Тугайно-тростниковый скиффл [Борис Денисович Белик] (fb2) читать онлайн

«Охота с ружьём и собакой прекрасна

сама по себе – FUR SICH, как говаривали

в старину, но, положим, вы не родились

охотником, но все-таки любите природу:

вы, следовательно, не можете не

завидовать нашему брату…»

И. Тургенев «Записки охотника»

К ВОПРОСУ О ТОМ, КАК СТАНОВЯТСЯ ОХОТНИКОМ

I

Приобщил меня к охоте Николай. Он привел меня в этот удивительный мир, где можно было любоваться дикой природой, наслаждаться ее благоуханием и при этом жить ожиданием дичи, поиски которой позволяют забыть о монотонности движений, свойственной праздному созерцанию окружающей действительности, наполняют всепоглощающей страстью и азартом.

Мы познакомились и подружились в восьмом классе. К тому времени Николай уже имел приличный охотничий стаж. Его отец, по образованию инженер лесного хозяйства, охотой увлекался с детства. Поэтому своего сына познакомил с этой старинной забавой тоже в раннем возрасте. В четвертом классе Николай уже бродил с «воздушкой» у дома, пытаясь добыть воробьев. Позже отец брал Николая на перепелиную охоту с легавой – ирландским сеттером Диком. А в 14 лет вручил ему одностволку 16-го калибра.

В 9 классе мы ходили с Николаем на благородную дичь. Ни охотничьих билетов, ни путевок, а тем более лицензий тогда никто не требовал, равно как и разрешения на ношение и хранения оружия. Мы с собакой садились в автобус, проезжали 3-4 остановки в сторону Медео и шли в горы. На прилавках, где по склонам рос шиповник, гоняли фазанов, а выше, в ельнике, охотились на тетеревов. Тогда Николай брал отцовскую двустволку, а мне давал свое ружье.

К весне следующего года из девяти одноклассников в наше «общество» охотников и рыболовов записались пятеро. К нам примкнули Сергей с Женькой, которые жили в горах в небольшом поселке и с юных лет промышляли охотой в окрестностях, а пятым участником неформальной организации стал Юрик.

Еще всех нас объединяла страстная приверженность к велосипедам. На них мы проводили почти все свободное от занятий время. А в те короткие моменты, когда прекращали крутить педали, с головой погружались в ремонтные работы. Как оказалось на практике, кроме рамы, велосипед имел множество деталей, требующих нашего усиленного внимания. Наиболее уязвимым местом в советских дорожных велосипедах был тормозной барабан. Именно данный механизм подвергался беспрерывной разборке и сборке. В результате грубого вмешательства в тормозную систему машины мы частенько ездили вообще без тормозов. А чтобы время от времени останавливать стального коня или усмирять его пыл, снимали переднее крыло и тормозили подошвой ботинка, вставленного в основание передней вилки. От трения с покрышкой нижняя часть обуви имела четко выраженную канавку, по глубине иногда доходившую до стельки…

Но это другая тема, и в контексте данного повествования упоминается для того, чтобы убедить читателя в том, что к моменту нашей первой коллективной поездки на утиную охоту велосипед рассматривался единственным средством передвижения к намеченной цели и возвращения в родные пенаты.

II

К началу весенних каникул мы тщательно подготовили свои велосипеды для дальней дороги с твердой установкой добраться до разливов реки Или в район камышзавода. По нашим подсчетам, протяженность маршрута должна была составить не менее 150 километров.

И как только наступила долгожданная дата убытия, рано утром все собрались у меня во дворе дома. Последним подкатил Николай на новеньком велосипеде «Турист». Мы обступили чудо-технику, внимательно рассматривая детали. Велосипед имел три передачи, то есть три звездочки разного диаметра на заднем колесе, посредством которых можно было менять нагрузку на педали в зависимости от рельефа. Для этого требовалось лишь нажать на ручку, установленную на раме, и цепь перемещалась на нужную звездочку. Вместо тормозного барабана на обоих колесах стояли резиновые колодки, приводимые в движение тормозными ручками на руле. Сам руль был изогнут, как у гоночного велосипеда, но, в отличие от него, на «Туристе» были установлены крылья и багажник, а обода колес были заметно шире. Таким образом, внешний вид рассматриваемой машины указывал на возможность использования ее для передвижения по туристическим маршрутам с пересеченной местностью.

Николай невозмутимо достал из заднего кармана носовой платок и принялся заботливо обтирать раму и крылья, любуясь свом приобретением, хотя велосипед и без того блестел в лучах восходящего солнца. Для него эта игрушка была дорога тем, что купил он ее на свои кровные деньги, заработанные в геологической партии. И гордости его не было предела.

– Ну, поехали, – скомандовал я, и мы тронулись в путь.

Судя по тому, как мы были экипированы, нетрудно было догадаться, что собрались мы в дальнюю дорогу, причем с четко выраженными намерениями. У каждого за спиной висел рюкзак со сменной одеждой и съестными припасами. На багажниках уложены сумки, коробки с боеприпасами и постельными принадлежностями. Собранные ружья висели наперевес, так как чехлов для них ни у кого не было. Но это обстоятельство ничуть не смущало ни нас, ни прохожих, попадавшихся нам по дороге. Никто не шарахался и не прятался при виде вооруженных молодых людей. Очевидно, наличие оружия при болотных сапогах было красноречиво само по себе.

На выезде из города произошла первая незапланированная остановка. На заднем колесе «Туриста» образовалась приличная «восьмерка» – наверное, от перегрузки багажника. На выравнивание обода ушло около часа. А сам инцидент убедил нас в том, что новые вещи, а тем более машины и механизмы, после их приобретения требуют обязательной доводки. То есть ножи необходимо точить, а гайки, винты, спицы – докручивать. С этим твердым убеждением мы продолжили путешествие.

Свой первый привал мы устроили в тридцати километрах от города на Фрунзенских озерах. Разбили лагерь и отправились на охоту. Юрик, для которого это была первая в жизни охота, с Колькиной «воздушкой» остался охранять имущество.

Мы без устали бродили по берегам небольшой речушки, поросшей мелким тростником, в надежде поднять в заводинках крякву; по заболоченным местам на разливах, где с пронзительным писком то и дело взлетали кулики; осторожно подкрадывались к озерцам и лужицам на сырах лугах близ кустарника, ожидая увидеть на водной глади уток.

В поле у воды проворно бегали чибисы. Их легко было отличить от других птиц по длинным хохлам черного цвета на голове. Поднявшись, они весело кувыркались, сверкая белым оперением на брюшке и по бокам. И хотя Николай заверил нас, что чибис является объектом спортивной охоты, я не помню, чтобы мы охотились на них. К тому же они были достаточно осторожны и не подпускали на выстрел. Лично мне доставляло удовольствие просто любоваться этими прекрасными птицами величиной с мелкого голубя.

Отсутствие ожидаемой дичи не расстраивало нас, мы были увлечены самим процессом, упивались свободой, наслаждались запахами и звуками окружающей нас природы. И пусть мы не всегда отдавали себе отчет в тех чувствах, которые возникали тогда в наших душах, но удовлетворение от занятия мужским делом, каковым испокон считалась охота, и самодостаточность читались в облике и поведении каждого.

III

Утром следующего дня мне удалось подстрелить утку, притаившуюся на небольшом островке озера. Это была первая добытая утка, и меня переполняло чувство собственного достоинства.

По пути к нашему «стойбищу» я встретил Николая. Он с гордостью сообщил, что снял бекаса. Но когда нащупал в моем рюкзаке крупную утку, как бы оправдываясь за добытую им мелочь, принялся доказывать, что бекас – самая спортивная дичь.

– Многие опытные охотники, – наставлял он, – считают охоту на бекаса одной из самых интересных и ставят ее на второе место после весенней тяги вальдшнепа.

– Насчет вальдшнепа не знаю, но бекас меня не вдохновляет, – спокойно ответил я.

– И напрасно, попасть в летящего бекаса очень сложно. Он несется вихрем и бросается из стороны в сторону…

– Все это хорошо, однако кушать хочется,– с чувством человека, несущего на себе нелегкое бремя кормильца, пресек я друга.

Еще издалека мы увидели, что наш лагерь окружило стадо баранов, а, подойдя ближе, услышали угрожающие выкрики, доносившиеся из палатки и хлопки пневматического оружия.

Мы застали Юрика в крайнем возбуждении, что никак не вязалось с его кротким нравом и железной выдержкой.

– Представляете, просыпаюсь, а перед глазами какое-то чудовище с огромной черной мордой. Стоит внутри палатки, сопит и смотрит на меня желтыми глазищами на выкате.

– Ну, и ты наложил в штаны, – прервал я Юрика.

– Хотел бы я на тебя посмотреть в тот момент, – огрызнулся потерпевший и продолжил. – Я не сразу понял, что это баран, а когда сообразил, стал на него орать, а он не реагирует. Стоит как баран. А что у него на уме? Кто знает?

– Спокойно мог сожрать, – подначивал я.

– Сожрать не сожрать, а когда ты лежишь в спальнике, будто по рукам и ногам связанный, то ощущение не из приятных.

– Ну и что дальше было?

– Ну, пнул его, вылез, а они прут и прут на меня. Думал, палатку снесут. Стал отстреливаться.

– Ладно, славу богу, жив. Давай, вылезай, аника-воин, надо что-нибудь поесть приготовить.

Мы отогнали подальше овец и стали осматривать добытый трофей. Бекаса я небрежно отложил в сторону и достал утку. Это была крупная птица в белом оперении с желтыми лапками и клювом. Попытались определить ее вес и пришли к выводу, что в ней не менее четырех килограммов.

– Я что-то не припомню, чтобы дикие утки были такой окраски, – заронил сомнение Николай.

Развил неуверенность подошедший Сергей. Он, что называется «с порога», спросил:

– А где вы домашнюю утку взяли?

– Сам ты домашний, – огрызнулся я, – Я ее на взлете с озера взял.

– Не знаю, у нас дома точно такие же.

– Кряковых уток ты тоже вряд ли отличишь от домашних, – не сдавался я.

На этом дискуссию решили прекратить. Подготовленную добычу положили в ведро с намерением приготовить лапшу. Когда ели и хвалили блюдо, Женька, который пришел в лагерь последним и не участвовал в дебатах, добавил в ведро свою «ложку дегтя».

– А по вкусу утка на домашнюю похожа, – простодушно заметил он.

– Она на проточной воде жила, – пояснил я и, заметив, улыбающегося Николая, напал на него.

– Ты что-то на утку налегаешь, а своим спортивным «воробьем» брезгуешь, – намекал я на бекаса.

Насытившись, мы неспешно собрали свой скарб и двинулись дальше. К вечеру были уже на камышзаводе.

Самого завода мы не видели, но то, что охотники называли оным, на самом деле была местность, которая во время разлива реки заполнялась водой, образуя вдоль берега череду мелких плесов, поросших густым тростником. Здесь, по-видимому, и заготавливали этот самый материал, из которого на какой-нибудь производственной площадке, то бишь заводе, плели маты для возведения каркасно-камышитовых строений.

Лагерь устроили тут же на берегу разливов и сразу засобирались на охоту. Николай, проинструктированный отцом, сообщил нам, что весной можно стрелять только селезней, чтобы дать возможность уткам отложить яйца и вырастить потомство.

Приняв к сведению информацию, мы сосредоточенно двинулись прочесывать плесы. Попадалась преимущественно кряква. Большинство уток уже разбились на пары и подпускали довольно близко. Потревоженные, они взлетали одна за другой: сначала срывался селезень, а за ним уточка. Нередко в воздухе можно было видеть, как пара или тройка селезней преследует утку, и между соперниками происходят настоящие турниры.

IV

На следующий день я решил прогулять Юрика, до того не участвовавшего в наших вылазках за дичью. После утренней зорьки Женька дал ему ружье, и мы вдвоем отправились к реке. Обогнули разливы и вышли к небольшому лесу у воды. Погода стояла превосходная. Солнце хотя и припекало, но с воды дул прохладный ветерок, создавая микроклимат приречного леса. Природа примеряла свой весенний наряд. На джиде проклюнулись молодые восковые листочки. Очнулся от спячки ершистый чингил. Мелким зеленым ворсом покрылась земля. Двинулись из подземелья к свету побеги солянок и полыни. В воздухе, звеня и переливаясь, лилась бесконечная жизнерадостная трель жаворонков.

Мы шли по тропинке рядом с полноводной рекой и наперебой горланили песни на собственные слова. Надрывно пели о том, что видели вокруг, и данное сочинительство, положенное на известные мелодии, невероятно веселило. Вокруг никого не было. Нас окружала только дикая природа и, казалось, благодушно улыбалась нам. Снующие пичуги, будто тоже включившиеся в игру, пытались нас перекричать, а то и задиристо зацепить крылом.

Наоравшись вдоволь, мы повернули назад.

На опушке за тугайным лесом поспешили обратить на себя внимание удоды, одетые в яркие охристо-рыжие одежды с веерообразным хохолком на голове. Они расхаживали перед нами быстрыми шажками, иногда перебегали на короткие расстояния. Одна из птиц выскочила на тропинку из прошлогодней травы и, заметив нас, вдруг упала на землю, распластала крылья и подняла почти вертикально кверху свой изогнутый клюв. Мы остановились, не понимая, что с ней. Так смотрели друг на друга какое-то время, а когда двинулись с места, она взлетела с глухим криком: «уп-уп-уп, уп-уп-уп», обнажив четкую, симметричную черно-белую раскраску оперения на крыльях и хвосте. Эти красивые, изящные птицы, несомненно, являлись подлинным украшением фауны приречных тугайных лесов и прилегающей к ним пустыни.

Неожиданно я заметил, как неподалеку сели утки. По узкой, извилистой полосе тростника можно было понять, что там сокрыт какой-то водоем. Я предложил Юрику осмотреть эту местность, но он почему-то отказался и пошел в лагерь. Мне же не терпелось выяснить, что на самом деле присмотрели утки в этих, казалось бы, безжизненных солончаках. Подойдя ближе, я увидел старицу шириной не более пяти метров, причем довольно глубокую, судя по темной стоячей воде. За первой же излучиной взлетела стайка чирков, из которой мне удалось выбить сразу двух птиц. Чтобы их достать, пришлось раздеться. В тот момент, когда снимал брюки, налетел еще один табунок уток. И снова удача. Достав из воды чирков, я уже не стал одеваться, а сунул одежду вместе с утками в рюкзак и осторожно пошел по берегу, оглядывая сквозь тростник водную гладь. Буквально через минуту чуть ли ни в двух шагах от меня с грохотом взлетел селезень кряквы, который стал моей четвертой добычей. Чуть погодя после успешного выстрела я лихорадочно метался по зарослям тростника, отыскивая свой пятый по счету трофей.

Пришел я в лагерь одновременно с Юриком и самодовольно вывалил на землю перед глазами изумленной публики свою добычу.

V

В запасе у нас оставалось более двух дней. Уезжать никому не хотелось. Еды было много. Ежедневно мы варили по две утки.

На этот раз решили поджарить дичь на углях. Благо, в округе было много саксаула. Пока прогорали дрова, каждый вырезал по два шампура из веток тамарикса, тщательно очистил от коры и нанизал на них подготовленную утку. Как только на углях потух последний огонек, тут же над источающими неимоверный жар углями зависли пять тушек добротных крякв. Через пару минут с уток сначала закапал, а затем полился ручьями жир, который моментально воспламенялся. И тут началась самая настоящая битва за деликатес. Кто-то пытался задуть то и дело вспыхивающие факелы огня, кто-то брызгал на угли воду. Вся эта процедура сопровождалась несмолкаемыми выкриками, советами, суетой и руганью. Только когда угли наполовину затухли, мы немного расслабились, продолжая вертеть тушки, постоянно осматривая и счищая с них сажу и обгоревшие участки шкурки.

– И откуда в них столько жира? – недоумевал Юрик.

– Да они тут больше месяца жируют, – пояснил Николай.

Через час жаркое на вертеле было готово. Подустав в борьбе за конечный результат, мы, наконец, приступили к трапезе. Три кусочка пролетели незамеченными. Начиная с четвертого, приходило осознание того, чем занимаемся и каково по вкусу приготовленное блюдо.

– А вообще, ничего, – многозначительно заключил Серега.

– Вкусно, – протянул Женька.

– Дома такого не поешь, – мечтательно добавил я.

После выброса порции эмоций все продолжали жевать молча.

– А кто пробовал дикого кабана? – неожиданно спросил Женька. Никто не ответил. Он сделал многозначительную паузу и продолжил.

– Два года назад мы копали картошку у себя на склоне. Мешка четыре уже накопали, и вдруг вижу, как низом наше поле пересекают две свиньи и кабан. Ружья у меня не было. Что делать, думаю. Жалко, такая добыча уходит. А они на меня внимания не обращают. Схватил мешок с картошкой и пустил вниз накатом. Уклон крутой был, мешок полетел с огромной скоростью и сбил с ног кабана. Тот покатился, ударился головой о пень и откинул копыта.

Тут мы все дружно рассмеялись, а Женька сидел серьезный и все твердил, что это голая правда.

– Ну, ты и врать горазд, генацвали, – сквозь хохот проронил я.

С тех пор к Женьке так и прилипло это прозвище – «генацвали». Он, действительно, чем-то походил на кавказца, – наверное, длинным с горбинкой носом и широкими скулами, только вот русые волосы выдавали его принадлежность к славянам.

VI

Утром Сергей вдруг засобирался домой. Ничего не объяснив, он упаковал свои вещи и уехал. Мы не могли понять, в чем дело. Впрочем, долго задумываться над его поступком не стали, махнули рукой и принялись ощипывать уток. Но что самое удивительное, до сих пор причина, побудившая его так неожиданно смотаться, остается загадкой, хотя этот вопрос я задавал Сергею четыре раза с периодичностью в 10 лет. Ответа не было поэтому я так настойчиво пытал его на протяжении 40 лет. И, тем не менее, не теряю надежды узнать.

К вечеру пошел дождь, не дав нам возможность приготовить ужин. Голодными мы легли спать, а когда на следующее утро принялись готовить завтрак, выяснилось, что после отъезда Сергея исчезли соль, крупа, чай, сахар и даже горох. Каждый из нас по очереди грубо высказался по поводу выходки Сергея, после чего злые, как собаки, мы стали собирать вещи в обратную дорогу.

Дождь расквасил солончак. Узкие шины велосипедов под тяжестью груза глубоко проваливались в вязкую грязь. Толкать своих стальных коней приходилось изо всех сил.

Через три часа пути мы кое-как выбрались к шоссе, по которому необходимо было проехать еще 70 с лишним километров до дома. Силы были на исходе. Грязные по уши, голодные, мы с грехом пополам докатили до ближайшего поселка, наскребли один рубль с копейками и отправились в столовую.

Откушав по полпорции постных щей и по штуке тестообразных шницелей с мучной подливкой, мы двинулись в дорогу.

Через два километра Николай запросил остановиться. Мы свернули с трассы к лесополосе, установили у деревьев велосипеды и собрались вокруг владельца «Туриста». Николай по-деловому открутил переднее колесо и на глазах обомлевшей публики принялся править «восьмерку». Дело в том, что на сей раз он не пытался выправить обод посредством спиц, а гнул его через колено. Как мы смогли воочию убедиться – такой способ позволял значительно сократить время ремонта, и казался неоценимым в полевых условиях.

К вечеру из последних сил мы докатили до черты города. Предстоял самый сложный участок дороги – длинный, нудный подъем к месту жительства, через весь город к его верхней части.

Представив эту мучительную процедуру – придется двигаться стоя, налегая всем телом на педали, – я содрогнулся: «К чему такие испытания?» – спросил я себя и с этими словами съехал с шоссе. Неподалеку заметил небольшой котлован, где вознамерился захоронить на время велосипед и спокойно доехать домой на рейсовом автобусе. Ребята, не подозревая о моем плане, свернули следом. Я спустился в яму, молча разобрал вещи, достал туристическую лопатку, вырыл на склоне углубление, куда заботливо уложил своего верного «друга» и укрыл его землей. Почему-то последовать моему примеру никто не рискнул.

Через два дня мы с Николаем посетили место погребения. Расшугали ребятню, мирно копавшуюся на дне котлована, и извлекли на свет машину. Я был доволен удавшейся аферой, а сам беспрецедентный поступок сохранился в памяти «народной» как незабываемое событие, венчавшее нашу первую утиную охоту.

ПЛАЧ ПО ИРАНСКИМ САПОГАМ

I

Людям, живущим в XXI веке, даже если они родились в середине двадцатого столетия, бывает трудно воссоздать в памяти те времена, когда ранним утром улицы родного мегаполиса бывали пусты.

А ведь бывали! И не только ранним утром. Помню, как в детстве зимой мы лихо катались на «драндулях» по проспекту Ленина, и на протяжении двух километров нашего пути редко встречалось более двух машин. Дорожное покрытие в те годы не особенно чистили, тем более никто не сыпал на асфальт соль или заморские реагенты. Накатанная дорога позволяла нам двигаться под уклон с большей скоростью, чем ныне перемещаются автомобили тем же маршрутом.

«Драндуля», на которой мы рассекали воздух, представляла собой простейшую металлическую конструкцию. Обычно брали со стройки полудюймовую трубу или шестиметровую катанку аналогичного диаметра. Гнули ее о дерево пополам с таким расчетом, чтобы полозья находились на ширине плеч. Затем основу сгиба еще раз сгибали под сорок пять градусов по отношению к полозьям, и всё – можно кататься. В проем передней части «драндули» на корточках усаживались двое пассажиров, а за ними, держась за поручень, стоял тот, кто правил. Но длина полозьев позволяла за возницей разместиться еще двум любителям такой «групповухи».

И вот такая пятиместная повозка разгонялась наподобие боба в бобслее задними участниками заезда перед самым крутым спуском дороги.

Нужно сказать, что «драндуля» была управляема. Двигая полозьями, можно было осуществлять повороты, а тормозом служили ноги передних седоков. При необходимости резко затормозить с полозьев соскакивали все вместе.

Такое коллективное развлечение доставляло больше удовольствия, чем катание на санках в одиночку. Во-первых, «драндулетчики» были одной командой, объединенные единым порывом, а во-вторых, для такого вида спорта и отдыха не требовалось никаких материальных затрат, учитывая скудный достаток простых семей и ограниченные возможности промышленности в те первые послевоенные пятилетки.

Одним словом, было весело, а главное – никто и ничто не могло помешать этой забаве.

II

Однако вернемся к нашим баранам. Прежде чем продолжить рассказ, погрузившись в атмосферу пустынных улиц спящего города, следует упомянуть еще об одной ключевой детали, положенной в название моего повествования.

За день до отъезда на охоту в одном обувном магазине, блуждая меж галош и иной резиновой обувки, я нечаянно наткнулся на болотные сапоги, поразившие меня необычным цветом. На фоне черной массы всей остальной продукции они выглядели «белой вороной», то есть имели цвет детской неожиданности, но при этом производили впечатление добротной вещи. Толстая фигурная подошва и трехслойная резина до лодыжек должны были надежно защитить самую уязвимую часть ног, ступающих по неизведанному болотному дну. Далее до колена сапоги имели два, а выше – один слой резины. Вся эта премудрость имела практическое значение. Прежде всего, они были значительно легче обычных. Кроме того, у колена сапоги имели застежки, позволяющие удерживать их на голени при ходьбе по вязкой грязи, когда ступню затягивало в трясину, и при попытке освободиться нога буквально выскальзывала наружу. Чтобы верхняя, наиболее тонкая часть сапог с широким раструбом не обвисала и не мешала при ходьбе, она также крепилась к поясу посредством резиновых застежек, а спущенная до колена – кнопками к подколенникам. Производилась эта замечательная болотная обувь в Иране и стоила у нас всего десять рублей, что по тем временам считалось дешево, – во всяком случае, не дороже подобной отечественной продукции.

Я не мог нарадоваться на свое приобретение.

– Ну, теперь пойдут клочки по закоулочкам, – сверкая счастливыми глазами, восклицал я, крутясь перед женой в новеньких, пахнущих свежей резиной сапогах. – Ты не представляешь, как просто и практично все сделано! А какие легкие! Не хочешь примерить?

– Нет, я уж так уж как-нибудь, – воспротивилась супруга.

– Напрасно. Нога в них просто спит. А как элегантно выглядят.

– Особенно цвет потрясающий…

– Цвет действительно подобран удачно. В камышах сапог вообще не заметишь. Представляешь, утка летит, смотрит – мужик вроде стоит, но как бы без ног. Ей, естественно, становится любопытно. Она делает круг с тем, чтобы поближе разглядеть безногого, а тут я – хлоп! – и утка в сумке. Ни подсадных, ни чучел не надо. Лепота!

Ранним утром следующего дня я в новых сапогах вышел на улицу, где меня уже дожидались Николай с Юриком и Володя.

Володя жил неподалеку от Николая, с ним мы учились в параллельных классах и знали друг друга со школы. К охоте его приобщил, как и меня, Николай. В то время я служил в армии, а когда через три года вернулся, все мои партнеры по охоте уже дружно пересели с велосипедов на мотоциклы, в связи с чем географический круг охотничьих интересов значительно расширился. На этот раз мы собирались разведать угодья за триста километров от дома.

Часть своих вещей я разместил на Юркином и Вовкином «ИЖах», а сам должен был ехать с Николаем на его «ЯВЕ». Но прежде чем сесть на мотоцикл, я прошелся по «подиуму», демонстрируя свою обнову. После чего показал ребятам все застежки на сапогах в действии. По завершении показа мы не торопясь двинулись в путь. Впереди ехали мы с Николаем, позади, обвешанный рюкзаками и сумками, следовал Вовка. Замыкал процессию аналогично экипированный Юрик. Два перекрестка миновали успешно. Машин ни впереди, ни сзади видно не было. Подъезжая к третьему перекрестку, я заметил движущийся слева автобус. И хотя наша улица была главной, а автобус только подъезжал к перекрестку, я предложил Николаю подождать, пока проследует пассажирский транспорт. Николай затормозил, но автобус тоже остановился, пропуская нас. Только мы двинулись с места, как сзади я почувствовал сильный удар в спину, который опрокинул нас вместе с мотоциклом на асфальт. Приподняв голову, увидел несущийся юзом к обочине дороги Вовкин мотоцикл. Из порванной сумки, укрепленной сбоку «ЯВЫ», посыпались и колесиками покатились в разные стороны сушки. Вовка валялся, придавленный мотоциклом, и ошалелыми глазами смотрел на нас.

– Ты что, обалдел? – поинтересовался я у него.

– Какого черта вы остановились? – неуверенно откликнулся виновник ДТП.

Николай без комментариев поднял мотоцикл и покатил его к краю улицы, а я принялся было собирать сушки, но тут к своему ужасу обнаружил, что на правом сапоге зияет огромная дыра. Порыв был на самом неудачном месте: на сочленении голени со стопой (на месте сгиба), да такой величины, что сквозь нее виднелись обе щиколотки, поэтому мысль заклеить дыру даже не могла прийти в голову.

Я с негодованием взглянул в Вовкину сторону. Тот молча продолжал лежать под мотоциклом.

– Ты что там лежишь, придурок? – выдавил я сквозь зубы.

В ответ Вовка жалобно простонал. Я подошел к нему и потянул на себя мотоцикл. На Вовкином лице отобразилось страдание. На левой ноге были видны следы крови. Приподняв брюки, мы увидели рваную рану выше лодыжки. Колька достал свой носовой платок и перевязал рану, после чего решили срочно доставить потерпевшего в ближайшую больницу.

Около часа мы проторчали у окон операционной, пока зашивали Вовкину ногу, сожалея о случившемся нелепом столкновении и несостоявшемся открытии охоты, к которому готовились более месяца. Кроме этого, я горько оплакивал кончину своих великолепных иранских сапог, так и не опробованных на деле. Им суждено было остаться навек только в наших воспоминаниях.

III

Наконец, Вовка появился в дверях больницы и, прихрамывая, решительно направился к мотоциклу.

– Поехали, – уверенно заявил он.

Мы вопрошающе уставились на него.

– Ну, что стоим, поехали, – повторил свой призыв Вовка.

– Куда? – в один голос отозвались мы.

– Как куда? На охоту.

– Ты что, в своем уме? Какую охоту? – попытался я предостеречь Вовку от необдуманного поступка.

– Ничего страшного. Заедем в аптеку. Купим бинты, мазь и вперед.

– А перевязки?

– На месте решим. В конце концов, в поселках есть больницы, медпункты. Да и сам смогу забинтовать. Ничего сложного.

В его словах¸ наверное, присутствовала логика, потому что мы молча оседлали своих стальных коней и рванули к намеченной цели. Я сел за руль Вовкиного «ИЖа», а он устроился позади меня, очевидно, не представляя себя вне своего родного мотоцикла.

Через пять часов мы въехали в Балхашский райцентр, где решили показать раненого друга сельскому хирургу.

Перевязка прошла успешно, после чего, немного успокоившись, мы продолжили движение. До предполагаемого места охоты оставалось проехать немногим более ста километров.

Добравшись до поселка Жидели, откуда уже невооруженным глазом можно было разглядеть заросли тростника, мы двинулись по направлению к ним напрямую, предполагая, что именно там нас ожидают озера, изобилующие водоплавающей дичью.

Но на деле все оказалось не так просто. В течение двух часов мы не могли отыскать ни одного съезда или хотя бы тропы, ведущей внутрь зарослей. Мы отчаянно метались по окраине тростников, пока нас не накрыли сумерки. Но даже в полной темноте мы, словно зомбированные, с упрямой настойчивостью продолжали поиски вожделенного водоема.

Мы с Володей ехали впереди колонны, внимательно всматриваясь в край колеи, в надежде увидеть долгожданный отвилок от дороги. За нами стлался густой шлейф пыли, сквозь которую едва пробивался свет от фар Колькиной «ЯВЫ». Через какое-то время Вовка прокричал мне в ухо:

– Стой, стой!

Я остановился. Бегущая следом волна пыли накрыла нас с головой и едко ворвалась в легкие.

– Что… стряслось? – сквозь кашель спросил я Вовку.

– Ты кого-нибудь видишь сзади нас?

– Не понял… – ответил я, пытаясь разглядеть позади отблески фар. Затем съехал на обочину, развернулся и заглушил двигатель.

В луче света в диком танце извивалась и нехотя оседала пыль. Я выключил фару, и тут же нас сковала гнетущая тишина. Наши попутчики как сквозь землю провалились. С минуту мы всматривались в темноту и прислушивались к каждому шороху вокруг.

– Ну, только что были, – нарушил я тишину.

– Главное, что их не видно и не слышно, – недоуменно проронил Вовка.

– Главное, что здесь только одна дорога, и потерять нас из вида просто невозможно. За нами хвост пыли на километр тянется.

– А может, они… перекур устроили?

– Или понос прихватил обоих сразу… Ладно, поехали искать.

Метров через триста мы заметили след мотоцикла, ведущий от дороги налево, в барханы. Развернулись и медленно поехали по следу, пока не выехали на небольшой пригорок. Остановились. Луч света от фары уперся в небосклон. Вокруг ничего не было видно. Решили объехать преграду и осветить ее со стороны.

С дороги было видно, что на том месте, за склоном, зияет черная дыра, что-то вроде основания огромной воронки. Я слез с мотоцикла и направился к таинственному объекту. Подойдя к краю котлована, заметил на дне тусклый свет и неопределенной формы предмет, отражающий блеклый свет луны, спрятанной за темными облаками. Затем, присмотревшись, понял: то, что светилось, были заваленная песком фара мотоцикла и никелированный бензобак. Внизу валялась Колькина «ЯВА».

– Николай! – крикнул я в темноту.

– Я здесь, – отозвался владелец «ЯВЫ».

– Ты жив?

– Вроде жив.

И тут только разглядел в стороне от мотоцикла лежащего на спине Николая. Я спустился к нему.

– Что с тобой? – встревожено спросил я его.

– Смотри, как плывут облака. Как здесь покойно, как будто в другом мире, – мечтательно произнес потерпевший.

– Какие, к черту, облака? Ты встать можешь? Ну-ка, подвигай конечностями.

Николай поднял по очереди ноги, потом руки и безмятежно распластался на песке. Я успокоился. В унисон его лирическому настрою театрально протянул ему руку и с пафосом произнес: «Дай, Джим, на счастье лапу мне, такую лапу не видал я сроду. Давай с тобой полаем при луне на тихую, бесшумную погоду».

Я поднял Николая. Он стоял напротив меня, и на его лице блуждала блаженная улыбка.

– Ну, что там? – послышался нетерпеливый голос Володи.

– Все нормально, – откликнулся я.

Мы подняли мотоцикл. Колька, как ни в чем ни бывало, завел его, и вдвоем мы вытолкали серебристо-красную машину из ямы.

– Что случилось? – спросил у блаженного Володя.

– За вами же ехать невозможно. Такая пыль… Не видно, куда едешь, и дышать нечем. Вот я и свернул с дороги…

– И сразу стало видно, куда ехать, – продолжил я рассказ Николая.

– Ладно, – констатировал Вовка, и вдруг, спохватившись, осторожно полюбопытствовал. – А где Юрик?

Мы дружно завертели головами, пытаясь узреть также бесследно пропавшего четвертого члена нашей команды.

Поиски Юрика затянулись на полчаса. Как нам удалось установить, он свернул с дороги гораздо раньше Николая. Найти его след было сложно, потому что Юрик съехал с дороги в другую сторону, ближе к тростникам, где грунт оказался тверже, и отпечаток шин был едва заметен. Двигаться приходилось медленно, так как след постоянно терялся. На пути неожиданно возникали разного рода препятствия, и Юрик шарахался из стороны в сторону.

Наконец, обогнув раскидистый куст тамарикса, мы чуть было не въехали в мотоцикл, стоящий сразу же за кустом. Неподалеку сидел Юрик. Его было трудно узнать. На нем была надета вся одежда, которую он взял в поездку. Грубый брезентовый плащ поверх ватника едва сходился, образуя между туго застегнутыми пуговицами огромные прорехи. И без того полный, он выглядел квадратным. Лицо, частично сокрытое мотоциклетным шлемом, было покрыто толстым слоем серой пыли. И только вблизи можно было увидеть на носу глубокие царапины и подтеки уже свернувшейся крови на щеках и подбородке.

Закрываясь от слепящего света фар, Юрик что-то бурчал нечленораздельное. Позже выяснилось, что он так же, как и Николай, уклоняясь от пыли, свернул на обочину и незаметно удалился от дороги. А перед тем местом, где мы его нашли, переднее колесо мотоцикла на ходу провалилось в глубокую нору, проделанную сусликами. Стальная лошадка встала как вкопанная и сбросила наездника, да так, что он вылетел через руль, плашмя рухнул на землю, пропахал носом трехметровую борозду и в завершении оказался в колючих объятьях чингила. После этого свободного полета и неудачного приземления Юрик долго не мог прийти в себя.

– Все, баста! Заночуем здесь, – решительно заявил я, обращаясь к травмированным участникам экспедиции. Себя я относил к морально пострадавшей стороне.

Мы разожгли костер, достали провиант, кружки, и прежде всего употребили напиток, который существенно облегчил страдания потерпевших и снял стресс от пережитых невзгод, свалившихся в этот злополучный день на наши головы.

К концу трапезы повеселевший Юрик достал из рюкзака новенький приемник «VEF» на батарейках и полилась легкая, приятная музыка

Нас быстро разморило, тела обмякли, и мы дружно повалились на полог палатки, поверх которой успели кинуть свои спальники, потому что ставить палатку сил уже не было.

IV

Однако на этом беды не закончились. Утром всех разбудил Николай. Он громко стонал, причитал, а затем принялся расталкивать Вовку.

– Володя, Володя, проснись. Ну… – голосил Николай.

– Что такое? – вскочил Вовка и ошалело выпучился на Николая.

– Бинты достань. И что там у тебя еще есть?

– Что случилось?

Тут и мы с Юриком, спросонок плохо соображая, уставились на возмутителя спокойствия.

– Видишь, – жалобно произнес Николай, выставив на всеобщее обозрение свою правую руку.

Мы все пододвинулись поближе. Тыльная сторона кисти его правой руки была покрыта слоем золы, и в нескольких местах вздулись волдыри от ожога.

– Как тебя угораздило? – поинтересовался я.

– О-о-о-й, – простонал бедолага. – Черт его знает. Проснулся от пронизывающей боли… О-о-й. Гляжу, а рука в костре лежит. Отдернул, но поздно, уже поджарилась.

Николай продолжал стонать и дуть на руку. Вовка смочил клочок ваты перекисью водорода и протянул его страдальцу.

– Обработай потихоньку.

– Зачем перекись, угли ведь стерильны, – заметил я.

– Отстань, – простонал Николай.

– Может, мазью Вишневского смазать? – спросил Володя.

– Ага. А лучше солидолом, – живо откликнулся я. – Что вы мудрите. Залейте йодом, и все.

Пока мы колдовали над Колькиной рукой, от костра повеяло едким запахом плавящейся пластмассы.

– Чем это воняет? – забеспокоился я.

И тут раздался вопль Юрика. Он кинулся к костру, в котором на тлеющих углях истекала его «Спидола».

– Всё! Меня Вера убьет, – заявил Юрик, осматривая поврежденный приемник. – Мы его только что купили.

– Пришла беда – отворяй ворота, – философски заметил я. – Пить меньше надо.

– Слушайте, – привлек наше внимание Володя, – У нас больше ничего не горит?

– В смысле? – не понял я.

– Жженой…– он принюхался и продолжил, – тряпкой или волосом несет.

Мы тут же ощупали головы, затем стали осматривать вещи. Еще раз принюхались и потянулись к Юркиному верблюжьему одеялу, которым он укрывался. Приподняли – и увидели на нем две большие дымящиеся дыры.

– Ё… – выразился в сердцах несчастный Юрик, – Это ведь Верино приданое…

– Ну, хана! Путь тебе домой заказан, – заключил Володя.

– А может, его пристрелить, чтобы не мучился? – высказал я свои добрые пожелания, глядя на искаженное от ужаса лицо Юрика.

Юрик не прореагировал на наши остроты. Он переживал. Всем свои видом он вызывал чувство жалости и сострадания.

– Юрик, – обратился я к мученику, – это еще не конец света. Так что не убивайся. Кстати, у меня есть совет. Ты только до приезда домой не умывайся. Слышишь? Явишься перед домочадцами в таком виде, и, я думаю, они все поймут. И объяснений никаких не потребуется.

– Мне кажется, что нужно по семь капель принять, – после некоторого раздумья предложил выход из создавшегося положения Володя.

– Светлая мысль, – поддержал я.

– А на будущее, друзья-коллеги, надо иметь в виду, что охотнику – как, впрочем, рыбаку, туристу, путешественнику – следует располагать обособленным от семьи имуществом. И тогда потери собственных вещей будут касаться только его одного, а это значительно облегчит последствия, – сделал вывод Николай.

– Мудрая мысль, – подхватил я, – и вовремя высказана. Так выпьем же за личную собственность!

V

Нужно было осмотреться и определиться, куда ехать дальше. Мы выбрали самую высокую точку в окрестности. Это был песчаный холм, поросший саксаулом, на вершине которого стояла триангуляционная вышка.

Но и находясь на некотором возвышении над окружающей местностью, мы не вынесли для себя никакой полезной информации. Тростники тянулись до горизонта. Возможно, где-то и была вода, но для того, чтобы знать наверняка, необходимо было подняться хотя бы на высоту полета птиц. К сожалению, за спинами у нас крыльев не было, над тростниками водоплавающие не летали, поэтому оставалось только апеллировать к формальной логике.

– Я думаю, что нужно вернуться к поселку, – начал я ход рассуждений.

– Зачем? – не выдержал Вовик.

