Одна на миллион (СИ) [Елена Алексеевна Шолохова] (fb2) читать онлайн

Рита Навьер Одна на миллион

1

Я ликовала. Это был успех. Триумф! Я и чувствовала себя триумфатором. Потому что сделала то, что не сумел даже мой отец.

Пока ехала в такси, с наслаждением представляла, как вытянется от удивления его лицо, как будут кусать локти от зависти мои дорогие коллеги и, конечно, как искренне обрадуется Соболев. Мой Соболев. Хотя, конечно, сначала тоже удивится.

Да мне и самой до сих пор не верилось, как неожиданно легко получилось то, что безуспешно пытались сделать многие. Причём удалось не просто взять интервью у самого Кравитца, – лично, без всяких там его пресс-секретарей, которые и близко к нему никого не подпускают – но и заручиться его твёрдым согласием подписать контракт с отцовским «Мегатэком». Это победа. И прежде всего, победа в нашей негласной войне с отцом.

Сообщать по телефону радостную весть ни отцу, ни Соболеву я не стала, хотя и изнемогала от нетерпения. Но такие вести хочется преподносить лично и наблюдать впечатление.

Наконец, такси остановилось у центрального входа «Мегатэк». Я влетела в холл, едва не поскользнувшись на глянцевом полу. Россыпь точечных светильников отражались на его гладкой поверхности так ярко, что почти слепило. Огромные настенные часы показывали без четверти семь.

Чёрт, из-за пробок на мосту не успела приехать до конца рабочего дня. Ну, ничего, Соболев всё равно никогда не уходит вовремя, а отец так тем более вечно задерживается допоздна. Потому что днём он обычно разъезжает по объектам или торчит на заводе, а в головном офисе появляется только утром и уже вечером.

Немного поколебавшись, я поднялась на лифте на шестой этаж. Сначала поделюсь с Соболевым, а уж потом расскажу отцу.

Я подходила к его кабинету и чувствовала, как с каждым шагом стремительно учащается пульс, как внутри разливается тягучее тепло и в груди вибрирует лёгкая дрожь. Реакция моего организма на Соболева неизменна и мне не подвластна, хотя обычно я старательно её скрываю от всех и от него – в первую очередь.

Но сейчас… сейчас я так рада и так горда собой, – чёрт, впервые в жизни я именно горда собой! – что больше не хочу притворяться. Не хочу делать вид, что он мне безразличен. Я замерла на секунду у его двери, предвкушая, как он посмотрит на меня, как в чёрных глазах снова полыхнёт огонь, и сердце сладко сжалось.

Я потянула ручку, но кабинет оказался заперт. Постучала – тишина. Где он? Неужели ушёл? Я разочарованно выдохнула. А, может, Соболев спустился к нам в отдел? С проверкой, например. Или дать задания назавтра.

Зачем гадать? Можно ведь и позвонить. Я набрала его номер, но вместо гудков услышала: абонент недоступен. Вот же досада! Зато увидела кучу пропущенных от отца. Ну да, во время интервью с Кравитцем звук я отключила и, как всегда, забыла потом включить. Но отец никуда не денется, а вот увидеть Соболева, причём как можно скорее, для меня как будто стало жизненно важным.

Я шла по коридору к лифту, и сердце понемногу успокаивалось.

Однако в нашем кабинете Соболева тоже не оказалось. Там вообще сидела лишь одна Марина, менеджер по рекламе, и что-то обсуждала по телефону. Остальные, очевидно, уже разбрелись по домам.

Марина, завидев меня, прикрыла трубку ладонью и зашептала:

– Подожди минуту!

Я устало опустилась в своё кресло. Ладно подожду. Если Соболев ушёл, то и мне торопиться некуда. И всё же я снова его набрала, и опять – тщетно. Недоступен. До чего же удручающее слово, особенно когда абонент так тебе нужен!

Наконец Марина закончила свои переговоры, водрузила трубку на место и неожиданно сухо сказала:

– Тебя Сергей Иванович срочно вызывал. Иди прямо сейчас, он тебя ждёт. Уже несколько раз звонил, спрашивал, пришла ли ты.

Я пожала плечами.

– Да, отец и мне звонил, но я занята была. Сейчас поднимусь к нему. А Соболев уже ушёл?

– Да, – она отвернулась к монитору, но от меня не ускользнул её мимолётный неприязненный взгляд. Я озадачилась.

Не секрет и не новость, что в отделе меня недолюбливают, особенно девочки. Они обожают Соболева, они его чуть ли не боготворят. Причём подозреваю, что не только как начальника, но и как мужчину. Когда он заходит к нам в отдел, а это несколько раз в день, они слушают его, открыв рты, пожирают глазами, как голодные кошки, млеют и превращаются в слабоумных. И потом ещё несколько минут после его ухода сидят и блаженно улыбаются. И уж конечно, от них не укрылись наши взгляды и наши двусмысленные диалоги.

Однако Марина – единственная, с кем у меня сложились вполне тёплые и даже, можно сказать, дружеские отношения.

Она тоже любит Соболева, – ну а кто его здесь не любит? – но видит в нём только босса, доброго, красивого, весёлого, обаятельного, но всё же только босса. А мужчина в её жизни лишь один – Маринкин жених.

Марина не раз меня выручала. Поначалу подсказывала, что и как надо делать, когда все остальные посмеивались, вступалась за меня, даже когда я откровенно косячила. Ну и я тоже относилась к ней хорошо. Но теперь-то что не так? Меня не было в офисе всего полдня, что могло произойти за это время?

– Марина, что-то случилось? – подойдя к её столу, спросила я прямо. – Я тебя чем-то обидела?

– Не понимаю, о чём ты, – не глядя, ответила она.

– Ну я же вижу.

Я встала перед ней, скрестив на груди руки. Буквально над ней нависла, показывая, что не уйду, пока она не даст объяснения. Она, конечно, не вытерпела.

– Извини, мне сейчас некогда, – пробурчала она. – А тебя ждёт Сергей Иванович.

– То есть ты не хочешь со мной разговаривать?

Она посмотрела мне в глаза, но взгляд мой не выдержала, отвернулась.

– Я не хочу с тобой разговаривать. Извини.

– А причину узнать можно? – надменно поинтересовалась я.

Но надменность тут – всего лишь маска. Поскольку, что уж скрывать, её тон и её слова меня уязвили, вот уж ей я точно ничего плохого не делала. Однако и показывать свою обиду я не собралась. Ещё чего!

Ответить она не успела, ей опять позвонили. Марина с явным облегчением потянулась за трубкой, но я её опередила. Приподняла первая и тут же опустила на рычаг.

– Я не уйду, пока ты не объяснишь, что я тебе такого сделала.

Она посмотрела на меня как на врага и вдруг выдала:

– Не мне. А что – думаю, ты и так знаешь.

Но я не знаю! Я растерялась. Стала судорожно перебирать в памяти все мои косяки, нарочные и нечаянные, но всё это когда себе было! Сейчас-то я уже не такая, я давно ничего плохого не делала, наоборот, стараюсь, постоянно стараюсь, из кожи вон лезу…

Может, какая-то старая моя выходка неожиданно аукнулась? Но ничего такого, чтобы уж из ряда вон, я не делала даже в свои «лучшие» дни.

– Знаешь, Лина, я всегда была на твоей стороне, – произнесла Марина таким тоном, будто я родину предала. – Я понимала, как тебе трудно было привыкнуть и так кардинально поменять свою жизнь. Все в нашем отделе, да и, наверное, во всём офисе, считали тебя высокомерной избалованной мажоркой, без совести, без принципов, которой плевать на чужие чувства. Но Соболев всегда в тебя верил. Он всегда говорил, что ты просто совсем другая, не похожая на нас, вообще ни на кого не похожая. Но, наверное, девчонки оказались правы, и он просто видел в тебе то, что хотел видеть…

– Что за ерунду ты городишь?

Снова раздалась телефонная трель, только теперь звонили ей на сотовый.

– Да, Сергей Иванович, – ответила на звонок Марина, предварительно откатившись в кресле подальше, как будто опасалась, что я наброшусь на неё и вырву мобильный из рук. – Да, она пришла… здесь… я ей передала.

Потом взглянула на меня и сухо повторила:

– Сергей Иванович требует тебя немедленно.

В полнейшем недоумении я отправилась к отцу. Что имела в виду Марина – я так и не поняла. Несла какой-то несуразный пафосный бред. Однако этот бред изрядно меня расстроил...

В приёмной тоже было пусто, и хорошо. Стукнув пару раз для приличия, я вошла в отцовский кабинет, молча села в кресло перед его столом, закинув ногу на ногу.

– Ну наконец-то, – процедил он недобро. – Соизволила явиться.

– Я, вообще-то, делом была занята…

– Я в курсе твоих дел, – перебил меня отец. – Сдай мне пропуск. Больше ты здесь не работаешь.

От неожиданности у меня вырвался из груди нечленораздельный звук. Я поднялась с кресла.

– Это почему? С какой стати? Что, вообще, такое? Знаешь, а я не желаю увольняться!

– Сейчас у меня нет ни времени, ни желания обсуждать всё это. Мы ещё поговорим с тобой, но позже, дома. Однако ты, как всегда, бесподобна. Натворить дел, а потом невинно спрашивать: что такое?

Я выпрямилась и холодно сказала:

– Мой непосредственный начальник – Соболев. Вот пусть он меня и увольняет.

Отец вздёрнул удивлённо брови, затем, хмыкнув, покачал головой.

– Соболев тебя и увольняет. То есть, не совсем так. Точнее, Вадим Сергеевич поставил меня перед выбором: или он, или ты. И я был бы идиотом, если бы предпочёл одному из лучших своих сотрудников тебя, непутёвую дочь, за которую я только и делаю что краснею. Но, к счастью, я не идиот. Так что, дорогая моя, сдай пропуск и до свидания.

Несколько бесконечно долгих секунд я просто стояла, окаменев, и таращилась на отца, не в силах поверить, что он всерьёз.

Соболев не мог так со мной поступить! Да и не за что ведь.

Однако мой отец не шутил. Мой отец вообще никогда не шутит.

– Но я же ничего такого не сделала. За что? – пролепетала я срывающимся голосом.

– Давай только без этого. Не виноватая я, он сам пришёл. Слышали уже и не раз, – раздражённо произнёс отец. – Сдай пропуск по-хорошему и езжай домой.

Я сглотнула подступивший к горлу ком. Открыла сумочку, с трудом нашарила в её недрах пропуск. Швырнула на стол перед ним и, развернувшись, вылетела из кабинета отца, а спустя пару минут – и из здания. Была бы моя воля, я бы и из города умчалась.

А, может, так и сделать? Нет, сначала я хочу выяснить, что произошло, а потом… Потом и разберусь, что делать дальше.

2

За четыре месяца до этого

Мама всегда говорила: «Больше всего на свете не хочу быть старой. Уж лучше погибнуть в самом расцвете, чем видеть, как уходит молодость и красота. Нет, правда, это было бы даже здорово – уйти быстро, ярко и внезапно».

Подобные разговоры она обычно вела, сидя перед зеркалом. Почему-то моя весёлая, неугомонная мама, созерцая своё отражение, частенько впадала в меланхолию и начинала говорить о смерти. Жизнь свою она сравнивала с полётом кометы, и медленное дряхление в эту картину никак не вписывалось.

«Нет, ты только представь, какая я буду старая! Ой, нет, лучше не представляй!» – вздыхала она горестно, хотя на её прекрасном лице пока не наблюдалось никаких следов увядания.

Время для неё как будто остановилось. Белокурые локоны ещё не тронула седина, а безупречная кожа сияла здоровьем. Да что уж говорить – нас с ней нередко принимали за родных сестёр.

«Ты будешь красивой в любом возрасте. И я тебя буду любить всякой. И не только я», – отвечала я проникновенно, обнимая маму.

Вообще-то, к этим причитаниям я всерьёз не относилась, но это был самый верный способ их прекратить.

«Спасибо, золотце, – благодарно улыбалась мама, тотчас отстраняясь от меня и поправляя причёску. – Ты у меня прелесть, но всё равно… не дай бог дожить до старости».

Этой весной её странное желание исполнилось. Теперь ей не грозит старость. И вообще ничто не грозит.

Погибла она так, как и хотела – быстро, ярко и внезапно. Про страшное ДТП на Александровском тракте трубили все СМИ. Даже федеральные каналы показывали жуткие кадры, которые намертво въелись в мою память: оцепленный участок дороги, искорёженные остовы автомобилей, мокрое полотно шоссе, усыпанное обломками, накрытые тела.

Мама и её новый друг Анатолий погибли на месте. Он был за рулём, не справился с управлением и влетел во встречную фуру.

Это так неимоверно сложно не винить его и не проклинать за то, что оборвался полёт моей кометы…

* * *

Мамин новый друг был известным в городе адвокатом. У него и бюро своё имелось с нелепым названием – «Кошкин и ко».

Самое смешное то, что внешне Анатолий напоминал грызуна: маленькие блестящие глазки-пуговки, длинный острый нос, большие круглые залысины и очень крупные передние зубы, как у Микки Мауса.

Помню, я чуть не расхохоталась вслух, когда узнала его фамилию. Ну и за глаза называла его исключительно Мышкиным, недоумевая, зачем моей красавице маме такой невзрачный тип.

На это мама резонно отвечала: «Кому нужны эти нищие мачо? А Толя обеспечивает нам с тобой безбедное существование, не то что твой отец-жмот».

А ещё Анатолий оказался женат. И вот это стало для меня большим сюрпризом. Ведь он маму на руках носил, осыпал дорогими подарками и буквально жил в нашем доме в Геологах. Я к нему даже успела привязаться, почти как к родному, хоть и посмеивалась над ним.

А тут вдруг всплыл весь набор: жена, дети. Точнее, сын, лет на несколько меня старше. Примчались вскоре после похорон ко мне вдвоём, он и его мать, крикливая, истеричная тётка. Требовали какие-то деньги (совершенно нереальную сумму), называли маму мошенницей и грозились судом.

Еле вытолкала обезумевшую вдову и этого напыщенного болвана за дверь. В другой раз я бы, пожалуй, и с лестницы могла их спустить, но тогда едва находила в себе силы просто дышать.

* * *

Мама всегда, сколько помню, называла отца скрягой. Не часто она его упоминала, но если уж – то только так.

К отцу я не питаю тёплых чувств, но, справедливости ради, стоит сказать, что не такой уж он и скряга. Когда они развелись двенадцать лет назад, он оставил маме новый дом в Геологах, на берегу залива, где мы с ней и жили. Пять комнат на двоих, небольшой садик перед домом, просторный гараж. Не дворец, конечно, но всё же... Не всякий бы так расщедрился, увидев воочию жену в постели с другим.

К тому же, это сейчас отец – владелец заводов-газет-пароходов (тут я немного утрирую, во всяком случае, насчёт пароходов, однако он и правда в последнее время очень неплохо развернулся), а тогда у него дела шли далеко не так бодро. Тогда он только начал расширять свой бизнес.

Помимо прочего, отец исправно перечислял энную сумму на моё содержание. Правда, мама фыркала: «Жалкие копейки… Нищим на паперти больше подают… Как не стыдно так мелочиться…».

При этом жили мы всё равно на широкую ногу. У мамы всегда находились друзья-мужчины, готовые раскошелиться на любую её, а заодно и мою, прихоть.

«Учись, девочка моя, – повторяла мама, – пользоваться своей внешностью, и тогда не пропадёшь».

Я и училась – благо живой образец всегда был перед глазами. Тут хочешь не хочешь, а непроизвольно копируешь манеры и походку, перенимаешь интонации, жесты, мимику.

Как губка я впитывала все нюансы и штрихи, повадки и суждения. И ещё в школе, класса с седьмого, начала пожинать плоды маминой науки.

За одну лишь улыбку и ласковый взгляд самые умные мальчишки в классе решали за меня математику и физику. Другие – наперебой приглашали в кафе и в кино.

Не скажу, что волочились прямо все поголовно, но треть – уж точно. И это я ещё не особо старалась. Правда, одноклассницы меня невзлюбили, а некоторые и возненавидели, но мне было, честно говоря, плевать.

Блистала я и в вузе, правда, недолго. Вылетела с третьего курса за пропуски. Это мы с мамой укатили на три месяца в Грецию – она устала от холодной осени и зиму решила переждать в солнечных краях, как перелётная птица.

Вернулись мы весной, к самой сессии, которую я благополучно завалила. Был бы ещё факультет какой-нибудь попроще, но отец погнался за престижем и всунул меня на международный, а там с прогулами очень строго. Не учишься – до свидания. Можно было, конечно, попытаться пересдать, ну на худой конец, заплатить, но мама сказала: зачем?

Она и сразу, как только я поступила, изумлялась: «И охота тебе лучшие годы тратить на такую скуку? Корпеть часами над учебниками, зубрить – это же тоска смертная. Мне вот и без диплома прекрасно живётся».

И я вняла её совету. И ни разу не пожалела. Права мама, тысячу раз права: жизнь даётся один раз и спускать её на то, чему противиться вся твоя сущность – ну просто глупо.

Зато отец, узнав об отчислении, в кои-то веки самолично примчался к нам, в Геологи, и устроил обеим эпический разнос. Кричал так страшно, что, казалось, вот-вот ударит. Но мама этот напор выдержала с олимпийским спокойствием и на все его «пустоголовая стрекоза», «гадкая женщина, ужасная мать», «испортила дочь» и прочее подобное лишь безмятежно улыбалась.

Я вот так не могу и вряд ли когда-нибудь научусь, потому что хоть и пошла внешностью в маму, хоть и переняла её манеры, взгляды, вкусы, но куда денешь вспыльчивый и нетерпеливый характер – наследство отца. Я, как и он, принимаю всё близко к сердцу и остро, бурно реагирую.

В тот день мне от него тоже досталось. Я старалась быть как мама – оставаться спокойной и не воспринимать его оскорбления. Но продержалась недолго. Стоило ему сказать, что я выросла таким же ничтожеством, как моя мать, и вся моя выдержка лопнула как мыльный пузырь. Огрызаться ему я не осмелилась – он очень страшен в гневе. Просто вжалась в кресло под градом его ругательств и сидела, глотала слёзы. Когда он наконец убрался вон, прошипела: «Ненавижу!».

Мама обняла меня и весело рассмеялась: «Глупенькая. Стоит ли расстраиваться из-за чьих-то пустых слов, которые ровным счётом ничего не меняют? Собака лает, ветер уносит. Поедем-ка лучше с тобой по магазинам. Шопинг – лучшее средство от испорченного настроения. А потом перекусим в каком-нибудь шикарном месте».

Мама всегда умела превратить плохой день в хороший. Женщина-праздник, как называл её Анатолий. Тот, кто отнял её у меня...

3

Как же я тосковала по маме! Каждую чёртову секунду. Как же невыносимо болело моё сердце! Будто из него вырвали клок.

Я страстно желала увидеть её ещё хоть раз. Молилась всем богам, какие ни на есть, чтобы мама явилась во сне. Но, как назло, она мне даже не снилась, ни разу. Не задумываясь, я отдала бы что угодно, лишь бы повернуть время вспять, лишь бы не отпустить её никуда в тот день, ну или поехать с ними вместе. Лучше уж так, чем остаться теперь совсем одной.

Нет, у меня, конечно, был отец, были друзья. Но отца я видела примерно раз в год и ничего хорошего от него не слышала, а друзья, наша развесёлая компания… с ними круто отрываться, спору нет.

С девчонками мы сплетничаем, обсуждаем парней, хвастаемся дорогими шмотками, ходим по салонам и бутикам, ну и всё, как обычно. Парни разбавляют наш женский хор, когда, например, зависаем в клубах или у кого-нибудь дома.

Но если тебе реально плохо, то как будто нет никого. Ну, почти.

Когда о том, что случилось с моей мамой, узнали наши, то все как один отписались в вайбере: это правда? жесть! как ты? держись, Энжи!

Девчонки подкрепили слова сочувствия слезливыми смайликами. Угу, спасибо.

Из всех подруг одна Инга Старовойтова позвонила сама. Даже дважды позвонила. Но говорили мы неуклюже и скомкано: как ты? Да так. Может, надо что? Да нет. Она вздыхала, я всхлипывала.

А приехал проведать меня из наших только Руслан Киселёв, но он – особый случай.

У нас с ним давняя и запутанная история. Сначала я, четырнадцатилетняя, по нему, восемнадцатилетнему, сходила с ума, а он фыркал: малолетками не интересуюсь. Зато потом, спустя три года, заинтересовался. Бегал, ухлёстывал, а у меня, наоборот, всё прошло.

После моего стотысячного «нет», Руслан переключился на Вику Лапшину, тоже из нашей компании, а я, оказывается, успела привыкнуть к его навязчивому вниманию. Или, может, такой поворот вдруг задел: как так, меня, единственную и неповторимую, и на второй план отодвинули?!

В общем, вернуть-то я его вернула, но у нас всё равно ничего не получилось. Попробовали – как-то не то, пресно. Он целует, а у меня эмоций – ноль, как будто мы с ним родственники. У него, наверное, так же.

Вот мы и решили остаться друзьями. И дружить у нас, пожалуй, получалось неплохо. Во всяком случае, мне с ним было легче и проще, чем со всеми остальными. Поэтому я даже и не удивилась, что Киселёв, один-единственный, примчался почти сразу. Обнимал, утешал, нёс всякую околесицу, чтобы вывести меня из ступора.

Ах, ну и отец, конечно же, явился. Вместе со своей новой женой, Верой. Она фальшиво сочувствовала. Он сухо распоряжался: вынос в три, транспорт, Смоленское кладбище, поминальный обед, ресторан «Наутилус»…

Лицо у самого – как гипсовая маска, в глазах – ни грусти, ни жалости. Он просто делал то, что должен. А по его понятиям, помогать дочери с похоронами он должен, проявлять эмоции – нет. А может, и не было у него никаких эмоций?

Уходя, не удержался, сказал: вот так и бывает. Так и заканчивают жизнь никчёмные, непутёвые люди.

В другой раз я бы, может, и промолчала как обычно. Потому что до сих пор, в свои двадцать два, я его немного побаивалась. В гневе отец неистов и тем страшен. Но и когда спокоен, рядом с ним не по себе. Он как хищник, мимо которого лучше вообще не ходить.

Но горе, оказывается, здорово притупляет базовые инстинкты.

– Не смей так о ней! – прикрикнула я на него.

Отец всколыхнулся, гипсовое лицо тотчас ожило, потемнело, ноздри раздулись, как у боевого быка, но тут сразу же подсуетилась Вера. Повисла у него на руке, залепетала:

– Серёжа, Серёжа, успокойся, держи себя в руках. У Линочки такое горе…

Голос у Веры шелестящий и приторный, мне аж скривиться захотелось. А отец – ничего, вник её призыву, ни слова больше не сказал, только метнул недобрый взгляд. Но к этому мы привычные, он на меня всегда только так и смотрит.

* * *

В «Наутилус» я не поехала, я даже не стала садиться ни в один из микроавтобусов, что организовал отец. Точнее, распорядился, чтобы были в нужном месте в нужный час одинаковые белые ниссаны с логотипом отцовского завода «Мегатэк» на боку, прямо как с конвейерной ленты.

Подозреваю, что и большинство «скорбящих», которые толпой набились в ритуальный зал, тоже из отцовской конторы. У мамы и знакомых-то столько не набралось бы, тем более женского пола, сколько возжелало прийти с ней проститься.

Вера, конечно, тоже была, даже слезу пустила. Так и хотелось крикнуть ей, в снулое лицо, чтобы приберегла свои дешёвые выступления для кого-нибудь другого. Еле вытерпела. Ради мамы вытерпела. Она не любила скандалы.

Хотя, может быть, я всё равно сорвалась бы, если б не Руслан Киселёв, который неотступно находился рядом, и стоило мне начать заводиться, он тотчас, словно чувствовал, ободряюще сжимал локоть и бубнил на ухо: тшшш, Энжи, не надо.

После похорон меня мутило: от трехдневной бессонницы, от безысходной тоски, от невыплаканных слёз и невысказанных слов. И особенно от удушливой фальши, которая как пыль осела на коже и забилась в лёгкие.

– Не поеду на поминки, не хочу, – сказала я.

Киселёв пожал плечами, выудил сотовый, вызвал такси. И мы вдвоём побрели к воротам кладбища, плутая по расхлябанным от весенней жижи дорожкам.

Весна в этом году страшно тормозила. Двадцать девятое апреля – и, пожалуйста, кругом сплошное месиво из талого снега и грязи. В городе ещё ничего, а среди деревьев так и вовсе лежат сугробы, едва тронутые чёрным налётом.

Пока вышли к трассе, я насквозь ноги промочила. Ноги, ладно, высохнут, а вот новые замшевые сапоги бесповоротно испорчены, только выбросить осталось.

Я чуть не сказала это вслух, но осеклась, испытав укол вины. Странно, что мне вообще о таком подумалось. Мне ведь дела нет ни до каких сапог. Мне надо придумать, как жить дальше. Без неё.

Не знаю, заметил ли отец моё отсутствие в ресторане. Он вместе с Верой умчался на своём Гелендвагене одним из первых. А даже если и заметил – плевать.

Я вдруг поймала себя на мысли, что совершенно перестала бояться отца. Просто как отрезало.

4

Наши настырно пытались вытянуть меня на какую-то закрытую вечеринку в London Pub. Звонили раз пять: будет круто и незаурядно, будет какой-то модный забугорный диджей. Не пойдёшь? Как? Почему? Ах это… Но уже ведь больше месяца прошло! Жизнь-то продолжается!

Не знаю, у меня было ощущение, что жизнь остановилась. Я дышу и двигаюсь, но на самом деле я будто замерла в одной временной точке, застыла, как муха в янтаре. Я даже не заметила, что прошло четыре с лишним недели, что на дворе уже лето.

Сутки напролёт я слонялась по дому или валялась на диване, поглощая очередной тупой сериал. Изредка выходила на улицу, да и то лишь до ближайшего супермаркета.

Первое время я спала в маминой комнате, на маминой кровати, пропахшей её духами. Потом, наоборот, стала замечать за собой, что стараюсь к ней не заглядывать, а личные вещи убираю с глаз. Я не пыталась её забыть, это и невозможно. Просто натыкаясь на всякие мелочи, вроде пеньюара, щётки для волос или помады, я каждый раз тихо умирала…

* * *

Руслан Киселёв заявился ко мне на другой день после той вечеринки в London Pub, на которую я наотрез отказалась идти. Пришёл, как он сказал, проверить, жива ли я, здорова, не тронулась ли случайно умом.

Ну конечно, прежде я на такие мероприятия мчалась в первых рядах и вообще обожала потусить, а тут вдруг стала затворницей.

– Энжи, тебе надо отвлечься. Надо-надо, не спорь, – рассеянно пробормотал Руслан, ошалело оглядывая захламленную гостиную. Остановился взглядом на пустых коробках из-под пиццы. – Ну… хоть ела, уже хорошо.

Я слегка смутилась. Ну да, мне было как-то не до уборки. Впрочем, уж кого-кого, а Киселёва неприбранной комнатой не удивишь, он сам мастер разводить бардак.

– Давай куда-нибудь съездим, тебе реально надо встряхнуться, – настаивал он, уже полностью освоившись.

Я вяло отнекивалась: не могу, не хочется, со мной и так всё в порядке, да и куда я без причёски, без маникюра. Но Руслан все мои доводы с ходу отметал, как, впрочем, я отметала все его предложения.

В конце концов я просто устала спорить, а у него, видать, иссяк запас мест, куда можно ехать развлекаться, потому мы сошлись на том, чтобы просто отдохнуть у залива.

– Попьём на берегу пивко, чем не отдых?

– Ну, можно… – сдалась я.

Руслан ждал меня в гостиной, пока я тщетно пыталась привести себя в божеский вид. Ну хотя бы сотворить подобие нормальной причёски.

Это ж надо было так себя запустить, ругалась я на собственное отражение, пытаясь расчесать спутанные пряди.

Хорошо, что Руслан нагрянул один, не прихватил кого-нибудь из наших, например. Иначе был бы не просто конфуз, было бы жуткое позорище. Руслана я, по крайней мере, стыжусь меньше других – он меня за эти годы видел всякой. И мусолить потом с другими у меня за спиной, какая я стала ужасная, не станет. Но всё равно даже с ним как-то не по себе, когда я не во всеоружии.

Пока я терзала щёткой волосы, Киселёв похозяйничал на кухне и успел сварганить несколько бутербродов из позавчерашнего хлеба и ветчины – единственное съестное, что можно было взять у меня в холодильнике без страха отравиться.

По пути мы завернули в магазин, потому что без пива, по мысли Руслана, полноценного релакса не получится. Я не возражала, хоть и, признаться, не любитель пива. Во-первых, из-за мамы. Она пусть и не запрещала мне ничего, но всегда твердила: алкоголь – первейший враг красоты и молодости. А во-вторых, горькое оно, это пиво, мне не нравится. Другое дело – коктейли, но для пикника это не вариант. Поэтому затарившись упаковкой крафтового лагера, мы спустились к Ершовскому заливу.

Такие вот вылазки на природу я не очень люблю, но в начале июня жара ещё не настолько изнуряющая, и от воды приятно веяло свежестью. Правда, неподалёку галдели дети, барахтаясь у берега, но после тишины и одиночества их визг меня не раздражал, а даже наоборот было приятно. Так что под пиво и легкомысленный трёп Руслана мы вполне неплохо скоротали время.

И я вдруг поймала себя на мысли, что мне нравится этот момент – здесь и сейчас, и не хочется, чтобы он заканчивался, и ещё больше не хочется возвращаться домой. Во всяком случае, одной.

Наверное, поэтому ко мне мы вернулись оба. И вернулись уже хорошо затемно. Конечно же, не с пустыми руками – вновь запаслись по дороге алкоголем под завязку и полночи этот самый запас истребляли. Мешали водку с колой, кажется, что-то ещё – я помню смутно. Зато помню, что мне было легко и хорошо, хоть, наверное, это стыдно и неправильно – ведь её нет, а я живу и вон даже веселюсь.

– О, вижу наша Энжи возвращается, – довольно мурлыкал Руслан. – А то, после прошлого раза, я боялся, что ты, подруга, потеряна для общества навсегда.

Прошлый раз, о котором помянул Руслан, был три недели назад – девять дней, как мамы не стало. Киселёв так же пришёл в гости, и мы полночи хлестали виски с апельсиновым соком. Хотя, скорее, апельсиновый сок с виски. Я топила горе, он – составлял мне компанию. Хотя на самом деле, я так подозреваю, пил Руслан едва-едва, больше приглядывал за мной: утирал слёзы, слушал мои причитания, поддакивал, утешал, ну и следил, чтобы я не сорвалась и не вытворила что-нибудь этакое, за что потом буду рвать волосы.

Увы, это я могу – вытворить, когда выпью сверх меры. И пусть такое было один-единственный раз – три года назад на дне рождения Инги Старовойтовой, но мне хватило навсегда. 

5

Тогда, три года назад, Инга Старовойтова собрала нас в VIP-персоне – клуб модный и очень пафосный: вышколенный персонал, изысканный антураж, манерная публика, никакой гопоты, наезжающих на каждого, кто не так посмотрел, никаких барыг, толкающих колёса по углам, никаких пьяных парочек в уборных.

Даже охранники больше похожи на гангстеров времён Великой депрессии только без шляп и без Томпсонов через плечо: сплошь чёрные тройки, галстуки, начищенные туфли и непроницаемые лица.

И вот в таком благопристойном заведении я умудрилась показать себя во всей красе. Напилась – ещё тогда по неопытности, впервые в жизни – и отплясывала… так по-дурацки, жуть. Потом вообще упала, кто-то меня поднял, и я продолжила дальше исполнять идиотские пируэты. А позже, видимо, утомившись, раскинулась на диванчике, тоже так, не особо изящно. Ещё и на блузке пуговицы почему-то оказались застёгнуты наперекосяк.

Но самое ужасное – это лицо. Оно было просто омерзительное, как бы я себя ни любила. Такое невменяемое, с поплывшим макияжем, с открытым ртом и стеклянными глазами. Брр! Гадкое-прегадкое зрелище! Даже меня передёрнуло от отвращения.

Откуда я это знаю? Видела. Потому что какая-то сволочь отсняла мои выкрутасы, а затем весь этот позор выложила в сеть, всему миру на обозрение.

Кто-то из наших кинул мне ссылку на ютубе – любуйся, звезда рунета! Сколько просмотров за один день!

До сих пор вспоминать стыдно и тошно. Я и просто смотреть те кадры без мучительного содрогания не могу, а там ведь под видео ещё и комментарии были просто смертоубийственные. Километровая лента отборных… эпитетов и пожеланий стать бесплодной, сдохнуть, вообще не рождаться.

Хорошо, что мама и отец про тот ролик ничего не узнали. Потому что если б это увидел отец – он бы сразу меня убил, а если б мама – я бы сама умерла.

С того дня два года я не пила ничего крепче кофе, чем страшно раздражала всех в нашей компании. Вика Лапшина даже пыталась тайком подлить мне водку в сок, только я сразу ощутила посторонний привкус.

Ну а теперь стараюсь если и пить, то лайтовое и немного. Хотя бывают исключения, бывают… Вот как на девять дней. Или как сегодня.

А всё потому что я потеряла свою опору, мне не за что держаться и мне на всё плевать. И на себя, и на окружающих. Иногда даже хочется устроить что-нибудь этакое, чтобы всех шокировать, а некоторых – очень-очень огорчить. И чем хуже – тем лучше.

Но Киселёв бдит. У него как-то легко и просто получается ладить со мной, в каком бы состоянии и настроении я ни находилась, а потому удерживает от всяких необдуманных поступков.

– Спасибо тебе, Русланчик, – прочувствованно сказала я. – Если бы не ты, я бы так и торчала тут одна, грузилась бы, как обычно. А ты подарил мне желание жить.

Киселёв лишь снисходительно улыбнулся на мой пьяный пафос.

– Нет, правда! – настаивала я. – Ты не понимаешь. Я каждый день хотела умереть. То есть не хотела жить, это же немножко другое? Варианты там всякие самоубиться я не искала, но… А ты пришёл, вытянул меня на берег, накачал этим гадким пивом и мне полегчало. Мне хочется жить! Понимаешь? Ты – настоящий друг. Ты – единственный друг.

– Слушай, Энжи, есть и другие способы, если что. От них полегчает ещё больше. Ты не просто захочешь жить, ты летать захочешь.

Даже с поплывшим сознанием я поняла, что имел в виду Руслан под другими способами, ибо такое не впервые. Да и по карману джинсов он похлопал с конкретным намёком.

Он время от времени предлагает мне попробовать травку, не назойливо, даже вскользь, то как спасение от хандры, то ради нового опыта, то просто за компанию. И всегда за это получает подзатыльник.

– Вот что ты за человек, Киселёв? – скривилась я.

– Как это – что за человек? Я лучший и единственный друг, сама сказала.

– Такой момент испортил! Я тебе о высоком, а ты… есть другие способы, – передразнила его я.

– Да ладно тебе, Энжи. Ты не пробовала и не знаешь, так что как ты можешь судить? И великие умы травкой не гнушались. Тот же Кастанеда употреблял мескалин, чтобы познать себя в мире и мир в себе. А если б Льюис Кэрролл не принимал опиум…

– Ой всё, Киселёв.  Давай лучше спать, а то поссоримся.

Меня и правда сморило, да и сквозь опущенные жалюзи пробивались полоски утреннего света.

– Двадцать минут седьмого, – констатировал Руслан, – самое время ложиться спать.

Стелить для него отдельно мне было лень, так что оба устроились на разобранном диване прямо в гостиной и тотчас провалились в тяжёлый хмельной сон. Однако недолгий.

И десяти утра не было, как нас разбудил шум: грубый, резкий окрик, голоса, шаги и, вроде, какая-то музыка. Точнее, меня разбудил – Киселёв продолжал дрыхнуть как ни в чём не бывало.

Я испуганно вскочила и захлопала глазами, сидя на диване.

В дверях стоял незнакомый мужчина, высокий брюнет, лет на пять меня старше, в тёмно-сером костюме и белой рубашке. Такой, в общем-то, ничего, очень ничего, даже для моего придирчивого вкуса. Только вот кто это и как он тут оказался?

Я уставилась на него во все глаза, не в силах вымолвить и слова от потрясения.

6

Я таращилась на непрошенного гостя, а мысли лихорадочно скакали: господи, кто это? И как он сюда проник? Грабитель? Если так, то зачем устраивать шум? Да и костюмчик у него, сразу видно, слишком дорогой. И сам он весь такой… лощёный. Или это вор-эстет?

Нет, ерунда. В руках он держал фирменный пакет ОК, похоже, набитый провизией, что вообще не укладывалось ни в какую версию.

Незнакомец разглядывал меня беззастенчиво, а в чёрных глазах явственно читалось любопытство с примесью удивления. Чему, интересно, он удивляется? Тому, что видит меня в моём же доме?

Я в панике ткнула в бок Руслана, но тот простонал, не разлепляя век, и отвернулся к стене, явив вытатуированную на спине надпись Scio erit in lecto fortissimus*.

Незнакомец надпись прочёл и, изогнув насмешливо чёрную бровь, хмыкнул. Неужто понимает латынь? 

– Вы кто? – сипло пробормотала я, натягивая одеяло повыше, не решаясь встать с дивана.

Однако ответить брюнет не успел, потому что в гостиную стремительно вошёл отец. И тут мне совсем подурнело.

Это же надо было ему заявиться ни вчера, ни завтра, ни в любой другой день, а именно сегодня! В самый неудачный момент, какой только можно придумать.

Отец и раньше-то смотрел на меня всегда осуждающе, а теперь его лицо аж исказило от злости и презрения. Он оглядел царящий в комнате бардак и, когда увидел батарею бутылок под столиком, его перекосило ещё больше.

– И почему я даже не удивляюсь, – процедил он, брезгливо перешагивая через джинсы Киселёва, комом брошенные на полу. – Всё… веселишься?

Видно было, что отец хотел сказать другое слово, похлеще, припечатать, как он умеет, но в последний момент передумал. Видимо, присутствие постороннего его остановило.

Теперь я догадалась, что черноглазый – отцовский водила или охранник, ну, в общем, кто-то из его челяди.

– Вадим, там по коридору направо кухня, отнеси пакет туда, пожалуйста, и подожди меня в машине, – распорядился отец, и брюнет моментально скрылся, не попрощавшись.

Ну и зачем было тащить ко мне в дом чужого мужика? Можно подумать, пакеты весят центнер и три шага от машины отец сам бы не пронёс. Просто папочка вознёсся слишком высоко, вот и мнит себя царём. А таскать тяжести – оно, конечно, не царское дело.

– Это ещё кто? – отец кивнул на Руслана, вновь скроив брезгливую мину.

– Мой друг. Руслан. Ты его видел на похоронах.

– Угу, припоминаю. Видимо, провести время с этим… кхм… другом было для тебя важнее, чем сходить на поминки матери. Какая бы Адель ни была, но она твоя мать. И хотя бы ради приличия ты могла бы выказать хоть толику уважения к ней. Чужие люди и то…

– Ты зачем пришёл? – пресекла я отца, чувствуя, как внутри закипает даже не обида – гнев.

– Да вот, решил взглянуть, как ты тут, – говорил он сдержанно, но я видела, что тоже злится. – Заодно продуктов привезти беспутной дочери.

– А я не просила. Так что не стоило утруждаться, – с вызовом ответила я и тише добавила: – И не стоило приезжать сюда.

Глаза его недобро сверкнули.

– В самом деле? Ты ещё будешь указывать, куда мне приезжать? Ты, которая из себя ничего не представляет. Полный ноль. Ничтожество. Пустое место.

– Не говори так со мной… – вякнула я, но отец уже вошёл в свою стихию.

– Тебе двадцать два. Ты ничего не умеешь, ни на что не способна. Ты даже выучиться не смогла. Ты можешь только пить, гулять, веселиться, ну и шляться по магазинам. Ты – трутень, паразит, никчёмное существо. Ещё и распутная, оказывается, – он брезгливо кивнул на Руслана.

– Да мы просто друзья, ничего такого у нас не было!

Отца, судя по его выражению, так и тянуло вывернуть содержимое желудка, но он с этим позывом боролся, хоть и с большим трудом.

– Ты даже мать свою бесстыжую переплюнула, та хотя бы не пила.

Меня уже колотило от рыданий, которые всеми силами сдерживала внутри. Пока ещё сдерживала.

– Ты оскорбляешь и унижаешь меня в моём же собственном доме! – надрывно произнесла я, когда он наконец замолк. – Я прошу тебя уйти.

Его лицо, грубое, с массивной квадратной челюстью, крупным носом, тёмными густыми бровями, неожиданно разгладилось. Губы изогнулись в усмешке.

– В твоём собственном доме? Ты в моём доме. Ты здесь живёшь по моей милости.

– Что за ерунда! Ты же этот дом подарил маме, когда вы разводились. И теперь он мой. Завещания у неё не было, но я…

____________________________________________________

Scio erit in lecto fortissimus*  – на латыни "В постели я Геракл"

– Подарил? – хмыкнув, перебил он. – С какой стати? С чего бы мне дарить ей дом? За какие такие заслуги? За то, что она была дрянной женой и такой же дрянной матерью? Или за то, что не постыдилась привести любовника в супружескую спальню?

– Я понимаю, что у тебя есть причина злиться на маму, но она мертва. Можешь хотя бы теперь оставить её в покое?

– Это ты злишься, причём на правду. А я просто констатирую факты. Адель – дрянная женщина, дрянная жена и дрянная мать. Если бы не ты, я вышвырнул бы её тогда на улицу в одних трусах. И плевать мне было бы, что с ней станет. Но дочь есть дочь, поэтому и впустил Адель пожить здесь. Вместе с тобой. Чтобы у тебя, не у неё, а у тебя, была крыша над головой. И чтобы я мог приезжать, когда захочу, встречаться с тобой.

– Не очень-то часто ты хотел встречаться, – не удержалась я.

Прозвучало как упрёк, хотя на самом деле я только в детстве немного скучала по отцу, а лет с четырнадцати ненавидела те моменты, когда он нас навещал. К счастью, действительно очень редкие. Потому что его приезд знаменовал собой скандал и ругань в нашем тихом уютном доме. Впрочем, отец упрёк пропустил мимо ушей.

– Дарить же дом Адель у меня и мысли не было. Я пока ещё в своём уме. Так что по документам это моя собственность, и ты живёшь в моём доме, и приезжаю я к себе домой. И деньги, на которые ты живёшь, а точнее прожигаешь свою жизнь, тоже мои. Так что сбавь свой гонор.

Если честно, то от этой новости я просто онемела, ошарашенная. Мама никогда, даже полунамёком не говорила, что дом не её, что нас просто временно пустили пожить.

– Я виню себя за то, что позволил тебе жить с Адель. Это была моя ошибка. Видел же, что её влияние тебя портит. Надо было отправить тебя в какой-нибудь закрытый пансион, подальше от неё…

Я аж поперхнулась. Ладно бы ещё он заявил – надо было оставить себе… Словно уловив мои мысли, он неожиданно спокойно и даже с сожалением произнёс:

– Тогда я не мог взять тебя к себе. Это было… опасно. Сложное было время. А позже я видел, как ты привязана к Адель, и, в общем, проявил малодушие и слабость. Зря, конечно. Ты умудрилась перенять от неё всё самое дурное. А сейчас, гляжу, ты совсем с катушек слетела. При Адель здесь хотя бы порядок был и в загулы она не пускалась. А это уж вообще последнее дело. Но ничего, я не позволю тебе разрушить свою жизнь. Я возьмусь за тебя. Уж лучше поздно, чем никогда.

– Что поздно? Как? Ты это о чём? – пролепетала я, уже обессилев от этого разговора.

– Я забираю тебя к себе.

– Куда? – растерялась я.

– К себе. Отныне ты будешь жить со мной. До конца недели собери вещи и переедешь…

– Но мне уже двадцать два! В таком возрасте люди перестают жить с родителями, а не переезжают к ним.

– А ещё в таком возрасте люди имеют работу, специальность или хотя бы заканчивают обучение. Но это я говорю о тех людях, у которых есть цель и они её добиваются. А не о тех, кто не способен ни на что, кроме как спускать отцовские деньги на свои сомнительные развлечения. Ты, увы, из последних.

Он снова стал кипятиться.

– Ты оглянись вокруг, посмотри на себя. Неужто тебе самой не противно? Неужто не жалко времени, которое ты попросту тратишь впустую? Неужто тебе самой не хочется чего-то добиться?

Он посмотрел на меня выжидающе, но затем, вздохнув, махнул рукой. Мол, и так со мной всё ясно – ловить тут нечего.

– В общем, чтобы до конца недели приготовилась к переезду.

– А если я несоглашусь?

– Значит, ищи себе другой дом, этот я забираю. И на жизнь тоже добывай сама. Я не собираюсь больше спонсировать твои пьянки и наблюдать со стороны, как ты скатываешься на самое дно.

Я обречённо молчала. Можно было, конечно, спорить, качать права, но с отцом такие номера не проходили. Он бы ещё больше разозлился и точно лишил бы меня денег немедленно, тут уж без вариантов.

– До конца недели, – повторил он и, наконец, ушёл.

Как только за ним хлопнула дверь, Руслан тотчас подал признаки жизни.

– Так ты что, не спал? – удивилась я.

– Поспишь тут в таком крике.

– А чего тогда притворялся?

– Да ну. Чтоб ещё и мне твой батя навалял? Он у тебя такой грозный.

Руслан выбрался из-под одеяла, нашарил джинсы, запутавшись в штанине, чуть не грохнулся. Наконец неловко натянул на себя, щёлкнул пряжкой ремня и повернулся ко мне.

– Что, Энжи, завернул батя гайки? С предками всегда так, если что не по ним. Да ты не грузись, может, обойдётся всё. Вспыльчивые всегда быстро остывают. Он тут проорался, так завтра, может, и не вспомнит. Ну или поживёшь у него месяцок, а потом всё устаканится и съедешь. Тоже вариант.

– Ну нет, я к нему ни за что не поеду. Захочет меня выселить – пусть. Посмотрим, как он это сделает. Но у отца я жить не буду. Это однозначно.

7

К отцу я переехала в воскресенье. Тянула до последнего.

Испробовала все варианты убеждения: давила на жалость – тщетно. Просила по-хорошему, заверяла, что я, вообще-то, не пью, а то был исключительный раз – отец не верил. Обещала, что назову журналистов и пусть все видят, как отец вышвыривает из дома родную дочь.

Ещё и судом грозилась, я же там прописана, меня нельзя оттуда выгнать по закону. Однако сама понимала, что все мои угрозы – это тявканье моськи на слона. У отца давно всё схвачено, везде, во всех сферах. Потому что такие, как он, не умеют проигрывать, не знают компромиссов и полумер и идут напролом, до последнего. Для таких все средства хороши. И тягаться с ним бессмысленно – проглотит и не подавится. Поэтому с отцом теперь все предпочитают дружить. Это и мама рассказывала.

В воскресенье за мной заехал ещё один из отцовской челяди, не тот, черноглазый. У того, во всяком случае, на лице прослеживался интеллект. А у этого лицо тупое и невыразительное, и сам он как шкаф. Но тоже в дорогом костюме, который сидел на нём до смешного нелепо.

– Я – Виктор. Я от Сергея Ивановича, – отрапортовал он, вообще не меняясь в лице.

Я даже здороваться с ним не стала, молча кивнула на груду сумок и чемоданов, молча опустила солнцезащитные очки со лба на нос, молча вышла во двор, молча села на заднее сиденье чёрного Гелендвагена.

Виктор невозмутимо загрузил весь мой багаж в машину и повёз к отцу.

Это я только с виду сохраняла спокойствие, внутри у меня всё кипело и клокотало. Пока ехали, я подбирала эпитеты, коими мысленно награждала отца.

Нет, ну как можно быть таким садистом и тираном с собственной дочерью? Это он своими лакеями может помыкать как угодно и всяких чинуш нагибать, а со мной ни черта у него не получится.

Ещё там эта Вера, новая жёнушка. От её благостного лица аж тошнит. Её я буду игнорировать. А если вздумает лезть ко мне, то пусть пеняет на себя. Выскажу всё, что придёт на ум.

* * *

Виктор тем временем проехал через Солнечный и помчался по Байкальскому тракту, затем свернул в коттеджный посёлок. Здесь было всё такое безупречно-аккуратное, даже зелень подстрижена ровненько, точно по линеечке. Прямо-таки живое воплощение Вистерия Лейн*.

Я вглядывалась в проплывающие мимо коттеджи и пыталась угадать, какой из них отцовский. Даже забавно – мне двадцать два, живём с отцом в одном городе, и я ни разу прежде у него не была. Даже понятия не имею, где и как он живёт.

Мы проехали до конца Кленовой улицы, повернули направо, миновали огороженный стальной сеткой теннисный корт.

Дальше дорога устремлялась куда-то вглубь соснового бора. Мы ехали и ехали, а деревья не кончались. Я даже немного забеспокоилась – ну натуральный лес кругом. Не тайга, конечно, но всё же. Даже мелькнула мысль – правда ли этот громила водитель отца? А что? В кино ведь нередко у всяких воротил бизнеса похищают родных для выкупа, например, или манипулирования.

Я пристально посмотрела на мощный выбритый затылок водителя. Можно, конечно, позвонить отцу, удостовериться, но неохота. Мне от одной мысли об отце становилось настолько тоскливо, что, кажется, я бы и не прочь была, если б меня похитили. То есть нет. Конечно, нет, я же не сумасшедшая. Просто, как говорится, из двух зол…

Да и потом, кому я нужна? Кто обо мне знает? Отец не особенно афишировал свой первый неудавшийся брак. Везде и всюду мелькала рядом с ним Вера, и если бы вздумали кого-то похищать, чтобы надавить на него, то уж скорее похитили бы её.

За этими идиотскими мыслями я не заметила, как мы подъехали к кованным воротам. Да, прямо в лесу. Правда, с той стороны ворот сосны заметно поредели, трава не колосилась, а торчала аккуратным ёжиком, ну а вдоль дороги высились через каждые пару метров фонари в стиле лофт. А если вглядеться, то среди деревьев виднелся и сам дом. Точнее, его крыша.

Виктор пиликнул брелоком, и ворота с лязгом разъехались. И за нами снова закрылись.

Надеюсь, я смогу отсюда уходить по собственному желанию? Хотя перспектива шагать через лес, словно эдакая Красная Шапочка, тоже не очень вдохновляла.

Затем сосны и ели расступились, явив взору опрятную лужайку, которая стелилась ковром почти до самого крыльца.

Глядя на отцовский дом, на ум пришла фраза из Трёх поросят: дом должен быть крепостью.

Массивный в три этажа короб из серого камня и никаких хотя бы самых простых колонн, что ли. Никаких арок, ниш и прочих архитектурных штучек. Только по бокам крыши торчали две башенки с круглыми окошками. Наш дом в Геологах был, конечно, значительно меньше, но зато несравнимо уютнее и красивее этой холодной каменной громадины.

Ещё не переступив порог, я точно знала, что тут не задержусь. Просто не вынесу.

_________________________________________

* Вистерия Лейн – вымышленная улица из американского сериала «Отчаянные домохозяйки», очень опрятная, с симпатичными домиками, аккуратными газонами, белыми заборчиками. 

8

Отца дома не оказалось. Вместе с Верой они укатили… ой, я даже слушать не стала, куда. И честно говоря, обрадовалась, что наша трогательная встреча откладывалась.

– Сергей Иванович и Вера Андреевна приедут завтра к обеду, – доложила средних лет женщина, худая, прямая и длинная, как жердь. Она же открыла нам двери. – Но Сергей Иванович предупредил насчёт вас. Так что к вашему приезду всё готово.

На слове «готово» женщина отрепетировано улыбнулась, даже не пытаясь вложить хоть нотку искренности. И вообще, вела она себя на редкость чопорно, будто и не прислуга вовсе. Представилась Ольгой Алексеевной. Ко мне тоже попыталась обратиться по паспорту: Анжелина Сергеевна. Но я сразу её остановила:

– Нет-нет. Анжела и только Анжела. Ну или Лина.

Друзья меня, конечно, звали Энжи, и так мне нравилось больше всего, но эта надутая мадам скорее свой язык проглотит, чем такое повторит. В любом случае, только не Анжелина, да ещё и Сергеевна! В полном виде своё имя в нагрузку с отчеством я терпеть не могла.

– А вы здесь кто? – уточнила я, поднимаясь вслед за ней по лестнице.

– Я слежу за порядком в доме, – ответила она, не оборачиваясь и не замедляя шаг.

Дама препроводила меня на второй этаж, туда, где я теперь буду жить. И снова:

– Вот ваша комната, Анжелина Сергеевна. Ваш багаж уже тут.

Я чуть не поперхнулась: она невменяемая, что ли? «Вы» я ещё как-то переживу, пусть. Но с именем своим своевольничать не дам!

– Извините, у вас со слухом плохо? – развернулась я к ней и, вздёрнув подбородок, смерила её взглядом. Этак свысока, хоть эта жердь на полголовы меня длиннее. – Или с памятью? Я, по-моему, вас попросила так меня не называть. Я куда приехала? В дом отца или в казённое заведение? Зачем этот официоз? Повторяю в последний раз: я – Анжела или Лина.

Она моё возмущение выслушала с потрясающей невозмутимостью, даже не моргнула. И так же спокойно сказала:

– Располагайтесь. Ванная и уборная – вон там. Надеюсь, дорога вас не очень утомила.

Я фыркнула. Можно подумать, я ехала не с другого конца города, а с другого конца света.

– Ужин у нас в семь, но если вы почувствуете голод – сообщите мне.

Ну вот кто так говорит: если почувствуете голод, сообщите…? Нельзя сказать: захочешь есть – кухня там-то?

Наконец, она оставила меня в покое. И дам руку на отсечение, эта сушеная вобла меня уже ненавидит. Уходя, она прямо царапнула меня взглядом. Быстрым, но очень выразительным.

Ну и плевать. Вот уж глубоко без разницы, как относится ко мне отцовская прислуга.

Я раскинулась на широченной кровати звездой, не раздеваясь. Ну и что мне делать? Чем заниматься? Я здесь всего полчаса, а уже умираю от скуки. К счастью, тут ловил вай-фай. Не бог весть какое развлечение, но хотя бы я могла поныть Киселёву на свою несчастную судьбу.

Потом обошла дом, затем – территорию вокруг дома, в общем, худо-бедно вечер скоротала. Заодно пришла к выводу, что, судя по интерьеру, отец в быту неприхотлив. Всё такое добротное и простое. А с его-то деньгами он мог купаться в роскоши, но он не экономил разве что на автомобилях и костюмах.

Да и плевать. Всё равно я тут жить не буду. Иначе я буду не я. Просто подожду, когда отец немного успокоится и разрешит вернуться домой. А нет – так что-нибудь придумаю.

9

Отец с Верой приехали на следующий день. Вобла меня заранее предупредила, что «Сергей Иванович и Вера Андреевна будут к двум». В общем-то, больше она ничего не сказала, но по тону и по выражению лица явно подразумевалось, что я должна быть паинькой и не огорчать хозяина.

Встречать на крыльце я уж их не стала, к чему этот театр? Но к обеду спустилась вовремя. Может, и правда стоило прикинуться кроткой овечкой и усыпить бдительность отца. Может, так он скорее отпустит меня на волю.

Обедали мы втроём. Отец мне лишь кивнул, когда я подошла к столу, и бегло окинул недовольным взглядом. Зато Вера изобразила такую радость, будто всю жизнь жаждала меня увидеть. Заворковала сразу:

– О, Линочка, это так замечательно, что ты будешь с нами жить! Я уверена, мы обязательно поладим. Теперь у нас будет настоящая семья...

Я еле вынесла этот слащавый поток. Если б не установка «задобрить папочку», то обязательно бы съязвила. Потому что ну какая настоящая семья? Что за ахинея? Даже для меня этот фарс – явный перебор.

Отцу, видимо, тоже этот щебет не особо нравился. Он терпел, терпел, молча, затем не удержался:

– Чем планируешь заняться? – и припечатал тяжёлым взглядом, а я даже не поёжилась и глаз не отвела. И прислушалась к себе: никакого страха или даже трепета. Я и правда перестала его бояться. Абсолютно. Преспокойно смотрела в его лицо с массивной челюстью и выступающими вперёд надбровными дугами.

– Не знаю ещё, – пожала я плечами. – Не решила.

– А кто знает? Кто должен за тебя решать? На работу устроиться нет мысли?

