Ярче солнца [Анастасия Кит] (fb2) читать онлайн

– Думаю, что надо сказать: "До скорой встречи".

Я тихо шепчу ему в трубку: " До скорой" и кладу ее. Его голос такой приятный. Тихий, ласкающий мои уши. Н-да, Нэнси, ты немного сходишь с ума. И теперь я не могу сказать, что я не больна.

– А ты так и не ответил, как ты ставишь смайлики?

Глаза закрываются, я пропадаю в стране Морфея.

Эти две недели тянулись и казались вечностью. Арчи почти не заходил тогда в социальную сеть. А я вот постоянно. Я постоянно смотрела на его страничку. Какие у него там фото, ссылки, предпочтения в описании: "О себе". Он писал там, что очень любит трилогию "Властелин колец", а его любимая книга – "Заводной апельсин". Ему нравятся немцы из Раммштайн и творчество Мэрилина Мэнсона. Он кажется таким необычным. Таким неземным.

С каждым днем желание увидеть Арчи увеличивалось. Еще немного и я бы взорвалась от этой нестерпимой гложущей меня

И меня стали посещать бредовые идеи. Или просто любопытно. Как выглядят его глаза? Какие они? Просто белые, без очертания, или же радужка есть, слабо-серого цвета? Эти мысли, наряду с желанием, давали знатную пощечину мне по лицу, как напоминание о том, что я полная дура. Зачем нужно было вообще таскать его за собой? Какого черта тогда меня дернуло повернуться и любезничать с ним?! Но… Я позвоню ему. Да, я позвоню ему.

Гудки. Они идут, тянутся. Я ненавижу их. Я ненавижу сотовую связь. Я хочу увидеть его.

– Нэнси?

– Арчи! – кричу я. Я рада, я чертовски рада его нежному голосу. Нэнси, не сходи с ума.

– Не кричи, – он смеется. – Как ты?

– Я хочу узнать о том, как ты!

– Все нормально. Безумно скучно, выхожу раз в неделю на воздух.

– Мы не общались больше месяца.

– Боюсь, еще столько же не будем.

– Прости, но твоя мать – Мегера.

– Я знаю.

– Когда она дома?

– Всегда. Последнее время, – тяжело вздыхает. – Дома она всегда.

– Дерьмо.

– Дерьмо.

– Тебе это не напоминает момент из «Виноваты звезды»?

– Только не говори, что «дерьмо» – это наше «всегда».

Я громко смеюсь.

– У нас будет другая фишка.

– Какая?

– Когда она появится, то тогда и узнаем. Арчи, я собираюсь к тебе домой.

– Что?

Что?

– Да, я сейчас куплю самый вкусный в мире торт и приду к тебе, а потом я поговорю с твоей мамой в безмолвной надежде на то, что она отпустит тебя на прогулку со мной.

– Она любит торт с клубникой. До скорой встречи.

– До скорой.

Я хватаю себя за волосы. Рыжая, ты что вообще творишь!? Торт. Нужно купить клубничный торт. Я беру деньги на проезд тире на торт и выбегаю из квартиры, резво захлопывая и закрывая ее. Купив торт первой свежести, я бегу на метро. Проездной, в котором осталось мало поездок, указывает мне светящимся табло, и я прохожу.

Еще немного и я все также бегу к его дому. Будто ничего не изменилось. Звоню в квартиру.

– Да? – отвечает в домофон его мать.

– Не выключайте и послушайте: Я Нэнси Грин, простите, что краду у вас сына, но сейчас я мчалась сюда со всех ног, чтобы поговорить с вами. Я принесла торт!

Женщина вздыхает и открывает мне. Я захожу и радостная бегу к лифту.

Дверь мне открывает все еще его мать.

– Миссис Стинсон, – улыбаюсь я ей и даю торт.

– Сколько клубники, – женщина едва улыбается.

– Мне он очень нравится, – я улыбаюсь ей в ответ.

– Нэнси, ты не против чая? – она выдавливает улыбку более яркую, чем ту, что была после торта.

– Да, конечно.

– Проходи в гостиную.

Я иду по коридору и вхожу в светлую комнату. Тут очень много белого. Белый потолок, белый палас, белые обои. Но вся мебель темно-синего цвета. В синих шкафах виднеется белоснежный сервиз, рамки с фото белые. Я подхожу ближе. В рамке мама и ее сын. Он улыбается так сладко, так прекрасно. А она… Она сидит рядом с ним грустная. Слегка приобняв мальчика на том самом синем диване, она склонила голову и кротко глядела в камеру. Сзади слышится шорох. Я оборачиваюсь и вижу Арчи. Он без трости, в смешных разноцветных шортах. На нем майка с разрезами по бокам почти до талии. На его глазах маленькие круглые очки. Я хочу окликнуть его, но первым это делает его мама.

– Арчи, у нас гости!

– Врач? – поникнув, вопрошает парень.

– Нэнси.

– А где она? – на его лице расцветает улыбка. Он поворачивает голову в мою сторону. – Она в гостиной?

– Да, – отвечаю я. – тут, – улыбаюсь ему.

– Я так рад, – он подходит ко мне, но спотыкается обо что-то и начинает падать. Я помогаю ему и сажаю на диван. – И неловок.

– Что?

– Рад и неловок.

Его мама подошла через минуту, принеся нам чай, сахар и нарезанный торт. Сама она присела и глянула на меня.

Я беру средний кусочек торта и снимаю с него крупную ягодку клубники.

– Я хотела попросить, – прожевав, говорю я, обращаясь к его матери. – Отпустить Арчи прогуляться со мной хотя бы на пару часиков. Мне очень нравится проводить время с Вашим сыном.

Она ставит тарелку с тортом на стол.

В этот момент Арчи вскакивает.

– Или хотя бы дай нам пообщаться у нас в комнате, я как раз хотел ей рассказать о своей любимой книге.

В голове звучит ответ: Заводной апельсин.

– Дать послушать ей свою любимую группу.

Раммштайн или Мэрилин Мэнсон.

– Или посмотрим вместе фильм.

Властелин колец.

– Ладно, Нэнси может побыть у нас, – снисходительно отвечает его мать. Арчи подрывается и будто не слепой несется к своей комнате, но все-таки ударяется об косяк двери. Я иду за ним.

– Спасибо за торт, – говорит мне вслед Миссис Стинсон.

Мы заходим к нему в комнату. Она наполнена запахом книг, перемешенным с легким ароматом жареного сыра. На подоконнике я вижу недоеденную пиццу и ухмыляюсь.

– Мне можно присесть? – я подхожу к кровати.

– Да, конечно, – он идет ко мне и садится рядом. – Знаешь, моя любимая песня, мне очень хочется дать тебе ее послушать! Она превосходная! – он встает, хватает диск со стола – как он это делает?! – и бежит к проигрывателю. Несколько песен пропустив, он находит нужную. Эта песня группы Мэрилин Мэнсон с названием «The Nobodies». Медленный ритм, тихий, хрипловатый голос солиста. Все это объединяется с антуражем комнаты незрячего человека. Никто. Мы – никто. Но мы хотим быть кем-то. Эта песня была открытием для меня. Нет, я её слышала ранее. Но она открыла мое то, что я и предполагала. Он видит себя пустотой. Ощущает ненужным.

Он не ненужный. Он прекрасный.

Парень встает и идет к комоду. Оттуда он выуживает сигарету и, закурив, подходит к окну. Его лицо освещает свет солнца.

– Знаешь, – он выдыхает дым. – Эти сигареты.. Они заглушают боль.

– Боль?

Он докуривает и идет ко мне обратно на кровать.

– Я просто хотел изобразить красивую сцену из фильма.

– У тебя это получилось, – я смотрю в его очки. Какие его глаза?! – Арчи.

– Да?

– Можно я сделаю кое-что?

– Что?

Я тяну руки к его очкам, но он их останавливает.

– Не надо. После этого ни одной загадки не останется. И тебе не будет приятно на это смотреть.

– А тебе откуда знать? – возмущаюсь я. – Ты же не видел.

– Все говорили, что это отвратительное зрелище.

Я беру его за лицо, а затем снимаю очки. Он жмурится.

– Нет, открой их, – я глажу его слегка шершавую кожу на щеках. Он раскрывает глаза. Этот пустой, отсутствующий взгляд смотрел прямо сквозь меня. Они были серыми. Его глаза. У него не было зрачков. Они не двигались. Арчи будто не замечал меня. Он не знал, в какой стороне я сижу. Я рассматриваю его глаза, смотрю в них долго, изучая их строение, цвет. А затем, набравшись сил, потому что шок все-таки у меня был, говорю, – ты очень красивый.

– Это не так, – он закрывает глаза.

– Это так, – я подсаживаюсь ближе к нему. Он в пяти сантиметрах от меня. Я беру его за руку. Его руки, они такие горячите, такие мягкие.

Через мгновение моя голова была на его плече. Я нежно целую его в шею, от чего он ежится.

– Что ты делаешь? – смеется.

– Ничего, – я продолжаю его целовать.