– Давайте рассуждать логически. В поселке наверняка есть охотники, рыбаки, люди, промышляющие ондатрой. Поскольку озера где-то рядом от поселка, вряд ли они будут добираться до воды на автомобилях. Во-первых, таковые – редкость в данном населенном пункте, а во-вторых, тратить бензин на такие поездки никто не будет, тем более что ближайшая заправка за сто с лишним километров. Отсюда следует, что для реализации своих намерений сельчане пользуются велосипедом или, на худой конец, мотоциклом.

– Скорей всего, лошадью, – предположил Николай.

– Согласен, – откликнулся я, – но не исключено, что кто-то добирается до места пешком. А это значит – передвигаясь таким образом, они следуют коротким путем. И находятся в дороге не более часа. Ходить на далекие расстояния никто из местных не будет.

– Ну, и к чему ты клонишь? – с плохо скрываемым нетерпением спросил Володя.

– К тому, что ежели они пешком или на лошадях проникают в заросли, то видимой тропы может и не быть. Итак, вернемся к поселку, от него напрямую выйдем к тростникам и пешочком внимательно осмотрим вероятные места захода к озеру.

Других предложений не было, и мы тронулись в дорогу. Через шесть километров мы достигли окраины поселка. Остановились на одной из наезженных дорог, осмотрелись, выбирая нужное нам направление, и тут заметили легковушку, едущую в нашу сторону. Правда, машина ехала по другойдороге, значительно левее того пути, который мы наметили для себя. Когда же она в клубах пыли приблизилась, по её передней части можно было угадать, что перед нами старенькая «Победа». Однако кто находился внутри, до последней минуты определить было невозможно. В кабине плотной завесой стояла пыль, которая постепенно рассеялась только при подъезде к нам автомобиля, когда водитель сбавил скорость, – очевидно, интуитивно почуяв препятствие в виде нашей группы, и остановился. Благодаря сквозняку, пыль через опущенные стекла дверей постепенно выветривалась и в результате прорисовывались облики двух седоков на передних сидениях. Судя по их одежде и госномеру автомашины, это были местные жители.

Николай подошел к водителю и попытался выяснить, где здесь озера и как к ним проехать.

Водитель «Победы» с усилием открыл дверцу, вышел, отряхнулся и стал показывать Николаю, куда нужно следовать. Это был азиат средних лет, в кирзовых сапогах, потрепанной фуфайке, и указывал он явно не туда, куда мы намеревались ехать.

Чуть погодя Николай пояснил, что в десяти километрах от поселка, как ему объяснил водитель, находится озеро Сарыколь.

– Мне кажется – он темнит, – недоверчиво отозвался я.

– Какой резон ему врать? – выразил свое мнение доверчивый Юрик.

– Я думаю, нужно проверить, – высказался Володя. – Ну, потеряем полчаса, подумаешь.

Двигаясь в указанном водителем «Победы» направлении, через двенадцать километров мы действительно приехали к озеру. Но только к высохшему, причем много лет назад. На дне довольно большого водоема не было ни капли воды. В глубоких трещинах засохшей грязи не задерживалась надолго даже дождевая вода.

Так родился наш первый охотничий закон, неоднократно проверенный на опыте, который гласил:

Спроси местного жителя, куда ехать за дичью, и после его совета следуй в противоположном направлении!

VI

Мы вернулись опять к месту «старта» и, как наметили ранее, поехали прямо к тростникам. До них от поселка было менее четырех километров.

Достигнув зарослей, мы спешились и по двое разбрелись в разные стороны, пытаясь обнаружить хоть какие-нибудь свидетельства пребывания на этой земле человека.

Я шел с Володей, и через пару минут мы услышали громкий призыв Николая.

– Идите сюда, – кричал он.

Мы поспешили на зов.

– Видите, здесь все истоптано, – указывал Николай на следы копыт.

– Это коровы, – после детального изучения отпечатков, заключил я.

– Ну и что? – вступил в диалог Николай.– Пусть коровы, но, скажи, зачем коровам заходить в тростник?

– Ну и зачем?

– Тростник редкий и от солнца не спасет. Если бы они тут отдыхали, было бы все примято и полно навоза. Остается одно: где-то поблизости водопой.

По следам мы вскоре вышли на песчаную прогалину в тростниках, в конце которой действительно оказалось довольно большое озеро. В центре его и по краям виднелись кочки, хатки ондатры, а из воды торчали отдельные стебли осоки и тростника. То есть оно было не глубоким и вполне могло оказаться кормовым, куда обычно на ночь слетаются утки.

Воспрянув духом, мы рванули к мотоциклам, оставленным на дороге, и через несколько минут уже расчехляли ружья на берегу долгожданного озера. В ажиотаже я даже забыл про свой порванный сапог. И только у воды спохватился: идти-то мне не в чем… Обомлев от этой мысли, я бросил полный отчаяния взгляд на удаляющихся собратьев по оружию. Впереди колонны бодренько шлепал по воде Вовка, еще минуту назад волочивший по земле свою раненую ногу.

– Куда? – только и сумел выдавить я из себя. И этот наполненный безысходностью возглас был адресован, прежде всего, жертве ДТП, хотя, как оказалось на самом деле, жертвой был я, а не Вовка.

С минуту я еще обреченно стоял на берегу, затем вернулся к мотоциклу, достал кеды, переобулся. В стороне от лагеря разгреб песок и в образовавшуюся яму бережно уложил свои великолепные иранские сапоги. Внутренне обливаясь горючими слезами, насыпал поверх ненужной теперь обуви могильный холмик.

– Прощайте, мои дорогие, – начал я траурную речь. – Вы не успели послужить мне верой и правдой. Но это не ваша вина. Безрассудная, преступная рука жестоко прервала ваше победоносное шествие по болотам и топям. Но как бы ни злорадствовали враги, светлая память о вас наверняка сохранится в моем благодарном сердце.

Я взял ружьё и произвел два залпа.

– Спите спокойно, – закончил я траурный митинг и нехотя поплелся за хворостом для костра.

Выстрелов слышно не было, и я потихоньку успокоился. Приготовил чай, бутерброды, и только собрался пообедать, как появились ребята.

– Ты в кого стрелял? – первым делом спросил Николай.

– В белый свет, – чистосердечно признался я и тут же заботливо обратился к Вовику. – Владимир Петрович, сапоги не трут? Ты бы снял их, а то рана взопреет.

Вовик недовольно покосился на меня, но сапоги снял.

– Дай-ка их сюда, – тем же ласковым голосом произнес я. – Ты не беспокойся, я постараюсь сохранить твою болотную обувь в целости и сохранности до конца охоты. Для нас (я думаю, выражаю мнение всех товарищей) главное – вернуть обществу здорового человека. И в этом благородном порыве мы ни перед чем не постоим.

Никто меня не останавливал, все угрюмо сидели у костра, понурив головы, и я, на волне успешно завершенной акции по отъёму сапог, продолжал бодрую речь.

– Юрий Иванович, никто не забыт и ничто не забыто. Мы и в радости и в беде всегда рядом с тобой, готовые в любую секунду протянуть руку помощи, подставить плечо, на которое ты можешь надежно опереться.

Я взглянул на Юрия Ивановича. Он сидел с каменным лицом. И лишь приглядевшись, можно было с достаточной степенью уверенности сказать, что на самом деле эта часть его головы представляла собой не скульптурное изваяние, а живописное полотно, на котором писался образ нашего друга, но при этом художник пользовался не художественными, а малярными кистями. На лбу и под глазами широкими мазками были проложены борозды грязи. А небольшой курносый нос, казалось, вообще был стерт с лика страдальца.

От созерцания этой картины я пошатнулся, но в последний момент взял себя в руки и устоял на ногах.

Отстранив от мученика свой взор, я заметил, как Николай потянулся к рюкзаку, осторожно развязал тесемки и устремил свой алчный взгляд на мыло и полотенце, лежащие поверх остальной поклажи.

– Николай Константинович, – пресек я провокационное поползновение соратника, – никак вы намерены почистить зубья?

– Вроде того, – промямлил соратник.

– А вы что скажите, Владимир Петрович? Что сидишь, как архиерей на приеме? Наливай.

По мере употребления языки у всех развязывались, жизненные силы восстанавливались. Неуёмная молодая кровь живо понеслась по кровеносным сосудам, наполняя тело и мозги избыточной энергией, требующей периодического стравливания.

Я достал песенник, открыл его наугад и «по долинам и по взгорьям» полилась красноармейская песня. Буквально все произведения из сборника нам были знакомы, что позволяло наслаждаться пением довольно долго.

Наконец, успокоившись, мы решили обустроить место стоянки. Владимира Петровича отправили в поселок за кирпичами. Там, на окраине, стоял полуразрушенный кирпичный домик. Этот стройматериал мы намеревались использовать для сооружения подставки под казан и чайник. Я и Николай принялись устанавливать палатку, а Юрик поехал за саксаулом.

Как только лагерь приобрел жилой вид, мы без сожаления оставили в нем Владимира Петровича, так как теперь он остался без сапог, и двинули вглубь тростников на вечерку.

Я обошел наше озеро и, углубившись дальше, обнаружил еще несколько маленьких лужиц, но что удивительно – уток нигде не было!

Солнце клонилось к закату и уже коснулось своим багряным краем трепетавших на ветру метелок тростника, когда заметил: чуть правее от нашего лагеря одна за другой садятся утки. Но дойти до этого места мне в этот вечер не удалось. Солнце быстро село, и в мгновенно наступившей темноте едва выбрался из болота.

Когда все собрались в лагере, я поделился своими наблюдениями. Оказалось, что Николай с Вовкой тоже видели, как садились утки. Причем Вовка пояснил, что это место расположено от нас метрах в пятидесяти.

VII

С рассветом мы ринулись в тростник прямо от лагеря. Через тридцать-сорок метров вышли к воде. Сначала это были небольшие, мелкие плёсы, а после трех проходов открылось большое кормовое озеро. С противоположной стороны его поднялся табунок уток.

Водоем оказался глубиной по колено. Мы разбрелись с целью обследования местности, прилегающей к озеру и, как оказалось, не безуспешно. Мне удалось добыть двух уток, по одной подстрелили Юрик и Николай. С добычей и твердой уверенностью, что вечером устроим в этих местах «Мамаево побоище», мы, довольные вылазкой, вернулись в лагерь.

Возбужденно обсуждая итоги утренней охоты, мы незаметно проглотили завтрак и дружно закурили. С наслаждением вдыхая сигаретный дым, каждый из нас чувствовал, как по телу растекается умиротворение, благодать… как тело становится тяжелым и тянет к земле.

Было 11 часов. Солнце уже начало припекать. Ветерок нехотя блудил в тростнике, создавая легкий шорох и едва заметное шевеление стеблей. Для нас это время было тихим часом.

Сквозь дрёму я услышал, что кто-то аккуратно рвет газету, приоткрыл глаза и увидел удаляющегося в сторону зарослей Николая. О его намерениях нетрудно было догадаться. Я снова погрузился в прерванное озабоченным товарищем состояние.

Через некоторое время услышал быстро нарастающий топот, открыл глаза и увидел над собой Николая. Движения его были порывисты, глаза горели. По всему было видно, что он очень взволнован. Николай схватил свое ружье и лихорадочно стал запихивать в патронник патроны.

Мы молча смотрели на возбужденного товарища, понимая, что в таком состоянии он все равно ничего вразумительного не скажет, а своими расспросами только спутаем его намерения. Поэтому тихо дожидались исхода представления, на всякий случай ощупывая возле себя оружие.

Николай щелкнул стволами и бросился к тому месту, откуда только что прибежал. Но не успел проследовать и пяти метров, как с него соскочили штаны, которые он, очевидно, впопыхах не успел надежно закрепить на поясе, спутали ему ноги, и он растянулся на песке, как лягушка. Но это, на первый взгляд, комическое действо не вызвало смеха, а только насторожило нас.

Николай подобрал штаны и продолжил движение. Наконец, он остановился, расставил ноги на ширине плеч, вскинул стволы куда-то вверх, потом повел их вниз по диагонали, затем несколько по горизонтали и на мгновение замер. Прозвучал дуплет, после чего послышался грохот сухого тростника. Мы соскочили с ружьями на изготовке.

Николай стоял на месте в растерянности, словно наложил в штаны. Из произошедшего мы поняли только одно: стрелял он в какое-то крупное животное, и оно показало ему свой невредимый зад.

Не солоно хлебавши Николай побрел к нам.

– В кого стрелял? – наперебой стали расспрашивать мы его.

Но Николай словно лишился дара речи.

– Спокойно! – произнес я, налил в кружку воды и поднес её Николаю. – На, выпей, успокойся и расскажи людям всё по порядку.

Вовка чиркнул спичкой, прикурил сигарету и услужливо протянул Николаю.

И только после проведенных неотложных мер пострадавший заговорил.

– Пошел я по нужде. Сижу себе, никому вроде не мешаю. И тут слышу за спиной какой-то шорох. Достал газетку, растираю, ну, чтобы мягче была, а сам прислушиваюсь, а шорох сзади не утихает. Оглядываюсь осторожно, а в десяти шагах стоит косуля и срывает листики с деревца. Я отполз немного, соскочил, схватил ружьё, прибежал на место, а козел все в той же позе. Самого не видно. Над тростником торчит только его голова с рожками. Ну, думаю, хорошо, что не самка. Взял его на мушку. По голове стрелять не стал, чтобы не испортить трофей. Провел предположительно по месту, где должна быть его шея, от головы к туловищу. Отступил немного в сторону, как бы к передней лопатке, и выстрелил…

Николай вдруг оборвал свой рассказ, налил в кружку водки, молча выпил, занюхал кусочком хлеба и задумался.

– Ты не томи, говори, что дальше было? – завелся Владимир Петрович.

– А дальше – козел убежал.

– А в кого же ты стрелял?

– Этот гад вывернул голову на 180 градусов. И в таком изогнутом состоянии хавал листики. А я-то вымерял туловище по отношению к нормальной голове. Вот оно и оказалось в противоположной стороне. И получилось, что стрелял я не по реальному, а по мнимому коз-лу.

Тут мы не выдержали и весело заржали.

В небе послышался нарастающий гул двигателя, и вскоре над нами завис вертолет, колыхнулся и так же неожиданно исчез.

– Все, что ни делается – все к лучшему, – заключил я. – А ведь в это самое время, убей ты косулю, мы бы ее разделывали…

– И повязали бы нас всех, – продолжил за меня Владимир Петрович.

– Это убийство, – не выдержал законопослушный Юрий Иванович, который больше всего боялся общений с охотинспекцией и вообще любого непредвиденного осложнения обстановки. – И как только у тебя поднялась рука на беззащитное животное! Это же браконьерство.

– А ведь, с другой стороны, сколько мяса из-под носа ускользнуло, – мечтательно произнес Владимир Петрович.

– Однозначно, две задние ляжки, – продолжил я сыпать соль на раны, – которые можно было запечь на углях…

– Обидно другое, – заметил Владимир Петрович. – Такой случай бывает только раз в жизни.

После этого глубокомысленного заключения мы погрузились в раздумья. Вывел из глубокомыслия Юрий Иванович, у которого оно оказалось наиболее коротким. Он взял пустой чайник и направился было за водой, как тут я неожиданно вскрикнул.

– Стой!

– Что?

– Возьми ружьё.

– Зачем?

– Посмотрите на это наивное дитя. Неужели тебя жизнь ничему не учит? Один уже вот так сходил…

– Да я за водой.

– Да хоть за шампанским. Без ружья ни шагу – это закон.

Так родился наш второй охотничий закон, следующего содержания:

Идешь по нужде, за водой или дровами – не забудь захватить ружьё!

VIII

Часа в четыре я и Николай засобирались на охоту.

– Нужно успеть скрадок соорудить, – убеждал Николай.

– Я лично беру два патронташа, чего и тебе желаю, – советовал я.

Владимир Петрович заерзал на месте от нетерпения.

– А мы с Юрой здесь останемся, – забросил он удочку.

Юрик промолчал.

– Ну, случай чего, мы тут недалеко, – пояснил я и двинулся в тростник следом за Николаем.

Я чувствовал на себе не очень дружелюбный взгляд Вовика. Над лагерем завис, как НЛО, мой рваный иранский сапог. Он не давал покоя нам обоим.

Эта утратившая потребительский интерес обувь вызывающе требовала внимания и одновременно являла собой справедливость, возмездие, укор и несправедливость. Не сочетаемое сочетание то и дело посылало сигналы назидательного характера, которые улавливались только моими и Володиными рецепторами совести. Но где была та неуловимая грань, отделяющая справедливость от издевательства, возмездие от снисходительности, никто из нас не ведал. Поэтому «висящий» над нами объект и будоражил наше сознание, и требовал скорейшего разрешения конфликта во избежание нежелательных последствий. Но мы были молоды, упрямы, амбициозны и лишены рассудительности.

Мы с Николаем заняли позицию на западной стороне озера. Скрадок расположили по центру в небольших кустиках тамарикса, куда натаскали тростника и обложили им наше убежище, чтобы утки не заметили нас.

Как только строительно-камуфляжные работы были завершены, мы поставили рядом с собой ружья, разложили боеприпасы, договорились о порядке и очередности стрельбы, после чего в предвкушении решительного боя закурили, пытаясь скрыть тем самым нарастающее волнение.

Минуты замедлили свой ход. Наш судьбоносный ориентир в виде солнца, призванный указать направление, по которому полетят пернатые, продолжал беспечно светить на небосклоне, явно не желая покидать его.

Мир затих в предчувствии грядущей битвы.

Но вот эту хрупкую тишину нарушили чьи-то шаги по воде. На краю озера обозначился Владимир Петрович. Он на какое-то время остановился, соображая, куда идти, а затем вдруг метнулся в сторону, будто его застали за неблаговидным делом, и исчез в тростнике.

– Володя, это ты? – на всякий случай крикнул Николай.

Володя не ответил, желая оставаться незримым.

А тем временем светило рухнуло к краю горизонта, и на его слепящем фоне появились темные фигурки уток, напоминающие бутылки с вытянутыми вперед горлышками. Они шли прямо на нас. Мы приготовились к отражению атаки, но птички нарисовались так неожиданно, так стремительно выросли в размерах, и так мгновенно исчезли из вида, что мы только успели вскинуть ружья и тут же их опустить. О какой очередности могла идти речь? Дай бог успеть выстрелить!

Ждать следующего пришествия пришлось недолго. Как только на диске солнца появились черные силуэты пернатых, мы тут же открыли огонь на поражение. Но, видно, малость поспешили. Утки со свистом пронеслись над нами в тот момент, когда из стволов, извиваясь, исходил сизый дымок сгоревшего пороха.

Мы перезарядили ружья и выставили их навстречу неуязвимой дичи.

– Надо стрелять, когда видишь зрачок глаза утки, – со знанием дела наставлял Николай. – Это наиболее верное расстояние.

С появлением первых очертаний следующих уток мы, увлеченные страстным желанием узреть утиные зрачки, прозевали момент выстрела. Я выразительно посмотрел на советчика, но промолчал. Николай виновато потупил взгляд.

– Я думаю, – не выдержал я, – надо начинать стрелять, как только нарисуется голова. Причем по ней и бить, то есть без всякого упреждения. На штык.

При заходе очередной партии сосудообразной дичи мы выждали, когда можно было разглядеть голову птицы, и открыли огонь, но успели произвести только по одному выстрелу. Нажать на спусковой крючок во второй раз мы не смогли, потому что утки были уже за спиной. Стрелять же с разворота в угон мы объективно не успевали, потому что производили выстрелы с колена, и к тому же утки, миновав нас, сразу же исчезали за стеной тростника.

– Поздно начали стрелять, – заметил Николай.

И только с пятого раза после наших выстрелов упала первая утка. Данное обстоятельство развеяло миф о неуязвимости утки как объекта любительской охоты.

Мы продолжали отстреливаться. Собирать уток не оставалось времени. Стреляли уже не с колена, а стоя во весь рост, что положительно отразилось на результатах стрельбы.

Но темнело очень быстро, патроны таяли. Утки вихрем проносились над нами и тут же плюхались на воду.

Я поймал себя на мысли, что со стороны Вовика выстрелов не было. До него утки просто не долетали. И тут я заорал.

– Какого черта ты там сидишь? – имел я в виду Владимира Петровича. – У нас уже патронов нет. Скорей сюда.

Но Владимир Петрович был нем, как рыба.

Уже в полной темноте я произвел свой последний, поистине королевский выстрел. Стрелял на свист, не видя самих уток, и, к моему удивлению и радости, к ногам грохнулся крупный селезень кряквы.

С помощью фонарика мы принялись отыскивать убиенных птиц. В скольких мы попали, и кто именно из нас отличился – ответа не было. Если утки и падали, то за спиной, мы видеть их не могли. И не могли судить – подбитая или невредимая птица приводнялась с грохотом.

В итоге мы собрали восемь голов и отправились в лагерь. По пути луч света от фонарика выхватывал из темноты плавающих уток, которые уже не взлетали, потревоженные нами, а лишь потихоньку отплывали к середине озера. Но патронов у нас уже не было.

У костра сидели Владимир Петрович и Юрик. Нас дожидался плов из говяжьей тушенки, приготовленный Юрием Ивановичем, и прощальная стопка, венчавшая исход нашей битвы.

Я снял сапоги и протянул их Володе.

– Спасибо, выручил, – произнес я и, обращаясь к Николаю, отдал распоряжения на утро. – Завтра надо вернуться на наше место и внимательно осмотреть его. Там могут быть подранки. Да и на озере уток осталось много.

Это означало, что утро следующего дня я проведу в лагере, а у ребят остается еще один шанс для того, чтобы поставить победную точку в нашей охоте.

О «БАБЕ» И УТИНОЙ ОХОТЕ

Стремление украсить унылый пейзаж, привнести в однообразие ландшафта знаки человеческого присутствия в конкретной местности и при этом каким-то образом отобразить уровень культурного развития местного населения – живо у многих народов с незапамятных времен.

Примеров тому великое множество.

Советские ваятели по воле властей внесли в это всенародное движение свой неповторимый колорит. С той же целью – оживить неказистые картинки природы – по обочинам автомагистралей, проложенных в пустынной местности, они выставляли свои незабвенные творения, пронизанные трепетным отношением к идеологии того времени. Как и сам строй, эти скульптурные изображения были выполнены из железобетона и воплощали гегемонов общества – рабочих и крестьян, а также свидетельствовали о наличии в Cтране Советов диких животных, чаще всего оленей и орлов…

I

Легендарный «Москвич-412» уносил нас, четырех молодых людей, еще недавних школьных приятелей, навстречу с «бабой».

Под «бабой» Владимир Петрович, владелец авто и инициатор данной поездки на утиную охоту, подразумевал железобетонную крестьянку со снопом хлебных злаков, установленную у шоссе на взгорке. Именно от изваяния труженицы села шла дорога на затерянное в пустыне прибалхашское озеро Алаколь – наш конечный пункт назначения.

По пути мы заехали в поселок Аксуек. Это было чистенькое, ухоженное поселение работников среднего машиностроения. К этой отрасли производства в СССР относились предприятия, работающие на «оборонку». Они имели особый статус и московское обеспечение. То есть в продуктовых магазинах по месту проживания трудящихся «СРЕДМАШа» можно было увидеть, а иногда и приобрести, различные колбасы, сыры, сигареты «Ява» и даже сгущенное молоко.

Отоварившись дефицитом, мы в приподнятом настроении двинулись к намеченной цели. До встречи с «бабой» оставалось проехать километров сорок.

Была пятница. Мы сорвались с работы перед обедом, рассчитывая еще засветло добраться до места и поохотиться на вечерней зорьке.

Время двигалось к исходу дня. И тут Юрий Иванович вспомнил, что с утра ничего не ел и осторожно поинтересовался.

– Может, перекусим?

Владимир Петрович тут же разразился гневной тирадой, как будто только и ждал этого вопроса.

– Ты способен думать о чем-то более важном, кроме своего желудка? Главное сейчас – засветло добраться до места.

– И успеть добыть себе на ужин еду, – продолжил я терзать легкомысленного Юрия Ивановича. – Не уповать на кусок колбасы, который ты урвал в сельпо, а насладиться жареной уткой под сметанным соусом.

– А лучше запеченной в глине, – встрял Славик. – Мясо запеченной в глине дикой утки удивительно сочное и нежное. А на гарнир можно испечь на костре яблоки.

– Ну, ты и гурман, Славик,– восторженно протянул я.

– А ты знаешь, – обращаясь ко мне, продолжил кулинарную тему Владимир Петрович, – какой плов приготовил на предыдущей охоте Славик?. Пальчики оближешь!

– Главное в плове что? – будоражил воображение голодных членов экипажа приободренный похвалой Славик. – Это рис, приготовленный по-особому. В этом процессе важно четко знать пропорции риса и воды. Остальное – дело техники.

Машина уносила нас к вожделенной цели поездки – притаившейся в плавнях охотничьей удаче. За окном пролетали свежевыбеленные «орлы», «олени» и даже «шахтер» с отбойным молотком на плече, а «бабы» все не было.

Отмахав от Аксуека шестьдесят с лишним километров, мы повернули назад и продолжили поиски исчезнувшей «колхозницы».

– Ну, тут же где-то была, – недоумевал Владимир Петрович, охотившийся в этих местах в прошлом году. – Не могла же она сквозь землю провалиться? Она на пьедестале стояла. За километр видно было.

– Может, перекусить ушла? – невесело пробормотал я.

Моя шутка никого не развеселила, потому что надвигались сумерки, а мы отчаянно метались по шоссе, не зная, где свернуть к озеру.

Через час безуспешных поисков я предложил останавливать проезжающие автомобили и пытаться добыть у водителей какие-либо сведения о нашем ориентире.

Разволновавшийся Владимир Петрович выскочил на дорогу, остановил встречный грузовик и принялся выспрашивать шофера.

– Здравствуйте. Скажите, где тут «баба» была на обочине?

– Какая баба?

– Ну, со снопом сена стояла где-то здесь.

– Никого я не видел.

– Да не с сеном, – попытался я внести ясность, высунувшись из машины, – а с пшеницей.

– С какой еще пшеницей? Вы что, ребята? – стал уже нервничать шофер.

– Скульптура такая, – уточнил я, чувствуя, что своими вопросами запутали мужика.

– Не знаю, никого я не видел, – решительно отрезал водитель грузовика, хлопнул дверцей и рванул с места.

Все наши попытки выяснить местонахождение интересующего нас объекта у других автомобилистов также не увенчались успехом.

Наша «баба» в последний раз, словно мираж, неожиданно вспыхнула перед нашими пытливыми взорами в необозримом пространстве и медленно растворилась в сгущающихся сумерках, похоронив всякую надежду когда-либо встретиться с ней.

Наступила ночь, заставив нас дожидаться утра в машине.

Запивая сухой паек лимонадом «Дюшес» из аксуекского магазина, мы молча насыщали пустые желудки и думали каждый о своем.

– А может мы по… – вдруг заговорил повеселевший Юрий Иванович, но, не договорив, неожиданно разразился храпом.

Мы дружно растолкали его и попытались выяснить, что он имел ввиду, но Юрий Иванович, очнувшись от неожиданно охватившего его сна, ничего вразумительного пояснить не смог.

II

На рассвете, заспанные, мы тронулись в дорогу, глазея по сторонам в попытках найти первый попавшийся сверток с шоссе в направлении Алаколя.

Вскоре мы отыскали наезженную грунтовую дорогу и запылили навстречу судьбе.

Километров через десять пути въехали на бугорок, и перед нами открылась необычная картинка. Среди безжизненной степи одиноко двигался белый парус. Причем ни воды, ни самого плавсредства видно не было. Заметен был только один парус, который величественно возвышался над чахлой растительностью и словно скользил по земле.

Нас пронзила догадка.

– Вода! – Завопили мы в один голос.

Через полчаса остановились на берегу озера и спешно принялись расчехлять ружья.

Алаколь заметно обмелел, как заметил Владимир Петрович, даже по сравнению с прошлым годом, и чтобы добраться до чистой воды, где дно было плотнее, требовалось пройти не меньше полусотни метров по чавкающей топи, которая безжалостно засасывала всяк рискнувшего по ней пройти. Приходилось двигаться быстро, чтобы не увязнуть. Стоило только замешкаться и остановиться, как ноги медленно погружались в трясину и чувствовалось, как на стопу, а затем на голень наваливается тяжелая масса зыбкой почвы, будто неведомая силища цепко хватала за ноги и тянула вниз. При попытке высвободить одну ногу вторая под тяжестью перемещенного тела тут же с удвоенной силой уползала в пучину. Чтобы не остаться без сапог, из которых при каждом шаге ноги буквально выскальзывали, нужно было держать их обеими руками за голенища и так перемещаться в полусогнутом состоянии.

Скоро, усвоив особенности передвижения по топким местам, мы втроем (кроме Юрика) успешно миновали их и углубились в тростники, за плотной стеной которых вдоль прибрежной линии чередой тянулись небольшие плесы с укромными присадистыми уголками.

Юрий Иванович, как обычно, остался на берегу, не рискуя удаляться от лагеря более чем на расстояние прямой видимости. Во-первых, чтобы не заблудиться, а также избежать других проблем, которые могли неожиданно возникнуть в незнакомом месте. Во-вторых, не растрачивать попусту силы. Обычно он располагался в окрайке тростниковых зарослей, где его никто не видел и не тревожил, с таким расчетом, чтобы можно было и стрельнуть, и прилечь, а то и соснуть часок-другой, при этом оставаясь как бы при деле, то бишь на охоте.

Как только мы достигли плесов, тут же разбрелись по разным сторонам. Я двинулся на север. Плесы оказались не глубокими, и можно было идти по середине водной глади. В диаметре они достигали 20-30 метров. По краям виднелись кочки, а дно оказалось сплошь заросшим розовыми водорослями и осокой. Достигнув перемычки между плесами, сквозь редкий тростник можно было видеть следующее зеркало воды.

Через три прохода я наткнулся на небольшую стайку уток, плавающих напротив входа. Как бы осторожно ни двигался, они все же услышали и наверняка заметили меня еще издали. Но не взлетели, а медленно подплыли к зарослям и скрылись из вида. Я не стал лезть напролом, а отыскал в тростнике сухое место и залег в надежде дождаться, когда они выплывут на чистую воду сами.

Слева послышались два выстрела, и чуть поодаль от меня прошелестел небольшой табунок чирков.

Я улегся на живот, рядом положил ружье и принялся внимательно осматривать частокол тростника, пытаясь разглядеть затаившихся там уток. Время тянулось медленно. Лежать в одном положении, не двигаясь, было тяжело. Тишина стояла смертная. Я решил вздремнуть. Расслабился и закрыл глаза. Заснул мгновенно. Не помню, сколько так пролежал, но когда пробудился, утки плавали посредине плеса метрах в пятнадцати от меня. Какое-то время я рассматривал их. Это были красноголовые нырки, или, как их еще называют, голубая чернеть. Два селезня и три уточки. Головки самцов были окрашены в ярко-рыжие цвета. На горле виднелись небольшие белые пятнышки. Грудки, задняя часть тушек и небольшие, клинышком, хвостики блестящего черного цвета. Вся остальная часть спинок и крылья – чистого голубого цвета, с нежными темными поперечными струйками. Клювы черные с ярко-голубоватой перевязью. Самочки по расположению красок на перьях напоминали самцов, но только они были полностью окрашены в ржаво-бурый цвет с разными оттенками.

Настолько красивы и величественны были эти птицы, что я невольно залюбовался ими. Стрелять в них у меня не поднялась рука. Какое-то время еще наблюдал за ними, затем встал. Утки с шумом взлетели. Я без сожаления посмотрел им вслед и побрел дальше.

На плесах уток не было, но из налетевшего табунка серой утки мне удалось выбить селезня.

Через пару часов хождения у самой переправы неожиданно взлетела одиноко сидящая серая уточка, которая после выстрела стала последней добычей моей утренней охоты.

У «полосы препятствий», как шутя мы окрестили топь у берега, на кочках сидели и курили Владимир Петрович и Славик.

– Ну, как делишки, караси? – обратился я к приятелям.

– Ничего себе, мерси, – откликнулся начитанный Славик.

– А точнее, – допытывался я.

– По три взяли, – невозмутимо ответил Владимир Петрович.

– Ну, отлично. И у меня две. Как думаешь, Славик, на плов хватит?

– Вполне.

– Тогда вперед!

Услышав мой последний выстрел и наши голоса, из тростников выполз Юрий Иванович.

III

В лагере, не договариваясь, каждый из нас занялся делом. Владимир Петрович достал чайник, ведерко и подался через полосу препятствий за чистой водой. Славик с Юрием Ивановичем, который взял тоже две утки, принялись ощипывать дичь. Я расставил стол, выставил съестные припасы и стал разжигать костер для приготовления чая.

Солнце стояло в зените и, несмотря на конец октября, нещадно палило. А ведь рано утром окна нашего автомобиля были покрыты тонким слоем изморози, и на придорожной растительности лежал иней.

Ну, таковы атмосферные метаморфозы Прибалхашья.

На обед доедали то, что осталось от вчерашней трапезы и возбужденно делились впечатлениями от охоты.

Из того, что нам удалось добыть, преимущественно была серая утка да парочка чирков-трескунков.

Минут через сорок вся обработанная дичь лежала у костра.

– Наверное, всех бросим в казан? – предложил я.

– Да, конечно, – категорично согласился Владимир Петрович.

– Не поместятся же, – подверг сомнению наши намерения Юрий Иванович.

– Укладем, не волнуйся, казан пятилитровый, – успокоил я его.

Готовить блюдо решили после вечерней зорьки, а до этого я обжарил лук с морковью и мясо уток, предварительно отделив его от костей, которые закопали поодаль как отходы производства.

Оставалось еще поставить палатку, с часок отдохнуть и отправиться на вечерянку.

Однако установить палатку оказалось делом не простым. Славик приобрел ее недавно, и собиралась она впервые. Особенно долго пришлось мороковать с набором трубок к ней. Славик вывалил их из чехла целую гору. Они вставлялись одна в другую, но непонятно было, для каких целей. Для стоек достаточно было шести трубок, по три на каждую стойку. Однако сочленяемых деталей мы насчитали пятнадцать.

– У тебя инструкция есть? – спросил я Славика.

– Была какая-то бумажка, но я ее выбросил.

– Надо налить по семь капель, – предложил Владимир Петрович, – иначе не разберемся.

Я набулькал каждому в кружку по пятьдесят граммов водки. Мы дружно выпили, закусили и вновь склонились над дюралевыми принадлежностями к палатке.

– Давайте отсортируем их по длине, – предложил я.

Разложили, и выяснилось, что они одной длины.

– Слушай, – спросил Владимир Петрович у Славика. – Как хоть называется эта головоломка?

Славик повертел чехол палатки и прочитал надпись.

– Палатка четырехместная, «ИЖОРА». ГОСТ читать?

– Ижора, Печора – что-то северное, – пробормотал я и развил эту мысль. – Им там делать нечего, так они долгими зимними вечерами и выдумывают всякую всячину. Зачем просто, когда можно сложно.

– Наверное, еще премию получили за внедрение чудо-техники, – высказался по поводу конструкторов палатки Владимир Петрович.

Славик молчал, словно чувствовал личную сопричастность к разработчикам и изготовителям обсуждаемого предмета легкой промышленности.

– Что делать будем? – обратился к присутствующим Владимир Петрович.

– Можно, конечно, и сверху на палатке спать, – отозвался я.

– Это идея, – подхватил Владимир Петрович. – На одну половину лечь, а другой укрыться.

Какое-то время все сидели молча, очевидно, представляя последний вариант в действии, потом я наткнулся на отсутствующий взгляд Юрия Ивановича и набросился на него.

– Ты бы не сидел без дела, а нарубил тростника. Все равно подстилать придется. В палатке или на палатке спать – роли не играет.

Юрий Иванович, получив четкую установку, молча взял топор и отправился рубить тростник, а мы продолжили перебирать злополучные трубки в надежде все-таки решить «палаточный» ребус.

В конце концов установили, что стоек не две, а три. И соединялись они по верху поперечиной, составленной из шести сочлененных трубок. Третья стойка, по всей видимости, требовалась для того, чтобы не рухнула хлипкая конструкция, предназначенная для придания жесткости стыку наклонных плоскостей крыши.

Уже начало темнеть, когда нам удалось установить палатку и устроить в ней спальные места.

Идти в глубь озера было поздно, поэтому разбрелись по берегу.

Лёта дичи не наблюдалось, и лишь когда наступила полная темнота, заслышался нарастающий характерный свист крыльев пролетающих поблизости уток да грузное шлепанье их на воду в прибрежных плесах. Луна еще не показалась, а утки шли с востока, где сгустилась черная мгла. Так что оставалось только приседать и вертеть головой, стараясь как-то разглядеть очертания птиц.

Я тешил себя тем, что наряду с укреплением мышц определенной группы, получил мощный эмоциональный заряд и эстетическое удовольствие от восприятия насыщенных полноценной жизнью звуков дикой природы.

С этим ободряющим умозаключением и в предвкушении сытного ужина я вернулся в лагерь, где Юрий Иванович уже колдовал над казаном, пытаясь оживить его содержимое, придать оному состояние клокотания, парения и благоухания.

Подошел Славик, а следом и Владимир Петрович. Уложили у палатки ружья и присели к костру.

– Ну, маэстро, ваше слово, – обратился я к Славику.

– Сейчас Славик покажет нам мастер-класс,– нетерпеливо потирая ладони, заявил Владимир Петрович.

– Только не тяни, исти охота, – отозвался Юрий Иванович.

Славик от чрезмерного внимания к своей особе скромно потупил глаза и расплылся в счастливой улыбке.

– Давай, давай, шустри, рис пора бросать, – подгонял я Славика. – Юрий Иванович прав – «исти» хочется. Почитай, два дня всухомятку питаемся.

Славик удалился и вскоре вернулся с эмалированной кружкой. Я протянул ему целлофановый пакет с двумя килограммами риса. Он небрежно отложил крупу в сторону и принялся наливать в кружку воду из чайника, стоявшего у костра. Вылив в казан три кружки воды, Славик устремил взгляд в чугунное жерло.

– Посветите кто-нибудь, – попросил он.

Владимир Петрович тут же направил пучок света от китайского фонарика в казан.

Все встали и вместе заглянули внутрь посуды.

Во мгле исходящего пара едва дышал ржаво-рыжий полуфабрикат, жадно поглотивший холодную жидкость.

У меня возникло подозрение, что воды явно недостаточно, потому что мяса в казане было больше половины.

– Нужно, чтобы зервак медленно прокипел, – с видом знатока узбекской кухни заявил Славик и принялся энергично разгребать горящие сучья под котлом.

Мы молча сидели вокруг костра в ожидании дальнейших действий шеф-повара.

– Может, по семь капель? – не выдержал Владимир Петрович.

Его призыв не остался без внимания. Употребили и вновь замерли, искоса поглядывая на чародея. Славик сидел с каменным лицом, как шаман, впавший в магический транс.

– Может, уже прокипел? – нарушил тишину изголодавшийся Юрий Иванович.

Славик очнулся и, очевидно, не рискуя дальше испытывать наше терпение, потянулся к пакету с рисом. Это внесло оживление в ряды зрителей.

Славик насыпал полную кружку крупы, поднес её на уровень глаз, направил на свет и стал медленно сбивать с поверхности лишние зернышки, равняя семена злака с краями сосуда. Затем высыпал рис в казан.

– И это всё? – сдавленным голосом вымолвил я, преодолевая сковавший горло спазм. И надо сказать, этот вопль был оправданным, потому что, как я выяснил позже, в кружку вмещалось немногим более трехсот граммов риса.

Недоумение читалось и на лицах других участников мастер-класса.

