось знать ту правду, которую скрывалась за ее безжизненным, тусклым и замеревшим в одной точке взглядом.

–Скажи, что никогда не бросишь меня, – вдруг говорила она. – Скажи, что будешь рядом со мной всегда, в здоровье и горе. Что бы ни случилось.

Она говорила это настолько проникновенно, что Кирилл решал просто согласиться с ней, не развивая дальше эту тему, казавшуюся ему ненужной – ему с головой хватало своих глупых страхов. Он пытался думать и ощущать этот новый мир, как будущий отец и муж, как глава семейства. Он пытался предложить этот образ своей будущей супруге. Но упирался во мрак и пустоту в ней. Глубокий, пустой и холодный колодец. Бездонный, как сама вселенная. Вот что такое теперь была Дина. Он иногда замечал за собой, что сторонится ее. И ему казалось, что она отвечает ему взаимностью.

Их союз теперь выглядел фантомно. Он был призраком настоящих чувств и эмоций. Изнанкой бытия.

Поэтому для подтверждения объективной реальности Кириллу требовалось поделиться новостью о беременности с кем-нибудь, кто смог бы сохранить ее в тайне на некоторое время. Ему хотелось поговорить хотя бы о доли той странной правды, что заполнила его жизнь, почти тихо и незаметно, как чужак, пробравшийся извне, и ставший членом общины, в которой его как минимум не ждали, и максимум – не собирались принимать.

Кирилл посоветовался с Диной, можно ли поделиться новостью с Айдыном, на что Дина сделала свое самое недовольное лицо, и сказала ему, что он может делать все, чего ему хочется. Было предельно ясно, что она была против.

Но помехой это не было. По большому счету, Айдын был единственным, кому Кирилл мог довериться, и знать при этом, что информация не пойдет гулять дальше по рукам. Да и после того диалога на хоккейном матче они больше так и не разговаривали толком друг с другом, только здоровались на учебе, и спрашивали, ради приличия, как дела. Кирилл посчитал, что настало время «перемирия». Тем более, появился повод.

–Дина беременна, – сказал Кирилл другу при личной встрече. – Я скоро стану отцом, братан!

Айдын, нарушив свое привычное равнодушие, заулыбался во весь рот, стал поздравлять и обнимать будущего папашу, чему последний был несказанно рад.

«Хоть кто-то радуется за нас, как за молодых родителей…», – думал Кирилл.

Ему хотелось, чтобы Дина переборола себя, и смогла бы дать окружающим шанс быть открытой. Рано или поздно, но их родные узнают обо всем. Почему бы не открыться им уже сейчас? Почему не дать себе возможность быть счастливыми, как это обычно бывает у большинства людей?

–Интуиция подсказывает, что будет лучше, если мы пока сохраним все в секрете, – говорила она. – Не стоит торопиться. Я в ненормальном состоянии, если ты еще не заметил. Я нервная. Замкнутая. Дерганая. Я еле хожу на учебу. Тяну резину, как могу. Боже, поскорее бы все это кончилось! Получить диплом, доказать свою самостоятельность, а там уже будь, что будет!

Они никогда до этого не мыслили в разных направлениях. Обычно приходили к общему. Теперь же Кирилл был уверен, что даже не стоит и стараться. Они жили в одной под одной крышей, но на разных планетах.

Он успокаивал себя мыслью, что все это – просто период. Что в скором времени откроется второе дыхание. Что всему свое время. Время для счастья и радости. И время для горя и депрессий.

Поэтому он проводил с Диной больше своего времени, когда они оба были свободны.

Они снова вместе гуляли, ходили в гости к своим знакомым, сидели на лавочках, не смотря на вечерний холод (им это даже нравилось, когда вокруг столько снега, и какая-нибудь лавочка под красивым фонарем), и, чаще даже не разговаривая, смотрели каждый в свой мобильник, отвлекаясь на социальные сети.

И течение жизни, и течение времени, и стремление к спокойной и размеренной жизни, – все это обволакивало их обоих, и редко казалось, что тревоги уходили. Они снова стали заниматься любовью, – временами, это придавало им легкости и уверенности, пусть и ненадолго.

В худшую сторону все изменилось, когда Дина узнала, что Кирилл раскрыл перед Айдыном их общий секрет (который она берегла уже почти, как нечто священное). Кирилл сам ей об этом сказал, находясь в хорошем настроении. И прикусил язык сразу, как только понял, что говорить об этом было лишним.

Эта мелочь, для Кирилла – сущик пустяк, для Дины разросся до неимоверных размеров. И в момент их дискуссии Кириллу почудилось, что он снова увидел, как поменялись сначала ее глаза, а потом и лицо. Но эти изменения прошли в ней настолько вскользь, что он все-таки убедил себя в паранойе. «Мне это привиделось», – волшебная фраза, которая его успокаивала.

На следующий день он должен был встретиться с Айдыном. Вместе они обедали в недорогой забегаловке, ели огромную сочную пиццу, традиционно запивая ее колой. На секунду Кириллу показалось, что он заметил Дину. Она наблюдала за ними при входе в уборную, прячась за рядом стоящей ширмой. За ней же она скрылась полностью, когда Кирилл, недоумевая, пошел проверить, показалось ему или нет та, кого он увидел. На ходу он дожевывал кусок пиццы, но в горло он ему не лез, – во рту резко пересохло. Он заглянул за ширму, и увидел Дину. Она стояла к нему спиной, склонившись над раковиной. Похоже, ее тошнило.

–Дина? – вымолвил он.

Она никак не отреагировала. Им вдруг овладела неоправданная злость. Он подошел к ней, и положил руку на ее плече. Она словно пробудилась ото сна, и подняла голову. В отражении зеркала он увидел мертвецки белое лицо, черные глаза, и черный рот, – будто он был измазан смолой.

Кажется, она испугалась саму себя. Снова склонившись над раковиной, она включила воду, и, отплевываясь, стала смывать грязь со своего рта.

КогдаКирилл осторожно заглянул к ней через плечо, ее лицо снова было в порядке.

–Все в порядке? – спросил он.

–Не трогай меня! – огрызнулась она.

Затем нарвала себе бумажных полотенец и стала вытираться.

–Ты следила за?.. – Он хотел сказать «за мной», «следила за мной».

–Ты что не понял, мать твою? Отвали от меня!

Кирилл молчал. Он понимал, что это снова начиналось. Теперь он готов был признать ее осторожность. Ее одержимость никуда не пропала. Она всегда знала об этом. Только предпочитала молчать. Возможно, чтобы не нагонять панику. Он пока не понимал…

Но запутался он еще больше, когда она резко приблизилась к нему, и сказала:

–Вы оба заодно! Ты и твой любимый дружок! Я знаю об этом! Слышишь? Знаю об этом уже давно! О ваших общих планах! Мерзкие больные ублюдки! Чтоб вы оба сдохли!

Она оттолкнула его и вышла на улицу, уходя прочь.

–Это была Дина? – спросил Айдын, когда Кирилл вернулся за столик.

–Да… С ней что-то не так в последнее время… Если честно, беременность она переносит не совсем легко…

Айдын ничего на это не сказал. Наверное, не хотел лезть не в свое дело.

Или он просто знает, что на самом деле происходит? спрсил себя Кирилл.

Вы оба заодно Ты и твой любимый дружок

«Она бредила? Или говорила это осознанно?»

Он вернулся к трапезе, с подозрением поглядывая на друга.

Айдын уплетал уже третий кусок за обе щеки.

И в эту же ночь в своем сне Кирилл снова увидел Тима.

Тим стоял около стены, водил по ней своей ладонью, и смотрел на Кирилла. Потом он указал на Дину, которая лежала рядом с Кириллом. Кирилл протянул руку, чтобы отодвинуть одеяло, но тут отдернул ее. Существо, лежащее рядом с ним, повернулось само, и это была не Дина. То был демон, тот самый, что преследовал раньше Кирилла в его видениях и снах, и тот, который схватил Дину за руку в ту ночь, и не отпускал ее все то время, пока все не кончилось…

Демон рычал ему прямо в лицо, обдавая копотью; внутри него горело пламя…

Кирилл проснулся. Рядом с ним никого не оказалось. В постели был только он один.

По возвращении домой он не разговаривал с Диной, и постоянно находился при этом настороже. Ее поведение было обычным, ничем не примечательным. Она долго сидела с мобильником, потом поинтересовалась, не хочет ли он перекусить. Когда он ответил отказом, сказав, что сыт (он думал, она как-то отреагирует на эти слова, вспомнит о том, что произошло), но она только облизнулась, и добавила: «А вот я бы сейчас съела слона!».

–Питаюсь за двоих! – сказала она, уже направляюсь на кухню. – Главное, не располнеть!

Уже ближе к ночи, немного измотанная, она молча легла рядом с ним в постель, и быстро уснула.

Теперь он был один. В полной темноте.

Кирилл осмотрелся по сторонам. В комнате никого не было. Он уловил свое отражение сверху, в зеркале, и почему-то пристально уставился на него: старался понять, он ли это на самом деле, или нет. Сон или явь. Он спит, или уже бодрствует.

Чувство двойственного состояния разозлило его. Он злобно сдернул с себя одеяло, и поднялся с кровати. Медленно прошел до дверей, и вышел из комнаты.

По-прежнему та же самая ночная тишина и темнота. По всей квартире.

Хотя, нет. Кажется, в ванной горел свет.

–Дина? – позвал он.

Никакого ответа не последовало.

Он прошел через гостиную, вышел в коридор. Внутри него нарастала тревога.

–Дина!

Ему совсем не хотелось идти по темному и пустому коридору. Он вызывал в нем дикий животный страх.

Кирилл неслышно пошел в сторону ванны, – действительно, там горел свет, правда, за закрытой дверью. Дина должна была быть там. Только интуиция подсказывала Кириллу: здесь все что-то не так…

Кирилл подошел к двери, прислушался. Тишина.

Постучал.

–Дина, ты там?

Ему снова никто не ответил.

Он открыл дверь, и увидел пол, забрызганный кровью. Раковину и тумбу в бордовых размазанных подтеках. Засохшую черную слизь на зеркале.

Кириллу показалось, что от волнения, которое он испытал, его вот-вот вырвет.

Боже, пусть это будет просто сон Просто продолжением моего кошмара Этого не может быть наяву Не может

Неожиданное он услышал звуки, похожие на сдержанное рычание, клокотание где-то глубоко в горле. Словно просыпался сторожевой пес, для того, чтобы защитить свою территорию.

Кирилл повернулся, и увидел в самом конце коридора, в темном углу, около входной двери, два красных огонька. Это определенно были чьи-то глаза. Глаза какого-то чудовища. Которое просыпалось, и выползало из своего темного угла, недовольно порыкивая.

Когда Кирилл понял, что это вовсе не какая-нибудь большая собака, а что на самом деле то была Дина, он остолбенел. Шок парализовал его.

Он видел, как это нечто (что только перед самым сном было Диной, было его девушкой, которая весь вечер не проявляла никаких агрессий), передвигалось, словно огромное дикое животное, не отрывающее своего пристального взгляда от Кирилла. Эти красные глаза говорили о том, что Кирилл добыча. Как только он увидел их, то уже сам почувствовал себя добычей, априори зная, что на него открыта охота.

–Мать твою!.. – только и смог он сказать вслух, просто так, самому себе.

И в этот момент зверь зарычал в полный голос. От этого рыка у Кирилла все похолодело внутри. и его бросило в холодный пот. Зверь бросился в его сторону, как огромная обезьяна, передвигающаяся на своих четырех лапах.

За какие-то доли секунды Кирилл успел разглядеть черты своей девушки, которая превратилась в сгорбленного орангутанга в порванной и испачканной кровью ночной рубашке. У нее были животные глаза, страшно бледная кожа, ее лицо покрылось испариной, и грязные волосы болтались паклей, как у какой-нибудь уличной старухи.

В считанные секунды существо оказалось возле Кирилла, и бросилось на него, как все та же дикая обезьяна. В последний момент Кирилл все же смог совладать со своим страхом и ступором, и поэтому когда зверь уже хотел вцепиться ему в глотку своими огромными нечеловеческими зубами, у Кирилла получилось развернуться вместе с ним, и ударить его об стенку, скидывая с себя на пол.

Зверь снова взревел, и не стал отпускать Кирилла. Он кричал, и бил Кирилла, по бокам, кусал его ноги, царапал его лицо и тело своими острыми черными когтями.

Кирилл отбивался, как мог, но понимал, что тут он абсолютно бессилен. Нужно было отбиваться, и отступать.

Он и зверь уже оказались на кухне, поэтому в ход пошла вся утварь: Кирилл валил в его сторону стулья, кастрюли, какие-то банки и емкости, только чтобы хоть как-то совладать с ним, и не чувствовать на своем теле ни ударов, ни порезов, ни укусов.

Он оббежал вокруг барную стойку, и помчался по коридору к входной двери, чувствуя, как кровь заливает ему глаза, а паника овладевает им уже целиком и полностью. Потому что пока он бежал, он чувствовал на своем затылке это дикое животное дыхание, и понимал, что для этого существа он не больше, чем кусок мяса на костях, просто живой труп. И если он не сможет спастись сейчас, то другого шанса у него уже не будет.

Как и был, в одной пижаме, босой, он выскочил за входную дверь на площадку, и вдруг понял, что за ним уже никто давно не гонится.

Он замер, не мог понять, что происходит. Может быть, уже все кончилось? Одержимость сошла на нет, и не нужно выбегать в ночной мороз, окровавленным и не одетым.

Но любое временное раздумье могло погубить его еще больше.

Зверь выпрыгнул откуда-то из-под потолка, словно полз по нему, становясь невидимым для своей добычи.

Кириллу снова пришлось, отбиваться. Он споткнулся, и покатился по лестнице. Потом поднялся, и побежал по ступенькам настолько быстро, насколько мог.

Интуиция подсказывала ему, что зверь уже не гонится за ним. Но он продолжал перескакивать через ступеньки, преодолевая лестничные пролеты, покуда не выбежал из подъезда и не почувствовал обжигающий ночной холод…

-…Я остался на улице. Дверь в подъезд захлопнулась, а ключей, как ты понимаешь, у меня не было. Когда я начал замерзать, подъехал сосед. Очень заботливый человек. Он все спрашивал, что случилось, и чем он может помочь. Накинул на меня свой пуховик. Я попросил отвезти меня к другу, потому что домой я вернуться не мог. Мы сели в его тачку, и так я оказался у тебя.

Кирилл хотел допить остатки кофе, остывшего за время его рассказа, но передумал. Айдын молча смотрел на него, и по лицу невозможно было понять, о чем он думает.

Они сидели за кухонным столом, друг напротив друга. Наступало раннее утро. За окном все еще было темно.

–Если ты думаешь, что я спятил, – сказал Кирилл, – то можешь вызывать неотложку прямо сейчас. Я не буду сопротивляться.

Айдын оказался хорошим слушателем. Он не перебивал, не лез с неуместными шутками, а когда Кирилл вдруг замолкал или путался в воспоминаниях, то помогал обнаружить нужные слова и события.

Теперь ему предстояло подвести черту под всем услышанным. Огласить свое личное мнение.

«У него не дрогнул ни один мускул на лице, – думал Кирилл. – Ни в один из моментов моей вздорной исповеди… Будто, он уже все знал заранее… Или не все. Но многое».

–Хорошо, – сказал Айдын. – Мы сейчас поедем к вам домой, и я лично посмотрю, что да как.

–Мне бы этого не хотелось.

–Понимаю. Но я верю тебе. Всему, что ты мне рассказал. Поэтому и ты тоже должен поверить мне. Мы оба знаем – что-то происходит.

Кирилл смотрел куда-то мимо, в сторону, в пустой угол. Плед, накинутый на его плечи, сполз с него наполовину, и улегся на пол. Кофейная кружка покоилась в его руках. Он молчал, и выглядел отрешенным.

–Это время для верных поступков. Не для отчаяний. Возможно, ты ей нужен сейчас. Небходимо вернуться, и проверить, все ли с ней в порядке.

Ничего не отвечая, Кирилл просто закрыл глаза. Ему не хотелось возвращаться. Но он понимал, что Айдын был прав.

–Я дам тебе во что-нибудь одеться.

–Не надо, – сказал Кирилл. – Дай мне обувь и какую-нибудь куртку. Этого будет достаточно.

«Он действительно что-то знает. Не понимаю, как и почему, но это так…

В оба заодно Ты и твой любимый дружок

В чем был смысл этой претензии? Она на самом деле понимала, что хотела сказать? На что она намекала?

Тим вел к нему Будто в нем была скрыта тайна Что-то о чем он всегда не договаривал

Он что-то знает о том, что происходит. Знает, но почему-то молчит…»

Впервые за все время их общения Кирилл почувствовал в своем друге ту самую черту, о которой так часто твердила Дина. «Он двуличный, – говорила она. – Такое всегда всплывает наружу. Когда это случится, ты будешь вынужден признаться, что я всегда была права, а ты – слеп».

Кирилл не думал о том, что прозревает. Но он был сконфужен. Определенно, Дина все это время была права насчет Айдына…

Дина, в бессознательном состоянии, лежала на полу в кухне, ближе к окну, между двумя опрокинутыми на бока креслами. В глаза сразу бросались пенные потеки, которых, как отметил Кирилл, в этот раз было гораздо больше. Ее трусики и ночная рубашка были порваны, и поэтому совсем не прикрывали ее обнаженное тело. С виду она выглядела болезненным человеком, с которым случился серьезный приступ, но при этом за ним никто не ухаживал.

Такой они нашли ее среди общего хаоса перевернутых и разбитых вещей, местами испачканных стен и испорченной мебели.

Кирилл знал, что он увидит все это, когда они подходили к квартире, входная дверь которой не была заперта; изнутри доносился крик включенного телевизора – ночной музыкальный канал. Они зашли, и стали осматриваться. Айдын подошел к плоскому экрану, нащупал на панели кнопку, нажал. Громкость убавлялась, достигая предельного минимума. Потом он вышел в коридор и увидел изодранную когтями дверь в спальню. Он посмотрел на Кирилла, взгляд которого говорил только одно – как видишь, я тебе не лгал…

Айдын выражал стойкость. На его не было ни капли удивления, или какого-то отвращения. Он присел на корты перед Диной, желая проверить ее пульс. Но как только он прикоснулся к ней, она встрепенулась, резко хватая ртом воздух, и мыча неразборчивые слова.

–Тихо-тихо! – говорил Айдын. – Всё хорошо! Ты слышишь меня? Все будет хорошо!

Кирилл почувствовал, как у него сжалось горло.

Дина повторяла:

–Нет… Нет… Не трогай меня….

–У тебя что-нибудь болит? Тебе больно?

–Нет… Оставь меня… Не подходи…

–Надо помыть ее, – сказал Айдын, и приподнял Дину за подмышки, помогая ей оказаться в полусидящем положении. – Возьми на руки…

Кирилл стал поднимать ее, укладывая легкое девичье тело на своих руках. Айдын помогал ему. Они хотели уложить ее в ванну, но в той застыли черные шмотки слизи.

–Черт! – выругался Кирилл.

–Постой, – сказал Айдын. – Давай в кабину.

–Куда?.. – шептала Дина. – Зачем?.. Нет… Нет…

Кирилл успокаивал ее, прижимал к себе. Пока Айдын орудовал мыльной тряпкой, оттирая поддон и стены душ-кабины, Кирилл присел на пол, держа Дину в своих объятиях. Он гладил ее, и повторял слова ободрения. А она почему-то продолжала отнекиваться, и просила оставить ее.

А потом вдруг она назвала его по имени, громко и отчетливо.

–Да, милая, – на автомате сказала Кирилл. – Что такое? Это я. Я с тобой…

Она снова повторила его имя, также внятно и отчетливо.

–Я здесь, солнышко. Здесь, с тобой. Все хорошо.

Она повторилась снова, только теперь уже тише.

Кирилл вынужден был наклониться к ней, потому что ее голос становился еле слышим.

–Это он… – сказала Дина. – Это он, Кирилл… Не верь ему… Это его рук дело…

Ее глаза снова закрылись, – она снова отключилась. Сначала Кирилл запаниковал. Но он ощущал ее пульс и сердечный ритм.

Он посмотрел на Айдына.

Это он Не верь ему Это не я Это его рук дело

Так Дина могла сказать только про одного человека. Больше ни про кого другого.

Уже как будто заранее он понимал, что Айдын утратил квант доверия. В чем именно, определить все еще было сложно. Но, стоило быть начеку. Это было заметно, то, как Айдын старался не выдавать себя; но скрывать он этого толком уже не мог. В нем словно зажегся огонек, открылось новое дыхание. Ликование рождалось во всех его движениях.

Он повернулся к Кириллу и сказал:

–Я закончил. Неси ее сюда.

Кирилл поднял Дину на руки, и затем аккуратно уложил ее в кабине.

–Я справлюсь дальше… – сказал он.

–Да, конечно, – ответил Айдын. – Я выйду, постараюсь разобраться с бардаком…

Но он не уходил. Стоял рядом и, как завороженный, смотрел на Дину. В его взгляде читалась благоговейность.

–Мне нужно раздеть ее, – сказал Кирилл.

–Да… – Айдын словно пробудился ото сна. – Я понимаю.

Он бросил тряпку в раковину, вытер об себя мокрые руки и вышел из комнаты, прикрывая за собой дверь.

Кирилл глянул на Дину.

«Что здесь происходит? – думал Кирилл. – Что же тут на самом деле происходит?»

Он достал лейку и открыл кран. Надо было отрегулировать температуру…

Часть 4

Эпизод 11

Мать И Супернова

Я точно помню, как они оба склонились надо мной. Как они смотрели на меня.

Потом Кирилл отвернулся, и передо мной осталось только лицо этого подонка, которое я теперь ненавижу еще пуще прежнего.

В тот момент мои глаза были закрыты, но в памяти остались отпечатки образов. Как если бы я смотрела на все со стороны, – на себя, и все, что было вокруг меня.

Он смотрел на меня с интересом. На мое больное тело, что лежало на полу. Он изучал меня, как подопытное животное.

Он знал, что со мной происходит.

Этот взгляд… Мне хотелось тогда выцарапать ему глаза, проткнуть их, чтобы больше не ощущать такого пристального внимания к своему обездвиженному телу.

Сейчас я вспоминаю, как в беспамятстве, в состоянии экстаза и огромной потребности разрушать все вокруг себя, я свалилась в бессилии на кухонный пол, дергаясь в конвульсиях, и находясь сознанием где-то на границе между бездонной вечностью и земной атмосферой, в пространстве, где все было пропитано танатосом. Молох, вечно живой, бродил вокруг да около, и было ясно, что он давно уже нашел дверь, – проход, – и теперь входит и выходит через нее в наш мир, как и когда ему захочется. Я старалась всеми усилиями воли не потерять разум, окончательно утратив самую себя. Я боролась, но мои силы иссякали. Тогда я нашла место, где смогла спрятаться, забиться, как загнанный зверек, и переждала ад, затягивающий меня в воронку ужаса. Я нашла его в своей доброй памяти, там, где рядом был Кирилл. Там, где были мы оба…

Помню, как он мыл меня, окатывая теплой водой, и пользуясь мылом, чтобы смыть с моего тела запекшуюся кровь и слизь. Вокруг был его голос. Он приходил сквозь сон. Преодолевал стену тумана.

Ты в порядке, милая Все хорошо Ты справляешься У тебя получается Сейчас я тебя оботру полотенцем и отнесу в кровать Потерпи еще немного Я знаю что тебе приходится нелегко но осталось совсем недолго

Я пережила с этим голосом долгие часы падения в бездну, в котором тебя тошнит, и мир вызывает такую тревогу и отвращение, что ты постоянно находишься в сомнении: а стоит ли продолжать?

Его голос убеждал меня: продолжай! Ты можешь!

Так я осталась в мире живых.

Уверена, что я бы могла превратиться в овощ. И кормить меня бы пришлось из трубочки. И поднимать меня, чтобы подмыть. И многое из того, что ни сойдется в сравнении с привычной жизнью человека.

Это был Кирилл. Это он помог мне остаться совладать с натиском бури. С потоком разрушительной силы, проходящей сквозь меня, и оставляющей в моем плоде бесконечные миллиарды частиц…

А потом я помню, как спала. Конечно, здесь в воспоминаниях остались только обрывки: как я ощутила голым телом свою любимую простынь, как на меня легло одеяло, большое и воздушное, как я вдруг проснулась, среди ночи, и Кирилл был рядом. Его голос снова звучал откуда-то сверху, и я поняла, что он снова был со мной; он лежал спиной на изголовье кровати, и долго смотрел на меня уставшим, но любящим взглядом. Он погладил меня по голове, по лицу, заботливо убрал с него мои длинные волосы.

–Все хорошо. Спи. Можно спать…

И я видела его, все также, со стороны, за своими закрытыми веками. Он был в темной комнате с зашторенными окнами, в постели с девушкой, которую охранял, как родитель своего ребенка. Его рука лежала на ее спящем теле, как оберег. Он смотрел куда-то перед собой, в пустоту. Но вся его суть была устремлена к ней, к ее защите.

Это то, что не выветривается из памяти и остается навсегда. Опыт любви, сокрушающий беспощадный мир.

Мне становится страшно от одной только мысли, где и в каком состоянии он сейчас находится. Клянусь, если бы он был в огромном и бесконечном ничто, и у меня был шанс оказаться там тоже, я последовала бы за ним. Только чтобы он услышал в пустоте мой голос, и знал, куда он может двигаться. Вдоль ритма моего сердцебиения. Сквозь тени наших душ.

И мы бы остались в этой темноте, среди миллиардов звезд. Вместе. Навечно…

Я проспала сутки. Проснулась только на следующее утро. Еще одно солнечное мартовское утро.

Лениво открыла глаза, обнаруживая, что на мне уже одета ночная рубашка. Я была потеряна в пространстве, и своих чувствах, где-то между утомлением и восторгом от неги пробуждения.

Осознание пришло за доли секунды.

Около кровати, в кресле, передо мной сидел Айдын.

–Доброе утро! – сказал он.

Я снова оказалась настороженной. Теперь я знала точно, что Айдын был далеко не тем, за кого себя выдавал. Мне не всегда было приятно находиться с ним даже в одной аудитории на учебе. Но, все-таки, это было терпимо. Мириться с тем, что он смотрит на меня заспанную, со своим дурацким ликующим выражением лица, я не собиралась.

–Какого черта ты здесь делаешь? – спросила я.

У меня зазвенело в ушах, и закружилась голова. Я вынуждена была прикрыть лицо ладонью, словно пьяная.

–Кирилл убежал на учебу, – ответил он. – Я остался присматривать за тобой.

–Не нужно за мной присматривать. Я в норме.

–Мы чуть было не потеряли тебя. Разве наша забота не заслуживает благодарности?

–Давай внесем ясность. Хорошо? Не существует никакого «мы». Есть я и Кирилл, который заботится обо мне. Ты существуешь отдельно.

–Отрицание – это самозащита. Дина, хватит защищаться. Я здесь для того, чтобы помочь тебе пережить чудо твоего нового рождения.

–О, хватит нести эту чушь!

–Мы с Кириллом приняли решение. Мы не оставим тебя одну.

–Я не верю тебе! Ни одному слову! В особенности тому, как ты упрямо продолжаешь внушать мне, что вы с Кириллом заодно!

–Тогда почему ты ни разу не заговорила с ним об этом? Боишься узнать правду? Боишься, что это уничтожит тебя?

Здесь мне ответить было нечего. Я прикусила язык и недовольно сложила руки на груди.

–Дина, реальное положение вещей состоит в том, что все мы – на твоей стороне. А не наоборот, как тебе постоянно кажется.

–Не надо отделять меня от всего мира!

Он добродушно рассмеялся.

–Я не мастер вести споры с женщинами. Поэтому я оставлю тебе твои убеждения.

–Премного благодарна! Теперь оставь меня в покое. Уходи, да поскорей. Твой верный друг не расстроится, если ты покинешь свой пост.

Мне показалось, если я немного намекну на то, что верю ему, он успокоится, и уйдет. Возможно, этот прием действительно сработал. Он поднялся с кресла и сказал на прощание:

–Радуйся тому, что с тобой происходит. В тебе теперь огромный дар.

–Хорошо. – Я кивнула. – Как скажешь.

Он покинул квартиру.

Я осталась одна. Все тело болело. Уверенным шагом ко мне подступала истерика.

Я была слаба. И одинока…

Долгое время я обращалась к высшим силам, чтобы они помогли мне понять, как все докатилось до такого.

Где я дала промашку? В каком моменте растерялась, и не знала, что делать?

Это было мое высокомерие? Оно всему виной?

Или же моя предвзятость?

Что повлияло на мое восприятие? Отсутствие опыта? Запуганность? Что-то еще?

Я мучила себя этими вопросами, и фактами, что росли из них, как грибы после дождя.

Факт номер один: можно было бы избежать смерти Тима. Как? Приложить некоторые усилия и постараться понять, что происходит с твоим другом. Под финал своего пути он не подавал никаких сигналов утопающего. Но, я вынуждена была признаться себе, что замечала все прекрасно, – его отрешенность и сверхувлеченность алкоголем и наркотиками говорили о многом.

Я помню, как мысленно была строга к нему. Возможно, так случилось потому, что я стала неосознанно воспринимать его как родного. Родственность не всегда отличается теплотой отношений, – в моей семье не особо было принято сюсюкать друг с другом.

Еще я считала, что все геи инфантильны. В Тиме я тогда видела взбалмошного сверстника, и этот образ не покидал меня, покуда я занималась учебой, подработками и отношениями со своим парнем. Он все это видел, конечно. Мою холодность, мое безразличие, мою озабоченность бытом и мыслями о замужестве.

Да… Выходит, что именно такой образ обо мне он унес с собой в загробный мир…

Факт номер два: я всегда не верила Айдыну. Но была с ним терпима. Выказывала воспитанность. В этом была моя ошибка.

В нем всегда была воспитанная дикость альфа самца. Он мог бы прикрываться чем угодно: личностью студента факультета психологии, профессиональным спортсменом, или даже мастером в сборке оригами. Все равно, в нем всегда был скелет воина и шпиона.

Он пробрался к нам, когда мы думали, что были счастливы. Когда мы верили в силу нашей молодости и ее неприкосновенность. Кому мы были нужны? Голодные студенты, вечно гонимые дофаминовой иллюзией или общественными неврозами то на вечеринку к друзьям, то в кино, то в ночной клуб; или в объятья друг друга, дружеские или любовные.

Все то время, включая свое солдатское терпение, он вел свою холодную войну с обыденностью, каждый день мечтая о том, чтобы ее разрушить…

Он выбрал нас. Меня, Кирилла и Тима. Мы стали инструментами воплощения того, во что он тайно, но неистово, верил. После убийства Тима он любезно заселил меня и Кирилла в квартиру, которая изначально предназначалась для влюбленной пары, которая сможет зачать и родить мессию нового поколения, – существо, способное преобразить мир. Переоборудовать его, уничтожив все, что было до него. Квартира стала лабораторией, влюбленная пара – подопытными кроликами. Я содрогаюсь при воспоминаниях того, через что нам пришлось пройти, как только мы переступили порог комфортабельных апартаментов, в которые я по дурости влюбилась, как маленькая девочка в белозубую кинозвезду (можно оправдать себя немного: после съемной студенческой квартиры, где мы селились раньше, эта выглядела, как кусочек райского сада на острове шумного пыльного индустриального городишки).