– Но я же ничего не умею…

Зря я это сказала. Отец тотчас побагровел.

– Серёжа, подожди, – вклинилась сладкоголосая Вера-примирительница. – Что ты сразу так на неё наседаешь? Дай Линочке освоиться. Она же только приехала.

Отец хотел возразить, но она одарила его такой безмятежной улыбкой, что он, крякнув, заткнулся. Я с любопытством посмотрела на неё. А Вера-то непроста, оказывается. Та ещё манипуляторша. Мой великий и ужасный папа подчиняется ей, как марионетка.

– А давайте выпьем за встречу, за нашу семью, – придумала она. – У меня родился прекрасный тост...

Тут уж отец не вытерпел и раздражённо прервал её:

– Ну какой выпьем, Вера?

– А что такого? – воззрилась она на него, будто и правда не понимает его посыл.

Мне хотелось встрять и пояснить, мол, папочка считает меня алкоголичкой, которой даже понюхать пробку от вина никак нельзя. Но я же решила не выступать и вести себя прилично. И сарказм в эту схему не укладывался. Поэтому я, чтобы не искушать судьбу, встала из-за стола, поблагодарила и вышла вон. Однако не удержалась, остановилась за дверью и прислушалась. Они говорили тихо, половину я не разобрала, но и того, что услышала было достаточно, чтобы всё понять.

Отец ворчал: какой ей пить? Она здесь почему? Потому что там не просыхала. Скатилась на самое дно! Так давайте ещё тут ей нальём, чего уж!

Вера распереживалась: Серёжа! Как можно! У Линочки полтора месяца назад мама умерла! У неё травма! Её надо щадить, а не гнобить и не принижать!

Вот честно, я бы, может, и прониклась к Вере, не будь она такая вся правильная и добренькая. Может, конечно, это я слишком циничная и испорченная, а она нормальная, такая, какими и должны быть люди. Но не верю я в абсолютную доброту и бескорыстие, хоть ты тресни. И в Вере мне чудится сплошное фарисейство.

Ну а отец – он как всегда в своём репертуаре.

10

Неделю с лишним я кое-как выдюжила.

Всего раз выбралась в центр – с девчонками встречалась. И то вернулась к девяти вечера, как скромная школьница, хотя наши звали с собой в клуб.

И мне, честно, хотелось с ними, но я преодолела соблазн: соврала, что болит голова и отправилась домой. Ну не говорить же им, что я теперь практически на бобах, потому что отец урезал моё содержание, это стыдно. Я и так считала каждый рубль и напряжённо прикидывала – хватит или не хватит. С завистью смотрела, как подруги беззаботно брали всё, что цепляло глаз.

Я же сама почти не потратила денег, если не считать обед в Марциано, такси в оба конца, ну и так – кое-какие покупки по мелочи. И всё равно отец был недоволен. Брюзжал, мол, вместо того, чтобы заняться делом, я опять гуляла и тратила.

Придумал ещё, чтобы я восстановилась в универе. Или, на худой конец, закончила какие-нибудь курсы. Я сдуру ляпнула: зачем?

И понеслось: тебе нравится быть неучем? Хочешь всю жизнь быть никем? Тунеядкой? Никчёмным паразитом?

На языке вертелись злые слова. Ужасно хотелось огрызнуться, сказать гадость Вере, уйти и громко хлопнуть дверью, но я сдержалась.

Выслушала его тираду молча, а потом выдавила из себя: «Хорошо, папа, я восстановлюсь». Моему терпению можно памятник ставить.

Кто бы только знал, как я ненавижу собственного отца! Всё в нём ненавижу: бешеный нрав – чуть что сразу орать и кидаться оскорблениями, привычку всех и каждого нагибать, заставляя плясать под свою дудку, его массивное лицо и взгляд, в котором явственно читается: «Я всё знаю лучше всех». Но особенно ненавижу его за то, что завишу от него целиком и полностью.

К счастью, наши с ним встречи сводились лишь к совместным завтракам. Потом он уезжал по делам и возвращался обычно поздно.

А вот его Веру, к сожалению, лицезреть мне приходилось гораздо чаще. Одно хорошо – в отсутствие отца она так не утомляла своей доброжелательной болтовнёй.

Но самое мучительное то, что дни тянулись до одури однообразно и скучно. Не происходило ровным счётом ни-че-го.

Ели мы строго по часам. Причём пищу невкусную и полезную, потому что у отца, оказывается, не то гастрит, не то язва. Но и в обед, когда отца дома не бывало, Вобла подавала бульончики и овощи на пару.

В остальное время я почти безвылазно торчала в своей комнате, читала Карлоса Руиса Сафона, смотрела сериалы или зависала в чате.

Нет, разумеется, взаперти никто меня не держал, да и Вера, уезжая в город, всегда звала составить ей компанию. Но с Верой мне уж точно не хотелось никуда, а туда, куда хотелось бы – с пустой банковской картой не поедешь.

А нет, я же ещё сподобилась съездить в универ, узнать по поводу восстановления. Но мне там выкатили такой перечень дисциплин, которые надо будет досдать, что я сразу же расхотела восстанавливаться. Нет, правда, зачем мне нужна эта головная боль?

* * *

К концу второй недели я уже готова была от скуки на стены лезть, а отец ничуть не смягчился. Каждый завтрак стабильно клевал мне мозг: бездарь, не учишься, не работаешь и так далее.

Так что зря я тут из себя саму покорность строила и терпела оскорбления. Всё без толку. И денег по-прежнему выделял мне – ну просто слёзы.

Девчонкам нашим я, конечно, наплела, что у меня всё замечательно: живу как сыр в масле, что хочу, то и делаю, папа с меня пылинки сдувает, ни в чём не отказывает. И вообще, не жизнь у меня, а рай. Иначе бы на следующий же день все злорадно обсуждали, что отец скрутил меня в бараний рог и держит в чёрном теле. И ещё от себя присочинили бы всякие унизительные подробности.

Киселёв – единственный, кому я по привычке ныла и жаловалась. Он, во-первых, никому не разболтает. А, во-вторых, утешит и приободрит.

«Энжи, детка, ты не ту тактику выбрала. Тебе, наоборот, надо действовать бате на нервы. Достать там всех, как вождь краснокожих*. И тогда он тебя не только на волю отпустит, но ещё и приплатит».

«Ты отца моего не знаешь. Он сам кого угодно достанет»

«Зато я знаю тебя»

«Ой, я уже не я и вообще скоро тут свихнусь».

«Тебе надо развеяться. Встряхнуться как следует»

«Да как?»

«Бери такси, приезжай ко мне, куда-нибудь вместе рванём, хорошенько оттянемся».

«Да уж. С моими капиталами оттянешься. Если б ты знал, Русланчик, сколько у меня осталось на карте… А следующего доната ждать только в конце месяца. Отец – жмот, каких поискать. Мне теперь даже в приличное место не сходить».

«Ой да брось, скинемся…»

«Даже не смей! Не хватало ещё побирушкой прослыть».

«Ладно-ладно, понял. Буду нем. Репутация – наше всё. А все траты готов взять на себя единолично. Ну что, затусим в субботу?»

Для очистки совести я немного поупиралась, но, в конце концов, Руслан всё-таки уговорил. Ну а что? Прав Киселёв – надо развеяться. А то я и правда в этом унылом царстве скоро умом тронусь.

Я даже повеселела сразу, осталось только дождаться субботы.

* * *

Однако в самый последний момент все мои планы на долгожданную субботу полетели к чёрту…

В пятницу за завтраком отец вдруг сообщил, что завтра в его компании юбилей.

По этому поводу сотрудники «Мегатэк» и, конечно, он сам выдвигаются в загородный кемпинг-отель, где будут праздновать сие знаменательное событие. И нам с Верой тоже надлежит присутствовать на корпоративе.

Вера радостно защебетала:

– Здорово! Чудесно! Я очень ждала! Хоть бы только погода не подкачала.

– Да вроде жару обещают, – пожал плечами отец. – Так что будем праздновать на воздухе, под навесами. Но там есть и ресторан, если вдруг что.

– А надолго едем? На день или на два?

– Днём приедем туда, на следующее утро домой.

– А развлекательная программа будет? Или просто застолье?

– Должна быть. Кадровички мои вроде что-то там затевают, event-агентство наняли, ну а вечером салют будет.

Тусоваться в компании отца, мачехи и офисного планктона? Нет уж, увольте. Такое развлечение не по мне, особенно когда можно поехать в клуб с нашими и действительно нормально провести время. Но отец не очень-то меня спрашивал, сказал: должна быть и точка.

Я попробовала возразить:

– Но я не могу. У меня… дела в субботу.

– Какие, интересно, у тебя могут быть дела? – фыркнул отец.

– Важные.

– Важные? – хмыкнул. – У тебя?

– Я договорилась уже.

– Ты – тунеядка, – начал он раздражаться. – И это даже слышать смешно. Какие могут быть дела у бездельника? По магазинам прошвырнуться или в клубе зависнуть со своими дружками-дегенератами?

– Ты мне столько денег даёшь, что про магазины вообще можно забыть, – буркнула я.

– Значит, клуб, – скривился отец. – Не нагулялась ещё? Дела у неё! А насчёт денег – иди работай. Зарабатывай сама на свои магазины.

Мама всегда говорила: красивые женщины не работают. Красивые женщины созданы для того, чтобы их любили.

Кстати, Вера тоже вон, как погляжу, вовсе не трудится в поте лица, а она даже и не красивая.

Но я уж не стала нервировать отца ещё больше – себе дороже. Ушла в свою комнату от греха подальше, потому что разозлилась не меньше, чем он, а тягаться с ним в споре и ругани у меня пока кишка тонка. Он так орёт, что оглохнуть проще.

Однако досадить ему, чтобы в следующий раз не тащил меня туда, куда мне не хочется, я вполне могу. Так что папочка ещё пожалеет. Ещё как пожалеет, что заставил меня ехать на этот идиотский корпоратив.

11

В субботу сразу после завтрака мы загрузились в отцовский Гелендваген и рванули в сторону Байкала. А через полчаса уже прибыли на место – в Бурдугуз.

Я припомнила, что мы с мамой тут отдыхали. Правда, отдых получился ужасным. Мама куда-то ушла на «пару часов», а сама запропастилась.

Весь день я проторчала в номере, ожидая её возвращения. Сто раз ей позвонила, но она не отвечала. Ближе к ночи я забила тревогу. Мне тогда было лет десять, и я здорово перепугалась. Вот и поставила весь персонал на уши. Мама вернулась под утро, целая и невредимая, да ещё и приволокла мне огромного плюшевого медведя, но всё равно ассоциации с этим местом остались самые неприятные и это окончательно испортило мне настроение.

Я еле сдерживала раздражение, слушая радостное кудахтанье Веры: ах, какой Серёжа молодец! Ах, какую красоту тут организовали!

Это она восторгалась огромным бело-жёлтым шатром, под которым располагались столики. Всё такое светлое, нарядное, с бантами, букетами, шариками в тон. Рядом соорудили небольшую сцену в той же цветовой гамме. Вокруг сцены копошились люди, что-то затаскивали, настраивали. Из высоких колонок лилась музыка, какой-то лирично-попсовый инструментал.

К нам подлетела дамочка с искусственно-седой шевелюрой и затараторила:

– Сергей Иванович, мы почти закончили! Буквально последние штрихи! Менеджеры и аниматоры из event-агентства уже здесь. Я всё держу на контроле.

– Кто-нибудь из гостей уже прибыл? – хмурился отец.

– Да. Востсибкомбанк, СУАЛ, Новый город. Их проводили в номера, – отчиталась седая. – Ах да, ещё из мэрии звонили, что будут немного позже. А наши сотрудники почти все уже здесь. Их разместили в четвёртом, пятом и шестом корпусах. А для вас, Сергей Иванович, зарезервирован отдельный коттедж. Вас проводить?

– Не заблудимся, – мрачно ответил отец. – Ты лучше тут за всем проследи, чтобы всё было в порядке и вечер начался вовремя.

Машину оставили на стоянке, на территорию, как я поняла, заезжать на личном авто не разрешалось, даже таким, как отец. Так что до коттеджа мы топали пешком, но хотя бы налегке. Сумки наши нёс отцовский водитель, молчун Виктор.

Коттедж находился в отдалении, даже музыка едва доносилась. Да и коттеджем этот крохотный двухэтажный теремок можно было назвать с огромной натяжкой. Но хоть комната мне досталась отдельная. Это и правда радость, потому что от Веры и её щебета у меня уже кипели мозги. К тому же и номер оказался вполне уютным и даже с претензией на шик.

– У тебя есть сорок минут, чтобы приготовиться, – грузно поднимаясь по узкой лестнице, бросил отец. – И давай без выкрутасов.

Отец с Верой заняли комнату этажом выше и топали над головой.

Ещё вчера отец раз десять повторил, как подобает вести себя его дочери. Если в двух словах, то выглядеть я должна элегантно, держаться скромно, как монашка перед причастием. Ни в коем случае не позволять себе ничего вызывающего ни в одежде, ни в поведении. И уж конечно, на алкоголь даже не смотреть.

Одним словом, он не должен из-за меня краснеть. Я его молча слушала и перебирала в уме гардероб: чем бы его удивить.

Увы, слишком эпатажных нарядов у меня не имелось. Разве что старенькое платьице от Памелы Роланд, палевое, по фигуре, с кружевным полупрозрачным лифом, голой спиной и откровенным боковым вырезом. Ему, конечно, неизмеримо далеко до шокирующих нарядов Ким Кардашьян, но что уж есть. Да и я всё-таки хочу просто позлить отца, а не вызвать у него апоплексический удар. Что ещё хорошо – тонкая ткань совершенно не мялась.

Я достала из сумки платье, положила поперёк кровати, бережно расправила каждую складочку. В нём я отмечала свой восемнадцатый день рождения. Помню, тогда от жадных мужских взглядов не знала куда спрятаться. Но сейчас будет даже забавно взбодрить почтенную публику. К платью прилагались ещё босоножки на высоченных шпильках и крохотный клатч. Так что, папочка, держись!

Отец позвонил на сотовый ровно в шестнадцать ноль-ноль. Коротко сказал: «Выходим» и сбросил, а через минуту постучал. Не открывая дверь, я крикнула, что пока не готова.

– Вы идите, я подойду чуть позже.

Мама всегда повторяла, что лучше опоздать, но явиться во всеоружии. Тем более куда торопиться-то? Послушать пафосные речи? Очень надо.

Отец что-то недовольно пробурчал, Вера, как всегда, его утихомирила, и они ушли. А я преспокойно уложила волосы, освежила макияж и надела платье.

Тонкая, почти невесомая ткань струилась по телу, подчёркивая изгибы и окружности. Лиф не показывал, но весьма явно намекал, что за ним скрывается. Ну а разрез обнажал ногу почти полностью. Я критически осмотрела себя – красивая! Даже если придираться, всё равно красивая. И до мурашек похожа на маму. Особенно сейчас.

Нет, про маму лучше в эту минуту не думать, а то весь мой боевой запал испарится, я расклеюсь, а там и до слёз недалеко. А я такой себя жутко не люблю. Хотя в последнее время я так старательно отгоняла мысли о маме, забивая голову чем угодно, что, кажется, уже привыкла. Почти научилась, едва вспомнив о ней, тут же переключаться на что-то другое. Научиться бы мне ещё думать о ней, вспоминать и внутренне не корчиться при этом от боли…

12

Я покинула номер и не спеша направилась в сторону шатра, белеющего среди сосен. Оттуда доносились музыка, голоса, смех. Празднество, видать, было уже в самом разгаре. Я подошла ближе.

Со сцены какой-то господин в годах, толстый и лысый, толкал торжественную речь, восхваляя отца и его драгоценное детище – завод металлоконструкций. Точнее, его промышленный холдинг «Мегатэк». Сам завод был построен ещё во времена СССР и успешно функционировал до перестройки. Потом зачах и развалился. Отец купил его за гроши и реанимировал: влез в долги, закупил немецкое оборудование, наладил производство, организовал каналы сбыта, ну и так далее. И теперь тот завод разросся до холдинга и денежки текут рекой.

Толстый господин рассказывал, как это приятно – иметь дело с таким надёжным партнёром, поздравлял, желал успеха, роста, процветания. Потом толстяку хлопали, пока он грузно спускался со сцены. Лысина его лоснилась от пота. Он промокнул её и мясистое лицо клетчатым платочком.

Отец приподнялся из-за стола, шагнул к нему, заключил на миг в объятья, а затем увидел меня, и улыбка его застыла. Моя же, наоборот, расцвела.

Та самая седая, что до этого отчитывалась о почти полной боевой готовности к празднику, подсуетилась: подлетела ко мне, отпустила какую-то любезность, подвела к столу отца, где, кроме него и Веры, сидели ещё две солидные семейные пары и одинокий старец.

Ну, строго говоря, он, конечно, не старец. С виду, может, лет на десять старше отца, но лично для меня один чёрт – шестьдесят ему лет, семьдесят или сто.

Отец представил им меня: дочь, Лина. Мне их представить не сподобился. И вообще стал вдруг смурной. Вера и остальные дамы тоже ощутимо напряглись, зато мужская половина заметно оживилась и повеселела. Начали наперебой ухаживать, вопросами засыпали:

– Линочка, а сколько вам лет?

– А вы где-то учитесь? Работаете?

– А почему мы раньше вас не видели?

– Позвольте угостить вас шампанским.

– Сергей, мы и не знали, что у вас такая красавица-дочь.

Да, без комплиментов тоже не обошлось. Особенно старался одиночка: ах, какие руки! Какой точёный профиль! Какие глаза!

Сам при этом взгляд не отводил от лифа.

Женатые тоже распушили хвосты. И получаса не прошло, как их супруги возненавидели меня настолько люто, что больше не могли это скрывать за благопристойным выражением лиц. Если бы музыка не играла достаточно громко, наверняка я бы услышала скрежет их зубов. Дуры. Очень нужны мне их потасканные мужья.

Вера краснела, бледнела и тушевалась. Отец украдкой метал в меня красноречивые взоры, старался привлечь внимание мужчин, заводил какие-то серьёзные разговоры, но стоило мне улыбнуться, просто улыбнуться, хотя нет, не просто, а чуть-чуть загадочно, как те сразу резко глупели.

Однако вскоре мне этот спектакль надоел. Я хотела досадить отцу – я ему досадила, вряд ли он ещё когда-нибудь отважится вытащить меня на подобное мероприятие. Но сидеть весь вечер в компании престарелых донжуанов и их жён-фурий – крайне сомнительное удовольствие.

Мне стало скучно, чудовищно скучно. Я даже преступила грань, которую сама себе обозначила и мысленно поклялась не преступать: выпила два бокала шампанского. Или три?

Однако теперь лишь в голове шумело. Но весело не стало. Ничуть.

Единственное, что забавляло – видеть, как исходит гневом отец, но вовсю пытается не подать и виду, потому что кругом люди, кругом праздник. Нет, это даже не забава. Это чистейший адреналин. И как бы оно ни было глупо и бессмысленно, тем не менее это эмоции, от которых играла кровь и которых последнее время мне катастрофически не доставало.

Однако адреналин, как известно, бурлит сильно, но недолго. Не прошло и полвечера, как снова навалилась тоска. Я уже не слушала старца, который обнаглел настолько, что предложил уединиться. Правда, тут же заверил, что ничего такого я думать не должна, он зовёт просто поговорить.

Тут уж я не удержалась. Изобразила разочарование:

– Просто поговорить? А вы мне показались более смелым и решительным.

– Так и есть, – взволнованно зашептал на ухо старец. – Богиня… Линочка, я с вами будто снова стал молодым и безрассудным.

Тут я хотела съязвить, но осеклась – случайно посмотрела на один из столиков и напоролась на чей-то пристальный взгляд.

Это был мужчина, молодой, черноволосый. И смотрел он на меня совсем не так, как старец и женатые. От их приторно-масляных взглядов делалось тошно. А у этого глаза горели огнём и прожигали насквозь. Не знаю, как объяснить, но именно насквозь! Так, что внутри становилось горячо и как-то неспокойно. И сердце растревожено заколотилось.

Ну, это, наверное, шампанское так действует. Я ведь уже давно выросла из того возраста, когда взгляды мужчин могут так разволновать. Да, определённо – шампанское. Потому что даже щёки, почувствовала я, полыхнули румянцем, как у малолетки.

А ещё этот парень показался мне смутно знакомым. Нет, я точно его где-то видела. Но где и когда?

Я снова посмотрела на него и снова поймала его взгляд.

Смуглый, черноглазый брюнет, смазливый, даже на мой строгий вкус. Нет, никак не вспомнить.

Тогда включим логику: раз он здесь, значит, либо партнёр, либо отцовский сотрудник. Ни с теми, ни с другими я, по идее, в жизни не пересекалась. Да и где бы?

Я имею весьма смутное представление, где находится отцовский завод, а уж где располагается головной офис – вообще без понятия. Никогда не интересовалась и никого до сегодняшнего дня из его сотрудников не встречала, ну если не считать шофёра, прислугу…

И тут меня пронзило: это же он приезжал ко мне в Геологи вместе с отцом. Продукты мне привозил. Ну, конечно, он! Черноглазый! Ещё один отцовский водитель! Или охранник? Плевать, в общем-то. Пялился, стоял в дверях, думал, наверняка, всякую ерунду про меня. Ну, я его не осуждаю, если взглянуть со стороны, то картина тогда и впрямь была очень далека от благопристойности.

Зря я его вспомнила. Память – враг мой. Его взгляд и сразу-то меня нервировал, а сейчас так вообще стало не по себе. Не то, чтобы я его очень стеснялась, но после того памятного утра, когда он имел счастье лицезреть меня полуголой, косматой, с похмелья, в постели с Киселёвым, да ещё и среди жутчайшего бардака, предпочла бы больше с ним не встречаться никогда. Однако, подлец, красив! Ну это вот точно шампанское во мне говорит, потому что я не падка на красавчиков.

Я сделала вид, что больше его не замечаю, но сама же при этом понимала, что какого-то чёрта стала вести себя неестественно. Так всегда бывает, когда слишком стараешься.

А я ещё и взгляд его ощущала на себе даже тогда, когда не смотрела в ту сторону. Он как будто физически касался, обжигал, просачивался под кожу.

Старец продолжал мне нашептывать, что потерял голову, а я едва его слушала. А потом вдруг это чувство исчезло. Раз и всё. Но что странно – сначала оно волновало, вызывало внутренний дискомфорт, а когда исчезло, возникло ощущение пустоты.

Я повернулась к столику черноглазого.

Он и правда больше не смотрел на меня. Он беседовал с какой-то блондинкой в голубом. Упс… не просто беседовал, а держал её за руку.

Блондинка при этом не смущалась и не кокетничала. Что-то ему говорила и вполне буднично. Значит, телесные контакты у этой парочки – дело привычное.

Некрасивая, злорадно подумала я, отыскав в её внешности за секунду дюжину изъянов.

Затем выдохнула, отвернулась и расслабилась, стараясь не замечать необъяснимой лёгкой досады. 

Нет, ну какая досада? Бред же! 

Меня бы ещё отцовские водители, ну или кто он там, не волновали! Всё, с шампанским надо завязывать.

– Линочка, – сипел мне в ухо старец, – только дайте знак. Я готов.

– К чему? – раздражённо поинтересовалась я, окончательно утратив нить разговора. – К труду и обороне?

– Хоть к труду, хоть к обороне, – закивал он. И глаза стали ещё маслянистее. Фу.

Не шутки ради, а просто потому что надоел, я ему прошептала в ответ:

– Хорошо. Ждите меня возле административного корпуса.

– Да, да, буду ждать.

– Ну всё, идите. Я подойду чуть позже, чтобы это не выглядело подозрительно.

Ну он тоже гений конспирации – резко перестал со мной общаться, включился в разговор отца, пару раз ему поддакнул, а потом, извинившись, поднялся из-за стола.

– Отойду ненадолго. Важный звонок, – для убедительности даже вынул из кармана пиджака айфон и потрусил в сторону административного корпуса.

Под навесом началось оживление. Это официанты сновали между столиками, подавали горячее. А к нашему столику подскочила Седая:

– Сергей Иванович, вам слово.  Алаверды, так сказать.

Отец крякнул, встал и медленно направился за ней. Тяжело поднялся по ступенькам, прошёл на середину сцены, покряхтел в микрофон, покашлял и зарядил ответную речь. Безусловно, подготовленную.

Его слушали внимательно, даже гул поутих, хотя говорил отец неважно: громко, медленно, скрипуче, с паузами не к месту и левыми междометьями. И вообще ничего интересного или нового не сказал – одни лишь общие, банальные фразы, которые, к тому же, местами переврал, ну либо его спич-райтера надо гнать взашей учить великий и могучий.

– Все мы – единая команда. Вклад каждого работника неоценим. Добросовестно выполняя свою работу, и неважно в офисе или в цехах, завод укрепляет свою мощь…

Я, честно, далеко не граммар наци, но такого уж просто не выдержала. Сообщила Вере, что пойду прогуляться.

– Линочка, может, пойти с тобой? – забеспокоилась моя мачеха.

Ну да, только компании Веры мне для полного счастья не хватало. Однако вслух я сказала вежливо и с чувством:

– Нет, ты нужна папе. Я просто отдохну от шума и приду.

Дамы смотрели на меня одновременно с неприязнью и облегчением.

– Возвращайтесь скорее, Линочка! – пожелал один из женатых мне в спину.

13

Я направилась в противоположную от административного корпуса сторону.

Вскоре набрела на симпатичную круглую беседку, главное, пустующую. Там и решила передохнуть после своего недолгого, но утомительного променада, потому что гулять на высоких шпильках по лесу, пусть даже облагороженному парковыми дорожками, оказалось не так-то легко.

Беседка мне понравилась. На самом деле она была не круглая, а многогранная. Крыша защищала от солнца, внутри имелись лавочки и по центру – стол. Всё новое, деревянное, покрытое тёмным лаком. Решётчатые стены увиты лианами.

Я швырнула клатч на столик, сама уселась на скамейку и скинула босоножки. Давно их не надевала, и тонкие ремешки натёрли кожу.

Шум праздника доносился сюда едва-едва, только если напрячь слух. Зато совсем рядом выстукивал короткие очереди дятел и перекликались ещё какие-то неведомые мне птицы.

Тишина и умиротворение. И вдруг пиликнул сотовый. Сообщение! От Руслана!

«Энжи, тут просто отпад!», – дразнил меня Киселёв.

«Тут тоже», – решила я держать марку.

«Предательница…» – обозвался он и присовокупил грустный смайл.

Пока я формулировала мысль, как ответить на предательницу, Киселёв прислал новое сообщение:

«Но без тебя всё равно не то… Неужто никак нельзя оттуда смотаться? Или батя за тобой неотступно следит?»

«Вообще не следит, но где я и где вы».

«А если я за тобой приеду, сможешь вырваться?».

Вот это другой разговор! У меня сразу и скуки как не бывало.

«Смогу! Приезжай!».

Десять минут Киселёв, гад, молчал, изводя меня неизвестностью, затем выдал:

«Если получится – приеду».

Нет, ну нормально так? Если получится! А зачем было обнадёживать?

Но зато Киселёв подкинул идею, до которой я, чёрт знает почему, не додумалась. Что мне мешает самой вызвать такси и сбежать отсюда?  Наличности у меня, правда, нет, но в городе можно будет притормозить у банкомата и снять.

– Привет, – неожиданно услышала я совсем рядом мужской голос и вздрогнула.

Хорошо хоть не вскочила со скамейки, как испуганная птица.

Быстро оглянулась – в дверях беседки стоял черноглазый. Как он тут оказался? Я даже не слышала его шагов.

Быстро оглядела его. Да, сложен он очень неплохо. И белая рубашка на нём смотрелась притягательно, хотя такой стиль мне в принципе не нравится. Впрочем, это ничего не меняет.

– Ждёшь кого-то? – спросил он, медленно скользя взглядом по моему лицу, шее, телу.

Вообще-то, обычно меня жутко бесит, когда мужчины позволяют себе вот так откровенно меня разглядывать и даже не пытаются скрыть, что у них на уме. Но сейчас от его взгляда на коже оставались следы, словно от нескромных прикосновений, а внутри звенело и вибрировало. Видать, выпитое ещё не выветрилось.

Я разозлилась на себя – какого чёрта я так реагирую? Ну и на него, конечно, тоже разозлилась. Слишком уж он нахальный для отцовской шестёрки. И где он, кстати, свою lady in blue потерял? Вот это вообще ненавижу – когда приходят на вечеринку с одной, а потом, тайком, клеятся к другой.

– Платье у тебя просто потрясающее. – Наглец явно нехотя оторвал глаза от лифа и тут же залип на моём бедре.

– Не припомню, чтобы мы были на «ты», – поправив разрез, надменно ответила я и посмотрела на него холодно.

Такой взгляд должен был, по идее, отрезвить нахала, но он лишь насмешливо хмыкнул и шагнул ко мне. Нет, не ко мне, к столику. Полуприсел на столешницу, прямо напротив меня, скрестил руки на груди. Но хоть смотрел теперь в глаза.

– Как скажешь, – пожал плечами и тут же наигранно повторил, особо выделив «вас». – Платье у вас просто потрясающее.

– Повторяетесь, – ледяным тоном произнесла я.

– Это потому что так сильно впечатлён. Ещё с прошлого раза.

Дурацкая ухмылка так и не сошла с его губ. Вот же наглый плебей!

– Так сильно, что решили за мной проследить?

Он деланно нахмурился, вот только в чёрных, слегка подщуренных глазах явственно играл смех.

– Вообще-то вон там мой корпус, туда я и шёл, но… увидев тут вас, разве мог пройти мимо? – каждое произнесённое им слово так и сочилось сарказмом.

Это он надо мной насмехается? Он, который ровным счётом ничего из себя не представляет? Рядовой отцовский лакей, хлыщ на побегушках? Пора ему всё же указать на его место, а то, гляжу, совсем зарвался красавчик.

– Лучше бы вы так и сделали – прошли мимо, – уж я постаралась вложить в свой тон как можно больше ледяного презрения.

– А, может, всё же познакомимся поближе? – не унимался черноглазый.

Я надела босоножки и поднялась. Затем встала перед ним, посмотрела прямо в глаза и отчеканила:

– С отцовскими лакеями я не знакомлюсь.

Однако этот весельчак и не думал оскорбляться, только слегка взметнул брови. Затем изогнул губы в кривой улыбке – явно вознамерился съязвить, но тут у меня зазвонил сотовый. Киселёв! Очень кстати.

– Энжи, я тут! Выходи! – гаркнул в ухо, едва я приняла вызов.

– Где?

– Да прямо за воротами. На территорию нас не пускают, типа частная вечеринка. Так что давай, выходи живее.

– Так ты приехал за мной?

– Ну конечно!

– О, Русланчик, я тебя обожаю! Сейчас буду!

Я нажала отбой и бросила взгляд на черноглазого, который наблюдал за мной всё с той же едкой усмешкой. Ай, да пошёл он!

Ни слова не говоря, я развернулась и, вздёрнув подбородок, выскочила из беседки. Мне казалось, что я чувствовала спиной его взгляд, и почему-то очень хотелось оглянуться и проверить. Потом подумала – да какая разница, куда он там смотрит и прибавила шагу.

14

В номере я спешно переоделась в джинсы и припустила к воротам, пока меня не хватился отец. Обещанная машина – белая тойота – поджидала сразу за шлагбаумом, на обочине шоссе.

Киселёв стоял рядом и курил. Завидев меня, расплылся в улыбке.

– Энжи, а я уж приготовился долго ждать, как обычно.

Он щелчком отшвырнул сигарету в кювет и, изобразив галантность распахнул передо мной дверцу. Я нырнула в салон на заднее сиденье, сам Киселёв сел к водителю.

Это был какой-то приятель Руслана, он даже представился, но я сию секунду забыла его имя. В голове царил такой сумбур, что мимолётная информация там не задерживалась. Ну и нервы буквально звенели, будто я не просто улизнула с корпоратива, а совершила побег из тюрьмы.

Впрочем, когда мы подъехали к клубу, я уже полностью успокоилась.

Честно говоря, мне хотелось шума, драйва, движения, пульсирующей музыки, такой громкой, чтобы ни о чём нельзя было думать, чтобы невозможно было говорить. Такие клубы они как живые организмы. И попав туда, ты и сам становишься частью этогоорганизма. Растворяешься в полумраке, в низком бите, и даже сердце бьётся в такт.

Но сегодня местом встречи всех наших был «Мистер Президент». А там всё, как мы любим: ненавязчивая музыка фоном, пафос и запредельные цены. И, конечно, никакой толпы (какая толпа с такими-то ценами?).

Чёрт, ещё недавно я даже внимания не обращала, что сколько стоит. И хотя сегодня за меня платил Руслан, я всё равно в уме подсчитала и содрогнулась: моих жалких крох на карте хватило бы ровно на два с половиной хороших коктейля. И на чаевые не осталось бы.

И это меня придавило. Даже в те моменты, когда отец называл меня ничтожеством, я не чувствовала себя настолько ущербно.

Я глядела на своих друзей и подруг: на Ингу Старовойтову, чей отец держит сеть супермаркетов, на Вику Лапшину, чья мать – хозяйка самых навороченных в городе салонов, на Лену Ланскую – дочку местного медиамагната, на Влада Суркова, который в позапрошлом году пьяным сбил человека, но папа-депутат замял дело, на Ромку, Алекса и Макса. И чувствовала себя с ними совершенно чужой.

Но ведь это странно. Мы общаемся который год, дни рождения отмечаем вместе, знаем друг о друге всё, а тут вдруг возникло стойкое ощущение, что я здесь лишняя, как незваный гость на чужом празднике или как бедный родственник.

Хотя, если мерить отцовскими категориями, все мои друзья такие же «тунеядцы и паразиты», живут за счёт родителей и не парятся. Только их родители при этом не выносят им мозг, как мой, и не перекрывают кислород.

Выходит, нас связывали не общие интересы, а что тогда? Возможность ни в чём себе не отказывать? Ну это же ерунда. Так не бывает.

Но как я ни старалась себя убедить, эту пропасть между нами ощущала почти физически. И малодушно боялась, что кто-нибудь об этом догадается.

Так что на этот раз я сидела ниже травы тише воды, потягивала свой Космополитен и не выступала. Слушала вполуха, как Вика Лапшина, недавно вернувшаяся из Англии, жаловалась на отвратительную кухню. Безучастно наблюдала, как Лена Ланская обнимается с Владом – они теперь типа вместе. А когда забывалась, на ум лезли мысли про того черноглазого.

С ним я, конечно, немного перегнула палку, обозвав лакеем, но сам ведь виноват. Надо думать, к кому подкатываешь.

Домой я вернулась в третьем часу ночи. Рассчитывала, что отец и Вера остались в кемпинг-отеле. Они же так планировали. Надеялась, что и вся его челядь спит давно, но… зря надеялась и зря рассчитывала.

Едва я вошла в дом, как отец материализовался на пороге полутёмной гостиной. Я аж вздрогнула. Вернулись раньше времени? Неужели из-за меня?

– Где была? – спросил отец раздельно и очень тихо, но с ощутимой угрозой в голосе.

– В клубе, – ответила я честно и даже немного с вызовом, хотя струсила, конечно.

С минуту он молчал, источая мощные флюиды гнева, потом так же тихо процедил:

– Отправляйся в свою комнату. Разговаривать будем завтра.

Я поднялась к себе. Вообще-то, я искренне считаю, что ничего ужасного не совершила. Подумаешь, ушла с его дурацкого корпоратива – тоже мне преступление. Ах, ну ещё игнорировала его звонки, но и это не бог весть какой грех, чтобы вот так клокотать от ярости. Решила, что завтра всё это ему и выскажу, а заодно напомню, что мне уже двадцать два, так что куда хочу – туда хожу. На этих мыслях я преспокойно уснула.

К утру смелости у меня поубавилось. Особенно когда я спустилась к завтраку.

Отец заговорил не сразу. Пока поглощал свою овсянку, просто буравил меня взглядом исподлобья. Вера тоже скорбно молчала. Было очень неуютно, поэтому я, поклевав немного, встала из-за стола.

– Спасибо, что-то нет аппетита, – промямлила я.

– Сядь, – рявкнул он.

Я обречённо опустилась на мягкий стул. Приготовилась слушать очередную порцию нравоучений-оскорблений. То есть наоборот – пропускать мимо ушей.

Отец распекал меня с двойным усердием, но я гипнотизировала серебряную солонку и думала о своём. Подняла на него глаза, когда он прогрохотал:

– Ты вообще понимаешь меня? Или ты всё делаешь мне назло?

Я не знаю, что конкретно он мне выговаривал, но представить не сложно. И, наверное, правильнее было бы смолчать – этим я и так все две недели занималась, почти привыкла. Но он смотрел на меня с такой неприязнью, что я не выдержала.

– Послушай, папа, если ты меня так ненавидишь, то какого чёрта заставляешь жить с собой? Почему не оставить всё, как было? Я бы жила в Геологах и глаза тебе не мозолила…

– То есть ты предлагаешь мне не обращать внимания, как моя дочь скатывается на самое дно?

– Да не на какое дно я не скатываюсь! Встречаться время от времени с друзьями – это нормально! Тем более я взрослый человек...

– Это ты – взрослый человек? – отец прямо взвился, как будто я не просто констатировала очевидное, а выдала нечто из ряда вон. Мне бы остановиться, но я тоже уже завелась.

– Может, ты забыл, но в сентябре мне двадцать два исполнится. И уж извини, но как мне провести субботний вечер, я могу решить сама.

Отец прямо потемнел лицом, отшвырнул ложечку, которой уже десять минут мешал остывший кофе. Раздул ноздри и так крепко стиснул челюсти, что выступили желваки. С минуту он испепелял меня взглядом, потом процедил:

– В таком случае сама решай и на какие шиши ты будешь проводить свои субботние вечера... и всё остальное.

– Что? – мне аж подурнело.

Он не мог говорить это всерьёз! 

– Твою карту я немедленно блокирую. Раз ты такая взрослая, то сама изыщешь себе средства к существованию. И в этом доме тебя тоже никто не держит.

– То есть я могу вернуться в Геологи? – без особой радости уточнила я.

– Вернуться в Геологи ты не можешь. Там будут жить родители Веры.

– Родители Веры?! Как так? – задохнулась я. Вера застенчиво потупила взор.

– Вот так. Они уже пожилые, мы решили перевезти их сюда.

– Но почему в Геологи? Это же мой дом!

– Это мой дом, – отчеканил отец. – И кому там жить – решать мне.

Отец поднялся из-за стола, взглянул на меня сверху вниз.

– В чём дело? Ты же у нас взрослый человек, сама сказала. Потому должна понимать, что взрослый человек не только решает, где ему гулять, но и где жить. И как жить, и на что. Так что действуй, решай, строй свою жизнь своими силами.

– То есть ты меня гонишь на улицу с пустыми карманами? Да ты отец года! – голос у меня дрожал, и выглядела я сейчас наверняка очень жалко.

– Никто тебя не гонит. Спонсировать твои развлечения я не обязан. Однако предоставил тебе и крышу над головой, и полноценное питание, – он кивнул на стол, на тарелки с овсянкой, на блюдо с хлебцами, на вазочку с джемом. – У многих взрослых и самостоятельных и такого задела нет. И ничего, как-то живут, устраиваются и даже добиваются успеха.

Этой триумфальной речью он покончил с завтраком. И со мной.

Затем попрощался с Верой, с Воблой, которая тут же возникла на пороге столовой, а до этого, несомненно, подслушивала, сообщил им, когда вернётся и уехал.

15

– Энжи, детка, попробуй, не бойся…

Руслан протянул сигарету с марихуаной, эм… косяк или джоинт – так, кажется, это называется?

– Кайф гарантирую! – он блаженно закатил глаза к потолку.

Я упрямо мотнула головой и поморщилась. Достал!

Нет, правда, у Киселёва просто-таки идея-фикс «накурить» меня. Хотя он называет это по-другому: то расширить границы сознания, то уйти от мерзости бытия. Ну и всё в таком духе.

Обычно с такими предложениями я сразу посылаю Руслана в долгое пешее странствие. Не потому что я такой убеждённый противник подобного релакса – мне вообще глубоко без разницы, кто и как расслабляется. Просто это не моё. И я ему тысячу раз об этом говорила.

Но сегодня я расстроена и подавлена, поэтому на словесные пикировки не способна ни морально, ни физически.

Всё дело в отце. Он превратил мою жизнь, ещё недавно такую насыщенную и интересную, в тоскливое болото. Я как в тюрьме. На цепях он меня, конечно, не держит, но это и необязательно.

Он ведь не соврал – в тот же день заблокировал карту. Теперь я не могу купить себе даже самый дешёвый кофе или взять такси.

Иногда, вот как сегодня, за мной приезжает Киселёв – выводит в свет. Но и в компании наших я всё больше чувствую себя не в своей тарелке. Поэтому на этот раз даже упросила Руслана уехать из клуба пораньше и посидеть-пообщаться где-нибудь вдвоём.

Наши сразу засыпали вопросами: куда? зачем? почему так рано? Пришлось соврать, что от шума разболелась голова, но на самом деле просто надоело притворяться, что у меня всё замечательно, когда хотелось пожаловаться кому-нибудь на тирана-отца, на Воблу, которая, как мне кажется, за мной следит, на несправедливую судьбу.

– Что-то, Энжи, в последнее время ты стала вечно сливаться, – заметила Вика Лапшина.

– Можно подумать, тебе без меня скучно и одиноко, – фыркнула я и тем не менее напряглась.

В нашем кругу бедность – не порок, в нашем кругу бедность – позор. И из всех Лапшина первая перестала бы со мной общаться.

* * *

Мы поехали к Киселёву домой. Жил он в самом центре, на пересечении Ленина и Горького, в сталинской трёшке. И жил один, хотя частенько у него обитал кто-нибудь бездомный. Да я и сама подумывала не перебраться ли к нему. Но вспомнила, какие к нему маргинальные личности порой захаживают и какие бывают у него дикие загулы, сразу отбросила эту мысль.

Хорошо, что в этот раз в квартире Киселёва постояльцев не оказалось, хотя было ощущение, что здесь совсем недавно гулял цыганский табор.

– У меня не прибрано, – оповестил Руслан с виноватой улыбкой, как будто я сама не вижу.

Я махнула рукой – разбросанными вещами меня не напугаешь.

Он врубил какую-то комедию, приволок пива. Я, конечно, цедила эту кислятину, иначе разговор бы не вязался, но всё-таки пиво не мой напиток. Ну, первая бутылка – не мой. А там уже без разницы.

– Всё, Русланчик, это предел. Он лишил меня всего: денег, дома, в котором я выросла. Всего. И унижает меня постоянно. А если споришь – ещё хуже выходит. И родителей этой полудохлой рыбы Веры пустил в мой дом наверняка лишь затем, чтобы мне ещё больше досадить. Я как представлю, что там, где мы жили с мамой, теперь эти… убить всех хочется.

Фильм закончился, а я даже не вникла, о чём он был, увлечённая своими жалобами. Киселёв слушал меня, кивал, понимающе причмокивал, время от времени изрекал что-нибудь глубокомысленное.

Наконец я выговорилась, но лучше почему-то ни черта не стало. Тягостно, безысходно, хоть в голос вой. Я и правда всхлипнула:

– Я так скучаю по своему дому. Я так скучаю по маме. Лучше бы я тогда вместе с ними разбилась…

– У-у-у. Что-то ты, подруга, совсем расклеилась. Говорю тебе – попробуй курни. Сразу же полегчает, это я тебе как доктор говорю. Это же не наркота.

– Угу, все так говорят, а потом в ходячий труп превращаются…

– Не-е-е, Энжи, ты что, я бы всякий хардкор тебе и не стал предлагать. Да я и сам тяжёлое ни разу не пробовал. Спайсы эти всякие, фу. Нафиг надо. А каннабис-то – ерунда, травка, натур продукт. Да не бойся, Энжи, с одного раза не привыкнешь, и даже с тысячи раз. Это просто чтоб попустило немного, словишь лёгкий кайф и всё. А то у тебя разговоры уж совсем за упокой пошли.

– Не-е. Ты же знаешь, я не курю, не умею курить, вообще никогда не курила.

– А тут ничего премудрого нет.

Киселёв затянулся, медленно выдохнул дым и подал мне самокрутку.

– Просто вот так же втягивай, да и всё.

Ничего у меня не получилось. Я толком даже не втянула, но сразу же закашлялась, аж слёзы выступили. И никакой лёгкости, никакого обещанного кайфа, только мерзкий привкус во рту.

– Ясно, – переждав приступ кашля, хмыкнул Руслан. – Пойдём другим путём.

– Каким ещё путём? – мне хотелось немедленно почистить зубы и прополоскать горло. – Да ну тебя. Ничего не хочу!

Но упорный Киселёв приволок из кухни обычную стеклянную банку. Затем, покопавшись в ящике стола, выудил оттуда обычный альбомный лист, скрутил в трубочку. За дальнейшими его манипуляциями я не следила, пока он меня не окликнул:

– Энжи, ну всё, давай. Тут уж проще некуда.

Он протянул мне банку, на дне которой клубился плотный сизый дым.

– Вот. Это, считай, кальян. Втяни через трубочку дым, как коктейль, задержи ненадолго во рту и выдыхай. Да не бойся. Повторяю тебе, это не наркотик.

Я ещё поупиралась, но Киселёв пристал как клещ со своим самопальным кальяном. 

– Давай, один маленький глоток и всё. Вот увидишь – сразу полегчает. А не понравится – больше предлагать не стану, чесслово.

Я взяла трубочку, втянула едкий дым, только вот, выдохнув, больше не смогла вдохнуть. Вообще ничего не могла. Темнота внезапно прихлопнула меня, тело стало чугунным и неподвижным, даже веки отяжелели настолько, что никакими усилиями не получалось их открыть.

Но самое страшное – я задыхалась, как будто органы дыхания сковал паралич. Внутри меня неистово колотилась паника, но сама я лежала бревном, ни пикнуть, ни шевельнуться не могла. И чувствовала с ужасающей ясностью, что умираю. Поначалу сознание ещё работало: я слышала гулкий и далёкий, но всё же узнаваемый голос Киселёва.

Он кричал, звал меня по имени, тряс за плечи и даже, сволочь, бил по щекам. Потом его голос слился с каким-то скрежещущим гудением, темнота стала густой, вязкой, чёрной, и я поняла – всё, это конец.

16

Я не умерла.

Очнулась от того, что меня нещадно трясло и подбрасывало. Было жёстко и очень холодно. Дышать получалось, но с такой болью, будто от носоглотки до самых лёгких всё сожжено кислотой. Голова тоже раскалывалась, словно в неё гвозди заколачивали.

Сразу я не сообразила, где нахожусь. Потом поняла – еду в скорой помощи, причём еду в горизонтальном положении. Рядом сидит медбрат, втыкает в телефон и дела ему нет до меня и до того, что мой несчастный организм внутри по ощущениям одна сплошная язва.

– Очухалась? – спросил он, наконец оторвав глаза от телефона.

Я даже отвечать не стала. Думать хоть о чём-либо было совершенно невмоготу, любое умственное усилие обостряло головную боль в разы. Однако тут и без усилий напрашивался вывод: Киселёв вызвал скорую и меня откачали. И, видимо, везут в больницу.

– Встать-то можешь? – спросил медбрат, когда эта колымага наконец остановилась у дверей, над которыми висела табличка "Приёмное отделение".

Встать я смогла, правда с трудом. И шла с поддержкой, потому что под ногами всё плыло и качалось, как будто иду по корабельной палубе.

Ночь я пролежала под капельницей, а утром за мной явился отец…

* * *

Домой мы ехали в полнейшем молчании. От напряжения воздух в салоне машины аж потрескивал. За всю дорогу только раз, когда мы только отъезжали с больничной парковки, Виктор спросил отца: «Домой?». Тот кивнул.

На меня отец не смотрел, однако его явно выбило из колеи моё… приключение. И надеждами я себя не тешила – это он пока молчит. Всё ещё впереди. И если уж за побег с его дурацкого корпоратива он так клокотал, то тут… мне даже представить трудно, какой апокалипсис меня ждёт.

Дома я поднялась к себе, но перед дверью комнаты замерла и прислушалась. Отец говорил не то с Верой, не то с Воблой, не то с обеими. Сказал:

– У меня важная встреча через два часа, никак не перенести. Так что придётся ехать, буду вечером. А эту из дома не выпускать. Я охранникам сказал, но и вы имейте в виду.

Я аж охнула от возмущения.

– Хорошо, – отрапортовала Вобла.

– Серёжа, а ты не перегибаешь палку? – промямлила Вера. – Дом не должен быть тюрьмой.

Я Веру не люблю, но тут она права. Но отец каков! Чёртов сатрап! И Вобла туда же!

– А что ты прикажешь сделать – упечь её в наркодиспансер, где с такими обращаются, как со швалью? – повысил голос отец. – Или закрыть глаза на то, как она себя губит? Какая бы она ни была, но это моя единственная дочь. И потом, ты хочешь, чтобы все обсуждали, что у Рязанова дочь – наркоманка? Да я как людям в глаза смотреть буду?

– Но ты не сможешь её вечно держать тут взаперти…

– Понадобится – буду.

– Но это как-то слишком…

– Слишком – это когда мне сегодня ночью позвонили и сообщили, что моя дочь чуть не умерла от передоза, – заорал отец.

– Серёжа, тихо-тихо, – сразу залепетала Вера. – Тебе нельзя так нервничать. У тебя же язва. Я всё поняла. Ты прав.

– Вера…

– Серёжа…

– Ну, в общем, я ещё не решил, как тут лучше поступить. Что-нибудь придумаем.

Очень хотелось спуститься к ним, вмешаться, объяснить, что это бред, что никакая я не наркоманка. Я даже и спустилась до середины лестницы, так меня распирало. Но потом вернулась. Струсила. Умом-то я понимала – сейчас он мне ни за что не поверит, даже слушать не станет. Его вообще сложно в чём-то переубедить, а тут такое... 

Спасибо Киселёву. Хотя он же руки мне не выкручивал, сама виновата. Ну ничего, решила я, отец успокоится, и я с ним поговорю.

* * *

Три дня я просидела затворницей. Слушать меня отец не желал ни в какую, хотя я пыталась объяснить ему, что это была просто случайность, первый раз и последний. Да, это дурость несусветная, я же понимаю. Я сама тысячу раз пожалела и ругаю себя за эту глупость. И уж точно никогда ничего подобного больше не повторится.

Причём я не лгала ни капли и даже не преувеличивала. Но отец не верил и ждал, как я поняла из подслушанного разговора, когда у меня начнётся ломка. Они все ждали. Наблюдали за мной украдкой и он, и Вера, и Вобла, без дела постоянно совались в мою комнату, спрашивали, как я себя чувствую.

На четвёртый день, так и не дождавшись, сразу после завтрака отец неожиданно позвал меня с собой. Точнее, не позвал, а просто поставил перед фактом: съездим в одно место.

– Куда? – насторожилась я.

– Узнаешь.

В общем-то, мне было всё равно, даже, может, и хорошо – хоть какое-то разнообразие.

Виктор вёз нас в сторону аэропорта, потом свернул к Дзержинску, который мы благополучно проехали мимо, а затем и ещё какую-то деревню.

Теперь я снова забеспокоилась – куда мы всё-таки мчимся? Кругом луга, деревья, какие тут могут быть у отца дела?

В конце концов мы въехали на территорию какого-то… ну, наверное, пансионата для бедных или лагеря, огороженного забором.

– Мы здесь зачем? – спросила я. И в ответ опять услышала: узнаешь.

Виктор остался в машине, а мы с отцом направились к ближайшему зданию – одноэтажному деревянному корпусу. За ним располагались ещё несколько подобных строений.

Внутри оказалось ещё более убого, чем снаружи. На улице хоть зелень радовала глаз. А тут всё было каким-то допотопным: вытертый до дыр линолеум на полу, стены, выкрашенные жёлтой краской, старая мебель. Ну, хотя бы чисто.

Отец велел подождать, а сам зашёл в кабинет с табличкой «Директор». Я же от скуки стала разглядывать стенды, увешенные коллективными фотографиями. 

Наконец появился отец и вместе с ним – незнакомый лысый мужчина в светлых брюках и рубашке с коротким рукавом. Лысый посмотрел на меня с явным любопытством. Значит, они говорили обо мне.

– Как самочувствие? – вдруг спросил.

Я удивлённо на него воззрилась. Разве это нормально – спрашивать незнакомого человека, как он себя чувствует? Если только ты не врач, но на врача он нисколько не походил, как и этот барак на больницу.

– Прекрасно, – ответила я тем не менее.

– А как настроение? – не унимался он.

– Замечательно, – пожала я плечами.

Лысый разулыбался и потом обратился уже к отцу:

– Можем провести небольшую экскурсию, показать, как тут у нас всё устроено. У ребят сейчас занятия с психологом…

Мы все втроём вышли на улицу, они что-то обсуждали вполголоса, я же недоумевала – что это за место и почему мы здесь. Недоумевала, пока мой взгляд не упал на вывеску прямо над крыльцом. Почему-то сначала я на неё не обратила внимания. Центр реабилитации наркозависимых «Светлый путь».

Я аж задохнулась. Это сюда отец решил меня упрятать? Он совсем с ума сошёл! Ну уж нет!

Пока эти двое беседовали, я устремилась к воротам. Отец окликнул меня, но я лишь прибавила шагу. Это же беспредел полнейший!

Последние несколько метров до отцовской машины я еле сдерживалась, чтобы не припустить бегом. Наконец плюхнулась на заднее сиденье.

– Отец сказал, что останется здесь, а ты чтобы вёз меня домой, – объявила я Виктору, наблюдая в зеркале заднего вида, как вытянулось его лицо, обычно совершенно непроницаемое.

– Я пошутила, – сжалилась я над беднягой, который аж рот открыл.

И снова метаморфозы в лице: от недоумения до набыченности.

Потом пришёл и отец. Я готовилась к отчаянному сопротивлению, но он, ничего не говоря, сел рядом и велел Виктору возвращаться в город. И за всю обратную дорогу ни словом не обмолвился.

17

В тот же день, только вечером, отец призвал меня в свой кабинет.

– Ты поняла уже, куда мы сегодня ездили, – не отрываясь от своих бумаг, изрёк он, как только я вошла и уселась в кожаное кресло напротив. Кресло было холодным, жёстким, неудобным. И от этого я чувствовала себя ещё уязвимее.

– Угу, только не поняла, с какой целью. Ещё раз тебе повторю: я не наркоманка. Никакие наркотики я никогда не употребляла и не употребляю.

Наконец он поднял на меня глаза, светло-серые, льдистые, колючие.

– То есть это не тебя на днях еле откачали после передозировки?

– Это был единственный раз! Случайность! Я просто глотнула дым, я же говорила тебе. До этого я никогда ничего не пробовала и больше уж точно не попробую. Да я даже не курю!

– Все так говорят.

– Знаешь, я тебе сказала, как есть. Верить или нет – твоё дело. Но я в этот приют для нариков не поеду! – твердо сказала я.

– Надо будет – поедешь. Даже не сомневайся.

Только я собралась высказать всё, что думаю, как отец опередил меня:

– Но у тебя есть выбор. Пока есть.

Я постаралась взять себя в руки и без истерики в голосе спросила:

– Какой выбор?

– Устроиться на работу. Ты двадцать с лишним лет порхала как стрекоза, а теперь пора взяться за ум. С учёбой у тебя, гляжу, ничего не вышло.

– Я могу и на заочке доучиться.

– Значит, иди работай, – пропустил отец мою реплику мимо ушей. – Будь хоть кем-то. Неужто тебе самой не противно осознавать свою полную никчёмность? Впрочем, это вопрос риторический. В общем, дочь, выбор у тебя невелик: либо ты немедленно устраиваешься на работу и действительно работаешь, а не просто просиживаешь. Либо – ну, ты сама знаешь.

Меня буквально разрывали эмоции. Злые слова так и просились слететь с языка, но я уже усвоила – с отцом качать права бесполезно, только себе хуже сделаешь. Проще согласиться, а там уж действовать по обстоятельствам. Кое-как поборов в себе эмоции, я спросила:

– И что это за работа?

– В пресс-службе моей компании. А ты что хотела? Куда тебя, без образования, без опыта, ещё возьмут? А у меня работать, чтоб ты знала, почитают за честь специалисты – не чета тебе. С красными дипломами, со стажировками за границей. Далеко не всякого у меня берут, и далеко не всякого из тех, кого взяли, оставляют. Соболев, начальник пресс-службы, например, отучился в Англии, здесь работал в администрации города, а я его переманил. Команда у него – тоже сплошь профи. И все они очень ценят работу у меня. Так что не кривись.