– Рис, – спокойно заметил мастер, – имеет тенденцию увеличиваться в три раза.

– И ты думаешь накормить четырех голодных мужиков кружкой риса? – не унимался я.

– Тогда варите сами, – неожиданно вспылил Славик. Демонстративно встал и, обиженный, удалился в палатку.

– Крышка от казана есть? – спросил я Владимира Петровича.

– Нет, я ее дома забыл, – притихшим голосом отозвался владелец казана.

– Ну, молодцы! Пловом решили накормить. Спасибо!

После этой тирады от костра отделился оскорбленный Владимир Петрович.

Я высыпал остатки риса в казан и залил водой.

– Кашу будем есть, – сообщил я Юрию Ивановичу, оставшемуся у котла стойко дожидаться исхода битвы за конечное блюдо.

Воду пришлось доливать несколько раз, пока рис не стал выползать наружу.

Откушав с Юрием Ивановичем получившееся в результате разногласий варево, я наполнил им две другие миски и отнес обиженным членам команды.

Чай пили уже все вместе у костра. Полученные душевные травмы оказались не настолько глубокими, чтобы безутешно придаваться им.

– Хорошо-то как, – произнес мечтательный Юрий Иванович. – В городе я никогда столько звезд не видел.

– Да-а, – проронил в унисон Славик.

Все запрокинули головы и внимательно всматривались в бесконечность мироздания. Наверное, в тот момент каждый ощутил себя ничтожно малым созданием, со своими мелочными проблемами по сравнению с глобальными загадками и тайнами галактики, не подвластными нашему разуму.

IV

Спать легли поздней ночью. И только уснули, как разразилась настоящая буря. Порывом ветра сорвало край палатки, и свободный конец неистово хлопал по крыше. Мы проснулись, соображая, что случилось. Юрий Иванович не выдержал, выбежал наружу и пытался усмирить взбунтовавшуюся «Ижору», но, судя по всему, это ему не удалось. Возбужденный, он залез в палатку и стал кричать.

– Ну что лежите, палатку же унесет!

– Если ты ляжешь на место, то ее никто и ничто не сдвинет с места, – спокойно ответил я.

– Юра, угомонись. Конструкция палатки жесткая, рассчитана нашквальный ураган силой ветра до тридцати семи метров в секунду, – пояснил Славик.

Юрий Иванович продолжал отчаянно метаться по палатке, безнадежно призывая нас выйти и закрепить колья. В темноте он снес центральную стойку, и сводчатое перекрытие рухнуло ему на голову. Палатка еще продолжала держаться за счет растяжек.

Юрий Иванович плюнул и, кряхтя, полез в спальный мешок, предварительно напялив весь свой гардероб. Поскольку мешок оказался не резиновым, он долго всовывал себя, пока не свалил стойку сзади. Палатка накрыла нас.

– Вот, видишь, все само собой разрешилось. Без шума и пыли, – констатировал я.

– Ну, что, нельзя было поправить вовремя? – бурчал Юрий Иванович.

– Во-первых, сейчас ночь, – рассуждал Славик. – Мы днем-то ее кое-как собрали. Во-вторых, у нас нет инструкции.

– И, к твоему сведению, – продолжил я ход рассуждений Славика, – инструкция на пятистах двадцати двух страницах. Чтобы ее изучить – недели не хватит.

Хлопнула дверца автомашины.

– Что здесь случилось? – донесся голос Владимира Петровича.

– Мы решили, что твой вариант использования палатки наиболее приемлемый в этих погодных условиях, – прокричал я.

Владимир Петрович пробормотал что-то невнятное, и через пару минут снова хлопнула дверца машины.

Пошел дождь. Он шумно выстукивал по палаточному полотну барабанную дробь и медленно просачивался на спальные мешки.

Утреннюю зорьку мы проспали. Когда выползли из мокрой, местами обледеневшей палатки, солнце выкатывалось на небосклон, а когда развесили мокрые спальники и переоделись, уже красовалось на горизонте оранжевым шаром.

Плесы были пусты и казались окоченевшими после холодной промозглой ночи. Кое-где по краям вода покрылась прозрачными пластинками льда. Утки снялись еще до рассвета. И только иногда по закрайкам тростников можно было заметить домоседок лысух, которых мы за серьезную дичь не принимали.

V

Через час, так и не выстрелив ни разу, я вернулся в лагерь. У костра сидел понурый Юрий Иванович и кипятил в чайнике воду. Я подсел к костру погреться. Крышка чайника заплясала. и из-под нее повалила пена.

– Ты что, мыла туда положил? – спросил я.

– Почему мыло? Воду.

– А где взял?

Юрий Иванович указал на небольшие, подернутые льдом, мутные лужицы у берега.

– Не мог за чистой водой сходить, что ли?

Юрий Иванович насупился, но промолчал.

Пришли Владимир Петрович со Славиком.

– Завтрак откладывается, – сообщил я им.

– Что случилось? – спросил Владимир Петрович.

– Ну, посмотри, – я указал на чайник. – Юрий Иванович в алхимики записался. Пытается выделить из болотной жижи Н2О.

Все склонились над чайником, из которого плотной массой вываливалась бурая пена.

– Ну, и долго этот эксперимент будет продолжаться? – обратился Владимир Петрович к Юрику.

Последний молчал, тупо уставившись на чайник, где бурно протекала химическая реакция.

– Ты не сиди, а бери чайник и дуй за чистой водой, – распорядился Владимир Петрович, обращаясь к несостоявшемуся алхимику.

Юрий Иванович медленно встал, нехотя натянул болотные сапоги и обреченно побрел к полосе препятствий.

– Смелее, смелее, – подбадривал Владимир Петрович.

Юрий Иванович повздыхал на берегу, а затем осторожно шагнул в грязь.

– Ты только не останавливайся, а то мы тебя не вытянем, – наставлял я неопытного ходока

– Сапоги придерживай. Тяни их на себя. И быстрей, быстрей иди, – подначивал Владимир Петрович.

Общими усилиями мы заставили Юрия Ивановича преодолеть полосу и сгрудились на берегу в ожидании, когда ему придется преодолевать препятствия в обратном направлении.

Объект нашего внимания показался на рубеже через минут пять.

– Ты что там, заснул? – громко поинтересовался Владимир Петрович.

Юрий Иванович махнул рукой и решительно двинулся на нас. Дойдя до середины, он остановился передохнуть, но тут же его стало засасывать. Он отчаянно пытался поочередно вытаскивать из топи то одну, то другую ногу и явно занервничал.

– Ты чайник поставь рядом, а то расплещешь всю воду, – подавал советы Владимир Петрович.

Копошась в грязи, Юрий Иванович издавал какие-то непонятные возгласы, неуклюже перетягивал ноги, пока не приземлился на пятую точку.

– Вставай, не дай себя засосать с головой, – кричал я сквозь смех.

– Соберись, еще рывок – и ты в наших дружеских объятиях, – давясь от хохота, подавал надежду утопающему Владимир Петрович.

Но Юрию Ивановичу было не до смеха. Он весь покраснел. То ли от физического напряжения, то ли от страха. Из последних сил он все же вырвался из трясины и добрался до берега. Я подал ему руку и вытянул на сухое место.

– Что смешного? – возмутился потерпевший.

– А что, плакать нужно? – ответил сквозь слезы Владимир Петрович. – Мы эту полосу препятствий по шесть раз на день преодолеваем.

– Так вы же наполовину легче меня, а я при каждом шаге по колено проваливаюсь, – пожаловался Юрий Иванович, едва переводя дух.

Воды в чайнике оказалось менее половины. Владимир Петрович схватил закопченный сосуд и бодро зашагал к топи, демонстрируя решимость и легкость движений, с которыми лихо преодолел весь путь за водой – туда и обратно.

– Ну, молодец! – похвалил его Юрий Иванович, когда тот с достоинством протянул ему полный чайник.

VI

За завтраком я обратил внимание, как справа от озера, над степью, километрах в трех от нас, кружат утки и явно куда-то садятся. Я побежал за биноклем. Залез на бампер автомашины, пытаясь разглядеть загадочное место. Но утки уже сели. До горизонта простиралась голая степь. Неожиданно в поле зрения попала автомашина, тоже «Москвич», который ехал приблизительно оттуда, где кружили утки. Вскоре автомашина подъехала к нашему лагерю и остановилась. За рулем сидел мужчина средних лет в черном ватнике и серой поношенной кепке на голове. В машине он был один и по внешнему виду на охотника не походил, да и ружья в кабине видно не было.

– Вы местный? – спросил его Владимир Петрович.

– Да.

– Видели там уток?

– Каких уток?

– Ну, откуда приехали. Там что, озеро?

– Никакого там озера нет.

– Что значит «нет»? – разволновался Владимир Петрович. – Мы только что видели, как в той стороне сели утки.

– Я вам говорю, что озера там нет. Я здесь все места знаю, – настойчиво твердил мужик.

– Ладно, оставь в покое человека, – сказал я, понимая, что дальнейшего разговора не получится. – Значит, это мираж.

Как только машина отъехала, мы с Владимиром Петровичем засобирались в дорогу. Славик с Юрием Ивановичем, развешивающие на просушку свои шмотки, от поездки отказались. И мы двинулись на разведку вдвоем.

Через два километра мы заехали на холм и вдали, в низине увидели озерцо. Слева оно было поросшее осокой, а справа терялось в густом тростнике. Открытый взору противоположный берег был устлан чем-то белым.

– Не пойму – пена, что ли, у берега? – пробормотал я.

Мы пригляделись. «Пена» эта шевелилась, хотя ветра не было.

– Наверное, чайки, – предположил Владимир Петрович.

Я достал бинокль и через окуляры увидел картину, от созерцания которой у меня отвисла челюсть.

– Ну, что там?

На мелководье у берега и на суше лежали, ходили и ковырялись в грязи огромные утки в белом оперении. Такого количества пернатых в одном месте я раньше никогда не видел. Я молча протянул прибор Владимиру Петровичу. Он навел бинокль и замер, как легавая собака, слегка подрагивая от напряжения перед обнаруженной дичью.

Не обмолвившись и словом, мы схватили ружья и бросились к озеру. Я решил обойти его справа, через тростник, а Владимир Петрович направил стопы прямо на уток.

Не успел я зайти в воду, как утки поднялись с открытого берега и, что удивительно, полетели не от идущего на них охотника, не в сторону, а на него. Прозвучали подряд два выстрела, и краем глаза я заметил, как упали две утки. После дуплета взлетела еще огромная стая и буквально накрыла Владимира Петровича, который шарахнулся от навалившейся на него живности, не удержался на ногах, упал и, уже лежа на земле, продолжал отстреливаться. Я поспешил скрыться в тростнике, думая, что они налетят на меня, но утки круто поднялись и вскоре скрылись.

Я продолжил свой путь и не успел дойти до середины водной глади, как на меня вдруг налетела кряква. После моего выстрела утка с грохотом шлепнулась на воду в пяти метрах. У берега с плеса поднялась еще парочка крякв. Мне удалось снять еще одну.

У чистого места, где до нашего нашествия сидели белые утки, я соорудил скрадок и стал дожидаться лёта. Ждать пришлось недолго. Через пару минут появилась первая стая. Сделала небольшой круг и двинулась на посадку прямо над моей головой, так что пришлось стрелять, как говорят бывалые охотники, на штык. Одна утка после моего выстрела упала. Затем вступил в бой Владимир Петрович. Только мы закончили стрельбу, как на заход, тем же маршрутом, зашла вторая, а чуть погодя – третья стая.

Через двадцать минут атака уток повторилась. У меня кончились патроны, а Владимир Петрович продолжал палить, как из автомата.

Белыми утками оказались пеганки. Их белое оперение преобладало на брюшке, на задней части спины и на боках.

Удрученный отсутствием патронов, я побрел к машине. Только у меня одного ружьё было шестнадцатого калибра, у остальных – двенадцатого, так что помочь моей беде Владимир Петрович не смог бы.

Уже у машины я заметил, что стаи пеганок пошли на посадку в третий раз. И снова зазвучала серия выстрелов. Я бросил ружье с рюкзаком в кабину и побежал к озеру, хотя бы морально поддержать своего напарника. Застал я его трясущегося в азарте у рюкзака, доверху наполненного дичью.

– Ну, такого я еще не видел, – восторженно произнес он при моем появлении, – я думал, что они собьют меня с ног.

– А разве не сбили? Ты же упал.

– Еще бы не упасть. Такая масса на тебя движется, чуть ли не в метре над головой… Два патронташа расстрелял.

– Да слышал. Как ты только успевал перезаряжать ружье с такой скоростью, словно из автомата строчил.

– Не помню, все автоматически происходило. Стреляю, стреляю, а они все летят и летят.

– Что удивительно, каждый их заход на посадку, как я засек, происходил ровно через двадцать минут.

– Да, недаром мы сюда заглянули.

Так, за разговорами, мы просидели около часа. Утки не прилетали – наверное, все-таки сработал инстинкт самосохранения.

Вернулись в лагерь героями.

Юрий Иванович встретил нас вопросом.

– Ну как, разведали?

– А ты что, не слышал нашей канонады? – надменно произнес Владимир Петрович.

– Нет, – насторожился Юрий Иванович.

Владимир Петрович небрежной походкой подошел к багажнику, открыл его, с усилием вытянул рюкзак, развязал бечевку и вывалил на землю уток. Я скромно присовокупил к куче дичи своих шесть.

– Ну, ни фига! – только и смог выдавить из себя Юрий Иванович.

Всю добычу разделили поровну и с чувством исполненного долга сели за стол. Доедали вчерашних уток под рисом. Владимир Петрович безумолчно рассказывал о пережитых им волнительных минутах охоты. Благодать и умиротворение постепенно завладевали нашими душами. Конфликтное блюдо радовало своим удивительным, чудным вкусом. Солнце весело улыбалось. И не было никого счастливее нас на всем белом свете.

СОБАЧИЙ ВУНДЕРКИНД

I

Желание завести охотничью собаку возникло у меня после возвращения из армии. Но реализовать эту мечту смог лишь после женитьбы. Моя супруга страстно любила животных, и уговаривать её приобрести четвероногого друга не пришлось.

Первой собакой была сука породы русский охотничий спаниель черно-пегого окраса. Я принес её домой в месячном возрасте вместе с кусочком тряпки, которую хозяин любезно оторвал от щенячьей подстилки.

– Запах этого лоскутка, – наставлял он, передавая мне щенка, – будет напоминать ей свое место и заглушит тоску по матери.

Расстелив принесенную со щенком материю поверх старого одеяла, мы с женой бережно поместили своего питомца на полу в изголовье кровати.

Назвали мы её Дианой. Диана оказалась беспокойным созданием. Невзирая на «магическую» ткань, она безумолчно скулила, настойчиво заглушая наши ласковые причитания и продолжала жалобно завывать до полуночи, пока супруга не взяла её в постель.

– Ни в коем случае нельзя приучать собаку к кровати, – испугался я и вернул маленького возмутителя спокойствия на место.

Но не тут-то было. Диана стала настойчиво царапать спинку кровати, требуя восстановить статус-кво. Утро мы встретили в кровати втроем. Диана лежала между нами, мирно посапывала и лишь иногда жалобно издавала стоны, содрогаясь всем тельцем. Очевидно, ей снились кошмары предыдущего дня.

Не могу удержаться от желания поведать об одной детали, связанной с выбором нашего будущего члена семьи.

Когда мы пришли в городской клуб кинологов и обратились в секцию спаниелей, нас встретила энергичная женщина средних лет с обликом хищницы.

– Какой пол собаки желаете? – спросила она низким, густым контральто.

– Желательно сучку, – начал я.

– Сучка ласковей и… – продолжила было жена, но тут дама сверкнула ястребиным глазом и отрезала:

– Сучки – это женщины сомнительного поведения, а самку собаки называют сукой.

Эту терминологическую разницу я усвоил на всю жизнь. Поэтому, когда мне на пути попадались какие-нибудь дамы с собачкой и пытались деликатно выяснить – мальчик у меня на поводке или девочка, я громко отвечал – сука, после чего у милых женщин или очаровательных барышень пропадало всякое желание продолжать диалог.

С четырех месяцев я стал выносить Диану на травку во двор дома. Бросал мягкие игрушки, постепенно приучая приносить их мне и отдавать в руки. В один из таких прогулочных дней Диана вернулась в подавленном настроении. Она беспокойно бегала по комнате, затем её стошнило, и мы увидели у лап яркий зеленый осколок стекла, который она незаметно от меня нашла и проглотила на улице. Мы с женой страшно перепугались, потому что в пасти были следы крови.

После процедур в ветлечебнице, когда страхи рассеялись, супруга в сердцах погрозила собачке пальцем и обозвала нашу принцессу бестолочью. Диана опустила голову, как будто поняла, что совершила чудовищный проступок, и жалостливо посмотрела на нас исподлобья, что вызвало у нас небывалый прилив сочувствия к раскаявшемуся животному.

А чуть позже её укусила оса в мочку носа. Диана взвизгнула от боли и отчаянно забила по носу лапами. Я растерялся и своевременно не выдавил яд. К вечеру щенячий нос выглядел как старый разношенный башмак. Когда я возвращался с работы, открывал дверь, навстречу бежала Диана с квадратной головой, походившая на самодвижущуюся машину – бронетранспортер, повизгивала, махала обрубком хвоста, и эта картина вызывала невольную улыбку. Опасности для здоровья собаки не было. У неё сохранился хороший аппетит, она оставалась подвижной и, казалось, смирилась со своим состоянием.

Со временем опухоль с кончика носа переместилась ко лбу, и вместо глаз виднелись лишь небольшие щелки. Это обстоятельство создавало для неё явные неудобства, потому что двигалась она неуверенно, иногда натыкалась на предметы, неожиданно возникающие на пути.

Эти два события в жизни по-детски непринужденного щенка, дали нам повод к переосмыслению первоначально созданного образа. Внешний вид и поведение его уже не казались нам столь элегантными и аристократичными, какими виделись после прочтения специальной и популярной литературы об этой породе собак.

И тогда мы дали ей «подпольную» кличку «Дуся».

Однако Дуська оказалась не такой уж простушкой, а, напротив, выросла очень сообразительным, вдумчивым и внимательным существом. У неё было прекрасное чутьё. Поиск дичи, особенно на открытой местности, она вела строго «челноком». Быстро отыскивала и приносила отстреленную птицу.

II

Но самыми необычными, я бы даже сказал, сногсшибательными способностями Дуся обладала при решении в уме различных математических задачек. Причем не просто арифметических, а именно математических, поскольку помимо складывания, вычитания, деления и умножения чисел, она извлекала из них квадратные и кубические корни, давала ответы на задания из области высшей математики.

Происходило это так. Я усаживал её напротив, произносил условие примера и спрашивал: «Сколько будет?». Глядя мне в глаза, Дуська начинала отрывисто гавкать. Как только я закрывал глаза либо изменял направление взгляда, она замолкала, продолжая внимательно следить за мной. (Впоследствии Дуся улавливала в моем облике или поведении любые, даже малейшие, изменения). Поэтому стоило мне в нужный момент только расслабиться, не отрывая от неё глаз, как она тут же прекращала лаять.

Эти невинные упражнения доставляли нам удовольствие и даже вызывали гордость за нашу воспитанницу. Поначалу эта забава веселила зрителей, но частое повторение упражнений стало вызывать у некоторых из них раздражение из-за неясности происходящего и подсознательного ощущения надувательства.

Как-то на вечеринке по случаю моего дня рождения собралось достаточно много родственников, друзей, приятелей, среди которых были и те, кто не знал о Дуськиных сверхспособностях.

По уже сложившейся традиции мы вывели на «сцену» Дусю. Многих она знала, поэтому не смущалась. Деловито уселась посредине комнаты, изобразив своим видом готовность к выполнению задания. Я обратился к публике назвать арифметический пример, затем продиктовал его собаке, и та отчетливо огласила лаем нужный ответ. Далее следовали более сложные математические задачи, которые Дуська, не задумываясь, с легкостью решала. Наконец я задал ей свой коронный пример.

– Дуся, послушай меня внимательно, – и медленно, делая паузы между действиями, подключая тем самым к подсчетам всех присутствующих, продиктовал следующее условие: – Шесть умножить на три… От этого произведения отнять четыре… Все разделить на семь… И к полученному результату прибавить три… А теперь, не торопись, еще раз подумай и скажи… Сколько будет?

Дуська тут же начала гавкать. На счете пять я моргнул, и она замолкла.

Разумеется, это была домашняя заготовка, и я знал ответ. Дурачить людей мы считали дурным тоном.

Кульминацией таких представлений были задачки из высшей математики.

– Ну, а сейчас, Дуся, – обращался я к собаке, – вычисли… Интеграл от двух до восьми от единицы… Как, по-твоему, сколько будет?

Дуська отрывисто прогавкала шесть раз.

И вдруг одна из близких нам дам, видевшая и слышавшая не раз эти «цирковые номера», не выдержала и выпалила:

– Этого не может быть, ты, наверное, подаешь ей какие-то знаки.

Происходило это представление поздно вечером. После этого «неслыханного» обвинения я в азарте щелкнул выключателем, и в кромешной темноте повторил нашей «звезде» задание. Дуська без запинки прогавкала необходимое для ответа количество раз. Я торжествующе включил свет. Воцарилась гнетущая тишина. Не было ни вопросов, ни ответов. Как такое могло произойти, до сих пор теряюсь в догадках. Вероятней всего, она видела очертания моего тела, и стоило шевельнуться, как тут же замолчала. Не знаю.

Если когда-то и случались ошибки в Дуськиных ответах, то исключительно по моей вине, когда я сам не знал или путался в конечном результате. Поэтому в ответственные моменты, особенно если задачка исходила от малознакомого человека, я уточнял у него ответ, а затем уже обращался к Дусе. Она же не ошибалась никогда.

Если для меня с женой, знавших природу Дуськиных способностей, её исполнение «смертельных» трюков казались шуткой, к которым, нужно сказать, Дуся относилась со всей серьезностью, то совершенно непостижимым представлялось поведение людей, искренне веривших в сверхъестественные возможности животного, толковавших это явление не иначе как чудо, свершившееся на их глазах и начисто отвергавшее учение Павлова. Явлению этому, по их мнению, на сегодняшний день не было никаких научно-обоснованных объяснений.

III

Дуськино умение не раз выручало меня в сложных ситуациях, когда требовалось отвлечь внимание грозных блюстителей порядка и обернуть собственный проступок в благопристойность.

Однажды мы с друзьями совершил охотничью вылазку в район озера Балхаш. В целях передвижения к месту назначения использовали железнодорожный транспорт. Наша поездка до станции Лепсы проходила без особых сложностей. С помощью работников транспортной милиции вероломно втащили Дуську в вагон, в котором выкупили купе. Когда к нам вошел проводник, мы напали на него первыми.

– Мы, товарищ, – начал атаку Володя, тыча ему билет, – представляем экспедицию, утвержденную Президиумом Академии наук, и направляемся в Прибалхашье в поисках гнездовья розовой чайки.

– Ну, как вы понимаете, – продолжил я Володину легенду, протягивая свой билет, – найти гнездовье розовой чайки невозможно без собаки, поэтому в состав нашей экспедиции была включена эта сука, которую поставили на довольствие, выписали командировочные и купили железнодорожный билет. (После этого я протянул проводнику еще один билет).

– Кроме того, работникам транспортной милиции приказано охранять нас и следить за тем, чтобы никто не беспокоил, – так третий член нашей экспедиции, Юрий Иванович, объяснил действия моих знакомых милиционеров и подвел итог нашим разъяснениям. После чего проводника мы больше не видели.       Из всех членов экспедиции промолчала лишь одна Дуська. Она по-хозяйски расположилась на матраце нижней полки и равнодушно взирала на наши кривляния, пропуская мимо ушей бредятину, которую мы дружно несли, защищая свои и её права и интересы.

Менее чем через сутки мы с комфортом добрались до конечного пункта, и это обстоятельство вселило в нас уверенность, что обратная дорога будет такой же беспроблемной.

Мы ошибались.

Через пять дней пребывания в дебрях Бакланьих озер мы выползли на трассу, где на условленном месте нас дожидался грузовик, доставивший на станцию, откуда через восемь часов мы должны были сесть в поезд. Билеты продавались только за два часа до прибытия состава, но наши коллеги по работе заверили, что повода для беспокойства нет, после чего препроводили в местную гостиницу.

Прежде чем поведать о перипетиях, с которыми мы столкнулись в гостинице, следует обрисовать наш вид. Со дня посадки в поезд в Алма-Ате, а также в период нашей транспортировки к месту охоты (включая нахождение в поезде) и последующего пребывания в угодьях, мы не брились, не очень добросовестно умывались и уж совершенно не следили за своей одеждой и обувью. Я думаю, после этих уточнений читателю будет нетрудно представить, как мы выглядели. К тому же наши изможденные, неумытые и небритые лица, частично видневшиеся из-под огромных рюкзаков, выражали крайнюю напряженность, которая невольно передалась служащим гостиницы, внимательно следившим за нашим передвижением. Замыкал эту группу не очень опрятных граждан я, тащивший на поводке измученную грязную собаку с обвисшими ушами и потухшими глазами.

Наличие и вид животного не могли оставить равнодушными работников сферы обслуживания. Как только мы, не останавливаясь, нырнули было в темные коридоры дома для заезжих гостей, за нами с воплями бросились трое смотрителей во главе с дежурным администратором. Перебивая друг друга, они на ходу пытались разъяснить, что сюда с собаками «не положено». Мы прибавили «обороты» в надежде скрыться за дверью заранее приготовленного для нас номера, но разъяренные женщины в черных халатах довольно быстро настигли нас и следом втиснулись в комнату, застыв у порога, как изваяния.

– Немедленно уберите собаку, – решительно потребовала дежурная.

– Послушайте… – попытался я отреагировать на угрозу.

– Ничего не хочу слышать. Или выводите собаку, или я вызываю милицию.

– Да постойте вы со своей милицией, – возмутился я. – Вы что себе вообразили? Это вам что – дворняга из подворотни? Это уникальное животное, занесенное в книгу Гиннесса.

– Дуся, – обратился я к собаке. Очевидно, осознав серьезность момента, она преобразилась и устремила на меня внимательный взгляд. – Скажи-ка товарищам, если от десяти отнять три, сколько будет?

Дуська прогавкала семь раз и приготовилась к дальнейшим заданиям.

– А если шестнадцать, – продолжал я, – разделить на четыре, сколько будет?

Из «уст» Дуси прозвучал правильный ответ.

– Да если б вы знали, – не унимался я, – как носились с этой собакой в лучших гостиницах Европы, когда она демонстрировала там свои способности! Например, в гостинице «Inter-Continental» на Hamilton Place в Лондоне – если вы бывали в Лондоне, то это на Piccadilly, напротив Hyde Park – так там ей был выделен отдельный номер! Только одних полотенец по три комплекта в сутки меняли, не говоря уже о дорогих наборах косметики. Да с неё, в буквальном смысле, пылинки сдували… Задайте сами любую задачу из школьной программы или, если хотите, из высшей математики.

Женщины напряженно молчали. Дуська за время моего монолога внимательно следила за каждым моим движением, интонацией голоса, в любой момент готовая включиться в разговор.

– Ну, скажем, дорогая Дуся, корень квадратный из четырех, сколько будет? – добивал я притихших работников гостиницы «Лепсы».

После извлечения Дуськой квадратного корня из цифры четыре, а затем из девяти, и прослушивания четких ответов на поставленные вопросы, администратор попятилась назад, увлекая за собой двух других сослуживцев. Когда дверь за ними тихо затворилась, мы, корчась от смеха, повалились на кровати…

Наша посадка в поезд проходила в час ночи. Пассажирский состав останавливался на станции на одну минуту. За это время нужно было достучаться до проводника, либо найти какую-то открытую дверь в других вагонах. Это был отчаянный штурм, сопровождаемый криками безысходности, чрезвычайными по силе своего проявления ударами по вагонным дверям и окнам первого купе.

Когда же мы, громыхая посудой, привязанной к рюкзакам, ввалились в вагон, поезд уже тронулся. Первое, что мы услышали, не успев перевести дух, была грозная команда проводницы: « Собаку в нерабочий тамбур!»

Часам к двум я отыскал злополучный тамбур, постелил на железный пол куртку и уложил собаку. А когда через четверть часа, после того, как устроился в купе согласно купленному билету, вернулся проведать Дуську, то увидел её жалкую, трясущуюся в этом холодном помещении, оглушенную бряцающими, лязгающими звуками, издаваемыми несущимся на скорости железнодорожным составом. Я решительно завернул несчастное животное в подстилку и отнес в служебное купе своего вагона.

– Вы будете нести ответственность, если с этой собакой что-то случится, – строго заявил я очнувшейся от сна проводнице и, указывая на бедную животинку, надрывным голосом закончил свою гневную тираду. – Это гордость и достояние республики.

После чего, не давая грозной железнодорожнице опомниться, усадил Дуську на коврик и спросил.

– Дуся, скажи тёте, если отнять от девяти шесть, сколько будет?

Дуся отчеканила цифру три.

–А восемь разделить на два, сколько будет?..

В глазах проводницы появились признаки заинтересованности.

– А если десять умножить на пять, сколько будет?

Как только Дуся пустилась отсчитывать цифру пятьдесят, проводница взмолилась.

– Хватит! Оставляйте Дусю у меня, – и ласково взглянула на собачьего вундеркинда.

БАКЛАНЬИ ОЗЕРА

Тот из охотников, который, выезжая на охоту, жаждет слиться с природой, ощутить гармонию души и тела в этом божественном мире, обречен на постоянный поиск.       Прежде всего, ему следует определить место, где водится дичь. Затем он должен оную разыскать, чтобы добыть. После чего требуется найти подходящее пространство для обустройства лагеря. Раздобыть пригодные для употребления воду и топливо…

Но, как ни странно, именно в этих занятиях он находит усладу и душевное равновесие, считая себя во многом независимым. Разумеется, при условии, если его окружают братья по оружию с аналогичными воззрениями.

I

Начнем с того, что мечта каждого охотника – отыскать участок земли, изобилующий дикими животными, куда бы он стремился всякий раз с наступлением сезона. Желательно, чтобы это был кусочек дикой природы, где не ступала, или не так часто ступала, нога человека.

Именно таким вожделенным предметом охотничьих желаний представлялись нам Бакланьи озера. О существовании этого уникального уголка Прибалхашья мы узнали от Николая, которому довелось охотиться в этих угодьях с однокурсником по институту – Маратом.

Из рассказов Николая Константиновича, это был воистину благодатный озерный край. Между водоемами с пресной и соленой водой затейливо петляла небольшая речушка с загадочным названием Аксу, поросшая с обеих сторон непролазными тугайными зарослями. В тугаях беспечно плодились в несметном количестве фазаны, величиной с домашних индюков. В барханах между озерами, переваливаясь с боку на бок, словно пингвины, бродили упитанные зайцы, а на лесных опушках лениво щипали травку косули, напоминающие стельных коров. Из тростников выползали погреться на солнышке толстые, как бегемоты, кабаны. В местах скопления бессточных вод стоял гвалт, издаваемый полчищами водоплавающих птиц. Воздушное пространство беспрерывно рассекали в разных направлениях огромных размеров гуси, пеликаны и бакланы, похожие на фрегатов с океанических островов…

Но самое яркое впечатление, оставшееся в памяти Николая Константиновича от посещения этого заповедного уголка, состояло не в голом созерцании местности с нагромождением великого множества дичи небывалой величины, а в восприятии трезвого образа жизни на охоте, как средства, позволяющего адекватно оценивать на трезвую голову окружающую действительность и под напором переполняющих чувств соединиться с ней в единое целое.

Данная форма чувственного отражения реального мира в сознании нашего друга возникла не случайно. Его партнер незадолго до их поездки напрочь отказался от принятия спиртных напитков, мотивируя свой решительный поступок тем, что на прежней работе в должности лесничего чуть было не спился. Николай поневоле вынужден был тоже на время охоты воздерживаться от употребления алкоголя. Поначалу данное воздержание его крайне тяготило, а затем он почувствовал преимущества трезвого человека и даже стал замечать вокруг нечто такое, на что ранее не обращал внимания или смотрел замутненным глазом. Возможно, это обстоятельство в какой-то мере объясняет его неожиданно взбунтовавшуюся фантазию.

Как бы там ни было, на следующий год мы вчетвером: я, Николай, Марат и Юрий Иванович, не считая моей спаниельки Дуськи, сели на поезд, который, громыхая вагонными сцепками, под мерный стук колесных пар, покатил нас навстречу сокровенной охотничьей мечте.

II

К этой охоте мы готовились тщательно, потому как вознамерились продвинуться вглубь угодий, где, по нашему убеждению, располагались малодоступные места. Но туда можно было добраться только транспортом, способным передвигаться по пескам. Однако для полного успеха задуманной аферы мало было достигнуть заветной территории – куда важнее было возвратиться, и желательно не пешком, поскольку предполагали удалиться от проселочной дороги, по крайней мере, на два десятка километров.

Пользуясь служебным положением, я предварительно договорился с начальником милиции Лепсинского района посодействовать в доставке нас на Бакланьи озера, а через неделю помочь вернуться к поезду.

Как только мы выгрузились на станции Лепсы, прямым ходом рванули в РОВД. Начальник принял меня радушно. Тут же пригласил в кабинет руководителя ГАИ, а уже через полчаса к зданию отдела подкатила новенькая грузовая автомашина – ГАЗ-66, за рулем которой сидел лейтенант милиции. Широким жестом офицер пригласил нас в авто. Мы расположились в кузове и тронулись в путь.

Нашему восторгу не было предела.

Как только выехали из райцентра и повернули на грейдерную дорогу, через четверть часа по обеим сторонам трассы, среди песков, нашему взору открылись обещанные озера. Николай с Маратом наперебой показывали места, где они охотились, в каком направлении пролегал их маршрут, где добыли первую утку…

Дорога вела к поселкам, расположенным у озера Балхаш, до которых было более восьмидесяти километров. Вскоре мы переехали по мосту речку Аксу и убедились, что её берега плотной стеной обступает тугай. Чуть в стороне виднелись золотистые рощи туранги – песчаного или разнолистного тополя. Эти картинки природы неистово манили к себе наши души, истерзанные долгим ожиданием встречи с этим краем; напрягали до такой степени, что только невероятным усилием воли удавалось сдерживать себя от соблазна тут же выпрыгнуть из машины и оказаться в объятиях этого завораживающего пейзажа.

Мы внимательно вглядывались в каждый кустик, ожидая увидеть чинно расхаживающих фазанов, а на песчаных склонах старались узреть улепетывающего зайца. Как дети, радовались увиденным на озере уткам, плавающим в отдалении…

За всю дорогу нам не попалось ни одной встречной машины, и это вселяло уверенность, что мы двигаемся в нужном направлении.

Километров через шестьдесят свернули с грейдера в пески и двинулись по едва заметному автомобильному следу. Миновали долины, поросшие редким тростником. Проехали мимо десятка небольших озер и луж в низинах. С шумом, рассекая воду, лихо проскочили несколько заливных лугов. Перевалили через N-ое число барханов, с натугой преодолевая хребты с зыбучим песком.… И, наконец уперлись в основание крутого склона, где дорога неожиданно обрывалась.

– Все. Приехали. Дальше дороги нет, – сообщил лейтенант, вываливаясь из кабины, и добавил: – за этим барханом озеро, а неподалеку речка.

Мы выгрузили свой багаж, опустили на землю Дуську, дружно уселись на рюкзаки и закурили.

– В этих местах точно нога человека не ступала, – восторженно поделился своими догадками Юрий Иванович.

Лейтенант пожелал нам удачной охоты и засобирался в обратный путь, но тут меня охватило беспокойство.

– Послушай, лейтенант, а как же здесь нас найдут через неделю? – поинтересовался я.

– Да нет проблем. Мусса вас заберет, – заверил служивый.

Мы недоверчиво переглянулись, но расспрашивать, кто такой Мусса и как он нас отыщет в этих дебрях, не стали. Наверное, ему виднее.

Отдавшись в руки неведомому следопыту, мы взвалили на плечи рюкзаки и вскарабкались на гребень песчаного взгорья.

У подножья действительно оказалось озеро. Оно находилось как будто в котловане. С восточной и южной сторон на нее наседали пески, а с западной и северной на сероземах её теснили бугры, поросшие чингилом и лохом. Мы приглядели небольшую полянку у берега, где решили устроить лагерь. Местечко было уютным, с пологим спуском к воде, которая, кстати, была пресной. Отличить пресное озеро от соленого со стороны не сложно. Соленые озера, как правило, располагаются в солончаках, берега их припорошены солью и лишены растительности. Пресные же, наоборот, плотно окружены тростником, и подступиться к воде бывает довольно трудно.

Итак, определившись с выбором стоянки, мы поспешили застолбить её. Иными словами, посредством походного инвентаря обозначить в этой точке свое присутствие.

Хозяйским глазом окинув территорию, решили, где будет костер, куда поставить палатки. Развернули туристский столик, приставили к нему складные стульчики и тут же занялись подготовкой охотничьего снаряжения. Уж больно велико было желание осмотреть угодья и, по возможности, добыть на ужин дичь. Солнце стояло в зените, и времени для окончательного обустройства лагеря было достаточно.

III

Не сговариваясь, мы с Николаем отправились на юг по склону песчаного хребта. Марат двинулся в западном направлении, где предположительно протекала речка. Юрий Иванович вознамерился прошерстить прилегающую к озеру рощу.

Впереди меня, уткнувшись носом в землю, деловито трусила Дуська, а чуть поодаль с ружьем наизготове неторопливо шел Николай Константинович, не любивший на охоте следовать рядом с кем-либо из партнеров.

Песчаные холмы в этой местности не были голыми, как, скажем, в классической безводной пустыне. На них развивалась достаточно разнообразная растительность. На бугристых и грядовых песках рос низкорослый белый саксаул – в нашем понятии очень ценное топливо. Из травяной растительности преобладали различные полыни, солянки, биюргун, вейник. Наряду с ними произрастали такие полукустарники, как изень, терскен. Встречались заросли гребенщика.      Большинство растений или их семена одновременно служили кормом для диких животных и укрытием для мелкой дичи. Чаще всего в них на день залегали зайцы. Причем, иногда сидели настолько плотно, что можно было пройти мимо такого зверька в метре и не спугнуть.

В силу того, что угодья располагались далеко от селений и считались, как мы полагали, труднодоступными, населяющая их живность могла не опасаться встреч со своим злейшим врагом – человеком, а поэтому не должна быть пуганой.

Вскоре подошли к небольшому бархану. Дуська тут же взбежала на верхушку и остановилась, оглядываясь по сторонам. Я поспешил присоединиться к собаке.

– Сидеть, – скомандовал я Дусе, опасаясь, как бы она не спугнула без меня зайца и не кинулась вдогонку. Судя по её поведению, внизу никаких шевелений добычи не наблюдалось, поэтому Дуся послушно уселась, смиренно дожидаясь конца моего нелегкого восхождения на вершину.

Оказавшись наверху, я окинул взглядом прилегающую окрестность. Слева от меня нескончаемой чередой уходили в даль барханы. Чуть правее можно было узреть верхушки еще зеленых приречных тугайных джунглей, выглядывающих между вершинами холмов. Скорей всего, там несла воды Аксу. Внизу, в кольце обступивших барханов, где, очевидно, скапливалась талая вода, были видны заросли тамарикса с густой травяной растительностью и торчащими сухими стволами тростника.

Мы с Дуськой направились к этому живописному местечку. Едва ступив в пожухлую траву, Дуська вытянулась, и её хвостик беспокойно забился из стороны в сторону. Это был знак, что она учуяла дичь. Я встал на изготовку, неотрывно следя за собакой. Тут из зарослей выскочил заяц и бросился к склону холма. Я выстрелил. В то же мгновение из куста взметнулся другой его собрат, который стал моей второй добычей.

