Бабий круг [Мария Латарцева] (fb2) читать онлайн

Жизнь и сновидения – страницы одной и той же книги.

Артур Шопенгауэр

Поспешно сбросив с себя одежду, она сняла свежий лак с ногтей и стала под душ, чтобы смыть мерзко-липкое ощущение помоев, которыми окатили её в парикмахерской.

Горячая вода, чашка ароматного чая и пара ломтиков засахаренного лимона подействовали болеутоляюще. Уже спокойнее она расчесалась, включила фен, а вместе с ним, за компанию, привычное в последнее время чувство вины, размышляя, что, весьма вероятно, и сама в чём-то виновата, что, наверное, нужно быть попроще, что у неё нет причин зазнаваться и мнить себя пупом земли, что… как вдруг послышалось:

«Мы встретились с тобой опять.

И встретились мы не случайно…»

«Похоже, Настя добивается», – отложила в сторону фен, вспоминая, где на нервах оставила сумку.

Сумка нашлась в калошнице, возле входной двери, когда певица Anivar уже по второму кругу обещала «быть вечно твоим солнцем». Рука привычно нырнула во внешний карман, нащупала телефон и, вместо видавшей виды старенькой нокии, вытянула… последний айфон. От неожиданности она отшатнулась, телефон, будто живой, описав в воздухе покатую дугу, плюхнулся на коврик, и, как ни в чем не бывало, завёл по новой: «Мы встретились с тобой опять…». На его экране появилось расплывшееся довольное лицо с дорисованными в фотошопе шутовскими усиками под носом и острыми козлиными рожками на голове, а под ним подпись – «Сашка-козёл». «Не позавидуешь мужику», – мелькнуло безотчётное.

Она схватила сумку, в спешке ломая только что почищенные ногти, открыла молнию и снова отшатнулась – сумка была не её. Точнее, сумка, сама сумка, была точь-в-точь, как её, а вот остальное, внутри сумки – не её, чужое.

В голове стремительно пронеслись последние события. Сначала вежливый отказ в парикмахерской: «Извините, на сегодня всё расписано».

Потом голос мастера, скучающего за чашкой чая возле модного журнала: «Идите ко мне. Моя клиентка уже полчаса, как задерживается, думаю, она сегодня вообще не придёт».

Дальше – покрытые лаком три ногтя, появление смазливой девицы с бледно-розовыми волосёнками, коротко выстриженными над ушами и взбитыми до состояния густой пены на макушке, её указательный палец, нацеленный прямо в глаза Тамары, в сантиметре от переносицы, и истерический визг: «Уберите енто немедленно! У меня – предварительная запись!»

«Убрать енто», в переводе на человеческий, означало «убрать Тамару». Да-да, убрать её, Тамару! Вот ведь дожилась! Но самое интересное, что это таки состоялось!

Перед глазами возникло извиняющееся лицо администратора и её: «Простите, пожалуйста, не могли бы вы немного подождать? У девушки – предварительная запись, а вами через несколько минут займётся другой мастер». Она хватает со стула сумку… А почему – со стула, если сумку свою, перед тем, как сесть за стол, она пристроила на вешалку, чтобы та никому не мешала?

Вот это поворот! Это что же тогда получается – и у неё, и у истерической барышни одинаковые сумки?! Да и рингтон на телефоне одинаковый! Возможно, и белье у них одного бренда, что, после всего произошедшего, совершенно не удивительно, да и живёт она, скорей всего, где-то поблизости – не случайно в одной парихмахерской встретились…

Айфон снова вспомнил «Держи меня крепче», на этот раз – не напрасно. После включения из его нутра донеслось:

– Светка – плакса, гуталин, на носу горячий блин!

«Что за чушь?!» – она поморщилась, вспомнив взбитые розовые волосики этой самой «Светки-плаксы», и прервала пустую болтовню:

– Здравствуйте! Извините, пожалуйста…

На том конце провода наступила громкая тишина, после чего тон собеседника поменялся на сдержанно-вопросительный:

– И вам не хворать. Могу ли я узнать, где в настоящее время находится Светлана?

– Нет. Хотя очень надеюсь – в салоне, так как сумки ещё не хватилась.

В нескольких словах она рассказала о случившемся и назвала свой адрес, в ответ услышав короткий приказ:

– Сидите дома. Через тридцать пять минут к вам подъедет человек.

«Человек» действительно подъехал ровно через тридцать пять минут. Он забрал злополучную сумку, чужой телефон, и уехал, не попрощавшись, в очередной раз приказав «сидеть дома». Ещё через полчаса к ней приехал другой «человек», летами постарше – привёз уже её сумку и по-отечески незлобиво отчитал:

– А вы, гражданочка, впредь повнимательнее будьте – с такими людями не шутят.

Вот и всё. А потом позвонила Настёна, соседская девчонка:

– Томка, ты дома? Мы с Сёмочкой нагулялись по самое не хочу. Возвращаемся домой. Жди. Пока-пока!

И только сейчас она заметила, что всё это время была «одета» в махровое банное полотенце на голое тело и разношенные мамины тапки на босу ногу, и это – во время всей кутерьмы, связанной с парикмахерской, с сумкой и с недетской обидой, заставившей вспомнить прежнюю жизнь.

…После рождения ребёнка она долго не могла прийти в себя, и не то, чтобы не верила, просто привыкнуть не могла, что уже не одна. Поначалу, глуповато улыбаясь, долго смотрела на спящее создание, не понимая, что с ним делать и с чего начинать. В голове было неожиданно пусто – ни одной мысли, поэтому она тупо стояла возле кроватки, в которой лежал новорождённый, и ждала. Чего ждала, она тоже не знала.

Внезапно живой комочек пошевелился, открыл глаза, и тут же снова закрыл их, засыпая. Странно, но после этого всё стало на свои места, а ещё через несколько минут, с удивлением разглядывая тонкие блестящие волосики на голове, идеальные завитки розовых ушек, аккуратную кнопку носа со светлыми точками под прозрачной кожей, она завидовала сама себе: «Е-моё! Неужели это чудо – моё?!» Это было так здорово, что от удовольствия она рассмеялась. И в это самое время, как по команде, ребёнок открыл рот и громко закричал.

– Шш-ш! Шш-ш! – все ещё смеясь, зашипела она без понятия, как успокоить орущий свёрток.

– А ты покорми его, он и замолчит, – посоветовала проходящая мимо санитарка. – Они орут, когда голодные.

«А ведь и правда, голодный!» – согласилась она, удивляясь, что сама до этого не додумалась, вспомнив, как перед родами дневала и ночевала в холодильнике. Не теряя времени, быстро помыла грудь, сцедила несколько капель в раковину, подхватила на руки заходящееся в крике вишневое создание и затолкала ему в рот сосок.

Крик моментально прекратился. Следующие пару минут было слышно только усердное сопение. Насытившись, ребенок совсем не по-детски срыгнул, затем зевнул, обнажив на мгновение нежно-розовое нёбо, и смачно выпустил изо рта несколько молочных пузырей.

– Помой и смажь зеленкой, – раздалось из коридора.

От неожиданности она вздрогнула. Санитарка так же быстро исчезла, как и появилась, и вопрос о том, что помыть, а что смазать, повис в воздухе. Доверившись интуиции, ещё раз помыла сосок, потом, немного помедлив, щедро намазала его бриллиантовой зеленью.

– Перепеленай.

На этот раз она не испугалась – привыкла, наверное. Всякий раз, проходя мимо открытой двери палаты, пожилая женщина роняла несколько слов. Как ни странно, эти скупые советы, сделанные между прочим, были намного ценнее и важнее, чем все практические занятия в женской консультации с использованием кукол, и изученные ею блоги в интернете, вместе взятые.

Живой свёрток – тугой и ладненький, мирно посапывал в своей кроватке. Будить его не хотелось, но, малость поразмыслив, она аккуратно, стараясь поменьше тормошить малыша, распеленала его. Освободившись от пеленок, он тут же, как на пружинках, согнул в коленках ножки и поднял вверх крохотные кулачки полусогнутых ручек.

– Мальчик. Мой, – произнесла она вслух удивленно. – Мой мальчик. Надо же – мужик! Маленький ещё, мелкий, а уже – мужик. Мужичок!

Сделанные выводы понравились ей не менее предыдущих, и, забыв, к чему привел её недавний смех, она снова счастливо рассмеялась. «Мужик» на секунду замер, будто прислушиваясь к её словам, лениво приоткрыл глаза, но кричать не стал, просто шевельнул животиком и… выдал на-гора прозрачную струйку.

От неожиданности она не сразу поняла, что под тёплый фонтан попали не только описанные, но и только-что приготовленные ею сухие пелёнки, и даже пеленальный столик. «М-да, таки мужик! Природа!» – притворно-обиженно вздохнула, подкладывая под дитя сухой край.