В этих стенах я чуть было не сошла с ума, родила сына, предала его отца, и осталась одна. В заточении. В этих же стенах.

Я все еще здесь. В этой квартире. Рядом со своим ребенком…

…Вытерев со щек слезы, я встала с кровати, и неожиданно почувствовала себя удивительно бодрой. В лежачем положении я почему-то больше напоминала себе обессилившую старуху.

Я сделала трехминутную зарядку, и поняла, что прибавила себе тем самым кучу энергии на ближайшие несколько часов.

Одухотворенная, я понеслась в ванну. Мне не терпелось привести себя в порядок.

Я приняла контрастный душ, стараясь не обращать внимания на ужасный беспорядок. Мужчины не сумели толком прибраться, пока женщина была в отключке. Возможно, совсем немного; были заметны потуги. Не знаю точно, сколько я находилась под струей воды, наслаждаясь ею, словно она текла не из лейки, а падала с горных вершин, но из душевой кабины я выпорхнула вольной птицей.

Я вытерлась новым полотенцем, которое обычно приберегала для особых гостей (предположим, чьих-нибудь родителей, – такого я тоже не исключала…), и принялась за завтрак. Как обычно, я сделала себе свой стандартный бутербродик с нарезанными овощами, уверенная, что этого хватит организму, который в очередной раз пережил свою взрывную трансформацию.

Но во время еды во мне разыгрался аппетит. Я приготовила себе омлет из трех яиц, и уплела его единым махом, изрыгая из себя громкую отрыжку. Я сварила себе кофе, и, пробуя его горячим, впервые за долгое время подумала, насколько же прекрасной может быть жизнь, и как легко отыскать счастье в простых мелочах (пора было заводить позитивный блог в социальных сетях).

В прихожей послышались торопливые шаги.

Почему-то, когда я услышала их, мое распрекрасное настроение куда-то пропало. Мне совершенно не хотелось делить его с кем-то еще, Хотя, раньше я могла бы достать Кирилла своим неожиданным позитивом, особенно как раз в тот момент, когда ему совершенно не было это нужно.

Он шел в мою сторону. Он шел, и его шаги вдруг останавливались, – он заглядывал по комнатам, искал меня. Наконец, он оказался на кухне.

–Дина! – он облегченно вздохнул.

Я улыбнулась ему.

Он был запыханный.

–Я опоздал… – говорил он. – Прости… Слишком сложный тест!..

Он сел рядом со мной и приобнял меня.

–Айдын сказал мне, что ты уже проснулась, и выглядишь вполне нормально.

Я до сих пор не могла понять, как он может обнимать меня, после того, как я его буквально сутки назад чуть не убила.

–Ты сказал, что я снова приболела? – спросила я.

Он кивнул.

–Пересдачу можно будет провести позже. – Он добавил: – Это удивительно, но Нелли сказала, что в этом нет никаких проблем.

–Вот, что водить дружбу с преподавателем.

–Думаю, Айдын, нам немного в этом подыграл.

Мне стало тошно от одного упоминания его имени, и я поднялась из-за стола, делая вид, что хочу убраться… хоть немного.

–Ты на самом деле отлично выглядишь! – сказал Кирилл. – Никаких следов… На тебе все, как на кошке зажило!

–Да, – сказала я. – В отличие от тебя.

Он был весь в ссадинах и пластыре.

–Нелли сказала, что, наверное, я вел себя, как настоящий мужчина, раз остался невредим. Глупость, конечно. Она ведь не знает, как все было на самом деле… Ты больше не чувствуешь никаких… симптомов?

Наконец-то он записал меня в число больных. До этого мы не давали никаких оценок моему состоянию. Обходились окольными или подбадривающими словами.

–Я чувствую себя заново родившейся, – сказала я. – Почему-то я уверена, что приступов больше не будет.

–Таких приступов, как два предыдущих?

–Вообще никаких приступов… Последний раз был словно апогей… Я чуть не убила тебя… Если мне не изменяет память.

–Я думал, ты ничего не помнишь из того, что с тобой происходит.

–В этот раз я запомнила все. Это было ужасно! Я не могла руководить собой! То была другая я, Кирилл. И, поверь мне на слово, ее больше не будет. У меня такое чувство, что она свершила свое дело, и теперь ушла. Я – это снова я. Я излечилась! Так я себя чувствую!

–Давай мы не будем торопиться с твердостью ощущений, если ты не против.

Я ничего не сказала в ответ.

Он подошел ко мне сзади, чтобы обнять, но я не далась.

–Мне нужно прибраться, – сказала я. – Здесь. И там. Повсюду…

Я показала ладонью вокруг себя.

–Я тебе помогу, – сказал он. – Только переоденусь.

Мне не нужна была его помощь. Я с удовольствием бы занялась уборкой наедине с самой собой. Но противиться я не стала. Он отойдет в сторону, как только поймет, что мешается…

Всегда ли я была такой стервой по отношению к нему? И всегда ли он позволял вытирать об себя ноги?

Ответ: никогда, до того момента, пока не случилась та ночь. До того момента, пока я не стала сильнее его в десятки раз. До того, как я не стала чудовищем…

До той ночи нам обоим пришлось пройти этап инициации. Дни и ночи мучений, о которых мы никогда друг с другом не говорили. Нам мешали стены квартиры, в которой мы жили…

Я помню первые дни, когда мы оказались в этих заколдованных стенах. Первое острое желание заняться страстным грубым сексом возникло у меня в того же дня, когда Айдын помог нам заселиться и оставил нас одних. Заняться распутством, которое обычно случается меду двумя любящими людьми, нам тогда помешали условности: смерть Тима, которая уже в те минуты перестала для меня выглядеть травмирующей; и неизвестные, но опасные, люди, которые якобы устроили на меня охоту.

Затем с моей психикой стали происходить первые серьезные изменения. Я никак не могла сосредоточиться на учебе. Меня одолевали мысли, не имеющие отношения к действительности: страхи, подозрения, влюбленности, неудачи, успехи, и так далее – полный кавардак, никакой логической связи. Учащался пульс, горели щеки, а потом вдруг внутри меня происходил маленький взрыв, и я возвращалась из собственных глубин на сушу реальности. Часто это происходило на лекциях. Поэтому я с удивлением обнаруживала, что ушла в себя на целых полчаса. Преподаватели стали обращать внимание на этот мой воздушно отсутствующий взгляд. На что я ничего не находилась ответить, кроме как:

–В последнее время я рассеяна. По правде сказать, я стараюсь быть сосредоточенной. Честное слово! Концентрация, и ничего кроме!

От части, это была правда. Да только было ясно, что я несу околесицу, чтобы только от меня отстали.

Сконцентрироваться на чем-то одном, когда тебя одолевает буря? Ха! Никогда раньше со мной такого не было. Во мне воспитали усидчивость, и я всегда была способной ученицей. Было, чем гордиться. До недавних пор…

Я стала думать, что на нервной почве у меня развилась прокрастинация. Я слышала раньше это слово, и интересовалась его значением, но никогда бы не подумала, что ради собственного успокоения мне придется нацепить его на себя (в любом случае, я понимала, что мой личный анамнез никак не вязался с моими подозрениями; поэтому было ясно, что я верю в ерунду).

Короче говоря, моему терпению больше не было предела. Я накинулась на Кирилла, как дикая, и с удивлением обнаружила, что он находился примерно в том же возбуждении, что и я.

Наш секс был невероятен. Он был насыщен яркими красками, вспышками, возникающими где-то на ментальном уровне, и моими многократными оргазмами.

По началу, я подумала, что позволила себе много лишнего. Даже слишком много лишнего! Стыдно до неприличия!

Но при увеличении сексуальных доз и разнообразий все сомнения куда-то пропадали.

Мы занимались этим подолгу, постоянно меняя позы и комнаты.

Потом, через какое-то время, я стала от него скрываться. Мы заканчивали, и я убегала в ванную комнату, под предлогом, что мне срочно нужно в душ. Он всегда провожал меня недоумевающим взглядом, но ничего не произносил против. Наверняка, он оправдывал мое стремление к женской гигиену. Оправдывал настолько, что мне даже не приходилось пояснять свое странное поведение.

К тому моменту мы уже окончательно потеряли способность коммуницировать так, как это было раньше.

Я скрывалась от него, чтобы остаться наедине с самой собой. На самом деле, после бурных оргазмов и продолжительных грубостей у меня не появлялось то упоительное чувство успокоения или наслаждения, какое обычно и должно быть у жаждущих и получающих друг друга людей. Меня била дрожь, и я долго не могла успокоиться. Мое дыхание сбивалось, тело болело. И так постоянно.

Мне было страшно.

Это наваждение должно было кончиться. Но этого не происходило.

Кирилл тоже имел от меня тайны. В это же время он пристрастился к спиртному. Он выпивал наедине с собой; а потом мог вести себя не вполне адекватно. Так, как обычно ведут себя алкоголики, когда пьют каждый божий день.

Я возвращалась домой с какой-нибудь прогулки с подругами после учебы, на которой мне постоянно все казалось нетипичным – я чувствовала какие-то конструированные изменения вокруг себя. Улица больше не была улицей, подруги больше не были «те самые подруги», и воздух, зимний воздух, – он распадался на частицы. Я чувствовала это. Мой мозг это чувствовал.

Каким образом, я до сих пор не могу понять.

Так вот, я возвращалась с такой вот «нетипичной прогулки» в надежде окунуться в нашу общую атмосферу – мою и Кирилла. Я ожидала окунуться в то, что было между нами раньше, всегда, на протяжении долгого времени.

Но вместо этого я чувствовала запах выпитого спиртного. Я чувствовала этот запах от него. Хотя он и говорил, что выпил не так уж и много. И вид у него был «старательно трезвый»… по началу…

Полагаю, что «по началу» всегда возникает стыд. От него никуда не скрыться. Стыдно так вести себя по отношению к своему партнеру.

Я вспомнила, как впервые увидела его таким на вечеринке по случаю празднования Нового Года. Он напился, и приревновал меня к какому-то парню, который знал Тима, и который гулял с нами пару раз по ночному городу (для меня он был еще одним незнакомцем, с которым я воспитанно выдерживала диалог). Кирилл считал ревность вздором, и не терпел подобных сцен, если они развивались перед ним. И вдруг его как будто подменили. Он не скрывал своих чувств, открыто выражал недовольство, да так, чтобы это услышали все в округе. Полагаю, ему нужны были свидетели. Или театральная сцена, на которой он смог бы сыграть свою умопомрачительную роль, и получить за нее награду от присутствующих в виде успокоений, поддержек и дружеских похлопываний по плечу. Это звучит оскорбительно, но все выглядело именно так.

Я пыталась понять, что происходит. Но мои размышления вновь и вновь обрывались глупостями, и в очередной раз переползали на образы о сексе. Непонятно, с равнодушием или горестью, но я признала, что во мне вовсю цветет нимфоманка.

В те короткие периоды, пока у нас с Кириллом были перерывы, я удовлетворялась сама. Это могло произойти на кухне, пока я готовила, или даже в уборной, пока я сидела на толчке и от скуки перелистывала френдленту в социальной сети.

От невозможности сконцентрироваться на чем-то одном, более всего важном, моим лучшим утешением стал мой мобильный телефон. Я практически жила с ним. Как только я оказывалась на улице, вне стен, эта напасть сходила, отпускала, но не совсем до конца; оставалось какое-то подобие эха.

Рефлексировать тогда было очень сложно. Не хватало эмоционального опыта и прожитых лет.

Я слышала, как он просыпался посреди ночи, задыхаясь, заглатывая воздух. Ему часто снились кошмары. Я обращала внимание, что в какие-то моменты, в наших постоянных сексуальных марафонах, он словно куда-то улетает, будто рядом его уже не было; только тело, которое двигалось в такт, и получало от этого удовольствие. Я профессионально и дотошно изучала его замедленную реакцию, его леность и апатию. И все это я списывала на спиртное, которым от него постоянно пахло.

Только сейчас я понимаю, что с ним происходило то же самое, что и со мной. Только в иной форме. В его индивидуальной форме.

За несколько дней до той ночи он заболел. Двое суток он провел в полубессознательном состоянии. Его бил озноб. Он не мог открыть глаз; только спал и бредил. Ему с трудом удавалось подняться, чтобы сходить в туалет. Его шатало, и он останавливался, облоктившись о стену, чтобы передохнуть.

Кроме того, он отказывался подпускать меня к себе, и запрещал звонить врачам.

Я наблюдала за всем этим свысока. «Вот, что происходит, когда мужик подхватывает легкую простуду, – думала я. – Он превращается в тряпку, и на него жалко смотреть».

Но весь мои феминизм скончался, как только Кирилл снова пришел в себя, и стал словно перерожденный, – он чувствовал в себе больше уверенности, в нем прибавилось какой-то внутренней красоты, которая обвивает мужской стержень непоколебимости. Еще шарм… Да, в нем прибавилось шарма… Перед ним невозможно было устоять, и я снова превратилась в кошку, в невинную девочку, в лучшую подружку, и в шлюшку-которой-всегда-мало, – все в одном лице. Профессиональная женщина-оборотень.

Удивительно, но он не подпускал меня к себе. Ссылался на усталость после болезни. Хотя я все видела прекрасно. В нем прибавилось самоуважение. Ему не хотелось растрачивать так быстро ту силу, которую он в себе ощутил.

Его осанка стала прямее, его плечи расправились, и весь его вид говорил о новом рождении мужчины в молодом человеке. Маскулинности в нем прибавилось столько, сколько я не могла от него ожидать. Это возбуждало меня невероятным образом. И я ждала (действительно, – ждала) тот момент, когда этот мужчина наконец возьмет меня! Я горела от желания, и он видел это… Да, он видел это. И его равнодушие ни разу не пошатнулось. И это заводило меня еще больше!..

Мы дразнили друг друга.

И это снова началось. И пауза кончилась.

И я испытывала такие оргазмы, которых не смела себе даже представить. Я взлетала до таких высот, и падала до таких глубин, что все сущее для меня становилось тягучим и расплывчатым.

Что-то первобытное руководило нами тогда.

В такие моменты я вспоминала Тима. Об этом ли он говорил мне, когда рассказывал о своих сексуальных опытах? Это ли он имел ввиду?

Еще ни разу я не услышала никакого внятного ответа. Даже шепотом. Намеком или знаком. Мой вопрос уходил в пустоту.

Я жила в этой тишине очень долго. Я ждала, что когда-нибудь он все-таки даст о себе знать. Что я увижу какой-то знак, и пойм, что с ним все в порядке; что теперь он в том месте, где царит мир и спокойствие. Где душа сливается со множеством других душ, и так на долгое время, до нового рождения, до новой звезды, до нового взрыва в космосе.

Но я ничего не видела и не слышала. Ни одного подтверждения…

Я помню, как перестала ждать. Помню, что обвиняла себя в инфантилизме и ругала за веру в сказочки. Никакого ответа быть не может. Наверное, если бы я только сама захотела, и находилась в поиске мистического опыта подобного рода, чтобы только потешить свою душеньку, и сказать благословенное: «Царствие ему Небесное! Пусть земля будет пухом!», то тогда мое сознание само бы отыскало все знаки и намеки, – в воздухе, в запахе, в небе, в солнечных лучиках, пробивающихся сквозь ветки деревьев.

Но мне не хотелось себя успокаивать. Я продолжала оставаться реалисткой. После смерти – одна лишь неизвестность. Разукрашивать ее ореолом чего-то чистого и светлого, пространством, наполненным умиротворением, из которого изредка приходят вести, – утешения для родных и близких, – означало для меня снять с себя все обвинения. Я не могла прийти к этому так быстро.

Стоит признать, что это гнетущее чувство вины стиралось в моменты моего с Кириллом сексуального экстаза. Вообще, многое в этом состоянии теряло свое особое значение.

Постоянно находясь в запутанности собственных мыслей, сумбурности чувств, в плену затуманенного сознания, во время секса я попадала в чистый поток, в котором существовала я и мой любимый, два наших тела, сливающихся в одно целое. Я получала наслаждение, – от поцелуев, ласк и боли.

Я забывалась, и оказывалась в неге.

Когда все заканчивалось, я снова испытывала стресс. Всетерялось в неожиданностях: то я не узнавала саму себя в зеркальном отражении (огромное зеркало в ванной комнате, где я обычно скрывалась от Кирилла, претворяясь, будто обливаюсь до бесконечности в душевой кабине); то не могла унять сильную дрожь по всему телу, – словно очутилась голой на морозе; а однажды, вообще, даже серьезно прорыдалась, закрывая рот ладонью, мыча в нее, как истеричный ребенок.

Все это вернулось. Все эти нимфоманские потребности и слезы, следующие за ними.

Я отдыхала, только когда спала. В своих снах я выходила в поле и встречала там призрака. Мы с ним разговаривали. Я рассказывала ему о том, что со мной происходит, а он поддерживал меня, даже давал какие-то наставления. К сожалению, после пробуждения ничего не оставалось. Все стиралось из памяти. Но при этом я чувствовала себя чуточку бодрее, и даже комфортнее. Не так, как это бывает после хорошего крепкого сна. Немного по-другому. Беседы с призраком помогали мне эмоционально… Да… Тот призрак спасал меня… Полагаю, теперь у меня не должно оставаться сомнений в том, чей именно был этот призрак…

И вот, однажды, глубокой ночью, призрака в поле не оказалось. Налетели тучи, задул холодный ветер, и зашумела рожь.

Я проснулась, и не обнаружила рядом с собой Кирилла. Позвала его по имени, но никто не отозвался. Затем вгляделась в его подушку, на которой было круглое темное пятно. Я включила лампу на тумбе, и увидела, что тем пятном была кровь.

Я поднялась с постели, и вышла из спальни. Услышала, как бежит вода, и увидела приоткрытую дверь в ванной комнате, и все это мне показалось страшно знакомым, и не прошло и секунды, как я уже отчетливо понимала, что когда-то я уже видела подобное. (В нашей старой студенческой квартире Тим После какой-то драки Рано по утру Его перепуганные глаза)

Взволнованная, я последовала в клозет, и нашла там Кирилла. У него носом бежала кровь, и он испачкал ею всю раковину. Капли оказались даже на зеркале. Они растеклись по нему тонкими алыми линиями.

У нас завелся какой-то короткий диалог. Я попыталась выяснить у него, что случилось

Но потом что-то произошло. Я почувствовала это. Услышала в самой себе. Мне трудно было воспрепятствовать этому.

Я заметила его эрекцию, – то, что может случаться у мужчин неожиданно, иногда в самые неподходящие моменты, – и возбудилась сама. Точнее, та часть меня, которая утратила волю. Которая уже давно была поглощена стенами.

Мы предались любви.

Мне до сих пор кажется, что все это был сон. Явь не могла быть такой безумной.

Но это было. Младенец свидетельство тому факту… Необычный младенец. Младенец, начало которому дали не только два человека, его родители. Но и что-то еще. Нечто огромное. Большее, чем наша планета. Больше, чем вся Вселенная.

Все вокруг – стены, земля и небо, – превратились в огромную пылающую сферу, в центре которой были мы с Кириллом, слитые в экстазе в единое целое.

Я слышала демонические крики. Один из них схватил меня за руку, и не отпускал до тех пор, пока семя моего возлюбленного не излилось в меня.

Безграничная энергия поразила все мое естество, и я застыла; онемела всем своим телом.

Меня изнасиловали. Взяли и использовали против моей воли. Но это было безболезненно. Это было прекрасно.

Я стала той точкой в мире, где граница переломилась. Я открыла врата совершенно новому существу, тому, кого мир еще не видел. Тому, кто пришел в него, чтобы его же уничтожить…

Да, так я полагаю… Аннигиляция – вот в чем истинная миссия моего ребенка…

С тех пор я была разделена напополам. Одна часть меня верила в иллюзорность зачатия; другая четко убеждала меня в обратном. И где-то на стыке этих двух субличностей рождалась новая я.

Новая я была нетерпима. Новая я всегда хотела раздуть конфликт, и ей это нравилось. Новая я готова была разрушать. Все это большей частью моей естественности, нравилось мне это или нет. Любой спор с правдой мог закончиться чьей-нибудь смертью. В том числе, и моей…

Сначала я кормила его грудью. Потом у меня испортилось молоко, и он стал пить из бутылочки, через соску.

Это должно быть так мило, – кормить младенца. Неважно, как. Видеть это личико, налитое яркой краской. Слышать эти чмоканья и постанывая; а потом хлопать его по спинке у себя на плече, если у него разболелся животик…

Начнем с того, что у моего ребенка никогда не болел животик. Если быть откровенной, у него вообще было мало болезненных реакций. Возможно, только в моменты недовольства он мог выразить возмущение своим ором (а кричал он, порой, действительно очень громко). Например, когда я немножечко уснула, когда укачивала его, – непорядок! Или когда я отходила от кроватки на некоторое продолжительное время, чем обычно, – возмущение!

Но подобное происходило крайне редко.

Он никогда не лил слез. Он был спокоен. Абсолютно никаких проблем в этом плане.

Еще мне хотелось бы добавить – безмятежен. Ну, так, как это обычно выглядит с другими младенцами. Особенно во сне. Этот ангельский сон!..

Но, как это не странно, безмятежность не совсем то слово, которое подходит к моему ребенку.

Иногда мне даже казалось, что его взгляд умеет фиксировать. Я понимаю, в таком возрасте это в принципе невозможно. Но значит, в противном случае, я сама себе все это надумала. Значит, я сошла с ума. Или схожу с ума… Что абсолютно неправда. И это настораживает больше всего.

Раньше нас окружали сумасшедшие, теперь мы сами превратились в сумасшедших…

Точнее, я сама.

До сих пор не могу привыкнуть, что Кирилла нет рядом. Мною все еще владеет это проклятое мы.

Нет больше мы, Дина. Есть только ты. Одна. Ты и твой ребенок.

Я…

Почему же все-таки я снова так и не превратилось в мы? Почему между мной и моим сыном такая огромная дистанция?

Видит бог, я долго шла к этому мы, в котором союз матери и ее ребенка нерушим, как весь этот мир. Но сколько бы не проходило времени, это мы так и не обрело своих форм и границ.

Естественно, я задавала себе вопрос: почему?

Ответ постоянно крылся в мелочах, которые меня раздражали.

Этот ребенок редко мне улыбался… Возможно, просто из-за того, что я сама не была щедра на материнские улюлюканья и ласковости. Но это было не при чем. Он был сосредоточен в самом себе. Он был центром, и вокруг него все вращалось. У него была целая Вселенная перед глазами, – он все видел.

Этот ребенок сам дистанцировался от меня, отказавшись пить мое молоко. Отказавшись от моих материнских чувств, и оставаясь наедине с самим с собой.

Знаю, это звучит как монолог безумной мамаши, не сумевшей преодолеть послеродовую депрессию. Но мне кажется, что я примерно знаю, для чего конкретно меня удерживают в этой квартире на пару с моим сыном. Я думаю, все дело в простых обязательствах: я ухаживаю за младенцем, пусть и замечаю, как нетипично он развивается, но при этом повторяю себе, что все нормально, все так и должно быть.

Только вот обратить странности в новую норму на самом деле не так уж и легко.

Я могла успокаивать себя, и продолжать играть роль так, как предписывает инстинкт, написать психологический тренинг для женщин, которые испытывают трудности с чувством материнства на ранних стадиях рождения ребенка. Все, что угодно, дабы соответствовать социальной роли.

Да вот только я верила не в обязательства, а в то, что видели мои глаза. Я верила реальности.

Я не нужна была этому ребенку конкретно, как мать. Не потому что я была вся такая холодная, как айсберг в океане. Нет. Он априори не нуждался в материнском тепле. Раньше мне казалось, что это лишь мои домыслы. Но это предположение мельтешило среди других тревожных мыслей, когда ребенок еще был в моей утробе. Я думала об этом! Пугалась своих мыслей, но они возвращались ко мне снова! Сколько еще можно переубеждать себя?

–Не забывай, Дина, – говорил мне Айдын. – Ты нужна ему, даже если тебе все кажется совсем по-иному.

Откуда он мог знать об этом?

Значит, это правда? Айдын и его дружки действительно знают свое дело? И я произвела на свет несущего пламя (это не мое определение; так называть своего сына я не собиралась; Айдын болел этой священной терминологией; он же меня ею и заражал)?

Я отрицала это святотатство, точно так же, как и Кирилл. Мы думали, что окружены безумцами. Одержимыми. Психически больными людьми.

Но теперь я сама безумна И мне кажется что мир перевернулся Что пламя где-то за занавесью Скрыто от наших глаз И лишь поэтому никто не видит его И не слышит

Но я слышу

Я слышу…

Мир полнится историями об экзорцизме. Как и все остальные, я привыкла слушать их от лица изгоняющего демона. Обычно это он герой. Он избавитель жертвы от нечистой силы.

Выдержал бы мир подобную историю, если бы ее рассказчиком являлась одержимая молодая женщина? Думаю, какой-то интерес мог возникнуть. Все же, новый ракурс, как-никак.

Демоном я одержима не была. Но определенно это было нечто схожее.

Можно дать короткое описание: необозначенная сила разрушает твою волю и до бесконечности расширяет лабиринты твоей души, чтобы ты никогда не выбралась из него. Это она строит иллюзии из костей и мертвечины, и нагоняет злости и тоски. Это она заставляет тебя пасть ниц перед разрушенным храмом твоей женственности и целовать его руины. Это она. Там. Глубоко внутри тебя. Овладевает тобой…

Между прочим, овладевать молодой женщиной не так уж и сложно. Ни разу не слышала историй об одержимом мужчине (возможно, только вскользь). Чаще всего, это женщина. Молодая. Запутавшаяся…

Я очнулась ото сна, после той самой ночи, и поняла, что я уже не та, что была раньше. Это была первая секунда, когда я впервые почувствовала в себе силу, ее ощутимые приливы. Конечно, я еще ничего не знала наверняка, и не могла ожидать никаких трансформаций в себе. Но они уже начались. Их я чувствовала отлично. Так начался счет минутам моего неверия, и отрицания той меня, которая уже существовала здесь и сейчас.

Я помню, как я бодро и уверенно поднялась с постели, и обошла ее, чтобы выйти из комнаты (я бросила свой взгляд на Кирилла, и не почувствовала ничего, кроме отвращения). Затем стала собираться на учебу. Приняла душ, не сдерживаясь того, чтобы несколько раз проверить все, что у меня было между ног, и ниже пояса. Ночью мне приснилось (или это было на самом деле?), что моя вагина истекает кровью. И поэтому я постоянно искала на себе какие-то повреждения или следы от них. Ничего не находилось.

Я выпила чашку крепкого кофе, что было для меня не совсем типично. Оделась теплее, и отправилась на учебу в самом прекрасном расположении духа, который я только могла себе представить. Ничто не могло испортить моего бодрого настроения, и поэтому я была готова к новому этапу позитивизма в своей жизни. Я была готова общаться со знакомыми подругами, и со всеми остальными, открывая двери в свое сердце всем, кто пожелает со мной заговорить. Мне больше не хотелось выглядеть строгой букой, какой я по обыкновению являлась. Пусть не для всех, но для многих.

На входе в учебный корпус я пересеклась с Айдыном, который стоял на входе, общаясь с кем-то мне незнакомым. Он сразу замолк, когда обратил на меня внимание. Он ничего не говорил, только пристально смотрел на меня.

Конечно, он тогда уже все знал. Он ждал моих первых внутренних изменений. И он был вознагражден: он увидел их, сразу.

Я никогда так искренне ему не улыбалась, и никогда, особенно за последнее время, не стремилась быть с ним особенно приветливой. В основном, эту функцию брал на себя Кирилл. А вот теперь я улыбнулась ему и поприветствовала так, словно несла в себе свет новой звезды.

Он даже обомлел, и не смог ничего ответить. Меня это повеселило, и я быстренько забежала в двери, которые открыл для меня кто-то из первокурсников мужского пола.

Я была обольстительна. Я была неотразима. Я чувствовала себя счастливой.

Так продолжалось до того момента, пока не появился Кирилл. Определенно, злость вернулась ко мне. Я не была рада его видеть. Просто прошла мимо с максимально недовольным видом, не подходя к нему ни на шаг. Было абсолютно ясно, что он был этим расстроен. И, что еще важнее, – мне доставило это дикое удовольствие.

Так начался мой период садистских всплесков, от которых я получала наслаждение совершенно иного порядка, вряд ли сравнимого с чем-то еще. Я освобождала себя от какой-то страшной энергии, таившейся внутри меня. Нечто темное, копящееся раньше во мне временами, и выходящее только совсем понемногу, но не до конца, до допустимо безопасного уровня.

Теперь же этой энергии стало во мне настолько много, что она умножилась в несколько раз. Я была носителем чего-то страшного, необузданного, совершенно неконтролируемого. Причем я понимала, что эта энергия всегда была во мне, как в женщине. Она собиралась, когда я видела мир таким, каков он есть; таким, каким его не способен увидеть мужчина. Она собиралась во мне, когда тьма поглощала мой разум, и я не чувствовала поддержки вокруг себя. Мое высокомерие. Мое недовольство. Дно высушенного колодца…

Я помню, как я впервые избила его. Дома, в прихожей. На самом деле я ничего подобного не планировала. Но что-то внутри меня знало заранее, что это произойдет. Что я выпущу злость наружу. Что я специально прижала его к стене, чтобы воспользоваться его телом, как грушей для битья. Вымещать свою злобу на любимом человеке – что может быть прекрасней? Самое глубокое удовлетворение. Самый чистый кайф для женщины, знающей серьезное оскорбление со стороны своего мужчины.

Мне казалось тогда, что только он и был виноват во всем. Что он мог остановить той ночью это безумие с ожившим демоном в отражении над нашей постелью. Ведь он мужчина! Почему он не боролся, а просто зажмурил свои глазки и спрятался? Почему он это сделал? Будь он сильным, мне бы не пришлось разделяться надвое, и чувствовать себя какой-то одержимой стервой, попеременно превращающейся из обычной девушки в демоническое существо.

Да, тогда я так думала. И была уверена в своей правоте. Хотя и старалась скрыть это. Я пугалась своих мыслей, я боялась самой себя.

Я всегда делала вид, что ничего не помню. Не помню, как я избила его. И как потом проткнула его ладонь ножом. Я вынуждена была стать актрисой, играющей роль запутавшейся дурочки, которая не понимает, что происходит с ней, и вокруг нее… Хотя, о чем я говорю? Я и так этого не понимала…

Я помню, как со мной разговаривали стены, как они говорили со мной нечеловеческим языком. Какими-то неразборчивыми полушепотами, полутонами, сигналами. Но я слышала приказы, точно понимая, что и как мне нужно делать. Я думала, мне это снится. Думала, что я сама себе это придумываю. Ведь такого не могло быть. Иначе, я бы могла считаться сумасшедшей.