Я торжествовал!

Через минуту появился Николай и, глядя завидущими глазами, как укладываю зайцев в рюкзак, проронил.

– Ну, ты даешь… Кстати, я тоже видел зайца, но он слишком далеко выбежал.

– Еще не вечер, – самодовольно изрек я.

И действительно, перевалив через песчаный хребет, мне удалось на склоне добыть третьего зайца. Пока с достоинством запихивал его в рюкзак, Николай обошел меня стороной и решительно устремился вперед. Не успел я взвалить на плечи изрядно потяжелевший вещмешок, как услышал надрывные вопли Николая Константиновича. Он настойчиво звал к себе. Я забеспокоился – не случилось ли с ним беда, и бросился на зов. Обнаружил его в крайне растерянном состоянии. Он стоял у высокого куста и нервно махал мне рукой.

– Скорей, скорей – взволнованно кричал Николай.

Я не представлял, что могло заставить его так возбудиться.

– Смотри, смотри, – нетерпеливо бормотал он, тыча пальцем в куст.

Под кустом, метрах в трех, сидел заяц и ошалело смотрел на нас, не двигаясь. Я вскинул ружьё и покончил с недосказанностью товарища.

– У вас что тут, смотрины? – Невозмутимо спросил я Николая, который все еще находился в трансе. Постепенно Николай Константинович немного отошел и промямлил.

– Подхожу к кусту, вижу, заяц сидит и не убегает. Таращится на меня, а я на него…

– Но он живой был? – Прервал я сбивчивый рассказ Николая Константиновича.

– Ну, да, – отозвался завороженный.

И тем не менее, озадаченный неординарным поведением животного, я принялся его внимательно осматривать и даже, на всякий случай, обнюхал.

– Нормальный заяц, – заключил я, – Только немного задумчивый. И что на него так долго надо было пялиться?

Николай промолчал, но по нему было видно, что он так до конца и не осознал своего поступка и того состояния, из которого все еще не мог выйти.

Следует заметить, что никто из нас тогда, да и в последующие годы, не задумывался над тем, что же в тот момент произошло на самом деле, считая событие это забавным охотничьим эпизодом и предметом для шуток. И только сейчас, я думаю, нашел объяснения деяниям друга. Застигнув зайца врасплох, он не мог сразу сообразить, почему тот не трогается с места. А чтобы выстрелить в беззащитное животное, испуганно глядевшее на него с расстояния двух шагов, у него просто не поднялась рука. Вот если бы зайчонок сорвался с места, тут бы Николай Константинович не упустил момента пальнуть по нему. Заяц же, завидев неприятеля в последниймомент и оказавшись припертым с трех сторон густым кустарником, то есть не имея путей для отхода, замер и сидел не шелохнувшись, как это делают большинство животных при возникновении реальной опасности, когда не представляется никакой возможности избежать её, считая себя, таким образом, незримыми, потому что, как правило, различают только двигающиеся объекты.

Я аккуратно завернул зверька в целлофановый мешок, уложил в свой рюкзак и искоса взглянул на Николая. Мне показалось, что он, напряженно наблюдая за тем, как я умыкаю из-под носа его зайца, внутренне был не согласен с моими беспардонными действиями.

Эта состязательность на охоте жила в нас еще со школы, хотя уже давно не делили дичь на свою и чужую.

В тот день мне посчастливилось присовокупить к зайцам еще одного фазана, которого Дуся подняла у самого лагеря.

Ну, как тут было не радоваться!

Мечта начинала сбываться.

Мы оказались в таких диких местах, которые могли увидеть только в радужном сне. Так, во всяком случае, думал я в те наполненные удачей и благодатью минуты. Мы с Николаем прошли не более километра, а мой рюкзак буквально трещал по швам от набитой в него дичи.

IV

Юрий Иванович уже разжигал костер, когда мы подошли к лагерю.

– Ну, вы и канонаду устроили, – ничего не подозревая, промолвил он, между делом подсовывая под поленья мелкие веточки саксаула.

– Какую канонаду? – Самодовольно ответил я. – Всего пять раз выстрелил.

Я скинул на землю тяжелый рюкзак, развязал стягивающий поверх шнур и вывалил добычу.

У Юрика отвисла челюсть. Я любовно разложил тушки животных для обозрения.

– Ничего себе, – только и смог выдавить из себя Юрий Иванович. После столь ярко выраженного восторга он скромно подложил к моим трофеям курочку.

– Теперь надо саксаула натаскать, – предложил я, глядя на одиноко лежащую у костра ветку.

Тут же мы вдвоем с Николаем отправились за дровами, а Юрик стал готовить приспособления под казан. Далеко ходить не пришлось. Саксаул рос повсюду, и мы принялись собирать уже отжившие сухие, почерневшие побеги, лежавшие веером на песке, либо торчащие у подножья крепких живых стволов с россыпью мелких хрупких веточек и высохших листочков в виде бугорков.

Вскоре мы натаскали целую гору дров, сложив их у очага по ранжиру, чтобы не искать и не ломать сучья в темноте.

Появился Марат.

– Как дела? – поинтересовался я у него.

– Слушайте, там, – Марат указал большим пальцем через правое плечо, – целая цепь озер. Только стал подходить к кромке, – продолжал он свой рассказ, – вылетела одна утка. Я выстрелил, но смазал. А с воды, ближе к центру водоема, поднялась огромная стая… Короче, одну утку снял, а потом целый час просидел в камышах – и ни гу-гу. Надо на вечерку туда сгонять.

– Какую вечерку? – отозвался я. – Мы что, завтра уезжаем? Пораньше поднимемся и сходим. А сейчас надо зайцев освежевать. Берем по одному и алга*.

– Я вижу, вы тут отвязались, – заметив разложенную добычу, удивленно промолвил Марат.

– Я зайцев потрошить не могу, – запротестовал вдруг

Юрий Иванович.

– Что его потрошить – минутное дело, – отреагировал я на реплику Юрика. – Засекай. Я на твоих глазах его разделаю за минуту. Спорим на бутылку коньяка?

Юрий Иванович замялся

– Бери часы, – продолжал я нагнетать обстановку.

– За минуту – это ты лишку хватил, – вмешался в спор Николай. – За пару-тройку минут можно выпотрошить.

– Пошли, – решительно скомандовал я.

Увлеченные предстоящим зрелищем, все двинулись к берегу озерка. Для удобства восприятия захватывающего представления каждый прихватил с собой стульчик.

– Возьми казан и нож, – велел я Юрику.

На берегу ребята расположились вокруг меня в ожидании действа.

_______

алға! (казах.) – вперед.

– Ну что, готов? – обратился я к Юрику.

– Начинай, – махнул рукой Юрий Иванович.

Я принялся за дело, и вскоре заяц был готов к употреблению в качестве полуфабриката.

– Сколько? – спросил я Юрика.

– 51 секунда.

– Вот, видишь?

Молча каждый из бывших зрителей взял в руки по зайцу и попытался превзойти мой результат. Первым расправился с тушкой Николай, но вышел за пределы одной минуты. Последним оказался Юрик. Но, в целом, мы быстро покончили с процедурой разделки животных и попытались запихать их в казан. И хотя посуда по объему значилась пятилитровой, все зайцы в неё входить отказывались.

– Надо порезать их на порции, – многозначительно заявил я.

Но даже поделенное на куски мясо выглядывало из казана наружу.

Никто не сомневался, что завтра набьем дичи не меньше. Впереди было уйма времени. Хранить добычу до отъезда в наши планы не входило, да и негде. Целый день мы ничего не ели, поэтому ни у кого в голове не могло возникнуть мысли, что мяса для варки слишком много.

Установили казан над огнем. Я со значением положил внутрь очищенную головку лука, и оставили блюдо на время в покое.

Пока ужин готовился, поставили палатки, приготовили спальные места, перекурили и сгрудились у казана.

Вода почему-то выкипала с поразительной поспешностью, и приходилось несколько раз добавлять в казан холодной, желтоватой жидкости из озера.

Где-то через час Марат предложил до начала трапезы попить чаю. Поставили на огонь чайник. Попили с сушками напиток, слегка отдающий болотом, и снова уселись у костра. Молча перекурили.

– Может, уже готово? – нетерпеливо проронил Юрий Иванович, которому ожидание еды стоило больших усилий, чем остальным.

Я отрезал от зайчатины кусочек и попробовал на вкус. В меня вперились три пары голодных глаз.

– Ну, как? – снова встрял Юрик.

– Еще не готово.

– Я думаю, следует перевернуть. – посоветовал Николай Константинович. – Нижние куски положить наверх, а верхние вниз и посолить.

Но реализовать на деле этот совет оказалось делом непростым. После неуклюжих попыток проделать предложенную операцию непосредственно в казане несколько кусков мяса угодили в костер, и расплескалась часть драгоценной жидкости.

– Ты так весь навар выльешь наружу, – забеспокоился Николай.

Тогда я взял две миски и поделил в них верхние и нижние части.

– Теперь попробуй те кусочки, что снизу варились, – снова выдал рекомендации дотошный Николай Константинович.

Я долил в казан еще воды, посолил варево, но пробовать не стал из вредности.

– Давай подождем еще полчасика, – осадил я надоедливого советчика.

Юрий Иванович от моих слов пошатнулся, едва не свалившись со стула.

– Сколько можно? – взревел он.

– Сколько нужно – столько будешь ждать, – отвязался я на Юрике.

Через час мы шумно уселись за стол. Я приволок казан. Николай достал бутылку водки и нетвердой рукой налил в кружки себе, мне и Юрику по пятьдесят граммов целебной жидкости. Я приступил к раздаче приготовленной дичи.

– За успех нашего мероприятия, – произнес заздравный тост Николай Константинович.

Мы, кроме Марата, дружно осушили «бокалы» и запустили в чашки свои деревянные ложки.

Бульончик нас не порадовал. Он отдавал болотом с примесью мыла.

Попробовали мясо. Оно оказалось недоваренным и с трудом отделялось от костей. Даже седлышко, наиболее мягкая, без волокон часть тушки, не вселяло оптимизма при употреблении. Вареная зайчатина имела привкус чего-то несъедобного с ярко выраженным запахом, какой обычно источает загнанный зверь. Даже Дуська брезгливо фыркала у своей миски.

Но, несмотря на явное несоответствие данной пищи общепринятым кулинарным стандартам, мы поедали её усердно, и я бы даже сказал, с каким-то хищным остервенением.

В конце ужина я поделился своими соображениями по поводу съеденного деликатеса.

– Все же дичь надобно жарить, а не варить.

– Нам надо двигаться к речке, – поделился своим умозаключением Николай. – Там вода проточная и не воняет болотом.

– Ребята, давайте утром сбегаем на озера, постреляем уток, разведаем, где речка, а уж потом переберемся туда, – внес своё предложение Марат.

Вариант Марата посчитали разумным.

V

На следующий день Марат поднял нас еще затемно. Раздули угли, подложили ветки саксаула, и лагерь ожил. Николай поставил на огонь чайник. Стали молча готовиться к утренней зорьке.

За ночь природа остыла. Повсюду лежал иней.

Как только оделись и подготовили снаряжение, тут же поспешили поближе к костру. Поеживаясь от холода, протянули к полыхающим сучьям окоченевшие пальцы. Потянулись за сигаретами. Каждый выбрал из горящей кучи по тоненькой веточке с синеватым пламенем на конце и со значением прикурил, сладострастно вкушая прелести походной жизни.

Скоро крышка чайника заплясала, а из носика повалил густой пар. Это был сигнал к завтраку. Переминаясь с ноги на ногу, мы столпились у стола, соображая, что поесть. Открывшаяся взору картина не вызывала аппетита. С вечера на нем оставалась немытая посуда и остатки продуктов, покрытые тонким снежным слоем. Хорошо, что кто-то уложил хлеб в целлофановый мешок. Николай достал замершую булку и стал тонко нарезать. Юрик принес две консервные банки без этикеток и вспорол их своим огромным охотничьим ножом. В одной из них оказалась тушенка, а в другой сливочное масло.

– Это Вера со склада НЗ принесла, – пояснил Юрий Иванович. Его жена работала в штабе военного округа и при обновлении неприкосновенных запасов ей, как члену комиссии, периодически кое-что перепадало из заначки.

Никто не видел сливочного масла в такой непривычной глазу упаковке, поэтому сразу потянулись к данному продукту животного происхождения.

– Отличное масло, – заключил Марат, слизывая остатки жирового вещества с кончика ножа.

Тем временем Николай Константинович нанизал отрезанные ломтики хлеба на ветку джиды и сосредоточенно принялся вертеть её над огнем. До нас донесся приятный запах свежеиспеченного хлеба. Не раздумывая, мы кинулись к ближайшему дереву с целью отыскания подобных приспособлений для осуществления аналогичных действий. Марат быстренько накромсал куски хлеба, а я аккуратно разместил на углях банку тушенки. Через пару минут все сидели у костра и, вдыхая хлебные ароматы, готовили, по выражению Николая Константиновича, гренки. Закопченные теплые ломти белого хлеба я обильно покрыл сливочным маслом, а поверх горкой уложил тушенку.

– А это – бутерброд по-кураксински, – в свою очередь заявил я, демонстрируя изделие окружающим. Под таким названием – Кураксу – находился ближайший от нас поселок.

Употребив горячую пищу, названную в честь реального географического места, мы значительно приободрились, а после выкуренной с чувством сигареты на сытый желудок были готовы к решительным действиям.

Ночная мгла начинала уже таять, когда мы цепочкой выдвинулись по направлению к озерам. Впереди в качестве проводника бодро вышагивал Марат, замыкал процессию Юрий Иванович.

Через четверть часа подошли к черневшей еще издалека стене тростника. Повеяло болотным запахом. С водоема доносилось разноголосье лысух, кряканье уток и отрывистый свист куликов. Из-за частокола водной растительности проглядывало зеркало воды. Озеро тянулось до горизонта, местами исчезая за барханами, и в ширину достигало не более шестидесяти метров.

У начала озера Николай отделился от группы с намерением зайти с противоположного от нас берега. Мы втроем пошли вдоль кромки тростников.

– Здесь где-то проход был, – сообщил Марат.

Через сотню метров, на самом деле, узрели изрядно протоптанную тропу. Осторожно ступая по плотно прижатым к земле ломким стволам растений, мы двинулись к воде. Как такового, берега не было. Уже с середины тропы сквозь растительный настил стал просачиваться черный ил, издававший резкий гнилостный запах.

К открытой воде подходить не решились, чтобы не спугнуть уток. Затаились в двух метрах от неё. Я взял Дуську на поводок. Приходилось рассматривать поверхность озера через стволы тростника. И хотя небо на востоке заметно посветлело, можно было разглядеть лишь возвышающиеся над водой хатки ондатры, торчащие повсюду кочки, да едва заметные верхушечные побеги роголистника.

Различить в этом наборе болотных ингредиентов уток было сложно. Как только мы ступили на охотничью тропу, они тут же замолкли и не взлетали только потому, что не видели объекта, издающего пугающие звуки, как бы мы не крались. Но явно насторожились и находились в оцепенении. В таком состоянии их вполне можно было принять за кочки или другие предметы, расположившиеся темными пятнами на воде.

Но тут с противоположного берега раздался громкий шум ломающегося тростника. К водоему, несомненно, двигалось крупное животное.

С середины озера стали подниматься утки. Их сидело там не меньше полусотни. Мы выскочили из зарослей по колено в воде и начали палить. Общими усилиями удалось выбить из стаи двух уток. Я с Маратом и Дуськой ринулся подбирать добычу.

Озеро, как и предполагалось по наличию кочек и водорослей на воде, оказалось неглубоким, что позволило нам быстро добраться в болотных сапогах до места, не замочив ног. Дуська увидела дичь первой, резво подплыла и ухватила птицу за грудку. Я взял из её пасти утку и похвалил за усердие. Приободренная, она тут же развернулась и поплыла к Марату, который в это время пытался извлечь из воды вторую. Но в последний момент, когда он уже коснулся оперения, та неожиданно нырнула, и Марат остался ни с чем.

Он стоял обалдевший, беспомощно раскинув руки. А все потому, что впопыхах, на волне успеха, он сунул свое ружье Юрику, и добить утку, которая, кстати, выплыла от него в пяти метрах, ему было нечем. Я же не мог вмешаться в этот инцидент из-за Дуськи, которая находилась от меня в створе выстрела.

Дуся, на глазах которой развивались эти драматические события, прибавила обороты и приблизилась к нырку вплотную, но тот снова ушёл под воду. Не останавливаясь, собака продолжала упорно грести по направлению исчезнувшей птицы. И вот подранок появился из воды перед самым её носом. Заметив страшного зверя, утка отчаянно забила крылом, но Дуся успела впиться в заднюю часть и принялась мять, пытаясь ухватить её покрепче.

Так с успехом для нас завершилась захватывающая эпопея на водах. Героиней её стала Дуся, которая продемонстрировала на деле охотничьи способности и по праву заслужила уважение среди двуногих собратьев по охоте.

– Здорово! – послышались одобряющие возгласы Николая Константиновича с противоположной от нас стороны.

– Так это ты, любезный?… А то мы гадали, что за животное ломится в камышах?.. Юрий Иванович даже предположил – не кабан ли шорох наводит… До сих пор вот трясется в страхе. А это, оказывается, у Николая Константиновича вдруг моча в голову ударила, и он решил испортить нам охоту, – откликнулся я, пытаясь излагать свое возмущение языком, близким по форме к литературному.

Тут на нас, откуда ни возьмись, налетел табунок чирков, со свистом пронесся над водой и мгновенно исчез из поля зрения. Никто даже не успел вскинуть ружье.

– Болтать меньше надо на охоте, – незамедлительно, используя ту же нормативную лексику, отреагировал Николай Константинович

После обмена мнениями стороны разошлись подальше друг от друга. Марат с Юриком побрели по воде, а я решил удалиться по суше. Так было удобнее перемещаться с собакой. Вышел из тростников и направился к перемычке между озерами, которую заметил, когда доставал нырка. Это было удачное место в центре пролета уток. Там они начинали снижаться перед посадкой на кормовое угодье.

До перемычки мы дошли быстро, и только я собрался шагнуть в заросли, как Дуся опередила меня и залетела туда первой. Её хвост сигнализировал о наличии рядом дичи. Скорей всего, фазана. Я отступил назад на открытую площадку, встал в стойку, расставив для устойчивости ноги, и поднял ружье в направлении предполагаемого взлета птицы. Через мгновение из тростников с шумом взметнулся петух. Вылетел он в том месте, где я ожидал. Предстал передо мной во всей своей красе в метрах десяти. Я выстрелил, но он продолжал лететь, пальнул во второй раз – никакого эффекта. Я не верил своим глазам и до последнего момента ждал, что фазан вот-вот упадет. Но мои ожидания не оправдались. После этого я не выдержал и громко разразился гневной тирадой, выбирая наиболее красочные и выразительные словосочетания, адресованные преимущественно самому себе. Не преминул упрекнуть за то, что взял не то ружьё. И теперь не имел возможности сопроводить дичь выстрелами до тех пор, пока она не скроется из виду. Дело в том, что накануне этой охоты я приобрел новое оружие: шестизарядный полуавтомат «Сайга», сконструированный на базе автомата Калашникова. Оба ружья я взял с собой, но к озеру пришел с привычной двустволкой шестнадцатого калибра.

Дуська выскочила из тростника и заметалась из стороны в сторону, отыскивая отстреленную птицу, очевидно, веря в мою непогрешимость.

– Дуся, уймись, – попытался я усмирить пыл собаки.

Та остановилась и вопросительно посмотрела на меня. Я доходчиво объяснил ей, что на самом деле хозяин прекрасный стрелок, но на сей раз произошла досадная промашка. В этой связи попросил у неё прощение за доставленное беспокойство и пустые хлопоты.

После длительного излияния досады мы двинулись к месту, где сел петух.

Несколько минут шли неторопливой походкой, размышляя каждый о своем. И тут из-под ног у меня с грохотом взлетела утка, причем кряква. От неожиданности я сгоряча отдуплетился, но заряды прошли мимо цели. Непонимающим взглядом я проводил удаляющуюся птицу и осмотрелся, не представляя, откуда она могла подняться. Как оказалось, в семи шагах от меня находилась глубокая яма диаметром в четыре метра с высокими берегами. Дно было до середины наполнено водой. По краям лужи зеленела травка. Утка заметила меня первой, но уже очень близко, поэтому взлет оказался шумным. Для разгона не было места.

Фортуна явно отвернулась от меня. Я вслух попытался прокомментировать промах и разобраться в причинах непопадания в цель.

Мои рассуждения, наполненные страстным желанием докопаться до истины, прервала стрельба, устроенная на озере. Я увидел одинокую, несчастную уточку, извивающуюся под градом пущенного в неё свинца… Когда же она удачно миновала, казалось бы, опасный участок и скрылась за барханом, я с облегчением вздохнул. У меня на душе стало легче.

Солнце любопытно выглянуло из-за песчаного бугра, словно заинтересовалось моими содержательными и глубокомысленными высказываниями. Я поприветствовал светило, поблагодарил за проявленный интерес к моей скромной персоне и отвесил низкий поклон.

Со спокойной совестью вернулся к озерам. Как-никак, оставил в живых два божьих существа.

Но утренняя зорька не задалась. И хотя утки налетали, попасть в них мне не удавалось. Наверное, спешил, и заряд проходил впереди идущих птиц, потому что после выстрела они резко забирали вверх, а над ребятами же успевали подняться очень высоко, что создавало им определенные проблемы, о которых коллеги поведали мне позже достаточно недвусмысленно.

Часам к десяти лёт прекратился. Мы выползли из тростников и отправились на поиски речки. С озера мы уносили трех уток, одна из них значилась на счету Марата. Оснований для расстройства не было. При любом раскладе – ужин был обеспечен. И нас еще дожидалась вечерняя зорька.

VI

Через полчаса мы уже стояли у тугайных зарослей, за которыми, по нашему разумению, находилась река, и пытались обнаружить проход внутрь. Так как видимых троп и редколесья не наблюдалось, с прищуром двинулись вдоль полосы местных джунглей, состоящих из колючих деревьев джиды и кустарников с обвивающими их цепкими растениями, которые все вместе, переплетаясь меж собой, делали их непроходимыми.

По пути следования Дуся выгнала двух фазанов. На этот раз я не упустил ни одной птицы и, к своему удовольствию, уложил в заплечный мешок. Всё это происходило на глазах моих спутников, которые молча восприняли мой успех, но идти дальше скученно уже не могли. Николай прибавил шаг и вскоре скрылся за поворотом. Марат сдвинулся левее в заросли чингила. И только Юрик не стал дергаться, продолжая двигаться в заданном направлении и избранном темпе, исключительно потому, что по жизни избегал лишних телодвижений. Мне пришлось вплотную приблизиться к кромке тугая, чтобы не мешать его ходу. Я старался, по возможности, идти с ним параллельно с таким расчетом, чтобы, если вдруг смажу по взлетевшей птице, у него бы имелся шанс тоже выстрелить.

Мы так увлеклись охотой, что забыли о своих намерениях, даже не знали толком, у реки ли находимся. Незаметно вышли в открытое поле с низким редким тростником. Впереди лежало озеро. Тугай в этом месте очерчивал полукруг и уходил чуть ли не в обратном направлении. От озера к нам шел Николай.

На месте изгиба тугайная растительность была реже, и мы решили подобраться к воде. Наши расчеты оправдались. Не успели пройти и полсотни метров, как уперлись в русло реки. Но вода в ней стояла лишь в небольших углублениях. Не было сомнений, что её где-то выше перекрывали. Когда переезжали речку по мосту, создавалось впечатление, что она полноводная. Радовало только одно обстоятельство – дно протекавшего здесь недавно водного потока было истоптано фазаньими следами.

Мы выбрались из тугая и решили осмотреться. Сразу же за озером возвышалась песчаная гряда. Дождались Марата и забрались на вершину. Было видно, как, бесконечно петляя, тугайная полоса делает огромный круг, огибая хребет, на котором мы стояли, и теряется вдали. В пойме реки поблескивало несколько озер.

– Что будем делать? – поставил я вопрос.

– Нужно воду попробовать в озере, – внес предложение Николай.

Оказавшийся на нашем пути водоем был раза в три больше того, возле которого находился лагерь. Вопреки нашим предположениям, по берегам озера рос невысокий редкий тростник, и торчали кустики гребенщика. На вкус вода вполне годилась для потребления.

После недолгих колебаний решили переместиться на новое место у озера с питьевой водой. Решающим фактором, склонившим нас к переселению, стали фазаньи следы, покрывающие дно обмелевшей реки.

Сборы были недолги, но сам переход заставил изрядно попотеть.

Солнце будто вконец распоясалось и неистово источало на землю не по сезону жаркие лучи.

От прежней стоянки до реки было около полукилометра, но вдоль неё до нового места поселения предстояло пройти в четыре раза больше. Охота настолько завладела нами, что мы незаметно протопали вдоль тугая не меньше двух километров, пока не набрели на озеро. Обратный путь к лагерю, кстати, не лишенный интереса к пернатым, тоже показался увлекательной прогулкой. Теперь же, нагруженные неподъемными рюкзаками, мы едва передвигали ноги. Через каждую сотню шагов буквально валились под куст в тень и несколько минут не могли отдышаться. После небольшого привала требовались огромные усилия, чтобы встать, поэтому, чтобы не терять на подъем и без того угасающие силы, решили приходить в чувство стоя. Останавливались у большого куста тамарикса, а там, где не было кустарника, у джиды, громоздили рюкзак на ветки и наваливались на него всем телом. Так, полулежа или полустоя, набирались сил для следующего броска.

Собирались быстро, и никто не подумал переобуться, снять теплые вещи, что были надеты еще ранним утром, да и пихать их было некуда. Юрий Иванович не нашел даже места для своего спальника. Впрочем, приспособить его поверх рюкзака, как обычно поступают туристы, он не мог по одной простой причине. Под дно своего полутораспального ватного мешка он подшил поролон толщиной в пять сантиметров, чтобы мягко и тепло было спать на земле и не заботиться о растительной подстилке. Обхватить такой спальник в свернутом состоянии не хватало рук. Юрий Иванович нес свое спальное место перед собой, ухватившись за алюминиевую проволоку, которой мешок был опоясан.

Из-за спальника Юрик не видел дороги и частенько терял ориентир, натыкаясь на кочки или внезапно возникающие перед ним кусты. В середине пути он вообще отказался идти дальше.

– Я буду ночевать здесь, – наотрез заявил он, грохнувшись в очередной раз вместе со своим мешком и рюкзаком на огнедышащий песок.

Стоило неимоверных усилий и кучу времени, чтобы сдвинуть его с места. Для этого потребовалось обрушить на его несчастную голову немереный поток красноречия, изыскивать реальные средства воздействия на его психику, формулировать убийственные аргументы, чтобы убедить его найти силы подняться и продолжить движение к намеченной цели.

На переход, полный лишений и невзгод, затратили более двух часов. До будущего лагеря первым добрался Николай, следом за ним я. Через пару минут к нам присоединился Марат. Как только скинули рюкзаки, сразу же сорвали с себя мокрые от пота куртки и ринулись к воде. Прохладная влага быстро привела нас в чувство. Появилось ощущение, будто тело, как надувной шарик, наполняется жизненными силами.

На горизонте замаячила фигура Юрия Ивановича. Двигался он явно не по прямой линии. И не только потому, что ему мешал спальный мешок, торчащий паровозной трубой, он просто уже не различал перед собой предметы. Они маячили впереди в туманной дымке. Практически несчастный Юрик перемещался по абрису.

Видеть эту картину без содрогания было невозможно. По сравнению с этим живописным полотном бурлаки Репина выглядели просто сосредоточенной группой спортсменов-разрядников, перетягивающих канат. Мы кинулись навстречу изнемогавшему товарищу.

Марат вырвал из скованных судорогой рук Юрика спальный мешок. Мы с Николаем ухватились за лямки рюкзака и стянули с его могучих плеч непосильную ношу. Но даже облегченный, Юрий Иванович не устоял на ногах и повалился, яко подкошенный колос или колосс Родосский, принимая во внимание размеры его тела. Марат с трудом, но заботливо подложил под голову бедняги необхватный спальник.

–Воды, – выдавил из себя умирающий.

Я стал нащупывать в карманах рюкзака фляжку, с которой Юрий Иванович не расставался. Но она была пуста. Тогда я принялся обшаривать рюкзак и нашел бутылку agua vitae. Эта «живая вода», политая на его иссохшие губы, возымела немедленное действие – подобно нашатырю, приводящему в чувство человека, впавшего в беспамятство. Глотнув водки, Юрий Иванович тут же встрепенулся, глаза его округлились, и из уст полилась адекватная обстоятельствам речь.

Через несколько минут мы втроем стояли у своих рюкзаков и обсуждали дальнейшие планы. Юрий Иванович с оголенным торсом похрапывал на краю полянки. Периодически до нас доносились протяжные, жалостливые стоны. При каждом таком излиянии страдания все тело мученика судорожно вздрагивало. Очевидно, ему снились ужастики великого перехода…

– Для начала давайте попьем чаю, – высказался Марат.

Николай молча достал топорик и пошел в сторону тугая вырубать рогулины и перекладину под чайник. Мы с Маратом отправились за саксаулом.

Когда сели за стол, Николай предложил Юрику присоединиться. В ответ послышалось невнятное мычание. Однако тело мычавшего товарища не двигалось. По всей вероятности, оно отказывалось подчиняться сигналам из центра и жило своей жизнью, отдельно от сознания. Где-то произошел сдвиг по фазе.

– Не трогай его, – отозвался я, – пусть набирается сил, – и с издевкой добавил: – запахнет жареным – приползет.

Поставили палатки, расстелили спальники. Теперь надо было думать об ужине.

– Чем сегодня порадуешь? – спросил я Николая, для которого наступил день дежурства.

– Бульончик из фазанов, – лаконично ответил дежурный.

Достали дичь и стали общипывать. Предстояло выдернуть перья и пух у восьми птиц. Начали с фазанов.

– Только, пожалуйста, не суй всех фазанов в казан, – памятуя опыт приготовления зайцев, обратился я к кашевару.

– Не волнуйся, двух птичек будет вполне достаточно, иначе бульона не будет, – успокоил меня Николай, истосковавшийся по жидкой пище.

Он прихватил две общипанные фазаньи тушки и двинулся к костру. На ходу по-хозяйски распорядился, чтобы утиный пух не смешивали с крупными перьями.

За спинами зацокали фазаны. Настало время их кормежки. Я с Маратом задергался. А Николай развернул перед нами аккуратно сложенную выглаженную наволочку.

– Пух и мелкие перышки складывайте сюда,– скомандовал он.

Как только с птицей было покончено, я, Марат и Дуся выдвинулись на огневой рубеж. Эта линия пролегала в пятидесяти шагах от лагеря. Столько же оставалось до окрайки тугая. В это время фазан обычно выходил из крепей на открытые места. В чащу решили не залазить, а пробежаться рядом.

Вернулись с двумя фазанами. Юрик уже сидел за столом и дожидался своей порции похлебки с половинкой сваренной птицы. Значит, сознание все же овладело телом. Реальное начало воссоединилось с виртуальным, и это радовало.

VII

Наутро следующего дня Марат снова устроил побудку, но никто из членов экспедиции его не поддержал. Он ушел один на дальнее озеро. Я и Николай посчитали необходимым обследовать территорию, пролегающую за хребтом, и видимую часть тугайного леса у реки. Спешить было некуда, и мы продолжали нежиться в спальных мешках, представляя, какая снаружи холодина.

Выползли из палатки с началом фазаньих перекличек, когда солнце выглянуло из-за верхушек деревьев, и в солнечных лучах начал плавиться иней.

Юрий Иванович идти с нами в разведку отказался.

– Я уже находился вчера, – ответил он. – Вот, до ближайшего озерка схожу и всё.

– Ближайшее озеро рядом. Зачем куда-то ходить, – съязвил я.

Юрий Иванович не пожелал вдаться в полемику, и скоро мы разошлись в разные стороны.

Мы с Николаем и Дусей взобрались на хребет. Юрик неторопливо, раскачиваясь из стороны в сторону, шел к озеру, расположенному от лагеря метрах в четырехстах неподалеку от реки.

Не успели мы миновать долину, раскинувшуюся c обратной стороны хребта, как услышали два выстрела. Стрелял Юрик. Мы насторожились. Последовало еще два выстрела, которые нас остановили. Следом еще дуплет. Мы не выдержали и поспешили назад. Канонада не утихала. На гребне мы внимательно оглядели воздушное пространство над озером, но лета уток не увидели. Юрик продолжал палить.

– В кого он стреляет? – удивился Николай.

– Может быть, отстреливается? Мало ли что. Какие-нибудь туземцы напали,– предположил я.

Недолго думая, мы кинулись на выручку.

Озеро, где «отвязывался» Юрий Иванович, было вдвое меньше нашего, но густо поросшее тростником. На противоположной стороне заметили «ворошиловского стрелка». Он копошился в зарослях, остервенело орудуя топором.

Мы не знали, что и думать.

– Неужто крокодила завалил? – снова высказал я предположение на ходу.

Когда подбежали ближе, Юрий Иванович шарил руками в грязи, нервно разбрасывая вокруг порубленные стволы тростника. Наконец, извлек наружу утку. Она была обезглавлена. От сердца отлегла тяжесть.

– Достала, блин, – в сердцах выразился он, выбравшись из зарослей.

Юрик был весь мокрый с головы до пят. Струи бегущего пота растворяли осевшие частички ила и мутными разводами растекались по всему лицу, оставляя темные следы под глазами и на веках. На трехдневной щетине торчали куски грязи.

– Ты что, целый патронташ в одну утку высадил? – выпучив на него недоуменные глаза, спросил Николай.

– А что делать? – с досадой откликнулся Юрий Иванович и поведал нам душераздирающую историю.

Следует иметь в виду, что его речь была насыщена отдельными красочными словами, фразами и оборотами, которые органично вплетались в ход повествования, подчеркивая эмоциональный накал страстей, и одновременно позволяли сохранять необходимый темпоритм в процессе изложения событий.

– Подхожу к озеру… Вижу,… утки сидят. Я… стал … подкрадываться. Только зашел… в камыши… Они… начали взлетать…Выстрелил… Смотрю… одна упала… Выбежал к воде,… Подранок…плавает по центру. Я шарахнул по нему раз, другой… Он… нырнул. Главное, дробь осыпает его полностью, а он… невредим… Как будто в бронежилете… Метров через пять выныривает, как вчерашний, я палю, а он… снова ныряет. Вот так бегал как савраска вокруг озера и не мог прикончить… Вконец загонял… Подумал уже плюнуть на него… Гляжу, к берегу подплыл и пытается… в камыши забиться. Что делать?.. Патронов уже нет… Хорошо, что рядом с ним находился, а то бы ушел… Схватил топор и врукопашную… Кое-как одолел.

Юрик перевел дух. И мы тронулись к месту стоянки.

– А вот они, – под впечатлением рассказа неожиданно встрепенулся я, – не понимают! – я указал пальцем вдаль. – Думают, что мы здесь прохлаждаемся. Пузо на солнце греем…

Мои спутники шагали молча в ожидании продолжения моей пламенной речи, пока не понимая, кого я имею ввиду.

– Представь, Юрий Иванович, – выдержав паузу, обратился я к страдальцу, – возвращаешься ты домой после этой, прямо сказать, тяжелой охоты, выжатый, как цитрусовый плод. Обмывшись, съедаешь что-нибудь и валишься на диван бездыханный. К тебе подходит заботливая жена и елейным голоском, полным любви и сострадания, говорит: « Чё разлегся? В ванне кран течет. В кухне лампочка перегорела. А он, видите ли, лежит, как будто его ничего в доме не касается». Именно когда мы уезжаем на охоту, в доме все начинает рушиться. Ты ей говоришь: «Послушай, я так устал…» А она тебе в ответ: «Отчего ты устал? Ты же отдыхать ездил»…

– Да-а, – в один голос затянули в знак согласия мои попутчики.

VIII

За разговорами незаметно подошли к лагерю. Юрий Иванович остался готовить ужин, а мы двинулись дальше по ранее разработанному маршруту. Вернулись туда, где был прерван наш поход, а через двести метров неожиданно вышли на дорогу. В нас, которые считали, будто находимся в необитаемых местах, это открытие не вызвало радости. Это был не просто след случайно проехавшей машины, а накатанная дорога с четко выраженной колеей, причем в низинах достаточно глубокой, с объездами. А это значило, что по ней ездили круглый год.

Мы пошли дальше, чтобы прояснить обстановку. По пути стали попадаться другие признаки присутствия человека. На песчаном хребте заметили высокий кол с нанизанным черепом коровы. Скорей всего, подобные вешки служили ориентирами для пастухов. Через пару километров вдалеке у подножья бархана увидели стадо крупнорогатого скота. На вершине холма на лошади сидел человек. Наверняка, где-то рядом находилась ферма.

Протопали еще с километр, и дорога вывела к руслу реки. Берега её в этом месте были не столь крутыми, и вода со стороны лесной полосы разливалась, образуя мелководный затон. Тугай расступался, что давало возможность перебраться через водную преграду бродом и беспрепятственно миновать дремучие заросли.

Идти далее по накатанному пути не имело смысла. Встреча с местными жителями в наши планы не входила. В этом не было нужды и очевидной пользы. Поэтому пересекли углубление, ступая по свежему следу колесного трактора, и устремились в лес.

Некоторое время шли просекой. По обе стороны за мелколесьем проглядывалось русло реки. Предположить, в каком направлении мог бы двигался водный поток, было невозможно. Но даже если бы в речке наблюдалось какое-то движение воды, стоило перейти её два-три раза, и терялись всякие ориентиры. Река выделывала неимоверные зигзаги. Если шли напрямик, приходилось переходить её через каждые тридцать, пятьдесят метров.

До определенной поры нас это обстоятельство мало заботило, лишь вызывало некоторое удивление. Но если бы озадачились вдруг вернуться в лагерь, то в какую сторону идти – никто бы тогда не ответил. Однако мы были заняты промыслом и подобных вопросов себе не задавали.

Дуся, на удивление, резво двигалась впереди. Фазаны вылетали часто, но не всех доводилось увидеть в густых зарослях, чаще только слышать шум взлетающих птиц. На удачный выстрел, как правило, можно было рассчитывать на прогалинах или на окраине лесополосы, когда фазан вылетал на открытые площадки.

В наших рюкзаках лежало четыре петуха, когда мы в очередной раз выбрались из тугая и увидели неподалеку озеро. Разнообразия ради решили его обследовать.

Прилегающее к озеру поле было утыкано тонкими двухметровыми стволами чия, собранными в небольшие группки с густой дерновиной у основания. Николай поведал, что в царские времена, как ему рассказывал отец, колоски этого растения шли на продажу во Францию, где из них плели шляпки, пользующиеся у модниц огромной популярностью. В моем понимании, эти былинки годились разве что на метлы, которыми в городах дворники мели дворы. Возможно, такие представления внушили нам советские производители, чья фантазия дальше веников не распространялась. Из-за скудости мышления представителей легкой промышленности наши труженицы лишились возможности красоваться в изящных, экологически чистых головных уборах, изготовленных из местного сырья природного происхождения.

Но тут в наш светский разговор вмешался заяц, которого Дуся выгнала неподалеку, и тому вздумалось перебежать нам дорогу. На мой взгляд, зверек сделал опрометчивый поступок.

После моего меткого выстрела с озера снялась стайка уток. Мы не дошли до озера пятьдесят шагов. Сожаления данный факт не вызвал. Подойти к ним незамеченными нам бы все равно не удалось из-за густых зарослей вокруг.