Завернуть человека, даже маленького, в кусок ткани, оказалось делом не шуточным – пеленка совершенно не держалась кучи, то и дело норовила расползтись, обнажая по очереди то ножки, то ручки, то животик. Кое-как пристроив ребёнка внутрь на глазах разваливающегося кокона, Тамара сняла пояс халата и туго обвязала им шевелящееся сооружение. Шевеление сразу же прекратилось.

– Ну, ты, мамочка, даёшь! Эт надо придумать – дитя перебинтовать! Учись, девонька.

И снова вовремя подоспевшая санитарка споро разложила на столике свежие пелёнки, аккуратно разгладила их руками, положила сверху уже голенького малыша и запеленала его. На всё про всё у неё ушло секунд тридцать от силы.

– Вот. Поняла?

Она посмотрела женщине в глаза и честно призналась:

– Нет.

– Ничего, научишься, потом поймёшь, со временем, не переживай. Ты – мать, вреда дитю не причинишь. Нюхом будешь чувствовать, что лучше и как надо. Природа! – повторила женщина её недавний вывод.

Верилось с трудом, но другого выхода не было по определению. Оставалось надеяться, что произойдёт это быстрее, чем ребёнок вырастет. А вообще-то в роддоме хорошо – и доктор, и медсестра, и санитарка на месте, помогут – только позови. А еще: пелёнки не надо стирать, и кушать не надо готовить, и убирать не надо, и постель менять… Не жизнь, а рай!

Она с тоской вспомнила, что сегодня – последний день пребывания в этом раю, а завтра с утра, сразу же после обхода, ей придётся вызывать такси и возвращаться домой.

Глубоко вздохнув, ещё раз разложила по полочкам, что уже сделано, и что нужно сделать ещё, не теряя времени, сразу по приезде домой. Итак, плата за квартиру внесена за несколько месяцев вперед, продукты закуплены – пусть не бог весть что, но есть самое необходимое, и пеленки-распашонки есть – девочки-сотрудницы принесли, как раз перед роддомом.

– …Ты, Томочка, не отказывайся, пригодятся, бери, а что наперёд, тоже не переживай, все путём, поди, не в каменном веке живём, – скрестив, на всякий случай, два пальца за спиной, обстоятельно рассуждала Аллочка Малявина, помогая складывать в комод подаренные вещи. – Ты только посмотри, какой комбинезончик миленький! Это Ольга, из бухгалтерии, принесла. И ничего, что розовенький, дома можно будет надевать. У неё же девки, две, взрослые уже – в садике, поэтому вся одежда девчачьего цвета.

Аллочка оглянулась и снизила звук до полушёпота.

– Вот уж кто пристроился, так пристроился – мужик с неё пылинки сдувает, даром, что семейный, чужой. Там, говорят, дома у него грымза, каких мало, а Оля – добрая, покладистая, слова поперёк не скажет. И хозяйка отменная. Знаешь, какие она пончики готовит? Пальчики оближешь! – не без зависти подытожила коллега, вздыхая. – А вот насчёт мужика – я бы так не смогла. Честное слово, не смогла бы! Сразу бы перед выбором поставила – или я, или она, выбирай!

Аллочка сделала серьёзное лицо, стала в позу, выставив вперёд аккуратную ножку, обтянутую светло-жёлтой замшей, и даже, для пущей важности, топнула.

– А Ольга терпит, и жену бросать не требует, а всё потому, что добрая.

И снова зачем-то оглянувшись по сторонам, Аллочка по-бабьи наивно спросила:

– А, может, нужно так, а, Том?

Тамаре тоже нравилась Ольга из бухгалтерии, у которой две девочки, и обе – взрослые уже, в садике, и не только потому, что добрая, а потому, что толковая, специалист грамотный. И комбинезончик можно будет носить, ничего, что розовый, и семейная жизнь у Оли обязательно наладится, а давать советы или пытаться человека учить, с кем жить и как жить – занятие слишком неблагодарное.

Она вспомнила, как перед самым уходом в декрет ей позвонили из бухгалтерии и попросили в конце рабочего дня заглянуть. Не отрываясь от бумаг, бухгалтер строго спросила:

– В отпуск уходим, дорогая? А работать кто за вас будет?

Но тут же, не удержавшись, девушка рассмеялась:

– Кого ждёшь? Пацана? Повезло тебе! У меня – барышни, две, а мой сына хочет, будто на мужиках свет клином! Так вот, я чего тебя позвала – руководитель премии по случаю праздника выдал, ознакомься, распишись! – подала она разложенные веером бумаги. – Там, где галочки стоят. Вот здесь. И здесь… И тут… И ещё раз, последний. Вот и всё, спасибо! Всего тебе доброго! Держись!

Бухгалтер неуловимым движением сложила только что подписанные документы и спрятала их в один из бездонных ящиков письменного стола, а Тамара только у себя в кабинете вспомнила, что даже не поинтересовалась, под чем подписалась. А ещё через неделю на её зарплатную карточку пришла такая прорва денег, что она не на шутку испугалась и тут же побежала к бухгалтеру для выяснения.

Ольга на удивление спокойно вытащила объемистую папку:

– Всё просто, ищем… Так-так… Степанова Анна… Дарья… Ну, вот – Степанова Тамара, то есть, ты, – показала она несколько листочков, скреплённых ярко красной канцелярской скрепкой. – Итак, отпускные, декретные, квартальная и матпомощь по случаю праздника. Остальные выплаты – по календарю. Вопросы?

– Какая матпомощь? Какого праздника? – ошеломлённо выдавила из себя Тамара.

– Будущего! В честь рождения ребёнка! Всё по закону: приказ, виза, подпись. Помнишь, ты бумаги подписывала, не глядя? Вот и подписала, не удосужившись проверить текст. И что у тебя за память девичья, дорогая, а ещё ребёнка ждёшь? – пошутила бухгалтер, но тут же серьёзно добавила:

– Ты за деньги, Степанова, не переживай – всё верно, а тебе пригодятся, лишь бы мало не оказалось.

После разговора с бухгалтером Тамара ещё некоторое время выжидала, не тратила полученное – авось, спохватятся и деньги назад потребуют вернуть? Но время шло, никто не выставлял претензий, и постепенно она свыклась с мыслью, что деньги на её карточке – не чужие, и никуда они с её счета не денутся, как не исчезнут и дыры в бюджете, если их регулярно не латать…

– Мамаша! Принимай передачу!

В дверь заглядывала пожилая санитарка из приёмной с увесистым кульком в руках.

– От кого?

– Сказали – записка внутри.

В пакете оказалось целое состояние – детские бутылочки, соски, крем, присыпка, огроменный кусок марли, пелёнки, распашонки, чепчики, погремушки и даже ромашковый чай в пакетиках, но никакой записки не было.

Она ещё раз порылась в кульке, перевернула его вверх тормашками и даже встряхнула несколько раз, но, кроме десятирублевой монеты, больше ничего оттуда не выпало. Досмотренные вещи тут же перекочевали обратно в пакет, туда же последовала и десятка, а ещё через несколько минут она несла передачу на пост дежурной медсестры.

Покрутив в руках пакет и зачем-то понюхав его содержимое, молоденькая девчушка удивленно пожала плечами:

– Какие проблемы? Вот посмотрите, мамочка, здесь и фамилия ваша, и номер палаты. Вы же у нас Степанова? Степанова. В девятой лежите? В девятой. На пакете указано: «Т.Степановой, 9 п-а», да? Да. А так, как девятая палата в нашем роддоме одна, а в ней «Т.Степанова» тоже одна – ошибка исключается. По определению.

– Но я не жду передач, – промямлила она, сбитая с толку безупречной логикой медсестры, но тут же вспомнила:

– А записка? Где тогда записка?

– Записка?!

Девушка элегантно сморщила носик, на миг задумалась и тут же обрадованно выдала:

– Да забыли они про записку! Просто забыли! Скорее всего, написали, но вместо того, чтобы в передачу положить, положили… к примеру… на стол положили! Или на комод! Или в другую сумку! Вместо этой! Да, мало ли, куда – все мы люди! А здесь и без записки всё понятно!

Действительно, после столь тщательного разбора ситуации сомнения исчезли: передача предназначалась именно ей – «Т.Степановой, 9 п-а», открытым оставался только вопрос, от кого? Ещё раз перечитав свою фамилию на кульке, она поплелась обратно, а вечером ей сообщили о предстоящей выписке…

– Томка! – послышалось из прихожей. – Ты где? Дверь – нараспашку, а мамы нет. Не встречает нас мама, не радуется. Может, Сёмочка, пойдём туда, где нам будут рады?