Не знаю, что мною движет в подобные моменты, но я решаюсь поцеловать его в губы. Терпкий вкус его губ от сигарет сводит меня с ума намного сильнее, чем запах или вкус самого сладкого кекса на этой планете. Я ненавижу тебя, Арчибальд! Что со мной делаешь?! И, кажется, я схожу с ума. Его губы впивались в мои сильнее и сильнее, но вдруг он остановился.

– Я сейчас узнаю у мамы, можно ли пойти на улицу, – он встает с кровати и выходит. Я его поцеловала. Это было.. так приятно. Он возвращается и улыбается. – Мы можем пойти на улицу, на пару-тройку часов.

Мы гуляли по парку, что был рядом с его домом. И, боже мой, мы столько целовались! У меня даже губы болят от его поцелуев! Мы разговаривали обо всем и не о чем сразу. Мы смеялись. Я никогда не видела такой живой и славной улыбки. Он такой прелестный. Я не ручаюсь за свои мысли и фразы, но… У меня такое ощущение, что я влюбилась. Это настолько глупо и безбашенно, что мне остается лишь пережить это в себе.

В конце концов, все хорошее когда-нибудь заканчивается. Так же закончилось и наше время. Оставались всего пятнадцать минут нам на наше маленькое счастье. Вот оно. Счастье. Оно стоит, трет свой нос, который был весь усыпан яркими рыжими веснушками, оно стоит и улыбается. Я так рада, что у меня есть он. Пусть не так долго. Но, боже мой, именно сейчас я чувствую себя настолько счастливой, что мне просто становится от этого дурно.

Я обнимаю его, утыкаясь в его грудь, ударяясь лбом о ключицы. Он худой. Даже слишком. Я трогаю его спину, выпирающий позвоночник. Он прекрасен. Не для всех. Но для меня он самый лучший.

– Арчи, – я целую его шею, от чего ему щекотно.

– Нэнси, – он целует мой лоб.

– Арчи.

– Нэнси.

– Арчи, – я дума и после тихо, пытаясь не верить в свои слова, продолжаю. – Я люблю тебя.

Я ввела его в ступор, кажется. Или сломала. Черт!

– А я тебя, – целует он меня в губы. Его очки сталкиваются с моими и падают на землю. Он хмурится. – Каламбур.

– И первое признание, – я вновь его целую. – У тебя есть друзья, к которым твоя мамочка тебя спокойно отпускает?

– Есть один. А что?

– Есть план. Для этого мне нужен ты и магазин. Отпросись на ночевку!

– Ты спятила?

– Я просто хочу тебя, – я сжимаю его руку. В другой я держу его очки, которые слегла потерлись о землю.

– А я тебя, – он тихо шепчет мне это на ухо и прикусывает его. Я мурчу. Мне очень приятно.

– Тебя надо отвести домой и отпросить.

– Завтра я буду у тебя.

– Захвати паспорт. Тебе же есть восемнадцать?

– Да, полгода как.

– Отлично.

– Отлично.

План заключался в том, чтобы купить дорогое вино, прекрасные сигареты и распить и раскурить их вместе с ним. И это будет незабываемо.

Я серьезно полагалась на Арчи, и что ему продадут выпивку. К слову, это почти получилось, пока его не попросили снять очки. Он безумно сильно разозлился и, стукнув по ленте, кинулся прочь из магазина. Я извинилась перед всеми за это представление и побежала за ним. И ведь он не дошел до выхода. Он остановился в поиске двери. Но не находил. Я подошла сзади и обняла его. Арчи дернул плечом, давая понять, что обнимашки сейчас – это не лучшее, что может с ним случиться. Мы вместе вышли из здания, и он сел на лавочку, столкнувшись с ней тростью. Парень схватился за лицо руками и стащил очки с лица.

– Ненавижу их! – он швырнул их на проезжую часть именно в тот момент, когда по шоссе ехала машина. Очки тут же разлетелись на мелкие кусочки пластика и стекла.

– Арчи…

– Ненавижу, – он вскочил и стал бить лавку. Она стояла рядом с витриной, поэтому, когда Арчибальд стукнул ногой по ножке лавки стекло начало подозрительно трястись. – Я! Ненавижу! Свою! Жизнь!

– Стой! – я схватила его за плечи и попыталась оттащить от этой лавки, но Арчи сопротивлялся. Я хотела психануть и оставить его, но не могла: я чувствовала ответственность за него. И я хотела провести с ним как можно больше времени. Только вот Арчи этого не хотел.

Когда ты видишь, как перед тобой человек падает, погруженный в своем горе, ты не знаешь, как на это реагировать. Ты хочешь помочь ему всем и сразу, но понимаешь, что в эту минуту он чувствует еще большее унижение, чем было некоторое время назад. Ты хочешь взять его за руку, повести по правильному пути, чтобы он не наступил в лужу, чтобы не наступил в грязь. Не столкнулся с машиной, случайно выйдя на проезжую часть. Но этот человек будет вас отторгать. Ему будет казаться, что он для вас – обуза, и возитесь вы с ним, потому что так надо. Не по вашему желанию.

Так было с Арчи. Он ненавидел, когда я ему помогала, но нуждался в помощи каждый раз, когда мы выходили из дома. И не только на улице. Везде.

Мы дошли до моего дома, где сели на бордюр. Все это время его глаза были закрыты.

– Прости за все это. Я ужасный.

– Ты самый прекрасным, с кем я столкнулась в этой жизни. И я благодарна обстоятельствам, что связали нас. Мне плевать на твои изъяны. Мы все напичканы ими.

– Я самый большой изъян на этой планете.

– Ты – мой изъян, – я поцеловала его в висок и положила голову на плечо.

– Нэнс, – он обнял меня. – Я не могу домой идти без очков. Мне некомфортно.

– Я дам тебе, – начала рыться в своем рюкзаке, – у меня есть, они правда ярко-красные.

– Ох, как жаль, а я же так ненавижу красный цвет. Я ведь его видел и просто не-на-ви-жу.

– Арчибальд Стинсон, – я ярко выражаю его имя и фамилию. – Ты меня порядком достал. Да, ты ничего не видишь, но, – я опять выделяю слово, – это не значит, что надо быть таким скверным. Да, ты не хочешь быть обузой для меня, но, черт возьми, возьми себя в руки!

Арчи злобно посмотрел на меня.

– Знаешь что? Иди домой, а я возьму и куплю все сам!

В недоумении от ситуации я решила довериться ему. Чем черт не шутит? Пусть делает так, как он сам захотел.

– Как ты смог дойти до моего дома?! – восклицаю я Арчи. В его руках черный пакет и трость.

– Меня довез мой друг. Он узнал обо всем и сказал, что должен мне помочь.

– А о чем он узнал? – я целую его в щеку.

– Что y меня есть девушка, – ухмыляется.

– Я твоя девушка? – улыбаюсь ему я. Чёрт возьми, как мне хочется, чтобы он увидел эту улыбку. Чтобы он, не касаясь моего лица, понял эмоцию, испытанную мной.

Он замешкался.

– Ты будешь моей девушкой? – тараторит он.

– Я улыбаюсь, – отвечаю я ему.

– Считается за ответ?

– Да! – я заталкиваю его к себе в квартиру.

В этой квартире давно никого не было. Стены эти пустели и бледнели день ото дня, а квартирант требовал с меня деньги. Уметь прятаться не запретишь. Я, как могла, избегала его, а потом и вовсе.. Он перестал обращать внимание на маленькую рыжую фигурку в этой квартире. Будто меня нет. Мне на пользу была слепота квартиранта. Кавычки – слепота – квартиранта. Моя мама давно, именно год с небольшим назад, умерла, оставив меня и отца в полном и беспросветном одиночестве. Папа на первое время снял мне эту квартиру и "купил" место в колледже. В итоге, через полгода я платила за квартиру одна и сама, потому что он удачно и вовремя улетел отдыхать. Он улетел полгода назад. И ни одной весточки за тот период мне не пришло. Ну, а я что? Я с тех самых пор и убегаю от квартиранта. Счет набежал большой.

– Ты одна?

– Я живу одна.

– Тебе всего-то шестнадцать!

– Кто-то запрещает жить полной жизнью с шестнадцати лет?

– Правительство.

– Арчи, радуйся, что мы одни.

– Я более чем рад, – он обнимает меня и прижимает к себе. Он пахнет так приятно! Это смешанный запах мужского одеколона и тонкий, едва заметный, аромат вишни. На щеке у него одна маленькая капля вишневого сиропа. Я про себя громко смеюсь. Какой же он прекрасный. Кажется, я скоро сойду с ума.

Я провожу его в свою комнату, где усаживаю на кровать, а затем отхожу. Взяв его пакет, я достаю оттуда шампанское и черешню. Я без ума от черешни, особенно переспелой! Я последнее время вообще психически не здорова, мне кажется. И могла ли я раньше сойти с ума из-за парня, если раньше я даже и ухом бы не повела в их сторону? Возможно. Он особенный. Очень особенный. Я входу в комнату обратно и меня будто озаряет. Небо сегодня было темно-синее, оно нависало над городом и давало неверное понимание о настроении. Его можно было понять, как грустное, хмурое. Но настроение было приподнятым, радостным. Я, кажется, нашла способ объяснить ему цвета. Я это смогу и сделаю это. Небо темное и синее, так же ты чувствуешь себя, когда тебе грустно. Синий – это грусть.