Мы пробрались к воде, расселись по обе стороны озера и стали ждать прилета уток. Прошло не менее часа, но пернатые упорно обтекали наш водоем стороной. Тоскливым взглядом провожали мы утиные стаи вдалеке, не теряя, однако, надежды на наступление долгожданного момента, когда и к нам приблизится желанная птица. Резко зайдет на посадку и с шумом усядется на воду.

Ну, а пока мы придавались мечтам, все это время в трехстах метрах от нас беспечно разгуливали фазаны, оглашая окрестности своим звонким криком. Нужно признаться, что их наглые выкрики вносили некоторую нервозность в процесс ожидания водоплавающей дичи.

Наконец, я не выдержал и пошел усмирять возмутителей спокойствия.

Но, когда я достиг тугая и проследовал вдоль зарослей несколько шагов, меня вдруг занервничал. Деревья отбрасывали длинные тени. Лучи заходящего солнца плутали в густом переплетении веток и лиан. День доживал свой последний час. Пора было возвращаться в лагерь. Я настороженно огляделся, но определить, в какую сторону двигаться, доподлинно не знал. Своим беспокойством поспешил поделиться с товарищем.

Зашел с Дуськой на гребень холма, у подножья которого находилось озеро, и только шагнул вниз, в нескольких метрах от того места, где сидел Николай, заметил небольшую лужу. Её площадь равнялась хрущевской кухне, и лежала она на открытой местности, только с одного края у водной черты отдельной группкой рос тростник. На этой луже, как я успел сосчитать, сидели восемь крупных уток. Создавалось впечатление, что им тесно в этом крохотном водоеме. Они не двигались, оставаясь в одном положении, словно чучела.

Я рухнул на песок, схватил за шиворот Дусю. Дрожащими руками надел на неё ошейник, пристегнул поводок и пополз к добыче по-пластунски. Предстояло проползти метров сто. Удача сама шла в руки. Оставалось только развязать тесемки рюкзака и сложить туда дичь. Лихо орудуя локтями и коленками, я постепенно приближался к луже. В голове чередой проносились сладостные сердцу картинки: как после моих выстрелов с грохотом упадут, по крайней мере, четыре крякаша. Дуська помчится подбирать их, а я неспешно буду укладывать дичь в рюкзак. Представлял, как выбежит Николай поинтересоваться, в кого я стрелял, и как округлятся его глаза при виде добытых мною трофеев…

До тростника, скрывающего уток, под прикрытием которого я крался к ним, оставались считанные метры. На мгновение я прервал движение и прислушался. Ни одна травинка, ни один колосок не шевелился. Вокруг стояла мертвая тишина. Только отчаянно бухало сердце. Я не знал, что думать. Разумеется, утки слышали, как я подкрадывался к ним: пыхтел, сопел, прокладывая на песке борозду. И с каждой секундой эти звуки нарастали. Но почему же тогда они не взлетели? Этот назойливый вопрос застрял занозой в моей голове. «А может быть, за уток ты принял обычные кочки, торчащие из воды?» – вдруг заронил сомнение внутренний голос. Я укоротил поводок, чтобы Дуся не выбежала вперед, привязал его к ремню на поясе и двинулся дальше. Уже подполз к воде. До птиц было рукой подать. На секунду затих. Затем резко поднялся… Тишина. Самих уток я по-прежнему не видел из-за тростника. Шагнул в воду, Вскинул ружьё, плотно прижимая указательным пальцем спусковой крючок. Еще секунда, и утки с шумом должны подняться… Никакого движения сквозь стволы тростника не наблюдалось. «Неужели улетели? – продолжил я внутренний монолог. – Но когда? Я не отрывал глаз от водоема. Да и бесшумно они же не могли взлететь?». Сделав еще один шаг, я очутился бы в метре от птиц. Несколько секунд, не опуская ружья, стоял не шелохнувшись, собираясь с духом, а затем резко рванул вперед, сразу оказавшись в центре лужи. Из-под ног разом в мареве брызг с невероятным шумом утки сорвались с места.

Я выстрелил. Птицы выстроились в цепочку и круто забрали вправо, огибая хребет. На фоне темного склона их можно было едва различить, хотя все еще оставались в пределах выстрела. Пальнулвторой раз. Птицы забрали вверх и одна за другой высветились на багровом небосклоне. Все восемь красавец грациозно уплывали вдаль.

Меня обуяла неведомая доселе досада. Я наполнил до отказа легкие благоухающим воздухом. Простер руки к небесам. И излил горечь неудачи в самых красочных и изысканных выражениях. Поток неутихающей обиды под мощным напором выплескивался наружу и будоражил окружающее пространство не менее трех минут безостановочно, что, надо думать, заставило всякую живность замереть в испуге или недоумении в радиусе двух-трех километров.

Накричавшись с чувством, я ощутил облегчение и даже какую-то легкость в теле.

Из тростников выполз Николай.

– Слышал, слышал, – сквозь смех произнес он.

– А ты знаешь, почему я промахнулся? – спокойно спросил я.

– Ну, и почему?

– А все потому, что раньше времени открыл рюкзак и собрался уже складывать дичь.

Так родился наш третий охотничий закон.

Если не хочешь спугнуть удачу – не открывай раньше времени мешок.

– Я полагаю, тебя в райцентре можно было услышать, – продолжил разговор Николай, – а не только в лагере.

– Кстати, о лагере. Ты знаешь, в какую сторону идти?

– Нет проблем. Откуда пришли, туда и пойдем.

– Ну да, километров двадцать пробежимся и будем в лагере.

– Можно пойти напрямик, – с той же уверенностью сказал Николай и указал на восток.

– Ну ладно, веди, Сусанин.

Сумерки сгущались. Двигаться в сторону наплывающей темноты представлялось не иначе, как перемещаться в кромешную неизвестность. Но Николай шагал уверенной поступью, и его напористость свидетельствовала о непоколебимости решения идти избранным путем.

Какое-то время решительность товарища вносила в мое душевное состояние спокойствие. Однако, прошагав в полной темноте пару километров, уверенность в правоте Николая стала постепенно таять. Еще через час я высказал сомнение в его способности ориентироваться на местности.

– Мы уже где-то рядом, – не сдавался Николай Константинович. – Нужно найти самое высокое место и осмотреться. Костер далеко видно.

– Как ты в этой темени собираешься искать вершины?

Николай ничего не ответил, и пока я пытался высмотреть точку, позволяющую возвыситься над окружающим пространством, он тихо растворился.

– Ты где? – окликнул я его.

– Я сейчас подойду, – раздался сдавленный голос Николая из преисподней.

Через пару минут он стоял рядом и отряхивал с одежды песок.

– Мы наверху, – сообщил «Сусанин».

Оказывается, мы стояли на какой-то возвышенности, а в метре от нас начинался крутой спуск, по которому он молча скатился вниз, и откуда сообщил о своем стремлении воссоединиться со мной.

– Никакого костра не вижу, – поделился я своими наблюдениями.

– Нам туда, – уверенно указал Николай на то место, откуда только что появился.

Но тут я вспомнил, что накануне нашего отбытия из лагеря мы договорились: на случай, если потеряемся, произвести подряд два выстрела.

Я взвел курки и отдуплетился. Николай тоже дважды выстрелил. Стали ждать. Закурили и принялись озираться по сторонам. Прошло минут десять, и вот вдалеке я узрел мигающую точку света. Сигнал исходил со стороны, противоположной той, куда призывал отправиться Николай.

– Славу Богу, мы спасены, – с радостью произнес я.

Мы поспешили на ориентир. Спустились с хребта и очутились в каком-то лесу. Это был не тугай, а заросли ивы. В иных местах стволы и ветви деревьев настолько переплетались, что сквозь них невозможно было пробраться и приходилось искать обходные пути.

Наконец нам удалось выйти из этого частокола на открытое пространство и прибавить ход. Но через полчаса я снова засомневался

– Мне кажется, мы сбились с пути.

Николай подал сигнал бедствия. Теперь наш спаситель мигал немного правее того направления, по которому мы рвались к нему.

Еще через пару произведенных дуплетов мы всё-таки наткнулись на Юрика, подающего фонариком спасительные сигналы.

Измотанные, голодные, мы с Николаем потянулись к столу. Юрий Иванович заботливо поставил перед нами миски с лапшой из фазанов. Мы набросились на еду и лишь к концу трапезы с чаркой водки собрались было поведать о своих злоключениях, но тут Юрик предложил к употреблению второе блюдо – каждому по жареной утке.

– Ну, Юрий Иванович, ты нас балуешь, – с восторгом заявил я.

– Такого яства ни в одном ресторане не предложат, – разделил мой восторг Николай.

На третье, не давая нам отдышаться, Юрик преподнес кисель из сухофруктов.

Нашему изумлению не было предела. Такое не забывается. В этот момент количество, качество и разнообразие еды отодвинули на второй план наши блуждания в темноте, которые виделись нам уже в другом свете: как незначительный эпизод, как обыденное явление на охоте в незнакомой местности.

Николай даже высказал намерение затемно проследовать на то злополучное озеро, откуда началось наше длительное возвращение в лагерь, уверенный, что утром там будет уйма уток, ни на йоту не задумываясь, в какой стороне оно расположено.

Упрекать его в самонадеянности, а тем более отговаривать от рискованной затеи, я не стал. Для себя я наметил территорию для охоты поближе к лагерю. Марат решил не менять облюбованного места на первом озере, где ему удалось добыть шесть уток. Юрий Иванович был верен своей раз и навсегда выработанной тактике – не удаляться от лагеря за пределы прямой видимости.

IX

Размещались мы в двух палатках. Любители утиной охоты спали отдельно от нас с Юриком. Поэтому их подъем и сборы мы слышали сквозь сон.

С уходом Николая и Марата нас могли потревожить лишь фазаньи вопли. Эти сигналы должны были побудить к началу охоты. А пока мы мирно посапывали в теплых спальниках до той поры, когда, наконец, забрезжит рассвет и прольется на нас через полотно палатки.

Меня разбудил отчаянный лай собаки. В палатке было темно, значит, солнце еще не взошло. Дуська лаяла где-то в стороне. Я забеспокоился, и некоторое время лежал не двигаясь, пытаясь сообразить, на кого она могла окрыситься. Ничего подозрительного не услышал. Через минуту Дуся затихла, и я снова погрузился в сон…

У костра возникла непонятная возня, заставившая меня снова открыть глаза. Звякнула крышка чайника. «Очевидно, собака подбирает объедки», – первое, что пришло мне в голову, но приструнить её было лень.

Послышался топот. Шорохи усилились. Эти звуки уже не походили на передвижение собаки в поисках еды. Дернулся край палатки. Кто-то зацепился за боковую растяжку.

«А что, если это кабан пожаловал к нам?» – мелькнуло догадка. – Дуся могла испугаться и убежать…»

Я растолкал Юрика.

– Слышишь? – шепотом спросил я сонного друга.

Скрытое от нас животное действовало уверенно и целенаправленно. Орудовало у стола по-хозяйски.

– Это что-то крупное, – тихо сообщил я Юрию Ивановичу. – Или волк, или кабан.

Юрик судорожно принялся шарить под спальником, отыскивая ружьё. Я вылез наполовину из мешка и тоже потянулся к оружию.

– Тихо, не спугни, – пресек я активные действия сожителя по палатке.

Я встал на колени и осторожно раздвинул стволами полог. Пахнуло дымком. Небо с восточной стороны уже посерело, и я смог рассмотреть страшное животное, разбудившее нас до срока. У костра на корточках сидел Николай Константинович и пытался развести огонь.

– Я не понял, ты же на озере должен быть? – спросил я Николая.

– Вот я и пришел на озеро.

Я вылез из палатки и приблизился к охотнику.

– Поясни.

Выполз Юрий Иванович и тоже подсел к столу в ожидании пояснений нашего друга.

– А что тут пояснять? – начал свой рассказ Николай Константинович, – Где-то около часа отшагал и пришел, наконец, к озеру. Еще темно было. Подкрался к берегу. Принялся высматривать уток. Ничего не видно. Залег. Думаю, подожду, когда посветлеет. А когда стало светать, пригляделся: что-то знакомые кустики… Вроде бы здесь уже был не раз. И тут на противоположном берегу увидел палатки. Только тогда сообразил, что сделал круг и вернулся назад.

– Как это? – не понял Юрик.

– Юрий Иванович, что тут понимать. У человека правая сторона тела развита сильнее левой, если он правша. А значит, правая нога делает шаг шире, чем левая. Вот я постепенно и забирал влево, пока не очертил круг и не оказался в той точке, с которой начал свое движение.

Это открытие нас с Юриком серьезно удивило и озадачило. Мы никогда с таким явлением не сталкивались и слышали о подобном круговороте впервые. Некоторое время мы сидели молча, переваривая полученную от Николая Константиновича информацию.

Занялся рассвет. Мы сидели за столом, пили чай, высказывая различные предположения о том, куда может завести правая нога путника, ежели её не контролировать.

В тугае зацокали фазаны, а мы все продолжали бурно обсуждать новую и необычную для нас тему.

Из-за верхушек деревьев показался багровый сегмент солнца. Высветилось голубое без каких-либо помарок небо. И только на севере по всей ширине горизонта кучкой толпились облака, образуя четко выраженную гряду. Под косыми солнечными лучами их верхушки казались ослепительно белыми, в то время как у основания они имели серый оттенок.

– Откуда здесь горы? – неожиданно заинтересовался Юрий Иванович.

Я и Николай завертели головами, заинтригованные географическим открытием новоиспеченного Семенова-Тянь-Шанского.

– Какие горы? – не выдержал Николай. – Там Балхаш.

Но данное утверждение никак не поколебало мнение Юрика. Он продолжал зачарованно глядеть вдаль.

– Это отроги Тянь-Шаня, – невозмутимо пояснил я. – Кураксинский хребет.

– Ну, ты же видишь снежные вершины? – не унимался Юрик, обращаясь к Николаю.

– В этом месте, – продолжал я подыгрывать Юрию Ивановичу, – находится самая высокая вершина Тянь-Шаня: пик Коммунизма. Видишь, в центре? Его высота: девять тысяч семьсот двадцать два метра. Это, практически, недосягаемая вершина. Еще никому не удалось покорить её.

– А почему раньше мы их не видели? – продолжал излагать вслух свои размышления Юрий Иванович.

– Потому что их редко кому удается увидеть. Нам просто повезло, что мы оказались в нужном месте и в нужный час, – высказался я.

Тут залаяла Дуська. На хребте нарисовалась фигура всадника. Оглядевшись, наездник направил лошадь в нашу сторону. Через несколько минут мы могли наблюдать молодого человека с темным обветренным лицом.

– Здрасте, – поздоровался с нами незнакомец. – Вы тут теленка не видели?

– Привет, – ответил я. – Теленка твоего не видели.

– Да он не мой, а совхозный.

– Все равно не видели.

Паренек жадно осмотрел стол и изрек

– Чё, отдыхаете?

– Присоединяйся, – предложил Николай. – Тебя как зовут?

– Симбай.

– Чем занимаешься? – продолжил опрос Николай Константинович.

– Пасу коров.

Симбай спешился и, косясь на собаку, медленно приблизился к столу.

– Садись, гостем будешь, – проявил я признаки гостеприимства. – Выпьешь?

– Да, – просто ответил пришелец.

Я налил ему полстакана водки и придвинул чашку с разделанным вареным фазаном. Симбай выпил, закусил и попросил сигарету.

Закурив, гость с горечью поведал о пропаже и поделился ценной охотничьей информацией.

– Три дня назад я здесь, – Симбай указал на заросли тростника рядом с озером, на котором Юрик гонял свою неподатливую утку, – диких свиней видел. Штук восемь. Вожак здоровый такой… Как понеслись в камыши…

Юрик заерзал на стульчике.

– Только свиней нам не хватало, – опасливо заявил он.

– А неделю назад, – продолжал подбрасывать нам ужастики Симбай, – у нас теленка задрали волки.

– А я тебе что говорил? – намекал я Юрику на нынешнее утро. – Здесь еще на тигра можно напороться. Говорят, одна пара тут осталась с тех незапамятных времен. А ведь за это время могли размножиться втихаря… Место дикое…

Весть о наличии в данной местности тигров все восприняли молча, очевидно представляя этих грозных хищников поблизости в зарослях тростника.

– Мы тут вообще-то по мелкой дичи промышляем, – нарушил я тишину, – а между делом совершаем научные открытия. Ты лучше скажи, Симбай, откуда у вас горы появились. И главное – вчера их не было, а сегодня предстали со снежными вершинами.

– Какие горы? Горы там, – Симбай указал в сторону, противоположную «Кураксинскому хребту», имея в виду Джунгарский Алатау, – но до них далеко. Отсюда их не видно.

А пока мы вели беседу с нашим новым другом, облака над Балхашом постепенно стали таять: уменьшаться в размерах и менять свои очертания. Только тогда Юрий Иванович понял, что у него из-под носа уплывает слава первооткрывателя.

X

Покончив с «Кураксинским хребтом», мы весело отправились гонять фазанов. Хотя сведения о диких свиньях во главе с огромным секачом в нашем сознании продолжали плавать на поверхности, отказываясь погружаться в его глубины. Следы присутствия в этих местах кабанов встречались довольно часто. Мы видели их у первого озера. На многих участках там была изрыта земля. Свиньи откапывали корневища тростника. В тугае тоже приходилось наблюдать значительные площади у реки, вспаханные этими копытными в поисках мелких рыбешек и личинок насекомых, а там, где попадался рогоз, – поваленные и истоптанные стволы растений, корнями которых они лакомились.

Но увидеть вепря удается очень редко. На день он забивается в непролазные чащи и выходит кормиться ночью. К тому же это очень чуткое животное. Охотятся на него обычно на засидках или загоном и, как правило, с несколькими собаками, натасканными на зверя. Кроме того, надо знать места его обитания и лёжек. Поэтому мы даже не помышляли о том, чтобы организовать на него охоту. Да и лицензии на отстрел кабана у нас не было. Ведь мы считали себя законопослушными охотниками. Нам достаточно было полазить в поисках пернатых.

И мы по одному растворились в тугайных зарослях. Часа через полтора услышал неподалеку выстрелы и решил воссоединиться с тем, кто стрелял: обсудить с ним результаты охоты, перекурить. Принялся кричать. На зов откликнулся Юрик. Я отыскал его на краю тугая.

– Как успехи? – первым делом спросил я.

– Только что снял с дерева курочку.

Это была крупная птица, и я поздравил его с успехом.

Мы перекурили и двинулись дальше. Через километр вышли к нашему первому озеру, но только с северной стороны. Отыскали подходящее место у воды. Обустроили скрадки. Стали дожидаться уток. Нам удалось несколько раз пальнуть, но неудачно. Птицы пролетали далеко, или высоко, а то и вовсе со свистом проносились рядом с такой скоростью, что мы не успевали сделать прицельный выстрел. Одним словом, плохому охотнику что-то всегда мешает.

Время катилось к обеду. Юрик притомился стоять и прилег на берегу. Я продолжал оставаться на месте, озираясь по сторонам. И тут из-за метелок тростника сзади вылетела утка. Она очертила вокруг меня круг, и я успел выстрелить по ней шесть раз подряд. Птичка благополучно миновала зону обстрела и скрылась почти в том же месте, откуда вылетела.

Данное обстоятельство меня не огорчило, напротив, даже развеселило. Я подошел к Юрику. Тот ехидно хихикал.

– Ты видел, как я повеселился? – спросил я.

– Да-а-а, – протянул Юрий Иванович.

– А что ж не поддержал?

– Мне бы не удалось встрять.

– Какая милая птичка. Я её, беднягу, так напугал, что она, очевидно, не скоро придет в себя. Поди, где-нибудь забилась и не может отдышаться… Представляешь, она так низко летела, что я успел ее подробно разглядеть. У нее такие розовые щечки были, как у поросеночка. Глазки голубенькие, восторженные, с белыми ресничками. Такое пухленькое, детское создание. После первого выстрела несчастная вся сжалась в комочек от страха, зажмурилась и отчаянно замахала крылышками. После каждого последующего выстрела она подпрыгивала, будто её шлепали по попке, и повизгивала… Как хорошо, что она осталось целой и невредимой. Я просто рад за неё. Очаровательное создание.

– И как только у тебя поднялась рука на беззащитное дитятко!

– Не говори, самого в дрожь бросает. А все проклятущая страсть, которая катит впереди паровоза.

На этой веселой ноте мы покинули озеро и направились к лагерю.

За столом уже сидели Николай с Маратом и пили чай. Я еще раз с чувством пересказал историю о птичке-поросеночке, и мы все вместе дружно поржали.

Юрик взялся ощипывать свою курочку с ярко выраженным намерением приготовить бульончик.

– Сдался вам этот бульончик, – недовольно пробурчал я. – От вашего брандахлыста сыт не будешь. А у вареного фазана, даже если он жирный, все равно мясо сухое. Другое дело пожарить его на свином сале, да подать к нему гарнирчик – все не так пресно, к тому же калорийно.

Еще в раннем детстве, сколько себя помню, первое умозаключение сделал за обеденным столом. Оно буквально звучало так: «Еда, употребляемая с помощью вилки, гораздо вкуснее той, которую приходиться есть, используя ложку». И с тех пор я признавал всякое первое блюдо только в том случае, если в нём стояла ложка.

Но я оказался со своим умозаключением в гордом одиночестве. Юрий Иванович булькнул курочку в казан с водой, после чего туда добавил головку лука. Николай Константинович любил вареный лук. Кроме того, от лука, по его мнению, бульон получался прозрачным.

– А почему в казан картошки не положить? – с тайной надеждой утяжелить блюдо спросил я.

– От картошки бульон мутнеет, – со знанием дело пояснил Николай.

– Ну, вы, блин, гурманы.

Когда фазан сварился, Николай любовно разлил драгоценную похлебку по чашкам и отдельно выложил фазана. Я отломил от тушки крылышко и без особого энтузиазма принялся за еду. Но, как только откусил кусочек мяса, не мог понять, что за диковинная дичь у меня во рту. Мясо просто растаяло! Я осмотрел косточку и увидел вдоль составной части крыла тонкую полоску белого жира. Кинулся разрезать грудку. К великому изумлению, она состояла из прослоек такого же белого жира. На вкус и эта часть фазана оказалась удивительно нежной и невероятно вкусной. От такой курочки можно было проглотить язык в буквальном смысле этого слова. Никто из нас ни до, ни после не ел такой вкуснятины.

– Место я запомнил, – сказал я Юрику. – Сейчас же отправлюсь туда. Может, и мне повезет.

Наскоро хлебнув чая, я засобирался на охоту. Марат со мной идти отказался, решил немного вздремнуть. Юрий Иванович определился в намерении наведать свое озеро. Николай поддержал меня, и мы отправились на то место, где Юрий Иванович добыл чудо-птицу.

Только отошли от лагеря, я спохватился – где Дуся. Оглянулся – и увидел её в проеме палатки. Всем своим видом она давала понять: «Ну, сколько можно таскаться по этим колючкам? Никакого отдыха».

– Ладно, Дуся, – сжалился я над собакой, – подремли чуточку с Маратом. Я скоро вернусь. Место, собачка.

Дуська продолжала стоять, наполовину высунувшись из палатки, и провожала меня тоскливым взглядом.

Наша вылазка удалась. Именно под тем деревом, на котором Юрик уложил упомянутую обольстительную курочку, мне удалось заполучить аналогичный экземпляр.

Забегая вперед, скажу, что когда её на следующий день ощипывал, она лоснилась от жира до такой степени, что выскальзывала из рук. По приезде домой я из нее сварил лапшу – так в пятилитровой кастрюле поверху плавал жир толщиной в палец!

От этого памятного деревца мы протопали еще с полкилометра и на примятой прогалине среди тростника наткнулись на барана. Остановились от него в пяти метрах. Взрослый, увесистый баран стоял как вкопанный и смотрел на нас немигающими желтыми глазищами. Мы тоже оторопело уставились на него.

– Что будем делать? – спросил я, оценивающе глядя на животное.

– А как он сюда попал? – задал встречный вопрос Николай Константинович и продолжил. – Вокруг на несколько километров нет ни одного селения.

– И ни одной отары не видели.

– Марат два дня назад говорил, что встретил белого барана. Наверное, он и есть.

– Судя по всему, он давно бродит.

– Но нас никто о пропаже не спрашивал.

Баран по-прежнему стоял не шелохнувшись и сосредоточенно смотрел на нас.

– Давай сядем и обсудим, что делать, – предложил Николай.

Уселись на кочки спиной к барану. Достали сигареты. Не торопясь, закурили. Я оглянулся. Несчастный баран стоял в прежней позе, терпеливо ожидая приговора.

– Во-первых, – начал Николай, – нам завтра уезжать. Если порешим его, встает вопрос: что делать с мясом. Мы же его целиком не съедим. Во-вторых, если взять мясо с собой – нам двое суток ехать. Оно может испортиться.

– Но, с другой стороны, – включился я в ход рассуждений, – весит он килограммов тридцать. Если отнять от этого веса кости, шкуру и внутренности, останется не больше десяти кило. По два с половиной на нос. На вечер приготовим жаркое, шашлык – еще пять килограммов долой. Оставшиеся пять просто с лучком пожарим утром и возьмем в дорогу. И барана – тю-тю.

– Убедил.

Мы встали, затушили окурки. Оглянулись. А от барана действительно осталось одно «тю-тю». Не стал он дожидаться нашего окончательного вердикта. Послушал, послушал, да и смылся от греха подальше. Мы были возмущены до предела бараньей выходкой.

– Он далеко не уйдет. Сейчас за ребятами сбегаем, прочешем местность, тростник здесь редкий. Никуда не денется, – высказался Николай.

Мы рванули в лагерь. Разбудили Марата. Стали звать Юрика.

– Зачем кричать? – пресек наше нетерпение Марат. – Вон он.

– Где?

– По-моему, на дереве.

Мы с Николаем пригляделись. Метрах в двухстах от лагеря, левее озера, где тростники обрывались на подступах к песчаному хребту, высилось небольшое деревце лоха без видимых скелетных ветвей. На этом голом стволе, обхватив его руками и ногами, висел Юрий Иванович. Под весом нашего друга дерево склонилось до верхушек тростника.

– И что он там делает? – спросил я.

– Ты пойди и спроси его, – невозмутимо ответил Марат.

– И что, долго висит? – спросил я Марата.

– Откуда ж я знаю. Вы же меня только что разбудили.

– Он сам бы на этот шесток не полез. Его кто-то туда загнал, – высказался я.

– Тогда почему молчит? Не зовет на помощь? – выразил свое недоумение Николай.

– Может, ему стыдно, – предположил я.

Все смолкли, продолжая наблюдать за висевшим Юриком.

– И все же мне непонятно – кого можно напугаться? – не выдержал я.

– Главное, на такую высоту взобрался, – продолжал удивляться Николай.

– Да-а. В обыденной обстановке его бы туда палкой не загнать, – ответил я.

– Чего рассуждать? Нужно идти спасать его, – возмутился Марат.

Все втроем мы отбыли в сторону потерпевшего. Даже Дуся увязалась за нами, сгорая от любопытства.

Через несколько минут мы стояли у дерева.

– Давно висишь? – спросил я Юрика.

– Отвали. Я не знаю, как слезть.

– А что ты там делаешь? – поинтересовался Николай.

– Ворон считаю, – огрызнулся Юрий Иванович.

– Долго еще будешь считать? – полюбопытствовал я.

Юрий Иванович завертелся. Судя по его виду, висеть он устал, но не знал, как вернуть тело в привычное вертикальное положение и избавиться от назойливых вопросов. Дерево натужно заскрипело, давая понять, что держится из последних сил.

– Ты не дергайся, а то грохнешься – костей потом не соберем, – предостерег я висевшего на последнем издыхании товарища.

–Чего ты мучаешься? – встрял в разговор Марат. – Опусти ноги. До земли два метра.

Юрий Иванович попытался расплести отекшие ноги, но тут дерево не выдержало и обломилось. Мы придержали Юрика, предотвратив его падение на земную твердь.

– Что ты туда забрался? – задал я очередной вопрос.

– От кого-то спасался? – пытался разговорить пострадавшего Николай.

– Что пристали, – отмахнулся Юрик.

– Ну, ты хоть расскажи, что произошло? – вставил свой вопрос Марат.

– Ну, шел спокойно в лагерь… Вдруг сзади раздался грохот. Кто-то ломился сзади. Явно не человек, – нехотя начал свой рассказ Юрий Иванович. – Я прибавил шагу, а шум громче. Что я должен был думать?

– Тебе сразу же привиделось стадо свиней, а впереди скакал секач с метровыми клыками, – продолжил я издеваться над бедным Юрием Ивановичем

– Хотел бы я на тебя посмотреть. Там точно стадо пёрло. Я заорал, а шум в камышах только усилился. А как и где спасаться?

– У тебя же ружье. Пальнул бы, – не унимался я.

Юрик промолчал. Он был не в настроении продолжать разговор. Повернулся и уныло поплелся к лагерю.

Мы рассредоточились и прочесали прилегающую к озеру местность. Вскоре обнаружили «страшного зверя» – это был пропавший теленок, которого утром разыскивал Симбай.

XI

Наступил последний день нашего пребывания на Бакланьих озерах. Но мы так и не узнали, почему они так назывались. За все время нам не удалось увидеть ни одного баклана. Эти птицы питаются преимущественно рыбешкой, в этой связи поселяются всегда около водоемов, богатых рыбой. На мелководье я не заметил мальков. Да и деревьев, на которых обычно восседают и гнездятся бакланы, вокруг известных нам озер не было. Но Бакланьи озера тянулись на несколько десятков километров, вплоть до Балхаша. Возможно, где-то и обитали колонии бакланов. Может быть, в устье реки…

Впрочем, эти птицы нас мало интересовали. Мясо у них, хоть и говорят, что съедобное, но очень жесткое и отдает рыбой.

Николай настроился размочить счет уткам и затемно убыл на охоту. Мы дождались восхода солнца, позавтракали и отправились в ближайший тугай пострелять фазанов. Часам к одиннадцати планировали возвратиться и заняться сборами в дорогу. Поезд уходил ночью, поэтому раньше обеда человека по имени Мусса, которому было предписано доставить нас на железнодорожную станцию, мы не ждали.

В обусловленное время все вернулись в лагерь. К нашему величайшему удивлению, Николай принес отстреленные им шесть огарей и с достоинством приступил к их обработке, существенно пополняя нежными перьями свою наволочку.

– Как это тебе удалось? – спросил я удачливого охотника.

– Пришел к озеру, когда было темно, – с расстановкой, продолжая теребить птиц, начал свой рассказ Николай. – Разглядеть на поверхности уток было нельзя. Неподалеку от меня чернели какие-то пятна – я посчитал их за кочки. А когда посветлело, то эти кочки оказались утками. Штук двадцать птиц держались плотной кучкой. Я прицелился в центр этой кучи и пальнул. Они только встали взлетать – выстрелил второй раз. Шесть штук остались на воде. Я собрал их и принес.

– Оказывается, все просто, – сказал я, обращаясь к Юрику.

– Конечно. Сидячих – что не убить, – развел руками Юрий Иванович.

– Стрелять надо уметь, – заносчиво заявил Николай.

– Главное, мы с двенадцатого калибра в утку не можем попасть, а он с двадцать восьмого уложил сразу шесть, – высказался Юрик.

– Дело не в калибре оружия, а в умении стрелка, – отозвался Николай Константинович, которому до сегодняшнего утра не удавалось попасть ни в одну утку.

Из-за хребта донесся треск трактора. Вскоре к нам подъехал «Беларусь» с тележкой. Из кабины спрыгнул мужчина средних лет в замасленной телогрейке и кирзовых сапогах. По виду кавказской национальности.

– Здравствуйте, – обратился к нам тракторист и поздоровался с каждым за руку. – Я Мусса, – представился он. – Талгат просил вас на станцию отвезти.

Мы не стали расспрашивать Муссу, как он нас нашел. Было и так понятно. Нас видело, по крайней мере, три местных жителя. И столько же человек могли наблюдать за нами скрытно или мимоходом.

Я заглянул в тележку. На дне валялись несколько кирпичей. Сорванным пучком полыни я подмел пыль и осколки, а целые кирпичики сложил в сторонку. После этого принял вещи. Когда оглядел уложенные у переднего борта рюкзаки и спальники, мне показалось, что стройматериал в кузове лишний. Пока ребята толковали о чем-то с Муссой, четыре кирпича я уложил в рюкзак Николая, а остальные шесть – в Юрикин мешок. Теперь в тележке стало просторней, а главное, кирпичи были надежно пристроены, а не валялись грудой хлама и не создавали угрозу нашему здоровью, начни мы двигаться по буеракам.

– Поехали, – кинул я клич товарищам.

Все расселись, и трактор тронулся.

К обеду мы докатили до поселка. Перегрузили вещи в бортовой грузовик во дворе Муссы, после чего он пригласил нас в дом.

Просидели у гостеприимного хозяина до позднего вечера. За это время успели отобедать, поужинать, а в промежутке между приемом полноценной пищи попить чаю. С наступлением ночи Мусса привез нас на станцию.

Когда разгружали багаж, я заметил, что Николай, заполучив свой рюкзак, оценивающе потряс его и ненадолго задумался, потом решил проверить. Уже развязал тесемки, оглядел содержимое и запустил руку внутрь. Я тихонько подошел к нему и смиренно принял из его рук кирпичи.

– Только не вопи, – предупредил я «принца на горошине».– Я Юрику тоже подложил аналогичный подарок. Пусть попотеет.

Юрий Иванович обнаружил стройматериал только дома, когда высвобождал свой вещмешок.

Но меня рядом не было.

САРАНЧОВАЯ СТАНЦИЯ

I

Все когда-нибудь кончается. В течение десяти лет мы ежегодно на неделю выбирались на Бакланьи озера. И с каждым разом все чаще приходили к мысли, что угодья истощаются. Да и местность эта уже не казалось дикой и раздольной, как прежде.

В годы полноводья озера переполнялись. Вода разливалась, и тогда терялись привычные глазу уютные природные уголки. Водоемы становились размытыми, бесформенными, безжизненными. Утки разлетались на большие расстояния в поисках новых мест кормежки. Фазаньи гнезда оказывались затопленными, численность птиц резко сокращалась.

К тому же со временем каждый из нас обзавелся автомобилем. Эти угодья мы исколесили вдоль и поперек. Хотелось чего-то новенького.

Нас заинтересовали охотничьи просторы, расположенные ближе к Балхашу, в районе так называемой «саранчовой станции» – нашего последнего прибежища на Бакланьих озерах.

«Саранчовой станцией» называлось местечко на реке Аксу, где среди тростников, вдали от населенных пунктов, стоял домик. В нем когда-то, в период массового нашествия саранчи, размещалась группа работников, следивших за перемещением этих насекомых. Когда саранчовый бум прошел, там с семьей поселился егерь. Последние три сезона мы неизменно навещали его и за это время сдружились. Под прикрытием егеря охота была разнообразней и продуктивней, особенно когда приходилось охотиться вместе.

Гена – так звали егеря – был одних лет с нами. Жил с женой и пятилетним сыном. Люди они были хозяйственные. Завели свиней, в округе круглый год паслось стадо коров. Раз в месяц Гена забивал скотину, и мясо отвозил на рынок в Талды-Курган. В этом городе жили его мать и дочь, которая оканчивала школу и готовилась поступать в институт.

На озерах Гена промышлял ондатрой. Не упускал возможности поохотиться с гостями на копытных животных, пострелять птиц.

В тот наш последний год охоты на Бакланьих озерах мы приехали к егерю на Юрикином «Москвиче». Добирались долго и сложно. Предстояло проехать около пятисот верст до Балхаша, а затем добираться до места другим транспортом.

Первый день нашего вояжа выдался пасмурным, холодным. По пути нас дважды окатывал ливень. Находиться на заднем сидении этого отечественного автомобиля было настоящим испытанием – все равно что ехать зимой в кабриолете с открытым верхом. Дуло из всех щелей. И хотя Юрий Иванович включил печку на полную мощность, тепла от неё едва хватало передним седокам. Мне приходилось кутаться во все свои теплые вещи, но это не спасало. Оставался единственный выход: залезть с головой в спальный мешок, что я и сделал, чтобы не околеть.

Компанию нам с Юриком составил тогда Владимир Петрович. Планировали доехать до поселка Тулебаева, что располагался у Балхаша. Оставить машину у родственников моего сослуживца и двадцать километров до саранчовой станции прокатиться на тракторе. Но в последний момент, когда мы уже загнали автомобиль во двор гостеприимных хозяев, а их внучок, шустрый малый, помчался к трактористу с вестью о нашем приезде, Юрик заартачился и не пожелал на неделю оставлять свою новую машину у незнакомых ему людей.

Пока рядились, наступил вечер. Наконец, решились ехать на «Москвиче», но с условием, что впереди будет ехать трактор – на случай, если застрянем.

Солнце уже коснулось крыш соседних домов напротив, когда мы двинулись в путь. Сельчане могли наблюдать необычный кортеж: впереди пылил колесный трактор «Владимировец» с двумя местными джигитами, а следом катил белый, с грязными подтеками «лимузин», на котором значились столичные номерные знаки. За рулем автомобиля с важным видом восседал дородный мужчина средних лет в галстуке, а из задних окон выглядывали две собачьи морды с висячими ушами. Такой спаренной колонной мы торжественно проследовали по центральным улицам поселка Тулебаева, отметились в соседнем ауле Ульга, попутно предстали перед гражданами селения Красный Рыбак и загадочно исчезли в прибрежных дюнах Балхаша.

Нам повезло, что в тот день прошел дождь, и песок был прибит. И, тем не менее, на поворотах и небольших взгорках Юрик отчаянно вертел баранкой с выпученными от напряжения глазами, а его авто натужено ревело, преодолевая вздыбленную трактором зыбучую поверхность дороги.

На место приехали уже в сумерках. Гены дома не было. Маша, его жена, сообщила, что он уехал с кем-то на уток в район Балхаша, и должен скоро вернуться. Пока мы чаёвничали с хозяйкой, на пороге появился Гена. Весь взъерошенный, возбужденный. Сбросил с плеч полный рюкзак. Поздоровался и поспешил похвастаться своей добычей. Вывалил на пол гору уток и небрежно сообщил:

– Семнадцать на вечерней зорьке взял.

Эта цифра оказалась для нас достаточно убедительной и определяющей в решении сменить угодья и чуть ли незамедлительно переместиться в злачные места на Балхаше.

Мы склонились над птицами, стали с интересом перебирать их, оценивая на вес каждый крупный экземпляр.

– В основном, турпан идет, нырок такой, – пояснил Гена.

Юрик, со свойственной ему способностью запоминать иноязычные слова, тут же окрестил утку близким по звучанию и знакомым, как автомобилисту по названию автомагазина, словом «тулпар». В таком выражении она прочно закрепилась в его памяти.

Это была довольно крупная утка. Селезень имел большую ярко-рыжую голову, но особенно бросались в глаза ярко-красные клюв и лапы. В окраске оперения преобладали светло-бурые тона.

– Я что-то не слышал о такой утке – турпан, – чистосердечно признался Владимир Петрович.

– Это местные её так называют, – высказался Гена, – не знаю, откуда они взяли, что это турпан? Скорее всего, это красноносый нырок. Турпан имеет черное оперение.

По окончании осмотра и выяснения некоторых подробностей об упомянутом виде семейства и подсемейства утиных, все расселись в кружок и принялись ощипывать птиц.

– Жаль, Николая нет, а то бы он быстренько наполнил перышками свою наволочку, – сказал я Юрику, вспомнив нашу первую вылазку на Бакланьи озера.

