Гражданская лирика
ЕЕ ЗВАЛИ «НИКАК»
Она не виновата, что нет дома, что лапы по пузо в грязи. Она бредет своею дорогой, не зная, что ждет впереди. Переходит чащу проезжую по светофору. По бокам мелькают люди, дома. Только нет никому дел до безродной, вот такие сейчас времена.
Погрузившись в заботы, прохожий посмотрит тогда лишь, когда зубы оскалит она… Не от злости, от голода, от безысходности, бег обезвоживал. Бег в никуда. И боязнь за щенка.
Ее нежно за ушко потреплет ребенок возвращаясь из школы домой. Ради смеха из лужи окатит бедняжку проезжая лихач озорной. Кто-то с булки отломит горбушечку хлеба и подаст со словами «Поешь». Кто – то пнет обходя серебристые лужи с криком: «Вон пошла! Дура, не лезь!»
Жизнь собачья не лучше судьбы человечьей. По ночам тоже снятся им сны. И она вспоминала как от ласковой мамы ее руки в чужой дом несли. Ее вроде любили, хорошенько кормили и гулять выводили, но потом отнесли. В деревянной коробке вместе с мусором к бочке, а вместе с ней и щенки. Лишь один из них выжил и за нею как хвостик, так дожили они до весны.
А с весною на лавке у подъезда однажды от безысходной тоски, к человеку они подошли. Грели руки их нежно, было все словно в сказке, но мужчина куда – то ушел. Вышел вскоре он вновь, два кусочка колбаски отделил ей он с малышом. Проглотила, поверя в добро наконец то, все что будет теперь хорошо. Но в мучительных муках у того же подъезда отвели дух к утру со щенком. Потому что дешевой колбаски кусочки он с лихвою приправил битым стеклом.
Как же верить, скажите, после этого людям? Есть ли в мире жестоком добро? Или все в бездне рутинной своей же погрязли и ни кому, не до чего?
А ГДЕ-ТО, В ПАРАЛЛЕЛЬНОЙ ВСЕЛЕННОЙ…
Марья Ивановна
В своей квартире бабушка вздыхала. Листая предложения тур фирм. Вот в этих странах уже побывала, туда – боюсь, ведь говорят там климат не ахти. А может, в тур отправлюсь по Европе, уж года два там не была, ведь поджимают сроки и велики года. Как хорошо жить в государстве, что чтит заслуги стариков, и доживать свой век в почёте, на пенсию – достойную трудов. Лишь стукнуло её 55 годков, с почётом мирно проводили, вручив ключи от новенькой квартиры и грамоту с пометкой «Лучший педагог».
Открыла дверь ей жизнь совсем другая, в ней можно сделать всё, что так желала. Вязанье, вышивка, картины маслом и гуашь, цветочки, отдых, книги, страны заграницы – раскрыли для неё объятия свои. Решила стать она певицей, народный хор принял в круги. Не зная бед, заботы и печали, она сейчас вздыхала об одном: куда поехать? Много где бывала, а не бывала, там и отдых ни о чем.
А где-то в параллельной ей вселенной, другая Марь Ивановна за кухонным столом вздыхала, не скрывая удивленье, склонила голову над суммой за газ-счёт. ГазПром – компания, достояние всей России, огромная барыга, что доит весь народ, свои же, их природные ресурсы, качая, продают за их же счёт.
Что делать? Ведь на пенсию такую, что государство платит за труды, с которой ещё тыщу удержали, ведь стране Матушке нужны силовики, не так легко свести концы. И понимает всё она, прорыв – прогресса паче. Но, ЖКХ: за газ, за свет, за воду, мусор по квиткам, и так скупую пенсию скосили пополам.
Как жить? Ни выслуга, ни звание «заслуженный учитель» в её годах не позволяли торговать. Но голод гонит вновь её на рынок, опять свои цветочки продавать. Ночами вяжет на крючках и спицах – ну надо ж как-то выживать. И с хобби можно прокормиться, что бы хоть хлеб водою запивать.
А сытый депутат Анищенко с трибуны советы раздает, как пояса попридержать, ведь голод по его предубежденью – здоровье должен укреплять. Еросимиенко тоже против лишнего на теле, нет денег на лекарства – не беда! Ешь меньше, бегай больше, ведь, по сути, государство ни должно вам, ни фига. Набиев же загнул по круче, в алкоголизме обвиняя пол страны, за то, что в богатейшем государстве пенсионер не видит даже бедности черты. Но благо, положил мандат на полку, ведь перебор и для такой страны.
И нет конца и края бездне бреда, всё людоедские законы конвейером летят. Но СМИ нас убеждает «Все в черте предела» пропаганду с ложечки суя. Но тут Андрей Макаров дальше всех запрыгнул, таких, как Марь Ивановна решил метлой из тени выгонять, а не хотят, так всё забрать. Ведь от чак-чаков, пирожков, зефиров налогов государству не видать. А на верхах привыкли воровать, как так, ведь мимо личного кармана гроши бабулек будут ускользать.
Хотя, дожить до пенсии в России – уже не подвиг, МЕГА «Квест»! Но депутатом нашим дело есть до Марь Ивановны, лишь а графе – налоги, тогда – почет и честь.
Но как же наши думные жирушки, неординарные, за счет народа, состоялись что в делах, забили на основы Конституции, ну для кого они все там сидят? Акститесь! Прежде чем законы принимать, на жизнь обычного народа оглянитесь. Пора уже хоть что-то поменять!
И может Марь Ивановна в свои шестьдесят пять не будет воду хлебом заедать, а станет по курортам разъезжать. И дифирамбы государству распевать. Лишь стоит только меньше воровать.
ЗА ЧИСТЫЙ СЕВЕР
Они живут в болоте средь тайги. Уж девять месяцев в палатках, ждут, когда же их услышат, холодными ночами замерзая. А днем с безмолвием Москвы вновь в бой вступая. Нет, это не туристы, вдруг подумаете вы. А активисты в борьбе за край родной страны. За Родину, за честь свою, за право, на воздух чистый, без отравы. Продрогшие, кострами согреваясь, о чистом Севере они поют охрипшим хором под гитары. Ценой свободы дом свой защищая. И на коленях к помощи уже не призывают. А есть ли смысл просить, когда безмолвна власть?
Они всем миром глыбой за свой дом восстали. Хоть и вагончики в ночи бульдозерами давят. Враги дома свои же поджигают, что б в этом активистов обвинить. И закрывают их, свободы за протест лишая. Ведь наверху в помойку превратить дом их хотят – они мешают. На двадцать лет, пятьсот гектар. Под носом Шиеса Московский кал.
Да, там болото. Но, Природа Мать дала нам всё для жизни: воду, воздух чистый. Чтоб мы могли с тобой дышать, а мы? Как надоели пофигисты. Качаем из недр её святых все блага, что взамен – помойки только. Уж не пора ли нам притормозить, ведь паразитами стали по заводской настройке.
Не стихнут над котлованом голоса. Как на войне живые баррикады. А что в ответ? Архангельска властя, нагнали проваков жужжащую дубинками ораву. Да столько что хоть на Берлин иди. И на кого? На женщин, стариков, Оксану? Не много ли на девочку две дюжины солдат? И кто во всем сыр-боре виноват? Ведь кроме голоса, что у народа есть? И пусть несет он правду знаменем победным, и пусть она так хороша не всем, её не спрячешь за колючею оградой по 228, как привыкли все…
Но продолжает свой решительный виток, косящий судьбы непокорных, лохотрон Орлова. Москва дала уж два лимона, продлит и дальше быдлу срок. Чтоб мог продолжить он с трибуны унижать народ.
А активысты – хуже террористов. Так как не верят больше ни прихлебникам они, ни пропагандистам. И как бы им красиво не врала реклама. На их глазах, их края мусорная драма. В шестнадцатом году кто свалку вне закона признавал? А в девятнадцатом зелёный – кто ей дал? Не через верх ли льется лож и лицемерие? И как бы мальчик не просил: «Пожалуйста, отдам копилку, там все накопленья… Отдам вам все что есть, только не стройте свалку – вас прошу…» Но наплевали сверху на дитя, и сбереженье, ведь не гроши его, а миллионы на кону. А власти у своей же жадности в плену.
А что теперь? Безумно власть боится Север. Ведь не продастся Шиеся идея! Не деньги – жизни на кону.
БАБЬЕ КОВАРСТВО
Они сидят на кухне, осуждая блядство, но о своих грешках никто не говорит. Быть может это он и есть – пик женского коварства. И муж с рогами, а она молчит. Рекою льются умные упрёки, о том, как можно делать, как нельзя. А за спиною грязные пороки. И этой грязи калия. Зато она умнее всех толкает, о жизни речи лицемерные свои, о жизни, о которой и не знает, ведь кажется она права и ей должны.
И в горечах девичьего собранья. Муж молча наблюдает за женой. Она еще не знает, что он знает. Ведь на столе забыла телефон. Он долго слушал все их изреченья, обхватив голову желание одно, не слышать больше умозаключений о том, что там кого-то понесло. Втроём они поносили соседку, а слюни брызгали ключом, вздымались руки в возмущеньях, закончен был застольный эшафот. И разошлись девицы самых честных правил. Одна с любовником в кабак, другая в баню. И обе мужу отписались, что у подруги посидят ещё часочек.
А он молчал, за нею наблюдая. Как будто всё и хорошо. Всё как всегда, и не подозревая, она ведёт себя легко. В душе кипело море серной жижи, которое перевернуло всё нутро. Одной лишь SMS «Ты потерпи малыш мой, вот муж уснет – я прибегу ещё». Она писала своему соседу, которого уж час мусолили жену. Перебирая всё, во что одета и за прическу, и за красоту. А то спала, не ведая печали, детей уложив спать сготовя суп, она смертельно уставала, и было ей не до подруг.
Помыла голову накрасив рожу, уж верная жена готова улизнуть. А муж не спал – обидно за соседку, и тут его пробило грудь. Он вылил на неё всю эту серу, всю правду, что принять так нелегко. Все то, что слышать она и не захотела. Стояла на своём с ухмылкою в лицо.