– Ну и зачем тебе это? У тебя вон профи, так для чего тебе такой никчёмный неуч?

– Мой крест, – обречённо развёл руками отец. – Надо же тебя хоть куда-то пристроить. Я мог бы, конечно, договориться, но не хочу, чтобы ты срамила меня среди партнёров.

Вот как – он наперёд уверен, что я всё запорю, испорчу, опозорюсь. Он вообще во мне разумного человека не видит. Он просто априори считает меня… даже слово не могу подобрать, чтобы не сильно обидно было.

Нет, мне сильно обидно. Нестерпимо. Мама так никогда со мной не обращалась. Мама себя считала прекрасной, а меня так вообще лучшей. И неустанно повторяла: «Лина, ты у меня сокровище. Ты чудом сумела взять лучшее от нас с отцом. От меня переняла красоту, от него – ум».

Ну, она так говорила, когда я ещё в школе училась. Потому что кроме математики и физики я по всем остальным предметам шпарила на отлично без всяких усилий.

Да и вообще мама в меня верила, хвалила за каждый самый маленький успех…

– Так что лучше свой позор держать при себе, – заключил отец, и тут меня прорвало.

– Ты – самый бездушный и бессердечный из всех, кого я знаю. Ты оцениваешь людей только по их успешности. Выучился за границей – молодец, ничего не достиг – отстой. А на человеческие качества тебе плевать. Конечно, на качествах же денег не срубишь.

– Я впечатлён твоей пылкой речью, но к нашей ситуации это мало применимо, хотя бы потому что и качествами ты не блещешь. Так в чём же, скажи, я тебя недооценил?

– Знаешь что, если бы ты по-человечески предложил мне работать, без этих вот оскорблений, думаешь, я бы отказалась? Может, и да, но, может, и нет! Ты никогда ничего по-доброму не предлагал и не просил. Ты только приказываешь и вынуждаешь. Конечно, твои профи ценят эту работу, потому что они сами её добились, захотели и устроились, силком их не тащили. А меня ты работой наказываешь. Кто же радуется наказанию? 

Отец, что странно, молчал, будто не знал, что сказать. Тогда я перевела дух и наконец выпалила то, что давно наболело:

– А ещё ты постоянно говоришь гадости о маме, но если сравнивать вас как родителей, то ты ей и в подмётки не годишься. Хотя бы потому что она любила меня и действительно заботилась!

Отец от гнева аж потемнел лицом, и я моментально пожалела о своих словах. О ней он до сих пор не мог говорить спокойно, а я так неосторожно ткнула в больную мозоль.

– Любила и заботилась, говоришь? – рявкнул он. – Наверное, от большой любви и заботы она хотела сбежать со своим любовником за границу, забрав деньги его семьи. Ну а тебя бросить здесь, на растерзание его родни.

– Что за бред?

– Да уж какой тут бред. Этот Кошкин, адвокат, выгреб деньги с общего счёта. Бизнес-то у него был семейный на пару с женой. Развестись он не мог без крупных потерь, вот и решил сбежать вместе с твоей матерью, так понимаю, на Кипр. И если б не этот несчастный случай, то спустя неделю они бы…

– Всё ты врёшь! Мама не могла так со мной поступить.

– Не могла, угу... Только купили они два билета на Кипр в один конец. И деньги со счёта его семьи тоже куда-то делись. Да если бы не я, вдова тебе изрядно крови бы попортила.

Отец ещё что-то говорил, приводил какие-то факты, но я едва его слышала – в голове грохотал пульс, заглушая остальные звуки. Перед глазами противно рябило.

А дальше помню всё сумбурно, фрагментами. Кажется, я повторяла как заведённая: это неправда. И ещё кажется, я рыдала, а Вобла совала мне стакан с водой. Не помню, откуда она взялась в кабинете отца, но помню её тощую руку перед лицом и стук собственных зубов о стеклянный край стакана. Потом Вера увела меня в мою комнату, уложила в кровать и никак не уходила, пока я не прогнала её.

Я отчаянно не хотела верить отцу. Сама себе твердила: это гнусная ложь. Но, как назло, в памяти всплывали эпизоды, которым прежде я внимания не уделяла, а теперь они складывались в цепочку: открытая вкладка браузера с экзотическими видами и кричащими заголовками: самые выгодные цены на дома в Лимассоле; случайно услышанный обрывок разговора между мамой и Анатолием. Мама как будто его уговаривала: «Всегда чем-то приходится жертвовать, мне тоже без неё будет очень тяжело». Позже я спросила: «Без кого?». И мама ведь сказала, что без меня. Правда, об отъезде даже не заикнулась. Просто сослалась на то, что я уже взрослая и у меня скоро будет своя жизнь и, возможно, своя семья. И добавила: «Это не значит, что мы расстанемся, это значит, что мы будем жить врозь». Я тогда и не восприняла её слова всерьёз. А ведь были ещё и сумасшедшая вдова Анатолия с его сыном, требующие с меня какие-то непонятные деньги и обзывающие маму мошенницей. И ещё всякие мелочи.

До утра я глотала слёзы. Меня убивало не то, что она собиралась уехать с Анатолием и даже не то, что они подчистили счета его семьи. Мне была невыносима мысль, что мама не сочла нужным мне об этом сказать. Ведь такое серьёзное дело не могло быть сиюминутным решением, наверняка они долго планировали, потом готовились. И всё тайком.

Она не бросила меня, не успела. А мне теперь казалось, что бросила. Предала.

И при всём при этом я всё равно остро по ней скучала. Я даже злиться по-настоящему на неё не могла. Я просто стала ещё в сто крат несчастнее.

На другой день я чувствовала себя совершенно измученной. Отец же неожиданно проявил милосердие: не стал гнать меня на завтрак, хотя режим в этом доме ставился превыше всего, и мой выход на работу отложил до следующей недели.

18

С началом новой недели закончились и послабления. Ещё накануне, в воскресенье вечером отец велел быть утром готовой как пионер.

– Сразу после завтрака едем в головной офис. Познакомлю тебя с твоим начальником.

– Начальник – это тот, который в Англии учился и весь из себя крутой профи?

– Именно. И давай завтра без выступлений и выкрутасов.

– А что я хоть делать-то буду там должна?

Если честно, то я правда совершенно не представляла себе, чем люди занимаются на работе. В поле – оно понятно чем, как понятно и со строителями, дворниками или поварами. А что делают офисные клерки, в частности, сотрудники пресс-службы?

– Твой начальник всё тебе расскажет об обязанностях. Будет давать тебе задания, – затем назидательно, с ударением добавил: – А ты их будешь выполнять. Во всяком случае, очень стараться. Учитывая, что ты ничего не умеешь и не знаешь, ничего сверхъестественного тебе не поручат, не переживай. Но то, что поручат, ты обязана делать беспрекословно. Ясно? И ещё, в моей компании дисциплина очень строгая.

Всё-таки удержаться от оскорблений отец никак не может. Я надулась, но он даже не обратил внимания, продолжая расписывать, как там у него всё заведено.

Целый вечер отец растолковывал мне правила и порядки, у меня аж голова загудела. Ничего нельзя, за всё тебя ждут штрафы-штрафы-штрафы. 

Только я обрадовалась, что отец вернёт мне карту, как он тут же огорошил: деньги я буду получать дважды в месяц. И такие крохи! Эта так называемая зарплата и сама по себе смешная, так ещё и за каждый прокол могут от этих жалких крох отщипывать.

Глядя, как я приуныла, отец решил добавить ложку мёда в бочку дёгтя:

– Ну а если работник отличится, то его наоборот ждёт премия. Иногда – очень даже неплохая. В общем, просто исполняй задания своего начальника, не отлынивай, не пререкайся, не опаздывай, хотя поначалу тебя будет возить мой Виктор… и всё будет нормально.

Зная отца и его отношение ко мне, это напутствие вполне можно было счесть добрым жестом, попыткой меня приободрить. Прямо как-то неожиданно.

Ах да, за день до этого он ещё и расщедрился: выделил денег на покупку обновок.

Радость, правда, омрачалась двумя обстоятельствами: со мной он отправил свою Веру. Для контроля, видимо. А то вдруг сбегу и куплю себе выпить или же сразу дозу.

Ну а второе: я должна была купить себе не то, что захочу, а исключительно строгие наряды для работы. Там, оказывается, дресс-код: белый верх, тёмный низ. И всё такое скромное, сдержанное, невзрачное. От одних нарядов накатила тоска. Хотя, если уж честно, я себе понравилась и в этом скучном облачении.

Вера тоже каждый раз всплёскивала руками:

– Ах, Линочка, какая же ты красавица! Эту блузку как будто специально для тебя сшили. А как на тебе эти брючки сидят! Заглядение!

Я, конечно, не удержалась и от неразрешённых трат. Купила себе совершенно потрясающие туфли и новую сумочку. Ну и так, всякое по мелочи. Надо же чем-то себя порадовать. Да и наскучалась я по шопингу.

Главное, настроение приподнялось, несмотря на то, что с понедельника придётся ездить на эту самую работу. Но я чем себя утешила – подумала, что зато теперь не придётся изнывать от скуки в этих четырёх стенах, тоже ведь плюс. А когда будут всякие дела, то и времени на грустные мысли не останется. И копошиться в себе не буду.

На этой ноте я даже решила помириться с Киселёвым.

Строго говоря, мы не ссорились, просто я разозлилась на него за то, что чуть не отправил меня на тот свет, ну и игнорировала его звонки и сообщения. Пусть спасибо скажет, что я не сдала его отцу, а то бы и мириться сейчас было не с кем.

Киселёв неподдельно и бурно обрадовался:

– Энжи! Слава богу! Я уже извёлся весь. Ты на меня больше не обижаешься?

Вообще-то, обида – это совсем не то слово. Я всерьёз собиралась прекратить с ним любое общение, но тогда мне пришлось порвать бы и вообще со всеми нашими и остаться одной, совсем одной. А я так не люблю одиночество! Ну и с Русланом мы всё-таки близки как ни с кем, и хорошего он для меня делал много.

– Ну как сказать… – решила немного пожеманничать я.

– И как же мне искупить свою вину? – подхватил он игру.

– Кровью, Киселёв. Только кровью.

– Кровожадная ты, Энжи.

– Ты пытался меня убить!

– Да я сам чуть не умер! До сих пор, как вспомню, как ты тут синяя лежала и не дышала, так сердце сразу останавливается.

– Это я чуть не умерла, а ты просто наложил в штаны.

– Энжи, ну прости меня. Я даже подумать не мог, что у тебя такая реакция будет, это, наверное, какая-то индивидуальная непереносимость у тебя, аллергия... Если б я знал, что так бывает, я бы ни за что… клянусь!

Я вздохнула. Ну не умею я долго обижаться.

– Ладно, прощу, но с одним условием. Чтобы даже не заикался больше про эти свои делишки и эксперименты. И вообще, при мне – ни-ни! Или сразу врагами станем.

– Согласен на всё! Ты, Энжи, ещё продешевила с условием, – хохотнув, воскликнул он, а затем вдруг робко спросил: – Ты сама-то как?

И я поведала Руслану все свои последние новости с таким энтузиазмом, будто год провела на необитаемом острове, ну или в камере-одиночке.

* * *

В понедельник утром мы с отцом выехали ни свет ни заря. Во всяком случае, гораздо раньше, чем обычно отправлялся на работу он сам.

Спать мне хотелось просто невыносимо, потому что я почему-то накануне разнервничалась и полночи не могла уснуть, а как только задремала, так меня сразу же разбудили.

За завтраком я через силу влила в себя крепчайший кофе, чтобы хоть как-то взбодриться, но особого эффекта не ощутила. В голове клубился вязкий туман, мыслей – ноль, глаза слипались. Ещё и отец, пока ехали, всю дорогу бубнил, как я должна себя вести, чего делать не должна, а меня от его монотонных наставлений окончательно утягивало в дрёму.

Наконец отцовский джип подкатил к зеркальной башне, не особо высокой (в семь этажей, если я правильно посчитала), но зато по обеим сторонам входных дверей на пьедесталах возлежали белокаменные львы, прямо как в Ливадийском дворце. Только тут, среди стекла и прямых линий хай-тека этот архитектурный изыск выглядел нелепо и помпезно.

– У тебя есть час на перекур, – бросил отец Виктору, выходя из машины. – Потом поедем в Мегет.

Отец решительно взбежал по ступеням, я – за ним. Резко распахнув дверь, шагнул в просторный холл, я – за ним. Отмеряя широкими шагами глянцево-мраморный пол, устремился к лифту, и я, опять же, – за ним.

Возле лифта топтались люди: типичные офисные хомячки. Два парня – один тощий и нескладный, второй – какой-то даже не то что полный, а пышный и по-женски округлый. Оба, как положено, в костюмах и при галстуках. Только на первом костюм болтался как на вешалке, а второго туго обтягивал и вовсе не в плечах, отчего вызывал ассоциацию с телячьей колбасой. Дамы тоже не модели. Хотя сильно я их и не рассматривала. Но от одного их скучного вида во рту стало кисло.

Нигде ещё я не чувствовала себя настолько чужеродной, как тут. Никогда и ни за что я не стану частью этого планктона, этого тоскливого канцелярского болотца. Это всё временно. До осени кое-как протяну, а в сентябре пойду восстанавливаться. Уж лучше учиться. Какие угодно сдам зачёты и экзамены, но тут прозябать не останусь.

Когда мы подошли, все замолкли, расступились, с тошнотворным подобострастием поздоровались с отцом и уставились на меня, не скрывая жгучего любопытства.

Лифт тренькул и раздвинул хромовые створки. Но отцовские клерки не сдвинулись с места. Только после того, как мы шагнули в кабину и встали по центру, робко просочились и облепили зеркальные стены по периметру.

Ехали они в напряжённом молчании, украдкой поглядывая на меня. На отца вообще глаза поднять боялись. Так их запугал, что ли? Хотя, в общем-то, могу представить.

Пышный и тощий вышли на четвёртом этаже, дамы – на пятом, а мы поднялись на седьмой и оказались в просторной приёмной.

За стойкой ресепшена сидели три девушки. Вот эти, причём все три, вполне ничего такие. Молодец, папочка, эстет. Окружил себя молодыми красотками. А, может, и не просто эстет.

Я наблюдала за ним и за красотками, но все три одинаково любезно пожелали ему доброго утра. Он же только сухо кивнул, не выразив ни единой эмоции, и направился в свой кабинет, массивную дубовую дверь которого украшала позолоченная табличка с вытравленным: Генеральный директор Рязанов Сергей Иванович.

Впрочем, в свою обитель он заглянул лишь на пару секунд – оставил портфель, вновь вернулся к стойке ресепшена, велел одной из красоток с кем-то связаться по поводу Мегета и покинул приёмную. А я, как хвостик, за ним по пятам.

Мы спустились на шестой этаж. По коридору отец вышагивал вальяжно, широким хозяйским шагом. Я на своих тончайших шпильках семенила, звонко цокая, следом и заодно изучала таблички на дверях: главный бухгалтер, директор по персоналу, начальник пресс-службы Соболев В.С.

На этом наш променад завершился. Отец вошёл в кабинет Соболева В.С., как в свой собственный.

– Приветствую, Вадим Сергеевич, – раскатисто и громко возвестил он о нашем появлении. – Как и договаривались, привёл к тебе свою дочь. Будет работать под твоим руководством.

– Доброе утро, Сергей Иванович, – ответил мой начальник.

Широкая спина отца заслоняла меня от него, а его от меня, но в отражении стеклянного шкафа я увидела, как из-за стола нам навстречу встал мужчина. Тут отец шагнул в сторону, я перевела взгляд на хозяина кабинета и… онемела. Чёрт, чёрт, чёрт! Только не это! Только не он!

Но это был он. Брюнет из беседки. Я узнала его моментально. Как там я его назвала? Отцовский холоп? Или лакей? От стыда мне сделалось душно и тошно, хоть сквозь землю провались.

О том, что он пару месяцев назад видел меня в нелучшем виде я старалась вообще не думать, мне и без того хватало потрясения, даже от сонливости сразу не осталось ни следа.

Он подошёл к нам, поздоровался за руку с отцом.

– Знакомься, моя дочь Лина, – повернулся ко мне отец.

– Рад знакомству, – отозвался брюнет совершенно ровным голосом, хотя по его взгляду я поняла – он тоже, вне всякого сомнения, узнал меня.

Губы тронула едва заметная ухмылка, а в чёрных глазах промелькнуло выражение наподобие: ну вот и встретились.

– Введи её немного в курс дел сам или кого-то из своих попроси.

– А в какое направление лучше определить вашу дочь?

Отец шумно вздохнул, посмотрел на меня так, будто его язва внезапно разболелась.

– Тут уж сам на месте смотри. Образования у нас, увы, никакого, опыта тоже. Ничего мы не знаем и ничего не умеем. Так что, по большому счёту, без разницы. Но ничем мало-мальски важным, естественно, её не озадачивай. Так, мелкие всякие поручения давай, потому что Лина у нас мастер по созданию проблем.

Я послала отцу в ответ взгляд, полный ненависти. Мало того, что и так ужасно не по себе, так ещё и отец меня перед ним позорит. Фактически, назвал дурой и обозначил единственную функцию, на которую я способна – быть на побегушках. От гнева и обиды у меня перехватило горло.

– Только, Вадим, говорю сразу: никаких ей поблажек. Не думай, что раз она моя дочь, то ей можно тут бездельничать. Нет! И всякие промахи ты тоже не должен спускать ей с рук. Она у нас и так слишком избалована и ленива. Поэтому никаких ей послаблений.

– Я понял, – кивнул черноглазый и снова стрельнул в меня взглядом.

– Мне надо, чтобы она не просто просиживала зад, а реально работала. А если будет отлынивать от дел или косячить, наказывай так же, как наказал бы любого другого сотрудника.  

– Я вам тут случайно не мешаю гадости про меня говорить? – не выдержала я.

Но отец проигнорировал мою реплику и продолжил как ни в чём не бывало. А этот ещё и ухмыльнулся, сволочь. Оба сволочи!

– Я серьёзно, Вадим. Она должна пахать у тебя вовсю и получать за свои косяки то, что полагается. Облажалась – наказывай.

Отец совсем свихнулся! Чтобы я, Лина Рязанова, пахала! Если бы взглядом можно было испепелять, то от отца остался бы сейчас дымок. И черноглазому с его ухмылками я бы тоже подпалила бока. Не прощу им этого унижения! Мама бы сейчас… Я мысленно осеклась. Сердце снова больно кольнуло.

Ни слова не говоря, я направилась прочь из кабинета Соболева.

– Куда направилась? Лина, стой, – бросил мне в спину отец, но теперь я его проигнорировала и с гордым видом вышла в коридор.

Однако убегать не спешила, а замерла и прислушалась. Из-за двери донёсся приглушённый голос черноглазого.

– Как-то вы чересчур жёстко с ней, Сергей Иванович…

– В чём жёсткость, Вадим? Я требую к ней такого же отношения, как к любому другому сотруднику, ни больше ни меньше.

– Ну, она не успела ещё и начать, а вы уже наказаниями стращаете.

– Так потому что я знаю свою дочь. Она лентяйка каких поискать, но строит из себя королеву, хотя во всём, понимаешь, буквально во всём – полный ноль. Слова на неё не действуют вообще никак. Ничего она не хочет, ничто ей не интересно. Интересно вот только по клубам с дружками своими наркоманами да пьяницами шляться.

Вот гад! Какого чёрта он обо мне такое рассказывает всяким чужим мужикам?

– Наркоманами?

– Да, было дело… В общем, с ней надо строго. Надо держать её крепко в узде и постоянно контролировать, потому что стоит только дать ей послабление и всё. Да и спесь с неё тоже давно пора сбить. Понял, Вадим?

– Да понял, понял.

– Ну вот и хорошо. Будем надеяться, что теория Дарвина не подкачает.

Теория Дарвина? Это он что сейчас, намекнул, что я типа обезьяна, которую, может быть, труд превратит в человека? Ну это уж вообще за гранью! Я пожалела, что вышла. Может, при мне отец не стал бы так распускать свой язык. Ну а если бы ипри мне такое говорил, то я бы тоже не смолчала.

Вдруг дверь распахнулась, я едва успела отскочить. Отец вышел в коридор, но, увидев меня, остановился.

– А ты… – начал было он и палец свой на меня наставил, но я, взглянув на него исподлобья, перебила его.

– Балабол! – выпалила со злобой и презрением.

– Ч-что? – У него аж челюсть отвисла.

Ну конечно, отец привык к сервильности. Все вокруг него на задних лапках ходят и смотрят в рот. Да я и сама слова против ему не говорила: хорошо, папа, ладно, папа, как скажешь, папа.

Он проморгался и, нахмурившись, процедил:

– Дома поговорим. А сейчас иди к Вадиму Сергеевичу.

Я скривилась. Отец истолковал мою гримасу верно и тотчас зашипел:

– Ты свой гонор забудь. Он – твой начальник. И ты обязана ему подчиняться, если не хочешь усложнить себе жизнь.

Ненавижу отца! И черноглазый тоже бесит. Наверняка ведь захочет отыграться за те мои слова. Однако, будем честны, жизнь я себе усложнять не хочу.

Поборов глухую ярость, я состряпала на лице невозмутимость и вернулась в кабинет Соболева.

19

– Видимо, нам всё же судьба познакомиться поближе, – усмехнулся Соболев.

Он уже сидел за своим столом, прямо напротив входа, только немного откатился в кресле назад, откинулся на спинку, а руки заложил за голову. Летнее солнце щедро лилось через панорамное окно за его спиной, несмотря на тонированные стёкла. Поэтому я видела лишь силуэт и, какое было у него выражение лица, могла только догадываться.

– Увы, – вздохнула я.

Я остановилась рядом с дверью. Сесть он мне не предлагал, и вообще, по-моему, ему ужасно нравилось это положение вещей, где я вдруг стала его подчинённой. Ну что ж, ладно, пусть пока потешит своё самолюбие. На первых порах я ему даже подыграю.

И я напустила на себя покорный вид. Ни к селу ни к городу вдруг вспомнилось, как в восьмом классе меня вызвали к директору из-за стычки с одноклассницей. Конфликт спровоцировала она, приревновав ко мне… ой, уже не помню, кого именно. И ничего лучше не придумала, как измазать моё белое кашемировое пальто какой-то чёрной вонючей гадостью. Но на месте преступления её засёк пятиклассник и доложил мне. Просто его как-то обижали мальчишки, а я вступилась, вот он и проникся.

Я вернулась в класс и без разговоров взяла её сумку. Она в первый миг опешила, но когда я расстегнула замок и заглянула внутрь, стала кричать, мол, неприлично шарить по чужим вещам, хватать меня, пытаясь вырвать сумку из моих рук. Но я уже обнаружила там баночку с чёрным кремом для обуви. И крем этот вонял так же, как мерзкие пятна на моём пальто. В общем, сумку я в отместку вышвырнула из окна, а кабинет у нас находился на четвёртом этаже. Да и сумка была расстёгнута, так что в полёте всё повысыпалось и разлетелось по школьному двору. В том числе телефон, который, понятно, разбился. Её мать подняла бучу, требовала десять тысяч – столько стоил мобильник этой дуры. Но когда она узнала, сколько стоило моё пальто, то сразу прикусила язык и предложила всё забыть и помириться.

Так вот почему-то меня, не мою одноклассницу, а меня вызвал к себе директор. Я так же тогда стояла у порога и делала вид, что раскаиваюсь. Пал Палыч, директор, между прочим, взрослый сорокалетний мужик, отягощённый семьёй, распекал меня, а сам смотрел так, будто съесть хочет. Даже губы облизывал. Потом подошёл и, повторяя, какая я плохая девочка, погладил по спине, между лопаток. Брр.

И вот с чего вдруг я это вспомнила?

Соболев вдруг поднялся, сунул руки в карманы брюк, неспешно приблизился. Остановился в двух шагах, оглядел меня с ног до головы.

Ну, меня такими взглядами не проймёшь. Хотя, если честно, всё же сумел, гад, вызвать во мне лёгкое волнение, но ему этого знать не стоит.

– Вадим Сергеевич, – он вынул правую руку из кармана и протянул мне. – Впрочем, вы можете меня, простого смертного, звать просто – Вадим.

Я слегка поколебалась, но ответила на рукопожатие.

– Анжела.

Ладонь у него оказалась сухая, крепкая, тёплая. И… я вдруг заволновалась ещё больше. Чёрт, какая глупость!

– Анжела? – взметнул он в деланном удивлении чёрные брови. – Без отчества? Без регалий? Так просто? А как же должное почтение?

Ну, ясно, держит на меня зуб за «лакея». Насмехается. И мне, если уж по правде, всё ещё страшно неловко, конечно, но теперь гораздо сильнее меня беспокоит это дурацкое волнение. Сроду такого не бывало. И покрасивее, чем этот Соболев, случалось, подкатывали, но никогда меня это не трогало. С холодной головой и спокойным сердцем я, в итоге, всех отшивала. А теперь дрожу как струна от лёгкого прикосновения смычка. Хотя понятно, почему так. Ведь с теми другими я впросак не попадала, как с ним, вот и не волновалась. А с этим – раз за разом, потому и смущаюсь. Это ещё хорошо, что я от природы не краснею. Но сердце совершенно явственно затрепыхалось, особенно когда я посмотрела ему в глаза, тёмно-карие, почти чёрные. Чтобы скрыть смущение, я вздёрнула подбородок и ляпнула первое, что пришло на ум:

– Ну, если вам так неудобно, можете звать меня госпожа.

Он неожиданно рассмеялся, чуть откинув голову назад, и меня отпустило. Смех у него звучал весело и искренне, а это означало, что, во всяком случае, он не злится на меня. Уже хорошо.

– Значит, решили заняться карьерой? – Он снова сунул руки в карманы, склонил голову немного набок и заинтересованно уставился на меня.

– Отец решил, – поправила я, хотя, думаю, этот Соболев и так в курсе.

– А вы сами что думаете?

– Ничего не думаю, я здесь, потому что выбора мне не оставили.

– Выбор есть всегда, – пожал он плечами.

Он ещё и философ!

– Значит, работа – это так, чтоб папа отвязался?

Я промолчала, давая понять мимикой, что он прав.

– Ну, ничего. У нас интересно. Втянетесь и вам ещё понравится тут работать.

Я снова промолчала. А что на этот бред ответить? Да и зачем что-то отвечать, переубеждать его? Я просто протяну время до сентября, восстановлюсь в универе, начну учиться, отец от меня и отвяжется с этой идиотской работой.

– Ну, пойдёмте. Покажу вам наше царство, ну и конкретно ваше рабочее место.

Он шагнул ещё ближе и открыл дверь. А потом… этот нахал вдруг приобнял меня за плечи! Вот недаром мне наш директор школы вспомнился! Правда, у Соболева это не выглядело каким-то домогательством, а так, что-то типа дружеского жеста, но мне стало опять не по себе.

В коридоре, к счастью, он руку убрал, но кожа под блузкой, там, где меня касались его пальцы, продолжала гореть.

– Сначала зайдём в кадры, пусть подготовят трудовой договор, приказ и что там ещё надо…

Он толкнул соседнюю дверь. За массивным столом восседала дама сильно в годах. Дородная, с тройным подбородком, сиреневыми кудрями и с застывшим осознанием собственной важности на лице.

Пожилая дама вопросительно посмотрела сначала на него, потом на меня.

– Здрасьте, Мина Яковлевна. Скажите вашим девочкам, что у нас новый сотрудник. Пусть подготовят все бумаги.

– В каком отделе? – недовольно нахмурилась она.

– В моём.

Несколько секунд она таращилась на него недоумённо. Затем взгляд её прояснился, будто она что-то вспомнила.

– А-а-а, так это…? – теперь уже с интересом уставилась на меня дама, не договорив.

– Она самая. Госпожа Анжела.

Я метнула в него сердитый взгляд, но он в ответ лишь беззаботно улыбнулся. Зато важная дама тотчас превратилась в саму любезность и пообещала к обеду всё сделать.

– Теперь пора вас познакомить с нашей командой, – сообщил он, покидая кабинет директора по персоналу.

Соболев уверенно шагал впереди, а я еле поспевала за ним. На десятисантиметровых шпильках особо не разгонишься. Время от времени он оглядывался, останавливался, ждал.

Мы свернули на лестницу, а лучше бы пошли к лифту. Не люблю я спускаться на высоких каблуках. И к перилам прикасаться брезгую, мало ли кто их трогал.

Но он хоть тут сбавил шаг. Я с интересом разглядывала его со спины: смуглый затылок, белоснежный воротничок рубашки, чёрные волосы. Кстати, красивые волосы, чистые, здоровые, хорошо лежат. И причёска такая, нормальная, мужская, а не этот намозоливший глаза андеркат или ещё «лучше» – топ кнот. Да и вообще, Соболев явно из тех счастливчиков, кому плешь и залысины не грозят. Я задумалась и не сразу сообразила, что он снова оглянулся. И конечно же, засёк, как я мечтательно его разглядываю.

В чёрных глазах промелькнула усмешка. Я досадливо поморщилась, но потом решила – плевать. Пусть думает, что хочет. Но мы-то знаем… додумать я не успела, проклятый каблук подвернулся набок. Я, испугавшись, охнула, взмахнула руками, тщетно пытаясь ухватиться за воздух и удержать равновесие. Куда там!

Считать бы мне ступеньки пятой точкой, если бы на мой полувскрик не обернулся Соболев. Среагировал он моментально – успел меня поймать и не дал упасть.

Я перевела дух, не сразу обратив внимание, что ладони его задержались на моей талии чуть дольше, чем было необходимо.

– Стоишь? Не падаешь? Нормально всё? – спросил он, глядя в глаза, и медленно убрал руки.

– Спасибо, – в полнейшем смятении поблагодарила я, как-то отстранённо отметив, что он вдруг перешёл на «ты».

– Не за что, – улыбнулся Соболев. – Но в следующий раз буду лучше сзади идти, раз произвожу такой… сногсшибательный эффект. А то вдруг не угляжу за госпожой…

Я выдавила улыбку, мол, оценила его юмор. А про себя подумала – угу, мечтай. Однако каков нахал.

На пятом этаже, в небольшом закутке рядом с лестницей имелся кофейный автомат, а рядом с автоматом, у стены стоял большой, кожаный и с виду мягкий диван. Очень удобно – купил кофе и тут же присел со стаканчиком. Только в закутке, да и во всём коридоре, не обнаружилось ни души, видать, все сидели по кабинетам и усердно трудились. Ну да, с моим папочкой не порасслабляешься.

Соболев подвёл меня к одному из кабинетов.

– Велкам. – Он распахнул передо мной двустворчатую дверь из матового стекла.

Помещение оказалось довольно просторным и очень-очень светлым. Я даже прищурилась в первый миг. Собственно, неудивительно, учитывая белые стены, белую мебель и витражное окно на всю стену. Кожу легонько обдували потоки прохладного кондиционированного воздуха. Ну хоть потеть и изнемогать от духоты не придётся.

Полупрозрачные перегородки зрительно разделяли опен-спейс на несколько рабочих мест. Если быть точной – на семь, три – слева, три – справа и один стол – по центру. Два самых дальних стола пустовали.

Перегородки, увы, были примерно по пояс, так что едва возвышались над столешницами и не давали ни малейшей иллюзии уединённости. И весь кабинет оставался виден как на ладони.

Три девушки и два парня сосредоточенно высматривали что-то в мониторах, время от времени щёлкая мышками, но с нашим появлением тотчас встрепенулись.

– Доброе утро, Вадим! – почти в унисон поздоровались они. Со мной здороваться не стали, но одарили любопытными взглядами сполна.

– Доброе утро, коллеги, – широко улыбнулся Соболев.

– Вадим, – подошла к нам миниатюрная брюнеточка. Миленькая, на Вайнону Райдер похожа. – Вадим, я по поводу выставки…

– Юль, давай чуть позже, – прервал он её. – Зайдёшь ко мне со всеми материалами… – Он посмотрел на часы, что-то прикинул в уме. – Так… в половине двенадцатого, хорошо?

Она удовлетворённо улыбнулась и вернулась за свой рабочий стол.

– Вадим, а у меня тоже был срочный вопрос насчёт статьи в «Металлург», – подал голос один из парней, рыжий-рыжий. Выбрался из своего отсека и устремился к нам, держа в руке какие-то бумажки. – Тут вот…

– Слав, давай тоже потом, ладно? Я через полчаса должен быть в мэрии, а когда вернусь – всё и обсудим. Друзья, внимание! Отложим ненадолго все вопросы, хорошо? Я хочу представить вам нашего нового сотрудника. Принимайте в команду. Анжела.

Затем, поколебавшись, добавил:

– Рязанова. Снимая вопросы, говорю сразу: да, Анжела – дочь Сергея Ивановича. Так что, прошу, любить и жаловать.

Все три девушки забыли про мониторы и, вытянув шеи, глазели на меня. Любопытство их просто зашкаливало. А у рыжего так вообще бумажки посыпались из рук. Он ойкнул, наклонился, согнувшись пополам, и стал торопливо поднимать их с пола.

Парень, который сидел за центральным столом, пару секунд любовался его видом сзади, затем достал телефон и снял этот самый вид. Гад. С некоторых пор терпеть не могу тех, кто так делает.

– Спасибо, что хоть тут без госпожи, – прошептала я Соболеву.

– А тут и незачем. Они и сами просекли фишку, – подмигнул он мне. – Видишь, Слава даже челом бьёт.

Рыжий тут же выпрямился и, прижав к груди свои бумажки, смущённо улыбнулся.

Соболев слегка подтолкнул меня вперёд.

– Мне, к сожалению, надо срочно ехать. Так что, Слав, возьми пока нового сотрудника на себя. Познакомь Анжелу со всеми, покажи тут всё, расскажи, чем мы тут занимаемся, в общем, помоги обустроиться.

20

Как только Соболев ушёл, рыжий ринулся выполнять его поручение.

– Это Юля, – представил он брюнеточку, сидящую ближе всех к двери.

Вблизи она не так уж и походила на Вайнону Райдер, разве что причёской. И милоты в ней тоже больше не наблюдалось. Милота, видать, предназначалась для Вадима, а мне она просто вежливо улыбнулась.

– Юля у нас специалист по связям с общественностью. Интервью берёт, выступления готовит, ну и не только…

У Рыжего голос вдруг неуловимо дрогнул, изменилась интонация и взгляд поглупел. Ясно с ним всё – запал на эту Юлю, а Юле он, похоже, что есть, что нет.

– А это Соня, – показал он на девушку слева от Юли. – Она у нас редактор. Ну, я как бы статьи пишу для корпоративного сайта, для газеты, для СМИ, а она их редактирует. То есть она не только мои статьи редактирует, а-а-а... А это Марина, она у нас менеджер по рекламе…

– Привет, – она вскинула руку, растопырив два пальца в жесте «виктория».

– А я Стас, – вышел ко мне второй парень, тот самый, что снимал на телефон зад Рыжего.

Он нахально оттеснил его, и тот отступил. Мда, этот не чета рыжему простачку-скромняге, этот даже внешне весь из себя уверенный и холёный: маникюр, модная стрижка с выбритыми наголо висками и зализанной набок чёлкой, даже брови явно подщипаны.

– Стас у нас работает с фото и видео, – пояснил Слава, выглядывая из-за его спины.

Модник подал ладонь для рукопожатия. Я неохотно приняла, но он поднёс мою руку к губам. К счастью, едва коснулся, но посмотрел так многозначительно, будто сам искренне верит, что сразит сейчас меня своим взглядом и жестом наповал.

Я с тоской вздохнула. Начинается! Вот только подкатов от отцовских хомячков мне не хватало. Этот ещё и противный какой-то. Вроде и смазливый, но до чего манерный и самовлюблённый.

– Без обид, – обратилась я ко всем сразу, – но столько имён я быстро не запомню.

Вайнона-Не Вайнона переглянулась с той, что сидела по соседству. Но тут Рыжий снова засуетился:

– Выбирай себе место, Анжела. – И указал на два пустующих полукруглых стола.

– Мне всё равно, – пожала я плечами и села за тот, что справа.

До самого обеда Рыжий от меня ни на шаг не отходил, подключал компьютер, настраивал интернет, аутлук, офис. И всё у него, бедняги, валилось из рук. И ничего у него с первого раза не получалось. Мне даже жалко его стало.

А на обед меня вызвался сопроводить Стас. Ну пусть, подумала я. Хоть он и жеманный, и противный, но, в конце концов, это ведь просто обед. К тому же район незнаком, а он «знает отличное кафе».

Однако приволок меня этот пижон в какую-то жуткую забегаловку, где толстая тётка в тёмно-синем фартуке накладывала всем из одних и тех же кастрюль, причём прямо тут же, всего лишь за стойкой, и нести себе еду к столику надо было самому.

Лично я предпочитаю не видеть, как там и что на кухне. Поднос оказался липким, а на столике я заметила хлебные крошки и какие-то капли. Брр. Но при всём при том здесь всё равно толпилась куча таких же клерков.

– Здесь как-то грязно, – поморщилась я.

– Да… обед... наплыв посетителей… не успевают, видать, убирать. Но зато здесь классный бизнес ланч из трёх блюд, – заверил Стас.

– Как он может быть классным, если стоит как чашка кофе в обычном кафе?

Он сморгнул, утратив на секунду самоуверенный вид. Потом с натянутой улыбкой изрёк:

– Очевидно, у нас с тобой разные представления насчёт обычных кафе.

– Очевидно, не только насчёт кафе, – не удержалась я.

Свой классный бизнес-ланч Стас доедал в одиночестве, я поспешила оттуда сбежать, пока не подхватила какой-нибудь энтеровирус.

После обеда меня снова одолевал Рыжий. Целый час без умолку рассказывал, чем каждый из них занят, вгоняя меня в сон. И очень удивился, когда на вопрос, что мне известно о заводе отца, я ответила правду: ничего. После этого он буквально забросал меня статьями и ссылками.

Скажу честно, ничего скучнее я ещё не читала, даже с учётом школьных учебников по химии. Ну и неудивительно, что я в конце концов всё же уснула, пристроив голову на руки.

Когда спишь в неудобной позе, всегда снится всякая чушь. Вот и мне приснился Соболев.

Я стояла на лестнице, а он протягивал руки, словно хотел обнять. И вдруг я стала падать. Причём как в замедленной съёмке. И вот лежу я на ступенях, они больно впиваются мне в рёбра, но сдвинуться не могу и подняться тоже, а шею так и вовсе, кажется, чуть не свернула. А Соболев возвышается надо мной. И нет чтобы помочь – смотрит, смотрит, абсолютно безмолвно. А я сержусь, даже ругаюсь, мол, какого чёрта он стоит, лучше бы помог встать. Но тут неожиданно Соболев начинает вдруг говорить с какой-то стати голосом отца и даже его словами: все работают, а я тут лежу-отдыхаю, совести у меня нет. Мне обидно и больно, а он всё равно кричит на меня. Я в сердцах бросаю ему в ответ:

– Пошёл к чёрту!

Он сразу замолкает, но тут я вижу, что это и не Соболев вовсе, а действительно мой отец. И постепенно понимаю, что это уже не сон и последнюю фразу я, похоже, произнесла вслух. Потому что отец выкатил на меня глаза похлеще, чем утром, а потом прошипел:

– Ты у меня поговоришь.

Позже, дома, отец, конечно, всё мне припомнил, и я замучилась доказывать, что просто не спала накануне всю ночь, не выспалась, вот и сморило нечаянно. Но он всё равно весь вечер клевал мой бедный мозг по поводу того, как надо работать на работе.

И как я ещё с ума не сошла!

21

На второй день рекламщица Марина позвала меня во время обеда в кофейню, к счастью, вполне сносную. Там оказалось чисто, прохладно, кофе неплох, кексы свежие и заказ не пришлось долго ждать.

– Ну и как тебе у нас? – полюбопытствовала Марина.

– Не определилась ещё, – пожала я плечами.

– А почему ты выбрала именно пресс-службу?

– Отец выбрал, не я.

– А до этого ты кем работала?

– Никем, – односложно и холодно ответила я, давая понять, что её болтовня мешает обедать.

– А, ну да, – кивнула Марина. – Училась… А я три года назад универ закончила. Маркетинг и рекламу. А ты кто по специальности?

Вот ведь пристала!

– Никто, – отрезала я.

Она наконец заткнулась, опустила глаза, явно решив, что я просто не желаю разговаривать, вот и отбрила её. Мне стало неловко, и я почти миролюбиво пояснила:

– До вчерашнего дня я нигде не работала, а из универа меня отчислили на третьем курсе.

Зачем только? После моих слов эта рекламщица уставилась на меня чуть ли не с жалостью (ненавижу такой взгляд!) и затем выдала:

– Если вдруг тебе будет что-то непонятно или помощь понадобится – обращайся…

Потом, видать, решила разбавить возникшую натянутость и со смехом добавила:

– А Стас, гляжу, к тебе уже вовсю клинья подбивает.

– Угу, замучается подбивать.

– Он настырный, – предупредила она, а потом вдруг спросила: – А вы давно знакомы с Вадимом?

– С Соболевым? Не очень, – уклончиво ответила я.

Вспоминать обстоятельства наших с ним двух первых встреч мне совершенно не хотелось.

– Мне кажется, ты ему нравишься, – сообщила Марина.

– Как я успела заметить, ему все нравятся, – я скроила, как умела, покер-фейс.

– Ну, может, не все, но отчасти ты права... он такой, да... к красивым женщинам неравнодушен...

Я пожала плечами, мол, мне без разницы. Но она не отставала:

– А он тебе что, не нравится? Нет? Совсем?

– Он женат ведь, ну или почти женат… А для меня женатый мужчина – не мужчина.

Это я, между прочим, процитировала маму. Так она неоднократно повторяла, хотя, как оказалось, жена Анатолия вовсе ей не мешала. Но, как я теперь знаю, мама была полна сюрпризов.

– На ком это? – неподдельно удивилась Марина, поглощая третий кекс.

Аппетит у неё был отменный. И это неожиданно мне понравилось. Все мои подруги и знакомые вечно сидели на диетах, а я вот тоже люблю вкусно поесть.

– Да откуда же я знаю. Видела его с блондинкой какой-то на корпоративе…

– О! Корпоратив, – усмехнулась любительница кексов. – Ты, кстати, отпадно выглядела, я тебя сразу заметила. Правда, ты быстро исчезла. А Вадим, насколько я помню, был там со своей бывшей. Это Алла. Она тоже здесь работает, в планово-экономическом. Зануда редкостная. С тех пор, как они расстались, отыгрывается на всех нас. Ну, в смысле, на нашем отделе. Постоянно бюджет нам урезает, говорит, денег нет, хотя раньше на всё всегда хватало. Заявки по три дня маринует, а иногда надо прямо срочно... Короче, тупо мстит и не даёт нормально работать. Но не будешь же к Сергею Ивановичу с такой мелочью бегать каждый раз, вот она и упивается.

– Если она бывшая, то зачем он… – я осеклась.

Если скажу «руку её держал», то это так глупо будет, словно я за ним следила. Но Марина и без уточнений меня поняла.

– Да просто, по старой памяти сели вместе. Не чужие же. Хотя нет! Нас же кадры рассаживали! Ещё эти таблички с именами разложили. Юлька же наша тогда страшно расстроилась, что Вадима усадили не за наш стол, а к экономистам. А я уверена, что Алла сама и подговорила кадровичек, чтобы они его поближе к ней пристроили. Помириться, наверное, хотела. Подпоить и всё такое. Но, по ходу, ничего у неё не вышло.

– Почему так думаешь?

– Девчонки говорят, что они выясняли отношения вечером, и Алла потом плакала. Да оно и видно – с того дня они не общаются больше. 

 Я не знала, что ответить и просто улыбнулась, типа, всё понимаю. А реклащимца вдруг смутилась, даже порозовела.

– Ты не думай, я сплетни не собираю. Они сами меня находят.

– Ну ещё бы, – хмыкнула я. – Женский коллектив без сплетен – это фантастика.

– Точно! – поддакнула Марина и, уже не заморачиваясь, выложила ещё тонну подробностей про папину контору и её обитателей. Ещё бы знать, кто все эти люди.

– Ты мне лучше про наш отдел расскажи, – прервала я её рассказ о каком-то ненормальном программисте.

Марина на секунду замешкалась, сморгнула, но быстро переключилась.

– Нууу… Соня, наш редактор, работает дольше всех из нас. Если не считать Вадима, конечно. Ей почти тридцать. Не замужем. Детей нет. Она спокойная, нормальная, только, может, замкнутая, хотя с Юлькой вон общается. Или Юлька с ней. Ну а Юля – это Юля, – рекламщица криво улыбнулась. – Она бывает, конечно, противной, но с ней не соскучишься. В общем, сама скоро узнаешь. Славик по ней сохнет. Жалко его, он хороший парень, добрый, отзывчивый, простой. А вот Карих, в смысле, Стас… этот себе на уме. Но оператор отличный. Он раньше, пока в институте учился, снимал на заказ. Ну, там свадьбы, юбилеи, выпускные, потом фильмы монтировал, эффекты всякие накладывал, дорожки звуковые. Очень здорово получалось, я видела парочку. У него свой канал на ютубе был, может, и до сих пор ещё жив. Хотя он теперь заказы не берёт. Даже мы с Ваней, – ну это мой жених, у нас в сентябре свадьба, – никак не можем его уговорить. Променял наш Стасик творчество на стабильность, – вздохнула Марина, покосилась на часы и, округлив глаза, воскликнула: – А! Уже без семи два! Ничего себе мы с тобой заболтались.

Едва мы выскочили из кофейни, как она припустила со всех ног, ещё и меня за собой рывком потянула:

– Давай! Если поторопимся, то, может, не опоздаем.

– Нет, нет, нет, – высвободила я свою руку. – Беги одна.

– А, ну да, – понимающе улыбнулась рекламщица. – Тебе-то опоздать нестрашно. Тебе же Сергей Иванович ничего не сделает. Ну а я тогда побежала.

И она действительно помчалась бегом, как хороший спринтер. Только ошиблась она – мне за опоздание от отца, может, ещё больше прилетит, чем кому-либо, но нестись на шпильках… нет уж. Ноги дороже.

А отец, может, и не узнает. Электронный пропуск мне выдадут только завтра, так что система мой запоздалый приход не зарегистрирует, а охранники вряд ли доложат генеральному директору, что его дочь с обеда вернулась на несколько минут позже. Осмелев, я даже завернула по дороге в магазин, купила бутылочку с водой и пакетик с фруктовыми леденцами.

Я уже подошла к крыльцу, как двери здания распахнулись и мне навстречу вышел отец. У закона подлости сбоев не бывает.

Хорошо хоть, отец куда-то спешил, цепляться не стал, но позже, дома, клокотал, наверное, целый час, пока Вера его не увела.

22

Отец, видать, не только мне гайки подкрутил, но и Соболеву. Потому что тот и впрямь взялся за меня всерьёз. Рыжего, ну то есть, Славу обязал обучить меня минимальным офисным навыкам.

За неделю с лишним я запомнила, кого и как зовут, подружилась с рекламщицей Мариной, научилась пользоваться МФУ*. Причём не просто на кнопочки нажимать, но и менять, допустим, картридж или извлекать из его нутра зажёванную бумагу.

(* МФУ - многофункциональное устройство; включает в себя сканер, копир, принтер и факс)

Ещё усвоила, что если в аутлук нажать «ответить всем», то твоё сообщение все и получат. Так что, когда пишешь Рыжему, чтобы он вместе с Соболевым отстал от тебя, а уж тем более когда обсуждаешь Соболева с Мариной, надо быть очень, очень осторожной.

Такие вот у меня практические достижения.

Хуже обстояло с теорией, точнее, с информацией. Соболев решил, что мне жизненно необходимо знать всё про отцовскую компанию от истории возникновения до особенностей производства.

И если историю я ещё худо-бедно освоила, хотя ума не приложу, зачем мне знать, допустим, в каком году произошло слияние завода металлоконструкций и завода машиностроения. Или же когда внедрили новые технологии и запустили новые серии. Ну да ладно, кое-как запомнила и отчиталась.

Однако вопросы производства – это для меня дремучий-дремучий лес. Ну, выпускают что-то металлическое и ладно. Зачем мне знать, как и что? Какая мне польза оттого, что я буду понимать разницу между одноочковыми дюкерами и многоочковыми? Все эти траверсы, анкеры, скобы, опоры, рамы, эстакады – оно мне как вообще может пригодиться?

Но Соболев оставался глух к логике и к моему отчаянию. Каждый день, ближе к вечеру, вызывал меня в свой кабинет и нагружал по полной программе. Заставлял читать, запоминать, отвечать на муторные вопросы. К концу второй недели я уже возненавидела этот дурацкий завод.

Сообщения от Соболева, а вызывал он меня через локальный чат, рождали какое-то двойственное ощущение.

С одной стороны, темы наших бесед – это скука смертная. А с другой… ближе к пяти я уже ждала, когда всплывёт в нижнем углу экрана окошко с неизменным «Анжела, зайди». И когда оно наконец всплывало, внутри всё как будто натягивалось звенящей струной.

Я силой воли заставляла себя оставаться невозмутимой и не мчаться сию секунду на шестой этаж. Выжидала пять минут, потом только поднималась к нему, а по пути непременно наведывалась в уборную – инспектировала свой внешний вид, там зеркало во всю стену.

При этом сама себя не понимала – ну не плевать ли, как выгляжу? Было бы перед кем красоваться. Мне ведь такие, как Соболев, по жизни совершенно не нравились. Я не о внешности, внешность для меня дело десятое. Я – в целом. Офисные клерки эти – унылая тоска! А фанатичные трудоголики, которые живут работой, меня вообще пугают. Как такие люди могут быть интересны, если они говорят и думают только о работе?

И внешне, кстати, он тоже совсем не мой тип. Мой тип – это, скорее, голубоглазые блондины. В общем, такая, холодная, аристократичная красота. А этот…

И тем не менее. Вопреки смыслу и собственным доводам, я шла по коридору и внутренне замирала, как перед прыжком с трамплина. Открывала дверь его кабинета и невольно задерживала дыхание. Затем останавливалась на пороге: вызывали?

Соболев обычно вставал из-за стола, делал несколько шагов навстречу, сунув руки в карманы, но близко не подходил. Останавливался в двух-трёх метрах. С блуждающей полуулыбкой бегло оглядывал меня с ног до головы, потом отодвигал один из стульев и кивком приглашал меня присесть. А сам возвращался на своё место или же садился на другой стул, напротив.

Я старательно принимала строгий вид, хотя, глядя на него, тянуло улыбаться и вообще вести себя совсем по-другому. Но я же на работе! Так что крепилась, как могла, чтоб только он не разгадал мои тайные помыслы.

А это, между прочим, очень сложно, потому что Соболев глаз с меня не сводил. И при этом выражение у него было такое, словно он думает одно, а говорит другое.

Говорил он действительно серьёзные, скучные вещи, но какой при этом был у него взгляд! Обволакивал, обжигал. Особенно когда останавливался на моих губах. А когда в глаза смотрел, казалось, проникал глубоко-глубоко и понимал всё, о чём я думаю.

Мне горячо становилось от его взгляда, хотя кондиционер исправно хранил в его кабинете прохладу. У меня кровь гудела в венах и всё внутри поджималось. Но я ещё усерднее делала непроницаемое и безразличное лицо. Абсолютно не надо Соболеву знать, как на меня действуют эти его взгляды и он сам.

К тому же, он ведь тоже никаких намёков себе не позволяет. Близко не подходит, рядом не стоит, разговоры ведёт строго по делу, ну вот только смотрит. Ну и иногда подкалывает меня. Никак не забудет «лакея».

Я в таких случаях всегда теряюсь, не знаю, что сказать, потому что шутить совсем не умею, а отвечать на шутку серьёзно – это глупо. Поэтому молчу и строю из себя айсберг в океане. И тогда он отпускает шпильки про «госпожу» ещё больше. В общем, замкнутый круг.

Ой, лучше бы даже подкалывал, чем эта муть про папочкин завод.

– Ты хотя бы усвой преимущества наших технологий, ну и перечень того, что мы производим, – попросил он сегодня. – Это же элементарная база, без которой тут никак. Пойми, мы, в смысле, наш отдел, пишем статьи, выпускаем рекламные брошюры, пресс-релизы, готовим речи для выступлений, общаемся с прессой и телевидением, в конце концов, привлекаем новых партнёров. Это было бы попросту невозможно, не владей мы нужными знаниями.

Я молчала. Мне не хотелось ни спорить, ни соглашаться. Он прав, наверное, но я же не виновата, что мне это совсем неинтересно.

– Я отцу твоему обещал… Ладно, – он посмотрел на часы, – иди, уже рабочий день закончился. Подумай о моих словах.

Я кивнула.

Мда, я и так о тебе, Соболев, думаю больше, чем нужно. Этого я, естественно, вслух не сказала.

– Анжела, – окликнул он меня, когда я уже потянулась к ручке двери.

Оглянулась – он снова встал, скрестил руки на груди, в глазах – знакомая усмешка. Начинается! Я сразу приняла подобающий вид, холодный и непроницаемый. Я – айсберг.

– Да, Вадим? – спросила невозмутимо.

– Мне двадцать восемь, день рождения у меня – седьмого августа, живу один, в Солнечном, точный адрес назвать?

– Что? – я растерянно захлопала глазами.

– Ну я решил, что, может, лучше сам отвечу на твои вопросы. А то Марина вроде с обеда на выезде, будет поздно или вообще завтра.

Я, кажется, превратилась в столб.

Боже, ведь я правда сегодня, переписывалась с Мариной по электронной почте и спросила её, в каком районе живёт Соболев. А про день рождения спрашивала позавчера. А два дня назад писала ей, как он меня достал. А ещё раньше подтрунивала над его внешним видом. Ну, он в самом деле на той неделе пришёл на работу во вчерашней рубашке, небритый, взъерошенный, хотя всегда такой щёголь и аккуратист. Ну понятно же, что ночевал не дома, а раз не дома, значит, у кого-то, с кем-то… В общем, своими наблюдениями я и поделилась с Мариной. Ещё и спросила, как дура, уж не помирился ли он со своей бывшей.

Всё это пронеслось у меня в голове за одну секунду, и мне стало дурно. Жарко и тошно. Но, чёрт возьми, откуда он это узнал?

Наверное, на моём лице отразился шок, потому что Соболев, довольно хмыкнув, сподобился объяснить про эту злосчастную функцию «ответить всем».

Я даже сказать ему ничего не могла, просто стояла и таращилась на него. А он… ну он-то, конечно, вовсю забавлялся произведённым эффектом. Потом я выскочила вон.

Я, кажется, утверждала, что никогда не краснею? Я ошибалась!

23

Без пяти шесть прилетело сообщение от Соболева.

В этот раз он слишком припозднился, уже домой пора.

Если честно, я вообще надеялась, что сегодня обойдёмся без вечернего ликбеза. Просто после вчерашнего мне жуть как неловко смотреть ему в глаза. Стоит только вспомнить, как сразу кидает в жар.

Да и настроения никакого. День выдался какой-то дурацкий.

Марина после обеда исчезла – опять носилась по городу, какие-то места под баннеры выбивала. Я не люблю, когда она на выезде, без неё вообще тут со скуки повеситься можно.

С Юлей и редакторшей Соней никакого общения не складывалось. Обе на своей волне, а на меня только косятся настороженно. Рыжий, то есть Слава, конечно, ничего, но страшный зануда.

Ну а Стас Карих… вот он осточертел до невозможности. После его забегаловки с «классным бизнес-ланчем» он хоть на обед больше не звал, но постоянно лез со всякой ерундой. Шутил не в тему, надоедал, вставлял к месту и не к месту двусмысленные фразочки, кидал мне какие-то картинки и мемы – всю почту захламил. Потом придумал позвать меня в клуб. В «Капкан»! Я там ни разу не была, но наслышана, что туда ходит одна гопота и малолетки, вместо приличных коктейлей подают бурду и по уборным всякая пьянь обжимается. Плюс, там могут тебя побить, изнасиловать или ограбить. Зато в баре демократичные цены, а по пятницам для девушек бесплатный вход. В общем, заведение сильно на любителя.

Я, само собой, отказалась. Ещё бы я в такую клоаку не ходила. Он на несколько дней утих, но вчера снова приставал. Теперь уже с боулингом. Еле от него открестилась.

В общем, Марина – единственная, с кем я нашла общий язык, но она, как назло, постоянно в разъездах.