Они говорили со мной, когда я желала хотя бы немного обуздать свое сексуальное желание, и когда я испытывала страшную злость на Кирилла. Они говорили, когда я снова и снова старалась вернуться к той себе, какую я всегда знала, и какой хотела быть снова. Они говорили со мной через меня же саму, дабы мне казалось, что это голос моего разума, или энергия, которую я никак не могу контролировать в самой себе. Они раздавливали мою волю… Если бы это происходило постоянно, думаю, вполне можно было бы завести речи о вмешательстве психиатрии…

Теперь я понимаю, что Кирилл тоже испытывал это давление. Что стены уничтожали его бдительность, его мужское стремление защитить свою женщину, свой с ней союз. Они высасывали из него силы и заставляли быть заторможенным и проявлять безразличие.

Я помню, как проткнула его ладонь огромным острым ножом, и испытала от этого удовольствие, которое не сравнится даже с многократным оргазмом. После этого он пропал почти до конца дня.

А я была вынуждена остаться одна. Со своей неутихающей злостью, и с постоянными подозрениями на беременность.

К тому моменту мне уже надоело сомневаться (сомневалась я долго). У меня была задержка с месячными, и даже самой последней дурочке было бы ясно, что пора делать чертов тест. Поэтому, не раздумывая, я пошла в ближайший торговый центр, где была аптека, купила парочку тестов, и отправилась в уборную, прямо там, в mall’е. Естественно, тест оказался положительным.

Это поразительно, но ничего, кроме все той же злости (которая потихоньку становилась моей верной спутницей), я больше ничего не испытала. Представления о стандартах, – запланированная семья и ребенок, – рухнули в одночасье. Мне стало тошно от самой себя, и от стереотипов, которые меня окружали.

Для пущей уверенности я отправилась к гинекологу, заглянув предварительно в кошелек. Денег оставалось немного, но мне было плевать. Я не собиралась записываться на прием в государственной клинике и высиживать в ней часовую очередь.

По дороге на автобусную остановку я заметила знакомое лицо, и поняла, что видела его уже несколько раз на неделе. И до нее тоже. Незнакомый парень, который постоянно находился где-то рядом. Очередной наблюдатель.

Для меня стало очевидно, что слежка возобновилась. Временами я вспоминала об этой части своей жизни, и даже ждала, когда же обо мне вспомнят мои «доброжелатели». Так вот, она проходила уже вовсю. Моя память оживала десятками кадров одного и того же лица, и пары других, которые попадались мне в толпе больше одного или двух раз за два-три месяца, но я не придавала этому значения. Неожиданно я поняла, что слежка не прерывалась. Она просто стала скрытной.

Эта информация словно спустилась на меня с небес, пронзив извилистой молнией. Я была поражена.

На остановке я между прочим осмотрелась, и действительно увидела того самого парня, о котором так явно прокричала мне феноменальная память.

«Ничего себе! – подумала я. – Интересно, сможет ли моя новая память сработать на учебе?»

В гинекологии меня приняли быстро, и без проблем. Подтвердили беременность. Видимо, врач заметила мой упадок и отсутствие радости на лице. Поинтересовалась, планировала ли я ребенка. Я ответила честно, что нет. Она поддержала меня, и сказала, «что это нормально, что все справляются». Я поблагодарила ее, и вышла на улицу.

Меня обдал холодный воздух. Мне захотелось развязать на себе шарф, и расстегнуть куртку, настолько мне была жарко, и настолько я была разгоряченной. Как только я освободила себя от оков одежд, с меня по воздуху пошел пар. Я глубоко дышала, как после долгой пробежки… И вдруг, краем глаза снова заметила своего наблюдателя.

Хотя внутри меня все всколыхнулось и замерло, я не подала никакого вида, что заметила его. Он был один. Стоял поодаль, примерно на три часа от меня.

Для кого-то, для определенной группы лиц, я жила словно за стеклом. За мной наблюдали, и, по видимому, отчитывались о моем поведении, о моих действиях.

В ту минуту это выглядело, мягко говоря, весьма странно. Почему я снова не подверглась физическим нападкам? Давлениям? Что же, теперь они просто следят за тем, не взболтнула ли я лишнего?

Но тогда же я впервые ощутила прилив смелости. Во что бы то ни стало, мне нужно было воспользоваться тем шансом, что наблюдающий не знает, что за ним тоже наблюдают. Реальной мишенью будет он, а не я. Только он об этом ничего не будет знать.

Мысли о нежелательной беременности пропали начисто. Теперь я была расчетливым и действующим стратегом. Мое решение уже невозможно было изменить. Я снова стала той, своей новой личностью.

Итак, теперь он знает, что я посещала гинеколога, и, наверняка, он догадывается о положительных результатах. Я вроде как волнуюсь, но вроде как уже отошла. Сделала решительный вдох, и стала снова кутаться в шарф и куртку. Привела себя в норму.

Положила руки в карманы, и пошла своей дорогой, а точнее в кафетерий напротив, через дорогу. Заказала себе кофе и пирожное

В отражении витрины заметила что он постоял возле входа смотрел на меня и зашел тоже вовнутрь

Я села за столик, снова освободилась от одежд, и приготовилась к трапезе. Изобразить из себя расстроенную бабенку, которая решила поддержать себя крепкой сладостью, пришла ко мне спонтанно. Я даже разделила эту участь сама с собой (хотя при других обстоятельствах вообще у меня таких мыслей даже и не было бы). Пусть думает, что девочка заедает грусть, как это делает кто угодно, не только слабая половина человечества.

Он взял себе кофе в бумажном стакане и сел по диагонали от меня.

Я специально села в угол, возле окна, чтобы мне было видно все пространство зала, и чтобы он не смог сесть позади меня.

В углу возле окна словно я полна меланхолии словно не хочу чтобы меня кто то заметил словно хочу остаться наедине с самой собой и чтобы меня никто не трогал

Я действительно была этой несчастной девушкой, которой предстояло выйти замуж по залету. Или самой воспитывать свое дитя, если ее молодой мужчина вдруг окажется тряпкой, и умоет руки.

Я была ей где-то там, позади своего сознания. И этот отпечаток каким-то образом отражался во мне, словно мое тело было проектором, и оно переносило на себя часть моих чувств и эмоций, но с огромной расчетливостью и знанием дела.

Он полез в свой мобильник, и, кажется, сфотографировал меня. Гребаный фотоотчет, мать его эдак!

Потом он просто поднялся, прихватил с собой кофе, и вышел на улицу.

Колокольчик над дверью приятно звякнул, и теперь я действительно осталась одна, среди других посетителей, разговаривающих друг с другом, и с голосами детей, и их родителей. Семьи, продолжения друг друга. Продолжения меня внутри меня самой…

Я резко поднялась с диванчика, и стала одеваться на ходу, быстро покидая кафетерий. Я видела, как он свернул за угол. Последовала за ним, аккуратно выглянула из-за угла, выслеживая его. Он шел, поглядывая в свой мобильник, и, кажется, с кем-то переписываясь.

Я следовала за ним. Условия позволяли мне оставаться незаметной.

Я знала, что сегодня я узнаю больше, чем мне стоит знать. Что сегодня я перейду границу, и, возможно даже попаду в группу риска людей с лишними знаниями.

Но я никак не могла предположить, что я увижу нечто, что почти уничтожит меня. Нечто, что прояснит мой разум хотя бы на немного. Нечто, от чего я пойму даже за долю секунды, что долгое время была полной дурой, которую раз плюнуть водить за нос.

Я повернула за очередной угол, и вдруг увидела, с кем он разговаривал.

Это был Айдын.

Они говорили друг с другом, как деловые люди. Они говорили о своих общих делах. Да, так это выглядело. Молодые люди со взрослыми лицами. Слишком взрослыми, я бы даже сказала. Потом мой наблюдатель показывал что-то Айдына на экране своего мобильника. Они водили пальцем по дисплею так, как обычно перелистывают фото в каком-нибудь из приложений…

Я обомлела. Не могла сдвинуться с места. Стояла и смотрела на все, что вижу, широко открытыми глазами.

Они стояли в десяти шагах от меня, и Айдын вдруг бросил взгляд в мою сторону, – так, случайно, словно почувствовал, что на него кто-то пристально смотрит. Кажется, он посмотрел словно сквозь меня. Он не ожидал увидеть что-то, что заставит его обомлеть точно так же, как и меня. В меньшей степени, конечно, но я увидела по его лицу, что он испытал тот же шок, что и я только что, когда до него дошло, кто на него смотрит, и почему я нахожусь здесь и сейчас, напротив него, а не в кофетерии в компании с пирожным и бабской грустью.

Кажется, мы смотрели так друг на друга несколько долгих секунд, и никто из нас двоих не верил своим глазам. Потом оба очнулись, тоже почти одновременно.

Я старалась отойти от шока, и просто повернулась в другую сторону, и пошла. Ноги были ватными, и я не верила в происходящее. Но я старалась.

Я бросила взгляд за спину, и увидела, как они несутся в мою сторону.

И тут я осатанела.

Во мне злость взорвалась тысячами солнц.

Я слышала, как он приближался ко мне сзади, почувствовала его ладонь на своем плече, и дальше все произошло за доли секунды.

Я резко развернулась к нему (это не был Айдын, а тот, другой, кто так оскандалился в слежке за мной), схватила его за воротник, и подняла над землей. Кажется, из меня вырвался рык отвращения в этот момент. А затем просто бросила его на машину, что стояла напротив.

Он врезался спиной о водительскую дверцу. Стекло разбилось, на двери осталась глубокая вмятина.

Бедный парень лежал рядом, на асфальте, среди мелких осколков стекла, лицом в асфальт, и прилагал серьезные усилия, чтобы подняться. Но руки не слушались его.

Айдын остался стоять в трех шагах от меня, им овладела оторопь. Его глаза были огромными, он не знал, как реагировать.

Я воспользовалась шансом, и пустилась в бегство, оставляя позади себя ошалелых прохожих.

–Дина! – крикнул Айдын, и побежал за мной.

Почему-то мне показалось, что я сейчас разрыдаюсь. Я слышала рык, вырывавшийся из меня, и свое бычье дыхание, громкое, как у крупного животного.

–Дина, постой! – Айдын. Бежит за мной.

Я завернула в пустынный переулок, и каким-то образом оказалась в тупике. Увидела дверь, и уже хотела забежать в нее, но увидела свое отражение в стекле.

Лицо было не мое. Оно было искаженно в нечто страшное, с налитыми кровью глазами, тяжелым подбородком и демоническими глазами.

–Постой же, прошу тебя! – голос Айдына, прямо за спиной.

Я резко развернулась, желая ударить его по лицу, но моя ладонь только прошлась по воздуху. Он вовремя увернулся, поднимая вверх ладони в знак беспомощности, и как бы говоря, что он с добрыми намерениями.

–Тише! – сказал он. – Тише! Тебе нужно успокоиться!

–Подонок! – крикнула я. – Подонок и ублюдок! Это ты убил Тима?! Даже не смей отрицать, сукин сын! Я тебя насквозь теперь вижу!

Он раздосадовано потер лицо. Скрывать что-то для него уже не имело никакого смысла.

–Дина, это была необходимая мера, – сказал он. – Тим не был тем человеком, который любил жизнь, уж поверь мне. Мы всего лишь избавили его от страданий.

–Как же благородно с вашей стороны!

Я приблизилась к нему и сказала ему в лицо, смотря прямо ему в глаза:

–Ты, и все твои дружки, – все вы больные придурки! По вам психушка плачет! Вас всех нужно посадить за решетку!

Мне хотелось плюнуть ему в лицо, я могла бы это сделать, но сдержалась. Просто отошла от него.

–Мы ведем мир к кардинальным изменениям, – сказал он. – Тот мир, который ты знаешь, скоро прекратит свое существование. Все сутенеры и их проститутки, от жирных политиканов до их прислужников, от жадных работодателей до нищих наемных рабочих, – всего этого больше не будет. Капитализм, империализм, социализм и коммунизм; лживые демократии и гибридные автократии, – все это исчезнет. Будет новый мир. И будет человек в нем. В гармонии с жизнью…

Во имя всего этого была принесена жертва, Дина. Тим стал ключом, открывающим двери в иное будущее. То будущее, о котором не мог мечтать никто из нас.

–Ты хочешь загнать нас обратно в каменный век? Об этом ты мне говоришь?

Он непонимающе покачал головой.

–Ты пока не можешь всего понять. Но скоро… Скоро все встанет на свои места. Ради всего этого нужна жертва. Пойми это.

Плод, Дина. Тот плод, который внутри тебя. – Он указал на мой живот. – Вот кто изменит этот падший из миров. Ты несешь в себе иное время. Ты – мать, Дина. Мать нового мира.

–Меня сейчас стошнит!

Я отвернулась от него. На самом деле мне хотелось плакать.

–Посмотри на себя! – сказал он мне. – Видела ли ты себя? Чувствуешь ли ты, как божественное начало разливается в тебе? Как оно охватывает тебя! Заставляет тебя узнать силу, и энергию, о которой ты не могла и помыслить!

–Разрушительную энергию, ты хотел сказать? Да, я чувствую ее! Я готова убить тебя на месте, прямо здесь, и получить от этого такое удовольствие, которое не сравнится ни с каким иным! Вряд ли я бы назвала такие намерениями божественными. Скорее, в этом есть что-то дьявольское.

–Бог не один в этом мире. Ты и Кирилл зачали бога смерти и разрушения, бога чумы и проказы, бога войны! В тебе тропа к смерти миллионов грешников! Ты пока не осознаешь этого. Но настанет время, и ты признаешь себя богоматерью, хочется тебе того или нет.

–Ты несешь ересь, ублюдок! Дай мне пройти! Во мне единственная тропа! Подальше от тебя и твоих больных союзников!

–Куда ты пойдешь одна? Со своими внутренними срывами и одержимостью! Одна ты ни с чем не справишься!

–Кто здесь один, так это ты, Айдын. И ты безумен в своем одиночестве. У тебя никого нет, кроме тебя самого и твоего собственного бреда.

–А кто есть у тебя? Кирилл? Ты думаешь, он на твоей стороне? Думаешь, без его помощи я смог бы провернуть все это? О, как ты заблуждаешься! Он такой же, как и я. Он желает изменений. Поэтому он мой друг. И поэтому он с тобой.

–Чушь собачья! Несешь какую-то херню! Хочешь запутать меня!

Злость снова зарождалась во мне.

–Я говорю тебе то, что ты и так видишь сама! Для чего мне еще скрывать от тебя что-то? Иди и поговори с ним! И он скажет тебе то же самое!

–Я ненавижу тебя! Проклинаю тот день, когда ты появился в моей жизни! Больше я не буду такой слепой, как раньше! Надеюсь, ты это понимаешь! Думаю, теперь ты видишь, что я могу постоять за себя! Так что не смей приближаться ко мне! Иначе я сдавлю твое горло, как банку из-под газировки! Клянусь, я сделаю это!

–Никаких проблем! – Айдын снова поднял руки в знак согласия.

Я прошла мимо него, не скрывая своей злобы.

–Поговори с ним! – сказал он мне в спину. – Поговори с Кириллом! Он тебе все объяснит! Ты сама не заметишь, как все встанет на свои места! Ты все поймешь, и пойдешь с нами бок о бок! К нашей общей цели!

Не поворачиваясь, я показала ему средний палец.

…Загадка была сложной. Не было одного верного ответа. Их было множество. Я складывала из них мозаику. В итоге вышла картина: уже-давно-не-дева-Дина возле люльки своего младенца…

Он до сих пор безымянный. Айдын против каких-либо имен. Поэтому я называю его «малышом», «деткой» или «сыночком».

Этот младенец венчает собой долгий итог моих размышлений. Какой бы тропой я не шла, сколько бы не строила предположений, альтернатив или теорий, – все приходило к доказательству новой жизни, находящейся в моих руках.

Я все еще способна с упоением представлять себе, каким это может быть чудом, пеленать младенца, говорить с ним в процессе, корчить ему рожицы, а в ответ видеть его улыбку. То, как твой малыш улыбается тебе, – чистое и светлое чувство, которое испытывает мать к новорожденному. Должно быть, это прекрасно!..

Мой малыш никогда не улыбался мне. На пеленальном столике (рабочий стол в спальне для гостей превратился в пеленальный), когда он лежал на нем спиной, и изредка пускал слюни, он всегда был спокоен. Не вертелся, не брыкался, ничему не возмущался. Он смотрел обычно куда-то в сторону, в ближний к столу угол на потолке. С течением времени у меня возникло подозрение, что там кто-то есть. Кто-то наблюдает оттуда за нами. Я даже стала оглядываться на потолок, в тот угол. Естественно, я никого там не видела.

Часто мне казалось, что мой младенец меня изучает. Видит все вокруг себя. Хотя в таком возрасте это невозможно. Звучит до безумия нелепо. Но теперь вся моя жизнь – сплошная странность, и что с этим делать, я по сей день не имею не малейшего понятия.

Несколькими неделями ранее я могла рыдать где-нибудь в углу от того, что ничего не умела в плане материнства, и никогда этим не интересовалась, а теперь приходилось кусать локти. Моя депрессия перекатывалась из одного конца комнаты в другой: в одном углу мои переживания по поводу потери Кирилла и всей той обыденности, которая теперь окружала; в другом – мой низкий интерес к главному женскому предназначению – деторождению.

Но потом случилось первое чудо. Мой малыш словно помогал мне. Направлял мои руки, контролировал их движения. Я была матерью без опыта. Я никогда и ничем подобным не интересовалась. Я думала, что это материнский инстинкт подсказывает мне, что и как нужно делать. Но на пеленальном столике у меня постоянно было отчетливое ощущение, что знание приходит не из меня самой; это был не только тот спутанный комок эмоций, который испытывает молодая и неопытная мать. Знание приходило ко мне извне. Как именно, я не знаю и не понимаю до сих пор.

Я вдруг понимала, что все знаю. Что знание есть во мне. И оно приходит из неоткуда. Я испытывала сомнения по этому поводу. Я была на грани нервного срыва. Но я подчинялась тому, что приходило ко мне в голову, каким бы глупым оно не выглядело в образах моего сознания, которое способно всегда само все дорисовывать.

Я была обескуражена.

Мои мысли поражали меня саму.

Вскоре это событие растеряло свою сказочную коннотацию. Оно стало… странным. Неправдоподобным. Отталкивающим. Как и все остальное, что происходило между мной и моим сыном.

«Это из-за тебя, – думала я однажды, когда пеленала его, – только лишь из-за тебя, мой милый, я тогда поверила этому проходимцу, и испытывала твоего отца на верность нам обоим. Я боялась за тебя. Боялась, что мы оба в опасности. Я была уверена, что твой папа предал маму… Что он использовал ее, как и тот, кого он считал своим близким другом…»

Мне казалось, он слышит мои мысли. Он их понимает. И чувствует мою нелюбовь, которую невозможно было дословно сформулировать или уловить эмоционально, как-то придать ее контролю, изменить ее на нечто более чистое и светлое, как улыбка младенца, подаренная своему родителю.

Мне казалось, что он всеобъемлющ…

Возможно, что я попросту придавала ему все эти волшебные (странные) свойства только лишь потому, что была неопытным родителем. Я решила наблюдать дальше. Молча. Терпеливо.

Я начинала подумывать, что у меня растет интроверт. Спокойный, молчаливый, со щепоткой меланхолика. Так я в шутку объясняла себе его холодность.

Но, рано или поздно, любой ребенок должен был бы улыбнуться. Как и любой другой человек.

Но только не этот.

Полагаю, что только не этот…

Я выронила пластмассовую тарелку с салатом, и все овощи, смешанные в горчичном соусе, о котором я так мечтала, будучи беременной на третьем месяце, разметались по полу. Я опустилась на колени, и разрыдалась. Очень тихо. Так, чтобы Кирилл не услышал меня.

Настал момент, когда я стала понимать, не умом, а сердцем, что Кирилл верен мне, как и обычно. Что я находилась в тумане собственных подозрений и невероятной злости, добрая доля которой принадлежала не мне, а той силе, что проходила сквозь меня.

Она уже больше полумесяца не овладевала мной, и я знала наверняка, что этого больше не произойдет. Хотя нечто осталось во мне. Вместе с плодом.

Меня запутали. И осознание приходило медленно, и болезненно…

–Все в порядке?

Это был Кирилл. Он появился на кухне, с немного обеспокоенным видом.

–Я слышал, что-то упало… Дина, что ты?.. Малыш, ты чего?

Я показала на салат, который приятным разноцветием раскидался по полу с соусной лужицей и длинными полосами капель в разных направлениях.

–Не переживай, солнышко, – сказал он. – Я помогу тебе сделать новый.

Он поцеловал меня в щеку, и помог мне подняться с пола.

Конечно, все это виделось ему очень милым.

Он обнял меня, и я прижалась к нему.

–Ну-ну, – говорил он. – Все хорошо. Мы справимся.

–Нет… – сказала я.

–Мы справимся, Дина. Все справляются.

–Что-то надломилось между нами. Мы словно что-то утратили. Как будто у нас это забрали. Заблокировали наши чувства.

Я отошла от него. Мне все еще были неприятны его прикосновения.

Он молчал. Не спорил со мной. Потому что понимал, о чем я ему говорю. Спорить и верить в обратное уже было бесполезно.

–Мы в тюрьме, Кирилл. Разве ты не видишь этого? Нас заставили верить в то, чего нет. В то, чего быть не может. И чем больше мы верим, тем сильнее болото затягивает нас.

–Кто заставил, малыш?

–Ты сам знаешь…

–Нет. – Кирилл покачал головой. – Не знаю.

–Он называется твоим другом. Но это не так! И я устала повторять одно и то же! Если ты слеп, и глух, если тебе нравится все то, что происходит с нами и вокруг нас, то это твой выбор! И я не смею переубеждать тебя! Но с меня довольно! Я больше не могу заниматься самоотводом, чтобы только дать дорогу остальным!

Я даже не могу закончить чертову дипломную работу!

Нам скоро кончать учебу, Кирилл!.. А мы в плену. Мы не можем двигаться дальше. В плену собственных мыслей, и чувств. Мы занимаемся самоубийством. Ты должен понимать это.

–Ты что-то хочешь предложить?

–Бежать. – Я говорила это сквозь слезы. Сдерживая их. Борясь с ними. Сама не веря в то, что говорю это. – Бежать подальше отсюда.

–Но какая разница? – спросил он. – Мы уйдем в другое место, сменим обстановку. Но это будет продолжаться. Оно будет преследовать нас. Будет рядом с нами. В нас самих. Оно в нас самих, Дина! В наших головах! В наших душах!

–Да. – Я кивнула головой. – Ты прав. Но не все. Не до конца. Есть что-то еще. Нечто устроенное намного сложнее нас самих. Нечто большое и страшное. И оно не внутри нас. Оно снаружи, в нашем окружении…

Я путалась в словах, не могла найти точные.

Кирилл покачал головой. Он не слышал меня. Похоже, что он был уверен, что проблема только в нас самих.

–Оно в стенах, – вдруг сказала я. – Да, оно в стенах. В этих стенах! В этих чертовых стенах!

И тут я увидела его взгляд, в котором была солидарность. Он был согласен со мной.

–Эти проклятые стены!

Я сорвалась. Подошла к стене, и сдернула с нее кусок обоев. И обомлела…

На нас смотрела часть огромной пиктограммы, выведенной на стене бордовой краской.

Мы переглянулись. Сдернули остальную часть обоев, и увидели огромный круг, с демоническими рисунками внутри него, и множественным рядом цифр, внутри и снаружи.

–Чтоб меня!.. – сказал Кирилл.

Мы переглянулись снова, и поняли друг друга без слов.

Просто разбежались по разным комнатам, и стали срывать обои, картины и зеркала. Большинство стен в разных комнатах были выкрашены тайными знаками.

Все это время я плакала. Слезы текли по моим щекам без остановки, и я не знала, что с этим делать. Я не боролась с этим. Пропускала сквозь себя. Как и злость. Как и отчаяние.

Теперь с этих шикарных апартаментов был снят покров. Мы находились в камере. Все это долгое время мы были в заточении.

Нас использовали. Боже мой, я наконец-то смогла убедить его в этом. И он поверил мне.

Но то, что он сделал в следующий момент, возымело невероятный эффект. Он взял нож, подошел к самой широкой пиктограмме, которая оказалась на стене в гостевой спальне. Размахнулся, и вонзил нож в стену, в центр рисунка.

Я сразу почувствовала легкость. Словно в моем сознании упали огромные гири. Перед глазами все прояснилось и стало выглядеть как-то иначе.

С Кириллом происходило то же самое.

Мы оба словно освободились. Темные силы покинули наш разум. Мы были готовы покинуть квартиру…

Эпизод 12

В Пути

Мы ехали, проезжая небольшие города и городишки, в которых были старые дома, рекламные билборды, магазинные вывески, фонтаны и памятники людям, имена которых вписались в историю.

Однажды остановились, чтобы заправиться. Я вышел из машины, чтобы немного размяться. Рядом стоящие автомобилисты обратили на меня внимание. Я был не в лучшем виде: уставший, в помятой испачканной одежде, с пластырями на лице.

Через десяток километров от того места, где Айдын остался в своей разбитой машине, мы сделали остановку. Старший достал аптечку, и стал заниматься простреленным плечом Младшего.

–Пуля прошла на вылет, – говорил Старший. – Похоже, что нервы не задеты. Надо будет взять лекарств, когда доберемся до ближайшей аптеки.

Младший молчал, и стоически терпел, пока обрабатывали его рану. Его рубашку залило кровью, поэтому он ее свернул, облил ацетоном и сжег. Нашел в багажнике какую-то старую футболку, и носил ее до того момента, пока мы не заехали в магазин, и он не обзавелся новой.

–Здесь новая одежда. – Он показал мне фирменный пакет. – Переоденься, как устанешь от старой.

Я не смог оценить этого жеста, поэтому пакет лежал нетронутым на соседнем от меня сиденье.

На заправке я осматривал людей. Все они, – автомобилисты, работники станции, – были молоды и хороши собой. Старший оплатил бензин на кассе, и заодно прикупил нам троим по длинной булке с овощами, сыром и колбасой. Девушка за кассой была улыбчива и вежлива.

–Нужно есть, – сказал мне Старший.

Хоть мне и не хотелось, я подчинился, и съел полбулки.

Джип, в котором мы пересекали страну, после столкновения остался поцарапан. Но ни Старший, ни Младший не обращали на это никакого внимания. Мне же данный ущерб не давал покоя. Как и некоторым водителям, что встречались нам по пути. Один из таких, видно, больно общительный, проявил интерес к изъяну. Я подумал, что Старший пошлет его, но он, напротив, вдруг сделался жутко вежливым и завел беседу, как бывалый автолюбитель или шофер. В конце разговора они даже обменялись рукопожатием.

–Поменьше пьяниц вам в пути, – сказал на прощание незнакомец.

До меня дошло, что Старший списал увечье на своем автомобиле на нетрезвыхводителей.

На въезде в очередной городок мы остановились около шиномонтажной – небольшого уставшего фургона с облупившейся краской. Из него вышел человек в грязных старых шмотках и с обмотанной вокруг своей головы шарфом из легкой ткани. Он смотрел на нас через тонкую линию, оставленную для глаз, вел себя, как запуганный зверек, и склонялся перед собеседником, как пес перед хозяином, словно в ожидании удара. Младший попросил его проверить давление в шинах и протянул ему денежную купюру. Тот ее схватил и скрылся в своем вагончике, захлопнув за собой дверь. Через несколько секунд он вылетел наружу с манометром в руках и быстренько стал выполнять свою работу…

Мы ехали дальше.

Старший и Младший попеременно сменяли друг друга на водительском сиденье. Кто-то из них двоих спал.

Я спать не мог. Голова была тяжелой. Глаза слипались. Но сон не шел. Только мысли кружили вокруг да около, и никак не оставляли меня в покое.

Мы остановились в одном из кафе, чтобы как следует подкрепиться. Младший заказал себе недурную порцию жаркого, и, выяснилось, что меня ожидало аналогичное блюдо. Я обнаружил это, когда вернулся из уборной.

–Вид у тебя неважный, – сказал мне Младший. – Поешь как следует. Глядишь, разморит. Вздремнешь.

–На заднем сиденье достаточно места, – вторил ему Старший. – Располагайся, как тебе удобно.

После недолгой паузы я поблагодарил их и начал пробовать еду на вкус. Пусть здоровый аппетит все еще был мне чужд, но я поднапрягся, и съел больше половины.

Кафе было небольшим, и атмосфера здесь была вполне уютной. Вдали от родного дома я неожиданно почувствовал, что мне рады, и на время успокоился.

Порция Старшего была куда скромнее. Он больше попивал кофе и глядел на улицу за широким окном. Он сказал:

–Всегда поражаюсь, каким мирным может быть захолустье при дневном свете…

Он был прав. Я готов был остановиться в этом городке, и никуда больше не двигаться. Минуты покоя были волшебными, и прерывать их не хотелось.

Но воспоминания все еще были сильны. Бороться с армией аффектов было бессмысленно.

Я поднялся из-за стола и вышел на свежий воздух. Голова шла кругом. Подступала тошнота. Я споткнулся, и чуть было не упал. Меня подхватил Младший. Я не услышал, как он оказался рядом. Он помог мне устоять на ногах и сказал:

–Мы сейчас двинемся дальше. Попробуй вздремнуть немного. Лучше, может, и не станет. Но все же…

Я решил прислушаться его совету. Будучи в пути я поднял подлокотники на заднем сиденье, снял обувь, и лег, вытянув ноги. Закрыл глаза, и отпустил мысли по ветру. Почти задремал.

Увидел себя. Дину, складывающую одежду в сумку. И Айдына. Он зашел в квартиру и направил в мою сторону пистолет…

У Тима в руках нож Он пристально смотрит на меня Затем размахивается и ударяет лезвием в стену Вонзает в нее нож словно стена это часть чего то живого огромного и сильного Раздается пронизывающий до дрожи вопль

Я до сих пор помнил этот сон. Он повторялся несколько раз. Я оценивал его как сублимацию своих переживаний, и никак не предполагал, что этот образ надо было понимать, как буквальные указания к действию.

Прагматизм, которому я невольно научился от Дины, теперь отступил, и ко мне вернулась вера в детские страшилки о загробном мире, и сектантах, что приносили в жертву людей.

Дина рассказала мне новую историю о моем лучшем друге, окрестив его на этот раз не просто двуличным проходимцем (как она обычно это делала раньше), но и добавив в его характеристику эпитет «психически ненормальный убийца».

Я сразу вспомнил, как Тим намекал мне на его связь с Айдыном, на что-то тайное между ними. Теперь было ясно, что той тайной было убийство. Хладнокровное, жестокое и расчетливое.