– Я, – ставлю на полку шампанское и черешню. – Поняла кое-что.

– Что? – рассевшись на кровати, спрашивает он.

– Я придумала обозначение цветов. И хочу кое-что попробовать. Позволишь тебя слегка ударить?

– Смешно, – смеется он, но потом я шлепаю его по щеке, от чего он тихо воет. – Больно.

– Ты что-нибудь видел?

– Да.. Что-то другое.

– Белое?

– Не черное.

– Вот это то, что называется "белый". Белая луна, снег. Твои джинсы – это помесь белого и синего.

– А синий?

– Сегодня хмурое небо. Оно будто грустит. Это синий. Цвет грусти.

– Ну вот, мои штаны грустят, – он корчится в грустной мине, но потом начинает улыбаться.

– А рубашка серая. Как небо сегодня, только оно еще чуть синее.

– Небо о чем-то печалится?

– Небу бывает грустно, и оно становится серым. Помнишь, мы попали под дождь?

– Капли воды так смешно щекотали меня, попадая на шею. Помню, – замолкает. – А серый? Смесь.. – ждет продолжения Арчи.

– Смесь белого и черного. Безмятежность и пустота.

– Я всегда вижу пустоту.

– Твои глаза безмятежны, – я трогаю его щеки, приближаясь к глазам. Он ухмыляется.

– Они уродливы, а не безмятежны.

– Арчибальд Стинсон, ваша девушка делает вам комплимент, а вы еще тут отговариваетесь!

– Простите, милейшая, бестактного юношу, больше этого не повторится.

– Так лучше.

За этой беседой мы провели остаток вечера. Я объясняла ему все цвета, мы выпили всю бутылку шампанского и съели всю черешню. Хотя он съел больше, чем я. На улице уже стемнело, и он было собирается домой, но что-то дергает меня спросить:

– Не останешься на ночь?

Я понимаю, к чему все идет. И на удивление я к этому готова. Готова, пьяна и раскрепощена. Мои мысли от выпитого алкоголя путаются, я неважно соображаю.

Он подходит ко мне и целует. Целует нежно, не спеша. Арчи аккуратно кладет свою трость на стол и присаживается на диван. Его терпкие губы обжигают мои вновь и вновь. Эти поцелуи могут быть длиной в бесконечность. Они притягивают, заставляют желать еще сильнее. Я желаю и хочу его, как никогда. Я хочу быть его полностью.

Это сон. Это самый чудесный сон, что мог приключиться и привидеться мне. Это путешествие длиною в пару месяцев. Это то, что я не могу описать словами.

Я чертовски сильно влюблена в Арчибальда Стинсона. И именно поэтому я его и ненавижу.

Я целовала моего, МОЕГО Арчи долго и с упоением. Он был так притворно сладок. Я так сильно в него влюбилась.

Мои руки скользили по его футболке, безобразно задирая ее. Арчи притягивал меня за бедра сильнее с каждым вздохом.

Я никогда ни с кем не была близка настолько близко. По правде сказать, мой первый поцелуй был тоже с Арчибальдом. Я могла бы сказать, что я храню себя для того единственного, все такое, но нет. По сути, просто никто никогда не предлагал завязать отношения. Ну, в действительности, я не была такой красавицей, которую можно за меня принять. Я была самой обычной девушкой, которых в этом мире миллион.

Он нежно изучал мое тело, проводя руками по талии, поднимаясь к груди и легко касаясь ее пальцами. На его щеках проступил румянец. Он стеснялся своих действий. Он стеснялся своего желания.

Наши тела горели огнем, вожделели и просто изнывали. Движения Арчи были неспешными, он оттягивал момент. Руки парня изредка касались края моей майки, но не снимали ее. Нет, он вновь и вновь поправлял за собой то, что задрал.

– Ты – мое счастье, – он поцеловал меня. – Я могу снять с тебя майку? – стесняясь своих же слов, Арчи прижал меня к себе и целовал сквозь одежду. Я сама стянула с себя черную бесформенную боксерку и поцеловала парня. Его руки коснулись моего голого живота, от чего по всему телу пробежал разряд электричества. Мы как поток энергии.

– Ты так пахнешь, – он уткнулся в мою грудь, вдыхая ванильный парфюм. Его губы робко коснулись груди, начиная осыпать ее поцелуями. Я прижалась сильнее к парню, не имея возможности представить что-то, что может быть лучше.

Руки Арчи властвовали над моим телом, они изучали каждую родинку, каждую складку, каждую выпирающую кость. Он трогал и трогал меня, добравшись до самого интересного: груди. Парень нежно провел руками вверх по лифчику, который был обычным и хлопковым, без застежки, как бы спортивный. Арчи трогал лямки, затем спину, место, где был надет лифчик.

– Слишком трудная задача, я сейчас сломаюсь, – он рассмеялся.

– Просто потяни наверх, как снимаешь с себя футболки.

Он повторял действия вслед за моим руководством. И вот, я уже раздета.

– Ты позволишь? – он еле прикоснулся к моей груди руками. Я схватилась за его ладони и сжала их. Это было очень странное движение, за которое мне стало стыдно почти сразу. Арчи выдохнул и улыбнулся.

Пальцы Арчи очерчивали контур моей груди, они опускались ниже, доходя до бедер, и поднимались назад к ней. Он целовал меня всю, и, кажется, делал бы это вечно.

– Твоя кожа такая мягкая, – парень поцеловал мои губы и улыбнулся. – Кажется, на этом моменте мне стоит снять футболку.

– Так думаешь? – я улыбнулась. Руками он трогал дрожащие уголки моих губ. Я сняла с него очки, хоть он и долго этому сопротивлялся. Парень зажмурился, но очень сильно улыбнулся. Его улыбка озаряла все кругом.

Я стянула с него футболку и положила на стул. Тело Арчи было, на мое удивление, слишком худощавым. Был бы он зряч, он никогда бы не полюбил меня. Я слишком пухлая для такого худенького мальчика. Он казался мне совсем хилым, будто его морили голодом несколько дней подряд.

– Я голый, ты голая, – он надел свои очки назад, отобрав их у меня. – Это отлично, – Арчи обнял меня, в ответ я обняла его. Мне просто не хватало слов описать все то, что я чувствовала. Мой рассудок слишком сильно затуманен.

Моя грудь прикоснулась к его голому и горячему телу, руки хватались за худую спину Арчи. Он целовал меня, мою шею. Я целовала его тонкие ключицы, вдыхая еле заметный запах одеколона, вдыхая ЕГО запах, терпкий и сладкий одновременно, такой родной, что мне казалось, будто мы вместе целую вечность.

– Я хочу тебя, – он поцеловал меня в губы, срывая с них первый стон. Его шепот прошелся по всему моему телу, создавая мурашки, от которых я не могла отделаться целую ночь.

На Арчи были темно-синего цвета джинсы, к которым мои руки и потянулись. Я расстегнула пуговицу и ширинку, замечая, как сильно она была прижата к животу: небольшой отпечаток в виде красного следа. Он ухмыльнулся.

– Так быстро?

– Нужно быть менее настойчивой? – я отсела от него и смотрела безумно грустными глазами на него. Нет, не для него. Я правда боялась сделать что-то не так. Я не хотела показать себя какой-то безумной нимфоманкой, но именно сейчас мне хотелось близости с ним.

– Я тебя обидел? – он привстал и обнял меня. – Извини. Просто… Я только книги читал. Я даже не видел того, что и как должно происходить. Знаю только на словах. Извини, боже, я тебя расстроил и обидел, прости, – он обнял меня, прижал к себе очень сильно.

Он никогда передо мной не извинялся так много раз. Обычно извинялась я за то, что была неосторожна в выражениях.

– Нэнс, не молчи, – он поцеловал мое плечо, прижимая к себе еще сильнее.

– Я люблю тебя, – уткнувшись в него, выдавила из себя я.

Арчи начал целовать меня, вновь трогая лицо, талию, опуская руки на бедра, стаскивая шорты чуть ниже, чем им положено быть. Его руки, огненные, противоположные моему телу, касаются тазовой кости. Я таю, как лед, под его огнем.

Шорты полетели вслед за рубашкой парня. Я осталась в одних розовых трусах в черный горошек. Но стеснения я не чувствовала. Я доверяла ему. Я доверяю. После того, как мы вместе расправились с его штанами, он наклонил меня, и я оказалась под ним. Арчи целовал мою грудь, тем временем пальцами трогая меня чуть ниже, чем дозволено. С губ сорвался хриплый второй стон. Дальше я их не считала.

На следующее утро мы проснулись в обнимку. Его руки крепко прижимают меня к себе, а пальцы переплетаются с моими. Я утыкаюсь ему в плечо и улыбаюсь.

Очки Арчи лежат на тумбочке, рядом с моей расческой. Он сам сопит мне на ухо. Его дыхание легко щекочет мне шею.

Эта ночь не была волшебной. Она могла быть такой, если бы не уйма неловкости и незнания того, что надо делать. Через смех и слезы, радость и неуклюжесть. Оно было.