– Тут есть кому использовать перья по назначению, – откликнулся Гена, кивая в сторону жены.

Тем временем Маша уже хлопотала у плиты, осмаливая первую партию уток.

– Жирные утки, – перевел разговор в русло, направленное в сторону тоскующего желудка, Юрий Иванович.

– Пойдем, перекурим, – вдруг встрепенулся Владимир Петрович.

Мы вышли во двор. Вовик проворно нырнул в машину. Достал из рюкзака бутылку водки и кусок колбасы.

– По семь капель, – предложил он, – за успешную охоту.

После четырех перекуров, когда с утками было покончено, изрядно повеселевшие, мы сели, наконец, за стол и уже с официальным принятием заздравных «капель» продолжили трапезу.

За чаем Маша неожиданно вспомнила о заезжих гостях.

– Я забыла сказать, – обратилась она к мужу. – Тут вечером на грузовике охотники приехали из города. Спрашивали тебя.

– Ну, и куда они делись?

– Сказали – утром заедут.

– Разберемся, – заплетающимся языком грозно промолвил Гена, очевидно, вспомнив о своих надзирательных функциях.

Он решительно встал из-за стола и, обращаясь ко мне, тем же командирским тоном скомандовал:

– Поехали!

– Куда ты, на ночь глядя? – забеспокоилась жена. – Они утром сами приедут.

– Нельзя откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, – глубокомысленно заметил егерь.

Он достал из шкафа форменную фуражку с зеленым околышем и жестяными дубовыми листиками на кокарде. Со значением надел её, мельком взглянул на себя в зеркало и удалился. Я, туго соображая, куда и зачем нужно ехать, поплелся за ним.

На небосклоне нарисовалась полная луна, в её свете я смог заметить Гену, который стоял неподалеку у трактора, нервно наматывая на шкив пускача веревку. Я шагнул с крыльца в направлении рулевого, но тут почувствовал, как земля уплывает из-под ног.

Взвизгнул пускач, неистово затрещал на высоких нотах и так же неожиданно замолк, уступая партию басовитому напеву дизеля.

Я с трудом вскарабкался в кабину. Хлопнула дверца справа. Гена уселся за руль. Со скрежетом зарычала коробка передач. Двигатель взревел. Машина дернулась и неуклюже покатила по наезженной дороге в пляшущем свете фар.

Через пару километров Гена резко затормозил и съехал с дороги

– От меня еще никто не уходил, – самодовольно изрек он, стараясь быть услышанным.

Сквозь пелену я сумел разглядеть на песке глубокий отпечаток мощного протектора. След уводил в барханы. Трактор болтало из стороны в сторону, передние колеса подпрыгивали на кочках. Карабкаясь по склонам, Гена давил на ручку газа, машина ревела и резко клонилась на бок. Я весь сжимался, судорожно цеплялся за выступающие детали в кабине, стараясь изо всех сил удержаться на месте. Но тут же трактор разворачивало на другой бок. Лучи света от фар упирались в темноту, затем резко очерчивали дугу и устремлялись вниз. Тогда приходилось хвататься за спинку сидения, чтобы не пробить лбом переднее стекло. В голове неистово бился один и тот же вопрос: «Какого черта я поехал?» Гена слегка подлетал на своем месте, упершись ногами в педали, и сосредоточенно ворочал рулевым колесом.

В очередной раз перевалив через холм, внизу увидели свет от костра. Гена сбросил обороты, и мы медленно подкатили к небольшой рощице. У огня сидели несколько мужиков. Рядом стоял «Газ-66» с брезентовым верхом.

Гена лихо выпрыгнул из кабины и направился к охотникам. Те встали и пошли навстречу, что-то выкрикивая с приветственно поднятыми руками. Я кое-как выбрался наружу и двинулся к ликующей толпе, но приближаться к неизвестным людям не рискнул. Остановился в десяти шагах, уцепившись за первое попавшееся дерево. Меня сильно шатало: то ли от выпитого, то ли от перенесенного «шторма», а может, от того и другого вместе. Я обнял ствол туранги и постарался принять устойчивое вертикальное положение.

Из разговоров я понял, что Гена требовал предъявить документы.

– Ты чё, Гена, не узнаёшь, что ли? – недоумевали граждане в камуфляжных одеждах.

Но егерь был непреклонен. Он что-то сурово втолковывал окружившим его мужикам, а затем обернулся ко мне и внятно произнес:

– А что я ему скажу?

Все разом устремили настороженные взгляды в мою сторону и оцепенели. Я весь напрягся, боясь пошатнуться на нетвердых ногах, и плотнее прижался к дереву. Никто не вымолвил и слова. Взрослые люди, которые наверняка не раз приезжали сюда и знали егеря не хуже меня, полезли в карманы и безропотно протянули Геннадию то, что он у них требовал.

– Ружья сдадите мне завтра утром, – суровым голосом распорядился Гена и пошел к трактору. Я с трудом отделился от опоры и проследовал за ним.

II

Впервые за всю нашу охотничью жизнь я и Владимир Петрович спали на кроватях в теплом доме, на белых простынях, погрузив безвольные тела в нежные перышки перин. Это был благословенный, райский сон. Не помню, чтобы когда-то испытывал такое сладостное ощущение, и не мог даже представить, что обычная постель может принести столько удовольствия.

Юрик отправился спать в свой автомобиль, сославшись на то, что в машине без надзора остались собаки: моя Дуська и его Лайма, собака сомнительной породы, которую бывший хозяин почему-то называл «гончаком». Юрию Ивановичу покойнее было почивать в обнимку с Лаймой, нежели обременять хозяев излишними хлопотами по его обустройству на ночь, а затем просыпаться в чужой кровати и чувствовать неловкость оттого, что своим присутствием в доме создал для них неудобства.

Утром к домику подкатил грузовик с охотниками, которых Гена терроризировал прошедшей ночью.После короткого обмена мнениями во дворе Гена вернулся в горницу и предложил нам поехать на Балхаш. Мы быстро собрались и погрузились в кузов автомашины.

До места добирались не менее двух часов. Ехали молча, держась за поручни вдоль бортов под глухим брезентовым пологом, так что разглядывать окрестности возможности не было. Остановились только у какой-то протоки. Водитель с Геной принялись обследовать водную преграду. По-видимому, егерь решил проверить старые места, где давно не был.

Мы спрыгнули на землю, закурили и огляделись. Справа от нас простирались огромные водоемы, поросшие тростником. Скорей всего, это были разливы вдоль берега Балхаша. На ближайшем озерке в ста метрах, по центру, плавала стайка белых лебедей. Вид этих грациозных, величественных птиц не мог оставить никого равнодушным. Все зачарованно следили за этими созданиями, плавно скользившими по водной поверхности, будто за диковинкой, неожиданно возникшей среди дикой природы, удивительным образом оживив и украсив унылый пейзаж.

– Поехали, – раздался голос Гены.

Мы нехотя вскарабкались в кузов. Машина взревела и ринулась вброд. Через четверть часа остановились у небольшого бархана. За ним по обеим сторонам виднелись озера, разделенные между собой песчаными грядами. Пространство, прилегающее к озерам, представляло собой невысокую холмистую местность с низкорослой пустынной растительностью. Кое-где белели прогалины солончаков. Вдали наподобие крепостной стены высился песчаный хребет.

Наскоро разбив лагерь, все разбрелись в разные стороны. День выдался теплым и безветренным. Я шел с Дуськой по вытянутой в длину возвышенности, разделяющей озера, с которой открывался вид на оба зеркала водной поверхности: справа и слева. Озера достигали не менее трехсот метров в диаметре. По берегам рос невысокий тростник. Пейзаж достаточно скудный. Лишь табунки лысух по окрайкам придавали живость этим местам.

В этот час при такой погоде утки обычно не летают, а сидят на большой воде. Заставить их сняться может только разгулявшийся ветер, взбудоражив водную гладь, либо потребность в корме. Но время кормежки еще не наступило: было около одиннадцати часов – период относительного охотничьего затишья, когда есть возможность спокойно осмотреть угодья, определить вероятные пути пролета птиц и выбрать место для вечёрки.

Миновав озера, я оказался у другого водоема, преградившего мне путь. Я огляделся и заметил в затоне дальнего берега парочку безмятежно плавающих уток. Чтобы не спугнуть птиц, спустился с холма и двинулся вдоль склона по дну высохшего соленого озерца, мягко ступая на пухляк у кромки опустевшей и растрескавшейся под палящими лучами летнего солнца неглубокой чаши.

Спустя пару минут я подошел к излучине хребта, огибавшего заводь, и с замиранием сердца поднялся на гребень… Уток видно не было, их прикрывал высокий тростник, подступающий в этом месте вплотную к вершине холма. Какое-то время я стоял в раздумье – куда податься. Спуститься к воде было бы опрометчиво: стоило только ступить в заросли – птицы тут же поднялись бы, а увидеть их в густом тростнике, выше человеческого роста, мне бы не удалось, тем более что не знал, где именно они сидели. Но тут раздался резкий треск ломающихся стеблей – это Дуся, не дожидаясь моего решения, ринулась к воде. Утки взлетели в десяти метрах от меня. От неожиданности я выстрелил не целясь и смазал, вторая попытка оказалась удачной. Дуська принесла дичь, и я смог вздохнуть с облегчением. Уложив крякву в рюкзак, можно было с чувством перекурить.

Через полчаса блужданий вышел к низине, у которой песчаная гряда обрывалась. Слева виднелось огромное озеро. Подступы к нему были заболоченными. Повсюду торчали кочки. На поверхности мелководья лежали длинные листья осоки, а из воды выглядывали стебли водорослей. По обочинам, образуя небольшие группки, рос еще зеленый рогоз с бархатистыми, темно-коричневыми початками. Вокруг крохотных плесов теснился тростник, скрывая от постороннего глаза укромные уголки – присады, где могла затаиться всякого рода водоплавающая живность.

Я присмотрел удобный подход к берегу, и мы с Дусей отправились к заповедной местности, нисколько не сомневаясь, что там водится дичь.

Как только подошли, с ближайшего плеса взлетела кряква. На этот раз я не оплошал, и утка упала неподалеку на видное место. После выстрела с дальних плесов поднялись еще несколько уток. Дуська с разбегу залетела в воду, но тут же её лапы увязли в трясине, да так, что она не могла ступить и шагу. Бедная собака завизжала от страха и безысходности, ища у меня помощи. Я едва выцарапал животное из болота, погрузившись сам по колено в вязкую субстанцию из ила и серозёма. Дуська беспомощно уселась на суше, непонимающим взглядом осматривая кочкарник, где притаилось зловещее и невидимое существо, цепко схватившее её за лапы. А я тем временем соображал, как выудить отстреленную утку. Пришлось срезать самый длинный и толстый ствол тростника, какой смог найти поблизости, и на его конец привязать веревку с грузом. С помощью этого приспособления мне удалось подтолкнуть к себе тушку птицы и взять добычу. Когда операция на водах успешно завершилась, я подошел к Дусе, погладил её, попытался успокоить, опасаясь, что этот печальный опыт отшибет у нее в дальнейшем всякое желание лезть в воду.

Мы обошли стороной болото и устремились в сторону Балхаша. Но, пройдя с полкилометра, уперлись в протоку, соединяющую два озера, между которыми было не более пятидесяти метров. Протока эта оказалась довольно глубокой и шириной метров в пятнадцать. Я посчитал это место удачным, и вознамерился вернуться сюда вечером. Именно здесь, по моим расчетам, пролетная утка, поднявшись с Балхаша, будет следовать с одного озера на другое в поисках кормежки.

К обеду пришел в лагерь и поделился своими наблюдениями с товарищами.

После несколько затянувшейся сиесты мы втроем отправились на облюбованные мною угодья. По пути заглянули на болотце, где я добыл вторую утку. При нашем подходе с ближайших плесов взлетели чирки. По всей видимости, это были местные утки, которые здесь гнездились и далеко не улетали. Вот и эта потревоженная стайка птиц перелетела на середину озера, продолжая наблюдать за нами с безопасного расстояния.

Владимир Петрович тут же выразил желание остаться у этого места и более детально обследовать его, тем более что он один из всех нас был обут в болотные сапоги.

Мы с Юриком и Дусей двинулись к протоке. У её начала, где она соединялась с озером со стороны Балхаша, заметили местечко на песчаном взгорке, откуда просматривалась вся водная гладь. Там можно было обойтись без скрадков. Тростник, подходивший к основанию холма, и без того скрывал бы нас. Достаточно было устроиться на вершине, и можно было отстреливаться сидя. Так мы и сделали: уселись на теплый песочек, разложили рядом рюкзаки, поверх них высыпали горкой патроны и закурили в предвкушении лёта уток.

Подул небольшой ветерок, оживив дремавший тростник. Вскоре на горизонте появилась парочка уток. Они летели на нас, но в последний момент сместились в сторону и пролетели над противоположным берегом протоки. Мы не стали стрелять, а лишь проводили их взглядом в надежде, что следующие птицы проследуют обязательно над нами. Только бросили курить, как увидели стремительно приближающихся уток. Они летели низко и разом взмыли над нашими головами, узрев нацеленные на них ружья. Мы успели произвести по одному выстрелу, но стая успешно миновала опасный участок и, плавно качнув крыльями, скрылась за тростником следующего озера.

Утки следовали небольшими стайками через короткий промежуток времени, пролетая то над нами, то в небольшом отдалении. Мы дружно вступали в бой, но приноровиться к стрельбе никак не могли. Наконец, эта беспорядочная пальба нас развеселила. Мы отстреливались налево и направо, словно отгоняли от себя назойливых птиц, не стремясь прихлопнуть их, а если бы одна из них ненароком упала, восприняли бы этот факт как досадную оплошность.

– Врагу нас так просто не взять, – восторженно произнес Юрий Иванович.

– Да, мы надежно удерживаем свои рубежи, – весело откликнулся я.

Появился Владимир Петрович.

– Вы что тут канонаду устроили?

– Присоединяйся, – услужливо предложил Юрик, радуясь подмоге.

Только Владимир Петрович присел рядом, как из-за верхушек тростника показалась большая стая уток, следуя плотной группой прямо на нас. Я успел выстрелить четыре раза из своей «Сайги», по два – Юрик с Володей, однако вся эта живая масса водоплавающей дичи, затмившая небосклон, проследовала над нами, не шелохнувшись.

– Они тут заколдованные или в бронежилетах летают, – спокойно пояснил я, обращаясь к обалдевшему Владимиру Петровичу.

Таким образом, огневая мощь, привнесенная в редут в целях его усиления, не дала ожидаемого результата. Сомкнутое полевое укрепление еще какое-то время удерживало натиск противника, но, в конце концов, сдало свои рубежи, и бойцы несолоно хлебавши отступили на заранее подготовленные позиции.

Утреннюю зорьку мы проспали. Проснулись, когда раздались выстрелы с ближайшего бархана. Наскоро собравшись, ринулись к театру охотничьих действий. Взбираясь на хребет, я увидел летящую навстречу утку. Присел, прицелился, но птичка, не долетев до меня метров двадцать, неожиданно упала. Следом за ней в той же последовательности рухнула вторая. Кто-то стрелял в стороне от меня. Я лишь подивился меткости стрелка.

– Оказывается, есть еще мастера! – с восхищением высказался я, обращаясь к присевшим неподалеку на изготовке своим партнерам.

Часам к одиннадцати вся ватага охотников собралась в лагере. Погрузили вещи и тронулись восвояси. По пути подъехали к Балхашу. Наши попутчики вывалили наружу, чтобы собрать сети, расставленные ими на ночь, а мы тем временем решили прогуляться по бережку.

Открывшаяся взору картина поражала воображение. С одной стороны до горизонта простиралась лазурное море, а с другой, на сколько хватало глаз, поверхность ровным слоем устилал золотистый песок. И ничто больше не вмешивалось и не нарушало единство двух цветов, лишь небольшими белыми мазками были помечены гребни волн у берега, нежно поглаживающие песчаную отмель. Все это безбрежное пространство песка; огромная, живая, волнующаяся масса воды, озвученная ровным плеском волн, вселяли чувство поклонения потрясающей красоте, которую могла явить только матушка Природа.

Для себя я твердо решил непременно вернуться сюда, возможно, в начале лета, чтобы еще раз насладиться великолепием этого ландшафта, вкусить прелести уединенного отдыха, когда ты знаешь, что никто и ничто не потревожит твою, пусть короткую, но иногда так необходимую жизнь отшельника. Представил, какими чарующими выглядят здесь закаты с багровой рябью на воде и не менее впечатляющую лунную дорожку, мерцающую на водной глади иссиня-белым светом…

Но жизнь распорядилась так, что мне не суждено было еще раз увидеть эти места, однако я благодарен судьбе за то, что она подарила мне эту мечту.

III

Возвратились к домику егеря в обед. От угощения отказались, посчитав свое присутствие в семье чрезмерно навязчивым. Собрали рюкзаки и тронулись к своему месту на соленом озере, где в прошлый приезд славно поохотились.

Пройдя половину пути, на обочине дороги заметили грузовой автомобиль с кунгом, на котором в белом круге значился красный крест. У машины стояла палатка. Рядом за столиком, заставленным колбами и пробирками, сидели две женщины в белых халатах. Проследовать санитарный объект безучастно мы не могли. Вид этого походного санпункта в охотничьих угодьях ничего доброго не сулил.

– А чем вы тут занимаетесь? – настороженно спросил я, приблизившись к медицинским работникам.

– Собираем кал хищных птиц, – ответила со знанием дела молоденькая санитарка.

– А для чего?

– В этих местах отмечена вспышка туляремии, – пояснила другая женщина, очевидно, санврач этой группы.

– А что это такое? – встрял в разговор Владимир Петрович.

– Это острая инфекционная природно-очаговая болезнь животных и человека, характеризующаяся лихорадкой, поражением легких, лимфатических узлов, кишечника, – терпеливо объяснила врач.

– Нам только этого не хватало для полного счастья, – опасливо высказался Юрий Иванович.

Ошарашенные новостью, мы даже не стали выяснять, каких животных поражает эта болезнь, кто является переносчиками заразы и причем тут хищники. Ясно было одно: инфекция где-то рядом, и необходимо принимать меры предосторожности. Мы молча развернули «оглобли» и в задумчивости удалились.

– Юрий Иванович, ты не расстраивайся, – попытался я успокоить друга, когда мы отошли от очага инфекции на приличное расстояние. – У нас на этот случай имеется вакцина.

– Какая еще вакцина? – недоверчиво пробормотал Юрик, погруженный в раздумья о реальной угрозе своему здоровью.

– Надежная. От всех болезней помогает. Любую бактерию разит наповал. Так что нам не страшна никакая туляремия. В данной ситуации её смело можно назвать и противотуляремийной вакциной. Я думаю, литр препарата сможет наверняка уберечь нас от этого грозного заболевания.

– Ты намекаешь на водку?

– Мелко плаваете, любезный. Я на всякий непредвиденный случай с собой спирт прихватил. От этого лекарства любая зараза мигом свернется в дугу.

Это сообщение несколько обуздало воображение моих собратьев по оружию.

Добравшись до заветного озера, мы поставили палатки, разместили в них свои пожитки и принялись готовить обед. Использовать в пищу дичь не рискнули. Я поджарил в казане лук на свином сале, добавил содержимое двух банок говяжьей тушенки, потушил, потом долил воды, а когда она закипела, всыпал два килограмма вермишели – с расчетом на пять голов, включая двух собак. Весь этот набор продуктов для придания пикантности сдобрил разными приправами и зеленью. Только разложили аппетитное варево по чашкам, из кустов появился Гена.

– А ты как тут оказался? – спросил я его.

– Капканы на ондатру решил проверить, – ответил егерь.

– Присаживайся, гостем будешь.

– Да я только что из-за стола. Выпить не откажусь.

Владимир Петрович налил в кружки водки, и все дружно чокнулись.

– А вы что, тушёнку едите? – недоуменно проронил Гена, глядя в наши чашки. – Не могли, что ли, кандейку подстрелить, да нормальную лапшичку сварганить?

– Мы, Гена, должны сначала адаптироваться к местным непростым условиям. Предварительно принять вакцину, а затем уже пробовать дичь.

– Я что-то вас, ребята, не пойму.

– Меньше будешь знать – крепче спать будешь, – изрек Владимир Петрович, наливая на посошок лечебной жидкости нам и Гене, который вдруг засобирался покинуть непонятную ему компанию.

IV

Ближе к вечеру мы выдвинулись к соленому озеру. Я с Володей занял позицию на берегу, где с прошлого года сохранился наш скрадок. Юрик с Лаймой расположились с другого края, напротив, в ложбинке. С собой Юрий Иванович прихватил спальник и, надо полагать, решил дожидаться уток лежа. Из-за песчаного бруствера виднелась лишь его потрепанная трикотажная шапочка, с которой он не расставался со школьной поры.

Владимир Петрович принялся поправлять растрепанное ветрами за год укрытие, а я занялся расстановкой чучел. В качестве груза использовал поленья саксаула. Тащить с собой на охоту свинцовые грузила для того только, чтобы с их помощью удерживать чучела уток на плаву, было тяжело и неразумно.

Как только покончили с приготовлениями к охоте, разместились в скрадке на стульчиках и закурили, внимательно оглядывая тускнеющий небосклон.

Для упорядоченной стрельбы договорились, что утка, летящая первой, будет моей, а следующая за ней – добыча Вовика.

Через полчаса появилась парочка уток. Увидев пенопластовых собратьев, они резко пошли на посадку. Я выстрелил, следом вступил Владимир Петрович. Поочередно обе птицы шлепнулись в воду. Дуська бросилась доставать дичь, а мы от удовольствия потирали руки. Я радовался удаче вдвойне. Прежде всего, тому, что Дуся забыла о своей вчерашней беде и смело ринулась к уткам. Азарт оказался сильнее горького опыта. Аналогичным образом мы добыли еще четырех уток и были горды выбранной тактикой.

Со стороны Юрика выстрелов не было. Я окликнул его, но ответа не последовало. Пришлось обойти озеро. А когда приблизился к укрытию, обнаружил нашего друга распластанным на спальном мешке. Из его уст исходили звуки изощренного храпа. Какое-то время я любовался безмятежной позой охотника, прислушивался к издаваемым им витиеватым напевам, а затем вынужден был потревожить его сон.

– Я, конечно, дико извиняюсь, но вы что – сюда спать приехали?

– И это тоже, – сонным голосом промычал Юрик, не открывая глаз.

Его Лаймы рядом не было.

– А где твой гончак?

– Наверное, в полазе, – тоном знатока охоты с гончими промолвил Юрий Иванович, не меняя позы. – Она долго на одном месте находиться не может – все же гончая. Ей нужен простор, она должна постоянно находиться в поисках зверя.

– Ладно, гончатник, вставай, пойдем искать твою собаку, а то ненароком заплутает в полазе.

Начало темнеть.

– Мы в лагерь. – крикнул я Володе.

– Я еще постою, – отозвался Владимир Петрович.

В лагере я первым делом заглянул в палатку. Лайма сладко дрыхла на моем спальнике.

– Тут? – спросил Юрик.

– А где ж ей быть. Спит, родимая.

До прихода Владимира Петровича подогрели вермишель. Раздали еду собакам, после чего приступили к сервировке стола. Первым делом я достал литровую бутылку со спиртом, на этикетке которой красовался в треуголке Петр I и стояла надпись: «Петровская водка».

Долго ждать себя Владимир Петрович не заставил. Как только закончили приготовления к ужину, он появился у стола. Я разлил спирт в кружки на донышке и скромно предложил тост за наше с Володей мастерство.

Юрий Иванович посчитал, что я налил ему водку, глядя на этикетку, поэтому возмутился, будто его обделили, и потребовал наполнить кружку до половины.

– Ты хорошо подумал? – спросил я его.

– Что тут думать, наливай.

Владимир Петрович промолчал, очевидно, заподозрив подлог, и осторожно сунул нос в кружку.

Мы чокнулись. Юрик глотнул спирт, поперхнулся, вскочил из-за стола с круглыми глазами и стал жадно глотать воздух. Я сунул ему в руку чайник с кипяченой водой. Юрий Иванович прилип ртом к соску, а когда бушующее внутри пламя было залито, отстранил от себя чайник и, тяжело дыша, завопил.

– Предупреждать же надо!

– Я же просил тебя подумать, – ответил я сквозь смех.

– Юрий Иванович, нельзя же быть таким бездумным, – вступил в разговор рассудительный Владимир Петрович. – Особенно когда находишься в экстремальных условиях. Повсюду лютует туляремия. Целый день мы твердим о необходимости принятия вакцины, а ты как будто с луны упал…

– Я же не могу пить чистый спирт.

– А где ты слышал, что вакцину разбавляют водой? Она же тогда потеряет свои лечебные и профилактические свойства.

– Так что, Юрий Иванович, если хочешь выжить – пей вакцину не разбавленную, – высказался я, – и благодари меня за то, что предусмотрительно захватил с собой такую панацею.

V

Легли спать рано, изрядно захмелевшими. Я устроился по центру палатки. С левого бока примостился Владимир Петрович. Справа от меня грузно разместился Юрий Иванович. В результате я оказался плотно зажатым с двух сторон и с трудом мог пошевелиться. Причем, я не привык отходить ко сну в это время, и сразу заснуть не мог. Но мои сожители, как только уложили буйные головы на возвышение в виде рюкзаков, тут же залились храпом, поочередно выводя рулады, словно демонстрировали друг перед другом свое мастерство. Поначалу я цокал, чмокал, призывал перевернуться на бок, потом стал пинать каждого, но единоборство продолжалось, на какое-то мгновение затухая и вновь отчаянно разгораясь. Отдать кому-либо из участников состязания пальму первенства было для меня затруднительно.

Отчаявшись, я схватил ружье, высунул стволы в окошечко и выстрелил… Наступило секундное затишье, после чего оба противника разом повернулись на другой бок и продолжили соревнование.

Я не помню, в котором часу заснул. Знаю только, что раза два или три выползал из палатки, курил, грелся у костра, а когда ложился, всякий раз безуспешно бился за свое право на сон. Очевидно, крепко заснул перед рассветом, потому что выстрелов на утренней зорьке не слышал. Вышел из палатки, когда солнце уже изрядно припекало. В лагере никого не было. Зашел на холм, с которого просматривалось соленое озеро, но и там ребят не увидел. «Наверное, двинули на фазаний промысел» – подумал я. Самому идти в тугай не хотелось. Время близилось к обеду, а есть было нечего. Пока суд да дело, решил приготовить плов. Когда уже забрасывал в казан мясо, в полутора метрах от меня по тропке неспешно пропрыгал маленький зайчонок, ничуть не сконфузившись моей близости. «Ну, и наглая дичь пошла» – пробормотал я, продолжая орудовать ложкой. Но все же не вытерпел, сходил к палатке, достал ружье и на всякий случай положил его рядом у костра. Закурил, прокручивая в голове эпизод с зайцем и представляя, как вот так же могла пробежать рядом и другая, более существенная живность. И тут за кустом послышалось шумное дыхание какого-то животного. Я схватил ружье, снял с предохранителя, только нацелился, как на тропу вышел Юрикин гончак. Вид у собаки был изможденный. Она тяжело дышала. Вывалившийся из мокрой пасти язык болтался на ходу. Бедное животное едва передвигало лапами, но безжалостный инстинкт толкал его вперед.

Минут через пять после того, как собака скрылась из виду, появился запыхавшийся Юрий Иванович.

– Представляешь, Лайма зайца подняла, – произнес он в ажиотаже. – Как рванула за ним…Теперь не знаю, где она.

– В гоне, Юрий Иванович. Она только что здесь пулей пронеслась, клацая зубами. Ты её позови. Наверняка где-то рядом разрывает зайца на куски, потому что вид у нее был очень агрессивный.

Юрий Иванович удалился, а чуть погодя к палатке приползла Лайма. Я налил ей воды в миску, и она лежа жадно принялась лакать. Неподалеку послышался призывный свист и настойчивые команды Юрия Ивановича, но откликнуться на зов хозяина у собаки сил не было. Она повалилась на бок тут же у миски. Тело её ходило ходуном в такт учащенному дыханию.

VI

В тот день вечёрку мы с Владимиром Петровичем решили провести на пресных озерцах, расположенных в получасе ходьбы от лагеря. Там мы тоже охотились раньше, и неплохо. Эти кормовые угодья тянулись на сотни метров и соединялись между собой узкими проемами в перемычках.

Володя окопался на берегу, а я полез в воду расставлять чучела, при этом находился спиной к противоположному берегу. Вокруг было тихо. Неожиданно грохнул выстрел. Стрелял Владимир Петрович. Я вскинул голову, но уток над собой не увидел. За спиной услышал громкий треск ломающегося тростника и тут же второй выстрел, что заставило меня резко обернуться. И тут заметил диких свиней, с разбегу бросающихся в воду и переплывающих узкий затон не далее пятидесяти метров от нашего места.

Зрелище это длилось несколько секунд. Меня поразило, с какой быстротой эти мощные животные перемещались по воде, как будто на копыта были надеты ласты. Они исчезли так же мгновенно, как и появились.

Из тростника вынырнул возбужденный Владимир Петрович и поведал о волнующем событии.

– Они вышли прямо на тебя. Сначала высунулся из зарослей секач и внимательно так присматривался, принюхивался… Я переломил ружье, поменял дробь на картечь и осторожно попытался защелкнуть стволы, но свиньи все же услышали, как сработал замок, и ринулись в камыши. Я выстрелил, а они уже кинулись вплавь. Пальнул по плывущим, но, наверное, далековато были.

– А что он присматривался, почему сразу не скрылся?

– Видишь ли, ты задом к нему стоял и как раз в тот момент наклонился, поэтому головы твоей ему видно не было, а то, что на него смотрело, он понять не мог. Вот и соображал.

VII

Утром следующего дня мы отстояли зорьку и часов в девять направились к егерю, где нас уже дожидались знакомые трактористы, чтобы сопроводить до поселка.

Прежде чем нам отчалить, Маша усадила всех за стол завтракать. Мы допили остатки спирта, и Владимир Петрович рассказал о нашей встрече с кабанами. Тут Гена вспомнил и поведал свою печальную историю, связанную с этими животными.

– У нас в прошлом году, примерно в это же время, кабан домашних свиней увел. Причем, в тот день я собирался везти мясо в город. Думал забить одного хряка. Захожу в хлев, а там пусто. Выскочил в загон, а в заборе дырища зияет. Ночью, видать, зараза, залез и увел с собой всех поросей. Правда, через два дня одна свинья вернулась. Грязная, изможденная… Повсюду искал, как сквозь землю провалились. А этой весной в округе снова объявился табунок. Судя по следам, голов восемь будет. Наверное, вы их и встретили.

Мы все посочувствовали хозяевам и принялись рассказывать свои истории из мира диких животных.

Следует иметь в виду, что каждый охотник со стажем всегда готов вспомнить и поведать своим коллегам о происшедших с ним необычных случаях на охоте, но при этом не всякий в силах превозмочь соблазн приукрасить события для остроты восприятия.

Оказалось, что местные мужики-трактористы тоже давно промышляли охотой и теперь с готовностью делились с нами воспоминаниями из своей охотничьей практики. Не удержался и я, на лету придумывая байку покруче.

– Вчера на зайцев решил поохотиться, – начал я свой «правдивый» рассказ. – Рыскал, рыскал в округе – ни один не попался. Собрался уже вернуться в лагерь. Перевалил через бархан, стал спускаться к озеру, у которого остановились, и тут вижу: на берегу два зайца сидят. Один здоровый, килограммов на пять, а другой чуть поменьше. Увидели меня, переглянулись, и – бултых в воду. Я еще подумал: если поплывут брассом, то успею добежать до озера и взять их. А когда приблизился, гляжу – они кролем идут. Причем тот, что покрупнее, плывет первым: у него лапы побольше и загребает он мощнее, и, что удивительно, постоянно оглядывается, вроде как примеряется к ходу – догонит его соперник или нет. А тот, что поменьше, носик в воду опустил, одни ушки торчат и молотит лапками что есть мочи.

На этом кульминационном моменте я сделал паузу и оглядел присутствующих. Все молча ухмылялись, и только одна Маша участливо смотрела на меня, очевидно, переживая за бедных зайцев. Воодушевленный её заинтересованностью, я продолжил рассказ.

– При виде этой картины меня вдруг обуяла страсть болельщика. Стал кричать, подбадривать меньшого… Ну, а как только они выскочили на сушу, отряхнулись и поскакали своим путем, меня вдруг осенило: ведь они плыли кролем, а значит, это были кролики.

Все засмеялись, а Маша растерялась и осторожно спросила меня:

– Так это шутка? А ведь я все за чистую монету приняла.

– Ну, ты, мать, даешь. Где ты плавающих зайцев видела? Да еще чтоб кролем плыли, – подивился наивности жены Гена.

Мы тогда не знали, и не могли даже представить, что видимся с Геной в последний раз. Со слов наших знакомых трактористов, с которыми встретились на следующий год по возвращении с Балхаша, узнали, что его весной перевели на другой кордон. А куда именно, они не знали. Так след нашего доброго егеря затерялся. Исчезла с орбиты наших интересов и саранчовая станция.

ТИМКА

I

После того, как от нас ушла Дуська, мы с Татьяной решили не заводить собак. Уж больно короток их век и слишком тяжела разлука. Но спустя полгода позвонил Виктор, мой университетский приятель, и уговорил взглянуть на одного пса.

Мы заехали во двор какого-то микрорайона на краю города. Виктор ушел за собакой, а мы с женой остались дожидаться в машине. Через пять минут из подъезда пятиэтажки вывалила ребятня, тащившая на бельевой веревке заторканную животину. Пес походил на русского спаниеля, только выглядел крупнее, и уши у него были сравнительно небольшими, по форме напоминающими виноградный лист. Он нам сразу не понравился. Показался несуразной полукровкой, одетой в бело-рыжее тусклое одеяние. К тому же это был уже взрослый кобель.

– Ну как? – спросил нас Виктор.

– А сколько ему лет? – поинтересовалась супруга.

– Где-то год. Дело в том, что у него это уже третьи хозяева. И судя по всему, здесь его тоже не жалуют. Вот, соседские дети выводят гулять.

Мы с Татьяной молча следили за собакой, никак не выказывая к ней своего отношения.

– Я бы его сам забрал, но ты же знаешь, у меня и так две собаки… Просто животное жалко…– продолжал давить на психику Виктор.

– Слушайте, они ж его задушат, – вдруг встрепенулась женская душа.

На самом деле, веревка была накинута на пса в виде петли, и он, пытаясь высвободиться от назойливых пацанов, издавал сиплые звуки.

Я вышел из машины, подошел к собаке и ослабил на шее удавку. Пес на меня не взглянул, а, как мне показалось, виновато отвел глаза в сторону, затем глубоко и устало вздохнул. Я решительно взял у малолетних любителей животных веревку и, обращаясь к собаке, спокойным голосом произнес.

– Пошли, собачка, пошли.

Пес поплелся за мной следом.

– Мне жалко его, – сказал я жене.

– Ну, давай возьмем, – тут же согласилась она.

– А как его зовут? – спросил я у Виктора.

– Бой.

– Мне не нравится, – отреагировала Татьяна.

– Назовем по-своему, – успокоил я супругу.

По приезду домой мы окрестили пса Тимкой. Парень явно был из простой семьи, и эта кличка, как нам представлялось, подчеркивала его пролетарское происхождение и в то же время намекала на теплое к нему отношение с нашей стороны.

Мне не терпелось проверить профпригодность собаки, то бишь её охотничьи способности, и в тот же день я повез Тиму в Серегины угодья – заброшенный, старый яблоневый сад недалеко от города. Выпустил его там и пошел следом. Тимка резво побежал прочесывать местность и, как мне показалось, двигался «челноком». Пес оказался крепким, выносливым и без устали, в хорошем темпе, обежал всё хозяйство за полчаса. Причем, не безрезультатно – выгнал трех фазанов. Я остался довольный нашим приобретением и, откровенно говоря, не ожидал от собаки такой прыти.

На следующий день мы с женой повезли нашего питомца на речку, где он вдоволь набегался, а в завершение прогулки помыли его с дустовым мылом на случай, если у него водились паразиты.

Для меня было отрадно, что пес не боялся воды, охотно заходил в самые глубокие места на речке, а там, где лапы не доставали дна, спокойно греб по течению и продолжал бродить дальше по мелководью…

Но одно обстоятельство в поведении нового члена семьи не давало нам покоя. Мы с женой привыкли к тому, что предыдущая наша собака, Дуська, когда мы обращались к ней или вели с ней беседы, всегда очень внимательно смотрела в глаза, как будто пыталась понять каждое произнесенное слово. И в действительности её «словарный запас» потрясал воображение. Она реагировала не только на четко выраженные команды, например: «Ко мне!», но и на такие словосочетания, как «Иди сюда», «Подойди ко мне», «Будьте так любезны, мадам, присоединитесь к нам», «Не желаете ли вы приблизиться, подойти поближе?», «Канай сюда!». Иногда и вовсе для того, чтобы подозвать её, достаточно было призывно поманить пальцем, помахать рукой или похлопать себя по ноге, не произнося никаких слов. Тимка же упорно не смотрел в глаза. Впрочем, для расстройства не было причин. Он был полудиким существом. В течение первых двух недель буквально вырывал из рук хлеб и с жадностью, урча, поедал его, словно обезумевший. С ним никто по душам не говорил, и нужно было время, чтобы собака сначала привыкла к нам, поверила в нашу искренность.

Но недоверчивость к людям слишком глубоко сидела в Тимофее. Будучи по природе преданным, ласковым и благодарным созданием, он сдерживал себя, чтобы не обнаружить эти качества и в который раз не оказаться обманутым. Скованность и внутренняя напряженность проявлялись в каждом его движении, а особенно при попытке погладить его или заговорить с ним. Все наши ласки Тима воспринимал, потупив взгляд. В то же время он не предъявлял своих требований, просьб, не обнаруживал пристрастий и желаний. Не сидел у стола и не выпрашивал у людей подачек, как это делают практически все собаки, живущие в квартирах бок о бок с хозяевами. По утрам не надоедал, чтобы его вывели погулять. И если к нему никто не обращался, вообще не выказывал своего присутствия в доме.

II

Месяца через три после того, как у нас появился Тима, мы переехали жить на дачу. Привязывать его на цепь или содержать в вольере мы не стали, учитывая его надломленную психику. Спал он с нами в доме. Дверь мы не запирали, поэтому Тима имел возможность время от времени выходить на улицу, охраняя наш сон. Нужно сказать, что сторожевые функции он исполнял с большой ответственностью, как, впрочем, и другие свои обязанности.

Однажды нам с женой необходимо было выехать из дома вместе. Тиму заперли на веранде и отбыли в город. К вечеру, ничего не подозревая, возвращались на дачу. Еще издали я заметил, что у калитки нас дожидается Тимка. Он лежал на траве, внимательно всматриваясь в даль. Завидев нас, он соскочил и бросился навстречу машине, радостно виляя жалким обрубком хвоста.

– Ты как здесь оказался? – встревожился я, глядя на собаку.

Мы побежали к дому, открыли дверь и только тогда поняли, что произошло. Стекло в нижней, угловой части оконного переплета было разбито. Добраться до края рамы можно было по лестнице, ведушей вдоль стены на второй этаж дома. Но было непонятно, каким образом Тима мог разбить стекло… Я представил – в каком отчаянии находилась собака, если решилась на этот шаг и кинулась в образовавшийся проем с выступающими острыми краями, приземлившись с двухметровой высоты на бетонную дорожку…

Мы тут же кинулись осматривать пса, но, что удивительно, на теле у него не обнаружили ни царапин, ни ссадин.