Ворчливый голос соседки вернул её в настоящее – к банному полотенцу на голое тело, к растоптанным маминым тапочкам на босу ногу, а ещё – к тому дню, когда она впервые обратилась за помощью к Настёне.

…Через пару недель после выписки из роддома у неё появилось ощущение, что она – закипающий самовар, и, если пар срочно не выпустить, скоро снесёт крышу. Бессонные ночи, мокрые пелёнки, крики после кормления, унылое одиночество и бесконечная усталость накладывались друг на дружку, будто слоеный пирог, превращаясь в длинный полутемный день, разделенный на такие же монотонные периоды: поспал, пописал, покушал, покричал; поспал, пописал, покушал… Казалось, жизнь её превратилась в карусель без конца, без края, и однажды она упадёт, как загнанная лошадь, и больше уже не встанет. К тому же, как нарочно, вместе с силами и терпением закончились продукты, хотя она рассчитывала, что запасов должно ещё на некоторое время хватить.

Вспомнив о еде, тоскливо открыла холодильник, где в углу, в обществе последней баночки итальянского соуса, сиротливо притаился лоток с парой испуганных яиц, потом окинула взглядом полупустые полки на кухне – её былую гордость, от которой тоже остались одни воспоминания.

Эти полки она увидела однажды в женском глянцевом журнале – крепкие такие, деревянные, а на них – аккуратно расставленные солидные бутылки с маслами и бальзамами, не менее важные пузатые баночки с соленьями-вареньями и плотные бумажные пакеты с крупами и макаронами.

Кухня настолько ей понравилась, что она решила во что бы то ни стало завести и себе такую. С тех пор и дня не проходило без обновки для кухонной коллекции: соусов, кофе или чая в затейливых бутылочках или разрисованных жестянках, а с недавних пор ещё и разноцветных свечей в виде статуэток. Но, как на зло, совершенно случайно оказалось, что кофе с чаем – не совсем еда, а парафин вообще кушать нельзя, даже крашенный, из съестных же припасов осталось немного овсянки и две-три горсти риса.

От упоминания о еде живот свело судорогой, а рот наполнился густой слюной. И это – от одного лишь упоминания! Зачем-то ещё раз открыла холодильник, будто за минуту там могло что-то добавиться, затем поставила на плиту сковородку, подождала, пока та немного прогреется, капнула растительного масла, аккуратно, в самый центр горячего масляного пятна, разбила яйцо. Подумав малость, добавила ещё одно – последнее, посолила-поперчила ярко-желтые глаза, и накрыла всё крышкой.

От жареных яиц уже давно донимала жесточайшая изжога, но выбора не оставалось – приходилось довольствоваться тем, что было в наличии. Устало присела возле окна, с прежней тоской провела взглядом соседскую девочку-подростка с двумя огромными пакетами еды, прикинула, насколько бы ей этого хватило, и вдруг нос её потянул запах гари… То, что ещё несколько минут назад обещало стать обедом, представляло собой такое жалкое зрелище, что впору было заплакать. Отодрав от чугунного дна намертво прикипевшее грязновато-облезлое вещество, она выложила его на тарелку, добавила ложку вчерашнего риса, подумала немного и взяла последнюю баночку соуса. Тихонько щелкнув, металлическая крышечка выпустила на свободу аромат базилика. Щедро сдобрив приправой резиновую массу, включила телевизор.

В мире всё было по-прежнему: в Африке спасали слонов, в Антарктиде – пингвинов, а в интернет-магазине предлагали очередное колье с бриллиантами – большое такое, блестящее колье с огромными переливающимися камнями, но, самое главное, практически бесплатное. В центре экрана подуставшая яркая блондинка, профессионально облизывая губы и томно закатывая неестественно сверкающие глаза, дрожащими руками медленно прикладывала украшение к полуобнажённой груди, а на табло стремительно уменьшалось количество товара. Не стала ждать, когда торги закончатся, переключила канал. Смерть красавицы Джильды из «Риголетто» настроения не добавила. Немного подумав, быстро собрала дитя и вышла на улицу.

«Сердце красавицы склонно к измене!» Тяжелая металлическая дверь в подъезд медленно поползла на своё место, предоставив окончание въевшейся фразы из только-что прослушанной оперы двум низким удобным ступенькам…

– Девушка!

– Господи! – застигнутая врасплох, она резко отпрянула в сторону, прижимая к себе ребёнка. Спина вдруг взмокла, будто её обдали студёным паром, а сердце протяжно всхлипнуло, разгоняя по жилам жидкую жуть.

– Вы испугались? Да ладно! Ну вот, меня уже пугаются, – донеслось из зарослей давно не стриженного, запущенного барбариса, а вслед за этими словами на тускло освещенный пятачок перед парадным буквально вывалился лохматый мужик, одетый в широченную куртку.

Куртка была непонятного цвета: то ли темно-синяя, то ли темно-зеленая, но даже не цвет вызывал удивление, а необъятные размеры одежды, отчего мужчина, и сам не малый ростом, выглядел неуклюжим медведем – диким и несуразным в городской обстановке.

«Не испугалась? Хорош вопрос! Да я чуть не описалась от страха!» – подумала она, отступая назад и вытирая с лица капли густого пота.

Мерно, как на шарнирах, раскачиваясь взад и вперёд на полусогнутых ногах, незнакомец вытянул перед собой длинные рукава, внутри которых, по традиции жанра, должны были находиться безоружные руки, повертел ими вверх-вниз и миролюбиво произнес:

– Девушка! Зря вы боитесь, оч-чень даже зря…

После этих слов он пошатнулся, будто пьяный, хотя запаха спиртного она не ощутила.

– Вот посмотрите, ничего… А если ничего, то что-о-о? – брови мужчины медленно поползли на лоб и застыли там двумя вопросительными знаками. Выдержав эффектную театральную паузу, но так и не дождавшись от собеседницы реакции, он размеренно, по слогам, произнес:

– Праль-льно! Я не о-па-сен! Не о-па-сен от слова ва-а-ще, понимаете? Ва-а-ще!

Она не понимала. Не могла понять. Перехватив свёрток с дитям левой рукой и выставив, на всякий случай, для защиты, правую вперёд, она потихоньку, черепашьим шагом, пятилась обратно к подъезду.

– Д-девушка, в-вы меня, п-пож-жалуйста, не бойтесь, я со… я совершенно мирный, честное слово! Вот!

Согнувшись пополам, мужик порылся в карманах безразмерной куртки, но, ничего там не отыскав, поднял вверх руку с оттопыренным большим пальцем:

– Во, п-палец д-даю… н-на отсечение – м-мирный я, мир-ный!

Преувеличенно внимательно вглядываясь в направленный в небо перст, мужчина несколько секунд активно шевелил им, потом спрятал внутрь кулака. С кулаком он проделал те же самые манипуляции, после чего убрал руку за спину, настороженно прищурился и вполне серьёзно произнёс:

– Не-не-не, палец – это слишком, палец и мне нужен. Кстати, а зачем вам мой палец, девушка, а?

«Паяц», – подумала незлобиво, недоумевая, зачем человеку выдавать себя за пьяного. Во время этого невольного представления она в два шага преодолела ступеньки, отошла с ребёнком на безопасное расстояние, и, просчитывая в уме, сколько времени понадобится, чтобы разблокировать и открыть дверь в подъезд, приготовилась к последнему рывку.

Видимо, мужик тоже почувствовал смену её настроения, так как внезапно приосанился и неожиданно сделал резкое движение в их сторону. Лицо его при этом стало по-детски обиженным, правая бровь снова поползла вверх, а левая рука – вперед:

– Девушка, б-будьте… д-добре-е… И к вам… потянутся!

Не желая, чтобы к ней тянулись, она ещё раз шагнула назад и уперлась спиной в стену дома. Одновременно с этим её свободная рука нащупала в кармане увесистую связку, что помогло вернуть утраченное самообладание.

Устремив свой взгляд просто в глаза незнакомцу, она крепче прижала к себе сына и уже приготовилась незаметно вынуть из кармана ключи, когда неожиданно замок громко щелкнул, а спустя мгновение дверь распахнулась, выпуская из дома соседку.

Оттолкнув плечом девочку, она ринулась в подъезд. Одновременно с ней туда же кинулся мужчина. На ходу он обогнал её, схватил закрывающуюся дверь и вдруг застыл с кокетством заправского кавалера, галантно пропуская её внутрь.

– Проходите, дорогая!

Соседка удивленно тронула висок и ехидно хмыкнула:

– Ненормальные…

А Тамара поняла, что обречена – сейчас этот ужасный человек войдёт вслед за ними в подъезд, и тогда…

«Была не была!» – ещё сильнее прижимая к себе сына, она отчаянно бросилась к квартире, как неожиданно услышала спокойное:

– Вот вы и дома. Всё в порядке. Пойду-ка и я в свою нору.