Защищать Айдына больше не имело смысла. Как с ним справляться, – законными путями, или какими другими, – был отдельный разговор, до которого мы с Диной еще не дошли. Для начала нам хотелось оказаться подальше от этой проклятой квартиры.

Мы собрали наши вещи по сумкам, наскоро оделись и обулись. Открыли двери на лестничную площадку, чтобы раз и навсегда покинуть это место… Но вынуждены были остановиться.

Айдын стоял напротив нас, и у него было не самое дружелюбное выражение лица.

–Неверный выбор, – сказал он.

Я бросил свою сумку и накинулся на него. Если он хотел драки, он ее получит. Я остановил себя, когда понял, что мне в бок упиралось дуло пистолета.

–Заходите обратно, вовнутрь, – сказал он.

Опасаясь быть застреленными, мы подчинились.

Все мы трое остановились в прихожей. Не упуская нас из виду, Айдын прикрыл за собой дверь, и оценил обстановку в квартире, – содранные обои, рисунки на стенах.

–Надо же! – сказал он. – Какой кавардак! Что же я теперь скажу владельцу квартиры?

Было очевидно, что в очередной раз играл одну из своих привычных ролей. Только теперь он не скрывал своего актерства, а напротив, выставлял его напоказ, почти насмехаясь над нами.

Я ответил:

–Никакого владельца нет, и никогда не было. Я не исключаю того, что им может оказаться кто-то, с кем ты водишься. Но мне на это плевать!

–Готов поспорить, у вас накопилась гора вопросов ко мне.

–Кто ты такой? Что тебе от нас нужно?

–Дина все тебе рассказала. Думаю, не нужно ходить кругами.

–Я хочу услышать это от тебя.

–Мы вынашиваем новый мир. Точнее, Дина его вынашивает. Мы, – ты и я, – ей в этом помогаем. Поэтому не будем заставлять нервничать будущую мать. Успокоимся, сядем и все обсудим. Все наши дальнейшие планы.

–Ты убеждал ее, что мы с тобой заодно, – сказал я. – Никогда! Ты понял меня! Никогда этого не будет!

Я был на грани. Это было заметно. Мое дыхание сбилось, а голос дрожал. В повышенном тоне непроизвольно выразились злость и обида на человека, которого я долгое время считал единственным другом.

На какой-то момент Айдын растерялся.

–Так, – сказал он. – Хорошо. Давайте просто приберемся в этом хаосе, чтобы вы дальше могли здесь жить и привести себя в порядок…

–Ты, что, – я перебил его, – еще не понял? Мы уходим! Будешь преследовать нас, жди войны!

Я взял Дину за руку и потянул ее вперед.

–Стойте там, где стоите! – Он напомнил, что у него есть оружие.

–Ты не застрелишь нас, – сказал я. – Мы ведь родители нового мира!

–Я могу выстрелить в тебя. Слегка покалечить. Отец не так важен, как Мать.

–Как бы ни так!

Останавливаться я не собирался.

Но Айдын нажал на курок, и прозвучал оглушительный выстрел.

Пуля просвистела мимо меня и продырявила дырку в стене.

Непроизвольно я закрыл Дину своим телом, прижимая ее к себе. Моя душа убежала в пятки.

–Да что с тобой такое, глупец! – Айдын снова направил пистолет в нашу сторону. – Просто успокойся, сядь и поговори со мной!

–А что с тобой такое, мать твою?! – вторила ему Дина. – Я беременна! Ты забыл? Чертов придурок!

–Вижу, что конструктивного диалога у нас не получится, – сказал Айдын. Он понимал, что переборщил. Голос его тоже заметно дрожал, и он путался в словах. – Вот как мы поступим. Вы разберете свои вещи, выпьете крепкого чаю, и успокоитесь. После обеда придет мой помощник. Он поможет вам разобраться в том, как наши дела будут идти дальше. Как вы понимаете, вас я убить не могу. Вы для меня важны. Оба. Прости, Кирилл, что выстрелил так близко, но мне нужно было усмирить твой пыл. Таковы правила игры.

Сейчас я оставлю вас. Предупреждаю, что при попытке к бегству пострадаете не вы, а другие. Ваши близкие, ваши друзья и знакомые. Я не блефую. Надеюсь, до такого не дойдет.

Мы договорились?

Положительного ответа от нас он не дождется. Но и не соглашаться с ним мы тоже не могли.

–Я воспринимаю ваше молчание, как согласие, – сказал Айдын. – Мне пора отчаливать. Я появлюсь на горизонте, когда почувствую, что вы будете готовы к диалогу. На учебе я не появлюсь, чтобы не действовать на вас раздражающе. Прощайте!

Он резко развернулся, открыл дверь и ушел. Его быстрые шаги раздавались на лестнице.

–Мне одному показалось, что он готов был расплакаться? – спросил я.

Дина бросила на меня умудренный жизнью взгляд и ехидно произнесла:

–За такое исполнение роли киноакадемия вознаградила бы его номинацией.

Я же услышал в его голосе честные ноты сожаления…

Мы были уверены, что хуже, чем было, быть уже не может. Поэтому паника и домыслы обошли нас стороной. Единственный вопрос, который не давал покоя: насколько далеко все может зайти?

–Как думаешь, такая степень психоза излечима? – спрашивал я у Дины, имея в виду Айдына.

–Можно ли вправить ему мозги? – Она пожимала плечами. – Проблема в том, что мы не знаем, кто и когда набил его голову всей этой мутью, и как долго она в нем утрамбовывалась, становясь его частью.

–Думаешь, он оказался под чьим-то влиянием?

–Мне хотелось бы в это верить. Тогда еще остаются шансы. Хотя, еле заметные.

–Я начинаю подумывать о том, что стоит постараться.

–В тебе слишком много энтузиазма. Для начала надо прощупать почву. Разглядеть границы его убежденности. Я думаю, что ему не понравится, если кто-то полезет к нему с тем, чтобы его переубедить.

–Ты права. Надо проследить за его реакциями… Мне хочется, чтобы все было, как раньше!

–Невозможно вернуть того, чего не было. Не забывай, что его дружба была всего лишь маской, ничем больше.

Мне до сих пор сложно было в это верить. Хотя бы потому, что уж слишком много в наших с ним дружеских разговорах было моментов, которые я никак не смог бы назвать фальшью.

–Романтичные настроения обычно помогают нам поверить в то, что многое в этом мире держится на любви и уважении. – Его слова. – Но это, конечно, не так. Мир намного шире, и гуманизм не может объять необъятное. Но, мы определенно подозреваем, что эти чувства могут двигать нами. Что они наше потенциальное топливо, или энергия. Огромная часть нас… Я рад, что у тебя есть кто-то, с кем ты можешь разделить это чувство. Думаю, что и я в скором времени тоже присоединюсь в ваши ряды влюбленных парочек. По сути, это неизбежно!

Что это было? Неужели, неправда? Неужели, он всего лишь подыгрывал? Сложно поверить в такое… Было что-то честное, чистое в таких его тирадах. Он был открыт, откровенен и всегда по родному близок. И вдруг, такие резкие изменения… Нет, Дина права. Он всего лишь хороший актер. Наверняка, это одно из тех его скрытых призваний, о котором он и сам ничего не подозревает.

Загудела домофонная трубка.

–Вот и помощничек, – сказала Дина.

–Я открою.

Я поднялся со стула и отправился к двери. Снял трубку и спросил:

–Кто?

Вежливым тоном голос с той стороны представился подопечным Айдына, и попросил впустить его на короткое время. «Еще один актеришка, играющий роль воспитанного человека?», – подумал я.

–Поднимайся и проходи на кухню.

Я нажал на кнопку, повесил трубку, и, оставив двери открытыми, вернулся к Дине.

Мы сидели с ней за кухонным столиком, долго обсуждая положение дел.

–Поднимается, – сказал я.

Дина поставила на стол бутылку с виски и несвежую закуску.

Мы решили изобразить «непутевых» родителей.

Между делом, я сделал пару внушительных глотков из своего бокала. Дина отдернула меня: «Полегче!».

В коридоре послышались приближающиеся шаги.

Из темноты коридора появился молодой человек с пакетами в руках, наш ровесник, вполне симпатичный, со спокойным, но заинтересованным выражением лица, на котором виднелись еле заметные ссадины, некоторые из которых были заклеены пластырем телесного цвета, словно он был каким-нибудь боксером. По его фигуре можно было полагать, что так оно и было.

По выражению лица Дины я сразу понял, что она уже с ним знакома.

–Кирилл, – представился я.

–Макс. – У него было крепкое рукопожатие.

–Дина, – Дина тоже последовала моему примеру.

–Макс. – Они пожали друг другу руки.

–Прости, – сказала она ему, – я тебя немного повредила.

Она указала на ссадины на его лице.

–Ничего страшного, – ответил он. – Вы имели право защищать себя.

Его слова звучали вполне серьезно.

–О чем речь? – спросил я.

На моем лице читалось недоумение.

–Я применила на нем свою силу, – ответила мне Дина. – Ту, которую я не могла контролировать. Так уж вышло.

Дина включила скромняжку.

–Ах, это! – Я сказал ему: – Мне тоже пришлось пройти через это! Я тебя понимаю!

–На вашем месте я бы тоже разозлился, – сказал Макс Дине.

–Можно на ты, – сказала она ему.

–Да, можно на ты, – подтвердил я.

–Как скажете. – Он поставил пакеты. – Я прикупил вам немного продуктов. В следующий раз будет больше. Все пожелания по поводу еды пишите на бумаге, и отдавайте мне.

–Нас будут снабжать бесплатным пропитанием? – Дина была удивлена.

–Безусловно. – Макс посмотрел на стол, где было спиртное и закуска.

–Не обращай внимания, – сказала ему Дина. – Нищий студент всегда найдет деньги на подобный мусор.

–Это точно! – сказал я, и протянул ему его бокал. – Угощайся! Посиди вместе с нами! Нам скучно!

–Извиняюсь, но я не пью, – сказал он.

–Даже по праздникам? – Я каламбурил.

–Не переношу вкус спиртного.

–Ладненько, – сказал я. – Мне больше достанется!

Повисла неловкая пауза (чего мы и добивались): в его глазах я стал тем алкашом, который из радушного гостеприимства предлагает выпивку, а ему отказывают из-за воспитанной трезвости, а алкаш при этом обижается.

Он смотрел на нас без явных симпатий или антипатий. Его мысли трудно было угадать. Он сказал Дине:

–Вы в положении…

Дина поправила его:

–Ты в положении.

–Да, извиняюсь, – ты… Я бы не рекомендовал таким заниматься.

–Мы не алкаши. – Я выглядел недовольным.

–Я знаю, – сказал Макс.

–Откуда такая уверенность? – спросил я.

При этом Дина не торопилась мне подыгрывать.

–Макс долгое время следил за нами, – сказала она. – Так что нет никакого смысла устраивать перед ним представление.

–Не нужно стремиться обмануть меня. Необходимо помнить, что мы все в одной лодке. Я на вашей стороне, как и вы – на моей. Сегодня я пришел, чтобы помочь и поддержать вас. Не для того, чтобы запугать до смерти.

Дина дослушала его и спросила:

–Тебе не кажется, что значимость моего будущего плода слишком высоко оценивается?

–Нет, – ответил он, – вы и ваш ребенок – великая надежда на радикальное изменение в ходе истории человечества.

–Такая неистовая вера… – сказала Дина. – Мне бы хотелось знать, откуда она проистекает. Где ее источники. Все-таки, я – богоматерь. Могу я знать подробности того, во что мы должны безоговорочно верить?

–Эта вера начинается отсюда. – Он положил ладонь ближе к сердцу. – И отсюда. – Он показал на голову, положив указательный палец себе на висок. – Эта вечная сила внутри нас. Неостановимая и непостижимая.

–Это Айдын посвятил тебя в вашу веру?

Макс по-доброму и снисходительно улыбнулся.

–Не стоит так предвзято к нему относиться, – сказал он. – Вы оба знаете его всего лишь с одной стороны. Его ригидность во многих вопросах и слишком жесткое и требовательное отношение к людям могут постоянно смущать и даже вызывать ярость и несогласие. Но вы никогда не видели его в деле. Вы не видели, как он способен бороться за веру с нашими врагами. Он не названный лидер. Мы выбрали его сами, как только он пришел к нам. Когда-нибудь и вы сможете увидеть то пламя, которое живет в нем.

–Ты говоришь, – вы, – сказала Дина. – А вас много? Тех, кто верит.

–Не особо. Я бы даже сказал, слишком мало. Намного меньше, чем наших врагов. Но в этом и есть наша сила. В нашей общности и малой численности. Нам легче разглядеть пламя друг друга.

Из меня вышла звучная отрыжка.

–Извини, пожалуйста! – сказал я. – Пламя? А в нас есть пламя? Во мне. Или в Дине.

–По словам Айдына, он видит его с той минуты, как только заметил вас обоих в толпе.

Я переглянулся с Диной.

–Думаю, это должно звучать, как комплимент, – сказала она мне.

Макс заметил наше нескрываемое недоверие и добавил:

–Возможно, сейчас все выглядит диковинным и даже надуманным. Но если проявить определенное терпение и сдержанность, и прислушиваться к своей силе, находить ее в себе, то истина не заставит себя ждать. Она всегда открывается тем, кто к ней идет…

Дина, насколько мне известно, ты еще не вставала на учет в районную больницу?

Он резко сменил тему. Дина не ожидала такого поворота в разговоре, и он ей не совсем понравился. Но все это время помощник Айдына вел себя крайне деликатно, и, видимо, от этого она сдерживалась из последних сил, чтобы не послать его.

Она ответила, скрестив руки на груди:

–Нет, я собиралась заняться этим на днях.

–Не стоит этого делать, – сказал Макс.

–Правда? – Дина изобразила удивление, хотя и начинала заметно раздражаться. – Это почему же?

–Мы располагаем высококвалифицированными специалистами, которые помогут тебе пережить свою первую беременность с низким уровнем стресса, и родить здорового ребенка, в котором мы все так нуждаемся.

–Надеюсь, мне не придется спускаться к этим специалистам в какой-нибудь секретный бункер?

–Ни в коем случае. Только серьезные медицинские заведения, малодоступные для среднего класса.

–Неужто?

–Так точно.

Дине больше ничего не оставалось, кроме как обреченно вздохнуть, и согласиться:

–Ну что ж, жду не дождусь, когда мне сделают первое исследование и дадут путные рекомендации.

–Со дня на день, – сказал Макс. – И не употребляй спиртное. Нам придется серьезно повлиять на тебя, если это будет продолжаться.

Он точно принял нас за зависимую молодую пару, пронеслось у меня в голове. Как и у Дины, которая недовольно отвернулась от этого дисциплинированного молодого человека, который уже раздражал ее до невозможности.

–Хорошо. – Макс завершал разговор. – Я уже пойду. Надеюсь, мы скоро увидимся. Вы очень милые, и мне было бы приятно провести с вами время. Хотя Айдын предупреждал меня о несогласии и возможной агрессии с вашей стороны.

–Поверь мне, мы не планировали быть такими гостеприимными сегодня, – сказал я. – Это вышло само собой.

–Я рад. – Макс придвинул пакет с продуктами в нашу сторону. – Здесь все необходимое. Продолжайте жить обычной жизнью, не забывайте, что скоро близятся выпускные экзамены и сдача дипломных работ. Все это не за горами. Нужно уделить этому особое внимание. Ничто не должно мешать вам вести привычный образ жизни. И не задумывайтесь о том, как избавиться от своего предназначения. Это только отнимет ваши силы, поверить мне.

Мы молча выслушали его, но никакого подтверждения от нас не последовало.

–Я хочу, чтобы вы отмыли и закрасили стены! – сказала Дина. – Я не собираюсь жить среди этой чертовщины! Это мое требование!

–Безусловно. Завтра же, пока вы оба будете на учебе, я и мои люди сделаем все в лучшем виде. Не стоит более беспокоиться по поводу знаков на стенах. Они наполнили вас необходимой силой, и поэтому их влияния закончилось.

–Ты в этом уверен?

Он вынужденно замолчал, а потом сказал:

–Вне зависимости от этого, знаки будут смыты.

Дина недовольно смотрела в сторону и никак не реагировала.

–Постарайтесь не поддаваться унынию… Всего доброго!

Он развернулся и скрылся в коридоре. Входная дверь открылась и снова захлопнулась. На лестнице послышались удаляющиеся шаги.

–Ты требуешь? – спросил я у Дины. – Это твое требование?

–Я в положении, – ответила она. – Посему, да, я требую.

Я поцеловал ее и назвал своей королевой.

Она поднялась и вышла в коридор. Там же был демон. Он долго и пристально смотрел на меня, и затем скрылся в гостевой спальне.

Внутри у меня все замерло. Я не верил тому, что увидел…

Демон охранял Дину, и ее плод. Не знаю, как, но я понимал это. Как и то, что наш будущий ребенок не только часть нас, но и его тоже.

Его видел только я. Он возникал неожиданно, и у Дины тут же поганилось настроение. Его появление всегда шло в одной связке с ее эмоциональным состоянием. Происходило это редко, поэтому мне хватало сил молчать об этом. Говорить Дине, что помимо нас двоих в родителях записался кое-кто еще, было лишним… Хотя, она и так сама все понимала. Мы попросту продолжали поддерживать наш молчаливый союз.

Папка громко шлепнулась на стол синим прямоугольником, и я вздрогнул, очнувшись от дурных дум.

–Вы спите на ходу, молодой человек! – сказала Нелли.

В ее взгляде читался неприкрытый укор.

Я хотел оправдаться, но Нелли не дала мне сказать ни слова:.

–Не хочу слышать ни одного глупого оправдания! – говорила она. – Кирилл, ты пропустил все возможные дедлайны! Поверь мне, это не то, чтобы не украшает тебя; скажу больше, – тебе это плюсов не прибавляет, уж прислушайся ко мне, ты знаешь, какой авторитарной стервой я могу оказаться в итоге.

Мне хотелось сказать, чтобы она не называла себя так, но успел только невольно покраснеть, как провинившийся школьник.

–Так вот, – продолжала Нелли, – я жду полный пакет анализа ответов респондентов. Не забывай, пожалуйста, что дипломную работу еще нужно написать; а это отдельная история. Как ты знаешь, я не люблю, когда студенты подают мне заказные работы, их я вычисляю легко, предупреждаю сразу, чтобы потом не было обид.

Я порывался сказать, что халтурщина – не в моем стиле. Естественно, кроме того, как открыть рот, я больше ничего не успел сделать.

Нелли продолжала:

–Сегодня к полудню в поточной аудитории соберутся студенты младших курсов. Они соберутся специально ради вас, нерадивых старшекурсников, которые постоянно ленятся, и не могут вовремя провести самое обычное тестирование или простой опрос, чтобы, в итоге, сделать самый обычный анализ с помощью мат методов. Эти же студенты смотрят на вас и, возможно, берут с вас пример. К сожалению, положительной примерностью вы сегодня перед ними похвастаться не сможете, тогда уж извольте провести свое научное исследование достойно. Мне нужно, чтобы своим поведением вы заинтересовали младших сокурсников наукой, и всем тем, что с ней связано.

Вы пришли сюда не штаны протирать от нечего делать. И я не позволю, чтобы кто-то из моих студентов сдавал дипломную работу не в срок. Про красный диплом можете в таком случае забыть сразу. Я вас предупредила.

Она выдержала паузу, вероятно, сбавляя обороты своего недовольства, и добавила:

–Я все понимаю, студенчество окружено романтическими и лирическими настроениями. Но именно в студенчестве закладывается фундамент. Для всех вас. Уж, поверь мне, буквализмом я не страдаю. Но общее нестроение моих слов, надеюсь, ты уловить еще способен.

Я послушно кивнул головой.

–Отлично! – сказала Нелли. – Теперь за работу!

Она схватила свою папку со стола и вышла из кабинета. Шаги ее вдруг оборвались, и ее лицо снова показалась из-за стены, в дверном проеме.

–Вы все еще здесь, молодой человек? – спросила она.

Я подорвался с табурета и активно стал собираться.

На прощание она наградила меня недовольным прищуром, и скрылась среди толпы людей, заполнивших коридоры во время пятиминутного перерыва между лекциями

В поточной аудитории было около сотни посадочных мест, и все они были заняты вечно копошащимися первокурсниками. Шум и гам. Смех. Гомон. Огромное людское море.

Я почувствовал на себе чей-то взгляд. Это была девушка, вполне симпатичная. Она безотрывно смотрела на меня своими красивыми глазами, проявляя ноль интереса ко всему, что происходило вокруг. Опросники, тесты, остальные студенты совсем ее не волновали.

–Она тебя скоро съест этим своим взглядом, – сказала Дина, оказавшаяся рядом со мной.

–И давно она так смотрит на меня? – спросил я у нее.

–С самого начала семестра.

По ее голосу было слышно, как она ехидничает. Я понимал, что она ревновала. Мне показалось это забавным, – как она беспокоилась за то, что какая-то первокурсница положила на меня глаз. Конечно, это в некотором роде возвышало меня, как мужчину. Она это заметила, и ей это тоже показалось забавным.

Мы смотрели так друг на друга, пытаясь разобраться в смешанных чувствах.

Первым не выдержал я, отвернулся, и сказал:

–Вижу ее впервые.

–Рано или поздно, любовь выходит на поверхность, как кит, чтобы потом снова нырнуть в глубину, в самый омут.

Я снова посмотрел на нее, и мой взгляд говорил: не переходи границу, мне это не нравится.

–Похоже, что Нелли отправила сюда половину из нашего потока.

–Ты думал, что это только у нас двоих проблемы с исследованием для дипломной работы?

–У меня заниженная самооценка в плане соблюдения дэдлайнов.

–Не обманывай себя. У нас обоих всегда с этим все было в порядке. Кстати, он тоже здесь.

Я посмотрел по сторонам, и отыскал Айдына. Он находился где-то в середине аудитории, в самой толпе первокурсников, которые не могли сообразить, как пользоваться опросниками, а он отвечал на их бесконечные глупые вопросы.

Он отсутствовал почти десять дней, и видеть его снова было весьма непривычно. У меня что-то переключилось внутри, и разделилось на две ровные половины: я был рад ему, но ненависть за все, что он сделал, перечеркивало все, что было.

В какой-то момент Айдын заметил меня. Он тоже замер в этом странном ступоре, какой был у меня.

Полностью огорченный, я отвернулся от него и сказал Дине:

–Черт возьми! Нам нужно как-то решить с ним все наши вопросы! Никого и никогда ненавидел так, как его! Не могу так больше! Пора с этим что-то делать!

В ответ она только развела руками, и сказала:

–Попробуй. Поговори с ним. Надеюсь, он не станет снова палить во все стороны из своего пистолета.

–Это точно! – Я поцеловал ее. – Увидимся через час и пообедаем.

–Как скажешь, секси бой! – Она почти хлопнула меня по заду, смотря при этом в сторону первокурсницы.

Я подошел к первым рядам, доставая из рюкзака свои формы тестов и опросников. До слуха долетали некоторые вопросы:

Сколько вам лет? В семье Вы единственный ребенок? В каком возрасте Вы планируете завести собственную семью?

Ставили ли Вы перед собой цели? Каким образом получалось их достигать?

Вы планируете будущее?

В толпе нашлось с десяток свободных студентов, которые согласились мне помочь. К остальным приходилось вставать в очередь. Многие первокурсники быстро уставали, и, понимая, что нет ничего обязательного в их присутствии, незаметно покидали аудиторию. Но на замену им приходили другие.

–Ты когда-нибудь представлял себе, что так может свершаться наука? – Голос Айдына возле меня.

Он стоял рядом. Мы быстро переглянулись, и я ответил:

–Мы всего лишь бакалавриат; не самый лучший его пример. Думаю, для нас это самое то.

–Тебе все еще интересно? Участвовать во всем этом. После того, как ты все узнал. О себе, о Дине, о вашем будущем ребенке. О нашем общем будущем.

–Мне хочется просить тебя, чтобы ты остановился. Чтобы ты перестал заводить этот разговор. Но я знаю, что ты не сделаешь этого… Пока мы играем по твоим правилам. Посмотрим, что будет дальше.

–Значит, больше не друзья…

–Я не хотел говорить это вслух.

–Нет, все нормально.

–Ты уж извини. У меня никогда не было друга, которому я мог бы довериться, и чувствовать себя с ним, везде и всюду, как дома. Ты первый, Айдын… Но теперь тебя больше нет. Вместо тебя появился фанатичный убийца, который люто верит в то, что его друзья зачали нового супергероя.

–Думаю, ты хотел сказать, бывшие друзья.

–Какая разница! – Я немного повысил голос, и теперь мое лицо выражало немалую долю недовольства. – Теперь это уже не имеет значения!

–Но это правда, Кирилл. Чем дольше вы будете отрицать ее, тем более и беспощадней она будет вас уничтожать.

Я увидел в его глазах правоту. Огромную всеобъемлющую правоту, против которой я был бессилен.

–Та самая истина, которую каждый из нас как будто не замечает. Словно делает вид, что ему этого не надо. Все это потому, что мы боимся обжечься! Получить ожог! Испытать боль! Вот чего все опасаются, когда заходит разговор о правде, которая на время может подарить нам бессонницу, если взглянуть ей в глаза.

Я не нашелся, что сказать. Только молча смотрел в его глаза, и начинал понимать, о чем именно шла речь прошлым вечером, когда его подопечный сказал, что в нем есть пламя.

–Ты у нас теперь значит правдолюб? – съехидничал я.

–Ты этого просто не замечал. Зато, я всегда видел, каким неисправимым гуманистом ты можешь быть. Хотя мы никогда не говорили об этом напрямую. Будущее человечества, прогресс, толерантность. Все это про тебя. Даже этот хаос в нашем скромном alma mater выглядит для тебя верным.

–Я всего лишь стараюсь прислушиваться к дыханию жизни.

–И какое дыхание ты слышишь в этой аудитории? Каков его ритм, его бег? Можно ли здесь отделить зерна от плевел?

–Здесь нет ни черного, ни белого, и ты сам это знаешь. Почти везде шумно, но кое-где тишина и сосредоточенность. Посмотри на тех ребят, слева на восьмом ряду. Они просто сидят, и молча выполняют свою работу. Весь этот шум, этот гвалт – это только поверхность, первое, что бросается в глаза. Хочешь увидеть жемчужину, смотри вглубь.

–Думается мне, еще не слишком глубоко ты заглядывал, – недовольно сказал он.

–Прости, но мне сложно понять природу твоей озлобленности. Я узнал тебя настоящего только недавно. Так что понять к чему ты клонишь, так, как это было, когда мы сидели с тобой за одним столом и говорили обо всем, что угодно, уже не выйдет. Извини.

Ему не понравились ни мои слова, ни мой тон. Но беседу он еще не закончил. Он подошел ко мне ближе, так, чтобы его слышал только я, и начал говорить нечто такое, чего я от него никогда не хотел бы услышать.

–Ты тоже должен извинить меня, дружище. Но так уж вышло, что всю жизнь вы живете своими привычными категориями и стандартами, и никогда не видите дальше своего носа. Тонны иллюзий ежечасно сваливаются на каждого из вас, как облако желтой пыльцы, и отказаться от всего этого никто не имеет ни возможностей, ни сил.

Вы обречены на свое скучное существование и летальную неизбежность в самом конце.

Пленники идеологий.

Марионетки системы.

Каждый день вас обманывают сказками о любви и ненависти, о благости и грешности, о вере и неверии. Вы всему этому доверяете. Кто-то с трудом, кто-то не утруждается, но вам приходится. Никому из вас никуда от этого не деться.

Тебе и Дине кажется, что сейчас вы оказались в плену. Но, поверь мне, такой свободы вы еще не знали никогда. В конечном итоге, вы оба скажите мне спасибо. Знаю, такое трудно представить, но, все же, стоит постараться. Начинай думать об этом прямо сейчас, в эту же секунду. Запиши себе в блокнот, на трудный день: «Айдын любит нас и желает нам только добра. Айдын верит в нас как в Создателей, единых и единственных», и обещаю вам, что я буду подкреплять вашу веру, чего бы мне это не стоило.

Мы будем идти рука об руку. Но перед этим нам стоит пройти долгий путь. Это путь ненависти и лицемерия. Путь нелюбви и неуважения друг к другу.

Но я знаю только одно – половина этого пути уже пройдена. И то была самая сложная половина. Дальше будет только легче.

Подумай над этим. Это важно.

Он хлопнул меня по плечу, и вернулся к тем студентам, с которыми проводил свои опросы. Я проводил его взглядом: высокий широкоплечий парень, который всегда знал и видел намного больше моего, – пытливый интеллект в оболочке спортсмена. Теперь же просто безумец, затягивающий меня в черную дыру своего мироощущения.

Я остался стоять один, в этом огромном океане галдящих голосов, громких выкриков, тут и там раздающегося истеричного женского смеха. Было душно. В воздух поднималась испарина.

Я поискал взглядом Дину, и не нашел.

-Боже, как же все воняет! – Дина вышла из уборной, закрывая за собой дверь. – Я думала, что не сдержусь, и проблююсь прямо там, в аудитории, пока буду кого-нибудь опрашивать.

Теперь она чувствовала запахи намного отчетливее, и это было далеко не так прекрасно, как ей того хотелось бы. В основном ее преследовали самые неприятные запахи. В лидерах всегда был запах пота или несвежей еды. Она с подозрением покосилась на университетскую столовую, и твердо сказала, что не пойдет туда.

Я предложил ей местный кафетерий. Там можно было отдохнуть от переполоха с дипломными работами, и заказать горячий шоколад.

Она согласилась, расплываясь в блаженной улыбке.

Мы накинули свои куртки, вышли из учебного корпуса, и быстрым шагом дошли до местной забегаловки. Внутри было тепло, уютно и безлюдно.

Где-то в углу сидела парочка скучающих студентов, уставившихся в свои мобильники.

Мы попивали свои напитки, и тоже сидели молча. Похоже, что нам обоим хотелось отдохнуть от шума.

Дина раскладывала по стопочкам опросные листы с ответами респондетонтов, и, похоже, ужасалась тому, сколько времени придется потратить на обработку результатов. Я решил последовать ее примеру, и занялся тем же.

В этот момент над входной дверью прозвенел колокольчик.

Я услышал приближающиеся шаги, но не отвлекался от своего занятия. Я был уверен, что новые посетители просто пройдут мимо, как это обычно и бывает. Но они остановились возле нашего столика, отодвинули стулья и сели напротив нас.

Я даже не сразу понял, что происходит. Первой мыслью было, что это просто кто-то из наших однокурсников. Но они не были студентами.

За наш столик подсели двое молодых людей. Один из них был нашим ровесником, другой – примерно с десяток лет постарше. Оба выглядели уверенно и вполне солидно. Из-за этого я даже несколько растерялся. Мельком глянув на Дину, я понял, что и она тоже несколько секунд находилась в замешательстве, не зная, как правильно отреагировать. Свободных столиков было достаточно. Почему эти двое выбрали нашу компанию, было неясно.

–Дина. Кирилл. – Сказал тот, что был старше.

Стоило понимать, что таким было его приветствие. Второй сидел молча, и смотрел на нас.