Мы лежали бы в тишине и покое еще долгое время, если бы не звонок телефона Арчи. Он просыпается и тянется за ним на пол. Нащупав, он отвечает.

– Да, – хрипло говорит он, потом начинает кашлять. Прокашлявшись, продолжает. – Нет. Я.. Мама!

Это его мать. Как она могла узнать, что он со мной? Черт! Она задаст и мне, и ему. Хотя почему мы должны быть виноваты? Это наша же жизнь. Так и какая разница – с кем встречаться, а с кем нет?

– Я понял. Да, – Арчи встает с кровати, но понимает, что он обнажен. Парень быстро прикрывается рукой и улыбается. Он садится на кровать, продолжая разговор. – Ма-а-ам. Я не маленький. Она поможет мне добраться. Да.

Я слышу, как она кричит на него через телефон. Чертова мегера. Почему я ей так не нравлюсь?! Я никогда не пойму эту женщину, к сожалению.

Я смотрю на обнаженного Арчи, который откинулся обратно на кровать, сверкая своим белоснежным телом. Его глаза закрыты. Как же мне хочется смотреть на них. Бесконечно.

Когда вы совершаете серьезный шаг, вы думаете: а надо ли вам это? Каждый раз вы задаете себе один и тот же вопрос, каждый раз получая один и тот же ответ. И раз ответ один и тот же, так, может, не стоит так сильно переживать из-за этого? Может, это не то, из-за чего нужно переживать?

Я – человек, которому всегда плевать было на все. И только Арчи, мой милый Арчи, заставляет переживать. Я боюсь за него. За НАС. Ведь это то, что есть. Есть мы. Мы вместе. Мы – это единое целое. Я люблю его.

– Милая, – он чувствует, как мои руки пробегают по его телу и хмыкает. На его глаза падает луч солнца. Но он не жмурится.

– На твоих глазах луч солнца. Так забавно, что ты не жмуришься.

– Я люблю тебя ярче, чем светит это чертово солнце, – он прерывается. У меня не хватает воздуха. Голова кругом и не от большого количества алкоголя, а от этого человека. Мои глаза непроизвольно наполняются слезами, чему я была крайне недовольна. Я вытираю их, но они текут с новой силой. – И мне плевать, что я никогда не увижу этой гребанный свет.

Я прижимаюсь к нему и целую в щеку.

Для каждого есть свой предел идеала. Идеальный мир, идеальный парень, девушка, дом, квартира, машина. Список можно продолжать до бесконечности. Но для зрячего человека идеалом является оболочка. Всего-то то, что находится перед его глазами. Он может не заметить протекающих труб в ванной, царапину на дверце машины или душевную гниль человека. Он смотрит и видит перед собою совершенство. Но он не догадывается, что это совершенство вчера думало о суициде. Или о том, что у этого идеала болезнь, которую он подхватил бесконечно трахаясь. Мы не чувствуем людей. Мы только их видим.

– И я! Я люблю-люблю-люблю, – плачу я. Ненавижу себя в данную секунду. Я слишком ранима до таких простых вещей.

– Нэнси?

– Да?

– Ты плачешь? – изумляется Арчи. Я утыкаюсь ему в грудь.

Внутри будто ком. Он вырывается наружу. Новый приток слез. Что-то должно случиться. Я не знаю, что. Но что-то точно случится. Я боюсь. Секунды проходят между полной уверенностью и радостью и ужасными ощущениями того, что что-то непременно произойдет. Это кроется и скребется.

– Ты – самое лучшее солнце, – говорит он мне. Я шмыгаю носом. – Ты – мое солнце, Нэнси.

– А ты мое..

Мы пролежали бы еще бесконечность времени, если бы не то, что было. Все-таки стоило узнать то, что ему сказала мать.

– Арчи, что тебе сказала мама?

– Что я лгун и сволочь, – он улыбается, слегка приоткрыв глаза. На свету они еще более превосходны. Это сплетение серого и белого цветов вместе превращаются в какую-то неизвестную дымку, в которой я теряюсь. – И то, что она ждет меня дома для порки. Фигурально выражаясь.

– Я никогда не пойму эту женщину, – произношу я вслух свои мысли.

– Мне бы хоть раз самому ее понять, – он присаживается, облокачиваясь на спинку кровати. – Надо собираться, а я голый, – ухмыляется. Как же обожаю его ухмылку!

– Ты превосходен даже голым, – я встаю с постели, перелезая через его. Но он не дает мне полностью вылезти из теплой кровати и, обхватив руками, тянет обратно, прижимая к себе. Я смеюсь. Он целует мне нос, а затем поцелуями покрывает почти все лицо. Я жмурюсь, а улыбка становится еще сильнее. – А ведь я хотела принести тебе твою одежду.

– Простите, Нэнси Грин. Просто вы такая красивая, – целует он меня еще раз.

– Ты ведь не видишь меня! – возмущаюсь я.

– Зато ощущаю, – он проводит рукой по моей талии, опускаясь к бедрам. – И ты очень красивая.

– Ты не знаешь, какого цвета мои волосы.

– И какого же? – язвительно вопрошает парень.

– А вот не скажу, – я выпрыгиваю из его рук и, накинув на себя толстовку, начинаю собирать вещи, которые была разбросаны по всей комнате. Но найти их было проще простого – кроме них ничего не валялось. Кинув парню его одежду, я быстро надеваю нижнее белье, а затем черные штаны и джинсовую рубашку. Он тем временем разобрался пока лишь с трусами: остальное выворачивал и складывал в сторону. Это было забавное зрелище. Потом он надевает рубашку. А вот джинсы – это уже было смешно, потому что надевал он их, скача по всей моей квартире. В итоге, после моей помощи, он справился.

– И так каждый день. Я даже одеться не могу, – он обнимает меня. – Где мои очки?

Я подаю ему очки, мы обуваемся и выходим из здания. Его трость при нем, он идет, подхватив меня за руку и выдвинув ее.

– Мы можем идти и без нее, – улыбаюсь я ему.

– Можем, – он складывает ее и кладет в рюкзак. – Ты такая чудесная!

– Как на тебя влияет ночь не дома, – я обнимаю его.

– Ты самая-самая!

И тут, опять, как чертов гром посреди пустыни, я слышу крик слишком знакомый, чтобы пойти дальше. Кто-то окликает Арчибальда. Кто-то с голосом его мамы.

Она подбегает и хватает его под руку, выдергивая от меня. Я ей здороваюсь, но она посылает мое: «Здравствуйте, Миссис Стинсон» куда подальше. Она начинает ругать его, что он не позвонил ей, не предупредил и много чего еще. Я лишь стояла и смотрела на него, вспоминая его слова.

«Ты – самое лучшее солнце. Ты – мое солнце».

Он не отвечал мне чертову неделю после той ночи. Чертову неделю! Я успела сойти с ума от одиночества и скуки, и мечты увидеть его, обнять и поцеловать. Эти чувства, что мне доселе были непонятны, обострились еще сильнее, чем раньше. И я была намерена его увидеть. Но вот в чем соль: как-то я приехала к нему и стала выжидать момента, когда он выйдет из дома. Поджидать, так сказать. Но ни он, ни его мать, никто не вышел из дома, они сидели так. Хотя, что странно, так это то, что их белый BMW не стоял на своем должном месте. Это немного смутило меня, хоть и надо было обратить куда большее внимание. Однажды из их дома выходила пожилая женщина, и я успела проскользнуть в дверь, потому что она шла неторопливо, не особо закрывая за собой двери. На пятом этаже красного дома на Гринвич-Виллидж я провела еще пару-тройку часов, а затем вышла. Так и не дождавшись открытой двери квартиры тридцать. Я не знаю, куда он пропал. Почему он перестал выходить на контакт. Он будто испарился для меня. Я звонила сотни раз! Сотни-тысячи-миллионы. Я звонила до последнего, пока оператор сам не отключал звонок. Арчибальд исчез.

Спустя еще некоторое время я вновь направилась к их дому и увидела белую машину. Сломя голову, я подбежала к ней и стала вглядываться в салон. Там сидела его мать. Я лихорадочно постучала. Она лишь кратко взглянула на меня, а затем отвернулась, будто меня тут нет. Но я здесь! И Арчи должен быть поблизости. Где Арчи? Где мой Арчи?

Я не понимала, что происходит, и почему его прячут от меня. Ведь это так: его спрятали и не хотят выпускать. Он заложник собственной матери. А я, видимо, для нее, как маньяк. Это стало правдой. Я была одержима мыслью о том, чтобы увидеть его хотя бы краем глаза, на пару секунд. Лишь бы увидеть.

Его губы, его улыбку, забавный и слегка вздернутый нос. Его острые скулы, худые впалые щеки. Взять его теплые руки, переплетая пальцы. Услышать задорную улыбку. Он давно перестал быть моим увлечением. Он стал моим миром. Я не видела дальнейшей жизни без этого человека. Лишь его, больше мне ничего не надо.