Она не поверила своим ушам. «Как? И что это было? А ничего, что я в магазин не попала?» – чуть не сорвалось у неё с языка, но что-то вовремя её остановило.

Итак, очередной облом. Осталось только признать, что за последние несколько минут её успели три раза обмануть. Вернее, не то, чтобы обмануть, скорее, не оправдать ожиданий. Первый раз это случилось, когда она приготовилась к худшему, поверив, что мужчина может напасть на нее во дворе; второй, когда она усомнилась в его состоянии; и третий – только что, когда она испугалась, что незнакомый человек действительно преследует её с ребёнком и может им навредить, для чего зашёл вслед за ними в подъезд. Слава Богу, ничего плохого не случилось.

«А, может, и не было ничего?» – включила она привычно заднюю. Может, это – досадное совпадение, к тому же совершенно случайное? Может, шёл человек по своим делам, даже не думая никому угрожать, а она понапридумывала невесть чего, нафантазировала, сама себя в угол загнала, да ещё доброго человека при этом зря обидела? Совсем нервной стала. Нервной и злой. Не ровен час, на людей кидаться станет, не разобравшись, огульно обвиняя их в несовершенном зле-насилии. Так и до психушки недалёко.

«Вот-вот, недалеко», – одернула она себя. Конечно, недалеко, если зацикливаться на случайных встречах со случайными прохожими, обращая внимание на каждую мелочь: тот не то сказал, тот не то подумал, тот не так посмотрел, а тот вообще, прости господи, не захотел смотреть в её сторону. Все возможно, главное, что сегодняшнее приключение закончилось, и что приятно, закончилось практически без потерь.

Уже совсем спокойно она открыла дверь квартиры, вспомнила обещание незнакомца возвращаться «в свою нору», и даже усмехнулась про себя, представив размеры его так называемой «норы».

И в это время малыш заорал. Не просто заплакал, а именно заорал, как он умеет кричать, когда проголодается – капризно так, бесцеремонно, будто семь дней не ел. То, что случилось в следующее мгновение, стало для неё новым потрясением – мужчина, уже было открывший входную дверь, чтобы выйти, неожиданно передумал, в два прыжка преодолел расстояние до квартиры, прищурил глаза и сердито зашипел:

– Чего он плачет?

Будто оправдываясь, она обиженно прошептала:

– Кушать хочет.

– Так корми!

Ребёнок, почувствовав, что о нем говорят, перестал кричать, открыл глаза и требовательно зачмокал ротиком.

И снова реакция незнакомого человека была более, чем странной – сначала губы его растянулись в глупой улыбке, потом лицо мужчины опять стало недовольно-безучастным. Он резко развернулся и с нетленным: «Е-моё!», без оглядки бросился из подъезда. Ей ничего не оставалось, как согласиться с соседкой: «Ненормальный».

Вечером, уложив дитя в кровать, она взяла наугад книгу, раскрыла её, но читать не смогла – мысли её всякий раз возвращались к лохматому нечесаному мужику в жутком буром балахоне необъятных размеров, в облике которого было что-то неуловимо знакомое, будто видела она его не в первый раз.

Спать перехотелось. Она прошла на кухню, включила чайник. Тот раздраженно чмыхнул, даже крышка подпрыгнула, и надрывно, будто простуженный паровоз, закашлялся. В последнее время чайник вёл себя совершенно отвратительно – громко пыхтел, плевался осколками накипи со старой облезлой спирали, а то и вовсе ни с того, ни с сего, ещё задолго до закипания, отключался, но выбросить его не поднимались руки, так как был он памятью о бабушке.

Чашка любимого напитка немного отодвинула нервное напряжение, сгладив на время его остроту и накал, а ночью ей снова приснился сон, вернувший к событиям почти годичной давности. Проснувшись от собственного крика, она кинулась к детской кроватке, но, убедившись, что ребёнок спит, прошла в ванную, разделась и стала под горячий душ.

Этот сон приходил к ней так часто, что она уже давно знала его наизусть. Месяцами каждый день, с приближением сумерек, её начинало колотить, будто в лихорадке, потом приходила ночь, и открывалась дверь… И каждый раз она просыпалась в холодном поту, шла в ванную, становилась под горячие струи и рычала, как раненый зверь, зажав рукою рот, чтобы не слышала бабушка.

Потом бабушка умерла, и ей не надо было таиться – больше никто не мешал ей плакать вслух, но к тому времени она уже привыкла к своему кошмару, будто срослась с ним. Мало того, согревшись горячей водой, она долго лежала в постели, раз за разом возвращаясь к последнему моменту, пытаясь в темноте разглядеть лицо удаляющегося человека, но слышала лишь короткое: «Опоздал. Прости», и сирену увозящей маму кареты «скорой помощи».

Незадолго до родов сон прекратился. Хотелось верить, что навсегда, но сейчас, после встречи с незнакомцем, он возвратился к ней снова, и снова напомнил ей прежнюю боль, бессилие и унижение, а ещё – усталость от ожидания, что всё может повториться снова.

Вспомнила, как перед смертью бабушка просила: «Забудь. Просто живи. Живи, как люди», но ни забыть, ни жить, «как люди», у неё не получалось – уж слишком много горя-несчастья произошло, и такого горя горького, что ни объехать его, ни обойти.

После неудачной попытки желание сходить в гастроном с малышом напрочь пропало. На следующий день с самого утра, заняв удобную позицию на кухне, Тамара поминутно поглядывала в окно на дверь подъезда, чтобы нечаянно не пропустить соседскую девчонку. Настя не заставила себя долго ждать. Услышав стук, девочка приветственно подняла руку и широко улыбнулась, что давало надежду думать, что с ней можно будет договориться…

– Томка, ты там, случаем, не уснула? Ушла куда-то, а мы ждём-ждём, ждём-ждём, – завела Настя по новой, потом оценивающе окинула её взглядом, усмехнулась. – А ты, похудавшая…

– Похудевшая, – поправила машинально.

– Ну да, похудевшая, – не обиделась девочка, – так ничё, нормально выглядишь. Давно тебя такой не видела, вот только одёжку…

– Одежду.

– Да, одежду не мешало бы заменить.

Мельком взглянув на свой заношенный халат, она сделала вид, что не заметила укола со стороны бесцеремонной соседки, но та даже не собиралась останавливаться.

– Хотя вооще-т, тебе-то зачем?

– Вообще-то.

– Ну да, тебе-то зачем, спрашивается? У тебя и так от мужиков отбоя нет.

«Мужики? Какие мужики?» – удивилась Тамара про себя, не вступая в полемику, но девчонка не сдавалась, отреагировав на поднятую бровь новой провокацией:

– Давеча с Семёном в дом не могли попасть – во двор машин дорогущих понаехало, и, судя по всему, интересовались именно тобой. Да и тот пришибленный, что прежде возле тебя ошивался… Ну и видок, конечно, у него, как будто в детстве на пол уронили.

Очуметь! Настя откровенно насмехалась, а ей не оставалось ничего другого, как принимать удары и оправдываться.

– Случайно всё – и эти, и тот.

– Ну-ну, случайно, говоришь, а что он подле дома делает? Не впервой замечен был. Ты ему, случайному знакомому, скажи, что старухи во дворе судачить устали, ждут, не дождутся окончания сериала.

Продолжать разговор было бессмысленно. Сделав вид, что её бабьи сплетни не интересуют, Тамара, как это было прежде, когда ей понадобилась помощь Насти, попросила:

– Ещё раз поможешь, Настёна?

Обсуждение вопроса заняло меньше минуты, но с плеч Тамары будто свалилась гора – в том, что теперь она будет иметь информацию о преследующем её человеке, она не сомневалась. Оставалось решить, нужно ли это ей, а если нужно, то зачем, не проще ли вызвать при необходимости полицию?

После прогулки и сытного обеда Семён уснул, а она снова вернулась к событиям, которые в буквальном смысле изменили её жизнь.

Сначала случилась беда – заболела мама. Неожиданно как-то, без видимой на то причины, без повода, просто однажды утром взяла и не поднялась с постели. Оказалось, то, что она хворает, было неожиданным только для Тамары с бабушкой – по виду хрупкая и слабая, мама никому не признавалась, крепилась, чтобы их не огорчать.

Бабушка долго плакала и ругалась, вспоминая «жизнь свою собачью», «судьбу горемычную», себя «непутёвую» и химкомбинат. Химкомбинату, на котором мама – студентка химико-технологического факультета местного университета, во время летних каникул зарабатывала себе «на прожиток», доставалось больше всего, а всё потому, что прежде оттуда ушёл в последний путь муж бабушки, оставив «супружницу с дитём на руках без средствов к существованию». Сейчас этот «аспид ненасытный» – химкомбинат, поднял руку на святая святых – на дочь бабушки, мать Тамары, что было очень печально и грустно.