После этого случая Тимка неотлучно следовал за нами. Если мы приходили к родственникам или знакомым в гости, он лежал в квартире у двери, а если забегали куда-нибудь по делам ненадолго, дожидался в машине.

И сегодня, спустя много лет, меня не покидает чувство вины и стыда за содеянное. До сих пор мучает вопрос: почему внутри меня ничего не ёкнуло в тот момент, когда Тимка безнадежно метался по веранде, пытаясь найти выход; полными тоски глазами смотрел через окно во двор, высматривая нас; и, наконец, в состоянии крайней безысходности бросился с размаху на стекло, выбил его и бесстрашно устремился наружу? А сколько ему пришлось пережить за те долгие часы, что он провел у калитки, мучительно всматриваясь в проезжающие вдали автомашины, в фигуры редких прохожих, стараясь определить знакомые очертания, распознать чутким слухом в доносившихся звуках желанные вибрации…

III

Особое пристрастие Тима проявлял к воде. Не знаю, что собой представляют на деле так называемые «водяные» спаниели, специально выведенные для охоты на водоплавающую дичь. Специалисты утверждают, что это сильные, бесстрашные пловцы, не знающие усталости в работе, и к тому же обладающие природным умом. Тимку, как оказалось, смело можно было причислить и к этому виду собак.

Как-то я с Николаем отправился на рыбалку. Естественно, взял с собой Тимку. Расположились на берегу пруда. Пока готовили снасти, Тимка бродил вдоль берега, гонял лягушек. Наконец, мы забросили удочки и все внимание устремили на поплавки. И тут я краем глаза заметил, что Тима плавает посередине водоема, метрах в сорока от берега. Я сначала испугался, что он так далеко заплыл, но, заметив его спокойные, размеренные движения, понял, что ему плавание доставляет удовольствие. Он кружил в центре пруда, на ходу хватал плавающие на поверхности листики водорослей, фыркал и беззаботно продолжал пробовать на вкус все, что попадалось ему на воде. Я забыл про удочку и с удивлением следил за Тимкой. Ничего подобного я не видел, и у меня плавающая в свое удовольствие собака вызывала недоумение. Каждый из нас не раз мог наблюдать, как в жаркий день, оказавшись у речки или на берегу озера, запарившаяся псина забегала воду и либо подолгу бродила по мелководью, наслаждаясь прохладой, либо присаживалась и мочила брюшко. Но так, чтобы подолгу купаться по собственной воле, а не только сгонять, допустим, за палочкой, брошенной хозяином, желающим освежить свою собаку… Мне такого видеть не приходилось. В этом купании животного проглядывалось человеческое, осознанное отношение к водным процедурам. Так вольготно и всласть мог плавать только человек в знойный день, погрузившийся в прохладную воду и испытывающий от этого истинное наслаждение, когда он желает как можно дольше продлить это состояние и не спешит покидать обуздавшую его стихию.

Позже мне доводилось не раз наблюдать Тимкину страсть к воде, и я даже усматривал в его поведении признаки маниакальности.

Тем же летом мы с друзьями отправились в зону отдыха на Капчагайском водохранилище. Перед обедом решили искупаться. Вышли на пляж. Было жарко, хотя по воде гулял ветерок, накатывая на берег небольшие волны. Тимка первым бросился в морскую пучину, но поплавать ему не удалось. Волны захлестывали его с головой, и он едва успевал глотнуть воздуха. Выбравшись на берег, он улегся на песочек и спокойно стал смотреть на пенистые барашки, ласкающий взор прилив. Через час мы засобирались обратно. Уселись в машины и только отъехали, как обнаружили, что с нами нет Тимы. Мы огляделись и увидели, что он по-прежнему, как завороженный, лежит на берегу и неотрывно глядит на волны. Он не сразу откликнулся на наши вопли и неохотно проследовал к машине.

IV

Довольно часто можно услышать или прочитать об универсальности той или иной породы охотничьих собак, то есть их приспособленности для охоты чуть ли не на все виды птиц и зверей. Доводилось видеть, как спаниелей пытались натаскивать на кабана и барсука. Я уже не говорю о лайках, за которыми безоговорочно упрочилось мнение, что они обладают всеобъемлющими охотничьими способностями. Меня всегда умиляют авторы книг по собаководству, наделяющие тот или иной вид собак самыми разнообразными чертами и особенностями, свойственными всей породе, забывающие о том, что каждая собака индивидуальна: со своим характером, физическими и умственными данными, восприимчивостью к дрессировке и так далее. Немало примеров, когда простая дворняжка на охоте могла дать фору собакам голубых кровей.

Но, как известно, печатное слово более авторитетно. Оно воспринимается, особенно начинающими охотниками, более доверительно, чем высказывания иных бывалых людей, нередко любящих приврать либо приукрасить охотничьи способности своих питомцев. И если в какой-нибудь, чаще всего в иностранной кинологической литературе написано, что такая-то порода «заслужила славу прекрасной водяной собаки»; что она «превосходно плавает, ныряет и охотно подает охотнику битую и подраненную дичь, при этом очень умна и трудолюбива и может работать без устали целый день в самых труднопроходимых охотничьих угодьях»; что она «одинаково отлично работает по любому виду дичи, а её полевые качества универсальны» – ну как человеку, жаждущему охотничьей удачи, при такой характеристике удержаться от соблазна иметь при себе друга и партнера именно данной породы?! А если к охотничьим талантам такой собаки присовокупить её способности по охране дома и нажитого имущества, и что она к тому же чудненько ладит с детьми и исполняет обязанности няньки при них, то эти качества прекрасной «семейной собаки», несомненно, убедят всю семью в необходимости принять ее в свои члены.

Я вспоминаю, как Николай, в семье которого испокон веков в доме жили охотничьи собаки, решил, будучи уже в возрасте, тоже приобрести псину. Нашими советами он пренебрег и обратился к английскому переводному изданию о породах собак. Так, из всех известных охотничьих пород он предпочел бассета. Эта собака, как уверяли авторы этой солидной книги, якобы относится к гончим породам.

Когда бассет повзрослел, Николай даже брал его пару раз на охоту. Первый раз животное прошлось неторопливым шагом по сухостою метров сто, после чего его потребовалось срочно эвакуировать с места «боевых действий» в автомашину, так как живот был исполосован колючками и сухой травой до крови. Во второй раз Николаю пришлось нести бедную животину в гору на руках, потому что идти по крутому щебенчатому склону она попросту не могла…

Хотя упоминание о французских «коротконожках» имеется в книге об охотничьих собаках известного русского кинолога Л.П. Сабанеева, изданной в Москве в 1896 году. В этой книге автор вскользь замечает, говоря о спаниелях, что «в группе птичьих собак спаниели занимают то же место и играют такую же роль, как французские бассеты между гончими». Так, очевидно, и было в XIX веке, но только ленивый не знает, что англичане в те же годы скрестили испанок и французских эпаньёлей с французскими же бассетами и вывели тяжеловесных спаниелей – клюмберов, а от скрещивания артезиано-нормандских бассетов с бладхаундами получили бассет-хаундов, которые и появились у нас в Советском Союзе в конце 80-х годах прошлого столетия. Причем появились не в качестве гончей, а обычной декоративной собаки. Но почему-то о данном собачьем перевоплощении никто англичанам не дал знать, а они, будучи по сути своей консерваторами,по-прежнему продолжали косить бассет-хаундов под гончих. А люди продолжали верить, несмотря на очевидное несоответствие слова и факта.

И все же, что бы там ни говорили и ни писали приверженцы любимых пород, универсальных охотничьих собак не бывает, Так же, как не бывает людей, обладающих профессиональными знаниями или навыками во всех областях человеческой деятельности. Справедливости ради скажу, каким бы выдающимся утятником не был Тимка, какой бы покладистый характер он не имел, и как бы я его не любил – на иную дичь с ним ходить приходилось, скрипя зубами. Но об этом чуть позже.

V

Назвав его «выдающимся утятником», не могу удержаться, чтобы не рассказать об одном эпизоде из нашей охотничьей практики, хотя и не очень лицеприятном с позиции моих нынешних представлений об охоте и охотниках. Но что делать, тогда мы были молодыми, беспечными и к тому же мало задумывались над проблемами охотничьей этики. Так вот, в тот розовый период времени, о котором я хочу поведать, Тима преподал нам мастер-класс, показав запредельные возможности водяного спаниеля. Такой впечатляющей картины нам не только не приходилось наблюдать за всю нашу долгую охотничью жизнь, но и слышать что-либо подобное от любителей травить охотничьи байки.

Как-то в середине охотничьего сезона Юрий Иванович неожиданно сообщил нам с Николаем об одном местечке недалеко от города, где ему без особого труда удалось добыть несколько крякв. Заинтригованные его рассказами, мы, не мешкая, отправились с ночевкой на его «Клондайк». Это был небольшой ручей, поросший тростником, который на некоторых участках можно было легко перепрыгнуть. Водный поток протекал по холмистой степной местности и бесконечно петлял, образуя на излучинах тихие заводи, а в низинах, где вода растекалась, затопляя мелкую прибрежную растительность, – крохотные болотца. В этих затаённых местах отдыхала и кормилась утка, причем преимущественно кряковая.

На пути этого ручья была воздвигнута плотина для полива высаженных неподалеку овощных культур. К середине осени урожай уже был собран, и пространство окрест казалось безлюдным. Ближайший от водохранилища поселок располагался километрах в трех. Других жилых строений в поле зрения не наблюдалось. По берегам водоема плотной стеной стоял тростник, сквозь который поверхность воды не просматривалась. Само озеро было в диаметре сто-сто пятьдесят метров.

– Сначала обследуем пруд,– заявил Юрий Иванович.

Мы разбрелись по берегу, отыскивая проходы к воде. Как только ступили в тростник, у самой плотины взвился табунок чирков. По центру пруда медленно очерчивали круги четыре гуся, которые на нас не обратили никакого внимания. Понаблюдав некоторое время за домашней птицей, мы выползли из зарослей и двинулись к машине. Прежде чем тронуться к заветному ручью, бурно вытекающему за плотиной, мы решили перекурить. И тут до меня вдруг дошло.

– И что, мы вот так уедем, оставив дичь на воде? – возмутился я, намекая на гусей.

– Ты это о чем? – тут же откликнулся сердобольный Юрий Иванович. – Это же убийство!

– Какое же это убийство? – не унимался я. – Они же ничейные.

– А как они тут оказались? – озадачился Николай.

– Умирать с поселка пришли, – пояснил я непонятливому партнеру и тут же предложил развернутый план действий.

– Значит так, окружаем озеро и хлопаем их. Они ж не летают…

– Я под это дело не подписываюсь, – категорично заявил опасливый Юрий Иванович.

– Хорошо, только учти – на ужин коркой хлеба обойдешься, – пригрозил я Юрику и огласил итог операции.– Таким образом, из одной птички на ужин бульончик сварим, и по одной домой привезем.

Такой расклад Николаю пришелся по нраву. Он тут же отправился на противоположный берег, а я с Тимкой пошел к озеру напрямик.

У воды я принялся хлопать в ладоши, топать ногами, кричать для того, чтобы заставить гусей переместиться с центра пруда ближе к месту, куда направился Николай. Когда же он, наконец, занял необходимую позицию, а гуси с поворота зашли на него, я дал отмашку к началу боевых действий. Юрий Иванович не удержался и устроился неподалеку от меня.

Николай управился быстро. От него птицы находились на расстоянии не более тридцати метров, и плыли медленно, несмотря на устроенную им пальбу.

Я запустил Тиму. Он с разбегу плюхнулся в воду и рванул по выбранному направлению.

– Позовешь Тимку к себе, – крикнул я Николаю, опасаясь, что собака может поплыть с тяжелой ношей через всё озеро.

На первого гуся Тима вышел точно. Схватил его за шею, развернулся и, несмотря на отчаянные вопли Николая: «Ко мне!», «Ко мне!», не задумываясь, устремился в мою сторону. Я скакал на берегу, махал беспомощно руками, как квочка, обеспокоенная своевольным поведением цыплят; выкрикивал псу нечленораздельные команды; совестил его; убеждал, что к тому берегу было бы ближе таскать дичь… Тимка был глух. Он сосредоточенно греб ко мне, сопя и фыркая. Я не выдержал и зашел в воду с тем, чтобы избавить собаку от необходимости вытаскивать тяжеленную птицу на берег. Я внимательно следил за Тимкой, переживая, как бы он не запутался в цепких стеблях буйной подводной растительности.

Наконец, отчаянный пловец подрулил ко мне, я протянул руку, ухватил гуся за шею и попробовал вытянуть его, но птица оказалась настолько тяжелой, что одной рукой я не мог приподнять её. Пока выволакивал добычу на берег, Тимка уже поплыл за следующей.

Второго гуся он обнаружил тоже сразу. Резким движением ухватил его за середину длинной шеи и, игнорируя Колькины призывы плыть коротким путем к нему, двинулся в противоположном направлении – к хозяину. Дичь Тима никогда никому, кроме меня, не отдавал! Все, что падало после выстрела, тут же подбиралось им, иной раз чуть ли не из рук законного владельца, и приносилось мне. И я всячески подбадривал и поощрял пса за такое ревностное отношение к добыче и трогательную заботу об общем семейном котле.

– Дай собаке передохнуть, – кричал на том берегу Николай, также неотрывно наблюдавший за Тимкой. Но Тима в азарте никого и ничего вокруг не замечал и не слышал. Он сосредоточенно греб к месту, где еще оставалась дичь, и пока она плавала на воде, никакие силы не могли удержать его от необходимости исполнения собачьего долга. Так уж была сложена его психика и удивительным образом сформировано сознание или подсознание. Что-либо изменить в этом его устройстве было невозможно.

Достигнув искомого пространства, Тима осмотрелся. На уровне водной глади из-за растительности, торчащей над водой, разглядеть трофей было сложно. Тимке приходилось несколько раз подгребать на месте, чтобы возвыситься над поверхностью, и, в конце концов, он узрел тушку. Подплыл к ней и решительно ухватил за плавающую шею. Было видно, с каким трудом он пытался сдвинуть птицу с места. Он, казалось, поначалу пробуксовывал, пытаясь придать ей поступательное движение, пока, наконец, она не заскользила по воде. Но и после этого ему приходилось прилагать значительные усилия, чтобы подладиться под плавный ход ноши.

Мы все напряженно следили за Тимкиными телодвижениями. Сопереживали за конечный результат. Я уже было начал сетовать: на кой ляд мы грохнули этих мирных животных…

Не доплыв до меня метра два, в самом глубоком месте, Тимка выпустил из пасти гуся, и, не оглядываясь, устремился за последней добычей. Я принялся истошно звать его к себе, но безрезультатно…

Мы вновь устремили взгляды на двигающуюся по водной глади собаку. Время будто замедлило свой ход. Тимкин путь, казалось, измерялся не сотней метров, а несколькими километрами…

Но вот отчаянный охотник доплыл до места и настойчиво пытался отыскать последнюю жертву. Он несколько раз приподнимался над водой вытягивал шею, вертел головой, но не мог увидеть гуся. Николай пытался объяснить псу, где находится птица, но тот его не слышал, продолжая кружить на воде. И, уже отчаявшись, Тимка взглянул в мою сторону, прося о помощи. Резкими движениями руки я указал ему направление, и он решительно двинулся в нужную сторону…

Злополучная эпопея подходила к концу. Когда Тимка, наконец, припер дичь, с меня свалилась гора переживаний. Никогда прежде я не испытывал такого напряжения и усталости, будто не Тимка, а я, надрываясь, таскал этих тяжеленных птиц через все озеро, путаясь в дремучей паутине водорослей.

К слову сказать, в тот вечер мы в предвкушении сытного ужина общипали одного гуся и принялись его варить. С периодичностью в два часа я с трудом отрезал тоненький кусочек мяса от птицы и попробовал на вкус. Но всякий раз меня не покидало чувство, что жую кусок подошвы. К двум часам ночи, отчаявшись заполучить вкусную и здоровую пищу, мы с Юриком полуголодные легли спать. Николай, заснувший через час после начала готовки, утром затребовал на завтрак деликатес, и поначалу, не обнаружив на костях варившегося полночи гуся признаков аппетитного мяса, обрушился на нас с обвинениями, будто мы воспользовались неожиданно сковавшим его сном после вечернего возлияния напитков и обглодали птицу, оставив ему лишь массивный скелет. Объяснять ему, что гусь на самом деле был лишен мяса и состоял из одних сухожилий, пришлось очень настойчиво и долго.

После этого случая мы все на длительное время потеряли всякий интерес к гусям, причем в любом их виде, пока мы с Николаем не побывали на хлебных просторах Центрального Казахстана на гусиной охоте. Тогда нам удалось добыть несколько крупных экземпляров этой птицы, и егерь приготовил из них жирный, наваристый «шелём» – как оказалось, с нежным и сочным гусиным мясом.

VI

Заикнувшись о животных, на которых с Тимой охотиться было крайне нежелательно, я бы отнес к таковым прежде всего кекликов. На этих куропаток я выехал с ним впервые спустя полгода после «усыновления». Как только открыл багажник своей «Нивы», Тимка пулей вылетел оттуда и через пять минут уже красовался на вершине ближайшей возвышенности. Скажу прямо: созерцание этой картины породило во мне тревожные предчувствия. Тимкина прыть ничего хорошего не сулила. Я настороженно двинулся к противоположному склону с намерением не встречаться с псом как можно дольше. Я медленно поднимался по извилистой тропе, хоронясь в густых зарослях шиповника в надежде первым достигнуть гребня холма, где на небольших полянках и в низинах в этот час могли кормиться кеклики. Через полчаса, наконец, достиг намеченной цели, и в полусогнутом состоянии, едва справляясь с дыханием, медленно возвысился над открывающейся передо мной местностью с уверенностью, что именно здесь должны вспорхнуть птицы… Уже приготовился к стрельбе, но тут увидел, как с вершины холма по гребню ко мне уверенной рысью спешит Тимка… Идти дальше было бессмысленно. На мое счастье, с соседнего отрога раздались выстрелы, и Тимка, не добежав до меня, резко развернулся и устремился к Николаю, который в это время наверняка радовался своей добыче.

Не мешкая, я бросился вниз по склону, надеясь успеть за время отсутствия рядом собаки вскарабкаться на другую вершину хребта. Изнурительный подъем скрашивался мстительным ощущением, что Тимка испортит охоту не мне одному…

Снова прозвучали выстрелы, но уже с распадка напротив, где, по всей вероятности, находился Юрик. Табунок кекликов со свистом пронесся выше меня над вершиной холма, на который я упорно взбирался. Птицы сели на краю обрыва. Сойти вниз они не могли, потому что как только приземлятся – бегут обычно вверх либо ненадолго остаются на месте. В предчувствии свалившейся удачи я прибавил обороты и через пару минут крался к притаившимся за небольшим валом пернатым. И когда до них оставалось каких-то пятнадцать-двадцать метров, мимо пронесся Тима, взбежал победоносно на взгорок, и я только мог слышать характерный звук вспорхнувших над обрывом кекликов.

Я обреченно повалился на землю. В тот момент я подумал, что с собакой на горных куропаток ходить однозначно нельзя. Хотя, вспоминая предыдущие охоты с Дуськой, несколько пресек свои скоропостижные выводы. Дуся тоже была не подарок, но, в отличие от необузданного Тимки, она следовала за мной по горам неотлучно, что тоже выводило меня из себя. Приходилось постоянно пускать её вперед. Но как только я сходил с тропы, дожидаясь, пока она проследует мимо, Дуська осуждающе смотрела на меня, а пройдя несколько метров в качестве ведущего, вдруг останавливалась, крадучись сворачивала в сторону и подолгу обнюхивала какой-нибудь цветочек или былинку до тех пор, пока я, чертыхаясь, не двинусь с места, после чего она плотно пристраивалась сзади, наступая мне на пятки. И только свежий след дичи заставлял ее покинуть протоптанную дорожку и залезть в кусты. Но что особенно бесило меня в Дуське, так это стремление первой оказаться на вершине холма или взгорка. Перед самым подъемом она шустро обегала меня и наводила наверху или у подножья с противоположной стороны небольшого склона шорох. Я не успевал добежать и вовремя выстрелить.

После того, как я изучил её повадки и приноровился к её выходкам, охота на кекликов с ней была довольно успешной. Главное, что Дуська, обладая превосходным чутьем, всегда находила и обязательно приносила битую птицу и подранков, упавших иной раз далеко от места выстрела, иногда на дно глубокого обрыва или в расщелины с каменными насыпями. Самое неприятное в отыскании подстреленной дичи состояло в том, что без собаки, способной найти и принести добычу, приходилось спускаться за ней со склона самому, рыскать повсюду, зачастую подолгу и безрезультатно, а затем снова карабкаться наверх…

VII

Опыт охоты с подружейной собакой привел меня к выводу, что для успеха мероприятия главное – это выработать у охотничьей собаки послушание и безоговорочную подачу дичи хозяину. Во всем остальном охотнику следует приноровиться к манере, природным данным, рефлексам и инстинкту своей собаки. Уметь разглядеть, оценить и развить её способности и таланты.

Я, например, долгое время охотясь с Тимкой на зайцев, считал, что его неуёмная энергия только вредит промыслу. Но, проанализировав его поведение и воочию убедившись в том, что в основе его действий лежит выверенная практикой тактика, стал доверять его интуиции и приобретенным навыкам.

Объектом нашей охоты был заяц толай, обитающий в песчаных барханах и прилегающий к водоемам кустарниках или травянистой растительности.

Как только мы оказывались на открытой местности, Тимка забегал далеко вперед, а затем гнал на нас зайца. Причем «косой» был в основном озабочен бегущей по его следу собакой. Перебегая на короткие расстояния, он присаживался и следил за преследователем, не замечая, как мы двигаемся навстречу.

Однажды заяц, убегая от Тимки по узкой тропе в зарослях тамарикса, прошмыгнул между Колькиных ног. И пока тот соображал, что это было, следом проследовала собака. От неожиданности и наглости животных Николай Константинович не устоял на ногах и приземлился на пятую точку, продолжая еще долго сидеть на месте с выпученными глазами.

Другой раз я прозевал зайца, которого Тимка также выгнал прямо на меня. Он пробежал мимо в метре и скрылся в тростнике. Я успел впопыхах выстрелить, но промазал. Тут же за зайцем пронесся Тимофей. Пока я перезаряжал ружье, из тростников, чуть не сбив меня с ног, друг за другом промчалась та же сладкая парочка.

Тимка был заядлым и страстным охотником. Он страшно переживал, если ему не удавалось добыть самому дичь. Когда он не мог догнать подраненную утку, он визжал от своего бессилия, но продолжал преследовать её, что иногда вызывало опасение, как бы птица не увела его за собой очень далеко. Особенно если это оказывалось огромное водохранилище, и противоположного берега не было видно.

Тимка также визжал, когда обнаруживал в густом кустарнике зайца и не мог добраться до него, пока тот не выскакивал, а затем продолжал вопить, когда гнался за ним и замечал, как тот все дальше и дальше уходит, а у него не хватало мощи догнать ускользающую добычу.

Учитывая эти его особенности, мы всякий раз пускали его, например, в лесополосу, а сами двигались по обе её стороны по открытой местности. И как только Тимка начинал визжать, этот сигнал призывал к началу боевых действий. Слева или справа по ходу движения из лесных насаждений непременно должен был выскочить заяц с намерением исчезнуть с глаз, драпая вдоль посадок по протоптанным дорожкам.

Я гордился Тимкой, и он служил мне верой и правдой. И не было ни одного человека, знавшего его, который бы отозвался о нем с непочтением. Назвать его беспородным псом, оскорбительным словом – «двортерьер», у меня не поворачивался язык. Доказывать же случайному прохожему, что эта собака умней и сноровистей любого породистого собрата, было бессмысленно. Поэтому людям незнакомым, спрашивающим о породе моего пса, я с достоинством истинного джентльмена называл его вельш-спрингер-спаниелем. Тимка не возражал.

БАРХАН

I

В свою первую поездку на Балхаш мы отправились на двух автомашинах. Юрик ехал с Сергеем на «Ниве», а со мной на джипе – Николай с Володей, не считая собак: моего Тимки и Володиной Астры – спаниельки черной масти с пышным хохолком, из-под которого выглядывали темные тоскливые глазки.

Дорога предстояла длинной, местность, куда мы стремились попасть, – неизвестной и безлюдной. От знакомого нам поселка Тулебаева следовало проехать вдоль берега Балхаша по бездорожью не менее 60-ти километров. Поэтому, чтобы не рисковать, решили передвигаться на двух автомобилях: так, посчитали, будет надежней, да и свободней, поскольку поклажи оказалось на удивление много.

Свое неподдельное изумление количеством багажа мы выражали всякий раз, когда укладывали вещи в багажник перед очередной поездкой на охоту и терзались неизменным риторическим вопросом: «Почему катастрофически не хватает места?». И тут же предавались воспоминаниям, как в пору юности выезжали охотиться также на неделю, и все, что брали с собой, без хлопот размещали на велосипедах. Позже стало не хватать места для груза на мотоциклах с колясками, а теперь всерьез приходилось задумываться о приобретении автомобильных прицепов.

Однако перейдем к нашим машинам. В девять часов мы въехали в Талды-Курган, что находился на полпути, доверху заправили бензобаки, взяли в охотобществе путевки и лицензии, решив по дороге погонять фазанов на Райских озерах, на выезде из города перекусили и двинулись дальше.

Райскими озерами назывались угодья, на юге граничащие с Бакланьими, и ничем, собственно, не отличавшиеся от последних, разве что располагались недалеко от дороги, но это обстоятельство как раз и входило в наши расчеты. На фазанью охоту мы отвели один день и, заглянув в «Рай» к обеду, мы бы располагали временем поохотиться, передохнуть, а утром отправиться в дорогу со свежими силами, так как никогда не знаешь, каким образом и сколько времени придется добираться до намеченной цели и что нас ждет впереди.

Предчувствия о сложности предстоящего пробега нас не обманули. Не успели мы тронуться после перекуски, как из выхлопной трубы Серегиной «Нивы» повалил густой белый дым. Сергей тут же остановился и полез под капот. Мы столпились вокруг.

– Полетела прокладка головки цилиндров, – пришел к неутешительному выводу владелец авто.

– Что будем делать? – спросил Владимир Петрович.

– До Райских дотяну, а там заменю прокладку.

– А где ты её возьмешь? – продолжал учинять допрос неугомонный Владимир Петрович.

– У меня есть с собой новая, – ответил запасливый Сергей Степанович.

Мы лишь подивились предусмотрительности нашего товарища, но выяснять, что он еще припас из запчастей, не стали, хотя, не скрою, меня так и подмывало попросить его огласить весь список.

До Райских озер оставалось проехать не больше ста тридцати километров. На преодоление этого отрезка пути нам понадобилось пять часов. Приходилось ехать медленно. Во-первых, «Нива» не тянула, а во-вторых, под нагрузкой закипал тосол. Поначалу Сергей беспрерывно доливал в радиатор воду, затем посчитали, что в таком темпе мы доедем до места лишь к вечеру, к тому же можем окончательно запороть машину, поэтому зацепили её на буксир и так докатили до «Рая».

Чтобы не терять времени, Серегу отправили прямиком к егерю – забить места в гостевом домике и, пока светло, заняться ремонтом, а сами, прихватив Юрия Ивановича, двинули вглубь угодий.

II

Прежде чем приступить к процессу добычи дичи, решили наскоро пообедать. Приняли по «семь капель», закусили, и мы с Владимиром Петровичем, как основные добытчики, поскольку у нас были собаки, не долго думая, выдвинулись на огневой рубеж. Вышли из редколесья джиды, прошли лугом по сухостою, спустились в лог и остановились у стены тростника. Поверх золотистых метелок проглядывались отдельно стоящие деревья лоха и торчали верхушки тамарикса. Заросли простирались неширокой полосой, начало которой оказалось неподалеку, а метров через двести тростники упирались в заросли чингила..

Я предложил Володе оставаться на месте, пока не переберусь на противоположную сторону, и тогда, продвигаясь по обе стороны этой полосы и запустив внутрь собак, можно будет тщательно прочесать этот район с твердой уверенностью, что после такого прохода фазанов там не останется. Сомнений, что они там есть, у меня не возникало. Причем, по моему глубокому убеждению, они непременно будут вылетать из-под собак на открытую местность и станут для нас легкой добычей.

Однако там, куда я вышел, местность оказалась не открытой, а скорее сомкнутой. К тростнику плотной стеной подступал чингил, образуя узкий проход. Тимка ринулся в лог, а я оповестил Володю о начале операции.

Метров через тридцать Тима стремительно выскочил из зарослей и помчался вдоль полосы. Наверняка он учуял свежий след. Скорей всего, фазан выбежал из тростников и спасался бегством по узкой тропе, где мог двигаться достаточно быстро. В чингил он залезать не решился, потому что преследователь был близко.

Я со всех ног пустился вдогонку. Вскоре заросли кустарника закончились, уступая пространство для высокотравной пустынной растительности.

Тимка сходу заскочил в тростник и тотчас оттуда свечой взвился петух. Я успел выстрелить, птица упала, и следом взлетела другая, которую я тоже сумел поразить. Не мешкая, бросился к месту падения второго фазана, зная, как может мгновенно исчезнуть эта дикая курица, даже смертельно раненная. Но не успел добраться до неё, как в стороне с шумом поднялась еще курочка, в которую я тоже умудрился попасть.

Тима принес мне тушку первой птицы, вторую я нашел сам и приказал Тимке искать третью добычу. Он нашел её не сразу. Долго кружил на одном месте, а затем стремглав кинулся в поле, заметив выбегающего из тростника подранка. Настиг он его уже у края зарослей кустарника.

Можно было возвращаться. С поставленной задачей мы справились. Я уложил птиц в рюкзак и с чувством закурил. Появился Владимир Петрович. Выслушав мой рассказ и убедившись в его правдивости посредством прощупывания содержимого рюкзака, он с трудом выдавил из себя слова одобрения.

– Вот тот случай, когда автомат даст фору любой двустволке, – самодовольно изрек я, имея в виду своё оружие.

На выходе из тростников Тима выгнал еще одного фазана. Он вылетел сзади Володи, в метре от тропы, по которой он только что прошел с Астрой. После моего выстрела птица упала чуть ли не на голову Володи. Ему даже пришлось отстраниться.

– Я что, после вас зачисткой должен заниматься? – нарочито сурово сказал я.

– Ну, ты не равняй Тимочку с Астрой, – попытался оправдаться Владимир Петрович. – Тимочка есть Тимочка.

Он скинул рюкзак, достал термос, налил в крышку черного кофе, который взял из дома, подлил туда коньяка из фляжки и протянул мне изысканный напиток.

Так мы простояли минут десять, погрузившись в сладостное восприятие окружающего мира. Попивали кофе. Неподалеку бегали собаки, обнюхивая кустики. Тугаи притихли после дневной суеты, лишь изредка то тут, то там, нарушая всеобщий покой, раздавалось цоканье фазанов. Природа словно затаилась, нежась в теплых лучах заходящего солнца. Все вокруг было залито ярким оранжевым светом. В рощицах он, казалось, исходил от земли, подсвечивая темные кроны деревьев снизу. Природа, одетая в невероятный по красоте наряд, не казалось дикой, напротив, представлялась розовощекой доверчивой барышней с широко поставленными ясными голубыми глазами и кротким нравом…

Под впечатлением навеянного образа мы побрели дальше. Когда подошли к машине, нашему взору открылась необычная картина. Она поражала бессмысленными и нелепыми действиями наших товарищей. Увиденная нами сцена, на первый взгляд лишенная логики и здравого смысла, в то же время являла образчик доброты и чуткости в стремлении человека помочь своему собрату, оказавшемуся в беде, дать ему возможность почувствовать себя полноценным членом товарищества, несмотря на постигшие его невзгоды, ничуть не заботясь о собственных интересах. Так из нас мог поступить только Юрий Иванович.

Некоторое время мы молча наблюдали, как добродетельный Юрик уводил немощного Николая Константиновича, повисшего у него на плече, в сторону тугаев, но затем не надолго задумались. На свободном плече нашего доброхота болтались два ружья, и это снаряжение сбивало с толку. Если бы Юрик тащил Николая к машине, можно было предположить, что с тем случилась беда, и он не может передвигаться без посторонней помощи. Тогда объяснимо наличие у Юрика двух ружей. В том случае, если Николая приходилось оттаскивать в сторону от места стоянки для отправления естественных надобностей, то Юрику не было нужды брать два ружья, хватило бы и одного…

О том, какой недуг мог сразить Николая Константиновича, я лично догадками не мучился. Еще в городе, как только расселись по машинам, Владимир Петрович предложил ему принять стопку за начало предпринятого путешествия. По второй они прошлись, как только выехали на трассу. Во время завтрака в Талды-Кургане Николай Константинович сам любезно предоставил к дегустации свою вишневку вторичной переработки. Порция коньяка, выпитая им за обедом, оказалась роковой.

Тем не менее, вид удаляющихся друзей и их скрытые намерения вызывали настороженное любопытство.

– Куда ты его тащишь? – обратился я к Юрию Ивановичу.

– На охоту, – услышал я ответ, который привел меня в недоумение.

Юрий Иванович произнес эту фразу спокойно, не оборачиваясь, продолжая двигаться к избранной цели, словно в этом занятии не видел ничего предосудительного или странного, будто перетаскивать таким образом недомогающих охотников было его предназначением.

– У тебя что – крыша поехала? – вмешался в разговор Владимир Петрович и, подключив логическое мышление, поинтересовался. – И как ты в таком положении собираешься охотиться?

– Мы охотимся в любом положении, – многозначительно ответил за Юрика Николай Константинович и выразительно икнул.

Продолжать разговор было бессмысленно. Мы вырвали Николая Константиновича из дружеских объятий Юрия Ивановича и бережно запихали на заднее сидение автомобиля…

III

К нашему приезду Сергей Степанович уже поставил новую прокладку и принялся собирать разложенные вокруг детали двигателя.

Убедившись, что ремонт близится к концу и нашей помощи не требуется, мы выгрузили Николая Константиновича и втроем повели его в дом. Однако добраться до входной двери оказалось непростым делом. На площадку перед парадным входом, возвышающуюся на высоте не менее полутора метров, вели узкие ступени, почему-то расположенные сбоку вдоль стены. Сложность состояла не только в том, что мы все не могли уместиться на этом лестничном пролете, но и в том, что ни сама лестница, ни площадка перед дверью не имели ограждения. Приходилось следить, чтобы Николай Константинович был достаточно плотно придвинут к стенке и не оступился, в то же время найти способ понудить его к поступательному движению наверх… Юрий Иванович, пятясь и постоянно оглядываясь, чтобы не упасть самому, старался протащить его по стенке, а Владимир Петрович подталкивал сзади, одной рукой все-таки тесня беднягу к кирпичной кладке. Я страховал продвижение группы с земли и руководил подъемом, подавая по ходу ценные указания.

– Осторожней! Не налегай так на него. Ослабьте нажим, а то вы его по стенке размажете…– кричал я, медленно продвигаясь вместе со всеми к заветной двери с распростертыми руками, готовый в любую секунду принять падающее тело…

Отдельно стоящий домик для гостей состоял из небольшой прихожей с вешалкой на стене; кухни, в которой размещались печка и обеденный стол с двумя скамьями. У печи стояло ведро с углем и лежала вязанка хвороста. В другой комнате стояли три железные кровати, на их панцирные сетки были уложены скрученные рулоном матрасы. Мы занесли рюкзаки с вещами, спальники, затопили печь и поставили на плиту свой закопченный чайник. Только начало темнеть, егерь запустил чабанку, и помещение осветили лампочки Ильича. До нуля часов мы имели возможность не только отужинать с комфортом, но и с чувством посидеть за преферансом.

Готовить фазанов посчитали делом хлопотным, поэтому доедали продукты, взятые из дома.

Часам к одиннадцати угомонились, стали готовиться ко сну. Юрий Иванович, не дожидаясь раздела кроватей, уложил свой спальник с поролоном на пол, а Сергей Степанович предпочел спать в своей машине. Он взял подмышку спальный мешок. Я вручил ему пакет с мусором для того, чтобы он выкинул его по пути в помойную яму, и мы расстались. Через пару минут после ухода Сергея Степановича Николай Константинович изъявил желание перед сном выйти во двор и нетвердой походкой двинулся к выходу. Я нагнал его, когда он уже переступил порог, и решительно преградил путь, опасаясь, как бы он не шагнул с лестничной площадки прямиком. Придвинув его к стене, я включил фонарик и осветил края опасного прохода. В луче китайского осветительного прибора неожиданно обозначилась фигура Сергея Степановича. Он стоял молча, взирая на нас снизу. Вид у него был растерянный. Пальцы судорожно сжимали пустой пакет, а мусор из него был разбросан на несколько метров вокруг. У ног валялся и спальник.

Все было понятно без слов, но для порядка я все же спросил: «Мусор вынес?»

– Ага, – ответил потерпевший.

Я спустил по стеночке Николая Константиновича и подошел к бедолаге поинтересоваться его состоянием здоровья. Осветив его с ног до головы и убедившись, что видимых следов ранения не наблюдается, я понял, что Сергея спас спальник, на который он, скорей всего, упал и тем самым избежал серьезных увечий.

– Руки, ноги целы? – спросил я его.

– Ага, – проронил вдруг став немногословным Сергей Степанович.

– Идти можешь?

– Могу.

Он развернулся и пошел в сторону своей машины.

– Спальник-то возьми на всякий случай, – окликнул я вконец растерявшегося компаньона.

Сергей Степанович вернулся, поднял спальник. Я с усилием отнял у него пустой пакет и осветил дорогу.

Тем временем Николай Константинович начал восхождение к входной двери. Мне пришлось поспешить, дабы уберечь от падения следующего претендента на свободный полет.

Часа в три ночи раздался настойчивый стук в дверь. В дом ломился Сергей Степанович.

– Холодина такая, – сообщил он мне, протискиваясь в помещение.– А спальник забыл взять.

– Какой спальник, ты же с ним ушел.

– А где ж тогда он?

Мы вышли наружу. Стояла безлунная ночь. Звезды светились необыкновенно ярко. Небосвод простирался до горизонта. И казалось, что ни одно небесное тело не может упасть незамеченным. Каждое из них вспыхивало в разных уголках вселенной и оставляло за собой долго не меркнувший четкий след. Легкий морозец бодрил, призывая к активным действиям.

Мы пробежались с Сергеем от места его падения до машины, но мешок по дороге не попался. Он лежал целехонький на капоте.

– Я, видать, положил его туда, когда открывал дверцу, – рассудил Сергей Степанович.

– Бывает, – приободрил я забывчивого товарища, а про себя подумал: «С пьянкой надо кончать, а то так и голову можно потерять…».

IV

Встали с рассветом, упаковали вещи и тронулись в дорогу. В поселок заезжать не стали. На окраине выбрали накатанную дорогу и запылили по направлению к речке, где, как нас проинформировали, находился мост. Миновав реку, следовало найти еще одну переправу через протоку, соединяющую мелкие озера с Балхашом.

Нужно сказать, что позже мы не раз проезжали этим путем, и всякий раз он выходил вдвое длиннее обратного. Каждый год в это время отдельные участки дороги оказывались затопленными сбрасываемыми водами, которые направляли на заливные луга, поэтому приходилось искать объезды. Вся местность от поселка до моста через Аксу была буквально испещрена дорогами. Эта вода почему-то из года в год избирала себе новое русло. И где она появится в следующем сезоне, точно сказать никто не мог.

После долгих блужданий, наконец, выехали к мосту. Вода в речке стояла только в глубоких ямах, затянутых по краям изумрудной тиной. Скорей всего, её приток прекратился в середине лета.