Я с грустью смотрела на одну нашу совместную фотографию. Она была единственной и самой дорогой мне. Может, на моем телефоне качество фронтальной камеры полное кхм, но, смотря на него, я переносилась в тот момент, когда была она сделана:

(Весенний вечер, мы гуляли по парку и забрели туда, куда раньше не заходили. Это был какой-то небольшой лес. Мы шли вглубь этого лес, забываясь и теряясь в собственных чувствах. Они поглотили нас, мы не видели дороги назад, не видели пути впереди. Мы видели друг друга. И больше ничего. Остальное – чернота. Когда человек влюблен, он не замечает мира вокруг. Для него есть собственный мир. Наш и был таким. Он был темным, неподвластным другим силам. Это был темный лес, лучи солнца не добирались до его глубин. Но мы освещали его изнутри. Наши поцелуи и объятия, когда мы прикасались друг к другу, происходил выброс энергии, света.

Мы шли дальше и дальше, весело смеясь и обнимаясь. В конце этой, на деле, небольшой рощи мы вышли к озеру, которое не так давно еще было котлованом. Со всех сторон его окружали лавочки и тонкие изящные деревья, посаженные и выращенные специально. Я подбежала к одной из лавочек и села. Озерцо было небольшим, но отражение заходящего солнца давало иллюзию того, что оно бесконечно. Был прекрасный алый закат. Арчи сел со мной рядом, приобняв меня. Я положила ему голову на плечо. Это был дивный конец дня.

– Жаль, что ты не увидишь это небо. Оно такое красивое.

– Какое оно?

– Полосами разных цветов, где-то, будто художник специально ярко выделил края, а где-то будто растекается и превращается постепенно в другой цвет.

– По твоему описанию это действительно красиво, – он чмокнул меня в макушку.– Небо – это прекрасно, да?

– Его красоту не передать даже зрячему человеку, – я утыкаюсь в него носом. – Знаешь, тут очень красиво. Нам нужно сделать фото.

– О не-е-ет, – наигранно протягивает Арчи. – На фото у меня всегда красные глаза!

– В фотошопе замажу.

– Можно остаться в очках?

Я достаю телефон из кармана и включаю камеру. На экране появляемся мы: Арчи в ярко-красной футболке, поверх которой надета клетчатая рубашка, и я в черной толстовке с забавной надписью жмурюсь от солнца. Телефон издает щелчок, и фото готово.

Мы сидели там до самой ночи. И это было незабываемо.)

Эти воспоминания не заставляли меня плакать, нет, я безудержно смеялась. И это были те моменты, когда я действительно улыбалась по-настоящему.

Я перестала его искать, когда объявился мой отец. Это было слишком внезапно для меня. Объявился, и начать ухаживать за мной, как за маленькой девочкой. И даже проявил инициативу и решил поехать со мной в другой город. Спрашивается, что может быть лучше Нью-Йорка? Вот и я не знаю. А поехали(прим. полетели) мы в Лос-Анджелес. Видимо, куда-нибудь действительно подальше от большого яблока.

В самолете было невозможно лететь с ним. Это несколько часов нудных рассказов о том, как он колесил по всему миру, как он нашел и потерял женщину мечты. Будто о матери, что не стало не так давно, и речи не было. Будто он сам меня прокормил и вырастил. Папа, это не так! Он болтал и болтал, все семь с половиной часов к ряду. Я готова была застрелиться, лишь бы не слушать его. К слову, надоел он не только мне, потому что цоканье недовольных пассажиров говорило само за себя.

Прилетев и заселившись, я скрылась с его глаз куда-то далеко, а именно в ближайший продуктовый. Есть мне не хотелось, а вот поглазеть на продукты милое дело.

Я прохожу к большим завалам вкусных фруктов, где очень сильно пахнет бананами. Есть, все-таки, захотелось, и, наскребши три доллара в кармане, я отправляюсь за продуктами.

Купив себе три банана и одно манго, я выхожу на улицу. Около магазина стоит припаркованная машина, которая мне была очень знакома. Я обхожу ее и живу марку: BMW. Взглянув на номер, я понимаю, что это та самая машина.

Неподалеку находится небольшой парк, он прямо за магазином. Я оправилась туда, так сказать, выжидать момента, когда в машину кто-то сядет.

Ждать мне почти не пришлось: к машине подошел Арчи. Боже мой, мое сердце в тот момент екнуло. Я оставила связку фруктов и побежала. Хватив его, я утаскиваю парня за магазин. Быстро обняв Арчи, я почти плачу. Неужели он рядом? Он тут. Я чувствую его сердцебиение, его теплое тело. Он непонимающе приоткрывает рот. На нем новые очки.

– Я Нэнси, – я продолжаю его обнимать.

– Нэнс! – восклицает парень и начинает целовать меня. – Я так по тебе скучал! Боже, мои мысли, они все были заняты тобой. Мать увезла меня оттуда, она сказала, что.. Боже, Нэнси! – он трогает мое лицо, будто изучает его вновь. Его руки скользят по моей шее, переходя на плечи.

– Я люблю тебя, Арчи, – я беру его за руку и крепко сжимаю ее. – И всегда буду любить.

– Ты освещаешь мне путь из тьмы, – он наклоняется и целует меня. Но тут мы слышим вопль. – Мама, – вздыхает Арчи. – Мы живем около холмов, нехилое такое построение, как сказала мама. Я гуляю по средам в центральном парке. Приходи, среда завтра.

– Конечно! – восклицаю я. – Я приду. Я надолго тут.

– Прощай, еще увидимся, – он уходит от меня, оставляя наедине с мыслями. Я смотрю ему вслед, лишь бы не показаться на глаза его кровной родственнице. Глаза наливаются слезами. Я его вижу. Я его увидела.

Дальше все становится, как в тумане. Я иду в номер к отцу, которого и след простыл. Ну, что же. В номере есть Wi-Fi, так что не пропаду.

Вечер.

Вечером отец вернулся, торжественно держа какие-то бумаги в руке. Наверное, взял буклеты у тех, кто их раздает у нас перед отелем. Но на простые бумазейки это не похоже. Они были размера А4.

– Па, что это? – указываю на бумаги.

– Собирайся!

– Чего? – удивляюсь я. Куда собираться? Зачем собираемся? Что вообще творится?!

– Мы едем в Вашингтон! Сейчас же!

– До Вашингтона сотни миль, ты о чем?! – я вспоминаю назначенную встречу с Арчи. Только не сейчас. Когда угодно, но не сейчас. Среда завтра. Он гуляет по средам. Не может быть всё так несправедливо.

– Ничего, если поедем в аэропорт сейчас, то успеем купить воды с собой.

– Я хочу остаться здесь!

Он хлопает глазами.

– Чего это ты удумала?

Я хочу рассказать ему все, может, поймет.. Нет, лучше не надо. Он не поймет. Весь брак с матерью она терпела его пассий, день ото дня которых он водил к нам домой. Точнее, мама всегда вовремя приходила. Она была замечательной женщиной. Светлой, ангелом для меня. Ее рыжие волосы всегда были завязаны в тугой и длинный хвост. Она носила легкие платья с цветочным принтом. Она была такой хорошей. Чем же она так не угождала отцу? Почему он ей изменял за все время брака сотню раз?! Я кратко смотрю на отца. Его темные волосы чуть ниже скул засалены и грязны. Взгляд поникший и грубый. И чем он привлекал девушек? Признаюсь, я не поклонница таких мужчин. Мне больше благородные рыцари нравятся. Ну, еще слепые.

– Мы тут с тобой всего-то часов пять, а ты уже хочешь уехать. Мы даже не успели осмотреться в городе.

– Он похож на все остальные.

– Тоже самое могу сказать и про Вашингтон.

– Солнышко, я купил билеты, я думал, что ты хочешь попутешествовать больше, чем сидеть на одном месте.

Если бы это было спланировано. Если бы я не встретила Арчи здесь. Если бы я не любила его так, как никого другого в этой жизни. Если бы.

Я соглашаюсь с отцом и покорно собираю вещи. Я могла бы сбежать. Я могу сбежать. Я сбегу. Этот план не продуман, он быстро вышел из моей головы, как и внезапная встреча с Арчи. Я иду в ванную. Там есть небольшое окно, в которое, как мне показалось, я могла бы пролезть. И именно этим я и стала заниматься. Я взяла лишь зарядку и телефон, положила их в карман и опять пошла в другую комнату. Забравшись на бочоктуалета, я открываю окно и выбираюсь через него. Тут где-то метр до земли. Я стараюсь тихо спрыгнуть, это получается.

И в ту же секунду я несусь, сломя голову, не зная куда. Что я творю? Чем я думаю? Времени уже было очень т очень много. Это был вечер. Я не знаю, где я буду ночевать. Я ничего не знаю. Знаю лишь то, что я сошла с ума. И мое безумие началось.

Отец звонил мне целую ночь. Целую ночь я не брала трубку. Я сидела и ждала, периодически слушая The Nobodies, что стояла на звонке. Я слушала и слушала, вспоминая наш первый поцелуй. Вспоминая свою первую сигарету. Вспоминаю первую ночь, проведенную с ним. Эта песня окутывала множеством образов и воспоминаний. Она всячески давала мне понять, что я слишком сильно влюбилась. Слишком глубоко я вошла в эту реку. И уже не выберусь. Нет.