После обеда Слава опять накидал мне кучу статей о производственных мощностях «Мегатэка». Я пробежалась взглядом по первым абзацам и тотчас захотела спать.

– Ну и зачем оно мне?

– Это надо знать. Скоро же форум! – сказал он так серьёзно, строго и торжественно, как будто скоро война и без этих знаний мне не выжить.

– Что за форум? – вяло поинтересовалась я.

– Промышленный форум. Туда из разных городов приедут руководители крупных компаний. Горнодобывающих, металлургических, машиностроительных. Куча инвесторов будет, в том числе зарубежных. Министр должен быть, – важно добавил Слава. – Ну и пресса с телевидением, само собой.

– Ну и чем там занимаются, на форумах?

– Выставки проводят, круглые столы, участвуют на пресс-конференциях, выступают... Компании показывают, чего достигли, хвастаются прорывами технологий, инновациями всякими. Ну и главное, привлекают новых партнёров, клиентов и инвесторов. А в этот раз там сам Кравитц будет. Вот на него вообще сейчас охота идёт. Ну, в смысле, все хотят с ним контракт заключить.

– Что за Кравитц?

Не то чтобы мне было сильно любопытно, кто такой Кравитц, на которого все охотятся, скорее, просто от скуки поддержала разговор.

– Нефтяник же. Неужто не слышала? Основатель и главный акционер «Иркутскнефти». Вот он – золотая жила. С ним Сергей Иванович даже лично общался. Особые условия ему предлагал.

– И что?

– И ничего, – пожал плечами Славик. – Кравитц сказал, что до форума он принимать никакие решения не будет. Сергей Иванович его даже на празднование юбилея компании приглашал…

– Это вот на тот корпоратив, что был загородом?

– Угу. Но Кравитц отказался.

– Понятно, – я постаралась, чтобы голос у меня не прозвучал злорадно. Хотя меня чрезвычайно повеселило, что кто-то послал папочку. Выходит, не такой уж он и всемогущий. И мне уже заочно нравится этот неведомый нефтяник.

Потом Славик спохватился, что не написал статью в какую-то газету и вернулся за своё рабочее место. Я притворилась, что изучаю производственные мощности, а сама стала читать «Колыбельную» Паланика. Уж лучше бы читала про мощности. Хотела скоротать день, а в результате испортила себе настроение. Жуткая книга!

Я закрыла сайт электронной библиотеки. До конца рабочего дня оставалось ещё полчаса. Марина так и не вернулась. Рыжий со Стасом куда-то вышли, я даже не заметила.

– … ну, на ней что угодно будет висеть, как на вешалке, – фыркнула Юля.

– Да, но всё равно можно найти по фигуре, – бубнила Соня.

Говорили они вполголоса, но от нечего делать я прислушивалась, поначалу даже не пытаясь угадать, кому там кости моют эти тихушницы.

– Ой, где ты там фигуру увидела? – хихикнула Юля. – Но ты права, можно хотя бы что-то поприличнее подобрать. Эти её китайские шмотки – позорище просто. Уж её-то зарплата позволяет покупать себе вещи не в Джой Фэмили.

– Она же экономит. На свадьбу копит.

– Представляю, какая убогая там будет свадьба. Что говорить, если она платье себе на AliExpress выбирала. Ваня её, поди, костюм с выпускного напялит. И банкет, наверняка, в какой-нибудь затрапезной столовке устроят. Я даже не пойду. Нафиг нужен этот отстой.

Нет, я понимаю, что все сплетничают. И я порой не прочь. Но мы же с Мариной, вроде как, общаемся по-дружески. Это, наверное, нехорошо – слушать, как её за глаза полощут, и молчать? Ну и потом, я злилась и скучала. А это хоть какое-то заделье, плюс возможность поделиться дурным настроением. Так что вставила и я в их беседу свои пять копеек.

– Понятия не имею, что такое Джой Фэмили, но, поверь, отстой – это с гордым видом носить паль и критиковать других.

Юля метнула в меня красноречивый взгляд.

– Не поняла, это ты на меня, что ли, намекаешь?

– На тебя и на твой типа Гуччи.

Она как-то странно, пятнами, покраснела. Несколько секунд молчала, потом процедила:

– Ты ошибаешься, Анжела.

Мне аж смешно стало.

– Я многого не знаю, чего знаешь ты, но уж известный бренд от пали отличу без труда, будь уверена. Так что можешь пыль в глаза не пускать своим поддельным Гуччи.

В кабинет вернулся Слава и застал последнюю мою фразу. Он аж вздрогнул, бедняга. Сначала растерялся, потом посмотрел с сочувствием на Юлю, которой, судя по выражению лица, очень хотелось мне ответить, но благоразумие не позволяло так рисковать. Поэтому она молчала, глядя на меня исподлобья и крепко стиснув челюсти.

За неё вступился Слава, произнёс со скорбным укором:

– Зачем ты так?

Я бы ему ответила, зачем я так, но тут как раз и выскочило окошко чата с традиционным «Анжела, зайди».

24

Соболев тоже, очевидно, был не в духе. Уж не знаю, что там у него произошло, но я впервые видела его таким… серьёзным, что ли. Он и навстречу мне не вышел, хотя взгляд задержал. Причём, наверное, впервые смотрел он тоже серьёзно, без тени привычной насмешки. И хорошо – после вчерашнего конфуза я до сих пор чувствовала себя очень неловко, и невозмутимо воспринимать его насмешки у меня бы, наверное, не получилось.

Он кивком предложил присесть, а сам неотрывно следил за мной, пока я устраивалась за приставным столиком. Потом уткнулся в свои бумаги с таким сосредоточенным видом, что между бровей пролегла складка.

На пару минут он как будто забыл обо мне, и я от нечего делать стала его разглядывать.

Вообще, внешность для меня особого значения не имеет, но его лицо мне, оказывается, нравится, хоть он и не утончённый блондин. Я даже поймала себя на мысли, что мне приятно на него смотреть. Мне охота на него смотреть.

У него правильные черты лица; прямой нос, не большой и не маленький, в общем, какой надо; мужественный подбородок. Однако до брутала Соболев не дотягивал – внешность его сильно смягчали чувственный изгиб губ и по-девчачьи длинные ресницы.

Он взял ручку, размашисто подписал бумаги и, отложив их в сторону, наконец взглянул на меня, продолжая хмуриться.

– Я просил Славу дать тебе всё самое основное по «Мегатэку» и по функционалу нашей пресс-службы. Просмотрела? – спросил он по-деловому.

– Нет, – честно ответила я, удивляясь его переменам.

Наши встречи с ним чаще всего напоминали мне игру, вроде словесного поединка, увлекательного, будоражащего и слегка пикантного, где любая фраза могла иметь скрытый подтекст, где интонации и взгляды говорили больше, чем слова. Теперь же он говорил со мной тоном беспристрастного начальника.

– Что-то тебе помешало? – поинтересовался он с едва уловимым раздражением.

– Мне просто… нет. Мне не хотелось. Просто это всё так скучно и непонятно.

– Анжела, – устало вздохнул Соболев, – почему ты так стараешься выглядеть глупой? Тебе хочется быть тут просто девочкой на побегушках? Ну да, если ты намерена оставаться всего лишь… принеси-подай, то всё это и правда тебе не нужно. Тогда вообще можно не напрягаться. Но неужели тебе не хочется всё-таки кем-то стать?

От обиды щёки полыхнули румянцем. И больше всего меня задело то, что говорил он со мной, как будто я ему вдруг смертельно надоела.

– Нет, Вадим. Я вообще не хочу здесь работать. Даже просто находиться здесь не хочу.

– А что ж ты хочешь?

– Хочу, чтобы было всё, как раньше. До того, как у отца вдруг взыграло чувство родительского долга и он решил забрать меня к себе.

– И что же было такого интересного и примечательного в той твоей жизни? – подщурил глаза Соболев. И тон его сразу сделался язвительным. Наверняка вспомнил тот день, когда заявился ко мне с отцом в Геологи.

– Просто это была моя жизнь! – рассердилась я. Терпеть не могу, когда так со мной разговаривают. – Может, вам, прогрессивным, целеустремлённым и жутко талантливым профи, этого и не понять, но мне такая жизнь нравилась. Не у всех, знаете ли, цель хватать с неба звёзды. Некоторым достаточно малого: вкусно поесть, сладко поспать, весело погулять.

Соболев сминуту молча смотрел на меня, как будто пытался разгадать, всерьёз ли я, потом кивнул, мол, ясно всё со мной. А в чёрных глазах явственно читалось глубокое разочарование. Он снова нахмурился и отвернулся.

Нет, а чего он хотел? Что я, взрослый человек с устоявшимся мировоззрением, с собственными взглядами и пристрастиями, буду в рот ему заглядывать, внимать каждому слову и отвечать: «Слушаюсь, сенсей». Тем более когда он говорит с таким унизительным сарказмом.

– Поесть, поспать, повеселиться – это не ко мне, – сухо произнёс он. – Но я тебя понял. Иди.

Я впервые видела Соболева таким – холодным и отчуждённым. Он явно старался на меня не смотреть, как будто смотреть на меня ему очень неприятно. И я вдруг расстроилась, сама не знаю, почему. И из его кабинета вышла совершенно подавленной.

Даже вечером, уже дома, когда я ужинала, принимала ванну, болтала с Киселёвым, смотрела очередную серию «Настоящего детектива», читала Мураками, ложилась спать, это тягостное чувство никак не отпускало, свербело занозой в груди. И теперь я уже крепко жалела о своих словах.

Не знаю, почему так, но это его разочарование задело меня как-то уж слишком сильно. А самое смешное, что я ведь сама, намеренно его реакцию спровоцировала. Я просто говорила ему назло. Ну, потому что он обидел меня. Тоном своим саркастичным обидел. И словами тоже. Вот что значит – кем-то стать? Я что, по его мысли, сейчас никто? Пустота?

И что странно, почему-то меня почти не ранит, когда так отзывается обо мне отец. Он и сегодня опять мне выговаривал, что бездельничаю и его позорю. Но тут уже, видимо, привычка, иммунитет, да и ничего другого от отца я и не жду.

Но Соболев… Сегодняшний он стал для меня неприятной неожиданностью. Ведь он с первого дня надо мной подшучивал, беззлобно, будто дразнил, а то и откровенно флиртовал.

И, что уж скрывать, мне это нравилось. Да это единственное, что мне нравилось на этой скучнейшей работе! Я даже опустилась до того, что выспросила у рекламщицы Марины про ту блондинку в голубом, которую видела с ним на корпоративе. Нет, ну там правда само по себе всё удобно сложилось, так что любопытной дурой я не выглядела. Но себе-то можно не врать: мне действительно это было интересно и, узнав, что она всего лишь его бывшая, я, сама не знаю почему, обрадовалась.

А теперь мне стало откровенно плохо. Наверное, впервые я так сильно переживала из-за чужого мнения о себе... 

25

На следующий день Соболев пожаловал в отдел прямо с утра. Свежий, бодрый, улыбчивый, как обычно. Чёрные глаза блестели, улыбка белозубо сияла. И ни следа от вчерашнего сумрачного настроения.

Атмосфера в кабинете с его появлением сразу неуловимо изменилась. Девушки наши подобрались. Во всяком случае, Юля и редакторша Соня.

До его прихода они шушукались и недобро на меня косились, правда, сразу отводили взгляд, стоило мне повернуться. Ну а Слава, тот, видать, так обиделся за Юлю, что старательно избегал на меня смотреть. Даже буркнув «здраствуй», уставился куда-то мне в плечо.

Лучше бы на меня Стас Карих обиделся. Оставил бы меня в покое. А то не успела я включить компьютер, как посыпалась вереница очередных демотиваторов и мемов.

Но даже и он ощутил эту невидимую напряжённость в воздухе.

– Эй, народ, вы чего все такие сегодня? Хороним кого?

Никто ему не ответил, а когда пришёл Соболев обстановка как-то незаметно разрядилась.

У меня тоже сердце забилось чаще, но это оттого, что мне неловко за вчерашнее. И позавчерашнее. И вообще.

И я ещё вот что решила: буду включаться в эту работу. Ну а что? Несложно же. Не то чтобы я загорелась стать менеджером года, но его разочарованный взгляд очень меня уязвил. И сухой тон расстроил. Не хочу, чтобы он снова на меня так смотрел. 

Сегодня Соболев стоял, опершись о стол Стаса, практически полуприсел на столешницу, предоставив Кариху любоваться своей спиной.

Вёл обычную утреннюю планёрку. Разбирал полёты минувшего дня и раздавал дела на сегодня. Пожурил Рыжего за то, что в очередной статье налепил ошибки, и редакторшу Соню – за то, что эти ошибки пропустила.

– Слав, ты порой пишешь, как в эпоху КПСС. Вот это предложение: «Стремятся выполнять задачи деятельности». Что это такое «задачи деятельности»? Кто стремится? Короче, всё это пафосно, обезличено, канцелярно. Не надо так. Или вот: «… это поступившие из Японии новые станки, позволившие производить полотна с напайками из твёрдых сплавов, увеличившие эффективность бла бла бла…». Сплошные "вши"! Нет, я ещё могу понять, если так напишет Мина Яковлевна, она журфак не оканчивала. А ты, Слав? Твой красный диплом там в муках не корчится? Ведь раньше ты такой мрак не выдавал. Короче, не злоупотребляй причастными оборотами… – Соболев повернулся к редакторше. – Всё это, Соня, относится и к тебе.

Она густо покраснела и опустила голову.

– Стас, твои снимки… вроде всё по делу, чёткие, но какие-то скучные. Зевать тянет. Понимаю, что специфика такая, но снимаешь станок – захвати в кадр и рабочего. А то глазу зацепиться не за что. Ну что я тебя учу, ты же спец.

Стас кивнул, но видно было – уязвлён. Видать, не любит Карих замечаний. Хотя кто их любит?

Впрочем, Соболев, если уж честно, критиковал очень сдержанно, без ругани и оскорблений, не то что, допустим, мой отец.

– Марин, теперь ты. Что там с баннерами?

– Завтра забираем из типографии, – ответила Марина.

– А с местами?

– Все лучшие места – наши. Правда, на плотине пара щитов до конца июля будут заняты, но потом – тоже наши.

– Это хорошо. Постарайся, чтобы как минимум за неделю до начала промышленного форума все лучшие рекламные места были наши. Но интернет-рекламу тоже из виду не выпускай. Нам надо, чтобы «Мегатэк» был на слуху, чтобы всем примелькался. Имейте в виду, мальчики, девочки, на этот форум мы возлагаем большие надежды.

– Из-за Кравитца? – спросил Слава.

– В том числе, но и не только. Там и помимо Иркутскнефти будет много крупной рыбы, я смотрел программу. Чем больше мостов мы сможем навести, тем лучше для всех. Сами понимаете: Мегатэку – прибыль, нам – почёт и хорошая прибавка к зарплате. Стас, Юля, а с вас видеопрезентация, помните?

– Юля обещала скинуть мне текст, – сразу перевёл стрелки Карих. – Я жду. Это и стопорит работу.

Соболев вопросительно изогнул бровь, взглянув на неё, и она тут же зачастила:

– Вадим, я зашиваюсь просто! Вот честно, хоть разорвись. На мне два интервью, встреча с горняками,  адвокаты, и ещё вот сколько всего накопилось, – Юля хлопнула по внушительной стопке бумаг ладонью. – На это ещё надо как-то выкроить время.

Угу, мыть Маринке кости с редакторшей она не зашивается. Вслух я, конечно, ничего не сказала, не ябеда же.

– Тайм-менеджмент тебе в помощь, – посоветовал Соболев. – Но до понедельника дай Стасу нужный материал.

Потом он всем дал чёткие указания, что делать и к какому сроку, и ушёл.

Я растерялась. И расстроилась. Почему он просто ушёл? А как же я? Мне он вообще ничего не поручил! Ведь каждое утро в конце планёрки он, глядя с усмешкой, неизменно говорил что-нибудь наподобие: учи матчасть, включайся, ну и всё в таком духе. А тут ни слова не сказал, да даже не взглянул в мою сторону. Неужели из-за вчерашнего разговора?

Марина, Слава, девчонки и даже Стас тут же с головой погрузились в работу: тарабанили по клавиатурам, куда-то звонили, время от времени переговаривались между собой обрывочными непонятными фразами. Типа: ты приход оформил? Угу. Скинь мне скелет пресс-релиза. А кто там вендор? Блин, mosaso лёг! По какой статье идут расходы на баннеры? Шифр подскажите!

Я наблюдала за их деятельной суматохой и чувствовала себя лишней, ненужной. Человеком за бортом. Ну и неловко было, конечно, – все трудятся, а я…

Ещё и Слава со мной упорно не разговаривал. Это же надо как обиделся за эту стерву Юлю! Марина тоже отписалась мне в чате, что «дико занята».

Тогда я стала открывать по очереди все ссылки и статьи, что присылал мне Слава за минувшие две недели. Читала, то, что непонятно – перечитывала снова. Гуглила, что означает то или иное слово. В общем, всерьёз учила матчасть и включалась, как прежде настоятельно просил Соболев.

К пяти вечера я одолела от силы половину материала, а в голове образовалась мешанина. Однако теперь, когда Соболев меня вызовет к себе, я на его «есть вопросы?» смогу не просто спросить что-то уместное, я его этими вопросами просто завалю. Я даже примерный план себе набросала.

Время близилось к шести, я ждала, нервничала, раз за разом смотрела на часы и проверяла, в сети ли Соболев. До половины седьмого он был в сети, потом рядом с его ником иконка изменилась на «недоступен», а привычное "Анжела, зайди" от него так и не пришло…

Может, он просто был очень занят сегодня?

26

Следующий день опять прошёл впустую. Я чуть ли не наизусть выучила все этапы производства, особенности склейки, сварки и сбора металлоконструкций, длиннющий перечень продукции, которую выпускает «Мегатэк» и ещё кучу всякой мути. Ну а что было делать? Соболев никаких других заданий мне не давал.

Впрочем, мои старания он всё равно не оценил. Опять я напрасно ждала, что он меня вызовет. Опять с пяти до шести сидела как на иголках и постоянно поглядывала то на часы, то на его ник в чате.

Вначале седьмого совершенно расстроенная ушла домой. Вот что это за игнор? К чему такое? И почему он всё принял на свой счёт? Лично его я же никак не оскорбила. Да даже когда я его лакеем назвала, он только посмеялся. А теперь вдруг что?

Домой мы возвращались с Мариной. Я сама к ней присоседилась – ради этого дела даже Виктора отпустила и рискнула топать до остановки своим ходом, а потом… ну не знаю, на маршрутке какой-нибудь добираться, наверное.

Просто мне позарез хотелось с кем-нибудь поговорить и именно о нём. Потому что меня это мучило, не давало покоя. И да, я вовсе в него не влюбилась. Влюбляться – удел малолетних мечтательных дурочек. Просто он, наверное, один, кто имел все основания относиться ко мне плохо, но вопреки всему проявлял удивительную доброжелательность. Так вот я поняла, что это очень-очень неприятно, когда в тебе разочаровывается тот, кому ты нравилась. Если бы он изначально воспринял меня в штыки, ну или просто был сух и равнодушен, меня бы это вряд ли расстроило, а так… вообще выбило из колеи.

– И вот что мне теперь делать? – допытывала я Марину.

Пока мы шли до остановки, я вкратце пересказала наш последний разговор. Ну и вскользь упомянула о том, что прежние наши встречи тоже не назвать приятными.

– Ну а зачем ты ему сказала, что ничего не хочешь и ничего тебе не надо?

– Да назло же! Не всерьёз!

– Назло? – удивилась Марина.

– Ну да. Он первый начал. Спровоцировал.  Просто он со мной так разговаривал раздражённо. Почти дурой назвал. И ещё никем. Я обиделась.

– Вот ты изнеженная, – усмехнулась Марина. – Я до этого работала в Сибатоме. Вот где жесть. Начальник нас драл без вазелина за всё подряд и просто так, для профилактики. А ты на раздражённый тон обиделась!

– Я изнеженная? Ты отца моего в гневе видела?

– Ну… наслышана.

– Вот. А я с ним живу.

– Кстати, когда, говоришь, Вадим был не в духе? Позавчера? Так это не из-за тебя, это его Сергей Иванович прессанул. Девчонки из приёмной рассказывали. Вызвал к себе его и Ануфриева, – это начальник отдела продаж, – и на обоих орал, как потерпе… ой, извини.

Она смешная, сразу так на меня испуганно покосилась.

– Расслабься. Я и похлеще выразиться могу на его счёт.

Она смущённо пробормотала:

– Ну вот. Так что Вадим просто… ой, моя маршрутка. Пока!

– Какой пока? Подожди ты! Нет-нет. Стой. У меня ещё есть вопросы.

Она тоскливо посмотрела вслед отъехавшей маршрутке.

– Ты мне так и не сказала – что же мне теперь делать? Мне вообще нехорошо, оттого что он так со мной.

– Как – так? Он же никак тебя не терроризирует. Ты сказала, что не хочешь работать, вот он и не трогает тебя.

– Он меня игнорирует, а игнор – это хуже всего.

– Ты что, в него влюбилась? – прищурилась Марина и улыбнулась многозначительно.

– Не придумывай. Ни в кого я не влюблялась.

– И правильно. Вадим классный, как руководитель, как человек тоже, но как мужчина… – она замялась, – в общем, в такого лучше не влюбляться. Себе дороже.

– А что с ним не так?

– Да всё с ним так. Но он же бабник! Я тут работаю всего год с небольшим. Так вот, когда я только пришла, у него была какая-то… уже не помню, неважно. Потом он крутил роман с Лидой из бухгалтерии. Затем была Алла, ну ты её видела. Не успел расстаться с Аллой, как… с кем-то опять крутит.

– С кем?

– Не знаю, может, и не из наших. Но сама же заметила, что он дома не ночует. И девчонки из приёмной рассказывали, что Алла рвёт и мечет. Мол, с кем-то уже опять закрутил.

– Ну, может, он у друга ночевал, так тоже бывает, – возразила я.

Ну а что она, в самом деле? Придумала тоже – бабник! Слово-то какое колхозное. Ну и просто неприятно это.

– Бывает, – пожала плечами Марина. – В любом случае, я рада, что мой Ваня не такой. Я хоть спокойна. Нет, я не говорю, что Вадим плохой, это и не так. Он классный. И вообще, может, он такой потому, что на него дамы сами вешаются, он же не виноват. Чего отказываться от того, что само в руки плывёт, да?

И зачем я только увязалась за этой Мариной? Ничего толкового она мне не посоветовала, только настроение испортила.

Так что когда снова подошла нужная маршрутка, я задерживать её не стала. Но глядя, как народ рванул к автобусу, оттесняя друг друга локтями, как Марина протискивалась в забитое нутро, напоминавшее мясорубку, я даже пытаться не стала повторить её подвиг и просто вызвала такси. Благо отец стал выдавать мне наличность на обед, на проезд и на всякий случай.

27

В выходные я скучала. Нашла Соболева в фейсбуке. Десять минут думала, послать ему запрос в друзья или нет.

Не стала. Вспомнила Маринкино: «Он же не виноват, что дамы сами на него вешаются».

Но зато посмотрела фотографии. Честно говоря, скучные. Везде он в костюмчике, рубашка на все пуговицы, интерьер тоже не живой. А мне было бы интересно подсмотреть, какой он вне работы, как у него дома, что лежит в его шкафу, чем занимается вечерами, какие книги читает, какие фильмы смотрит, но увы… Страница его в плане личной информации была абсолютно стерильна. Однако и следов того, что у него есть женщина, я тоже не обнаружила.

В воскресенье наши звали меня в клуб, а сильнее всех уламывал Киселёв. Но я, как порядочная, не поддалась соблазнам. Когда, знаете ли, завтра в шесть утра вставать на работу, ночная тусовка в клубе уже не так манит. Поэтому я поболтала немного с Киселёвым и легла спать. Честное слово, я в детстве так рано спать не ложилась. Ну и пусть, лишь бы завтра не засыпать на ходу.

В понедельник планёрка у нас проходит позже обычного, так что мне опять пришлось ждать.

«Мне в пятницу, когда мы с тобой распрощались, в маршрутке колготки порвали, шла домой с огромной дырой на колене», – пожаловалась мне Маринка в чате.

Я вспомнила, какая там была маршрутка. Ну, неудивительно. Хорошо ещё, что только колготки. Мы ещё немного пошутили на эту тему, а в десять тридцать, наконец, явился Соболев.

Был он без пиджака, в тёмно-синей рубашке и в слегка зауженных чёрных брюках. Встал на этот раз возле Славкиного стола. Руки сунул в карманы, ноги скрестил в лодыжках. Оглядел нас бегло. То есть их. Меня он намеренно не замечал. Опять. Показательно игнорировал. Только равнодушие это напускное, потому что чувствуется, что он именно старается не смотреть в мою сторону. Ну-ну.

– Так, с чего начнём, – начал он. – Пожалуй, с тебя, Марина.

– А у меня всё готово. Подробный отчёт скину к обеду, – бодро отозвалась она.

– Прекрасно, – кивнул Соболев и повернулся к Юле. – Ну а ты что скажешь? Стасу передала материал для ролика?

– Вадим, – жалобно простонала Юля. – Я не успела. У меня столько открытых задач! Я хотела в пятницу всё сделать, да этих дурацких адвокатов на меня повесили. Полдня готовила для них бумаги, ещё надо везти теперь им…

Я внимательно следила за Соболевым. Лицо его вроде оставалось всё таким же невозмутимым и расслабленным, но в глазах промелькнула злость, полыхнула на короткий миг огоньком, и на долю секунды он крепко сжал челюсти. Хотя затем продолжил вполне спокойным и даже ничуть не раздражённым тоном:

– Юля, материалы нужны сегодня. Это значит, что если мы не умеем распределять рабочее время, мы не уходим домой, пока всё не сделаем. Понимаешь?

Она обиженно поджала губы. Несколько секунд молчала, потом кивнула.

– Теперь ты, Слава. Тебе придётся сегодня смотаться в Мегет. В наш цех. Поговоришь с рабочими, с мастерами. Там новое оборудование у них, ну вот и поспрашиваешь, как им теперь работается. Заранее только вопросы накидай. Потом статью наваяешь. Соня отредактирует и мне перешлёт.

– А мне одному ехать? – спросил Рыжий.

– Ну а с кем? Фото новых станков уже есть, так что Стас там не нужен.

Меня же Соболев по-прежнему старательно «не видел». Ну ладно, Магомет не гордый, сам пойдёт к горе.

– Я могу поехать со Славой, – подала я голос.

Соболев повернулся в мою сторону, впился взглядом то ли удивлённым, то ли недоверчивым. Смотрел и молчал при этом. Пять секунд, десять, пятнадцать…

– Нет, я один поеду, – буркнул Слава, испортив момент.

Соболев сморгнул, взглянул на него, изогнул вопросительно бровь.

– Я поеду один, – упрямо повторил Слава и голову низко наклонил.

Ну надо же, какой он ранимый и обидчивый. Однако и мне стало неприятно. Рыжий гад. Бортанул, да ещё и при всех. А Юля не преминула отблагодарить его быстрым ласковым взглядом.

Уж лучше бы я молчала. Так обидно стало вдруг, хоть и пыталась себе внушить, что плевать. Подумаешь – Рыжий, кто он и кто я.

– Как хочешь, – наконец сказал Соболев, снова взглянул на меня и повернулся к Юле. – Ты жаловалась, что ничего не успеваешь. Ну вот, Анжела будет тебе помогать. Только ничем сложным её не грузи… пока она не освоится. Что-нибудь попроще, что не требует особых навыков и знаний.

Он издевается? Мало того, что приставил, как назло, к этой стерве, так ещё и принизил меня. Можно сказать, назвал бестолковой, ни на что не способной.

Дёрнул же чёрт меня выступить. Сидела бы лучше и помалкивала…

* * *

И трёх часов после планёрки не прошло, а Юля меня загоняла в хвост и в гриву: распечатай, откопируй, отнеси на подпись главному бухгалтеру, отдай в приёмную…

Я сбилась с ног носиться по всему офису с бумажками. И всё бы ничего, но эта стерва не просто командовала, а, ко всему прочему, явно отыгрывалась за «поддельные Гуччи». Это надо было видеть её лицо! Вечно кислое тут прямо светилось самодовольством.

Трижды отправляла меня в приёмную с единственной бумажонкой. А когда я поинтересовалась, нельзя ли было отнести все три её письма за один раз, она заявила: нельзя.

– Почему это? – не унималась я.

Терпение у меня не резиновое, да и девицы в приёмной хоть и разговаривали со мной очень любезно, но в последний раз поглядывали уже с удивлением.

– Так надо, – снисходительно, точно дурочке, ответила Юля.

– Кому надо? Тебе надо? Вот и неси в следующий раз сама, – рассердилась я.

– И правда, – вмешалась Марина, – что ты на человека насела? И вообще, откуда у тебя столько срочных бумаг вдруг взялось? Будто ты целый год копила макулатуру…

– Мариш, – хмыкнул Стас, – ну что ты не даёшь человеку поиграть в начальника.

– Это распоряжение Вадима, так что завидуйте молча, – огрызнулась Юля.

Пока они переругивались, я сидела в своём кресле, скинув туфли, вытянув ноги, и отдыхала. Ступни буквально гудели. Три часа на каблуках по коридорам – та ещё, скажу вам, физкультура.

Вечером я немножко хромала и даже отцу пожаловалась. На что он ответил в своём репертуаре:

– Кто ж виноват? Не умеешь работать головой, работай ногами.

Да ну его! Больше вообще ему ни слова не скажу.

28

На следующий день Юля с самого утра взяла меня в оборот. Я и кофе не успела выпить, как началось: сходи, отнеси, принеси.

Ах да, я стала по утрам пить дешёвый кофе из автомата, как все. И что самое страшное – привыкла и даже находила в этом какое-то удовольствие. Сама от себя не ожидала. Наши бы не поверили.

Потом мне пришлось откопировать пакет юридических документов «Мегатэка». А это не три листочка, и даже не тридцать три. Там один устав – страниц на сто.

Потом всю эту кипу надлежало проштамповать, подписать «копия верна» и оставить свой автограф. Ничего более монотонного и тупого я в жизни не делала!

– У меня уже пальцы скрючились, – жаловалась я за обедом Маринке. – Видишь, вилку еле держу.

– А с чего вдруг на тебя Юля так взъелась? Она как будто злится на тебя за что-то.

Я пожала плечами. Не передавать же, как они её с Соней обсуждали.

– Может, из-за Вадима? Она вон и Аллу раньше ненавидела. В любом случае, не обращай внимания. Пусть себе злится. Всё равно ничего сделать тебе не может.

Сделать не может, а загрузить дурацкой работой – с лихвой. Только я расправилась с гигантской кипой юридических документов, как она заявила, что теперь всё это добро следует отвезти куда-то там на другой конец города.

– Я что ли, должна везти? – изумилась я.

– Да, и причём срочно. Потому что они там ждут.

Я беспомощно оглянулась на Марину, та состроила сочувственную мину. Ну а с другой стороны, подумала я, хоть прогуляюсь, свежим воздухом подышу. Надо же во всём находить положительные моменты.

– А на чём ехать?

– У тебя нет машины? – удивилась Юля.

Машины! У меня и прав-то нет. И вообще ничего нет.

– Ну тогда на маршрутке езжай. Машина, приписанная к нашему отделу, сейчас на выезде. Стас на ней уехал. А, ну или у Сергея Ивановича попроси, он, наверняка, тебе сможет выделить какой-нибудь транспорт.

– А почему бы не дождаться, когда Стас вернётся?

– Времени нет. Говорю же – надо срочно. Они уже дважды звонили.

Просить что-то у отца определённо не мой вариант. Мне с ним не хочется лишний раз даже заговаривать. Маршрутка – тоже сомнительное приключение, так что я вызвала такси.

По указанному адресу я подъехала около трёх. Контора располагалась в торце жилой пятиэтажки, но не во дворах, а прямо у дороги, так что искать, к счастью, не пришлось.

Полукруглое крыльцо под навесом, чёрная металлическая дверь, над дверью табличка с золотыми буквами на тёмном фоне. Адвокатское бюро «Немезида». Сюда мне и надо.

Я распахнула тяжёлую дверь и как будто шагнула из яркого солнечного света в полумрак. Как крот, я ткнулась налево-направо, пока глаза не привыкли.

Девушка-секретарь, узнав зачем я тут, препроводила меня в следующую комнату, чуть поменьше. Едва я успела обежать взглядом светло-зелёные стены, увешанные рамочками, полки с книгами, окно с приспущенными жалюзи, стол, заваленный бумагами, как парень, сидевший за этим столом, выглянул из-за монитора и протянул:

– О! Какие люди!

Такого приветствия я не ожидала. Он так говорил, будто знает меня.

– Анжела, правильно?

Действительно, знает. Я начала судорожно вспоминать, где мы могли пересекаться. Память у меня не выдающаяся, особенно на лица, однако что-то смутно знакомое в нём угадывалось.

Я хмурила лоб, вглядываясь в бледное лицо с нелепой рыжеватой бородкой. Светло-русые волосы собраны назад в шишечку.

Он мне улыбался, но не так, как улыбаются, когда рады видеть, а как-то гнусно. Но откуда же он мог меня знать? Юристов среди моих знакомых не было и нет. Ну вот разве что мамин друг Анатолий.

Я с подозрением уставилась на парня. Уж не его ли это наследник? Я видела его всего однажды и абсолютно не запомнила, как он там выглядел.

– Кошкин? – неуверенно спросила я.

– Качерян, – с вызовом поправил меня он. – Константин Анатольевич Качерян. После всего мать взяла девичью фамилию, а я – её. И бюро мы тоже переименовали.

Их лица я действительно не помнила, но истеричные вопли и ужасные оскорбления вовек не забуду. Знала бы – ни за что б сюда не поехала.

С полминуты я обескураженно таращилась на него, потом бухнула на стол перед ним кипу с документами.

– Это вам.

– Э-э, Мегатэк? – Качерян вяло взмахнул рукой, указав пальцем на документы.

– Да.

– Мне тут минут двадцать назад звонила… как там её… Юля, кажется. Сказала, что сейчас подъедет девочка-курьер. Это ты что ли, девочка-курьер? – насмешливо спросил он.

– А тебя что-то не устраивает? – зло спросила я. Его тон, да и сама ситуация, конечно, меня уязвили.

– Меня-то? – хохотнул он. – Наоборот! Очень даже устраивает. Приятно видеть, что ты работаешь на побегушках, тем более у собственного отца. Мой, каким бы гадом ни был, сделал меня равноправным партнёром, а ты…

– Угу, сделал партнёром, а потом обнёс. Есть чем гордиться. Так что помалкивай. Вот вам документы. А мне давай то, что надо передать Юле.

Качерян перестал улыбаться, вперился в меня злобно, потом процедил:

– Мы сначала изучим ваши документы, сверим с базами. Только тогда…

– А мне что прикажешь? Ждать тут сидеть?

Он развёл руками.

– Я не сказал, что мы немедленно займёмся вашими документами. У нас есть дела и поважнее. Возможно, завтра…

Я не дослушала его, психанула и выскочила вон. Чёрта с два я сюда поеду завтра. И вообще когда-либо. С какой стати отец вообще с ними дела какие-то ведёт? Или это он разруливает таким образом то, что наворотили мама с Анатолием? Неважно, сюда я больше ни ногой.

Обратно добиралась опять же на такси. Однако только я вошла в наш кабинет, как Юля сообщила:

– Только что из «Немезиды» звонили. Документ готов, можно ехать забирать.

Я остановилась, просто опешив от такой наглости. Развернулась к ней:

– Да что ты? Какое счастье!

– Ну… – смутилась Юля, видать, даже она понимала, что это чересчур. – Завтра просто их не будет. Они в суде будут весь день, Константин Анатольевич сказал. А документ очень нужен…

– Вот и езжай к Константину Анатольевичу сама. А я туда больше не поеду, ни сегодня, ни завтра, никогда.

– Но Вадим сказал, чтобы ты выполняла мои поручения.

– Плевать мне, что сказал Вадим. Я туда не поеду.

Юля возмущённо округлила глаза, раздула ноздри, а челюсти стиснула так, что черты лица заострились. Однако спорить, как обычно, не стала.

– Или вон Рыжика отправь, – предложила я альтернативу.

Юля всё так же молча, с каменным лицом, поднялась и вышла из кабинета. Слава проводил её жалобным взглядом, потом не выдержал, подорвался следом.

От Маринки прилетело сообщение в чате: «Жаловаться побежала».

Наверняка. Потому что минут через десять она вернулась с красными припухшими глазами, но с удовлетворённым видом.

 Не глядя на меня, Юля мстительно произнесла:

– Вадим тебя вызывает.

29. Вадим Соболев

Соболев

Очередное совещание у директора – очередной тест на стрессоустойчивость, особенно в последнее время.

Договариваться Рязанов категорически не умел, зато очень технично умел прогибать под себя не кнутом, так пряником. И если вдруг кто-то не прогибался, он зверел.

В принципе, мне нравилась его прямолинейность. Уж, во всяком случае, это лучше скользкой учтивости. А за время работы в мэрии, где подковёрные игры – самое обычное дело, я стал особенно ценить в людях открытость.

Тогда, четыре года назад, Рязанов свалился на мою голову как нельзя вовремя. В понедельник меня вынудили написать заявление на увольнение, а во вторник Сергею Ивановичу срочно понадобилось в мэрии кое-какое разрешение. Я и выдал ему без нашей обязательной волокиты и отказался принимать у него пакет с благодарностью.

Тот неожиданно проникся и уже в среду позвал меня к себе в «Мегатэк» руководить пресс-службой. Ну, разумеется, он выяснил все отвратительные подробности моего увольнения, о чём сразу же и сказал в лоб. Однако потом всем говорил, что просто переманил чудо-специалиста.

Теперь уж благодарен был я, даже не за работу – без дела я бы не остался, а за эту тактичность, которая вообще-то была ему совсем не свойственна. Хамом Сергей Иванович мог быть порядочным, этого я тоже насмотрелся и наслушался.

Особенно с ним становилось тяжко, когда что-то шло не так.

Вот как сейчас: Рязанову загорелось всенепременно заполучить контракт с «Иркутскнефтью», но пока договориться никак не выходило. Хотя, объективно, условия мы им предлагали самые выгодные. Дважды встречались, шли на уступки. Сергей Иванович лично в переговорах участвовал, но… Кравитц оказался несгибаемым. Слушал нас с гипсовым лицом и отвечал отказом. Не окончательным, но это уже детали.

Я уж стал подозревать, может, Рязанов когда-нибудь нахамил ему и не помнит. А Кравитц помнит, вот и упёрся.

И чёрт бы с ним, но проигрывать Сергей Иванович не умел, и не желал. Кого другого, послабее, давно сломал бы, но тут коса нашла на камень, и он систематически выносил мозг нам, в особенности мне и Ануфриеву, начальнику отдела продаж.

– Придумайте что-нибудь этакое! – орал он на совещании. Ещё и кулаком колотил по столу. – Его надо прогнуть, надо! Хоть как. Это уже просто дело принципа. Ещё никто и никогда мне не отказывал! Зачем вы тогда вообще нужны, если толку от вас никакого? Придумайте, чем его зацепить, или уволю всех к чертям собачьим!

После совещаний у директора мы с Ануфриевым выползали еле живые. И чем меньше оставалось времени до форума, тем яростнее становился Рязанов.

– Форум – наш последний шанс! И ваш тоже, – угрожал он.

Угрожал он, конечно, не всерьёз, но настроение это портило.

– Уволит он! – возмущался Ануфриев. – Да я сам уволюсь! Чуть ли не ночую на этой работе, план продаж стабильно выполняем, а ему всё мало! А у меня, между прочим, жена злится, про развод заговаривает, детей мало вижу, и ради чего эти жертвы? Чтобы выслушивать оскорбления?

Я, конечно, настолько собой не жертвовал, как он. Да мне пока и нечем, но тоже устал.

«Придумайте этакое!». А что тут придумаешь? Я ведь не иллюзионист. Гипнозом не владею. Известные техники успешных переговоров на Кравитца не действуют, потому что тут явно что-то личное. Ну не под дулом же его заставлять.

Взвинченный я вернулся к себе. К своим заходить не стал, чтобы случайно на них не сорвать зло. Решил, лучше займу себя чем-нибудь рутинным, например, проверю готовый материал для «Вестника металлурга». Заодно остыну. Но едва открыл файл, как ко мне ворвалась Юля. Вся в слезах. Следом за ней в кабинет протиснулся Слава.

– Вадим, можно? – надрывно спросила она.

Я, слегка недоумевая, кивнул на стул, она присела. Просто Юля у нас не из тех, кого легко довести до слёз. Юля у нас сама кого хочешь доведёт.

– Что случилось?

– Вадим, – она шмыгнула носом. – Ты извини, но я не могу работать с дочкой Сергея Ивановича. Анжела эта… она же ничего не желает делать. Что ей ни скажи, она на всё: не хочу, не буду, сама делай.

Слава неуверенно топтался на пороге, не сводя с расстроенной Юли преданных глаз.

– Тебя тоже Анжела обидела? – спросил я его.

Он мотнул головой.

– Нет, я с Юлей. Я это… могу сам съездить. Слышишь, Юль?

– Куда? – не понял я.

– В «Немезиду». Я её попросила съездить туда, забрать документы, – пояснила Юля. – Они позвонили, что ждут сегодня, завтра их не будет. А она заявила, что никуда не поедет. Сказала, чтобы я ехала сама. Хотя я ей говорила, что дело важное и срочное. Но это ладно. Но ещё… – Юля посмотрела многозначительно и с горечью добавила: – Она сказала, что ей плевать на твои слова, Вадим. На тебя плевать. И вообще на всё.

– Это тебе за меня стало до слёз обидно? – не удержался я от горькой усмешки.

Юля на секунду замешкалась, потом спросила:

– Зачем ты так? Ведь правда, так же нельзя! А если и другие начнут плевать на слова руководителя, как работать-то будем?

– Не начнут, – вздохнул я, чувствуя какую-то нечеловеческую усталость. – У Сергея Ивановича только одна дочь. Слава богу.

– Я понимаю, – обиженно буркнула Юля, потом посмотрела на Славика, будто ища поддержки. – Ей всё можно, а я должна молча терпеть и всё сносить. В том числе хамство и личные оскорбления. Одеваюсь я, видите ли, по её мнению, слишком дёшево. Ну, может, это так и есть по сравнению с ней, у меня же отец не миллионер. Но какое право она имеет мне тыкать этим в лицо? Унижать при всём отделе?

Она снова начала всхлипывать.

– Юль, по-моему, ты сгущаешь краски. Выпей воды, успокойся, – предложил я.

– Нет, я нисколько не преувеличиваю! Это правда, – Юля снова повернулась к Славику. – Слав, скажи!

– Да, это так, – подтвердил тот.

– Ладно, ступайте. Пригласите ко мне Анжелу. Я с ней поговорю.

Они ушли, а я подумал, что сейчас мне самому не мешает выпить воды, успокоиться. С этой Анжелой всё так сложно. И даже не потому, что она – дочь Рязанова. Хотя и поэтому тоже. Ведь как бы он ни просил быть с ней построже, всё равно понимаешь, что она его дочь. И всё равно не можешь с ней обращаться как со всеми.

Но главное, не это. А что главное? Я и сам не знаю. Очень трудно воспринимать её как свою подчинённую. А когда она рядом – так тем более. Постоянно приходится напоминать себе, кто я и кто она, и стоит невероятных усилий видеть в ней сотрудницу, а не безумно притягательную женщину.

И дело даже не в том, что она красива, что я, красивых не видел? Просто встречается такой тип женщин, которые источают даже не просто природную сексуальность, а такой вот мощный фатальный магнетизм. И ты сам не понимаешь, в чём конкретно это выражается, и можешь себе тысячу раз повторить, что надо держаться от неё подальше, что нет ничего в ней особенного, ну, вот только внешность и гонор, а внутри пустота, и всё равно тянет неодолимо.

Смотришь в её глаза – и рассудок напрочь отшибает. Смотришь на её губы – и мысль только одна: до чего же хочется впиться в них, смять, распробовать их вкус, их мягкость… Я, конечно, стараюсь вида не подавать, всё-таки мне не восемнадцать и свои желания, даже самые сильные, давно научился держать в узде. Но порой кажется, что эта узда трещит по всем швам и вот-вот лопнет. Представляю себе всякое... Иногда.

Знал бы Рязанов, что у меня на уме – чёрта с два пристроил бы свою дочь в мой отдел «перевоспитываться».

Хотя сначала это наоборот забавляло. Впрочем, сначала это и не было таким наваждением. Просто интерес, просто лёгкое взаимное влечение. Увлекательная, пикантная игра. Было приятно подтрунивать над ней, смущать, видеть её замешательство. А её попытки выглядеть невозмутимой и вовсе смешили. Как и старания изображать из себя леди голубых кровей, будто я не видел её во всей красе в тот день, когда мы с Сергеем Ивановичем заезжали по пути к ней в Геологи.

Правда, тогда она меня впечатлила несколько иначе. Я даже посочувствовал Рязанову и в очередной раз укрепился в мысли, что семейная жизнь, очаг, дети и всё подобное не для меня. Особенно дети.

А когда она меня заинтересовала? На корпоративе, наверное, даже несмотря на её гонор. Ну а потом, наоборот, стало жаль девчонку. Рязанов ведь наверняка долбил её, как нас с Ануфриевым в самые плохие дни, только её постоянно. Правда, помимо жалости было и раздражение – ну вот какого чёрта она не может взять себя в руки, заняться делом, проявить хотя бы минимум усилий? Не дура ведь. Зачем она добровольно катится на самое дно?

Тут, чтобы чего-то добиться, приходится землю рыть, а у ней такой трамплин, прямая дорогая в сказочное будущее. Но ничего ей не надо.

Порой так и хотелось взять её за плечи и встряхнуть как следует. Но опять же, не моё это дело. Хотя теперь и моё, отчасти. Так что когда я вызывал её, всякий раз настраивался на серьёзный разговор. Однако стоило ей войти ко мне, приблизиться, заговорить, взглянуть в глаза, и настроя серьёзного как не бывало…

Нет, говорил я всё строго по делу, ничего лишнего себе не позволял. Только кто бы знал, с каким трудом я сосредотачивался, какие мысли бродили у меня в голове…

Нет, лучше бы Сергей Иванович пристроил свою дочь к Ануфриеву, в отдел продаж. Всё равно ей абсолютно без разницы, где просиживать отмеренные рабочие часы. Зато мне бы глаза не мозолила, не сидела бы занозой в мозгу. Работалось бы спокойно. И жилось.

Вовлечь её, увы, в работу не получилось, даже не знаю, с чего вдруг я взял, что её можно как-то расшевелить. У неё же круг интересов страшно ограничен. Как там она сказала? Поесть, поспать и повеселиться – всё что ей от жизни надо. Чем она вообще могла меня привлечь? Хотя понятно, чем. И не будь она дочерью Рязанова, переспал бы с ней, да и успокоился. Но нельзя. Даже думать об этом нельзя. Хотя думать-то можно, но от этого только хуже. И не думать не получается. А самый парадокс в том, что чем отчётливее я осознавал, какая она избалованная, надменная пустышка, тем сильнее к ней тянуло. Хотя, что уж, прожжённой стервой её не назовёшь. Наоборот, была в ней какая-то детская непосредственность, что ли.

Чтобы не было искушения, я свёл наше общение к минимуму, насколько возможно. Даже больше – стал встречаться с Наташей из дружественного рекламного агентства. Хоть пар время от времени спускать, ну и, вроде как, клин клином вышибают... 

Чёрт, свалилась же она на мою голову, да ещё как раз тогда, когда эта голова нужна мне трезвой и холодной.

А теперь, ко всему прочему, и конфликты пошли. Мне вот только для полного счастья разлада в коллективе не хватало!

Юля, конечно, та ещё интриганка, и приврать может, но тут ведь и Славик подтвердил. А он у нас парень самых честных правил. Да и всё это в духе Анжелы. У неё же все кругом плебеи, холопы, лакеи… Сплошная неистребимая спесь. Поставить бы её на место, чтоб, если уж сидит там как мебель, то пусть хотя бы коллектив мне не раскачивала, но это ведь утопия.

И что с ней делать? Как вот её в чувство привести? И себя заодно…

Дверь отворилась. Анжела.

Подошла. Движения у неё плавные, поступь мягкая, как у кошки. Даже такой, усталый и раздражённый, я почувствовал, как тотчас забурлила кровь, горячо заструилась толчками по венам.  

Она села на тот самый стул, на котором только что сидела и плакала Юля. Руки на коленках сложила, как примерная первоклассница. Всё время из себя кого-то изображает, то снежную королеву, то покорную невинность. Тоже игра. Но если прежде меня это забавляло, волновало и даже нравилось, то теперь вдруг вызвало прилив злости.

30

Анжела

Соболев снова хмурился. То ли у него опять день не задался, то ли Юля наговорила лишнего.

Я села напротив него, выпрямилась, руки сложила на коленях и с самым безмятежным видом уставилась на него. Ни дать ни взять примерная ученица. Но он мой спектакль не оценил. Бросил на меня беглый взгляд, совершенно нечитаемый. Затем отшвырнул ручку на стол, заваленный бумагами. Чёрный с серебром parker, машинально отметила я.

Шумно выдохнув, он поднялся и прошёл к окну. Встал ко мне спиной, заложив руки в карманы. Постоял так пару минут, не говоря ни слова, потом вернулся, но не в своё кресло, а полуприсел боком на собственный стол с торца, так, что теперь возвышался надо мной. И смотреть мне на него приходилось снизу вверх, что не очень-то удобно.

– И что мне с тобой делать, Анжела? Работать ты не хочешь, поручения выполнять не желаешь, Юлю до слёз довела.

– Я хочу работать и поручения выполняю, – возразила я. – А Юле надо к врачу, нервы подлечить, если она на пустом месте в слёзы ударяется.

Я снова подняла на него глаза, и мне показалось, что Соболев смотрел на меня с раздражением. Даже злостью. Это обидно!

– В самом деле? – изогнув бровь, иронично спросил он. – А что там с «Немезидой»?

– Туда я не поеду, – отрезала я.

– Что ж так?

И как я ему должна ответить? Хозяин «Немезиды» оскорбил меня, потому что его отец был любовником моей матери и по её наставлению украл их деньги и хотел вместе с ней сбежать заграницу? Нет, такие вещи и в близком кругу обсуждать не рвёшься. Да что там, даже наедине с самим собой не хочешь это вспоминать. А уж вытряхивать грязное бельё перед посторонним, а тем более перед Соболевым – нет, нет, нет!

– Просто не хочу туда ехать и всё тут, – упрямо повторила я.

Соболев чуть прищурился и теперь смотрел холодно.

– На работе нет такого понятия – хочу или не хочу, – произнёс он сухо. – Есть задания, которые необходимо выполнять, нравится оно тебе или нет. К тому же, ничего сложного, насколько знаю, тебе не поручали. Самое простейшее, не требующее ни стараний, ни способностей.

– Для дур, короче, – резюмировала я.

Он молча развёл руками, мол, да, увы. И я обиделась ещё больше. Да кто он такой, чтобы записывать меня в дуры? Если меня их железки не интересуют, это ещё ничего не значит. У меня, между прочим, в школьном аттестате всего одна тройка.

Я поднялась, встала перед ним. Вообще, Соболев меня выше, но поскольку сейчас он присел на угол стола, а я на каблуках, то мы оказались с ним вровень. Я посмотрела ему прямо в глаза, пристально и гневно, и вдруг уловила, что он задержал дыхание, затем сглотнул, а взгляд его потемнел.

В груди у меня тотчас задрожало от возникшего напряжения. Казалось, сейчас что-то произойдёт…

Но тут Соболев, словно спохватившись, отвёл глаза в сторону, соскользнул со столешницы и опять прошёл к окну. Не глядя на меня, глухо сказал:

– Анжела, давай так: или ты работаешь. То есть делаешь всё, что тебе говорят, едешь куда тебе говорят. Без этих твоих хочу-не хочу. Или ты не работаешь. То есть вообще здесь не работаешь. Во всяком случае, в пресс-службе. Может, Сергей Иванович пристроит тебя в другой отдел, где можно просто сидеть и ничего не делать.

У меня аж горло перехватило, и защипало веки. И этот жаждет от меня избавиться, а я-то думала, что он…

– Хорошо, Вадим Сергеевич, – я намеренно перешла на «вы», хотя голос мой предательски дрожал. – Я прямо сейчас пойду к отцу и попрошу, чтобы он перевёл меня в другой отдел, раз вы так желаете.

Я вылетела из его кабинета, услышав, как он бросил в спину: «Анжела!».

Да пошёл он! Этого я, конечно, не сказала вслух, но и останавливаться не стала. Помчалась к лифту.

Отец, конечно, тоже сейчас всех собак на меня спустит: тунеядка, бездарь, не смогла сработаться с таким замечательным профи и его суперкомандой, ну и так далее.

Да и пусть.

– Отец у себя? – ворвалась я в приёмную.

Все три девицы ответили в унисон:

– У себя.

Я решительно направилась к его кабинету, хотя, конечно, слегка трусила. Но набрав побольше воздуха, распахнула дверь и шагнула внутрь.

Кабинет отца был раза в три больше, чем у Соболева, и обставлен совсем в другом стиле. У того всё новомодное, сплошь стекло и хром. Ну и ощущение воздуха и света. А у отца – массивная мебель из тёмного дерева. И вообще, всё тёмное, громоздкое, помпезное. Как будто он ещё и таким образом хотел подчеркнуть собственную значимость.

– Что случилось? – спросил он недовольно, завидев меня.

– Папа, переведи меня в другой отдел.

– С чего это вдруг? – нахмурился он грозно.

Сейчас начнётся!

– Сразу скажу – всё я делала, что надо. И вчера, и сегодня. А потом мне велели ехать в «Немезиду», а я отказалась. И я туда не поеду!

– И это всё? – спросил отец.

Я в недоумении кивнула. А дальше он вдруг сделал то, чего я от него вообще никак не ожидала – позвонил Соболеву и сказал:

– Вадим Сергеевич, Лину мою в «Немезиду» не отправляй. И без неё найдётся кому туда съездить. Так?

Я аж ушам своим не поверила. Чтобы отец без всяких вопросов и замечаний просто пошёл мне навстречу – да это просто чудо какое-то.

Слегка ошарашенная я вернулась в наш кабинет. И сразу поймала Юлин взгляд, полный ненависти. Взгляд мимолётный, но очень выразительный. Видимо, Соболев ей уже позвонил и осчастливил. Я не удержалась.

– Нечего меня испепелять. И бегать жаловаться Соболеву тоже нечего. В другой раз скажу папе, чтоб он тебя вообще уволил.

Юля молча поднялась, торопливо накинула жакет, схватила сумку и вышла. Поехала в «Немезиду» сама. Как привязанный за ней поплёлся и Славик, но проходя мимо меня, приостановился посмотрел, как на врага, и сказал, как плюнул:

– Ну ты и…

 Он не договорил, и так, наверное, ещё хуже. Что он там имел в виду – неясно, но думаешь сразу самое гадкое. Любое распоследнее ругательство вроде как подходит. Но я на Рыжего не злюсь, это даже в некотором смысле трогательно. Просто стало вдруг очень неприятно.

– Забей, Энжи, на этого рыцаря печального образа. Он на всех готов бросаться, кто Юльку огорчит, – с усмешкой сказал Стас, подойдя ко мне сзади.

А я вздрогнула. Как-то странно было слышать от него это «Энжи». Так меня называют только наши, узкий круг. Откуда ему знать? Даи вообще, у нас с ним не те отношения, чтобы вот так фамильярничать. А он ещё и приобнял меня за талию. Руку его я, конечно, сразу скинула.

– Не переживай, Стас, я давным-давно не парюсь над тем, как ко мне относятся люди, которые мне неинтересны, – сказала я, а хотелось шлёпнуть его по руке как следует и послать куда подальше с его утешениями. Но я и так, похоже, побила рекорды по искусству наживать врагов за короткое время.

Ещё интересно, что Соболев обо мне подумал. Наверняка ведь решил, что я помчалась папе ябедничать на него. Да ну и ладно, пусть думает, что хочет. Я тоже на него обиделась.

31

Вот я и дождалась свою первую зарплату. Такое странное чувство. Приятное, вообще-то. Во всяком случае, было приятно до тех пор, пока Соболев не принёс нам расчётки. Каждому вручил лично, и мне тоже. Даже сподобился поздравить с первой зарплатой, хотя эти дни вообще меня как будто не замечал. Не обращался, не вызывал к себе, не смотрел, даже мимолётно.