Вслед за бедой пришло горе-несчастье – намаявшись-настрадавшись от лютой боли, мама умерла.

А потом… Потом случилось ещё одно горе, и как назвать его, Тамара уже не знала – ушла из жизни бабушка. После смерти дочери она ещё немного держалась, пыталась оставаться «на посту», но, то ли за дочерью истосковалась, то ли с Богом ругаться устала, ни с того, ни с сего замолчала, сникла вся, скукожилась, и однажды, как прежде мама, слегла.

В пару дней бабушка совсем пропала – и лицом, и телом, и голосом. Лежала смирная такая, маленькая, незаметная на огромной кровати, и тихо, безголосо, плакала.

Перед смертью она заговорила:

– Мамка моя, царствия небесного, а твоя прабабка, когда-то сказывала, что бабий круг можно только через семь колен прервать. Знала, что говорит, из тех была, что дом и семью на себе держат – сильная, породистая, покруче любого мужика. Стало быть, Тамарочка, твой это черёд, твоя судьба – седьмая ты у нас, седьмая с тех пор, как мужики в нашем роду не рождаются, одни только бабы. Мужики у нас – приходящие, да и те надолго не задерживаются. Не губи дитё – парень у тебя будет, ему новую линию рода и зачинать.

Тамара ошалело смотрела на бабушку, не понимая, в чем речь, но от расспросов удержалась, причислив слова бабули на смертном одре за горячечный бред, и только после поминального обеда, оставшись в квартире одна, она поняла, что та имела ввиду. В голове у неё будто прояснилось – за заботами о маме, а потом о бабушке, она совсем забыла, к чему могло привести то, что с ней случилось в тёмной подворотне соседнего дома, когда она возвращалась из аптеки с лекарствами для мамы.

Плакать она не стала, правда, и нечем было – слезы к тому времени высохли, просто устало присела за стол, да так и уснула, положив голову на столешницу, а утром собралась с силами и сходила в ту же аптеку. Две палочки теста показали беременность. «Не губи дитё – парень у тебя будет…» – прошелестело рядом.

Она оглянулась, словно ожидала кого-то увидеть в пустой квартире. Ни души. Ни одной живой души. А в голове засел молотобоец. Казалось, он прицельно долбит в одно и то же место, пытаясь пробить в её мозгу дыру. Не отпустило и на работе. Еле дождавшись обеда, отпросилась домой, нашла в ванной аптечку, открыла её… «Не губи дитё – парень у тебя будет…» – снова донеслось глухое, будто из-под земли. От неожиданности она вздрогнула, собранные лекарства посыпались из рук. Не в силах больше терпеть боль, упала на пол и завыла, как прежде выла по ночам…

Ещё не открывая глаз, почувствовала, что половицы под ней слегка дрожат, будто где-то неподалёку идёт поезд или вообще происходит землетрясение. Так было уже однажды – она ещё в школе училась. Сидела себе вечером на кухне, готовила уроки, и вдруг чашки в кофейном сервизе зазвенели, вроде их задели, а потом и под ногами задрожала-затряслась земля. Даже стол слегка закачало, словно на палубе корабля. И мама с бабушкой, которые в соседней комнате находились, то же самое ощутили. На утро из новостей они узнали, что в стране по-соседству случилась беда. Не близко, как бы, а до них донеслось. Так и сейчас – пол мелко-мелко дрожал, только на сей раз, она была уверена, не от природных катаклизмов – в доме кто-то был, и этот кто-то был явно не случайным.

– Проснулась? – услышала она возле себя. – Ну, вот и замечательно. Ничего не болит?

«Бабушка? Пожалуй, нет, не её голос…» – прислушалась недоверчиво. Всё ещё не открывая глаз, отрицательно помотала головой, как вдруг почувствовала, что внизу живота что-то сжимается в тугую пружину.

– Впредь не пугай нас, дорогая. Девочка взрослая, своего ума достаточно – о себе сама должна уметь заботиться, – раздалось ворчливое. – И где же я её потеряла? Главное, только-только в руках держала… А всё эта привычка дрянная – части свои по дому разбрасывать, – продолжал незлобиво зудеть женский голос, передвигаясь по квартире. – Ладно уж найти, посмотреть бы хоть, как она лежит…

Последние слова показались ей невероятно знакомыми. «Где же она их слышала? А ещё – интонация… Её точно ни с чьей больше не спутаешь».

Помедлив немного, открыла глаза, недоумевая, когда успела перелечь на кровать, да ещё и накрыться пледом. Потом пришло смутное понимание, что ночью в доме была женщина. Огляделась по сторонам – никого. «Значит, не было ничего, в очередной раз приснилось», – решила про себя, всё ещё сомневаясь, но тут же почувствовала в животе плотный комок, как было во сне, будто внутренности стянуты в увесистый узел. Рука невольно потянулась к вызывающему беспокойство месту, по ходу вытаскивая из-под покрывала цветастую легкую шаль, обмотанную вокруг запястья, вроде чужую, но удивительно знакомую.

«Так вот, что она искала!» Машинально взяла с журнального столика невесть откуда взявшийся полный воды стакан: «Из чашки воду пить неприлично». Ещё раз огляделась вокруг себя, потом, на всякий случай, встала, прошла в прихожую – дверь заперта изнутри. Почему-то это не испугало, зато исчезли все сомнения – в квартиру ночью действительно наведывалась гостья.

Прабабушку Тамара застала – преставилась та в девяносто два, а до этого много лет собиралась, прикупая подходящие случаю одежды. Приготовленное «в последний путь» аккуратно складывалось, заворачивалось в кусок пожелтевшего от времени полотна и бережно убиралось в старый дубовый сундук, доставшийся прабабке по наследству от своей матери. Извлекался припрятанный скарб исключительно по двум причинам: обсудить приготовления с заглянувшей на чай подругой, или отдать безвременно усопшей дальней родственнице, знакомой, а, бывало, и просто знакомой знакомых – совершенно постороннему человеку, не успевшему приготовиться в дальнюю дорогу. Порою случалось, что бабушка целый день не вставала, но помирать не торопилась: отдыхала, думая – как она сама это объясняла.

И ещё помнила Тамара, что мужа своего прабабушка через две недели после свадьбы схоронила. Занедужал тот животом, положила она его в телегу, чтобы к фельдшеру отвезти, а он возьми, да и скончайся по дороге в больницу – бабушка уже без отца родилась и росла. Даже не оглядываясь далеко назад, можно было понять, что означает – мужчины в роду приходящие.

Её отец тоже в семье не задержался. И настолько не задержался, что о нём практически не вспоминали, так, от случая к случаю. Бабушка, видевшая его всего пару раз, да и то мельком, без особого раздражения брюзжала: «Был, да сплыл, и памяти по себе не оставил», хотя, если честно, сама Тамара втайне обижалась, что бабуля не связывала память об этом человеке с ней, точнее, с её, Тамары, появлением на свет.

Отец, если верить маме, приехал в их город в составе футбольной команды, и задержался в нём на целый месяц или даже на полтора. Знакомство их состоялось где-то между его приездом и игрой, всё остальное – между игрой и отъездом, правда, к ответу на этот вопрос сама мама подходила по-философски небрежно, зачастую путаясь в своих показаниях. Единственное, в чём она была твёрдо уверена – являлся он итальянцем, что подавалось, как абсолютное, не подлежащее сомнению достоинство.

–…У тебя его глаза – влажные оливки. Такие глаза могут быть только у мужчин аристократических семей Ломбардии, – голос мамы звучал безапелляционно-категорически, будто кто-то пытался с ней спорить.

Ломбардия, так Ломбардия, тем более, в детстве ей нравилось это слово – чужое и отстранённо-далёкое, будто звезда в холодном полуночном небе. А ещё ей нравилось произносить его несколько раз подряд, перекатывая язык до тех пор, пока во рту и на губах не становилось сухо. Остальное для нее не имело значения: ни возможный отец-итальянец, ни его аристократическая семья, ни сама Италия, ровно как и все остальные государства мира – искать своего виртуального отца у Тамары даже в мыслях не было, и желание это с возрастом не появлялось, к тому же теперь – после смерти мамы и бабушки, и подавно.

Возвращение к действительности было сродни запрещенному удару – резкая боль в животе и мутная пелена в глазах и голове. Почувствовав, что теряет сознание, она инстинктивно обхватила руками живот…

Пришла в себя от сильного запаха лекарств иудивленного женского голоса:

– Впервые в своей практике такое наблюдаю. Вы всерьёз полагаете, что этим можно было беременность сохранить? Наивность. Святая женская наивность.