–Да?.. – не совсем уверенно отозвался я.

–Пришло время представиться. Я Старший. Это, – он указал на своего соседа, – это Младший. Называть нас стоит именно так, и никак иначе. У нас нет других имен, какие можно было бы вписать в паспорт или какой-нибудь другой официальный документ, подтверждающий личность.

–Вы нелегалы? – вдруг спросила Дина. Тем же самым неуверенным тоном, что был и у меня.

Старший вдруг улыбнулся, и в нем промелькнуло много искренности, которой хотелось довериться.

–Нет, – ответил он. – Мы, конечно, не из этих мест. Но и заниматься поисками своей национальной принадлежности для нас не имеет никакого смысла.

–Мы уже пересекались, – сказала Дина. – В автобусе… Я помню.

У меня тоже было отчетливое чувство, что где-то я уже с ними встречался. Только память скрывала, где именно и при каких обстоятельствах.

–Действительно, мы уже раньше виделись, – сказал Младший. – Наши встречи были короткими, и мало запоминающимися. Теперь наш диалог будет более продолжительным, но у нас не столь много времени, чтобы мы могли позволить себе остановиться на каких-то незначительных деталях.

–Вы тоже хотите сделать из нашего ребенка новое божество? – спросила Дина.

–Мне нравится твоя проницательность, – ответил ей Старший. – Боюсь, что божественное начало – это уже суть неизбежность. Поверь мне, никто, кроме Айдына, и его окружения, не хочет, чтобы твой ребенок стал тем, кем он должен прийти в этот мир. Сила его необъятна, и рано или поздно, но вам обоим предстоит отказаться от ваших возрастных иллюзий и ослабленной хватки. Айдын не обманывает вас, когда говорит о своих убеждениях и грядущем будущем. Дело в другом – его сознание находится на грани фанатизма и рациональности. И вы оба те люди, которые открывают ему двери в ту сторону, где душа и психика обретают какую-то часть покоя, необходимую для дальнейшей адекватной социализации. И это первый момент, который вы должны уяснить для себя после нашей встречи: ваша нормальная адекватность существующему миру намного сильнее того безумия, в котором всю свою жизнь существовал Айдын. Сохраняйте тот баланс, на котором вы сейчас находитесь с ним, и, возможно, невинно пострадавших будет намного меньше. Хотя все не так просто, как на словах.

–Невинно пострадавших? – переспросил я.

–Да, – ответил Младший. – И это единственный короткий ответ, который мы можем дать на твой вопрос. Ибо времени не так много.

–Вы должны подготовиться к серьезным потерям, – сказал Старший. – Это неизбежно, так же, как и твоя беременность, Дина.

–Мне не нравится этот разговор, – сказала Дина. У нее был испуганный вид. Она сделала глубокий вдох, и добавила: – Но, так и быть, мы его продолжим.

–Будем говорить на чистоту, – сказал Старший. – Вы попали в западню, и это не детская игра. Все, что вы сейчас можете, это разумно оценивать то, что с вами происходит, и не поддаваться дурным мыслям.

–Мы пока не будем говорить насчет ребенка, плод которого ты в себе носишь, Дина, – вторил ему Младший. – Но теперь вы оба должны знать одно наверняка – начиная с момента зачатия, мир вращается вокруг него. Вокруг того, кто придет в этот мир и изменит его.

–Что немаловажно, воля его не будет иметь особого значения, – продолжил Старший. – У него есть предназначение. И, уверяю, оно не из прекрасных.

–В каком смысле? – спросила Дина.

–Предназначение может состоять в аннигиляции, – ответил Младший.

–По сути, оно и состоит в аннигиляции, – добавил Старший. – Как бы странно это не прозвучало.

Я почувствовал полнейший абсурд ситуации и, не сдержавшись, задал вопрос напрямую:

–То есть, Дина несет в себе конец всего сущего, это вы хотите сказать?

Они оба как-то потупились, замолкли на пару секунд, ничего не отвечая.

Потом Старший сказал:

–Нам бы этого не хотелось.

Младший:

–Никто и ничего не может знать наперед. Нам мыслится, что у каждого человека есть свое собственное предназначение. Вот только не каждый готов его узнать или почувствовать. Не говоря уже об исполнении.

Дина:

–Согласна. Но мы говорим о моем будущем ребенке. Если я правильно понимаю, то его судьба предопределена, и нам всем суждено умереть от его руки. Верно?

Мне казалось, что этот разговор стремительно скатывался в очередной ночной кошмар.

–Вот что я скажу наверняка, – сказал Старший. – Вы – его родители. Только вы способны предоставить ему знания о том мире, который вы видите. То представление, которое он примет за должное. Независимо от того, какой силой он будет обладать, его неосознанным ориентиром всегда будете оставаться вы оба. Это есть суть природы и психики. Так устроен человек.

–Выходит, что у нас есть шанс предотвратить аннигиляцию? – спросил я.

–Этого мы тоже не можем знать, – ответил Старший.

–Кто вы такие? – спросила Дина. – Вы оба.

Она придвинулась к ним поближе, упершись о стол.

–Почему мы должны верить вам? Почему мы вообще должны верить во все эти роскозни?

–Когда то я тоже был человеком, задающим себе подобные вопросы, – сказал Младший.

–Мы не совсем люди, – сказал Старший. – Точнее, мы уже давно не совсем люди. В физическом и духовном плане мы выбрали вечность среди людей.

–Вы бессмертные? – Я почувствовал, как у меня сейчас упадет челюсть.

–Конечно, нет, – сказал Старший. – Нас можно убить пулей, или чем проще. Но мы стараемся уберечь себя, как и любое другое живое существо в этом мире.

–Но вы говорите о вечности…

–Мы приставлены к этому миру, чтобы наблюдать за ним. Чтобы фиксировать. Иногда намекать на важные вещи. Как внутренний голос у тебя в голове.

–То есть, сейчас вы нам мягко намекаете, – не скрывая сарказма сказала Дина.

–Нет, – сказал Младший, став вдруг каким-то строгим, словно у него лопалось терпение. – В данный момент мы нарушаем правила. Мы вмешиваемся. Это не есть хорошо.

–Мягко говоря, – добавил Старший.

Мы молчали, не в силах дать нормальную обратную связь. Была в их словах какая-то страшная правда. Сама истина сейчас смотрела на нас этой парой глаз, и мы трепетали от ужаса.

–Ну что ж, – сказал Старший, поднимаясь из-за стола, – думаю, этого достаточно.

–Мы понимаем, что такие разговоры усваиваются тяжело, – сказал Младший. Он уходить не торопился. – Невозможно сразу понять и принять неприятный расклад. Но вы должны знать, что тупика нет. Что в вас обоих тоже есть сила. Сила терпения и понимания. Сила воина и стратега. Время всегдапокажет вам, как нужно действовать; и нужно ли действовать вообще, или же просто переждать тяжелый момент. Во всех нас есть сила.

–Мы слишком задерживаемся, – сказал ему Старший, и в его голосе вдруг послышалась усталость; словно он потратил свое время на пустые и ненужные вещи.

Младший посмотрел на нас с какой-то долей надежды, и сказал:

–Будьте сдержаны. Не создавайте конфликтов и не вступайте в них. Не делайте ничего, что может не понравиться Айдыну. Помните, выход из непростой ситуации находится, когда этого совсем не ждешь.

–Идем. – Старший положил ему ладонь на плечо.

Младший поднялся, и они направились к выходу.

Снова колокольчик над дверью, уличный шум, и тишина.

Словно разговора на самом деле не было. Он случился в параллельной вселенной; или во сне, подробности которого остаются в памяти надолго…

-…В люльке он выглядел, как обычный младенец. Спокойный. С розовыми щечками. Как и любой другой грудничок, которого я видел до этого.

Была полночь. В салоне автомобиля было темно. Мы постоянно ехали в тишине. Днем я любовался лесами, степью и городским пейзажем. Ночью – звездным небом, и тем, как ложился свет от высоких фонарей вдоль автострады.

Мой родной городок стал от меня теперь совсем далеко. Это было нормально. Я не знал, куда мы направляемся, и вернемся ли когда-нибудь обратно. Безразличие до сих пор не отпускало меня.

Младший говорил, что сплю я неспокойно. Много разговариваю, и даже кричу; или зову кого-нибудь: брата, Дину или Айдына. Все те же имена, ничего нового.

Мы говорили обо всем этом. Точнее, больше рассказывал я. Это была исключительно моя история. Они меня слушали, и фиксировали мою субъективность.

–Такой красивый ребенок! – говорил я. – Мой сын. Маленькое чудесное создание… Я ведь так и не смог поверить в то, кем ему суждено быть. Не мог смириться с этой мыслью. Он был для меня ангелом, которого можно было качать на руках, слушая его запах, и любуясь его сонным личиком и слепыми глазками…

Хотя, Дина, как мать, все уже понимала с самого его рождения. Мы никогда не говорили об этом. Думаю, потому, что я был слишком счастлив, и она не хотела мне мешать. Я держал его на руках, сидя в кресле, и чувствуя такое спокойствие, какого не было со мной уже долгое время. А она ходила из угла в угол, металась, как львица в клетке, и настраивала себя на скорый побег…

Этот ребенок не мог нести апокалипсис. Я не верил в это. Даже гипотетически.

–Ты никогда не верил в медленное умирание мира, – сказал Младший. – Верно?

–Если быть точнее, я никогда не замечал признаков аннигиляции; как это, например, часто бывает у социопатов. Они видят что-то новое, им совсем незнакомое, и при этом вызывающее у них дикое отторжение. Для таких людей это главный показатель того, что мир катится в тартарары. Они могут быть кем угодно: продавцом в магазине, экспертом в узкой специализации, твоим другом или супругом. Неважно. Для них мир гниет со всех сторон.

Если я и вижу гнилье в одной части света, то я знаю определенно точно, что в другой его части – растет новый цветок. Для меня этот процесс прописан заранее. Я не могу представить экологическую катастрофу, которая смогла бы его отменить. Это значит перечеркнуть жизнь. Отменить ее.

–То есть, в своем сыне ты никогда не чувствовал элемента будущего разрушения?

–Ни разу… Возможно, меня несколько смущало его спартанское спокойствие. Он редко плакал и совсем не жаловался на боли. Но это же и есть мечта любого родителя, черт побери! Абсолютно здоровый ребенок! Как тут можно было думать о чем-то еще? К тому же, мне заранее было известно, что этот ребенок будет необычный. В нем должно было быть пламя…

–Ты почувствовал это? Когда увидел его. Когда взял на руки. Узнал несущего огонь?

–Да… Да, так и было… Только почему-то я никогда не помнил об этом. Всегда забывал, и вспоминал совсем неожиданно. Как сейчас…

Возможно, я слеп? И не замечаю очевидного? Мир действительно ждет своего финала, а мы – лишь паразиты, которых никто и никогда не будет вспоминать или оплакивать…

Мне мешало ощутить в своем ребенке разрушительную силу не только моя обычная отцовская любовь. Нет, не только она… Было что-то еще. Дурман. Сильнее наркотического. Он исходил от него… Да… Я помню это… Любовь, умноженная в миллионы раз…

Я уже совершал это открытие раньше. Только всегда забывал об этом. Это так…

–Остановись, – сказал Старший. – Иначе запустишь процесс саморазрушения.

–О чем ты?

–Твоя любовь слишком велика. Она пришла к тебе вместе с твоим сыном. С его пламенем. Чрезмерная доза может погубить тебя. Знаю, звучит странно. Но пламя может творить с окружающими неожиданные вещи. Человек начинает танцевать вокруг него, как дикарь, не способный бороться с этим.

–С Айдыном произошло то же самое, ведь так? Пламя захватило его?

–Он находится в плену огня уже долгое время. И считает, что так оно и должно быть. Пламя дало ему веру.

Я уронил голову на подголовник.

За окном мелькали высокие деревья, скрытые в темноте. В этом мельтешении мне что-то виделось. Лицо. Оно принадлежало Айдыну. Его контуры постепенно становились отчетливыми, и оно выплывало сквозь пробегающий ряд деревьев.

–Он хотел забрать его, – сказал я. – Айдын хотел забрать нашего ребенка…

Он появился вновь в конце марта. Все время до этого за нами присматривал Макс, и мы уже привыкли к такому порядку вещей.

Я сидел на скамейке позади учебного корпуса. Мне нужно было дождаться Нелли, чтобы она смогла проверить первый черновой вариант дипломки. Время близилось к вечеру, поэтому никого из студентов уже не было. Магистранты на кафедре, не более.

Было тепло. Светило солнце. Появлялись первые мошки. Я подставил себя солнечным лучам, развалившись на скамье, как барин, и отдавал себя в плен весенней красоте. До того момента, пока на меня не упала чья-то тень.

Это был Айдын. Я распознал его лицо за стеклами солнечных очков, и почему-то сразу оказался напряжен, хоть и не выказывал этого. Сел прямо, и стал ждать, что будет дальше. Приветствовать его я не собирался.

–Я присяду? – спросил он.

–Валяй! – ответил я.

–Как у вас дела? Макс справляется?

–Разве он тебе ничего не рассказывает.

–Рассказывает. Но мне хочется услышать это от тебя. Всем ли вы довольны? Есть ли какие-то пожелания?

Это были самые глупые вопросы, которые я когда-либо слышал, поэтому они остались проигнорированными.

–Макс напоминает мне тебя, – сказал я. – В твоих лучших проявлениях.

–Я знаком с ним пять лет. Мы до сих пор учимся многому друг у друга.

–Это ты научил его вашей вере. Или наоборот.

Он выдержал недолгую паузу, разглядывая свои ладони.

–Это не совсем вера. – Он покачал головой. – Это больше знание. Знание о том, что все случится именно так, а не иначе.

–Но откуда ты это знаешь? Кто-то ведь сказал тебе об этом?

–Ты надеешься отыскать корни моей уверенности?

Я промолчал, – это не совсем было так, но было похоже на то.

–Посмотри вокруг себя, – сказал он мне. – Что ты видишь?

–Я вижу… жизнь. Наш учебный корпус. Весна. Светит солнце. Деревья и цветы оживают после зимовки. Все очень красиво!

–Это то, что мы привыкли видеть. Изо дня в день. То, от чего мы боимся отказаться. Та самая размеренная и стабильная жизнь. Рождение, учеба, работа, смерть.

Я понимаю, что выражаюсь весьма обобщенно. Что я слишком высоко забрался и разглядеть многие частности просто неспособен. Но общая схема примерно такова.

За этой схемой существует другая жизнь. Я не знаю, какая она именно. Но я определенно четко различаю ее контуры. Вот мое истинное знание и моя уверенность. Я знаю, что есть и другие варианты. Что существующая схема лишь одна из возможных. И она не самая приятная, мягко говоря. Сотни и тысячи людей не могут найти себе место в данной системе. Но мы их не видим. Мы закрываем на них глаза. Потому что на самом деле каждый наш день – это акт войны. Мы воюем, – друг с другом, с этим миром, с его правилами; со всей системой. Война заставляет нас становится слепцами.

Кирилл, ты считаешь, что ты в плену. И тебе, и Дине, не хочется быть частью чего-то иного. Но скажи мне, к чему именно ты стремишься? Для чего тебе нужно сбежать в свою привычную нормальную жизнь, в которой ты будешь подчиняться своей женщине,…

–…Это далеко не правда…

–…пусть так, но в которой ты всего лишь винтик, механизм. Тебе нужно искать работу, совмещать ее с учебой, рвать на себе рубаху, думать о том, как прокормить свою будущую семью. У тебя потенциальная супруга и еще не родившийся ребенок на носу. И все это будут твои заботы, твои мысли. В итоге, ты всего лишь – твой инстинкт. Инстинкт мужчины. Твоя древняя природа. Вот и все.

–Но мы всегда так жили. Просто формы менялись. Что тут неверно?

–Я не говорю, что это неверно. Я говорю, что это скудно. Это – мелочь. Почти дно. Мы могли бы понять возможности нашего мозга. Осознать их. Воспользоваться ими. Вместо этого мы вынуждены думать о том, как достичь видимого удовольствия или возможного удовлетворения от жизни.

Убогость. Вот, что все это такое – убогость…

Я почувствовал сильное разочарование в его ответе. Да он и сам был далеко не восхищен тем, что говорил.

Я спросил:

–И ты веришь, что наш ребенок сможет перезагрузить систему?

–Переродить ее, – поправил он меня. – Да. Для этого он был призван на этот свет.

–Да… – Я все еще не понимал. – Но как?

–Он бог войны, Кирилл. А война меняет этот мир до неузнаваемости.

–То есть, будет война?

–Будет перерождение. Война всего лишь процесс.

–О, кажется, теперь я вижу. Ты собрался создать новый рай на земле.

Он усмехнулся.

–Разве я похож на сумасшедшего правителя? Разве я выкрикиваю лозунги и заставляю всех маршировать в одну линию? М? Похож ли я на болезненного человека с нездоровой психикой?

–Нет. Но ты веришь в это. В новый идеальный мир.

–Я не верю в это! – Он вдруг поднялся с лавочки, и как-то ожил. Я задел его. Он вздохнул, и посмотрел по сторонам. – Я верю в разные варианты. А не в одну чудо-систему, управляемую этим миром.

–Хорошо. – Мне надоел этот разговор. – Я наконец-то понял, к чему ты нас ведешь. Только вот откуда это в тебе? И насколько давно?

Айдын поднялся со скамьи, сделал небольшой круг, потупившись в землю, остановился и сказал:

–Ты надеешься исправить меня исключительно из лучших побуждений. Не для того, чтобы вы с Диной отправились по домам и зажили привычной жизни. Для этого, конечно, тоже. Но не в первую очередь… Я знаю, что ты хочешь вернуть иллюзию, в которой ты существовал долгое время. Но ты должен смириться. Перестань противиться. Отдайся тому, что идет к тебе. Мы сможем снова быть друзьями, если ты дашь шанс нашей дружбе выйти на новый уровень.

–Мне хочется скорбеть от такой проповеди.

Он отвернулся от меня, отчаянно разводя руками. Ему все еще не нравилось, что я был так категоричен. Наше предположительное перемирие где-то, да существовало. Но только не в этой реальности.

–Будь по-твоему, – сказал он. – Удачи с дипломной работой!

В следующий раз он появился через полмесяца…

За это время мы с Диной сподобились свыкнуться с новым образом жизни. Нас окончательно задобрили бесплатной едой и жильем. Не говоря уже о гинекологе, которая вела себя с Диной, как с богиней.

–Интересно, сколько ей заплатили, чтобы она так вела себя, да и еще держала язык за зубами? – ехидно подметила Дина, когда после приема мы ехали обратно домой.

–Об этом вам не стоит думать, – сказал ей Макс. – Вы обменялись с ней номерами? Доступные месенджеры?

–Конечно! – сказала Дина. – Она сказала, что ей можно звонить или писать в любое время дня и ночи. Это зря. Я ее теперь в покое не оставлю со своими вопросами.

Все это были приятные преимущества, к которым нас принуждали, а мы упирались, и долгое время отказывались от них.

Та пара недель была наполнена смешанными чувствами: мы констатировали факт, что нам надоело корчить из себя недовольную пару; но привилегии, окружившие нас со всех сторон, говорили о том, что мы находимся в весьма выгодном положении.

Я даже смел шутить:

–Ты теперь действительно должна родить им Бога. Иначе они выставят нам счет за бесполезную роженицу.

–Ха! – отвечала она. – Это уже будет не моя вина! Скажу pardon, и пойду жить дальше!

Тогда нам еще казалось, что у нас будет самый простой ребенок, ничем не отличающийся ото всех остальных обычных детей, и что после родов все обязательно должно будет вернуться в привычное русло. То было время, когда мы еще могли позволить придумать для себя некую ясность будущего.

В середине апреля у Дины наступала дата ее дня рождения. В тот раз она отказала в праздновании всем, кроме своих родителей (к которым она обещала заехать ближе к вечеру). Ей хотелось остаться дома, полежать немного на диване перед телевизором, и, желательно, не чувствовать резких запахов.

До ее пробуждения, рано утром, Макс передал мне праздничный торт, – кондитерский шедевр, утыканный свечками. Поэтому у меня на руках был приятный сладкий сюрприз, от которого сонная именинница оказалась в восторге. Она задула жирные огоньки, мягко извивающиеся из стороны в сторону. Я поздравил и поцеловал ее. Она обняла меня, и попросила лечь с ней, немного полежать.

Мы обнимались и разговаривали. Потом занимались любовью. Потом дремали, все также в обнимку. Потом проснулись, почти вместе приняли душ, и занялись тортом. Мы пили теплый чай и наслаждались воздушным десертом.

Ее мобильник постоянно разрывался от звонков. Она принимала поздравления, искренне улыбалась, и снова выглядела счастливой.

Вдруг раздался дверной звонок. Мы оба удивленно посмотрели в сторону коридора, переглянулись, и Дина молча поднялась, чтобы открыть дверь.

Я прислушивался. После того, как щелкнул замок, были слышны голоса. Говорили тихо, и слов было не разобрать. Я не мог понять, кто стоял на пороге, и кого Дина так долго не приглашала пройти вовнутрь.

Я уже собрался выйти тоже, но потом услышал приближающиеся шаги. Вместе с Диной был Айдын. На лице Дины сохранилась тень недовольства, но, в основном, я почувствовал в ней явное вынужденное согласие.

–Айдын тоже решил поздравить меня, – сказала она.

Айдын стоял с пакетом в одной руке и бутылкой вина в другой.

Я смотрел на него. Он смотрел на меня. Мы молчали.

–Позволишь? – спросил он.

Я переглянулся с Диной, и она взглядом дала мне понять, что ей безразлично.

–Конечно… – сказал я. – Садись.

Я указал на стул.

Айдын поблагодарил и сел.

Дина достала еще один прибор и бокалы для вина. Штопор и бутылка перекочевали ко мне.

Какое-то время говорил только Айдын, а мы просто кивали в ответ или отвечали односложно: да, нет, может быть.

Айдын стал нахваливать обед, и нахваливал он, конечно, Дину.

–Это Кирилл готовил, – ответила она ему.

–Что? – Его глаза сделались такими большими и добрыми. – В этой еде любовь, друг мой! – Он отправил к себе в рот еще один кусочек мяса.

–Я редко готовлю, – ответил я. – Наверное, потому и вкладываю в еду больше любви, чем она того стоит.

–Ради таких редкостей стоит быть твоей супругой! – сказал он, и обратился к Дине: – Ведь так? Я ведь прав?

–Что, – Дина недоуменно помотала головой, – хочешь за него замуж?

–А ты готова уступить?

–Да хоть сейчас, мальчики!

–Я не люблю, когда все решается за меня, – сказал я.

–Придется смириться. – У него было какой-то неприятно довольно вид.

–Я и так уже со многим смирился, – сказал я.

–Не парься! Это ведь все шутка!

–Пф! А я-то уже думал!..

Потом Дина смело завела разговор о том, когда и как станет ясно, что ее будущий ребенок – это божество; и когда она, как мать, сможет определить наверняка, кто перед ней – маленький бог, или обычный младенец.

–Поверь мне, – сказал Айдын, – ты сразу все поймешь. Особенно после того, как мы заберем его, ты сразу почувствуешь, какая сила всегда окружала тебя.

–Что?.. Прости… – Казалось, Дина лишалась дара речи. – Заберете? Моего ребенка?

–Да. Сразу после рождения. На время.

–На время? Интересно слышать! Черт возьми, Айдын, ты правда нездоров?

Она психанула, убрала с колен салфетку и бросила ее на стол. Хотела уйти из комнаты, но вернулась.

–На кой черт вы хотите забрать новорожденного от родной матери? Для чего?

–Ритуал инициации. Прихода в этот мир. Живое божество и новый мир, в который он пришел, должны соединиться. Подружиться, найти общий язык, если угодно. Только так бог сможет управлять этим миром, став с ним единым целым.

–Ты совсем сдурел, придурок!

Теперь она покинула кухню насовсем.

Как ни в чем не бывало, Айдын продолжал доедать свой обед.

–Я бы не отказался от десерта, – сказал он. – Макс так хлопотал с твоим тортом, что мне даже пришлось позавидовать его любви к вам. Он верит в вас, и от этого его пламя становится ярче.

Мне не хотелось ничего говорить. Я мог только молча сожалеть.

Что мне было со всем этим делать?

–Рано или поздно, вы все равно узнали бы об этом, – сказал он. – Возможно, сейчас слишком рано, и я выбрал неправильный момент.

Я поднялся из-за стола, достал из холодильника остатки торта, снял с него прозрачную пластиковую крышку и поставил перед Айдыном.

–Отрежь, сколько хочешь, – сказал я.

–Послушай…

–Боюсь, что все это может плохо кончится. Ты заходишь слишком далеко.

–Вы и ваш ребенок в безопасности!

–Этот аргумент больше не работает. Ты только что разрушил его. Ситуация патовая. Дай нам всем разойтись, и забыть все, как глупый сон.

–Ты не понимаешь…

–Зря ты пришел.

–Мне постоянно кажется, что, мы, наконец, сможем найти общий язык. Я не оставляю надежды. Поэтому я здесь сегодня.

–Хорошо. – Мне не хотелось продолжать этот разговор. – Пусть и дальше все остается, как есть.

Я сделал глубокий вдох и порвался выйти в коридор.

–Постой, – сказал он. – Давай поговорим еще немного. Попробуем все прояснить. Это ведь не так сложно.

–Сложно. – Я был честен. – Ты даже не представляешь, насколько…

Я ушел к Дине, оставив его одного.

-Они заберут его. – Ее первые слова, после того, как он ушел, и мы снова остались вдвоем. – Заберут и больше не вернут.

Эта мысль засела в ней, и переубедить ее было невозможно. Да что там говорить? Я и не старался. У меня самого появились дурные предчувствия, которых раньше не было. Айдын случайно проговорился, затем постарался пойти на попятную, замять это дело, как-то его заговорить. Но было уже поздно. Ни я, ни Дина не хотели его слушать.

Потом Айдын снова пропал. Его не было видно на тестах и экзаменах. Поговаривали, что он сдает их отдельно, со студентами-должниками. Макс отмалчивался, не говорил ничего конкретного по этому поводу.

–Достаточно отсиживаться, – однажды сказала мне Дина по дороге домой. – Как только покончим с учебой, смоемся куда подальше.

Я был с ней согласен. У Ильи были знакомые среди полицейских. Придется подключить их, если что-то пойдет совсем плохо.

Айдын появился в день защиты дипломного проекта. Немного уставший и незаинтересованный, в брюках и рубашке (непривычная для него одежда), он выглядел совсем повзрослевшим и каким-то незнакомым.

Он подошел к нам, пожелал удачи, и сел подальше, в другой конец комнаты. Он не любил публичных выступлений, подобных этому, и поэтому часто пасовал, давая возможность остальным защитить свои работы.

Все оказалось намного проще, чем мы представляли. Так что мы с Диной, Айдын, и еще тройка студентов, получили отлично. Дина предложила нам всем отпраздновать это событие.

–Я тоже приглашен? – Айдын был удивлен не меньше меня.

–Конечно! – сказала Дина. – Такой чудесный день! Нужно праздновать всем вместе!

Только потом она объяснила мне, в чем дело…

Я поддержал ее тогда, хотя и не любил спонтанность. С другой стороны, именно спонтанность и шла нам на руку. Ни Айдын, ни Макс, ни кто бы то другой из их компании, не мог ожидать от нас в тот день неприятных сюрпризов. Мы подготовили один, и нам не терпелось его показать. Особенно Дине. Она трепетала от ожидания.

Мы выбрали привычное место: кафе с хорошим обслуживанием и залом для некурящих.

Вечер вышел отличным. Вкусные блюда, спиртное, приятные беседы и шутки… Тот вечер вспоминается с умилением. Даже Айдын тогда вновь стал тем, кто всегда был моим другом – обаятельный и общительный молодой человек, с немного высокомерным бандитским взглядом, – один из тех ненавистных им образов, который он мечтал стереть с лица земли, и заменить чем-то иным. Но он был им. Он всегда был этим человеком. Теперь я видел это отчетливо. Никаких притворств и актерской игры. Он был настоящим…

Я отпустил эти мысли, чтобы не сомневаться, и зашел в уборную. Закрыл дверь на щеколду. Проверил в кармане тюбик с жидкостью, – не пролилось ли? Все было в порядке. Убрал тюбик обратно, и вышел. Купил на баре бутылку воды без газа, небольшого объема. Затем, изображая повышенную степень опьянения, подошел к Айдыну, и сказала ему, что, скорее всего, я и Дина будем отчаливать. Возьмем такси и отправимся до дома.

Как и ожидалось, он не смог отпустить нас одних, и поэтому, сделавшись добряком, он сказал, что мы поедем на его машине. Ему тоже хотелось покинуть это заведение и отправиться еще куда-нибудь.

Я переглянулся с Диной, беседующей с нашими знакомыми, подошел к ней, и сказал на ухо:

–Он уже собирается.

Она кивнула, и сказала уже громче:

–Я скоро выйду. Мы еще немного поговорим. Попрощаемся.

Сжимая бутылку с водой, я вышел из зала наружу, на улицу.

Айдын уверял кого-то по телефону, что «все нормально, он справится, сам довезет до дома, здесь никакого подвоха».

Я тогда подумал, надо же, мы тоже можем его одурачить. Обвести вокруг пальца. И в этом не было ничего сложного.

Я был этому поражен, и предвкушал столкновение, о котором знали только я и Дина.

Он не сразу заметил меня. Продолжая говорить по телефону (похоже, это был кто-то, на кого он работал; мне послышался женский голос), он показал мне садиться в машину.

Я устроился в кресле. Он договорил, и тоже сел рядом.

Какое-то время мы сидели молча. Подъезжали новые посетители, был слышен смех, и музыка громыхала в соседнем заведении.

–Вы приятно удивили меня сегодня, – сказал Айдын. – Честно говоря, я тронут. Подозреваю, что все это ничего не значит. Но, все же, я надеюсь, что дальше все будет двигаться в аналогичном русле.

Между нами завязалась короткая беседа, в которой я изображал дружественный настрой (он не видел, что я всего лишь играю; нет, он этого не видел).

Дина все никак не появлялась, и он сказал, что сходит за ней, поинтересовавшись перед этим, не трудно лм мне будет побыть одному. Я ответил, что никаких проблем.

Он вышел и захлопнул за собой дверцу.

Мое дыхание сбивалось. Я старался успокоить себя, но у меня не выходило. Начинался мандраж.

Трясущимися руками я достал тюбик с «оглушающими каплями», – сильнодействующее снотворное, которое обычно используют мошенники, – и добавил несколько капель в бутылку с водой. Стал интенсивно трясти, смотря при этом по сторонам.

Через несколько минут они вышли из кафе. За это время порошок полностью растворился в воде.

Айдын открыл перед Диной дверцу. Поблагодарив его, она устроилась сзади. Затем он сел за руль, счастливый, как человек, достигнувший определенной планки, к которой он стремился долгое время.