– А знаешь милая, я верю, бывают проститутки лучше жён. Они хоть ценят то, что не имеют, не многим так вот повезло. А так по сути, если разобраться, то Галка лучше что ль твоя? Что лезет подо всех, лишь стоит налакаться, а с виду так – приличная семья. Иль Света, та с порога взглядом, мерит всех сразу вдоль и поперек, но спать с любым не ляжет, это правда – для этой важен кошелёк. А Ирка, та ещё особа, что к малолетнему щеглу, ускачет сразу лишь Олег из дома уж только выйдет поутру. А ты, сама то, Зинку прославляя за старые грешки, на мужика её садишься, лишь та засыпает. Нет, проститутка не она, а вы!
И вышел вон. А та осела, и слезы градом потекли. Но поутру она запела «все мужики – козлы!» А вечерком, всем грустно объявила, что больше у них нет любви. Он пил, ей изменял и руки поднимал, и как она устала от такой судьбы. А ночью плакала в подушку, вопила, от своей же лжи. Но из болота их однушки ей уже не уползти.
ТИНА БОЛОТНАЯ
Мы все смиренно утопаем в тине
Абсурдных обещаний бытия.
Не верю этому отныне
Свобода слову – вот дороженька моя…
Пропагандисты – ну, чем вы лучше коммунистов, что развалили весь союз. Боялись гласности и тут на всю страну обрушили железный кнут. И ждал народ, когда же вымрут коммуняки, но не успели вымрать те – единоросы тут как тут. Так лучше жить, когда не знаешь правду? Надеждой, верою в Великую Страну. Зачем, прорыв, в трубу образованье. Рожай страна, плодя и дальше нищету. Что ж, верно судят, а то повымрут все холопы и некому платить налоги «мне». Зачем тогда же вы убрали все оброки, ярмо повесив, мол, свободны все. И как бы, крепостное право отменили, еще при батюшке царе. Но вот ведь промах, сообщить вы Всем забыли, уведомить царьков по Всей стране.
А даже, коль взбрыкнет, где уголок, страны, большого одеяла, другой край и не знает ничего, ведь зомбо-ящик нам вещает лишь то, что якобы, мы процветаем. Как хорошо в стране родной с зарплатой, что не прибывает, а цены на бензин нас прижимают, хоть сами мы сидим на нефти все, но всё же втридорога её и покупаем. А как же «Достояние Страны», ведь не в карман страны всё утекает. Освободили от налогов вы, увы, не тех, кто от них так страдает.
Предприниматель Русский – тот же раб. Паши, дружок, покуда нервов хватит. А мы тебе, придумаем еще налог. Ведь дачи строим, вдруг не хватит.
Налог на землю, что ты сам купил, но мне же ведь «Газпром» не платит… Налог на прибыль, что ты получил, а кто, скажи, меня учил? Кто дал образованье, кто за денежку лечил? Кормил, растил, я должен старикам! Что головы сложили на войне, что тыл держали, что пахали целину, что подняли после войны с колен страну. А вы? Вы распродали их труды, какой налог мы вам еще должны?
Но говорить об этом нам нельзя. Свобода слова не для всех. Но слов таких не подобрать, чтоб описать все так как есть… Поможет только Русский Мат, для быдла думного он то же брат, ведь не глумиться свой народ в его тонах он называть. А отвечать нам им нельзя, негоже власти обижать, негоже правду освещать, но им нас можно оскорблять.
Вот Демократии прорыв. Свобод в запретах и не разглядишь. Но я молчу, и ты молчишь…
Наш Киселёвск, всем миром просится в Канаду. Ведь черный уголь вместо снега выпадает там. Решения все нет. Наверное, так надо? Когда бароны угольные прут по головам. Крым тоже в тупике. Ну как такое может быть в моей стране? Вы скажите, американский вброс, ваш мозг засрал пропагандос…
В стране родимой имя журналиста как отрава, на Дне России задержали 513 человек. Антиправительственный лозунг, согласно протоколу, стал выкрик из толпы «за Ивана Голунова», да, братцы, стыдно за такой абсурд.
А скоро, диалог во всех СИЗО страны:
– За что сидишь?
– За лайк, а ты?
– Я, за репост. А вы?
– За наркату…
– Ты накрик?
– Нет, я активист…
Ну, уж тогда, верните полит тюрьмы, наш уважаемый, царь-батюшка чекист. На месте этих бедолаг, сегодня – завтра, можем быть и я и ты. Как истинные патриоты умирающей страны. Зато с экранов нам кричат «Все хорошо!», а где не очень – промолчат. Наверное, беспокоятся за нас. Ведь в медицине их прорыв откинул лет на …надцать нас назад, скачок то был, да не туда. Не приезжает скорая – не жди, она сломалась по пути.
Движок кипит, кардан гремит. И на лицо прорыв… Когда и даже до больницы, небесные те колесницы, что не чинились так давно, не в силах довести пока еще живого, ведь нету денег на ТО. Живем по принципу варягов уж давно. Лишь «воевать и воровать» и нам налоги поднимать, а чтоб не выли – пропагандой зажевать.
А наши мальчики идут покорно долг свой исполнять: Афган, Нагорный Карабах, Абхазия, Чечня, Осетия и Сирия. Про Украину промолчу, я на 15 суток не хочу. А что потом? Как батя мой, собрали ногу по частям и дали пенсию в тыщ пять. А сколько их осталось там?! Никто не скажет матерям. Не важно, кто ты: срочник или контрабас, ты родине свой долг отдашь. Когда, скажите мне, успели задолжать вам мы, дети вашей жадности войны!
ПАБЛИКИ ГОВОРЯТ
Сама грешна, сама сижу
Вот потому-то и пишу…
А города… а города вопят в ВК. Один всем утра доброго желает, другой стремится критике придать. Там дама в ужасе гадает, ну от кого же понесла? А мужиков женатых в дрожь бросает: «О, господи, ну как бы не моя?» Жена, вопит, у мужа есть другая. Муж ей в ответ – заела тёща злая. Другой бы тёщеньку пригрел. Увы, не та все прочитала. Совсем другой зять в ужасе летел, прочь из квартиры, паблик проклиная. Плюясь, крестясь: «Ну, я так не хотел!»
И восстает «ЯжМать» святая, своей железною рукой готова все образованье нагнуть к себе спиной. За то, что дочка двойку получила, а дочка, тоже без мозгов. Ну, что поделаешь, генетика такая. Полно в России дураков!
Другое чадо есть в саду не хочет, ну как же есть плебейскую еду. Ведь, кашу он на третьем году жизни впервые видел в детском лишь саду. До этого он ведал лишь изыски: роллы, пиццу, гамбургер – фас-фуд. И запивал всё это колой, пока гастрит не заявил ему: «Я, тут!»
Мадама, с психотерапевтом хотела все дела семейные решить. Но тот, услышав откровенья, сей даме прописал леченье. Проблема ведь не в муже – только в ней. А та, истерики своей не замечая, его же обвинила – «Дуралей!» Захлопнув дверь, ни слова на прощанье, пошла терзать мозги семье своей.
И так бы жили все во власти тараканьей. Но появились паблики в ВК. Куда своих букашек, скрывшись фейками, выводят погулять в отчаянье сердца.
Но пик сегодняшнего обсужденья по глупости перебил бы рейтинг Дома 2. Жена оставила страницу в социальной сети и преспокойно спать легла. А муж, коварно подбираясь, хотел жену в измене уличить, но тут ему попался на глаза кавказец, с женой его мечтал он замутить. И замутили, ночка пролетела быстро, к утру кавказец лишь о нем мечтал. Но бедный Гиви, не подозревал, когда торчащие пятнадцать сантиметров отправлял, что это всё мужик ему писал. Одын попал, другой поржал.
А дальше… кто кого облил, кто выкинул котят на мусорку у дома. А у кого-то прямо во дворе с весной пакетов куча проявилась из сугроба. С неё зимою детвора, каталась, словно с горки, но той горы виной была свинья, которой лень дойти сто метров до помойки.
И сетует миром всем город в ВК. Кому-то вчера изменила жена. Другой муж, чужой бабе глазки построил, так та, под марш Мендельсона уж в ЗАГС повела. В каждом городе есть уже паблик такой. Где льёт люд простой недовольства рекой. Ругая соседей, дороги и власть. Пряча лица за фейком, чтоб под статью не попасть. И так легко все дела ЖКХ решает в Контакте админа рука. Ведь власти тоже знать хотят, о чём в своих углах вопят…
СВОБОДА, ЭТО ЛИШЬ ИДЕЯ…
Над ним все смеялись так громко, в глаза называя шутом. А он совсем новой походкой к победе своей пришел. И все замолчали так резко, ну не чего больше сказать. Ведь может считаться прогрессом, хоть и театральная власть. Театр хорошая штука. Актеры, не те, что в кино. Привыкли шутами их делать, но им подыграть вам легко. Прикинуться серенькой мышкой. А к власти прорвавшись и «бац». Повымести шушеру лишнюю, с макушки коронку сорвать. Осталась теперь без мандатов, орава горе-депутатов.
«Слуга народа» – просто и понятно. Назвать так партию в стране где офигела власть – уж подвиг и любовь народа. Дай бог его идеям не пропасть.
А что у нас – «Единая Россия». Медведев предложил собрать бутылки. Макаров выдал матерям поднять пособия нельзя. Не хватит денег, в лес прошу собрать валежник, а нет вам лук и стрелы в помощь господа. Опять стебут абсурдные законы. Взрывает мозг воображение господ. Читаешь предложения законов, на сайты вешать это вам не в стёб? О, Господи, святой воды в глаза закапать, чтоб не смотреть вранья и не читать поклеп. Зато продукты бабушкам великая держава, с процентами кредита выдает уж в долг.
Как плохо жить на Украине. Когда у власти идиот, он же разгонит всяку нечесть и к процветанью приведет народ. Ну как же так все локти обкусали, уже поют другую песню про него. Он что творит и сам не знает, или творит кто за него? Наверно нет, он просто патриот, а к власти рвался заступиться за народ.
ЧЁРНЫЙ ИНКВИЗИТОР
В цепях…
Удары по лицу, и вкус резины на губах. Скажи…
Зачем мирных уносят на руках?
Скажи…
Что там – враги, на площадях
Стоят…
Колокола нещадно бьют. Они
Рядами чёрными идут
Они
Не слышат голоса толпы…
А ты?
Фашистский инквизитор сатаны. Зачем…
Народ загнали в кандалы!
Зачем…
Разрушили мечты!
Куда?
Глядят блюстители страны, Когда бушуют инквизиторы толпы. За что…
Стаканчик или взмах руки?
За что…
Страдают матеря толпы?