Молодая строгая женщина в белом халате недоверчиво теребила в руках конец бабушкиной шали, обмотанной, на сей раз, не вокруг кисти, а вокруг располневшей талии Тамары.

– Должна признать, вам очень крупно повезло – вовремя «службу спасения» вызвали…

«Вызвала «службу спасения»?» Тамара устало облизала запекшиеся губы, но объяснять происходящее не было ни сил, ни желания, более того, семейные тайны считала делом слишком сокровенным, чтобы впускать в них чужих людей.

Она повернулась лицом к стенке машины и прислушалась к себе – острая боль в животе затихла, остался только внизу твёрдый саднящий клубок, тошнота и жуткая слабость. Всё ещё содрогаясь от рвотных позывов, поджала под себя ноги, закрыла глаза и почти сразу же увидела родное лицо, а на руке своей ощутила тёплую уверенную руку, отчего вдруг разом всё стало на свои места, и появилась надежда, что худшее – позади, и здоровью её больше ничего не угрожает.

Мерно покачиваясь, «скорая помощь» увозила её «от беды, от нужды, от недобрых людей, от беды, от нужды, от недобрых людей…», а она, будто утопающий за соломинку, из последних сил цеплялась за руку с кривым, как у неё самой, мизинцем, и, как самую надёжную защиту, судорожно прижимала к себе тонкую цветастую ткань.

Три недели, проведённые в отделении патологии, пошли ей на пользу: возвращалась она из больницы с новым чувством – чувством ответственности за живущего в ней человека, а прабабушкина шаль с той памятной ночи до сих пор лежала на диване в ожидании следующего визита хозяйки…

Воспоминания задели за живое. Всё ещё пребывая мыслями в прошлом, она машинально включила чайник, взглянула в окно и неожиданно увидела на улице ещё одно знакомое лицо. Неужели санитарка из роддома? После своей выписки она больше её не видела, мало того, не успела даже поблагодарить, так как не знала ни имени её, ни фамилии. Расспросы у сотрудников больницы тоже ни к чему не привели – медсёстры в недоумении таращили на неё глаза, хорошо, хоть пальцем у виска не крутили – никто не помнил, чтобы в отделении работала пожилая нянечка. Позже, правда, выяснилось, что устроилась та в роддом совсем недавно, буквально на днях, и во время возвращения Тамары с ребёнком домой находилась на отсыпном.

Сейчас же эта женщина стояла во дворе, напротив окна, и, что самое главное, смотрела просто на Тамару. Беззвучный диалог, и гостья уже в квартире – пьёт на кухне чай.

– Давно хотела зайти, да всё не решалась. Боялась – прогонишь, не выслушав, не поймёшь. Я же в больнице, когда ты в роддом попала, не случайно оказалась. Хорошо, работала там раньше, в другом, правда, отделении, в инфекционном – медсестрой, спасибо, не отказали – разрешили санитарку подменить. А вдруг, думаю, помощь нужна будет, или поддержка, но ты, слава Богу, справилась сама. Я и на похоронах Елены была, и с бабушкой заходила попрощаться. В сторонке постояла, да и ушла. Тогда тебе было не до меня, – объяснила гостья, заметив, как у Тамары от удивления становятся квадратными глаза.

– А передача? – припомнила Тамара кулёк с детским приданным.

– И передача.

Не понимая, что происходит, Тамара молча присела.

– История длинная – длиною в твою жизнь. Живы были бы твои родные, этот разговор не состоялся бы, но сейчас – другая ситуация, и только тебе решать, что делать с тем, что я тебе поведаю, – произнесла женщина, обхватив ладонями чашку, будто грела озябшие руки.

–…Мама твоя обожала всё итальянское. Не знаю, возможно, фильм какой посмотрела, или книжку об Италии прочитала, ну, вроде Горького, что ль… А, может, просто так в голову взбрело, блажь такая, а тут вдруг эта игра…

Внезапно женщина задумалась, будто что-то вспоминая или по новой переживая. Несколько минут она смотрела невидящими глазами сквозь Тамару, размеренно помешивая уже холодный чай, потом спокойно произнесла:

– Только сейчас я поняла, что по-другому быть не могло: Елена была одержима Италией, а Мотя – одержим Еленой.

«Понятно – привычная с детства Италия, но как связан с этой страной и с мамой какой-то незнакомый человек со странным именем Мотя?»

В памяти всплыли аккуратно перевязанные шёлковой ленточкой конверты, которые она нашла в мамином комоде уже после её смерти. Два десятка узких слежавшихся прямоугольников с заграничными почтовыми штемпелями и таким же чужим адресом отправителя так и оставались нераспечатанными.

–…Мотя на отца был похож – породистый, статный, красивый, а ещё – невероятно вспыльчивый, правда, в молодости это не мешало – девчонки на нём гроздьями висели, а он Елену выбрал, маму твою. Наверное, звёзды сошлись. На мгновение. А потом – разошлись. Навсегда.

С замиранием сердца Тамара ждала, что сейчас прозвучит «ушёл» или «скончался», отлегло только, когда услышала:

– После случая того, с футболом, он будто умом тронулся, боялись, как бы себе не навредил. Особенно, когда ты родилась. Лена сказала, что ребёнок – не его. Не простила она его, не захотела простить, а Матвей на неё обиделся, страшно обиделся. Пить стал, скандалить, нарочно в драки лезть… Словно с цепи сорвался. Учёбу забросил. Потом, правда, в себя пришёл, образумился. Опять-таки, по уважительной причине – во время пьянки челюсть в трёх местах сломали. Несколько часов хирурги под наркозом складывали. За такое из института автоматом отчисляли, с волчьим билетом, с занесением в личное дело, а ему дядя помог – в больнице написали, что оступился и упал. Ну, а потом… Потом кандидатскую защитил, на работу устроился. Девчушка у него появилась. Очень даже милая. Надеялись, что успокоится, забудет. Не получилось.

Женщина неторопливо огляделась по сторонам, осторожно прикоснулась к лежащей рядом шали:

– Фаины Семёновны… – не то спросила, не то просто отметила. – Сильная женщина была – ни чужих, ни своих не жаловала. За правду горой стояла.

Даже не удивившись, что гостья знала её прабабушку, Тамара продолжила расспрашивать:

– А в итальянской футбольной команде…

– Не в команде, а возле неё – переводчиком напросился, волонтёром, – не дослушала вопроса женщина. – Мотя как раз четвёртый курс закончил, домой приехал – на каникулы. А к языкам у него с детства талант – с ходу всё новое запоминал, память такая, что ли… К тому же отец на родном языке говорил, и нас учил, до последнего дня верил, что всё образуется. Надеялся семью узаконить, домой, в Италию, забрать. Не успел. Как только о нас узнали, его из консульства отозвали, хотя он только переводчиком работал. Времена такие были, не обижаюсь – скандала международного опасались. Только и осталось от него, что имена. Ах, да, забыла, что мы до сих пор незнакомы! Алессандра я. Люди в основном Сашей зовут, или тётей Шурой величают, так привычнее.

Увидев удивление Тамары, гостья улыбнулась:

– И Мотя – не Матвей, Маттео.

«Так вот откуда подпись на конвертах?! Хоть что-то стало на свои места», – ухватилась Тамара за ниточку, но тут же поймала себя на мысли, что не желает ворошить прошлое, что лучше оставить всё, как есть, но было уже поздно – женщина тяжело вздохнула, машинально разгладила рукой на столе складочки на скатерти:

– Народ наш на заграничное голодным был, жадным: мир-дружба-жвачка, фарца… На этом Мотя и сыграл. Итальянцем Елене представился, членом команды. Потом прощения просил. На коленях. Умолял простить его, каялся. Увы, есть вещи в жизни крайне неразумные…

Уловив, как напряглась Тамара, женщина добавила:

– Ты их, девонька, не осуждай – молодыми были, горячими, а ещё – гордыми, друг дружке не уступили – это их и погубило.

«Легко сказать – не осуждай», – подумала, чувствуя, как тело сотрясает мелкая дрожь. Слышать незваную гостью больше не было сил. Алессандра, будто догадавшись о её состоянии, бросила взгляд на часы и коротко закончила:

– Он так и не женился, остался бобылём. По миру колесил, вниманием не баловал – в основном фотографии присылал, да по праздникам звонил. Иногда. Сейчас осел – обстоятельства заставили. Думаю, ему приятно будет… Да ладно, не буду гадать, возможно, в жизни ещё встретитесь. Ну, мне пора, дорогая, время. А ты подумай, перевари, через себя пропусти, если сможешь – прости. Всех прости…

У двери она остановилась:

– Ты извини, на всякий случай взяла в больнице твой телефон, авось, пригодится: кто знает, что в жизни завтра может случиться…

После её ухода Тамара почувствовала себя обманутым, покинутым болванчиком с пустой и обезличенной душой. О том, что всю сознательную жизнь она жила во лжи, думать не хотелось, а другое просто не думалось – голову обручем сжала тупая разъедающая боль.