Но как только он увидел в моей руке направленный на него пистолет, который я достал из бардачка, он очнулся от своего прекрасного забытья, и мгновенно стал тем, кто не подпускал к себе стандарты и стабильность. Он стал тем, чей огонь горел ярче всех.

–Не шевелись, – сказал я ему.

Простая человеческая радость внутри него нарушилась.

–Это оружие принадлежит мне, – сказал он.

–Знаю, – сказал я. – Я воспользуюсь им по назначению, если ты будешь вести себя неадекватно. Мне плевать, что со мной будет после этого. Я готов понести любое наказание за твое убийство.

–Неправильный выбор. – Он удрученно покачал головой.

–Заводи мотор, и поехали.

–Как скажешь, шеф.

Он обреченно вздохнул, и повернул ключ в зажигании. Затем положил руки на руль, и машина двинулась с места.

–И куда мы едем теперь? – спросил он.

–Туда же, куда мы и должны были, – ответил я, – домой.

–Запомни, Айдын, – подала голос Дина с заднего сиденья, – одно неверное движение, и тебе придется попрощаться со своими прекрасными планами на светлое будущее. В моей руке шприц с кубиками того, что обычно колят пациенту на операционном столе, чтобы тот уснул. Это вырубит тебя очень надолго. Так что будь осмотрителен, прежде чем начать какие-нибудь геройские штучки.

–Теперь скажи, понял ли ты то, что тебе сейчас сказали, – сказал я ему.

–Все предельно ясно, – ответил он.

Мне казалось, что он сейчас взорвется. Но он продолжил спокойным тоном:

–Такой прекрасный вечер! Зачем было его портить? М? Что случилось на этот раз, что вы пошли на такой радикальный шаг?

–Мелочи, – сказала Дина. – Ты всего лишь сказал, что заберешь моего ребенка.

–О боже! – Айдын закрыл лицо ладонью. – Женщина, его ведь тебе потом вернут! Что это за ребенок, который растет без родной матери? Дина, что ты там надумала своей маленькой глупой головой? Мы все нуждаемся в тебе, и в Кирилле; в вас обоих. Вы нужны нам, чтобы все мы могли взращивать будущее. И вашу новую семью. Любая помощь и поддержка для вас!

–Звучит, как рекламный слоган, – фыркнула Дина.

Я протянул ему бутылку и приказал:

–Пей!

–Что это?

–Пей! – повторил я. – Иначе получишь внушительную дозу успокоительного!

–Я всегда наготове, – сказала Дина, и слегка кольнуло медицинской иглой его шею.

–Эй! – Он дернулся. – Хорошо! Давай!

Я отдал ему открытую бутылку, и он сделал несколько глотков.

–Хватит, – сказал я. – Пока этого достаточно.

–Благодарю! – Он вытер мокрые губы. – Страшно во рту пересохло!

Айдын завел вслух монолог, который, по-видимому, должен был перевести нас, его похитителей, в иное русло, – мы как бы должны были одуматься, и снова вернуть все в прежнее положение.

Не слушать его было непросто. Он порядком раздражал. Заставлял сомневаться. Но не так сильно, чтобы нам понадобилось затыкать ему рот. Да и это нам бы не помогло. Он все равно продолжал свою убежденную речь, которую, как было видно, он сочинял прямо на ходу.

–Все к их ногам! – говорил он. – Все! Еда, спокойствие, безопасность, гарантия светлого будущего. Никакой работы, никакой привычной системы. Когда вы просили меня о деньгах, я приносил деньги. Когда вам нужна была еда, мы приносили вам продукты. Все самое полезное. Все самое лучшее. Да, потом мы проверяли транзакции. Но вся эта конспирология – всего лишь винтик системы, в которой мы все оказались.

Да, ваша семья теперь под надзором. Но в этом нет ничего страшного! Абсолютно ничего! Даже, напротив! Постоянная безопасность и власть… Чего же вам не хватило?

–Ответный вопрос, – сказал я. – Чего не хватило тебе?

Я видел тебя сегодня вечером. Наблюдал за тобой. Я совсем не пьян, знаешь ли. Пришлось притворяться. Разыграть спектакль обычной пьяни, выливая незаметно спиртное.

А вот ты, тем временем, был собой. Тем, кого я всегда знал.

Скажи, тебе все-таки нравится все это? Вся эта простота. Обыденность. Хорошая компания. Приятное времяпрепровождение. Да-да, это все тебе по душе! И не смей отрицать! Все то, от чего ты хочешь избавиться! Подвергнуть изменению!

–Все мы подвергнемся изменению, – сказал он.

–Ты готов отпустить все это? Готов отпустить этот вечер, и то, что могло быть после него? Готов отпустить друзей, которых у тебя никогда не было, и девушку, которая могла бы влюбиться в тебя, и ты мог бы ответить ей взаимностью, и у вас обоих произошло то, что люди обычно называют любовью. Готов ли ты отпустить все это? То, чего еще нет, но могло бы быть.

Мне кажется, что нет, не готов.

Я увидел это по твоему лицу. Когда ты понял, что вечер, в котором ты плавал, как рыба в воде, был испорчен.

–Да, воду в моем пруду отравили, – сказал он. – Здесь нет сомнений.

Но вот, что я скажу. То, что ты видел, – это всего лишь слой. Он появился, а на следующий день его уже не будет.

Это расслабление мышц. Отдых ума. Никаких конкретных планов.

Я все верно описал? Ведь так вы все себя чувствуете, когда собираетесь напиться до невменяемых состоянии? Да, именно так! Я видел вас двоих пьяными. Не самый лучший образец для подражания, откровенно говоря.

Всего этого стало слишком много. Спиртного, сигарет, наркотиков, беспорядочного секса, воображаемых любовных отношений. Слишком много планов, много потребностей, желаний и мечтаний. Все это мешает мне. Все эти обязательства перед обществом, и весь тот мусор, которое оно мне предлагает.

–Тебе мешает лишь то, что ты нормальный человек. Только ты это всегда отрицаешь.

–Я знаю, что я норм. Каждый из нас – норм. Я о’кей – вы о’кей!

Но только не этот мир. Ни система, в которой мы живем. Ни ценности. Ни идеалы. Ничего из этого!

Все уже давно прогнило! Все! Давным-давно!

–Жаль.

–Что?

–Жаль, что ты такой упертый баран!

–Действительно, жаль, – сказал он. – Особенно то, как ты можешь терять бдительность.

–Кирилл! – только и успела крикнуть Дина.

В следующую секунду Айдын схватил меня за руку, в которой был пистолет, и отвел ее в сторону. Во мне моментально сработала реакция, и я нажал на курок.

Пистолет выстрелил, и пуля продырявила панель.

Айдын выругался, отпустил руль, и свободной рукой несколько раз заехал мне кулаком по лицу. Я чувствовал его крепкие удары, но не мог ничем ответить; он сработал быстро и ловко, и я захлебнулся от такой скорости.

На помощь мне пришла Дина. Она накинула на голову Айдына крепкий целлофановый пакет, – один из тех, что рвется с трудом, – и затянула потуже свободные края на его шее.

Начав задыхаться, Айдын отпустил меня.

Я схватил руль.

Мы опасно виляли по пустынному шоссе, готовые в любой момент перевернуться. Пару раз мы резко тормозили, но потом автомобиль снова газовал, и дергался с места.

Это была паника; Айдын оказался в западне, и, плохо себя контролируя, жал на педали под своей ногой.

Дина приложила к его шее острую иглу и приказала успокоиться, иначе она за себя не ручается.

Айдын продолжал дергаться, но уже менее интенсивно. Было видно, как он продолжал бороться.

–Лучше прекрати, Айдын, – сказал я. – Всем от этого будет только легче.

Автомобиль остановился.

Он успокоился, и показал свободные ладони, – он беззащитен.

От его дыхания раздувался пакет. Он старался схватить ртом воздух, которого уже не было.

Я дал Дине добро: можно было снять пакет. Хладнокровия ей было не занимать. Кажется, ей все это доставляло огромное удовольствие, – все, что было связано с удушьем. Определенно, она была довольна собой.

Мы остановились посреди дороги. Одни, в темноте, и в полной тишине.

Было слышно только громкое дыхание Айдына. Градины пота текли по его лицу, и я впервые видел его таким замученным.

–Пей, – сказал я, и протянул ему воду.

Немного успело пролиться, но оставалось достаточно. Он выпил почти все и сказал:

–Так и быть. Едем домой.

Завел мотор, и мы двинулись дальше.

Весь его вид говорил о том, что он не смог справиться с нами, хотя и попробовал. Он сдался, и это злило его.

–Что было в воде? – спросил он. – У меня плывет перед глазами…

–Потерпи немного, – сказал я. – До дома осталась пара кварталов. Там ты уже сможешь уснуть сладким сном.

По большому счету, это был сильнодействующий препарат, помогающий поддерживать больных при смертельных болезнях. Но не все, что открыто наукой, используется исключительно по назначению.

Дина достала медикаменты у отца на работе, – тот работал в фармацевтической компании лаборантом. Она совершила кражу, не сомневаясь ни на йоту. Она действовала решительно, и собиралась довести дело до конца. К сожалению, у Айдына еще сохранялась способность бороться.

Когда мы вышли из машины и подошли к подъезду, он вдруг остановился и уперся ладонями в колени.

–Вот это да! – сказал он. – Надеюсь, я проснусь завтра утром? Вы же не решили меня прикончить?

–Не будь, как девочка! – Дина не давала ему спуску. – Шагай дальше, навстречу судьбе!

Мне пришлось помочь ему подняться по лестнице, немного подталкивая его и придерживая за плечо.

–Какой ты заботливый! – сказал он мне.

Как только мы зашли в квартиру, Айдын свалился на пол, отполз к стене, и привалился к ней спиной. Тяжело дыша, он смотрел по сторонам, стараясь сфокусировать зрение и не отключаться.

–Можешь перестать бороться с собой, – сказала ему Дина. – Пришло время засыпать. Мы оставим тебя здесь. Когда ты очнешься, нас уже не будет в городе.

В ответ он только прыснул.

Дина повернулась ко мне и сказала:

–Я соберу вещи, и вернусь. К тому моменту он уже должен будет уснуть.

Она ушла в спальню, и я увидел, как демон следовал за ней. Ее стража. Оберег. Хранитель.

–Ты ведь тоже его видишь? – сказал Айдын. – Это огромное крылатое чудовище, которое постоянно рядом с ней.

Его слова оглушили меня, и я не знал, что ответить.

–Все так, – говорил он, – мы оба его видим. Его присутствие сообщает нам о том, что новое время уже настало. Оно здесь. Незримое. Его нельзя ощутить. Но оно уже часть нашей истории. Какие еще тебе нужны доказательства, Кирилл? Скажи мне. Ты шокирован? Не можешь подобрать слов?

Я услышал какой-то неразборчивый шум из спальни, где была Дина.

–Не волнуйся. – Айдын улыбнулся. – Она в безопасности.

Происходило что-то непонятное. Я снял пистолет с предохранителя, и почувствовал, какими мокрыми были мои ладони.

–Отрицание – это нормальная фаза для психики любого человека. Особенно когда он не может примириться с реальностью. Но упертое отрицание, отрицание, ставшее вечным продолжением образа мысли, – оно губительно. Оно способно уничтожить враз. Отрицание заволокло вам глаза. Тебе и Дине. Вы не видите дальше собственных носов.

Из спальни донесся сдавленный крик.

–Сложи оружие, Кирилл, – сказал Айдын. – И никто не пострадает. Все будут целы.

–Дина! – крикнул я, но мне никто не ответил. Я направил пистолет на Айдына. – Я пристрелю тебя, если с ней что-то случится.

–Ты не успеешь.

Как только я собирался бежать в спальню, по моему затылку пришелся неслабый удар. Я выронил пистолет, и упал на четвереньки. Полностью меня уложил уже следующий удар; но сознание еще не покидало меня.

Размытым зрением я видел Дину с заведенными за спиной руками. Ее вел какой-то незнакомый мне парень.

–Она вколола мне транквилизатор! – сказал он.

–Тогда нам всем пора вздремнуть. – Айдын посмотрел на меня. – Спокойной ночи и до скорой встречи!

Сознание покидало меня. Меня перевернули на спину, и я увидел над собой потолок. Откуда-то издалека слышалась ругань: Дина сыпала грязными словами и угрозами. Но не здесь, не возле меня. Здесь все медленно погружалось в темноту…

Я очнулся накрепко привязанный к стулу, в комнате с обветшалыми стенами и низким потолком. По моему затекшему телу пробежали колкие мурашки. Гудела голова, и хотелось пить.

Вокруг были незнакомцы. Небольшая группа молодых людей, с суровыми, но спокойными, лицами взрослеющих мужчин.

Один парень отделился от остальных, и я узнал в нем Айдына.

–Как ты узнал? – спросил я у него. – Как вы успели подготовиться?

–У всех есть свои секреты. – Айдын как будто ненароком показал в своей руке пистолет. – Назовем это коммерческой тайной. Секретным ингредиентом успешного алхимика.

–Ты пристрелишь меня?

–Нет. – Он покачал головой. – Сегодня пробьет не твой час смерти.

–Не знаю, радоваться мне, или нет. – Я брезгливо сплюнул на пол. – Что с Диной? Где она?

–Она дома. С ней все в порядке. В отличие от тебя.

–Мне стоит посочувствовать?

–Я хочу, чтобы ты вспомнил, какую я назначил цену за проступок, подобный тому, который недавно был совершен тобой и Диной.

Он говорил, что пострадает кто-то еще. Друзья или родные. Я всегда помнил об этой угрозе. Кроме последних нескольких дней перед защитой дипломной работы и той минуты, когда Дина начала выкладывать мне свой план побега. Все в ее словах было стройно, правильно и последовательно. Я согласился, не раздумывая.

–Вы оба не понимаете серьезность правил, которые следует соблюдать, – сказал Айдын.

–Другого варианта мы не увидели. – Оправдываться я не собирался. – То, что сделано – уже сделано.

–Это точно. Поэтому наказание будет болезненным.

Включились дополнительные лампы, и я увидел затемненное стекло, и еще одну комнату за ним, в которой никого не было.

–Это зеркало Гезелла, Кирилл. Как ты знаешь, оно часто используется не только в служебных целях, но и среди психологов, которые наблюдают за своими испытуемыми, пока те их не видят. С той стороны это всего лишь зеркало. Тогда как здесь – рай для наблюдающего. Но, боюсь, сегодняшний сеанс будет не самым приятным.

В соседней комнате появилась пара молодых людей, один из которых вез привязанного к креслу-каталке знакомого мне человека. Очень знакомого… Я не сразу узнал в нем своего старшего брата. Это был Илья. Его рот был заклеен скотчем. Он был весь мокрый от пота, и глаза его говорили о том, что он не понимает, что вокруг него происходит, и что будет дальше.

–Ты не можешь… – Я почувствовал ком в горле. – Не можешь так поступить.

–Я могу поступить как угодно, – сказал он. – Жаль, что для того, чтобы понять это, приходится обращаться с тобой, как с лабораторной крысой, у которой рефлекс вырабатывается только со временем.

Мне вдруг нестерпимо захотелось освободиться. Я несколько раз дернулся, но попытки были тщетными.

–Я сделаю все сам, – сказал Айдын, смотря мне в глаза. – Для того, чтобы ты понял мои намерения.

–Освободи меня, – сказал я. – и мы все обсудим. Мы договоримся. Придумаем более гуманное наказание. Мы уже взрослые и цивилизованные люди…

–Теперь ты говоришь так… Сколько раз я приглашал тебя за стол переговоров. Вспомни, каким ты был упертым…

Никакой цивилизации нет! Это все иллюзия!

Мы все – добрые, гуманные, технически оснащенные, – в любой момент можем стать дикарями! Все знают об этом! Цивилизация – лишь термин. Слово. Еще один пустой звук.

Все произойдет очень быстро, могу обещать тебе это.

–Стой, – сказал я, но он уже покидал комнату. – Остановись!

Дверь за ним закрылась.

Через динамики можно было слышать, что происходило в комнате за зеркалом.

Дверь открылась. Зашел Айдын и направил оружие на Илью.

Мой братик сначала пришел в ужас, а потом зажмурился. Он дергался из стороны в сторону, хотел что-то сказать, но выходило только мычание.

Смотреть на это было невыносимо.

Айдын посмотрел в зеркало, и сказал:

–Стоило ли это того?

Затем он выстрелил. Он сделал это трижды.

Пули продырявили молодое здоровое тело, и Илья замер. Он поник, и словно обрел покой.

«Не верю, – подумал. – Не может этого быть!»

–Стоило ли это того, Кирилл, скажи мне?! – кричал Айдын. – Нужно ли было тебе все это?!

Он в ярости отвернулся от зеркала, и покинул комнату.

–Этого не может быть, – повторял я. – Этого не может быть. Это неправда. Это безумие…

Безумие…

Безумие…

-…Позже Дина выяснила, что вся квартира была напичкана микрофонами и видеокамерами. Больше микрофонами. Камеры были спрятаны за зеркалами. В том числе, и над нашей кроватью, в которой мы постоянно занимались любовью. У нее случился нервный срыв, когда она узнала об этом.

Мы сидели в придорожном кафе, в комнате с ярким светом и клеенками на старых столах. Вокруг нас ужинали дальнобойщики.

–Долгое время Айдын не появлялся. И Макс тоже перестал нас навещать. Вместо него ходил какой-то молчаливый паренек. Пока Дина билась в истерике, он, почти как невидимка, передвигался по квартире и убирал микрофоны и камеры. Перед уходом неожиданно подошел ко мне, и сказал, что в скором времени заменит зеркало над кроватью, которая вдребезги разбила Дина, желая узнать, спрятана ли за ним камера. И пусть глаза у нее все равно были на мокром месте,через пару часов она все-таки взяла себя в руки и успокоилась.

«Он угрожал убить мою маму», – сказала она тогда…

Случилось резкое похолодание, поэтому мы грелись теплым чаем. Младший чем-то перекусил, но остался не доволен едой.

За открытым окном, на улице, поднимался ветер. Вечернее небо затягивали грозовые тучи. Стремительно темнело.

Кто-то из посетителей высказал мнение, что начинается Конец Света.

–Он угрожал убийством, – говорил я. – Он убил. Он хотел убить меня… Как так вышло, что он оказался в наших жизнях? Существует ли справедливость в отношении моего покойного брата? И всех остальных когда-либо невинно убитых людей?

Убийца поплатится за то, что он совершил?..

Резкий порыв ветра распахнул настежь все полуоткрытые окна. В комнату залетал песок и засохшая трава.

На крыше зашумел застарелый настил.

Брезент, которым была накрыта летняя терраса, сорвало, и он поднимался, и вновь опускался, как будто молил небеса о пощаде, но потом сникал, отчаявшись.

Грузная женщина, работница заведения, кинулась закрывать окна.

Половина посетителей высыпала на улицу, не в силах устоять перед трепетом, который внушала стихия.

Мой брат умер незаконно Он должен был жить В его смерти нет никакой логики

–Невозможность логически объяснить трагедию лишь подтверждает неполное видение, – сказал Старший. – Позднее разум сам находит объяснение и обоснования. Это неизбежно.

Ветер снес рекламную стойку с перечислением блюд и напитков, и та с грохотом врезалась в чью-то фуру.

Послышались первые дождевые капли. Поблизости молния рассекла тучное небо. Затем пророкотал гром такой силы, что затряслись стены.

На секунду погас свет.

Младший медленно поднялся из-за стола. У него был встревоженный вид.

–Разрушительные силы природы, – сказал Старший. – Одна из главных несправедливостей, на руинах которой выжившие и свидетели учатся жить заново.

В округе окончательно стемнело. Ветер поднялся еще сильнее. Он был холодным, и разносил ливень по разным сторонам. Улица перед забегаловкой уже успела утонуть в глубоких лужах.

Фуры и автомобили на стоянке выглядели брошенными детьми, принимавшими наказание за грехи своих родителей.

Черное небо разверзлось над миром, и, казалось, оно сейчас упадет, настолько близким к земле оно выглядело.

Упадет, и разобьет все в дребезги, поставив жирную точку моему великому непониманию…

В разгар лета я проводил время в одиночестве. Дина предпочитала находиться дома, на пару со своим стремительно растущим животом. Она была нервной, угрюмой и неудовлетворенной.

–Ты уж прости меня, – говорила она. – Я живу не своей жизнью. Точнее, живу так, как я того не планировала. Представления и реальностью разошлись в разные стороны, и это донельзя раздражает. Никак не могу совладать с этим…

Так она передо мной извинялась, и тем самым оправдывала свою непобедимую апатию.

Тем временем, Илья уже месяц числился без вести пропавшим. Вся моя семья скорбела. Мои родители были безутешны, и, не трудно было догадаться, что они будут гораздо дольше проводить свое время со спиртным, нежели чем с живыми людьми. Поэтому домой я не ездил. Не мог выносить их пустые взгляды. Они хотели бы ценить меня, как еще одного сына, который жив, здоров и вполне самостоятелен; но им этого не позволяло горечь утраты. Они были преданы идее страдания. Иных вариантов для них пока не существовало.

Изредка я захаживал в пивной паб. Познакомился с барменом, а потом и с парочкой постоянных посетителей. Незаметно у меня появились собеседники из разряда «незнакомцев-с-которыми-я-пью-по-субботам». Рассказать им о себе всё я, конечно, не мог. Но диалоги у нас складывались отменные.

Так я на время сбегал из реальности. Самый простой способ, который могла придумать моя голова с высшим образованием.

Бывало, что я засиживался один, и ко мне подходили знакомиться дамы… Кроме диалога, в котором я оказывался обломщиком, ничего больше не происходило.

Помимо дам ко мне также подсаживались двое. Оба в разные дни. Сначала Макс. И, спустя неделю, Айдын.

С Максом наш диалог был краток. С «убийцей-моего-брата» он вышел еще короче.

–Никогда раньше не встречал убийц, – говорил я Максу. – Они для меня существовали только в кино или книгах… Ты тоже убиваешь людей?

Ответа можно было не ждать.

–Теперь я тоже начинаю задумываться над тем, чтобы встать на эту же тропу. Чтобы выбить клин клином, так сказать. На самом деле, что именно мне мешает убить его? По сути, ничего. Я могу убить его, и все измениться. Он больше не будет стоять на нашем пути, внушать нам то, о чем даже думать не хочется! В конце концов, так бы я отомстил за смерть Ильи…

Вот чего мне не хватает больше всего. Мести. Чужой крови… Его крови…

–Думаешь о том, как убить меня? – спросил он, оказавшись рядом со мной, на том же самом месте, где неделю назад был Макс.

Стоило мне услышать его голос, как я понял, что моя подавленная ненависть обнаружила выход. Она готова была вырваться на волю в любую секунду. Дайте только шанс.

–Где ты пропадал все это время? – спросил я. – Устроил себе отпуск?

Почему-то, он ответил не сразу. Возможно, его сбило с толку мое чувство юмора, которое в наших обстоятельствах могло выглядеть мало уместным.

–У меня не бывает отпусков.

–Ты никогда не умел отдыхать, – брезгливо констатировал я. – Меня это всегда бесило в тебе.

–Правда? От чего же не говорил?

–Уважение.

У

В

А

Ж

Е

Н

И

Е

Уважение.

Тебе известно такое слово?

Хотя, думаю, нет. Оно прошло мимо тебя. Тебе с уважением не повезло.

Я поднял бокал с пивом, как будто произнес хороший тост, и с удовольствием сделал несколько внушительных глотков.

–Ты всегда был и остаешься одним из тех немногих людей, которых я уважаю, – сказал он. – И ты знаешь об этом.

Я выпустил звучную отрыжку.

–Ты убил моего брата. Наверное, именно это ты считаешь высшей степенью проявления уважения, не так ли?

–Это был вынужденный шаг. Форма наказания.

–Неужели? Тогда вуайеризм – это, видимо, форма любви.

На это он не решился что-либо ответить.

–Да… – сказал я. – Дина долго добиралась до правды. Как вы, ребята, узнали заранее о нашем плане? Этот вопрос мучил ее постоянно. И потом она догадалась. Чистая случайность. Сняла зеркало в ванне, чтобы протереть его, и не обнаружила позади него амальгамы. Вместо нее там было затемненное стекло… И небольшое отверстие в стене, для камеры… Она вдребезги разбила зеркало на потолке в спальне… Наверняка, ты видел, что с ней было после того, как она все поняла. Ты ведь наблюдал за этим, верно? Как она билась в истерике. Конечно, ты наблюдал. Все вы, психопаты, любите смотреть на страдания других людей…

Я замолчал, допивая свой напиток.

По телевизору транслировался футбольный матч. Официантка подошла к бару и оставила заказ.

Все столики в полутемном зале были заняты. Посетители блаженно придавалась ни к чему не обязывающей атмосфере.

Было заметно, что ему трудно было говорить что-либо. Да вот только мне было на это абсолютно наплевать.

–Ни разу я не испытывал удовольствия от того, что происходило с вами… – начал было он.

Но я не дал ему договорить, – схватил покрепче пустой бокал, и, не размахиваясь, хотел разбить им его голову. Он успел прикрыться, и я съездил ему по руке. Он отпрянул, отклоняясь в стороны от моих кулаков. Я промахнулся дважды, но в третий раз я задел его подбородок и рассек губу.

Бокал, который за ненадобностью полетел на пол (сначала ударившись о деревянный стул), разбился вдребезги. Этот звук донесся, словно из другого мира.

В ответ он тоже ударил меня, но не так сильно, как умел. Я разозлился еще больше прежнего; навалился на него всем телом, и мы оба полетели на столики, снося их к чертям. Посетители разбежались в стороны.

На полу у нас завязалась борьба. Мы были мокрые от пива.

Я чувствовал его бессилие. Он не хотел со мной драться. Он мне открыто поддавался.

«Ну что ж, – подумал я, – раз уж ты таким образом решил устроить мне терапию, сделав из себя куклу для битья, тогда получай по полной!»

Я нанес несколько ударов по его лицу, и, вспомнив школьные годы, уже хотел совершить «болевой», и услышать, как он будет хрипеть, моля о пощаде. Но меня успела оттащить охрана. Вырываться я не стал.

Стоило отдать ему должное: его прием сработал. Каким-то образом мне полегчало. По моему телу разлилось приятное тепло.

–Он все оплатит, – сказал я.

Айдын поднял вверх ладонь и добавил:

–Счет, пожалуйста!..

Борясь со сбившимся дыханием, мокрый с головы до ног, я пошел в сторону выхода, лелея мысль о том, что когда-нибудь мне хватит смелости прикончить его…

Дина родила раньше положенного срока.

В тот день надвигалась гроза, и под вечер в воздухе плавал запах дождя, который в последующем, с перерывами, должен был лить почти три дня. Вечерняя прохлада заставила нас выйти из дома и прогуляться в сквере, который был совсем рядом.

Мы прогуливались по тропке между деревьями, о чем-то переговариваясь; и вдруг она остановилась на одном месте, словно вспомнила что-то важное. Положила ладонь на свой круглый живот, и стояла так, пока я не спросил у нее, в чем дело.

–Не знаю, – ответила она не совсем уверенно. – Что-то не так.

Я немного взволновался. За все время беременности Дина вообще ни на что не жаловалась. Все незнакомые процессы, что происходили с ней, она переживала по-своему, ни на что не сетуя.

–Сходим завтра к врачу? – предложил я.

–Да, – прислушиваясь к самой себе, сказала она. – Согласна. Надо бы сходить…

Мы сделали еще один небольшой кружок, и, незаметно растеряв легкое настроение, с которым пришли, отправились домой. В подъезд Дина вдруг схватилась одной рукой за меня, а другой – за перилла, и сделала такой вздох, словно с ней произошло что-то, чего она никак не ожидала. Собственно, так оно и было.

–Кирилл, – сказала она, – кажется, началось.

Она замерла, и не шевелилась. Стала глубоко дышать, сдерживая панику.

–Уже? – спросил я. – Ты уверена?

–Давай зайдем домой

Мы коротко обсудили ее ощущения, и в следующий момент она уже звонила своему персональному гинекологу. Их разговор мало что прояснил, и это огорчало больше всего. Врач обещала заехать в ближайшее время.

Я начинал нервничать.

Она вздыхала, охала и ахала интервалами, всегда неожиданно. То, что ей казалось схватками, не прекращалось.

Собираясь ехать в роддом своим ходом, она складывала необходимые вещи и жаловалась:

–Ну, где же она? Уже должна была приехать! Где же она?..

Потом она оставила свое занятие, памятуя о договоренности не принимать самостоятельно никаких решений; но все равно не могла сидеть без дела и просто ждать. Поэтому чем-то занималась на кухне, разговаривая сама с собой, и лишь иногда подбрасывая мне какие-то фразы или вопросы.

«Схватки» не прекращались, а, напротив, только усиливались.

Перед тем, как раздался дверной замок, Дина схватилась за стол руками, задышав так, как ее учили, и сказала:

–Вот сейчас было очень больно!

Определенно точно, началось! Только почему так рано?

Я пошел – нет, побежал – открывать дверь; за которой не оказалось никакого врача.

Передо мной стоял Айдын.

Он промок под дождем, который уже вовсю поливал улицу, и поэтому весь блестел от белого света ламп, что были на лестничной площадке. Мы молча посмотрели друг на друга, и он прошел мимо меня, направляясь в сторону кухни. Я остановил его, схватив за руку, и спросил, что происходит.

–Ребенок торопиться на свет, вот что происходит, – ответил он.

Как только он это произнес, Дина взвыла в соседней комнате.

Мы бросились к ней. Она была уже в коридоре, и, держась за стену, передвигалась в какой-то комичной позе, в которой ее ноги были несколько расставлены в стороны, и она выпячивала вперед свой живот (который теперь казался мне просто огромным; как это на ней держалось, ни моему, ни ее уму всегда было непостижимо). Ее лицо выражало панику, а кожа блестела от пота. И она взывала к высшим силам, повторяя: «О, боже! О, боже мой!..».

Мы стали помогать ей. Так, где-то прибавляя в движениях, где-то делая передышки, мы покинули квартиру, спустились по лестнице и уже готовы были покинуть подъезд.

В этот момент я оставил их, и вернулся обратно, чтобы забрать вещи, которые Дина успела для себя приготовить. Схватив сумку, я вернулся на улицу, осознавая по ходу, что забыл одеть куртку, и поэтому был только в одной футболке и джинсах.

Ливень ложился на землю теплой водой.

Айдын как раз помогал Дине усесться в машину.

–Давай, – сказал он мне, и взял у меня сумку.

Я уже собрался сесть на переднее сиденье, но обнаружил там Макса, который вышел из машины, встав передо мной столбом.

–Извини, Кирилл, но ты должен остаться, – сказал он мне.

–Что?.. – Я повернулся к Айдыну. – Эй! Что происходит?

–Только не паникуй! – сказал он мне.

–Что значит, не паникуй? – я повысил голос.

Мы заговорили одновременно.

–У меня жена рожает, а ты хочешь, чтобы я дома остался?..

–Не кричи, мы все нервничаем!..