Позор!
Всё это беспредел – Так не «встают с колен»…
Философская лирика
КОЛЫБЕЛЬ
Если мы чего-то не видим, ещё
Не означает, что этого нет…
Пустая линия горизонта утыкалась в фиолетовую даль, чуть выше плыли облака, очерченные розово-голубыми переливами. Сияние подгонял лёгкий ветерок – художник, озоновых слоёв поверхности. Но, идеальная колыбель жизни была пуста.
Сероватая почва, местами багрово-красная, кое-где отдавала золотыми переливами, особенно красива была с наступлением ночи. Её краски оживали, в сумраке уходящей звезды, проявлялись длинные волны ультрафиолетового диапазона, едва уловимые для человеческого глаза. Затем наступала пора радия, бело-синее свечение распада, извилистыми узорами расписывало темную сторону планеты. Это было похоже на бег нейронов по коре головного мозга, чарующее зрелище радовало до рассвета. А потом краски ночи бесследно исчезали.
Новые миры привлекали мои фантазии с самого детства. Разглядывая звёздное небо, я подолгу размышлял о том, сколько неизведанных тайн скрывают его сияющие переливы, сливающиеся в созвездия, системы и галактики.
А сейчас, на заре своего цикла, стоя в тиши девственной пустоши, красками которой наслаждалась вся команда через окно иллюминатора, в миллиарде зигов от дома, я стою, раскинув руки, пытаясь обнять едва уловимые потоки ласкающие Омус. Окинув взором безжизненную пустоту, даже не знаю с чего начать. Это была моя первая ошибка. Собирая экспедицию, я был уверен в том, что эта планета обитаема, ну или хотя бы на ней теплится хоть какая-то частица жизни. Показатели биллиметрии самые благоприятные. Смеси газов, почти сносные для человеческого дыхания, разряжены, как на подступах к Эвересту, дышать ими можно, но с непривычки сложно. Я сделал вдох, частицы удивительной атмосферы радужной планеты диким танцем заиграли в лёгких, это стало ещё одной моей ошибкой.
Что-то больно ударило в лицо. Сильный, но в то же время почти не осязаемый поток концентрированного ветра или сгусток одно полярных газообразных частиц… что это? Ещё удар, а за ним ещё пара, град из бесформенных сгустков забарабанил по телу, тактильными раздражениями, отбивая участившийся от страха пульс.
Ноги стали ватными, руки – не поднять, да и просто пошевелиться не было никакой возможности. Может это разновидность фантомов, скрытых от человеческого глаза при сиянии Асириса. Но нет. Несмотря на то, что ничего не происходит, я точно чувствую эти движения. Сознание, мучают ощущения рыбы, пытающейся понять, что есть вода. Невидимый снег комом налип со всех сторон, окутав тело грузным одеялом.
***
– Кто я? Или, вернее сказать, что я?
Невидимая нить тянула бесформенный сгусток энергии к центру чего-то необъятного, далёкого для человеческого восприятия. К ядру стремились тысячи таких же частиц, они были повсюду, заполонив пространство неизмеримым потоком.
– Я жив? Но, если я жив, то почему не вижу своего тела? Но, я, ещё я! Ведь, я… думаю, чувствую, но не ощущаю. Вижу и слышу, но не имею ни тела, ни формы. Я лечу, но куда и зачем? С каждой минутой всё дальше и дальше отдаляясь от спасительного шлюза корабля, от которого сделал лишь два шага, взять пробы грунта.
Паника! Нахождение в этом многомерном мире разрывало сознание гранями новой реальности. Знакомый мир рушился на глазах, словно огромный карточный домик. Воплощение худшего кошмара, медвежьего капкана, в который только могло попасть сознание. Но ощущения… Они реальны, пусть и не привычны.
Раньше, я чувствовал телом, которого сейчас нет. Пульсирующая вибрациями река поглотила меня в объятьях своего потока. Слившись с её водами, плыву, уносимый, вихрем подводного течения, но чего, не понимаю. Страшно и приятно одновременно. Такого блаженства я не испытывал никогда. Гармония царила внутри и снаружи. Я, ощущаю себя частью чего-то целого, полного, огромного, безграничного, вселенского. Меня приняли ласкающие потоки энергии.
Сгусток, центр на который были направлены вектора движения, всё ближе. Научный интерес вступил в схватку с инстинктами дикого ужаса. Ещё не вижу, но уже чувствую это. Так близко к ответам на все свои вопросы я не был ещё никогда. Оно поглощало меня, придавая формы. Как приятно вновь видеть свои руки и ноги, снова ощутить тело даже внутри чего-то огромного и бесформенного.
– Тебе так привычней?
– Как? – Я был удивлён приятному бархатному женскому голосу, струившемуся из ни от куда.
– В физическом теле.
– Конечно! – Усмехнулся я. – Ведь это моё привычное состояние.
– Всего лишь оболочка, одна из миллиардов, ядро может принять любую из них.
– Это как? – Я внимательно осмотрел свои руки, шевеля пальцами, но ничего так и не понял.
– Что на знакомой планете ближе тебе по духу?
– Вода. – Сказал я первое, что пришло в голову.
– Хорошо. Не бойся. Просто ощути это.
Рывок. Лёгкое головокружение. Я чувствую, простором и глубинам нет края. Волны рябью бегут по моей глади, жизнь кипит внутри. Я понимал её, каждое существо живое и не живое, от огромной многометровой рыбины, до малюсенькой икринки. Слышу их голоса, чувствую малейшее движение плавников, сливаюсь с ним. И в то же время слышу как мои воды, бушуя, бьются о скалы, чувствую, как их же ласкает огненный песок, и улетаю, высоко в небо, сливаясь с белоснежным облаком. Меня обнимает приятная сладость песка и ледяной шёпот могучих глыб. Каждая частичка наполнена, всё имеет свой смысл, свой цикл, свою форму. А я то, что объединяет всё это, основа всего многообразия жизни. Таким целым, наполненным и могучим, я не чувствовал себя ни когда.
– Понравилось? – Вновь встряхнул пустоту нежный голос.
Оглядел свои руки, больше ни океан, ни вода, не лёд и не пар, я, снова – я.
– Кто ты?
– Никто, ничто и ничего. Но всё, и везде.
– Как это возможно?
– Я, сознание, как и ты, и всё другое в этой вселенной, начало всего.
– Но… как такое может быть?
– Не задавай лишних вопросов, просто смотри и чувствуй.
Темно. Тихо. Пусто. Я – маленькая чёрная точка, внутри трепещет. Наполняюсь, но не росту. Тяжело. Вот, вот моя же масса меня и раздавит. Чувствую в себе тяжесть миллиарда галактик. Полон.
Пустота вокруг заиграла волнами, прожорливо поглощаю её просторы, расширяясь, увеличиваюсь со стремительной скоростью. Я огромен, в триллионы раз больше тысячи океанов. Внутри царствует хаос, частички сталкиваются слипаются растут, стремительно наращивая массу, кружась в танце под симфонии вибрации энтропии. Формируются. Погибают и рождаются вновь. Приобретают вектор, сталкиваются сгоняя друг друга с орбит в борьбе за жизнь. Я чувствую тепло сияющих звезд. Понимаю языки зарождающихся чудес. Большие и массивные играют в салки с малютками, притягивая ближе к себе, расставляя по местам, кружа в диких магнитных вихрях.
Они творят, и я могу. Играть завитками бурлящих потоков. Могу говорить языком созвездий. Давать и забирать. Преображать и уничтожать. Я – космос, и это прекрасно! Бескрайний и безграничный. Художник первопроходец, рисующий изгибы будущего. Творящий, бесформенный разум, но чувствую каждую частицу необъятного тела. И другие такие же тела. Слышу говор их вибраций, вижу чудеса фантазии. Нас миллиарды. Это прекрасно. Мы, часть единого ядра, основа жизни, её начало. Я понимаю частицы, осознаю то, о чём раньше не мог и подумать. Всё вокруг нас живое. Сознание оживляет, придавая формы, рисуя образы и миры. Как в детстве, леплю фигурки из молекулярного пластилина. Я осознал, что есть жизнь.
– Ты чувствуешь это?
– Да! – Шептал я в эйфории блаженства. – Чувствую!
***
– У него кома!
– Мы можем что-нибудь сделать?
– Что можно сделать в этой консервной банке?
– Да что с ним? Он не пробыл на поверхности и двух минут.
– Все показатели в норме, но что странно, мозг словно умер, ни одного импульса.
– Но так не должно быть.
– Сам посмотри!
Луч пытался проникнуть на корабль, искал щель, рисуя узоры у самого иллюминатора. Было принято решение улетать с существующим, но безжизненным телом на борту, лишь вступившим на неизвестную планету, оставив на ней само начало.
Я видел всё. Наблюдал, как над моей оболочкой в панике суетится весь экипаж. Хотелось кричать. Барабанить кулаками об обшивку. Я здесь, я жив, я не умер. Но, никто не слышал криков, не замечал выводимые узоры, всем было не до меня, они были с ним, в этом спектакле собственной смерти я был безликим и безмолвным зрителем. Не способным пробиться, сквозь железную оболочку корабля, к своей прежней жизни.
– Границ нет, есть только видимость ограничений. – Ласково прошептал на прощание голос.
Я понял. Получилось. Я открыл глаза… О том что произошло там, за пределами корабля я не говорил. Все списалось на ядовитые пары атмосферы. Мы ещё не готовы. Время придет и для этих тайн, но не сейчас. Покидая поверхность, капитан сделал запись в судовом журнале:
«Необитаемая, безжизненная, опасная планета не пригодная для освоения!»
ВОПРЕКИ
Ветер гипнотически колыхал водную гладь в углублении асфальта, поглощающей размытый серой россыпью облаков солнечный блин. За рябью воды наблюдали темно-синие Мариинские впадины глаз, в которых уже сутки царили бермудские бури. Демоны внутри жаждали пищи. Дали сознания манили погрузиться в студенистое болото воспоминаний.
Через просветы стальных облаков пробивались скудные жалящие теплом лучи апрельского солнца. Весна вступила в свои права, но кое-где ещё психовала зима, снежные аномалии покрывали холодным одеялом, дороги и дома, а затем так же быстро исчезали. По утрам роса, скатываясь в округлые слезинки застывала на едва пробившейся траве. Пограничное состояние было и в её душе.