В песне скандируется несколько раз: Мы – никто. Я слушала ее миллионы раз, но не понимала. Я не понимала, почему она так нравится Арчи. Это была его любимая песня. Ее он напевал, сидя со мной в парке. Ее он включал в день нашего первого поцелуя. Ее он слушал, когда пришел ко мне на ночь.

Многое можно подчеркнуть из наших увлечений. Будь то игра на гитаре или выращивание комнатных растений. Мы, независимо от того, как сильно пытаемся скрыться, раскрываемся, как сиреневый бутон орхидеи. Мы становимся открытой книгой, который не прочь кто-то изучить, прочесть.

Настал день. Я сижу на лавочке и выглядываю парня с тростью. Мой взгляд прикован ко входу в этот парк.

Но я просидела там около пяти часов. Арчи не было. Были сотни людей. Сотни размытых лиц я видела. Точнее, нет. Я не видела. Они шли и проходили сквозь меня. Я не замечала все это. В голове крутилась эта строчка: «Мы никто». И все остальные тоже. Вот она истина, которую я поняла слишком поздно. Эти слова были правдой, каким бы ты ни был хорошим. Мы все – всего-то частичка огромного мира. Считай, одна капля в большой картине. Мы незаметны для окружающих.

«Но мы хотим быть кем-то», – поется дальше. Мы можем являться целым миром для одного человека. Целой вселенной. Моей вселенной был и остается Арчи.

Просидев целый день на холодной лавке, ничего не поев, я решилась вернуться к отцу. Наорет – ну и пусть. Я скажу ему все, как есть.

Я пришла в отель и открыла дверь ключом, который, слава моему не очень мудрому мозгу, я не вложила из кармана. Отец сидел и смотрел в окно.

– Нэнси! – восклицает папа и бежит ко мне. Он крепко обнимает меня, но затем тут же опускает, начиная хмуриться. Сейчас грянет гром. – Куда тебя черти понесли?! А если бы с тобой что-то случилось?

– Не случилось, как видишь, – я присаживаюсь на кровать. Он не поймет. Но мысли кричат: «Скажи ему!».

– Пап. Мне надо кое-что рассказать.

Час примерно папа слушал историю нынешних Ромео и Джульетты. Он будто понимал, что для меня это важно. Он сидел молча, не шевелясь. Дослушав, он улыбнулся.

– Ты гоняешься за слепым парнем, – усмехается. – В наше время парни слепо гонялись за девушками. Хотя, я уверен, что будь он нормальным, то гонялся за тобой, милая. Но крышу у тебя снесло знатно, я замечу. Вылезти из форточки, – цыкает языком.

– Проблема в том, что я не встретила его сегодня. Пап, умоляю, я найду его дом. Пожалуйста, давай останемся хотя бы еще на день.

Он смиренно кивает.

Найду. Я найду его.

– Ты действительно хочешь попробовать? – смеется Арчи и протягивает мне ментоловую сигарету. Я смотрю на нее. Она – одна маленькая сигарета, прожигает сотни жизней просто так. Она убивает тебя. Я прикладываю ее к губам и нерешительно делаю вдох, вытягивая из нее дым, что обжигал мое горло и попадал в легкие. Слегка закашлявшись, я продолжаю. Она действительно отдает ментолом. Может, раньше я бы и остановила себя, но не здесь и не сейчас. Передаю ему сигарету обратно, давая ему ее прямо в руку. Он ухмыляется. – Понравилось?

– Более чем, – целую его в губы.

Эти воспоминания нахлынули на меня, когда я шла по улице, ища адрес Арчи. И я его нашла. Назло самой себе. Я проклинала себя сотню раз за то, что смогла это сделать за пару часов. Через справочную, адресную книгу. Это было сделано.

Я шла туда радостная, в наушниках вновь играла та песня. Она связывала мысленно меня с ним. Я уже видела, как я приду к нему, как обниму, как поговорю с его матерью, мы вместе все обсудим, и она перестанет так отвратительно ко мне относиться.

Но за мыслями не погонишься. Их было очень много. Я мечтала о многом. Я шла и прожигала этот момент. Я сжигала свои мысли, куря ментоловые сигареты. Они проносились в моей голове маленькими отрывками, мелкими фразами. Мелькали между строчек.

И вот я стояла около этого дома. Он был трехэтажным, с маленьким окном на чердаке. Сам дом был светло-желтого цвета с белой крышей. Окна были вырезными, будто я смотрю на сказочный домик. Я поднялась на каменные ступени и постучалась. Мне открыла его мать. Ее глаза были красными. Она вытерла их платком и взглянула на меня.

– Ты! – кричит женщина и тычет меня пальцем. – Это ты! Все ты! – она начинает вопить. Я не понимаю, в чем дело. Пока не понимаю.

– Что? Миссис Стинсон, что случилось?

– Мерзкая девчонка. Все из-за тебя. Он был повернут на тебе! Слишком много говорил: Нэнси то, Нэнси это. Ты виновата! – она сталкивает меня с порога, и я почти падаю вниз. Ухватившись за колонну, придерживающую крышу, я все же смогла устоять.

– Что-то с Арчи?! – я пугаюсь не на шутку. – Что с ним? Где он сейчас?! – я перебиваю истерику его матери.

Она зло смотрит на меня, а затем уходит, но дверь не закрывает. Я прохожу в дом. Повсюду стоят разные фотографии. Я осматриваюсь и вижу ту, что стояла у них в сервизе дома в Лос-Анджелесе. Ее голос доносится из комнаты, что была прямо напротив меня. Она что-то кричит, ругается. Я вхожу в эту комнату. Яркие обои были покрыты белыми бумагами. Приглядевшись, я замечаю, что на них выбит шрифт Брайля – шрифт для слепых. Я смотрю на его мать. Она швыряет из стороны в стороны эти бумаги, будто ища что-то. И она находит.

В ее руках черный переплетенный кожаный блокнот. На нем буквы белого цвета выложены в надписи: «личное, не заходить!». Она зло смотрит на него и отдает его мне.

– Он читал книги шрифтом для слепых. Но писал он так, как пишем мы, – ее голос становится более-менее спокойным. – Прости, – она начинает плакать, отдавая мне блокнот. Она садится на кровать Арчи. Что происходит? Я не могу понять. – Сейчас еще кое-что, – она уходит.

Я осматриваюсь вновь. Над кроватью больше всего наклеено этих бумаг. Я срываю одну из них и складываю её в блокнот. Открыв его, я замечаю корявую надпись: "Собственность Арчибальда Стинсона". Пролиставший до последнего листа почерк становится намного лучше. И последняя надпись гласит: " Я люблю Нэнси. И я приду к ней в парк. Я проведу с ней еще один замечательный день. ". Слезы не накатываются, нет. Я улыбаюсь. Но мою улыбку прекращает миссис Стинсон. Она протягивает мне iPod серебряного цвета, тот, с которым ходит Арчи. Экран разбит. Я непонимающе смотрю на его мать.

– Ты не знаешь?

– Что случилось?! – вторю я, откладывая iPod и блокнот.

– Он шел в парк. Спешил, что есть силы, – она опять начинает плакать. Я не понимаю. Я ничего не понимаю. Что с Арчи?! Что с МОИМ Арчи?! – Он шел к тебе. И слушал музыку. Я ему говорила, чтобы он не слушал её, когда идет по улице. Я ему говорила..

– Что дальше? – мои глаза постепенно начинали заполняться слезами. В сердце что-то екнуло. Щелкнуло.

– Его сбила машина, когда он переходил дорогу, – она еле выговаривает эти слова. Я начинаю плакать. В голове лишь одно: хоть бы он был в больнице, хоть бы он был жив. Она обнимает меня. – Прости. Это воля случая. Ты не виновата.

– Он жив? – я поворачиваюсь к ней. Её губы тут же поджались. Я поняла правду слишком быстро, чтобы осознать её до самого конца. Я начинаю плакать в голос, не стесняясь этой женщины. Я обнимаю её крепко, будто мы знакомы были сто и один год. Нас объединяла общая беда. Общее горе.

– Он похоронен на кладбище около того самого парка. Там есть маленькое и аккуратное кладбище. Ему оно подошло.

– Я.. Сочувствую, – взрываюсь на крик я.

– Ты любила его? – она поднимает свои глаза и пристально смотрит на меня. Такими бы были глаза Арчи. Серыми. Глубокими, как свинец.

– Любила, как никого другого.

– Чертовы Ромео и Джульетта! – она встает с постели, взмывая руки вверх. Затем оборачивается. – Можешь взять тут то, что хочешь. Может, на память. Я нашла его дневник. Не думала, что он его ведет, – указала на блокнот. – И там, начиная с его 18-тилетия.. Каждая страничка о тебе. Я так злилась. Прости! – она меня обнимет. – У нас общее горе, – она уходит из комнаты. – Оставлю тебя одну.

Я еще раз осматриваюсь. На стене над кроватью висела больше всего его записей шрифтом Брайля. Я сорвала еще несколько из них и положила его в блокнот. Я смотрю на всю его комнату. Его компьютер стоит на столе. Его одежда разбросана по всему полу. Я беру футболку, что висела на стуле. Она пахнет им. Слезы вновь накатывают, не успеваю я и опомниться. Я беру её и складываю. Может, это будет странно, что я из всего взяла футболку, но она была с родным запахом. Запахом сигарет.