–Я сажусь в твою долбанную тачку, и еду с вами!..

–Ты остаешься дома!..

–Что это значит? Куда вы собрались ее везти? Дина!..

–Кирилл! – Она была напугана не меньше моего.

Я увидел ее взгляд, и понял, что она была готова расплакаться. Потом захлопнулась дверца, и я уже не видел ее за тонированными стеклами.

–Дина!

Айдын оттолкнул меня от машины.

–Что ты делаешь? – спросил я у него. – Ты, чертов придурок!

–Возьми себя в руки!

–Да пошел ты!

Мне пришлось завязать драку, но он быстро меня вырубил. Один правильный удар, и я уже лежал на мокром асфальте.

Я услышал, как где-то грохотал гром, и провалился во тьму…

«Потопом, которого раньше не было» – так называли ту разрушительную стихию, начало которой мы застали в придорожной забегаловке.

Дождь и ветер погубили частную и городскую собственность. За то время жертвами стали многие, – от бедняка до богача. Верующие заговорили о грехопадении и наказании. Иные обращали внимание на скудную защищенность человека перед ликом природы.

Каким-то образом Старший предвидел нескорое завершение стихии, и, под непонимающие взгляды всех, кто был в закусочной, собрались идти к своему автомобилю.

–Куда вы? – спрашивали у нас. – Переждите непогоду под крышей над головой!

–Непогода закончится еще не скоро! – отвечал им Старший. – Ждать не имеет никакого смысла!

–Да и крыша не самая лучшая, – добавил Младший, но намного тише, так, что его услышал только я.

До ближайшего города путь был не короткий.

Мы ехали в темноте. Ливень заливал нас со всех сторон. Ветер оглушительно врезался в закрытые окна. Мы были словно заблудшими путниками, жаждущими выбраться к людям, как утопающий стремиться подняться над водной гладью.

Всю дорогу мне казалось, что мы не доберемся, что буря нас одолеет. Когда я оказался в номере гостиницы, и почувствовал себя в безопасности, я упал в удобную кровать и проспал почти десять часов.

Сон пошел мне на пользу. Впервые за долгое время мне ничего не снилось, и я проснулся пусть и до сих пор унылым, но отдохнувшим.

Старший и Младший стояли возле широкого окна и почему-то смотрели на небо. Я подошел к ним, чтобы узнать, что смогло так привлечь их внимание, и тут же обомлел.

Ясное утреннее небо заполонили облака странных шарообразных форм. Они медленно плыли по воздуху, шокируя своим видом всех в округе, – люди обратили свои взгляды и смартфоны с видеокамерами вверх; вся улица полнилась разговорами и легким беспокойством.

–Вот оно, – сказал Старший. – То, чего быть не должно.

–Нам надо поскорее ехать дальше. – Младший надел рубашку и застегивал на ней пуговицы. – Кирилл, поторопись.

Это была весть. Новейшее знамение.

Многие хотели верить в природную аномалию. Но это было предупреждение. Прелюдия к ужасу, который ждал всех.

К обеду шарообразные облака стали рассеиваться. Последний из них был замечен нами, когда мы преодолели уже несколько часов пути.

В дороге мы встречали разрушенные бурей домишки и затопленные деревушки…

Я очнулся на диване, грязный и с разбитым лицом. Макс сидел рядом, в кресле. Мы пересеклись взглядами, и на его лица заиграла непривычная улыбка.

–Думаю, теперь ты можешь быть спокоен, – сказал он.

Мне сразу не было ясно, на что он намекает. Но когда он протянул мне планшет, и я увидел на его экране Айдына, до меня начинало доходить.

–Как ты? – спросил он. – Ты был буйный. Пришлось уложить тебя. Извини, по-другому просто было никак.

–Что с Диной? – Я был прямолинеен.

–С ней все в порядке. Все было непросто, но сейчас все в порядке. Обещаю, что так дальше и будет. Теперь я хочу поздравить тебя, друг мой! Ты стал папашей красивого и абсолютно здорового ребенка! У тебя сын, Кирилл!

Он показал мне его, – маленького ребеночка, который спал в руках у своей вымученной мамочки. Такой фиолетовый, и такой красивый. Я моментально влюбился в него.

–Дина, ты в порядке? – спросил я.

–Все хорошо, – ответила она, и улыбнулась так, как может улыбнуться женщина после своих первых родов, – улыбка на границе сна и бодрствования, безумия и привычного течения секунд, минут и часов.

–Мы сделали это! – сказала она. – Мы появились на свет! Посмотри… Посмотри, папочка!..

И я смотрел. Смотрел, и не мог налюбоваться.

Меня наполняла безразмерная любовь. Разбитые губы растянулись в счастливой улыбке. Ощущения доброты, света и тепла становились огромной частью меня. Мне было радостно, и я наслаждался своим новым умиротворением.

–Когда?.. – начал я, но осекся; я больше не мог быть серьезным; мне хотелось прыгать от счастья. – Когда я смогу увидеть вас?

–Скоро, друг мой! – ответил Айдын. – Скоро! Я заеду за тобой. Приведи себя пока в порядок…

Счастье всегда имеет короткий срок. Ему не суждено продлиться вечно…

Эпизод 13

Отчаяние

Мы поднялись на крышу.

Дина прошла первой, я – за ней, закрывая дверь на замок.

Стояла теплая весенняя погода. Солнце играло бликами, дул легкий ветерок.

–Чудесный денек! – сказал я. – Ты не согласна?

Дина была бледной, и весь ее вид говорил о глубоком недовольстве. Она готова была блевануть в любой момент, настолько ей было все отвратно.

–Что мы здесь делаем? – спросила она.

Она устала входить со мной в конфронтацию; и именно поэтому это был подходящий момент, чтобы оказать на нее внушительное давление.

Мы находились на крыше одного из бизнес-центров, – вполне высокого здания, с которого открывался дивный вид. При этом нас не было заметно. Это место стало для меня открытием; до этого я здесь никогда не был.

С другой стороны от входа на крышу вышел Макс. Он кивнул мне головой: «Все готово». Я кивнул в ответ. Он отошел в сторону, оставаясь поблизости.

–Иди за мной, – сказал я Дине.

Мы обошли вход.

С этой стороны возле парапета была установлена снайперская винтовка.

–Большая штуковина, правда? – сказал я. – Выглядит, как какой-то зверь, или чудовище… Смертоносное оружие. Можно положить много людей, если правильно им пользоваться. Но сейчас нас интересует всего лишь один человек. Попробуй найти его, пока я буду настраивать прицел.

На самом деле Макс все настроил заранее, нужно было только прицелиться. Женщина, на которую я намекал, и которая, сама того не ведая, была легкой мишенью, каждый раз сидела в это время на том же самом месте, в компании своих привычных подруг. Это было неизменно уже на протяжении долгого времени. Видимо, сила привычки и боязнь нарушить ее играли свою роль.

Ее можно было легко разглядеть и без снайперского прицела в окне фитнесс клуба, в той его части, где был расположен кафетерий, где можно было заказать свежевыжатый сок, и попивать его после тренировки. Чем моя цель и занималась каждый раз в своей неизменной женской компании. Они сидели за аккуратным беленьким столиком, весело смеялись и оживленно беседовали. Почти что светские дамы. Особенно она. Чудесная женщина. В такую можно легко влюбиться…

–Так что? – спросил я. – Ты ее нашла?

Я подождал какое-то время, но ответа так и не получил.

Снизу доносился городской шум. Здесь, на крыше, было так удивительно спокойно, что мне захотелось тут остаться на какое-то время, и совсем в другой обстановке.

Я обернулся.

Она стояла позади меня, с каменным выражением лица, с мокрыми от слез глазами, не в силах вымолвить ни слова.

Я уже давно заметил, что она по выработанной привычке накрывает ладонью свой беременный живот в любых обстоятельствах, даже если просто вела с кем-то диалог. То же самое она сделала и сейчас, – словно успокаивала и себя, и свое будущее дитя. «Все хорошо, мой малыш. Мы справимся! Мы сильные!..»

Она давно уже поняла, о ком я ей говорил. И нашла нужную мне цель. Потому что она была связана со своей матерью точно так же, как и со своим будущим ребенком.

Да, мишенью на этот раз я выбрал ее мать.

–Ты не можешь так поступить, – вдруг сказала она.

–Да неужели?

Я повысил градус сарказма, чтобы он был явно заметен.

–Ты не можешь просто взять и застрелить мою мать, как какой-то хладнокровный убийца. Еще и на глазах ее беременной дочери. Это огромная психологическая травма, которая повредит мне и ребенку. Мы можем потерять его в итоге. Ты понимаешь это?

Она была на пределе, но говорила сдержанно. Настоящая мать-воительница!

–Ты сильная! – сказал я. – Ты сможешь все пережить! Посмотри на себя: другие на твоем месте уже бросились бы в истерику, стали бы умолять о пощаде, или просто шлепнулись в обморок. Чисто женский стиль, знаешь ли. У тебя даже поджилки не трясутся! Так, только глаза заблестели от слезинок! Ничего больше!

Я снова вернулся к мишени.

–Стрелять нужно между ударами сердца, – сказал я ей. – Если ты еще не знала об этом, то, наверняка, догадывалась…

–Айдын, если это какая-то воспитательная операция, то ты блестяще ее провел! Я прошу тебя прекратить это! Потому что никакая я не сильная! Как видишь, от меня уже пошли просьбы. Скоро я брошусь на колени, и начну умолять тебя! А потом и вовсе потеряю сознание, а там и до выкидыша недалеко!

Я буквально слышал, как у нее по щекам бегут тонкие соленые линии. Она постоянно всхлипывала.

Я снова повернулся к ней. Она безудержно рыдала. Почти как домохозяйка над серьезным романом, который случайно попал ей в руки.

–Думаешь, можно манипулировать мной? – спросил я. – Можно пытаться обвести меня вокруг пальца? И тебе просто так сойдет это с рук? Похоже, что именно так ты думаешь!

–Похоже, я ошибалась!

–А! – Я оставил винтовку и подошел к ней. – Сколько еще раз мне нужно подтвердить серьезность своих намерений и убеждений! Кого мне нужно убить, чтобы, наконец, вы стали реагировать на лишние мысли о побеге, как лабораторные животные? Мысль, и удар током за ней! Мысль – удар током!

Она проговорила почти скороговоркой: «Теперь я все поняла и полностью убедилась в твоих намерениях прости меня!», – и закрыла рот ладонью, чтобы не разрыдаться в голос.

–В следующий раз я не буду устраивать весь этот показательный спектакль. Я поднимусь на крышу, соберу винтовку и выстрелю. Печальную новость тебе придется узнать от своего отца. Или из дурацких газет, если вдруг тебе в голову все равно взбредет оказаться где-то далеко-далеко, за горизонтом! Я говорю понятно?

–Да, я все поняла, – послушно сказала она, все еще закрываясь от меня рукой. – Я поняла! Поняла…

Закивала головой.

У нее началась истерика. Это уже было серьезно. Пора было прекращать экзекуцию.

Я сказал Максу:

–Собираемся и уходим.

Потом ей:

–Как успокоишься, спускайся вместе с Максом. Приложи усилия, чтобы выглядеть нормально. Надень солнечные очки, ради бога!

Я протянул ей свои.

Она схватила их и сказала:

–Хорошо Хорошо Я поняла

Мне было неприятно это видеть, и еще больше мне не нравилось то, что приходилось так вести себя с ней. Я повернулся, и пошел прочь.

Перед тем, как выйти на лестницу, я увидел еще одного человека на крыше. Точнее, это был не совсем человек; хотя выглядел он вполне, как живой. Он стоял поодаль и смотрел на нас.

Это был Тим.

Я стал видеть мертвецов. Точнее, тех, кого я когда-то лишил жизни.

Первым я увидел Тима, почти сразу, после его смерти. Не прошло и недели, как он стал появляться в моей квартире, посреди ночи, нарушая мой сон. Его первое появление я вспоминаю с нервным волнением – редкость в моей жизни.

Я проснулся посреди ночи, пропитанный каким-то непривычным чувством, – оно было в воздухе, вокруг меня. Что-то изменилось. И источник этих изменений был совсем рядом, в периметре моей небольшой студийной квартирки.

«Кто-то забрался в мой дом! – подумал я. – В мое жилище! Кто-то из моих врагов!»

И, действительно, – я видел чью-то, еле различимую в темноте, человеческую фигуру, которая стояла в нескольких шагах от моей кровати. Его силуэт казался огромным. Свет от уличных фонарей почему-то падал мимо него, как будто сквозь.

Я схватил первое, что лежало на тумбочке, – старый мобильник, – и бросил в фигуру. Мобильник ударился об стену, с невероятным грохотом для ночной тишины, и разбился вдребезги.

Потом я решился включить свет (выключатель был совсем рядом). Я делал это медленно, теперь уже без резких движений.

При свете я увидел его, и он был совсем, как живой. С ним будто ничего не случилось. И он смотрел на меня. Своим спокойным взглядом, какого у него никогда не было, потому что он вечно был терзаем внутренними противоречиями. Он все тот же, и одновременно с тем, совсем нет, – потому что он словно повзрослел на сотни лет, – такой у него взгляд.

Он смотрит на меня. Смотрит… И от этого взгляда я словно во сне. Это сон, от которого мне нужно очнуться. Нужно сбросить с себя эту грезу, избавиться от забытья, сжечь мишуру.

Мне нужно прозреть… Вот, что на самом деле всегда говорит мне этот взгляд.

Мне нужно очнуться от забытья Мне нужно проснуться

И я призываю себя бодрствовать. Потому что другого выхода нет. Взгляд мертвеца пронзителен, он проникает в самую душу. С ним не побороться. Он нечто больше тебя самого. Намного больше.

Я проснулся.

В своей квартире, с включенным светом, и абсолютно один.

Кроме меня здесь больше никого нет…

Так я впервые увидел Тима.

Теперь я вижу всех остальных. И они все смотрят на меня. Настойчиво призывают проснуться после многолетнего сна.

Выдержать мощнейшую энергию этих взглядов невозможно, поэтому я отворачиваюсь, и не смотрю в их сторону.

Я ждал Марьяну в парке, на широкой и удобной скамье, в прекрасный летний день, от которого можно было получать наслаждение, если бы не взгляды мертвецов, которые постоянно приходилось игнорировать, примерно так, как их вынужден игнорировать затравленный подросток в школе – плохие ребята смотрят на него, пытаясь спровоцировать дурную реакцию, а он будто не обращает внимания. Взгляды продолжаются. До тех пор, пока затравленный подросток снова не выкинет свой эмоциональный номер – короткая сценка для одного актера, которую все так ждали.

Затравленным подростком я, конечно, никогда не был. Но выдержать эти взгляды с каждым разом становилось все труднее.

Марьяна шла под руку со своей гувернанткой, которая никогда не скрывала своих подозрений к моей персоне, словно я был каким-нибудь террористом, прячущимся в открытой природе, и выползающим в город, чтобы похитить ее драгоценную воспитанницу. В этом ее взгляде все: и волны опасений, и реки сожалений, и страдальчество, и шаткая грань между эмоциональным выпадом в мою сторону, и стойкостью, смешанной с воспитанной терпимостью.

Гувернантка приземлилась на скамью с другой стороны аллеи, в то время, как Марьяна достала свою раскладную трость для незрячих, и шла в мою сторону, – она преодолевала в полной темноте коротких двадцать шагов – такова ширина аллеи при входе в городской парк. Немало для слепого человека; но и немного.

Я смотрел на нее, как на надвигающееся чудо. И так каждый раз, при любой нашей встрече.

Мертвецов с их пристальными взглядами уже не было. Была только она. Единственная. Та, что готова быть рядом со мной всегда. Не смотря ни на что.

–Ты здесь, мой славный принц? – сказала она, протягивая в мою сторону ладонь.

То, как она меня назвала, всего лишь милая шутка, и мы оба это понимаем.

Она часто называет меня по-разному. Сегодня я «славный принц».

Измерить степень того, насколько это из раза в раз приятно, невозможно. А если к тому же начать описывать свои чувства словами, то вообще выйдет банальная любовная чушь.

Поэтому мы просто позволяем друг другу выглядеть глупцами. Это можно.

Вот ее маленькая и мягкая ладошка уже в моей, и она села рядом со мной; и вот мы уже снова двое влюбленных, сидящих где-то на скамейке в городском парке.

Я честно признавался себе, что нехило волновался перед нашей сегодняшней встречей.

В прошлый раз мы заговорили о том, чтобы Марьяна могла покинуть отчий дом… Хорошо. Об этом заговорил я. Слепая девушка, всю жизнь прожившая под опекой, вряд ли смогла бы до такого додуматься.

Когда я поднял эту тему, она вся замерла. У нее это бывало, как только происходило нечто совершенно неожиданное. Она словно впадала в ступор, и это отчетливо было видно по ее лицу.

Чаще всего, это зрелище до предела умиляло меня, и, обычно, я стремился успокоить ее, что ей всегда нравилось. Но, бывало, что и я словно замирал вместе с ней, и не мог ничего сказать, – только ждал ее дальнейшей реакции.

–Я, наверное, сейчас выгляжу, как перезагружающийся компьютер, – сказала она тогда.

Ее слова нас позабавили.

Она могла разрядить обстановку, когда я, по своей привычке, шел напролом. До меня доходило только потом (в основном, после нашего разговора), что я слишком ускоряю события, несусь, как скоростной поезд, и даже быстрее, чем он.

Признаюсь, иногда меня это оскорбляло. Я не понимал, почему нельзя действовать.

Я никак не мог учесть, что у нее была совсем другая жизнь, и что ее пассивность была не только вынужденной, но и воспитанной годами…

В последнюю нашу встречу она обещала подумать о моем новом предложении, и, когда мы прощались, я был полностью уверен, что обдумывать здесь просто нечего. Ей нужно было собирать все свои необходимые вещи и переезжать ко мне. Я был уверен, что смогу позаботиться о ней…

Хорошо, что хотя бы иногда, переступая через самого себя, я мог остановиться. Я просто старался понять ее нерешительность.

Возможно, из-за этого всего, во мне теперь было больше волнения, чем обычно. И, я признавался себе честно, что мне это не нравилось. Больше волнения, чем оно должно быть, – мне это казалось ненормальным.

Мы сидели рядышком, и говорили о том, как прошли ее дни без меня, – чем она занималась, как развлекала себя, и что интересного она открыла для себя из книг, которые читала ей вслух гувернантка, или которые можно было прослушать в аудиоверсии.

Она обожала книги на столько, что мне уже не терпелось и самому читать столько же, сколько и она.

Я понимал, что мне это попросту не нужно. Но эта глупая идея стремительно превращалась в прекрасную мечту. И поэтому я все-таки заглянул в книжный и прикупил себе парочку книг, которые вызвали у меня интерес.

Вчера я прочел несколько глав, половина текста из которых утонула в невольных мыслях о Марьяне. Я поделился с ней этим, и ее щеки залил приятный румянец.

А потом мы замолчали, понимая, что настал момент, когда нужно было обсудить то, что, по большому счету, обсуждать уже не хотелось, ни мне, ни уж тем более ей.

Я только хотел сказать, что моя идея была лишней («Возможно, – хотел добавить я. – Возможно, была лишней».), что ни к чему все это, поднимать вопросом о том, решение которого дается ей с таким трудом… Но она меня опередила, сказав:

–Я не поговорила с отцом… Мне не хватило смелости говорить о том, что я могу оставить его. Если честно, я вообще ни с кем не смогла говорить об этом.

–Даже со своей гувернанткой?

–Даже с ней, – сказал она, но почему-то мне показалось, что здесь она лукавит.

Сегодня ее воспитательница смотрела на меня так, как никогда раньше. Я был уверен, что она знает намного больше, чем нужно. И додумывает при этом еще больше, чем стоило.

–Я, наверное, трусиха, – сказала она.

–Не говори так.

Почему то, меня это все задевало. Каким-то дурацким чувством мне казалось, что она просто не хочет быть со мной рядом.

Это было глупо; но я ничего не мог поделать с этим внутренним взрывом; гневом, который брался просто из неоткуда.

–Я уверен, что настанет день, и ты поймешь, что мы должны быть рядом друг с другом.

–Мы и так рядом, – сказала она. – Разве нет?

–Это не то… Ты же сама понимаешь меня.

–Я понимаю. Но… это так странно! Я даже в мыслях не могу вообразить себе, что я где-то в другом доме, или квартире. Что рядом нет ни Ани,

(имя ее гувернантки)

ни отца. Что о себе забочусь только я сама.

–Не забывай про меня.

–Свет мой, ты не можешь знать всего. Все не так просто, как тебе кажется.

–По мне, так все проще некуда.

–В любом случае, отец мне очень дорог. Я не могу его оставить вот так вот просто, в один день.

Я был бы не я, если бы не сказал следующее:

–Он терроризирует тебя. Ты несчастна с ним.

–Он мой отец, Айдын.

Она редко называла меня просто по имени. И я еще никогда не слышал у нее такого твердого и уверенного голоса.

–И он старше нас обоих вместе взятых. Он уважаем, и он влиятелен. Если он выбрал такие методы моего воспитания, что ж, думаю, не в моем праве осуждать его за это. Рано или поздно, но его поведение станет другим. Я в этом уверена.

–Ты ошибаешься…

–Думаю, мне пора.

Вот такого точно еще ни разу не было.

Она отпустила мою руку, раскрыла свою трость, и уже была готова идти обратно.

Я уставился на нее, не в силах сказать ни слова.

–Обещаю, что не перестану обдумывать твое предложение. Хотя до сих пор оно выглядит для меня, как юношеский вздор.

–Это говоришь не ты. Это он говорит в тебе.

(Я говорил о Гекторе, об ее отчиме…)

–Увидимся снова, как и обычно, в то же самое время. Прощай.

И она пошла, вытянув трость на метр вперед перед собой, и не отрывая ее от земли.

Трудно выразить словами, насколько больно мне было переносить такое расставание. Это как пощечина. Или плевок в лицо.

И насколько же мне стало легче, когда в следующий раз она сказала, что сделала мне больно, и понимает это. И просит прощения. Сотни и тысячи раз просит прощения.

Это уже как глоток свежего воздуха.

Неужели это и есть любовь?

Если раньше я испытывал по этому поводу лишь отвращение, и становился высокомерным, то теперь мне просто хочется прыснуть: это глупость; большая радостная глупость…

Любовь моих друзей (а в последнее время я называл их про себя именно так; для меня не было до конца ясно, иронизирую ли я, или же действительно я познал настоящую дружбу, которой у меня раньше не было) была несколько иной.

Я помню, как Кирилл, еще до того момента, как мы стали «хорошими друзьями», вдруг сказал мне, так, между прочим, что «вон та девушка, что стоит рядом, и выглядит несколько высокомерной, нравится ему до безумия». Он говорил о Дине. Он мог смотреть на нее долгими минутами, до тех пор, пока она, наконец, не обращала на него внимания, и они не улыбались друг другу. Изобразив смущение, она отворачивалась, а он продолжал смотреть на нее, своими влюбленными глазами, ничуть не смущаясь.

–Страх охватывает меня, – говорил он, – когда я представляю себе, что она не будет моей. Страх и отчаяние. Я не знаю, как я буду жить дальше…

Он был так откровенен и честен, и ему было абсолютно плевать, что я подумаю о нем, – романтик ли он, или просто идиот.

Она играла с ним. Не подпускала к себе толком. Тусовалась с Тимом, которого выбрала себе в друзья, а его будто игнорировала.

Тогда мне казалось, что это просто две псины, которые бегают друг за другом, и, в случае «несостыковок» кусаются и лаются.

Я многое не учитывал: ни обилие душевности, ни чувств, которые способны были заполнить пустоту, о которой не знаешь, и, бывает, что даже не замечаешь ее, хотя она огромна, как черная дыра; ни отсутствия собственного опыта.

Что приятно вспоминать, так это то, что я никогда им не завидовал. Ни им, ни кому бы то еще, кто проявлял признаки влюбленности, и не начинал вести себя так, словно в мире больше не существовало никого, кроме них двоих и их безумной и глупой страсти.

Потом они стали встречаться, и фобии Кирилла исчезли. Однажды, когда я вдруг напомнил ему о его переживаниях, о его страхах, которыми он был полон парой лет тому назад, он даже не сразу понял, о чем я говорю. Тем временем, я уже знал, что это будут те самые люди, которые смогут принести в этот мир Бога…

Эта уверенность пришла сама. Раньше ее никогда не было.

Когда мы общались, их отношения выглядели для меня пустым звуком, – еще одна длинная линия, образовавшаяся из двух других. Потом они сбацают семейство, и будут жить долго и счастливо…

Но когда грани стали стираться, когда божественное просыпалось, заполняя собой воздух, которым они дышали, – каждый день, в той квартире, наполняясь энергией, пропуская ее сквозь себя, готовясь излиться в один момент, чтобы зачать Его, Того, Кто заставит мир измениться, – я вдруг стал понимать, насколько ошибочно было мое мнение.

Я увидел разрушение. Я увидел аннигиляцию. Я увидел, как то, что мне казалось глупым, посредственным, обманным, иллюзорным, воздушным и инфальтильным, нормой среди норм, стандартом, которому поклоняются все, как стадо баранов, – теперь оно лишилось своей души.

Холод настал между этими двумя людьми. Лютая зима. Повсюду лед, тяжелыми кусками которого они готовы были бить друг друга, покуда остывшая любовная кровь не заливала пол и стены.

Я ужасался наедине с самим собой, и топил свой ужас в собственных убеждениях, которым был верен все это время.

Однажды ночью, во сне, голос внутри меня задал вопрос: «Что же я наделал?». Услышав его, я проснулся, и долго не мог заснуть после этого. Словно холодный воздух заполнил все внутри меня, и я не мог пошевелиться, слушая холод зимы за окном, и внутри самого себя.

«Я помогаю родиться Богу, – отвечал я этому голосу уже при дневном свете. – Я помогаю этому миру прийти к изменениям, которые ему так необходимы. Я помогаю зачатию новой жизни. Новому дыханию и новому ритму. Я помогаю открыть, – нет, распахнуть! – врата в ту вселенную, в которой не был еще никто из нас!»

Я все еще помню ту ночь. Ту ночь, когда мир действительно сдвинулся с места, – ощутимо и слышимо.

В воздухе плавало электричество.

Я чувствовал силу, готовую излиться, даже с экрана монитора, через который я следил за будущими родителями Великого Начала. Это уже было не то, что до этого. Это была мощь, и они пропускали ее через себя – такого секса, какой случился у них в ту ночь, у них не было никогда. Само время говорило, что было уже пора; об этом кричало все вокруг. Потому я, или кто-нибудь, кто мог меня подменить, оставался возле монитора, чтобы не пропустить этот великий момент. Это должно было случиться; вера переполняла меня, как никогда раньше до этого.

Кирилл проснулся среди ночи, потому что у него носом шла кровь, и отправился в ванную комнату. Дина, тоже проснувшись, отправилась за ним.

К этому моменту я уже сам засыпал. Мои глаза слипались. Я сидел с закинутыми на столешницу ногами, со скрещенными на груди руками, и чувствовал, как сон захватывает меня. И вдруг, почувствовал волны энергии такой силы, что все во мне сразу взбудоражилось.

Впервые в жизни у меня перехватило дыхание от наблюдения.

Никогда раньше вуайеризм не был для меня столь откровенным или сильным опытом. По большей части всегда до этого я испытывал немного смешанные чувства, так как сексуальная удовлетворенность была для меня сомнительна. Поэтому вид сливающихся в экстазе тел никогда не вызывал во мне какого-то возбуждения.

Об этом никто не знал. Не потому, что я считал это странным, и никому не говорил об этом. А потому, что для меня как раз это было нормой, – ничего странного я тут не видел.

Теперь же это возбуждение пришло, и вокруг меня словноповисла какая-то туманная дымка.

Безумие, которое творилось с моими друзьями, пугало и восхищало одновременно. Они били друг друга, кусались, и он продолжал, и она принимала его движения. Они стонали, целовались, ласкали друг друга.

Я не заметил того, сколько это продолжалось. Мне казалось, что длится это вечность. Хотя потом выяснилось, что прошло не так уж и много времени.

Она оказалась на нем, они продолжали двигаться, и потом они стали смотреть на потолок, на свои отражения в зеркале. И Дина протянула вверх ладонь, словно хотела прикоснуться к той себе, которая была в отражении.

Я почувствовал, как внутри меня все взорвалось. Я словно испытал лучший оргазм в своей жизни.

В этот момент погас свет. Я остался один, в темноте, с каким-то смутным чувством, будто был обманут, словно надо мной скверно подшутили.

У меня был учащен пульс, и я громко вдыхал воздух.

Вдруг в соседней комнате что-то громыхнуло.

Я вздрогнул. Почему-то мне было чертовски страшно.

Здесь больше никого не должно было быть. Особенно в это ночное время.

Я достал пистолет, и отправился по направлению к шуму.

По пути достал мобильник и включил фонарь.

Я исследовал комнату медленно, продвигаясь шаг за шагом, пытаясь попасть лучом света в скрытые места.

–Кто здесь? – спросил я. – Я знаю, что ты здесь! Кто бы ты ни был, выходи! Скрываться бессмысленно!

И в этот момент я услышал рычание. Немного сдержанное, если можно так выразиться. Словно предупреждало, не желая пугать…

Как раз перед тем, как луч света осветил полностью эту жуткую демоническую фигуру, я заметил в темноте два красных глаза, которые смотрели на меня, и мне было непонятно, как я сразу не обратил на них внимания.

Я только и успел увидеть, что это существо не из нашего мира, что земная природа не могла сотворить то, что вызывает такое отвращение и вселяет такой дикий ужас (не больше доли секунды – вот, сколько у меня было времени, чтобы рассмотреть освещенного светом демона).

От страха я просто выронил телефон, и стал палить в ту сторону, где до этого светилась пара глаз.

Дыхание у меня перехватило, и, думаю, что все то время, пока пули прошивали воздух с привычным для стрельбы шумом, – думаю, что я не дышал.

Я сделал пять или шесть выстрелов, и мне казалось, что я все еще вижу во тьме эти глаза, что они смотрят на меня с той же самой точки, не сдвинувшись с места.

И неожиданно, в эту самую секунду, вновь появилось электричество.

Я обнаружил себя на полу, с вытянутой вперед рукой, в которой был пистолет. Я вжался в стену. Если бы ее не было, я отполз бы намного дальше.

Напротив меня красовались дыры от пуль.

Я осмотрелся по сторонам, поднялся с пола, отряхнулся.

Мне казалось, что существо следит за мной откуда то с потолка, и, пока я возвращался к монитору, я постоянно поглядывал наверх, и в остальные углы. Я был уверен, что это не было галлюцинацией. Просто оно сумело увернуться от моих пуль и скрыться.

Я был весь мокрый от пота.

В это время Кирилл и Дина уже спали. Обнаженные, они лежали в постели, словно два чужих человека, по разным краям кровати.

Огромное чувство жалости овладело мной. Мне было жалко не только их, но и себя.

Мне не терпелось в душ.