Чувства и эмоции – стержень движения, тянущие вперёд, даже если там тупик. Природа подсознания всегда берёт своё. А где истоки?
Цель – наполняет жизнь смыслом, а поступки красками. Выбор меняющий сознание, рисует очертания новых граней реальности.
Мой выбор – жизнь! Его я делала уже два раза. Первый – при рождении, больше инстинктивно чем сознательно. Восьмимесячные щипцовые дети с патологией сердца в СССР редко выживали – но это был мой выбор, диктуемый врождёнными инстинктами.
Второй раз выбрать жизнь было гораздо труднее. Двенадцать лет возраст призмы розовых очков, прекрасных красок загадочного манящего мира о котором не знаешь и половины. Первая любовь, первые горькие слёзы разочарования, камень предательства в сердце, пора освобождения от скорлупы, в которой лишь мельком вкушались горькие воды из чаши жизни.
После неудачного падения пробились пряди первых седых волос. В финале соревнований закончилась многообещающая спортивная карьера, к которой уверенно шагала долгих семь лет. Оковы собственного тела сковали душу и мысли укутав в тугой кокон. Тонкая нить костного мозга единственная надежда, связывающая голову с неподвижным телом. В начале нулевых это звучало как приговор. Мама сожгла все ненавистные грамоты, в костре полыхали ленты медалей, огонь пощадил только память. От кандидата в мастера спорта осталось лишь бесчувственное тело. Но я выбрала жизнь, уже сознательно, но не ту что прочили. Истинная жизнь в движении, а без него – меня ждала медленная мучительная смерть разума в оковах тела. Юношеский максимализм и воля к победе годами вычеканенная на матах спортивной школы, вопреки пороку сердца, не позволяла сдаваться пусть даже наперекор всем прогнозам и тихим тайным слезам родных.
Три месяца ощущений Чупа-чупса, и побег из-под власти страшного сна от падения на неподвижное тело онемевшей руки. Помню, как боролась за каждое движение, за каждый жест. То, что произошло потом можно считать чудом или божьим промыслом, но в глубине души двенадцатилетним умом я знала истинную цену новым неуверенным шагам в жизнь без спорта.
Возвращалась в зал, терзая душу, перебирала ступени не решаясь войти, вглядывалась в окна, ловя каждый звук, доносящийся из открытого окна. А когда набиралась мужества, сидела на лавочке, наблюдала, прекрасно понимая, чем может обернуться возвращение на мат. Тогда я не сдалась и не проиграла, я просто выбрала жизнь.
Сейчас, вглядываясь в тревожную рябь воды сжав в руке лист А4 кричащий страшными терминами, чувствуя спиной холод кирпича четырехэтажной поликлинике, я вновь выбираю жизнь, но уже не свою. Мой мальчик родится: скажет первое слово, сделает первый уверенный шаг в жизнь, научится читать, пойдёт в школу, в институт, женится, у меня появятся внуки. Он будет жить, пусть даже я и не смогу увидеть его, подержать на руках, прижать к себе. Мой выбор – его жизнь, цена не пугает, за всё приходится платить.
Листы обрывками разлетелись гонимые ветром, покрыв мутную гладь. Она скрылась за углом холодного красного кирпича, оставив позади фразу на обрывке листа А4 «исключено, по медицинским показаниям» в третий раз за двадцать с небольшим хвостом, плюнув в лицо судьбе выбрала жизнь.
Через год он сделал первый шаг, ему было семь месяцев, в десять – заговорил. В год сам пересказывал стихи, в четыре бегло читал. А едва исполнилось шесть с огромным портфелем наперевес за руку с мамой и папой впервые зашагал в школу. Малыш – родившейся на 4200 вопреки всем выбрал жизнь.
Ограничения – всего лишь игры нашего разума. Рамок нет, есть только непоколебимая воля жизни, кисти которой только в наших руках.
МОНСТРЫ ВНУТРИ
Караван тронулся. В шесть турецких зелёных автобусов вместилась малая часть желающих покинуть временное пристанище, служащее для многих домом на протяжении пяти долгих, мучительных лет.
Аббас в последний раз обернулся назад в страшное прошлое, которое так хотел оставить позади, но не мог. Из палатки мед блока появился силуэт доктора. На прощанье встревожил руками воздух: «Моя душа с тобой» пали на губы жесты пожилого друга. Слёзы вновь заиграли на глазах. Прижав сестру к груди, парень осознал, что сделал для него седовласый детский хирург, настоявший на эвакуации в первую очередь семей с больными детьми. Медина стала для них билетом в новую жизнь без страха, голода и войны.
Девочка, с рождения не слышавшая ни единого звука подняла чёрные, блестящие перламутром дикого жемчуга глаза, и нежно улыбнулась. За пять лет, живя в мире тишины, не произнесла ни слова, выражаясь лишь редкими жестами, но, сколько глубины было в её глазах. Доктор смог научить новому языку, открыв мир в котором она могла говорить и её понимали. Звуки суеты стихли. Женщины прятали скудные слёзы под куфиями. Полосатые платья резали глаза яркостью красок. Дети радовались, их улыбки единственное, что озаряло безжизненную жёлтую утомлённую страданием пустошь, уходящую вдаль бело-голубого горизонта.
Смеркалось. Но фары, как и ходовые огни, включать было опасно. Вся страна пылала островками чёрной чумы. Сложно было определить, кто враг, а кто друг. В колыбели древнейшей цивилизации проросло зерно всеобъемлющей боли, братоубийственной войны. Красный каток, пришедший с востока, поглощал и беспощадно давил всё на своём пути. Аббас из последних сил держался за поручень. С приходом ночи усталость окутала юное тело ватным одеялом.
Далёкий, мерцающий огонёк ударил в глаза. Появился ещё один и ещё. Они кружились словно мотыльки, исполняя будоражащую покой ночи симфонию, сливаясь в танце с тишиной. Парень подошел к водителю.
– Вы видите это? Там, по левую руку.
– Да сынок. – Смуглый, тучный мужчина с частой проседью с силой сжал потными ладонями плетёный руль.
– Надеюсь, они нас не увидят.
Аббас всё понял. Вернувшись, стал нервно шарить на верхней полке для багажа, в надежде найти хоть что-то. В одной из сумок нащупал небольшой чугунный казанок. Он знал что делает. Разбудив сестру, надел на маленькую головку увесистую броню и уложил под сиденье, закрыв с обеих сторон сумками. Парень продолжил, искал: медные подносы, фаянсовые блюда, металл способный защитить, но кроме старых вещей в автобусе не оказалось ничего.
– Вставай Хамит! – Еле слышно шептал Аббас, тормоша семилетнего брата за худощавое плечико.
– Спрячься под сиденье. – Мальчик нехотя открыл глаза, переместился туда где, наконец, смог вытянуть ножки. Обняв сестру, вновь заснул.
Старший брат, как только мог, укрепил скромное убежище. Словно ниоткуда по правую руку из темноты пробились две пары стремительно приближающихся огоньков.
– Мама, мамочка, ради Аллаха, проснись. – Автобус наполнялся суетой. Едва проснувшись, женщины и дети прильнули к окнам.
– Что случилось, сыночек?
– Они нашли нас, Хамит и Медина под сиденьем, я спрятал их. – Опустившись на колени, Аббас просунул руку в щель между сумок, нащупав худощавую ручку, тревожно зашептал.
– Хамит, что бы ни случилось, не вылезай! Щель сомкнулась. Наступила кромешная тьма.
Тишину ночи громовыми раскатами разразили автоматные очереди. Парень упал в проход, закрыв голову руками. Мать, словно орлица пала телом на сумки, сквозь оглушительные вопли, разорвавшие ночную тишину, прошептала: «Беги!». Её голос он слышал отчётливо, другие сливались в унисон паники. Водитель, прижав рукой кровоточащий бок, из последних сил пытался удержать руль.
Очереди золотыми переливами освещали безжизненную пустошь, пробивая новые дыры в автобусе. Стекла градом осыпали людей. Караван остановился. Водитель упал, успев лишь открыть дверь, жизнь, постепенно покидала его, изливаясь кровавым пятном в проходе.
– Беги за помощью, парень, держись юга. – На последнем выдохе прошептал он, хрустальные глаза в упор буравили парня.
Аббас побежал. Туда, где неподвижно сияли огоньки. Зная, что должен выжить, добежать и привести подмогу. Очереди за спиной не прекращались два бтра и три пикапа сопровождающие колонну щитом встали перед автобусами, теперь яркие огоньки летели с обеих сторон. Вскоре всё стихло. Парень остановился, захлёбываясь слезами, не в силах сдержать звериного вопля, упал на колени к родной потрескавшейся земле. Был готов рвануть назад, но его заметили, огни, засуетившись вдали, стремительно приближались.
– Помогите! Помогите им, молю Аллахом! – Что есть сил, кричал Аббас навстречу игривым переливам.
Свет заключил его в свои объятья. Сильная боль в голове и темнота…
Караван возвращался в брезентовую гавань, изрешечённые свинцом корабли пустыни, потрёпанные беспощадным огненным штормом, в восходящих потоках раскалённого воздуха поднимали вверх клубы пыли. К полудню вошли в палаточный городок. Чёрный туман не щадил никого. В автобусах царила тишина, беспомощности и горя. Лишь две машины шли своим ходом, ещё четыре тащили на жёсткой сцепке два бтра – вести автобусы было некому.
Седовласый доктор упал на колени, схватившись за сердце. Но уже через несколько секунд вскочил, скомандовав стоящему рядом окаменевшему солдату развернуть ещё две палатки для раненых. Но они не потребовались, мертвых было больше. Подбежав к автобусу, в который посадил Аббаса с семьёй, запрыгивая в открытую дверь, седовласый доктор ожидал увидеть что угодно, но только не это.
У ступеней его встретил грузный мужчина, виновато обративший последний взор в салон, на нём не осталось живого места: грудь, живот и правый бок изрешетил свинец. На сиденье со стороны левой руки две девочки лет пяти и шести покорно склонили головы, на плечи матери, застыв в вечном покое. Справа трёхлетний малыш трепетно жался к окоченевшему безжизненному телу, закрывшему его от пуль, он просидел в её объятьях до утра, но так ничего и не понял, мать не шевельнулась ни разу, страшная рана зияла с другой стороны головы. Искры жизни покинули автобус ещё ночью, полосатые краски аляповатых нарядов окрасились в багровые тона спёкшейся крови. Среди гор тел в проходе молодая женщина тихим, охрипшим голосом пела последнюю колыбельную, укачивая ни подающего признаков жизни младенца, не обращая внимания на собственные раны. Другая, едва дыша, проклинала огненных джинов ада. Склонившись над чадом двух лет, всё шептала: «Потерпи». Но мальчик, сидящий на коленях, уже не отвечал. Из автобуса вывели восемь человек.