– Знаешь, – заходит его мать и видит мои объятия с футболкой. – Я не знала, что он курил. Я ничего о нем не знала.

– Он был самым лучшим, – я присаживаюсь на стул и осматриваю его стол. На нем стоят различные фигуры. Шар, куб, параллелепипед, многие другие.

– Он их трогал, когда я ему объясняла геометрию, – будто прочитав мои мысли, отвечает она.

– Миссис Стинсон, – я все еще плачу. Я просто не верю тому, что случилось. – Я, пожалуй, пойду. Мой номер есть у Арчи в телефоне… Был. Можете позвонить мне в любой момент, если вам потребуется помощь.

Это было бесполезно. Крема для лечения сердечных ран нет. Нет лекарств, которые помогут забыть воспоминания.

Я положила все те вещи в рюкзак, а затем пошла в парк. Включив iPod, я замечаю кое-что. На разбитом экране включена программа "музыка". И песня "The Nobodies". Боже. Эта песня. Мы слушали её в одинаковое время. В ту же секунду. Я включаю её и начинаю свой путь до кладбища, слушая.

Слеза за слезой, они падают с моих щек на асфальт. Он был так близок ко мне.

Я вхожу на кладбище. Оно, и правда, маленькое. Я замечаю могилу, у которой земля была вырыта. Я подхожу к ней. На могильной плите была фотография Арчи. Он был изображен без очков. Глаза не были заметны. Я.. Я просто падаю в изголовье. Падаю и плачу.

Эпилог

Я была дома, в Нью-Йорке. Сидела за компьютером. А рядом лежали блокнот и футболка. Отец заходил ко мне несколько раз в час. Каждый час. Он проверял меня. Иногда задавал вопросы или рассказывал то, что случилось у него.

Я смотрела на фото. На наше одно совместное фото. И, решившись, я открыла его дневник, где лежали три листа из его комнаты. Я раскрываю один из них и провожу по нему. Он продырявил некоторые из точек. Он проделывал это циркулем, наверное. Точки были маленькими. Первая буква была: «Я». Вторая: «Р». Третья: «Ч». Четвертая: «Е». «Ярче». А второе слово было..

– Солн, – провожу я по листу и проговариваю буквы. – Солнца. Ярче солнца.

Я открываю второй лист. На нем только «Я».

На третьем было тоже много написано. Я провожу по листу, закрыв глаза. Так я быстрее пойму, что написано на листе. Первое слово начиналось на «Л». Меня отвлек от изучения отец, который вновь зашел ко мне в комнату. Я поворачиваюсь в его сторону, откладывая лист.

– Ты как? – спрашивает он меня в, может, сотый раз.

– Все в порядке, – сдерживаясь, говорю я. Это была, конечно, ложь. Большая и гнусная ложь. Я никогда не буду в порядке.

– Я вижу, – он обнимает меня. – Что ты делаешь? – обращает внимание на листы и блокнот.

– Его мама, – я поджимаю губы, чтобы не заплакать. Это почти получилось, потому что слезы остановились и не начали течь по щекам. – Она отдала мне его дневник, который он, оказывается, вел. А сейчас я разбираю то, что он написал шрифтом Брайля.

Папа слегка вздергивает брови.

– Шрифт для слепых.

– Нет, я знаю. Я удивлен, что парень вел дневник, – он смеется. – Сочувствую, – он подходит и целует меня в лоб. – Я пойду в магазин. Тебе купить что-нибудь?

– Да, черешни.

Он выходит, а я продолжаю. Я беру в руки тот лист и начинаю водить по нему пальцем. «Люб»..

– Люблю.. – вновь проговариваю слово. – Люблю Нэнси.

«Я люблю Нэнси ярче солнца», – фраза целиком звучит так. Я смотрю на эти листы. На них капают слезы. Сколько же можно? Сколько еще я буду плакать?

Я знаю, что это не пройдет. Это будет продолжаться вечность. Я всегда буду вспоминать его и плакать.

Следующим был его дневник. Я открываю и начинаю читать с самой первой записи:

Врач мне говорил записывать все свои мысли. Сказал што надо написать все што будет в моей голове. Только вот там всего все черное. Ничего больше. Я не вижу. Но мама говорит што буду видеть обязательно!

Я пролистываю дальше. Так много записей. Они все о его посещении врачей. О том, что он переживает, что не такой как все.

Мне показали, как читать! Я узнал наконец-то! И дали первую книгу – Гарри Поттера. Этот мир такой интересный. А этот волшебник напоминает меня – я тоже хожу в круглых очках. Я мечтаю оказаться вместе с ним и помогать ему в его волшебстве.

Чертовы врачи! Они испоганили мне все детство, заставляя мою мать носиться со мной, делать какие-то операции. Если я рожден таким, значит, так мне предназначено. И зачем что-то менять? Я испытываю дискомфорт. Да, не буду отрицать. Но они все прекрасно знают, что это не исправить.

Мое восемнадцатилетие прошло отлично. Мой друг пришел, подарил интересную книгу. Родители подарили новейший телефон, который диктует мне все, что я хотел. Хм, будто еще один друг появился. Мы сидели с другом и беседовали о том, о сем. И он учил меня рисовать. Это довольно забавно, но я ничего не смог нарисовать. Потому что.. Я не вижу того, что можно нарисовать. Я могу нарисовать только то, что стоит передо мной – черный цвет, что вечно заполонил мои глаза.

Сегодня я познакомился с девушкой. Она проводила меня до дома. Ее зовут Нэнси Грин. Она рисовала в парке. Я случайно ткнул ее своей тростью. Было стыдно. У нее чудный голос. От нее пахло приятными духами. И она проводила меня, когда мама налетела на нее и стала кричать. Иногда я не понимаю ее. Она всегда так резка с другими людьми. А Нэнси просто чудо. У нее задорный смех. И я помог ей нести ее принадлежности для рисования. Жаль, что не смог ее проводить до дома.

Она такая забавная! Весело рассказывает мне всякие интересные истории. Ее голос меня просто завораживает. И сегодня мы впервые обнялись. Мне кажется, что мне она нравится. Я не знаю, что это за чувство. И, может, я его и испытываю? Симпатию?

Я прочитал книгу, подаренную моим другом-Майком. Это просто безумная книга! Заводной апельсин – это нечто! Хотя апельсины я не люблю.

Нэнс-Нэнс-Нэнс-Нэнс. Она не выходит из моей головы. Никааааааааааааааааааак. Она была сегодня у меня.. Мы поцеловались.

Мы курили, пили шампанское и веселились. Между нами даже произошло немного большее. Ответственный шаг. Я признался ей в любви.

Мать.. Боже мой, ненавижу! Ненавижу ее! Она преграждает любой путь встречи с Нэнси. Она решила меня увезти отсюда. НЕНАВИЖУ!!!

Я ее встретил и назначил встречу. Я увижу ее. Как же я ее люблю. Я люблю Нэнси. И я приду к ней в парк. Я проведу с ней еще один замечательный день.

Это была последняя запись. Я, просмотрев весь дневник, откладываю его в сторону.

Арчи любил меня. А я любила его. Любила его ярче, чем светит солнце.

Вместо концовки

Я вела Арчи, взяв его под руку. Он начал стесняться.

– Нэнс.. Мне неловко. В книгах парней не берут под руку.

– В книгах красивые истории любви, они никогда не целуются в них около помойки или тому подобном, – заметила я, когда мы проходили не очень благоприятный район.

– В книгах нет слепых, а если и есть, то они наверняка в конце будут видеть.

– Арчи, – я повернулась к нему и схватила его за щеки, – Ты – самый чудесный человек, которого мне удалось встретить, самый прекрасный. Ты мой!

– А ты моя, милая, – он целует меня в макушку. – Куда мы идем?

– Это большой-большой секрет. Самый страшный из всех, что были когда-то.

– Хватит пугать, – рассмеялся парень. – Я люблю тебя, Нэнс.

– Именно поэтому жизнь – это не книга.

– В смысле?

– Тут рядом труп собаки валяется, – мы вместе разразились звонким хохотом. – И он смердит, ты не слышишь этого?

– Я думал, что мы опять около помойки.

– Это тут тоже есть, – я улыбаюсь.

– Да, место просто сказочное!

Мы вновь рассмеялись, но на сей раз пошли в нужную нам сторону.

Нужной нам сторона являлась кондитерская мистера Барси.

Давно, когда мы только познакомились с Арчи, где-то с полгода назад, он сказал, что всегда хотел быть кондитером. Что он любит сладости больше, чем всю свою жизнь. Что он пробовал готовить безе.

~Итак, для начала нам потребуются яйца! – парень тянет руку вниз, на шорты. – Есть!

Он начинает смеяться.

– Ну, правда есть. Затем нам потребуются.. Сахар? И все? Безе делается из сахара и яиц? Хорошо, что не моих, кстати! Так, хорошо, мне нужен венчик.

Парень одет в шорты и майку с сильно разрезанными рукавами. Он бегает по кухне, периодически спотыкаясь об стол.