Я делала вид, что мне без разницы, а что ещё оставалось? Не слёзы же лить, хотя, если уж честно, подкатывало временами.

Впрочем, не он один меня игнорировал. Юля тоже больше не приставала со своими поручениями. Ну и я не напрашивалась помогать, хотя, если честно, было не по себе.

Они там все усиленно готовились к форуму, который начнётся уже в ближайшую среду. На планёрках бурно обсуждали что и как будет, Соболев давал задания, что-то спрашивал, советовал, требовал. Все вместе смотрели ролик, отснятый Стасом, комментировали кадры, озвучку, Соболев шутил, все хохотали, и только я одна всё время оставалась в стороне. Ужасное, между прочим, ощущение.

Я уже тысячу раз пожалела, что тогда, в первые дни работы, отказывалась вникать во все эти тонкости. Потому что сейчас так хотелось тоже чувствовать себя сопричастной, а не оставаться в стороне.

Ну а сегодня, наконец, и я смогла поучаствовать во всеобщем оживлении. Зарплата взбодрила и объединила весь отдел похлеще форума.

– Поздравляю! – в унисон повторили за Соболевым Стас и Маринка.

Я с трепетом заглянула в расчётный листок и ничего не поняла. Какие-то столбцы, цифры, обозначения – начислено, удержано, коэффициент… чёрт ногу сломит.

Я дождалась, когда Соболев закончит планёрку и покинет кабинет. И почти сразу выскочила следом. Он не успел далеко отойти, потому что его задержала в коридоре кадровичка.

Я сделала пару шагов и остановилась чуть поодаль. Они разговаривали о чём-то рабочем, а я неловко топталась на месте. Дурацкая ситуация, но что уж теперь.

Кадровичка втолковывала ему про какие-то представительские расходы, выделенные для будущего форума, а он кивал. Иногда отвечал ей, но тихо, слов не разобрать. Потом бросил в мою сторону взгляд как бы мимоходом. И снова всё внимание кадровичке. Потом ещё раз посмотрел, уже явно осознанно. А затем то и дело стал переводить взгляд то на меня, то на даму из кадров. И уже в его взгляде читалось напряжение. И отвечал он ей громче и со сдерживаемым нетерпением, как будто ждал, когда она уже закончит свою мысль.

– В общем, Вадим Сергеевич, сразу после форума ждём от вас отчёт по всем представительским расходам.

– Всенепременно, Мина Яковлевна, – ответил он ей, неотрывно глядя на меня.

Она наконец пошла дальше по коридору, завернула в какой-то ещё кабинет, а Соболев, сунув руки в карманы, неспешно двинулся ко мне.

– Ты что-то хотела, Анжела? – глаз он не сводил, будто гипнотизировал.

– Да, – вымолвила я, приказывая себе не поддаваться гипнозу. – Я, Вадим Сергеевич, не могу разобраться в этих цифрах. Подскажите, пожалуйста, сколько я получу.

Да, я теперь специально называю его по имени и отчеству. Вроде как держу дистанцию. А на самом деле, просто обижаюсь я на него за это невнимание. Отвечаю на показное (надеюсь!) равнодушие показной холодностью. Но вот он приблизился, и сердце сразу заколотилось, к лицу прихлынула кровь. И рука, чёрт возьми, дрогнула, когда я протянула ему расчётку.

Соболев взял листок, посмотрел, вернул. Ткнул пальцем в одну из цифр.

– Вот эта сумма упадёт на карту.

– Как мало… – вырвалось у меня.

Он внимательно посмотрел на меня и усмехнулся.

– Анжела, поверь, это нормально. За просто пришла-посидела-ушла никто больше не заплатит. Никто и столько не заплатит.

Пришла-посидела-ушла? Так это он сам не даёт мне больше никаких заданий! Сам меня игнорирует уже сколько дней! За это время я на сто раз перечитала все их статьи, практически наизусть выучила. Во сне меня разбуди, и я перечислю все последние инновации в металлургии. Вот только, смотрю, это теперь никому не надо. Поставили на мне крест и успокоились.

– Благодарю, Вадим Сергеевич, что помогли разобраться, – холодно ответила я и, развернувшись, пошла назад, к нам в отдел.

Соболев наверняка смотрел мне в спину, я это кожей чувствовала.

* * *

После четырёх у всех разом тренькнули телефоны на разные лады. Пришли оповещения из банка.

– Ура! Денежка упала! – радостно воскликнул Стас. – Ну что, коллеги, гуляем?

– Если только ты угощаешь, – подала голос Юля.

– Почему я? У нас сегодня есть кому проставляться. – И он многозначительно посмотрел на меня.

– Что? – не поняла я.

– Как что? Это нерушимая традиция – проставляться перед коллективом за первую зарплату.

– Вообще-то, да, – неожиданно поддержала его Маринка. – К тому же пятница, не грех где-нибудь собраться.

– Что значит проставляться? – решила я уточнить, хотя уже и сама догадалась, что у них тут за традиция.

– О-о, – смеясь, протянул Стас, – сразу видно нетрудового человека.

– Проставиться – это напоить коллег в честь своей первой зарплаты. Типа, обмыть, – пояснила Маринка. – Ну, так заведено и, по ходу, везде, насколько я знаю… Но ты не пугайся. Это не значит, что ты должна вести всю нашу толпу в шикарный ресторан и там на всех закатить банкет. Нет-нет, просто по пиву выпьем за твою дальнейшую карьеру.

Нормально! Выдали гроши и ещё их тратить на пиво…

– А Соболев тоже будет?

– Позовём! – заверила Марина. – Когда вон Стас год назад проставлялся за свою первую, Вадим с нами отрывался по полной программе.

– Ах, да, точно, – захохотал Стас. – Круто погуляли.

Ну раз будет и Соболев, то всё не так уж плохо, решила я. Традиция же. Ой, да ладно, что уж скрывать – плевать я хотела на их традиции, просто обрадовалась возможности пообщаться с Сооболевым в неформальной обстановке. И даже потом с нетерпением ждала, когда уже закончится рабочий день.

Соболева приглашать я отказалась наотрез. Ещё чего. Эту роль на себя взяла Маринка. А бар мы выбрали приличный, Бир-Хаус. То есть я выбрала. Всё-таки дешёвыми забегаловками я брезгую, кто бы что ни говорил.

32

Сразу после работы мы отправились в Бир-Хаус. Там хорошо, солидно, мало публики, учтивый персонал и музыка не рвёт перепонки. Обычно звучит фоном, ненавязчиво, какой-нибудь Глен Миллер, Армстронг или Гершвин.

Между прочим, и Юля пошла, а за ней и Слава поплёлся. Пить за мою карьеру, угу.

– А Соболев что? Не поедет? – спросила я Маринку шёпотом.

– Ну почему? Вадим сказал, что позже будет. – Глупая Маринка ответила мне вслух! Вот где ум у человека? Если спрашивают шёпотом, то и отвечать ведь нужно так же. Но Маринка бездумно продолжала рассуждать во всеуслышание: – Он же на машине, наверное, поставить её должен… В общем, сказал, типа: «Гуляйте, дети мои, а я подъеду через час».

– Ясно, – кивнула я и неожиданно встретилась взглядом с Юлей.

Та сидела напротив и смотрела на меня как-то… не знаю, пытливо, что ли. Но она быстро отвела глаза и обратилась с каким-то пустяком к Славику. А вообще, мы с ней соблюдали, что называется, вежливый нейтралитет. Друг к другу напрямую не обращались, но делали вид, что всё нормально.

– Пиво тут классное, – отхлебнув из тяжёлой кружки, сказал Стас. – Настоящее, не бодяга какая-нибудь.

А я, если честно, ничего особенного не распробовала. Такое же горькое, как везде.

– Тебе на халяву всё классное, – фыркнула Юля.

– Стерва ты, Юлька, – беззлобно ответил тот и снова отпил большой глоток.

Они между собой в шутку переругивались, припоминали что-то друг другу одним им понятное, то и дело смеялись, а я ждала. На время смотрела, на входную дверь. Где Соболев-то? Прошло больше часа. Уже, наверное, можно было и уехать, и приехать. А, может, он в пробке стоит? А вдруг вообще передумал? Это обидно будет. Я так надеялась… И потом, столько всего назаказывала: и рёбрышек, и боквурст, и креветок. Стол ломился просто. Не успевал Стас подчищать одно блюдо, как приносили следующее. А Соболев всё не появлялся...

От всех этих мыслей голова гудела, и я даже не улавливала ход разговора. Потом Марина позвала меня пойти на улицу «освежиться». Но на деле это оказалось просто покурить. Она стрельнула сигарету у кого-то прохожего, чем повергла меня в кратковременный шок, затем утянула подальше от центрального входа, куда-то во двор, чтобы «не впалили».

– Я, когда выпью, всегда хочу курить, – пояснила она. – Но вообще я не курю. А ты? Хочешь?

Я отшатнулась. Сразу вспомнились баночка с трубочкой, сизый вонючий дым и прочие прелести.

– Ой, нет.

– Ну ладно, нет так нет. А я буду. Только ты никому не говори, – попросила Марина, затягиваясь со смаком.

– Не скажу, но ты позвони Соболеву… где он вообще.

Она хитро улыбнулась.

– Гляжу, кто-то к кому-то неровно дышит.

– Нормально дышит. Просто договорились же.

– Ладно, позвоню, когда вернёмся. Я ж без телефона.

– С моего позвони, – уж что-что, а телефон я всегда ношу с собой.

Маринка притушила сигарету и швырнула в урну, набрала по памяти его номер. Но едва поднесла мобильный к уху, сразу мне его и вернула.

– Он сбросил вызов.

Сказать, что я расстроилась – ничего не сказать. Да я просто была ошарашена.

– Ну, может, он за рулём сейчас или что-то ещё… – залепетала мне в утешение Маринка. – Вот и не может говорить.

Я машинально кивнула.

– Ну, пойдём в зал, – Маринка подхватила меня под локоть, как будто заволновалась, что я не дойду.

Дойду, конечно. И всё со мной в полном порядке, просто ощущение как будто меня послали. Он послал. Я вымучила из себя кислую улыбку и тут же закусила нижнюю губу, чтобы, не дай бог, не заплакать.

Она посмотрела на меня внимательно:

– Ты как? Нормально?

Я кивнула, стараясь проглотить ком, вставший в горле.

– Тогда пошли. 

А в зале нас ждал сюрприз. Пока Маринка курила, прячась на задворках, в «Бир-Хаус» явился Соболев собственной персоной. Он обернулся, и пока мы шли от входа к столу, смотрел на меня неотрывно, а когда уже усаживались, то повёл носом и спросил:

– Курили?

Маринка промычала что-то нечленораздельное, а я просто смолчала. Ещё не проглотила ком.

– Ну что, Анжела, ещё раз с первой зарплатой тебя! – торжественно изрёк он.

Все сразу схватились за свои кружки, загалдели. Все, кроме Соболева. Он не пил. Даже ни разу не пригубил. Его кружка так и стояла нетронутой, пока Стас не выпил свою.

– Чего зря добро пропадать будет? – оправдался Карих, придвинув к себе пиво Соболева.

– Вадим, а ты почему отделяешься от коллектива? – спросила Юля. – Не пьёшь совсем, не ешь...

– Я за рулём.

За рулём! А что же он полтора часа делал? Где был? Я так ждала его, и вот он здесь, а настроение с каждой минутой всё хуже.

Я почти не участвовала в беседе, да и Соболев тоже не был особенно разговорчив. Время от времени поглядывал на меня, но ещё чаще – на время. Телефон его лежал на столе, рядом с ним. И это изрядно добавляло грусти. Он что, куда-то торопится?

– Как так? – возмутились одновременно и Маринка, и Юля. – Мы же тут собрались…

– Ну, дела у меня, простите, девчонки, – улыбнулся он. – Я и так еле вырвался, только чтобы Анжелу поздравить. Вот удачно отстреляемся на форуме, ещё и не так отпразднуем.

У меня тотчас пропало всякое желание сидеть тут и веселиться. Юля тоже заметно скисла, хотя Славик вовсю пытался ей угодить.

А потом телефон Соболева ожил, загудел, вибрируя, пополз по столешнице. Прежде чем он ответил на звонок, я успела увидеть высветившееся на экране имя: Наташа. И внутри у меня всё опустилось...

– Да, скоро буду, да, считай, уже еду, – пообещал Соболев этой неведомой Наташе и отключился. Затем посмотрел на меня пристально так, будто что-то хотел сказать, но промолчал. Повернулся к остальным, улыбнулся.

– Ну, всё, мальчики, девочки, мне пора. Весело вам догулять. – Он поднялся из-за стола и, глядя на меня, выдал вдруг: – Сильно только не напивайтесь.

Так сказал, будто это я тут главный любитель выпить и могу уйти в загул.

– И чего он приходил? – не скрывая досады, высказала Юля, когда Соболев ушёл.

– Анжелу поздравить, – пьяно хохотнул Стас.

Почти сразу вслед за Соболевым засобирались Юля и Соня. Ну и конечно, Юлин рыжий паж.

Я тоже хотела уйти, но Маринка уговорила подождать, когда за ней заедет её Ваня, у которого смена вот-вот закончится.

– Мы и вас потом развезём. Заодно познакомлю тебя со своим Ваней, – подмигнула она.

– Нужен ей твой Ваня, – фыркнул Стас, придвинув свой стул ко мне. – Колхоз…

– На себя посмотри, – обиделась Маринка.

Но Стас на неё внимание уже не обращал. Он придвинулся ко мне ещё ближе и, ткнувшись в ухо, прогундосил:

– Энжи, солнце, ты такая… просто ммм… Давай продолжим только вдвоём? Можно ко мне поехать…

Я скинула его руку.

– Уймись, Стас.

Нет, он и не думал униматься, снова потянулся ко мне, а когда я увернулась и отсела от него подальше, он вдруг вскинулся:

– Ну что за фигня-то? Я ж к тебе со всей душой. Чего тебе ещё нужно? Туда зову – не хочешь, сюда – не хочешь. А что ты хочешь?

– Да ты что ко мне привязался? От тебя – ничего не хочу, ни сейчас, ни завтра, никогда. Так что просто успокойся уже, ясно?

– Это ты меня что, типа послала?

Я мысленно прокляла ту минуту, когда согласилась ждать с Маринкой её Ваню. Даже нет, когда вообще согласилась сюда поехать. Сдалась мне их дурацкая традиция! Мало я из-за Соболева расстроилась, так ещё и этот Стас вздумал ни раньше ни позже выяснять отношения.

– Да-да, послала.

Это, может, и грубо было, но, чёрт возьми, мне плакать хотелось, а не подыскивать слова, как бы кого не ранить. Мои-то чувства никого не волнуют.

– И что вдруг так? – прищурился Стас. – Рожей не вышел? Или чем ещё?

– Всем не вышел.

– Да правда, отстань уже от неё, – вмешалась Маринка.

– Тебя вообще никто ни о чём не спрашивал, так что помалкивай, – огрызнулся Стас, потом снова повернулся ко мне. – А ты… стерва ты и есть. Думаешь, раз у тебя папа, то можно о других ноги вытирать? А без папочки ты кто? Ни-и-икто.

– Стас! – прикрикнула на него Маринка. – Ты думай, что говоришь!

– Да пошла ты! – Стас дёрнул рукой и смахнул со стола кружку. Стекло со звоном разлетелось осколками по каменному полу.

К нам тут же подлетел официант.

– Какие-то проблемы? – стараясь оставаться учтивым, спросил он.

– Счёт принесите, пожалуйста, – попросила я.

– А ваш счёт оплачен. Но вот за разбитую посуду придётся заплатить.

– Как оплачен? Кем? – не поняла я.

– Молодым человеком, который присоединился к вам позже остальных и уже уехал.

Соболев! Я даже растерялась, не зная, что и думать.

– Но за посуду…

– За посуду заплатит он, – кивнула я на Стаса.

33

Мы с Маринкой решили дожидаться её Ваню на улице.

– Ты не обращай на Кариха внимания, просто он напился, вот и понесло. С кем не бывает.

Я пожала плечами, мол, мне всё равно. Мне и правда всё равно – что мне этот Карих, когда у Соболева, оказывается, какая-то Наташа всплыла?

По счастью, Маринкиного заплутавшего жениха долго ждать не пришлось. Минут через пять он уже подъехал к бару на старенькой тойоте. Маринка нас познакомила, но я, если честно, особо его не разглядывала. Чужие женихи волнуют меня крайне мало, особенно если это жених подруги и особенно если голова забита совсем другим человеком.

– Тебя куда? – спросила Маринка.

Домой сейчас ехать не хотелось совершенно, и я продиктовала адрес Киселёва. Он сам зазывал меня в гости, так что пришла пора воспользоваться его приглашением. Тем более не виделись давным-давно. Но главное, мне просто хотелось кому-нибудь излить душу. Кому-нибудь близкому, кто выслушает и утешит. А Киселёв с этой ролью отлично справлялся уже несколько лет.

Маринкин Ваня высадил меня у подъезда Руслана, и я увидела, что окна у него не горят. От досады я чуть выругнулась вслух. Я ведь ему заранее эсэмэску отправила, что приеду, и он ответил: круто. И вот так он теперь меня ждёт?

– Слушайте, можете ещё пару минут тут постоять, а то что-то у него света нет. Я быстренько поднимусь. Если он дома, то позвоню вам, а если нет…

– Хорошо, подождём, конечно, – заверила Маринка. – Он на каком этаже, этот твой друг?

– На третьем.

Киселёв, слава богу, оказался дома, просто спал. Накануне у них выдалась бурная гулянка, теперь вот приходил в себя.

– Ближе к обеду только по домам разъехались, – оправдывался он, протирая глаза. – Что-то я даже эсэмэски твоей не помню.

Потом прошлёпал босиком на кухню, взялся варить кофе. Я следом. Взгромоздилась на банкетку с ногами, обняв колени и пристроив на них подбородок. Он возился у плиты, а я меланхолично наблюдала за его манипуляциями. Спину Руслана рассекали четыре тонкие прерывистые полоски, явно от ногтей.

– Гляжу, жаркая ночь выдалась, – не удержалась я.

– А? Что? – обернулся Киселёв. – А, это…

Он повёл плечами, догадавшись, о чём я.

– Да, это так, по пьяной лавочке. Даже не помню толком… Лучше скажи, как у тебя дела? Всё так же тоскливо? Ни с кем там на своей работе не замутила?

Я промолчала. Киселёв снова оглянулся и посмотрел уже пристальнее.

– Так-так, ну, колись давай, с кем у тебя замут?

– Нет у меня ни с кем замута, – пробормотала я, вздохнув.

Руслан разлил кофе, сел напротив.

– А что есть? Я же вижу, точно что-то есть. Ты такая загруженная сидишь…

– Да ничего нет. Не знаю… Ну, в общем, есть один человек. – Я замолкла. Не думала, что будет так трудно выразить словами то, что меня так изводит. Но Киселёв не торопил, спокойно ждал, пока я соберусь с мыслями. – В общем, мне кажется, что я его люблю. А может, и нет. Не знаю, короче. Я запуталась. Но понимаешь, я всё время о нём думаю. И мне так плохо. И сердце у меня то болит, то колотится.

– А он что?

– А что он? Раньше мне казалось, что он тоже неравнодушен. А теперь… он как будто охладел. Не смотрит, не разговаривает со мной. Со всеми разговаривает, а со мной нет. И вроде как с другой встречается. А я уже измучилась вся.

– Бедная моя Энжи. А кто он такой-то?

– Да начальник мой. Соболев Вадим Сергеевич.

– О, служебный роман.

– Если бы. И вот ты понимаешь, по отдельности мне он не нравится абсолютно, а целиком…

– Как это – по отдельности?

– Ну вот смотри. Я, например, обожаю коктейль Секс на пляже. Но в то же время терпеть не могу водку, ананасовый сок не люблю, а клюквенный так вообще брр. И ликёр этот персиковый… фу. И что там ещё в его состав входит? В общем, всё это по отдельности не люблю, а коктейль обожаю. Ну вот и с Соболевым так же. Внешне вообще не мой тип. Всегда в костюмчике, собранный, целеустремлённый. Этакий типичный клерк, а он ещё и на работе помешан. Ни о чём другом не говорит. Видишь, всё, как специально, мимо кассы, и тем не менее думаю и думаю только о нём. Никогда такого со мной не было. Всё время хочется его видеть. А вижу я его так мало, всего лишь пятнадцать минут в день, по утрам, на планёрках. К себе он меня больше не вызывает. И вот из-за этих пятнадцати минут я рвусь на работу, как на крыльях лечу...

– Энжи, я тебя не узнаю. Ты же любого мужика, если захочешь, с ума свести можешь. Сейчас-то с чего вдруг раскисла?

– Он не такой.

– Все такие, уж поверь. Ну если только этот твой Секс на пляже не из этих… задне...

– Не из этих!

– Ну и ладно. Ну и хорошо. Значит, действуй. Ты ж как никто в курсе всех этих ваших женских штучек…

– Знаешь, с ним и я тоже не такая. Я хочу ему нравится, но почему-то при нём не получается у меня держаться легко и непринуждённо. Да и потом я ж не в постель его затащить хочу, я хочу, чтобы у него чувства были ко мне. Настоящие.

– О-о, – усмехнулся Киселёв. – Ещё скажи, что мечтаешь создать с ним ячейку общества, наплодить отпрысков, жить долго и счастливо и умереть в один день.

– Так далеко я не загадываю, но что в этом плохого?

– Энжи, неужели мы тебя теряем? – Киселёв скроил дурацкую гримасу. Потом добавил уже без кривляний: – Энжи, ты большая девочка, а всё в сказки веришь.

– Дурак ты.

У Киселёва я не осталась, поехала домой. Наш с ним жизненный ритм теперь, увы, не совпадал.

34

В понедельник я слегка припозднилась, но не по своей вине. Отец попросил Виктора сначала заехать куда-то по делам, а уж потом везти меня на работу.

Когда я вошла в кабинет, Юля, Соня и Маринка стояли возле стола Кариха, смотрели в монитор, а он им что-то показывал. Роликом своим, наверняка, хвастался. О нём он на каждой планёрке всю последнюю неделю говорил так, словно это будет фильм-бомба, который порвёт прокат и кассовые сборы.

Юля с Соней хихикали, а Маринка сказала вдруг:

– Стас, ну ты дурак, что ли? Нафига вот это? Делать тебе нечего!

– Это ж такой прикол!

– Ничего тут прикольного нет. Закрой и не показывай больше никому.

Стас хотел что-то ответить, но тут увидел меня в дверях и осёкся. И веселье с его лица сразу испарилось. Потом буркнул:

– Да я и не собирался.

Видимо, не шедевром своим всё же хвастался, а откопал какое-нибудь тупое видео. А ещё он до сих пор злился на меня за пятницу. Ну и пусть, зато отвяжется наконец-то.

И всё-таки я поинтересовалась в чате у Маринки, что такого «неприкольного» показывал им Стас. Но та ответила без подробностей: «Бред какой-то». А потом пришёл Соболев. Поприветствовал всех, затем спросил:

– Как догуляли в пятницу? – И посмотрел при этом на меня. Я растерялась. Я вообще при нём с трудом нахожу нужные слова и волнуюсь чуть что.

За меня ответила Маринка:

– А мы почти сразу после твоего ухода разошлись.

Соболев, кажется, остался удовлетворён ответом, хотя и немного удивлён. Но затем напустил на себя деловой вид и начал планёрку.

Они опять обсуждали форум, программу выступлений, распределяли обязанности, смотрели окончательный вариант ролика.

– Отлично, Стас! Очень хорошо, что ролик получился такой динамичный. Хоть разбавит словесные потоки. Покажем его на презентации во время круглого стола. Взбодрим народ перед моим выступлением.

А потом вдруг Соболев сказал:

– Анжела, подключайся. Ты тоже будешь участвовать в форуме.

– Я? – удивилась я, потому что уже почти привыкла, что меня постоянно обходят стороной во всех рабочих вопросах. И тут неожиданно такое внимание.

– Да, ты у нас девушка яркая, привлекательная. Будешь лицом нашего стенда.

– Это как?

– Просто будешь стоять за стойкой, ну и раздавать буклеты всем, кто заинтересуется. Желательно бы, конечно, ещё иметь кое-какое представление о компании, если вдруг спросят. Так что возьми у Марины буклет, почитай хоть…

– Всенепременно, – ответила я зло.

Ну надоело уже, что он со мной, как с умственно-отсталой! Да моего представления хватит уже на долгий и обстоятельный рассказ, кто бы только спросил.

Остаток рабочего дня прошёл в ажиотаже. Я помогала Маринке упаковывать в коробки pos-материалы и сувенирную продукцию, потом вместе с ней и двумя парнями ездили забирать конструкцию для стенда.

Во вторник мы всем отделом прямо с утра отправились в Сибэкспоцентр, который напоминал растревоженный улей. Кругом сновали рабочие в спецовках, монтировали стенды, павильоны, стойки, расставляли указатели и рекламные щиты, устанавливали арки, техники возились с аппаратурой и освещением. Ну а мы распаковывали коробки, раскладывали визитки и проспекты.

Нанятые девушки-промоутеры помогали украшать наш павильон. Ещё нам выдали к белым блузкам голубые шейные платки и синие жилетки с эмблемой «Мегатэк» на груди. Мы сразу же примерили, и в этом наряде оказались очень похожи на стюардесс. Ну я – точно. Все так сказали. И я, забавы ради, мило улыбаясь, сказала нашим тоном бортпроводницы: «Дамы и господа, пилот международного класса Соболев Вадим Сергеевич и экипаж приветствует вас на борту…».

Маринка и промоутеры засмеялись, и даже Юля с Соней не сдержали улыбок, а рабочий, что крепил вывеску над павильоном, и вовсе разинул рот и выронил отвёртку.

И тут я поймала на себе взгляд Соболева. Он стоял поодаль, разговаривал с кем-то и пристально смотрел на меня. Но затем, почти сразу же, отвёл взгляд. Но мне и этого момента оказалось достаточно, чтобы ощутить прилив воодушевления.

Да, здесь Соболев постоянно находился где-то рядом. Ходил, распоряжался, помогал устанавливать плазменную панель и подключать провода. И был он немножко неформальный, ну, насколько он может быть неформальным. Скинул где-то пиджак, а у рубашки расстегнул верхние пуговицы. Пусть он и пропадал время от времени из поля зрения, но я всё равно чувствовала его присутствие, и это приятно волновало.

К вечеру, когда всё было готово, а провозились мы гораздо дольше шести, он подошёл к нам.

– Молодцы, всё успели, – похвалил он нас.

Наши тотчас загалдели, особенно Юля: Вадим – то, Вадим – сё. И сама вся сразу стала какая-то ломкая, неестественная, и смотрит на него так, будто всё что угодно готова сделать за лишнюю толику его внимания. Мне вот интересно, Славик это тоже видит? А если видит, то каково ему? Я бы такого не стерпела.

А на меня Соболев не смотрел совсем. То есть пока кипела работа и он сновал туда-сюда, я случайно ловила его взгляды, но теперь, когда он стоял рядом, когда общался с нами, то как будто меня не замечал. Ни одного вопроса мне не задал! Ни похвалил, ни подбодрил, как ту же Юлю, например, или Маринку. Не понимаю его, честное слово, не понимаю.

Этот финальный эпизод, конечно же, испортил такой интересный и насыщенный день…

35

Отец жутко нервничал. Теперь, пожив с ним, я уже умела определять его душевное состояние с полувзгляда. Если он завтракал молча и напряжённо, как сегодня, то значит – нервничал. Из-за форума наверняка.

– Всё будет нормально, мы хорошо подготовились, – сказала я ему в машине.

Просто он потел и промакивал лоб платком, а было не жарко, совсем не жарко. Отец посмотрел на меня и вздохнул, ничего не ответив.

Всем участникам форума выдали специальные пропуска – ламинированные карточки. Надели на шею и носи. Дурость, но все с такими ходили. И отец, и Соболев, и все важные господа, которые дефилировали по залу делегациями. А я стояла у нашего стенда и, как было сказано, улыбалась.

Некоторые останавливались, даже многие, пожалуй. Подходили, задавали вопросы. Я отвечала, не трудно же. И буклеты им вручала, и визитки. Некоторые даже уходить не хотели. Их потом в оборот брал Соболев или Ануфриев, продажник.

Один раз мимо меня важно прошествовал высокий седовласый и прямой как палка господин в окружении свиты, ну так казалось, потому что они перед ним явно заискивали. Господин лениво оглядывал стенды, и лицо его не выражало ни единой эмоции. Потом взгляд его остановился на мне, я, разумеется, отрепетированно улыбнулась. Он отвёл взгляд, но тут же посмотрел снова и неожиданно кивнул. И каменное лицо на мгновение как будто ожило. Почему я так его запомнила? Потому что тут же ко мне подлетела Маринка и взволнованно зашептала: "Это был Кравитц! Он с тобой поздоровался!".

Сначала мне нравилось "быть лицом" отцовского завода, но потом я стала ощущать себя… не знаю, приманкой или пёстрым фантиком. Я перестала улыбаться, да и ноги к концу дня начали болеть. Постой-ка почти восемь часов на каблуках!

Зато сразу после ужина уснула как убитая, а крепкий сон в последнее время был для меня редок. Как лягу спать, так мысли о Соболеве в голову лезут, и покоя как не бывало.

* * *

Если вчера отец просто нервничал, то сегодня чуть ли не психовал. Наверное, потому что второй день форума был самым важным. Так говорил Соболев – ну ему сегодня выступать на каком-то Круглом столе. Так и отец сказал.

– В час начнётся Круглый стол, – звонил он кому-то, пока мы ехали утром в Сибэкспоцентр. – Да, тема ясно какая – инновации в металлургии… да, там будет Кравитц, ну и другие… да, сегодня решающий день… у нас есть что предложить… Соболев мой такую презентацию сварганил, фильм сделал, ну и потом речь двинет… если и тут Кравитц заартачится, то я уж не знаю, что этому идиоту надо…

До обеда я опять торчала у стенда, наблюдая за царящей кругом суматохой без прежнего энтузиазма. Теперь я поняла, что мне досталось самое скучное – стоять столбом на одном месте. Стас вот, например, гулял по всему Сибэкспоцентру, фотографировал. Правда, пару раз снова включал свой фильм – никак наглядеться на своё творение не мог, а у меня если честно, он уже в печёнках сидел. Юля и Слава тоже бродили – брали интервью вроде как. А мне даже словом перемолвиться не с кем. Ну, не считая мимопроходящих, но это же не беседа. С ними я просто твердила заученные фразы о том, какой у нас прекрасный завод.

А, ну вот только иногда переговаривалась с промоутерами, когда те подходили за очередной порцией буклетов. Но большую часть времени и они ходили по залу, раздавая эти самые буклеты всем подряд.

Иногда подбегала Маринка, врывалась в закуток, отгороженный ширмой от остального павильона (там мы переодевались и хранили наши сумки), и снова убегала, бросая на ходу что-нибудь вроде: голова сейчас лопнет! А ты как? Надоело стоять?

Пару раз подходил Соболев. Он казался спокойным и собранным. Ни жестом, ни словом не выдавал и малейшего волнения, в отличие от моего отца. Хотя выступать-то, как я поняла, предстоит именно ему. Но он справится, уж что-что, а речи толкать Соболев умеет преотлично.

– Вадим Сергеевич, – обратилась к нему я. – А я бы хотела послушать ваше выступление.

Он на секунду замер, метнул в меня чёрный взгляд, как током ударил.

– Разве тебе это интересно? – удивился он.

– Очень даже, – ответила я.

И это правда. Мне действительно хотелось посмотреть, как он выступает на публике. Я вообще люблю его слушать. Голос его нравится.

– Ну хорошо. Только поставь вместо себя кого-нибудь из промоутеров. Где будет проходить круглый стол, знаешь?

Я кивнула, довольная. Откуда ни возьмись, рядом с нами материализовалась Юля.

– Вадим, а можно мне тоже? Вдруг там удастся взять у Кравитца интервью. А то к нему даже подойти невозможно. Эти его секретари или помощники прямо кольцом вокруг него, не подпускают и близко.

– Не уверен, что там подпустят, но почему бы не попробовать? – улыбнулся он. Юля тоже просияла.

Как же она меня раздражает! А тем, что вечно липнет к Соболеву – особенно. И ещё хватает наглости в такие моменты смотреть на меня волком, как будто он ей принадлежит, а я посягаю на её собственность.

– Ну всё, пора. Стас, флешку давай, – обратился к Кариху Соболев.

– Вадим, э-э, а разве она не у тебя? А, точно! Совсем из головы вылетело, мы же утром проверяли, как воспроизводится фильм на большом экране. Кстати, вообще, супер!

Стас подскочил к плазме, извлёк оттуда флешку, передал ему со словами:

– А там экран гораздо больше. Наверное, будет ещё зрелищнее.

Соболев подхватил тонкую папку, посмотрел на нас и выдохнул:

– Ну, вперёд.

Соболев уверенно двинулся вглубь зала, лавируя среди нескончаемого потока гостей и участников форума. С некоторыми на ходу здоровался за руку, некоторым – просто кивал. Мы же едва успевали за ним.

В конце зала выставочных павильонов уже не было, и толпа значительно поредела. Только у распахнутых двустворчатых дверей толклись люди, холёные, вальяжные, в дорогих тёмных костюмах и до блеска начищенных туфлях. Среди них я заприметила и отца.

Увидев нас, он отделился от группки собеседников и направился к Соболеву. Что он ему говорил, я не слышала, наверное, напутствовал. Затем Соболев подошёл к пареньку, сидевшему за аппаратурой в углу сцены. Видимо, передал флешку с роликом.

Потом все прошли в малый зал, расселись в кресла. Мы заняли места в предпоследнем ряду, с краю, поближе к выходу. Гул постепенно стих. Соболев по регламенту выступал вторым, так что пришлось выслушать ужасно нудное выступление какого-то престарелого инженера из «Стальпрома». Говорил тот монотонно и на огромном экране показывал какие-то скучные малопонятные слайды с графиками и диаграммами. Так что Соболев, конечно, своей речью его запросто за пояс заткнёт. Я огляделась по сторонам – некоторые даже зевали.

Наконец этот зануда вернулся на своё место, и на сцену вышел наш Соболев. Поприветствовал, улыбнулся всем по-голливудски, и у меня, глядя на него, тоже непроизвольно растянулись губы в улыбке. Ну, просто на него приятно смотреть.

– Наша компания сравнительно молодая, нам всего десять лет, – начал он. – За это время мы прочно заняли нишу в своей отрасли, значительно расширили производство, качество наших изделий ценят за рубежом. Плотно сотрудничаем с Германием, Францией, Китаем, Израилем. Однако главное внимание мы уделяем передовым технологиям. И сегодня мы хотим презентовать инновационный производственный комплекс по выпуску листового проката.

Соболев кивнул пареньку-оператору, тот кивнул в ответ. Свет слегка притушили, и на огромном экране пошла заставка ролика: стремительное вращение зубчатых дисков, искры, шестерёнки, гигантские полыхающие печи, раскалённый до бела металл и всё это под известную сюиту «Время вперёд!».

Когда Стас впервые показывал свой ролик, Соболев сказал, что очень удачно он выбрал музыку. Многим она напомнит программу «Время», которую показывали каждый вечер в эпоху СССР, а тогда тяжёлая индустрия развивалась бодро и стремительно. Так что у людей возникнет нужный ассоциативный ряд. И наверное, он оказался прав, потому что и правда все как-то подобрались сразу, перестали зевать, замерли, уставившись заинтересованно на экран.

А потом внезапно музыка Свиридова оборвалась, вместо неё глухо зазвучал какой-то клубный бит, а кадры с плавильным станком сменились явно любительскими съёмками какой-то вечеринки. Такое всё тёмное, расплывчатое, но при этом смутно знакомое.

По залу прокатился гул недоумения. Камера снимавшего тем временем сделала дугу, выхватила на своём пути стойку бара, танцпол, столики и остановилась на вихляющейся фигурке. Затем приблизила изображение, и я увидела во весь экран своё лицо…

36

Камера снимавшего сделала дугу, выхватила на своём пути стойку бара, танцпол, столики, и, остановилась на вихляющейся фигурке. Затем приблизила изображение, и я увидела во весь экран своё лицо. Стеклянный, пустой взгляд, идиотская улыбка, бессмысленное выражение. Тогда я носила другую причёску, но всё равно спутать было невозможно. Это я, омерзительно пьяная, расхристанная, вульгарная. А эти жуткие пошлые движения!

Господи, нет! Пожалуйста, пусть это будет сон, бред, галлюцинация! Пожалуйста, ведь я не вынесу этого!

Мне казалось, что кровь застыла в жилах, застыла по-настоящему. Превратилась в колючий лёд, и сердце, скованное ужасом, перестало биться.

Я увидела взгляды, обращённые ко мне. Отец, на котором лица не было, растерянный Соболев, ошарашенный Стас…

Мне вдруг стало казаться, что все на меня смотрят, шепчутся. А я чувствовала себя так, будто стою перед всеми голая. И больше всего хотелось в это мгновение просто исчезнуть и никогда-никогда не видеть этих людей.

Потом экран погас, это Соболев подбежал к парнишке-оператору. Но в ушах у меня нарастал гул такой силы, будто рядом взлетал реактивный самолёт.

Теперь сердце колотилось, как дурное. Лицо и уши жгло от нестерпимого стыда. Не выдержав, я выбежала из зала.

Сначала бездумно вылетела на улицу, помчала куда глаза глядят, не разбирая пути. Пересекла площадь перед Сибэкспоцентром, проскочила через трамвайную линию, а дальше просто шла вперёд и вперёд. Пока ногу не подвернула.

Остановилась, выругнувшись. Дороги эти раздолбанные!

Ушла я, видимо, довольно далеко, и сама не заметила, как оказалась в каком-то запущенном парке. Здесь густо и неопрятно росли трава и кустарники, дорожки давно осыпались, вокруг переполненных урн валялся мусор, но зато тут не было людей.

Я присела на скамейку, сняла туфлю, растёрла лодыжку. Боль в ноге немного отрезвила меня. Во всяком случае, заставила мало-мальски соображать. Хотя мне всё ещё хотелось бежать и скрываться. Но это же невозможно. И что делать? Как жить дальше? Ведь я не смогу, я точно не смогу посмотреть в глаза никому из них: ни отцу, ни даже этому придурку Стасу, ни, тем более, Соболеву. Не смогу с ними встретиться, не смогу заговорить после такого позора.

Мне ещё тогда, три года назад, было до тошноты стыдно из-за этого гадкого видео, хотя я смотрела его в одиночестве. Смотрела и содрогалась от отвращения. И панически боялась, что его увидит мама или отец. А как я рыдала над комментариями, проклиная того, кто это наснимал и выложил! А потом два года не могла даже смотреть на алкоголь. И очень старалась забыть тот мерзкий ролик, как ночной кошмар. И кажется, забыла. Просто выкинула из головы. Ведь столько времени прошло.

И вот вопрос: откуда взялось это видео? Кто его раскопал? Как оно оказалось, чёрт подери, на презентации? Кто мог это сделать? И за что?

Неужели Стас? Неужели нашей мелкой стычки хватило, чтобы устроить такое?

И тут же вспомнилось, как они на днях смотрели видео и смеялись. Я вошла в кабинет, они сразу замолкли. Ведь наверняка именно этот ролик они и смотрели.

Болезненным спазмом перехватило горло. Я хотела сглотнуть и выдохнуть, а вырвался протяжный хриплый стон, как у раненого волка. Куда же мне теперь податься? 

Я ещё и сумку оставила в нашем павильоне. А там деньги, телефон, всё… Хочешь – не хочешь придётся возвращаться. Нет, не смогу. Боюсь и стыдно. А с сумкой ничего не случится. Заберут.

Я поднялась со скамьи, выбрела на трамвайную остановку. От былой резвости и следа не осталось. Теперь наоборот ноги ослабли, я даже покачивалась, да и всё тело слегка потряхивало.

На остановке топтались люди, ждали трамвай. Я подошла к хипповатому парню, попросила телефон. Тот оглядел меня, затем выудил из кармана чёрных джинсов мобильник, протянул:

– Пожалуйста, Анжела Рязанова.

Я ошалело взглянула на него, но он улыбнулся и кивнул на мой дурацкий бейджик. А я уж собралась паниковать.

Я набрала Киселёва, хорошо хоть знала его номер на память. И что особенно хорошо – он оказался доступен и не занят.

– Руслан, я потом всё объясню. Просто приезжай за мной. Прямо сейчас. Знаешь, где находится Сибэкспоцентр?

Киселёв пообещал скоро быть. Я отдала телефон парню, не забыла сказать спасибо и даже сумела выдавить улыбку, а бейджик отцепила и выбросила в урну.

Киселёв приехал за мной минут через тридцать. Увёз к себе. По дороге допытывал, что случилось, но я только мотала головой: потом, всё расскажу потом. А уж дома у Киселёва я обрушила на него поток из слёз, причитаний и обещаний умереть.

Он терпеливо слушал, бормотал нежности, гладил по голове, обнимал, подносил водичку в стакане. А дождавшись, когда моя истерика закончится, завалил вопросами: откуда, кто, зачем, почему… Как будто я знаю!

– Это ж тогда тебя Вика снимала, – признался Киселёв. – И в ютуб выложила она. Я потом случайно обнаружил.

– Лапшина? Ну ничего себе. А почему мне сразу не сказал?

– Ну, не сказал… А что бы это изменило? Вы и так не сильно дружите. Переругались бы только, как бы мы потом собирались все вместе? Но ты не переживай, я и без тебя ей всё высказал. И даже порвал с ней. Так что… Но я почему Лапшину вспомнил – может, она с кем-то из ваших знакома? А то какбы  они вообще узнали про этот ролик?

– Может и знакома, а может и нет. Ведь можно и просто так найти, случайно. Там у нас Стас есть, он этим плотно занимается, в ютубе канал ведёт, мог наткнуться или спецом поискать, ну и… Только я не пойму, зачем ему это – тащить эту грязь на форум. Ну, мне досадить, понятно. Только он так гордился своим фильмом, носился с ним как дурак с писаной торбой, плешь всю проел. И вот так своё творение задвинуть… И потом, он этот ролик сначала в отделе показывал. Ну, то есть я так думаю. Был один момент, когда они все скопом что-то с его компа смотрели… Зачем ему после этого так глупо подставляться?

– Так, может, не он? Если он всем показывал, то любой, считай, мог бы… Ты там ни с кем не воевала?

– Ну, немного повздорили с одной. Есть у нас такая Юля. Она, кстати, тоже на Соболева глаз положила.

– А кто у нас Соболев?

– Ты совсем без памяти, что ли? Я же тебе в прошлый раз столько про него рассказывала! Он… ай, да ну тебя... – я расстроенно махнула рукой. – Начальник это мой. Ничего больше тебе не расскажу.

– А-а, помню-помню. Трудоголик и всё такое. По отдельности – фу, а всё вместе – вау… секс на пляже…

– Да, он. Так вот я думаю, что она, Юля эта, вполне могла бы. Мы ссорились с ней. Ну и она ревнует, по-моему. Хотя ревновать у неё пока нет повода. Соболев меня в упор не видит, и если уж на то пошло, с ней общается больше, чем со мной.

Киселёв на это только хмыкнул многозначительно. Потом мы обсуждали с ним, в шутку, конечно, план жестокой мести для Стаса и для Юли. Руслан проявил удивительную изобретательность в этом плане.

– Ты в прошлой жизни был, наверное, инквизитором, – предположила я.

– Ага, или маньяком, – он изобразил жуткий оскал.

– А если серьёзно, Руслан, что мне теперь делать? Домой к отцу я точно не вернусь. Не хочу. Да и он убьёт меня.

– Хочешь, я с тобой съезжу? Вещи там всякие, документы всё равно надо забрать.

– Ну, тогда он убьёт нас обоих. Хотя… можно приехать, когда его дома не будет. Но не сейчас и не завтра, мне надо как-то это всё пережить, успокоиться немного… А потом я, наверное, уеду из города.

– Куда?

– Придумаю. Главное, туда, где никто меня не знает.

Мы с ним болтали почти до полуночи. Он всячески отвлекал меня от того, что произошло, варианты какие-то предлагал, один нелепее другого, но собственное лицо, пьяное и мерзкое, всплывшее на весь экран в конференц-зале, так и стояло у меня перед глазами. Даже представить тошно, что подумал обо мне Соболев. А уж при мысли об отце меня буквально трясло.

– Насовсем уезжать не надо, – рассуждал Киселёв. – А на время куда-нибудь сгонять – это и правда хорошая идея. Пока ты там отдыхаешь, здесь всё забудется. Вернёшься через месяц, а у них уже другие новости и впечатления. И никому уже дела до тебя нет.

– Нет-нет, никого больше видеть не хочу, – шмыгнула я носом, но тут же добавила твёрдо и с чувством: – Никогда!

Киселёв что-то хотел сказать, но не успел – в дверь позвонили.

– Ну кто там ещё? – опять расстроилась я.

Если кто-то из наших, то надо будет делать вид, что всё замечательно, "держать марку",  потому что вот так раскисать я могла только с Киселёвым наедине. А «делать вид» у меня сейчас совсем не было сил.

– Да никого вообще-то не жду, – пожал он плечами. – Может, уйдут…

Но звонок повторился. А затем для убедительности незваный гость стал долбить кулаком.

Руслан поднялся, направился в прихожую, а я осталась в гостиной, наблюдая за ним в зеркало, украшавшее стену напротив. Щёлкнул замок. Я вытянула шею, пытаясь разглядеть, кого там принесло. Но тут Руслан отошёл в сторону, открывая дверь пошире и пропуская гостя в дом...

Я беззвучно охнула. Боже мой! Соболев! В груди у меня больно ёкнуло. Как он тут оказался?! Зачем?! Не хочу, чтобы он меня видел! И сама не хочу его видеть! Или хочу?

– Анжела здесь? – спросил он Руслана, потом посмотрел в зеркало и поймал мой взгляд. – Вижу, здесь…

– Э-э, а ты кто? – спросил Киселёв. – А-а! Понял, понял. Ты – секс на пляже. Ну, проходи.

Соболев недоумённо воззрился на Киселёва. С минуту молчал, потом поинтересовался:

– Почему на пляже?

Угу, против секса, значит, он не возражает.

Киселёв пожал плечами.

– Этот вопрос не ко мне. Я вообще пиво люблю.

Соболев ещё несколько секунд смотрел на Руслана так, как будто тот городской сумасшедший и как с ним себя вести – неизвестно. Потом, видимо, решил не заморачиваться, и снова перевёл взгляд на меня.

– Анжела, – позвал он. – Мне надо с тобой поговорить…

37

Я вдруг запаниковала. После такого позора Соболев последний человек, с кем мне бы хотелось разговаривать. Даже вот так, когда он – в прихожей, я – в гостиной, и смотрим мы не в глаза друг другу, а в зеркальное отражение, я и то готова умереть от стыда. Прямо чувствую, как лицо залило краской.

А ещё выслушивать его… где мне взять столько сил и выдержки? Ведь наверняка приехал рассказать, как я всё испортила, сорвала презентацию и какие-нибудь важные сделки, сгубила репутацию отца и его компании, опозорила всех и вся...

Только интересно, как он вообще меня нашёл? Откуда он узнал про Киселёва и, тем более, где раздобыл его адрес?

– Анжела, – снова позвал меня Соболев. – Давай поговорим?

Не хочется, страшно не хочется, но ведь не отвертеться. Я поднялась с дивана, вышла в прихожую. 

Слишком близко я подходить не стала. Остановилась в трёх шагах от Соболева и для верности привалилась к стене спиной. Поджилки от волнения дрожали. Но посмотрела на него прямо и по возможности невозмутимо – пусть мне и стыдно до смерти, но он об этом не узнает.

– А в комнату пройти не желаете? – спросил Киселёв.

Я ему вместо ответа послала убийственный взгляд. Мол, совсем рехнулся, нашёл кому и что предлагать!

Соболев, видимо, засёк мой посыл и тут же вставил своё слово:

– Нет, я ненадолго.

– Ну, как скажете, – развёл руками Киселёв. – Беседуйте, не буду вам мешать. Пойду на кухню, проголодался что-то.

И он уплёлся на кухню, ещё и дверь за собой затворил, с ума сойти какой деликатный.

Я выдохнула, приготовившись к нотациям, но Соболев вдруг шагнул ко мне, встал напротив и, заглянув в глаза, спросил:

– Ты как?

Я даже растерялась. Взглянула на него ещё раз, а он так смотрит, будто тревожится за меня. Не за сорванное выступление, не за дела компании, а именно за меня. Ни капли злости или раздражения, а самое что ни на есть искреннее беспокойство в его глазах.

– Ну так, – пролепетала я, пожав плечами.

– Плохо тебе, да?

Я кивнула и низко опустила голову. Господи, ну где моя выдержка? Слёзы дурацкие из глаз покатились. Я сморгнула, потом зажмурилась крепко, закусила губу, но во мне как будто лопнуло что-то, какая-то струна, которая держала меня, не давала рассыпаться. А теперь всё летело к чертям…

Я шмыгнула носом, тыльной стороной руки утёрла слёзы, но они продолжали струиться. Соболев выудил из кармана платок, протянул мне. Очень кстати, у меня платков никогда при себе не водится, разве что когда болею.

– Я понимаю, каково тебе, правда, понимаю, – тихо сказал он.

А я лишь продолжала всхлипывать, не в силах взять себя в руки.

Наконец сумела выдавить срывающимся голосом:

– Это не я. Не я флэшку испортила.

И посмотрела на него. А он оказался ещё ближе, чем я ожидала. Совсем близко.  

– Да уж понятно, – прошептал он.

И вдруг поднял руку и легонько провёл ладонью по моим волосам, по виску, по уху, коснулся шеи. А потом и вовсе обнял, прижал к груди. Ткань его пиджака была жесткая и шершавая, и на лацкане выпирал какой-то колючий значок, но это такие мелочи, такая ерунда… Ведь он обнимал меня! Сам! Я вдыхала его мужской запах, смешанный с почти выветрившимся парфюмом, и таяла. И тяжесть, сжимавшая грудь, медленно отпускала…

Я бы так, наверное, могла стоять долго-долго, но Соболев выпустил меня из объятий. Рано я успокоилась. Впрочем, он не отходил. Взял меня за плечи, чуть отклонился назад и снова посмотрел в глаза.

– Ты так не переживай, Анжела. Почти никто и не догадался, что там… на видео была ты.

Не сводя с него глаз, я произнесла:

– Зато ты догадался.

Может, он поймёт, какой смысл я вложила в эти слова? Это, считай, признание, что именно его мнение мне важно.

Я напряжённо следила за ним. И видела: он понял. Потому что взгляд его тоже стал другим. Серъёзным, пристальным, как у человека, который на что-то решается, но... Но потом он отвёл глаза, как будто смутился.

– И ты думаешь, что это изменило моё к тебе отношение? Ерунда, – усмехнулся он. – Я и не такое в жизни видел. Да мы все когда-то где-то… расслаблялись.

– А как отец? – спросила я, испытав лёгкую досаду.

– Ну… – замялся он. – Переживёт, думаю.

– Он сильно ругался? Он меня, наверное, убьёт.

– Не убьёт. Он, может, и резкий человек, но не дурак. И понимает, что не твоих это рук дело. Скорее, убьёт меня. И будет прав.

Соболев вздохнул, а до меня дошло – ему-то тоже не сладко пришлось. Как он там потом выкручивался перед целым залом зрителей? Как потом оправдывался перед отцом?

– Выступление сорвалось, да?

Соболев усмехнулся.

– Да не то чтобы. С роликом я, конечно, налажал. Ну, извинился перед публикой. А дальше уже продолжал по намеченному. Так что, по большому счёту, то видео ничего не испортило, не сорвало, не нарушило. Самую малость всколыхнуло народ, ну и слегка обескуражило, но о нём уже все забыли к концу презентации. И ты не думай об этом.

– Я не могу не думать. Но спасибо вам… тебе.

– Да за что? – улыбнулся он.

– Я думала, ты приехал, чтобы ругать меня. Думала, ты меня винишь…

– С чего тебе такое в голову пришло?

– Так всегда и бывает. И в отделе меня все ненавидят. Ну, кроме Марины. И даже ты стал плохо ко мне относиться. А это очень тяжело, когда все кругом настроены против тебя. Это просто невыносимо. А теперь ещё и это видео…

– Ну с чего ты взяла, что я к тебе плохо отношусь?

– Да как с чего? Это видно, это чувствуется! То каждый вечер было: «Анжела, зайди», а теперь… игнор. Как будто я пустое место…

– Ну какое же ты пустое место, – пробормотал он. – Просто я…

Он замолк на полуслове, но смотрел так, словно опять колебался, сказать-не сказать. Я замерла, боясь его вспугнуть. Что бы там он ни держал в мыслях – пусть скажет. Но он молчал. И это молчание… оно как будто звенело, вибрировало между нами, вызывая дрожь и слабость внутри.

Потом взгляд его скользнул чуть ниже, остановился на губах, потемнел, подёрнулся поволокой.

Дрожь в груди стала сильнее, сердце, ухнув, горячо забилось где-то внизу живота. Будь что будет. Соболев шумно выдохнул, подался вперёд. Его ладонь легла на мой затылок, дыхание опалило кожу…

– Может, всё же чаю там, кофе или чего покрепче? – голос Киселёва прозвучал так неожиданно и так некстати, разрушив момент.

Соболев медленно убрал руку и отстранился. Он всё ещё смотрел на меня, но выглядел так, будто постепенно отходил от внезапного наваждения. Чёрт бы побрал Руслана! Угораздило же его сунуться так не вовремя.

– Нет, спасибо, – не глядя на Киселёва, ответил ему. А потом уже мне: – Анжела, давай я тебя домой отвезу?

Меня вдруг неприятно осенила догадка.

– Так это тебя отец послал? – прищурившись, спросила я.

– Нет, хотя Сергей Иванович тоже о тебе беспокоится.

– То есть ты сам…?

– Сам-сам, – снисходительно улыбнулся Соболев.

Он встал теперь рядом, привалившись плечом к стене. Заложил руки в карманы и смотрел на меня с полуулыбкой сверху вниз.

– А как ты узнал, что я здесь? – допытывалась я, забыв, что всегда называла его строго на «вы».

– Не узнал, а предположил. Марина подсказала адрес, они же тебя на днях сюда подвозили. Только я не сразу с квартирой угадал. Ну что? Поехали домой? Поверь, так будет лучше.

– Для кого?

– Для тебя, в первую очередь.

Киселёв снова высунулся из кухни и следил за Соболевым с нескрываемым любопытством. А вот Соболева Руслан, по-моему, раздражал. Нет, не явно, но всё же ощутимо. Мне показалось, ещё и поэтому он настаивал на том, чтобы я поехала домой.

Если уж честно, домой мне очень не хотелось, но спорить с Соболевым, злить его после всего, что произошло, не хотелось ещё больше. Так что я попрощалась с Русланом и вышла вслед за Вадимом в подъезд.

– Я свои вещи оставила в Сибэкспоцентре, – вспомнила я.

– Я забрал. В машине твои вещи.

Ездил Соболев на чёрном Лэнд Ровере. Я хотела сесть по привычке на заднее сиденье, но он распахнул дверь рядом с водительским местом. Действительно, на кресле лежала моя сумка. Проверила – всё на месте. Мне даже спокойнее стало.

Доехали мы быстро, и получаса не ушло на дорогу. У ворот отцовского дома остановились. Мне не хотелось уходить. Темнота как будто обостряла все чувства. Тянуло прикоснуться к нему, вновь ощутить тепло его рук, поймать губами прерывистое дыхание, от которого мурашки по коже. Но такие шаги должен ведь первым делать мужчина? Поэтому я просто ждала и мысленно просила, чтобы тот момент повторился. Сейчас-то ведь нам никто бы не помешал. Но Соболев сидел как каменный, как будто ничего и не было. Даже обидно стало.

– Я не поеду завтра на форум, – выпалила я вместо «до свидания». – И вообще, наверное, попрошу отца, чтобы перевёл меня в другой отдел.

– Почему? Зачем? – сразу же встрепенулся он. И наконец повернулся ко мне, а то всё сидел и смотрел перед собой, сложив руки на руль.

– Ты сам этого хотел, чтобы я перевелась.