За приречными тугаями взгляду открылась огромная песчаная равнина. Вдалеке в обрамлении тонкой линии тростников виднелся Балхаш.

Через полчаса оказались у второй переправы. Она представляла собой бревенчатый настил, положенный поверх бетонных колец большого диаметра. Эти кольца лежали на дне глубокого затона в самом узком его месте. Дальше вода разливалась, образуя в низинах цепь небольших озер.

Дорога шла вдоль берега, плотно заросшего тростником, за которым слышалось ровное дыхание Балхаша. По другую сторону тянулся высокий песчаный хребет. Несколько раз мы останавливались, взбирались на верхушку гребня и осматривали окрестности. Поначалу внизу проглядывались небольшие полувысохшие соленые озерца, затем стали попадаться полноводные водоемы, что свидетельствовало о начале Прибалхашской низменности с многочисленными озерами, расположенными в некотором отдалении от питавшей их большой воды.

Мы планировали пробраться в центр этого озерного края.

Постепенно возвышенность по левому борту истаяла, исчезла и возможность осмотреться вокруг в целях определения своего местонахождения.

Судя по карте, нужно было проехать еще километров пять, но как раз в этом месте Сергей умудрился проколоть шину. Пока он менял колесо, мы обратили внимание на огромное количество птиц, которые кружили неподалеку у самой земли. Долго смотрели на них, приняв сначала за стаю ворон, но когда они зашли на посадку, поняли, что это были утки. В том направлении шла еще одна дорога. Мы дружно кинулись к Сергею, быстренько разрешили вопрос с заменой колеса и рванули к потенциальной добыче.

Через полкилометра въехали на взгорок и очутились у большого озера. В центре его на расстоянии трехсот метров водную поверхность покрывала темная масса птиц. С этого расстояния нельзя было разглядеть: то ли это утки, то ли лысухи, или те и другие, но их количество, измеряемое несколькими тысячами голов, ввергло всех нас в полуобморочное состояние. Мы схватили ружья, повыскакивали из машин и, пригибаясь, заметались по берегу, не зная, что делать. Ни одна из птиц, наблюдая за нашей колготнёй, не взлетела, что дало нам повод выпрямиться и трезво оценить обстановку.

День только занялся. Времени было достаточно, чтобы без суеты обустроить лагерь, приготовить обед, обследовать местность и подготовиться к вечерней охоте.

Мы спустились к подножью холма, где приметили уютное местечко у одиноко стоявшего деревца джиды, установили там восьмиместную палатку. Николай с Володей не удержались от соблазна тут же обследовать территорию вокруг.

Как потом доложили разведчики, мы находились, по сути, на полуострове. По обеим сторонам пролегали и уходили вдаль озера, соединяясь между собой неподалеку протокой. Местность была пустынной. Кроме уток, другой живности здесь не водилось. Из растительности, кроме тростника по берегам водоемов, кое-где на склонах и в углублениях между возвышенностями встречались участки, поросшие солянками, вейником и полукустарниками. Но самое печальное – поблизости мы не увидели саксаула. С дровами возникла напряженка. Мне вместе с Юриком пришлось вернуться к песчаной гряде, где видели заброшенные кошары, и привезти оттуда все, что могло сгодиться для костра.

Ближе к вечеру расселись у озера напротив лагеря в ожидании лёта уток. Владимир Петрович выдвинулся к протоке. Первые табунки пролетали вдоль противоположного берега, некоторые тянулись в стороне над барханами через соседний водоем. Небольшие стайки и одиночные утки проносились над протокой, какие-то налетали на нас. Сходу определить самое подходящее и удачливое место оказалось сложно. Птицы летали хаотично, во всех направлениях, иной раз пересекаясь. Приходилось постоянно вертеть головой, чтобы не пропустить неожиданно появившуюся утку, которая тут же могла исчезнуть или удалиться на недосягаемое для выстрела расстояние, стоило только зазеваться. Мы метались по берегу, отыскивая место, где она пролетает чаще. Но именно в тот момент, когда мы покидали прежнее убежище, приходилось наблюдать, как там промелькнула стая самых крупных птиц и непременно очень низко над землей.

В этой сутолоке мне все-таки удалось добыть двух нырков. Дважды удача улыбнулась и Николаю Константиновичу. Три утки упали в стороне, где находились Сергей с Юриком. Однако больше всех стрелял Владимир Петрович, тем не менее ни одна утка после его выстрелов не пострадала. В какой-то момент я оказался с ним на одной линии огня, однако его активность в стрельбе не давала мне возможность тоже поучаствовать. До меня птицы просто не долетали, резко отворачивали в сторону или взмывали в небеса. Пришлось покинуть свое укрытие и пойти к неудачливому охотнику на подмогу.

– В чем дело, Владимир Петрович?

– Не знаю, не могу попасть, и всё.

– Не надо спешить, успокойся, дыши глубже, и все получится. Ты только слушай меня, – наставлял я Володю, устроившись на кочке подле него.

Появилась утка.

– Не дергайся, она далеко, не стреляй, – спокойным голосом произнес я.

Следующая парочка птиц вылетела из-за бархана прямо на нас.

– Целься в голову первой и не задерживай стволы, веди их следом, – загодя последовали мои советы.

Грянул выстрел, и первая утка упала. Владимир Петрович кинулся за добычей.

– Стой! – крикнул я ему. – Для чего собаки? Не отвлекайся.

Владимир Петрович послушно вернулся на исходную позицию, увидев, как наперегонки помчались подбирать отстреленную дичь Тимка и Астра.

Стрельба наладилась, и уже ни одна пролетавшая мимо стайка не могла уберечься от неминуемых потерь.

Утки налетали часто, следовали практически на одной высоте, в одном направлении, словно на стенде.

Вскоре у моих ног лежало десять уток. Большую часть из них составляли красноносые нырки, те крупные, необычные птицы, что мы видели впервые у Гены на Саранчовой станции в прошлом сезоне.

В разгар нашего веселья из-за холма появился «уазик». Только я успел попрятать уток в тростники, как машина подкатила вплотную. Из нее вывалило четверо мужиков в камуфляжных костюмах и форменных фуражках – представители лесного хозяйства.

В то время два дня в неделю – вторник и среда – были закрытыми для охоты. Разумеется, мы знали об этом, но надеялись, что заехали в такую глухомань, где вряд ли можно встретиться с охотинспекцией. Их неожиданное появление застало нас врасплох. Понедельник мы провели на Райских угодьях вполне законно, а во вторник выехали: не могли же мы стрелять на глазах у егеря. Однако терять отпускное время попусту тоже не хотелось, вот и двинули подальше от неусыпного ока блюстителей порядка, но, как потом узнали, попали в самое злачное место, где охота не затихало ни на один день.

Начались разборки, нравоучения, шантаж, угрозы… Я не выдержал и удалился под предлогом того, что документы находятся в машине, и они могут их проверить в лагере. Володя остался как бы заложником. На самом деле я поспешил предупредить остальных о нависшей угрозе. Мы собрались у палатки в ожидании непрошеных хозяев. Подъехали они минут через пять. Из машины вышел один Владимир Петрович, волоча за собой всю нашу добычу, а «уазик» двинулся дальше. Мы все недоуменно уставились на освобожденного заложника.

– Я всех отмазал, – самодовольно изрек Владимир Петрович и небрежно бросил у костра связку уток.

– Ты что, им взятку дал? – первым делом спросил я.

– Вечером зайдут в гости.

– Зачем?

– Познакомиться поближе.

– Выпить на халяву, да?..

За холмом, куда проследовали неприятные люди, раздались выстрелы.

– Это инспекторы резвятся? – спросил я Владимира Петровича.

– Они и нам разрешили охотиться. Это их место.

– Для чего же тогда надо было изгаляться, если сами приехали на охоту?

– Надо же показать, кто тут хозяин.

И хотя настроение было подпорчено, мы принялись готовить ужин.

V

Утром, еще затемно, мы с Владимиром Петровичем повели на наше место Юрия Ивановича. Инструктаж провели по ходу движения. Предостерегли от самостийных действий. Взяли слово строго следовать нашим советам, рекомендациям и командам. По приходу выдвинули ученика на огневой рубеж, а сами устроились сзади на раскладных креслах, которые для удобства прихватили с собой.

– Ноги поставь на уровне плеч и расслабься, – подал первоенаставление Владимир Петрович.

– И не верти головой, сосредоточься, – последовали мои указания.

Появилась первая, удачно летящая утка.

– Утка справа, бери её на мушку…– оповестил Владимир Петрович.

– Пли! – заорал я.

Юрик с перепугу выстрелил и смазал.

– Ты же останавливаешь стволы, а нужно, приметившись, вести их следом за птицей и стрелять, – перешел я к разбору стрельб.

– Не успеваю я их вести, – откликнулся подопечный.

– Ты не волнуйся, за спиной у тебя опытные товарищи, которые всегда подскажут, придут на помощь, – успокоил Юрика Владимир Петрович.

Во вторую утку Юрий Иванович снова смазал.

– Ты берешь неверное упреждение, – продолжил я разбор. – Слушай внимательно: целишься в голову, продолжаешь вести мушку следом и нажимаешь на спусковой крючок. Понял?

– Не могу я их сбоку стрелять, – взмолился Юрий Иванович.

– Стреляй вторым выстрелом в угон, – посоветовал Владимир Петрович.

– Такой команды не было, – уклончиво отозвался Юрик.

– Иногда в критической ситуации нужно проявлять инициативу, – молвил я.

С рассветом утки чаще стали пролетать над водой. Мы вынуждены были укрыться в тростнике у самого берега.

Я заметил, как Тимка нашел поблизости со мной небольшую прогалину в зарослях, уселся у самой воды и приступил к осмотру прилегающей территории. Потешно было видеть, как собака озирает воздушное пространство над головой в ожидании появления птиц, потом переводит взгляд на заросли противоположного берега, сосредоточенно осматривает их – не выплывет ли оттуда подранок. Причем тело животного оставалось неподвижным, а беспрерывно, очерчивая круги, вертелась голова, словно у заводной игрушки, когда механизм приводит в движение одну голову. Поражала Тимкина выдержка и невероятное терпение.

В то утро мы добыли трех уток. Одна значилась на счету Юрия Ивановича. В разговорах, делясь впечатлениями, покинули протоку и неспешно двинулись в сторону лагеря. На полпути я спохватился – рядом бежала одна Астра. Тимка пропал. Пришлось вернуться назад. Тима сидел на прежнем месте у воды и сосредоточенно продолжал осматривать поле боя. Прошло четыре с лишним часа, которые мы провели на охоте, и все это время, за исключением трех моментов, когда доставал уток из воды, он просидел в одной позе.

Я позвал собаку. Тимка медленно поднялся и, озираясь, приблизился ко мне. Я погладил его, высказал слова восторга усердию, пообещал ему, что скоро вернемся. Он внимательно выслушал меня, после чего тронулись с ним в лагерь.

Поднявшись на холм у нашей стоянки, я обратил внимание на Юрика с Володей, которые сидели вокруг Астры на корточках и что-то ей втолковывали. Подойдя ближе, расслышал нежный голосок Владимира Петровича.

– Ну, съешь еще одну ложечку, зараза, – обращался он к собаке.

– Чем вы заняты? – спросил я.

– Ничего не ест. – укоризненно показал пальцем на Астру Володя. – Из дома взял тушенку для неё, а она и от мяса нос воротит.

Я присел и взглянул на собаку. Она обреченно стояла рядом с двумя дядьками, которые насильно пытались впихнуть ей в рот тушенку. Взгляд её томных глазок выражал неимоверную тоску.

– Астрочка, Астрочка, – сочувственно залепетал я, взъерошивая её непослушный хохолок. – Оставьте животное в покое, она тоскует по диванчику.

– А чья это ложка? – вдруг обратил внимание на столовый прибор, с помощью которого кормили Астру, Владимир Петрович.

– По-моему, Сергея Степановича, – высказал предположение Юрик.

Все расхохотались, а Астрочка воспользовалась моментом и юркнула в палатку.

VI

После обеда наши соседи смылись по-английски – не прощаясь. Сергей с Николаем переместились на их место, а мы втроем отправились к протоке. Я и Володя переправились в лодке на другой берег с намерением обследовать территорию за пределами нашего полуострова. Юрик в одиночестве засел в тростнике.

С ближайшего бархана трудно было обозреть всю окрестность. Озеро, у которого мы стояли лагерем, тянулось дальше с километр и терялось в зарослях тростника. Другое озеро, напротив, оканчивалось сразу за протокой. За ним виднелась песчаная возвышенность. Полностью она не ограждала водоем, а вклинивалась в воду узкой грядой.

Мы решили взобраться на хребет и продолжить обзор местности. Спустились к берегу, прошли стороной вокруг и вышли к другой протоке, огибавшей это озеро с юга. По сути, хребет оказался островом. Пока обсуждали план дальнейших действий, со стороны озера на нас налетела стайка уток. После наших выстрелов две птицы упали в заросли на противоположной стороне. Собаки в этот момент лазили неподалеку в тростнике, и куда упали утки, видеть не могли.

Я подозвал Тимку и попытался направить его на другой берег за добычей, но он не мог понять, для чего ему нужно куда-то плыть, если на воде дичи не видно.

Недолго думая, Владимир Петрович разделся догола, шагнул в воду и тут же погрузился с головой. На вытянутой руке над поверхностью оставалось только ружье. Вынырнув, он лег на бок и поплыл.

– Как водичка? – поинтересовался я.

– Бодрит, – откликнулся пловец.

Берег напротив тоже оказался крутым. Володя попытался уцепиться за тростник, но с пучком стеблей ушел под воду. Я с напряжением следил за его неудачными попытками выбраться на сушу.

– Брось ружье на берег, потом вылезай, – сдуру посоветовал я.

Он кинул ружье на склон. Было видно, как оно пролетело метра два и уперлось стволами в песок… Грянул выстрел. Через мгновенье Володя буквально вылетел из воды, подбежал к оружию и обмер. Металл на конце одного ствола разорвало сантиметров на десять. Он обреченно поднял ружьё и двинулся назад.

– Разряди ружьё, – крикнул я, – и уток не забудь захватить.

Владимир Петрович остановился в растерянности, потом нехотя побрел вдоль берега подбирать птиц.

– Ничего страшного, – попытался я успокоить его, протягивая руку помощи. – С одного ствола будешь стрелять.

Случившееся заставило всех собраться в лагере. Каждый молча принялся разглядывать поврежденный ствол.

– Сейчас починим, – вдруг раздался деловой возглас Сергея Степановича.

Не дожидаясь расспросов, он решительно направился к своей машине, долго рылся в багажнике и, наконец, извлек из груды ключей и запчастей ножовочное полотно.

– Что ты собираешься делать? – в ужасе произнес Владимир Петрович.

– Обрежем стволы, и все дела, – невозмутимо ответил мастер.

Всякое самовольное вмешательство в конструкцию оружия в нашем представлении казалось недопустимым, поэтому поначалу отнеслись к намерениям Сергея настороженно и даже с плохо скрываемым недоверием. В то же время других предложений не поступило. После недолгих колебаний пришлось отдать ружьё в безжалостные руки умельца.

Сергей Степанович осмотрелся, увидел неподалеку диск от колеса грузовой автомашины, подошел к нему и, не оборачиваясь, откинул в сторону руку с открытой ладонью.

– Спальник, – коротко произнес он наподобие хирурга за операционным столом.

Владимир Петрович достал спальный мешок и приблизился с ним к Сергею Степановичу.

– Оберни ружье и сядь на него, – тем же тоном скомандовал специалист.

Владимир Петрович обернул спальником ружье, оставив оголенными стволы, бережно уложил на диск и присел.

– Тряпку, – последовало следующее указание.

Юрий Иванович послушно протянул Сергею огрызок полотенца, которым вытирали стол. Сергей Степанович аккуратно обмотал конец полотна тряпкой, засучил рукава и приступил к операции. Мы сгрудились вокруг. Ровными движениями, направляя инструмент пальцами левой руки, мастер сосредоточенно пилил металл, а мы молча переживали за исход мероприятия, готовые в любой момент оказать посильную помощь.

Окончив операцию, Сергей Степанович взял в руки ружье, осмотрел отпил, потрогал края и понес его к машине. Там он достал из своего ремонтного скарба рашпиль, сточил им неровности и заусеницы, после чего торжественно вручил оружие владельцу.

– Дома приделаешь мушку, – спокойно произнес Сергей Степанович, протягивая Володе отпиленные концы стволов.

– Надо опробовать, – предложил Николай Константинович, поднял пустую бутылку и отошел в сторону.

Владимир Петрович зарядил ружьё, встал на изготовку. Николай метнул орудие, прозвучал выстрел – стеклотара разлетелась на мелкие осколки.

– О-о-о! – послышались следом ликующие вопли наблюдателей.

– Ну, по семь капель за Сергея Степановича, – призвал к столу довольный результатом испытания Владимир Петрович.

VII

Утро следующего дня мы встретили на бархане. Каждый выбрал себе удобную ложбинку на расстоянии двадцати-тридцати метров друг от друга, и такой плотной цепью приготовились к отражению нашествия уток.

Не успело еще взойти солнце, как издалека послышался шум автомашины. Через несколько минут у подножья остановился микроавтобус. Из него вывалило семь охотников. Они столпились вокруг человека, который что-то втолковывал им, а затем двинулись следом за ним в нашу сторону.

Не обращая внимания на нас, предводитель принялся рассаживать подопечных группами по два человека. Мы напряженно следили за размещением нежданных посетителей, отгоняя их от себя подальше.

Повалили утки. Выстрелы раздавались со всех сторон. Наши конкуренты заметались в надежде найти среди скопления жаждущего народа свое место. Повсюду слышались ругань, отрывистые команды командора пришельцев, наши возмутительные выкрики. В конце концов все угомонились. На бархане, на фоне розовеющего восхода обозначились двенадцать тёмных голов, развернутых на северо-восток. Именно оттуда шли утки, поднявшись с Балхаша, и перелетали песчаную возвышенность над нами по пути к озерам.

Метрах в пятнадцати от меня с Тимой в углублении устроились два охотника. До меня доносился их разговор, но я пытался себя не обнаруживать. Тут на них налетели утки, и после их выстрелов одна упала. Тимка, наблюдавший за перелетом птиц, увидел упавшую добычу и стремглав бросился подбирать её. Я лишь проводил его взглядом. Мои соседи неспешно выползли из своего укрытия и отправились на поиски утки, которая уже лежала рядом со мной. После долгих поисков они возвратились ни с чем.

Долго хорониться мне не удалось. Вскоре я проявил себя, поразив свою первую дичь, и следом удача улыбнулась моим соперникам, но ненадолго. Тима также незаметно умыкнул их вторую утку. Они снова долго шарились вокруг, не понимая, куда девается их добыча. Я хранил молчание.

Старший группы новоявленных охотников постоянно бегал от одних к другим своим собратьям и давал ценные указания. Причем на ходу, между делом, умудрялся стрелять и, что поразительно, попадать в уток, даже на запредельной высоте, чем удивлял нас несказанно. Надо полагать, он пользовался непререкаемым и, судя по метким выстрелам, заслуженным авторитетом. Звали его Толиком. Он был средних лет, невысокого роста, энергичный, с хитринкой мужичок, смотревший на всех нас вместе взятых свысока. Делиться своим умением ни с кем не желал. На вопрос, с какой дроби стреляет, отвечал уклончиво: мол, чем мельче дробь, тем, стало быть, её больше, поэтому и вероятность попадания в цель выше. Хотя после его выстрела воздух, казалось, закипал и шипел, как вода на углях, а озверевший заряд покрывал все пространство над головой, прошивая насквозь всякую на пути живность.

Но не вся добыча падала на сушу. Некоторые отстреленные утки плюхались в воду, и тогда Толик и его люди были бессильны заполучить трофей. Беспомощно взирали они с берега на недосягаемую дичь. Чтобы избавить их от страданий и пустых хлопот, я предложил Толику каждую утку, упавшую в воду, считать моей, и чтобы никто не мог претендовать на неё после того, как я заполучу добычу с помощью собаки. Толик после мучительных раздумий согласился. Тут же я запустил Тиму, он достал из озера две тушки уток, которых я спокойно уложил в рюкзак под косыми взглядами Толика и его не совсем удачливых охотников.

Наступивший день я потратил на поиски желанного пляжа на берегу Балхаша, который нам довелось наблюдать в прошлом году. С этой целью проехал вдоль всего побережья, но найти знакомое место не смог – очевидно, заезд был с другой стороны. Ехать же в объезд было далеко и рискованно, не зная дороги.

Вечер мы провели у протоки, расположившись по обеим её сторонам, но не очень успешно. Утка пролетала редко, как будто прознала, что этот путь стал небезопасным, поэтому утром следующего дня решили снова попытать счастья на бархане. Владимир Петрович предложил для удобства времяпрепровождения утреннюю зорьку встретить за обеденным столом. Вместе с Сергеем притащил столик с посудой и едой, поместив его у края бархана на ровную площадку, а мы прихватили складные кресла и снаряжение. Только расселись, налили в кружки чай, наслаждаясь своим необычным положением на охоте, как слева от нас на нижнем озере прозвучали два выстрела, и на воду упала утка.

– У меня одна утка уже в кармане, – самодовольно произнес я и двинулся с Тимой за добычей.

На берегу стоял один из пришлых охотников, тоскливо взирающий на недоступную дичь.

– Привет, – поздоровался я с неудачником и скомандовал собаке взять утку, указывая на темное пятно, видневшееся в двадцати метрах от берега. Тима кинулся в воду. Я искоса взглянул на соседа. Тот напряженно следил за собакой. Когда Тима подплыл ко мне, я принял утку и направился допивать чай.

– Эй, – окликнул меня охотник, – утку-то отдай.

– Мы же договорились, что дичь, упавшая на воду, – моя.

– Ничего не знаю. Это моя утка.

Я не стал спорить и закинул птицу обратно как можно дальше.

– Тогда сам и доставай, – в сердцах выпалил я.

Тимка, не разобравшись с предметом спора, вновь устремился за уткой. Я дождался его и, удерживая на месте, второй раз забросил птицу в воду, но Тима вывернулся и опять поплыл за злополучной уткой. Наконец, я забрал у него добычу и сунул её вредному сопернику.

Охоту закончили на переправе через затон Балхаша. Днем удили рыбу с моста, вечером стреляли уток на ближайших озерах, а утром уехали домой.

Первый приезд на бархан оказался самым удачным в смысле добытой дичи. В последующем пролетных уток становилось меньше и меньше. Иной раз на утренней зорьке не удавалось даже выстрелить. А через три года этот район Прибалхашья вообще был закрыт для охоты. Пришлось искать новые угодья.

ХИТРОУМНЫЙ САЯН

I

Как-то поздней осенью мы с Юрием Ивановичем выехали на фазанью охоту. Охотничьи угодья, располагались на правом берегу Или. Чтобы добраться до тугаев, протянувшихся вдоль реки, нам предстояло в намеченном месте свернуть с шоссе и проехать по степи километров десять.

В ту пору у меня уже была западно-сибирская лайка по кличке Саян. Ему только что исполнилось два года, и он находился в отличной физической форме. Настолько отличной, что угнаться за ним нашего здоровья явно не доставало. Бывало, только на окраине непролазных крепей, куда он залетал и устраивал переполох, пробиваясь в колючих зарослях чингила или густом тростнике, можно было перевести дух в ожидании взметнувшейся в испуге птицы. Природа одарила его превосходным обонянием. Причем, он улавливал запах дичи как верхним чутьем, так и двигаясь по свежему следу. Когда же прихватывал запах только что пробежавшего фазана, устремлялся по следу с такой скоростью, что его белый завиток хвоста только и мелькал меж кустов, точно повторяя фазаньи зигзаги. Чтобы не упустить добычу, приходилась гнаться за ним что есть мочи. Естественно, после двух-трех таких марш-бросков силы были на исходе, и в моей взмокшей голове невольно возникал один и тот же вопрос: «Что это – охота или бег с препятствиями?» Так продолжалось до тех пор, пока я не нашел простой и верный способ облегчить свою участь. Как только мы съезжали с асфальта и двигались к месту охоты по степным или песчаным дорогам, я давал возможность Саяну набегаться за машиной всласть. После такого рода разминки протяженностью в пять-семь километров мы со спокойной душой пускали его в поиск и прогуливались по тугаю в менее напряженном темпе.

Вот и на этот раз, выпустив из Саяна «пар», мы въехали в угодья, расчехлились и неспешно направились в тугайные джунгли. Но не успели пройти и пяти шагов, как Юрий Иванович завел свою шарманку.

– Да нет тут никаких фазанов. Всех уже давно повыбили.

Я ничего не ответил на его вечное нытье, прекрасно понимая, что в глубине души он так не считает.

Через четверть часа мы вышли на небольшую полянку, окруженную плотным кольцом лоха – джиды. Узкие листья этого дерева трепетно шевелились на ветерке и отсвечивали серебром на фоне голубого неба. У основания корявых стволов джиды ощетинился острыми колючками чингил, обвешанный своими плодами-погремушками. Все эти растения, цепко перевитые лианами, хмелем и вьюнком, создавали сплошные колючие стены, преодолеть которые бывает очень трудно, двигаясь напрямик. Но тугаи населяют, хоть и немногочисленные по количеству, но все-таки дикие животные, а, кроме того, там кормятся коровы и овцы егерей. Благодаря усилиям этой живности в непроходимых чащах можно заметить протоптанные дорожки, лазы, узкие проходы. По этим тропам и продвигаются охотники в надежде отыскать желанную добычу.

В тот момент, когда мы разглядывали великолепное убранство тугайного леса, на поляну выбежал красавец – ирландский сеттер. Собака прогарцевала вокруг нас, словно на выставочном ринге, и остановилась напротив небольшого лаза, откуда только что появилась. Вскоре из этого отверстия, проделанного у самой земли, на карачках выполз ее хозяин. Я подождал, пока тело охотника примет вертикальное положение, после чего вежливо полюбопытствовал:

– Ну, как успехи?

– Да никак, – ответил он, чертыхаясь, и добавил.– Километра три прошли с собакой, и ни одной птицы не видели.

– Я же говорил, – тут же встрепенулся Юрий Иванович.

– Ничего, еще не вечер, – ободряюще заключил я.

А пока любовались природой и выясняли положение дел у хозяина сеттера, Саян рыскал где-то в округе, не обращая внимания на чужого пса.

Было около четырех часов пополудни.

Я прислушался – где мог наводить шорох Саян, и тут слева от нас раздался шум сухого тростника и отчаянное хлопанье крыльев. Значит, Саян выгнал курочку, а следом послышался характерный крик перепуганного петуха. Мы с Юрием Ивановичем поспешили на шум. Не доходя до предполагаемого места метров сорок, увидели взметнувшуюся из зарослей вторую курочку. Не было сомнений в том, что собака отыскала дневную фазанью лежку и разогнала всех птиц. Однако это обстоятельство лишь подзадорило нас.

– Вот тебе и повыбили, – на ходу прокричал я Юрию Ивановичу, возбужденно дышавшему мне в спину.

Мы выбрались на прилегающую к тугаю опушку, где в это время легче всего застать фазанов. Это были места их обычных жировок. И действительно, с подачи Саяна, в неглубоком логу, протянувшемся вдоль чащи, мы добыли двух петухов и, довольные удавшейся охотой, двинулись к лагерю. Главное, что согревало наши души, – наличие дичи в этих местах, а значит, возможность с чувством провести время. В приподнятом настроении мы с вожделением принялись обсуждать по дороге – какое блюдо приготовить на ужин.

– Давай сварганим бульончик, – нетерпеливо предложил Юрий Иванович.

– Нет, – возразил я, – мы пойдем другим путем, как говорил известный классик марксизма-ленинизма. Нужно хоть раз попробовать жаркое из фазана. У меня есть рецепт. Обложим тушку несоленым шпиком, а чтобы мясо равномерно пропиталось жиром, обмотаем нарезанное ломтиками сало ниткой и зажарим на углях в казане.

Такой изощренный для полевых условий способ приготовления дичи Юрию Ивановичу показался экзотическим, и он сдался.

Уже начало темнеть, когда мы за разговорами незаметно подошли к протоке, у которой оставили машину. И вдруг из-под ног у меня вылетел петух. Я выстрелил, и птица со всего размаху бултыхнулась в речку. Ее медленно стало относить течением от берега. Саян бросился к протоке, но, зайдя в воду по колено, вдруг остановился. В отличие от моих спаниелей, что были до него, он не очень любил плавать. Несмотря на мои надрывные вопли: «Взять!», «Неси!», Саян стоял как вкопанный, неотрывно следя за уплывающей добычей. Наконец, не выдержал и бросился вдогонку. Я бежал по берегу, подбадривая собаку словами: «Молодец!», «Хорошо!», «Умница!», «Взять его, взять!»… Когда Саян схватил фазана и выплыл с ним на берег, я, довольный результатом, обильно осыпал его похвалой, считая, что он приобрел неоценимый опыт добычи убиенной дичи и подумывал о том, как бы завтра этот навык закрепить.

II

Наутро с восходом солнца Юрий Иванович отправился осматривать местность вокруг лагеря, а я решил порыбачить, хоть часок потешить душу утренним клёвом.

Пока настраивал удочку, Саян лежал в стороне, искоса поглядывая, словно оценивал серьезность моих намерений. Когда же я закинул рыболовную снасть и застыл в ожидании улова, он тихо подошел и сел рядом. Мы переглянулись. Представляю, как идиллически смотрелись я и мой напарник со стороны.

От воды поднимался редкий туман. Солнце багровым шаром выкатывалось на небосклон, скупо освещая синевато-серые верхушки лоха и свесившиеся к воде позолоченные ветви ивы. От реки тянуло холодком. Воздух полнился её свежим дыханием, к которому примешивались запахи прелой листвы, увядающих солянок и полыни, создавая неповторимый и волнующий аромат осенних тугайных джунглей. Спокойствие и умиротворение растекались по водной глади. На фоне этого неяркого, но насыщенного осенней палитрой утра, на берегу тихой речки темными пятнами выделялись два силуэта -человека и собаки. Они сидели неподвижно, устремив взгляды в одну точку. Этой точкой был поплавок удочки, и он, очевидно, поддавшись всеобщему спокойствию, не шевелился в укромной заводи…

Я не сразу осознал поведение Саяна. Почему-то не удивился его небывалой выдержке и цепкому взгляду, устремленному на поплавок. Меня больше умиляла сама картинка – двух внимательных и серьёзных рыбаков.

Ну, вот поплавок зашевелился, дернулся, заставив нас обоих одновременно, словно по команде, слегка приподняться с насиженных мест и насторожиться. И как только он исчез, я рванул удилище, но крючок застрял в водорослях. Мне пришлось раздеться, зайти в воду, чтобы его освободить. Как только я оказался на берегу, тут же снова забросил удочку и принялся было одеваться, но тут поплавок резко пошел ко дну. Я лихорадочно схватил удочку и дернул ее вверх. Она согнулась в три погибели. На этот раз я почувствовал, что на крючок попалась серьезная рыба. После недолгой борьбы над водой взметнулся и отчаянно забился на конце лески небольшой сомик. Но не успел вытащить его на берег, как Саян на лету ловко ухватил рыбину за хребет, сорвал с крючка и неторопливо, по-деловому двинулся прочь. Его гордо поднятая голова с извивающейся в пасти рыбой, игривая походка со всей очевидностью демонстрировали его причастность к рыбалке и рыбацкой удаче.

Я проглотил язык от неожиданности и какое-то время вместо членораздельной речи еле слышно извергал невнятные звуки, пока, наконец, голос не окреп, и тогда вслед Саяну полетели громкие по форме и глубокие по содержанию слова.

Продолжая истошно кричать, я бросился вдогонку, но колючки дурнишника и торчащие острые стебли сухостоя не давали мне, босому, возможность развить необходимую скорость.

Услышав мои вопли, навстречу из зарослей выбежал Юрий Иванович.

– Держи вора! – орал я.

Перепуганный Юрий Иванович заметался на месте, не понимая, о ком идет речь.

– Саяна держи, – громко пояснил я.

Вдвоем мы все-таки догнали воришку и потребовали вернуть улов. Саян бросил сомика и недоуменно взглянул сначала на меня, а затем на Юрия Ивановича, по всей вероятности, не понимая нашего беспокойства.

Я поднял рыбешку и, возбужденный неслыханной дерзостью собаки, поковылял к месту рыбалки. Саян, не отставая, следовал за мной без малейших угрызений совести.

Как только положил рыбу в садок и забросил удочку, Саян, как ни в чем не бывало, уселся рядом и невозмутимо уставился на поплавок.

Спустя пару минут поплавок снова нервно задергался, но под воду не скрывался. Наверное, мелочь трепала червяка. Видя, что я не реагирую на пляску поплавка, Саян не выдержал, стал нетерпеливо гавкать и переступать на месте передними лапами.

– Помолчи! Указчик нашелся, – не отрывая взгляда от поплавка, огрызнулся я на собаку.

Саян замолчал, а я мысленно примеривался, в какую сторону тянуть рыбу, чтобы поспеть вперед своего партнера завладеть ею, но после неудавшихся попыток что-либо выловить в сердцах бросил на землю удочку и пошел к лагерю, где Юрий Иванович уже приготовил завтрак.

Рыбалка была испорчена. Я расстроился не столько отсутствием желаемого результата лова, сколько грубым вмешательством собаки в его процесс. И хотя понимал, что мои переживания выглядят по крайней мере глупыми и наивными, не стал переубеждать себя, а просто отдался во власть нахлынувших чувств, которые незаметно и легко перенесли меня в далекое, милое и беззаботное детство, когда после занятий в школе седлал Орлика и ехал на речку. Рядом с лошадью бежал преданный пес Дружок и неотлучно находился рядом, пока я выискивал подходящее для ужения место – на быстринах или в вымоинах у берега, где водились голый осман и усач.

Позже, раздумывая над поведением Саяна, я не мог вспомнить ни одного случая, когда бы мы вместе ловили рыбу, и чтобы он вот так намеренно следил за поплавком удочки. Возможно, когда-то подглядывал за мной со стороны, и в результате у него сложилась причинно-следственная или, говоря научным языком, ассоциативная связь между поплавком и выловленной рыбой? Во всяком случае, другого объяснения я не находил.

III

За столом Юрий Иванович поделился своими наблюдениями.

– Должен заметить, – вещал он, – что большая часть фазанов сосредоточена на острове. Потому что две курочки, которых я спугнул, перелетели через протоку. Там их, пожалуй, никто не тревожит.

После завтрака мы обследовали русло протоки и нашли подходящее место, где, как нам казалось, можно было в болотных сапогах преодолеть водную преграду, отделявшую нас от предполагаемого птичьего рая.

Уверенные в успехе рискованного мероприятия, мы облачились в охотничьи доспехи и дружно двинулись навстречу приключениям.

– Вот что значит быть предусмотрительным человеком, – высокомерно наставлял я Юрия Ивановича, ступая по мелководью. – Что бы ты делал, если бы я не настоял прихватить с собой сапоги?

Юрий Иванович молча шлепал рядом. Саян тоже зашел с нами в воду, но как только понял, что погружение неизбежно, в нерешительности остановился.

– Ты что, не идешь с нами? – поинтересовался я у собаки.

Саян развернулся, вышел на берег и, нервно гавкая, забегал в надежде найти обходной путь по суше. Мы, не обращая внимания на пса, занятого поисками альтернативы водному заплыву, продолжали двигаться к намеченной цели.

– А ведь ты артачился, – продолжил я. – Зачем в тугаях болотные сапоги? Но теперь хоть понимаешь, насколько я дальновидный…

И тут, не успев закончить нравоучения, я провалился в яму и оказался по пояс в воде. Следом ко мне присоединился Юрий Иванович.

Обменявшись несколькими короткими выразительными фразами, мы продолжили шествие.

– Лучше б ты лодку настоял прихватить, дальновидный ты мой, – язвительно заметил Юрий Иванович.

В этот драматический момент, сопя и фыркая, мимо нас проплыл Саян. Он первым выбрался на берег, отряхнулся и, как мне показалось, ехидно усмехнулся, после чего демонстративно показал свой зад и, не дожидаясь нас, скрылся из вида.

Пока мы выливали из сапог воду, Саян спугнул курочку, которая перелетела через протоку и приземлилась недалеко от нашего лагеря. Мы, открыв рты, молча проводили её взглядом и только натянули мокрую обувь, как вылетела и полетела в том же направлении вторая курочка.

– Пожалуй, нам пора восвояси, – обреченно констатировал я. – Это, наверняка, твои птички.

Но Юрий Иванович любезно предложил продолжить начатое дело.

Остров оказался невелик. Лишь неподалеку от протоки узкой полосой протянулись заросли шиповника и джиды, которые с противоположного берега мы приняли за непролазные чащи, а сразу за ними, на берегу основного русла реки, высился редкий тростник.

Фазанов выгнать не удалось, да и подходящих мест для их обитания на этом клочке суши не было. Удрученные неудавшейся вылазкой, мы возвращались к месту нашей переправы. Пружинистой походкой нас обошел Саян и вдруг резко кинулся к одиноко стоявшему кусту тамарикса, откуда с невероятным шумом хлопающих крыльев и отчаянным криком вылетел крупный петух. После моего выстрела фазан колом рухнул на песок, да с такой силой, что казалось, будто земля содрогнулась. И тут же, как ни в чём ни бывало, вскочил и опрометью бросился к зарослям. Но Саян был начеку и мгновенно пресек несанкционированное поведение птицы.

Вся эта сцена происходила на открытой местности, и мы могли воочию убедиться, насколько живучи фазаны. Если бы такой подранок упал в тяжелые крепи, найти его, даже с собакой, было бы не просто. Бывали случаи, когда от места падения он, смертельно раненый, пробегал сто и более метров.

Освобождаясь от перьев, застрявших в пасти, Саян огляделся. Заметив, что мы вызывающе стоим на месте и ведем глубокомысленные речи, аккуратно ухватил фазана и в той же игривой манере, что и несколько часов назад, когда улепетывал от меня с рыбой, направился к протоке.

Подойдя к берегу, он ещё раз осмотрелся и неспешно, с фазаном в зубах, зашел в воду. Какое-то время раздумывал, а затем бросил птицу, сосредоточенно наблюдая за тем, как она уплывает. Когда фазан удалился от него на несколько метров, выбрался из воды, догнал плывущую по течению добычу и затрусил рядом по берегу, по всей видимости, желая скрыться с глаз за поворотом, а там с ней расправиться.

Разгадав маневр хитроумного пса, я настиг его на излучине и с большим трудом загнал в воду с намерением отнять добытый охотничий трофей.

Поначалу я не придал этому событию особого значения, но потом, анализируя действия Саяна и сопоставляя факты, пришел к выводу, что с позиции рефлексов или ассоциативных связей объяснить его поведение нельзя.

Несомненно, он действовал осознанно. Но, казалось бы, какой ещё навык может приобрести собака после того, как впервые увидела уплывающую по течению отстреленную дичь, кроме как подать её с воды? И, тем не менее, Саян нашел собственное решение этого вопроса, не подвластное нашему шаблонному мышлению. Он использовал полученный опыт как средство для реализации другого замысла, а именно: завладения добычей в корыстных целях. То есть, сделал из предыдущего, по сути, незначительного факта следующий вывод: если самому пустить птицу по течению, её можно будет на каком-то отрезке пути, когда рядом никого не будет, выловить и спокойно разобраться по существу. И для этого незачем за ней плыть следом, особенно если это не нравится, или тащить куда-то, а достаточно пробежаться рядом с объектом вожделения до нужного места. При этом оставаться как бы ни причем: ведь тушка птицы плыла сама по себе, а он лишь сопровождал её поодаль. И вроде наказывать не за что.