Доктор искал юношу, но его не было ни среди мёртвых, ни среди выживших. В глаза бросилась женщина, словно орлица, раскинувшаяся над сумками. Он приподнял её, нащупал едва уловимый нитевидный пульс, с трудом открыв глаза, она улыбнулась.
– Носилки, быстрее! Тут ещё живые!
– Дети. – Еле слышно шепнула она, теряя сознание.
Дрожащими руками доктор раскопал завал, из-под сумок на него смотрели два бледных испуганных ангела, мальчик и девочка, та самая Медина, которую он учил языку жестов. Она чудом уцелела, Хамиту же зацепило ногу, черные волосы покрыла проседь. Прикрыв детям глаза, старик вынес их из автобуса и взялся за дело. Работы для единственного хирурга было много.
Придя в сознание, Аббас увидел яркий свет, режущий глаза, всё плыло, туман охвативший разум не хотел рассеиваться. Голова была пуста от мыслей и жутко болела. Руки, связанные за спиной отекли и страшно ныли, он не понимал, где оказался. От мучительного света не было спасения. Парень отвернулся, уткнувшись лицом в холодную каменную стену.
Послышался отдалённый гул шагов, звон ключей в замке отдавался в голове, усиливая боль. Человек в чёрной маске присел рядом с парнем, затянул на руке каучуковый жгут, развернув спиной к себе, оголил вену. Секундная боль и сознание вновь покинуло юное тело.
Он возвращался. Но это был уже не он, чёрная чума поглотила душу, опиумный туман не давал возможности мыслить. Он возвращался в лагерь Эр-Рукбан, но, не для того что бы жить, шёл дорогой к смерти «праведника». Чужое горе стало миссией, билетом в рай из ада в котором провёл два месяца.
Аббас больше не имел ни имени, ни себя, у него остался только долг, вбитый в подростковый разум умелой рукой. Он шёл, не зная зачем, но точно знал, куда и что должен сделать. Страха не было. Как не было и человека, от парняосталось только тело, остальное – в прошлом.
Лагерь приближался, никто не обратил внимания на истощенный силуэт. А он всё шёл, верным шагом туда, где должна была свершиться последняя миссия, для которой, был рожден. Слова мужчины в чёрной маске не покидали головы, крутились в ней словно пластинка, то и дело перескакивающая на одну и ту же фразу, как надоевший хит, захвативший мысли от которого нет спасения.
Оставалось сто метров. Навстречу бросился маленький скрюченный силуэт, ветер доносил отголоски его звонкого задорного смеха. Аббас не сразу понял, в чём дело. Мальчик, чаще опираясь на две деревяшки, ковылял всё быстрее, утирая с глаз слезы радости и нестерпимой боли.
Детский смех катился волной в раскалённых потоках воздуха безжизненной пустыни, чем ближе он становился, тем больше приходил в себя старший брат. Сознание прояснялось, рисуя образы воспоминаний. Хаус охватил душу раскатами детского смеха. Брат бежал к нему, а он шёл убивать, его и других таких же, как он, знакомых и не знакомых, живых, настоящих, чувствующих. Первобытный ужас охватил Аббаса. Жизнь, ускоренной перемоткой пробежалась по сознанию, оживляя потухшие краски. Картинки воспоминаний мелькали яркими созвездиями образов. Вспомнил лицо отца, вспомнил, как тот в детстве учил не бояться монстров, а когда его не стало, он говорил младшему брату, те же слова…
Хамит… из глаза потоком хлынули слёзы.
– Я был не прав, – шепнул парень в пустоту, – монстры существуют, но не там где мы их ищем.
Сорвав пояс, швырнул его в сторону, рванул к мальчику. Аббас успел лишь обнять его. Оглушительный взрыв раздался за спиной, разнося во все стороны металлическую начинку.
– Бойся монстров, они живут внутри нас… – теряя сознание, прошептал старший брат.
ПЕРУНОВ ЦВЕТ
Опавшие иглы вперемежку с прошлогодней листвой больно впивались в босые ступни. Раскидистый сосновый молодняк бил в лицо. Медлить было нельзя. Петр ждал этого момента четыре года.
Он гнался за ним, но тот ускользал. То, скрывался в травах, то цеплялся за ветки деревьев. Но потом осел, будто наигрался. Упал зерном в плодородную лесную почву, прорастая, так быстро, что не верилось собственным глазам, замер, вспыхнул, маня языками горящего угля. Петр не решался подойти, боясь спугнуть чудо. Огненные лепестки с треском разверзлись, вспышкой зарницы осветив всё вокруг.
– Зачем? – Манящее сопрано затмило звуки леса.
– Этот вопрос и я задаю себе, но ответа нет. – Парень виновато опустил голову.
– Тогда, к чему путь, если не известна цель?
– Я просто хочу знать.
– Знать или хочу?
– А разве это не одно и то же?
– Нельзя желать без цели, просто по тому, что хочешь, а знаний слишком много что бы уместиться в один сосуд.
– Но я хочу!
– Спроси себя чего и сам найдешь ответы.
– Всё казалось таким простым, а теперь, я даже не знаю того, в чём был уверен. – Задыхаясь от лихорадочной погони, шептал парень.
– Зачем ты пришёл сюда?
– Я думал, что получу силу света, обрету магию, стану…
– Тебя охватило тщеславие, затмив ум, овладев телом, вело к цели. Но, твоя ли это цель?
– Я не знаю. Уже ничего не знаю.
– Отпусти мысли, омойся водами источника, он откроет тебе скрижали твоего мира.
Парень опустился на колени, склонившись у ручья. Омочив руки, умыл запачканное лицо.
– Вода странная, даже с рук не сходит грязь.
– Вода очищает, но не всё способна унести, растворив в себе.
– Это магия?
– Обличающая истину. Взгляни.
Парень припал к источнику, вглядываясь в мутное отражение. Грустно улыбнулся сам себе.
– Теперь я вижу…
Встав, он побрел прочь, робко наблюдая сквозь зеркало, как под первыми лучами Венеры угасает цветок папоротника.
– Ты мог жить в моем сердце, но выбрал смерть.
– А разве можно назвать клетку жизнью? – Шепнул последний лепесток, растворяясь в траве.
Босой, светловолосый парень в рваных джинсах с подворотами, не получил желаемого, так как сам не знал чего желать. Но нашел главный клад жизни, в Большую Купалу Петр обрёл себя.
КАТЕНЬКА
Блики солнечных зайчиков пробивались через густую зелень величавых берёз, под симфонию ветра, переливами играли на зернистом асфальте. Потоками, меняя узоры мозаики света, он гнал одинокую путницу вдоль лесополосы, прямой отрезавшей желтоголовое поле от дороги. Тёплый, ласкающий кожу дыханием прохлады, ветер обдувал спину, в борьбе с беспощадным солнцем, унося нисходящие потоки влаги ввысь – размывая горизонт. Но всё же проиграл.
К полудню асфальт запылал печным жаром. Через потёртую подошву сапог чувствовалась недвижимая россыпь, раскалённых каменей. Воздух нагревался, дыша огненными потоками, ветер, обжигая трепал лёгкое ситцевое платье, играя в узорах ткани. Солнце оставляло вязанные спицами узоры на плечах.
Но она не сдавалась, уверенным шагом отсчитывала метр, за метром оставляя позади гул города, суету моторов, а главное людей. Они были её триерами, сотни лиц сливались в жуткие воспоминания, вызывая рвущийся из души крик, плавно перерастающий в беззаботный хохот, позволяющий сбежать от мира в тишину сознания.
Впереди, поднимая дорожную пыль, показалось маленькое чёрное пятнышко смутившее спокойствие молчаливого горизонта. Катерина остановилась, бабочка, летящая впереди, исчезла при свете рассудка. Смахнув с плеча толстую тугую косу, в которую больше часа вплетала колосья цвета волос присела, испугавшись чужих глаз, ошибка мола обернуться возвращением туда, откуда с таким трудом удалось сбежать. Её вновь привяжут, будут силком впихивать пилюли, затыкая ноздри не давая дышать, мотылёк исчезнет во тьме этого мира, прекрасный образ рухнет, оголив руины реальности. Нет! Она не хочет так жить, если невозможно изменить мир, и тело обречено на существование средь людских топей, то разум – свободен. Он может унести в любой уголок планеты, на любые расстояния, жаль, что лишь душу, но зачем тогда ей оковы, заложники сценария жизни…
– Бежать, быстрее, спрятаться, укрыться… – Звуки, складываясь в слова, эхом гремели в сознании, возвращая в грани реальности.
Скатившись в канаву у обочины, она припала к прохладной земле, с силой зажмурив огромные глаза цвета неба. Как в детстве, в надежде, что если не видит она, то и её не заметят. Молилась, взывая к милости небес. Говор мотора в клубе поднимающейся пыли приближался, стальными зубами пережёвывая сердце. Страх отдавался дрожью. Маленькое исхудавшее тельце с силой прижалось к земле.
***
Страхи были обоснованы. На каждом столбе, в каждом отделении полиции, в пабликах, в лентах социальных сетей мелькало её фото с красной надписью: «Особо опасна». Хотя, какую опасность могло представлять столь робкое и пугливое существо с ангельскими чертами лица в неизменном наряде из: резиновых красных сапог, на босу ногу, летнего ситцевого платья, во времена молодости бабули бытующего в моде и зелёной вязаной кофточки, служащий ей зонтом в дождь и одеялом в холодные ночи.
Она была по-настоящему красива. Лицо, не знавшее макияжа, кистями изящно прорисовала сама природа. В институтской общаге завистливые девчонки подшучивали над Катенькой, что та всё же красилась, когда все спят, а потом ложилась вновь. Никто не мог поверить в естество столь красивого лица. Огромные чёрные ресницы стрелкой очерчивали глаза цвета безоблачного неба, естественный румянец, ложась на щёки, визуально приподнимал скулы, делая черты выразительнее. Пухлые губы пылали огнём спелой вишни, а с улыбкой появлялись ямочки на щеках.