Достала из маминой шкатулки «итальянские» письма. Открыла наугад. «Дорогая Леночка! В который раз прошу – прости…» Дальше читать не стала – разорвала пополам, потом ещё раз, и ещё, после чего, захлебываясь слезами, неистово набросилась на письма: с остервенением рвала длинные, желтоватые от возраста конверты на мелкие клочки, будто расправлялась с заклятым врагом, пока не услышала, что проснулся Семён.

Сгребла в мусорное ведро кучу бесполезной бумажной трухи, по ходу умыла опухшее от слёз лицо. Немного полегчало. Остался только сквозняк в голове да заиндевевшие мозги, отчего казалось, что летом в доме холодно. Взяла лежащую рядом бабушкину шаль. Тонкая шерсть мягко обняла-обвила озябшие плечи, окутала сердце миром и покоем, казалось, и дышать стало легче. Вспомнилось бабушкино: «Спиночкой к стеночке, плечики расправила, локоточки прижала и… пошла!» Машинально выровняла спину, приподняла голову, успела даже в зеркало на себя взглянуть, с горечью отметив под глазами темные круги, и пошла – к сыну. Действительно, не время жалеть себя, когда не на кого больше положиться.

А с утра в дом зачастил народ. Первой пришла соседка. В расстроенных чувствах попросила:

– Томка, можно, я у тебя немного пересижу, с Сёмой поиграю? С братом поссорилась. Даже не спрашивай – видеть его не могу!

И только Настя это сказала, как в коридоре снова раздался звонок. Посмотрела в дверной глазок – на площадке топтался мелкого росточка мужичок с огромной охапкой роскошных белых роз. Завидев Тамару, он ткнул ей в руки квитанцию и ручку: «Распишитесь», затем цветы, и убежал, оставив её в неведении, кто такую красоту прислал.

Настя деловито обшарила букет, но, не найдя в нём никакой зацепки, подозрительно спросила:

– Ты точно на бумаге свою фамилию видела? Не-е? Совсем не смотрела? М-да… Как дитя. Могла бы просто крестик поставить, зачем расписываться, утруждать себя? Слушай, а, может, дверью ошиблись? В нашем доме нет, случайно, другой Степановой? Ну, да ладно, не пропадать же добру, – девочка по-взрослому отчитала Тамару, по ходу присматривая подходящую вазу и заталкивая в неё цветы.

«Ага, конечно, дверью ошиблись, – обиделась на соседку Тамара, – будто я и впрямь недостойна подарков», но тут же себя одернула, вспомнив, что курьер даже паспорта у неё не спросил: «А ведь, действительно, кто же всё-таки их прислал?»

Вопросов добавилось, когда ещё через час в дверь квартиры снова позвонили. На лестничной площадке стоял всё тот же мужичок с бумагой, ручкой и, на этот раз, с не менее изысканными чайными розами.

– Правду говорила – дверью ошиблись, – проворчала Настя, приготовившись возвращать полученный ранее букет, но посыльный в очередной раз подал Тамаре квитанцию: «Распишитесь. Получите». Соседка пристально посмотрела на Тамару, взяла вместо неё квитанцию и дважды вслух прочитала в ней адрес и фамилию.

– Странно. Вроде правильно, – не понимая, в чем подвох, она рассеянно черкнула свою подпись на листе, и с ещё большим подозрением уставилась на Тамару. – Ану-ка, подруга, колись! Откуда цветочки? Рассказывай.

Рассказывать было нечего. Даже приблизительно. Разгадка цветочного бума появилась со знакомым уже водителем, который не так давно советовал «с такими людями не шутить». В полном молчании он важно прошествовал мимо них на кухню с целой корзиной отборных фруктов, объяснив свои действия почти тостом:

– За моральный, так сказать, ущерб.

Потом степенно, со стариковским достоинством, обращаясь к Тамаре, произнёс:

– Отныне вы будете самым ярким украшением моего ближайшего окружения!

У Насти, которая пропустила телефонно-сумочный обмен, от неожиданности челюсть отвисла, да и сама Тамара была не менее шокирована, недоумевая, шутит пожилой человек, или, что тоже может статься, решил за ней приударить?

– Надеюсь, цветы вам понравились? – спросил водитель, оценивая розы в вазах, и с гордостью добавил:

– Сам выбирал! Лично!

И только Тамара хотела спросить, кто именно «сам выбирал», и к чему такая любезность, как снова раздался звонок. На сей раз звонил телефон.

– Да? – осторожно выдохнула в трубку, теряясь в догадках, чего ожидать и на что рассчитывать.

– Тамара? – не менее осторожно переспросили на том конце провода, и, услышав утвердительный ответ, уже более уверенно продолжили:

– Здравствуйте! Я – Маттео. Можно просто Матвей.

Перед её глазами пронеслись мамины «итальянские» воспоминания, опостылевшая в детстве безотцовщина, письма с иноземными штемпелями, «лучшие семьи Ломбардии», «мир-дружба-жвачка»… Только после смерти мамы и бабушки ей было так больно и обидно, как сейчас. Не отвечая, молча нажала красную кнопку. Потом растерянно оглянулась по сторонам, увидела такую же расстроенную Настю, широко открытые глазки-бусинки маленького Семёна, вспомнила бабушкино: «Ему новую линию рода зачинать…», тряхнула головой, прогоняя тоску-печаль, широко улыбнулась и… набрала последний номер, будто сызнова открывая только-что наглухо запертую дверь.

Пока звучали гудки вызова, собралась с духом, чтобы спокойно произнести:

– Здравствуйте. Я очень рада вас слышать. Действительно, очень рада, – сама себе удивляясь, произнесла абсолютно искренне.

Разговор, начиная с первого слова, напоминал тщательно взвешенный дипломатический обмен. Воодушевился Матвей лишь однажды, когда речь зашла о Семёне. Тему мамы заведомо не трогали, с сожалением упомянув только её безвременную кончину.

Попрощавшись со своим собеседником, Тамара поймала себя на мысли, что глупо улыбается, и снова вспомнила бабушку: «Давайте не будем так долго стараться понравиться друг другу», так как оба они прилагали большие усилия, чтобы не разрушить незримую нить, соединившую их во время разговора. Оценив деликатность Матвея, она почувствовала, как от сердца отлегло.

– Представляешь, мой маленький, теперь у тебя есть не только я, но и дедушка, – подхватывая на руки сына, сообщила она вслух.

– Ага, – вместо Семёна недоверчиво пробормотала Настя. – Это что же, Сёмочкин дедушка – тебе отец, получается? В самом деле, что ли, родной?

– Двоюродный! – шутя ответила Тамара, но, заметив, как у девочки от удивления вытянулось лицо, на полном серьёзе добавила:

– Родной, Настя. Самый настоящий родной. Так уж случилось. Родителей не выбирают.

– Но как же так? Не было, не было отца, и вдруг – на тебе, явился, не запылился. Откуда? Какая ему польза? Может, на квартиру претендует? – не унималась докучная соседка, продолжая что-то упрямо бубнить себе под нос.

Остаток дня прошёл под впечатлением утреннего телефонного звонка, и, как ни странно, высказанных Настей опасений по поводу новоявленного Тамариного родственника. Занимаясь домашними делами, всякий раз возвращалась она к разговору с Матвеем, откладывала работу и просто сидела, углубившись в себя – думала. К вечеру, после долгих размышлений и сомнений, сделала неутешительный вывод: «А ведь и вправду, какой он мне родной? Даже если рассматривать кровь, суть всё равно не меняется – чужой он человек, чужой по определению, и даже время не поможет – поезд давно ушёл. Вот Сёме легче: он – молодой, привыкнет, будем надеяться». Решив, что ради сына стоит продолжить общение, обрадовалась, когда позвонила Настя – можно будет с ней поделиться.

С этим намерением открыла настежь дверь, но девочка, застыв на площадке, войти в квартиру не спешила. Помедлив несколько секунд, она виновато потупилась, показывая рукой на стоящую сбоку попутчицу. Сначала в глаза бросились розовые, в густую пену взбитые волосики, потом – ярко синий комбинезон, тесно облегающий легкую спортивную фигуру.

– Это я, – раздалось хрипловатое. – Как бы, наверное, это… пришла просить прощения.