– Чтоб этот стол сдох и прощания мне не сказал, – он потер свой ушибленный бок. – Где этот чертов сахар?

Он начал вновь бегать и прыгать по кухне, открывая ящики, превращая комнату в хаос. Не найдя нужного ингредиента, он плюхнулся на пол и уткнулся в колени лицом.

– Где, – прохрипел парень. – Этот. Сахар.

Арчи вскочил и вновь стал носиться. Он всё же решил найти сахар, чтобы ему не сделалось. В любом случае, безе не получилось бы у любого другого, но в этом парне упорства было слишком много. С сотой попытки сахар(он определял его по смачиванию пальца и тыканью во все баночки и скляночки из нижнего ящика кухонной тумбы. Первым был перец, за ним следовала сода, дальше было что-то неприятнейшее, Арчи не хотел даже предполагать, что это могло быть. И, в конце концов, после томных и тяжелых поисков сахар был найден. А вот ориентир в пространстве потерян, поэтому парень стал бить по столу рукой, ища миску с разбитыми яйцами. ~

Я вспоминаю эту историю и начинаю смеяться. Арчи оборачивается на мой смех.

– Я наступил в дерьмо?

– Нет, я вспомнила историю о том, как ты говорил безе.

– Почему тебя веселит именно эта история? Я путал женский и мужской туалеты, заходил в раздевалку, где уже был посетитель, садился за не тот столик и ел чужую еду. Но тебе нужно вспомнить именно то, как я, такой лох, решил приготовить дома безе.

– В женском туалете ты зашел в кабинку, в которой кто-то был, – подмечаю я.

– Да-да-да, долго будешь мне припоминать? – он смущается. – Столько хорошего есть в моих историях, но ты помнишь лишь плохое.

– К примеру?

– Как я перевел старушку через дорогу!

– Ты схватил какого-то мужика под руку и перевел его в проезжей части, – я сгибаюсь пополам от смеха. Черт, мой живот!

– Ты! – он тычет пальцем в пустоту. – Ты вредная и тошнотворная мадам!

– Тогда, – я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и делаю вид, что ухожу, шаркая ногами. – Я ухожу. Ищи путь сам!

Арчибальд вслушивается в мои шаги, а я, тем временем, стараюсь шаркать все тише и тише, имитируя тем удаляющиеся шаги.

– Ты все еще тут, Нэнс, – он подходит и обнимает меня. – От того, что ты создавала движения, я отчетливее слышал запах твоих духов. Клубничные, – Арчи целует мою шею.

– Вообще-то, – оборачиваюсь и обнимаю его. – Малиновые. И нам стоит пойти дальше, мы опоздаем.

– Куда опоздаем?

– Сам все скоро увидишь, – я запинаюсь. Неловкость ситуации исправить не получится, поэтому я решаю просто не обращать на это внимания. Сказала, ну, и пусть, с кем не бывает. – Мы почти пришли.

Пекарня-кондитерская, куда я его веду, находится не так уж и далеко от его дома. Я потратила где-то дня три на уговор о разрешении на пользовании пекарней и еще пять на то, чтобы нам провели курсы по готовке пирожных. В итоге я выбила время, с двенадцати до трех. Кондитер, этот мистер Барси, имени я не уточнила, долго сопротивлялся моим уговорам, деньгам и тому подобному. Его убедили доводы о том, что Арчи – больной, ему это надо, и я не горжусь тем, что давила на жалость. Он наверняка подумал о том, что он болен раком, еще чем-то серьезным. Никак не инвалид. Люди представляют инвалидов, как тех, с кем никогда никто не хочет иметь дело. Они во власти отвращения к этим людям. Типа: «Боже мой, у тебя нет ноги, а вместо нее протез? Как у тебя может появиться парень?». Или еще чего похуже. На самом деле, они намного лучше нас. Они сталкивались со смертью лицом к лицу. Дышали ее затхлым дыханием. Смотрели ей в глаза, буквально. Да, мы все умираем. Но они знают, каково это. Не думаю, что те люди, они верят во всевышнее. Нет. Они каждый день проклинают себя и всю свою жизнь. Я не философ, не психолог. Но я вижу Арчи. Я смотрю на его реакцию, обсуждая с ним что-то. И реакция всегда неоднозначна.

Мы подходим к кондитерской. Арчи шмыгает носом и оборачивается.

– Это свидание! И ты пригласила меня в кафешку.

– Угадал, но только с одним пунктом, – я целую его. – Мы пришли, – открываю перед ним дверь и помогаю ему перейти через порог.

– Добро пожаловать в кондитерскую! – воскликнула кассирша. На ней надет красно-персиковый фартук, светлые волосы, пшеничного цвета, убраны в тугой хвост. На лице противная и фирменная улыбка.

– Добрый день, – я улыбаюсь ей. – Нам ждет мистер Барси, я Нэнси Грин, должно быть, он предупредил обо мне, – как бы вопросительно, но в попытках убедить, говорю девушке я.

– Нэнси, вы же та самая, кто нам все названивала?

– Что тут происходит? – вздергивает брови Арчи.

– Да, та самая несносная девчонка, – я смеюсь. – А это – тот самый Арчибальд, о котором я и говорила.

– Вы хотели быть кондитером? – она смотрит н него и улыбается, ожидая ответа от него. Арчи же стоит неподвижно, даже не улыбается.

– Я хочу, – он отвечает. – И хотел. И буду хотеть, – он отвечает небрежно. Ему, кажется, это не нравится.

Их диалог прерывает оглушительный стук от захлопывающейся двери. С кухни выходит мужчина лет тридцати пяти, может, семи. Он атлетического телосложения, как мне показалось. Рубашка была натянута на груди и руках, которые казались для данного размера слишком большими. Ноги так же обтягивали штаны, он достаточно неплохо выглядел для кондитера. Я представляла его с пузиком, усами и говорящим на французский манер. В итоге он являлся полной противоположностью всем моим представлениям.

– Посетители, – улыбается мистер Барси. – Добро пожаловать!

– Мы – Нэнси Грин и Арчи Стинсон, – я с надеждой гляжу на него. Барси должен помнить меня, я его задолбала за это время.

– Нэнси! – он подбегает ко мне и жмет руку, а затем смотрит на Арчи. – Рад Вас видеть, скоро приступим к намеченному, – он подмигивает Арчи.

– Арчибальд, – парень протягивает руку в мою сторону, никак не в сторону мистера Барси. Я беру его руку и направляю к мужчине. Последний ухмыляется.

– Что-то не так?

Арчи смущенно улыбается.

– Простите, – он берет меня за руку. – Простите, что такой неловкий, – Арчи дергает меня за рукав. – Что тут происходит?

– Ты сейчас будешь готовить, – я чмокаю его в щеку.

– Да, Вам стоит пройти со мной на кухню.

Быстро схватив моего.. Так, этого я не произносила. Быстро схватив Арчи, я иду за пекарем. Мужчина забавно подвиливает во время походки.

Все это время, с момента, как только мы вошли в кондитерскую, мой живот скулит и просит еды. Я его понимаю и полностью с ним солидарна: тут такие запахи! Ваниль, шоколад, корица, марципан, клубника, малина… Рай для сладкоежек, каким является Арчи. Ну, я скрытый сладкоежка. Я не буду себя сдавать.

Мы втроем входим в прохладную комнату, которая была не больше зала. В ней стоит запах дрожжей, яблок. Я ищу источник запаха: стеллаж, забитый до отказа мукой, всякими приправами. Ванилин, дрожжи.. Мм…

Мужчина ведет нас к железной стойке, на которой лежат две доски, рядом ножи и миски. Напротив стойки стоит одинокий стол, на котором лежит то же оборудование, что и здесь. Он останавливается около стола, а нам наказывает идти дальше, к стойке.

Отведя Арчи, я встаю и смотрю на мужчину. Мистер Барси рассматривает Арчи, как тот изучает своими руками стол, натыкаясь на рукоятки ножей, ведя пальцами аккуратно, осторожно до начала лезвия и вздергивая брови от прикосновения с холодным металлом.

– Нас будут резать? – Арчи поднимает нож и изучает его руками. Барси немного хмурится, но затем начинает умиленно наблюдать за парнем.

– Арчи, – отзываю его я. – Ты же хочешь быть кондитером?

– Да-а..

– Сейчас мы будем готовить.

– Из меня? – восклицает Арчи, а затем бросает нож и начинает смеяться.

– Да, – я подхожу и обнимаю его сзади. Повар Барси, кажется, слегка ошарашен всей этой картиной.

– А-ам.. Начнем. Берем и открываем муку..

Мы были счастливы тогда. Когда, прямо как в фильмах, мы кидались в друг друга мукой. Как я измазывала его кремом и сливками. Как вместе мы раскусывали клубнику. Именно в тот момент я поняла, что чувствую нечто большее, чем просто симпатию к Арчибальду. Мое сердце сильно-сильно стучалось при его нежном дыхании на моей шее.

Он так был счастлив. Весь последующий вечер.. Мы провели его, планируя предстоящий день. Как он придет ко мне. Как мы разопьем бутылку шампанского. Как мы будем нежиться в объятиях друг друга.