Она была лучшей на курсе. Умница, красавица, рукодельница, хорошая домашняя девочка, не знавшая порока. Ко всем добра, мила и податлива. Первая помощница, староста, активистка. Никто не мог поверить, что через месяц после получения второго красного диплома о высшем образовании она безжалостно истерзает трёх ровесников.
Её нашли в обычной ничем не примечательной квартире, не примечательной до тех самых событий. То, что скрывала за собой стальная китайская дверь смутило даже бывалых угров. Гостей встретила неумело отрезанная голова, из которой торчала часть позвоночника. Стеклянные глаза, смотрящие с вешалки в проход, были полны ужаса, гримаса, жуткой улыбкой предсмертных мучений, открывала ворота настоящего ада, в который вела багровая дорожка спекшейся крови.
Хаус маленькой комнаты, стены и пол которой были полностью залиты вязкой багровой жижей, для одного из оперов обернулся обморочным нокаутом. Маленькое, хрупкое существо сидело в центре, обняв колени окровавленными руками, медленно качаясь, напевала старинную колыбельную. Волны когда-то пшеничных прядей спадали на пол, до плеч окрасившись в ярко алый цвет. На широкой двуспальной кровати лежало три бездыханных, обнаженных тела, у одного не было головы, у другого почти не осталось кожи, недоставало и более пикантных частей.
Вскрытие вызвало не меньший ужас. В гортани одного из мужчин скончавшегося от асфиксии обнаружили тестикулы, жертва еще была жива, когда их удалили. Недостающий орган другого нашёлся в нижнем конце его же пищеварительного тракта, он скончался от кровопотери. Третий, от чего он отвел душу, было сложно сказать, то ль от болевого шока, когда с него живьем снимали кожу, то ли от того что его голову отделили от тела. Сказать точно можно было только одно, маленькое хрупкое существо, неспособное произнести ни звука физически не могло этого сделать. Но разбираться никто не стал. Суд признал её невменяемой и направил на принудительное лечение в учреждение закрытого типа.
***
В окне закрыв тусклый свет лампы, мелькнула голова. Любопытный взгляд впивался в полутьму пытаясь разгадать очертания силуэтов.
– Она привязана. – Гулкий хрипловатый баритон позади, сотряс воздух.
– Я, пожалуй, посмотрю, не стоит беспокоиться.
– Воля ваша. – Развел руками силуэт в белом на другой стороне коридора, и скрылся в темноте сумрака.
Он вошёл, приглушенный свет ворвался в палату, походившую на одиночную камеру с единственной узницей, тонкий силуэт изящно обрисовала белая ткань простыни. Подойдя ближе, парень увидел фарфоровую кисть, туго прикованную толстым ремнём из грубой свиной кожи. Ему стало жаль её, на руке не было ни единой потертости, Катя не сопротивлялась, не то что остальные, она была другой. Прекрасное, идеальное создание, изысканное творение, чарующий ангел, сошедший с небес. Он расстегнул ремень, высвободил тонкую белоснежную руку, как она была прекрасна.
Девушка пошевелилась. От его прикосновений огромные голубые глаза распахнулись, всем телом она вжалась в подушку, испуганно ловя его дыхание. Он улыбнулся.
– Кто вы? – Раздался трепещущий едва уловимый голос.
– Я ваш новый доктор.
– А… – его слова сняли оковы страха, он больше не пугал её, и не интересовал, она отвернулась, уткнувшись в стену.
– Я пришел посмотреть как вы.
– Все хорошо… – Бесчувственно бросила она.
– Вы слишком долго спали.
– Я не спала. Я гуляла.
– Но где, вы не выходили из палаты уже больше года.
– А разве для того что бы гулять обязательно нужно куда-то выходить? – На её лице мелькнула улыбка.
– Может, поговорим об этом?
– К чему пустые слова, если все решения уже приняты.
– Вы здесь, потому что вам нужна помощь. И так решил суд.
– Но я не делала того, в чем меня обвиняют.
– Я верю вам, но другие нет.
– Тогда почему не отпустите, почему держите меня здесь в этих стенах, заковав ремнями?
– Потому что вы опасны.
От его слов на её глаза нахлынули потоки слез, закрыв освобождённой рукой лицо, от чужих глаз она всячески пыталась скрыть их, но не могла.
– Преодолеем пограничное состояние и…
– Пограничное, – переспросила она, – граничащее с разумным, или выходящее за границы вашего понимания.
– Вам, Катенька, нужно немного времени.
Произнеся её имя, он совершил роковую ошибку. Тонкая холодная рука впилась в гортань. Голубые глаза потемнели, блеснув дьявольским пламенем. Она заговорила, на уже не так, все изменилось в ней: глаза, лицо, звучанье голоса. Перед ним было уже не то чарующее создание, которым он умилялся мгновенье назад, перед ним был демон, восставший из глубин ада.
– Как ты заговоришь теперь? Да и сможешь ли? Я могу забрать у тебя все, здесь и сейчас, все к чему ты шел, чего так хотел, к чему стремился, ведь это все ничего не значит без жизни, а твоя жизнь сейчас в моей руке.
Оглушительный смех заиграл в палате, раскатами вырываясь на свет, поднимая волну такого же жуткого смеха эхом отзывающегося с обеих сторон коридора. Мячом прокатившегося по всем этажам превратившего тишину в беспорядочный говор роя. Парень пытался освободиться, разжать её тонкую хрупкую руку, но с каждым его усилием она все крепче сжимала гортань, хруст которой сливался с её смехом. Катенька с умилением вглядывалась в его глаза полные ужаса. Казалось, она получала от этого удовольствие, но убивать его она не хотела, у неё был совсем другой план.
– Ты не такая, – хрипя от боли и нехватки воздуха из последних сил шептал врач, – ты не можешь.
– Я не она, я смогу. Её вы убили, убили своей жестокостью и лицемерием. Убивали пороками и корыстью. Она не хочет жить в этом мире, среди таких как ты и других таких же как и ты. Прогнивших, насквозь пропахших ложью. В какую оболочку вас не завернуть гнилое нутро все равно возьмет свое. Вы не достойны этой жизни.
– Кто ты?
– Я, та кто защищала еще и буду защищать. Вам не отобрать у меня свет этого мира. Вам не закрыть меня в чертогах её сознания. Я слышала все, все что вы ей говорили. Не ты, тот, кто был до тебя, он был слаб – его слабость пахла трусостью через каждую его пору.
– Ты убила его?
– О… нет… – её хватка немного ослабла, дав возможность на глоток воздуха. – Он сам убил себя, еще до того как вошёл сюда, ещё задолго до встречи со мной, он убил себя алчностью. Замуровав в грязевой жиже жадности свою душу. Он сидел на своих деньгах доставшихся ему ценой чужих слез. А нужны ли они ему теперь?
– Я не знаю, он уволился.
– Он умер, второй раз, но впереди и третий. А ты? Зачем ты здесь.
– Я просто люблю тебя. – Слеза скатилась по его щеке, её рука опустилась.
***
Путь был ей хорошо знаком, его она проходила каждый день, каждую ночь, но дойдя до рубежа, возвращалась в тело. Теперь оно с ней. Теперь она знает, что способно остановить тьму внутри неё.
БЕЗДНА
Солёные языки взбивая пену жадно облизывали ступни, смывая следы на песке, обдавая побережье морской прохладой. Солнце тонуло в голубой пучине, последними лучами лаская гладь безмятежных волн. Шаг за шагом она робко приближались к силуэту склонившемуся у кромки воды.
– Я ждал тебя. – Бархатный баритон слился с шёпотом волн.
– Я здесь, – она улыбалась, пытаясь скрыть накатывающийся поток слез, – как красиво!
– Он еще не готов, поможешь?
– Ты же знаешь, я плохой архитектор.
Замок был чудесен. Каждый изгиб рассказывал свою историю. Город иллюзий оживал в его руках. У готической ограды расположились песочные торговцы. Ремесленные кварталы рисуя идеально прямые линии сбегались к центральной цитадели, над которой величаво красовался прекрасный замок.
– Тебе нравится?
– Смотришь, и время переносит в средневековье. Ты создал целый мир.
– Каждое утро с отливом я выхожу на берег, строю, улучшаю, живу их мыслями. Но волна беспощадна, как и цикл времени, и что бы ты не оставил на песке языки прилива унесут с собой в голубую бездну.
– Тогда зачем это все?
Голубые сапфиры оторвавшись от песочного города с любопытством вглядывались в её глаза, пытаясь разобрать беспорядочные мысли, сорвав мантию оголили душу.
– Смотрю, наслаждаюсь, и уношу воспоминания, что бы вернуться и отстроить все вновь. А зачем ты возвращаешься?
– Но разве нам не хорошо, здесь в этом уютном тихом месте, в дали от всех? Ты же сам ответил на вопрос.
– Нет, я не могу понять зачем ты продолжаешь мучить себя?
– Как прошел твой день? – Желая избежать неудобного вопроса брякнула девушка.
– Так же как и предыдущий, и другой до этого, и все остальные. Я строю.
– Мне не хватает тебя.
– Я понимаю, но так продолжаться не может, ты убиваешь себя, в один прекрасный момент ты не вернёшься.
– Не хочу.
– Ты должна! Беги! Беги быстрее!
Металлический вой сирены громом разверз небеса, исполинская волна затмив багровый диск, накатом неслась к побережью. Белоснежный песок задрожал под натиском стихии. Обернулась, бросив прощальный взгляд, он сидел неподвижно желая разделить участь своего микро мира. Соленые волны заполонили глаза, осыпав дождем уходящую из-под ног белоснежную дюну. Успела. На этот раз она успела.
***
– Эфир окончен. – Повторяясь, верещал металлический голос. Вой сирены бил пульсом в висках.
Первый шаг дался с трудом. Холод бездушного металла обжог ступни, рябью мурашек пробежав по телу.
– Ну, ты как? Давай быстрей, сворачиваемся и валим! – Подлетел Джимм, укутывая белоснежное тело в одеяло. – Ты превысила все допустимые параметры. С ума сошла?
– Спасибо. – Едва слышно шепнула она.
– Ты опять за свое? Да ты ж чокнутая!
– Все хорошо!
– Хорошо будет тогда, когда телепортатор унесет нас из этой галактики. Чертово место!
– Я видела его.
– Да у тебя точно мозги потекли. Бездна – для релакса, а не для оживления мертвяков и проекции воспоминаний. Это тебе не вирт игрушки с пояса.