«Вижу, не слепая», – с досадой вспомнила Тамара недавний случай в парикмахерской, но, не желая выглядеть занудой, снисходительно бросила:

– Да ладно, чего извиняться, ведь всё по-доброму разрешилось, к тому же я не менее виновата: сумку твою взяла, да и к мастеру не была записана…

– Это – не то, хотя, чего греха таить, в салоне я тоже не лучшим образом выглядела, но тут… Понимаешь, я по другому поводу, – внезапно сморщившись, как печёное яблоко, зябко передернула плечами девушка. – В дом пригласишь, или будем под дверью стоять, соседей интриговать? Мне бы водички попить… Холодненькой.

«Ну-ну!» – напряглась Тамара, пропуская в квартиру незваную гостью. Всё ещё не понимая, в чём дело, на автомате включила чайник и достала из буфета праздничный чайный сервиз и коробку конфет, которую тут же подвинула к себе Настя.

– Сядь, что ли? – оглядываясь по сторонам, продолжала настаивать девушка, непроизвольно складывая в замок длинные тонкие пальцы со сломанными, обгрызенными ногтями.

«В своём доме, знаю, что делать», – чуть не вырвалось у Тамары, но, как радушная хозяйка, она молча набрала стакан воды и поставила его перед гостьей.

– Тут совсем другое. Понимаешь, это я виновата в том, что с тобою произошло, – совсем хрипло произнесла девушка, слишком быстро хватаясь обеими руками за стакан и не замечая, что вода расплескалась на стол и одежду. – Не специально, конечно… Ну, не лично… то есть, косвенно. Ты бы знала, как я мерзко себя чувствую!

Она сделала несколько жадных глотков, откашлялась, и, не закончив мысли, наконец представилась:

– Меня Светкой зовут.

«Светка – плакса, гуталин…» – усмехнулась про себя Тамара, вспоминая довольное мужское лицо на экране айфона, но вслух произнесла:

– Да уже догадалась как-то.

– Тут, понимаешь, дело такое: мужик… ну, мужик, что тебя… что на тебя напал, мой добрый, точнее, недобрый знакомый, – призналась девушка.

Тамара насторожилась.

– Да-да, ты не ослышалась, он – мой близкий знакомый. Мы с ним год вместе прожили. Родители были против, но он квартиру снял. Здесь поблизости. Замуж взять обещал: в Лас-Вегасе – бракосочетание, в Париже – венчание, медовый месяц на Сейшельских островах… Что уголовник он, брат случайно узнал. Оказалось, соседа избил. До инвалидности. Отсидел. Мне рассказал, что случайно всё: в споре мужика толкнул, тот оступился, по лестнице съехал. Неудачно. Божился, что пальцем не тронет. Я ему поверила. На защиту кинулась. С родителями и братом поругалась. Надеялась, что у нас всё получится, – продолжала рассказывать Светлана о своём.

– А в тот день мы с утра поссорились – он меня к консьержу приревновал. Из дому ушёл. Вечером пьяный вернулся. Я дверь открыла, а он меня с ходу в лицо кулаком, и… в дверь опять. Я брату позвонила. Сашка дверь на засов закрыть попросил. Не успела. Будто узнал. Или угадал. Снова вернулся, и с порога мне ногой в живот, а сам – в дверь опять. А во дворе – ты как раз. Он и накинулся.

«Так «Сашка-козёл» «Светке-плаксе» брат, оказывается?» – отстранённо отметила Тамара.

Девушка сглотнула, будто у неё пересохло в горле, взяла воду со стола, но пить не стала, просто крутила в руках стакан, а Тамара, как заворожённая, смотрела на него, чувствуя, как постепенно в голове становится пусто, в глазах меркнет свет, потом открывается дверь… Сознание выхватило на миг перекошенное от злобы лицо, падающие на сырую землю лекарства для мамы, удар головой об асфальт…

Очнулась она от невыносимой жгучей боли во всем теле, потом почувствовала, будто тело насилующего её уползает, услышала глухие удары, звуки шагов… Затем её подняли с земли. А дальше, как в густом тумане, лицо уходящего человека и его короткое: «Опоздал. Прости».

–…Сашка не успел тогда, ни ко мне не успел, ни к тебе. У меня – выкидыш, – звучало отрывисто. – Он скорую вызвал. Оказалось поздно. Тебя искал. Вбил себе в голову, что виноват. Что не успел, виноват. Нашёл. Ходил кругами вокруг тебя, а подойти не решался – обидеть боялся. От соседей узнал, что мама твоя в тот вечер умерла, позже, что ты родила… А потом эта встреча, в парикмахерской. Я из квартиры съехала, но к мастеру привыкла. Сашка, как дитя, обрадовался, за ниточку обеими руками ухватился – к тебе водителя послал, с цветами, – продолжала рассказывать Светлана, настойчиво связывая воедино судьбы чужих, незнакомых между собой людей, а Тамара вспоминала мрачную цепочку нелепых совпадений и случайностей: «скорая» не успела на вызов, она не успела из аптеки, даже Сашка этот, который «козел», и тот не успел.

С трудом дождавшись, когда уйдёт гостья и уснёт Семён, она свалилась, чуть живая, но оказалось, что сюрпризы в этот день ещё не закончились – видимо, небеса решили сделать контрольный выстрел, отложив самую важную встречу на поздний вечер, хотя, казалось, больше впечатлений нормальный человек не всякий может выдержать.

Проснулась она оттого, что кто-то дёргает её за руку. Не открывая глаз, отмахнулась, как от назойливой мухи, решив, что будит неугомонная соседка, но тут же вспомнила, что в квартире к ночи осталась с сыном одна.

Протёрла закисшие от усталости и сна глаза, осмотрелась: Семён спит, а больше в комнате – никого, зато из кухни слышится неторопливый разговор. Прошла на голос. За столом по-домашнему разместились две женщины – пили чай вприкуску с мятными конфетами и вишнёвым вареньем.

– На завтра обещают хорошую погоду, – не спеша, прабабушка отхлебнула из чашки глоточек, на секунду замерла, смакуя:

– Чай, как всегда, великолепен!

Завидев Тамару, кивнула ей, здороваясь, добавила в напиток кусочек льда со стоящей рядом хрустальной розетки, о существовании которой Тамара давно уже забыла, потом спокойно заметила, показывая на окно:

– Смотри, судьбы своей не проспи.

Тамара перевела взгляд в направлении, которое та указывала. На улице, как из ведра, лил дождь. Под узким козырьком, на освещённом тусклой лампочкой пятачке у подъезда, ссутулившись, застыл одинокий сиротливый силуэт. Даже в кромешной темноте она бы его узнала – слишком он был похож на человека из мрачной подворотни, лицо которого так упорно месяцами она пыталась вспомнить. Тамару передернуло от забытого страха, но комментировать слова прабабушки она благоразумно воздержалась.

С шумом отхлёбывая чай, бабушка и себе добавила:

– И Семёна будущее в твоих руках, о сыне, девочка моя, не забывай. Ты чего бегаешь от мужика? Неужели обиделась? Ничего он тебе не должен. Не его вина, что тебе на дороге подонок встретился. Глупо отрицать, что человек тебе помог. Как мог, помог – не дежурить же ему в подъездах в ожидании того, что там произойдёт. Забудь всё страшное. Живи, как люди.

Тамара сделала попытку что-то сказать в своё оправдание, но её перебил телефонный звонок.

– Это я, Тамара.

Мужчина за окном поворачивается к ней лицом, смотрит просто в глаза, потом говорит:

– Не успел. Прости…

Не дослушав, она отключается. В окно видно, как человек во дворе смотрит на экран, пока тот не тухнет окончательно, потом кладёт телефон в карман и медленно исчезает под аркой дома.

Тамара оглядывается, но в комнате уже никого нет. Она устало садится на ещё тёплый стул, где только что, как ей показалось, сидела бабушка.

***

В воздухе стоит густой запах роз, лета и дальней дороги. Пожилой водитель укладывает в багажник огромный баул, детскую коляску, сумки поменьше, с гордостью хвастается помогающим ему Насте и Светке:

– Я отца его возил, его вожу, даст бог, и Сёмочку буду возить… Три поколения, однако! Не всякому служивому в жизни такое случается, – непринуждённо записывает он Семёна в семью, потом с удовольствием хлопает ладонью по пристроенному багажу, смотрит на часы и намеренно строго понукает:

– Вы бы, барышни, пошевеливались, не то мы к самолёту опоздаем. Эх, с ветерком! К дедушке мальчик летит, к дедушке Матвею!

Из другой машины, стоящей поодаль, за сборами наблюдает ещё один человек. Даже на расстоянии заметно, как он серьёзен и напряжён.

Усаживаясь возле сына, Тамара поднимает руку, чтобы поправить прическу, но, неожиданно даже для себя, улыбается и машет мужчине.