– Ерунда. Не хотел я этого и не хочу. Так что не придумывай. И насчёт форума. Я понимаю, что тебе тяжело будет, но надо. Надо, Анжела, прийти и показать, что тебе плевать на все эти сплетни, перешёптывания. Не придёшь – покажешь, что тебя это надломило. Тому, кто это сделал, только подкинешь повод для злорадства. А ты явись как ни в чём не бывало.

– Я не могу так. Не могу. Это хорошо, знаешь ли, рассуждать со стороны. А посмотрела бы я, как бы ты говорил, окажись на моём месте.

– Да был я на твоём месте, был.

– Ну уж! Ты же… в общем, тебя отец чуть ли не идеальным выставляет. Ты, наверное, просто так говоришь.

– Если бы. Там даже ещё всё хуже получилось.

– Что получилось?

Соболев меня ни на шутку заинтриговал. Но рассказывать про свою тёмную тайну он явно не горел желанием.

– Я никому не скажу. Честное слово! – заверила его я.

– Да не в этом дело, – колебался он.

– Понятно. Не хочется терять приличный образ. В таком случае не говори мне больше о том, что это видео – ерунда, и мне не стоит…

– Да ты не так всё опять понимаешь, Анжела.

– А как же тебя понять, если ты толком ничего не объясняешь?

– Ладно. Я раньше работал в мэрии, может, знаешь. В отделе по связям с общественностью. Ну и… как-то на корпоративе по случаю дня города с одной женщиной… – Было видно, как Соболев мучительно подбирает слова. Таким я его ещё не видела. – В общем, ничего серьёзного...

– Вы переспали? – догадалась я.

– Да. У нас была с ней непродолжительная связь.

– Ну и что тут такого? Вы же взрослые люди, ты не женат…

– Зато она была замужем. За моим начальником. В общем, он всё узнал. Это твой отец всем говорит, что переманил классного специалиста, а на самом деле не переманил – подобрал, когда оттуда меня попросту выперли с волчьим билетом.

– Даже странно, – пробормотала я. – Отец вообще-то такие вещи ужасно не любит. А как та женщина? Жена твоего бывшего начальника?

– С ней всё в порядке. Да и со мной тоже. Я ничуть не жалею. Мне нравится работать у Сергея Ивановича.

– А та женщина… она тебе нравилась?

Соболев развернулся ко мне всем корпусом. Глаза смотрели насмешливо. Сейчас точно съязвит, подумала я, но он лишь спокойно ответил:

– Я не помню… может быть… недолго.

– Да ты ветреный!

– Может, я просто никак не мог найти ту единственную. – Вот теперь он точно подсмеивался надо мной.

– Хорошее оправдание для распутства, – буркнула я.

– Ого! – усмехнулся он и покачал головой. – Сурово.

Ну а что? «Не помню» – это ж сколько должно быть, как он выразился, связей, чтобы забывать о них?! Ведь не так давно это и было.

Я так мечтала поговорить с Соболевым по душам, но разговор с ним как прогулка по минному полю – не знаешь, на какой сюрприз нарвёшься.

– Ну а этот твой друг… почему, кстати, он назвал меня секс на пляже?

– Киселёв? Да кто его знает, – пожала я плечами, смутившись. – Не обращай внимания. Он вообще с приветом.

– А вы с ним… встречаетесь?

– Мы друг друга знаем тысячу лет. Он мне как брат, ну и как подружка. И у нас не было ничего такого, как у тебя с чужой женой, если ты об этом.

Он снова улыбнулся. Я тоже в душе просияла. Ведь неспроста же он интересуется. Не от нечего делать и не из вежливости, а значит… Но тут он прервал мои умозаключения обыденным:

– Ладно, Анжела, тебя уже заждались. Доброй ночи и… до завтра. Обязательно приходи на форум. Так, будто ничего не случилось. Поняла?

– А кто всё-таки это сделал? Кто подменил флешку?

– Выясним обязательно. Вот только разделаемся с этим форумом, – пообещал Соболев. – Вариантов-то немного. Не переживай.

– Вадим, а после форума… потом… как всё будет?

– Ты о чём?

– О работе. Ты меня перестал вызывать, перестал давать задания. А я хочу, чтобы опять каждый вечер было «Анжела, зайди»…

Он почему-то засмеялся. А я ведь серьёзно.

Соболев так и не ответил, но настроение у меня всё равно было очень хорошее. Пусть он ничего такого не сказал, но я знала – он неравнодушен ко мне. Называйте это логикой, интуицией, как угодно, но я ему нравлюсь, это несомненно.

Отец меня и правда поджидал. Я уж настроилась на отповедь в его лучших традициях, но он, как ни странно, только всего и высказал:

– Ну и где тебя носило? Что за дурная манера куда-то мчаться? Ладно, иди к себе. Поздно уже.

38. Вадим Соболев

Мне, конечно, ещё предстояло получить от Рязанова по полной программе. Он на этот форум уповал и надеялся. И с таким треском облажаться – это нарочно не придумаешь. Да и чёрт с ним с форумом, ему наверняка за дочь особенно горько.

Я, само собой, пытался свести этот казус с видео к шутке, а потом из кожи вон лез, рассказывая на словах, в лицах, в жестах, какие мы молодцы и чего сумели добиться. И вроде все к случившемуся отнеслись с пониманием, быстро переключились на деловые вопросы, а к концу Круглого стола так и вовсе забыли, но Сергей Иванович сидел мрачнее тучи. В дискуссии не участвовал, ни единого слова не вымолвил. По окончанию он просто ушёл, оставив Кравитца на растерзание конкурентам.

Впрочем, слишком терзать себя Кравитц и не дал. Как обычно выдал скупое: «Мы обдумаем». Его свита быстро отбила своего хозяина ото всех жаждущих и увела.

Ануфриев психовал, я тоже досадовал, конечно, но гораздо больше меня беспокоила Анжела. Ну и Рязанов тоже.

Сначала я вообще испугался, что его инсульт разобьёт – такой он неестественно багровый стал, как только увидел Анжелу на экране. Потом наоборот будто посерел.

Ну а Анжела… я даже представить не берусь, что она пережила в тот момент. У неё такое лицо было… Так и подмывало наплевать на выступление и сразу же пойти за ней. Единственное – лично я на это надеялся – её вряд ли узнали. Кроме тех, конечно, кто видел её раньше.

После презентации я отправился её искать. Сбила с толку её сумка – она осталась в павильоне. А я свято верил, что женщина без сумочки сбежать не может. Как и современный человек без телефона.

Но её нигде не было. Потом додумался обратиться к охране. И встревожился ещё больше: куда она могла уйти без всего?

Стас бледный как полотно семенил за мной по пятам и причитал: «Вадим, я не знаю, как это произошло. Нормальная флешка была. Я ролик проверял, всё хорошо было…».

В конце концов я не выдержал и послал его к чёрту, хотя никогда себе такое с подчинёнными не позволяю. Просто не до него было, а что там с флешкой случилось и кто приложил руку – с этим разберёмся позже. После того, как найду Анжелу и удостоверюсь, что с ней всё в порядке.

Рязанов объявился перед самым закрытием. Пахло от него чем-то от сердца. Я не спец, но, помню, в детстве у бабушки так пахло в холодильнике, а она на дверце всегда хранила сердечные капли.

– Обо всём этом мы поговорим позже, – изрёк он мрачно. – А сейчас главное найти Лину. Дома она так и не появлялась, я Вере звонил. Уверен, опять рванула к своим дебильным дружкам, а это пиши пропало. Я всё время боялся, что она сорвётся и опять уйдёт в загул. Радовался, что выцарапал её из этой гнусной компашки, а теперь…

– Не переживайте так раньше времени, – выдал я дежурную пустую фразу. Просто что ещё тут скажешь?

– У меня есть номер одной её подруги, я уже звонил, но она говорит, что давно Лину не видела. Не знаю, может, врёт. Они там постоянно по клубам шляются, и сейчас наверняка…

– Даже если Анжела сегодня с друзьями, её можно понять. Она же такой стресс пережила. В такие моменты нужна дружеская поддержка, просто чтоб не сломаться.

– Ты, Вадим, ещё молод, многого не понимаешь, – нахмурился пуще прежнего Сергей Иванович. – Такие друзья, как у неё – это не поддержка, это болото. Там и алкоголь, и наркотики… И если она снова с ними…

Меня, может, тоже не обрадовало, что она помчалась неизвестно куда, но, как по мне, даже самая безбашенная компания лучше, чем, например, с моста.

Если, как он говорит, они вечно зависают в клубах, то найти её вполне реально. Зная замашки Анжелы, заведения попроще можно было сразу не брать во внимание, ну а пафосных клубов в нашем городе – по пальцам одной руки пересчитать, так что объехать их реально. Если она, конечно, там.

Но я добрался только до одного. И энтузиазм мой сразу схлынул. Найди-ка чёрную кошку в тёмной комнате.

Потом вдруг вспомнилось, что Марина рассказывала, как подвозила Анжелу к её какому-то близкому другу. Я пожалел, что не выспросил тогда адрес и прочие подробности, просто, помню, стало неприятно. Знаем мы, какие у девушек бывают близкие друзья. Я даже разозлился, чего сам от себя не ожидал. Я же понимаю, что не имею никакого права на эту злость.

Время подползало к одиннадцати, но я всё равно набрал Марину. К счастью, она не спала, ответила сразу и даже адрес вспомнила. А у меня возникло какое-то двоякое чувство. С одной стороны, мне хотелось, чтобы она оказалась там, у этого друга. А с другой… не знаю, досадно становилось, что ли. Как будто что-то кололо. Злиться-то я себе не позволял. Опять же, не имею права.

Анжела и правда оказалась у этого чудика. Может, Рязанов и прав насчёт наркотиков, потому что нёс он какой-то бред. Но пусть. Главное, что Анжела цела и невредима. И даже не в загуле, вопреки пророчествам её отца. И мне вдруг захотелось, чтобы Сергей Иванович увидел, что ошибся в ней.

Только вот и я ошибся... в ней ли, в себе, не знаю. Но едва не потерял голову. Едва не забыл, зачем я приехал. Едва не преступил черту.

И даже хорошо, что она заставила вспомнить, почему я вылетел из мэрии. Хотя я старательно забывал ту историю, пытался отгородиться, будто оно и не со мной было. И действительно почти забыл. Во всяком случае Кристину, жену Савицкого, моего бывшего начальника, я вспоминал с трудом. Некий смутный образ, отдельные детали и всё. А черты стёрлись. Я бы, конечно, узнал её, случайно встретив на улице, но в памяти воскресить лицо Кристины не получалось.

Однако хорошо помнил её повадки и обескураживающую манеру брать быка за рога. Помнил и первый наш раз, пьяный, сумбурный, случайный. Я и не знал тогда, что она жена шефа. Хотя, положа руку на сердце, не уверен, что даже если бы и знал, меня бы это в тот момент остановило. Трудно сдержаться, когда в тебе играет коньяк, а рядом молодая красивая женщина улыбается, нашёптывает всякие вольности и совершенно недвусмысленно поглаживает под столом ширинку.

Однако не стоило, конечно, потом эту связь продолжать, ведь сразу было понятно: ничем хорошим такое кончиться не могло. Избалованная, капризная куколка, женившая на себе старика Савицкого ради денег, привыкла получать что пожелает всеми правдами и неправдами. Притом с ней абсолютно не о чем было поговорить. Впрочем, мы и не разговаривали. Она добирала то, чего ей не хватало в браке, ну а я вообще всегда был обеими руками за секс без обязательств, да ещё и секс отменный. И казалось бы, радуйся. Но меня вдруг стала грызть совесть. Смотрел в глаза Савицкому и чувствовал себя последним подонком.

Я стал по возможности уклоняться от встреч, хотя Кристина умела быть настойчивой. Ну а последней каплей стал мелкий, вроде бы, эпизод. Даже не эпизод, а её фраза, брошенная мимоходом.

«Знал бы ты, какой отвратительно кислый запах у Савицкого изо рта, особенно по утрам», – сообщила зачем-то Кристина, лёжа в моей постели и прикуривая сигарету. После секса она всегда курила. Я сказал ей, что больше ничего не будет.

«Ты приревновал меня, что ли? – рассмеялась Кристина. – К моему мужу? К этому старому пердуну?».

Нет, не приревновал, просто невмоготу больше чувствовать себя сволочью. Как там он пахнет, я не в курсе, но мне с ним работать. И как человек он вполне себе. Всего этого Кристина не поняла. Уговаривала, убеждала, угрожала. Потом обратилась к мужу, поплакала, рассказала о том, какой я озабоченный подлец.

Савицкий, как и следовало ожидать, хотел набить мне морду, но он далеко не молод, а меня хоть и терзало чувство вины, но инстинкты и реакцию никто не отменял. Савицкий после пары неловких выпадов только ещё больше рассвирепел: «Врезать бы тебе, да неохота руки марать. Воспользовался, скотина, тем, что девочка моя напилась. За одно это тебе надо вырвать твои причиндалы. Так ты ещё и шантажировать её вздумал, говнюк. Карьеру так захотел себе сделать? Ну, ничего. Устрою тебе такую карьеру! Ты у меня дворником будешь. Из мэрии, считай, уже вылетел. И ни в одно приличное место тебя не возьмут, уж я постараюсь, будь уверен».

Когда Рязанов позвал меня к себе, Савицкий, разумеется, подсуетился, сразу же выложил ему всю историю в подробностях. Но Рязанов менять своего решения не стал. Правда, не удержался, предупредил полушутя-полувсерьёз, чтобы на его жену я даже посматривать не смел. Я сделал вид, что шутку оценил, а предупреждение понял. Но и без предупреждения я бы так никогда с Рязановым не поступил, даже если бы его Вера мне нравилась.

И всё было легко и спокойно. Пока он не привёл свою дочь...

В который раз я пожалел, что Сергей Иванович пристроил её ко мне. Это ведь он так доверие своё показал. А я сегодня это доверие едва не предал. Если бы не тот чудик, я бы ни за что не смог остановиться. И я ведь действительно умом хочу быть Анжеле просто другом, но, чёрт возьми, как же она сводит с ума! Как же легко, одним взглядом, жестом, интонацией, она выбивает почву из-под ног. Не припомню, когда я в последний раз так остро и неотвязно желал женщину. А ещё не припомню, чтобы за кого-нибудь так переживал, как за неё сегодня.

И как только меня угораздило так вляпаться? И главный вопрос: что делать? Ведь долго это всё продолжаться не может. То, что внутри, оно как пружина, которую закручиваешь и закручиваешь, и с каждым разом это делать всё сложнее. И ведь настанет момент, когда она рванёт вверх. Так всегда и бывает.

Анжела ушла домой, а я ещё несколько минут сидел в машине. Думал, но так ни до чего не додумался. Потом в кармане завибрировал сотовый, уже не в первый раз. Это меня Наташа потеряла.

Я обещал, что сегодня проведу вечер с ней, сходим куда-нибудь, отметим два месяца наших отношений. Женщины любят даты. Но вечер накрылся. И что прискорбнее всего, я ничуть не жалел. И поймал себя на мысли, что ехать к Наташе мне сейчас не хочется. Да и не только ехать, но и просто разговаривать.

Всё очень скверно с ней получилось. Некрасиво. Притом Наташа мне нравилась, действительно нравилась, но это хорошее отношение только обостряло чувство вины.

Мы познакомились с ней по работе – её агентство изготовило нам баннеры и разместило по всему городу. Она тогда предложила обсудить рекламную концепцию в каком-то кафе, откуда мы потом перешли в бар, а уже из бара к ней домой.

Сначала с ней было легко и приятно. Нет, с ней и сейчас легко и приятно. Наташа – невысокая, изящная, гибкая. Наташа – весёлая, добрая, умная. Когда Наташа улыбается, она похожа на Амели. А ещё она потрясающе готовит. С ней действительно хорошо. Из неё, видно сразу, выйдет замечательная жена. Только вот от её взгляда не перехватывает дыхание, от её голоса не встают дыбом волосы на загривке, от её прикосновения не простреливает током вдоль позвоночника. Я не скучаю по ней, не рвусь её увидеть, а в постели всё чаще закрываю глаза и представляю себе на её месте Анжелу. Я даже духи купил ей те, которыми пользуется Анжела. Правда, не для того, чтобы фантазировать было проще, а потому что запах её мне сам по себе нравится.

При этом я понимаю, какой это бред. Так не должно быть. Так попросту ненормально.

И в первую очередь, это нечестно по отношению к Наташе.

Я ответил на вызов:

– Привет… да вот только освободился… скоро буду… мне надо кое-что тебе сказать… не по телефону… да, важное… и тебе тоже надо что-то сказать? … тоже не по телефону? … хорошо… жди.

Голос её на том конце радостный, пока ещё радостный. Она же не знает, что сегодня, именно сейчас я решил покончить с этими суррогатными отношениями. Наверное, я выбрал не самый лучший момент. Наверное, это жестоко, но это будет честно…

39. Вадим Соболев

Наташа жила на проспекте Мира, совсем в другом конце города. По ночным улицам я добрался до неё меньше, чем за час. Но всё равно было уже очень поздно. Только её окна и горели во всём доме, не считая подъездных.

Наташа ждала меня, и это давило непомерно. Невыносимо трудно сказать человеку, что он тебе не нужен, если этот человек к тебе со всей душой. Оттолкнуть того, кого ты обнимал. Хорошо ещё, у нас с ней пока не затянулось, мы даже о том, чтобы съехаться не заговаривали. Наташа, правда, как-то в шутку обмолвилась, что если вдруг всё у нас получится, то будем жить у меня, потому что от неё далеко ездить на работу. Но я не стал ничего отвечать и, думаю, она поняла моё молчание правильно, поскольку больше так не шутила.

Я взбежал на третий этаж, не успел и тронуть кнопку звонка, как дверь открылась. Ждала…

И в квартире пахло чем-то вкусным.

– Я мясо в духовке запекла, – сообщила с улыбкой Наташа. – Думала поужинаем при свечах. Дура я, да?

– Да нет, ты умница, – вздохнул я.

– Я тебя заждалась уже…

Я разулся, но в комнату не проходил, топтался перед зеркалом в прихожей, тянул зачем-то… как начать-то? Просто выпалить в лоб: прощай?

– Наташа, я должен тебе кое-что сказать…

– Подожди, можно я первая? Просто я весь день тебя ждала. Так хотелось поделиться новостью…

– Ну, хорошо, говори.

Наташа на секунду замерла, глядя на меня с загадочной улыбкой. Глаза её блестели. Я буду той сволочью, которая скоро убьёт этот блеск и эту улыбку.

– Вадим, – начала она с придыханием, а затем выдала: – Кажется, у нас будет ребёнок.

Я окаменел. Застыл на бесконечное мгновение. У нас? Ребёнок? Как?

– У меня задержка. Я сегодня купила тест. И вот гляди. – Наташа вынула из кармана узкую белую палочку. – Видишь? Две полоски! Правда, одна блёклая немного, но это считается.

Я тупо смотрел на её руки, на пальцы с кроваво-красным маникюром, на эту белую палочку, и чувствовал, как осыпаются все мечты, все надежды...

– Ты беременна? – переспросил я.

– Ну да! – воскликнула Наташа, вглядываясь мне в лицо. Потом нахмурилась, и улыбка её потухла. – Вадим, ты не рад?

– Да я… просто… не ожидал… Но как же…? Ты говорила, что можно так, что ничего не будет, что ты таблетки пьёшь противозачаточные.

– Пью, – развела она руками. – Сама не знаю, как так получилось. Ну, есть мизерный процент, что они дают сбой. Вот, видимо…

Я опустился в кресло, сжал виски руками, уперев локти в колени. Наташа беременна. Это всё меняет. Хочется сказать, что рушит, но так прозвучит слишком цинично. Так что да – меняет…

– Вадим, – позвала меня Наташа, теперь её голос показался мне совсем не радостным, а робким, даже испуганным. – Тебя это так расстроило? Ты не хочешь этого ребёнка?

Не расстроило – убило. Но вслух я, конечно, этого не сказал. Даже улыбку выдавил.

– Да ну что ты? Хочу, конечно. Дети – это счастье.

Она присела на подлокотник, прильнула к моему плечу.

– Слава богу. А я боялась. Думала, вдруг ты не захочешь. Вдруг скажешь на аборт идти.

– Как я могу, – пробормотал я.

– А что ты хотел сказать? – вспомнила Наташа.

– Да так. Неважно.

Теперь уже неважно. Я молчал. А в мыслях прощался с Анжелой, с запретной мечтой, с бесплодной надеждой, что когда-нибудь мы бы смогли… И было это больно, будто отдирал часть себя по живому. Наверное, в тот самый момент я впервые и осознал так чётко и ясно, что хочу быть с ней, что даже, наверное, люблю её.

– А ты бы кого хотел больше – мальчика или девочку?

– Мальчика… или девочку…

Она сидела грустная, хоть и улыбалась. И я понимаю – такие вести надо встречать с бо́льшим энтузиазмом, надо радость показывать и любовь, но артист из меня неважнецкий. Всё, что мог, я из себя уже выдавил.

Потом Наташа пыталась накормить меня мясом из духовки, но я и тут её огорчил. Мне просто кусок в горло не лез.

Когда Наташа уснула, я ушёл на балкон. Там и простоял до рассвета, размышляя, почему так: ты вдруг понимаешь, что тебе на самом деле нужно, чего тебе больше всего хочется. Это осознание накрывает тебя волной, внезапно и мощно. Но понимаешь ты это слишком поздно. Воистину: потерявши – плачем. Хотя в моём случае я и обрести-то не успел.

* * *

Третий день форума прошёл как во сне. Действовал я практически по инерции. Отвечал на рукопожатия, что-то односложно говорил, когда спрашивали, но больше отмалчивался. Окружающие мой мрачный вид списывали на вчерашний казус с перепутанной флешкой. Только Анжела насторожилась.

– Вадим, что-то случилось? – спросила она, проследовав за мной, когда я зашёл в отгороженный закуток. Хотел снять галстук, который ощущался удавкой.

Я обернулся, поймал её взгляд внимательный и беспокойный. Снова заныло в груди: всё могло быть по-другому!

– Да нет, ничего. Просто устал.

Она с полминуты постояла в проёме, как будто пыталась разгадать, что я утаиваю, но потом просто улыбнулась. Мне всегда нравилась её улыбка, а сейчас как по сердцу полоснуло.

Я отвернулся.

– Всё нормально, Анжела. Не беспокойся, иди.

До конца дня я старался больше не подходить к нашему павильону, чтобы не встречаться с ней лишний раз. Хоть я Анжеле ничего не обещал, но у меня было стойкое ощущение, что предал её. Я же не идиот, я всё вчера понял. В общем-то, я и раньше чувствовал, что между нами есть это необъяснимое притяжение. Но в какой-то момент – я и не уследил – оно переросло во что-то большее. Я не хотел этого, но так случилось. И с её стороны это тоже была не игра, не притворство, не кокетство. Потому что видел в её взгляде боль, надежду, отчаяние.

«Зато ты меня узнал», – сказала она вчера с такой безысходной горечью про то идиотское видео. Выходит, Анжелу больше всего волновало вовсе не то, что её видела целая толпа, коллеги, отец. Это-то меня и надломило, и тронуло, да так, что в груди защемило. Глупенькая, она распереживалась из-за такой мелочи.

А это её «Хочу, чтобы опять было: Анжела, зайди». Ну, дитя дитём ещё.

Вечером устраивали фуршет, но я, разумеется, не остался. Незаметно, по-английски свинтил. И телефон отключил, чтобы не зазывали.

Домой поехал, выпил пару рюмок водки и лёг спать.

40. Вадим Соболев

С четверга началась обычная рабочая жизнь, в которую я готов был нырнуть с головой, лишь бы только не рефлексировать.

Рязанов созвал нас на внеочередную планёрку. Разбирали полёты, строили прогнозы. На удивление, этот форум прошёл весьма плодотворно для «Мегатэка». Удалось заключить несколько контрактов и достичь перспективных договорённостей, пусть и не с «Иркутскнефтью», но всё же…

Про Кравитца Рязанов даже не заикался в этот раз. Неужто смирился с неудачей?

В конце планёрки Сергей Иванович всех распустил, кроме меня.

– Вадим Сергеевич, останься.

Он терпеливо выждал, когда все покинут его кабинет, и только потом начал:

– Спасибо тебе, что нашёл и привёз тогда Анжелу, но за срыв презентации это ответственности с тебя не снимает.

– Я понимаю.

– Хорошо, что понимаешь. Ты много сделал для компании, я это ценю, и такой прокол у тебя впервые, так что в твоём случае просто лишим тебя премиальных. Ну и выговор без занесения. Поверь, любой другой на твоём месте так легко не отделался бы. Это ж саботаж, диверсия.

– Я верю.

– Ну а с твоими гавриками будет сегодня разбираться служба безопасности. У тебя у самого есть какие-нибудь подозрения?

Я пожал плечами.

– Как к моей Лине отнеслись твои? Может, кто-то с ней ссорился?

– Открытый конфликт, насколько я знаю, у неё был только с Юлей. Из-за «Немезиды». Но опять же, флешка с фильмом хранилась только у Стаса… Может, нет здесь умысла? Может, он просто по рассеянности перепутал?

– Откуда вообще всплыла эта мерзость? Ладно. Вот со Стаса и начнём. А ты присутствуй. В процесс не вмешивайся, наблюдай, ну и, может, что-то спросим – так подскажешь.

Рязанов по селектору попросил девчонок из приёмной пригласить к нему Зотова, начальника СБ, и Стаса Кариха.

Первым, минуты через две, явился Карих, и на нём просто лица не было. Сергей Иванович вперился в него тяжёлым взглядом. Мне казалось, даже невооружённым глазом было видно, как несчастного потряхивало.

Затем отворилась дверь – это пожаловал Зотов. Длинный, тощий, с лицом вытянутым и бледным, даже желтоватым, точно восковым. Четыре года тут работаю, и все четыре года мне кажется, что Зотов страшно болен, практически при смерти, такой у него вид. Тем не менее за это время он даже и больничный-то ни разу не брал.

С собой Зотов принёс тонкую папочку, положил на стол перед Сергеем Ивановичем. Тот кивнул, Зотов занял ближайший стул, Кариху присесть не предложили, и он продолжал стоять, напряжённый до предела.

Сергей Иванович начал свой допрос не сразу. Сначала несколько минут листал принесённые Зотовым документы, потом зловеще изрёк:

– Карих Стас Витальевич… Ты у нас, насколько я знаю, отвечаешь за фото и видеоматериалы. А на досуге видеороликами, значит, увлекаешься?

Карих, бледный как мел, судорожно сглотнул.

– Я, честное слово, не знаю, как так вышло. Я проверял флешку, она в порядке была. Я сам не понимаю…

Стас оправдывался, повторял одно и то же и при этом частил так, что у него сбилось дыхание.

Сергей Иванович его не перебивал, продолжая смотреть исподлобья, пока тот сам не замолк, глядя на Рязанова затравленно.

– Откуда у тебя это видео? – спросил Сергей Иванович, выждав паузу.

Стас снова сглотнул, покосился на меня. Но тут я ему не помощник. Затем склонил голову и пробормотал:

– В ютубе нашёл.

– Подробнее.

– Ну я искал что-нибудь… в сети… про Анжелу… и наткнулся…

– С какой целью?

– Просто так, – отчаянно замотал головой Стас. – Ничего такого не думал, просто так...

– Дальше что?

– Ничего! – взметнулся он. – Я его не записывал на флешку!

– То есть просто нашёл и никому не сказал?

Стас снова склонил голову, да и весь как-то съёжился.

– Сказал. То есть показал. Нашим в отделе.

– Кому поимённо?

– Юле Шумковой, Марине Чижовой, Соне Обединой...

– То есть ты раскопал какую-то грязь про мою дочь и решил со всеми своей находкой поделиться? Посмеяться над моей дочерью захотел?

Стас вжал голову в плечи.

– Что дальше? Что было на форуме? Ты же эту флешку хранил? Где? Был к ней у кого-нибудь доступ? Каждый шаг, буквально поминутно, вспоминай.

– Я в тот день решил посмотреть ролик, ну, фильм мой, в нашем павильоне, там экран большой. Вставил флешку, посмотрел, потом меня что-то отвлекло, флешка так и осталась в телевизоре. Я её не трогал. Потом пришёл Вадим, я должен был её ему передать… ну, она так и была в телевизоре. Я отдал, а почему там оказалось то видео… я, честное слово, не знаю!

– Кто заходил в павильон?

– Ну вот я, Юля, Слава, Марина, Вадим, Анжела… ну и промоутеры.

Затем на Стаса стал наседать Зотов. Если у Рязанова вопросы логично проистекали один из другого, то Зотов спрашивал его хаотично и обо всём подряд, чем ещё сильнее выбивал почву из-под ног пацана: какая обстановка в отделе? Рабочий день по минутам? Куда едешь после работы? С кем встречаешься? Из-за чего случился конфликт у Юли с Анжелой? Где ты был во вторник вечером?

И так далее. Допрос этот длился не меньше часа. Я не понял даже, к чему вот эти все подробности Зотову, но ему, наверное, виднее.

– Что думаешь? – обратился Сергей Иванович к Зотову, когда Кариха, наконец, отпустили.

– Он не врёт. Видео нашёл он, показал, чтобы, наверное, как у них называется, поржать. Но флешку он не портил и не менял. Кишка тонка.

– А ты как думаешь, Вадим Сергеевич? – Рязанов посмотрел на меня.

– Свой фильм, который он делал почти месяц, Стас не стал бы портить.

– Понятно. Тогда пригласим сюда... Шумкову.

Рязанов потянулся к селектору.

– Жанна, вызови теперь… Кто? Мельников? Просит принять? Позже. Говорит, это важно? Ну, ладно.

Это Слава пришёл. Сам. Прошагал стремительно через весь кабинет, к столу Рязанова. Губы сжаты, взгляд пылает. Ни дать ни взять – юный революционер. Что ему-то вдруг понадобилось?

Он остановился так же резко, как и ворвался. На меня не смотрел, Зотова, по-моему, даже не заметил. Видел одного Рязанова, который взирал на Славу с недоумением.

– По какому вопросу? – недовольно спросил Сергей Иванович.

Слава вобрал побольше воздуха и выпалил:

– Это я флешку поменял.

В кабинете повисла долгая пауза.

– Зачем? – наконец спросил Рязанов.

– Перепутал, – не моргнув глазом, ответил Слава. – Я не специально её поменял, просто брал посмотреть и случайно вернул другую. Они одинаковые на вид.

Зотов с Рязановым удивлялись недолго. Оправившись, оба стали поочерёдно атаковать Славу вопросами. Но тот упрямо твердил, что виноват он и никто другой. Не дрогнул, даже когда Рязанов обрушил на него весь свой скопившийся гнев.

– Я не специально, – глухо повторял Слава, как заевшая пластинка. –Извините, пожалуйста.

– Да кому нужны твои извинения, идиот! – орал Рязанов.

Что было дальше – я не знаю. Мне позвонили из редакции «Металлурга», и я с радостью покинул «пыточную». Редактор спрашивал для газеты статью о форуме. Я обещал, хотя и сильно сомневался, что Слава сумеет выдать годный материал после такого эмоционального общения с директором. Ну, не сумеет – сам что-нибудь сваяю.

С двойным усердием я погрузился в работу. Дела, коих за три дня накопилось ­– будь здоров, мало-мальски отвлекали. Но всё равно тягостное чувство не стихало, давило в груди, как камень. А стоило увидеть Анжелу, даже мельком, издали, в коридоре или из окна, или вот на фотографиях с форума, которые скинула мне по электронной почте Марина, так и вовсе внутри всё переворачивалось.

41

Всё у нас переменилось, всё. Это ощущалось как-то безотчётно. Казалось, сам воздух насыщен статическим электричеством.

Как будто что-то случилось или должно было вот-вот случиться. Хотя и правда кое-что произошло. Уволили Кариха и Славика. Как я поняла, за фокус с видео.То видео со мной в главной роли раскопал в недрах ютуба Стас и выволок на свет божий, за что и поплатился. А Славик признался, что нечаянно подменил флешку.

Но я подозреваю, что глупый Рыжик просто выгородил Юлю, взял её вину на себя.

В тот день, когда отец вызвал Стаса к себе на ковёр, Юля страшно нервничала. Пока мариновали Стаса, Юля то бледнела, то краснела, то впадала в ступор, то начинала вдруг бестолково суетиться. Потом вышла из кабинета и с концами. Славик отправился её искать, ну как обычно. Но вернулась она в кабинет одна и вся в слезах. И Соня, и Маринка спрашивали, что с ней, но Юля скорбно ответила: ничего, это личное. Спустя несколько минут вернулся Стас, совершенно раздавленный, а Славика всё не было. Долго не было. А уже позже мы узнали, что он признался...

Стас будет дорабатывать положенные две недели, а Славику разрешили уйти сразу. Когда он собирал с рабочего стола свои вещи, сосредоточенно, ни на кого не глядя, в кабинете висело неловкое и тягостное молчание.

– Сонь, я тебе скинул в чате путь, где хранятся все мои рабочие файлы, мало ли, вдруг понадобятся ещё. Пароли все вот здесь, на стикере.

Он налепил ярко-зелёный бумажный квадратик на монитор. Соня кивнула и покосилась на Юлю. А Юля сидела, опустив голову.

– Ну… – Слава прошёл к дверям и обернулся. Через плечо у него была перекинута коричневая кожаная сумка, забитая так, что не закрывалась, и в руках он держал коробку из-под «Снегурочки»*. – Счастливо оставаться.

– Пока, Слав! – поднялась Марина, глядя ему вслед с жалостью. – Ты только не теряйся. И обязательно на мою свадьбу приходи!

Он кивнул ей с грустной улыбкой, потом бросил на Юлю долгий, пронзительный взгляд, но она так и не подняла головы, и вышел.

Я выскочила следом. Он меня, конечно, терпеть не мог, но мне вдруг так его, дурака, жалко стало, просто невыносимо.

– Слав, постой! – догнала я его возле лифта.

Он оглянулся, посмотрел на меня с недоумением, но хоть остановился.

– Ведь это не ты, я знаю. Это Юля. Зачем ты себя оговорил?

– Ты ошибаешься, – нахмурился он и даже как будто ощетинился.

– Ой да ладно тебе. Ладно, это, конечно, твоё дело, кого и как защищать. Я вот что хотела сказать. Давай я с отцом поговорю, попрошу его, чтобы он тебя не увольнял? Постараюсь его убедить, чтоб он тебя простил…

Славик уставился на меня сначала с недоверием, потом с замешательством.

– Зачем это?

– Да не зачем. Просто помочь хочу. Правда, я не могу гарантировать, что отец меня послушает, но попытка не пытка.

– Да нет, спасибо, – слабо улыбнулся он. – Не стоит. Я уже решил, что… В общем, у меня там уже есть кое-какие варианты. Но спасибо тебе.

Он направился к лифту, затем развернулся, снова подошёл ко мне.

– Анжела, если правда хочешь помочь, то не говори, пожалуйста, никому о своих сомнениях. Юле и так тяжело, зачем эти ненужные разговоры, – попросил он. Потом отвёл глаза и пробубнил: – Тем более это и не она, а действительно я…

Мда, врать Рыжик совсем не умел.

– Как знаешь, – вздохнула я.

Позже, в конце дня я всё же не удержалась. Подкараулила момент, когда мы с Юлей остались одни, и высказала:

– Я знаю, что это была ты.

Юля явно занервничала, хотя и не призналась, разумеется.

– Ты о чём?

– Ты прекрасно знаешь.

– Ничего я не знаю! – Она попыталась меня обойти и выскочить из кабинета, но я удержала её за локоть.

– Это ты флешку подсунула. Причём специально. И Славку из-за тебя теперь уволили.

– Ничего я не подсовывала! Отпусти руку! – вырвалась она и пулей вылетела вон.

___________________________________________

* "Снегурочка" – название бумаги для офисной техники.

* * *

Утром Соболев начал с того, что выразил своё сожаление по поводу Славы. И, между прочим, выразительно посмотрел при этом на Юлю. Та сразу заёрзала. Выходит, Вадим тоже подозревает её.

Но я на него немного в обиде. Эти два дня он как будто сторонится меня. Нет, ничего такого явного, он не игнорирует, как раньше, не избегает откровенно или что-то ещё. Но всё равно у меня ощущение, будто он отгородился. А ведь в тот вечер, когда он привёз меня к отцу, между нами точно что-то возникло. Не знаю, может, душевная близость. Мы как будто приоткрылись друг другу, потянулись, переплелись, образно, естественно. Но я точно это чувствовала! И очень ждала новой встречи с ним. А он вёл себя так, словно ничего и не было. И не вызвал меня к себе вечером. Я его пыталась оправдать. Может, отец так его пригрузил, что ему не до чего было.

– На место Славы мы в ближайшее время кого-нибудь примем, ну а пока… Анжела, – вдруг он обратился ко мне. – Ты как с русским, с литературой в школе справлялась? Нормально? С сочинениями у тебя было как?

– В школе по русскому у меня пятёрка была.

Я не соврала. И сочинения, кстати, мне тоже всегда давались легко.

– Пятёрка в школе – это прекрасно, – снисходительно улыбнулся он. – А написать статью не хочешь попробовать? Материал есть. Ну, там кусками, интервью на диктофоне… Тебе просто всё это надо будет скомпоновать и в текст оформить. Даже если будут какие ошибки – Соня отредактирует.

– У меня, вообще-то, врождённая грамотность, – гордо заметила я, но Соболев только засмеялся.

– К вечеру сможешь? – спросил.

Я в ответ многозначительно фыркнула. Я и к обеду успею!

С обедом я погорячилась, конечно, потому что убила не меньше трёх часов на одну лишь расшифровку диктофонных записей. Затем долго терзалась над первым абзацем: как начать? Не с места же в карьер, какие-то вводные фразы, наверное, нужны. Подсмотрела, как это делал Славик в его старых файлах. Ну а потом дело пошло как по маслу.

Готовую статью я скинула по электронной почте Соболеву и замерла в ожидании ответа. Разволновалась так, как, наверное, волнуется какой-нибудь неизвестный писатель, который впервые отправляет свою рукопись в издательство, а потом с нетерпением и страхом ждёт: примут или не примут? Постоянно обновляла почту – ничего. Час прошёл, второй, рабочий день закончился, а Соболев так и не ответил.

И как это понимать? Не понравилось? Ну так скажи, что там не так, разве нет? Но молчать… Это обидно!

Я вдруг расстроилась. Хотела позвонить или написать в чате – там хоть видно, прочитал он твоё послание или нет – но передумала. Будем гордыми.

42

В выходные я места себе не находила. Вера с отцом умотали куда-то отдыхать, а я неприкаянно слонялась по дому в одиночестве. Вобла не в счёт. Киселёва я, наверное, измучила своими душевными излияниями.

Он звал в клуб, но у меня настроения не было. Я как-то отошла от той жизни и, например, последний раз, когда встречалась с нашими, накануне форума, чувствовала себя чужеродным элементом. Они с таким жаром обсуждали какую-то фигню, а меня снедала мысль, что надо бы прояснить, при каких объёмах какие скидки мы даём, а то вдруг на форуме спросят… И гулять ночами напролёт я уже физически не могла – вставать же рано. Так что Киселёв оставался единственным, с кем я продолжала общаться.

– Поговори с ним, – советовал он. – Неопределённость – хуже всего.

Легко сказать – поговори. А если стыдно? А если страшно?

Хотя в одном он прав: неопределённость и правда хуже всего. Решила, поговорю… когда представится удобный момент. Сейчас не хотела – до сих пор немного обижалась, что он так безразлично отнёсся к моему первому серьёзному поручению. 

Но в понедельник, на планёрке, Соболев первым делом похвалил меня. Похвалил! Меня! Так и сказал:

– Анжела, да ты, оказывается, мастер слова. Очень хорошая статья, просто отличная, без воды, всё по делу. Видно, что ты знаешь, о чём пишешь. Ну и всё так складно изложено. Молодец. Прости, я как-то даже не ожидал.

При этом он сам светился так, будто его прямо распирало от гордости и радости, что я сразу же его простила. Маринка мне подмигнула, а я и вымолвить ничего не могла в ответ. Просто сидела и, счастливая, улыбалась.

А вечером, за ужином, ещё и отец снизошёл до одобрения. Это было настолько непривычно, что поверить трудно. Вера и то опешила, а что уж говорить обо мне.

– Вадим Сергеевич сказал, что ты пишешь хорошо, лучше этого идиота, что флешки перепутал.

Отец был страшно доволен. Даже, по-моему, больше, чем я.

На другой день Вадим снова скинул мне техническое задание. Разложил по пунктам, что и как написать. И очередной аудиофайл прицепил, где Юля задавала вопросы какому-то потенциальному инвестору. А ещё Соболев сказал:

– Надо будет тебя приобщить и к этому делу. Так, глядишь, и сама интервью брать научишься. И вместо Славы нам никого искать не придётся.

Он улыбался мне, без снисхождения, по-доброму, но смотрел при этом… не знаю, с какой-то тоской или болью. Почему?

В среду я решилась. Дождалась вечера и буквально минут за пять до конца рабочего дня поднялась к Соболеву. Нет, разумеется, я не буду его спрашивать, питает ли он какие-нибудь чувства ко мне. Я же не дура. Просто поговорю. Начну о работе, спрошу про статьи, про мои новые обязанности и уж как-нибудь окольными путями выведу беседу на интересующую тему.

Я постучалась для приличия и вошла. И остолбенела. Потому что едва не налетела на Соболева и какую-то женщину, которую он обнимал. Да, они стояли в двух шагах от двери и обнимались! Он её обнимал! И я видела, отчётливо видела – он сильно смутился, когда заметил меня.

На несколько секунд я просто оцепенела. Ну никак я не ожидала увидеть такое. А когда шок слегка отпустил, почувствовала себя такой дурой, такой несчастной беспросветной дурой, что едва там же, на пороге его кабинета не расплакалась. Но сумела, конечно, взять себя в руки. Я поплачу потом, наревусь вдоволь, но сейчас надо сохранить лицо и не уронить достоинство.

Я вздёрнула подбородок и сухо произнесла:

– Прошу прощения, Вадим Сергеевич. Не хотела вас потревожить в такой момент. У меня были кое-какие вопросы по работе, но их можно обсудить и позже. Извините.

Ни разу больше не взглянув на Соболева, я проговорила это механическим голосом, развернулась и вышла. Пошла к лестнице, быстрее, быстрее, потом припустила бегом, зацокав каблуками по каменному полу. Предатель! Подлый предатель! И Маринка была права. Он – бабник! Улыбается мне, смотрит на меня и тут же обнимает другую. Прямо на работе! Сволочь! Ненавижу таких!

Я стиснула челюсть, чтобы не разреветься. Задышала часто-часто, с полувсхлипами. Велела себе: замолчи, дурочка! Это же позор будет, если вдруг кто-нибудь выйдет в коридор и увидит меня в таком виде.

Ввалилась в наш кабинет, к счастью, уже пустой. Прильнула лбом к холодной стене, пытаясь унять боль в груди и выровнять дыхание. Потом повернулась, привалилась спиной и затылком, зажмурила глаза.

Может, он просто так её обнимал? Успокаивал, например. Меня он тоже обнимал, чтобы успокоить.

Ой, ну что я за дура! Себя-то зачем обманывать? Это наверняка та самая Наташа и есть. А я размечталась… И ведь предъявить ему нечего. Строго говоря, он мне ничего и не обещал. Может, я вообще всё сама нафантазировала? Приняла желаемое за действительное?

Я с шумом выдохнула, оттолкнулась от стены. Надо идти домой. Не век же тут стоять. Но как больно-то…

Я выключила свой компьютер, взяла сумочку, но не успела подойти к двери, как она распахнулась. На пороге стоял Соболев, сунув руки в карманы и привалившись одним плечом к дверному откосу. Чуть склонив голову, он неотрывно смотрел на меня. Молчал и хмурился.

Я в первый миг растерялась, но быстро взяла себя в руки и уверено двинулась к выходу. Но Соболев так и продолжал стоять, заслоняя собой проём.

– Дайте пройти, Вадим Сергеевич, – ледяным тоном попросила я, но он и не подумал меня пропустить. Стоял, смотрел, молчал. А мне под пристальным его взглядом, даже несмотря на злость, на горечь и обиду, сделалось неловко.

Чёрт, не на таран же его брать. Я отступила на шаг. В голосе уже начала проскальзывать дрожь, но я, как могла, строго сказала:

– Вадим Сергеевич, вы меня задерживаете.

– Надолго не задержу, – наконец ответил он. – Мы опять на «вы»?

Я вздёрнула подбородок, посмотрела на него холодно, промолчав.

– Анжела, послушай меня. Я просто хочу с тобой поговорить, объяснить тебе…

– Хорошо, я вас слушаю.

Он снова замолк, вытягивая своим бездонно-чёрным взглядом всю душу из меня. Я сжала губы, отвернулась. Не надо на меня так смотреть! Пусть так смотрит вон на ту, которую обнимал только что.

– Анжела, я понимаю твою злость.

Я снова повернулась к нему, усмехнулась.

– Что вы? Какая злость? – и тут же, не удержавшись, спросила, глупая: – Это ваша девушка была там… с вами?

А сама мысленно взмолилась: пожалуйста, пусть будет нет! Пусть скажет, что это просто знакомая, сестра, да кто угодно…!

– Да, – помешкав, ответил Соболев, и внутри меня как будто оборвалась струна. Я опять отвернулась, чувствуя, что подступают непрошенные слёзы, закусила до боли нижнюю губу.

– Анжела, – Соболев шагнул ко мне, взял за плечи, пытаясь заглянуть в глаза, но я упрямо отворачивалась. Не хочу, чтобы он видел меня такой, несчастной, жалкой, готовой из-за него расплакаться.

Я раздражённо дёрнула плечом, раз, другой, пытаясь скинуть его руки, но он держал крепко.

– Анжела, поверь, я сам не хотел, чтобы так вышло. Ты мне очень нравишься, очень. Это правда. Но, как бы мне ни хотелось, между нами ничего быть не может. Я могу быть тебе только другом.

– Почему? – спросила зачем-то я, хотя понимаю же, как это глупо, как бессмысленно и даже жалко – задавать подобные вопросы. Но всё равно хочется знать, почему, чем я хуже той. 

– Ты очень сильно мне нравишься, – повторил Соболев. – Последнее время я только о тебе и думаю. И я бы, может, и хотел, чтобы… Но у нас ничего не получится.

– Так почему? Почему? Я не понимаю.

– Тут мало что зависит от моего желания.

– А отчего такое может зависеть ещё-то? Или… это из-за Наташи?

Соболев опять замолчал.

– Ты любишь её? – не выдержала я затянувшейся паузы.

– Анжела, не всё так просто. Любишь, не любишь – это тут ни при чём… с Наташей я начал встречаться раньше. До того, как узнал тебя. Она доверяет мне, она ко мне привязана. И я не могу просто бросить её, потому что так мне захотелось.

Угу, он бережёт чувства этой Наташи, а на мои чувства, значит, можно и наплевать.

– Мне домой пора, Вадим Сергеевич.

– Анжела, ты красивая, умная, яркая, талантливая. У тебя ещё всё будет. Ты ещё встретишь кого-то достойного, кто полюбит тебя и кого полюбишь ты. Я искренне желаю тебе счастья. И… прости меня. Я бы правда хотел, чтобы всё вышло по-другому, но…

Я вывернулась из его рук, вылетела из кабинета и устремилась к лифту. Тоже мне, утешил так утешил: встретишь когда-нибудь достойного! А нужен он мне, этот достойный? И я хочу быть счастливой и любимой сейчас, а не когда-нибудь потом. И вот это: ещё полюбишь. А до тех пор мне что делать? Как это может помочь, когда у меня сердце так болит, так разрывается? Как я могу по заказу прекратить любить Соболева, если он в моих мыслях постоянно? Ну что он за дурак? Она ко мне привязана! Как привязалась, так и отвыкнет, взрослая ведь женщина, а не ребёнок малый.

В машине я всё же разрыдалась, не дотянула до дома. Виктор косился на меня, глядя в зеркало, но, к счастью, лишь спросил, не нужна ли мне помощь и больше в душу не лез.

* * *

На другой день Соболев явился на планёрку совсем на себя не похожий, без привычного лоска. Не как бомж, конечно, но волосы взъерошены, без галстука, под глазами тёмные круги, а на лице отливала синевой заметная щетина, хотя он всегда-всегда был гладко выбрит. Впрочем, я тоже выглядела наверняка не лучше после того, как полночи проревела в подушку.

Он то и дело смотрел на меня. Даже когда обращался к Маринке, Соне или Стасу. Я ловила его пронзительные взгляды, в которых явственно читались горечь и сожаление. Но мне этого мало. Даже нет, не так. Мне даром не нужно его сожаление, я хочу, чтобы меня любили. Чтобы он меня любил.

На обед мы с Маринкой по привычке пошли в кофейню.

– Вадим какой-то странный сегодня, ты не заметила? – надкусив сэндвич с сёмгой, спросила она.

Я пожала плечами.

– На Юльку, видела, ноль внимания? Мне даже показалось, что он её намеренно за что-то игнорит.

Я промолчала. Со своими душевными переживаниями я про Юлю и думать забыла.

– А вот с тебя наоборот глаз не сводил, – произнесла она многозначительно и выждала паузу, но поскольку я не ответила, снова закинула удочку: – Такое ощущение, что он накануне признался тебе в любви, а ты его отшила. И он всю ночь не спал, страдал и мучился.

– Угу, если бы, – буркнула я, отпив кофе. Больше ничего я брать не стала, аппетит пропал с концами ещё вчера.

– В смысле? – округлила она глаза и наклонилась ближе, почти легла грудью на стол.

– Это не я его вчера отшила, а он меня.

– В смысле? – повторила она. – Ты ему призналась в любви?

– Ещё чего! Нет, конечно. Но… он и так знает, что он мне нравится.

– А! Я же так и думала! А ты всё отрицала!

Я взглянула на Маринку, наверное, сурово, потому что она тотчас заткнулась. Но ненадолго.

– А как он узнал-то? Ну… если ты ему не говорила.

– Догадался.

– Странно это как-то. Я даже себе такую ситуацию не могу представить. Он догадался, что нравится тебе, но при этом точно этого знать не может, так? Однако подошёл и отшил?

– Ну, примерно так.

– Ерунда какая-то. Юлька на него вон откровенно вешается второй год, там и догадываться не надо, но её он что-то не отшивает…

Маринка аж про свои сэндвичи забыла.

– Короче, – вздохнула я. – Он мне сказал, что я ему очень нравлюсь, но между нами ничего быть не может. Всё.

– Ясно, – она снова взялась за еду. – Это он, может, из-за Сергея Ивановича, а?

– Не знаю, – я вновь почувствовала себя глубоко несчастной. – Не думаю. У него же другая. Наташа эта, чёрт бы её побрал.

– А что, он тебе реально сильно нравится?

Я кивнула.

– И что теперь? В смысле, как ты теперь?

– Да как? Никак. Он ещё жалеть будет, что отверг меня.

Ну да, это глупо звучит, по-детски. Но как мне ещё себя утешать? Только думать о том, что я буду ходить мимо него гордая, счастливая, красивая, а он пусть… пусть локти себе кусает.

43. Вадим Соболев

Для меня увольнение Славы стало неожиданностью. Да и наверняка не он эту злосчастную флешку подменил. Не в его это духе.

Но это лишь мои предположения, а обвинять кого-то, потому что «мне так кажется», это несерьёзно. Правда, я попытался замолвить слово за него, просто высказал мнение, что вряд ли это он. Да и Зотов тоже подал идею, что «юноша кого-то выгораживает». Но Рязанов нас и слушать не пожелал.

– Если этот идиот, как вы говорите, кого-то выгораживает, значит, сам не лучше, значит, с ним заодно.

Хорошо хоть уволил он обоих не по статье, как грозился.

Но на другой день во время планёрки я вдруг отчётливо понял – это Юля, сомнений никаких. Ничего на это прямо не указывало, но так бывает – посмотришь человеку в глаза и без всяких слов становится всё ясно. Вот так и в тот момент. Я даже намеренно упомянул Славу и понаблюдал. А в конце дня вызвал Юлю к себе и в лоб всё высказал.

В общем-то, на честное покаяние я и не рассчитывал. Скорее всего, это была профилактическая беседа, чтобы Юля поняла, что её шалость не осталась незамеченной и впредь такое не вытворяла. Ну и совесть расшевелить всё-таки хотелось. Пацан ведь из-за неё лишился неплохой работы.

Юля всё отрицала, уливаясь горючими слезами.

– Сейчас все будут обвинять меня, только потому что Славка был в меня влюблён. Это несправедливо!

– Поверь, не поэтому. – Даже смешно стало, неужели она действительно так думает.

– Вадим, я не заслужила такого отношения! – всхлипывала Юля. – Особенно от тебя! Ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Не можешь не знать.

О, нет. Только этого мне сейчас не хватало.

– Юля, я тоже ценю тебя как сотрудника, но не надо валить всё в одну кучу. Мы сейчас говорим о конкретном эпизоде. Я не знаю точно, что у вас за война с Анжелой, но на работе это никак не должно отражаться. А вся эта история с флешкой – ну просто пакость…

– Это не я, – закрыв лицо ладонями, рыдала Юля.

В общем, беседы по душам не сложилось, не пойман – не вор, а прессовать плачущую женщину я не умею. Так что оставалось надеяться, что эти штучки свои Юля прекратит. Во всяком случае, я предупредил, что она теперь отправится вслед за Славой, если вдруг что.

Перед тем, как идти домой, я проверил почту. А там сообщение от Анжелы. Её статья. Пробежался глазами, потом прочитал внимательно. Настолько хорошо написано, что даже удивился.

Хотел тут же ей позвонить, но взглянул на время – половина восьмого. Она уже, конечно, дома давно. Ну что ж, отложим панегирик до понедельника.

* * *

Новая неделя началась суматошно, впрочем, как обычно. Надо было срочно искать кого-то на место Стаса. А вот Славу я решил заменить Анжелой. Не знаю, что из этого в итоге получится, но пока она справлялась на ура. Рязанов идею одобрил, только, кажется, страшно удивился, что его дочь вдруг преуспела в чём-то. Хотелось сказать, что он бы её почаще хвалил да поощрял, глядишь, и успехам дочери удивляться бы не пришлось. Ведь Анжела явно из тех, на кого пряник действует, а не кнут, а она от отца, похоже, и слова-то доброго не слышала. Но не стал портить момент, Рязанов, хоть и удивился, но явно обрадовался. Да и чужие советы он воспринимает резко в штыки.

Про Наташу все эти дни я старался не думать, во всяком случае на работе. Для самотерзаний у меня оставались вечера и ночи. После работы мы ежедневно созванивались, она спрашивала, когда приеду, а я ссылался то на одно, то на другое. Дел и правда невпроворот, но и желания ехать к ней не было. А лучше бы съездил…

В среду, ближе к концу дня, Наташа пожаловала сама.

– Я соскучилась, ты уже неделю не приезжал.

Я поднялся из-за стола. Честно говоря, мне было откровенно неловко, как будто она застала меня врасплох.

– Присаживайся. – Я кивнул на один из стульев.

– Нет, спасибо, я на минутку. Просто мы правда давно не виделись.

– Ну, мы каждый день созваниваемся.

– Созваниваемся, – усмехнулась она. – Мне кажется, ты меня избегаешь теперь.

– Да нет, конечно. Видишь же – работаю… Хоть бы раз удалось уйти вовремя. Ты лучше скажи, ты ходила… куда там надо было?

– В женскую консультацию. Да, вот как раз оттуда.

– И что тебе сказали?

– Пока слишком маленький срок, – пожала плечами Наташа. – На УЗИ можно идти только через неделю самое меньшее.

Я приблизился к ней, совершенно не зная, что сказать. И она молчала, но явно ждала от меня каких-то слов. А я в этих делах полный профан.

– Ну… – пробормотал я, – значит, сходишь через неделю. А как вообще себя чувствуешь?

Наташа улыбнулась как-то совсем невесело, отвела взгляд в сторону.

– Хорошо себя чувствую, просто замечательно. – В голосе её звенели нотки подступающей истерики. Наташа поджала губы, ноздри её затрепетали.

– Наташа, – я тронул её за плечо.

Она наконец посмотрела на меня, попыталась выдавить улыбку, но в глазах уже стояли слёзы. Что случилось-то?

– Наташа, скажи, у тебя что-то плохое произошло? Я могу тебе помочь?

– Да нет же, правда, всё хорошо.

Я растерянно на неё таращился. Если хорошо, то почему вид такой трагичный? Или может, это вот так проявляется уже беременность?

– Я не понимаю, – честно сказал я.