– Слушай, – закрепляя моделирующий браслет, за мгновение окутавший тело в криокостюм, она наконец взглянула на парня – чё, ты один негатив несешь?
– Где ж тут негатив? – Ухмыльнулся Джимм. – Я тебе позитивно заявляю, что ты портачишь!
– Подумаешь, дала волю воспоминаниям разок, другой.
– Это будет нашим маленьким секретом, вот таким. – Парень развёл руки в стороны стремясь объять не объятое.
Она пыталась изобразить смех, рисуя улыбку на губах. Воспоминания сидящие глубоко внутри, манили в «Бездну», на побережье Сириуса, туда, где на века остался он, архитектор и основатель новых миров, отказавшийся от тела, не желающий выходить за пределы собственного сознания.
Каждый раз унося в памяти облик нового песочного замка, удивлялась, встречая знакомые рельефы в чертогах манящих неизвестностью Галактик. Затем наблюдала из кибер пространства как хаос волной испепелял знакомые цивилизации. И кто из нас живет в виртуальном мире? Где проходят границы, и остались ли они в большой, игре под названием жизнь.
НЕМНОГО О ЛЮБВИ
Нет, это была не любовь. Это было затмение разума, игра теней рассудка, лабиринт эмоций, большое светлое и пылкое чувство. А сама любовь пришла потом.
Они были юны, вся жизнь была у их ног. Он хотел свободы, а она лишь желала быть рядом. Прижиматься к груди и слушать, ничего не говоря, вкушать момент растягивая его в мелодии вечности. Пальцами обводить черты его лица, не потому что ему это нравится, что бы лучше запомнить каждый изгиб, каждую линию, каждую деталь.
Нет, это не была любовь. Это была война, война бес правил. Ссоры, обиды, унижения, ругань на показ, слёзы, долгие поцелуи и мир которого жаждали два гордых сердца. Они оба пылали пересекаясь случайно, но отводили глаза, что бы никто не узнал и никто не увидел. Но не могли и крали у себя же крупицы счастья: взгляд, поворот, жест, легкое прикосновение. А вечерами… целовались в подъезде, любуясь друг – другом… это было их время, их молитвы губами, их маленькое тайное счастье. Мир, в котором были лишь двое, где не нужно даже слов. Ведь пела душа, сливались звуки в унисон, и казалось на двоих у них она одна. Они упивались друг другом, дыша в поцелуе, так что губы горели но не говорили, лишь только смотрели.
А потом. Она увидела его с другой и поняла почему. Причину двухлетнего тайного счастья. Почему, не могла подойти к нему, взять за руку, поцеловать. Потому что была не одна такая. О, мальчишки, как больно вы можете ранить девичье сердце. Как глубоко вонзить острие разочарование, туго обтянув сердце терновым венком.
Но, парадокс! Тут рождается она. Когда её не ждут ни он, ни она. Любовь приходит сама. Она не сучится в двери, она их распахивает. Она не дурманит мысли, она ими овладевает. Она не порыв воздуха, она не даёт им дышать. Она боль, слезы, сумрак бессонных ночей. Разум шепчет одно, сердце вторит другое. Нет писать больше сил, все тетради в огонь. Миг последний, глаз голубых океан, превратила судьба в взгляд медузы Горгоны. Сердце в камень. Она не пишет стихи до сих пор. А он… он, их каждую ночь читает.
***
Время шло по своим законам. Таял снег, кругом но не в сердце. Каждый раз прикасаясь взором она читала, а он говорил ей. Говорил, что любит сильно, говорил, что не прав он был в тот день. Но она отводила взгляд свой с камнем в сердце прочь уходила. Он бы мог подать свой голос, крикнуть в след что в душе таилось, но молчать было проще слова, что сказать так и не решился…
***
Так могло продолжаться вечно. Недомолвки и переглядки. Вырванные мгновения, украденные у самих себя. Им мешала лишь гордость. Скалой разделила два сердца. А в них… а в них пустота.
Она ненавидела ночь. Закрывая глаза каждый раз видя его лицо. Пальцы в лучах фонаря рисовали любимые черты. В мыслях мерцали островки ушедшего счастья. Память – нет более жестокого врага. Счастье – сокровище которое хранить, увы мы не умеем. А впереди лишь пустота кромешной ночи тишина, где образ тот же душу греет.
– Но как забыть тебя – невольно вслух произнесла она.
– Никак, – ответил он – ведь и тебя я не забуду.
– За что?
– Да, просто так, пустяк!
– Но как пустяк, ведь это очень больно.
– Я так хотел.
– Ты так хотел убить меня?
– Хотел понять!
– Но что, не понимаю?
– Хотел понять, любила ли меня.
– Зачем же так, ведь я теперь страдаю.
– Я тоже, милая, прости.
– Но как простить, ведь я не понимаю.
– Что понимать, ведь это был пустяк, а ты поверь. и я сейчас страдаю.
Но гордость юности оставила свой след. Она кричала средь ночи «Не понимаю!», «Зачем?» «Как мог так поступить?» и все сильнее сердце обжигало. Он замолчал. В груди его кипел иной пожар тщеславья и призренья. Знать, не чиста в сердцах она была, раз за мое такое поведенье вот так взяла и зачеркнула всё, вот так взяла и отступила. Сожгла мосты, и вроде мне урок, но… так жестоко все же поступила.
ЗВОНОК В НОЧИ
В ночной тишине мелькал огонек. Маленькое, едва уловимое свечение. Легкий ветерок ласкал длинные чёрные локоны вплетая в них клубы выходящего дыма. Звезды холодно смотрели на то как постепенно угасает слепящая мерцанием городская пелена. Ей не спалось. В последнее время она не курила, но сегодня, былая тяга взяла верх.
Перекатываясь с одного бока на другой, она наконец улеглась, наблюдая как свет от багровой луны пробиваясь в щель зашторенного окна дорожкой ложился на пол, под симфонию ветра завывающего в железных откосах, то же желающего проникнуть в дом. Звезды, сливаясь в узоры созвездий нагоняли на город безмятежный сон. Свет играл переливами фонарей пустынных улиц, поднимаясь в высь по лестничным клеткам многоэтажек ближе к звездам.
Недвижимый воздух ночной тишины всколыхнул звук любимой песни. Лениво опустив ноги на холодный пол, она подошла к столу, взяла телефон, но в ответ тишина. Тревога цепью сжала грудь не давая дышать. Карина с удивлением взглянула на экран – ничего. Но казалось это не было сном, она слышала звонок, не уклюже ловила зелёную трубу. Или это был сон? Игра утомлённого сознания. Странный, тревожный, непонятный, стирающий грани реальности.
Следующей ночью всё повторилось вновь. Звезды не смотрели с небес, их закрывали блуждающие тучи. Луна не заглядывала в окно, в него барабанили холодные капли косого дождя. Опять не спалось. Та же мелодия тревожила ночи покой лишь только пробило два, но вновь зловещие молчание и тишина. Всё та же злая шутка, уже вторую ночь подряд. Это может быть было даже смешно, если бы не тревоги.
Она устала от бессонницы, мечтала раствориться в хитросплетении улиц. Звонок застал. Карина пыталась говорить, выдерживая паузы для ответа, но все та же тишина. Хотела закричать: «Больше мне не звони!», но что-то сдерживало голос внутри. Странное чувство. Далеко, в глубине души она надеялась на то, что это был он…
Ночные звонки не прекращались неделю. Карина привыкла, с любопытством ждала двух часов что бы вновь помолчать: о своём, о том, что даже себе боялась сказать. Хотела позвонить сама, застать врасплох, но даже оператор сотовой сети не смог определить звонок. Все выглядело словно шутка разума. Шёл девятый день. Город в объятиях ночи. На экране – неопределённый номер.
– Ну что? Тебе ещё не надоело?… Опять сегодня помолчим?… – Карина саркастично улыбаясь хотела трубку положить, но замерла, едва дыша. Услышав его голос внутри зашубуршал малыш. Он на прощанье её сказал: «Прости» и тишина, короткие гудки.
Потоком слёзы потекли, зачем теперь твоё «Прости»? Когда уже решили мы, но ты ушёл, меня оставив с животом.
Вновь наступила ночь. Он больше не звонил. Но сколько боли и тоски огнём пылали у него в груди. Звонит сама – но абонент вне доступа сети. В о банк пошла и номер друга набрала.
– Привет, дай номер Коли.
– Карин, прости.
– Он так сказал?
– Нет, погоди.
– Зачем тогда он мне звонил?
– Кто?
– Коля.
– Ты с ума сошла?
– Что?
– Ты не знала?
– Что?
– Его похоронили девятого числа.
– Но он звонил позавчера.
– Не мог… он умер в два часа девятого числи.
– Но как?
– Сгорел.
– Но, от чего?
– Туберкулёз.
Она умолкла, тишина, он продолжал.
– Ты помнишь был пожар. И после этой смены он… он не пришёл больше домой.
– Но почему?
– Горел туберкулёзный диспансер, он выводил людей. Он знал на что идет…
– Спасибо, я всё поняла. Он это сделал для меня.
Юмористические нотки
ДОЕДАЯ МОЗГИ
На кухне тихонечко масло скворчало, под крики, истерики, брызги слюны. Картошка шмотками уже подгорала, забытая в воплях делах бытовых. Стояла посуда мечтая о Фери, желательно с губкой и теплой водой. К ногам прилипали остатки обеда, впивались в ступни крошки корки сухой. А веник в углу обрастал паутиной, забытый, несчастный, бесхозный, чужой. Паук рукодельник, художничал стильно и швабру отделал густой «бородой».
– Да что ты молотишь, я тоже устала. С работы, готовлю, но все же не так.
– Да так, но хотя бы помой сковородку, с плиты больше я не хочу доедать…
– Ах так. Тогда сам готовь, я не рабыня, не буду совсем больше я убирать.
– Ах так. Поросло всё давно паутиной, и на пол наш страшно уже наступать.
– Помой!
– Я?
– Меня это не напрягает. Порядок он заешь и разным бывает.
– Порядок?
– Конечно…
– Да ты посмотри, в углу уже год твои труханы, под шкафом – капец, а в шкафу – я молчу… Откроешь, и мухи, и запах в лицо…
– Да ты что?
– А что? Открой же глаза, как весь дом засрала…
– Я?