Но нужно было продолжать наблюдение.

Я удобнее устроился в кресле, – меня ждала долгая ночь…

Когда я думал о будущем, мне всегда казалось, что такой огромный шаг, как зачатие Того, кого мы так давно ждем, должен будет восприниматься мной как личный триумф. Признаться честно, я и не думал, что смогу зайти так далеко. Я просто говорил себе, что способен на это. И если у меня что-то будет не получаться, то я просто буду двигаться step by step, делая все от меня зависящее.

Вера помогала мне дышать ровно в основные часы, когда не было особых трудностей.

Но никакого триумфа не случилось.

Скорее, во мне случились новые изменения. Что-то со мной произошло…

–Ты уже видел демона?

Это был голос Старшего. Он стоял за каким-то углом на улице, по которой я шел. Видимо, он знал, что я буду здесь проходить. Его слова стали продолжением моих мыслей. Это не удивительно. Старший обладал той силой, которой обычные люди не владеют. По крайней мере, не все.

–Доброе утро, Айдын, – сказал Младший, который оказался у меня за спиной.

–О, как же приятно вас видеть обоих в столь ранний час! – сказал я. – Вы как журналюги, которые вечно слетаются на что-нибудь новенькое. И откуда вы все узнаете самыми первыми? Я даже еще ничего никому не говорил!

Они любили выцепить меня, когда вокруг не было ни одного моего помощника. Такие моменты случались редко и по наитию, спонтанно, но они на них как-то выходили. Как у них это получалось, для меня до сих пор было загадкой.

–Ты бы и не стал никому ничего говорить, – сказал Старший. – Это слишком личные переживания.

–Значит, ты уже знаешь, видел я демона, или нет.

Он осмотрел меня и сказал:

–Это повториться не единожды. Он будет преследовать тебя. Следить за тобой. Потому что ты заключил с ним договор, подписав его кровью. Не своей, а того парня, которого вы принесли в жертву.

–Думаю, я смогу с ним подружиться. Мы преследуем одну и ту же цель.

–Его цель совсем другая. Он уничтожает всякого, кто сомневается; кто решил, что сможет призвать в этот мир бога война, а потом вдруг пойти на попятную. Он схватил тебя за яйца, Айдын. Ты у него на крючке. Даже когда родится ребенок, он все равно будет на страже. Он будет следить за каждым, кто вокруг него, и кто не верит в него.

–Как бы угрожающе это все не звучало, меньше всего я люблю сомнения. Так что мой договор с высшими силами не будет мешать моему дальнейшему плану.

–Ты в этом уверен? – спросил Старший. – Я так не думаю.

–Сомнения, Айдын, – сказал Младший. – Твой скрытый враг, с которым ты всегда управлялся с легкостью. Твой страх и поражение…

Они были правы.

После той ночи я прыгал, как мячик от пинг-понга, с одного поля на другое. Два полушария моей одинокой планеты. С одной стороны – шесть последних лет моей жизни, в которой я был уверен, что делаю правильные вещи; что все это верно, ибо мир способен измениться, преобразиться, стать иным. С другой стороны – новообразования. Любовь, которая всегда была мне чужда; я был уверен, что это всего лишь сказка. Что я имею иммунитет против этого; или, по крайней мере, я его выработал.

Когда я увидел Марьяну, когда впервые заговорил с ней, мое дыхание изменилось.

Как это может быть? Что это?

Я не сразу смог признаться себе, что со мной происходят серьезные изменения. Я был чертовски слаб.

Но единожды зайдя на эту территорию, из нее уже невозможно выйти. Ты в ней до конца. До тех пор, пока любовь не умрет, и снова не наступит тишина. Или, как это называют семейные парочки, находящиеся в кризисе своих отношений, – привычка…

Дружба. Да, у меня были друзья, которые уважали и по-своему даже любили меня. Той самой чистой человеческой любовью, от которой меня воротило изнутри, когда-то давно, кажется, уже в другой жизни.

Одному из них я перерезал глотку, принеся его в жертву своим идеалам, других использовал, с такой уверенностью, что они теперь оба возненавидели меня на веки веков. Я надеялся, что со временем смогу вернуть их расположение. Мне было неважно, сколько на это понадобиться времени, – год или десять лет. Я знал теперь, что любил их тоже, – увы, ныне безответно. Факт остается фактом: рядом со мной больше не будет других таких же людей, которые всегда могли терпеть мое непомерное высокомерие и отчужденность.

Мои надежды заключались в том, что они пойдут мне навстречу, когда начнутся первые изменения… Да, они должны увидеть первые результаты, чтобы наконец-то поверить мне, признать все то, ради чего я так поступал. Они должны увидеть будущее, чтобы суметь простить меня.

К сожалению, будущее их не интересовало… Зато они оба определенно знали, что им нужно от настоящего. И их можно было понять.

Стандарты и стабильности. Семья и уединение. Что может быть прекраснее того, что предлагает нам жизни? Просто жить, и иметь столько, сколько можно, и быть счастливыми.

Я пустил их поезд на другие рельсы уже очень давно, и они катились вместе со мной, сами даже того не подозревая.

Мной овладел страх, когда я увидел демона рядом с Диной.

Я больше ни разу не видел эту мерзкую тварь после того, как я подумал, что она привиделась мне в темноте. И когда я зашел в комнату, где оказалась Дина, – такая уставшая, замученная и отчужденная, и увидел, как он стоит около нее, и смотрит на меня (он меня видит, и знает, что я его вижу), я перепугался просто до чертиков.

Со стороны это выглядело так: я встал, как вкопанный, и уставился в одну точку, где-то рядом с Диной, которая смотрела на меня с такой степенью высокомерия, словно была королевой, а я ее подданным.

–Ты под кайфом, или что-то в этом роде? – спросила она.

Тогда она еще ничего не знала обо мне, и о том, что я сделал с Тимом. Но она чувствовала. Она стала подозревать сильнее. Сила зрела в ней. Вот только она не могла понять до конца, что с ней происходит.

Я посмотрел на нее, снова на демона, который ясно давал понять, что находиться на страже того, что зрело внутри Дины, и сказал:

–Все в порядке. Я просто задумался.

Теперь она посмотрела на меня, как на идиота.

Я уселся на диване и достал мобильник, уставился на экран, будто внимательно что-то искал или изучал. Но мое боковое зрение видело движение – демон передвигался – от Дины ко мне. Он обошел диван, в котором я сидел, смотря на меня сзади, на мой затылок. Он разглядывал меня, изучал. А потом просто огромная тень пропала, растворилась в свете дня; его присутствие оборвалось.

Я посмотрел по сторонам – его нигде не было – напоролся на взгляд Дины – она продолжала смотреть на меня, как на придурка.

–Ты что-то ищешь? – спросила она.

Я коротко ответил «нет», и снова уставился в мобильник.

Сомнения накатывали на меня редкими волнами, но я полностью игнорировал их. Как и всегда до этого. И, по-моему, даже еще с большей холодностью, чем раньше. Я решил не обращать внимания на эту сторону своей интуиции.

Мне в руки шел карт-бланш, и возможность увидеть мир совершенно иным – чистым и безболезненным – таким, каким я всегда мечтал его видеть всю жизнь, стала ближе на несколько значительных шагов.

Я был ослеплен своим желанием.

Демон охранял ее, и ту новую жизнь, которая зарождалась в ней. И, однажды, когда я всмотрелся в его глаза, я увидел невероятный хаос и разрушение, и после этого я стал уже сам не свой. Я сомневался…

Я сомневался с Диной, когда старался запугать ее, и настроить против Кирилла. Я сомневался с Кириллом, когда мне нужно было им контролировать.

Более всего, я сомневался с Марьяной, потому что не знал, как она будет относиться ко мне, когда узнает обо всем; и должна ли она вообще знать. Я сомневался, что Гектор позволит продолжаться нашему большому с ней чувству. Он использовал ее, как наживку, чтобы поймать меня, и заполучить себе. Но это заведомо была глупая идея, и, конечно, она не сработала. И теперь он даст задний ход, я был уверен в этом. Я чувствовал, как это копиться в воздухе; слышал в ее словах, в том, как она говорила со мной. Из ее голоса пропала беспечность, уверенность в себе. Он что-то говорил ей по этому поводу…

Единственное, в чем я ни разу не сомневался, это в том, что я должен забрать ее к себе, иначе я ее потеряю, и тогда придется действовать уже совсем по-другому. Мне бы этого не хотелось.

Как это сделать, я не знал. Похищений я устраивать не собирался. Хотя, если до этого дойдет, то придется немного побороться.

Теперь я уже не могу без нее.

Как и без Дины. Как и без Кирилла.

Все эти люди нужны мне…

Конечно, более всех остальных мне была нужна Дина. Она была нужна нам всем. Она уже носила в себе дар, которым не каждый награждается. Она была сосудом для новой жизни. И неземная энергия кутала ее, почти как снег маленькую елку в зимнем лесу.

Я ей никогда не нравился. Каким-то образом, она всегда мне не верила. С самого начала, как увидела меня, как заговорила со мной, тогда сразу и невзлюбила. Не скрою, мое чувство было к ней взаимно. Мы были по отношению друг к другу богами антипатии.

Но было много и других моментов. И я знал, какой беззащитной и при этом притягательной она может быть. Она всегда вела себя, как современная молодая женщина. Она умела балансировать между тем, что ей навязывало общество, и тем, что ей диктовал ее внутренний голос. И она никак от этого не страдала.

Это то, что мне в ней нравилось. Где-то глубоко внутри себя, я всегда был уверен, что именно такая женщина, как Дина, должна стать матерью тому, кто должен будет прийти в этот мир, чтобы преобразить его.

Я был рад, когда это стало ясной определенностью. Даже, когда она злилась на меня, или хотела меня придушить, все равно, я любил ее, – и как мать грядущего божества, и как своего друга, которого я утратил.

Преждевременные роды – это малоприятный сюрприз, который получила Дина, и все мы, кто окружал ее в то время. Это то, что не сулит счастливый финал. Это потенциальный крах. И смириться с этим было сложно.

В какой-то момент роды превратились в кровавый ночной кошмар.

Всю дорогу до клиники, где нас ждала гинеколог, которая все это время наблюдала за Диной, и которой теперь предстояло выстоять в борьбе с аномалией ранних родов за ребенка и ее мать, Дина стонала и постоянно одаривала меня своими выражениями, вроде ублюдка или скотины, и им подобным.

В этот раз ее как прорвало. Похоже, ей это придавало сил, – обзывать меня, как ей заблагорассудится.

–Потерпи, – говорил. – Еще немного. Мы почти приехали. Потерпи.

Я подбадривал ее. По крайней мере, старался.

–Пошел нахрен! – отвечала она мне. – Чтоб ты сдох!

И ее стоны вновь превращались в какие-то недокрики, недовопли.

Возле клиники ее пересадили в кресло-каталку – я старался помочь ей, но как только я к ней приближался она наотмашь лупила меня, и делала такое лицо, словно возле нее летает огромная муха, которая жужжит и мешается, и от которой все хочется избавиться, да не получается.

Я решил оставаться в стороне.

Как только ее повезли вовнутрь, я услышал, как колотится мое сердце. Я волновался, и это было несвойственно для меня. Я был весь мокрый от пота, и мне страшно хотелось пить.

Пока мы ехали, дождь уже ненадолго прервался, и в воздухе повисла свежесть, прохлада, и вечернее природное созвучие, которое может случиться только в летний период.

Снимая с себя ветровку, я зашел в клинику и поторопился за роженицей и акушерками (которые тайно работали на нас за баснословную сумму, не зная при этом никаких подробностей происходящего).

–Как она? – спросил я у гинеколога.

–Не мешай мне! – резко ответила она.

–Я спрашиваю, как она?! – более настойчиво сказал я.

–Она рожает! – повысив тон, ответила она. – Раньше срока! Что еще я могу сказать тебе?!

На этом наш разговор был закончен.

Дальше началось то, о чем я не очень люблю вспоминать, так как воспоминания эти несколько принижают мою уверенность в себе, как мужчины.

Скажем так, – если бы мужчине пришлось рожать, то он, скорее всего, просто сошел бы с ума. Необходим определенный опыт видения мира; привычка быть ущемленным в своих правах; выдержка, какая копится у женщины по дороге к ее первому потомству.

Я, конечно, слышал, что схватки, это не самое приятное, что ждет женщину на ее пути. Но реальное видение вылилось на меня, как ведро ледяной воды, от которого застыл практически в ужасе.

Передо мной мучилась и страдала молодая женщина, которой я никак и ничем не мог помочь.

Как одурманенная, с подставкой для капельницы, она бродила вокруг меня, и что-то бормотала себе под нос. Она прыгала на фитболе (огромный надувной шар), чтобы облегчить боли от схваток. Она просила меня уйти, оставить ее одну.

–Я не брошу тебя, – отвечал я, хотя готов был убежать уже в любую секунду; и, наверное, поэтому предпочитал не смотреть на нее, и говорить почти куда-то в сторону. – Я тебя не оставлю.

–Урод!

Потом у нее отошли воды. Пришло время рожать.

Она тужилась, но ничего не происходило. Ребенок лежал неправильно. Мешала пуповина. Происходило все, что угодно, только лишь бы Дина пострадала еще, и еще, и еще. Она кричала, стонала, и говорила, что больше не может. Гинеколог заставляла ее и подбадривала, заставляла и подбадривала.

–Нет, – говорила Дина, – не могу.

В тот момент, когда у нее открылось серьезное кровотечение, она вдруг схватила меня за руку, и приблизила к себе; тихо произнесла меня по имени и добавила:

–Кажется, я сегодня умру…

–Что? – Я опешал. – Дина! Дина!!

–Выйди отсюда! – сказала мне гинеколог.

Я ее не слышал. Я тряс роженицу, – своего верного друга, и мать божества (сейчас все это слилось у меня воедино, и я уже вообще не видел границ), и не мог поверить в то, что происходило. Мне казалось, что я сейчас разрыдаюсь, если она умрет, а вместе с ней и ребенок.

И для чего тогда все это было нужно? Все то, каким я был строгим и напористым, и сколько из-за меня полегло живых людей? Для того, чтобы все кончилось именно так?

Черт, я никогда даже не подумал бы!..

Я уже не слышал, как я кричал в лицо Дине ее имя, потому что она ее глаза закрылись, и она потеряла сознание. Кажется, я ее тряс, стараясь разбудить, чтобы она очнулась. Уже не помню. Я только думал о том, что уже никогда не смогу появиться перед Кириллом, если все закончится именно сейчас, таким ужасом. Я уже готовился удариться в бега, стать отшельником, скитальцем, и отмаливать свои грехи хоть до скончания дней своих, пока не получу прощения, и…

–Выведите его! – слышал я где-то со стороны. – Сейчас же выйди из палаты, ты, придурок!

Каким-то образом меня вытолкнули, и я оказался в коридоре.

Я будто вышел из сумрачного состояния. Наука дало этому название «дистресс» – то состояние, которое бывает после серьезного стресса.

Я сделал несколько шагов в пустынном коридоре, в котором стоял электрический гул от ламп под потолком. Потом не выдержал, и остановился. Я не мог идти. Просто уронил голову на стену, и стал вопрошать. Тихо. Почти шепотом.

–Что не так? Что не так?

Что я сделал не так?

Где промах?

Почему?

Почему?

Для чего?

Что же было сделано неверно? Какой шаг?

Где я ошибся? Что я проглядел?

Дурак!

ДУРАК!

Почему? Что не так?..

И пока я был увлечен вопросами, которые потихоньку перетекали в плоскость, где все обычно утрачивает какой-либо смысл, свет в коридоре вдруг замигал, и я почувствовал, как за мной проплыла\проскользнула\прошла огромная тень.

Я медленно повернул голову, и увидел смутные очертания того, что всегда оберегало Дину. Очертания нечеловека, – демона.

Его невидимый дух приблизился к палате, где старались спасти роженицу, и ее ребенка, и он прошел сквозь закрытую дверь.

Я пошел за ним. Мое сердце замерло.

Приоткрыл немного дверь, и увидел:

Демон повел своей огромной когтистой лапой над Диной, и она вдруг очнулась. Задышала.

–Открыла глаза, пришла в сознание…

Потом та же самая лапа прошла сквозь акушерок, сквозь их тела, и проникла в лоно роженицы. И в этот момент все здание содрогнулись, словно огромное чудовище проползло под землей. Дина закричала так громко, как ни разу до этого. Потом проползло еще одно чудовище, и через секунду еще одно.

Все вокруг ходило ходуном, приборы и пробирки падали на пол, разбивались. Электричество то пропадало, то появлялось.

И вдруг пошла головка ребенка. И все вокруг стихло. Повитуха сразу заметила это, и вернулась к своей работе.

Боже мой, только и успела сказать она, как ребенок уже почти оказался в ее руках. Словно какая-то сила вытолкнула его из матери.

И я видел эту силу. Это его руки помогли ребенку выйти на свет из тьмы материнского лона. Его заботливая ладонь.

И он вдруг повернулся в мою сторону, и посмотрел мне в глаза. Он видел меня. Означал ли что-то определенное его взгляд, я не знал. Но радости и счастья в нем не было никакого. Смерть. Вот, что там было.

Дина перестала кричать и снова потеряла сознание.

Я услышал плач ребенка, и готов был разрыдаться сам.

Демона больше не было. В какой-то момент я перестал его видеть.

Остался только невероятный бардак после землетрясения. Потом я узнал, что оно случилось только на территории клиники; здесь появился на свет новый Бог…

Я уселся на полу и закрыл лицо ладонями. Я был растерян…

Дина всегда была настоящим борцом. Поэтому ее удалось спасти, даже не смотря на минутную клиническую смерть.

Она лежала обессиленная, находясь где-то на границе между сном и явью, и постоянно спрашивала, что с ребенком. С трудом она дождалась, когда ей его принесли, она обняла его, и на ее лице наконец-то появилось счастье. Больше ей уже ничего не было нужно.

Позже она призналась мне, что была уверена, что ей его уже не вернут. Что я забрал его. И что от этого ей не хотелось жить. Я чувствовал это, и поэтому прилагал все усилия, чтобы ей, наконец, вручили младенца (от которого я сам не мог и глаз отвести, настолько он был прекрасен).

С облегчением я дозвонился до Кирилла через видеозвонок, устраивая демонстрацию материнского успеха. На его лице возникло то же самое счастливое благоговение…

Раньше я расценивал все это почти как глупый ритуал, или списывал все к потребностям продолжения рода. Теперь же я видел, как все обстояло на самом деле.

Это было больше, чем просто ритуализация или удовлетворенная потребность. Да, это было намного больше.

Здесь необходимо было справляться со сложностями, поставленными самой жизнью, ее фактом. Затем полагалась огромная доля успеха, и от того и счастья, – неописуемого, безмерного счастья…

Отличие было лишь в том, что ребенок был далеко не самый обычный. И его родители упорно продолжали отрицать очевидное – не вслух, при мне; а междусобойчиком, или как-то еще, в этом роде. Неверие все еще читалось в их глазах.

Таким образом, они все-таки снова пришли к той мысли, что им нужно было бежать. Брать своего младенца, и бежать, куда глаза глядят.

Если раньше, еще до родов, мне приходилось запугивать Дину по поводу того, чтобы она ограничивала свое общение с другими людьми, то теперь мне приходилось общаться с ней совсем в другом ключе.

Мне это не нравилось, но поезд было уже не остановить.

Я решил разлучить их, – забрать отца и оставить мать с ребенком. Хотя бы на время. Поэтому я разыграл небольшой спектакль. Драму. Трагедию. Всего лишь имитацию. Ничего больше.

–Я знаю, что вы задумываете, – говорил я Дине.

К тому моменту наши скрытые от Кирилла «отношения» развились настолько, что мы способны были понять друг друга с тонких намеков. Поэтому она просто недовольно молчала, знала, что отпираться не имело никакого смысла.

–Не знаю, зачем вам все это нужно, – говорил я. – В чем смысл? Я уже все объяснил, разложил по полкам. Сколько раз еще можно проходить одно и то же?

–До тех пор, пока мы не окажемся на свободе, – отвечала она. – Пока не будем подальше от тебя и твоего влияния.

–Ты вынуждаешь меня идти на крайние меры. Снова. Зачем?

Она молчала.

–В чем смысл?

Молчок.

–Тогда выбирай, – сказал я ей. – Либо твой ребенок, либо Кирилл. Если Кирилл, то просто собирайте свои вещи, и уматывайте, куда глаза глядят. Новорожденный остается со мной. Либо: ты и твой сын – вы вместе остаетесь там же, где вы есть. Но Кирилл уезжает один.

–Куда?

–Это уже неважно.

–Что, если я передумала? Если я не хочу никуда убегать?

–Я уже тебе не верю. Такого варианта уже не будет никогда. Ни для тебя, ни для меня. Пока ты не испытаешь лишения, ты не успокоишься. Мы оба знаем это наверняка. Так что, выбирай. Потом скажешь мне о своем выборе.

На этом я тогда закончил нашу беседу, в которой я говорил долго и убедительно, а она просто мычала под нос, чем-то похожая на провинившегося ребенка, но на самом деле со стороны выглядящая, как королева, оказавшаяся в западне. Так и должна выглядеть Его Мать. И именно такой Дина и была всегда. Только теперь эта внутренняя личность стала проявляться еще сильнее, еще отчетливее. И как же мне нравилось видеть это!

Жаль только, что нельзя было выказать по этому поводу какое-то восхищение.

Поэтому я говорил с ней, как строгий отец, а потом придумывал серьезное наказание, от которого у нее на лице появлялось отчаяние, но оно выражалось лишь в том, что она просто смотрела в мою сторону большими удивленными глазами, в которых, по идее, и должны были быть слезы, но их просто уже не было.

Я поставил ее в не самое выгодное положение, но и с этим она сразу смирилась. Ей предстояло сделать свой выбор. Я заранее, каким он будет. Это было очевидно.

Поэтому я сразу думал, что я буду делать с Кириллом, как с ним поступлю.

У них должно остаться ощущение, думал я, что они уже больше не увидят друг друга. Что их все-таки разделяет смерть. Они оба должны думать, что Кирилл закончил свой жизненный путь.

Конечно, я никого не собирался убивать. Как я мог бы убить своего друга? Полный абсурд!

Я хотел посадить Кирилла под замок, в отдаленном месте, где никого никогда не бывало, где было тихо и спокойно. Я даже считал, что такая обстановка поможет ему немного отойти от всего того, что было за последние месяцы.

Мне казалось действенным создать иллюзию смерти

Только вот действенным это оказалось на столько, что мне поверили не только родители, которых я собирался разлучить, но и кое-кто еще, кто постоянно наблюдал за тем, что я делаю – точно так же, как я следил за кем-то, кто-то следил за мной…

Как это часто бывает, все покатилось совсем в ином направлении.

В итоге, моя машины разбита вдребезги, мой лучший подопечный лежит в отключке, после аварии, ни жив, ни мертв, и я не знаю, что мне делать.

Я посмотрел по сторонам – ни одной машины. По этой дороге уже давно мало кто ездил; ехать было некуда – там все было заброшено.

Мобильник мой сдох. Поэтому пришлось проверить карманы Макса: возможно, его гаджет остался в целости. Зато зарядка подходила к нулю.

Я попробовал набрать пару номеров, которые помнил наизусть, из тех, кто мог бы мне помочь. Мне не ответили. Только гудки.

Потом я вышел в мессенджер и отправил по этим же номерам геолокацию вместе с сообщением: «Я застрял. Связи нет». Что означало, что я нуждаюсь в помощи.

Стал ждать. Было влажно и душно. Но и невероятно красиво. Тихо. На этой дороге совсем не бывало машин. Она вела в заброшенный дачный поселок, в который уже давно никто не ездил. Там были заброшенные дома, и такая же никому ненужная земля. Хотя парочку домов я все таки видел, которые были отстроены почти заново, и кто-то туда время от времени приезжал. Возможно, эти же люди сейчас смогут проехать мимо меня.

Я подошел к машине, которая представляла собой жуткое зрелище.

Не понимаю, как я и Кирилл остались в живых.

Я знал, что через шесть часов мое тело взвоет от боли. Сейчас, какое-то время после аварии, я не чувствую особой ломки в теле. Но вот потом. Будет тяжело даже пошевелиться.

Я притронулся к Максу. Он был холодный. Пульса уже не было. Хотя на вид он никак не изменился. Словно спал, такой спокойный, и в чем-то красивый.

Я приложил к его лицу мобильник, – зеркальным экраном, – чтобы убедиться, что дыхание нет. Стекло не вспотело…

Издалека послышался звук приближающегося автомобиля.

Проглотив застрявший в горле ком, и вытерев мокрые глаза, я стал медленно продвигаться с обочины к стороне дороги.

Сейчас этот добрый человек остановиться и окажет мне помощь…

Только это был не добрый человек.

Я стал понимать это, как только разглядел серийный номер, и человека за рулем. Все они были мне знакомы до боли.

Это был старик. Гектор. Человек неходящий. Уже много-много лет. Передвигался он в кресле-каталке и в машине с ручным управлением. И, сколько я себя помню, у него всегда был скверный характер.

Хотя, Нелли утверждает, что когда-то он был добрейшей души человек. Верилось мне в это с трудом.

Машина остановилась возле меня, стекло с места водителя поползло вниз.

Гектор смотрел на меня своим изможденным старческим взглядом.

–Как дела, Ахиллес? – спросил он. – Ты все еще жив?

–Только не говори, что это твоих рук дело, – то, в каком положении я сейчас нахожусь.

–Моих? – Он деланно изумился. – Нет!

–Что ты здесь делаешь, Гектор?

–Давно ты не называл меня по имени. Видно, что-то сложное случилось у тебя. Ах, ну да. Машина вдребезги. Ты тоже. И ты потерял Отца. Ведь так? Ты потерял его…

Я закрыл глаза, и отвернулся от него.

–Я слежу за тобой, Ахиллес. Мы все следим за тобой, давно и пристально. Как за президентом страны с тоталитарным режимом; «а что этот парень выкинет теперь?», «насколько жестоким он окажется в этот раз?», «кто теперь его жертва?».

–Я делал всего лишь то, что считал нужным делать, вот и все.

–О, да у нас здесь осознание ошибок, как я посмотрю.

–Зачем ты приехал, старик? Помогать ты мне не собираешься. Я знаю, что ты получишь гораздо больше удовольствия, если я просто погибну в автокатастрофе. Тогда бы все кончилось. И тебе бы больше не пришлось так переживать за все то, что ты построил.

–Я переживаю не за это, Айдын. – Он выдержал паузу. – В моей жизни есть за что действительно стоило бы поболеть. И я болею. Всей душой и всем сердцем.

–Все уверены, что у тебя одни деньги на уме. Думаешь, всем это просто кажется?

–Думаю, что когда ты на протяжении всей жизни заботишься о своем финансовом состоянии, то, да, это становится частью тебя, – это правда, отрицать не буду.

Мы замолчали. Наш разговор снова ни к чему не привел. Хотя такого продолжительного диалога мы не имели уже давно.

–Я думаю, тебе нужно уехать, – сказал я. – Хватит раздражать меня. Нам не о чем с тобой разговаривать. Веди свою наблюдацию со стороны, как и до этого. Незачем вклиниваться в жизнь наблюдаемого респондента; ты испортишь все наблюдение.

–Я приехал к тебе в минуту твоего отчаяния, чтобы узнать, что ты думаешь о моем предложении.

И снова старая песня.

–Мы больше не сможем работать вместе, – сказал я. – Это нереально. В первый день я буду с тобой заодно. Во второй – я уже захочу тебя пристрелить. Ну а в третий, – я тебя попросту придушу.

–Не знаю, откуда эта убежденность, Ахиллес. Это она тебе дала такое представление?

–Это я сам тебе говорю то, в чем я уверен на сто процентов.

–Видишь ли, мне не нравятся, как продвигаются дела. Я был полностью уверен, что Марьяна сможет повлиять на тебя, даже косвенно. Но никакого толка от вашей дружбы нет. Кроме того, что вы встречаетесь друг с другом, как Ромео и Джульетта. Скажи мне, что это? Что стоит за этим? Желание познать трагичность? Узнать боль, которую несет в себе жизнь сполна, еще в молодом возрасте?

–Я понятия не имею, о чем ты говоришь, старик. И нам действительно лучше закончить этот разговор.

–О, ты злишься! Ну, конечно! Я затронул тему, которую не должен затрагивать. Я заговорил о Марьяне. Скажи мне, как давно тебе кажется, что она – это твоя территория. Как давно ты убежден, что она принадлежит тебе, и ты ее никому не отдашь?

–Ты хочешь сказать что-то конкретное? Не ходи вокруг да около.

Кровь закипала во мне.

–Ни у тебя, ни у Нелли, никогда не было детей, – вы оба не знаете, что это такое, – иметь ребенка, чувствовать его, как часть самого себя.

–Марьяна тебе не родная, ты постоянно забываешь об этом.

–Она мне дочь. И я не готов ее кому-то отдавать. Надеюсь, я говорю сейчас ясно. Марьяна – это то, о чем я действительно болею. И душой, и сердцем. Тебе придется смириться с этим, Ахиллес.

–С чем мне придется смириться?

–С тем, что ты сделал свой выбор. И поэтому ее ты больше не увидишь. Так и знай.

–Не говори так со мной, старик!

–Иначе что? Что конкретно ты сделаешь, а?

Мы начинали переходить на повышенные тона.

–Ты не можешь так поступать с нами! Мы тебе не марионетки!

–Все будет гораздо проще, если ты перестанешь работать с Нелли, и снова вернешься ко мне! Это облегчит вашу любовную участь. Твою и Марьяны. В противном случае ваше общение окончено!

–Нет!

–Да! И ты знаешь, что я сделаю это, не сомневайся!

–Какой же ты подлец!

–У тебя еще молоко на губах не обсохло, чтобы использовать такие выражения по отношению к старшим.

Я хотел ответить, но услышал звук еще одного приближающегося автомобиля.

Гектор тоже его приметил, ухмыльнулся, и добавил:

–А если ты не запомнишь, я напомню тебе снова. Поверь, мне не тяжело.

Я отвернулся от него, и смотрел в сторону приближающегося автомобиля.

Это за мной. Мне уже не терпелось убраться отсюда.

–Думаешь, в этом твое спасение? – спросил он у меня. – В том, что ты делаешь. Успокоение твоей души?

Я молчал.

–Ты как демон, Айдын. Демон, который живет во тьме…

Машина подъехала и с пассажирского сиденья вышла Нелли, все такая же бойкая не по своим годам. За рулем был один из наших.

–Боже милостивый, что здесь случилось? – воскликнула она. – Гектор, у меня почти нет слов!

–Как и у меня, – пробурчал старик. – Здравствуй, Нелли!..

–Это не его вина, – сказал я.

–Ха! – прыснула Нелли. – Он просто оказался поблизости!

–Если бы ты знала, насколько часто я оказываюсь поблизости от вас обоих, то, наверняка, у вас бы поубивалось уверенности в своих действиях.

–Что бы это значило?