– Вадим, не обращай внимания, накатывает иногда. Просто, понимаешь, у нас всё было хорошо, а теперь вдруг как отрезало.

– Что отрезало?

– Ну, ты приезжал часто, внимательный такой был, на ночь оставался. А теперь вот только звонки... Я чувствую, что всё изменилось. Ты стал другой. Вадим, скажи, это из-за… беременности?

– Да нет же, нет. Просто у нас всё так стремительно произошло. Так неожиданно…

– Вадим, мне так плохо. Я так боюсь тебя потерять. Боюсь, что ты меня бросишь. Я же чувствую, что ты не хочешь этого ребёнка. А я ведь не смогу одна… – начала всхлипывать Наташа.

Ни к селу ни к городу вспомнилось, как тут же на днях рыдала Юля, зато слов, правильных, нужных, уместных в такой ситуации, как назло, найти не получалось. Потому что она права, я не хотел ничего этого. Но и поступить с ней по-скотски не мог.

– Не бросай меня, Вадим, пожалуйста, – плакала Наташа.

Я обнял её, погладил по спине.

– Ну, не плачь, всё хорошо будет, – пробормотал я машинально, прижимая её к себе покрепче. Пусть только поскорее успокоится.

Дверь отворилась, и в кабинет влетела Анжела. Я еле поборол порыв отпрянуть от Наташи. Поймал её взгляд, в первую секунду – радостный, затем радость померкла, сменилась растерянностью и… болью, такой пронзительной, что нестерпимо заныло в груди. Чёрт, ну почему именно сейчас она вошла? Вот уж воистину – закон подлости. Хотя рано или поздно тяжёлого разговора было бы не избежать, но я бы хоть подготовился, нашёл доводы и щадящие слова, а так… будто ударил её неожиданно и наотмашь.

Я выпроводил Наташу, на её упрёки, что не захожу совсем, пообещал как-нибудь непременно заехать, в самом скором времени, лишь бы прекратить сейчас это тягостное выяснение отношений.

Как только она ушла, я спустился в наш отдел, надеясь, что ещё застану Анжелу. И застал. Наверное, это были самые мучительные слова, которые доводилось мне произносить. Своими руками я уничтожал то, что стало мне вдруг очень дорого. Я смотрел Анжеле в глаза, и сердце рвалось. Знала бы она, как я хотел быть с ней. Но что я мог ей предложить? Унизительную роль любовницы? Если я и не буду с Наташей, то от ребёнка никогда не откажусь. Пусть он не от той, пусть не вовремя, но я уже свыкся за неделю с этой мыслью. И меня это уже совсем не пугало. Я даже представлял себе, как это – собственный сын. Ну или дочь.

А Анжела… она сама ещё как дитя. Недолюбленное, непосредственное, немного капризное, но удивительно стойкое. И вот это всё ей не надо. Не такое счастье нужно Анжеле и не такое будущее.

Я пытался объяснить ей как мог, не вдаваясь в подробности, пытался быть мягким и деликатным, но отвергнуть девушку деликатно, наверное, невозможно. Я видел, что ей больно и обидно, и проклинал себя за беспечность в недавнем прошлом и за беспомощность в настоящем.

44. Вадим Соболев

Невыносимо плохо остаться без надежды, без мечты. Как будто вырвали всё живое. Теперь, когда я всё ей сказал, ну, почти всё, когда сжёг мосты, по неведомым законам мироздания к ней тянет в сто крат сильнее.

Ночью, думал, умом окончательно тронусь. Закрою глаза – вижу её лицо и задыхаюсь. Ни минуты не спал, сто раз ложился и вставал, бродил по пустой, полутёмной квартире, выходил на балкон, пялился в звёздное небо, как будто пытался разглядеть в бездонной вечности ответы на свои вопросы. Внизу, на детской площадке засела молодёжь, подростки совсем, пили, матерились, хохотали. Завтра утром наверняка после них останется помойка. А я ведь когда-то думал, что она такая же. Это я позже узнал, что в то утро, когда мы с Рязановым нагрянули, точнее накануне, было сорок дней, как погибла её мать.

Не в то время мы с ней повстречались, не в то… Или, может, это я дурак, что не сумел разглядеть её настоящую за показным гонором, но самая беда – не сумел вовремя понять собственные чувства.

А теперь хоть волком вой. Помню, раньше, не так давно, – а она мне уже тогда нравилась, точно нравилась, я помню, – как-то довольно легко получалось не смотреть на неё, не обращать внимания. Сказал себе, как отрезал: мне этого не надо. И всё. И вполне получалось сосуществовать с ней параллельно. Правда, сейчас понять не могу, почему я тогда решил, что мне этого не надо, когда очень даже надо. Просто жизненно необходимо. Но это нюансы, главное, смог переключиться как-то, не изнывать по ней каждую минуту. А теперь не могу. Отгоняю мысли о ней, а получаю обратный эффект.

* * *

Следующая ночь опять стала бессонной пыткой. Так что в выходные я купил водку. Две рюмки на ночь – и хоть поспал.

В воскресенье звонила Наташа, спрашивала опять, когда приеду, звала. Я сказал, что болен. Она: приеду сама, позабочусь, полечу. Я: нельзя в твоём положении, опасно. Согласилась, хоть и явно нехотя.

Я не врал, я и чувствовал себя каким-то полубольным. Ни на чём сконцентрироваться не мог, сжёг яичницу, разварил пельмени.

Мысли скакали хаотично, бессвязно, бесконтрольно. Но ведь должно же со временем попустить. Это просто сейчас пик, обострение, ну и боль от потери свежа. Уляжется ещё всё, успокаивал я себя. Уляжется, и в норму войду.

Потом как-то вдруг понял – не уляжется и не попустит. Пока мы с ней каждый день на работе рядом, пять дней в неделю, с утра до вечера практически бок о бок, пока ловим взгляды друг друга, пока усиленно пытаемся говорить только по делу, когда в мыслях совсем другое, нельзя остыть, нельзя привыкнуть. Эта томительная мука так и будет длиться, разъедая душу, как соль на неподжившей ране. А значит, решил я, мне надо уйти…

Уйти, уехать, выкинуть себя из её жизни… Но ведь и её из своей, получается. Хотя это, по-моему, невозможно. Пусть вместе нам не быть, но она уже въелась, вросла, уже не вытравишь.

А у Наташи тем временем скоро первое плановое УЗИ, сообщила она в понедельник. Предложил пойти вместе (видел такое в кино) – отказалась наотрез. Напомнила, что я болею. Ну да, болею, согласился теперь уже я.

В общем-то, я и не рвался, думал, ей приятно будет, но нет так нет.

* * *

Никуда я, конечно, не уеду. Здесь всё – прошлое, квартира, друзья, кладбище, где покоятся мама с отцом. Но из «Мегатэка» уйти всё же придётся. Иначе – невыносимо.

И что самое забавное, буквально на другой день случайно встретил давнего знакомого. Макса Астафьева*. Я его знал ещё с тех пор, как работал в мэрии. Пару раз помогал ему выбивать без лишней волокиты нужные бумажки. И потом как-то пересекались на мероприятии, подобном нашему недавнему форуму. И тут вот снова встретились, в супермаркете, оба с тележками. Потрепались немного за жизнь, а потом он неожиданно выдал:

– А переходи к нам, в ЭлТелеком? Ремир у нас как раз ищет начальника в отдел по связям с общественностью. Твой же профиль. Я с ним поговорю. С зарплатой не прогадаешь.

Я не ответил ни да, ни нет, но обещал подумать.

– Ты только быстро думай, – предупредил Макс. – Рем у нас тянуть не любит.

Надо соглашаться, понимал я умом. Потому что так нормальной жизни ни мне, ни Анжеле не будет. Но на душе от этих благоразумных мыслей становилось горько.

* * *

А в понедельник случилось то, чего я никак от себя не ожидал. Не хотел, не планировал, а сорвался так, что всё забыл, будто семнадцатилетний пацан, а это уже ни в какие ворота. Сам потом понять не мог, как такое произошло. Зато понял, что раз уже такое вытворяю – надо и правда увольняться к чертям, пока окончательно не свихнулся. Ну и прекращу мозолить ей глаза заодно.

Анжела теперь такие статьи пишет, что хоть стоя аплодируй. Честно говоря, на работе это единственный приятный момент. Горжусь ею и радуюсь за неё, как за себя не радовался. Я же помню, какая Анжела пришла, как она рассуждала, как не хотела ничего, а теперь её и не узнать.

Она говорит со мной холодно, вежливо и чуть свысока. Опять изображает леди. Но видно, что это напускное, что сама страдает. На планёрке, при всех, я чувствую напряжение между нами: натянутую струну, по которой пропущен ток, запредельные вольты искрят и потрескивают. Но мы держимся.

Я неизменно хвалю её талант, она молчит. Я даю ей задания, даже на интервью один раз уже отправлял, она всё исправно выполняет. Я опять хвалю, она опять молчит. Вот такое слабое взаимодействие при таком энергетически-мощном заряде. Этот заряд мы оба подавляем, как умеем. Я – потому что идиот. Она – чтобы никто ни о чём не догадался, хочет выглядеть сильной и гордой, девочка моя...

А сегодня мы столкнулись в лифте, столько избегали друг друга, а тут оказались вдвоём в замкнутом пространстве. И нескольких секунд наедине мне хватило, чтобы сорвало клеммы.

Я вошёл в кабину, Анжела уже была там. Встретились с ней взглядом, как будто сцепились, прикипели, а дальше всё как в тумане. Соприкоснулись плечами, пальцами, и вот она уже в моих объятьях. И губы её одуряюще мягкие, податливые и в то же время нетерпеливые. И пальцы такие нежные… скользнули по шее, нырнули в волосы...

Воздуха вдруг стало катастрофически мало, всего мало... Умер бы вот так, и это была бы самая сладкая смерть. Затем она оттолкнула меня: 

– Не прикасайся ко мне! Не смей! И не смотри так на меня, – в отчаянии бросила она. – Видеть тебя не могу! Не хочу тебя видеть! Никогда больше.

Анжела выскочила из лифта, а я привалился спиной к зеркальной стене, как пьяный. Еле отдышался, еле пришёл в себя. Прокатился на лифте вверх-вниз, пока сообразил, куда собирался. Было стыдно, но в то же время стыд этот какой-то странный, жаркий, волнующий.

И те мысли насчёт «уйти» из расплывчатых стали вполне конкретными и обоснованными. Ей неприятно со мной встречаться, я это понимаю. И для неё будет лучше поскорее всё забыть, ну и для меня тоже. И зачем я так с этим затянул? Хотя ясно, зачем. Потому что видеть её – кажется, единственная сейчас радость. И лишить себя ещё и этого… что останется-то? 

А во вторник, пока я колебался написать заявление прямо сейчас или немного повременить, всё решилось за меня.

Ещё утром в лифте я заметил, как коллеги из других отделов на меня косо посматривают. Оглядел себя в зеркало. Вроде нигде ничего не торчит, не запачкано, не расстёгнуто. И всё равно ловил взгляды, ускользающие, любопытные, прилипчивые. Возникло ощущение дежавю. Сначала смутное, потом понял, когда такое было – в мэрии. Тоже вот так все смотрели. И шептались по углам: жена Савицкого и Соболев? Кто бы мог подумать!

Но теперь-то что?

А выяснилось всё после обеда. Мне срочно понадобился сисадмин, на месте его не оказалось, но подсказали, что он отлучился на перекур. Я спустился в подвал, там, в одной из комнат, дымящая часть нашего коллектива организовала стихийную курилку. Вывернув с лестницы, в тускло-освещённый подвальный коридор, услышал голоса, в основном, женские.

– Кошмар! Он что, бессмертный?

– Да сволочь он похотливая! – воскликнул кто-то в сердцах. – Алку нашу вон бросил, но с Алкой у них хоть всё обоюдно было, но как она страдала потом! А этому хоть бы хны, тут же за другую взялся, кобель бесстыжий.

– Что-то не похоже, чтобы ваша Алка сильно страдала. С охранником нашим, с Витей, гляжу, вовсю уже крутит. Постоянно у него на посту торчит в рабочее время. И на стоянке их видели…

– Девочки, не путайте! Алла просто пытается жить дальше после того, как этот мерзавец её бросил. А он как ни в чём не бывало домогается теперь девчонки. Прямо на работе на неё напал! У её отца под носом! Совсем потерял всякий стыд. Она, бедная, еле отбилась, еле ноги унесла… Такого я даже от него не ожидала. Надеюсь, Рязанов устроит ему так, что небо в овчинку покажется. Пускай поганой метлой его выгонит отсюда.

Я замедлил шаг, а перед дверью приостановился. Что за бред они несут?

– Прямо так уж он и домогался? – фыркнула Сидорова, завхоз. У неё голос прокуренный, узнал сразу.

– Да не то слово! Это я ещё мягко выразилась. Набросился на неё как маньяк. 

– Зачем ему это? Так глупо рисковать… Да и как будто ему больше не с кем…

– Ну так-то она зачётная тёлочка, – хихикнул как раз сисадмин. – Я б такой тоже вдул.

– Ой, ну ты-то куда, Тарас, лезешь? – одёрнула его, кажется, девочка из кадров. – А с тобой, Ира, соглашусь, всё-таки Соболев умный мужик, и вообще нормальный. А эта Анжела, если честно, какая-то противная. Заносчивая, ужас. Я не удивлюсь, если она всё наврала. Специально всё придумала.

– Ну ей-то тем более зачем такие слухи распускать?

– Ну, может, они не сработались, – снова кадровичка. – Из-за неё вон Славика уволили, хороший был парнишка. И Стаса увольняют. Теперь ещё Соболева наверняка выпрут. Всех мужиков так разгонят. Ведь по любому, Рязанов ей поверит, а не ему. Дочь же. И Юлька, кстати, тоже от неё рыдала и говорила, что та ей грозила увольнением.

– Эта Юлька и сама хороша.

– Ну да, она та ещё штучка. Но Соболев не дурак, стал бы он вот так подставляться. В общем, я думаю, что она врёт. Мстит, может. Мало ли какие могут быть причины. Но жалко мужика будет.

– Ничего не жалко! Пусть этого кобеля вышвырнут отсюда, я лично только рада буду.

Мне даже стало любопытно, кто меня так неистово ненавидит, кому я так сильно насолил.

– Так я не понял, он ей всё же вдул или не успел?

– Тарас! – хором воскликнули. – Ну кто о чём!

– Так конечно! – не унимался Тарас. – Это ж самое интересное.

Как только я вошёл в курилку, сразу все смолкли. Увидели меня и смущённо отвели взгляды.

Всех я опознал верно: Сидорова, сисадмин, кадровичка, бухгалтерша Ира. Ну а хозяйкой неузнанного голоса оказалась Мария Иннокентьевна из планово-экономического, всегда такая любезная и улыбчивая, между прочим. Сама доброта… с камнем за пазухой.

– Тарас, – позвал я сисадмина. – Зайди ко мне.

* * *

Тарас явился минут через пять. Я без слов кивнул ему на принтер, который ни с того ни с сего забарахлил, мол, разбирайся с агрегатом. Тарас что-то там потыкал, понажимал, подёргал, потом сообщил, пряча глаза.

– Я его заберу к себе. Пока принесу другой.

– Валяй.

Тарас отсоединил провода, обхватил руками корпус.

– Погоди-ка, Тарас. Я как понял, тебя снедает любопытство. Так ты лучше у меня спроси, что тебя  интересует. Поверь, я про себя лучше знаю, чем Сидорова или Мария Иннокентьевна.

Тарас прижал принтер к животу, захлопал глазами.

– Я… не… – залопотал он, стремительно и густо краснея.

– Да брось стесняться. В курилке ж не стеснялся.

– Да я просто… ну так, поддержал бабский трёп. Со скуки. А так мне всё равно, кто там кого и как. Я вообще пришёл за минуту перед тобой, они уже трындели, мол, Анжела Рязанова всем рассказывает, что ты к ней… ну того… чуть ли там не изнаси… – Тарас взглянул на меня и осёкся. – Не было такого, да? Ну, я так и думал. Я, короче, пойду. Принтер вот тебе надо чинить. К технарям ещё обещал заскочить…

Тарас ушёл, оставив гадостный осадок. Почему всегда одно и то же происходит? Почему всем всегда есть дело до того, кто и с кем?

Притом я ничуть не усомнился, что ничего такого Анжела наплести не могла. Ну, может, самое большее, поделилась с Мариной переживаниями, они вроде как подруги, но сочинять и распускать по всем каналам такой бред, уж точно бы не стала. Не способна она на такое. Тем не менее про нас сейчас думают все черт-те что.

Я хотел поговорить с ней, зашёл в отдел, но Марина сообщила, что Анжела после обеда не возвращалась. И при этом смотрела на меня так, будто в курсе сплетен и всем своим видом пытается показать, что очень сильно мне сочувствует.

Чёрт, этот бред принимает уже нешуточные масштабы!

45. Вадим Соболев

Вечером, за час до конца рабочего дня, меня вызвал к себе Рязанов.

Неужели и до него дошли эти идиотские слухи? Но он же умный мужик, он не может в такую ересь поверить. Хотя, зная некоторые моменты моей биографии, вполне мог решить, что я взялся за старое.

У меня как раз сидела Марина, жаловалась, что планово-экономический не принимает заявку на бюджет на следующий месяц.

– Я заложила все те же расходы, что и обычно, но они ни в какую не согласовывают. Что Алла, что Мария Иннокентьевна в голос твердят, что мы в этом месяце на рекламу потратили чуть ли не годовой лимит. Но это же из-за форума! Как будто это только нам надо.

– Я разберусь, – кивнул я.

Марина положила свои бумаги с выкладками мне на стол, и тут зашёлся трелью внутренний телефон. Звонили из приёмной.

– Вадим Сергеевич, зайдите, пожалуйста, к директору. Прямо сейчас.

Марина, услышав, замерла, обернулась, посмотрела опять так, будто я смертельно болен.

– Вадим, – сочувственно произнесла она. – Мне так жаль…

– Чего тебе жаль, Марина?

– Ну… говорят же… гадости всякие про тебя. Весь день только и слышу, стоит выйти в коридор. И в нашем чате пишут всякое.

– Не бери в голову, – отмахнулся я. – Популярность – вещь такая, быстротечная. Поговорят и заткнутся.

– Но это же всё неправда! Я знаю! Хочешь, я с тобой пойду к Сергею Ивановичу? Скажу, что это всё враньё, что Анжела оговорила тебя в отместку…

– С чего ты взяла, что это Анжела?

– Так она мне на днях сама сказала, что вы… что ты… что у тебя как бы другая, поэтому… – Марина запуталась в словах, покраснела. Потом торопливо добавила: – В общем, она обиделась, что ты её отверг. Ну и пригрозила, мол, ты ещё очень пожалеешь об этом. Я тогда её словам не придала значения, а сегодня… все только и говорят, что ты её чуть в лифте не… Ну и что это сама Анжела пожаловалась. Кому она пожаловалась – не в курсе, но у нас же достаточно сказать одному и всё, об этом знает каждый... Короче, теперь-то я поняла, что она имела в виду. Вадим, давай с тобой пойду? Я скажу, как всё было на самом деле!

Она заламывала руки и смотрела на меня чуть не со слезами на глазах. Её эмоции были, вне всякого сомнения, искренние, но совершенно лишние.

– Да не придумывай, Марин. И вообще, никакой трагедии нет, разберёмся, – я попытался произнести это беспечно, а у самого подложечкой неприятно заныло. Вчера ведь в лифте никого не было. Только я и она. И когда Анжела выскочила из кабины, в коридоре я тоже никого не заметил.

Ну нет, всё равно она бы не стала, твердил я себе, поднимаясь по лестнице на седьмой этаж. Не мстительная она и не злопамятная, и вообще не в её духе подобные пакости, иначе бы Юля тут уже не работала.

Однако как бы то ни было, я виноват, я не должен был допустить этой сцены в лифте, да много чего не должен был.

* * *

Сергей Иванович встретил меня сурово. Понятно, и его просветили уже.

Однако начал разговор он с рабочих моментов. Просто забомбил вопросами: а как у нас с новыми контрактами, а как с рекламой, а как с Ростехнадзором, а статьи, а обзоры, а встречи… Но в этом плане всё было более чем, поскольку в последнее время я, пытаясь уйти от переживаний, всю свою энергию, все силы, всю страсть сублимировал в работу. На мои ответы Сергей Иванович удовлетворённо кивал, а когда вопросы иссякли, он явно замешкался. Видно было, что его что-то терзало, но как об этом спросить – не знал. Оно и понятно – не царское дело опускаться до разбора сплетен. Но тут замешана его дочь…

Он несколько раз приоткрывал рот и снова стискивал челюсти.

– А где Анжела? – придумал наконец.

Хотел бы я сам знать, где она. Ушла на обед и с концами. Звонил на сотовый – недоступна. Могла, конечно, и по работе куда-то отъехать, но зачем телефон выключать?

– Болтают тут всякое про неё и про тебя, Вадим Сергеевич, – дошёл до волнующей темы Рязанов. –То, что болтают – бред, конечно. Я понимаю. И знаю свою дочь – она далеко не овечка. И ты на насильника не похож. Но дыма без огня не бывает. Так что скажи прямо, что у вас было с Анжелой?

Ну, вот и приплыли…

Стыдно, но так даже лучше. Сейчас скажу всё, как есть, и положу заявление на стол.

– Вы с ней того…? – Рязанов не договорил, да ещё и покраснел.

Ну надо же, каким он бывает застенчивым. Это меня неожиданно развеселило. Разумеется, я понял его без слов, но молчал и смотрел выжидающе, предоставляя ему возможность побороть своё стеснение и уж как-нибудь договорить.

– Вы любовники? – разродился он в конце концов.

– Нет, конечно, нет. Но буду честен, я люблю вашу дочь, Сергей Иванович.

А потом уже запинался, заикался и смущался я, пытаясь донести до него, почему мне её любить нельзя и почему невмоготу работать с ней вместе. Рязанов, выслушав, долго молчал, обдумывал, хмурился. Потом шумно вздохнул:

– Мда… Значит, ты скоро станешь отцом…

– Ну не очень скоро. Это процесс долгий, но да, стану…

– А Анжела про это всё знает?

– Да, мы… поговорили.

В общем, разговор получился сумбурный, даже корявый, но заявление моё он не принял.

– Ты погоди увольняться. Я тебя услышал и понял. Мне надо подумать.

Выйдя из приёмной, я встретил в коридоре Ануфриева.

– От него? – спросил наш главный продажник.

– От него. К нему?

– Ой нет, слава богу, нет. Просто в приёмной оставлю документ девчонкам. Слушай, Вадим, ты сегодня вечером как? Свободен? Может, пива попьём? Жена в кои-то веки к тёще уехала.

Попить пиво с Ануфриевым не моя мечта, конечно, но, в общем-то, неплохая альтернатива тоскливому вечеру в одиночестве. К тому же, я сегодня не за рулём.

– Можно, – согласился я.

Мы зашли с ним в лифт. Я привалился спиной к дальней стене, скользнул рассеянным взглядом по кнопкам, по табличке с предупреждениями и телефонами каких-то служб, по потолку, и даже не сразу понял, что вдруг меня зацепило. Но потом… потом всё встало на свои места.

В верхнем правом углу за нами наблюдал чёрный глазок камеры. Насколько мне известно, видео с камер транслируется на мониторы охранникам. И тотчас всплыли в памяти обрывки подслушанного разговора: Алла встречается с охранником Витей. Кто там из них охранник Витя, я без понятия. Я их никого по именам не знаю. Зато знаю Аллу...

46

– Знаешь, как это больно – видеть его каждый день и знать, что ничего не получится? Что он там с другой... У меня вот тут, – я приложила ладонь к груди, – уже всё изболелось.

Киселёв смотрел на меня сочувственно, поедая стейк.

Мы встретились с ним случайно час назад, и он затащил меня на обед в «Авантаж». Дурацкая затея, конечно, учитывая, что к концу обеденного перерыва нам успели подать лишь салаты.

Опоздаю, с досадой подумала я, и притом сильно. А опаздывать я уже отвыкла. Вряд ли Соболев мне что-то выскажет за это, но он только-только начал воспринимать меня всерьёз, даже вроде как ценить, а я стала чувствовать себя немножко значимой. И что уж скрывать, мне это нравилось. Но это ни капли не смягчало тянущей боли в груди, которая не смолкала, даже когда я о нём не думала.

– Странный он, этот твой Соболев, – изрёк Киселёв. – Подумаешь, другая. В наше-то время. Да и она не жена даже. Вот честно, не представляю, зная тебя, как ты это терпишь.

– Как-как… делаю вид, что мне плевать на него. Говорю с ним исключительно ледяным тоном.

– А он?

– А он… ну так, – я помешкала, но всё же призналась: – Он поцеловал меня вчера в лифте.

И тут же почувствовала, как к щекам прихлынула кровь.

– Оу! Так что ж ты киснешь? – оживился Руслан. – Энжи, уверяю тебя – всё будет. Твой Соболев, как понимаю, загоняется из-за чувства долга, но это временное явление. Вон, видишь, он уже начал сдавать позиции. Ещё чуть-чуть и его так скрутит, что пошлёт он эту другую и к тебе примчится. Только ты, главное, не переусердствуй с ледяным тоном.

Я понимала, что Руслан меня просто решил так приободрить, но всё равно стало легче. Я ему даже улыбнулась. И на полпроцента поверила. А вдруг? Ой, хоть бы!

А потом бросила случайный взгляд в сторону и увидела, что какой-то мужчина за соседним столиком пристально смотрит на меня. Сразу сделалось не по себе от такого навязчивого внимания.

Он, поняв, что я заметила его, невозмутимо кивнул, будто поздоровался. А я с незнакомцами не здороваюсь, поэтому так же невозмутимо отвернулась и продолжила болтать с Киселёвым. Однако этот мужчина продолжал наблюдать за мной. Я снова посмотрела на него, он слегка улыбнулся, еле заметно.

И ещё, теперь он показался мне смутно знакомым. Нет, даже не смутно, а вполне определённо я его где-то видела, но где – вот вопрос. Память на лица у меня ни к чёрту. Уж сколько раз я попадала впросак таким образом. Всякую информацию запоминаю более-менее, а вот с лицами беда.

Но где же он мне попадался? Он явно никакого отношения к нашей компании не имеет. Возраст не тот. Скорее, он ровесник отца или даже чуть старше, вон и седой уже весь. Но не дряхлый, нет. Одет дорого. Осанка, манеры с претензией на аристократию. Да, наверняка это какой-то знакомый отца.  

– Я сейчас, отойду на пять минут, – сказала я Киселёву и встала из-за стола.

– Носик припудрить? – улыбнулся Руслан.

В уборной я и правда подправила макияж, а когда возвращалась в зал, столкнулась в дверях с этим седовласым. И он вдруг сказал:

– В прошлую нашу встречу познакомиться нам не довелось.

– Да… – многозначительно произнесла я, гадая, в какую ещё нашу встречу.

– Исправим оплошность? – и он, протянув руку, представился: – Герман Кравитц.

47

Я автоматически пожала протянутую руку, глядя на него во все глаза. Это вот он и есть – недосягаемый Кравитц, могущественный нефтяник и папочкина заветная цель?

А я ведь и правда видела его на форуме, и даже, кажется, кто-то мне говорил, кто он. Но, конечно, забыла.

– Анжела Рязанова, – представилась я в ответ.

– Я знаю, – опять он улыбнулся лишь краешком губ. Однако в глазах его явственно светился доброжелательный интерес.

– Мы могли бы где-нибудь побеседовать? Наедине…

Я озадачилась. Кто я такая, чтобы он вдруг проявлял столько внимания моей персоне. Или он из тех, кому после сорока бес в ребро? Наверняка! Других причин просто не вижу. А у меня, между тем, уже аллергия на этих прилипчивых престарелых ловеласов.

– Я бы охотно, – вежливо улыбнулась я, – но у меня обеденный перерыв уже закончился.

– На работу торопитесь?

– Да, к сожалению.

– А работаете вы, как понимаю, в компании «Мегатэк»?

– Верно.

– Ваши коллеги так жаждали со мной пообщаться… – усмехнулся он. – Прямо с завидной настырностью одолевали.

Я кивнула, мол, знаю-понимаю.

– Считайте, что у нас будет рабочая беседа. Интервью или как там ещё. Если вы позвоните сейчас своему начальству и сообщите, почему задерживаетесь, уверен, никто возражать не станет.

Угу, никто и не поверит. Но я вдруг подумала: а что мне терять и чего мне бояться? Он нисколько не похож маньяка, к тому же сам предлагает сообщить, с кем я буду, да и кругом все нас видят. Киселёв вон как шею вытянул, пытаясь разглядеть его получше.

Я сильно сомневаюсь, что интерес Кравитца связан с работой, иначе он бы давно поладил с отцом. Однако я могу постараться вывести наш разговор в нужное русло и, мало ли, вдруг что получится. А если так, если удастся с ним о чём-нибудь договориться, то… Я представила на мгновение лицо отца, его реакцию, его шок. Да ради этого я бы не только рискнула ехать куда-то с Кравитцем, я бы вообще много за такое отдала. От одной лишь мысли, что я смогу переплюнуть и поразить отца, на меня накатила эйфория.

– Вы правы. Но тогда и правда поговорим о работе, – выдвинула я условие, сдобрив его своей лучшей улыбкой.

Кравитц на миг завис, как завороженный, и мне снова стало не по себе. Но раз взялся за гуж…

– Да, конечно, – сглотнув, согласился он.

– Извините, я сейчас только попрощаюсь со своим другом, – я кивнула в сторону Киселёва, напомнив ему заодно, что вообще-то не одна и кое-кто будет в курсе.

– Да, конечно, – повторил Кравитц. – Я подожду вас у входа.

Я подошла к Руслану и в двух словах объяснила ему, что за важная птица этот Кравитц и почему мне нужно с ним уехать.

– Но если я не объявлюсь вечером, то бей тревогу, понял?

– С каких пор ты такая паникёрша? – засмеялся Руслан.

– Ну… примерно лет с шестнадцати. С тех пор, как всякие стали руки распускать и приставать.

– Эх, тяжело быть красоткой.

– И не говори. – Мы поцеловались на прощанье, и я, преисполненная решимости, направилась к выходу.

Кравитц ждал меня в машине, чёрном «Майбахе», сзади к которому приткнулся вишнёвый Альфа-Ромео Спайдер Киселёва.

Водитель Кравитца услужливо открыл передо мной дверцу. Отцовский Виктор подобными реверансами себя не утруждает.

– Герман Оттович, мы куда? – спросил водитель.

– В офис, – ответил Кравитц.

На лице водителя промелькнуло удивление, с которым он сразу справился. Но меня задело – это он что подумал? За кого меня принял? Впрочем, плевать. Я вижу его в первый и в последний раз. Помимо водителя, кстати, никого больше не было, а говорили, что Кравитц без свиты нигде не появляется.

* * *

Здание «Иркутскнефти» походило на отцовский «Мегатэк», та же башня из чёрного стекла и металла, только выше, и территория вокруг огорожена кованым забором. Без пропуска даже к крыльцу не пробьёшься.

Смешно, но приёмная здесь тоже располагалась на последнем этаже. Это такая, наверное, директорская фишка – забираться на самый верх.

Размером своего кабинета Кравитц переплюнул отца, хотя и тот далеко не ютился. Но тут кабинет больше напоминал апартаменты, разделённые на зоны: для работы, для совещания, для отдыха, ну или неформальных бесед.

Мне он предложил присесть в массивное и очень мягкое кресло, в котором я просто утонула. Сам же устроился напротив. Секретарша принесла две чашечки кофе и какие-то вазочки с лакомствами, но я на них даже не взглянула, потому что Кравитц буквально ошарашил меня первой же фразой:

– Я знал вашу маму. Вы поразительно на неё похожи. И улыбка... точь-в-точь.

Вот так поворот. Такого я точно никак не ожидала. Несколько секунд я молчала, пытаясь осмыслить сказанное.

– В каком смысле – знали? – наконец спросила я. Среди маминых друзей я его не припоминала.

– В самом что ни на есть прямом. Мы были знакомы с ней, кажется, лет сто назад. Жили по соседству на Красноармейской. Адель тогда было пятнадцать или около того. Девочка совсем. Скажу честно, – улыбка его сделалась рассеянной и мечтательной, – влюбился я в неё без памяти, как мальчишка. В первый раз. Я же серьёзный был такой, целеустремлённый, на уме только учёба, шахматы, нормы ГТО, далекоидущие планы. На девушек особо не засматривался. И тут вдруг… столько раз встречал её и не замечал, а потом как будто впервые увидел. Стыдился своей любви, конечно, скрывал ото всех. Семь лет у нас ведь разница, тогда это казалось очень много. Она ещё в школе училась, в старших классах, а я уже институт заканчивал.

Я прикинула в уме: маме было бы сейчас сорок четыре, а ему, значит, пятьдесят один. Выходит, никакой он не старик, просто седой весь. Да и приглядеться если – лицо у него хоть и худощавое, но не морщинистое.

– А после института я уехал, – продолжал Кравитц, – думал, так будет лучше. Забуду. Новую жизнь начну строить. Не забыл, конечно. Когда вернулся, в вашей квартире жили уже другие люди. Я искал, выяснял, ну и узнал, что Адель вышла замуж за твоего отца, а мать её умерла. Она же болела всё время, да?

– Не знаю, – пожала я плечами. – Сама я её не застала, и мама не любила вспоминать прошлое.

– Ну, может, потому что туго ей приходилось. Мать больна, а отца её не помню. Был ли он?

Я снова пожала плечами. Мама действительно никогда не рассказывала мне ни о своих родителях, ни о детстве, ни о юности. Только раз она обронила, что никогда и ни за что в нищете больше жить не станет. Я удивилась: разве она когда-то жила в нищете. На это она неожиданно зло сказала: «Нам соседи своё ненужное старьё отдавали из жалости. И мать брала их барахло, да ещё и в благодарностях расшаркивалась. А на школьный выпускной свой я не пошла, потому что нечего было надеть. Всё, не хочу даже вспоминать».

Только это я и знала о её детстве.

– Потом узнал, что у Адель родился ребёнок. Ты, как понимаю. Ну, я не то чтобы следил за ней, но интересовался. Думал, вдруг, а, может, и не думал ничего такого, а просто… В общем, когда узнал про дочь, понял, что всё, поезд ушёл… Больше уже не лез, не интересовался… С головой ушёл в работу.

– Мама погибла этой весной, – сообщила ему я.

– Да, я недавно об этом узнал, – улыбка его сразу поблекла. Он задумался, несколько минут молчал, потом как будто вспомнил, что я тут.

– Но ты так на неё похожа, просто одно лицо, – перешёл он на «ты». – Когда увидел тебя на форуме, я аж опешил. Глазам не мог поверить. Как будто столкнулся с прошлым. И на том видео на презентации ты ещё мелькнула…

Последнее он произнёс с усмешкой, и я вспыхнула. Посмотрела на него с укором – тактичные люди о таком ведь не напоминают, но увидела, что он вдруг помрачнел, на мгновение смежил веки, уголки его губ опустились.

– Потом вот я и узнал, что Адель уже нет…

Ему звонили на городской, на сотовый, звонили почти непрерывно – он не реагировал. Паузы между фразами становились всё чаще и продолжительнее.

– Ты уж извини, что я так разоткровенничался. Я же ни с кем и никогда об этом не говорил, вот впервые… Может, зря. А, может, наоборот, зря молчал.

Снова загудел его сотовый, но на этот раз он удосужился ответить. Извинился передо мной, отошёл к столу. Потом позвонил кому-то сам. О чём говорил – я не вслушивалась. Думала над его словами, переваривала услышанное. Разбередил он рану, вспоминать маму мне всегда больно. Но он и сам переживал, это видно.

Наконец он вернулся, снова извинился, присел.

– А как у тебя жизнь складывается? – спросил он.

Я в двух словах поведала, мол, живу, работаю, всё у меня замечательно.

– А кем работаешь?

– В пресс-службе, так что обещанное интервью будет очень кстати, – намекнула я.

Он вскинул в примирительном жесте руки.

– Я от своих слов и не отказываюсь. Спрашивай. Что хочешь, спрашивай, – улыбнулся он.

Ну, он сам вызвался…

– Почему вы отказываетесь заключать договор с «Мегатэком»?

– Так и знал, что ты это спросишь, – рассмеялся он.

Мы говорили ещё минут двадцать, я такую пылкую речь двинула в пользу отцовского завода, тот бы возгордился. Сыпала доводами, приводила убедительные цифры. Кравитц слушал внимательно, задавал вопросы даже. Потом ему понадобилось куда-то срочно ехать, но главное – он обещал мне то, чего так долго и безуспешно добивался отец.

– Завтра утром, после десяти, позвони мне, – он вручил визитку. – И вообще, если вдруг помощь какая-нибудь понадобится, обращайся.

Когда я вышла от него, было уже полшестого. Я достала сотовый, отключила режим полёта, и тут же посыпались эсэмэски: абонент такой-то звонил вам тогда-то… Может, перезвонить отцу или Соболеву? Рассказать им потрясающую весть?

Пару секунд я колебалась, но решила лично доставить такую новость и позвонила в службу такси.

48

Как я ни торопилась, но всё-таки не успела приехать до конца рабочего дня, пробки эти, чёрт бы их побрал.

Хотя… даже если бы и успела, разве это что-нибудь изменило бы? Ну, может, только Соболева застала бы на месте. И может, он бы мне рассказал тогда, что произошло, пока меня не было. Объяснил бы, с чего вдруг он пошёл к моему отцу и заявил, что уволится либо пусть тот увольняет меня. 

Нет, не мог он выставить такой ультиматум, я же видела, как он смотрит на меня, как... Сердце в груди болезненно сжалось, будто от чужого ледяного прикосновения.

И всё равно не мог он так со мной поступить, твердила я себе. Не за что ему на меня злиться. Ничего плохого я ему не делала. Да вообще никому. Во всяком случае, уже давно. Да и просто – это же Соболев!

А вот Маринка меня обескуражила. Вместо того, чтобы толком рассказать, что случилось, она стала нести какую-то чушь. Оскорбительную чушь, между прочим. Это подруга называется?

Но кто меня попросту убил – это отец. «Отдай пропуск, ты уволена! Дома поговорим».

Я так предвкушала эффект, который произведу своими словами на отца, на Соболева, на всех, что в первый момент ликование сменилось полной растерянностью. Так и хотелось спросить отца, что это за дурная шутка. Но он не шутил, как и Маринка.

Вероятно, что-то случилось, что-то очень плохое, и обвинили в этом меня, а я ни сном ни духом. Почему меня? За что? Накатила такая горечь. От обиды перехватило горло. И когда я уходила, а потом и убегала прочь, подальше от «Мегатэка», уже не могла сдержать слёз. Чтобы не позориться на глазах у прохожих, я свернула в какую-то подворотню. Постояла, поплакала немного, успокоилась. Сначала хотела позвонить Киселёву и зависнуть у него, но потом передумала – нет, поеду домой, хотя бы для того, чтобы узнать, в чем это я так провинилась.

Вера встретила меня, как обычно, беспечным щебетом, но, поймав мой взгляд, сразу смокла, скрылась где-то у себя и больше меня не тревожила.

От ужина я отказалась – просто лежала плашмя на кровати, созерцая потолок, и ждала возвращения отца. Пыталась предположить, что всё же случилось, но ни единой более-менее подходящей версии не могла придумать.

Отец вернулся совсем поздно, Вера, по-моему, уже спать отправилась. Я выскользнула из комнаты, подошла к лестнице, прислушалась, затаившись. Он перекинулся парой слов с Воблой и закрылся в своём кабинете.

Я тихо спустилась и, постучав, вошла к отцу. А он пил! Сидел за столом, поставив перед собой квадратную бутыль с виски, и пил, в одиночку, без закуски. Да он даже не переоделся, только пиджак снял и галстук.

Подняв голову, он вперился в меня тяжёлым взглядом. Раньше меня пробирал холодный ужас, когда он вот так смотрел. Сейчас тоже стало немного не по себе, но я поборола нервозность и как можно спокойнее спросила:

– Не хочешь мне объяснить, почему ты меня уволил?

– А ты что, думала, я Соболева уволю? – он налил себе в стакан виски и залпом выпил.

– Ты, вообще, о чём? Я тебя не понимаю… Почему я должна думать, что ты уволишь Соболева?

– Вот только давай без этого всего. Не понимает она. Я всё знаю, – многозначительно изрёк он.

– Знаешь что?

– Да всё я знаю, всё. – Он снова плеснул виски, взял стакан, но потом, так и не пригубив, отставил. Обхватил пятернёй лоб. Затем медленно провёл ладонью вниз, к подбородку, будто вытер лицо. То ли вздохнул тяжело, то ли крякнул. – Господи, какой позор. Мало было того, что ты гуляла, шаталась чёрт-те с кем и чёрт-те где, мало мне было истории с наркотиками... думал, человека из тебя сделаю… но вот такая мелочная гнусная месть…  даже Адель не опустилась бы до такого... мне подчинённым своим в глаза смотреть стыдно.

– Какая месть? – чем больше отец говорил, тем меньше я его понимала. И на виски не спишешь – вроде он ещё не особенно и пьян, чтобы заговариваться, а тем не менее.

– А этот дурак ещё вечно тебя выгораживал, – продолжал он бессвязно бубнить. – Анжела старается, у Анжелы всё получается, Анжела – то, Анжела – сё. И на тебе...

– Да хватит уже! Объясни толком, что случилось.

– А то ты не знаешь! – зло сверкнул на меня глазами отец. – Кто пустил слух, что Соболев до тебя домогается? Что он тебя чуть не… тьфу, даже сказать противно.

Несколько секунд я ошарашенно на него смотрела, пытаясь осознать услышанное.

– Что за ересь?! Ты пьян и несёшь какую-то чушь.

– Ты как со мной разговариваешь! – рявкнул отец.

– Откуда ты взял весь этот бред? – не дрогнула я от его окрика. – Кто тебе такое сказал?

– Да вся контора с самого утра только об этом и гудит. Соболева записали в насильники и извращенцы с твоей подачи. На каждом углу его костерят. Он даже увольняться собрался.

– Ты меня не слышишь? Я не знаю, кто и почему придумал такое, но это точно не я.

– Хотел бы я в это верить.

– Это не я! И вообще, с каких пор ты слушаешь сплетни? Сам же знаешь, как оно бывает: кто-то ляпнет сдуру, другой не так поймёт, третий приукрасит и в итоге получается такой вот бред. Меня многие недолюбливают. Та же Юля Шумкова. Она вполне могла кому-нибудь сказать, что я…

– Да плевать мне на сплетни, – раздражённо оборвал меня отец. – Как ты не поймёшь, что не в сплетнях дело. Меня убило, что родная дочь способна оклеветать человека, так мелочно, так пошло, способна обвинить его в преступлении…

– Сколько ещё повторять, что я тут ни при чём? Да и зачем мне это?

– Может быть, затем, что Соболев предпочёл тебе другую?

Его слова попали в самую болезненную точку, не просто уязвили, а ударили по оголённому нерву.

– Это он тебе сказал? – спросила я вмиг осипшим голосом.

– Нет. Чижова.

– Марина? – удивилась я. – Да ну! Не могла она…

– Могла, не могла, но она пришла ко мне и всё рассказала.

– Она? – тихо переспросила я на автомате, силясь понять, как такое возможно. – Зачем ей это?

– Ну, она переживала за Вадима Сергеевича, боялась, видимо, что я эти гнусные обвинения приму всерьёз. Может, не знала, что я уже, до неё, с ним побеседовал и всё выяснил.

– Ты и с ним говорил? И что он сказал? Он тоже думает, что это я так про него...?

– Нет. Ничего такого он не думает. Он вообще… Ладно, не о том речь. – Отец всё же выпил свой виски. – Потом вот Чижова пришла, попросила принять. Заверять стала, что Соболев не виноват, мол, он не то что до тебя не домогался, а даже наоборот – отверг тебя. И по её словам, ты сама ей это рассказала. А ещё ты пригрозила, что он за это ещё поплатится.

– Вот тут Марина присочинила.

Отец снова плеснул себе в стакан. Я видела, что отец мне не верит, и это было обиднее всего. Нисколько не сомневаюсь, что эти сплетни – снова Юлины козни, но Марина... Дура она! Однако по-настоящему ранило, что отец так легко, так безоговорочно меня обвинил, не задав мне ни единого вопроса. А ведь даже преступникам дают слово. Отец же сразу навесил на меня клеймо «виновна» и слушать ничего не желает.

– Вот скажи, почему ты веришь кому угодно, но только не мне? – голос у меня дрожал.

– Да потому что я тебя знаю.

Я сглотнула горький ком.

– Не знаешь ты меня. Совсем не знаешь.

Я поняла, что разговаривать с ним не о чем. Абсолютно. Он никогда не изменит своего мнения обо мне, хоть в лепёшку расшибись. А значит, не стоит и стараться. Да и надоело мне что-то ему доказывать. Устала метать бисер. Буду просто жить.

Я молча развернулась и направилась к двери, но он меня окликнул:

– Лина.

Я оглянулась. Такая дура, после всего я ещё на что-то понадеялась, но нет. Отец просто решил меня добить:

– Оставь в покое Соболева. Забудь про него. У него… он скоро отцом станет.

На негнущихся ногах я поднялась к себе. В первые минуты казалось, что я вся окаменела, и снаружи, и изнутри, но затем оцепенение сменилось болью, острой, пульсирующей, то сжимающей сердце, то рвущей его в клочья. Даже дышать было больно.

Соболев станет отцом? Как же так?

Теперь становились понятны его слова насчёт того, что он хотел бы, но не может, нельзя, другая…

Меня лихорадило, но слёз почему-то не было, хотя веки жгло нестерпимо и горло сводило болезненным спазмом.

Это конец, бесповоротный, без единого шанса, без капли надежды. Между нами и так ничего не случилось, не успело случиться, но раньше я могла мечтать, могла надеяться, а теперь всё. Ничего не будет, никогда. И это надо как-то принять и жить дальше, не думать, забыть… Но как, если кроме него никто не нужен? Если кажется, что в груди разверзлась и зияет страшная рана? Если закроешь глаза и видишь его улыбку?

Всю ночь я металась по кровати как в полубреду, ближе к утру всё же всплакнула, но слёзы не принесли ни малейшего облегчения. Если бы можно было излить с ними хоть толику боли!

Думала, что ни за что не засну, но на рассвете, сама не заметив, провалилась в тяжёлое забытье. А проснулась с тягостным, давящим чувством, ещё не ясным со сна. Голова казалась чугунной, неподъёмной. Взглянула на часы и ужаснулась – проспала. Но тут же ледяной иглой пронзило первое воспоминание: некуда мне больше просыпать, меня же уволили. А затем и самое горькое: Соболев станет отцом.

Про собственного отца я даже думать не хотела. Я многое от него терпела – и заслуженные, и незаслуженные оскорбления, но сейчас мой запас терпения иссяк. Я его не люблю, не боюсь и даже не ненавижу. Я просто не хочу больше его видеть.

Судя по времени, он часа три назад уехал на работу. Так что я могла преспокойно собрать свои вещи и уйти, чем я и занялась. Всё вывезти за раз не получится, поэтому я складывала в пакеты и единственную дорожную сумку только самое необходимое и самое любимое. Остальное – потом.

Около полудня ко мне сунулась Вера, вроде как звала пообедать, но, увидев мои сборы, забыла, что хотела сказать. С минуту смотрела и моргала, потом выдавила:

– Линочка, а что ты делаешь?

– А на что это похоже? Вещи собираю. Загостилась я у вас.

– Да как же… – лепетала она. – А Серёжа знает?

– Конечно, – соврала я.

Вера кивнула, удалилась, но наверняка пошла звонить отцу, докладывать, так что я ускорилась. Он бы меня уже никак не удержал, но снова с ним препираться, выяснять отношения да даже просто разговаривать совершенно не хотелось. Всё, наговорилась с лихвой.

И правда, через пять минут он позвонил на сотовый, я и не подумала отвечать. Потом позвонил Соболев, и у меня сердце вновь ёкнуло и заныло. Ну зачем он звонит? К чему эта агония? Я сбросила вызов.

А через двадцать минут я уже ехала в такси. Сегодня, решила, остановлюсь в гостинице, а завтра что-нибудь сниму, благо деньги – честно заработанные, между прочим – я почти не тратила. Так что на первое время хватит, а потом и на работу устроюсь, успокаивала я себя. И тут же меня одолевали сомнения: только вот кем устроюсь? Как? Кто меня возьмёт? У меня ведь правда ни образования, ни специальности, да и опыт ничтожный. Ничего, что-нибудь придумаю. Как-то же все выкручиваются.

Таксист высадил меня перед «Дельтой» – не самая плохая, но при этом довольно дешёвая гостиница в самом центре города. Уже в номере я вдруг вспомнила про Кравитца. От вчерашнего ликования, конечно, не осталось и следа, я вообще чувствовала себя опустошённой и безжизненной. И, если уж честно, теперь мне было совершенно плевать, заключит ли «Иркутскнефть» договор с «Мегатэком» или нет.

Но я обещала ему позвонить, нехорошо будет, если просто пропаду, некрасиво. Он, вообще-то, мне понравился. Поэтому будет, наверное, правильно, если я ему объясню, не вдаваясь в подробности, что больше там не работаю, а остальное пусть решает сам.

Я набрала номер Кравитца с визитки. Он не ответил, но через четверть часа перезвонил, ещё и извинился, что не мог говорить, совещание там у него какое-то было. По интонациям я уловила, что он рад мне. Однако это произвело на меня совершенно неожиданный эффект. Голос мой дрогнул, в груди защемило и вместо того, чтобы деловито и серьёзно сообщить ему о том, что ситуация немного изменилась, я вдруг беспомощно выпалила, что меня уволили, так что… И тут же устыдилась собственной слабости. Он ведь малознакомый человек, зачем я на него всё это вывалила? Что он теперь подумает?

Я не знаю, что он подумал, но сказал, чтобы я подъехала в его офис к концу рабочего дня.

49. Вадим Соболев

Я даже не догадывался, какой скрытый тусовщик сидит в Ануфриеве. До сегодняшнего вечера наш главный продажник виделся мне человеком с крепчайшими семейными ценностями. Все его внерабочие разговоры вились вокруг жены, дочек, тёщи, скучных поездок на дачу, покупки новой стиральной машины или чего там ещё по плану. Когда он позвал меня расслабиться после работы, я ожидал, что мы пропустим по бокалу пива в каком-нибудь тихом месте. Собственно, так оно и начиналось, а потом Ануфриеву будто шлея под хвост попала.

Тихое место ему наскучило, и мы рванули в «Ниагару» – шашлычную, которую держали кавказцы. Шашлыки там и правда были отменные, музыка громкая, народ шумный и весёлый. Ануфриев успел и караоке попеть, и изобразить что-то резвое на танцполе, и схлестнуться с двумя кавказскими парнями – пришлось вмешиваться, иначе потасовка переросла бы в хорошую бойню.

Кавказцы, к счастью, оказались не зловредны и не злопамятны и охотно пошли на мировую. Даже пригласили нас за свой стол, самый козырный, с диванами, отгороженный от остального зала тяжёлой портьерой. Налили, провозгласили душевный тост. Мы выпили до дна, чтоб не обижать. Не успели вздохнуть, смотрю – опять налито. Иллюзионисты прямо. Ещё полтора часа таких «фокусов», и всё смешалось перед глазами: лица, огни, тарелки с закусками, фрагменты аляпистого интерьера.

– Хочу на воздух, – сообщил я неизвестно кому – Ануфриев уже спал, откинувшись на диванчике и похрапывая. Парни плясали с какими-то девчонками.

Пошатываясь, я выбрел на улицу. Сейчас, в начале сентября, солнце жарило днём почти как летом, но к ночи сильно холодало. Дыхание вырывалось облаком пара.

Через дорогу сияла огнями новая высотка, первый этаж которой, судя по всему, занимала круглосуточная аптека. Электронное табло над аптечной дверью мигало красным, цифры сливались, двоились и плясали, и мне пришлось как следует напрячь глаза, чтобы разглядеть, что до полуночи осталось полчаса, что давление воздуха – семьсот сорок семь, а температура – всего шесть градусов. Хотя я холода не чувствовал. Стоял, распахнув пиджак и расстегнув верхние пуговицы рубашки.

После душного зала я никак не мог надышаться, а за грудиной нестерпимо жгло, точно там полыхал пожар. Жгло и в то же время ныло, тупо, тяжело, непрерывно. Даже коньяк, пусть и затуманил мозг, но ничуть не заглушил тоску. Наоборот, обострил до предела, хоть вой.

До одури хотелось увидеть Анжелу немедленно. Если б она не жила со своим отцом, рванул бы к ней, не задумываясь. Казалось, до утра не дотерплю. Решил, хоть голос её послушаю, но телефон подвёл – успел уже разрядиться. Тёмный дисплей никак не реагировал на нажатие кнопок.

Может, оно и к лучшему. Что бы я ей сказал? Допустим, правду. Люблю, сказал бы. Мне очень хочется сказать ей, что люблю. Но дальше-то что? Наташа-то никуда не делась. Она ждёт ребёнка от меня. Я повязан этим... Я должен быть с ней...

И тут я отчётливо и остро понял, что просто не смогу быть с Наташей, никак. Не получится у меня пересилить себя, хоть я и пытался. Хотя как пытался? Эти дни я избегал встреч, прикрываясь работой. Врал и ей, и самому себе, что чертовски занят, что предельно загружен, что устал, что заболел. А на самом деле, меня же просто душили эти отношения, которые уже иссякли, но мы их зачем-то насильно тянули. А что ж будет потом, если уже так? Бесконечно давить себе на горло и притворяться? Но это невозможно.

Я вернулся в зал, растолкал Ануфриева, взял у него телефон, вызвал такси. Сначала завёз его, а потом назвал Наташин адрес.

Возникло ощущение дежавю. Опять ночь, опять я к ней с тяжёлым разговором, опять чувствую себя сволочью… Ещё и нетрезв, хотя будь я трезв, не знаю, решился бы выложить ей сейчас всю правду.

Наташа меня не ждала, то есть не думала, что я заявлюсь вот так, как снег, но хорошо хоть спать ещё не легла.

– Будешь ужинать? – засуетилась Наташа. – Правда, у меня нет ничего особенного, я не знала, что ты сегодня приедешь, а то бы…

– Ничего не надо, не хлопочи. Я не хочу есть. Мне поговорить с тобой нужно.

Наташа на миг замерла, и на лице как-то неестественно застыла неуспевшая погаснуть улыбка.

– Ты извини, Наташа, что так поздно и так внезапно, но я… Больше я так не могу. Прости.

Наташа тяжело опустилась в кресло. Взглянула на меня снизу вверх затравленно, и я почувствовал себя ещё поганее.

– Ты меня бросаешь?

Я выдохнул. Как же это тяжело – делать человеку больно.

– Наташ, ты, главное, знай – я никогда не откажусь от ребёнка. Я его признаю, я буду его содержать, я буду активно участвовать в его воспитании. Ни ты, ни он не будете ни в чём нуждаться. Всё, что надо, всё, что скажешь, буду делать. Но… я не могу на тебе жениться. Просто я люблю другую…

Глаза её блестели от слёз, веки набрякли и покраснели. С минуту она молчала, потом сдавленно произнесла:

– Я так и думала, я это чувствовала… Я же спрашивала тебя, а ты обещал, что всё у нас будет хорошо, что не бросишь меня.

– Наташа, прости. Я знаю, что это трудно, знаю, как тебе тяжело и больно. Мне очень жаль. Я не хотел, чтобы всё так вышло.

– Не хотел… конечно… тебе жаль... И давно вы с ней?

Я присел на край дивана.

– Наташ, мы с ней не вместе, если ты об этом, я её просто люблю. Ну, полюбил и всё. Это не мой выбор, я этого не хотел, но так вышло и тут мало что от меня зависит.

– Угу, – горько усмехнулась Наташа, – сердцу типа не прикажешь.

Слёзы катились у неё по щекам, и она утирала их ладонью.

– Кто она? – спросила Наташа. – Мне просто интересно. Не бойся, я не буду её выслеживать, не буду портить ей жизнь и мешать вашим отношениям. Просто любопытно знать, на кого ты меня променял.

– Наташа, нет у нас отношений, нечему мешать. Это девушка с работы, дочь нашего директора.

– А-а-а, – коротко хохотнула Наташа. – Дочь самого Рязанова? Ну тогда понятно.

– Да что понятно-то?

– Всё понятно, Вадим. Конечно, кто я и кто она. Глупо упускать такую выгодную партию.