– С порога в нос бьют экскременты кота, по дому в носках пройдёшься – беда, стола за посудой уже не видать, и кто же должен всё это убрать?
У дамы в халате округлились глаза, обтерла руки о сальные бока, и опять понесла.
– Да ты не любил меня никогда!
– Я?
– И не уважал!
– Кого? Тебя?
– Меня, никогда…
Последней фразой стал визг косяка. Развод – между ними стена. Но она, при каждом удобном моменте подругам, пуская слезу, вспоминает его, такого «плохого», «ужасного» мужа, который к порядку не смог приучить так её.
Милые дамы, «доедая мозги», подумайте дважды, правы ли вы?
ПРЯМОЛИНЕЙНОСТЬ
Честность и прямолинейность вещь хорошая и в принципе безобидная, в том случае если ты не врач, тем более зубной. С детства боюсь стоматологов, отношусь к ним с превеликим уважением, но в кресло не стремлюсь. Звериный страх от жужжащего металлического жала, и запах дробленой зубной кости вызывает у меня дикую панику. Да и как то не укладывается на внутренних весах пять минут героически пережитого страха с позорным триумфом трусости и возможным диким ночным мучениям. Ведь зубы – вещь коварная, шарахнет в самый неудобный момент, да по всей челюсти. Вот поэтому выбираю первое и при малейшем подозрении на, «а вдруг, что-то не так», звоню доброму зубному волшебнику – дяде Жене, который проводит полное ТО.
На его счету все мои молочные зубы, он знает каждую «чёрную дыру» так сказать в лицо. Знаком лично с каждым зубом, а с некоторыми и не раз. Только во всей этой зубной системе не могу понять одного: ну, зачем, к тридцати годам вырастают дополнительные зубы? Природа позаботилась, решив, что вдруг не хватит? И на тебе… Или просто решила отбросить в младенчество, мол, хорошо вы жили, позабыли пади как зубки режутся. И этот прыжок в до осознанное детство самое ужасное испытание.
Аромат арахиса в шоколадной глазури, не это ли пик блаженства? Интересно, что кладут туда производители, ведь от него текут слюнки как у собаки Павлова. Никогда не могла отказать себе в этом удовольствии. Упоительный вкус, восхитительный хруст, и… неожиданная боль пронзающая челюсть. Глаза уже хотели выпрыгнуть из орбит, на языке отбивали кадриль с десяток далеко не приличных слов, и тут триумфально появился он – тот самый умно-мудрый зуб, вернее его добрая половина, которая отломилась под натиском крепкого орешка.
– Дядь Жень, здрасти, у меня зуб сломался. – С надеждой жалобно бурчала в трубку.
– Могу записать на субботу.
– Раньше никак?
– Увы.
Глаза обречённо пилили календарь, красный бегунок предательски показывал воскресенье. Бессонная ночь показалась адом, к утру я его ненавидела так, что выпрашивала у мужа пассатижи и умоляла меня от него избавить. Но он был непоколебим. Гугол в помощь. Платные и бесплатные клиники обзвонены. В одной даже согласились принять за довольно приличную сумму, но после небольшой анкеты, на которую администратор просил ответить честно и жужжания аппарата артериального давления, вежливо дали пинка под зад. Спасибо, доброй соседке, давшей номер зубного врача не так далеко от города.
И, о, чудо! Приятный женский голос в трубке сказал мне «Да». Конечно это не то «Да!», которое ждет стоящий на колене влюблённый кавалер, кольца то у меня не было, но на тот момент сочетание этих двух мелодичных букв стало моим личным блаженством, скорой мести разломившемуся тирану.
И вот настал миг расплаты. Я триумфально восседаю в кресле, и мне не страшно. Впервые за двое суток я уже грежу избавлением от пульсирующей боли от которой и говорить то сложно. Свалить я и не пыталась. Незнакомая милая женщина вызывала доверие. Впервые бежать и мысли не было.
– Сейчас я сделаю укол. – От этих слов я вся расплылась.
– Ага. – Раскрытая челюсть превратилась в огромную улыбку.
– Прижмите кулачок к щеке. – Я словно ребёнок исполняла все приказания белого ангела, которая вела меня к избавлению от боли.
Минут через пять в её нежных женских руках угрожающе мелькнули щипцы, тут же скрывшись во рту.
– Нус, приступим.
Пара минут жуткого скрежета показались девятью кругами ада в лучших мотивах Данте. Мудрый зуб – как репка, сдаваться не хотел. В итоге вторая его часть издав посмертный хруст отломилась от корня и звякнув на прощание скрылась в железной чашечке.
– Хорошо, – сказала милая женщина, утирая испарину со лба, – так не хочет, будем по-другому. Я сейчас удалю каждый корень по отдельности. Немного нужно потерпеть, их там много.
От последней фразы мои глаза округлились. Как много? Насколько мне известно, у зуба их всего четыре, или у меня там зуб – мутант? Ну, ладно, думаю, зато не болит. Щипцы вновь скрылись во рту.
– Первый пошёл! – Торжественно воскликнула она, звякнув частью корня о чашечку. – Второй… – Нырнув ко мне в рот за новой партией, – сейчас, сейчас… – да она вошла в кураж.
Это конечно хорошо когда получаешь удовольствие от работы, но чтоб от такой… Я уже стала её побаиваться.
– Ах, вот он наш второй красавчик! – перед самым носом мелькнула часть корня, испарина выступила уже у меня.
Хорошо, что маска скрывала улыбку на её лице. От торжественных реплик желанной расправы я стала слышать биение своего сердца, оно колотилось в руках вцепившихся в кресло и даже в ногах, вот оно как, когда сердце дезертирует в пятки.
– И… наш последний. – Барабанная дробь пульсом бежала по телу и вот он, торжественный бряк последнего корня о сталь. Он сдался. А я – выдохнула.
Но расслабляться было рано. Уже не такая милая дама с удивлением вглядывалась в мой еще разинутый рот.
– Что-то крови маловато? – Пугающе буркнула она, почесывая затылок. – Странно.
Мнение о зубных врачах где-то внутри перевернулось экваториально. Зачем ей моя кровь? Её железная чашечка в лучших традициях инквизиции уже заполучила моего обидчика, да еще и по частям. Но этого было мало, она жаждала еще и крови.
Может она думала что все произойдёт в лучших мотивах «Пилы», белый халат покроют алые пятна, а я забившись в угол буду умолять о пощаде? Ну, нет, она не была похожа на страшного доктора из ужастиков, слишком доброе лицо. Зато закошмарить меня ей удалось на славу.
Очередной стальной прибор с полочки скрылся у меня во рту. Кабинет наполнил неприятный, противный скрежет. Меня же утешали мысли, что самое страшное позади.
– Это ваша челюсть, – вдруг ни с того, ни с сего произнесла она, заставив мои глаза распахнуться до предела. – Это нормально, просто крови нет, а вот это уже плохо. Лунка должна полностью заполнится.
Предмет вновь скрылся, а скрежет продолжился. Ну, зачем!!! Я уже ловила кайф наркоза, отдыхая от мучений, и тут на тебе, лавину снега на голову. Нет! Не надо было изменять дяде Жени, нельзя было и думать об этом. Стоматолог, как муж, должен быть один и на всю жизнь. А разевать рот, даже перед самой милой тётей – суицид, чистой воды.
– Надо измерить давление. – Аппарат, жужжа, надулся на руке, но пульс сбежал за сердцем укрывшись в пятках. – Ого! – Заверещала она. – Да у вас его почти нет.
Да где ж оно будет, думаю я – после таких то комментариев. Всегда ценила в людях прямолинейность, но сейчас поняла, что конкретно заблуждалась. Правда не всегда нужна, да и хороша к месту и вовремя. Но когда ты в кресле борешься с тайными страхами, тебе совсем не нужно знать, как звучит мелодия челюсти.
ЧУПА – КЛАВА
Завелась в селении Ясное, на хуторе Светлом чупокабара, до коли свету не виданная. Голова волчья, шкура баранья, хвост лисий, когтища как у Крюгера только блядско-красные, а следы словно чёрта – копычьи. Нагнала жути по хутору, что с заката на все засовы запирались, носу на улицу не кажили. Чудище то крови коровьей не пило, подалось в суб-культуру вегетарианскую. Разоряло теплицы местные, огурцы с помидорами тырила. Следы дьявольские оставляючи. Когтищами пленку резало, да так что ногтищу раз посеяло.
Одни разговоры на лавочках про тварь глазу невиданную. Весь хутор на уши поднявшую. Только бабка Клавка в беса не верующая все соленья свои наворачивала, к зиме лютой готовилась. Да в город на рынок натаскивала.
Собрались мужики на пастбище, да решили тварь выловить, на опыты в столицу сдать, бабла по-легкому срубить. Поручили задачу не легкую богатырям местным, за ведро самогона. Очковали те по-дикому, да деваться некуда, накатили для храбрости, в путь отправились.
Луна взошла полная. Собаки перевой устроили. Попрятались все по домам, только Павлушка с Косым по кустам ныкаются, от твари шифруются. Чупокабарушка долго себя ждать не заставила, как стемнело, из логова выползло, на дело тепличное отправилась. Да спалилась.
Накинулись сзади ребятушки, святой водой облившись, крестами окрестившись, глазище крепенькой заливши. Завыло чудище, замотало волчьей головушкой, чуть мешок с морды не скинуло. Распустило зловонье, хоть вешайся, да с хорошим таким подливчиком. Заорав человечьим голосом.
– Изуверы, окаянные!
Перекрестились парни, корягой по горбу овечьему отвесили. В амбар кинули, замок на двери повесили.
Поднялось солнце ясное, собрался на совет хутор Светлый, решать, что с чупокабарою делать. Хотели уж амбар поджечь, как завопила нечисть человеческим голосом.
– Простите, люди добрые, не виноватая, я! Бес попутал!
Открыл председатель двери, а там бабка Клавка вся заплаканная. Кинулась в ноги, стала прощения просить, только никто близко подойти не смог. Валюшкины абрикосы предали, забродили малость, или от страха она так обделалась. С тех пор прозвали неудачную предпринимательницу за идею креативную, туристов в хутор нагнавшую, Клавкой – расхитительницей теплиц.
Последние комментарии
3 часов 38 минут назад
9 часов 23 минут назад
10 часов 30 минут назад
11 часов 28 минут назад
11 часов 42 минут назад
20 часов 52 минут назад