– Да какая партия? И выгоды тут нет никакой. Я тебе говорю, у нас нет с ней отношений, кроме рабочих.

– Ну да, конечно. Но даже если и нет – значит, будут.

– Что будет – я не знаю. Но сейчас между нами ничего нет. Я просто решил, что так будет честнее – сказать тебе про неё. Я пытался не думать о ней, хотел забыть, я думал, что смогу, ради ребёнка, но не получается у меня.

– Спасибо, Вадим, за честность. Ты такой порядочный, куда деваться! Правду вот сказал, освободил душу, легче тебе теперь, а что у меня на душе – это уже тебя не волнует. Подумаешь, мелочи. И как я буду… одна… на это тебе тоже плевать.

– Да нет же! Я буду помогать, я же обещал. От ребёнка я никогда не откажусь. Я его хочу и благодарен тебе…

– А ещё ты обещал, что мы будем вместе! – воскликнула Наташа и заплакала уже в голос.

Она права, и все её упрёки справедливы, но в одном она ошиблась – ни черта мне не легче на душе и на неё мне тоже не плевать.

Я смотрел на её лицо, закрытое ладонями, на вздрагивающие плечи, и не знал, что делать. Как её успокоить? А ей ведь нельзя нервничать. Вроде воды надо дать?

Я прошёл на кухню и удивился – на столе стояли бокал с остатками красного вина на дне и ополовиненная бутылка Каберне. Наташа пьёт вино? Разве ей можно? Ладно, об этом, решил, спрошу потом. Взял со стойки чистый бокал, плеснул воды, поднёс Наташе.

– Попей, успокойся. Тебе же нельзя нервничать.

– Какой ты заботливый! – сквозь глухое рыдание бросила она.

Я поставил бокал на подлокотник кресла.

– Одной рукой ударил, другой – погладил, так? Так вот не надо мне этой твоей показной заботы! Иди ту ,другую утешай, пока партия не сорвалась…

Наташа убрала руки, подняла ко мне красное и мокрое от слёз лицо.

– Что стоишь? Уходи! – Наташа резко поднялась с кресла, и бокал упал на пол. Стекло, хрустнув, разбилось. Наташа взглянула на осколки и лужу воды, снова села и зарыдала ещё горше. Понятно, что оплакивала она отнюдь не разбитый бокал...

Я присел на корточки, собрал с пола стекло, отнёс осколки на кухню, но когда швырнул их в мусорное ведро, заметил сверху несколько белых полосок, наподобие той, что она мне тогда показывала.

– Ты снова тот тест делала? – вернувшись в комнату, спросил её. 

Наташа пару раз всхлипнула, потом затихла. Медленно подняла лицо. Взгляд у неё изменился – теперь в нём явственно читалось смятение.

– Я хотела тебе сказать, просто не знала как… И ты тут ещё пришёл со своим признанием. Я бы всё равно тебе сказала. Не сейчас, так завтра. Я бы не стала тебя обманывать.

Я молчал, смутно догадываясь, о чём она.

– Вадим, не смотри на меня так! Не молчи! Я просто не успела тебе сказать. Я только вчера узнала наверняка, что не беременна. Но тогда я не лгала тебе, просто так бывает. Тесты иногда показывают ложный результат. Ты же видел сам. Помнишь? Я не собиралась тебя обманывать. Ну не смотри на меня так!

Я отвернулся. Я даже не знал, что ей сказать. Новость эта почему-то выбила меня из седла.

– Счастлив, да? Какое облегчение, правда? Надоевшая подруга ещё и не беременна оказалась! Так что ты свободен, Вадим. Радуйся. А давай отметим это радостное событие? У меня даже вино есть...

– Я лучше пойду, Наташа.

– Иди-иди. Катись! – она снова заплакала.

– Только я не рад. Абсолютно не рад.

– Убирайся!

Домой я попал уже в третьем часу ночи. Первым делом зарядил телефон, а как только включил его – посыпались эсэмэски: этот абонент звонил вам… и номер Анжелы. Чёрт!

С трудом уговорил себя не звонить и не писать Анжеле немедленно – так хотелось поговорить с ней. Я же не видел её с самого утра. Ничего, завтра поговорим. Так даже лучше – буду видеть её глаза.

Ночь всю не спал, слонялся, подбирал слова, представлял себе её реакцию, вспоминал наш поцелуй в лифте, еле утра дождался.

Примчался на работу одним из первых. Когда проходил мимо поста охраны, случайно взглянул на их мониторы, выставленные рядком, затем на охранников и остановился. В общем-то, не собирался я выяснять отношения, это был, скорее, внезапный сиюминутный порыв.

– А кто у нас Витя?

Два парня посмотрели на третьего. Тот – на них, затем, помешкав, сказал:

– Ну я.

Судя по тому, как он занервничал, я понял, что попал в точку.

– Поговорим?

Он сглотнул, снова посмотрел на тех двоих, затем кивнул мне:

– Только быстро, нам нельзя оставлять пост надолго…

– Быстро-быстро.

Мы отошли в сторону.

– Витя, это же ты с Аллой встречаешься, верно?

Он кивнул и зачем-то уточнил:

– Две недели как.

– Срок, – согласился я.

– В смысле, вы уже с ней к тому времени всё…

– А-а, ну да, всё. Так это ты или Алка пустили слух про меня и Анжелу?

Охранник снова смутился. Стеснительный он какой-то.

– Я не знал, что Алла так всё преподнесёт.

– А зачем ты ей вообще это рассказал?

Витя пожал плечами.

– Я не думал… да и не так я говорил. Просто сказал, что вы с дочкой шефа целовались в лифте, а потом она вырвалась и убежала. Ну… просто Алла постоянно про вас говорит… ну… как вы её обидели. Тоже достало, если честно. Ну и ляпнул, не подумав. Да я и представить не мог, что она такое раздует. Ну если надо, я могу сказать, что не так всё было, что вы не…

– Да не надо, не парься, само забудется.

– А что мне делать?

– Выводы делай. На будущее.

Витя снова кивнул.

Я поднялся к себе. Сел ждать. До чего же медленно шло время!

Ровно в девять зашёл к своим в отдел – стол Анжелы оказался пуст. Девчонки загалдели, перебивая друг друга, а я даже сообразить не мог, о чём они.

– Анжелы ещё не было? – перебил я Марину.

– Нет.

Ни слова не говоря, я вышел из кабинета. Под ложечкой неприятно заныло, возникло смутное ощущение, точнее, предчувствие чего-то плохого.

Я набрал её, теперь она была недоступна. Снова. Мы с ней как лиса и журавль. Звоним друг другу по очереди и по очереди не можем дозвониться.

В десять меня вызвал к себе Рязанов. Неясное беспокойство отчего-то стало сильнее, хотя причины я не понимал. Наоборот ведь хорошо – у него можно поинтересоваться, где Анжела, но сердце всё равно частило и дёргалось.

* * *

Рязанов оказался в кабинете один.

– Проходи, Вадим Сергеевич, есть кое-что обсудить.

– А где Анжела? С ней всё в порядке? – спросил я с ходу.

Рязанов заметно помрачнел:

– Анжела здесь больше не работает.

Я сморгнул, непонимающе уставился на Сергея Ивановича.

– Не работает? Как?

– Я её уволил.

– Но… почему?

Он молчал. Видно было, что мои вопросы его раздражают и отвечать ему совсем не хочется, но меня сейчас занимало только это, поэтому я не унимался. Да и просто не понимал – с чего вдруг такая скрытность?

– Анжела сама захотела уйти или…?

– Или. Говорю же – уволил.

– Но за что?

– Вадим Сергеевич, – после долгой паузы разродился он, – я помню, что ты мне вчера рассказал, и понимаю твою реакцию…

– Да не понимаете! У меня ведь не праздный интерес. Она – мой сотрудник. На неё возложены определённые функции. Важные функции. Она сегодня, вот например, должна была…

– Вадим, это ты не понимаешь. Ты просто расстроен и не можешь рассуждать… объективно. На то, чем там у тебя занималась Лина, найти специалиста не проблема. Причём гораздоболее толкового.

Я хотел возразить, но он и слова не дал вставить.

– Знаю, ты хвалил её в последнее время. Но ты, опять же, к ней не объективен. Да ты сам взгляни – до её появления твой отдел работал слаженно. Сам говорил всегда, какая у тебя отличная подобралась команда. Но пришла Лина, и сразу начались какие-то интриги, сплетни, скандалы. Да и кто вчера собирался увольняться, потому что с ней он работать не может?

– Да, может, это я заблуждался. Видел только то, что на поверхности. А её появление просто как лакмусовая бумажка показало, кто есть кто и чего стоит.

– Да ладно тебе. Ерунда всё это. Вокруг Лины всегда так – проблемы и неприятности. Это единственное, что она умеет делать превосходно.

– Я думаю, – сухо сказал я, – вы ошибаетесь, Сергей Иванович. Может, я и правда к ней не совсем объективен, но и вы относитесь к Анжеле предвзято.

– Не предвзято, а трезво. Лина моя дочь, и я прекрасно знаю, что она из себя представляет.

– Да нет же! – вспыхнул я и затем уже спокойнее добавил: – Конечно, кто я такой, чтобы влезать в ваши семейные дела, но со стороны всё же виднее… Вы ничего хорошего в ней не видите, а ведь она…

Я мог так много сказать о том, какая она, но никак не мог подобрать нужного слова.

Рязанов смотрел на меня как на дурака, потом поморщился и отвёл взгляд в сторону.

– Не хотел я говорить, но вижу мы так и будем с тобой переливать из пустого в порожнее. Это ж она тебя оговорила. Ты ещё спасибо скажи, что всё обошлось. Обвинение в сексуальном домогательстве – это не только неприятно, но и очень серьёзно. Не понаслышке знаю.

– Вы…

– Нет, нет, – перебил меня Рязанов, – я не себя имел в виду, бог миловал от встреч с… такими. Знакомому моему попалась подобная штучка, еле выпутался...

– Да нет, я хотел сказать, что Анжела тут ни при чём.

– При чём, к сожалению. После того, как мы вчера поговорили с тобой, примчалась эта твоя… по рекламе которая… Чижова! И всё мне рассказала.

– Марина… – выругнулся я мысленно. – Но Анжела всё равно здесь ни при чём.

И мне пришлось выложить Рязанову всё: и про лифт, и про камеру, и про охранника Витю.

Ну хоть тут он поверил мне на слово и прекратил упорно твердить, что всё зло от его дочери. Спустил на меня, конечно, всех собак, но это ерунда. Тем по более по делу ведь. Когда выходил от него, крикнул в спину:

– Вадим Сергеевич, пока со своими бабами окончательно не разберёшься, даже не думай к Лине подкатывать.

– Так я уже, – улыбнулся я.

– Я вижу, как ты уже, – буркнул он. – И если у тебя к ней несерьёзно, то…

– Серьёзно, Сергей Иванович, – ответил я. – Серьёзнее не бывает.

– Ну смотри.

Рязанов хмурился, но я видел, что на самом деле он растерян. Пусть. Ему полезно. Ну а для меня это его «ну смотри» почти как отцовское благословение, осталось только Анжелу найти. Потому что мои звонки она упрямо сбрасывала.

50

«Дельта», несмотря на невысокий ценник, оказалась вполне сносной гостиницей. Не «Саен», конечно, но тут мило, чистенько, уютно. Вещи распаковывать я не стала, всё равно тут не задержусь, достала только блузку и строгий тёмно-серый костюм и сдала на глажку.

Сама приняла душ, уложила волосы и… села ждать назначенного часа, между делом просматривая объявления об аренде квартир. С двумя даже договорилась на вечер.

Но сейчас все мои мысли занимала предстоящая встреча с Кравитцем. Зачем вот я поплакалась ему? Так теперь неудобно! Пусть когда-то Герман Оттович и был влюблён в мою маму, но сейчас он совсем не тот неуверенный юноша, теперь он всемогущ и недосягаем. Ну почти. А я кто? Я никто.

В общем, нервничала я ужасно. Ещё и телефон то и дело звонил – это отец и Соболев поочерёдно пытались со мной связаться.

После дюжины звонков я не вытерпела и внесла отца в чёрный список. Соболева тоже порывалась, чтобы не было соблазна ответить, но так и не смогла. Потом когда-нибудь я с ним обязательно поговорю, выяснять мне с ним уже нечего, всё и так ясно, но попрощаться стоило по-человечески. Но это потом, когда я хоть немного свыкнусь с мыслью о его грядущем отцовстве и о полном крахе моих надежд. Но всё же какой он настырный! И как же мне хочется услышать его голос, но, боюсь, это будет для меня слишком тяжело, а я с таким трудом собралась с силами.

Около пяти, когда я намеревалась уже выходить, позвонил Кравитц и сообщил, что отправит за мной машину. Я назвала адрес «Дельты», и минут через двадцать к гостинице подъехал его водитель.

Честно говоря, мне даже немного неловко стало от такого внимания.

* * *

Я поднялась в приёмную «Иркутскнефти», но секретарша сообщила, что у директора там кто-то засел и придётся подождать.

Разглядывала она меня с нескрываемым любопытством, но разговаривала очень любезно, кофе предложила, какие-то журнальничики подсунула. От кофе я наотрез отказалась, пульс у меня и так зашкаливал от волнения. А вот «Коммерсантъ» взяла полистать, чтобы было чем руки занять, но всё равно сидела как на иголках. К счастью, ждать долго не пришлось, минут через пять посетитель Кравитца, а следом и он сам, вышли из кабинета. 

Сегодня он казался совсем другим, чем накануне – собранным, чуть надменным и жёстким. Но потом увидел меня и, честное слово, преобразился прямо на глазах. Сразу куда-то и надменность, и жёсткость девались. Я даже нервничать меньше стала.

Кравитц распахнул дверь шире и жестом пригласил меня к себе.

Я заняла вчерашнее место, и он так же сел напротив.

– Ну рассказывай, что у тебя приключилось.

– Да нечего рассказывать, просто отец меня уволил вчера.

– За что? – искренне удивился Кравитц.

Я пожала плечами. Ну не рассказывать же ему про идиотские сплетни. Рядом с ним это казалось такой глупостью и мелочью. Ну и жаловаться на отца постороннему человеку тоже ведь как-то неправильно.

– Ни за что. У нас с ним очень сложные отношения, – обтекаемо ответила я. – Не оправдала его надежд. И как я работаю, ему, видимо, не нравится.

– Ну не знаю, – улыбнулся он, – ты вчера такую зажигательную речь произнесла во славу «Мегатэка», что мне даже завидно стало. Да и разбираешься в теме, чувствуется, неплохо.

Я благодарно улыбнулась в ответ.

– Ты знаешь, по забавному совпадению у нас как раз освободилась аналогичная должность в коммерческом отделе. Не хочешь попробовать свои силы у нас? Условия работы, думаю, здесь не хуже, чем в «Мегатэке».

– Хочу!

Он ещё спрашивает! Да я еле сдержала порыв, чтобы не заверещать от радости.

– Вот и замечательно.

Он поднялся с кресла, прошёл к столу, по селектору попросил секретаршу пригласить к нему какого-то Юрьева.

– Знакомьтесь, – сказал он мне, когда в кабинет вошёл мужчина лет тридцати с небольшим. – Это Олег Юрьев, начальник коммерческого отдела.

Потом повернулся к нему и представил меня.

– Это Анжела Рязанова, с завтрашнего дня она работает в твоём отделе, Олег.

Тот озадаченно нахмурился, явно хотел что-то спросить, но то ли передумал, то ли не решился и просто кивнул, хотя по-прежнему выглядел немного удивлённым.

По его реакции я и поняла, что никаких забавных совпадений не было и никакие аналогичные должности не освобождались. Эту должность только что придумал Кравитц. А соврал то ли из деликатности, чтобы я его предложение не приняла как подачку, то ли затем, чтобы я ощутила собственную нужность. Какой же он всё-таки! Меня буквально распирало от благодарности. И сама себе я дала слово, что он никогда не пожалеет о том, что принял меня.

51

Три недели спустя

Планы на вечер были самые что ни на есть грандиозные: принять душ, горячий, просто обжигающий, чтобы выгнать из продрогшего тела ранний октябрьский холод. Потом заказать из ресторана доставки что-нибудь вкусненькое и завалиться с книгой на диван. Я вдруг увлеклась историческими детективами Кейт Мортон, нашла в них отдушину. Вот нет у неё особенных страстей, головоломных загадок или бешеной динамики, но атмосфера и неспешность повествования позволяли расслабиться и погрузиться в книгу полностью – то, что мне сейчас и хотелось после напряжённой трудовой недели.

Но получилось пока только с первым пунктом. Едва я вышла из душа, как гитарные запилы проигрыша из Нирваны разорвали тишину комнаты. Звонил телефон. Сердце сразу гулко заколотилось, но это оказался Киселёв. Не Соболев. Он перестал звонить, и это почему-то расстраивало, хотя я сама же его об этом попросила в тот единственный раз, когда всё же ответила на его вызов.

До этого он звонил по сто раз в день, я стойко боролась с искушением и не брала трубку. А в прошлую субботу не удержалась.

Не знаю, куда вывернул бы наш разговор, но Соболев просил встретиться. Нет, не просил, а этак требовательно заявлял: ему надо со мной увидеться, ему надо сказать что-то важное, ему надо всё мне объяснить, почему тогда получилось так, как получилось. Я не стала говорить, что уже знаю это его «важное», отец просветил. И понимаю прекрасно, без всяких объяснений, почему. И снова выслушивать про его незапланированное отцовство желания нет никакого. Я это уже пережила и достаточно над этим наплакалась. Больше не хочу.

Как можно бесстрастнее я ответила:

– Это важное для меня уже неважно. Вадим, ты мне правда очень нравился. Я даже думала, что это у меня серьёзно, но… это прошло. Пойми, у меня сейчас другая жизнь, и меня в ней всё устраивает, а копаться в прошлом, мусолить, что да как, да почему – извини, не хочется. И… уже неинтересно.

– У тебя кто-то есть? – помолчав, спросил тогда Соболев.

– Да, – помешкав, соврала я.

Не знаю сама, чего мне в тот момент хотелось больше. Показать себя сильной, гордой и счастливой вопреки всему. Или облегчить ему вынужденный выбор, а то ведь так и будет метаться, а от этого нам обоим только хуже.

Мама всегда говорила: расставаться надо красиво, без слёз, без истерик, без сожаления и без унизительного «А как же я?». Лошадь сдохла – слезь с неё и шагай дальше.

– Я рад, что у тебя всё хорошо, – сказал он. Потом я услышала, как он улыбнулся. – Пусть будет ещё лучше. Анжела…

Моё имя – это последнее, что я от него слышала. Больше он мне не звонил, не писал и встреч не искал. А больше недели уже прошло. И вроде сама же расставила все точки, а всё равно было как-то обидно и горько, что он так быстро смирился.

Вот и сейчас я дёрнулась к телефону, а увидев, что звонит Руслан, разочарованно выдохнула. Глупо, конечно. Особенно учитывая, что если б это всё-таки был Соболев, то я бы не ответила. Ни за что.

А с Киселёвым я всегда готова поболтать, даже несмотря на разочарование.

– Энжи, детка, четвёртый раз тебе звоню! Успел заволноваться…

– Я в душе была, не слышала.

– А какие планы на вечер?

– Никакие.

Потому что мои "грандиозные" планы в его понимании такие и есть – никакие.

– У-у, непорядок. Пятница ведь, душа и тело требуют релакса.

– Не, Русланчик, я никуда не хочу. Знаешь, как я на работе вымоталась? Хочу тишины и умиротворения.

Тут я, кстати, не соврала. Работать в «Иркутскнефти» оказалось несколько сложнее, чем у отца. И не только потому, что это совсем не знакомая мне отрасль. И не потому, что Олег, новый начальник, дал всего один день, чтобы мало-мальски вникнуть, а затем завалил меня заданиями наравне со всеми остальными. Просто объём этих заданий был несравнимо больше, хотя, по сути, работа нашего отдела не требовала глубоких технических знаний и в чём-то перекликалась с моими обязанностями в «Мегатэке». Так что домой я приползала выжатой настолько, что и на ужин сил не оставалось. Хорошо хоть ползти было недалеко – как знала, сняла квартиру-студию рядом с работой, всего в двух кварталах.

Но в этой усталости имелся и плюс – на душевные страдания меня тоже не хватало. Нет, иногда, конечно, накатывало так, что сердце щемило. Особенно в последние дни, точнее, ночи, когда Соболев перестал звонить. Иногда даже казалось, что всё бы отдала, лишь бы увидеть Вадима или услышать его голос. Но я научилась и с этим справляться. Полежишь так в темноте, погорюешь, поплачешь – и отпускает. Ну а днём даже и не вспоминалось почти. Когда голова занята кучей неотложных дел и срочных вопросов, когда боишься накосячить или не успеть, то как-то уже не до рефлексии.

– Энжи, детка, ты совсем себя загоняла. Нельзя так. Вредно для здоровья. И вообще, мы так редко видимся теперь. Да и потом, я же не зову тебя в клуб отрываться всю ночь. Давай культурно посидим в каком-нибудь хорошем, тихом месте. Отдохнём, пообщаемся, пропустим по коктейльчику, а? В «Дизайн баре», например. И близко, и спокойно, и твой любимый «Секс на пляже» там отличный. Ну, Энжи, давай? Ну, хоть на часок-другой? Или я сейчас позову всех наших, и мы всей толпой к тебе забуримся. Наши давно про тебя спрашивают…

Меня, конечно, тронуло его желание повидаться. Но вот это – «всей толпой забуримся» – оказалось самым весомым аргументом. Не хотелось мне ехать ни в какой «Дизайн Бар», но лучше выбрать меньшее зло.

– Ладно, через час буду там, – уступила я.

– Правильно! А то, знаешь ведь, от работы кони дохнут. Тем более от нелюбимой работы. А ты мне нужна живая.

А вот тут Киселёв ошибался. Несмотря на такой напряжённый режим, работать у Кравитца мне скорее нравилось, чем нет. Конечно, в «Иркутскнефть» я не мчалась с замиранием сердца, не стремилась всей душой, не впадала в эйфорию от скупой похвалы сухаря Олега. Здесь я просто делала свою работу, но делала, между прочим, на совесть. Притом что Олег грузил меня по полной программе и никаких поблажек не давал, хоть и считал, что я протеже Кравитца. В общем-то, так оно, наверное, и было.

А самого Германа Оттовича я видела редко, всего дважды и то мимоходом. Он, конечно, оба раза не преминул поинтересоваться, как мои дела, но вообще покровительство своё никак не демонстрировал. И хорошо, потому что излишняя опека – тоже груз. Меня и так Олег в первый же день спросил в лоб, кем я довожусь Кравитцу. Устроило ли Олега моё «просто знакомая» или нет – я не знаю, но больше он с такими вопросами не лез. Остальные в нашем отделе даже и не знали, откуда я взялась, и приняли вполне доброжелательно, однако сближаться с кем-либо я не торопилась. Хватило мне подруги Марины. И вообще, я пришла к выводу, что чем меньше знаешь людей, тем лучше о них думаешь.

А потребность в общении я по-прежнему восполняла только с Киселёвым. Он единственный знал, где я живу и работаю, и даже наведывался ко мне пару раз. Но с него я взяла клятву, что он об этом не расскажет ни-ко-му. Кстати, отец из него и правда пытался выудить мои координаты. Но это не из-за беспокойства за меня, нет. Это его желание всех и вся контролировать. Я поначалу хотела его помариновать в неведении, но решила – зачем? К тому же он всё равно нашёл бы меня. Так что позвонила сама и сказала всё, как есть:

– Не надо меня искать. И звонить мне не надо. Просто знай, что со мной всё в порядке. Я ушла, буду жить теперь самостоятельно.

– Как это – ушла? – не понял отец.

– Вот так. Ушла и всё. Я уже совершеннолетняя давно и имею полное право жить там, где хочу.

– Послушай, Лина. Я знаю, ты обиделась на меня. Да, я был не прав. Вадим мне всё рассказал. Ну… то, что ты ни при чём. И я тебя зря уволил. Ну, ошибся. Погорячился… Но это же не значит, что надо вот так всё бросить и уйти неизвестно куда. Кому и что ты докажешь? Только себе хуже сделаешь.

– Я никому ничего и не собиралась доказывать.

– Тогда возвращайся. Если хочешь, я опять тебя возьму к себе. А если не хочешь работать у меня – договорюсь, чтобы…

– Я не вернусь. Не пытайся меня убедить, только время зря потеряешь. Я хочу и буду жить одна.

– И на какие шиши ты собралась жить одна? – начал закипать отец. – Или думаешь, что я опять буду тебе деньги на карту переводить? Нет, не буду.

– И не надо. Сама заработаю.

– Где? Кем? – усмехнулся отец. – Кто тебя возьмёт?

– Ну, кто-нибудь возьмёт.

– Ясно. Хочешь, как мать твоя… найти какого-нибудь богатенького дурака, чтоб содержал… Ну-ну… Ладно, я умываю руки. Я сделал всё, что мог.

Иногда мне очень хотелось рассказать отцу, где я теперь работаю, но пока не время.

* * *

В «Дизайн Бар» я подъехала с небольшим опозданием. Ну, ладно, прилично я, конечно, опоздала. Минут на сорок. Но Киселёв сам виноват – кто же так звонит с бухты-барахты и выдёргивает? Я только волосы почти час сушила и укладывала. И это я ещё краситься не стала, потому что время поджимало. А то бы он меня точно не дождался.

Администратор проводил меня за столик, но самого Киселёва почему-то не было. Он что, правда, меня не дождался? Или ещё сильнее опаздывает?

Я набрала его, но этот гад на звонок не ответил. Как это понимать? Или, может, он просто отлучился?

Я решила, что немного посижу, а там видно будет. Но если он не появится, то… замучается потом просить прощения. Я взяла себе коктейль, чтобы не сидеть впустую. Снова позвонила – и опять без ответа.

Мне вдруг стало не по себе, я даже поёжилась на месте. Не из-за Руслана. Просто накатило внезапно волнение. И сердце отчего-то зачастило. А затем возникло острое ощущение, что кто-то смотрит мне в спину.

Я обернулась и выдохнула – сзади стоял Вадим. Он так смотрел на меня, что горло сразу перехватило от нахлынувших эмоций. Потом сел напротив, с минуту ещё просто продолжал смотреть на меня и только затем сказал:

– Привет, Анжела.

Губы его тронула улыбка, и горящий взгляд как будто смягчился.

– Привет, – пробормотала я, медленно отходя от первого шока. – Ты как тут?

– Мне очень нужно было тебя увидеть. Не сердись только и выслушай меня.

– Ну… я не знаю… – я растерянно обвела полутёмный зал взглядом. – Я тут договорилась встретиться с Киселёвым…

– Он, скорее всего, не придёт.

– А ты откуда… – И тут меня осенила догадка. – Стоп. Вы с ним спелись? Это он тебя сюда заслал, так?

– У тебя хороший друг.

– Он предатель!

– Ты очень красивая.

– Встречу его – убью.

– Я замучился тебя искать.

– А я ему ведь верила…

– Я люблю тебя, Анжела Рязанова. И хочу быть с тобой...

Я осеклась. Уставилась на него во все глаза. Мне послышалось?

– Я люблю тебя и хочу быть с тобой, – повторил Соболев, будто разгадав мои мысли.

Кровь жарко прихлынула к щекам. Сердце колотилось где-то в горле. С трудом я выдохнула:

– Но…

– Но у тебя другой, я помню, – договорил Соболев. – Но для меня это ничего не меняет.

– Нет, я не о том. Я хотела сказать… У тебя же другая. И я знаю, что она ждёт от тебя ребёнка.

– Нет у меня никакой другой. Мы расстались с Наташей.

– А ребёнок?

– И ребёнка нет. В смысле, его и не было.

– Она… приврала?

– Да нет, ошиблась.

– А если бы не ошиблась?

– И это бы тоже ничего не изменило. Я вообще узнал случайно. Вот как раз в тот день, когда ты ушла на обед и с концами… где ты, кстати, пропадала?

– Не переводи разговор, – строго сказала я.

Соболев коротко засмеялся.

– Ну вот вечером того дня я поехал к Наташе. Сказал ей, что люблю другую, люблю тебя. Так что… Ну а там выяснилось, что она насчёт беременности ошиблась.

Я молча переваривала его слова и не знала, что ответить. Моя несбыточная мечта сбылась. Мои уже погасшие надежды внезапно воплотились. А я сидела в каком-то странном оцепенении, будто всё это происходит не со мной.

– Ну прости меня за то, что я сделал тебе больно. Я и себе сделал. В сто крат больнее. И прости за то, что долго не понимал, что ты мне так нужна. Я с ума без тебя сходил.

Вадим протянул руку и коснулся моего запястья. Нежно погладил, потом бережно сжал. Я хотела высвободить руку, но даже не шелохнулась. Это невинное прикосновение как будто заряжало меня теплом и странной энергией, которая заструилась по венам, разгоняя кровь.

Да, этот момент мне был необходим, просто как терапия для изболевшегося сердца. Так что ладно, пусть прикосновение продлится ещё немного. Но затем я встану из-за стола и сухо скажу ему, что рада была встрече, но на этом всё, прощай.

Он же так меня унизил тогда этим своим «ты мне нравишься, но…». Неужели он думает, что достаточно прийти и сказать «я тебя люблю» и, считай, ничего плохого не было? Ну уж нет. Я себе цену знаю.

Ещё секунду и прощаемся…

Я вдохнула поглубже, посмотрела в его глаза.

– Я рада была встрече, но… я так по тебе скучала, ненавижу тебя, – и с губ сорвался предательский всхлип.

– Я себя тоже ненавижу, – охотно подхватил Соболев. – Убил бы.

Я в раздрае, а он шутит! Я вообще не должна с ним разговаривать после всего. Я теперь другой человек, и жизнь у меня – совсем другая. Но где взять силы, чтобы оттолкнуть его?

– За эти три недели всё очень изменилось. Я теперь совсем другой человек. Совсем.

Я старалась говорить серьёзно и веско, но он всё равно посмеивался.

– Я готов любить все твои сущности.

– Ты… ты – бабник!

– Вовсе нет, просто до тебя я никого не любил.

Он сжал мою руку чуть крепче.

– О, гляжу, вы поладили.

Мы и не заметили, как рядом со столиком возник, словно ниоткуда, Киселёв. Я вздрогнула от неожиданности, потом метнула в него сердитый взор.

– Предатель!

– Но-но! Никого я не предавал, – Руслан плюхнулся рядом со мной на диванчик. – Я твой адрес ему не сказал? Не сказал. А насчёт всего остального – уговоров не было. И потом, могла бы ведь не пойти. Я же намекал… ну, про коктейль…

– Надо было намекать понятнее.

– Так он рядом стоял, – Руслан посмотрел на Соболева. – Пришёл ко мне и заявил, что не уйдёт, пока я не скажу, где ты. Вот я и придумал вариант. Не дуйся, Энжи, сама же говорила, как тебе его не хватает.

Я задохнулась. Что несёт этот дурак?!

Взглядом я дала Киселёву понять, что ему конец, потом осмелилась взглянуть на Соболева, чувствуя, как стыдливо пылает лицо. Но этот-то, конечно, весь светился.

– Ничего такого я не говорила.

Но Соболев на мои слова улыбнулся ещё шире.

52

Вадим вызвался проводить меня домой. Мои возражения он даже не слушал.

– Я уже понял, – усмехнулся он, – что твой адрес – страшная тайна. Могу поклясться на крови – ни одной живой душе её не выдам, даже под пытками.

И я уступила. Не потому, что я такая слабовольная, хотя воля моя сегодня и правда дала сбой. Но, главное, мне самой этого хотелось – побыть с ним ещё, а бороться со своими желаниями сложнее всего. Да и надо ли?

– На какой нам этаж? – спросил Соболев, когда мы вошли в кабину лифта.

– На девятый.

– Высоко забралась, – улыбнулся он, нажав кнопку с цифрой 9.

– Зато вид хороший.

– И никто над головой не топает и не двигает мебель ночами. Как у меня.

Лифт со скрежетом потащился вверх. Соболев скосил на меня глаза. Я же смотрела прямо перед собой, к нему не поворачивалась, но взгляд его не только видела боковым зрением, но и ощущала физически. Он обжигал, проникал под кожу, заставлял цепенеть от напряжения. Молчание ещё больше обостряло эти ощущения. Я не выдержала, посмотрела на него прямо.

– С некоторых пор, – заговорил он, – как зайду в лифт, так сразу тебя вспоминаю. Вот такой ассоциативный ряд сложился.

Я отвернулась, облизнула вмиг пересохшие губы. Я тоже об этом думаю, и сейчас думала.

Кабина дёрнулась и остановилась. Я выскочила из лифта на лестничную площадку, как из газовой камеры на воздух. Мне и правда рядом с ним, да ещё в замкнутом пространстве, становилось очень тяжело дышать.

Пока я возилась с замком – чёртовы пальцы стали вдруг неуклюжие и совсем не слушались, Соболев подошёл сзади, накрыл мою руку с ключом своей:

– Давай помогу, а то что-то ты нервничаешь.

Я хотела сказать, что прекрасно справлюсь и сама, но почему-то беспомощно опустила руку. Он без усилий открыл дверь и посторонился.

Я думала, Вадим войдет за мной, типа, на чай, ну а дальше – как оно обычно и бывает. И я бы, пожалуй, не возражала. Но он даже не попытался. Привалившись плечом к стене, он проследил, как я вошла в квартиру, а сам и с места не сдвинулся.

Я обернулась, недоумённо взглянула на него, хотела спросить: «Даже не войдёшь?», но не успела. Он сказал:

– Доброй ночи, Анжела.

Улыбнулся, оттолкнулся от стены и направился к лифту, оставив меня в полной растерянности.

Недоумение моё сменилось досадой, хотя я же сама противилась тому, чтобы он меня провожал. И вот на тебе – он ушёл, а я огорчилась.

Ну, конечно, огорчилась! Он ушёл и даже не поцеловал. Зачем тогда намёки делал в лифте?

Впрочем, разочарование это было поверхностным и сиюминутным, словно лёгкая рябь на водной глади, и сквозь него уже прорывалась толчками радость, от которой сладко замирало сердце и в которую я так боялась поверить.

Потом от него прилетела эсэмэска: «Сладких снов, Любимая». И меня захлестнуло…

Да к чёрту гордость! Я очень хочу быть Любимой!

Я пыталась читать «Хранительницу тайн», но полчаса топталась на одном и том же абзаце. Перечитывала по несколько раз строки и не улавливала смысл, а в голове билось: он меня любит. Любит! Я отложила книгу, зачем-то подошла к зеркалу и вглядывалась в собственное лицо так, будто сто лет себя не видела.

Он меня любит…

Думала, ни за что не усну ночью, но нет, поворочалась, конечно, повздыхала мечтательно, но довольно быстро и как-то незаметно уснула. А разбудил меня телефон. Звонил Киселёв.

Сначала вообще не хотела брать, но он ведь так просто не отвяжется. Да и выскажу заодно всё, что я о нём думаю.

– Балабол и предатель! – без прелюдий выпалила я.

– И тебя с добрым утром! – смеясь, отозвался Киселёв.

– Какого чёрта ты так вчера меня подвёл? А главное, зачем сболтнул, что мне там кого-то не хватает?

– Да ладно тебе, это ж правда. Я ж не кому-то там левому, а ему, чтоб он набрался уверенности и действовал ещё решительнее.

– Уверенности чтоб набрался? – усмехнулся я. – Поверь, уж кому-кому, а Соболеву этой уверенности в себе неотразимом хватает с лихвой.

– Ну-у-у, что-то я этого не заметил, когда он у меня торчал. Не, он, конечно, жуть какой настырный, но бедняга так переживал, что не нужен тебе, что у тебя другой.

– Вот и пусть бы переживал! – сказала я, но сама от этого «так переживал» еле удержала улыбку.

– Да пусть-пусть. Только скажи, как ночь любви прошла?

– Не было никакой ночи, он проводил и ушёл. Но вообще, это не твоё дело.

Но Киселёв считал, конечно, что это очень даже его дело, пристал как клещ: как? почему? сам ушёл или ты выгнала? а о чём договорились? как – ни о чём?

Замучил меня просто своими вопросами.

– Послушай, Руслан, мы не в том возрасте, когда людьми движут гормоны. Нам не нужна легкомысленная связь на два раза. Мы нацелены на серьёзные отношения и будем строить их без всякой спешки, чтобы постепенно узнавать друг друга, притираться, привыкать.

– А он об этом знает?

– Конечно! Он тоже так думает.

– С ума сойти. Этак вы до пенсии друг друга не потрогаете.

– Дурак ты! Нормальные люди, взрослые и ответственные, постепенно сближаются, а уж потом… Отношения – это же тебе не просто секс. Это совместный труд. Их строят вдвоём шаг за шагом, ступенька за ступенькой, идут рука об руку, а не то что раз – сел на лифт и ты на крыше. Лифтом, конечно, быстрее, но потом пойдут ссоры, недовольства…

Киселёв несколько секунд молчал, потом выдал:

– Энжи, это ты? Откуда ты только понабралась этой дури?

Я, конечно, и правда немного переигрывала, но зато он сразу от меня отвязался.

Но не успела я выбраться из кровати, как снова позвонили, теперь уже в дверь. Кто, чёрт возьми? На часах 9 утра! Суббота! Ладно Киселёв, он за временем просто никогда не следит и спать, скорее всего, даже ещё не ложился. Ну и потом он свой. Ну а приходить без приглашения в такое время к посторонним людям – это просто верх бестактности.

Я открыла дверь с самым сердитым видом, но это был Соболев. Ещё и с букетом.

– Ты ещё спишь? А я еле утра дождался, – просиял он.

Я растерянно сморгнула, пролепетала:

– Привет.

Выглядел он просто потрясающе – хоть сейчас на обложку глянца. А я-то! Спохватилась вдруг, что ещё не причесалась, не оделась толком и даже зубы не почистила. Прячась от его взгляда, я сбежала в ванную. А когда вышла, мало-мальски приведя себя в порядок, застала его у плиты. Пуловер он снял, остался в обычной белой футболке.

– Завтрак готовлю тебе, – ответил он на мой удивлённый взгляд. – Омлет с ветчиной. А после завтрака поедем в Листвянку.

– Я даже представить не могла, что ты готовить умеешь, – я подошла заглянула в сковороду. Выглядело вполне аппетитно.

– Я столько лет живу один – конечно, умею.

– Да? А гладить там, стирать, пришивать пуговицы и всё такое тоже умеешь?

Он улыбнулся и качнул головой, мол, зачем спрашивать очевидное.

– Вадим, да ты выгодный муж!

– Вообще, сокровище, – согласился он, потом посмотрел на меня, взметнув бровь. – Но ты прямо с места в карьер. Я думал, для приличия немного повстречаемся, свидания там, прогулки под луной, кино-вино, конфеты-букеты, а ты сразу быка за рога. Уже прицениваешься, каким я буду тебе мужем…

– Я не… – смутилась я. – Ничего такого я не имела в виду. И вовсе я не прицениваюсь!

Кому там, Киселёв утверждал, уверенности надо было подбавить?

– Да лааадно. Я очень даже не против. Хорошее дело. Я, как мы выяснили, муж выгодный. А ты… ты это ты.

– Понятно, что я это я… Но что это значит?

– Это значит, что мне вообще без разницы, умеешь ли ты готовить или пуговицы пришивать. Я просто хочу, чтобы ты всегда была рядом.

* * *

После завтрака мы стали собираться. Я не особенно люблю Листвянку и вообще отдых на природе, но с Соболевым сейчас отправилась бы без раздумий хоть в пеший поход по пустыне, хоть на обледенелые скалы Саянского хребта.

– Надень что-нибудь тёплое, – посоветовал он, стоя у окна, спиной ко мне. – Друг пригласил на яхте покататься по Байкалу. Не хочу, чтобы ты простудилась.

Тёплое! Где же я такое тёплое возьму? Я ведь до сих пор не забрала все свои вещи у отца. Похватала тогда в спешке самое необходимое и всё. А за остальными – никак не решусь приехать.

Без особой надежды я рылась в шкафу, но кое-что более-менее подходящее всё же выудила – толстовку Киселёва. Он на днях забыл.

Она мне, конечно, очень велика и вширь, и в длину, но зато тёплая. Надеть бы ещё вместо тонкой маечки байковую рубашку от пижамы. Тогда точно не замёрзну. Но в ней у меня вид, конечно, будет не самый эротичный, а ведь наверняка Соболев замыслил особенную ночь.

Поколебавшись немного, я придумала красивое бельё взять собой, а пока одеться потеплее. Тоже не хочу простывать.

Поглядывая на Соболева, я набрала ворох одежды. Он честно продолжал стоять у окна. Пообещал не оглядываться, чтобы я спокойно переоделась (вот они минусы однушки-студии), но мне всё равно было неловко. Уж лучше, решила, в тесной ванной как-нибудь...

Я задвинула хлипкую задвижку на двери. Одежду сложила на бортик ванной, стянула майку и услышала, как о пол что-то звякнуло. И точно – с правого уха слетела серёжка. Видимо, она расстегнулась, а сейчас зацепилась за кружева майки и упала.

Я присела на корточки и заглянула под ванную. Там стоял старый хозяйский таз, которым я, разумеется, не пользовалась. Я, сморщившись, выдвинула таз. В нём лежали пыльные свёртки, старые щётки, брусок пемзы, заскорузлые тряпки, в общем, всякий хлам. И вдруг в этих тряпках что-то закопошилось, из таза выпрыгнула мышь, метнулась сначала к двери, практически задев мою голую ступню, потом быстро просеменила вдоль плинтуса и исчезла в щели между стеной и стиральной машинкой. Себя не помня, я истошно закричала и заскочила в ванную. В следующую секунду дверь с шумом распахнулась, сорванный шпингалет отлетел на пол, а в ванную ворвался ошалевший Соболев.

– Анжела! Что случилось? Что с тобой? Ты ударилась? Ты цела? Зачем ты сюда залезла?

– Мышь… – выдохнула я и брезгливо содрогнулась. – Только что тут бегала мышь. Я серёжку уронила, она под ванную закатилась… Я ужасно боюсь мышей. Гадость такая!

Соболев что-то говорил, утешал, потом взял меня на руки и вынес из ванной в комнату. Поставил на пол и крепко обнял, прижав к груди. Меня трясло то ли от пережитого стресса, то ли от холода.

– Я больше в этой квартире не останусь. Я сегодня же отсюда съеду, – бормотала я дрожащим голосом. – Только серёжку жалко.

– Конечно, конечно, – шептал он в затылок и гладил меня по спине и плечам. – Я найду твою серёжку.

Я потихоньку приходила в себя, успокаиваясь, пока внезапно не осознала, что стою тут рядом с ним в одном нижнем белье. Чёрт возьми, до чего же стыдно-то! Я напряглась, закусила губу, лихорадочно соображая, как поизящнее выйти из такого неловкого положения. И ничего не получалось придумать.

Между тем, я чувствовала, как гулко бухало его сердце, и моё вторило ему, ускоряя ход. К щекам прихлынул жар так, что губы вмиг пересохли. А потом я вдруг ощутила, что его поглаживания стали как будто другие: то были просто успокаивающие, неспешные, равномерные, теперь же… не знаю, какие-то нетерпеливые, что ли. Как будто он не гладил, а исследовал моё тело. Грудь его вздымалась тяжело и часто. Шёпот его стих, только горячее дыхание обжигало макушку. Нет, не дыхание, поцелуи, почти невесомые, но от них всё тело тотчас осыпало мурашками, а внутри как будто задрожала натянутая струна.

Я на миг замерла, даже дышать перестала, слушая свои ощущения. По его срывающемуся дыханию, по окаменевшим мышцам я поняла, что он с трудом сдерживается… но всё-таки сдерживается, позволяя себе лишь эти лёгкие, почти неразличимые поцелуи. И тогда я пропустила руки ему под футболку, с той же жадностью и нетерпением огладила горячую, упругую кожу. Он тотчас напрягся ещё больше, сглотнул и шумно, прерывисто выдохнул. А потом уж обнял меня крепко, буквально вжал в себя. Я подняла к нему лицо, поймала его полупьяный взгляд, да и у самой меня перед глазами всё плыло и качалось.

– Анжела, – хрипло выдохнул он и впился в губы, обжёг, смял, пробуя на вкус и слегка прикусывая, захватил в плен, мучая так сладко, что я не сдержала тихий стон.

Не разрывая поцелуя, он приподнял меня над полом и в следующий миг я, охнув, упала на кровать. Спины коснулся мягкий ворс покрывала. Соболев на секунду выпрямился, зачарованно глядя на меня сверху вниз, быстро стянул с себя футболку, и снова опустился, упершись локтями, чтобы совсем уж не раздавить меня. Мне всё равно было тяжело, но отчего-то это безумно заводило, как и его одуряющий запах, и взгляд с поволокой, и рваное дыхание, и мускулистые плечи.

Вадим склонился ниже, покрывая моё лицо, шею, ключицы, грудь хаотичными, жадными поцелуями. И от каждого поцелуя, от каждого прикосновения по телу будто проходил электрический разряд, и меня то и дело выгибало. Я задыхалась, плавилась в тягучей жаркой истоме, с губ срывались то стоны, то вздохи, то шёпотом непонятное «пожалуйста»… Он тоже выдыхал, опаляя кожу, сбивчиво, сумбурно, как в лихорадке: люблю… моя… единственная… Я обвила его талию ногами и подалась навстречу, уже изнемогая от нетерпения. И только сдавленно ахнула, когда он вошёл в меня, двигаясь сначала неторопливо, затем всё быстрее, пока разрядка, яркая как вспышка, не свела сладкой судорогой тело.

А в Листвянку мы не поехали.

53

Вечером мы перевозили мои вещи в Солнечный – Вадим уговорил меня переехать к нему. Ну как уговорил? Я не очень-то упиралась. Не оставаться же в квартире с мышами, а пока что-нибудь приличное подыщешь…

Ну и конечно, мне хотелось быть с ним, жить с ним, видеть его каждый день.

– Твоему отцу всё равно надо будет сказать, – завёл он всё-таки неприятный разговор, сгрузив мои сумки в прихожей.

– Я вообще думать про него не хочу.

– А он про тебя всё время думает.

– Угу. Гадости он про меня всё время думает.

– Каждый день спрашивает меня про тебя. Беспокоится очень.

– Знаешь, что он мне наговорил, когда я ему позвонила? Что я себе любовника богатенького хочу завести и жить за его счёт. Потому что я больше ничего из себя не представляю, и никто на работу меня не возьмёт.

– Знала бы ты, что он нам на планёрках говорит, – хмыкнул Вадим, – ну, когда что-нибудь не получается. Даже смешно порой. В понедельник может назвать тебя гением, а во вторник всплывёт, допустим, какой-нибудь косячок, и всё, ты уже идиот, бездарь, дармоед и далее по списку. А потом, в среду, ты опять гений. Ну просто твой отец такой человек. Совсем не умеет держать себя в руках. Но тебе он точно желает добра.

– Угу. И что, тебя это не оскорбляет? Ну, когда он вот так…

– Нет, я же знаю, что это не так. Да и он сам так не думает, просто таким образом выплёскивает свою досаду или злость. Я к таким вещам отношусь философски: собака лает – ветер уносит.

– Всё равно не хочу его видеть.

– Но если он спросит опять про тебя, я не смогу соврать. Мне придётся сказать ему, что мы… вместе.

– Говори. Пожалуйста. Только не забудь добавить, что я с ним больше не желаю иметь ничего общего.

Настроение у меня, конечно, подпортилось, но ненадолго. Вадим подошёл сзади, обнял меня, выдохнув в ухо: «Пойдём покажу тебе спальню».

* * *

А в воскресенье вдруг резко похолодало, и выпал снег. Так не вовремя, так рано.

– У тебя только этот плащик? – спросил обеспокоенно Вадим.

– Ну да. Но я не поеду к отцу за тёплыми вещами, – предупредила я. – Я ещё не готова, я ещё сильно на него обижаюсь.

– Ясно, – не стал он спорить. – Тогда надо что-то купить. Завтра снова заморозки обещают.

Ну, по магазинам пройтись я всегда рада. И вдвойне было приятно пойти за покупками с Соболевым. Было в этом что-то такое особенное, трогательное и многообещающее. Как будто мы уже семья.

Мы с ним отправились в торговый центр, где в прежние времена чаще всего с девчонками совершали набеги на бутики. Там было несколько вполне приличных магазинчиков. И что удивительно – Соболев не скучал в ожидании, пока я себе что-нибудь подберу, а довольно активно участвовал в поиске: это пальто слишком короткое – заморозишь…, в этом у тебя прям косая сажень в плечах…, это ничего, но цвет тебе не идёт. А некоторые варианты так вообще обсмеял, чем, по-моему, обидел девушку-консультанта, но зато правда помог определиться с выбором. В общем, я обзавелась не только новым пальто, так же он купил мне и кашне к нему, и полусапожки, и сумочку. А я, хоть и стеснялась немного, но осталась чрезвычайно довольна приобретениями.

Шелестя пакетами, мы направились к эскалатору и столкнулись с Киселёвым. Он был с какими-то своими друзьями, поэтому подошёл только поздороваться:

– Ужасно хочу поболтать с вами, но… мы тут с пацанами… Энжи, вечером дома будешь? Если что, заскочу, – на ходу бросил Руслан.

– Нет, я там больше не живу.

Киселёв аж приостановился и вернулся к нам.

– Как не живёшь? А где ты теперь?

– Ну, мы с Вадимом теперь живём вместе. У него. Это в Солнечном.

Киселёв округлил глаза, потом покачал головой и хмыкнул.

– О как! Надоело по ступенькам ползти, да, Энжи? Ну ладно, не ссорьтесь там, на крыше, ответственные люди.

И он умчался к своим «пацанам».

– Что курит твой хороший друг? – поинтересовался Соболев.

Я развела руками.

* * *

Как мы и предполагали, отец загорелся со мной встретиться, стоило только ему узнать, что мы с Вадимом теперь вместе. И не просто загорелся, но и сподобился приехать в гости собственной персоной.

Вадим, вот убила бы, его ещё и на ужин пригласил, и отец, конечно же, не отказался.

– У нас ничего диетического нет, – процедила я.

– Ничего, иногда можно немного нарушить, – не сдавался отец.

За ужином отец разговаривал, в основном, с Вадимом. Обсуждал всякое по работе, а я молча ковыряла вилкой салат, но время от времени ловила на себе его взгляды.

– Если так всё и пойдёт, Вадим, – говорил отец, глядя при этом на меня, – то, думаю, скоро ты возглавишь всё коммерческое направление.

Вадим пошутил что-то про честный отбор и, извинившись, удалился в другую комнату, сказал, надо сделать срочный звонок. А я уже его мимику наизусть выучила. Когда он шутит или врёт, уголки его глаз сразу вверх поднимаются. Значит, звонок – всего лишь выдуманный предлог и он специально оставил нас наедине, чёртов миротворец.

– Лина, дочка, я был неправ.

– Где-то я уже это слышала, – холодно отозвалась я.

– Я очень сильно тебя недооценивал, часто ошибался в тебе. Сейчас я понимаю, что совсем тебя не знал. Просто я так боялся, что ты будешь, как…, – он осёкся, нахмурился, – так боялся, что ты будешь легкомысленной, что сам поверил в это. Я знаю, знаю, что отец из меня получился неважный, но мне правда хотелось для тебя лучшего будущего.

Это он сейчас извиняется, что ли? Мир перевенётся!

– Не хочешь к нам вернуться? Кстати, я уволил Яну Шумкову, которая с флешкой тогда… ну и вторую, из планово-экономического, Аллу, тоже. А у Вадима теперь обновлённый отдел, новые ребята… Вернёшься? Он пойдёт на повышение, и ты сможешь потом занять его место…

– Нет, спасибо, у меня отличная работа.

Отец досадливо поморщился, может, даже разозлился, но никак свою злость выказывать не стал.

– Чем ты хоть там занимаешься? – спросил почти спокойно.

– Тем же примерно, чем занималась у тебя, ну и ещё кое-какие обязанности.

– Платят как? Хватает? Если что – всегда готов…. Я ж тогда не всерьез, я просто хотел, чтобы ты домой вернулась…

– Нет, ничего не надо. У меня хорошая зарплата.

– Ну… я рад. Я действительно рад. Но ты хоть иногда заезжай… с Вадимом приезжайте. Ах да, дом в Геологах я переписал на тебя.

– Там же родители Веры… Да и зачем? Нам и тут не тесно.

– Просто подарок. А Вериных родителей забрали пока себе, временно, потом что-нибудь для них подберу. А дом – твой. Вадиму завтра передам бумаги.

Он замолк, я, наверное, должна была бы его поблагодарить, но тоже молчала. Искренне – не получится. Стоило бы вообще отказаться от его подарка, но… тот дом мне был слишком дорог. Я до сих пор по нему тосковала.

– И вот что, – отец поднялся из-за стола, я тоже встала. Он вдруг протянул руку и тронул моё плечо. – Я горжусь тобой.

Видно было, что слова даются ему с трудом. Ну да, орать и оскорблять гораздо легче. Но всё равно эти его слова поразили меня, гораздо больше, чем широкий жест с домом.

Когда отец ушёл, я накинулась на Вадима: зачем позвал? я его никогда не прощу! и тебя не прощу!

– Простишь, простишь, и его, и меня, – смеялся он, даже не принимая мои слова всерьёз. – Ты не умеешь долго злиться.

Тут он прав. Не умею. На днях встретила Марину Чижову, вообще с ней здороваться не хотела, собиралась мимо пройти с надменным видом, но та пристала с извинениями. За рукав цеплялась, каялась, дурой заполошной себя называла. Дружить я с ней, конечно, больше уже не стану, но и злость на неё тоже прошла. Да что Марина, если вон даже отец своей куцей речью пошатнул мою решимость, хотя я твёрдо вознамерилась вычеркнуть его из своей жизни.

– Научусь ещё, – предупредила я. Потом, смягчившись, сказала: – Спасибо, что не рассказал ему, что я у Кравитца работаю…

– Мне врать приходится, между прочим, – в шутку посокрушался он. – Да и всё равно он скоро узнает. И будет в шоке.

Ещё бы! Даже Вадим, который всегда твердил, какая я замечательная, долго не мог поверить, когда я ему призналась.

– Ну ты же знаешь, почему я пока молчу. Просто хочу оставаться в стороне, пока вы там решаете вопросы с контрактом. Я знаю от Олега, что Кравитц решил всё же выбрать отцовский завод. Скоро всё решится окончательно, и, обещаю, я ему скажу, а пока поври ещё немножко?

– Тогда тебе придётся компенсировать мне моральный вред за враньё, – с улыбкой заявил он, привлекая меня к себе.

– Что, так тяжко немножко приврать?

– Не то слово! Терзаюсь жутко, – он сцепил руки у меня за спиной, притянул к себе совсем близко и последнее слово выдохнул в губы, за мгновение до поцелуя.

А позже, раскинувшись на смятых простынях, медленно остывая, мы болтали, как обычно, о всякой всячине.

– Ну что, полегчало?

– О да, только… этак я скоро совсем заврусь.

– Главное – мне не ври. И люби меня.

– Люблю…

– И я тебя…

– Поженимся?

– А ты хочешь?

– А ты?

– Ну, интересно попробовать…

– Значит, поженимся…

Вадим ещё что-то сонно бормотал про наше светлое совместное будущее, а я плавно погружалась в безмятежную дрёму. За эти дни я полюбила засыпать в кольце его рук и, просыпаясь утром, встречать его улыбку. Уже за одно это я прошептала «да» на его «поженимся», только он, кажется, уже уснул и не услышал. Ну ничего, завтра повторю…

Конец

______________________________________________________

Дорогие читатели, благодарю вас сердечно за то, что до конца были со мной, читали, дарили награды и звёзды, обсуждали, делились впечатлениями и переживали! Только это и вдохновляло, очень!

Спасибо вам огромное!!! В знак огромной признательности за вашу поддержку хочу подарить вам следующую историю, которая в процессе будет бесплатной. Надеюсь, на её страницах мы с вами снова встретимся. Выкладку начну через несколько дней. Подписывайтесь на автора, и вы не пропустите её начало. Удачи и счастья вам и вашим близким!!!

С любовью, я.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29. Вадим Соболев

30

31

32

33

34

35

36

37

38. Вадим Соболев

39. Вадим Соболев

40. Вадим Соболев

41

42

43. Вадим Соболев

44. Вадим Соболев

45. Вадим Соболев

46

47

48

49. Вадим Соболев

50

51

52

53